Бегство рогатых викингов [Владислав Петрович Крапивин] (fb2) читать онлайн

Владислав Петрович Крапивин

Бегство рогатых викингов

Мушкетер и Фея –

Владислав Петрович Крапивин

Бегство рогатых викингов

из Цикла повестей: Мушкетер и Фея

БЕГСТВО РОГАТЫХ ВИКИНГОВ

Герои наших историй живут в подмосковном городке. На улице, которая называется

“Крепостная”. Дело в том, что в давние времена, когда по полям шастали орды

кочевников, здесь стояла крепость. Потом она сгорела и разрушилась. Остался только

земляной вал да овраг, который раньше, говорят, был крепостным рвом. Но скорее всего

это просто легенда, потому что овраг далеко от вала. Да еще название улицы напоминает о

старине.

Вал густо порос одуванчиками. В овраге растет крапива, булькает ручеек и живут

стрекозы и лягушки. На Крепостной улице живут мальчишки.

Конечно, там есть и взрослые, но речь главным образом пойдет о мальчишках.

Улица широкая, но тихая. Машины по ней не ходят, потому что она упирается в

овраг. Дорога заросла, и даже сквозь узкий асфальтовый тротуар пробиваются лопухи.

Домики прячутся в палисадниках с сиренью.

Сами понимаете, что такая улица – рай для футбола. И для всяких других игр.

Но не все игры бывают мирные.

Об этом и пойдет речь в нашей первой истории.

В конце июня их осталось пятеро. Почти все “овражники” – ребята с этого конца –

разъехались кто куда: в лагерь, к бабушкам, на юг, а один даже в тайгу с отцомгеологом.

А из компании Тольки Самохина никто не разъехался. Или сговорились, или

случайно так получилось, но их как было, так и осталось шестнадцать, не считая всякой

мелкоты.

У пятиклассника Сережки Волошина и его друзей никогда не было прочного мира с

Толькиной компанией. Кто тут виноват, сказать нелегко. Однако все отмечали, что

Самохин – человек въедливый и зловредный. Он ко всем придирался и никогда ничего не

прощал. Сережке он, видно, не мог простить, что тот не подчиняется. Не считает его,

Тольку, за командира в здешних местах, а сам имеет “армию”. Правда, Сережкина армия

была не такая большая и воинственная, но пока она была в сборе, могла постоять за себя.

И вдруг неприятность – разъехались!

Те, кто остался, жили в одном дворе. В двухэтажном доме – мальчишки, а в

маленьком, в глубине двора, – девчонка Виктория. Или попросту Вика. Одноклассница

Сергея.

Викины родители были путешественники. Они не поднимались на снежные

вершины, не искали рудные залежи и не раскапывали в песках древние города, они просто

ездили. Каждый отпуск они проводили с туристскими группами то на Черном море, то в

Ленинграде, то на Волге. А воспитывать Вику приглашали папину сестру Нину

Валерьевну.

Нина Валерьевна была худая, длинноносая и печальная женщина. То, что она тяжело

больна, подразумевалось само собой. Это все знали, когда еще Виктории на свете не было.

А если ктонибудь спохватывался и пытался узнать о ее болезнях подробнее, Нина

Валерьевна медленно и выразительно поднимала глаза на невежу. “Как же вам не

стыдно? – говорил этот взгляд. – Мучить бедную женщину, жизнь которой висит на

паутинке!” И невеже становилось стыдно.

Чтобы окружающие не забывали о ее страданиях, Нина Валерьевна постоянно

сообщала: “Ах, как у меня болит голова”. Фразу эту она произносила регулярно через

каждые четыре с половиной минуты.

То, что ей приходилось воспитывать Вику, Нина Валерьевна считала подвигом. Она

так и говорила: “Надеюсь, люди когданибудь поймут, какой подвиг я совершаю”.

Может быть, Викины родители это понимали, но они были далеко. А Вика не

понимала.

– Уиктоориаа! – на иностранный манер голосила по вечерам Нина Валерьевна. –

Пора домой! Слышишь?! Все нормальные дети уже спят! Уик… (ах, как у меня болит

голова!)… ториа. Не заставляй меня снова принимать валокордин!

– Выходит, я ненормальная! – шептала в какомнибудь укрытии Вика. – Ну и отлично.

Тогда мы еще погуляем. Ага, мальчики?

Как все нормальные девчонки, Вика гоняла с ребятами футбол, временами дралась,

ныряла с полузатопленной баржи и никогда не забывала, что она девочка. Довольно часто

Вика появлялась во дворе в модном сарафане или платье и вопросительно поглядывала на

ребят. Мальчишки понимали девчоночью слабость и сдержанно хвалили обнову. Платья и

сарафаны Виктория кроила из прошлогодних туристских нарядов матери и шила на

расхлябанной швейной машинке, которая постоянно ломалась.

Чинили машинку братья Дорины.

Братья были близнецы, хотя и ничуть непохожие: Стасик белобрысый, а Борька

худой и темноволосый. Жили они душа в душу. И увлечения у Дориных были одинаковые.

Больше всего они любили книжки про технику и роботов. Дома у них был механический

кот для ловли мышей, звали его Меркурий. Правда, ни одной мыши он не поймал, зато

бросался под ноги гостям и хватал их за ботинки железными челюстями…

Еще в этой компании был первоклассник Джонни. Вернее, даже не первоклассник. В

школу он лишь собирался, а пока ходил в “подготовишку” – самую старшую группу

детсада. Но ведь те, кто, например, только перешел в пятый класс, тут же называют себя

пятиклассниками, не дожидаясь новой осени. Вот и Джонни не стал ждать.

Имя Джонни было ненастоящее. Вообщето его звали Женька. Но Женькин язык имел

маленькую странность: не умел выговаривать букву “ж”. Получалось “дж”. Вместо

“железо” Женька говорил “джелезо”, вместо “жулик” – “джулик”. И себя называл

Дженькой. Но что за имя – Дженька! Вот и переделали в Джонни.

Детсадовскую жизнь и порядки Джонни холодно презирал. Он отлично умел читать

и решать примеры с “иксами”, знал, как устроены космические ракеты и электропробки, и

терпеть не мог всякие хороводы и “гусилебеди”. Чахлая программа подготовительной

группы была не для него.

В группу Джонни являлся в потрепанных техасских штанах с мордастым ковбоем на

заднем кармане и выцветшей футболке. “Техасы” подметали бахромой паркет и пылили,

как мотоцикл на деревенской улице. Воспитательницу Веру Сергеевну этот костюм

доводил до истерики, но Джонни оставался спокоен. Вопервых, Вера Сергеевна была его

двоюродной сестрой, вовторых, он никогда не унижался до споров с начальством. Если

жизнь в группе становилась нестерпимой, он просто брал под мышку “Сказки братьев

Гримм” и уходил к малышам. Малыши смотрели на Джонни, как новобранцы на

прославленного генерала. А их воспитательница на него чуть не молилась: Джонни

избавлял ее от многих забот.

Ребят из младшей и средней группы Джонни любил. Конечно, они были народ

необразованный, но это по малолетству, а не по глупости. И носов они не задирали. А как

они слушали сказки!

Малыши верили в Джонни и чуть что бежали к нему. И в тот воскресный день, когда

викинги совершили первое преступление, два пятилетних гонца отыскали Джонни.

А Джонни отыскал друзей.

Сережка, Виктория, Стасик и Борька сидели на верхней перекладине забора, которая

называлась “насест”. Это было их любимое место. Они сидели и бездельничали. Хмурый

Джонни влез на насест и сообщил:

– Самохин опять пиратничает…

– Что? – напружиненно переспросил Сергей.

– Понаделали всякого оружия и на всех лезут. У Митьки Волкова и Павлика Гаврина

плотину сломали. Они ее в овраге на ручье делали, а они растоптали.

– Шакалы! – искренне сказала Вика. – Нашли на кого нападать!

Сережка прищурился и медленно произнес:

– Думают, если Санька уехал, Митьку можно задевать…

Санька был братом пятилетнего Митьки и приятелем Сергея.

– Пошли поговорим с ними, – деловито предложил Борис.

– Их шестнадцать, – сказал

Джонни. – И мечи, и щиты, и копья. Вот они скоро здесь проходить будут, увидите.

И правда, через минуту раздался дружный топот и бренчанье. Топала Толькина

компания, а бренчали доспехи.

– Укройсь, – велел Сережка. Они прыгнули с забора и прильнули к щелям.

По дороге шло грозное войско.

Необычный был у войска строй. Впереди шел один человек, за ним два – плечом к

плечу, потом шеренга из трех, за ней – из четырех. А дальше снова шли три, два и один.

Получался остроконечный четырехугольник – ромб.

Каждый воин держал громадный, как цирковая афиша, щит, который закрывал

хозяина от щиколоток до плеч. Все щиты смыкались краями и опоясывали строй, как

сплошная броня.

Но удивительней всего оказались шлемы. Чего здесь только не было! Ржавые каски,

кастрюли с прорезями для глаз, колпаки от автомобильных фар, алюминиевые тазики. И

каждый шлем был с рогами! Рога из железных трубок, из проволоки, из жести –

припаянные, приклепанные, прикрученные – торчали грозно и вызывающе.

Самохин шел первым. На нем сверкал никелированный чайник. Из носика чайника

получился отличный рог. Второй рог – такой же – был припаян с другой стороны. Крышка,

видно, тоже была припаяна. Чайник закрывал лицо до подбородка. На блестящем металле

чернели прорези для глаз.

Над щитами, над шлемами гордо подымались копья. Мочальные хвосты и пестрые

флажки реяли у наконечников.

– Ну и стадо, – сказала Вика.

– Смех смехом, а не подступиться, – возразил Борька. – Даже из рогаток не

прошибешь.

В середине строя, за щитами, дробно стучал металлический барабан.

– Понятно, – зло сказал Сережка. – Начитался Самохин про викингов. Есть такая

книжка – “Черный ярл”. Слыхали, кто такие викинги? Это морские бродяги были вроде

пиратов. Давно еще. Они в Скандинавии жили, где сейчас Швеция и Норвегия… В пешем

строю они всегда таким ромбом ходили. Закроются с четырех сторон щитами, и не

подступишься. И шлемы у них рогатые были, чтобы страх нагонять.

– Ну и страх! Потеха одна! – громко заявила Вика. – Чтото вы побледнели, мальчики.

Животы в порядке?

– Уикториаа! – укоризненно протянул Стасик. – Зачем ты так говоришь? Не

заставляй нас принимать валерьянку.

– А ярл – это кто? – спросил Борис.

– Это значит вождь, – объяснил Сережка. – Вроде князя.

– Он негр? – поинтересовался Джонни.

– Почему?

– Ну, раз черный!

– Да это прозвище. Тоже для страха.

– А ярла в чайнике мы тоже боимся? – спросила Вика.

– Мы его вечером поймаем, – решил Сережка. – Когда будет без чайника.

Тольку Самохина друзья повстречали у входа в летний кинотеатр. Толька хотел

попасть на двухсерийный фильм про трех мушкетеров. Он не попал. Его прижали спиной

к решетчатой оградке, над которой поднималась трехметровая фанерная афиша. На афише

д'Артаньян ловко раскидывал длинной рапирой целый взвод кардинальских гвардейцев,

но Тольке от этого было не легче.

– Поговорим? – сказал Сережка.

– Четверо на одного? – сказал Толька.

– А разве много? – язвительно спросила Вика. – Васто сколько было, когда плотину у

двух малышей раздавили?

– Мы? Раздавили?

– А не давили, да?

– Мы по ней только через ручей прошли! У нас на той стороне тактические занятия

были! Мы что, знали, что она сломается?

– Думать надо было, – наставительно сказал Борька.

– Головой, – добавил Стасик.

– А у него не голова, – произнес остроумный Джонни. – У него джестянка с рогами.

– Ты мои рога не тронь, – мрачно сказал предводитель викингов.

– Можно и потрогать, – заметил Сережка.

– Четверо на одного?

– Пятеро!! – взвился уязвленный Джонни. Только сейчас он понял, что Самохин не

желает его даже считать. – Вот как вделаю по уху!

– Козявка, – сказал викинг. – Вделай.

Джонни зажмурился и “вделал”…

В общем, Самохин вырвался из окружения помятый и взъерошенный. Наверно,

хотелось ему зареветь. Но он не заревел. Он, часто дыша, сказал издали:

– Ну, увидимся еще! Не будет вам жизни теперь ни ночью, ни днем.

Друзья озабоченно молчали и не смотрели друг на друга.

– Вот что, люди, – заговорил наконец командир Сережка. – Давайтека топать на свою

территорию. И поскорее. Полезное это будет дело.

Он оказался прав. Едва укрылись во дворе, как Джонни известил с “насеста”:

– Идут!

Все забрались на перекладину.

Противник двигался в боевом порядке. Мерно колыхались копья и звякало железо.

– Красиво идут, черти, – со вздохом сказал Сережка. Наверное, всетаки завидовал,

что нет у него такой могучей армии.

– Ну и красота! Понацепляли утильсырье… – откликнулась Вика.

Викинги приближались. Толька шел впереди. Рогатый чайник его вспыхивал на

вечернем солнце. Лучи отскакивали от него, как оранжевые стрелы. Справа и позади

командира шагал верный адъютант Вовка Песков по прозвищу Пескарь. Впрочем,

знающие люди утверждают, что прозвище это надо писать через “и”, потому что оно не от

фамилии, а от Вовкиной писклявости. Пескарь (или Пискарь) тоже был в чайнике, только

не в блестящем, а в эмалированном. Крышки у чайника не было, и в круглом отверстии

торчал белобрысый хохол.

Строй викингов остановился, нацелившись острием на забор.

– Ну, чего расселись, как курицы? – глухо спросил Самохин изпод шлема. – Идите,

побеседуем.

– Сено к корове не ходит, – сказал Сережка.

– Трусы, – заявил Толик, презрительно глядя сквозь прорези. – Это вам не пятеро на

одного.

Джонни гордо улыбнулся.

– И не шестнадцать на двух малышей, – сказала Вика.

– Пескарь, давай, – приказал Самохин.

Адъютант вышел из строя и приблизился к забору. Тонким голосом он отрапортовал:

– Объявляем вам всем смертельную войну до полной победы, чтоб не было вам

нигде проходу!

– Всё? – спросил Сережка.

– Всё, – сказал Пескарь и нерешительно оглянулся на ярла.

– Объявил и катись отсюда, – хмуро предложил Сережка.

– Сам катись, – ответил Пескарь, потому что приказа отступать не было.

Джонни деловито плюнул, целясь в неприкрытую макушку викинга, но не попал.

Оскорбленный Пескарь поднял копье, чтобы отомстить обидчику. Борька и Стасик

ухватили копье за наконечник, дернули к себе. Пескарь не ожидал такого фокуса и

выпустил оружие. Дорины тупым концом копья трахнули Пескаря по щиту, и посол

викингов шлепнулся на асфальт, раскидав худые, как циркуль, ноги.

Викинги склонили копья и ринулись к забору. Пятеро друзей, как парашютисты,

посыпались вниз, во двор.

– Минуточку! – крикнула Вика и метнулась к своему крыльцу. Буквально через

несколько секунд она примчалась с ведерком. Вода блестящим языком перехлестнула

через забор. Послышались яростные крики, и викинги отступили. Вика снова уселась на

шатком заборе.

– Эй вы, мелкий рогатый скот! – радовалась она. – Обезьяны в дырявых мисках!

Получили? Мы вас всех переловим по одному, рога пообломаем!

– Уиктоориаа! – раздался позади возмущенный вопль. – Что ты говоришь! Сию же

минуту ступай домой! Ты сведешь меня в могилу!

– Сведешь тебя… – проворчала Вика и шумно упала с забора. – До завтра, мальчики.

Сегодня меня весь вечер будут перевоспитывать.

– Держись, – откликнулся Сережка. – Утро вечера мудренее.

Но утро не оказалось мудренее. Оно не принесло ни радостей, ни свежих мыслей, ни

особых новостей. Была только одна новость: Джонни оказался именинником. Ему

исполнилось семь лет, и он на законных основаниях не пошел в детский сад.

– Уговаривали, – сказал Джонни. – Хотели, чтобы я туда до самой осени таскался. Я

сказал, что фиг. Джирно будет.

Не было теперь нужды дразнить своим видом воспитателей. Поэтому Джонни явился

к друзьям не в обычном ковбойском костюме, а в октябрятской форме, купленной вчера в

магазине “Светлячок”.

– Джонни, ты – генерал, – сказала Вика, разглядывая синюю пилотку и голубую

рубашку с погончиками. – Тебя, именинника, надо бы за уши потаскать, да я подступиться

боюсь.

– Мы ему железного кота подарим, – пообещал Стасик.

Слова о генерале повернули все мысли к военным делам.

– Эти паразиты вчера до ночи маршировали, – сказал Борька.

Сережка вздохнул. Это был вздох полководца без армии. Сережка сказал:

– Набрать бы человек двадцать, поставить бы впереди всех Джонни с барабаном…

Дали бы мы этой рогатой банде!

– Может, на них вашего кота напустить? – спросил Джонни у Дориных.

– Мелковат, – сказал Борька.

– А если чтонибудь покрупнее смастерить? – оживилась Вика.

– Пушку? – спросил Борька.

– За пушку влетит, – рассудительно заметил Джонни.

– Броневик бы склепать… – задумчиво произнес Стасик. – И на всем ходу на них:

дрррр!

“Дррр!” – передразнил Борька. – На каком ходу? Двигатель где возьмешь?

– А на педалях?

– Много ты наездишь на педалях? – спросил Сережка. – Тебя в этом “броневике” как

в мышеловке накроют.

– Мы и так, как в мышеловке, – сказал Стасик. – На улицу не сунешься, чтоб футбол

погонять.

– Вот в августе вернутся наши, тогда мы дадим жизни, – мечтательно сказала Вика.

– В августе! – возмутился Джонни. – А сейчас как воевать?

Настроение было неважное, и Вике захотелось поспорить:

– Вам, мальчишкам, только воевать да футбол гонять!

– А что делать? Взаперти сидеть?

– Не обязательно сидеть. Тыщу дел можно придумать, самых интересных!

– Не надо тыщу. Придумай одно, – попросил Сергей.

Ничего не придумывалось, но отступать было нельзя, и с разгона Вика заявила:

– Ну… звено можно организовать! Для шефской работы. Как в зоне пионерского

действия. Помогать там комунибудь или еще что…

– Бабушкам водичку с колонки носить, – вставил Стасик.

– Ну и что? Рассыплешься?

– Не рассыплемся, – ответил за брата Борька. – Только пока ей воду таскаешь, она

будет на рынке земляникой торговать. Знаю я таких.

– Не все же такие.

– Не все! Есть и другие, которые во двор не пустят. Сунешься, а там кобель

здоровенный. Враз штаны оборвет.

Вмешался Сережка и сказал, что затея так себе. Никаких бабушек и стариков,

которым помощь нужна, не найдешь. У каждого толпа здоровенных родственников и

детей. Это раньше были одинокие старушки, а сейчас…

– Есть одна бабушка, – вдруг сказал Джонни. – Она без никого живет. Ее бабкой

Наташей зовут. Да вы же знаете, у нее щенок Родька.

Щенка Родьку знали. Он был веселый и добродушный. А хозяйка…

– Неподходящая бабка, – твердо сказал Сергей. – Ерунду ты выдумал, Джонни. Она

ребят просто видеть не может.

– Кричит, что все мы бандиты, – заметила Вика.

– Ну… – нерешительно сказал Джонни. – Мы, наверно, сами виноваты…

– Мы?! – хором возмутились Дорины.

– Ну… то есть, наверно, я… Я в прошлом году нечаянно свой вертолет ей в огород

пустил. И полез за ним… И там нечаянно два огурца сорвал…

– А она нечаянно тебе уши надрала, – обрадованно добавил Стасик.

– Нет, не успела. Только я от нее по парникам убегал, по стеклам…

– Понятно, почему она кричит, – задумчиво сказала Вика.

– Я там все ноги изрезал, – огрызнулся Джонни.

– Теперь к ней не сунешься, – сказал Борька.

Сережка молчал. Он обдумывал. И все тоже замолчали, вопросительно глядя на

командира.

– А может, попробуем? – спросил Сережка. – Трудно, конечно… А вдруг

перевоспитаем бабку? Всетаки польза для человечества.

Решили попробовать.

Бабка Наташа жила в угловом домике. Домишко был старый, осевший в землю

одним углом. Словно ктото сверху стукнул его кулаком по краю. Калитка тоже была

старая. Она оказалась запертой, но Борька просунул в щель руку и отодвинул засов.

По двору ходили куры и петух Гарька (полное имя Маргарин). Из фанерного ящика

выкатился толстопузый Родька, тявкнул и помчался к разведчикам, виляя хвостиком,

похожим на указательный палец. В углу двора из ветхого сарайчика появилась бабка

Наташа.

Бабка была еще крепкая. Высокая, худая и сутулая. Она колюче глянула на ребят

изпод клочкастых бровей, и Стасик торопливо посмотрел назад: открыта ли калитка.

– Здрасте… – сказал Борька.

– Нету макулатуры! – заговорила бабка голосом, неожиданно чистым и громким. – И

железа нету! Ничего нету!

– И не надо, – поспешно сказал Борька. – Мы к вам, бабушка, по другому делу.

– И никаких делов нету! Хулиганство одно, – неприступно отвечала бабка Наташа,

зачемто подбирая с земли хворостину, похожую на гигантский крысиный хвост.

Стасик жалобно сказал:

– Никакого хулиганства. Мы совсем наоборот…

– Ну и шагайте отседова, раз наоборот. И нечего собаку со двора сманивать! Брысь! –

Она подняла хворостину, и Родька пушечным ядром влетел в ящик. Стасик и Борька

зажмурились, но остались на месте.

– Непонятно вы говорите, – начал Борька, приоткрывая один глаз. – При чем тут

хулиганство? Разве можно считать хулиганами всех людей?

– Я про людей и не говорю, – ворчливо ответила бабка. – А вас еще сколько надо

палкой учить, пока людями станете.

– Не все же палкой. Можно и похорошему, – ввернул Стасик.

– С вамито?

– С нами, – твердо сказал Борька. – Мы к вам по хорошему делу пришли. Починить

чтонибудь, если надо, помочь гденибудь. У нас пионерское звено для этого создано.

Шефская работа.

– И чего это мне помогать… – неуверенно сказала бабка.

– Мало ли чего! – перешел в наступление Борька. – Забор починить или крыльцо…

Или вон дверь на сарае! Ну, что за дверь!

– Чихнешь – и отпадет, – сказал Стасик.

Дверь и правда была никудышная. Три коекак сбитых доски висели на одной петле.

– Мы бы вам такую дверь отгрохали, – мечтательно сказал Стасик.

“Отгрохали”, опасливо повторила бабка. – Еще стянете чегонибудь из сараято.

Братья Дорины оскорбленно вскинули головы.

– Вопервых, – сказал Борька, – мы не жулики…

– Вовторых, – сказал Стасик, – было бы что тянуть! Золото, что ли, там спрятано?

– Там у меня коза, – с достоинством ответила бабка Наташа.

Борька вздохнул и устало спросил:

– Бабушка! Ну подумайте, зачем нам коза? В велосипед запрягать?

Бабка смотрела то на ребят, то на дверь. Дорины с обиженным видом ждали. Родька

опять вылез из ящика и тявкал на Маргарина.

– А… почем возьметето? – поинтересовалась бабка Наташа.

– Да что вы, бабушка! – хором сказали братья.

Дверь делали у себя во дворе. Доски для нее собрали старые, разные, но Борька

прошелся по ним фуганком, опилил концы, и они заблестели – одна к одной. Потом их

сбили двумя поперечными брусьями. Стасик притащил из своих запасов две тяжелые

дверные петли и щеколду. Сережка у себя в чулане оторвал от старого сундука узорную

медную ручку. Вика отыскала полбанки оранжевой краски, которой покрывают

деревянные полы. Краска осталась от ремонта дома.

Один Джонни бездельничал. В начале работы он треснул молотком по пальцу, и его

отправили “на отдых”. Сказали, что, вопервых, он именинник, вовторых, испачкает свою

форму, а втретьих, кто его знает: может быть, в другой раз он стукнет не по своему пальцу,

а по чужому. Джонни сидел на Викином крыльце и канючил, что хочет работать.

Потом, когда развернулись главные события, Джонни поэтому и отвоевал себе

основную роль. “Хватит зажимать человека, – сказал он. – Тогда не дали работать и сейчас

не пускаете?” И его пустили… Но это было после. А пока друзья возились с дверью.

Они унесли готовую дверь в бабкин двор, приладили к сараю и взялись за кисти.

Через полчаса дверь снаружи полыхала оранжевым пламенем. Сияла на солнце. Бабка

Наташа тоже сияла. Вся ее суровость растаяла, как эскимо на солнцепеке.

– Голубчики, – повторяла она. – Работнички! Я вам конфеточек… – И она заспешила

к дому.

– А ну, пошли, ребята, – распорядился Сережка. – А то еще правда начнет конфетки

совать.

Они побежали на улицу.

Джонни задержался в калитке. Опустился на колено. Его заторопили.

– Идите! – откликнулся он. – Я догоню! Только сандаль поправлю! Ремешок

порвался…

Вся компания, кроме Джонни, устроилась на крыльце у Вики. Вика чинила Борькину

рубашку. Борька, сидя на корточках, чистил бензином штаны Стасика. Стасик оглядывался

и давал советы. Сережка зачемто старался укусить свою ладонь.

– Уиктооориаа! – доносилось изредка из дома. – Почему ты не идешь обедать? Я

напишу папе и маме!

– Ах, как у меня болит голова, – деревянным голосом сказала Вика.

– Джонни кудато исчез, – озабоченно заметил Сережка. – А тут еще эта заноза…

– Ты имеешь в виду мою тетю? – спросила Вика.

– Я имею в виду настоящую занозу. В ладони сидит…

– Вот он, Джонни, бежит, – сказал Борька.

Встрепанный Джонни подлетел к друзьям и перевел дух.

– Викинги? – спросил Сергей.

– Братцы, – громким шепотом сказал Джонни. – Липа взбесилась.

Борька приоткрыл рот и вылил на Стасика бензин. Вика воткнула в палец иголку.

Сережка лязгнул зубами и проглотил занозу.

Липа взбесилась! Все знали бабкину Липу как пожилую мирную козу. Что

случилось?

Случилось вот что. Хитрый Джонни услыхал от бабки про конфеты и решил не

упускать случая. Поэтому и застрял в калитке, а никакой ремешок у него не рвался. Ребята

ушли, а Джонни сидел на корточках, теребил у сандалии пряжку и поглядывал на крыльцо.

Появилась бабка Наташа, но без конфет. На Джонни она не взглянула, видно, не

заметила. Бабка побрела к сарайчику, полюбовалась дверью, осторожно открыла ее и

медовым голосом позвала:

– Иди сюда, голубушка, или сюда, сладкая…

Появилась “сладкая голубушка” Липа. При свете солнца особенно заметно было,

какая она худая и клочкастая. Бабка распутала у нее на рогах веревку.

– Пойдем, матушка, я тебя привяжу, травки пощиплешь.

Липа ничего не имела против. Сонно качая бородой, она побрела за хозяйкой. Но тут

нахальный петух Гарька боком начал подбираться к открытой двери. У бабки, видно, были

причины, чтобы Гарьку туда не пускать.

– Брысь, нечистая сила! – гаркнула она. Оставила козу и побежала к сараю. Петух

развязной походкой удалился в курятник. Бабка Наташа прикрыла дверь и заложила

щеколду, приговаривая:

– Сейчас, сейчас, моя Липушка.

Липа лениво оглянулась…

И увидела дверь.

Никто никогда не узнает, что произошло в ее душе. Козья душа – потемки. Но

Джонни видел, как Липины глаза вспыхнули желтой ненавистью. Липа сразу както

помолодела.

– Имммэх! – энергично сказала она. Широко расставила ноги, подалась назад и,

разбежавшись, врезала рогами по оранжевой двери.

– Голубушка! – ахнула бабка.

Липа тяжелой кавалерийской рысью вернулась на прежнее место и склонила рога.

– Ладушка… – позвала бабка Наташа и сделала к ней шаг.

Липа рванулась и смела ее с дороги, как охапку соломы. Сарай слегка закачало от

могучего удара.

– Спасите… – нерешительно сказала бабка и, пригибаясь, побежала за угол.

Джонни вскочил и, хлопая расстегнутой сандалией, помчался к друзьям…

Когда ребята ворвались в калитку, Липа готовилась к очередному штурму. Она

дышала со свистом, словно внутри у нее работал дырявый насос. Рыла землю передним

копытом и качала опущенными рогами. На рогах пламенели следы краски. Глаза у Липы

тоже пламенели.

– Ммэуау, – хрипло сказала Липа и, наращивая скорость, устремилась к сараю.

Трах!

Дверь крякнула. Внутри сарайчика чтото заскрежетало и ухнуло. С козырька крыши

посыпался мусор. В курятнике скандально завопил Гарька. В глубине своего ящика

нерешительно вякнул Родька.

– Красавица моя… – плаксиво сказала бабка Наташа, укрываясь за кадкой.

“Красавица” гордо тряхнула бородой, встала на задние ноги, развернулась, как

танцовщица, и бегом отправилась на исходную позицию. Там она снова ударила копытом

и с ненавистью глянула на дверь.

Борька, срывая через голову рубашку, метнулся к взбесившейся козе. Коза метнулась

к двери. Они сшиблись на полпути. Падая, Борька набросил рубашку Липе на рога.

Клетчатый подол закрыл козью морду. Липа по инерции пробежала почти до сарая и

остолбенело замерла.

– Мэ? – нерешительно спросила она.

Подскочила Вика и покрепче укутала рубашкой Липину голову.

Бабка Наташа выбралась из укрытия.

– Это что же? – спросила она со сдержанным упреком. – Значит, так оно и будет с

нонешнего дня?

– А мы при чем? – огрызнулся Борька. Он ладонью растирал на голом боку

кровоподтеки от Липиных рогов. – Дура бешеная! Больная, что ли?

“Больная”! – обиделась бабка. – Да сроду она не болела! Вот что! Сымайтека вашу

дверь, мне коза дороже!

– Ну, и… – со злостью начал Борька, но Сережка одними губами произнес:

– Тихо… – и повернулся к бабке.

– Дверь снять недолго, – покладисто сказал он. – Только как вы без двери будете?

Стараято совсем рассыпалась. Украдут ведь козу, бабушка. Или сбежит.

Бабка открыла рот, чтобы обрушить на Сережку гром и молнии… и не обрушила.

Потому что без двери в самом деле как?

– Ироды, – плаксиво сказала она.

– Да вы не расстраивайтесь, бабушка, – убеждал Сережка. – Ну, разволновалась коза

немножко. С непривычки. Бывает… А может быть, у козы вашей какаянибудь испанская

порода? Как у быков. Знаете, испанские быки на все такое яркое кидаются.

– Сам ты породаурода! – опять взвилась бабка. – Значит, так и будет она кидаться?

– Да перекрасим дверь, – спокойно объяснил Сережка. – О чем разговор! В зеленый

цвет перекрасим. Не будет она кидаться на зелень. Ведь на траву она не кидается.

Бабка подозрительно молчала. Но, подумав, решила, видимо, что нет Липе никакого

резона кидаться на зеленую дверь.

– А когда перекрасите?

– Ну, сперва пусть эта краска высохнет… А пока мы Липушку в овраге попасем, –

сладко пообещал Сережка. – Раз уж так получилось… Главное, вы не беспокойтесь. Мы ей

дверь показывать не будем. Уведем и приведем аккуратненько. Там и травка густая,

сочная, не то что здесь…

Когда Липу вывели за калитку, Борька в сердцах саданул ей коленом в худые ребра.

– У, кляча испанская!

– Вот и нашлось дело. А боялись, что заскучаем, – ехидно заметила Вика.

– Зачем связались? – возмущенно спросил Стасик. – Ну и пускай разносит сарай!

Мыто при чем? – И он треснул Липу с другой стороны.

– Не тронь дживотное, – сердито сказал Джонни.

– А в овраге нас викинги живьем возьмут, – заметил Стасик.

– Не возьмут. Мы за поворот уйдем, они туда не полезут в своих доспехах, –

объяснил Сережка.

– Звено козопасов, – сказала Вика и вздохнула. – Да еще зеленую краску добывать

надо. Предупреждаю: у меня нет.

– Зеленая подождет, – сказал Сережка. – Надо оранжевую. Осталась?

– А зачем?

– Осталась?

– Немножко, – сказала Вика. – А…

– Пока хватит немножко. А вообще… Фанера есть?

– Есть, – откликнулись Дорины.

– В чем дело, Сергей? – строго спросила Виктория.

Сережка зорко глянул по сторонам и шепотом сообщил:

– Есть одна мысль…

…В тот же день Джонни появился в детском саду. Он пришел на площадку

независимой походкой вольного человека. Бывшая Джоннина группа хором вздохнула,

завидуя его свободе и ослепительной форме. Вера Сергеевна сказала:

– Не понимаю, Воробьев, что тебе здесь нужно.

Джонни ответил непочтительно и отправился к малышам.

В тенистом уголке за деревянной горкой Джонни собрал верных людей.

– Вот что, парни, – сказал он. – Есть важное дело.

Малыши часто дышали от внимания и почтительности.

– Кто знает, что такое ремонт?

– Это когда папка мотоцикл чинит, – сказал крошечный, как игрушка, Юрик

Молчанов.

– Молодец, – сказал Джонни. – А еще?

– У нас был ремонт холодильника, – сообщил толстый Мишка Панин. – Только это

плохой ремонт, потому что холодильник все равно не работает.

Два голоса вместе сказали, что бывает еще ремонт телевизора.

– Правильно, – терпеливо согласился Джонни.

– А у нас дома везде ремонт, – раздался голос у него за спиной. Джонни обернулся,

как охотник, услышавший зверя.

– И пол красят?

– Ага, – сказал стриженый малыш Дима.

– Вот! Это самое главное! – торжественно объявил Джонни. – Нам такой ремонт и

нужен. Там, где есть оранжевая краска.

– Какая? – спросил Юрик Молчанов.

– Оранжевая. Ну, которой полы красят… Ну, вот, как штаны у Димки.

Все с уважением посмотрели на Димкины штаны с вышитым на кармане цыпленком.

– У нас есть такая!

– И у нас! – раздались голоса.

Джонни рассчитал правильно: летом хозяева деревянных домов всегда стараются

заняться ремонтом: белят, шпаклюют, крыши чинят. Полы красят. Три Джонниных агента

сразу пообещали добыть краску. Остальные сказали, что разведают у соседей.

– Приносите утром, – велел Джонни. – Каждый по консервной банке. И спрячьте там

под… Ну, вы знаете где.

– Ага. А зачем? – спросил Мишка Панин.

– Потом скажу. Пока военная тайна. Если проболтаюсь, за язык повесят, – серьезно

ответил Джонни. – И вы помалкивайте.

– Есть, – шепотом сказал Мишка.

Утром викинги снова ступили на тропу войны. Пестрые флажки реяли на ветру.

Шлемы блестели и грозно брякали. Викинги шли на поиски подвигов и славы.

Но, чтобы совершить подвиг, надо победить врага. А врагов не было.

Местные собаки заранее убирались с дороги и гавкали за крепкими заборами. Кошки

смотрели с крыш зелеными глазами и тихо стонали от ненависти. Куры, заслышав мерный

тяжелый шаг, разлетались по палисадникам, и даже заносчивый Маргарин поспешил

исчезнуть в чужой подворотне.

Сомкнутый четырехугольник воинов прошел уже полулицы. Подвигов не

предвиделось. Под рогатыми кастрюлями и чайниками начали шевелиться недовольные

мысли. Шаг стал сбивчивым. Коекто за спиной предводителя стянул со взмокшей головы

шлем и взял его под мышку. Дисциплина падала.

Но зоркие глаза вождя разглядели впереди синеголубую фигурку.

– Внимание!! – взревел обрадованный ярл. – Впереди вражеский лазутчик!

– Внимание! – тонким голосом поддержал его верный адъютант. – Впереди

вражеский Джонни по прозвищу Карапуз!

Никогда не было у Джонни такого прозвища! И все это знали. Но Толька на ходу

приказал:

– Полк, слушай боевую задачу! Изловить подлого Джонни Карапуза, взять его в

заложники и выведать все военные секреты!

– Ура! – рявкнули воодушевленные викинги.

Джонни, однако, не хотел, чтобы его изловили. Он заметил врагов и поднажал,

стараясь успеть к своей калитке раньше викингов.

Рогатое войско тоже поднажало.

Джонни был не такой противник, на которого надо идти сомкнутым строем. Викинги

сломали ряды и кинулись за добычей наперегонки. Но быстро бежать им не давали щиты

и копья.

А Джонни мешало бежать ведерко с краской. Он тащил его из детсада. Малыши

постарались, и ведерко было полное. И тяжелое. Оно цеплялось липким боком за ногу,

краска плескалась через край, и за Джонни по асфальту тянулась рваная оранжевая

цепочка. Ну как тут побежишь?

Наверное, поэтому Джонни не успел к калитке. Викинги опередили, и казалось, что

спасенья нет.

Но спасенье было. Джонни затормозил и юркнул в проход между заборами.

Это был очень узкий коридор. Если бы Джонни развел руки, он коснулся бы того и

другого забора. Проход вел к ручью, который журчал позади огородов. Зимой хозяйки

ходили на ручей полоскать белье, а летом здесь никто не ходил, и проход зарос лопухами.

Джонни вошел в лопухи, повернулся и стал ждать.

Надо сказать, что кроме ведра у Джонни были две мочальные кисти, которыми белят

стены. Ведерко он поставил перед собой, а кисти взял, как гранаты.

Громыхая щитами и шлемами, полезли в проход викинги. Впереди были Самохин и

Пескарь.

– Только суньтесь, коровы, – холодно сказал Джонни. И по самый корень окунул в

ведерко кисть.

Это непонятное движение слегка смутило суровых воинов. Они остановились.

– Сдавайся, – неуверенно сказал Пескарь.

Свободной рукой Джонни показал фигу. На этот возмутительный жест викинги

ответили нестройными угрозами. Но не двинулись. Краска падала с кисти, и ее тяжелые

капли щелкали по лопухам.

– А ну, положи свою мазилку, – устрашающим голосом сказал Самохин.

Джонни дерзко хмыкнул.

– Взять шпиона! – приказал Толька. Склонил копье и двинулся на противника.

Джонни изогнулся и метнул кисть в щит предводителя.

Бамм! Фанера тяжело ухнула, и на ней расцвела оранжевая клякса величиной с

кошку. Кисть рикошетом ушла в задние ряды и зацепила еще несколько щитов.

– Я так не играю, у меня рубаха новая, – сказали оттуда.

– Молчать! Не отступать! – крикнул Самохин. Джонни обмакнул вторую кисть.

– Джить надоело?

Викингам не надоело жить, но надо было спасать свой авторитет. Они опять

склонили копья.

Бамм! Вторая кисть разукрасила щит Пескаря и щедро окропила других викингов.

Джонни, не теряя секунды, схватил с земли гнилуюпалку, перешиб о колено и оба конца

макнул в краску. Палки полетели вслед за кистями. Викинги яростно взревели.

Безоружный Джонни подхватил ведерко и пустился к ручью.

Путаясь в лопухах, цепляясь друг за друга копьями и рогами, грозные покорители

северных морей кинулись в погоню. Жажда мести подхлестывала их. Они догоняли

беднягу Джонни.

Что делает охотник, когда его настигает разъяренный медведь? Он бросает по

очереди зверю одну рукавицу, вторую, потом шапку… Рукавиц у Джонни не было, а

новенькую пилотку он не отдал бы даже Змею Горынычу. И Джонни бросил врагам

ведерко. Вернее, не бросил, а оставил в лопухах.

Неожиданный трофей на минуту задержал орущих викингов. Джонни оторвался от

погони. Он, не снимая сандалий, перешел ручей, погрозил с того берега кулаком и по

чужим огородам вернулся к своему забору.

Там его ждали.

– Получилось? – спросил Сережка, бледнея от нетерпения.

– Джелезно, – сказал Джонни. – Сейчас увидите.

Они повисли на заборе.

Викинги выбирались из прохода и смыкали ряды. К забору они подошли уже

неприступным ромбом. Их щиты сверкали оранжевыми заплатами всех размеров.

– Вашего Джонни мы все равно поймаем, – сказал Толька, сдвигая на затылок

чайник. – Оторвем ноги и приставим к ушам.

– Самохин, ты грабитель, – с достоинством ответил Сережка. – Вы не викинги, а

мародеры. Такая банда – на одного первоклассника! Краску отобрали!

– Он ее сам бросил! – возмутился Толька.

– Сам! – хором подтвердили викинги.

– Вы бы не лезли, я бы не бросил! Джулье! – вмешался Джонни.

– До тебя мы еще доберемся, – пообещал Пескарь.

– Отдавайте краску! – потребовала Вика.

– Да? А сметаны не хотите? – язвительно спросил Толька. А услужливый Пескарь

захохотал.

– Ну послушай, Толька, – сказал Сережка с неожиданным миролюбием. – Ну зачем

она вам? А нам она правда нужна.

Самохин удивился: противник не ругался, а просил. Но Толька уступать не хотел.

– Сами виноваты, – непреклонно ответил он и нахлобучил чайник. – Зачем ваш

Джонни нам щиты заляпал? Думаешь, мы такие ляпаные ходить будем?

– А что будете? – с подозрительным нетерпением спросила Виктория.

Толька мстительно сказал изпод чайника:

– Будем вашей краской наши щиты красить. Чтоб пятен не было. Чтоб одинаковые

были. А остаточек вам вернем, так и быть.

– Чтоб вы подавились этим остаточком! – с восторгом в душе воскликнула Вика. И

друзья посыпались с забора, чтобы враг не заметил их ликования.

Но они еще не были уверены до конца. Они сидели на Викином крыльце и ждали, и

грызла их тревога.

В два часа дня появились в калитке два Джонниных пятилетних разведчика. Джонни,

сдерживая нетерпение, пошел навстречу.

– Ну?

– Красят! – отчеканили разведчики.

– Красят, – небрежно сообщил Джонни, возвратившись на крыльцо.

– Джонни, ты великий человек, – проникновенно сказал Сережка.

– Мы подарим тебе Меркурия, – снова пообещал Борька.

Стасик в немом восторге встал на руки. А Вика… Ну что возьмешь с девчонки! На

радостях она чмокнула героя в перемазанную краской щеку. Джонни шарахнулся и

покраснел…

– Ой! – спохватился Стасик и встал на ноги. – Борька, пора!

– Куда вы? – спросил Сережка.

– Липушку на выпас, – ласково сказал Борька.

– Липушку на тренировочку, – нежно добавил Стасик. – Тренировка – залог победы.

– Вы там не очень, – предупредил Сережка. – А то как снизит удои, да как запрет ее

от нас бабка…

– Снизит?! – возмутился Стасик. – У нас режим! Программа! Распорядок. Все

понаучному!

В тот же вечер Стасик Дорин бесстрашно явился во двор к Самохиным. В одной руке

он держал пакет с пластилиновой печатью, в другой – лыжную палку с белым полотенцем.

– Что надо? – нелюбезно спросил предводитель викингов, появляясь на крыльце.

Стасик повыше поднял флаг и протянул пакет. Толька с сожалением поглядел на

полотенце. Никакие законы не разрешали отлупить посла. А так хотелось! Он вздохнул,

разорвал пакет и вынул бумагу.

“Вызываем на бой!!! Послезавтра. В четверг. В девять часов утра”, прочитал он.

Придраться было не к чему: ни одного оскорбительного выражения.

– Будет ответ? – вежливо спросил Стасик.

– Будет, – сказал Самохин. – Послезавтра в девять. Вам понравится.

– Вот и хорошо, – сказал Стасик.

Утро решающей битвы было безоблачным, синим, ослепительным. Не воевать бы, а

радоваться. Но суровые покорители северных морей, повелители фиордов, грозные бойцы

в рогатых шлемах созданы не для мирной жизни. Их дни проходят в боях… Правда, на

этот раз они знали, что больших подвигов совершить не удастся. Велика ли заслуга –

обратить в бегство маленький, почти беззащитный отряд! Но проучить непокорного врага

следовало, и ровно в девять боевой четырехугольник викингов показался на улице.

Заполыхали на солнце оранжевые щиты.

И вот викинги увидели противника.

– Тихо! – сурово сказал Самохин, потому что в рядах началось неприличное,

подрывающее дисциплину веселье.

Ну а как было не веселиться? Противник был такой беспомощный, потешный! Пять

человек стояли поперек дороги, вооруженные чем попало. У девчонки вместо щита была

деревянная крышка от бочки. Джонни Карапуз держал игрушечный автомат, бесполезный

в настоящем бою. У Сережки Волошина вообще не видно было оружия. Лишь братья

Дорины укрылись настоящими, как у викингов, щитами. Пятерка эта растянулась в

редкую щеренгу, только Борька и Стасик стояли рядом, сдвинув некрашеные щиты.

– Сейчас побегут, – пропищал Пескарь. – Не будет никакого боя.

Но противник не бежал.

– Может быть, они решили геройски погибнуть? – с опаской спросил Пескарь.

– Помолчи, – обрезал предводитель. И, не оглядываясь, приказал: – Пленных заприте

до вечера в нашем штабе. А Джонни – сразу ко мне. Я из него сделаю чучело.

…А Сережкин отряд молча ждал врага.

– Не тяни, – прошептал наконец Стасик. – Оставь место для разбега.

– Давай, – попросила Вика.

Викинги надвигались, как рыжий танк.

– Внимание… – сказал Сережка. – Старт!

Братья Дорины раздвинули щиты и убрали руки с Липиных рогов.

Липа глянула вдаль, и ее затрясло, как вентилятор со сломанной лопастью. Еще бы!

Раньше она воевала только с одной отвратительнооранжевой дверью, а сейчас такие двери

двигались на нее толпой!

Липа коротко замычала. Вернее, это было не мычанье, а глухой утробный звук,

похожий на стон раненого льва. Потом она тяжело встала на дыбы, оттолкнулась задними

копытами и ринулась на врага, поднимая над дорогой клочковатые дымки пыли.

– Харрашо идет, – сказал Сережка.

Викинги замедлили шаг. Едва ли они испугались. Скорее, просто удивились. А

потом, разглядев, что мчится на них не носорог, не дикий бык и не баллистическая ракета,

со смехом опустили щиты и склонили копья.

Ох, как это опасно – недооценивать врага! Что были тонкие копья для разъяренной

Липы! Остановить ее удалось бы, пожалуй, только прямым попаданием из пушки.

Раздался сухой треск фанеры и нестройный крик растерявшихся викингов. Строй

дрогнул и развалился. Липа исчезла в гуще копий, шлемов и щитов. Она бесновалась в

середине толпы рогатых воинов.

В армии викингов стремительно нарастала паника.

– Бешеная! – раздался крик, и это было как сигнал. Бойцы кинулись в калитки, на

заборы и в подворотни, устилая поле брани рогатыми кастрюлями и огненными

прямоугольниками щитов. Правда, четыре человека сомкнули ряд и хотели встретить

грудью дикого врага, но пустились в бегство, едва Липа обратила на них горящий взгляд.

Не бросил оружие только ярл. Грозный вождь викингов не мог покинуть место

битвы, оставив на нем меч и щит. Копье он тоже не хотел оставлять. Закинув щит за плечи

и взяв копье под мышку, Самохин крупной рысью помчался к своей калитке. Блестящий

шлем слетел с него на дорогу и несколько метров, бренча и прыгая, катился за хозяином.

Потом застрял в травянистом кювете.

Если бы Толька догадался повернуть щит крашеной стороной к себе, он легко спасся

бы от погони. Но фанерный квадрат прыгал у него на спине, сверкая оранжевой краской, и

Липа расценила это как издевательство. Набирая скорость, она пустилась за последним

викингом, настигла и атаковала с тыла. Щит рогами она не достала и ударила несколько

ниже, но Тольке от этого было не легче.

Получив еще два удара, Толька понял, что не уйдет. Он бросил снаряжение у кривого

тополя и с цирковой ловкостью взлетел на толстый сук.

Липа остановилась. Ее клочкастые бока взлетали и падали от яростного дыхания.

Она ударила копытом брошенный щит и с отвращением сказала:

– Ммэ!

Очевидно, она хотела сказать: “Ммэрзость!”

Толька смотрел на нее с тоскливой безнадежностью.

Победители окружили тополь.

– Сидишь? – ласково спросила Вика. – Ну и как там? Удобно?

– Да ничего, – уклончиво ответил Толька. Он немного пришел в себя. Всетаки сейчас

он был не один на один с бешеным зверем.

– Слезай, джаба с рогами, – потребовал Джонни.

– Фиг, – сказал Толька.

– Хуже будет, – предупредил Борька.

– За штаны стянем, – пообещал Стасик.

– Попробуй. Как врежу каблуком по носу.

Сережка молчал. Он считал, что побежденный враг не стоит разговоров. Он гладил

Липу и чесал у нее за ухом. Липа хрипела и косилась на щит. Сережка повернул его

краской вниз. Потом взглянул на Тольку и спросил у ребят:

– Что с ним делать?

– Дать ему джару, чтоб запомнил, – мрачно сказал Джонни.

– Десять раз по шее, – предложил Стасик.

– Точно, – откликнулся Борька.

– Нельзя, – с сожалением сказал

Сережка. – Пленных лупить не полагается.

– А хоть два разика по шее можно пленному? – с надеждой спросил Стасик.

– Я еще не пленный, – подал голос Толька. – Вы меня еще сперва достаньте.

– Очень надо, – сказала Виктория. – Сиди. А мы здесь посидим. Спешить некуда.

Кто кого пересидит?

Толька вдруг почувствовал, что сук не очень твердый и не такой уж толстый. Он при

каждом движении скрипел и потрескивал.

– Драться будете, если спущусь?

– Не будем, – сказал Сережка. – Нужен ты нам такой…

– Хватит с тебя козы, – усмехнулась Вика.

– Уберите ее, – хмуро сказал Толька. – И где нашли такую сатану…

Вика отвела Липу. Толька уцепился за сук, повис и прыгнул в траву.

Несколько секунд все молчали.

– Забирай барахло и топай, – сказал наконец Сережка.

Толька поднял копье, меч и щит. Вика закрыла Липины глаза ладонями.

– Столько рогатых не могли с одной козой справиться, – хмыкнул Джонни.

– Еще полезете – четырех боевых козлов выставим, – пообещал Сережка.

Конечно, сгоряча он прихвастнул. Четырех козлов не нашлось бы на всех окрестных

улицах. Но Толька ничего не сказал. Волоча снаряжение, он уходил к своему дому.

История викингов кончилась.

1969 г.

Белый щенок ищет хозяина

Всем мальчишкам с Уктусских гор,

где лес подходит к самым окнам Свердловска

ПРЯМАЯ СТРЕЛА

Хребет, покрытый сосновым лесом, врезается в город с юга. Он разрубает на две

части самую солнечную окраину. Слева раскинулся новый район восточных улиц. Справа

белеет многоэтажный поселок химкомбината.

Горы небольшие. Но всетаки это горы. Есть там и острые каменные зубцы, и

гранитные обрывы, хоть встречаются они не часто. Зато много круглых вершин, на

которые могут подняться даже совсем маленькие мальчишки. На одной из самых высоких

гор сосны расступаются и открывают поляну. Здесь, в метелках высокой травы, среди

глазастых ромашек греются под солнцем валуны, похожие на спящих слонят. Сухой

зеленоватосерый мох покрывает спины слонят узорчатыми чешуйками.

Если взойти на эту вершину да еще подняться на самый большой валун, то можно

увидеть, как горы плавными волнами уходят к югозападу. Волны, сначала темнозеленые,

вдали окутываются синевой и, наконец, сливаются на горизонте с морем совершенно

синего леса.

Это если смотреть на юг…

А если повернешься к северу, то сквозь поредевший лес у подножия зеленых склонов

увидишь дома под цветными крышами, и ленточку асфальта, и синий троллейбус на этой

ленточке… Там лежит поселок.

Стрелогорск.

Это имя дали ему не зря. Сам хребет называется странно и красиво – Прямая Стрела.

Так назвали его древние жители гор, смелые всадники в острых лисьих шапках, с луками,

выгнутыми, как маленькие коромысла.

Говорят, по берегам ручья, который бежит вдоль западного склона, рос удивительный

кустарник с прямыми и крепкими ветками. Всадники делали из этих веток стрелы.

Стрелогорску тесно внизу. Некоторые улицы уже заползают на горы, подобрались к

самому лесу.

На самой высокой улице, на той, за которой уже поднимается березовый подлесок,

как раз и живут герои этой повести. Вообще там живет много людей: рабочие с

химкомбината и фабрики «Металлист», почтальоны, учителя, шофер дядя Саша,

лейтенант милиции Сережа, мальчишки и пенсионер Гурьян Кириллович.

О Гурьяне Кирилловиче стоит рассказать подробнее потому, что мы с ним еще

встретимся. Мальчишки не любят этого почтенного человека. Называют его не иначе, как

Курьян Курилыч. Впрочем, чаще зовут его просто Курилычем. А все изза того, что Гурьян

Кириллович каждый день рассказывает соседям, будто бросил курить. Ему вредно курить.

У него гипертония и больное сердце. Поговорив о гипертонии и больном сердце, Курилыч

обязательно попросит папироску – последнюю, будь она проклята.

И уйдет, тяжело покачивая животом, подхваченным снизу прочным ремнем.

Лицо у Курилыча мясистое и красное, будто он каждый день трет его спелой

свеклой. Мальчишкам это не нравится. Они говорят, что у инвалидов не бывает таких

здоровых мор… то есть лиц. Не ценят они и мужества Курилыча. Ведь он, несмотря на

больное сердце, копается целыми днями на своем огороде, в малиннике или среди кустов

крыжовника. А то еще возьмется дрова колоть. Кубометров пять за один прием наколет и в

поленницу сложит. Жизнью рискует человек, а мальчишки смеются. И всякие обидные

слова говорят. Придумали даже, что свою инвалидную мотоколяску Гурьян Кириллович

приобрел незаконным путем. Мол, у него две ноги, и коляска не нужна. Не соображают,

что грузному человеку, да еще с таким животом, трудно пешком ходить…

В Стрелогорске смешались деревянные старые домики и новые здания из крупных

панелей. Поэтому рядом с домом Курилыча поднимается трехэтажный корпус. Новый,

светлорозовый, с большими веселыми окнами.

Здесьто и живут враги почтенного владельца мотоколяски… Впрочем, хватит о нем.

Речь главным образом пойдет о мальчишках.

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО. ХУДОЖНИК ВОВКА РИСУЕТ С НАТУРЫ

– Боряа! Борииска!

Слышишь? Нам повезло. Сейчас мы и познакомимся с главным героем повести.

Борискина мать зачемто зовет сына. Она открыла окно и с третьего этажа своим певучим

голосом взывает:

– Борис! Ну, где ты, наконец?!

А правда, где он? Ага, вот…

Знакомство придется начинать не совсем обычно. На середине двора стоит

коричневый «москвич». Изпод «москвича» торчат четыре ноги. Две ноги – в желтых

туфлях сорок третьего размера и узких синих штанах, две другие – в старых маленьких

сандалиях и в разных царапинах. Особенно интересна одна царапина, украшающая левую

ногу. Длинная, зигзагообразная, словно молния.

После каждого крика нога с царапиноймолнией досадливо дрыгается.

Значит, она принадлежит Борису. И, значит, Борис помогает шоферу.

Ноги, конечно, не голова. Но и по ним судить о человеке можно.

Царапины говорят о том, что человек презирает гладкие дороги. Левая сандалия с

протертой насквозь подошвой доказывает, что ее хозяин любит скорость: ведь левой ногой

толкаются, когда мчатся на самокате. На правой ноге обувь просит каши. Подошва

оторвалась. Все знают, что сами подошвы отрываются редко. А вот если садануть как

следует по мячу…

– Бориска! Уголек! Долго мне ждать?!

Две ноги начинают выползать изпод машины. Появляются на солнце вымазанные

автолом колени. Потом вельветовые штаны, загорелый живот и сбитая на грудь рубашка в

красную и желтую клеточку.

И вот он на ногах.

Ты думал, что Бориска черный, как цыганенок? Ничего подобного. Волосы у него не

светлые, но и не темные, а самые обыкновенные. А почему же тогда все зовут его

Угольком? Может быть, изза глаз? Они у Бориски и вправду словно блестящие угли. Но

ведь ему девять лет. А когда человеку девять лет, кого интересуют его глаза? Просто

фамилия такая у Бориски – Угольков. Потому и дали это прозвище. И Угольком его зовут

гораздо чаще, чем настоящим именем.

Он стоит посреди асфальтового двора, щурясь от солнца и прикусив нижнюю губу.

Прикусил губу он от досады: так и не дали ему помочь дяде Саше до конца.

– Уголек! – закричала мама. – Появился, слава богу! Нука скажи, куда ты дел ручку

от мясорубки?

– Хорошенькое дело, – обиделся он. – Я ее и не видел.

– А где веревка для белья? Тоже не видел? Кто учил Вьюна через нее прыгать?

– Это была другая веревка! – крикнул Уголек. – Маленькая! – Он не стал уточнять,

что маленькая веревка была проводом от электроутюга. – А про большую я не знаю…

Певучесть окончательно исчезла в мамином голосе.

– Вы посмотрите! Он ничего не знает!… А кто Гурьяну Кириллычу пистоны в замок

сунул, тоже не знаешь, да? А он почемуто знает!

– Какие пистоны? – сказал Уголек и стал разглядывать палец, который вылез из

правой сандалии.

– Вот приди домой! Узнаешь, какие! – рассердилась мама.

Она обязательно сердилась, если не могла чтонибудь найти или если у нее чтонибудь

не получалось. Тогда Угольку вспоминались все грехи, и ему попадало. Бывало даже, что

не совсем справедливо попадало…

От упоминания о пистонах вполне могло испортиться настроение. И оно уже начало

портиться. Угольку не захотелось возвращаться под машину.

Уголек грустно задумался. Он вздохнул и повернул голову, чтобы почесать плечо о

подбородок.

И тогда он увидел Белого Щенка.

В двадцати шагах от Уголька тянулся забор, опутанный вверху колючей проволокой.

Его построил Курилыч, чтобы отгородить свои грядки, парники и малинник от шумного и

опасного двора соседей. Новых досок он не нашел, забор получился кривой и

разношерстный. И вот на сером и скучном заборе ктото нарисовал мелом Щенка.

Щенок был веселый. Он припадал на передние лапы, улыбался и тявкал.

Правое ухо у Щенка торчало, как стрелка, а кончик левого загибался вниз.

Уголек подходил к забору медленно, широко раскрыв свои большие черные глаза.

Будто оказалось перед ним невиданное чудо. Щенок смотрел на него с забора и улыбался,

словно звал поиграть.

– Ты как сюда попал? – спросил Уголек. – Тебя кто нарисовал?

Но собаки, нарисованные на заборе, не умеют разговаривать. Щенок улыбался и

молчал. Уголек тоже заулыбался и протянул к забору ладонь.

Рука сама потянулась, словно хотела погладить Щенка. Но как погладишь, если под

ладонью только шершавые доски…

– Уголек, здравствуй! А я на дачу еду.

Бориска оторвал глаза от Щенка. Дядя Саша вылез изпод машины и теперь

заталкивал в багажник огромный рыжий чемодан. Рядом стоял приятель Уголька Вовка

Ларионов, Вовкахудожник. Несмотря на жару, он был в длинных бархатных штанах и

такой же куртке, похожей на колокол.

Говорят, это обычный костюм художников. Сверху Вовку накрывала широченная

войлочная шляпа, которую в прошлом году он привез из Сочи.

Счастливо блестя круглыми очками, Вовка повторил:

– Мы на дачу едем.

Уголек молчал. Подумаешь, на дачу едет! Какой интерес ехать на дачу в августе? И

вообще, зачем дача, когда лес в двух шагах от дома, где живут Уголек и Вовка.

Уголек снова глянул на забор.

– Слушай, Вов, не знаешь, кто его нарисовал?

– Щенка? Я, – сказал Вовка так спокойно, словно речь шла о какойнибудь

обыкновенной обезьяне или, скажем, крокодиле.

– Ух, Вовка, – выдохнул Уголек, – замирая от проснувшейся надежды. – Ты просто

так рисовал, из головы, или срисовывал?

– Я всегда рисую с натуры, – солидно сказал Вовка. – Утром я вышел подышать

свежим воздухом. Ты, конечно, еще дрыхнул… Я вышел, а он сидит. Потом стал какойто

щепкой играть, развеселился. У калитки, где лужа. Я посмотрел и набросал для

разминки… Ничего?

– А где он сейчас? Вовка! Где? – отчаянным голосом спросил Уголек.

– Ушел, – развел руками Вовка и снова между прочим кивнул на рисунок:

– Ну как?

– Ушел. Эх ты…

Вовка, видя, что Уголек воздерживается от оценки его произведения, надул губы.

– Славная псина, – грустно сказал Уголек. – Чья же она?

– Может быть, ничья. Ведь без ошейника.

– Правда! Вдруг ничья? Может, потерялась…

Полыхнув нарядным цветастым платьем, к машине проплыла Вовкина мать.

– Вовочка, мы едем.

– Ну, пока, – сказал Вовкахудожник.

– Ты не знаешь, как его звать? – глупо спросил Уголек у захлопнувшейся дверцы.

Машина выпустила синий дымок и укатила со двора.

СОБАК ВОСПИТЫВАЮТ С ДЕТСТВА. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ВЬЮНА

Уголек шел домой с опаской. Но мама уже отыскала и ручку от мясорубки, и веревку.

А порванный провод от утюга она еще не видела. Поэтому она не вспомнила о пистонах, и

Уголек не получил ни шлепков, ни подзатыльника. Мама весело велела ему смыть с себя

мазут и садиться обедать. А сама стала собираться в клуб. Она спешила на занятие

оперной труппы. Мама всегда куданибудь спешила: то на работу, то в вечерний институт,

то на репетицию.

– Не хочется есть, – сказал Уголек. Он и думать не хотел о еде. Он думал о щенке.

Уголек вздохнул и позвал:

– Кис! Вьюн! Иди сюда, морда.

– Бедное животное, – жалобно сказала мама. – Ты, Уголек, ненормальный…

Но это была неправда. Голова Уголька работала отлично. Он дажезакончил второй

класс без «троек». «Тройку» вывели только по рисованию. Уголек не меньше других

любил гонять футбол, прыгать с сарая лазить за малиной в огород Курилыча. То есть он

был вполне нормальным человеком.

Но у него была страсть: он бредил собаками.

Конечно, есть люди, которые равнодушны к собакам. Есть даже такие глупцы,

которые боятся собак. Эта повесть не для них. Им не понять человека, в груди которого

бьется сердце, полное любви ко всем собакам на свете: к лохматым городским дворнягам,

к мужественным пограничным псам, к смелым караульщикам овечьих стад, к

благородным представителям охотничьих пород и даже к бесприютным динго – жителям

австралийских степей.

Конечно, если бы имел Уголек свою собаку, он излил бы любовь на нее одну.

Но не было собаки.

В прошлом году, летом, Уголек чуть не стал самым счастливым.

Он шел с мамой в соседний гастроном и у крыльца магазина увидел пса.

Пес был большой и пегий. Он линял, и шерсть висела клочьями на худых боках. У

него была добрая розовая пасть и чудесные коричневые глаза.

– Ох, какой ты… – выдохнул Уголек. Он медленно поставил на асфальт сумку с

банкой для сметаны. Он сел перед псом на корточки.

– Боря! – воскликнула мама и певуче застонала.

Сидя на корточках, Уголек был ниже собаки. Пес перестал зевать.

Веселыми глазами он посмотрел на Уголька и, поднимая пыль, заколотил по

асфальту тяжелым хвостом.

– Псина. Милая, – сказал Уголек. Он притянул к себе мохнатую голову с

полувисячими ушами и прижал ее к плечу. Милая псина облизала Угольку ухо. Сердце

Уголька от радости запрыгало, словно крышка на кипящем чайнике.

– Оо, – проговорила мама издалека, потому что боялась собак больше, чем мышей и

скарлатины. – Оо… Не прижимай это чудовище.

Чудовище облизало Угольку второе ухо.

Пока сын обдумывал, какой угол в квартире лучше подойдет для собаки, а мама

выбирала место, чтобы упасть в обморок, на крыльце раздалось постукивание. Из

магазина вышел человек с седой щетиной на подбородке и деревяшкой вместо левой ноги.

– Балалай, – сипло позвал он.

Балалай бросил Уголька, медленно поднялся и описал вокруг хозяина ленивую

орбиту. Как большая планета вокруг светила. Светило, чтото бормоча, прятало в кармане

зеленое горлышко поллитровки.

Уголек молчал. Но в его черных глазах, наверно, была такая тоска, что человек

решил снизойти до разговора.

– С тобой Балалай не пойдет. Нне пойдет, – сообщил он, уперев в Уголька

мутноватый взор. – Ты собаку с детства… воспитывай с детства. Тогда пойдет. Потому что

преданность в ней. Вот я последние штаны… отдам. А собаку нни за что…

Видимо, он собрался произнести длинную речь о собачьей преданности, но мама,

оправившись от потрясения, схватила Уголька за локоть и увлекла от опасного места…

Итак, собаки не было. Был только пожилой кот Вьюн, прозванный так за то, что в

молодости отличался изяществом и грациозностью.

Собачья жизнь не для котов. Коты созданы для того, чтобы по ночам дурными

голосами орать на крышах, днем спать на солнце, утром и вечером воровать на кухне

молоко и рыбу, а в свободное от этих занятий время изредка ловить мышей. Вьюн считал

такой образ жизни совершенно правильным. Уголек считал иначе.

У него не было верного пса, который бы вытаскивал хозяина из кипящей морской

пучины, шагал с ним по ледяным арктическим пустыням, помогал в охоте на носорогов и

ловил шпионов. Зато у нашего Уголька было богатое воображение. А с помощью

воображения нетрудно сделать из кота собаку.

Начались для Вьюна тяжелые дни. Через неделю он похудел и стал тонким, как в

юности. Он сопротивлялся. Он показывал когти. Но через месяц Вьюн понял, что для

собственного благополучия следует ходить на цепочке, не упираясь, и становиться на

задние лапы, как только этого захочет упрямый хозяин. В общем, он многое понял.

Но ничего не понял Митька Шумихин. И его друзья не поняли.

Когда Уголек первый раз вывел кота на цепочке от старых ходиков, во дворе раздался

восторженный вой пяти глоток. Даже ВитькаМушкетер, которого Уголек считал человеком

благородным и умным, поддался общему настроению. Он подскочил к Угольку, вежливо

помахал перед ним бумажной шляпой и задал вопрос:

– Позвольте узнать, что за порода у вашей великолепной собаки?

– Верблюд, – сказал Уголек.

– Очевидно, иностранная порода? Удивительное название…

– Ты верблюд, – уточнил Уголек, отойдя поближе к дому…

Ты думаешь, с тех пор он бросил дрессировать Вьюна? Уголек упрямый.

Если смеются над ним или не получается чтонибудь, он только прикусывает

нижнюю губу. Даже глаз не прищуривает, как это делают другие упрямые люди. Он лишь

прикусит губу, а глаза открывает еще шире, будто удивляется чемуто.

УГОЛЕК НЕ ХОЧЕТ БЕЖАТЬ. ДВОЕ И ОТЧАЯННАЯ ТЕТКА

В доме, где живет Уголек, в каждом подъезде – сквозной коридор. Одна дверь ведет

на улицу, другая во двор.

Во двор Уголек не пошел: там он мог встретить Митьку и других своих

недоброжелателей. А друзей Уголька в городе не было. Разъехались на лето кто куда.

Вовкахудожник оставался, но и тот сегодня уехал на дачу.

Уголек перехватил покороче цепочку и вывел кота на улицу.

Эх и не повезло же ему! Вся Митькина компания двигалась навстречу.

Впереди приплясывал маленький веснушчатый Сережка. Он с Угольком учился в

одном классе. Только там его звали не Сережкой, а Шурупом.

Шуруп – вот и все. Это за вертлявость.

За Шурупом шли шеренгой сам Митька Шумихин и толстощекие неповоротливые

братья Козловы – Глебка и Валентин. Они очень похожи, но Валентин отличается более

высоким ростом и глупостью.

СережкаШуруп крутился перед ним и чтото рассказывал писклярым своим голосом.

Шурупа слушали, и сначала никто не увидел Уголька.

Немного в стороне от компании шагал ВитькаМушкетер. Он не обращал внимания

на Шурупа, потому что презирал его. Уголька он тоже не заметил. Тонкой сосновой

шпагой, изящно выгибая талию, Витька рубил головы ромашкам. Эти ромашки цвели у

тротуара. Ветер принес семена из леса, и они проросли у асфальта. Не думали, что

погибнут от клинка легкомысленного Мушкетера.

Лишь одну ромашку пощадил – самую большую, приютившую на себе

чернозолотистую пчелу. Узкий клинок вздрогнул и замер у самого стебля. И уткнулся в

траву. ВитькаМушкетер вздохнул и поднял задумчивые глаза.

И он заметил Уголька.

– Оо, – сказал Витька. – Взгляните, почтенные дамы и господа.

«Дамы и господа» тоже увидели Уголька. Братья Козловы радостно завопили. Шуруп

завертелся вокруг оси. Митька замотал своим казацким черным чубом и сделал вид, что

боится Вьюна.

– Тише, – сказал Митька. – Оно кусается…

После этого они двинулись навстречу Угольку. И ничего хорошего такая встреча не

обещала. Мушкетер еще помнил «верблюда», Митька вообще любил дразниться, братья

Козловы были с ним за компанию. А Шуруп всегда был за тех, кого больше – на всякий

случай.

Уголек стоял. Сзади была открытая дверь, но он стоял, потому что бежать ему

мешала гордость. А может быть, это была не гордость, Уголек и сам не знал. Если бы за

ним гнались, кричали, свистели, он бы, конечно, удирал без оглядки. Но мальчишки

подходили медленно. Они ухмылялись. Будто испытывали нервы Уголька. И он не

двигался, стоял, прикусив губу.

– Я ведь к вам не лезу, – сказал наконец Уголек.

– Пусть он прыгнет через огненное кольцо, – потребовал Митька и показал концом

ботинка на Вьюна. Вьюн сидел, лениво щуря желтые глаза.

Ему было все равно.

– А где мы кольцото возьмем? – спросил глупый Валентин.

ВитькаМушкетер вытянул шпагу и пощекотал ею кошачьи усы. Вьюн сморщился и

зевнул. Это всем, кроме Уголька, понравилось. Витька повторил опыт. Вьюн вдруг

размахнулся и трахнул лапой по шпаге.

– Презренный, – холодно сказал Мушкетер. – Ты оскорбил священный клинок. Ты

умрешь.

– Они умрут оба, – решил Митька. – Взять их!

– Взять их! – завертелся Шуруп.

Братья Козловы с сопением потянулись к Угольку. Он отступил на крыльцо, а потом

в дверь. Братья не отвязывались, и Уголек прошел спиной вперед весь коридор. Он

отступал молча и думал, что все равно поймают. Завернут назад руки, дадут в лоб пару

шалабанов. Это ничего, но Вьюна жалко. Начнут сами «дрессировать» кота – замучают.

Он хоть и дурак, а всетаки…

Уголек пятился и забыл, что сзади есть ступенька. Он сорвался с крыльца. На ногах

удержался, только пришлось пробежать задом наперед несколько шагов.

А когда он остановился, – случилось неожиданное.

Уголек увидел, что стоит между двух мальчишек, одетых в одинаковые белые

рубашки и сатиновые трусы. Но сами мальчишки были неодинаковые.

Тот, что стоял слева, был высокий, даже повыше Мушкетера, и красивый.

То есть, может быть, и некрасивый, но Угольку понравился, лицо понравилось и

волосы – густые такие, светлые и курчавые, прямо целая шапка. А справа стоял мальчишка

весь какойто круглый. Толстоватый, низенький, голова стриженая, и уши торчком.

Они враз уставились на Уголька.

– Держите его! – заорали с крыльца братья Козловы, Митька Шумихин и Шуруп.

Незнакомые мальчишки враз положили ладони на плечи Уголька.

– Держим, – весело сказал старший. Уголек не двигался. Ясно, что попался. Эх, была

бы настоящая собака!

– Толик, а зачем держать? – вдруг спросил круглый.

– Зачем держать? – спросил Толик у Митьки. Митька прищурился, разглядывая

незнакомцев.

– Надо, – сказал он, – вот и держите.

Круглый мальчик снял с плеча Уголька ладонь и поглядел на Вьюна. Вьюн сидел с

безразличной мордой.

– Киса, – осторожно сказал круглый и погладил Вьюна. Кот неожиданно выгнул

спину и ласково муркнул. Мальчишка взял его на руки и почесал за ухом. Вьюн потерся

щекой о белую рубашку. Наконецто с ним обращались не как с собакой.

Уголек удивился. Разве не удивительно? То поймали, а то ласкают его кота. А дальше

что? Он по очереди смотрел то в одно, то в другое лицо.

Но высокий Толик разглядывал Митьку, а его круглый приятель гладил Вьюна.

– Дайка нам кошку, – велел Митька.

– Это их кошка? – удивился круглый.

– Мой кот, – сказал Уголек. – Правда, мой.

– Это его кот, – объяснил Митьке Толик.

Митька через плечо глянул на свою армию. Потом поинтересовался:

– А если по зубам?

– А если обратно? – улыбнулся Толик.

Круглый мальчик отпустил кота. Митька сказал:

– Мушкетер, дай саблю.

Но Витька не дал: благородное оружие – не для уличных потасовок. Он прислонил

шпагу к стенке.

– Дать им? – хором спросили братья Козловы.

– Дать им! – завертелся Шуруп.

– Дать или не дать… – задумчиво произнес Мушкетер и скрестил руки.

– Вы откуда? – хмуро поинтересовался Митька. – Откуда два таких?…

– А что?

– А у нас закон: кто нахальный, того все сразу бьют, без правил.

– Получается?

– Щас покажем.

Братья Козловы с готовностью засопели.

Уголек рывком снял с Вьюна ошейник. Уноси ноги, Вьюн! Сейчас здесь будет

веселая жизнь! Отчаянная смелость зазвенела в Угольке: он был не один. И он до конца

будет защищать новых друзей.

– Славка, – сказал Толик, – позови тетушку.

Круглый Славка сложил рупором ладони. Ну и голос! Угольку почудилось, что в

доме дрогнули стекла.

– Тетка, к бою!!

Прошла секунда изумленного молчания. Потом вторая. Когда кончалась третья, в

первом подъезде раздался дробный грохот и вырвалось чтото непонятное – зеленое и

голубое.

Оно ударило Митьку в живот. Митька прижал к желудку ладони и стал медленно

сгибаться, будто простреленный навылет. Глаза у него таращились, а рот беззвучно

открывался и закрывался. В это время братья Козловы, с большой силой трахнутые друг о

друга лбами, безуспешно пытались понять, что случилось. Шуруп лежал на земле и

верещал на всякий случай. Ему не попало, он успел упасть заранее.

Уголек, сбитый на асфальт, покатился под ноги Толику. Мушкетер стоял рядом с

дверью на цыпочках и не шевелился, будто его приклеили.

Тут шум затих, и Уголек понял, что никакой тетушки нет. Была девчонка.

Ростом с мушкетера, в зеленой кофточке и синей юбке. У нее были толстые, как у

негра, губы, румяные щеки и отчаянные глаза. А еще были косы, торчащие вверх от

затылка и загнутые, как рога на шлеме викинга.

Уголек сел.

– Совершенно бестолковая ты, Тетка, – сказал Славка, – егото за что?

Толик молча поставил Уголька и отряхнул.

– И вообще! – возмутился Славка. – Всегда одна. А мы тоже хотели…

Митька наконец распрямился и сипло пообещал:

– Встретимся еще.

На него не смотрели. А чего на него теперь смотреть? Сгибаясь, он ушел. Ушли за

ним, потирая лбы, братья Козловы. Исчез Шуруп. Только ВитькаМушкетер не исчез. Он

зацепился штанами за гвоздь, когда тетка мимоходом шарахнула его. И отцепиться не мог.

Рвать штаны Витька не хотел и с философским спокойствием ждал решения своей судьбы.

Толик подошел и отцепил Мушкетера.

– Благодарю, – сказал Мушкетер.

Высокий красивый Толик промолчал.

– Ну, я пойду, – вздохнул Мушкетер.

– Ну, иди.

Уголек спросил у Толика:

– Вы сюда к кому пришли?

И Толик сказал:

– Жить.

– В шестую квартиру? – догадался Уголек. – Там раньше полковник Карпов жил.

– Вот это да! Полковник… – удивился круглый Славка. – А ты кто?

– Я? Просто… Борька. Угольков.

– Толик, – сказал Толька и протянул тонкую ладонь, – Селиванов.

Уголек нерешительно подержал пальцы Толика. Он впервые здоровался за руку.

Славка тоже сказал:

– Селиванов. Славка.

Второе рукопожатие получилось лучше.

– Селиванова, – буркнула Тетка и дала Угольку руку, украшенную боевой ссадиной. –

Пока. У меня дела.

Уголек смущенно поглядел вслед.

– А чего у нее… имя какоето не такое. Так Каштанку звали, когда она у Дурова жила.

Тетка…

– А это и не имя, – объяснил Толик. – Она в самом деле наша тетка.

Папина сестра. Вообще ее Надеждой зовут.

Славка спросил:

– А почему у тебя кот на цепочке? Дрессированный?

Это были друзья. Уголек сразу понял. Понял, что смеяться не станут.

Они сели на крыльцо, и Уголек рассказал все. И про веселого пса Балалая, у которого

хозяин с деревяшкой вместо ноги. И про дрессировку Вьюна. Вьюн хороший. Но он

всетаки кот, а не настоящая собака. На цепочке его водить неудобно. И мальчишки

смеются.

– Мне бы щенка, – сказал Уголек. – Чтобы с детства его воспитывать.

Собаку обязательно надо воспитывать с детства. Только где ее взять?

Утром бегал тут один щенок, да и тот…

И Уголек рассказал про щенка, которого нарисовал Вовка.

– Не мог уж поймать, – снова обиделся он на Вовку. – Все равно он, наверно,

беспризорный. Здесь таких щенков нет, я же знаю. И без ошейника он.

Угольку стало грустно. И чтобы утешить его. Толик сказал:

– Может, вретон, твой художник.

И Славка добавил:

– Может, не было щенка совсем…

НО БЕЛЫЙ ЩЕНОК БЫЛ

Он и сам не помнил, откуда взялся. Помнил только нагретый солнцем деревянный

пол, который немного качался. С одной стороны пол огораживала железная сетка, и на ней

висели большие краснобелые кольца. Внизу за сеткой плескалась вода. Много воды. А с

другой стороны тянулась белая стена с окнами.

А еще он помнил дом на колесах, длинный коридор и кругом полки, а на полках

люди. Пол в коридоре все время дрожал, и под ним чтото стучало. Щенок сначала боялся,

а потом привык.

Он привык, потому что его успокоили Руки. Это были большие и добрые Руки.

Щенок помнил их с тех пор, как помнил себя. Он узнавал их сразу:

Руки пахли дымом, смолой, рыбой и маслом, которым мажут ружье. Щенок знал

ружье. Он его побаивался, хотя и скрывал это. Ружье умело грохать так, что земля

подпрыгивала, а в ушах долго звенело.

Но сейчас ружье спало в узком черном чемодане. Оно ехало рядом с пузатым

зеленым мешком, в котором лежало мясо и сухая рыба. Иногда Руки давали мясо и рыбу

щенку. Потом Руки гладили щенка, играли с ним, ласково ерошили шерсть на загривке.

Играя, он мягко хватал Руки губами.

Однажды Руки сняли с него ошейник с цепочкой, пустили побегать. Щенок побегал

и лег под лавкой. Но мимо проплыла большая корзина, и она пахла мясом. Щенок тихо

пошел за корзиной. Открылась дверь, ударил ветер, и щенок попятился. Но корзина пахла

мясом, и он пошел за корзиной туда, где сильно гремело.

Корзина опустилась на пол. Рядом с ней остановились две ноги в сапогах, но сапоги

щенка не интересовали. Он ткнул носом корзину.

И тогда один сапог страшно ударил щенка в живот.

Навстречу помчалась зеленая земля, и в уши набился воздух. Потом стало темно.

Долго было темно. Когда щенок открыл глаза, у него болели лапы и голова. Он

заскулил и стал ждать, когда Руки поднимут его. Но Рук не было. Кругом только тихо

качалась трава. Щенок поскреб лапами землю и встал. Он хотел пить и есть. Впереди

виднелись дома. Они казались очень маленькими. Щенок уже понимал, что такое дома. Он

пошел к ним сквозь густую пахучую траву.

Он шел долго и оказался в городе, когда солнце спряталось за домами.

СОЛНЦЕ И НЕ НАДО УБИВАТЬ МАМОНТОВ

У сосен мохнатые зеленые лапы. Они закрывают небо. Только отдельные клочки

неба можно увидеть сквозь ветки. Зато эти клочки синиесиние, в них гораздо больше

синевы, чем в целом небосводе.

Солнце в лесу тоже особенное. Оно висит, запутавшись в вершинах сосен, и похоже

на большую золотую звезду с тысячью лучей. Лучи прорезают темный зеленоватый воздух

леса. Каждый луч чтонибудь находит для себя. Один зажег искры в желтых каплях смолы

на оранжевой коре дерева, другой сквозь черный глазок влетел в дупло – прямо в беличью

квартиру – и светлым пятном улегся на рыжую спину хозяйки. А еще один луч отыскал на

земле удивительный лист какогото растения. Уже август, и этот листок, услыхав о

недалекой осени, поспешил сделаться красножелтым. Он пятиконечный и похож на яркую

морскую звезду. Много деревьев с каплями смолы и гнездами лесных жителей. Много

цветных листьев. Много маленьких чудес. Уголек умеет находить их не хуже солнечных

лучей.

– Пошли, – сказал он друзьям.

Братья Селивановы и Тетка быстро подружились с лесом. Они примолкли сначала,

когда сосны окружили их и сделался слышным ровный и негромкий шум. Но Уголек

сказал:

– Это ветер вверху.

Толик посмотрел на вершины деревьев, оглянулся и предложил весело и громко:

– Давайте охотиться на мамонтов!

– На мамонтов! – отчетливо сказало на просеке эхо, и все мамонты в лесу, наверное,

сразу узнали про опасность.

Отчаянная Тетка сверкнула глазами, почти такими же черными, как глаза Уголька.

– Мы будем племенем охотников за бивнями.

Они смастерили оружие. Взяли палки, расщепили их Славкиным ножом и в развилку

вставили длинные узкие камни. Камней и палок много на склонах лесистых гор.

Камни крестнакрест прикрутили к рукояткам проволокой, которая нашлась в

Славкиных карманах. Получились топоры, как у настоящих первобытных людей.

Только ВитькаМушкетер отказался от топора.

Витька тоже был здесь. Великодушие Толика Селиванова покорило благородную

мушкетерскую натуру. Через полчаса после нападения Тетки Мушкетер обругал Митьку и

Козловых гнилыми кочанами и мимоходом, не теряя достоинства, помирился с Угольком и

Вьюном.

Участвовать в охоте на мамонтов Мушкетер согласился, но только отказался сменить

шпагу на топор. Это было не по правилам, но Толик сказал:

– Пусть. Это будет самая первобытная шпага.

Угольку топор сделал Толик. Сам Уголек не умел. Зато он знал, где пасутся мамонты.

Уголек шел впереди. Он руками и коленями раздвигал высокий влажный папоротник,

и кругом колыхались листья. Они медленно качались, большие кружевные листья, и на

них изза сосен падали пятна солнца. Многие листья уже стали желтыми.

– Правда, они похожи на перья Жарптицы? – сказал Толику Уголек.

– Или на перья желтого страуса, – ответил Толик.

– Такие разве бывают?

– Не знаю.

– А разве бывают Жарптицы? – удивился круглый Славка. Он всегда удивлялся и

всегда спрашивал.

– Бывают Жарптицы, – серьезно сказал Толик. А ВитькаМушкетер сорвал одно такое

перо и украсил им свою кепку.

– Чучело, – хмыкнула Тетка.

– О, сеньорита, – сокрушенно протянул Мушкетер.

– Олух, – сказала тогда сеньорита. – Как дам! Пообзывайся еще…

Мушкетер както сник. Он стал отставать и скоро оказался совсем рядом с Теткой,

которая шла позади всех.

– Ты чего? – тихо спросил Мушкетер. – Я могу еще один лист сорвать… тебе.

Тетка с презрением мотнула загнутыми косами.

– Ну и наплевать, – изящно выразился Мушкетер. Тетка насупилась…

Мушкетер сорвал самый большой и самый золотой лист. Молча показал Тетке. Она

косо взглянула на Витьку.

– Ну, давай…

И никто не заметил, когда в черных волосах отчаянной девчонки появилось яркое

перо Жарптицы.

Уголек вывел охотников к поляне, где из травы поднимали свои круглые спины

валуныслонята.

Это были маленькие слонята, а не мамонты, и в душе Уголька шевельнулась

жалость. Он лежал в молодом колючем сосняке рядом с Толиком и жалел слонят, будто

они были живые, а не из камня. Он всегда так играл – забывал, что в игре не все

настоящее. А сейчас Уголек привел охотников к поляне, где паслись знакомые слоновьи

детеныши, и его слегка мучила совесть.

И когда охотники вскочили и бросили камни, и хотели добить топорами загнанных в

ловушку зверей, Уголек выбежал на поляну. Он выбежал и крикнул, подняв свой топор:

– Стойте! Не надо убивать мамонтов!

Все остановились и замолчали, и только удивленно покачивали головами сосны.

Толик опустил свое оружие. Он был вождем племени. Его выбрали вождем, потому что он

все время чтонибудь придумывал. Это он умел.

Кроме того, Толик был самый старший. Мушкетеру, правда, тоже исполнилось

двенадцать, но его не сделали вождем. Тетка сказала, что он оболтус.

Толик опустил топор, и другие охотники тоже опустили топоры. Даже Тетка.

– Почему не надо убивать мамонтов? – удивился Славка.

– Почему не надо? – подумав, спросил Уголька вождь охотников.

– Можно приручить их, – сказал Уголек. – Они сильные, они буду помогать нам…

Это добрые звери…

Он стоял с опущенным топором среди больших круглых камней, и Толику вдруг

показалось, что камни сейчас оживут. Шевельнутся и поднимутся на толстых ногах,

вскинут хоботы и выставят желтые кривые бивни… И по приказу Уголька встанут на

дыбы. Все разом.

Толик подошел к Угольку, а охотники остались у края поляны.

– А если мамонты растопчут тебя? – тихо спросил вождь. Уголек поднял на него

черные задумчивые глазищи.

– Не растопчут. Звери меня не трогают. Я их люблю.

Он только не сказал, что больше всех зверей любит собак.

– Ты мог бы стать укротителем, – раздумывая, произнес Толик. – Правда, мог бы.

– Зачем?

– В цирке.

– В каком цирке? – удивился Уголек, потому что знал, что мальчишек не берут в

укротители. Но Толик уже придумал.

– В нашем, – сказал он. – Сами устроим цирк. Ведь идея?

Если бы знал Уголек, сколько неприятностей случится изза этой идеи!

Но про неприятности потом…

ПОХИЩЕНИЕ БЕРТЫ. ИНОГДА ХОЧЕТСЯ БЫТЬ ОТКРОВЕННЫМ

– А как же охота? Эй вы, дрессировщики! – начала злиться Тетка. Ей не терпелось

испробовать в деле настоящий каменный топор.

– Я знаю, где живет старый мамонт. Он злющий, – сказал Уголек.

Он повел охотников к вывороченному пню. Самый большой корень этого пня был

похож на хобот, а два корня по бокам торчали, как острые бивни.

Шли гуськом, и сзади всех шагал ВитькаМушкетер. Он собирал букет из ярких

листьев папоротника. Витька забыл, что через час желтые перья увянут и свернутся в

сухие коричневые трубочки.

Но охотники не дошли до старого мамонта. Недалеко от дома, где кончается хвойный

лес и шелестит невысокий березняк, они услыхали противное блеяние.

– Берта, – определил Уголек. – Курьянова коза.

Братья Селивановы и Тетка уже знали про Курилыча. Они выразили сожаление, что

козу почтенного пенсионера нельзя тут же пустить на похлебку.

– Вся в хозяина, ведьма, – пожаловался Уголек. – Бодается, как бешеная.

– Тетка, оставь топор, – строго сказал Толик. – Это всетаки не дикая коза.

Но если топоры охотников не грозили гнусной козе Курилыча, то ее поджидала

другая неприятность: ВитькаМушкетер со зловещей медлительностью вытягивал изза

ремня шпагу. У него с козой были особые счеты.

Мягким шагом Витька двинулся туда, где раздавалось блеяние…

И вдруг послышался Витькин призывный свист.

– Тихо, – зашептал Мушкетер, когда все залегли рядом. – Смотрите, что делает, гад.

Среди тонких березок гулял Курилыч. Он гулял в синей рубахе навыпуск, брюках

галифе и тапочках. Изпод брюк торчали белые завязки кальсон.

Круглое брюхо медленно колыхалось под рубахой. Остатки шевелюры и розовую

лысину Курилыч защитил газетным колпаком.

– Что он делает здесь? – удивился Славка.

– Что? – дернул Толик Мушкетера за штанину.

– Не видите?

Курилыч подошел к березке и зажал в большом волосатому кулаке вздрогнувшую

ветку. Он стал откручивать ее. Старательно, не торопясь.

Лежа в кустах, ребята видели, как трепетали мелкие листья, лопалась тонкая кожица

коры и перекручивались белые волокна. Потом Курилыч рванул ветку, и она оторвалась,

потянув за собой кору узким ремешком…

Толик даже вздрогнул. А может быть, это лишь показалось. Но он тихо и медленно

сказал:

– У нас бы за это просто убили.

– Где? – прошептал Уголек.

– В степи… У нас там три тополька прижились, так за ними знаешь как ухаживали…

Один пьяный дурак машиной тополек зацепил и сломал.

Знаешь что с ним за это сделали? Со строительства прогнали.

– Уволили? – шепотом спросил Уголек.

– Наверно, уволили потом. А сперва просто его чемодан папка наш в самосвал кинул

– и катись на все четыре…

– А если бы не покатился?

– Он покатился. Если папа скажет, значит, точка.

– Он у вас сильный, наверно, – сказал Уголек. С уважением сказал, но без зависти. А

чего ему завидовать? У него самого отец такой, что лучше не найти.

– Сильный? – переспросил Толик. – Ну… да. Ну и что? Ты думаешь, он драться стал

бы? Он не руками сильный. Просто справедливый.

– Тише вы, – прошипел Славка. – Смотрите, он всю верхушку открутил.

Во время короткого разговора Уголек перестал следить за Курилычем. А за эти

полминуты Курилыч согнул и обезглавил тонкую аккуратную березку. Теперь она стояла

жалкая, некрасивая. Протянула кудато наугад оставшиеся длинные ветки, как человек

протягивает руки, если внезапно ослепнет.

Тетка сжала зубы, и ноздри у нее вздрагивали.

– Целую кучу веток наломал, – удивился Славка. – Жрать, что ли, будет?

– Видишь, веники вяжет, – объяснил Уголек. – У него в огороде баня своя. Париться

будет.

– Давайте все выскочим и заорем, – предложила Тетка. – Он убежит.

Вредители всегда трусливые.

– А потом опять придет, – сказал Толик.

Уголек решил:

– Надо Сереже рассказать. Есть такой милиционер. Лейтенант.

Мушкетер задумчиво покусывал травинку, вспоминая одну умную фразу из

рыцарского романа.

– Черная злоба опутала ваши сердца, – наконец сокрушенно сказал он. – И нет в них

милосердия… Пусть парится человек, жалко вам, да? Пусть парится. Только надо в

каждый веник добавить несколько веток боярки.

Боярка – это кусты боярышника, растущие на склоне у камней. Шагах в сорока.

Шипы у боярки длиной в палец Уголька, острые и крепкие, как сталь. Говорят, их можно

использовать вместо граммофонных иголок. Если такие шипы да в веник…

– А как? – прошептал Толик и показал на Курилыча, который трудился над

четвертым веником.

– Он уйдет, – с демонической улыбкой произнес Мушкетер. Передав Тетке свою

шпагу, он скользнул туда, где рогатая Берта объедала с березок листья.

Через минуту в отдалении раздался вопль козы. Это было даже не блеяние, а какойто

козлиный вой, полный невыразимой тоски и безнадежного ужаса.

Курилыч заволновался. Он бросил веник и, раздвигая животом ветки, тяжело

двинулся в направлении ужасных звуков. Звуки удалялись. Курилыч наддал ходу.

Затрещали сучья.

– Бежим за бояркой, – крикнул Уголек.

Через несколько минут Тетка цепкими пальцами развязывала веники, а остальные

маскировали в березовых листьях ветки с шипами.

– А вот если он нас поймает… – сквозь зубы сказал Славка. Он перетягивал веник

шпагатом и даже вспотел от усердия. – Если он нас поймает…

– Пусть, – сказала отважная Тетка и придвинула топор. – Пусть он поймает.

Браконьерская рожа…

Они торопились. И Уголек очень испугался, когда в кустах послышались шаги. Но

это был не Курилыч, а Витька. Он сел на траву и усталым взглядом скользнул по веникам.

– Готово?

– Уходим, – скомандовал Толик.

– Не торопитесь, он вернется не скоро, – сказал Мушкетер. – Ему еще надо лезть на

дерево. Оно высокое.

Славка удивленно захлопал глазами.

– Зачем Курилыч полезет на дерево?

– Зачем на дерево? – спросил Толик.

– За козой, – скромно сказал Мушкетер.

Уголек от восторга лег на спину и взбрыкнул ногами. Славка согнулся от беззвучного

хохота и сел. Он сел на веники и тут же с воем вскочил.

Тетка поправила в волосах желтый лист папоротника и подарила Мушкетеру

восхищенный взгляд.

– Руку! – сказал Толик, и они с Витькой обменялись железным рукопожатием.

– А Курилыч все равно будет ломать, – заявил упрямый Уголек. – Я Курилыча знаю.

Надо сказать Сереже. А то Курилыч все березы изведет. Для него они, что ли, растут?

– Мы сами можем караулить, – решил Толик. – Мы патруль организуем! Идея?

Это была вторая идея Толика. В отличие от первой, она потом помогла Угольку

избавиться от многих несчастий.

В этот день больше не играли в охотников. Да и не было уже дня. Солнце скатилось

за сосны, и в воздухе стала растекаться фиолетовая краска. И снизу, со двора, все чаще

слышались примерно такие возгласы:

– Борииска! Марш домой!

– Толяа! Надяа!

– Витька! Долго я орать буду! Ну, приди только!

Тетка, Славка и Мушкетер спустились домой.

– Подождем чутьчуть, – попросил Толик Уголька.

Стало темнее, и розовый месяц над черными соснами посветлел, сделался желтым. А

внизу до самого горизонта рассыпались огни: квадратики окон, звезды фонарей…

– Мы жили в степи, – тихо сказал Толик, – папка работал там. Канал рыли. В

палатках жили да в вагончиках. И школа была в вагончике. А кругом ровная степь. Ни

города, ни леса…

– Только те три тополька, да?

– Два. Третий погиб.

– А мама у тебя кто?

– Врач. У нас в палатке медпункт был.

– А у меня отец капитан, – сказал Уголек. – Самоходку водит.

Он хотел сказать ему многое. О папиной смелости, о его долгих рейсах.

О том шторме в устье Иртыша, когда папа хотел уже выбрасывать груженную

кирпичом баржу на берег, чтобы не перевернуло. О шраме на подбородке – это память о

том случае, когда папина самоходка, уходя от столкновения с дряхлым пассажирским

пароходиком, врезалась в песчаную косу. О просторах нижней Оби, где летом не бывает

ночей и, как в море, не видно берегов. О долгих переходах по обмелевшим фарватерам

извилистых маленьких рек, когда капитан никому не может доверить штурвал… Но об

этом Уголек не стал рассказывать. Может быть, потому, что сам он ни разу не плавал на

отцовском транспорте и на других судах тоже не плавал. И подвигов никаких не совершал

– не то, что Толик, который вместе с отцом жил в голой степи и учился в

школевагончике…

А может быть, Уголек просто не нашел подходящих слов. И сказал другое:

– Только летом он дома не бывает. Здесь реки нет подходящей. Мы с мамой ждем его

все лето. Я поэтому люблю осень… Ты любишь осень?

– Хороший ты, Уголек, – задумчиво сказал Толик.

Уголек растерялся в первую секунду. Он почувствовал на плече тонкую ладонь

Толика, и ему стало радостно. Будто с головой накрыла его теплая веселая волна.

– Почему? – прошептал он.

– Так…

Уголек взглянул на Толика, но было уже темно.

– Не такой уж я хороший, – сказал Уголек серьезно и доверчиво. Ему вдруг

захотелось быть очень откровенным. Он почувствовал, что с Толикам начинается дружба.

– Вот ты не знаешь. А я боюсь… когда темно.

– Почему? – спросил Толик. Он не удивился. Спросил даже немного рассеянно.

– Сам не понимаю. Хорошо, когда светло. А вот сейчас я бы здесь ни за что не

остался. Без тебя…

Он вдруг испугался: Толик мог засмеяться. И как тогда Уголек объяснит?

Ведь он не трус. Он не бегал от Митьки Шумихина и глупых братьев Козловых, он

не боялся драк. Это он догадался заложить во французский замок Курилыча бумажные

пистоны. И он мог подойти к любому свирепому псу…

Толик молчал.

– Я не знаю, – прошептал Уголек. – Может, это пройдет? Вот доучусь, как ты, до

пятого класса, и пройдет. А?

– Пройдет, – сказал Толик.

– Мне бы собаку достать хорошую, – вздохнул Уголек. – С ней нигде не страшно.

Словно услыхав его, гдето внизу загремел цепью и загавкал чейто пес.

И его поддержали собаки из соседних дворов.

– На месяц тявкают, – засмеялся Толик.

– А зачем?

– Наверно, на щенка. Кто их знает.

– На какого щенка? – встревожился Уголек.

– Который на луне. Разве не видно? Смотри сам.

На светлой половине луны и вправду темнела фигурка щенка. Он сидел, свесив на

бок голову, и, наверно, с грустью разглядывал землю.

– Ищет хозяина, – сказал Толик. – Правда?

– Это же темнеют лунные долины, – вздохнул Уголек. – Горы светлые, а равнины в

тени. А щенок только кажется.

– Ну и что? Собаки этого не знают.

Уголек подумал про белого щенка. Если он ничей, то ему сейчас очень грустно.

Может быть, он тоже боится темноты и для храбрости лает на желтую половину луны…

Но месяц не хотел, чтобы на него лаяли. Он рассердился и нырнул головой в

ближайшее облако.

ЩЕНОК НАХОДИТ ДОМ

– Пошшшел! Шшкура! Шшпана! – яростно шипел старый взъерошенный кот. Он

стоял на откинутой крышке мусорного ящика. Спина у кота выгнулась, а глаза так и

сыпали зеленые искры.

Щенок не отступал. Он уже три раза прыгал на ящик, три раза получал по носу

когтистой лапой и с визгом летел на землю. Но из ящика пахло рыбой, а щенок хотел есть.

На четвертый раз кот не выдержал натиска и перелетел на забор. Он долго шипел и

ругался, глядя, как щенок жует селедочные головы.

Голов было много. Кроме того, щенок нашел хлебную корку и почти наелся. Он

прыгнул на траву, пролез в дыру под забором и побежал к низкому кирпичному складу.

У задней стены склада возвышалась груда пустых ящиков. Под ящиками было

немного стружки, и щенок там устроил свой дом. То есть он, конечно, ничего не

устраивал, а просто стал здесь жить.

Щенок отыскал это жилье в тот же вечер, когда пришел в город. Он тащился по

окраинной улице, едва передвигая разбитые лапы. Ему не хотелось ни пить, ни есть.

Хотелось только упасть и заскулить. Но падать было страшно. Нельзя падать, когда кругом

все незнакомое.

Страшно рыча и сердито сверкая глазами, прополз тяжелый грузовик. Шли мимо

люди, и громко стучали их тяжелые сапоги. Разве тут ляжешь?

У низкого кирпичного дома без окон, среди светлых фанерных ящиков увидел щенок

черную дыру и залез туда. Упаковочная стружка, которая высыпалась из ящиков, была

мягкой и сухой. Щенок вытянулся, поскулил и заснул.

Сначала этот дом не понравился щенку. Ветер залетал в щели, и дождь ночью громко

и страшно барабанил по крыше. Щенок просыпался и дрожал.

Но на следующий вечер щенок снова забрался под ящики: всетаки это была крыша.

Под открытым небом щенок спать не умел и боялся.

Потом он привык к своему жилищу. К любому дому привыкнешь, даже к плохому,

если он единственный и если долго живешь в нем. А щенок прожил там долго. Сколько

дней? Но ведь он не умел считать дни. Только не забудь, что для трехмесячного щенка

неделя – все равно, что для тебя год.

Никто не тревожил щенка в его доме. Иногда приходил человек, открывал скрипучие

двери склада. Приходила рыжая лошадь и, тащила за собой телегу. Человек вытаскивал из

склада тяжелые ящики, грузил телегу, и лошадь увозила их. А через некоторое время она

привозила их обратно, уже пустые.

С лошадью щенок познакомился, это была добрая старуха. А человека он боялся – на

человеке были тяжелые сапоги. И щенок поскорее уползал в свое укрытие, когда слышал

стук сапог.

Заведующий складом хватал с телеги пустые ящики и швырял их в кучу.

Куча росла, но внизу, в доме щенка, ничего не менялось. Все так же пахло

отсыревшей фанерой и было полутемно. Заведующий складом не берег пустые ящики.

Они могли бы еще пригодиться, а вместо этого гнили под дождем и рассыхались на

солнце. Но щенок ничего, конечно, не понимал и радовался, что его не трогают.

В общем, он полюбил это место и уходить никуда не собирался. Он даже притащил

под ящики обмусоленную кость, которую подарил ему большой и веселый Балалай.

С Балалаем щенок познакомился недавно. Это серый с рыжими клочьями пес. Ноги

и хвост у Балалая тонкие и длинные, уши не то стоят, не то висят, а на бегу качаются,

словно крылья.

Увидев такое чудовище, бедный щенок опрокинулся на спину и задрал все четыре

лапы. Он всегда так делал, чтобы взрослые собаки его не трогали. И собаки не трогали.

Балалай тоже не тронул. Обнюхал его и сказал слова, которые на человеческий язык

можно перевести примерно так:

– Брось валять дурака, старик. Не маленький. Как звать?

– Не знаю, – робко сказал щенок и сел.

– Ну и глупый же! – удивился Балалай. – Как тебя хозяин зовет?

– Меня никто никак не зовет, – ответил щенок. – Хозяин – это кто?

Балалай удивился еще больше. Он высунул язык и наклонил голову. Одно ухо у него

совсем поднялось, а другое совсем повисло и закрыло глаз.

– У тебя нет хозяина?

– Нет, – смутился щенок. Он не знал, хорошо это или плохо, когда нет хозяина.

– Везет парню, – с завистью заметил Балалай. – Вольная жизнь. А кормишься где?

Щенок был рад, что хоть на один вопрос может дать толковый ответ. Он рассказал,

что еду находит во дворах, в мусорных ящиках. Научился носом откидывать крышки.

Один ящик особенно хорош. Крышка совсем легкая, и еды много. Только вредный серый

кот все время ссорится со щенком. Дерется.

– Это Филимон, – сказал Балалай. – Подлая натура. Я его знаю…

Прогуляемся, что ли, пока мой живодер меня опять на цепь не посадил?

– Живодер – это кто? – спросил щенок.

– Человек такой. Поймает собаку, шкуру сдерет и сошьет рукавицы. Тявкнуть не

успеешь. А вообщето я так хозяина зову. Хозяин не лучше живодера.

– Он в сапогах? – спросил щенок и даже зажмурился от страха.

– Конечно. Только у моего хозяина один сапог. Вместо другого деревяшка. Еще хуже,

если деревяшкой попадет. Ну да я, ничего, живу!

Балалай был жизнерадостным псом. И хоть он совсем взрослый, перед щенком не

задирался и зубов не показывал.

Они повалялись в траве, потаскали друг друга за шиворот, побегали по улицам,

заглянули во двор, где стоял ящик с легкой крышкой, нашли большую кость. Повстречался

им кот Филимои и сохранил об этой встрече самые горестные воспоминания.

Но потом Балалай стал грустным.

– Пора мне. Наверно, будет вздрючка. Я ведь с цепи сам сорвался… А кость ты

забирай. Я еще достану.

– Зачем ты идешь к хозяину? – сказал щенок. – Там плохо. Живи один. Или давай

жить вместе.

Балалай поскреб задней лапой за ухом и грустно вздохнул:

– Не умею я. Не привык жить без человека. Ты привык, ты счастливый. Ну, бывай…

После этого щенок не видел Балалая и скучал. Другие собаки не подпускали щенка,

рычали:

– Пррочь, шантррапа!

А люди не обращали на него внимания. Кто посмотрит на тощего грязного щенка?

Ребра торчат, белая шерсть на груди скаталась и висит грязными сосульками…

Иногда щенок вдруг пускался бежать за какимнибудь человеком, если только на

человеке не было сапог. Бежал просто так, сам не понимал, зачем. Хотелось, чтобы

человек его позвал.

А если позовет, что будет потом? Становилось страшно. Вдруг это окажется Хозяин

– страшный злодей. Лучше всего вернуться под ящики.

Щенок забрался в свой дом и закрыл глаза. Тогда к нему подкрались Воспоминания.

Ты удивляешься: какие могут быть у щенка Воспоминания? Бывают. Он вспомнил

Руки. Человека щенок вспомнить не мог, а Руки его помнил.

Щенок закрывал глаза, и ему казалось, что Руки совсем близко. Они пахнут смолой,

рыбой и ружейным маслом. Они трогают шерсть. Вот они пощекотали затылок, весело

взъерошили загривок, пригладили спину…

Щенок от удовольствия прижимал уши и вытягивался на стружке.

Иногда ему даже казалось, что он видит Руки. Большие, коричневые, с голубыми

жилками и почерневшим разрезанным ногтем на большом пальце.

Тяжелый нож ударил однажды по пальцу, когда Руки отрезали мясо для щенка, и

оставил этот след… А может быть, и сейчас Руки накормят щенка? Нет, они уже исчезли.

Но все равно щенок доволен. Руки успокоили его, и он заснул.

Проснулся щенок от жажды. Селедочные головы были солеными, и от них пересохло

горло. Щенок знал, где есть вода. Надо было до конца пробежать улицу, а потом еще одну

– вверх, почти до леса. Там есть розовый дом и зеленый забор с калиткой. У калитки

блестит большая лужа. Она осталась после дождя. Раньше были и другие лужи, но они

высохли, и сохранилась только эта – самая широкая и самая дальняя.

Щенок один раз уже пил там.

БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ, БОЛЬШИЕ САПОГИ И БОЛЬШИЕ

НЕПРИЯТНОСТИ

Цирк устроили у пустого сарайчика, где во время ремонта помещалась прорабская.

Сначала Толик начертил на земле круг. Потом все обкладывали этот круг обломками

кирпича. Их отдала артистам веселая комендантша дома тетя Клава. За это она

потребовала билет на представление. ВитькаМушкетер притащил ведро с песком. Он

тащил его с другого конца улицы, где строилось общежитие химкомбината. Ведро было

тяжелое, но Витька шел быстро и все время оглядывался.

– Выпросил наконец! – обрадовался Славка. Он был цирковым завхозом.

– Выпросишь там, – сказал Мушкетер. Брякнул на землю ведро и, обессиленный,

брякнулся рядом. Мушкетера отнесли в сторону, а песок разровняли внутри круга.

Получилась арена.

Потом Славка притащил старое одеяло и повесил на дверь сарая. Тетка пришпилила

к одеялу вырезанного из бумаги разноцветного клоуна. Таким образом был готов

парадный выход для артистов.

Программу обсуждали с утра до вечера. Наконец решили, что братья Селивановы

покажут акробатический этюд, а затем проведут на арене показательную встречу по

классической борьбе. Тетка сказала, что продемонстрирует искусство фигурной езды на

велосипеде.

– Не пойдет, – возразил Толик. – Места мало.

Тетка предложила другой номер: пройти по канату над головами зрителей.

– У нас хорошая веревка есть, – вспомнил Уголек. – Она все равно каждый день

теряется. Принести?

– Зрителей жалко, – вздохнул Славка.

Тогда Тетка решила прочитать с выражением басню о пьяном зайце.

Витьке предложили стать фокусником. Толик спросил:

– Шпагу свою можешь проглотить?

– Не жуя?

– Искусство требует жертв, – сказал Толик.

Мушкетер подумал и заявил, что лучше станет клоуном. Но из клоунов его скоро

прогнали: эта роль была явно не для возвышенной натуры Мушкетера. Тогда он стал

жонглером и на первой же репетиции с успехом превратил в осколки три стакана и

фарфоровый чайник.

Таким образом, все шло отлично…

Стой, скажешь ты, что же отличного? Какойто акробатический этюд, басня про

пьяного зайца да еще немного такой же ерунды? И это цирк?

Подожди. Готовился коронный номер. Онто и был настоящим искусством.

Онто и требовал жертв…

Первой жертвой стал оранжевый петух Курилыча, носивший пышное имя Георгин.

Он был красив и безнадежно глуп даже с куриной точки зрения.

Кроме того, как все красивые дураки, Георгин был самоуверен. Это и стало

причиной его несчастья. Заметив с забора, как девчонка с черными косами приглашает его

угоститься хлебными крошками, Георгин возомнил, что покорил сердце незнакомки.

Он шумно спланировал на чужую территорию, снисходительно прокудахтал

приветствие и направился к угощению. Увы! Он попал в сети вероломства и жестокости.

Три пары цепких рук ухватили Георгина за крылья, и куриный рыцарь в ту же секунду

лишился лучшей половины блистательного хвоста.

Когда истошно орущий Георгин был переброшен в свой огород, завхоз Славка

любовно расправил атласные перья.

Тетка принесла довольно потрепанную соломенную шляпу. Витька прикрепил к ней

перья. Он сначала примерил шляпу сам, а потомно вздохом отдал Угольку. Уголька

снаряжали для главного номера.

Костюм выдумал, конечно, Витька. Никто не слыхал, чтобы дрессировщики

наряжались в мушкетерскую одежду, но это было красиво, и с Витькой согласились.

Только одной шляпы мало. Нужен был плащ. И Уголек пошел на отчаянный риск. Из

нижнего ящика гардероба он извлек нарадную скатерть, тяжелую, всю в чернозолотых

узорах. Любитель пышных нарядов знаменитый мушкетер Портос, увидев такой

великолепный плащ, потерял бы от тоски аппетит. Но пока терял аппетит Уголек. От

тяжелых предчувствий. А вдруг в выходной, когда намечалось представление, мама не

уйдет в клуб на репетицию? Вдруг она увидит, в каком прекрасном наряде выступает ее

дорогой сын? Конечно, мама любила искусство. Но и скатерть она очень любила…

Чтобы костюм был полный, Славка притащил старые отцовские сапоги.

Витька со знанием дела отогнул им голенища. Получились почти мушкетерские

отвороты. Сапоги были страшно большими. Когда Уголек влез в них, его ноги сделались

похожими на лучинки, торчащие из черных ведер. Но других сапог не было. Славка

почесал свою круглую голову и взглянул на Толика. Толик подумал и сказал:

– Сойдет.

А раз Толик сказал, что сойдет, Уголек не спорил.

Наступил день представления. Зрители устроились на стульях вокруг арены. В

билетах так и было сказано: «Вход свободный со своими сиденьями».

Впереди сидели малыши. Их много живет в большом трехэтажном доме. До сих пор

о них не было сказано ни слова лишь потому, что в повести они не принимали участия.

Народ это не очень сообразительный, и толку от них никакого, один шум.

Но сейчас малыши сидели притихшие и ждали начала, как в настоящем цирке.

За малышами устроились их родители. Кроме того, там был отец братьев

Селивановых – очень серьезный, очень загорелый и очень высокий человек.

Перед тем, как сесть среди зрителей, он зашел за «кулисы». Внимательно и без

усмешки осмотрел снаряжение артистов, сухими коричневыми пальцами расправил перья

Георгина, прилаженные к шляпе Уголька. И спросил мимоходом:

– Готов, дрессировщик?

Почемуто не у своих сыновей спросил, а у него. Уголек поспешно кивнул. Конечно,

готов. Правда, от волнения сосет под ложечкой, но про это ведь не станешь говорить. И

неожиданно для себя Уголек сказал, искоса глянув на Селиванова:

– А у меня отец – капитан грузового теплохода. Он на Севере.

– Повезло тебе, – заметил Селиванов и пошел на свое место во втором ряду.

Была в числе зрителей и комендантша тетя Клава. А позже всех пришел лейтенант

милиции Сережа. Сережу, пользуясь давним знакомством, пригласил Уголек. Он

пообещал:

– Ты там такую вещь увидишь! Спасибо говорить будешь.

– Знаю я эти вещи, – усомнился лейтенант милиции. – В Лесном переулке тоже цирк

устраивали. Пришлось вызывать пожарную команду, врача и плотника.

– Нам Клава разрешила, – успокоил Уголек. – Она тоже придет, – добавил он между

прочим. Услыхав это сообщение, Сережа сделал задумчивое лицо и сказал, что, пожалуй,

стоит прийти посмотреть представление…

А пока представление не началось, лейтенант милиции Сережа смотрел на

комендантшу, которой было двадцать два года и которую все, кроме малышей, звали

просто Клавой. Он смотрел искоса, но так внимательно, будто хотел сосчитать все

веснушки на Клавином лице.

Наконец из сарая донеслась музыка. Это играл Толик. Играл на баяне, который

почемуто называл «полбаяна». Одеяло с клоуном заколыхалось, и появилась Тетка в

желтом платье, густо обсыпанном елочным блеском. С загнутых кос тоже сыпался блеск

легкими искрящимися струйками.

Тетка с достоинством подождала, когда стихнет восторженный гвалт малышей, и

объявила первый номер.

Полбаяна умолкли, и на арену вырвались братья Селивановы в красных трусиках.

Они с разбегу встали на головы и заслужили аплодисменты.

Потом братья прошлись по арене колесом и показали еще несколько таких же

интересных штук. Малыши начали подвывать от восторга.

Митька, братья Козловы и Шуруп, проникшие в цирк для подрывной деятельности,

пробовали свистеть. Но лейтенант Сережа посмотрел на них очень серьезно, а Клава

пообещала выставить с музыкой.

Едва Толик и Славка скрылись за одеялом, как снова появилась Тетка, с ватным

зайчонком. Она заявила о своем намерении читать басню про пьяного зайца.

Толик взял свои полбаяна и на басах начал изображать за одеялом львиное рычание.

Получалось здорово.

– Он все умеет, – с восхищением прошептал Уголек в Славкино ухо.

– Ага, – рассеянно отозвался Славка.

– Хороший у тебя брат…

– Ничего… Только принципиальный очень.

– Как это?

– Ну, упрямый. Хочет, чтобы все были такие же, как он.

– Разве это плохо? – удивился Уголек.

– Как когда…

В сарай вернулась довольная Тетка. Снаружи гремели аплодисменты. Тетка

швырнула в угол зайца и велела Мушкетеру готовиться к выходу.

– Собирай свои склянки, Витенька. А потом ваша борьба, акробаты. Не копайтесь!

Но борьбу пришлось пропустить. Изза Витьки.

Мушкетер успешно жонглировал стаканами и блюдцем. Упало только два стакана, да

и те не разбились на песке. Но вот появился Славка.

Мушкетер стоял на одной ноге. На другой ноге и на руках у него вращались

картонные обручи. Мушкетер покосился на Славку и сказал:

– Алле!

Славка прицелился и размахнулся…

Целился он точно. Он должен был швырнуть пластмассовую чашку, чтобы она

красиво наделась на мушкетерскую голову. Но в последний момент Славка не нашел

пластмассовую посудину и прихватил тяжелую металлическую миску. Впопыхах Славка

не подумал о Витькиной голове.

О ней подумала Тетка. Славка говорил потом, что если бы дело коснулось

чьейнибудь другой головы. Тетка бы не крикнула. Но опасность грозила Мушкетеру.

Серебрясь на солнце, тяжелая миска снижалась на голову жонглера.

– Виить! – истошно заорала Тетка. Мушкетер поднял глаза, ловко извернулся и

вовремя ушел от гибели. Миска стукнула по ногам пятилетнюю зрительницу Натку

Лопухову и мирно легла на траву. Рев Натки и глухой ропот родителей грозили срывом

представления. Спасти дело мог лишь неожиданный эффект.

– Марш с манежа, болтан, – тихо и зловеще процедила Тетка. Потом Тетка подняла

руку, мило улыбнулась и объявила:

– Гвоздь программы! Дрессированные звери. Аттракцион «Смерть и воскрешение

браконьера»!

Грянули полбаяна. Изза одеяла появился самый сообразительный из пятилетних

жителей – Алешка Маковкин. На Алешке Маковкине был синий бумажный шлем. В руках

Алешка сжимал полосатую палку.

Ничуть не тронутый хлопками и криками друзейзрителей, Алешка встал посреди

арены и поднял палку. Полбаяна угрожающе завыли. Одеяло откинулось, и, сверкая

нарядом, появился дрессировщик Угольков.

Уголек тянул деревянную тележку. В тележке, сонно щурясь, лежал Вьюн.

Регулировщик Алешка Маковкин махнул жезлом. Полбаяна оборвали вой.

Уголек дернул за цепочку, и Вьюн сел, подняв передние лапы…

Теперь, пока не поздно, следует рассказать, что должно было случиться дальше.

Регулировщик Алешка обязан был сурово спросить:

– Гражданин Папиросыч! Зачем вам коляска? Разве у вас мало ног?

Вьюну полагалось лечь на спину и задрать лапы.

– Четыре ноги! – следовало удивиться Алешке.

Уголек собирался заступиться за ВьюнаПапиросыча, сказать, что это очень больной

человек, то есть кот. Трудно ему таскать свой живот по земле.

После этого Вьюн должен был гулять среди прутиков, торчащих из песка, и делать

вид, что ломает веники. А потом Вьюну предстояло удирать от милиционера Алешки,

прыгать при этом через барьерчики и наконец упасть мертвым. Тетка, одетая врачом, не

сможет оживить умершего от страха Папиросыча.

– Папиросыч! Вашу малину ребята едят! – крикнет из сарая Славка своим

оглушительным голосом. Тогда Вьюн оживет и, прыгнув сквозь обруч, кинется спасать

малинник…

Все зрители, конечно, поймут, о ком идет речь. Поймет и лейтенант милиции

Сережа. И тогда для заготовителя веников Курилыча начнется печальная жизнь. Но…

– Гражданин Папиросыч, – скрежеща от усердия зубами, начал Алешка. – Сколько у

вас ног?

Но Вьюн не падал и лап не задирал. А чего он будет падать, если хозяин не дергает

за цепочку?

– Гражданин Папиросыч… – жалобно повторил Алешка и умолк. Цепочка

скользнула из пальцев Уголька. Уголек смотрел кудато вдаль. Он не думал о цепочке. Он

не думал о Вьюне, о Курилыче, о лейтенанте Сереже, о цирке. В просвете между зрителей,

окружавших арену тремя тесными кольцами. Уголек видел забор и открытую калитку.

У калитки стоял Белый Щенок.

Не будь на Угольке дурацких сапог, и повесть бы кончилась. Но сапоги, тяжелые, как

якоря, загрохотали по асфальту. И щенок вздрогнул.

И щенку показалось, что сейчас сапог опять страшно ударит его в живот, и опять

навстречу полетит зеленая земля, и воздух набьется в уши.

Щенок мчался вдоль забора, а за ним мчалось чтото пестрое, с оранжевыми перьями

на голове, и гремели сапоги. Но гром этот делался тише и закончился шумным

всплеском…

Когда Уголек поднялся из лужи, со шляпы, с плащаскатерти и с рукавов стекали

мутные капли.

А щенка не было нигде.

Ну, а раз уж начались несчастья, то они пойдут вереницей.

– Это. Что. Такое? – прозвенел металлический голос. Мама стояла за спиной Уголька.

По лицу ее он понял, что вереница несчастий только началась.

Но он испугался не очень. Он все еще искал глазами щенка. А потом взглянул на

грязную бахрому скатерти и тихо объяснил:

– Искусство требует жертв.

В справедливости своих слов Уголек убедился немедленно. Мама натренированным

движением повернула его спиной и затем довольно крепким способом сообщила ему

ускорение.

Она вела его по двору и говорила, что вот они придут домой, и тогда…

Уголек слушал, гремел сапогами и думал о щенке.

Цирковое представление окончилось. Зрители, забрав стулья, шумно расходились.

Артисты заперлись в сарае. Митька Шумихин, братья Козловы и Шуруп радостно орали

чтото о погорелом театре.

Вьюн продолжал сидеть на тележке. И лишь когда цирк опустел, Вьюн пошел к дому.

Он понял, что не дождется хозяина. Вьюн шел и думал о своем поганом житье.

– Неприятности? – спросил его с забора Георгин. Вьюн сел и горестно почесал за

ухом.

– Здешние дети – такие варвары, – прокудахтал Георгин, качаясь на голенастых

лапах. С остатками хвоста ему было трудно балансировать на заборе. – Они вас загонят в

могилу.

– Собачья жизнь, – сказал Вьюн. Он поднялся и побрел домой, волоча цепочку.

СТАРЫЙ НЕПТУН ЗНАЕТ О ЩЕНКЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ САМ ЩЕНОК

В канаве щенок нашел пряник. Настоящий пряник, почти целый, только обкусанный

с одной стороны. Какойто малыш не доел и бросил. А щенок нашел. Повезло.

Но, как назло, подвернулась тут Шайба, кудлатая черная собачонка.

Пожилая, хоть и меньше щенка в два раза. Вредная. Увидела пряник и заверещала

сразу:

– Отдай, жулик, беспризорник! Отдай!

Дурак он, что ли, отдавать? Живот и так подвело от голода. Ухватил пряник в зубы –

и драпать. Шайбу щенок боялся. Кусается она ужасно.

Налетит, завизжит да как цапнет! А он всетаки щенок…

Шайба не отставала. А щенок со страха промчался мимо ящиков и оказался в тупике

– между складом и забором.

– Отдай! – снова завизжала Шайба и приготовилась к атаке. И вдруг щенок увидел,

что она совсем маленькая. Просто комок шерсти. Он выпустил пряник, оскалил зубы и

рыкнул. Первый раз в жизни.

Шайба присела с открытой пастью. Потом прижала уши и с отчаянным воем

рванулась в сторону. С испугу не разглядела, куда бежит, трахнулась о забор и заверещала

еще громче.

На шум прибежала длинная изящная такса Нелли, притрусила дворняжка Вилька и

приковылял хромой пудель Боб. Шайба продолжала верещать.

– Милая, успокойтесь, – извиваясь длинным телом, уговаривала Нелли. – Не

волнуйтесь так, дорогая. В чем дело?

– Жулик! – взвизгивала нервная Шайба. – Напал! Украл! Сожрал! Пряник!

Тогда все двинулись на щенка. Он уже успел изгрызть половину черствого пряника.

Но вторую половину отдавать он тоже не собирался.

– Хулиган! – визгливо пролаяла Нелли.

– Все дети сейчас такие, – сокрушенно проворчал пудель Боб и потряс поредевшей

гривой.

– Куда смотрит хозяин? – тяфкнула Вилька.

– У него нет хозяина! – пронзительно взвизгивала Шайба. – Нет!

Хозяина! Разве! У этого! Бродяги! Может! Быть! Хозяин!?

– Какой ужас! – взвыла Нелли. – Он бродячий!

– В наши времена таких щенят сразу отправляли на живодерню. – хрипло прорычал

Боб.

– Смотрите! Он всетаки жрет пряник, – возмутилась Вилька. И все возмутились

вместе с Вилькой. И еще решительней двинулись к щенку.

Конечно, каждому хотелось добраться до пряника первым.

А щенок торопился жевать. Потом будь что будет. И ничего хорошего не было бы, но

Шайба не решалась близко сунуться к щенку. А когда одна собачонка боится, страх

переходит и к другим.

– Так нельзя, – покрутив задом, решила Нелли. – Мы не какиенибудь бродячие.

Неприлично устраивать уличную драку.

– Надо позвать Нептуна, – предложил Боб. – Это его дело – наводить порядок.

Вилька побежала за Нептуном, и щенок понял, что ему придется худо.

Нептун был старым громадным сеттером с рыжей волнистой шерстью и длинными

ушами. Вообще сеттеры – мирные собаки, но Нептун отличался крутым и мрачным

характером. С его зубами многие были знакомы.

Нептун приближался. Вилька юлила впереди и повизгивала:

– Вот этот. Вот он… Щенок еще, а уже ворует…

Шавки поспешно расступились.

Щенок посмотрел в мутноватые синие глаза Нептуна и понял, что лучше всего

брякнуться на спину и задрать лапы. Пора.

Но он не брякнулся и не задрал. Чтото случилось со щенком. Словно какаято

пружина вдруг в нем натянулась. Кроме страха, появилась злоба и сразу выросла. Он был,

конечно, щенком, но ведь и щенка нельзя обижать без конца…

Он прижался задом к забору, беззвучно сморщил нос, приподнял губу. И показал

свои мелкие щенячьи зубы. Стало тихо и страшно.

– Хи, – вдруг пискнула Вилька. – Он хочет драться. С Нептуном.

Нептун опустил голову и тяжелым взглядом обвел трусливых шавок. От этого

взгляда они сначала прижались к земле, а потом брызнули в разные стороны. Щенок

увидел, как Нептун повернулся и стал медленно уходить.

Старый сеттер уходил. Он не ответил на смешную щенячью дерзость. Он прожил на

свете целых одиннадцать лет и был умным псом. Нептун многое видел и многое знал.

Помнил он и то, что есть на свете край, где кругом только лес и реки, а люди живут в

домах из оленьих шкур. Эти люди охотятся и пасут оленей. Охотиться и стеречь стада им

помогают собаки. Нептун бывал там и знал этих собак. Встретив волка, они и ему не

уступят дорогу.

Нептун вспомнил северных собак, когда увидел остроухого белого щенка, смешно

оскалившего зубы. И ушел.

ИЗГНАНИЕ

Только под вечер Уголек появился во дворе. Он был мрачен. Он перенес дома много

неприятностей, но не это его печалило. Уголек думал, конечно, о щенке. О белом щенке с

золотыми глазами, с черной крапиной на ухе, с самой красивой собачьей мордой…

Двор был пуст, одеяло с клоуном уже не висело на сарае, кирпичный барьер оказался

разрушенным, а на двери белели какието глупые надписи и карикатуры. «Митькина

работа», – подумал Уголек, но рассматривать и читать не стал. Не хотелось. Зато он

вспомнил про другой рисунок, про щенка, которого нарисовал Вовкахудожник. Щенячий

портрет все еще белел на заборе. Но ведь это был только портрет.

С горестным вздохом Уголек покинул двор и стал подниматься по заросшему

березками склону.

Он вышел на поляну и увидел своих друзей. Они сидели на спине обросшей мохом

коряги, которая лежала здесь с незапамятных времен.

– Из дальних стран, с лазурных берегов явился он, прекрасный и счастливый, – так

известил о приближении Уголька Мушкетер. Уголек только усмехнулся: «Счастливый». Он

сел рядом с Толиком и стал молчать, чтобы все поняли, какая у него неудачная жизнь.

– Попало дома? – поинтересовался Славка.

– Попало, – равнодушно сказал Уголек. – Ерунда. Вот если бы…

– Значит мало попало, – с сожалением заметил Славка. – Надо бы больше.

– Ты чего это? – черные глазищи Уголька от удивления даже посветлели и стали

почти синими. – За что? Сами же скатерть просили… А теперь…

– При чем тут скатерть? Как маленький, – тихо сказал Толик. На Уголька Толик даже

не взглянул.

– Он не знает! – яростно взвыла Тетка и затрясла косами, похожими на рога. – Он

ничего не знает! Глядите! Номер сорвал! Все дело испортил!

На дворе теперь показаться нельзя! И спрашивает еще!… Давайте выдерем его!

Уголек испугался. Не Тетки он, конечно, испугался, а того, что все с ним сейчас

поссорятся. Все до единого! Они не понимают!

Если человека сильно обидят, ему трудно говорить громко. Уголек прошептал:

– Вы не знаете. Вы не видели, да? Там же сидел щенок. В калитке. Белый щенок. Я

побежал, а он…

– А из настоящего цирка ты бы побежал? – спросил Толик.

– Как из настоящего?

– Очень просто. Был бы настоящим укротителем, выступал бы в настоящем цирке.

Вдруг появляется твой любимый белый щенок. Ты бы за ним, да?

– Отвечай! – заорала Тетка. – Ты бы удрал с арены, да?! А львы пускай зрителей

жрут, да?!

Уголек не отвечал. Он только моргал, чтобы не заплакать, и не отвечал.

А что говорить? Он о настоящем цирке не думал.

– Не ори, Тетка, – сказал Толик и снова спросил: – А если бы ты, как твой

отецкапитан, стоял на вахте и вдруг увидел любимого белого щенка? Ты бы от штурвала за

ним побежал?

Уголек молчал, потому что о вахте и о штурвале он тоже не думал. Он думал о

щенке. ВитькаМушкетер выпрямился во весь свой длинный рост, глянул сверху на Уголька

и заявил:

– Раньше таких людей вешали за ноги на крепостных воротах. Потому что он

изменник и дезертир…

Тут Уголек знал, что делать. Знал сразу. Тут думать некогда и бояться нельзя. Надо

всего полсекунды. Надо вскочить, разогнувшись пружиной, и головой дать в поддыхало

длинному Мушкетеру. А когда он, хватая воздух, станет сгибаться, нужно с размаху

стукнуть его по носу. Лучше не один, а два раза. Пусть Мушкетер поколотит его. Все

равно! Толик зато увидит, что Уголек не терпит таких страшных слов. Потому что он не

изменник! Смотри, Толик!

Уголек рванулся, как пущенный из лука. Рраз!… Но голова его не попала в

мушкетерский живот. Голова попала в пустоту, и Уголек пролетел шагов пять и растянулся

в траве.

Было не очень больно, только жесткий стебель оцарапал лицо. Но Уголек лежал, и

ему хотелось умереть.

Спокойно умереть ему не дали. С двух сторон ухватили за плечи и поставили. Тетка

и Мушкетер.

– Живой, – сказала Тетка.

– Еще и на людей кидается, удивился Славка.

Мушкетер ядовито улыбнулся:

– Он больше не будет кидаться. Укротим укротителя.

– Ну чего вы? – с отчаяньем сказал Уголек. – Чего вы все пристали?

Толик?

– Отпустите его, – тихо приказал Толик. – Пусть идет. – Он опять не смотрел на

Уголька. Он сидел с опущенной головой и ручкой каменного топора чертил на траве

треугольники.

Уголек ушел. Раз его прогоняли, он ушел. Он шагал среди березок, не оглядываясь и

прикусив губу. Когда поляна скрылась, он лег на траву.

Может быть, он даже заплакал. Но этого никто не знает, не видел. Ведь Уголек был

совсем один.

ПОГОНЯ. «ЭТО МОИ ЩЕНОК»

Солнце на улицах. Жара. Наверное, высохла последняя лужа. А если и не высохла, то

все равно бежать туда опасно. Там живет страшилище в сапогах и с перьями на голове.

Свесив розовый язык, щенок бегал по улицам, искал воду. Он нашел ее далека от

дома, когда уже совсем измучился.

На тротуаре стояла синяя тележка, и женщина в белом халате торговала шипучим

яблочным напитком. Из ближнего подъезда к тележке тянулся резиновый шланг. В одном

месте шланг лопнул. Холодная вода била фонтанчиком и стекала в углубление на

асфальте. Щенок напился и сел отдохнуть у стены, где была тень. От жары он часточасто

дышал.

– Мама, смотри. Жарко щенку.

Мимо шла девочка в красном платьице с белыми горошинами. В одной руке она

держала красную сумочку, в другой эскимо. Рядом шла ее мать с пестрым зонтом и

чемоданом.

– Смотри. Совсем жарко щенку.

– Мы опоздаем на поезд, – сказала мама.

Взрослые всегда боятся опоздать на поезд. Девочка упрямо мотнула головой.

Пшеничные волосы упали ей на глаза. Девочка ладонью откинула их, а эскимо она взяла в

другую руку, держала его вместе с сумочкой.

Мороженое капало на сумочку и белело на ней горошинами, такими же, как на

платье.

– Что ты делаешь! – ахнула мама. – Идем, несносный ты человек.

Но девочка присела на корточки и чмокнула губами.

– Песик, иди сюда.

Щенок понял, что его зовут. Он вскочил. Сначала он хотел убежать. Но он не убежал.

Девочка позвала его снова. Она была маленькая и без тяжелых страшных сапог. И щенок

пошел. Он боялся, а лапы двигались сами.

Но подойти совсем близко щенок не посмел. Девочка протянула руку, и щенок

отскочил. «Что же сейчас будет?» – подумал он. Девочка отломила кусочек эскимо и

бросила щенку. Он прыгнул в сторону.

Потом он всетаки решился подойти и лизнул угощение. Было вкусно.

Очень вкусно. Гораздо вкуснее, чем селедочные головы или сухие корки.

И сразу стало прохладнее. Щенок торопливо зализал мороженое. Девочка ушла уже

далеко, и он заторопился следом. Он побежал за ней, потому что, вопервых, в руке у нее

была очень вкусная еда, а вовторых, он и сам не знал, зачем бежит.

Вдруг раздался грохот, и рядом упал железный обруч. На обруч была надета сетка, и

щенок чутьчуть не попал под нее. Он услышал стук сапог и увидел, как два человека бегут

к нему. Они бежали от машины, в кузове которой стоял желтый ящик с маленьким

окошком.

Ужас хлынул на щенка. Он завизжал и бросился от страшных людей, от ящика, от

сетки. У него шумело в ушах. Шумело так же страшно, как в тот раз, когда щенок падал из

дома на колесах.

Он бежал, спасался. Мчался к тому человеку, который только что звал его и кормил.

Больше некуда было бежать. Девочка бросила сумку и схватила щенка. Он был тяжелый.

Девочка держала его поперек живота.

– Лена! – сказала мама.

Подбежали двое с сеткой. Щенок прижал уши, закрыл глаза и решил, что сейчас

умрет.

– Ваша собака? – спросил громкий и сердитый голос.

– Моя, – сказала девочка.

– Ваша? – переспросил голос уже не так громко.

– Вам ответили, – сказала мать девочки.

– Незачем тогда отпускать, – проговорил сердитый человек. – Ошейника к тому же

нет. Откуда знать, что она не бродячая?

– И кормить бы следовало щенкато, – добавил другой тоже сердито. – Шкура да

ребра. Владеельцы…

Они ушли. Девочка поставила щенка на тротуар. Лапы у него подгибались, и он сел.

– А всетаки нехорошо, – сказала девочке мама. – Мы их обманули.

– Но они содрали бы с него шкуру!

– Почему же? Его бы, наверное, выкупили.

– Кто?

– Тот, чей щенок.

– Помоему, он ничей, – сказала девочка. – Видишь, какой он худой.

– Вижу. Но обманывать все равно нехорошо.

Девочка упрямо тряхнула волосами:

– А я и не обманывала. Щенок на самом деле будет мой.

– Лена! Мы же спешим на поезд. Щенка не пустят в вагон.

– Ну, что ж, – вздохнула она. – Пусть будет мой, пока идем до вокзала. А потом снова

станет ничей… Пойдем!

И щенок пошел. Он боялся, что снова появятся люди с сеткой.

Но шли вместе они недолго. У вокзала щенок снова остался один. Девочка махнула

сумочкой, и он отстал. За решетчатым забором сердито кричали тепловозы.

Щенок побежал обратно. Ему хотелось скорее забраться под ящики, чтобы никого не

видеть и никого не бояться. И еще ему хотелось вспомнить Руки. Руки человека, которого

он любил и не боялся никогда.

ЗАГОВОР НЕ ОСТАЛСЯ В ТАЙНЕ

На той самой поляне, где три дня назад совершилось изгнание Уголька, сидела

теперь Митькина компания. Сидели все, кроме Шурупа. Шуруп не мог сидеть от

возбуждения. Он приплясывал. Он почесывал одну ногу о другую. Он дергал лопатками,

словно их тоже хотел почесать друг о дружку. Кроме того, Шуруп все время подтягивал

трусы, которые были велики и от резких движений грозили свалиться. Слова сыпались из

Шурупа, как горох из рваного кармана.

– Там камень, там дерево. Сверху крыша, а кругом фанера, а внизу у них яма. И не

видно нисколечко, кругом ветки, а…

– Заткнись, – хмуро перебил Митька. Шуруп хлопнул губами и заткнулся.

Митька сказал:

– Шуруп ты и есть Шуруп. И язык у тебя шурупистый. Не трещи ты и не дергайся.

Блохи, что ли, накусали? Вот дам сейчас…

Шуруп хнычущим голосом объяснил:

– Лежишь в этой засаде, лежишь, а сверху иголки на ветках. А снизу колючки всякие.

А по спине муравьи бегают, щиплются. Задергаешься.

Один муравей в нос залез, а чихать нельзя, а то услышат. Я чуть не лопнул, а он все

не вылазит…

Митька перестал слушать болтовню Шурупа и сказал братьям Козловым:

– Значит, там штабквартира. Ясно?

Старший брат Валентин подумал и ответил:

– Ясно. А какой штаб?

Младший брат Глеб тоже сказал, что ясно, и тоже спросил:

А почему квартира?

Митька долго и с сожалением смотрел на Козловых изпод косого казацкого чуба. Он

не ответил.

– Что у них там в хибаре этой? – спросил он Шурупа.

– Копья всякие. Веревки. Бумаги какието. Дубинки из камней. Они ушли, а я

поглядел. А потом она одна опять пришла, а я убежал, а когда…

– Кто она? Дубинка?

– Да нет. Та девчонка, которая тебя в пузо головой…

– Тебя о деле спрашивают, – сухо сказал Митька. – О чем они говорили? Слышал?

Шуруп набрал воздуха, чтобы выпалить все, что слышал, но тут выразил свое

мнение Валентин:

– А чего сидим? Пойдем, наложим по шеям. И штаб ихний развалим. И айда в

городки играть.

Митька снова кинул взгляд изпод чуба и сказал:

– Когда вас лбами стукнули, я думал, поумнеете.

Валентин стал дышать медленно и тяжело. Глеб поразмыслил над Митькиными

словами и предложил:

– Может, нам тебя стукнуть? О корягу?

– Сразу поумнеет, – пробормотал Валентин. – …коряга, – добавил Глеб.

Митька не ожидал от глупых братьев такого остроумия. Растерялся и даже не стал в

ответ ругаться. Только сказал:

– Ну и пни вы, Козловы. Ну, надаем по шее. Ну, сломаем все. Мы по шее, они по

шее… Разве это интересная жизнь?

– Разве интересная? – поспешно поддержал Шуруп. – Зачем у них ломать?

Помириться лучше и…

– Я тебе дам помириться, – хмуро пообещал Митька. – Они нас лупят, а мы мириться

пойдем? Ну, иди, иди, Шурупина, мирись. Они тебя в охотники примут, топорик дадут.

Только нам ты, Шуруп, не попадайся. Понял?!

Шуруп забормотал, что мириться он хотел не совсем, а только так, для хитрости.

– Мириться не надо, ломать не надо, – удивился Валентин. – А что надо?

– Надо прийти тихо. Разобрать все по косточкам. Унести все барахло ихнее. Сделать,

будто ничего не было, никакого штаба. Пусть они башку ломают.

– Вот! Поняли? – сказал Шуруп.

Братья подумали и поняли. Их лица прояснились.

– Пошли тогда, – поднялся Валентин.

– Беда мне с вами, – скорбно сказал Митька. – Ну куда, «пошли»? Они там сейчас

сидят все. Сейчас уж вечер. Завтра надо, когда они обедать будут. Чтоб не видал никто.

Ясно вам?

– Ага, – произнес Глеб.

– И чтобы тайна была. Поняли?

– Ага, – сказал Валентин.

Но заговор не остался в тайне. В кустах у края поляны лежал Уголек. Он шел,

страдая от одиночества, услышал голоса и тихо лег. И понял все.

Ты заметил, конечно, что Уголек не был злопамятным человеком. Кроме того, он уже

третий день жил без друзей. И, услышав о коварных Митькиных замыслах, он помчался в

лес. Он помчался, чтобы отыскать Толика и Славку, Тетку и Мушкетера. Уж, наверно, они

забудут о ссоре, когда услышат его рассказ. И, может быть, Толик… может быть, он даже

скажет опять: «Хороший ты, Уголек…»

Ветки летели навстречу, била по ногам трава, и даже ветер отстал от Уголька,

запутавшись среди сосен.

Уголек знал, где искать друзей, догадался: там, где камень и яма от большого пня и

густые сосенки вокруг. Там они, конечно, и построили себе шалаш.

Он был построен здорово. Сразу и не увидишь. С одной стороны камень закрывает, с

другой стороныдеревья. Крыша дерном обложена – кажется, будто простой бугорок.

Черную дыру лаза еле разглядишь среди веток.

Уголек раздвинул сосновые лапы и услышал разговор.

– А вдруг не он? Вдруг другие совсем? – доносился Славкин голос.

– Кто другие? – спросил язвительно Мушкетер. – Или я ослеп? Может быть, я спутал

его с твоим папой?

– И коза там снова была, – мрачно сказала Тетка.

«О Курилыче говорят, – понял Уголек. – Опять веники ломает».

– Все равно он не один, – упрямился Славка. – Я старух с вениками видел. Из леса

шли. Купили они их, что ли?

– Надо поймать и к леснику тащить, – сказала решительная Тетка.

– Курилыча утащишь? – засомневался Славка.

– В наш век удивительной техники тащить никого никуда не надо, – заявил

Мушкетер. – Мы всяких жуликов, кто наши деревья ломает, тихонечко сфотографируем

моей «Сменой». А потом эти снимки хоть куда. Хоть к леснику, хоть в милицию.

– А лучше всего на забор, – вмешалась Тетка. – И надпись: «Зеленые браконьеры».

– И подпись: «Лесной патруль», – сказал Толик.

Из шалаша разнеслось «ура».

Ты понимаешь, конечно, как заволновался Уголек, услышав про патруль.

Такое дело чутьчуть не решили без него!

Он все еще стоял среди сосенок. Подслушивать нехорошо, он это знал, но ведь все

равно он сейчас помирится. А как все удивятся, когда узнают, что про патруль ему уже

известно!

– Сфотографируем – и сразу гнать, – решила Тетка. – А то пока проявим, пока

напечатаем, да пока к леснику пойдем… Одна старуха поллеса выломает. А мы смотреть,

что ли, будем?

– А если не послушают? – засомневался Славка.

– Тогда почувствуют, – отозвался Мушкетер. – Копья, топоры и шпага.

– Оружие только для защиты, – твердо сказал Толик. – А то сами в бандиты

попадем… Сколько у нас каменных топоров?

– Три. И еще один Уголек унес, – напомнил Славка.

– Реквизируем, – решил Мушкетер.

– Что сделаем? – не понял Славка.

– Отберем, – объяснила Тетка. – Раз он подвел нас…

– Дезертиров лишают оружия, – сказал Мушкетер.

Уголек почувствовал, что ему больно ладонь. Это он сжал в кулаке колючую

сосновую ветку. Сожмешь тут, когда опять слышишь такие слова!

– Ну, Витька, ты уж совсем… – сказал Славка Мушкетеру, – это всетаки его топор.

– Его! – возмутилась Тетка. – Толька ему делал.

– Толька, отберем? – спросил ВитькаМушкетер. Толик молчал.

– Онемел ты? – удивилась Тетка.

Толик сказал:

– Ладно. Отбирайте.

Уголек выпустил ветку из ладони. Она рванулась вверх и закачалась.

Будто сосенка успокаивала боль в раненой лапе. Уголек уходил. Пусть разнесут в

щепки этот штаб! Пусть! Пусть не будет никакого патруля! И не надо ему этой дружбы.

Проживет он…

СТАРЫЙ НЕПТУН ГОВОРИТ О ХОЗЯИНЕ

Был вечер, и щенок бежал к своим ящикам. У красной калитки, рядом с домом, где

были очень большие окна, отдыхал старый Нептун.

Щенок растерялся. Нептун не двигался. Его голова лежала на вытянутых лапах. Он

смотрел прямо перед собой. Может быть, он вспоминал свою долгую жизнь. Щенок хотел

осторожно обойти Нептуна, но не решился. И остановился, поджав хвост.

– Здравствуйте, – робко пискнул щенок.

Нептун, наверное, не слышал. Все смотрел перед собой. И щенок не знал, что делать.

Наконец хвост Нептуна шевельнулся. Чутьчуть шевельнулся:

– Здравствуй…

Щенок осторожно двигался мимо. Нептун провожал его синими затуманенными

глазами.

– Ты все бегаешь? Зря… Хозяин отпускает тебя одного?

Щенок нерешительно остановился и сел.

– У меня хозяина нет. Разве вы не знали?

– Не знал, – ответил Нептун. – Где же он?

– Его нет. Его не было никогда.

– Вот как, – равнодушно проворчал Нептун. Ему не хотелось разговаривать с глупым

щенком, который городит ерунду, что у него нет хозяина.

Но щенок не уходил. Он увидел, что Нептун не сердится, и в его желтых глазах

запрыгали искорки любопытства.

– Я не понимаю, – начал щенок осторожно. – Все говорят: хозяин, хозяин… Зачем

хозяин? Разве нельзя жить без него?

– Зачем хозяин… – Нептун поудобнее положил голову на лапы. – Чтобы жить.

Собака не может жить без человека. Она погибнет. Или станет диким зверем.

Щенок испугался. Но всетаки он осмелился возразить:

– Я живу.

Нептун поднял тяжелую голову.

– Живешь? Ты и вправду живешь без хозяина?

– Да, – пробормотал щенок. – А зачем хозяин? Он бьет. Разве собак надо бить?

Щенок увидел, что Нептун рассердился. И это еще больше испугало щенка.

– Какой болван тебе это сказал? – рыкнул Нептун. Щенок поскорее ответил:

– Балалай.

– Он глупый, – сказал Нептун. – А хозяин у него ненастоящий. Барахло. Пустой

хозяин.

– Я не знал, – растерялся щенок.

Нептун опять опустил голову на лапы. Он прожил длинную жизнь и был умным

псом. Он сказал:

– Ты еще ничего не знаешь, щенок… Хозяин – это человек, которого ты любишь.

– Я никого не люблю, – вздохнул щенок.

– Конечно. Где тебе.

– Это почему? – обиделся щенок.

– Человека любить непросто. Ему надо помогать. Надо ходить с ним по трудным

дорогам, охранять его, гоняться за дичью, чтобы человек поел мяса.

Щенок молчал. Раньше он никогда не слышал о таких вещах. Ему некого было

охранять, кроме себя, а гоняться он умел только за кошками.

Нептун продолжал, не открывая глаз:

– Зато и человек любит тебя… Он кормит тебя. Кормит, если даже в мешке остался

всего один кусок хлеба. Человек ломает его пополам. Это я знаю.

– Любит – значит кормит? – спросил щенок. – Но Балалая хозяин тоже кормит.

– Да, – помолчав, согласился Нептун. – Кормит, потому что у него много еды. Но он

не любит. Балалай не может подойти к нему и положить голову на колени. И Руки хозяина

не будут гладить его мех…

– А вы можете? – робко спросил щенок.

– Да, – хмуро ответил Нептун. Он был суровым старым псом и не хотел рассуждать о

таких нежностях, да еще со щенком.

– Теперь я вспомнил, – обрадовался щенок. – У меня был хозяин. Я помню его Руки.

Они гладили меня. И кормили. Они были добрые.

И щенок гордо взглянул на Нептуна.

– А где же твой хозяин теперь? – усмехнулся Нептун. И щенок растерялся снова:

– Не знаю.

– Хозяин не должен бросать собаку, – сердито заметил Нептун. – Он должен ее

защищать.

– Меня защищали, – вспомнил щенок. – Значит, у меня был еще хозяин. Сегодня.

Маленькая девочка. Но она ушла.

Казалось, Нептун перестал слушать. Он лежал, закрыв глаза. Он, наверное, не верил.

Мало ли что болтает глупый щенок.

Нептун встал и отряхнул соринки с длинной рыжей шерсти. Он собрался уходить.

Может быть, ему захотелось подойти к хозяину, положить на колени голову и так

подремать немного.

Он встал и сказал щенку:

– Ты должен искать хозяина, малыш.

– Как? – грустно спросил щенок.

– Как умеешь. Увидишь человека и беги за ним. Может быть, он позовет.

«Вот как, – подумал щенок. – Значит, это называется: искать хозяина».

– Я делал так, – признался он. – Но никто не зовет. Позвала только девочка. Но она

ушла.

– Попробуй еще… Видишь, идет человек. Он хороший, помоему. Беги за ним.

– Но он в сапогах! – очень испугался щенок. – Сапог может ударить. Я знаю.

– Глупый! – рассердился Нептун. – Сапог сам ничего не может. Может ударить

человек, если он плохой. Но ты ищи хорошего. Такого, как твой старый хозяин.

– Я не помню его, – вздохнул щенок. – Я помню только Руки…

КУРИЛЫЧ ОБИЖЕН. УГОЛЬКУ ВСЕТАКИ НЕ СПИТСЯ. ЛУНА И

РОМАШКИ

Была суббота, и мама пришла домой пораньше. Вслед за ней пришел Курилыч.

Когдато Курилыч был начальником склада в том же тресте, где мама работала

машинисткой. Поэтому он был знаком с ней лучше, чем с другими соседями. И когда

Курилыч шел жаловаться, он прежде всего звонил в квартиру Угольковых.

Он протолкнул в дверь живот и с порога жалобно и хрипло загудел:

– Это что же такое, Марья Васильевна, выходит? Давеча козу на дерево вздрючили, а

сегодня еще делов натворили. Одно хулиганство на уме…

Мама бросила на Уголька не совсем ласковый взгляд и поинтересогалась, каких

именно «делов» натворил ее дорогой сын.

– Теща, значит, приходит ко мне денег взять взаймы, чтоб с плотниками

рассчитаться, – гудел Курилыч, – и говорит мне: «Что за страхи, прости господи, у тебя на

воротах нарисованы? Голова мертвечинная, слова всякие нехорошие написаны». Я,

конечно, вышел. Гляжу, а там череп нарисованный. Изобразили же, будто с живого скелета

рисовали. Кости всякие и, значит, надпись: «Смерть… этим, как его – браконьерам».

Ага, зеленым браконьерам. А с какой я стороны браконьер? Я и ружье племяннику

продал еще в запрошлом году…

– Борис! – ледяным тоном спросила мама. – Ты?

– При чем тут я? – тихо и так равнодушно сказал Уголек, что сразу стало ясно: он и

правда ни при чем.

– Я своему сыну верю, – сухо сказала мама. – Я своего ребенка знаю.

– Я про их тоже все знаю, – мрачно изрек Курилыч. – Все говорят: не виноватые. Вот

поймаю, уши пообкручиваю. – Он задом протиснулся в коридор и пошел жаловаться в

другие квартиры.

Угольку стало тоскливо: он сидел один, а лесной патруль начинал свои интересные

дела…

– Бориска, – очень серьезно спросила мама, – скажика честно, сын. Ты правда не

виноват?

Уголек поднял грустные глаза.

– У меня даже в школе рисование елееле на «тройку». Знаешь сама.

Она притянула его за плечи.

– Уу! И настроение у тебя елееле на «тройку». Хочешь, обрадую?

Уголек пожал плечами. Чем теперь его обрадуешь?

– Завтра утром поедем на пристань в Верхневольск. Папина самоходка придет на

погрузку. Повидаемся с папкой. Рад?

Конечно, он был рад! Так рад, что забыл про свои обиды и про патруль.

И до вечера думал о завтрашней встрече.

Он думал о встрече и в постели и от волнения ворочался на своем узком диванчике.

Это будет чудесно. На пристани, уже у самого причала, он обгонит маму и по

упругому трапу – гибкой доске с перекладинами – легко взойдет на крытую железными

листами палубу. И зашагает навстречу отцу. Не побежит, а пойдет неторопливо, сдерживая

пружинистую радость. И, может быть, только когда останется несколько шагов, он не

выдержит и помчится, стуча ботинками по гулкому железу, и прижмется щекой к рукаву

потертого синего кителя. От кителя почемуто всегда немного пахнет соленой рыбой и

сырым деревом.

И можно будет рассказать про все: про пистоны в дверном замке, про таинственного

щенка, про злополучное цирковое представление. И про изгнание… Папа поймет. Он же

всегда понимал. Может быть, он даже скажет, что это совсем разные вещи: убежать с

арены абсолютно ненастоящего цирка и бросить вахту у настоящего штурвала? Ведь это

же, действительно, разные вещи…

Был выключен свет, мама тоже легла спать.

– Мама, откуда он приплывет? – спрашивал в темноте Уголек.

– С севера. Из Салехарда. Спи, пожалуйста. Завтра вставать ранымрано. Автобус в

пять утра отходит.

С севера папка приплывет, с большой реки Оби. Может быть, на этот раз он привезет

щенка? Хорошего щенка – северную лайку. Раньше все говорил: «Трудно достать, времени

нет, стоянки короткие». Может, достал наконец?

Вырастет щенок в большого сильного пса… И однажды над громадными льдинами

Арктики загудит, закружится яростный буран. И узнают на зимовках, что у Северного

полюса затерялась в снегах экспедиция…

Сквозь белые вихри мчится на лыжах человек. Что ему буран? Сильная собака тянет

лыжника к поселку зимовщиков. Она, как компас, знает дорогу. С ней не страшно.

Вдруг собака свернула в сторону.

– Ты что, Снежок?

Сквозь вихри бурана проступает темное пятно, это вездеход. Укрывшись от ветра за

гусеницей, лежит в снегу обессилевший человек.

– Вы кто?

– Начальник экспедиции Селиванов, – шепчет он обмороженными губами.

– Толик?!

А помнишь, Толик, как ты сказал тогда на поляне, чтобы я уходил?

Помнишь, как разрешил отобрать мой охотничий топор? Кто из нас был предатель?

Может быть, за это не спасать его теперь? Нет, все равно надо спасать.

Пусть потом всю жизнь Толика Селиванова мучает совесть…

– Пусть она тебя мучает, – шепчет Толик, подняв заиндевелые ресницы. – Ну и не

спасай. Все равно ты предатель. Изза тебя Митька Шумихин разломал штаб патруля и

разграбил его. Ты знал и молчал. А ято думал, ты человек…

– Боря, будешь ты спать?! Чего ты крутишься?

Маму разбудил скрип диванных пружин.

Конечно, он будет спать. Он считал, что не спят люди, у которых нечистая совесть. А

у него совесть спокойная. Ну и пусть он сорвал весь цирк, он не нарочно. Просто не

подумал сразу. А тут еще эти сапоги. Сами подсунули Угольку эти сапоги, а потом кричат:

предатель.

Ничего, он все равно будет спать. А не спит пусть Курилыч. У него на совести много

загубленных березок. Он откручивал ветки, и лопалась тонкая кожица коры, и белые

волокна рвались, как нитки. Ничего, теперь он узнает! Дадут ему жизни!… А как ему

дадут, если у ребят разломают шалаш? Где они будут штаб устраивать? А разве можно

лесному патрулю без штаба?… Все равно сами виноваты.

– Мама, что такое совесть?

– ОО! Наказание мое! Это то, чего у тебя ни капельки нет. Заснешь ты, бессовестное

чудище? Или я встану сейчас…

– Мне здесь не спится. Я в кухне на раскладушке лягу.

– Ради бога. Хоть на чердаке.

Но и на кухне ему не спалось. Где ни ложись, а все равно завтра шалаш разрушат. А

в шалаше копья и каменные топоры – оружие. Может быть, какиенибудь документы их

тайные, планы, как ловить всяких, вроде Курилыча. А вдруг там и Витькин фотоаппарат

хранится? Мать Мушкетера аппарат все время от него прячет, говорит: вещь дорогая,

сломается.

Мушкетер вполне может его заранее из дома утащить в штаб. А если Митька

Шумихин доберется, от аппарата отдельные детальки останутся! А Уголек все знает и

молчит. Толик, конечно, сказал бы, что это предательство.

Ну, а что делать? Завтра утром ранорано он уедет, а днем Митька нападет на штаб

патруля. А сейчас уже все спят. Все равно ничего никому не скажешь, ничего не сделаешь.

Ничего.

Ну, уж это ты врешь, Уголек. Сам знаешь, что врешь. Ну, вставай. Раз уж появилась

такая мысль, все равно встанешь. Ты же упрямый. Прикусишь губу и встанешь. Вот так…

Он встал. В кухне было светло от луны. Он натянул штаны и ковбойку.

Хорошо, что догадался прихватить их из комнаты. В кармане отыскался карандашик.

Он был синий, но это не беда. А в шкафу Уголек нашел бумажную салфетку…

Уголек взял в руки сандалии. Потом вытащил изза шкафа каменный топор.

Луна светила, как прожектор, но лес оставался темным. Он поднимался на склоне

туманной стеной.

Неужели туда надо идти?! Уголек передернул плечами.

Ночь была свежей. Уголек вздрагивал и шел вверх по склону. На открытом месте он

еще не очень боялся.

Выступили из сумрака отдельные березки, смутно белели их тоненькие стволы. И

вот уже опушка. А дальше темнота.

Уголек тихо постоял и хотел уйти. Домой. Он боялся. Ну и что? Он не взрослый. Это

взрослые не боятся ночных дорог… Да и то не все.

Но он глубоковздохнул и раздвинул ветки. Вверху было светлое зеленое небо, а

кругом обступила темнота. В ней жили черные лохматые кусты.

Они угрожающе шептались. Подбирались вплотную. Листья, как холодные пальцы,

прикасались к лицу. Шуршала под ногами трава. Уголек шел медленно, чтобы не

нарушить покой того страшного, кто мог скрываться во мраке.

– Ты дурак, – шептал он себе. – Ведь нет никого кругом. Кого бояться?

Но страх не проходил. В Угольке все напряглось. Будто сотни струнок натянули до

отказа. Если бы сейчас затрещали ветки или ктонибудь вышел бы навстречу, Уголек

рванулся бы куда глаза глядят, ничего не помня от страха.

Наконец он миновал березняк. И теперь кусты, которые остались позади, показались

ему не страшными и уютными.

А впереди поднимался корабельный лес. Он был просвечен коегде лунным зеленым

светом. Звенела тишина.

Уголек перехватил покрепче топор и съежился. И шагнул от кустов.

Рваные светлые полосы падали на траву от луны. Уголек шагал поперек этих полос.

Он смотрел только на них. По сторонам не решался смотреть, вдруг чтонибудь черное и

мохнатое шевельнется среди стволов? И протянет длинную лапу! Разве убежишь от этой

лапы?

Надо смотреть только на лунные полосы. И чтобы не думать о страшном, лучше

считать шаги. Все равно приходится высоко поднимать ноги, чтобы трава не шелестела на

весь лес и не царапалась. Раз. Два. Три…

Луна катилась над верхушками сосен, провожала Уголька. Он решился поднять глаза

и взглянул на нее. Луна была такой же, как всегда. знакомой. Угольку даже показалось, что

до нее ближе, чем до дома.

Фигурка щенка темнела на лунном круге. Будто живой щенок. Вот бы вместе с ним

пробежаться по тропинкам среди лунных скал! Только есть ли там тропинки?

И вспомнилась хорошая песенка. Уголек считал шаги, а песенка тихонько звенела в

ушах.

На пыльных тропинках

Далеких планет

Останутся наши следы…

Когда Уголек сделал триста пятнадцать шагов, он добрался до шалаша…

На обратном пути он не очень боялся. Конечно, лес молчал все так же загадочно, и

лунные полосы стелились по траве. Но большого страха не осталось. Осталась

настороженность. А в голове крутилась песенка о далеких планетах. Уголек даже напевать

ее начал, когда подошел к кустам.

И черные кусты, наверно, решили отомстить мальчишке за дерзость.

Уголек вышел на поляну. И тут его будто ударило током!

Низко у земли, из кустов, смотрели два тусклых белесых глаза!

В первую секунду Уголек не мог двинуться. А потом почувствовал: если бежать, оно

обязательно кинется следом.

Боком, тихотихо, Уголек начал отступать к кустам. Глаза не двигались.

Не шевелились, не моргали, но и не гасли.

Уголек остановился. Было страшно стоять. Но уйти и не узнать, чьи там глаза, было

тоже страшно.

В голове прыгали коротенькие перепутанные мысли. А сквозь них все равно

пробивалась песенка о тропинках на дальних планетах. Пробивалась сама по себе, как

ручеек сквозь снег. Ведь бывает, что какието слова или мотив привяжутся и вертятся в

голове в самые неподходящие моменты.

Вдруг далеко протрубил паровоз, а потом Уголек услышал, что кругом очень тихо.

Только песенка звенела в ушах. Хорошая песенка про смелых людей и звезды.

А кусты перестали шептаться. Наверно, ждали, что же будет.

И они дождались. Мальчишка крикнул и бросил каменный топор в страшные глаза.

Бросил и не побежал, только пригнулся. Глаза шевельнулись и замерли.

– Ладно! – звонко сказал Уголек. – Значит, ты не живое! Ты бы убежало.

И он пошел через поляну. Сердце беспорядочно прыгало, но он дошел до другого

края поляны. И за два шага увидел, что никаких глаз нет. На высоких стеблях цвели две

большие ромашки.

Уголек нашел топор. Ромашки срывать он не стал. Сначала хотел сорвать, а потом не

тронул. Он отдохнул немного, присев рядом с ними.

Над головой спокойно шептались о своих делах листья…

ЩЕНОК ИЩЕТ ХОЗЯИНА И ТЕРЯЕТ ДОМ

Белый щенок с черной крапинкой на ухе ищет хозяина. Позовите щенка! Он

научится охранять вас, ходить по трудным дорогам, таскать упряжку.

Может быть, он даже научится охотиться за дикими зверями.

Позовите щенка! Он может находить еду в мусорных ящиках, может пить из луж, но

не может жить один. Он все время вспоминает большие добрые Руки…

Щенок бежит то за одним, то за другим человеком. Иногда на него оглядываются,

иногда даже бросают кусок булки или конфету. Но никто не зовет с собой, когда он бежит

следом. Даже прогоняют. Все думают, что у него есть хозяин. Правда, щенок худой, и

белая шерсть у него запылилась и свалялась, но ведь он не похож на умирающего. А разве

может щенок без хозяина не умереть с голоду?

К вечеру у щенка болят лапы. Он тащится в свой дом под ящики, где лежит

подаренная Балалаем кость и куда приходят Воспоминания.

Он привык к этому дому. Но сегодня там чтото не так. Щенок понял это, когда был

еще далеко. Пахнет дымом, и чтото трещит. Щенок испугался.

Он даже хотел убежать, но он слишком привык к своему дому. Он осторожно пошел

вперед и свернул в переулок, где был склад.

Синий очень едучий дым полз по переулку. Желтое пламя клочьями взлетело над

крышей склада. Горели ящики. Огонь пожирал их, они трещали и рассыпались. Люди

хлестали огонь струями из шлангов, они защищали склад. Ящики они отдали на съедение

огню. Высохшая тонкая фанера вспыхивала и сгорала очень быстро.

Щенок никогда не видел столько огня. Он не понимал, откуда огонь пришел. Ведь

щенок не знал, что пламя может вырасти из брошенного окурка.

Огонь притягивал щенка. И хотя дым ел глаза и нос, щенок сидел и смотрел, как

горит его дом. Он боялся подойти ближе к громадному костру, но уйти тоже не мог.

Ящики сгорели, и люди уехали на красной машине.

Щенок долго не решался приблизиться к тому месту, где был его дом.

Подошел туда только тогда, когда из пепла перестал сочиться дым.

Вместо ящиков была теперь куча золы и черных головешек. Пепел оказался очень

теплым, даже обжигал лапы.

Щенок походил немного и лег там, где пепел был похолоднее. И тогда он увидел

кость, которую подарил ему Балалай. Кость немного обуглилась.

Щенок взял кость в зубы и пошел.

Был уже вечер. Небо на западе стало желтым. В конце улицы темнел лес.

«ЭТО НЕ ЩЕНОК, А СИНИЙ ВЕРБЛЮД».

В этот день Тетка изловила Шурупа недалеко от штаба. Шуруп не сопротивлялся. Он

только приседал и жмурился от страха, когда Тетка толкала его перед собой, держа за

воротник.

– У, шпиеныш… Ну, погоди! Мало тебе вчерашнего?

– Не… – хныкнул Шуруп. Вчерашнего ему было достаточно.

Накануне, когда Митька, братья Козловы и Шуруп тихо подкрались к штабу патруля,

их встретил залп зеленых сосновых шишек, тяжелых, как шрапнель!

Яростная контратака обратила злоумышленников в бегство. Митька хрипло заорал,

чтобы остановить их и организовать оборону. Братья Козловы в беге сшибли своего

предводителя, и он тоже побежал.

Шуруп мчался впереди. Ему не повезло. Застрял, бедняга, в чаще молоденьких

сосенок, зацепился, и твердая рука Мушкетера ухватила его за рубаху.

Голосящего Шурупа за руки и за ноги принесли в шалаш.

– Что делать? – спросил Славка. Тетка предложила снять с пленника скальп для

охотничьей коллекции и стала подробно рассказывать, как это делается:

– Надо содрать волосы вместе с кожей и высушить…

– Зачем нам рыжие скальпы? – сказал Толик.

Мушкетер предложил привязать Шурупа к дереву у муравейника. чтобы муравьи

обглодали пленника. Ну, не совсем, а так, наполовину. Шуруп обмер.

Наконец решили, что возиться не стоит. Дали сзади коленом и отпустили.

Но несчастный Шуруп натерпелся такого страха, что боялся вспомнить вчерашний

день.

Тетка привела Шурупа к шалашу и коротко доложила Толику:

– Шпионил.

– Я не… – начал Шуруп, но умолк под тяжелым взглядом Мушкетера.

Мушкетер сказал:

– Молись перед смертью.

Шурупа прислонили к сосновому стволу. Мушкетер медленно вытянул изза пояса

шпагу и пощекотал ею Шурупий живот.

– Молись… Ну!!

Шуруп захныкал и сказал, что не умеет молиться.

– А шпионить умеешь!

– Не… Я не хотел.

– А зачем пришел, если не хотел? – вмешался Славка. – Странно както.

– Я к вам пришел.

Все удивились.

– Митька в деревню к бабке хочет уехать. Валька дерется. А куда мне? Жалко вам,

да? Я вчера хотел про нападение рассказать. Только я не успел.

– Врет! – решила Тетка. Толик сказал:

– Тетка, стоп. А письмо кто писал? Не знаешь?

– Не… – сказал Шуруп. – Какое письмо?

Толик развернул бумажную салфетку. Вот что на ней было:

Берегите штап

Грозит опасность

Шуруп почемуто испугался:

– Не я…

– Я писал. – Качнулись ветки, и появился Уголек. – Ну, предатель я, да?

Все враз замолчали. Замолчишь тут, когда такая неожиданность.

– Врет, – снова решила Тетка. Славка удивился:

– Откуда он взялся?

– Явился он негаданнонежданно, – сказал Мушкетер.

– Если ты писал, – говори, что написано? – заявил Славка.

– Берегите штаб. Грозит опасность! – отчеканил Уголек.

– Правильно, – сунулся Шуруп. Ему сразу приказали молчать. Мушкетер ехидно

спросил:

– А сколько ошибок?

– Ладно тебе, – вмешался Толик. – Если бы человек знал про ошибки, он бы их

исправил.

– А если не знал, значит, не знает, сколько их, – добавил Славка.

– Какой карандаш? – строго спросила Тетка.

– Синий.

– Правильно, – облегченно вздохнул Толик. – А когда ты принес письмо?

– Ночью. Не этой ночью, а прошлой.

– Это хорошо, что ты принес, – сказал Толик. – Но ты не ври, что ночью.

– А когда? Я утром уехал. В пять часов. Мы к папе ездили, я еще думал, что он

щенка привезет. Только он не привез. Спроси… хоть кого…

Он чуть не сказал: «У папы спросите». Но это было бы смешно.

Папа далеко. А если бы он был здесь, то сумел бы доказать. Вчера Уголек выложил

ему и про цирк, и про ночной поход, и даже про песенку.

Они сидели в каюте на тесном диване, и Уголек шепотом рассказывал, а папа

слушал, тиская прокуренными пальцами подбородок. А когда узнал о страшных белых

глазахромашках, усмехнулся и покачал голову сына широкой, но совсем не тяжелой

ладонью. И Уголек облегченно вздохнул: все было позади. А оказалось, что неприятности

не кончились.

– Все равно, – повторил Толик. – Не ночью.

– Не веришь? – прошептал Уголек.

– Нет, – тихо, но твердо, сказал Толик.

– Почему?

– Сказать, почему?

– Скажи!

– А кто говорил, что боится темноты?

Уголек покраснел.

– Это раньше… Я вовсе и не боюсь. Это я так сказал.

– Так просто не говорят.

Мушкетер предложил:

– Проверим еще. Какая там подпись?

– Нет там подписи, – ответил Уголек. – Там нарисован щенок… Ну, обыкновенный

щенок. Нельзя, что ли, щенка нарисовать?

– Братцы! – заорал Мушкетер. – Не его письмо. Нет щенка!

– Есть! Это что?

– Это щенок?! Товарищи, глядите! Разве это щенок?

– Это кабан, – сказал Славка.

– Нет, – возразил Мушкетер. – Это синий верблюд.

Этого уж Уголек не выдержал. Разве виноват он, что «тройка» по рисованию елееле?

Уголек отвернулся, и у него задрожали плечи.

– Ревет, – сказал Шуруп. Все примолкли. Толик потрогал Уголька за плечо:

– Подожди ты…

– Может, он правду сказал, – задумчиво произнес Славка. Тетка вдруг вскипела:

– Ироды! – Она была девчонкой. Хоть и сердитой, но всетаки девчонкой.

И сердце у нее было девчоночье. – Издеваются над человеком! Его письмо, ведь сами

видите, олухи! У, Мушкетерище!

– А я чего? – пробормотал растерявшийся Мушкетер. – Раз это верблюд… И все

равно же он боится темноты…

Это уж было слишком!

НОВЫЙ ДОМ И НОВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ ЩЕНКА

Щенок бросил кость, которую нес в зубах. Было жаль ее, но он бросил.

Не мог он тащить ее с собой.

Белый щенок уходил в лес.

Хозяина себе он так и не нашел, а дом у него сгорел. А жить без хозяина и без дома

щенок больше не мог. Старый Нептун был прав, щенок это понял теперь.

Ну, что ж, раз он не нужен никому, он уйдет в лес и станет диким.

Лес давно звал щенка. Ветер приносил оттуда странные запахи. Они были

непонятные и в то же время знакомые. Они беспокоили щенка. Белый щенок садился у

дороги и смотрел в конец улицы. Там протянулась светлая полоска березовых кустов. А

изза нее поднимались зеленоватосиние головы сосен. Совсем близко. Добежать можно

очень быстро.

Но щенок не бежал. Лес не только звал его. Он еще и пугал. Как только щенок

подходил к кустам, лапы делались слабыми. Не хотели идти лапы в лес. Мало ли что там в

лесу. Шумит там глухо и непонятно. Может быть, ветер шумит, а может быть, чудовище с

перьями на голове. Как выскочит да как погонится…

Несколько раз щенок подбирался к опушке. И уходил. Он привык жить на улицах.

Там у него был дом.

Но сейчас дома нет. И щенок уходит в лес.

Наступил вечер. Шум в лесу утих, а запахи стали резче.

Щенок остановился у березок и повел носом. На черном влажном носу блестела

желтая искорка солнца, которое уползало за деревья. Пахло травами, увядшими листьями,

муравейниками и смолой. Пахло земляникой и нагретыми камнями.

Щенок раздвинул мордой низкие ветки и вошел в лес. Он уже перестал бояться. Но

чтото настораживало его и заставляло идти пружинистым осторожным шагом.

Так щенок прошел сквозь березняк и оказался на бугре, где росли сосны.

Прямые тонкие деревья стояли часто. Низкая трава под ними была усыпана сухими

иголками. Они покалывали лапы. Сквозь ветки светилось вечернее желтое небо.

Маленький зверек метнулся с корявой ветки и перелетел на другую сосну – выше, к

самой вершине. Покачался и начал спускаться.

И щенок рванулся к стволу. Рыжий зверек с пушистым хвостом качался среди

зеленых лап и черными бусинками поглядывал на щенка.

Щенок встал на задние лапы, а передними уперся в ствол. И поднял морду. Глаза у

него заблестели. Он залаял. Он лаял коротко и деловито.

Звонкий голос щенка разнесся далеко по лесу. Непонятный маленький зверь

встрепенулся и сердито застрекотал. Щенок не умолкал. Он был уверен, что делает важное

дело. Щенку казалось, что сейчас ктото придет и поможет поймать удивительного зверя,

не похожего ни на кошку, ни на собаку. Надо только лаять, он это знал. И щенку стало

весело.

Если бы здесь был старый умный Нептун, он бы понял, что случилось: это

заговорила кровь северных собак. В щенке проснулся охотник.

Никто не явился на лай щенка. Рыжий зверек умчался по веткам. Сначала щенок

побежал за ним, потом отстал. Он сел и стал чесать за ухом.

Донимали блохи.

Солнце блеснуло последний раз среди стволов и ушло. Лесные запахи стали сильнее.

Они колыхались вокруг щенка волнами.

Но сквозь них щенок вдруг почуял человеческий след. И пошел по нему.

Он не хотел больше ходить за людьми. Все равно никто не зовет его. И всетаки

пошел по следу.

Стало темнее. Щенок спустился с бугра. След вел сначала через папоротник, а потом

через мелкий сосновый молодняк. Щенок грудью раздвигал траву и ветки.

След привел к большому камню, а за камнем была дыра. Щенок залез в нее.

Он понял, что нашел дом.

Недавно были здесь люди, щенок это чувствовал. Он сначала хотел убежать, потому

что дом был не его, не такой, как под ящиками. Но хотелось есть, а щенок слышал

хлебный запах, смешанный с запахом травы.

Голод победил, и щенок остался. Лапами с длинными, отросшими когтями он стал

разгребать сухую траву, которая устилала пол. Выкатилась и перевернулась картонная

коробка. Ломтики сухого хлеба посылались на лапы щенка.

Если бы щенок умел читать и если бы в шалаше было светло, щенок заметил бы

надпись на коробке: «Аварийный запас патруля».

Но он, конечно, ничего не заметил. Он просто съел много кусков очень сухого хлеба,

а остатки зарыл в траве.

Потом щенок лег на подстилку и закрыл глаза. Ему уже не хотелось уходить. К

щенку опять пришли Воспоминания.

Ему казалось, что так уже было. Был темный лес и дом из веток, построенный

человеком. И пахло смолой, листьями и муравьями. Но тогда еще пахло дымом и мясом. А

в щели между ветками залетали отблески огня. Огонь был добрый, непохожий на тот,

который сжег ящики. Он только грел.

И еще были рядом люди. Они говорили и смеялись, а один гладил щенка большими

Руками. Руки пахли смолой, рыбой и ружейным маслом…

Сейчас не было людей и огня. Был только темный лес и шалаш, а о людях

напоминали их следы.

Щенку отчаянно захотелось, чтобы люди пришли и зажгли огонь. Чтобы ктонибудь

провел по его меху ладонью…

Щенок вспоминал Руки. Ему показалось даже, что он чувствует их. Но он теперь

знал, что это неправда. И он впервые заскулил не от голода, не от боли, а просто от

одиночества.

ПОЧТИ КОНЕЦ. НЕДОВОЛЕН ТОЛЬКО ВЬЮН, И ТО ПО ГЛУПОСТИ

Зверек вскочил на ветку, и его рыжий хвост вдруг превратился в огненные перья на

голове чудовища. Чудовище замахало желтыми крыльями и грохнуло сапогами. Щенок

завизжал и стал убегать, а лапы у него не хотели двигаться. Щенок с трудом полз по

колючим прошлогодним иголкам.

Кругом падали железные обручи с сетками.

Щенок наконец рванулся и будто сбросил тяжесть. Он помчался к костру.

За соснами плясал красный огонь, а там были люди! Щенок летел к людям, к огню.

Но вдруг пламя выросло и ослепило щенка. Это горели ящики. Много ящиков, и они

горели кругом. Это был дом из огня! Щенок заметался в нем, а потом зарылся в траву и

зажмурился.

Он долго боялся открыть глаза, а когда открыл, то увидел, что лежит в шалаше, и

огня никакого нет, а есть яркий свет, белый и неподвижный.

Светил большой круглый глаз, похожий на маленькое солнце.

Щенок испугался, но глаз тут же погас. Пришла темнота, и сначала щенок не видел

ничего, только плавали красные пятна. Но он понял, что здесь человек. У людей не бывает

горящих глаз, но все равно это был человек.

Щенок прижал уши и насторожился.

Свет еще раз ослепил щенка и снова погас.

Ктото сказал:

– Снежок.

Красные пятна растаяли, и белый щенок увидел человека.

Человек стоял у входа в шалаш. За ним было зеленое небо, и он казался черным. Это

был маленький человечек. Такой же маленький, как девочка, которая спасла щенка от

людей с сеткой.

Щенок сначала подумал, что это и есть та девочка и что она пришла за ним.

– Снежок, – снова раздался тихий голос. – Ты как сюда попал? Снежочек, не бойся…

Щенок понял, что ошибся. Голос был немного не такой.

Маленький человек протиснулся в шалаш и сел у входа на корточки. Луна выглянула

изза его спины и все осветила: щенка, стены из веток и фанеры, брошенную коробку. Свет

ее отразился от гладкого фанерного листа и упал на маленького человека. Заблестел в

черных глазах и на голых коленках.

Мальчик бросил в угол палку с привязанным камнем. Щенок вздрогнул.

– Не бойся, – прошептал мальчик. – Не бойся. Снежок. Иди сюда. Теперь я тебя

нашел.

Щенок не понял слов. Но понял, что его зовут. Он заколотил хвостом и пополз по

траве, которая устилала пол. Он пополз и встретил руки мальчика.

Руки стали гладить голову и спину щенка. Щенок прикрыл глаза и замер.

Ему стало тепло. Будто недалеко зажгли костер, и теплый воздух окутал щенка.

Маленькие руки не пахли рыбой и ружейным маслом. Пахли пока только смолой. Но они

были добрые. Такие же, как те Руки, которые щенок помнил.

Он не знал, сколько времени прошло. Ведь щенки не умеют считать время.

Мальчик звонко сказал:

– Снежок! Ну, пошли.

Он выпрямился. Щенок забеспокоился и вскочил. Мальчик задел головой крышу, и

посыпались сухие листья.

– Не бойся, – сказал мальчик. – Мы идем домой.

Он взял щенка на руки и выбрался из шалаша в лес, залитый луной. Щенок сидел

тихо. Он успокоился, и ему было хорошо.

Но вдруг мальчик остановился.

– Постой! А доказательство? – Он объяснил щенку: – Они не верят.

Думают, что я побоюсь… Сами они синие верблюды.

Он перехватил щенка и держал его теперь одной рукой. В другой руке у него снова

вспыхнул огненный глаз.

– Это папкин фонарик, – сказал мальчик щенку. – Я думал: он привезет мне собаку, а

он привез фонарик. Ну и хорошо. Зачем мне две собаки?

Щенку стало неудобно висеть. Тонкая рука оплела его, как обруч и давила живот.

Щенок задергал лапами.

– Ну, не царапайся, – попросил мальчик. – Я сейчас…

Из кармана ковбойки он вынул сложенный вчетверо листок. Развернул и наколол его

на сучок у входа.

– Думают, мне страшно. Сказали, что не смогу второй раз…

Большая луна светила очень ярко, и на листке четко выделялись слова:

ВСЕ РАВНО Я НЕ БОЮСЬ ТЕМНОТЫ

Вот почти вся история. Уголек принес щенка домой. Проснулась мама.

– Смотри, – сказал Уголек. – Я его нашел.

Мама заломила руки.

– Боже мой, – тихо простонала она. – Где ты был? Оо! По крайней мере… вымой его.

Я сойду с ума.

Но она успокоилась и с ума не сошла.

А Вьюн взлетел на буфет и басовито выл от негодования и ужаса.

Он еще не понял, что щенок принес ему освобождение.

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Машина прошла четыреста семьдесят километров. Оставалось еще пять.

Машина чихнула и встала. Шофер вспомнил всех знакомых чертей, поднял капот и

по пояс залез в мотор. Когда он выбрался, на лице его была безнадежность.

Я понял, что самое лучшее – заканчивать экспедицию пешком. Мои друзья так не

думали и остались в кузове под брезентом. За ночь, наверное, не выспались.

Шоссе петляло, и, чтобы сократить дорогу, я пошел в город через лес.

Был конец сентября. Лес на горных склонах уже не казался одинаковым.

Его синеватозеленая шкура пестрела красноватыми и желтыми заплатами.

Сразу было видно, что в сосновом бору есть лиственные островки.

Березы стояли в желтых кольчугах. Коекакие травы тоже увядали. На зеленом ковре

то и дело мелькали кружевные разноцветные листья – золотистые, оранжевые, красные с

черными точками. Но еще цвели мелкие ромашки. Они поднимались шапками и ярко

белели среди темных камней.

Я шагал быстро, потому что рюкзак и ружье оставил в машине. Минут через

тридцать я увидел знакомую вершину с большими круглыми камнями, а потом в просвете

между соснами показались крыши Стрелогорска.

Начинался березняк. Желтые ветки хлестали меня по брезентовой штормовке.

Сквозь шорох листьев мне послышались чьито шаги. Я хотел оглянуться, но

споткнулся о камень. Чтобы не упасть, пришлось схватиться за ветку.

Она согнулась.

– Стойте!

Я выпрямился и ветку отпустил. Из кустов на меня выскочил мальчишка.

Небольшой, лет девяти, в форменной фуражке с ремешком на подбородке.

Глаза, большие и черные, как два угля, сердито блестели изпод козырька.

– Зачем вы ломаете ветки? – звонко и отчетливо сказал мальчишка. – Ветки вам

мешают?

На животе у него висел фотоаппарат. Открытый объектив «Смены8» смотрел на меня

тоже строго и неприветливо. Как зрачок ружейного ствола.

Я люблю все живое. Я сам не терплю, когда ломают ветки. И потому ответил:

– Я чуть не упал, вот и схватился. Не нарочно. Смотри, она даже не сломалась.

Он старательно и долго осматривал ветку. Может быть, даже слишком долго.

Наверно, мальчишке стало неудобно: зря напал на человека.

– Ну ладно, – сказал он чутьчуть виновато и закрыл объектив. – Я же не знал. Ведь

многие ходят и ломают деревья. Кто на веники, кто просто так ломает, ни за чем…

Я сказал, что понимаю, но что сам я не из таких. И хотел уже идти.

Но раздался шум, и с хохотом вылетел из кустов юркий веснушчатый мальчишка,

такого же роста, как первый. За ним, хватая за штаны, мчался крупный белый щенок.

– Шуруп! – черные глаза моего знакомого вновь сердито загорелись. – Ну, Шуруп…

Ладно, Шуруп! Тебе для этого дали собаку, да?!

Веснушчатый Шуруп остановился. Он улыбнулся.

– А чего? Ты взбесился, Уголек?

– Ты патруль или кто?

– Ну и пусть патруль, ну и что, – скачал Шуруп. – Я и слежу кругом.

– Так следят? Сам бегает и еще собаку портит. Я, Шуруп, Толику скажу. Узнаешь

тогда.

Шуруп задумался. Наконец он ответил:

– Говори. Толька все равно не дерется.

– Тогда я сам могу…

– Ха… Помог один раз Курилыча оштрафовать и расхвастался. Все равно не ты

штрафовал, а Сережа…

Уголек закусил губу. Потом медленно произнес:

– Тогда с тобой поговорит Мушкетер. Или лучше Тетка… Снежок, к ноге!

Напоминание о Тетке было, видимо, не очень приятным. Шуруп струхнул. А щенок

не испугался. И к ноге он не спешил. Он сел и начал разглядывать меня озорными

золотистыми глазами. Был щенок совсем белый, а на ухе… на ухе черное пятнышко!

Черт возьми! Маленькое пятнышко на левом ухе, крошечный черный треугольник…

– Как ты зовешь его? – спросил я Уголька.

Он сказал:

– Снежок.

Ну что ж… Снежок так Снежок. Когдато его звали Норд. Это я знаю точно.

Нордик…

Так глупо все получилось, Норд. Вез я тебя из далекого стойбища на реке Конде и

потерял у самого города, в поезде. Когда я выскочил в тамбур, пьяный парень с большой

корзиной бормотал, что не видел никакого щенка.

Ты был тогда смешной и пушистый. Не такой большой. Любил когда брали на

руки… Впрочем, ты ведь не помнишь. Смотри как вырос.

Тебе всетаки повезло. Еще походишь по охотничьим тропам когда подрастете вместе

с хозяином. Ты нашел хорошего хозяина. И дело у вас хорошее, раз вы охраняете наш лес.

Этот лес уходит далекодалеко и сливается с другими лесами. А те леса уходят еще

дальше. Они теряют границы. Это уже зеленый океан, который называется Тайга.

1962

Брат, которому семь

Зелёная Грива

Город на три года старше Альки. Городу всего десять лет. Раньше на его месте была

маленькая деревня с кособокими избами. Она называлась Крутой Лог, потому что стояла

недалеко от большого оврага. Сейчас вместо деревянных изб кругом стоят многоэтажные

дома из кирпича или больших бетонных панелей. В общем, от деревни и следа почти не

осталось. А лог остался. Он совсем недалеко от Алькиного дома. Надо только перебежать

двор и пролезть между деревянными планками решётчатого забора. Худенький Алька

легко пролазит.

От забора через кусты рябины и боярышника бежит тропинка. Она и ведёт к оврагу.

Но овраг начинается не сразу. Сначала идёт совсем пологий зелёный склон. Он

покрыт невысокой травой с продолговатыми листиками. Есть у этой травы и цветы, только

они чуть заметные. Совсем крошечные белые звёздочки.

А ещё здесь растут одуванчики.

Солнечные цветы одуванчиков – Алькины друзья. Ляжешь на траву, а они гладят

тебя по лицу, ласковые, мягкие. И запах у них такой, что сразу вспоминается росистое

утро, хотя на самом деле уже наступил жаркий день. А когда одуванчики отцветают и на

них появляются пушистые шарики семян, можно отправлять в путешествие

парашютистов. Сорвёшь, дунешь – и стайка семян, как крошечные человечки на

парашютах, улетает под тихим ветром. А куда – никто не знает…

Правда, один раз изза парашютистов была у Альки неприятность. Девчонка Женька

из четырнадцатой квартиры сорвала травинку и сказала:

– Спрячь, Алька, где хочешь. Всё равно найду, вот увидишь. Только не бросай на

землю.

– Ладно, – согласился Алька. – А ты не подглядывай.

Женька зажмурилась и отвернулась. Тогда Алька запутал травинку в волосах. Он как

раз давно не стригся, а волосы у Альки светлые и густые. Пригладил Алька голову и

сказал:

– Готово.

Женька пошарила у него в кармане на рубашке, велела кулак разжать, потом

проверила, не спрятал ли Алька травинку в тапки, и наконец решила:

– Ты её в рот затолкал. Показывай.

Алька ухмыльнулся и рот разинул изо. всех сил. А Женька – раз! – и туда ему всю

компанию одуванчиковых парашютистов вместе со стебельком…

Алька догнал Женьку только у забора, когда она застряла между рейками. Женька

зажмурилась и так заорала от страха, что Алька не стал её трогать. Только взял в кулак её

тонкую косу и один раз треснул Женьку лбом о рейку. За это Альке попало от своей

старшей сестры Марины. Но одуванчикито здесь ни при чём, во всём была виновата

Женька…

Если пройти немного вниз по склону, окажешься на краю крутого лога. Его берега

заросли полынью, бурьяном и коноплёй. А на самых обрывистых местах желтеют пятна

голой глины.

По дну лога течёт речка Петушиха. Почему у неё такое название, Алька не знает. И

никто не знает. Никаких петухов на её берегах не водится. Иногда только плавают в речке

чьито белые утки.

Петушиха – речка неглубокая, почти везде Альке по колено. Тихо качаются в её

струях острые листья осоки. Синие стрекозы неподвижно висят над водой, смотрят,

наверное, как пляшут в ней золотые змейки солнца.

А речка знай бежит себе среди мокрой травы, бежит туда, где берега оврага

становятся совсем низкими и расходятся широкошироко, будто приглашают Петушиху

поскорее слиться с большой рекой.

По большой реке днём и ночью идут пароходы и гудят так, что даже в городе

слышны их голоса.

Алька любит бегать с ребятами по оврагу, карабкаться по откосам, прятаться в

полынных зарослях. Можно подумать, что кругом дикие горы и африканские джунгли.

Иногда Алька так напридумывает, что самому станет жутковато: а вдруг выглянет из

бурьяна косматая львиная голова да как рыкнет!..

Любит Алька охотиться за стрекозами, смотреть, как ведут свою неторопливую

жизнь красные жуки с чёрными узорами на плечах, и бродить в тёплой воде Петушихи…

Но больше всего Алька любит свою берёзу. Она растёт на зелёном склоне, почти над

самым логом.

Берёза эта особенная. Сначала ствол её поднимается прямо вверх, но в метре от

почвы изгибается и вытягивается над землёй, а потом уже снова делается прямым и

устремляется высоко в небо.

Алька любит сидеть верхом на изгибе ствола. Будто это лошадь, белая, в чёрных

яблоках. Есть у Альки сабля. Он её сам вытесал кухонным ножом из обломка доски. Доска

была кривая, и сабля получилась изогнутая, как настоящая. Гикнет Алька, пригнётся к

лошади – и марш в атаку!

А иногда Альке кажется, что он богатырь из сказки. И лошадь у него волшебная,

великанская. Высоко под облаками шумит её зелёная грива. Неспешным шагом выходит

конь на простор.

Слева – трубы завода, где работает Алькин отец. Большой завод, новый, вырос

вместе с городом. Справа – новые дома, а за ними встаёт синее марево далёкой реки. А

впереди, за логом, – только луга, да берёзовые рощицы, да синий лес далекодалеко. Сейчас

богатырским скачком перемахнёт Алькина лошадь на тот берег и понесёт его, шумя

зелёной гривой, по незнакомым землям.

Если на горизонте лежат жёлтые кучевые облака, Алька думает, что это высокие

горы далёких стран. Если небо чистое, он думает, что конь вынес его на край земли, на

берег океана. Это потому, что склон обращён на север, и солнце никогда не слепит Альке

глаза: оно или сзади, или сбоку. А небо с северной стороны всегда самое синее…

Иногда, набегавшись среди конопляных джунглей и порубив целые полки

бурьяновых кустов, Алька садится на свою лошадь и устало прижимается щекой к

прохладному белому стволу. И слышит тихий ровный шум. "Ты о чём шумишь, Зелёная

Грива?" – "Обо всём". – "Тебе всю землю видно с высоты?" – "Нет, не всю. Земля круглая,

всю её не увидишь". – "А половину?" – "Половину я вижу". – "И горы, и море?" – "И море,

и острова, и реки, и снежные горы, и горячие вулканы… А ещё вижу тёмные леса с

заколдованными теремами и волшебные озёра, где плавают серебряные звёзды…"

И опять несёт Альку Зелёная Грива по сказочным странам.

Алька иногда сидит долго, пока оранжевый закат среди чёрных заводских труб не

подёрнется сизым пеплом и пока не встанет над ним тонкий неяркий месяц, а на дне лога

не лягут белые полосы тумана. А тогда… тогда изза кустов появляется Марина и

прогоняет сказку:

– Александр! Скоро ты явишься домой?

Марина старше Альки вдвое. Спорить с ней бесполезно – хорошего не добьёшься.

Вот если бы у Альки был старший брат, такого разговора не случилось бы, наверно. Брат

всегда бы помогал Альке, перед всеми бы заступался. Но брата нет.

И только Зелёная Грива знает про Алькины обиды.

Было всё хорошо, но вдруг нависла над Зелёной Гривой беда.

Алька сидел на своём коне и, согнувшись, старался концом сабли дотянуться до

пушистого одуванчика, чтобы пустить парашютистов. И в это время подошёл высокий

парень в клетчатой рубахе и низких запылившихся сапогах. У парня была тонкая шея,

бритая круглая голова и маленькие глаза без бровей. На плече парень нёс длинную

тяжёлую рейку с белыми и чёрными отметинами, с красными цифрами.

Парень бросил рейку, облегчённо пошевелил плечом и сказал:

– Привет, пацан.

Алька робко ответил:

– Привет…

Парень вытащил пачку "Беломора", достал папиросу, задумчиво пожевал её и снова

заговорил:

– Березу объезжаешь, значит?

– Нет, – тихо сказал Алька. – Это я играю.

Парень закурил, выпустил из носа две струйки дыма и лениво сообщил:

– Ну, вкалывай, наездник. Скоро твоей игре капут!

– Почему? – спросил Алька, с беспокойством глядя на незваного гостя.

Тот охотно объяснил:

– Дорогу с севера в город тянут. Значит, надо мост через овраг строить. Здесь его и

поставят. А берёзу твою – под корешок.

– Как – под корешок? – встревожился Алька.

– Не понял? Эх ты, молоко зелёное. Срубят – и крышка.

– Дяденька, не надо! – крикнул Алька и прыгнул на землю. – Зачем?

– Ха! Не надо! А мост? Мост – это строительство. А берёза ему препятствие. Ясно?

– А если в другом месте сделать мост? – попросил Алька. – Можно, дяденька? Тут

везде места много. – Он двумя руками держал Зелёную Гриву за ствол, будто над ней уже

занесли топор.

Парень затоптал недокуренную папиросу, сплюнул и объяснил:

– Новое место искать надо. А я, пацан, устал. И некогда мне. Меня помощник ждёт

на той стороне.

Он поднял рейку и вдруг ухмыльнулся, так что глаза его совсем превратились в

щёлочки.

– Слушай, малёк, давай заключать договор.

– А как? – несмело поинтересовался Алька. – Я не умею.

– А это просто. Ты хватай мою рейку и доставляй на тот берег. А я за это, может

быть, завтра найду для моста другое место. По рукам?

Алька поспешно кивнул. Не спорить же с человеком, от которого зависит жизнь

Зелёной Гривы!

– Хватай и двигай вперед, – ухмыляясь, велел парень.

Алька торопливо схватил рейку. Она была тяжёлая, на плече не унесёшь. Тогда Алька

сунул один конец под мышку, а другой конец стал волочиться по земле. Парень на это

ничего не сказал, только велел двигаться поживей.

Под гору Алька спустился быстро. По дну лога идти тоже было нетрудно, только

рейка прыгала по кочкам. Алька всё боялся, что она поцарапается и парень рассердится.

Когда подошли к речке, Алька хотел снять тапки, но парень сказал:

– Шагай, шагай… И Алька прямо в тапках пошёл по воде. Рейку пришлось поднять

на плечо, и она больно давила острым ребром.

Но хуже всего стало, когда начали подниматься. Сухая глина осыпалась изпод ног,

липла к мокрым тапочкам, набивалась в них острыми комками. Рейка путалась в полыни.

Алька скоро совсем выбился из сил. От горького полынного запаха, который он

раньше так любил, заболела голова. И сердце колотилось часточасто. А парень

поднимался впереди и иногда оглядывался:

– Ну как? Ползёшь, пацан?

Алька молча кивал и полз. Он боялся сказать, что устал. Вдруг тогда этот

круглоголовый, разозлится и срубит Зелёную Гриву?

Алька вспомнил берёзовые кругляки, аккуратно сложенные в поленницу. Он видел

их зимой у кочегарки. Неужели так может быть?

Мёртвые кругляки вместо Зелёной Гривы?

– Что, малёк, порвём договор?

– Не… не хочу.

– Ну гляди. А чего в сторону отбиваешься?

– Конечно… – тяжело дыша, сказал Алька. – Здесь кусты вон какие. Я не пролезу.

–Ладно, жми в обход. Только живо.

А место, как назло, попалось крутоекрутое, Алька полз наверх, торопился изо всех

последних сил. Ведь хозяин рейки мог разозлиться, если бы ему пришлось ждать.

Вот бы успеть раньше!

Нет, не успел. Когда кромка берега оказалась перед Алькиными глазами, он увидел

сапоги. И чуть не уронил рейку от досады. Ведь так старался!

Но тут Алька заметил, что сапоги не те. Чёрные и высокие. И тогда он поднял голову.

Наверху стоял мужчина в серой кепке и парусиновом пиджаке. А рядом с ним стояла

тренога с какимто аппаратом. "Этот дядька и есть помощник", – догадался Алька.

– Ты откуда, малец? – услышал он густой голос. – Руку давай. Ух и увозился! Матьто

тебе задаст. А рейку где взял?

Алька оглянулся и кивнул на парня, который, ухмыляясь, подходил к ним. Потом

бросил рейку и сел на траву.

– А ну, Касюков, ступай сюда, – негромко сказал мужчина. – Отвечай, ты что это с

ребёнком делаешь?

– А что, Матвей Сергеевич, – всё ещё улыбаясь, начал парень, – пусть обучается.

Трудовое политехническое воспитание.

class="book">На щеках Матвея Сергеевича под кожей с чёрными точками сбритых волосков

заходили тугие узлы.

– Вот возьму я эту рейку, – тихо сказал он, – и сломаю о твой хребет. Это будет

политехническое воспитание тебе. Высший сорт… Ах ты!.. – взорвался он вдруг и,

оглянувшись на испуганного Альку, добавил немного спокойнее: – Дуббина! Я тебя с

практики к чёртовой бабушке отошлю и в техникум напишу!

"Вот так помощник", – подумал Алька.

Матвей Сергеевич наконец перестал ругать растерянно моргающего Касюкова и

наклонился над Алькой.

– Устал? А зачем этого балбеса слушал?

– Он сказал… берёзу срубят… если не понесу, – прошептал Алька, всё ещё не

вставая на ноги.

– Берёзу?

– Ага. Вон ту. Потому что будет мост… Дяденька, правда срубят?

Матвей Сергеевич чуть улыбнулся. Алька увидел, что теперь узлов на щеках у него

нет.

– Твоя, что ли, берёзато? – поинтересовался он и сел рядом с Алькой на корточки.

Алька растерялся.

– Моя… То есть она ничья. Я играю с ней. Ну, она всегда была. Правда срубят? –

снова со страхом спросил он. – Правда, да?

– Нет, – сказал Матвей Сергеевич. – Чего же дерево губить? Да и мост пойдёт не

туда, а в проулок. Не заденет. Близко, но ничего.

Он поставил Альку на ноги и большой ладонью прижал к пиджаку.

– Маловат ты, сынок. А то взял бы в помощники. Вместо этого дармоеда. Пошёл бы?

– Пошёл бы, – сказал Алька. – А вы дороги строите? Я подрасту.

– Конечно, – согласился Матвей Сергеевич. – Расти.

Алька ищет друга

Алька не спал. Он слушал дыхание незнакомых мальчишек. Слушал, как

поскрипывают кроватные сетки, когда ктонибудь повернётся с боку на бок. Смотрел в

синее ночное окно. За окном стояли строгие немые берёзы. Они со всех сторон окружали

дачи пионерского лагеря. Берёзы казались вырезанными из чёрного картона. Каждый

листик был совершенно чёрный и неподвижный.

Чёрным был и переплёт окна, похожий на большую букву "Т". Альке чудилось, что

окно хмурит брови. Оно было чужим, это окно. За ним не блестели огоньки завода,

которые Алька видел дома, когда ложился спать. Он видел их целых семь лет, каждый

вечер, и привык к этим огонькам. А здесь светили только редкие зелёные звёзды.

И всё здесь было незнакомым… Только гдето в соседней даче спала Марина. Но

Марине в лагере было не до Алькиных переживаний. Её выбрали в совет дружины, и она

целый день сегодня бегала между дачами, о чёмто хлопотала. Один раз только по

привычке бросила на бегу:

– Александр, не смей ходить босиком!

Она всегда так с Алькой разговаривает. Не то что мама. Алька вспомнил маму, и ему

ещё сильнее захотелось домой. Так захотелось, что Алька перевернулся на живот, уткнул

лицо в подушку и всхлипнул.

– Ты чего… ревёшь?

Алька поднял лицо и снова услышал негромкий шёпот:

– О чём ты?

Алька не знал, кто лежит на соседней кровати. Этого мальчишку вожатая привела в

палату, когда было уже темно и все почти спали. И Алька тогда притворялся, что спит.

Сейчас он шмыгнул носом и смущённо прошептал:

– Ни о чём.

И снова услыхал:

– Ты первый раз в лагере, ага?

– Ага, – прерывисто вздохнул Алька.

Незнакомый мальчишка немного помолчал. А потом снова донёсся его

доверительный шёпот:

– Ты не бойся, это ничего. Я, когда первый раз приехал, тоже сперва ревел

потихоньку. С непривычки.

Алька хотел поскорее сказать, что совсем не плакал, или придумать какоенибудь

оправдание… Но не успел. Мальчишка соскочил на пол и придвинул свою кровать

вплотную к Алькиной.

– Ничего, – снова услышал Алька. – Здесь хорошо. За деревней лес хороший.

Большущий. Можно заблудиться и хоть целый месяц ходить. Всё равно дорогу не

найдёшь.

– Ты заблуживался? – прошептал Алька.

– Ага…

– Целый месяц ходил?

– Не… Всего три часа. Потом все пошли искать, кричать начали. Я услыхал и

пришёл. Я бы и не заблудился, а меня какаято птаха завела в глубину.

– Какая птаха? – спросил Алька. Он уже немного забыл, что соскучился по дому.

– Ну, птичка. Серая какаято. Она от гнезда, видать, уводила. То подлетит, то упадёт,

будто подбитая. Глупая. Думала, я гнездо зорить буду, а я просто её поглядеть хотел.

– Зачем поглядеть? – уже почти полным голосом спросил Алька.

– Ты тише, – испугался мальчишка, – а то спать заставят. Двигайся ближе.

Алька двинулся и перекатился на кровать соседа. А тот объяснил:

– Я всяких птиц люблю. У меня дома щеглы жили, чечётки. А ещё был снегирь.

Яшка. Весёлый. Я его в городском саду поймал. Мне тогда снег за шиворот насыпался, с

полкило, наверно, а я всё равно сидел и ждал…

– А где теперь эти птицы? – заинтересовался Алька.

– К весне всех повыпускал. Я их подолгу не держу.

– Расскажи ещё, – попросил Алька, когда сосед замолчал. – Ты спишь, да?

Расскажи…

– О чем ещё рассказывать? Я больше не знаю.

– Ну кто ещё у тебя был?

– Щеглиха Люлька была. Я её на свисток отзываться учил.

– На какой свисток?

– На деревянный. Из тополиного сучка. Завтра, хочешь, сделаю? Здесь тополи растут.

– И мне… сделаешь? – несмело и удивлённо спросил Алька.

– Ага. Обоим сделаю, – сказал добрый мальчишка и продолжал рассказ про Люльку:

– Я ещё её учил клювом дверцу в клетке запирать. Это чтобы кот не сожрал. Он и так ей

полхвоста выдрал. Здоровый кот, рыжий, как тигр. Только полоски не чёрные, а светлые.

Альке очень не хотелось, чтобы его новый знакомый перестал разговаривать. Тогда

из темноты снова могла выползти тоска по дому. И Алька поскорей сказал:

– У нас дома тоже кошка есть. Медузой звать. А вашего кота как звать?

– Как меня, – ответил мальчишка и вдруг тихо засмеялся. – Мамка выйдет вечером на

крыльцо и зовёт: "Васька, домой!" А какой Васька, никто не знает.

– И оба бежите? – засмеялся и Алька.

– Не… Я всегда думаю, что она кота зовёт, а кот думает, что меня. Он умный, только

жулик.

– Почему жулик?

– Ну, Люлькуто чуть не слопал. А потом сел под клетку и караулит. Я его тогда взял

за башку, подтащил к клетке и мордой по решётке поперёк проволоки – дзынь, дзынь! Как

по струнам. Ух, царапался!..

Васька замолчал. Алька посмотрел в окно. Берёзы шевелили тихонько чёрными

листьями, прислушивались. Удивлялись, наверно, нахальству котажулика, чуть не

съевшего щеглиху Люльку. А зелёные звёзды мигали, как хитрые кошачьи глаза.

"Дзыньдзынь", – вспомнил Алька и улыбнулся, представив обиженную кошачью морду.

Привалился к Васькиному плечу и заснул…

…Зарядку Алька проспал, потому что малышей в то утро решили не будить. И когда

он проснулся, на соседней кровати никого не было.

После завтрака Алька снова побежал в дом, и тут он совсем расстроился. Все

кровати были переставлены. Алькина кровать стояла в углу, а его соседом оказался

маленький толстощёкий Витька Лобов. Алька познакомился с Витькой ещё вчера, в

автобусе, и сразу понял, что он жадина и рёва. Вот и сейчас Витька забрал себе Алькину

подушку, а ему подсунул свою, похуже. Ну и пусть – Альке не до этого.

– Витька, ты не видел Ваську?

– Какого Ваську? – подозрительно спросил Витька и загородил спиной подушку.

– Ну, такого… большого, – пробормотал Алька. Он и сам не знал, какой Васька. В

темноте не разглядел. Даже голоса его настоящего не слышал, потому что ночью говорили

шёпотом.

Витька сказал:

– Всех больших в соседнюю дачу перевели. Никого я не видел.

Алька отыскал Марину:

– Ты не видела Ваську? Большой такой…

– Вопервых, – сказала Марина, – почему ты опять бегаешь босиком? Вовторых, надо

говорить не "Ваську", а "Васю".

– Маринка, – вздохнув, снова начал Алька, – ты не видела Васю?

– Нет, – с достоинством ответила Марина. – Такого имени я в лагере не слышала.

Есть только вожатый Василий Фёдорович. Иди обуйся.

К середине дня Алька уже несколько раз обегал весь лагерь, но мальчишку с именем

Васька не нашёл. После мёртвого часа Алька ходил совсем скучный. Ни с кем не говорил

и ни в какие игры не лез.

А после ужина Алька вдруг вспомнил про свисток. Васька же обещал свисток из

тополиного сучка. А вдруг он в эту минуту как раз вырезает его?

Алька помчался к тополям. Они стояли тесной группой за самой последней дачей.

Солнце уже спряталось за деревенские крыши, но верхушки высоких тополей всё ещё

блестели в его лучах. От вечернего света листья там были жёлтые и оранжевые, будто

наверху уже началась осень.

Было здесь очень тихо, и Алька услыхал, как шепчутся деревья. Он долго стоял с

запрокинутой головой. И лишь когда погасли самые последние листики, вздохнул и

побрёл обратно.

Горна Алька не услышал и на вечернюю линейку опоздал. До этого Алька ни разу не

опаздывал на линейки и не знал, можно ли это делать. Но догадывался, что нельзя. "Ох и

попадёт", – уныло размышлял он, глядя из кустов черёмухи на площадку. Там уже ровным

квадратом выстроились вокруг флага все отряды. "Сперва, наверно, от вожатых влетит, –

решил Алька. – Потом от Марины".

Но Альке повезло. Он покрутил головой и увидел, что полоса кустов одним концом

протянулась до самой линейки. И в том месте как раз стоял малышовый отряд.

Алька решил собраться с духом. Для этого он набрал полную грудь воздуха, крепко

зажмурился и снова открыл глаза. Потом он, пригибаясь, промчался вдоль кустов, двумя

прыжками проскочил открытое место между последним кустиком и линейкой и оказался в

самом конце строя, рядом с незнакомой девчонкой. А впереди стоял Витька Лобов.

Витька покосился через плечо и злорадно забубнил:

– А, опоздальщик… Вот попало бы тебе… Попало бы… Ладно, что переклички не

было, а то пропесочили бы как вон того…

Алька выглянул изза большого Витькиного уха. Он увидел, что у трибуны собрались

вожатые и воспитатели во главе с начальником лагеря Галиной Святозаровной. А в

сторонке, опустив удивительно лохматую голову, стоял мальчишка. Он был уже большой,

старше Альки года на три. Лицо у мальчишки было грустным и упрямым.

– Значит, ты не хочешь рассказать, как разбил в кухне стекло? – после долгого

молчания изрекла Галина Святозаровна.

– Не бил, – устало сказал мальчишка.

– Может быть, я била?

Мальчишка исподлобья бросил на начальницу оценивающий взгляд и после

некоторого размышления произнёс:

– Не знаю…

Ребята зашумели и засмеялись. Незнакомая девчонка вдруг повернулась к Альке:

– И чего они Лапу мучают? В кухне всё стекло вылетело, а он ведь из рогатки

стрелял. От рогатки маленькая дырка в стекле бывает. Это тоже все знают.

– Ничего они не соображают, – согласился Алька. Он сразу понял, что лохматый

мальчишка с удивительным именем Лапа не виноват.

– Может быть, ты и с рогаткой не ходил у кухни? – язвительно спросила у Лапы

Галина Святозаровна.

Лапа поднял голову и охотно признался, что ходил у кухни с рогаткой.

– Я ворон бил. Ну и что? Ворона на трубе сидела, а стеклото внизу. Я что, косой?

– А с рогаткой ходить – это хорошо? – спросила вожатая Алькиного отряда.

– Когда вороны цыплят в деревне жрут – это им, значит, можно, – мрачно сказал

Лапа. – А стрелять по воронам, значит, нельзя…

Эти слова, видимо, поставили в тупик даже Галину Святозаровну. Тогда она взялась

за Лапу с другого бока:

– Ну хорошо… А где ты пропадал до вечера? Даже на мёртвом часе не был. Все

товарищи переживали и беспокоились.

Из шеренги четвёртого отряда донеслись протестующие возгласы. Они доказывали,

что Лапина судьба никого не тревожила: такой человек не пропадёт.

Однако массовый протест не обескуражил Галину Святозаровну. Она велела Лапе

"стоять как следует" и потребовала ответ:

– Где ты был?

– Я был… – со вздохом начал Лапа. – Ну, я ходил… Там коршун летал, а я ждал.

Потом ещё я искал одного… человека.

– Какого человека?

– Обыкновенного…

– Обыкновенного! Как его зовут?

– Не знаю, – грустно сказал Лапа. Витька Лобов захихикал. Алька со злостью

поглядел на его розовый затылок. Оттого, что Лапа целый день тоже когото искал, он ещё

больше понравился Альке.

Уже начинало темнеть. Галина Святозаровна, наверное, решила, что пора кончать

Лапино воспитание.

– Мне это надоело, – решительно рубанув ладонью воздух, заявила она. – Пионер

Лапников два года подряд нарушает в лагере дисциплину и режим. В прошлом году он

самовольно катался на лодке, падал с дерева, гонялся за птицами и заблудился в лесу. В

этом году он бьёт стёкла и не желает отвечать за это.

– Не бил, – безразличным голосом сказал Лапа.

Галина Святозаровна вдруг обрела спокойствие и огляделась.

– Хорошо. Допустим, не бил. Пусть тогда признается тот, кто вышиб стекло. А если

виновник не будет найден, я сегодня же отправлю домой его – Василия Лапникова.

Она, эта строгая начальница лагеря, конечно, не знала, как вздрогнул при её словах

семилетний мальчишка на левом фланге малышового отряда. "Васька!" – чуть не крикнул

Алька. Но не крикнул, потому что радость тут же угасла: Ваську выгонят сейчас из лагеря,

и будет Алька опять один.

А из строя никто не выходил, никто не хотел признаться, что это он, а не Лапа, то

есть не Васька, разбил дурацкое окно в кухне.

– Трусы они все!.. – с горечью прошептал Алька.

Витька Лобов снова повернул круглую розовую голову и забубнил:

– Ага, какой умный! Кому охота, чтоб попадало.

Подозрение закралось в Алькино сердце.

– Витька, – прищурившись, сказал он, – это ты, наверно, выбил окошко.

Витька вытаращил глаза и даже чуть присел.

– Тише ты, балда. Не ври давай, – закудахтал он испуганно. – Не знаешь если, значит,

молчи. Гадальщик какой! Сам не знает, а врёт. Может, это ты, наоборот, вышиб…

– Я?!

Алька уже собрался съездить Витьке по спине: будь что будет!.. Но не съездил.

– Значит, я? – спросил он струсившего Витьку.

Тот чтото пробормотал и отвернулся. У Альки под майкой пробежал холодок. Алька

понял, что надо сделать. Только ему стало страшно.

Тогда он взглянул на Лапу. Васька стоял, опустив голову, и ждал решения своей

судьбы. Ведь он ещё ничего не знал. А вот Алька знал, что сейчас будет. Он знал это уже

точно и потому подождал несколько секунд. Ведь несколько секунд он мог ещё подождать.

Потом Алька набрал полную грудь воздуха и зажмурился. И в этот ответственный момент

вдруг представилась Альке обиженная морда Лапиного кота. Почему, он и сам не знал.

"Дзыньдзынь"… И щеглиха, весёлая Люлька, которая умеет запирать клювом дверцу…

Альке стало весело. Алькин страх в одну секунду съёжился, сделался совсем

маленьким. И, пока он не вырос снова, Алька выскочил из строя, с удовольствием пихнув

плечом испуганного Витьку.

– Я… Правда, я! – И добавил уже потише: – Я не нарочно…

Короткое счастье

Марина рисовала заголовок для лагерного "Распорядка дня", когда в пионерскую

комнату влетел ябеда Витька Лобов и выпалил с порога:

– Марина! Твой Алька купил штаны!

Алька шёл по главной лагерной линейке. Вместе с ним шли лохматый Васька

Лапников, по прозвищу Лапа, и Мишка Гусаков, а позади двигалась шумная толпа

зрителей. На Альке были длинные брюки из белой парусины. Только держались они не на

ремне, а па тонком шпагате из кручёного картона.

– Александр! – как можно строже сказала Марина. – Это что за фокус?

– Это вовсе не фокус, – откликнулся Алька. – Это штаны.

Он продолжал свой путь, сосредоточенно глядя под ноги. То ли боялся поглядеть на

строгое лицо сестры, то ли любовался покупкой, поди разберись…

– Стой! – велела Марина. – Стой и отвечай. Где ты их взял?

Эта история началась после завтрака. Все пошли на костровую поляну разучивать

песни для большого концерта, а Лапа стал сговаривать Альку убежать в лес.

– Черники наедимся – во! – пообещал Лапа и выразительно хлопнул себя по голому

животу. – Топаем?

Алька стал думать. Если Марина узнает про такое дело, будет худо. Поэтому Алька

думал почти целые полминуты. Но Лапа был его друг, и Алька, вздохнув, сказал:

– Топаем.

И они нырнули в кусты.

Весёлые берёзовые деревца с солнечными зайчиками на листьях будто смеялись

вместе с мальчишками, что так здорово всё получилось. В березняке начиналась тропинка.

Она соединялась с другой тропинкой, которая вела к деревянному мостику через ручей. А

за ручьём начиналась деревенская улица, в конце которой темнел сосновый лес. Над лесом

висело белое перистое облачко, а всё остальное небо было чистым и очень синим.

Под мостиком плескались две большие утки, а больше никого Алька и Лапа в

деревне не увидели. Лапа сказал, что сейчас все на лугах косят траву.

Лапа шагал босиком. Алька поглядел на него и тоже снял тапочки. Пыль на дороге

была мягкая, нагретая солнцем. После каждого шага она выбивалась изпод пальцев серым

дымком. И тянулись за беглецами две цепочки от босых ног– маленьких и побольше.

Но если бы ктонибудь пустился в погоню за Алькой и за Лапой, чтобы поймать их и

пропесочить на вечерней линейке, то он увидел бы, что следы ведут вовсе не в лес, а в

сельмаг.

Так получилось потому, что у красного кирпичного сельмага с ржавой вывеской

Лапа вдруг замедлил шаги и спросил:

– Санька, ты мне друг?

Он всегда звал Альку Санькой. Понятно, Алька сказал, что друг. И тогда Лапа

попросил:

– Зайдем давай на минуточку. Охота аппарат посмотреть. Понимаешь, "Смена8". С

дальномером.

Альке не хотелось смотреть "Смену8" с дальномером. Ему хотелось поскорей

добраться до леса, пособирать на опушке чернику и вернуться побыстрей в лагерь. Потому

что, хоть светило яркое солнце, и весело шумели деревья, и всё было хорошо, Альку

точило беспокойство. Вдруг в лагере узнают, что они удрали?

– Ну, на минуточку, – согласился Алька.

В магазине было душно. За прилавком сидел молодой продавец с очень круглым и

скучным лицом. На Альку и на Лапу он даже не посмотрел. Молодой продавец шестой раз

подряд слушал одну и ту же пластинку.

"О, Маржелееенаа!.." – голосил пыльный патефон.

Лапа сразу прилип к прилавку, где под стеклом лежала "Смена8". Алька постоял

рядом, тоже посмотрел на аппарат, а потом ему стало скучно.

– Лапа, идём, – позвал он.

– Ага, – не двигаясь, сказал Лапа.

Алька прошёлся по магазину, но ничего интересного не увидел. На полках лежали

рулоны с материей, стояли флаконы с духами, зеркала в ракушечных рамках, жёлтые

подстаканники. На прилавках тоже лежали куски материи: толстой – для пальто, и тонкой

разноцветной – для девчоночьих платьев.

Алька скользнул скучными глазами по прилавку ещё раз и вдруг замер…

Лапа наконец насмотрелся на аппарат до отказа и оглянулся, чтобы позвать Альку. И

тогда он увидел, что Алька навалился грудью на прилавок и смотрит будто на какоето

чудо.

– Ты чего?

– Штаны… – прошептал Алька.

Среди кусков материи лежали маленькие парусиновые брюки. Голова у Лапы была

забита мечтами о фотоаппарате, поэтому он ничего не понял и только спросил:

– Что у тебя – штанов нету?

– Есть, – тихо сказал Алька, – но такихто нету. Эти – как у моряков.

Короткие штаны на лямках да тёплые шаровары, которые приходилось натягивать

зимой, надоели Альке за его жизнь ужасно, а настоящих, длинных брюк с петлями для

ремешка, с хлястиками и карманами никогда ещё у Альки не было. Попробуйте целых

семь лет прожить без таких брюк и тогда всё поймёте.

– Хорошие, – вздохнул Алька.

И в этом вздохе Лапа услышал тоску.

Продавец девятый раз заводил патефон. Лапа этим воспользовался и пощупал

незаметно брюки. Потом солидно сказал:

– Мощные штаны… И цена ничего: два рубля и тридцать копеек.

– Дорогие…

– Да не так уж и дорогие. Рупь, да рупь, да еще тридцать копеек…

– Рупь у меня есть, – сказал Алька. – И копейки есть. Мне мама дала на дорогу.

Марина отобрать хотела, чтоб ягод не покупал. Я не дал.

– Конечно, – повторил Лапа, – вещь стоящая.

Алькины глаза стали большими и блестящими. Он посмотрел Лапе в лицо и

решительно сказал:

– Лапа, ты мне друг?

– Факт!

– Лапа, дай рупь.

Лапа запустил пятерню в лохматую голову и озадаченно заморгал.

– Нету у меня. Сорок копеек только есть. На аппарат копил.

Алька опустил голову. Они ещё с минуту молча постояли у прилавка. Лапа сказал:

– Айда!

– Айда, – прошептал Алька, но так тихо, что Лапа не слышал.

Патефон опять отчаянно звал Маржелену. Лапа посмотрел на Алькин затылок с

уныло поникшим хохолком и решительно махнул рукой.

– Ладно! Давай бегом в лагерь! Когда они примчались к поляне, то услышали, как

все четыре отряда поют:

Гори, костёр, подольше,

Гори, не догорай!

Никакого костра на поляне не было, но песня так всем нравилась, что никто не

обратил внимания на Альку и на Лапу. И они сели рядом с Мишкой Русаковым. Мишка

был человеком толстым, веснушчатым и предприимчивым.

– Мишка, дай рупь, – сказал ему в самое ухо Лапа.

Мишка перестал петь и удивился:

– Фьюю! А может, два?

Двух рублей у Мишки не было, и Лапа понял, что тот издевается. Но стерпел.

– Если у человека порядочных штанов нет, какая это жизнь?! – рассудительно

спросил он. – Надо Альке купить штаны, понятно? В сельмаге в аккурат на него

продаются.

Мишка больше не пел, но и не отвечал. У Альки упало сердце.

– Я тебе в городе за этот рупь западёнку с тремя хлопушками дам, – пообещал Лапа.

– И чечета?

– Чечета я выпустил. Стакан конопли дам.

– Штаны – это конечно… – задумчиво сказал Мишка…

Эту историю Марина выслушала с каменным лицом, как и полагалось старшей

сестре и заместителю председателя совета дружины. Потом она сказала, что отдаст Мишке

рубль, а Лапу придётся, наверно, обсудить на линейке.

Альке, конечно, попало бы больше всех, но тут Марину позвал длинный очкастый

командир первого отряда Костя Василевский, и она сразу заторопилась. А на прощание

сказала:

– Ну, смотри, Александр! Раз купил, носи. Но, если порвёшь или измажешь, на глаза

не попадайся.

Алька хотел сказать, что это его штаны, а не Маринины, но не стал. Ещё отберёт,

пожалуй. И Марина удалилась, строгая и неприступная.

Был бы до самого вечера Алька самым счастливым человеком, но тут приехал в

лагерь старший брат Галки Лихачевой. Он прикатил на велосипеде, и мальчишки

выстроились в очередь, чтобы хоть разик прокатиться по аллее. С седла ни у кого ноги до

педалей не доставали, поэтому все ездили стоя, под рамой. Алька тоже немного умел.

Дали и ему. Толкнулся Алька ногой, нажал на педаль и вдруг увидел удивительную

картину: небо закачалось, а сосны и берёзы перевернулись вниз кронами. Земля встала

торчком и больно треснула Альку по лбу.

Потом Алька услышал голос Галкиного брата:

– Штанинуто подворачивать надо. Гляди, цепью заело.

Он вместе с велосипедом поднял Альку и вынул его из штанов. Иначе штаны никак

нельзя было освободить. Когда провернули шестерню, на штанине увидели ровную

цепочку дырок. Будто брюки прострочили на громадной швейной машине без ниток. А

вокруг каждой дырки был чёрный след от жирной смазки.

– Даа… – протянул Мишка Гусаков.

Алька сел на корточки, и на испорченную штанину стали капать крупные слезы.

– Не реви, – сказал Лапа. – Зашьём и выстираем.

Решили сперва выстирать. Мишка принёс кусок туалетного мыла. На речку не

пошли: стирали в бочке с дождевой водой, которая стояла за столовой. Мишка говорил,

что в дождевой воде стирать лучше всего. Вода скоро стала мутной и тёмной. Брюки

почемуто стали тоже тёмными.

– Не реви, – снова сказал Лапа. – Высохнут – сделаются белые.

Дырки на штанине стали не такими заметными. Наверное, потому, что вокруг

каждой расплылось грязное пятно.

Алька ушёл на дальнюю лужайку среди берёзовых кустов и остался там один со

своим горем. Брюки он разложил на траве, чтобы сохли. Но они сохнуть не хотели.

Может, он так и просидел бы до самого ужина, но вдруг раздались шаги и

побрякиванье. Шли Лапа и Мишка, а побрякивал утюг.

– Будем сушить утюгом, – сказал Лапа. – Будут штаны белые и гладкие. Главное,

Санька, сообразительность…

Алька прерывисто вздохнул и улыбнулся. Впервые после аварии.

– Где ты утюг взял, Лапа?

Лапа сказал, что взял утюг на кухне у поварихи тёти Вали, но это, конечно, тайна.

– Его углями греют, – гадал Мишка. – А вот как, не знаю.

– Не надо углями. Мы его, как чайник, над костром повесим. Сразу раскалится.

Понятно?

– Понятно, – прошептал Алька, восхищённый Лапиным умом.

Лапа довольно похлопал себя по карману. В кармане брякал коробок со спичками.

Сухих веток в кустах не нашли, и Мишка сбегал ещё раз к кухне – за щепками. Лапа

развёл огонь. Костёр получился маленький, но решили, что утюгу этого хватит. Алька

разыскал подходящую палку, а Мишка и Лапа выломали две рогатины. Рогатины воткнули

по сторонам от костра, положили на них палку, повесили на неё утюг.

Трещал бледный огонь. Сизый дымок таял, запутавшись в берёзовых листьях. Самые

нижние листики желтели и скручивались от жары. Алька подкидывал щепки. В общем, всё

шло хорошо. Потом одной рогатине надоело стоять, и она повалилась. А утюг упал в

костёр.

– Ничего, – хладнокровно сказал Лапа. – Он железный. Так даже лучше нагреется.

Кидайте дрова.

Через несколько минут утюг выкатили из костра палкой. Он лежал в траве и шипел.

От земли шёл пар.

Трава сразу обуглилась.

Лапа велел Альке принести большой лопух, а Мишке – расстелить на траве брюки.

Потом он обернул лопухом ладонь и взял утюг за ручку.

– Начали, – сказал Лапа, поднял утюг, взвыл и бросил его.

От лопуха шёл дым. От штанов тоже шёл дым, потому что утюг упал прямо на них.

Лапа крутился на одной ноге и дул на ладонь. Мишка мужественно ударил по утюгу босой

пяткой и сбросил его с брюк. После этого он взялся за пятку и тоже стал крутиться на

одной ноге.

Один Алька не крутился. Он стоял неподвижно и смотрел на коричневое пятно,

которое осталось на штанине.

Пятно точно сохранило красивую форму утюга.

– Знаешь что? – сказал Мишка, когда перестал танцевать. – Ты их лучше надень,

пока они живы.

Алька надел. Брюки были пятнистые и твёрдые, будто из жести.

– Ничего, – утешил Лапа. – Главное, что длинные. Ты же, Сань, не стиляга. Чего их

гладить?!

Они затушили костёр и пошли в лагерь. После нескольких шагов коричневое

утюжное пятно вывалилось целиком из штанины. Сквозь громадную дыру Алька увидел

свою исцарапанную ногу.

Через несколько минут по лагерю двигалось печальное шествие. Впереди, глядя под

ноги, шёл Алька. За ним медленно следовал Лапа. Он иногда качал лохматой головой,

будто удивлялся чемуто. За Лапой нестройной толпой шли мальчишки и девчонки из

малышового отряда.

Чем дальше, тем больше становилось провожатых. Только Мишки Русакова здесь не

было. Он сказал, что отнесёт утюг, и, конечно, не вернулся.

В скорбном молчании процессия двигалась к даче, где жили девчонки старшего

отряда. Так же молча все вошли в палату. Алька остановился посередине. Его спутники

стали за спиной полукругом.

Марина подошла к Альке. Несколько секунд звенела напряжённая тишина.

– Так я и знала, – сказала наконец Марина. – Да, конечно. Я так и знала.

Она взяла Альку за плечо и несколько раз повернула его вокруг оси. Потом велела:

– Снимай.

Алька вылез из штанов. Марина положила их на стул. Лицо у неё было решительное,

как у хирурга, который знает твердо, что надо делать.

Из тумбочки Марина вынула химический карандаш и линейку. Она послюнила

грифель и над дырой повыше колена провела по штанине жирную синюю черту. Девчонки

принесли противно звякнувшие ножницы.

Алька отвернулся и безнадёжно вздохнул.

Подарок

Вырастет Алька – будет строителем дорог и тогда через все болота протянет мосты.

А то идёшь по болоту, и получается не дорога, а мучение. Ноги то и дело уходят по колено

в жидкую грязь. Выберешься на кочку, а там осока, твёрдая, острая, как сабельные клинки.

А в мутной воде вьются пиявки. Только заглядишься на голубых стрекоз или погонишься

за весёлым лягушонком – готово, уже присосалась, проклятая!

Алька мог бы идти с Мариной и Котькой по тропинке у края болота. Но он не идёт. У

него своя дорога.

– Алька! – кричит Марина. – Сейчас же вылазь! Я кому говорю?! Уже в грязи по

пояс!

Голос у неё в точности, как у старшей вожатой. Научилась уже.

– Ну иду, иду, – отвечает Алька, хотя вовсе не собирается идти на тропинку.

– Он в лагере совсем от рук отбился, – жалуется Котьке Марина. – Нет, ты

представляешь? Раньше всегда слушался. Беспрекословно. А здесь на него влияет этот

хулиган Лапников.

При упоминании о Лапе Алькино сердце наполняется нежностью. Лапа, конечно,

влияет. Он хорошо влияет. Научил Альку делать хлопушки из лопухов. Фляжку подарил,

которую нашёл в кустах. Вот она, фляжка, на боку. А разве Лапа хулиган? Хулиганы

дерутся, а Лапа, наоборот, драться не даёт. Недавно Вовка Сазонов из третьего отряда

хотел Альку отлупить за то, что Алька будто бы подглядывал, когда играли в разведчиков.

Лапа сразу заступился. Весь березняк загудел от Вовкиного рёва.

А ещё Лапа любит птиц, только не хищных. А разве хулиганы любят птиц?

Хоть Алька и младше Лапы, им хорошо вдвоём, весело. Поэтому они целыми днями

вместе.

Но вчера с Лапой случилась беда. У него заболело горло. Лапа охрип. Ну и,

разумеется, его сразу положили в изолятор. То есть, конечно, не положили: лежать в

кровати Лапа отказался наотрез… Но всё равно сидеть в пустой палате изолятора не

оченьто весело.

Открывать окно Лапе запретили. Он весь день сидел на подоконнике и мрачно

смотрел на солнце и деревья.

Несколько раз прибегал Алька.

– Всё скучаешь? – спрашивал он и жалобно глядел на расплющенный о стекло Лапин

нос.

– А как же… – сипло отвечал Лапа.

Сперва ему даже нравилось скучать. Кроме тоски по воле Лапа испытывал ещё и

мрачную гордость. Будто он был брошенный врагами в подземелье, но не сломленный

узник.

Перед обедом мальчишки из четвёртого отряда принесли узнику банку земляники.

Полную банку. Литровую. Изпод малинового варенья. Это Лапе прибавило сил.

Но к вечеру горло у Лапы совсем прошло, и он загрустил понастоящему. Лапа любил

свободу. Ведь он и птиц в клетке не держал подолгу, если только выпущенные птицы не

возвращались сами…

– Всё скучаешь? – спросил его вечером затосковавший без друга Алька.

– Ещё бы, – вздохнул Лапа.

И Алька едва расслышал сквозь стекло его грустный голос.

Эх, Лапа… Такой большой и сильный был, а сейчас сидит на подоконнике

печальный какойто.

– Мишка Гусаков мне мальков принёс и головастиков, – заговорил Лапа. – Я их в

банке держал, которая изпод варенья, в воде. Выбросили. Говорят, зараза.

– Ты бы не показывал.

– Я и не показывал. Медсестра узнала. Твоя Марина мимо окон бегала и, наверно,

увидела банку в окно. А потом наябедничала.

– Наверно, – вздохнул Алька. – Она ни рыб, ни лягушек даже видеть живых не

может. Просто трясётся вся. Говорит, они скользкие.

Лапа поводил пальцем по стеклу и сказал:

– Я аквариум хотел сделать… Жалко мальков. Маленькие такие рыбёшки.

– Александр! Кому говорят! Не отставай! – злилась Марина. – Ты что, совсем уже

завяз в болоте?!

– Говорил я, не надо его брать… – осторожно упрекнул Котька.

Марина и сама не хотела брать с собой Альку.

Но уж очень он просился. Алька понимал, что намечается путешествие, хоть и

небольшое. Котьку Василевского и Марину послали в Ольховский пионерлагерь, чтобы

договориться о большом общем костре, о концерте и ещё о чёмто. Алька, когда услыхал

про это, сразу вмешался:

– И я…

– Тебя и не хватало, – сказала Марина.

Если бы Лапа не считался больным и если бы его не обещали продержать в

изоляторе ещё два дня, Алька бы и не просился в Ольховку. Но без Лапы он помирал от

скуки. И он так пристал к Марине, что она скоро начала сдаваться.

Но Котька Василевский почемуто не хотел, чтобы Алька шёл с ними.

– До Ольховки далеко, – говорил он, трогая на переносице очки. – Разве это для

детей дорога? Совсем не для детей. Семь километров до Ольховки.

– Пять, – сказал Алька. – Ято знаю.

– Жарко будет, – убеждал Котька Марину. – Он устанет. Пить захочет. Знаешь, как

маленькие пить хотят, если жарко идти?

– Я фляжку возьму, – заявил Алька и притащил Лапин подарок.

Стеклянная фляжка была большой и тяжёлой, с широченным горлышком без пробки.

Но зато настоящая, походная, К горлышку Алька привязал верёвку, чтобы таскать фляжку

через плечо.

Марина увидела фляжку и сразу вспомнила про Лапу. И подумала, что если Альку не

взять, он будет бегать к Лапе и может заразиться ангиной. Хоть окно и не открывается, но

всётаки… "Ладно", – решила Марина. Но напоследок припомнила:

– Сейчасто ты хороший. А вчера на мёртвом часе никого не слушался. Мне говорили.

– Буду слушаться, – поспешно обещал Алька.

– Алька! Кто утром обещал слушаться?! Изза тебя и к ужину в лагерь не вернёмся!

Алька не отвечает. Даже и не слышит. Он остановился у крошечного озерца,

блеснувшего чистой водой среди осоки.

Встав коленями на берёзовые жерди, брошенные среди кочек, Алька смотрит в воду.

Зелёная вода прошита яркими лучами до илистого дна. Тень от листьев кувшинок уходит

ко дну тёмными столбиками. Снизу бегут на поверхность цепочки весёлых пузырьков.

Тонкие голубые стрекозы, все в чёрных кольчиках полосок, смотрят с воздуха, как пляшут

пузырьки.

Иногда раздаётся посвист крыльев. Сизые птицы, похожие на маленьких чаек,

проносятся над Алькой. Лапа говорил Альке, что их называют морскими голубями. Но

почему морскими – никто не знает. Лапа сказал, что, может быть, раньше здесь было море,

а потом высохло.

А птицы остались…

Морские голуби скрылись в дальних камышах. Алька снова опустил голову. Под

водой, в путанице водорослей и солнечных лучей, тоже была жизнь…

– Александр! Александр!! Александр!!!

– Ну иду, иду…

Наконец он догнал их.

– Ох! Грязнее чёрта! А почему без майки?

– Жарко же.

В мокрую майку Алька завернул фляжку и нёс её теперь в руке, как мешок. "Это

правильно, – подумала Марина. – Вода будет холоднее". Но всётаки сказала:

– А кто разрешил майку мочить? В лагере мы ещё поговорим…

Говорят, обратный путь кажется короче. Куда там! Идёшь, идёшь, а до лагеря ещё –

как до Луны.

Болото давно кончилось, песчаная дорога бежит по лесу среди сосен. И тут

навалились комары. Просто чудо какоето: на болоте их не было, а в лесу надвинулись

тучей! Алька хлопает ладонью по спине, по животу, по ногам, отчаянно дёргает

лопатками. А тут ещё жара донимает. Кажется даже, что не комары, а сам знойный воздух

звенит и колет кожу.

Марина тоже устала. Лицо у неё покраснело, чёлка на лбу и волосы, собранные сзади

в какойто лошадиный хвост, растрепались.

– Алька, дай попить… – попросила она.

Алька вдруг перестал отбиваться от комаров. Он прижал к животу завёрнутую в

майку фляжку.

– Не дам, – сказал Алька.

– Ты чего? Жалко тебе?

– Нет… Не жалко.

– Ну, дай глотнуть.

– Не дам.

Он остановился. Котька и Марина удивлённо оглянулись на него.

– Рехнулся, – сказала Марина. – Воды жалеет.

– Нельзя, – убедительно морща лоб, объяснил Алька.

– Но почему?

– Так… Болотная вода.

– Кто тебе разрешил? – закипятилась Марина. – Зачем набрал?!

Алька отодвинулся на шаг и, не глядя на сестру, сказал:

– Я просто так набрал. На всякий случай. Если уж очень захочется пить.

Марина провела языком по сухим губам. Подумала. Отмахнулась от комаров и

мазнула ладонью по мокрому лбу:

– Ну… Алька! У меня этот самый случай. Давай.

Алька прижимал фляжку к животу и молчал.

– Александр, дай мне флягу, – ледяным тоном произнесла Марина.

Тогда он поглядел ей в лицо и ответил:

– Не помрёшь.

Это был открытый бунт.

Ещё никогда Алька не решался так смело спорить с ней. Но теперь с ним чтото

непонятное случилось.

– Сейчас же! Сейчас же дай сюда!! – закричала Марина.

Алька не двинулся. Котька поглядел на Маринино измученное лицо с пересохшими

губами и вдруг ринулся к Альке. Алька увернулся и бросился в гущу тонких сосенок.

Котька запнулся за корень и уронил очки.

Алька выглянул изза веток.

– Ну подожди… – пообещала Марина. – Дай только в лагерь прийти.

Алька молчал.

– Дай глотнуть… – жалобно попросила Марина. – Дай только глоток, Алька… Я

разрешу тебе качаться на больших качелях.

– Я уже три раза качался. Нет, четыре, – сказал Алька.

Это он сочинил тут же. Но теперь Алька знал, что больше не будет спрашивать у

Марины, можно ли полетать с Лапой на больших качеляхлодке. "Разнюнилась, –подумал

Алька. – А ещё командует".

– Мне же очень хочется пить, – протянула Марина.

Алька на секунду заколебался. Не потому, что боялся Марины. Теперь он её просто

пожалел.

Но тут Котька нашёл очки, взял Марину за руку, и они, не оглядываясь, пошли по

горячей от солнца дороге.

Алька тихо сказал вслед:

– А мне… будто не хочется пить, да?

Они пришли в лагерь, когда был мёртвый час. Алька сразу побежал к столовой и

обрадовался: у кухонного домика никого не оказалось.

Алька отвернул кран и стал ловить ртом тугую холодную струю. Вода хлестала в

лицо, бежала по искусанным комарами плечам и спине, ударяла брызгами по ногам,

изрезанным осокой.

Потом он с фляжкой в руках прибежал к изолятору. Стукнул в окно.

– Открой, Лапа. Не бойся, никого нет.

Лапа открыл.

– Тебе всё ещё скучно? – с хитрой искоркой в глазах спросил Алька.

– Какое веселье… – мрачно сказал Лапа.

– Ничего, – утешал Алька. – Где там у тебя банка изпод малинового варенья?

Капли скачут по асфальту (Алькин рассказ)

Дождики, они ведь бывают разные. Одни – такие спокойные, деловитые, вроде

дворника дяди Кости. Пригладят все, траву польют, асфальт вымоют и скроются – снова

небо синее, и асфальт синий. А бывают серые, скучные, вроде соседки Валентины

Павловны. Она как начнет ворчать, так до вечера не остановится… Есть еще грозовые

дожди, только я не знаю, на кого они похожи, я таких людей в жизни не встречал, разве

что в сказках. Налетят, загремят, будто Кащей со своим войском, и давай все срывать и

ломать.

В прошлом году, весной, один такой ураган на углу нашей улицы тополь из земли

вывернул. С корнями. И обломал весь. Только все равно тополь не погиб. Собрались люди

ближних домов, тополиные сучья врыли в землю вдоль всего квартала, как саженцы, и они

выпустили побеги. Маленькие тополята. А мы – Валерка, Женька и я – притащили во двор

целое тополиное бревно. И посадили. В этом году уже ветки длиною в метр…

А из дождей мне больше всего нравятся такие, которые идут при солнце. Они

шумные и короткие. Они, помоему, похожи на мальчишек. На Валерку, на меня. И на

Женьку, хоть она и девчонка. Веселые они…

Целую неделю такие дождики плещутся на нашей улице. Капли большие, теплые,

будто спелые вишни, только прозрачные. Скачут по асфальту, разбиваются на брызги…

Мы с Женькой сидели в их подъезде. Потом она сказала:

– Давай до вашего! Бегом!

Мы промчались под дождиком до нашего подъезда. И я сказал:

– Давай до вашего!

– Давай!

Прибежали обратно, а там Валерка нас ждет. Мокрый весь, майка и трусики

облипли, на ушах капли, как сережки висят. И смеется.

Мы обрадовались. С Валеркой веселее.

Он всегда смеется, такой уж у него характер.

И тут дождик перестал. Мы выскочили во двор. Там все сверкало, а на самой

середине растекалась красивая лужа. Как озеро.

У лужи лежал сколоченный из досок гриб. Его вчера привезли на грузовике и

сказали, что будет у нас во дворе детская площадка.

Площадка – это хорошо, только зачем на ней грибки эти ставят, я совсем не

понимаю. Вкопают их и говорят: "Вот, дети, для вас благоустройство". А что с этими

грибками делать? От солнца под ними прятаться? А зачем от него прятаться, от солнца?

Лучше бы сделали гигантские шаги или большие качели.

Но этот гриб нам пригодился. Женька придумала:

– Давайте корабль сделаем! Море есть, берега есть! – И показывает на лужу. А лужа

синяя, будто и правда море. Тучки в ней плывут.

Мы перевернули гриб совсем вверх тормашками, и он оказался в луже. Совсем как

лодка с мачтой, только квадратная, Женька первая влезла в эту лодку, а потом спрашивает:

– А не влетит?

– За что? – говорит Валерка. – Он еще даже и не крашеный.

И мы будто поплыли. Пошевелишься

чутьчуть, и наш корабль качается. Вода под

ним плещется. Качнешься сильнее – сильнее

– брызги летят!

– Давайте шторм делать! – закричал Валерка. Ну, мы и принялись раскачиваться.

Такой шторм получился!

Вдруг ктото как заорет:

– Это как называется!

Я чуть за борт не свалился. Смотрю, а перед нами Марина стоит, моя сестра. Она в

девятый класс перешла, такая вся из себя взрослая. А рядом Котька Василевский, из ее

класса. Кричалато, конечно, Марина.

– Марш, – говорит, – отсюда! Люди трудились, сколачивали грибок, а вы что делаете!

В это время во двор пришел Витька Капустин с футбольным мячом. Мяч намокший,

тяжелый. Витька его за шнурок нес.

Покачал он мячом и спрашивает:

– Что, Алька, опять тебя воспитывают?

А Марина:

– Ты, Капустин, пожалуйста, не вмешивайся.

– Я и не вмешиваюсь. Воспитывай.

Марина снова взялась за нас:

– Вылезайте сию минуту! Ну!

Я на всякий случай вылез. И Женька. А Валерка стал перебираться через борт,

зацепился сандалией и шлепнулся на живот. Встал и улыбается. Только совсем уже не

весело улыбается, потому что вся его белая майка заляпана грязью.

Женька говорит:

– Ой…

А я Марине:

– Изза тебя!

Она плечами дернула и отошла. Валерка потер пальцем грязное пятно на майке и

перестал улыбаться. Женька вздохнула: "Беда с вами". Взяла его за руку.

– Пойдем к нам, выстираю… Пошли, Алька!

Но я с ними не пошел. Я остался смотреть, как длинный Котька Василевский будет

вытаскивать из лужи гриб. Его Марина заставила.

Он долго вытаскивал, и я все ждал, что он вымажет свою белую рубашку. Но он не

вымазал, он очень аккуратный. Вытащил наш корабль на сушу и подошел к Марине.

Довольный такой, будто подвиг совершил. Они остановились у нашего тополя и стали

разговаривать.

Мне так обидно сделалось! Была хорошая игра, а они пришли, все испортили. Это

потому, что Марина перед Котькой всегда показывает, как она меня в строгости держит. А

он слушает да очкастой головой покачивает. Нет, чтобы хоть раз заступиться, как

мальчишка за мальчишку.

– Витька, – говорю я Капустину, – ты вон в

того длинного, в очках, мячом попал бы отсюда?

Витька глянул, прищурился.

– Запросто.

– Ну, попади, – я толкнул мяч к его ботинкам.

– Чтоб заработать по хребту? Умный ты больно…

Я сделал вид, что мне просто ужасно смешно:

– Что ты, Витька! Котька никогда не дерется! Он знаешь какой воспитанный! Даже

не ругается никакими такими словами!..

Витька говорит: –

– Катись давай…

– Боишься?

Витька плюнул в лужу.

– На «слабо» дураков ловят.

Я вздохнул, покатал мяч ногой, говорю опять:

– Я бы и сам пнул, только у меня удар левой не отработан. А на правой палец болит.

Я на тебя так надеялся…

Витьку наконец задело.

– Чего тебе этот Котька сделал? Напинал, что ли?

– Ха, "напинал"! Он и не умеет… Так, личные причины.

– Аа, – сказал Витька. Посмотрел, открыта ли дверь в подъезде, потом опять

прищурился, на Котьку глянул. И говорит:

– Отвечать будешь ты.

– Буду я.

Он отошел, разбежался и каак вдарит! Мяч даже зашипел в воздухе. И влепился!

Только не в Котьку, а в ствол нашего тополька, между Котькой и Мариной.

И на них с листьев – целые миллионы капель!

Марина, конечно, в крик:

– Хулиганы! Алька, вот увидишь, дома тебе достанется!

Ну и пусть. Она всегда так кричит. Воспитанный Котька показал нам кулак и стал

чтото говорить Марине.

Я поглядел на Витьку, а он стоит злой и ни на кого не смотрит. Конечно, обидно же:

хвастал, что в Котьку попадает, а попал в дерево.

Мне его жалко стало. Я говорю:

– Ты, Витька, молодец. Правильно, что в тополь засадил. Сразу двоих окатило.

У Витьки лицо такое сделалось, будто он хотел заулыбаться, но сдержался.

– Конечно, Алька, правильно. Рубахуто зачем ему портить. Небось не сам покупал, а

родители.

Я говорю:

– Конечно.

А Марина с Котькой в это время стоят и о чемто спорят. Он ее за руку взял, а она

руку вырвала. Я услыхал:

– Куда теперь в таком виде!

Котька рукой махнул:

– Ерунда. Обсохнем.

– Тебе ерунда, а у меня искусственный крепжоржет, он от дождя тут же садиться…

Сейчас я ему!

Это уже не крепжоржету, а мне. Или Витьке. Обоим.

Я говорю:

– Не догонишь!

Котька еще чтото хотел ей сказать, а она повернулась и пошла домой. Котька

подумал, дал по нашему мячу изо всех сил, и за Мариной.

Витька меня спросил:

– Попадет домато?

– Поживемувидим…

Тут во двор выскочили Женька и Валерка. Валерка сияет весь, как солнце, которое в

асфальте отражается. Майка на нем чистая и даже сухая – видать, утюгом сушили.

Женька говорит:

– Может опять, корабль сделаем?

Но Витька не захотел:

– Лучше пока в подъезде укрыться. Минуток на десять. На всякий случай. Мало ли

что…

Мы укрылись в Женькином. И правильно сделали. Только спрятались, слышу –

Марина кричит из окна:

– Алька, марш домой!

Мы молчим.

Она снова:

– Александр! Домой немедленно! Кому говорю!

А я не пошел. Да и не высунулся из подъезда! Потому что опять примчался

солнечный дождик! Вон как припустил! Большие капли, словно ягоды, сыплются с неба,

скачут по синему асфальту…

Обида

Котька Василевский снова поднялся со стула, снова посмотрел на часы. И снова

сказал очень нерешительно:

– Ладно… Я, наверно, пойду.

Алька ничего не имел против: Котька надоел ему до чёртиков. Но Алька стеснялся

так вот просто взять и сказать: "Ладно, иди". Ему казалось, что высокий и серьёзный

Котька сразу разглядит через очки Алькины тайные мысли. И Алька скрепя сердце опять

предложил:

– Посиди ещё. Может, она скоро придёт.

Котька поспешно согласился и вновь сел на стул ждать Марину. Он пришёл к ней,

чтобы взять какуюто книжку, но Марина застряла на репетиции в драмкружке.

Алька уже кончил делать уроки. Он старательно, по складам, прочитал в букваре

заданный на дом рассказ из двух строчек. В рассказе говорилось, как мама мыла Лару.

Покончив: с этим делом, Алька сел к окну и стал читать "Приключения Тома Сойера".

Но Котька мешал Альке. Правда, сидел он тихо, но зато иногда печально вздыхал.

Эти вздохи раздражали и смущали Альку: будто он был виноват, что Котьке скучно.

Алька отложил книгу, с тихой яростью покосился на Котьку и стал думать, чем

занять его. Чтобы не вздыхал…

Он наконец придумал. С нижней полки на этажерке, изпод стопки книг, Алька

вытянул и грохнул на пол пыльный плюшевый альбом.

– Во, смотри. Тут фотокарточки разные.

В альбоме сначала шли снимки маминых бабушки и дедушки. Эти карточки были

тяжёлые и толстые, как авиационная фанера. Внизу их украшали оттиснутые золотом

медали с какимито царями и орлами. Потом в альбоме были карточки Алькиного папы,

совсем маленького, на деревянной лошадке; Алькиной мамы в пионерском галстуке… В

общем, много чего там было…

Пока несчастный Котька вежливо и уныло разглядывал Алькиных прабабушку,

прадедушку и папу на лошадке, Алька читал спокойно.

И вдруг стало удивительно тихо. Котька уже не шелестел листами и даже не вздыхал.

Он дошёл до последних страниц альбома. Там Котька увидел снимок Марины. Марина

сфотографировалась совсем недавно. Изпод вязаной шапки чёлка торчит, глаза

прищурены. А на губах улыбка…

– Алька, – сказал Котька, будто между прочим, – ты бы дал мне эту карточку,

Алька…

– Зачем? – удивился Алька.

Котька поправил очки и чтото пробормотал. Но потом увидел, что Альке этого мало,

и стал объяснять:

– Видишь ли… У нас в классе к празднику стенгазета выйдет. А в ней статья будет –

"Наши активисты". Мы туда снимок и прилепим. Марина ведь знаешь какая активная!..

– Активная, – сумрачно согласился Алька. – Ято знаю. Пронюхает, что я карточку

отдал, тогда мне от её активности житья не будет. Ты уж сам у неё проси.

– Нет, – сказал Котька. – Это надо сделать, чтоб ей сюрприз был. А альбом ты сунь

пока подальше, чтобы она не увидела.

Алька молчал.

Котька тоже молчал. Потом он полез в карман и достал серебристый самолётик,

сделанный из расплющенной алюминиевой проволоки.

– Хочешь, подарю?

– А я тебе карточку? – язвительно спросил Алька.

Котькины уши порозовели. Но он сказал:

– Ты, очевидно, жуткий эгоист: ты не хочешь, чтобы твою сестру увидели в газете.

В Алькиной душе вдруг шевельнулись угрызения совести. Ведь Марина и вправду

его сестра, а он не хочет, чтобы она прославилась.

– Тогда забирай просто так, – сказал он со всей решительностью. И покосился на

самолёт. У самолёта были стремительно откинутые крылья, красивые, хоть совсем

маленькие.

– Отлично, – обрадовался Котька и заторопился уходить. – А самолёт ты бери. Тоже

просто так. Согласен?

И Алька сказал:

– Согласен.

Это случилось недели через две. Марина пришла из школы какаято слишком

радостная. Будто сразу тря пятёрки притащила. Она всё равно, конечно, старалась быть

серьёзной, но иногда забывала. Тогда губы её начинали улыбаться, а ноги даже чутьчуть

пританцовывали. Когда садились обедать и Марина принесла на стол вместо хлеба банку с

фаршированным перцем, мама забеспокоилась:

– Ты определённо больна. Что с тобой?

Мама работала старшей медсестрой в поликлинике и .поэтому, наверное, всегда

боялась болезней.

– Нет, – понял папа, который был человеком проницательным. – В ней просто бурлит

тайная радость. Но интересно, почему?

Марина изо всех сил постаралась насупиться.

– Да ну их… этих дурней из редколлегии.

Написали в стенгазету чушь какуюто… Называется "Наши активисты". И про меня

там нагородили…

– О, поздравляю! – сказал папа.

– Да, тебе смешно, а мнето нет. Расписали так, что неудобно даже. Будто уж я такая

хорошая. Лучше всех!

– Глупости, – твердо сказала мама. – Почему неудобно, если всё правильно?

Алька ел суп и сиял. Всётаки он ведь тоже коечто сделал для Маринкиной радости. И

сейчас уж можно было открыть секрет.

– Маринка… – хитро прищурился Алька. – А я ведь знаю. Карточка всем

понравилась. Ага?

Алька даже забыл, что сам он не любил эту карточку.

Марина подняла тонкие брови: не поняла.

– Ну, твоя фотокарточка… В газете.

– Там, помоему фотографий нет. Вот ещё, – дёрнула она плечом. – Не про одну же

меня писали. Пришлось бы полкласса снимать.

Алька всё ещё улыбался:

– Да нет же, тебя не надо было снимать. Я же твою карточку давал…

Марина вонзила в Альку строгий взгляд:

– Что, что?

– Давал… – нерешительно протянул Алька. – Котьке. То есть Косте. Он просил для

газеты…

Марина со звоном положила ложку:

– Для газеты?! Просил, да? А ты…

– Ты, Марина, завтра спроси, почему снимок не наклеили. Раз брали в газету, пусть

помещают, – вмешалась мама.

Она была человеком решительным. Все медсестры должны быть решительными.

Иначе, говорила мама, их ждёт каторжная жизнь.

– Мм… – заметил папа. – А может быть, редактор и не собирался давать снимок в

печать. Бывают странные редакторы.

Марина взвилась на стуле:

– И ничего… подобного! И неправда!

Алька подумал, что она вотвот заревёт. Но Марина просто выскочила изза стола и

ушла в другую комнату. Алька побежал за ней.

– Ну ты чего? Чего ревёшь? – смущённо спрашивал он. – Жалко, что ли, карточку? У

тебя же ещё есть. Подумаешь!..

– Уйди, балда длинноязыкая!

И Марина захлопнула за ним дверь.

Алька не собирался расстраиваться изза Марины. Но всётаки ему стало грустно. Ему

всегда делалось грустно, если его обижали, а он не понимал почему.

Мама отругала Альку за то, что без спроса отдал фотокарточку, и ушла на работу.

Папа почемуто подмигнул Альке и тоже ушёл. А Марина сидела в другой комнате и

дулась… Была в квартире тишина… И за окном звенел дождь. Алька рисовал на

запотевшем стекле. Он водил пальцем и бормотал:

Точка, точка, две черточки,

Носик, ротик, оборотик,

Ручки, ножки, огуречик –

Вот и вышел человечек.

У нарисованных человечков были круглые улыбающиеся рожицы. Человечки

никогда не унывали. В их компании Альке стало веселее. Один человечек очень походил

на Алькиного друга Валерку. У Валерки тоже было круглое лицо, и он тоже всегда

улыбался.

– Хоть бы ты зашёл, Валерик… – сказал Алька человечку.

– Я стучу, стучу, – заявил Валерка, появляясь на пороге. – Не слышишь ты, что ли?

– А ты заходи без стуканья, – обрадовался Алька.

Валерка был добрый человек. Он хотел, чтобы всем всегда было хорошо, и поэтому

любил давать советы. И, услышав грустную историю про фотоснимок, он сказал:

– Ты иди, Алька, к этому Котьке и карточку назад забери. Всё равно для газеты она

теперь не нужна.

– Правильно! – обрадовался Алька. – Пойду и заберу. И скажу, что он жулик. Сам

наобещал про газету, а сам наврал.

Потом чтото вспомнил и вздохнул. Взял ранец и вытряхнул из него серебристый

самолётик.

– Ух ты! – восхитился Валерка. – Сам делал?

– Котькин. За карточку мне подарил… Наплевать, отдам.

…Он вернулся через полчаса. Зашёл в комнату, где сидела над задачником Марина.

– На!

На задачник упала карточка. Алька стоял перед сестрой гордо и независимо.

Марина встревоженно глядела изпод своей каштановой чёлки.

– Ты у Кости взял?

– А как же.

Алька с удовольствием вспомнил свой решительный разговор с Котькой. Правда,

жуликом он Котьку не назвал. Но зато он с размаху положил на стол самолёт и твердо

потребовал:

"Карточку давай. Марина рычит".

– Он сразу отдал? – нетерпеливо спросила Марина. – Сразу, да?

Она почемуто не обрадовалась. Получила назад фотографию, а всё чемто была

недовольна.

– Сразу не сразу, а поискал и отдал, – ответил Алька. – Получила и радуйся.

Он хотел сначала рассказать, как растерялся Котька и стал даже какойто печальный.

Но тут Алька вспомнил, что Котька не взял назад самолётик. Котька снял очки, потом

снова надел, поглядел на игрушку, будто впервые увидел, и махнул рукой:

"А… Зачем она…"

И сейчас Альке стало жаль Котьку. А Марина всё допытывалась:

– Что он говорил?

– Ничего, – сухо сказал Алька.

– А ты что говорил?

– Уу! – вдохновился Алька. – Я всё говорил. И как ты здорово разозлилась на него!..

– Убирайся, дубина! – изо всех сил вдруг закричала Марина и трахнула об стол

задачником. – Несчастный болтун! Суётся куда не надо!

Алька попятился. Но он не испугался. Он взял себя в руки. Ушёл и дверью хлопнул

так, что в рамах дзинькнули стёкла.

Снова в квартиру заползла тишина. Алька сидел и думал о Марине. Ну чего она

так?.. Он хотел пойти к Валерке. Может быть, Валерка и придумал бы объяснение. Но

снова пошёл дождь. Алька сел к окну и стал смотреть, как по стеклу бегут капли.

Изза туч раньше времени пришёл вечер. На дворе зажёгся фонарь, и в каждой капле

дрожала точка света. Капли ожили. Каждая из них стала крошечным автомобильчиком с

ярким огоньком фары. Они бесшумно катились по стеклянной площади к белому

аэродрому, где стоял алюминиевый самолётик. Он хотел улететь кудато…

– Александр, хочешь, чтобы тебя продуло? Слезь с подоконника, – велела, войдя в

комнату, Марина. Она уже говорила обычным голосом.

Алька молчал.

– Александр!

– Отвяжись, – печально сказал Алька. Марина замолчала. И опять только звенел

дождь. Тихотихо звенел.

Марина подошла и попросила както жалобно:

– Тебя же правда продует. Ну, слезь… Она взяла Альку за плечо. Но он оттолкнул

плечом руку.

Теперьто уж он не слезет. Не слезет ни за что, пока Марина не уйдёт и не захлопнет

дверь.

Плюшевый заяц

Витька Капустин пришёл к Альке, чтобы попросить какойнибудь ключ. Надо было

отпереть кладовку, а свой ключ Витька потерял.

– Нука, поищи, Цапля. Может, подберём, – сказал он.

Витька всегда называл Альку Цаплей. Неизвестно, за что. Не такой уж Алька худой и

длинный. Но он не спорил. С Витькой лучше не связываться. Ладно, если просто по

хребту заработаешь, а может случиться хуже. Противно ухмыляясь, Витька расскажет при

всех ребятах про тебя чтонибудь такое, что просмеют насквозь. И не докажешь, что всё это

– Витькино враньё…

– Сейчас поищем ключи, – сказал Алька и вытянул изпод кровати картонную

коробку. Когдато в ней лежали пачки с печеньем "Крокет", целых триста пачек. А сейчас

там хранились Алькины вещи.

Здесь Витька и увидел зайца.

Заяц лежал на диване из строительных кубиков. Здесь же лежали старые коньки,

дырявая грелка, сломанный будильник, фильмоскоп, но Витька, как назло, сразу же

заметил зайца.

– Ххе, – сказал Витька и поднял зайца за левое ухо. – Ты, Цапля, в куклы ещё

играешь, да?

– Никогда я в куклы не играю, – испугался Алька. – Это же заяц, а не кукла. Ты хоть

посмотри хорошенько.

Витька противно улыбнулся, встряхнул зайца так, что у того дёрнулись все четыре

лапы, и уверенно произнёс:

– Ну и что? Всё равно кукла.

Он снова хехекнул. Наверное, подумал, как он расскажет во дворе, что Цапля играет

в куклы.

Алька покраснел.

– Я и этим зайцем не играю… – пробормотал он. – Это я… когда маленький был…

Ну, вот такой. – Он опустил почти к самому полу ладонь. – Давай, Витька, лучше спрячем

его. Лучше будем ключ искать.

Но Витька будто забыл про ключ. Он поднял зайца ещё выше и прищурился.

У зайца была грустная морда. Наверно, потому, что на морде сохранился только один

блестящий стеклянный глаз. Второй глаз оказался нарисованным химическим

карандашом. Лапы у зайца были совсем не заячьи, а какието медвежачьи: толстые и

мягкие, с чёрными пятачками пяток и пальцев. Красные штаны на зайце выцвели и

потрепались. Раньше у него была ещё синяя кофта, но потом потерялась. Белая плюшевая

шкура на спине и животе давно уже стала серой. И хотя наступила зима и недавно выпал

первый снег, все понимали, что зайцу уже не побелеть.

– Он тебе для чего, Цапля? – спросил наконец Витька.

– А зачем ему быть "для чего"? Лежит и пускай лежит, – осторожно сказал Алька. Он

почуял в Витькиных словах какуюто угрозу для зайца.

А Витька ещё раз тряхнул несчастного зверя и предложил:

– Давай мы с ним какуюнибудь сделаем штуку.

Алька исподлобья глядел, как заяц раскачивается на длинном ухе.

– Какую штуку?

– Ххе… Весёлую.

Алька не хотел делать "весёлую штуку". Пожилой плюшевый заяц был его другом.

Он знал много Алькиных тайн. И неизвестно, сколько слез впитала пыльная плюшевая

шкура, когда в несчастливые минуты Алька рассказывал зайцу о своих горестях.

Это был хороший друг, молчаливый, добрый. Он не обижался, если Алька превращал

его в циркового гимнаста, в охотничью дичь или даже в подводное чудовище, когда играли

в "морское царство". Не обиделся он и тогда, когда Алька вытащил у него один глаз, чтобы

сделать кнопку для звонка. Что ж, раз это нужно для важного дела…

Но Алька не знал, согласен ли заяц участвовать в Витькиной "весёлой штуке".

Наверное, нет. Он посмотрел на грустную плюшевую морду с обвисшими усами. И он

понял, что если отдаст зайца безжалостному Витьке Капустину, это будет предательством.

Но что сказать, Алька не знал. Если говорить честно, заяц был всётаки куклой. Не

мог же Алька признаться, что жалеет куклу!

Он тоскливыми глазами смотрел, как Витька понёс зайца к окну. Взрослых в

квартире никого не было, вот Витька и хозяйничал, как дома. Он залез с ботинками на

подоконник. Открыл форточку. Просунул руку с зайцем на улицу. Несколько секунд заяц

качался за окном. Потом Витька разжал пальцы.

– Эй! Хватайте! – заорал он.

Недалеко от гаража, рядом с укутанным в снег рябиновым кустом, двое мальчишек

лепили снежную бабу. Дело чтото не клеилось. Снег был не очень липкий, рассыпался.

Чтобы хоть какнибудь кончить работу, бабу долепили наскоро. Она вышла маленькая,

просто снежная карлица. Ваське Клопикову – до второй пуговицы на пальто, а Мишке

Бородулину – всего до пояса.

Мишка сорвал с рябинки две ягоды – сделал бабе глаза. Васька воткнул нос –

крючковатый сучок. Потом щепкой прорезал рот. Васька не очень старался, и получилось,

что один угол рта загибался вверх, другой – вниз. Снеговиха улыбалась ехидной кривой

улыбкой и смотрела красными злыми глазами. Она злилась на весь свет за то, что сделали

её такой маленькой.

– Чтото не так, – задумчиво сказал Васька.

Мишка тоже хотел сказать чтонибудь такое же умное, но тут раздался крик, и Мишку

по голове чтото стукнуло. Мишка икнул и сел на снег.

Потом он говорил, что сел не от испуга, а просто так, но, конечно, врал.

На снегу рядом с собой Мишка увидел старого плюшевого зайца. Мишка просто

озверел. Он вскочил и так дал по зайцу ногой, что бедняга свечой взвился в небо.

– Ура! – взвизгнул Васька и отпасовал зайца Мишке.

Мишка подумал и снова дал ногой… Когда Витька и Алька выбежали во двор,

Витька с удовольствием заметил:

– Идёт дело.

Заяц летал, как будто он был не заяц, а птица. Это, наверное, Витька и считал

"весёлой штукой".

– Чей такой длинноухий? – отдышавшись, спросил Васька. Витька кивнул на Альку:

– Был его. А теперь станет опчий.

Он велел разделиться на две команды. Алька попал к Мишке, и тот поставил его в

"ворота". "Ворота" были между рябиновым кустом и ехидной бабойснеговихой. Витька

начал игру. Он ударил зайца ботинком и сказал:

– Бэмм!

Мишка Бородулин ударом головы послал зайца к Васькиным "воротам" и тоже

сказал:

– Бамм!

Заяц летал, беспомощно переворачиваясь в воздухе и болтая ногами в красных

выцветших шароварах… А что он мог сделать?

Алька стоял, опустив руки, и моргал при каждом ударе. Ему было жалко плюшевого

зверя, как живого. И ещё Алька чувствовал себя так, будто обманул хорошего человека или

чтонибудь украл…

Но до Альки никому не было дела. Только снеговиха глядела на него красными

глазками и злорадно усмехалась.

Витьке не везло. Его вратарь, Васька Клопиков, уже "слопал" четыре гола.

– Ты, Клопик, не вратарь, а пробоина, – ругался Витька. Потом он сказал Мишке: –

Если ты, Борода, будешь плечом пихаться, то обязательно, заработаешь…

Наконец Витьке удалось Мишку обвести. Он с размаху засадил "девятку" в Алькины

"ворота". Но промазал. Заяц застрял в заснеженных ветках рябины.

И Алька схватил зайца.

Он крепко держал его.

– Ну! – злой изза промаха, крикнул Витька.

Алька растерянно поглядел на него. И на Мишку. И на Ваську Клопика. А они

ждали. Имто что было до Алькиной жалости?

На Витькином лице вдруг стала расползаться улыбка, будто он уже собрался сказать:

"Ххе…"

И Алька предал зайца.

Он съёжился, зажмурился и ударил зайца ногой. Потом он открыл глаза и

отвернулся, чтобы не видеть, как заяц летит. На Альку смотрела снеговиха, кривила рот в

ехидной улыбке.

– Дура! – сказал Алька и всхлипнул. Потом он взглянул на ребят, потому что стало

вдруг тихо. Мальчишки стояли в кучке. Заяц лежал на снегу, беспомощно раскинув лапы с

суконными пятачками пальцев. Из разорванного плюшевого живота торчал клок серой

ваты. Тогда Алька бросился к зайцу, чтобы спасти его. Витька увидел Альку и, наверно,

чтото понял. Поэтому плюхнулся на зайца животом.

– Опчий заяц! – заорал Васька Клопик и упал на Витьку.

– Руками! Нечестно играете! – крикнул Мишка и потянул Витьку за ботинок.

Витька поднялся на четвереньки. Алька хотел улучить момент и вырвать зайца. Но

тут случилось удивительное.

В Витьку, чуть пониже хлястика на его пальто, с размаху упёрся большой подшитый

валенок.

Витька с четверенек снова лёг на брюхо.

Рядом с Алькой стоял Лапа, а рядом с Лапой стоял Валерка. На круглом Валеркином

лице не было добродушия. На нём была жажда мести.

– Он всегда к Альке пристаёт, – сказал Валерка. – И дразнится. Дай ему, Лапа.

Первым очухался Мишка и робко произнёс:

– Ты, Лапа, катись…

– Пришёл не в свой двор, да ещё… – начал и Васька.

Поднялся Витька. Тоже хотел чтото сказать. Но Лапа не дал. Он уверенным жестом

вытер варежкой нос и предложил деловито:

– Утекай отсюда, попугай конопатый. Перья выдергаю.

Витька, сохраняя достоинство, отряхнул снег. Смерил Лапу взглядом. Потом

прищурился и сказал:

– Кабы не дела…

Он, не торопясь, поправил шапку, повернулся и солидной походкой двинулся домой.

Алька держал зайца.

– Хороший какой зверь – оценил Валерка. – Только глаз подрисовать надо.

Алька молчал. Он почувствовал, что заревёт. Лапа долгим взглядом проводил Витьку

и тоже заинтересовался зайцем:

– У меня такой же был. Пришлось в лес пустить.

– Кого? – сипло спросил удивлённый Алька и поднял на Лапу влажные глаза.

– Зайца. Он живой был. Маленький. Васька его чуть не сожрал. Это ж такая

прорва…

Все помолчали, размышляя о наглом поведении Лапиного кота.

Потом, чтобы подлизаться к Лапе, Васька Клопик предложил:

– Надо этому зайцу брюхо зашить.

– Ниткой и иголкой, – поддержал Мишка. Валерка сказал:

– Это мы и без вас… Живодёры.

Они подошли к подъезду, и Валерка говорил, что не надо было на улицу зайца

таскать.

– Играл бы дома.

– Он в ящике лежал, – тихо сказал Алька. – Я им и не играю… Почти.

– Всё равно, – серьёзно заметил Лапа. – Беречьто надо. Может, ещё твоим детям

пригодится. Тащи, Валерка, иголку.

Алька сел на крыльцо, и заяц лежал у него на коленях. Он опять раскинул толстые

лапы с чёрными пятачками пальцев и смотрел вверх нарисованным глазом. Стеклянный

глаз закрывало полуоторванное ухо. Алька покачал головой и чтото сказал. Сказал

тихотихо, но с такой твёрдостью, что даже прикусил губу. Но слов Алькиных никто не

слышал, кроме зайца. Может быть, только слышала ещё снеговиха. Она притворилась, что

ей на всё это дело наплевать, но глаза у неё стали ещё краснее от досады.

Прибежал Валерка. Он широченно улыбался и показывал громадную

четырёхгранную иглу. Такими иглами подшивают валенки.

– Порядок, – сказал Лапа. – А нитки принёс?

Алька снял варежки и взял зайца голыми руками. Надорванное ухо откинулось, и в

блестящем заячьем глазу сверкнула живая искорка.

Плюшевая шкура согрелась от тёплых ладоней. И Альке вдруг показалось, что под

ней толкнулось и начало чуть слышно сжиматься и разжиматься маленькое ватное сердце.

Алька тихо провёл ладонью по грустной заячьей морде и украдкой взглянул на

друзей. Но они стояли к нему спиной. Валерка держал в вытянутой руке громадную иглу, а

Лапа с кряхтеньем протаскивал через её ушко нитку, толстую, как шпагат.

Путешествие к Белому Гиганту

Алька считал, что он один придумал такой замечательный костюм. Дома он просто

всех замучил. Мама шила из оранжевого сатина комбинезон. Папа клеил космический

шлем из куска пластмассы, который выпросил в заводской лаборатории. Марина

отпарывала от старого платья красные пуговицы и застёжку "молния". И ругалась, что ей

даже во время каникул нет покоя.

Наконец Альку снарядили для карнавала. Мама оглядела его и решила:

– Определённо твой костюм возьмёт первый приз.

Альку это, конечно, обрадовало. Он посмотрел на себя в зеркало и решил, что мама

права.

Но по дороге в школу Алька встретил Валерку Солнцева. Под мышкой Валерка

тащил чтото круглое, завёрнутое в газету, А изпод пальто у него, как и у Альки, виднелись

оранжевые штаны.

– Космонавт? – упавшим голосом спросил Алька.

– Космонавт, – расплылся в улыбке добродушный Валерка – Ясное Солнышко.

Алька расстроился…

В зале, где переливалась цветными фонариками ёлка, было полнымполно

первоклассников и второклассников. Кто в звериных масках, кто в клоунских колпаках, кто

в мушкетёрских плащах и шляпах. В общем, разные были костюмы. Но Алька сразу

увидел ещё два космонавтских шлема. И Валерка увидел. Это были Васька Клопиков из

Алькиного двора и его друг второклассник Вовка Каштанов, или просто Каштан.

Васька Клопиков нарядился в зелёный с чёрными зубцами комбинезон. Шлем у него

был из серебряной бумаги и маски для подводного плавания.

На худом, как палка, Вовке болтался голубой костюм, а на голове у него красовалась

какаято корзина из медной проволоки и целлофана.

– Привет, – сказал Каштан и кивнул корзиной. – Гляди, Клопик, пополнение.

Алька сказал:

– Зелёных костюмов у космонавтов не бывает. И синих не бывает. Их в траве не

увидать, когда приземлятся. Бывают оранжевые костюмы.

– Какой ты умный! – обиделся Васька Клопик. – Мы, может, на снег приземляться

будем. Тоже не увидишь, да?

– А на других планетах трава не зелёная, – сообщил Каштан. – Мне братан

рассказывал. Марс, например, как раз весь оранжевый. Тебя там и не заметишь. Понятно?

Алька хотел заспорить, потому что ему было обидно: первого места теперь уж,

конечно, не видать. Вон какая куча космонавтов!

Но тут появился ещё один.

Правда, он был не в космическом, а в простом вельветовом костюмчике. Но зато

шлем у него оказался лучше всех. Сверху серебрилась антенна с блестящим шариком на

конце. По бокам мигали цветные лампочки, когда космонавт гдето на животе нажимал

кнопку.

Алька с этим мальчишкой не был знаком. Только знал, что его зовут Серёжик и что

он учится в первом "Б". Маленький белоголовый Серёжик был какойто очень уж тихий.

Он будто даже стеснялся своего замечательного шлема и не подходил к остальным

космонавтам. Но Каштан сказал:

– Иди сюда…

…После концерта все вышли в коридор. Каштан снял шлем, похожий на рогатую

корзину, вытер нос, достал из кармана голубых штанов двадцать копеек и скомандовал:

– Товарищи космонавты! Айда в буфет газировку пить! Приготовиться к старту!

– И мне? – тихонько спросил Серёжик. Он, наверно, не знал, можно ли готовиться к

старту, если на тебе один шлем, а вместо разноцветного комбинезона вельветовый

костюмчик с короткими штанами. Но Каштан сказал:

– Всем приготовиться.

И ещё с ними увязалась Женька, хотя она была обыкновенной снежинкой, в белом

марлевом платьице с серебряными звёздами.

Коридор в школе загибался, как большая буква "Г". В конце его была дверь на

лестницу. Эта лестница и вела прямо к буфету.

Когда в конце коридора только одна дверь, трудно сойти с орбиты. Но там была ещё

вторая, с левой стороны. На ней висела табличка:

"Физический кабинет".

Алька ещё ни разу не бывал в физическом кабинете. И Валерка не бывал. И Женька.

Второклассники, кажется, тоже не бывали. Алька на бегу взял да и дёрнул дверь. Просто

так. А она вдруг открылась.

И все остановились. Алька осторожно заглянул в кабинет. Там никого не было.

– Зайдём? Поглядим? – прошептал Васька Клопиков.

И они, конечно, зашли, хотя Женька пищала, что всем попадёт.

– Во… фантастика!… – прошептал Клопик:

Задняя стена вся была заставлена шкафами, и за стеклом блестели какието

удивительные приборы со стрелками, катушки проволоки, колбы, похожие на круглые

графины. Даже глаза разбегались.

Вместо парт стояли тяжёлые столы. А учительский стол был длинный и широкий,

как прилавок в магазине. Но прежде всего в глаза бросался сверкающий шар.

Шар висел на крючке под самым потолком. Солнце, которое уже пряталось за

соседние дома, кинуло в окно последние лучи, и один луч ударился о шар. Он разбился о

его зеркальные грани, и по всем стенам разлетелись радужные пятна.

– Ой, – пискнула Женька, – что это?

– Чтото непонятное, – пробормотал Васька Клопиков, будто всё остальное здесь

было ему понятно.

– Наверно, это модель солнца, – сказал Каштан.

– Значит, твой портрет, – прошептала Валерке Женька.

– Это я знаю, – тихонько сказал Серёжик. – Это большие ребята старый глобус

зеркальными кусочками облепили. Они потом много таких шаров наделают и в зал

повесят, когда у них будет вечер.

– Нам небось не повесили… – обиделся Васька.

Красивый был шар, но Алька на него уже не глядел. У двери над старым чёрным

шкафом висела большая бумага. На бумаге был чёрный круг с белыми точками и линиями.

И Алька прочитал:

– "Карта звёздного неба. Северное полушарие".

– Это чтобы в космосе не заблудиться, – объяснил Васька.

А Каштан сразу предложил:

– Давайте в космический полёт играть. Здесь хорошо.

– Пойдёмте, а то попадёт, – жалобно сказала Женька.

– Ничего не попадёт. Поиграем – и в буфет.

Алька тут же заявил, что будет капитаном звездолёта.

– Хитрый, – сказал Каштан. – Считать будем. Поморскому.

Он велел всем выбросить вверх кто сколько хочет пальцев. Алька разозлился и

растопырил над головой всю пятерню. Каштан сосчитал все пальцы подряд. Получилось

девятнадцать. Потом он стал пересчитывать космонавтов и Женьку по кругу.

– Девятнадцать, – и ткнул пальцем в Альку. – Ты –капитан.

Алька ничего не понял, но спорить, конечно, не стал.

– Я буду штурман, – решил Каштан, – а ты, Клопик, будешь мой помощник.

– Пожалуйста, – сказал Васька.

– Валерка! Ты – помощник капитана, – распорядился Алька. – А ты, Женька, будешь

поварихой.

– Не буду я поварихой, – сказала Женька.

– Не спорь давай. Ты вообще не имеешь права лететь, потому что ты без скафандра.

– Подумаешь!.. – надулась Женька, но согласилась быть космической поварихой.

– А я? – робко напомнил Серёжик.

Каштан подумал:

– Ты будешь второй помощник штурмана.

– Не распоряжайся, – сказал Алька. – Ведь не ты капитан. Он будет мой второй

помощник, капитанский.

– Куда мы полетим? – поскорей спросил Валерка, чтобы не было ссоры. Каштан

вытянул руку:

– Мы полетим к далёкой звезде. Вон к той.

У потолка переливался зеркальными блёстками удивительный шар.

– Это Белый Гигант, – сказал Каштан.

– Что? – удивился помощник штурмана Клопик.

– Есть такие звёзды, – объяснил Каштан. – Они в тыщу раз больше Солнца. Мне

Андрей, мой брат, говорил. А вокруг них летают планеты. Как Земля – вокруг Солнца.

Знаете?

– Грамотные… – сказал Клопик.

– Товарищи космонавты, давайте по местам! – велел Алька.

Они сели на учительский стол и замолчали. И эта тишина в комнате с

таинственными приборами стала какойто необыкновенной. Будто всё сделалось

настоящим. И звездолёт. И небо. И звезда. У Альки даже холодок пробежал по спине.

Алька поправил шлем и скомандовал:

– Приготовиться!

– Старт! – крикнул Каштан.

Громадная белая звезда сияла над космонавтами. Алька окинул взглядом всё

космическое, пространство – от окон до старого шкафа у двери. И снова увидел карту

звёздного неба.

– Полный назад! – закричал Алька.

– В чём дело, капитан? – удивился штурман.

– В чём дело! Без карты полетели – вот в чём дело. Залетишь куданибудь, потом не

выберешься.

– Кошмар! – ужаснулся Клопик. – Есть полный назад! – И он загудел ещё басовитее.

–Авария! – заорал вдруг Каштан. – О Землю треснемся! Прыгайте с парашютами!

Он прыгнул первый. Алька тоже хотел прыгнуть, но Каштан сказал уже с Земли:

– Ты же капитан. Капитан всегда уходит последний.

Алька смутился.

– А чего они копаются…

Когда все приземлились, Алька скомандовал:

– Будем строить другой звездолёт. А ты, товарищ второй помощник, лезь за картой!

Серёжик обрадовался, что получил такое важное задание. Он снял шлем, поставил к

шкафу стул и полез.

Серёжик встал на спинку стула. Стул грохнулся. Серёжик тоже грохнулся. А со

шкафа грохнулась ещё картонная коробка, из которой посыпались стеклянные осколки.

– Братики мои! – ахнул Клопик. – Чтото разбили.

– Теперь нам будет… – заныла Женька.

Серёжик встал, потрогал затылок и виновато сказал:

– У стула нога кривая… А мы ничего не разбили. Это же осколки зеркала. Ими,

наверно, шар и облепляли.

Женька незаметно исчезла из кабинета. А через минуту она просунула в дверь голову

и затараторила испуганно:

– Ой, мальчишки, сюда сейчас учитель придёт, тот, который здесь по физике учит…

Алька знал, какой это учитель. Высокий, с хмурыми бровями и жёсткими усами.

Наверное, сердитый до ужаса.

– Жмём! – скомандовал Каштан. – На лестницу.

Первым вылетел Клопик. Последним Алька. В дверях Алька оглянулся. На полу

сверкали зеркальные осколки.

И Алька кинулся назад. Он и сам не знал, зачем бросился собирать разлетевшиеся

кусочки зеркала. Наверное, просто испугался. Получалось, что он с ребятами нарочно

пришёл сюда, чтобы всё раскидать, рассыпать, стулья перевернуть и потом убежать. А

ведь на самом деле не нарочно… А о том, что никто ничего не узнает, если удрать скорее,

Алька не подумал. Или забыл.

Он торопливо кидал в коробку острые кусочки стекла. И его рука столкнулась с

другой рукой. Сквозь пластмассу шлема Алька увидел большие от страха глаза Серёжика.

И оттого, что Алька был сейчас не самый слабый и не самый испуганный, в нём

появилось какоето удивительное чувство. Это была и смелость, и жалость к Серёжику, и

какаято сердитая гордость… Потому что Алька вспомнил о своём капитанском звании.

– Уходи! – велел он.

– А ты? – спросил Серёжик. – Это ведь я рассыпал.

– Уходи скорей, – грозно повторил Алька. – Я – капитан. Я последний ухожу,

понятно?

Серёжик выскочил за дверь. Через секунду, не выдержав, хотел выскочить и Алька.

Но изза поворота коридора, тяжело ступая, уже показался учитель физики.

Алька спрятался за шкаф и прижал к груди коробку. Сердце у него колотилось так,

что коробка вздрагивала и стёклышки в ней звенели.

Грузные шаги стихли у двери. Она скрипнула и закрылась. Учитель не зашёл в

кабинет. Он просто заглянул через порог и захлопнул дверь.

Алька долго боялся выйти изза шкафа. Наконец вышел. Поставил на шкаф коробку с

осколками и подкрался к двери. Она не открывалась.

Этого Алька никак не ожидал.

Он толкнул дверь сильнее, но она, конечно, не отворилась, потому что была заперта.

Тогда Алька постучал легонько. Потом изо всех сил постучал. Теперь уж Алька не боялся,

что его увидят здесь, лишь бы открыли. Но никто не пришёл. Из зала доносились весёлые

голоса и музыка баяна. И от этого тишина в кабинете казалась ещё сильнее.

Алька вдруг заметил, что солнца уже нет, а воздух на улице стал синим. И Белый

Гигант под потолком отливал синим печальным блеском…

Прошло минут пять. А может быть, и гораздо больше. Альке стало очень тоскливо.

Он схватил стул и начал колотить им дверь, но тут же испугался и поставил стул на место.

Потом Алька подумал, что про него все забыли. Скоро все уйдут по домам, школу запрут

до конца каникул, и он здесь умрёт от голода и жажды.

Алька вспомнил комнату с маленькой ёлкой в углу, вспомнил мамин голос… И если

бы Алька не был в костюме космонавта, он уже ревел бы, конечно, во всю мочь. Но тут он

не ревел. Альке было просто ужасно грустно, потому что он остался один, а синие

сумерки заливали окна.

Алька подставил стул и щёлкнул выключателем. Вспыхнули лампочки, снова

засверкал Белый Гигант. Алька сел к столу, снял шлем и решил ждать. Он очень устал. Он

лёг щекой на стол и сердито посмотрел на шар.

– Это изза тебя, – сказал Алька Белому Гиганту. – Изза тебя я здесь. А если бы я был

там… может, мне всётаки дали бы первый приз…

Но Белому Гиганту было всё равно. Он считал себя великой звездой и слепил Альке

глаза… Яркие лучи звенели и ломались, как блестящие сосульки, складывались в

серебряный узор. И угасали…

Чьито большие руки подняли Альку изза стола, перенесли по воздуху и поставили на

пол. Ктото сказал хрипловатым басом:

– Покоритель Вселенной приземлился.

Алька поднял сонные веки и высоко над собой увидел лицо учителя физики – лицо с

насупленными бровями и щёткой жёлтых усов. Алька опустил глаза и увидел огромные

ботинки. Тогда он надул губы и сказал:

– Я больше не буду…

Усы вдруг поползли вверх, по лицу пробежали весёлые морщины, учитель

выпрямился и стал трястись от смеха.

Валерка, Васька и Каштан дёргали Альку за оранжевый рукав.

– Мы тебя искали, искали…

– Думали, ты убежал.

– Стучали сюда, а ты молчал.

– А Сергей пошёл Тихона Павлыча искать…

– Только не нашёл.

– А Женька нашла.

Алька наконец пришёл в себя и засмеялся. Просто от радости засмеялся. И спросил:

– А где Женька?

– Убежала, – объяснил тихий Серёжик. – Танец снежинок танцевать.

Каштан протянул Альке большую коробку с пушистыми котятами на крышке:

– Гляди. Это нам дали за костюмы. Ты не думай, и тебе тоже. На всех.

– Первый приз, – объяснил Валерка.

– И ещё шоколадные медали есть, – сказал Васька Клопик. – Старшая вожатая за

ними в буфет бегала. Думала, нам коробки не хватит.

Тихон Павлович снова начал трястись от смеха.

– Ох и забавный вы народ!

– Ага, – сказал Каштан. – Алька, открывай коробку. Шоколад делить будем.

И он начал делить шоколадные фигурки. Они все были такие забавные, даже есть

жалко.

– Я тоже люблю шоколад, – сказал Тихон Павлович.

Ему дали зайца с земляничной начинкой.

– Тебе, Алька, что? Медведя или рыбу?

– Всё равно, – ответил Алька. Просто он был рад, что его нашли. – А где Женька? –

снова спросил Алька.

– В зале. Танцует со своими снежинками.

Но в зале Женьку не нашли, потому что праздник кончился и все уходили домой.

На крыльце школы стали прощаться. Каштан шмыгнул носом и торжественно

произнёс:

– Пока, товарищи космонавты.

Он всем по очереди протянул руку. Серёжик засмущался и стал торопливо стягивать

варежку, потому что в ней прощаться не полагается. И Каштан терпеливо ждал, когда

Серёжик снимет варежку, пришитую на тесёмке к рукаву пальтишка.

Алька вдруг подумал, что настоящим капитаном был сегодня всётаки Каштан.

Друзья шагали по улице под заснеженными деревьями, и Алька размахивал пустой

коробкой с мохнатыми котятами на крышке.

– Быстро как мы шоколад уплели! – гордо сказал Валерка. – Я ещё никогда столько

сразу не ел. Думал сейчас, что помру.

– У меня медаль осталась, – сообщил Алька.

– А у меня слонёнок. Только он, наверно, подтаял в кармане.

Алька расстегнул пальто и пощупал карман.

– Медаль, кажется, тоже размягчилась.

– Пока домой идём, они совсем растают…

– Съедим? – нерешительно спросил Валерка.

Они переглянулись. Алька задумчиво сказал:

– Съедим уж…

Шоколад в карманах стал совсем мягким. Чтобы он затвердел, его пришлось сунуть в

снег. Алька и Валерка сели на штакетник – ждать.

Алька вдруг нахмурился и предложил:

– Дайка, Валерка, я лучше у слона голову откушу. А медаль оставлю… Для Женьки

оставлю.

– Правильно, – обрадовался Валерка. – Кусай. И передние лапы кусай. Ты правильно

придумал.

– Конечно, правильно. Она ведь тоже с нами… летала.

– К Белому Гиганту, – вздохнул Валерка.

Потом они снова шагали по улице, и снег был синий от вечерних сумерек. А окна

были жёлтые, светлые. В окнах шевелились мохнатые лапы ёлок.

На ёлках медленно кружились цветные шары, похожие на блестящие планеты.

Белые, красные, зелёные…

Соринка

Ветер жил в водосточной трубе старого двухэтажного дома. Он поселился там давно,

когда труба ещё не была покрыта ржавчиной и вокруг стояла маленькая деревня, а не

большой город.

От деревни только и остался этот одинединственный дом с кирпичным низом и

бревенчатым верхом. Среди деревенских изб он был самым большим, а в городе оказался

самым маленьким, если не считать газетных киосков.

Ветер, живущий в трубе, был тоже маленький. По сравнению с ветрами, которые

летают над всей землёй и гнут большие деревья, это был просто уличный сквозняк. Алька

звал его Шуршуном, потому что этот ветер, когда вылетал на улицу, сразу начинал

шуршать по асфальту сухими листьями.

У Шуршуна был очень скверный характер. Наверное, от зависти. Шуршун завидовал

большим ветрам. Он злился на своё бессилие и, чтобы на него обратили внимание,

старался навредить людям. Вырывал из рук газеты, хлопал форточками, поднимал пыль в

переулках. Но сил у него хватало всего на несколько минут.

Иногда, в холодную погоду, Шуршун выл в трубе от тоски и злости. Труба была

дырявая, проржавевшая, и Шуршун мёрз в ней.

Алька прижимался щекой к трубе и слушал, как голосит противный ветер.

Приходила соседская девчонка Женька и тоже слушала.

Они оба не любили этот ветер. Однажды Шуршун залетел в открытое окно, хлопнул

створкой и опрокинул пузырёк с тушью на чертёж старшей Алькиной сестры Марины,

который лежал на подоконнике. Попало, конечно, Альке. А у Женьки Шуршун прошлым

летом вырвал из рук голубой шар с нарисованным жёлтым цыплёнком. Было бы не

обидно, если бы шар улетел к самому небу. Но Шуршун не хотел отдавать его ветрам,

которые высоковысоко передвигали горы белых облаков. Он ударил голубой шар с жёлтым

цыплёнком о провода, и шар лопнул.

– Почему он такой вредный? – говорила Женька. – Прямо ужас какой вредный!

– Он как маленькая собачонка, – решил Алька. – Большие собаки всегда добрые, а

маленькие только и хотят за ногу тяпнуть.

Алька и Женька, чтобы разозлить своего врага, по очереди кричали в трубу:

– Эй ты, сквозняк несчастный!

Шуршун замолкал, услышав такие оскорбительные слова, а потом ещё громче выл от

возмущения…

Однажды зимой Алька, Женька и Валерка шли из школы. Вернее, шли только

Валерка и Алька. Они тянули за верёвочку санки. На санках сидела Женька и держала три

портфеля: свой и мальчишек. Они возвращались с урока физкультуры. Урок у

первоклассников был весёлый: соревновались в парке, кто дальше всех съедет с горы.

– А Валерка ехалехал да как головой в сугроб вррежется! – вдруг вспомнил Алька.

Валерка сразу засмеялся. Он любил смеяться. А Женька хохотала так, что рассыпала

портфели и сама свалилась на бок.

Шуршун терпеть не мог, когда ктонибудь весело смеялся. Кроме того, он давно хотел

отомстить Альке и Женьке за насмешки. Он полетел к котельной, поднял там с земли

несколько крошечных острых угольков, смешал их со снежной пылью и понёс навстречу

ребятам.

Валерка, всё ещё смеясь, подставил снежному облаку лицо. Было очень приятно,

когда снежинки таяли на разгорячённых щеках, А Женька не решилась подставить лицо

снегу и закрылась шапкой с пушистым помпоном.

Потом они взглянули на Альку и увидели, что он совсем не смеётся. Он стоял,

опустив голову, и тёр кулаком глаз.

– Ты что? – удивилась Женька.

– Соринка попала, – сморщившись, сказал Алька.

– Больно? – сочувственно спросил Валерка.

Алька не ответил. Ему было так больно, будто глаз проткнули иголкой. Слезы сами

собой бежали по щекам.

– Не три кулаком, – сказала Женька. – Дай я соринку языком вытащу. Я умею.

Она была просто сумасшедшая! Алька даже подумать боялся, что ктото может

дотронуться до его больного глаза. Он его и открытьто. никак не мог, а рука сама

прижималась к лицу.

– Нука, покажи, – велела Женька.

– Убирайся! – крикнул Алька. – Как дам!

Женька скривила губы и сказала:

– Недотрога! Испугался!

Алька одним глазом поглядел на санки, схватил свой портфель и трахнул Женьку. Но

если смотришь одним глазом, да ещё сквозь слезы, всё кажется какимто перекошенным. И

Алька промахнулся. Он треснул портфелем не по Женьке, а по собственной ноге. А

Женька отскочила и запела:

– Недотрога… Алькакаралька!

– Опять вы… – жалобно сказал Валерка. – Ну хватит вам!

Он больше всего на свете не любил, когда ктонибудь ссорился. Сам он никогда не

обижался и ссорился очень редко. Валерка был весёлым и улыбался почти каждую минуту.

А когда ктонибудь начинал ругаться, лицо у Валерки делалось грустным, будто он вотвот

заплачет.

– А тебе какое дело? – сказала ему Женька. – Ты не лезь.

Алька снова тёр глаз кулаком, но другим глазом следил за Женькой. И думал,

погнаться за ней или не стоит.

Валерка взял Женькин портфель, поставил его на покрытый снегом тротуар. Алька

видел, как уходил Валерка. Он тащил санки, будто они были тяжёлыетяжёлые. А на санках

лежал только один Валеркин портфель.

Дома Алька долго промывал глаз водой, и соринка, наконец, выскочила. Но

настроение всё равно было плохое. Он сел готовить уроки и даже решил два примера, но

потом бросил ручку. Делать домашние задания один он не привык.

Алька вспомнил, как Валерка тащил на санках свой портфель, и ему стало совсем

грустно. Даже злость на Женьку пропала. Он походил по комнате, потом натянул пальто и

шапку и выскочил на улицу.

На улице он сразу увидел Женьку. Она шла в ту сторону, где стоял дом Валерки.

Пошёл и Алька.

Они шли по разным сторонам тротуара и делали вид, что вовсе не знают друг друга.

Потом Женька протянула, будто сама с собой разговаривала:

–А я к Валерику пошла, воот…

– Больно ты ему нужна! – не оборачиваясь, сказал Алька.

– Я у него задачник забыла, – проговорила Женька, разглядывая на ходу небо с

клочковатыми облаками.

– А я… я тоже забыл… – Но Алька так и не придумал, что он забыл у Валерки. И

решил больше с Женькой не разговаривать.

Только както так получилось, что шагали они уже не по разным краям тротуара, а

посередине, совсем близко друг от друга.

– Соринкато всё ещё сидит в глазу? – тихо спросила Женька.

– Выскочила, – вздохнул Алька и зачемто потёр глаз кулаком.

– Не три варежкой, – строго сказала Женька. – Натрёшь – ещё пуще болеть будет.

– Да уже не болит, – сказал Алька. – Это я так.

Они поравнялись со старым домом, и Алька грохнул кулаком по ржавой трубе.

– Это всё изза него.

– Изза Шуршуна?

– Конечно, – смущённо сказал Алька. – Это он соринку мне в глаз запустил.

– Вот вредняга! – посочувствовала Женька. – Запереть бы его тут.

Оба поглядели на трубу.

– Как его запрёшь? – сказал Алька. – Это всётаки ветер.

– Сделать деревянную затычку, – развеселилась Женька. – Сделать вторую. Внизу

трубу заткнуть и вверху…

– А на боках у трубы вон сколько дыр.

– Даа…

– Ну его, – махнул варежкой Алька. – Всё равно соринки уже нет. Ничего у него не

вышло.

Шуршун в трубе тихо завыл от досады. А они зашагали быстробыстро, чтобы

поскорей прийти к Валерке, который, наверно, совсем загрустил один.

Город Весенних Птиц

Ветер за окном морщил лужи, и от воды во все стороны разлетались солнечные

зайчики. Двадцать или тридцать зайчиков влетели в комнату и плясали на потолке прямо

над Шуркиной кроватью. Шурик лежал и целый час смотрел на их солнечный танец. И

думал, что теперь уже совсем настоящая весна.

Шурик перевернулся на живот и сквозь прутья кроватной спинки стал смотреть на

улицу. Тающий снег у забора торчал грязными острыми зубцами. По всей улице разлилась

громадная лужа. В половине лужи отражался трёхэтажный светлозелёный дом, который

стоял напротив, а в другой половине отражалось тёмносинее небо. Поэтому вся улица

казалась зелёной, синей и ещё яркожёлтой от весёлого солнца.

По обломкам кирпичей, цепочкой брошенных в воду, пробегали ребята в

расстёгнутых пальтишках.

Шурик слышал их голоса и понимал, что этим мальчишкам очень весело.

Только серый телеграфный столб не радовался весне. Он стоял у забора, прямой и

скучный. Ктото слепил из последних крупинок чистого снега комок и швырнул его в

столб. Комок прилип, сразу потемнел, и от него потянулась вниз влажная полоса.

Казалось, что одноглазый столб плачет об ушедшей зиме…

Шурик смотрел в окно до тех пор, пока от яркого света не заболели глаза. И сегодня

впервые улица не казалась ему унылой и надоевшей…

Шурик приехал сюда с мамой с Севера, из далёкого шахтёрского посёлка. В новом

городе он не видел пока ничего, кроме светлозелёного дома и серого забора за окном.

Болезнь подкралась к Шурику ещё в поезде, и, когда ехали в такси с вокзала, Шурик уже

не смотрел по сторонам. Он не помнил даже, как выглядит снаружи тот самый дом, где он

живёт сейчас. И поэтому Шурику казалось, что весь город состоит из светлозелёных

трёхэтажных зданий и серых заборов…

Болел Шурик целых десять дней.

Пока у него держалась температура, мама была дома. А потом она стала ездить на

работу – на завод. Выходить на улицу Шурику она не разрешала. И начались скучные дни.

Вспомнилась школа, где он раньше учился. Вспомнились друзья из четвёртого "Б", но от

этого веселее не становилось, потому что сейчас Шурик всё равно был один.

Иногда только приходил маленький первоклассник Алька. Он жил на втором этаже,

прямо над Шуркиной квартирой. Алька всегда осторожно стучал в дверь, потом зачемто

вытирал о коврик у порога совсем чистые подошвы ботинок и спрашивал:

– Болеешь ещё?

– Да так… Чутьчуть, – говорил Шурик. Алька садился на краешек кровати, упирался

локтями в колени и ладонями подпирал щёки. Он мог так долго сидеть и молчать. Лицо у

Альки делалось задумчивым, а светлый хохолок на затылке торчал, как маленькая антенна.

Какие мысли крутились вокруг этой антенны, никогда нельзя было угадать. Иногда он

вдруг говорил:

– Если от Земли на тыщу километров подняться, то видно будет наш город или уже

не видно?..

Или заявлял:

– А у нас Валерку повесили.

– Как? – подскакивал Шурик.

– За ремень. Валерка во двор выбежал, а десятиклассники взяли и зацепили его

ремнём за палку на палисаднике. А потом звонок зазвенел. Все убежали, а он не мог

отцепиться. Так и висел.

– А потом?

– А потом десятиклассники в свой класс пришли и его в окно увидели. Сбегали,

сняли поскорей и к нам в класс привели. Людмила Ивановна говорит: "Ты где был?" А они

говорят:

"Мы его по делу задержали".

– Попало им?

– Нет, не попало. Они большие. А Валерка говорит, что висеть хорошо. Только живот

надавило.

А иногда Алька рассказывал про четвероклассника с удивительным именем Лапа.

Лапа был добрый. Он был сильный. Он умел ловить птиц, дрессировать кошек и

немного ездить на мотоцикле.

– Мы с Лапой вчера в кино ходили, – говорил Алька. – Два раза…

– Мы с Лапой новую западёнку делаем, – говорил Алька. – Четыре хлопушки будет.

На пружинах…

– Лапа говорит, что бывают корабли с крыльями…

Шурику было хорошо с Алькой. Спокойно. Не скучно.

В обеденный перерыв пришла мама. По привычке пощупала Шуркин лоб: нет ли

жара? Потом спросила:

– Задачи решал? Боюсь, отстанешь ты в школе…

– Решал.

Шурик взял со стула тетрадку. Он сегодня выбрал задачки полегче и поэтому решил

целых три.

– А дальше – всё. Чистые листы, – поспешно сказал Шурик, когда мама посмотрела

последнюю задачу. Он поскорей потянул из маминых рук тетрадку, потому что в середине

её, на развороте, был нарисован город.

Это был удивительный город. Шурик рисовал его не сразу. Он брал карандаши, когда

за окном висел пасмурный полумрак и мокрый снег прилипал к стёклам. Шурик рисовал

красные, оранжевые, синие и жёлтые домики с разноцветными стёклами, с башенками и

флюгерами на крышах. Одни дома вытянулись в прямую улицу, другие карабкались по

склонам крутого холма. Деревья, похожие на зелёные облака, шумели над пёстрыми

крышами, а над холмом улыбалось жёлтое солнце.

Когда Шурик брался за рисунок, забывал он про слякоть на улице, про своё

воспаление лёгких, про скуку. Он будто сам бродил по разноцветному городу, и солнце на

листе в клеточку казалось настоящим.

А потом на листке не осталось места, и рисунок както сразу потускнел. Так всегда

бывает: пока чтонибудь делаешь, тебе весело, а как закончилось дело, сразу становится

скучно.

Когда мама ушла, Шурик вынул из тетради листок с пёстрым городом и приклеил его

хлебным мякишем к обоям. Он это сделал не потому, что рисунок снова понравился ему, а

просто так. Надо было кудато девать его: ведь в тетрадке по арифметике не место

сказочным городам…

А вечером картинку увидел Алька. Он заметил её ещё с порога и в первый раз забыл

вытереть о коврик подошвы.

– Ух тыы… – тихо сказал он. – Это ты рисовал, Шурик?

– Я, – ответил Шурик. – На улице тепло сегодня, да?

– Тепло, – кивнул Алька. – А ты срисовал или сам напридумывал?

– Сам.

Алька подошёл к стене, упёрся в неё ладонями и принялся разглядывать

удивительный город. И Шурик понял, что никаких новостей Алька всё равно сейчас

рассказывать не будет.

– Здесь нужен мост, – вдруг заметил Алька и ткнул пальцем в просвет между двумя

башнями на склоне холма. – Мост надо наверху, чтобы из одной башни прямо в другую…

Шурик слез с кровати и остановился за Алькиной спиной. Лампочка ярко освещала

весь город. И он снова стал праздничным и весёлым.

– Не надо моста, – сказал Шурик. – Они же могут летать на крыльях, те человечки,

которые живут здесь.

– На крыльях? – серьёзно переспросил Алька.

– Ну да! Они их ремнями пристёгивают. Пристегнут – и марш. С крыши на крышу, с

башни на башню…

Шурику вдруг показалось, что нарисованное солнце подмигнуло ему, довольное

такой выдумкой.

– Шура, не ходи босой. Пол холодный, – сказала из кухни мама.

Нет, солнце не подмигивало. И улыбалось оно както кисло, будто школьник, у

которого отобрали шпаргалку.

Шурик вернулся на кровать.

Алька всё ещё внимательно разглядывал рисунок. Он даже нижнюю губу прикусил

от внимательности. Лицо у него было таким серьёзным, будто он решал самую трудную

задачу.

И наконец Алька сказал:

– Хочешь, к тебе Лапа придёт? Ты, может, в их классе учиться будешь. Хочешь

познакомиться? Он хороший, он, может, тебе щегла принесёт, если не выпустил…

Лапа пришёл на следующий день. Он остановился в дверях и неловко сказал:

– Здорово.

– Здорово, – сказал и Шурик. – Да ты давай… заходи. Алька, ты забери пальто у

него.

Лапа подошёл к кровати, потоптался и протянул Шурику руку:

– Васька… Лапников.

– Шурка, – сказал Шурик и тоже протянул руку.

Ему было немного неловко, что ладонь у него худая и совсем белая. У Лапы рука уже

покрылась весенним загаром.

– Мне Алька рассказывал… – начал Лапа. – А ты всё лежишь?

Шурик поскорей поднялся с кровати.

– Это я так, от скуки. Скоро уж на улицу отпустят.

– Ты давай скорей поднимайся, – сказал Лапа. – У нас тут ребят много. Весело.

– Ладно, – согласился Шурик.

Лапа ему понравился. У него был вздёрнутый нос, круглое лицо и почти совсем

белые волосы. Наверное, Лапа недавно бегал на улице: волосы под шапкой у него

слиплись сосульками и прильнули к голове. А сейчас эти сосульки постепенно

поднимались и торчали, как иголки дикобраза. Лапа выглядел немножко смешно, но было

сразу видно, что он добрый.

Алька нетерпеливо заёрзал на стуле. Лапа поглядел на него, а потом перевёл глаза на

Шуркин рисунок.

– Хороший какой! – сказал он.

– Да ну… – отмахнулся Шурик. – Ерунда.

– Знаешь что? Дай мне эту картинку, – вдруг попросил он. – Можно?

– Да пожалуйста, – сказал Шурик. – Мне что, жалко, что ли?

Алька опередил Лапу и сам отлепил листок от стены. И сразу заявил:

– Нам уже пора.

Шурик слышал, как за дверью Лапа сказал Альке:

– Хороший…

Но о Шурике он так сказал или о рисунке, было непонятно.

После этого целых пять дней никто не заходил к Шурику.

На шестой день забежал Алька. Он зачемто захотел узнать, что такое "архитектор".

– Ну, это вроде инженера, – объяснил Шурик. – Он придумывает, как дома строить.

Чертежи чертит. Ты не знал, что ли?

– Ято знал, – хитро улыбнулся Алька. – Я думал, ты не знаешь.

– Я знаю, – сердито сказал Шурик. – А ещё я знаю, что у тебя, Алька, совести совсем

нисколько нет. Целую неделю не мог зайти. Я тут скоро взбешусь.

Алька покосился на дверь и рассеянно проговорил:

– Да, понимаешь, дела всякие. Каникулы…

То, что дел у Альки много, и так было видно: все руки в царапинах и даже на лбу

царапина.

– Ну хорошо же… – обиделся Шурик. – Дела так дела… Я завтра и без вас на улицу

выйду.

– Выходи завтра! – почемуто очень обрадовался Алька. – Завтра – это хорошо. Мы

тебе знаешь что покажем?..

Мама отпустила Шурика на улицу не на следующий день, а в тот же вечер. Шурик

надел зимнее пальто и валенки с галошами. Мама закутала ему шарфом шею. Шурик не

спорил. Он хотел только поскорее оказаться на улице. Скорей!

Дверь открылась, и прохладный, пахнущий талым снегом воздух ударил в Шуркино

лицо. Шурик закашлялся от неожиданности. Но он тут же зажал рот варежкой: кашель

могла услышать мама.

Шурик спустился с крыльца.

Лужи подёрнулись уже тонким синим ледком.

Ветки молодых берёз, которые днём были мокрые, теперь тоже покрылись

прозрачной корочкой.

Они будто в стеклянные трубочки оделись на ночь.

Было ещё светло, в просвете между домов растекался жёлтый закат.

Дома вокруг оказались вовсе не одинаковыми, как раньше думал Шурик. Они были

двухэтажные, пятиэтажные, трёхэтажные. И штукатурка у них была разноцветная:

розовая, светложёлтая, голубоватая.

Шурик обогнул свой розовый дом и вышел со двора на улицу. Она оказалась

короткой, и в конце её стояли сосны. Через три минуты Шурик уже подошёл к ним.

Сосен было штук двадцать или немного больше. Они стояли довольно далеко друг от

друга.

Но это были не одинокие лохматые сосны с кривыми стволами, а настоящие дочери

леса: тонкие, прямые, с густыми верхушками. И хотя кругом поднимались большие дома,

сразу было видно, что когдато здесь шумел бор.

Шурик поднял голову, чтобы лучше разглядеть верхушки сосен. Поднял, да так и

остался стоять.

Высоко на стволе Шурик увидел птичий домик.

Это был яркозелёный скворечник с коричневой крышей и окошками, нарисованными

белой краской. Было чтото очень знакомое в этой птичьей избушке. И Шурик вспомнил,

вспомнил сразу… Вон и жестяной петушок торчит над крышей. Такой домик был на

Шуркином рисунке на главной улице пёстрого города.

Удивлённый Шурик оглядел сосны. На разной высоте к тонким золотистым стволам

под шатрами густых веток были приколочены маленькие теремки и избушки. Розовые,

оранжевые, голубые, с окнами, нарисованными разными красками… Почти все такие, как

на Шуркиной картинке. Только вместо дверей на домиках чернели круглые отверстия.

Целый птичий город пестрел под неярким вечерним небом.

Шурик стоял, разглядывал скворечники, смотрел в серое с синеватым отливом небо.

Там висело чуть заметное белое облачко. Лёгкое, весеннее.

Вдруг совсем неожиданно подкралась к Шурику обида. Он не хотел этого, но ктото

будто зашептал на ухо: "Картинкуто унесли. И не сказали ничего. А ты лежал дома. Один".

Шурик медленно опустил голову. Стали чужими и неприветливыми высокие сосны.

Он пошёл назад, к своему дому. И увидел вдруг два куска фанеры, привязанные к

тонкому стволу.

Синим карандашом ктото вывел на верхнем куске твёрдые буквы:

С рогатками не ходить!

Для кошек – смертельно!

А на нижней фанерке косым почерком были выведены слова:

ГОРОД ВЕСЕННИХ ПТИЦ.

СТРОИЛИ ВСЕ.

Главный архитектор Шурик Мотыльков.

Шурику стало хорошохорошо, словно ктото подошёл сзади и ласково обнял его за

плечи. Так же хорошо бывает ещё, когда пригладит волосы неожиданный тёплый ветер

или когда с закрытыми глазами лежишь на траве, и солнце щекочет лицо мягкими

лучами…

Шурик снова окинул взглядом свой птичий город и подумал, что совсем скоро

прилетят скворцы.

Весна…

Потом он зашагал домой. Он решил, что ничего не скажет Альке. Завтра Алька

поведёт Шурика к соснам, чтобы удивить его, показав разноцветные скворечники. И,

увидев Город весенних птиц в ярких утренних лучах, Шурик обрадуется так, будто

пришёл сюда впервые.

Обрадуется и Алька…

Большое полосатое чудовище

Был уже совсем вечер, и уже первая звёздочка проклюнулась над Алькиным домом.

Жёлтая маленькая звезда…

Ребята сидели на кирпичах, которые остались от ремонта котельной, и молчали. Они

думали о Белом Олене.

Историю про Белого Оленя только что рассказала Людмила. Эта девчонка вместе с

братом Павликом приехала на каникулы к Алькиным соседям. Она знала, наверно, целую

тысячу всяких историй про приключения, но сказка об олене и его друзьях была лучше

всех. В ней говорилось, как однажды охотники принесли в зоопарк оленёнка со светлым,

будто серебряным мехом и как он тосковал по густым тёмнозелёным лесам, которые росли

у подножия высокой Белой горы. Оленёнок не помнил матери, а помнил только Белую

гору с серебристым блеском на склонах. Он был тогда ещё непонятливый и думал, что эта

гора и была его матерью: ведь он такого же серебристого цвета.

Однажды маленький сын сторожа пожалел оленёнка, открыл клетку и вывел его по

ночным переулкам на окраину города.

Много дней пробирался оленёнок лесными путями к Белой горе. Замирал от страха,

когда слышал незнакомые запахи. Спасался от жестокого разбойника – волка Ранды. И,

наконец, он увидел снежный блеск вершины и услыхал, как птицы передают по лесу

звонкую новость:

– Вернулся маленький Белый Олень! Вернулся сын Серой Венты!

А большой бурый медведь Барк ласково встретил оленёнка и рассказал, что на самом

деле его мама не Белая гора, а серая олениха.

А птицы уже кричали, что Вента бежит сюда, и оленёнок, замирая от радости,

помчался навстречу.

Но за сухим сучковатым деревом прятался злой охотник Жакарус. Он прищурил

зелёный глаз и застрелил Венту…

Прошло несколько лет, и оленёнок стал взрослым. Пока он рос, медведь Барк

охранял его от врагов. И другие звери тоже заботились о нём. А когда оленёнок

превратился в большого Белого Оленя, он стал сильнее всех и никого не боялся. И

однажды на горной тропе он встретил Жакаруса. Жакарус завыл от страха и схватил

ружьё. Но пальцы у него тряслись и не могли надавить курок, а Белый Олень медленно и

молча наступал. Жакарус заорал ещё громче, попятился и свалился в чёрную пропасть, где

в громадных котлах варила ядовитые травы колдунья Чунгара…

Стало прохладно, только кирпичи, на которых сидели ребята, были ещё тёплыми.

Солнце здорово нагрело их днём.

– Давайте какнибудь играть, – нерешительно предложил маленький Юрчик.

Но никто не ответил, потому что все думали о Белом Олене.

– Давайте играть в лунки, – жалобно сказал Юрчик.

– Не хочется, – вздохнул Валерка.

– Ну их, эти лунки, – сказала Женька.

– Темно уже, – объяснил Павлик, чтобы Юрчик не обиделся.

Людмила чтото проворчала. Непонятно. Один Алька ничего не сказал. Он смотрел на

облако.

Это облако поднималось над крышами в сумерках вечернего неба. Оно было крутым,

громадным и светлым, как серебряная гора из сказки. Оно словно изнутри светилось.

– Какое облако… – тихо сказал Алька. Все посмотрели вверх.

– Оно отражает закат, – объяснил Павлик. Он перешёл уже в четвёртый класс и

любил всё на свете объяснять. – Закат горит с другой стороны неба и светит на облако.

Но заката не было видно за высоким забором, а облако у всех на виду излучало

мягкий свет.

Было тихо, только на улице рычал мотор маленького экскаватора. Там днём и ночью

шла работа: к новым домам прокладывали трубы.

Юрчик сказал, что пойдёт домой, а то бабушка заругает.

Жил Юрчик в соседнем дворе. Через ворота он никогда не ходил. Через забор было

ближе. Сейчас он тоже свернул за дом и побрёл на другой конец двора, к забору.

– А тому мальчишке, наверно, попало от своего отца, – вдруг сказал Валерка и

жалобно поморщился. Он не любил, когда комунибудь попадало.

– Какому? – не понял Павлик.

– Ну, тому, сыну сторожа. За то, что выпустил оленёнка.

– Ты придумаешь! – почемуто обиделась Женька. – Может быть, никто и не узнал.

– Конечно не узнал, – решительно сказала Людмила. – Если бы узнали и ему бы

попало, про это говорилось бы в сказке.

– Правильно, – согласилась Женька. – Сторож, наверное, подумал, что оленёнок сам

сбежал из клетки.

– Звери не могут сбежать, – начал Павлик. – На клетках замки сделаны, которые сами

запираются, если двери закрыты…

Он хотел как следует объяснить, какие на клетках замки, и стал разводить тонкими

руками. Но Людмила сказала:

– Не знаешь если, то не говори. В прошлом году, когда ты в лагере был, из цирка удав

уполз. Его по всему городу искали, а он нырнул в реку и уплыл. На пароходе догоняли.

– Так не бывает, – скучным голосом сказал Павлик.

– Не хочешь – не верь…

– Большой был удав? – спросил Валерка.

– Не знаю. Средний.

– Если средний, то он не очень опасный, – объяснил Павлик. – А вот если змея

анаконда, которая в Южной Америке живёт… Она знаете какая? Двадцать метров.

– Ну вас… – поморщилась Женька. – Про змей даже совсем неинтересно. Они

противные.

– Скользкие, – согласилась Людмила.

– Все девчонки боятся змей, – сказал Павлик назло Людмиле. – И лягушек, и

мышей…

– А ты боишься собак, – сказала Людмила. – И ещё боишься ходить в темноте по

лестнице. Я знаю.

– А ты толстая!

– А ты шкелет!

– Хватит вам, – жалобно протянул Валерка. – Всё ругаются и ругаются…

– Смотрите, – снова тихонько сказал Алька, – в горе появилась пещера.

И все тут же позабыли про спор, потому что стали смотреть на облако. В

серебристорозовой облачной горе появился глубокий провал, и в нём клубились тени –

серые и синие.

– Там живёт ночь, – прошептала Женька на ухо Альке.

У Альки защекотало в ухе, но он не отодвинулся.

Ему стало хорошо и немножко страшно: будто он сидит в кукольном театре перед

началом интереснойинтересной сказки и ждёт, когда поднимется занавес. Альке даже

class="book">показалось, что сейчас появится чтото необыкновенное.

Но появился обыкновенный Юрчик.

Он вернулся совсем незаметно. Никто сначала его и не увидел: все смотрели в небо.

Юрчик постоял с опущенными плечами, вздохнул и виновато сказал:

– Там ктото сидит.

– Где? – очнулась Женька, и все взглянули на Юрчика.

– У забора, – прошептал он.

Алька вдруг понял, что Юрчик перепугался. Так перепугался чегото, что не смог

даже бежать и не решается громко разговаривать. Глаза у него были круглые, как синие

пластмассовые колесики от игрушечного грузовика.

– Тихо, – строго сказал Алька, хотя никто и не шумел. – У какого забора?

Юрчик ладонью махнул назад, через плечо, и стал ковырять сандалией землю. Потом

еле слышно проговорил:

– Я домой пошёл, а оно сидит в траве…

– Кто? – хором спросили все, Юрчик приподнял плечо:

– Не знаю… Полосатое.

– Оса? – обрадовался Павлик. Все знали, что Юрчик боится ос и шмелей, а они ведь

полосатые.

– Сам ты оса! – хмуро сказал Юрчик. – Оно большое.

– Кошка? – спросила Людмила. – Бывают полосатые кошки.

– Сама ты кошка! – сказал Юрчик. – Оно вот такое… – Он раскинул руки, поглядел в

обе стороны и увидел, что рук не хватает. – Ещё больше.

– Чудовище какоето… – пробормотала Женька. – Ты не врёшь?

– Оно шевелится, – вздохнул Юрчик. Он почти перестал бояться, потому что

непонятный зверь был далеко, а ребята близко.

Людмила старательно зевнула:

– Ерунда какаято.

– Может быть, там тигр? – нерешительно заговорил Валерка. – Может быть, убежал

из зоопарка и прячется. Ага?

Юрчик замотал головой:

– Не… у тигров бывают чёрные и жёлтые полоски.

– А у этого?

– Чёрные и серые…

– Кто ещё бывает полосатый? – деловито спросил Алька, а по спине у него пробежал

холодок: необыкновенное всётаки случилось.

– Зебры, – сказал Валерка.

– Кабаны, – прошептала Женька.

– Камышовые коты, гиены, бурундуки, китыполосатики, – перечислил Павлик, будто

у доски на уроке.

– Сам ты китполосатик, – сказала Людмила. – Надо пойти да посмотреть. А то сидим

тут…

Оно лежало в густой и высокой траве.

Оно дышало.

Головы и хвоста не было видно. Среди стеблей крапивы и репейника виднелся лишь

черносерый полосатый бок, а изпод лопуха выглядывала тяжёлая пятнистая лапа. Бок тихо

колыхался, а лапа не шевелилась. Было непонятно, спит этот зверь или притаился, чтобы

сейчас прыгнуть и когонибудь слопать.

– Это не зебра, – прошептал Валерка.

– Это вообще непонятно кто, – сказала Людмила и поёжилась…

Алька почувствовал, как у него зачесались пятки. Это, наверно, потому, что недалеко

на улице работал экскаватор. Его мотор был негромкий, но сильный, и земля мелко

дрожала. Дрожь передавалась пяткам сквозь тапочки.

Ребята стояли у стены дома и по очереди смотрели изза угла на непонятное

существо. До него было ещё далеко, но ближе никто не подходил. Наконец Павлик

вытянул вверх длинную руку и тонким голосом произнёс:

– Товарищи, без паники. Ничего страшного. Обнаружено большое полосатое

чудовище. Что делать?

– Это не зебра, – снова серьёзно сказал Валерка.

– Лучше бы уж это был тигр, – вздохнула Людмила. – Тогда хоть все понятно…

– Может быть, это полосатая корова? – робко спросил Юрчик.

Ему не ответили. Людмила почесала кончик носа согнутым пальцем.

– А в тайге тигров ловят сетями, – задумчиво проговорила она.

У Альки перестали чесаться пятки. Серебристое громадное облако растворяло в

сумерках рассеянный свет. Альке вдруг подумалось, что такие облака бывают над

жаркими странами, где бродят по джунглям жёлтые львы, а воины африканских племён,

собираясь на охоту, бьют в большие барабаны. Альке стало совсем не страшно, только

голос почемуто сделался сиплым.

– На площадке есть волейбольная сетка, – прошептал Алька. – Она большая.

Все молчали.

– Забоялись, – хрипло сказал Алька.

Сетку они отвязали быстро. Женька встала на плечи Людмиле у одного столба,

Валерка подсадил Альку на другой, и они сразу распутали узлы.

– Надо держать по краям, – решил Алька, – а серединой накрыть чудовище.

Когда он сказал "чудовище", в животе у него чтото застонало, а левая коленка

дёрнулась кудато вниз. Алька удивился. Ведь он совсем не боялся, только в голове всё

время прыгало одно слово: "Приключение, приключение…"

С одной стороны сетку взяли Алька, Валерка и Женька. С другой – Людмила и

Павлик. И ещё к ним прицепился Юрчик.

Павлик до сих пор дулся на Людмилу и сказал:

– Шла бы ты отсюда! Никакого толку не получится. Ты толстая и будешь мешать.

– Зато я сильная, – возразила Людмила. – А ты хлюпик.

– Тихо! – сердитым шёпотом предупредил Алька, и его послушались.

Путь через двор показался длиннымдлинным. Длиннее, чем от дома до кинотеатра

"Спутник", потому что ноги двигались очень уж медленно. А когда охотники вышли изза

дома, ноги почти совсем остановились.

Стало ещё темнее, и чудовища почти не было видно, только светлая лапа

проглядывала в тёмных лопухах. "Приключение, приключение", – глухо стучал экскаватор.

– Ура! – хрипло крикнул Алька и побежал к забору.

И все охотники тоже побежали, и Павлик тоже, кажется, крикнул "ура" тонким

голосом. Альке стало весело, только глаза почемуто сами собой закрылись. И у других,

наверно, тоже закрылись. Потом Алька почувствовал коленями жёсткие листья репейника

и повалился животом в ломкую высокую траву. И все повалились тоже, а середина сетки

накрыла чудовище.

Они лежали и ждали страшных рывков и рычания. Но было тихо.

Может быть, чудовище не проснулось?

Алька открыл один глаз и увидел чтото тёмное и расплывчатое. Это был просто

лопух. Алька хотел открыть второй глаз. Но тут ему под локоть попал какойто очень

острый камешек. Алька дёрнул рукой и угодил в крапиву. Это была не простая крапива, а

самая жгучая, с тёмными узкими листьями, – собачья. Она жалится даже сквозь рубашку.

А если локоть голый, то даже мёртвый, наверно, вскочит!

А ведь Алькато был не мёртвый. И, конечно, вскочил. И увидел, что никакого

чудовища нет.

– Вставайте, – уныло сказал Алька.

В траве лежал свернувшийся полосатый матрац, а изпод него торчало старое

берёзовое полено.

Когда все поднялись и освободили матрац изпод сетки, упругая трава снова

выпрямилась и начала вздрагивать. И стало казаться, что матрац живой: он тихо колыхался

в траве. Алька понял, что всё это изза экскаватора, от которого дрожала земля.

– Это нашей соседки матрац, – сказал Юрчик и виновато вздохнул. – Она его на

забор повесила, чтобы пыль выбивать палкой. А он, значит, упал…

– Вот из тебя бы пыль палкой… – мрачно произнесла Людмила.

– Надо отнести сетку, – сказал Павлик.

– Никто её и здесь не украдёт, – отмахнулась Женька.

Всё вокруг ещё больше потемнело. И большое облако уже не было похоже на

светлую серебряную гору из сказки. Оно расплывалось в сумерках.

Всё сделалось обыкновенным и неинтересным.

Алька вспомнил, что день закончен. Ничего хорошего сегодня уже не случится. Не

будет никаких тайн, зовущих на опасную охоту. Даже обыкновенной игры в лунки не

будет, а придётся идти домой. Ужинать. Мыть ноги. Спать…

Злая досада заскребла Альке горло. Прищурившись, он глянул на Юрчика. Драться

Альке не хотелось, но рука его както сама размахнулась и сильно хлопнула Юрчика по

голове. Алька почувствовал, как под ладонью подмялись волоски на Юркином затылке, а

голова послушно качнулась вперёд, будто у деревянной лошадки.

Юрчик ничего не сказал, даже не обернулся. Он тихонько пошёл с опущенной

головой от ребят, и одна сандалия у него хлюпала и скребла, потому что был оторван

ремешок.

Алька взглянул на ребят. Они смотрели вслед Юрчику, а потом Женька отвернулась и

неуверенно сказала:

– Так и надо ему…

– Айда домой, – хмуро предложил Валерка.

И они пошли. Поодиночке, будто жили в разных домах.

Алька шёл всё тише и тише. Он остался во дворе один. Почемуто всё думалось о

Юрчике. Алька знал, что Юрчик жаловаться не будет. Он вообще никогда не жалуется. Но

это Альку не радовало.

Он остановился, потоптался на месте, а потом ноги сами повернули назад, к забору.

Всё скорей и скорей.

Алька с разбегу проскочил колючие заросли, подтянулся на досках и через две

секунды был в соседнем дворе.

Юрчик сидел на крыльце; его майка белела в сумерках, как маленький парус.

Алька нерешительно подошёл сбоку.

Юрчик нагнулся низконизко. Голову опустил ниже колен. Может быть, он плакал?

– Ты чего… сидишь? – пробормотал Алька.

– Сандалия порвалась. Ремешок… – вздохнул Юрчик. – Бабушка утром пришила, а

он опять… Никак не приделаю.

Он не плакал. И он не удивился, что рядом появился Алька.

Всётаки хорошо, что иногда отрываются ремешки.

– Давай, – деловито сказал Алька.

Он сел рядом и сдёрнул с ноги Юрчика сандалию. Потом нащупал в кармане моток

медной проволоки. Эта проволока давно мешала ему, царапала ногу, и он собирался её

выбросить. Хорошо, что не выбросил. В другом кармане Алька отыскал гвоздь – вместо

шила.

– Сейчас… Всё будет, как надо.

Уже совсем стемнело, и Альке пришлось работать на ощупь. Но всё равно он ловко

действовал проволокой и гвоздём. Дело было привычное: ведь и у него часто отрывались

ремешки.

Юрчик сидел, привалившись к Алькиному плечу. Он шевельнулся и вздохнул так,

что у Альки на виске торчком встали волосы. И тихонько сказал:

– Я ведь не знал, что оно не настоящее… Чудовище…

– Конечно, не знал, – ответил Алька сквозь зубы, потому что перекусывал проволоку.

– А если бы настоящее, мы бы ему… дали…

– Ага, – прошептал Юрчик. Он доверчиво сопел и тепло дышал Альке в щёку.

Наверно, так же дышал Белый Оленёнок, когда засыпал под боком у большого доброго

медведя.

Алька наконец откусил и выплюнул проволочную нитку.

– Всё, – солидно сказал он. – Закончен ремонт. Нука, давай твою лапу…

Ночные поезда

Алька вернулся домой поздно, потому что они с Валеркой до самого вечера шили из

старого сапога футбольный мяч. Алька вошёл в комнату и услышал, как папа говорит:

– Помоему, он приедет утром, в девять часов. Есть такой поезд.

– Не мог уж телеграмму потолковей дать, – возмущённо дёрнула плечом Марина.

– Кто приезжает? – поинтересовался Алька.

– Не суйся, когда старшие говорят, – отрезала Марина.

Алька сделал вид, будто Марины вообще нет на свете.

– Мама, кто приезжает? – снова спросил он.

– Сын дяди Юры, – ответила мама. – Твой двоюродный брат Игорь.

– Брат?

Алька знал, что у него есть разные там дяди и тётки, двоюродные братья и сестры.

Но все они жили гдето далеко, и, по правде сказать, Альке было всё равно, есть они или

нет. Но теперь Алька заволновался:

– Брат? А двоюродный– это всё равно настоящий?

– Ещё бы! – сказал папа.

– А он большой, этот Игорь?

Папа сказал:

– До потолка.

А мама махнула рукой:

– Аа… Он ещё мальчишка совсем…

Мальчишки не бывают до потолка. Значит, папа Альку разыгрывал. Он это любил.

А у Альки появилось сразу десять вопросов. Зачем едет Игорь? Откуда? Надолго ли?

И самое главное: сколько ему лет? Конечно, он старше Альки. И это очень хорошо…

Если у вас нет старшего брата, вы знаете, как это плохо. Надо, например, смастерить

из старой тачки автомобиль, а помочь никто не может. А когда Витька Капустин, длинный

такой и вредный, обещает закинуть тебя на крышу, как быть? Разве что пустишь в него

куском кирпича и сразу мчишься домой. А если бы старший брат был, домой мчался бы

сам Витька.

Всю свою жизнь Алька мечтал о старшем брате, потому что от Марины толку всё

равно никакого нет. Только придирается всё время.

Впрочем, сегодня Алька решил с Мариной не ссориться. Он хотел у неё коечто

спросить. Но когда вопросов много, их трудно задавать по порядку. И вместо того чтобы

узнать, сколько лет Игорю, Алька спросил:

– Маринка, ты меня возьмёшь завтра Игоря встречать?

– Посмотрим, – сказала Марина. "Не возьмёт", – понял Алька. Она всегда говорила

"посмотрим", когда хотела отвязаться.

– Ну, Марина… – Алька потянул её за рукав.

– Я сказала: посмотрим завтра, – повторила Марина. – Отстань!

– Заноза длинная, – отойдя подальше, сказал Алька. – Всем расскажу, что ты в

Котьку Василевского влюбилась…

За это Альку прогнали спать. Уже из другой комнаты он услышал, как папа

доказывал:

– Может быть, он ещё раньше приедет. Ночным поездом. Очень может быть.

И Алька задумался. Разве мальчишки ездят в поездах ночью?

Алька часто думал о ночных поездах. Поздно вечером, лёжа в кровати, он слушал их

голоса. Синие сумерки заливали окна. Вспыхивала в них цепочка далёких заводских

огней, а тень от тумбочки с цветком делалась похожей на медвежонка с воздушным

шаром.

И тогда наступала тишина. Она была спокойная и прозрачная, как синяя вода в

весенних, оставшихся от снега озерках. Сквозь эту тишину слышался стук часов.

И вдруг, как чуть заметная волна, возникал гдето гул далёкогодалёкого поезда. Он

постепенно нарастал, и Алька знал уже, что вотвот раздастся негромкий голос тепловоза.

Будто поезд зовёт друзей, заскучав на длинном пути.

Гул колёс нарастал а потом таял вдали.

Некоторое время слышалась только перекличка маневровых паровозов на станции.

Затем снова звучали вдали голоса стремительных составов.

Жизнь ночных поездов казалась Альке таинственной и беспокойной. Это была

взрослая жизнь.

Алька помнил, как давнодавно он с папой возвращался домой из леса. Папа нёс

маленького Альку на плечах. Уже совсем стемнело. Они сели отдохнуть на склоне

высокой насыпи. Небо было тёмносиним, а деревья тёмносерыми. Пахло тёплой землёй и

травами. Стояла тишина. Вдруг чутьчуть вздрогнула насыпь, и Алька услышал

нарастающий шум. Этот шум надвигался со страшной быстротой. Алька вскрикнул и

вскочил. Папа едва успел схватить его.

– Глупыш! Это же поезд идёт.

Поезд пронёсся над ними, по гребню насыпи. Промелькнули слепящие фары

паровоза, быстро пролетели тёмные силуэты вагонов с жёлтой цепочкой окон. И почти

сразу шум утих, и перестала дрожать земля. И тогда Алька прошептал:

– Он… зачем так?

– Не бойся, – сказал папа. – Поезд торопится. Поезда всегда торопятся.

– Куда?

– В разные стороны. Этот идёт к самому океану.

Алька снова спросил:

– Зачем?

И правда, почему они так мчатся, спешат кудато среди ночи?

– Ты смешной, малыш, – сказал папа. – Люди едут. У каждого свои дела. Придёт

время, поедешь и ты.

Алька долго молчал.

– Я не боюсь, – сказал он наконец.

С тех пор Алька привык слушать голоса ночных поездов. Будто это ему, Альке, чтото

кричали далёкие тепловозы. Но он ещё не понимал, о чём они кричат. Только всё равно

ему было радостно и немного тревожно. Так бывает, когда ждёшь чтото хорошее, но не

знаешь точно, случится оно или нет.

А иногда Альке вдруг казалось, что гудки звучат печально, будто поезда прощаются с

городом навсегда…

В эту ночь он очень долго не спал. Вверху, за потолком, однообразно гудело пианино.

Эта музыка называлась "гаммы". Играла соседка. Соседке было двадцать лет, и её звали

Вера. Но Алька про себя называл её Верухой. Взрослые говорили, что Вера красивая.

Может быть, она и была красивая, но Альке она не нравилась. Он не любил Веруху за то,

что по вечерам она часто мешала ему. Гаммы разгоняли тишину. Комната становилась

теснее, потому что не было слышно поездов…

Алька незаметно заснул. А проснулся он от голосов за дверью.

– Боже мой, громадныйто какой стал! – восклицала мама.

А папа повторял только одно слово:

– Молодец… Молодец…

Ктото отвечал им негромко и, как показалось Альке, густым басом. Алька не мог

разобрать слов. Он встал и открыл дверь.

Посреди комнаты стоял высокий парень со светлыми курчавыми волосами и

кустиками мохнатых бровей. Рядом с парнем стоял потрёпанный чемодан.

"Вот тебе и мальчишка…" – подумал Алька.

Алька не очень огорчился. Он просто не мог сейчас ни огорчаться, ни радоваться как

следует, потому что в нём ещё крепко сидел сон, даже глаза слипались. Но всётаки он

насупился.

– А! Вот и герой наш встал, – весело заговорил папа. – Тем лучше. Мы его

переселим на раскладушку, а ты, Игорь, ложись на диван.

– Ну что вы!.. – смущённо пробасил Игорь. – Зачем беспокоить малыша…

– Не спорь, пожалуйста, – сказала мама и ушла за простынями.

А папа пошёл в кухню включить чайник.

Игорь остался посреди комнаты и глядел на щупленького мальчишку с растрёпанной

после сна головой и надутыми губами.

Алька стоял на пороге, съёжившись и сунув ладони под мышки. Он был похож на

аистёнка, потому что поджал одну ногу, чтобы почесать о косяк колено.

– Здравствуй, – сказал Игорь и протянул громадную ладонь.

Алька, не глядя, подал руку, сжатую в кулак.

– Сильно не жмите, – хмуро сказал он. – У меня ладонь иголками истыкана. Мы мяч

из сапога шили.

– Понятно, – кивнул Игорь. Они помолчали.

Алька поднял голову. Лицо у Игоря было серьёзное и даже немного грустное. А глаза

добрые.

– Вы ложитесь на диван, – сказал Алька. – Мне же охота тоже поспать на

раскладушке. И не говорите, что я малыш.

– Не буду, – согласился Игорь. – Я это не потому говорил, что ты совсем маленький, а

потому, что ты помоложе. Так получилось… И знаешь, не говори мне "вы". Мы ведь

братья.

Следующие два дня Алька всё время был рядом с Игорем. Марина сказала, что он

"ходит как пришитый".

– Не мешай Игорю, – велела мама.

– Он не мешает, – сказал Игорь. – Он поможет мне вытащить книги из чемодана.

Хорошо?

Понятно, Алька сказал, что хорошо. Они расставляли на этажерке книги, и Алька

рассказывал, какой здесь замечательный город.

– А за городом река есть, – сказал между прочим Алька.

– Угу, – ответил Игорь.

– Там на лодках катаются, – равнодушным голосом сообщил Алька и стал

разглядывать корешок скучной серой книжки.

– Надо бы починить этажерку. Шатается, – заметил Игорь.

Алька сел на пол, обхватил колени и вздохнул.

– Послушай, – сказал он, глядя снизу вверх, – ну, поедем, а?

– Так бы и говорил, – усмехнулся Игорь. – Ладно, посмотрим.

Что такое "посмотрим", Алька хорошо знал. Поэтому у него сразу испортилось

настроение.

После обеда, когда мама снова ушла в поликлинику, папа уехал на завод, а к Марине

пришёл Костя Василевский, Игорь сказал:

– Туда на автобусе надо ехать?

– Куда? – удивился Алька.

– Что значит "куда"? Сам ведь говорил. На водную станцию…

Они шагали через солнечный двор, и Альке даже хотелось петь песни. Но он,

конечно, не пел. Он только крикнул соседской девчонке Женьке:

– Мы пошли плавать на лодке!

…В понедельник Игорь пошёл устраиваться на работу. Он приехал, чтобы работать в

редакции газеты.

– Что ты из угла в угол слоняешься? – глядя на Альку, возмущалась Марина. – То

домой тебя не дозовёшься, а то…

Алька не слушал. Ему не хотелось на улицу. Алька ждал Игоря и каждую минуту

смотрел на часы. Он удивлялся, как это раньше жизнь казалась хорошей и весёлой, хотя

Игорь был далекодалеко.

Игорь пришёл поздно, в восемь часов.

– Я ждал, ждал… – тихо сказал Алька. – Ты где был?

– Работа у нас такаая, – пропел Игорь и схватил Альку в охапку.

– Плохая работа? – спросил Алька, болтая ногами.

– Хорошая.

Когда ужинали, Игорь сказал:

– Сегодня насчёт общежития договорился. Мама, папа и Марина разом

переглянулись.

– Вот придумал… – пробормотала Марина. Папа поставил стакан с чаем, снял

зачемто очки и начал стучать по столу костяшками пальцев.

– А мы думали, – сказал он наконец, – думали, что ты у нас… Не понравилось, что

ли?

– Что вы! – тихо проговорил Игорь, и Алька увидел, что он даже покраснел. – Я ведь

боялся, что мешать буду…

– Нечего тебе делать в общежитии, – рассудила мама. – Вот женишься, может быть,

тогда и квартиру дадут. – И мама почемуто посмотрела на потолок, за которым гудели

надоедливые гаммы.

Алька облегчённо передохнул.

Но всётаки мамины слова Альку обеспокоили. Когда ложились спать, он забрался к

Игорю на диван.

– Слушай… – спросил Алька. – А ты скоро женишься?

– Ну вот! – Кустики бровей у Игоря смешно полезли вверх. – Тебе это кто сказал?

– А мама… – начал Алька.

– Ну, мама… Придумают тоже. Я и не собираюсь.

Игорь вдруг обхватил Альку поперёк туловища и в один миг уложил его рядом с

собой. Алька радостно взвизгнул. Игорь тоже засмеялся, но тут же лицо его сделалось

серьёзным.

– Значит, не женишься? – на всякий случай переспросил Алька.

Игорь сначала ничего не ответил. А потом вдруг сказал, глядя в потолок:

– Понимаешь, брат, я и в самом деле хотел жениться.

– Ну… – прошептал Алька. – А ты говоришь…

– Да… Училась у нас на курсе хорошая девушка. Я думал, кончим учиться и

поженимся И она так думала. А получилось не так…

– Разлюбила? – серьёзно сказал Алька.

– Кто знает… Меня сюда направили работать, а она не захотела. Осталась там, в

областном центре. На телестудии устроилась.

– Игорь, – сказал Алька, – ты говоришь, что хорошая, а она не поехала. Это разве

хорошая?

– Эх, брат, не надо философии, – вздохнул Игорь. – И знаешь… Ты об этом молчи.

– Молчу, – согласился Алька и пошёл к себе на раскладушку. Он не знал, что такое

философия, но всё равно после слов Игоря ему стало грустно.

Но бывает так, что человек сразу и грустит, и радуется. И Алька радовался, что

Игорь не сказал ему: "Ты ещё малыш…" Он не сказал так, а, наоборот, доверил Альке

свою тайну.

Не о таких ли тайнах кричат на дальних путях ночные поезда?

У Альки было много друзей: весёлый Валерка, по прозванию Ясное Солнышко,

соседская Женька, большой и добрый четвероклассник Лапа… Но Игорь был особенный

друг, потому что он был старший брат. Рядом с ним Алька сам себе казался выше и

сильнее.

Алька ждал Игоря по вечерам. Игорь иногда приходил поздно. Он выбрасывал из

кармана на стол тяжёлый блокнот, стаскивал с себя клетчатую рубаху с закатанными

рукавами и шёл умываться. Алька шёл следом.

– Где был? – обязательно спрашивал Алька.

Игорь бывал везде: на заводах, в паровозном депо, на пристанях, на стройках. Он

показывал Альке газеты со своими статьями и всегда говорил:

– Ерунда, получилась. Да ещё сократили в два раза…

– Ничего не ерунда! – спорил Алька. – Вон как много написано. Ты не притворяйся.

Однажды Игорь приехал совсем ночью. Алька лежал на раскладушке и отчаянно

боролся со сном. Он ни за что не хотел уснуть, пока не вернётся брат. Как только Игорь

вошёл в комнату, сон сдался и уполз в тёмный угол за тумбочку.

– Где был? – привычно спросил Алька. – А я тебя ждал, ждал…

– На ТЭЦ ездил, – сказал Игорь, Сел на диван, положил голову на ладони.

– Здорово устал? – встревожился Алька.

Игорь улыбнулся:

– Устал. Ничего. Эх, Алька, и дела…

– Плохие дела?

– Хорошие. Знаешь, что такое ТЭЦ?

Алька не знал. Игорь, пока стелил постель, успел рассказать, что ТЭЦ – это

громадная электростанция, которую строят недалеко от города комсомольцы. Они

работают по сменам, днём и ночью, и уже сделали больше, чем надо было по плану.

Поэтому там такие хорошие дела. Про это и писать интересно.

– Только мало там ещё народа, – сказал Игорь. – Рук не хватает.

– Каких рук? – удивился Алька.

– Обыкновенных. – Игорь повертел ладонями. – Ну, вот таких. Бетон привезли, а

место для выгрузки не готово. Коекак управилась. Пришлось и мне поработать.

– Твоих рук хватило? – поинтересовался Алька.

Игорь засмеялся:

– Хватило.

Он залез под одеяло, выключил на тумбочке лампу.

И вдруг Алька услышал:

– Хорошо там.

– На ТЭЦ? А почему хорошо? Строят много, да?

– Вообще хорошо. Знаешь, Алька, я ведь после школы тоже на стройке работал.

Привык. А сейчас как будто дома побывал. Хочешь когданибудь туда съездить?

– С тобой? Ладно, – сказал Алька. – А ночью как там работают? Не видать же

ничего.

– Там прожектора светят. И вообще очень много огней. Издалека тоже красиво

смотреть: по всему зданию синие огни вспыхивают. Яркиеяркие…

– Откуда они?

Алька любил смотреть, как в темноте зажигаются огни, далёкие и близкие. Но ярких

синих огней он ещё никогда не видел. Их сверкание похоже, наверное, на праздник.

– Это электросварка, – объяснил Игорь. – Монтажники арматуру сваривают.

Альке было не совсем понятно, только он не стал переспрашивать. Он уже видел

будто наяву, как в ночном сумраке сияют ослепительные круги прожекторов, а в чёрном

небе вырастает громадное здание, словно нарисованное яркосиними вспышками…

– Я тоже пойду туда работать, – сказал Алька. – Вырасту и пойду.

– Тебе уж на другую стройку придётся идти, – возразил Игорь. – Эту скоро закончат.

– Ладно, – решил тогда Алька. – Я буду строить дороги. Меня в прошлом году один

начальник звал к себе, Матвей Сергеевич. Я ему рейку таскать помогал. Правда! Он

дороги строит.

– Ага, – сонно сказал Игорь.

– Слушай, – позвал его Алька. – А когда строят дороги, там бывают синие огни?

Игорь молчал. Алька думал, что он уснул. Но Игорь вдруг зашевелился и ответил:

– Пожалуй, бывают.

Так прошло три недели. Было воскресенье.

– Игорь, – сказал Алька, – едем?

Игорь почемуто молчал.

– Послушай… – Алька потянул его за рукав. – Лодок на станции не останется. Надо

скорее.

Игорь, глядя в окно, сказал:

– Знаешь, Алька, давай в другой раз. Я сегодня с Верой обещал поехать, с нашей

соседкой. С тобой мы уже три раза ездили.

– Ага… Три раза, – повторил Алька и посмотрел на потолок.

И вспомнил, как несколько раз по вечерам Игорь не рассказывал Альке, где бывал.

Он просто говорил: "Так, гулял".

– Конечно, – сказал Алька. – Раз ты с ней ещё не катался. А со мной три раза…

Он ушёл во двор, и там Женька спросила его:

– Что, не взял, да?

– У него ладонь порезанная. Грести не может, – ответил Алька.

Потом он увидел, как Игорь и Веруха вышли из подъезда. У Верухи было такое

счастливое лицо, будто её пригласили лететь на Луну.

С этого дня в Алькину жизнь прокралась тревога.

Вроде бы ничего не изменилось. Игорь всё равно дружил с Алькой. Только

разговаривал с ним он реже и чаще приходил домой поздно. То в кино уйдёт с Верухой, то

на танцы. Наверху теперь не гудели надоедливые гаммы, не мешали Альке. И потому

громче слышались гудки поездов. Но Алька старался не слушать их тревожные голоса. Он

лежал и думал, как ненавидит Веруху. Он даже хотел, чтобы она попала под машину или

свалилась с лестницы.

Но каждое утро Веруха спускалась с лестницы целая и невредимая, и на лице у неё

была глупая улыбка.

Прошёл ещё месяц, наступил июль, и скоро Альке должно было исполниться восемь

лет. Он очень ждал этого дня. Так ждал, что даже меньше стал злиться на Веруху и

обижаться на Игоря. И привык засыпать до его прихода.

Но за неделю до Алькиного дня рождения Игорь пришёл домой рано, в половине

шестого. Алька был в другой комнате. Он слышал, как Игорь завёл с папой тихий

разговор. Они говорили долго. И вдруг Игорь крикнул:

– Уеду! К чертям!

И снова заговорили тихотихо. И никто не подумал, как встревожился Алька. Уедет?

Куда он уедет? Но спросить Алька не решился.

Игорь рано лёг спать.

– Слушай, – сказал Алька, садясь на край кровати. – Ты же обещал взять меня на

ТЭЦ. Помнишь, где синие огни?

– Нет там, Алька, никаких огней, – устало ответил Игорь. – Огни бывают от сварки, а

сваривать нечего. Не хватает арматуры…

И Алька удивился. Не потому, что нет арматуры. Алька даже и не знал точно, что это

за штука. Он удивился голосу Игоря. Игорь говорил тихо и немного грустно, так же, как в

тот раз, когда рассказывал Альке свою невесёлую тайну. Но разве сейчас тоже была тайна?

– Дурак я, Алька, – вдруг негромко заговорил Игорь. – И чего меня понесло в этот

город? Мог бы уехать на Дальний Восток.

– Зачем? – испуганно сказал Алька.

– Работать. Наши ребята там работают. Тайга, океан… Представляешь?

– Представляю, – прошептал Алька, но представил не тайгу и океан, а дождливый

вечер, жёлтые огни на стрелках и блестящие, сужающиеся рельсы, которые убегают в

темноту…

"Не уезжай!" – хотел крикнуть Алька, но не мог, потому что в горле у него

защекотало. Тогда он встал и пошёл из комнаты. Шёл и смотрел в пол. А Игорь не

окликнул его…

Ночью печально гудели поезда. Алька понимал, о чём они гудят. Поезда прощались с

городом. Они увозили людей, которые вдруг решили уехать далекодалеко. Зачем? Кто их

поймёт…

Солнечное утро не радовало Альку. Он всё думал про Игоря: уедет или не уедет?

Пусть бы ходил каждый вечер с Верухой в кино, пусть бы ездил с ней на лодке! Пусть!

Только бы не уезжал. Алька никак не мог понять, что случилось, и от этого ему было ещё

хуже.

Он сел задом наперёд на стул, прислонился головой к спинке. Хоть бы пожалел его

ктонибудь…

Альку пожалела Марина. Он совсем и не ждал, а она подошла сзади, взяла его за

плечи.

– Алька, ты чего?

Он удивился. Но всё равно не поднял головы и сказал:

– Ничего… А Игорь на работу пошёл?

– На работу, – ответила Марина.

– Весь день на работе, – вздохнул Алька. – А когда приходит, молчит и молчит. Он

как будто больной.

– Нет, – сказала Марина. – Он не больной. Он поссорился.

– С кем?

– Ты ещё малыш, – начала Марина. – Ничего ещё ты не…

– С кем он поссорился? – со звоном в голосе сказал Алька и дёрнул плечом.

– С Верой… Но ты не говори, что это я сказала тебе.

– Кому мне говорить…

– На строительстве ТЭЦ не хватает железа…

– Я знаю, арматуры не хватает, – сказал Алька. – Ну и что?

– Ну и то… Комсомольцы после работы субботники устраивали, чтобы помочь

стройке. Потом это железо увезли на завод, где работает Верин отец. Там должны были из

железа эту самую арматуру для стройки сделать. Только не сделали. Истратили железо для

других заказов.

– Ну и что? – снова спросил Алька.

– А строители попросили Игоря про это написать в газету. Вот он и пишет. А Верин

отец узнал.

– Уу, – протянул Алька. – Это он истратил чужое железо?

– Нет, но он про это тоже знал. И не хочет, чтобы Игорь писал.

– И Веруха не хочет?

– Она говорит: "Пиши, только мы больше не знакомы".

"Ну и хорошо", – чуть не сказал Алька. Но подумал, что Игорю, наверное, совсем

даже нехорошо, и промолчал. Потом он вспомнил Верухиного отца – дядю Васю, лысого,

высокого, в очках. Всегда казался таким добрым, не ругался даже, когда в него мячом

залепили. Притворялся, значит. А теперь изза этого дяди Васи может уехать Игорь! Или,

вернее, изза Верухи, потому что поссорился с ней…

Алька медленно поднялся по лестнице. Нерешительно подошёл к двери. Долго стоял

и разглядывал облупившуюся краску на дверной ручке.

Алька поднялся на цыпочках и надавил кнопку звонка. Он надавил её очень

осторожно, а звонок за дверью всё равно загремел оглушительно.

– Не заперто! – услышал Алька голос Верухи.

Он вошёл. Веруха стояла перед большим зеркалом. Она в одной руке держала

красную коробку с пудрой, в другой – кусок ваты. Пудрила нос.

– Ты зачем? – спросила она.

– Я… так, – выдохнул Алька:

– Ну, если так… пожалуйста. – Она даже не обернулась.

Алька открыл рот, взглянул на Веруху и… ничего не сказал. Не решился. Он

подошёл к пианино. Крышка была откинута, и белые клавиши блестели, как тонкие

бруски сливочного масла. Алька ткнул одну клавишу. В чёрном высоком пианино сразу

громко откликнулась струна. Этот звук был похож на голоса ночных поездов.

– Вера… – боясь обернуться, тихо проговорил Алька. – Ты скажи, чтобы Игорь не

уезжал…

Веруха молчала. Алька повернулся и увидел, что она стоит неподвижно с

поднесённой к носу пудрой.

– Вера! – испуганно сказал Алька.

– Убирайтесь вы все! – вдруг крикнула она тонким голосом и бросила на пол коробку

с пудрой.

Алька выскочил в коридор.

– Ненормальная! – крикнул он сквозь слезы. – Он всё равно напишет про железо!

В комнате клубилось белое облако.

Прошло четыре дня, а Игорь не уезжал. И даже не говорил об отъезде. Алькина

тревога немного улеглась. Ведь нельзя же целыми днями думать о чёмто грустном. Тогда

не останется времени ни на какие хорошие дела. А дел было много. И однажды под вечер

Алька пошёл к Валерке, чтобы сшить из самодельного футбольного мяча боксёрские

перчатки. Но к Валерке Алька не попал, потому что встретил Лапу. Лапа приехал из лагеря

коричневый от загара, и лишь волосы стали ещё белее и всё так же торчали во все

стороны.

– Алька! – обрадовался Лапа. – Здравствуй! Тебе привет от Мишки Русакова.

Помнишь, толстый такой? А ты куда идёшь? Я тебя тыщу лет не видел…

Потом Лапа сказал, что идёт на вокзал собирать спичечные коробки для коллекции.

Пассажиры едут со всех сторон, и коробки у них с наклейками, каких в этом городе никто

даже и не видел.

– Наклейки – это чепуха, – сказал Алька. – Вот старинные монеты собирать – это да.

– Конечно, – согласился Лапа. – Только мне наклейки и не нужны. Их Борька

Сазонов собирает, а у него есть клетка. Громадная, как курятник. Можно целую стаю

чечёток держать.

– Меняться будешь? – понял Алька.

– Меняться. На вокзал пойдёшь со мной?

Альке не велели одному ходить на вокзал. Но сейчас он рассудил, что идёт не один, а

с Лапой. К тому же они так давно не виделись.

– Топаем? – спросил Лапа.

– Топаем.

До вокзала было далеко, и они пришли, когда часы показывали почти девять. Но

солнце ещё светило, потому что стояли летние, долгие дни.

У входа на перрон дежурил дядька с красной повязкой.

Но Лапа знал, где в чугунной решётке забора есть дыра. Он помог пролезть Альке и

пролез следом.

– Сейчас на третий путь поезд из Владивостока подойдёт, – сообщил Лапа. – Давай

скорей!

Но на втором пути тоже стоял поезд. И в него всё время входили люди.

– Проскочим, – решил Лапа.

Он взял Альку за плечи, протиснулся вместе с ним к подножке, подсадил его. Алька

и сам не заметил, как оказался в тамбуре.

Лапа соскочил с другой стороны на платформу.

– Прыгай! – крикнул он Альке и протянул руку.

Алька собрался прыгнуть. Но в это время какаято тётка с корзинами, перекинутыми

на полотенце через плечо, сердито блестя глазами, оттолкнула Лапу и полезла в вагон. Не

мог же Алька прыгать на её корзины!

Вдруг поезд дёрнулся. Алька снова кинулся к выходу.

Но опять какойто дядька с узлом уже на ходу вскочил на подножку. Вагон медленно

поплыл вдоль платформы.

– Да прыгай же!! – заорал Лапа.

Но Алька испугался. Он в первый раз попал в поезд. А вагон пошёл быстрее. Лапа

бросился следом и хотел прыгнуть на подножку, но какойто мужчина в соломенной шляпе

ухватил его за плечо и стал чтото говорить.

– Лапаа!.. – закричал Алька и заплакал, но мужчина держал Лапу – тот не мог

вырваться.

А вагон дёрнулся, побежал быстрее, стуча колёсами, и Лапу не стало видно за

другими людьми.

Алька, плача, оглянулся. В тамбуре никого не было. Куда поезд идёт? Алька не знал.

Может, он увезёт Альку до самого океана.

Это так испугало Альку, что он даже перестал плакать. Он машинально вытер со щёк

слезы и широко открытыми глазами стал смотреть из вагона. А мимо проплывали низкие

дома из кирпича, красные товарные вагоны, водонапорные башни и тополя. Верхушки

тополей ещё золотились от солнца.

Алька дёрнул дверь, которая вела внутрь вагона. Ведь там же есть люди, должны же

они помочь! Но дверь была тяжёлая, не поддавалась. Алька подумал о Лапе. Ему сейчас

тоже плохо. Алька оглянулся. Увидел тяжёлую железную рукоятку и надпись с белой

стрелкой: "Тормозить". Поезд мчался уже полным ходом, торопился к океану, а город

оставался позади. Алька всхлипнул и взял железную рукоятку. Она не поворачивалась.

Алька налёг животом.

И тут загремела отодвигаемая дверь.

Хорошо, что Алька вытер слезы. Это было не так уж важно, но всётаки хорошо,

потому что через секунду он услышал:

– Алька!

В тамбуре стоял Игорь.

Алька вскрикнул от радости и чуть не вывалился в открытую дверь.

– Я случайно… – заговорил он и засмеялся: – Я хотел на третий путь… Там Лапа

остался. Ты за него заступишься, ладно? Мы шли собирать наклейки…

Ему было теперь не страшно. И Лапе тоже не попадёт ни от кого, потому что есть на

свете Игорь.

Он заступится.

– Дурень ты! – сказал Игорь. – А если бы попал подпоезд?

– Я не под поезд… – улыбался Алька. – Я же в поезд попал.

И тут он перестал улыбаться. Он понял. Ведь Игорь тоже в поезде. А поезд идёт к

океану.

Алька отошёл. Прижался спиной к холодной железной стенке.

– Алька, – сказал Игорь, – ты что на меня так смотришь? Ты что, Алька?

Алька тихо спросил:

– Всётаки уезжаешь, да?

– Куда? – Кустики бровей у Игоря поползли вверх.

– На Дальний Восток…

– Ну что ты, – ласково и серьёзно сказал Игорь. – Это же пригородный поезд.

Алька поверил сразу. И он почемуто почувствовал, что очень устал. Будто четыре

часа подряд гонял тяжёлый мяч. И у него снова защекотало в горле.

– Не веришь? – говорил Игорь. – Ну, смотри, это же пригородный вагон. – Он открыл

дверь. – Видишь, даже полок для лежания нет. И куда я поеду без вещей?

Алька хотел сказать, что верит, но боялся разжать зубы. Он мог бы тогда не

выдержать и снова заплакать.

– Не веришь… – грустно усмехнулся Игорь и сел перед Алькой на корточки.

Вагон трясло, и у Игоря на лбу вздрагивала густая прядь волос.

– Хорошо, – сказал Игорь. – Ладно, Алька, поедем со мной. Увидишь сам. Я всё

равно обещал тебя взять на ТЭЦ. А сегодня у меня там дела. Идёт?

– Идёт, – сказал Алька и прижался щекой к плечу брата.

– Мы позвоним со стройки в город, – говорил Игорь. – Мама в поликлинике

дежурит? Ей и позвоним. А ночью приедем.

– Ночным поездом? – прошептал Алька.

– Ночным. Вернёмся с рабочими второй смены, которые живут в городе. А ты не

уснёшь?

– Игорь, – снова прошептал Алька, – ты, значит, будешь писать? Про железо?

– Да, – сказал он.

– А… – начал Алька и замолчал. Он понял, что о Верухе спрашивать не надо.

За стеклянной дверью вагона уже начинали сгущаться сумерки. "Скоро стемнеет, –

подумал Алька. – И этот поезд тоже станет ночным". Алька вспомнил свою комнату и

сумерки за окном. Может быть, сквозь эти сумерки долетит в комнату гудок ночного

поезда. Издалека, тихийтихий… И услышит его только тень, похожая на медвежонка с

воздушным шаром. Больше некому слушать голоса тепловозов. Алькина кровать пуста –

ночной поезд несёт его на ТЭЦ. И Алька стал думать о стройке…

– Мы с тобой слазим на подъёмный кран? – спросил Алька.

– Посмотрим, – сказал Игорь.

– Ты мне там всё покажешь?

– Покажу.

– И синие огни?

Стучали колёса. Весело протрубил тепловоз.

Игорь сказал;

– И огни.

1962–1964 г.г.

Document Outline

Владислав Петрович Крапивин

Бегство рогатых викингов

Мушкетер и Фея –

Владислав Петрович Крапивин

Бегство рогатых викингов

из Цикла повестей: Мушкетер и Фея

БЕГСТВО РОГАТЫХ ВИКИНГОВ

Белый щенок ищет хозяина

ПРЯМАЯ СТРЕЛА

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО. ХУДОЖНИК ВОВКА РИСУЕТ С НАТУРЫ

СОБАК ВОСПИТЫВАЮТ С ДЕТСТВА. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ВЬЮНА

УГОЛЕК НЕ ХОЧЕТ БЕЖАТЬ. ДВОЕ И ОТЧАЯННАЯ ТЕТКА

НО БЕЛЫЙ ЩЕНОК БЫЛ

СОЛНЦЕ И НЕ НАДО УБИВАТЬ МАМОНТОВ

ПОХИЩЕНИЕ БЕРТЫ. ИНОГДА ХОЧЕТСЯ БЫТЬ ОТКРОВЕННЫМ

ЩЕНОК НАХОДИТ ДОМ

БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ, БОЛЬШИЕ САПОГИ И БОЛЬШИЕ НЕПРИЯТНОСТИ

СТАРЫЙ НЕПТУН ЗНАЕТ О ЩЕНКЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ САМ ЩЕНОК

ИЗГНАНИЕ

ПОГОНЯ. «ЭТО МОИ ЩЕНОК»

ЗАГОВОР НЕ ОСТАЛСЯ В ТАЙНЕ

СТАРЫЙ НЕПТУН ГОВОРИТ О ХОЗЯИНЕ

КУРИЛЫЧ ОБИЖЕН. УГОЛЬКУ ВСЕТАКИ НЕ СПИТСЯ. ЛУНА И РОМАШКИ

ЩЕНОК ИЩЕТ ХОЗЯИНА И ТЕРЯЕТ ДОМ

«ЭТО НЕ ЩЕНОК, А СИНИЙ ВЕРБЛЮД».

НОВЫЙ ДОМ И НОВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ ЩЕНКА

ПОЧТИ КОНЕЦ. НЕДОВОЛЕН ТОЛЬКО ВЬЮН, И ТО ПО ГЛУПОСТИ

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Брат, которому семь

Зелёная Грива

Алька ищет друга

Короткое счастье

Подарок

Капли скачут по асфальту (Алькин рассказ)

Обида

Плюшевый заяц

Путешествие к Белому Гиганту

Соринка

Город Весенних Птиц

Большое полосатое чудовище

Ночные поезда