Часть вторая продолжает «уже полюбившийся сериал» в части жизнеописания будней курсанта авиационного училища … Вдумчивого читателя (или слушателя так будет вернее в моем конкретном случае) ждут очередные «залеты бойцов», конфликты в казармах и «описание дубовости» комсостава...
Сам же ГГ (несмотря на весь свой опыт) по прежнему переодически лажает (тупит и буксует) и попадается в примитивнейшие ловушки. И хотя совершенно обратный
подробнее ...
пример (по типу магического всезнайки или суперспеца) был бы еще хуже — но все же порой так и хочется прибавить герою +100 очков к сообразительности))
В остальном же все идет без особых геройств и весьма планово (если не считать очередной интриги в финале книги, как впрочем было и в финале части первой)). Но все же помимо чисто технических нюансов службы (весьма непростой кстати...) и «ожидания экшена» (что порой весьма неоправданно) — большая часть (как я уже говорил) просто отдана простому пересказу «жита и быта» бесправного существа именуемого «курсант»))
Не знаю кому как — но мне данная книга (в формате аудио) дико «зашла»)) Так что если читать только ради чтения (т.е не спеша и не пролистывая страницы), то и Вам (я надеюсь) она так же придется «ко двору»))
Как ни странно, но похоже я открыл (для себя) новый подвид жанра попаданцы... Обычно их все (до этого) можно было сразу (если очень грубо) разделить на «динамично-прогрессорские» (всезнайка-герой-мессия мигом меняющий «привычный ход» истории) и «бытовые-корректирующие» (где ГГ пытается исправить лишь свою личную жизнь, а на все остальное ему в общем-то пофиг)).
И там и там (конечно) возможны отступления, однако в целом (для обоих
подробнее ...
вариантов) характерно наличие какой-то итоговой цели (спасти СССР от развала или просто желание стать гораздо успешнее «чем в прошлый раз»). Но все чаще и чаще мне отчего-то стали попадаться книги (данной «линейки» или к примеру попаданческий цикл Р.Дамирова «Курсант») где все выстроено совсем на других принципах...
Первое что бросается в глаза — это профессия... Вокруг нее и будет «вертеться все остальное». Далее (после выбора любимой темы: «медик-врач», военный, летчик, милиционер, пожарный и пр) автор предлагает ПРОСТО пожить жизнь героя (при всех заданных условиях «периода подселения»).
И да — здесь тоже будут всяческие геройства, свершения и даже местами прогрессорство (куда уж без него), но все это совсем НЕ является искомой целью (что-то исправить, сломать или починить). Нет! Просто — каждая новая книга (часть) это лишь очередная «дверь», для того что-бы еще чуть-чуть пожить жизнь (глазами героя).
И самое забавное, что при данном подходе — уже совсем не обязательны все привычные шаблоны (использовав которые писать-то в принципе трудновато, ибо ГГ уже отработал «попаданческий минимум», да и что к примеру, будет делать генсек с пятью звездами ГСС, после победы над СаСШ? Все! Дальше писать просто нет никакого смысла (т.к дальше будет тупо неинтересно). А тут же ... тут просто поле не паханное)) Так что «только успевай писать продолжение»))
P.S Конкретно в этой части ГГ (вчерашний школьник) «дико щемится» в авиационное училище — несмотря на «куеву тучу» косяков (в виде разбитого самолета, который ему доверили!!!) и неких «тайн дома …» нет не Романовых)) а его личного дома)).
Местами ГГ (несмотря на нехилый багаж и опыт прошлой жизни) откровенно тупит и все никак не может «разрулить конфликт» вырастающий в очередное (казалось бы неприодолимое препятствие) к заветной цели... Но... толи судьба все же милостива к «засланцу», то ли общее количество (хороших и желающих помочь) знакомых (посвященных в некую тайну) все же не переводится))
В общем — книга (несмотря на некоторые шороховатости) была прослушана на «ура», а интрига в финале (части первой) мигом заставило искать продолжение))
Помню такую сцену. Около телефонной трубки робко и застенчиво толпятся передо мной маленькие ребятки — Богдановичи. Скарлатина заставила их перекочевать из своей квартиры на сторону, а дедушка скучает в разлуке, и вот раз в день приходится им заходит в квартиру мало знакомых людей и по телефону обменяться с дедушкой несколькими словами. Дедушка этот — Николай Фёдорович Анненский…
Мы просим номер 144-66, и вот начинается беседа…
До меня долетают лишь отрывки, но я уже догадываюсь, когда мои маленькие гости говорят именно с дедушкой, а не с кем-либо другим из семьи. Тогда начинается особое оживление и веселье, слышатся взрывы смеха, изумлённые восклицания, нетерпеливая толкотня около трубки и счеты из-за очереди. Это с несомненностью указывает, что у телефона — дедушка и по обыкновению рассказывает что-то ужасно интересное и весёлое.
— Что?.. кошка?.. родила?!.. Сколько котенят?..
По многообразным восклицаниям, любопытствующим вопросам и озабоченным просьбам моих гостей, даже я, человек посторонний, составляю себе отчетливую характеристику каждого котёнка, остроумно изображённую дедушкой, и заражаюсь общим весельем. С котят неутомимый и неистощимый дедушка, всегда, казалось бы, так заваленный серьёзной работой, переходит на другие предметы, и всё у него трепещет жизнью, весельем, все полно захватывающего интереса. В заключение — какие-то стихи на бабушку, производящие необычайную сенсацию…
Я как теперь слышу это радостное детское оживление, ясный смех, лёгкое междоусобие из-за трубки телефона, — и думаю о том, что не только дети, но и все взрослые, молодые, пожилые люди, которых мне пришлось видеть и знать, — все в беседе с Николаем Фёдоровичем как-то невольно, неприметно для себя, светлели, оживлялись и смеялись тем же ясным смехом, как его маленькие внучата. Всем и всегда он был интересен, всех легко, без всяких усилий с своей стороны, брал в плен, очаровывал своим блестящим остроумием, согревал неизменным радушием, заражал и выпрямлял унылых и пасмурных своим веселым, бодрым, мило-шутливым настроением. В непогожий, холодный и ветреный день поздней осени иногда глянет солнце сквозь разорванные облака, на минуту осветить ласковым светом унылую землю, — и прояснеют вдруг знакомые дали, заблестит зеркальными осколками вода в колеях дороги, среди побуревшего жнивья зелеными пучками весело ощетинится молодая травка, — улыбнётся и просветлеет добрым и радостным светом лик природы. Таким милым светом вечерним был и Н. Ф. в последние годы невесёлой русской жизни…
Силу обаяния Николая Фёдоровича мне приходилось наблюдать на людях, по политическим симпатиям очень далеких от тех взглядов, каких держался сам Н. Ф. Помню, на юбилейное заседание, посвящённое 50-летию Литературного Фонда, я затащил своего приятеля-профессора, человека беззаботного касательно политики и литературы, но для порядка поругивавшего не только «товарищей», но даже и к. — д-тов. На заседании в числе других ораторов выступал и Н. Ф. Анненский. Речь его была посвящена памяти Н. К. Михайловского. Это было выступление чисто академическое, не боевое, где обыкновенно с особым блеском развёртывался Н. Ф., - но и эта, на мой взгляд, спокойная и ровная речь изумила и зажгла моего правого приятеля огнём своей искренней веры в торжество великой борьбы за свободу и благо народа, пленила своим юношеским энтузиазмом.
— Ведь вот… старик… Много ли и жить-то ему осталось? Всё равно, ничего не увидит осуществлённым из того, о чём волнуется… А горит, как юноша.
Обаяние же его в обыденной жизни — на людей, имевших счастье близко соприкасаться с ним, было положительно безгранично. Его искромётное остроумие, никогда не покидавшая его бодрость, озарённая ясность, удивительная чуткость сочетались с особой душевной деликатностью, участливостью и умением подойти к человеку. Даже в объяснениях с полицией, столь часто выпадавших на долю Н. Ф., он способен был сохранить благодушную мягкость, и эта его выдержка, благородная, спокойная, отменно любезная манера беседы, прикрытая флером легкой, почти незаметной, невольной иронии, очаровывала даже гг. приставов и полицеймейстеров…
Мне, провинциалу, не пришлось быть свидетелем наиболее видных общественных выступлений Н. Ф-ча, которые совпали с годами освободительного движения. Я познакомился и получил возможность часто видеться с ним уже позже, в годы общественной депрессии, в пору «успокоения», и видел его большею частью в тесном кружке единомышленников — на партийных собраниях и на четвергах в «Русском Богатстве».
Был он нашим неизменным и несравненным председателем. В заседания наши он вносил всегда особенное оживление своим искромётным остроумием, богатством и разнообразием своих жизненных воспоминаний и блеском суждений. Его частые эпизодические уклонения в сторону от обсуждаемого вопроса прямо зачаровывали слушателей. И к прерванному обсуждению возвращало их лишь шутливое напоминание его самого, председателя:
— Ну-с, государи мои, вернёмся к нашим баранам…
Столь же обаятельным и многообразным был он и в роли хозяина на четверговых собраниях в редакции «Русского Богатства». много раз возникала у меня мысль, и не у меня одного, — записывать за Н. Ф. его богатые воспоминания, рассказы о прошлом, которые он передавал с изумительным мастерством, его блестящие mots, реплики, изящные анекдоты… Сам он писал мало. В последние годы уже не мог писать — ни времени, ни здоровья не было. И я очень жалею теперь, что не занёс хоть части щедро расточаемого им богатства памяти и остроумия на бумагу. Так и унёс он его с собой в вечность… Мы, его слушатели, были как дети на морском берегу, полном нарядных раковин и многоцветных камешков: кругом — красота, блеск, диковинная игра цветов и красок… И так много, так щедро рассыпано всё, что не знаешь, что взять на память, и стоишь очарованный и растерянный…
Я должен признаться откровенно и покаяться в собственном невежестве: из писаний Н. Ф. мне знакомо немногое. Знаю, что и статистические, и экономические его исследования считаются ценными работами в своей области, но тем большим человеком, тою значительной, центральной фигурой в русской общественной жизни, каким я видел и чувствовал его, сделали его, конечно, не литературные его труды и заслуги. Рядом с ним приходилось видеть людей с очень громкими политическими, учёными, литературными именами, но их соседство никогда не затмевало Н. Ф. своим блеском, не умаляло его роста, — на всяком месте, при всяких условиях в нём чувствовался особенный человек, к которому невольно тянулся взор, за которого цеплялась мысль, как за лучшего и надежнейшего общественного предстателя, судью, защитника, авторитетнейшего руководителя и вождя…
Человек он был — в самом возвышенном и благородном смысле этого широкого слова. Редкостно и счастливо сочетались в нём острота ума и чуткость совести, мужественное сердце и гуманная отзывчивость, доблесть стойкого гражданина и мудрая терпимость отважного борца, много пережившего, передумавшего, перечувствовавшего… Живой и трудно достижимый образец того, какими надо быть всем нам…
И каждый раз думалось, глядя на него: вот человек, которому я без тени сомнений вверю свой путь, и он не обманет моей веры… за ним пойду всюду, куда он поведёт, куда укажет, и я знаю, что благородное слово его ни на йоту не разойдётся с делом, что бесстрашно умрёт он под завещанным ему знаменем, и легко, и радостно, и славно умереть под этим знаменем за ним и рядом с ним…
Последние комментарии
1 час 28 минут назад
1 час 45 минут назад
1 час 57 минут назад
2 часов 3 минут назад
4 часов 34 минут назад
4 часов 38 минут назад