Любовь? [Ганс Гейнц Эверс] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Ганс Гейнц Эверс. Любовь?
Дорогая Лили, помнишь ли ты, как однажды высмеяла меня? — Я просил тебя позволить поцеловать твои ноги. Ты ответила тогда: — Ну тебя, Ганс, тебе вечно надо что-то особенное! Ныне я и в самом деле пережил нечто особенное, и хочу рассказать тебе об этом. Ты знаешь: летом я был в Висбадене. Там я познакомился с Паломитой — ты знаешь о ней по моим песням. Она, дочь немецких родителей из Буэнос-Айреса, прибыла в Германию навестить своих родных. Ее двоюродный брат служит окружным судьей в Висбадене, там я ее и встретил. Ей было восемнадцать лет, она была гибкой и белокожей, такой же белокожей, как ты, Лили. Однажды я принес супруге судьи цветы. Паломита была дома, на ней было светлое свободного покроя домашнее платье, украшенное пестрыми цветами. Фрау Клара распорядилась принести шампанское, мы пили его, заедая клубникой и куря сигареты. Фрау Клара болтала и смеялась, она сновала вокруг, она садилась на стул, глядела в окно — так живо и так деловито! Но Паломита не тронулась с места, не произнесла ни слова. Вытянув ноги, она сидела в шезлонге, подливала кофе в тончайший стакан и спокойно взирала на меня голубыми глазами. Когда фрау Клара вышла на несколько минут, я подошел к Паломите, взял ее за руку и поцеловал. Она спокойно отдалась поцелую. Я не знаю, когда нам обоим стало понятно, что мы любим друг друга. Я приходил к ним каждый день после полудня, в четыре часа. В это время окружной судья отправлялся на службу, а оттуда всегда заходил в кафе пропустить стаканчик. Мы оставались совершенно одни вплоть до восьми часов. Сначала мы пили чай втроем, потом фрау Клара выходила и оставляла нас одних. И всякий раз на одной и той же фразе: — Извините меня, но мне нужно к портнихе! Или же: — Извините, дети, сегодня фотограф обещал дать пробные отпечатки, и мне нужно забрать их... — Я не помню всего того, что ей нужно было забрать и принести — легкая улыбка, и она исчезала из дома. Обычно мы стояли у окна и кивали ей на прощанье. — Ведите себя прилично, детки, — кричала она нам, — мама быстро вернется. Но она никогда не возвращалась ранее восьми. Говорили мы очень мало, и Паломита, и я. Как истинная южанка, она была ленива и медлительна в каждом своем движении, но ее леность несла на себе печать божественного света, суверенности. Часто она приседала передо мной, упирала свои локти мне в колени, глядела на меня в упор, и тогда я гладил ее щеки или читал ей мои песни. Или же она садилась за клавир и играла. Мягкая, насыщенная, трепещущая музыка. Я садился на корточки возле нее. Брал порой ее ножку, снимал туфлю и чулок и покрывал ее милую белую ножку жаркими поцелуями. Она находила это вполне нормальным, не видела в этом ничего «особенного», не то, что ты, Лили! Мы оба любили друг друга, Паломита и я! И ее юная, ее восторженная первая любовь усыпляла меня, позволяла мне забыть все внешнее в этом прекрасном раю, тяжелые турецкие портьеры которого едва ли пропускали хоть один луч солнца. Это было счастье, это счастье заключило меня, смеясь, в свои объятия. Я не писал тебе об этом, Лили? — Но разве я хоть раз писал тебе, когда был счастлив?.. Но моему приятелю я рассказывал про все это. Ты знаешь его: это изящный маленький Чарльз. Кому-нибудь я должен был рассказывать про это! Я даже взял его однажды с собой и привел на Шлоссенштрассе. Мы выпили вчетвером. Фрау Клара, Чарльз и мы двое — за нашу любовь! И Паломита обняла меня за шею: — О, мой Ганс, как я люблю тебя! ...Только два месяца после этого она должна была возвратиться за океан. И поэтому она уговорила свою кузину, чтобы та избавила ее от всяких забав и забот, от партий в теннис, соревнований в беге, концертов и посещений театра. Она все время оставалась дома, одна... Окружной судья удивлялся ее поведению и наконец пришел к выводу, что она, по всей видимости, страдает от несчастной любви. Но любовь ее была счастливой. 18 июня я посетил ее в очередной раз. Фрау Клара уже ушла, и Паломита, как обычно, лежала на софе, вытянув ноги. Мы пожелали друг другу «доброго дня», поцеловались. Вдруг, когда моя рука скользнула по ее вискам, раздался слабый выдох и она, кажется, заснула. Я еще несколько раз провел рукой по ее лицу — действительно, она спала. Я не практиковал гипноз уже более двух лет, не практиковал после Мюнхена. Ты помнишь, Лили, там это было нашей ежедневной игрой! Паломита спала. Я осторожно распустил ее волосы и погрузил лицо в эти мягкие локоны моей белокурой госпожи... Тут раздался звонок. Вернулась фрау Клара. Сегодня она осталась с нами. И я гипнотизировал Паломиту все снова и снова — она была чудным медиумом. Она немедленно исполняла всякий приказ: декламировала, пела, играла — с ней можно было бы прекрасно выступать на сцене. Фрау Клара была в восторге... На следующий день я пришел снова, и когда мы остались вдвоем — легкий нажим руки — «спи, милая!» — и она откинулась назад, заснула. Для меня это было неизвестным, неописуемо сладким чувством — держать ее спящую на руках. Бездыханно, неподвижно лежала она. Я целовал ее локоны, ее глаза, губы, руки. И затем — о, я едва ли сознавал, что делаю! — я расстегнул ее платье и покрыл поцелуями ее белые груди. И каждый день с тех пор я усыплял ее, если только мы оставались одни — каждый день. Двадцать четвертого июня солнце так палило в небе, так палило. И в этот день моя кровь пульсировала и кипела как никогда. Я пришел к Паломите. Фрау Клара ушла, и она уснула на моих руках. Тогда произошло это. Я раздел ее, снял юбку и сорочку, я снял с нее все. Она не шевельнулась. И тогда я лишил ее невинности... Она не сопротивлялась, ее глаза были закрыты. Только один слабый вскрик вышел из ее уст. Крик смертельно раненой лани, которую моя пуля настигла некогда на охоте в Красном бору. С тех пор я редко видел Паломиту бодрствующей. Как только я приходил к ней, я усыплял ее. Двумя днями позднее я приказал ей: — Ты слышишь меня, милая? Я хочу, чтобы сегодня ночью ты пустила меня к себе. Тебе нужно добиться, чтобы ключ от дома оказался в твоих руках до того, как ты уйдешь в свою спальню. Ты слышишь? — Сегодня ночью ты возьмешь ключ, привяжешь его на длинный шнур и спустишь в окно. Двери оставишь незапертыми. Оставь также свет в своей спальне, чтобы я видел, что ты ждешь меня. Ты слышишь, что я тебе говорю? Ты — все — это — должна — сделать! Паломита дрожала, ее влажное тело трепетало в моих руках. — Ты меня слышала? Ты сделаешь это? Ее «да» казалось вынужденным. Но я не придал этому значения. Около двенадцати часов я поспешил на Шлоссенштрассе. Я взглянул вверх — ее окна были освещены. Я перелез через решетку, перепрыгнул через палисадник. Из окна ее спальни свешивался ключ. Я рванул шнурок вниз, открыл дверь дома, поспешно поднялся на второй этаж. Дверь ее комнаты была не заперта, она сидела полуодетая на кровати. Ее взгляд был странен: испуган и недоверчив сразу. Казалось, она видит грезы с открытыми глазами. И словно для того, чтобы удержать сновидение, она закрыла глаза. Я быстро приблизился к ней, одно слово, одно дуновение уст: она спала. Я же держал ее в моих руках, держал всю эту незабываемую ночь. И следующую ночь, и ночь, следующую за следующей — тоже. И так одиннадцать баснословных, сказочных ночей... Десятого августа она должна была уехать. Она должна была в Баден-Бадене встретить своих дядю и тетку, а затем вернуться вместе с ними. Оттуда — Геную, а из Генуи — на родину на «Альстере». Она не хотела, чтобы я проводил ее до Баден-Бадена, где она должна была провести еще два дня. Поэтому просил, умолял ее вернуться оттуда еще на один день, хотя бы на пару часов. Наконец, я внушил ей это во время гипноза. Она обещала мне. О, как я боялся перед ее отъездом! Затем я остался один, один на один с самим собой, с моими ужасными мыслями! Почти до семи утра я был у них. Затем я поспешил домой, принял ванну и переоделся. Она поехала около девяти часов, я провожал ее на вокзале с цветами. — До скорого свидания завтра вечером! — кричала она. Вот она уехала. Я попрощался с окружным судьей, его женой, слонялся по улицам. И только тут началось это. Оно стесняло мне грудную клетку, сжимало мне горло. Обжигающими пальцами оно проникало мне в мозг, так что глаза мои пылали в глазницах. Оно пытало и мучило меня несказанно. — Мой Бог! Мой Бог! Я пытался успокоиться. Ну подумай только: ты — совесть! Но ничего не получалось. Мне необходимо было найти кого-нибудь, кто смог бы защитить меня от самого себя. Я вскочил на первые попавшиеся дрожки и поехал к Чарльзу. Приятель был дома, слава Богу! — он еще лежал постели, я сел на ее край. — Эх, милый, — окликнул он меня, — да ты выглядишь чертовски жалко! Что случилось? — Я расскажу тебе все, мой друг, расскажу все! Ты ведь знаешь, что я люблю ее? — Кого именно? — Дурачина! — Паломиту! — Хм... да, похоже на то! — И ты ведь знаешь, что она меня любит? — Хм... да, вполне возможно! И тогда я рассказал ему все, все, безо всякой утайки. Рассказал, как я гипнотизировал ее, как я соблазнил ее во сне, как проводил с ней ночь за ночью. Закончив, я уставился на него. Я словно ожидал, что он вынесет мне какой-то окончательный приговор. Он прокашлялся. Затем — медленно: — За это полагается — тюрьма! — Тьфу, тюрьма — да мне плевать на это! Да ты забыл, милый, что все это сделал я, и что я — люблю ее! И потому за это мне полагается — безумие! А затем я помчался из его комнаты домой! И пережил там пару часов, дорогая Лили, таких страшных, таких невыносимо страшных... — знаешь, Лили, я понял тогда, как себя чувствует убийца, когда до него доходит, что он совершил! Около двух часов пришел Чарльз. Я заметил его только тогда, когда он положил мне на плечи руки. — Пойдем со мной, — сказал он, — надо развеяться. Он форменным образом выволок меня из дому. После полудня он взял меня с собой за город, а вечер мы провели в кабаре и в пивной. Об «этом» он не сказал ни слова. Он привел меня к себе домой и не отходил от меня до тех пор, пока я не лег в постель. Тогда он дал мне сильное снотворное. Он вышел только тогда, когда я заснул. Когда я проснулся, он сидел на моей постели. — Наконец-то! — сказал он. — Я жду уже битый час, когда ты изволишь проснуться! Слушай, — продолжал он, — я обдумал всю эту историю. У тебя есть только один выход! Сегодня вечером она возвращается сюда, не так ли? Ступай к ней и расскажи все! Сначала я содрогнулся от этой мысли. Но потом почувствовал, что он прав. — Ты это сделаешь? — спросил он. Я обещал ему. Около шести часов я был уже на Шлоссенштрассе; она уже вернулась и встретила меня горячими, пламенными поцелуями. Я с трудом вырвался из ее объятий. — Паломита, оставь меня, мне надо кое-что сказать тебе! — Так говори! Но я не мог. Я, как сумасшедший, бегал по комнате и ничего не мог сказать, ни единого слова. Мои руки дрожали, я рылся в карманах. На письменном столе лежало письмо, я взял его, разорвал на клочки и засунул в карман. Я хватал карандаши, ручки и ломал на мелкие кусочки. Паломита подошла ко мне: — Мой юный друг! Слезы брызнули из моих глаз, она собирала их поцелуями с моих щек, слезу за слезой. Но когда она попыталась поцеловать меня в губы, я оттолкнул ее. — Оставь меня, ты не знаешь, кого ты целуешь! оставь меня — я хочу сказать тебе об этом... сказать все! И, с закушенными губами, глядя в пол, я рассказал ей, что я сделал. Я закончил, но не смел поднять на нее глаз. Наконец, я осмелился взглянуть на нее... И тут я увидел на ее губах улыбку, такую странную, такую удивительную... о, улыбку коварную, улыбку кокотки... Я не задержался в комнате ни одной секунды. Она кричала мне во след: — Ганс! Любимый! Ганс! Я едва слышал ее. Дома меня ожидал Чарльз. — Ну, как? — спросил он. — Я сделал все, чего ты хотел, сказал ей все, все! Когда я закончил... она улыбалась! — И ты?.. — Она улыбалась, говорю я тебе! И этой улыбкой онa сказала мне, что все знала, что обманула меня, так подло обманула и оболгала, как никогда ни одна женщина не обманывала мужчину! Я сжал кулаки в карманах... И только теперь вытащил из них обрывки письма. Это был ее почерк. Я сел за стол и стал тщательно складывать конверт и вложенный в него лист бумаги. Это было письмо Паломиты, адресованное фрау Кларе, письмо, отправленное вчера вечером из Баден-Бадена. — Ты должен прочесть, дружище. Мы прочли вместе:«Милая Клара, я должна сообщить тебе приятную новость. Наконец-то это произошло! Когда я сегодня утром поздоровалась с дядей и теткой, мне пришлось спешно бежать вверх по лестнице: я почувствовала сильные боли. В своей комнате я обнаружила, что полна крови. Опасения последних дней, слава Богу, оказались напрасными! — Надеюсь, что сегодня утром твой муж ничего не заметил; Ганс ушел только в семь часов, и при этом дверь на лестницу ужасно заскрипела! Когда я уеду, Клара, не думай обо мне плохо. Ты так верно помогала мне, и ты же так часто бранила меня! В самом деле, я была бесконечно легкомысленна и променяла свою юность и девичество на короткое счастье нескольких недель! Но я любила его так безмерно, так невыразимо! — Не сердись на меня, милая Клара! До завтрашнего вечера. Твоя Паломита. P.S. Если увидишь Ганса, поцелуй его милые глаза!»
— Она очень любила тебя! — сказал мой друг. Я не помню, что ответил ему... ...Будь здорова, Лили!
Последние комментарии
14 часов 16 минут назад
16 часов 49 минут назад
17 часов 18 минут назад
17 часов 25 минут назад
11 часов 40 минут назад
20 часов 28 минут назад