Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней [Илья Григорьевич Эренбург] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (203) »
Эренбург... уже не русский писатель, а европейский, и именно потому — один из современнейших русских. Это, конечно, еретик настоящий. У настоящего еретика есть то же свойство, что у динамита: взрыв (творческий) идет по линии наибольшего сопротивления.
Евгений Замятин
ЖИЗНЬ И ГИБЕЛЬ НИКОЛАЯ КУРБОВА Роман[1]
Цыпленки тоже хочут жить
1
Воздвиженка. Казенный дом, с колонками, рыжий, — дом как дом. Только не пешком — автомобили не входят — влетают, и все с портфелями. Огромный околоток, кроме нашего Ресефесера, еще с десяток республик — аджарских, бухарских, всяких. А вывеска простенькая — как будто дантист, — заржавела жестянка:«ЦК РКП».
Вот где ее гнездо! Отсюда выходят, ползут в Сухум и в Мурманск. Скрутили, спаяли, в ячейки яички свои положив, расплодились, проникли до самых кишок, попробуй — вздохни, шевельнись не по этим святым директивам! Стучат машинки: цок, цок, цок! — Товарищ, заготовьте бумаги в ЦУС, в ЦОС и в Снабарм! — Резолюция при двух воздержавшихся… — На подпись инструкцию… — Занести в исходящие… А в подъезде бабка плачет: — Да как же? Куда же? Угла лишили… вселили… Охальник, машинку принес и прямо в ухо пущает!.. Злится курьер: — Иди в жилищно-земельный, знаешь, глупая, что здесь? Цека! — Я и туды, и сюды… Дверь прикрыл — мороз напускает. Не скажет. — В Тамбовском уезде убиты четыре товарища. — Губком доносит, что все расстреляны… — Тезисы по борьбе с церковью. — Детская смертность в немкоммуне… — Цифры? — Умер от тифа товарищ Зыков. — Послать Ракитина. И надо всем — одно слово, тяжелое, темное слово: «Мандат»! Оргбюро. Распределение работы. Толпятся с портфелями обросшие, обмотанные. Ведь когда-то ходили в пивные, заедали моченым горохом и воблой, читали альманахи «Шиповник», даже влюблялись, охали, а теперь нельзя: ну, как на своей кровати перевернуться с боку на бок? Инструкция!.. — В Наркомпрос — двое! В Рабкрин — трое! Вы, товарищ Блюм, — в Туркестан! Целый час уже распределяют, отсылают, машинистки стучат. Мандаты. Стемнело, пыльная лампочка, махорочный дух, чайная чашка с отломанной ручкой, даже уют, семейственность, после мороза. Всюду послали, только осталось в чеку. Трудное дело. Кому же охота? Все норовят на чистое, даже душевное, с романтическим блеском, при магнии. Всякому лестно сидеть в инотделе и Англию с тибетских вершин поддразнивать красненьким флажком. Или: раньше ребят, за конспектами сидя, как-то вообще не замечали — теперь педагоги. В чеку же идут лишь коммунисты последнего выпуска: нос угреватый в бобровый уют окунуть или на Кисловке пирожное «наполеон» с кремом давить языком, не считая косых. А нужно в чеку большого, святого почти, хотят к палачеству приставить не палача — подвижника, туда, где сети с уловом: доллары, караты, где кровь окисшая, со сгустками, где можно души с вывертом щипать, где всякий рыженький сопляк в каскетке — Ассаргадон, не человека — пункт программы, но с руками, с глухим баском — подписывать и утверждать. — Товарищ Ялич, вы — в Чека, по предписанию оргбюро. — Я? Нет! Что вы! (Ялич даже кашлять стал в башлык от раздражения.) Конечно, он понимает — Чека вещь необходимая, без Чека и дня не проживешь. Но он — Ялич, написавший две брошюры о марксистской этике, хороший, честный, которого даже кадет Громов уважает, — к насосу мразь высасывать?.. Никогда! — Я, товарищ, постановление опротестовываю. Хочу в Наркомпрод. Секретарь уязвлен, возмущен, тычет своим самопишущим пером (подарок из Ревеля) в чернильницу, — зря тычет, портит перо. — Кто же в Чека? Потягивается огромный спрут, в тесной комнатке с недопитой чашкой чая, потягивается и выпускает еще одну лапу — быструю, легкую, крепкую. — Кто? И спокойный ответ: — Если нужно — я. Меня отозвали из Наркомзема, там дело налажено. Слегка удивились: товарищ Курбов, таких ведь мало, — и в чеку! Потом: ну да, в Чеку, туда первых, верных, без пирожков. Прекрасен Курбов покойной, ясной красотой! Движения все верны, вески, слова рассчитаны, глаза — чтобы видеть, ноги — чтобы ходить, и даже руки, крепкие, тугие, чтобы все делать: доклад писать, пилить дрова в общежитии, к брюкам пуговку пришить… Конечно, Курбова! И как раньше не догадались!.. Опять тупится заграничное перо секретаря. Товарища Зимштейна в Наркомпрос. «Единая» и прочее.[2] Дункан немного в переменках.[3] Но главное, чтобы были инженеры. С младенчества их по производственной учесть и обстрогать. А Ялича?.. Ну, Ялича… он книжки написал… он жаловаться будет… ну, Ялича — пишите: в Наркомпрод. Одна обуза! И Ялич рад: капуста,- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (203) »
Последние комментарии
17 часов 48 минут назад
18 часов 23 минут назад
19 часов 16 минут назад
19 часов 21 минут назад
19 часов 32 минут назад
19 часов 46 минут назад