Теплое крыльцо [Виталий Николаевич Трубин] (fb2) читать постранично, страница - 3

Малину брали, не отдыхая, и через час сосредоточенной, молчаливой работы Иван сказал:

— Пап, расскажи мне о своих. Я о них мало знаю.

— А что рассказывать… Работали всю жизнь, — спокойно ответил отец.

— Когда умер дед Павел, вы меня отвели на Битевскую, к маминой маме?

— Да… — Отец вопросительно глядел на сына. — Мы тебя отвели к бабушке.

— Но я вернулся.

— Тебе было пять лет. Ты не мог вернуться. Ты бы не нашел дорогу.

— Я пришел, когда все кончилось. У подъезда стояли две накрытые черно-синим ковром табуретки, и я убежал. Помню, было лето, жаркое.

— Ты путаешь. Дед Павел умер зимой, в декабре.

— Но табуретки были накрыты ковром? Я потом долго боялся их, как тех фотографий.

— Каких?

— Где бабушка Евдокия и дед Павел в гробу. Я думал, если долго глядеть на них, у нас еще кто-то умрет. Теперь я так не думаю.

Иван вспомнил, как он, затаив дыхание, собрал все бывшие в доме похоронные фотографии в черный пакет и спрятал его далеко в шкаф. И после Иван долго не вспоминал, где лежат фотографии, а сейчас вспомнил с мгновенным испугом.

II

Когда малину собрали, отец довольно сказал:

— Быстро управились.

Они умылись под краном над закопанной в земле бочкой, зашли на веранду.

— Я вздремну, — снимая майку, устало сказал отец, — а ты займись своим делом, но в лес не ходи. Отдохну, погреб оглянем.

— Что там?

— Кое-где доски подгнили, перестелем. Погреб обложим кирпичом, цементом зальем. Работы на несколько дней. Прежний хозяин дачи был ленивый мужик.

Иван сидел на диване, слушая, как вздыхает отец, и думал, что он не похож на себя прежнего: нервничает, подсмеивается: «Землю не любишь». Я никогда и не думал: люблю ее или нет. Хожу по ней, да и все.

— Нет, не могу уснуть, — недовольно сказал отец, и, с шумом надев ботинки, он вышел из комнаты, сел на диван — непричесанный, с сонным лицом.

— Не устал?

— Ягоды снимать — не работа, — с деланным равнодушием ответил сын.

— Ну и ладно. Теперь погреб смотреть.

— Давай! — Иван с готовностью встал.

— Оденемся потеплее.

Когда Иван надел потрепанный железнодорожный китель, забрызганные красной краской штаны и стоптанные зимние башмаки, отец большим гнутым гвоздем поднял короткие вместе сбитые доски, и открылась западня, из которой дунуло черным подземным холодом. Отец спустился по лестнице, сказал измененным голосом:

— Сюда.

Сыро, мрачновато скрипнула лестница. Иван встал на темно-желтый влажный песок. Подпол был неглубоким: отец гнул голову, сын стоял во весь рост.

— Да, принеси лопату, ведро и веревку, — сказал отец. — Я стану копать, насыпать землю в ведро, а ты поднимай ее на поверхность.

— Ведро очень маленькое. Лучше я покопаю.

— Нет. Еще простудишься.

— Ну что же… — Иван вылез из ямы, но, вспомнив, что отец не спал ночью, сказал:

— Потом сменимся, чтоб все по-честному.

Отец глуховато буркнул в ответ:

— Ладно, — и добавил: — Лестницу вытащи. Мешает.

Земля была тяжелой, но Иван, занятый мыслями, легко поднимал ведро за ведром, думая: «Отец не заснул, потому что волнуется. Что же случилось?..»

Иван в сердцах бросил веревку, принес с улицы лестницу, опустил в погреб.

— Ты чего? — равнодушно спросил отец.

— Иди наверх! Моя очередь.

Молча поглядев на сына, отец отдал лопату и послушно вылез из ямы.

Иван присел на корточки, огляделся: погреб был не обшит досками, земля мрачновато-тускло светилась.

— Долго тебя ждать? — нетерпеливо позвал отец.

Иван копал землю на полштыка и думал: «Если по-честному, отец не виноват в аварии…»

Ожидая, пока сын насыплет землю в ведро, отец тоже думал: «А если бы в поваленных вагонах были люди?» За тридцать лет работы на транспорте он видел только одно большое крушение, еще до войны, когда состав с углем врезался в хвост воинскому эшелону и несколько вагонов были раздавлены. В грохоте и шуме, в огне пожара, ездивший тогда кондуктором — его состав стоял на соседнем пути, — он бросился к раненым и видел, как начальник эшелона, потеряв от ужаса голову, бледный, с трясущимся подбородком, с револьвером в руке, подбежал к смявшему вагоны паровозу и отчаянно закричал:

— Где машинист? Застрелю!

В окне паровозной будки показался старик-машинист с окровавленным лицом. Поглядев на поднявшего оружие, он отворотил кожаную, закопченную куртку — на груди огненно блеснул орден Ленина.

— Стреляй! Я машинист! — страшно сказал старик.

И начальник эшелона смятенно опустил револьвер. Как выяснилось, стрелочник неверно перевел стрелку.

Через полчаса отец спустился в погреб и сказал сыну, что будет лучше, если они вдвоем поработают: сняв землю, накидают ее в угол, а вытаскают потом.

Им не было тесно. Лопаты легко резали землю, через западню немного сквозило. Работа спорилась, и скоро отцу стало нравиться, как сын привычно держит лопату, как он хорошо, без напряжения дышит. Иван больше не хмурился, вот он