Миллионы глаз [Лев Самойлович Зильвер] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Лев Самойлович Зильвер Миллионы глаз
Разведчик
Дело происходило в одном из уездов Тамбовской губернии осенью девятнадцатого года. Уже несколько месяцев разбойничала здесь банда кулака Хлыстова — «Егорки Мельницы», как прозвали главаря бандитов окрестные крестьяне за его непомерно длинные руки, напоминающие мельничные крылья. Банда Хлыстова действовала нагло, вызывающе. Кулацкие сынки и преступники, бежавшие из тюрем, ночами налетали на села и местечки, грабили, убивали, жгли… Особенно беспощадно расправлялась шайка с деревенскими коммунистами и комсомольцами. Хлыстов подвергал их утонченным пыткам, вырезывал на теле пятиконечные звезды, а потом выбрасывал трупы на дорогу. На теле убитых находили хлыстовские записки: «Враг божеский и расейский…» В Тамбовской чрезвычайной комиссии было известно, что банда Хлыстова держит связь с подпольным контрреволюционным центром, получает от него оружие, деньги, директивы. Знали также, что подлинный руководитель банды — сын бывшего помещика Валерий Александрович Куринов, дворянин, гвардейский офицер, смертельный враг советской власти. В сентябре 1919 года Тамбовская ЧК направила на ликвидацию банды отряд товарища Руденко.В воздухе чувствовалось приближение осени. Кружились подхваченные ветром желтые листья, холодом тянуло с реки. Отряд Руденко после пяти дней непрерывных поисков по лесам остановился в деревне Лузники. Вчера здесь вспыхнул пожар, уничтоживший половину изб. Где-то поблизости вертелся Хлыстов со своей бандой. Он был неуловим. От крестьян трудно было чего-либо добиться: люди боялись жестокой расправы…
…Накурено и душно в избе у командира отряда. Уже второй час он обсуждает со своими помощниками и политруком ход будущей операции. — Так вот, товарищи, дела не из блестящих. Следов банды не видно, но по всем данным Мельница здесь. Свидетельство этому — вчерашний поджог. Очевидно, Хлыстов имеет свои глаза по деревням: он отлично знает о всех наших передвижениях. Руденко, невысокий, плотный человек, вынул изо рта цыгарку, испытующе посмотрел на присутствующих. — Сейчас нужно быть особенно зоркими, товарищи, — продолжал он. — В отряде есть совсем молодые бойцы… Больше бодрости! Пример показывайте! А главное, чтобы не оказалось волка среди нас, чтобы не затесался предатель… Это главное! Болтовни нужно избегать. Еще раз разъясните каждому необходимость соблюдения строжайшей военной тайны. Отпустив помощников, Руденко еще долго, задумавшись, сидел за столом. Хитрый Хлыстов здесь, в лесах, совсем близко. Нужно его перехитрить! И так уже среди крестьян разговоры пошли: что, мол, Хлыстов — оборотень, что изловить его невозможно, что, вишь, Чека приехала и тоже сделать ничего не может… Необходимо кончать быстрее! Руденко прошелся по комнате, остановился у окна, задумчиво разглядывая чернеющий вдали лес. Внезапно, словно приняв какое-то окончательное решение, он подошел к столу, сел и начал писать. Писал недолго. На конверте вывел адрес: «С нарочным. Тамбов, лично председателю Губчека».
Поздно ночью председатель Тамбовской Губчека вызвал к себе в кабинет двадцатидвухлетнего комсомольца Дымова. — Есть серьезное дело, товарищ Дымов, — сказал председатель, вставая и протягивая руку. Долго, до рассвета, говорили они. Провожая, председатель Губчека обнял уходящего Дымова: — Значит, завтра в путь! Сейчас идите отдыхать и никому ни слова. Понятно? Ни приятелям, ни матери… никому! Это самое важное. Они стояли друг против друга: седой председатель Губчека, усталый от многих бессонных ночей, и молодой чекист Дымов с кимовским значком на гимнастерке. — Есть, товарищ начальник! Все будет сделано, — сказал Дымов и вышел из кабинета.
Из города прислали в отряд пополнение. Два десятка молодых красноармейцев, среди них — двадцатидвухлетний доброволец Василий Дубин. Дубин был угрюмым и малообщительным человеком. Исполнительный, аккуратный, он держался в стороне от товарищей, ни с кем не дружил. Каждый день приносил новые известия о преступлениях Егорки Мельницы. Бандиты скрывались в лесах, уклоняясь от встречи с отрядом Руденко. Однажды под вечер командир отряда вызвал к себе политрука и нескольких комсомольцев и долго беседовал с ними.
Была неприветливая, сырая осенняя ночь. Спали бойцы в палатках; за полотняной стеной слышались мерные шаги часовых. Во втором часу ночи тихо поднялся с койки молодой красноармеец Василий Дубин. Осторожно, прислушиваясь к мерному дыханию спящих, оделся, натянул сапоги и выскользнул из палатки. Вдали хрустели сухие ветки под ногами часового. Дубин огляделся и пошел по направлению к лесу. Но только вышел он из палатки, опустил полотняную дверь, вскочили с коек политрук и двое комсомольцев. Крадучись, они шли следом за ним и настигли его у самой опушки леса. — Стой! Куда пошел? — крикнул политрук, выхватив револьвер. Дубин вздрогнул от неожиданного окрика, бросился вперед. По лесу прокатился выстрел. Красноармейцы погнались… Сзади уже слышны были шаги бегущих часовых… Дубина догнали, скрутили ему руки и привели в избу командира отряда. В одном из карманов беглеца была найдена записка с точным перечнем состава отряда, количеством винтовок, лошадей, схемой предполагаемого маршрута… Все было ясно! Арестованного заперли до утра в пустом амбаре. Распоряжением Руденко охрана была поручена двум бойцам-комсомольцам, которые первые бросились за бандитом Дубиным. Рано утром в деревне стало известно о поимке бандита. — Вот отчаянный-то! В самую Чеку залез! — говорили изумленно крестьяне. А через час бандит через слуховое окно пробрался на крышу амбара, кошкой спустился вниз и ушел огородами… Только его и видели.
Из гущи леса вышли двое в надвинутых на глаза треухах. За плечами у них болтались винтовки. Среди болот вилась еле заметная для глаза узкая тропа. Только хорошо знающие здешние места могли рисковать двинуться в путь через обманчивую зеленую топь. — Стой, Петька! — сказал вдруг один, стаскивая с плеча винтовку. — Смотри в кусты… Убрать надо… Кой леший его занес сюда? — Обожди маленько… может, к атаману… Смотри, к нам идет! — Стой, стой, говорю! Куда прешь? Руки вверх! К вооруженным подходил молодой парень в изорванной рубахе, с обросшим бледным лицом. — Поесть бы мне, братцы, — слабо донесся его голос. — Два дня без еды… — Ты кто такой? — Дезертир я, из отряда Руденко бежал. Сын Дубина, воронежского помещика Дубина, — слыхали, может? — А не врешь? Парень нетерпеливо махнул рукой: — Ну, да что вы спрашивать взялись! Ведите меня к Мельнице, ему все и расскажу. Еще до прихода Дубина в банду Хлыстов знал всю его историю. Знал, что большевики хотели его расстрелять, что бежал он от них. Но хитер и осторожен Егор Мельница. Вместе с офицером Валерием Куриновым учинил он прибывшему длинный и обстоятельный допрос. Дубин рассказал всю свою историю. Отца расстреляли красные три месяца назад. Скрывался в окрестностях города: к знакомым боялся ходить — все были на подозрении. Ушел из города. Услышал о Хлыстове — загорелось сердце, стал мечтать о настоящей борьбе с красными. Но хотел не с голыми руками притти к Хлыстову… Пристал по дороге к красноармейцам, направлявшимся из города в отряд Руденко. Сказал, что доброволец, что родственника в банде имеет, сможет проследить за Хлыстовым. Помаленьку прижился в отряде, а сам — не промах: кое-что подсобрал, подслушал. Хоть и отобрали у него при побеге записку, но ничего, все в голове держит… Дубин подробно рассказал об отряде Руденко, об идущем из города новом курсантском пополнении. — Ну, ладно, сведения ваши проверим, — после минутного молчания произнес Куринов. — А пока будете под надзором. Дубина заперли и поставили часовых.
Через несколько дней бандиты установили, что Дубин рассказывал сущую правду. Все было так, как он говорил. Дубина освободили, дали ему ружье; он стал равноправным членом шайки. Хлыстов объявил бандитам, что завтра будет налет на деревню Осинки. Отряд Руденко далеко, бояться нечего. Рано утром должны были тронуться врассыпную через лес, подобраться поближе к деревне, к сумеркам собраться и разом ударить. Знал Хлыстов, что только быстрота и внезапность могут обеспечить успех налета. Дубин был рад завтрашнему делу. Он и не скрывал радости. Наконец-то! Сколько времени он ждал этого дня! — Валерий Александрович, вы уверены, что Руденко далеко? — спросил он Куринова. — Мы имеем сведения о местопребывании отряда на сегодняшнее утро. Дубин пожал плечами. — Боюсь, что эти сведения могут оказаться неточными. Руденко давно уже собирался перейти на тактику неожиданных ночных перебросок отряда. Он говорил, что иначе не изловит Хлыстова… Как бы не напороться на него! Длинный, подтянутый Куринов внимательно выслушал. — Вы правы… Вот что: отправляйтесь-ка вдвоем, разузнайте у наших, где сейчас отряд. Далеко не ходите, чтобы к рассвету быть здесь. Шли долго. Ночные тени все плотнее обступали лес. Шли осторожно. Молчали… Вдалеке замерцали огоньки деревни. — Ну, ты иди, — сказал Дубин своему спутнику, — разузнай у Кондрата, где они. Едва бандит скрылся в темноте, как Дубин швырнул в сторону винтовку, бросился бежать. Он знал эту деревню. Вот первая изба, вторая, третья… Здесь живет секретарь ячейки. Стукнул в окно. В избе завозились, кто-то спрыгнул с полатей. Щелкнул затвор ружья. — Кто здесь? — Встревоженное лицо припало к стеклу. Дубин быстро, взволнованно зашептал: — Открой скорее… Вот записка… Передай по адресу… сейчас же… Разбуди сына… Пусть лично передаст, только лично… Слышишь?
— Вот записка… Передай по адресу… сейчас же…
Сказал и бросился назад. Чуть звякнув, опять закрылось окно. Успел во-время. Второй еще не приходил. Вскоре показался и он. — Ну как? — Все в порядке, — довольно мотнул головой подошедший. — Далеко, черти. Вот взбесятся, когда узнают!.. — И он злорадно засмеялся.В сумерках наступившего вечера банда подошла к деревне Осинки. В редких избах светятся огоньки. Тихо. Изредка залает пес, и снова тишина. Хлыстов и Куринов давали последние распоряжения: — Подойдем с двух сторон. Без сигнала не начинать. Ждать у изб, у сельсовета. Как махнем зажженной паклей, так начинай. Будут сопротивляться — бей без разбора. Главное — ищите сельсоветчиков и большевиков… Ну, с богом! Прошло с полчаса. Бандиты ждали сигнала. И вот взметнулся в небо факел, рассыпая по черному полотну ночи золотистые искры. Но что это? Из темных изб, амбаров, с огородов, из садов загремели выстрелы. Словно вздыбилась разъяренная деревня. Бандиты напоролись на засаду. Схватка была недолгой. Чекисты руденковского отряда не давали пощады врагу. Банда была уничтожена. Егорка Мельница попал в плен. А офицер Валерий Куринов при первых же выстрелах бросился назад в лес… Все дальше, дальше в лесную чащу, царапая лицо о ветки, уходил трусливый враг. «Скорей к тайной болотной тропе, пробраться по ней, а там спасение… Захватить документы, деньги и — в город». В лесу была полная тишина. Вот и тропа… — Стой, руки вверх! Впереди, у куста, целясь из маузера, стоял Дубин с двумя красноармейцами.
Рано утром следующего дня в просторном кабинете председателя Губернской чрезвычайной комиссии сидели двое. «Дезертир» Дубин, он же комсомолец-чекист Дымов, и начальник отряда Руденко докладывали о ликвидации банды Егорки Мельницы. Председатель Чека слушал внимательно. По окончании доклада он встал и пожал обоим руки. — Молодцы, товарищи! Задание выполнено образцово… Кстати, товарищ Дымов, — добавил он, обращаясь к «Дубину», — сегодня по прямому проводу я доложил об успешном проведении операции Феликсу Эдмундовичу.
Случай в поезде
Экспресс Негорелое — Манчжурия уже двое суток находился в пути. В купе номер пять мягкого вагона было четверо пассажиров. Все они ехали из Минска, в пути разговорились, перезнакомились. Молодая женщина с девятилетним сыном Сережей возвращалась к мужу, командиру бронетанкового отряда на Дальнем Востоке. Об отце, командире Красной армии, с гордостью сообщил своим новым знакомым словоохотливый Сережа. В вагоне мальчик был всеобщим любимцем. Пассажиры его зазывали к себе, угощали шоколадом, печеньем, всячески баловали. Даже малоразговорчивый пассажир, занимавший верхнюю койку, угрюмый и необщительный человек в клетчатых шерстяных чулках и толстенных желтых походных ботинках, — даже он иногда наклонялся вниз и говорил с улыбкой: — А ну, полезайте ко мне, молодой человек, у меня что-то есть для вас. Пассажир этот по-русски говорил неправильно, с трудом находил нужные слова. Сережа несколько раз забирался к соседу наверх, почтительно разглядывал его диковинные ботинки и причудливой формы трубку. С аппетитом ел вкусный шоколад, смотрел рисунки в большой, не по-русски написанной книге. Но самая большая дружба у Сережи была с другим пассажиром, симпатичным старичком, постоянно улыбавшимся, веселым и общительным, — Петром Семеновичем. Петр Семенович, директор игрушечной фабрики в Минске, пришелся по душе и матери и сыну. Они вместе ходили обедать в вагон-ресторан, втроем сражались в домино. Петр Семенович любил говорить о своей фабрике, и рассказы его об изготовляемых фабрикой игрушках очень нравились Сереже. К своему верхнему соседу по купе Петр Семенович относился неприязненно и настороженно. — Не наш человек, — часто бормотал он про себя, косясь на соседа. — Заморская птица, полосатая, — прозвал он его, и выдуманное Петром Семеновичем прозвище очень нравилось Сереже. За окнами быстро темнело. Далеко позади оставалась Москва. Убаюканная мерным стуком колес, уснула мать Сережи. Сережа и Петр Семенович, устроившись у окна в коридоре, вели тихий приятельский разговор. Опять Петр Семенович говорил на свою любимую тему — о фабрике, об игрушках. — Да, Сергуня, игрушечки у меня мировые! Ну что ты скажешь, например, насчет такой штучки? Заводишь ты самолет, летит он по комнате, стукнется о потолок, а из него летчик с парашютом выскакивает и тихо вниз спускается… Как, ничего игрушечка? — Ой, Петр Семенович! Неужели выскакивает? — Угу. Самым настоящим образом, вроде всамделишного. Ты когда-нибудь видел, как с самолета прыгают? — Конечно, видел. — Небось, сам тоже прыгал? — Нет, — Сережа рассмеялся, — мне нельзя… Вот вырасту, тогда… — Да, Сергуня, — грустно вздохнул Петр Семенович, — тебе нельзя — ты маленький; мне тоже нельзя — староват стал. А небось, отец-то у тебя во-всю прыгает… Сережа покачал головой. — Нет, он у меня танкист! — A-а… танкист. Танки у меня тоже есть, замечательные танки. Быстро ходят, на ходу стреляют, плавают… — У тебя, значит, тоже танки плавают? — Сережа был в восторге. — А то как же! — Петр Семенович добродушно улыбался. — И ходят и плавают во-всю. Их у меня много — больше, пожалуй, чем у твоего папы. — Ну, что ты, дядя Петя! — обиделся Сережа. — Сравнил!.. У тебя ведь танки игрушечные, а у папы знаешь какие? — Ишь ты, какой танкист нашелся! — Старик посмеивался, дружелюбно щурясь и подмигивая. Сережа жил недалеко от границы. Он часто вместе с отцом бывал на военной учебе. Затаив дыхание, смотрел он на огромные, одетые в железо и сталь машины. Как легко преодолевают они препятствия, перебираются на другой берег реки, взбираются на холмы, мчатся развернутым строем, все сметая на своем пути! Сережа любил танки. Танкисты были друзьями его отца, командира танкового отряда. Сережа знал их всех. Дядю Ваню, дядю Колю и многих других. Слова игрушечника, — так Сережа про себя называл нового знакомого, — обидели его, взволновали, он уже готов был горячо встать на защиту отцовских танков, доказать, что они лучше игрушечных. Но Сереже не удалось выполнить своего намерения. Дверь из купе внезапно открылась, и в коридор вышел сосед в клетчатых чулках. Он закурил папиросу и прислонился к стене, почти рядом с ними.Сосед в клетчатых чулках закурил папиросу и прислонился к стене.
Петр Семенович сделал предостерегающий жест рукой. «У, полосатый! — огорченно подумал Сережа. — Вертится тут, подслушивает». Вышедший из купе некоторое время постоял у окна, покурил и медленно пошел обратно. Друзья опять остались вдвоем. За окном мягко стелилась наступающая ночь. — Ну, Сережа, через два часика мне выходить, — сказал Петр Семенович. — Может, еще когда-нибудь встретимся, а может, и нет. Хотелось бы что-нибудь на прощанье подарить тебе из своих игрушек, да ничего не везу с собой. Вот если, — Петр Семенович потер лоб, — послать тебе домой посылочку: танк или самолет, или то и другое… — Дядя Петя, что вы! — Сережа даже захлебнулся от радости. — Но куда, милый человек, посылать-то? — Старик, улыбаясь, смотрел на мальчика. — Адресок-то какой у тебя? — Я сейчас! — Сережа рванулся к матери, но Петр Семенович ловко ухватил его за рукав. — Нет, маму ты оставь в покое. Ты ничего ей вообще не говори. Помалкивай. Знаешь, — он по-приятельски обнял мальчика, — взрослые — народ чудно́й. Мать, небось, скажет: да зачем игрушки, да не стоит, да неудобно перед Петром Семеновичем… A-а, брось! Обойдемся так. Вот пришлю тебе танк, тогда ей скажешь. Сережа растерянно молчал. Но как же быть? Папу перевели туда совсем недавно. Сережа не помнит адреса… Знает, как на машине от города ехать, где сворачивать, а вот адреса не помнит. Но Петр Семенович человек находчивый: он быстро сообразил, что делать. — Сергуня, так я нагряну к тебе в гости! Все в порядке. И подарки привезу с собой. Будь покоен, не забуду. А ну, рассказывай, как ехать? Мигом в руках у Петра Семеновича очутился лист бумаги, карандаш; и Сережа подробно рассказал ему, где находится бронетанковый пограничный отряд отца. Вскоре друзья расстались. Сережа с искрящимися от удовольствия глазами, пообещав держать в секрете разговор с Петром Семеновичем, отправился спать. Через час директор игрушечной фабрики сошел с поезда. Встретила темная, ветреная ночь. Зябко ежась, директор торопливо вышел из здания вокзала. На лестнице у самой улицы его кто-то легонько тронул за плечо. Бывший попутчик! Пассажир в клетчатых чулках, улыбаясь, смотрел на него. Сзади стояли еще двое в штатском. — Здравствуйте, Карл Шлихтинг, — отчетливо и просто сказал «полосатый». — Хватит, попутешествовали. А здо́рово вы придумали! — и он широко улыбнулся. — С игрушками, говорю, здо́рово придумали. В дороге решили еще одно дельце провернуть — не постеснялись ребенка использовать. Ну-ну, в ваших делах, говорят, все средства хороши, ничем не брезгуете. Пошли! «Петр Семенович» молчал. Он словно меньше сразу сделался. Поднял плечи, втянул голову, будто ждал удара. Лицо его, постоянно улыбавшееся, стало серым и злым. Воровато оглянувшись по сторонам и увидев еще двух, внимательно следящих за каждым его движением, «директор игрушечной фабрики» медленно двинулся вперед. Прошло больше месяца. Однажды вечером отец Сережи, вернувшись из отряда домой, предупредил жену и сына, что завтра к ним приезжает гость. — И какой гость, Сережа! — радостно говорил отец, шагая по комнате и потирая иззябшие руки. — Вместе всю гражданскую войну прошли. Десять лет не виделись. Да, десять лет… — задумчиво повторил отец. — Небось, не узнает: постарел, скажет, толстый стал… В этот вечер только и было разговоров о завтрашнем госте. Рано утром уехал отец встречать приятеля. Веселый непрерывный гудок автомобиля разбудил Сережу. В одной рубашке он соскочил с кровати и бросился к окну. Отец и еще кто-то, высокий, в военном костюме, вышли из машины и направлялись к дому. Сережа расширенными глазами глядел на гостя. Он узнал его. Попутчик по вагону, сосед с верхней полки, «полосатый»! Вот кто, оказывается, приятель его отца. В этот вечер Сережа долго не ложился спать. Далеко в лес ушел он с приехавшим другом отца, чекистом-орденоносцем Василием Ивановичем Дымовым. Шли медленно. Обняв мальчика, Василий Иванович рассказывал о хитром и опасном враге, обманом втершемся в доверие к Сереже, расположившем его к себе разговорами об игрушках, обещанием подарков. — Доверился ты, Сережа, чужому человеку. Важные, секретные сведения рассказал ему. Об отце рассказал. О том, где находится отряд. Подумай только, какие тяжелые последствия могли быть, если бы врагу удалось воспользоваться всем тем, что ты открыл ему! Учись, Сережа, быть бдительным, осторожным. Умей держать язык за зубами. Случай в поезде многому должен научить тебя. Хорошо и просто говорил Василий Иванович. Стыд, от которого на глазах у Сережи навертывались слезы и горели щеки, постепенно проходил. Взамен его росло чувство благодарности к идущему рядом человеку, восхищение перед ним. Хотелось быть похожим на него.Продавец цветов
I
Полученные документы исключали всякие сомнения. Представитель немецкой фирмы Адольф Курзен вел активную шпионскую работу, пытался насаждать на отдельных заводах контрреволюционные шпионские и диверсантские группы. Приказ об аресте был подписан. Поздней ночью несколько наркомвнудельцев, руководимых следователем-орденоносцем Василием Ивановичем Дымовым, явились на квартиру к Курзену. Адольф Курзен, невысокий мужчина лет сорока, сидя в кресле, хладнокровно и даже чуть иронически наблюдал за проводимым обыском. Внешне Курзен казался спокойным. Чувствовалось, что этот человек блестяще вышколен, в совершенстве умеет владеть собой. Не выпуская папиросы изо рта, пальцами левой руки он лениво отбивал на столе такт какого-то марша. Дымов сидел тут же, за столом против Курзена. Внимательно просматривая подаваемые ему книги и корреспонденцию, он ни на секунду не упускал из виду Курзена. Опытный чекист, хорошо умеющий разбираться в людях, Дымов видел, что за внешним спокойствием Курзена скрывается огромная напряженность. Это было видно по всему… Пальцы, безразлично игравшие на столе, иногда останавливались и словно впивались в скатерть; каждая бумага, просматриваемая следователем, ощупывалась глазами Курзена. Делалось все это чрезвычайно умело: глаза не теряли своего насмешливого выражения, казались безразличными, но напряженность была, ее нельзя было спрятать, погасить, и Дымов отчетливо видел ее, видел глубоко затаенный испуг. О том, что Адольф Курзен большой и опасный враг, Дымов знал. Но дело сейчас было не в этом. Крепла уверенность, что есть какой-то документ, какая-то запись, которые еще неизвестны НКВД. Именно за них и боится Курзен, боится, как бы их не нашли, не обратили внимания. И еще медленнее просматривал Дымов бумаги, лист за листом, документ за документом, еще внимательнее наблюдал он за лицом Курзена. Длинно и томительно тянулись минуты. В окна уже заглядывал начинающийся рассвет. Просматривая папку недавно полученных телеграмм, небрежно брошенных на письменном столе, Дымов натолкнулся на одну, содержание которой заинтересовало его. Телеграмма была адресована Курзену с юга, она была коротка и малопонятна: «Цветы получены, растет спрос на розу тчк Ахмет». Дымов недоуменно поднял брови. Обращаясь к Курзену, спросил: — Разве ваша фирма, кроме химических товаров, занимается еще цветами? Курзен улыбнулся. — Ах, вы об этой телеграмме? Дело в том, что когда я отдыхал на юге, один из моих коллег познакомил меня с каким-то чудаковатым старым цветоводом. У него были изумительные цветы, особенно розы. Да вот, кстати, — Курзен поспешно и, как показалось Дымову, радостно показал на окно. Там в высокой, тонкой вазе стояли цветы: две огромные белые розы. — Если бы вы видели их раньше, какая прелесть! — От восхищения Курзен даже прищелкнул языком. Спохватившись, что сейчас не место и не время говорить о цветах, несколько смущенно он закончил: — Я купил букет, привез сюда, а этому цветоводу… как его… Ахмет, кажется… оставил свой адрес, чтобы он сообщил, когда у него вырастут новые розы. Хотел купить для себя и для некоторых друзей. Увы, сейчас цветы мне уже не нужны. Курзен горестно вздохнул и смолк. — А где живет этот Ахмет? Фамилию его вы знаете? — спустя несколько секунд задал вопрос Дымов. — Представьте, не знаю, да и откуда мне знать? Познакомил меня с ним господин Отто Гелинг, — сейчас он уехал за границу. Он тоже покупал цветы у Ахмета. Насколько я помню, — Курзен задумчиво потер лоб, — этот цветовод приехал к нам на курорт со своими цветами. Да… да… именно там я его и встретил. Опять в добродушной улыбке блеснули золотые зубы господина Курзена. — Вот и все, гражданин следователь. О, если бы я знал, что вас будет интересовать этот цветовод, я бы постарался разузнать о нем. — Благодарю вас, это не так важно. — Дымов снова углубился в бумаги. Крепла уверенность, что телеграмма и есть тот документ, за который боится Курзен. Иначе, почему такой подробный, обстоятельный ответ, словно заранее подготовленный? И, наконец, главное: в телеграмме говорилось не о посылке роз, а о том, что цветы получены и спрос на розы растет. Налицо явная шифровка и желание запутать. Когда уходили из комнаты, уводя арестованного, следователь на несколько секунд задержался. Подойдя к окну, он бережно вынул цветы и завернул их в бумагу. Уже под самое утро, с работы, Дымов позвонил по телефону домой. — Зина, — попросил он жену, — извини, я тебя разбудил. Сегодня я уезжаю на несколько дней: собери, пожалуйста, вещи, я скоро приеду за ними. Этим же утром Дымов телеграфировал в горотдел НКВД одного из южных приморских городов, что он выезжает, дал ряд указаний, предупредил, что в здание горотдела заходить не будет.II
Хорошо осенью на юге! Бронзовеет тело под южным солнцем. Море ласковое и теплое, но чаще теперь хмурится оно, чаще белые гребешки волн забираются на берег, принося с собой и утаскивая назад траву, песок, гладкие, отполированные камни. Стояла поздняя осень, но сотни новых курортников, отпускников принимал ежедневно солнечный, приветливый юг. …Вновь прибывший мало чем отличался от остальных. Он тоже поспешил переодеться в белый костюм и побежал к морю. После купанья смешно прыгал на одной ноге, тряс головой, стараясь избавиться от воды, попавшей в ухо. Пообедав в гостинице, незнакомец отправился бродить по городу. И вот теперь обнаружились его некоторые особенности: незнакомец очень увлекался цветами. Он не пропускал ни одного магазина, ни одного сада, где продавались цветы. Человек что-то искал и не находил. И снова с неутомимой энергией начинал свои бесконечные путешествия по магазинам, киоскам, садам. Вечером, усталый, после бесконечных и бесплодных путешествий, он сидел на Приморском бульваре, лениво смотрел на море и курил. Мимо шли люди. Их было много; все они торопились, смеялись, говорили. Почти у ног тихо плескались морские волны. Человек сосредоточенно курил. Он не слышал моря, не видел людей. Он даже не заметил, как к скамейке подошел высокий юноша. — Одолжите спичку. Голос вспугнул. — Пожалуйста! Протянул спички. Юноша закурил и ушел, скрылся в пестрой толпе гуляющих. А еще через несколько секунд поднялся со скамьи и любитель цветов. Подойдя к каменному барьеру, стал задумчиво разглядывать море. Потом из кармана, в который сунул спички, вытащил смятую бумажку. Развернул и прочел: «Товарищ Дымов. Цветы продавал вашему приятелю Курманаев Ахмет. Раздельная, 3».III
На далекой окраине города, почти у моря, приютился небольшой домик. В нем уже много лет жил старый садовод Ахмет Курманаев. Когда-то Курманаев жил в центре города, владел большими магазинами. Прошло то время. Давно прошло. Враждебно встретил Ахмет советскую власть. Но затаил это. Ушел к морю. Зажил одиноко в своей каменной берлоге. Шестой десяток шел Курманаеву, но был еще крепок этот высокий, негнущийся старик, морщинистый, с хитрыми маленькими глазами. На цветы перенес любовь свою Курманаев. В небольшом саду, раскинувшемся около дома, растил он диковинные цветы. Был у него свой, небольшой круг покупателей, но и они лишь изредка приезжали за его замечательными цветами. И еще любил Курманаев… море. Не днем, когда берега чернели от людей, а поздно ночью, когда море казалось огромной, бездонной пропастью, шел Ахмет к нему. Соседи смеялись: — Ну, Ахмет опять морю жаловаться пошел. А потом привыкли к его чудачествам и перестали обращать внимание на старика. В восьмом часу вечера «любитель цветов» Василий Иванович Дымов был на Раздельной и стучал в двери дома номер три. Настороженно встретил старик неожиданного гостя. Но Дымов сразу приступил к делу. Ему так много говорили о цветах Курманаева! Он уезжает через пару дней и обязательно должен купить что-нибудь из его сада. Дымов был уверен, что шпионские нити тянутся от Курзена к Курманаеву. Уверен был, что не только цветами ограничивается связь их, а что старик-цветовод в действительности резидент разведки, глубоко и искусно законспирированный. Увидеть и узнать этого опасного врага было необходимо. Дымов рассчитывал, что его визит особых подозрений не вызовет, а если такие и возникнут, — он учитывал и это, — ничего страшного не произойдет. Скрыться враг не сможет; отступить, обмануть бдительность, вывернуться слишком поздно. Арест Курзена бесспорно Курманаеву уже известен. Дымов знал, что основная задача старика сведется к тому, чтобы спасти от разгрома и уничтожения шпионскую диверсантскую шайку, что для этого враг попытается связаться со своими людьми, попытается дать им указания глубже спрятаться. Но для всего этого нужно время, нужны встречи, связи… А это как раз и необходимо! Хозяин водил гостя по саду. Был хмур Ахмет, зато без конца тараторил «любитель цветов». Внезапно он остановился в восхищении. В самом углу сада цвел куст огромных белых роз. — Какая прелесть! — восторженно и радостно вырвалось у него. — Сколько заплатить вам за этот куст? Еще более помрачнел Курманаев. — Не продается, — буркнул он. Дымов настаивал. Эти розы он должен купить, он хорошо заплатит. Старик качал головой. — Нет, нет, розы уже проданы, завтра за ними должны притти. Хотя… — Курманаев внимательно посмотрел на гостя: — если завтра за ними не придут, могу продать. Куда принести? С жадностью Дымов оглядел куст. — Слушайте, Курманаев, если завтра за ними не придут, я беру. В двенадцать дня я буду на пляже. Пришлите их или предупредите меня: я приду. Только, слышите, обязательно… и никому больше! Еще раз посмотрел Дымов на цветы, простился и ушел. Больше ничего покупать не стал.IV
Миллионами звезд светит потемневшее южное небо. Словно раненый зверь, внизу бьется море. Пусто на берегу. Откуда-то издалека, из города, доносятся звуки веселой музыки, где-то танцуют. Тихо в доме у Курманаева. В тускло освещенной комнате почти нет обстановки. Стол, кровать, два стула. Старик Ахмет уже много времени живет один. У него никого нет — ни жены, ни детей. Есть только ненависть, большая, непомерная, да и то глубоко спрятанная. Старые стенные часы тяжело, словно откашливаясь, пробили одиннадцать. Старик поднялся из-за стола, зябко ежась, надел пальто, шапку и вышел из дому. Курманаев пошел на свою обычную ночную прогулку, о которой знали и к которой привыкли соседи. Ахмет шел медленно, изредка оглядываясь. Вот и берег. У перевернутой лодки, рядом с песчаными буграми, всегда отдыхал старик. И сейчас, как обычно, он уселся на песок, поджал ноги, помолчал немного и запел — длинно, тягуче запел. Старую, как собственная жизнь, поет Ахмет песню, и словно аккомпанирует ей тихий ночной прибой. Наверху послышались шаги. Песня, недолетая, смолкла и улетела. Высокий широкоплечий мужчина в морской фуражке тяжело спрыгнул вниз и опустился рядом с Курманаевым. — Здравствуй, Ахмет! Зачем звал? — Здравствуй. Пришел не во-время, песню вспугнул. Старик долгое время молчит, словно прислушивается к улетевшей песне. — Слушай, — говорит он, — дело необходимо ускорить. Время не терпит. Завтра на теплоходе приезжают двое наших, зайдут ко мне за «цветами», оставят багаж, ночью возьмешь. Передашь своим в доке. Вывести из строя нужно в несколько дней: такова установка. Пришедший молча кивнул головой. — Хорошо. Все? — Нет, не все. — Старик помолчал. — Сегодня был у меня один. Все ходил, цветы выбирал. Увидел розы, загорелся: продай да продай! Нельзя, говорю, проданы. Сказал, что завтра в двенадцать будет на пляже ждать, чтобы я принес. Тревожно вскочил на ноги пришедший. — Не может быть! Неужели тот сознался? Ерунда, не может быть… Старик удержал за рукав, потянул вниз. — Знаю я кое-что, откуда он. И о цветах знаю, почему разговор завел. Подозрение пока. Документик один смутил, не уничтожили вовремя. Пока ничего страшного нет. Но нужно убрать этого «любителя цветов»…V
Солнце жгло город. Оно проникало сквозь окна, забиралось в квартиры, ярко блестело в дождевых лужах. У моря пусто. Шел обеденный час; отдыхающие разбрелись по домам отдыха, санаториям, ресторанам. На пляже оставалось всего несколько человек. Среди них был и Дымов. У него белое, еще не успевшее загореть тело. Подставив солнцу спину, раскинув длинные руки, он дремлет под жаркими солнечными лучами. На правом плече у Дымова шрам: глубокий, большой, словно шашкой кто-то полоснул. На груди тоже след сабельного удара… Хорошо разогреть тело под солнцем, прогреть старые раны, полученные еще во время гражданской войны. Тяжелые шаги почти у самой головы Дымова заставили его чуть приоткрыть глаза. Высокий, атлетически сложенный мужчина раздевался рядом. Он снял с себя костюм, рубашку, прикрыл голову летней морской фуражкой и лениво опустился на песок. Прошло несколько минут. — Вот обидно, чорт возьми: забыл папиросы. Товарищ, у вас не найдется покурить? — обратился к Дымову вновь прибывший. — С удовольствием бы, но не курю. — И хорошо делаете. Здоровье бережете. А я вот никак не могу отвыкнуть. Пробовал — ничего не получается. Дымов приподнял голову, посмотрел на говорившего. — Ну, вам-то на свое здоровье жаловаться, повидимому, нечего. Вид у вас не больной. Человек в морской фуражке улыбнулся. — Да, пожаловаться не могу. Все время вода, солнце, воздух. А вот вы — белый совсем. Наверно, недавно приехали? — Да, три дня всего. — А откуда вы? — Издалека… из Сибири. — А-а-а, сибиряк, значит. Наступило молчание. — Вы плаваете? — неожиданно спросил моряк. — Да, немного. — Поплывем, что ли, — жарко стало. — С удовольствием. Медленно пошли к морю. Они были почти одинакового роста. Но моряк казался выше — он был шире, плотнее, грузно ступал по песку, придавливая мелкие камни. Плыли долго. Уже скрылся из глаз пляж. Купающихся не было. Плыли почти рядом. Мерно, в такт, взлетали руки над водой, упруго и сильно отталкивались ноги. — Вот до той лодки доплывем и — айда назад! — А что, устали? — усмехнулся моряк. — Да, есть немного. Впереди невдалеке виднелась одинокая лодка. Она была пуста. Сбоку торчало поломанное весло. Все ближе к лодке приближались плывущие. Теперь они почти около нее… И внезапно, резким броском моряк рванулся к Дымову, в мгновение оказался рядом и сразу насел на него, давя тяжестью тела, толкая вниз. — Цветочками интересуешься? Ну-ну, полезай вниз, там поинтересуйся! — прохрипел он. Руки его, огромные, мускулистые, тянулись к горлу. Смерть казалась неизбежной.Руки моряка, огромные, мускулистые, тянулись к горлу Дымова.
И в этот же момент со дна лодки поднялись два человека. Все произошло быстро, почти мгновенно. Оглушенный ударом весла, ошеломленный неожиданностью случившегося, моряк даже не сопротивлялся. Его втащили в лодку. Плыли к берегу. В дороге молчали. Причалили далеко от пляжа, в глухом, пустынном месте. Часа через два в горотдел НКВД к Дымову привели задержанного. — Так, значит, утопить решили, избавиться от подозрительного любителя цветов? — улыбался Дымов, поглядывая на арестованного. Тот молчал. — Помолчите, помолчите, время есть. С друзьями встретитесь, веселее разговаривать будете. А вообще, — Василий Иванович рассмеялся, — насчет конспирации у вас слабовато: перевернутым лодкам, песчаным буграм мало внимания уделяете, особенно при ночных разговорах со старыми приятелями. В этот же день был арестован Ахмет Курманаев.Курьерский увозил Василия Ивановича Дымова обратно в Москву. За окнами мягко стелилась ночь. Следователь лежал и курил. Спать не хотелось. Мысленно набрасывал план следующего, завтрашнего допроса Адольфа Курзена.
Глухонемой
Завод охраняли часовые, только что вступившие в Красную армию. Их было двое. Размеренными шагами ходили они взад и вперед вдоль стены, то появляясь в дрожащем свете фонарей, то снова исчезая во тьме. Завод спал. Кругом было тихо, безлюдно. Шел второй час ночи. Вдруг у стены завода появилась одинокая фигура. Какой-то человек в лохмотьях, сгорбленный, с палкой в руках, медленно подходил к стене. Робко оглядываясь, подошел он вплотную… Шаги часовых затихали за углом. И вот, в один миг, он ловко подпрыгнул, с юношеской легкостью подтянулся на руках и перебрался через стену. Прошло около получаса. Часовые попрежнему ходили вдоль стены. В тусклом свете фонарей плясала ночная мошкара. Вдруг бешеный собачий лай разорвал тишину. На дворе завода бесновались псы: на заливистый лай одного откликнулись другие, и вся свора злых сторожевых собак рычала и выла. На территории завода был чужой. Охрана кинулась искать и скоро обнаружила, что в одной из металлических труб, лежавших во дворе, почти у входа в особо секретный цех, скорчившись, спал человек так крепко, что не слышал ни лая собак, ни окриков охраны. — А ну, вставай, хватит притворяться! — крикнул начальник охраны. Человек не шевелился: должно быть, не слышал. С трудом растолкали его. Он вылез из трубы, зажмурился от яркого света фонаря. В лохмотьях, с взъерошенными волосами, он казался смешным и растерянным. По губам начальника охраны пробежала улыбка. — Кто вы и как попали сюда? — спросил он. Тот бормотал что-то в ответ, размахивал руками, показал на ворота, потом улыбнулся и закивал головой. — Ни черта не пойму! — выругался начальник. — Что он, немой, что ли? Но он угадал только наполовину. Человек этот был глухонемой. У него не было никаких документов, и он был неграмотный. Все это выяснилось уже потом, в комендатуре завода. — Да-а-а, вот так случай! — растерянно протянул дежурный по заводу, которому сообщили о случившемся. Он яростно закрутил ручку телефона, вызывая городской отдел НКВД. Первый допрос глухонемого тянулся долго. Молодой следователь, комсомолец, сержант государственной безопасности, Василий Ратинов терпеливо и настойчиво снимал показания. — Каким образом оказались вы на заводе? — допрашивал он глухонемого. Тот не понимал. Тогда следователь крупными буквами написал вопрос на бумаге, дал прочесть. Глухонемой беспомощно развел руками, замотал головой: дескать, не понимаю, не умею читать. Ратинов громко повторил то же самое, разделяя каждую букву, сопровождая их выразительной мимикой, жестами. Глухонемой слушал внимательно, не отрываясь смотрел на следователя; на лице его видно было огромное напряжение. Он силился понять и наконец понял. Обрадованно закивал головой. Теперь объяснял он, а Ратинов силился понять. Он — нищий, живет милостыней. Ходит по городам. В этом городе никого не знает. Родных нет. Когда наступила ночь, он был на окраине; не знал, где переночевать: с бульвара гнали. Проходя мимо стены, подумал, что там какой-нибудь дом, бараки, перелез через стену. Увидел, что ошибся, но назад лезть побоялся: заметил часовых. Пошел по двору. Собака бросилась на него… Хорошо, что была на цепи… С перепугу побежал, потом залез в трубу и уснул… Вот и все. Документов нет, была старая трудовая книжка, да потерял ее где-то в дороге. Ратинов внимательно следил за глухонемым и все понимал, что объяснял тот руками и мимикой, и вместе с тем почему-то росла в нем уверенность, что глухонемой этот все врет. Он решил доложить начальнику горотдела НКВД о ходе следствия, о своих подозрениях и посоветоваться. Глухонемого он оставил с часовым, а сам прошел в кабинет. — Ну, как дела, товарищ Ратинов? Получили показания? — улыбаясь, встретил его начальник. — Ничего, товарищ капитан, не получил. Вертит он, хитрит… Рассказал мне, как попал на завод, но нельзя ему верить — врет он. И подробно рассказал все, что узнал от глухонемого. — По-вашему, врет? — задумчиво протянул начальник горотдела НКВД, пристально смотря на Ратинова. — Да, — твердо ответил тот. — Но как уличишь, глухонемой он или прикидывается? Хотя уж очень тонко он это делает, если притворяется: ведь все-таки три часа я с него глаз не спускаю. — Да, повидимому, школу неплохую прошел… Вы вот что, — внезапно оживился начальник, словно приняв какое-то решение: — идите сейчас и продолжайте допрос, я зайду к вам. Скоро пришел начальник. Он задал несколько неожиданных вопросов, которые, казалось, сразу должны были изобличить притворство глухонемого. Но все напрасно. На лице нищего неизменно были напряженное усилие понять, что говорят, и немного глуповатая улыбка. Ни жесты его, ни выражение глаз — ничто не выдавало его притворства. Если же он притворялся, значит владел собой в совершенстве, обладал огромной выдержкой и был чрезвычайно опасен. Допрос прекратили, глухонемого отправили в камеру. Три дня потом терпеливо, настойчиво допрашивал Ратинов глухонемого и получал все тот же ответ: нищий, искал ночлега, забрел на завод случайно. На четвертый день арестованного вызвал начальник горотдела НКВД. В кабинете у него сидел Ратинов. — Вы что, другого места не могли найти переночевать, кроме завода? Чорт знает что! — раздраженно сказал начальник. Нищий не понял. Качая головой, он что-то быстро и невнятно забормотал. — Переводчика пригласить бы к нему: может быть, он азбукуглухонемых знает, — предложил Ратинов. — Да откуда ему знать? Он же, ко всему, еще и неграмотный. Что он, специальные курсы проходил, что ли? Чепуха!.. Вы вот что, товарищ Ратинов: запишите некоторые сведения, если удастся, выясните, откуда он, и составьте постановление о прекращении следствия. Дел по горло, а тут еще возиться с ним… Через час постановление было готово и подписано. Ратинов вернулся в комнату; на стуле дремал глухонемой. — Вставайте! Вы свободны! — громко проговорил следователь. Человек не слышал, продолжал дремать. — Ну, ну, вставайте, — Ратинов тронул его за плечо. — В камере что-нибудь из вещей осталось? Человек вскочил, разбуженный прикосновением. Вид у него был смешной и напуганный. — Ну, пошли, пошли! — дружелюбно проговорил Ратинов. — Хватит, замотался я с вами. Смотрите, в другой раз лучше выбирайте место для ночлега… Вскоре глухонемой, получив обратно свою палку, рубаху, махорку и папиросную бумагу, вышел из здания горотдела. Вышел неохотно, словно ему не хотелось расставаться с теплым помещением, где бесплатно поили и кормили. Время приближалось к полудню. Высоко в небе сияло солнце. Глухонемой постоял, как бы не зная, куда же ему теперь итти, потом медленно побрел, опираясь на старую суковатую палку. Пройдя несколько кварталов, остановился у витрины булочной. Зашел в магазин, подошел к прилавку. Пробормотав что-то, протянул руку. Ему дали хлеба; какая-то сердобольная старушка сунула медную монету. И он снова вышел на улицу. Глухонемой шел к центру. По дороге просил милостыню, заходил в лавки, останавливал прохожих. Несколько раз, будто передумав, менял направление, возвращался на старые места, подолгу стоял на углах, протягивая руку; смотрел на прохожих пристальным, испытующим взглядом. Так пробродил он по улицам до сумерек и наконец подошел к трамвайной остановке. Трамваи приходили и уходили, а он стоял. Но вот, когда один из трамваев уже тронулся, глухонемой оглянулся по сторонам и быстро вскочил в первый вагон. Трамвай мчался все быстрее и быстрее, увозя в первом вагоне глухонемого нищего, а во втором — двух молодых веселых комсомольцев, которые тоже вскочили в трамвай, когда он уже мчался. Нищий ехал долго, почти до конца. Когда сошел с трамвая, было уже темно. Налево блестели огни вокзала, вправо уходила в темноту неровная улица, слабо освещенная, с тесно жавшимися друг к другу одноэтажными домами. Оглядевшись по сторонам, нищий пошел вправо по улице. У маленького покосившегося домика остановился. Тихо постучал в обитую войлоком дверь и вошел в дом. Улица была пустынна. Изредка одинокие прохожие торопливо шли по ее неровным тротуарам. Как только захлопнулась дверь за нищим, на противоположной стороне улицы появились те два веселых комсомольца, которые только что ехали в одном трамвае с нищим. Они прошли мимо фонаря и пропали в темноте, и опять стало тихо. Прошло около часа. Снова открылась обитая войлоком дверь. Из дома вышел мужчина, еще молодой, с рыжеватой маленькой бородкой, в длинном старомодном пальто, в кепке, с чемоданом в руке. Он быстро шел к ярко освещенному вокзалу. Вот он уже в вокзальной толпе, в сутолоке. Протянул билет контролеру, прошел на перрон. На путях стоял поезд дальнего следования, готовый к отходу. Через несколько минут поезд тронулся и застучал по рельсам в ночь. Мужчина сидел в купе. Курил, читал газету. Поезд набирал скорость. Пролетали огни полустанков; мерно, убаюкивающе стучали колеса. Мужчина отложил газету и стал смотреть в окно. — Товарищ, разрешите газетку! Вы, кажется, не читаете? — Сосед, лежавший напротив, протягивал руку. — Пожалуйста. Рука соседа сделала быстрое, почти неуловимое движение, и бородка, холеная рыжеватая бородка мужчины, легко отделилась от лица, и он вдруг стал до крайности похож на нищего-глухонемого. Он испуганно рванулся в сторону, к двери. Но тут с верхней полки послышался спокойный голос третьего соседа по купе: — Тише, тише, без суетни, глухонемой!— Тише, тише, без суетни, глухонемой!
Глухонемой замер на месте. Черный зрачок нагана смотрел прямо ему в лоб.* * *
Следствие на этот раз шло быстрее. Глухонемой оказался шпионом, диверсантом, опытным, старым агентом иностранной разведки. Он хотел пробраться на военный завод и взорвать его.Встреча в парке
Встретившись первый раз, они рассорились. Это произошло давно. Молодой химик, только что окончивший институт, Сергей Васильев пришел на завод и сдал секретарю комсомольской ячейки Николаю Семенову билет и открепительную карточку. — Ты зачеты все сдал, ничего не забыл? — спросил Семенов, внимательно разглядывая билет. Растерянно пожал плечами Васильев: — Какие зачеты? В чем дело? — Зачеты обыкновенные, институтские… — А тебе какое дело?! — рассвирепел тот. — Проверка академической успеваемости разве тоже входит в твои обязанности? — Приходится беспокоиться. Видать, ты человек рассеянный: членские взносы платить забываешь. Где отметка за последний месяц? Может быть, и с зачетами у тебя такая же забывчивость… — Ну, не уплатил, не успел, а к чему, собственно, это предисловие? Они стояли друг против друга: невысокий, в синем комбинезоне Николай и покрасневший от злости Сергей, еще не надевший рабочего костюма, высокий, стройный, щеголеватый. Николай протянул билет обратно. — Возьми, пожалуйста, билет, и пусть у вас в вузовской ячейке отметят об уплате, и вообще к этому нужно относиться внимательнее… как к зачетам, не забывать. Не взял, а вырвал билет Сергей. — Комсомольский чиновник, бюрократ!.. — злобно ворчал он отходя. Так началось знакомство. Через несколько дней они встретились в проходной. — Тебе куда? — спросил Николай. Не отвечая, Сергей показал рукой. Еще не улеглась обида за первый прием, думал, опять какой-нибудь разговор неприятный предстоит. Но оказалось не так. С завода пошли вместе, и сразу, попросту Николай заговорил: — Я собирался к тебе зайти. Дело есть. Ребята хотят заниматься плаванием… Много неумеющих, а преподавателя я никак не допрошусь. Хорошо, если бы ты взялся руководить… Ты же чемпионом в институте был. Мы, откровенно говоря, на бюро уже о тебе толковали, но я решил вначале с тобой поговорить. Хотел съехидничать Сергей, сказать, что человек он рассеянный и плавать, мол, разучился, но просто и дружески говорил Николай, и стало стыдно за собственную злость. Долго вдвоем бродили в этот вечер — не хотелось расходиться. Обоим казалось, что они хорошо и очень давно знакомы. Так началась дружба. Стояли жаркие летние дни. Завод работал особенно напряженно, выполняя задание большого оборонного значения. Целую неделю Николай не видел приятеля. Встретились под выходной день. Вместе пошли с завода. — Где ты пропадаешь, Сергей? Что с тобой? Сергей не отвечал. Шли молча. Николай не повторял вопроса; с любопытством поглядывал он на молча шагавшего приятеля. — Слушай, Коля! — порывисто обернулся Сергей. — Ты что делаешь сегодня? Сходим вместе в парк. — А что такое? — Видишь ли, — Сергей смущенно отвел глаза, — я тут с одной девушкой познакомился. Сегодня встречаюсь с ней, ну… и хочу, чтобы ты был. — Вот это да-а!.. — рассмеялся Николай. — Я ему про Фому, а он про Ерему. Я про занятия, а он про девушку. Хотя одно может быть связано с другим, — Николай хитро прищурил глаза. — Как, Серега, прав я? Сознавайся! Сергей молча кивнул головой, потом, словно решившись быть откровенным до конца, начал рассказывать. Познакомился он с девушкой недавно, на вечеринке у Андреева, экономиста завода. Девушку зовут Ирина. Она учится в физкультурном техникуме. Очень развитая, толковая. Увлекается театром, прочла массу книг. Тогда почти весь вечер провели вместе, а когда возвращались домой, договорились встретиться еще раз. С этого и началось. Сергей теперь часто, почти ежедневно, видит Ирину, встречает ее у техникума. — Ты понимаешь, Николай, умница она. У другой только танцульки да платья на уме, а Ирина удивительно содержательный человек, отличная физкультурница. Интересуется работой. Знаешь, я выгляжу перед ней дурак дураком. Честное слово. Пойдем сегодня! Сергей говорил горячо, с увлечением. Отказаться было трудно. — Ладно, пойдем. С удовольствием познакомлюсь с Ириной.* * *
Вечером в парке играл оркестр. На площадке танцев было много народу. Николай пришел рано. Сел в углу, внимательно разглядывал танцующих. «Какие серьезные лица: будто вопросы мировые решают, а не танцуют», подумал он и улыбнулся. А вот и Сергей. Увидел его Николай в толпе танцующих. Сергей танцовал с высокой девушкой. «Наверное, Ирина», мелькнула мысль. Продолжал следить за парой. Медленно затихал оркестр. Смолк неожиданно, словно не доиграв… Шумно расходились пары. К Николаю спешил Сергей. — Молодец! Танцуешь замечательно! Смело можешь выступать, — смеясь, встретил его Николай. — Это та, о которой ты рассказывал? — Да… После следующего танца я тебя обязательно познакомлю. Она с компанией. Снова наступило молчание. С эстрады призывно и тягуче раздались первые звуки нового танца. Сергей встал, посмотрел в сторону, где должна была находиться его недавняя партнерша. Но его опередили. Улыбаясь, быстрой походкой Ирина сама направлялась к ним. — Я вам еще не надоела? — обратилась она к Сергею. — Нет? Ну, так идемте танцовать. Взяла его за руку и увлекла в круг. Николай снова остался один. Начинало надоедать. Танцовать он не умел — почему-то стеснялся учиться на заводе. «На первый раз хватит, — решил он. — Дождусь влюбленных и — домой». Скоро танец кончился. Сергей с Ириной подошли вместе. Сергей познакомил их. — А почему вы не танцуете? — поинтересовалась Ирина. — Да, да, я забыла: Сергей говорил, что вы человек ученый, доклады делаете на заводе, ведете большую работу. Это правда? Николай рассмеялся. — Ну уж и ученый! Среднее техническое плюс самообразование, а вот танцовать я действительно не умею. Все собирался выучиться, да так и не собрался. Оркестр заиграл вновь. Николай поднялся, начал прощаться. — Вы приходите, я быстро выучу вас этим премудростям, — говорила девушка. Осторожно пробираясь среди танцующих, Николай спустился в ночной, похолодевший парк. На следующий день друзья встретились в обеденный перерыв. — Ну как? — спросил Сергей, и понятно было, что ждет он ответа, волнуется. — Славная, симпатичная, — неопределенно протянул Николай. — Бойкая, видно. — Нет, ты просто ее еще не узнал как следует. Она серьезная, толковая девушка, интересуется моими успехами… работой. — Какой работой? — полюбопытствовал Николай. — Какими успехами? — Конечно, не танцевальными… Это ее очень мало интересует, уверяю тебя… Интересуется моей работой, моим ростом на заводе. — Скажи, пожалуйста, интересуется… — протянул Николай. — Ты, надеюсь, ее любопытство мало удовлетворяешь? Завод у нас военный. Надеюсь, не забыл это? Досадливо отмахнулся Сергей. — Ну вот, с тобой искренне, откровенно говоришь, а ты как аскет какой-то: сразу о делах, о секретах. Слушай, Николай, — неожиданно предложил Сергей: — давай сходим к ней в гости… У меня есть ее телефон, позвоним сейчас, узнаем, что она сегодня делает. Николай не возражал, он даже вместе с Сергеем зашел в телефонную будку; посмеиваясь, слушал разговор. Ирина оказалась дома; она ждала знакомых и приглашала их. Вечером друзья отправились в гости. Открыла Ирина, через маленький полутемный коридор провела к себе в комнату. Низенькая широкая тахта с горой подушек, в углу столик, над ним телефон. На столе среди многочисленных флаконов и безделушек — небрежно брошенные тетради и книги. Вся комната Ирины была обставлена скромно, со вкусом. Сама хозяйка в простеньком домашнем платье казалась еще интересней. Сергей явно был смущен, зато Николай чувствовал себя превосходно. «И откуда это у него берется?» с завистью подумал Сергей. Широкая тахта, особенно привлекала Николая, и он комфортабельно, «по-домашнему» устроился на ней. Разговор вели о пустяках. — Ирина, вы одна живете? — внезапно спросил Николай. — Нет, с отцом. Он инженер, сейчас в командировке. Вообще, друзья мои, — вздохнула девушка, — надоело быть иждивенкой. Вот вы, счастливцы, работаете, самостоятельны. Как мне хочется тоже итти работать! Но куда? Техникум жаль бросать: столько потрачено времени… Хотелось бы как-нибудь совмещать учебу с работой… А кем работать? Вот если бы, — Ирина рассмеялась, — где-нибудь на заводе или в учреждении вести кружок танцев, что ли… Горячо ухватился за эту мысль Сергей. Сразу повеселел, стал разговорчив. — Ведь как раз о таком кружке несколько раз говорили комсомольцы на собрании. Николаю как секретарю это очень легко устроить: поставить вопрос на завкоме — и дело решенное. Ребята хотят заниматься. — Правда, Николай, вы смогли бы это сделать? — Красивые большие глаза девушки смотрели пристально, просяще. Но Николай не успел ответить. В коридоре прозвучал звонок. Ирина вскочила, поспешно вышла. Послышался мужской голос, его резко и быстро перебил голос Ирины. В комнату никто не входил. За дверями говорили шопотом. Через несколько минут девушка вернулась в комнату. В руках у нее был длинный сверток. Сергей порывался что-то спросить, но ему крепко сжал руку Николай, и он смолчал, с недоумением посмотрев на друга. — К отцу заходил знакомый с работы, — вскользь заметила девушка, — еле спровадила: такой нудный старикан… Она небрежно бросила сверток в ящик стола. Прерванный разговор как-то не клеился. Николай поднялся с тахты, подошел к книжному шкафу, молча перелистывал книги. — У вас много книг, Ирина? — неожиданно не то спросил, не то похвалил он. — Да, порядочно. Я много читаю. Завязалась беседа о книгах, о литературных новинках, и снова звонок прервал ее. С шумом ворвалась в комнату компания. Знакомились, смеялись, говорили о пустяках. Один из пришедших, высокий, худой, гладко причесанный блондин, рассказывал что-то веселое о своем последнем посещении ресторана. Взрывы смеха сопровождали рассказ. Он говорил с апломбом; чувствовалось, что он любуется собой, своим голосом, своими ровными, наманикюренными ногтями. — Кто это? — спросил шопотом у Ирины Сергей. — Слышите, Генрих! — изумилась она. — Вы, оказывается, еще недостаточно популярны, вас не знают… Это руководитель западных танцев, — объяснила она Сергею. — Танцует блестяще. Вы разве не видели его в парке? — Вы тоже знаменитость? — улыбаясь, обратился Николай ко второму пришедшему. — Что вы! — махнул рукой тот. — Всего лишь скромный инженер. Ирина ведет у нас кружок, предложила мне дополнительно брать уроки дома. Как видите, не только не знаменитость, а просто неуспевающий, — смеясь, закончил он. Но Николай не унимался. — А где вы работаете? — На одном специальном заводе, — последовал уклончивый ответ. Генрих перебил их: — Друзья, предлагаю выпить! Женщины не возражают? Нет? Отлично! Мужчины, за мной! — Сказал и вышел из комнаты; за ним поднялся и вышел следом собеседник Николая. Сергей искоса поглядывал на приятеля. Было немного стыдно. Что-то еще тот подумает! Но Николай поразил его. Он охотно откликнулся на предложение и даже, как показалось Сергею, горячо поддержал его: — Правильно, давайте выпьем! Сергей, пойдем-ка, примем участие в совещании. Совещаться долго не пришлось. Собрав со всех нужную сумму, Генрих отправился за покупками и скоро вернулся с вином и закуской. По-хозяйски засуетилась Ирина, забегала, приглашая всех в столовую. Компания шумно рассаживалась за столом. Скоро у Сергея закружилась голова. Рядом сидела Ирина… Мысли шли вразброд… Все такие симпатичные… Генрих тоже неплохой парень; правда, пустоватый, болтлив, а в общем ничего. Но Ирина… Ирина замечательная девушка!.. Как хорошо, если бы она вела у них кружок! Они могли бы встречаться ежедневно… Но Колька, Колька-то какой молодец! Сергей даже не знал, что Николай может быть таким. Острит, выпивает. Ай да секретарь! Но зачем встает Николай? Просит разрешения позвонить по телефону. Идет к Ирине в комнату. А за столом все веселее. Растет шум, непрерывно слышится смех. Ирина кокетничает с Сергеем; смеясь, приглашает его завтра поехать куда-то. Сергей согласен, ему все равно. Он держит руку Ирины и смотрит влюбленно, доверчиво. Николай вошел в комнату, когда уже вставали из-за стола. Ирина протянула ему рюмку. Смеясь, Николай принял и выпил за ее здоровье. В углу заиграл патефон. Посреди комнаты Генрих демонстрировал какое-то новое замысловатое па фокстрота. Незаметно проходило время. Генрих предложил закончить ночь в ресторане. Все, за исключением Николая, были согласны. — Бросьте, Николай, — уговаривал Генрих. — Поедемте… Что за аскетизм… Надо спешить жить… — От этой спешки, пожалуй, завтра на работу опоздаешь, — рассмеялся Николай. — Нет, нам с Сергеем пора. Как-никак, а к восьми на завод. Говоря это, он уже прощался. Нехотя Сергей уходил вместе с ним. Долгое время шли молча. Расстались у трамвайной остановки. И когда за поворотом скрылся трамвай, увозивший Сергея, Николай перешел улицу и зашел в будку автомата. — Дежурного НКВД, — попросил он, плотно закрыв за собой дверь.* * *
На следующее утро Николай поздно пришел на завод. Сергей несколько раз заходил к нему и не заставал. Встретились после работы. Опять вместе шли домой. Сергей был задумчив. Уже прощаясь, сказал, что сегодня собирается встретиться с Ириной. — Не сможешь, Сережа, — спокойно и дружески ответил секретарь. — Твоя знакомая арестована. Сергей стоял ошеломленный, растерянный, а Николай, крепко взяв его за руку, медленно начал рассказывать: — Помнишь, когда я поинтересовался, где ты пропадаешь, ты рассказал о своем увлечении Ириной? Ты расхваливал ее, говорил о содержательных и умных разговорах, которые вы ведете, об интересе ее к нашему заводу, к твоей работе. Ты даже обиделся, когда я предупредил тебя, что о заводских делах говорить нельзя, что завод у нас военный… До этого я еще ничего не знал, просто хотел познакомиться с Ириной, согласился пойти с тобой в парк. Из первой же беседы с ней я убедился, что она отлично осведомлена и о нашем заводе и о тебе, работающем в самом секретном и ответственном цехе. Откуда она могла знать? Или от тебя, или от кого-то еще, кто сказал ей о тебе. Все это было уже достаточно серьезно и взволновало меня. Ведь завод-то наш оборонный, и интересуются им люди определенной профессии. Подозревать еще было рано, но проверить не мешало. Так я и сделал. Ты при мне звонил Ирине по телефону. Запомнить номер было нетрудно. После того как мы расстались, я проверил, кому этот телефон принадлежит. Оказывается, немецкому журналисту Отто Клейверу. Не правда ли, это немного не похоже на советского инженера, дочерью которого она себя назвала? Но и здесь имелось объяснение. Может быть, Клейвер жил в одной квартире с Ириной и телефон принадлежал ему… Я принял и второе твое предложение: пойти на квартиру к ней. И здесь мои подозрения подтвердились. Помнишь, я рассматривал книги Ирины? Дорогой мой, я надеялся на немецкую пунктуальность. Она не обманула меня. На некоторых книгах я обнаружил маленькие печатные инициалы Отто Клейвера. Картина становилась все более ясной. Надо отдать им должное: маскировка не плохая. Молодая, интересная ученица физкультурного техникума ищет дополнительного заработка. Она хочет преподавать в Школе танцев. Встречается, знакомится, говорит о работе. Ее устраивают. Естественно, выбираются важные объекты: оборонный завод, например, то есть то, что в первую очередь может интересовать шпиона. Так было с инженером, которого мы у нее встретили, так могло быть и с тобой. И, наконец, самое главное: «старикан», который принес какой-то сверток. Когда я пошел будто бы позвонить по телефону, мне удалось на ходу посмотреть бумаги, которые принес этот «нудный старикан» отцу Ирины. Это были расчеты мощности нашего завода и сведения о его продукции…Это были расчеты мощности завода.
Сергей не выдержал: — Не может быть! Но как они попали к ней? Как ты мог знать об этом? Николай улыбнулся. — В своем увлечении ты даже перестал узнавать знакомых. Неужели ты не расслышал голоса нашего экономиста Андреева, того, который познакомил тебя с Ириной? Ведь это он приходил к ней… Сергей молчал.В дозоре
Последние косые лучи солнца играли на листьях яблонь, на легкой душистой траве. Тень от высокого холмистого берега реки, от строений росла, ширилась, пока не слилась с потемневшим горизонтом. Наступала ночь, тихая, безветреная. Казалось, что в такую ночь, кроме тишины, ничего не услышишь, но человек с винтовкой в руке и лежавшая рядом с ним собака не верили тишине ночи. Полный круг луны изредка прорвется из густых, плотно идущих облаков, и тогда мягким желтым светом озарится цветущая, полнокровная земля. От деревьев стелется легкая тень. Отраженный в воде, плывет обрывистый противоположный берег. Там, за пограничной полосой, беспорядочно раскинулись невзрачные сельские домики. Тускло мерцает свет в редких окнах. Но и он гаснет то в одном, то в другом окне. Село кажется вымершим. Изредка слышно ленивое тявканье дворовых псов, и тогда вздрогнет собака пограничника, зевнет от нервной, погашенной вспышки и еще ближе прижмется к ногам хозяина. Молодой пограничник Володя Огнев задумался. В такую ночь хочется помечтать. …На заводе ребята готовятся к юбилею; скоро, небось, письмо пришлют. Сережка Юхвин уже, наверное, актив провел… От Нины что-то нет письма, целую пятидневку ничего не писала… Не заболела ли? Должна в письме карточку прислать — просил. Мысли шли вразброд, неровные, отрывистые. …Двадцать лет праздновать будем, а вот там, за рекой, праздника не будет; рядом люди живут, а чужие. И жизнь совсем другая, непохожая на нашу. Днем ни песен, ни смеха не услышишь. Огнев посмотрел на другой берег. А если бы и там сейчас, как у нас, было? Переехал бы реку и — к секретарю комсомола. Так, мол, и так, я инструктор Всемирного союза молодежи. Как идет подготовка к юбилею? Всемирный союз! Огнев сравнил первые буквы, и получилось знакомое, родное «ВЛКСМ». Вот здорово! И менять даже не нужно — «Всесоюзный, Всемирный…» Но что это? В руке струной натянулся поводок. Собака стояла, подавшись вперед, нервно поводя влажными ноздрями. Прислушался и сквозь знакомые ночные шорохи и шелесты услышал плеск воды, доносившийся с реки. Переждал несколько мгновений — плеск не усиливался: он оставался таким же мерным, тихим, но отчетливо слышным. Огнев бесшумно поднялся. Винтовка, которой не чувствовал в руке, стала сейчас весомой, ощутимой. Тихо, еле раздвигая листья, шагнул к реке и опять прислушался. Но до слуха донесся такой же, ничуть не усилившийся плеск воды. Сразу мелькнула мысль: где-то близко, на той стороне реки, гребли на неподвижной лодке. Это была уловка. Стремились отвлечь внимание, чтобы облегчить проход нарушителю границы. Значит, нарушитель где-то недалеко. О таких хитростях не раз рассказывали в отряде. Огнев припал к земле. Всем существом он впивался в окружающую ночь, в ее тишину и темь. — Слушай, Рум, слушай, — зашептал он, наклонившись к собаке, отвлекая ее внимание от шума на реке. Потянулись томительные сотые, десятые доли секунды. И снова собака рванулась. Но сейчас уже не к реке, а в противоположную сторону, в чащу леса. Рум бешено тянул ремень, поднимался на задние лапы, но не рычал. Он был вышколен и хорошо знал законы границы. Когда луна воровато глянула из-за облака, Огнев увидел нарушителя. Нарушитель шел от дерева к дереву, и теперь совершенно ясно видна была его чуть согнутая спина. Расстояние сокращалось. Итти дальше, не открывая себя, пограничник опасался. И тогда он, укрывшись за огромным стволом дуба, тихо приказал нарушителю остановиться и поднять руки. В затылок врагу, тускло поблескивая на луне, глядело дуло винтовки. Но, когда Огнев, оставив Рума у дерева, подошел ближе к врагу, тот оттолкнул в сторону винтовку и бросился вперед. Огнев не стрелял. — Рум, взять! — приказал он.— Рум, взять! — приказал Огнев.
Собака причудливой длинной тенью рванулась за убегавшим, настигла его и повалила на землю. — Ну что, попробовал? — угрюмо спросил нарушителя Огнев. — А ну, пошли! Нарушитель посмотрел на него, и пограничник увидел в глазах его большую и непримиримую ненависть. — Иди, иди, — торопил его Огнев. — Это тебе за мечту. Нарушитель снова посмотрел на него, но уже недоумевающе. Впрочем, откуда он мог понять, о какой мечте говорил пограничник!Дружба
Они выросли на одной улице, в одном доме. Отцы работали на заводе «Цилиндр», были приятелями, и дружба их будто по наследству передалась детям. Ребята вместе играли во дворе, вместе начали ходить в школу. Илюшка — Андрюшка — так и звали их. Это была неразлучная пара. Шло время. Из пионеров перешли в комсомол. Илья Черенков работал в райкоме комсомола; Андрей Борейко, формовщик завода «Цилиндр», вечерами занимался в техникуме. Встречались реже, но дружба не слабела. Она становилась глубже, содержательней. 1936 год был горячим годом для Борейко: кончил техникум, готовился к зачетам; времени нехватало. Встретит бывало на ходу Илью: — Ну как дела? — Ничего. А твои? Перекинутся несколькими словами — и все. Андрей техникум кончил на «отлично», а через несколько дней его призвали в армию. Второй год служит в погранотряде Борейко. Вначале грустил; казалось, никогда не привыкнет к огромным лесным просторам, к какой-то особой тишине границы. Квалифицированный механик, комсомольский активист, Борейко скучал по заводу, по машинам. По натуре несколько суетливый, он с самого начала встретил здесь дружескую, сдерживающую дисциплину, и ломались незаметно для него старые привычки. Крепли и росли новые черты характера: спокойствие, выдержка, внутренняя дисциплина. Они приходили постепенно, их воспитывало командование, к ним приучала окружающая обстановка. Андрей полюбил границу, сроднился с отрядом и уже с грустью думал, что через несколько месяцев придется отсюда уехать. Он часто писал другу. Илья отвечал, что загружен работой, пользуется большим доверием секретаря райкома. Много и подробно рассказывал о секретаре. Читал Андрей, и было не по себе: чувствовал, что новые люди вошли в жизнь друга и, может, далее заслонили старое. В марте 1937 года Андрей получил большое письмо от Ильи. Письмо было из Курбинска — городка недалеко от отряда, где служил Андрей: всего сутки езды. Илья писал, что секретаря райкома арестовали — оказался троцкистом. Его, Илью, с работы сняли за связь с секретарем и притупление бдительности. За это и выговор записали в личное дело. Писал Илья, что послали его в город Курбинск заместителем секретаря райкома комсомола, что он уже два месяца как работает здесь; скучает, хочет повидать Андрея. Андрей и обрадовался и расстроился, читая письмо. Уверен был, что зря, по ошибке, получил выговор Илья. Так и комиссару сказал, отпрашиваясь в отпуск на несколько дней: «Не такой парень Илья, чтобы проглядеть врага. Знаю его. С детства дружим, — как за себя, ручаюсь». Отпуск Андрей получил.Приехал в Курбинск. После полуторагодового пребывания на границе Андрей почувствовал, что здо́рово отвык от городской обстановки. Еще недавно такая знакомая, городская жизнь сейчас казалась непривычной. Отпуск был кратковременный: день на дорогу, день для встречи и — назад. С вокзала отправился в райком. Серое одноэтажное здание. На стене вывеска: «Курбинский РК ВЛКСМ». Вошел. Илья сразу узнал друга: — Андрюха, чорт, вот здо́рово! Больше двух часов беседовали друзья. Время шло незаметно. — Вот обида-то какая! — спохватился Илья. — Мне же в райком партии надо — вызвали. И так уж опоздал. Ты, Андрюша, иди ко мне, отдохнешь немного. Я скоро вернусь. Кстати, у меня сегодня кое-кто соберется, проведем вечерок. Вот возьми ключ. Я ведь один, по-холостецки, сам себе хозяин. Андрей ушел. Он устал, и после дороги хотелось отдохнуть. Комната у Ильи маленькая. Книжный шкаф, письменный стол, и на нем, в самом центре, фотография Андрея. Андрей был растроган: «Помнит Илья, бережет дружбу, а я-то думал…» Расположился по-домашнему: снял сапоги, ремень; захотелось курить. Папирос не было. В поисках курева открыл стол. Открыл и увидел: в левом углу желтели переплеты двух новеньких комсомольских билетов. Ого! В надежном месте хранит Илья комсомольское хозяйство! Андрей улыбнулся, раскрыл билет. Отчетливыми черными чернилами выведена фамилия владельца: «Орлов Иван Владимирович». Внизу печать комсомольского райкома. Открыл второй. Пустой. Печать райкома, такая же сочная, красовалась внизу. «На предъявителя, — подумал Андрей, хмуря брови. — Безобразие какое! Как комсомольскими билетами раскидывается!» Закрыл стол, забыв о папиросах. Когда пришел Илья, не утерпел Андрей, упрекнул: — Ты, Илюша, действительно с бдительностью не в ладах. Зачем домой из райкома документы таскаешь? Илья вначале не понял, о чем речь, а потом догадался, улыбнулся, махнул рукой. — Да, понимаешь, завтра в одну комсомольскую организацию еду по конфликтному делу Орлова: исключили парня… ну, вот и взял с собой билеты, чтобы с утра в райком не заходить. Вечером у Ильи собрались друзья. Четверо мужчин и две женщины. Выпили, закусили. Андрей никого не знал из гостей, но все они казались славными, простыми ребятами. Танцовали. Андрей — плохой танцор. Вытащила его на середину комнаты вертлявая, хорошенькая Дина; обнял ее. Почувствовал дыхание девушки на щеке у себя, крепче обнял, сделал пару шагов, стараясь попасть в такт музыке, но ускользал обманчивый мотив. Неуклюже повернулся, двинул невпопад ногой, и взвизгнула девушка: красноармейский сапог придавил ей ногу. Смущенный неудачей, Борейко отошел в сторону. «Чорт дернул! — ругал он сам себя. — Тоже танцор нашелся». А в комнате уже звучал новый танец. Андрей уселся у патефона и смотрел на танцующих. И все чаще глаза останавливались на недавней партнерше. Дина смеялась, часто поглядывая на Андрея. — Что, понравилась? — тихо спросил Илья, незаметно зайдя за спину Андрея. Вопрос застал врасплох. Смутившись, Андрей мотнул головой. — Ну-ну, можешь поухаживать. Только завтра едешь — времени мало осталось. Компания расходилась поздно. Перед уходом гостей Андрей заметил, что Илья о чем-то говорил с Диной. Они стояли у стола вдвоем и тихо беседовали. Дина изредка взглядывала на Андрея; лицо ее было серьезно, без улыбки. «Наверное, обо мне. Кто его только просил!» Андрей досадливо отвернулся. Прощаясь, Дина задержала в руке горячую руку Андрея. — Илья говорил, вы завтра уезжаете. Это правда? Андрей молча кивнул головой. — Жаль. И не скоро приедете? — Вот отслужу и приеду вас навестить, а может быть, и до этого удастся еще приехать. Дина обрадованно закивала головой: — Да, да, обязательно. Вы напишите мне. Вытащила из маленькой сумочки блокнот; вырвав листок, набросала несколько слов. Протянула Андрею: — Напишите что-нибудь. Я буду очень рада. Это не домашний адрес, — добавила она. — Не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме меня, мог читать ваши письма. Пишите «до востребования». Я буду ждать. Обязательно пишите.
— Напишите что-нибудь. Я буду очень рада, — сказала Дина.
Андрей взял. Просьба девушки была приятна. Семнадцать месяцев суровой боевой жизни в отряде — и такая внезапная встреча с этой стройной светловолосой девушкой, у которой чуть подкрашенные губы и еле заметные лучики морщинок около глаз. Он нравится Дине, Андрей чувствовал это, и не хотелось прощаться. Наконец гости ушли. Борейко остался ночевать у Ильи. Развернул оставленный листок: «Город Курбинск, первое почтовое отделение, до востребования Д. Лузгиной». Несколько раз прочел эти короткие, сухие слова, бережно свернул, спрятал в бумажник. Илья принес из коридора раскладную кровать. Раздеваясь, друзья лениво перебрасывались словами: — Да, Андрюша, что ни говори, а приятно иногда после работы собрать хорошую компанию, подурачиться, потанцовать… А то прямо в молодых стариков превращаемся. — А эти ребята — тоже комсомольцы? — спросил Андрей, думая о Дине: кто она, откуда? — Нет, — усмехнулся Илья. — Комсомольцев среди них нет. Но ребята не плохие. Возьми, например, Дину. Веселая, толковая девушка, умеет и пожить и повеселиться. Живет вдвоем с отцом. Была замужем, развелась. Муж бросил. Прохвост какой-то. Где сейчас — неизвестно. Андрей не расспрашивал. Не хотелось показать, что его интересует жизнь этой случайно встреченной женщины. А Илья продолжал: — Живем мы с тобой, дружище, в суровое время. По двадцать пять обоим, стукнуло. А что видели? Работа, работа и еще раз работа. Правильно я говорю? Борейко молча кивнул головой. И, словно ободренный молчаливым согласием, крепко выпивший Илья говорил: — Личной жизни нет. В этом самое главное. Жертвенное мы с тобой поколение, Андрюша. Я понимаю неизбежность такого положения: переходная эпоха, классовые бои и прочее и прочее. А мириться с этим все-таки трудновато. И знаешь, приходит иногда такое сумасшедшее желание, — Илья закинул за голову руки, мечтательно смотрел на лампу, — начать весело жить, по-настоящему! Придать жизни этакую остроту, смак, романтику… Андрей не вытерпел: — А в чем ты нашел ее, эту самую романтику? В вечерах с выпивкой и патефоном? И вскинулся Илья. Почти закричал: — Ни черта ты не поймешь, дурья голова! В риске, пойми, в риске! Крик пресекся, словно запоздалая мысль погналась за вырвавшимся словом, поймала и придавила его. И уже лениво, спокойно Илья закончил: — А вообще ты прав. В вечерах, вроде сегодняшнего, романтики мало… Ну, а риск придется, наверное, оставить до войны. Первый тогда пойду. Хотя по здоровью и в армию не берут, — Илья добродушно рассмеялся. — Ты счастливый. Небось, сколько интересного на границе видишь! Илья спрашивал просто, и все же напряжение, скрытое за простодушием, уловил Андрей. Ответ, готовый сорваться, о большой, интересной жизни и работе на границе он удержал; неопределенно пожал плечами. Вздохнул. — Ну, знаешь, той романтики, о которой ты говоришь, там, конечно, нет. — А ты скучаешь по такой жизни? — задал еще один вопрос Илья. И второй раз был неискренним Андрей. Хотелось говорить о работе, об увлечении ею, о дружбе и… ничего не сказал. Промолчал. — Ну, ладно, давай спать, — мягко сказал Илья. — Жалко, завтра едешь… Потолковали бы еще. Ну, да ничего. Встретимся скоро… На следующее утро Андрей проснулся на рассвете. Отряд приучил его рано вставать; Неслышно поднялся, встал, сладко потянулся. Уткнувшись в подушку, на скомканной простыне спал Илья. Рядом на стуле лежала недокуренная папироса. Илья спал крепко. Он дышал тяжело, неровно. Задумчиво разглядывал Андрей спавшего приятеля, словно что-то новое увидел в нем. Быстро, оделся, посмотрел на часы. Скоро ехать. Не хотелось будить Илью. Решил на прощанье черкнуть несколько слов, поблагодарить за гостеприимство. В поисках бумаги и карандаша открыл стол и сразу вспомнил: вчера здесь в левом углу лежали два комсомольских билета. Сейчас одиноко желтела обложка одного. Билета на имя Орлова не было.Опять пограничный отряд. Радостно встретили товарищи. Доложил начальству, а вечером в красном уголке, в кругу друзей, рассказывал. Андрей о городе, о райкомовце Черенкове, о встрече с Диной. Обо всем рассказывал Андрей. Не рассказал только про ночную беседу с Ильей. Думал упрямо, много, и казалось, что начинает постепенно по-новому узнавать своего старого друга. Росли сомнения, глухие, мучительные, пока неясные. В предвесенний мартовский вечер Борейко: вышел в дозор; Шел и думал, что сегодня же, вернувшись назад, обо всем подробно поговорит с комиссаром. Кругом безлюдный, покрытый снегом пограничный лес. Дремлют старые сосны; тихо в лесу, ни души. Все ближе к границе идет пограничник. Здесь, в ложбине, пост. И исчезает человек. Хитер и коварен враг, но трудно даже его волчьему взгляду распознать пограничника: белый халат с капюшоном скрыл человека, превратил его в неподвижное белое пятно, слившееся с снеговым покровом. Потянулись часы, напряженные, ответственные, и зоркости глаз ничуть не мешала дума о золотоволосой девушке, которая ждет письма. А кругом — тишина! Ни ветра, ни птицы не слышно. И вдруг Борейко заметил: в нескольких десятках шагов от него двигался снег. Словно ожившая, снеговая глыба ползла по земле. Закутанный в белое, еле различимый в сумерках, припав к земле, полз враг. Вот он около ложбины. Не заметив притаившегося в ней пограничника, уходит все дальше от границы, в глубь леса. Лес примыкал к селу. Туда извилистыми лесными тропинками пробирался нарушитель. Расчет был прост: завтра в селе выходной, праздничный день; колхозный базар; затереться в толпе, обезличиться, а к вечеру уже своим, приглядевшимся, двинуться дальше, в глубь страны, на выполнение преступного задания иностранной разведки. Ползли двое: нарушитель, а за ним пограничник. Все глубже в лес. Темнота помогла сократить расстояние. Теперь они почти рядом. Мгновение — и Андрей обрушился на нарушителя. Борьба была недолгой. Высокий, еще молодой мужчина, рыжеватый, в ватном пиджаке, в сапогах, теплой шапке, стоял перед начальником погранотряда. В углу комнаты лежал его недавний наряд: в нескольких местах порванный белый халат. Андрей находился тут же. — Борейко, обыщите его, — распорядился начальник. Тощий бумажник, извлеченный из кармана, покорно лег на край стола. Больше ничего не было. — Посмотрите, что в бумажнике, — сказал начальник. И Андрей, открыв его, увидел комсомольский билет. Раскрыв обложку, пограничник прочел: «Орлов Иван Владимирович». Внизу, в левом углу, красовалась печать Курбинского райкома. И еще увидел Андрей в рваном бумажнике нарушителя клочок бумаги с записью: «Д. Л. I.» Увидел и вспомнил. Отчетливо вспомнил светловолосую девушку, покорную и ласковую руку и просьбу писать «до востребования — первое почтовое, Д. Лузгиной». Начальник прочитал записку, усмехнулся: — Явочная! Шпион молчал. Андрей подошел и, наклонившись к начальнику, тихо сказал, что ему известно, откуда билет и чей адрес у нарушителя.
Васька Хромой
Жители пограничного села Рузино привыкли к тому, чтобы с наступлением весны в село приходил Васька Хромой. Так повелось издавна. Голубели прожилки рыхлого потемневшего снега, оседали и мокли сделанные ребятами за зиму из снега старики и бабы, и в эти теплые мартовские дни появлялся в деревне нищий, дурачок Васька Хромой. — Птица перелетная, тепло почуял, — говорили о нем колхозники. И так каждый год, уже пять лет подряд, Васька Хромой, долговязый парень, косноязычный и лохматый, не имевший ни дома, ни родных, приходил в Рузино, как в родной дом. Оставался в деревне Васька недолго: недели две, три — неуживчив был, тянуло на новые места. Много раз предлагали ему колхозники остаться, работать пастухом или при конюшне, но Васька отказывался, мотал головой: «Нет… уйду». Гостем жил Васька в деревне. Умом, как ребенок, он и тянулся к ребятам, любил их незатейливые веселые игры. Гонял голубей; хромая, бегал в салки… С прошлого года. Васька изменил своей привычке кочевать с места на место. Все лето пробыл он в деревне Рузино, никуда не ушел. А причина этому была проста: крепкая дружба родилась между ним и сыном председателя колхоза — пятнадцатилетним пионером Колей Ракитиным. Началась эта дружба так: однажды рано утром Коля услышал на улице заливистый лай собак, чей-то хохот, испуганные крики. Выскочил на крыльцо и увидел: прямо к его дому, как ошалелый, мчался Васька. Глаза его были широко открыты. Он тяжело дышал. Две маленькие собачонки преследовали Ваську. Его испуг, свист и науськивание какого-то пьяного прохожего привели собак в неистовство. Они наскакивали на Ваську, хватали его за ноги, рвали штаны. — Шарик, Бобка, назад! — Коля бросился к собакам и отогнал их. — Ты что дразнишься? — злобно спросил он пьяного. — А тебе что? — вызывающе ответил тот, повернулся и, пошатываясь, отошел в сторону. После этого случая крепко привязался Васька к Ракитину. Все лето не отходил от него. Куда Николай — туда и он. Пробовали было некоторые озорные ребята подтрунивать над их дружбой, да ничего не получилось. Коля внимания не обращал на них, ну а с Васьки, как с гуся вода. Он гордился дружбой Николая, был постоянно с ним, и этого для него было вполне достаточно. Но не только в играх проводили время Коля и Васька, — были у них и другие дела, посерьезнее. Часто под вечер уединялись они в густом лесу, усаживались у подножья облюбованного ими огромного, столетнего дуба, и начиналась учеба. Николай учил грамоте приятеля. Учеба давалась Ваське с трудом. Неповоротливый, словно застревавший во рту язык и неокрепший, младенческий ум Васьки тяжело воспринимали азбучные премудрости. Но Ракитин не сдавался, не унывал. Настойчивый, упорный, он не отказывался от принятого решения. «Будет Васька читать и говорить понятно, будет», решил он и всеми силами добивался цели. Вскоре Васька и сам пристрастился к занятиям. Вечерами заходил к Ракитину, тянул его за рукав. — Пойдем, — бормотал он. Нередко приятели засиживались до темноты. Наверху от легкого ветра шелестели невидимые листья. Ночь опускалась холодная, густая; она несла за собой неслышимые днем шорохи. Приятели сидели, прижавшись друг к другу. Николай рассказывал. Чаще всего рассказы выдумывал сам, иногда передавал истории, которые слышал от отца и пограничников. Многого в этих рассказах Васька не понимал, но слушал хорошо, внимательно, и, когда Николай кончал говорить, он толкал его в бок, просил еще. Так все лето и оставался в деревне Васька. Ушел он, когда начались холода, глубокой осенью. Снова пришла весна. Почернели поля, потянулись с юга журавли. В раннее мартовское утро в селе показалась знакомая фигура летнего гостя —Васьки Хромого. Он шел, высокий, худой, в потрепанной тужурке, в залатанных штанах. Шел, припадая на левую ногу. Длиннорукий, лохматый, хорошо знакомый. Ребята первые увидели Ваську. — Вася, здоро́во! — наперебой кричали они, вприпрыжку устремляясь за ним. Нищий улыбался, приветливо кивал головой, бормотал какие-то непонятные слова. — Вась, а Вась, а Колька-то по тебе скучает, ждет. Ты к нему, да? А где ты был? Расскажешь? — смеялись ребята. Васька шел неторопливо, размахивая руками. Ребята, улица — все было ему давно и хорошо знакомо. — Здравствуй! — раздался голос Николая. Он сбежал с крыльца колхозной конторы и, улыбаясь, направился навстречу Ваське. Коля не скрывал своей радости при виде приятеля. Он широко улыбался, глаза его искрились от удовольствия. — Здравствуй! Пришел наконец!— Здравствуй, Вася! Пришел наконец!
Но Васька не принял руки друга. Глядя исподлобья, он что-то хмуро пробормотал про себя и быстро прошел мимо. Николай стоял посреди улицы с протянутой рукой. Он ничего не понимал… Неужели забыл?.. Мальчик чувствовал слёзы на глазах, щеки заливала краска стыда. Забыл… Беспокойной стайкой сзади сгрудились ребята. Всегда смешливые и задиристые, они сейчас не смеялись. — Вот те на! — кто-то сказал из них растерянно и недоуменно. Хромая, Васька торопливо шел по улице. Впереди, там, где кончалась деревня, змейкой вилась почерневшая от талого снега дорога. А еще дальше начинался густой, на десятки километров раскинувшийся лес. Николай сделал несколько шагов… Васька уже не шел, а бежал. В толпе ребят послышался смех. — Вот двинул… Куда это он? Ну и дружок у Кольки! Кто-то из озорства пронзительно свистнул. Николай расширенными глазами провожал удалявшуюся фигуру нищего, потом резко повернулся и, расталкивая ребят, бросился к дому. — Ты что, как чумовой? — спросил отец, когда сын ворвался в комнату. — Отец, это не Васька, не Васька! — почти закричал мальчик. — Не узнал он меня! И ростом выше, худой, плаза хитрые, злые, бежит из деревни… Уйдет… Ракитин встал из-за стола. Он уже привык к неожиданностям и «подаркам» границы. — Пойдем! — отрывисто приказал он сыну. Вытащил из ящика стола патроны и на ходу сорвал со стены ружье. Когда они выбежали на улицу, нищий был далеко. Он быстро, и уже не хромая, бежал по дороге к лесу. — Стой! — закричал Ракитин. — Стой, стрелять буду! Васька даже не оглянулся. Он бежал все быстрее, наклонив голову, размахивая руками. Ракитин выстрелил не целясь. Он стрелял, чтобы услышали на заставе. Отец и сын бежали по дороге, за ними неслись ребята, выскакивали из домов колхозники. Только один раз остановился Васька. И в этот момент Коля услышал знакомый осиный звук пролетевшей пули: Васька стрелял. На опушке леса беглеца поймали пограничники. Стороной от деревни они пронеслись на лошадях и перерезали ему путь. А еще через час у начальника пограничной заставы Николай увидел смуглое скуластое лицо врага. С лица пойманного был стерт легкий грим, делавший его похожим на Ваську. На краю стола, вместе с пустым наганом, валялся всклокоченный русый парик. Прошло два дня. Вечером к Ракитину пришел пограничник и сказал Николаю, что начальник заставы ждет его. Пошли вдвоем; доро́гой молчали. Начальник встретил мальчика приветливо. Он вышел из-за стола и протянул мальчику руку. Всегда веселое, живое лицо начальника, частого гостя отца Николая, было сейчас сумрачным и грустным. — Дружка твоего нашли, — тихо проговорил начальник, глядя в сторону. — Ты ведь его лучше всех знал… Пойди посмотри, не ошиблись ли… опознай. Он легонько обнял мальчика за плечи. Вдвоем прошли в соседнюю комнату. На скамье лежал Васька, убитый, искалеченный. Его нельзя было узнать… Коле стало трудно дышать. Губы сделались горячими, сухими. Будто издалека доносился голос начальника: — Перебросили сегодня на нашу сторону тело Васи. Нашего Ваську они подстерегли, захватили, а под видом его хотели, чтобы бандит прошел. Не вышло, ну и расквитались. Больше Коля не мог слушать. Слезы душили его. Он повернулся и бросился из комнаты. Бежал долго и, когда застава осталась далеко позади, остановился, тяжело дыша. Кругом лес; чуть слышно, мирно шелестели листья. Коля не плакал. Он стоял молча. Он смотрел в сторону, где находилась граница и где были люди, убившие Ваську… Мальчик смотрел, и в глазах его горела большая, настоящая ненависть.Чемпион
Ему снился стадион, беговая дорожка, переполненные трибуны. Стометровка, на которой чемпион сегодня поставил свой новый всесоюзный рекорд, не поглотила всех сил, всей кипучей молодой энергий. Тело пружинило, словно для последнего броска вперед, к белеющей ленте финиша; руки сжимались в кулаки, дыхание становилось прерывистым. Отец, сидевший в углу с газетой, подмигнул матери: — Васька-то еще бегает… Мать молча кивнула головой. Она была сегодня на стадионе. Она и раньше не пропускала ни одного выступления сына. И, когда сегодня по зеленому полю радиорупоры сообщили, что Василий Ладынин поставил новый всесоюзный рекорд, она была меньше всех удивлена. Иначе и не могло быть. Борьба сына со временем, за десятый, сотые доли секунды, ей была хорошо известна. «Вася в блестящей форме», часто говорила она. Обычно при таких разговорах муж косил из-под очков глаза. — Слушай, Прасковьюшка, — щеки его подбирались вверх, глаза делались маленькими, смешными: — ты бы трусики одела и с Васькой бегала. Скажите, пожалуйста, тоже чемпионка нашлась! Но Прасковья. Сергеевна была права. Двадцатитрехлетний Василий Ладынин, студент Института физической культуры, действительно находился в блестящей спортивной форме. Она далась не сразу. Несколько лет настойчивой и упорной работы над собственным телом, собственной волей, режим, регулярные тренировки, на которых злейшим врагом была неумолимая стрелка секундомера, — все это незаметно делало свое дело. Первоклассный спринтер Василий Ладынин, о котором еще совсем недавно в спортивных обществах говорили, как о юноше, подающем большие надежды, побил всесоюзный рекорд, почти вплотную приблизился к мировому рекорду феноменального Оуэнса.* * *
Лучи воровато проскочили сквозь тюль занавесок, сломались в зеркале стоящего в углу шкафа и заиграли на потолке и обоях. В комнату тихо вошла мать. — Васюша, вставай, семь часов. Привычный голос матери разбудил. Василий, жмурясь от света, поднялся и сел на кровати. — Хоть сегодня дала бы поспать… Заслужил, кажется, — пошутил он. — Вставай, вставай, чемпион. Мало еще заслужил, вот как-то там заслужишь. Там! Сын знал, о чем говорит мать. Знал заветную мечту ее. Вчерашняя победа укрепила за ним бесспорное право в числе десяти сильнейших легкоатлетов отстаивать честь Советского Союза на мировой спартакиаде. Теперь он наверняка попадет в эту отборную десятку сильнейших. Вчера после соревнований председатель комитета прямо сказал: — Экзамен, Ладынин, выдержал! Хорошо выдержал! Смотри не подкачай и на международных.* * *
Стояла жаркая солнечная осень. Занятия в институте еще не начинались. После завтрака Ладынин отправился на стадион. На футбольном поле несколько подростков из детской команды усердно гоняли мяч. На одном из поворотов неразлинованной, потерявшей свой праздничный вид беговой дорожки группа спортсменов о чем-то горячо спорила. Ладынин направился к ним. — А, Ладынин! Иди сюда, мы как раз о тебе говорим. Вот тут некоторые горе-теоретики твой вчерашний успех считают случайным — утверждают, что больше такого результата ты не повторишь. Говоривший, высокий плечистый юноша, вопросительно посмотрел на Василия. — А кто это говорит? — Василий с любопытством огляделся. Неверие в его рекорд, а следовательно, в его силы было оскорбительно для него, но не хотелось показать виду, что обижен. — Кто говорит? Да вот… — Ты не передергивай, пожалуйста, Павел, — вмешался один из группы. — Такого разговора не было. Просто говорили, что и ветерок тебе, Вася, помог, и вообще удачно бег для тебя сложился. — В общем, понятно, — прервал Павел. — Объективные обстоятельства: не было бы их, не было бы рекорда. Так, что ли, понимать прикажешь, Семенов? Эх вы, дружки-приятели! Кому уж, как не вам знать о тренировках Ладынина, о его режиме, способностях! Пойдем, Вася. Павел обнял Василия и повел его к раздевалке. В этот день приятели не расставались. Ладынин был зол на ребят, которые усомнились в прочности вчерашнего рекорда. Большинство из них действительно знали о его большой «черновой» работе, предшествующей рекорду, заходили к нему домой, интересовались, а сейчас такие разговоры, и главное — перед самой поездкой… У, черти!* * *
Просто и незаметно иногда рождается дружба. Павел уже несколько раз побывал у Василия дома. Он сражался в шахматы с отцом, советовался с Прасковьей Сергеевной о режиме сына. — Ну, дружище, как тебе не побеждать: ведь у тебя мать живой хронометраж! С этаким тренером мировой рекорд можешь считать у себя в кармане, — смеясь, говорил приятелю Павел. Над собой Ладынин работал настойчиво и много. Приближалась поездка за границу. Теперь он почти не уходил со стадиона. Горячие денечки! И на сто и на двести метров результаты были классные, но хотелось еще лучших. Хотелось отшлифовать некоторые детали старта, не нравилась, работа левой руки. Сейчас, когда еще в бег не вкладывались все силы, Василий прислушивался к самому себе, словно проверял слаженность отдельных частей организма, бесперебойность всей его работы.Произошло это под выходной день. К Ладынину, только что вышедшему из раздевалки, торопливо подошел Павел. У него был серьезный и озабоченный вид. — Вася, дело есть. Сядем на минутку… Знаешь, сегодня на твоей тренировке был один приезжий, мой знакомый. Большой знаток! И знаешь, Вася, он вдребезги раскритиковал твой стиль. Говорит, с таким стилем и такой техникой нечего соваться за границу. Я ему рассказал о твоем последнее рекорде. Он смеется, говорит: это просто случайность. Он считает, что у тебя большие данные, но что бег совершенно не разработан. Он смеялся, что у тебя левая рука, как у паралитика, и старт никудышный. Василий обиделся: — Ну, знаешь, твой знакомый чересчур много берет на себя. Но как странно! Знакомый Павла как раз подметил то, что больше всего беспокоит и его самого: левая рука, старт. Эта мысль погасила вспыхнувшую досаду, и Василий уже спокойно спросил: — А кто он, твой профессор? — Видишь ли… — Павел задумался. — Нам с тобой, Вася, как-то не приходилось откровенно говорить о нашем житье-бытье, говорили всё больше о беге, о рекордах. Дело в том, что у меня брат за границей. Уже давно там, с начала революции. Я с тех пор его и не видел: общего ничего нет, разные люди. Но письма изредка получаю. А вчера приехал один, представитель фирмы, где брат сейчас работает. Зашел, письмо от брата принес, ну, мы и разговорились — о спорте начали говорить. Он, оказывается, крупный тренер, многих чемпионов легкоатлетов тренировал. Я и пригласил его сегодня на стадион. Он сразу обратил на тебя внимание. Говорит: «Из этого парня я бы в год европейского чемпиона сделал, а сейчас сыроват, крепко сыроват». Павел умолк. Василий сидел нахмуренный, злой. — Васька, идея! — Павел хлопнул по плечу приятеля. — Что, если нам сегодня к нему отправиться? Потолкуешь с ним, — может, действительно что-нибудь полезное посоветует. Василий растерянно пожал плечами. — Неудобно, пожалуй, все-таки иностранец. Ты бы лучше его еще раз сюда вытащил. Собрали бы ребят, поговорили. Павел укоризненно покачал головой. — Честное слово, ты ребенок. Ты хочешь, чтобы иностранец в присутствии всех назвал тебя неподготовленным, выругал за технику. Брось, не давай повода дружкам-приятелям болтать о случайности твоих успехов. Сейчас не время для этого. Спартакиада не за горами. Поедем лучше. Павел решительно встал и направился к выходу. Ладынин медленно двинулся за ним.
Последние комментарии
7 часов 8 минут назад
7 часов 43 минут назад
8 часов 36 минут назад
8 часов 41 минут назад
8 часов 52 минут назад
9 часов 5 минут назад