Приговорённый умирает в пять [Станислас-Андре Стееман] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Станислас-Андре Стееман Приговоренный умирает в пять
Г-ну Полю Фаччендини, судье, мэтру Жану Виалю, адвокату, и мэтру Максану Реру, адвокату, чьи советы помогли мне преодолеть дебри судопроизводства
Процесс занял пять дней. Когда присяжные удалились на совещание, предполагаемый вердикт запорхал по залу. — Дело в шляпе, — прошептал Билли Гамбург в очаровательное ушко Дото (уменьшительное от Доротеи). Надвигалась гроза, свет ламп то и дело блек от всполохов. — Шесть десять, — произнес Билли, взглянув на свои наручные часы. — Да что они там, адресами обмениваются? Шесть двадцать. Старший судебный пристав потребовал тишины в зале: — Господа! Суд идет… Председатель суда стряхнул с себя дремоту. Двенадцать образцовых граждан, призванных решить судьбу подсудимого, гуськом возвратились в зал и заняли свою скамью. — Господа присяжные заседатели, ответьте по совести и чести… — Обычная болтовня! — скривился Билли, чья шаловливая рука добралась уже до подвязки Дото. — Тсс, слушай! Зашлась в кашле дама с сиреневыми волосами, прикрывая рот рукой в перчатке. Старшина присяжных — рыжий, коренастый, с глазами навыкате под стеклами в невидимой оправе — зычным голосом ответил на ритуальные вопросы председателя суда и сел с видом человека, исполненного сознания собственной значимости. Снаружи донесся визг автомобильных тормозов, там и сям в зале раздались аплодисменты, но быстро утихли. Подсудимый не выказал ни малейшего волнения. Под устремленными на него взглядами всех присутствующих он все с той же сардонической усмешкой под тонкими черными усиками, которая не сходила с его губ на протяжении всех пяти дней процесса, едва заметно поклонился заместителю прокурора, чем привел в смятение не одно женское сердце. Очередная вспышка молнии. Первый раскат грома. Публика заторопилась к выходу. Защитник, мэтр Лежанвье, собрал листки с тезисами и выводами и сунул их в портфель из свиной кожи. По его широкому лбу, застилая белый свет, градом катил пот. Сердце ухало где-то в горле — огромное, больное, не дающее нормально вздохнуть. — Ваш динамит, мэтр, — напомнила мэтр Лeпаж (Сильвия), протягивая ему розовую пилюлю и стакан. Мэтр Лежанвье с отвращением проглотил пилюлю, запил ее водой из стакана. — Спасибо, малыш. Вы очень милы… Нет, никогда ему к этому не привыкнуть. Так повторялось всякий раз при вынесении вердикта: его охватывала смертельная тревога. Словно ему предстояло разделить участь подсудимого. Самому быть оправданным или признанным виновным. Словно он защищал собственную жизнь.
Часть первая
I
С первого этажа доносилась танцевальная мелодия — подобные ритмы особенно оглушают, когда сам предпочитаешь Дебюсси и Равеля. Злясь на весь свет и на себя, мэтр Лежанвье судорожно дергал галстук перед «психеей»[1], в которой еще каких-нибудь десять минут назад отражалась пленительная Диана в синем вечернем платье. Дрожащие руки адвоката горели так, что ему пришлось охладить их под струей воды в ванной. Он не то чтобы страдал, но испытывал неотвязное ощущение, что боль может накинуться на него в любой момент. Вернер Лежанвье страшился этих ужинов «в кругу друзей», где каждый ожидал от него не менее блестящих спичей, чем его выступления в суде, но не могло быть и речи о том, чтобы лишить Диану этих сборищ. Один раз, один-единственный раз, на следующий день после процесса Анжельвена, «обреченного на проигрыш» и в конце концов выигранного, он выразил намерение похитить ее у общества и провести вечер вдвоем в каком-нибудь симпатичном маленьком бистро. Тогда Диана взглянула на него с непритворным изумлением, словно он сделал ей гнусное предложение. Светило адвокатуры принадлежит не себе, а своим близким и почитателям: известность не дается даром. К тому же она терпеть не может эти так называемые «симпатичные маленькие бистро», будь они итальянские, русские или венгерские, где запахи пиццы, борща или гуляша уже с порога отбивают всякий аппетит и где надо быть одетым «как все», если не хочешь выглядеть белой вороной. Увидев, что муж надулся, Диана приподняла обеими руками волан своей пышной юбки и склонилась в умопомрачительном реверансе, приоткрывшем соблазнительные округлости ее декольтированной груди. «Поклянитесь говорить правду, всю правду, дорогой мэтр! Вы не находите, что в вечернем платье я красивее, чем в скромном костюме? Разве вы не предпочитаете видеть меня роскошно раздетой?» Пятидесятилетний мужчина быстро становится рабом тридцатипятилетней женщины. Тщетны были неуклюжие попытки Лежанвье объяснить ей, что он по-прежнему находит ее красивой, но не осмеливается к ней подступиться, когда находит ее слишком красивой. «Вы можете подступаться ко мне каждый Божий день, дорогой мэтр, и вы себе в этом не отказываете! Но почему обязательно сегодня?.. Вспомните, дорогой, что вы интеллектуал! А интеллектуал должен уметь идти на определенные ограничения!» Подобные фразы прямо-таки бесили адвоката… Когда он, невзирая на глухое неодобрение Жоэллы, чьего совета никто не спрашивал, женился на Диане, ему, незадолго до этого овдовевшему, было под сорок. Медовый месяц: Италия, Балеарские острова, Прованс… А потом его сразил сердечный приступ. К счастью, вдали от нее, когда он защищал клиента в провинциальном суде.«НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ ТЧК ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ ТЧК ДУМАЮ О ВАС ТЧК ДУМАЙТЕ ОБО МНЕ ТЧК (ЗАЧЕРКНУТО) ВЕРНЕР».Так ему удалось скрыть, что его сердце уже никуда не годится: колотится из-за пустяков, дает перебои, как мотор с засорившемся карбюратором, — в общем, сдаст первым в еще вполне здоровом организме. Признаться в этом Диане означало бы ее потерять: разница в возрасте стала бы непреодолимой. Тем не менее — и это не на шутку тревожило Лежанвье — Диана (женская интуиция или неудовлетворенная потребность в материнстве?) обращалась с ним то ли как с больным, то ли как с большим ребенком, следила, чтобы он выкуривал не больше десяти сигарет или двух сигар в день («Одна сигара стоит десяти сигарет», — безапелляционно заявила она), ложился спать в десять, самое позднее в одиннадцать часов (за исключением тех вечеров, когда они принимали «друзей»), раз в год в порядке профилактики показывался дантисту и окулисту и без нее ходил на возбуждающие зрелища — такие как канкан и стриптиз. «Я люблю вас, дорогой! Я полюбила вас с первой же встречи в буфете Восточного вокзала, когда вы сняли с меня шубку так, словно стаскивали платье. Но я восхищаюсь и мэтром Лежанвье, великим Лежанвье, поборником справедливости, надеждой угнетенных, удачливым победителем в самых безнадежных процессах. Если бы я перестала восхищаться одним, то, вероятно, разлюбила бы и другого… Так что, дорогой, никаких симпатичных бистро!» Никаких симпатичных бистро — так решила Диана. Никаких вылазок вдвоем для мэтра Лежанвье, даже по завершении тех нескончаемых битв с клиентами, с полицией, со свидетелями, с обвинением, с гражданским истцом, с председателем судебного заседания, с двенадцатью образцовыми гражданами, с собственными выводами. Никаких послаблений мэтру Лежанвье на следующий день после выигранного процесса. Смокинг. Крахмальная сорочка, галстук с норовом. Тесноватые лаковые туфли. Сидней Беше, Луи Армстронг. Модные спектакли. Притворно сердечные улыбки добрых друзей, которые поздравляют тебя, надеясь, что вскоре ты свернешь себе шею. Бессменный Билли и его брюзгливый цинизм. Дото. Жоэлла. Мэтр Кольбер-Леплан. X, Y, Z… Кто еще? Вернер Лежанвье бросил беглый взгляд на позолоченные настольные часы с боем, стоящие между его собственным спартанским ложем и кроватью с балдахином Дианы. «Старческая мания, — с горечью подумал он, — эта потребность постоянно видеть циферблат». Диана однажды мило заметила: «Для мужчины жизнь начинается с пятидесяти лет, дорогой! Не доверяйте часам!» Внизу на смену мамбо пришло калипсо. Вернер Лежанвье в последний раз поправил узел галстука, чем бесповоротно все испортил, и вдруг вздрогнул: в зеркале отразился чей-то незнакомый облик. Лежанвье на два шага попятился, потом сделал шаг вперед. В зеркале отступил, а затем приблизился сутулый мужчина с нездоровым цветом лица, с седыми висками, с выцветшими голубыми глазами. «Укатали сивку крутые горки, черт возьми, сказала бы Жоэлла», — подумал адвокат. Пальцами он раздвинул набрякшие бурые веки: белки отдавали желтизной. «Печень», — сказал он себе. Снизу его принялись звать хором. Он повернул выключатель, с сожалением покинул комнату, в темноте пересек лестничную площадку, чуть не промахнулся мимо первой ступеньки и подумал: «А ведь я ничего не пил!» Он не пил, но вынужден был вцепиться в перила, чтобы не потерять равновесие. Вернер Лежанвье бесшумно проник в свой кабинет. Как вор. Он испытывал неодолимую потребность сосредоточиться, перед тем как выйти на ристалище. Он зажег одну лишь настольную лампу, оставив все четыре угла кабинета в темноте, и самым маленьким ключом из связки отпер третий сверху ящик в левой тумбе стола. Ему улыбнулся тонированный в сепию фотопортрет. Портрет Франсье, его первой жены, креолки с туманными, словно незавершенными, чертами лица, которая не сделала его ни счастливым, ни несчастным, но оставила его — то ли из нелюбви, то ли из лени — с неутоленным чувством. Перед концом жизни Франсье воспылала короткой страстью к Жоэлле, что, впрочем, не побудило ее лучше узнать или сильнее полюбить их дочь: ведь для этого пришлось бы напрягаться, тратить душевные силы. С момента смерти Франсье не прошло и суток, как Вернер был уже не в состоянии вызвать в памяти ее образ. В самой глубине ящика стояла початая бутылка «Олд Краун», припасенная в предвидении ударов судьбы. Адвокат колебался лишь мгновение: сковырнув пробку пальцем, он поднес горлышко к губам. Третьим предметом, вытащенным им на свет Божий, оказался отпечатанный на машинке рассказ тридцатилетней давности. «Ветры и приливы», — его единственный литературный опыт. «Конец сентября. В эту пору гостеприимный курорт Рэмсгейт закрывает свои двери перед отдыхающими, чтобы открыть их океану…» Дальше адвокат читать не стал: продолжение он знал наизусть, оно ровным счетом ничего не стоило. Зато красная тетрадка — нечто среднее между записной книжкой и интимным дневником, куда он на протяжении многих лет вносил все, что в данный момент казалось ему достойным интереса, — напротив, сохраняла вечную молодость. Достаточно было полистать ее, чтобы обнаружить немало любопытного: «Группы крови: А—В—AB—О. Полиморфизм означает свойство некоторых веществ представать перед нами в различных формах. Пример: вода, лед, пар и т. п. Полтергейст: появление, привидение (по-немецки). По Бертильону: существует 77 форм носа и 190 типов ушей, которые в свою очередь делятся на многочисленные составные части (мочки, скаты, выступы, бугорки, впадины и т. д.). По Фенберу: бедуин, чтобы заставить своего верблюда встать на колени, издает нечто вроде протяжного храпа: „Икш-ш, икш-ш, икш-ш!“ Чтобы позвать его, он кричит: „Хаб, хаб, хаб!“ Чтобы заставить животное тронуться с места, он восклицает: „Бисс!“ (трижды).» Внезапно умилившись, Вернер Лежанвье спросил себя: кого в ту пору могли интересовать распри погонщика верблюдов со своим верблюдом — разве что один из них вздумал подать на другого в суд? Одно не подлежит сомнению: в ту счастливую пору круг его интересов был весьма обширен. «Женьшень: растение, произрастающее в Монголии, которому китайцы приписывают чудесную способность возбуждать чувственность. Его корень имеет форму человеческого бедра, и, как утверждают, он издает стон, когда его выдирают из земли. (Женьшень — мандрагора?) „Двенадцать — наши будущие десять“ — труд Ж. Эссига о двенадцатеричной системе…
II
Вернер Лежанвье провел Антонена Лазаря в свой рабочий кабинет. А что ему оставалось делать? — Собрались на покой после трудов праведных, дорогой мэтр? — Нет, я… я изучал одно досье. — В таком случае прошу извинить меня вдвойне, но я посчитал совершенно неотложным выразить вам свою благодарность. Я сидел в баре напротив и дожидался отъезда ваших гостей. Если не ошибаюсь, скромный ужин в кругу друзей? Отмечали выигранный вами процесс — то есть мое оправдание? Адвокат утвердительно кивнул, испытывая одновременно ни на чем не основанное ощущение вины и глухое раздражение. Лазарь восхищенно огляделся. — Роскошный у вас кабинет! Настоящий ампир, если я что-нибудь в этом смыслю! Он уселся в кресло — на долю секунды раньше, чем его пригласили, — потом вдруг вскочил, подошел к книжным полкам. — «Пандекты»… «Законы» Платона… «Филиппики» Демосфена… «Рассуждение о методе» Декарта… «Кодекс уголовного следствия»… «Трактат о физиогномике»… «Психология свидетеля»… Лаватер, Франц Гросс, Бертильон, Локар… Черт побери, и вы все это осилили? Повернувшись на четверть оборота, он теперь разглядывал, прищурив правый глаз и воздев левую бровь, фотокарточку Дианы, которая в рамке из красного сафьяна украшала письменный стол. — Госпожа Лежанвье? Поздравляю, дорогой мэтр! Вот что я называю красивой женщиной: привлекательная, изысканная и так далее! Еще с первой их встречи на пороге залитой августовским солнцем камеры Вернера Лежанвье покоробила развязность его клиента — развязность, граничащая с наглостью. Отказавшись от предложенной узником английской сигареты, он тогда закурил одну из своих «Житан» из маисовой бумаги, сухо посоветовав ему подыскать себе другого адвоката. Он рассчитывал на то, что Лазарь бросится извиняться, попытается его удержать, но тот лишь стукнул себя в грудь: — Так мне и надо! Может, хоть это отучит меня зубоскалить в беде! Выход здесь, мэтр… Осторожнее, ступенька! Неожиданное угрызение совести приковало адвоката к месту. — Я хочу правду, всю правду! Вы убили эту женщину — да или нет? — Нет, но, боюсь, я не сумею сказать этого с подобающей убедительностью. Клянусь честью, нет! Хм, это звучит отчего-то фальшиво в нашем велеречивом мире, не правда ли? Я словно пытаюсь всучить стиральную машину! — Разве не в этом состоит ваше ремесло? — Прикрытие, мэтр, не более того! И вот вам доказательство: чем дольше я заговариваю очередной домохозяйке зубы, тем недоверчивее относится она к техническому прогрессу. К тому же мне страшно не везет: я путало марки! Невиновность человека определяется отнюдь не тоном, каким он говорит. Лазарь словно выступал на захудалой провинциальной сцене. Вот тогда-то Вернер Лежанвье и решил купить у коммивояжера норовистую «Белоснежку» — взять на себя его защиту. Лазарь выложил на стол маленький белый сверток, перевязанный тонкой золоченой тесьмой кондитера. — Вот, принес вам безделушку. Так, пустячок. Остро наточенным перочинным ножом Лежанвье перерезал тесьму. В свертке оказался серебряный портсигар, на котором были выгравированы его инициалы. Лазарь исподлобья наблюдал за адвокатом. — Вам нравится, дорогой мэтр? Я заказал его у Картье еще до процесса, иначе, сами понимаете, не мог бы презентовать его вам вовремя! — беззаботно заявил он, вытягивая свои длинные ноги и заглаживая пальцами и без того безупречные складки на брюках. (Еще в камере адвоката поразила неброская элегантность Лазаря и то внимание, какое он уделял своему внешнему виду.) Весомое свидетельство доверия накануне часа «Ч», не так ли? — Благодарю вас, — заставил себя выговорить Вернер Лежанвье. — Я очень тронут. — Да бросьте! — усмехнулся его гость. — Откройте. Вы по-прежнему не любите английских? В портсигаре находились «Житан» из маисовой бумаги, чем адвокат был по-настоящему тронут. — Выпьем? — предложил он. — С удовольствием. В третьем ящике левой тумбы оказались и два прозрачных пластиковых стаканчика. Дрожащей рукой адвокат наполнил их до краев. — Ну что ж… За ваше воскресение! — Ваше здоровье! — откликнулся Лазарь. В тюрьме ему, Бог знает как, удалось загореть, глаза его под тяжелыми веками оставались ярко-синими, ему нельзя было дать и тридцати лет, хотя на самом деле он подбирался к сорока. Одним глотком он опорожнил стаканчик и посмотрел сквозь него на свет. — Вы всякий раз даете себя вот так околпачить, дорогой мэтр? Лежанвье нахмурил брови: — Простите? — Тот, второй, который дожидался моего ухода, чтобы ворваться к Габи и сделать свое черное дело, оставив все улики против меня, — вы действительно поверили в его существование? — Разумеется, — ответил Лежанвье. — Когда вы заставляли Мармона и Ван Дамме отказаться от своих показаний, упирая на близорукость одного и на тугоухость другого, вы вели честную игру? — Да. — И когда подняли инспектора Бёфа на смех, это было искренне? Вы действительно сочли его бездарью? Вы не пытались вешать присяжным лапшу на уши? — Нет. — Короче говоря, вы с самого начала поверили в мою невиновность? — Да, иначе я не стал бы… — Вот же придурок! — сказал с восхищением Лазарь. Постепенно адвокат начал воспринимать и свет настольной лампы, и тиканье часов, и чернильный запах, исходивший рт бювара. — Оклемались, дорогой мэтр? — сердечно осведомился Лазарь. — Держите-ка, это одна из тех розовых пилюль, которые вы то и дело таскали из жилетного кармана во время процесса. Глотайте!.. Вам получше — или, может, вызвать врача? — Не надо никого вызывать. Отодвиньтесь. Лазарь покорно уселся в свое кресло. — Рассердились?.. Ну конечно же… Мне бы следовало сначала подготовить вас, а не рубить вот так сплеча. Заметьте, дорогой мэтр: когда вы посоветовали мне поискать другого законника, я и пальцем не шевельнул, чтобы вас удержать. Тут вы обязаны отдать мне должное. Вы уже собирались уходить, но напоследок спросили, я ли убил эту чертовку Габи, и… — Вы ответили «нет». — Это же золотое правило: «Никогда не признавайтесь!» Или мне надо было признаться, обещать вам, что я больше не буду?.. Кто из нас двоих рисковал головой? — Лично я признался бы… — Pereat mundus, fiat justitia[4], верно? И сколько я получил бы за свою честность — это при условии, что мне удалось бы ускользнуть из лап Дейблера[5]? Лет двадцать? — Может быть, меньше, если бы вы признались мне во всем. — А может, больше? Адвокат промолчал. — Как-нибудь в следующий раз! — ухмыльнулся Лазарь. «Мерзавец! Гнусный негодяй!» — подумал адвокат. Преступление Лазаря было непростительно. Габриэлла Конти, старше его на двадцать лет, ухаживала за ним как мать. Обманутая, поруганная, она совершила лишь одну ошибку: прекратила снабжать его деньгами. А он прекратил ее существование, перерезав ей горло. Как и всегда, когда чувства грозили возобладать над рассудком, Вернер Лежанвье подверг себя допросу. Чем вызвано его внезапное отвращение к Лазарю — ужасом, который внушает ему это преступление, или же тем, что его самого обвели вокруг пальца: впервые за всю свою долгую карьеру защитника мэтр Лежанвье добился оправдания убийцы, считая его невиновным, и тем самым, пусть и невольно, не дал свершиться правосудию?.. «За единственного заступника сирот, который регулярно лишает Вдову ее законной добычи»… «За непобедимого поборника невинных»… «За самого ревностного служителя Фемиды»… Незаслуженный лавровый венок, который теперь впору разве что ощипать да в подливу. «Неповторимый успех!» Что верно, то верно — если только его не обведут вокруг пальца сразу двое таких Лазарей! Может быть, его друзья так об этом и не узнают, но «великий Лежанвье» только что наконец свернул себе шею. Без свидетелей, один на один с наглым прохвостом. Но когда тебя зовут Лежанвье, от этого боль не становится менее острой. — Вон отсюда! — скомандовал адвокат. — Убирайтесь, пока я сам вас не вышвырнул! Потом его вдруг осенило, и он похолодел. — Вы оправданы. К чему эта запоздалая исповедь? Чтобы заставить меня мучиться угрызениями совести, понудить уйти в отставку? Лазарь прикинулся жеманной барышней: — Та-та-та, вот вы и опять побледнели! Выпейте глоточек, дорогой мэтр, это вас взбодрит… В срочных случаях некоторые кардиологи, не обремененные предрассудками, за неимением под рукой лучшего лекарства прибегают к виски. Лично я, впрочем, лучшего лекарства не знаю. Лежанвье выпил. Интересно, как Лазарь подготовил Габи Конти к тому, чтобы перерезать ей горло? Так же попытался усыпить ее бдительность убаюкивающим бормотанием? — Говорите! — сдавленно проговорил он. — Чего вы от меня хотите? Даю вам пять минут. Убогая самозащита. Лазарь не спешил. Прищурив правый глаз, он вопросительно изогнул левую бровь: — Вы ожидаете скорого возвращения госпожи Лежанвье? Вы назначили ей какой-то час? Между нами говоря, я бы здорово удивился, если бы она вдруг решила пожертвовать хоть минутой из отпущенного ей времени… — Я просил вас уточнить цель — истинную цель — вашего визита. — Сейчас, сейчас, дорогой мэтр! Но для начала… попытайтесь ненадолго влезть в мою шкуру, которая, быть может, немногого стоит, но другой мне, увы, не найти… «Гнусный негодяй, последние четырнадцать месяцев я только этим и занимался: пытался влезть в твою шкуру, шкуру несчастного, которого несправедливо обвиняют в убийстве…» — Сколько километров можно отшагать в камере! С первого же дня меня сверлила одна мысль: вновь увидеть Париж, подышать его воздухом. «Все то же убаюкивающее бормотание». — Постарайтесь покороче. Не забывайте, что дело уже закончено. Лазарь покачал головой с видом человека, которого не поняли. — Как вы мне нравитесь, дорогой мэтр! Чем ближе вас узнаю, тем больше ценю. Вы умеете всего одним словом, одним жестом вызвать к себе симпатию, внушить доверие. Уж вы-то не посеяли бы у домохозяек неверие в прогресс, вас бы они, скорее, попросили продать им что-нибудь еще!.. Заметьте, что и я вам в глубине души нравлюсь… Может быть, против своей воли, как любят, проклиная себя, ребенка-шалопая… Самым почтенным родителям порой приходится иметь дело с таким сыном-негодяем, по которому веревка плачет… Как люди рассудительные, они жертвуют малым ради спасения главного: отсекают палец, чтобы не лишиться руки… — Вы закончили? — спросил Лежанвье, упершись руками в подлокотники. — В таком случае… Он и так долго терпел. Не хватало еще, чтобы Диана застала этого проходимца в его кабинете. Но Лазарь раньше него оказался на ногах. — Глух и слеп, а? — уже ядовито бросил он. — Вам перевалило за полета, мне нет и сорока. У вас барахлит сердце, вы маетесь одышкой. Я же здоров как бык. Так что выгнать меня у вас кишка тонка. Другая аксиома: мы с вами отныне гребем в одной утлой лодчонке. Неосторожный взмах веслом, лодчонка опрокинется, и мы с вами окажемся в воде… Постепенно до Лежанвье стало доходить, чего добивается от него поздний гость. Быть может, первое предчувствие осенило его, когда он развязывал золоченую тесьму на маленьком белом свертке? — Шантаж, — произнес он спокойно, как объявляют очевидное. — Сколько? Лазарь в очередной раз прикинулся оскорбленным: — Вы ошибаетесь на мой счет, дорогой мэтр! — Но ему не удавалось вернуть себе былое хладнокровие, напялить прежнюю личину. — Я допускаю, что Картье поверил мне в долг под вашу репутацию: что я остановился в отеле, который мне не по карману; что с гонораром вам придется немного повременить. Но в этом мире деньги — еще не все! Знаете, о чем я мечтал на скамье подсудимых? О вещах, которые не купишь, которых я был лишен на протяжении всей своей жизни, которые сделали бы меня совсем другим человеком. Что это за вещи? Горячая симпатия, полезные знакомства, гостеприимный дом наподобие этого, где при желании можно расслабиться, отдохнуть душой… Ведь вы не спихнете меня в яму сразу же после того, как оттуда вытащили, дорогой мэтр? В конце концов, выручить бедного запутавшегося типа — разве это не накладывает определенные обязательства на его богатого спасителя? Пока собеседник чередовал угрозы с уговорами, перед внутренним взором Вернера Лежанвье разрозненные кусочки мозаики постепенно сложились наконец в цельную картину. — Я же спросил у вас: сколько? Лазарь, пожав плечами, заговорил примирительным тоном: — Ну, раз вы так настаиваете… Ваш портсигар потянет тысяч на сто, но Картье может и обождать… Пять тысяч франков в день улетает за номер в отеле «Швеция», пока я не снял квартиру… Мне нужны два или три костюма, максимум четыре, белье, туфли, карманные деньги. Бывшей госпоже Лазарь я должен алименты в размере двадцати тысяч в месяц, и она уже требует недоимку… Короче, чтобы вас не слишком обременять, пятьсот тысяч наличными. Лежанвье сознательно дал Лазарю возможность выговориться до крица. Вспыхнувшая однажды ненависть должна чем-то питаться. А еще ему непременно нужно найти способ, как отразить удар. — Предположим, вы их получите. Что я приобрету взамен? — Гробовое молчание, дорогой мэтр, гарантированное соблюдение тайны. Верное средство против моих угрызений совести. — Ну а если я вам их не дам? — Тогда мы вместе пойдем ко дну, и уж тогда кусайте себе локти… — Понятно. Лежанвье протянул руку к телефонному аппарату, снял трубку, набрал номер. — Куда вы звоните? — встревожился Лазарь. — В полицию. — Зачем? — Чтобы попросить ее избавить меня от вашего опостылевшего мне присутствия и ознакомить ее с вашими запоздалыми признаниями. «Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие!» Ведь вы сами предложили мне этот девиз, не так ли? — Да, но… — Поймите же, — терпеливо объяснял Лежанвье. — Я представлял ваши интересы на процессе, исходя из вашей невиновности, но ваше несправедливое оправдание полностью развязало мне руки. Теперь мне в качестве простого свидетеля позволено вас изобличить. Проворным движением руки Лазарь прервал соединение. — Momento, дорогой мэтр! На досуге и я полистывал кодекс… Я признался вам в убийстве не своей консьержки, а этой паршивки Габи. Другими словами, я всего-навсего беседовал с вами о деле — неважно, прекращено оно или нет, — в котором вы защищали мои интересы, и, что бы я нам сегодня ни доверил, вы остаетесь связанным профессиональной тайной. Всякое иное ваше поведение было бы строго осуждено коллегией адвокатов и вашей совестью честного человека. Вернер Лежанвье утер лоб — не столько по необходимости, сколько для того, чтобы скрыть замешательство. Парируя его ответный удар, Лазарь в очередной раз попал в яблочко. Что и говорить, в адвокаты себе он сумел выбрать именно такого олуха, какой требовался! — Ну так как, дорогой мэтр? Будем дружить? Вы даете мне шанс? Лежанвье успел овладеть собой. Он пожал широкими плечами: — Если я бессилен против вас, то и вы бессильны против меня. Я хочу лишь одного, — вдруг рассвирепев, добавил он (впрочем, разве не Лазарь задал тон?), — а именно: в один из предстоящих дней вновь увидеть вас на скамье подсудимых, но самому на этот раз представлять интересы гражданского истца. Заберите этот портсигар, я освобождаю вас от уплаты гонорара. Вместо ответа Лазарь в свою очередь снял трубку телефона, набрал номер. — Куда вы звоните? — встревожился Лежанвье. — На набережную Орфевр. А потом, с вашего разрешения, — на радио и на телевидение. — И что же вы им скажете? — Правду, дорогой мэтр. Что я на самом деле зарезал Габриэллу Конти, что угрызения совести не дают мне уснуть, что я решил отплатить свой долг перед обществом. Одним словом, все, что вам запрещено им говорить… Алло, уголовная полиция? Теперь уже Лежанвье положил тяжелую ладонь на рычаг телефона. — Подумайте! — Адвокат брал в нем верх над человеком. — Вас снова будут судить. Вы рискуете головой. Лазарь повторил набор номера. — Тсс, дорогой мэтр! Скажите, на протяжении своей долгой карьеры много ли вы знавали таких отчаянных парней, которые бы добивались пересмотра уже выигранного дела, объявляли бы себя преступниками после того, как их признали невиновными? Я всегда мечтал стать знаменитостью, попасть на первые полосы газет. Меня снова будут судить? Пускай. Но на этот раз — перед целым сонмом присяжных, среди которых будут знаменитые писатели, психоаналитики, блестящие репортеры, фотографы, кинооператоры. И не найдется больше преступника, который был бы так блистательно оправдан. «Волнующее признание раскаявшегося убийцы! Лазарь, или Воплощение совести!..» Честно говоря, мэтр, я спрашиваю себя, что побудило меня делиться с вами своими проблемами, тогда как достаточно двух-трех телефонных звонков, чтобы их решить. Вернер Лежанвье со все возрастающей тревогой тоже начал задаваться этим вопросом. Вслух же он сказал: — Не надейтесь, что вы так легко отделаетесь! Запоздалой откровенностью не загладить прошлого двуличия… Лазарь прикрыл правый глаз, вопросительно вздернув левую бровь: — Какое двуличие! Дорогой мэтр, освежите ваши воспоминания. С самого начала я решил держать ответ перед правосудием. Если я в ходе процесса и передумал, так это под дружеским давлением моего советника, великого Лежанвье, который, гарантируя мне оправдание благодаря его искусству и авторитету, убедил меня не признавать себя виновным. И с этой минуты уже не повторный процесс надо мной, а вновь открывшийся процесс над вами привлечет несметные толпы. Согласен, вы будете все отрицать, возражать самым энергичным образом. Но скажите на милость, кто из нас двоих имеет больше шансов быть услышанным? Раскаявшийся, измученный бессонницей человек, который бросил на весы собственную жизнь, или же краснобай адвокат, ремесло которого в том и состоит, чтобы лгать всем и вся?.. «Я люблю вас, дорогой, но я восхищаюсь и мэтром Лежанвье, великим Лежанвье, поборником справедливости, надеждой угнетенных, удачливым победителем в самых безнадежных процессах. Если бы я перестала восхищаться одним, то, вероятно, разлюбила бы и другого…» — Негодяй! — сказал Лежанвье. — Гнусный негодяй! На этот раз — громко и отчетливо. Помимо поблекшей фотокарточки Франсье, красной тетрадки, бутылки шотландского виски, пластмассовых стаканчиков и других необычных предметов, третий ящик в левой тумбе стола содержал заряженный автоматический пистолет. Адвокат ощупью отыскал его и в полумраке ящика снял с предохранителя, но тут во входную дверь трижды позвонили. Дзинь, дзинь, дзинь. — Не хватайтесь за топор. Ставлю десять против одного, что это госпожа Лежанвье, — произнес Лазарь. Лежанвье отпер входную дверь, и тотчас его прохватило холодом. Кромешная тьма. — Это ты? — А кто же еще? Жизнерадостным вихрем Диана ворвалась в кабинет и вмиг застыла. — Кто здесь? Лазарь поднялся и изогнулся в изысканном поклоне. — Вы представите меня, дорогой мэтр? Впрочем, это, может быть, и ни к чему: мадам, наверно, видела меня на суде? — продолжал он на одном дыхании, завладев рукой Дианы и поднося ее к губам. — Я многим обязан мэтру Лежанвье, и в первую очередь — такой встречей… Как вам Жавель? — Сыро, — ответила Диана. — И сверх меры расхвалено, не так ли? Я знаю места и получше. — Следовало бы пригласить его к нам на ужин, — задумчиво сказала Диана, когда Лежанвье выключал светильник в форме тюльпана между их кроватями. — Я нахожу его весьма симпатичным. Ответа не последовало. — Вы сердитесь на меня, дорогой, за то, что я поехала с Билли и Дото? Потрясное местечко. Снова молчание. — Дорогой! Вы спите? Вернер Лежанвье не спал. Он думал о Лазаре. Лазарь тоже оказался в своем роде «потрясным».III
Спустя несколько дней, приглашенные неутомимыми Билли и Дото, Вернер и Диана Лежанвье провели вечер в«Астролябии», только что открывшемся кабаре-дансинге, и вернулись часа в три ночи. Водить Лежанвье не любил и оставлял свой «мерседес» в гараже всякий раз, когда можно было воспользоваться чужой машиной. Доставив домой сонную Дото, Билли вызвался их подвезти. — Как насчет night cap[6]? — предложила ему Диана, когда они прибыли к месту назначения. — С удовольствием, богиня! Если только мэтр не слишком устал… И впрямь измотанный, адвокат не раз предпринимал тщетные попытки положить конец сегодняшнему кутежу — даже вознамерился было вернуться домой один. — Ему тоже не помешает night cap… Не правда ли, дорогой мэтр? Лежанвье промолчал. Он смотрел на Диану, легко взбегавшую по лестнице — у нее были самые красивые на свете ножки, — и мысленно обрекал Билли на все муки ада. — Возьмите на себя роль бармена. Билли, и не забудьте настойку ангостуры[7], да побольше. Вы ведь знаете мой вкус. Я только сменю туфли. Двое мужчин прошли в гостиную с несколько принужденным видом, как и всегда, когда они оставались наедине: Билли побаивался нарваться на грубость, Лежанвье — показать себя ревнивым мужем. Гость направился к бару, хозяин же включил все лампы, потом радиоприемник. Оба готовы были спорить, что Диана сменит не только туфли, но и платье, а может быть, и прическу. И оба проиграли бы. Она спустилась очень быстро, растерянная. — Вернер!.. Ее дверь была приоткрыта, я толкнула ее… Жоэллы нет дома! У адвоката, больше раздосадованного, чем встревоженного, все-таки кольнуло сердце. — Разве она сегодня не у подруги? — Да, у Жессики Оранж. Но ведь вы знаете, какие у той допотопные предки. Фабрис всегда привозил Жоэллу к полуночи, за исключением одного воскресенья, когда он приехал с ней во втором часу ночи. Вы в тот раз так напустились на беднягу что он весь побелел. — Белый Оранж — недурно! — ввернул Билли. Лежанвье пропустил эту реплику мимо ушей: он уже снял трубку телефона и накручивал диск. — Алло? — после нескончаемого ожидания произнес на том конце провода заспанный голос. — Повесьте трубку, вы ошиблись! — Фабрис Оранж? — Он самый. Говорите тише. Мама спит, а папа ей помогает. — Это Вернер Лежанвье. Извините, что я звоню так поздно, но дело в том, что Жоэлла до сих пор не вернулась. Она вроде бы собиралась провести нынешний вечер у вас? Фабрис Оранж принялся бормотать что-то невнятное. — Что он говорит? — забеспокоилась Диана. — Не отступайте, пусть выложит все начистоту! Лежанвье слушал нахмурив брови: его собеседник никак не мог закруглиться. — Благодарю вас, мой юный друг, для своего возраста вы не так уж неумело лжете! — сухо заключил адвокат и положил трубку. — Что сказал Фабрис? — снова спросила Диана. — Сказал, что привез Жоэллу сюда в обычное время, к полуночи, но он явно обеспечивал ей алиби. Обычная круговая порука молодых… Совершенно очевидно, что сегодня Жоэлла была не у Оранжей. — А где же? — Я бы и сам хотел это знать. Лежанвье не любил Жоэллу, которая нисколько не походила на него — как, впрочем, и на Франсье. Тем не менее он гордился тем, что дал ей хорошее воспитание, не скупился ни на ласку, ни на нравоучения, как в доброе старое время. Когда она увлекалась танцами, он оплачивал ей учителя. Когда она охладела к танцам, он принялся водить ее по музеям, а когда ею овладела страсть к живописи, он оплатил ей длительное пребывание во Флоренции и в Риме. Когда она покончила с Италией — и с живописью, — он начал бывать с ней в «Комеди Франсез», в концертном зале «Плейель», в знаменитых кафе на площади Сен-Жермен-де-Пре, позволяя ей веселиться до изнеможения. Само собой разумеется, до его, Вернера, изнеможения. Такой же старомодный отец, как Филибер Оранж, он не отказывал дочери ни в чем, кроме ночных пирушек, но сейчас, на пороге своего восемнадцатилетия, Жоэлла, похоже, решила разрушить стены темницы… — Говорила же я, что эта маленькая негодница водит вас за нос! — с неожиданной злобой воскликнула Диана, призывая Билли в свидетели. — И вот результат вашего либерального воспитания! В кои-то веки возвращаемся домой в три часа ночи, и приходится звонить посторонним людям, чтобы узнать, куда запропастилась ваша дочь! Диана отвечала Жоэлле такой же неприязнью, но уж это в объяснениях не нуждалось. Жоэлла находила Диану некрасивой и вульгарной, как и всех женщин, окружавших ее отца; чтобы Жоэлла, которая была если не красивее, то, во всяком случае, моложе Дианы, не устроила на свадьбе скандал, ее пришлось отправить в Савойю, к дальним (в прямом и в переносном смысле) родственникам. — Без четверти четыре! — кисло заметила Диана. — Не мне вам советовать, дорогой мэтр, но, будь Жоэлла моей дочерью, я обратилась бы в полицию. Лежанвье пребывал в нерешительности. Сердце его колотилось у самого горла. — Выпейте глоток, дорогой мэтр! — вмешался Билли — он все еще был здесь. — И позвоните… Лапушка права… Лапушка?.. Правда, Билли Гамбург называл так всех женщин, но все же момент для подобной фамильярности, как показалась Вернеру Лежанвье, был выбран неудачно. Позволил бы он себе когда-нибудь назвать «лапушкой» Дото?.. — Алло! — нетерпеливо выкрикнул адвокат в трубку. — Алло! — Уголовная полиция, — отозвался равнодушный, но властный голос. Лежанвье положил трубку на рычаг. Он вдруг понял, с кем ушла Жоэлла, и решил, что блюстителям порядка это знать совершенно необязательно. Пять часов утра. Билли Гамбург наконец убрался — после слезливого звонка Дото. Диана с сожалением поднялась в свою комнату. У дома с визгом затормозил автомобиль и укатил прежде, чем в замочной скважине звякнул ключ. Тихонько отворилась и затворилась входная дверь, и по плиточному полу вестибюля бесшумно заскользили мягкие мокасины. На пороге своего кабинета показался Вернер Лежанвье — он успел облачиться в тонкий домашний халат, который только подчеркивал его тучность. — Жоэлла! Девушка, которая поднялась уже до середины лестничного пролета, удивленно обернулась. — Привет, Вэ-Эл! — Мне нужно с тобой поговорить. — В такое время? А завтра нельзя? — К сожалению, нет. — Ну давай, — вздохнула Жоэлла. Адвоката, как всегда, покоробил наряд дочери — короткое пальто с капюшоном и джинсы, — делавший ее этаким неудавшимся мальчишкой. — Где ты была? — Какая разница? — Я спрашиваю: где ты была? — В «Розовой розе» — это тебе что-нибудь говорит? — Рок-н-ролльное кабаре? — Да, самое модное. — И… кто же привез тебя домой? Жоэлла подошла к креслу, плюхнулась в него, повернула колпак торшера, чтобы свет не падал прямо на нее, закинула ногу, на ногу и закурила вытащенную из кармана измятую сигарету. — Допрос третьей степени, Вэ-Эл? В таком случае я буду говорить только в присутствии своего адвоката! Лежанвье, который стоял за письменным столом, упираясь в него ладонями, с большим трудом сдержался. — До сих пор я, кажется, не злоупотреблял своими отцовскими правами, — сказал он, взвешивая каждое слово. — Вероятно, я даже грешил излишней снисходительностью, о чем свидетельствует твоя развязность. Мне бы не хотелось прибегать к крайним мерам. — Узнаю голос Дианы, — ответила Жоэлла. — Ради бога, Вэ-Эл, не надо проповедей, ты не на публике! — Она нервно затушила сигарету. — Хочешь знать, с кем я была? Изволь, я скажу. С мужчиной. Или тебе еще подавай, как его зовут? — Вот именно, — отрезал Лежанвье. — Мы с Дианой были уверены, что ты у Оранжей. Ты обманула нас… — добавил он для полной ясности. Жоэлла замотала своим «конским хвостом»: — Возражаю! Все получилось неумышленно… Я действительно договорилась встретиться с Жессикой. Но когда я собиралась к ней, пришел Тони и забрал меня. — Тони? — Тони Лазарь. Хотя Вернер Лежанвье и ожидал услышать это имя, он все равно словно получил удар под дых. — Так значит, ты не в первый раз встречалась с этим человеком? — Да нет… В пятый или в шестой… В общем, всякий раз, когда он приводил сюда… — И ты пошла с ним по первому его зову? — В моих глазах он обладает одним неоспоримым преимуществом. — Каким же? — Несправедливо обвиненный, он был оправдан твоими усилиями. Отыскав наконец платок, Лежанвье приложил его к вспотевшему лбу. — Он ухаживает за тобой? — В наше время никто ни за кем не ухаживает. — Он пытался поцеловать тебя, пытался… э-э?.. — Вэ-Эл! Вы вторгаетесь в частную жизнь. Адвокат с усилием выпрямился, подошел к дочери, схватил ее за руку. — Отвечай, целовал он тебя? Отвечай, иначе… Жоэлла с удивительной легкостью высвободилась, отбежала к двери в свою комнату. На пороге она обернулась. — Ревнуешь?.. Ну разумеется, он меня целовал и вообще… щупал! Он был не первый, но впервые дело того стоило! На втором этаже хлопнула дверь: значит, Диана все слышала. — Мне очень жаль, Вэ-Эл! — убегая крикнула Жоэлла, — но ты сам этого захотел. Вернер Лежанвье не ответил. Может быть, Жоэлла просто решила ответить ударом на удар, бросить вызов отцовской власти? Но как бы там ни было, Антонен Лазарь перешел всякие границы. Антонен, он же Тони, заплатит все свои долги, решил Лежанвье.IV
«Большая доза адреналина, введенная в вену, в течение пяти минут вызывает смерть. Поскольку это вещество тотчас растворяется в крови, то при вскрытии обнаружить хотя бы малейший его след невозможно. Адреналин часто используют при лечении астмы и сенной лихорадки. (Д-р Эберхардт)». Диана в прозрачном дезабилье бесшумно отворила обитую дверь в рабочий кабинет мужа, оторвав его от бесплодного чтения красной тетрадки. — Вернер… Уже два часа, а Жоэллы все нет… — Я знаю. Давайте подождем еще немного. — Может, вы знаете и с кем она ушла? — Думаю, что знаю. — С Тони Лазарем? — Да. — И вы позволяете это? — Я ничего не позволяю. Жоэлла уже вполне обходится без моего позволения. — Что вы собираетесь предпринять? — Сам задаю себе этот вопрос. На самом деле Вернер Лежанвье прекрасно знал, что он предпримет. Он больше не будет дожидаться, пока Жоэлла вернется домой. Он подстережет, когда в свой отель возвратится Лазарь. — Вернер… — Да? — Жоэлла плюет на нас! Вы почему-то не хотите отдать ее в пансион, но… — Минутку! — перебил жену адвокат. — Каким вам показался этот Лазарь? Он привлекателен? — Не сказала бы! — Но хоть симпатичен? — Пожалуй, да. — Почему? — И вы это спрашиваете? Потому что вы спасли его in extremis[8], дорогой мэтр, потому что благодаря вам он пользуется славой невинного мученика, едва не ставшего жертвой судебной ошибки. «И она туда же!» — с горечью подумал Лежанвье. Итак, Антонен Лазарь обязан ему всем: свободой, безбедным существованием и даже повышенным интересом женщин к своей особе… Остается выяснить, не потребует ли он чего-нибудь еще. — Ложитесь в постель, дорогая. Попытайтесь уснуть. И не говорите ничего Жоэлле, когда она вернется. — Как вам будет угодно. В четыре часа утра отель «Швеция» был освещен уже весьма скудно. Сквозь решетчатую загородку с улицы был виден старый ночной портье — без пиджака, в подтяжках он дремал перед телефонным коммутатором. Низко висели тучи, в воздухе была разлита прохлада. Как ни старался Лежанвье согреться ходьбой, холод пробирал его до костей, затруднял дыхание. Ему бы не следовало курить, но как иначе скоротать время, развеять подступавшую к горлу тревогу? На углу улицы довольно часто останавливались автомобили, и всякий раз Лежанвье спешил туда, боясь, как бы Лазарь не прошмыгнул в отель, пока он топчется поодаль. Четверть пятого, без двадцати пять. Правда, накануне Жоэлла вернулась домой лишь к пяти утра… Лежанвье вспомнились другие нескончаемые ожидания. В двадцать, даже в тридцать лет ему приходилось примерно вот так же дожидаться возвращения более или менее дорогих ему женщин. Они неизменно приезжали на автомобиле, утомленные и размякшие, и от них веяло любовью. Однажды он ударил одну из них, и за нее заступился таксист, после чего они с таксистом завершили ночь вместе, опустошая бутылку за бутылкой белого вина и открывая друг в друге все новые достоинства, пока Мартина — а может, то была Марселла? — отсыпалась после любовных утех. Сегодня, когда ему перевалило за пятьдесят, он подкарауливает уже не ветреную прелестницу, а мужчину. Он расквасит ему физиономию. — Если я не ошибаюсь, мэтр Лежанвье? В двух шагах от него возник Лазарь: руки в карманах расстегнутого пальто, в зубах сигарета, подсвечивающая его улыбающуюся физиономию. Должно быть, он вышел из такси не доезжая отеля или же вообще предпочел пройтись пешком по набережным, строя планы на будущее (как на его месте и в его возрасте поступил бы Лежанвье). — Вы ждали меня, дорогой мэтр? Адвокат наклонил голову. — Хотите сообщить что-нибудь срочное? Лежанвье наконец-то отдышался. — Откуда вы возвращаетесь? Вы провели все это время с моей дочерью? — Попали в точку. — Куда вы ее водили? — Танцевать. — И вчера тоже? — И вчера тоже. И в то же место. — Скажите, вы… э-э… привязаны к Жоэлле? Уже в двадцать и еще в тридцать лет Лежанвье, отвергая очевидное, вот так же расспрашивал украдкой вылезавших из такси молодых женщин, усталых и взмокших, об их глубоких чувствах. В смутной надежде на чудо. — Вернее будет сказать, что это Жоэлла привязана ко мне. И все благодаря вам. Разговор у подъезда отеля в конце концов вывел старика портье из полузабытья. Он прошаркал ко входной двери, окинул взглядом улицу. — Нас слушают, дорогой мэтр! — заметил Лазарь. — Вдобавок уже поздно. Госпожа Лежанвье, насколько я могу судить, сейчас должна тревожиться из-за вашего отсутствия. На вашем месте я бы кратчайшей дорогой двинул к дому. — Он выплюнул окурок и раздавил его каблуком. — Сам не пойму, отчего я испытываю потребность вам излиться, но вы мне очень нравитесь, дорогой мэтр! Надеюсь вскоре на законном основании назвать вас папой. — Негодяй! — пробормотал Лежанвье, сознавая, что он бессилен. И повторяется. Он бесшумно толкнул дверь в спальню. Диана не спала. — Жоэлла вернулась? — Да, — ответила Диана. — И устроила мне сцену. — Она устроила вам сцену? — По ее словам, я шпионю за ней, настраиваю вас против нее… Я приготовила вам пижаму, дорогой, вот она. И налила немного виски… Вы видели этого человека? — Да. — Что он вам сказал? — Он собирается стать моим зятем. — Что?! — Он собирается стать моим зятем. — И вы это так оставите? — недоверчиво спросила Диана, чье лицо было сейчас таким же белым, как батистовая ночная сорочка, приоткрывающая ее округлые плечи. — Вы, Лежанвье, великий Лежанвье, допустите, чтобы какой-то ферт..? Лежанвье отшвырнул свои замшевые перчатки, снял пиджак, сорвал с рубашки промокший воротничок и принялся расстегивать брюки. Обычно он раздевался в прилегающей к спальне туалетной комнате, но сегодня… — Нет. — Адвокат тряхнул своей тяжелой головой. — Завтра же утром звоню в «Вязы». Мы проведем там неделю, две — сколько понадобится. Если этого окажется недостаточно, чтобы Жоэлла образумилась, оттуда я отправлю ее во Флоренцию, в Рим, в Порто-Фино — ей там нравилось… Лицо Дианы прояснилось, и она, притянув мужа к себе, поцеловала его в кончик носа. — Дорогой, наконец-то я узнаю вас! А ведь одно время я боялась, как бы вас не обвели вокруг пальца… Лежанвье усмехнулся. Это выражение ему кое-что напомнило. — Тсс! Клиент всегда прав, но у бывшего Клиента уже нет на меня никаких прав. Каламбур вышел не слишком удачным — он сразу понял это. Даже Билли Гамбург — и тот нашел бы более меткое словцо. Но Билли еще не стукнуло пятидесяти и ему не предстояло в следующие минуты воздавать должное женщине на пятнадцать лет моложе себя. У Билли не было дочери, а следовательно, и проблем. Билли нимало не заботило то, что должна восторжествовать справедливость. — Дорогой! — разочарованно простонала Диана. — Вы же думали совсем о другом…V
Лежанвье любил наезжать в свою виллу «Вязы», где он рано ложился спать и завтракал в столовой, обшитой дубовой панелью и вкусно пахнувшей воском, откуда через стеклянные двери была видна зеленая Шеврезская долина и где напротив него сидела совсем другая, домашняя Диана — толком не проснувшаяся, утомленная и размякшая, с вылезшей наружу кружевной оборкой. — Нам надо бы почаще бывать здесь, — расслабленно вздохнул он. — Слышите, как воркуют голуби? — По-моему, это цесарка… Еще чашечку кофе, дорогой мэтр? — Охотно. Само собой разумеется, бескофеинового, который он пил без всякого удовольствия, принюхиваясь к аромату, шедшему из чашки Дианы. Диане не пришлось звонить в колокольчик, вызывая Сабину. Старая служанка сама постучала в дверь: — Прошу прощения, там один месье спрашивает месье. — Кто такой? — проворчал Лежанвье. — Он не назвался. Говорит, что он лучший друг месье. Лежанвье уже догадался, кто это. — Может, нам следовало перебраться на другой континент? — вздохнул он, в сердцах бросив на стол салфетку. Диана тоже поняла, но досады не выказала. — Гостевая комната готова, — только и сказала она. — И не пытайтесь выставить его за дверь — влезет в окно. У Лазаря был теперь собственный автомобиль, «кадиллак» пяти лет от роду, выглядевший, впрочем, куда моложе. Чересчур широкий для узкой дороги, ведущей к вилле, он содрал ярко-красным крылом листву с последнего куста шиповника. Из дверцы Лазарь дружески помахал рукой: — Хелло, дорогой мэтр! Париж запросто может убить, если изредка не дышать кислородом. Я привез ваших добрых друзей, которые уговорили меня принять ваше сердечное приглашение. Они утверждают, будто «Вязы» способны дать приют целому полку. Угадайте, кто это? Из «кадиллака» на гравий неуверенно ступили Билли Гамбург и Дото, на сей раз лишенные привычного апломба, хотя Дото сегодня была рыжая и в обновке — потрясающем платье в полоску, едва доходившем до колен и делавшем ее похожей на аппетитный леденец. — Мертвый сезон, я маялся от скуки, — пробормотал Билли, влажным взглядом заранее вымаливая себе прощение. — Бездельничать так бездельничать, и почему бы не заниматься этим под «Вязами»? Сверху, из-под крыши, донесся звенящий от возбуждения голосок: — Вэ-Эл! Кто там?.. Случайно не Тони? — Ответьте, дорогой мэтр! — предложил Лазарь. — Малышка спрашивает вас, она ждет вашего родительского подтверждения! — Кто там? — не унималась Жоэлла — она свесилась из окна так, что того и гляди могла выпасть. — Случайно не Тони? — Он самый! — буркнул адвокат, но голос его прозвучал так глухо, что его не услышали даже стоящие рядом. — Говорите громче! — дружески посоветовал Лазарь. — Представьте себе, что вы на заседании суда присяжных и требуете оправдания невиновного. Подайте голос. Мое почтение, дорогая мадам. (На крыльце только что появилась Диана, по-прежнему с вылезшей оборкой.) Мэтр оказался так добр, что пригласил нас, ваших старых друзей и меня, и мы имели слабость принять приглашение… Очаровательно, живописно, роскошно! — воскликнул он, обводя рукой окружающую местность. — А кто это там воркует? Голуби? — Цесарка, — уверенно заявила Диана.VI
— Дорогой, вам нехорошо? Лежанвье сел в постели и ошалело огляделся вокруг, не узнавая привычной обстановки спальни; далеко не сразу он вспомнил, что уехал из своего дома на авеню Оша в «Вязы». — Который час? — спросил он заспанным голосом. — Что?.. Что случилось? Диана, сидя в соседней постели, смотрела на него с беспокойством. — Вы разговаривали во сне. Вы затрудненно дышали. Вы закричали, и я зажгла свет. На лбу адвоката выступил холодный пот. — Я разговаривал во сне? И что же я говорил? — Я толком не разобрала. Вы говорили слишком быстро и тихо. Похоже, вы выступали с речью то ли за, то ли против кого-то. — Выступал с речью?.. Ну конечно же! «Процесс» вдруг вспомнился ему в мельчайших подробностях. Лазарь требовал для него смертной казни. У него, Лежанвье, адвоката не было, он защищал себя сам, боялся сказать слишком много или слишком мало, искал взглядом в зале Диану… — Вы переутомились, дорогой! Вам необходим настоящий отпуск, в Этрета или в Савойе, а не только выезд на уик-энд раз в две недели… Сидите, не двигайтесь. Вы весь мокрый. Я дам вам другую пижаму. Наступая на кружевную оборку, она направилась к шкафу, и вот тогда-то Лежанвье в свою очередь, причем впервые, поразился тому, как она неважно выглядит. Конечно, отчасти в этом были повинны и первые проблески рассвета, примешивавшиеся к электрическому освещению, — муж редко видит жену в такой час, — но это не могло объяснить всего: выцветшего рта, впалых щек. Судя по всему, Диана тоже провела плохую ночь. Пошатываясь, она вернулась от шкафа, как с другого конца света. — Вот вам пижама, дорогой. В порыве нежности Лежанвье попробовал притянуть ее к себе, но она, высвободившись, одной фразой пресекла его поползновения, и он втайне почувствовал облегчение: усталость Дианы объяснялась самым естественным образом. — Обещайте разбудить меня, как только услышите, что я снова разговариваю во сне, хорошо? — Обещаю, дорогой. Если только вы не будете рассказывать что-нибудь по-настоящему забавное. Диана потушила лампу в изголовье, повернулась на правый бок, и вскоре по ее мерному дыханию Лежанвье понял, что она уснула. Тогда как сам он, держа глаза широко открытыми и уставясь на бледные щели жалюзи, боролся с усталостью и тревогой, изо всех сил стараясь не заснуть. Он размышлял, анализировал, строил планы.VII
— Вэ-Эл, мы с Тони поедем обедать к мамаше Лалуэтт. (Жоэлла.) — Дорогой мэтр, вы позволите похитить у вас Диану до вечера? (Билли и Дото.) Вернеру Лежанвье было трудно примириться с тем, что он должен стареть, то бишь: следить за своим давлением, замедлять шаг на подъемах, ограничивать себя в еде и вместе с тем набирать вес, носить длинные кальсоны и вместе с тем мерзнуть, хрипло кашлять и благоразумно отворачиваться, когда Диана пристегивает чулки. Но совсем уж невыносимо было ему видеть, что его юную дочь с каждым днем все сильнее привораживает этот наглый соблазнитель — убийца и шантажист. Убийца, благодаря ему, Лежанвье, незаслуженно оправданный, и шантажист, благодаря ему же живущий на широкую ногу… Часами адвокат просиживал в маленькой комнатке первого этажа, куда не долетало ни звука. Ни дать ни взять алхимик в поисках философского камня или современный физик, стремящийся проникнуть мыслью в глубь атома. Но его интересовало другое. Проводя все эти часы наедине с красной тетрадкой и ее рецептами, он ломал голову над одной задачей: как отделаться от убийцы-шантажиста? Без скандала. Без мордобоя. И не прибегая к убийству, одна мысль о котором внушала ему ужас. Памятуя о том, что он взял привычку разговаривать во сне, Лежанвье засыпал прямо тут, за своим рабочим столом, уронив голову на руки, или же на диванчике, поджав ноги и даже во сне продолжая строить несбыточные планы. В спальню он поднимался лишь под утро, чтобы создать у Дианы впечатление, будто ночь он провел подле нее. Раза два-три за утро, если не чаще, ему звонили адвокаты Меран и Сильвия Лепаж, спрашивая у него совета или указаний, осведомляясь о его здоровье — они-то знали! — и неизменно высказывая пожелание вскоре увидеть его отдохнувшим и поправившимся. Мэтр Лекутеллье просил отсрочки. Вашэ собирался пересмотреть свои показания. Лежанвье делал пометки, в телеграфном стиле отвечал на некоторые срочные письма на своем «Ремингтоне-беби», отрывал листок календаря, что, впрочем, не мешало ему то и дело спрашивать у Дианы и Жоэллы, какой сегодня день. Их это нервировало, и в их удивленных взглядах он видел себя: стареющего мужа и отца. В подавленном настроении Лежанвье поднялся, сделал несколько неуверенных шагов. Вот так он выныривал теперь из сна — как пробка из воды. Часы пробили не то одиннадцать, не то полночь — скорее все-таки полночь. Он направился к окну, отодвинул кретоновую занавеску и выглянул наружу. Его внимание привлек свет. Он шел не из деревушки — для этого он был слишком яркий. И не из «Боярышника», соседней виллы, и не из монастыря — слишком близкий. Адвокат опустил занавеску, потом спохватился, кинулся за очками. Теперь, чтобы видеть вдали, ему нужны были линзы. Свет шел от домика, что высился в глубине парка, от обветшалого охотничьего домика, где плесневели на стенах несколько косматых голов и куда никто никогда не заходил — разве что Жоэлла, когда была еще ребенком, по прихоти своего необузданного воображения превращала его то в осажденный форт, то в заколдованный замок, то в один из Зондских островов… Не колеблясь ни секунды, Вернер Лежанвье облачился в халат, брошенный на спинку стула, а в прихожей прихватил висевший справа от вешалки электрический фонарь. Снаружи его объял ночной холод, но сейчас его могла бы остановить только выросшая на пути отвесная скала. До домика оставалось каких-нибудь двадцать метров, когда дверь домика открылась, выпустив женскую фигурку, которая тотчас согнулась на ветру. «Жоэлла», — подумал адвокат и окликнул ее. Тщетно. Фигурка исчезла подобно эльфу. Лежанвье продолжал идти к домику — теперь он знал, кто там скрывается. Уже плохо сдерживая ярость, он толкнул дверь ногой и с первого же взгляда действительно обнаружил внутри Лазаря — привалившись спиной к камину, тот без всякого удивления смотрел на приближавшегося адвоката: правый глаз полуприкрыт, левая бровь вздернута. Одной рукой он за оба запястья держал Диану и, негромко что-то говоря, пускал ей в лицо дым от сигары. Диана вырвалась. Атласное белое неглиже разошлось на ее груди, и она выглядела почти голой. — Что… что вы тут делаете? — сдавленным голосом проговорил Лежанвье. Было непонятно, к кому из двоих обращен вопрос, так что ответы прозвучали почти одновременно: — У меня здесь было свидание с Жоэллой. (Лазарь.) — Я знала, что они тайком здесь встречаются, я застигла их! (Это выкрикнула Диана.) Я отказываюсь быть гостеприимной настолько, чтобы закрывать глаза на подобного рода свидания… Отпустите меня! Вы делаете мне больно. Лазарь с улыбкой выпустил ее руки. — Должен признать, для мачехи у госпожи Лежанвье материнский инстинкт развит чрезвычайно. Как я ни тщился убедить ее, что в отношении Жоэллы имею самые честные намерения, она так и норовила выцарапать мне глаза. Адвокат с трудом перевел дыхание и сделал шаг вперед, помахивая фонарем. — Мне следовало бы набить вам физиономию. Лазарь щелчком отбросил сигару в сторону, не дав себе труда ее затушить. — Попробуйте, дорогой мэтр! А мне казалось, что на этот счет мы с вами пришли к согласию… Или я ошибаюсь? Диана взирала на обоих с недоумением. Подойдя к мужу, она прижалась к его плечу. — Дорогой, я не понимаю! Как вы можете сносить такое?.. Вы спасли этого человека, а он вас ни в грош не ставит? — Ошибаетесь, моя дорогая! — возразил Лазарь. — К вашему супругу я испытываю горячую признательность. — Тогда… в чем же дело, дорогой?.. — Мне очень жаль, что я его защищал, — помимо воли признался Лежанвье. На миг Диана оторопела, потом набросилась на мужа с расспросами: — Почему?.. Вас же ничто не заставляло… Ведь он невиновен, разве нет? — В том-то и дело! Раньше я считал, что он невиновен. Но теперь… — Что — теперь?.. Лежанвье промолчал. — Что теперь? — усмехнулся Лазарь. — Мэтр Лежанвье проникнут сознанием собственной невиновности… Подходящее словечко, — добавил он саркастическим тоном. — Но я держу его вот так! — Он растопырил пальцы и сжал их в кулак. — Как держал только что вас, моя дорогая! Лежа в соседних кроватях, Лежанвье и Диана никак не могли уснуть. Адвокат ожидал, что жена засыплет его вопросами, но она хранила молчание. «Я люблю вас, дорогой, но я восхищаюсь и великим Лежанвье… Если бы я перестала восхищаться одним, то, вероятно, разлюбила бы и другого…» — Диана! — Да, Вернер? — Теперь вы знаете все. Почему Лазарь спит под нашей крышей, почему я не могу его прогнать… Этот человек — преступник. Я имел глупость поверить в его порядочность. Сегодня он грозится, если я не выполню его требований, заявить, будто он собирался сделать чистосердечное признание, а я, дескать, его отговорил. Общественность охотно поверит подобному «раскаянию», а это будет означать крах моей карьеры и — только не надо возражать — неизбежно отвратит вас от меня. — Пожалуй, да… — задумчиво протянула Диана. — И что же теперь делать? — Спать, дорогой. До утра выкинуть все из головы. А потом сражаться. Правда на вашей стороне. — Как именно сражаться? — Дайте мне время пораскинуть мозгами. — Если случится так, что я вас потеряю… — Вы меня еще не потеряли. Лежанвье дождался, чтобы Диана уснула. Потом он на цыпочках спустился на первый этаж, зажег свет в «кабинете» и принялся листать страницы красной тетради, испещренные цитатами и адресами. Часам к двум заснул над перечнем ядов — производных бензина… Уже много лет назад он раз и навсегда решил: если ему когда-нибудь и придется совершить преступление, он не попадется ни в какую ловушку и отчитываться будет только перед собственной совестью. А совесть его отныне спокойна…VIII
— Вас к телефону, месье… Из вашей парижской конторы. Выдернув из розетки шнур электробритвы, Лежанвье со вздохом поплелся за Сабиной. Звонили действительно из конторы. А именно, мэтр Сильвия Лепаж — дело Барбедьенна оказалось для нее чересчур крепким орешком. И еще: как мэтр Лежанвье чувствует себя сегодня? На пользу ли ему загородный отдых? Побывав в ванной, адвокат вернулся в спальню, где Диана была поглощена тем, что втирала пальцами в кожу лица тонизирующий крем. — Дорогой, скажите: сегодня дела не призывают вас в кабинет? — сдавленным голосом, стараясь не шевелить губами, спросила Диана. — Да нет… Все идет своим чередом. — Вы не считаете, что вам не мешало бы махнуть в Париж, свозить туда Жоэллу? С электробритвой в руке Лежанвье удивленно обернулся, но лицо Дианы, занятой изгнанием ночных морщин, оставалось неподвижным. — То есть… вы хотели бы остаться одна? — Да, — твердо ответила Диана. — С Тони. Лежанвье был потрясен вдвойне. Во-первых, этим бестрепетным «да», а во-вторых, тем, что Диана назвала Лазаря «Тони». — На что вы рассчитываете? — скептически спросил он. — Добиться, чтобы он устыдился своего недостойного поведения, отказался от своих матримониальных планов? Боюсь, это будет напрасный труд. — Труд никогда не бывает напрасным, — отозвалась Диана, массируя веки. — А вдруг мне удастся найти какие-то чисто женские аргументы, к которым он окажется более восприимчив, чем к угрозам. Осталось же в нем что-то человеческое! — Да услышит вас Бог! А почему вы хотите, чтобы я увез Жоэллу? — Чтобы она не могла вмешаться в разговор. Она враз переметнется в противоположный лагерь. Добривался Лежанвье молча. Предложению Дианы он подсознательно противился. Но, может, это потому, что он привык сражаться один и ему как мужчине претит прятаться за юбкой? — Мне это не нравится! — заключил он вслух. Этот тип — прирожденный растлитель, — добавил он, тщетно подыскивая более простые слова. — Способный на… — Дорогой мэтр! Выходив, вы сомневаетесь то ли в моей добродетели, то ли в моем уме? — Нет, но… Как подумаю, что… — Успокойтесь! Я останусь с ним все же не совсем одна. Сабина уходит отсюда только в шесть. К тому же я могу попросить Билли и Дото сегодня никуда не уезжать. — Под каким предлогом? — Да ни под каким. Билли с Дото никогда не задают вопросов. — Вы уже представляете, хоть приблизительно, каким образом подступитесь к Лазарю? — Больше всего я полагаюсь на импровизацию. — Диана завинтила колпачок на одном флаконе, открыла другой. — Вы, конечно, знаете, что у него есть подружка, некая Кристиана Маршан, супруга адвоката Маршана? — Во время процесса он говорил мне о ней, но уверял, что со дня его ареста между ними все кончено. Но откуда вам известно? — Мужчина, вышедший из тюрьмы, испытывает неодолимое желание исповедаться, и предпочтительно женщине. Поверьте, Тони не является исключением из этого правила. «Тони»! Снова она назвала его так! — Следовательно, на этот счет — да и не только на этот — вы осведомлены о нем лучше меня? — Откуда мне знать, дорогой? Думаю, нет. Но, видите ли… шантажист ведь тоже бывает не так уж уверен в себе. Дайте мне шанс. — Диана помолчала, накрашивая ресницы. — Дайте нам шанс. И сколько бы потом Лежанвье ни атаковал ее вопросами, все было тщетно: Диана целиком отдалась наведению красоты. Он был уже на пороге, когда она окликнула его: — Вернер! — Что еще? — Спасибо, дорогой! Поезжайте сразу после обеда. Проявите как можно больше терпения и снисходительности к этой глупышке Сильвии Лепаж. И не возвращайтесь с Жоэллой до темноты. На два часа с такого субчика спесь не собьешь. Жоэлле совершенно не хотелось ехать в Париж. Ей там нечего делать, она будет чувствовать себя не и своей тарелке… Куда охотнее она, чтобы прогнать мигрень, погуляла бы по лесу в компании своей арденнской таксы по кличке Стряпчий. Адвокат продолжал настаивать, нагромождая причины одна нелепее другой. Жоэлла уже начала поглядывать на него с подозрением, когда по необъяснимой прихоти провидения конец их спору положила Дото: ей как раз нужно к портнихе и к парикмахеру, не согласится ли Жоэлла ее проводить? Жоэлла хмуро сдалась, но доехала с ними только до Палезо. — Дальше поезжайте вдвоем… Я возвращаюсь назад. — Но почему? — изумленно воскликнула Дото. — Все кружится, — лаконично отозвалась Жоэлла. — Укачало меня в вашей тачке. Должно быть, я заболеваю. Удивленный Лежанвье искоса рассмотрел дочку. Жоэлла и впрямь была бледна, завитки волос прилипли к ее необычно влажному лбу. — В таком случае… — начал он. Он чуть было не сказал: «Я отвезу тебя», но вовремя прикусил язык: Диана не простила бы ему столь скорого возвращения. — Может быть, вы, дорогая Дото, могли бы… Он обернулся, устремив на нее умоляющий взгляд, но Жоэлла перебила его. — Обойдусь без няньки! — зло бросила она. — Я хочу только одного: чтобы меня оставили в покое. Пропущу по-пролетарски стаканчик кальвадоса у стойки и вернусь на автобусе или по железке, как взрослая, а если не удастся — возьму такси. Денег у меня хватит, — добавила девушка, похлопав себя по карману своей куртки, чтобы предупредить очередное возражение. Лежанвье охотно влепил бы ей пару пощечин, но это создало бы досадный — и запоздалый — прецедент Он не помнил, чтобы когда-нибудь поднимал руку на дочь. Его донимал один вопрос: в самом ли деле ей нехорошо или же она инстинктивно стремиться сделать Диане назло, спутать ей карты? Он увидел, как она пошатнулась, ступив на дорогу, и ухватилась за дверцу, прежде чем ее захлопнуть, и его сомнения рассеялись. — Прими аспирин, — посоветовал он. — И ложись в постель, как только вернешься. Не наделай глупостей. Страдальчески улыбнувшись, Жоэлла направилась к свежевыкрашенному бистро, террасу которого окружали кустики бересклета в ящиках. — Будь спок, Вэ-Эл, я не прощаюсь! — Она полуобернулась, успокаивающе помахала рукой. — Обещаю тебе, что отвергну всякое гнусное предложение. Дото пересела с заднего сиденья на переднее, где сидела Жоэлла, и закинула ногу на ногу, обнажив коленки и рискуя тем самым отвлечь внимание водителя. — Забавно, не правда ли? — заметила она, когда «мерседес» набрал скорость. — Симптомы довольно характерные… Лежанвье упорно смотрел на дорогу. — Сколько ей сейчас? Семнадцать? — Скоро восемнадцать, — буркнул адвокат. — А на вид все двадцать. Вы и впрямь думаете, что это у нее простое недомогание? — Ну да. У вас другое мнение? — Вы неисправимый оптимист, — напоследок уколола его Дото. В новой соломенной шляпке она впорхнула в кабинет Лежанвье вскоре после шести часов — они договаривались, что она придет в пять, — и они двинулись в обратный путь сквозь клочья вечернего тумана, такие же молчаливые, как и днем, и скрыто враждебные друг другу. Адвокат знай себе нажимал на газ, а если и отводил взгляд от дороги, то лишь для того, чтобы посмотреть на люминесцентный циферблат часов. Сто, сто десять, сто двадцать… Какое безумие — оставить Диану наедине с Лазарем! Какая низость! Ведь после вчерашних скандальных откровений в охотничьем домике все стало предельно простым. Субчика надо было взять за шкирку и не раздумывая вышвырнуть за порог со словами: «Вы слишком рано выложили свой главный козырь! Теперь моя жена знает все и по-прежнему мне верит. Подите прочь, или я вызову полицию!» Неожиданный прыжок раненого льва. «Правда на вашей стороне, дорогой!» Схватить субчика за шкирку и вышвырнуть за дверь — как лженищего, как лжеслепца… Нет, даже и в этом случае не все так просто. Когда Лежанвье высказал опасение, что крах его карьеры будет означать конец их любви, Диана честно ответила: «Пожалуй, да…» Против воли признавая, что сила — на стороне Лазаря. Белый портал «Боярышника»… Последний поворот. «Вязы»… — Спасибо, Фанхио[9], я пойду оденусь потеплее, — хриплым голосом сказала Дото. (До сих пор она никогда еще так долго не молчала.) Только не говорите Билли, как мы провели время, а то он нас убьет! Всё те же шутки «по-гамбургски», главное — привыкнуть к ним. — Диана! — позвал Лежанвье. На ходу стягивая меховые перчатки, пальто, вязаный шарф, он заглядывал во все комнаты. Дианы не было ни в гостиной, холодной и враждебной, ни в ее «келье», окно в которую было распахнуто настежь, ни в спальне, где на полу валялась одна туфля. Не оказалось ее и в комнате Жоэллы, куда Лежанвье бесшумно отворил дверь и где на кровати прямо в одежде лежала Жоэлла, уткнувшись лицом в подушку и время от времени испуская тяжелый вздох. На крохотном столике стоял стакан с остатками воды, замутненной аспирином. Лежанвье взглянул на часы — как и у автомобильных, циферблат у них был люминесцентный. Без десяти семь. Сабина, должно быть, уже давно успела добраться до деревушки и теперь готовит мужу похлебку. Валантен, старый садовник, тоже покидал «Вязы» с наступлением сумерек, никого об этом не предупреждая. Лежанвье наступил на что-то мягкое — это оказался Стряпчий, арденнская такса, умудрявшаяся быть невидимой, пока ей не отдавишь лапу; мстительный пес вцепился зубами в край штанины, и его добрых десять метров пришлось протащить за собой. Лежанвье бросился в парк, бегом устремился к охотничьему домику, толкнул дверь, но та не поддалась, словно была подперта чем-то изнутри. Пришлось высаживать ее плечом. Влетев, адвокат уже во второй раз споткнулся о неожиданное препятствие, ощупью отыскал выключатель. Между двумя оленьими головами слабо светилось бра. На полу, посреди обломков стула, в задравшейся на бедрах юбке, навзничь лежала Диана и смотрела на него тусклым взглядом, а под левой грудью у нее пламенела какая-то рубиновая брошь.IX
«Если случится так, что я вас потеряю… — Вы меня еще не потеряли…» Ошеломленный Лежанвье принялся тихонько окликать Диану. Возможно ли, чтобы она при его появлении продолжала лежать на полу, даже не попытавшись подняться, привести в порядок свой туалет? Пока он задавался этим вопросом, рука его совершенно машинально скользнула к левому карману жилета, достала оттуда пилюлю и поднесла ее ко рту. — Диана! — повторил он уже настойчивей. — Диана! Только теперь, поскольку Диана пребывала в прежней необычной отрешенности, истина забрезжила в его мозгу: Диана не слышит его, потому что с ней что-то произошло. Несчастный случай. А может… Ему в голову пришла мысль о самоубийстве, но он тотчас отбросил ее. Кто будет кончать с собой в темноте и холоде, да так, чтобы под тобой разлетелся стул? А главное: по какой причине? Разве что Диана вдруг лишилась рассудка… Но таких рассудительных, как Диана, еще поискать, а потом, она так любила жизнь… — Значит, вы все-таки сделали это? На пороге, держа руки в карманах куртки, полузакрыв правый глаз и вздернув левую бровь, стоял Лазарь. — Сделал что? — пробормотал опешивший адвокат. Не удостоив его даже взглядом, Лазарь обошел его, опустился на колено, склонился над телом. — Гм-м!.. Чистая работенка!.. Одна-единственная пуля, но дел она наделала! Должно быть, разворотила верхушку сердца… Вошла здесь, вышла там… Пуля-малютка из револьвера-игрушки… Он выпрямился, подкидывая пульку в руке, потом вдруг бросил ее адвокату. — Ловите! Но Лежанвье поспешно отступил, словно мертвая пуля еще могла убить. Она покатилась по полу. Не сводя с адвоката глаз, Лазарь полез в карман, что-то вытащил оттуда, потом между его пальцев вспыхнуло миниатюрное пламя, и по комнате разнесся аромат дорогого табака. — Ну вы даете, папаша! Ладно бы еще устроили сцену, но в вашем-то возрасте укокошить жену!.. Что случилось? Вы нашли обрывок любовного послания? Подслушивали под дверью, трясли Сабину, наняли частного детектива, чтобы он выследил нас?.. Впрочем, мы и так были не особенно осторожны… Скажите, как вы узнали, что госпожа Лежанвье и ваш покорный слуга… Адвоката качнуло, и, чтобы не упасть, он оперся о стену. «Госпожа Лежанвье и ваш покорный слуга…» Нечаянное признание, вырвавшееся по недоразумению! За каких-нибудь несколько минут адвокат вторично испытал пронзительное ощущение, что потерял Диану. — Эй, папуля! —вдруг обеспокоенно воскликнул Лазарь. — Уж не собираетесь ли вы сказать мне, что я открыл вам глаза, что вы про нас ничего не знали?.. — Нахмурясь, он задумчиво помолчал, потом пожал плечами. — Да нет, конечно же знали, иначе бы вы ее не кокнули! Лежанвье отчаянно хотел сказать что-нибудь — не важно что, лишь бы тот, другой, замолчал. Увы, голос не повиновался ему. Превратно истолковав его молчание, Лазарь принялся оправдываться: — Заметьте, папаша, я вовсе не кидался на баб, хоть и вышел из кутузки… Я глубоко уважаю вас, дорогой мэтр, с самого начала, и я — хотите верьте, хотите нет — не тот человек, который обманывает тех, кого уважает, — спросите у кого угодно, но Диа… то есть госпожа Лежанвье подстерегала меня за каждым поворотом, с каждым днем все менее одетая, все более раздетая… Утекаете, папуля? «Коли муж не знает, то его и не печет, — сказал я себе в качестве утешения, когда произошло неизбежное. — К тому же, если учесть, что он на пятнадцать годков ее старше, ему уже, наверно, приходилось прощать ей кое-какие шалости…» Пот градом лил с Лежанвье. Сердце колотилось в горле, в затылке — везде, вплоть до кончиков пальцев. «Вот он, ад!» — вдруг подумалось ему. Обнаружить, что твоя убитая жена изменяла тебе с преступником, что она и до него наверняка тебя обманывала… Он находился уже не здесь, а на дороге из Парижа в Шеврез, где выжимал из машины сто десять, сто двадцать километров в час; в суде присяжных, где так настойчиво добивался оправдания Лазаря; в своей конторе, где прижимал к себе Диану, проводя своими лапищами по двойному шелку: ее платья и ее кожи, впиваясь ртом в ее покорные прохладные губы; в их спальне, где смотрел на нее, спящую, подстерегая момент, когда она во сне сбросит с себя простыни, привольно раскинув ноги. «Вы меня еще не потеряли…» — Обсудим ситуацию хладнокровно, дорогой мэтр… Что вы намерены предпринять? Чистосердечно признаться? Лежанвье по-прежнему был неспособен отвечать. Да и слышал ли он, что ему говорили? Лазарь, помолчав, стал развивать свою версию: — Госпожа Лежанвье уже довольно давно наставляла вам рога, но у вас только сейчас открылись глаза? Ладно. Благодаря чему? Писульке, неосторожно оставленной в сумочке или в шкафчике? Пусть так. Вы застали ее здесь полуодетой, принялись осыпать упреками. На свою беду, она держалась воинственно, даже заявила: ее личная жизнь вас не касается. Кровь ударила вам в голову, и вы слово за слово перешли к рукопашной. Она пригрозила вам пушкой — вон той пушчонкой, что валяется на полу, — и, похоже, всерьез намеревалась пустить ее в ход… Вы отвернули ее руку в сторону, чтобы она не наделала глупостей… Но вот невезение: она пальнула… Поверьте, в суде присяжных у вас не будет проблем: уж там-то вытащат на свет Божий ваше безупречное прошлое и ее неблаговидные делишки… С новым Лежанвье в качестве защитника вы отделаетесь лишь надоедливыми очередями фотовспышек и вашей физиономией на первых полосах газет — если, конечно, из каких-нибудь загадочных побуждений вы не решите признаться во всем… Лежанвье провел ладонью по лбу. — В чем мне признаваться?.. Я только что из Парижа, где провел всю вторую половину дня, я вернулся в «Вязы» каких-нибудь двадцать минут назад… Я могу это доказать… — Но вы не сможете доказать, что не прикончили ее в течение этих двадцати минут! — Убийство совершено не только что, а час или два тому назад, если не все три. — Да что вы говорите! — Будет произведено вскрытие, и судебный медик… — …целомудренно воздержится от категорического утверждения, учитывая, что точность должна будет измеряться минутами! Да вы дотроньтесь, труп еще не остыл… Лежанвье казалось, что он наяву переживает кошмарный сон. — Говорю же вам: я только что приехал, и вот — нашел ее здесь… Лазарь задумчиво наблюдал за ним. — Заметьте, есть и другое решение… проще… чище… — Какое? — Выстрел сделан в упор — достаточно нагнуться, чтобы подобрать оружие. Это могло бы сойти за самоубийство, при условии… — При каком условии? — При условии, что оружие будет у госпожи Лежанвье в руке, направленное ей в грудь. При условии, что мы запоем в один голос, что я буду гарантом вашей невиновности, а вы — моей. Лежанвье никак не мог поймать разбегавшиеся мысли. — А вам-то какой интерес?.. Лазарь отшвырнул сигарету, помолчал. — Я мог бы ответить вам: «Интерес самый простой, папаша, — желание выручить вас в порядке дружеской взаимности», но я сильно сомневаюсь, что вы мне поверите… Проследите за моим рассуждением… Если вы, как обманутый и обозленный муж, естественным образом становитесь подозреваемым номер один, то не менее естественным образом я, как погнавшийся сразу за двумя зайчихами, воплощаю собой подозреваемого номер два… Подошвы с гвоздями, лампы с рефлектором, допрос третьей степени… Если вы всего этого еще не пробовали, то уж я досыта нахлебался… И вместо этого… Предположим, что мы обопремся друг о друга, как пресловутые слепой и паралитик… Предположим, что… — Минуточку! — перебил его Лежанвье. Он наконец набрался мужества склониться над Дианой, коснуться ее обнаженной руки, удостоверился, что револьвер лежит меньше чем в метре от нее. Изящный мелкокалиберный револьвер с ручкой из слоновой кости, «Лилипут—4,25», который он подарил ей во время чудесной поездки по бернским Альпам. Увидел он и другое: корсаж на Диане разорван и тыльную сторону ее правой ладони пересекает свежая царапина. — Минуточку! — повторил он, тщательно подбирая слова. — В Париже мне совершенно нечего было делать, и я поехал туда, прихватив с собой Жоэллу, лишь под сильным нажимом Дианы. Она пожелала остаться с вами наедине. Из ее намеков можно было понять, что она знала вас лучше, чем я, и сумела проникнуть в какой-то тщательно оберегаемый вами секрет, способный вас обезоружить… Будете отрицать, что встречались с ней сегодня во второй половине дня? Лазарь прикрыл правый глаз, вздернул, изогнув, левую бровь и склонил голову набок. Порывшись в карманах, он извлек оттуда мятый клочок голубой бумаги. — Прочтите, папаша. «4 ч. В известном тебе месте, дорогой. Д.», — удалось разобрать адвокату. — Известное мне место — это «Ивняк», средневековая таверна на левом берегу Иветты, где нам случалось провести часок наедине в комнатушке на втором этаже, — объяснил Лазарь. — Там я напрасно прождал Диа… госпожу Лежанвье до пяти часов. В четверть шестого, когда мне надоело торчать там без толку, я поехал обратно. Пустая трата энергии. «Вязы» походили на замок Спящей красавицы. «Ивняк» — тоже, когда я в четверть седьмого прикатил туда бросить взгляд напоследок… Вот почему я сказал вам, что, как и вы, нуждаюсь в железном алиби… Теперь Лежанвье дышал ровно. Почему он не понял раньше? Осененный внезапно пришедшей уверенностью, он заявил: — Вы дожидались моего возвращения, чтобы использовать ситуацию к своей выгоде, застигнуть меня «на месте преступления»… Вы нуждаетесь в алиби, потому что вы и есть убийца! Смертельно побледнев, Лазарь оторопело воззрился на адвоката. — Momento, мэтр! Что за чушь вы городите? Пауза. — Может быть, вы не верите, что я спал с госпожой Лежанвье? Адвокат овладел собой. — Почему же, возможно, такое и случалось раз-другой. — Три раза, — уточнил Лазарь. — Ну, допустим, три… Но вы метили выше: жениться на моей дочери. Если поразмыслить, Диана, удалив меня отсюда, отнюдь не намеревалась отвадить вас от нашего дома, но лишь заставить вас отказаться от матримониальных планов. Вот почему она пожелала остаться с вами наедине. Вот почему она вооружилась револьвером. Она рассчитывала либо вырвать у вас обещание отказаться от Жоэллы, либо застрелить вас… Даже и в этом случае она не особенно рисковала, линия защиты была бы совершенно очевидна: вы посягнули на нее, она защищала свою честь… Я делаю вывод: это вы повернули оружие в ее сторону, рассчитывая, что в первую очередь подозрение падет на меня… От ударов Лазарь оправлялся быстро — это он доказал еще на процессе. С улыбкой на губах, но с холодным взглядом он не спеша закурил новую сигарету. — Не мелите чепухи, папаня! Госпожа Лежанвье давала мне на карманные расходы столько, сколько у вас мне никогда не удавалось вытрясти. Кто будет убивать курицу, которая несет золотые яйца?.. К тому же она лучше чем кто-либо знала, что я никогда не смог бы жениться на Жоэлле. Я женат. — Что? — Скажем так: женат вторично. Вы мне не верите? Напрягите память, дорогой мэтр! Вспомните наш первый разговор в вашем кабинете, сразу после моего блестящего оправдания! Я говорил вам об алиментах, которые должен выплачивать первой госпоже Лазарь. Нынешняя же, чахоточная, сейчас дышит горным воздухом в Давосе. — Но в таком случае… — В таком случае у госпожи Лежанвье не было никаких оснований опасаться, что я ее оставлю, дорогой мэтр! Чтобы уж вам все стало ясно, это я по ее наущению начал открыто проявлять интерес к вашей дочери. Чтобы сбить вас с толку, чтобы вы не строили предположений относительно нас с Дианой… — Лазарь вынул сигарету изо рта, сдул пепел. — Однако время идет: уже, наверно, половина восьмого… Итак, я провел почти всю вторую половину дня в «Ивняке», вы — в своем кабинете на авеню Оша. Физически каждый из нас имел возможность наведаться сюда и укокошить госпожу Лежанвье, если не будет доказано, что она была убита под вечер… Так что предлагаю вам gentlemen’s agreement[10]: я заявляю, что звонил вам около пяти часов в Париж, а вы — что звонили мне в «Ивняк» минут двадцать спустя. Но это еще не все. Сюда мы вернулись вместе, оба услышали выстрел, когда находились в вашем кабинете, вместе обнаружили тело. За малышку Дото не беспокойтесь. Она подтвердит. — Почему? — Я знаю, как надо ее просить. Лежанвье не мог отвести глаз от Дианы. Лежащая вот так, в юбке, задравшейся до подвязок, отныне и навек не способная произнести: «Мой дорогой мэтр», она казалась ему чужой. В нем зародилось и постепенно полностью им овладело не желание и не любовь, а совсем иное чувство. Между тем Лазарь нагнулся и подобрал небольшой предмет: мелкокалиберную пулю, выплюнутую «Лилипутом—4,25». — Ну так что? Сойдемся на самоубийстве, папаша? — нервно бросил он. — Гребем в одной лодке или как? — Или как, — отозвался Лежанвье. И немного погодя глухо добавил: — Каждый за себя. Глаза у Лазаря сузились. Потом он усмехнулся и полез в карман. — Жаль, папуля! Вас жаль!.. Узнаете это? Лежанвье удивился: — Мой револьвер, который лежал в запертом ящике моего стола! Когда вы его у меня стянули? — Во время визита вежливости, на следующий день после процесса, когда вы пошли открывать дверь госпоже Лежанвье… С вашим вспыльчивым характером вы запросто могли схватиться за него и продырявить мне башку, что было бы весьма нежелательно… Ну-ка, отступите чуток… Знаете, что я сейчас сделаю? — Нет, — прохрипел адвокат, вдруг покрывшийся ледяным потом. — Поверьте, я очень сожалею, папуля, но вы сами меня вынуждаете… Убийственная пулька, по счастью выскочившая наружу, — у меня в кармане… Все будет тип-топ. Я повторно убью госпожу Лежанвье, но уже из вашей пушки, постараюсь, чтобы пуля прошла тот же путь, что и первая: левая грудь, правое легкое, правая лопатка, но она проделает дырку пошире… Дырку, подписанную Лежанвье… После этого вы можете сколько угодно бить себя в грудь и клясться в своей невиновности… Лежанвье так никогда и не понял, как именно он ударил: то ли кулаком в подбородок, то ли ребром ладони по горлу, но Лазарь, растянувшийся во весь рост рядом с Дианой, не шевелился… Адвокат забрал свой револьвер и сунул его в карман, откуда ему при первой возможности предстоит перекочевать на свое привычное место — в ящик его письменного стола. Даже если предположить, что его обыщут и найдут при нем оружие, это не будет уликой. Этот револьвер не был пущен в ход. Адвокат оцарапал щеки Лазаря мертвыми руками Дианы. Потом он подобрал с пола «Лилипут», вытер его рукоятку из слоновой кости носовым платком, дважды выстрелил в окно, которое разлетелось вдребезги, — двойной выстрел и звон бьющегося стекла на сей раз обязательно привлекут чье-нибудь внимание, обозначат время убийства, — и вложил револьвер в правую руку Лазаря, аккуратно подогнул как надо его пальцы… Раздались торопливые шаги. В двери показалась всклокоченная голова Билли Гамбурга. Поставив на пол корзину, полную грибов, он воскликнул: — Великий Боже! Что за праздник, по какому поводу фейерверк? — Только теперь его взгляд упал на два распростертых тела, и он удивительно быстро все понял. — О, прошу прощения!.. Вызвать полицию? — Будьте так добры, — произнес Лежанвье, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. — И врача. Его переполняла дикая радость. Правосудие — наконец-то — восторжествуетЧасть вторая
I
Первыми свидетелями, которых вызвали давать показания на процессе, были полицейский комиссар из Палезо и его помощник, узнавшие об убийстве по телефону около половины восьмого вечера и немедленно прибывшие на место преступления. Кто им позвонил? Господин Феликс Гамбург, художник-оформитель: он встретил их на дороге перед «Вязами», потом проводил к охотничьему домику в глубине парка. Что они увидели в упомянутом домике? Их взору предстали трое. Во-первых, жертва, Диана Лежанвье, лежавшая навзничь на полу с пулевым ранением в груди и не подававшая признаков жизни. Во-вторых, подсудимый, Антонен Лазарь, в бессознательном состоянии сжимавший в правой руке мелкокалиберный револьвер, в котором, как выяснилось в ходе дальнейшего расследования, не хватало трех пуль, в том числе и той, которая послужила причиной смерти госпожи Лежанвье. В-третьих, муж жертвы, мэтр Вернер Лежанвье, явно потрясенный происшедшим и державший Лазаря на мушке собственного револьвера, чтобы воспрепятствовать всякой попытке бегства. Вопрос. Обнаружили ли вы следы борьбы? Ответ. Да, и многочисленные. У стены в неустойчивом равновесии стоял плетеный садовый столик — судя по всему, отлетел туда в пылу схватки. Вокруг и под телом жертвы валялись обломки разбитого стула. Вопрос. Вы сказали нам, что в револьвере, который держал подсудимый, не хватало трех пуль, тогда как для убийства оказалось достаточно одной. Как вы считаете, остальными двумя пулями стреляли в то же самое время? Ответ. Вне всякого сомнения. В окне выстрелами были выбиты стекла. Пули мы нашли в парке на следующий день, метрах в пятидесяти от домика. Вопрос. Из этого вы делаете вывод, что они были выпущены первыми и не поразили цель? Ответ. Таково мое мнение. Вопрос. Смогли ли вы установить, кому принадлежит — или принадлежало — орудие убийства? Ответ. Да. Госпоже Лежанвье. Вопрос. Таким образом, подсудимый завладел им либо перед тем, как разыгралась драма, либо непосредственно в ходе схватки с жертвой? Ответ. Именно так. Доктор Тома, которого также вызвали по телефону, появился на месте событий вслед за полицейскими, десятью минутами позже. Будучи по специальности педиатром, он заметно нервничал и не добавил ничего нового к тем показаниям, что он давал на следствии. Убийство было налицо, и он полагал, что смерть, скорее всего, была мгновенной. Вопрос. Обнаружили ли вы на теле жертвы другие следы насилия — помимо пулевого ранения? Ответ. Да. Кровоподтек в верхней части груди — корсаж у погибшей был разорван — и свежую царапину на тыльной стороне правой ладони. Вопрос. Поручали ли вам обследовать подсудимого? Ответ. Поверхностно. Комиссар полиции попросил меня взглянуть на его лицо. Вопрос. На его лице было что-нибудь необычное? Ответ. Множество мелких царапин. Вопрос. Как они выглядели? Ответ. Ярко-розовые, с капельками недавно свернувшейся крови по краям. Вопрос. Как давно свернувшейся, по вашей оценке? Ответ. Видите ли, я не специалист… Вопрос. Хотя бы примерно: час, полчаса назад? Ответ. В этих пределах. Доктор Ломбар, судебно-медицинский эксперт, производил вскрытие трупа на следующий день после убийства. Вопрос. Будьте любезны, доктор, опишите нам, стараясь пореже прибегать к специальной терминологии, путь, проделанный в теле смертоносной пулей. Ответ. Войдя под четвертое левое ребро, она поразила кровеносные сосуды у основания сердца, пробила правое легкое и вышла у правой лопатки. Вопрос. Не удивительно ли, что пуля столь малого калибра смогла пересечь всю грудную клетку? Ответ. Нисколько. На ее пути не встретились ни ребро, ни позвонок, так что… Защитник. Предположим, что пуля попала бы в кость. (Смешки в зале.) В этом случае она причинила бы меньший ущерб? Ответ. Не обязательно. Все зависит от угла отклонения. Защитник. Скажите, за вашу многолетнюю практику вам часто встречались столь удачно — или неудачно, это смотря с чьей точки зрения — проходящие внутри тела пули? Ответ. Когда пуля входит под углом под четвертое левое ребро, она обычно и прошивает насквозь грудную клетку слева направо, как… как вязальная спица протыкает моток шерсти. Защитник. Суд не преминет оценить по достоинству это образное сравнение… Но если бы вы, доктор, захотели убить наверняка, то стреляли бы вы именно таким образом?.. Или же вы избрали бы более уязвимую часть тела — например, горло или голову? Ответ. Мне никогда не хотелось кого-либо убить. Защитник. Может быть, я не слишком удачно выразился, тогда позвольте мне задать вам этот вопрос несколько по-другому… Как вам представляется, выстрел был произведен сознательно, с намерением убить, или случайно, во время схватки между жертвой и подсудимым, — таким образом, что стрелявший не мог предвидеть столь трагических последствий? Прокурор. Да не прогневается защита, но я позволю себе напомнить суду, что смертоносная пуля была выпущена вслед за двумя другими, не поразившими цель. Из чего можно заключить, что подсудимый был полон решимости убить. Защитник. Ничто не доказывает, что две первые пули были выпущены моим подзащитным. С таким же успехом он мог вырвать револьвер из рук госпожи Лежанвье после того, как она дважды нажала на спуск, — из опасения, как бы она в конце концов не попала в цель. Прокурор. Дальнейшие прения бессмысленны. В этом вопросе нас должен рассудить специалист по отпечаткам пальцев. Эксперт-дактилоскопист Бонфуа, сорокалетний блондин, говорил медленно, но категорично. На орудии преступления не обнаружено никаких других отпечатков пальцев, кроме принадлежащих подсудимому. Защитник. Это не показалось вам странным, если учесть, что револьвер принадлежал госпоже Лежанвье? Ответ. Нет. Отпечатки пальцев имеют свойство стираться со временем или же могут быть перекрыты более свежими. Защитник. В последнем случае они выглядят более или менее размытыми, как это обычно бывает при наложении? Ответ. Ну, это когда как… Защитник. Отвечайте только «да» или «нет». Ответ. Их идентификация, по-видимому, представляет несколько большие трудности, но… Защитник. Но вам с ними столкнуться не довелось, не так ли? Вы подтверждаете, что отпечатки пальцев были совершенно четкие? Ответ. Да. Защитник. Не означает ли это, что оружие предварительно вытерли? Ответ. Не обязательно. К такому же результату может привести постоянное трение, периодическое соприкосновение с тканью — например, с подкладкой сумочки или карманом. Вообще, надо иметь в виду, что отпечаток пальца появляется только на совершенно гладкой поверхности при повышенной потливости. «БЕЗРЕЗУЛЬТАТНАЯ ПЕРЕСТРЕЛКА МЕЖДУ ЗАЩИТОЙ И ЭКСПЕРТОМ БОНФУА» — примерно таким заголовкам предстояло появиться в вечерних выпусках газет. Перед судом прошли другие свидетели, потом наступил вечер и пришлось зажечь люстры. Жоэлла первая покинула Дворец Правосудия, продрогнув до костей. Она знала, что Тони невиновен. Но ей так и не удалось привлечь к себе его внимание. Он смотрел только на председателя суда и на прокурора. Может быть, он ее больше не любит? Может быть, он никогда ее не любил? Может быть, он любил Диану? «Тогда пускай выкручивается как знает!» — подумала Жоэлла, засыпая. Она решила свидетельствовать в его пользу только в том случае, если он ответит на ее жестикуляцию.II
Билли Гамбург рассеянно ответил на первые поставленные ему вопросы. Он вспоминал, как не столь давно в качестве обыкновенного зрителя присутствовал на другом процессе, обсуждая его перипетии с Дото. Сегодня перед тем же судом за не менее страшное преступление предстал тот же подсудимый, а сам он. Билли, — вот это хохма! — призван принять в спектакле активное участие! Вопрос. Итак, вы с госпожой Гамбург несколько дней были гостями четы Лежанвье? Ответ. Да, с пятницы, второго числа. Вопрос. Они пригласили вас? Ответ. Этого не требовалось. Для нас двери их дома всегда были открыты. Вопрос. И для подсудимого тоже? Ведь он приехал с вами. Ответ. Идея провести выходные в «Вязах» родилась у него. Не оставлять же было его на скамейке в саду Тюильри. Вопрос. Будьте любезны рассказать суду, при каких обстоятельствах вы позвонили в полицию. Ответ. Я собирал в глубине парка грибы. Как услышал со стороны домика тарарам, сразу рванул туда… Диана — пардон, жертва — лежала навзничь с дырой в груди, демонстрируя свои прелести не в пример щедрее, чем при жизни. Подсудимый тоже прикорнул на полу с браунингом в клешне. Мэтр Лежанвье, прибалдевший ввиду своего почтенного возраста, вылупился на парочку, будто ждал, что они вот-вот вскочат и сделают ему ручкой. В общем, ежу было понятно, что дело швах. Один из присяжных. Боюсь, нам не уловить всех оттенков цветистой речи свидетеля… Председатель суда. Будьте добры, поменьше жаргонных словечек и побольше уважения к суду. Ответ. Прошу простить, это от волнения… Защитник. Что конкретно вы подразумеваете под словом «тарарам»? Ответ. Внезапные и необычные громкие звуки. Защитник. В данном случае вызванные чем? Ответ. В тот миг я не задавался таким вопросом. Защитник. Но мы спрашиваем у вас об этом сейчас!.. Ведь как бы там ни было, а этот шум показался вам достаточно подозрительным, чтобы вы прекратили собирать грибы, бросили корзинку и… Ответ. Корзинку я там не бросал. Она висела у меня на руке, с ней я и почесал в домик. (Смех в зале.) Председатель суда. Тихо! Свидетеля вторично просят выбирать выражения. Ответ. Так ведь защита просила подробностей… Защитник. Других подробностей, господин Гамбург! Кстати, насчет подробностей… Не скажете ли нам, чем вы занимались в тот день? Ответ. До наступлений сумерек я корпел в своей комнате над проектом одной афиши. Но когда света мало, цвета меняются, так что работа была бы впустую. Тогда я решил отправиться по грибы. Защитник. Однако вернемся к «тарараму» — или, если воспользоваться вашим истолкованием, внезапным и необычным громким звукам, которые прервали ваше мирное занятие. Когда они раздались, вы, согласно вашим показаниям на предварительном следствии, находились в нескольких сотнях метров от охотничьего домика. Что включали в себя эти звуки? Ответ. Звон бьющегося стекла. Отрывистый кашель револьвера. Защитник. Сколько всего прозвучало выстрелов? Ответ. То ли два, то ли, скорее всего, три… ведь стреляли-то три раза. Защитник. Я протестую! Свидетель подгоняет показания под факты, ставшие известны ему впоследствии. Грохот стекла не спутаешь с выстрелами, два никогда не равнялось трем… Так сколько вы слышали выстрелов? Два? Три? Ответ. Два или три. В это время, помнится, как раз налетел ветер… Защитник. Следует ли понимать это так, что вы отказываетесь отвечать? Ответ. Ни в коем случае. Просто отказываюсь приукрашивать действительность. Защитник. А вас никто и не просит — ведь это не афиша. (Оживление среди публики.) Ответ. Я бы предпочел афишу — она чище… (Ропот в зале.) Председатель суда. Прошу тишины! Суд в последний раз призывает свидетеля к порядку! («Боже правый, куда это меня заносит? — мысленно ужаснулся Билли Гамбург. — Веду себя как последний идиот. Того и гляди нарвусь на неприятности: ведь адвокат неспроста интересовался, чем я занимался в тот день! Он меня ловит… Да-а, если они разнюхают, что…») Защитник. Поскольку свидетель не проявляет доброй воли, я попробую поставить вопрос иначе… Если предположить — я подчеркиваю: если предположить, — что господин Гамбург одновременно услышал звон бьющегося стекла и выстрелы — из чего можно заключить, что речь идет о первых двух выстрелах, не попавших в цель, — то слышал ли свидетель вслед за этим, когда бежал к охотничьему домику, какой-либо другой звук, более или менее похожий на выстрел? Прошу отвечать «да» или «нет». «Дальше увиливать бессмысленно», — подумал Билли и решительно произнес: — Нет. (Воцарилась полная тишина.) Защитник. И из этого вы делаете вывод, что было произведено три выстрела подряд? Ответ. Не понимаю, куда вы клоните. Выводы делать вам, я всего лишь свидетель. (На самом деле Билли уже давно понял, какую игру ведет защита. Чтобы доказать невиновность Лазаря, она стремится ни много ни мало втянуть в это дело третьего. И начала с него, с Билли…) По такому случаю Дото нарядилась в сногсшибательное платье, которое забрала от портнихи лишь сегодня утром: темно-пурпурное, оно как бы освещалось жабо в стиле «адвокат». Не слишком ли явный намек? Войдя в зал, она сразу же успокоилась: председатель суда уже не дремал, только делал вид. Вопрос. В тот день, когда было совершено убийство, вы действительно ездили с мэтром Лежанвье в Париж? Ответ. Да. Я собиралась наведаться к парикмахеру и к портнихе. Вопрос. Мадемуазель Лежанвье поехала вместе с вами? Ответ. Да, но ей стало не по себе, и она покинула нас на полпути, чтобы вернуться в «Вязы». Защитник. В котором часу вы расстались с мэтром Лежанвье? Ответ. Не знаю. Он любезно предоставил мне свой автомобиль, и мне сразу расхотелось торчать у парикмахера. Я решила поискать себе шляпку, одно из тех простодушно-трогательных творений, что можно обнаружить только в предместье… Не знаю, поймете ли вы меня… Председатель суда. Умудренные житейским опытом судьи прекрасно вас поймут. Полиция прибыла в «Вязы» при вас? Ответ. Да. Все эти хождения взад и вперед меня заинтриговали. Вопрос. Вы не опишете нам сцену? Ответ. Мне бы не хотелось. Уж больно некрасиво. Вопрос. Простите меня за настойчивость, но… Ответ. Охотно прощаю вас, господин председатель! Погодите, дайте вспомнить… Диана лежала на полу с обнаженными до бедер ногами. Тони… Защитник. Тони? Ответ. Подсудимый. Он только что поднялся на ноги и как-то невпопад отвечал на вопросы комиссара. Когда его стали уводить, он принялся отбиваться и кричать. Он кричал… Защитник. Что он кричал? Ответ. Уж больно некрасиво! Защитник. Неважно. Что он кричал? Ответ. Ну что ж… Он кричал: «Подонок, подонок, подонок!» Все громче и громче. Защитник. И к кому это относилось? Инстинкт подсказал Дото, что ей следует рассеять не слишком благоприятное впечатление от предыдущих ответов, иначе она может лишиться симпатий председателя суда, публики и газетчиков. Ответ. К несчастному вдовцу.III
«УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПОКАЗАНИЯ ПАДЧЕРИЦЫ УБИТОЙ» — гласили на следующий день заголовки газет. «С прической „конский хвост“ Жоэлла Лежанвье влетела в зал суда подобно цирковой лошадке» («Эвенман»). «НЕПОНИМАНИЕ ИЛИ ВЫЗОВ? Поведение Жоэллы Лежанвье вызывает порицание у председателя суда Пари» («Эпок»). «Свидетельница выказывает невероятную для столь юного создания бесчувственность…» («Пари-Минюи»). «ВЕСЬ ЦИНИЗМ НЫНЕШНЕЙ МОЛОДЕЖИ БЕЗЗАСТЕНЧИВО ВЫПЛЕСНУТ У СВИДЕТЕЛЬСКОЙ ТРИБУНЫ» («Репюбликен»). Жоэлла никак не могла взять в толк, в чем ее упрекают. Стоило ей перехватить взгляд Тони, этот требовательный взгляд, от которого ей всегда становилось жарко, как ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Все сразу встало на свои места. Как она пусть на миг могла вообразить, будто он ее разлюбил и спать с Дианой ему доставляло удовольствие?! Вопрос. В котором часу вы в день убийства покинули «Вязы»? Ответ. Сразу же после обеда, часа в два. Отец попросил меня съездить с ним в Париж, но мне этого совсем не хотелось. Вопрос. Потому-то вы и вернулись с полдороги? Ответ. Да, я вышла из машины в Палезо. Вопрос. Как вы добирались до «Вязов»? Автобусом? Поездом? Ответ. В «ягуаре». Вопрос. В каком «ягуаре»? Ответ. В черно-лиловом «ягуаре» с немецким номерным знаком. Вопрос. Кто был за рулем? Ответ. Такой высокий блондин со шрамами, который предпочитал разговаривать с помощью рук. Вопрос. Должны ли мы понимать это так, что вы не знаете, кто это был? Ответ. Он сказал мне только имя: Эрик. Я тормознула его на одном из поворотов. Вопрос. Не было ли с вашей стороны неосторожностью садиться в автомобиль к первому встречному? Ответ. Он был не первым встречным. До него я пыталась остановить еще четверых. Вопрос. В котором часу вы вернулись в «Вязы»? Ответ. Понятия не имею. Мне пришлось выйти раньше и часть пути проделать пешком. Вопрос. Почему? Ответ. Чтобы не лишиться девственности. (Оживление в зале. Первое предупреждение председателя суда.) Вопрос. Что вы делали по возвращении? Ответ. Выпила аспирина. Надеялась, что от него полегчает. Не раздеваясь рухнула на постель и вскоре, похоже, уснула… Вопрос. То есть вы не в состоянии пролить свет на трагедию, разыгравшуюся к вечеру? Ответ. Само собой. Я узнала об этом, только когда проснулась. Вопрос. Если вы неважно чувствовали себя, когда возвратились в «Вязы», то почему не зашли к госпоже Лежанвье? Ответ. А зачем? Вопрос. Она могла бы поухаживать за вами… Ответ. Чем меньше мы с ней виделись, тем лучше было для нас обеих. Вопрос. Прикажете понимать вас так, что вы не ладили друг с другом? Ответ. Это Вэ-Эл на ней женился, а не я! Один из присяжных. Вэ-Эл? Ответ. Вернер Лежанвье. Вопрос. Настало время затронуть один Деликатный вопрос… Соответствует ли действительности сделанный в ходе расследования вывод, что подсудимый в то время питал к вам особый интерес… э-э… сентиментального порядка? Ответ. Да, и физиологического тоже. Вопрос. Суд не спрашивал у вас таких подробностей! В данном случае речь шла о мимолетном увлечении или же подсудимый собирался соединить свою судьбу с вашей? Ответ. Он хотел выкрасть меня и увезти за границу. На Азорские острова. Вопрос. И вы намеревались ехать с ним? Ответ. Да. Он мне нравится. Именно в этот момент Жоэлла, случайно подняв глаза, встретилась с влажным и требовательным взглядом Лазаря и поняла, что он всегда предпочитал ее Диане. Вопрос. Вероятно, вы хотите сказать, что он нравился вам тогда? Ответ. Нет, я хочу сказать, что он и сейчас мне нравится. Прокурор. Даже несмотря на то, что он повинен в столь тяжком преступлении? Ответ. Это еще надо доказать. (Ропот в золе.) Председатель суда. Я вынужден продолжить допрос без скидок на ваш юный возраст… В то время вы знали, что подсудимый женат? Ответ. Да. Женат, разведен и вторично женат. Вопрос. Вы знали, что он был любовником жертвы, как это можно заключить из их записок друг другу, с которыми суд уже ознакомился? Ответ. Да. Он нуждался в деньгах, и она ему их давала. Вопрос. И подобное положение вас не возмущало? Ответ. Нет. Такое случается сплошь и рядом. (Негодующие возгласы и свист, предупреждение со стороны председателя суда.) А любит он меня. Защитник. Уверены ли вы — а вы даете показания под присягой, — что по возвращении на виллу чувствовали себя плохо, приняли аспирин и уснули? Не было ли у вас — чем объяснялось бы ваше упорное нежелание говорить — свидания с подсудимым в тот день, как и в предыдущие дни в то же время? Ответ. Нет. Защитник. Разве у вас с подсудимым не вошло в обычай ежедневно встречаться? Ответ. Мы встречались мимоходом, где-нибудь в коридоре. Защитник. Вы обменивались записками, назначали друг другу тайные свидания? Ответ. Он подавал мне знак. Защитник. Ав тот день он не подал вам знака? Ответ. Нет, ведь я поехала в Париж. Защитник. Вы сказали, что вернуться с полдороги вас вынудило недомогание. Не было ли это недомогание вызвано приступом ревности? Ответ. Нет. Защитник. Вернувшись в «Вязы», вы, похоже, и впрямь не стремились встретиться с мачехой. Но, может быть, вы намеревались потребовать объяснений у подсудимого, зная, что он остался на вилле… с ней? Ответ. В тот момент я думала не о нем, а об Эрике. Защитник. О том неизвестном автомобилисте, чьи чересчур настойчивые ухаживания вам пришлось отвергнуть? Ответ. Угадали. Защитник. В общем, вам нелегко было разобраться в ваших противоречивых чувствах? Ответ. Что вы, я люблю Тони. Рано или поздно я стану его женой. Защитник. У меня все. Председатель суда. Мадемуазель, суд понимает, как потрясла вас пережитая трагедия, но призывает вас к благоразумию. Вы, должно быть, страдали от повторной женитьбы вашего отца? Ответ. Да… Я любила Франсье. Вопрос. Франсье? Ответ. Маму. Вопрос. Таким образом, вы с самого начала встретили вторую госпожу Лежанвье в штыки? Ответ. Она была вылитая гусыня. Вопрос. Вы говорите о мертвой. Ответ. Какая разница? (Ропот, свист в зале.) Вопрос. Достаточно. Суд выражает сожаление, что не потребовал закрытого заседания. Вы можете быть свободны. Ответ. До свиданья и спасибо. «„ДО СВИДАНЬЯ И СПАСИБО!“ — непринужденно бросает юная Жоэлла Лежанвье председателю суда присяжных. Прежде чем покинуть свидетельское место, дочь знаменитого адвоката посылает подсудимому воздушный поцелуй. И на четвертый день процесса мотив преступления продолжает оставаться неясным» (из вечерних газет).IV
— Поклянитесь говорить правду, всю правду, ничего кроме правды… Поднимите правую руку… Повторяйте: «Клянусь!» — Клянусь, — отозвался Вернер Лежанвье. Вопрос. В день, когда было совершено убийство, вы действительно ездили в Париж вместе с дочерью и госпожой Гамбург? Ответ. И да, и нет. Моя дочь Жоэлла покинула нас на полдороге и вернулась в «Вязы». Вопрос. Чем вы занимались в столице? Ответ. Я направился прямиком в свой кабинет, где совещался со своими коллегами, адвокатами Лепаж и Меран. Вопрос. До самого вечера? Ответ. Часов до шести, пока госпожа Гамбург не приехала за мной на моей машине, которой я разрешил ей воспользоваться по своему усмотрению. Вопрос. Что вы сделали, когда вернулись в «Вязы»? Ответ. Отправился на поиски жены. Вопрос. У вас были на это какие-либо веские основания? Ответ. Да нет, я… мне всегда хотелось ее увидеть после того, как я хоть ненадолго с ней расставался. Вопрос. Где вы ожидали ее найти? Ответ. Где угодно: в гостиной, на кухне, в нашей спальне. Но ее нигде не было. Я даже заглянул в комнату дочери. Защитник. И ваша дочь была там? Ответ. Да. Она лежала одетая на кровати и, похоже, спала. Вопрос. Вы не попытались ее разбудить? Ответ. Нет. Зачем? Она наверняка приняла снотворное или успокоительное — в стакане на столике у изголовья еще оставался осадок от таблетки. Председатель суда. Что вы предприняли потом? Ответ. Мне пришло в голову, что жена могла наведаться в охотничий домик в глубине парка. Вопрос. Почему вы так подумали? Ответ. Потому что накануне я обнаружил ее именно там. Защитник. Одну? Ответ. Нет; В обществе подсудимого. Моя дочь покинула их перед самым моим приходом. Защитник. Защита оставляет за собой право впоследствии вернуться к этому обстоятельству. Прокурор. Обвинение тоже. Председатель суда. Продолжайте, мэтр. Не упускайте ни малейшей подробности. Ответ. Я бегом пересек парк. Защитник. Почему бегом? У вас были причины беспокоиться? Ответ. Вроде бы не было, но сейчас я припоминаю, что испытывал смутные опасения, ощущение нависшей угрозы — назовите как угодно. Председатель суда. Чувство тревоги? Ответ. Вот именно. Вопрос. Было еще достаточно светло? Ответ. Сумерки быстро сгущались, но светила луна. Впрочем, до охотничьего домика я мог бы добраться с завязанными глазами. До него оставалось совсем немного, когда раздались выстрелы… Вопрос. Сколько? Ответ. Три: первые два — почти одновременно и в грохоте бьющегося стекла, третий — чуть погодя. Защитник. Суд обратит внимание на то, что в показаниях мэтра Лежанвье и господина Гамбурга удивительно много совпадений. Прокурор. Не вижу в том ничего удивительного, ведь оба в этот миг находились в парке: один в десятке метров от домика, другой — в ста или ста пятидесяти. Председатель суда. Минуточку, господа! У вас еще будет возможность подискутировать, когда я закончу со свидетелем… Продолжайте, мэтр… Что вы увидели внутри? («Незабываемую кошмарную картину, — подумал Вернер Лежанвье. — Как описать мертвую Диану, ее бесстыдно обнаженные ноги? Где найти подходящие слова?») Ответ. Моя жена лежала навзничь на полу, и на корсаже явственно виднелась огнестрельная рана. Подсудимый стоял в нескольких шагах с браунингом в руке и пристально смотрел на нее. («ВПЕРВЫЕ ЗА ТРИ ДНЯ ПОДСУДИМЫЙ ВСТАЕТ СО СКАМЬИ, ЧТОБЫ ЗАЯВИТЬ О СВОЕЙ НЕВИНОВНОСТИ») — Неправда! Врешь, мерзавец!.. (Лазарь.) Это я, возвратившись в «Вязы», застал тебя над трупом Дианы, это ты убийца!.. «Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие!» Как бы не так!.. «Поклянитесь говорить правду, ничего, кроме правды!» Хотел бы я знать: как ты потом останешься наедине со своей хваленой совестью? Лазарь рухнул на скамью: стоявшие у него по бокам жандармы заломили ему руки за спину. На лбу у него блестели капли пота, он задыхался от бессильной ярости. Уже на предварительном следствии его версия была воспринята с недоверием. Слишком поздно он сообразил, что не так важно быть невиновным, как выглядеть таковым; что недостаточно сказать правду — главное, чтобы она правдоподобно звучала. Кое-где в зале энтузиасты повскакивали с мест, требуя казни. Да, уж если ему не удавалось переубедить домохозяек, то в его ли силах переубедить присяжных? Он понял, что приговорен. Стенографический отчет о судебном заседании (продолжение) Прокурор. Позволено ли мне будет — после удивительного обвинения из уст подсудимого — выразить мнение, что тот частный парк все больше и больше напоминает мне общественный сквер? Подсудимый. Повторяю, середину дня я провел в «Ивняке». Там у меня было назначено свидание с Дианой, на которое она не явилась. Вернувшись в «Вязы», я услышал выстрелы… Прокурор. Но ведь вы не можете этого доказать! Защитник. Это вам надлежит доказывать виновность подсудимого! Председатель суда. Господа, еще раз прошу вас: дайте мне закончить допрос свидетеля и уже тогда открывайте диспут… Итак, мэтр, вы сказали нам, что увидели свою жену лежащей на полу, а подсудимый стоял над ней, сжимая в руке револьвер?.. Этот самый револьвер, марки «Лилипут», калибра четыре двадцать пять, который принадлежал госпоже Лежанвье и в котором не хватает трех пуль, — приобщенное к делу вещественное доказательство номер один? Ответ. Да. Вопрос. Какова была ваша реакция? Ответ. Мне показалось, что он собирается удрать… До сих пор не помню, как я нанес ему удар — должно быть, чисто рефлекторно… Вероятно, ребром ладони по горлу… Защитник. После чего вы достали из кармана собственный револьвер бельгийского производства и наставили его на подсудимого? Ответ. Да. Защитник. Как получилось, что именно в этот момент у вас при себе оказалось оружие? Ответ. У меня есть на него разрешение — ввиду частых дальних поездок на автомобиле по вызову. Защитник. Допустим. Но в таком случае револьвер должен был бы находиться в кармане на двери вашего автомобиля, а не в кармане вашего пиджака. Ответ. Я взял его оттуда из предосторожности, перед тем как отдать машину на целых полдня в распоряжение госпожи Гамбург. По возвращении же, торопясь в «Вязы», я просто позабыл положить его на место. Защитник. Весьма своевременная забывчивость… Что сказал вам подсудимый, когда пришел в себя? Ответ. Ничего. Защитник. Ничего? Ответ. Ничего, что стоило бы упоминания или могло бы повлиять на ход процесса. Защитник. Минуточку, мэтр Лежанвье! Председатель суда. Минуточку, мэтр Маршан! Слово пока принадлежит суду, который вынужден затронуть деликатную тему… Мэтр Лежанвье! — Да, — отозвался Лежанвье. Он лучше чем кто-либо другой знал, что сейчас последует, — ведь он готовился к этому уже несколько месяцев. И тем не менее достал из жилетного кармашка «взрывчатую» пилюлю, украдкой поднес ее ко рту, и уже лишь от того, что она хрустнула на зубах, его усталое сердце каким-то чудом стало биться ровнее. Жаль, что рядом нет Сильвии, подумал он, она бы протянула ему стакан воды, чтобы исчезла горечь во рту… Он покачал головой. Скорее всего, Сильвия наверняка где-то здесь, в зале: должно быть, ловит его малейший жест, переживает за него, так же как и Меран. И оба они, прячась друг от друга, суеверно скрещивают пальцы и мысленно молят за него провидение. Лежанвье вдруг почувствовал облегчение. Что бы ни случилось, эти двое будут с ним до конца. Вопрос. Вы жили в согласии с супругой? Ответ. В полном согласии. Вопрос. Госпожа Лежанвье была существенно моложе вас? Ответ. Да, лет на пятнадцать. Вопрос. Подобная разница в возрасте не вносила в ваши отношения разлад? Ответ. Нет. Вопрос. Извините, что я настаиваю… Всем известно, что вы человек очень занятой, почти все свое время отдаете работе. Госпожа Лежанвье, красивая светская женщина, частовыезжала… с друзьями. Не приходилось ли вам в прошлом прощать ей какое-нибудь мимолетное увлечение? Ответ. Никогда. Вопрос. Расследованием, увы, установлено, что жертва и обвиняемый находились в предосудительных отношениях… Вы знали об этом? Ответ. Нет. И до сих пор отказываюсь в это верить. Теперь подсудимому вольно обливать мою жену грязью — она уже не опровергнет… Защитник. Подсудимому нет никакого смысла лгать по этому поводу. Напротив, это представляет его в весьма невыгодном свете, так что на следствии он лишь вынужденно признал факты. Ответ. Я смотрю на эти вещи иначе. Если все вокруг убеждены, что подсудимый состоял в связи с моей женой, то из этого обязательно сделают вывод, что это она угрожала ему револьвером из ревности и что он убил ее то ли случайно, то ли в порядке необходимой обороны… Адвокат гражданского истца. Заключение судебного эксперта противоречит этому выводу. Напоминаю, что у жертвы обнаружена начальная стадия удушения. Защитник. В любом случае мой подзащитный ни словом не упомянул о необходимой обороне, чего не преминул бы сделать, если бы все происходило таким образом. Он настаивает на своей полной невиновности, утверждает — и будет утверждать до конца процесса, — что оказался на месте преступления уже после того, как оно совершилось, и застал там свидетеля. Ответ. Очередная ложь. Лазарь, подскочив как ужаленный, чуть было не закричал вновь о своей невиновности, но, видимо, решил не вступать в неравную схватку с жандармами. — Выходит, я лгу? Лгу от начала и до конца? — Он изъяснялся с ехидной вкрадчивостью. — Тогда спросите у меня, папаша, делали ли Диане операцию по поводу аппендицита?.. Было ли у нее на левой ляжке родимое пятно?.. («ПОДСУДИМЫЙ СОЗНАТЕЛЬНО СТРЕМИТСЯ ВЫЗВАТЬ К СЕБЕ ОТВРАЩЕНИЕ? Примирился ли он с тем, что проиграл дело? Или прячет в рукаве козырную карту? Уже одно его поведение на процессе исключает всякую снисходительность».) Вопрос. Мэтр, если добродетель госпожи Лежанвье остается выше всяких подозрений, то каков, по-вашему, мотив действий подсудимого? Ответ. Не представляю. Быть может, он решил воспользоваться тем, что остался с ней в «Вязах» наедине, и изнасиловать ее, но… Вопрос. До тех пор у вас не создалось впечатления, что он… э-э… проявляет интерес к госпоже Лежанвье? Ответ. Нет. С виду он проявлял интерес только к моей дочери. Вопрос. И вы относились к этому совершенно спокойно? Защитник. Все это не имеет никакого смысла!.. Защита берется доказать, что подсудимый не может быть виновен по той простой причине, что у него не было никаких причин для убийства!.. Был он или не был любовником жертвы — это ничего не меняет в деле! Он не мог жениться на Жоэлле Лежанвье, поскольку он уже женат. Вообразим на миг, как предположил свидетель, что подсудимый лжет — вопреки собственным интересам, повторяю, ведь в случае необходимой обороны он был бы оправдан — и что жертва на самом деле из ревности угрожала ему своим «Лилипутом»… Неужели он, разоружив ее, стал бы трижды стрелять в нее с намерением убить? Да никогда в жизни! (Это невольно вырвавшееся словцо потом на все лады обыгрывалось в прессе.) Я взываю к присяжным!.. Где это видано — осудить человека, находящегося в здравом уме, за немотивированное убийство! Председатель суда. Мэтр, слово дня защиты вам будет предоставлено позже. Ж.-Ж. Жура почесал за ухом своей шариковой ручкой. (Из-за этой привычки шея у него вечно была испачкана зеленой пастой.) Судебную хронику дня «Эпок» он вел без всякого удовольствия. Гораздо охотнее он занимался бы театральной хроникой: уж в вокале-то и хореографии он разбирался. «ЗАЩИТА ВЫИГРЫВАЕТ ОЧКО Пока мотив преступления остается неясным, сомнения будут толковаться в пользу подсудимого». Так решил он озаглавить свой материал, но тут неожиданно наступившее молчание, предвестник бури, заставило его поднять голову и взглянуть на судей. Все смотрели на мэтра Лежанвье: бледный как смерть, сгорбившийся, он, словно боясь упасть, обеими руками вцепился в свидетельскую трибуну. «Он не скажет этого! — весь в поту думал Лазарь. — Он не сделает этого! Он не кинется в пропасть ради того, чтобы утащить меня за собой!» — Без мотива не убивают! — гордый собой, ликующе повторил защитник подсудимого. — Пусть кто угодно попробует доказать, что у моего подзащитного был мотив для убийства!Стенографический отчет о судебном заседании (выдержки) Ответ. У него был мотив: он шантажировал меня! Если вы помните, на предыдущей сессии суда присяжных я защищал его, обвинявшегося в том, что он перерезал горло своей любовнице Габриэлле Конти. Само собой разумеется, я считал его невиновным. Но это оказалось заблуждением, которое он рассеял после своего оправдания, придя ко мне домой с угрозами, если я не выполню его требований, раструбить на весь мир, что я побудил его — я, Лежанвье! — отрицать свою вину!.. Больше всего я боялся потерять уважение жены, ее любовь. Я испугался, отступил перед угрозой скандала — до того дня, как раз накануне убийства, когда Диане случайно открылась правда. Я думал, что потеряю ее, но она сразу же успокоила меня на этот счет. Насколько я тогда ее понял, подсудимый неосторожно признался ей во всем на следующий же день после оправдания, но она считала, что у нее есть чем воздействовать на него, заставить его отказаться от своих безумных требований… Вот почему она попросила меня съездить назавтра в Париж, забрав с собой Жоэллу и оставив ее наедине с ним… Вот почему подсудимый, убедившись, что внезапно лишился своих козырей, преднамеренно убил ее, как перед этим преднамеренно убил несчастную Габриэллу Конти! (Оцепенение в зале.) — Да ведь это самоубийство! — ошеломленно пробормотала мэтр Сильвия Лепаж. Вернер Лежанвье только что сознательно погубил свою карьеру — отныне ему уже не придется никого защищать. — Нет, это смертный приговор! — возбужденно возразил Меран. Подсудимый заслужил это — кто же безнаказанно бросает вызов самому Лежанвье! Однако что-то — чувство, близкое к стыду, — удержало Мерана хотя бы от того, чтобы захлопать. Защитник. Защита протестует! Мэтр Лежанвье только что ничтоже сумняшеся выдал профессиональную тайну! За такие вещи изгоняют из адвокатского сословия! Прокурор. Мэтр Лежанвье не заслуживает никакого упрека. Он стал жертвой шантажиста и признался нам в этом только под давлением обстоятельств, в высших интересах правосудия! Председатель суда. Господа, господа! Защитник. Где доказательства его искренности? Прокурор. Что он выигрывает? Ничего. Что он теряет? Все. Защитник. Он мстит. Прокурор. Другими словами, вы признаёте, что подсудимый отплатил ему черной неблагодарностью, отняв у него жену, и что он не имел бы возможности шантажировать своего адвоката, если бы не ускользнул от заслуженного наказания? Защитник. Ничего я не признаю! Мы не в Кассационном суде! На настоящем заседании рассматривается дело Лазаря-Лежанвье, а вовсе не дело Лазаря — Конти, давным-давно похороненное! Прокурор. Лично я поостерегся бы употреблять это слово… Впрочем, обвинение в данном случае присоединяется к защите и напоминает присяжным, что они должны забыть о несправедливом оправдании подсудимого в прошлом убийстве и вынести справедливый вердикт по поводу очередного! Подсудимый. Протестую! Я не убивал Габи Конти! Прокурор. Вот как? Интересно. Подсудимый. Я не убивал Габи! Я нарочно возвел на себя поклеп, чтобы взять старика в оборот. Прокурор. Силен фрукт! (Крики, свист, топот.) Председатель суда. Прошу тишины! Все это не имеет никакого отношения к настоящему делу. (К свидетелю.) Вы ничего не хотите добавить, мэтр? Ответ. Нет. Я лишь высказываю пожелание, чтобы подсудимый был приговорен к смертной казни. Сдержанное выступление адвоката гражданского истца, безжалостная обвинительная речь прокурора и желчная речь защитника заняли весь следующий день. К шести часам вечера присяжные после недолгого совещания вынесли вердикт. Подсудимый не выказал ни малейшего волнения. Под устремленными на него взглядами всех присутствующих он все с той же сардонической усмешкой под тонкими черными усиками, которая не сходила с его губ на протяжении всех пяти дней процесса, едва заметно поклонился прокурору, чем привел в смятение не одно женское сердце.
Последние комментарии
14 часов 11 минут назад
16 часов 28 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 16 часов назад