Все четыре книги за пару дней "ушли". Но, строго любителям ЛитАниме (кароч, любителям фанфиков В0) ). Не подкачал, Антон Романович, с "чувством, толком, расстановкой" сделал. Осталось только проду ждать, да...
Стиль написания хороший, но бардак у автора в голове на нечитаемо, когда он начинает сочинять за политику. Трояк ставлю, но читать дальше не буду. С чего Ленину, социалистам, эссерам любить монархию и терпеть черносотенцев,убивавших их и устраивающие погромы? Не надо путать с ворьём сейчас с декорациями государства и парламента, где мошенники на доверии изображают партии. Для ликбеза: Партии были придуманы ещё в древнем Риме для
подробнее ...
уничтожения демократии и захвата власти. Ну например очень трудно обмануть и подкупить 1000 независимых депутатов и заткнуть им право выступить перед парламентом и народом. Взяточники предлагают депутатам создать объедение под разным предлогом и открыто платить взятки депутатам в обмен на распоряжение их голосами лидером объедения, так и создались партии. Как развалить партию, не желающую продаваться и созданная специально под захват власти конкретным лидером партии? Для популярности партия набирает много разных людей и спонсоров. Как говорят украинцы, один украинец в лесу -партизан, два -партизанский отряд, три -партизанский отряд с предателем. Где делят деньги и власть всегда есть недовольные. "спонсоры" не довольные работой лидера партии, на ходят конкурента в партии и деньгами создают другой полюс силы и партию разрывает или идёт смена лидера. Всё просто, монархисты, монополисты и прочие узурпаторы власти ещё в древнем Риме придумали как из Республики сделать свою империю. Лохам хлеба и зрелищ, и врага для страха. Мошенникам на доверии плата за обман лохов. Вместо 1000 независимых депутатов узурпаторы власти договариваются с 2-5 лидерами крупнейших объединений депутатов. То есть рушится надёжность системы на два порядка. С точки зрения науки АСУ (автоматические системы управления) для контроля любого процесса должна быть обратная связь выхода с входом. То есть у каждого депутата должны быть конкретные избиратели, могущие отозвать свои именные голоса. Не именные бюллетени, не позволяют обманутому избирателю предъявить мошеннику претензии за обман. В нашей стране, как и во многих странах по сути нет рабочей демократической системы управления страной и нет вооруженной силы у народа для контроля власть держащих. По сути, у нас не больше прав, чем у крепостных и защитить себя мы не можем. Есть только воровской лохотрон "Честные выборы" и частные ЧВК бандитов типа "Царские волки", которые ненавидят реальных республиканцев и режут их в тихую по чёрному. А где их лучше резать, разумеется ДНР и ЛНР. Я думаю конфликт на Украине, как и прочие конфликты с 1991 года на всей территории бывшей СССР спланированы хозяевами МВФ, их международными институтами о России с цифровыми моделями нашей экономики и колониальной администрацией в кремле, за наши ресурсы и капиталы. Колониальная система МВФ в России, введённая Гайдаром в 1991 году вместо программы "500 дней" проста и функционально напоминает ведро с двумя большими дырками: Первая дыра - это запрет делать рубль средством накопления капитала и постоянным эквивалентом товара и снижать инфляцию в среднем менее 15% от ВВП в год для тотального вывоза капитала (перевод в фантики МВФ), постоянного грабежа всех рублевых средств граждан банками через валютные операции, скупка всего в России за фантики МВФ. Один только вывоз ресурсов за фантики без учёта вывоза капитала и взносов стабфонд МВФ при Путине с 2012 года превышает весь импорт в Россию на 199 млрд. дол. - то есть просто даром, при этом объём вывоза ресурсов бьёт новые рекорды. Весь залотой запас США тогда оценивался в 320 млрд. долларов. После моей критики на форум президента. С 2013 года Росстат стал скрывать реальные показатели Дефлятора ВВП, указывавший до этого реальную инфляцию в России. Для того, что бы быть реальным гражданином любой Республики, не надо иметь доброго хозяина, а надо иметь в шкафу комплект обмундирования и оружия сил местной самообороны граждан, и тогда любой чиновник подумает дважды, а стоит ли нарушать ваши законные права, а не как у нас - обобрать вас до нитки. Вторая дыра: Колониальная налоговая система, не дающая исполнять главную экономический задачу государства по предостовлению конкурентных преимуществ расширению и ввозу промышленности над импортом товаров. Например Китай поставил высокие заградительные налоги в виде НДС и т.д. на ввоз импорта, но может полностью освободить от налогов местное совместное предприятие частично или полностью, если прибыль вкладывается в расширение производства. Причем предприятия там делятся на 3 типа: государственные, общественные и частные. Самые низкие налоги у совместных государственных предприятий (гос более 50%). В Китай не выгодно вести товар, туда ввозят производства с соответствующими технологиями практически бесплатно. Посетив консульство Китая в 1992 году, я с удивлением узнал, что мониторы разных ведущих брендов Японии, Корей, Европы и США производят на одном заводе. И это Китаю досталось практически бесплатно, только благодаря налоговой системе. Наше правительство может неплохо жить при полном развале нашей экономики, торгуя только ресурсами. У колоний налогами облагают в первую очередь ресурсы, делая затраты максимальными, а фонд Заработной Платы минимальным, по этому наши предприятия не выдерживают конкуренции с теми странами, где налоги на ресурсы нет и даже датируются государством. Соответственно в этих странах в стоимости маленький расход на затраты и больший уровень на ЗП. При конкуренции гос система ещё будет получать прибыль, а наше колониальное уйдёт в минус- разорится. Гос и колониальной налоговой системы противоположные функции. Государство обеспечивает высокий уровень жизни своим гражданам. Колония имеет задачи увеличить вывоз ресурсов и снизить уровень потребления колонии в том числе и снижение численности населения до уровня необходимого для получения и вывоза ресурсов. То есть нас за наши добытые ресурсы физически уничтожают уже 33 года, скрывая убыль завозом жён с детьми (получением второго гражданства) таджиков и прочих не словянских соседних наций, ну и одновременно финансирую ультронационалистов для будущей гражданской войны между коренными и приезжими. Славянам получить гражданство у нас на порядок сложней. Это видят все, кто умеет пользоваться своими мозгами. Путину осталось повысить НДС до 28%, что бы получить 1992 год Гайдара.
Оценку не ставлю. Обе книги я не смог читать более 20 минут каждую. Автор балдеет от официальной манерной речи царской дворни и видимо в этом смысл данных трудов. Да и там ГГ перерождается сам в себя для спасения своего поражения в Русско-Японскую. Согласитесь такой выбор ГГ для приключенческой фантастики уже скучноватый. Где я и где душонка царского дворового. Мне проще хлев у своей скотины вычистить, чем служить доверенным лицом царя
подробнее ...
по выносу его ночного горшка с пафосом и помпой. Потому как скотина своя. А их высокопарный флуд идёт только между дворни, других они уже за людей не считают. И им насрать как монарха зовут, лишь бы власть над нами получить. Стал с не той ноги, съездил по роже или послал в околоток выпороть и чувствуешь себя царьком, жизнь удалась? Мы из за войнами Сибирь с Дальним Востоком заселить не можем, экономически остаёмся колонией, а имперских феодальных амбиций у любого выше крыши. Всё кудато мечтают наши ресурсы сплавлять на сторону из общего кармана. Сами то почему освоить не можем? Я лично не понимаю стратегическую цель Русскоя-Японской войны. Зачем было встревать между Японией и Китаем? Это же их кротчайший торговый путь. Уж если охота было избежать поражение в историческом плане, то не связывались бы с постройкой Порт-Артура. Не потеряли бы пол Сахалина. Помогли бы аборигенам за их деньги построить ЖД, что бы и самим попользоваться, да и часть товаров пустить по ЖД через Россию.
Переписанная Википедия в области оружия, изредка перемежающаяся рассказами о том, как ГГ в одиночку, а потом вдвоем :) громил немецкие дивизии, попутно дирижируя случайно оказавшимися в кустах симфоническими оркестрами.
Автор несёт полную чушь. От его рассуждений уши вянут, логики ноль. Ленин был отличным экономистом и умел признавать свои ошибки. Его экономическим творчеством стал НЭП. Китайцы привязали НЭП к новым условиям - уничтожения свободного рынка на основе золота и серебра и существование спекулятивного на основе фантиков МВФ. И поимели все технологии мира в придачу к ввозу промышленности. Сталин частично разрушил Ленинский НЭП, добил его
подробнее ...
Хрущёв. Всё стало дефицитом и система рухнула. Шумейко с Геращенко разваравали все средства ЦБ и Сбербанка по торговому договору с МИД Польши. Нотой правительства Польши о нанесение ущерба в 18 млрд. долларов были шантожированы и завербованы ЦРУ Горбачёв с Ельциным. С 1992 года Чубайс ввёл в правительство ЦРУ. Ельцин отказался от программы "500 дней", и ввел через Гайдара колониальную программу МВФ, по которой и живём. Всё просто, а автор несёт чушь, аж уши вянут. Мне надоели стоны автора о его 49 годах, тем более без почвенные. Мне 63 года но я не чувствую себя стариком, пока не взгляну в зеркало. У человека есть душа и подсознание тела. Душа при выходе из тела теряет все хотелки и привычки подсознание тела. И душе в принципе наплевать почти на всё, кроме любви и отношений к другим людям. Только это может повлиять на поступки души. У ГГ молодое тело с гармонами и оно требует своего. Если вы не прислушиваетесь к подсознанию своего тела, то оно начинает мстить, тряской рук, адреналином, вплоть да расслабления мочевого пузыря и заднего прохода. В принципе нельзя чувствовать себя старше тела. В общем у автора логики в написанном нет, одни дурные эмоции расстройства психики. Дельного сказать не может,а выговорится хочется.
Сибирский грипп надвигался с севера с ужасающей быстротой; самый смертоносный из всех штаммов в истории человечества. Последний шанс остановить его был связан с человеком по имени Хьюго Ле Мойен. Я работал тогда научным корреспондентом в старушке «Нью Йорк Таймс» и специально приехал в Атланту, чтобы увидеть его. Он должен был выступать главным докладчиком на симпозиуме по вирусным болезням в центре борьбы с эпидемическими заболеваниями.
Когда я позвонил, он явно колебался, но в конце концов согласился встретиться со мной у себя в отеле. Застенчивый и рыжеволосый, он выглядел скорее как защитник из какой-нибудь университетской футбольной команды, нежели как исследователь Центра Джона Хопкинса, и показался мне до странности неуверенным в себе, когда я задал ему свой вопрос, действительно ли он изобрел радикальное средство против вируса.
— Возможно. Он пожал плечами. — А возможно, и нет.
Замкнутый вначале, он постепенно разговорился. Вообще-то он избегает репортеров, но для меня сделал исключение, так как ему приходилось слышать мое имя. Разоткровенничавшись, он признался, что испытывает некоторый мандраж перед выступлением.
— Я не чувствую уверенности. — Он раскрыл портфель, достал оттуда бутылку пшеничного виски и, хлебнув пару раз, продолжил: — Что я действительно нашел — надеюсь, что это так — новый подход в иммунологии. В лаборатории он действует неплохо. В целом он выдержал все пробные испытания на животных, но, признаться, я ждал от него большего. Я рассчитывал на еще один месяц перед конференцией. Но из-за сибирской эпидемии Крэнли сдвинул срок в надежде, что нам удастся найти оружие для борьбы с ней. Поэтому определенно пока не могу ничего обещать.
Мне захотелось узнать подробнее. Взяв с меня обещание никому ничего не показывать, он вручил мне оттиск своего доклада. Вирус гриппа был паразитирующей ДНК, объяснил он, достаточно умной, чтобы проникать в человеческие клетки и способствовать размножению новых испорченных ДНК.
— Клин клином вышибают. — В мальчишеском одушевлении он взмахнул стаканом и доверчиво сообщил: — Я сконструировал ловушку. Подсадная молекула, полученная из самого вируса. Она притягивает сразу две болезнетворных, связывает их и, поделившись, образует две новые «подсадки».
— Если это подтвердится, — восхищенный, я поднял свой стакан за него, — ведь это новая эра в медицине!
— Только ничего не давайте в печать, — предупредил он меня. — Во всяком случае до тех пор, пока я не услышу, что на все на это скажет Нордман.
— Нордман? — Я крайне удивился. — Эрик Нордман?
— Наш ведущий авторитет в вирусологии. — Хьюго утвердительно кивнул. — Он в курсе. Его решение позволит перейти к клиническим испытаниям. Или зарежет проект.
Помрачнев, он добрые полминуты разглядывая донышко стакана. Затем продолжал.
Я защитился и занимался исследовательской работой у него в лаборатории, в Альбукерке. Я восхищался им, и за это время многому научился. Потом случилось так, что моим главным интересом стал антивирусный агент. Тогда Нордман отвернулся от меня. Я никогда не мог понять почему. — Он снова посмотрел на меня. — Вы знакомы с ним?
— Был, много лет назад.
Он молча отхлебнул пару раз.
— Когда-то он был моим лучшим другом. — Я погрузился в воспоминания. — Мой сосед по комнате в техническом колледже в Калифорнии. Потом вместе служили в Корпусе Мира. Наши жены — обе из Техаса, и мы сыграли двойную свадьбу. С тех пор минуло немало лет, но как раз сегодня мы собираемся встретиться вновь в местечке под названием Равентри. Я скажу ему номер вашей комнаты.
— Спасибо. — Он кивнул с отсутствующим видом, так, словно утратил ко всему этому всякий интерес. — Мы проработали вместе два года, но я никогда не понимал его.
Он собирался налить еще, но я должен был встретить Сьюзен, которая целый день посвятила покупкам. Я нашел ее страшно измученной, с покрасневшими глазами и распухшим носом.
— Обыкновенный насморк. — Сьюзен не была бы Сьюзен, если бы не попыталась обернуть собственное недомогание в шутку. — Если твоим высокоученым мужам понадобится подопытный кролик, я полностью к их услугам.
Как только мы выехали из города, она слегка оживилась; ей также, как и мне, не терпелось увидеть Эрика и Монику.
Рыжеволосый гигант, могучий, как новоявленный викинг, Эрик был настоящим гением среди всех, кого я знал. Мы в шутку называли его «Эрик Рыжий». Мне кажется, я понимал, почему Ле Мойен так и не смог найти с Эриком общего языка. Экспансивный, решительный, резкий, временами он бывал страшно надменным. На месте Ле Мойена я бы любил его, завидовал бы ему и ненавидел — с такой легкостью, буквально во всем, он клал любого на обе лопатки.
Когда мы после окончания колледжа по дороге на Запад специально заехали в Техас повидать Сьюзен, она пригласила подругу Монику в пару к Эрику.
Молниеносное похищение. Он взял ее в машине, как только они высадили нас, затащил в свою постель в мотеле, а за завтраком сделал предложение, уговорив сыграть двойную свадьбу на обратном пути с побережья.
Закончив курс, вся наша четверка вместе с Корпусом Мира дружно отправилась в Африку. Тяжелое время, но я вспоминаю его не без удовольствия. Во-первых, мы были молоды. Наши жены были очаровательны и храбры. Кроме того, помогая обездоленным людям бороться с болезнью и отчаянием, я испытывал огромное моральное удовлетворение, несмотря на то, что мы все потом вернулись домой с малярией. Мои дневники тех лет по служили материалом для моей первой научной книги.
Эрик, однако, пережил тяжелый душевный надлом, потому что как бы там ни было, а болезнь все-таки осталась непобежденной, и большая часть самого перенаселенного из всех континентов по-прежнему утопала в беспросветной нищете. Не привыкший к поражениям, он оставил Корпус, чтобы заняться самостоятельными исследованиями. Так Эрик и Моника выпали из нашей жизни. Однако с тех пор я часто встречал в журналах его статьи и знал, что он сделался ведущим специалистом по мутациям вирусов. Весточка от него была для меня действительно приятным сюрпризом.
«Мы с Моникой выезжаем на симпозиум в Атланту, — нацарапал он на обрывке компьютерного рулона. — Не сможете ли вы прибыть туда вместе со Сьюзен? — И единственное слово, приписанное ее изящным почерком: Пожалуйста!»
Придя в восторг не меньше моего, Сьюзен тут же связалась с Моникой, чтобы договориться насчет совместного уик-энда. Дом в Равентри, где проходил симпозиум, представлял собой прехорошенький особнячок довоенных времен (слегка перестроенный под конференц-центр), между Блю Ридж и Атлантой. Организаторы уточняли программу симпозиума. Мы как раз регистрировались, когда администратор передал нам факс от Эрика.
Извините, приехать никак не можем.
Краткость сообщения обескураживала и тревожила. Моника в отчаянии. Ужасно, что это случилось так скоро. Что случилось? Мы ломали себе голову. Эрик всегда был совершенно непредсказуем, и к тому же рассчитывал на гораздо большую понятливость, чем та, которой я обладал.
Мы отказались от забронированного для них номера и потащили свой багаж вверх по великолепной лестнице. Вид нашей комнаты в Равентри врезался мне в память. Она была громадной, с высоченными потолками и цветастыми, выгоревшими от времени обоями. Древний, почти антикварный шкаф красного дерева источал запах тлена. Однако чернокожий старик-коридорный, открывая окно, обратил наше внимание на живописный вид и бойко сплетничал, героически пытаясь нас развлечь.
Сьюзен была буквально подавлена сообщением.
— Позвони в Нью-Мексико, — повторяла она. — Я боюсь, что…
Фраза осталась незаконченной. Сьюзен опустилась на кровать и сидела там, пока я набирал номер Эрика. Длинные гудки. Стараясь как-то отвлечь жену и не находя ничего лучшего, я подвел ее к огромному окну. Вид был действительно восхитителен: под нами словно багряные и золотые волны перекатывались холмы и смутно голубели горы Блю Ридж — но она уже чувствовала себя слишком больной, чтобы смотреть на все это.
Я хотел позвать доктора, но Сьюзен отказалась.
— Обычный надоедливый насморк. — Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла бледной. — Организуй-ка лучше по стаканчику мятного джулепа. Классическое лекарство на Юге. Дедушка рассказывал, что у них там простуду никак особо не лечат, а просто оставляют человека в покое.
Ее неожиданная просьба удивила меня — Сьюзен вообще пила редко. Все время, пока коридорный не принес джулеп, ее била дрожь. Сделав один-единственный глоток, она приняла горячий душ и заползла под одеяло, в кровать с огромным балдахином. Вскоре, несмотря на тяжелое дыхание, она, казалось, уснула. Я сел на другом конце комнаты с портативным компьютером и принялся составлять резюме препринта Ле Мойена, заодно обдумывая свои вопросы к Маршаллу Крэнли, который должен был вести симпозиум. Когда зазвонил телефон, я думал услышать голос Эрика или Моники, но это оказалась всего-навсего секретарша.
— Доктор Варгас? Вы ответите доктору Крэнли?
Я сказал, что отвечу.
— Плохие новости, Варгас. — Его голос был хриплым, измученным и извиняющимся. — Никто не знает, как далеко все это зашло, потому Вашингтон пытается не дать разгореться панике, но симпозиум в любом случае накрылся, это ясно. Когда Де Мойен услышал, что Нордман приехать не может, он тут же выписался и спешно улетел обратно в Балтимор. А без них двоих — сам понимаешь…
Он разразился жестоким кашлем. Я задал вопрос насчет Эрика.
— Знаю только, что он не приедет, а почему, что, как — неизвестно. Я надеялся, он и Ле Мойен укажут нам путь борьбы с эпидемией. Но теперь — я даже не знаю…
Закашлявшись снова, он отключился. Я попытался набрать номер Эрика еще раз, но услышал компьютерный голос, повторявший, что все линии заняты. Я посмотрел на Сьюзен — она лежала вся красная и мокрая от пота. Не слушая на сей раз ее протестов, я попытался вызвать доктора. Все, чего я добился, были короткие гудки в трубке.
— Я люблю тебя, Бен. — Она резко села в кровати и странно, в упор, посмотрела на меня — затем улыбнулась. — Спала и видела тебя во сне.
От еды Сьюзен отказалась — и я принес ей стакан воды. Выпив его, она откинулась на подушки и заснула снова. Ресторан был закрыт, но я отыскал автомат, который выплюнул мне какие-то крекеры. Порядком встревоженный, я устроился у телевизора, но не нашел покоя.
Стремительность событий ошеломила меня. Мы привыкли. не замечать того, чего не хотим замечать — и в результате оказываемся абсолютно не подготовленными к случившемуся.
Прошлогодняя реклама, обрывки какого-то весьма чинного заседания, да конец одной неудобопонятной специальной сводки — вот все, что мне удалось поймать по ящику. Экран, а равно и свет в комнате погасли еще до полуночи. Телефон был мертв. Все, что я мог — это сидеть в абсолютной темноте около Сьюзен.
Никогда не забуду эту мучительно долгую ночь. Чересчур взволнованный, чтобы спать, я прошелся по этажу, потом еще раз проверил молчащий телефон и наконец сел на постель, держа руку жены в своей. Сьюзен горела. Изредка она сжимала мои пальцы или бормотала во сне. Кто-то злобно чертыхнулся в коридоре, и я услышал поспешно удаляющиеся шаги.
Затем фары прорезали темноту в комнате, взвыл мотор, зашелестели шины — и скоро рев удаляющейся машины стих.
Воцарилась мертвая тишина. Высоко над посеревшими холмами луна казалась до странности безмятежной. Сьюзен задышала ровнее. Это случилось глубокой ночью. Ее рука сильно вздрогнула и тотчас же расслабилась.
Сьюзен была мертва.
Обыкновенный насморк, и вот она мертва. Один на один с ней, в этой пропитанной запахом старины и залитой холодным лунным светом комнате, я чувствовал себя неспособным что-либо понять. Ее рука безжизненно лежала в моей и быстро остывала. Наконец я сделал над собой усилие, чтобы подняться, и ощупью, касаясь стен, вышел в темный коридор. Мне пришлось долго колотить в дверь, расположенную сразу за регистрационным столом, пока оттуда, шаркая, не вышел сторож со свечой. Он оказался старым задыхающимся астматиком в мятой синей пижаме.
— Сочувствую вам, сэр. — Его водянисто-голубые глаза не переставали моргать, будто он никак не мог разглядеть меня. — Это все вирус. Настоящий убийца. — Полностью лишенный зубов, он немилосердно шепелявил. — Моя старуха подхватила то же самое. Ничего страшного, просто сильная простуда, сказал доктор. — Его толстые губы отвисли, обнажая голые красные десны.
— Наш повар — так тот умер прошлой ночью.
Я спросил, как мне найти доктора или неотложку, или что-нибудь в этом роде.
— Не знаю, право, не знаю, сэр. — Его голос перешел в прерывистый шепот. — Никто ничего не знает.
— Я должен разыскать хоть кого-нибудь.
— Никого нет. — Он склонил свою покрытую редким белым пухом голову и приставил ладонь, сложенную лодочкой, к уху. — Никого нет. Вот прислушайтесь.
Все, что я услышал, было его затрудненное дыхание.
— Плохие времена, сэр.
Я сверлил его взглядом, пока он, наконец, не продолжил.
— Власти нет. — Он моргнул в дрожащем свете готовую погаснуть свечи. — Мы всю ночь просидели над стареньким приемником на батарейках. Пытались поймать новости. Но никто ничего не знает. Даже президент. Все, что он мог сказать, так это что паника основана на каких-то непроверенных слухах. Ни малейшей угрозы со стороны террористов. Никаких внешних врагов. И стихийное бедствие — тоже миф. Ни малейших причин для беспокойства, кроме какого-то там сибирского гриппа.
— Всего лишь грипп! — Он рассмеялся неприятным квакающим смехом. — Но не совсем обычный. Такого не знали до сих пор ни здесь, ни в Атланте. Они действительно все посходили с ума, если думают, что можно убежать от него. На Пичтри-Плаца сплошные пробки. Город горит с четырех концов, а кругом ни одной пожарной машины. Дикторы слишком напуганы, чтобы найти во всем этом хоть какой-то смысл. А потом и радио замолчало.
— Скверно, — сказал я. — Но мне все равно нужно что-то делать с женой. Без чужой помощи я вряд ли справлюсь.
— Это ваши проблемы, сэр. — Тусклые голубые глаза покосились на свечу, он кашлянул прямо мне в лицо. — Когда окочурился повар, все помощники тотчас же улетучились. Вы — последний из гостей. Я сильно надеюсь, — резким надсадным кашлем он прочистил себе горло, — надеюсь, что проклятый микроб не достанет меня.
— А не могли бы вы…
— К сожалению, сэр. Ничего мы с вами тут не сделаем. — Он пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. — Придется ждать старину Джефа.
Джеф и был тот самый коридорный, что показывал нам комнату. На рассвете он, ковыляя, поднялся по парадной лестнице. Что бы Джеф ни увидел и ни услышал, он оставался на редкость спокойным. Один-одинешенек в этом мире, он был рад, что избавился наконец от лишней работы. Богова же свершится и так. Он помог мне вырыть могилу на буйно заросшем пустыре за особняком и прочитал молитву, когда тело Сьюзен скрылось под землей. Затем пошел в дом и отпер ресторан, чтобы приготовить мне незатейливый завтрак. Укладывая мой багаж в машину, он покачал своей седой головой, отказываясь от предложенной двадцатки.
— Воля Господня, сэр. Деньги теперь ничто.
Администратор нашел свои вставные зубы. Оказалось, что его жена все еще жива, и он хотел, чтобы я остался с ними. Крайне взволнованный, он уговаривал меня до самой машины. Потом спросил, куда я направляюсь.
— В Нью-Мехико, — ответил я.
По-прежнему оглушенный, в растрепанных чувствах, испытывая единственное желание бежать, я вызвал в памяти свое детство, прошедшее на ранчо, среди бескрайних прерий, в надежде, что мир и покой снизойдут на меня. Сьюзен была мертва. Никто и никогда уже не сможет воскресить ее. Но в кармане у меня лежал доклад Ле Мойена — только бы довезти его до Эрика, только бы он нашел возможность использовать данное открытие — чтобы остановить этот кошмарный вирус, этот бич Божий. Эти мысли и определили в конечном счете мое решение выжить во что бы то ни стало.
— Путь неблизкий, сэр, судя по тому, как обстоят дела.
Администратор, прищурившись, посмотрел на пронизанный солнцем дым, принесенный, должно быть, из охваченной огнем Атланты. Внезапно он обернулся и схватил меня за рукав.
— Бесплатная комната, сэр, если вы только согласитесь остаться здесь со мной и моей женой, сэр, пока все не утрясется.
Я поблагодарил и покачал головой.
— А может, все-таки еще подумаете? — Его старый голос пресекся. — После всего, что случилось, на что вы надеетесь?
— Я должен добраться до одного человека в Альбукерке — на него у меня вся надежда.
— А я уповаю только на Бога. — Старина Джеф оторвался от укладки багажа, чтобы произнести это. — Он посылает кару, потому что мир закоснел в грехе. — Сэр, если вы все-таки решили уехать, — администратор с трудом отвернулся, так как на меня в это время напал ужаснейший чих, — лучше держитесь подальше от Атланты.
Так я и сделал, направился на юго-запад по дорогам, мрачно опустевшим со вчерашнего дня. Холмы высились словно забрызганные кровью. Я видел пасущийся скот, и однажды мимо меня на предельной скорости промелькнул пикап. Но уборка урожая была полностью остановлена. Живые, должно быть, попрятались в домах подле своих больных и мертвых.
Болезнь настигла меня незадолго до полудня, когда я остановился на холме, как раз над границей между штатами, по другую сторону которой лежала Алабама. Густой черный дым клубился над кучей обломков, загромождавших поворот. Мертвые легковушки, пикапы и автобусы выстроились в нескончаемую очередь. Немногие оставшиеся в живых люди брели по обочине или сидели, сгрудившись у дымных костерков.
Обливаясь потом, я теперь весь трясся от озноба, сидя в раскаленной машине. В голове шумело, и мучило ощущение нереальности происходящего. Так я просидел довольно долго, кашляя, пока не надсадил горло. Временами мне казалось, что я снова вместе со Сьюзен в Равентри, а черный Джеф готовит нам мятный джулеп и подает его в глубоких серебряных кубках со льдом. Медленно потягивая из своего, она шутит, что постарается быть примерным подопытным кроликом.
Очнувшись или наполовину очнувшись, я вспоминал, что она мертва и принимался думать об Эрике. Я ехал до тех пор, пока озноб не вернулся. Помню остановку для грузовиков, где я обменял мои часы на канистру бензина и шестипенсовый пакетик с тепловатой содовой водой. Помню дохлых коров на лугу, чудовищно раздутых, ноги торчат прямо вверх, как если бы они были надувными игрушками. Черные вороны уже кружились над ними. Помню женщин и детей, столпившихся вокруг мужчины, копающего могилу. Еще помню мужчину, вышедшего с винтовкой, чтобы прогнать меня.
Машина забуксовала, когда я попытался свернуть на размытую проселочную дорогу. Я попробовал выйти, но ослабел настолько, что обратно пришлось заползать на четвереньках. Помню, как я дрожал, когда ночь обступила меня со всех сторон, и старался не спать, ибо думал, что уже не проснусь.
Я проснулся, правда не в машине, а на койке под высоким металлическим навесом. Разбудил меня женский голос, и я на одно счастливое мгновение поверил, что это голос Сьюзен. Грипп и вызванная им паника отступили куда-то далеко, словно ночной кошмар, но уже в следующую минуту я ощутил ужасную вонь, вызванную болезнью, и услышал стук дизельного генератора и увидел женщину, склонившуюся надо мной. Маленькая, бойкая леди в переднике и шляпке от солнца, она пришла, чтобы искупать меня.
— Ох уж этот вирус-убийца, — произнесла она в ответ на мой хриплый вопрос. — Он поражает каждого, но доктор Франкин многих вытащил из самой могилы.
Госпиталь размещался в на скорую руку приспособленном складе, первоначально предназначенном для того, чтобы хранить сельскохозяйственный инвентарь. Доктор Франкин оказался довольно-таки хилым старичком, пытавшимся повернуть свои годы вспять. Большинство нянечек были или фермерши, или же продавщицы, оказавшиеся не у дел.
Они спасли мою жизнь.
Человек на соседней койке отрекомендовался Джейсоном Мэдденом, художником-даосом, некогда преподавателем колледжа. Зараза настигла его на Блю Ридж, когда он делал наброски и фотографии осенних пейзажей для календаря. Джейсон нашел меня без сознания в машине и притащил сюда, после чего тотчас же сам отключился.
Но где же доклад Ле Мойена?
— А, твой Святой Грааль? — Он рассмеялся, когда я спросил про него. — Ты был словно помешанный, спрашивал всех и каждого про свой доклад и даже искал его у себя под подушкой. Если только доклад этот не из области фантазии, думаю, он по-прежнему находится в машине.
— Я должен его разыскать, — сказал я, — раз уж вышел живым из всего этого ада.
Мы выздоравливали вместе, и постепенно он сделался моим другом. Я помню наш разговор ночью. Тускло светили лампочки. Кто спал, кто, подобно мне, предавался размышлениям о своих недавних потерях. Я уже знал печальную историю своего друга. Разведенный, без родственников, без прочной привязанности в этом мире, он пытался отнестись к эпидемии философски.
— Попытайся все забыть, — убеждал он меня, молчаливого и угнетенного в те дни. — И свой потерянный доклад, и погибшую газетенку. И свою любимую Сьюзен, если сможешь. И перестань бесконечно сожалеть о прошлом. Если хорошенько вдуматься, старый мир был вовсе не так уж исключительно чудесен. Взять хотя бы озоновые дыры и землетрясения. Или, с другой стороны, тряпки, успех и новые машины, которых нам постоянно хотелось. Политику и войны. Налоги и…
— Скажи, ты счастлив? — Его жизнерадостный тон вызывал во мне невольное раздражение. — Ты рад?
— Черта с два! — Он быстро сел на койке, сверкнув на меня глазами. — Счастлив, когда весь мир мертв? — На соседней койке кто-то чертыхнулся и попросил говорить потише. Джейсон понизил голос. — Конечно, мы должны попытаться еще раз. Особенно теперь, когда мы воочию видели тот дух, которым будет держаться род человеческий. Но… но… — Его голос перешел в сдавленное рыдание. — Прости, — прошептал он. — Прости. Как бы ни было нам тяжело, надо жить дальше.
Когда я немного окреп, он проявил большее любопытство ко всей этой истории.
— Кто такой Эрик? — настойчиво спрашивал он. — Тот парень, о котором ты бредил?
— Один старый друг, — отвечал я. — Исследователь в области медицины, кое-кто называет его волшебником, когда речь заходит о вирусах. Доклад предназначался для него. Новое открытие…
— Нордман? — прервал он меня. — Эрик Нордман?
Я кивнул в подушку.
— Я знал его. — Он уставился на меня ввалившимися глазами, их выражение казалось странным. — Он предлагал мне проиллюстрировать и оформить книгу, которую сам написал. «Последний враг». Знаешь, о чем это?
Я покачал головой.
— Жуткая книга, — хмурые складки прорезали его измученное лихорадкой лицо. — Он призывал нас ограничить народонаселение. Предсказывал ужасное будущее в случае отказа. Он хотел, чтобы я нарисовал Четырех Всадников в качестве заставок для четырех глав — посвященных голоду, болезням, войне и тому, что он называл животной природой человека. «Последним врагом» были мы сами. Я так и не смог выполнить рисунки, но его книга до сих пор преследует, мучит меня.
— Эрик и сам был одержим.
Еще один голос возопил о тишине, и я перешел на шепот.
— Когда-то мы были в Африке и вместе прошли через войну и ужасный голод. Эрик вернулся в твердой уверенности, что ему удалось прозреть судьбы мира и с тех пор полюбил говорить, что мы несчастные пленники инстинкта, который толкает нас к нашей собственной смерти. Я думаю, что его книга явилась своеобразным средством заставить нас действовать, хотя бы под влиянием страха.
— Кошмар. — Мэдден пожал плечами и откинулся на подушку. — Издатели сочли книгу чересчур мрачной. Может быть, в ней и содержится правда, да только не та, которую мир хотел бы знать. И книгу зарубили.
Мы подключились к уходу за больными, как только почувствовали себя мало-мальски здоровыми: мыли полы, выносили утки и подкладные судна до тех пор, пока последние из наших подопечных не встали на ноги и не ушли из больницы.
Мертвые были похоронены. Власть восстановлена. Радио и телевизионные станции вернулись к нормальной работе в эфире. С нефтеперегонных заводов прибывали бензовозы с полными цистернами. Те из чиновников, кто выжили, приступили к своим обязанностям.
Я покинул госпиталь вместе с Мэдденом. Он думал вернуться в свою студию и предложил подкинуть меня до Альбукерка. Мы нашли доклад. Ле Мойена в целости и сохранности на заднем сиденье моей брошенной на произвол судьбы машины — страницы лишь чуть-чуть покоробило от дождя, бившего в открытые окна, но их вполне можно было прочесть. Я видел в этих страницах маленькую частичку надежды.
— Если я смогу найти Нордмана, — сказал я Мэддену, — если его лаборатория по-прежнему существует, если синтезированная Ле Мойеном молекула действительно пожирает вирус…
Наш путь на Запад занял-таки порядочно времени. Еда и бензин были дефицитом. Дороги после такой зимы нуждались в ремонте. Люди все еще боялись встречных, которые могли быть переносчиками заразы. Хотя вершины по-прежнему недоступно белели, склоны сплошь усеял нежно-зеленый кустарник, когда мы наконец спустились в каньон Тиджерас и въехали в Альбукерк.
Мы свернули к югу, и Мэдден высадил меня прямо перед запертой калиткой с табличкой, на которой было выбито: «Исследовательский Центр Нордмана». Я нажал звонок и довольно долго ждал, прежде чем на гравийной дорожке, ведущей от длинного зеленого металлического здания прямо к калитке, не показался убогий шаркающий старик. Неожиданно он остановился в каких-нибудь двенадцати ярдах от калитки и, прикрыв от яростного полуденного солнца глаза ладонью, слабо улыбнулся воробью, пролетавшему мимо него с обрывком какой-то веревки или шнурка в клюве. Он пожал плечами, дошаркал остаток пути и застыл, разглядывая меня в упор.
— Бен? — Голос у него был хриплый и надтреснутый, но все же знакомый. — Вот уж не ждал…
— Эрик! Это ты?
Викинга с огненной шевелюрой больше не существовало. Передо мной стоял седой сгорбленный старик, на котором мешком висели свитер и потертые джинсы. Через секунду он уже открывал калитку и протягивал мне свою костлявую, как у скелета, руку.
— Итак, ты добрался? — его голос звучал безжизненно, как будто бы ничто на свете его не интересовало.
— Как Сьюзен?
Я сказал ему, что Сьюзен умерла.
— И Моника тоже. — В лице его мелькнуло подобие живого чувства, боль глубже прорезала морщины на лбу под серебряным ежиком. — У нас было трое малышей.
Его ввалившиеся глаза нашарили доклад в моей руке.
— Это доклад Хьюго Ле Мойена. — Я протянул ему листки. — Тот самый, с которым он собирался выступать на симпозиуме в Атланте.
Он равнодушно прикрыл глаза. А я постарался втолковать ему, что может значить для нас этот доклад.
— Ле Мойен описывает сконструированную им с помощью биоинженерии молекулу антивируса. Первые испытания дали положительный результат. Я думаю, ты мог бы завершить…
— Хьюго? — перебил он, не слушая дальше. Он работал у меня. В лаборатории показал себя довольно способным исследователем, но за ее пределами — круглый дурак. Мы вынуждены были расстаться.
Он сунул листки обратно мне в руки.
— Прочти хотя бы, — настаивал я. — Он говорил, что это родилось из идеи, которую он обсуждал вместе с тобой.
Он снова взял доклад и нагнулся над титульным листом.
— Я уверен, что здесь нет ничего стоящего. Потом. — Он снова пожал плечами. — Но входи же.
Признаться, я ожидал более теплого приема. Он выглядел одновременно вялым и отрешенным, как будто его волновали несравненно более серьезные проблемы — однако не забыл закрыть калитку и кивнул мне, приглашая следовать за ним по заросшей травой дорожке к одноэтажному зеленому строению. Внутри я увидел лабораторное оборудование, сдвинутое к стенам, автоклавы и центрифуги, компьютеры и электронные микроскопы, скамеечки, заставленные стеклянной посудой. Большая часть пола была высвобождена.
— Наш госпиталь. — В его охрипшем голосе появились иронические интонации. — Большинство наших пациентов уже спят в саду за домом.
Я прошел вслед за ним в маленькую аскетически обставленную и неуютную комнатку, где он жил. Надпись «Только для стерильных штаммов» по-прежнему красовалась на дверце холодильника. Микроволновая печь, консервный нож и кофеварка были аккуратно расставлены на выкрашенной в черный цвет специальной подставке. В комнате находилась еще узкая койка и единственный стул с жесткой спинкой. Он предложил мне стул.
— Хочешь выпить?
Прежний Эрик никогда не прикасался к крепким напиткам, потому что считал, что они убивают мозговые клетки. Теперь же он вынимал из холодильника большую бутылку воды и лабораторную колбу, от которой на километр разило неразбавленным спиртом. Я сделал маленький осторожный глоток. Он же налил себе порядочную порцию огненной жидкости и отправил внутрь одним глотком, лишь слегка разбавив водой. Сидя на койке, он пролистал доклад.
— Неглупая работа. — Он отбросил доклад в сторону. — Но уже поздно.
— Не мог бы ты воспроизвести его эксперименты? — наседал я. — Ле Мойен верил в то, что сможет разделаться с вирусами навсегда.
— Узнаю безумную мечту Хьюго. — Он замолчал на минуту и, нахмурившись, посмотрел на покоробившуюся от воды страницу. — Хотя данные в работе выглядят убедительно. Я думаю, мы вполне могли бы попытаться год назад или около того, но теперь… — Он предложил мне колбу и сделал еще один основательный глоток. — Теперь это не имеет смысла. Да и сотрудников не осталось.
— Не имеет смысла? — Я был шокирован. — А ты не думаешь, что вирус может вернуться?
— Он не вернется.
— Откуда такая уверенность? О нем ведь так мало было известно…
— Мне известно гораздо больше. — Он выглядел очень уверенным. — Возбудителем болезни служит мутантный миксовирус. Передаваемый по воздуху. Он инфицировал все население. Выжившие приобрели стойкий иммунитет. Цикл завершен. Когда не останется ни одного носителя, вирус неизбежно вымрет.
— Слабое утешение, — пробормотал я. — Миллионы погибших.
— Миллиарды, — уточнил он ровным голосом, будто речь шла просто о некоем численном значении. Я собрал данные со всего мира. Общая смертность составила примерно 92 процента. Это означает, что в живых осталось около полумиллиарда. Нормальная населенность для планеты.
— Нормальная? Что ты имеешь в виду?
— До сих пор мы имели дело с ужасающей перенаселенностью. — Он отставил стакан и мрачно уставился на меня. — Это глубоко поразило меня там, в Африке. Помнишь нашу тогдашнюю глупость? — Он как-то странно покосился на меня. — Мы чувствовали себя страшно благородными, что сумели спасти миллион голодающих. И закрывали глаза на три миллиона их несчастных детей, кому придется в будущем еще тяжелее?
Я отодвинулся от него вместе со стулом и сидел, качая головой не в силах поверить.
— Мы забыли, откуда вышли. — Он возвысил свой дребезжащий голос, словно читая лекцию нерадивому студенту. — Один из множества биологических видов, вовлеченных в природный баланс. Наша численность контролировалась хищниками, болезнями, ограниченным запасом пищи — пока мы не вмешались и не нарушили баланс своей санитарией и всеми теми благоглупостями, которые мы героически совершали в Африке.
Я сидел, уставившись на него, дрожа от озноба, вспоминая все, что Мэдден говорил мне о его неопубликованной книге.
— Помнишь цикл «хищник-жертва»? — заметив мой шок, он старался теперь говорить убедительнее. — Он действует таким образом, чтобы держать оба вида в природном равновесии. Койоты пожирают кроликов — и размножаются, пока число последних резко не сокращается. После того как большая часть койотов подыхает от голода, число кроликов становится прежним.
— Я слышал, как тебя называли вирусологом-волшебником. — Мой голос дрожал. — Не ты ли… — я не смог закончить вопроса, он проигнорировал его.
— Мы животные, — повторил он. — В доисторические времена нам приходилось считаться со своими ограничениями. Когда охота бывала неудачной или приходила засуха, мы знали, что некоторые из нас должны умереть. Проблемы начались, когда мы стали слишком умными. Или наоборот, не слишком умными. С огня, топора и плуга началось наше великое насилие над природой. Мы выжгли леса, распахали прерии и привели большинство видов к полному уничтожению. И продолжали бы в том же духе, не будь мы принуждены остановиться.
— Значит, ты признаешься… — На этот раз он, казалось, понял. Вся его фигура обмякла, стала бесформенной. Только осунувшееся лицо упорно было повернуто ко мне. Он сидел на постели с полминуты, потом с видимым усилием ткнул в сторону пожелтевшей распечатки доклада, валявшейся на полу.
— Думаю, ты заслужил право на мою исповедь, если тащил это из самой Атланты.
— Ты… ты… — Я задохнулся. — Ты хочешь сказать, что убил большую часть человечества?
Я увидел, как он вскинул руку и поймал себя на том, что замахнулся на него стаканом.
— Что сделано, то сделано, Бен. — Стакан выскользнул у меня из руки и разбился вдребезги об пол. — Мы не в силах ничего изменить.
— И ты вынашивал все это, стряпая свои смертоносные миксовирусы… — Я не мог продолжать.
Помню ужасный холод в этой маленькой комнатушке, резкий запах этилового спирта и приглушенный вой вентилятора в компьютере.
— С самого возвращения из Африки?
— Десять лет, Бен. Я спланировал все очень тщательно — используя постоянный фактор уничтожения. Я думал восстановить природу в ее правах всеобщим подравниваем человечества. Непрерывно проводя испытания на животных, пока я, наконец, не получил стабильные результаты.
— Десять лет?
— Это было нелегко, Бен. Очень нелегко! — Его усохшее тело затряслось, и он опять надолго уставился в мятые страницы, машинально кусая себе губы, пока я не увидел, что потекла кровь. — Из-за Моники прежде всего — хрипло прошептал он, по-прежнему уставясь в пол. — Хотя я не ожидал, что выживу — и как бы я хотел, чтобы этого не случилось.
Он с силой стиснул небритые челюсти и поднял свои больные, почти покаянные глаза на меня. — Я выжидал, Бен. Так долго, как только мог. Пока Крэнли не заставил меня пойти на это.
— Вот как? Интересно, каким же образом?
— Хьюго порвал со мной. Я никогда не знал точно почему, но боялся, что он догадывается о моих опытах. И когда Крэнли пригласил нас обоих на свой симпозиум, я подумал, теперь или никогда — Слезы выступили на его покрасневших, запавших глазах.
— Я все хорошо рассчитал, Бен — Теперь он почти шептал. — Я сделал это ради будущего человечества. Если бы ты только поверил мне…
Я покачал головой и спросил, как он это сделал.
— Сибирский грипп. — Он сделал глубокий, прерывистый вдох, прежде чем продолжать. — Все прошло под его естественным прикрытием, потому что первоначальные симптомы не слишком-то отличались. Я наполнил собственным вирусом аэрозольные флаконы с надписью «дезодорант» и распылил его по всему миру, в каждом самолете, на который брал билет, и в каждом аэропорту, в котором приземлялся.
Слишком потрясенный, чтобы думать или говорить, я сидел вместе с ним в этой узкой, лишенной окон комнатенке, вдыхая кошмарный этанол и беспорядочно вспоминая дни, проведенные вместе в Калифорнийском университете и в Африке, нашу двойную свадьбу, джулеп, который Сьюзен так и не смогла выпить, Ле Мойена и его доклад.
— А ты уверен, — спросил я наконец, — ты уверен, что твой вирус полностью исчерпал себя?
Вполне — Он кивнул, становясь спокойнее. — Если это имеет еще какое-то значение.
Я задержал дыхание, чтобы спросить почему, и не нашел в себе сил сделать это.
— Одного побочного эффекта я все же не смог предусмотреть. — Он смущенно пожал плечами, и его голос упал до еле слышимого шепота. — Эксперименты я должен был держать в тайне, отсюда все последствия Можешь клясть меня — Вызов вспыхнул и мгновенно потух в его глазах. — Если это имеет какое-то значение.
— Какой эффект? — прошептал я.
— Вирус инфицирует всех млекопитающих. — Его голос, по-прежнему медленный и безжизненный, стал чуть громче — Выжившие кажутся полностью нормальными, женские особи сохраняют способность к воспроизводству. Я и не подозревал каких-либо генных изменений, пока они совсем недавно не обнаружились у мелких зверьков. Лабораторные испытания подтвердили их наличие и у более крупных животных, включая человека. Следующее поколение рождается бесплодным. Наши дети будут последними в человеческом роду. — Он помолчал, затем продолжил еще громче, подводя суровый итог. — Эра млекопитающих подошла к концу.
Я сидел, ошеломленный.
— Но остались еще птицы. — Его слабая улыбка ошеломила меня. — Птицы оказались устойчивыми к вирусу. Это уже что-то, Бен. Они начнут новую эру. Я чувствую себя счастливым, когда вижу воробьиху, строящую свое гнездо. Это значит, что жизнь продолжается. Помнишь, с тем злосчастным астероидом завершилась эра динозавров. А теперь мы завершаем нашу. Я думаю, своей наступающей эрой птицы распорядятся лучше.
Последние комментарии
45 минут 17 секунд назад
1 час 20 минут назад
2 часов 13 минут назад
2 часов 18 минут назад
2 часов 29 минут назад
2 часов 42 минут назад