Перекрёстки (СИ) [Олеся Кай] (fb2) читать постранично, страница - 2

задействованы. Меня, нагловатого и познавшего весь мир и основы бытия, пугал и оттого раздражал взгляд этого вечно тихого мальчишки: казалось, он видит, что на самом деле кроется за моей подростковой напыщенностью и важностью. Он отвечал всегда по существу, но будто уходил от прямого ответа, заставляя мои загнанные в стереотипные рамки мысли погружаться в непостижимую глупым подростком абстракцию. Я боялся его, подсознательно чувствуя, что, решись над ним поиздеваться в тот момент, я сам выглядел бы жалким и ничтожным. В каком-нибудь дешёвом романе после этой встречи я бы непременно изменился, бросил якшаться с туповатыми подростками и совершил что-то феноменально важное. Или хотя бы отстоял право Димки на свободную от подначек жизнь. Но я был обычным подростком и уколы совести гасил не иначе как очередной порцией издевательств. Димка же спустя годы затерялся в городах и университетах, не знаю уж, к какому берегу прибила его жизнь, - после выпускного в школе я, так ни разу в неё не вернувшись, его не видел.

  Чёрт его знает, почему, но я навсегда сохранил в памяти этого странного мальчишку и то отвратительно горькое послевкусие моих издевательств, и каждый раз их я брал с собой, переезжая ли в новую квартиру или уезжая на лето к морским берегам. И, надевая маски и меняя обличия, я всегда помнил Димкин взгляд без насмешки или осудительного превосходства.

  Сегодня первой мне открыла дверь женщина лет пятидесяти с чуть приподнятыми бровями и выражением лёгкой тревоги на лице, будто она ждала от меня плохих новостей. Вернее, не ждала, а подсознательно боялась получить. Думаю, эта тревожность проявлялась порой не зависимо от того, на кого она смотрела, а просто в моменты задумчивости и погруженности в свои мысли. Отдаю ей маленький конверт, проговариваю заученные фразы, разглядываю её красивую уверенную подпись. Люди нынешнего поколения почему-то совершенно безответственно и грубо обращаются с этой маленькой закорючкой, оставляя её копии на всех официальных документах и чеках. Красивую, ухоженную, словно руки светской дамы, подпись встретишь редко. Люди не глядя бросают её на испещрённые текстом листы, спешно отрывая руку, оставляя обрывающийся след синей пасты. Они не знают ценности подписи. Хотя, думаю, эти угловатые неровные каракули будет сложно подделать. Да и мои отпечатки на всех официальных документах тоже не выглядят достойными места в паспорте.

  Бросаю взгляд на внутренности квартиры, вежливо прощаюсь и последний раз смотрю на руки этой женщины. Быть может, дело именно в них? Какое-то особое соединение костей, расположение нервных окончаний, структура кожи. Красивый почерк - это дар, чёрт возьми. Пропуская мальчишку с огромным мороженым, просачиваюсь на улицу и бреду к остановке.

  Вокруг меня яркой карнавальной гурьбой проносились дома, изобилующие магазинчиками, салонами, забегаловками и прочими порожденьями цивилизации, а я сидел приклеенный к сиденьям автобусов и маршруток и ехал, ехал, ехал. От одного заказа к другому, из серого выложенного мелкой плиткой дома в серые грязные трущобы. За три месяца работы курьером я отлично выучил свой район и, уверен, мог бы не задумываясь найти нужный дом и подъезд. Думаю, дома тоже научились узнавать меня и принимать в свои подъездные лабиринты.

  Я по-другому воспринимал музыку. То, что раньше казалось стройным и мелодичным, теперь было сборищем звуков и ритмов, совершенно непрофессиональным сборищем. Хотелось заткнуть уши, но я мог только отвернуться и вслушиваться в гул и грохот старого разваливающегося автобуса. Нужно было убедиться, что я не сплю, что эти новые звуки - не плод моего воображения, но я помнил, как, впервые очутившись в Том Поезде, повредил руку, пытаясь повернуть упрямую ручку на двери купе. Я помнил это слишком чётко, чтобы когда-либо предпринимать попытки убедиться в реальности происходящего. Поэтому я просто ждал своей остановки, стараясь заглушить навязчивую какофонию, порождённую грязным радиоприёмником.

  Всё сливалось в одну грязную звуковую кляксу, которая вязко проникала в мои уши, воспринималась усталым мозгом всё хуже, будто через толстую перьевую подушку. Мозг отключался и отключал реальность. Улицы и люди больше не маячили перед глазами, ибо они закрылись, кажется, уже вечность назад. Оставались только приглушённые звуки и ощущение моей вспотевшей ладони на щеке. Кажется, я снова засыпал, укачанный дорогой.

  Я стоял перед тремя лестницами. Две, уходящие на первый этаж, у самых стен по бокам, и одна посередине - вверх. Склеенные скотчем ступени - куски стекла - и никаких перил. И по этим ступеням мне нужно подняться. Что-то тянуло меня туда, на верхние этажи, оно цеплялось за воротник и рукава, подталкивало меня, просило сделать первый шаг. Нет, я так ни