Калевала [Александра Иосифовна Любарская] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Калевала
Карело-финский эпос
Рисунки Н. Кочергина
Стихотворные отрывки в переводе
Л. П. Бельского,
обработанном
С. И. Хмельницким
ного веков назад на севере нашей Родины, в Карелии — в стране шумящих сосен и елей, в краю лесных озер и порожистых рек — сложил народ эти предания и сказки. На лесных дорогах-тропинках путник слышал их от путника; рыбаки вспоминали их у ночного костра; их напевал лесоруб, вырезывая топорище; мать, сидя за прялкой, рассказывала их детям; старый дед — малым детям. Каждая веточка вереска в лесу, каждая травинка в поле хранила предания седой старины. Деревья нашептывали друг другу эти старые песни и сказки, а вольный ветер подхватывал их и нес по всему свету. Они летели на стреле охотника, разбегались по берегу в шуме морских волн, они звенели в птичьих лесных голосах. И как нитку вяжут с ниткой, так и певцы стали вязать одну песню с другой, собирать их, как собирают вязанку хвороста. Встретятся на празднике или на народной сходке двое, сядут друг против друга, возьмутся за руки и заведут неторопливый рассказ, затянут негромкую песню. Один начнет — другой подхватит, один припомнит — другой продолжит, и разматывается клубок песен, оживают волшебные предания. Как будто открыл кто-то сундучок, полный словами, — и вырвались оттуда чудесные сказки о солнечной стране Ка́левале, о ее славных героях. Вот старый, мудрый Вяйнемейнен, не касаясь руками досок, мастерит себе челн. Вещим словом, могучим напевом скрепляет он борта, поднимает мачту, ставит руль. И когда он поет, даже золотое солнце и серебряный месяц выходят из своих небесных покоев. Вот кузнец Илмаринен склоняется над горном. Он выковывает чудо из чудес — мельницу Сампо. С рассвета до рассвета крутится пестрая крышка, и сыплются из мельницы с рассвета до рассвета и хлеб, и соль, и золото. Вот бесстрашный охотник, веселый Лемминкайнен, идет в страну мрака и холода — в сумрачную По́хьелу. Огненная река преградила ему путь, тысячеязыкий змей раскрыл свою пасть, чтобы проглотить его. Но перед славным мужем Калевалы смиряется буйный огонь, отступает страшное чудовище. Вот проданный раб — пастух Куллерво — ведет волков и медведей, чтобы рассчитались лесные звери с его злой хозяйкой за все горе, что он испытал в неволе. Столетиями жили в народе эти предания, и с ними вместе жила мечта о радостном труде, о счастливой, свободной жизни. Эта мечта сбылась: теперь свободный народ Карелии живёт и трудится на свободной земле, навсегда забыв нищету и рабство. Но предания о бесстрашных героях, о том, как одолели они темные, злые силы, не забудутся никогда. Пока светит над землей солнце и сияет месяц, старики будут рассказывать эти предания внукам, а матери — детям, чтобы весельем начиналось утро, чтобы радостным был долгий день и ясный тихий вечер.
1. О том, как родился Вяйнемейнен
далекие, незапамятные времена, когда солнце еще не зажглось на небе, дикой и пустынной была земля. Нигде ни дерева, ни травинки — кругом только камень да песок, песок да камень. И море было таким же мертвым, как земля. И небо — таким же пустым, как море. Ни одна рыба не проплывала в глубине морских вод. Ни одна птица не тревожила своим крылом воздушный простор. Всё было мертво — и земля, и вода, и воздух. Скучно стало дочери воздуха Илматар в ее воздушной пустыне и захотела она спуститься на прозрачный хребет моря. Но едва коснулась Илматар дремлющих вод, как всколыхнулось неподвижное море. С востока и запада, с севера и юга налетели злые ветры, поднялись пенистые волны. Буря бросала Илматар с гребня на гребень, волны закружили ее и понесли по широким морским дорогам. Уж и сама не рада Илматар, что променяла небесный простор на морскую пучину. Но не покинула она пенистого хребта моря. Не осилили ее ни ветры, ни волны. Так стала дочь воздуха Илматар владычицей вод. Год проходил за годом, столетие за столетием. На небе уже загорелось солнце, ясный месяц поплыл в небесной вышине, зажглись звезды, из глубины дремлющих вод поднялась суша, а Илматар все скиталась по туманным просторам моря. И вот подняла она голову и увидела землю. Плывет Илматар вдоль берегов, и там, где поднимет руку — выступают в море мысы, где наклонит голову — врезаются в берег бухты, где проведет по камню ладонью — расстилаются отмели. А где заденет Илматар ногою дно — остаются на том месте глубокие рыбьи ямы, лососьи тони. Набросала Илматар пестрые горы, в скалах прорезала ущелья, разгладила на поверхности земли морщины и снова уплыла в свои владения. Еще тридцать лет прошло. И когда на исходе был тридцатый год, родился у Илматар сын Вяйнемейнен. Быстрые волны подхватили его и понесли по открытым морским течениям. Так он и плыл по воле волн, пока не прибило его к берегам земли. Голый, пустой лежал перед ним берег. Нигде ни дерева, ни травинки. Крепко схватился Вяйнемейнен за гребни волн, встал на ноги и ступил на землю. Один он был на всей земле. Ему светило юное солнце, молодой месяц сиял над его головой, а семизвездная Медведица учила его мудрости жизни.
2. На полях Калевалы вырастает хлеб
ни шли за днями, бежали годы, а всё такой же, как в первый день, была земля — песок да камень, камень да песок. «Как же засеять эту голую землю? — думает Вяйнемейнен. — Кто бросит в нее живые семена?» И только подумал, а к нему уже идет крошечный мальчик с сумкой через плечо. — Кто ты такой? — удивился Вяйнемейнен. — Меня зовут Сампса Пеллервойнен, — отвечает мальчик. — Я пришел помочь тебе, принес семена, чтобы засеять эту землю. Достал он из своей сумки горсть семян и принялся за работу. Сеет он на горах сосны, на холмах — ели, в местах посуше сеет розовый вереск, поближе к воде — серебристую иву. Где овраг — бросает семена березы, где болото — кидает семена ракиты, на песках сажает колючий можжевельник, по берегам рек — могучие дубы. Разбросал Сампса семена, и сразу ожила земля. Быстро пошли в рост зеленые побеги. Потянулись к небу пестрые вершины елей. Высоко над землей зашумели вершины сосен. По склонам оврагов зазеленели березы. Зацвела черемуха, ощетинился иглами можжевельник. Один только дуб не хочет взойти. Семь дней и семь ночей ждал Вяйнемейнен — не пророс упрямый дуб. Тогда пошел Вяйнемейнен к берегу моря. — Илматар! — зовет он. — Владычица рек и морей! Ты, подарившая мне жизнь, научи, как вырастить дуб, помоги слабому ростку пробиться на свет! И только сказал — расступились волны, и вышли на берег четыре девушки. Стали они косить на лужайке траву. Один раз прошли по лужайке с косами, другой раз — с граблями и собрали целую копну сена. А вслед за девушками вышел из морской глубины богатырь. Высек он огонь из камня и поджег копну со всех четырех сторон. Запылало сено. Искрами сыплется на землю, тучей дыма стелется над поляной. Минуты не прошло — и там, где была зеленая копна, осталась только груда серого пепла, только гора теплой золы. Взял богатырь нежный зеленый листок, положил на него желудь и засыпал сухой золой. И проросла на этом месте тоненькая былинка, взошел нежный дубовый росток. Быстро тянется он кверху, во все четыре стороны — к югу и к северу, к востоку и западу — раскинулись могучие ветви. Вот уже в самое небо уперся дуб всеми своими вершинами. А вершин у него не одна, не две, а целых сто. Теперь даже самому маленькому облачку не пробежать по небесному простору, ни одному светлому лучу не пробиться на землю. Заслонил дуб и солнце золотое и месяц ясный. Темно стало на земле. «О горе! — думает Вяйнемейнен. — Рыбе в морской глубине и той плохо, когда солнца нет, а человеку без солнца и вовсе не жизнь». Подумал он, поразмыслил и снова пошел к берегу моря. — Илматар, владычица рек и морей! — зовет Вяйнемейнен. — Помоги свалить злое дерево! Хочу я, чтобы снова светило над землей солнце и сиял в небе ясный месяц. И только сказал — опять расступились волны, и вышел на берег медный богатырь. Был этот богатырь не из самых больших и не из самых маленьких — до облаков, пожалуй, не достанет, а с большой палец ростом будет. Шапка на нем медная, сапоги медные, рукавицы медные. За плечами у медного богатыря — медный топор. Как раз по его богатырским силам: топорище — с полпальца, обух — что твой ноготь. В самую пору таким топором дуб свалить! Удивился Вяйнемейнен и спрашивает медного человечка: — Кто ты такой? Зачем пришел сюда? Отвечает ему медный человечек: — Я пришел срубить это злое дерево. Засмеялся Вяйнемейнен: — Где тебе с этим дубом справиться! На тебя поглядеть — немногим ты сильнее мертвого! И вдруг видит Вяйнемейнен — стал расти медный человечек у него на глазах. Минуты не прошло, а уже стоял перед Вяйнемейненом настоящий великан. Уперся великан пятками в землю — и прогнулась под ним земля. Поднял он голову — головой тучу зацепил. Руки у него как стволы сосен. От глаза до глаза — косая сажень. Волосы — до пят. Наточил великан свой топор на шести камнях, на шести кремнях и двинулся к дубу. Быстро идет. Ветер вокруг него так и шумит. Широкий кафтан, будто парус, надувается. Три шага сделал — и уже стоит около дерева. Ударил великан топором по стволу — да так, что искры во все стороны посыпались. Но не шелохнулся дуб, не дрогнул ни одним листочком. Снова размахнулся великан. От могучего удара пламя вырвалось из-под медного топора. Застонал, затрещал ветвистый дуб. Но не склонилась к земле ни одна из его ста вершин. Тогда в третий раз ударил великан топором — и рухнуло на землю непокорное дерево. И опять открылся над Калевалой — над ее полями и лугами, над лесами и рощами — голубой простор. Засияло над землей золотое солнце, быстрые облака побежали по небесному своду, в вышине заблестел светлый месяц. Луга опять покрылись травами, запестрели цветами и ягодами. Деревья подняли к солнцу поникшие ветви и весело зашумели молодыми листьями. Опять в рощах запели веселые дрозды, закуковали в лесных чащах кукушки. Всем теперь была богата земля. Осталось Вяйнемейнену взрастить на ней добрый хлеб. На берегу моря нашел Вяйнемейнен шесть ячменных зерен, семь драгоценных семян, сложил их в беличью шкурку, спрятал в куний мешочек и пошел на поляну Осмо, к берегам реки Калевалы, чтобы посеять там хлеб. И только хотел он бросить семена в землю, как вдруг слышит чей-то звонкий голос:
3. Йоукахайнен вызывает Вяйнемейнена на состязание
ного было у Вяйнемейнена друзей в солнечной Калевале. Каждая веточка в лесу встречала его приветом, каждая былинка в поле ему кланялась, каждая песчинка на дороге, каждая дождевая капля вела с ним разговор. Всё было открыто его мудрым глазам — и незаметный рост деревьев, и течение подземных вод. Все было понятно его слуху — и говор морских волн, и язык лесных птиц. В зеленых дубравах, в лесных чащах, на золотых полянах пел старый, мудрый Вяйнемейнен о минувших временах, о начале всех начал. Он пел, чтобы весельем начиналось утро, чтобы ясным был долгий день и радостным тихий вечер. Его песни повторяли и деревья в лесу, и цветы на лугах, их распевали веселые птицы, их разносил по земле вольный ветер. Дошли песни Вяйнемейнена до страны тьмы и холода — до сумрачной Похъёлы, туманной Сариолы. А в Похъёле жил Йоукахайнен, хвастливый и буйный парень. Вбил себе в голову молодой сын Похъёлы, что он самый первый во всем свете певец. Гневом и завистью загорелось его сердце, когда услышал он о чудесных напевах Вяйнемейнена. «Верно, не знают в этой Калевале моих песен, — думает Йоукахайнен. — Поеду-ка я, покажу там свое уменье, посрамлю прославленного песнопевца!» Мать ему говорит: — Лучше бы не ездил ты в Калевалу — пропадешь там! Отец ему говорит: — На беду едешь ты в Калевалу! Потом сам пожалеешь! Но не слушает Йоукахайнен ни мать, ни отца! — Не пугайте, не учите, — говорит. — Хоть и много вы знаете, а я знаю еще больше. Выбрал он самого лучшего коня, запряг в золотые сани, взял кнут, разукрашенный жемчугом, и отправился в путь. Резво бежит его конь — из ноздрей у него пламя пышет, из-под копыт летят искры. Настегивает Йоукахайнен своего скакуна и поет хвастливую песню:
4. Невеста Вяйнемейнена быстрой рыбкой уплывает в море
шумом-громом подъехал йоукахайнен к своему дому. Разогнался так, что сани об овин разбил, оглобли о ворота расколол. Шапка у Йоукахайнена сбилась на сторону, зубы стиснуты, губы от злости побелели. Говорит ему мать: — Что ты, как безумный, едешь? Зачем сани поломал? Чем оглобли перед тобой провинились? Тут заплакал Йоукахайнен горькими слезами. Опустил голову и говорит: — Беда случилась, матушка! Несчастье пришло к нашему порогу. Чуть не погубил меня жалкий старик своими песнями. Его слова даже камни слушаются! Только потому и остался я в живых, что обещал отдать ему в жены дорогую мою сестрицу, любимую твою дочку Айно. Отвечает Йоукахайнену мать: — Нечего тебе печалиться, нечего голову вешать! Давно я мечтаю, чтобы стал Вяйнемейнен моим зятем, мужем любимой моей дочери. Уж кому, как не тебе, знать, что самый мудрый он среди мудрецов, самый первый среди песнопевцев. Он от нас всякую беду отведет, от всякого зла будет нам защитой. Позвала она дочку свою Айно и говорит ей: — Дочка моя милая, пойди открой мой свадебный ларец — там найдешь ты семь прекрасных платьев из самой тонкой шерсти. Их ткала дочь Месяца, их шила дочь Солнца. Ты возьми платье из лучших самое лучшее, надень серебряный налобник, укрась руки золотыми кольцами, шею — ожерельем жемчужным. Выйди к нам в праздничном уборе, как цветочек весенний, — жениху на радость, отцу-матери на утеху. Едет к тебе свататься старый, мудрый Вяйнемейнен. Услышала Айно эту весть, и тяжелая печаль легла ей на сердце. Надела она платье из самой тонкой шерсти, украсила голову серебряным налобником, шею — крупными жемчугами, а потом села на порог родного дома и заплакала. Чернее смолы ее думы. Чернее угля ее мысли. Спрашивает ее мать: — О чем ты, дочка, плачешь? О чем, глупая, льешь слезы? Сватается к тебе самый могучий из всех героев. Будешь ты ходить в дорогих платьях, каждый день будешь есть жирную свинину, заедать белыми пирогами, запивать сладким медом. Отвечает матери Айно: — Лучше всегда буду я ходить в простом платье, лучше буду черный хлеб запивать холодной водой, да зато жить под отцовской крышей, под материнским крылышком. Жаль мне и скамейку в родном доме, на которой я сиживала, и окошко, у которого пела песни. Уговаривает мать дочку: — О пустом ты печалишься! Не одно только окошко, что в отцовском доме. Не одна только скамейка, что под этой крышей. Будешь ты хозяйкой в доме Вяйнемейнена, будешь старому опорой, песнопевцу — утешением. Но не слушает ее Айно. — Лучше не жить мне на свете, лучше бы совсем не родиться, чем идти замуж за старого! Шагнет он через порог — и споткнется, зачерпнет воду ковшом — всю расплещет. Выбежала Айно за ворота, идет по холмам и равнинам, по лесам и лугам и прощается с белым светом: — Никогда больше не видеть мне этих полей и рощ! Унесу я свою печаль в темные пучины моря, спрячу свою скорбь в холодных морских волнах!.. Один день идет Айно, и другой, и третий — и пришла наконец к берегу моря.
Сбросила она платье, скинула башмаки, на осиновый сучок повесила чулки, положила на прибрежные камни ожерелье и легкими шагами вошла в воду. Ступила шаг, другой — и пропала в пучине вод, исчезла в темной глубине волн.
Отвечает ему рыбка: — Для того поднялась я на гребни волн, чтобы стать твоей женою, чтобы украшать твое жилище, печь для тебя медовые лепешки, подносить тебе в кружке пенистое пиво. Я ведь и не окунь и не щука. Как же не узнал ты меня, старый? Я — та, к которой стремился ты всем своим сердцем. Айно зовут меня… Да где уж тебе меня поймать!.. Сказала, хвостиком плеснула — и исчезла в темных волнах. Зовет Вяйнемейнен рыбку: — Вернись ко мне! Выплыви из глубины вод! Но не видно больше в волнах быстрой рыбки. Поник головой старый, мудрый Вяйнемейнен. «Верно, совсем лишился я рассудка, — думает он, — и одряхлело мое сердце, если не узнал я ту, к которой стремился всей душой». Долго думал Вяйнемейнен, как бы выловить ему милую рыбку, как вернуть желанную невесту. Принес он на берег сети, закинул их далеко в море и тянет через бухты и заливы, тащит по илистому дну, по гребням волн, через светлые потоки. Много поймал он всякой рыбы — и сигов, и окуней, и щук, и лососей. Только одна рыбка не попалась в его сети — та, которую он искал.
5. Вяйнемейнен едет свататься к красавице Похьёлы
ечальный вернулся Вяйнемейнен в свое одинокое жилище. Нет у него хозяйки в доме, нет опоры в старости. Никто ему воды в кружке не поднесет, никто не испечет для него медовых лепешек. А та, о которой мечтал он, навсегда ушла от него в пучину морских волн. «Плохое настало для меня время, — думает Вяйнемейнен. — Как теперь буду жить? Как буду один скитаться в этом мире?
6. Хозяйка Похьелы обещает выдать свою дочь за того, кто выкует Сампо
осемь дней и восемь ночей бросали волны старого, мудрого Вяйнемейнена с гребня на гребень. Как сосновую ветку, кидало его из стороны в сторону, словно еловый сучок, кружило по морским дорогам. Куда ни взглянет Вяйнемейнен — перед ним только синее море, поднимет голову — над ним только синее небо. Из последних сил держится Вяйнемейнен за пенистые гребни. А помощи ждать неоткуда. Со всех сторон подстерегает его гибель. Если не потонет — погибнет с голоду, если не погибнет с голоду — потонет. «Горе мне, — думает Вяйнемейнен, — горе мне, сыну несчастья! Зачем оставил я свою землю? Зачем покинул родную страну? Не поставишь дом на морских волнах, не укрепишь стены ветром». Летел над морем орел — не сказать, что из самых больших, но и не из самых маленьких: одним крылом задевает волны, другим крылом задевает тучи, хвостом море бороздит, клювом в берег упирается. Посмотрел орел направо, поглядел налево и увидел в волнах Вяйнемейнена. — Что ищешь ты в море, старый, мудрый Вяйнемейнен? — спрашивает орел. — Почему качаешься на синих волнах? Отвечает ему Вяйнемейнен: — Вот послушай, что со мной случилось. Задумал я взять жену в свой дом и поехал свататься к красавице Похъёлы. Да на беду подкосились ноги у моего коня и потонул он в морской пучине. А я на волны упал. Уже восемь долгих дней качаюсь я на хребте синего моря. Из последних сил держусь за пенистые гребни. Все руки себе сбил, ногти обломал. Видно, пришел мне, сыну несчастья, конец! — Не печалься, — говорит ему орел. — Садись ко мне на спину, и я понесу тебя куда хочешь. Я ведь помню тот день, помню то доброе время, когда оставил ты на полях Калевалы березу, чтобы отдыхали на ней перелетные птицы, чтобы и я, небесный орел, мог посидеть на ее ветках. Пришел теперь мой черед отплатить тебе добром за добро. Спустился орел еще ниже и подставил Вяйнемейнену свое могучее крыло. Взобрался Вяйнемейнен к орлу на спину, и полетели они дорогой весенних ветров в сумрачную Похъёлу, в суровую Сариолу. Немного прошло времени, и достигли они туманных берегов чужой земли. Тут оставил орел Вяйнемейнена, а сам опять взвился в небо, могучими крыльями зашумел в вышине. Холодно, темно в Похъёле. Даже воздух и тот застыл на морозе. По снежным полям скачут здесь снежные зайцы, в снежных реках купаются снежные утки, над застывшими водопадами пролетают ледяные лебеди. До самого сердца пробрал Вяйнемейнена холод. Немилой показалась ему чужая земля, и пошел он искать дорогу в родные места — туда, где он родился, где слушал в тенистых рощах кукушку и на цветущих полянах Осмо складывал веселые песни. Долго он шел. Нигде ни дороги, ни тропинки. Совсем опечалился Вяйнемейнен. Чернее угля, темнее смолы стали его думы. Сел он на прибрежный камень и горько заплакал. Рано утром вышла из дому молодая работница, что прислуживала самой хозяйке Похъёлы, злой старухе Лоухи. Поспорила она с солнцем, кто раньше встанет. И вот еще петухи не пропели, еще солнце не открыло своих глаз, а она уже взялась за работу. Остригла пять овец, сняла шерсть с шести ягнят, наткала сукна, вымыла столы, чистым веником подмела пол, а потом собрала сор на медную лопатку и вынесла во двор. И вдруг слышит — плачет кто-то вдалеке. Бросилась она в дом и говоритстарухе Лоухи: — Слушай, хозяйка, кто-то стонет и плачет на берегу. Может, это малые дети слезы льют? Или женщины причитают? Вышла старая Лоухи, хозяйка Похъёлы, на крыльцо, послушала одним ухом, послушала другим и говорит: — Так не плачут дети. И женщины так не причитают. Это плачет сильный муж, могучий герой. Беги скорее, веди его ко мне в дом! Побежала служанка на берег моря. В густом ивняке нашла она Вяйнемейнена и привела в дом старухи Лоухи. Весь он избит злыми волнами. Борода у него растрепалась, волосы повисли клочьями. Сотни ран у него на теле. Тысячу ударов обрушил на него ветер. Спрашивает его хозяйка Похъёлы: — Скажи мне, бедный старик, кто ты такой, откуда родом? Отвечает ей Вяйнемейнен: — Был я певцом в родных долинах Калевалы, в зеленых дубравах Вяйнелы. На радость людям пел я свои песни, чтобы весельем начиналось их утро, чтобы светлым был долгий день и ясным — вечер. Но теперь постигло меня горе, и я сам не знаю, кто я такой. — Какое же горе постигло тебя, Вяйнемейнен? — спрашивает старая Лоухи. — Поведай мне, какое несчастье случилось с тобой? — Коли хочешь знать — слушай, — отвечает ей Вяйнемейнен. — Вот уже сколько дней не могу я найти дороги в родные места. Потому я и плачу, что по чужой земле ступают мои ноги, через чужие ворота вошел я на чужой двор, перешагнул через чужой порог, открыл чужую дверь. Не радует меня на чужбине и береза, больно ранит мое сердце ольха. Здесь все деревья — мои враги, каждая ветка бьет меня по лицу. Только ветер, что примчался с далекой моей родины, — мой товарищ. Только солнце, что светит над любимой Калевалой, — мой друг на этой чужой земле. — Напрасно ты горюешь, Вяйнемейнен, — говорит ему старуха Лоухи. — Оставайся лучше здесь. Будет у тебя вдоволь и семги и свинины. Забудешь ты о своей Калевале, заживешь в нашем краю, не зная забот. Отвечает ей Вяйнемейнен: — Нет радости тому, кто покинул родину. Не знать ему счастья на чужбине.
7. Вяйнемейнен делает для красавицы Похьелы лодку и ранит себя топором
пешит, торопится старый, мудрый Вяйнемейнен в родную Калевалу. Звенит дорога под копытами коня, скрипят быстрые полозья, трещит на морозе сухая дуга. И вдруг слышит Вяйнемейнен — что-то зажужжало у него над головой. Забыл он, о чем говорила ему старуха Лоухи, и поднял голову. Смотрит вверх — и глаз отвести не может. На небесной радуге, на семицветной дуге сидит красавица Похъёлы и прядет пряжу. Словно птица, летает в ее легких руках серебряный челнок, без конца тянется золотая нитка в ее проворных пальцах. Остановил Вяйнемейнен коня и говорит красавице: — Не скучно тебе, украшение земли и неба, сидеть здесь одной? Сойди лучше вниз, садись в мои сани, и повезу я тебя к себе на родину. Будешь ты в моем доме хозяйкой, будешь печь медовый хлеб и варить пенистое пиво, будешь петь у окна звонкие песни, веселиться на полях Калевалы. А красавица творит ему в ответ: — Спрашивала я у веселого дрозда, спрашивала у сизокрылой синицы, как лучше мне прожить на свете: у отца ли с матерью — любимой дочкой или у мужа — послушной женой? И ответил мне веселый дрозд, просвистела сизокрылая синица: «Тепло греет солнце, а родительская любовь еще теплее. Промерзает на морозе железо, а жене в мужнином доме еще холоднее. При отце с матерью девушка — точно ягодка в поле, а жена при муже — точно собака на привязи». — Пустые это песни, глупые это слова, — отвечает ей Вяйнемейнен. — У девушки ум, что у малого ребенка. Только жен чтут и уважают герои. Садись-ка в мои сани, красавица. Не худший я из женихов, не последний из богатырей. Отвечает ему красавица Похъёлы: — Не знаю я, чем ты славен, не слыхала я о твоих подвигах. Вот если разрежешь волос тупым ножом, тогда назову тебя героем, тогда стану твоей женой. Недолго думая, вырвал старый Вяйнемейнен волосок из своей бороды, достал нож и тупой стороной разрезал волос надвое. А красавица ему говорит: — До тех пор не сяду я к тебе в сани, пока не вырежешь мне изо льда спицы, да так, чтобы ни одна крошка льда не обломилась. Всё сделал Вяйнемейнен, как хотела красавица. Острым лезвием вырезал он изо льда тонкие спицы. И уж такие гладкие, будто выточены из кости! И ни одного кусочка льда не упало, пока вырезывал их Вяйнемейнен. А красавица опять говорит: — Разрезать волос даже ребенок сумеет. И спицы сделать тоже нехитрое дело. Только за того выйду я замуж, кто сколотит мне из обломков веретенца лодку. Только того назову героем, кто спустит лодку на воду, не дотронувшись до нее рукой, не толкнув коленом, не сдвинув плечом. — Ну, лодку построить — это дело как раз по мне, — отвечает Вяйнемейнен. Взял он кусочки сломанного веретенца и на каменной горе принялся вытесывать доски. Работает он день, трудится другой, и ни разу не изменил ему глаз, не дрогнула рука. На третий день услышал злой Хийси стук топора. Разгневался Хийси, что кто-то потревожил его, и решил проучить дерзкого. Вот взмахнул Вяйнемейнен топором, хочет по дереву ударить, а Хийси схватился за топорище и прямо на скалу направил лезвие. Отскочил топор от крепкого камня и с размаху рассек бедному Вяйнемейнену колено. Бурным ручьем хлынула кровь из глубокой раны. — Глупый, неразумный топор! — говорит Вяйнемейнен. — Зачем же ты меня поранил? Верно, показалось тебе, что ты рубишь дикие сосны, или, может быть, подумал ты, что воюешь с косматой елью, или померещилось тебе, что валишь крепкие березы, когда ударил ты меня по колену, острым лезвием перебил мне жилы? Прикладывает он к ране и травы, и лишайники, и болотные мхи — нет, не унимается грозный поток. С шумом сбегает непокорная кровь на землю, заливает цветы на полянах, растекается прудами на лугах. Не знает вещий песнопевец таких слов, что крепкой повязкой ложатся на рану, словно на замок запирают буйную кровь. С трудом запряг Вяйнемейнен коня, сел в сани и отправился искать того, кто своей мудростью излечил бы его от недуга. Немного времени прошло и подъехал он к деревне. В три стороны расходится здесь дорога. Взмахнул Вяйнемейнен кнутом и направил коня по нижней дороге. У первого дома остановился и говорит такие слова: — Нет ли кого-нибудь в этом доме, кто исцелил бы героя, кто остановил бы реку крови? Отозвался с печки малый ребенок: — Нету здесь такого. Спроси в другом доме, может, там тебе помогут. Поехал Вяйнемейнен средней дорогой. Остановился у среднего дома и говорит под окошком такие слова: — Нет ли кого-нибудь в этом доме, кто исцелил бы мои раны, кто бы успокоил боль в моем теле? Отвечает ему с печки старая старуха: — Нету здесь такого. Поезжай дальше, может, в другом доме тебе помогут. Погнал Вяйнемейнен коня по верхней дороге. Подъехал к крыльцу последнего дома и спрашивает: — Нет ли кого-нибудь в этом доме, кто остановил бы поток крови, кто укротил бы злое железо? Проворчал с лежанки седобородый старик: — Мудрым словом и водопады останавливают и бурные реки усмиряют. Входи-ка в дом, герой, может, я и помогу тебе. С трудом выбрался Вяйнемейнен из саней и вошел в дом. А седобородый старик позвал своего малого сына и велел ему поставить перед Вяйнемейненом золотую чашу, чтобы стекала в нее благородная кровь героя. Но не вмещается кровь Вяйнемейнена в золотой чаше. Семи больших лодок и то было мало, восьми глубоких бочек и тех не хватило. Смотрит старик, как льется кровь из богатырского колена, и говорит: — Есть управа на злое железо! Знаю я его коварный нрав! Знаю слова, что укротят его!
8. Илмаринен выковывает чудесную мельницу Сампо
есело едет Вяйнемейнен. Несутся сани по болотам и полям, мчатся по холмам и равнинам. Прошел день, кончился другой. Наконец, на третий день увидел Вяйнемейнен родную землю. Вспомнил он, как грозил ему гибелью Йоукахайнен и засмеялся: — Пустой хвастун! Он говорил, что не вернусь я живым к себе домой, что никогда, пока в небе сияет месяц и светит ясное солнце, не увижу я моей Калевалы. Так пусть же волк растерзает того, кто сказал эти слова! С веселыми песнями едет Вяйнемейнен по родной земле. Возле кузницы Илмаринена остановил Вяйнемейнен быстрого коня. Спрашивает Илмаринен песнопевца: — Где был ты, старый, мудрый Вяйнемейнен? Расскажи, откуда приехал, где пропадал так долго? Отвечает ему Вяйнемейнен: — Был я в стране мрака и холода, в сумрачной Похъёле, в туманной Сариоле. И никогда бы мне оттуда не вернуться, никогда бы не видеть родных полей, если бы не пообещал я хозяйке Похъёлы, что ты выкуешь для нее чудесную мельницу Сампо. Не простая это мельница: мелет она когда надо — муку, когда надо — соль, когда надо — деньги. А за то, что выкуешь ты Сампо, отдаст хозяйка Похъёлы тебе в жены свою меньшую дочь. Много видел я на своем веку чудес, но такой красавицы не видел никогда. Из глаз ее льется лунный свет, на груди сияет солнце, на спине мерцают звезды. Захочешь — и будет она твоей женой. — О старый, мудрый Вяйнемейнен! — говорит кузнец Илмаринен. — Разве ты желаешь мне зла? Никогда, пока сияет месяц и светит солнце, пока живу я на свете, не пойду я в туманную Похъёлу, в сумрачную Сариолу. Там гибель стережет сильных, там смерть ожидает храбрых.
Не знает старый, мудрый Вяйнемейнен, что и делать. Ведь на слово поверила ему старая Лоухи, хозяйка вечно мрачной Похъёлы! А слово крепче ремня связывает. «Видно, придется мне на хитрость пойти, — думает Вяйнемейнен, — раз не хочет Илмаринен выручить меня из беды». — Послушай, друг Илмаринен! — говорит он кователю. — Видел я еще другое чудо. Там, где кончается цветущая Калевала, растет на краю поляны золотая ель. На золотых ветках ее лежит семизвездная Медведица, а на золотой вершине висит ясный месяц. — Нет, ни за что я не поверю, что есть на свете такое чудо, — отвечает ему Илмаринен. — Так пойдем со мной, — говорит Вяйнемейнен, — тогда сам увидишь своими глазами. Пошли они вместе — впереди Вяйнемейнен, за ним Илмаринен. На поляне, там, где кончается земля Калевалы, остановился старый, мудрый Вяйнемейнен и тихонько запел. Поет он — и вырастает, поднимается к самому небу золотая елка. На золотой ее вершине сидит ясный месяц, а на золотых ветках улеглась семизвездная Медведица. Смотрит Илмаринен на это чудо и не верит своим глазам. — Если и теперь не веришь, — говорит ему старый, мудрый Вяйнемейнен, — так полезай наверх, сними с золотой вершины ясный месяц, с золотых веток сними семизвездную Медведицу. Не веришь своим глазам, так уж своим-то рукам поверишь! И уговорил его. Полез Илмаринен на чудесную ель. Зашелестели, зашептали со всех сторон ветки: — Недогадлив ты, герой! Слишком ты прост, богатырь! Как ребенок, лезешь на дерево, тянешься за призраком месяца, ловишь отблеск небесных звезд! Но не слушает Илмаринен, о чем говорит ему ель, всё выше и выше карабкается по стволу. Подождал Вяйнемейнен, пока Илмаринен взобрался на самую вершину, и опять запел. От его могучего пения всколыхнулся воздух, зашумел над поляной проснувшийся ветер. А песня Вяйнемейнена звучит все громче и громче:
А старая Лоухи уже сажает гостя за стол, досыта кормит, вволю поит, а потом говорит: — Скажи мне, славный кузнец, скажи, вековечный кователь! Если дам я тебе перышко молодой лебедки, молока нетельной коровы, клочок овечьей шерсти да ячменное зернышко впридачу — выкуешь ли ты мне Сампо, сделаешь ли мне мельницу, да не простую, а чтобы молола она когда надо — муку, когда надо — соль, когда надо — деньги? Хочу я, чтобы день и ночь вертелась пестрая крышка, чтобы муки у меня было сколько вздумаю, соли — сколько пожелаю, денег — сколько захочу. Если выкуешь мне Сампо, ничего для тебя не пожалею — самую любимую дочь выдам за тебя замуж. — Что ж, выковать Сампо можно, — отвечает ей Илмаринен. — Небесный свод ковать потруднее было, и то без единой зазубринки получился, даже заклепок не видно… Веди же меня, хозяйка, в кузницу. Возьмусь я за работу. Но нету кузницы у хозяйки Похъёлы, нет ни молота, ни наковальни. Негде Илмаринену выковать Сампо. — Только слабый отступает перед неудачей, только жалкий бросает задуманное дело, — говорит Илмаринен. Стал он искать место для кузницы. Ходит день, ищет другой. Наконец, на третий день, увидел Илмаринен могучий утес. «Вот здесь будет моя кузница», — думает Илмаринен. В первый день поставил он мехи. На второй день поставил наковальню. На третий день развел огонь и велел хозяйке Похъёлы позвать самых сильных рабов, чтобы день и ночь качали они мехи. А сам Илмаринен взял перышко лебедки, клочок овечьей шерсти, одно ячменное зернышко, смочил все молоком нетельной коровы и бросил в жаркое пламя. С рассвета до рассвета раздувают рабы огонь в кузнице. На руках у них вздулись жилы, на пятках каменные мозоли наросли, но ни на шаг не отходят они от мехов. Прошел первый день. Склонился над горнилом Илмаринен, смотрит на пылающее дно и видит — поднялся из огня, появился из пламени золотой лук. Лунное сияние идет от чудесного лука, концы его украшены узорным серебром, дуга — пестрой медью. Хороший лук с виду, одно только плохо: всех без разбора бьет он насмерть, каждый день находит себе жертву. Сломал Илмаринен этот лук и бросил в огонь. А рабам велел еще сильнее качать мехи, еще жарче раздувать пламя. На второй день снова наклонился Илмаринен над пылающим дном горнила. Видит — вышла из пламени, поднялась из огня лодка. Борта у нее золотые, корма серебряная, уключины медные. Всем лодкам она лодка, одно только плохо: без приказа ходит она в бой, без разбора топит встречные челноки. Сломал ее Илмаринен и бросил в огонь. А рабам снова велел раздувать пламя. Вот третий день наступает. Смотрит Илмаринен на дно пылающего горнила и видит — выходит из огня золоторогая корова. На лбу у нее мерцают звезды, между рогами солнце светит. Нигде такой коровы не найдешь. Одно только плохо: никого она к себе не подпускает, никому не дает себя доить. Даром пропадает ее молоко. Зарезал ее Илмаринен и тоже бросил в огонь. А рабам опять велел что есть силы качать мехи. Еще один день прошел. Смотрит Илмаринен на пылающее дно горнила и видит — выходит из огня, появляется из пламени плуг. Сам плуг из меди, сошник у него из золота, ручка из серебра. Всем хорош плуг — и забирает глубоко, и борозду тянет ровно, одно только плохо: не пашет плуг свою землю, на чужое поле все время сворачивает. Сломал Илмаринен негодный плуг и бросил в горнило. Тут стал он звать себе на помощь ветры, чтобы раздули они в его кузнице настоящий огонь. Прилетели быстрые ветры. Шумит западный ветер, дует восточный, с воем несется северный, навстречу ему мчится южный. Три дня и три ночи бушевала буря. Черный столб гари поднялся от кузницы к самому небу. Дым и копоть смешались с облаками. И вот снова наклонился Илмаринен над пылающим дном горнила. Смотрит славный кователь и видит — поднимается из пламени, появляется из огня чудесное Сампо. Еще сильнее стал бить молотом Илмаринен. И когда ударил он в последний раз, завертелась пестрая крышка, зашумела чудесная мельница. Что прикажешь, то она и мелет: мука нужна — мешки подставляй, соль нужна — бочки готовь, деньги нужны — считать успевай. Муку мелет хозяину для дома, соль мелет хозяину на продажу, деньги мелет хозяину про запас. Схватила жадная Лоухи чудесное Сампо и побежала скорей к медной горе. Там в глубокой пещере, за девятью замками спрятала она мельницу от людских глаз. И проросли от Сампо в глубь земли три длинных корня — один на девять сажен под гору ушел, другой за морской берег зацепился, третий в каменную скалу врос. Крепче железных цепей держат они Сампо. А Илмаринен кончил работу и говорит старой Лоухи, хозяйке вечно мрачной Похъёлы: — Я свое слово сдержал, выковал тебе Сампо. Отдашь ли теперь за меня свою дочь, красавицу Похъёлы, украшение земли и неба? Вышла тут сама красавица и говорит: — Для кого же будет на холмах куковать кукушка, для кого будут в лесу петь птицы, если брошу я родной дом? Улетит тогда из нашего леса кукушка и навсегда замолкнут песни над этими холмами. Опустил голову Илмаринен, не знает, что ответить. А злая старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, рада поскорее спровадить жениха. Усадила она его в лодку с медными уключинами, еды-питья в дорогу дала. А потом кликнула северный ветер и велела ему посильнее дуть в корму, чтобы быстро скользила лодка по синим волнам. Два дня и две ночи качался Илмаринен на хребте прозрачного моря. А на третий день снова ступил он на землю своей родной Калевалы.
9. В Похъёлу приезжает новый жених веселый Лемминкайнен
ил в Калевале смелый рыбак, удалой охотник, веселый парень Лемминкайнен. Задумал веселый Лемминкайнен поехать в далекую Похъёлу, суровую Сариолу и говорит своей матери: — Снаряжай меня, матушка, в путь, поеду я в ту сумрачную страну свататься к красавице Похъёлы. Уговаривает его старая мать: — Не сватайся, милый сынок, к злой дочери Похъёлы! Не по зубам выбрал ты себе орешек. Солнце сватало за нее своего сына — не пошла она. Месяц сватал своего сына — и ему был отказ. А над тобой и подавно посмеется злая красавица. Тебе и похвалиться перед ней нечем: ни богатства у тебя, ни знатности. — А я сам себе похвала, — отвечает веселый Лемминкайнен. — Да и за богатством тоже дело не станет. Разве мало у меня коров? На поляне пасется Куманичка, на пригорке — Земляничка, на болоте — Клюква. Их ни кормить, ни поить не надо. Где еще такое стадо сыщешь?.. Готовь же мне, матушка, кафтан и рукавицы, я еду в Похъёлу пить сладкое пиво, отведать свадебного меда. — Не ходи, мой сыночек, — снова уговаривает его мать. — Есть у нас дома и пиво и мед. Пей себе сколько хочешь — хоть с раннего утра до поздней ночи, только не ходи в ту сумрачную страну. Там за каждым деревом прячется беда, там гибель ждет храброго воина. Околдуют, зачаруют тебя злые мужи Похъёлы, закопают в горящие угли, засыплют жаркой золой, закидают раскаленными камнями. Быстрее стрел, острее ножа ранят героя их заклятья. Не одолеть тебе их своей силой, не победить своей мудростью. Себе на горе пойдешь ты в Похъёлу! Но не слушает старой матери веселый Лемминкайнен. — Пусть все выходят против меня — никого не боюсь. Много ли топор отколет от камня? Столько же и злые мужи Похъёлы нанесут мне ран. Много ли ветер сдует с голой скалы? А злые заклятья и того со мной не сделают. Многих ли возьмет смерть из пустого жилища? Вот так же и до меня ей не добраться. Есть у меня заклятья против злых заклятий, знаю я слова против недобрых слов. Прежде чем ударит меня злое слово, заколдую я всех чародеев, шумящим водопадом сброшу их с высоких гор, по рукам и ногам свяжу их крепким сном. И на том месте, где свалит их дремота, вырастет сорная трава. Неси же, матушка, мой стальной пояс, неси скорее мой добрый меч. Я еду в страну мрака и холода, в сумрачную Похъёлу, в туманную Сариолу. Стал веселый Лемминкайнен снаряжаться в путь. Надел железную рубашку, опоясался стальным поясом, сбоку привесил меч в кожаных ножнах. Потом пригладил щеткой волосы и говорит матери: — Береги, матушка, эту щетку. Если случится со мной беда, брызнет из нее кровь. Тяжело вздохнула старая мать и говорит милому сыну:
10. Лемминкайнен ловит чудесного лося
асправился веселый Лемминкайнен со всеми чародеями и заклинателями и говорит старой Лоухи: — Я пришел, хозяйка, свататься к твоей дочке. Не отдашь ли за меня ту, что всех прекраснее, ту, что всех стройнее? Отвечает ему старуха Лоухи, хозяйка вечно мрачной Похъёлы: — Никогда не отдам я свою дочь — ни ту, что хуже других, ни ту, что лучше других, — за пустого человека, за никчемного мужа. Если хочешь взять в жены мою дочку, этот весенний цветочек, покажи мне свою удаль и отвагу, поймай сначала быстроногого лося, что пасется на дальних полянах. Самому Хийси служит этот лось. Вот поймаешь его, тогда и приходи свататься. Недолго думая собрался веселый Лемминкайнен в путь. Положил в колчан стрелы, натянул тетиву. Все у него есть для охоты, только лыж не хватает. Пошел Лемминкайнен к лыжному мастеру Люуликки и просит его: — Сделай мне лыжи — из лучших лучшие. Я иду на дальние поляны, чтобы поймать быстроногого лося. Покачал головой Люуликки: — Не ходи, веселый Лемминкайнен, на поляны Хийси. Будешь ты гоняться за лосем, а достанется тебе гнилой пень. Смеется веселый Лемминкайнен: — Ты только сделай мне лыжи покрепче да выстрогай их поглаже, а уж я этого лося поймаю. Принялся Люуликки за работу, взялся мастер за дело. Ночь работал — правая лыжа готова. День работал — левая лыжа готова. Выстрогал он палки, выточил кольца. Хорошие лыжи сделал Люуликки, да и цена им хорошая: за каждую палку берет он гладкую шкурку выдры, за каждое кольцо спрашивает пушистую лису. Смастерил Люуликки лыжи, смазал их салом, натер жиром и говорит: — Есть ли на свете такой герой, которому по ногам придутся славные лыжи? — Есть такой на свете, — отвечает ему Лемминкайнен. И привязал лыжи к ногам. Левой ногой двинул — как змея по болоту скользнула левая лыжа. Правой ногой двинул — будто ладья по реке понеслась правая лыжа. Мчится Лемминкайнен по снежным полям и громко поет веселую песню:
11. Лемминкайнен гибнет в темных водах Маналы
ривел веселый охотник, удалой Лемминкайнен, чудесного лося к злой старухе Лоухи и говорит: — Я свое слово сдержал, хозяйка. Отдашь ли теперь мне в жены свою дочку — ту, что всех красивее, всех стройнее? А злая, хитрая старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, отвечает ему: — Нет, еще не заслужил ты ее. Вот если поймаешь длинногривого коня, что пасется на дальних полянах Хийси, тогда отдам за тебя свою любимую дочку, мой весенний цветочек. Взял веселый Лемминкайнен золотую уздечку, серебряный недоуздок и пошел искать длинногривого коня. Ищет день, ищет другой — нет нигде коня, и следа его не найти. На третий день поднялся Лемминкайнен на высокий холм, посмотрел на запад, посмотрел на восток, повернулся к солнцу и видит — на золотом песке, возле серебряных сосен резвится длинногривый конь, скачет белолобый скакун. Тряхнет конь головой — пламя к самому небу поднимается. Копытом ударит — каменные горы раскалываются. Не подойдешь к нему! Стал Лемминкайнен просить Укко, властелина неба: — О великий Укко! Ты повелеваешь грозовыми тучами, тебя слушаются быстрые облака. Пошли на землю железный град, пусть побьет длинногривому бока, упадет золотобокому на голову, укротит неукротимого. Услышал Укко его слова. Распахнулся небесный свод, раздвинулась крыша неба, и железный град посыпался коню на спину, длинногривому на голову. Присмирел конь Хийси. А веселый Лемминкайнен подошел к нему и стал уговаривать: — Добрый конь, нагни золотую голову, наклони серебряный лоб. Я тебе худого не сделаю. Не буду я тебя обижать, не буду стегать ремнем, а надену на тебя золотую уздечку с серебряными кольцами и на шелковом поводке поведу тебя к хозяйке Похъёлы. Послушался Лемминкайнена длинногривый конь, нагнул золотую свою голову, склонил перед героем серебряный лоб. А веселый Лемминкайнен взнуздал непокорного коня и вскочил к нему на спину. Веткой ивы его нахлестывает и гонит через высокие горы, через снеговые хребты. Ехал он день, скакал другой. К концу третьего дня остановился Лемминкайнен у двора хозяйки Похъёлы, у дома старухи Лоухи и говорит: — Держи, хозяйка, длинногривого скакуна. Получай то, что просила. Теперь-то отдашь мне в жены свою любимую дочь? А хитрая Лоухи, злая хозяйкаПохъёлы, опять говорит ему: — Не заслужил ты еще моей дочери. Сначала спустись в жилище мертвых и застрели там лебедя, что плавает в черных водах Туонелы, в бурных пучинах Маналы. Застрелишь — тогда и разговаривать будем. И на этот раз не стал спорить веселый Лемминкайнен. Захотелось удалому охотнику самому посмотреть на диковинного лебедя. Закинул он за спину лук, привесил сбоку колчан с острыми стрелами и отправился в страну смерти, в жилище мертвых. А злой, косматый старик давно уже сидит на берегу мрачной пучины и ждет не дождется, когда пройдет здесь беспечный сын Калевалы. И вот видит старик — идет быстрыми шагами бесстрашный охотник, веселый Лемминкайнен. Подпустил старик его поближе, а потом выхватил из черных волн Туонелы змею и, словно копье, метнул ее прямо в грудь Лемминкайнену. От боли потемнел веселый Лемминкайнен. Стал он звать на помощь родную матушку:
12. Мать Лемминкайнена идет искать своего сына
ень проходит за днем. Ждет не дождется старая мать своего милого сына. «Где-то сейчас мой Лемминкайнен? — думает она. — Что-то теперь с моим сыночком? Может, на спину гор взбирается? Или, может, качается на хребте морских волн? Или в жестоком сраженье бьется насмерть с врагом?..» Берет она в руки щетку, оставленную сыном, смотрит на нее вечером, смотрит днем, смотрит среди ночи. Нет, не проступает на щетине кровь — жив и здоров ее милый сын. Вот однажды, на утренней заре, взглянула мать на щетку и видит — показались на жестких волосках красные капельки, сочится из щетки алая кровь. Горько заплакала старая мать:
Смотрит на него мать и думает:
13. Вяйнемейнен делает себе лодку
кучно было Вяйнемейнену одному в его пустом доме. Некому о нем позаботиться. Нет у него хозяйки. Нет опоры в старости. «Попытаю я еще раз счастья, — думает старый, мудрый Вяйнемейнен. — Посватаюсь снова к красавице Похъёлы». Стал он мастерить себе лодку, чтобы плыть в ту далекую сумрачную страну. Только где же найти дерево, чтобы крепкая получилась лодка, чтобы не затонула быстрая ладья, не перевернулся бы дощатый челн? Не успел старый, мудрый Вяйнемейнен подумать, а на помощь ему уже идет маленький Сампса Пеллервойнен, чудесный сеятель, сын полей и лугов. Взял Сампса золотой топор с медной ручкой и отправился в путь. Идет он к востоку. Одну гору прошел, другую, третью — нет нигде хорошего дерева. И вдруг увидел Сампса осину вышиной в три сажени. Ударил Сампса по стволу топором и говорит: — Скажи мне, осина, будешь ли ты служить мудрому песнопевцу? Будешь ли ему доброй лодкой? Задрожала осина всеми своими листьями и отвечает: — Сам посуди, какая же выйдет из меня лодка! Давно уже нету во мне прежней силы. Самое сердце мое подточил червяк, объел мои листья, обглодал корни. Пошел дальше маленький Сампса, теперь на север держит он путь. Возле дороги увидел Сампса Пеллервойнен сосну вышиной в шесть сажен, толщиной в шесть обхватов. Постучал по стволу топором и говорит: — Скажи мне, сосна, будешь ли ты хорошей лодкой для Вяйнемейнена? Будешь ли прямо стоять на воде? Будешь ли слушаться весел и руля? Зашумела сосна всеми своими ветками: — Нет, не выйдет из меня доброй лодки. Слишком уж я стара, только на то и гожусь, чтобы вороны вили на моих ветках гнезда. Дальше пошел маленький Сампса. Идет он в южную сторону и видит — стоит могучий дуб, вышиной в сто сажен. Спрашивает он у дуба: — Скажи, отец деревьев, сослужишь ли ты службу Вяйнемейнену? Или, может быть, пустой у тебя ствол? Может быть, подточил тебя червяк? Или стар ты и немощен? Отвечает ему дуб: — Нет, крепкий у меня ствол и не подточил мои корни червяк. Трижды в это лето солнце прогревало меня до самого сердца. На моей вершине сидел светлый месяц. На моих ветвях отдыхали птицы. В моей листве куковала кукушка. Довольно еще у меня силы, чтобы сослужить добрую службу. Тут снял Сампса Пеллервойнен с плеча топор и ударил по дубу — раз, и другой, и третий. Острым лезвием подсек он крепкий ствол, свалил наземь могучее дерево. Потом срезал вершину, обрубил ветки и принялся из крепкого ствола вытесывать доски. Наготовил Сампса целую гору досок и позвал Вяйнемейнена. Теперь взялся за работу старый, мудрый песнопевец. Без топора и гвоздей — вещим своим словом, могучей песней строит Вяйнемейнен лодку. Одну песню спел — и уже готово крепкое дно. Спел другую — и поднялись высокие борта. Спел третью — и стали на место медные уключины. Но еще три слова нужны Вяйнемейнену: одно — чтобы укрепить руль, другое — чтобы поднять мачту, третье — чтобы заделать корму. Думает старый, мудрый Вяйнемейнен: «Может быть, ласточка эти слова знает? Может, их помнит лебедь? Или слыхала утка?» Подстрелил он целое стадо лебедей, уложил целый караван уток, подбил стаю ласточек — но даже полслова не нашел. «Может, летний олень держит в голове эти заветные слова? — думает Вяйнемейнен. — Может, у белки на языке они лежат?» Переловил Вяйнемейнен целый табун оленей, без счету настрелял белок — много узнал новых слов, а тех, что нужны ему, не нашел. Не знают этих слов живущие на земле. Тогда решил Вяйнемейнен пойти в подземную страну Маналу, в жилище мертвых Туонелу. Может быть, там найдет он три заветных слова? Долго шел старый, мудрый Вяйнемейнен. Семь дней пробирался через заросли кустарника. Еще семь дней пробивался через колючий можжевельник. И еще семь дней брел дремучим лесом, пока наконец не дошел до берегов Маналы, до темной пучины Туонелы. Видит Вяйнемейнен — поднимается над пучиной черных вод остров, а на берегу острова стоит девушка и полощет белье. Просит ее старый, мудрый Вяйнемейнен: — Дочь Маналы, дитя Туонелы, дай мне лодку, чтобы мог я переплыть на твою сторону. А дочь Маналы говорит ему: — Скажи сначала, зачем пришел ты сюда, живой и здоровый, не погубленный болезнью, не похищенный смертью? — Я не сам пришел, — говорит ей Вяйнемейнен. — Меня привел сюда Туони. — Пустое ты болтаешь, — отвечает ему девушка. — Если бы позвал тебя Туони, были бы на тебе шапка и рукавицы, как у всякого, кого снаряжают в жилище мертвых. Скажи-ка мне правду: зачем ты пришел сюда? Отвечает ей старый, мудрый Вяйнемейнен: — Ну, коли хочешь знать правду, слушай: привело меня в Туонелу железо, пригнала острая сталь. — Вот и опять видно, что ты пустой болтун, — говорит ему дочь Туонелы. — Если бы привело тебя железо, если бы пригнала острая сталь, было бы в крови твое платье, струилась бы из твоих ран красная кровь. Скажи мне правду, Вяйнемейнен, зачем пришел ты сюда? Отвечает ей старый, мудрый Вяйнемейнен: — Так и быть, скажу тебе все начистоту: прибили меня к вашему берегу морские волны. — Нет, неправда! — говорит ему дочь Маналы. — Если бы прибили тебя к нашему берегу волны, было бы мокрым твое платье. Скажи-ка лучше без обмана: зачем пришел ты сюда? — Хорошо, скажу без обмана, — говорит старый, мудрый Вяйнемейнен. — Не своей волей я пришел — привел меня сюда злой огонь. — Вот опять слышу я речи лгуна! — отвечает ему дочь Маналы. — Если бы привел тебя огонь, опалены были бы твои кудри, обгорела бы твоя борода. О старый, мудрый Вяйнемейнен, опять ты хитришь. Скажи мне: зачем ты пришел сюда, не похищенный болезнью, не убитый смертью, никем не загубленный? Тогда сказал ей Вяйнемейнен такие слова: — Вижу я, что мне тебя не обмануть. Так слушай же, теперь скажу тебе истинную правду. Задумал я сделать себе лодку. Построил я ее песней, сделал заклинанием, но не хватает мне трех слов, чтобы поставить мой челнок на воду. Вот и решил я спуститься в жилище мертвых, поискать здесь эти заветные слова. Рассердилась дочь Маналы: — Глупый ты, неразумный человек! Кто же по своей воле спускается в жилище мертвых? Ступай-ка скорее прочь, возвращайся, пока не поздно, к себе домой. Многие приходят сюда — никто не возвращается назад. Не испугался ее слов старый, мудрый Вяйнемейнен и говорит: — Только слабые женщины да малые дети знают страх. Дай же мне лодку, дочь Маналы, чтобы мог я переправиться на твой берег. Видит девушка, что не уговорить ей Вяйнемейнена, и перевезла его в своей лодке на остров. Сама хозяйка Туонелы вышла к нему навстречу. Подносит она Вяйнемейнену кружку с пивом. За обе ручки держит большую кружку, чтобы не выплеснулось из нее ни одной капли. — Выпей, песнопевец! — говорит. Взял Вяйнемейнен кружку, да прежде, чем выпить, посмотрел на дно. А там чего только нет! Лягушата прыгают, ползают змеи, копошатся черви. Выплеснул Вяйнемейнен отраву и говорит хозяйке Туонелы: — Не для того я живой спустился в страну мертвых, чтобы пить ваше пиво. Кто пьет его — тот пьянеет, кто пьянеет — тот гибнет. Удивилась хозяйка Туонелы и спрашивает: — Зачем же пришел ты сюда, Вяйнемейнен, раньше, чем тебя позвал Мана, прежде, чем вспомнил о тебе Туони? Отвечает ей Вяйнемейнен: — Я пришел за тремя вещими словами, чтобы достроить недостроенную лодку, чтобы скрепить нескрепленные доски. — Не нужны тебе больше эти слова, — говорит ему хозяйка Туонелы. — Никогда уже не плыть тебе в этой лодке. Не увидишь ты родного дома, не ступишь больше на родную землю. Тому, кто пришел в страну мертвых, не вернуться к живым. И только сказала — тяжелый сон сковал Вяйнемейнена. А хозяйка позвала одного из сынов Маналы и велела ему сторожить пришельца. Тысячу медных сетей принес сын Маналы и расставил их вдоль и поперек потока, перегородил пучину мертвых вод. Руки у сына Маналы — как железные клещи, вместо пальцев у него острые железные крючья. Зацепил он своими крючьями сети, крепко держит их в руках. Пусть-ка попробует теперь выбраться старый, мудрый Вяйнемейнен! Долго лежал Вяйнемейнен, погруженный в тяжелую дремоту. Наконец очнулся он, огляделся — нигде ни входа, ни выхода. «Нет, не хочу я погибать в этом темном жилище Маналы», — думает Вяйнемейнен. Прикинулся он змеей, прополз, как червяк, под железной сетью, маленькой рыбкой скользнул в воде и поплыл к берегу. Ранним утром стал сын Туонелы осматривать сети. Поднял цепкие свои пальцы, вытащил сети и видит — мечутся в сетях сто форелей, тысяча окуней бьются в железных петлях, только нет в сетях старого, мудрого Вяйнемейнена. А Вяйнемейнен выбрался из черного потока Маналы, из бурной пучины Туонелы и скорее пошел прочь от этого злого места. Не знает старый, мудрый Вяйнемейнен, где теперь искать ему вещие слова, чтобы достроить лодку. Встретился ему на дороге пастух. Спрашивает его Вяйнемейнен: — Может, ты знаешь, где найти мне три заветных слова, чтобы достроить мою лодку? — Уж, наверно, старый Ви́пунен знает их, — отвечает ему пастух. — В утробе у него найдешь ты сотни песен, тысячи слов. Правда, не легкая дорога перед тобой лежит, но и не самая трудная, — засыпана она железными иглами, утыкана мечами и секирами. И вот отправился Вяйнемейнен в путь. Первый день шагал он по колючим железным иглам. Второй день, спотыкаясь, шел по острым булатным мечам. Третий день, шатаясь, брел по наточенным секирам. И наконец привела его дорога к старому Випунену. Видно, давно уже спал Випунен. Всем своим могучим телом врос он в землю. На плечах у него качается осина, на висках — береза, в бороде раскинула ветви ива, на усах шелестит листьями ольха. На лбу у Випунена поднялись могучие ели, между зубами шумят столетние сосны. Выхватил Вяйнемейнен из кожаных ножен железный меч и принялся расчищать вход в утробу великана. Одним ударом срубил осину, другим — повалил березу, снес ели со лба песнопевца, выкорчевал из его бороды иву. Потом, словно тяжелые ворота, раздвинул челюсти великана, заложил между ними железный шест и вошел под своды костлявых скул. Тут проснулся Випунен, приподнял веки, повел глазами. Хочет он закрыть рот — и не может: крепко стоит у него между зубами железная подпорка. Тогда еще шире разинул рот Випунен и вместе с железным шестом проглотил старого, мудрого Вяйнемейнена. Проглотил и говорит сам себе: — Приходилось мне есть и козу с копытами, и корову с рогами, и кабана с клыками, но такого жесткого кусочка никогда еще не случалось отведать! Зевнул разок, другой и снова задремал. А старый, мудрый Вяйнемейнен сидит у него в утробе и думает, как бы ему разбудить Випунена, как бы согнать с него вековой сон. Подумал, поразмыслил и принялся устраивать в животе великана кузницу. Из рукавов рубашки сделал мехи, из шубы — поддувало. Наковальней ему служит колено, молотом — крепкий кулак. День и ночь работает в своей кузнице Вяйнемейнен. Такой шум и грохот поднял, что опять проснулся великан. Жжет его изнутри огонь — сил нету терпеть! — Эй, ты! — закричал Випунен. — Откуда принесло тебя, изверг? Кто подослал тебя, мучитель? Выходи, собака, из моего чрева, а не то плохо тебе придется! Все мое войско выйдет против тебя. И колючий можжевельник, и стоглавые сосны, и островерхие ели — сотни мужей с мечами, тысячи героев с копьями придут, чтобы вышвырнуть тебя, чудовище! А Вяйнемейнен словно и не слышит — бьет себе молотом по наковальне да качает мехи. Все сильнее разгорается огонь. К самому горлу могучего старца поднимается жар от раскаленного железа, прямо на язык ему падают горячие угли. Не вытерпел Випунен, закричал страшным голосом: — Ты, не знающий матери, ты, собака без хозяина, уходи, пока не поздно! Говорю тебе, уходи прежде, чем взойдет солнце, раньше, чем пропоет петух! А не то кину я тебя в медвежью берлогу, загоню в топкие болота, потоплю в пенистом водопаде. Острыми когтями орла разорву тебя на части, клювом ястреба растерзаю на куски! Беги, несчастный, пока не поздно! Уноси голову, пока жив! Отвечает ему из глубины утробы старый, мудрый Вяйнемейнен: — Никуда я отсюда не уйду, мне и здесь хорошо живется. Вместо хлеба я ем твою печень, приправляю ее твоим жиром, варю на огне твои легкие. Скоро перенесу я кузницу в самое твое сердце и буду бить там своим молотом до тех пор, пока не услышу заветных слов. Не должны исчезнуть вещие слова, не должны потеряться песни, что хранишь ты в своей памяти. Что делать? Пришлось Випунену отпереть ларец песнопений, выпустить на волю древние заклятья. И вот запел он песни седой старины. Он пел о том, как зажглось на небе солнце, как загорелись звезды, как в первый раз проплыл по небу месяц. Слова, как птицы, слетали с его уст, как резвые кони, рвались из его груди. Никогда не слышал Вяйнемейнен песен лучше тех, что пел Випунен. Тайны всякого мастерства, начало всякого знания открыл ему могучий старец. И когда наконец опустошил Випунен свой ларец песнопений, сказал Вяйнемейнен из глубины его утробы: — О Випунен, открой пошире рот, выпусти меня отсюда! Пора мне возвращаться в родные края. — Что же, иди, — сказал ему Випунен. — Ты, я вижу, хитер, старый Вяйнемейнен. Ловко ты забрался ко мне в нутро! Хорошо, что теперь уходишь! И славный песнопевец Випунен широко зевнул. Проворной белкой, быстрой куницей выскользнул на волю старый Вяйнемейнен. Немного времени прошло, и вернулся он домой, к своей недостроенной лодке. Тремя словами, точно тремя ударами, достроил Вяйнемейнен свой челн: укрепил руль, поднял мачту, заделал корму. И вот готова лодка. Выкрасил ее Вяйнемейнен красной краской, натянул синий парус, украсил нос серебром, отделал корму золотом и на рассвете прекрасного дня отправился в путь. В суровую Похъёлу, в туманную Сариолу плывет по морскому простору старый, мудрый Вяйнемейнен.
Плывет и песней подгоняет ветер, торопит быстрые волны:
14. Илмаринен вместе с Вяйнемейненом едут в Похьелу свататься к дочери Лоухи
ано утром, прежде чем встало солнце, поднялась красавица Анникки — Илмаринена сестрица — и вышла на туманный бережок постирать белье. Выколотила его на катках, потом чисто-начисто выполоскала и села отдохнуть. Посмотрела на небо, взглянула на море — вверху солнце блестит, внизу волны сверкают. Посмотрела назад, посмотрела вперед и видит — чернеет что-то в устье реки, синеет что-то на морских волнах. «Может, это стадо крикливых гусей? — думает Анникки. — Или это стая сизокрылых уток? Если так, летите своим путем по небесным просторным дорогам!» Но не поднимаются утки, не взлетают крикливые гуси. «Может, это рыбья стая? — думает Анникки. — Может, это лососьи спины? Если так, спрячьтесь под воду, уходите скорее в глубь потоков!» Но не уходит под воду рыбья стая, не прячутся лососи в глубине морских вод. «Может, это еловая ветка? Или это подводный камень выглянул со дна моря? Если камень это, — пусть покроют его синие волны. Если ветка, — пусть унесут ее пенистые гребни». Но не прячется под водой камень, не уносят волны еловую ветку. Это плывет вдоль берега дощатый челн. Борта у него красные, парус синий, нос украшен серебром, корма — золотом. — Уж не брата ли это корабль, — говорит красотка Анникки, — уж не отцовский ли это челн? Тогда скорее плыви к родной земле, стань кормой к чужому берегу, носом повернись к нашей пристани. Если же чужой это корабль, пусть кормой повернется к нашей пристани, носом станет к своему берегу. Но не отцовский это челн и не чужой это корабль. Подплывает к пристани на туманном берегу, на мглистом мысу лодка Вяйнемейнена. Спрашивает его Анникки: — Куда ты, друг моря, торопишься? Куда, украшение Калевалы, твой путь лежит? Отвечает ей с лодки Вяйнемейнен: — Еду я на рыбную ловлю, хочу закинуть невод в глубине камышовых зарослей, там, где мечут икру лососи. Говорит ему Анникки: — Вот сразу и видно, что это неправда. Разве сейчас рыба мечет икру? Да и где твои рыболовные снасти? Видела я, как выезжал на лов мой отец. В лодке у него лежали невода, на скамьях — багры, у руля — длинные шесты. А у тебя ничего нет. Скажи мне, Вяйнемейнен, правду: куда ты едешь, какое дело задумал? Отвечает ей Вяйнемейнен: — На охоту я выехал. Хочу гусей настрелять, пестрокрылых уток набить. Опять не верит ему Анникки: — Видно, смеешься ты надо мной, песнопевец! Видела я, как снаряжался на охоту мой отец. За спиной у него был лук, на поводке — собаки. Скажи мне правду, Вяйнемейнен: куда ты путь держишь? Отвечает ей Вяйнемейнен: — Держу я путь туда, где шумит сражение, где идет битва, где потоками струится богатырская кровь. — Нет, неправду ты говоришь, — отвечает ему Анникки. — Видела я, как мой отец уходил на великую битву, туда, где по колено в крови бьются храбрые мужи. Сто богатырей садились на весла, по бортам висели острые луки, на скамьях лежали кованые мечи. Скажи мне правду, Вяйнемейнен: куда ты собрался? А не скажешь — пусть буря сядет в твою лодку, пусть ветер правит твоим рулем. — Ну хорошо, скажу тебе правду, — говорит ей Вяйнемейнен. — Еду я в суровую Похъёлу, в сумрачную Сариолу, чтобы взять себе в жены красавицу Севера. Не стала больше слушать его Анникки. Подхватила она с деревянных катков белье и побежала скорее домой. А брат ее Илмаринен, вековечный кователь, стоит себе возле жаркого горнила и бьет молотом по наковальне. С головы до пят весь он черный, как сажа, на волосах у него копоть в три пальца, на плечах — целые горы угольной пыли. — Братец-кузнец, — говорит ему Анникки, — бросай свою работу! Скорей выкуй мне новый челночок, выкуй новые кольца, и еще три пары сережек, и еще шесть красивых подпоясков в награду за вести, что я тебе принесла. Говорит ей Илмаринен: — Хорошо, выкую я тебе челночок и кольца, выкую сережки и подпояски. Но если нестоящие вести ты принесла — все переломаю и в огонь брошу. Тут говорит ему сестра Анникки: — Ну так слушай, братец, что я тебе скажу. Ты вот с утра до ночи молотом стучишь. Летом куешь подковы, зимой куешь полозья, весной — дугу с колокольчиком. Все хочешь за своей невестой ехать. А тот, кто похитрее тебя, уже едет за твоей невестой. Выйди-ка на берег да погляди, чья лодка на волнах качается. Старый, мудрый Вяйнемейнен плывет в туманную Похъёлу, в сумрачную Сариолу, чтобы свататься к той, которую ты выбрал, для которой ты и Сампо выковал! Опечалился кователь Илмаринен. Уронил из правой руки молот, уронил из левой руки клещи и говорит: — Сестрица моя Анникки, я выкую тебе новый челночок и кольца, выкую серьги и подпояски — только истопи мне скорей жаркую баню, собери золы, навари щелоку, чтобы смыл я с тела осеннюю копоть, счистил с себя зимнюю гарь. Истопила ему Анникки баню, воду из родника принесла, ветки для веника в лесу наломала. Льет воду на горячие камни, льет воду на душистый веник, и медовый пар поднимается в бане. Вымылся Илмаринен, вошел в избу — а его и не узнать! Шея, как яйцо, белая. Волосы, как лен, светлые. Глаза, словно снег, чистые. Щеки ярким румянцем горят. Самое лучшее, что было в сундуке, надел Илмаринен. Рубашка на нем тонкого льняного полотна, поверх рубашки голубая куртка, поверх куртки кафтан суконный, да не простой кафтан, а с каймою в четыре цвета. А поверх кафтана новая шуба еще надета — на ней тысяча петель, сотня украшений. Дала ему Анникки пояс, шитый золотом, — тот, что мать отцу к свадьбе вышивала. Вынесла ему Анникки пестрые рукавицы, — те, что мать вязала. Надела на его золотые кудри шапку, — ту, что отец к своей свадьбе покупал. Вышел Илмаринен на крыльцо убранный, разукрашенный, а там уже стоит его буланый жеребец, запряженный в расписные сани. Под дугой звенят шесть веселых птичек, семь звонких колокольчиков. Сани медвежьей шкурой покрыты, полость из тюленьего меха сделана. Взял Илмаринен в одну руку вожжи, в другую кнут, стегнул коня и говорит:
Один день, и другой, и третий гонит Илмаринен своего коня и наконец увидел он в волнах лодку Вяйнемейнена. Окликнул Илмаринен его с берега: — О старый, мудрый Вяйнемейнен! По одной дороге мы едем, одна у нас на сердце забота. Давай же сговоримся так: кого выберет красавица Похъёлы — тот и будет ее мужем. — Хорошо ты сказал, — отвечает ему Вяйнемейнен. — И если тебя выберет красавица Похъёлы, не затаю я в своей душе ни вражды, ни злобы. Поехали они дальше. Оба едут в одну сторону. Каждый едет своим путем. Шумят волны под быстрой лодкой Вяйнемейнена. Трясется земля под копытами резвого коня Илмаринена.
15. Красавица Похъёлы выбирает себе жениха
е знает хозяйка Похъёлы, что к ней в дом едут женихи. Только дворовый пес чует непрошеных гостей — лает, рычит, бьет хвостом, рвется с привязи. Говорит хозяин Похъёлы: — Дочка, пойди-ка, посмотри, чего это вислоухий лает, на кого это серый бросается. — У меня и без того дела много, — отвечает ему дочка, — надо и хлев убрать, и за стадом приглядеть, и жернова вертеть, и муку сеять. Где мне еще смотреть за собакой! А пес не унимается — лает громче прежнего. Снова говорит хозяин Похъёлы: — Пойди, старуха, посмотри, чего это лает битый, чего там скулит серый? Отвечает ему старуха: — Не до того мне! Я и с обедом еще не управилась, и тесто еще не замешано, и хлеб не поставлен. Рассердился хозяин Похъёлы: — Всегда у баб найдется отговорка, всегда у них есть работа — то у печки погреться, то в постели поваляться. Пойди-ка ты, сынок, взгляни, на кого это собака лает? Не станет серый зря брехать, не будет мохнатый ворчать на сосны. Отвечает ему сын: — Есть у меня дела поважнее — мне и топор наточить надо, и пень расколоть, и дров наготовить, и печь растопить. Совсем рассердился хозяин Похъёлы и сам пошел посмотреть: отчего это лает верный пес, на кого рычит серый? А пес то мордой к морю повернется, то на вершины холмов глядит, то — туда, то — сюда. Посмотрел на море хозяин Похъёлы. Видит — не зря лает верный пес. Подплывает к Похъёле красная лодка. На ветру синие паруса выгибаются, серебряный нос волны режет. Взглянул хозяин на вершины холмов. Видит — не напрасно воет вислоухий. Мчатся к дому разукрашенные сани. Сбруя на коне медная, уздечка серебряная, а на дуге поют-звенят шесть веселых птичек, семь серебряных колокольчиков. Вернулся хозяин Похъёлы в дом и говорит: — Чужие спешат к нашему дому. Как узнать, с миром они идут или с войной? — Сейчас узнаем, — отвечает старуха. Достала она связку рябины, бросила красу деревьев в огонь и говорит: — Если с войной идут — потечет из рябины кровь, если с миром идут — потечет вода. Смотрят в огонь мать и дочь — нет, не льется кровь и не бежит вода, а течет из рябины густой струей сладкий мед. — Это женихи едут к нам в дом, — говорит хозяйка Похъёлы. — От них никуда не укроешься. Коня от чужих глаз можно спрятать, а красавицу дочку, как ни прячь, женихи все равно найдут — хоть из камня построй дом, хоть посреди моря его ставь. Вышли мать с дочкой на крыльцо. Посмотрела старая Лоухи на того, кто веслом гребет, поглядела на того, кто коня погоняет, и говорит своей дочке: — Скажи, дочка, кому хочешь ты быть женой, кому будешь верной подругой в жизни? Тот, кто в лодке плывет, — это старый Вяйнемейнен. Немало у него сокровищ! Мудрое слово, могучая песня — вот его богатства. А тот, кто в санях едет, — кователь Илмаринен. И он не последний из бедняков! Дым да копоть — вот всё, что он нажил. Ты налей меду тому, кого выберешь себе в мужья, поднеси кружку старому Вяйнемейнену. Отвечает ей дочь: — Не пойду я за старого Вяйнемейнена. Выберу я мужа покрасивее, пойду за молодого Илмаринена. Ведь это он выковал нам Сампо. Ему ты меня и обещала. — Глупый ягненок! — говорит ей мать. — Что за радость быть женой кузнеца! Будет у тебя одна забота — стирать его черные рубашки да смывать с него сажу. А дочка свое твердит: — Не пойду я за Вяйнемейнена! Скучно будет мне с ним, старым. Немного времени прошло, и причалил к пристани Вяйнемейнен. Поставил свой красный челн на железные катки и пошел прямо к дому хозяйки Похъёлы. Остановился у двери и, не переступая порога, говорит: — Скажи, красавица, хочешь ли быть моей женой, хочешь ли делить со мной радость и горе? Отвечает ему дочь Похъёлы: — А ты сделал мне лодку из обломков моего веретенца? Сделал челнок из кусочков моей катушки? — Я другую лодку тебе сделал, — отвечает ей Вяйнемейнен, — получше той, что ты просила. Не боится она ни дождя, ни ветра. Как пузырек, всплывает на бурных волнах, как цветочек, качается на морской глади. Крепко стоит на земле дом, а моя лодка держится на волнах еще крепче. Отвечает ему дочь Похъёлы: — Не хочу я качаться на волнах. Не хочу, чтобы мой дом в море плавал. Нет, не буду я тебе, старику, верной подругой. Женой старого быть — только беду с ним делить. Опечалился Вяйнемейнен. Опустил голову и молча побрел к своей разукрашенной лодке. «Горе мне! — думает Вяйнемейнен. — Прошло мое время. Видно, поздно я задумал привести жену в свой дом. Не пристала седина жениху. Сватовство к лицу только молодым». А кователь Илмаринен уже подъезжает к дому хозяйки Похъёлы. Не раздумывая, переступил Илмаринен через порог, не мешкая, вошел в избу. Налила красавица Похъёлы полную кружку меду и подает славному герою. Но не прикоснулся Илмаринен к сладкому питью. — Нет, не притронусь я к этому меду, — говорит славный кователь, молодой Илмаринен, — если не пойдет за меня та, которую люблю я всем сердцем. А старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, уже придумала, как отделаться от жениха. Говорит она Илмаринену: — Сначала заслужить надо мою дочку, мой весенний цветочек, украшение земли и неба. Вот если ты вспашешь змеиное поле, тогда наденет она для тебя башмачки, станет твоей женой. — Короткая же у тебя память! — отвечает Илмаринен хозяйке Похъёлы. — Другие слова были у тебя на языке, когда ковал я тебе Сампо. А красавица Похъёлы, дочка старой, злой Лоухи, отвела своего жениха в сторону и говорит: — Послушай меня, Илмаринен! Я научу тебя, как вспахать змеиную землю. Сделай плуг из серебра и золота, обуй железные башмаки, надень стальную рубашку — и ни одна змея тебя не тронет. Всё сделал кователь Илмаринен, как велела ему дочь Похъёлы, и вышел в поле. Врезался он золотым сошником в землю, взбороздил серебряным плугом змеиную пашню. С шипеньем и свистом поднялись из-под плуга ползучие гады, вытянули свои длинные шеи, разинули ядовитые пасти, со всех сторон тянутся к Илмаринену. Но без страха идет по змеиному полю Илмаринен и разгоняет змей:
16. Хозяйка Похьёлы готовит свадебный пир
огатый пир готовит старая Лоухи, хозяйка вечно мрачной Похъёлы. Пусть увидит жених, что из знатного дома, из славного рода берет он жену. Много гостей будет на свадебном пиру. Чтобы всех накормить, надо целого быка зажарить. Выбрала старуха Лоухи быка не большого и не маленького: рога у него без малого сто сажен, касатка с одного его рога на другой весь день летит, ласочка вокруг его шеи семь дней бежит, белка от головы до хвоста целый месяц скачет. Тысяча храбрецов вели этого быка в Похъёлу. Привели — и не знают, что с ним делать. Никто не берется его зарезать — ни старики, ни юноши, ни те, кто достиг середины жизни. Пасется себе бык на поляне и щиплет траву — мордой земли касается, спиной тучи задевает. А если кто подойдет к нему, он только глянет черным глазом — и уже со всех ног бежит смельчак, в кусты прячется, на дерево залезает. Кто же зарежет свадебного быка? Где найдется такой герой? Ищут его и в лесах прекрасной Карелии, и на просторных полях Суоми, и в суровом краю шведов, и в ласковой земле русских, ищут и нигде не находят. И вдруг вышел из прозрачных волн, поднялся на синий хребет моря старый муж, сильный богатырь. Кулак у него железный, на голове вместо шапки — скала, на ногах — каменные утесы. Без страха подошел великан к быку и одним ударом воткнул нож в бычью шею. Как подкошенный повалился бык на землю. Бык большой, а всего только и получилось, что сто ушатов мяса, сто сажен колбасы, шесть бочек жиру да семь лодок крови. Много ли это для веселой свадьбы, для богатого пира! Да и какой же это пир, если нет на столе пива! Стала хозяйка Похъёлы готовить веселый напиток. Чтобы пиво сварить, вода нужна. Выкатила хозяйка Похъёлы котел — не большой и не маленький — и велела своим работницам носить воду. Родники иссякли и колодец опустел, пока доверху наполнили этот котел. Воды много, да из одной воды пива ведь не сваришь! Насыпала хозяйка Похъёлы в воду ячменных зерен, бросила в котел головки хмеля. Пусть веселым будет напиток, пусть пенится славное пиво! Для того, чтобы пиво сварить, жаркий огонь нужен. Принялась хозяйка Похъёлы рубить деревья. Столько дров наготовила, что леса поредели. А костер сложила такой, что до самого неба поднялся черный дым. Потом поставила котел на огонь и закрыла крышкой — пусть кипит, пусть варится добрый напиток. Три дня и три ночи прошло, но не бродит пиво, не пенится молодое. «Что бы еще в котел прибавить?» — думает старая Лоухи. Увидела она на полу щепку, потерла ее в ладонях — и вдруг выбежала на середину избы пушистая белка. Говорит ей хозяйка Похъёлы: — Веселая белка, лесная шалунья, беги скорее в зеленую чащу, принеси мне еловые шишки, собери сосновые иглы.
Побежала белка в лес. Набрала полные лапки еловых шишек, целую охапку сосновых игл и принесла хозяйке Похъёлы. Бросила старуха Лоухи шишки и душистые сосновые иглы в свадебное питье, но не бродит молодое пиво, не пенится золотистое. Опять хлопочет у котла хозяйка Похъёлы, то одно подбавит, то другое. И вдруг видит — лежит на полу лучинка. Подняла ее старуха Лоухи, потерла в руках — и выбежала на середину избы желтая куница. Говорит ей хозяйка Похъёлы: — Золотая куница, проворный зверек, беги скорее в медвежью берлогу, принеси мне пены из медвежьей пасти. Пробралась куница в медвежью берлогу, сняла лапками с медвежьей пасти пушистую пену и принесла старухе. Бросила старуха эту пену в котел с пивом, но по-прежнему не бродит напиток мужей. Опять думает старуха: «Что же еще в котел прибавить? Что еще сделать, чтобы пенилось золотое пиво, чтобы искрилось веселое?» Видит старая Лоухи — лежит на полу стручок. Подняла она его с пола, потерла в ладонях — и вылетела из стручка пчелка. Говорит ей старуха Лоухи: — Пчелка, золотая птичка, лети скорее на зеленые луга, принеси мне соку медовых трав, принеси меду душистых цветов. Быстро полетела пчелка. Собрала в золотых цветочных чашечках душистый мед, обмакнула крылышки в сладкий цветочный сок и возвратилась назад. И вот бросила хозяйка Похъёлы в котел каплю меда. Забродило, заиграло молодое пиво. До самых краев поднялась легкая пена, золотой струей выплеснулась из котла веселая брага. Стали разливать пиво в дубовые бочки. Бочки железными обручами опоясали, медными втулками заткнули и спрятали в землю, в глубокий погреб, — пусть стоят до свадебного пира! Немного времени прошло — и зашумело, зашипело в бочках молодое пиво: — Не хочу стоять в темном погребе! Нет мне здесь ни почета, ни славы. Мое место за веселым столом. Хочу гулять я по кружкам, чтобы гости хвалили меня и пели бы в мою честь песни! Стали хозяева искать певца, чтобы прославил он песнями молодое пиво. Принесли в погреб лосося, принесли щуку. Но не дело лосося распевать песни, да и щука не мастерица петь. А пиво сердится, шумит: — Коли не найдете искусного певца, разорву я все обручи на бочках, вышибу крепкое дно! Испугалась хозяйка Похъёлы. Кликнула она свою работницу и говорит ей: — Иди скорее, зови гостей на добрый пир, на веселую свадьбу. Весь народ Похъёлы зови — всех бедных и нищих, всех слепых и немощных. Хромых вези на конях, калек вези в санях. Зови всех сынов Калевалы. А раньше всех — старого, мудрого Вяйнемейнена. Без его песен не будет на пиру веселья! Только смотри не зови удалого Лемминкайнена — нет для него места за свадебным столом! Спрашивает хозяйку работница: — Почему же не звать молодого Лемминкайнена? Отвечает ей хозяйка Похъёлы: — Потому его не зови, что затеет он на веселом пиру драку, всех стариков на смех поднимет, девушек насмерть запугает. И вот пошла работница по шести дорогам, по восьми тропинкам звать народ на свадебный пир. Все дома обходит, всех встречных зовёт, только не позвала она удалого охотника, молодого Лемминкайнена.
17. Встреча жениха
ень и ночь идет стряпня в доме старой Лоухи. Шипит на сковородах мясо, варится в котлах рыба, в печи румянятся пироги. И вдруг слышит хозяйка Похъёлы небывалый шум на берегу. Может, это буря валит деревья? Или, может, это море бьется о берег? Или обрушились скалы? Вышла она на крыльцо, посмотрела на запад, посмотрела на север, взглянула на солнце. Нет, не море это шумит и не деревья валятся на землю. Это мчатся по берегу сани, скрипят быстрые полозья, хлопают в воздухе кнуты. «О горе! — думает хозяйка Похъёлы. — Видно, это сильное войско идет на нас, чтобы разорить нашу страну!» Но не вражье войско идет на туманную Похъёлу. Это жених едет за своей невестой, едут гости на свадебный пир. Как черемуха в лесу, как статный дуб в роще, как ясный месяц в звездном небе, так и жених приметен в толпе славных мужей. И конь у него самый лучший: черный, как ворон, резвый, как жаворонок, быстрый, как голодный волк. С шумом въехали сани на хозяйский двор. — Эй, вы! — зовет рабов хозяйка Похъёлы. — Распрягайте-ка скорее коней, а коня моего зятя прежде всех. Возьмите коня моего зятя за шелковый повод, отведите вороного на мягкий выгон, напоите его родниковой водой, накормите пшеницей из резных яслей, дайте отборного ячменя в медном корыте. А потом привяжите коня моего зятя к золотым кольцам, моржовой щеткой расчешите его пышную гриву, накройте резвого скакуна серебряным узорным покрывалом, золотой попоной с медными подвесками. Стали гости входить в дом. Только жених не торопится переступить через хозяйский порог. Говорит старая Лоухи юношам Похъёлы: — Эй, молодые герои, ведите скорее моего зятя в дом! Поднимите повыше притолоку, чтобы он шапкой ее не задел. Опустите пониже порог, чтобы он каблуком его не зацепил. Подальше отодвиньте косяк, чтобы зять плечом его не сдвинул. Снимите двери с петель, чтобы не мешали они моему зятю войти в дом. Подняли сыны Похъёлы низкую притолоку, опустили высокий порог, раздвинули пошире косяки, сняли с петель двери, и вошел жених в дом невесты. Поклонился всем и говорит: — Пусть не оставит здоровье тех, кто живет под этой славной кровлей! Отвечает ему хозяйка Похъёлы: — И тебя, посетившего нашу маленькую избушку, этот еловый домик, это бедное сосновое гнездышко, пусть никогда не оставит здоровье. А потом позвала девочку-работницу и говорит ей: — Принеси-ка мне огня в кусочке бересты, на конце сосновой щепки — хочу я посмотреть, какие у жениха глаза: синие, карие или, как лен, светлые? Пошла работница за огнем. Шумит, трещит береста, дымится сосновая щепка — ничего в густом дыму не разглядеть. Снова посылает хозяйка Похъёлы работницу: — Принеси мне огня на белой восковой свечке! Блестит, сияет огонек, а хозяйка Похъёлы смотрит жениху в глаза и говорит: — Теперь я знаю, какие очи у моего зятя: они светлые, как морская пена, они глубокие, как дно моря, они ясные, как весенний цветок. Усадила хозяйка Похъёлы жениха на почетном месте, так, чтобы все его видели. Потчует она дорогих гостей, а зятя прежде других. И пирог ему первому подносит. И семги самый лучший кусок кладет. И пиво верхом наливает. Веселит добрый напиток гостей, а жениха больше всех. На славу удался пир! Одно только плохо — не слышно за столом песен. Тогда поднял старый, мудрый Вяйнемейнен свою кружку с золотым пивом и говорит такие слова:
Все может сделать Вяйнемейнен своей могучей песней — и теплый хлеб из мертвого камня, и крепкую соль из мягких снежных сугробов. На радость всем пирующим были его песни — и старикам, и молодым, и тем, кто достиг середины жизни. Кончил Вяйнемейнен, поклонился хозяевам и гостям и говорит такие слова:
18. Невеста покидает родной дом
тшумел веселый пир в суровой Похъёле, в сумрачной Сариоле. Пришло время снаряжать невесту в путь. Пора ей расставаться с родным домом. Уже и коня вывел жених, а невеста все еще не готова: одна коса заплетена, другая не заплетена, одна нога обута в башмачок, другая не обута, на одну руку надета рукавичка, на другую не надета. Наконец вывела старуха Лоухи, хозяйка Похъёлы, свою милую дочку и говорит такие слова:
19. Молодая жена входит в дом кователя Илмаринена
ак юноши ждут весеннего солнца, как дети ждут ягод на поляне, как вода ждет смоленой лодки, — так и добрая хозяйка Локка, мать Илмаринена, ждет сына с его молодой женой. Все глаза проглядела, бедная. Утром смотрит она из окошка — не въезжают ли на двор знакомые сани? Днем выходит на дорогу, ждет — не покажется ли из лесу резвый конь? Вечером слушает у калитки — не скрипят ли вдали быстрые полозья? А с ней вместе ждет кователя Илмаринена вся деревня. Возле избы малые дети топчутся, руки-ноги себе поморозили, — а славный кователь все не едет. У ворот старики сидят, смотрят на дорогу. Засиделись так, что колени разогнуть не могут, — а Илмаринена и не слышно и не видно. Юноши к самому берегу ходят его встречать, уж и подошвы на башмаках стоптали, — а Илмаринена нет как нет. И вот однажды, на рассвете прекрасного дня, слышит добрая Локка — зашумело в лесу, застучали быстрые копыта и подъехал к воротам кователь Илмаринен. А рядом с ним в санях сидит его молодая жена. Смотрит свекровь на невестку — и не налюбуется. Хороша она, что спелая брусничка, как душистая земляничка, точно кукушечка на ветке, будто синичка на рябине. Глаза у нее словно звездочки в небе, нежный рот — как челночок выточенный, руки у нее белоснежные, шея — лебединая. Может, это месяц светит? Нет, это блеснули застежки на плечах красавицы. Может, это солнце сияет? Нет, это сверкнуло ожерелье на ее шее. Может, это парус трепещет? Нет, это ее шелковый платок развевается по ветру. — Привет тебе, милый сын, в родной стороне! — говорит добрая Локка. — Входи, родная кровинка, под отцовскую крышу, веди в свой дом красавицу кукушку, ту, что восемь лет ждал, пять долгих зим сватал. Ступил сын на родную землю, поклонился матери, поклонился всей деревне, а красавица Похъёлы все сидит в санях — ждет, чтобы ее на руках по двору пронесли. Говорит ей добрая Локка: — И ты, веточка черемухи, выходи из саней. Не жди, золотой цветочек, пока тебя возьмут на руки. Только малого ребенка на руках носят, только гордый не хочет сам шага сделать. Ты пройди, уточка, по двору своей свекрови, переступи, молодая курочка, через порог мужниного дома. Еще прошлым летом знали половицы этого дома, что будут ходить по ним твои ноги. Еще в минувшую зиму знала эта крыша, что будешь ты жить под нею. И окна эти ждали, когда ты поглядишь в них. И колышки на стенах уже наклонились, чтобы повесила ты на них свои платья. Эти двери сами отворялись, чтобы ты в дом вошла. Дверная ручка сама опускалась, по твоей руке скучая. В сарае корова мычит — молодую хозяйку подзывает. Жеребенок в конюшне ржет — сена из твоих рук просит. В закутке ягненок жалобно блеет — тебя зовет. Весь наш двор без тебя тоскует. Вся наша улица плачет, что ты по ней не гуляешь. И вот вошли хозяева и гости в дом. Никогда под этой прославленной крышей не бывало столько добрых людей! Сидят гости в белых одеждах, и кажется, будто это лес, убранный инеем. Как утренняя зорька, сияют серебряные уборы, как звезды в небе, искрятся золотые украшения. И никогда за этим славным столом не было такого богатого пира. Десятью своими легкими пальцами напекла добрая хозяйка Локка пирогов и хлебов, наварила пива, нажарила свинины, наготовила рыбы. Острые ножи иступились, столько лососей она разделала. Стальные лезвия погнулись, столько сигов она начистила. А уж пиво и мед за столом без конца лились, чтобы могли гости смочить себе губы, чтобы весельем зашумел добрый пир! Кто же споет на этом пиру песню? Только кукушка умеет куковать, только певец может петь. А кому же начинать песню, как не старому, мудрому Вяйнемейнену? Славит он и молодую жену, и старую мать, и гостей славит, и сватов славит, а прежде всего — доброго хозяина, вековечного кузнеца Илмаринена:
20. Разгневанный Лемминкайнен отправляется в Похьелу, чтобы отомстить старухе Лоухи
веселый Лемминкайнен живет себе и ничего не знает о свадьбе в Похъёле. Вышел он как-то поутру пахать поле и видит — заволокло дымом край неба. «Уж не огонь ли это войны, уж не дым ли это сражения?» — думает Лемминкайнен. Посмотрел он одним глазом, взглянул другим и говорит сам себе: «Нет, если бы война разгорелась, побольше был бы дым. Если бы пастухи жгли костры, поменьше был бы огонь. Знаю я, что это такое, — это варят в Похъёле пиво». Прошел Лемминкайнен одну борозду и вдруг слышит стучат по берегу быстрые копыта. Понял тут Лемминкайнен: это празднуют в Похъёле веселую свадьбу. Опустил он голову. Упали на его лоб черные кудри. От гнева побелели его щеки. Бросил Лемминкайнен недопаханное поле и пошел домой. — Милая моя старушка, — говорит он матери, — готовь мне скорее еду, топи мне скорее баню. Поел он, попил, смыл грязь со своего тела и говорит матери: — Милая моя старушка, дорогая матушка, достань мне самую красивую рубашку, дай мне самый лучший кафтан. Спрашивает его старая мать: — Куда собрался ты, сынок? На охоту за рысью снаряжаешься, или лося идешь выслеживать, или хочешь настрелять белок? — Родная моя матушка, — отвечает ей веселый Лемминкайнен, — не пойду я за рысью, не буду я охотиться на лося, не хочу бить пушистых белок. Я иду в Похъёлу, на веселую свадьбу, на шумный пир. Дай мне скорее рубашку получше, дай кафтан покрасивее, чтобы мог я погулять на той свадьбе, чтобы не последним из героев был я на том пиру. Уговаривает старая мать сына: — Не ходи, милый сыночек, в страну мрака и холода, не ходи на тот великий пир. Ведь тебя туда и не звали. Но не слушает ее веселый Лемминкайнен: — Только глупый ждет, пока его позовут. Смелый сам идет куда вздумает. — Не ходи, мой сыночек, в Похъёлу, — снова просит его мать. — Там и солнце не светит и луна не сияет. Там на всех дорогах ждет тебя гибель, за каждым углом притаилась там смерть. — Только слабый боится смерти, — отвечает ей Лемминкайнен, — только робкому повсюду мерещится гибель. Лучше скажи мне, матушка, что ждет меня в пути, какая беда грозит мне в дороге? Говорит сыну старая мать: — Три смерти ждут тебя в пути. В первый день увидишь ты огненную реку. Посреди горячей пучины пылает там жарким пламенем гора, на горе сверкает огненный утес, на утесе сидит огненный орел. По ночам точит он свой клюв, ясным днем точит свои когти, чтобы схватить того, кто близко пройдет, кто мимо проедет. И тебе, безрассудному, не миновать этой участи. — Нет, не умирают так герои, — отвечает ей Лемминкайнен. — Только для глупой бабы такая смерть. Ты скажи мне, матушка, какая еще гибель ждет меня? Говорит ему старая мать: — На второй день пути увидишь ты огненный ров. Доверху завален он раскаленными камнями. Сотни смелых юношей с мечами, тысячи храбрых мужей с копьями полегли там мертвыми, а через ров никто не перешел. И тебе не пройти. — Нет, не умирает так смелый, не кончает так свои дни храбрый, — отвечает Лемминкайнен. — Скажи мне, матушка, какая еще смерть мне грозит? — Стережет тебя третья смерть у самых ворот Похъёлы, у входа в сумрачную Сариолу. Ходит там во мраке медведь, бродит в темноте волк. Уже сожрали они тысячу героев с мечами, разорвали на части сто богатырей с луками. Растерзают они и тебя, беззащитного! Смеется над ее словами удалой Лемминкайнен: — Не умирает так даже самый робкий из мужей, даже самый последний из героев. Мне ли, укротившему коня на полянах Хийси, бояться медвежьей пасти! Мне ли погибнуть от волчьих зубов! — Да ты послушай меня! Ведь это еще не все, что грозит тебе, сыночек, — говорит Лемминкайнену старая мать. — Три смерти стерегут тебя в дороге, а четвертая поджидает в самой Похъёле. Увидишь ты двор, огороженный высоким частоколом. Вместо кольев понатыканы там острые копья, и на каждое копье насажен человеческий череп. Только один кол стоит пустой — твоей головы дожидается. И не прутьями заплетен тот частокол, а ядовитыми змеями. И связаны жерди не ветками, а гадюками. У самых ворот лежит там змея, всех змей страшнее. У нее сто глаз, тысяча языков. Уже открыла она свою страшную пасть, чтобы проглотить тебя, несчастного. — Нет, не для героя эта смерть, — говорит Лемминкайнен. — Голыми руками разбросаю я змей, босыми ногами растопчу гадюк. — Бедный мой сыночек! — говорит ему мать. — Видно, уже позабыл ты, как лежал в глубине темных вод Маналы, как шумели над тобой черные потоки Туонелы. И лежать бы тебе на дне бурной пучины до нынешнего дня, если бы не твоя бедная мать! Хоть теперь послушайся моих слов, не ходи к темным избам Похъёлы. — Только глупцы знают страх, — отвечает ей Лемминкайнен. — Герои страха не ведают. Всех злых мужей Похъёлы вызову я на открытый бой, с каждым померюсь острым мечом! Дай же мне, любимая матушка, стальной пояс, принеси мне, милая старушка, острый отцовский меч. Долго лежал он в темноте, давно стосковался без дела. Надел веселый Лемминкайнен стальной пояс, к поясу подвесил отцовский меч, взял в руку отцовское копье, за спину вскинул отцовский лук. Уже и сани стоят у ворот, пора Лемминкайнену в путь. Да вот беда — одна нога идет через порог, другая не идет, одна рука хочет за вожжи взяться, другая не хочет. Но не дрогнуло сердце Лемминкайнена. Уселся он в сани, а старая мать на прощанье говорит ему: — Сыночек мой единственный, ты, моей старости опора! Пусть будет что будет! Ступай куда хочешь, пируй с кем знаешь, только запомни мои слова: поднесут тебе чашу с пивом, а ты не спеши его пить, сначала попробуй. Выехал сын за околицу, а старая мать догнала его опять и наставляет: — Сыночек мой единственный, ты, моей старости утеха! Как приедешь на пирушку, вспомни мои слова: садись на полсиденья, становись на полполовицы — тогда никто тебя не одолеет ни обманом, ни хитростью. Снова взмахнул Лемминкайнен жемчужным кнутом, и рванулся вперед его резвый конь. В далекую Похъёлу, в сумрачную Сариолу едет веселый Лемминкайнен. И вот, когда день уже клонился к вечеру, вдруг заржал, зафыркал краснобокий конь и стал — всеми четырьмя копытами уперся в землю. Смотрит Лемминкайнен — сбываются слова старой матери. Преградила ему путь огненная река. Посреди реки гора пылает, на горе ярким пламенем горит утес, а на вершине утеса сидит огненный орел. Из клюва у него вырывается огонь, перья жаром пышут. Увидел орел Лемминкайнена и говорит: — Ты куда едешь, герой, куда путь держишь? Отвечает ему веселый Лемминкайнен: — Еду я в Похъёлу, на веселую свадьбу. Отойди-ка, орел, в сторону, дай путнику проехать, уступи отважному Лемминкайнену дорогу. Отвечает ему огненный орел: — Как же не уступить путнику дорогу! А уж смелому Лемминкайнену и подавно! Пусть пройдет он через мой клюв, проедет через мою глотку — прямо ко мне в утробу. Веселый будет там пир званому гостю, долгий отдых будет усталому путнику. Не знает Лемминкайнен, что делать, как от беды избавиться. Посмотрел Лемминкайнен направо, поглядел налево, взглянул вперед, повернулся назад и видит — лежат на снегу черные перышки. Подобрал их веселый Лемминкайнен, сбил в комочек, потер между ладонями — и мигом вылетела у него из-под рук стая черных глухарей. Швырнул их Лемминкайнен орлу прямо в разинутый клюв, кинул в его огненное горло, бросил на его раскаленный язык, а сам дальше поехал.
Ночь ехал, день ехал — и вдруг опять заржал испуганный конь, снова стал среди дороги. Приподнялся Лемминкайнен в санях и видит — правду сказала ему старая мать: перед ним в обе стороны тянется широкий ров. Доверху завален он раскаленными камнями, до краев засыпан горящими каменными глыбами. И нигде ни прохода, ни проезда. Как тут быть удалому Лемминкайнену? Набрал он полную пригоршню снега и бросил в огненный ров. Даже зашипеть не успел снег, а огонь еще выше поднялся. Бросает Лемминкайнен комья снега на раскаленные камни и говорит такие слова:
Сильнее разящего меча ранили змею гневные слова героя. Закрыла она свою тысячеязыкую пасть, опустила к земле голову и поползла прочь с дороги.
21. Лемминкайнен вызывает на состязание хозяина Похъёлы
се смерти миновал веселый Лемминкайнен и наконец целый и невредимый въехал во двор хозяйки Похъёлы. Незваный, непрошеный вошел он в горницу. Ступил шаг — под его ногами сосновый пол покачнулся. Раскрыл рот — и задрожали от его голоса сосновые стены. — Вот и я! — говорит веселый Лемминкайнен. — Встречайте, хозяева, нового гостя! Пусть здравствует тот, кто и мне скажет: «Здравствуй!» Но никто не говорит ему: «Здравствуй!» Никто не рад веселому Лемминкайнену. — Может, некстати я пришел? — спрашивает Лемминкайнен. — Что же не подносят мне хозяева пива, не потчуют гостя золотым медом? Отвечает ему из угла хозяин Похъёлы: — Какой ты гость! Гость разве так приходит? У порога он сначала остановится и поклон отвесит. А потом ждет, пока его в дом позовут. Тряхнул Лемминкайнен черными кудрями и говорит: — Что-то не помню я, чтобы кланялся у этого порога мой отец. Всегда было для него место за столом, и для коня его было стойло, и для рукавиц находился гвоздь. Чем же я хуже своего отца? Сказал так и сел в конце стола, на краю сосновой скамейки. Затрещала скамейка, зашатался дубовый стол. Тут говорит ему хозяйка Похъёлы: — Чтобы тебе вчера приехать — рекой лилась тут брага! Или уж завтра бы приехал — наварила бы я свежего пива. А сегодня оно еще в ячмене. И хлеб еще не выпечен, и мясо еще не зажарено. От гнева перекосилось лицо Лемминкайнена. — Вот оно как! Другие слова были у тебя на устах, когда посылала ты меня в темную пучину Маналы. Ну так слушай, злая старуха! Не буду я Лемминкайненом, если не подадут мне в кружке пива, если не поставят передо мной целый котел жареной свинины. — Хорошо, — говорит хозяйка Похъёлы, — будет по-твоему. Позвала она свою работницу — ту, что скребет котлы да чистит грязную посуду, — и приказала ей подать гостю еды-питья. Принесла работница котел с обглоданными костями и кружку с болотной водой. Поставила перед Лемминкайненом и говорит: — Если ты настоящий герой — одним духом выпьешь пиво, до самого дна осушишь всю кружку. Но не спешит Лемминкайнен пить веселый напиток. Заглянул он на дно кружки, а там полно всякой нечисти: и змеи, и лягушки, и ящерицы, и черви. Видно, на болоте это пиво варили, из самой трясины зачерпнули кружкой. Усмехнулся веселый Лемминкайнен. — Ладно, — говорит, — выпью я это пиво, раз не дают другого. А сам достал из кармана удильный крючок и забросил его в кружку. Выудил всех ящериц и гадюк, всех лягушек и червей, побросал их на пол, а потом одним духом выпил темный напиток. Поставил кружку на стол и говорит такие слова: — Раньше чем скроется солнце, прежде чем взойдет месяц, сброшу я в Туонелу того, кто варил это пиво, в жилище Маналы отправлю того, кто угощал гостя таким питьем. Рассердился хозяин Похъёлы. — Да кто ты такой? — говорит. — Откуда ты взялся? Зачем пришел сюда незваный, непрошеный? Отвечает ему веселый Лемминкайнен: — Званый гость хорош, анезваный лучше. Не найдется ли у тебя, хозяин, для незваного гостя еще пива, чтобы утолить жажду героя? Говорит ему хозяин Похъёлы: — А вон во дворе лужа — пей из нее сколько хочешь да убирайся отсюда! Исчезни, негодный! Скройся с глаз, жалкая тварь! Не сдвинулся с места Лемминкайнен. — Ни один из героев, — говорит, — даже тот, что похуже меня, не потерпит, чтобы его поносили такими словами. Тогда выхватил хозяин Похъёлы огненный меч и говорит Лемминкайнену: — Не хочешь терпеть, так давай клинками мериться! — Хорошо же ты принимаешь гостя! — отвечает веселый Лемминкайнен. — Ну что ж, пусть будет по-твоему. Мой отец никогда не отказывался мериться мечами с обидчиком, а сын не хуже отца. Выхватил он свой меч и положил рядом с мечом хозяина Похъёлы. На кончик пальца, на полногтя был короче клинок Лемминкайнена. — Твой меч длиннее, значит, твой удар первый, — говорит веселый Лемминкайнен. И вот взмахнул мечом хозяин Похъёлы. В самое сердце дерзкому хочет он вонзить свой клинок, а воткнул в балку. Метит голову гостю рассечь, а разрубил стропила. Смеется веселый Лемминкайнен. — Чем же изба перед тобой провинилась, что ты рубишь ее в щепки? Давай-ка выйдем с тобой в поле. На открытом месте, на ровном снегу биться лучше, чем в тесной горнице. Вышли они на широкий двор, растянули на земле коровью шкуру и стали друг против друга. — Ну, хозяин, — говорит веселый Лемминкайнен, — взмахни последний разок своим мечом, прежде чем простишься с жизнью, раньше чем снесу я тебе голову. Еще яростнее напал на него хозяин Похъёлы. Но ловко увертывается веселый Лемминкайнен, ни одной царапины нет на его теле. — Здорово ты орудуешь мечом, — говорит веселый Лемминкайнен. — А теперь мой черед уменье свое показать. Принимай мой удар, похъёланец! Один только раз взмахнул мечом Лемминкайнен, и будто колос, снятый серпом, точно тетерка, сраженная стрелой, упала на землю голова хозяина Похъёлы. Поднял ее Лемминкайнен, насадил на свободный кол в изгороди и говорит: — Для меня ты этот колышек берег, а вот довелось твоей голове на нем красоваться! И пошел в избу, чтобы смыть кровь со своих рук. Разок только зачерпнул воду из кадки, и слышит: со всех концов селения доносится грозный шум — это вышли сильные мужи, храбрые воины, чтобы рассчитаться с веселым Лемминкайненом за кровь хозяина Похъёлы. Как дым вырывается на улицу, так и Лемминкайнен выбежал из дверей злого дома. Ищет он своего коня, а коня словно и не бывало — только камень лежит среди поля да ива растет на лужайке. Куда ни взглянет Лемминкайнен — за каждым углом сторожат его гневные глаза, повсюду преграждает ему дорогу блеск стальных мечей. Что тут делать удальцу? Как от беды спастись? Обернулся он быстрым орлом и улетел за облака. Немного времени прошло, и опустился Лемминкайнен на родную землю. Подошел он к порогу родного дома. На лицо темной тучей набежала забота, на сердце тяжелым камнем легла печаль. Только разок взглянула на него мать и спрашивает: — Ты, самый младший из моих детей, самый сильный из всех моих сыновей, что вернулся ты невеселый? Может, обнесли тебя пивом на свадебном пиру в Похъёле? Так возьми кружку, из которой пил твой отец, наполни ее пивом и выпей на здоровье. Отвечает ей Лемминкайнен: — Если бы обнесли меня пивом, проучил бы я хозяина, чтобы знал он, как встречать гостя. — Что же ты такой печальный? — снова спрашивает его мать. — Может быть, конь тебя опозорил? Так скорее купи себе другого коня и забудь про свою невзгоду. — Матушка моя родная! — отвечает ей Лемминкайнен. — Если бы опозорил меня конь, если бы осрамил меня быстроногий скакун, перепортил бы я коней всех наездников, чтобы нечем им было похваляться. — Так почему ж вернулся ты с таким печальным сердцем? — снова спрашивает его мать. — Может, в дороге какая-нибудь беда с тобой случилась? Может, много ты поел на свадебном пиру? Или выпил лишнее? Или видел ночью дурные сны? Отвечает ей веселый Лемминкайнен: — Пусть глупые бабы боятся снов, что снятся им темной ночью! А у меня другие заботы. Положи-ка мне, матушка, в мешок немного муки да щепотку соли и простись с милым своим сыном. Должен он покинуть родную страну, бросить родное свое жилище. В честном бою, в открытом поединке убил я хозяина Похъёлы. И теперь весь народ этой сумрачной страны идет против меня войной. Сотни мужей с мечами, тысячи героев с копьями гонятся за мной по пятам. Тяжело вздохнула старая мать: — Разве не говорила я, чтобы не ходил ты в эту сумрачную страну? Жил бы ты в родном доме, под защитой матери, и не знал бы горя, не ведал беды. А теперь куда ты пойдешь, мой сыночек? Где спрячешься от злодеев? Отвечает ей Лемминкайнен: — Я и сам не знаю, где мне от них спрятаться. Может, ты научишь меня, как спасти голову? Говорит ему старая мать: — Как же мне уберечь тебя от беды? Станешь ты березкой в лесу, а дровосек срубит березку и расколет ее на дрова. Спрячешься ольхой в роще, а люди придут и сожгут эту рощу, чтобы распахать землю. Ягодкой лесной укроешься в траве — и там настигнет беда: найдут тебя малые ребята и съедят. Поплывешь щукой в синем море — и там догонит несчастье: поймают тебя в сети рыбаки. Серым волком побежишь по лесу — так все равно не спасешься: убьет тебя охотник, подстрелит острыми стрелами. — Матушка моя родная! — говорит ей Лемминкайнен. — Где меня смерть настигнет, я и сам знаю. Уже у самых глаз стоит беда, к самой бороде подошло несчастье. Ты меня на свет родила, ты от смерти меня избавила, научи теперь, где мне укрыться от стальных мечей! Говорит ему старая мать: — Знаю я такую землю. Нет у нее названья, и никогда не шумела там битва, никто не слышал там звона мечей. Там спасешь ты свою бедную голову. Но поклянись мне сейчас страшной клятвой, что никогда больше — ни через шесть лет, ни через десять — не поднимешь ты острого клинка. — Клянусь тебе страшной клятвой, — говорит ей Лемминкайнен, — что никогда — нив первое лето, ни в шестое, ни в десятое — не возьмусь я без нужды за меч, не затею своей волей войны. — Ну так слушай меня, сыночек, — говорит Лемминкайнену мать. — Спусти скорее на воду отцовский челн и плыви в открытое море. Девять морей ты проплывешь и посреди десятого моря увидишь зеленый остров. Живи там один год и другой, а когда кончится третий год, возвращайся снова в родные края, в отцовский дом, к твоей старой матери.
22. Лемминкайнен спасается на зеленом острове от злых людей Похьелы
вот собрался веселый Лемминкайнен в далекий путь. Простился он со своей любимой матушкой. Положил в мешок кадушку с маслом — чтобы на год хватило, припас свинины на два года и покинул родной дом. С катков, обитых медью, спустил он свой челн, натянул парус, взял в руки весло. Быстро мчится лодка по открытому течению вод, а Лемминкайнен еще подгоняет ее, чтобы быстрее она плыла, чтобы легче скользила:
23. Илмаринен берет себе в дом пастуха Куллерво
ыли у матери два сына — Калерво и Унтамо. Росли они под одной крышей, как два птенца под крылом лебедя, как два цыпленка под крылом наседки. А выросли — и развела их вражда. Поставил Калерво в своем затоне сети. И Унтамо свои сети там же поставил. Вот пришло время вынимать улов. Не знал Калерво, что брат закинул сети в его затоне, и унес всю рыбу. Злобой закипело сердце Унтамо. Поднял он руку на брата, дал волю своим кулакам. В другой раз посеял Калерво овес. А Унтамо взял да и пустил на его поле свою овечку. Поела его овечка овес Калерво, а собака Калерво бросилась на нее и загрызла насмерть. Тогда поклялся Унтамо страшной клятвой истребить весь род ненавистного брата. Не туча ли закрыла небо? Не дым ли клубится на дороге? Нет, это Унтамо идет войной на своего брата Калерво. Самых сильных мужей созвал Унтамо. У кого в руках — топор, у кого — меч, у кого — копье. Перебили воины Унтамо весь род Калерво от мала до велика, а двор его спалили и сровняли с землей. Только одного младенца, что качался в колыбели, пощадил Унтамо и взял в свой дом. Называла мать своего сына ласковым именем — Куллерво. Называл Унтамо своего племянника злым словом — раб. Качается Куллерво в люльке день, качается другой, а на третий день сбросил он с себя свивальник, разорвал пеленки, сломал люльку. «Видно, сильным мужем он вырастет, — думает Унтамо. — Сотню рабов мне заменит, один за тысячу поденщиков будет на меня работать». Прошел месяц, и другой, и третий. Однажды услышал Унтамо, как говорит Куллерво самому себе: — Вот вырасту я побольше, наберусь силы и отомщу тогда за родного отца, рассчитаюсь за смерть любимой матери! Испугался Унтамо. «Надо скорее отделаться от него! — думает. — Второй Калерво растет в змееныше — как бы весь мой род не погубил!» И велел он посадить Куллерво в бочку, а бочку бросить в море. День проходит, другой проходит. На третий день пошел Унтамо на берег и видит — сидит маленький Куллерво на гребне синей волны и медной удочкой с шелковой леской удит рыбу. Тогда велел Унтамо своим рабам сложить из березовых поленьев, из смолистых веток сосны большой костер и на том костре сжечь Куллерво. Привезли рабы сто возов березы, сто возов сосны, тысячу саней бересты, свалили в одну кучу и подожгли с четырех сторон. А когда разгорелся костер, бросил Унтамо малого ребенка в самый огонь. Два дня и две ночи горел костер. На третий день пришел Унтамо и видит — сидит Куллерво на куче пепла живой и невредимый, пересыпает с руки на руку золу, железной кочергой разбивает угли. И хоть бы один волосок у него на голове сгорел! «Вот беда! — думает Унтамо. — Никак мне не избавиться от чужого племени». Велел он повесить Куллерво на ветке дуба. День проходит, другой проходит. Посылает Унтамо раба посмотреть, не умер ли ненавистный Куллерво. Вернулся раб и говорит: — Ничего ему не делается! Сидит на дереве как ни в чем не бывало и железным гвоздем вырезает на коре мужей с мечами да богатырей с копьями. Не знает Унтамо, что и придумать. Никакая смерть не берет Куллерво! Тогда решил Унтамо оставить его у себя рабом. Позвал он Куллерво и говорит ему: — Если будешь исправным рабом, позволю тебе жить в своем доме. По работе и плату будешь получать — либо пояс узорчатый, либо оплеуху звонкую. В первый день послал его Унтамо подсечь лес для пашни. Наточил Куллерво топор и пошел в лес. Под самый корень рубит он старые деревья: покрепче ствол валит с одного удара, потоньше ствол — с пол-удара. А когда надоело ему махать топором, воткнул он топор в дерево и закричал громким голосом: — Куда мой голос доходит, там пусть и валятся сосны и березы! И пусть никогда на том месте, где трудился сын Калерво, не взойдет ни один стебелек, не поднимется ни один колос! Пришел Унтамо посмотреть, как работает его новый раб, и видит — перепортил Куллерво все деревья, загубил строевой лес. «Нет, не будет от него проку, — думает Унтамо. — Надо его к другой работе приставить». На другой день велел он Куллерво городить изгородь. Взялся Куллерво за дело. Вместо кольев забивает в землю стволы могучих елей, по углам втыкает стосаженные сосны, вяжет изгородь ветвистой рябиной и говорит такие слова: — Кто не может летать птицей, кому не подняться на двух крыльях, тот никогда не проникнет за ограду, что построил Куллерво, сын Калерво. Пришел Унтамо посмотреть на работу своего раба и видит — никуда не годится плетень. Высится он от земли до самых облаков, и нигде ни входа ни выхода, ни ворот ни калитки. На третий день послал Унтамо непокорного раба молотить рожь. Бьет Куллерво цепом и приговаривает: — Пусть в пыль превратится зерно, что молотит сын Калерво! Пусть трухою станет солома под рукой Куллерво! Пришел хозяин посмотреть, как молотит его раб, и видит — ничего не осталось от зерна, только пыль по ветру летит. Совсем разгневался Унтамо: — Не нужен мне такой работник! Продам я тебя кузнецу, будешь у него махать молотом. И как сказал, так и сделал. Хорошую плату взял он за негодного раба. Два старых котла, три ржавых крюка, пять иступившихся кос, шесть поломанных мотыг дал за Куллерво кователь Илмаринен. И повел купленного раба к себе домой. Идет Куллерво, и все деревья, все цветы любуются, на него глядя. Да и как не любоваться: волосы у него золотые, чулки на ногах синие, башмаки узорчатые. Привел его Илмаринен в свой дом и говорит молодой хозяйке: — Какое дело ему дадим? К какой работе приставим? Посмотрела на Куллерво красавица Похъёлы и говорит: — Пошлю я его за моим стадом ходить, коровьи хвосты стеречь, хлев убирать. Как раз для него эта работа! Так стал проданный раб Куллерво пастухом.
24. Злая жена Илмаринена запекает в хлеб Куллерво камень
орошо жилось красавице Похъёлы в доме ее мужа, кователя Илмаринена. Скамейки в избе мужа длинные, столы широкие, в избе у него просторно, в кладовой тесно. Жерновов вертеть ей не нужно — вода сама мелет зерно. Посуду в лоханке мыть не велят — морские волны сами посуду чистят. Выйдет она за ворота — пониже дома луга зеленеют, а на лугах стада пасутся. Повыше дома поля желтеют, и на полях стоят рядами хлебные скирды. А под горой плещутся в реке утки, ходят в глубине вод рыбьи стаи. Всем богат новый дом красавицы — молока пей сколько хочешь, масла ешь сколько нравится. Свекор ей как родной отец, свекровь — что любящая мать, деверья — словно братья родные, золовка — будто заботливая сестра. Вспомнит красавица, как брат ей птицу из лесу приносил, а Илмаринен уже на охоту идет. Вспомнит, как отец лососей для нее ловил, а Илмаринен уже сети закидывает. Не о чем ей печалиться, не о чем заботиться. Но злым и жадным было сердце у красавицы Похъёлы. Чужая беда ей — радость, чужое горе — забава. Хуже, чем бездомной собаке, жилось у нее купленному рабу. Сама она мягкий пшеничный хлеб ест, пироги печет, маслом их мажет. А для пастуха у нее хлеб из мякины, пироги из соломы, начинка в пирогах из сосновой коры. Для нее в печке каша румянится. А для него в сенях снятые щи стоят — собака и та не станет их есть. Захочет хозяйка пить, она себе молока из кувшина нальет. А у пастуха горло пересохнет, так он кусочком бересты из болота воду подбирает. Только легче голодному насытиться, чем злой хозяйке утолить свою злобу. Задумала она однажды посмеяться над бедным пастухом. Испекла большой хлеб, сверху пшеничный, снизу овсяный, а в середку положила камень. Дает хлеб пастуху и говорит: — Смотри, негодный раб, прежде времени не ешь! И стала выпускать скотину из загона. Медленно идут мимо нее коровы, позвякивают медными колокольчиками. Шерсть у них мягкая, как у овечек, гладкая, как у тюленей, блестящая, как рыбья чешуя. Провожает хозяйка Илмаринена свое стадо и приговаривает:
А кузнечиха ждет не дождется своих коров. Неспокойно у нее на сердце — как бы не испортил негодный пастух ее милых коровок! И вот заиграл наконец пастуший рог. Выбежала хозяйка за ворота. — Слава властителю неба! Целы мои коровы, всех привел дрянной пастух! Сытые идут коровы, бока у них круглые, шерсть гладкая, вымя тугое. А позади стада плетется Куллерво с котомкой за плечами, с пастушьим рогом в руках. Спрашивает его хозяйка: — Где ты взял, бездельник, этот рог? Зачем трубил, негодный раб, так громко? Отвечает ей Куллерво: — В болоте нашел бездельник этот рог. А трубил негодный раб так громко, чтобы скорее ты вышла доить коров. Неохота хозяйке утруждать себя работой. Стала она звать свекровь: — Мать, поди-ка подои коров! Не управиться мне со всем хозяйством, надо еще тесто замесить. Не знает Куллерво, что делать, как быть, — ведь ни за что загрызет зверье старуху. Вот и говорит он кузнечихе: — Хорошая хозяйка всегда сама коров доит, сама за скотиной присматривает. Что же ты от доброго дела уходишь? Стыдно стало ленивой кузнечихе. Взяла она подойник и пошла доить коров. И только нагнулась — сверкнули около нее волчьи глаза, разинул над ней свою пасть страшный медведь. Испугалась хозяйка, закричала: — Что наделал ты, дрянной пастух? Как смел ты пригнать в хлев медведей, впустить во двор волков? Отвечает ей Куллерво: — Если бы не запекла ты в мой хлеб камень, не привел бы я волков и медведей. А тебе захотелось над бедным рабом посмеяться! Так пропадай теперь! Не пожалеет тебя негодный раб! Плачет злая кузнечиха горькими слезами, просит Куллерво: — Пастух мой милый, спаси меня от волчьих зубов, защити от медвежьих лап! Буду я кормить тебя пшеничным хлебом, буду каждый день поить тебя свежим утренним молоком, подарю тебе рубашку, шитую золотом, дам тебе штаны из тонкого цветного сукна. Целый год будешь ты жить не работая и другой год будешь кормиться даром, — только избавь меня от беды, не дай погибнуть злой смертью! Отвечает ей пастух Куллерво: — Не надо мне твоего пшеничного хлеба, и дорогой рубашки от тебя не хочу. Всех на земле ты хуже — тебе место на полянах Маналы, в темных жилищах Туонелы. Так и растерзали медведи и волки злую кузнечиху. А бездомный раб, пастух Куллерво, убежал в лес.
25. Куллерво погибает в неравном бою
олго скитался Куллерво по темному лесу. Не разбирая дороги, брел он дремучей чащей, по крутым склонам холмов, через топкие болота. Весь день он шел, а куда — и сам не знал. Ни дома у него, ни родни. Один он был на свете, — словно чайка среди морских волн, как орел на пустынном утесе. Наконец упал Куллерво на землю и горько заплакал. Цветам и деревьям жалуется бездомный раб на свою несчастливую жизнь:
Вышел Унтамо на его зов. А с ним вместе сто воинов с мечами, тысяча мужей с копьями. Один с целым войском сразился Куллерво. Никто не ушел от его меча. И сам Куллерво упал на землю, пораженный вражьими копьями. Тогда в последний раз вынул Куллерво свой меч и говорит ему: — Хорошо ты послужил мне, добрый клинок! Сослужишь ли мне еще одну, последнюю службу? Тысячу ран нанесли мне враги, но не хочу я умирать от злых вражьих рук. Понял верный клинок, о чем просит его Куллерво, и отвечает: — Никогда я тебе, хозяин, не изменял. Сослужу тебе и эту последнюю службу. И вот поставил Куллерво свой стальной меч рукояткой на землю и упал грудью на острый клинок, смело бросился навстречу смерти. Так кончил свою жизнь бедный раб, так погиб бесстрашный герой Куллерво.
26. Илмаринен делает себе новую жену из серебра и золота
ень и ночь горюет кузнец Илмаринен о своей жене. От горя и тоски весь почернел. Не горит больше огонь в его кузнице, не стучит молот по наковальне. Утро занимается — он вздыхает, день приходит — он плачет, ночь спускается — он стонет.
27. Вяйнемейнен и Илмаринен отправляются в Похъёлу за Сампо
каменной пещере, в глубине медной горы — так, чтобы ничьи глаза не видели, — спрятала хозяйка Похъёлы чудесное Сампо. Для нее одной крутится с рассвета до рассвета пестрая крышка. В кладовых у жадной, злой Лоухи всего полно, а никому не дает она ни горсти муки, ни щепотки соли, ни самой мелкой денежки. «Нет, не для того выковал Илмаринен чудесную мельницу, чтобы богатела жадная старуха, чтобы ломились ее кладовые», — думает старый, мудрый Вяйнемейнен. Пошел он к кователю Илмаринену и говорит: — Послушай, друг, давай-ка снарядим корабль и поедем в мрачную Похъёлу, в туманную Сариолу. Не место для Сампо темная пещера. Пусть всем добрым людям на земле, всем, кто любит солнце, приносит Сампо свои дары! А кователь Илмаринен говорит ему в ответ: — Как же отберем мы у злой старухи Сампо? Разве не знаешь ты, что крепкие корни держат его под землей, — один корень в глубь горы ушел, другой за морской берег зацепился, третий в каменную скалу врос. — А мы разрубим эти корни острыми мечами, — говорит старый, мудрый Вяйнемейнен, — и унесем Сампо из каменной пещеры. Отвечает ему Илмаринен: — Твоя правда, старый, мудрый Вяйнемейнен. Только не лучше ли нам поехать берегом? В море может догнать нас ветер, опрокинет нас буря, и придется нам грести не веслами, а руками, править не рулем, а локтем. Нет, пусть смерть тащится по волнам, а мы с тобой поедем берегом! — Может, и опаснее путь по морю, — говорит старый, мудрый Вяйнемейнен, — зато прямее. Несет лодочку теченье, подгоняет ветер, торопят волны. Но не буду я с тобой спорить! Не хочешь ехать морем — поедем сушей. Только сперва выкуй мне, друг Илмаринен, огненный меч да покрепче закали стальной клинок, чтобы не был я беззащитным среди злых людей Похъёлы, чтобы мог я своим мечом отразить удары вражьих мечей. Стал Илмаринен у горна, бросил в огонь железо, бросил в горящие угли сталь, прибавил горсть золота, подбросил пригоршню серебра и велел работникам качать мехи. Точно тесто, размякла в огне сталь. Жидким маслом течет горячее железо. Со звоном струится серебряный ручеек. Как волна в море, колышется золото. А Илмаринен всё стучит и стучит своим молотом. Хороший меч выковал он старому, мудрому Вяйнемейнену: на кончике лезвия сияет месяц, посредине светит солнце, а на рукоятке блещут яркие звезды. Пришел старый, мудрый Вяйнемейнен за мечом, осмотрел его со всех сторон и говорит: — Спасибо тебе, Илмаринен, вековечный кователь! Таким мечом я каменные горы и те разрежу, расколю на мелкие куски даже медные скалы. Ну, а теперь пора нам в путь собираться. Привел Вяйнемейнен из лесу двух желтогривых коней, а Илмаринен говорит ему: — Подожди, старый, мудрый Вяйнемейнен. Надо и мне приготовиться к битве с врагом. Снова стал вековечный кователь около горна. С утра до утра стучит молотом по наковальне — и выковал себе железную рубашку. Такая рубашка от всех бед спасет героя. Не пробьет ее ни стрела, ни копье, ни острый меч. Надел Илмаринен железную рубашку, опоясался стальным поясом, и отправились герои в далекий путь, в страну мрака и холода, в сумрачную Похъёлу. Едут они по дороге и вдруг слышат — плачет кто-то на берегу, тихо стонет кто-то на пристани. — Только девушки так плачут, — говорит Вяйнемейнен. — Давай-ка спросим, что за беда там случилась? Повернули они коней к самому берегу и видят — то не девушка льет слезы, а плачет у мостков лодка, жалобно стонет дощатый челнок. — Что ты плачешь, дощатый? — спрашивает его Вяйнемейнен. — О чем горюешь? Может, плохо тебя сколотили? Или слишком тяжелы твои уключины? Отвечает Вяйнемейнену дощатый челн: — Потому я плачу, потому я горюю, что хочу я выйти на морской простор, хочу, чтобы столкнули меня с этих смолистых катков, чтобы пустили гулять по синим волнам. Чего только мне не пели, пока сколачивали мои бока! Что буду я и героям служить, и в славные походы буду ходить, и возить на своем дне сокровища… Но ни разу еще не качался я на морских волнах!.. Другие лодки хоть и похуже меня, а трижды за лето выходят в море. А я, построенный из сотни самых лучших досок, так и лежу без дела на этих дрянных катках. Не держит паруса моя мачта — на ней только птицы вьют себе гнезда. И не лежат у меня на дне сокровища, а скачут по нему одни скользкие лягушки. И руль мой не бороздит морского простора — всего только и видел он, что земляных червей! Уж лучше остался бы я горной елью, лучше бы рос на песке высокой сосною! Прыгала бы по моим веткам белка, а у моих корней лаял бы веселый пес!.. — Ты не плачь, дощатый! — говорит ему старый, мудрый Вяйнемейнен. — Не плачь, мой сосновый! Еще повезешь ты по морю славных героев! Но сначала скажи мне, челн с железными уключинами: искусный ли мастер тебя строил? Сможешь ли ты выйти в море, если никто не тронет тебя рукой, не коснется пальцем, не сдвинет плечом? Отвечает ему дощатый: — Какой же это челн выйдет в море, если не столкнут его в воду, если не сдвинут его с деревянных катков! — А если столкну я тебя в воду, — спрашивает опять Вяйнемейнен, — побежишь ли ты без весел, найдешь ли без руля дорогу, не потеряешься ли среди волн без паруса? Отвечает ему дощатый челн: — Всем моим дорогим братьям всегда помогали весла, всегда служил им добрый руль, а ветер держал их паруса. Чем же я хуже своих братьев! В третий раз спрашивает Вяйнемейнен: — Скажи мне, челн с красиво изогнутыми боками, если столкну я тебя в воду, если посажу в тебя гребцов и сосновый руль направит твой бег, а ветер надует твои паруса, — будешь ли ты стоять на воде так же прямо, как на этих катках? Отвечает ему дощатый челн, говорит ему ладья с медными уключинами: — Посади хоть сто мужей с веслами, хоть тысячу, — и я буду стоять на пенистом хребте моря ещелучше, чем на этих жалких катках. Тогда тихонько запел старый, мудрый Вяйнемейнен — и сам собой спустился на воду дощатый челн. Поет Вяйнемейнен — и вот уже сидят по бортам лодки храбрые юноши, отважные мужи, прославленные старики. Взялись гребцы за весла. Илмаринен сел на носу, Вяйнемейнен — на корме, и поплыл челнок по широким морским просторам. Ветер надувает его парус, сосновый руль показывает ему дорогу. А старый, мудрый Вяйнемейнен подгоняет его своей песней:
28. Вяйнемейнен делает из щучьих костей кантеле
ано утром вышел из дому веселый Лемминкайнен. Посмотрел на север, посмотрел на запад, повернулся к солнцу и видит — плывет по морю дощатый челн. Удивился молодой Лемминкайнен. Никогда он не видел такой прекрасной лодки. Стал он у самой воды и закричал громким голосом: — Это чья лодка плывет, чей корабль качается на волнах? Отвечают ему с лодки: — Откуда взялся ты, герой? Верно, совсем ты ослеп, богатырь! Разве не видишь сам, кто сидит на веслах? Разве не знаешь, кто держит руль? Посмотрел Лемминкайнен одним глазом, взглянул другим и говорит: — Вижу я теперь, кто у вас рулевой, знаю, кто сидит на веслах. Правит рулем старый, мудрый Вяйнемейнен, а гребет вековечный кователь Илмаринен. Но скажите мне, славные мужи, куда вы плывете по волнам, покрытым пеной? Ответьте мне, герои, куда держите путь? — На север лежит наш путь, — отвечает ему старый, мудрый Вяйнемейнен. — Плывет наш челнок в суровую Похъёлу за чудесной мельницей Сампо. Хочу я, чтобы всем живущим на радость вертелась пестрая крышка, чтобы во все дома приносила она богатство и счастье. Тут говорит веселый Лемминкайнен: — О старый, мудрый Вяйнемейнен! Почему же не захотел ты, чтобы я был третьим в вашем трудном походе? Есть у меня две сильные руки, есть десять крепких пальцев, — если прикажу им, возьмутся они за меч, послужат доброму делу. — Что ж, садись и ты в челнок! — говорит ему Вяйнемейнен. Прыгнул веселый Лемминкайнен в лодку, и пошла она дальше своим путем, наперекор морскому течению. К самому устью реки привел старый, мудрый Вяйнемейнен дощатую ладью. Скользит крутобокая по тихой воде один день и другой, а на третий день подошла лодка к бурным порогам. Но смело правит Вяйнемейнен между подводными скалами и говорит такие слова, молвит такие речи:
29. Вяйнемейнен играет на кантеле
ышел Вяйнемейнен на серебряный пригорок, на золотую поляну, сел на высокий камень и тронул струны своими легкими пальцами. Весело зазвенело в ответ ему кантеле, как чистый родник, вырвались на волю песни. Поют под руками Вяйнемейнена щучьи кости, им вторят щучьи зубы, звонкими голосами перекликаются тонкие щучьи ребра. Никогда еще на земле не слышали таких песен! Немного времени прошло, и все лесные жители — все, у кого есть четыре лапы, кто бегает и прыгает по земле, — потянулись к камню песнопения. Проснулся волк в болоте. Из лесу вышла рысь. Длинноногий лось выбежал из рощи. С ветки на ветку, с дерева на дерево весело запрыгала белка. И все спешат в одну сторону — туда, где играет на кантеле старый, мудрый Вяйнемейнен. Вылез из берлоги даже краса лесов — медведь. Позже всех пришел косолапый. Видит — со всех сторон обступили звери вещего песнопевца. Подобрали острые когти, спрятали грозные клыки, сидят, слушают Вяйнемейнена. Не знает медведь, куда бы ему приткнуться. Стал он у забора — повалил забор. Прислонился к воротам — сломал ворота. Тогда взобрался медведь-медовая лапа на елку, обхватил лапами ствол и замер, слушая песни старого, мудрого Вяйнемейнена. Сама лесная хозяйка вышла из темной чащи. Наряд на ней праздничный, в волосах золотые ленты, в ушах золотые серьги, на ногах синие чулочки с красными завязками. Села хозяйка леса на березовый сучок, на ивовую ветку, слушает вещего песнопевца — не может наслушаться. Все пернатые — все, у кого есть два крыла и клюв, — слетелись на берег. Прилетел с небесной высоты орел. Из-за туч камнем упал ястреб. С болот поднялись утки. Спустились на землю лебединые стаи. Сотни чижей и зябликов, тысячи жаворонков уселись на плечи Вяйнемейнена. А из глубины темных вод приплыли к берегу молчаливые рыбы. И ленивый сиг, и красноглазый окунь, и зубастая щука, и быстрая корюшка — все, у кого есть плавники, на ком блестит чешуя, — слушают песни Вяйнемейнена. До самого морского дна дошли сладкозвучные напевы. Захотелось морскому хозяину Ахто увидеть чудесного песнопевца. На морском цветке всплыл он со дна моря, вытащил из волн свою зеленую бороду и говорит: — Нет, никто из живущих на земле никогда еще так не пел! Вслед за Ахто поднялась из морской пучины и хозяйка моря. Осторожно, чтобы не увидел ее ни один смертный, пробралась она в камыши, оперлась локтем на песчаную отмель и, убаюканная сладким пением, задремала. И дочки ее, словно уточки, тоже спрятались в прибрежных камышах. Притаились в зарослях и под звуки дивных песен серебряными гребнями расчесывают золотые косы. Но зачаровали их напевы многострунного кантеле. Обо всем на свете позабыли они и уронили в воду свои гребни. Не было на свете уголка, куда бы не долетела песня Вяйнемейнена. Поднялась могучая песня и до облаков, плывущих в небе. А там на краю утреннего облака сидели дочь Луны и прекрасная дочь Солнца. Пряли они серебряную пряжу, ткали золотую ткань и вдруг услышали напевы звонкострунного кантеле. Остановилась у них в руках прялка, упал челнок. Не видят пряхи, что порвалась золотая нить. Сидят, слушают, боятся звук проронить. Три дня и три ночи пел старый, мудрый Вяйнемейнен.
Захочет Вяйнемейнен — все смеются, захочет — слезами наполняются глаза. Плачут старцы и юноши, плачут девушки и жены, плачут славные герои и малые дети. Заплакал и сам Вяйнемейнен. Льются слезы из его очей, и каждая слезинка крупнее ягоды брусники, больше ореха: одна — как яйцо пеструшки, другая — как голова касатки. Катятся слезы по его щекам, бурными потоками струятся на колени, озерами растекаются по земле, широкими реками вливаются в море. Наконец замолкли звуки кантеле. И тогда сказал Вяйнемейнен: — Кто из храбрых юношей, кто из отважных мужей соберет со дна моря мои слезы? Кто достанет их из глубины морских вод? Не нашлось храброго среди юношей, нету отважного среди мужей. Ни один не вызвался поднять из морской глубины слезы певца. Просит Вяйнемейнен ворона: — Ты, черный ворон, собери со дна моря мои слезы, и я дам тебе за это платье из пестрых перьев. Но не найти ворону на дне моря слез Вяйнемейнена. Стал просить Вяйнемейнен синюю утку: — Утка синяя, ты ныряешь глубоко под воду, собери на дне моря мои слезы. А за это я одену тебя в платье из ярких перьев. Нырнула утка в самую глубину моря и там, на песчаном дне, в темном иле, собрала слезы Вяйнемейнена. Все до одной слезинки подобрала утка. Вынесла их в клюве и осторожно положила в руки песнопевца. Но застыли в холодных морских водах его слезы. Смотрит Вяйнемейнен и удивляется — лежат у него на ладони круглые голубые жемчужины. Каждая жемчужина крупнее ореха, больше, чем яйцо пеструшки, чуть поменьше головы касатки. А утка с той поры стала носить пестрое, яркое платье — словно семицветная радуга легла на ее блестящие перья.
30. Герои Калевалы увозят из Похьелы чудесную мельницу Сампо
ончил играть старый, мудрый Вяйнемейнен, и дальше отправились в путь три отважных героя. По равнине моря едут они в вечно мрачную Похъёлу, в сумрачную Сариолу, где смерть ждет смелых, где гибель стережет храбрых. Одним веслом гребет Илмаринен, вековечный кователь, другим веслом гребет веселый Лемминкайнен, а на корме, у руля, сидит старый, мудрый Вяйнемейнен. Через пенистые волны, через бурные потоки к далекой пристани ведет он свою ладью. И вот причалили они к берегу туманной Похъёлы. Вытащили лодку на сушу, поставили смоленый челн на обитые медью катки и отправились к хозяйке Похъёлы, к злой старухе Лоухи. Распахнули двери, вошли в избу. Спрашивает их старуха Лоухи: — За чем пожаловали, герои? Что скажете, богатыри? О чем поведете речь? Отвечает ей Вяйнемейнен: — О Сампо будет наша речь. Разве справедливо, чтобы для тебя одной крутилась пестрая крышка? Нет, не для того выковал Илмаринен чудо-мельницу, чтобы спрятала ты ее в каменном утесе за семью медными замками, за семью коваными дверями. Пусть приносит она богатство всем, кто радуется солнцу в небе, кто песней встречает каждый новый день. Отвечает Вяйнемейнену хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи: — Не режут на части беличью шкурку, не делят на сто кусков рябчика. Для меня одной будет вертеться Сампо. Я одна буду хозяйкой пестрой крышки. — Слушай, старуха, — говорит Вяйнемейнен, — если добром не отдашь Сампо, тогда силой заберем мы чудесную мельницу. Рассердилась хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи. Стала она звать на помощь тех, кто может поднять меч, кто умеет держать копье. Со всех сторон обступили Вяйнемейнена злые сыны Похъёлы. Но не испугался старый, мудрый Вяйнемейнен. Сел он на пенек, положил на колени кантеле и заиграл. Слушают его мужи Похъёлы — и будто ветром уносит их злобу. Хотят они взмахнуть мечами — и не могут. Хотят метнуть копья, а руки не поднимаются. Всю свою силу потеряли богатыри. Тут достал старый, мудрый Вяйнемейнен из кармана кожаный мешочек и вынул оттуда стрелы сна. Одну за другой пускает он свои стрелы в злых людей Похъёлы. И сразу глаза их связала тяжелая дремота. Словно ниткой зашил старый, мудрый Вяйнемейнен им веки. Подождал Вяйнемейнен, пока крепкий сон сковал всех людей Похъёлы, и пошел к медному утесу. Там за железными замками, за медными засовами спрятала старуха Лоухи чудесную мельницу Сампо. Но не стал Вяйнемейнен ломать замки, а тихонько запел. И вот дрогнули затворы, зашатались кованые двери. Тем временем взялся за дело и кователь Илмаринен. Смазал он засовы жиром, а петли салом, потом одним только пальцем коснулся замков — и разом открыл все девять дверей каменной пещеры, — да так ловко, что ни одна дверь даже не скрипнула. — Ты, Лемминкайнен, самый молодой из нас, — говорит старый, мудрый Вяйнемейнен, — ступай-ка скорее в пещеру, вынеси оттуда Сампо. Если надо удаль и силу показать, не ждет веселый Лемминкайнен, чтобы его дважды просили. Подошел он к медному утесу и говорит: — Мне только двинуть правой ногой, только ударить правой пяткой — и сразу подниму Сампо! Ударил он правой ногой, двинул правой пяткой. А Сампо как стояло, так и стоит — даже не пошатнулась пестрая крышка. Тогда обеими руками ухватился Лемминкайнен за мельницу, всем телом навалился на нее. Но не сдвинулась она даже на волос. Видно, крепко приросла к земле. Что тут делать? Огляделся Лемминкайнен и видит — пасется на полях Похъёлы огромный бык: каждый рог у него в сажень, морда в полторы сажени, хвост в две сажени. Запряг Лемминкайнен этого быка в плуг и принялся распахивать землю вокруг Сампо. Перерезал он все корни, что держали мельницу, и снова толкнул Сампо правой ногой, опять ударил правой пяткой. Качнулась пестрая крышка, сдвинулась мельница с места. Подняли ее славные мужи Калевалы и понесли в свою лодку. — Куда же повезем мы наше Сампо? — спрашивает Илмаринен. — Где укроем пеструю крышку от глаз старухи Лоухи, от злой хозяйки Похъёлы? Отвечает ему старый, мудрый Вяйнемейнен: — Я скажу тебе, куда мы отвезем Сампо, — на далекий мыс, на зеленый остров, на мирную землю, где не слышали звона мечей и блеска копий. Там будет стоять наше Сампо. Там, на радость всем добрым людям, будет вертеться пестрая крышка. Оттолкнулись герои от катков, обитых медью, отчалили от берега сумрачной Похъёлы и с веселым сердцем поплыли в обратный путь. Передним веслом гребет Илмаринен, задним веслом гребет Лемминкайнен, а на корме сидит старый, мудрый Вяйнемейнен. Правит он сосновым рулем, подгоняет лодку вещим словом:
31. Хозяйка Похъёлы снаряжает погоню за лодкой Вяйнемейнена
се ближе и ближе к родным берегам подплывает лодка Вяйнемейнена. Быстро скользит дощатый челн. На веслах сидят Илмаринен и Лемминкайнен, а на руле — старый, мудрый Вяйнемейнен. Не много, не мало прошло времени, и говорит вещий песнопевец: — Послушай, веселый Лемминкайнен, поднимись-ка на мачту, посмотри вперед, посмотри назад: всё ли спокойно на море, не грозит ли нам бедою небо? Если надо показать отвагу и ловкость, не приходится дважды просить Лемминкайнена. Быстро взобрался он на вершину высокой мачты, посмотрел направо, посмотрел налево, поглядел вперед, повернулся назад и говорит: — Впереди нас и небо ясное и море чистое, а позади темная туча поднимается, пенистые волны встают. — Посмотри-ка получше, — говорит ему Вяйнемейнен. — Откуда туче взяться на ясном небе? Может быть, это лодка плывет вслед за нами? Посмотрел веселый Лемминкайнен еще раз и говорит: — Вот теперь ясно вижу: поднялся в море островок, и птиц на нем видимо-невидимо. На осинах сидят соколы, на березах глухари. — Не садятся соколы на осину, — говорит старый, мудрый Вяйнемейнен. — Неоткуда в море взяться глухарям. Ты посмотри-ка получше. Может быть, это мужи Похъёлы плывут за нами вдогонку? Посмотрел получше веселый Лемминкайнен и говорит: — Твоя правда, старый, мудрый Вяйнемейнен. Плывет из Похъёлы лодка. В ней сотни мужей с мечами, тысячи воинов с копьями. — Так налегайте же на весла, друзья, — говорит старый, мудрый Вяйнемейнен. — Надо нам уходить от этой лодки. Изо всех сил гребут Илмаринен и Лемминкайнен. Жалобно стонут медные уключины, с треском поворачивается крепкий руль. А погоня всё ближе и ближе. Тогда достал старый, мудрый Вяйнемейнен из мешочка кремень, бросил за корму и говорит:
Вот уже к корме подтащила пеструю крышку, над самым краем лодки подняла… Да не удержала, уронила в море. Ударилась мельница о синий гребень волны и разбилась на мелкие куски. Плачет жадная Лоухи, что потеряла свое сокровище. А злое сердце ее радуется — уж лучше пусть совсем пропадет Сампо, чем достанется людям Калевалы!
32. Вяйнемейнен делает из березы новое кантеле
о не пропала чудесная мельница, не потонула пестрая крышка. Долго качались ее обломки на широкой спине моря, пока волны не принесли их к берегам цветущей Калевалы. Бережно собрал их старый, мудрый Вяйнемейнен и закопал в землю, на зеленом мысу, на туманной золотистой поляне. — Пусть принесут они родной земле богатство и счастье! Пусть оградят они добрый народ Калевалы от зла и беды! Так сказал старый, мудрый Вяйнемейнен. И слова его сбылись. Никогда буйный ветер не мял на полях Калевалы посевов, никогда мороз не губил нежных всходов, а темные тучи не закрывали ласкового солнца. Словно высокая железная ограда, будто крепкая каменная стена охраняла Калевалу от горя и невзгод. Весельем начиналось утро на счастливой земле, ясным был полдень, радостным тихий вечер. Только на сердце старого, мудрого Вяйнемейнена лежала печаль: не было у него больше многострунного кантеле, замолкли на земле сладкозвучные песни. «Может, еще найду я кантеле на дне моря? Может, отдаст мне Ахто мой многострунный короб?» — думает старый, мудрый Вяйнемейнен. И вот отправился Вяйнемейнен в путь. Кователь Илмаринен сделал ему грабли — не слишком большие и не слишком маленькие: каждый зубец в сто сажен, рукоятка с целую версту, — и пошел Вяйнемейнен с этими граблями по берегу моря. Водит он зубьями по тростниковым зарослям, сметает в кучу водяные травы, сгребает морские волны… Нет нигде его кантеле. «Если у берега нет моего кантеле, может быть, на дне моря найду его», — думает старый, мудрый Вяйнемейнен. Сел он в лодку, оттолкнулся от медных катков, и понесла его лодка по широким морским дорогам. Обыскал Вяйнемейнен все подводные рифы, избороздил все морские течения, а кантеле нет как нет. Исчез в морской пучине звонкострунный короб. Печальный вернулся Вяйнемейнен домой. Идет он рощей и вдруг слышит — плачет на опушке береза. Подошел к ней Вяйнемейнен и спрашивает: — Что ты плачешь, береза? О чем тоскуешь, белый пояс? Отвечает ему береза: — Плачу я о своей горькой доле, скорблю о своей несчастной судьбе. Посуди сам: и в летний день и в зимнюю стужу не знаю я радости. Весна придет — малые дети режут мой ствол острыми ножами. Наступит жаркое лето — пастухи сдирают с меня кору, чтобы плести кузовки для ягод. Молодые девушки вяжут из моих веток веники. А придут дровосеки — так и совсем прощайся с жизнью!.. И зимой мне не легче. Ветер уносит мое зеленое платье, и стою я на морозе, раздетая, одинокая, сиротливая, от горя к земле пригибаюсь. Говорит ей старый, мудрый Вяйнемейнен: — Ты не плачь, мой зеленый друг, не горюй, белый пояс! Дождешься ты лучшей доли, будешь еще смеяться, будешь плакать от веселья, петь от радости. И вот принялся Вяйнемейнен мастерить из березы кантеле. Сначала короб вырезал. Славный получился короб — весь в прожилках, словно разрисован затейливыми узорами. Где же взять теперь колкй для поющих струн? Из чего сделать гвоздики? Рос на поляне высокий дуб. Много на нем веток, много на ветках желудей. Каждый желудь покрыт крышечкой, на каждой крышечке сидит кукушка. Поет кукушка, и серебряной струйкой льется песня из ее горла, золотыми каплями падает на землю. «Из этого серебра сделаю я гвоздики для кантеле, — думает старый, мудрый Вяйнемейнен. — Из звонких золотых капель сделаю колки для поющего короба». И как задумал, так и сделал. Вот уже совсем готово кантеле, только струн не хватает. Пошел Вяйнемейнен искать струны. Видит — сидит на лугу девушка и тихонько поет. Не грустно поет и не весело. Поет она, чтобы скоротать время. За песней скорее день кончится, а там и милый ее придет. Просит у девушки Вяйнемейнен: — Дай мне, красавица, пять волосков из твоих кос, чтобы мог я на утеху всем добрым людям сделать многострунное кантеле. И дала ему девушка пять тончайших золотых волос, пять шелковистых нитей. Теперь всё есть у Вяйнемейнена. Натянул он струны на узорчатый короб — и вот снова держит в руках поющее кантеле, земную усладу. Осторожно поставил он короб на колени и тронул струны легкими пальцами. И сейчас же в ответ ему зазвенела всеми своими листочками белая береза, отозвалась из густой зелени кукушка, нежно запел девичий голос. Быстрее побежали его пальцы по струнам, громче заиграл старый, мудрый Вяйнемейнен. До самых дальних селений донеслись звуки кантеле, и весь народ Калевалы вышел, чтобы послушать песни Вяйнемейнена. Старики, и дети, и те, кто достиг середины жизни, — все обступили мудрого песнопевца. И, внимая пению струн, мужчины в молчании склонили головы, матери забыли о своих печалях, юноши задумались, девушки прослезились. Один день, и другой, и третий играет старый, мудрый Вяйнемейнен. От зари до зари звучат его песни. Играет ли он в своем жилище — и в ответ ему поет потолок, весело звенит крыша, напевают, раскачиваясь, двери, звонко перекликаются окна. Раздается ли его песня в лесу — и старые сосны низко кланяются ему и роняют к его ногам шишки. Идет ли он с песней по роще и лугу — и каждая веточка ласкает его, каждый цветочек смотрит на него с любовью. Повсюду приносят его песни радость и веселье. Для услады всех живущих на земле звенит его кантеле.
33. Хозяйка Похъёлы похищает солнце и месяц
рослышала хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи, что не пропало чудесное Сампо, что даже обломки его приносят счастье и богатство сынам Калевалы. Не спит она и не ест, об одном думает: как бы извести ненавистное племя. Наслала злая старуха на Калевалу болезни, но одолел их старый, мудрый Вяйнемейнен и заточил в каменную гору. Выгнала она из лесной чащи медведя, чтобы разорвал он тучные стада Калевалы, но убил медведя старый, мудрый Вяйнемейнен. И снова мир и покой сошли на поля и рощи Калевалы. Под звуки поющего кантеле, под песни старого, мудрого Вяйнемейнена радостью начиналось утро в жилищах Калевалы, весельем кончался вечер. Донеслись песни Вяйнемейнена до самого неба. Выглянул из своей избушки месяц, вышло солнце из своих золотых покоев, и спустились небесные светила пониже, чтобы послушать, как играет на кантеле старый, мудрый Вяйнемейнен. Ясный месяц уселся на березу, а солнце тут же рядышком опустилось на сосну, да так и засияло от удовольствия. Слушают солнце и луна Вяйнемейнена и не могут наслушаться. А старуха Лоухи не дремлет. «Не хотел Вяйнемейнен, чтобы Сампо мне служило, — думает злая хозяйка Похъёлы, — так теперь солнце и месяц будут мне служить». Никто не видел, никто не слышал, как пробралась она в Калевалу. Схватила старая Лоухи с березы месяц, сунула за пазуху солнце и побежала к себе в Похъёлу. Да по дороге прихватила еще огонь из очагов, чтобы и в жилищах Калевалы не стало света. Прибежала злая старуха домой и запрятала солнце и месяц в глубине медного утеса, в темных недрах каменной горы. Заперла пещеру девятью замками, десятью засовами и радуется: — Не гулять больше солнцу и месяцу по небесному простору! Не будут они светить людям Калевалы! И вот наступила на земле и на небе непроглядная ночь. Затосковали на земле люди и звери, замолкли в лесу птицы, поникли цветы и травы. Даже Укко, повелитель туч и ветров, заскучал в своих темных покоях. Вышел он из своего дома в синих чулочках, в пестрых башмачках, посмотрел туда, посмотрел сюда — что за чудо? Не видать нигде ни солнца, ни месяца. Удивляется Укко: что это с ними случилось? Стал он их искать, а их нигде нет. Рассердился Укко. Вынул из ножен свой огненный меч и ударил о край тучи. От могучего удара вспыхнула в небе огненная искра. Спрятал ее Укко в златотканый мешочек, мешочек положил в серебряный ларец и дал деве воздуха, чтобы вырастила она из этой искры молодой месяц и новое солнце. Уселась дева воздуха на краю облака, положила огненную искру в золотую люльку, подвесила люльку на серебряных цепях к небесному своду и качает неразумное дитя — беспокойный огонь. Вверх и вниз взлетает люлька, и час от часу ярче и сильнее разгорается огонь. Взяла его дева воздуха на руки, тешит его, ласкает, баюкаег. И вдруг уронила нерадивая нянька свое дитя, выпустила из рук небесную искру. Страшный гром пошел по тучам, распахнулись воздушные двери, и с шумом, с грозным шипеньем пронеслась горящая искра через все девять небес на землю. Увидел старый, мудрый Вяйнемейнен, как мелькнул в небе свет, и говорит Илмаринену: — Пойдем-ка, друг, посмотрим: что это за огонь упал на землю? Снарядили они лодку и отправились в путь. А небесный огонь бежит-катится по земле. Все поля сжег, все болота опалил и упал в озеро. Закипели озерные воды, огненными потоками выплеснулись из берегов. Плохо пришлось тут рыбам. Не знают они, как спастись от беды. Вызвался окунь поймать огненную искру — не поймал. Взялся ерш ее догнать — не догнал. Вышел тогда на охоту сиг. Изловил он злую искру и проглотил, словно червяка. И сразу утихли, улеглись волны. А бедный сиг места себе не находит. Жжет его изнутри огонь, сил нет терпеть муку! Пожалела сига пеструшка, проглотила его. И сама не обрадовалась! Бросилась она к скалам, где живут семги, к пещерам, где живут сомы, просит в беде помочь. Только никто ей помочь не может. Наконец сжалилась над пеструшкой щука и проглотила ее вместе с огненной искрой. Жжет огонь щуку, не дает покоя. Щука и хвостом по воде бьет, и волчком вертится, а избавиться от огненной искры не может. Ныряет она на самое дно, мечется вдоль берегов — нет нигде ей спасенья. И, глядя на нее, каждый островок в море, каждая бухта на берегу печально говорят: — Ах, если бы нашелся кто-нибудь, кто убил бы эту бедную щуку, кто прекратил бы ее мученья! Услышал эти слова старый, мудрый Вяйнемейнен и спрашивает: — Отчего так мучается эта щука? Кто заставил ее страдать, несчастную? Отвечают ему острова и бухты, говорят ему берега и волны: — Оттого эта щука так мучается, что проглотила она небесный огонь. Обрадовался Вяйнемейнен. Недолго думая принялся он вместе с Илмариненом плести из мочала сеть. Закинули сеть в море и ждут. Первый раз вынули сеть — ершей и плотиц хоть отбавляй, а серая щука не попалась. Второй раз вытащили сеть — много всякой рыбы поймали. И сигов, и лещей, и лососей, и окуней. А серой щуки опять нет. Удивляются рыбы, говорят друг другу: — Видно, перевелись в Калевале славные герои, если не могут они поймать серую щуку! Услышал Вяйнемейнен, что говорят рыбы, и принялся плести новую сеть из крепких льняных ниток. Шириной эта сеть в сто сажен, длиной в семьсот сажен, в ней тысяча петель, сто тысяч узлов. И вот снова вышли в море герои Калевалы. У весел сидит Илмаринен, а старый, мудрый Вяйнемейнен закидывает невод в глубину морских вод. Опустил он один край, опустил другой и говорит такие слова, молвит такие речи:
34. Герои Калевалы освобождают небесные светила из заточения
емало времени прошло, а ясное солнце так и не всходит на небе, не светит в вышине золотой месяц. Не слышно больше веселых песен в домах, словно потеряли они в темноте дорогу к избам Калевалы. Плохие настали на земле времена. Не знают люди, утро ли занялось или вечер спустился, потеряли счет печальным дням. Пошли они к кузнецу Илмаринену и стали его просить: — О кователь Илмаринен! Ты выковал синий свод неба! Выкуй нам новое солнце, сделай нам новый месяц! — Хорошо, — говорит Илмаринен, — сделаю вам блестящий месяц, выкую круглое солнце. Раздул он посильнее огонь в своей кузнице и принялся за дело: гнет в дугу серебряный месяц, бьет молотом по золотому солнцу. Услышал старый, мудрый Вяйнемейнен, как стучит у себя в кузнице Илмаринен, и спрашивает: — Скажи, добрый кузнец, что задумал ты сделать? Отвечает ему Илмаринен: — Я кую серебряный месяц, мастерю золотое солнце. — Для чего же тебе эти игрушки? — Нет, не игрушки это, — отвечает ему Илмаринен. — Я подвешу их на высоком дереве, и будут они светить нам и днем и ночью. Покачал головой старый, мудрый Вяйнемейнен. — Пустое дело ты затеял! Серебро только на клинке героя блестит, золото только на мече воина сияет. Одно на свете солнце, один в небе месяц. Но не слушает его кователь Илмаринен, стучит молотом по наковальне. И вот выковал он из светлого серебра ясный месяц, сделал из яркого золота красивое солнце. Теперь надо найти для них место, чтобы всем от них было светло. Взял Илмаринен в руки солнце и осторожно полез на сосну. Нелегко ему лезть — того и гляди, уронит новое светило. Наконец добрался он до самой вершины, повесил на ветку золотой шар — и спустился вниз. Пот с него так и льется. А ведь надо еще месяц повесить, чтобы и ночью было светло на земле. Выбрал Илмаринен самую высокую ель и к острой ее вершине привязал новенький месяц. На славу потрудился кователь Илмаринен. Только вот беда: не сияет серебряный месяц, не светит золотое солнце. По-прежнему темно и на земле и на небе. Спрашивает Вяйнемейнен у березы, спрашивает у сосны, спрашивает у ветра в поле и у рыб в море: не знают ли они, куда спрятались месяц и солнце? Нет, никто не знает. Спрашивает Вяйнемейнен у калитки во дворе, спрашивает у порога на крыльце, и у окошка в доме, и у трубы на крыше: не видели ли они месяца и солнца? Нет, никто не видел. И вдруг проговорил огонь в очаге: — Я скажу тебе, куда делись месяц и солнце. Их украла хозяйка Похъёлы, злая старуха Лоухи. В глубине медного утеса, в пещере каменной горы заперла она небесные светила. И снова отправился Вяйнемейнен по дороге героев, чтобы освободить из плена светлый месяц и ясное солнце. Шел он день, шел другой и наконец, на третий день, увидел неприветливый берег Похъёлы. Подошел Вяйнемейнен к переправе и кричит: — Кто тут есть из сынов Похъёлы? Дайте-ка мне лодку, чтобы мог я перебраться на вашу сторону! Но никто не услышал Вяйнемейнена. Никто не отозвался на его голос. Тогда собрал Вяйнемейнен сухие ветки и развел костер. Высокое пламя поднялось от земли к небу. Почуяла дым старая Лоухи, подошла к окну и говорит: — Что это за огонь пылает? Для походных костров слишком мал, для рыбачьих — слишком велик. Послала она храброго сына Похъёлы разведать, почему горит огонь на берегу? Увидел его старый, мудрый Вяйнемейнен и закричал: — Эй ты, сын Похъёлы! Дай-ка Вяйнемейнену лодку! Отвечает ему сын Похъёлы: — Нет здесь свободных лодок. Добирайся вплавь, если уж так тебе нужно. Пальцы будут служить тебе веслами, локоть — верным рулем. «Не герой тот, кто с полпути возвращается», — думает Вяйнемейнен. И быстрой щукой бросился в волны, словно сиг поплыл среди бурных потоков. Выбрался Вяйнемейнен на другой берег и пошел прямо к избе хозяйки Похъёлы. Толкнул дверь, переступил через порог и видит — сидят за столом мужи Похъёлы и пьют сладкий мед. У каждого на поясе меч, у каждого за спиной лук. — Ну, что, герой, скажешь? — спрашивают они Вяйнемейнена. — О чем, храбрый певец, поведешь речь? — О светлом месяце и ясном солнце поведу я речь, — говорит Вяйнемейнен. — Если не выпустите месяц из каменной скалы, если не освободите солнце из медной пещеры, не миновать вам моего меча. — Что же, давай мериться мечами! — говорят мужи Похъёлы. Вышли хозяева и гость на просторный двор. Неплохие мечи у сынов Похъёлы, а у Вяйнемейнена на ячменное зернышко длиннее. Взмахнул он своим грозным мечом раз, и другой, и третий, и, словно репы, полетели кругом головы героев. Расправился Вяйнемейнен со всеми мужами Похъёлы и пошел искать месяц и солнце. Видит — на берегу стоит каменная скала. В ней девять дверей, на каждой двери по сто засовов, на каждом засове по железному замку. Выхватил Вяйнемейнен меч из ножен, что есть силы бьет по каменной скале, огненным клинком рубит железо. Но даже на полпальца не сдвинулись тяжелые засовы. Не берет их ни вещее слово, ни стальной меч. Пришлось Вяйнемейнену вернуться домой без солнца и без луны. Печальный идет Вяйнемейнен. Разве герой тот, кто не выполнил задуманного дела! Увидел Лемминкайнен песнопевца и говорит: — О старый, мудрый Вяйнемейнен, почему не позвал ты меня в товарищи? Уж наверно, сбил бы я эти замки, одним пальцем отодвинул бы все засовы. — Нет, — говорит ему Вяйнемейнен, — голыми руками тут ничего не сделаешь. И пошел к кузнецу Илмаринену. — О кователь Илмаринен! — говорит ему старый, мудрый Вяйнемейнен. — Выкуй мне острый трезубец, выкуй дюжину клинков и сотню ключей — тогда откроем мы двери в медной скале, выпустим на волю месяц и солнце. Раздул Илмаринен жаркий огонь в кузнице и снова взялся за свой молот. А хозяйке Похъёлы, злой старухе Лоухи, захотелось посмотреть, как живут без светлого солнца славные герои Калевалы, каково им без ясного месяца. Привязала она к плечам ястребиные крылья и полетела. Слышит Илмаринен — шумит что-то в небе. «Уж не буря ли это надвигается?» — думает он. Выглянул Илмаринен в окошко. Нет, это не буря надвигается, а летит прямо к его кузнице серый ястреб. Уселся на окошко и внутрь заглядывает. — Что тебе нужно, злая птица? — спрашивает Илмаринен. — Зачем ты прилетела сюда? Отвечает ему ястреб: — О кователь Илмаринен! На всей земле нет второго такого мастера, как ты. Не покажешь ли ты мне, славный кузнец, свою работу? Не скажешь ли мне, храбрый герой, что ты куешь: оружие для боя или кувшины для пира? — Я кую ошейник для хозяйки Похъёлы, — говорит Илмаринен. — Хочу посадить на цепь злую старуху, приковать ее к медной горе, к каменному утесу. Испугалась хозяйка Похъёлы. Что есть мочи замахала крыльями и скорей полетела к себе домой. Вывела она из темной пещеры месяц, отпустила на волю солнце, а сама обернулась голубкой и снова полетела в Калевалу. Села у двери кузницы, головку туда-сюда поворачивает. — Что сидишь ты у моего порога, ласковая голубка? — спрашивает ее кузнец. — Что тебе здесь надо? И в ответ проворковала ему голубка: — О кователь Илмаринен! Брось молот, залей огонь в горне. Не надо тебе ковать цепь для хозяйки Похъёлы. Посмотри-ка на небо — вернулся в свое жилище светлый месяц, опять сияет над землей ясное солнце! Вышел Илмаринен из кузницы и от радости даже засмеялся. Правду сказала голубка — как прежде, светит в небе ясный месяц, а солнце сияет еще ярче прежнего. Зовет кузнец старого, мудрого Вяйнемейнена: — Выходи, вещий песнопевец! Взгляни на золотое солнце, посмотри на ясный месяц! Вышел из дому старый, мудрый Вяйнемейнен, поднял голову и видит — плывет в небе молодой месяц, поднимается над землей ясное солнце. Озарило оно своими яркими лучами поля и рощи, горы и долы, заглянуло в жилища людей, разбудило лесных птиц.
И навстречу начинающемуся дню запел старый, мудрый Вяйнемейнен:
Последние комментарии
3 часов 59 минут назад
14 часов 19 минут назад
1 день 2 часов назад
1 день 10 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 12 часов назад