В огне торпедных атак [Андрей Ефимович Черцов] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (33) »
Андрей Черцов В огне торпедных атак
Андрей Ефимович Черцов
Море зовет
Шел 1925 год. Мы жили в казачьей станице, недалеко от Краснодара. В камышовых плавнях и в лесах за рекою тогда только что отгремели бои между красными отрядами и белогвардейскими бандами. На Кубани прочно обосновалась Советская власть. Но станицы продолжали еще шуметь, устраивая новую жизнь. Зажиточные казаки и кулачье из иногородних, недовольные установившимися порядками, злорадствовали по поводу каждого мелкого промаха и неудачи местной власти, всячески вредили ей. Большинство же — середняки и бедняки — радовались избавлению от вечной кабалы. Мой отец, Ефим Черцов, бывший кавалерист-красноармеец, был всегда в курсе станичных дел. К нему шли за советом, с жалобой. И он для каждого находил доброе слово. В памяти хорошо сохранилась сходка на площади, решавшая вопрос о создании первого колхоза. Страсти разгорелись. Богатей, потрясая кулаками, кричали: — Долой, не хотим! — И баб наших общими сделаешь? — С голоду подохнем… Отец, крепкий, коренастый, спокойно стоял среди них и насмешливо отвечал: — Ты бы, Спиридон, помолчал о голодной-то смерти. Сколько у тебя в сарае хлеба зарыто? И Спиридон действительно затих. А отец тем временем взялся уже за другого: — Не тебе бы, Петр, о бабах печалиться. У тебя хоть и борода седая, а ни одной солдатки не пропустишь, всех приласкать стараешься. Петр, седой, благообразный старик, тоже примолк, только в бессильной ярости потряс палкой. Рядом с отцом, уцепившись за его шаровары, стоял я, маленький, босоногий, прислушивался к зловещим выкрикам из задних рядов толпы: — Смотри, Ефим… Поплачешь кровавыми слезами! Отец, гневно выпрямившись, сверкнул глазами. — Кто там? Выходи, поговорим начистоту! И с презрением сплюнув, добавил: — Струсил… А меня, красного казака, не испугать. Мы за новую жизнь голов не жалели. Так-то, граждане, — обращаясь уже ко всем, продолжал он. — Не такие ли крикуны загнали тогда нас к берегу Кубани и на пики подняли над обрывом?.. Отец сорвал через голову рубаху, обнажая грудь со страшным багровым шрамом. — Смотрите, какую отметину сделали. И то не испугался… Во мне росла гордость за отца. — Мой отец самый смелый, — хвастался я ребятам, — никого не боится. И сердился на мать, которая вечерами, когда в доме собиралась вся семья, говорила: — Постерегся бы ты, Ефим. Что у тебя, две головы на плечах? Убьют, куда я с малыми денусь? — Ничего, — отшучивался отец, — не так страшен черт, как его малюют. Верно, Андрейка? — Верно, — соглашался я и забирался к нему на колени. Я любил такие вечера. Трещал огонь в печи, и было как-то особенно хорошо в небольшой хате, которую мы снимали у одного из богатеев. Отец рассказывал о войне, о знаменитом походе Таманской армии. Я прикрывал глаза, и мне грезилось, что в одной из бричек трясемся и мы вместе с матерью и старшим братом. А отец тем временем уже спрашивал брата: — Ну как, сынок, уроки приготовил? — Все, папа. — Учись хорошенько. Теперь наша власть, много грамотных людей надо. — Я механиком буду на тракторе, — уверенно говорил брат. — А я моряком! — мечтательно вставлял я, спрыгивал с колен отца и лез на лавку, посмотреть прибитую на стене репродукцию картины Айвазовского «Девятый вал». — Во, какие волны, а моему кораблю все нипочем. — Сперва подрасти, морячок, — ласково обнимала меня мать. — Подрасту и буду моряком, — упрямо твердил я. — Будешь, будешь, сынок, — отец брал меня на руки и подбрасывал вверх, насколько позволял наш низенький потолок. Долгожданным было для меня в том году первое сентября. Еще с вечера приготовил специально сшитые для школы рубашку и штаны, начистил первые в своей жизни маленькие сапоги. Но самой большой моей гордостью была шапка-кубанка с красным верхом. Утром брат взял меня за руку и повел в школу. У крыльца нас встретил учитель Яков Сергеевич Деревянко и шутливо сказал: — Проходи, проходи, иногородний казак. Еще с времен Екатерины Второй жители Кубани делились на казаков-старожилов и иногородних — крестьян, оседавших в крае в поисках куска хлеба и работы. Многие иногородние обзаводились своим хозяйством, но большинство батрачило у казаков-богатеев. Отец мой тоже был из иногородних, однако в войну служил в казачьем полку и теперь имел право носить казачью форму. Потому-то учитель, глядя на мою кубанку, и назвал меня «иногородним казаком». Мое желание учиться было велико. Особенно хотелось научиться читать, чтобы не зависеть от брата, который в вечерние часы по моей просьбе читал иногда вслух о каком-либо морском путешествии или сражении. А брат подзадоривал: — Долго еще помусолишь букварь, прежде чем сам читать станешь. Но и букварь заинтересовал меня. Я охотно «мусолил» его. Помню, как- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (33) »
Последние комментарии
17 часов 9 минут назад
19 часов 26 минут назад
1 день 10 часов назад
1 день 10 часов назад
1 день 15 часов назад
1 день 19 часов назад