Четыре бьет. Чиновный люд (теперь
Одетый столь пестро и неказисто,
Что формуляры стонут от желанья
Стать гневными скрижалями прорух)
Спешит домой. Но, как и встарь, писцы
Бегут великолепной мелкой рысью,
Столоначальники трясут шажком
С приличною припрыжкой, генерал же —
Почти стоит: столь тяжелы чины.
Но вот прошли. И опустела площадь,
И солнце вновь булыжники считает,
И по стенам горячий ветер хлещет,
У блудной курицы вздувая хвост.
Пять пробило. Расхлябанная дверь
Адмиралтейства испустила визги,
И невысокий вышел офицер.
Расправил он кирпичное плечо,
Кирпичным ликом кувырнулся в небо
И сладко дух известки потянул:
Покинута сургучная Валгалла.
Он пал в бою; давно: пятнадцать лет;
Как древний викинг, пал в сраженьи — с мирам.
Он был поэт; как некие канцоны
Он вызубрил Регламент и Устав,
И Муза Государственныя Службы
Его на броненосец привела,
Его морской болезни обрекла,
На каждой вахте усыпляла нежно, —
И адмирал Онагренко однажды
Себе в больную печень пробурчал:
«Нет, плох наш Мертвецов; нет, керосину
Не выдумать ему; и у него
К тому же и фамилия такая:
Кладбищенская…» И велел отчислить.
Исполнено. Его из мичманов
В поручики переименовали,
Зачислили в адмиралтейство — и:
Пятнадцать лет, как десять дней мелькнули.
Так пал в бою поручик Мертвецов,
Так он попал в сургучную Валгаллу;
На службе там он целый день дремал,
Как некогда на вахте, а ночами
Его глушил бессновиденный сон.
Да, лишь один за все пятнадцать лет
Ему в насмешку подлый сон приснился:
Сидит он нагишом в степи и видит:
Вдали идут покойники, в порядке
И по ранжиру, тоже нагишом;
И каждый тащит курицу под мышкой,
Ощипанную, гнусную на вид.
Подходят чередой к нему, слагают
У ног его всю эту падаль, тихо,
Таинственно и ласково шепча:
«Учителю, учителю…» И в страхе
Проснулся унизительном поручик.
Курятины с тех пор не ел он вовсе;
Боялся спать один, а спать вдвоем
Боялся тоже: вдруг она задушит;
Боялся видеть зубы: не смеются ль;
Что брюки сзади лопнули — боялся,
И потому приосенял свой зад
Эгидою — обтерханным портфелем…
Вот вышел он, как много тысяч раз
И раньше выходил. Взглянул ругливо
В конец проулка, где синело море,
Стремительно раскачивая лодки —
И отвернулся, чувствуя, как жар
От ног тошнотно подымался к горлу.
Пошел домой. Сглотал холодный суп
И погрузился в «Тайны Венценосцев».
Потом — стоял: средь комнаты стоял.
Потом пошел гулять, — но тут обида
Нежданная ошпарила его:
Три вывески на перекрестке рдели;
«Я. Малкин» пламенело на одной;
Другая — «И. Я. Малкин» возглашала;
«А. Я. Бакши», смеясь, орала третья;
— И этой нарочитой срамотою
До мозолей был уязвлен поручик:
«А Я Бакши»… А ты, мол, Мертвецов,
Покойничек, кладбищенское имя…
И каблуком по штукатурке брякнув,
Поручик пулей ринулся домой,
Сжав зубы и портфель нещадно скомкав,
И поминая предков и потомков.
И поздней ночью он сидел, склонясь
Над новою тетрадью, и старался
Начать «Воспоминанья моряка», —
Но начертал: «И вообще мне скушно».
Но там не очень скучно было; — там:
На Свалках, на Нахаловке, на Глинке,
В каменоломнях — в эту ночь сошлися
Забродчики, фронтовики, гамзеи —
В пятнадцатикопеечных брылях,
В клеенчатых фуражках, в бескозырках;
Там стрекотал фальцет пропагандиста,
Там голос рыбака норд-остом рявкал;
Винтовки лязгали, и ржавым звоном
Отряхивался пулемет; — там голод
Не лодочками простирал ладони,
А свертывал их в кулаки, венчая
Шипом кастета… С севера текли
Сермяжные фаланги, и матрос,
С двумя серьгами, пьяный и кудрявый,
Захлебываясь «Яблочком», сияя
«Авророю» на двухаршинной ленте,
Уже купал свой пыльный броневик
В водах Салгира. И ему навстречу
Взбухал и зрел Везувий потаенный…
Уже два дня весь городок давился
Икотой слухов; кокаин в цене
Поднялся очень; протоиерей
Постыдно окарнал власы седые
И рясу снял; а многоумный Пуло,
Магнат и столп, уж погрузил багаж
И плакал в Думе, Что: «каменоломни —
Гнездо для мирных жителей»… Патрули
Слонялись офицерские… На утро
Гудело все. Гудел толпою порт;
Гудки ревели на заводе; выла
Сирена канонерки на проливе;
И с треском отлетали в вышину
Лазуревые радио…
Поручик
С утра засел в своем адмиралтействе,
Пеньку пытался нюхать и заклепки
Рассматривать, — но суета вокруг
То зайчиками по стенам вилась,
То голосами гулкими и бегом
По лестницам и комнатам плясала,
То адмиралом в кабинет влетала,
То сыпалась из портсигара на пол
Тугими папиросками. Поручик
Почуял вдруг, что — некогда ему,
Что суматоха тарахтит по нем,
Как… мерзлая земля… по крышке… гроба.
И полон торопливой скуки, вдруг
Помчался к адмиралу Мертвецов:
В чем дело? Что случилось? почему
Пятнадцать лет, пятнадцать тысяч лет
Стоит адмиралтейство нерушимо,
А нынче кто-то, где-то, почему-то,
Откуда-то… Стук, суета, тревога…
Но адмирала не было. У входа
Сидели вестовые, развалясь,
И ни один не встал. Застыл поручик:
Так вот оно что!.. «Вставь! Ослепли?»
Встали… «Я научу вас!» И помчался дальше.
Но звуковые волны побыстрее
Поручичьего бега. И услышал
Себе вослед он: «Много вас найдется
Учителей». Все понял Мертвецов.
Вдруг бич стальной хлестнул до городку.
Как сотни однотонных ксилофонов
Зазвякали граниты, и асфальты
Затукали. И вдруг — раз и другой,
Итретий, небо лопнуло с надсадой, —
И время отвердело. Мертвецов
В свой кабинет влетел; впервые в жизни
Швырнул портфель, образчики пеньки
В чернильницу припрятал и, потея,
Извлек наган из тесной кобуры.
Сбежались офицеры к адмиралу:
— Что делать? — Ждали.
Вдруг пропел гнусаво,
Как будто эн произнося французский,
Безносый телефон и в хрящ ушной
Короткий выплюнул приказ: Прибыть
В штаб коменданта. — Вышли. Город лыс.
Сияют камни, ставни и решетки,
Испуганным сияет потом лик
Последнего пробеглого. И в небе
Все тот же барабанщик заводной
Частит, неведомо где, беглой дробью.
А в штабе — дым. Там — жгут бумаги; там
Машинки размножают повеленье
Не выходить на улицу, — и крабом
Десятиногим бегают вдоль клавиш
Подсиненные руки машинисток;
Там — пьют; там жабы красные томатов
В содружестве с селедкой, исчезают
В горячих ртах; там проволокой ржавой
И радужной дреколье обвивают;
Там — бомбы раздают; там подымают
На крышу гочкисы. И телефоны
Без остановки энкают.
Поручик
Под черепаший щит броневика
Залез — и ринулся по переулкам.
Дна дня метался в поисках врага,
Заставами весь город рассекая.
Но враг бесплотен, враг неуловим,
Всегда он там и никогда не здесь;
Он разражается, без толку, вдруг,
Назойливейшей трескотней, он может
Осесть воззваниями на заборах,
Он может ощутиться под ребром
Хорошеньким осколком; если только
Не ограждать пустынных улиц стражей,
Не сыпать в ночь завесой огневою,
Не выезжать все в новые кварталы
Броневиками, — расплодится он
И станет вездесущим. Скука, скука!..
Враг отходил. Цеплялся за кладбище,
За загородный гад, за мол, за бойни,
В каменоломни всасываясь. Реже
Кряхтели пушки. Смело засвистали
Средь заводских окраин шомпола.
А Мертвецов икал от злобы: где же,
Где же они? И третьим утром, рано,
Вдруг налетел своим броневиком
На залп. Ответ. Ответ. Замолкли. Ладно!
И разбивая двери и шкафы,
Через четыре теплых перепрыгнув,
Он выволок из-под железной крыши
Остывший пулемет и связку лент
Расстреленных, и щуплого жиденка.
— «Фамилья?» — «Малкин». — «Малкин? Xорошо» —
И вывели, и петлю закрутили.
— Не надо мыла: за ноги повесим. —
И шесть часов дрожало деревцо,
И кровь сбегала из ноздрей по векам,
По лбу, на землю.
В сумерки опять
Подъехал Мертвецов. — Готов? — Еще бы. —
Ну, ладно. — И увидели солдаты,
Как вдруг поручик побежал во двор,
И курицу взволнованную вынес,
И в небо смехом разевая рот,
Внимая исступленному клохтанью,
Ей ощипал грудь, спину и крыла
И тоже за ноги повесил — только
На шее у насмешника. — Субботний
Ему обед. — И возвратился в штаб,
Свою избывши скуку и надменно
Расстегнутыми брюками зевая,
Как офицер — насмешек не страшась.
Последние комментарии
12 часов 50 минут назад
13 часов 25 минут назад
14 часов 18 минут назад
14 часов 23 минут назад
14 часов 34 минут назад
14 часов 47 минут назад