Аргонавты Средневековья [Владислав Петрович Даркевич] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Владислав Петрович Даркевич Аргонавты средневековья
Введение
Мы бросали свой якорь на берегах, полных ночных ароматов и пения птиц, берегах, где струится вода, от которой на руках остается память о счастье. И не было странствиям нашим конца Души друзей моих слились с уключинами и веслами, с неумолимым ликом, высеченным на носу корабля солеными брызгами. Один за другим покидали меня мои путники, не поднимая глаз. Веслами отмечены на берегу места, где они спят. Никто их не помнит. Справедливость.Путешествия избавляют от предрассудков», – гласит старое изречение. Когда средневековый человек пересекал границы своего мирка и устремлялся вдаль, оказывалось, что за глухими лесами и снежными горами, за бескрайними просторами морей и пустынь живут не чудовищные псоглавцы и четырехглазые эфиопы, которых рисовали на географических картах, а такие же люди, как он сам. Перед взором путника возникали новые страны, проходили разные племена и народы. При всем своем различии в чем-то главном они были понятны ему. У чужеземцев мог быть иной цвет кожи и разрез глаз, они могли говорить по-иному, молиться неведомым богам и рядиться в диковинные одежды, но, как и на родине пришельца, эти люди веселились на свадебных пирах и горевали о своих мертвых, растили детей, пахали землю и разводили скот. Их одолевали те же будничные заботы в непрестанной борьбе за существование. И по утрам, начиная трудовой день, они одинаково радовались яркому солнцу. Лицезрение далеких земель не только обогащало знаниями и расширяло кругозор – оно возвышало дух, приобщая к великой людской общности. Однако в ту эпоху нелегко было преодолеть темные завесы подозрительности и вражды к «варварам», «язычникам», «неверным», которых издавна считали «нечистыми», «дикими», «вероломными». В сознании средневекового человека, резко расчленявшего мир на полярные противоположности, укоренились недоверие и предубежденность ко всему «чужому» – чужому в национально-племенном, вероисповедном и языковом смысле. Деление мира на «свой» – праведный и «чужой» – греховный, враждебный чрезвычайно характерно для людей того времени. Даже о родственных племенах нередко отзывались с пренебрежением и чувством превосходства. Православные и католики взаимно хулили друг друга как схизматиков; и те, и другие со всех церковных амвонов обрушивались на «слуг сатаны» – нехристиан. Ненависть к иноплеменникам, к врагам «истинной» веры, на которых не распространялись человеческие установления, приводила к бесчисленным кровавым столкновениям и обоюдной жестокости. Возникавшие мирные контакты постоянно ставились под удар. И все же вопреки государственным границам, языковым барьерам, религиозной розни и войнам порой являлась мысль о единстве всего рода человеческого. При ближайшем знакомстве оказывалось, что каждый народ чем-то знаменит и славен, в чем-то превзошел других и внес свой дар в сокровищницу человеческих знаний.Гиоргос Сеферис. Аргонавты (1935)
Носир Хисроу
Носир Хисроу
Рис. 1. Основные европейские пути сообщения. Установить марш руты викингов (на карте показаны черными линиями) помог анализ археологических находок – зарытых сокровищ и содержимого могильных курганов. На всем пространстве от Исландии до Ирана скандинавы выгодно обменивали драгоценные меха, моржовую кость, янтарь и многочисленных рабов на серебро, стекло, ткани и оружие. Жирным пунктиром показаны международные торговые пути[6]
Он исходит из того, что между отдельными областями культуры не существовало жестких и неподвижных границ обращение к литературе, эпосу мифологии, истории религий открывает для него неожиданные перспективы. И тогда детали, которые вначале казались несущественными и случайными, превращаются в ключ к пониманию многообразных явлений «Посторонние» факты, якобы независимые друг от друга, находят свое место в целостной картине Раздробленное и само по себе мертвое, вписываясь в широкий контекст, преобразуется в яркую, многообразную и вечно живую историю. Археолог обладает собственными методами исследования связей, изучая вещи и монеты, найденные вдали от их родины Выявляемые предметы импорта он делит на две категории предметы массового ввоза и предметы роскоши. Первые (монетное серебро, стеклянные и каменные бусы, дешевые металлические украшения, оружие) характеризуют как внешние связи, так и повседневный внутренний обмен (рис 2) Они сначала поступали на городские рынки и ярмарки, оттуда купцы-коробейники разносили их по деревням. Эти иноземные изделия пользовались большим спросом у феодальной знати, в среде ремесленников и крестьян (у последних – за исключением оружия) Предметы роскоши (произведения художественного ремесла из золота, серебра и драгоценных камней, шелковые ткани, поливная и стеклянная посуда) переносились на огромные расстояния в составе посольских и свадебных даров, паломниками, бродячими ремесленниками и эмигрантами, в числе военных трофеев.
Рис. 2. Романские бронзовые изделия с территории Восточной Европы, XII–XIIIвв. 1 – драконовидный водолей-рукомойник (Лотарингия), 2 – водолеи в виде рыцаря (Саксония)
Драгоценная утварь быстро оседала в сокровищницах светской аристократии и ризницах монастырей, превращаясь в «недвижимое имущество». Изделия из серебра нередко переплавлялись в монеты или слитки и снова попадали в сферу обращения. Определение происхождения импортных предметов позволяет установить те страны, между которыми велся обмен, и страны, расположенные на главных коммуникациях. Хронология вещей намечает периоды зарождения, расцвета и постепенного затухания связей с тем или иным районом, а их картографирование помогает реконструировать важнейшие пути сообщения. Концентрация находок выявляет основные торговые центры. Обстоятельства открытия предметов (в кладах, на территории замков, городских крепостей-детинцев или торгово-ремесленных посадов, среди утвари церквей, на сельских поселениях и в могильниках при них, в дружинных погребениях) содержат сведения о социальном составе участников обмена. Так углубленное изучение памятников культуры помогает воссоздать историю «открытия земли», рассказать не об изолированной жизни, а о постоянном и плодотворном общении людей.
Глава 1 Средневековые путешествия
Уолт Уитмен
Рис. 3. Прокаженный у ворот города.Проказа – распространенный недуг в средневековой Европе. Прокаженные, вызывавшие страх, носили специальные отличительные знаки и возвещали о своем появлении трещотками. Французская рукопись начала XIV в. из Библиотеки Арсенала, Париж[10]
Средневековое общество – общество оседлых людей, накрепко привязанных к своему клочку земли, якобы скованное в неизменных границах, – в действительности пребывало в непрерывном и всеобщем движении. Средневековые люди легко переходили от оседлости к жизни в пути: покидали издавна знакомый и докучный мирок и вырывались на просторы огромного христианского мира, а самые отважные проникали далеко за его пределы. Вселенская Церковь не знала расстояний и государственных границ. Между ее владениями, разбросанными по Западной Европе, поддерживались преемственные связи. Господствующая культура с ее тенденцией к идеологическому и организационному единству, к постоянному расширению своего влияния за счет обращения «нехристей» в «истинную веру» с ее универсальным латинским языком способствовала развитию коммуникаций. Путешествия побеждали косность повседневного уклада жизни, будоражили и встряхивали людей. На скандинавском Севере слово «домосед» служило синонимом слова «глупец». Славолюбивого Александра Македонского не только осуждали за суетное влечение к недостижимому – им и восхищались, ибо «слишком тесными он назвал пределы земные».
Вальтер Шатилъонский
«Нечеловеческие лики чудовищных племен»
Провинциализм сказывался в непонимании реального пространства, смешении понятий «близкого» и «далекого». Его мыслили не как абстракцию, а вполне конкретно. Когда говорили о расстоянии между двумя географическими точками, указывали не определенные меры длины, а время пути. Наука еще не выделена из сферы богословия. В сознании человека Средневековья преобладала мифо-магическая картина мира. Одушевленные природные силы бурно реагируют на греховное поведение людей: гневаются водоемы, от избытка чувств содрогаются горы, бушует море, земля источает кровь. Вера в неразрывную связь между человеческим телом – микрокосмом и стихиями Земли – макрокосмом была всеобщей. География Средневековья была преимущественно символической: она указывала людям дорогу не столько в иные страны и города, сколько путь к спасению души. Классическим примером стал рассказ о том, как ополчения первого Крестового похода принимали за Иерусалим придунайские города Венгрии и Болгарии. Видели только передний план; земли других широт рисовались крайне смутно. Кругозор раннесредневекового хрониста, претендовавшего на охват всемирной истории человечества «от Адама», на деле ограничивался пределами его епархии, в лучшем случае – его государства. Сведения по универсальной истории он черпал из Библии и других литературных источников, а при описании современных ему событий в отдаленных местах нередко руководствовался туманными слухами, приносимыми паломниками и купцами. Летописец, хорошо знавший свой «угол», резко менял тон описания, когда переходил к рассказу о соседней стране. Даже наиболее серьезные европейские писатели дают скудные и недостоверные сведения о скандинавском Севере. В «Песни о нибелунгах» автор – видимо австриец – путается, говоря о Бургундии. Географический горизонт средневекового книжника эквивалентен духовному горизонту христианства; географическое пространство являлось для него одновременно пространством сакральным, окрашенным в религиозно-моральные тона: земли он делил на праведные и грешные, еретические. Разные страны и пункты обладали разными моральным и религиозным статусам: так, жерла вулканов считали входами в адскую бездну. Подвиги героев эпоса или рыцарского романа осознавали как стремление к нравственному совершенствованию: в результате движение по горизонтальной земной поверхности трансформируется в движение по восходящей линии – в небесные выси. Представления об устройстве Вселенной, космология и космогония, вытекали из богословских идей, ориентированных на постижение Всевышнего. Средневековье унаследовало античную систему концентрических сфер с неподвижной Землей в центре мироздания. В удивительной для современного человека «интеллектуальной» географии и картографии реальные сведения причудливо смешивались с библейскими. Средневековые карты-схемы не имели практического значения, ибо ориентировались на ценностно-религиозные понятия о городах и странах. «Природоведение» и священная история были неразрывны: карта совмещала их в одной плоскости. Показательна карта мира XIII в., выполненная в аббатстве Сен-Дени под Парижем (рис. 4). До крайности схематичная, она воспроизводит не дошедший до нас римский образец. Плоская Земля изображена в форме круга: «Кругом земным (orbis terrarum) называется он по круглой своей форме, так как он вроде колеса».[12] Три континента: Европа, Азия и Африка – расположены в виде буквы Т по сторонам Средиземного моря. В центре круга помещен Иерусалим – «пуп Земли», «священнейшая столица Иудеи», своеобразная точка отсчета в картографии Средневековья. «Сей славнейший город является всему миру главою всех городов, ибо в нем спасение рода человеческого свершилось смертью и воскресением Господа… Сам же великий град содержит гроб Господень, куда с благочестивою алчностью устремляется весь мир».[13] Верхний край карты, где вместо нашего севера находится восток, занимает земной рай – «место плодородное и примечательное всякими приятностями, но недосягаемое для человеков». Райский сад представляли в виде обнесенного каким-то непреодолимым препятствием прохладного, тенистого луга, усыпанного цветами, орошаемого журчащими ручьями и наполненного благоуханием. Рассказывали истории о посещении рая благочестивыми монахами. По возвращении домой они обнаруживали, что за три дня, проведенных ими в Саду наслаждений, в действительности прошло триста лет.Рис. 4. Карта из Сен-Дени. Библиотека св. Женевьевы, Париж[14]
В «земле обетованной» растет древо познания добра и зла, отсюда берут начало четыре райские реки: Фисон (Ганг), Геон (Нил), Тигр и Евфрат. В пределах парадиза они скрыто текут под землей, выходя на поверхность вдали от чудесных истоков. Слева от рая картограф указал место, где Александр заточил мерзкие народы Гог и Магог. Города обозначены архитектурными символами. В Европе показаны Афины, Константинополь, Рим и Париж, в Азии – Иерусалим, Назарет, Дамаск, Антиохия, Троя, Мекка, Вавилон и Ниневия, в Египте – Александрия и Каир. Землю со всех сторон обтекает океан, четырем странам света соответствуют двенадцать ветров. На карте 1203 г., сохранившейся в Осме, в Старой Кастилии, изображены головы двенадцати апостолов, распределенных по всей поверхности земли. На многих картах эпохи крестовых походов рисовали Адама и Еву со змием. Средневековая космография была полна фантастических измышлений о землях, расположенных за пределами Европы и Средиземноморского бассейна. Она не знала четкой грани между выдумкой и истиной. Заимствованные у античных писателей рассказы о сказочных странах Азии и Африки воплощали утопические мечты бедного и замкнутого христианского мира. Верили, что где-то в Индийском океане лежат необычайно богатые острова и земли. Они изобилуют драгоценными металлами и самоцветами, благовонными деревьями, целительными кореньями и пряностями. Здесь произрастает древо жизни с дарующими бессмертие плодами. Дикие аборигены стран вечного лета свободны от всяческих запретов, сам облик этих существ необычен. Путешественник, рискнувший углубиться в азиатские пустыни или тропические дебри Африки, мог повстречать суровых амазонок, скачущих на диких конях, и антропофагов с лошадиными ногами, услышать собачий лай псоглавых людей-кинокефалов или попасть к совсем уж странным племенам, которые питаются лишь запахом яблок. Здесь муравьи величиной с собаку охраняют золотой песок, огромные змеи проглатывают оленей, а в реках плавает червь, который своими клешнями схватывает и топит слона. Чудесны человекообразные монстры Эфиопии (рис. 5): «А вот безлюдные пустыни и нечеловеческие лики чудовищных племен. Одни – без носа, все лицо их ровное и плоское. Вид их безобразен. У других уста срослись, и они через маленькую дырку сосут еду овсяным колосом» (надпись на полях карты, исполненной в Люнебурге около 1284 г.).[15]
Рис. 5. К числу невиданных народов относились панотии-ушаны – маленькие человечки с огромными растопыренными ушами. Согласно средневековым энциклопедиям, подобные существа обитали в африканской пустыне. Ночью, когда становилось прохладно и выпадала роса, уши служили карликам убежищем, куда они укрывались, как в створки раковины. Церковь Сен-Мадлен в Везеле, скульптура портала. Бургундия, XII в.
В этих диковинных странах жили пигмеи, которые сражались с журавлями, и великаны, воевавшие с грифонами. Верили, что там обитают люди со ступнями, повернутыми назад, и с восемью пальцами на каждой ноге; существа, которые ложатся на спину и поднимают вверх огромную единственную ногу, чтобы спастись от солнца; безголовые монстры с глазами на животе. Все эти ужасные антропоморфные и зооморфные чудовища, повествования о которых возникли еще в античности, все эти «чудеса Индии» стали достоянием средневековой географии. Их встречаем на картах, миниатюрах трактатов о животных – «физиологов» и «бестиариях», в романской скульптуре (рис. 6). Изобилует чудесами и фантастическими чудищами Эфиопия, расположенная у экваториального океана вдоль южной границы известного мира. В ней находится Саба (Сава) – столица царицы Савской.
Рис. 6. Легенды о человекообразных монстрах, живущих на краю света, давали пищу для воображения средневековых мастеров. Германская рукопись второй половины XII в. Лондон, Британский музей[16]
Во всех видах творения зоологии той эпохи, в каждом звере, его облике и поведении усматривали символический смысл, соотносившийся с истинами Священного Писания и связанными с ним моральными заповедями.
Из бестиария нормандского клирика Гервасия, начало XIII в.
Люди на дорогах
Привыкшие к легкости и быстроте коммуникаций и совершенным средствам информации люди XX столетия склонны к преуменьшению роли контактов, которые имели место в прошлом. Однако огромное число фактов свидетельствует о динамизме средневекового общества. С насиженных мест снимались целые категории людей, которых материальные интересы не задерживали дома. Между странами и областями происходил непрестанный демографический обмен. Необычайно мобильна была не привязанная к земле родовая знать Скандинавии. Вступая в конфликт с королевской властью, «морские конунги»[18] без сожаления покидали суровую родину. За ними в далекие походы из Дании, Норвегии, Швеции тянулись выходцы из разных социальных групп. Легкие на подъем вожди, жившие военной добычей, набирали дружины из молодых искателей славы и приключений, снаряжали ладьи и отправлялись в заморские экспедиции, основывая поселения на вновь открытых территориях. Многие навсегда оседали в чужих странах или служили там военными наемниками. Начиная с VIII в. скандинавам было хорошо знакомо побережье Балтики. Сея смерть и ужас, эти предприимчивые мореходы опустошали земли Британии, Франции, Испании и проникли в Средиземное море. Викинги бороздили моря и реки от Ледовитого океана до Каспия, они колонизовали Исландию, основали поселения на юго-западном побережье Гренландии и за 500 лет до Колумба проложили путь в Америку по неисследованным водам Северной Атлантики. К середине XIII в. норманны («люди Севера») достигли не только Лабрадора, но и северной оконечности острова Ньюфаундленд («Винланд»). Они проникли еще дальше на юг. При раскопках приморского индейского селения в штате Мэн археологи обнаружили монету, чеканенную в правление Олава Тихого между 1066 и 1093 гг. Тем же временем датируется и сам исследуемый поселок. Скандинавы разделяли все заблуждения своего времени, что нашло отражение в популярной легенде о св. Брендане. В полярных широтах встречали роковые водовороты и острова, населенные гигантами-циклопами и девственницами, которые зачинают, испив воды, птицами с удивительно ярким оперением и даром пророчества. То и дело суда рискуют столкнуться с плавающими ледяными горами-айсбергами, остров, к которому они причаливают, оказывается гигантским китом. Прежде чем добраться до конечной цели плавания, мореплавателям необходимо спастись от змеевидных драконов, увлекавших корабли в «пучину (рис. 7), миновать застывшие моря, вход в Ад и остров, где казнится Иуда. Только избранным откроются Блаженные острова – Обетованная земля святых, т. е. земной рай. К примеру, в своей поэтической оценке легенды о св. Брендане Эрнест Ренан писал, что среди этих видений с поразительной верностью отражаются живописные картины полярного мореплавания: прозрачность моря, тающие под солнцем ледяные поля и айсберги, вулканические извержения в Исландии, игры китообразных, незабываемая картина норвежских фьордов, внезапные туманы, молочно-мутное море, зеленые острова, покрытые травами, свисающими в морские волны.Рис. 7. Морской змей. Из «Книги о рыбах» Геснера (1598.) – по описанию Олауса Магнуса.
Недостаток в землях, пригодных для земледелия и скотоводства при избытке населения, рост могущества родовитых людей, жаждавших быстрого обогащения на чужбине, – вот причины широкой экспансии норманнов. Примитивно обрабатываемая земля не могла прокормить все увеличивавшееся население Европы. Один из способов борьбы с перенаселенностью и земельным голодом – заселение окраин, интенсивное освоение новых пространств. Индивидуальная или массовая колонизация их привела к существенным демографическим сдвигам. Границы феодальных вотчин не являлись преградой: спасаясь от гнета, вилланы (крестьяне) покидали своих сеньоров и устремлялись из деревень в города или к нераспаханным пустошам. Внутренняя колонизация происходила в границах государства – из центра в его периферийные районы (занятие фламандцами болотистого побережья Фландрии), внешняя – уводила за его рубежи (водворение западногерманских переселенцев в Трансильвании, восточных славян – в Верхнем Поволжье и Двинской земле). Не сидели на месте обитатели феодальных замков. В случае нарушения присяги верности сюзерен мог отобрать у своего вассала пожалованный на условиях службы рыцарский феод или предоставить другой, вдалеке от предыдущего. При существовавшей системе единонаследия, когда отцовская «корона и владения» переходили к старшему сыну, младшим сыновьям не оставалось ничего другого, как искать счастья на стороне. Из среднего и мелкого дворянства вербовались армии крестоносцев. Норманнские завоеватели Англии, немецкие колонисты в Восточной Прибалтике, феодалы Иль Де Франс, захватившие лены,[19] в Провансе после разгрома альбигойцев[20] или в Испании в ходе Реконкисты[21] – вся многоплеменная масса рыцарства была чрезвычайно подвижна (рис. 8).
Рис. 8. Норманнская армия Вильгельма Завоевателя переплывает Ла-Манш в 1066 г. Фрагмент ковра из Байе (ок. 1120 г.)[22]
Типичная фигура на дороге – это видавший виды купец, «запыленная стопа», как его называли в Англии. «Искусный купец с сумой богатой» путешествует с товаром и мечом у седла, исправно платит пошлины на заставах, спешит, чтобы успеть заключить выгодную сделку. Торговыми людьми из дальних мест на потребу государям, прелатам, аристократии привозились дорогие одеяния и ткани, ценная утварь и иные раритеты. Торговцами доставлялись по воде и суше обиходные товары, получавшие широкое распространение. В средневековом обществе ХП-ХШ вв. купец постепенно становится очень важной фигурой. В «Королевском зерцале» (Норвегия, XIII в.) многоопытный отец дает наставления сыну, собирающемуся в опасную торговую экспедицию: «Когда же ты прибыл в торговое место или куда-либо еще, ты должен выказать себя благовоспитанным и приятным человеком, чтобы завоевать всеобщее расположение. Надобно тщательно изучать обычаи тех мест, где ведешь торговлю. В особенности важно хорошо знать торговое право. Для того чтобы преуспеть в своей коммерции, купец должен владеть языками, и прежде всего латынью и французским, ибо эти языки наиболее общеупотребительны». Обособление крупных купцов, ведущих дальнюю торговлю, от мелких торговцев – обязательная черта средневекового города как на западе, так и на востоке Европы. Целые месяцы купец проводит вне дома, но в случае удачи возвращается из скитаний «веселый и счастливый». Караваны купеческих судов плывут по рекам и морям, по дорогам в сопровождении стражников едут тяжело нагруженные обозы.
Джеффри Чосер
Архипиита Кельнский
«Чин голиардский»
Джеффри Чосер
Рис. 9– Нападение разбойников на странника (в искусстве эта сцена могла символизировать человека, осаждаемого грехами и искушениями) «Евангелие Генриха III», выполненное в Рейнской области около 1036 г.[28]
Уильям Ленгленд[29]
Дороги нигде не кончаются
Дремучие леса, разделявшие заселенные участки, занимали огромные пространства Европы. Таинственная чаща со всей ее загадочностью вплотную подступала к жилью и пахотным угодьям, вынуждая к упорной борьбе с ней. Человек Средневековья нередко жил на лесной опушке – в деревушке или на обособленном хуторе. По ночам он слышал тявканье лисицы, крик совы, а утром обнаруживал на снегу свежие следы волка. Девственные леса с их топями, сырыми мхами и буреломом простирались на много дней пути.Вольфрам фон Эшенбах
Рис. 10. Илья Муромец. М.-Л., 1958. С. 32. Падение всадника со свайного моста. Миниатюра из рукописи 1330 г. Национальная библиотека, Париж.
С Авиньоном связана история молодого пастуха Бенезета, которому сам Христос повелел выстроить мост на Роне (рис. И). Юноша убедил епископа и земского судью, собрал тысячи рабочих, нашел в римских руинах необходимые материалы и к 1189 г. мост завершили. Впоследствии Бенезета похоронили в часовне на мосту и канонизировали. Так называемый большой мост в Париже воспет Ги Базошским, регентом церкви в Шалоне (XII в.):
Рис. 11. Мост св. Бенезета в Авиньоне на Роне, XII в[33]
Сухопутные дороги примыкали к речным системам – главным путям сообщения того времени. Речные трассы, более многоводные, чем теперь, считались относительно безопаснее, и передвижение по ним обходилось дешевле. По рекам плавали на долбленых челнах и крупных ладьях – «однодеревках», т. е. сделанных из цельного ствола. К корпусу ладьи дубовыми гвоздями-«нагелями» и животным клеем прикрепляли обшивку, а поверх однодеревной основы насаживали дощатые борта (древнерусские «насады»), корпус укрепляли распорками-шпангоутами. Мачту с парусом фиксировали канатами, протянутыми к носу и корме. Остатки такой лодки XI в. (длиной около 7 м) найдены при раскопках в Новгороде. Сложность многосоставной конструкции этого быстрого и подвижного судна – свидетельство высокого кораблестроительного искусства. На ладьях с набойными бортами, вмещавших до 40 «мужей», плавали не только по спокойным рекам, соединенным волоками, но и выходили в открытое море. Чтобы предохранить гребцов от стрел, корабль перекрывали палубным настилом. В судостроении VIII–XI вв. не имели соперников викинги – создатели маневренного и устойчивого морского корабля с сильно развитым килем (рис. 12). Тяжелые грузоподъемные суда торгового назначения (knarr), с широким развалом высоких бортов, круглоносые и с глубокой осадкой, оснащали веслами и мачтой с большим четырехугольным парусом. Их обслуживала немногочисленная команда в 15–20 человек.
Рис. 12. Горделивый нос корабля викингов украшают изогнутая голова змеи и изящный резной орнамент из переплетающихся, злобно оскалившихся чудовищ От этих варварских узоров веет неистовой силой – яростные змеевидные драконы ожесточенно впиваются друг в друга Построенный между 800 и 850 гг, этот корабль, обнаруженный археологами в Осеберге неподалеку от Осло почти 100 лет назад, – самый красивый из всех найденных до сих пор кораблей викингов.[34]
Под парусами и на веслах ходили военные «длинные корабли» (langskip) или «драконы» (dreki). Конунги строили и огромные по тем временам суда с 30 и более парами весел при максимальной длине около 50 м (экипаж свыше 100 человек). «Драконы моря», «Большие змеи» несли на штевне резную голову дракона – она устрашала врагов и наделяла корабль магической силой. Сага повествует об одном из самых знаменитых кораблей викингов, принадлежавших Олафу Трюгвассону: «Олав конунг захватил корабль, который был у Рауда, и сам правил им, так как этот корабль был много больше и красивее „Журавля". Впереди у него была драконья голова, и за ней изгиб, который кончался как хвост, а обе стороны драконьей шеи и весь штевень были позолочены. Конунг назвал этот корабль „Змеей", так как, когда на нем были подняты паруса, он походил на крылатого дракона. Это – был самый красивый корабль во всей Норвегии». Перед спуском на воду судно «крестили»: в носовую часть и корму закладывали святые мощи. Бороздя «дороги морских конунгов», блещущие на солнце гиганты производили неизгладимое впечатление. Корабли, сходные «звериным» декором со скандинавскими, упоминают русские былины:
Рис. 13. Средневековый город Каркассон (низовья Роны); сложная система укреплений возведена в XIII в.[36]
Рис. 14. Собор в Улъме (Вюртемберг), XIV в.[37]
«…Он понял, что башня овладела всей округой, преобразила ее и господствует над ней, одним своим существованием изменяя лик земли повсюду, откуда она видна. Он окинул взглядом горизонт и убедился, сколь истинным было его видение. Повсюду возникали новые дороги, люди кучками прокладывали себе путь меж кустов и вереска Округа покорно обретала иной вид. Вскоре город, подняв кверху огромный палец, будет похож на ступицу колеса, появление которого предопределено, непреложно. Новая улица, Новая гостиница, Новая пристань, Новый мост; и вот по новым дорогам уже идут новые люди» (Уильям Голдинг).[38] Путешествия по средневековым дорогам требовали большого мужества и выдержки. Следовало всегда быть готовым к неприятным встречам и волнующим происшествиям. Из замков, похожих на орлиные гнезда, на проезжих неожиданно нападали рыцари-разбойники, в лесах укрывались грабившие купцов бродяги и всякие лихие люди, на морях хозяйничали пираты. На «великие опасности» обрекал себя доверившийся морской стихии и утлому судну. Море грозило бурями, могучими приливами и отливами, песчаными отмелями и подводными рифами, периодами полного безветрия, когда на затерянном в безбрежных просторах корабле иссякали запасы провианта и пресной воды. Человека, который подвергал такому риску чужое имущество или собственную отягощенную грехами душу, считали до предела безрассудным, искушающим Бога. Излюбленный литературный стереотип – кораблекрушение во время шторма – свидетели наполняли живым чувством пережитого:
Хилъдеберт Лаварденский
Рис. 15. Геммы-амулеты с изображением трех волхвов – покровителей путников (IX-X вв.): 1 – из раскопок в Смоленске, 2 из Ливерена (Нидерланды)
Маленькие образки-обереги и иконы-складни с их изображениями повсюду возили с собой (рис. 15). В мусульманских легендах Хазр – таинственный чудотворец в зеленых одеяниях – открыл источник живой воды, обеспечив себе бессмертие: он стал хранителем всех путешествующих.
Открытие мира
Средневековая цивилизация – это цивилизация развивающаяся. Интенсивность передвижений, их влияние на экономику и культуру Европы неодинаковы в разные периоды, здесь можно наметить несколько этапов. Разобщенные группы населения раннесредневековой Европы VI–IX вв. жили в относительной изоляции. Редкие, замкнутые очаги культуры тяготели к княжеским дворам, монастырям, епископским резиденциям. При господстве натурального хозяйства каждое поместье или село обеспечивало себя всем необходимым. Не предназначалась для рынка и продукция квалифицированных ремесленников, которые выполняли заказы королей, прелатов и вельмож. В этих условиях преобладала дальняя торговля. Из-за рубежа ввозили драгоценную утварь, шелка, пряности. Их обменивали на продукты, собиравшиеся в виде оброка с зависимого населения. Заморские экспедиции затрагивали только верхушку феода-лизирующегося общества. Огромна протяженность трансконтинентальных рейсов тех времен. На праздниках в Орлеане слышалась сирийская речь, в Марсель присылали египетский папирус, а в Арле продавали индийскую слоновую кость. Задолго до крестовых походов паломники с берегов Исландии достигали Италии и Святой земли, а самые отчаянные мореплаватели плыли на запад – в таинственные области океана. В IX в. европейские купцы из портов Испании и Южной Франции добирались до стран ал-Хинд (Индия) и ал-Син (Китай). Купленные на Дальнем Востоке мускус, алоэ, камфору, корицу они сбывали византийцам или королю франков. Эти купцы так досконально изучили сухопутные и морские маршруты в области Арабского халифата, Среднюю Азию, Индию и Китай, что им поручали сопровождать послов на Восток. Религиозные цели вдохновляли пилигримов и миссионеров. Уже с IV в. галльские адепты христианской веры совершали паломничества в Палестину, а в VI в. некий Феодор проник к индийским христианам, поведав об этом епископу Григорию Турскому. X столетие – «век крови и огня» – не благоприятствовало путешествиям. Дороги и переправы были во власти разбойничьего рыцарства. Набеги дикой конницы венгров с востока, нападения скандинавских пиратов с запада, арабских флотов в Средиземноморье, голод и вспышки эпидемий – вся грозная действительность того времени порождала тревожную эмоциональную атмосферу близости «конца времен». Полное невзгод будущее рисовалось в тумане. Перелом наступил в XI в. На Западе доминируют Священная Римская империя германской нации и Французское королевство, обуздавшее феодальную анархию. Арабы отброшены, и Средиземное море вновь стало «латинским озером». В Испании продолжается Реконкиста. Стабилизация общественной жизни, основание многочисленных монастырей и клюнийская реформа[40] привели к бурному созидательному движению.Рис. 16. Крестоносцы выезжают из ворот замка, чтобы вступить в битву с сарацинами. Фреска в часовне тамплиеров (1170–1180). Крессаке, деп. Шаранта[41]
«По прошествии трех лет после тысячного года почти по всей земле, и особенно в Галлии и в Италии, стали перестраивать церкви. Говорили, что мир, скинув с себя рубища старости, оделся белым покровом церквей», – писал бургундский монах Рауль Глабер.[42] Возрождались старые и основывались новые города – центры ремесла и торговли. Относительная безопасность дорог обусловливала рост паломничества. ХII-ХIII вв. – период бурного расцвета средневековой культуры. Меняются стиль и ритм жизни. Во всем ощущается кипение мысли и свежей творческой энергии. «Готическая» Европа «выходит из своих путей»: крестоносное движение и появление на востоке Азии великих монгольских империй пробуждают повышенный интерес к географическому познанию мира. Индивидуальные странствия теряются на фоне коллективных предприятий огромного размаха – завоевательных крестовых походов (рис. 16). Вслед за воинами в Землю обетованную устремляются купцы и пилигримы, попутно устанавливаются коммерческие связи, организуются новые рынки сбыта. Европейцы входят в соприкосновение с иными культурами иных континентов. С конца XII в. начинается подъем портовых городов Средиземноморья, сосредоточивших торговые связи Европы с Китаем и Индией. Это Венеция, Амальфи, Пиза, Флоренция и Генуя, Марсель, Барселона. Венецианцы заручились благосклонностью султанов Сирии и Египта, наладили отношения с властителями Аравии и Индии, и те открыли для них свои гавани. Разгромив Константинополь (1204), подчинив Кипр и Эвбею, основав торговые склады в Тунисе и купеческие представительства на всем Североафриканском побережье, венецианцы получили неограниченную власть над Средиземным морем. Венеция приобретает титул «Жемчужины Адриатики» и вводит обычай «венчания» дожа с морем. Венецианские торговые конторы появляются в Аугсбурге и Нюрнберге, Фландрии и Голландии. Со всех концов ойкумены сюда стекаются географические и этнографические сведения. Средиземное море бороздят флоты итальянских республик. Профессиональное купечество Венеции, Генуи, Пизы монополизирует торговлю с Левантом (рис. 17). «Венецианцы и генуэзцы в гаванях Александрии или Константинополя – каждая „нация“ в своем собственном Fondaco,состоящем из жилого помещения, трактира, склада, выставочного помещения и магазина с общей конторой[43], – составляли законченные торговые товарищества; они были ограждены от конкурентов и посторонних клиентов и продавали по ценам, установленным взаимным соглашением, их товары были определенного качества, гарантированного общественным контролем, а часто и наложением особого клейма, они совместно определяли цены, которые приходилось платить туземцам за их товары, и т. д.».[44] Молодое и полное сил бюргерство с его рационалистическим складом ума создает первые автономные коммуны, преобразуя всю структуру средневекового общества. Ремесло становится доходным и почетным занятием, переходя из монастырей в руки светских ремесленников.
Рис. 17. Венеция – ворота на Восток. Миниатюра к оксфордской рукописи (около 1400 г.) сочинения Марко Поло изображает Венецию с ее торговыми судами, купеческой аристократией, нарядными домами на Пьяццетте. Слева на площади – колонна со львом св. Марка.[45]
Углубляется его специализация, совершенствуется техника, расширяется ассортимент изделий. От работы на заказ организованные в цехи мастера переходят к производству на рынок. Города уже не молчаливы и угрюмы, как в раннее Средневековье. На кривых узких улочках возле мастерских-лавок под пестрыми вывесками, у лотков и тяжелых телег с тюками товаров всегда многолюдно, повсюду кипит бойкий торг.
Кретьен де Труа
Бернарт де Вентадорн
Рис. 18. Маркграфиня Ута. Фрагмент статуи в западном хоре собора в Наумбурге, ок 1250 г[48]
В маленьких медальонах портала собора в Лионе наблюдательный анималист изобразил белку, резвящуюся в ветвях орешника, ворона на мертвом кролике, птицу-рыболова с угрем в клюве и голову кабана среди дубовых листьев. Новое отношение к природе влияет и на самих людей: растет сознание глубокой внутренней значимости, неповторимости личности. Готические скульпторы идут по пути более полного раскрытия сложного духовного мира человека. Лучшим их творениям присущи тонкий психологизм и возвышенная одухотворенность (рис. 18) Само время, ищущее и беспокойное, порождало людей нового типа. Это предприниматели, купцы, путешественники, авантюристы – люди с тревожным и неукротимым духом. С человеком эпохи Возрождения их роднят непоседливость, боязнь губительного для души однообразия, ненасытная жажда знания Порыв ввысь (готика) неотделим от стремления вдаль. Пристальное внимание к окружающему миру обостряет интерес к неведомым землям. Пытливый дух исследования, воплощенный Данте в образе Улисса, ведет в заманчивую ширь океанов. Утлая ладья Одиссея вырывается на просторы Атлантики – туда, где за Геркулесовыми столпами лежит область неизведанного и запретного.
Данте Алигьери
Просторы чужие, чужие края
В IX–XIII вв. географическая осведомленность мусульман простиралась от Андалузии до Китая, от Абиссинии (Эфиопии) и страны зинджей (Занзибар) до Скандинавии. Общность арабоязычной культуры, паломничества в Мекку, успехи международной торговли определили грандиозный размах путешествий уже с первых веков мусульманского летоисчисления – хиджры (622). «Я так далеко заходил на Восток, что совершенно забывал о Западе; я настолько углублялся в страны Запада, что даже забывал название Востока» – говорил арабский путешественник и географ ал-Масуди.[50] Ислам предписывал властителям быть «гостелюбивыми» к чужеземцам, разносящим добрую славу: не запирать двери перед купцами и дервишами, очищать пути от грабителей. Иначе неминуем ущерб и казне и царству. Странствия, поощряемые Кораном, – это и путь к постижению красоты мироздания, и средство самопознания.Сабир Термези
Авхеди Мерагаи
Йатима
Саади
Рис. 19. Арабский корабль в морском пейзаже Медальон на дне бронзовой миски, инкрустированной серебром Сирия или Египет, XIII в.
Корабли водили потомственные лоцманы и капитаны дальнего плавания, которые знали все секреты судоходства по Индийскому океану, передаваемые из поколения в поколение Но даже опытные моряки, усовершенствовавшие компас, опасались неверной стихии, сравнивая море с царем сразу все достается, но сразу все и теряется – сама жизнь висит на волоске Из гаваней Омана, Сирафа, Басры выходили и легкие быстрые суда с пассажирами, и «китайские» корабли для перевозки товаров Последние обладали сложной парусностью и вызывали удивление своей величиной они были так высоки, что для подъема на палубу служили лестницы около десяти футов длиной Вместе с экипажем эти «джонки» могли забрать 1500 человек Внутри они имели около сотни кают, несколько магазинов и подобие базара с бакалейной лавкой трактиром и палаткой брадобрея Команда состояла из опытных моряков, водолазов и солдат для защиты от пиратов Ныряли водолазы без масок, с открытыми глазами, и если во время плавания в корпусе судна обнаруживали течь, спускались под воду и залепляли пробоину воском. В оживленных портах и центрах караванной торговли перед отправлением в дорогу собирали запасы полезных сведений. У арабских, персидских и индийских купцов, морских капитанов, рыбаков, работорговцев и пиратов – всяких людей почтенных и малопочтенных занятий – узнавали о попутных ветрах и течении рек, о религии и обычаях далеких племен, о способах меновой торговли и предосторожностях, какие следует принять. Попутно можно было услышать и об удивительных существах, живущих на краю ойкумены, о дереве в дальневосточной стране Вак Вак с плодами в виде прекрасных девушек иш о магнитных горах на дне океана, которые, притягивая гвозди, разрывают на части корабли Неслучайно в арабских судах вместо гвоздей применяли деревянные шипы из бамбука. Рассказы бывалых людей использовали создатели классической школы арабской географии, писавшие на универсальном языке восточной науки Авторы географических трактатов с астрономическими и математическими выкладками, словарей и карт, ориентированных на «пуп Земли» – Мекку, практических справочников с обстоятельным перечислением населенных пунктов не только компилировали труды предшественников и опрашивали пришельцев из дальних мест, они и сами собственными стопами неустанно мерили землю, годами с риском для жизни блуждали в пустынях и морях «Исходил я доброе число морей, побывал на Китайском, Румском, Хазарском, Красном и Арабском морях и испытал там неисчислимые ужасы, но ничего более страшного, чем Африканское море, мне встречать не доводилось» (ал-Масуди).[59] В своих «научных экспедициях» арабоязычные географы накопили огромную информацию по физической географии, экономике, истории и этнографии всех стран от Испании до устья Инда и верховий Енисея Они изучили юго-восточное побережье Азии вплоть до Кореи и располагали достоверными материалами о Центральной Африке. Расцвет торговли и землеведения в мусульманском мире был подготовлен задолго до арабских завоеваний и исламизации покоренных народов в VII–VIH вв. Археологические открытия последних десятилетий свидетельствуют о том, что, войдя в соприкосновение с высокими цивилизациями Ближнего Востока, Ирана и Средней Азии, арабы унаследовали уже сложившуюся систему коммуникаций на огромных территориях от Византии до Китая.
Глава 2 Великий шелковый путь
Фирдоуси
Посольство Маниаха
На четвертом году правления византийского императора Юстина II (565–578) в Константинополь из Согдианы – крупного оазиса в Средней Азии в бассейне Зеравшана и Кашкадарьи – прибыло посольство от тюркского кагана Дизибула. Его возглавлял знатный согдиец Маниах. Греческий историк Менандр повествует: миссия преследовала цель заключить соглашение с ромеями о торговле шелком в обход сасанидского Ирана, правители которого, борясь с Византией, облагали товары чужеземных купцов высокими пошлинами. Шахиншаху «было совсем нежелательно, чтобы согдийцы могли безнаказанно переходить границы его страны». Поэтому посольство избрало кружной путь через Северный Кавказ. Караван Маниаха, оставив позади снежные горы, равнины и леса, болота и реки, Кавказский хребет, наконец, достиг Византии. Император благосклонно встретил прибывших и отправил к тюркам ответное посольство во главе со стратегом[60] восточных провинций Зимархом. Можно восстановить маршрут длительного путешествия Зимарха со спутниками: от Трапезунта к реке Риони и через Кавказский хребет к реке Кубань, далее вдоль северных берегов Каспийского и Аральского морей к Сырдарье. Из страны согдийцев послы отправились к горе Эктеле (Золотой), как называли Алтай. Там, в котловине, окруженной горами, они посетили резиденцию Дизибула – властителя громадной степной державы. Ромеев, привыкших к тяжелой византийской пышности, все же поразило богатство правителя тюрок. В палатке, где состоялась аудиенция, под позолоченными деревянными колоннами они увидели золотое ложе, поддерживаемое четырьмя золотыми павлинами. На площади общественных собраний, на расставленных повозках лежали серебряная утварь и золотые изваяния животных, не уступавшие произведениям греческих мастеров. Дружественно принятый тюрками Зимарх вернулся в Византию тем же путем – через страну аланов и Трапезунт. Так установились непосредственные контакты между Константинополем и ставкой тюркского кагана. То было время, когда после 500-летнего перерыва возобновились сухопутные связи между западом и востоком Азии. От Чина до Рума протянулся Великий шелковый путь. По нему везли самый желанный и ходкий товар: шелк-сырец и шелковые ткани. Возникает своего рода «шелковая» диломатия: нередко торговлю вели в завуалированной форме – под видом приношения даров при обмене посольствами или дипломатическими миссиями. Ее интенсивность можно усмотреть в стихах танского поэта Чжан Цзи: «В пограничном городе пелена дождя, низко летят гуси, постепенно выравниваются ростки спаржи. Далекие звуки бесчисленных колокольчиков сливаются вместе. Видимо, это верблюды (груженные) тонким шелком, направляются в Ансьи». Благодаря легкости, компактности, громадному спросу и дороговизне шелк сыграл немалую роль в отношениях между правителями разных стран. С его помощью покупали мир, заключали союзы, шелк посылали с посольствами властителям далеких земель. В быту аристократии шелковые материи приобрели большую популярность, спрос на них возрос необычайно. Как золото или драгоценная утварь, шелк превратился в международную валюту: им уплачивали подати и государственные долги, одаривали царей, храмы и иностранных послов, им вознаграждали наемных воинов. Недаром выписаны с такой скрупулезностью шелковые ткани на среднеазиатских настенных росписях VII–VIII вв.: передан не только узор, служивший знаком ранга, но даже структура материи и швы на одеждах. Запечатленные на фресках царственные охотники и их приближенные одеты в шелка. В шелковые одежды облачались гордые мелкопоместные рыцари-дихкане перед прибытием на пир, торжественный прием во дворце или обрядовое празднество, купцы и послы, спешившие из-за дальних рубежей. Прочный и легкий, яркий и блестящий шелк шел на кафтаны вельмож, шатры царей и балдахины над их тронами. Поэты подробно и со вкусом описывают ткани и ковры, «которые украшены парными рисунками великолепного шитья: там куры, там львы в засаде, всяких вещей там можно видеть изображения…».[61] Окольный шелковый путь в Средиземноморье, минуя сасанидские заслоны, проходил через согдийские центры Синь-цзяна и Средней Азии, затем через Хорезм и низовья Волги, дальше в северокавказскую Аланию и за Санчарским, Марухским или Клухорским перевалами спускался в Абхазию. Из черноморских портов – Фазиса и Трапезунта – купцы плыли в Константинополь. О важности этого ответвления шелкового пути, не забытого и при арабах, свидетельствуют ткани, найденные на Северном Кавказе (могильники Мощевая Балка, Хасаут), среди которых преобладают согдийские, китайские и византийские. Кусками шелка отделывали одежду, головные уборы, обувь, подголовные валики, футляры для гребней и мешочки для реликвий. Местный аланский вождь облачался в длиннополый кафтан на меху, крытый такой же материей, как у самого шахиншаха Ирана. На ней вытканы сенмурвы – существа с собачьей мордой, птичьими крыльями и рыбьим хвостом – одно из воплощений Хварны, божества царской славы и удачи. Сенмурв служил эмблемой носителя верховной власти.«Искусные в торговле»
Отважный Маниах, который проделал изнурительный путь, чтобы предстать перед священной особой василевса, как мы уже говорили, был выходцем из Согдианы. Наверное, он принадлежал к тем «искусным в торговле и корыстолюбивым» согдийцам, коммерческая активность которых, умение «извлекать большую прибыль» поражали китайских хронистов. Они рассказывали о том, что в Самарканде новорожденным мальчикам намазывали язык медом, «чтоб он был сладкоречив», а ладонь – клеем, чтобы она «крепко держала денежку», а также о том, что «мужчина, достигший двадцати лет, уезжает в соседние владения и везде побывает, где только предвидит выгоды» («Тан-шу»).[62] По словам китайского паломника Сюань Цзана, торговлю вела половина жителей Согда – области на перекрестке главных караванных путей. Открытие согдийской надписи на ткани VIII в. из собора города Юи в Бельгии позволило определить родину многочисленных шелков из хранилищ Европы и Америки. Сходные по сюжетам и стилю изображений, технике и красочной гамме они назывались «занданечи» – по имени селения Зандана близ Бухары, где работали знаменитые ткацкие мастерские. Шелка Зандана находили широкий сбыт на мировом рынке. В замурованной пещере Монастыря тысячи будд близ Дуньхуана из мелких фрагментов ткани сделаны вотивные (посвященные богам) флажки. Ее орнамент из оленей в медальонах повторяет узор шелка из Юи. Бухарские материи вывозили в Сирию, Египет и византийские города, сообщает историк Бухары Наршахи, а европейские князья покупали ткани-занданечи по той же цене, что и парчу. Полуистлевшие согдийские шелка можно видеть до сих пор в ризницах, раках христианских святых и королей, в монастырских библиотеках Франции, Бельгии и других стран. Расцвет ремесла и торговли Согда наступает с середины VII в., когда создается государство самаркандских царей – ихшидов. Купцы из дальних земель посещают Самарканд, Пайкенд, Бухару, где прилавки ломятся от массы иноземных товаров. Предприимчивые согдийцы основывают города и поселения в Семиречье, Восточном Туркестане, Монголии и Туве. Колонизация идет по караванным трассам. В Китай отправляются караваны в несколько сот человек, груженные коврами и войлоком, лекарственными и красящими веществами, изделиями из самоцветов. В их вьюках шелковые и полотняные ткани, нашатырь и благовония, золото и белый жемчуг. Посольства из Самарканда доставляют властителю Поднебесной империи редкостные дары: «В начале правления Кхай-юань (713) прислали двору кольчугу, кубок из восточного хрусталя, агатовый кувшин, яйца верблюда-птицы, юениского карлика и тюркистанских танцовщиц» («Тан-шу[63]). В другой раз доставили дрессированного льва-плясуна. В столице Срединной империи Чанъане живут тысячи выходцев из «Западного края», в который, по представлениям китайцев, входили Синьцзян, Средняя Азия, Афганистан и Северная Индия. В 60 км восточное Самарканда находится городище Пенджикент – столица Согдийского княжества, погибшего в бурное время арабских завоеваний. Многолетние раскопки Пенджикента также свидетельствуют о разветвленной торговле Согда. Открыты десятки мастерских-лавок. Они шли вдоль оживленных улиц, примыкая к богатым домам: их сдавали в аренду ремесленникам и мелким торговцам городские землевладельцы. Драгоценным источником по истории культуры и быта Согдианы служат стенные росписи в храмах и частных жилищах горожан Пенджикента. Интересна одна из сцен в большом доме у базара: пирующие одеты в шелковые кафтаны с точно переданными рисунками тканей, в руках держат золотые сосуды с вином, а к наборным поясам их подвешены кошельки, вооружены они только кинжалами. Художник создал «групповой портрет» хозяина дома и его семьи – тех богатых согдийских купцов, караваны которых встречались на всем протяжении шелкового пути. «Людей с Запада» – согдийцев, иранцев, сирийцев – изображают и некоторые погребальные танские статуэтки. Купцы, разбогатевшие на дальней торговле, как и рыца-ридихкане, владели обширными поместьями и обитали в укрепленных усадьбах-замках.«Кто из алчности с востока едет на запад»
Профессиональное купечество Востока не утратило своих позиций и тогда, когда полчища фанатичных мусульман в VII–VIII вв. сокрушили и империю Сасанидов, и мелких правителей Средней Азии, пронеся знамена с полумесяцем до берегов Сырдарьи. Иранский заградительный барьер пал – установились непосредственные связи между танским Китаем и Арабским халифатом. Вслед за завоевателями двинулись купцы – греки и евреи, сирийцы и персы, нелегкую миссию которых мусульмане чрезвычайно ценили. Дух дальней торговли продолжал владеть этим обществом: «…кто из алчности с востока едет на запад, по горам и морям, и подвергает опасности жизнь, и тело, и имущество, не страшится разбойников, и бродяг, и пожирающих людей хищников, и небезопасных путей, людям Запада доставляет блага Востока, а людям Востока доставляет блага Запада, тот, конечно, содействует процветанию мира, а это – не кто иной, как купец».[64] На караванах верблюдов из Ирака, Ирана и Аравии в гавани сирийского и малоазийского побережий доставляли изюм, урюк, миндаль, финики, «сарацинские», т. е. происходящие из стран халифата, багдадские гладкие и пушистые ковры, готовые одежды. Из Селевкии и Антиохии большие и малые корабли перевозили товары к Босфору. В Константинополе, крупнейшем мегаполисе Средневековья, торговали едким индийским перцем, нардом из Лаодикеи, ароматной корицей с Цейлона и из Средней Азии, гвоздикой с Молуккских островов. С Явы и Суматры доставляли алоэ, из Тибета – растительный мускус, из Персии – лазурь – синее красящее вещество, из Аравии – благовония: ливан и душистую смолу смирну (мирру). Приморскую Сирию с Южной Аравией связывал караванный Путь благовоний, который проходил вдоль западного побережья Аравийского полуострова и по Красному морю. По нему в Переднюю Азию поступали редкостные товары из «страны царицы Савской» (Йемен), Черной Африки и Эфиопии. Египет и Сирия ввозили в страну ромеев все виды пурпура, используемого для окраски тканей. В пределах мусульманского мира под центральной властью Аббасидов шел постоянный обмен товарами. Особенно благородной и прибыльной считали торговлю предметами роскоши: дорогими тканями, ювелирными и парфюмерными изделиями, посудой из золота, серебра и стекла. «…Едва ли в нашем городе Серахсе недостает чего-нибудь из товаров, так как если прекращают приходить караваны с одной стороны, приходят они к нему Серахсу с другой» (Мукаддаси).[65] Арабские и иранские купцы по-прежнему проникали во внутренние области Китая. Их путь лежал через моря Индийского океана или по сухопутной «дороге шелка». Масуди встретил в Балхе старика «с умом и пониманием», который много раз ходил в Китай. В Хорасане он встречал немало бывалых людей: они путешествовали из Согда через «Нашатырные горы» (Тянь-Шань) в Тибет и Китай. Вело их не любопытство и не жажда географических открытий, а купеческая корысть. О громадных прибылях торгового патрициата дает представление рассказ Ибн-Хаукаля: мусульманский купец Рамешт, проживший около 20 лет в Китае, вывез оттуда товаров на 500 тыс. динаров По возвращении он на свои средства заменил серебряную облицовку бассейна для омовения в Мекке на золотую. Издревле на Востоке вели караванную торговлю: одиночка не мог справиться с дорожными опасностями и громадными путевыми расходами. Купцы закупали товары и комплектовали крупные караваны из сотен людей и вьючных животных – верблюдов, лошадей, мулов. Когда из лагеря, в котором находился буддийский паломник Сюань Цзан, ушло несколько десятков человек со своими товарами, этого даже не заметили. Посольство халифа Муктадира из Багдада в Волжскую Булгарию насчитывало 5 тыс. купцов, ремесленников и духовных лиц и 3 тыс. вьючных животных. Ездили и небольшими партиями: арабские купцы отправлялись к берегам Енисея всего с двадцатью верблюдами. Во главе караванов стояли должностные лица из богатых купцов. Их обслуживал целый штат приказчиков, писцов, нотариусов. Большинство людей в караване составляли слуги и военная охрана. На границе с неспокойной кочевой степью каравану придавали дополнительный конвой. Вместе с торговыми людьми ехали послы, паломники, ученые, ремесленники – так было безопаснее. Правители городов и областей часто давали дипломатические поручения и самим купцам. Караван снаряжали долго и тщательно как в исходной точке маршрута, так и на промежуточных перевалочных пунктах. У крупных поставщиков закупали верблюдов, приспособленных к преодолению пустынных пространств, и мулов для передвижения по горам и областям с влажным климатом. Товары упаковывали по-разному. Жидкие продукты: мед, масло, смолу, нефть перевозили в кожаных бурдюках; дерево, хлопок, шерсть – в крепко перевязанных тюках, а сено и солому – в сетках. Соль и хлеб везли в сумах, а ткани и ценности – в специальных мешках из разноцветных материй. Дыни и виноград бережно складывали в глубокие ивовые корзины. В дальний путь обычно пускались весной. Когда в феврале 922 г. халифское посольство решило отправиться из Хорезма к волжским булгарам, купили тюркских верблюдов, сделали дорожные мешки из верблюжьих кож для переправы через реки, на три месяца запаслись хлебом, просом, сушеным мясом. Жители Джурджании снабдили отъезжающих теплой одеждой для путешествия зимой и ранней весной через степи («… каждый из нас, когда ехал верхом на верблюде, не мог двигаться от одежд, которые были на нем», – писал секретарь посольства Ибн-Фадлан). Наняли проводника из жителей Джурджании. Приготовления оказались не напрасными: в приаральских степях стояли сильные холода, мели беспрерывные метели, верблюды увязали по колено в снегу. Нелегок был и Шелковый путь по Иранскому нагорью, через Среднюю Азию и Восточный Туркестан, где шли и шли караваны с драгоценным грузом.Фирдоуси
Рис. 20. Великий шелковый путь: а – основная трасса; б – ее ответвления.
Нишапур – «место торговли обеих сторон (Востока и Запада), его товары вывозятся во все страны, у его ткани слава и блеск, в нее наряжаются жители Египта и Ирака. Там собираются плоды, и туда ездят ради наук и торговли. Он – ярмарка Фарса, Синда и Кермана, складочное место Хорезма, Рея и Джурджана» (Мукаддаси).[68] Благосостояние таких городов, как Нишапур, было неразрывно связано с интересами дальней торговли. Их население пополняли пришельцы из разных мест. Между цветущими оазисами лежали обширные незаселенные зоны – знойные пустыни с зыбучими песками и посещаемые только кочевниками степи. «Пески расстилаются на необозримое пространство; по прихоти ветра они то нагромождаются в одном месте, то вновь разметаются. Путники не находят там никаких следов человека, и многие из них сбиваются с дороги… Поэтому странники отмечают дорогу, собирая в кучи кости животных. Там нет нигде ни воды, ни растительности и часто дуют жгучие ветры. Когда поднимаются эти ветры, люди и животные падают в изнеможении и заболевают. Временами слышатся то пение и свист, то болезненные стоны; если прислушиваться к этим звукам, то сознание помутится и потеряешь способность передвигаться. Вот потому там часто гибнут путники. Эти миражи – наваждение демонов» (Сюань Цзан).[69] Дорога через безбрежные просторы Центральной Азии, усеянная скелетами людей и животных, была нелегка. В безжизненной пустыне в районе Лобнора, называемой «Барханами белого дракона», летом дули горячие ветры, и тогда старые верблюды начинают кричать, собираются вместе и прячут морды в песок. Если люди тотчас же не покроют рот и нос шерстяными тканями, то их ждет гибель. После зыбучих песков идущих на запад путешественников ждал тяжелый переход через Памирское нагорье. По словам очевидцев, «скалы вздымаются вверх на громадную высоту. Если человек посмотрит вниз, у него кружится голова, и если захочет идти вперед, то не найдет места, куда поставить ногу». Несмотря на громадные расстояния, безводные пустыни и труднопроходимые горы, по Шелковому пути в обоих направлениях шли и шли караваны. Двугорбые верблюды бактрийской породы, эти «корабли пустыни», стойко выносили тяжелые переходы. В государствах-оазисах Восточного Туркестана была четко организована транспортная служба. На специальных станциях – «ямах» происходила смена верблюдов.
«Караван пришел, товары нам везет!»
Движение каравана подчинялось постоянному, несколько монотонному ритму. Традиция закрепляла его обычаи и распорядок жизни. Странствие совершалось неспешно, а стоянки были долгими. В безводной пустыне и степях, где отсутствовала дорожная служба, караванщики сами устраивали себе привалы.Птица счастья
В VII–X вв. искусство Византии, Ирана, Средней Азии и Китая, соединенных оживленной караванной магистралью, вступило в период особенно тесного взаимодействия. В его сферу было вовлечено и население лесной полосы и степей Сибири. Торговые люди, чиновники и пилигримы везли с собой художественные вещи, которые вдохновляли мастеров в разных концах Евразии. С запада на восток и с востока на запад дипломатические миссии доставляли необычайные подарки. Могучий шахиншах Ирана Хосров I Ануширван получил от властелина Китая «сделанную из жемчуга лошадь со всадником, а глаза той и другого были из красного яхонта, и китайское платье ушари, на лазоревом поле которого был изображен царь в короне и украшениях и в своих царских одеждах, а слуги стояли перед ним; несла это платье невольница с (распущенными) волосами, которые скрывали ее целиком… (другие) платья находились в золотом сундуке».[72] Турфанский повелитель послал «сыну неба» собачку из Фолини (Рима) и добытые где-то на севере меха черно-бурых лисиц. Когда арабы ворвались в сокровищницу правителя согдийского города Кеша, они нашли там украшенные рисунками позолоченные сосуды, седла, атлас и другие «китайские диковинки». На склоне лет Бируни вспоминал: «Был у меня в Рее друг из купцов Исфахана, в доме которого я гостил. И видел я, что вся посуда у него – миски, уксусницы, солонки, тарелки, кувшины, чаши и даже сосуды для нагревания, тазы, банки, фонарики, светильники и прочая домашняя утварь – были из китайского фарфора».[73] Фарфор и селадоны[74] Китая обнаружены археологами в Ани – древней столице Армении, в халифской резиденции Самарре (недалеко от Багдада) и в Фустате – Старом Каире. Купцы Срединной империи везли картины на шелке, бумагу, изделия из лака, бронзовые зеркала. От Тараза и городов Восточного Туркестана отходили пути на Иртыш и к хакасам Верхнего Енисея, которые в VI в. создали сильное государство. Китайские авторы утверждают: хакасы поддерживали связи с Даши (арабами?), тибетцами и карлуками Семиречья. Каждые три года из Даши к ним направлялся караван верблюдов с узорчатыми шелками. По дороге, в земле карлуков, купцы получали военный конвой. В обмен на пушнину к хакасам Минусинской котловины – создателям своеобразного степного искусства – поступали такие диковинки, как произведения танских ювелиров. В курган близ Красноярска попал металлический сосуд, о котором упомянул Ф. Страленберг в своем труде «Историческое и географическое описание полуночной восточной части Европы и Азии», изданном в Любеке в 1730 г. (автор сочинения – шведский подполковник, участник похода Карла XII на Россию, взятый в плен под Полтавой, долго жил в Сибири). Выгравированные на сосуде охотничьи сцены и окружающий их ландшафт характерны для танской утвари (рис. 21). При посредстве коммерсантов халифата китайский фарфор, шелка и художественные изделия из металла достигали Византии.Рис. 21. Серебряный сосуд из-под Красноярска. Китай, Vlll-IX вв.
В Трапезуйте и сирийских портах восточные товары грузили на корабли «румов». Византийская серебряная кружка X в., найденная в кладе на острове Готланд, украшена крылатыми львами и фениксами (похожие сказочные птицы вырезаны на византийском костяном ларце из собора Труа в Шампани). Облик фениксов близок древнему описанию этой птицы счастья и бессмертия: у нее голова петуха, змеиная шея, грудка ласточки, спина черепахи и рыбий хвост. Фениксов, стоящих на лотосе, изображали на китайских головных уборах и серебряных сосудах, на свадебных зеркалах, ларцах и косметических коробочках. Верили, что фениксы-фэнхуаны приносят счастье в браке. Символизируя новобрачных, они входили в круг благопожелательных свадебных эмблем.
Рис. 22. Появление слонов в романской скульптуре связано с влиянием восточных шелков: 1 – среднеазиатская ткань Х в. с именем саманидского военачальника Бухтегина, 2 – капитель колонны церкви ев Петра в Ольнэ, деп Шаранта, Франция, первая половина XII в.[77]
По следам Диониса Индийского
По Шелковому пути происходил взаимообмен не только товарами и посольскими дарами, но и духовными ценностями. Вдоль и поперек «земного круга» кочевали идеи, мифы, обычаи. Так, развитие связей по Шелковому пути способствовало проникновению в Китай буддийской религии. В первую очередь она стала распространяться среди знати, приобретавшей предметы роскоши. Первые буддийские общины появились в Лояне с главной колонией в Китае, где обосновались западные купцы. Многие буддийские миссионеры происходили из купеческих семей. В 1932 г. на берегу Камы, неподалеку от села Афанасьево Кировской области, был выкопан клад. Вместе с другими среднеазиатскими серебряными сосудами VIII в. в нем обнаружили литую кружку с рельефными фигурами на позолоченном фоне. На тулове по сторонам пальметт[79] – изображения лежащих оленей и джейранов, типичных обитателей полупустынь и пустынь Средней Азии, Ирана, Закаспия. В кольцевом ободке поддона – мужская голова в профиль. Ручка кружки оформлена в виде лица лысого старца Силена с двумя головами слонов по сторонам (рис. 23). Образ вечно хмельного, веселого и добродушного Силена говорит о стойкости античных традиций в раннесредневековом искусстве Ирана и Средней Азии. Силена почитали как покровителя источников и гения плодородия, способного прорицать будущее и обладающего знанием сокровенной природы вещей.Рис. 23. Силен со слонами. Ручка серебряной кружки из села Афанасьево. Нижегородский историке-археологический музей.
В шестой эклоге «Буколик» Вергилия Силен развивает космогонические идеи эпикурейской философии:
Вергилий
Еврипид
Рис. 24. Шествие Диониса Иранское серебряное блюдо, VI– VII вв. Галерея Фрир в Вашингтоне.
В сасанидской и среднеазиатской торевтике[83] вакхические мотивы – Вакх с пантерой, его победоносное шествие, Силен с винным мехом, танцы менад, виноградные лозы – получают развитие благодаря знакомству с так называемым византийским антиком (рис 24) Это серебряные сосуды со сценами из античной мифологии – произведения ювелиров эпохи Юстиниана I и его преемников Как и придворные стихотворцы, мастера по металлу ориентировались на академическое подражание древним образцам. Они отразили вкусы высшего общества Восточной Римской империи, которое считало себя наследником языческих цезарей Рима. Перевозимые по дорогам «шелковой дипломатии» (с 568 по 576 г Среднюю Азию посетило семь византийских посольств) произведения торевтов Рума в короткий срок достигали Согда и Ферганы, оседая в сокровищницах местных владетелей. Недалеко от Кунгура на Урале найдено блюдо времени Юстиниана I со сценой посещения Венерой Анхиза – чье-то воспоминание о путешествии на Запад или просто дорогая вещь, купленная согдийским любителем редкостей. На блюде вырезана согдийская надпись с именем бухарского государя раннесредневекового государства Уструшана.
«Капитолическая волчица» Устрошаны
С 1965 по 1972 г в Северном Таджикистане проводились раскопки дворца афшинов (царей) Когда-то он возвышался в цитадели городища, которое отождествляют с Бунджикатом – столицей Уструшаны. Дворец поражал своими размерами и великолепием убранства интерьеров – затейливой резьбой на деревянных балках, панно и фризах, скульптурными фигурами людей и птиц Стены парадных помещений – трехъярусного зала с тронной лоджией, малого приемного зала, храма и широких коридоров между ними – были покрыты многокрасочной живописью В конце IX в «правоверный» Исмаил Самани присоединил Уструшану к мусульманскому миру Он не только положил конец афшинской династии, но и не пощадил ее резиденцию, дворец ограбили и сожгли дотла Его развалины перекрыты толстыми слоями горелого дерева и обожженной глины, стены докрасна прокалены. При расчистке центрального коридора археологи обнаружили композицию, уникальную для Средней Азии Контурными киноварными линиями на стене нарисована большая волчица и два обнаженных младенца, припавших к ее соскам От снежных вершин Туркестанского хребта этот древнеримский сюжет уводит нас на берега Тибра, ко временам сложения легенды об основании Вечного города мифическая волчица вскармливает двух царственных близнецов – Ромула и Рема (рис 25).Рис. 25. «Капитолийская волчица» 1 – итальянский золотой медальон из Ахангарана, VI в, 2 – роспись во дворце Уструшаны.
Согласно созданному в Италии мифу, Ромул и Рем были сыновьями бога войны Марса и Реи Сильвии – дочери Нумитора, царя латинского города Альбы Лонги. Нумитора сверг с престола его младший брат Амулий, повелевший бросить младенцев в Тибр. Но река вынесла детей на берег, и посланная Марсом волчица выкормила найденышей своим молоком. Когда братья выросли, они, убив Амулия, вернули власть деду и основали город на том месте, где их отыскала волчица. С тех пор как версия о чудесном спасении основателей Вечного города получила официальное признание, композиция «Волчица с младенцами» надолго стала эмблемой Рима на памятниках искусства, монетах, печатях. С трофейных значков, отобранных персами у пленных римских легионеров, она перекочевала на сасанидские геммы.[84] Но каким образом этот сюжет стал достоянием среднеазиатского художника? Вероятно, промежуточным звеном послужила Византия – преемница античного Рима. При Юстиниане I в Риме чеканили медные монеты с волчицей, кормящей Ромула и Рема. Подобные монеты и оттиснутые с них монетовидные подвески-брактеаты попадали в Среднюю Азию. При ремонте дороги возле древнего поселения на территории средневековой области Илак (Ахангаран) в Узбекистане нашли золотой медальон с припаянным ушком. На его лицевой стороне отчеканен бюст императора в тиароподобном шлеме, кирасе, с копьем и щитом. Образцом для изображения послужили золотые монеты – солиды Юстина I и его преемника – Юстиниана I. Обрамляющую бюст надпись можно расшифровать так: «Наш повелитель Юстиниан, пожизненный Август». Обратная сторона подвески тождественна росписи Бунджиката: волчица и два сидящих на корточках младенца, которые тянутся к ее соскам. Образцы, подобные этому итальянскому медальону, вдохновляли среднеазиатских художников, которые расписывали царские чертоги и замки дихкан. В искусстве Уструшаны пришлый сюжет переосмыслили. Возможно, он служил иллюстрацией к мифической родословной местных владетелей. Как и на Западе, на Востоке издревле слагали легенды о родовитых царских подкидышах, вскормленных животными и воспитанных пастухами. В тотемистических представлениях тюркских и монгольских племен, волка почитали как прародителя. В «Истории династии Тан» записано предание о том, что от волчицы произошло тюркское племя тукюесцев, предки которых обитали у «Западного моря» (Арала или Каспия). Каждый из десяти рожденных ею мальчиков положил начало особому роду. В память о своем происхождении один из потомков волчицы – государь Ашина – вывесил над входом в свою ставку знамя с волчьей головой. Так, осваивая ценности чужих культур, местные мастера наполняли традиционные темы новым, созвучным им содержанием.
Стена из Чанъаня
«В то время как светлейший император Тайцзун во славе и блеске начал свое счастливое царствование, просвещая свой народ и мудро управляя им, в царстве Великий Цинь (Сирия) жил человек высокой добродетели, по имени Олопен; прорицая по светлым облакам, он принес сюда священные рукописи и, наблюдая за гармонией ветров, преодолел трудности и опасности (путешествия). В 9-й год Чжэн-гуань.[85] Олопен прибыл в Чанъань. Император послал своего министра-военачальника Фан Сюань-лина во главе эскорта в западное предместье, чтобы встретить и сопровождать гостя. Его рукописи были переведены в библиотеке. После того как в (императорских) частных покоях учения эти были проверены, император признал их справедливыми и истинными и приказал проповедовать их и распространять»[86] Эта надпись на сирийском и китайском языках вырезана на каменной стеле высотой свыше 2 м, которую в 1625 г. нашел китайский кули при постройке дома близ Чанъаня. Стелу, датированную 781 г., когда Адам был «священником, епископом и законоведом Цинистана (Китая)», обнаружили как раз вовремя: в Китай, до сих пор не знакомый с христианством, проникли миссионеры-иезуиты. Вот почему расшифровка текста «Несторианской стелы», из которого Европа узнала о широком распространении своего вероучения в Китае VII–VIII вв., стала неслыханной сенсацией. Немало лет памятник считали подлогом иезуитов, одним из «благочестивых мошенничеств», как писал Вольтер. Только в середине XIX в. подлинность надписи была доказана: сирийский миссионер Олопен действительно достиг Срединной империи незадолго до разгрома арабами иранской державы Сасанидов. Как видим, вместе с торговыми караванами по Великому шелковому пути двигались монахи и проповедники различных религий: зороастризма,[87] буддизма, манихейства,[88] христианского сектантства. Среди последних особую роль играли сирийцы – народ купцов, посланцев, миссионеров и «толмачей». Они живым мостом соединили Византию и Иран, но их торговые фактории распространились до самого Китая, где была основана большая христианская община во главе с епископом-сирийцем. Духовные миссии способствовали развитию географических знаний. Крупную роль в освоении бескрайних пространств Внутренней Азии сыграли несториане – представители самой влиятельной на Востоке христианской секты, которая вела происхождение от константинопольского патриарха Нестория. После низложения Нестория и признания его учения еретическим (431) начался массовый исход несториан из Византии на Восток. Первоначально взгляды ересиарха встретили поддержку у населения Сирии, затем у персидских христиан, во главе которых встал патриарх Ктесифона. Враждебным Византийской империи несторианским общинам Ирана покровительствовали сасанидские цари. Процветание несторианского клира в Китае продолжалось целых 200 лет со времени знаменитого танского императора Тайцзуна, оказавшего столь почетный прием Олопену. В различных провинциях Срединной империи воздвигали церкви. Отличаясь особой религиозной сплоченностью, общины последователей Нестория появились на громадных пространствах от Сирии до Китая и от Монголии до Индии и Цейлона. Из среды несториан выходили великие путешественники Средневековья. По-видимому, к христианам несторианского толка принадлежал бесстрашный александрийский мореплаватель Косьма Индикоплов, посетивший Индию и Цейлон. При составлении своей «Христианской топографии» (около 550 г.) он пользовался сведениями своих единоверцев – сирийских и персидских купцов и священников, которых встречал во время странствий. По словам Косьмы, христианская Церковь преуспевала на Цейлоне и Малабарском берегу Индостана. Епископ, «получивший посвящение из Персиды», возглавлял небольшую христианскую общину на острове Сокотра в Аравийском море. Несторианство в Восточной Азии пережило века. Марко Поло встречал несториан в Кашгаре и Яркенде: «У них свои церкви и свой закон».[89] Распространение этого учения среди народов Азии (в частности, у восточно-тюркского племени кереитов) породило неясные, но упорные слухи о многочисленном христианском населении на Востоке, которые около середины XII в. взволновали всю христианскую Европу. Из уст в уста передавали, что где-то «на крайнем Востоке» раскинулась держава могучего «царя-священника Иоанна». Этот правитель, ведущий свой род от евангельских волхвов, окружен сказочной роскошью: ежедневно за его столом пируют 30 тыс. человек, которым вручают подарки из царской сокровищницы. Четыре аметистовые колонны поддерживают смарагдовый стол. Дворец сложен из драгоценных камней на чистом золоте, сама собой открывается и закрывается хрустальная дверь чертогов. От имени «пресвитера Иоанна» какой-то европеец направил подложные письма папе, византийскому императору Мануилу Комнину и Фридриху Барбароссе: «Я, пресвитер Иоанн, властелин над всеми властелинами. 72 царя платят нам дань… Наше Великолепие властвует над тремя Индиями, и земли наши простираются до потусторонней Индии, где покоится тело святого апостола Фомы… В одну сторону государство наше простирается на четыре месяца пути; на какое расстояние наша власть распространяется в другую сторону, никому не известно».[90] Пресвитеру подчинены амазонки и брамины. «Вы сможете определить размеры нашей территории и нашу силу только в том случае, если вам удастся сосчитать число звезд в небе и песчинок в море». В Иоанне, который якобы обратил в бегство мусульман и готовился идти на Иерусалим, Западная Европа усмотрела желанного союзника крестоносцев. В 1177 г. папа Александр III, поверивший в мистификацию, предложил союз и дружбу «блистательному и великолепному царю индийцев». Доставить послание папы поручили врачу Филиппу – «человеку достойному, мудрому и благоразумному». Отправившись с директивами Рима в «дорогу в никуда», посол бесследно исчез где-то на Востоке. Ни Рубруку, ни Марко Поло не удалось обнаружить мнимое царство. Несмотря на это, еще четыре века европейцы считали легендарного «царя-священника» реальным историческим лицом и связывали с ним различные политические иллюзии. Но надежды найти его таинственную страну, питаемые тягой людей Средневековья к необычному, оказались тщетными.Несториане в Средней Азии
Несторианские миссионеры проповедовали свое учение прежде всего среди населения крупных центров международной торговли. «Несметное количество монахов и епископов есть… в Бактрии, в Стране гуннов, в Персиде… у персидских армян, мидян, эламитов.» (Косьма Индикоплов).[91] О широком распространении несторианства в Средней Азии свидетельствуют и письменные источники, и археологические открытия последних десятилетий. К крупнейшим очагам несторианской культуры принадлежал Мерв, который «чистотою, красотою расположения, планировкою зданий и кварталов между каналов и древесных насаждений, обособленностью разных ремесленников на базарах превосходит прочие города Хорасана» (Истахри).[92] В Мерве и его окрестностях раскопаны руины церкви и монастыря. В VIII–X вв. христианство приняли некоторые тюркские кочевые племена несторианский клир Семиречья обратил в свою веру царя карлуков, правивших в этой стране. Была образована особая карлукская митрополия. Во время наступления мусульман христианские церкви семиреченских городов превращали в мечети. Фундаменты одного из таких храмов исследованы археологами на городище Ак-Бешим в Северной Киргизии. О несторианах Семиречья многое может рассказать цельнолитое серебряное блюдо-дискос IX–X вв. с евангельскими сценами и сирийскими надписями (рис. 26). Оно найдено у села Григоровское Пермской области. Изображения на блюде исполнены в плоском рельефе и детализированы гравировкой. Фон и отдельные части фигур позолочены. В трех переплетающихся медальонах представлены «Вознесение», «Жены у фоба» и «Распятие», в промежутках – «Даниил во рву львином», «Отречение Петра» и стража у гроба Господня.Рис. 26. Несторианское серебряное блюдо из села Григоровское, IX-X вв. Гос. Эрмитаж. Материалы по истории туркмен и Туркмении. С. 174.
Некоторые композиции на блюде отражают особенности несторианской догматики. Так, отсутствие Богоматери среди апостолов в сцене вознесения для православной иконографии необычно, но согласуется с центральным пунктом ереси несториан: они считали Марию не матерью Бога, но только матерью Христа-человека. В распятии опущены орудия страданий Спасителя: отсутствует крест, ноги не пригвождены, а стоят на подножной доске, копье сотника Лонгина превратилось в короткий обрубок. «… Армяне и несториане стыдятся показывать Христа пригвожденным к кресту», – отмечал Рубрук Влиянием несторианских обычаев можно объяснить странное положение рук Даниила и рук апостолов в сцене вознесения. Не изображена ли специфическая культовая поза средне – центральноазиатских несториан? Как сообщал Рубрук, под влиянием «идолопоклонников» (буддистов) они «не соединяют рук для молитвы, а молятся, протянув руки перед грудью».[93] Крест в центре блюда имеет четыре расширяющихся конца с маленькими кружками и удлиненную нижнюю ветвь – форму, особенно характерную для несторианских памятников (стела из Чанъ-аня, семиреченские надгробия тюрков-несториан). Наконец, несторианскую принадлежность блюда подтверждают и надписи: официальным языком несториан, на котором шла литургия,[94] был сирийский. Вместе с тем палеографический анализ надписей показал отсутствие у мастера прочных навыков в сирийском письме. Здесь снова уместно вспомнить слова Рубрука о том, что китайские несториане «произносят свою службу и имеют священные книги на сирийском языке, которого не знают, отсюда они поют, как у нас монахи, совершенно не знающие грамоты…».[95] В основе композиций на блюде лежит сиро-палестинская иконография тех евангельских событий, которые были отнесены Церковью к наиболее чтимым. Именно их чаще всего изображали на культовых предметах паломников в Святую землю: ампулах для хранения масла и святой воды, бронзовых кадилах и ларцах, кольцах, браслетах и амулетах. Из Сирии и Палестины эти скромные сувениры пилигримов распространялись по всему христианскому миру. Их находят в Египте и Италии, Крыму и Закавказье. Литургическая утварь Святой земли поступала и в несторианские монастыри Средней Азии. В Ургуте близ Самарканда обнаружено сирийское бронзовое кадило с эпизодами из Нового Завета, в Пенджикенте найден сирийский стеклянный сосудик. Благоговейное отношение к палестинским реликвиям сохранялось на востоке Азии в течение всего Средневековья. Рубрук описал серебряный крест с пятью жемчужинами, принесенный одним армянином из Иерусалима в Монголию. Сирийские мастера работали и за пределами своей страны, распространяя технические приемы и стиль, созданные в сиро-палестинском искусстве. Не исключено, что прототип блюда из Григоровского был исполнен в кругах несториан Ирана, где целые корпорации сирийских мастеров занимались художественной обработкой металла. Отсюда заметное влияние сасанидской торевтики: условная передача Голгофы в духе сасанидских «скал», близость ангелов в сюжете «Вознесение» зороастрийским крылатым гениям – покровителям шахиншахов и т. д. Несториане Средней Азии постоянно поддерживали связи со своими единоверцами на иранской территории. Скрещение и взаимодействие различных художественных принципов в одном произведении – свидетельство сложности исторической и духовной жизни эпохи. В Семиречье, где встречались Запад и Восток Азии и где на великой караванной трассе лежали крупные торговые города, создалась благоприятная почва для взаимопроникновения элементов непохожих культур. Оседлое согдийско-тюркское население с его культурным синкретизмом – вот та среда, откуда вышло несторианское блюдо.
Глава 3 К «морю мраков»
Если бы не было торговцев, путешествующих по Вселенной, то когда одевались бы в одежду с подкладкой из черного соболя?В 651 г. последний сасанидский царь царей Иезди-герд III погиб в окрестностях Мерва – завоевание Ирана арабами завершилось.«Кутадгу билиг»
Фирдоуси
Исчезнувшие сокровища Хосроев
Особой известностью пользовались сасанидские художники по металлу. Даже после того как «стих Корана зазвучал с мимбара»[99] подражать их произведениям не считали кощунством. Поэт Абу Нувас обстоятельно описал золотую чашу для питья, «которую одарила разными изображениями Персия»: «…на дне у нее Хосрой, а по сторонам антилопы, которых выслеживают с луками всадники». Чашу с Хосроем и его войском он вспоминал в другом стихотворении:Уральские клады
В междуречье Камы и Вятки, среди лесов, болот и невысоких холмов-увалов затерялась деревня Турушева. Летом 1927 г. здесь был найден один из многих кладов «восточного серебра». Мальчик, пасший стадо на опушке леса, неожиданно провалился в яму. Нащупав в ней какой-то твердый и гладкий предмет, он стал выгребать землю то руками, то кнутовищем. Несколько минут работы – и на поверхности показалось очень тяжелое ведерко из серебра. Когда пастушок перевернул ведерко, из него выпали серебряные блюда, светильники, витые шейные обручи-гривны. «Восточные клады» на Урале крестьяне обнаруживали при распашке целины или огорода, под выкорчеванными пнями. Иногда их находили в густой чаще леса или на склонах террас, размытых вешними водами. Самая древняя вещь в турушевском кладе – иранское блюдо IV в. со сценой охоты Шапура II. Резко обернувшись назад, коронованный всадник посылает стрелу во вздыбленного льва. Под копытами коня распростерся уже смертельно раненный зверь. На блюде, изготовленном византийским ювелиром три века спустя, – черненый крест в венке из плюща. Светильники из Средней Азии относятся к VIII в. На дне одного выгравирован слон – священное животное буддистов, изображения на другом восходят к доисламским земледельческим культам. Здесь гранатовые деревья: обильный семенами гранат означал надежду семьи на многочисленное потомство. На ручке сосуда свернулась пантера – непременная спутница Диониса-Вакха. В медальоны на тулове вписаны двугорбый верблюд, олицетворение сакральных сил плодородия, конь, связанный с почитанием животворных вод, олень, способный продлить человеческую жизнь благодаря целебности лекарства из своих рогов. Позднесасанидское блюдо из деревни Турушева сохранило популярный эпический сюжет охота царевича Бахрама Гура (рис 27)Рис. 27. На иранском серебряном блюде Vile – эпический сюжет, распространенный в искусстве царевич Баграм Тур, он же – сасанидскии царь Варахран V (421–439), охотится на газелей в сопровождении рабыни Азаде. Найдено в Прикамье. Гос. Эрмитаж.
Фирдоуси
За собольими мехами
Сасанидское серебро на Урале впервые привлекло внимание в 1750 г, когда в прикамском имении Строгановых был обнаружен серебряный кувшин, изготовленный иранскими мастерами С тех пор в этих краях зарегистрировано свыше сотни «восточных кладов» (рис 28) Кроме того, известно, что многие дореволюционные находки скупщики серебра сумели переплавить. Чем же объясняется столь массовая «миграция» вещей?Рис. 28. Центральный медальон серебряного блюда. Иран, VIII в. в зороастрийских трактатах собака-птица Сенмурв предстает как благожелательное существо, оберегающее от злых сил. Блюдо найдено на берегу Камы (Вятская губ) Гос. Эрмитаж.
Почему драгоценную утварь Среднего Востока вывозили далеко за пределы тогдашнего культурного мира, к таежным охотникам Урала – предкам коми-пермяков? Большая ее часть попала на Урал не ранее IX в. Это доказали археологи, которые выявили топографическую связь кладов с древними поселениями и проанализировали их состав. Оказалось, что начало северной торговли Багдадского халифата приходится на первое столетие господства Аббасидов, когда провинциальная ограниченность арабской культуры уходит в прошлое, когда она подвергается влиянию эллинизма и сасанидской «классики». Именно тогда устанавливаются коммерческие связи с Восточной Европой и Дальним Востоком, с Индией и Черной Африкой. В поисках рынков сбыта и источников сырья купцы стран ислама устремляются в «неведомые земли» Севера. В IX–X вв. в восточноевропейской торговле с Азией главное место занимало серебро. «Серебро легче перевозить, чем те необходимые предметы, которые на него можно купить», – писал Бируни.[103] Серебро везли в виде монет и вещей. Охотно принимали в обмен серебряные сосуды: их материальная и художественная ценность не вызывала сомнений. Во время завоевания арабами Ирана и Средней Азии в их руки попала громадная добыча, в том числе металлическая утварь. Мир ее образов, связанных с доисламским эпосом и мифологией, уже не отвечал требованиям новой религии. С крушением Сасанидского государства и официальной зороастрийской Церкви стали недействительны каноны прокламативного искусства, призванного возвеличивать «царя царей». Сасанидские, среднеазиатские, византийские сосуды, которые еще не успели переплавить, переходили в руки купцов. Они скупали по дешевым ценам вышедшую из употребления посуду, которая активно вступала в сферу меновой торговли. Что же получали взамен? В то время в кругах знати от Испании до Китая чрезвычайно увеличился спрос на драгоценную пушнину. Собольи, куньи, горностаевые, бобровые, беличьи меха шли на отделку головных уборов, кафтанов, шуб. Особенно ценили шкурки соболей и черно-бурых лисиц. Недаром в поэме Низами «Искандер-наме» так любовно и со знанием дела перечислены меха, захваченные Александром Македонским в лагере русов:
Низами
На лыжах и собачьих упряжках
Не исключено, что некоторые купцы – персы, хорезмийцы, арабы – на свой страх и риск добирались до неприютной Балтики и Ледовитого океана.Рис. 29. «Восточное серебро» на Урале: а – клады, б – пути сообщения.
Страсть к красивым мехам вела их все дальше и дальше – за Северный полярный круг, в край вечной мерзлоты. Бируни, знавший о Балтийском море («Море варенков» – варягов), слышал об одном мореплавателе, который так далеко проник на север, что попал в края, где летом солнце светит круглые сутки. Абу-л-Фида упомянул о «некотором путешественнике, достигшем северного моря». Со слов очевидцев арабские географы детально рассказали о стране «дикого народа» Йура, о «немой» торговле с ее обитателями и способах передвижения на Крайнем Севере. «Летом день у них бывает очень длинным. Так что, как говорят купцы, солнце не заходит сорок дней, а зимой ночь бывает такой же длинной… И приносят с собой товары, и кладет (каждый) купец свое имущество отдельно, и делает на нем знак, и уходит; затем после этого возвращаются и находят товар, который нужен в их стране. И каждый человек находит около своего товара что-нибудь из тех вещей, если он согласен, то берет это, а если нет, забирает свои вещи и оставляет другие, и не бывает обмана. И не знают, кто такие те, у кого они покупают эти товары… А у жителей Йуры нет войны, и нет у них ни верховых, ни вьючных животных – только огромные деревья и леса, в которых много меда, и соболей у них очень много, а мясо соболей они едят… А дорога к ним по земле, с которой никогда не сходит снег; и люди делают для ног доски и обстругивают их… Перед и конец такой доски приподняты над землей, посредине доски место, на которое идущий ставит ногу, в нем отверстие, в котором закреплены прочные кожаные ремни, которые привязывают к ногам. А обе эти доски, которые на ногах, соединены длинным ремнем вроде лошадиных поводьев, его держат в левой руке, а в правой руке – палку длиной в рост человека. А внизу этой палки нечто вроде шара из ткани, набитого большим количеством шерсти, он величиной с человеческую голову, но легкий. Этой палкой упираются в снег и отталкиваются палкой позади, как делают моряки на корабле, и быстро двигаются по снегу. И если бы не эта выдумка, то никто не мог бы там ходить, потому что снег на земле вроде песка, не слеживается совсем» (ал-Гарнати).[108] Документальное описание древних лыж делает честь наблюдательности путешественника, очевидно, встречавшего лыжников на заснеженных просторах. Булгарские торговцы в страну Йура отправлялись зимой, когда тундру и болота сковывал мороз. Люди шли на лыжах, а товары – одежду, соль и другие вещи – везли на санях, которые по сугробам тащили собаки. «Путешествие туда совершается не иначе как на маленьких повозках, которые везут большие собаки, ибо в этой пустыне (везде) лед, на котором не держатся ни ноги человеческие, ни копыта скотины; у собак же когти, и ноги их держатся на льду. Проникают туда только богатые купцы, из которых у иного по 100 повозок или около того, нагруженных его съестным, напитками и дровами, так как там нет ни дерева, ни камня, ни мазанки. Путеводитель в этой земле – собака, которая побывала в ней уже много раз; цена ее доходит до 1000 динаров и около того. Повозка прикрепляется к ее шее; вместе с нею прикрепляется (еще) три собаки. Это авангард, за которым следуют прочие собаки с повозками. Остановится он, и они останавливаются. Такую собаку хозяин ее не бьет, не ругает. Когда подается корм, то он кормит собак раньше людей, в противном же случае собака злится, убегает и оставляет хозяина своего на погибель»(Ибн-Баттута).[109] К северу от Йуры, по соседству с легендарными народами Гог и Магог, по представлениям арабских географов, начинались безлюдные «мраки» – земли между устьями Печоры и Оби, Полярный Урал и Ямал. В описаниях этой области реальные сведения причудливо переплетены с баснословными. Купцы, побывавшие на Севере, рассказывали доверчивым слушателям: люди народа Йура ходят туда с факелами, чтобы освещать дорогу в вечной тьме. Там растет дерево, огромное, как селение; на нем обитает большое животное («говорят, что это птица»). Севернее югорских земель нет поселений. Только большая башня, построенная Искандером (Александром Македонским), возвышается, как маяк, на границе обитаемого мира. Позади нее нет пути, а простираются только «мраки»: под суровым небом лежат горы и пустыни, «которых не покидают снег и мороз»; солнце не восходит над ними, растения в них не растут, и нет никаких животных. «Мраки» тянутся до «Черного моря», где нескончаем дождь и густой туман. «Черное море», т. е. Северный Ледовитый океан, арабские авторы чаще именовали «Морем мраков». В его темных и мрачных глубинах плавает рыба вроде огромной горы (кит), из ее уха может неожиданно выйти прекрасная девушка. Из клыков другой «рыбы» (моржа) вырезают рукоятки для кинжалов и мечей. Следуя к полюсу, путешественник достигает области, где солнце, подобно мельничному жернову, шесть месяцев движется по окружности горизонта, и в году бывает один день и одна ночь.
«За Югру и Самоядь»
Кто явился первооткрывателем труднодоступных земель Йуры? Не позднее XI в. в высокие широты Поморья проникли новгородские искатели добычи. Этим отважным людям, пересекавшим на плоскодонных ладьях-ушкуях весь европейский Север, не могли помешать ни упорное и коварное сопротивление природы, ни глухая отчужденность местных племен. Под 1096 г. в «Повести временных лет» передан любопытный рассказ новгородца Гюряты Роговича: «Послал я отрока своего в Печору, к людям, дающим дань Новгороду. И когда пришел отрок мой к ним, то от них пошел он в землю Югорскую. Югра же это люди, говорящие на непонятном языке, и соседят они с Самоядью в северных краях». Югра же сказала отроку моему: „Дивное чудо мы нашли, о котором не слыхивали раньше, а идет этому уже третий год; есть горы, упирающиеся в луку морскую, высотою как до неба, и в горах тех стоит крик великий и говор, и кто-то сечет гору, желая высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, и не понять языка их, но показывают на железо и делают знаки руками, прося железа; и если кто даст им нож ли, или секиру, они в обмен дают меха. Путь же к тем горам непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не доходим до них никогда; этот путь идет и дальше на север"».[110] Русский летописец усмотрел в людях, запертых в скалах, «нечистые народы», «заклепанные» Александром Македонским, – параллель «башне Искандера» арабских авторов. Их пришествие в день Страшного суда должно принести гибель миру. Полуфантастические данные о меновой торговле железом перекликаются с известиями о ввозе мечей в Йуру. «Господин Великий Новгород» сосредоточил в своих руках «заморскую» торговлю – «гостьбу» всей Северной Руси.Рис. 30. Византийская серебряная с позолотой чаша с изображением сцен из греческого героического эпоса. XII в Найдена близ села Виль-горт в Приуралье. Гос. Эрмитаж.
Система рек и озер соединяла Великий Новгород с далеким северо-востоком. Два речных пути связывали его с Северным Уралом и Зауральем. Северный вел по Сухоне и Вычегде в бассейн Печоры, а из Печоры по ее притоку Усе, через северные отроги «Земного пояса» (Уральского хребта) в Собь – приток Оби. Другой путь из Печоры на Обь (через Щугорь – приток Печоры и по Северной Сосьве) выводил южнее – к Березову. Вторая трасса вела из Новгорода по Мете и Тверце на Верхнюю Волгу, затем по Нерли, Клязьме и Оке к волжским булгарам. Отсюда вверх по Каме или Вятке плыли к северу. «Повесть о стране Вятской» сообщает: в 1174 г. по этому маршруту проплыли новгородские «самовластцы с дружиною своею», «пленяюще остяцкие жилища». Их путь проходил по Волге и Каме, где они построили торговую факторию – «градец мал».
Серебряный слон на Сосьве
Зимой 1936 г. этнограф и археолог В. Н. Чернецов посетил в верховьях Северной Сосьвы культовое место мансийского рода Тасмановых. В передней части священного лабаза он увидел «охранителя порога» и тотема рода: большую серебряную статуэтку слона. Необычного идола окутывали многочисленные платки, на бивнях висели металлические кольца. Как будто в реальность воплотилось насмешливое замечание В. Ф. Зуева (участника знаменитой экспедиции П. С. Палласа), который в 1771–1772 гг. совершил путешествие к устью Оби. Осуждая поклонение бесчисленным «шайтанам», он писал: «Но есть ли б в их стране слоны водились, то б они всех их за богов почитали».[115] Почему в одном из селений Березовского края серебряное блюдо, обычно хранимое в специальном ящике, при жертвоприношениях выносили и подвешивали вертикально? Чем объяснить, что даже сын мог увидеть подобную святыню только после смерти отца? Разгадку особой значимости «восточного серебра» на урало-приобском Севере находим в верованиях местных племен. Металлические зеркала и блюда – непременная принадлежность космических культов, связанных с представлениями о мировом древе и чудесном орле. Манси поклонялись висевшим на дереве блюдам с соскобленными поддонами – символам «немеркнущих светил»: солнца и луны. «Чистый, светлый металл» (как называли манси серебро), постепенно накапливаемый на культовых местах, посвящали некоторым родовым духам. Только из металлической посуды разрешали есть мясо жертвенных животных. Ее хранили в тайном месте, не употребляя для других целей. Особенно чтили обские угры духа-хозяина – Мир-сусне-хума. Этот «за народом смотрящий человек» на белом крылатом коне, верили они, объезжает мир. Конь может спуститься на землю лишь ступив на серебряные блюда. При вызове божественного всадника шаманы ставили у задней стены юрты четыре металлические тарелки. Непонятные сюжеты на привозных сосудах переосмысливали в духе местной мифологии: на одном из них усмотрели ссору царя вод с духом грома, который пришел однажды на Обь из какой-то далекой южной страны. На многих серебряных блюдах из Прикамья и Западной Сибири в IX–X вв. прочертили ножом рисунки: антропоморфные фигуры с саблями и в рогатых коронах движутся в священном танце, их окружают лоси, рыбы, птицы. Перед нами камлания шаманов – посредников между людьми и их духами-покровителями (рис. 31). Еще в XIX в подобные «идольские празднества» сохранялись у хантов Березовского края. От действий шаманов – существ с полузвериной, получеловеческой природой – зависел успех в охоте, рыбной ловле и других промыслах. Их изображения на блюдах, которые жертвовали «хозяевам тайги», были призваны заманивать зверя в ловушку или под удар охотника.Рис. 31. Изображения шаманов на серебряном ковше из Коцкого городка, низовье Оби, 1Х-Х вв. Гос. Эрмитаж. Рис. 32. Серебряная статуэтка слона с Сосьвы Средняя Азия, VII-VII вв.
В сокровенных местах отдаленных лесов прятались капища, посвященные добрым или злым шайтанам. Ханты приносили идолам лучшие меха, стрелы, не раз убивавшие зверя, серебряные деньги, тарелки и блюда, «на сей предмет сделанные, с изображением на них шайтанчиков, птиц и зверей» (рис. 32). Когда при Петре I к хантам проникли христианские миссионеры, в одном святилище еще стоял идол Ор-тик с серебряным лицом. Помощником Ортика выступал Мастер (или Мастерко) – вестник воли высших духов и божество здоровья. Его изображали в виде туго набитого большого мешка, к которому привязывали серебряную тарелку – «личину» кумира. По свидетельству К. Д. Носилова, посетившего манси в конце XIX в., в капище покровителя охоты Чохрыньойка хранились чашечки, полные монет. «Я схватил одну и стал ее рассматривать, – рассказывал Носилов – Она была тонкой не русской работы, на дне ее были изображены драконы, какие-то чудовищные птицы и звери, что-то знакомее по Египту и Персии. Я спросил старика Сопра, что это, и он не колеблясь сказал мне, что это старинные чашечки из чистого серебра, которые еще от их дедов остались женщинам, как старинное, дорогое наследство[116]». «Чистый, светлый металл» на потаенных капищах идолопоклонников издавна привлекал чужеземных искателей добычи – от викингов до русских промышленников XVIII–XIX вв. Не страшась ни стражи, ни гнева туземных божеств, они обирали «идолов, по лесам расставленных», унося жертвенные меха и драгоценную утварь. Вот что рассказывает одна из скандинавских саг (в сборниках XIII в.) о походе братьев Карли, Гюнстейна и Торира Собаки в Биармию: «…пришли они на место, на большом пространстве свободное от деревьев, где была высокая деревянная ограда с запертой дверью; эту ограду охраняли каждую ночь шесть сторожей из местных жителей… Торир сказал „На этом дворе есть курган, насыпанный из золота и серебра, смешанных с землей; к нему пусть отправляются наши; на дворе стоит бог биармов, который называется Иомаль; пусть никто не осмеливается его ограбить". Затем, подойдя к кургану, собрали сколь можно больше денег, сложив их в свое платье…» Потом Торир велел им уходить, отдав такое приказание: «Вы, братья Карли и Гюнстейн, идите вперед, а я пойду самым последним (и буду защищать отряд)»; после этих слов все отправились к воротам. Торир вернулся к Иомалю и похитил серебряную чашу, наполненную серебряными монетами, стоявшую у него на коленях.[117] Биармия скандинавских источников, куда плавали норманны, лежала где-то в пределах обширной зоны от побережья Белого моря до приполярного Урала. Капища, сходные с биармийским, здесь не были редкостью. Обилие находок блюд (иногда с отверстиями для подвешивания) на небольшой площади указывает на места святилищ, стертых с лица земли. Они располагались или вблизи жилых поселков, или в таежной глуши.
Белые круглые дирхемы
Арабская торговля вовлекала в свою орбиту не только племена северо-востока Европы. В нее втягивались восточные и западные славяне, народы Восточной Прибалтики и Скандинавии. Выходцы из Средней Азии, Персии и Ирака подчас добирались до туманного побережья Балтики, достигали Праги и Венгерской равнины, хотя отлично знали, что путь сквозь «страну славян» нелегок – «по степям, по землям бездорожным, через ручьи и дремучие леса» (Ибн-Русте).[118] Опасности дальних маршрутов не останавливали и разноэтничных купцов-русов, которые с берегов Каспия привозили товары на верблюдах в Багдад. В этом «богоизбранном» городе они встречали соотечественников – переводчиков и военных наемников, служивших в гвардии халифа. Первоначально, в IX–X вв., «русами» называли скандинавских «гребцов», купцов-дружинников, которым были не чужды и сухопутные маршруты. Участники походов на гребных судах, проникавшие в Восточную Европу, получили в инородной среде (арабы, Византия) наименование «русь». Оно распространилось позднее на земли и народ Русского государства, впитавшего норманнские и тюркские кочевнические традиции степняков, особенно явные в конце IX–X вв. Великий волжский путь связывал Восточную Европу с мусульманским миром: «Из этого же леса (Оковского) течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское (Каспийское. – В. Д.). Так и из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы и дальше на восток пройти в удел Сима…»[119] (т. е. в восточные страны от Бактрии и Индии до Сирии и Аравии). В IX–X вв. преобладала не межобластная, а дальняя торговля – «гостьба». Монетное серебро, драгоценную утварь, шелка и пряности Востока обменивали на рабов или продукты, собираемые в виде дани с зависимых смердов: пушнину, мед, воск, лен, выделанные кожи – «телятин». Сосредоточенная в местах пересечения главных магистралей торговля предметами роскоши способствовала накоплению богатств в руках князя с его окружением и самих купцов. Стеклянную посуду Сирии и Египта, поливную керамику Рея и Самарканда находят при раскопках боярских усадеб Новгорода, Старой Рязани, Новогрудка. Импортные сосуды и украшения из бронзы и серебра, обнаруженные в курганах, сопровождали в «иной мир» вождей и дружинников. Зато во всех слоях населения распространялись куфические монеты – дирхемы. От Дании и Швеции до Прикамья обнаруживают зарытые в землю клады этих тонких серебряных кружков диаметром 2–2,5 см. Надписи на обеих сторонах – это благочестивые изречения, имя правителя, место и год чеканки по хиджре. Название монет – «куфические» – происходит от названия шрифта – «куфи», созданного в городах Куфе и Басре. Если в кладах IX в. господствуют дирхемы иракской чеканки, то в кладах X в. преобладают монеты государства Саманидов – в то время самой могущественной державы на иранском Востоке со столицей в Бухаре. Правившие в Хорасане и Мавераннахре Саманиды обеспечивали безопасность караванных трасс через Среднюю Азию. Проникновение на европейские рынки дало возможность этой династии наиболее выгодно сбывать серебро: «ходит у них (волжских булгар) одна куница за два дирхема с половиной, а белые круглые дирхемы привозят из областей ислама, совершают на них сделки» (Ибн-Русте).[120] Как доказали нумизматы, большинство кладов со славянских земель свидетельствует о местном денежном обращении. Обнаружены граффити, нанесенные на арабские монеты. Среди них выделяются рунические надписи магического характера с пожеланиями блага, отвращения несчастья. К дружинной атрибутике относятся воспроизведения мечей, скра-масакса (большого боевого ножа), ладей, воинского стяга. Среди религиозных символов – молот Тора, кресты греческого и латинского типов. К древнерусской княжеской эмблематике относятся «знаки Рюриковичей». В варварском обществе монеты служили средством товарного обмена и выполняли важную знаковую функцию: захваченные богатства – свидетельство доблести вождя и его дружины. Монеты разрубали, переплавляли в слитки и украшения. Сотни тысяч монет в кладах еще не говорят о развитом денежном обращении, поскольку выпадали из оборота. Объяснение можно искать в сакральном отношении скандинава к своим сокровищам – воплощению счастья и успеха. Пока клад лежал нетронутым в земле или болоте, он хранил в себе удачу хозяина и был неотчуждаем. Серебро и золото обладали сакрально-магической силой в глазах варваров. Сравнительно крупные клады принадлежали зажиточным купцам или предводителям дружин, что в то время вполне совмещалось. Клады небольших размеров, обнаруженные на сельских поселениях либо вблизи них, отражают протогорода с их сельскохозяйственной округой. Жители сел могли приобретать монеты и у бродячих торговцев, разносивших их по деревням и погостам (центрам сельских общин) – зародышам будущих ярмарок. Вдоль главных речных артерий исследованы протогородские поселения IX – начала XI в. За последние десятилетия они привлекают все большее внимание археологов. Эти сходные памятники обычно включают селища, небольшие укрепленные городища, а главное – обширные курганные могильники с многочисленными дружинными захоронениями. К их числу относят Старую Ладогу, Рюриково городище под Новгородом, Гнездовский комплекс под Смоленском, Сарское городище у Ростова Ярославского, Тимиревское и Михайловское поселения в Ярославском Поволжье, Шестовицы возле Чернигова и другие объекты. Достаточно сложные организмы на трансконтинентальных магистралях были тесно связаны с интересами международной торговли и далеких грабительских походов. Здесь могли находиться резиденции княжеских наместников, руководивших сбором пошлин, погосты-становища для взимания дани с местного населения, могла процветать и работорговля. Эти торговые места, фактории обнаруживают сходство с приморскими центрами, известными под германским названием «вик» в значении – порт, гавань, залив. Протогорода располагались на пограничье племен и важнейших торговых путях, их отличала мобильность населения и его смешанный этнический состав. Найденные клады и вещи в курганах включают привозные предметы роскоши: украшения из серебра и самоцветов, шелковые ткани Ирана и Византии, глазурованную и стеклянную посуду из мастерских Сирии или Египта. К числу виков относят Хедебю в Дании, Скирингсаль в Южной Норвегии, Бирку на озере Меларен в Швеции, Колобжег и Волин на южном побережье Балтики. В Гнездове – средоточии славяно-варяжских контактов на центральном участке «Пути из варяг в греки» (там перекрещивались водные и волоковые переходы систем Волхов – Днепр – Двина – Угра – Ока) выделяется группа «больших курганов» – аристократическое кладбище в центральной части могильника. Военные вожди захоронены по скандинавскому обряду. На земляной платформе сооружался погребальный костер, на нем устанавливалась ладья. В ней помещали тела мужчин в воинских доспехах и женщин в праздничном наряде Затем все предавали огню. Останки собирали в урны, возле которых складывали оружие. Мечи и копья часто воткнуты в землю и накрыты шлемом или щитом. Вслед за тем совершали жертвоприношения: туши барана или козла (у норманнов козлы почитались священными животными бога грома, бури и плодородия Тора) погружали в котел рядом с захоронением. Над прахом покойных сооружали курганную насыпь. В крупных курганах Гнездова и других центров международной торговли открыты погребения бесстрашных викингов – этих «пассионариев», по терминологии Л. Н. Гумилева, – людей, обладавших повышенной тягой к действию, боеспособностью и выносливостью, для которых летними жилищами служили корабли. Вся жизнь чуждых оседлости купцов-пиратов была направлена на организацию далеких и опасных экспедиций. Планы походов на юг и на восток, к Волге, детально разрабатывали еще зимой. Тогда же тщательно подбирали людей для корабельных экипажей – «самых сильных и самых храбрых». В них включали наемников из славян «и из других стран». Строили новые, ремонтировали и оснащали старые корабли, хранившиеся в специально оборудованных сараях. Ремесленники обслуживали интересы привилегированного дружинного слоя. В Гнездове обнаружены погребения мастеров с молотками, напильниками, резцами, долотами, т. е. кузнечным и деревообделочным инструментарием, связанным с судостроением. Отправляясь в рискованные рейсы, «люди Севера» объединялись в многочисленные флотилии… И вот назначен день похода. Возглавивший его конунг дает прощальный пир, приказывает трубить сбор и сниматься с якоря. Спускаемые на воду корабли являют собой красочное зрелище. Паруса в красную, синюю и зеленую полосы, расписная обшивка бортов, разноцветные шатры, заменявшие каюты, сверкающие золотом носовые изваяния чудовищ, вывешенные на бортах щиты с фигурами чудовищ на них… Одна из скандинавских саг рассказывает о норвежском конунге Харальде Прекрасноволосом: «Зимой по его распоряжению был построен большой и роскошный корабль с драконьей головой на носу. Он отрядил на него свою дружину и берсеркеров (отчаянных воинов, впадавших в экстаз и доводивших себя в бою до полного исступления. – В. Д.). На носу во время боя должны были стоять самые отборные воины, так как у них был стяг конунга… Харальд-конунг брал в свою дружину только тех, кто выделялся силой и храбростью и был во всем искусен». Недаром презиравших смерть «тружеников моря» наделяли такими прозвищами, как Раскалыватель Черепов, Гадюка, Кровавая Секира. Находки дирхемов тяготеют к бассейнам больших и малых судоходных рек, вдоль которых располагались города и поселения. Скопления кладов наблюдаем в зонах концентрации оседлого населения и в центрах с широким размахом торговли – Новгороде, Киеве, Любече, Владимире-на-Клязьме. Они сосредоточены и в районах волоков, где местные жители, извлекая доход из перевозки грузов, предоставляли инвентарь для передвижения ладей посуху. Волоки контролировались военными гарнизонами.Рис. 33. Рукоять меча скандинавского дружинника X в., обнаруженная в одном из больших курганов Гнездова.
Из Волжской Булгарии парусные караваны везли монетное серебро вверх по Волге и ее притокам. От Булгара начинался маршрут к Киеву (Куябе), из которого, как утверждали арабские географы, вывозили меха и ценные мечи (рис. 33). Через Крым и причерноморские степи шел товарообмен между Киевом и Закавказьем. «И доходят мусульманские купцы из Армении до Куябы» (Идриси).[121] На территории древнего Киева археологи обнаружили кости верблюда. Путь на Готланд, Аландские острова, в Швецию, Польское Поморье (с центром в Волине) и Данию шел через Ладогу, Ладожское озеро, Неву и Финский залив. Садко плавал именно по этому маршруту.
От Итиля до Бирки
IX–X столетия вызвали к жизни характерную фигуру купца, который в зависимости от обстоятельств легко превращался в профессионального воина или в алчного и безжалостного грабителя. Судя по курганным погребениям Руси и Скандинавии, его атрибутами служили не только миниатюрные весы с гирьками для взвешивания серебра, но и меч, боевой топор или копье. Мужественный и грубый облик этих торговых людей, привыкших клясться «бортом ладьи и краем щита, конским хребтом и сталью меча», рисуют исландские саги: «Викинги стали стрелять в них, и начался бой. Торговые люди храбро защищались. Снекольв бросился на Олава и проткнул его своим копьем. Грим с такой силой ударил Снекольва копьем, что тот упал за борт. Тут Хельги встал рядом с Гримом, и они прогнали с корабля всех викингов» («Сага о Ньяле»).[124] Купцы, посещавшие Константинополь, – и норманны, и русские – были вынуждены входить в город «без оружья». Договоры Руси с греками уделяли особое внимание убийствам, кровопролитным дракам и ссорам, возникавшим на улицах византийской столицы между ее жителями и пришельцами, где они имели купеческое подворье при монастыре св. Мамонта. Отряды воинов-купцов, постоянно странствуя по морю на кораблях, совершали походы в отдаленные земли, нападали на каждое встречное судно и грабили его. Богатства, захваченные в таких походах, – свидетельство доблести и удачи вождя с его сподвижниками – служили важным средством сплочения дружинников. В опасный путь отправлялись купцы, их дети, родственники и слуги – все вооруженные. В честь этих людей, часто погибавших на чужбине, насыпали мемориальные курганы-кенотафы. Подчас в роли торговцев выступали сами военные предводители или рядовые дружинники: «Одного человека звали Торир Ездок в Англию. Он много торговал и подолгу плавал в разные страны и привозил конунгу сокровища. Торир был дружинником Харальда-конунга…» («О Халльдоре, сыне Снорри»).[125] С транзитной торговлей купеческих дружин можно связать необычайно крупные клады дирхемов, насчитывавшие свыше 10 тыс. монет весом до 100 кг. Они найдены на главных коммуникациях от Булгара к Балтике – в Муроме, Великих Луках, устье Волхова. Скорее всего, клады-гиганты принадлежали купцам, которые, предпринимая столь далекую поездку, готовились к обмену в большом масштабе. О степени концентрации дирхемов в их руках дает представление рассказ Ибн-Фадлана: рус, владевший 10 тыс. дирхемов, справлял своей жене один ряд мониста; после каждых 10 тыс. накопленных монет он прибавлял по одному ряду: «И бывает, что иная женщина будто бы имеет на шее одновременно десять монист (и даже) более».[126] Чтобы не рисковать в дороге всей суммой, владелец зарывал часть капитала, запоминая место. Не каждому удавалось вернуться за спрятанным богатством, и его много веков хранила земля. Некоторые клады находят в среднеазиатских металлических кувшинах, – видимо, они принадлежали чужеземным торговцам. Из-за сложности преодоления огромных расстояний преобладали не прямые транзитные связи Северной Европы с Востоком, а торговля по этапам. Караваны совершали путешествия в пределах ограниченных отрезков – от одного местного рынка к другому. Коммерческие сделки заключали в промежуточных центрах, где встречались деловые люди – булгары, хазары, славяне, скандинавы и евреи. Посредниками в торговле с Восточной Европой выступали Хорезм, города Южного Прикаспия и Хазарский каганат, где монетное серебро и художественный импорт неоднократно меняли владельцев. Хорезмийцы «более всех жителей Хорасана рассеяны (по чужим местам) и более всех путешествуют; в Хорасане нет большого города, в котором не было бы большого числа жителей Хорезма», – писал арабский географ Истахри.[127] В торговой части Итиля – Хазаране – проживало свыше 10 тыс. мусульман, из них вербовали войско хазарского царя, хорезмийские воины и чиновники служили венгерскому королю Хорезм контролировал товарооборот Саманидов с Восточной Европой и тюркскими кочевниками главный город страны Кят называли «воротами в Туркестан гузский, складочным местом товаров тюрок, Туркестана, Мавераннахра и области хазар, местом стечения купцов» Через Отрар, Тараз и Бала-сагун отсюда вели пути в Монголию и Китай Хорезмийские чаши находят в уральских кладах Даже византийская серебряная посуда VI–VII вв, проделав громадный путь, попадала в Прикамье через Хорезм Об этом говорят врезанные хорезмийские надписи на блюдах, исполненных ювелирами Константинополя С севера на берега Амударьи доставляли рабов и отборные меха, добытые в «областях русов, булгар и Киева» Торговля велась интенсивно «по причине частого проникновения хорезмийцев в Булгар и к славянам» (Ибн-Хаукаль) В прикаспийские провинции Ирана – Табаристан и Джур-джан с крупными портами Амолем и Абескуном – стекались купцы из Ирака, Сирии, Хорасана и Индии Отсюда вдоль берегов Каспия их суда плыли в Итиль В обратном направлении из Джурджана в Рей – «торговый центр мира» – поступали товары русов. Этот многолюдный город с его оживленными базарами, бесчисленными лавками, вместительными складами и караван-сараями торговал с Арменией и Азербайджаном, Хорасаном и Хазарией С XII в из Рея в русские города поставляли посуду с надглазурной росписью люстром,[128] которая радовала глаз своим золотистым с металлическим отблеском узором. Посредниками в связях Руси со Средним Востоком выступали волжские булгары, а восточная торговля Скандинавии шла через русские земли. Норвежский мореход одной исландской саги так часто ездил на Русь, что его прозвали «Гудлейк Русский».Рис. 34. Город Бирка в середине X в (реконструкция).[129]
Однажды он закупил в Новгороде (Хольмгарде) для норвежского короля Олафа «драгоценные товары, которые трудно достать здесь в стране»: парадные облачения, «меха величайшей ценности» и столовую утварь. После пребывания в Киеве другой скандинав – Олаф Трюг-вассон привез в Норвегию кипы шелка на шести кораблях. В пределах Швеции восточный импорт сконцентрирован в Бирке (находилась у озера Меларен в 30 км от Стокгольма) и на острове Готланде (рис. 34). В эпоху викингов к причалам трех гаваней Бирки приставали корабли из Новгорода и Дании, Фрисландии и Англии. Море связывало ее с северными районами Швеции, Готландом, Хедебю (торговый центр викингов на полуострове Ютландия) и городами Польского Поморья. Облик этого портового «города-путешественника» воссоздан благодаря длительным раскопкам шведских археологов. Вскрыты остатки домов, часть оборонительного вала, насыпанного из камней и земли. В погребениях огромного городского некрополя найдены дирхемы, стеклянные сосуды из Египта и Ирака, восточные серебряные украшения и «глазчатые» бусы, фрагмент китайской шелковой ткани.
Волшебные камни
В поэме «Руодлиб» (XI в.) рассказано о том, как король дарит герою великолепные украшения с самоцветами:Глава 4 Посох и сума
Джеффри Чосер
Данте Алигьери
Рис. 35. Благословение паломника перед дорогой Миниатюра рукописи из библиотеки Безансона.
Какая сила снимала этих скитальцев с насиженных мест, заставляя баронов закладывать свои имения, ремесленников – свои мастерские, а бедняков, которым продать было нечего, – пускаться в странствие наудачу и гибнуть в пути от голода, болезней и «суровой ярости диких народов»? В моменты общественных потрясений – во время первого Крестового похода или в критический 1000 год, когда Европа в великом смятении ожидала наступления Страшного суда, толпы богомольцев достигали десятков тысяч человек. Отправляясь в Рим или Иерусалим, они отказывались от многого. Выслушав страстную проповедь, бросали привычные дела и тепло домашнего очага, уходили прямо с полей, не допахав борозды. Ничто не могло отвратить этих людей от поставленной цели. Что влекло их в неведомую даль? Жажда новых впечатлений или суетное желание украсить алтарь своей скромной приходской церкви пальмовой ветвью из долины Иерихона и фиалом с иорданской водой (рис 36)?
Рис. 36. Паломники Скульптура портала собора Сен-Лазар в Отэне (Бургундия) XII в.[139]
Благочестивые путешествия
В знаменитой сцене Страшного суда на портале собора Сен-Лазар в Отэне (Бургундия) скульптор XII в. изваял процессию праведников, восстающих из гробов. Среди них два паломника с посохами и кожаными сумками, украшенными крестом – эмблемой Иерусалима – и раковиной – атрибутом св. Иакова Компостельского. Над шествием избранных, которых спасло религиозное рвение, вырезана надпись: «Так воскреснет тот, кто не вел безбожную жизнь». Паломническое движение – одно из сильнейших проявлений набожности в эпоху, когда религиозная экзальтация выбрасывала на дороги тысячи людей. Посетивших «святые места», соприкоснувшихся с «подлинными» следами «горнего» мира ожидали отпущение грехов и самая драгоценная награда – вечное блаженство на небесах. «Странствия Господа ради» символически расценивались как духовный путь ко Всевышнему. Паломничество в средние века – удел многих и многих несчастных и отчаявшихся людей, их последняя надежда на перемену, к лучшему. Это не развлекательная прогулка, а суровый труд и долг, который требовал крайнего напряжения воли и сил. Даже для таких закаленных смельчаков-мореплавателей, как жители Исландии, хождение было тяжким испытанием: «Аудун говорит: – Я хочу совершить паломничество в Рим. – Если бы не такое хорошее дело ты задумал, – говорит конунг, – то мне было бы не по душе, что ты хочешь уйти от меня. И вот конунг дал ему много серебра, и Аудун отправился в Рим с паломниками… Аудун шел своим путем, пока не пришел на юг, в Рим. Побыв там сколько ему захотелось, отправляется он обратно. Тут напала на него жестокая хворь. Отощал он страшно. Вышли тогда и все деньги, которые конунг дал ему в дорогу. Стал он побираться и просить на пропитание. Голова у него бритая и вид довольно жалкий. Аудун попадает в Данию на Пасху и прямо туда, где был тогда конунг… Но, увидев конунга и его разряженную дружину, он не посмел показаться ему на глаза. Конунг прошел пировать в палаты, а Аудун ел на улице, как – то в обычае паломников, пока они еще не бросили посох и котомку» («Об Аудуне с Западных фьордов»).[140] Даже близкие с трудом узнавали в изможденном пришельце, покрытом пылью, босом и в лохмотьях, того, кто несколько лет назад отправился на поклон дальним святыням. Поистине «крестным путем» можно назвать путешествие в Святую землю. В 1102 г. по гористой дороге из Яффы в Иерусалим прошел англосакс Зеевульф: «Бесчисленное количество человеческих тел, совершенно растерзанных дикими зверями, лежат на дороге и возле дороги… Действительно, на этой дороге погибают не только бедные и слабые, но даже богатые и сильные: многие убиваются сарацинами, многие умирают от жары и жажды, многие от недостатка пития, многие оттого, что пьют слишком много».[141] Но путников вела искренняя вера, что у могил христианских святых больные и калеки найдут исцеление, а горемычные – счастливую долю. Паломничеством искупали тяжкий грех, чаще всего против Церкви. Кающиеся шли в черной одежде, на железном браслете, в который была закована левая рука, позванивал кусок цепи. Этих встречали настороженно: кто мог знать, груз каких преступлений они несли в дальние края? «Странствия притягивали людей самых разных. Среди паломников мы встретим и высокообразованного, обладающего писательским дарованием монаха, и дипломата, внимательного к обычаям и нравам соседней земли, и купца, который устремляется в путь, чтобы замолить грехи бесшабашной своей и невоздержанной молодости, и крестьянина, что возвращается на родину едва ли не с единственной реликвией – выстиранной в Иордане рубахой: теперь он будет хранить ее в сундуке до смертного часа и завещает родственникам, чтобы в домовину положили именно в ней»[142] Церковь предоставляла паломникам разные льготы, освобождала их от долговых обязательств, предписывала давать им пищу и кров. Паломники пользовались правом свободного прохода через разные страны, они не платили дорожных пошлин и имели много других привилегий. Именем «божьих странников», охраняемых церковным законом, было выгодно прикрыться многим «в пути сущим». В одеяния пилигримов рядились своекорыстные торговцы, послы, отправленные с тайным поручением, праздные бродяги, живущие попрошайничеством и мелким воровством, или люди, которые оказались не в ладах с законом и спасались от суда. Уже на исходе Средневековья к ним присоединились и пытливые путешественники, желавшие увидеть свет. Безусловно поощряли только благочестивую цель. Гонорий Августодунский (XII в.) в труде «Elucidarium» наставлял: тот, кто решается на паломничество из-за любознательности или суеты, «извлекает из него только ту пользу, что осматривает приятные места и красивые здания или приобретает тщетную известность, которой жаждал». Лишь паломничество в целях покаяния заслуживает признания, в глазах автора.«Ромеи» и «пальмоносцы»
Каковы бы ни были побудительные мотивы страннической тяги, они не должны заслонять главного: паломничества помогали обществу лучше понять окружающий мир, раздвигали его границы, открывали новые горизонты. Это – важное культурное явление эпохи. Вопреки тяжелым войнам с персами, арабами, а позднее с турками, несмотря на занятие мусульманами обширных областей Средиземноморья, безвестные пилигримы поддерживали связи между христианами Запада и Востока. Социальные масштабы паломнических передвижений возросли в период оживления общественной жизни в XI–XII вв. Они содействовали географическому познанию Земли и освоению слабо заселенных пространств. Паломническая литература, особенно путеводители-итинерарии, заключает ценные сведения о путях и городах Средневековья. Иногда пилигримы прокладывали новые маршруты, а их одиссеи растягивались на годы, порой на всю жизнь. Выходцы из Скандинавии, изучившие морской путь в Средиземноморье, плавали в Рим и Иерусалим через Гибралтар. Путешественники Запада не ограничивались посещением Святой земли, а уроженцев Востока притягивал не только Рим с его реликвиями апостолов. Они шли от города к городу, от обители к обители, переходили с одного материка на другой. К сожалению, о далеких паломнических экспедициях известно только из кратких и отрывочных упоминаний. Вот некоторые из них: Галльский епископ Аркульф, о котором рассказал Беда Достопочтенный, «ходил на поклонение ко святым местам в Иерусалим и, обойдя всю Святую землю, побывал еще в Дамаске и Константинополе, а также в Александрии и на многих островах в море».[143] В 721 г. некий Виллибард отправился в путь и провел в скитаниях 10 лет. Из Южной Англии он пошел в Руан, пересек Францию и Альпы, посетил Неаполь, Самос и Кипр и прожил четыре года в Палестине. На родину он вернулся через Малую Азию и морем; В IX в. рыцарь Фромон из Западнофранкского королевства отправился с двумя братьями по святым местам, чтобы искупить преступление. Кроме Рима и Иерусалима они побывали в Карфагене, Египте, Армении, Анатолии, на горе Синай и побережье Красного моря. Адам Бременский сообщил, что в его время один монах трижды совершил паломничество в Иерусалим, а однажды добрался до Двуречья. В X в. монахи с горы Синай предприняли путешествие в Нормандию. На рубеже X–XI вв. армянский монах Симеон из Иерусалима отправился в Рим, Испанию (Сант-Яго де Компостелла), Англию, затем посетил Тур и, наконец, удалился в монастырь возле Мантуи. Для передвижений богомольцев восстанавливают старые и пролагают новые дороги и тропы. Вдоль них монашеские братства строят странноприимные дома – госпиции. Здесь, по стародавнему паломническому обычаю, путники могли омыть натруженные ноги, тут их кормили, снабжали провизией на дорогу и предоставляли ночлег. На капителях портала гостиницы около собора в Ле-Пюи (Овернь) изображен пилигрим: он получает хлеб и затем располагается на отдых. В глухих труднодоступных местах, у мостов, в деревнях предприимчивые люди строят постоялые дворы, лазареты и трактиры. Монастырские святыни, куда регулярно стекались потоки верующих всех рангов, превращаются в центры притяжения для окрестных поселений. Не случайно некоторые святилища предшествовали ярмаркам, например гробница св. Дионисия под Парижем. Паломники – организаторы первой европейской почты: богобоязненному страннику спокойно доверяли посылку или письмо. Пилигримы переносили с юга на север и с востока на запад сказания и песни, разнообразные сведения и слухи или выдаваемые за сущую правду рассказы о чудесах. Занимательными историями этих бывалых людей заслушивались и в рыцарских замках, и в придорожных кабачках. Одних волновали повествования о чужедальних землях, звали за моря. Более трезвые осуждали «бездельников блаженных».Уильям Ленгленд
Иаков Компостельский – покровитель полигримов
В большом сводчатом зале новгородской Грановитой палаты, где во времена заката феодальной республики на Волхове заседал Совет господ, развернута экспозиция древнерусского прикладного искусства. В одной из витрин можно увидеть нагрудную иконку с образком из гагата – блестящей разновидности ископаемого угля (рис. 37). В центре композиции фигура святого в апостольской тоге, с кубком (?) в правой руке.Рис. 37. Образок из Новгорода с изображением ев. Иакова (Галисия, XIV-XV вв.) Новгородский историке-архитектурный музей-заповедник.
По сторонам нимба вырезано его имя: S IAC-OB По бокам от Иакова – двое коленопреклоненных паломников в длинных рубахах и шляпах в широкими полями. В руках странников посохи с круглыми набалдашниками. Со всей Европы бессчетные вереницы богомольцев стекались в монастырь Сант-Яго де Компостелла в глубине Галисии. В соборе этой «христианской мекки» хранились мощи апостола Иакова Заведеева (так называемого Иакова Старшего). По испанской легенде, он совершил миссионерское путешествие в Испанию для проповеди Евангелия. После казни апостола в Иерусалиме тело мученика приплыло к берегам Галисии в лодке, ведомой ангелом. Церковь провозгласила святого защитником христианских государств Северной Испании в их священной войне с маврами. С IX в. начали почитать погребение римского времени, открытое в мраморном саркофаге у городка Компостеллы Позднее на основе сфабрикованных документов его официально объявили могилой ев. Иакова. В XI–XII вв. локальный культ этого патрона всей Испании (где ему посвящено несколько сот церквей) стал международным. Его поддерживало папство, которое видело в Испании союзника в борьбе с германскими императорами. Его поощряла и могущественная монастырская конгрегация Клюни: приношения пилигримов помогали строить и украшать клюнийские храмы. Иакова Компостельского, который совершил дальнее странствие, считали покровителем паломников. В искусстве он предстает то в образе путника в украшенной ракушками шляпе, с посохом и сумой, то как апостол в тоге и со свитком среди поклоняющихся богомольцев Из уст в уста передавали рассказы о чудесах, творимых святым. Однажды некоего князя конь понес в открытое море. Но благодаря вмешательству Иакова он невредимым вышел из волн, весь покрытый ракушками. Изображения раковин – эмблема святого и отличительный знак пилигримов – украшали постройки вдоль всей трассы в Галисию В другой раз апостол спас юношу, которого повесили на пути в Компостеллу по ложному обвинению в воровстве. Когда 36 дней спустя безутешные родители возвращались из Компостеллы, они нашли своего сына еще живым на виселице, его тело поддержал сам признательный святой. Эпизод чудесного избавления невинного изображали на алтарях и витражах Из «Золотой легенды»[147] читатель узнавал еще об одном чуде. Некий француз, спасаясь во время опустошительной эпидемии, шел на поклонение к Иакову с женой и сыновьями. В городе Памплоне его жена умерла, а хозяин постоялого двора отобрал деньги бедняка и кобылу, на которой тот вез своих детей. Паломник упрямо продолжал путь, взяв двоих сыновей на плечи, а третьего ведя за руку. Неизвестный прохожий сжалился над несчастным и подарил ему осла. Благодетелем оказался сам Иаков, явившийся страннику в Компостелле Иаков – духовный вдохновитель Реконкисты – покровительствовал и рыцарям в крестовых походах за Пиренеи. Рассказывали, что апостол на белом коне появлялся во главе крестоносных ополчений, поражая неверных. Таков он в испанской скульптуре: конный воин и убийца мавров. Иакова чтили и как врачевателя. Подобно евангельским волхвам, ведомым звездой, паломники, кочевавшие из Франции в Испанию, ориентировались по Млечному пути – «дороге святого Иакова». Согласно народному поверью, святой начертал его в небе, чтобы указать направление Карлу Великому в походе против сарацин. Из Франции в Компостеллу (Campus Stellae – «место, обозначенное звездами») вели четыре дороги, сливавшиеся в Памплоне. Они подробно описаны во французском итинерарии XII в. В этом путеводителе паломники находили полезные сведения о том, сколько требуется денег для путешествия, какие реки они пересекут и где вода пригодна для питья, информацию о климате, обычаях и нравах местных жителей, о художественных богатствах лежащих на их пути церквей, многие из которых ныне утрачены. Автор дорожника поносит сборщиков пошлин и лодочников, которые обирали пилигримов, порицает церковные организации, необоснованно претендовавшие на реликвии – монополию паломнических церквей. Эти древние локальные очаги культа со своими святынями охватывала сеть издавна проложенных трактов. На главной (Тулузской) дороге к Пиренеям лежали крупные центры паломничества Прованса – места почитания галльских христиан, пострадавших в период гонений III – начала IV в. В Арле пилигримы посещали останки св. Трофима, чтобы испросить у этого мученика прощение и заступничество. Скульптура портала церкви Сен-Трофим (XII в.) внушала благоговение и страх: приходящие падали ниц перед суровым Христом-судией, испытывали трепет при виде мучений грешников в языках адского пламени. Следовало поклониться и мощам раннехристианских подвижников на античном некрополе: «Нужно посетить возле Арля кладбище на месте, которое называют Алискамп, и почтить покойных согласно обычаю… Нигде больше нельзя найти столько мраморных гробниц… Они разнообразной работы, покрыты древними надписями латинским письмом, но на непонятном языке. Насколько хватает глаз тянутся вереницы саркофагов…» (Итинерарий XII в.)[148] По словам Вениамина Тудельского, к св. Эгидию (город Сен-Жиль) «стекаются для поклонения богомольцы с разных островов и из отдаленных стран света». Величествен западный фасад церкви Сен-Жиль – главного паломнического храма Прованса. Его торжественный тройной портал XII в. – свидетельство былого богатства главного порта крестоносцев на юге Франции. Минуя этот праздничный вход с фигурами апостолов между колоннами, паломники попадали в интерьер святилища. В итинерарий скрупулезно описана золотая рака с искусно изваянными скульптурами святых, в которой покоились останки Эгидия. На пути к Тулузе посещали и могилу св. Гильома в пустыне – «знаменосца» и «графа из окружения Карла Великого, храброго воина, знатока в военных делах». Для большинства пилигримов промежуточные святыни служили этапами на пути к главной цели. Для тех, кого задержали в дороге усталость, болезни или отсутствие средств, путешествие могло кончиться в одном из таких пунктов. В Испанию паломники проникали через Наварру в Центральных Пиренеях. У реликвий Ронсеваля они вспоминали о подвиге могучего Роланда, погибшего за «милую Францию»: «Затем после спуска с вершины находят странноприимный дом и церковь, где заключен утес, который Роланд, этот сверхчеловеческий герой, рассек сверху донизу тремя ударами меча. Затем следуют Ронсевальским ущельем, где некогда произошло большое сражение, в котором король Марсилий, Роланд, Оливье вместе с сорока тысячами христианских и сарацинских воинов приняли смерть» (Итинерарий XII в.).[149] Дальше шли на запад через Бургос и Леон по горным дорогам, охраняемым религиозным орденом «св. Иакова с мечом» (рис. 38). Паломничество в Сант-Яго де Компостеллу оказало большое влияние на романскую архитектуру Франции и Испании. По проторенной пилигримами дороге следовали купцы, ремесленники и зодчие, происходил интенсивный взаимообмен новыми идеями и художественными формами. С XI в. культурные контакты способствовали типизации монастырского строительства. Крупные паломнические церкви (Сент-Фуа в Конке, Сен-Сернен в Тулузе, Сант-Яго де Компостелла и др.) повторяют друг друга по своему плану и пространственной композиции. Их вытянутые в длину нефы[150] вмещали тысячи молящихся. По галереям вдоль всего здания двигались ритуальные процессии и потоки пилигримов. Обходя хоры, они огибали глубокие капеллы с дополнительными алтарями («венец капелл»), где останавливались у чтимых реликвий.
Рис. 38. Св. Иаков Компостельский Скульптура базилики св. Юлиана в Бриуде – один из этапов маршрута дороги пилигримов в Компостеллу Статуя св. Иакова украшена раковинами (XV в)[151]
Из соседних государств Европы в Северную Испанию доставляли художественную утварь и манускрипты Раннее романское искусство Испании, которое впоследствии трансформировалось в особый стиль, многим обязано Франции Бургундский орден Клюни – проводник испанских черт во французской романике – основал немало аббатств вдоль главных трасс в Компостеллу. В архитектуре аббатства Клюни появляются мавританские декоративные мотивы Арабские многолопастные арки оформляют колокольню базилики Шарите на Луаре. О мечети Кордовы напоминает полихромная кладка фасада и клуатра.[152] собора в Ле-Пюи, где в арках чередуются черные и белые клинья. К строительному искусству арабов восходит перекрытие центрального нефа храма куполами на тромпах[153] Мавританские элементы в памятниках Оверни не случайны Ле-Пюи был отправным пунктом на одной из больших дорог к св. Иакову. Новгородский образок вышел из монастырской мастерской Компостеллы, где для паломников изготовляли иконки с фигурой св. Иакова и его атрибутами Купцы Компостеллы монополизировали даже сбыт ракушек, которые океан выносил на галисийское побережье Ими бойко торговали на площади перед собором Русский ювелир XVI в. заключил образок в серебряную со сканью и жемчугом оправу.
Средневековые сувениры
В «Видении о Петре-Пахаре» английского поэта Уильяма Ленгленда искатели «царства Правды» повстречали человека, «одетого сарацином, как одеваются пилигримы».«Менедем. Что это за убор Ты усыпан ракушками усеян оловянными и свинцовыми образками, увешан соломенными ожерельями на руке – змеиные яйца[154] Огигий. Я побывал у святого Иакова Компостельского а посте – у чтимой по всей Анпии Богородицы Приморской Менедем. Для развлечения, видно, путешествовал? Огигий. Нет, из страха Божия».[155]Средневековье – эпоха культа реликвий. Из святых мест паломники стремились унести хотя бы крупицу целительной «благодати»; часть тела мученика или связанные с ним предметы – обрывки погребальных покровов, листья и цветы с гробницы, ампулы с водой из священных источников, лампады, горевшие у почитаемых саркофагов. Мастерские при монастырях и аббатствах выделывали из камня, свинца, бронзы и драгоценных металлов миниатюрные значки для продажи пилигримам. На них изображали местного святого и его эмблемы. Нередко сами паломники вели торговлю этими спасительными талисманами. Особенно ценили реликвии Палестины. В погоне за памятниками земной жизни Христа, Девы Марии и апостолов средневековые люди пересекали огромные пространства Востока. Предметы, привезенные из этих путешествий, были окутаны легендами, проникнутыми набожной наивностью. Уже в раннем Средневековье в ризницах европейских церквей появились привозные сосуды, которые убежденно связывали с такими евангельскими эпизодами, как брак в Кане Галилейской или Тайная вечеря. Особым почетом пользовались вещи из тех стран, которые дали миру патриархов, пророков, а позднее – Христа и апостолов. Их приписывали известным библейским персонажам («чаша Соломона»). Отблеск святости падал и на те ковчеги, в которых из Египта или Святой земли доставляли останки мучеников и отшельников. Наряду с современными им вещами пилигримы и дипломатические миссии привозили с Востока и более древние, например сасанидские. Иранское золотое блюдо с изображением Хосрова I (531–578) хранится в парижской "Национальной библиотеке. По преданию, его преподнесло Карлу Великому посольство багдадского халифа Харуна ар-Рашида. В качестве реликвий в сокровищницы романских и готических храмов попадали восточные шелка: в них заворачивали чудотворные мощи святых. С каролингской эпохи в Шартрском соборе сберегали в кедровом ковчеге «сорочку Девы Марии», в течение веков привлекавшую пилигримов. По рассказу французского хрониста, в 911 г., когда герцог Нормандии осаждал город, на стенах появился епископ Шартра, поднимая «святую тунику» как знамя. В неизъяснимом ужасе нормандцы расстроили свои ряды и обратились в бегство. Верили, что полотняные сорочки, соприкоснувшиеся с ковчегом, помогали женщинам выдерживать родовые муки; к этому средству прибегали и простые крестьянки, и королевы Франции. Во время Французской буржуазной революции реликварий впервые открыли: в нем лежали сирийская ткань и восточное покрывало с фигурами сопоставленных львов – оказалось, что «святая туника» ничем не напоминает сорочку. Крупные духовные и светские магнаты стремились завладеть самыми достославными реликвиями Византии и Святой земли. Король Людовик Святой вывез из Константинополя два шипа из тернового венца Христа, обломок «подлинного» креста, обрывки ткани, которой Иисус вытирал ноги апостолов. Обладание такими «святынями», истинность которых доказывалась фальшивыми документами, повышало престиж аббатств и монастырей, привлекало к ним армии богомольцев, приносивших своими пожертвованиями постоянные доходы. Реликвии оспаривали друг у друга, покупали за большие деньги, обменивали и даже выкрадывали. Их перенесение издалека – из Палестины в Рим, из Рима в Галлию – торжественно обставляли. На всем пути следования происходили чудеса: внезапно исцеленные недужные присоединялись к ликующим толпам, встречавшим святыню. Длительное морское плавание вокруг Европы из Корсуня (Херсонеса) проделала икона Николы (1225). Якобы сам угодник трижды являлся во сне ее «служителю» корсунянину Евстафию и, «утыкая его в ребра», настойчиво побуждал к путешествию. Он же указал путь в обход половцев. Евстафий сел на корабль в устье Днепра, по морю Варяжскому (Балтийскому) прибыл в Ригу и «сухим путем» через Новгород доставил «чюдотворный Николин образ» в Рязанскую землю. В рассказах о переносе реликвий («Translationes») содержатся важные сведения о средневековых дорогах. На огромные расстояния переносили дешевые культовые предметы рядовые паломники. На самаркандском Афрасиабе найден небольшой глиняный сосудик для целебной воды. В V–VII вв. подобные ампулы делали в коптском монастыре св. Мины вблизи Александрии. При раскопках в церкви св. Ульриха и Афры в Аугсбурге обнаружили погребение мужчины в кожаных перчатках, с ножом в ножнах, кожаным поясом и бронзовой пряжкой – реликварием VII в. В пряжке лежали кусочек воска и фрагмент хлопчатобумажной ткани из Палестины или Сирии. Из Святой земли происходят серебряные ампулы – маленькие плоские флаконы для освященного масла (рис. 39).
Рис. 39. Палестинская ампула Vie., хранящаяся в ризнице собора Монца Маленькие плоские флаконы из серебра с евангельскими сценами, носившиеся на шее, служили для хранения освященного масла и переносились паломниками как реликвии из Святой земли. Ампулы служили амулетами, охраняя своих владельцев «на земле и на море».[156]
Они хранятся в соборе города Монцы около Милана и в аббатстве св. Коломбана в Боббио к югу от Пья-ченцы (где их обнаружили в тайнике крипты[157] церкви). По местному преданию, около 600 г. ампулы прислали из Рима в дар лангобардской королеве Теоделинде. Греческие надписи указывают на то, что их родина – «святые места Христа», т. е. Иерусалим и его окрестности (Вифлеем). Именно здесь происходили евангельские события, изображенные на сосудиках. Эти миниатюрные амулеты, которые носили на шее, охраняли верующих «на земле и на море». Вместе с паломниками ладанки с палестинской землей, крестики, кадила и другие вещи попадали в Рим. В VI–VII вв. из Восточного Средиземноморья в Вечный город направлялся непрерывный поток греков, сирийцев, армян, персов, египтян. Многие пилигримы окончательно оседали в Риме, где образовалась целая колония «сирийцев», т. е. людей с Востока. Композиции на паломнических сувенирах – один из источников распространения в раннесредневековом искусстве европейского Запада сиро-палестинских канонов. В XI–XII вв. произведения с Востока оказали влияние на формирование романской скульптуры. К исходу Средневековья культ реликвий, оставивший заметные следы в интеллектуальной и художественной жизни, стал вызывать все более ядовитые насмешки.
Себастиан Брант
Хождение игумена Даниила
После завоевания Иерусалима крестоносцами в 1099 г. и образования Иерусалимского королевства ширится паломническое движение русских через Константинополь в Палестину. Общее религиозное воодушевление неудержимо влечет их в Землю обетованную. Возле пустынь и монастырей собираются богомольцы – «калики перехожие».Рис. 40. Путь игумена Даниила из Константинополя в Иерусалим: а – города, в которых останавливался игумен Даниил; б – путь, проделанный игуменом Даниилом.
В Палестину Даниил плыл морем (рис. 40) через Царь-град (Константинополь) вдоль каменистых прибрежий Малой Азии; его корабль заходил в гавани Родоса и Кипра. Кратко перечисляя остановки, он повествует об островах «Великого» (Эгейского) моря, где разводили скот, варили серу, а из смолы дерева «зигии» приготовляли ладан, об Эфесе («обилен же есть всем добром») со знаменитой пещерой семи отроков, «иже спали 300 и 60 лет; при Декии цари усопша, а при Феодосии цари явишась». Как и Зеевульф, он испытал превратности пути «по суху» из Яффы в Иерусалим, где котловины сменялись котловинами, ущелья – ущельями: «бо пусто место то», «выходят бо оттуду срацини и избивають». Наконец перед глазами измученных путников – панорама Святого града, окруженного глубокими долинами и оврагами. Она развертывается по мере постепенного приближения – читатель как будто участвует в открывшемся зрелище. Вот уже видны массивные зубчатые стены с внушительными квадратными башнями, нагромождение плоских кровель, над которыми вознеслись купола мечети Омара («Святая святых») и храма Воскресения. «Есть же святый град Иерусалим в дебрех, около его горы камены и высокы. Да нолны (уже) пришедше близько граду тоже видети первое столп Давидов и потом, дошедше мало, увидети Елеоньскую гору и Святая святых и Воскресение церковь и узрети потом весь град И ту есть гора равна от пути близ града Иерусалима, яко версты вдале; на той горе сседают с конь вси людие и поставляют крестьци ту и поклоняются святому Воскресению на дозоре (на виду) граду… И идут вси пеши с радостию великою к граду Иерусалиму». Неисчислимые достопримечательности Иерусалима и его окрестностей Даниил описал с мельчайшими подробностями и удивительной топографической точностью. Он был весьма набожным и возвышенно настроенным пилигримом, который свято верил в библейские предания о реликвиях: в «путеводитель» по волнистым плоскогорьям Иудеи попали преимущественно «святые места». Но его добросовестный дневник интересен не только как памятник, характеризующий умонастроение образованного человека Средневековья. В нем прихотливо переплетены исторические, географические, этнографические сведения. «Очарованный странник» ходил кривыми, узкими улочками Иерусалима, его извилистыми лестницами с полустертыми миллионами ног ступенями, сам измерил глубину и ширину быстрого Иордана, вода которого «мутна велми и сладка пити», с трудом взобрался на гору Фавор, «якоже стог кругол» («есть гора та вся камена, лести же на ню трудно и бедно велми по камению, руками на ню лести, путь тяжек велми; едва бо на ню взлезохом от 3-го часа до 9-го часа»), дотошно пересчитал «столпы» в церкви Воскресения и число ступеней, ведущих на Голгофу. Даниилом владела любовь к точным числовым обозначениям, будь то расстояние между островами и населенными пунктами (в верстах), глубина реки (в саженях) или размеры углубления – «скважни» от креста, на котором, согласно легенде, распяли Иисуса (в локтях). Историк архитектуры найдет в дорожнике Даниила сведения о зданиях, «красно» украшенных «досками мраморяными», «мусией» (мозаиками) и «сребреными чешюями позлащенными». Многие из них стерты с лица земли или перестроены (к примеру, храм на Елеонской горе, с вершины которой через 40 дней после казни Христос якобы вознесся на небо). «И есть место то оздано все комарами (сводами) около, и верх на комарах тех создан есть, яко двор камень кругом и помещен есть весь двор мраморными досками. И посреди того двора есть создан аки теремець кругло, и есть без верха… и в том теремци… лежит каменет святый, идеже стоясте и нозе пречистеи владыки нашего…» До сих пор паломники восходят на Елеонскую гору, чтобы поклониться известковому камню с углублением в форме ступни. Даниил рассказывает о природе Палестины, о ее растительном и животном мире. Извилистая стремнина Иордана с каймой ив, тамарисков и камышей по берегам напомнила ему русскую речку Снов: «Есть же по сей стране Иордана на купели той, яко леей древо не высоко, аки вербе подобно есть, и выше купели тоя по брегу Иорданову стоит яко лозие много… Зверь мног ту и свинии дикий бещисла много, и пардуси мнози, ту суть Львове же». Пером «самовидца» описано Богом проклятое Мертвое (Содомское) море, внушавшее страх пилигримам: «Море же Содомьское мертво есть, не имать в себе никакоже животна, ни рыбы, ни рака, ни сколии (раковины); но обаче внесеть быстрость Иорданьская рыбу в море то, то не можеть жива быти ни мала часа, но вскоре умираеть; исходит бо из дна моря того смола черная верху воды тоя и лежит по брегу тому смола та много; и смрад исходит из моря того, яко от серы горяща; ту бо есть мука под морем тем». Жгуче-горькие воды Мертвого моря и его безжизненное побережье навевали мысли о близости преисподней. Русского паломника живо интересовали хозяйство и занятия местных жителей: «Безводно место то есть; ни реки, ни кладязя, ни источника несть близ Иерусалима… И жита добра ражаються около Иерусалима в камении том без дожда… родиться пшеница и ячмень изрядно: едину бо кадь всеяв и взяти 90 кадей, а другоици 100 кадей по единой кади… Суть винограда мнози около Иерусалима и овощнаа древеса многоплодовита: смокви и Ягодина, и масличие…» Даниил как бы проводит будущих странников по кремнистым дорогам «земли галилейской», ярко повествуя о трудностях и лишениях странствия по ее библейским холмам, где невозможно обойтись без «вожа» (провожатого) и без знания языка. Он в полной мере познал суровую действительность паломничества. Путь к долине Иордана «тяжек велми и страшен и безводен: суть бо горы высокы камены, и суть разбои мнози, и разбивають в горах тех и в дебрех страшных… А от Иерихона до Иордана 6 верст великых, все по равну в песце, путь тяжек велми; ту мнози человеци задыхаються от зноя и ищезають, от жажи водныя умирають…» Еще в XIX в. путь к Иордану был долог и полон невзгод. Паломники ехали на лошадях или мулах, брали с собой вооруженных проводников на случай нападения хищников или разбойников. Вот почему Даниил никогда не путешествовал в одиночку: то присоединялся к «доброй дружине» – отрядам разноплеменных пилигримов, то следовал к Тивериадскому озеру вместе с войсками крестоносцев Балдуина, шедших на сельджукского эмира Дамаска («а без вой путем те» никтоже может пройти»). Ходить «без страха и без пакости» неутомимому игумену помогал опытный проводник – «муж свят» и «книжна велми» из лавры св. Саввы. Паломнические дружины, пересекавшие «землю желанную», были многонациональны. К гробу Господню стекались «все племена и народы», служба в храме Воскресения шла на разных языках. Даниил видел здесь «бещисленое множество народа, от всех стран пришелци и тоземци, и от Вавилона, и от Египьта, и от всех конец земли…» На празднике «святого света» собралась и «вся дружина, русьстии сынове, приключыпиися тогда во той день новогородци и кияне: Изяслав Иванович, Городислав Михайлович, Кашкича и инии мнози». Как видим, Даниил не был одинок в своих скитаниях. В Иерусалиме на подворье русских монахов находили приют другие странники – избранные, «церковные» люди. Летопись сообщает: в 1163 г. «ходиша из Великого Новагорода от святей Софии 40 муж калици ко граду Иерусалиму, ко гробу Господню». Отголоски этого хождения усматривают в былинах о «сорока каликах»:
Рис. 41. Интерьер храма св. Софии в Константинополе. 532–537 гг.
Путешественник составил детальное описание исторических мест и «достославных святынь» Царьграда. В церкви св. Георгия его внимание привлекла гробница именитого русского паломника: «Святый Леонтей поп Русин лежит в теле, велик человек: той бо Леонтий трижды в Иеросалим пешь ходил[164]». Но более всего Добрынюпоразил величественный храм Софии – одно из чудес света, творение зодчих Юстиниана (рис. 41). Среди его необъятного простора молящиеся выглядели просто пигмеями. Чужестранцев изумляли огромный, но кажущийся необычайно легким купол, отлогие каменные всходы на хоры, где могли проехать две колесницы. В недрах собора хранились сокровища искусства и предметы роскоши – священные в глазах паломника «хитрости Царяграда». Среди знаменитых икон и драгоценной утвари св. Софии и «царских златых полат» Добрыня видел сосуды, «иже принесоша Христу с дары волсви», и «блюдо велико злато служебное Олгы Руской, когда взяла дань, ходивши ко Царюграду», и «трубу медную Ерихоньскаго взятия Иисуса Навгина», и «палицу Моисееву». «Хождение» Добрыни – уникальный свод археологических данных о Царьграде накануне его разгрома крестоносными варварами в 1204 г. Греческие и палестинские реликвии особенно ценили на Руси. Игумен Даниил приобрел лампаду, горевшую у гроба Господня; Добрыня Ядрейкович доставил в Новгород «гроб Господень» («модель» иерусалимской церкви Воскресения?)
Черный камень Каабы.
Средневековые мусульмане чтили много святых мест, куда ходили на поклонение. Но самым главным было паломничество (хадж) в Мекку – древнюю религиозную святыню арабских племен (рис. 42). Хотя бы один раз в жизни каждому правоверному предписывалось посетить Каабу – святилище, к которому обращены михрабы (молитвенные ниши) мечетей мира. Из всех стран ислама – от Марокко и Алжира до Зондских островов, от Булгара и Средней Азии до Йемена – миллионы паломников (хаджи) пешком и на быстрых верблюдах приходили к «дому святому». Верили, что «черный камень» Каабы дарует исцеление больным и очищает от грехов.Иван Бунин
Рис. 42. Средневековый рисунок Мекки, называемой «Матерью поселений» и считаемой совечной человечеству Большая мечеть и Кааба Посреди двора Большой мечети, выложенного мраморными плитами и окруженного крытой галереей из шести рядов колонн, стоит Кааба – кубическая постройка из мрамора, целиком закрытая черной шелковой тканью. В ходе ритуала этот покров может подниматься, как занавес В восточную стену Каабы вмурован знаменитый «черный камень» – великая святыня мусульман По преданию, Адам и Ева жили на горе Арафат (на рисунке в верхнем левом углу)[166]
Персидский историк Мухаммед Ауфи (XIII в.) рассказывает: один бухарский правитель с громким титулом «садр джехан» («столп мира») совершал хадж в Мекку в сопровождении кортежа из 100 верблюдов под вьюками. «Его встретил бедняк, голодный, дурно одетый и босой и спросил, неужели Бог дает одинаковую награду за хадж бедняка, совершаемый с таким трудом, и за хадж садра, совершаемый с такой пышностью Садр ответил, что награда, конечно, не будет одинакова „Я исполняю повеление Бога, а ты поступаешь наперекор ему Мне он сказал если имеешь возможность, совершай хадж, а тебе сказал не губите себя собственными руками Итак, меня он пригласил, а тебя освободил от посещения, я – гость, ты – паразит, паразит никогда не пользуется почетом, как гость"».[167] Некоторые пилигримы покрывали расходы странствия, занимаясь мелочной торговлей. Вместе с паломническими караванами ехали купцы и любознательные ученые, движимые интересом к познанию нового, – создатели географической литературы с описаниями попутных городов, «святых мест» и маршрутов. Всевозможными бедствиями грозил пилигримам путь через Аравийскую пустыню. Испепеляющий зной, когда воздух так горяч, что кажется, «будто раскаленные иголки пляшут над землей» (поэт Имруулькайс), недостаток воды, песчаные бури, внезапно и яростно вздувающиеся дождевые потоки, неожиданные нападения кочевников-бедуинов и фанатичных карматов,[168] этих «корсаров пустыни», безжалостно обиравших «святош», – вот опасности, подстерегавшие правоверных. В 929 г. карматы сумели разграбить Мекку и похитить «черный камень», вернув его только через 20 лет. За право проезда паломников Багдадский халифат выплачивал им крупные суммы золотом. В 1012 г. бедуины спустили воду из придорожных водоемов, а в колодцы набросали горьких колючек. Так погибли от жажды или попали в плен 15 тыс. паломников. Когда через несколько лет освободили часть пленников, пасших овец у бедуинов, «они вернулись домой, но имущество их было уже поделено, а жены их повыходили замуж» (Ибн ал Джаузи).[169] Едва ли половина из тех, кто отправлялся в путь, благополучно возвращалась; безвестные могилы остальных засыпали желтые пески пустыни. Умерших во время хаджа причисляли к мученикам за веру, а успешное возвращение паломников выливалось в радостное торжество. В Багдаде их принимал сам «повелитель правоверных», их воспевали придворные поэты в звучных строфах касыд – небольших поэм, говорящих об опасностях хаджа:
Шириф ар-Ради
Глава 5 «Из всех земель мастера»
Тане Сакс
Фирдоуси
Рис. 43. Замок Крак де-Шевалье XII в Крестоносцы создали в завоеванных землях замки с огромными стратегическими и констуктивными преимуществами[176]
В Киево-Печерской обители создали легенду о присылке Богородицей царьградских зодчих для постройки «великой церкви» В народном воображении строители прославленных зданий древности рисовались былинными богатырями.
Замок на скале
В возвышенной пустынной местности на восточных подступах к Триполи, господствуя над узким проходом между хребтами Ливана и Антиливана, стоит замок Крак-де-Шевалье (рис 43) Монашествующие рыцари – госпитальеры.[177] выстроили его по последнему слову фортификационной техники XII в Крепость была практически неприступна в многограннике внешней стены с цилиндрическими башнями расположена цитадель с мощным трехбашенным донжоном[178] и рвом перед ним, вырубленным в материковой скале Ров заполняла вода, поступавшая со склонов холма по акведуку. От внешнего укрепления во внутренний двор цитадели вел перекрытый сводом ступенчатый пандус[179] В оборонительную систему входила и апсида[180] часовни, встроенная в стену. Крак – один из самых совершенных замков, возведенных крестоносцами на узкой 600-километровой полосе восточного берега Средиземного моря. Если основной контингент рабочей силы при строительстве составляло местное население, то в создании планов замков, не имевших параллелей на Востоке, главную роль играли европейские архитекторы. В составе огромной свиты королей и баронов ехали инженеры и мастера-строители. Крупный архитектор Эд де Монтрейль, взятый в Крестовый поход Людовиком IX, укрепил порт в Яффе, а по возвращении в Париж построил множество церквей и два госпиталя Альфонс де Пуатье заключил договор с инженером Ассо, который обязался сопровождать его в Святую землю (1268). Передвижения строителей и художников способствовали распространению на обширных территориях новых эффективных конструкций и наиболее удачных композиционных решений. Кроме технических знаний и художественных навыков мастера приносили с собой новые формы культуры и социальной организации Бродячие артели состояли из земляков и отличались крепкой товарищеской спайкой В ходе работ они пополнялись местными кадрами ремесленников – форма сотрудничества, характерная для Средневековья По выполнении заказа артель либо распадалась, либо переезжала на другое место. Прибытие по приглашению или по собственной инициативе греческих мастеров – один из путей экспансии византийской художественной культуры в Италию, Сербию, на Русь, в Германию. Византийцы прибывали небольшими бригадами в 2–3 человека, максимум в 10–15. Артель включала главного мастера с помощниками. В процессе создания храма или монументальных мозаик пришельцы активно обучали молодых местных ремесленников разных профессий. В Венеции каждый греческий мозаичист обязан был иметь двух итальянских учеников. У мастеров «от грек», приплывших по Днепру из Царьграда для украшения собора Киево-Печерского монастыря, брал уроки блаженный Алимпий. Этот первый известный по имени древнерусский живописец «писать иконы очень был искусен». Бригада (не менее чем из 8 человек), создавшая в 40-х гг. XI в. мозаики храма св. Софии в Киеве, была укомплектована не только мастерами из Константинополя, но и выходцами с периферии империи. Ее возглавлял одаренный и тонкий мастер столичной школы, незаурядный колорист и рисовальщик, автор ярких портретных характеристик. Рука об руку с мозаичистами работали фрескисты: они подготовляли в технике фрески композиции для мозаик. Тесное сотрудничество разноязычных мастеров обогащало искусство стран, удаленных от центров великой византийской цивилизации – наследницы античного мира. Заезжие умельцы создавали временные мастерские, местные работники становились их подручными и вносили свою лепту в общее дело. Постепенно греки, подвизавшиеся в Италии и на Руси, утрачивали связи с родиной. Местные же мастера овладевали тонкостями их искусства, и византийский стиль расходился как бы концентрическими кругами. В новой среде греческое наследие подвергали все более радикальной переработке в зависимости от локальных традиций и иных творческих задач. Сравнительное изучение техники кладки и деталей зданий говорит об активном обмене строительными кадрами между русскими княжествами. Смоленский князь Давид Ростиславич пригласил зодчего из Полоцка, который возвел его дворцовый храм – церковь архангела Михаила (конец 80-х – начало 90-х гг. XII в.). Почерк ученика этого мастера заметен в новгородской церкви Пятницы, которая принадлежала купцам, торговавшим за рубежом: поскольку князь Смоленска – центра международной торговли на северо-западе Руси – покровительствовал заморским гостям, он послал им своего зодчего. В Новгороде пришлый мастер начал работать вместе с частью своей артели (каменщики – смоленские, а формовку кирпича производили местные кирпичники). Через год каменщики вернулись в Смоленск, а строительство заканчивали только новгородцы, но под руководством того же зодчего. Смоленские архитекторы строили в Киеве и Рязани.[181] Богатством связей между разными центрами и школами отмечено романское искусство. Взаимообмен опытом в кругах кочующих ремесленников вел к диффузии художественных течений, созданию определенного единства стиля на широких территориях. Мастера-клирики или целые артели, сформированные при монастырях, трудились в аббатствах одной конгрегации, а затем и вне этих пределов. Работа в разветвленной конгрегации типа клюнийской с ее централизованной, почти монопольной строительной инициативой вела к переходам мастеров из страны в страну. Создатели храмовых росписей и пластического декора переносят свое искусство из Пуатье в Арагон и Кастилию, из Италии в Испанию. К французской романике примыкает современная ей архитектура Англии и Пиренейского полуострова. Благодаря контактам Северной Италии с Германией ломбардские конструктивные и декоративные приемы проникают вниз по течению Рейна, а отсюда дальше на север – в Скандинавию. Скандинавский зодчий построил в колонии западных купцов Смоленска немецкую церковь-ротонду. «Римские стекла» (витражи) украшали белокаменные храмы в городах Галицко-Волынской земли. К началу XIII в. развитие монастырской романской архитектуры завершилось. Ведущее место в каменном зодчестве заняли гигантские городские соборы и приходские церкви. В эпоху готики на смену монашеским артелям приходят миряне; из них комплектуются свободные строительные мастерские с широким кругом деятельности. Зодчество привлекает самых одаренных людей «В те времена каждый родившийся поэтом становился зодчим. Рассеянные в массах дарования, придавленные со всех сторон феодализмом, словно крышей из бронзовых щитов, не видя иного исхода, кроме зодчества, открывали себе дорогу с помощью этого искусства, их илиады выливались в форму соборов. Все прочие искусства повиновались зодчеству и подчинялись его требованиям» (Виктор Гюго).[182] В пору расцвета готического стиля, колыбелью которого стала Франция, все открытия передавались из одной мастерской в другую с необычайной быстротой. Соревнование между архитекторами заставляло корпорации строителей держаться на должной высоте. Они не замыкались в башне из слоновой кости Большие стройки становились «институтами», где каждый мог черпать новые идеи, казавшиеся привлекательными Наиболее талантливые мастера ХП-ХШ вв. были не только в курсе всего, что строили в таких разных областях французского королевства, как Иль де Франс, Пикардия, Шампань, но получали ответственные задания и за пределами своей родины Особенно высоким был престиж «королевских мастеров – каменщиков» Франции. Собор в Кентербери отстроил «каменщик, родом из Санса, по имени Гийом, человек энергичный, равно искусный в каменных дел мастерстве и в плотницком деле» Монахи отдали ему предпочтение перед англичанами за живость ума и добрую славу. Французских зодчих знали в Испании и Германии – совет епископов города Вимпфена пригласил архитектора из Парижа для постройки собора «из тесаного камня по французскому способу» Мастер Этьенн де Боннейль с помощниками отплыл в Швецию для возведения церкви в Упсале. Во владениях Фридриха II в Южной Италии воздвиг крепость уроженец Шампани Филипп Шинар, приехавший с Кипра. В эпоху готики особенно возросла роль многоопытного и мудрого главного мастера – хранителя профессиональных секретов своего ремесла. Строители передавали их из поколения в поколение – так возник ряд известных семейств архитекторов. Ведущий зодчий, ответственный за проект и своевременное выполнение заказа, – это универсальный знаток разных строительных специальностей, создатель плана доверенного ему здания, человек, продумывающий скульптурное убранство собора. Он и авторитетный эксперт в тех случаях, когда возникают трудности при возведении конструкций, он и подрядчик, решающий организационные вопросы (рис 44) Выступая посредником между заказчиком и строительной артелью, он улаживал возникавшие конфликты и следил за дисциплиной рабочих.Рис. 44: 1 – Западный фасад церкви Сен-Никез в Реймсе Гравюра XVII в, 2 – Надгробная плита гробницы Гюга деЛибержье (XIII в.) – строителя церкви Сен-Никез в Реймсе С XIII в главные архитекторы выделялись из среды ремесленников Атрибутами главного мастера являются указательный жезл, угольник и циркуль[183]
Удержать в повиновении этих свободолюбивых и независимых людей, носителей духа городской вольности, было непросто. Недаром их недолюбливали церковные власти, хотя и терпели: искусные ремесленники могли в любой момент покинуть стройку и перейти на другое место – по мере роста городов спрос на их труд все увеличивался. Если в романский период отношение к работе имело клерикальную окраску и для характеристики даже технической стороны искусства использовали богословскую фразеологию («достигнув же, пусть никто не похвалится тем, что добился всего этого якобы самостоятельно, ибо успел он благодаря Богу, – писал золотых дел мастер пресвитер Теофил, – и пусть никто не утаивает достигнутого в мешке зависти и не скрывает в шкатулке упрямого сердца, но, отбросив всякое стремление к славе, с радостью и простодушием выкладывает всем ищущим…»,[184]) то в эпоху готики среди светских мастеров стало расти сознание самостоятельной ценности их ремесла. На смену набожному самоуничижению, которое вело к анонимности творчества («…через дух богобоязни постигнешь ты, что сам по себе ты ничего собою представлять не можешь…»)[185] приходит самоутверждение творческой личности, стремление прославить свое умение. Счастливый случай сохранил нам документ исключительной важности и предоставил редкую возможность заглянуть в творческую лабораторию архитектора XIII столетия, повидавшего много стран.
Альбом Виллара де Оннекура
«Виллар де Оннекур приветствует вас и просит всех, кто будет работать с помощью тех средств, которые указаны в этой книге, помолиться за его душу и вспомнить о нем. Ибо в этой книге можно найти прекрасные советы по великому мастерству каменного строительства и по плотничьему делу. И вы найдете здесь искусство рисования, равно как основы, которых требует и которым учит наука геометрии».[186] Французский архитектор обращается к своим собратьям по ремеслу, как актер, вещающий с авансцены. В его словах явственно звучит чисто мирское желание стать известным и уважаемым среди своих современников и потомков. Виллар де Оннекур – автор «Книги рисунков», ныне хранящейся в парижской Национальной библиотеке. Этот дневник архитектора поры «классической» готики, образная фиксация его опыта и мыслей, создан около 1235 г. В небольшой книге на 33 пергаменных листах (примерно столько же утрачено) заключено очень много полезного для каменщиков и плотников, скульпторов и архитекторов. Обведенные пером контурные рисунки и надписи к ним позволяют оценить объем теоретических и практических знаний тех великих мастеров, которые возводили готические соборы. Виллар заносил в альбом все, что привлекало его внимание в пути. Перелистывая манускрипта мы словно путешествуем с ним по Франции и за ее рубежами, вступаем в нефы храмов, озаренные вибрирующим светом витражей, посещаем строительные площадки и пестрые ярмарки, любуемся блеском доспехов и поступью коней на рыцарских турнирах. Пробудившийся интерес к многообразию природы воплощен в эскизах, без особого порядка разбросанных по страницам. Как указывает сам автор, одни рисунки сделаны с натуры, другие – по памяти, однако всех их отличает хотя и несколько жесткая, но уверенная манера. Их внимательное исследование дает указания на время жизни Виллара, выявляет круг памятников, которые он изучал или строил сам, позволяет наметить его маршрут по Европе. Виллар родился в Оннекуре на Шельде, неподалеку от Камбре. Вероятно, в своей родной Пикардии он и стал архитектором. Об этом неопровержимо свидетельствуют его наставления по обработке камня, по созданию конструкций и планов зданий и сам отбор материала. Предполагают, что зодчий строил церковь в Камбре.Рис. 45. Альбом Виллара де Оннекура. Готическая архитектура: 1 – башня собора в Лаж (зарисовка); 2 – башня собора в Лане[187]
Перед поездкой в Венгрию, куда его призвали около 1235 г., он сделал зарисовки замечательных соборов северо-востока Франции. Архитектор отправился на восток через Швейцарию, где скопировал окно-розу собора в Лозанне. В Венгрии он, возможно, восстанавливал церкви, разрушенные монголами (ни одна из них не дошла до нас). Длительное пребывание зодчего в стране способствовало внедрению там готического стиля. Этот «миссионер готики» – один из тех мастеров, которые распространяли новые достижения французского строительного искусства XIII в. (рис. 45). Виллар был разносторонне образован и пытлив, имел широкий круг интересов – от проблемы вечного двигателя до формулы целительного бальзама. Рисунки свидетельствуют не только о глубоких его познаниях в строительном деле, но и о принадлежности к авангарду зодчих – создателей раннеготических конструкций. Его привели в восторг западные башни собора в Лане: с их вершин на раскинувшийся амфитеатром город смотрят каменные быки. «Я был во многих странах, как вы могли заметить по этой книге, но нигде я не видел башни, подобной башне в Лане…».[188] Рядом с текстом – вид ланской башни сбоку и ее план. Это еще не масштабные чертежи, так как соотношение частей произвольно нарушено, а эскизы без деталей и точных промеров. Виллар срисовывает каменное кружево огромного окна-розы Шартра, стрельчатое окно, контрфорсы и аркбутаны[189] собора Реймса, узоры мозаичных полов венгерских церквей. Наброски помогают сегодня мысленно воссоздать ныне перестроенные части зданий – к примеру, алтарные капеллы церкви Реймса, которые Виллар долго и тщательно изучал («вот чертеж капелл церкви Реймса и как они разделены на ярусы»). Архитектор живо воспринимал красоту этой «застывшей музыки». На седьмом листе книги изображен «лабиринт» – кладка пола из разноцветных камней в виде «дорожек», сложными меандрами[190] ведущих к центру композиции. Следуя по лабиринту, символу крестного пути, молящийся, не выходя из города, совершал символическое паломничество в Святую землю. Лабиринт служил и знаком архитекторов – наследников искусства Дедала. В его извивах увековечивали имена строителей собора. Круглый лабиринт в альбоме близок шартрскому. Виллар постиг все тонкости архитектурной науки: на одном из листов находим наброски устройства стропильных ферм для кровель («и если вы хотите видеть хорошие легкие стропила для деревянного свода, обратите внимание на это»). Виллар обладал необходимыми строителю познаниями в механике. Он чертит механизм для подъема грузов в виде скомбинированного с рычагом винта и пилу, использующую течение реки. Он имел представление об устройстве в храмах механических диковинок, которыми так любили удивлять прихожан: орел на аналое обращал голову к дьякону, когда тот читал Евангелие. Хитроумные приспособления вроде ангела, палец которого всегда обращался к солнцу (как мысль христианина, постоянно устремленная к Богу), подвижного «колеса Фортуны» или часовой стрелки превращали церкви Средневековья в своеобразные музеи, где все служило возвеличению «мудрости творца». Впллар предстает перед нами и как военный инженер, способный построить оборонительную башню или осадный механизм: один из эскизов показывает стенобитную машину – требюше. Архитектор XIII столетия осведомлен «во всех искусствах»: «Книга рисунков» содержит ряд полезных рецептов по практической геометрии: как измерить циркулем толщину колонны, «когда она вся не видна», как установить ширину реки, не переходя ее, определить высоту башни или начертить план клуатра с галереями. Один из чертежей поясняется надписью: «С помощью подпорки этого рода вы можете выпрямить дом, который наклонился набок. Он перестанет быть тогда нависшим». Рядом с другим читаем: «Вы можете таким образом работать на башне или на доме с помощью лесов небольших размеров». Непосредственное восприятие современности отразилось в зарисовках человеческих фигур. Некоторые словно выхвачены любознательным мастером из жизни. В реалистических сценах рыцарского быта точно переданы костюмы, оружие, защитные доспехи той эпохи. Вот воин в железном шлеме с боевой дубинкой и копьем, вот вдевает ногу в стремя опоясанный мечом рыцарь, вот два всадника едут навстречу друг другу, чтобы сойтись в единоборстве. На какой-то ярмарке художник видел бродячего фокусника: он играл на примитивной скрипке – виоле, а дрессированная собака танцевала на задних лапах. Здесь же в жарком поединке схватились мощные борцы. На стройке Виллар мог подсмотреть другую сцену: двое обнаженных до пояса каменщиков во время перерыва азартно играли в кости. Художник старается воспроизвести анатомию человеческого тела, правдиво передать позы и жесты, чтобы впоследствии вдохнуть жизнь в задрапированные статуи готических соборов. Пристальный интерес к окружающему миру сказался в рисунках зверей, птиц, насекомых. Целую страницу занимает лев на привязи; перед ним дрессировщик с розгой держит на поводках двух собак (рис. 46).
Рис. 46. Альбом Виллара де Оннекура Дрессировка льва.
«Лев. Я хочу рассказать вам о дрессировке льва. Тот, кто дрессирует льва, имеет двух собак Когда он хочет заставить льва что-либо выполнить, он ему приказывает. Если лев рычит, укротитель бьет своих собак. Когда лев видит, как бьют собак, на него нападает великий страх. Его смелость пропадает, и он делает все, что ему приказывают. Я не говорю о тех случаях, когда лев взбешен, так как тогда он не подчиняется ничьей воле и не сделает ни хорошего, ни дурного И знайте, этот лев нарисован с натуры».[191] Описанный Вилларом способ дрессировки царя зверей практиковали при феодальных дворах. Должно быть, архитектор посетил зверинец редких животных, где кроме льва зарисовал дикобраза и двух попугаев на жердочке. На больших европейских ярмарках показывали бродячие зверинцы: в средневековую Европу с Востока доставляли слонов, верблюдов, леопардов, обезьян, жирафов. Архитектор предлагает своим коллегам геометрический метод построения эскизов человека и животных: «Здесь начинается искусство основ рисования, как им учит наука геометрии, чтобы легче было работать» (рис. 47). Например, у оленя туловище вписано в прямоугольник, а два пересекающихся треугольника образуют шею и голову. Наметив таким способом общий силуэт, художник добавил рога и ноги, а поверх элементарных геометрических фигур начертил рисунок, достаточно близкий к натуре. Орел изображен с помощью звезды, тогда как туловища и шеи двух страусов следуют дугам круга. Такое конструирование помогало связать отдельные части тела, дать ту или иную фигуру в движении, запомнить ее основные пропорции.
Рис. 47. Альбом Виллара де Оннекура Построение фигур людей, животных и птиц[192]
Виллар де Оннекур возглавлял мастерскую строителей и скульпторов. Его книга – практическое руководство для самого автора и членов его артели. Многие рисунки, скопированные с современных художнику произведений, в свою очередь служили образцами для создателей скульптуры, витражей и декоративного убранства соборов (рис. 48). Недаром альбом переходил из рук в руки, им пользовались до XV в. Это свидетельство всеобъемлющей премудрости мастера с гордостью демонстрировали заказчику.
Рис. 48. Альбом Виллара де Оннекура Готическая скульптура 1 – лев и дикобраз (рисунок), 2 – фрагмент деревянной резьбы капеллы собора в Эвре, XV в, 3 – капитель собора в Невере XII в.[193]
Виллар и его преемники могли предложить услуги не только как архитекторы, при случае они умели изготовить пюпитр для чтения Евангелия или ручную грелку для епископа. Не исключено использование западных альбомов образцовых чертежей и в зодчестве Владимиро-Суздальской Руси.
Архитекторы присланные
Расцвет Владимирской земли связан с правлением смелого князя Андрея Боголюбского, человека высокой культуры (1157–1174). Упорная политическая и идеологическая борьба выдвинула Северо-Восточную Русь на первое место в системе русских княжеств Поддержка служилых дворян и «мизиньных людей» – горожан позволила князю нейтрализовать центробежные силы местной знати, на время покончить с усобицами – «тьмой разделения нашего» – и укрепить свою власть во Владимиро-Суздальском княжестве. Продолжая политику своего отца Юрия Долгорукого, Андрей «град же Владимир разшири и умножи, всяких в нем жителей, яко купцов, хитрых рукодельников и ремесленников разных, населил».[194] Он начинает лихорадочную деятельность по укреплению и обстройке своего стольного города – соперника Ростова и Киева. Холмы и долы новой столицы украшаются златоглавыми белокаменными храмами – памятниками княжеских дел и славы. Борьба за общерусскую гегемонию сопровождалась и оживлением международных контактов Владимира, куда «гость приходил из Царягорода и от иных стран из Русской земли, и аче латинин, и до всего хрестьянства, и до всее погани…».[195] (рис. 49). Выходцы из Западной Европы – «латиняне» – входили и в число «церковных каменных создателей», призванных реализовать великие проекты владимирского «самовластца». Летописец сообщает: «По вере же его и по тщанью его к святой Богородице, приводе ему Бог из всех земель мастеры»[196] У автора первого сводного труда по русской истории В. Н. Татищева происхождение «премудрых мастеров» освещено конкретнее: «По снисканию бо его (Андрея) даде ему Бог мастеров для строения онаго и из иных земель, которые строили и украсили ее (соборную церковь) пачевсех церквей». В примечании к этому тексту сказано: «…мастеры же присланы были от императора Фридерика Первого, с которым Андрей в дружбе был…».[197] Итак, «архитекты присланные» пришли во Владимир из Германии от императора Фридриха I Барбароссы. Вместе с владимирскими мастерами они внесли свой вклад в оформление Владимира и княжеской резиденции – Боголюбова. При участии западноевропейских зодчих в памятники времени Боголюбского (Успенский собор, церковь Покрова на Нерли) проникли романские детали: аркатурно-колончатые пояса, пилястры[198] с полуколоннами, базы полуколонок с угловыми выступами, перспективные порталы, капители.Рис. 49. Владимирские резчики по камню нередко копировали экзотические существа на костяных пластинках византийских ларцов, привозимых на Русь. На рисунке представлены пластины византийских шкатулок XII в.
Некоторые из таких элементов, став традиционными, прошли через всю историю древнерусской архитектуры вплоть до XVII в. По планировке укрепленный ансамбль палат в Боголюбове близок к феодальным дворцам – пфальцам в междуречье Рейна и Эльбы. Переходами и лестничными башнями отдельные постройки объединяются в единый комплекс. В него входит блок парадных комнат: сам дворец в несколько этажей, придворная церковь, связанная с оборонительной стеной, и служебные помещения. Ряды соединенных в группы арочных окон на фасадах пфальцев Эгера и Вартбурга напоминают боголюбовские колончатые пояса. Тройное окно лестничной башни в замке Андрея сохранило чисто романский облик. Видимо, мастера пришли из прирейнских областей (Нижняя Лотарингия, Рейнская область, Вестфалия). Выходцы с Запада работали бок о бок с андреевыми «делателями». Они внесли романские элементы в резное убранство, сохранив общерусские планы и конструкции храмов. После того как боярскими заговорщиками «убьен бысть великый князь Андрей», его брат Всеволод III Большое Гнездо продолжал укреплять свое «державство», «не обинуяся лица сильных своих бояр» По словам автора «Слова о полку Игореве», этот князь был так могуч, что мог «Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать». При нем в конце XII в. на краю владимирского городского плато возвели небольшую дворцовую церковь в честь св. Димитрия. Памятник исполнен царственного величия. Его стены над аркатурно-колончатым фризом и барабан купола украшены сплошным белокаменным «ковром». Хотя, по словам летописца, «великий Всеволод» уже «не искал мастеров от немець», но и он не обошелся без привлечения «каменодельцев» с Запада. В Димитриевском соборе размещение некоторых рельефов (рис. 50) соответствует их месту в романской, в частности западнофранцузской, архитектуре (Самсон со львом, борцы и др.). Но если в романских церквах, где в скульптурном убранстве основную роль играет портал, они располагались над входом или по сторонам его, то в Димитриевском соборе, где композиционные центры тяготеют к закомарам,[199] рельефы помещены по сторонам окон или над ними. Например, позу двух львов с общей головой, очень искусственную в изолированном виде, определяло центральное положение в архивольте[200] романского портала, где сросшихся зверей сжимали соседние рельефы.
Рис. 50. Романские мотивы в Димитриевском соборе во Владимире (1194–1197) Рельефы Димитриевского собора 1 – два льва с общей головой (западная закомара северной стены), 2 – два льва с общей головой (средняя закомара северной стены), 3 – фронтальный орел (западная закомара южной стены), 4 – борцы (средняя закомара южной стены) Романская скульптура Франции и Италии 5 – церковь в Лишере (Шаранта, Западная Франция, западный портал, 6 – Нотр-Дам в Пуатье (Пуату, Западная Франция), портал, 7 – церковь в Форново, XII в (Эмилия, Северная Италия), боковой портал, 8 – Нотр-Дам в Пуатье, портал западного фасада.
Следуя местным традициям, резчики могли использовать западноевропейский комплект рисунков, где было указано место определенных мотивов. Некоторые особенности резного декора Димитриевского собора находят аналогии в памятниках провинции Пуату. Особенности школы Пуату – обилие скульптуры на западном фасаде с ярусами аркатурно-колончатых фризов и статуями святых. В XII – начале XIII в. польские зодчие принимают участие в строительстве храмов Галицкой земли. Тогда же романские архитектурные артели строят католические церкви типа ротонды в Киеве и Смоленске. Видимо, здания относились к миссиям «латинян», тесно связанным с дипломатическими и торговыми интересами.
Из «узорочья» Успенского собора
Убранство зданий, построенных Боголюбским, восхищало современников. Блеск позолоты на утвари владимирского Успенского собора напоминал о великолепии храма «премудрого» библейского царя Соломона. «Князь же Андрей… доспе церковь камену сборную святыя Богородица пречюдну Каменьемь дорогымь и жемьчюгом украси ю многоценьным и всякими узорочьи удиви ю, и многими поникаделы золотыми и серебряными просвети церковь, а он-бон от злата и серебра устрой, а трие ерусалими велми велиции иже от злата чиста, от каменья многоценьна устрой, и всими виды и устроеньемь подобна быста удивлению Соломонове святая святых».[201] В «строение церковное» входили и шедевры ювелирного дела «латинян». Выдающимися специалистами по художественной обработке металла слыли мастера Лотарингии – области в долинах рек Маас и Мозель. Их влияние простиралось до Саксонии, Польши, Чехии и Венгрии. По заказам знатнейших духовных сановников и князей в лотарингских мастерских изготовляли реликварии, монументальные кресты, подсвечники, оклады книг и переносные алтари, перед которыми молились в далеких походах. Слабое разделение труда обусловливало всестороннюю подготовку средневекового ювелира. Ремесленник попеременно выступал литейщиком, чеканщиком, гравировщиком и эмальером. Наиболее умелые среди золотых дел мастеров занимали привилегированное положение в обществе. Вместе с «мастерами всякими» изделия лотарингских и рейнских ювелиров попали и в Северо-Восточную Русь. В прошлом веке в ризнице Успенского собора хранилась медная пластина со сценой воскресения Христа (рис. 51). Парную ей пластину с композицией распятия обнаружили в одном из монастырей Владимирской губернии. Судя по форме и размерам, обе накладки, известные в литературе как «наплечники Андрея Боголюбского», украшали полусферическое подножие креста, которое могли поддерживать бронзовые фигуры евангелистов.Рис. 51. Лотарингская эмалевая пластина из Северо-Восточной Руси со сценой воскресения Христа.
Изображения на выпуклой лицевой стороне пластин исполнены выемчатой эмалью на позолоченном фоне. Лица и открытые части тела персонажей оставлены в металле, гравированы и позолочены, а врезы рисунка заполнены темной эмалью. Владимирские накладки вышли из мастерской знаменитого ювелира Годфруа де Клера из Гюи. С именем этого валлонца, прозванного де Клер Знатный, связан расцвет эмальерного дела в Лотарингии в третьей четверти XII в. Влияние талантливого мастера, создателя «живописного» стиля и особой техники, еще долго ощущали ювелиры Мааса. Его подписные работы неизвестны, но архивные документы позволили отнести к кругу изделий Годфруа ряд анонимных вещей из музеев и ризниц церквей. Светский мастер Годфруа де Клер был типичным странствующим ремесленником, сумевшим побывать даже в Палестине. В 27 лет он покинул свой родной город Гюи и с тех пор кочевал по разным странам Европы: работал в Льеже – столице валлонского Мааса и при дворе германских императоров. Несколько лет художник провел в Париже, где принял участие в украшении бенедиктинского аббатства Сен-Дени, знаменитого своими святынями, могуществом и богатством, куда сходились все нити управления Францией. Прославленного мастера с его помощниками пригласил сюда энергичный и высокообразованный аббат Сугерий, политик и историк, советник Людовика VII и регент Франции во время участия короля в Крестовом походе. Этот «муж добра, лев извне, но агнец сердцем», всемерно способствовал укреплению центральной власти и возвеличению королевской резиденции – Парижа. Под его личным надзором в стиле ранней готики перестроили церковь Сен-Дени. Для ее оформления аббат пригласил ремесленников из разных концов Европы. Глубина и чистота витражей со стихотворными надписями самого Сугерия роднит их с работами мастерских севера Франции, мозаики полов свидетельствуют о связях с Италией, скульптура порталов – с Бургундией и Лангедоком. Лотарингские художники по металлу из Льежа и Маастрихта исполнили литургическую утварь для храма. Активное участие художественных сил всего Запада в строительстве, предпринятом Сугерием, – нововведение, ставшее нормой в период готики. Лотарингские эмальеры обычно сохраняли фон в позолоченном металле (в рейнских работах фон заполнен эмалью). Будучи образованными людьми, они любили давать пояснительные надписи-легенды. Маасские эмали отличают удивительное богатство палитры, интенсивные яркие цвета. Смело противопоставляются голубой, зеленый, белый в сочетании с красным, желтым и фиолетовым. Одну и ту же выемку заполняли эмалью разных цветов, образующих постепенные переходы, что создавало игру светотени, и фигуры приобретали рельефность. Годфруа де Клер – мастер полихромного тонирования эмалей и, может быть, изобретатель этой техники. Созданные им композиции отличает склонность к повествовательности. Они сложны по построению и включают большое число действующих лиц. Фигуры покрывают всю поверхность, располагаясь в несколько ярусов. Движения персонажей свободны и естественны, одежды легко облегают их стройные тела. Подробно развернут драматический рассказ о смерти и триумфе Христа. В живописных группах как бы застыли эпизоды религиозных мистерий, которые разыгрывали на тесных площадях средневековых городов. Известно, что лотарингские мастера обогащали христианскую иконографию: на накладке из Владимира вместо символического образа воскресения – явления ангела святым женам у гроба Спасителя: мы видим, как сам Христос выходит из саркофага. Подобная передача сюжета – новшество в западном искусстве XII в. От «всякого узорочья» и «многоценных сосудов», которыми Андрей Боголюбский украшал интерьеры храмов, до нас дошло (хотя и в неполном виде) еще одно произведение романского круга. Оно происходит из области Среднего Рейна, которая вместе с Лотарингией шла в авангарде европейского искусства обработки металла. В 1486 г. по повелению Ивана III для Успенского собора в Московском Кремле изготовили драгоценный ковчег в виде модели храма, известный под названием Большого сиона (или Иерусалима) (рис. 52). Он стоял в алтаре на престоле, а во время церковных служб и крестных ходов его торжественно выносили. Высота сиона, который хранится в Оружейной палате, 94 см. Он представляет собой круглую в плане центрическую церковь-ротонду из позолоченного серебра с чернью. Архивольты закомар нижнего яруса ковчега опираются на полуколонки с романскими базами и капителями. В промежутках между колонками стоят чеканные рельефные фигуры 12 апостолов. Такое устройство низа сиона характерно для крупных реликвариев второй половины XII в., выполненных ювелиром Фридериком в мастерской при монастыре св. Пантелеона в Кельне. Аркатурно-колончатый фриз с Христом и апостолами в рост – обязательный элемент их декора. По стилю изображения апостолы близки скульптурам святых на кельнских реликвариях. Фронтальные и неподвижные фигуры напоминают колонны позднероманских порталов. Тяжелые одеяния драпируют слабо моделированные тела. Укороченные ноги кончаются неестественно крохотными ступнями.
Рис. 52. Большой сион Успенского собора, XII-XV вв. Оружейная палата Московского Кремля.
Массивны выпуклые головы с «параболическим» профилем. Выпученные глаза пристально смотрят вдаль. На плоских пластинах фона выгравированы волнистые стебли с пальметтами – мотив, расцветающий в творчестве Фридерика и его учеников. Верхняя часть сиона с традиционным русским пятиглавием переделана в 1486 г., но орнамент в трехлопастных арках, где пророки и фантастические животные выступают из растительного плетения, скопирован с предшествующего памятника. Крылатые и бескрылые четвероногие возле пророков, видимо, заменили драконов – символы побеждаемых Церковью сил зла. Они сохранили характерный романский облик: маленькие головы с острыми ушами, длинные изогнутые шеи, крылья. Наконец, S-образные драконы в окнах барабана сиона похожи на химер ажурного гребня крыши реликвария св. Мартина работы Фридерика. Первоначально кельнский реликварий, низ которого сохранился без особых изменений, имел башенную композицию из постепенно уменьшающихся кверху объемов. Цилиндрическое основание завершал усеченно-пирамидальный «шатер» с маленькой башенкой. Таким образом, реликварий, модифицированный при Иване III, обнаруживает связи с кельнской мастерской монаха Фридерика. Его изготовление в 60-е гг. XII в. совпадает по времени с призванием князем Андреем иноземных мастеров. С берегов Рейна «башенный» реликварий доставили во Владимир (надо думать, в разобранном виде). Его можно связать с одним из четырех больших «златых» (т. е. позолоченных) иерусалимов, которыми, по летописному известию 1175 г., князь Андрей украсил Успенский собор во Владимире и церковь в Боголюбове.
Серебряный фонтан Каракорума
Когда после длительного и утомительного путешествия Гильом Рубрук со своими спутниками достиг Каракорума, столицы Монгольской империи, он застал там небольшую колонию выходцев из Западной Европы. Записки этого неустрашимого, энергичного и умного монаха-минорита[202] – единственный источник наших знаний о маленькой католической «общине» на службе у великого хана монголов. С того момента как Рубрук с благословения Людовика IX отправился через Ближний Восток в Монголию, он начал собирать информацию о своих соотечественниках в глубинах Азии. Во время странствий вместе с ханской ставкой по обширным, как море, равнинам Монголии Рубрук встретил женщину из лотарингского города Меца по имени Пакетта. Она была замужем за русским, который умел строить дома. В Каракоруме французский посол застал остальных европейцев: Базиля, сына англичанина и племянника нормандского епископа, парижского ювелира Вильгельма Буше и его жену – дочь уроженца Лотарингии, родившуюся в Венгрии. В этой компании 5 апреля 1254 г. Рубрук отпраздновал Вербное воскресенье. Все его новые знакомые попали в плен в Белграде – городе Венгерского королевства, где в период монгольского вторжения 1241–1242 гг. работали первоклассные французские мастера, подобные Виллару де Оннекуру. С возвращавшимися войсками Батыя их доставили в далекую Монголию. Из разоренных центров завоеватели угоняли в свои кочевья искусных умельцев, которые принимали участие в строительстве новых городов и создании синкретической культуры державы монголов. «В земле сарацинов и других, в среде которых они являются как бы господами, они забирают всех лучших ремесленников и приставляют их ко всем своим делам» (Карпини).[203] Золотых дел мастера и представители редких профессий, оставаясь невольниками, имели семьи, собственные дома, могли подработать; остальных пленников монголы держали дома на положении бесправных рабов. Выдающиеся мастера поступали в личное владение хана и членов его семьи. Как невольник жил в Каракоруме и Вильгельм Буше, который провел в Центральной Азии много лет. Сначала он обслуживал брата Мункэ-хана Ариг-Буку, а затем стал главным мастером при дворе самого императора. Благодаря Рубруку мы знаем о нем гораздо больше, чем о других ремесленниках, трудившихся вдали от отчизны. Вильгельм Буше, сын Лорана Буше, происходил из Парижа. На Большом мосту работал его брат Роже. Эта короткая справка содержит интересные детали, помогающие реконструировать его биографию. Вильгельм принадлежал к семье профессиональных парижских ремесленников. В его времена Большой мост (Мост менял) в Париже, подобно флорентийскому Понте Веккьо, занимали дома и лавки менял и ювелиров. По северную сторону от моста располагались главный мясной рынок города и площадь собраний могущественного цеха мясников. Судя по фамилии мастера, его родичи входили в число этих влиятельных и предприимчивых людей.[204] Как его современник и соотечественник из Оннекура, Вильгельм – знаток многих видов ремесла. Всесторонняя активность мастера исключала узкую специализацию: в столице Монголии Буше выступает как ювелир, скульптор, художник и сведущий в механике инженер. Для католиков Каракорума он исполнил литургические предметы в стиле французской готики: «красивый серебряный крест, сделанный по франкскому обычаю, с серебряным изображением Христа, прибитым поверх» и «железце, чтобы придавать надлежащую форму жертвенным облаткам». «Он приказал сделать на франкский лад изваяние святой Девы и в окошках, замыкавших его, изваял очень красиво евангельскую историю; он изготовил также серебряный ковчег для сокрытия тела Христова и мощей в маленьких ящичках, устроенных в боках ковчега. Он сделал также часовню на повозке, очень красиво разрисованную священными событиями».[205] Можно вообразить, что чувствовал этот представитель рафинированной французской культуры, когда попал в буйное, неустойчивое и разнородное монгольское общество. Каракорум времени Мункэ-хана был удивительным городом. «Там имеются два квартала: один сарацинов, в котором бывает базар, и многие купцы стекаются туда из-за двора, который постоянно находится вблизи него, и из-за обилия послов; другой квартал катайев, которые все ремесленники. Вне этих кварталов находятся большие дворцы, принадлежащие придворным секретарям. Там находятся двенадцать кумирен различных народов, две мечети, в которых провозглашают закон Магомета, и одна христианская церковь на краю города. Город окружен глиняной стеною и имеет 4 ворот».[206] Ханская резиденция, обнесенная кирпичной стеной, состояла из большого дворца и длинных домов для хранения сокровищ и съестных припасов. «И дворец этот напоминает церковь, имея в середине корабль, а две боковые стороны его отделены двумя рядами колонн; во дворце три двери, обращенные к югу».[207] Кроме монголов, Каракорум населяли пленные китайцы, тибетцы и множество христиан: венгров, алан, русских, грузин и армян – воинов, ремесленников, рабов. Ко двору хана съезжались дипломатические миссии из далеких стран. Колоритные процессии представителей народов Азии привлекали всеобщее внимание. Посланник багдадского халифа «приказывал носить себя по двору на носилках между двух лошаков». Послы индийского султана «привели 8 леопардов и 10 борзых собак, наученных сидеть на заду лошади, как сидят леопарды». Ценные дары преподнесли великому хану гонцы турецкого султана. В Каракоруме все было в брожении и становлении, здесь сталкивались разные религии и культуры: несторианское духовенство конкурировало с бритоголовыми буддийскими и ламаистскими монахами, правоверные католики встречались с приверженцами Аллаха, при ханском дворе устраивали диспуты между миссионерами разных вероисповеданий. Этническая и религиозная пестрота вела к разнообразию художественных стилей. Дворцы Каракорума строили и украшали пленные китайские умельцы. Русский золотых дел мастер Козьма изготовил для хана Гуюка печать и дивной красоты трон слоновой кости. Над ложем больной ханской супруги Кота висела серебряная чаша, напомнившая Рубруку французские: по его предположению, монголы похитили ее в одной из венгерских церквей. Чашу наполнял пепел с черным камнем сверху – христианский потир использовали в шаманской целебной магии. Мункэ-хан и лица из его окружения с интересом перелистывали рукописи с миниатюрами парижской школы, которые при всех превратностях путешествия сумел сохранить посланец Людовика Святого. Разнородная культурная среда оказала влияние на главное произведение мастерской Буше, отмеченное несомненными чертами эклектизма. В числе пятидесяти работников, которых хан предоставил для его создания, могли быть и «идолопоклонники» (буддисты) и мусульмане – мастера из Китая, Средней Азии, Ирана и Месопотамии. Рубрук подробно описал это необыкновенное сооружение: «…при входе в него (дворец) мастер Вильгельм парижский сделал для хана большое серебряное дерево, у корней которого находились четыре серебряных льва, имевших внутри трубу, причем все они изрыгали белое кобылье молоко И внутрь дерева проведены были четыре трубы вплоть до его верхушки; отверстия этих труб были обращены вниз, и каждое из них сделано было в виде пасти позолоченной змеи, хвосты которых обвивали ствол дерева. Из одной из этих труб лилось вино, из другой – каракосмос, то есть очищенное кобылье молоко, из третьей – бал, то есть напиток из меду, из четвертой – рисовое пиво, именуемое террацина. Для принятия всякого напитка устроен был у подножия дерева между четырьмя трубами особый серебряный сосуд. На самом верху сделал Вильгельм ангела, державшего трубу, а под деревом устроил подземную пещеру, в которой мог спрятаться человек… И сначала он устроил раздувальные мехи, но они не давали достаточно ветру. Вне дворца находился подвал, в котором были спрятаны напитки, и там стояли прислужники, готовые потчевать, когда они услышат звук трубы ангела. А на дереве ветки, листья и груши были серебряные. Итак, когда начальник виночерпиев нуждался в питье, он кричал ангелу, чтобы загудела труба; тогда лицо, спрятанное в подземной пещере, слыша это, сильно дуло в трубу, ведущую к ангелу, ангел подносил трубу ко рту, и труба гудела очень громко Тогда, услышав это, прислужники, находившиеся в подвале, наливали каждый свой напиток в особую трубу, а трубы подавали жидкость вверх и вниз в приготовленные для этого сосуды, и тогда виночерчпии брали напиток и разносили его по дворцу мужчинам и женщинам».[208] Фонтан Мункэ-хана находит параллели на Ближнем Востоке и в Византии, хранивших традиции эллинистической механики (рис 53). В багдадском дворце халифа Муктадира посреди круглого пруда стояло дерево с золотыми и серебряными ветвями В трепетавшей на ветру разноцветной листве щебетали серебряные птицы Дерево, осенявшее престол государя, описано в «Шахнаме».Рис. 53. Серебряный фонтан во дворце Мункэ хана, сооруженный Вильгельмом Буше (реконструкция французского иллюстратора XVIII в)[209]
Фирдоуси
Глава 6 «Мы ушли навстречу пляске и смеху»
И так он (Тиль) станет странствовать по разным землям, восхваляя все правое и прекрасное, смеясь во всю глотку над глупостьюСредневековый человек умел не только молиться, но и веселиться. Светская музыка, пение, танец, представления скоморохов обладали неизъяснимым очарованием для общества, скованного религиозными догмами и запретами Праздник расцвечивал живыми и яркими красками окружающий мир.Шарль де Костер
Кретъен де Труа
Рис. 54. Музыканты, акробаты, танцор, танцовщица. Гравировка на серебряной крышке, найденной в Ненецком национальном округе. Византия, XII в. Гос. Эрмитаж.
Обличители мирской суетности считали призванное забавлять ремесло жонглера несовместимым с религиозной моралью. Несмотря на нападки ревнителей благочестия, скоморохи-одиночки или целые группы потешников выступали и на паперти перед простонародьем, и в дворцовых апартаментах, и даже в домах священнослужителей. Их импровизированные «арены» не требовали специальных помещений и декораций (рис. 54). Замок, постоялый двор, рыночная площадь – вот естественный фон представления. Лишенные защиты государства и общества (на Руси «походные» скоморохи приравнивались к «бражникам кабацким»), бродячие комедианты путешествовали месяцами, недоедали, мучительно боролись с усталостью, страдали от ночной стужи. Их фургоны, запряженные тощими лошадьми, колесили по всем дорогам. Взаимная поддержка, тесная товарищеская сплоченность были непременным условием существования этих бесправных и гонимых людей. Маленькая замкнутая труппа нередко составлялась по семейному принципу. Как и в новые времена, профессиональные секреты циркового искусства передавались от отца к сыновьям.
Акробаты на шесте
В августовские календы 949 г. личный секретарь итальянского короля Беренгария – Лиутпранд отправился послом в Византию. Он миновал Павию, спустился по реке По и через Венецию прибыл в Константинополь. Император Константин оказал посланнику «неслыханный и удивительный прием». В высокий пиршественный зал, где василевс и его гости возлежали за столом, уставленным золотой посудой, призвали актеров-мимов, музыкантов и акробатов. «Вышел один человек, который нес на лбу шест, не поддерживая его руками, в 24 фута или даже более, а на нем локтем ниже верхнего конца была перекладина длиной в два локтя. Затем привели двух нагих мальчиков – на них были только набедренные повязки. Они вскарабкались вверх по шесту и выполняли там трюки, потом, перевернувшись головой вниз, опускались по нему, а он оставался неподвижным, словно бы врос корнями в землю. Наконец, после того как один из мальчиков спустился, другой, оставшись один, продолжал выступление; это привело меня в еще большее изумление.» (Лиутпранд Кремонский).[216] Сохранились свидетельства и о других придворных спектаклях, где пронзительно звучавшая музыка сливалась с пением, пляской, эксцентрической пантомимой. На званом обеде у императрицы русскую княгиню Ольгу развлекали шуты и эквилибристы. На пышных празднествах, устроенных Ману-илом I в честь сельджукского султана Арслана II, выполнял рискованное сальто тюркский акробат. В красочные зрелища выливались интермедии на знаменитом ипподроме столицы империи, где в интервалах между забегами колесниц толпу потешали бродячие актеры. По рассказу еврейского путешественника Вениамина Тудельского, в 1161 г. в праздник Рождества Христова на ипподроме в присутствии императора и императрицы показывали «изображения всех живущих на земле племен и народов. Туда же выпускают на травлю зверей: львов, медведей, леопардов, диких ослов, а также различных птиц, – писал он. – Подобного увеселительного зрелища нет в целом мире».[217] Собирая толпы любопытных, наполняя улицы и площади Константинополя шумным, беспорядочным весельем, гистрионы не скупились на острые словечки, а, намекая на злободневные события или пародируя знатных особ, использовали язык иносказаний и аллегорий. Актеры-мимы, виртуозно владея жестом и движением, приемами гротеска и клоунады, разыгрывали смешные сценки из обыденной жизни. В импровизированных фарсах оживали «вечные» сюжеты – старые как мир: похождения неверного супруга и молодого гуляки, фиаско влюбленного старика, злоключения глупого скупца, сводника или незадачливого простака. Под влиянием негреческого населения столицы мимы создали собирательные образы «араба» и «армянина». Эти представители лукавого бродячего племени приводили с собой всевозможных забавных животных. Ученые обезьяны в доспехах пародировали рыцарские турниры; собака, ходившая на задних лапах, отыскивала спрятанные предметы или вытаскивала из рядов хохотавших зрителей то «скрягу», то «расточителя», то «развратника», «рогоносца» или «шулера»; наряженный медведь с уморительными ужимками изображал хмельных монахов и судейских крючкотворов. Разноцветные говорящие попугаи предсказывали будущее. Покачивая косматыми горбами и позванивая бубенцами, степенно шли верблюды, грозно рычали в клетках львы-плясуны, тащился на цепи крокодил. Представления бродячего цирка вдохновляли художников-миниатюристов. В греческих рукописях появляются фигурки музыкантов, танцоров в платье с длинными рукавами, акробатов, стоящих на руках, дрессированных обезьян, верблюдов, слонов. Часто в Константинополе «гастролировали» выходцы с Востока: поводыри экзотических животных, арабские и сельджукские гимнасты, индийские укротители змей. Византийский историк Никифор Григора (XIV в.) дивился «необычайному и чудесному» искусству акробатов, выступивших на ипподроме. «Они вышли первоначально из Египта и сделали как бы круг, пройдя к востоку и северу Халдею, Аравию, Персию, Мидию и Ассирию, а к западу Иверию, лежащую у Кавказа, Колхиду, Армению и другие государства, идущие до самой Византии, и во всех странах и городах показывали свое искусство… Нередко, обрываясь, эти люди ушибались до смерти. Из отечества их отправилось больше сорока человек, а достигло Византии в добром здоровье меньше двадцати… Несмотря на то, собирая со зрителей большие деньги, они продолжали ходить всюду… Оставив Византию, они через Фракию и Македонию достигли до Гадир и таким образом почти всю Вселенную сделали зрительницей своего искусства». Эти универсальные артисты, каждый из которых «знал все», выполняли сложные трюки на канате, демонстрировали мастерство джигитовки, подбрасывали и ловили хрупкие стеклянные шары. В их репертуар входил и номер, некогда удививший Лиутпранда. «Иной ставил на голову свою длинное копье, не меньше трех сажень, снизу доверху обвитое веревкой, образовавшей выступы, за которые мальчик ухватывался руками и ногами и, поочередно передвигая руки и ноги, в короткое время достигал самой верхушки копья, с которой потом и спускался вниз В то же самое время имевший на голове копье безостановочно прохаживался взад и вперед[218]». Восходя к театру античных мимов, искусство средневекового «цирка» и «эстрады» по самой своей природе было международным. Для бродячих трупп не существовало языковых барьеров: выступления музыкантов, укротителей диких зверей, фокусников-иллюзионистов и мимов, «говоривших» лицом и руками, не требовало перевода. «Тех, кто изъясняется телодвижениями, все и поймут одинаково» (Эразм Роттердамский).[219] Похожие номера демонстрировали и греческому василевсу, и киевскому князю, и императору династии Тан. «Однажды император устроил в башне Циньчжэн-лоу большое музыкальное представление. В это время в Цзяофане.[220] особым искусством славилась госпожа Ван. Она держала на голове бамбуковый шест в сто чи[221] высотой, шест заканчивался площадкой с деревьями и горами… и маленький мальчик с красным флажком в руках без устали плясал, то появляясь среди деревьев и гор, то скрываясь за ними»[222] Атлет-гигант с шестом, по которому взбирается мальчик-акробат, изображен в росписях лестничной башни киевского Софийского собора (XI в.). Этот трюк могли показывать скоморохи, бродившие по городам и селам Руси.Рис. 55. Кочующие актеры «Западного края». Танская терракотовая статуэтка, VIII в.
Лю Янъ-ши
С песней по свету
И на Западе, и на Востоке полную случайностей жизнь кочевников вели поэты и певцы, одержимые беспокойным «духом бродяжничества». Материальная необеспеченность и зависимость от прихотей богатого покровителя, неудовлетворенность настоящим и стремление к новизне обрекали их на вечные скитания. Многие в течение жизни так и не находили постоянного пристанища: политические бури, войны и тяга к перемене мест носили их по волнам житейского моря до конца дней.Тангейзер
Уильям Ленгленд
Сигурд – Фафниробойца
Благодаря жонглерам литературные мотивы, из которых рождался книжный эпос и куртуазный роман, кружили по всем европейским дорогам. Над ними были не властны ни пространство, ни время. Из страны в страну передавали сказания о делах давно исчезнувших или вымышленных героев: о дерзаниях Александра Македонского, который, обуздав языческие народы, попытался проникнуть в сокровенные тайны мироздания, о мудрости «седобородого» Карла Великого и мужестве его племянника Роланда, о крестоносцах в Святой земле и приключениях рыцарей Круглого стола в баснословном мире фей и волшебников. Сказы о битвах с русскими перемежались преданиями о подвигах Тристана. В течение веков сюжеты из «золотых времен» седой старины претерпевали удивительные метаморфозы. Каждый поэт обогащал их новыми идеалами, созвучными его эпохе, отражавшими его собственное видение мира и понимание прекрасного. За свою длинную жизнь не раз преображалась «Песнь о Роланде». Незначительные события VIII в. – только ядро монументальной эпопеи, насыщенной идеями религиозной борьбы с магометанством, характерными для эпохи крестовых походов. Перемены в религиозных верованиях, политическом строе, общественных взглядах, обычаях и модах накладывали отпечаток как на форму, так и на содержание произведений Древние кельтские легенды, проникнутые религиозно-магическими представлениями, к XII в. трансформировались в куртуазные романы о короле Артуре и его благородных сподвижниках. Они поэтически воплотили новые идеалы рыцарства, его мечты о создании религиозно-воинского братства, подобного содружеству паладинов Круглого стола. В скульптуре романских церквей языческие темы вливались в русло христианского символизма (к примеру, фольклорный мотив змееборчества приобрел значение победы Христа над «великим драконом» – дьяволом) О широком распространении «бродячих» эпических сюжетов свидетельствуют памятники искусства. Из конца в конец христианского мира передавали сказания о Сигурде (Зигфриде немецкой «Песни о нибелунгах») (рис 56). Дорогами паломников, рыцарей и купцов легенда о славном конунге-воителе разнеслась по Европе. Этот герой немецкого эпоса играет центральную роль во многих песнях древне-исландской «Старшей Эдды» и в «Саге о Волсунгах». «И как начнут исчислять наиславнейших людей и конунгов в древних сагах, так всегда будет Сигурд впереди всех по силе и сноровке, по крепости и мужеству, в коих был он превыше всех людей на севере земли».[237]Рис. 56. Легенда о Сигурде в Испании. Скульптура собора в Сангуэсе, XII в[238]
Одни и те же эпизоды саги о светлооком отроке-змееборце вдохновляли мастеров «севера земли» – Норвегии и скульпторов Испании. Рельефы из цикла о Сигурде помещены в обрамлении портала собора Санта Мария ла Реал в Сангуэсе (вторая половина XII в, Наварра), возведенном на путях пилигримов к ев. Иакову Компостельскому. Здесь же проходили рыцари из многих европейских стран, которые среди голых холмов и гор Испании вели «священную войну» против мавров. В этой войне участвовали и выходцы из Скандинавии, сопровождаемые своими жонглерами. Участником Реконкисты был тезка героя саг норвежский король Сигурд Юрсальфар (1103–1130). На одном из рельефов кузнец Регин, колдун и воспитатель героя, выковывает ему меч, который назвали Грам. «Он был таким острым, что Сигурд окунал его в Рейн и пускал по течению хлопья шерсти, и меч резал хлопья, как воду. Этим мечом Сигурд рассек наковальню Регина»[239] На другом рельефе смелый юноша своим чудодейственным оружием пронзает лютого дракона Фафнира – хранителя несметных, но проклятых сокровищ Возле тропы, по которой Фафнир ползал к водопою, он вырыл большую яму и притаился в ней. «А когда змей тот пополз к воде, то задрожала вся округа, точно сотряслась земля, и брызгал он ядом из ноздрей по всему пути, но не устрашился Сигурд и не испугался этого шума А когда змей проползал над ямой той, вонзил Сигурд меч под левую ключицу, так что клинок вошел по рукоять Тут выскакивает Сигурд из ямы той и тянет к себе меч, и руки у него – все в крови по самые плечи»[240] Те же сцены находим на резных столбах по сторонам входа в деревянную церковь Хюлестаде (долина Сетесдаль) в Норвегии (около 1200 г) Иллюстрируя «старые сказы» о Сигурде, резчик точно следовал литературному источнику Кроме ковки меча показано испытание его на прочность. «Тогда Регин смастерил меч и дает его Сигурду. Тот принял меч и молвил. – Такова ли твоя ковка, Регин? – и ударил по наковальне и разбил меч. Он выбросил клинок тот и приказал сковать новый получше». Над этой сценой Сигурд в шлеме и с миндалевидным щитом пронзает снизу вверх исполинского Фафнира. У чудовища драконья голова с ощеренной пастью. Длинное змеиное туловище покрыто чешуей.
Героическое сватовство
Созданные народом песни, сказки, басни разносились по средневековой ойкумене и благодаря миграциям целых племенных объединений. Тюркоязычные кочевники, волны которых время от времени захлестывали евразийские степи, распространяли свой фольклор от предгорий Алтая до Средней Волги, Южного Урала (Башкирия), Закавказья (Азербайджан) и Малой Азии (Анатолия). Их культурные контакты с оседлым населением городов и поселений, этническое смешение с ним вели к взаимосвязям в области эпики. В 1866 г. в «Коцком городке» хантов около села Кондинского в низовьях Оби был найден серебряный ковш VIII–IX вв. – изделие мастеров, работавших в пределах обширного Хазарского каганата. На ручке ковша представлена борьба двух спешившихся всадников. На них костюмы для верховой езды: подпоясанные кафтаны, полы которых перед поединком заправлены за пояс, штаны и невысокие сапоги без каблуков. У одного борца, с длинными усами, волосы повязаны развевающейся лентой, что характерно для тюркской кочевой аристократии, у второго – заплетены в длинные косы. Хотя у тюркоязычных народов косы носили и мужчины (один из этнических признаков тюрков от Юго-Восточной Европы до Центральной Азии), более вероятно, что здесь изображена девушка (лицо безбородое и безусое). Рядом с каждым из борцов сложено его оружие: кинжал, колчан со стрелами и налучье с луком. По сторонам богатырей стоят привязанные к колышкам низкорослые кони. На горизонтальном бортике ковша одна за другой следуют сцены богатырских охот, разделенные деревьями (происходят в лесистой местности?). Они идут в такой последовательности (по часовой стрелке): кабан и два медведя; всадник с арканом в сопровождении борзой преследует двух оленей-маралов; тот же охотник, стоя на одном колене, посылает стрелу в выходящего из-за дерева льва. Фигуры исполнены в низком плоском рельефе и детализированы гравировкой, фон позолочен. Анализ изображений на ковше приводит к выводу, что перед нами сюжеты из эпоса тюркоязычных племен. Древняя гузская версия эпоса представлена «Рассказом о Бамси-Бейреке, сыне Кам-Бури», который входит в состав средневекового эпического цикла «Книга моего деда Коркута». Отдельные элементы этого повествования можно отнести еще к той поре, когда гузы жили на Алтае в составе Тюркского каганата VI–VIII вв. Вместе с продвижением гузов к западу их фольклор стал известен в низовьях Сырдарьи, а в период сельджукского завоевания XI в. – в Закавказье и Малой Азии. Один из эпизодов «Рассказа о Бамси-Бейреке» – состязание героя-жениха с невестой – богатырской девой, обязательно наделенной чертами амазонки. Однажды во время охоты, преследуя дикую козу, Бамси-Бейрек, «лев ристалища мужей, тигр богатырей», заметил красный шатер, поставленный на зеленом лугу. Это был шатер «светлоокой девы» Бану-Чечек, уже в колыбели обрученной с Бейреком. Девушка решила испытать мужество своего жениха. Назвавшись служанкой Бану-Чечек, она предложила Бейреку три испытания: «„Давай, выедем вместе на охоту; если твой конь обгонит моего коня, ты обгонишь и ее коня; выпустим тоже вместе стрелы; если ты меня превзойдешь, ты превзойдешь и ее; потом поборемся с тобой; если ты меня одолеешь, то одолеешь и ее". Так она сказала; Бейрек говорит: „Ладно, садись на коня". Оба сели на коней, выехали на ристалище, пустили коней – конь Бейрека обогнал коня девицы; выпустили стрелы – Бейрек рассек стрелу девицы… Тотчас Бейрек сошел с коня; они схватились, обхватили друг друга, подобно двум богатырям; то Бейрек поднимает девицу, хочет сбросить на землю, то девица поднимает Бейрека, хочет сбросить на землю».[244] После того как Бейрек с трудом одолевает в борьбе, девушка называет герою свое имя. Богатырь, побеждая воинственную деву, становится ее мужем, а побежденная лишается богатырской силы. В башкирской сказке Алпамыш борется с ней семь дней и семь ночей. Иногда героини – «девы небес», вооруженные луками, стрелами и копьями. Борьба между женихом и невестой – восходящая к матриархату форма брачных состязаний. С темой героического сватовства «связаны и сцены охоты. На пути к своей „суженой“ жених сражается с хищниками (в том числе и с медведями) и сказочными чудовищами (на ковше их заменил лев). В алтайской сказке „Акби“ герою поручают из трех медведей, что за горой Темир-тайга, привести самого младшего. В другой алтайской сказке отец невесты подвергает жениха нескольким испытаниям: он должен победить и привести в его ставку одного из трех медведей и одного из трех сивых быков, тигра, „желтого“ жеребца, пасущегося у Желтого моря, а также одолеть неведомого зверя Андалма. В анатолийских сказках героя заманивает в плен олень, которого тот преследует во время охоты. В эпосе степных кочевников важную роль играет богатырский конь, без которого не обошлась ни одна сцена на ковше. Это неразлучный друг и помощник витязя: „Не буду звать тебя конем, буду звать братом: ты мне лучше брата. Мне предстоит дело, буду звать тебя товарищем: ты мне лучше товарища“.[245] По-видимому, сцены на сосуде «читаются» в такой последовательности: поимка оленя (это чудесный «златорогий» олень, которого нельзя убить, а можно только заарканить) – одно из брачных испытаний героя; за всадником идут кабан и два медведя, с которыми ему предстоит вступить в единоборство; второе испытание жениха – схватка со львом; наконец, борьба с богатырской девой, за которой последует счастливая свадьба. Есть и другой вариант объяснения: приключения охотника на пути к шатру «суженой». Так как все сюжеты объединены темой героического сватовства, можно предположить, что ковш заказали для свадебного подарка. Как свидетельствуют сцены на нем, мотивы гузского эпоса не позднее IX в. стали известны на территории Хазарского каганата, возможно, в смешанной хазаро-гузской среде. Хазары считали себя родственными по происхождению с кочевниками зауральской равнины – гузами, которые постепенно продвинулись на запад вплоть до Волги. Гузские племена находились под политическим влиянием Хазарии. В этих условиях легко происходило усвоение пришлых эпических мотивов и их распространение.Глава 7 Запад и Восток
Насущнейшая человеческая потребность – искать связующие звенья между отдельными явлениямиВ «Беседе» английского епископа Эльфрика (начало XI в) приведен примечательный диалог.Уильям Гочдинг
«Наставник. А ты что скажешь, купец"? Купец. Скажу, что я полезен и королю, и вельможам, и богачам, и всему народу. Наставник. Как же это так"? Купец. Сажусь я на корабль со своими товарами и плыву в заморские края, и продаю свои товары, и покупаю драгоценные предметы, каких нет в этой стране Наставник. Какие же товары ты нам привозишь? Купец Цветные материи, шелк, драгоценные камни, золото, разные одеяния, пряности, вино, масло, слоновую кость стекло».[246]В перечне преобладают экзотические товары Леванта Отношение носителей христианской культуры к культуре ислама отмечено печатью острой военной, политической и идеологической конфронтации Мусульмане рассматриваются как «нечестивые варвары», как внешняя враждебная сила При этом акцент делается на конфессиональных, а не на этнических различиях Однако расхождения в языке, религии, образе жизни, мировосприятии, психологическом складе народов не исключали многообразных контактов Запада с арабским, иранским, закавказским, среднеазиатским Востоком, который представлял собой пеструю мозаику разнородных цивилизаций. Военные столкновения между христианами и миром ислама не могли прервать связей Востока и Запада Несмотря на тенденцию западноевропейского христианства к монолитности и замкнутости, в нем никогда не умирало сознание того, что «истинная вера» пришла в Европу с Востока и многим ему обязана В Галлии и Ирландии монахи из Сирии, Палестины, Египта основывали аббатства, реформировали древние монастыри Происходила и постоянная инфильтрация на Запад элементов материальной, интеллектуальной и художественной культуры Византии и Передней Азии В технике – это заимствование водяной и ветряной мельниц, в экономике – влияние арабского денежного обращения, в интеллектуальной сфере – ознакомление с успехами арабской науки. В V–VIII вв. в павных городах Италии, Галлии, Испании и Британии процветали торговые колонии восточных купцов и мореплавателей греков, армян, евреев, арабов, сирийцев, персов, которых называли собирательным именем «сирийцы» Владевшие крупными состояниями «сирийцы» покупали высокие гражданские и церковные должности В «варварских» королевствах эти «агенты цивилизации» монополизировали торговлю предметами роскоши. Образование Франкской империи Карочингов активизировало контакты с магометанами Карл Великий и багдадский халиф Харун ар-Рашид обменялись посольствами. С конца XI в Запад оказался в орбите непосредственного воздействия ближневосточных цивилизаций Крестовые походы породили более глубокий интерес к издавна влекшему миру Востока «Золотые виденья» обернулись конкретной исторической реальностью Под влиянием более утонченной культуры в среде грубых и алчных завоевателей возрастало стремление эстетизировать быт, появился вкус к «вежественному» обхождению Франки, которые долго общались с мусульманами, стали воспитаннее и культурнее, отмечал сирийский эмир Усама Ибн-Мункыз Не случайно зал в замке графа Ибелина, сеньора Бейрута (1212), так похож на апартаменты восточного правителя, где все располагало к задумчивости и неге «Сирийцы, греки, сарацины как бы соревнуются здесь в своем искусстве украшения» Мозаичный пол запечатлел «прозрачность моря, чуть трепещущего под ласками бриза», стены покрывал разноцветный мрамор, фрески на своде изображали небо, по которому плывут облака. Фонтан в центре зала представлял свирепого дракона, «готового поглотить множество диковинных зверей, украшающих мозаику бассейна». В этой изысканной обстановке владелец замка неспешно проводил время на манер восточного владыки: «…и в чарующей прохладе вода своим сладостным журчанием убаюкивает тех, кто ищет покоя».[247] И людей Запада, и ромеев (византийцев) не покидало чувство очарования восточным миром, его мудростью и красотой. Импорт произведений прикладного искусства Востока: шелковых тканей, ларцов из слоновой кости, металлических сосудов – важный фактор в формировании художественных школ средневековой Европы. Лишь немногие из сохранившихся вещей предположительно можно связать со свидетельствами о вкладах знатных лиц в монастырские ризницы или о посольских дарах правителям франков. О необычайных судьбах большинства из них остается только гадать. Европейских мастеров вдохновляли иноземные изделия: особенно привлекало декоративное искусство народов Азии. Его изучали меровингские и каролингские художники. Под сильнейшим воздействием восточных моделей сложился репертуар романской скульптуры. «Восток отметил искусство XII века неизгладимым отпечатком». Он «воспитал наших (французских. – В. Д.) декораторов… сформировал их интеллект, приучил к симметрии, пробудил в них геральдический гений».[248] Нередко в искусство латинского Запада и Руси «ориентализмы» проникали через посредство Византии – этого перекрестка путей и культур.
На перекрестке культур
Золотым мостом между Востоком и Западом называют Константинополь. Это образное определение можно распространить на всю Византийскую империю, где сошлись Европа, Азия и Африка. Ее восточные провинции, эллинизированные довольно поверхностно, тесные связи с Арменией, сасанидским Ираном, а позднее с арабами серьезно влияли на культуру метрополии. Византия вела интенсивную торговлю «от пределов восточных до столпов западных» – от Индии и Китая до Пиренейского полуострова. Об изобилии товаров на крупнейших рынках ромейской державы дает представление описание ярмарки в Фессалонике. Под пером анонимного автора XII в. как бы вновь оживает это «величайшее македонское торжество». Оно притягивало греков из разных областей Эллады, племена Мизии (Нижнего Подунавья), «италийцев», «кельтов из-за Альп» и даже жителей «прибрежья Океана». В течение 10 дней ярмарка наполняла город движением и шумом; в людском водовороте происходили церковные шествия в честь св. Димитрия, «дивную картину» являли блестящие выезды вельмож в окружении «строя верных» на горячих арабских иноходцах. Прилавки торжища заполняло «все на свете, что создается руками ткачей и прях, все решительно товары из Беотии и Пелопоннеса, все, что торговые корабли везут к эллинам из Италии. Немалую долю вносят также Финикия, Египет, Испания и Геракловы столпы, славящиеся лучшими в мире коврами. Все это купцы привозят прямо в древнюю Македонию и Фессалонику, а города Евксинского понта сначала посылают свои товары в Византии и лишь затем обогащают ими ярмарку: множество вьючных лошадей и мулов везут из Византия их дары».[249] Все пути скрещивались в Константинополе – этом «оке Вселенной», «центре четырех стран света». Здесь, в области Боспора Фракийского (Босфора) и Пропинтиды (Мраморного моря) Европа и Азия зримо подступают друг к другу. Только в правление Мануила I Комнина Константинополь принимал в своих стенах германского императора, французского короля, султана Коньи, князей Антиохии и иерусалимского короля. В описаниях иностранцев столица христианского Востока, пышно именуемая «гордостью христиан и грозой варваров», предстает как неповторимый город, «еще более богатый, чем говорят о нем». Обветшалый, но все еще великолепный, с фантастическим смешением рас и языков, он был одним из первых в мире по величине и многолюдству. Он славился прямизной осененных портиками и колоннадами улиц, просторами площадей с пористыми от времени статуями и обелисками, куполом своей св. Софии, множеством церквей со священными реликвиями и обширными монастырями с неоценимыми книгохранилищами. «Богохранимый град» знаменит был и царскими дворцами: они отмечены печатью несравненной «внешней красоты» и «красоты внутренней». Но бросалось в глаза и другое: неподалеку от утопающих в садах императорских резиденций и высоких палат сановников змеились по холмам узкие зловонные улицы, где в тесноте и грязи ютились бедняки и чужеземцы. «Этот город во всем превышает меру – ведь он превосходит другие города как богатством, так и пороком» (Одон Дейльский).[250] Построенный треугольником «наподобие паруса корабля», Византии был хорошо защищен: с севера и юга его омывало море, а со стороны возделанных полей возвышалась двойная стена с башнями, сохранившаяся доныне. По подземным каналам в город поступала пресная вода. В перегороженном цепью узком и длинном заливе Золотой Рог бросали якоря суда дальних стран. Константинополь стягивал богатства со всего Средиземноморья и Ближнего Востока. «Купцы стекаются сюда со всех сторон: из Вавилонии, земли синеарской (Месопотамии), Мидии, Персии, всего царства египетского, земли ханаанской, царства русского, Венгрии, Пацинакии (земли печенегов), Будии (Болгарии), Ломбардии и Испании. Город очень шумный по причине множества торговцев, приезжающих сюда морем и сухим путем, так что подобного города, за исключением великого измаильского Багдада, нет на всем свете… Сюда свозятся подати, собираемые ежегодно со всей земли греческой, и потому целые башни наполняются шелковыми тканями, пурпуром и золотом. Подобных зданий и богатств нет ни в одной стране мира» (Вениамин Тудельский).[251] Благодаря могучему притягательному воздействию византийской столицы, самого космополитического города мира, ее население наполовину слагалось из восточных элементов. В предместьях города на Босфоре обосновались колонии иностранных купцов: итальянцев, арабов, сирийцев, русских. Начиная с XII в. здесь попеременно процветали пизанские, венецианские и генуэзские колонии, отстаивая свои права на торговые привилегии. Несмотря на ожесточенные и длительные войны, между царством ромеев и Арабским халифатом поддерживались культурные связи. В византийской эпической поэме «Дигенис Акрит» отсутствует религиозный и расовый фанатизм по отношению к иноверцам-сарацинам. Она утверждала возможность сближения мусульманского и христианского миров. В столице империи, где функционировала мечеть, мусульмане открыто исповедовали ислам, а греческие ученые встречали дружелюбный прием в «городе чудес» – Багдаде. Мечети Дамаска украшали эллинистическими по духу мозаиками, а церкви Греции – сасанидскими по мотивам росписями и псевдоарабскими надписями, довольно точно воспроизводящими куфический шрифт или превращенными в орнамент. По арабским образцам строили дворцы и парковые павильоны Константинополя. Армянские, иранские, сирийские или сельджукские мастера, осевшие в Константинополе, не забывали формул своего декоративного стиля. Скупая драгоценности или сбывая свои изделия, нередко разъезжали по всей империи ювелиры. Художественное ремесло Ирана, Месопотамии, Малой Азии, Закавказья вдохновляло греческих, особенно царских, серебряников: они имели возможность работать по образцам, привезенным со всех концов света. Около Серче Лимани (Турция) методами подводной археологии исследовали затонувший в XI в. корабль. Его основной груз составляла стеклянная посуда, происходившая с Ближнего Востока (найдены фрагменты от 10 тыс. сосудов). В изобилии обнаружены восточные глазурованные чаши и блюда, стандартные стеклянные гирьки, употреблявшиеся в мусульманских странах. Корабль вез и вино в амфорах, которые, судя по надписям на них, были изготовлены в Византии. Со дна извлекли золотые мусульманские, медные византийские монеты и свинцовые печати. Свыше 900 рыболовных грузил помечены клеймами с христианскими символами. Кому бы ни принадлежало потерпевшее катастрофу судно, его груз свидетельствует о крупной оптовой торговле стеклянной и поливной посудой, изготовленной в ближневосточных мастерских. Влияние культуры иноверного Востока стало особенно заметным при императорах Македонской династии, которые достигли крупных успехов в борьбе с арабами. Они считали себя преемниками Александра Македонского и царей Вавилона. Безудержная роскошь, окружавшая халифов и исламских князей, вызывала восхищение при византийском дворе. Политический престиж василевсов требовал такого же внешнего блеска. Светское искусство Омейядов и Аббасидов давало примеры для подражания, так как игнорировало религиозный запрет представлять живые существа. Это аристократическое искусство демонстрировало парадные стороны придворной жизни и особенно увеселения халифов. Представляя государя на троне в кругу приближенных, во время пиршества с участием музыкантов и танцовщиц, на войне или охоте, оно прославляло знатность и богатство повелителя, героизировало его в глазах подданных. Та же «развлекательная» тематика перешла в дворцовое искусство Константинополя. На золотых с перегородчатой эмалью пластинах короны Константина Мономаха (исполнена между 1042 и 1050 гг.) представлены женские танцы в присутствии императорской семьи. Костюм и своеобразная поза сближают пляшущих девушек со стройными восточными танцовщицами, известными по мусульманским памятникам. На эмалевом медальоне алтарной иконы (Пала д'Оро) в соборе св. Марка в Венеции конный василевс с соколом и собакой охотится на зайцев и птиц. Вместо единоборства с хищниками – символа победоносной мощи – император развлекается безопасной охотой на мелкую дичь. Сценки из частного быта государя без религиозного оттенка его почитания характерны для искусства мусульманского Востока. При константинопольском дворе культивируют восточные обычаи и декоративное искусство В повседневный обиход вводят иранские парадные костюмы и формы этикета. По утверждению греческих авторов, восточные моды свидетельствовали о древности монархических традиций Византии – наследницы великих древневосточных империй. Орнамент шелковых материй из императорских мастерских (львы, слоны, орлы в медальонах) имитировал арабские шелка, сохранявшие «сасанидский» облик. Их использовали в придворном церемониале, в торжественных случаях развешивая во дворце. Одеяния из этих тканей шили для государей и высших чинов империи. «Ориентализация» вкусов сказалась и в произведениях царских ювелиров-аргиропратов: они охотно подражали формам привозной металлической утвари и украшений, усваивали мотивы их орнаментики. В столичных рукописях, заказанных императором или высшими сановниками, расцветает восточный декор: в заставках и инициалах комбинируются звери, птицы, пальметты и вьющиеся растения. Ближневосточному влиянию подвергались и мастера провинциальных областей Византии, отразившие вкусы широких городских слоев. Поливная керамика из Коринфа и Афин связана с посудой Ирана, Месопотамии, Египта. Ее украшают декоративные бордюры из псевдокуфических арабских надписей, «арабесковый» орнамент и геометрические ленточные плетения. Художественную расписную посуду Востока – вплоть до китайского фарфора – высоко ценили, любовно передавали от поколения к поколению: «Разбить? Такую чашку?.. Такое старинное изделие… Чашке, наверно, лет триста, а то и все четыреста… Шли годы, люди хранили ее, бережно передавали из рук в руки… И кто-нибудь брал ее с собой в дальний путь, и она путешествовала в удобном футляре…» (Ясунари Кавабата). Через сельджукское искусство Анатолии на западное побережье Эгейского моря проник эпиграфический мотив цветущего куфи[252], популярный в резьбе греческих храмов эпиграфический мотив цветущего куфи, популярный в резьбе греческих храмов. На рельефах церкви Малой Митрополии в Афинах вырезаны львы, сфинксы и грифоны по сторонам древа жизни, сцены терзания хищниками травоядных животных. Два льва, охраняющие древо, высечены на каменной плите афинского Акрополя.Львы и древо жизни
Сложный мир европейской скульптуры складывался под влиянием множества образцов, среди которых видное место занимала утварь из золота и серебра. Быстрый рост числа церквей на христианизированных территориях, усиление феодализирующеися знати с ее стремлением запечатлеть свою власть во внешних атрибутах повышали спрос на предметы роскоши. Он удовлетворялся изделиями как местных ювелиров, так и привозными. Наряду с современными им вещами пришельцы с Востока доставляли и старые, чуждые воззрениям магометан: сасанидские, согдийские, хорезмийские. В храмовых ризницах, замках королей и баронов, княжеских сокровищницах Руси хранились произведения мастеров сасанидского и постсасанидского Ирана, Византии и Ближнего Востока, Армении и Средней Азии. В кабинете монет и древностей парижской Национальной библиотеки можно увидеть иранский серебряный кувшин VII–VIII вв. с чеканными изображениями двух пар львов (рис. 57). Его нашли в XIX в. где-то в пределах России. Декор кувшина – это единая система со взаимосвязанными частями. Львы по сторонам древа жизни – традиционный древневосточный мотив, а вихревые розетки на их лопатках – указание на солнечную природу зверей. В сасанидском Иране лев, зодиакальный знак июля, был связан с культами божества солнца Митры и великих азиатских богинь плодородия – Иштар, Кибелы (иранской Артемиды). Деревья между животными выглядят по-разному. Одно из них с шестью ветвями и пальметтовидной вершиной покрыто листьями, тогда как два других вовсе лишены листвы.Рис. 57. Львы 1 – иранский серебряный кувшин, VI– VIII вв. Национальная библиотека, Париж; 2 – изваяния на столбе в Муассаке, Лангедок, XII в.
Деревья вырастают из воды, показанной волютообразными[253] линиями. Так воплощена идея сезонности: весенне-летний цикл сменяется осенью и зимой – сезоном дождей. Две пары львов – символы четырех фаз солнца и четырех времен года. Возможно, орнамент на сосуде посвящен двум главным празднествам земледельческого Ирана. Это Новый год – Но-уруз, день весеннего равноденствия и обновления природы (около 21 марта), и Михриджан – праздник осеннего равнодействия в седьмом месяце древнеиранского календаря (около 23 сентября). Тогда две пары львов могут также обозначать день и ночь, равные дважды в году. Бируни писал: «Ноуруз с Михриджаном – это два ока времени, как Солнце и Луна – очи неба… Что же касается толкователей из персов, то они… сделали Михриджан вестником дня воскресения и конца мира, ибо в этот день (все, что) растет, достигает предела, и вещество роста иссыхает, и животные перестают плодиться». Отсюда изображение голых деревьев. «Точно так же они объявили Ноуруз вестником о начале мира, так как в (день Ноуруза) имеют место противоположные (Михриджану) обстоятельства».[254] К почитанию солнца относится обычай раскладывать на улицах огонь за несколько дней до Ноуруза. В праздничный день поздравители подносили царю обрядовый стол с приношениями. Дары включали семь чаш, семь ветвей или колосьев и семь зерен различных хлебных злаков. Каждую ветвь посвящали одной из семи областей, на которые, согласно «Авесте»,[255] делилась земная суша. Полагали, что и все мироздание состоит из семи сфер. Астрономы той эпохи знали семь «блуждающих» светил: пять планет, Луну и Солнце. Следовательно, растение с семью ветвями (за седьмую ветвь считаем верхушку) – это мировое древо Хом, охватывающее Вселенную. Оно организует мифологическое пространство, объединяя верх и низ, небо и землю. Земная твердь показана на кувшине семью полукруглыми выступами с растениями внутри – параллель авестийскому учению о семи частях земли – крашварах. Названия крашваров обозначали секторы горизонта, ветры и связанную с ними погоду, часы дня и, наконец, сезоны. Согласно «Шахнаме», изображения семи светил и семи крашваров украшали ковер сасанидского царя царей Хосрова, который ткали в течение семи лет. В декоре кувшина воплощены не только представления о круговороте времени (смена дня и ночи, чередование времен года) и извечной повторяемости природных явлений, но и принятое Зороастром (Заратуштрой) учение о семичастном делении земного пространства. В основе композиций лежат священные числа 4 и 7 в их смысловой многозначности. «Управляется мир Четырьмя и Семью» (Омар Хайям).[256] «Восточное серебро», уводящее нас в архаическую космологию зороастрийского Ирана, помогает проследить истоки некоторых мотивов в романской и древнерусской скульптуре. Усвоение камнерезами пришлых сюжетов – причина формальных совпадений с образами сасанидского репертуара. Но в местной художественной среде иноземные прототипы коренным образом перерабатывали со стороны как формы, так и содержания. Средневековый художник никогда не ограничивался пассивным копированием или эклектическим сочетанием разнородных элементов. Рельеф со львами, которые переплелись своими шеями, расположен слева от центрального окна на северной стене Димитриевского собора воВладимире. Но и стилистически и идеологически он имеет мало общего со своими древними «двойниками». Во владимирской феодальной эмблематике царственные хищники – символы власти и силы, знаки сословного отличия. Они включены в общую систему «коврового» убранства здания, где отдельные рельефы подчинены ритму целого. Чтобы вписать композицию в прямоугольник плиты, туловища животных пришлось сжать, а шеи чрезмерно вытянуть, это придало «царям зверей» причудливый, гротескный облик. Для романской пластики еще более типична «тирания» обрамления: позы, жесты и пропорции фигур, их число и взаимное расположение зависят от архитектурных форм – капителей, архивольта, карнизов, тимпанов, колонн, консолей.[257] Три пары сдвоенных львиц со страшными драконьими мордами, композиционно близкие львам на кувшине, изваяны на центральном столбе портала церкви Сен-Пьер в Муассаке (см рис. 57). Статуи чутких стражей входа в храм, призванные внушать суеверный трепет, полны безудержной и беспокойной динамики В сочетании с фигурами пророка Исайи и апостола Петра на боковых выступах портала они олицетворяли идею духовной бдительности и борьбы с демоническими силами в преддверии «дома Бога». Чудовищные львицы неотделимы от грандиозного сверхземного действа – того «апокалиптического видения», которое развернуто на огромном тимпане портала. Воссоздание сасанидских мотивов в искусстве Европы – не прямое отражение иранских источников времен шахиншахов. Во-первых, они передавались через посредство произведений мастеров-мусульман: найденная при раскопках в Новгороде бляшка с гравированным изображением льва и трех лучистых дисков (рис. 58) – не что иное, как подражание зодиакальному знаку «лев и солнце», известному по сельджукским монетам и иранским сосудам с инкрустацией серебром. Во-вторых, моделями нередко служили византийские изделия, впитавшие переднеазиатские традиции В-третьих, в роли посредника могло выступать и романское искусство, которое сформировалось под сильным влиянием восточных образцов.
Рис. 58. Лев и солнце. Медная позолоченная бляшка из Новгорода XII в. Новгородский историке – архитектурный музей – заповедник
Монстры романский капителей
«Монстры романских капителей нам кажутся удивительно поэтичными, ибо они впитали мечты четырех или пяти народов, которые передавали их друг другу в течение тысячелетий Они вводят в романскую церковь Халдею и Ассирию, Персию Ахеменидов и Персию Сасанидов, Восток греческий и Восток арабский. Вся Азия приносит свои дары христианству, как некогда волхвы младенцу Христу».[258] Так писал Эмиль Маль – тонкий исследователь средневековой скульптуры Франции. Мифологические звери, восходящие к образотворчеству древних цивилизаций Месопотамии и Ирана симметричные львы и грифоны у древа жизни, монстры с двойным туловищем и общей головой, крылатые кони и загадочные сфинксы с женскими ликами, двуглавые орлы и переплетенные шеями птицы – появляются на капителях и порталах французских церквей Они проникли и в святилища алтарей, и в темные подземные крипты, где в вечном сне почивали праведники и святые. Среди «странно-безобразных образов» диковинной фауны, приводившей в недоумение даже изощренных в иносказаниях теологов, нередки осевые композиции из двух противопоставленных друг другу животных или птиц. Наука проникла в тайну «миграции» этих декоративных мотивов при создании их ваятели имитировали полихромные шелковые ткани, изготовленные в мастерских Константинополя и Александрии, Дамаска и Багдада, Мерва и Бухары, Сицилии и арабской Испании Узоры ближневосточного текстиля, следуя сасанидским образцам, в свою очередь вдохновляли христианских скульпторов и художников – так «звериные» сюжеты передавали от народа к народу, из поколения в поколение. В Галлии со времен Меровингов драгоценные завесы вешали у входа в базилику, между ее колоннами или перед алтарем. Многоцветными шелками драпировали саркофаги с мощами мучеников и украшали переплеты богослужебных книг. У священных покровов испрашивали чудес, верили в их целебную силу, ибо на них перешла частица добродетелей погребенного. В ткани заворачивали реликвии и останки святых – так до нашего времени дошли поблекшие шелка, которые хранятся в ризницах соборов и музеях Франции, Италии, Англии. В золототканые материи рядились епископы и аббаты каролингской эпохи, хотя Церковь и боролась с этой непристойной роскошью. Их высоко ценила и светская знать: истлевшие обрывки некогда великолепных одеяний обнаруживают в княжеских гробницах. В цветном платье из чужеземных тканей – «шелка шемаханского», «хрущатой камки» – щеголяют русские былинные богатыри.Рис. 59. Птицы: 1 – византийская ткань, XI-XII вв.; 2 – роспись смоленской церкви XII в. по мотивам византийского текстиля.
Когда разобрали груды слежавшегося щебня и расчистили низ стен, глазам археологов открылись удивительные росписи, палитра которых отличалась яркими, мажорными красками. В переплетающиеся узорчатые круги вписаны парные птицы и львы у древа жизни. Сходство с текстильным орнаментом столь велико, что кажется, будто смоленский художник, расписывая стену, имел перед глазами византийскую шелковую ткань. Другой эффектный «птичий орнамент» – ярусы коричневых птиц по сторонам плодоносящего дерева – подражает арабским материям. Головы птиц киноварно-красные, в клюве зажата ветка с ягодкой. Эти примеры из области средневекового искусства заслуживают особого внимания. С одной стороны, они показывают, как происходил процесс взаимопроникновения, взаимообогащения культур различных народов Европы и Азии, культур, которым при всем их своеобразии было присуще единое стремление передать в каждой вещи «высшую истину», «мысленную красоту». С другой стороны, эти примеры дают представление о взглядах и вкусах местных мастеров, об их стремлении связать и объединить все увиденное в цельном и оригинальном художественном произведении.
Заключение
В те дни, когда так трудно было побороть пространство и путешествие растягивалось на месяцы и годы, отправлявшийся в дорогу чувствовал себя почти изгнанником. Неизбывная тоска по родине и надежда на возвращение не покидали странника; временами он ощущал полное одиночество в огромном неприютном мире.Камал Худжанди
Вольфрам фон Эшенбах
Рис. 60. Возвращение блудного сына. Витраж собора в Бурже, XII в.
Среди путешественников Средневековья много ярких фигур, людей с примечательными судьбами, талантливых и ищущих. Эти «блудные сыновья» (рис. 60) смело нарушали обычный ход вещей, не внимая предостережениям «мудрецов» и обывательского здравого смысла. Пионеры и первооткрыватели, они пускали корни на неизученных землях. Их неотступно влекла дорога. Желание видеть путь впереди побеждало усталость и ностальгию. Неутомимые и зоркие странники могли сказать о себе словами бродячего гамбургского мастера: «Ведь мы всегда были!», ибо порыв вдаль в человечестве неизменен и неискореним. Прекрасный миф о золотом руне и скитаниях корабля «Арго» вдохновлял всё новые и новые поколения искателей.
Последние комментарии
6 часов 32 минут назад
7 часов 7 минут назад
8 часов 41 секунд назад
8 часов 5 минут назад
8 часов 16 минут назад
8 часов 29 минут назад