Эпизоды [Наталья Покровская] (fb2) читать онлайн

Про счастье

Интересно, существует ли состояние абсолютного счастья? Или после 40 это состояние невозможно в принципе?

Я говорю об абсолютной разновидности счастья – приподнимающей тебя над действительностью, пусть даже кратковременной, но без всякого изъятия, «остановок по требованию», страхов и тревожных ожиданий чего-то не того.

Неполное или усеченное счастье встречается через день у каждого. Готовы ли мы это замечать – секунды простого удовольствия и минуты внезапного удивления – ведь они способны украсить или скрасить нашу жизнь? У каждого по-своему. В моем понимании, все вышеперечисленное чудесно, но это – не настоящее счастье. Это радость, восторг приятных моментов, но не счастье в чистом виде. А вот счастье, да еще абсолютное – вещь, как мне кажется, почти недостижимая. Хотя…

Я спросила у подруги: ты была когда-нибудь абсолютно счастлива? Если была, то когда?

Она задумалась на несколько секунд, а потом рассказала вот что:

«Мы в конце лета с тобой ездили в Казань. Вечером, когда стемнело, пошли гулять по Баумана, и на одном из перекрестков, юная девушка под «минуса» играла на скрипке музыку кельтов – очень необычную и очень красивую.

Слышно ее было издалека. Одна мелодия закончилась, началась другая. Мы с тобой подошли ближе. Вокруг образовался народ, кто-то кидал монетки в футляр от скрипки, кто-то пританцовывал на месте, кто-то курил и пил пиво.

Я ничего подобного раньше не слышала, звук был слишком нереальным, … заставляющим иначе биться сердце. В разгар музыки, похожей на какой-то древний придворный танец, от дальнего края толпы отделилась девушка с очень длинными белыми волосами в странном сочетании одежды: татарской феске с серым спортивным костюмом.

Тебе еще показалось, что она под легким кайфом – алкоголь, наркотики или поцелуи ее парня… Ты помнишь, как она вышла в центр образовавшегося круга и начала танцевать, совершенно не стесняясь и не оглядываясь – как будто вокруг никого не было? Изящно и легко, она кружилась сама с собой, то взлетая, то опускаясь на землю, взмахивая руками в такт, и хлопая в ладоши на каждой «сильной доле».

Плавность и одновременная уверенность движений говорили о хореографическом образовании или как минимум – танцевальной подготовке. Мне даже показалось на мгновение, что они работают в паре со скрипачкой – слишком все было гармонично и как будто отрепетировано. Но потом поняла, что это не так.

Она – эта танцовщица – была сама по себе. Не обращая ни на кого внимания, она продолжала свой удивительный танец с хлопками, поклонами и характерным кельтским шагом. Люди вокруг умолки, и через несколько минут все почти одновременно начали ритмично аплодировать. Горящие неровным светом фонари, стали ассоциироваться у меня с зажженными факелами.

Судя по выражению лица, эта девушка, поддавшись эйфории и общему настроению, была сейчас вовсе не здесь – не на вечерней улице в Казани, она была в далекой Ирландии 16 века…

Не могу описать, что я почувствовала – это было странно, непривычно и одновременно приятно. Когда началась следующая мелодия, мне не хотелось уходить. Я боялась вспугнуть то, что ощутила и могла потерять, как только переключу свое внимание на что-нибудь другое, или отойду в сторону. Я хотела стоять, слушать и смотреть на это воплощение музыки. Быть рядом, и дышать воздухом, наполненным удивительной мелодией и ритмичными хлопками.

Я не могла определить, что со мной. Кельтская мелодия? Красота незнакомого танца? Прохладный вечер выходного дня? Не знаю. Было как-то поразительно хорошо. Просто – хорошо. Целиком. Полностью.

Я вдруг поняла, что счастлива. Счастлива здесь, сейчас, в эту самую минуту. Не рада, не довольна, не удовлетворена, а именно – счастлива, потому что нет привычной тревоги, беспокойства, спешки. И … душа моя там – рядом с длинноволосой девушкой, танцующей под нереальные пронизывающие звуки скрипки. Я уверена – это было состояние абсолютного счастья».

Значит, в зрелом возрасте все-таки это возможно? Правда, подруге моей пока не 40.

Все рассказанное я, конечно, помню. Просто на меня ни скрипка, ни танцовщица не произвели такого впечатления и не возымели такого действия. Мне тоже все понравилось, и понравилось очень, но «погружения» не произошло.

А еще помню, как девушка, ко всеобщему разочарованию, после очередного танца покинула круг, воссоединилась, наконец, со своей веселой компанией, и через мгновение все они растворились в толпе.

Мы прослушали еще одну скрипичную композицию, потом прогулялись по городу и под конец немного подмерзнув, засели в небольшом кафе с прикольным названием «Кофеин», где впервые я узнала про существование черничного латтэ.

Мы выбрали стол у окна, я заказала большой американо, а ты как раз тот необычный латтэ. Кофе принесли быстро – две 300 граммовые кружки. Не знаю, как тебя, а меня объем моего напитка почему-то обрадовал. Мы пили молча, глядя на улицу, на проходящих людей, опускающуюся темноту, редкие вспышки фотоаппаратов, проезжающие машины и цветы петуньи в горшках по периметру окон.

О чем ты думала? Слушала в голове кельтскую мелодию? Или представляла, как танцует та девушка? Я – да. А еще я думала, как здорово сидеть сейчас здесь в тепле с кофе в обминку и таращиться на улицу, не обращая ни на что внимания.

В этот момент мне стало как-то по-особенному спокойно, уютно, даже беззаботно. Я ни о чем не беспокоилась, не пыталась что-то анализировать, не хотела знать, который теперь час? Я просто пила горячий американо и глядела за окно на теперь уже ночную Казань. Наверно, это и было ощущением счастья. Точнее, я уверена – это были 30 минут абсолютного счастья.

Получается, что после 40 тоже можно быть абсолютно счастливой. Пусть даже на 30 минут в году.

***

Я всегда обращаю внимание на запахи и слова. То есть, чем пахнет и что говорят?

Например, плохо выношу дешевую парфюмерию (лучше никакой пусть не будет) или запахи не свойственные месту, где я нахожусь. Резкие, неестественные, душные… Для меня запахи – это огромная часть моего мира, которая объясняет и обусловливает – например, захочу ли я остаться? Вернуться? Находиться рядом? Многое, пусть и косвенно, зависит от моего восприятия запаха. Но с запахами все так или иначе понятно. Либо да – либо нет. Только белое и черное.

А вот слова… С ними гораздо сложнее. Я уверена, что в каждых отношениях есть свой речевой набор. Сбалансированный механизм из слов и интонаций, с помощью которого мы легко понимаем друг друга. Я называю это – матрица правильных слов. И с каждым человеком, который остается с тобой дружить, любить, работать или делать что-то другое – со временем формируется такая матрица, которая часто по силе, глубине, наполнению и размерам сильно отличается от той, которая была или есть с кем-то другим. Конечно, есть вещи перекликающиеся, схожие или родственные. Но в целом, все разное. Многие не задумываются, да и я тоже не задумывалась о том, как это важно иметь «про запас» такую общую матрицу с правильными словами…

***

Я слышу скрипку много дней.

Она поет о чьем-то счастье,

Глубоком горе и ненастье,

О том, что стану я бедней.

От невозможности любить,

Вдыхать, касаться, знать и верить,

От «на себя» закрытой двери,

От нежелания «забить».

От скользких ломаных речей,

Неверных мыслей и свиданий,

Закрепощенных пониманий

И догорающих свечей.

От тайной жалости к себе,

От возражений поневоле,

Неподчинений волчьей доле,

И поражений не в борьбе.

Я слышу скрипку много дней,

Она поет о том, что поздно,

Что все нелепо и серьезно,

И глупо, может быть, вдвойне.

***

Осень напоминает мне моего кота, который неслышно выходит из темного коридора мне навстречу. Шаги тихие, походка изящная, взгляд надменный. Он еще до конца не вошел, но я уже чувствую его приближение, а потом и присутствие. Так же и осень. Тепло и солнечно, но проходит немного времени, и вот – начинается дождь и падает первый лист… А кот, прыгая ко мне на колени, смотрит в глаза, трется о мои руки и как будто говорит: ну, что… пришло мое время.

***

Была поздняя осень 1999 года. Холодно, дождливо, пасмурно, а если говорить про время суток – то уже и темно. Я в тот период не смущалась садиться за руль в глубоком подпитии. Не думала ни о своих, ни о чужих, напивалась и ехала. Ну, не пешком же, в самом деле, в таком состоянии, идти? И ночь, о которой идет речь – не была исключением. Я ехала по ночным улицам в гордом одиночестве под неизменный грохот музыки в салоне. Возвращалась с очередной дискотеки.

У самого дома я разглядела соседку по лестничной площадке – Аню, стоящую прямо на дороге. Мы с ней приятельствовали уже несколько лет. Она была со мной с одного года, работала инструктором по плаванью в каком-то санатории и ездила тоже исключительно на машине. Так же как и я, была неробкого десятка, спортивного телосложения и точно так же пила до последней возможности, принимая любые дозы алкоголя и «с рулем», и без него. Аня стояла посередине проезжей части недалеко от своей «Audi», брошенной под углом к тротуару. Не смотря на дождь и полное отсутствие уличного освещения, я скорее поняла, чем точно увидела – на асфальте, у ее ног лежит человек.

Сбила кого-то. Это была первая мысль, которая посетила мою пьяную голову. Я подъехала вплотную и, опустив стекло, спросила:

– Кого это ты так приласкала?

– Да, не я. – Засмеялась Аня. – Еду – лежит. Чуть не проехала по ней, еле увернулась. Ни хрена же не видно.

Судя по тому, насколько не слушался ее собственный язык, было понятно, что вечер моя соседка провела не за вышиванием.

– Кто-то до меня старушку успокоил. Вот я и остановилась. – Закончила она.

Я поставила машину к бордюру и вернулась к месту происшествия.

– Что будем делать? – Спросила я, поднимая воротник и, разглядывая жертву.

На асфальте под проливным дождем лежала старушка. В темно-сине-зеленом пальто. В сером платке, с палочкой-тростью, которая была все еще зажата в руке и откинута в сторону. Короче, как шла, так и упала.

– А что делать? – Аня пожала плечами – Ничего не делать. Ждать. «Скорую» я уже с мобильного вызвала. Не уезжать же теперь. Сдать бабулю надо из рук в руки.

– Слушай, не жарко. Может, в машины сядем. – Предложила я.

– Да, нет. А вдруг кто-нибудь не заметит и наедет на нее. Такая темень. – Сказала моя соседка.

– Да, ладно. В такое время? – Я посмотрела на часы. Было 01:20. – Все спят. У всех ночь.

– А у тебя? – Спросила она. – Вторая смена что ли?

– Ага. – Засмеялась я. – Как и у тебя.

– Короче, мало ли что. Будем стоять здесь. – Аня поежилась. – Сигареты есть?

Я протянула ей пачку «Camel» и зажигалку.

Мы закурили. Ветер продувал насквозь. До всех моих разогретых внутренностей. Интересно, сколько сейчас градусов – 5, – 7?

Аня рассказывала, как пила с подругами в кафе, развозила этих сучек по домам, потом ехала к себе, наткнулась на старуху. Осмотрела ее и вызвала «скорую». Как долго препиралась с диспетчером, который еще и не хотел вызов принимать. Думал – шутка или ложный вызов.

Неожиданно старушка пришла в себя, зашевелилась и что-то сказала. Мы, как по команде, присели к ней и наклонили головы, чтобы слышать речь.

– Что она говорит? – Спросила я.

– Говорит, холодно.

– Может, ее поднять?

– Еще чего! – Аня встала, засунув руки в карманы куртки. – Пусть лежит. А вдруг у нее какие-нибудь скрытые повреждения? Я же не знаю, что с ней случилось. Когда я подъехала, она уже лежала. А из-за чего она тут откинулась – не известно. Нет уж. Пусть лежит до «скорой».

– Так ей холодно. – Я тоже выпрямилась и, выбросив сигарету, надела перчатки.

– Да, ты что, Наташ. Я «скорую» вызывала старушке, лежащей на дороге без признаков жизни. Вот пусть она там без признаков и лежит. Не хватало еще мне пьяной с врачами разбираться.

– Да. В таком недвусмысленном состоянии, нас самих легко госпитализировать могут. – Согласилась я.

– Вот именно.

– Но признаки-то жизни у нее явно есть.

В подтверждение моих слов, старушка зашевелилась более активно и предприняла попытку встать.

– Эй, бабуля. – Аня вытащила сигарету изо рта и наклонилась над старушкой. – Лежи и не вздумай вставать.

– Мерзну я. – Сказала еле слышно бабушка. – Холодно. Да и домой мне пора.

– Мне тоже пора. – Аня выстрелила окурком вдаль. – Лежи, говорю. «Скорая» уже к тебе едет.

– Не надо мне «скорую». – Бабушка встрепенулась, взяла палочку-трость двумя руками, как гимнастическую палку. – Помогите мне встать.

– Ага. Щас! Бабуля, лучше не зли меня. – Аня посмотрела на меня. – А если она уйдет? Что тогда я «скорой» скажу?

– Может, нам ее оглушить, чтоб она до врачей здесь долежала? Ну, и чтоб без признаков была? – Спросила я.

Аня хохотнула и обратилась к старушке:

– Слышишь, бабуля. Лежи смирно, или мы тебя сейчас монтировкой стукнем. «Скорая» приедет – тогда мы тебя и поднимем. Ладно? До приезда врачей мы за тебя отвечаем.

– Кстати, позвони-ка им. Может, они и не едут вовсе. А мы зря старуху на холоде держим? – Сказала я.

Аня набрала номер. Напомнила, кто она и когда вызывала помощь. Ей сказали, что бригада уже подъезжает.

– Вот и отлично. – Я снова присела к старушке. – Потерпи, бабуля. Они уже едут.

Не прошло и двух минут, как из-за поворота с мигалками выехал фургончик скорой помощи.

– Слава Богу! – Аня пошла им навстречу.

Из машины появился молодой человек и женщина, судя по всему, врач.

– Еще бы несколько минут и пришлось бы бабулю чем-нибудь по башке огреть. – Сказала Аня, провожая медиков к старушке.

Парень и женщина удивленно посмотрели на нее, но ничего не сказали.

– Просто, бабушка очнулась и хотела уйти. – Ответила я на их безмолвный вопрос. – А мы хотели, чтоб она до вас долежала. Любой ценой. Что вы, зря ехали?

Врач очень быстро осмотрела пострадавшую, после чего появилось еще два санитара, которые моментом закинули старушку на носилки и унесли в машину.

Уезжая, врач сказала, что, скорее всего, эта старушка – диабетик. Случилась кратковременная кома – у диабетиков такое бывает. Так сказать, небольшая отключка. Кости у бабушки все целы и ушибов никаких нет. Возможно, легкое переохлаждение. В больнице они ее еще раз осмотрят, сделают пару уколов и отпустят домой.

Когда «скорая» уехала, мы с Аней выкурили еще по сигарете, припарковали машины и разошлись по своим квартирам.

***

Я никуда уже не тороплюсь,

И не хочу туда, куда не надо,

Мне эта ночь в осколках листопада

Нашепчет то, что снова я влюблюсь.

В похожих дней немую благодать –

Извечный круг заведомых желаний,

И в то, что всех порочных ожиданий

Не суждено мне больше оправдать.

В бездонный рай знакомой тишины,

Где запах рук, не сладостью привычный,

В те разговоры, что всегда о личном,

И в те стихи, что незавершены…

***

Бог наградил меня жестокими дарами:

Способностью прекрасно забывать.

Без промаха кидаться топорами,

И жизнью не своей повелевать.

Не слушать сердце – даже между делом,

Не верить, не стесняться, не просить,

Писать о чем-то важном только мелом,

Конфликты греть всегда, а не гасить.

Шокировать и лгать, не прерываясь,

Не пробовать хоть изредка прощать.

Ни для кого никем не оставаясь,

Не делать глупость – что-то обещать.

Любовно мстить, в расход пуская годы,

Хамить без цели, причиняя боль,

Иметь три покера для карточной колоды,

И превращать все без разбора в ноль.

***

Раньше мне казалось, что любовь – это красивая история из зарубежного кино: героическо-романтические поступки, круизы на яхте, танцы под дождем, нескончаемые поцелуи, страсть без перерыва, нежная музыка и титры на фоне заката.

Но время внесло свои коррективы в мои представления. Оказалось, что часто тот, кто может дотронуться до моей души, не способен воспламенить тело, а тот, кто прикасается к телу – бессилен понять душу. И каждый раз, когда это происходило, я пропадала без вести.

Настоящая же любовь и жизнь в этой самой любви оказались совсем другими.

Мы проводим время в супермаркетах, закупая еду на выходные. Не любим, когда раздаются звонки, если мы вдвоем. Ты готовишь для нас ужин, а я подхожу к тебе сзади и обнимаю, утыкаясь носом в твое плечо, чтобы чувствовать твой запах.

Мы предпочитаем ситцевые простыни, потому что шелковые слишком холодные и скользкие. Мы носим хлопковое белье, потому что в нем удобнее и нигде не жмет, а спать нам нравится нагишом. Я занимаюсь сексом в носках, потому что, когда ноги в постоянно в тепле, мне проще получать оргазм. А ты всегда внимательно смотришь мне в глаза, когда я целую тебя в губы.

Между нами нет никакого неистовства, мы можем спокойно провести выходной в обнимку под одеялом, просто разговаривая или засыпая на 23 минуте какого-нибудь фильма. Мы смеемся искренне и по-доброму как в утренней спешке, так и в вечерней расслабленности. Мы не сбиваем друг друга с пути, оставаясь нежнее, слабее и мягче.

Ты учишь меня «не кипеть» и вместо мудрого молчания всегда говорить с тобой. А я … я тоже, наверно, чему-то учу тебя…

Так что любовь – это совсем не как в кино. Это очень серьезно и очень просто. Серьезно – потому что все не понарошку. Просто – потому что я хочу всего лишь твоего дыхания рядом с собой, а ты соглашаешься это дать.

***

Я решила тебя разлюбить,

И мне кажется, это возможно,

Я уйду как всегда осторожно,

Чтоб тебя по пути не разбить.

Я попробую больше не ждать,

Это, в общем, легко оказалось,

Я ведь даже не очень старалась

В этом праве себя убеждать.

Я оставлю все ровно, как есть

Исправлять – не мое это дело,

Стало скучно почти до предела.

И поверь – это вовсе не месть.

Я решила тебя разлюбить,

Не писать, не звонить и не сниться,

Твое чувство –как мертвая птица,

А свое мне придется убить.

***

Чуть более полугода назад кот, при попытке нападения на гостя, случайно сорвал коготь на правом мизинчике передней лапы. Пальчик воспалился и начал болеть. Через день, пришлось обращаться к ветеринару и делать операцию. Коготком пришлось пожертвовать, но пальчик сохранили. Как говориться, нет худа без добра. Теперь одним когтем меньше дерутся обои, диваны и ковры.

На подстригание когтей кот реагирует всегда очень вяло. Он приучен к этому с детства, спокойно сидит на руках и даже не думает вырываться. Если настроение у него очень хорошее, может и песню спеть, пока я ему делаю «маникюр». Короче, никакой дерготни.

Пока лапа заживала, снимали швы, и шел процесс реабилитации, понятно, никто никакие когти не стриг. Потом, было некогда. Потом, опять нашлись какие-то причины. Короче, прошло прилично времени. И вот, наконец, наступил момент.

Я посадила кота на колени и начала методично специальными щипцами откусывать один за другим отросшие до неимоверной длины «сабли». Кот заурчал то ли от удовольствия, то ли оттого, что ему уделяют время. Дошла очередь до правой лапы. Постригла уже три когтя, и вдруг кот перестал петь. Посмотрел мне в глаза, немного заерзал и как-то обеспокоено сказал: мр-мря. Я не поняла в чем дело, пересадила его поудобнее, поцеловала в полосатый лоб и продолжила процедуру. А потом до меня дошло. Кот 100% хотел напомнить мне о том, что на его мизинчике теперь нет когтя.

***

Мне казалось, что мы бесконечны,

Не имеем привычного края,

Можем быть и легки, и беспечны,

Просто жить, понемногу играя.

Просто быть друг для друга на связи,

У взаимной любви на ладонях,

Не бояться, что кто-нибудь сглазит,

И все это внезапно утонет.

Что не хватит энергии в ссорах,

Тишины и терпения в мыслях,

И что боль непростых разговоров

Вдруг сведется к теории чисел.

Мне казалось, что мы не исчезнем,

Не рассыплемся в мелочной пыли,

Избежим всем известной болезни,

С неприятным названием «были».

***

В параллельной вселенной я целую тебя в любое время – когда захочу. И открыто улыбаюсь экрану телефона, когда вижу, что ты звонишь мне или пишешь. В параллельной вселенной я обнимаю тебя на хлопковых простынях в комнате, где окно нараспашку, где кроме нас – только теплый воздух и лунный свет. Я дышу морским воздухом и твоим дыханием. В параллельной вселенной мы никогда не говорим «посмотрим», потому что ни от кого не зависим, кроме самих себя. В параллельной вселенной мы рядом. Мы вместе. Ты никуда не уходишь по вечерам, а я никуда не спешу по утрам. В параллельной вселенной не ты и не я – мы остаемся особенными и важными друг для друга. Теплыми, искренними, влюбленными, «застывшими» в мгновениях нашей жизни. Нашей с тобой жизни.

***

В ее глазах насмешливая грусть,

Немного солнца, запах листопада,

В ней ничего запомнить наизусть,

Не хочется, а значит, и не надо.

Мне с ней всегда понятна тишина,

Ее молчание мои читает мысли.

Приятный вкус знакомого вина

От возраста и терпкости зависит.

Ей нужен запах скошенных лугов,

И долгий чай, и правда в каждом слове,

Любовь такая, чтоб – без берегов,

Доверие – без страха и условий.

В ней жар огня и резкий поворот,

Металл холодный, книги в переплете,

Что всем подходит, ей – наоборот,

Ей нравится читать «на обороте».

***

Выбор есть всегда. Когда ты свободен, и когда ты занят. Особенно когда занят. Занят – кем-то. Ты едешь или остаешься. Говоришь или молчишь. Делаешь или обещаешь. Действуешь или оправдываешься. Выбор всегда есть. Хочешь ли ты его делать? О, да. Хочешь.

Чаще – чтоб получить выгоду любого характера. Будь то твое спокойствие, чья-то лояльность, время, выгодная позиция, деньги и даже любовь. Чуть реже чтоб продемонстрировать себя другим: свою круть и мужество, силу и богатство, нежность и заботу, внимание и доброту, умственные способности и сексуальные возможности. Еще реже – чтоб самому насладиться своей невъебенностью и благородством. И крайне редко – просто, без демонстраций и выгод – потому что такой выбор следует сделать, за-за того, что он правильный.

И только когда ты по-настоящему любишь, твой выбор – чего бы это ни касалось – крутится около твоего избранника. Ты делаешь его всегда в пользу того, кто сейчас занимает твое сердце.

***

Я все обдумала и поняла – лучший выход из положения для меня – это жить своей жизнью и любить тебя на расстоянии. Издалека. Могу же я любить картину Ваг Гога, и не иметь с ней желанного контакта или какой-то близости. Жить в спокойном режиме – не ждать твоих звонков, не искать встреч и главное – разрешить себе интересоваться другими, и даже влюбляться в них. А еще, спать с кем хочу и когда захочу – без угрызений совести.

***

Женщина и сигарета – это всегда что-то особенное. Я не о той женщине, которая тайком курит в подворотне, натянув капюшон на голову и надев резиновую перчатку на одну руку – «чтоб не пахло потом». Не о той, которая шкерится от мужа, ребенка, собаки или свекрови у кухонной форточки, нервно поджигая и быстро выкуривая – как будто сжевывая – сигарету во рту, даже не задумываясь, надо ли ей это на самом деле? Так ли уж она хочет курить? Я иногда думаю, знаком ли ей вообще вкус табака? А своих размышлений в момент, когда она выдыхает теплый дым? Но я сейчас не о ней.

Я о женщине, которая курит совсем иначе – понимая, что она делает и зачем? Я о той, которая получает от этого ритуала истинное наслаждение, о той, которая курит всегда со знанием дела – протяжно, эстетично и всегда немного надменно. О той, которая потрясающа и притягательна в этот момент.

Она совсем не скучает и совсем не грустит – о, нет. Она всего лишь курит. Ее поза, общий антураж, где она это делает, сорт сигарет, ее маникюр, чуть опущенные глаза, длина мундштука и ее губы – все задействовано в этом небольшом моно спектакле. Но для нее это совсем не «представление» – только для окружающих. Почему? Наверно, потому что есть в этом что-то сексуальное и манящее. Потому что такие женщины никогда не спешат, ни от кого не прячутся и ничего не хотят этим сказать.

Начиная с постукивания незажженной сигареты о пачку и заканчивая медленным забыванием окурка в пепельнице – кажется, все «продумано», освобождено, привычно. Каждая порция дыма, соприкасающаяся с ее ртом и выпускаемая «в свет», знает себе цену и направление.

О чем она думает, поднося в очередной раз сигарету к губам? Конечно, неизвестно. Но это точно что-то внутренне и не важно, что это, потому доступно только ей – ее разуму, сердцу, мечтам… Играя то разгорающимся, то затухающим огнем между пальцами, она уверена в своей силе, в своей красоте и кажется, даже безопасности.

Настоящий убойный магнетизм…

Женщина и сигарета – это всегда что-то особенное. Я не о той женщине, которая тайком курит в подворотне, натянув капюшон на голову и надев резиновую перчатку на одну руку – «чтоб не пахло потом». Не о той, которая шкерится от мужа, ребенка, собаки или свекрови у кухонной форточки, нервно поджигая и быстро выкуривая – как будто сжевывая – сигарету во рту, даже не задумываясь, надо ли ей это на самом деле? Так ли уж она хочет курить? Я иногда думаю, знаком ли ей вообще вкус табака? А своих размышлений в момент, когда она выдыхает теплый дым? Но я сейчас не о ней.

Я о женщине, которая курит совсем иначе – понимая, что она делает и зачем? Я о той, которая получает от этого ритуала истинное наслаждение, о той, которая курит всегда со знанием дела – протяжно, эстетично и всегда немного надменно. О той, которая потрясающа и притягательна в этот момент.

Она совсем не скучает и совсем не грустит – о, нет. Она всего лишь курит. Ее поза, общий антураж, где она это делает, сорт сигарет, ее маникюр, чуть опущенные глаза, длина мундштука и ее губы – все задействовано в этом небольшом моно спектакле. Но для нее это совсем не «представление» – только для окружающих. Почему? Наверно, потому что есть в этом что-то сексуальное и манящее. Потому что такие женщины никогда не спешат, ни от кого не прячутся и ничего не хотят этим сказать.

Начиная с постукивания незажженной сигареты о пачку и заканчивая медленным забыванием окурка в пепельнице – кажется, все «продумано», освобождено, привычно. Каждая порция дыма, соприкасающаяся с ее ртом и выпускаемая «в свет», знает себе цену и направление.

О чем она думает, поднося в очередной раз сигарету к губам? Конечно, неизвестно. Но это точно что-то внутренне и не важно, что это, потому доступно только ей – ее разуму, сердцу, мечтам… Играя то разгорающимся, то затухающим огнем между пальцами, она уверена в своей силе, в своей красоте и кажется, даже безопасности.

Настоящий убойный магнетизм…

***

Как люди получают доступ ко мне?

Очень просто – я сама даю ключ. Потому что хочу этого. Хочу, чтоб человек, которого я выбрала, мог беспрепятственно заходить в мою душу, голову, ко мне, в мои «теневые коридоры» – если не побоится – и выходить обратно, когда пожелает.

Было много всякого. Кто-то так и не смог найти ту самую дверь, предназначенную лишь для него, кто-то не подобрал открывающий ее элемент. Кто-то пытался взломать, что развлекало меня, как мало что в жизни. А кое-кто даже не понял, что есть некая дверь, которую ему обязательно следует открыть, если есть желание узнать, кто же я? Я – настоящая.

Так вот. Я не о неудавшихся попытках. Я о том, что дверь найдена, а ключ подарен. Вроде бы все прекрасно. Но!

Устройство мое таково, что «замок», в разрушительном или негативном процессе отношений, может изменить свою конфигурацию. И если первое время, ключ вращается без всякого труда, то через какой-то период непонимания и «дерьмотечения», он заедает. А потом, не подходит совсем.

Когда ключ только заедает, на это никто не обращает внимания. Даже я сама. А вот когда он перестает открывать – становится поздно.

Можно ли снова открыть дверь? Конечно – когда внутренняя комбинация «бороздок» снова займет прежнее положение. Как это произойдет? Когда будут устранены неполадки в отношениях и вытекающих их этого обстоятельствах – другого способа я не знаю. Но такого еще ни разу не было.

Как правило, при очередной настойчивой попытке, ключ застревает или ломается окончательно, а замок тем самым блокируется без возможности еще когда-либо его открыть.

***

Трус

Почему я живу этой жизнью? Она ведь не моя. Но я так живу уже очень давно. Как-то само собой пригрелось в этой «жиже», привыклось к круговороту

весны и осени, к даче, огромной квартире, не выгулянным собакам, вишневому варенью, маринованным огурцам, походами к ее маме, субботнему закупу продуктов,

и, в общем-то, к довольно красивой женщине рядом. И как будто, это и есть жизнь, и как будто, все неплохо…

Плохо! Все очень плохо!

Одна короткая встреча закончилась отношениями длиной в 17 лет, последние 10 из которых абсолютно безрадостны, скучны, невероятны. Невероятны тем, что они все еще есть. Невероятны своей продолжительностью, безбрачным статусом, отсутствием детей. Остывшими чувствами и эмоциями, сексом (почти полным его отсутствием), разговорами о каких-то планах за мой счет, бытом – во всех его  самых мерзких проявлениях.

И как перед собой оправдаться? Как объяснить свою вялость, и свое житие с той, которая уже давно не волнует, не возбуждает, не вдохновляет. И как будто не жаль своей жизни, каждого дня, прожитого не по своему, не для себя, не в согласии с самим собой!

Страшно. В 52 прыгать в темноту страшно. А неизвестность – это и есть темнота. Страшно не знать, где лежат чистые носки и «пакетики с чаем».

Точнее, страшно назначить им другое место в другом доме.

Как оторваться от всего привычно, липкого, обволакивающего? Взять на себя риск и ответственность за свою проходящую мимо жизнь? Выскочить из этого плацкарта и сесть в бизнес класс "Люфт Ганза"? Ну, или идти пешком в старых кроссовках – как получится. Но сделать этот выбор самому, по своему желанию, усмотрению, возможностям – по сердечному ритму.

Я трус. Не могу сказать той, которая все еще верит, что она любима и нужна – что жизнь с ней утомляет и раздражает меня, я не хочу находиться с ней рядом.

Я не падаю в обморок от отвращения, не запиваюсь насмерть, но я гибну, как будто ношу на груди медальон из полония, и он медленно убивает меня.

Она хорошая, очень хорошая. Все еще довольно молодая, красивая, настоящая, заботливая, верная, хозяйственная. Уверен, многие мужчины были бы счастливы с ней. Я не смог. Я не счастлив. Мне хочется кричать. Орать от того, что я все еще тут –  в теплой затхлости этого привычного мира. Но она, ведь, не виновата. Она выросла в своей системе координат и ценностей. В своем заземленно-мещанском принятии жизни, без юмора, книг, живописи, музыки – с копеечкой к копеечке, сначала однушка, потом двушка, с рачительностью, несговорчивостью и прижимистостью во всем. Со показной скромностью, ревностью, замкнутостью и неприятием меня. Меня таким, какой я на самом деле.

Моя жизнь – моя настоящая жизнь – другая – это погоня и противостояние. Это движение, контакты, свобода и время. Это зарабатывание такого количества "бабок", которое мне необходимо. Это вечное неумение копить и откладывать – только тратить.

Ей легче экономить, чем зарабатывать по потребности, ее стихия – жить по возможностям. Мне – добиваться и делать свою жизнь достойной.

Ее стихия – подчиняться тому, что дано, и не пытаться достичь большего. Моя – жить на переделе. Мы разные. Нет, мы стали похожи. Я же, в конце концов, занимаюсь тем, чем «положено» изо дня в день, и исправно тяну лямку под названием "хороший муж".

Живя с ней, я даже стал зарабатывать меньше. Вселенная решила – на хуя ему деньги? Он не хочет заработать разом миллион, он его копит – нехай! Пусть копит!

Я хотел нанять домработницу, она сказала, что будет прибираться сама. Однако, живем мы в невозможном бардаке. Из-за ее вечной усталости, занятости, и списка других более важных дел. Я смирился. Как ей объяснить, что домработница сменит сам статус жизни?  Можно научиться зарабатывать на нее, и у нее появится время для себя и для меня. Ведь, жизнь состоит из чего-то другого. С ней я забыл из чего.

Я забыл, что есть время для себя, чтение в тишине – без комментариев и вопросов с кухни, поездки с друзьями на охоту, кофе со случайной красивой девушкой

– без секса, и планов на будущее – просто кофе. Я забыл, что можно не удалять тексты из буфера обмена на компьютере, оставлять открытыми страницы в соц. сетях, не выходить каждый раз с почтового ящика, и не ставить пароль на экран телефона.

Я забыл, что я все еще не старый, не бедный, не глупый и не урод. Что я все еще многое могу, что я значим в этой жизни, что я успешный профессионал,

надежный партнер, пока еще неплохой любовник и всегда настоящий друг. Что жизнь – это не только вечерний телевизор, тефтели с картошкой и приборки в гараже.

Что жизнь – и моя в том числе – выглядит иначе.

Я трус. Я ведь ничем не даю ей понять, что интерес мой к ней давно угас. Что меня тяготят ее звонки, вопросы, прикосновения. Мне жаль времени на время с ней. Я предпочел бы другие занятия тем, что мне уготованы нашей с ней жизнью до конца дней.

Живи я с другой женщиной – вся жизнь сложилась бы иначе. Я не говорю, что лучше – просто, по-другому. Они – женщины – определяют многое в жизни мужчины.

Они поддерживают, толкают, ведут, направляют, защищают – как это не смешно прозвучит. Моя женщина все это делает – и поддерживает, и защищает.

Но как она это делает! Она ломает меня своим непониманием многих тонких и очень тонких вещей. Полагаю, она никогда и не поймет этих вещей – ей это ни к чему.

Если хочешь жить так, как никогда не жил, делай то, что никогда не делал. А я живу по-прежнему и надеюсь на перемены…

Почему я до сих пор не ушел от нее? Не хочется покидать зону комфорта. Надеюсь встретить старость в ее привычном «обеспечивающем» присутствии.

Вот только доживу ли я до старости при таких нервных расходах и таком дисбалансе со своим собственным миром? Боюсь остаться один на старости лет? Хочу просиживать до смерти на лавочке перед домом, тыкая костылем пыль и камушки под ногами,

осуждая и ругая все вокруг, в ожидании, пока меня как в детстве позовут на обед? Этой старости – если повезет дожить – я хочу?

Нет. Не этой. Совсем другой.

Свободной, спокойной, сердечной и сытой. С путешествиями, знакомствами, временем только для себя и для той, что разделит со мной такую жизнь.

Той, которая будет радоваться подаренным цветам, а не считать, во сколько обошелся букет, которая съест утром круассаны, не смотря на диету, только потому, что я ходил за ними на артритных ногах, пока она спала. Которая вместе со мной будет гулять по сонному берегу, опираясь на мою руку для равновесия, разглядывая ракушки и разговаривая о жизни. Которая спокойно поужинает со мной в ресторане, даже если мы будем не совсем свободны в деньгах. Которая будет рядом, каждым вдохом и прикосновением принося радость. Вот такой я вижу свою старость.

И что получается, из всего вышесказанного? Действовать? … Или оставить все как есть, и ждать пока не произойдет полное собственное "выкипание"? Пока безразличие вокруг меня разрастется настолько, что ей станет заметно, и она уйдет сама?

Или терпеть, пока привычка и старость не заставят забыть себя и смириться?

Не знаю. Не могу решить. Трус.

***

Летом 2008 года был чемпионат мира по футболу. В кои-то веки, за 1000 лет существования, российская сборная вышла в полуфинал. Ликованию болельщиков не было предела.

Я не люблю футбол. Ни вообще, ни как вид спорта, не понимаю его и не смотрю. Но когда закончилась серия отборочных матчей, и Россия, вопреки всему, не слетела с турнирной таблицы, ажиотаж достиг точки кипения. Все мои друзья и (о, ужас!) подруги были в курсе того, как протекали предыдущие игры, знали точный счет каждого матча и называли поименно всех спортсменов, забивших голы. СМИ перетирали это великое (не побоюсь этого слова) событие во всех новостных программах и рекламно-анонсных роликах. С кем бы я не созванивалась в течение рабочего дня, диалог неизменно начинался с одного и того же вопроса: «Ну, как тебе игра?» И лучше бы мне не говорить, что я не видела ее.

К этому моменту, из-за того, что футбол – не моя стихия, я стала «притчей во языцех». Позор мой был велик настолько, что когда сборная России и Голландии должны были сразиться за выход в финал, я уже была готова смотреть этот поединок, не взирая ни что и, не пропуская ни одного кадра.

Как настоящий болельщик я купила пива и все, что к нему полагается. Пригласила свою близкую подругу Олю скоротать вечер перед телевизором, предварительно объяснив ей, чем мы собственно будем заниматься.

Итак, матч начался. За полтора с лишним часа я узнала довольно много о футболе. И от кого? От своей подруги, которая была идеальной женой, по сути, и гениальным бухгалтером по образованию. Она всю свою жизнь интересовалась, как и большинство женщин, парфюмерией, направлениями моды, новыми мелодрамами, прическами и рецептами блюд, которые удовлетворили бы вкус ее мужа. Я была посвящена в правила игры, узнала все о составе команд, пенальти, одиннадцатиметровом ударе, положение вне игры и желтых карточках. Помимо этого я услышала еще 10, а может и 20 новых словосочетаний, которых до сегодняшнего вечера просто не было в моем лексиконе.

Как бы там не было, «наши» выигрывали. Уже началось дополнительное время. За окном изредка раздавались крики «А-а-а!!!!». Полагаю, из соседних окон. И вот, наконец – финальный свисток. Россия выиграла у Голландии с ошеломляющим счетом 3:1. Неслыханно и невиданно.

Через несколько мгновений на улицы города высыпали ликующие болельщики. Я жила на втором этаже, так что мы с моей подругой имели возможность быть на этом празднике, не покидая лоджию. Ор, визг, хлопанье петард, улюлюканье на все лады, хоровое пение и нескончаемые лозунги: «Россия – чемпион!», «Россия – ура!» и так далее.

Мы допили пиво. И вдруг, моя образцовая подруга предложила присоединиться к шабашу. Я задумалась, но торможение мое было прервано телефонным звонком. На другом конце провода, захлебываясь от счастья, кричала Лена. Она жила в соседнем доме:

– Ты видела, как они их? Офигеть!!! Мы идем на площадь. (Она имела в виду Театральную площадь – главную в городе). Давай, выходи.

– Я не одна.

– Я тоже. Выходите, встречаемся на нашем углу. Пива по дороге купим.

В трубке были короткие гудки. Ужас! Это вообще все со мной происходит? Мало того, что я весь матч отсмотрела от свистка до свистка. Так я сейчас еще и праздновать пойду? Пиво пить на улице и орать пока не сорву голос? Однако, мои внутренние метания были недолгими. Вся окружающая атмосфера не поддавалась ни логике, ни анализу, ни принципам, по которым я жила. В конце концов, я плюнула.

Через 10 минут мы с Олей стояли на назначенном углу. Лена с какой-то девушкой приближались к нам, размахивая руками. Мы прямиком направились к ближайшему ларьку, купить пива и сигарет.

Рядом с целью нашего путешествия стояла группа болельщиков мужского пола с обнаженными торсами. Пьяными от пива и от счастья голосами, они обсуждали последние события из жизни сборной России по футболу. Заметив наше приближение, они хором заорали:

– Девчонки, они выиграли! Вы представляете? Они выиграли!!!

– Здорово! – Ответила Лена – Мы в курсе.

– Да? – Удивление их было не поддельным. – А пойдемте с нами.

– Давайте мы вас понесем. – Сказал самый толстый из парней. – На вытянутых руках.

– На вытянутых не стоит. – Сказала я. – Мы не готовы к таким акробатическим этюдам.

Тут они переключились на проходящих мимо парней и завели разговор с ними.

Пока мы решали, что именно купить и сколько, к ларьку подошла пара – мужчина и женщина лет 50-55. Из внешнего вида и разговора стало понятно – супруги.

Дама была в два раза крупнее мужчины. Настоящая Фрейкенбок. Для завершения ее образа не хватало только цветастого кримпленового халата, мухобойки в правой руке и шпилек в волосах. Говорила дама раздраженно-громким, хорошо поставленным голосом, звук которого напоминал охотничий рог. Муж – полная противоположность. Ботаник на пенсии, интеллигент в пятом поколении, женившийся когда-то по большой, как ему тогда показалось, любви. Теперь же это был просто забитый хорек, которого за хорошее поведение вывели на прогулку перед сном без поводка.

– Борис, что ты еще задумал? – Прогудела супруга.

– Я пива хотел купить – Глядя на жену, снизу вверх прошепталБорис.

– Зачем? Чтоб напиться?

Я с трудом представила себе сцену «Распоясавшийся ботаник и замученная Фрейкенбок».

– Ну, что ты, Люсенька! Всего пару бутылочек. – Ботаник поправил на носу вспотевшие очки.

– Ну, если только пару. – Разрешила Люся.

Мужчина быстро расплатился за две «Балтики-3»

– Можно открыть? – Спросил Борис.

– Зачем? – Люся подняла бровь – Дома откроешь.

Мимо проходили толпы подвыпивших мужчин и женщин, кричащих о любви к Родине.

– Но ведь такой праздник! Такой день! А может, пойдем с ними и тоже покричим? – Робко предложил Ботаник.

– Дома покричишь. – Зычно сказала Люся. – И пиво выпьешь тоже дома. Ты понял меня? – Она как-то зловеще нависла над ним. А затем резко развернулась и пошла прочь.

Боря покорился своей судьбе и, не говоря больше ни слова, засеменил за своей женой, которая королевской походкой удалялась в темноту.

Мы быстро купили по две бутылки теплого пива, потому что холодного уже не было, и направились на площадь. Идти надо было 4-5 кварталов. Но слышимость была поразительной. Без всяких динамиков было слышно, что там твориться.

Мы шли по одной из центральных улиц, двигаясь в лавине людей, как в 80-е годы в дни майских демонстраций. Нас обгоняли легковые машины с опущенными стеклами, из которых, высунувшись по пояс, полуголые мужики ревели и орали на все лады, что-то вроде: «Голландия – параша, Россия – наша, наша!» В некоторых из проезжающих машин были открыты багажники, в них по трое, а то и по четверо, болтая в воздухе ногами, сидели оголтелые болельщики. Одни из них пели какие-то песни, другие размахивали триколорными российскими флагами.

Зрелище, представшее перед нашими глазами на самой площади, до которой мы, наконец, добрались, превзошло все мои ожидания. Просто, дурдом. На таком мероприятии мне, конечно, еще ни разу бывать не приходилось. И самое удивительное, что я сама пришла на этот праздник жизни.

Сотни, а может и тысячи разгоряченных людей, сбивались в хаотичные группы, чтобы чокнуться бутылками с пивом и поорать. Девушки верхом на своих, а местами и на чужих молодых людях размахивали над головами, сдернутыми с себя майками и футболками. Мужики в последней стадии опьянения с неизменным пивом в руках обнимали всех, кто проходил мимо – баб, подростков, собак – все равно. Все танцевали, визжали и прыгали на месте. Через каждый метр в воздух взлетали ракеты, фейерверки, взрывались петарды, горели бенгальские огни.

Через пару минут, глядя на своих подруг, я поняла, стадное чувство – великая вещь. Они поддались всеобщему настрою и разгулу, втягивая меня во всеобщее помешательство.

Милиция, не выходя из своих патрульных «козлов», медленно проезжала мимо этого Содома без Гоморры и снисходительно наблюдала за происходящим, даже не пытаясь вмешиваться.

Спустя несколько часов, утомившись, наконец, от крика, питья пива, грохота и дикого шума, мои подруги предложили пойти домой, чему я была несказанно рада. Тусовке пришел конец.

***

Мы учились в одном классе. Не дружили, не гуляли, не тусили – как теперь говорят, не делали вместе уроки. Мы просто сидели за соседними партами и иногда общались на переменах. Пару раз были друг у друга в гостях в составе класса. Ничего особенного.

Лариса не была вхожа в нашу споенную компанию – тех, кто бухал, курил, непотребно красился, носил цветные капроновые колготки, спал со старшеклассниками, не вылезал с дискотек и из кабинета директора школы. Она дружила с парой других – более спокойных девочек.

Когда я ушла из школы после 8 класса, Лариса осталась доучиваться в 9 и 10.

После школы мы виделись с ней раза четыре, вместе с девочками из ее компании. Просто домашние посиделки с чаем, от которых я не отказывалась. Им была интересна моя – теперь внешкольная жизнь, а мне – сплетни о классе. После этого мы созванивались еще пару раз. На этом все. Я потеряла ее из виду. Точнее, никогда не держала ее в виду, просто не отталкивала.

Она была нормальной по моим теперешним меркам. Дружить, конечно, я с ней не начала бы и сейчас, но просто общаться – вполне возможно – стала бы.

А тогда… уж слишком она была своеобразна и невзрачна. Очень худая и очень высокая. Стесняясь своего роста, она вечно поднимала правое плечо и наклоняла голову на бок, сильно сутулилась, и эта сутулость довела ее по-медицински – до сколиоза, по нашему – почти до горба. Лицо ничем не примечательное. Очень мелкие черты, короткие широкие брови, маленькие серые глаза, почти невидимый рот, большой нос и в довершение –оттопыренные уши. Не сильно, но оттопыренные. Из-за чего она носила странное каре, которое подравнивала сама. Не симпатичная. Но и не конченый урод. Если бы она хоть немного пользовалась косметикой и хоть иногда посещала парикмахера, думаю, все было бы не столько удручающе. А так…получалось – без вариантов.

Она не блистала умом и интеллектом, но была совершенно безобидна, покладиста и очень замкнута. Всегда в своих мыслях и рассуждениях, совершенно не понятых окружающим. Так сложилось, что класс ее не дразнили. Дразнили одну из девочек, с которой она дружила. Хотя учитывая степень жестокости детского мира – вполне могли бы. При желании, нашли бы за что. Хорошо, что желания не возникло.

Лет через 15 после окончания школы, как-то раз случайно в магазине я встретила одноклассницу – Таню – одну из тех двоих, с кем Лариса дружила. Она рассказала мне удивительную вещь.

Лариса сидит дома уже несколько лет. Не работает, вообще не выходит из дома и почти ни с кем не разговаривает даже по телефону. К ней вхожа сама Татьяна, Ольга – та, которую дразнили, родная сестра с детьми и мать.

Произошла неприглядная ситуация. Лариса устроилась на работу и там познакомилась с молодым человеком – вещь естественная. Они немного повстречались, он клялся – как это принято в вечной любви, а когда переспал с ней – тупо, бросил, сказав, что она страшная и у нее длинный нос.

Я охреневаю! Причем здесь нос? Его что не было на ее лице до того, как они укладывались в койку? В общем, бросил. Банально. Но не смертельно. Кого не бросали? Никого. Ну, кого-то наверно, не бросали, но многие прошли через это. Я бы, и все – без исключения – мои знакомые оборжали ли бы ситуацию, напились с горя, завели нового друга, уехали в отпуск – короче, варианты…

На этом история не закончилась. Выяснилось, что Лариса беременна. Тоже – вещь предсказуемая. Мать встала на дыбы: ты позоришь семью! Сделали по тихому – на кухонном столе – аборт. После этого Лариса замкнулась окончательно, ушла в мир своих мыслей, аудио записей и грез. Уволилась с работы и свела контакты с миром к известному минимуму.

– Позвони ей. – Вдруг сказала Таня. – Я, конечно, редко у нее бываю, но она очень хорошо о тебе отзывается и будет рада слышать. Все вспоминает, как мы тогда у нее чай пили. Помнишь?

Я ничего не помнила. Сколько лет прошло? Я не любила все эти «путешествия» в прошлое. Тем более – в школьное прошлое.

Через сколько-то дней я все-таки позвонила. Не помню, чтоб кто-то так был рад меня слышать, как Лариса тогда. Мы проболтали по телефону не меньше получаса. Я не ожидала, что меня настолько хватит, и я не могла вспомнить, о чем был наш разговор. Я ей что-то рассказывала, она смеялась, потом она что-то рассказывала мне. По итогу, решили повидаться, как только у меня найдется свободный вечер.

– Приходи одна. – Сказала Лариса. – Тане теперь некогда, она замужем.

– Так и я замужем, Ларис.

– Ты – другое дело, будешь ты что ли мужика слушаться?

– Этого слушаюсь. Но время найду. Обязательно повидаемся.

Разговор оставил у меня странное чувство. Я не могла понять, но что-то было не так. По началу Лариса была очень сдержана, пусть и доброжелательна, а потом она «разошлась», и ее слова без препятствий покатились ко мне «в ухо».

Только… была в ее голосе какая-то невысказанная тоска. Грусть и заторможенность. И ее шепот… Она всегда разговаривала почти шепотом – ее обычная манера подачи голоса. Учителей это страшно бесило, они требовали командных интонаций у доски.

Мне было ее жаль, я искренне сочувствовала, но чем я могла помочь?

Сейчас я знаю, чем. Бросить все и ехать к ней. Позвонить мужу и сказать: буду поздно, человек в беде.

В общем, прошло месяца два. Время для встречи я так и не выбрала. В один из пятничных вечеров неожиданно Лариса позвонила сама. Я начала оправдываться и что-то говорить ей по поводу того, как мне некогда. А она… как будто не слышала моего блеяния и без особых «преамбул», спросила:

– Наташ, а ты какую воду пьешь?

Господи, как какую! Что за дурь?

– Обычную, из крана. – Ответила я.

– Нельзя. Ты ее отстаивай. Я тебе сейчас расскажу.

Она подробно рассказала мне, что воду нужно наливать в трехлитровую банку, отстаивать два дня, и только после этого пить.

Мне было по фиг. Я не собиралась ничего подобного проделывать. Дел у меня было по горло и на все эти манипуляции с банками просто не было времени. Но я изобразила заинтересованность и выслушала Ларису с превеликим «вниманием».

– Наташ, обязательно отстаивай воду. – Шепча, настаивала она. – Из крана пить нельзя, такая вода отравит тебя.

– Хорошо, Ларис. – Соврала я, не мигнув глазом. – Я попробую отстаивать, прямо завтра и начну.

– Молодец. Банки у тебя есть? Если надо, ты приезжай, я тебе дам.

– Найду. Спасибо тебе, что подсказала. – Опять соврала я.

Мы поговорили еще о чем-то совсем не долго. Я отключила телефон. На душе было просто мерзко. Я пошла в коридор, нашла в барсетке блокнот и вписала на следующий месяц встречу с Ларисой.

В воскресенье – то есть через день. Мне позвонила Таня и сказала, что Лариса умерла. Отравилась снотворным.

– Выбрала время, когда мать была на работе, а сестра – у себя дома с детьми. Рассчитала, чтоб ее не спасли – некому чтоб было. Выпила три упаковки таблеток с утра и легла, будто спать, лицом к стене. Так как она находилась последние несколько лет в депрессии и проводила в кровати много времени, мать даже появившись вечером дома, ничего не заподозрила. Хватилась только под утро. В общем, похороны в среду. Придешь?

– Приду. – Машинально ответила я.

– Она записку оставила, Наташ, упасть можно: «Не хочу жить, потому что я урод и у меня длинный нос». Это весь текст.

С Таней договорились, что я заеду за ней в день похорон в 8:00.

У меня внутри что-то как будто треснуло. Лариса не была мне близким человеком. Мы не дружили и почти не общались. Никогда. Но ее смерть сделала перестановку в моей душе и моей голове в одно мгновение – пока я ставила трубку телефона на базу.

Ее смерть навсегда отучила меня быть не рядом с теми, кто просит приехать, увидеться, помочь. И даже если не просит. Если просто я чувствую, что что-то не так – я еду. Сразу. Чтоб просто посмотреть, что все в порядке. А если не в порядке – чтобы «держать за руку», поить чаем и разговаривать. Не через неделю, и не когда у меня найдется свободный час. Немедленно. Если человеку плохо – нет ничего важнее, чтобы просто быть рядом. Просто. Рядом.

Даже если случается так, что география или обстоятельства не позволяют мне это сделать, я стараюсь быть рядом любым доступным способом: косвенным, опосредованным, удаленным, виртуальным. Любым. Человек должен знать, что у него есть по меньшей мере кто-то один, кому не все равно, кому очень важно, кто всегда приедет.

Сейчас, после смерти Ларисы прошло уже много лет, а я подумала вот о чем. Неужели, для того, чтобы у меня подключилась эта «опция» сердца, ей надо было уйти из жизни?

***

Не спрашивай сегодня: как дела?

Не знаю, потому что это осень.

Мне листопад нашепчет ровно в восемь

Все то, что я увы, не поняла.

Я не хочу склонять прошедший день,

Где тишиной наполнены детали,

И мой побег с реальностью едва ли,

Не обострит вчерашнюю мигрень.

Сейчас мне просто дышится легко,

Когда с машины капли гонит ветер,

И ближний свет нечаянно засветит,

Что мне казалось слишком далеко.

Не спрашивай сегодня: как дела?

Я не скажу, не знаю потому что.

Я не люблю все то, что непослушно,

Все то, что я увы не поняла…

***

Близился новый 2008 год. Конец декабря, предпраздничная суета набирала обороты – корпоративы, подарки, елки и прочее. В один из таких дней к нам в подъезд, наверняка из благих побуждений, кто-то подкинул черного пушистого котенка.

Впервые я обнаружила нового жильца поздно вечером, почти ночью, когда возвращалась с банкета. Он сидел, нахохлившись, на лестничной площадке у лифта, недалеко от моей входной двери. На котенка он, конечно, был мало похож. Это был подросток, примерно пяти-шести месячного возраста. Очередное беззащитное существо, надоевшее своим хозяевам. Отказник по, конечно же, «объективным» причинам.

Этот кот не был ни первым, ни последним брошенным животным, ни в этом городе, ни на планете. Но каждый раз, когда я сталкивалась с подобным, я бесилась на людей. Взяли котенка, наигрались с маленьким «клубочком», навозились с ним. И вдруг стало скучно, неудобно, дорого – не так, как ожидали. Вырос не таким красивым, как задумывалось, или привычки обнаружились не подходящие? И что голову ломать, решение всегда есть – выбросим. Как пакет с мусором. И ни куда-нибудь, а в чужой подъезд! Ну, как же – мы гуманные, милосердные, благородные! Чтоб не замерз котеночек – зима, все-таки. Да, и вдруг какая-нибудь старушка покормит, а то и совсем к себе возьмет. У старушки, ведь, есть сердце! Я не могла понять: как можно того, кто верил тебе и сидел на твоих руках оставить в подъезде, на дороге, в чужом дворе? Просто так. Оставить и уйти.

Предновогодняя суета не давала никому опомниться. Каждый раз, возвращаясь домой, я видела этого черного котенка недалеко от своей двери или чуть выше – на лестнице. Похоже, из подъезда он никуда не выходил, возможно, надеясь, что хозяева вернутся и заберут его. Но его никто не забирал. Кормил ли кто-нибудь? Не знаю.

В один из вечеров, поставив сумки у квартиры, я задержалась на лестнице и, подойдя к котенку, спросила:

– Ты тут один?

Котик выпрямился и сел:

– Тебя кормят?

Котенок молча смотрел на меня, я наклонилась и погладила его по голове, потом по спине. Блин, это же кошка! Это точно была кошка. Не заглядывая под хвост, я была уверена – передо мной не кот.

Дело в том, что у всех млекопитающих на земле (кроме людей) – у кошек в том числе – очень хорошо выражен половой тип. Коты намного крупнее, у них шире кость, толще лапы, они тяжелее, головастее и носастее. Тем более мне было с чем сравнить – за дверью начал орать мой собственный кот, которому исполнилось 6 лет. Он услышал мой голос и начала требовать моего немедленного присутствия. Кошечка встрепенулась, услышав, как горланит Верховный Масис (так я в шутку называла кота), но не убежала. Я подумала, что они наверняка каким-то образом общались через дверь в течение дня. Кот начал царапать дверь и орать более истошно. Надо уходить.

Я взяла сумки и ушла в квартиру. Кот был страшно недоволен. Начал меня обнюхивать и мяукать в самой худшей своей манере. Я присела к нему и дала понюхать руку, которой гладила кошку.

– Там живет кошечка. Черная. Симпатичная, но не породистая.

Масис обнюхав меня, начал трясти хвостом, выражая свое неудовольствие. Я разделась, вымыла руки и пошла на кухню, разбирать пакеты с продуктами. Кошка не выходила у меня из головы.

Очень худая. Просто тощая. Можно прощупать все кости скелета. Ясно, что питания катастрофически не хватает. За все время, сколько я ее видела, она нисколько не подросла. Не подохнуть бы, какое уж тут расти! Сил наверно, хватает только на поддержание элементарной жизнедеятельности, здесь уж не до красоты, не до набора мышечной массы.

На кухню пришел кот, порыл носом в миске с кормом и ушел по своим делам. Я посмотрела на его миску. Думала я недолго. Покопавшись в кухонном шкафу и не найдя ничего подходящего, я достала обычное блюдце и высыпала на него корм из миски кота. Не обеднею. Блюдечка не жалко, корма кошачьего у меня накуплено килограммов шесть. Пока ее никто не заберет, буду кормить.

Я вышла на площадку, кошка сидела прямо за дверью и ждала. Я позвала ее и, поднявшись на один лестничный пролет, поставила блюдечко с кормом в углубление площадки с мусоропроводом. Она жадно набросилась на корм. Я вернулась в квартиру, и налив в такое же блюдечко воды, поставила его рядом с кормом. Кошка даже ухом не повела, продолжая есть.

В квартире мысли прямо роем закружились в моем мозгу. Жалко. Не могу, когда животное бедствует, да еще не по своей вине. А бывает по своей? Даже если бывает – это не тот случай. Она, конечно, не красотка, но полагаю, она никому и не обещала, что превратится в «Мисс Вселенная». Почему выбросили? Натворила что-то? Не послушалась? Или, подрастая, она не оправдала ожиданий? В любом случае – ханжество и скотство. Я не сторонник жестокости и радикальных мер, но лучше бы усыпили. А ведь ее хозяева точно думают, что поступили правильно. Зачем животное убивать? Пусть живет – это в их понимании. А в моем понимании – мучается бездомной, голодной, неопределенной жизнью весь свой недолгий век.

Прошло примерно две недели. Теперь, идя домой, я знала, что помимо моего собственного кота, меня ждет еще и кошка. Но если коту надо было меня, моей любви и контакта, то кошке нужна была еда. Ей поначалу было не до поглаживаний и общения. Хотя, она уже не осторожничала со мной. Видимо, поняла, что обижать я не точно не буду. И если даже я пока не заслуживаю доверия, опасаться меня точно не следует.

Через какое-то время, видимо, перестав голодать, кошка стала прижиматься к моим ногам и тереться о руки. Я, конечно, гладила ее и немного разговаривала – так же, как с Масисом. Сначала она не понимала ни слова, а потом стала реагировать на: «пойдем», «ты хорошая», «жди».

Мне искренне хотелось, чтобы ее кто-нибудь забрал. Из холодного подъезда, от вечных сквозняков, запаха табака, и безразличия людских ног. В семью, где есть дети, где понимают, что такое живое существо, где будут любить, помнить и заботиться.

Бесконечные праздничные выходные прошли на удивление быстро, наступило 13 января. К ночи вся страна без исключения начала праздновать самый странный праздник на земле – Старый Новый год.

Я не была исключением. Открыв бутылку шампанского и, взяв из холодильника вазу с фруктами, я уютно устроилась на диване. Мне не хотелось особо упражняться в питие газированного алкоголя, так как на завтра была среда, и на работе надо было быть, самое позднее – в 10:00.

По телевизору шла какая-то развлекательная программа. Я взяла пульт дистанционного управления и стала тупо переключать каналы. Мысли мои были на лестничной площадке – рядом с кошкой. Три часа назад я ее как обычно покормила, поменяла воду и погладила. Ребра уже не так сильно прощупывались, как в первый день нашего знакомства. Регулярная – пусть и всего раз в день кормежка – сделала свое дело. Кошечка точно поправилась, и мне даже показалось, что немного подросла.

Странно, почему ее никто не забирает? В общей сложности, в подъезде она живет уже больше месяца. Надеются, что она исчезнет так же внезапно, как появилась? Или думают: кто кормит, тот и хозяин? Взять себе? Шерсть длинная, не люблю длинношерстных животных – замучаюсь прибираться. От Масиса мусора, шерсти и абсорбента хватает, а если их будет двое? Вообще-то она – прикольная. Длинная мягкая шерсть, ярко-зеленые глаза. Небольшое бурое пятно на правом боку – скорее всего, просто старый не вычесанный подшерсток. Маленькие треугольные уши, черные усы, пушистые лапы, длинный хвост, напоминающий перо какой-то большой птицы и самое смешное – крошечный кожаный черный нос.

Кот уселся у двери и устроил настоящий концерт, подтверждая мои размышления. Он, как будто говорил мне: хватит думать, ты уже все внутри себя решила, открывай дверь!

На одном и каналов промелькнул мультфильм «Король – лев», я задержалась на картинке, продолжая раздумывать: как быть с туалетом, и как мне ее назвать? С экрана, как ответ, прозвучало: Сараби – так, оказывается, звали мать главного героя – льва Симбы.

Больше я не думала. Я поняла, что уже отвечаю за нее – за ту настоящую маленькую Сараби, которая сидит за моей дверью. Потому что я приучила ее к корму, к заботе, к рукам. И правы мои соседи: кто кормит – тот и хозяин.

Я встала с дивана и открыла дверь. Приглашать не пришлось. Кошка рванула в квартиру и умчалась в дальний угол комнаты, засев под батареей. Кот, не раздумывая, направился за ней, начиная провозглашать на весь дом, что хозяин здесь – он.

Я не хотела, чтоб кошки разодрались в первые минуты знакомства. Обогнав кота, я взяла кошку на руки. Ужас! Вонь невозможная. Ее длинная шерсть, за месяц «странствий» впитала все подъездные запахи, какие только было возможно. Самым тошнотворным был коктейль из запахов табака и сладковатой затхлостью мусоропровода. Это после Масиса, который кроме, как элитную парфюмерию – никогда ничего на себе не носил. Кошку надо было немедленно мыть.

Я зашла в ванну, и быстро постелив одной рукой на дно душевой кабины полотенце, поставила на него кошку. Сараби заворчала. Очень сердито и нервно. Страшно же, что с ней удумали сделать?

– Не бойся, мы просто вымоемся. Ты не можешь после улицы оставаться грязной, ты же девочка.

Кошка ненадолго замолчала, но когда я начала ее мыть, продолжила выказывать мне свое неудовольствие, но уже не так активно. Вырываться она даже не думала. Сполоснув кошку теплой водой, я завернула ее в чистое полотенце и принесла в комнату. Посадила в кресло, максимально обтерла и отпустила. На кухне я положила две полные миски корма и налила в два раза больше воды. Второго туалета у меня не было. Ничего, как-нибудь доживем до завтра.

Ночью кошка вела себя очень тихо. Пару раз, видимо, ходила есть и пить. Спала она, или просто лежала всю ночь – не знаю, но обосновалась она отдельно, там, куда я ее изначально положила – в кресле. Масис, судя по всему, не сомкнул глаз, карауля новую подругу, чтоб та не дай Бог, не заняла его место и не пришла ко мне на диван.

Утром, не смотря на крайнее неудовольствие Сараби, то есть уже Саби, я постригла ей когти и еще раз осмотрела. На груди и внизу живота обнаружились два островка белой шерсти, которые из-за грязи и я сначала просто не заметила. Кроме этого, в наличии был ушной клещ и какое-то подозрительное уплотнение в паху. Плюс, конечно, кошку надо было стерилизовать. Кот был кастрирован в 8-месячном возрасте и жил счастливой жизнью, в полном неведении относительно кошачьих желаний.

Вечером я приехала домой с ушными каплями, расческой и новым розовым лотком для кошкиного туалета.

Примерно через неделю, мы поехали с Саби в ветклинику. Все-таки, я хотела ее показать специалистам, поговорить о стерилизации и в целом, проверить ее самочувствие. Честно сказать, больше я переживала из-за Масиса, ведь кошка была с улицы и … мало ли что.

После осмотра, врач мне сказала: от ушного клеща лечимся правильно, скоро он пройдет, кошечка полностью здорова, уплотнение в паху проверим, когда будем стерилизовать, возраст – примерно 7 месяцев.

Недолго думая, я решила не откладывать стерилизацию и оставила кошку в ветклинике до вечера. Днем этого же дня мне позвонила ветеринар и сообщила, что кошечка уже была стерилизована, а уплотнение в паху – это разорванная брюшина.

– Понимаете, кошку кто-то пнул. Пнул сильно, вот брюшина и порвалась. А теперь, заживая, она съежилась в комок, начала немного гнить и съехала в сторону. Ну, и плюс все кишки у нее прямо с полости. Что будем делать?

– А кошка-то сейчас где? – Я была в шоке от людского зверства. Как можно пинать того, кто меньше тебя в 30 раз?

– На операционном столе. Мы ее разрезали, обнаружили прорыв, вот я вам сразу и звоню. Цинизм и деловитость ветеринаров, во истину, не знают пределов.

– Какие варианты лечения? – Спросила я.

– Можно поставить корсет из специальной сетки. Он «подберет» внутренности и постепенно кошка вернется к обычной жизни. Второй вариант – мы просто отрежем отгнившую часть и сошьем края. Правда, тогда остается опасность повреждения или заворота кишок при игре и других обстоятельствах. Еще момент – и в том, и в другом случае, нам придется задействовать бедренную мышцу с правой задней лапы. Мы ее подрежем и за счет нее … короче, вам это знать не обязательно.

– А последствия? Она будет всю жизнь хромать?

– Да. И никогда не сможет высоко прыгать. То есть даже подоконник – может стать для нее испытанием.

Последнее меня не пугало. Это было даже хорошо. В крайнем случае, кот залезет на любую высоту и достанет ей все, что угодно.

– Операция с корсетом более правильная для дальнейшей полноценной жизни вашей кошки, но она дорогая. – Продолжила ветврач. – Только корсет стоит 8 000, плюс операция – итого примерно 24 000.

– И что? – Я не думала ни секунды. – Ей ведь жить еще как минимум 15 лет. Делайте корсет. Нужна предоплата?

– Нет. Просто приезжайте за кошечкой после 19:00.

Вечером я забрала кошку. Мне вынесли ее в смешной голубой «попоне», завязанной на три узелка на спине. Она уже не спала, но и окончательно действие наркоза еще не закончилось. Я хотела, как можно скорее оказаться дома.

– Не давайте ей снимать попону, она защищает швы. И приезжайте на прием через 10 дней. – Сообщила ветеринар.

Две ночи мы не спали. Видимо, операция была все-таки не из легких. Кошка чувствовала себя отвратительно. Когда начал отходить наркоз, она начала пищать и «жаловаться». Успокаивалась и замирала она только во сне, когда я держала ее на себе, прижав двумя руками к груди. Стоило ее хотя бы немного от себя отклонить, она начинала «плакать». Так прошла ночь. Под утро кошка запросилась на пол. Шатающейся походкой с заплетающимися лапами, она не успела добежать до лотка и описалась прямо в коридоре. Понимая, что делать этого никак нельзя, она такой же неуверенной походкой, отправилась к входной двери, села около нее и запищала.

Она что, думает, я ее выгоню за лужу на полу? Охренеть! Что за уроды ее держали? Я взяла кошку на руки и прижала к себе. Так прошли еще сутки.

Реально легче ей стало только к концу второй недели. Мы побывали у ветеринара, нам сказали, что все заживает неплохо, наберитесь терпения. Полагаю, последняя фраза предназначалась исключительно мне.

Постепенно кошка окончательно поправилась, сняли так надоевшую ей, а еще больше мне попону, началась обычная жизнь и установление отношений с котом.

Общеизвестно, что кошки – животные территориальные. Я понимала, что насколько бы благодушными мои питомцы ни оказались им – каждому в отдельности – понадобится свое индивидуальное пространство. Интересно, где его взять в однокомнатной квартире? Я вышла из положения. Купила дополнительный журнальный столик в коридор, когтеточку с домиком-мансардой на кухню, помня, что кошка высоко прыгать не сможет, поставила маленький комод в комнате и поменяла диван на угловой вместо обычного – в общем, увеличила и разделила пространство квартиры вертикально. То есть, кот мог бы жить на первом ярусе – на полу, ковре, в нижних ящиках, а кошка – на втором – передвигаясь и отдыхая на подлокотниках и дополнительных предметах мебели. Но все оказалось не слишком просто.

Период, пока кошка болела, Масис воспринимал все с большим терпением и пониманием – не лез, не орал, не настаивал. Теперь – господином был он.

Примерно три месяца длилось активное противостояние. Саби, несмотря на свой юный возраст, маленький размер и некоторую забитость, оказалась дамой с характером. Несколько раз между ней и Масисом вспыхивали нешуточные драки, которые мне приходилось обрывать самым нещадным образом. Надо сказать, что «двух ярусное» пространство очень помогло в этом вопросе. После каждого конфликта кошки расходились по своим территориям, и воцарялся мир. Я с лихвой насмотрелась на то, как мои «милые» животные умеют шипеть и поднимать шерсть на загривках, бить хвостами, драться и орать на весь дом, прыгать из одного конца комнаты в другой, ворчать и пытаться доминировать – короче, делать все, чтоб стать первыми.

Слава Богу, в скорости все улеглось. То ли я была непреклонна со своими методами разгона по углам, то ли кошки как-то договорились и приняли совместную жизнь, в общем, они перестали демонстрировать, какие они могут быть плохие и злые. Саби, наконец, приняла главенство Масиса, стала есть с ним из одних мисок и ходить с ним (о, чудо!) на один горшок, что стало для меня великим облегчением. И самое главное – они перестали делить меня. Первое право, ныне присно и во веки веков – на мою любовь, на диванное лежбище, на еду, на общение, игры и туалет – было за Верховным Масисом. Потом – право Саби.

Как и обещала ветврач, правая лапа у Саби была ненамного, но короче левой. При ходьбе, это было совершенно незаметно, а вот при беге, кошка немного притопывала правой лапой. Меня это очень умиляло и развлекало. Я стала иногда звать ее Топотуньей. Мне казалось, что это имя ей нравится даже больше изначального – из телевизора. Я хотела, чтобы кошка любила свое имя – это очень важно. Я стала подбирать разные ласкательные слова, на которые она реагировала – кошка-Калабошка, Калабошка-Балабошка, Писюшка, Малюська и апофеоз всех моих выдумок – Пусика-Малюсика. Больше всего кошке нравилось быть Пусикой. Так тому и быть – Пусика!

Два года понадобилось кошке, чтобы относительно обосноваться в доме. Перестать пахнуть подъездом или чем-то другим, кроме моего парфюма. Перестать скромничать, прятаться и бояться, что я ее отдам кому-нибудь из гостей. Престать чувствовать себя чужой и ненужной. Перестать думать, что корма в миске не станет. Пе-ре-стать. Но, не смотря на полное принятие ее особенностей и любовь с моей стороны, она так и не приходила сама на колени, и ни разу – ни разу за эти два года – не пела песен. Не мурлыкала, не ласкалась, не пробовала найти со мной тактильный контакт.

Масис был полной противоположностью. После прихода домой, когда я доделывала все дела и садилась на диван, у кота по расписанию была любовь. Желательно – часа на 4. Его надо было гладить, целовать, пичкать, тискать, «мучить» и обязательно разговаривать с ним. Кошка все это видела, но ….она просто жила, ела, пила, иногда играла и по долгу сидела на подоконнике, разглядывая улицу. Короче, вела свою – кошкину жизнь.

Я часто брала ее на руки, носила по квартире, как Масиса, целовала маленькую мордочку, вибриссы и разговаривала. Но я всегда знала – кошка ждет, когда я ее отпущу. Я не настаивала, я просто не хотела, чтоб она окончательно одичала, живя в квартире – ведь из-за ее нелюдимости, я с ней почти не общалась.

Я немного переживала по этому поводу, но потом «отпустила» ситуацию. В конце концов, ее предал человек, и возможно, это тоже была женщина. С чего бы ей мне верить? С того, что я к ней хорошо отношусь и подбираю имя, которое ей понравится? В случае с животными – это не повод. Ее маленькую и неопытную выпнули в непонятные обстоятельства по зиме и дикому холоду из теплого дома, где изначально тоже, наверняка, относились неплохо. Так что, Пусика права – людям нет веры!

К трем годам кошка перецвела – окрас стал локально черным с двумя белыми пятнами на груди и животе. Проявился подшерсток цвета черного дыма. В состоянии покоя кошка казалась однотонно-черной, при движении становился виден подшерсток. Крупной Пусика не стала, она была миниатюрной и очень пропорциональной. На мою радость глаза у нее остались ярко-зелеными.

Первый сдвиг в наших отношениях с кошкой произошел через пять лет – кошке было почти 6 лет. Сначала это коснулось отношений с котом. Они перестали жить в разных плоскостях и «соблюдать очередь», точнее очередь они соблюдали теперь только при походе в туалет. В остальном, они начали все делать одновременно или вместе. Например, вести активную жизнь, есть или спать, свернувшись калачиками на диване. Они даже пробовали играть вместе, но все попытки Пусики разбивались о лень Масиса.

Кошке стало жить заметно комфортнее, она повеселела и уже не так рвалась с моих рук, как раньше.

Прошло еще два года. Был осенний выходной день. Я лежала на диване и тыкала пультом в телевизор. Масис спал в ногах, а кошка сидела в кресле. Неожиданно, она перепрыгнула на диван и, немного поразмыслив о чем-то, решительно забралась ко мне на колени. Я, кажется, перестала дышать. Не может быть! Кошка посидела немного, я осторожно погладила ее один раз по голове:

– Пусика, ты такая красивая…самая лучшая.

Кошка легла мне на грудь и ЗАПЕЛА. Точнее, заурчала на всю комнату так, что разбудила Масиса. Он посмотрел на нас и снова закрыл глаза. Слава Богу! Кошка вытянула свои пушистые лапы к моему лицу и, выпустив когти, стала тихонько «перебирать» ими мой подбородок. Когда кошка так «топчется» – это ни с чем не спутаешь – она показывает тебе свою любовь и хорошее настроение. Я замерла и не верила своим глазам. Семь лет! Семь лет понадобилось, чтобы она поверила мне!

Пусика прижалась ко мне своим раскаленным мохнатым животом и, зажмурившись, пела без остановки. За все эти годы она пела первый раз. О чем? О своей жизни, о любви, о том, что чувствует ее маленькое сердце? Не знаю. Она пела – это главное. У меня внутри все прыгало от счастья – она поверила! Я молча гладила ее по голове, по мордочке, трогала лапы и маленькие треугольные уши. Я знала, что теперь у нас все будет по правильному.

Прошло 9 лет, как мы вместе. К моей великой радости никакой активной ревности со стороны Масиса тогда не последовало, ее почти нет и теперь. Случаются короткие беззлобные приступы, по итогу которых, кот остается на мне один. На 5 минут. Потом снова приходит кошка, никто никого не выгоняет – все вместе, все (кроме меня) поют песни и все счастливы.

Теперь у меня в квартире два заговорщика, которые объединятся для разных приключений и мелких безобразий, а потом покрывают и защищают друг друга всеми доступными способами.

Большей частью, меня они теперь «атакуют» вдвоем. Общаются, требуя добавить корм, сменить туалет, долить воды, поговорить или поиграть. Приходят одновременно, одновременно поют мне свои бесконечные песни и одновременно требуют любви.

Уверена, они считают, что раз рук у меня две, значит двух кошек гладить – не проблема.

***

Я вернусь когда-нибудь к тебе,

Ранним утром, почтой запоздалой,

Шумом крыльев синих голубей,

Тишиной холодного вокзала.

Тихим ветром, чаем на столе,

Телефоном к вечеру молчащим,

Белым снегом в прошлом феврале,

Днем тяжелым – начисто пропащим.

Листопадом, запахом цветов,

Фонарями вдоль кривой дороги,

Пятнами распахнутых зонтов,

Странным чувством скованной тревоги.

Тенью всех лесных прохладных троп,

Жарким солнцем, долгим разговором,

Чередой ошибок, новых проб,

С перекрестка – желтым светофором.

Диким пляжем, поздним смс,

Мартовским билетом в Барселону,

Ливнем теплым с громовых небес,

Ярким светом, льющимся по склону.

Простыней, замятой между ног,

Крошечным бриллиантом в правом ухе,

Я вернусь, когда-то, видит Бог,

Искупив все странности и слухи.

***

Я всю жизнь была одна. И очень часто я была одна, не будучи в одиночестве – когда была в паре, жила с кем-то, любила без памяти и надежды. Я всегда была одна. Четко понимая, что бы ни случилось, грести мне. Подыхать мне. Выруливать и соскакивать «на ходу», зализывать и умирать – все мне. Одной. И вот, сейчас я впервые за столько лет разнокалиберных отношений, связей и любовей, почувствовала, что я не одна. Нас двое.

***

Я верю в пустоту. В ее непознанную силу, в ее безоговорочное присутствие. Верю в то, что ее невозможно удалить. Да, ее можно не брать во внимания, но уж если она появилась из-за чего-то, из-за кого-то, то она будет. Чаще всего это, конечно, касается людей. Реже мест. Еще реже животных и каких-то других вещей.

Вот, представь, есть у тебя человек, и у вас все хорошо, и вам чудесно. И вдруг – по любой причине (от самой банальной до самой абсурдной) – он уходит из твоей жизни. Я сейчас говорю не о походных – клубно-кальянных вариантах. Я о серьезном. Так вот, он уходит. И что? Разве можно хоть каким-то образом закрыть ту пустоту, которая образовалась?

Даже если взять за пример обоюдное решение о расставании – все равно. Пустота от отсутствия ничем не перекрывается. Она длится во времени и пространстве. И все, что тебе представится когда-то потом – это возможность сократить время и пространство этой пустоты. Но удалить ее целиком не получится.

Ты просто выместишь ее часть на периферию сознания, занимаясь делами и своим хобби, разъезжая по миру и влюбляясь в новых людей. Даже создавая семью и рожая детей. И все вышеперечисленное ты будешь делать искренне, с отдачей и пониманием – как сильно ты этого хочешь. И ты будешь счастлива от всего этого – ведь жизнь продолжает свое движение, увлекая нас за собой. Хотим мы или нет.

Но пустота, возникшая когда-то всегда будет на месте. На том самом месте, где она родилась. Не бойся, она не отравит твою теперешнюю жизнь, никогда не будет ни на что претендовать, ничем не выдаст своего присутствия, если ты только не обратишься мыслями и воспоминаниями «туда». Она всегда будет только пустотой. Но она будет…

***

Холодным ветром мне не стать,

И в листопаде не укрыться,

Хотеть летать, как эта птица,

И никогда не уставать?

Бродить по долгой тишине,

Покрытой изморосью ночи,

Мне не узнать, чего ты хочешь,

И никогда не скажешь мне

Вдыхать намокшую листву,

Спешить обратно в сонный город,

Испытывать все тот же голод,

Так непонятный большинству.

Запретных тем невинный флер,

Не подвергать пустой проверке,

И кофе пить такой же терпкий,

Не завершая разговор.

Не думать, что легко идти

По этим лужам, в эту вечность,

Но кто сказал, что бесконечность

Я не смогу в тебе найти?..

***

Как сложно с родителями. В частности, с мамой. Отца я не помню – мать вскоре после моего рождения с ним развелась, а отчим… вообще – не тема. Мы, конечно с ним общались и общаемся, и он вполне себе ничего – не противный, не глупый, не вредный – нормальный. Но его и моя жизненные кривые никогда не пересекались. Они вынужденно столкнулись – да – когда он вошел в наш дом, но потом благополучно разошлись, и теперь пересечься им ни в какой точке нет возможности. А мама – это мама.

Отношения, начиная с моего сознательного возраста, то есть, лет с 11 не были обычными отношениями матери и дочери. В том смысле, что мы жили параллельно, периодически возникая на горизонте друг друга. Если говорить о «бессознательном» возрасте, мать я помню очень плохо – она занималась карьерой и личной жизнью, в которой мне не было места. Моим воспитанием занималась бабушка.

Так вот – о сознательном… Мама, сколько ее помню, всегда была очень статной. Красивой, ухоженной и сильной женщиной. С пурпурно-красным маникюром на длинных ногтях, пышной укладкой на голове и высоченными каблуками на ногах – всегда. Вечно в облаке какого-то мощного парфюма, типа «Magie Noire» или «Fidji». Вечно в окружении огромного количества разных людей: мужчин, подруг, коллег, подчиненных и жополизов. Что собственно было понятно при ее экстерьере, значимости, влиянии и руководящей должности. Мама всегда была высокомерна, нетерпима, безапелляционна, неразговорчива, выдержанна, строга и холодна. Это теперь мне понятно, почему. Тогда – нет. Я видела и знала, что она такая. Все. Моя мама – такая.

Дома – она тоже всегда была «госпожа начальник» – так, шутя, звал ее водитель. И теперь зовет, если вдруг им доведется случайно где-то встретиться. Властная, не терпящая никаких рассуждений ни по теме, ни тем более – без нее. Правая всегда, везде, при любых обстоятельствах. Спорить, и доказывать что-либо было бессмысленно.

Думаю, со мной она общалась примерно так же, как с теми людьми и той челядью – по привычке. Не могла, наверно, переключиться. Времени не имела или сил, или желания. А возможно – и того, и другого, и третьего. А может, понимала, что я – при своем характере – была та еще штучка, и быть со мной нежной лишний раз не стоит. Точнее, не стоит вообще. Я это, понятно, чувствовала и не принимала. По-своему, как могла.

Наверно, она всегда любила меня. Скорее всего, любила. Только как-то уж очень по-своему. Какой-то совершенно недоступной и непонятной мне любовью. Слишком все было жестко и холодно. Никакой помощи. Никаких исключений.

Мы очень часто ругались. Потом, когда я стала старше, эта ругань и скандалы превратились в такой своеобразный застывший слоеный «пирог» из пустоты, неготовности слушать, взаимного неприятия и страха. Моего – что она опять чем-то недовольна и будет ор. Ее – что не может со мной совладать и не знает, что делать. Достигнув, как мне казалось абсолютной зрелости – то есть 19 лет, я стала жить исключительно по собственной мерке, что опять же порождало череду семейных сцен. Позднее, мне все это надоело, и я перешла в фазу холодной войны, которую мать, на удивление поддержала. С тех пор мы жили каждая в своем мире, поступая по любому поводу исключительно на свой лад. Пересекались мы крайне редко, дабы друг друга не нервировать.

Нодаже в эти редкие встречи, меня страшно бесили все ее слова, вмешательства, замечания, нарекания и советы. Любое возникновение ее в моей жизни вызывало диссонанс и протест: я сама все знаю, отвяжись от меня! Живу без посторонней помощи уже… охрененное количество лет! Чего тебе от меня надо? Каждый раз у меня возникало ни с чем несравнимое неудобство от самого присутствия ее даже на соседнем стуле.

И вдруг. В июле этого лета – ни того ни с сего все изменилось. Мама внезапно – насколько вообще что-то может быть внезапным – стала другой. Она просто стала моей мамой – наверно, такой, какой должна была быть лет 40 назад.

Доброй, заботливой, внимательной, любящей. Она не пытается больше меня подъебнуть, задеть чем-то, насадить свое мнение. Она просто звонит мне узнать, как мои дела, пообедала ли я, когда поеду домой, почему не ношу подаренный ею мохеровый шарф – он теплый, и почему я так долго сижу в офисе – на улице уже темно.

Хотя она звонит мне со своими вопросами и рассказами в течение дня непозволительное количество раз – меня это больше не бесит. Немного отвлекает и может быть – из-за нехватки времени – утомляет, но не выводит из терпения и не раздражает. Ну, может быть, совсем чуть-чуть. Она иногда (чаще всего) звонит мне в очень неподходящее время. Я всегда снимаю трубку и слушаю. Она о чем-то вещает мне, а я периодически посматриваю на таймер отсчета времени: 2 минуты, 6 минут, 12, 15… Раньше я только делала вид, что слушаю, сама гоняла в голове что-нибудь свое. Сейчас я на самом деле слушаю, просто слежу за временем – привычка. Мне, ведь совсем ни к чему вникать в то, что она мне говорит, но я вникаю, не перестаю это делать. Не могу перестать.

Порой, хочется тихонько сказать ей: мам, я ведь, работаю, у меня люди\ я на встрече, мне некогда тебя слушать, давай вечером поговорим. Но я понимаю, что ей надо рассказать это прямо сейчас – на эмоциях, а рассказать, по большому счету некому. А даже если и есть кому – вряд ли этот кто-то будет слушать очередные «пять кругов». У каждого старика таких рассказов полным-полно. Так что…вместо того, чтобы прерывать ее, я извиняюсь перед партнерами или клиентами и ухожу в коридор слушать маму. Считаю, это теперь для себя единственно верное поведение. Чувствую, что мне это надо делать. Почему?

Я вдруг заметила, как она сильно постарела. Стала ниже, сутулее, как-то… меньше, что ли? И еще. Я увидела насколько она беззащитна перед этим временем: перед интернетом, смартфонами, электронными регистратурами, банковским картами и авто платежами. Хотя, она до сих пор держит осанку, не дурно одевается, выглядит подтянутой, умеет читать смс, разобралась с Google, говорит без синтаксических ошибок и читает без очков. Но сам облик изменился. Я увидела, что моя мама – совсем не ТА моя мама. От нее прежней почти ничего не осталось. Только взгляд временами такой же неприступный, жесткий и немного надменный. Но надменность эта теперь не имеет ко мне никакого отношения – только к ее обстоятельствам, ее друзьям, ее историям, которым нет конца. Она рассказывает, с мельчайшими подробностями, как она ходила гулять со своим маленьким песиком, за продуктами на рынок, в гости к подруге, платить за квартиру или за талоном в поликлинику.

Удивительно, мне казалось, что это мой день напичкан событиями и делами «под крышку», и это мне есть что рассказать. Оказывается – нет.

Поймала себя на мысли, что приходя домой, чаще всего, рассказывать мне ни о чем не хочется. А может, не хочется, потому что некому слушать так, чтоб я могла рассказать?..

Вот и выходит, что из двух вариантов рассказанных рассказов – моего и маминого – у нее событий всегда больше.

При личных встречах она теперь не пытается лезть в мою жизнь и что-то в ней комментировать. Не морализирует, не читает нотаций, не пытается «вывезти на своем», ни на чем не настаивает. Она – просто мама. Любит, жалеет и гордится. Правда, годится так, чтоб я не знала. Это мне «донесли» пару раз друзья, которые были свидетелями, как она с высоко поднятой головой рассказывала обо мне и моих достижениях кому-то на улице или в магазине.

Почему это произошло только сейчас? Почему нельзя было жить так, исчисляя назад от сегодняшнего момента, ну хотя бы лет 10? У меня ума не хватило? У нее?

Вся наша с ней жизнь прошла в обидах, конфликтах, отсутствии хоть какого-нибудь понимания и принятия, а могла бы…

Мне 46. Эта метаморфоза произошла в нашем с ней мире только что, и я не знаю, как и чем ее объяснить? Скорее, я даже не пытаюсь это сделать. Я наслаждаюсь спокойствием и любовью. Я хочу, чтоб все осталось так, как есть сейчас. И то время, когда я ее почти ненавидела, никогда не вернулось.

Я простила ее за все, что было. И почти простила за то, чего не было. Думаю, она тоже простила меня.

Теперь я хочу любить ее не мозгом, а сердцем. Заботиться о ней, не потому что положено, а потому что мне это нравится. Ехать к ней в воскресенье не отбывать повинность, а отдохнуть душой с родным человеком.

Звонить, чтобы услышать голос. Везти на дачу, чтоб побыть лишний день вместе. Заезжать в рабочее время, чтобы просто обнять. Играть с ее собачонком, чтобы рассмешить. Наводить для нее кофе с молоком, который – как она говорит – умею наводить только я. Ужинать в ресторане, чтобы дать ей возможность побыть на публике. Катать на машине по городу и разговаривать о глупостях жизни.

Я хочу, чтобы до самого конца между нами ничего не менялось. Я хочу Этих чувств, Этих воспоминаний о своей маме – а не тех, что были до этого лета. Я хочу запомнить себя с ней в этих эмоциях. В этих наших новых отношениях. Я хочу, чтобы она осталась такой для меня навсегда. Хочу, чтобы спустя годы, мое сердце, при воспоминаниях о ней наполнялось только нежностью и любовью. Почему? Потому что по-другому жить я уже не смогу.

***

Ты, конечно, полюбишь меня,

Почему-то я все уже знаю,

И отсчет наших дней начинаю

Со свидания первого дня.

С торопливых бесшумных шагов,

Тембра голоса, умного взгляда,

Мне казалось, чего еще надо?

Не у этих ли я берегов?

Где красивая женская суть,

Где понятные «ноты» и звуки,

Безотчетность и нежные руки,

Сложных трений отчетливый путь.

От улыбки, до утра вдвоем,

Поцелуев, взаимности чистой,

Мне не хватит, наверно, лет триста,

Осознать, что ты просто – мое.

***

Я не ручная. Чаще улыбаюсь себе в зеркале, чем кому-то на улице. Живу, как хочу, ничего не имитирую и не выдавливаю порционно. Чаще ставлю людей на место, или делаю вид, что не замечаю. Как все – притворяюсь и ношу «маски». В гриме становлюсь частью декорации. Ты хочешь видеть меня реальной? … Что ж, тогда тебе придется «пить» меня неразбавленной – без примесей.

***

Я хочу держать тебя за руку тогда, когда мне это надо, а не тогда, когда никто не видит. Хочу, чтоб ты была счастлива тем, что есть вот этот закат рядом со мной, а я тем, что есть вот этот недопитый кофе рядом с тобой. Хочу всегда будить тебя поцелуем между лопатками и видеть, как ты сонно улыбаешься мне. Хочу, чтоб ты, прищурив глаза задавала мне вопросы и смеялась, не дожидаясь ответа – потому что ответы и так знаешь. Хочу, чтоб ты прижималась ко мне и говорила, что любишь, что будешь со мной – без обещаний и прогнозов. Хочу не раздумывая соглашаться. Хочу, чтоб мы были друг у друга.

***

Какими шагами приходит любовь?

Известен кому-то ответ?

Когда разрезается шторами вновь

Растерянной улицы свет.

Когда наполняются трепетом дни,

И многое катится вспять,

Когда непонятность прочитанных книг

Вполголоса учит опять.

Когда для кого-то становишься вдруг

Обыденно-главным всегда,

Когда размыкается замкнутый круг,

И нет никакого стыда.

Когда у величия нет красоты,

Где блики по телу в ночи.

Когда измерение с именем «ты»

Важнее, чем имя звучит.

***

Бывает, я скучаю по людям из прошлого. Я говорю о тех, с кем нас разделила река дерьма. О тех, кого теперь я, так или иначе, считаю своими врагами.

Я скучаю по тому времени, когда все было хорошо, и между нами еще ничего не произошло. Мы были веселы, беззаботны, счастливы тем, что можем быть рядом. Доверяли друг другу, приходили на выручку, пили пиво, попадали в опасности и выпутывались из них, давали советы и помогали воплотить их в жизнь. Скучаю по тому, какими мы были тогда. Скучаю по ним. И по себе – той.

***

Мне удивительно, почему религия и Бог против того, чтоб кто-то прерывал свою жизнь по велению своей души, самостоятельно? Ведь, если (как принято считать) Бог продумал персональную судьбу каждого конкретного человека, то вполне вероятно, что для некоторых, концом существования должен быть запланирован прыжок из окна, а не инфаркт.

Предположим, человеку уготована говенная – по его меркам – участь. Ему так кажется. Он так решил.

А Господь и говорит:

– Тяни лямку, милый. Я тебе ее дал, потому что знаю – она тебе по силам. Откуда знаю – не скажу. Тяни, иначе ты бы ее не получил.

Человек спрашивает:

– А, будет ли счастье в конце? Когда я эту лямку дотяну?

– Не факт. Просто, тяни!

Человек живет дальше, ничего не меняется, а может, и хуже становится. Опять же по его – человеческим – меркам. Он всегда знал о том, что на свете существует самоубийство – как запасной выход. И выход этот всегда открыт. Но это знание совсем не повергает его в депрессию. Наоборот, в тяжелые дни и минуты, он думает: что же еще я способен вынести?

В конце концов, он ведь знает, что если боль станет нестерпимой – всегда можно выйти через ту саму дверь, и поминай, как звали. Он сразу станет свободным!

И вот, этот самый момент наступил. В какую-то минуту безысходности и отчаяния, человеку вдруг становится до пизды на все, что происходит вокруг, до пизды на свою жизнь.

Он прыгает из окна, нарушая задумку Бога, относительно его самого и, «продуманных» для него свыше, пожизненных мучений во имя предполагаемого счастья.

В такие минуты, Бог в ярости! Он бесится. Прыжок из окна – это акт неслыханного пренебрежения. Нарушения ЕГО всемогущей воли. Он жизнь дал, только он и вправе отнять ее в удобный ему момент. Ан, нет.

Поэтому Господь и не берет самоубийц в так называемый рай. Это – вечная кара отступникам! Тем, кто смеется и говорит:

– Иди-ка ты на хуй, Господи! Мне срать, что ты там решил относительно моей судьбы! Я сам за себя решаю, когда мне освободиться!

А загробная вечная жизнь…не знаю, что сказать. Это, как безалкогольное пиво и внематочная беременность. Вроде и есть, а пользоваться нельзя.

***

Как мы появились друг у друга, помнишь? Я тоже – нет. Как утренний туман, который так и не рассеялся с появлением солнца? Или как вода, которая обнимает тело в ванной, зная все секреты? Или как привычное небо, которое всегда над головой? Мы вдруг стали небом над головой друг друга? Точнее, даже не над головой, а где-то внутри – вот здесь, где солнечное сплетение. Или чуть левее и выше? Так мы появились? Действительно, просто. Это, наверно, потому, что нам всегда нравилось летать, оторвавшись от земли, летать в переполняющей душу синеве с облаками. А сейчас нам хочется жить, дышать, двигаться, получать удовольствие от разных мелочей – например от того, как дождь осторожно дотрагивается до моего плеча своими «пальцами», чувствовать каждую минуту в пульсации этого мира. И удивительно, как от всего этого тепло, надежно и легко. А еще… еще бесконечно спокойно от того, что по городу где-то там просто летит твое «небо».

***

Взросление

 Когда-то мне казалось, что жизнь вечна. Всегда будет бабушка в «хохломском» переднике, ее пресные пироги с повидлом, рыжий портфель, школьный стадион за окнами и бесконечная, бесконечная вереница дней, похожих один на другой. Хотелось вырваться из всего этого, поскорее дорасти вон до того цветка на обоях, и стать, наконец, взрослой.

              Теперь нет никакого цветка, и обоев тех уже давно нет, нет даже комнаты, в которой были наклеены те самые обои. Стала ли я взрослой? Наверно, стала.

   Цветы теперь – и нарисованные, и живые – меня не интересуют. Ценности трансформировались, лучше сказать – почти исчезли. Их заместили интересы, выгоды и удобства. Деньги и автомобили – вот две сферы, которые занимают мой мозг. Психология, эзотерика и киношные монстры – это для души.

       Все стало иначе. Жизнь превратилась в вереницу дел, которые переползают в ежедневнике с одной страницы на другую, периодически меняя свою численность на меньшую или большую. Дни, все так же похожи один на другой, но вокруг нет ничего, что окружало раньше и казалось близким, понятным, пусть даже надоевшим. Было как-то спокойнее среди всего ТОГО.

           А среди ЭТОГО…. Нет, волнений и беспокойства ничего не вызывает. Все есть, как есть. Жизнь идет. Утро, подъем, завтрак, погладить кота перед выходом, дорога в офис, дела, разъезды, звонки…. Вечером заправка, магазин – не забыть гель для стирки, дома ужин, почта, звонок маме, погладить кота, все – спать. Список обязательств, удлинился вчетверо, а соответственно и темп перемещений в пространстве с moderato уже давно перешел в presto.

              Есть короткие передышки, в виде недолгих поездок в другие города, но облегчения это не приносит. Потому что голова постоянно занята какой-то будничной хренью. Правильно кто-то сказал: уехать от себя невозможно. Или поездки слишком короткие?..

            Раньше был какой-то кураж, какая-то веселость из-за ничего. Хотелось бежать в компании, готовить на кухне всем скопом, а потом – застолье. И чтоб водка – рекой, и чтоб все это часа на четыре, а то и на пять. Потом – дискотека, бильярд или боулинг, катание на машине – по выбору. И были силы. И было весело. Ржали, как лошади без перерыва – до колик. Над чем? Так не над чем – просто так.

              И не возникало вопросов непонимания, скупости, недалекости, ханжества соседа по столу или человека в пассажирском кресле моей машины. Не заморачивались всякой ерундой. А сейчас, все это – уже не ерунда. Теперь это – препятствие для общения. Большое препятствие. Потому, что все видишь, чувствуешь, сканируешь и понимаешь. И не хочется тратить время на чьи-то объяснения, а еще хуже объясняться самой.

              Лучше совсем не отягощаться ничьим обществом, чем пересиливать себя, принимать позы и смеяться в нужных местах – не потому, что смешно, а потому что – надо. У меня нет на это сил. Истощились, как-то внезапно исчезли, и никакое второе дыхание на людскую примитивность не открывается.

              Я безусловно – не самая умная особь женского пола. Но как-то странно осознавать, что вокруг меня, за исключением 3 человек – только псевдо-люди. Псевдоинтеллигентные, псевдо состоятельные, псевдо умные, добрые, понимающие. Все – псевдо. Это потому, что мы притягиваем себе подобных? Или как в физике – противоположных? Хочется думать про физику.

               Снаружи все выглядит очень даже пристойно. Каждый человек – сама добродетель, порядочность и всё понимание. Однако, даже с небольшим «увеличением», сразу понятно, насколько велик мой самообман – гниль, трусость, ложь, бессилие и эгоизм. И когда это с ними произошло? Или это со мной произошло, а с ними-то как раз все так же, как и было?

              Иногда нестерпимо хочется все бросить, сесть в поезд и ехать, ехать, ехать. Не важно куда – просто – ехать. Без мыслей, переживаний, без входящих звонков. Чтоб прикольный собеседник, чтоб было с ним по-настоящему интересно – «за жизнь». И чтоб приехать куда-то, вокруг все незнакомое и одновременно родное, и пусть даже никто не ждет.

               У меня есть фотография – мне лет 7, я стою по грудь в ромашковом поле и смеюсь. Вот и сейчас, найти бы такое поле и бежать по нему, ни о чем не думая, с раскинутыми руками пока не надоест. А потом, засмеяться из-за ничего и услышать, как бабушка домой зовет.

                Полагаю, что странно будет выглядеть 45-летняя тетка, которая несется в поле по горло в траве и ржет. Да, и аллергия у меня на ромашки.

Все-таки я повзрослела.

***

Я не знаю, куда ты ушла,

В пустоту, о которой не знала?

Не забыла с собой покрывало?

Ты же вечно хотела тепла.

Расскажи, что случилось найти?

Ты счастливее стала, в итоге?

Так всегда развлекаются боги,

От себя не давая уйти.

Ты смогла получить, наконец,

Беззаботную жизнь на подгоне?

Восседая на призрачном троне,

Ты была не плохой образец.

Жизни той, где ныряют во тьме,

С пониманием – время не в пользу,

Где любовь – будто метаморфозу

Можно просто угробить в уме.

Где и мыслям твоим, и мечтам,

Разговорам смешным и надеждам…

Остается понятие «между»,

Тем, что здесь, и что было вон там.

***

Как удивительно всегда,

Я каждый раз считаю первым,

Когда мне дождь щекочет нервы,

И рвет решений провода.

Он неуверенность свою

Передает мне по наследству,

И громко плачет, будто в детстве

У всех несчастий на краю.

Он не дает опять уснуть,

Он тихо льет и барабанит,

И в голову смертельно ранит,

Пытаясь все перевернуть.

В моем сознании о том,

Что ближний свет не так уж близок,

Что часто многое в «эскизах»

Мы оставляем на потом…

***

Я никогда не ревную. Просто держу свое мертвой хваткой. Я никогда не скажу тебе: что никого никогда не останавливаю, что ты свободен, захочешь – уйдешь. Сейчас ты мой. Если рыпнешься в сторону и изменишь мне, я просто сломаю тебе шею. Когда я люблю кого-то – значит, это не просто так. Значит, это судьба. И не важно на какой период это судьба – на два года или на всю жизнь.

***

Я плохо переношу расставания.

Когда меня спрашивают: будем ли мы еще общаться? В смс или в контакте?

Я не знаю, что отвечать.

И когда она выходит из моей машины, по привычке протягивая ладонь, или подставляясь для поцелуя, я делаю вид, что не замечаю этого – прячу свою руку в карман или отворачиваясь, смотрю в лобовое стекло.

Это очень страшно, когда больше не хочешь прикасаться к человеку…

***

Мы приехали с подругами поужинать в столовую. Взяли, что хотели на раздаче, поели и остались немного поболтать за столиком. В какой-то момент, понимая, что мы еще просидим минут 30, а может и дольше, я решила взять кофе. Бар, где продают десерты, снеки для пива, льют алкоголь и кофе был вынесен в отдельную зону, куда я и отправилась. Одна из подруг составила мне компанию.

Мы подошли к стойке. Бармен – насмерть татуированный тощий блондин – наливал пиво из «башни» двум каким-то мужчинам. Пена в бокалах никак не оседала, и он возился довольно долго.

Дождавшись очереди, подруга заказала американо без сахара, а я спросила:

– Молодой человек, можно сделать латтэ, но горячее обычного.

Парень завис.

Подруга пришла к нему на выручку:

– Подогрейте молоко, перед тем, как взбить его в пену.

Парень молчал еще несколько секунд, потом все-таки сказал мне:

– Молоко и так теплое, и кофе машина…

Он обернулся к огромному паровому кофейному аппарату за его спиной, видимо, желая объяснить, что там выставлена определенная температура для напитков, и он бессилен. Но я прервала его речь, положив перед ним 100 рублей:

– Нельзя. Я поняла.

– Понимаете… – Продолжил он.

– Я поняла. – Повторение слов заставило парня замолчать. – Горячим латтэ сделать нельзя.

Я отправилась на свое место, предполагая, что заберу напиток через несколько минут.

Подруга пошла за мной. Когда мы сели за наш столик, она мне сказала:

– Ты совсем не можешь себя сдерживать?

– В чем дело? – Удивилась я.

– За что ты ему нахамила? – Спросила подруга.

– Где в тексте было хамство?

– От тебя достаточно тона. Ты просто не замечаешь, как задвигаешь людей. – Сказала вторая подруга, которая, не вставая, ждала нас за столиком.

– Вы охренели?

– Мы нет. Ты да. – Продолжала вторая. – И это твое нормальное поведение. Ты очень агрессивна.

– Понимаешь – Сказала первая – Парень весь из лица вышел и побледнел от твоего «нельзя, я поняла». Могла ты сказать повежливее?

– Как? Научи меня. – Съехидничала я.

– Перестань. Ты правда его напугала. Он же не при чем. Что он может сделать?

– Перенастроить кофе аппарат. – Ответила я.

– Ты прекрасно знаешь, он не может этого сделать.

– Хватит меня воспитывать. Я не считаю, что я ему нахамила.

Первая подруга встала и пошла к бару, сказав мне:

– Не ходи, я принесу.

Латтэ оказался горячим. Отпив пару глотков, я сказала:

– Кофе – что надо. Поблагодарю, когда пойдем.

– Вот видишь, он старался. – Сказала первая подруга.

Мы неспешно пили кофе и болтали еще час. И когда стали уходить, я подошла к бармену и сказала:

– Молодой человек, латтэ был отличный по температуре. Спасибо. Хорошего вечера.

Когда мы прощались на крыльце столовой, вторая подруга мне сказала:

– Ты видела, как он тебе заулыбался на твои слова?

– Нет. – Ответила я.

– Ты молодец, что поблагодарила его. Его улыбка вернется тебе.

Я улыбнулась ей в ответ и сказала:

– Уже вернулась.

***

Был канун 1999 года. Везде проходили предновогодние праздники, служебные вечера и торжественные мероприятия, называемые теперь корпоративами. Все пили и ели, соревнуясь друг с другом и тренируя, что есть мочи, организм перед приближающимися многодневными выходными.

Было уже 02:30 ночи, когда я прогрела машину у ресторана и не спеша, двинулась с места празднования в сторону дома. Ездила я тогда на новенькой серебристой «девятке» с инжекторным двигателем. Пить алкоголь за рулем было для меня делом привычным. Я нисколько не смущалась того факта, что от принятой дозы уже плохо стояла на ногах. Но, сидеть-то ведь я могу! Глаза дорогу видят, руки слушаются. Так в чем дело?

В то время, задумываться об отсутствии должной реакции у пьяного человека, о потенциальной опасности автомобиля с невменяемым водителем, об угрозе пешеходам от почти неуправляемой машины – было не принято. Да, и ДПС смотрела на такое поведение сквозь пальцы. Люди в форме, останавливая машину «в подпитии», спокойно брали деньги с несознательного водилы, и тут же без всякого протокола, отпускали его на все 4 стороны. Ездить в состоянии любой степени опьянения можно было бесконечно долго. Прервать беспредел можно было только тремя известными способами: 1 – человек сам, по своим убеждениям перестал передвигаться пьяным на автомобиле, 2 – кончились деньги, взятку дать нечем, а посему, стражи порядка будут беспощадны, 3 – внезапное и незапланированное участие в ДТП с последствиями.

Я проехала до дома уже половину пути. Город был пуст. Возможно, из-за температуры воздуха, что-то около -27С^о, возможно, из-за того, что была уже глубокая ночь. Пусть и предпраздничная. Общественный транспорт уже давно не ходил, частных автомобилей не было вообще. Изредка попадались одинокие такси, с шумными компаниями на борту.

Проезжая по одной из улиц, я увидела по ходу движения припаркованную носом к обочине темно-синюю «девятку». Машина призывно мигала аварийками. Вокруг нее на морозе прыгала блондинка в рыжей дубленке. Сработала солидарность пола и марка автомобиля. Ну, как можно проехать мимо «аварийной» машины ночью, с водителем – девушкой? Я затормозила. Припарковала свою машину позади ее машины и вышла из салона. Было очень холодно. Девушка что-то нервно искала в багажнике и никак не могла найти. Я подошла к ней сзади и окликнула:

– Сломалась?

Девушка выпрямилась и, посмотрев на меня в упор, выдохнула вместе с парами шампанского:

– Бензин кончился.

Я думала, что пьянее меня никто за руль не садится. Я ошиблась. Дама была пьянее. Гораздо.

Девушка продолжила поиски в багажнике.

– Что ищешь? – Спросила я.

– Шланг. – Лаконично ответила она.

Дама была не разговорчива.

– Зачем? – не унималась я.

– Бензин набрать. Ты же мне дашь бензина? – Блондинка начала в ярости выкидывать из темного багажника вещи.

Выставив крупную коробку на снег, она выпрямилась и сказала:

– Ирина.

– Наташа.

– Закурить есть?

– На. – Я протянула ей пачку сигарет.

Мы закурили.

– А как ты хочешь у меня бензин взять.

– Отсосу.

– Не-а. – Замотала я головой. – У меня сетка.

Я имела в виду защитную сетку в бензобаке.

– Я. Отсосу. – Уверенно заявила Ирина и, переместив сигарету в уголок накрашенного рта, продолжила поиски шланга.

Наконец, шланг нашелся. Я околела почти полностью и была согласна на любые манипуляции, лишь бы поскорее сесть обратно в теплый автомобиль.

Мы подошли к моей машине. Я открыла крышку бака и отошла.

Ирина со знанием дела засунула шланг в горловину бака и, выплюнув сигарету, взяла оставшийся конец в рот. Сделав сосательное движение, она потрясла шланг и, выпрямившись, спросила:

– На 95-ом ездишь?

– Да. А с чего ты взяла? – Удивилась я.

– По вкусу. Как еще? – Нисколько не смутившись, ответила моя новая знакомая. – А ты что, на вкус 95-ый от 92-ого не отличишь? – Она не шутила.

– Ты, знаешь, увы.

Может это она у машины бензин выпила? Девушка прервала мои мысли.

– Да, ты что? Надо все знать. Особенно вкус бензина собственной тачки.

– А зачем?

– Ну, так. Мало ли?

– Мало ли что? – Недоумевала я.

– Короче, бензин у тебя и, правда, не сосется. – Ирина вытерла губы и сплюнула. – Что будем делать?

– Пустая емкость есть? Поехали на заправку. Если нет – давай потащу. У меня трос есть.

– Канистра есть, конечно.

Ирина быстро вытащила здоровую металлическую канистру из багажника и захлопнула крышку. Мы сели в мою теплую машину.

До заправки доехали быстро и, молча. Заплатив деньги в окошечке, мы с грехом пополам мы наполнили канистру до половины.

– А че не полную? – Спросила я.

– А кто потащит? – Ответила Ирина. – Мужиков вокруг не наблюдаю.

Помчали обратно. Добравшись до бездыханной машины, Ирина вылила купленный бензин в бак, расплескав довольно много на свои замшевые ботинки.

– Где ключи? Заводи. – Сказала я, забирая канистру.

– В замке, где и положено.

То есть, пока мы ездили, машина стояла с ключами в замке не запертая. Холод начал выгонять из меня алкоголь, и разум поневоле стал реагировать на происходящее адекватно.

Ирина с трудом завела машину, я сунула пустую канистру ей в салон.

– Пошли ко мне. – Позвала я – Посидим, пока согреется. Это же минут 30.

И я, и она вымерзли с этими бензиновыми эскападами, как два цуцика. Мы сидели в моей машине, курили и говорили о всякой ерунде. Прошло минут 50, прежде чем мы решили, что пора прощаться. Обменявшись телефонами, мы разъехались.

***

Так создан мир, мы дышим только теми,

Кто нам перекрывает кислород.

Но мы им не нужны на самом деле,

А нам они – совсем наоборот.

И написать «страницу» во вселенной:

Вторым не надо, первым – не дано.

И пьют тоски напиток повседневный

Одни как яд, другие – как вино…

***

Хочу твои сны и мысли

Читать своим поцелуем.

Закончились споры о «смысле»,

Никто теперь не ревнуем.

И в складках зеленой шторы

Все буквы моих молчаний,

И нет больше дня, который

Был соткан из обещаний.

Давай нарисуем символ.

Биения сердца рядом,

Пересечений сильных,

И понимания взглядов.

Инерций, минут и чисел,

Растраченных в прошлом точек.

Скелетов в правой кулисе,

И порванных оболочек.

Любви на исходе лета,

Дорог случайных в маршруте,

Закатов рыжего цвета

И счастья в каждой минуте…

***

Ну, и что теперь делать? 47. И это не еще. Это – уже. Надо понимать, половозрелость моя полностью закончилась.

У кого-то есть дети – они слава богу выросли или, во всяком случае, уже не грудные. Многие из них – выросших и не грудных – способны сами о себе позаботиться. Пусть не до конца, пусть с периодической подсадкой на родительскую шею. Тем не менее – неусыпно следить за ними нет необходимости.

У кого детей нет – тот изначально свободен от решения очень многих вопросов. И все-таки, в связи с возрастом, устойчивым и понятным самой себе положением в социуме, иллюзией стабильности на работе, некой успешностью в бизнесе, финансовыми накоплениями (если таковые имеются), так же появляется приличная толика дополнительной свободы.

Раньше годы уходили на построение связей, контактов, поиск партнеров, друзей, любимых, создание карьеры, зарабатывание денег, отбивание от врагов – в общем, на устройство жизни.

А теперь? Высвободилось огромное количество времени и так как до крайней немощи и смерти как будто еще очень и очень далеко, возникает вопрос – что делать? Чем себя занять?

Надо самой себе придумывать занятия и развлечения. Да, увы и ах, очень многое находится в категории «уже», а не «еще». Но тем не менее, при наличии денег, у любой женщины, полагаю (я об интеллектуальных особах – исключительно) фантазии, благоразумия и сердца хватит. Остается лишь задуматься о себе любимой.

О старости, в смысле немощи лучше не думать. Зачем? Как оно там будет? И будет ли? Кто сказал, что я доживу до состояния немощи? Кто мне гарантировал старость? Хотя, в принципе, она уже как будто и тут. Но я говорю о другой старости – когда я буду плохо слышать, плохо понимать и плохо ходить, а в паспорте будет «сказано», что биологически тебе уже 80+.

И даже тогда, мне кажется – жизнь не будет для меня в завершающей стадии. Будет хотеться жить, даже больше чем теперь. Теперь – чаще не хочется. Но я никуда не собираюсь, и даже не вспоминая про гнев Господа – относительно принудительного окончания жизни – я все еще тут. И буду тут.

Если говорить об идиллической картинке, я хотела бы доживать сыто и беспечно где-то в теплом краю – типа Израиля, Италии, возможно, Швейцарии. Не одна, конечно, а кем-то, кто разделял бы мою жизнь, мысли, взгляды, привычки. На кого можно было бы опереться, прогуливаясь по побережью. С кем можно было бы бесконечно говорить о жизни и воспоминаниях, не глядя на часы. Путешествовать недалеко и недолго (мы же и так живем в благословенном краю), смеяться, смотреть друг другу в глаза и быть абсолютно счастливой. Но это – идиллия. Как сложится? Я узнаю об этом первая.

***

Началась осень. Период долгой хандры, мокрых ног, герпеса и внезапных простуд. Как-то, в одном ненавязчивом разговоре, подруга предложила мне попить в качестве профилактики Аскорбат Натрия. Для непосвященных в таинства медицины сразу скажу – это разновидность аскорбиновой кислоты или как там еще. Просто не в форме привычных с детства желтеньких горошков, а в виде белого мелко-кристаллического порошка. То бишь его величество витамин С в «полный рост».

Принимать сие «снадобье» надо было в растворенном виде: половина кофейной ложки на полстакана воды. Все просто.

Юность у меня была бурная и стремительная. До сих пор иногда, болтая со старинными подругами, удивляемся – как это нас не придушили в каких-нибудь полузаброшенных гаражах, не пристрелили за слова, которые мы, не задумываясь произносили. Как мы не улетели с порывом какого-нибудь переменного ветра с нужной «платформы», как не запились, не занюхались, не закурились насмерть.

Но я сейчас исключительно о здоровье.

В очередной вечер, я достала баночку с заветным порошком и зачерпнув половину ложки, уставилась на него. Постояв пару секунд, я улыбнулась собственным мыслям, а подумала я вот о чем – о своих сравнительных ощущениях и понимании.

Что бывает вот такой же белый порошок из «смертельного» меню. Я знаю, какой он на вкус, на ощупь. Знаю ощущения на слизистой носа. Знаю, как он немного блестит – не весь, кстати. Знаю, какие разрушительные и губительные от него последствия. И почему-то именно сейчас, когда я увидела Асокрбат Натрия в своей позолоченной ложечке, у меня всплыли ассоциации того мира. Того «ассортиментного перечня» той ненормальной жизни.

Улыбку вызвало то, что вот я стою у барной стойки в собственной тихой квартире, мне 48. Я в футболке и трусах, с ложкой белого порошка внешне так похожего на тот, но только он из этого мира. Пытаюсь с помощью него активировать свою иммунную систему, поддержать организм в холода, и по итогу, получить дополнительную порцию здоровья, которое растрачивала, как только могла еще 15 лет назад. Такие одинаковые кристаллы и такие разные…

Подумалось о том мире, и о том – диком во всех смыслах – времени, в котором я когда-то умудрялась жить, где не было ни дня, ни ночи, ни сердца, ни ума. Ни спокойствия. Ни размышлений. Ни правды. Ни уверенности. Ни любви. Ни самой себя. Ни-че-го!

О том, насколько все это далеко от меня. И насколько рядом – в этой кофейной ложке.

***

Иногда думаю о том, что было бы, если бы я тогда промолчала? Не докопалась до своего «нутра», не поняла и не призналась себе, что происходит в сердце. Что было, если бы тобой не было принято никакого решения, и мы просто остались дрейфовать рядом на какое-то время? Как бы все сложилось и где бы мы были теперь? И вообще, были бы «МЫ»?

Думаю, все-таки, были. И даже это были бы именно «мы» – просто другие. Отношения сохранились бы для встреч, разговоров, коротких поездок и недолгих откровений. Мы получали бы несомненное удовольствие от общества друг друга, но когда-то – и это не такое уже долгое время – все это перешло бы в «короткий метр» как с большинством, как почти со всеми.

Мне бы никогда не узнать, какая ты «вблизи». Как бывают непослушны твои губы, чем ты пахнешь утром и насколько красиво твое тело. Не услышала бы, как тихо ты звучишь, когда устала. Как надо целовать тебя, прижимая к себе, чтоб немного замедлился твой пульс. Не увидела бы, как недолго, но беззаботно ты можешь смеяться какой-то глупостью, которую я делаю или говорю. Не почувствовала бы как ты доверяешь мне.

Думаю, ты тоже многого не узнала бы. Не пережила. Не почувствовала. Не ощутила.

Что было бы, если бы?… Думаю, мы бы друг друга упустили…

***

Все мы когда-то держали домашних животных. Хотя бы в глубоком детстве. Кто-нибудь, когда-нибудь в доме все равно побывал. Вонючий сирийский хомячок, постоянно орущая желтая канарейка или замученная на смерть морская черепашка. У кого родители были посговорчивее, тому довелось пожить в компании декоративной крысы, породистой кошки, или некрупной собаки, категории «нашли….отдадим…..».

Моя жизнь в этом отношении сложилась более чем счастливо. В вопросе приобретения какого-нибудь питомца мне не отказывали. В доме всегда по очереди были и хомяки, и белки, и кошки с собаками. Один зверек сменял другого, и так до возраста средней школы. Потом был перерыв по понятным причинам – учеба, начало личной жизни и прочие неприятности. Уже, будучи 20-летней девушкой, я совершенно осознанно завела кобеля добермана. Так получилось, что в двухлетнем возрасте его насмерть сбила машина. Я, чтобы заглушить горе, тут же привезла из московского питомника новую собаку. Тоже кобеля добермана.

Увы, но жизнь и второго пса оказалась короткой. Переживала я все это страшно, решив, что никогда больше не буду заводить животных. А если по какой-то причине, животное в моем доме все-таки появится, то я не буду привязываться к нему сердцем. Буду любить мозгами.

Прошло 5 лет, и вот. Одна приятельница – заводчица мелких экзотических пород, убедила-таки меня, что нужно в доме иметь собаку. Не большую, как у меня когда-то были, а маленькую. Точнее, очень маленькую – английского гладкошерстного тойтерьера. Да, да, вот эту нервную «задрыгу» на тонких ножках с выпученными глазами. У нее таких дома – уверяла она – шесть штук и проблем с ними никаких нет.

Как случилось, что я поверила в необходимость такого приобретения? До сих пор не понимаю. Но видимо, последняя кружка пива в процессе разговора о тойтерьерах оказалась лишней. То есть, она – эта кружка и оказалась решающим аргументом в убеждении меня. В какой момент я поддалась эйфории – иметь крошечное существо, совершенно не подходящее мне ни по темпераменту, ни по размеру, ни по образу жизни – не помню. Да, и какая теперь разница?

Судя, по рассказам Натальи, содержание такой маленькой собаки состояло из одних достоинств. Гулять с ней не надо – легко учится и ходит в лоток, как кошка. Кормить как-то особенно тоже ни чему – с хозяйской ложки сыта. Из-за того, что живет дома, почти не болеет. Снаряжение – одна текстильная шлейка. Отведенное место – подушка у батареи. Все. Ну, еще немного игрушек, витаминов и контакта с хозяином.

В общем, нисколько здраво не поразмыслив, я решила – возьму такую собаку. Уж если моей сноровки и ума хватило на двух доберманов, тойтерьера-то, поди, одолею?

Через 10 дней, где-то после мартовских праздников, я купила у Натальи 1,5 месячную девочку тойтерьера оленьего окраса. Маленькая собачка, размером не больше моей ладони, доверчиво расположилось у меня за пазухой. Свернувшись теплым калачиком, она безмятежно проспала всю дорогу до дома. Мальчиков к моему несчастью в помете не было. Но я подумала – может, и хорошо. Хватит мне кобелиный норов укрощать. Поживу спокойно. Известно, что суки более привязчивы и к дому, и к хозяину, реже демонстрируют характер и вообще, покладистые существа. Нуждаются в любви и защите больше, нежели в неусыпной дрессуре и доказательстве своих привилегий. Впрочем, как все женщины. Назвать собаку надо было на букву «Е». Ничего приличного на эту букву, как назло на ум не приходило. Впрочем, зацепилось одно имя – Елизавета. Долго раздумывать и ломать голову над этим вопросом я не хотела. Значит, будет Лиза.

Когда я забирала собаку, приятельница заботливо дала мне вдогонку несколько советов по «легкому» содержанию. Кормить пока 4 раза в день, лежанку устроить в тепле. Поить жирными кондитерскими сливками. Желательно, немецкими. Ха! Немецкими! Где это в 90-х годах в нашем городе были какие-то особенные жирные немецкие сливки? Нам нежирных отечественных бы купить! В финале, пришлось заказывать сливки в Москву. Раз в неделю я встречала поезд, на котором с нарочным приезжали 2 очередные упаковки 30% сливок для моей собаки.

Началась наша совместная с Лизой жизнь. Ничего особенного. Никаких эксцессов. Я оборудовала для ее сна и отдыха закрытую коробку с небольшим отверстием – входом, одеялом внутри и электрическим подогревом снаружи. Все это я разместила на кухне. Две миски с кормом и блюдечко с неизменными сливками, которые уже через 4 часа загустевали в открытом виде до состояния желе. Игрушек я ей пока не купила, поэтому в первый вечер, мы обошлись пустой катушкой из-под ниток.

Первую ночь мы не спали. Лиза без перерыва скреблась в закрытую дверь кухни и пищала, требуя, чтоб ее взяли в комнату. Несколько раз за ночь, больше жалея соседей, нежели себя, я вставала с постели и, распахнув дверь в кухню, объясняла громким матом, где у собаки место. На пятое мое появление Лиза, не дожидаясь пока я, открою рот для ругательств, стремглав убежала в свою коробку. Высунув из нее свой маленький пятнистый зад, она сделала вид, что спит и никаких претензий не имеет.

Тем не менее, визг и требования изменить условия содержания периодично продолжались остаток ночи, и еще две недели после этого, прежде чем собака смирилась и окончательно поняла, что она попала «не туда», и жить ей придется именно так. Спать она будет не в постели, а в коробке. На хозяйских руках не бывать, или бывать, но крайне редко. Играть придется самостоятельно – компанию никто не составит. 95% времени надо будет проводить в одиночестве, так как никого постоянно нет дома. Но, даже если кто и дома, на внимание рассчитывать глупо.

В общем, я была непреклонна. Никто же не сказал мне, что мелкие породы – особенные. У них иное расписание и совсем другая жизнь. Они маленькие, а потому – ручные в прямом смысле слова. Их надо постоянно гладить, ласкать, целовать, пичкать до бесконечности. Баловать, защищать от всего, что может их напугать и, разумеется, не спускать с рук. Разговаривать, играть, как с маленьким ребенком, отдавать максимум теплоты и заботы. И конечно, спать вместе – иное, даже не обсуждается. Вот оказывается, что имела в виду Наталья, говоря о контакте с хозяином. А что делала я?

Я общалась с этим рыженьким существом, предназначение которого – лежать на подушке и подставлять розовый животик для поцелуя, как со служебной собакой из питомника УВД. Я вела себя так, будто через пару месяцев Лиза переселится будку и, как минимум начнет бегать по блоку, охраняя какую-нибудь «закрытую» территорию. Или на край, будет служить в органах на поимке преступников. Дикость, одним словом.

Прошел месяц. Лиза немного подросла. Она уже не была такой крохотной и тщедушной. У нее начали подниматься ушки, взгляд сталболее осмысленным. Я решила научить ее нескольким командам. Команду «нельзя» Лиза уже давно выучила и знала, как никакую другую. Осталось научить ее тому, что пригодилось бы нам для общения, совместной жизни и прогулок. Удивительно, но собачка оказалась очень смышленой. Я никак не думала, что в такой маленькой голове, с не заросшим родничком, может поместиться сообразительность и ум. Она быстро выяснила, что за опускание попы на пол – «сидеть», звонкое гавканье – «голос» и размахивание правой лапкой в воздухе «здравствуй» ей причитается сантиметровый кусочек сыра. Поэтому, очень скоро без всяких команд, Лиза, усаживалась передо мной и демонстрировала по очереди все, что она умеет, ожидая заслуженного вознаграждения. Позже, она также поняла, что подбегать на имя, приносить мячик и садиться у ног не только выгодно, но и весело. Помимо сыра, она получала дозу внимания. С ней начинали играть.

Еще через месяц, пыл мой поутих, и строгость отступила на второй план. Мне надоело сопротивляться, и я стала пускать собаку к себе в постель по утрам. Счастью Лизы не было предела.

Не смотря на все эти изменения, времени на общение с моим маленьким питомцем у меня катастрофически не хватало. На работу я уезжала в 8:30, возвращалась не раньше 19:00. Чаще, гораздо позднее. В выходные – пьянки и гулянки до поздней ночи. Когда заниматься собакой? На себя бы время найти. Я видела, что она скучает и ей недостает общения. Встречая меня, она тащила мне игрушки, предлагая повозиться с ней. А мне было лень. Орать на нее? За что? За то, что я купила ее, не подумав? Или за то, что у нее есть потребности, а мне наплевать? Тогда я впервые подумала о том, чтобы вернуть собаку в питомник.

Летом у Лизы начали меняться зубы, и она стала портить вещи. Первой жертвой смены зубов стал мой кожаный ремень. Отношения наши и до этого нельзя было назвать идеальными, а теперь я вообще взбесилась. Лиза чувствовала мое раздражение, но продолжала делать назло. Мне казалось, она мстит мне за не любовь, за отсутствие времени, за то, что ночью она так и не спит в моей кровати. Каждый день она что-нибудь вытворяла. То кусок обоев оторвет, то шнурки у ботинок съест, то рулон туалетной бумаги распустит. Не смотря на методичные и довольно жестокие наказания с моей стороны, Лиза продолжала виртуозно вредничать. Терпение мое начало иссякать. Последней каплей в этой череде мелких пакостей стало небольшое происшествие.

Я продолжала ездить на дневное кормление собаки, правда, уже один раз, а не два. Стоял жаркий июньский день. Я мчалась домой с твердым намерением не только позаботиться о собаке, но и принять душ. Бросив на журнальный столик в прихожей кошелек и ключи от машины, я, скинув джинсы и футболку, стала менять миски с едой и сливками. Покончив с обязанностями, я перешла к правам. Быстро приняв душ, я переоделась и, схватив ключи от машины, поехала по своим делам. Первым делом было – заправить машину. Подъезжая к заправке, я потянулась к заднему карману джинсов и обнаружила, что кошелька на месте нет. Оставила дома. А почему не взяла его вместе с ключами от тачки? Значит, его на столике не было. Лиза! Убью!

До дома я доехала в три раза быстрее, чем удалилась от него. Залетев в квартиру, я увидела везде на полу рваные клочки зеленых и фиолетовых бумажек. Собаки нигде не было видно. В общей сложности денег в кошельке было не так и много. Что-то около 5 000 рублей, плюс 120 долларов. Короче, по всему полу, ковру в комнате и линолеуму в прихожей было раскидано, а до того как раскидано – изжевано и разорвано то, что еще 20 минут назад можно было с уверенностью назвать деньгами. Я наклонилась и подняла пару обрывков. Да, банк такое не примет. Кусочки были не более 2 сантиметров в диаметре. Причем удивительно то, что чем крупнее была купюра – тем мельче и безжалостнее она была разодрана. А где кошелек?

– Лиза! – Заорала я. – Где кошелек, твою мать?

Собака пронеслась мимо меня из дальнего угла комнаты в свою картонную конуру и задними лапами вытолкала оттуда расстегнутый «лопатник». Я в одни прыжок оказалась рядом с коробкой. Подобрав кошелек с пола, я пнула коробку с такой силой, что продырявила ее носком ботинка. Что подумала в этот момент Лиза, не знаю. Я замела на совок плоды собачьих трудов и, выбросив все в мусорное ведро, поехала на заправку.

По дороге я позвонила Наталье, которая 3 месяца назад так любезно продала мне это «чудо».

– Наташ, мне надо Лизу срочно в питомник определить.

– А что случилось?

– Эта тварь пятисотенными купюрами питается. Мне это не по средствам. Короче, если не хочешь, чтоб я ее в ближайшие дни придушила – забирай.

– Не психуй. – Сказала Наталья. – Я заберу собаку сегодня. Говори, во сколько приехать?

– После 19:00.

Я повесила трубку.

Вечером Наталья действительно приехала и забрала Лизу со всем ее скарбом и недельным запасом корма и сливок. Она долго извинялась за то, что присоветовала мне приобрести маленькую собаку, рассуждая о том, что все-таки мой профиль – это крупные псы. Я ее успокоила.

– Никто ни в чем не виноват. Я сама принимала решения. Ты же мне не силой ее впихнула.

Единственное, о чем я тебя прошу, постарайся пристроить ее в нормальный дом. Чтоб она не кочевала из семьи в семью до старости. Пока ей 4,5 месяца она еще спокойно адаптируется в другом месте.

–Да, упокойся. Я уже знаю, у кого она будет жить. – Ответила Наталья. – Ей там будет не плохо.

Примерно через год я увидела Лизу в доме нашей общей знакомой Марины. К моменту появления в ее доме Лизы, у нее уже жили три щенка – кроличья такса, пекинес и длинношерстный тойтерьер.

Удивительно, но в момент нашей встречи Лиза меня узнала и была счастлива видеть. Но еще больше она была счастлива своей новой жизни, в качестве предводителя этих трех мелких подрастающих «команчей», которые были моложе ее и слушались во всем.

Лиза дожила в заботе и любви до глубокой собачьей старости, оставив после себя немалое потомство. До последнего часа она была главной и любимой собакой своих новых хозяев. Один из ее рыжих в пятнышко ушастых сыновей до сих пор живет у Марины.

***

Что ты хочешь сегодня? Скажи…

Долгой радости? Праведной лени?

Или свежую ветку сирени,

Что под ливнем качаясь, дрожит?

Может, хочешь на ту карусель,

Чтоб тебя провели без билета?

Чтобы снова запомнилось лето,

И ворчащий у форточки шмель?

Может, денег плацкартный вагон?

Чтоб не помнить, куда же тратишь?

Или может, на нем же укатишь,

Выходя, как всегда на обгон?

Хочешь маленький странный отель?

И большую кровать с балдахином?

Или ампулу с новокаином?

Или новый парфюм от Шанель?

Хочешь рядом кого-то? Скажи…

Кто тебя никогда не отпустит,

Даже если ты в каменной грусти

Даже если не хочется жить…

***

В детстве я мечтала вырасти. Поскорее. Мне хотелось узнать, что там такого будет – когда я повзрослею? Как это – быть большой и никого не слушать?

Мне надоели взрослые с их вечным: «вот, когда вырастешь – поймешь\увидишь\узнаешь…». Мне хотелось достичь уже, наконец, того благословенного дня, когда не надо ждать, чтобы понять.

С возрастом, я пришла к выводу, что быть взрослой, для понимания некоторых вещей в жизни – необходимо. Но также есть и то, что увидеть и понять можно только в детстве. В том возрасте, с тем багажом знаний, с тем «незамутненным» зрением. Ведь мы – взрослые, вырастая, целыми днями даже смотрим на все совершенно под другим углом, в прямом смысле – из-за роста. Я поняла, что, взрослея, мы почти полностью утрачиваем способность – так «открыто» видеть мир, взамен на то, что можем видеть жизнь.

***

Где-то в промежутках между всем, мы с тобой встречаемся, и приходит осознание, что в этих встречах нет какого-то отдельного смысла. Все они – есть дополнение к чему-то огромному. К тому, что больше первобытных потребностей, условностей, материй и даже творчества. Это ощущение близости и любви, дающее ответы на все вопросы сразу.

Это вдохновенное безделье, которое случается только между нами и наше молчание, в котором не бывает тишины. Это теплое уверенное чувство, подтвержденное мозговым анализом, что после каждого нового раза, мы становимся еще ближе и совсем не боимся этого.

Это наше тайное знание – как мы проводим время. Как называем друг друга, и о чем разговариваем. Это наши ссоры и примирения, в которых мы умудряемся всего за несколько минут изменить настроение друг друга с подавленного на возвышенное. Это никому не известные смайлы – своеобразный «код» нашего языка любви. Это шутки и «проигранные» ситуации, которые известны только нам. Это часть моей жизни, известная только тебе, и часть твоей, которая известна только мне.

Это то, как ты, глядя в окно, или заваривая чай напеваешь себе под нос короткую забавную мелодию: «ля-ля-ля» … На самом деле, если говорить о нотах, ты поешь: ля-фа-ля. Но я обожаю именно твои: ля-ля-ля – это так мило и просто… и мне почему-то всегда хочется, чтоб ты повторила. А потом… – конечно, хочется тебя обнять и долго не отпускать. И я это обязательно делаю. Тогда мне кажется, что я могу вот так – обняв тебя – простоять несколько лет.

Знаешь, заниматься можно всем: смотреть кино, гулять по лесу, заниматься делами или бизнесом, читать, ехать куда-то, размышлять или писать вот этот текст. Заниматься можно действительно всем. И это имеет высокую цену – уметь заниматься… Но только, когда тебе есть, кого держать за руку у всего этого – всех твоих занятий и дел – появляется особенный смысл.

***

По жизни все, наверно, ерунда,

Ведь можно просто радоваться свету,

Открытой двери, синему вельвету,

Или тому, что ты сказала «да».

Спокойным вдохам парной тишины,

И кардамону в кофе непременно,

Где все взаимно, все одновременно,

И мы в партер давно приглашены.

Конечно, надо радоваться дням,

Осенним листьям, брошенным под ноги,

Губам моей любимой недотроги,

И молнии изогнутым гвоздям.

Открытой книге, яблокам в саду,

Ботинкам, что не жмут со дня покупки,

Словам простым, похожим на поступки,

Всему что есть, и что еще найду.

***

Куда исчезает любовь…

Куда исчезает любовь? Где заканчивается это чувство к другому человеку?

Что внезапно заставляет понять – любви больше нет?

Простое смс? Нервное ожидание в пробке? Чашка несладкого кофе или внезапное пробуждение среди ночи от собственного сердцебиения?

Когда вечером, засыпая ты еще думала, что он мой и это на всю жизнь, а проснувшись утром – почему я с ним, и что вообще я здесь делаю? В такие минуты хочется просто бежать без оглядки. Куда-нибудь: на воздух, в чужие улицы, в раннее утро, холод, жару или дождь.

В шортах, в распахнутом пальто – без разницы, только подальше отсюда.

Бежать от внезапного осознания отсутствия чувства, которое растворило без остатка любящую часть тебя, как шипучую таблетку в стакане воды. Бежать от того, кого ты любила.

Ничего не задевает, не трогает, не бесит. И это не пустота, и это даже не боль.

Это – странная смесь растерянности, удивления, безразличия и испуга. Испуга от самой себя. От того, что ты уже не та, что вчера, и метаморфоза эта, проявившись как ржавчина на зеркале – закрыла собой «картинку», на которой вы вдвоем. Пятно поглотило того, кто рядом, и его больше нет в отражении. Все слишком стремительно даже для твоей скорости «передвижения» по миру. Почему?

Ведь если это – любовь, не могут же капли зубной пасты на раковине или

оставленная в проходе коридора сумка, все испортить. И парфюм тот же, и поцелуй похож,

и нежность, и слова, и время, и секс … как будто ничего не изменилось. А ты – не та. И ничего тебе уже не надо. Потому что любовь умерла?

Не верю. От нее всегда остается недолгий флер, какое-то время он еще рядом, хоть и едва уловим. Смерть (любая) выглядит иначе – в ней нет надежды, дыхания, тайны. Здесь – дыхание слышно, так что, это – не смерть. Значит, любовь не умирает – она просто уходит. Без скандалов и истерик, тихонько защелкивая за собой дверь. От усталости, от безразличия, холодности, суеты, ревности, глупости и некрасивых поступков. Незримо утекает сквозь когда-то возникшую «трещину» в душе. Куда?

В цветущие лабиринты радости. В благоухание вечерних садов.

В минуты тайных признаний, часы долгих разговоров, месяцы любовных встреч и… годы взаимного интереса. А еще, полагаю она спешит к кому-то такому, кто способен ее видеть, чувствовать, жить ей. Уходит от нас, где ей вдруг стало тяжело, к «ним» – в поисках легкой жизни.

Она делает это настолько незаметно, что впервые ты задумываешься об ее уходе, когда она уже далеко – за теми «зелеными холмами под восходящим солнцем». И она не вернется, потому что невозможно докричаться, потому что поздно, потому что оглядываться она не станет, потому что ей незачем возвращаться. В глубину сердца наползает темнота, и залить ее новым светом – с человеком, которого еще вчера ты боготворила – не получится.

А когда-то любви было неплохо и здесь.

И вот ты остаешься одна. Непривычная тишина и вселенская независимость! Свобода накрывает тебя своей бархатной глубинной силой и холодностью – огромной, как космос.

В какой-то момент, ты принимаешь эту силу, или она тебя укутывает в этот «бархат», и становится необъяснимо хорошо и спокойно. Ты снова дышишь, и сердцебиение уже не пытается «разворотить» твою грудь среди ночи.

Начинаешь двигаться и жить, как тебе хочется, хоть это и открытый риск.

Начинаешь снова кого-то подпускать к себе и снова любить, понимая, что это – новый риск.

Но…… незнание любви в тысячи раз страшнее и хуже всех этих повторений, ошибок, проб и разочарований.

***

Кем мы стали после «нас»?

Я так и не поняла.

Растерянность до сих пор не прошла до конца, потому что какая-то очень важная часть меня навсегда … нет, не исчезла – отошла на второй план, разъединившись с другой моей частью. Стоит там – за стеклянной стеной, которую заливает вода. Четкости изображение нет, но я точно знаю, что тот мутный неподвижный силуэт – это я. Почему так? Я не знаю.

В дневном свете, я – та, почти не появляюсь. Иногда напоминаю сама о себе чем-то внезапно-непонятно колющим в горле – когда при простуде его перехватывает и больно глотать. Если бы я – та была рядом постоянно, мне – этой нечем стало бы дышать. Но по вечерам, мы всегда соединяемся. Я – та выхожу из запотевшей «душевой кабины» и присев рядом, отпиваю кофе из своей чашки. Сажусь по-турецки и остаюсь с собой до утра. И тогда мне становится больно. А потом легко. То ли от того, что слияние мое всегда травмирует, и только много позже приносит успокоение? То ли от того, что можно быть той, которая … То ли от того, что я каждый раз не хочу своего возвращения к себе? Или наоборот – очень хочу, но каждый раз не могу принять?

Когда я просыпаюсь утром, меня – той уже нет. Я – эта знаю, что вечером мы снова встретимся. Когда я останусь одна, когда умолкнет телефон, когда остановится этот день…

А ты? Что произошло с тобой?..

***

Я жду тебя. Уже немало лет.

В потоке дней, примерив, постоянство,

Пересекая памятью пространство,

Не доверяя сумраку примет.

Я жду тебя. Держась за этот мир.

Знакомых лиц, не помня силуэты,

Не доверяя призрачности этой,

Где линий нет, где есть всегда пунктир.

Я жду тебя. Среди пустых надежд.

Ненужных ссор, бессмысленных сомнений,

Истлевших снов, и прошлых откровений,

Среди толпы чудовищ и невежд.

Я жду тебя. Наверно, вопреки.

Кошмарам снов. Любви, умершей дважды.

И боли той – страдающей от жажды,

Идущей руслом высохшей реки…

Я жду тебя. Мне некуда бежать.

Мой долгий путь давно уже осознан,

И если я пойму, что слишком поздно,

То значит, здесь мне незачем дышать.

***

Я подошла к тебе очень близко со своей жизнью, мыслями, рассуждениями, открытыми файлами, снятыми паролями и скомканными страницами души. Открываю себя почти полностью и срываюсь в неизвестность, тревогу, страхи. Все это помимо моей воли поднимается откуда-то изнутри, накрывает меня, я захлебываюсь и тону. Паника? Вовсе нет. На самом деле, страх близости – во всех смыслах – уже давно, как таковой отсутствует.

Все мы, так или иначе, хотим быть понятыми. Стремимся к доверительным, искренним и глубоким отношениям. Глубоким по-настоящему, где можно остаться подлинным и откровенным, счастливым, расстроенным или дерзким – тем, кто ты есть.

И вот. Произошло столкновение с новой разновидностью страха. Это страх – действительно быть услышанной, найденной, обнаруженной другим человеком – особенно значимым, возможно – любимым. Быть обнаруженной такой, какая я на самом деле. Ведь до этого я ни разу и никем не была найдена в действительности. Страх от неожиданности, что так может быть, а еще – от предположения, что меня невозможно принять целиком. С такими особо значимыми людьми, я всегда беззащитна и нерасчетлива, а значит – уязвима, потому что все «блокировки» и «страховочные тросы» находятся в нерабочем состоянии.

Я открываюсь. Отдавая что-то важное или хрупкое, я никогда до конца не знаю, как отнесется человек к тому, что я ему показываю при «полном освещении». Это тонкая материя. Рвущееся пространство. Для вхождения в него без оружия, требуется немалая смелость и сила. Потому что все датчики моей идеальной охранной системы автоматически захлопывают все шлюзы, визжат и мигают, в аварийном режиме – «danger»! Но я не обращаю на это никакого внимания, отключаю принудительно все рубильники, и иду дальше. Я делаю это, потому что готова принять любые последствия, готова позаботиться о себе, если меня обесценят, если скажут что-то не то, если используют сказанное в ненужных целях.

А доверие? Вот тут проблема. Да, в случае чего, можно выстоять, сохранив собственную ценность. Но придется ли это делать? Если этот – другой человек внимателен, чуток и бережлив? Если он понимает ценность отношений, и поддерживает, даже когда важное для меня, не будет иметь такой же важности для него. Он примет сам факт того, что является для меня ценным и разделит это со мной, ничего не разрушая и не перекраивая на свой лад. Сумеет остаться в разности этой ценности для себя и для меня. Он хочет соприкасаться со мной действительной – без попыток меня изменить, понимая, что я не выписана по каталогу, не подрезана и не подогнана по шаблону, я – настоящая. И каждый раз вот так по-настоящему, соприкасаясь со мной, человек прикасается и к себе тоже.

Мне нужно время, чтоб этот страх окончательно выветрился из моей головы и сердца. Чтоб датчики не срабатывали каждый раз от очередной порции «обнаженной» информации, чтоб я перестала тонуть от сказанной мною же правды. Я не выбираю необходимую дистанцию безопасности. Я даю себя разглядеть.

***

Если женщина выбирает себе в партнеры «зверя», она должна понимать – рано или поздно, этот зверь разорвет ее или покалечит. Ну, или она должна быть достаточно умна, чтобы приручить его. Есть еще один способ остаться в живых – это любовь. Когда зверь искренне полюбит, он не захочет калечить или убивать. Не сможет этого сделать. Но это уже совсем другая история…

***

Почему надо обязательно «добиться», чтоб я ушла? Разве только после этого можно понять полностью, кто был рядом? А прямо сейчас невозможно это оценить? И ведь это вопрос не моей невъебенности.

Зачем доводить до того, чтоб я больше не видела смысла находиться рядом? Не видела смысла заботиться, писать смс, поддерживать, жалеть, помогать, приезжать, бросать все, обнимать, ждать, выслушивать, хотеть… А, потом – после «не видела смысла» – перестала любить.

Зачем? Или это какой-то особенный стиль? Когда человек планомерно толкает меня туда, откуда я и не подумаю возвращаться. Или это такая огромная уверенность в себе? Что и деться-то мне, бедной, некуда. Люблю – значит, повязана? Буду рядом, буду «удобной» во всех смыслах. Скорее даже, не удобной, а привычной – это же так привычно, когда я постоянно тут, в том виде и «комплектации», в какой я есть. Так, не повязана я. Еще раз говорю – не по вя за на! И ведь никто словам не верит, пока не случится.

Вот откуда это в людях? Может, я сама виновата? Да, пожалуй, так оно и есть.

***

Я об утраченном.

О том, чего становится все больше с возрастом, с каждым прожитым годом или событием, которое мы порой, не в силах объяснить даже самим себе. Я ощутила это болезненно и сильно не так давно, проезжая мимо окон одного дома. Окон угловой квартиры на втором этаже обычной «сталинки». За ними не было света, потому что квартира была не обитаема больше двух лет.

Там жили «мои американские тетушки». Конечно, к Америке они не имеют никакого отношения. Это две обычные женщины, не родственницы мне никаким местом, с которыми я познакомилась в своих 20 лет. Им тогда было 35 и 37. Они жили недалеко от моего тогдашнего дома, своим женским составом – Валя (35), Таня (37) и Соня Валина дочь (12). Они держали собаку черно-подпалого бладхаунда со странным именем Пинар. Я в то время переживала «муки» первого развода и жила в квартире матери со своим доберманом.

Так получилось, что знакомство наше состоялось на фоне совместного выгула собак. Надо сказать, что собачники в принципе – особая братия. Очень легко знакомятся, начинают незамедлительно дружить и общаться между собой только потому, что их собаки нашли общий язык во время прогулок. Кто хоть раз держал собаку в городской черте и выгуливал ее именно в городе – понимает, о чем я. Так вот, Пинар и Филип подружились, а стало быть и мы – владельцы, стали приятельствовать.

Через короткое время собак не стало. Филипа насмерть сбила машина, а Пинар бросился в агрессии на Соню, и его, после долгих препирательств, раздумий и слез, усыпили. Но вопреки привычным ожиданиям, общение наше сохранилось и без собак, постепенно перейдя в настоящую дружбу. Даже во что-то большее – мало объяснимую связь, похожую на что-то типа: беззаветно любящие тетушки и дикая своевольная племянница.

Мы стали часто бывать друг у друга в гостях. Любой человек бывал в гостях у своих друзей. Но для меня это оказались очень необычные походы в гости. Такого я не встречала и не испытывала больше никогда и нигде.

На первый взгляд, это была обычная трехкомнатная квартира, просторная, с высоченными потолками, мягким светом во всех помещениях, старой массивной мебелью, длиннющими книжными стеллажами с нереальным количеством книг, вдоль всех простенков и коридоров. А еще… за пару недель до нового года, в этой квартире всегда появлялась большая – в потолок – елка.

Татьяна любила повторять одну и ту же фразу: елка должна быть елкой. И она должна быть живой.

Квартира была простой, но в то же время и нет. Она была не как все. И обитатели в ней были не совсем обычные.

Сначала я думала, что мне так только кажется из-за того, что весь таня-валин бомонд был старше меня на 15-25 лет. Удивительно, почему они приняли меня всем сердцем и держали рядом? Ответа у меня нет до сих пор. Разнокалиберная компания, с яркими, даже удивительными персоналиями, как внешне, так и внутренне, но всегда с интеллигентными и умными разговорами, смысл которых был понятен мне лишь поверхностно – в силу возраста и недостатка знаний. Клубы дыма от ментоловых сигарет на кухне. Готовка еды под цитаты Тютчева и Пастернака. Непременный коньяк или красное вино. Кофе из медной турки – рекой. Шумные споры об оперных либретто и походах в горы, перемежающиеся с воспоминаниями из детства и анекдотами из юности присутствующих. Песни под гитару и «а капелла»» хоралом или просто на голоса. Обсуждение литературы, живописи, музыки и поэзии. Философия о вечном. Напомню, к тому моменту, мне исполнилось 24 или 25.

Когда прошло еще несколько лет, и атмосфера дома никуда не делась, а вечера стали еще более запоминающимися и глубоко в меня проникающими, я поняла, что дело не в разнице возраста. Дело в Вале и Тане. Таких похожих и таких разных.

Валя. Умная, немного прагматичная. Рассудительная во всем, очень образованная. С приятным низким голосом и огромными голубыми глазами. Добрая, внимательная и заботливая к гостям. Нарочито раздражительная и шумная по отношению к сестре.

Таня. Старшая по возрасту, но младшая по жизни. Мягкая, немного наивная, быстрая и вспыльчивая. Авантюрная, сохранившая до зрелого возраста неподдельное умение удивляться. Часто беспомощная, но никогда не признающая этого, даже если это очевидно.

Обе очень музыкальны. Валя от природы, Таня – от того же, плюс от консерватории по классу фортепиано. Обе многогранны и начитаны абсолютно в разных областях, невероятно эмоциональны. Обе могли сочетать в себе аристократичную сдержанность и безудержность улицы. Обе с отличным чувством юмора, которое с легкостью могли направить не только на собеседника, но и на себя.

Они всегда встречали меня в прихожей, завешенной одеждой и заваленной обувью людей, которые уже пришли. Обе в неизменно накинутых на плечи и небрежно запахнутых пестрых вязаных шалях. Таня с обожаемой ею серой кошкой на руках (они посчитали, что кошки безобиднее собак и сразу после смерти Пинара обзавелись кошечкой, которую за цвет шерсти Таня назвала ДЫмой), а Валя с сигаретой. Они по очереди распахивали мне свои объятия передавая кошку из рук в руки, прижимали меня к себе, целовали, приглашая раздеться и пройти внутрь.

Все люди: гости, друзья, просто знакомые этих самых друзей, забежавшие «на огонек» – само дыхание в этом доме было особенным. Благодаря хозяйкам.

Ближе к моим 40 годам, связь наша ослабела. У меня, не переставая «звонил колокол» бизнеса, плюс бурная личная жизнь не оставили места в моей жизни для визитов к тетушкам. Постепенно общение сошло на нет. Да, мы созванивались к праздникам какое-то время, и даже виделись несколько раз, но потом и это прекратилось. Прошло 8 лет.

По вечерам, возвращаясь домой, я часто ездила мимо знакомого дома и видела окна, в которых все так же горел свет за горчичными шторами. Удаляясь дальше по дороге, я всегда представляла, что там – за этими шторами, в том желтом свете? Смех, разговоры, пестрый рисунок шалей, звуки гитары, коньяк, мятный зеленоватый сигаретный дым, огромная люстра с пятью тюльпаноподобными абажурами… И всегда мысленно говорила себе: обязательно завтра позвоню. Но наступало тридцатое завтра, а я не звонила.

Проезжая в очередной раз мимо знакомых окон, я заметила, что в них почему-то не горит свет. Сначала я подумала, что Валя и Таня уехали к матери в Киев. Но прошло примерно полгода, а свет так и не начал гореть снова – такого раньше никогда не случалось. У меня мелькнула мысль, что тетки остались на Украине. С одной стороны – слава богу. С другой, мне стало жаль. Жаль, что так и не собралась позвонить и приехать хотя бы еще раз.

Через пару недель я случайно в магазине встретила общую знакомую Вали и Тани. Она сообщила мне, что Валя перевезла к себе мать и отца, которые умерли более пяти лет назад один за другим. А Таня умерла год назад от онкологии. ДЫма умерла за два года до смерти Тани. Валя, больше не могла находится в квартире, из которой все «ушли», переехала в другое место. Соня с мужем купили ей квартиру в другом районе.

Я взяла у этой знакомой номер мобильного телефона Вали, и попрощавшись с ней, тут же позвонила. Сколько мне понадобилось времени, чтоб сделать это…

Валя узнала меня с первых слов:

– Боже, мой! Тусик, это ты? Где ты пропадала?

Я уже успела забыть, что они с Татьяной всегда звали меня ласкательно (от моего имени – Наташа – Натусик) Тусик.

– Где только не пропадала. – Ответила я. – Долго рассказывать сейчас.

– Я так рада тебя слышать, ты не представляешь. – Говорила Валя, то ли сквозь смех, то ли сквозь слезы.

– Я хочу тебя увидеть. Когда и где ты сможешь? – Я не стала говорить никаких вводных слов и «преамбул».

– Тусь, приезжай хоть сейчас. Я живу совсем в другом месте.

Валя назвала мне адрес.

Прямо сейчас я ехать была не готова. Но не раздумывая, договорилась на завтрашний вечер.

Когда я переступила порог новой Валиной квартиры, мне под ноги бросился серый толстый полосатый скоттиш-фолд.

– Это Платон. – Сказала Валя, привычно открывая для меня объятия и распахивая все ту же шаль.

– Какое благородное имя. И благородное животное. – Сказала я, прижимаясь к своей «тетке» и вдыхая ее цветочный парфюм, смешанный с запахом ментоловых сигарет.

– Да, он другой, не наша ДЫмочка…

Валя придавила меня к себе сильнее обычного. Хотя, как оно – обычно? Я уже забыла.

Мне вдруг показалось, что мне 25. И ничего не случилось, ничего не было, ничего не произошло до моих нынешних 48. Что сейчас из кухни выйдет Таня и спросит:

– Ну? И где ты была?

– Танюшка умерла год назад. – Валя прервала мои мысли.

– Я знаю.

Я отлепила Валю от своей груди.

– Вот здесь я сейчас живу. – Она, как будто, извинялась передо мной. – Проходи, Тусик. Вот тапочки.

Я сунула ноги в какие-то шлепанцы и пошла за Валей на кухню.

– Тебе кофе? – Спросила Валя, не оборачиваясь. – Или что-то по крепче выпьешь?

– Валюш, я за рулем теперь не пью совсем. Так что давай твой фирменный кофе.

Я достала привезенную с собой бутылку коньяка и коробку конфет.

– Тусик, ты, как всегда… – Валя улыбнулась мне и занялась кофе. – Рассказывай мне, как твои дела? Чем занимаешь? Как живешь? Куда исчезла совсем?

Она достала из шкафа серебристую джезву.

– А где та медная турка, с которой ты так ловко управлялась? – Спросила я.

– Там осталась. Она же Танюшкина была. Я из той квартиры даже книги не стала перевозить. Не могу. Все напоминает о той жизни, о нас обо всех.

– Понимаю тебя. Прочувствовать, наверно, не могу. Но понимаю.

Валя молчала, видимо, ожидая, что я начну говорить. Но мне не хотелось в эту минуту говорить о том, как я жила и живу сейчас, поэтому я попросила:

– Валюш, у меня столько всего произошло за это время… долго… Лучше, расскажи, как ты?

Валя без повторной просьбы, начала говорить. Медленно и тягуче, как она всегда делала. Спокойно и неторопливо она перечисляла все тяжелые и непростые события, которые ей пришлось пережить за последние 7 или 8 лет. Смерти всех старших членов семьи, кошки, которая тоже превратилась в члена семьи и всеобщую любимицу, не смотря на сложный характер, доброй половины подруг, безвылазно присутствовавших в ее жизни с самого юного возраста.

Я слушала Валю и думала о том, чем была наполнена моя жизнь? Конечно, такой концентрации смертей и несчастий из расчета на один прошедший год у меня не было. Валя постарела. Сколько ей было сейчас? 63.

Она разлила кофе по кружкам и села напротив. Глаза были те же. Огромные, голубые и такие же лукавые.

– Я закурю? – Спросила она.

– Конечно. – Я улыбнулась. – Ты меня всегда спрашивала.

– А ты всегда соглашалась. Это наш ритуал. – Валя поднесла сигарету к губам и прикурила ее.

Кухню наполнил знакомый запах ментолового дыма. Она продолжила говорить. А я, не переставая, расспрашивала ее о подробностях всего, что произошло. Она как будто впала в какое-то оцепенение и продолжала отвечать мне, вытаскивая все новые подробности тех дней. Почему решила перевезти родителей. Как умер папа, а следом – мама. Как безуспешно после неудачных родов лечили ДЫму. Как она долго и мучительно умирала на руках Тани, которая не давала ее усыпить. Как внезапно после очередной командировки занемогла сама Татьяна. Как обычное обследование превратилось в страшное слово – рак. Как прошла химия и всем показалось, что болезнь отступила. Как зимним вечером, после вышивания и кофе на кухне, Тане стало плохо, и она умерла за два часа, пока ехала скорая. Что последними ее словами, сказанными Вале, было: я прошу тебя, только не расстраивайся и не плач.

Слушая Валю, я сама как будто «застряла» где-то. Само собой, явственно представлялось все, что она рассказывала мне. И почему-то увязывалось все именно со стенами той квартиры. Хотя, почему «почему-то»? Это же там происходило.

– Тусик, ты ведь не против, если я немного выпью твоего коньячка?

– Нет. – Ответила я, допивая кофе. – Ты еще сваришь?

– Уже варю. – Валя встала со стула и пошла к раковине, вымыть джезву. – Ты пока принеси рюмки, пожалуйста. Они в комнате, в правом стеклянном шкафу.

Я стояла посередине комнаты и не могла ничего делать несколько секунд. Мне хотелось рассмотреть комнату, в которой теперь живет моя тетушка. Все современно и удобно. Мятные обои, белый ковер, точечные светильники потолка, приятная «ореховая» мебель и такой же текстиль. Все уютно и мило. Кот зашел следом за мной и уселся посередине ковра, как будто в растерянности.

– Валь, а ты Платона на той квартире завела?

– Да, Тусик. Тоскливо совсем стало. Мы уже с ним сюда переехали. А что?

Мне показалось, что кот тоже пребывает в легком недоумении относительно места, где он теперь живет. Уж очень была велика разница между той квартирой и этой.

– Ничего, Валюш. Просто… Рюмок две?

– Как всегда. – Крикнула Валя.

Пока я брала рюмки, подумала о той Валиной жизни, в том доме, где все было другим и особенным. Со старым ремонтом, не новой – возможно, еще родительской – мебелью, рукодельными накидками на диванах, креслах, кроватях и столах, рамками с вышивками Тани на стенах, ее гитарой в углу и всегда немного расстроенным старым черным пианино с подсвечниками. В том доме всегда была теплота – физически ощущаемая каждый раз, атмосфера дружеского общения в воздухе, сияние, которое излучали все и сами же дышали им. В том доме была жизнь. Даже от дверного замка с его вечно выпрыгивающей «личинкой», веяло чем-то настоящим. А здесь? Здесь было просто комфортно.

Я вернулась на кухню и поставила рюмки на стол.

– Наливаю? – Спросила я.

– Будь добра. Кофе почти готов. Как тебе комната?

– Хорошо. – Я разлила коньяк в рюмки.

Валя налила нам кофе и снова спросила:

– Я еще покурю?

Я молча кивнула.

Валя подняла рюмку:

– Поддержи меня, дорогая. Давай, за встречу.

Я подняла рюмку и чокнувшись с рюмкой Вали, поставила ее на стол. Валя выпила до дна и, закурив, продолжила говорить:

– Потом в течение года, после смерти Танюшки, умерла Любаша, Дуся, и Светланка.

Я помнила этих женщин, мне было жаль, что больше я никогда не увижу их. Не послушаю, как Дуся расскажет про очередную порцию прочитанного ею пятитомного фэнтези. Как Света обнимет меня за плечи, посокрушается и поругает за мой нескончаемый мат. Как Люба опять громко заспорит о чем-то с Таней, а потом сядет петь с ней под гитару какую-нибудь визборовскую песню.

У меня внутри что-то «съежилось» от всех этих мыслей. Я не могла принять – вот так сразу, целиком – что та часть моей жизни навсегда утрачена. Что ТО никогда больше не повторится. И мне теперь доступно только ЭТО – моя «американская тетушка» в единственном экземпляре, растерянная и оторванная от всего привычного и дорого. Это была она – моя Валя, с ее шалью, голосом, сигаретами, и смехом… С ее эмоциями и любовью ко мне. Просто, здесь – в этой современной прекрасно отремонтированной и меблированной квартире она смотрелась как-то нелепо. Как винтажная пуговица на спортивной куртке.

Я уехала от Вали через час и всю дорогу до дома думала о том, как это важно – уметь жить в текущем моменте. Во времени, которое даровано, пока сердце отсчитывает мои мгновения. Ценить тех, кто рядом, тех, кто дорог. Ценить то, что радует, вдохновляет, помогает и расслабляет – делает меня лучше, добрее, спокойнее. Стараться как можно чаще повторять эти состояния, повторять встречи со всеми, без кого труднее, больнее, невозможнее было бы жить. Не пытаться смотреть в даль – которая не видна, не делать ничего завтра, не ждать, не притягивать за уши. Жить ощущениями этого дня, а не какого-то другого. И если мне хорошо где-то и с кем-то – то мое место отныне должно быть там. Точнее, оно там.

***

Ты будешь помнить обо мне

Сквозь расстояния и годы,

В плохих манерах у погоды

Вдруг оказавшись в западне.

Среди листков календаря,

Вокруг обычных персонажей,

За чашкой кофе просто даже

И на исходе декабря.

А мне легко про все забыть –

Я из другого материала,

И ничего не потеряла,

Чтоб на коленях громко выть.

Я принимаю каждый раз,

Забвение меня покоит.

Молится за меня не стоит

Ни про себя, ни напоказ.

***

Ты научишь меня прощать?

Ученик из меня не очень.

Мне так нравится вымещать

На других свой характер склочный.

Принимать свой привычный мир

Для других в непонятном свете,

Затирать все до черных дыр,

Или просто срываться с петель.

Ты научишь меня жалеть?

Тех, кто дорог, себя отчасти.

Чуть пораньше бы повзрослеть,

И поменьше бы тех препятствий.

Хорошо бы порой молчать,

Ну, хотя бы про тормоз помнить.

И заранее замечать

Обитателей «серых комнат».

Научи меня не грубить…

Знаешь, я кое-что умею

Я умею тебя любить.

Это мой джек-пот в лотерею.

***

Жизнь вдвоем всегда лучше. Счастливее.

Удивительно спокойное и одновременно – волнующее чувство, когда ты знаешь, что не один. Что есть тот, в ком сосредоточены все твои мысли, чувства, желания. Когда простые объятия – это ваш отдельный тайный мир. Когда давая, нет планов получить что-то взамен. Когда хочешь быть рядом всегда, а особенно, быть рядом – когда плохо.

Это вовсе не значит, что отношения должны быть сложными. Сложности в определенной степени укрепляют любой союз, поэтому они должны быть. Но отношения не должны быть изматывающей игрой на выживание. Они должны вдохновлять, радовать, приносить уверенность и легкость.

Мне не хочется говорить о том, что можно прожить вместе всю жизнь, развивая популярную мысль: с первого взгляда – до последнего вздоха.

Гораздо важнее, что происходит сейчас. Что можно доверять, не тратить время на объяснение очевидного, целовать, рассказывать, обсуждать, заниматься сексом, спорить – и не только в шутку. Спорить серьезно, даже на повышенных тонах. И, да – эти отношения вовсе не делают меня лучше. Они позволяют мне быть тем, кто я есть на самом деле. Они позволяют мне быть полностью удовлетворенной одним человеком – душевно, духовно, умственно, физически. Когда этот человек «видит» меня, а я его. Это бесценно. Это любовь совсем другого уровня.

***

Если партнер не спит с тобой – то есть не занимается сексом, значит, он просто не хочет тебя. Можно искать, и главное находить миллион, нет – триллион разных объяснений ему и себе. Он устал, переел, очень поздно, слишком рано, длинный фильм, хороший разговор, много вина, расслаблен через чур, или через чур напряжен… продолжать? Зачем?

Ни одна из названных причин не способна конкурировать по своей реальности с первой, названной здесь – единственно верной и действительной – тебя не хотят.

Это вовсе не так драматично, как может показаться на первый взгляд. Особенно, если ты взрослая. Надо всего лишь понять – понять по-настоящему, что в интимной стороне вашей жизни ты своего партнера не интересуешь. Не волнуешь. Не возбуждаешь.

Что ж, бывает. Может, именно это стоит рассмотреть, как драматическую составляющую? Не стоит.

Это не конец жизни. Это – конец отношений. Пусть, и не сию минуту.

Секс не главное? Нет! Он – не главное. Он – САМОЕ главное, потому что в его власти регулировать жизнь людей, которые выбрали друг друга. Отрицать его влияние на все стороны жизни глупо и незрело. Разбалансированная и не настроенная сексуальная жизнь пары – всегда ведет к разрыву. И чаще – болезненному.

Я не говорю сейчас про мозги и сердце, про уровень духовной близости и прочие восхитительные вещи, которые могут происходить между людьми. Все это уже есть, коли вы вместе – ведь, вы уже пара и речь сейчас идет о том, что происходит после выбора.

И если настроить интимную жизнь не получается, расставания ни миновать.

Готовиться к этому не надо. Все произойдет, само собой. Твоими ли усилиями, усилиями ли партнера. Жизнь ли сама «сжалится» над вами и разведет совсем неожиданным или необычным способом. Не важно. Отношениям не быть.

***

Как любить тебя? Не просто. Многие, наверно, пытались. Большинство потерпело неудачу. Слабым даже пытаться не надо было. Потому что на это надо немало времени и гораздо больше сил, чем они когда-либо предполагали, что имеют. Больше терпения, больше настойчивости. Больше мужества и ума. Больше сердца и очень много души. Это должна быть абсолютная решимость и решительность в достижении цели, чтобы не рассматривать никакие варианты поражений.

Чтобы противостоять, не бояться и выдерживать то, как ты отталкиваешь, проверяешь из чего «сделан» тот, кого ты выбрала, задаешь неудобные вопросы, требуешь правды, не принимая ничего другого,заставляешь «оголять» эмоции и чувства, предлагая побыть настоящим – тем, кто ты есть. Выясняешь все до мельчайших подробностей, узнаешь все до самых истоков, или от них… И, если это не удается, или удается не так, ты находишь правильным – сопротивляться отношениям или обнулять их.

Потому что потеря контроля и безопасности пугает тебя сильнее всего, и слово – риск – не для тебя. Ты никогда не будешь для кого-то «передышкой», всегда – только дыханием, потому что в итоге, ты всегда точно знаешь, что за человек рядом с тобой.

Когда ты все же делаешь выбор, предлагая свое сердце, любить тебя не становится проще.

Нельзя дать тебе почувствовать себя бессильной, «пойманной», лишенной свободы. Нужно уметь принимать твой «шторм» и твой «дождь». Твои противоречия, законы, правила, все, чем ты хочешь поделиться и то, о чем будешь молчать.

Все это потому, что ты не в силах замедлить свои мысли, всегда пытаясь собрать воедино «разрозненные» куски и понять смысл… Ты сама бьешься со своими демонами, чаще одерживая над ними верх. Но иногда – пусть и ненадолго – они побеждают тебя. После этого ты часто бываешь уставшей и опустошенной, и чужое присутствие в такие моменты всегда подавляет тебя, не дает расслабиться, тревожит и даже расходует.

В такие моменты надо любить тебя еще сильнее.

Читать тебе книгу с потертыми страницами, заваривать чай, подставлять твое лицо закатному солнцу, рассказывать о чем-нибудь, закрывать пледом, брать за руку, вести гулять в ближайший лес, включать фильм, который может возродить в тебе легкость и спокойствие. Прикасаться губами, обнимать и слушать. Говорить комплименты и дарить цветы. Да, да. И то, и другое. Ведь ты будешь принимать их со спокойной душой – тебе не надо больше думать и мучить себя тем, что за них надо рассчитываться утвердительными ответами. Самый главный ответ ты уже дала.

Даже если когда-то ты вдруг растеряешься, не зная, как любить – я всегда буду знать, как любить тебя еще больше.

***

Мне 4 года. Лето. Я с матерью и бабушкой гощу в Запорожье у родственников.

Большой белый дом с длинными окнами – теперь сказали бы готическими. Но не какие они не готические. Просто очень длинные и неширокие – начинаются сантиметров 60 от пола и заканчиваются так же от потолка, в ширину не больше метра – вот такая любопытная конструкция. Створки во всем доме постоянно открыты, бирюзовые шторы постоянно колышет ветер.

Много солнца. Тепло. Жужжат насекомые. Огромный персиковый сад. Деревья кажутся могучими и высоченными. Это потому, что 4, а не 40. Персики под ногами. Дед не дает их пинать. Но и собирать не заставляет. Меня мало, что заставляли делать в том возрасте.

Дед часто говорил:

– У меня детства не было, пусть она хоть порадуется.

Она – это я.

Ранее утро. Я уже в саду. Занимаюсь какой-то детской ерундой. Бабушка умыла меня, одела, накормила завтраком на летней кухне и отправила «не шуметь» в сад.

Я копаюсь с какими-то деревяшками. Но скучно. Тихо. Бабушка садится под навесом перебирать ягоды. Все остальные спят после вчерашнего.

Вчерашнее – это шумный вечер за овальным столом, который занимал почти всю кухню. Закуски, море всякой еды, самогон для мужчин и какая-то сладкая наливка для женщин.

Я и мой младший сводно-троюродный брат бегаем по саду, веранде, кухне, дому и мешаем всем своим визгом и топотом. Веселимся, дышим медовыми запахами нашей детской жизни и самого места, где сейчас резвимся.

С наступлением темноты в сад мы уже ни ногой – страшно. Ночи на юге темнущие, «хоть глаза выдерни» – говаривала бабушка. Я все думала, как это – выдерни? Сейчас этот вопрос у меня не стоит.

В туалет – синий деревянный клозет в глубине сада – только за руку, а лучше на руках у кого-то из взрослых. В туалете тоже страшно в углу под потолком сидит паук здоровый и жирный на паутине плотной и белой, как бабушкин платок.

Я забегаю в дом. Не шуметь в таком возрасте получается плохо. Прокрадываюсь в комнату к матери. Она спит среди каких-то волосатых рук и ног. Не интересно.

Выхожу в коридор и стремглав несусь к двери комнаты деда. Неужели он все еще спит?

Подхожу к двустворчатой белой двери и дотягиваюсь до «золотого» набалдашника дверной ручки. В ладошку он не помещается, но мне удается ухватиться и повернуть его. Дверь предательски скрипит, я захожу внутрь.

Комната у деда угловая и очень светлая. Солнце везде. Как дед может спать? Ведь я уже не сплю. Дед лежит в белой майке и таких же шортах на высокой металлической кровати с панцирной сеткой. Я обхожу комнату. Письменный стол, пара стульев, книжный шкаф, плетеное кресло, телевизор и комод. А что там на комоде?.. Волоку стул к комоду, чтоб встать на него и полюбопытствовать. От грохота волочащегося стула, дед начинает просыпаться и переворачивается на другой бок. Я и не подумала прекратить. Дотащив стул до комода, за секунду вскарабкиваюсь на него.

Большое квадратное зеркало. Смотрю на себя внимательно. Рожи корчить не хочется, да и некогда. Я тут по делу. Осматриваю все критическим взглядом. Какие-то бабушкины коробочки и баночки. Записная книжка. Дедушкин кошелек. Все это я уже видела, нюхала, трогала 2000 раз. Духи – тоже бабушкины. И вот мое дело – прямоугольная бутылка с зеленой жидкостью. Читать я не умею, но точно знаю – это одеколон Шипр.

Дед, имея неограниченные по тем временам финансовые и иные возможности, всей парфюмерии мира, предпочитал этот одеколон. Я тоже. Мне нравился его резкий и тяжелый запах. Я не могла себе объяснить, да и сейчас не могу. Мне нравилось, как от деда пахло. Как этим самым Шипром несло даже от входной двери бабушкиной квартиры в нашем городе и от всей этой комнаты здесь.

Я открутила черную крышечку с флакона и сунула ноздрю вплотную к горловине. Вдохнув, я зажмурилась от удовольствия. Но все-таки, запах был немного другим. Слишком стальным. От деда пахло лучше.

Я спрыгнула со стула и направилась к креслу, на спинке которого висели брюки и голубая рубашка, скинутые вечером. От моих шагов, дед, видимо, проснулся окончательно, но виду не подал. Просто повернулся на бок – лицом к стене.

Я подошла к креслу вплотную и почувствовала знакомый и любимый запах. Мне даже наклоняться не надо было, спинка кресла была как раз напротив моего лица. Я прислонилась щекой к рубашке и просто стояла несколько секунд.

– Это ты тут шабаркаешь? – Спросил дед.

Я посмотрела в сторону кровати. Дед уже лежал ко мне лицом, подперев голову рукой.

– А ну, иди сюда. – Он похлопал своей ладонью по кровати.

Я разбежалась и заскочила на кровать.

– Ух, ты! – Воскликнул дед, целуя меня в лоб. – Хорошо ты навострилась.

Он обнял меня и погладил по волосам. Потом сел на кровати, посадив меня на колени, прижал к своей колючей щеке и начал что-то рассказывать.

Я не помню, что он мне говорил. Наверно, что-то о предстоящем дне. Или нет, о планах на день говорят обычно взрослые со взрослыми. Наверно, он говорил о чем-то что могло бы привлечь мой непоседливый ум.

Мне помнится только запах одеколона – который по-особенному, нравится мне до сих пор, количество света в комнате и… его нереальность, которая превращала все предметы, а особенно его голубую рубашку во что-то легкое и потустороннее.

Много света я видела не однажды в своей жизни, но вот именно такого – который делал все немного мутным, залитым светло-желтыми бликами, такого – от которого все становилось «не в фокусе», который проникал внутрь предметов и высвечивал все изнутри – такого я не видела больше нигде и никогда.

***

Каждую осень я меняюсь.

Становлюсь задумчивее, молчаливее. Больше пью кофе, реже встречаюсь с друзьями, потому что не хочу слушать чужие голоса. Хочу слушать себя, но не мысли и рассуждения. Только сердце. Это ведь роскошь – мочь слушать свое сердце.

Когда я вижу, как листья начинают облетать с деревьев, когда дожди становятся долгими и холодными, когда появляются дневные пепельные туманы, мне начинает казаться, будто жизнь наполнена чем-то тяжелым или неизбывным.

Люблю дышать осенью, несмотря на то, что каждый глубокий вдох становится в этот период физически болезненным. Не столько телу, сколько душе. Каждый раз, делая такой вдох, я ощущаю, как влажный пахучий воздух проникает в легкие, а вместе с ним необъяснимая беспричинная тоска по чему-то непрожитому, не исполнившемуся, забытому. И когда я выдыхаю – воздух выходит наружу, а тоска нет. Она остается внутри, вселяя мучительную тревогу, которой нет абсолютно никакого объяснения.

Когда осень заканчивается, мне кажется, что я становлюсь старше не на этот сезон, а на какой-то больший отрезок своей жизни – например, год или даже два. Но стареет только душа, а сама я остаюсь неизменной, получая это время «в актив» – будто не было этих трех месяцев.

С тобой моя душа меняется меньше. Не потому, что не вижу листопада или дождей. Не потому, что не проживаю эту осень, как любую другую в своей жизни.

Просто, ты, возможно неосознанно, «закрываешь» меня от тех тревожных ощущений, и делать вдохи с тобой мне больно не каждый раз.

***

Ты веришь, что некоторые встречи предрешены судьбой?

Перед тобой совершенно новый человек, а тебе кажется, что вы уже бесконечно близки. Видится, как вы сидите холодным вечером у огня, держитесь за руки или целуетесь на прогулке в лесу, болтаете о чем-то за обедом в кафе… Это еще только представляется, но уже каким-то огненным рефреном проносится в голове мысль: это начало… для тебя – начало. Человек, может еще и не знает об этом, но ты знаешь.

И сразу возникает какая-то особенная связь. Конечно, неопознанная, невидимая, неосязаемая никем – даже вами самими, но всегда очень прочная. Как трос из гальванической стали. Или еще прочнее.

А потом, когда «игра» началась, приходит понимание, что с таким человеком все иначе. Чувствуешь себя по-другому в каждом вдохе и выдохе. Открываешь все еще по привычке осторожничая, файл за файлом свою и его душу. А где-то по середине, к своему удивлению, находишь абсолютно ВСЕ.

Когда вы вместе биологические часы замирают, и только мигающее двоеточие говорит о том, что время все-таки движется.

Такого человека всегда чувствуешь на расстоянии и даже, когда не видишь. Ощущаешь его эмоции, настроение, тревогу, упадок, волнение и ярость – все это начинает течь по твоим венам, хочешь ты этого или нет.

С таким человеком чаще непросто, а еще… еще бывает непонятно. Но сердце говорит: вот оно – то самое, чего тебе хотелось, что было так нужно. Это и есть свой человек.

Вы лежите вечером, сплетаясь руками и ногами, хохочете до потери пульса и понимаете, насколько важны друг для друга. Чувствуете, что ближе сейчас у вас нет никого, и что каждый любим и оберегаем всеми фибрами души другого.

Ты веришь, что некоторые встречи предрешены?..

***

Я сама себе небо и ад,

Молоком неразбавленный кофе,

Все шаги – и вперед, и назад –

Это мой узнаваемый профиль.

Я сама себе радость и боль,

Много слов, перепутанных в мыслях,

Никому не известный пароль,

И поступки нередко, без смысла.

Я сама себе ложь и закон,

Мерзлый вечер и теплое утро,

Нелюбовь, где всегда саксофон,

И любовь, где цвета перламутра.

Я сама себе тот горизонт,

До которого сбиты дороги,

Синий дождь и распахнутый зонт,

Предисловия и эпилоги…

***

Мое проклятие, мой дар,

Моя встревоженная нежность.

Холодный утренний бульвар,

И красота, и неизбежность.

Мой лунный свет и коридор,

Моя вселенная другая,

Гнетущий шепот редких ссор,

Неосмотрительность нагая.

Моя зависимость и бред,

Сосредоточенное счастье,

Мой талисман от разных бед,

И равновесие без власти.

Мой сложный минус, важный плюс,

Осенний вечер со стихами,

Мой одинокий тихий блюз,

Рисунки серыми штрихами.

Моя нежданная любовь,

Моя душа, а с ней – и вечность,

Мое непознанное «вновь»,

Моя отныне – бесконечность.

***

Существуют вещи, за которые я никогда не смогу простить. Не в смысле встану в позу и разорву отношения (хотя такое тоже бывало), просто никогда не прощу. Что за этим последует? Немногое. Только то, что какая-то часть моего отношения к человеку претерпит изменения, либо вообще исчезнет.

Это выглядит примерно так. Висит на стене картина из паззлов. Большая. Яркая. Может, даже необычная. Что на ней изображено – не важно. И вдруг кто-то бьет кулаком со всей дури по этой картине. Пусть, не кулаком – ладонью. И пусть даже не с дури – просто бьет. Несколько паззлов обязательно вывалятся. Ну, уж один-то точно. На общий вид и красоту, отсутствие этого паззла как будто и не повлияло. Ведь он всего один. Но тем не менее, его больше нет. А на его месте так и останется серое пятно стены.

Я понимаю, что у всех у нас разное устройство. И никто не должен – боже упаси – делать то, что мне бы, к примеру, виделось вот в этом фрагменте отношений. Но ведь и я имею право реагировать на поведение и поступки так, как хочу. Вот я и реагирую.

В моменты таких «происшествий», внутри меня как будто что-то сжимается, как от удара? И даже когда проходит какое-то время, и я уже все обдумала, и даже поговорила на эту тему – обратно у меня ничего не «отжимается».

Не смотря на общее понимание и объяснение чего бы то ни было, я не могу «взять» произошедшее себе. Я остаюсь при мнении, что так быть не должно. Что поступая таким – не понятным мне образом, человек либо противопоставляет меня чему-то, либо так расставляет приоритеты. Что ж, он имеет на это полное право. Но он, одновременно, его и не имеет. Потому что это – отношения, а не одиночное скольжение по жизни. Говорить об этом? Вот уж нет! Если у человека ничего не подключается, и выбор для него выглядит так – прекрасно. Потому что это его выбор. И я его, пусть и не беря себе ни на минуту, уважаю.

Так что же с выпавшим паззлом? Да, собственно, ничего. Картина выглядит не целой. Хоть такое штучное «выпадение» пока и не уродует ее.

А отношения… я блокирую их в этом «упущенном фрагменте». Навсегда.

***

Не так давно, я с двумя подругами поехала отдыхать в Сочи. Выбор пал на этих двух дам не просто так. Во-первых, мы были давно знакомы, во-вторых, обе они обладали тремя прекрасными «НЕ». И Ольга, и Елена были дамы НЕ замужние, НЕ глупые и НЕ подлые. Для совместного путешествия к морю этого вполне достаточно.

Благополучно долетев до Сочи, мы расположились в трехместном номере частной гостиницы. В 10 минутах ходьбы до пляжа. Все было прекрасно, кроме одного. С Леной у нас не совпали биологические часы. Я и Оля были 100% совы. Елена – жаворонок или голубь (люди, которые поздно ложатся и рано встают). Главное – последнее – рано встают. Поднимало ее с постели в непозволительное для отпуска время. В 6:30, край – в 7:00 утра. Ужас! Как бы тихо она себя не вела, номер был слишком мал, для того чтобы сохранять тишину. Да и не может живой взрослый человек сидеть, не шевелясь, не включая телевизор и ничего не делая в течение 2, а то и 4 часов.

Обладая природной деликатностью, Лена понимала, что каждое утро будит нас слишком рано. И она приняла решение:

– Девочки, я с утра буду ходить на пляж. Прямо, как проснусь. Чтоб вы хоть немного поспали. Да, и загорается до обеда лучше.

– Лен, это наверно, не очень удобно. – Сказала Оля.

– А чего тут неудобного? Проснетесь, позвоните мне. Там и решим, что делать.

Я сопротивляться не стала. Мне мертвецки хотелось спать по утрам. Особенно после вечернего вина или пива, которым мы пробавлялись, как могли. И я была согласна на что угодно, лишь бы никто не шуршал, не журчал, не брякал ложкой в стакане и не кашлял у меня над ухом в 7:00.

Утром Лена, как и обещала, отправилась на пляж. Вообще, как выяснилось позже, никто из моих знакомых, кроме Лены, конечно, не способен добровольно проснуться в такое время, находясь в отпуске. И уж тем более куда-то ползти.

Она выпорхнула из номера в 7:15 и направилась прямиком, как ей казалось, к морю. О том, что у нее топографический кретинизм не знал никто. И сама она тоже не была в курсе дела. На дорогу она потратила более 40 минут, прежде чем заподозрила неладное. Остановив прохожего, Лена выяснила, что марширует не к берегу, а вдоль него, то есть в Адлер. И, если прибавит шагу, то скоро уже придет. Изменив, по указанию того же прохожего (мир не без добрых людей) курс, она добралась-таки до цели своего путешествия. Правда, цель эта оказалась весьма удалена от места, где обычно мы загорали втроем. Но это было уже не важно. Главное – вот оно, море!

В такую рань понятно, что народу на пляже просто не было. Не считая нескольких кавказцев, бесцельно слоняющихся по берегу. К числу отдыхающих их можно было причислить очень с большой натяжкой. Они, не стесняясь, начали разглядывать внезапно появившуюся одинокую девушку с пляжной сумкой, и переговариваться на своей «гамарджобе». Постоянно почесывая то волосатые животы, то свои гениталии, они не переставая, хихикали как гиены. В голове у Лены промелькнула нехорошая мысль со всеми возможными подробностями, но она ее тут же отогнала. В конце концов, орать и визжать она еще не разучилась. Да и утро все-таки. Не ночь.

Выбрав ровный кусочек пляжа с мелкой галькой, наша подруга, расстелив полотенце, расположилась с максимально-возможным комфортом. Солнце пока и не думало подниматься над побережьем. Оно было еще где-то в городе, и выйти должно было примерно через час. Не раньше. Камни под ногами, тоже теплыми назвать никак было нельзя. Они основательно остыли за ночь, и лежать на них, получая удовольствие, могли только некрофилы.

Обняв колени, Лена села на полотенце и уставилась вдаль. На проплывающие где-то там, на самой линии горизонта пароходы. Она решила мечтать до появления еще хоть одного человека, желающего позагорать. Раздеться и лечь она не рискнула. Во-первых, кавказцы. Они пока не ушли и все так же таращились на нее. Во-вторых, одинокая дама ранним утром, в купальнике на пляже без солнца, на холодных камнях – зрелище странное, если не смешное. Половина людей, проходящих мимо, решит, что она здесь просто уснула после «вчерашнего» и пока не просыпалась.

Время шло. Наконец, появилась молодая парочка. Как только они обосновались и сели играть в карты, Лена решила – пора. Быстро раздевшись, она приняла горизонтальное положение в ожидании солнца и жары. Однако, не прошло и 10 минут, как она попросту замерзла и вся сплошь покрылась «гусиной» кожей. Не хватало еще околеть на пляже в Сочи в июле! Ветерок, такой приятный и долгожданный при жаре сейчас просто добивал.

А что делать-то? Одеваться – глупо. Уходить – еще глупее. Через час здесь палку будет некуда воткнуть. Надо лежать.

Мучения закончились в 10:00. К этому времени пляж заполнился почти на 100%. Лена так неправдоподобно промерзла, что нежилась под прямыми лучами небесного светила почти 3 часа, подставляя ему то один бок, то другой. Наконец, отогревшись и разогревшись, она отважилась зайти в воду. Не умея плавать, ни хорошо, ни плохо, не очень плохо, она, в отличие от очень многих, на всех водоемах сохраняла ясный ум, здравый смысл и девственную осторожность. То есть, довольствовалась детской глубиной и купалась в 40 см от берега. Всегда!

Море не было исключением. Лежа ногами в полосе прибоя и принимая теплые морские ванны с другой жидкостью, которой 1\3 разводится морская вода на общественных пляжах, Лена решила остаться и загорать до вечера. Надо получить от этого дня все. Даром что ли она столько мучений претерпела? Место у нее козырное, море теплое, солнце печет. Что еще надо? Конечно, одной тут лежать не в кайф, но, в конце концов, коричневый южный загар требует жертв. Да и времени тоже.

***

Я проснулась в 11:00, Ольга чуть позже. Мы умылись, ни о какой косметике не могло быть и речи – мы на отдыхе. Позавтракали и позвонили Лене. Телефон оказался «вне зоны доступа». А еще позже он оказался на телевизоре в выключенном состоянии. Ну, что ж. Значит, после обеда встретимся в номере.

Мы тоже ушли на пляж. Правда, терпения нашего хватило только до 15:00, не смотря на ледяное пиво, зонт над головой и шезлонг под попой. Потом мы вернулись в гостиницу, приняли душ и перекусили. Время перевалило за 16:30, а подруга все еще висла на пляже. Ну, или была в пути. Включив телевизор, транслирующий только местные телеканалы, мы устроились под кондиционером с твердым намерением дождаться возвращения «мисс солярий» во что бы то ни стало. Вечером был запланирован поход в ресторан. Освободить ее от этого мероприятия могла только австралийская лихорадка или смерть.

Через час ключ в замке повернулся, и в прихожей появилась абсолютно красная Лена. Не бронзовая и не розовая. А раскалено-красная. В общем, хоть прикуривай. Когда она зашла в комнату и сняла сарафан, я поняла, что подруга не сгорела, она дожарилась до состояния «гриль». Вся она, за исключением зон, прикрытых купальником, была пунцового цвета. Кошмар.

– Ты же облезешь! – Воскликнула Оля.

– Да, нет. Все будет нормально. – Ответила Лена, разглядывая свою ошпаренную тушку в зеркале.

– Нормально будет через неделю. – Сказала я. – Или через две.

– Зато загорела. – Гордо сказала Лена.

– Еще как. И главное, за один день. – Добавила я.

В течение оставшихся 10 дней, Лена измазала на тело больше литра разных восстанавливающих средств и в дневное время из дома почти не выходила.

Облезла она полностью, как и предсказывала Ольга. Но произошло это примерно через три недели. Когда мы уже вернулись домой.

***

Рассвет приходит к тем, кто видел тьму,

Кто растворялся в пламени заката,

Кому ходить случалось по дерьму,

И быть для всех однажды виноватым.

Знакома сладость тем, кто знает толк

В короткой сплетне, в горечи предательств,

Кому давно знакомо слово долг,

И в лексиконе – множество ругательств.

Простая тишина доступна тем,

Кто в диком шуме долго обретался,

Кто ход нарушил заданных систем

И прозы слишком много начитался.

Понятна радость тем, кто потерял

Своих. Чужих. Ненайденных. Любимых.

Кого однажды просто расстрелял,

Старинный друг в задворках нелюдимых.

Умеет ждать лишь тот, кто сам спешил,

Кому по ходу жизни узковато,

Кто за себя давно уже решил,

Где та черта, с которой нет возврата.

Полюбит только тот, кто забирал

Себе чужие порванные мысли,

Кто сам себе когда-то проиграл

И не находит больше смысла в смысле…

***

Был период, когда я работала кинологом в клубе собаководства. Ездила на выставки, регистрировала собак, даже была корнерам на собачьих боях. Моталась сначала по области, а потом и по России, осматривая пометы щенков, отсуживая ринги с собаками, продавая витамины, снаряжение и профильную литературу, которая в 90-х была великой редкостью.

В один из сентябрьских дней мне позвонила директор клуба и сказала, что в город везут элитного кобеля мастино-наполитано из знаменитого питомника «Avalanche». Взрослого четырехлетнего пса голубого окраса. Везли его к новому хозяину – «игрушка» приглянулась одному из местных авторитетов. Увы, собачка была с характером, и ей нужна была «передержка». Период нейтрального существования с кинологом, дрессировщиком, ветеринаром – с незаинтересованным в приобретении данной особи человеком, знающим, как себя вести с собаками.

– Кроме тебя, Наташ, брать его некому. – В качестве вывода сказала Елена – Ты у нас занимаешься молосской группой. Да, и все остальные все равно боятся с ним жить.

– Почему? – Удивилась я. – Что ужасного нашли в молодом мастино?

Овчинникова как-то странно хмыкнула и сказала:

– Собаку привезут из Питера к выходным. Зовут Эркулле. С предыдущим владельцем отношения не заладились. Из-за грубости первого и, как неизбежное следствие – агрессии второго. Хозяин не смущался в выборе методов воспитания. Применял неоправданную силу, доходящую до жестокости и издевательств. Бил по голове, держал голодом, устраивал показательные порки, используя в качестве хлыста все, что попадалось под руку. Постепенно Эркулле из морщинистого плюшевого, согласного на все щенка, превратился в 100 килограммового полного сил кобеля. В момент очередного столкновения интересов, пес не позволил себя обидеть и просто откусил обидчику кисть правой руки. Совсем откусил.

– После этого «досадного» инцидента – Продолжила Елена, как будто зачитывала сводку погоды – собаку в течение 1,5 последующих лет постоянно держали в двойном сварном наморднике, застегивающемся, как «забрало» на средневековом шлеме. Верхнюю сетку расстегивали и опускали только во время кормления. Нижняя, всегда оставалась на месте, защищая того, кто кормит от возможной неожиданности нападения. Мне вот, Наташ, только не понятно, почему после случая с откушенной рукой, его тут же не застрелили? Не усыпили? Не отдали, наконец, в добрые руки?

Я подумала, что, конечно, это было бы и правильно, и честно. Такие проступки, как нападение на хозяина, нужно жестко наказывать. И жить с этим Эркулле по-старому было уже явно невозможно. Вот только на «застрелить» или «усыпить» денег не хватило. Купить собаку за 2 000 долларов деньги есть, а вот 100 рублей на «усыпить» – денег нет. А добрые руки? Так, где вы видели добрые руки, готовые «из любви к искусству» приютить взрослого мастино? Да еще с такой историей!

Вслух же сказала:

– Все его панически боялись, но сказать об этом прямо и расстаться оказалось «слабо». Вместо этого, люди более года пытались заигрывать с ним, делая вид, что, в общем-то, ничего не случилось.

– Короче, Наташ, – Овчинникова, видимо переложила трубку от одного уха к другому – Пес будет у тебя через 3 дня. Готовься. Кроме тебя никто не найдет с ним общий язык и не сможет максимально подготовить для продажи в новый дом.

Через три дня, Елена позвонила мне снова и сообщила – пес приехал, можно его забирать.

– Лен, не вздумайте его кормить – Предупредила я Овчинникову.

– Не вздумаю. У меня и еды-то столько нет. – Хихикнула Елена.

Через полчаса я была в клубе. Как только я вошла, Елена сказала:

– Он в переговорной комнате. Привязан к стояку отопления.

Я, махнув всем присутствующим рукой в знак приветствия, направилась без лишних слов в «переговорку».

– Осторожней с ним. – Услышала я вслед голос Татьяны–кинолога по терьерам и охотничьим собакам. – Что-то он не очень сговорчивый. Рычит все время.

Я ничего не ответила. Включив свет, я зашла внутрь комнаты и плотно прикрыла за собой дверь.

В углу, на какой-то жалкой перетертой брезентовой ленте сидел нереально-крупный кобель мастино пепельно-голубого окраса. Огромная почти квадратная голова с некупированными ушами. Морда полностью закрыта внушительной металлической сеткой с толстыми прутьями, из-за которого невозможно разглядеть ни спинку носа, ни пасть, ни губы, ни тем более правильность прикуса. Множественные складки на голове и обвесы шкуры на шее делали зрелище просто ошеломляющим. Даже, не зная ничего из жизни этого животного, не обладая никакими специально-теоретическими знаниями и не имея ни минуты практики общения с собаками, ни один человек на земле не усомнился бы, что перед ним – самец.

Внимательный взгляд немного грустных темно-ореховых глаз не выпускал меня из виду ни на секунду. Пес меня разглядывал и чего-то ждал. Я тоже, не смущаясь, изучала его. Широкая грудная клетка, мощные плечи, прямые лапы. Пальцы сведены и уперты в пол. Объем его сжатых «кулаков», по размеру в полтора раза был больше моих собственных. Он напоминал мне совсем не собаку, а какого-то мистического голубого льва. Его внешняя инертность немного меня беспокоила. Несмотря на переезд, непривычную обстановку, чужие запахи, пес не выказывал и тени беспокойства. Хорошо, если нет скрытой нервозности, которая может вылиться, черт знает во что.

Размеры Эркулле действительно поражали и приводили в некоторое замешательство. Даже не приближаясь к нему, было видно что, подойди я вплотную, огромный серый нос, еле заметный в сетке намордника, уткнется в мое солнечное сплетение. И как с ним справляться? Ведь никакой физической силы не хватит! Остается – голос. Команды. Спрошу потом у Елены, какие он знает? Должен же пес в 4 года хоть что-то знать из курса общей дрессировки!

А сейчас я хотела, как следует рассмотреть Эркулле. Потрогать, понюхать. Выжать максимум из первой встречи. Я взяла стул и, поставив его рядом с мастино, села.

– Ну, давай знакомиться, Эр. – Сказала я и, сняв перчатку с руки, протянула открытую ладонь псу для обнюхивания. Я сразу решила, что он будет Эр. Так понятнее, короче и лучше подходит для общения, чем Эркулле.

Он даже не шелохнулся, продолжая шумно втягивать в огромные легкие воздух и разглядывать меня. Вот все молоссы такие – себе на уме! Посмотрев внимательно мне в глаза и как-то странно фыркнув Эр, наконец, соизволил наклонить голову и ткнуться в мою ладонь прутьями намордника. Он долго шарил мокрым носом по моим пальцам, нюхая, сглатывая и, пытаясь взять зубами. Потом выпрямился и сел в свое исходное положение. Знакомство состоялось.

– Можно тебя потрогать? – Спросила я, погладив белое пятно на серой груди.

Постепенно, я перевела руки на его загривок и голову. Погладив его между ушами, я добралась до спины, потом до лап и живота. Сунув руку под живот, я поставила его на ноги и погладила по животу. А когда коснулась препуция, Эр начал бить хвостом и заворчал.

– Ладно, ладно. – Сказала я, потрепав его по загривку. – Подумаешь, потрогали.

Дальше сидеть тут не было смысла. Я встала и, отодвинув стул ногой, отвязала поводок от трубы. Да, хлипковата веревочка. Поправив парфорс на шее собаки, я заметила, что звенья разболтались. Ничего хорошего.

Мы вышли в комнату, где все, во главе с Еленой сидели, пили кофе, курили и судачили на разные темы.

– Ну, как собачка? – Спросила Татьяна.

– Пока не поняла. – Ответила я, наматывая поводок плотнее на перчатку. – Дома разберемся. Пес, конечно, непростой.

– Простых на передержку за 2 000 километров не привозят. – Сказала Овчинникова.

– Слушай, а команды он хоть какие-нибудь знает? Может, привычки, у него какие-нибудь есть? Особенности?

– Одну команду знает. – Елена закурила. – «Стоять». А привычки? – Овчинникова задумалась, выпуская колечко дыма изо рта. – Да, нет никаких привычек. А! Есть привычка. Рвет на смерть всех овчарок. Люто ненавидит. Кобель, сука, с хозяином, без – по херу. Рвет и все.

– Ну, спасибо за предупреждение. А команд что-то маловато для 4 летней собаки.

– У тебя есть месяц. Вот и научи его.

Как же! Научи! Разговаривать дальше было не о чем. Собакой не занимались. Вообще.

Попрощавшись со всеми, я отправилась к выходу. Эр без приглашения пошел за мной. Уже открыв дверь на улицу, я услышала голос Овчинниковой мне вслед:

– Будь с ним осторожней. Мало ли что!

Мы выбрались из душного клуба и направились через дорогу на более безлюдный тротуар. Я хотела, чтобы Эр сходил в туалет и немного размялся. До дома в таком темпе мы пойдем минут 20. Значит, я успею выяснить модель его поведения на улице, при наличии раздражителей.

Эр вел себя очень спокойно. Даже вяло. Он шел, не торопясь рядом с моей левой ногой, как будто о чем раздумывая. Пошел дождь. Пес поднял морду, вздохнул и, помотав своей огромной головой, продолжил путь по газону. Судя по всему, на пешие прогулки Эра, все-таки выводили. Поводок он знает и слушается с первого натяжения. Я подняла воротник и прибавила шагу. Эр тут же перешел на легкую рысь.

В голову сами собой полезли мысли о судьбе Эра и еще сотен таких же внезапно ставших ненужными своим хозяевам собак. Удивительно, зачем люди покупают таких животных? Потешить самолюбие? Удивить друзей? Заполнить какую-то пустоту? Или сделать более весомым собственный имидж? Странно, что никому не приходит в голову – щенок – это не игрушка. Это живое существо, со своим характером и породными особенностями. Прежде чем выйти на дефиле с крутой взрослой собакой надо ее сначала правильно вырастить и грамотно воспитать. А воспитание и выращивание любого щенка – это работа. А уж щенка крупной породы – тем более. Болезни, прививки, прогулки, кормление, воспитание. Не дрессура, а именно воспитание. На все это уходит уйма времени и столько же средств.

Сначала все кажется милым и беззаботным. Но, проходит время, щенок взрослеет, требуя все больше внимания со стороны хозяина. Если он его не получает, все еще маленький пес начинает скучать, потом вредничать и поступать назло. Потом он начинает давать понять, что он главный. Он – самец и поэтому предъявляет свои права на территорию и «стаю». Щенок выходит из повиновения, портит вещи, становится агрессивен. Некоторым особям «захватить власть» над семьей удается с первой выходки. У некоторых, в связи с некоторым упрямством хозяина, на это уходит чуть больше времени. Но почти всегда, за очень редким исключением, собака одерживает верх над человеком. Так почему же мысль о том, что ты покупаешь кобеля крупного плотоядного млекопитающего, не приходит никому в голову до того, как эта покупка не начнет проявлять характер и кусаться?

Идет время, пес взрослеет окончательно. Постепенно все приходят к выводу, что жить с такой плохой собакой невозможно. Все наигрались и напридуривались до рвоты, посему, можно и выбросить эту помеху из своей жизни. В финале, остается список вариантов недолгой жизни отказных собак – продажа в питомник, передержка с подготовкой под требования другого хозяина, собачьи бои и усыпление. Надо сказать, что молоссы, на редкость плохо уживаются в новых семьях. Если только в этих семьях не живут профессиональные кинологи, дрессировщики, или люди по-настоящему любящие собак. Иные случаи, по истине редкость. Мне хотелось верить, что случай с Эром – это как раз то счастливое исключение.

Мы дошли до угла моего дома. Я чуть дернула поводок и повернула во двор. Через 2 минуты мы уже были в квартире.

После прогулки под дождем, Эр был грязный, как черт. Надо было его мыть. А как моют слонов? Пес видит меня полчаса. А если он не любит водные процедуры? Ладно. Будем пробовать.

Сняв с себя почти всю одежду, я выложила в микроволновку килограмм замороженного говяжьего фарша и повела Эра мыться. Я показала ему, что надо запрыгнуть в ванную. На мое удивление повторять и уговаривать не пришлось. Никакого ветеринарного шампуня я не припасла, подошел мой «Pantin» для окрашенных волос. Я намылила Эра с головы до ног, включая лапы, живот, препуций с его драгоценным для любого самца содержимым и хвост. Насколько позволяла длина моих пальцев, я залезла под намордник. Эр закрыл глаза от удовольствия и благодарно заворчал. Наконец, я окатила его теплой водой, смыв остатки пены. Я накинула на него заранее взятую с собой старую махровую простыню и начала растирать. Ткань пропиталась водой мгновенно, так что насухо вытереть собаку такого размера было невозможно. Стянув с Эра простынь, я решила – пусть сохнет так. В квартире не холодно. Стоило мне отойти в сторону, Эр тут же начал отряхиваться, разбрызгивая по ванной воду и слюну. Ну, что делать! Таковы молоссы.

На кухне, я вывалила в небольшой таз теплый фарш и замоченный с утра «Геркулес». Откинув одну сетку намордника, я поставила еду перед Эром. Он удивленно на меня посмотрел, как будто спрашивал: это все мне?

– Ешь. – Сказала я и подвинула к нему еду.

Эр, опустив голову в миску, всосал содержимое тазика на счет «три». Я была в шоке. Я никогда не видела, чтобы собаки поглощали еду с такой скоростью. После кормежки, Эр был неотразим. Нос, голова, складки на шее, почти вся решетка намордника были заляпаны кашей. Он стоял с отрытой от удовольствия пастью, переговорив собой всю кухню и жизнерадостно размахивая хвостом. Я попыталась его обтереть, но мне серьезно мешал намордник. Недолго думая, я решила его снять. В конце концов, чем я рискую? Руками? Ногами? Не думаю. Пес на истерика не похож. Рискну.

Я расстегнула пряжку за ушами и сняла намордник одним движением. Эр ошалел. В глазах было изумление. Он начал отряхиваться и тереть морду лапами.

– Пошли, дорогой, умываться будем. – Я взяла его за складку кожи на загривке и потянула за собой.

С великими предосторожностями я мыла морду, пасть и подбородок. После всех процедур, я увела Эра к себе в комнату. Сев на диван, я позвала его к себе. Вопреки ожиданиям, он не запрыгнул на диван и не улегся рядом, как сделал бы любой выращенный в нормальной семье молосс. Эр подошел и сел передо мной. Как служебная собака из вольера. Я погладила его по голове, по груди и немного приобняла. Он положил мне голову на плечо и засопел. Понятно. Надо гладить дальше. Я пересела на пол. Вытягивая по очереди вперед передние лапы Эра, я заставила его лечь. Легла рядом сама, подперев голову рукой. Так мы пролежали, «разговаривая» и «общаясь» больше часа. Эру нравилось. Слушая мой голос, он перекатывался с одного бока на другой, складывал на меня лапы и тыкался в мою грудь своей огромной головой.

Я сделала вывод – не все безнадежно. Он хочет контактировать, ему приятно общество человека. И нет никакой агрессии. Вообще. Никакой.

Эр остался жить в моей комнате. Первая наша ночь прошла нормально, если не считать собачьего храпа, которому позавидовал бы любой здоровенный мужик. Эр блаженно растянулся на полу, возле моей кровати и проспал всю ночь, изредка меняя позу. Я с непривычки ни минуты не спала. Утром никому не было позволено не то, чтоб зайти, даже заглянуть в нашу комнату. Утробное рычание было совсем не гостеприимным и грозно предупреждало о возможных последствиях проникновения на означенную и занятую территорию.

Началась обычная жизнь с собакой. Прогулки, общение, дрессировка. Через неделю мы отправились в клуб. Овчинникова сказала, что Эр поправился и выглядит более веселым. Я купила ему новый ошейник и кожаный поводок. Как-то стыдно мне было элитную собаку на таком убогом снаряжении выгуливать. Да, и опасно. Знала я его недолго, а хлипкость поводка и ошейника при 100 килограммах выгуливаемого веса, в случае чего, до добра не доведут.

Был один аспект, который меня не устраивал в наших отношениях. При каждой попытке занести руку над головой Эра, с единственной целью – погладить или приласкать, он вздрагивал, втягивал голову в плечи и зажмуривался. Это такой-то бык! И что же надо было с ним такое вытворять? Какими методами надо было его воспитывать? Как надо было себя вести, чтобы роскошный взрослый пес, способный справиться с кем угодно и напугать до дрожи любого, так боялся занесенной над головой руки?

Незаметно прошли 3 недели. Эр изменился. Стал ручным и послушным. Конечно, не абсолютно послушным но, во всяком случае, управляемым. Пусть с третьего раза, но он слушался. Мы много разговаривали, выучили несколько простых команд, запомнили часть бытовых слов, научились самостоятельно играть и приносить мячик. Главным достижением было то, что я отучила его пытаться разорвать в клочья проходящих мимо овчарок вместе с их хозяевами. С вольно-бегающими «немцами» было сложнее, но все-таки, шаг вперед был сделан.

За эти 3 недели я ни разу не столкнулась с агрессией или злостным непослушанием. Гуляя с ним, я отпускала его в свободный выпас в уединенных местах. Все-таки он был очень велик и мог напугать прохожих. Если Эру казалось, что я слишком удалилась от него, он подбегал ко мне, брал мою ладонь в пасть и тянул в то место, где, по его мнению, я должна была находиться. Если я считала, что пес ушел на непозволительное расстояние, я звала: «Эр, ко мне» и начинала, как бы уходить от него. Он тут же срывался с места и несся всеми 100 килограммами за мной. Вообще жутковато, когда слышишь за спиной хриплое дыхание зверя, топот мощных лап и чувствуешь, что тебя вот-вот настигнут, повалят и разорвут. Радовало то, что погоня за мной преследовала иную цель. Взять мою руку и вернуть к месту его прогулки.

Эр начал ко мне привязываться. Этого никак нельзя было допустить. Да, и отдавать его в семью было теперь уже не страшно. Он не был безупречно воспитан, но он стал предсказуем и адекватен. А этого достаточно, чтоб не иметь проблем с животным. Единственное от чего я так и не смогла его избавить – это от страха перед занесенной над ним рукой. От этого ненормального втягивания головы в плечи. Несмотря на наши взаимоотношения, Эр все равно каждый раз съеживался и сникал.

Спустя 4 недели, я привезла Эра в клуб для знакомства с новым хозяином. Коренастый лысый «браток» был доволен товаром. Сделка состоялась, и через полчаса Эра увез черный «Hammer». Больше я его никогда не видела. Я надеялась, что мучения Эра закончились, и его ждет счастливая собачья жизнь.

Спустя много лет, в случайном разговоре я узнала, что Эра в 7-летнем возрасте застрелили в собачьем питомнике.

Через год после передержки, пес наскучил новому владельцу и был отдан частным заводчикам. Через 2 года его попытались выставлять на собачьи бои. Там он себя никак не проявил. Молоссы далеки от драк. Им, при их размерах, хватает демонстрационного поведения. После этого его отдали в милицию. Тоже мне, розыскная собака. Не знаю, что уж там произошло? Чем он их разозлил, или они его? Охранник застрелил его в момент нападения на служащего, который принес ему корм.

За 8лет работы в клубе через мои руки прошло огромное количество собак. Ротвейлеры, немецкие доги, кане-корсо, мастиффы, бразильские филы. Со всеми у меня складывались те или иные отношения. Все они имели свои особенности, пол, характер. Все они, так или иначе, пересиживали у меня, в ожидании новых хозяев.

Но удивительно, что из всей этой массы животных, сквозь обстоятельства и время, в моей памяти до сегодняшнего дня осталась только одна собака. Пепельно-голубой итальянский мастифф с ореховыми глазами. Звали его Эр.

*****************************************************************************

Для создания обложки издания использована художественная работа автора.

Дизайн обложки и рисунок ворона (называется «Ключ») – так же являются собственностью автора.