Исповедь заключенного (СИ) [trashed_lost] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (15) »
========== Часть 1 ==========
Меня зовут Роберт Стивенс. Мне двадцать два года. Я нахожусь в главной тюрьме города Питтсбурга, штат Пенсильвания. Завтра, двадцать пятого июля, день моей казни на электрическом стуле. Я обвиняюсь в убийстве шестидесяти восьми человек, из них четырех детей. Суд приговорил меня к высшей мере наказания.
Я не знаю, что нашло на меня в последний день перед смертной казнью. Я никогда не отличался писательскими талантами и не испытывал склонности к ведению дневников и мемуаров. И тем более я не жду, что кто-то прочтет мою скромную исповедь, которую, как только закончу, я положу в нижний ящик письменного стола своей одиночной камеры.
Мне не жаль, что все так получилось. Напротив, я не протестовал против того, что медицинская комиссия признала меня полностью вменяемым. Я хотя бы успел что-то сделать в своей жизни. Успел внести свою лепту в великое дело — очистить мир от скверны, называемой «человечество».
***
Я родился и вырос в городе Принстоне, штат Нью-Джерси. До трех лет я себя не помню, впрочем, как и большинство людей. Я был единственным ребенком в семье. Мои родители и бабушка по отцовской линии переехали сюда за год до моего рождения. Отец работал пожарным, мать — продавщицей в магазине. Бабушка моя, весьма набожная женщина, была активисткой среди местных прихожан.
Отец с матерью редко обращали на меня внимание, они постоянно были заняты, и мы пересекались в основном лишь за семейным ужином. Большую часть времени я проводил вместе с бабушкой. Она заботилась обо мне, но я никогда не отвечал ей признательностью, равно как отцу и матери.
Напротив, еще в раннем возрасте, до школы, я уже осознал, что не только не люблю своих родственников, но они вызывают у меня отвращение. Прикосновения их вызывали у меня дрожь по всему телу. Я не выносил, когда меня пытались обнять, и всегда выскальзывал из-под руки, когда меня гладили по голове. Я ненавидел запахи, которые от них исходили: запах пота, гари и дешевого одеколона отца; несвежих продуктов, кислого молока и пудры матери; ладана, залежавшихся вещей, сандаловых четок и хозяйственного мыла — от бабушки. Я ненавидел то, как они разговаривают — громко и крикливо, темы, которые они обсуждают. Я ненавидел смотреть на то, как они едят: как двигаются их челюсти, пережевывающие жареную картошку с рыбой — самое ненавистное мною блюдо, как крошки падают с их губ в тарелку или на колени, как лоснятся от жира их щеки; как отец, наевшись, переводит дух и хлопает себя по животу, как мать и бабушка манерно промокают губы бумажными салфетками.
Тогда я еще не знал, куда от этого скрыться: мир мой ограничивался лишь нашим домом и ближайшим парком, куда бабушка водила гулять меня, по большей части чтобы показать меня своим товаркам. Они, в свою очередь, приводили своих детей и внуков. Я терпеть не мог играть с другими детьми. Их беготня и вопли раздражали меня; большой удачей было, когда бабушка, уступив моим просьбам, шла со мной в дальний конец парка, где я играл у воды под ее строгим надзором.
Но больше всего я любил, когда меня оставляли в покое в моей детской наедине с моими игрушками и альбомом. Да, еще в столь раннем возрасте я уже приобрел вкус и любовь к рисованию: мои рисунки успели оценить родители и их друзья, которые иногда посещали нас. В пять лет я уже не просто рисовал как ребенок, которому нравятся яркие краски, — я рисовал сознательно и намеренно, рисовал то, как я видел этот мир… точнее, как я хотел бы его видеть. Мои рисунки были выполнены преимущественно в карандаше, штриховкой. В основном они изображали картины, которые меня окружали: озеро в парке, вид на наш дом, гостиная. И всегда, если там были изображены люди, лица их были заштрихованы черным, у женщин и мужчин отсутствовали половые признаки: они были все одинаковы, плоски и безлики. Я ненавидел людские лица. Они были омерзительны.
Когда настала пора отдать меня на обучение, родители не думали слишком долго. Их выбор пал на церковно-приходскую школу на Вандевентер, находившуюся в нескольких кварталах от нашего дома. Главную роль в данном решении, несомненно, сыграла бабушка, видевшая мое будущее в качестве образцового пастора. И мои мучения утроились.
Теперь я постоянно видел людей, каждый день, огромное их количество: и больших, и маленьких. Все они доводили меня до тошноты. В классе я облюбовал себе заднюю парту, всегда сидел одиноко и молча, рисуя в тетрадях картины. Внутри меня закипало бешенство: слепая, животная ярость против толпы этих маленьких выскочек, пахнущих жевательной резинкой и леденцами; чистая, незамутненная ненависть к священнику, читавшему ежедневные проповеди елейно-приторным голоском. Я томился в ожидании конца уроков, чтобы затем брести домой, не поднимая головы. Но и дома мне теперь не было покоя: бабушка взяла на себя заботу о моем образовании и неустанно проверяла
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (15) »
Последние комментарии
18 часов 40 минут назад
18 часов 57 минут назад
19 часов 10 минут назад
19 часов 15 минут назад
21 часов 47 минут назад
21 часов 51 минут назад