Без ошейника [Борис Степанович Рябинин] (fb2) читать онлайн

Б. С. Рябинин Без ошейника

— Завтра поедешь на выставку.

Эти слова относились к крупному косматому псу того неопределенного серо-бурого цвета, который столь характерен для кавказских овчарок — могучих, преданных животных, отличающихся неукротимостью нрава и той первобытной злобностью, которая, вероятно, была свойственна первым хищникам, прирученным человеком.

Пес повилял хвостом с явной снисходительностью: «Ну, что ж, если вы так хотите…» Сегодня на его долю выпало неслыханное внимание: его привели из отары, осматривали, ощупывали, измеряли вдоль и поперек, а затем незнакомый человек, занимавшийся этой процедурой, хлопнул его по загривку: «Хорош!»

Показал бы он ему «хорош», если бы тут не было старшего чабана, которому Мурад — так звали пса — привык повиноваться во всем.

Осматривавший приехал из Москвы. Он отбирал животных для Всесоюзной выставки достижений народного хозяйства. Мураду выпала честь покрасоваться или, как говорил приезжий, быть экспонированным на этой выставке.

Смешные люди! Они проделывали все это так, как будто собаке тут была какая-то радость. На самом деле и выставка, и все, что было сопряжено с нею, представляло интерес только для них, людей; собакам же все это совершенно безразлично. Ведь собаки не умеют думать так, как люди. И Мурад жил тем, что окружало его в данную минуту, не заглядывая вперед.

— Куда его теперь? — спросил старший чабан, высокий, черный, с висячими запорожскими усами и в мохнатой барашковой папахе, которую он не снимал ни зимой, ни летом.

— Да пустите в кошару, пусть гуляет до утра.

— А ошейник?

Чабан нерешительно вертел в руках тяжелый железный ошейник с острыми кривыми шипами снаружи, непременное украшение всякой пастушьей собаки. Не ошейник, а настоящая броня, надежно защищающая шею овчарки. Схватит волк за шею и, напоровшись пастью на шипы, отпустит. Эту грозную вещицу сняли с Мурада, когда представитель выставки стал обмеривать овчарку.

— Да что его надевать: завтра все равно снимать!..

Как-то сразу опустилась, будто упала, бархатная, мягкая, напоенная запахами чабреца и мяты, южная ночь. Скрылись далекие контуры гор, ряды пирамидальных тополей вдоль дороги, по которой изредка пылили арбы, да редко-редко пронесется автомашина. В темноте лишь звенели цикады. Притихшие овцы сбились плотной массой в углу кошары — невысокого глинобитного загона, который по мысли его создателей должен был защищать овец от непогоды и хищников.

Тиха ночь, да смотри, чабан, в оба глаза, слушай в оба уха…

И случилось так, что эта последняя ночь перед отправкой в Москву выдалась для Мурада очень неспокойной.

Смертельная опасность таилась в тишине…

В самое темное время, когда, казалось, даже цикад стал смаривать сон, подкрались к кошаре голодные волки. Ветерок тянул навстречу им, и собаки вовремя не учуяли врагов. Невидимые перемахнули волки через загон. Однако живая преграда вдруг выросла перед разбойниками: Мурад. Не счесть схваток, за недолгую жизнь изведанных им. Как таран, сшибался пес грудью с волком, и тот со сломанным позвоночником катился по земле. Когда не удавалось покончить одним ударом, в дело пускались клыки. Беломраморные, крепкие, как лучшая сталь, как тот ошейник, что сняли с шеи четвероногого стража, они разделались уже не с одним хищником.

Но сегодня Мураду не удалось даже развернуться, чтоб принять бой, как подсказывал ему его бойцовский опыт. Он сразу оказался в гуще врага, они окружили его со всех сторон. Со всех сторон злобно щелкали челюсти, зелеными огоньками вспыхивали глаза. Один против пятерых. И все пятеро одновременно набросились на него.

Напуганные, дрожащие овцы бешено колотились в углу кошары, сотрясая осыпавшиеся комьями сухой глины хрупкие стены. А в другом конце загона раздавались приглушенные хрипы, злобный вой и снова хрип, лязганье челюстей…

Когда на помощь собаке прибежали люди, один волк бился на земле в предсмертных конвульсиях, другого, подраненного удалось добить, остальные проворно бежали, растаяли в темноте ночи.

Дорогой ценой досталась победа Мураду. Он лежал на сухой вытоптанной земле, которую овцы утрамбовали так, что она превратилась в коричневый камень, лежал без сил, и только слабые вздохи да какое-то бульканье, будто из бутылки с водой выпускали воздух, говорили о том, что он еще жив.

Старший чабан осветил пса фонарем, ощупал заботливыми руками. Ран было много, но, вроде, ни одной смертельной. Однако пес не поднимался.

Чабан осторожно приподнял морду собаки, подведя под нее ладонь. Мурад почти не реагировал.

Люди негромко переговаривались и в их голосах звучали непривычные нежность и сочувствие к погибавшему животному, верно служившему человеку.

Догадка осенила всех внезапно:

— Ошейник…

Надо же было волкам явиться именно в эту ночь, когда Мурад впервые щеголял без обычного своего наряда!

Волки не загрызли, они придушили пса, навалившись скопом и стараясь ущипнуть за незащищенную шею. Измочалили, исхватали, шея была мокрой от волчьей слюны.

— Эх! — только и смог произнести старший чабан.

И он хлопнул папахой оземь. Разве можно было слушать приезжего городского человека: что он понимает в таких делах? Поди, ни единой ночки не провел в степи со стадом у костра из кизяка, живого волка не видал в глаза…

Занялся день.

Мурад лежал распластанный на боку. Не умирал и не жил. Чабаны отходили и снова приходили. Кто-нибудь все время дежурил около раненого. Неужто пропал пес?

Он пролежал так до вечера. А потом, заслышав возвращающуюся с пастбища отару, вдруг поднял голову, втянул ноздрями воздух, чихнул, поднялся шатаясь, отряхнулся, покрутил головой и отправился лакать воду из лужи у колодца. Отлежался!

Не только ошейник, но и шея крепка у пастушьей собаки. Мускулистая, твердая, шерсть, как войлок. Скоро не прокусишь!

Что ж, живи, Мурад, верно служи человеку.

— А ведь если бы не он, тю-тю наша отара, — сказал один из пастухов, провожая собаку взглядом, и больше к этому не возвращался никто. В степи не любят говорить много.