Замок на Ниболт-хилл (СИ) [Nightmare Boy] (fb2) читать онлайн

========== 1. Two Imaginary Boys ==========

Ministry — (Every Day Is) Halloween

Почти семнадцать — хреновый возраст для Хэллоуина. Особенно в таком хреновом городе, как Дерри, и особенно, если у тебя нет ни компании, ни крутого костюма, ни крутого тебя самого.

Напиваться в барах рано. На концерт тоже не попадешь (а какой клуб захочет связываться с малолеткой? как придумаешь, Билл). Обивать пороги и клянчить конфеты поздно. Остается только следовать за городскими легендами.

О заброшенном замке на Ниболт-хилл ходили разные слухи. Не знали даже, что возникло первым — сам город или угрюмое каменное здание на черном клыке скалы. Но уверены были в одном. В хэллоуинскую ночь, когда грань между миром мертвых и миром живых истончается, там ее пересечь проще всего. И каждый, кто войдет в замок, рискует никогда больше не вернуться домой.

Билла расклад устраивал. Билл домой не хотел.

Он прошел вдоль Канала. Обогнал мигающие красным чертовьи рога и чей-то смех у поворота. Угловой бар обдал лицо дымом и музыкой. Но этих чудовищ он пока не привлекал — говорят, слишком мелкий и костлявый. Через год приходи.

Ну и хер с ними.

Вынырнул на Мэйн-стрит. Под подошвами кед захрустело — у пары подбитых автомобилей тянули кофе полицейские — грелись и грудились над документами. Билл глянул без интереса. Бампер смят, окна покрошены. Ага, один придурок гнал семьдесят — пробормотал силуэт. Праздник, чтоб его черти ебали, только начинается.

Понесся дальше. Махнул вампирским плащом, и тот — подбитый лихим ветром и алой тканью — проводил Билла во тьму переулка.

По мощеной улице он взобрался на Ниболт-хилл. Ветер тихо ныл под крышами. Оглаживал лоб, поднимал челку. На кованых воротах в замковый двор трепетала паутина.

Билл обернулся. Викторианский квартал — так его называли из-за вытянутых домов с косыми крышами, витражами на чердачных окнах и металлическими монстрами, что копошатся у стоков — притаился во тьме. Со ступеней фонари Джека высматривали злых духов, горячие глаза-свечи дрожали, и пахло по-ярмарочному — подгнившими фруктами и корицей.

По улице носились призраки. В потустороннем свете двое смеющихся ребят в простынях и в самом деле будто летели над дорогой.

А вдруг и правда привидения?

А вдруг он сам лишь блуждающий огонек[1]? Только не разобрать — дурной это знак или нет. Тем более в Самайн[2].

Дверь раскрылась со скрипом.

Оставь надежду и прочая банальщина, да?

Во дворе голые ветви потянулись оцарапать лицо. Подошвы кед чавкали — Билл надеялся, что идет по мху, но проверять не стал. Замковая дверь — тяжелая, такую еще попробуй сдвинуть — была приоткрыта. Как раз чтобы какой-нибудь худощавый мальчишка протиснулся внутрь.

Вот и славно. Вот худощавый мальчишка и принес сюда свои кости. Держите. Глодайте.

Билл щелкнул фонарем — луч воткнулся в выстланный под потолком мрак. Встрепенулась тень. Ворон вылетел сквозь разбитое окно, и оттуда подмигнул блик луны, рассыпался вместе с пылью на лестницу.

Лестница спускалась к захламленному — что там? картонные коробки? битое стекло? шприцы? — полу. Билл прошерстил, пиная мусор носком кеда. Заглянул в одну из арок — лунный свет в просторном зале падал на сломанное пианино. Повернул фонарь. Дверь по правую руку от него заколотили.

Шумно выдохнул. Ну значит, лестница. Слишком соблазнительно-опасно она змеилась по спирали к разбитому окну.

Может, к черту ее? Где-то там, за каменными стенами, Хэллоуин. Прибьется к школьным знакомым. Сделает вид, что ему весело — смешок, когда все смеются, пара удачных шуток, когда все замолкают. А в понедельник они не забудут о нем, когда махнут после уроков биться в аркады.

Как в кино. В кино к каждому неудачнику с задней парты липнут крутые ребята.

Наебка, Билл.

Да и хер с ними.

Как будто ему этого хотелось.

Ступени тоже заскрипели. Билл взлетел по ним — на чердак? в одну из башен? — хлопал крыльями плаща, как летучая мышь.

Поднял фонарь. Из темноты на него кто-то смотрел.

Билл отшатнулся. Полетел бы с лестницы, если бы не запутался в плаще. Как вдруг понял, что глаза, свитер, плащ, кеды — все его.

В зеркальном коридоре его сопровождали двойники. Билл мрачно оглядел их — щуплых шестнадцатилеток, которые, точно по сговору, нарядились в первый попавшийся под руку костюм из магазина-барахолки.

Когда-то он купил там Сильвера.

Где теперь велик?

Наверное, ржавеет где-то. Велики вообще быстро ржавеют, если на них не ездить.

Билл пошел дальше.

Зеркальный коридор — лабиринт? — ветвился. Сколько раз он повернул? Четыре? Пять? Он все посчитал? Луч фонаря гнался за верткими отражениями.

Казалось, смотрел себе в глаза так долго, что те стали глазами незнакомца.

Вперед вело уже не любопытство. Боялся, что коридоры позади запутались. Так он и исполнит хэллоуинское пророчество.

Какая же глупая смерть. Господи, как стыдно.

Хотя, может, о нем станут рассказывать легенды? Назовут страшилку в его честь? Снимут фильм или напишут книгу?

Вдруг кед провалился в пустоту.

Мгновение Билл думал, что летит в пропасть. В ад — кипеть в разжаренной крови, терзаться гарпиями, вмерзнуть в ледяное озеро[3].

Пятка ударилась об пол. Фонарь выскользнул из руки. Покатился-помелькал. Погас. И Билл распластался рядом. Только сейчас понял, что оглушительный шум в ушах — это его собственное дыхание.

Напротив него светилось окно. Тонкая рама перекрестила яркий свет луны.

Что-то застучало. Билл зажал рот рукой — прислушался.

Еще раз.

Стук?

Шаг?

Перед окном возник силуэт. Остроносый ботинок мазнул по разлитой луне. Приближался. Билл очертил взглядом плечи — широкие, разлинованные белыми полосами.

Силуэт был высоким. Двигался медленно, будто монстр, который упивается страхом загнанной добычи.

Билл опомнился. Вскочил на ноги. Подпрыгнул. Зацарапался, забился о голую стену.

Ничего. Никакого выхода.

Силуэт остановился. Протянул к нему руку. Билл видел черные ногти — когти? — массивные кольца и браслеты. Символы — магические заклинания? — на фалангах.

Прыгнул еще раз. Наступил на плащ — поскользнулся и упал на колени. Юркнул к стене.

Силуэт опустил руку ему на плечо.

— У тебя припадок какой-то? — спросил он.

Билл замер. Плечо держали крепко, но не сжимали. И голос у замкового чудовища был спокойный. Даже приятный.

Сглотнул — вязко пересохшим горлом.

— Ты кто?

— Может, сначала встанешь?

Кивнул. Кажется, этот человек не собирался сжирать его прямо сейчас. Помог подняться и захватил с пола фонарик. Поклацал впустую.

— Мда.

— Так что ты здесь делаешь? — попытался снова Билл.

— Ты мне скажи.

Незнакомец схватил его за предплечья и повел к окну. Он был на голову выше и намного сильнее — выворачиваться Билл не стал. Вспомнилось, как ребенком плавал в океане во время семейных флоридских поездок. Когда выходишь из воды, а волны сбивают с ног и тащат обратно. Когда оставляешь борозды пальцами на песке. Захлебываешься и из последних сил выбираешься на берег с все-нормально-мам-не-беги-ко-мне улыбкой.

Этой осенью он часто видел такие сны. Только в них он больше не сопротивлялся.

Они встали у окна. Растрепанный силуэт выпрямился перед ним. Билл взглядом уперся в мелкую полоску костюма, зацепился о нашивки и металлические значки, белую футболку под пиджаком и татуировку на шее — летучая мышь размером с дюйм.

Взглянул выше. Волосы незнакомец зачесал наверх, и те торчали спутанными панковатыми прядями. Лицо у него… Билл нахмурился. Он был красивым. Причем красота приторностью не отдавала. Но что-то в нем было неуловимо неправильное. Может, высокий лоб? Острый нос? Пирсинг — индастриал[4] — в левом ухе? Вряд ли — это наоборот круто. Или что-то непонятное с глазами? Один немного косил и словно глядел Биллу за спину.

В темноте показалось, что глаза у него накрашены. Что это — настоящие тени или тени комнаты?

— Насмотрелся? — спросил он. — Знаю, что красавчик, но хватит облизывать меня взглядом. Лучше скажи, ты узнал меня?

Никогда в жизни не видел. Видел бы — запомнил бы. Такого попробуй забыть.

— Э-эдвард руки-ножницы?

Тот усмехнулся и показал руки ладонями вверх. Смотри — обычные.

— Роберт Смит[5]?

— Ну почти.

Он опустил руку в карман. Билл попятился.

Они здесь вдвоем. Да еще и в Хэллоуин. Сегодня сюда никто не сунется, кроме самоубийцы. И этот человек может сделать с ним что угодно.

До чего обидно и глупо.

Незнакомец вытащил — нож? пистолет? веревку, чтобы его связать? скотч, чтобы заклеить рот? — водительские права и протянул ему. Билл брать не стал. Но на фотографию глянул — более опрятную версию этого парня. Затем на имя. И бегло — на дату рождения.

— Роберт Грей, — пробормотал он.

— Точно. Теперь твоя очередь.

Незнакомец с именем все еще незнакомец. Билл сделал пару шагов в сторону.

— Я… Я вообще-то домой опаздываю, — он закивал (правду говорю — исчезну, мол, будут искать — а будут, Билл?). — Меня ждут. И уже поздно. Так что я п-пойду.

— Удачи тебе.

Глаза к темноте привыкли. Билл увидел дверь. Вопрос о том, откуда он упал, оставил на потом. И бросился к выходу.

Ручки на двери не было. Билл толкнул, попытался подцепить, поддеть — тщетно.

Он обшарил стены, пол, встал на обитую обветшалой тканью кушетку и проверил потолок. Сдвинул проломленный комод. Тоже ничего.

Должен же здесь быть выход?

Роберт следил за ним, сложив руки на груди и усмехаясь.

— Выпусти меня! — крикнул Билл.

Мама сказала бы — сынок, ты еще ногой топни.

— Я нас не запирал.

— А кто тогда?

— Понятия не имею.

Билл выглянул в окно. Недовольный сквозь-зубы выдох осел на стекле. Под ними, должно быть, футов пятьдесят. Одичалый сад с каменными дорожками, заболоченными фонтанами и поросшими плющом мраморными скульптурами, склоненными над волнами листвы.

И Дерри с холма выглядел очень далеким.

— Хватит издеваться, — потребовал Билл. — Выпусти меня.

— Если бы я мог, сам бы тут не торчал.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Сказал же, не знаю. Я даже не помню, как сюда попал.

Роберт стоял, прислонившись к стене. Глядя в окно с ехидным безразличием и отрешенно наигрывая мелодию на кольцах.

Сукин сын с завышенной самооценкой. Надо же встретить такого.

Завидуешь, а, Билл?

— Да я вижу, что ты п-прикалываешься.

— И что ты еще видишь?

— Что т-ты… — Билл сжал кулаки. — Ты просто…

Что? Может, он тут наркоту продает. Или трахается с кем-то — мало ли у кого какие фетиши. Что еще можно делать в этом замке?

А сам?

— Ну? — Роберт поднял бровь. — Расскажи. Потому что я о себе ничего не помню.

— Бред.

Билл отвернулся. Закусил палец — думай, думай, думай.

А что тут думать?

— Может, меня похитили? — Роберт коснулся затылка — посмотрел на руку, будто ожидая увидеть там кровь. — Ударили по голове, и я все забыл. А тебя прислали как приманку. Ты, конечно, милый, вампирчик, но прости — сегодня не до того.

— Полный бред, — огрызнулся Билл.

— Скажи хотя бы, как тебя зовут.

Да хрен с тобой.

— Билл, — выплюнул.

— Рад поз…

— Стой! — перебил он. — Если ты ничего не помнишь, откуда знаешь п-про Эдварда руки-ножницы?

— Я сказал, что о себе ничего не помню.

Подловил, да?

— Так не бывает.

— Не хочешь, не верь.

— Человек не станет тр-репаться о своих провалах в памяти.

— Как я должен решить проблему, если не буду о ней говорить?

Да этот парень еще и умник. Невыносимо просто. Его тут со школьным психологом заперли? Где заполнить анкету и когда можно сваливать?

— Все еще бред, — прогнусавил Билл.

Роберт продолжал усмехаться. Похоже, его это забавляло.

— Как скажешь, — ответил он. — Я лгу. Наверное, я серийный убийца. Ловлю тут жертв, как паучок, а ты попался.

Билл спрятал руки в карманы. Прошелся по комнате — туда, обратно — всего три шага — не выпускал его из виду.

Хотя что он, щупленький пацан, сможет сделать против этого высоченного мужика?

Усмешка слетела в смех.

— Успокойся. Не трону я тебя.

— Ты не похож на серийного убийцу, — пробормотал Билл.

— Точно?

— Они убивают и насилуют жертв, потому что не могут строить отношения. А тебе наверняка и т-так все дают.

Роберт поставил локоть на подоконник, подбородком уперся в ладонь. Мол, очень интересно. И откуда ты это знаешь, дружок?

Нет, не дружок. Вампирчик.

— Я видел документалку про Эда Кемпера, — объяснил Билл. — И Джона Гейси. Который клоун-убийца.

— Но Тед Банди был милашкой[6].

— Дал бы ему?

— А ты бы мне дал? — Роберт с улыбкой подался вперед и посмотрел прямо в глаза. — Ты сказал, что мне наверняка все дают. Ты тоже?

С ним что, флиртовали? С ним никогда в жизни никто не флиртовал.

Билл ухмыльнулся.

— Еще чего.

— Может, это мне нужно тебя бояться? Смотришь про серийников. Скрытничаешь. Отвернусь — ударишь меня ножом, — он выставил руку перед собой — резко — серебро на пальцах сверкнуло, точно лезвие.

Пятки кед оторвались от земли. Билл заставил себя пригвоздить их обратно.

— Клянусь тебе. Я тут ни при чем. Сам ничего не понимаю.

Смешливость сошла с лица. И этот серьезный взгляд — первое, во что Билл поверил за весь разговор.

— Ладно, — пробормотал он.

— Отлично. С этим разобрались.

Роберт отлепился от стены и тоже походил по комнате. Тук-тук-тук. Гипнотизировал его звонкими набойками на ботинках.

— Так что, Билл? — спросил он. — Что ты здесь делаешь?

Не пересказывать же ему ту глупую легенду. Он ведь сам в нее не верил.

А сейчас его — или обоих — просто разводят. Покажут в каком-нибудь тупом шоу вроде «Скрытой камеры»[7]. Вот смеху-то будет, да?

Прилив энергии, гнавший его на Ниболт-хилл, иссяк. Холод покусывал кончик носа. И дышалось тяжелее. Вентиляции тут, похоже, нет. А вдруг они… Нет, они могут разбить окно.

— Не твое дело, — огрызнулся Билл.

— Как хочешь. Я всего лишь подумал, что это может помочь нам. Дать какие-то подсказки. Ну знаешь, пытаюсь вытащить нас отсюда.

— Не может.

Роберт махнул рукой. Но шутить и ехидничать перестал. Если они правда застряли в хохме с телека, это будет очень скучный выпуск.

Думай, думай, думай.

А, черт — зубами содрал кожу у ногтя. Не зря, значит, нарядился вампиром.

— Давай попробуем выломать дверь? — предложил Билл.

— Пробовал. Плечо болит до сих пор.

— А если вдвоем?

— Все равно не получится.

— А если…

— Лучше скажи, как ты попал сюда, Билл. Что это за место?

— Ты пр-равда ничего не помнишь?

Если добавляешь «правда», солгать тебе точно-точно не смогут. Это — закон.

— Пока не нашел документы, даже имени своего не знал.

— Хреново.

— Хреново, — подтвердил Роберт.

И забарабанил пальцами по подоконнику. Билл потер висок.

Когда он шутил про обгладывание костей, представлял, что это произойдет быстрее. Их собирались прикончить скукой? Или это выпуск о каннибализме?

Вдруг Роберт прекратил стучать — насторожился, будто зверь, почуявший опасность.

— Слышишь?

— Что?

— Т-с-с!

Вроде бы ти…

Нет, уловил скрежет замковых петель.

Из-под двери потек алый свет. Следом по полу расстелился дым.

Дверь медленно открывалась.

Они глянули друг на друга. Взглядом спрашивая — это дым? ядовитый газ? нас хотят отравить? — очевидные вопросы. Но гарью не тянуло.

Туман уже взвился у лодыжек, когда из распахнутой двери выплыл воздушный шар. Красный — чтобы не сомневались, дурной это знак или нет. За ним обратно в дымку тянулась лента.

Шар добрался до них. Роберт схватил его, не сходя с места.

Дверь остановилась, раскрывшись наполовину.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — поинтересовался Роберт.

А есть еще варианты? Лучше это, чем умереть тут и превратиться в вяленое мясо в замковой кладовой. Вряд ли за дверью их ждет что-то похуже.

Или ему не хватало воображения «что-то похуже» представить.

Может, в следующей комнате — такая же комната? Смертельная ловушка? Может, в Дерри кто-то фанатеет по фильму «Куб»[8]?

Билл пожал плечами. Роберт, должно быть, воспринял это как ответ и предложил ему локоть.

— Цепляйся, Дракулка.

Ладно, уговорил. С ним никогда не флиртовали, и Дракулкой никто никогда не называл. Билл взял его под руку. Через пальцы другой пропустил мерцающую серебристую ленту. И шагнул к двери.

Комментарий к 1. Two Imaginary Boys

[1] Блуждающие огни (Will-o’-the-wisp — Уилл от Уильям) — редкое природное явление, обычно наблюдаемое на болотах, полях и кладбищах. В фольклоре может считаться душой умершего, проводником или наоборот сущностью, желающей запутать и ведущей путника к гибели. У блуждающих огней и фонаря Джека (тыквы с горящей свечой внутри) немало пересечений в символизме.

[2] Самайн — кельтский праздник окончания сбора урожая. Совпал по дате с кануном Дня всех святых и таким образом повлиял на хэллоуинские традиции.

[3] Седьмой и девятый круги ада по Данте. В седьмом в крови кипят убийцы, гарпии терзают самоубийц, а в девятый круг — ледяное озеро — попадают те, кто предал доверившихся.

[4] Индастриал — тип пирсинга, при котором в хряще делают два прокола и соединяют штангой.

[5] Роберт Смит — фронтмен The Cure. Гримеры и костюмеры фильма “Эдвард руки-ножницы” были вдохновлены образом Смита из 80-х при проработке облика Эдварда. Хотя самого персонажа Тим Бертон придумал еще в детстве.

[6] Эд Кемпер, Джон Гейси (который, по словам Кинга, не стал прототипом Пеннивайза) и Тед Банди — серийные убийцы. Банди считался внешне довольно привлекательным, что позволяло ему манипулировать своими жертвами, а после ареста — общественным мнением.

[7] Скрытая камера — популярное американское шоу, в котором скрытая камера снимает реакцию на подстроенные, якобы смешные, ситуации.

[8] Куб — психологический триллер о группе незнакомцев, которые попали в лабиринт со множеством однотипных комнат и ловушек.

========== 2. Bela Lugosi’s Dead ==========

Oingo Boingo — Dead Man’s Party

Алую взвесь в воздухе будто вычерпали из сознания под «красными дьяволами»[1].

К слову, такие штуки могут влиять на память. Интересно, когда закидываешься депрессантами, проблемы с памятью — это побочка или наоборот главная цель?

Вопрос хороший, но бессмысленный. У него же не забывчивость, как под «красными», или корсаковский синдром[2], как у алкоголиков. Ни алкоголь, ни таблетки слизать все воспоминания начисто не способны. И то правдоподобнее звучит вариант с ударом по голове.

Роберт прижал локоть к боку — не теряйся, Билли. Лучше спутник, которого знаешь пять минут, чем вообще никакого. Даже если он не может пару слов сказать, не выпустив в тебя клыки.

Пришлось подстраиваться под его шаг. Пацан невысокий — едва макушкой чиркнул ему плечи. Парню шестнадцать или семнадцать? Может, за пару лет нагонит еще дюйм.

Билл шарил свободной рукой во мгле. Кисть затянуло туманом.

— Роб, — шепнул он. — С т-твоей стороны что-то есть?

Резанул по ушам.

— Роб — это кусок имени. Как яблочный огрызок. А меня зовут Роберт.

— О! Х-х-х, — просипел Билл и сжал его руку. — Обязательно сейчас поправлять?

— Слышь, кровопийца. От пары букв не развалишься, а мне — приятно.

Да и кто знает, что живет в этом мареве?

Заразился пацанячьими страхами — будто с другой стороны тумана вынырнет монстр и оставит его без пальцев.

Шар — их проводник — щелкнул по носу. Статическое электричество щекотно заискрилось на лице и в волосах. Роберт толкнул шар ладонью.

Лента плелась под ногами. Так под кроссовки, туфли и босоножки с острыми каблуками забивается блестящий хлам на укуренных праздничных пьянках.

Молчание тоже плелось. Так с укуренных праздничных пьянок волочишь себя домой вместе с обдолбышем, имя которого едва помнишь, а вам, как назло, по пути.

Жаль, что Билли неразговорчивый. Голос мальчишки ему нравился — обманчиво тихий, но было в нем что-то особенное — глубина, в которую хотелось вслушиваться. Голос, говор. Их даже заикание не портило. Таким голосом впору на ухо шептать — сработает не хуже наэлектризованной поверхности воздушного шара.

И откуда он это взял?

Пустота на месте воспоминаний чесалась, как заживающая рана. А если содрать корку, хлынет кровь? Брызнет гноем из-под кожи?

Интересно, а Роберта Грея дома кто-то ждет?

— В каком мы городе?

— Дерри, — сквозь зубы ответил Билл.

Водительское удостоверение у него портлендское.

Взгляд из окна — листья на деревьях, небо холодное, но не мерзлое — отлистнул середину осени на календаре. Плащ Билла обвел красным Хэллоуин.

Чувствовал он себя отлично. Никаких синяков, царапин, ушибов. Поначалу голова болела и потряхивало, как от высокой температуры, но компания юной пиявки взбодрила и помогла согреться.

Он будто астроном — те так же изучают по теням, орбитам и искажениям спутники, планеты и черные дыры. А у него что? Штанга позвякивает в ухе, татуировки на руках, черный костюм в полоску. Это говорит о чем-то?

И что здесь делает Билл?

С ним нужно осторожнее — золотое правило — если не знаешь, чем долбишься, пробуй понемногу.

Впрочем, Билл сам мог его бояться. Если не лгал, стоило нажать на тормоза и хотя бы не цеплять парня шутками про Теда Банди.

Лента натянулась.

Шар дернулся из рук. Нить стегнула кожу. Роберт подался за ним, но упустил — хватанул пустоту. Не удержал равновесие и уперся ладонями в…

Взвесь таяла.

Уперся ладонями в барную стойку?

— Билл, ты как? — он обернулся.

Билл нахмурился — вернее нахмурился сильнее обычного. Роберт тоже поднял взгляд.

Тоскливый бармен протирал пивной бокал под блеском бутылок виски и бурбона. Рядом висел алый воздушный шар. За барной стойкой женщина перекатывала стакан из руки в руку. Перед парой посетителей на столах жгли воздух свечи.

Бункерный полумрак разбился о яркое пятно сцены. Там стояло фортепиано — Роберт задержал взгляд на потрескавшихся клавишах и затертых боках. Крышку украсили подгнившей тыквой с раздосадованным — улыбка-наоборот — ртом.

Билл ткнул его локтем. Подергал за рукав.

— Это — костюмы? — прошептал он.

Роберт внимательнее пригляделся к людям.

Бармен держал бокал посеревшей рукой — в разрывах кожи проглядывали кости и мышцы. Губ у него не было, и он жутковато скалился своей стойке.

У женщины провалилась щека, обнажив зубы. Нос потемнел и изогнулся, будто вот-вот провалится в сифилитичную дыру.

Лица посетителей за столами оплыли — один в один свечной воск.

— Наконец-то, — буркнул бармен. — Я уже думал, вы там умерли.

По залу прошелестел суховатый смешок. Так в дрянном ужастике могли бы похихикивать могилы и склепы.

Что это? Тайный хэллоуинский рейв?

На такую дохлую вечеринку Роберт не пошел бы, даже если бы ему заплатили.

— Мы… — он обвел их рукой. — Просим прощения за беспокойство. Но где здесь выход?

Женщина закатила глаза.

— Каждый раз одно и то же. Каждый раз.

Голос у нее скрипел. Точно стул под клерком где-нибудь в муниципальном суде под конец рабочего дня.

— Каждый раз? — переспросил Билл. — Вы о чем?

— Хэллоуинские худшие. Они еще на что-то надеются.

— Нет, Лаверн, — поправил бармен. — Худшие рождественские.

— И эти. Эти ноют больше всех.

— Что здесь происходит? — крикнул Билл.

Роберт захлопал по столу. Кольца застучали стаккато — с акцентами над каждой нотой[3].

Женщина, Лаверн, повернулась — очень спокойно и медленно.

— Ты куда-то спешишь?

— Чт-то это за место?

— Мальчик мой, — заскрипела она. — А сам как думаешь?

— Просто скажите!

— Что тут непонятного? Вы умерли. Ты мне скажи, где вы теперь.

Билл глянул на него. Роберт поднял бровь.

Умерли, да? Мертвы, как Бела Лугоши[4]?

Он обернулся. И едва не кольнул носом стену.

Позади них не осталось ни тумана, ни свободного пространства. На гангренозного цвета обоях болтались картины — тарелка гнилых фруктов, мясное блюдо с личинками, заплесневелый пирог.

Билл поглядел на рисунки исподлобья.

Если мальчик не расслабится, к двадцати годам заработает себе первый стежок морщин. Как раз рядом с хорошеньким шрамом на правой брови.

— Все верно, — сказал бармен — губы у него не смыкались, и говорил он со змеиным — с-се ерно — присвистом. — Вы двое умерли на Хэллоуин, когда у вас впереди вся жизнь. Сколько тебе, сынок?

Указал на Билла. Тот зашипел — не ваше дело.

— Ладно. Что бы это ни было, — Роберт еще раз обвел бар рукой. — Театр или тематический клуб. Мы не ваша аудитория. Так что…

— Погоди. Мальчишка живой.

Лаверн грузно спрыгнула со стула — за ней с одежды взметнулась пыль.

Она подошла к Биллу и наклонилась. Принюхалась? Тот отшатнулся.

— Живой.

— Еще один дурак, — фыркнул бармен. — А этот?

Лаверн повернула голову к нему. Кожа на шее натянулась, словно вот-вот лопнет. И пахло от нее старым одеялом.

Роберт попытался не смотреть на то, как двигается в дыре за щекой ее язык. И, конечно, пялился только туда.

— Не знаю, — Лаверн прищурилась. — Не знаю. Не знаю.

— Как это? — он усмехнулся. — Я чувствую себя живым.

И отступил-выгнулся из-под ее мертвецкого взгляда.

— Чувствует он, — Лаверн цокнула языком.

Билл шагнул вперед — вампирский плащ ухнул за ним.

— Я ищу кое-кого. Вы можете мне помочь?

На него Лаверн посмотрела почти доброжелательно. Хлопнула по пустому стулу рядом с собой.

— Рассказывай.

— Начинается, — бармен закатил глаза.

Садиться Билл не стал. Кашлянул, поправил завязки на шее.

Роберт облокотился о барную стойку. Бармен плеснул перед ним бокал и жестом предложил налить.

А чего отказываться? Какая польза от трезвой башки?

— Мой брат умер три года назад, — начал Билл. — Вы могли…

— А-а-а, мертвый брат, — протянул Роберт.

Все — даже молчаливые посетители и бармен (и тем более — вот-черт-зря-он-это-ляпнул — Билл) — уставились на него.

Ладно, возможно, он придурок.

Как странно — иметь личность и не знать, на чем она выстроена.

Роберт виновато улыбнулся, махнул рукой — не обращайте на меня внимания — и запер себе глотком рот на замок.

Виски напоминал тлеющий костер из прелого дерева. Но кто обещал, что жизнь после смерти будет приятной? Все псы попадают в рай, да. У людей только с этим сложнее.

— Вы могли его видеть, — тихо сказал Билл. — Моего брата зовут Дж-джордж. Он умер три года назад в октябре. Ему б-было восемь. У него русые волосы. И карие глаза.

В глазах самого Билла мелькнула очень трогательная надежда. Роберт прикрыл губы стаканом и улыбнулся. Парень мило говорил о брате. Кусался при любой возможности, но словно клыками и когтями оберегал себя и свою печаль.

Такие вещи способны покорять сердца.

А у него, похоже, никакой обороны — ни крепостной стены, ни рвов. Не хватило ума выстроить или это от беспамятства? На «чистый лист» расфантазировался о первом встречном?

Как будто ответ имеет значение.

Как будто ответ имел бы значение, даже если выбросить десять с лишним лет между ним и Дракулкой.

Билл, наверное, мечтает о том, как трахнет свою подружку на выпускном (а если раньше, еще лучше — получит дополнительные очки на невидимой доске почета — той, что на самом деле важна для старшеклассников). Но от него хотя бы не веет респектабельным пригородом или христианской брошюрой — местами, где все зло в мире от готов, лесбиянок и спидозных гомиков.

Да и если ты умер, поздно думать о красивых мальчиках. Чудно сложенных под умелые руки — чтобы осторожно гладить тонкую кожу, оберегать худощавые плечи. И ни за что не причинить вреда.

Хрупкий, милый и заботливый. Как обидно — встретиться после смерти.

Лаверн помотала головой.

— Извини, сынок. Не помню его. Когда умираешь, память ни к черту.

— Я слышал, если прийти в этот замок на Хэллоуин, можно попасть в мир призраков, — продолжил Билл. — И я п-подумал, что могу найти здесь своего брата.

— Само собой. Он в очереди.

— В очереди?

— А ты как думал? Людей становится больше. В жизни приходится стоять в очередях и после смерти тоже.

— Но куда очередь в-ведет?

— Пока сам не попадешь, не узнаешь.

— Ладно, — Билл зажмурился и помотал головой. — Мне все равно. Где она?

Лаверн указала на дверь справа от барной стойки. Роберт готов был поклясться, что минуту назад там тоже была пустая гангренозная стена с гнилыми картинками.

Пламя из-под ног Билла не сверкнуло, но медлить он не стал. Взялся за ручку, дернул на себя. Как вдруг один из посетителей схватил его за плащ.

Дверь раскрылась перед ним сама. И Билл замер.

Не вставая, Роберт наклонил голову. Уставился в коридор. Прямой, со множеством дверей и поворотов, но совершенно пустой. Вел, вел, вел — так далеко, что стены, пол и потолок слились, слиплись вдалеке.

Роберт сел ровно, пока от бесконечности не закружилась голова.

Бармен достал из-под стойки жестянку. Та лязгнула по столешнице, и из нее вылетели металлические жетоны. Как военные, только с номерами вместо имен.

— Да погоди ты, — Лаверн отодвинула жестянку и обратилась к Биллу. — Если выйдешь в этот коридор, больше не вернешься. Это только для мертвых.

Билл глянул на нее, глянул на дверь — почти с обидой. Похоже, мальчик стал осознавать, что выставил себя доверчивым мальцом на потеху этим хэллоуинским чучелам.

Но ведь потерю воспоминаний хэллоуинской шуткой не объяснишь, так? Это же не «пни меня», которое в средней школе цепляешь на рюкзак дохляку-заучке.

— Вернись, — Лаверн подозвала Билла жестом. — Джон, давай сюда тарелку с леденцами.

— Я не за леденцами сюда пришел! — возмутился Билл. — Я не дурак. Коридор — это иллюзия. Пр-росто посмейтесь надо мной. И я пойду.

— Ты хочешь увидеть Джорджа или нет?

— Придется поспешить, — заметил бармен. — У тебя время до рассвета.

— Слушайте, — Роберт поднял руку. — А если все берут номера и ждут чего они там ждут, что здесь делаете вы?

Лаверн покопалась в карманах истлевшего платья и достала жетон. Он прочел номер.

— Двадцать два миллиона двести тысяч двадцать семь?

— Не повезло, — ответила она. — Вот и встречаем таких, как вы. Пианист еще был, но с тех пор, как пришел его номер, стало совсем плохо.

— Что за тупая система?

— Ты когда-нибудь пытался получить пособие по безработице?

Да откуда ему знать?

Вряд ли. Не похож он на того, кому необходимо пособие.

— Это еще хуже, — сообщила Лаверн. — Я умерла, пока ждала ответ.

Роберт выдохнул и сделал глоток прелого виски.

Бармен, Джон, бросил в его сторону понимающий взгляд — и так каждый день, приятель, каждый долбаный.

— Хватит жаловаться, Лаверн, — сказал он. — Вот твои леденцы.

На дне стеклянной тарелки перекатывалась пара конфет — мелочевка из тех, что получаешь на подушках в отеле.

Билл сжал кулаки.

— Ну? — Лаверн подтолкнула его. — Кошелек или жизнь?

— Что это такое? — крикнул он.

— Твой билет к Джорджу и обратно домой.

Роберт отставил стакан. Домой? В некотором смысле воспоминания — это тоже дом. Может, если подыграть им, он уйдет с этой вечеринки мертвецов раньше, чем к нему прилипнет та дурацкая песня[5]?

И Биллу не помешает компания. Когда в финале розыгрыша посмеются над ними обоими, парню будет не так обидно.

— Я возьму.

Он протянул руку к леденцам. Лаверн выдернула тарелку из-под носа — очень резво для мертвой женщины.

— Мы даже не знаем, жив ты или нет.

— Если мертв, к живым вернуться не сможешь, — добавил бармен.

— И останешься скитаться, — голос Лаверн охолодел, поник, будто ветер, который поздней осенью режется о вымерзшее кукурузное поле. — Навеки вечные, пока песчаные пауки не найдут тебя и не примутся терзать твою душу, размягчать твое тело кость за костью до конца времен. И даже тогда ты не обретешь покой.

Роберт взвесил альтернативы. Песчаные пауки? Очереди?

— Я готов рискнуть, — с улыбкой решил он.

— Все-все.

Лаверн отставила тарелку и отвернулась.

Да что она обращается с ним, как с прибившимся щенком? Они даже не спросили, кто он и как попал сюда. Они даже не знают его. Знали бы, что потерял память, принялись бы расспрашивать? Как будто из ответа он превратился бы в вопрос.

Хотя, может, Билл прав. Не стоит трепаться об этом. Возможно, он все-таки не сволочь. Просто у него язык без костей.

— Пусть Роберт тоже идет! — вмешался Билл. — П-пожалуйста.

— Точно дурак, — буркнул бармен.

Лаверн шикнула на него.

— Он твой друг? — поинтересовалась она.

— Да мы… Нет, но… — Билл понизил голос: — Просто можно, чтобы он тоже пошел?

— Ладно. Если он твой приятель, идите вдвоем.

Она положила руку Биллу на плечо и улыбнулась. Через мертвецкую серость вдруг проступили черты лица — приятные и… Немного знакомые? Характер у нее, конечно, дурной и сварливый, но сердце пока не истлело.

Этим двоим Билл тоже понравился. Что-то в нем чувствовалось сильное — больше, чем он сам.

Роберт подмигнул ему — в знак благодарности. Тот ответил полуулыбкой.

Они оба начали сомневаться, что это розыгрыш? Сомнения просились под кожу, как первый штрих чернил в татуировке.

Тяжело размышлять о жизни и смерти, когда не знаешь прошлого, которое сделало тебя тобой. Как и сожалеть о потерянной жизни, которую не помнишь.

И что это за смерть? Конвейерная конторка, где ты — очередной номер без лица и имени. Звучит достаточно глупо, чтобы быть правдой?

Что ж, если так, он бы позаботился о том, чтобы его номер запомнили.

— У меня был сын твоего возраста, — Лаверн поправила плащ на плече Билла. — Любил, как ты, носить костюмы на Хэллоуин. Только ему нравились оборотни.

— В следующем году наряжусь оборотнем, — пообещал Билл.

И подошел к стойке, чтобы схватить конфету.

Роберт тоже спрятал в кармане свой хэллоуинский улов. Собирался схохмить — и куда им теперь засунуть эти леденцы, но передумал. Не мог уйти, не проверив одну теорию.

Что-то привлекло его в черно-белом перестуке фортепиано.

Все наблюдали за ним в мертвом молчании, пока он шел к сцене.

Роберт наклонился и сдул пыль-паутину с клавиш. Опустил на них руки. Те словно сами знали, что делать. Скользнули парой нестройных нот, разыгрались — освободили мелодию, которая щекотала кончики пальцев.

Быстрая перебежка звуков. Человек идет по коридору — Билли-вампир в своем плаще. И за окном ветер гнет ветви. Несет рваные облака мимо луны. И…[6]

Стихает в расстроенном инструменте.

— Pathétique[7], — пробормотал он.

— Ты играешь на пианино, — удивился Билл.

Одна из посетительниц за столом вытерла щеку.

— Очень красиво, — прохрипела она. — Оставайся.

— Спасибо за высокую оценку, мэм, — Роберт спрыгнул со сцены и, повернувшись на каблуках, оказался рядом с Биллом. — Но нет. Не сегодня.

Уже по привычке предложил Биллу руку. Тот вложил свою ладонь в его. Пальцы у Билла холодные, нервные — то мнут одежду, то сжимают плащ. И Роберт спрятал их в своей руке, делясь теплом.

Вот и сцапал единственного человека, которого знал.

— Удачи, — Лаверн вновь указала на дверь справа от стойки. — Вам обоим.

Бармен поднял бокал, прощаясь.

— Идите уже, — добавил он. — В праздничные дни много людей. Нас ждет жаркая ночь. И вас двоих тоже.

Звучит вдохновляюще.

Вместе с Биллом они подошли к выходу. Роберт взглядом спросил — готов, Билли? — получил кивок — готов, а ты? — и повернул ручку.

Коридор за дверью изменился.

Комментарий к 2. Bela Lugosi’s Dead

[1] Красные дьяволы, красный — сленговое название Секобарбитала. Препарат обладает свойствами, позволяющими подавлять психическое возбуждение. Получил множество “прозвищ” благодаря тому, что выпускался в форме ярко-красных таблеток.

[2] Корсаковский синдром — неспособность запоминать текущие события при частичном сохранении памяти о прошлом. Может возникнуть вследствие различных повреждений головного мозга.

[3] Подразумевается акцентированное стаккато — подчеркнуто отрывистое исполнение. В нотном письме обозначается клином (коротким, заостренным вниз штрихом) над нотой.

[4] Бела Лугоши мертв (Bela Lugosi’s dead) — дебютный сингл британской группы Bauhaus, вышедший в 1979 году.

Бела Лугоши (1882 — 1956) — американский актер венгерского происхождения. Известен ролями в фильмах ужасов, в частности в классической картине Дракула (1931 год), где Лугоши сыграл графа.

[5] Вечеринка мертвецов (Dead Man’s Party) — композиция американской группы Oingo Boingo, выпущенная в 1985 году.

[6] Буря — соната для фортепиано № 17. Написана Людвигом ван Бетховеном в 1802 году.

[7] Pathétique может переводиться как возвышенный, трогательный (от греческого pathos — пафос) и одновременно как жалкий.

Роберт использует это слово после своих попыток сыграть Бурю, вспоминая еще одну сонату Бетховена. Sonata Pathétique — соната для фортепиано № 8, которую Бетховен написал в 1798 году.

Вся эта глава — отсылка к фильму Тима Бертона «Битлджус». Сделаем вид, что в мире фанфика такого фильма нет 🤫

========== 3. Dead Souls ==========

Joy Division — Dead Souls

Билл перестал спасать плащ. Позволил вымокнуть и биться о мокрые джинсы.

Вода — зеленовато-бутылочного цвета — доходила до щиколоток. Холщовые «Конверсы» жалобно облепили ноги.

Стены, пол, потолок — весь коридор оброс плиткой. С потеками ржавчины на белизне, плесенью, затертой в стыках. Будто бассейн, который проглотил сам себя.

— Напоминает кафельную кишку, — заметил Роберт.

Наклонился и зачерпнул воду ладонью. Попытался распутать-пригладить волосы. С мокрых прядей потекли капли по щекам и скатились по пиджаку. Но в глазах плясали чертики.

— Напоминает птичье гнездо, — съязвил Билл.

Роберт тряхнул головой, и морось разлетелась с волос.

— Блин! — Билл фыркнул.

Тоже нашелся с ответом — скользнул пальцами по воде и в отместку брызнул ему в лицо.

Роберт со смешком вытер нос.

Чертики вдруг куда-то разбежались.

— Слушай, — заговорил он серьезнее.

И Билл уже знал, о чем пойдет речь.

— Очень сочувствую тебе насчет брата. Извини, что я тогда сказал. Это было глупо и не смешно.

— Да ничего, — пробормотал — почти не обиделся, почти честно.

— Как он умер?

— Ехал на в-велосипеде, и его сбил автомобиль. Ударился головой о скос на дождевом стоке.

— Бывает же. Жаль пацана.

Он кивнул.

Они молча зашлепали по воде дальше.

Непривычноснова говорить о Джордже.

Непривычно, что у него снова есть повод говорить о Джордже.

Кто захочет болтать с тобой о мертвом брате? Даже родителям не хотелось.

Мама выпотрошила его комнату — превратила в гостевую. Вещи разложила по коробкам — Джордж-игрушки, Джордж-фотографии, Джордж-одежда. И теперь каждый, кто спускался в подвал, видел там Джорджа в этих дурацких надписях.

Билл понадеялся, что отца это разозлит, но тот даже не заметил.

А что еще делать с потерянной восьмилетней жизнью?

Они будто спрятали все, что могло натолкнуть на разговоры. Создали табу из имени. И обходили коробки стороной, как люди из первобытных племен обходят проклятые места.

Но Билл вот отыскал повод — с незнакомцем.

Роберт вновь заговорил первым:

— Так ты веришь, что сможешь найти его?

Билл пожал плечами. Немного верил. Не может быть таких коридоров в замке.

— Ладно. Глупый вопрос, — Роберт ответил сам себе. — Но я рад, что ты позвал меня.

— Мне просто нужен был Вергилий.

— Хорошая отсылка, Данте! — удивился он. — Посмотрим, понравится ли Джорджу имя Беатриче.

Посмотрим.

Билл усмехнулся.

Приятно, что он заметил. Роберт, похоже, из тех, кто поддержит любой разговор и не даст заскучать. Билл вот нет — не из таких. Он словно убийца разговоров. Хотя о литературе поболтать мог. Книги ненадолго освобождают от прошлого, так что читать он любил.

Может, самому лучше было бы лишиться воспоминаний? Словно развязать удавку промокшего плаща и сбросить с шеи.

— Что-то вспоминаешь?

Роберт еще раз взъерошил-просушил волосы.

— Не совсем. Вертится на языке, как песня, которую ты когда-то слышал, но не можешь вспомнить. Очень раздражает на самом деле.

— Может, ты музыкант?

— Насчет этого я уверен. А ты? Учишься?

— Ага.

Хотел было приврать, что в университете. Хотел было шуткануть (ну как учусь? разочаровываю родителей), но ограничился одним — ага. Плевать на школу.

— Чувствуешь? — Роберт указал под ноги. — Что это?

Прилипшие штанины потянуло вперед. Шнурки подхватило течением — надоел ты нам, Билли.

Кеды мокро зашлепали по ковру.

Вода текла на пол гостиной. Лилась под кофейный столик, впитывалась в ковер — такой устилал первый этаж его дома на Уитчем-стрит.

На диване перед телевизором сидела его мама. Одной рукой подпирала подбородок, в другой покачивала бокал вина.

Роберт с удивлением повертел головой.

— Где мы?

— Мам? — позвал Билл.

— Либо садитесь, либо не мешайте мне, — пробормотала она.

Билл подчинился. Не то шоку — ноги сами подкашивались, не то ее тону — еще не вытравил из себя привычку слушать маму, когда она злится.

— Какая у тебя фамилия? — спросил Роберт.

— Денбро.

— Миссис Денбро, — он помотал рукой перед ее лицом. — Не замечает меня.

Она махнула бокалом.

— Зак, отойди. Вы сегодня оба меня доведете.

— Как скажете, мэм.

Роберт запрыгнул на диван — Билл оказался между ним и мамой. И вдруг стало…

Холодно.

Очень холодно. Такого холода он не ощущал с тех пор, как они с родителями последний раз отмечали День благодарения. Мама все утро готовила, отец накрыл на стол, а потом они сидели втроем и делали вид, что не замечают четвертого пустого места — будто кто-то проткнул семейное фото ручкой. Почти как раньше, но в рамку уже не поставишь.

Билл повернулся к маме — все еще в оцепенении. Что-то изменилось в ее внешности. Может, прическа? Длина волос?

— Это — воспоминание! — понял Билл. — Мы в моем в-воспоминании. Я помню этот вечер. Это было два года назад.

— Ты уверен?

Совершенно уверен. Дом, детали — все до мелочей из его прошлого.

Он закивал.

— Значит, это не розыгрыш, — Роберт хмыкнул. — Надо же.

— Надо же, — повторил Билл.

Тяжело поверить с ходу, но очевидное отрицать глупо.

— А кто такой Зак?

— Мой папа.

Роберт похлопал по коленям — как всегда, наигрывал что-то, будто эти мелодии помогали ему думать. Поднял руку и ткнул пальцем себе в грудь.

— Ты серьезно? — возмутился он. — В твоем воспоминании я — твой отец? Сколько мне, по-твоему, лет, сынок?

— Знаю я, что тебе двадцать девять. Видел на твоих п-правах.

— Наблюдательный у меня вырос. Смышленый.

И потрепал его по волосам. Карикатурно по-отцовски — так только в комедийных фильмах делают. Билл смахнул руку.

— Подожди, мне нужно знать, Билл. Ты серьезно представляешь меня своим отцом?

— Нет! — он скривился. — Конечно, нет.

— Это какое-то фрейдистское дерьмо? Лучше сразу скажи.

Фрейдистское дерьмо — это про секс?

Че-е-ерт. С ним правда флиртовали.

Но он ведь не против. Внимание Роберта ему льстило. Он из тех людей, чье внимание хотелось завоевывать.

Если бы еще не шутил про отца.

Роберт больше тянул на взбалмошного двоюродного брата, который уехал из дома твоей тетки, оставив маркером рисунок члена на двери. Черная овца в семье, которой пугают детей — будешь плохо себя вести, станешь как он.

Да и представить только Зака Денбро в этом полосатом костюме, с пирсингом, лаком, накрашенными глазами. Он скорее согласился бы вырвать себе ноготь, чем пройтись по улице в таком виде.

Роберт потянулся через него и положил руку маме на плечо.

— А как зовут мою жену? Она хорошенькая.

— Шерон. Лапы от нее забери.

Толкнул его в бок. Роберт рассмеялся и переложил руку на плечо ему.

— Да не переживай ты. Семейная жизнь твоих воспоминаний в безопасности, — он отстучал пальцами — та-да-да-дам — по вампирскому плащу. — Я играю за другую команду.

— В смысле…

— Да, в том самом.

— Оу! — только и смог произнести Билл — рука на плече почувствовалась совсем по-другому — почти как интимное касание. — А откуда ты знаешь?

— Знаю и все.

Хотел бы и он быть так уверен в самых простых и самых важных вещах. Может, эта легкость приходит с возрастом? Или она как зеленые глаза и очаровательная улыбка — либо получил при рождении, либо нет.

— Так что это за воспоминание? — спросил Роберт.

Билл повернулся к маме — она вглядывалась в телевизор — безразлично, почти сонливо. По экрану шли помехи.

Такие же стрекотали дождем в окно. На подоконнике печалилась кривая тыква — без глаз выглядывала в синеватый вечер.

Той осенью дом к Хэллоуину они не украшали.

— Это через год после смерти Джорджа. Я хотел рассказать родителям про п-проект, на который записался в школе.

Роберт слушал внимательно — ни тени издевки-насмешки.

— Они сказали, что я молодец. А потом мама поп-просила не мешать ей смотреть телевизор.

Как будто он должен испытывать вину за то, что интересуется своей жизнью.

— Это из-за годовщины?

— Да нет. Я привык, — и вдруг решился добавить — атмосфера или подходящая компания развязали язык: — После его смерти они… Мама все время на р-работе. А когда дома, либо смотрит телек, либо занята. Ну а папа переехал в гараж.

— И ты принимаешь это на свой счет? Что они забили хер на старшего сына, когда умер младший.

Догадливый черт.

Билл даже усмехнулся от прямоты.

Кивнул.

С какой легкостью прозвучали слова, которые он миллион раз проматывал в голове.

— А что именно произошло в тот день? Джордж был один?

— Да, один. Ехал по улице. Мама говорила ездить по тр-ротуарам, но… Сам понимаешь. Машина задела колесо в-велика, а там дорога еще идет под уклон. Он ударился головой и потерял сознание. А водитель просто уехал.

— Вот урод, — возмутился Роберт. — И его не нашли?

— Нет. Говорят, Джордж мог бы выжить, если бы скорую вызвали р-раньше.

— Не понимаю, как так можно. Ублюдок какой-то.

Роберт сжал его плечо — от руки по телу словно разлилось тепло даже через плащ и свитер. Они сидели в паре дюймов друг от друга, и Билл подавил желание подвинуться ближе.

На пару дюймов ближе к нему и на столько же дальше от матери. Голова пошла кругом — замутило, как в кораблекрушении, где вверх дном перевернулась вся жизнь и его вынесло на берег — с этим парнем в гостиную родного дома.

Хотя чему удивляться? Знакомы не больше часа, а Билл не мог вспомнить, когда в последний раз кто-то обнимал его так искренне.

— Мне очень жаль, — добавил Роберт. — Не представляю, каково тебе. Но понимаю теперь, почему ты хочешь найти мальца.

— Сп-пасибо.

— И я думаю, твои родители отстраняются, потому что винят себя. Ну знаешь, что не приглядели за ним. Не научили правилам.

— Да. Наверное.

Наверное, ему не хватило смелости сказать правду. Боялся лишиться объятий, а так хотелось поверить, что они предназначены для него.

— Точно. Не принимай на свой счет, — Роберт ему улыбнулся. — Когда с ребенком что-то случается, родители всегда винят себя. Даже если у него рак, они думают, что это из-за того грибка в подвале, который они не заметили вовремя.

Да, только для его родителей он — канцерогенный грибок в подвале.

Когда все случилось, они были в гостях. На прощание бросили — присмотри за братом. Всегда так говорили, и Билл не сомневался, что так велят всем старшим братьям и сестрам. Будто это их долбаная обязанность.

Джорджи носился по дому. Шум лез Биллу через мягкие наушники «Волкмана» под кожу и в самые нервы. Билл вытащил из кармана куртки пару баксов и вручил Джорджу. Сходи в магазин за углом, позови соседского приятеля — что хочешь, то и делай, короче, лишь бы вернулся домой к пяти.

Джорджи выбежал из дома, схватил велик, который выклянчил — ну-мам-хочу-как-у-Билла — на день рождения, и спустя пять минут лежал без сознания на Джексон-стрит.

Вот так.

Ездить без присмотра ему не разрешали. Но Билл не напомнил и не проследил.

Через полчаса сквозь наушники пробрался стук в дверь. Билл уже собирался сказать, чтоб проваливали, но в окно увидел полицейских.

Сынок, дома из взрослых кто-то есть?

Сосед, вызвавший полицию, узнал в окровавленном мальчишке на асфальте Джорджа Денбро.

Мы вместе дождемся твоих родителей и зададим вам кое-какие вопросы.

Билл сидел напротив них, сжимая кулаки до побелевших костяшек, и не мог вытолкнуть из пересохшего горла ни слова.

В том, что он спровадил Джорджа, сил признаться не хватило.

Но родители ведь чувствуют такие вещи? Не хотели, чтобы он продолжать жить, как раньше, потому что считали, что он этого не заслуживает.

Билл тоже так считал.

— Наверное, ты прав, — пробормотал он себе под нос и на всякий случай потер глаза (зря — сухие — плакать не плакал, только дышать не мог). — Но я не п-понимаю, что мы здесь делаем. Джорджа тут нет.

Роберт встал, приглашая его за собой.

— Данте тоже не сразу нашел Беатриче. Думаю, мы должны пройти через твои воспоминания.

Как через ад?

Эта отсылка нравилась ему все меньше.

Билл еще раз посмотрел на маму — на Шерон, которая привыкала к пустой комнате, коробкам — Джорджи-одежда-школа-игрушки — бестелесным, пустым разговорам между ней и человеком, с которым она спит в одной постели, живет в одном доме, с которым у нее (было) двое детей. Которая брела по бесконечному запертому в самом себе — сама в себе — коридору.

Если есть хоть какая-то — хоть самая невероятная — надежда привести Джорджа домой, он готов пойти на все.

И отвернулся.

Роберт кивком указал на входную дверь — выкрашенную в чуждые гостиной грязные тона. Ничуть не напоминала дверь, у которой двое полицейских сказали, что им очень жаль, но.

Им очень жаль, но твоя жизнь больше никогда не будет прежней.

Билл схватился за протянутую руку — пусть и ненадолго, но приятно иметь проводника.

Приятеля?

Вряд ли. Роберт даже не глянул бы в его сторону при любых других обстоятельствах. А если узнает про Джорджа, и сейчас не посмотрит.

Они вышли в коридор. Черный-синий-фиолетовый, как замаранная дверь. По стенам красный неон плевался жвачками, обрывками плакатов и маркерными надписями — Алиса, Кэрри, Кристина{?}[Алиса — сленговое название ЛСД.

Кэрри — сленговое название кокаина. Ироничная отсылка к Кэрри Нейшн (1846 — 1911) — американской участнице движения за трезвость.

Кристина — сленговое название метамфетамина. Психостимулятора, который изготавливается в кристаллической форме, отсюда и игра слов «кристалл — Кристина».] — спроси Эдди в гальюне. На плакатах Билл не разобрал ни одного лица — все изорвано, диезы вместо дат и чушь вместо имен.

— А что насчет твоих во-воспоминаний? — спросил он. — Мы тут вдвоем.

— Скоро узнаем.

— Иногда лучше без них.

Роберт поднял переплетенные руки — покачал ободряюще и прижал к груди.

— Не переживай так из-за родителей. Ладно? Это они должны переживать, что не могут дать тебе поддержку, которую ты заслуживаешь. Говорю как твой отец.

Билл закрыл лицо свободной ладонью.

— П-прекрати. Прошу. Это ужасно.

— О, я согласен с тобой. Слушай, а сколько тебе? Семнадцать?

— Будет. С-седьмого ноября.

— У нас дни рождения рядом. Я запомню твой, — Роберт подмигнул ему.

Билл вдруг понял, что улыбается. С Робертом хотелось улыбаться. Хотелось шутить, как бы хреново ни было пять минут назад.

Он будто солнце, за которым в течение дня следуют подсолнухи.

Каково это быть человеком, которому все дается без труда?

— Думаю, это мое. Я был здесь, — Роберт указал на коридор. — Слышишь?

Они остановились — стук каблуков-кед стих. Остались шаги. Тяжелое дыхание. Из алой тьмы к ним кто-то бежал.

На свет вылетела женщина. В расклешенных джинсах, с бутылкой воды в руках и собранными в рассыпающийся хвост волосами.

— Роберт! — она закричала — задохнулась криком. — Слава богу!

Вцепилась в него, восстанавливая дыхание. Будто сделала лучшую пробежку в жизни и украла базу на бейсбольном поле. Билл прочел имя с бейджа на рубашечном кармане — Мэри.

— Ник сказал, что ты тут. Пожалуйста, пожалуйста, — она скрестила пальцы. — Пожалуйста, скажи, что ты можешь выступать.

— Наверное. Ты живая? Ты еле дышишь.

Роберт взял бутылку у нее из рук и предложил ей.

Мэри изучала его лицо.

— Что? — спросил он.

— Ничего. Пойдем, пойдем. Все уже готовы.

И потащила его за рукав. А Билл лишь попытался не упустить другую руку.

— Выступать? — глаза Роберта загорелись.

— Ты что-то вспомнил?

Голос утонул в криках.

Коридор вел к сцене. Мэри вручила Роберту гитару, и тот улыбнулся так, словно был самым счастливым человеком на свете.

К нему подошел другой парень — тоже с гитарой, тоже с кольцами и татуировками на руках — схватил за плечо. Билл пробрался достаточно близко, чтобы услышать слова:

— Заебал, блядь. Если сдохнешь прямо на сцене, хоть шоу будет.

Роберт нахмурился. Парень мотнул головой — ну! идем — и они выпутались из гомонливого бэкстейджа.

Мэри смерила Билла взглядом.

— Плюс один?

— Что?

— Он сильно угасился?

— Я не… Что он сделал?

— Ладно, — Мэри выдохнула, раскрыв ладони в успокаиваюсь-успокаиваюсь жесте, стряхнула невидимое напряжение с пальцев. — Хер с ним. Можешь посмотреть концерт.

Она покопалась в сумке. Кольнула бейдж ему на свитер и ушла.

Билл выглянул за ширму. Показал пропуск еще одному суетливому парню и потек в волны голосов, гитарных проигрышей и криков. Светящихся браслетов, неоновых отпечатков на лицах. Мертвые медсестры, привидения, женщины-кошки, зомби визжали сотней голосов.

Роберт был на сцене. Стоял справа от парня, который вытащил его. Глядел то на людей, то на свою лоснящуюся — точно черная кошачья шерсть — гитару. Билл поднял руку и подпрыгнул. Роберт помахал в ответ.

Придвинул к губам микрофон и крикнул:

— Следующую песню я посвящаю моему любимому упыренышу Биллу Денбро! Билли, знай, что ты можешь укусить меня в любую минуту!

Толпа взвизгнула, взметнулась — браслеты, волосы, кольца — кого-то подхватили на руки. И Билл захлопал вместе с ними.

Песни он не знал. Половины слов не слышал — Роберт с солистом перекрикивали друг друга, а толпа перекрикивала обоих. Но Билл прыгал до гудящих стоп и кричал до сорванного голоса. Словно ликование зомби, привидений и чертей вытащило, увлекло, унесло его душу — летать вместе со всеми. А их хэллоуинский шабаш и музыка стали им самим, как он стал ими.

Когда песня закончилась, Роберт подбежал к вокалисту. Поцеловал того в щеку. Бережно уложил гитару на сцену и спрыгнул в толпу.

Билл потерял его из виду — как утопающего в шторм. Через миг над головами вынырнула рука в полосатом пиджаке. И Билл двинулся к ней. Роберт протиснулся между людьми и поймал его в свои объятия.

— Это было круто! — крикнул Билл.

— Это было с ума сойти как круто!

В них врезалась девушка — лицо в белилах, черные губы, латексный плащ слепит отблесками — точно Эрик Дрэйвен{?}[Эрик Дрэйвен — главный герой фильма «Ворон» (1994). Фильм оказал огромное влияние на готическую эстетику. Название главы «Dead Souls» отсылает к каверу Nine Inch Nails (оригинал «Dead Souls» принадлежит Joy Division), который в «Вороне» был использован в качестве саундтрека.].

— О! Я тебя знаю! — прокричала она на ухо Роберту. — Ты гитарист!

Обняла его за плечи. Встала на носки и прижалась губами к губам. Роберт — с сияющей улыбкой и сливовой помадой на лице — повернулся к Биллу.

— Я вспомнил этот день!

И наклонился, чтобы поцеловать его.

Так могли бы в лоб или в макушку — ничего серьезного. Но Билл успел закрыть глаза. Иначе поцелуй не будет настоящим.

Роберт коснулся его подбородка и повел пальцем по губе. Под кожей всполошились искорки, как крошечные золотистые фейерверки. Он украл дыхание и поднес к своим губам — в том же жесте.

С ним не флиртовали. Нет. И Роберт никакой не Вергилий. Он — сам Дьявол, который пытается околдовать его и обманом забрать душу.

А кому еще она будет нужна?

— Извини. Запачкал тебя помадой, — объяснил он.

Извини за помаду или за поцелуй?

— Ничего, — ответил Билл и на то, и на другое.

— Пойдем.

Вдвоем они рванули из толпящейся тьмы — за сцену, за границу суетливых «Мэри», прочь, прочь. В голове наигрывала песня. Тоже из тех, что ты слышал где-то, но не можешь вспомнить. Хотя если постараться, если вслушаться в воспоминание.

Роберт привел его в гримерку.

С парой подбитых зеркал, зацелованных помадными отпечатками. С барахолкой-ковром на полу. Из-под одежды, пластиковых бутылок и оберток от шоколадных батончиков торчали столы-стулья.

Вместе с ними в комнату вошла девушка.

Ногой Роберт сбросил со стула сумку. Взял гитару, с которой был на сцене — пора уже привыкнуть, что люди, места и вещи здесь берутся из ниоткуда. Жестом пригласил Билла столкнуть чье-то пальто.

Девушка — рыжая, с таким же вздернутым носом, как у Роберта — стала над ним. Сложила руки на груди.

— Это моя сестра, — Роберт кивнул на нее. — Беверли.

Билл перевесил пальто и тоже сел.

Он иногда засматривался на красивую одежду. В кино, конечно, — в Дерри необычные наряды — редкость. Беверли носила низкие замшевые туфли и черное платье из плотной ткани с длинными рукавами и косым китайским воротником. Красная вышивка вокруг пуговиц подчеркивала волосы. Прическу насквозь пробила острая серебристая заколка.

Беверли словно принадлежала иному миру — миру тонких сигарет в мундштуках, красно-золотых интерьеров со сладким дымом и круглых столов для восточной трапезы.

Семейное сходство между ней и Робертом чувствовалось. Что он, что она приковывали внимание.

Беверли глянула на него — Билла — поискала кого-то взглядом чуть выше макушки — и отвернулась. Ощущение невидимости Билл узнал. Неприятное, но родное.

— С кем ты сейчас… — она мотнула головой. — Ладно. Мама звонила. Спрашивает, как ты.

Роберт повернулся к нему.

— Мило. Мама обо мне волнуется.

— Ты все вспомнил? — спросил Билл.

— Не все. Только фрагменты.

И вернулся к Беверли.

Стал наигрывать мелодию на гитаре.

— Роберт, — рыкнула она. — Ты обдолбанный?

— Так, по мелочи. Я тебя слушаю.

— Для тебя это развлечение? Мы тебя развлекаем?

— Не понимаю, о чем ты.

— И кончай играть, когда мы говорим. Бесит.

Беверли схватила гитару за гриф. Но из рук не вырвала — Роберт аккуратно поставил ее рядом со столом.

Билл уже начинал завидовать его музыкальным инструментам.

А к своим парням он относится так же?

По спине пробежали мурашки.

Губы онемели, будто на приеме у дантиста, когда отходит анестетик.

— Ник говорит, что ты пропустил две записи, — сказала Беверли. — А на репетиции вы звучали, как группа Франкенштейна, которую собрали из мертвых частей. Я смотрю, ты получаешь удовольствие от своей работы.

— Он тебе на меня жалуется? Может, вы обсудите это с семейным психологом?

— Роберт.

— Беверли, — он откинул голову и выдохнул. — Ты ни хрена не знаешь, сколько у меня дел. Если я не буду прочищать мозги, у меня поедет крыша.

— А по-моему у тебя просто начинает отъезжать крыша к тридцатке.

Роберт встретился с ней взглядом. Беверли выдержала гляделки.

— Закатай рукава.

— Ты знаешь, что долбиться можно не только в руку? — Роберт потрепал татуировку летучей мыши на шее, будто котенка под подбородком. — Как думаешь, чем я ее кормлю?

— Закатай рукава, — повторила она.

— Да не колюсь я. Я же не идиот.

— Тогда покажи руки.

— Ты мне не веришь?

— Я взяла брошюру в клинике. Там написано никогда не верить наркоманам.

— А в этой клинике дают почитать Уэлша{?}[Подразумевается шотландский писатель Ирвин Уэлш. Далее Беверли упоминает эпизод из его романа «На игле». В нем главный герой Марк (Рентс) Рентон ищет анальные опиумные свечи, которые потерял в засорившемся общественном туалете.]?

— Дают, — Беверли выгнула бровь. — Соскучился по эпизоду, где Рентс копается в толчке?

Роберт опустил взгляд — на секунду — вниз-обратно-вверх. Но Билл заметил.

— Не веришь, твои проблемы, — он снова посмотрел на нее. — Это Ник вбил тебе в голову, что я колюсь? Да? Это он, Бев?

Его голос — обычно легкий, чуть насмешливый — окрасился иначе. Не угрозой или нападением, нет. Оттенком уличной разборки.

Может, они знакомы всего час, но эта мелочь сказала Биллу многое. Беверли права. Роберт лжет.

А чего ты ждал, Билли? Мама говорила, рокеры все наркоманы. Невозможно работать в таком темпе и ничем не закидываться.

— И почему все думают, что я могу что-то сделать? — Беверли всплеснула руками. — Мама звонит мне. Ник звонит мне. Но меня ты тоже не слушаешь.

— Я уверен, они ценят твои старания.

— Знаешь, Роберт, — она усмехнулась — безо всякого веселья. — Я повторяла себе, что это пройдет. Что ты справишься. Что у тебя тяжелый период. Но сейчас я думаю, что была не права насчет причины и следствия. И насчет Энди.

— Что ты хочешь этим сказать?

Теперь голос Роберта лишился всех оттенков. Напоминал безлунную зимнюю ночь, самую черную в году. И в глазах света осталось не больше.

Беверли промолчала.

Роберт встал. Почти нос к носу с ней — только был дюйма на четыре выше.

— Я серьезно. Договаривай, — произнес он.

Беверли потерла локти.

— Извини.

— Ты еще ничего не сказала, чтобы извиняться. Давай, говори. Я жду. Говори или проваливай на хрен.

Она отвернулась.

— Проваливаю на хрен, — ответила еле слышно.

И раскрыла дверь — коридор обдал их гулом. За шагами Беверли, за хлопком потянулась тишина.

Теперь Билл заметил, что перебирает в руках плащ. Расправил складки о колени.

Выходит, невольно подслушал, точно муха на стене. Интересно, прихлопнут?

Роберт снова сел. Повернулся к нему лицом.

— Это было… Я будто застрял… Я будто стал своим воспоминанием.

— Да. Ты как отключился.

— Что ж, — он потер бровь. — Теперь хотя бы знаю, кто я такой. Занял место в очереди за Стивом Кларком{?}[Стивен Кларк (1960 — 1991) — соло-гитарист группы Def Leppard. Умер в результате передозировки кодеина, алкоголя, валиума и морфина.] и Джонни Мелвойном{?}[Джонатан Мелвойн (1961 — 1996) — клавишник рок-группы The Smashing Pumpkins. Умер от передозировки героина.]. Но хорошая новость — я обогнал Лейна Стейли{?}[Лейн Стейли (1967 — 2002) — вокалист гранжевой группы Alice in Chains. На момент описываемых в работе событий Стейли долгое время боролся с наркотической зависимостью и несколько раз попадал в больницу из-за передозировок.].

Билл не стал переспрашивать. Догадался, что эти трое тоже музыканты и скорее всего тоже наркоманы.

Неприятно, наверное, вспоминать свою жизнь с такого момента.

— Ты… — Билл попытался подобрать тактично-выверенное слово, но решил ответить на прямоту прямотой. — Ты разочарован?

— Ну гордиться здесь нечем.

— Но сейчас-то ты не п-под кайфом? Или твоя жизнерадостность…

— М-м-м, подколол, — Роберт ткнул его пальцем в руку.

Беверли наверняка сказала бы — не переводи тему.

Она, похоже, умела сказануть. Выпытывала, как детективы и адвокаты. Билл немного побаивался таких.

— Так что?

— Нет. Сейчас я не под кайфом. И симптомов ломки тоже нет, если тебе интересно.

— Может, ты бросил?

— Думаю, дело в другом. У тебя высохли кеды после того коридора с водой?

Билл повертел ногой. Нахмурился.

— Кажется, да. Быстро как-то.

— Перед тем, как мы попали в бар, лента воздушного шара порезала мне руку, — Роберт показал ему ладони — без царапин. — Понимаешь, к чему веду?

— То есть мы тут вроде как призраки?

— Или ментальный образ. Как под ДМТ{?}[Диметилтриптамин (DMT) — психоделик, вызывающий измененное состояние сознания, галлюцинации и иногда ощущение выхода из своего тела.].

Значит, воспоминания не могут навредить физически? Вполне логично.

А вот душу ранить способны.

Если бы не Роберт, вряд ли он вышел бы с улыбкой из своего дома. Да из любого своего воспоминания за последние три года.

Зачем такому человеку, как он, вся эта наркотская муть?

Может, Роберт правда не колется?

А, может, это предположение доверчивого шестнадцатилетки? Не читал ведь ни брошюру, ни Уэлша.

Билл решил перевести тему сам.

— Но вы круто играли. Этим можно гордиться?

— Этим можно, — Роберт сразу повеселел.

— Я вспомнил, что слышал вашу песню. Мой школьный пр-риятель, Ричи, приносит такое…

— Андеграундное дерьмо, — закончил за него Роберт.

— Да, — Билл усмехнулся. — Он говорил, что вы сейчас одни из лучших.

— «Black Wednesday». Мы называемся «Black Wednesday». Моя фамилия — Грей. Ника — Фрайдей. В самом начале мы выступали в портлендском клубе по средам, вот и выбрали название Черная Среда. К тому же Уэнсдей Аддамс — моя первая любовь.

Билл прищурился.

— Ты же сказал, что ты гей.

— Любовь бывает разной.

И пожал плечами — будто для него эти откровения в порядке вещей. Словно он только что не произнес что-то такое, что говорят только в книжках.

А Биллу вспомнились слова песни, которую крутил Ричи.

Она была про потерю — вернее Билл так ее понял — кто знает, что у поэтов на уме. Он не запомнил всю, но пара строк поддели гноящуюся рану в сердце. «Дрожащая рука дрожащего человека зажимает мне рот, чтобы сдержать мой крик»{?}[Строка из композиции «Kyoto Song» группы The Cure. Я не сильна в написании песен, так что пришлось позаимствовать существующую.]. Смысл слов раздвоился. Билл так и не решил для себя, кому именно принадлежит рука — тому, кто кричит, или тому, из-за кого крик рвется из глотки?

Что может быть за душой у парня, который написал это?

У поэтов, говорят, сложные души. Может, все не так просто?

— И еще «черный» — уличное название опиума, — добавил Роберт. — Тогда я считал, что это забавно. Мы даже поспорили с Ником из-за названия. Он не хотел, чтобы мы назывались, как сатанисты, когда сами играем мелодичный готик-рок. Но пока он думал, имя к нам прилипло.

— А кто пишет песни? Ты?

— Я. Хотя Ник приносит отличные идеи. Ты не подумай, что я перетягиваю одеяло на себя. Ник очень сильный вокалист. Он может спеть такое, что мой голос повесится.

С Робертом, наверное, приятно работать. Когда нужно, похвалит. Сам увлечен своим делом.

Билл уже начинал завидовать людям, которые знают его в жизни.

— Для «андеграундного дерьма» у вас был б-большой концерт.

— В Новой Англии дела у группы идут неплохо, — объяснил он. — По крайней мере, я так помню. Но мне нравится быть на грани таинственной сплетни, которую переписывают с кассеты на кассету школьники. И мне нравится выступать. Знаешь, как это чувствуется там, на сцене?

Билл кивнул — рассказывай. До чего завораживало слушать увлеченного Роберта.

— Как будто мне десять и у меня летние каникулы, — он говорил с улыбкой — и та рисовала ему симпатичные лапки морщин у глаз. — Я забираюсь на самое высокое дерево во дворе. Мама кричит. Роберт! Роберт, спускайся, ты свалишься. А мне все равно. Потому что весь мир у меня под ногами. И даже если я убьюсь, я знаю, что залез на этот чертов дуб. Под кайфом ты будто возвращаешься к этому чувству, но смотришь на него со стороны. А на сцене все настоящее. И мне нравится то, что я делаю, и нравится, что я могу разделить это с другими. И нравится, как ты сейчас улыбаешься, глядя на меня.

Оба засмеялись.

— Мне все еще можно тебя укусить? — напомнил Билл.

— Когда захочешь, — Роберт наклонился к нему, как заговорщик. — И куда захочешь.

Билл щелкнул зубами.

— У тебя, н-наверное, очень интересная жизнь, — сказал он.

— Именно поэтому я начинаю каждый свой день с бодрящей чашечки мета.

Ну да.

Брызнул холодной водой в лицо.

— А кто такой Энди?

— Не знаю. Думаю, один из бывших участников группы. Понятия не имею, что на меня нашло. Надеюсь, я извинился перед Беверли.

Роберт встал. Взгляд застрял на чем-то среди вещей. Билл обернулся сам и увидел часы. Десять минут первого.

— Нам нужно вытаскивать друг друга из этих воспоминаний.

Ничего затягивающего в своем Билл не почувствовал, но кивнул. Тоже поднялся.

Они подошли к двери. Серость гримерки превратилась в дверцу школьного шкафчика.

— Надеюсь, следующее твое, а не мое, — съехидничал Роберт.

Он еще и издевается. Отдал бы любое школьное воспоминание ему, если бы мог.

— Надейся.

Билл коснулся замка и покрутил ручку — отщелкал свой код.

О нет.

Дверь — пожалуйста-пусть-это-будет-не-что-то-ужасное — открылась.

========== 4. Dark Entries ==========

Bauhaus — Dark Entries

Школа вспоминалась смутно — имена с замыленными лицами, лица без имен. Хотя некоторые голоса он помнил отчетливее. Голос директора — ко-мне-в-кабинет-Грей-сейчас-же. Парня — ты-че-бля-прикалываешься, которого он по глупости поцеловал, когда вместе курили после репетиции, — с тех пор различать сигналы, наверное, научился лучше.

Потом вылизанный до тошноты выпускной с въевшейся в зубы банальщиной Криса де Бурга{?}[Крис де Бург (р. 1948) — ирландский рок-музыкант. Подразумевается его хит The Lady in Red (1986 г).]. Жаль, что не выпустились с Ником на пять лет позже. Подсунули бы на прощание песню про снимающийся член{?}[Композиция Detachable Penis (1992) американской группы King Missile. История о парне, который потерял свой снимающийся член, а потом выкупил его у уличного торговца.].

Но эта школа не его. На всех шкафчиках — инициалы «Б. Д.»

— Как думаешь, Билл? — спросил он. — Мы здесь вдвоем случайно или есть какая-то причина? Например, мы когда-то встречались или у нас есть общие знакомые.

Билл поднял бровь. Посмотрел на него так, будто он сделался гадалкой с хрустальным шаром.

— Ты что, веришь в судьбу?

— Нет. Но в жизнь после смерти я тоже не верил.

А стоило начинать? Наверняка он просто обдолбался спидболом{?}[Спидбол — смесь кокаина с героином или морфином.] до предсмертных галлюцинаций. Лежит в своей квартире с иглой в руке, а расщепленное сознание разматывает ему триповый фильм Терри Гиллиама{?}[Терри Гиллиам (р. 1940) — британский кинорежиссер. Роберт делает отсылку к его фильму Страх и ненависть в Лас-Вегасе (1998).]. Еще и с мальчишкой, который пробрался под кожу и разливался-расползался там.

Черт знает почему так получается. Наверное, заслушиваешься голосом и цепляешься о тонкие острые локти. Или о колкости, хмурые взгляды и сдержанные слова.

Билли напоминает свой же черный плащ с алым нутром. Лучшее скрыто-припрятано — просто так не покажет, пока не подберешь нужные ключи. И улыбки таких людей ценятся выше. А он раздобыл несколько, будто ама{?}[Ама — японские традиционные ныряльщики за водорослями, моллюсками и жемчугом.], вытащивший из моря жемчуг.

Да и самому с Биллом получалось серьезничать.

Как быстро мальчишке наскучит шутовской образ? С шутником классно — классно работать, развлекаться. Он такой человек, которого всегда хочешь видеть на вечеринке. Но не тот, кому доверишь самый важный разговор.

И не тот, кто удивляется очередному — Грей, это что, твоя песня? Мы думали, их пишет Ник. Надо же.

Да. Думали.

Надо же.

— А ты п-помнишь себя в школе?

— О, еще бы, — Роберт хлопнул по дверце шкафчика. — Я был школьной звездой. Свалился на головы одноклассникам и учителям.

Билл закатил глаза.

— И как я сразу не догадался?

— А ты?

Пожал плечами. Помял ответ — пережевывал, как жвачку?

Зря он это сказанул. Билл, наверное, из тех, кто держится подальше от «звезд» — хлестнут по самооценке, проедутся тычками по худощавой спине и даже имени твоего не запомнят.

«Звездой» он был, но не в том смысле, что заталкивал одноклассников головой в унитаз или вытряхивал из мелких карманные. Их развлечения с Ником если и бывали опасными, то выходили боком лишь им двоим.

Познакомились они в выпускном классе. Ник назвал его напыщенным куском говна — дословно. А он Ника без лишних вычурностей — уебком. Через неделю услышал, как Ник поет в школьном хоре. Через две они уже репетировали на инструментах Роберта у него дома. А на зимних каникулах Ник влюбился в Беверли, когда та приехала из школы в Европе. И Роберт для разнообразия не повел себя как сволочь.

Здорово же он должен был задолбать лучшего друга, чтобы тот сказал, что его смерть на сцене устроит шоу.

— Ладно, молчи, — ответил за него Роберт и нацепил хищную улыбку. — Сейчас все равно узнаем твои жуткие школьные тайны.

Коридор выходил во тьму. Как на стадионе, когда видишь прямоугольник ярко-подсвеченной черноты, прежде чем выбраться под обжигающие прожекторы.

— Знаешь, на что похоже? — спросил Билл.

— Ну?

— На устье реки. Мы словно п-плывем ночью на лодке и вы-выходим в океан.

Юный Данте и вправду поэт.

Они вынырнули под слабый проблеск месяца-скряги.

Тот оглядывал опоры моста — считывал граффити, хватал нарисованных девиц за вздернутую к дороге грудь. Брезгливо расталкивал по теням гондоны и иголки.

— О нет, — пробормотал Билл и прикрыл лицо руками.

— Что?

Из-за бетонной опоры вывернул парень. Подбитые «Мартенсы», футболка с мультяшным принтом — что-то от «Луни Тюнз», длинные ноги (ну не длиннее, чем у меня, ха — не понравилось, что этот парень выруливает к Биллу в таком месте).

Билл зашагал прочь.

— Ну-ну-ну-ну, — остановил его тот.

Схватил за запястье — его собственное оплетали кожаные браслеты, что торчали из-под куртки.

— Иди куда шел, П-патрик, — Билл вырвал руку.

Шагнул в сторону. Патрик преградил ему путь. Билл дернулся в другую и уткнулся вертлявому выскочке в плечо. Чувствовалось что-то животное в его фигуре — змеиное. И уворачивался этот парень легко, подобное змее.

— Отстань, — процедил Билл.

— Отстань, П-п-патрик, — передразнил тот, прокатывая заикание по языку — речь — все равно что сладковатый напев. — А кого ты ждал, Билли? Хэллоуинская ночь кишит опасными тварями. Ты не знал?

Роберт отдернул Патрика за плечо. Тот выскользнул, словно морок. Тогда наклонился к Биллу и похлопал по щеке его.

— Билл, ты меня слышишь? Билл!

Билл вжался в опору эстакады. Грудь вздымалась-опускалась. Смотрел он прямо Патрику в лицо.

— А я уже думал, что сладости мне больше не положены, — проговорил-пропел Патрик.

Уперся ладонями в бетон — не сбежишь от меня, Билли.

Заскалился. Зажал язык между зубами и зашипел, касаясь пульсирующей тонкой кожи. Сомкнул губы на шее Билла.

Роберт слышал тяжелое дыхание. Как слюна хлюпает, где Патрик вцеловывается в него — водил, размазывал, будто пытался съесть или переварить еще до поглощения.

А вдруг этот Патрик изнасиловал мальчонку?

Но разве можно сделать что-то с воспоминанием? Разве воспоминания лечатся? Тем более чужие.

Роберт обернулся — тьма, деревья по другую сторону дороги. Огромная тишина, какую издают лишь пустые лунные пространства по ночам. Помочь Биллу некому.

— Билл! Билли! — позвал он.

И вдруг почувствовал себя третьим лишним. Билл откинул голову под поцелуями. Вминая нейлон куртки Патрику в предплечья. Патрик его покусывал, выигрывая у него приглушенное с-с-с и а-а-ш-шсторожно.

Ясно.

Роберт отвернулся. За нос — а не нужно совать его в чужие воспоминания — ущипнула ревность.

Да и смотреть не на что. Подростки тискаются — чего он там не видел?

Билл опустился на одно колено. Роберт расслышал позвякивание ремня. Торопливое з-з-з ширинки.

— Да твою мать, — выдохнул он.

Что ему делать? Пойти погулять, пока они не закончат?

Роберт стал коленом на землю рядом с Биллом и потряс за плечи.

— Билли, очнись!

Билл потянул обеими руками трусы Патрика. Роберт тряхнул сильнее — податливый, будто держишь мешок с костями.

— Это поможет тебе найти брата? — спросил он. — Ну, Дракулка, отвечай. Поможет?

Глаза Билла сфокусировались — сначала на члене Патрика, потом взгляд сдвинулся вправо и вверх. На его — Роберта — лицо.

— Черт, — прошептал он. — Черт. Черт!

— Билли, ты в порядке?

— Как стыдно, — он закрыл глаза руками и поднялся. — Какой пиздец.

Патрик все еще стоял рядом с ним. Роберт глянул вверх — хитрющий прищур, ухмылка. Так, наверное, должны выглядеть лисы во время оргазма.

Сам улыбнулся. Едва Билли выбрался из воспоминания, настроение улучшилось. Можно сказать, поднялось — ну точно Патриков член.

— Да чего тут стыдиться? — Роберт усмехнулся. — По-моему он милый.

Ногтем щелкнул по напряженному члену. Тот у пацана тонкий и длинный — наверное, именно такие стыдливые женщины из консервативных штатов называют одноглазой змеей. Патрик даже не обратил внимания.

— Что ты делаешь? — Билл выглянул из-под руки со смущенной улыбкой. — Прекрати.

— Это же просто воспоминание, так? Делай что хочешь. Хоть снимай одежду и ходи нагишом.

— Я бы п-посмотрел, — пробормотал Билл.

Ну если ты настаиваешь.

— Слушай, Билл, я же могу на тебя обидеться, — Роберт указал на член Патрика. — Почему ты представляешь меня на места своего бати, а на месте этого парня — нет?

— Нухватит, Роберт. И вставай уже.

— Зачем? Мне здесь нравится. Я начинаю к нему привыкать.

Он прижался к бедру Патрика щекой.

— Вставай! — Билл потянул за руку.

Паренек бы и с места не сдвинул, но подняться пришлось. Упрямые юные сердца ответным упрямством не осаждают. Закроются, спрячутся, замуруют все подходы — больше никогда не подпустят ни на шаг.

— Может, поэтому мы здесь вместе? — спросил Роберт. — Чего сам не сказал, что ты тоже по парням, когда я признался?

— Не знаю. Я не разделяю вроде как. Ну ты понимаешь…

— А с ним у тебя что? — кивнул в сторону Патрика.

Вопрос прозвучал праздно — так разве что про погоду не спрашивают.

Интересно, а понравился ли он сам парню?

Что-то сердечное теплилось в том, чтобы делить с другим человеком воспоминания. От той сердечной страны, о которой пели «The Sisters of Mercy»{?}[Композиция Heartland (1984) британской рок-группы The Sisters of Mercy.], не зря тянуло пустошью и холодом. В таком месте не хочешь скитаться один.

Хотя Билли, может, и не успел нажить таких «киношек», как он. А вернись к нему лет через десять? Что будет? Три года вертится на иголках после смерти брата. Так сам скоро присоединится к нему в очереди за настоящей иглой. Еще один ребенок станции Зоо{?}[Мы, дети станции Зоо (1981) — западногерманский фильм, описывающий ситуацию с наркотиками в Западном Берлине в 1975 году и повествующий о развитии наркозависимости у несовершеннолетних.].

— Да ничего, — отмахнулся Билл. — Зажимались пару раз. Он вр-роде как ебнутый. Говорят, поджигает животных в мешках и все такое.

И его маленькая прелесть — да с каких пор он твой? — решил этому парню отсосать?

Интересно. Но очень тревожно.

— А зажимались тогда зачем?

А если бы он с тобой что-то сделал?

Он глянул на Патрика. Но тот исчез. Под мостом — отличный тайник для отсосов — они остались одни.

— Да так. Было хреновое настроение, — ответил Билл.

— И ты решил, что это поможет?

Пожал плечами. Роберт снова опустился на корточки, чтобы смотреть на него снизу вверх. Обхватил тощие колени. Точно под его руки — хоть снова вытаскивай шуточку из шатра гадалки.

— Слушай, я понимаю, что такое развлечения. Но ты будто хочешь, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Бросай это.

— Не начинай, а?

Вот и выяснили, что в поддержке он не силен.

Попробуем с другой стороны.

— Ладно. Скажи мне вот что. Этот Патрик — твой окончательный выбор? Или у такого парня, как я, есть шансы?

— Какие еще шансы?

В свете фонарей не разобрать, но, похоже, Билл покраснел. Поерзал пальцами по плащу, коленями в его руках. Роберт отпустил одно.

— Я вообще парень безобидный. Но если для тебя именно это важно, я ведь тоже с проблемами.

— Не издевайся, — Билл будто обиделся — фыркнул и тряхнул коленом.

— Я серьезно, Билл.

— А какие у меня с тобой м-могут быть шансы?

— Почему нет?

— У тебя, н-наверное, много знакомых. И ты сам такой… Разве ты не можешь найти себе кого-то…

Запнулся. Якобы сам все понимаешь.

Не понимал.

— Кого-то кого?

— Получше.

Он рассмеялся и ткнул Билла лбом чуть выше колена — туда, где мягко. Решил поберечь голову.

— Что? Что теперь с-смешного?

— Получше? — поднял взгляд. — Клянусь, Билл, такого мне еще никто не говорил. Чего ты решил, что ты похуже кого-то из моих знакомых?

Билл пялился на него, словно не мог разобрать — галлюцинация или реальность. Посерьезнел.

Вовремя напомнил, что это все не к месту. У самого-то что? Сердце свободно, вот и решил закинуться. Только мешает парню искать брата.

Он поднялся и приобнял Билла (растерянного — наверное, и ладони вспотели) за плечи. Неужели так напугал? А не нужно забывать, Робби, что ему даже восемнадцати нет.

Снова заставил Билла хмуриться. Глаза под лунным светом напоминали подрагивающие отражения на руках и лицах, когда выходишь из клуба ночью покурить.

— Извини, — улыбнулся — так дешево разве что в третьесортных киношках не улыбаются. — Не обращай внимания на мой треп.

— Да я пр-росто… С-скажи, ты же ш-ш-шу…

— Прости, — перебил он — не хотелось, чтобы еще и фразы из-за него вымучивал.

— Л-ладно, забудь.

— Хорошо. Давай к делу. Это воспоминание было до или после предыдущего?

Билл пару секунд потянул — э-м-м-м — будто в голове перещелкивало с отсосов-приставаний-взрослых-мужиков обратно на потерянного-брата.

— После, — наконец ответил он.

— Странно. Я думал, мы будем отлистывать их в обратном порядке.

— Да, я тоже п-пока не понимаю логики. Если не с-считать св-вязи с Хэллоуином. Ты ви-видишь где-то выход?

Роберт отряхнул брюки. Цепким взглядом — я-знаю-где-достать-и-не-попасться — прочертил рисунки, гондоны, шприцы.

— Есть одна идея, — пробормотал он. — Пойдем.

Под тень моста.

Шли молча.

Каждый шаг ткал из грани морока и луны стены коридора. Коридор добирал света — приглушенного серого. Шаги нанизывали на свет картины — сдержанные пейзажи и абстракции.

Никогда всерьез не увлекался живописью, но в душе заворочалось гниловатое ощущение. Где-то-я-их-видел.

Где?

— Не хочу казаться заносчивым, — заговорил он (лучше уж болтать — а вдруг распугаешь дурные мысли в башке). — Но вряд ли тебе кто-нибудь еще это скажет. Тебе нечего стыдиться. Ничего страшного в том, чтобы быть геем или бисексуалом, нет. В музыкальной среде с этим проще, так что мне легко говорить, но я не хочу, чтобы ты сам себя винил.

— Да я… — Билл потер лоб и вымученно улыбнулся. — Спасибо.

— Обращайся.

— Я еще б-боялся, что он сболтнет. Ему-то все равно.

А школьники очень находчивы в области прозвищ. Сам получил в свое время парочку.

— Понимаю. Но держи в уме вот что. Ты выпустишься из школы и перепробуешь разные кайфовые штуки, а они так и останутся ханжами с одной позой на всю жизнь. Это им нужно стыдиться, а не тебе. Согласен?

Вытащил смех из его вымученной улыбки. Нравилось ему, когда Билли смеется.

— Ну такого мне т-точно никто больше не скажет.

— К твоим услугам, — он отвесил шутливый поклон.

— Наверное, мне пр-росто нужно было увидеть, что это нормально. Ну когда я узнал про тебя…

Всегда рад помочь. К самому осознание пришло лет в тринадцать. Принял его раньше, чем понял, что нужно что-то принимать. Но с тем дерьмом, что сейчас крутят по телеку, Биллу не помешает увидеть, что такие, как он, — обычные люди. И мысли, желания, проблемы у них тоже самые обычные.

Ну почти всегда.

— Сейчас стыдиться, кстати, придется мне, — Роберт — быстро-быстро — потер руки. — Я в предвкушении.

Остановились у двери. Черный маркер предостерегал — «ОПАСНОЕ МЕСТО». И сразу уточнял — в опасном месте ждет «ВЕРНАЯ СМЕРТЬ».

— После тебя, Билли. Это моя комната в родительском доме.

— О! — оживился тот.

— Еще бы. Давай.

В комнату Билл влетел.

Роберт улыбнулся, отводя рукой лапу одного из материных растений. Он украл их из сада и расставил у двери. Кровать перетащил к окну, рабочий стол превратил в шкаф, а шкаф — в тайное убежище. Фосфоресцирующей краской разрисовал стены поверх «норвежского зеленого» и приукрасил непристойными вырезками, которые составил из газетных заголовков и рекламы.

«Неизвестный мужчина е б е т самый крупный Волмарт на Восточном побережье — ЧИСЛО ПОСТРАДАВШИХ ПРОДОЛЖАЕТ РАСТИ». Над комодом нашлось место для укорливого обвинения: «Людвиг ван Бетховен во время экскурсии укусил группу старшеклассников за жо пы и чл е ны. Детективы разводят руками».

— А ты не изменился, — заметил Билл.

— Я очень изменился. Сейчас бы я придумал что-нибудь поумнее.

Билл открыл рот — ответная шутка наверняка запрыгала на остром язычке, как вдруг захохотал. Роберт тоже обернулся. Перед зеркальным шкафом стоял он. То есть сам Роберт — еще один, только шестнадцатилетний.

— Звезда школы? — продолжал хихикать Билл.

А у самого улыбка оплыла. Рядом с ним-шестнадцатилеткой крутилась его мать. И Роберт с удивлением — почти шоком — заметил, насколько она постарела. Не очень-то разбираешься в возрастных набросках, когда видишь человека даже пару раз в год. А тут тринадцать лет рисунков исчезли.

Мама поправила ему галстук-бабочку. Расправила складки на смокинге и пригладила выбившиеся из челки пряди.

— Это моя мама, — объяснил Биллу на ухо. — Кстати, музыкальный талант у меня от нее.

— Насчет мамы я догадался. А я здесь кто? Тв-вой отец?

— М-м-м. Смешно. Обожаю твое чувство юмора, пап.

Шестнадцатилетка-двойник вывернулся из материных рук. Ей пришлось отойти.

— Да отстань ты от меня. А если я не приду, что? Из дома выгонишь?

— Робби, закрыли тему.

— Роберт, — возмутился он. — Я тебе сто раз повторял. Ты сама не можешь запомнить, как меня назвала?

— Оу, — подал голос Билл.

Да. Оу.

— Я прошу тебя сделать одну простую вещь, — мама протянула ему платок для смокинга. — Ради отца.

Роберт состроил гримасу.

— Только не дави на жалость, а.

— Может, прорепетируешь? Мистер Бергман…

— На хуй может пойти, — перебил он. — Лепите из меня клоуна.

И взъерошил волосы — ладонью с затылка до лба.

Мама кивнула сама себе. Положила платок на стол.

В ярком свете дня — таким ярким и желтым, с такой музыкой — из криков чаек, шелеста листвы и далекого океана, заоконный мир по осени бывает для него лишь в семейном портендском особняке — она выглядела уставшей, но красивой. Свои любимые черты он получил от нее — линию челюсти и скул, острый нос. От отца — наследство, пепельные волосы и необходимость впервые в жизни побывать на похоронах.

А полгода назад он пропустил мамин шестидесятый день рождения.

Просчитался с дозировкой. Ждал, пока тяжесть в груди схлынет, и держал руку на телефоне — звонить или не звонить Нику, чтобы проследил, что не откинется. Так себе зрелище для праздника.

— Завтра выезжаем в три, — обдала холодом мама. — Костюм возьмешь с собой.

И прошла мимо него — взрослого.

Шестнадцатилетний Роберт показал захлопнувшейся двери средний палец. Роберт-взрослый шлепнул его по руке. Тот моргнул, явно удивился, но тут же втек обратно в воспоминание, будто ничего не произошло.

— Признайся, Билл. Тебе тоже иногда хочется меня ударить?

— Ну-у-у, — Билл улыбнулся и мечтательно покачал головой (вот же кровопийца!). — Бывает. Иногда.

— А сам так не делал?

— Делал. Но на хуй при маме никого не п-посылал.

— Да, знаю. Я был тем еще куском дерьма, — (был, Робби?). — Ты дальше смотри.

Они взяли в руки метафорический попкорн.

Роберт-мелкий-говнюк ударил ладонью по столешнице.

— Сука, — прошипел он. — Заебала меня уже. Как же ты… Сука!

Щелкнул шкаф. Роберт достал ножницы и принялся кромсать рукава пиджака. Сдернул галстук. Расписал рубашку маркером — те же непристойности и лозунги. К карману приклеил трепанную салфетку. Уродовал он костюм с должным тщанием.

— Это те вещи, которые мама просила тебя взять? — напомнил Билл.

— Да. Это они.

Юный Роберт крутился перед зеркалом — за ним летали обрывки-ласточки.

— И что тебе потом было?

— Отлучение от церкви, позорный столб и дыба, — Роберт поймал осуждающе-заинтересованный взгляд. — Как думаешь, чего я такой высокий?

— А если серьезно?

— Если серьезно, мама к тому времени уже поняла, что я безнадежен.

— Тогда что за репетиция?

— Я должен был играть на фортепиано в составе оркестра. А это была примерка костюма.

— Круто, — вяло отозвался Билл.

— Вот и он был не в восторге.

Роберт хлопнул Роберта — который на пару дюймов ниже и на тринадцать лет младше — по плечу. Тот даже не повернулся.

Как странно смотреть на себя вот так. Касаться. Странно и… До извращения эротично.

Это тоже какое-то фрейдистское дерьмо?

Хотя кто не представлял, каково было бы переспать с самим собой? Ну кто? Ну хоть раз?

— Так ты пошел?

— Ты забываешь, Билл. Это Хэллоуин. Я делаю себе хэллоуинский костюм.

Билл шагнул к Роберту — своему ровеснику. Забавно, как они смотрелись вместе. Оба по-юношески худощавые. Только Роберт-подросток долговязый и расхлябанный. Будто возраст еще не решил, что из него выточить.

Словно чтобы убедиться в реальности (или отыскать различия между тезками), Билл поднял руку. Коснулся лица их юного приятеля — статуи в гротескном музее восковых фигур.

Вот бы поменяться с самим собой местами, да?

— А что за концерт? — спросил Билл, убирая волосы ему с глаз.

— Благотворительный концерт в честь моего отца. Открытие его фонда.

— Фонда? Так ты у нас золотой мальчик?

Билл оглядел комнату. Роберт бывал в домах школьных друзей и знал, что обычная мальчишеская спальня раза в два меньше.

— Думаешь, мне хотелось играть, когда каждый считает, что я попал туда благодаря отцу? Тем более если это правда.

— А как же талант? — Билл прищурился.

— Талант — это только часть дела. Усердие — вот что главное, — он погладил Роберта по щеке. — Как думаешь, много у этого парня усердия?

Билл улыбнулся.

— Так ты не пошел?

— Нет.

— И что сказали родители?

— Мама. Отец умер, когда мне было пятнадцать.

— Че-е-ерт, — Билл виновато поджал губы. — Извини. Я про него п-пошутил, но я же…

— Не страшно. Это было давно.

Правда. Со временем болит не слабее, но глуше.

— А как он умер? Если это не ужасная тайна?

— Никаких тайн. Папа увлекался экстремальным яхтингом. Обычный несчастный случай в море. Кстати, характер у меня от него, только я еще хуже.

— И даже ради него ты не пошел?

— Это длинная история.

Роберт вновь глянул на нескладного-недоточенного юношу. Каким взрослым он тогда себя считал. Даже смешно.

— Если тебя это беспокоит, у меня была замена. Я не совсем конченый кретин.

— И что, ты не мог сыграть? — не унимался Билл. — Для мамы и сестры?

— Объясню — решишь, что я жалуюсь на то, как тяжело жить в богатой семье.

— Да г-говори уже. Не решу. Обещаю.

Любопытный.

Роберт расправил платок на столе. Не очень-то он любил болтать о родителях — словно если все узнают про семейные деньги, подумают — а, понятно.

А, понятно, я-то начинал репетировать в подвале. Играл на барабанах из проволоки и трех пустых майонезных банок. Ясно почему я ничего не добился.

Или еще одно. А, понятно теперь, почему он торчок. С детства привык получать все, что хочет.

Даже если они правы, выслушивать — ловить во взглядах — это дерьмо он не хотел. И даже если они правы, никакие деньги не отменяют того, что он занимался музыкой всю жизнь.

Но Биллу, пожалуй, объяснить стоит. Воспоминания и так выставляют его ублюдком. И почему нельзя было показать что-нибудь хорошее? Какой образ видел Билли после этих двух?

— Ладно, — сдался он. — Бесит, когда тебя с детства превращают в выставочного щенка. Наряжают на праздники, вытаскивают перед родственниками и отцовскими коллегами, как какую-нибудь семейную реликвию. Сыграй нам что-нибудь. Скажи что-нибудь. Вот я и сорвался.

— О, понимаю, — Билл закивал. — Тебя когда-нибудь дергали за щеки твои троюродные тетушки и требовали, чтобы ты р-рассказал им скороговорку, которую выучил на занятиях с логопедом?

Роберт скривился.

— Не-е-ет. Ты выиграл. Боже. Какой кошмар! Мне жаль твои щеки.

Билл погладил себя по щеке. Такие хотелось гладить. И ни в коем случае не дергать — с Билли нужно осторожнее.

— А в остальное вр-ремя? — спросил он. — Вы ладили с родителями?

— Как все. По-разному.

В детстве он был той еще занозой в заднице. Требовал внимания, задалбывал то маму, то горничную, то отца, то — под испепеляюще-стыдливые взгляды матери — любого, кто попадется под руку.

Наверное, так достал родителей, что побоялись выпускать из зверинца и устроили ему домашнее обучение. Повели к психотерапевту, который назначил принимать «Риталин»{?}[Риталин — лекарственное средство, которое используется для коррекции синдрома дефицита внимания и гиперактивности. Считается спорным, так как обладает рядом побочных эффектов (бессонница, депрессия, потеря аппетита) и может вызывать привыкание.]. От чего? От того, что он ребенок?

А через пару лет выяснилось, что Беверли такая же. И когда в школу пошла она, обоих детей оставили в покое и отправили учиться со всеми. Так он понял, что в мире еще полно внимания и дома искать его перестал.

К признанию в том, что он гей, мама отнеслась на удивление спокойно. Только попросила держать это при себе. Будто в следующий приезд отцовской сестры или одной из материных подруг он приведет парня и начнет трахаться с ним прямо во дворе.

Хотя после смерти отца он стал понимать ее лучше. Почему лепила из него идеального ребенка, лепила идеальный по-северному сдержанный дом, себе — хорошие манеры. Стеснялась своего происхождения. Ирландка со шведскими корнями. Познакомилась с Джонатаном Греем — американцем, который увлекался классической музыкой, когда играла на фортепиано в дублинском баре. И попала в другую страну, в мир «богатых людей», завидуя и в равной степени презирая их, будто ее земляк по происхождению Скотти Фицджеральд{?}[Фрэнсис Скотт Фицджеральд (1896 — 1940). Согласно сведениям биографов, некоторые его современники иронизировали насчет интереса Фицджеральда к богатым и беспокойства из-за своих ирландский корней.].

Между ней и ними всегда оставалась пропасть. И по другую сторону этой пропасти выросли ее дети. Но их с Беверли и отца она очень любила.

Воспоминание о ней на похоронах острилось, будто лезвие. Как ей пришлось организовывать эту дурацкую вечеринку, на которой двести человек собрались обсудить свежие новости под бокал вина. Говорить с ними. Делиться — ох-Флоренс-тебе-наверное-так-тяжело-нам-очень-жаль-как-ты-держишься-дорогая? — личной скорбью.

Тогда они втроем с Беверли встретились в по-вечернему сером коридоре второго этажа. Не включая свет, обнялись. И мама расплакалась, впервые при них пропуская сквозь зубы ирландский акцент — ну почему не гольф? ну почему он не мог заниматься долбаным гольфом?

— Кстати, моя мама тоже любит музыку, — сказал Билл. — Она хорошо игр-рает на пианино. А ты всегда хотел играть на гитаре?

— Сколько себя помню. А ты? Решил, чем будешь заниматься после школы?

— Ну я… — Билл запнулся. — П-подумаешь еще, что у меня нет амбиций. Я когда-то хотел быть журналистом. Но не спортивным или п-политическим. Хотел брать интервью у музыкантов.

— Да ладно? — Роберт развеселился — как по волшебству. — Может, именно поэтому мы тут вдвоем?

— Ты будто хочешь, чтобы это было так.

— Смотри, Билл, ты начинаешь во мне разбираться. Кстати. Еще одно, — он кивнул на юного Роберта. — В ту ночь я впервые потрахался. Даже имени того парня не помню.

И в первый раз закинулся ЛСД с приятелями — наземный контроль майору Тому{?}[Ground control (наземный контроль) — сленговое обозначение опытного человека, который присутствует при чьем-то первом приеме галлюциногенов.

Ground control to major Tom — строка из песни Дэвида Боуи Space Oddity (1969).].

С тех пор это был лишь вопрос времени, да?

Он посмотрел в зеркало. На два своих отражения — словно два разных лица.

Интересно, что сказал бы этот парень, которому едва исполнилось шестнадцать, если бы увидел его теперь?

— А сам секс хоть п-помнишь?

— Помню. А что? Интересно?

Интерес выдавали покрасневшие щеки. Там же трепетали тени ресниц.

— А кто… Ну… Ты или…

— Я. В теории могу и так, и так, но только в теории. Думал об этом?

Засмущал Билли. Красноты на щеках прибавилось.

Что он только что спросил?

Что он только что представил?

Тоненький, аккуратный — хоть картину (кистями не умел — но нотами выйдет не хуже) пиши, развернутый задницей вверх на его кровати. Подающийся назад. Раздви…

Блин, Роб, уймись. Дохлый торчок. Не засунешь ты никуда свой хладный хер.

От мыслей о члене себя-мертвеца сделалось жутковато. Свой собственный — по ощущениям вполне живой — съежился. Прямо призраки прошлого и грядущего Хэллоуина.

И еще одно «кстати». Когда он последний раз с кем-то спал? Наркоманы — те, что усердные и толковые — так себе партнеры. Им интереснее из-под прикрытых век пялиться в стену или на дыру в своем носке. Куда уж им до других дырок?

В глазах Билла заискрилось опасливое любопытство хорошего мальчика. Мальчика из приличной семьи, которому на тусовке предлагают эксту.

— А если интересно? — он поднял бровь.

— А если скажу, что люблю заинтересованных партнеров? — Роберт склонил голову, глядя ему в искры-глаза.

И воздух между ними загустел. Хоть поливай блинчики, как сладкими сиропом.

Любопытство в его улыбке смелело.

— Я пр-росто вспомнил твои слова. Ты сказал, что тут можно что угодно и ничего не будет.

— А кого бы ты выбрал? — Роберт покосился на двойника. — Его или меня?

— Ну-у…

Билл провел языком по верхней губе, глядя на юного Роберта-восковую-фигуру. Тот ничего не замечал. Ничего не знал о будущем, как и подобает послушному воспоминанию.

Роберт стал к двойнику щекой к щеке. Втянул запах мальчишеского щегольского парфюма и геля для волос.

— Так что?

— У тебя есть пара преимуществ, — пробормотал — промурлыкал? облизнулся? — Билл.

— Рад, что я вырос над собой.

Роберт поцеловал двойника в щеку. Раскрыл губы — делая вид, что не пытается заинтриговать-произвести-впечатление-соблазнить? — и повел по коже языком к виску. Щека мягкая, что у девчонки. Еще не огрубела от бритья.

А Билли наверняка весь такой.

Билл поморщил нос, смеясь.

— Трахнул бы его?

— Возможно. А ты?

— В-возможно.

— А что насчет меня? — подстегнул Роберт.

— Возможно, — повторил Билл.

Без заикания.

Понравился все же?

Билл встал на носки. Положил руки ему на плечи — смотрел в глаза, впервые не отводя, не щурясь. Роберт мог бы поцеловать его в нос, если бы подался на дюйм. Даже чувствовал, как от мальчишки пахнет. Каким-то шампунем — он бы вытащил, чтобы добраться до настоящего. Запаха пота с выгнутой разгоряченной спины, солоноватого привкуса.

Билл двинулся — чиркнул кончиком носа по губам — влево. Поцеловал юного двойника. Роберт рассмеялся. Билл тоже хохотнул.

А потом со смешком дернулся вправо и поцеловал его.

Неуверенно — как первое приглашение на свиданье. Роберт обхватил под плащом — добрался до худеньких боков через свитер. Самому-то нечего смущаться.

Раскрыл рот — пробуй, Билл.

Тот не отказывался. Языком — не таким уж неумелым — провел медленно. Слюна стыла за ним, будто целовал морской ветер.

Обхватил его локти. Пришлось Биллу для этого выгнуться, приподняться — а попросишь, помогу взлететь. Хочешь, Билли?

Билл вцепился пальцами, не двигаясь — руки пока скромничали. Роберт дразнил, задерживаясь на верхней губе. Кто-то говорил ему, что такие касания помнятся дольше всех.

И теперь вот узнал, что губы у Билла все искусанные, в мелких кровоточащих ранках. Три года собирал? А эти воспоминания залечить — зализать — можно?

Один палец толкнулся под кромку свитера — хотя хотелось бы и… Погладил по мягкой-нежной коже над джинсами.

Билл выдохнул ему на язык — с-с-с-с-с соскользнул вниз. Губы — по его собственным губам, как пара нарастающих нот — сейчас-сейчас — между куплетом и припевом. Свитер накрыл всю ладонь. Припрятал себе — никто не увидит — бери, трогай — можно — всевсевсе и всего?

А Роберт находчивый. Согнул мизинец и пролез под джинсы на одну фалангу. С Билли нужно мягче. Сколько согласился бы пустить?

Билл дернулся и стукнул-куснул подбородок.

Самому не хотелось вынимать все жемчужины сразу. С Билли нужно осторожнее — не знал еще дозировку. Вдруг с ним тоже сердце забьется так, что не успокоишь?

И приберег. На потом?

Билл вытянулся к нему с влажным раскрытым ртом. В глазах — туман, отражения-на-воде. Хватку не ослаблял.

— Нам пора, — напомнил Роберт.

— Ну, ма-а-ам, еще пять минут, — Билл улыбнулся уголком рта.

— Я бы с удовольствием. Но время идет.

Оба посмотрели по сторонам. Роберт-двойник исчез. С ним и комната особняка.

Грязно-белый свет бился о голубоватые стены. Вдоль тянулись мягкие скамьи, обшитые синим пластиком — Беверли жаловалась на похожие стулья, когда они полуночниками гоняли втроем с Ником в забегаловку — говорила, к заднице липнут. Продырявленные клетки потолка напоминали не то об офисе, не то о госпитале.

— Следующее твое?

— Наверное, — веселье Билла тоже заплутало в коридорах. — Странно. Я сначала подумал, что воспоминания затягивают сильнее. Но п-почему тогда в этом ты смотрел на себя со стороны?

— Из-за возраста?

— То есть ты вроде как себя с ним не ассоциируешь? Ты все время говорил «он». Не «я».

— Скорее всего. Тебе может показаться, что это невозможно, но на многие вещи спустя десять лет смотришь по-другому.

— Может п-показаться, — тихо согласился он и еще тише добавил: — Хотя, наверное, ты прав. Пойдем?

И Билл сам предложил ему руку. Роберт взялся — ни секунды не помедлил.

— Слушай, хотел тебя спросить.

— М? — Билл посмотрел на него.

— Ты боишься пауков?

— Нет. А что?

Роберт попытался сдержать усмешку.

— Ничего. Потом как-нибудь тебе расскажу.

Пускай немного помучается.

========== 5. Heartland ==========

The Sisters of Mercy — Heartland

Билл уперся руками в колени. Что он здесь забыл?

Взрослые мальчики посильнее играют в футбол. Грезят об университетской стипендии. Взрослые мальчики половчее — в бейсбол. Надрачивают на место в «Янкиз»{?}[«Нью-Йорк Янкис» — профессиональный бейсбольный клуб, базирующийся в Бронксе, одном из пяти районов Нью-Йорка.] и легендарную карьеру Бейба Рута{?}[Джордж Герман «Бейб» Рут-младший (1895 — 1948) — профессиональный американский бейсболист, выступавший 22 сезона в Главной лиге бейсбола с 1914 по 1935 год.]. А ему хватило дурного ума пойти на соккер. Он-то надеялся, что юркий и быстрый, а на деле гонял футах в трех от мяча и силился украсть передачу.

Кеды скользили по зальному покрытию. Носились не то за пасами, не то за остатками побитой гордости. Как хорошо, что мама не спросит ни про школьные успехи, ни про матчи. Нельзя разочаровать родителей, которые ничего от тебя не…

И тут мяч прилетел под ноги.

Стукнулся и застыл. Тоже удивился — за два месяца с начала учебного года впервые тебя вижу.

— Билл, давай! — крикнул кто-то. — Билли! Билли!

Билл повернулся — навострил уши. Незнакомый мужик в полосатом костюме на трибуне. Что за бред?

— Че встал, Денбро? — это уже кто-то из команды.

Отрезвил его.

Билл попробовал мяч кедом — неужели настоящий? Тот поддался. Повел вперед, не отпуская. Прочесал открытых игроков. Нападающий помахал, и Билл зашел на дугу, чтобы передать пас.

Из-под ног мяч выбили. Билл проехался пяткой. Боль следом протянуло по голени, и он свалился на пол. Клац — друг о друга стукнулись зубы. Позвонки, кости? Снова посыпались осколки гордости?

Из обеих команд заспешили к нему.

Над головой залетали крики, точно мячики в теннисе. Ты какого хера? Да я все по правилам, он сам поскользнулся. Ты ему подножку подставил, придурок.

Может, ему уйти? Вернее уползти по полосам — следам от подошв-мячей на полу. Ребята и без него поспорят.

Еще кто-то подбежал. Тренер?

— Эй, Билл, ты как?

Он сел рядом. Тот парень с трибуны. Показалось, знакомый. Будто один из одноклассников-готов — с нашивками «Alien Sex Fiend»{?}[Британская группа, играющая готик-рок. Дословно название переводится как «Инопланетный эротический злой дух». На сленге Alien Sex Fiend означает косяк марихуаны с PCP (синтетический фармакологический препарат для внутривенного наркоза, антагонист NMDA-рецептора; диссоциативное вещество)] на рюкзаках и бесцветным проблеском линзы на левом глазу{?}[Отсылка к образу Мэрилина Мэнсона конца девяностых.] — забыл, что школа давно позади.

— Ты ушибся? — помахал рукой перед ним. — Это я, Роберт.

— Роб?

— Роб, Роб, — пробубнил он. — Мне поцеловать тебя, чтобы разбудить, как принцессу?

— А.

А!

Его новый приятель Роберт, с которым они только что… И он искал… Черт.

Билл потер глаза.

Из воспоминаний выбираешься, будто из неприятных снов. Только те глубже, липче. Как жевательная резинка, приставшая к подошве, — тянется, тянется за тобой и собирает всю пыль с тротуара.

— Ты как? Ударился?

— Ногой.

— Здесь?

Роберт приподнял штанину. Снял кед, носок — Билл проследил, затаив дыхание — волновался о нем? — и осторожно погладил, передавая горячую заботу рук ушибу. Руки у него большие. Пальцы музыканта ловкие. Лодыжку быстро согрели.

Гипнотизировали узором татуировок — кости, линии-засечки на фалангах, звезды на костяшках. Билл не сразу заметил, как исчезла ругань вокруг. И в зале они остались вдвоем.

Пару часов назад боялся, что этот незнакомец трахнет его в той комнате. А сейчас что? Искал с ним общего одиночества.

— Лучше? — спросил Роберт.

Боль в ноге унялась. Лодыжку-то воспоминание ушибло, и Роберт наверняка это знал. Но он решил поюлить.

— Немного. Еще п-помассируй.

Лишь бы не убирал руки.

А он будто и не хотел. Вернулся к поглаживаниям.

— Так вот к чему был больничный коридор. Ты что-то сломал?

— Нет. Но меня п-повезли на рентген, чтобы убедиться.

— Ну хоть так. Эти уроды могли бы сначала спросить, в порядке ли ты, а потом орать друг на друга.

Да ладно. Если бы сознание потерял, может, принялись бы тормошить. Кто он им? Друг?

Когда у него были друзья?

После смерти Джорджа его обходили, будто мертвого опоссума на дороге. Мол, с какой стороны, как к тебе, блин, подступиться? Да и зачем? Вызовите кто-нибудь специальную службу, чтобы убрать это с пути. Вдруг оно заразное?

Ричи — тоже любитель музыки — продержался дольше всех. Но не очень-то интересно дружить с человеком, который ничего не хочет, ничем не интересуется. Даже не говорит. В первую зиму после случившегося он днями не произносил ни слова. Те будто разлагались внутри, как мусор на городской свалке. Полые тыквенные бошки после Хэллоуина.

Люди чувствуют такие вещи. Зима кончилась. Снег стаял в Кендускиг, и сам Дерри ожил, а он так и остался в прошлой осени.

— Да ничего. Я пр-ривык.

— Плохая привычка, — возразил Роберт. — Ненавижу, когда на концертах происходит такая херь. Всегда останавливаем выступление, если начинается толкотня. Не хочу, чтобы под мою музыку кто-то свернул себе шею. И ты отвыкай думать, что ради тебя никто не должен стараться.

Непросто. Эти мысли в самое сердце вросли.

— А мама еще говор-рила, что рок-концерты опасные.

— Некоторые. Но я бы пошел с тобой. Отгонял бы от тебя пьяных гомиков-торчков.

Билл улыбнулся.

Сам пошел бы с ним.

Интересно, Роберт бросил бы его на растерзание «гомикам-торчкам», едва завидев своих друзей?

— Теперь понимаю, что ты говорил насчет воспоминаний, — сказал он. — Я бы вернул парочку.

— Ты все всп-помнил?

Роберт неопределенно покачал головой.

— Ну почти. Между событиями словно осталась полость.

— А воспоминания, как пр-рилив, который заполняет каверны{?}[Каверна (в геологии) — полость в горных породах неправильной или округлой формы размером более 1 мм.] в пещере?

— Как будто, — тоже улыбнулся. — Тебе нужно быть писателем, Билл. Ты поэтично мыслишь. Мне нравится.

— Может, поэтому мы здесь вдвоем?

Роберт приложил руки к груди.

— Убил!

— Стараюсь, — Билл кивнул на лодыжку. — Нога еще болит.

— Да, точно.

И продолжил гладить от колена до щиколотки.

Жаль, что встретились в воспоминаниях. Вот бы кто-то в жизни держал его так.

Это не отсос Патрику с его звериными выдохами в шею. С Патом они даже не говорили. Скрещивали взгляды в школьном коридоре, тыкались друг в друга по подворотням. Никогда ничего не обсуждали. Да такое, наверное, и не обсуждают.

Что болтать? О том, как чуть не выблевал обед, пока Пат его насаживал? Головка ткнулась едва ли не в горло. Но он же молчал и ни на что не жаловался. Все-хо-ро-шо-Пат.

Хорошо хоть, не попали на пару часов дальше в тот вечер. Он потом, похныкивая, дрочил в раскаленном душе. Стоял в паркой комнате до тошноты в голове и красной ошпаренной кожи на спине и ногах.

Роберт пошутил бы — помочь, Билли?

Почему-то не сомневался, что он даже дрочит — нет, это слово для торопливой возни подростков, а такие, как Роберт, ласкают себя — эстетично. С самолюбованием. Словно выступает на сцене под крики-хлопки.

Еще мог бы представить, как Роберт касается его.

Перепробуешь разные кайфовые штуки.

Кончики пальцев на ноге фантазиям способствовали — внизу живота не к месту тянуло.

А когда было бы к месту? Сколько у него таких Биллов?

Но если здесь ничего не имеет значения, не ранит же он свои чувства о его кольца и смешки.

И откуда на Хэллоуин столько традиций о предсказаниях суженых? Что он увидел бы в зеркале? Руку скелета на плече?{?}[Существует традиция (особенно распространена в Великобритании) смотреть в канун Дня всех святых в зеркало, чтобы увидеть своего будущего супруга или супругу. Говорят, если умрешь до свадьбы, увидишь за плечом скелет.]

— Так что было потом? — спросил Роберт. — Чем это воспоминание важное?

— Не знаю, — и Билл не лгал. — Меня п-повели к школьному медику. Там сказали ехать в больницу, чтобы у-убедиться, что нет трещины.

Роберт ногу не отпускал — подвинулся ближе и обнял обе. Ту, что якобы болела, укрыл ладонью — большим пальцем принялся «разрисовывать» обнаженную лодыжку. Пока говорили, смотрел прямо на него. Нанизывал, точно на крючок, — не оторваться. Если бы не был гитаристом, мог бы обживать углы людных улиц фокусником-обдиралой.

Выбери карту — хлоп, и она уже проваливается между пальцами.

— Пока ничего ужасного, — осторожно добавил он.

— Ну да, — Билл сложил руки на коленях — вроде бы все нереальное, а задницу через джинсы холодило по-настоящему. — Они п-позвонили моей маме. Она сказала, что постарается пр-риехать скорее, но, если есть возможность, не могли бы вы отвезти его — то есть меня — сами. Они поспорили насчет того, кто поедет, и потащили меня в больницу.

Роберт хмыкнул.

— Понимаю. Чувствуешь себя так, будто ничего не решаешь.

— А потом так, будто должен р-решать все, — ответил Билл. — В общем мы приехали. Меня посадили в приемной. Там люди с переломами. Одни в крови. Другие кашляют.

— Кто-то блюет, — Роберт кивнул. — Я бывал в таких.

— Что-то ломал?

— Нет. Один друг. Но мы сейчас о тебе.

Заговорил серьезно. Казалось, и слушает внимательно. Взгляд — наконец-то разобрал, что радужки у него зеленые — теперь то касался лица, то поглаживал ногу вслед за руками.

Билл набрал в легкие воздуха.

— Учительница пошла в-выяснять, могут ли они что-то сделать до приезда родителей. Я допрыгал до телефона и п-позвонил маме. Она еще была на работе. А когда вернулась учительница, я з-заметил на соседнем стуле чью-то сумку и приврал, что мама уже здесь. Мол, она очень спешила и вышла на минуту в туалет, а потом п-пойдет к медсестре.

— Маленький лжец, — ответил Роберт с полуулыбкой.

— А потом подошла медсестра и с-сказала, что они обо мне позаботятся. И учительница уехала.

— Да ладно, — он поднял брови. — Просто взяла и свалила?

Билл пожал плечами. А что? Она всю дорогу выглядела так, будто вытащила короткую спичку.

— Медсестра тоже ушла. И полчаса ко мне никто не подходил.

Голос не подвел. Ничего страшного — обычное дело. Но горечь из воспоминаний подкатила к горлу. От нее избавиться сложнее, чем от боли в вывихнутой лодыжке. Ее руками не загладишь.

Хотя, может, такие, как у Роберта, и на это способны?

— Я снова дополз до телефона, — продолжил он. — П-позвонил маме. На работе сказали, что она уехала. Я так и не понял, могут они с-сделать мне рентген без нее или нет.

Подошел к стойке — документам, халатам, спешке. Пытался сам порасспрашивать, но получил лишь жди-сейчас-секунду.

Ждал. Секунду. Две. Полчаса.

Нога к боли привыкла.

Когда приехала мама, он делал уроки — уложил рюкзак на колени и черкал математику. Вид у мамы был такой, что он едва не кинулся в извинения за ушибленную лодыжку.

— Ну и во что ты вляпался? — спросила она.

Билл шмыгнул носом.

Он не плакал, когда упал. Не плакал, когда остался один с больной ногой. Но мамино во-что-ты-вляпался стегнуло больнее.

Теперь он знал точно — она винила его в смерти Джорджа. Винила его и никогда не сможет простить. Ни она, ни отец.

Ни он сам. Так и будет носить вину за собой, пока та не разрастется — начнет тащить его, как рудимент. Двигать его руками, ходить его ногами, говорить его ртом — почти похоже на человеческую речь.

Сойдет?

— Ну, Билл, что случилось? — Роберт отпустил ногу. — Билли, прошу.

Он подвинулся ближе. Обнял. Как-то всего сразу — такие объятия в конце тяжелого дня под одеялом ищешь.

Билл лег щекой ему на грудь. Чужое сердце — а что в нем? нет, не что — кто? — билось всего через футболку. Пола пиджака задралась — приглашающе. Билл спрятал руку в тепло под ней на спине.

Роберт весь теплый. Одежда, кожа, под которой будто горит по-настоящему. Так, наверное, у всех талантливых людей горит.

А у самого? Он как спичка, которую зажгли с осечкой.

Билл вытер нос рукавом.

Мальчики ведь не плачут. «The Cure» об этом пели{?}[Подразумевается композиция «Boys Don’t Cry», выпущенная в 1980 году. В ней поется о том, как парень пытается загладить вину перед девушкой, но только отшучивается и прячет чувства, ведь «парни не плачут».], а он зубрилой не был, но уроки ловил.

— Ну, не надо, — попросил Роберт — упрека в голосе не слышалось. — Пожалуйста. Из меня так себе утешение.

А ему нравилось.

Слезы так и остались в приемной. Только горечь — как прогорклое печенье, что Джорджи спрятал со своего последнего Хэллоуина и забыл, а он вытащил из его шкафа на Рождество — на следующее Рождество после — загустела там, где собственное сердце билось нехотя.

Нашел себе место у чужого.

И обхватил обеими руками, уткнувшись щекой в грудь.

Роберт обнял крепче.

— Прости. Ладно. Посидим так, сколько нужно. Не переживай.

Пальцы забрались в волосы. Потрепали, как зверька.

Еще один урок. Хоть и неожиданный. Когда нравишься кому-то, самому себе нравиться проще.

Надеждами свою душу, конечно, не тешил. «Надолго» у него с Робертом не получится, но наслаждался, пока есть «сейчас».

С такими, как Роберт, прыгаешь выше головы. Держишься рядом, пока они сами не уйдут. А потом благодаришь за разбитое сердце. Такие…

Что-то изменилось?

Спортивный зал исчез.

Пространство сжалось до комнаты — спальни? Та захламилась, потемнела. Из окна вывалился красный неоновый язык и облизнул комод. За стеклом гудела городская улица.

Смог бы заснуть под шум автомобилей? Он, казалось, уютнее-спокойнее, чем сырая октябрьская тишина дома на Уитчем-стрит.

Холод подзадницей сменился теплом кровати. Билл лег на подушку.

Роберт сидел вполоборота к нему.

— Я просто… — сжал его руку. — Может, пройдемся? Хотя бы полчаса.

Билл молчал. Вернее кто-то другой молчал за него.

Наверное, он тоже примерил чью-то роль в их театре. Как Роберт — лицо его отца.

Так ощущается киношная одержимость?

А на стену полезет? Летать под потолком начнет?

— Пойдем поедим где-нибудь? — предложил Роберт.

— Закажем, — отмахнулся Билл.

— Долго ждать. Знаешь, какой я голодный? Я сейчас простынь съем.

— Если пойдем, будет еще дольше.

В голове, в душе, теле застряло лишнее, инородное — точно рыбья кость в горле. Но что-то в ощущениях этого парня показалось знакомым.

Роберт развернул его ладонь. Поводил пальцем по линиям до запястья — над тонкими лиловатыми венами защекоталось. Билл сжал кулак. Поймал.

— Мне надоела доставка, — пожаловался Роберт. — Когда мы в последний раз выбирались?

— Мы были в кино на выходных.

Отвечал легко, бегло. Совсем не как переученный — ну почти — заика. Вот так, значит, говорят обычные люди без этих дурацких п-п-повторений-п-попыток-п-п-пауз-мысленного-п-пр-р-роговаривания?

Роберт смотрел в глаза, а он взглядов избегал. Кто-то за него избегал.

Стены в комнате оголели — будто темно-зеленая гладь реки. Только потолок засыпало плакатами. Билл выхватил фотографию писсуара{?}[Снимок Марселя Дюшана (1887 — 1968) — французского и американского художника и теоретика искусства, стоявшего у истоков дадаизма и сюрреализма.], упряжки саней с войлочными одеялами{?}[Инсталляция Йозефа Бойса (1921 — 1986) — немецкого художника, одного из главных теоретиков постмодернизма.] и надписи. «Из чего состоит игра на фортепиано: стоишь — садишься — уходишь»{?}[Работа Джорджа Брехта (1926 — 2008) — американского художника-минималиста и композитора.]. Под ними — кинопостер. «Мой личный штат Айдахо»{?}[«Мой личный штат Айдахо» (1991) — американский приключенческий драматический фильм Гаса Ван Сента с Киану Ривзом и Ривером Фениксом в главных ролях. История о двух хастлерах (проституированных мужчинах). Образы и сцены уличной жизни в фильме восходят к шекспировским пьесам.]. Ни одного знакомого фильма.

До паренька из Дерри, штат Мэн такое искусство доходит лишь копированием копирования Уорхола в рекламе зубной пасты или лосьона для бритья. Напоминает — а ты сдохнешь в своей дыре, так ничего и не посмотрев.

Чего он ждал? У Грея и его парня есть интересы, недоступные пацану из города, где даже покрасить волосы — смелый шаг.

Но он — пацан из Дерри, штат Мэн — его взгляды не стал бы зря тратить. Не отворачивался бы. Это ценно?

Роберт улыбнулся и сжал руку крепче.

— Забьемся, что мы пойдем гулять и ты потом не захочешь возвращаться. Как всегда. Будешь тащить домой меня сонного.

— Прошу, — протянул Билл. — Давай не сегодня.

Улыбка даже не дрогнула.

— Ты в курсе, что говорят про северные страны? Вроде Швеции или Норвегии. Говорят, там людей кроет от недостатка солнечного света и длинной зимы. Высокий уровень самоубийств и все такое.{?}[Роберт прав лишь отчасти. До девяностых уровень самоубийств в скандинавских странах действительно был высоким — намного выше, чем в США. Но на момент описываемых событий уже не превышал того же уровня в Штатах.]

— Сейчас ночь, — Билл кивнул на пролитый на окне неон.

— Хорошо. Завтра.

— Мне нужно работать. Я и так опаздываю по срокам.

— Снова собираешься сидеть всю ночь?

— Давай еще ты не напоминай, ладно? — огрызнулся Билл. — На выходных куда-то сходим.

— Давай на выходных. Я сейчас сам пойду за ужином. Тебе что принести?

— На твой выбор. И сигареты возьми.

— Ладно. Будешь пиццу с пепперони и «Колу»?

— Бери.

Знакомое чувство выкристаллизовалось, как лед из луж первым ноябрьским утром. Вина. За что его «демон» чувствовал себя виноватым?

Но не только вина.

Вина и симпатия. Оба знакомые.

Глупо, да?

Роберт так глядел на этого парня. На случайного паренька для перепихонов в клубном толчке так не смотрят. Так смотрят на того, кого любишь.

Разве удивительно, что Роберт уже посвятил кому-то свою душу? Высокие талантливые парни не ждут всю жизнь знакомства с потерянными школьниками.

Билл выпрямился на кровати.

— Пойду покурю, — сказал — нет, не он — говорил уже другой.

Призрак-воспоминание встал и прошелся по комнате до двери. Они с Робертом провели его взглядом.

Волосы стекали соломенной растрепкой до шеи. Невысокий. Запястья оплели татуировки. Мелькнул нос, колкой скулой цепануло неон — и Билл уже приревновал.

Очень-очень глупо.

Билл отряхнул руки. Будто кукловод вытащил щупальце из спинного мозга. Спасибо за ассоциации Робу Хайнлайну{?}[«Кукловоды» — научно-фантастический роман писателя Роберта Хайнлайна, опубликованный в 1951 году.].

Роберт вздохнул. Потер губы — его липовое веселье тот парень унес с собой.

Он снял телефонную трубку.

Может, не стоит подслушивать?

Билл досчитал до трех гудко… Последний оборвался.

— Бев, привет.

— Мой брат звонит мне или своему вокалисту? — поинтересовалась она.

Роберт усмехнулся одними губами. По комнате скитался его пустой взгляд.

— Тебе. Хотел спросить, как у тебя дела. Как прошло собеседование?

— Ну-у-у. Неплохо. У них много кандидатов, но…

— Но работу получишь ты, — перебил он.

Она фыркнула в трубку. Роберт закусил телефонный шнур. Пожевал, как лакричную конфету.

Готов сожрать простынь?

— Всего лишь ассистентская позиция.

— Ты — молодец, Бев.

Говорил бодрым тоном. Но Билл ведь видел — он нервничал. Пальцы стучали по коленям быстрее гитарного проигрыша «Iron Maiden».

Беверли помолчала.

— Я тебе тут комплимент делаю, — напомнил Роберт.

— У тебя что-то случилось?

— С чего ты…

— У тебя голос странный. И ты звонишь мне третий раз за неделю.

— Все хорошо, — слишком — всехршо— быстро ответил он. — Просто соскучился по вам. Все эти твои поездки, знаешь ли.

— Ладно. Сделаем вид, что я поверила.

— Встретимся?

— Конечно. Я тут думаю, — Беверли выдержала паузу. — Скоро Хэллоуин. И еще у одного моего брата день рождения. Но это неважно, не бери в голову. В общем я хочу сделать мужской хэллоуинский костюм для портфолио. Будешь моей моделью?

Морщинки у глаз добавили улыбке искренности.

— Ладно.

— Сможешь приехать ко мне вечером, чтобы я сняла мерки? Скажем, в четверг.

— Договорились.

— Славно.

— А ты там упоминала брата. Что подаришь на день рождения ему?

— Мы с мамой подберем набор в каталоге. Скинемся по двадцатке. Я не говорила? Он у нас нелюбимый ребенок в семье.

Роберт рассмеялся.

— Ты лучшая, Беверли.

— Люблю тебя, — она чмокнула его.

И хотя здесь ее не было, даже через телефонную трубку, через воспоминание Билл ощутил тепло сестринского поцелуя.

Можно ли заскучать по тому, чего никогда не имел? По шутливым разговорам, забавным воспоминаниям, своим словам. Джорджи умер еще до того, как они этим обзавелись. Когда вам восемь и тринадцать, пять лет — это бездна. Джордж еще мультфильмы для малышни смотрел и складывал четвертаки в копилку. У него была в форме черепахи — тяжелая уже. Носился с ней, как с сокровищем, и прятал от всех.

А что стало с монетками?

Может, поэтому они с Робертом здесь вместе? Оба разочаровали родных.

Но Роберт ведь испортил жизнь только себе. А он?

Лучше бы сам попал под ту машину. Лучше бы он умер вместо Джорджа. Всем — родителям, ему — было бы легче.

— Передай привет Энди, — сказала Бев. — Пускай тоже приходит. Я давно его не видела. Посидим где-то.

— Конечно. Пока.

— По…

Телефонная трубка — дзеньк — стукнулась о рычаг.

Роберт потер бровь. Выходил из воспоминания? Только сейчас Билл подумал — не стоило ли вытащить его раньше?

И…

Энди. Энди, Энди, Энди.

Беверли говорила о нем в гримерке.

Я была не права. Ошибалась насчет Энди.

О чем это?

— Ты как? — спросил Билл.

— Прости, — теперь Роберт видел его — его настоящего.

— За что?

— Да за эту сцену.

— Ничего т-такого.

— Все равно. Тебе сейчас не до моих разборок.

И солги ему, Билли, что не заслушался.

— Так у тебя есть парень?

— Был, — поправил Роберт. — Мы расстались три года назад.

Билл спрятал улыбку в уголках губ.

— Тогда чем это в-воспоминание важное?

— Не знаю. Как будто мои воспоминания тыкают меня лицом в дерьмо и такие — смотри, смотри, какой пиздец.

А что в этом пиздецового?

Спросил бы, но Роберт помешал. Лег рядом — с такой бессильной злостью ложишься спать после самого худшего дня в жизни. Вот и у них — ночь в аду. Точно по словам Рембо.

Я могу сказать, что добился победы; скрежет зубовный, свист пламени, зачумленные вздохи — все дальше, все тише. Меркнут нечистые воспоминания.{?}[Цитата из произведения Артюра Рембо «Одно лето в аду». Это расширенное стихотворение в прозе, написанное и опубликованное в 1873 году.]

Если бы.

— А знаешь, что воспоминания напоминают мне? — спросил Роберт.

Билл мотнул головой.

— Как примерять старый сценический образ. Даже если он тебе уже не идет, от него не сбежишь. А в новый никто не поверит.

— Поэтично, — Билл невесело улыбнулся.

— Я вообще думаю, что поэзия — это искусство находить прекрасное в отвратительном.

Кажется, сейчас с ним был другой Грей. Без своих костюмов, шуточек. Тот, что в детстве забирался на дерево — ночью, тайком, над своей затасканной маской. Тот, что курит под встающее солнце в четыре утра, пока все спят. Который пишет музыку и кроит свою душу на слова-стихи для нее.

Хотя он ведь всегда был с ним. В нем все сочетается.

Билл приподнялся на локте. Ладонь положил ему на щеку — гладкую, но грубоватую.

Вспомнилось, что отец говорил, когда клацал телек мимо «Эм-ти-ви». Инфантильные придурки. А еще, Билл, люди, которые смеются и лыбятся по поводу и без, тупицы. И пирсинг среди мужиков делают только гомики — вот тут попадание в цель. Угадал.

А ему все нравилось. Интересно, самому к лицу был бы такой наряд? Когда-то он тоже любил приодеться.

Роберту пришлось бы по душе?

— Ты намекаешь на с-себя? — спросил Билл.

— Считаешь меня отвратительным?

Под ладонью Роберт улыбнулся. И обхватил его мизинец губами.

— Немного. Но в хор-рошем смысле.

— Это — оксюморон.

— А это не из поэзии?

— Отвратительно флиртую с пацаном, который младше меня на двенадцать лет.

— А по-моему неплохо.

Неплохо найти хоть что-то приятное в их обреченном походе.

Билл понял, что он обречен, когда встретили шестнадцатилетнего Роберта. Может, не зря говорят, что исход любой битвы предрешен еще до ее начала?{?}[Цитата из «Искусства войны» — древнекитайского трактата, посвященного военной стратегии и политике. Написан Сунь-Цзы.]

Но провести хотя бы пять, десять минут без вины, ненависти к себе? Той, что глодает кости охотнее замковых чудовищ. Может, он этого заслуживал?

— А сейчас у тебя есть п-парень? — решился Билл.

— Поцелуи после смерти с симпатичным юношей считаются?

Считаются. Еще как считаются.

Билл повернулся. Одну ногу перебросил через ногу Роберта. Тот поддержал за талию, и Билл лег на него. Подбородком уткнулся в грудь.

— Какой ты костлявый.

— Встать?

— Не надо. Я потерплю.

Не надо, Билли. Обеими руками прижал его к себе.

— Так больше у т-тебя никого нет?

— Никого.

Самому, может, побыть отвратительным?

Билл оттолкнулся на носках — подал бедра вперед. Будто накатывающая волна погладила берег.

— Билл, ты чего? — удивился Роберт.

Очередным рывком Билл остановился у губ. Руки Роберта соскользнули на задницу под синтетикой плаща. Шерсть в костюме выбивала из него искры и щекотала статикой.

Хотелось думать, что это между ними молнии.

Билл ловил свои звезды-хлопушки. Как хэллоуинские огни-проводники в темноте над кладбищами и болотами — не зря у них обоих глаза светло-зеленые, будто затянуты илом.

Раскрыл рот — поймать больше, отдать больше.

Руки вернулись обратно на талию. Брать не спешили.

Роберт снова приподнял его, чтобы могли видеть друг друга.

Говорят, есть такие позы даже для парней, когда можете трахаться, глядя друг другу в глаза. Интересно, у них бы получилось?

Не хотел тратить зря его взгляды. Это ведь ценится?

— Ну, блин, — процедил Роберт. — Можешь лежать, только не ерзай.

— А ты против?

Оттолкнулся и устроил ногу между его ног. Подался вперед — уже не волна, а лава — и уперся коленом в промежность.

Обжег?

Встретились взглядами. Билл завис прямо над ним — в паре дюймов. Челка свесилась ему на лоб.

— Нам пора идти, — напомнил Роберт.

— Ты же ссказал, что тут можно делать что угодно.

Вверх-вниз. Поводил ногой.

— Уже поздно.

Билл очертил волну. Коленом — через брюки. Схлынул и сам разбился прибоем о живот.

У него-то уже встал. Знал толк в подростковой возне.

— Ну хватит, — попросил Роберт.

— Ты не хочешь?

— Чего?

Поднялся обратно. Через ткань джинс и брюк коленом чувствовал ответ на свой вопрос.

А хорошо, что задница у него тут вроде как ненастоящая. У такого высокого здорового мужика и член, наверное, большой. Разобьет это волнение о камни.

— С-сам знаешь.

— Билл, я много чего хочу.

— Так давай.

Руки на талии стали раскачивать. Направлять. Колено задвигалось по брюкам само. А он согнул, чтобы сделать острее-кольче, и потерся. Нанизался на полосы костюма, измельчаясь, вплавливаясь в чужое тело.

Роберт прикрыл глаза. Втянул воздух сквозь зубы. Когда посмотрел снова, взгляд застеклел — не как лед, а будто кристалл с огранкой.

— Потеряем время, — прошептал он.

Не стал бы называть это время потерянным.

— А т-тебе что, три часа нужно?

— Это была шутка про мой возраст? — спросил Роберт с усмешкой. — Билл, мы же так ни…

Толчок о живот вскипел изнывающей гарью. У обоих? Как нутро горящей свечи в хэллоуинской тыкве, и слаще, чем в карманах от забытых шоколадных оберток.

— Да ну хватит, Билл.

Не хватит.

Уже поздно для стыда. Закрой глаза, расслабься, подыши, прими удобную позу и подумай об учебе.

Его не успокоят даже мысли об экзамене по математике, который сдаешь в понедельник утром, даже после трех сигарет, даже после бессонной ночи.

— П-плевать.

— Не могу поверить, что отговариваю тебя. Но ты серьезно?

Билл юркнул рукой между ними. И Роберту вряд ли помогут размышления об алгебре, экзаменах и трех сигаретах.

Страшно?

Немного. Как прыгать с обрыва в карьер. Как отсасывать Патрику под мостом. Как смотреть фильм ужасов ночью в одиночестве.

Тянуло. Хотелось.

Ныло-ныло-ныло внизу.

— Нет, Билл, — Роберт приподнял его.

Подтащил выше. Пришлось упереться обеими руками в кровать, чтобы не упасть.

Волнение и без того завихрилось. Уже ни вздоха, ни ударов сердца. Осталось одно желание — опасное, огромное, как подростковые ошибки.

Но это ведь не одна из них?

Роберт коснулся губами его губ.

— Если хочешь, скажи вслух.

Руки затекли. Но Билл удержался — дотянулся до губ, не падая.

По бокам шерсть костюма клеилась к плащу. И волосы вставали дыбом не то от вспышек статики, не то от других — под пальцами, что лезли в джинсы, не от от колена точно там.

— Х-хочу.

— Чего ты хочешь? — Роберт приподнял бровь.

— А что, так не п…

— Говори. Я музыкант. Мне нужно это слышать.

— Хочу, чтобы ты меня трахнул.

Даже не заикнулся. Повод гордиться собой.

— Ну разве можно тебе отказать?

Роберт нырнул под прибой. Приподнялся на локтях и стал развязывать ленты плаща на шее.

Зубами.

Комментарий к 5. Heartland

Я собираю отсылки и источники вдохновения к этой работе в тред. Заходите почитать про Роберта Смита, Bauhaus, СДВГ, зависимости и другие важные/интересные вещи. А еще пополнить плейлист ✨

https://twitter.com/nightmare__boy/status/1447228846592479233

========== 6. Closer ==========

Nine Inch Nails — The Perfect Drug

Мальчишка издевался над ним.

Наверное, хватит звать его мальчишкой, пока он вертится на тебе. Ерзает, изводится — будто первый скрежет смычком, когда учишься играть на скрипке.

С Биллом вообще открываешь много нового. Начать с того, что до Билли никто не пытался трахнуть его коленом.

Подумать только — шестнадцатилетка. Говорил же — в его душе, в нем самом (слишком двусмысленно?) — еще покопаться нужно.

Билл обхватил талию ногами. Распластался по нему, точно вампирский плащ на спине.

Сам прижал вампиреныша крепче за тощую задницу. Как намертво липнут кожаные брюки перед концертом — вот бы и Билли пощеголял перед ним в таких. Чтобы коленки острели с трудом, а он вбирал мягкость пальцами от изгиба по внутренней стороне бедра.

С пареньком нужно осторожнее. Билл кинулся на него — спешливый. От страха? Желания?

Издеваешься? Получай издевку похлеще.

Языком не то вылизывал кадык, не то пробовал горячный запах мальчишеской кожи.

Завязки пришлось домучить руками в помощь зубам. Черно-алый плащ — кулисы в андеграундном театре — потек на пол. И Роберт прикусил кожу без удавки под самым ухом.

Чудная сегодня ночь. Даже вампира кусают.

Все вывернулось наизнанку — за талию, руки, под локти перевернул Билла на спину. Лишь бы не напугался.

— Нормально?

Билл закивал. Глазел на него с раскрытым ртом — тяжелое дыхание словно просилось на запись бэк-вокала. Взгляд то прятал под ресницы, то жег им — быстрее-быстрее.

Паренек из тех, что позволяют незнакомцам делать с собой разные вещи. Такой не скажет, если будет больно. Еще и сам попросит шлепнуть пощечину. Жаль, у них мало времени. Повертеть бы рычаги в этой юной голове — как на усилителе, поправить, что на место не встало, подобрать ему звучание — чище, громче.

На губах Билла примерз неон. Синюю подсветку включали в пиццерии в доме напротив, когда жили здесь с…

Хочешь переспать с ним в этой комнате, чтобы вытрахать другие воспоминания?

— Закрой глаза, — попросил он. — Я кое-что попробую.

Билл сомкнул веки.

Доверчивый. Или просто ему доверял? Роберт накрыл лицо ладонью и сам зажмурился.

— Что ты д-делаешь?

И нетерпеливый.

Кожу ошпарило горячей влагой, нос — чистящим средством. Как если первым приходишь на вечеринку и помещение еще не успели заблевать. Окурить, точно в индейском ритуале.

Руку убрал. Осмотрелся сам.

Сработало. Надо же. Еще один переворот — выбрались из портлендской квартиры в другие декорации.

Под потолком повисла распаренная влага. У высоких окон пролег фиолетовый слой подсветки, и бликующие стекла сочились красно-кислотным.

Дно бассейна — как дно цветастого коктейля — по щиколотку заволокло водой. Посреди нее, словно обломки катастрофы, выдавалась их кровать. И по стенам, по черным плиточным швам — вниз, к ним — вибрировала «Closer» от «Nine Inch Nails»{?}[Nine Inch Nails — американская индастриал-рок-группа. Обычно название переводится как «девятидюймовые гвозди». Но «nails» также означает «ногти».].

Биллу бы пошли такие коготки на Хэллоуин.

Тот диковато повертелся. Как ищущий дозу — на ломках не до красоты и не до эстетики. Нашел быстро — схватил за лацканы и потянул к себе. Откуда у мальчишки столько силы? Пальцы, словно бридж{?}[Бридж — струнодержатель электрогитары.] на гитаре, зацепили полосы-струны костюма.

— И где теперь твои шуточки о том, что ты мне не дашь? — прошептал Роберт.

Билл стукнул кулаками в грудь со смешком.

С ним нужно осторожнее.

Но не слишком осторожничать. Не перегнуть, не переломать, не перетушить запал.

Роберт уперся коленями между его ног и скользнул под свитер. Будто лизнул гитару{?}[Lick (имеет несколько значений — «кусочек», «лизнуть») — короткая серия нот, из которых может строиться гитарное соло.] — тот-самый-любимый-проигрыш, который кайфово играть и от которого толпа визжит.

Дышит, дышит — Билл под ним. Глушит сильнее любых выкриков.

Тронул его мягкую кожу на впалом животе. Коснулся клети ребер. Ну какие у него тонкие плечи и худые руки. А сил рвануть костюм, подтянуться до губ, вцеловаться хватило.

По воде плеснули подошвы кед. Перепутавшиеся полосы пиджака слетели на пол вместе со свитером.

Рука Билла пристроилась у него на голом плече. Приклеился, летучая мышь? Залип на татуировке с паутиной, где из-под его ладони сбегал паук.

— Красивый, — Билл погладил плечо.

Я или паучок?

А у Билла пальцы красивые — с зацепками у ногтей, сухостью от октябрьского холода, но красивые. Касались предплечья с нежностью.

Роберт улыбнулся. Ему невозможно не улыбаться. Мальчишка тоже красивый. Как музыкальный инструмент — только пока еще не настроенный.

Звучание подбирал языком. От соска по чистой бледной (не загорал в этом году, Билли?) коже к джинсам.

Может, хватит звать его мальчишкой?

Может, хватит издеваться?

Толкнулся языком под резинку белья. Обратно — к выступающей тазовой кости. Еще раз — глубже. Билл вцепился ему в волосы. Будешь мучить, вырву клок.

У Билла от испарины и влаги бассейна челка рассыпалась на мокрые пряди.

Один рубеж отвоевал. Отдал вернее. Роберт потащил вниз джинсы и белье — с неотвратимостью надвигающейся бури. Билл едва не ударил его своей ушибленной ногой, когда стряхивал одежду. С таким нетерпением сбрасываешь гондон, когда побарахтался с едва знакомым парнем под кислотой.

Но им сейчас не до этого.

Ногу Билла подтянул к себе. Колено тронуло лиловыми пальцами подсветки. Ритм «Nine Inch Nails» просил дай-мне-проникнуть-в-тебя-дай-мне-осквернить-тебя-дай-мне-дай-мне{?}[Строки из композиции «Closer» (1994 год) группы «Nine Inch Nails».] — или это в башке?

Осквернить? Нет, таких глупостей у него в голове не водится.

Роберт обвел выступ колена языком. Глаза скосил вверх — не пожалуешься, что много болтаю? Язык у меня для разных целей.

Билл прикрывался рукой. От смущения? Хуже — трогал себя сам.

— Руки прочь без меня, — пригрозил Роберт.

И двинулся к нему.

Навис над ним — распластанным — что Чужой из фильма. Он не съест, не тронет. Только надкусит немного.

Между телами погорячело. У Билла на лбу собирались капельки пота. Нетерпеливый — не ждал, пока поцелуют или поведут — сам бежал навстречу. Подплыл под него, чтобы снять брюки.

Нужно было вместо бассейна наколдовать им зал со зрителями. Как в мальчишеских снах, где стоишь голый перед всем классом. Только у него это эротическая мечта. Какой там страх сцены? Нравилось показывать. Нравилось смотреть. Возились какие-то минуты, а он словно вновь стал школьником, который просыпается от влажных снов.

Вообще-то так себя и чувствуешь, когда не под наркотой, забыл?

Вместо этого магией вытащил им смазку из-под подушки.

Та чавкнула Биллу в ладонь. Ладонь обхватила влажным, вязким его член — пальцы прошлись по татуировке. Близнец той, что на плече. Зубы стиснул по привычке, но не пацан же, чтобы от пары прикосновений кончить.

Билл выдохнул смешок в голую грудь.

— Б-больно было?

— Не больнее других.

Палец задержался на коже между нарисованных лап паука. Лапы длинные, реалистичные — будто настоящий впечатался дюймом чернил. Доказательство, что в двадцать один год у него было больше дури в голове, чем теперь.

— Ты сказал, что не боишься пауков, — напомнил Роберт.

Пауков или меня?

Вместо ответа рука хлюпнула смазкой на головку. Высохла — мимо татуировки — к основанию.

— Еще?

— Сам. Хочу посмотреть, как ты себя готовишь.

Уложил его на бок. Билл согнул обе ноги и завел руку за спину.

Быстро учится.

Но пальцы — на фалангу в смазке — смелости поубавили. Роберт взял его руку в свою, другой тепло поддерживал за бок — все-будет-хорошо-Билл. Прошелся вокруг, направляя. Толкнул внутрь указательными обоих. Билл зажался — не то от страха, не то от боли. Хотя саднить пока не должно.

— Расслабься, — попросил он.

Добавил второй. Заскользило легче, будто подбираешь восходящее легато{?}[Легато (итал. legato — связанно, плавно) — прием игры на музыкальном инструменте. Связное исполнение звуков, при котором имеет место плавный переход одного звука в другой, пауза между звуками отсутствует.] на любимом «Фендере». И мастерства требует не меньшего.

Роберт дотянулся до смазки. С Билли нужно осторожно-осторожно-осторожнее — забыть всю горячность. Рановато на нем «…And Justice For All»{?}[«…And Justice For All» — альбом американской группы Metallica, выпущенный в 1988 году. Композиции из него неоднократно встречаются в топах песен с самыми быстрыми гитарными риффами.] наигрывать. Тут нужно следить за тем, как держишь пальцы на грифе и переходишь по ладам, чтобы не сбить мелодию.

Не зря говорят, что паук боится тебя больше, чем ты его. Вот и он переживал. Не обидеть, не ранить. Не оставить синяков — не в первый раз.

Смазку плеснул Биллу на руку. Растер своей о его горячую ладонь, чтобы утопить татуировку в силиконе. Его никогда не трахали коленом, а Билла — пауком.

Точно на удачу, Роберт наклонился и поцеловал Билла в бедро. Сам лег рядом, чтобы забрать его себе в объятия. Между ними теперь заскользело — ничуть не двусмысленно. Он втянул носом запах пота из волос.

Направил член рукой — внутри тесно даже головке. Билл сцедил воздух сквозь зубы.

— Неприятно? — Роберт подался назад.

— Странно.

— Может, не надо?

— П-пожалуйста. Не нач…

Не-начшшшинай-Р-роберт.

И дернулся — кожей по коже. Именем — по ушам.

Таким голосом впору на ухо шептать.

Он двинулся навстречу аккуратнее. Билл пускал, расслаблялся. Скользкое нутро засасывало, обхватывая, сдавливая со всех сторон. Почти что клаустрофобное чувство.

— Билл, ты как?

— Х-хорошо-м-м-г.

Так подростки гнусавят под сигарету, когда курят впервые. Ну как? Ну «м-г-г-г», лишь бы не прослыть малолеткой перед ребятами.

«М-м-м» повторилось — довольнее, когда коснулся его члена.

Член такой же аккуратный, как и сам Билли. И все равно паренек оказался наглецом — добился своего.

— Так?

— Да. Еще.

Шшшшще.

Размазывал не то пот, не то силикон. Задвигался быстрее. Бедрами добавил шлепков, будто водишь канифолью по смычку.

Билл откинул голову и устроил у него на плече. От слипшихся волос поднималось тепло. Дышал с раскрытым ртом, словно ловя запахи, вынимая языком отупляющий жар из воздуха.

И Роберт себя отпустил.

Так уводишь мелодию в дисторшн{?}[Дисторшн (англ. distortion — искажение) — звуковой эффект, достигаемый искажением сигнала путем его «жесткого» ограничения по амплитуде.]. Впервые пробуешь эксту.

Заходишь на долгий-долгий финальный рифф, который совсем-скоро-и оборвется оргазмом-припевом.

Когда в последний раз ему было хорошо без дряни? Когда в последний раз чувствовал что-то, кроме перебора низких-высоких звуков?

Низкие — дрожащие руки в холодном поту.

Он уперся губами в волосы Билла.

Высокие — дрожащее сердце, рука на телефоне.

Приедешь? Я плохо себя…

Наклонился, подтянул к себе, чтобы зашептать ему на ухо. Хорошо, хорошо ш-ш-ш, Билли.

Когда последний раз ему было хорошо без прихода? До нежных поцелуев на спине, ребрах, предплечьях, до разгоряченных тел и промокших волос, до хочу-хочу-хочу-тебя.

Билл промычал сквозь зубы. Сжался еще крепче. Пальцы теперь размазывали сперму по члену.

Рука влажно шлепнулась Биллу на бедро. И тот положил поверх свою.

Им хотелось вмазываться. Вдалбливаться-вдалбливать, чтобы тек под кожей, чтобы гормоны-нейромедиаторы-окситоцин-эндорфин-серотонин — говорят, так чувствуется влюбленность.

И посвятить ему альбом самых красивых песен.

Орать их со сцены в вечном оргазме-приходе. Шептать ему слова на ухо, пока бьешься о задницу с липким шлепком. И записывать в воспоминания потный, разгоряченный бэк-вокал его тяжелых выдохов и украденных губами вдохов.

Дисторшн выравнивался. Стихал.

Со спермой и лубрикантом он выскользнул легко. Взамен прижался ближе к его спине. Билл — податливый, вспотевший — как-то вывернулся лицом к нему. Неужели смазка добавляет вертлявости?

Внутри дрожала тяжесть после оргазма.

— Ты… — воздуха не хватило. — Ты в порядке?

Билл кивнул. Под кислотно-алым на его бедрах фосфоресцировали следы в форме рук.

Роберт вытер ладонь о покрывало и обнял за плечи.

— Жаль, что это не по-настоящему, — прошептал он.

Билл раскрыл рот, но сам проглотил слова — улыбнулся прохладным с-с-с-с ему в шею. И протиснул свою ладонь под его рукой.

От тяжести в животе осталось летящее покалывание. Чужая кожа под пальцами, на груди, между ног теперь прощупывалась иначе — нежная текстура, мягкость.

Как можно быть таким костлявым, тоненьким и мягким одновременно?

Билл подтянулся и прилип губами к его губам.

Не жалеешь, упыреныш?

Или хочешь сказать, что тебе все кажется настоящим?

Целовал Билл медленно. Без юношеской вспыльчивости, поглаживая по волосам и щеке с трепетом — и откуда это в нем? Словно исполнял тихую потрескивающую композицию с винилового бисайда из тех, что навсегда остаются в тени, но касаются самого сердца.

Пригрел бы себе место и там. Если только Билл позволит.

***

Bauhaus — She’s In Parties

Разговоры после секса он не любил. Вернее раньше не любил. Когда все, что ему нравилось или нет, еще не определялось — не зависело от того, каким образом, что и в какой дозировке он в себя вливал.

До, во время — с удовольствием. А потом жара спадает, исчезает видение, как в одной из его ранних песен{?}[Я снова заимствую у The Cure. Это строка из песни «Fire in Cairo» (1980 год).]. Он шел в душ, курил — и тогда над оголенными чувствами вновь нарастала оболочка.

Сейчас покурить не выйдешь.

Кровать дрейфовала на дне пустого бассейна. Туман осыпался холодной моросью. И свет желтил кафель, превращая в черную пустоту окна.

— Это с-самое странное место, где ты с кем-то спал? — спросил Билл.

— Даже не в тройке, — отшутился он.

— Да, с неоном тут было уютнее.

Сидели рядом, полностью одетые. Билл ежился время от времени, потирая локти. Подогнул под себя колени и прилег ему на спину.

Треп после секса — особенно плохая идея, когда не умеешь держать язык за зубами. Это как депрессия от кокаиновой ломки{?}[Кокаиновая абстиненция может включать в себя множество психологических симптомов. Среди них депрессия, суицидальные мысли, беспокойство, неспособность концентрироваться, замедленное мышление.]. Нужно либо переждать, либо закинуться снова.

— И зачем тебе это? — спросил Роберт.

— Зачем мне что?

Билл приподнялся и глянул ему в лицо, все еще держась за плечи.

— Переспал с мужиком, которого знаешь полночи.

— Я не…

— Ты хотел, чтобы тебе сделали больно?

Билл убрал руки. Сел ровно — опять появилась морщинка между глаз. Теперь разглаживать ее не стал бы. Пускай подумает.

Ни в одном воспоминании нет ни приятелей, ни подружек. А видел ли он, чтобы Билл хоть раз там улыбался?

Прямо как…

Да, Энди тоже улыбался редко.

— Ты хотел, чтобы я сделал тебе больно?

— А сам? — спросил Билл.

— Что?

— Я п-похож на него, да?

— На кого?

Билл покривился.

— Только не делай вид, что не п-понял.

— Ладно, — будто кислоты в рот плеснули — стиснул зубы.

— Ты до сих пор его любишь?

А перестаешь любить?

Перестаешь обтачивать, обыгрывать свою боль? Перестаешь ненавидеть и винить себя за эту ненависть?

— Я не знаю, — ответил он.

— Как это?

— Просто не знаю.

Побарабанил по колену, пока Билл молчал. Тот заломил пальцы — застряли в этой драме, а, Лилли Гиш{?}[Лиллиан Гиш (1893 — 1993) — американская актриса, наиболее известная по ролям в немом кино.]?

Роберт взял его руки в свои, чтобы успокоить их, будто трепещущего мотылька.

Одну руку Билл освободил. Положил ему на плечо. После всего ощущалось как-то по-приятельски, будто они давно вместе или дружат несколько лет.

Хотя отчасти это верно. За пару воспоминаний всю жизнь не увидишь, но кое-что узнать можно.

— Нет, — ответил Билл, не поднимая взгляда. — Наоборот.

— Что «наоборот»?

— Я не хотел, чтобы мне б-было больно. Наоборот.

Он положил руку на плечо поверх ладони Билла. Вроде бы правда. Говорил тихо, гнусаво — не то чтобы выучил все его интонации, но начинал разбирать.

Свободной рукой Роберт потер бровь.

Ладно. Искренностью — на искренность.

— Нет, Билл, — сказал он. — На Энди ты не похож.

— Привираешь для меня?

— Не характером, по крайней мере. Вы очень разные.

— Вы же на с-самом деле не расстались, да?

Хоть какая-то польза от длинного языка. Лгал он редко — слишком быстро ложь вылетала из головы.

Конечно, пока не выпустился{?}[Graduate (с англ. окончить учебное заведение) на сленге означает перейти от легких наркотиков к более тяжелым.]. Потом сплетал одну и ту же ложь, повторял ее во всех вариациях — нет-я-не-колюсь-я-себя-контролирую. Я брошу, если захочу, Бев. Ник, мам. Мне так проще концентрироваться на работе.

Билл убрал руки. Роберт перехватил на полпути — сложили-переплели на кровати в компромиссной зоне.

— Расстались, — ответил он и после долгой паузы — среди долгого затишья — добавил: — Вообще-то Энди меня бросил. Могу рассказать, если тебе интересно. Но история не очень веселая.

— Говори. Если сам хочешь.

Он облизнул пересохшие губы — в горле засушило, точно после концерта.

Хотел?

А хотел ли Билл это слышать?

— Ладно, — все-таки начал он. — Энди тоже из творческой тусовки. Художник. Рисовал для одного комикса. Постеры на заказ. Иллюстрации. Так и познакомились.

Вертелись пару месяцев рядом на разных орбитах, пока однажды не заговорили под сигарету и бокал пива. Вроде бы ничего особенного. Но частота сердцебиения, будто на сердца тоже действует эффект Доплера{?}[Эффект Доплера — изменение частоты и, соответственно, длины волны излучения, воспринимаемой наблюдателем, вследствие движения источника относительно наблюдателя. Самый популярный пример, который объясняет явление, — повышение тона сигналящей машины, которая проезжает мимо.], скакнула.

Через неделю Энди подарил ему его же портрет. Написанный, казалось, не карандашом, а погнутыми острыми гвоздями. Словно что-то темное, вросшее в кишки, мышцы и кости вывернули наружу, выблевали на лист бумаги и ткнули носом его самого.

Это я?

И он влюбился. Возможно, именно о них говорят, что влюбляешься в то, чего тебе не хватает.

— Мы с Энди вбили себе в голову, что дополняем друг друга. Знаешь, сложно объяснить, каким он был человеком, если с ним не знаком. Ты будто смотришь медленный гипнотизирующий фильм, где важны ощущения, которые он у тебя вызывает. Или словно ночью не можешь поймать такси и плетешься домой с любимым человеком, и вам неуютно и холодно, и вы прокуриваете свои перчатки одни на двоих, но все равно вам хорошо. Вот так было с Энди.

Билл молча подвинулся и вновь обнял со спины.

— Если говорить проще, у него была затяжная депрессия. А я…

Всю жизнь что щенок золотистого ретривера с высунутым языком. Радостная собака, которая тащит тебе утреннюю газету с крыльца, носится за своим хвостом и жарко-жарко дышит — пойдем-гулять-пойдем-гулять!

Любишь эту дурацкую псину, но иногда сил на нее нет.

Иногда для Энди его было слишком много. Иногда Энди говорил, что только он способен его развеселить. А бывало, шутил, что в нем будто два человека.

Похоже, его никогда не было впору. Всего целиком.

Так на хрена тебе это нужно?

А потом Энди становилось лучше. Есть что-то особенное в том, когда такие люди болтают, улыбаются, работают — и все с вдохновением. Собираются реализовать все свои идеи.

И снова летят в пропасть.

Энди — сам пропасть.

Ни у одного психотерапевта не задержался. Нет-сил-времени-денег-он-смотрит-на-меня-как-на-придурка. Нет, Роберт, у тебя деньги я не возьму.

А потом колесо делает оборот. И ты видишь прогресс. И снова общий месяц в Лондоне, инициалы на запотевших окнах ночных даблдекеров{?}[Лондонский даблдекер (от англ. doubledecker — двухэтажный) — название двухэтажных автобусов красного цвета, курсирующих на городских маршрутах Лондона.]. Совместная работа над иллюстрациями к альбому. Миллион бытовых мелочей и задыхающиеся вечера на простынях со складками, которые оставляют мятые следы на спине.

Подсаживаешься на это, словно на иглу.

— Сам знаешь, — он развел руками. — Но ты не думай, что это был сплошной мрак. Мы прожили вместе два с половиной года. Хороших воспоминаний у меня тоже много.

А вот из дряни он тогда мало что принимал. Галлюциногены в основном. Иногда — для работы — кокаин. Ничего слишком опасного.

— Наверное, ты уже догадался, что наше расставание не было неожиданным. После очередной ссоры я ушел проветриться и, когда вернулся домой, он уже собрал свои вещи и съехал.

В тот день он пригласил Энди на выставку в галерею. Не сегодня. Давай в выходные. На следующей неделе. Мне нужно работать. А потом огрызнулся — смотреть на то, как выставляются другие?

Роберт хлопнул дверью и пошел на улицу. Сидел до ночи в забегаловке, всухую давясь картофелем фри. Пил кофе из треснутой чашки. Постукивал носком ботинка оббитый хром стульев.

Домой вернулся в два. Оглядел полупустые комнаты. Словно мольберт, картины и наброски рассорились с синтезатором, гитарой и винилом. Квартира все еще могла звучать и даже сохранила голос, но утратила цвет и потеряла текстуру.

Сложно понять, как крепко врос в тебя другой человек, пока он не исчезнет.

— Я решил, что мне нужно расслабиться. Позвонил друзьям. Несколько дней не был дома. Тоже можешь догадаться, что я тогда делал.

— А ты… — Билл поскреб ногтем около татуировки летучей мыши на шее.

— Нет, не кололся. Я начал два года назад. Скажу сразу — пытался слезть, но ничего не получилось. Чтобы ты не думал, что у меня есть сила воли.

Билл положил голову ему на плечо и скрестил руки у него на груди.

— Через неделю мне позвонила Беверли. Я только вернулся домой, чтобы догнаться там. И когда она сказала, что Энди покончил с собой, я ответил: «Спасибо», бросил трубку и лег спать.

— Че-е-ерт, — протянул Билл и обнял крепче — неужели заслуживал таких объятий? — Передоз?

— Нет. Он спрыгнул с моста Пенобскот Нэрроус.

Самый высокий мост в штате. Металл под черным небом, скелеты деревьев, темная река и пронизывающий ноябрьский ветер в ушах.

Полицейские сказали, что уровень алкоголя в кровиЭнди составлял один-три{?}[1.3 промилле при максимально допустимых для вождения в США 0.8.]. В автомобиле нашли пустую бутылку вина. И никто не остановил его за сотню миль от Портленда до Пенобскота.

— Утром я вспомнил не сразу. Только когда увидел, что пленка автоответчика забита, понял, что звонок Бев мне не приснился.

Билл прижался щекой к его щеке.

— Знаешь, что я помню лучше всего? Что мама Энди даже не пустила меня на похороны.

Он пришел в костюме. Каждую мелкую кость в теле выворачивало — лихорадка не то от прогулок без шарфа, не то от утренней ломки. В кармане — засаленный, в пятнах кофе — мялся лист с речью.

— Она сказала, что это моя вина. Что я и мои наркоманские дружки — больные уроды, которых нужно держать подальше от нормальных людей.

Не смог дослушать утешения Бев хочешь-я-пойду-накричу-на-нее-да-как-она-вообще-посмела-ну-же-пожалуйста-ответь-мне-что-нибудь, которые она выпаливала ему, пока Ник молча обнимал его за плечи. Сел в машину, проехал пару кварталов и расплакался — впервые за сколько лет?

Потому что не получилось помочь ему? Потому что ничего нельзя было сделать? Или потому что этого не мог сделать он?

Но разве можно сделать что-то с воспоминанием? Разве воспоминания лечатся? Тем более чужие.

— Конечно, удобно свалить все на меня, — он усмехнулся — без тени улыбки под гримасой-усмешкой. — Я не знаю, почему он покончил с собой. Возможно, боялся, что не способен реализовать себя через творчество. Или какая-то химия в мозгу Энди работала неправильно. Или из-за того, что я узнал потом от его старшей сестры. Она сказала, что приятель их матери — дружок-алкоголик — как тебе такое? — насиловал его, когда ему было четырнадцать.

Билл прижался крепче.

— Ну ты же тут ни при чем, — пробормотал он. — Его м-мама просто…

— Хотела свалить вину. Знаю. Но ты разве не понял, каким я могу быть? Я не хочу видеть никаких проблем. Я хочу, чтобы все было классно. Сложно жить с таким человеком, когда тебе хреново. Тебя удивляет, что за три года он так и не рассказал мне про того мужика?

— Может, пр-росто не хотел нести это в ваши отношения?

Он укрыл руки Билла ладонью.

А сам бы рассказал своему парню про изнасилование?

Откуда ему знать? Что у него в жизни — смерть отца, пара «пидорских» прозвищ в старшей школе, недодиагностированный-недолеченный СДВГ. И неутихающее, зудящее недовольство, что мир не летит в его темпе. Это даже не травмы. Так, набор отрицаний и приставок «не».

Если бы Энди сказал, может, вел бы себя иначе. Выбирал бы иные слова, чтобы не разбить ни одну фигурку в их «стеклянном зверинце»{?}[Отсылка к пьесе «Стеклянный зверинец» американского писателя Теннесси Уильямса. Повествует о семье (главный герой, который мечтает стать поэтом, его психологически уязвимая, хрупкая сестра и их мать), застрявшей в запутанных сложных отношениях. Впервые поставлена в 1944 году.]. Наверняка не ляпнул бы про уровень самоубийств в Скандинавских странах.

Да и большинство знакомых не сомневались, что это он бросил Энди, и тот из-за него скинулся с моста. Вот же связь. Отношения с рокером-торчком, яркой звездой «Black Wednesday» — расставание — и падающий огонек.

Иногда он и сам не видел ошибок в этой логике.

Поддерживали его разве что Ник и Беверли. Пытались не оставлять одного. Оба за три года перепробовали все средства, пока он подсаживался все больше. Даже пытались плеснуть едкими словами в лицо, чтобы слез с иглы назло им.

Билл выпутался из его рук и встал с кровати. Наклонился, чтобы посмотреть в глаза.

— Если он встр-речался с тобой, значит, сам этого хотел. Может, только из-за тебя он не спрыгнул с т-того моста раньше?

Отличное достижение. А на грамотах такое печатают?

— Откуда мне знать?

— Он очень тебя любил! — почти крикнул Билл.

— А ты откуда знаешь?

— В твоем в-воспоминании он был в моей голове.

Билл уперся ладонями в его колени. Стиснул зубы — щеки напряглись, заострились скулы.

— Он винил себя, п-потому что не мог дать тебе того, что ты заслуживаешь. И он очень тебя любил.

— Но этого было недостаточно.

Кулаками Билл с силой надавил на колени.

— Не говори так!

Взгляд прожигал.

Бился бы так со своими проблемами, а, Билли?

Но Роберт кивнул. И раскрыл руки, чтобы тот обнял его. Билл сел на кровать и положил голову ему на плечо — Роберт устроился щекой на макушке.

— Я его ненавидел, — признался он. — И себя тоже. Ты даже не представляешь, как сильно.

Не мог работать, не мог выступать. Квартира, музыка — все, что приносило удовольствие, теперь вгоняло ржавые гвозди под кожу — точно по одному откалывались от того проклятого портрета.

Наверное, когда-нибудь это должно было пройти. Переболеть, залечиться. Но ждать он не стал.

На игле стало легче. Написал альбом — один из лучших своих. А к концу записей и от ненависти, и от вины, и от любви мало что осталось.

Зависимость все упрощает. Расставляет иначе приоритеты.

— А сейчас? — спросил Билл.

— Что сейчас?

— Что ты о нем д-думаешь?

Он прикрыл глаза и провел губами по волосам Билла. От волос и кожи снова пахло шампунем. Словно ничего не было.

— Сочувствую ему, — в конце концов ответил он. — Представь, как хреново должно быть, чтобы ты проехал сто миль и спрыгнул с моста. А насчет остального… Просто не знаю.

Не знаю или все равно? Когда переломал себе три года жизни, на переживания об Энди сил не осталось.

Может, это не он был «неправильным» человеком? Просто они оба были друг для друга не теми людьми. Только понял он это слишком поздно.

Без воспоминаний словно стал кем-то другим. Тем, кого забыл — любопытная ирония. Скучал по себе такому. Оказывается, по себе тоже можно скучать, как и по легкому чувству влюбленности. В свою музыку, в друзей. В кого-то. Приятно это вернуть, знакомиться — словно впервые слышать, как на концерте зал подпевает твою песню. Тоже поднимает тебя над землей.

Он обхватил Билла под плащом.

Жаль, что все не по-настоящему.

— Я сам не все тебе рассказал, — почти в ухо произнес Билл. — Про Дж-джорджа.

— Подожди. Слушай.

Роберт выпрямился, отпуская его от себя. Взъерошенного — веки покраснели, синяки под глазами. Оба за ночь устали.

— Рассвет через час. Мы еще можем успеть, — он протянул Биллу раскрытую ладонь. — Давай найдем твоего брата. И тогда тебе не придется ничего объяснять.

— Я не ув-вере…

Запнулся.

— Я уверен. Пойдем. Следующее воспоминание твое. Подумай о нем и попробуй найти подходящий момент.

— Ты не п-понимаешь… Черт, ладно. Забудь.

— Договаривай, Билл, — попросил он. — Я ведь тебя слушаю.

Тот посмотрел на него так, будто эти слова ему сказали впервые. Все знакомые, а смысл, как в постимпрессионистской поэзии, выхватываешь не сразу.

— Хорошо. Но лучше я п-покажу тебе. Сам все увидишь.

— Тогда идем?

— Да, — и Билл понизил голос: — Только я… Боюсь.

— Чего? Что не получится спасти Джорджа?

— Нет, — усмехнулся он тоже невесело. — Что п-после этого ты будешь относиться ко мне иначе.

— Да ладно тебе.

Но Билл не ерничал, не шутил. Утаил все-таки что-то темное.

Неужели считал, что после своих рассказов и воспоминаний станет осуждать за что-то?

— Не переживай. Не буду, — пообещал Роберт. — Я уверен.

Билл глянул на черные окна. Тяжело вздохнул, все еще сжимая кулаки. До сих пор защищался?

— Не сдержишь обещание, — сказал он. — Не сможешь.

Но все-таки взял его за руку.

========== 7. Disorder ==========

The Cure — Three Imaginary Boys

Джорджи замахал рукой, сжимая в кулаке деньги.

Не посей, блин. И в задний карман не клади. Потеряешь — больше не дам, ясно?

Билл кивнул ему и задернул шторы. По уху мягко шлепнул наушник «Сони-Уокмэна».

Наконец-то все свалили. Наконец-то в доме тихо, никто не дергает Билл-ну-давай-в-настолку-ну-давай-еще-в-какую-то-херню. Раз в сто долбаных лет, спасибо тебе огромное, господи.

Самое время завернуть к книжной полке. Подергивая плечами под ритмику «Joy Division» и подпевая Иэну Кертису{?}[Иэн Кертис (1956 — 1980) — английский рок-музыкант, поэт и вокалист группы Joy Division. Далее — строка из их песни «Love Will Tear Us Apart» (1979 год).]. Рутина-убивает-амбиции-на-нуле — этот парень что, бывал в Дерри? Роман Жюля Верна («Двадцать тысяч лье под водой», а под ними — тайник на дне морском) выплюнул пачку «Пэлл-Мэлл».

Мелкий, конечно, не сволочь, но вдруг сболтнет. Лучше при нем не курить.

Сдвинулся — кто-то сдвинул? — наушник.

— Билл, ты куда? — спросил…

Билл уперся в полосы пиджака. Протащил взгляд — точно по проводам — выше — что-то незнакомое в знакомом, словно дежавю наоборот.

Вспомнилось — все хлынуло вновь с замка до коридора, до бассейна, до их разговора на кровати, до…

Он забыл. Черт. На десять минут забыл, что случилось с Джорджем.

Как же свободно-пусто, легко было без вины в голове какие-то десять минут. Выходить из этого воспоминания, словно…

Как примерять старый сценический образ. Даже если он тебе уже не идет, от него не сбежишь.

Билл отбросил «Уокмэн».

— Ты как? — спросил Роберт.

Но он метнулся из комнаты. По коридору через лестницу мимо светлой кухни, дивана, первых летучих мышей грядущего Хэллоуина выбежал на крыльцо.

Джорджи стоял там же, где он видел его в последний раз. Вздернутые к небу деньги в руке, улыбка. Двух зубов не хватает.

Полицейским Билл сказал, что Джордж вышел на улицу около трех часов. Сам себя убедил, что было светло — солнце вот-вот выглянет. На деле же — в половину четвертого. Моросил дождь, и машины весь день жгли туман фарами. В тенистых переулках, где так приятно ловить прохладу летом на велике, мгла собралась почти вечерняя.

Выжидающая?

Детектив сообщил им, что фонари в тот день включились ровно в пять двадцать.

Билл спрыгнул с крыльца. Сел перед Джорджем на корточки — забыл уже, какой он мелкий (нет, это не Джордж мелкий — поправил себя — просто ты вырос). Опустил его руку и встряхнул, чтобы привлечь внимание.

— Джорджи, — улыбнулся ему.

— Это — детское прозвище, — поправил тот.

— Да, конечно. Да, ты…

Не договаривая, не поднимаясь, обнял. Втиснулся щекой в плечо так крепко, как только смог. Джордж положил руки ему на спину. Впились костяшки — в кулаке все еще сжимал деньги.

— Ты нашел его.

Билл бросил косой взгляд. Роберт облокотился о стену, сложив руки на груди. Забавно он смотрелся на фоне символа благополучно-американского среднего класса. Бунт, колючий, как индастриал в ухе. Как панковатый юноша из пригорода, выросший в свою подростковую мечту и сбежавший с улицы, где дети не в порядке. Передознулся-и-умер-реальность-самый-страшный-сон-воу!{?}[Цитата из песни «The Kids Aren’t Alright» группы The Offspring. Выпущена в 1998 году.]

Сбежавший куда?

— Нашел, — невесело отозвался Билл.

Под ботинками скрипнули ступени — Роберт спустился с крыльца.

— Ты это хотел мне рассказать? Что в тот день сам попросил его уйти?

— Теперь п-понимаешь, почему родители винят меня?

— Они тебе об этом говорили?

— А так не ясно?

Роберт вздохнул — по лицу, мрачной усмешке мысли не разберешь. Взъерошил Джорджу волосы. Как правильный — взрослый — старший брат.

Билл опустил одну руку на колено, все еще хватаясь другой за рукав Джорджа.

— Славный малец, — сказал Роберт. — Готов спорить, шумный и вертлявый, как маленький черт.

— Вроде того.

Нахмурился. Он что, пытается над этим подшутить?

— А тебе сколько было? Тринадцать?

Сам знаешь, сколько мне было.

Но в ответ кивнул. Роберт сел рядом на корточки — отзеркалил его позу с рукой на колене. Только вместо рукава Джорджа положил другую ладонь ему на плечо.

— Слушай. Ты не сделал ничего ужасного. Кому в тринадцать хочется сидеть с восьмилетним братом?

— Речь не о том, — буркнул Билл.

— Хорошо. Объясни мне.

— Если бы я не дал ему деньги и не сказал пр-роваливать, ничего бы не было.

— Ну вспомни себя в восемь лет, — Роберт развел руками. — Дети не умеют сидеть на месте. Такое могло произойти с кем угодно и когда угодно.

— Но я…

— Ни при чем, — перебил он. — Знаешь, сколько раз я посылал Беверли на хер, когда она меня доставала? Конечно, я не горжусь этим. И тоже загнался бы, если бы с ней что-то такое случилось, но это вина только мудака-водилы.

— Тогда п-почему ты не говоришь, что чувствовал мой отец?

— Откуда мне знать?

— Ты же был на его месте в в-воспоминании, — объяснил Билл. — Как я — на месте Энди.

Роберт смотрел прямо в глаза — почти до неловкости открыто — и руку с предплечья не убирал. Научиться бы такому взгляду.

Практики не было. После смерти Джорджа ему редко в глаза смотрели.

— Я ничего не уловил, — ответил Роберт. — Вот и все.

Билл отвернулся. Глянул на Джорджи — тот улыбался призраку в окне пустоватой улыбкой.

К горлу подступил ком. Три года его скатывал — из злости, вины, обиды.

А Роберт? Лицемер, блин. Убеждает его в том, во что сам не верит.

— А что насчет Энди?

— Не сравнивай. Мы — взрослые люди. Ты был ребенком. Нужно уметь себя прощать.

— Ты же себя не пр-ростил.

— Не представляешь, сколько дерьма я простил себе за всю жизнь.

Но этого было недостаточно?

— И что? Ты в его смерти даже косвенно не в-виноват.

— Не переводи тему. Мы говорим о…

— Да хватит! — почти выкрикнул Билл и стиснул кулак. — И нормальный у тебя характер! З-заладил, что никто тебя не выносит. Только об этом и говоришь. Но это же не пр-равда.

Роберт мотнул головой, моргнув. Качнулись у бровей кончики зачесанных прядей.

— Я не понимаю. Ты меня сейчас похвалил или наорал на меня?

— И то, и то.

— Ясно, — он улыбнулся. — Тогда послушай. И не перебивай, пожалуйста. Если я тебе нравлюсь, значит, мое мнение тебе важно, так?

— Так, так.

Ладонь сползла с плеча. Роберт тепло сжал его кулак — чтобы расслабил руку.

— Допустим, ты сказал Джорджу свалить, — заговорил он. — Чем бы все кончилось, если бы не та машина? Малец вернулся бы домой с шоколадом на лице, — Роберт поднес руки к губам, чтобы изобразить заевшегося восьмилетку, размазывающего сладости по щекам. — Довольный. И благодарил бы тебя. Рассказывал бы, что ты — лучший на свете брат.

У самого уголки губ приподнялись от этих гримас.

— Я же прав? — спросил Роберт.

— Но было п-поздно. Почти вечер. И я не проследил, что он поехал на велосипеде. А если бы его п-похитил какой-нибудь маньяк, и Д-дж-джорджа печатали бы на объявлениях, а…

— Билл, прекрати! — он легко хлопнул по руке. — Откуда ты мог знать, что Джорджу придет в голову взять велик? Ну вспомни хотя бы меня. Я сам удивляюсь, как дожил до восемнадцати. Родители даже водили меня к психологу и пытались запирать дома, чтобы спасти меня от моих выходок. Если бы я умер, сам был бы в этом виноват, но родители винили бы себя. Понимаешь, как это работает?

Билл качнул головой. Не соглашаясь, не возражая — будто пытался проверить, улеглось ли там что-то из этих мыслей. Не выскребешь ведь за ночь словами-лекарством то, что отравляло три года.

Роберт обхватил его локти. Словно объятья помогут не разлететься словам. Прижгут края царапин, зарубцуют мелкие порезы.

Наверное, странная картина.

Как смотрелись бы три года назад? Втроем, на этой сероватой улице со стыдливым туманом по углам.

Тринадцать — это когда ты только наигрался в ковбоев и индейцев в Пустоши. Почти семнадцать — другое дело. Может, в клубы и на концерты пока не пускают. И рановато выкручивать эротическую акробатику на чьей-то паутине. А может, и нет. Многое изменилось за три года. Вроде как пора о своем будущем думать.

До этой ночи не поверил бы, что будущее у него может быть.

Словно три года боялся сходить к дантисту, а потом приполз на трясущихся ногах, с потными ладонями и спокойно полечил зубы с анестезией.

Болело, конечно. Иногда задевало нервы и проходилось по живому. Но не так, как он себе представлял.

Билл встал, утирая нос.

Потемнело. Уже не по-вечернему.

Перед домом к обочине приник автомобиль — «Понтиак», возможно. Отец учил его маркам, когда был не старше Джорджи. Они шли по улице, и папа спрашивал — а эту назовешь? а у этой какая мощность? Так наловчился. Необычные модели в Дерри попадались редко.

— Это твоя? — догадался Билл.

Роберт хлопнул по карману пиджака и достал ключи. Провернул на пальце, словно чтобы оттянуть момент. Как если прощаешься с кем-то и думаешь, сказать или нет то самое зудяще-важное, что давно кислит в горле, гложет, нагнаивается там. Доверить?

— Да. Я знаю, что это за воспоминание, — он кивнул в сторону автомобиля. — Запрыгивайте. Думаю, это конец.

Сколько еще осталось? Минут сорок?

А вдруг они больше никогда не увидятся?

Не это он надеялся вынести из своего похода в замок. Но Роберт ведь здесь, с ним, а Джордж — тогда. Что болит сильнее? Утраченное прошлое или будущее?

Да и есть ли оно у них? Не придется ли в его душе соперничать с погибшим художником, со всеми его любимыми уличными неуютностями, прокуренными перчатками одними на пару? Не зацепил же поцелуями-перепихоном? Для Роберта наверняка в этом ничего особенного нет.

Может, чем-то другим удалось?

Вопрос тоже на будущее. А сначала нужно выбраться отсюда.

Он подвел Джорджи к автомобилю и усадил на заднее сиденье. В машине пахло сигаретами. На приборной панели около наклеек — тыква, ворон — болтался смятый бумажный стаканчик. Не так уж много мусора.

Роберт щелкнул дверцей с водительской стороны. Нашел взглядом в зеркале заднего вида и отсалютовал.

Хотелось сесть к нему на место пассажира, но не оставлять же Джорджа в одиночестве. Полумерой — а без них никак? — положил руку Роберту на плечо. Словно если разорвут связь, навсегда потеряются. Роберт укрыл ее левой — дотянулся наискось — и завел двигатель.

— Куда мы?

— Увидишь.

Они повернули с Уитчем на Джексон.

Здесь умер Джордж. Соседские дети, точно паломники (точно стервятники), кружили неделю — высматривали не то кровь на обочине, не то тайну самой смерти. А я видел его за день до. А я последний говорил с ним в школе.

Повод для гордости, блин.

Билл отдал бы такой с удовольствием.

И не лги, что сам в десять лет не завернул бы за угол, если бы чужой брат шлепнулся виском о дождевой сток. Да еще как. Кедами бы сверкнул.

Сквозь окна проступили огни Мэйн-стрит.

Получается, Роберт был в Дерри? Они могли ходить по одним улицам, сами того не зная. Мельком видеть друг друга. Затылок, ботинки, голос в толпе.

Может, поэтому они здесь вдвоем? Чтобы примерить чужую — удивительно близкую — вину. Шла ведь обоим. Когда видишь, как вина поглощает человека, который тебе дорог, сделаешь все, чтобы помочь ему. А себе? Других словно прощать легче.

Винил бы Роберта, если бы тот отправил восьмилетку Бев на улицу? Вряд ли. Сказал бы, мол, понимаю, присматривать за мелкими бесит.

Но это все логика. А болело не в голове.

Фонари оранжевили лицо Джорджа. Грозились вытащить деньги из его рук и убегали прочь. Билл убрал волосы ему со лба.

— Притихли? — спросил Роберт.

— Ты же не говоришь, куда едем. Я жду.

— Держитесь за что-нибудь.

Рыжие полосы застрекотали чаще. Билл глянул на спидометр — семьдесят миль в час при ограничении в тридцатку.

— Роб? Роберт?

Билл перегнулся к нему через сиденье. Тот потер переносицу. Глаза покраснели и блеснули, как у больного гриппом.

Сбавил до шестидесяти.

— Дерьмо, — и одной рукой полез по карманам.

В нагрудном что-то нашел. Билл потянулся вперед, чтобы разглядеть вместе с ним.

Рука мазнула по рулю. Он нажал на тормоз — Билл даже услышал скрип-писк об асфальт. И едва успел кинуться обратно.

Пытался сбежать от автомобиля, который несся на них.

Скрежет — металл заскреб точно по костям черепа. Билл отлетел и прикрыл обеими руками Джорджи. Ладонь ударилась о дверь. Вскрик-выдох — боли, удивления, внутри что-то сместилось — рассыпался осколками бокового стекла.

Автомобиль протащило по дороге. Секунду, две сбрасывал скорость.

И они застыли.

Билл понял, что не дышит. Прижал Джорджа к сиденью и сам навалился на него так, что не вдохнуть.

Он поднял голову. Очень тихо. Глухо — как под водой.

Видел такое в военных фильмах, когда герой прикрывает голову от снаряда, тот разрывается, осыпав землей, и он словно выныривает на поверхность с подводным з-з-з в ушах.

Помог Джорджу сесть. Тот повертел деньги с полувопросом на лице. Будто только что не попал в автокатастрофу, а просто не понимает, почему еще не обменял вырученное у брата на батончик и газировку.

— Ты в порядке?

— Где мы, Билл?

А, з-зараза!

И бросился к Роберту.

— Ты…

Роберт сидел, опустив голову. Словно в гротескном венце из молний — трещины на стекле за ним.

— О, черт! — кричал кто-то с улицы. — Вот дерьмище.

Позвоните девять-один-один.

Он сам вылетел. Вы видели?

Мужик, ты там живой?

Стучали в окно.

Билл наполовину перелез к нему. Поднес руку к предплечью и остановился.

Живой же?

Роберт открыл глаза.

Замотал головой, словно очнулся в незнакомом месте — сонная, нарастающая паника во взгляде. Левой рукой захлопал на ощупь по двери.

Клацнул замок. И Роберт вывалился на улицу.

Билл выбежал следом — велел жди-здесь Джорджу и захрустел кедами по обломкам. Когда обогнул машину, Роберт сидел на обочине.

Теперь тишина была настоящей.

Прохожие исчезли. Кроме них, на вечерней Мэйн-стрит остался только силуэт Джорджи на заднем сиденье «Понтиака».

— Как ты?

— Пошутить? — Роберт, кривясь, потер над ключицей. — Словно меня сбила машина. Ты как?

Билл сел рядом. Оглядел его. Вроде бы в порядке. А настоящий Роберт — тот, что попал в аварию?

У самого боль в руке проходила, но в реальности точно пришлось бы ехать в больницу.

— Нормально. Когда это пр-роизошло?

— Это — последнее, что я помню.

— То есть…

— Да, это было сегодня, вернее вчера вечером.

— Ты куда-то спешил?

Попытался придать голосу нейтральный тон. Но разве сам не поймет (его же слова — водитель-мудила), что к превышениям скорости у него неприязнь?

— Я всегда спешу, — Роберт мрачно улыбнулся. — А когда меня начинает ломать, я забываю, что мир не летит так, как я. И не переключается так, как я. Раньше старался ездить, только когда могу себя контролировать, но сам понимаешь. Требования к самоконтролю со временем меняются.

Вообще-то о торчках Билл мало знал. Знал, что дрянь, зависимость, ломки, здоровье портит. Ну что еще? Наверное, нужно готовиться к худшему, если когда-нибудь встретятся вновь. Никаких иллюзий шестнадцатилетнего пацана.

— Так куда ты ехал?

— На концерт, — ответил Роберт. — Хотя больше меня интересовал один парень, который обещал продать мне. В карманах я искал деньги — не мог вспомнить, взял или нет. А потом оказался в той комнате.

— Но ты же не… С тобой все в порядке? Ты п-пришел в себя.

Джордж тоже умер не сразу.

— На пару секунд. Дальше не помню.

Билл коснулся рукой — той, что еще болела — его головы. Повернул к себе. И сбежал пальцами вниз по крови, по виску, скуле и щеке.

Он же не мог умереть?

— И ты з-затормозил.

— Да, но думаю, получил сотрясение мозга.

— И та м-машина врезалась в твою со стороны пассажира.

— Я не знаю, Билл, — выговорил он. — Я просто не знаю.

Билл умолк. Ответить-то нечего. Он вытер кровь о джинсы и посмотрел на дорогу. В рыже-черную — с бликами вывесок — ночь тридцать первого октября.

За автомобилем тянулся звездный след — стекло подтлевало в свете фонарей. Не похоже на те ужасные аварии, которые он видел по телевизору, где целого места не осталось. Все произошло за пару мгновений. И удар слишком сильным не был.

Значит, с ним все будет хорошо?

Под чьими-то кедами хрустнули осколки. Билл поднял взгляд.

Встретился с другим — незнакомцем? Глаза прятались за челкой. Губы напряжены. Шею парня сдавливала синтетическая имитация шелковой ленты. Черно-алый вампирский плащ лился с худых плеч.

Всегда интересно, а узнал бы себя, если бы увидел со стороны.

И Роберт ведь что-то в нем высмотрел. Может, к самому себе приглядеться?

Странно только другое. Не мог вспомнить, как он оказался вечером у Канала.

Помнил, как сидел на кровати — рядом маслянисто поблескивал плащ. Таблетки снотворного в руке. Как выпил пару штук. Слышал где-то, что это пустая затея — не умрешь от них. Тебя найдут отупевшим в своей рвоте у толчка, вот и все. Но иногда глотал несколько — сколько точно? в какое время Джордж вышел из дома? во что ты опять вляпался? вспоминай — таблеток, чтобы задать себе вопрос. Или подготовиться.

В следующем воспоминании он отирал вампирской синтетикой стену бара на Канальной улице.

Но ему же сказали, что он жив.

Но ему же не сказали, что он не проснется под унитазом, пока мать стучит в дверь — Билл, у тебя все в порядке? ты там застрял?

Нет. Не все.

И Роберту о снотворном лучше не знать. Чтобы не думал о сходствах и совпадениях.

Билл — его двойник — взмахнул плащом и направился прочь — к замку на Ниболт-хилл. Роберт помахал ему вслед.

— Ты был тут, — удивился он.

— Да. Видел твою машину.

— Ничего полезного не подслушал?

Что сказали копы? Говорили про водителя «Понтиака»?

Билл помотал головой.

И вдруг заметил, что поверх автомобиля, поверх домов занимается синий отсвет.

— Роберт, смотри, — похлопал его по руке.

— Да. Теперь точно все.

Билл вытащил из кармана леденец.

— Я о них забыл, — Роберт тоже достал конфету. — Так смешно теперь смотрятся.

Из-за спины брызнул горячий свет. Они обернулись. Уличные витрины поблекли все, кроме одной. Там, за стеклами в дымке, давали представление.

Над полем кукурузной стерни осмеивались-покачивались ведьмы на метлах. Дразнили пугало с горящей тыквой вместо головы. Багряная луна кропила фракталы{?}[Фрактал — объект, в точности или приближенно совпадающий с частью себя самого. То есть целое имеет ту же форму, что и одна или более частей.] ветвей. И под ее присмотром нагие язычники совершали ритуал — кишки на камне парили жаром в осенней простылости.

Алый свет очертил силуэт двери среди праздничных сцен.

Справа от ручки висела плетеная корзина. Над ней — бюрократично-сухая подпись: «Кошелек или жизнь. Одна конфета за человека».

— Слушай, Билл, — Роберт взял его за руку. — По одной на человека, а?

И вложил в его ладонь леденец.

— Эй, ты чего? — возмутился Билл.

— Это Джорджу.

— А ты?

— А что я?

Он снова повернулся к «Понтиаку». Сложил руки на коленях и усмехнулся.

— Знаешь, я всегда хотел ездить на разбитой машине.{?}[Цитата из фильма Дэвида Кроненберга «Автокатастрофа» (1996 год). По сюжету один из персонажей занимался театрализацией и воспроизведением аварий, в которых погибли знаменитости. Эта фраза относится к тому, что он хотел бы водить автомобиль, действительно участвовавший в таком происшествии.]

— Нормально скажи, блин. Ты о чем?

— Да о том, что моя смерть будет полезнее для группы, чем если я вернусь и медленно испорчу все, что сделал.

Билл покосился на него.

— Моя музыка станет намного таинственнее, понимаешь? Привлекательнее. Это же обычное дело. Сколько музыкантов, поэтов и художников прославились после смерти?

Когда умираешь, сразу становишься интересным, да. Сам пару раз представлял, как бы трепались в школе у шкафчиков, заборов и сигарет по кругу о его смерти.

Но от Роберта такое слышать не желал.

— Ты же не в-веришь в эту херню.

Он подергал плечами. Мол, почему нет?

— А как же выступления? Летние каникулы, дерево.

— Улыбки симпатичных вампиренышей, — добавил Роберт, но усмешка веселее не стала.

— Разве не хочешь написать еще один альбом?

— Сомневаюсь, что получится. Этот удар наверняка вышиб мне мозги, а у меня их и так ма…

Билл тряхнул его за руку.

— Хватит. Нормальная у тебя голова.

— А иначе что? Укусишь?

— Загрызу, — пообещал Билл.

Роберт вжал шею в плечи. Потер ладони друг о друга, выдыхая пар.

Билл ждал. Готовый и загрызть, и еще раз встряхнуть, и все, что потребуется.

— Ты просто не знаешь, к чему я вернусь, — наконец ответил он.

— Ты про наркоту?

— Про что еще?

— Попробуешь бр-росить.

— Я говорил тебе, что пытался.

— А если я буду с тобой? — и тут опомнился. — Если ты сам хочешь.

Роберт взял его за руки. Посмотрел в лицо — снова с той же искренностью. Иногда с ней лилось словно что-то больное, болящее. Но прятаться Билл не стал.

— Конечно, хочу, — Роберт улыбнулся. — Очень. Возможно, через пару месяцев я бы даже смирился с тем, что совращаю семнадцатилетку. Но тебе это зачем? Будем вместе дрожать на утренних ломках?{?}[«Дрожать на утренних ломках» — цитата из романа «Голый завтрак» американского писателя Уильяма Берроуза. Опубликован в 1959 году.]

— Ты не… — не договорил — тоже решил ответить признанием: — Я просто не хочу идти без тебя.

— Билл…

— Не пойдешь ты, я тоже останусь.

— Билл! — Роберт холодно на него посмотрел. — Тебе это ни к чему. У тебя должна быть своя жизнь. Не та, где тебе придется вынимать иглу из шеи своего приятеля, которому ты неделю назад вытирал блевотину с лица на отходняке. Где ты будешь вставлять ключ в замочную скважину его квартиры, каждый раз думая, что найдешь его мертвым. Я для тебя этого не хочу.

— Это мне решать. Я хочу тебе помочь.

— Вот именно. Помочь торчку может только он сам.

— Но я п-поддержу тебя.

— Билл, ты знаешь меня только с одной стороны. Я всю жизнь порчу все, к чему прикасаюсь.

Билл фыркнул.

— И в это ты тоже не ве…

— А если бы я сбил кого-нибудь? — крикнул Роберт.

Теперь взгляд — та больная искренность почти ранила.

И, выдохнув, заговорил тише:

— Ребенка, как Джорджи. Или подростка, как ты. Да любого человека. А если бы я тебя сбил?

— Но этого не было.

— Это — случайность.

— Такая же случайность, как и то, что Джордж умер! — выпалил Билл.

И оба замолчали.

Может, пока он сам не верил в эти слова. Может, никогда полностью не поверит. Но готов был попробовать. Нет смысла винить себя еще и в том, что только могло произойти.

И точно знал, что без Роберта ничего бы не вышло. Даже если этой ночью ему досталась его лучшая сторона, Роберт заслуживал шанс ее себе вернуть. И его близкие тоже.

Билл перевел взгляд на Джорджа. Тот смирно сидел в автомобиле.

— Это ведь не Джорджи, — сказал он. — Это — мое п-последнее воспоминание о нем. Чтобы встретиться с ним настоящим, мне пришлось бы умереть.

Роберт кивнул.

— Не зря я говорил, что ты смышленый. Тоже думал об этом. Но надеялся, что для тебя правила сработают иначе.

— А ты не умер, — не дал ему уйти от темы. — Если не в-вернешься, как себя будет чувствовать Беверли? Твоя мама? Ник?

На это не возразил.

Наверное, лучше брат-торчок, чем брат, умерший в автокатастрофе.

— Хочешь поэтическую метафору? — спросил Билл.

— Давай.

— Только не смейся.

Роберт запечатал рот рукой.

— Ты п-похож на октябрьское солнце.

— П-ему о-тяб-ское? — пробубнил он из-под ладони.

Билл улыбнулся.

— Потому что пока я с тобой не п-познакомился, эта ночь напоминала осеннюю улицу. Где опавшие листья — пр-росто грязь на обочинах. Небо серое. А потом выходит солнце.

— На сцене появляется придворный шут, — вставил Роберт.

— И все загорается.

— И блестят бубенцы на колпаке.

Билл рассмеялся и легко толкнул его. Просил же не ржать.

Роберт поднялся, ведя его за собой.

Они глядели друг на друга. Теперь сами — два огонька, что дышат фонарями Мэйн-стрит. Лунной ночью. Совместными мгновениями и прикосновением рук.

— И я не успел рассмотреть всех твоих п-пауков, — добавил Билл.

— Показать прямо сейчас?

— Дурак.

Роберт приложил ладонь к груди.

— На сто частей порвется сердце! — воскликнул он. — О, шут мой, я схожу с ума!{?}[Цитата из пьесы Уильяма Шекспира «Король Лир».]

И поцеловал в щеку — тепло, немного забавно по-приятельски. Словно октябрьское солнце погладило.

— А знаешь, на что похож ты? — спросил Роберт. — У меня нет красивой метафоры, но я еще исправлюсь.

Исправишься. Сейчас любая подойдет.

— На что?

— Когда делаешь первый глоток скотча или бренди. До того, как почувствуешь вкус и как он упадет жаром или гарью в горло. Тот момент, когда покалывает губы, и они так неожиданно и приятно немеют. Для меня ты похож на него.

Билл сжал его пальцы.

Краем глаза цапнул полосу набегающего рассвета и вновь поднял взгляд.

— Подожди минуту, — попросил он.

Отпустил руки и направился к машине.

Осталось одно важное дело.

Джорджи улыбнулся ему. Послушно вылез из автомобиля, когда позвал. В своей яркой красной куртке — всегда любил цветастые, с косо подстриженными волосами и заклепками-черепахами на любимых кроссовках.

Билл улыбнулся в ответ. Забыл почти, как быть старшим братом. Как вести себя, что говорить. Хотел бы вспомнить, забрать Джорджа домой, да в конце концов вернуть его родителям. Но прошлое — это прошлое. И ничуть не легко мириться — принимать это.

Еще тяжелее — признавать поражение, глядя прямо Джорджу в глаза. Но если они все это сделают, им станет легче.

— Билл, что с тобой? — спросил Джорджи.

В жизни так бы не смирничал. Веселый, доставучий — ох, еще бы, маленький черт.

И, конечно, он его любил. С братскими подколками, мелочными обидами, легкой снисходительностью и напускной взрослостью старшего брата, но любил.

Всегда будет любить. Для этого есть хорошие воспоминания.

Праздники, когда хвастались друг другу подарками, хэллоуинский костюм льва, в котором Джордж носился на четвереньках в гостиной, его фотоальбом, замаранные травой джинсы после совместных прогулок — тайком — в Пустоши (сводил его, чтобы не полез сам — вот и нашелся общий — никто больше не знает! — секрет). Все это с ним останется.

— Пр-рости меня, — сказал Билл.

— За что?

— Я очень скучаю по тебе. Но ты — не мой брат.

Обнял его, закрыв глаза. Под веками и в носу защипало. Наверное, все слезы, что держал при себе с того вечера, когда полицейские расспрашивали у двери, в гостиной, при родителях. Все выталкивалось через быстрое — рывками — дыхание.

На спину легла ладонь. Бережно погладила по плечу.

— Можешь обнять меня? — попросил он.

И Роберт молча согласился.

Объятия у него большие, теплые — такими чувствовались. Настолько же искренние, как взгляд и до абсурда честная театральщина манер.

Лбом Роберт прижался к его щеке. Сам просто стоял, пока дыхание не выровнялось под его руками.

Когда открыл глаза, Джордж исчез.

Давно исчез на самом деле.

Улица побледнела. Как бывает перед самым рассветом — на обескровленных зданиях, на небе, даже машинах — ни одного яркого оттенка. Только они вдвоем у хэллоуинской витрины сохранили цвет. Точно кадр из Плезантвиля.{?}[«Плезантвиль» — американский фильм 1998 года. По сюжету брат и сестра попадают в черно-белый сериал, и тот из-за их действий постепенно становится цветным.]

— Готов, Дракулка? — спросил Роберт и предложил ему локоть.

Билл взялся одной рукой. Попытался натянуть улыбку.

— У меня в-важный вопрос.

— Какой? — Роберт насторожился.

— Я просто п-подумал. Тебе же не нравится, когда тебя зовут Робом. И на что-то вроде Бобби ты зашипишь.

— Ш-ш-ш.

— Тогда как я могу тебя называть? Ну чтобы только между нами.

Роберт тоже заулыбался.

— Что-нибудь придумаем, — и подмигнул ему.

— Ловлю тебя за язык.

Это обещание ты сдержишь.

К двери шли, болтая руками. Встали перед ней — друг напротив друга. Теперь Роберт улыбался нервознее.

— Идем? — спросил Билл.

— Идем, — Роберт передернул плечами — не от холода же? — Тянуть некуда.

Последним не напьешься, точно.

Билл коснулся его лица — обе руки в спутанные волосы. Потянул к себе. Сам поднялся на носки и поцеловал в губы.

А вдруг больше не получится?

Роберт со смешком отступил на шаг и облизнулся. Октябрьское солнце осветило звоночки на шутовском колпаке.

Тяжело, конечно, не строить надежд, когда он ведет себя так. И все его россказни про торчка — там, в другом мире. Но от одной затеи не откажется — они друг друга найдут.

И первым бросил в корзину леденец. Гнал от себя плохие мысли.

========== 8. Lovecats ==========

Joy Division — Disorder

Ноябрь за ночь в комнату проник. Мелко подрагивал в замерзших ногах и постукивал зубами. В городских легендах на Хэллоуин влезли бы ведьмы и призраки, но в жизни, наверное, их не интересовал.

Билл — в джинсах, свитере — укрылся одеялом. Лихорадило. Перед тем как глотать таблетки, нужно было хоть окном хлопнуть.

Интересно, а от передоза снотворным трясет? Роберт мог бы рассказать.

Кто мог бы?

Билл сдернул одеяло и сел на кровати.

Не приснилось же ему.

Не бывает таких снов — какими бы вытканными, точно на полотне кинотеатра, они ни казались, утром хватаешь сплошные нити-обрывки сюжета. А он все помнил.

Только откуда на Ниболт — плато сорной травы, игл и битых бутылок, протянувшееся от церковной школы до заброшенного грузового двора — холм? И откуда в Дерри замок? Такие возводят лишь в своем воображении одиночки, которые раз в два месяца пересматривают «Ворона».

А что еще смотреть, впрочем? В школе траффик хорроров на горелых дисках шел мимо него. В прокате все замусолено. Патрик как-то (с сигаретой между средним и безымянным — да кто так курит, Пат?), разговорчивый после отсоса, хвалился, что у него есть снафф{?}[Снафф — видеозапись настоящего убийства человека, сделанная с целью последующего распространения для развлекательных целей.]. Могу, мол, предложить, если хорошо попросишь. Билл уточнил (че это?), вытер губы — рефлекс выработал после полугода не-свиданий — и просить не стал.

Он поднялся. Закрыл окно и продрожал до душа. Грелся там, пока не вылечил горячку в коленях, локтях и шее.

Готовый идти на улицу, чтобы времени не терять, спустился в гостиную. Даже лишние носки натянул. С кедами не собирался расставаться до снега, а там — как пойдет.

Мама кивнула — выглянула из-под утренней фликсовской{?}[ Flix — американский кабельный канал.] киношки. Он выдавил привет-мам и пошел на кухню. Есть холодеющие панкейки, поливать сиропом и запихивать в себя вместе с кофе.

Фильм шептался с комнатой вполголоса. И Билл знал, что мама слышит — слушает? — звон тарелок, чашек, дверцы, щелканье микроволновки, крышки на банке с соусом. Его шаги. Любое ругательство, сказанное под нос.Шум — Билл, ну ты выключишь или нет? пять минут течет — воды. К-а-ж-д-у-ю-м-е-л-о-ч-ь.

Субботние утра всегда так тянулись. Ползли-и-и и подворачивали ногу, и волочились, как бездомный с тяжелым рюкзаком на плечах, толкающий перед собой тележку.

Они редко говорили. Почти не попадались друг другу на глаза, хотя, бывало, мама проходила мимо кухни, когда он завтракал, и он попросту выбрасывал остатки еды и сбегал.

Сегодня не стал бы.

Но даже если для него за ночь что-то изменилось, для матери с отцом — нет.

Он доел, вымыл посуду и направился к выходу. В гостиной остановился.

— Сп-пасибо за завтрак, мам, — проговорил он. — Очень вкусно.

— Они были бы вкуснее, если бы ты встал до десяти.

— Ну да. Все равно спасибо.

— Пожалуйста.

— Я пошел. До вечера.

Она подняла бровь. Наверное, решила, что сейчас будет просить денег. Иначе не отчитывался бы.

— Ладно. Не мерзни там.

— Не буду. И… — Билл потер ладони друг о друга, не зная, говорить или нет. — Хорошего дня. Пока.

И вылетел из дома.

Стараясь не думать о том, что матери самой стоило пойти ему навстречу. Причем очень давно.

День смурнел. Словно за ночь теплая мэнская осень сдала границы зиме. Листва с деревьев сползла — парковые дорожки шаркали под ногами. И хэллоуинские декорации у домов — как послепраздничное похмелье. Ветер носил за собой мусор.

Но тоска осени не беспокоила. Улыбка хитрела на лице.

Жизнь становится немного лучше, когда тебе есть куда идти.

А можно считать, что у него тоже был первый раз на Хэллоуин?

Да еще и с таким партнером. Че-е-ерт. Когда представлял, как это будет — если будет, конечно — себя не обнадеживал. Говорят, самое главное — обсуждать, мол, что нравится, что нет, как лучше. Чего ему ждать? Он-то в болтовне не силен. А с Робертом, странно, молчать не хотелось. Он умел прислушиваться.

Больновато, конечно, было. Но с ним — со всеми его нормально? прекратить? так хорошо? — с большими теплыми руками на плечах и бедрах — чувствовал себя… Нет, «в безопасности» не подходит. Он ведь не боялся.

Нужным?

Как называется ощущение, когда ты кому-то дорог?

Бывает же. Человек, с которым знаком несколько часов, знает его едва ли не лучше всех. Единственный, кому — пусть и невольно — доверил, что произошло в тот день между ним и Джорджем.

Да и не только это. Вспомнить не мог, когда в последний раз так много говорил без необходимости. Удивительно. Навык не потерял.

Нужно хотя бы сделать вид, что не влюбился в видение из сна.

Он помешкал перед дверью — субботним утром возле больницы тоже по-послепраздничному неуютно и пустовато. Поправил отражению в стекле воротник и вошел в холл.

У стойки приема прочистил горло, чтобы голос звучал смелее.

— Я хотел бы навестить пациента, — даже не запнулся. — Его зовут Роберт Грей.

Женщина — за волосами бейдж с именем не разглядеть — посмотрела на него. Ну что, проверку прошел?

— Родственник?

— Нет. Мой друг.

— Если нет восемнадцати, тебя обязаны сопровождать.

Не прошел.

— А вы можете сказать, что с ним?

— Не имею права. Прости.

— А-а-а… — сжал-разжал кулаки — вдруг нашелся с ответом. — А здесь есть кто-нибудь из его р-родственников или друзей? Прошу вас, вы м-можете уточнить?

И попытался изобразить очаровательнейшую улыбку, которой не откажешь. У Роберта ей научился.

— Ладно.

Женщина поднесла трубку к уху. После пары фраз подняла взгляд.

Были бы у него когти, проломил бы от волнения стойку — так сильно сжимал край стола.

— Как тебя зовут?

— Билл. Билл Денбро.

Опустила взгляд — еще пара слов. Посмотрела вновь.

— Его сестра здесь. Но тебя не знает.

Беверли здесь? Значит, все правда. Значит…

— Попросите ее прийти! — улыбка сменилась на ну-пожалуйста-я-тут-ничего-не-испорчу. — Пожалуйста!

— Все, — она подняла руку. — Разбирайтесь.

Через минуту — нервного потирания ладоней о куртку и джинсы, ожидания около стены и запыленной пальмы в огромной кадке — в холл вышла Беверли. За ней появился Ник. Видел его раз, но запомнил по татуировкам.

Оба держались напряженно. Чуть касаясь плечами друг друга, будто потерянные. Беверли сложила руки на груди в подобии объятий для самой себя.

Они подошли к стойке. Женщина указала на него.

Билл нервно сглотнул. Сейчас эти двое — двое взрослых! — начнут задавать ему вопросы. Они захотят узнать, какого черта он сюда притащился, захотят правдоподобных ответов, или, возможно, послать его на хер. А кто бы не послал на их месте?

Пятки зачесались удрать.

— Билл? Я — Беверли, — она протянула руку. — Мне сказали, ты пришел к Роберту.

Он пожал руки ей и Нику. Подошвы уже пылали. И он точно знал, что язык снова собирается предать его, устроить бунт и вздернуть на рее.

— Да. Мы п-познакомились не-недавно. Он…

— Эй. Не нервничай так, — Беверли улыбнулась одними губами.

— Я пр-росто заикаюсь.

— Ой, извини.

Ник его разглядывал. Дошло — изучает глаза. Проверяет, не сидят ли они с Робертом на одной игле.

Или сейчас ему устроят урок о вреде того, чтобы водиться с торчком. Может, за поклонника примут.

Господи, было бы ему хотя бы восемнадцать.

— Ладно, — ответила Беверли. — Если подождешь минут десять, он выйдет.

Билл улыбнулся.

— С ним все в порядке?

— Ну, жить будет.

Она закусила ноготь. Потом словно опомнилась и отдернула руку от лица.

— Если это можно так назвать, конечно.

— Бев, — Ник положил ладонь ей на плечо.

— Что? Ну что? Думаешь, он будет выполнять указания? Он просто закроется дома и сам знаешь, что будет делать. Как он меня задолбал, блин! — Беверли на выдохе провела пальцами по волосам. — Я просто устала, ладно? Я высплюсь и приду в себя. Я… Мне нужен кофе.

— Поискать?

— Я уже представляю, как буду звонить маме. Нет, знаешь что? Пускай сам ей звонит. «С вами пытается связаться заключенный из пенитенциарного учреждения. Желаете пр…»

— Да хватит, — Ник не дал ей договорить. — Никто его не посадит.

Она замолчала и потерла покрасневший нос рукавом. Потом глянула на него — Билла.

— Прости. Тяжелая ночь.

Билл неловко кивнул — понимаю, у самого не легче.

Словно вновь прилепился к чужому воспоминанию, как шпионский жучок.

Хотя что нового? Откуда в жизни Роберта место для него? Сколько у него таких парней? Беверли вон даже не стала расспрашивать, кто он и что здесь забыл. Наверное, вокруг Роберта полно фанатов-подпевал, которые даже уговаривают его а-если-я-сделаю-тебе-минет-ты-уколешь-меня-я-сам-боюсь-хочу-с-тобой-ну-давай-прошу.

И еще… Посадят? О чем это они?

— Вы познакомились с моим упыренком?

Вы п-з-зн-кми-сь с м-им п-ренком?

Втроем повернулись на голос.

Роберт шел в сопровождении медсестры. Склонив голову и прижимая руку к виску, словно боялся, что иначе там что-то развалится. В джинсах, толстовке и кроссовках вместо своего крутого наряда. Скулы ярко выдавались. Кожа будто побледнела и стала тоньше, прозрачнее — на веках, как от бесконечной бессонницы, краснели капилляры. И одежда на нем висела.

Беверли подошла, чтобы взять его под руку.

— Я в порядке, — сказал он. — До машины дойду.

— Да. Мы все знаем, что на это ты способен.

— Прости, Бев, — пр-сти-Бев.

Билл поднял руку. И Роберт — совершенно естественно — положил ладонь ему на плечо. Он приник. Ладно в воспоминаниях, но здесь, рядом с его другом и сестрой. Все стало таким реальным.

Главное, что он жив и в сознании. И что он с ними.

С ним?

С Робертом удивительно легко. Один жест, и они словно не расставались.

Огонь под подошвами унялся. Бежать больше не хотел.

— Это — мой друг. Билл, — Роберт слегка улыбнулся. — Вы…

— Я нашла тебе квартиру, — не дослушала Беверли. — Там тебе будет лучше, чем в отеле. И ближе к больнице. Твои вещи привезет Ник.

— Спасибо.

— Пойдем.

— Прости меня. Хорошо?

— Да пошли уже.

Она повела его под руку. Ладонь соскользнула с плеча.

То есть вот так? Все?

— Эй, п-подожди, — Роберт остановил ее. — Я еще… Билл, ты поедешь?

— Да пойдем уже, — прогнусавила Беверли.

Билл шагнул вслед за ними.

— Я п-поеду с вами. Если вы не пр-ротив.

— Против, — отрезала она. — Слушай, не хочу грубить, но оставь нас в покое, ладно?

— Но я…

— Да какая разница? — перебил Ник. — Пусть едет. Давайте уже просто свалим отсюда?

Она постояла, закрыв глаза и — по напрягшимся щекам видно — сцепив зубы. Потом махнула рукой — мол, хрен с вами. И они направились на парковку вчетвером.

Беверли завела двигатель и ждала, пока Ник поможет Роберту залезть на заднее сиденье — осторожнее, наклонись, башку не ударь. Билл сел рядом с ним. Притихнув, пока они не выедут на улицу — там-то его точно не прогонят.

Ситуация отдавала сюрреализмом даже сильнее, чем путешествие по дороге памяти. Он едет куда-то с тремя незнакомыми людьми. Словно без приглашения вошел в чужой дом и сел за стол, накрытый к обеду.

А разве в своем доме себя чужаком не чувствовал?

Роберт поддерживал голову правой рукой. Билл по привычке — неужели за ночь вырабатываются привычки? — потянулся взять его за левую, что лежала на колене, но не стал.

И при Нике и Бев не рискнешь. И тронуть боялся — а вдруг заденет ушиб или ссадину?

— Ник, адрес, — сказала Беверли, выруливая с парковки. — Достань, пожалуйста.

Он вытащил записку из кармана.

— Как будто я знаю, где эта долбаная Бангор-стрит.

— Я могу помочь, — вмешался Билл. — Здесь напр-раво и до знака на Мэйн.

— Ладно. Спасибо.

Не зря позвали?

Беверли повернула и встроилась в ряд. Билл, будто околдованный, следил за ней. Если задержится в компании Роберта, придется найти способ ее к себе расположить.

— Итак, — начала Беверли спокойным тоном. — Роберт, ты тут?

— Да. Я слушаю.

— Я пообщалась с адвокатом. Ты еще с ним познакомишься. Он сказал, что водительские права тебе приостановят минимум на год.

— Это к лучшему, — прошептал Роберт.

— Заплатишь штраф. Плюс то, что не покроет страховка. Со всеми отягчающими тебе светит до двух лет, но… — она выдержала паузу. — Но ты у нас везучий.

Билл следил за лицом Роберта. Тот сидел молча, с закрытыми глазами.

— Второй водитель тоже превысил скорость. К тому же он был пьян и проехал на красный. Считай, что тебе дошел подарок от судьбы на день рождения. Или хэллоуинские духи любят тебя из-за названия вашей группы. Кто знает? И, конечно, не забываем, что тюрьмы и без того переполнены желающими стирать простыни и драить толчки. Боже, благослови эту страну. Так что если обвинение будет настаивать на сроке, адвокат уверен, что мы сойдемся на пребывании в рехабе.

Роберт не ответил. Только опустил голову еще ниже.

Билл слушал, затаив дыхание.

Несправедливо ведь, если Роберт отправится в тюрьму после всего, через что они прошли. Он этого не заслуживал. Разве там ему помогут избавиться от зависимости?

И представить только Роберта среди заключенных. Это ведь невозможно. Ну как он там?

Но слова Бев успокоили. Похоже, о подобных вещах она без уверенности не трепалась.

— Если после восстановления прав, ты попадешься за рулем в нетрезвом виде, — продолжила она, — с большей вероятностью сядешь. Можешь получить до десяти лет. И то если не устроишь аварию. Ты меня слушаешь? Десять лет в каком-нибудь ебаном Шоушенке.

Ник — очень осторожно — положил ладонь поверх ее руки на руле.

— Дай ему оклематься. Я с тобой согласен, но у меня самого башка трещит.

— Я все понимаю, Бев, — пробубнил Роберт.

— Здесь налево, — вставил Билл.

Повернула Беверли медленно — скорость едва ощущалась. Роберт наверняка был ей благодарен.

И за то, что прислушалась к просьбе Ника и не стала продолжать разговор, тоже.

На Бангор-стрит остановились у четырехэтажки — Билл всегда называл эти краснокирпичные дома бостонскими. Теперь побывал в одном из них. Узнал, что там есть лифты с дребезжащими решетками-дверьми и молчаливой неловкостью. Пока поднимались, держался в стороне, касаясь плечом рукава Роберта.

Ну не выгоняют и не выгоняют. Сейчас был и этому рад.

В квартире все сочилось арендованностью. Безликая мебель, затертое пятно на ковре, запах дыма и освежителя. Полотно шкафов на кухне — серое.

Тянуло хоть одну живую мелочь — куртку, пачку сигарет, ключи — бросить.

Беверли стала напротив Роберта.

— Тебе нужно поесть. Я принесу нам что-нибудь, — и повернулась к нему — Билли-мушке-на-стене. — Тебе взять?

Не сразу поверил, что речь о нем.

— Э-э-э… Да. Спасибо. Что угодно.

— Хорошо.

Вернулась к Роберту. Постояла, глядя ему в лицо. А затем вдруг обняла. Почти невесомо, бережно. Погладила по затылку и забормотала:

— Я так испугалась. Когда Ник сказал, что ты в больнице, я думала, что не успею приехать.

— Да ладно тебе, — Роберт обнял ее одной рукой.

— Мы ведь переживаем.

Он промолчал.

Ник почесал лоб, отходя на шаг и присоединяясь к подглядыванию из клейкой мухоловки.

А Билл представил себе этот звонок. Такое деликатно не преподнесешь. Особенно человеку, который ждет, что рано или поздно ей позвонят — вечером, ночью, возможно, во вполне приятный рабочий полдень — и скажут, что ее брат в больнице с передозировкой.

И он в это ввязывался.

Но подошвы кед — сбежать-куда-подальше — не загорелись. Наоборот. Знал ведь настоящего Роберта.

Подбил его вернуться. Вроде как теперь связал себя с ним. Читал о подобной китайской традиции — если спасаешь кому-то жизнь, становишься за него ответственным. До этого утра считал ее полнейшей глупостью. А теперь отчасти понимал.

Может, если получится приятеля-музыканта вытащить, и в себя поверит.

Беверли погладила Роберта по виску. Рану чуть выше закрывал бинт, по-больничному аккуратно приклеенный пластырем.

— Сильно болит?

— Терпимо.

— Отдыхай. Хорошо?

Он моргнул в ответ с легким кивком, и она убрала волосы, упавшие ему на лицо.

— Я могу оставить тебя на час?

— Иди. Мы с Биллом тебя подождем.

Беверли покосилась на него.

— Точно? — спросила у Роберта.

— Точно.

— Я с телефоном. Звоните.

— Спасибо тебе.

Он обнял ее. Все еще будто в тумане, но теперь обеими руками. Беверли улыбнулась теплее — у обоих улыбки открытые, располагающие. Везет, если они предназначены тебе. С такими веришь, что все получится.

— Ник тоже скоро вернется с лекарствами и твоими вещами.

— Прости меня, Бев, — повторил Роберт.

Она промолчала, кивая самой себе.

И Билл понял — словно вдруг стал проницательнее, что словами ее прощение не заслужить. Для нее, как и для его родителей, за ночь ничего не изменилось. Разве что в худшую сторону.

Но кое-что радовало. Возвращало хитрую улыбку на лицо и притупляло неловкость и страхи.

Они с Робертом вновь останутся одни.

Этого он ждал. А жизнь становится немного лучше, когда тебе есть чего ждать и есть куда идти.

***

The Cure — The Lovecats

— Как ты?

Билл перебирал ему волосы. Избегая ушиба, переспрашивая, не больно ли. Другую руку положил на грудь — словно отпечаток их сновидческой близости.

Голова какая-то глупая, медленная, оглохшая. Большего, чем кровать в сумеречной тишине, сбившееся одеяло под спиной и касания пальцев осмыслить не мог.

К горлу привкусом медикаментов подкатывала тошнота. Как если уверен, что блевать не будешь, но и поесть не получится. Нервы еще плескались в больничном метадоне{?}[Метадон — синтетический лекарственный препарат из группы опиоидов, применяемый как анальгетик.]. Ко встрече с новым обезболивающим готовились.

Ничего из «реальности» со столкновения до утра не помнил.

Когда стал расспрашивать, медсестра сообщила, что в больницу его привезли в сознании. И позже он не отключался, только реагировал не сразу. Задавал ей утром столько вопросов, едва способных слетать с языка, что она, наверное, решила, что у него приступ. Хорошо хоть, галоперидол{?}[Галоперидол — антипсихотик. Применяют при маниакальных состояниях, алкогольных психозах, шизофрении и других заболеваниях, сопровождающихся галлюцинациями и психомоторным возбуждением.] не вкололи.

— Роберт? — тихо позвал Билл. — Ты как?

— Бывало и хуже.

— А Беверли… Ты с-сейчас на чем-то? Я имею в виду, что ломка в таком состоянии, наверное, п-плохая идея.

Уже начинал разбираться в его проблемах.

— Бев и Ник в курсе. Не будут же они меня пытать. Я надеюсь.

Билл усмехнулся.

Он положил ладонь ему на запястье.

— А ты все помнишь? — спросил Билл.

— Вроде да.

— Ну а то, что мы…

— Тоже.

Достижение торчка. Помнил каждый раз, когда с кем-то спал.

Билл погладил его по шее. Задерживался пальцами — наверняка нашел свежие воронки{?}[Воронка — след от укола.]. Конечно, он ведь знал другого Роберта.

— Не то, что ты ждал, а?

— Ничего. Ты п-поправишься, и все будет хорошо.

— Я рад, что ты пришел, — сонно признался он.

— Не мог не прийти!

Говорил негромко, но казалось, будто Билла подключили к полному стэку{?}[Полным стэком в музыкальном сленге называется комбинация из «головы» (гитарного усилителя) и нескольких «кабинетов» (сет динамиков).] и ударили им — самим стэком — по голове.

Он поднес руку к губам.

— Т-с-с-с. Я обожаю твой голос. Но т-с-с-с.

— Прости.

— Я брошу, — пообещал он. — Точно. Клиника. «Двенадцать шагов»{?}[Программа, объединяющая людей для совместной борьбы с зависимостью.].

— Бросишь, — подтвердил Билл.

— Нет. Нет. Не «Шаги». Забудь.

Только не эта религиозщина. Он же засмеется на втором шаге про «высшую» силу и испортит всем встречу{?}[Второй шаг звучит так: «Признать, что высшая сила (в какой бы то ни было форме) способна оказать помощь». Получается игра слов «higher power» — высшая сила и «high» — состояние наркотического кайфа.

И хотя технически программа подразумевает любую форму высшей силы, часто обращается именно к Господу, каким его видит христианство.].

Да и слушать других не хотел. Наслушался уже и наподдерживался — у самого-то в окружении тоже одни торчки. Прекрасно понимал Ника и Бев.

Те тревожились, что после травмы станет хуже. Привыкнет к новым таблеткам, и боль в голове и плече не уйдет. Тогда шансов слезть никаких.

Сам переживал. Если не получится сейчас, наверное, никогда бросить не сможет. Да и будет ли смысл?

На последнем отходняке не выбирался из квартиры неделю. Три дня не ел. На второй день отнялась рука. Минут десять не чувствовал ничего ниже локтя — страшно, как первый увиденный вживую метовый рот{?}[Употреблению метамфетамина часто ведет к потере зубов и ухудшению состояния ротовой полости в целом.].

Был у него один знакомый. Звали Макс. Фамилию не помнил. С диабетом. И из тех, что с кличкой (сам хоть наркотским прозвищем не обзавелся) — Зомби. Шатался все время угашенный. Стремался, что руку ампутируют, вот и колол под колени. Лишился ноги.

Через год — второй. Спустя неделю умер от заражения. И из земли не восстал.

Сам боялся однажды так проснуться без руки на больничной койке. Задрачивался по чистоте игл, чтобы не занести инфекцию или еще какое дерьмо. Успокаивал себя — ну у Зомби ведь был (было имя) диабет, а я здоров.

Да-а-а.

Чувствовал себя здоровым?

Любому, конечно, хреново потерять руку, но музыканту — хреново вдвойне. Гитаристом без рук не побетховенишь — тут не получится слушать звуки фортепиано через какую-то херь в зубах{?}[Чтобы компенсировать потерю слуха и продолжать работу, Людвиг ван Бетховен использовал стержень, который зажимал в зубах и крепил к фортепиано. Таким образом он мог слышать благодаря костной проводимости — передачи звука во внутреннее ухо через кости черепа.].

В детстве видел программу про Бетховена. Другие дети, наверное, представляли себе в кошмарах монстров — аллигатора в канализации или что из унитаза вылезет змея и укусит за задницу. А он до ужаса боялся оглохнуть. Каждый вечер в тишине прислушивался к звукам океана, чтобы проверить, не ухудшился ли слух.

В программе еще и говорили, что Бетховен думал покончить с собой из-за глухоты.

У самого ведь тоже вроде как глухота. Только иная.

Представлял, как будет вести обычную жизнь, планировать дела, концерты. А потом вколет себе смертельную дозу, от которой не выдержит сердце. И никто не догадается. И не переживет даже доли того, что было с ним после смерти Энди.

Единственное, чего боялся — просчитаться и только покалечить себя.

— Роберт?

Голос обеспокоенный. Билл сжал его руку.

— Не переживай. Все нормально. Я просто на опиумном обезболе.

Жаль, что не мог сейчас быть с ним. У пацана свои проблемы. От родителей, наверное, к нему сбежал. Не в прямом смысле, но иначе не назовешь. И Бев, и Ник наверняка посчитают Билла очередной его причудой.

Не нужно Биллу в жизни такого. Мальчишка ведь просто так не отвяжется, когда поймет, что все плохо. Ради брата рисковал жизнью. Теперь собирался испортить ее ради торчка.

Он постарается этого не допустить. Не манипулировать им — такими легко манипулировать, давить на чувство вины, ответственности, привязывать к себе. Слишком легко. Иногда сам не осознаешь, что перешел черту.

С Биллом нужно осторожнее.

Хотя бы ради него постарается бросить.

— Билл? — позвал он.

Тот сел ближе к нему и наклонился.

— Что?

— Я вообще-то очень верный. Если позволишь, меня в твоей жизни будет очень много.

— Это опиумный обезбол в твоей голове говорит?

— М-г.

— А без него?

— То же самое.

— Тогда мне все нравится.

Он улыбнулся, чувствуя дыхание Билла на губах.

— Н-надеюсь, наш следующий Хэллоуин будет лучше, чем этот.

— Куда уж лучше?

Билл хохотнул. Щекоча его губы и подбородок. И перелез через него, чтобы лечь рядом с той стороны, которая не болела.

Хотел сказать ему, что пока он останется в Дерри. Расследование аварии какое-то время займет. И что Билл может уйти в любую минуту — он всегда должен об этом помнить.

А если Билл сам захочет, они вместе отпразднуют Рождество. Поедут в Портленд. Слушать океан у маяка и ломать брызги льда на поручнях. Гулять под пледом по пляжу в топком песке, пока щеки не онемеют от холода. А потом долго греться у огня.

И Билл должен пообещать, что никогда в жизни не попробует никакой дряни. Знал же, насколько подростки впечатлительные. Особенно если будет ездить с ним на выступления.

А к следующему лету ему станет лучше. Беверли когда-нибудь его простит. И он будет писать музыку, вытащив свои продрогшие кости на солнце.

Биллу придется катать их — надеялся, что их с Биллом, а не кости, конечно, — по городу, когда получит права. Наверное, упрямый вампиреныш устроится на подработку — продавать мороженое у пирса или сладкую вату. Ему ведь нужны будут деньги. Ему всегда будет нужен запасной план — со временем научится не доверять наркоманам. Но он постарается Билла не обманывать.

И они будут гулять все вечера и выходные. Спать на полу и целоваться, когда лиловато-голубой морской рассвет делает лица в памяти особенными. А если станет хреново, можно попросить Билла, чтобы он — шепотом, на ухо — почитал ему стихи.

На концерты тоже станут ходить вдвоем. В алой темноте — так близко, как только можно в одежде. Его подбородок у Билла на макушке, руки Билла — под пиджаком.

Подкалывать друг друга по пути домой. Смеяться, обнимаясь и шикая — ш-ш-ш! всех в квартале разбудишь — сам ш-ш-ш! И снова хохотать, за полночь вваливаясь в круглосуточный магазин с атмосферой, как в мистическом триллере, чтобы купить что-нибудь на ужин.

А через год Биллу исполнится восемнадцать, и они съедутся. В тесной квартире на последнем этаже. Чтобы воздух накалялся, когда он будет раздевать своего любимого вампира до одного лишь черно-алого плаща на тонких плечах, а тот будет вибрировать под его пальцами, точно струны электрогитары. Жмуриться в подушку. Выгибать спину под жаркое дыхание.

Будут засыпать обнаженные, с мокрыми волосами после душа. И просыпаться ночью, чтобы подтянуть запутавшееся в ногах одеяло или если в объятиях онемеет рука. Целовать в висок, прежде чем уснуть вновь. Утром спорить, кто заваривает кофе, а кто делает завтрак.

Вот так все будет.

Хотел сказать ему это, но медленно уплывал в сон на нотах тихих гитарных проигрышей.

Скажет еще. Биллу понравится.