Летать бы высоко (СИ) [стрелок_философ] (fb2) читать онлайн

========== Не хотели ли эти губы…? (джен) ==========

В те моменты, когда до боли сжимает деревянные шероховатые перила, когда жадно глотает в себя сигаретный резкий дым, она боится, что волна отчаяния захлестнет её с головой и никто не подаст руку, не вытащит из этого всего. Она хочет открыть рот и закричать простое: “По-мо-ги-те”, но губы напоминают вату, не слушаются её совсем.

Друг сидит напротив, тревожно вглядывается в глаза, пытаясь дойти до самой души и увидеть всю суть. Ему можно даже шепнуть — всё равно просьбу услышит. Но губы чуть вздрагивают и медленно растягиваются в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку. И плечи друга приопускаются, лицо обеспокоенное разглаживается. Он и рад обмануться такими неубедительными внешними признаками.

А она и рада обмануть его такими неубедительными, но почему-то действующими приёмами. И одновременно не рада.

Она попросит о помощи на заплеванной лестнице, когда рука промахнется мимо перил, когда сигарета вылетит из ослабевших губ, когда уже не будет напротив внимательных (и обманутых слишком часто) глаз. Попросит, во многом из-за этого.

А потом она встанет с заплеванной лестницы, шмыгнет носом, забудет про сигареты и войдет в общество. Смелость гладиатора — успокаивающе гладить по плечу, смотреть прямо в глаза и откровенно врать клишированными фразами несчастному: “Всё будет хорошо”. Иногда ей верили, иногда же улыбались горько и благодарили, хотя губы при этом слишком часто дрожали.

Не хотели ли эти губы попросить помощи?

Не хотели ли эти губы попросить прощения за будущие вечера, в которые она будет умирать и воскресать на прокуренных лестничных пролётах? После таких вечеров чаще всего это и происходит.

Даже если и хотели, то что-то их останавливало. И цикл шёл дальше. А знаете почему? Она ведь знает ответ.

У каждого на плечах своя ноша.

========== Бедный мальчик (джен) ==========

Мальчишка привычно придержал две кнопки на замке, который тут же ответил щелчком, и потянул дверь на себя. Все на улице давно знали код от двери его подъезда. Так какой тогда смысл в замке? Почему нельзя поставить домофон? Ванька не стал придерживать дверь, и та громко хлопнула за спиной мальчика. Тот дернулся и резко обернулся. Теперь она еще и хлопает громко! Не подъезд, а извечная проблема — мальчик пнул шприц, валяющийся на ступеньке, и привычно оглядел записи на зеленых стенах. Впрочем, бутылки на подоконнике он не задел — внутри них что-то блестело, и окончательно громить свой подъезд мальчик не хотел. Он легко преодолел все лестничные пролеты, добрался до самого высшего, пятого этажа и подошел к деревянной желтоватой двери. Подергал за ручку осторожно.

Звонить нельзя. Стучать тоже. Только трясти. Это был секретный код, по которому мама узнавала, что перед дверью стоит кто-то знакомый. Он облокотился на перила напротив двери и подождал. Прошла минута. Ничего не изменилось. Мальчик еще подергал дверь. Ни-че-го. Еще раз. Прикладывается ухом к щели между дверью и стеной. Никого не слышно.

Ваня опускается ниже, находит взглядом замочную скважину. И он облегченно вздыхает, дверь заперта снаружи. Просто мама еще не дома, она думает, что он еще в школе. И пусть так думает дальше. Правда, в квартиру он никак не зайдет — не так давно потерял ключ от двери и до сих пор не смог решиться рассказать об этом. Значит, придется посидеть на лестничной клетке, или…

Мальчик спускается вниз, до второго этажа. Находит нужную дверь и нажимает на звонок. За дверью явно слышатся шаги и приговаривания: “Сейчас, сейчас…” Мальчик не возражает, ждет, пока вход в квартиру не распахивается. За порогом он видит рыжую старушку, которая улыбается ему приветливо.

— Заходи, Ванечка! Ты со школы?

— Угу… — пробормотал мальчик, — Ирина Петровна, можете дать ножницы, а то дома найти не могу.

Мальчик давным-давно заметил, что замок их двери спокойно можно отпереть ножницами. Только нужно правильно их вставить… а уж это делать он научился. А соседка Ирина Петровна — единственный человек, которая помогает Ване делом, а не словами.

Все они говорят: “Неблагополучная семья”, “бедный мальчик”, “тяжелое положение”… А дальше слов этих не заходит. Так и живет бедный мальчик Иван Авдеев из неблагополучной семьи с тяжелым положением. А помочь ему никто не может. Лишь к Ирине Петровне он может иногда заглянуть, когда с голоду совсем умирает.

— Конечно, — отвечает старушка, — А ты, Вань, зайди пока. Подожди, я сейчас…

Она запирает дверь за мальчиком, который неловко останавливается посередине коридора. Здесь было все чисто и опрятно - светлые обои, старый телефонный аппарат, чистое зеркало, яркий свет, величественная шуба на красивой вешалке - и мальчонка в серой грязной куртке и простецкой черной шапке выглядит здесь большим пятном. Непонятно даже, что он здесь вообще делает — он никто для этой женщины, лишь внук хорошей знакомой и соседки.

Ирина Петровна любила рассказывать Ване о его бабушке. Мальчик, который её не успел запомнить - слишком маленький был, когда она умерла, - внимательно слушал эти рассказы, чтобы потом забыть их, едва выйдет из этого удивительного места. Здесь была вкусная еда, добрая бабушка, чистота и тишина. За это и любил Ваня квартиру Ирины Петровны.

Она возвратилась нескоро. Мальчик успел испереживаться, все более неуверенно он чувствовал себя в этом месте. Но она вернулась — но не только с ножницами, а еще и с гостинцами. Ваня успел заметить красное яблоко и сразу же все понял.

— Спасибо большое, но не стоит, - начал он было.

— Нет, нет, Ваня! Это мой подарок. Недавно праздник был православный и…

Мальчик принял подарок с непроницаемым выражением лица, в душе порадовавшись, что его не послушались. Ножницы он взял, но перед тем клятвенно заверил Ирину Петровну, что обязательно их завтра вернет.

Напоследок его спросили:

— Как у тебя дела? Как успехи в учебе?

— Все хорошо, — улыбнулся он.

Врать с приятной улыбкой на лице он научился очень хорошо.

***

На экране высветилась ярко-желтая радостная надпись: 500. Повисела недолго, после чего из автомата повалили монетки. С независимым видом за этим наблюдал худощавый мальчишка, привалившись на колонну и скрестив руки на груди. Мужчина начал собирать монеты, пока наконец лоток не опустел, а цифры с экрана не исчезли. И вновь радостный и нелепый механик готов бежать, искать спрятанные деньги. Мужчина кинул монетку - яркая фигурка пошла. Еще кинул - еще пройдет веселой походкой.

Мальчишка же был сторонним наблюдателем, молчаливо глядевшим в экран лотерейного аппарата. Сам он за все время кинул лишь одну монетку, с серьезным лицом, заранее зная, что уж он-то ничего не выиграет. Но он надеялся. Он был бы не против, если ему выпали хотя бы пятьдесят рублей. Но тогда он потратил ту десятку зря, после чего окончательно разочаровался в своей удаче.

Мужчина еще покидал в автомат несколько монет и, ничего не добившись, пошел прочь. А мальчик остался. У мальчика было дело.

Он вытащил из рукава черно-серой куртенки ветку и полез под автомат с этой палочкой. Щель между полом и автоматом была слишком узка для руки мальчонки, но палочки свободно проходили в нее. Осторожно подвигав её, он с сожалением понял, что так он ничего не достанет. Пришлось лечь на грязный асфальт животом. Только тогда ему удалось вытащить четыре монетки, по воле случая закатившиеся под автомат. Оглядев еще раз, мальчик поднялся с асфальта, отряхнулся от пыли, после чего внимательно оглядел сами автоматы. Иногда в них застревали монеты. Иногда кто-то забывал в лотке монетку-другую. Всякие бывали случаи.

Однажды Ваня нашел в лотке кучу десятирублевых монет, притом, что рядом никого не было. Тогда он, без всякого зазрения совести, забрал их все себе. Насчитал больше ста пятидесяти рублей. Для шестиклассника Вани Авдеева это была большая сумма. Маме хватило бы на три пачки сигарет. А мальчику — на три килограмма макарон и батон хлеба, и еще на сухарики из “Пятёрочки”.

Но сегодня ему хватит только на один килограмм макарон.

Ваня еще раз пересчитал монетки, словно от этого могло измениться их количество, после чего отошел от автомата. Недалеко отсюда был еще один, к нему мальчик еще не ходил сегодня. Ваня там чаще всего находил монеты, правда, злая тётка, что отвечала за этот автомат, едва заметит его, так сразу гонит прочь. Думает, что он играть будет в лотерею, а это запрещено. Но на что ему играть, если каждый рубль - на счету? А вот смотреть за людьми, которые играют — это интереснее. Люди же разные бывают. Одни к мальчишке относятся по-доброму, даже из выигранных денег десятку-другую могут дать. Другим же наблюдатель мешает, в особенности когда кучу денег вложил в лотерею и не выиграл ничего. Их Ваня понимает и не обижается, когда его прогоняют. Ну если только чуть-чуть. Ведь не терпится заглянуть под автомат, что-то там найти и побежать в магазин, в особенности, когда дома ничего нет поесть.

Однажды Ваня с голоду съел целый чеснок. Без хлеба есть его было тяжело, но так хоть голод ненадолго утолишь. Он, наверное, опустошил бы все запасы чеснока, если бы они были. Но он съел последний, и больше дома ничего не было.

Дойти до второго автомата у Вани не получилось. Стоило ему только завернуть за угол магазина, как он заметил у автомата курящую женщину в розовом теплом жилете. Это была та самая вредная тётка, которая вечно прогоняла мальчишек от автомата. А Ваню она уже давно знала в лицо, потому никакого смысла идти туда не было. А зачем идти, если в этом смысла нет? Мальчик рассуждал также, и свернул на пешеходный переход. На той, другой стороне дороги был его родной двор и его дом. А дома его наверняка ждала мама. Кто знает, может ей уже денег дали и ждет она его с любимым лакомством — горячими пончиками. Или с чем-то другим, но таким же вкусным. Мальчик согласился бы даже на нелюбимый зефир, лишь бы в самом деле пришли деньги.

========== Искры (гет) ==========

Шаблонные вопросы, из которых вырваться можно только нестандартным, выбивающимся из прямой логичной линии ответом. У неё губы растягивались медленно, улыбка уже давно обдумана, передумана, раздумана. Искры не выжечь из сердца такой улыбкой, но это ей не нужно.

Миша осторожно покачивает головой — из стороны в сторону, словно сильно раскачавшаяся неваляшка, которая не упадет, но и в равновесие придет нескоро. Мыщцы превращаются в застывший горячий механизм, легкий импульс, и он снова начнет движение, резко, без всяких предисловий, прологов и лишних букв.

У неё губы превратились в тонкую красную нить, ярко бросающуюся в глаза на бледном лице. А круги под глазами — отдельный вид искусства, на который молиться бы, сочинять стихотворения, которые бумага непременно стерпела бы. Но он не напишет. Оды свои он посвятит другому чуду света, получается, девятому — звездному небу над головой, которое не покидает его не на миг. Даже она покидала его, но небо навсегда рядом с ним.

— С тобой всё в порядке, Миш? — она пыталась тогда пронзить взглядом своих странно-больших глаз.

Такими психологи не бывают. Или Миша просто не очень хорошо разбирается в психологах. Или психиатрах? Кто ты мне была, девочка с рассчитанной до мелочей улыбкой? В его жизни была такая девушка. Он на неё смотрел (и смотрел бы, если не четыре стены), как на божество. И её улыбка, даже обращенная не к нему, все равно высекала искры из его души.

Может от этого его душа стерта в каменную пыль? Слишком часто из неё высекали искры.

В самой глубине груди что-то рождается, яркое и жгучее, на красную нить губ смотреть больно, и Миша опустил взгляд на грязный пол. Что можно разглядеть в этой грязи? Она складывается в её имя.

— Подними голову, — проговорил он, все также глядя в пол.

Он совсем не смотрит на неё, но чувствует тем самым родившимся чувством, что она выполнила его просьбу.

— Что ты видишь? — спрашивает он с внутренним волнением, малость дыхание даже сбивается от него.

Она молчала долго, лишь сильное сердцебиение и двигающиеся в голове мысли выдавали её чувства Мише. Или он просто прекрасно понимает её? Наконец она медленно вздохнула и прошептала почти интимно:

— Миша… там потолок. Я не вижу…

Виж-ж-жу. Конечно, она не видит. Ей не дойти до звезд, до этих маленьких искорок над головой Миши, которые он каждый день считает по-разному. Вчера их было сорок шесть, сегодня — семьдесят восемь. Он наконец поднимает голову от грязи, в которой выведено её имя, четыре больших буквы, и спотыкается об её взгляд. Она смотрела на него изучающе, снова хотела прорваться сквозь звезды, сквозь потертости души куда-то дальше. И снова у неё это не получается.

— Там потолок, Даша. Да. Потолок.

Каждое слово он выводит медленно, словно кисточкой, разными интонациями, ведь так интереснее. И взгляд её явно поменялся.

— Сколько таблеток ты выпил утром?

— Как по рецепту. Две. Сегодня еще одну приму перед сном.

Тонкая нить губ, круги под глазами и над головой — звезды. Звезды… на самом деле, это искры из души Миши, которые она когда-то выбила из него. Теперь они на небе, следуют за ним везде, где только можно. А она… а что она? Она жила себе, не думала ничего.

— Ты хочешь еще что-то сказать?

Миша знает, что это еще один конец. Она мялась долго, прежде чем вырвалось у неё невольно это честное:

— Да. Сеанс… кхм… закончен.

У неё никогда не будет уверенности во взгляде. За неё уверенность излучает Миша.

— Нет, — вдруг замечает он, — Ничего не заканчивается. А знаешь, почему?

Шаблоны необходимо рвать, чтобы они не запутали твою жизнь в толстые нити, из которых потом не выпутаешься. Столько было сеансов с Дашей (психолог она? психиатр? не так важно), которые так и заканчивались всегда.

С лица её исчезла улыбка, теперь просто красная нить губ сомкнулась от напряжения. Но она разорвалась. Она спросила:

— Почему?

— Для тебя ничего не заканчивает-ся. Для меня — может быть.

Миша наконец улыбает-ся ярко и широко. А Даша нахмури-лась еще больше, на кресле психиатра сжа-ла с силой локотник своего кресла.

— Для тебя всё закончи-лось. А знаешь, почему?

Ни в этот раз, ни в прошлые разы она не ответи-ла на этот вопрос. А вот Миша и спрашивает, и отвечает уже в который раз. Только про себя, потому что Даша никогда не услышит ответа.

Потому что Даша давно исчезла из его жизни, осталась в прошлом. А Миша пытается жить в настоящем, пусть и со стертой из-за высекания искр душой. И жи-вёт, пусть и в четырёх стенах, пусть и две таблетки утром да одна вечером. Ведь над головой до сих пор ви-сят искры, как звездочки на ночном небе.

И кусочек прошлого, следы от высекания искр, до сих пор оста-лись с ним.

========== Провод (гет) ==========

Медленно она шла ко дну из-за него, и лишь его рука не давала окончательно ей утонуть. Она была красива, в её чистых голубых глазах, до того, как там поселилась пустота, что-то горело. Сейчас все современные девушки красивы, как она – яркий макияж, распущенные ухоженные волосы и накрашенные ярко губы. Но всякий, кто вместе с ней выпивал, как-то незаметно забывал о красоте этой напускной и искал что-то глубже. Плевали все и на короткую юбку, и на надменные голубые глаза, и на элегантные сапоги, и искали душу.

Она искала истину в вине. И в шампанском, и в пиве, и в алкогольных коктейлях. А еще для того, чтобы расслабиться, курила. Много курила. Привкус ментола и никотина заполнял на время пустоту.

Когда она окончательно напивалась, теряла над собой контроль, она набирала хорошо знакомый номер, долго слушала гудки и наконец, когда они замолкали, медленно протягивала его имя.

На том конце провода он щурился, заслышав уже не странные нотки в её голосе, а еще и медленно растягивал губы в усмешке. Она всегда к нему возвращалась мыслями и звонками в пьяном состоянии. Она была от него зависима.

— Я тебя ненавижу, — нарочито холодно говорила она.

Он ей охотно верил. Она его явно ненавидела всей своей пустой уже душой, а он в ответ просто не менял номер телефона и её звонок не сбрасывал. Они были давно скованы одной цепью, тяжесть эту она и ненавидела. Он же просто понимал, что без неё и её пьяных звонков с глухим и неискренним «ненавижу» жить спокойно не сможет. Просто понимал и всегда отвечал на её звонки.

Однажды она, пьяная и плачущая, оказалась за дверьми его квартиры. Долго держала кнопку дверного звонка, чтобы выбесить его. Он же встал со своей стороны, прислонился к двери и лениво протянул:

— Это опять ты?

— Открывай, сволочь — крикнула она и стукнула в дверь кулаком.

Он вздрогнул и ослушаться не посмел. Раскрыл перед ней дверь. Она стояла осунувшись, с короткой своей юбкой, модной сумкой на плече и яркими голубыми глазами, в которых словно море бушевало. Он же стоял в футболке и трениках, опершись на косяк и оглядывал её спокойно.

Он всегда ждал этого момента. Ведь он прекрасно знал, что связь эта порочна и жизненно необходима.

Она сделала первый шаг. Потом еще один, чтобы резко впиться в его губы вытягивающим чувства поцелуем. От нее пахло алкоголем и слабыми духами, а еще в волосах поселился табачный аромат. Родной. Он прижался к ней, словно утопающий за соломинку схватился, приобнял одной рукой за идеальную талию и притянул её властно к себе. Это была необходимая ему и ей связь. Больная и порочная, но они её так и не порвали с концами.

Она оторвалась от его губ на мгновение, чтобы бросить в воздух:

— Ненавижу.

— Взаимно, — ответил он и притянул ближе к себе, в свою квартиру.

========== Пули (слэш) ==========

Комментарий к Пули (слэш)

лучше всего зайдет под песню группы “Свидание” - 08.12.1980

спасибо за то, что со мной.

Всё было просто и одновременно сложно. Ветер чуть трепал расстегнутую тёмную ветровку, проникал под рёбра и оставался там грузом под сердцем, под лёгкими. Груз этот упадёт только, если сейчас парень напротив наконец перестанет держать дуло револьвера перед ним.

Бледное лицо с выделяющимися веснушками на лице, растрепанные тёмные, как смоль, волосы и еще лихорадочно бегающие глаза. Этот парень определенно походил на больного, белая футболка вся в тёмных пятнах подтверждала эту мысль. Но спокойно почему-то было человеку напротив него, ветровка, как флаг, развевалась за спиной, а одна только мысль, что всё закончится здесь и сейчас, окончательно действовала параличом на всю нервную систему. Чего нервничать, если всё и так предрешено?

Парень схватился одной свободной рукой за свои темные волосы и прокричал:

— Беги, мразь! Я выстрелю, ты не думай…

“Мразь” лишь прищурился, совсем как хитрый лис перед своей жертвой, на лице его же было спокойствие. Хоть и сердце на мгновение дало осечку, заболело, занервничало. Живое тело нравилось ему, не хотелось с ним прощаться. Много хорошего было в этой жизни, чего не ценили обычные люди. Возможность чувствовать ветра дуновения, капли дождя на волосах и коже, вкус молока и крови на языке, видеть обычными глазами прекрасную картину мира, а не гниющие души людей.

— Ты слишком хороший человек, чтобы сделать это, Славик. — медленно и внушительно проговорил он, не отрывая взгляда от бегающих и блестящих неровно глаз парня.

Славик чуть вздрогнул от упоминания своего имени, даже револьвер в одной руке задрожал. Он подхватил сразу же второй рукой его, направил прямо в лицо не-человека напротив и процедил:

— Я плохой человек. И лучше меня не злить. Слышишь, демон? Не зли меня!

Губы до сих пор не часто подчинялись ему, однако на сей раз сами собой они образовали нечто вроде наглой усмешки, обычной человеческой. Демон сделал шаг вперёд. Славик не отступил, сощурился и весь окаменел. Никакой неуверенной дрожи, ничего не выдавало его страха. Человеческие глаза с трудом улавливали чувства, на это были способны лишь истинные глаза демона, которые только их и могли увидеть. Еще один уверенный шаг.

— Эти пули убьют тебя! — крикнул Слава нервно.

— Могли бы. Если бы ты мог выстрелить прямо в меня.

Демоны не попадают в рай. Зато пули попадают в демонов, особенно серебряные, освященные. Скорее всего, именно такими парень и запасся, чтобы покончить с этим делом.

Просто нужно было сделать шаг навстречу своей смерти. Жизнь легко досталась демону, поэтому шаг ему удался этот. Без всяких сомнений. Слава тоже оставил свои сомнения, когда наконец спустил курок револьвера. Вместе с пулей вылетела и всякая вера в то, что этот глупый человек не совершит ошибки, поймет всё до того, как будет поздно.

Пули не были виноваты в его ошибке. Но винить Слава будет именно их.

На мгновение вспышка боли ослепила его. Исчез и Слава, исчезло и всё вокруг, прекрасное и красивое, что не ценят люди. Остался лишь белый свет, заполонивший все пространство. Он попытался пошевелиться и ничего не почувствовал. Это был конец. Это должен был стать конец. Пусть пули были не те… они были не те! Слава ухитрился сделать ему подарок на прощание, сам не желая этого.

Вокруг был лишь белый свет. Но сознание работало на всю катушку, и будет так работать долго, пока не заглючит подобно компьютеру, и демон окончательно не свихнется с ума. А в сумасшествии его будет ждать новая жизнь. Не существование в холодных облаках, а именно жизнь. Просто нужно было немного подождать.

Чтобы ускорить реакцию распада сознания, демон попытался вернуться мыслями к тому самому дню, когда он убил девушку Славы. В ней не было ни одной хорошей мысли, как и впрочем плохой. Она была пустышкой, одной из многих, поэтому все её легкие эмоции демон выпил без всякого наслаждения. Даже пару мыслей уловил, благодаря которым он и узнал о скромном парне-программисте Славе.

Он должен был стать деликатесом в рационе заполучившего бренное тело демона, а в итоге стал зависимостью. Просто в нём изначально откуда-то взялся кусочек света, который привлекал множество мух, как его девушка, работодатель, друзья, родители, и наконец привлек крупного хищника. И этот хищник видел всех этих мух насквозь, они явно досаждали такому искреннему и светлому человеку. Поэтому он методично избавился ото всех, выпил каждого, как банку газировки в жаркий день, чтобы потом смять и выбросить мертвое тело в мир живых.

Слава искренне переживал непонятно из-за чего. Паразиты эти сидели на его шее, питались его кусочком света, ненасытные твари, и без них Слава начал ярче светить. Так ярко, что однажды демон не смог скрыться и пришлось знакомиться с парнем вживую. У того были светло-карие глаза, в них будто светился тот самый кусочек света, притягательный и манящий. Выпить такой источник залпом можно было бы, но такое чудо потом найти было бы сложно. Поэтому демон просто ждал, долго не решался, а постепенно все больше и больше запутывался в паутине человеческих отношений.

В глубине души Слава переживал из-за своего яркого света и потери стольких паразитов. Это было видно без демонического взгляда. Но в итоге и он оказался окутанным нитями отношений, недосказанных слов и ярких эмоций, что завязаны были между ним и демоном. И запутался он тоже. Да так, что однажды притащил бутылку алкогольных напитков, что так любят люди, и решил твердо всю эту бутылку вылить в себя. Алкоголь тушит яркий свет в людях, заставляет его тускнеть и сиять, как старая лампочка. В итоге такие лампочки всегда перегорают.

Слава, этот странный парень с темными волосами и светлыми глазами, вертел в своих руках бутылку, изучал содержимое её через зеленое стекло. Он чуть расслабился, не ожидая, что демон вдруг из его рук выкинет прочь эту гадость и примкнет жадно к его губам, явно не целованным настоящими обольстителями. Свет всегда притягивает к себе тьму, жадную и имеющую определенные пределы. Свет же бесконечен. В нём места хватит всей тьме.

А в Славе был лишь самый малый кусочек этого света, но он горел так ярко и сильно, что настоящие человеческие эмоции на мгновение захлестнули демона, что он почувствовал сильно кровь прокушенной губы, что он прижал к себе этого несчастного и одновременно самого счастливого человека в порыве настоящей любви. И оплеванный темный город враз потерял все свои черные краски, и вообще потерялся для сытого светом демона. Остался лишь яркий пульсирующий огонёк где-то внутри человека по имени Слава, полное имя Святослав.

В этом мире люди размножались при участии двух видов. Люди одного вида не могли размножаться. Да и их любовные отношения порицались в этом мире. Поэтому первая реакция человека была агрессивная, да такая, что демон почувствовал настоящую человеческую нестерпимую боль, показавшуюся ему истинным наслаждением. Он долго лежал с подбитым глазом на полу, боясь даже встать, чтобы не отвадить боль. А потом он рассказал всё. Лежал на спине, не глядя наверх, с прикрытыми глазами и легко рассказывал о паразитах, убитых им, о настоящем мироздании, о Свете и Тьме.

Рассказывал он долго, с закрытыми глазами, пока не почувствовал что-то неладное. Пришлось забыть о боли, открыть глаза и увидеть потемневшего от чувств Славу. Совсем потемневшего. От огонька света не осталось ничего. И пустым это место не осталось. Ведь на место яркого света приходит чаще страшная тьма. Тьма. Такая, что на мгновение демон даже подумал, что встретил своего сородича. И тогда он просто исчез перед человеком. Способности запрещено перед ними показывать. Но тогда о правилах демон не думал.

Слава имел полное право выстрелить в демона, да и то он оказался слишком добрым, раз выбрал спасительную пулю из святого дерева. Именно такими очищают еще не пропащих демонов, превращают их в людей, еще не определившихся, с пустотой в душе, которая всегда может стать и светом, и тьмой. И в Славе, даже когда он выстрелил, пустил пулю в живое существо, огонь света горел ярко и не собирался потухать.

***

На опушке леса было спокойно и мирно. Все отдыхающие наверняка забрались в глубь леса, спрятались там от города, или просто отдыхали где-то в другом месте. Здесь же никого не было, кроме большой каменной статуи авторства неизвестного скульптура.

Каменный мужчина стоял прямо на траве, которая была ему по самую щиколотку, расстегнута была куртка на нём и руки были широко разведены в сторону, словно хотел он кого-то обнять. Удивительно живая улыбка сияла на его лице, словно в подтверждение этой теории. Никто не знал, откуда эта статуя тут взялась, однако никто и убирать её не торопился. Иногда с ней фотографировались. Иногда проходили мимо. Всякое бывало. А еще тут часто был странный человек.

И в этот прекрасный день он тоже оказался здесь. Чёрные смоляные кудри неряшливо падали на плечи, одежда была несколько помята, кеды в грязи, а в глазах была какая-то странная мечтательность. Он медленно подошёл к статуе, остановился в паре шагов и пробормотал:

— Ты тут до сих пор стоишь…

Он чуть прищурился, оглядывая каменного мужчину. А потом вдруг выдохнул тяжело и произнес:

— Ты… твоё мертвое тело… стоит тут, пока к тебе подходят люди, фотографируются, они же ничего не знают.

Статуя была внимательным слушателем, не перебивала, не ёрзала на одном месте, взгляд не отводила. Слишком прямой взгляд для бывшего демона. Они же такими не бывают, верно?

А потом Слава вспомнил, как этот парень лежал на земле, глупо улыбался и спокойно рассказывал о том, как убил сначала его девушку, затем родителей, после нашел начальника, лучшего друга, хорошую подругу… а потом сказал, что они всего лишь были паразитами, которые были недостойны жить. Родители, верные друзья, его настоящая любовь… или… до какого-то момента он ведь чувствовал себя загнанной лошадью, а потом в его груз наложили столько мешков с камнями, что он не выдержал и скинул их все. И оказался удивительно свободным. И ни к кому не оказался привязан, мог бы в любое время улететь в небо воздушным шаром, если б его не схватил странный парень.

Это была неправильная дружба. Слава это понял вместе с жарким поцелуем, которого не должно было быть в его жизни… в прежней точно. Но он произошёл и что-то горячее тогда почувствовал в самом себе парень. Желание? К другому парню? Что за чертовщина? Он такого даже с девушкой своей не ощущал, а тут такое… слишком страшно было тогда Славе. А потом этот парень рассказал спокойно, что приложил руку к смертям всех его близких, порвал буквально все ниточки, за которые он держался на этой земле.

А потом выстрел. Выстрел, после которого мелькнула дурацкая и глупая мысль. А вдруг этот демон был прав?

Медленно Слава положил руку на плечо статуи. Холодный камень. И ничего больше. Тогда он сделал выстрел, о котором толком и не подумал. Это ведь было так логично! Он убил всех его близких, он зверски издевался над ним, он заслуживает стоять камнем вечность. Но сейчас он стоял перед статуей человека… не-человека с широко раскинутыми руками, готового умереть за свои грехи, и при этом любившего его. Ведь иначе не было такого яркого желания, иначе бы он не уничтожил всех паразитов…

Тогда он не знал, в кого толком стрелял. Наверно, в своё неопределенное будущее, для которого потребовалось уничтожить все прошлое.

— Я же одержим тобой, чертов демон, — проговорил сквозь зубы Слава.

Он опустил голову, не в силах посмотреть в каменные глаза демона. А еще он чувствовал прикосновение камня, а не того самого человека, в которого когда-то выстрелил почти без колебаний.

Если бы сейчас Слава мог бы вернуться в прошлое, он бы встал грудью между демоном и дулом револьвера. Он бы не допустил такого.

Слава наконец поднял голову и увидел каменные глаза без всяких эмоций напротив. Страшно. Он чуть всхлипнул и положил голову прямо на плечо статуи, зажмурил крепко глаза, чтобы ни одна слеза не вытекла, чтобы не видеть последствия своего поступка. Если бы он только подумал…

— Чертовы пули! — проорал он во всю мощь легких.

***

— Пули не знали в кого их стреляли, в полете кричали - “Прости”.

Ярослав легко перебирал струны своей верной гитары и тихо напевал песню, которая только что пришла ему в голову. Определенно, это был дар свыше — гениальная песня, о которой будут вспоминать веками. Он продолжал потихоньку напевать её в полном одиночестве, сидя у каменной статуи.

— Если б мы знали в кого нас стреляли, конечно б пытались спасти…

Он еще немного поводил пальцами по гитаре, прежде чем поднять голову к звездному небу. Почему-то ему захотелось это сделать. Возможно, это был голос свыше. Даже вздрогнул на мгновение, прежде чем не проговорить тихо:

— Странно… похоже на сожаление, печаль и… — он чуть прищурился, глядя на звезды, —… наверно, это одиночество. Да.

Он поднял голову на собственную статую, выточенную из камня. Когда-то давным-давно что-то с ним произошло настолько удивительное, что это отразилось в камне. А что… вспомнить парень никак не мог.

— Ярослав… — протянул парень, глядя на свое каменное лицо, — Яро… Слав… Слава…

На мгновение что-то изменилось в лице каменном, словно сверкнуло что-то. Парень живо вскочил на ноги и внимательно оглядел статую. И увидел аккуратные мокрые дорожки на щеках. Он осторожно провёл по этим каменным и почему-то тёплым щекам рукой и пробормотал:

— В самом деле, словно что-то я не успел сделать и теперь сильно об этом сожалею… как же странно.

Он вытер каменные щеки и пропел снова эти строчки свыше:

— Если б мы знали в кого нас стреляли, конечно б пытались спасти…

========== Мальчик, который смотрел вслед поездам (джен) ==========

Комментарий к Мальчик, который смотрел вслед поездам (джен)

моё любимое.

Синее до кобальтового оттенка небесное полотно чуть запачкалось серыми перистыми пятнами. Равнодушное солнце улыбается фальшиво всем, всем, всем. И две железные линии уходят в незнакомую даль, пронзительные линии, поперек них все в дырках доски. Камни пахнут мочой, разводы на них ржавые.

В десятке шагов от железнодорожных линий раскинулись широкие, старые деревья, глухие от шума проезжающих поездов. Ветви у них поломаны то ли ветром злым, то ли детьми глупыми. И зеленые листья кое-где пожелтели. Безжалостно наступал август.

А еще был мальчик. Низкий ростом, с спортивными штанами цвета асфальта, на которых еще колени чуть зеленые от травяного сока. Грязно-желтые пакли волос трепал ветер. Под джинсовкой с протертыми локтями и незакрывающимися карманами скрывалась желтая майка с парой заметных дырок. Но глаза у мальчика… удивительно теплые для светло-голубых, слишком выделяющиеся в этом грязном мире, на этом обычном мальчике.

Мальчик целые дни тратил на железную дорогу. Усиживался на желтоватую травку, не обращая внимания на муравьев, да напряженно вглядывался вдаль. Казалось мальчику, что там, в этой дали, и трава будет зеленее, и камни чище, и люди совсем другие. Да такие же мальчики ходят по ровным улицам, в новых джинсовках и красивых футболках, и солнце им приветливо улыбается. Но даль эта была слишком далека для одного мальчика. И оставалось только вглядываться в неё, ожидать приезда поезда.

И они проезжали. Красивые, чистые, окна блестят приветливо, дымок из трубы вьется кольцами, ровный ритм колёса отбивают. А мальчик смотрел на них с надеждой. Машинисты ведь видят его. Иногда даже гудят, здороваются. Но никогда не останавливаются. Проезжают мимо, люди из поездов смотрят на него просто и едут дальше, в прекрасную даль, а мальчик остается, пальцы неровные в кулаки сжимает и смотрит им вслед.

Каждый день он встречал поезда, три в день всегда проезжало, и каждый раз они здоровались с ним и проезжали мимо. Красивые, ладные, удивительные поезда. А он смотрел им вслед.

Была у мальчика усталая мама. Когда-то она была красивая, но жестокие годы забрали её красоту. Похожа она была на своего сына, вот только глаза у неё были самые обычные, блекло-голубые и уже пустые. И как-то раз мальчик пришел домой после того, как проводил третий поезд, и спросил её, почему они не могут уехать отсюда. Мама лишь посмеялась тихо над этой “шуткой”, посмеялась грустно и после чего сказала, что она приготовила суп рыбный, да компот, а мальчик давно не кушал. Он спросил еще раз. Мама взглянула на него странно и сказала, что не все так просто во взрослой жизни.

Эта взрослая жизнь давно уже не была взрослой для мальчиков и девочек этой деревни. Они делили её вместе с матерями и отцами, бабушками и дедушками. Мальчик помогал маме (до приезда первого поезда) на огороде, в саду, убирался, даже пару раз помогал ей на работе. Жизнь взрослых ничем не отличалась от его жизни. Или… мама никогда не ходила смотреть на поезда. И никто из взрослых не ходил никогда.

— Зачем жить такой взрослой жизнью? — спросил мальчик, — Давай просто уедем подальше от взрослой жизни на поезде.

Мама не услышала его. Просто напомнила, что время позднее и пора ложиться спать.

Мальчик спать ложился только ради того, чтобы пришел следующий день, и снова приехали те самые поезда. В этот день он чувствовал внутри себя неясное чувство. Что-то подсказывало ему, что день завтрашний будет особенный. И он заснул быстро.

На следующий особый день, он привычно оделся, попрощался с мамой и побежал снова к железным путям, ведущим вдаль. День на первый взгляд не отличался от других. Трава еще больше пожухла, первые листья сорвались с деревьев, солнце также равнодушно жгло землю лучами. И тишина вокруг, которую нарушал лишь хруст камней под серыми от грязи кроссовками мальчика.

Но вдруг тишину прорезал знакомый гудок. Мальчик вздрогнул, узнав звук приближающегося поезда, даже почувствовал мурашки от накатывающегося чувства удовольствия.

И вот показывается зеленый блестящий локомотив, из трубы которого идет настоящий дым. И слышен стук колес по рельсам, под который сердце мальчика осторожно подстраивается. Он и в самом деле чувствует этот поезд, всю его мощь, несущуюся туда, в прекрасную даль, в которой он никогда не будет. Чувство захватило его с головой. И вдруг он резко закричал, перекрикивая приветственный гудок:

— Здесь я! Здесь! Заберите меня с собой! Заберите отсюда!! Пожалуйста! Заберите меня отсюда!

Мальчик кричал, в горле словно трещины появлялись, воздуха стало не хватать. И стук колес уже не перекричать, но он не успокаивается, из последних сил выдает:

— Я здесь! Заберите…! Отсюда, с собой… туда… заберите!

И мимо него проносится великолепный зеленый локомотив, не притормаживая, и пронес за собой пяток ладных вагончиков. А мальчик остался, а мальчик кричал, пока хвост поезда не исчез за горизонтом:

— Заберите меня отсюда! Здесь я! Я здесь!

Ноги подкосились, и упал он на пыльную дорогу мешком грузным. Вставать не хотелось до ужаса. Зачем вставать, если от этого ничего не изменится? Он лежал с открытыми ясными голубыми глазами, смотрел на пыльную дорогу, на жухлую траву, затем перевернулся на спину и уставился на солнце равнодушное. Смотрел и чувствовал, что медленно из глаз текут слёзы. Мальчик плакал, лёжа спиной на пыльной дороге, глядя на равнодушный и темный мир, который был ему чужим. Дорожки мокрые на щеках собрали пыль на себе и стали грязными. Мальчик долго лежал так, пока медленно, положив ладони на дорогу, на острые камни, не встал с дороги, вытер грязными ладонями слезы, превратив их в грязные разводы на щеках.

Мальчик невидящими глазами уставился вдаль. Ветер трепал его грязно-темные волосы, пыльно-липкие щеки, тонкие бледные губы, джинсовку потертую, серые спортивные штаны и кроссовки цвета асфальта.

А потом снова послышался стук колес, снова гудок зазвенел в этом теплом и сухом воздухе. Мальчик побежал к рельсам, не веря своим ушам, и увидел вдалеке еще один поезд, такой же блестящий, который ехал прямиком из прекрасной дали. Мальчик улыбнулся ярко, искренне, и в глазах его исчезла мутная пленка отчаяния, и снова он верил в поезд, который точно заберет его отсюда. По-другому и быть не может.

Он стоял прямо на одной из деревянных досок, лежавших поперек двух железных линий, и смотрел на зеленый локомотив, который медленно приближался к нему. Майка желтая к телу прилипла. Жарко. Душно. Здесь ему было душно. И поток ветра от поезда обдал его тело, избавил от этой духоты.

А потом он опомнился, испугался, и отпрыгнул прочь с путей, побежал на возвышенность, чтобы крикнуть снова в надежде на доброго машиниста:

— Здесь я! Заберите меня отсюда!

И выглянул человек из окна локомотива, встретился с ним глазами. Он был высоко и далеко, но мальчик ясно увидел его глаза: бледно-голубые, пустые, усталые глаза. И слова сами собой застряли в глотке, и снова духота напала на него с новой силой. Поезд снова умчался вдаль, в прекрасную даль, а мальчик остался на этой земляной насыпи, один, с разбитыми надеждами и застрявшей в голове мыслью: о таких же бледно-голубых усталых глазах машиниста, едущего из прекрасной дали.

И мальчик стоял, чувствуя подступающие слезы, с болью тупой в районе сердца и молчал.

Третьего поезда он ждать не стал. Пришёл домой с тяжелым грузом на плечах, скинул потертую джинсовку и вошёл в гостиную. Встретился взглядом с мамой, с такими же усталыми и пустыми глазами, улыбнулся ей натянуто и сказал:

— Я дома!

— Что-то произошло? — взволнованно спросила она, глядя на родного сына, в котором что-то изменилось, — Слишком рано ты пришёл.

Он резко помотал головой. Мама вздохнула, но ничего говорить не стала. Мальчик же пошёл в ванную, чтобы смыть с себя грязь, которая словно бы жгла его лицо. Долго он умывался, натирал мылом лицо, пока наконец не вытерся полотенцем и взглянул на свое отражение.

Отражение с блекло-голубые, усталыми и уже пустыми глазами натянуто улыбнулось ему.

========== Любить за глаза (гет) ==========

Она влюбилась в его глаза: удивительно зеленые с черными точками вокруг зрачка. Глаза - это зеркало души? Чушь. Невозможно потеряться в Зазеркалье чьей-то души, особенно, если она была е-г-о. Она готова была простить его импульсивные поступки, слишком крепкие руки, держащие её ладонь, сжатые губы и скупо брошенные (те самые) слова, которые говорят совсем по-другому, не как необходимость. Она готова была простить его за все недостатки только из-за этих глаз, из-за кривого зеркала его маленькой души, которая казалась в нём огромной и… другой.

— Какого цвета у меня глаза?

Он шёл впереди по улице, засунув руки в карманы потертых штанов. На её голос даже не обернулся, а просто сказал:

— Карие.

— Нет.

Она слишком часто смотрела в эти глаза, единственное окно в душу, которое он для неё держал открытым. Ей всегда казалось, что он тоже видел её глаза, ведь они слишком часто встречались взглядами. Так часто, что его глаза стали чем-то родным для неё, привязали накрепко к хмурому, низкому, взъерошенному вечно пареньку.

— Серые.

— Не угадал.

В какой-то момент она поверила, что он-другой с теми глазами хочет ей так много сказать, но просто не может подобрать слова. Он-другой ждёт момента, чтобысказать о всех своих чувствах, которые видны в его пронзительно зеленых глазах со странными черными крапинками, но боится и пытается защититься. Отсюда и грубость, и нахмуренный лоб, и сухие поцелуи в щеку, и крепкая рука, не жалеющая её. Просто он боится рассказать о своих чувствах. Она пыталась его поддержать: смотрела ему в глаза, мысленно говорила: “Я тебя люблю. Я тебя пойму. Просто откройся”. Но он никогда не смотрел ей в глаза.

— Блин… жёлтые.

— Эх…

Однажды и в этих удивительных глазах окончательно потух свет. И они стали совершенно обычными, ничего не значащими. Он был бледнее обычного, тревожно косился на свой телефон, постоянно барабанил пальцами по столу и почти не смотрел на неё. А потом телефон зазвонил, он схватил его и сразу же пошагал куда-то прочь от неё. Она стояла и смотрела на стремительно удаляющуюся фигуру. Потом он звонил и извинялся, рассказывал о подруге, которую сбила машина и состояние которой было тяжелым. Извинялся тихо, без единой эмоции, по телефону, словно это — ритуал.

— Какие… черные, наверно. Точно, черные!

— Может, все-таки не будешь гадать?

А потом его глаза снова загорелись, эти самые крапинки снова заулыбались, обрадовались жизни. Она смотрела на них долго, и ей самой хотелось улыбаться, прижиматься ближе к неродному парню, представляя, что наконец он погладит по плечу мягко и поцелует в лоб. А он все-таки хмурил брови и мало говорил.

— Какого цвета глаза у неё?

— Орехового оттенка, — на автомате ответил он, но вдруг вздрогнул. Понял. Медленно обернулся и уж было открыл рот, чтобы что-то сказать, как она улыбнулась и пробормотала:

— Смешной ты…

Однажды она пришла на работу к нему и заметила его улыбку. Он её не видел, был увлечен беседой с какой-то девушкой. Он никогда не дарил своей девушке улыбку, лишь в первые дни их отношений, да и та была будто приклеенная к картонному человечку. И глаза его, прекрасные, зеленые, с темными красивыми крапинками, улыбались совсем не ей. И никогда ей не улыбались.

— У меня ведь точно такие же глаза, — она нервно сглотнула, глядя на него прямо, — Понимаешь? Такие же.

========== Летай высоко (гет) ==========

Зубы сводило от его кислых речей, от беспокойных его рук, от бегающих глаз, которые никак не могли остановиться на мне. Когда-то я не могла оторваться от удивительных темных точек в двух голубых омутах, а теперь я не могу поймать его взгляд.

Зубы сводило. Слов больше не было. Мыслями я слишком высоко летала для всяких бытовых мелочей, для всей грязи, которой он меня обливал. Этими путанными словами он пытался сказать, что моя любовь его голову больше не кружит, что со мной ему слишком уж скучно. А я стояла (мыслями летала), руки в карманы, глаза призажмурены мечтательно. Не думать только о разбившемся чувстве в груди. Не думать. И… поздно. Снова заныло, застонало, камнем потянуло из вышины вниз, чтобы упасть об землю да разбиться. То, что трещиной пойдет сейчас, потом не срастется — нужно было думать об этом.

Шаг. Второй. Дыхание его не грело мою кожу, а холодило неприятно. Он медленно обхватил меня руками (чужими) и прижал к себе. Я уже не слышала стук его сердца. Выслушивал ли он ритм моего? Или просто попрощаться решил так жестоко, ведь мог двигатель любви от такого завестись и потом не заглохнуть. Идиот. Дурак. Я опустила голову на его плечо, почти привычно, как делала раньше. Это просто привычка, никаких чувств.

И словно в опровержение всего этого, по щеке потекла одинокая слеза. Одна-единственная, но жгучая, обидная, слишком чувственная слеза. Сказать ему, что без него я жизнь не представляю? Нет. Много чести. И я промолчала.

Он ушёл. Чтобы на следующий день мы снова смогли встретиться.

А трещины не заросли. Появились новые. На руках множество их, на животе, даже на любимом им когда-то лице. На этот раз они были видны. На этот раз их было слишком много. На этот раз уже моя кожа была слишком холодна, а взгляд не хотел пересекаться с его глазами. Но летала я всё также высоко, выше крыш, выше его слов, да жалких мольб.

Он держал мои руки слишком бережно, никогда раньше не позволял он себе такой нежности. Но сегодня можно было. Сегодня много чего можно было. Главное, в крови не перепачкаться, вытекающей из множества трещин в моем теле. На всё это было всего-то пара минут, пока полицейский не попросит отойти от места ДТП и не мешать следствию.

Он держал мои руки, а я давно этого уже не чувствовала. Летала уж слишком высоко.

А потом я смотрела за ним с высоты. Перемазанного в моей крови, без кислых речей и бегающих глаз. Слишком уверенного, слишком серьезного. Он слишком долго сидел в своем доме, пытался унять дрожь в руках, что-то бормотал сам себе, словно уговорить пытался. А потом вдруг облокотился на спинку дивана, закрыл глаза и притих. И сквозь закрытые глаза медленно прокатилась одинокая, жгучая, тоскливая слеза. Он тихо всхлипывал, уже не серьезный, уже просто сломанный, чувствующий наверняка под ребрами боль нестерпимую, уже понимающий, где растет первая и глубокая трещина внутри. По сердцу прошлась трещина. Он не сдержался тогда, за одной слезой пошли другие, потом воздуха стало не хватать, потом слезы закончились, хотя боль не утихла.

И вернулась уверенность в себе. И снова в глазах мелькнула серьезность, так ему присущая. Он стер слезы со своих щек, встал с дивана и принялся за работу. Я летала слишком высоко, но все равно видела, как он завязывал на люстре веревку, как ставил стул рядом, как петлю пытался сделать по статьям из Интернета. Никакой записки, никаких последних звонков. Слишком уж был он уверенным в своих движениях и поступках. Даже в петлю без колебаний залез.

За окном разгорался вечер. На него он бросил лишь взгляд. Окно было открыто. И я влетела в него, спустившись со своей высоты, чтобы увидеть последнюю слезу, что блестела у него на ресницах. И наконец она медленно покатилась. Я поймала её аккуратным поцелуем в мокрую щёку, а потом быстро обхватила его своими руками, которых он не должен был почувствовать.

Я обнимала его, не видела его лица, но вдруг явственно почувствовала, что он улыбается.

Я встречу его там, высоко, когда он наконец сделает свой последний вдох. И мы будем вместе летать высоко. Ведь настоящая любовь… она окрыляет.

========== Улыбка отражения (джен) ==========

— Ты слишком много на себя берешь.

Отражение грустно улыбнулось этим словам и лишь пожало плечами. На кого еще надеяться, как не на саму себя? Она ведь не может обмануть ожидания людей, когда-то вложивших в её нежные руки тяжелый меч.

Слишком много крови впитал в себя кровожадный меч. Слишком много крови было на её когда-то нежных руках. Слишком много стеклянных глаз видела она в своей жизни, чтобы стать той самой девочкой, которая может сломаться от непосильной ноши на плечах. Она лично вонзала этот тяжелый и кровожадный меч во многих, и пыталась не думать о телах, которых она лишала жизненного тепла, о томящихся где-то душах людей, чьими жизнями она так распорядилась.

И отражение грустно улыбается, потому что по-другому не умеет. Только улыбка с оттенком вины, или грусти. А чаще она губы сжимает в одну линию, или чуть прикусывает от напряжения.

Покусанные губы болят на свежем воздухе, где пахнет дымом костровым, да гарью от вражьих домов. Дым затмевает звезды ясные, которые горят напрасно. Где-то там, за этим дымом, за этими лесами пытаются жить их враги. Смеются, жарят над костром весёлым еду, рассказывают истории и смотрят на звезды.

К тяжести меча она так и не смогла привыкнуть. Но она не может не идти сквозь дым, сквозь лес, навстречу своей судьбе и своим врагам. И их стоянка видна даже сквозь деревья, их плащи и доспехи видны, как и развевающиеся длинные волосы.

Под листьями, в колючем кусте она наблюдала за ней. Через полчаса такой засады вдруг приходит мысль: а где-то она видела этого человека. И вспоминается грустное отражение с глазами ясными и холодными. К горлу подступает ком. Неужели такое возможно? И затаив дыхание, она наблюдает за этой девушкой, изучает каждую царапину на её лице, каждое движение лица, пытается выслушать каждое слово, но слишком далеко она от них.

Беззаботно они ложатся спать: она и её спутник в одежде вражеских цветов. Проходит час, они беззаботно спят. Только тогда осторожно выходит она, на ходу доставая метательные кинжалы. Страшно идти. И не боялась она этого парня, хоть и выглядел он сильным. Боялась она девушки, которая слишком уж похожа на неё.

Шаги её неслышны, дыхание слишком тихо. Перерезать горло тому парню — дело техники, о нём сразу же забываешь, стоит только крови начать вытекать прямо на её (когда-то нежные) руки. Она разворачивается и вдруг встретилась с ясным взглядом, который точь-в-точь похож на её.

Вдох. Кинжал со свистом пролетел мимо. Выдох. Меч уже у неё в руках, послушный и готовый испить кровушки.

Вдох. Два меча столкнулись в борьбе за жизнь. Выдох. Искры летят, две девушки отскакивают, а потом вновь бегут, чтобы обязательно задеть, чтобы обязательно ударить и убить. Искры летят от их сражения, силы уходят с каждым ударом, но никто не сдается. Не убить — самому не выжить. Наконец она задевает эту девушку, меч испил крови и задвигался с большей охотой.

А потом еще один пропущенный удар. И еще. И финальный удар туда, где когда-то билось живое сердце. Кровь брызнула во все стороны. Слёзы брызнули из глаз сами. Враг с грохотом падает спиной на землю. Меч вонзается в землю, и она двумя руками держится за него, облокотилась, чтобы не упасть без сил рядом. Она же сильнее. Она оказалась сильнее. И слава Богу.

Вроде бы всё правильно. Еще двумя врагами стало меньше. Да только что толку, если еще будет пару зарубок — пару загубленных жизней — на рукояти кровожадного меча? Да только слёзы так и идут по щекам волной.

Она не брала на себя слишком много. На неё взвалили всю эту ношу. В таком случае, на кого еще надеяться, как не на саму себя?

========== Сердце на тарелочке (гет) ==========

Она нарисовала на белой тарелке красивое сердце, осторожно схватила её концами пальцев, даже залюбовалась немного, после чего кинула в стену. Осколки полетели по всей скромной кухне, во все стороны, на полу появилось много красных пятнышек. Она подняла взгляд на серьезного парня с сигаретой меж идеальных губ и проговорила:

— Вот что я чувствую.

Он поднял красный осколок с пола, осторожно коснулся острого скола, и уголок губ дернулся вверх. Непроизвольно. И сразу этот намек на улыбку растворился.

Она вскочила со стула, чуть скривилась, когда босые ноги коснулись холодного пола, и рванула в коридор прочь от этого человека. По всем законам жанра он должен был крикнуть “Стой!”, но ничего бы это не изменило.

Парень тоже встал со своего места. В опустевшей кухне было как-то неудобно. Незаметно рука с осколком скользнула в карман кофты, а сам он направился в коридор, чтобы наконец уйти прочь из этой квартиры. Застегивая куртку, он улавливал обрывки фраз:

— Да всё хор… я не плачу… просто… не любит… равнодушие… я не хочу…

Прерывалось это всё жалкими всхлипами. Он открыл дверь и наконец вышел, чтобы поймать под куртку холодный свободный ветер и жить как-то дальше. В ушах стояли эти всхлипы, словно она до сих пор рядом, сидит на его плечах, да слезть не хочет. И на свежем воздухе легче не стало.

Он достал самокрутку, подпалил её и втянул побольше дыма в лёгкие. Легче не стало. Мельком взглянул на руку, на которой остался тонкий порез от осколка, который отдавал щипающей болью. Он был предельно спокойным, только почему-то хотелось надеть на лицо нервную неискреннюю улыбку. Но он сражался с этими позывами, искал что-то в телефоне, хотя руки подрагивали от зимнего холодного воздуха.

Он нашёл то самое голосовое и нажал на “плэй”, даже не подумав достать наушники. Дрожавший звонкий голос ударил по ушам. Он его раз двадцать включал, выучил слова наизусть и теперь слушал лишь интонацию, скачущую, нервную, обвинительную. Он опять виноват. Парень не дослушал его до конца — он и так знал его наизусть, — поставил на паузу и пошёл по скользкой улице в сторону автобуса.

Первое сообщение пришло в автобусе. Она просила прощения. Он хмыкнул, едва увидел это, и сразу кинул телефон обратно в карман. Если посмотреть всю их переписку, там примерно столько и будет этих пустых извинений. Она опять вспылила. Она не хотела. Он знает её оправдания на год вперёд. Он смотрит в пыльное окно автобуса на серые улицы, и даже они интересней её сообщений.

Второе сообщение было написано большими буквами. В ушах он услышал её крик и тут же замотал головой, чтобы прогнать наваждение. Вспомнился звук разбитой тарелки. Он решил зациклиться на нём, а не на чём-либо ещё.

Сердце на тарелке разбилось прямо на его глазах. Толпа в автобусе резко стала очень далёкой, словно отгороженная стеклом. Наверно, с таким звуком разбиваются сердца настоящие? Он пожал плечами, сам себе отвечая. Наверно, она и не подозревала, насколько этим перфомансом его впечатлила.

Телефон постоянно дребезжал в кармане, она пыталась до него достучаться, дозвониться, довибрироваться, но он лишь кривился и продолжал заниматься делами. Он поставил телефон на зарядку рядом, взглянул на вечернее небо за окном и лёг в кровать. Лежал долго, в своих мыслях пребывая. И эти мысли постоянно разбивались о вибрацию телефона.

Он лениво потянулся к нему, разблокировал и мельком проглядел кучу однообразных сообщений. Волнообразное её настроение. Она то признавалась ему в любви, то проклинала громко и винила во всех бедах. Последние сообщение гласили о внеземной её любви и внезапном осознании своей глупости. На этих словах он обычно возвращался, отшучивался, успокаивал её и клялся в любви. Но виноватым всегда оставался именно он.

Просто всю свою жизнь он был слишком добрым. Хотел бы ненавидеть хоть кого-то, но не мог. Поэтому он стал ненавидеть себя.

Наконец он тяжело вздохнул и кинул телефон, подавив желание хоть что-нибудь ей написать. Но… снова его схватил. Немного повозился и отключил вибрацию. И со своей неспокойной душой, давя в себе желание снова начать этот проклятый круг, он заснул.

Во сне он снова увидел, как она кинула в стену тарелку с нарисованным сердцем. Потом — ещё одну. Весь пол покрылся осколками, не осталось ни одного свободного места. Но затем она достала красивое сердце, немного полюбовалась им. В её руках она выглядело очень красивым.

— Это твоё? — она приподняла сердце.

Он сдавленно кивнул.

И сердце полетело в стену, да разлетелось сотней и тысячей осколков с тем самым страшным звуком. От этого звука он и проснулся. Первым делом потянулся к телефону, где прибавилось сообщений. Вторым делом — добавил её в чёрный список.

Ничего не поделаешь — пора собирать осколки и заново его склеивать.