Дьявол в форме эсэсовца (СИ) [Valine] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Неожиданная и неприятная встреча ==========

Шошанна Дрейфус всегда ходила в это кафе… Во-первых, потому что оно находилось всего в паре кварталов от её маленькой двухкомнатной квартирки, которую она снимала у противной и ворчливой старухи, отдавая той довольно приличную, особенно для военного времени, сумму. Во-вторых, здесь всегда было тихо и спокойно — никто не устраивал пьяных драк, не начинал плясать на барной стойке, а немцы сюда наведывались редко, и то те, что имели звание пониже.

В общем, это место казалось Шошанне лучшим уголком для отдыха, где она могла провести пару свободных часов, пролистывая страницы найденной у «тëти» в небольшой библиотеке книги или же неспешно попивая кофе, задумчиво наблюдая за тем, как исходит серой змейкой дым от сигареты.

Кроме того, Шошанна предпочитала занимать маленький столик в самом углу — обычно он пустовал, так как располагался далеко от окон, да и вид с того места открывался, мягко говоря, плохой. Однако сегодня, вопреки ожиданиям Дрейфус, она едва смогла отвоевать своë законное место у одной очень уж шумной француженки, которая, впрочем, быстро сдалась, стоило только молодому немецкому офицеру красноречиво поманить её пальцем, словно какого-то бездомного пса…

Заметив самодовольную и лукавую улыбку, что коснулась губ француженки, Шошанна еле сдержала себя от выразительного смешка, опустив взгляд в пол. Да уж, ей было действительно смешно наблюдать за потугами этой глупой женщины, что изо всех сил пыталась набить себе цену. Унизительно, недостойно, мерзко.

Они обязаны были бороться, обязаны были ненавидеть и презирать захватчиков всем сердцем… Но вместо этого французы позволяли фашистам относиться к себе, как к грязи, унижаясь и раболепствуя перед своими новыми «господами». Жалкое зрелище, не более.

Подобная мысль вынудила Шошанну презрительно фыркнуть и сделать глоток кофе, блаженно прикрыв глаза от насыщенного и изысканного вкуса напитка. Опустив взгляд в книгу, Дрейфус хотела было вернуться к моменту, на котором остановилась, отвлекшись на посторонние мысли, однако раздавшийся над ней голос вынудил её резко поднять голову, вопросительно изогнув бровь.

Дитер Хельштром… Кого-кого, но этого немца Шошанна никак не ожидала увидеть в подобном месте да ещё и в столь ранний час. Данное заведение можно было назвать вполне приемлемым, однако до роскошных ресторанов, в которых обычно и собиралась нацистская верхушка, ему было, как калеке до звезды. На секунду Шошанна даже подумала, что обозналась, однако неприятная и широкая улыбка немца, а если быть точнее, то хитрый и кривой оскал, вмиг рассеял все её сомнения.

— Позволите? — указав ладонью на свободное место за её маленьким столиком, спросил Хельштром, и Шошанна едва сдержалась, чтобы не запустить в немца какую-нибудь колкость.

Остановило Шошанну лишь понимание того, что подобная выходка может обойтись ей слишком дорого. Ведь штурмбаннфюреры не приемлют неподчинения и неуважения по отношению к себе, особенно от женщины. А потому Дрейфус ничего не оставалось, кроме как сильнее стиснуть зубы и, одарив Дитера Хельштрома самой «искренней» и «приветливой» из своих улыбок, согласно кивнуть.

— Конечно, майор… Разве могу я отказать? — слова, насквозь пропитанные иронией и потаённой ненавистью, сорвались с губ Шошанны легко, подобно пуху.

Однако Дитер Хельштром, вопреки ожиданиям Мимьё-Дрейфус, проигнорировал её саркастичный тон. Положив фуражку на деревянную поверхность, немец сел за стол, лениво откинувшись на спинку стула и достав из кармана тёмного кожаного пальто пачку сигарет и зажигалку.

— Будете? — выразительно щёлкнув зажигалкой перед своим лицом, спросил штурмбаннфюрер, взглядом указав на пачку сигарет, которую он оставил на столе. Шошанна в ответ лишь отрицательно мотнула головой, нахмурившись и отведя взгляд от некрасивого, расплывшегося в довольной и масленой улыбке лица немца.

— Надеюсь, тут есть что-нибудь получше той бурды, что вы заказали? — сделав затяжку, спросил Хельштром, заметив, как во взгляде напротив отразились на доли секунды недовольство и злость.

— Не знаю, майор… Я привыкла заказывать эту, как вы выразились, бурду, — чуть ли не чеканя каждое слово, ответила Дрейфус, услышав сдержанный смешок немца.

Когда же Хельштром, наконец-то оторвав от неё пытливый и изучающий взгляд, подал рукой знак стоящему неподалёку «официанту» — если так вообще можно было назвать тощего паренька в не особо-то и чистой форме — Шошанна позволила себе сделать глубокий вдох, неосознанно сжав ладонью грубую ткань штанов.

— Принеси мне чашечку вашего лучшего кофе… — бросив беглый взгляд на ссутулившегося паренька, проговорил штурмбаннфюрер и, цокнув языком, добавил: — А что сегодня подаёте на обед?

— Киш с грибами и сыром, штурмбаннфюрер, — не поднимая взгляда на насмешливо взирающего на него немца, произнёс юноша, словно перед ним сидел не обычный человек, а самый настоящий зверь, готовый в любой момент наброситься, вцепившись острыми зубами в плоть.

От подобной картины Шошанну даже передёрнуло, и она, дабы отвлечь себя, отворотила взгляд в сторону, раздумывая над тем, как бы ей побыстрее ретироваться из этого места.

— Что ж, надеюсь, что хоть он будет лучше вашего ужасного кофе, — растянув губы в фальшиво искренней улыбке, ответил Хельштром и, указав взглядом в сторону Шошанны, добавил: — И этой очаровательной фройляйн принеси то же самое.

— Этого не нужно, мне всё равно надо уже идти, — резче, чем хотелось бы, произнесла Дрейфус, поймав на себе пронзительный и сосредоточенный взгляд штурмбаннфюрера, в котором на секунды отразилось нескрываемое недовольство.

— Нет, мадемуазель Мимьё, вам придётся повременить с уходом, — не терпящим возражения тоном проговорил Дитер Хельштром, сделав акцент на фамилии девушки, вынудив её непроизвольно напрячься всем телом.

— Фройляйн принеси то же самое… — окинув явно обеспокоенного происходящим юношу безразличным взглядом, повторил Хельштром, и «официант», неуверенно кивнув, отошёл от их столика, трусливо поглядывая через плечо в сторону штурмбаннфюрера.

— Вы себе много позволяете, штурмбаннфюрер, — вперив в сидящего напротив немца полный злости и ненависти взгляд, произнесла Шошанна, наблюдая за тем, как Хельштром кривит губы в самодовольной ухмылке, выпуская изо рта клуб едкого табачного дыма.

— Поверьте мне, дорогая, вы позволяете себе куда больше… — растягивая слова, словно нараспев, произнёс Дитер Хельштром, наслаждаясь тем, как дёргается горло девушки при его словах, а в её больших выразительных глазах проскальзывают страх и беспокойство.

— Ваш возлюбленный Фридрих либо слишком туп, либо слишком ослеплён любовью к вам, чтобы попытаться понять, насколько вы двуличная особа, — всё тем же спокойным и негромким тоном рассуждал Хельштром, наблюдая за реакцией девушки на каждое его слово. — Удивительно, что даже сам Охотник на евреев, Ганс Ланда, не смог заметить в вас фальши… — добавил штурмбаннфюрер, заметив, как распахнулись глаза Дрейфус-Мимьё, а от лица её отхлынула краска.

— Перестаньте так пялиться на меня, вы выдаёте себя с головой, — выдохнув облако дыма чуть ли не в лицо Шошанне, произнёс Дитер Хельштром, сведя тонкие брови к переносице.

— Я так понимаю, подобным образом вы хотели напугать меня? — наконец обретя дар речи, негромко — едва ли не шёпотом — проговорила Дрейфус, против воли наклонившись чуть вперёд — чтобы никто из сидящих рядом не смог уловить ни звука.

Страх по-прежнему сжимал девушку, подобно удавке, препятствуя сделать малейший вдох, не давая пошевелиться… Однако она не желала демонстрировать майору свою слабость, и хотя глаза её говорили красноречивее слов, Шошанна старалась вести себя сдержанно и уверенно — так, как подобает сильной женщине, а не трусливой девчонке.

Немцы отобрали у неё семью, немцы лишили её дома, лишили страны — всего, что было ей дорого, что имело значение. А потому она не должна была раболепствовать перед сидящим рядом с ней штурмбаннфюрером, не должна была позволять ему манипулировать собой, как безвольной марионеткой. Нет, этот самодовольный и испорченный властью фашист не увидит в ней трусливой и наивной девчонки, трясущейся от одного лишь вида чёрного кожаного пальто и красной повязки на плече…

— Нет, мадемуазель Мимьё, я просто веду дружескую беседу, ожидая, когда принесут наш заказ, — дёрнув уголками губ в подобии улыбки, спокойно и даже добродушно произнёс Хельштром, потушив сигарету о донышко пепельницы, что стояла на столе.

— И чего вы хотите? — понимая, что штурмбаннфюрер не просто так поделился с ней столь «ценной» информацией, спросила Шошанна, бросая беглый взгляд в сторону идущего к их столику парнишки-официанта.

— Для начала я бы хотел, чтобы вы перестали смотреть на меня так, будто хотите выпустить мне в черепушку целую обойму патронов… — криво усмехнувшись, произнёс Дитер Хельштром, вынудив Дрейфус с силой сжать кулаки, растянув губы в притворно добродушной улыбке.

— Улыбайтесь чаще, так вам больше идёт, — проведя по девушке внимательным и несколько оценивающим взглядом, довольно заключил штурмбаннфюрер, убирая фуражку со стола и молча наблюдая за тем, как юноша ставит заказ на столик.

— Пожалуйста… — с напускной серьëзностью произнёс юноша и, секунду помедлив, ретировался в сторону кухни, вновь оставив штурмбаннфюрера наедине с его «жертвой».

— Попробуйте. Думаю, это будет не хуже того, что вы обычно едите, — с притворной любезностью проговорил Хельштром, отрезав от киша кусок и положив его в рот, прикрыв глаза от приятного вкуса. — Да, это вполне сносно, — добавил немец, опустив взгляд на тарелку.

«Чтоб ты этим же куском подавился, мерзкий фашист», — промелькнула в голове Шошанны предательская мысль, заставившая её спрятать от майора злорадную улыбку.

Шошанне казалось, что немец играет с ней, словно со зверьком, проверяя реакцию на его слова и действия. Безусловно, Дитеру Хельштрому нравилась эта изощрённая и бесчестная игра, вот только сама Дрейфус не разделяла подобного энтузиазма. Однако иных вариантов не оставалось — ей их даже не предлагали — а потому Шошанна против воли должна была идти на поводу у наглого фашиста, играя отведённую ей в этом дешёвом спектакле роль.

Нахмурившись и плотно стиснув зубы, Шошанна опустила взгляд на принесённый официантом киш и, секунды помедлив, отрезала от него кусок, не замечая даже сосредоточенного и заинтересованного взгляда серых глаз майора, пригвождённых к её фигуре.

— Чего вы хотите? — прожевав, повторила свой недавний вопрос Шошанна, подняв уверенный и строгий взгляд на штурмбаннфюрера и заметив, как в глазах его отразился опасный огонёк.

— Я предлагаю вам дружбу, — обнажив зубы в широком и довольном оскале, произнёс Хельштром, вынудив Шошанну с непритворным изумлением и негодованием посмотреть на него.

— Это невозможно, — не раздумывая ни секунды, безапелляционно ответила Шошанна, поражаясь тому, что подобная мысль вообще могла прийти в голову штурмбаннфюреру.

Он же, казалось, не считал своё предложение неправильным или же невозможным, словно и не понимал вовсе, насколько велика ненависть, которую Дрейфус питает ко всем, носящим немецкую форму.

— Почему же? — сделав глоток кофе и несильно поморщившись от горьковатого и насыщенного вкуса напитка, спросил Хельштром, состроив удивление на некрасивом лице.

— Хотя бы потому, что дружбы между зверем и человеком быть не может, — Шошанна жалела, что высказала свою мысль в подобной форме — слишком пафосной и громкой — однако отказываться от сказанного не желала.

Дитера же, казалось, ответ еврейки весьма позабавил: на секунды в его глазах вспыхнул непритворный интерес и даже толика уважения… Однако уже через мгновения они исчезли, и на место их пришли недовольство и злость. Уязвлённый ответом Шошанны, Хельштром несколько секунд молчал, обдумывая сказанное ею.

Когда же майор наконец поднял взгляд на Дрейфус, наклонившись совсем близко к её лицу, она непроизвольно задержала дыхание, напрягшись всем телом… Однако глаз не отвела — чтобы окрылённый собственной властью и безнаказанностью фашист даже не подумал, что смог увидеть в её глазах тень страха или же волнения.

— Не играйте с огнём, мадемуазель Мимьё… Даже у моего ангельского терпения есть предел, — пугающе спокойно, чуть ли не бесстрастно, произнёс Дитер Хельштром, смерив девушку продолжительным взглядом — пронзительным и цепким.

— Я играю с огнём уже несколько лет, штурмбаннфюрер, — приглушённо хмыкнув, твёрдо ответила Шошанна, заметив, как тонких губ немца коснулась кривая усмешка.

Казалось, девушка ни на секунду не задумалась о том, что сидящий напротив фашист может использовать эти слова против неё, превратив её защиту в собственное оружие. Впрочем, Дрейфус понимала, что этого не произойдёт…

Нет, он не станет. По крайней мере, до тех пор, пока Шошанна будет ему интересна… Будь иначе, он бы без малейшего промедления поспешил исполнить свой долг, всадив недостойной еврейке пулю между глаз.

Но раз она до сих пор жива, а исполнительный и преданный своему делу штурмбаннфюрер даже не торопится осуществлять свой долг, значит, на то есть причины. И причины эти, как догадалась Шошанна, кроются в ней самой. А если быть точнее, в том, что она может предложить майору…

— Мне пора идти, майор, я очень спешу, — враз осмелев, произнесла Шошанна, наблюдая за тем, как Дитер Хельштром удивлённо приподнимает бровь, отставляя в сторону тарелку.

— Что ж, если вы торопитесь, я довезу вас, — аккуратно проведя салфеткой по губам, проговорил штурмбаннфюрер, вынудив Шошанну сглотнуть подступивший к горлу ком.

— Я вас об этом не просила, — несколько резко ответила Дрейфус, которую одна лишь мысль о том, что придётся провести больше времени в обществе майора, вынуждала испытывать беспокойство и даже страх.

— Я настаиваю, мадемуазель, — словно и не заметив резкости в голосе девушки, спокойно и невозмутимо ответил Хельштром, растянув губы в сдержанной и приветливой улыбке, разительно отличающейся от той, которой он обычно «одаривал» своих собеседников.

Понимая, что выбора как такового Дитер Хельштром ей не давал — только ставил перед фактом — Шошанна, не произнося ни слова, встала из-за стола и, окинув недовольным взглядом фигуру немца, медленным шагом направилась в сторону дверей, внутренне уповая на то, что ей хватит сил до конца играть роль француженки Эммануэль Мимьё… Пусть даже штурмбаннфюрер уже догадался о том, что правдивого в её образе мало.

Уже усаживаясь на переднее сиденье дорогого чёрного автомобиля, Шошанна мимоходом подумала о том, что не желает и даже боится говорить штурмбаннфюреру, где живёт. В голове девушки тут же вспыхнула мысль о том, что немец может в дальнейшем воспользоваться этими сведениями… И в целях далеко не благородных.

Однако, когда немец, даже не спросив её адреса, свернул точно по направлению к небольшому дому, в котором она снимала маленькую квартирку, лже-Эммануэль поняла, что Хельштрому уже известно, где спрятано её «гнёздышко», а потому больше не было нужды в сохранении столь священной тайны.

Единственным же, что не оставляло Шошанну в покое, был вопрос о том, что ещё штурмбаннфюрер Дитер Хельштром знает о ней? И главное — как именно он захочет воспользоваться известной ему информацией?

Что же могла «предложить» ему Шошанна? Ничего — только себя. И думалось ей, что именно этого от неё хотел и сам Хельштром. Вот только мысль о том, чтобы принадлежать фашистской свинье, чуть ли не добровольно ложась под него, вызывала в душе Дрейфус отторжение и гнев, вынуждая едва ли не кричать от собственного бессилия.

Однако умирать Шошанна не хотела — ни сейчас, ни завтра, ни через неделю — а потому было необходимо понять, готова ли она ради сохранения жизни переступить через собственные убеждения.

Шошанна невольно сглотнула, бросив беглый настороженный взгляд в сторону штурмбаннфюрера, который, к её удивлению, больше не пытался с ней заговорить, внимательно и сосредоточенно смотря на дорогу. Глазами девушка пробежала по фигуре немца, на секунду подумав о том, что без его фирменной дьявольской ухмылки и высокомерного выражения лица он мог бы даже называться привлекательным.

Мысль эта, впрочем, вынудила Шошанну испытать приступ ненависти к самой себе. И она, дабы отвлечься от столь неправильных и недостойных размышлений, отвернулась в сторону окна, устремив безразличный и пустой взгляд на серые и унылые улицы.

И лишь когда автомобиль остановился перед знакомым Шошанне домом, Дитер, выразительно цокнув, посмотрел в её сторону. Взгляд его серых глаз в ту же секунду пробежал по фигуре девушки, словно оценивая, и через считанные мгновения губы немца расплылись в хорошо знакомой ей улыбке, которая вынудила Дрейфус едва ли не дёрнуться на месте.

— Мы прибыли, мадемуазель, — со всё той же улыбкой произнёс Хельштром, в ответ на что Шошанна лишь кивнула, отворотив взгляд от его лица.

— Благодарю, — бесцветно и негромко проговорила Дрейфус, всей душой желая поскорее покинуть автомобиль и тем более общество немца.

Однако, не успела она и ручки коснуться, как почувствовала прикосновение тёплой ладони к своему плечу, вынудившее её вздрогнуть и напрячься всем телом, сглотнув подступивший к горлу ком. Мужские пальцы пробежали по шее девушки, задержавшись на остром подбородке, несильно, но ощутимо сжав его.

Повернув лицо Дрейфус в свою сторону, Дитер некоторое время медлил, наблюдая за тем, как отражаются в больших выразительных глазах обличающие её эмоции. И, словно удовлетворившись увиденным, штурмбаннфюрер, подавшись вперёд, коснулся губами губ девушки, оставив на них лёгкий, почти целомудренный поцелуй, который, однако, вынудил Шошанну испытать неподдельное отвращение…

Однако, стоило только Хельштрому отстраниться, как девушка, не медля ни секунды и не произнося ни слова, распахнула дверь автомобиля, ступив на умащённую камнем дорожку. На мгновения Шошанне показалось, что майор проследует за ней… Однако он, вопреки её ожиданиям, остался в салоне автомобиля.

И лишь когда девушка, остановившись у двери, ведшей в тёмный и грязный подъезд, посмотрела в его сторону — сама не понимая, зачем и для чего — Дитер одарил её широкой и лукавой улыбкой, театрально помахав ладонью. Плотно сжав губы, Шошанна отвернулась от автомобиля и, не медля ни секунды, зашла в коридор, негромко захлопнув за собой дверь.

Мысль о том, что теперь Хельштром не оставит её в покое, не позволит и дальше скрываться за личиной Эммануэль Мимьё, вызывала в душе девушки целый каскад эмоций и чувств… Впервые за долгое время Шошанна вновь ощутила себя жертвой, загнанной в угол обстоятельствами. Вот только если раньше, четыре года назад, рядом с ней была семья, любящие родители и брат, то теперь она должна была полагаться лишь на себя.

Единственным же, что утешало Шошанну, было осознание того, что без родительской помощи она смогла вырваться из того сырого подвала, залитого алой кровью, она продержалась несколько лет, умело скрывая свою истинную личность. Она нашла в себе силы начать жизнь — если это вообще можно было так назвать — с чистого листа. И раз уж произошедшее с ней за последние годы не смогло сломить её, то одному гестаповцу это точно не удастся.

И раз даже Гансу Ланде — великому охотнику на евреев — не удалось поймать Шошанну, то самодовольному и надменному штурмбаннфюреру Дитеру Хельштрому это уж точно не удастся. Не будь она Шошанной Дрейфус…

========== Глава 2. Я всегда получаю то, что захочу ==========

На следующий день, к превеликой радости Шошанны, она не встретилась с штурмбаннфюрером — ни в кинотеатре, ни в кафе, ни на улице. Уставшая, но удовлетворённая столь приятным стечением обстоятельств, она покинула «Le Gamaar» поздно вечером, мечтая о том моменте, когда сможет завалиться на кровать и насладиться заслуженными часами покоя.

Постоянный страх быть пойманной, непреходящее чувство загнанности, бесконечный театр, в котором ей приходилось играть совершенно другую девушку, беспокойство, огромное количество обязанностей — всё это непомерно тяжёлым грузом давило на Шошанну.

Зайдя во всё тот же грязный и тёмный подъезд, Шошанна невольно поморщилась: тяжёлый и насыщенный запах пригоревшего жира и лука ударил в нос. Прикрыв ладонью лицо, девушка хотела было проскочить в свою квартиру, однако внезапно распахнувшаяся дверь вынудила её замереть на месте, уставившись на старую и морщинистую хозяйку дома.

— О, вернулась наконец, — сжав гнилыми зубами сигарету, произнесла женщина, оперевшись на дверной косяк. — К тебе тут штурмбаннфюрер приходил… — выразительно цокнув языком, добавила она и смерила Шошанну многозначительным взглядом, словно пытаясь понять, чего это вдруг немецкий офицер решил ухлестнуть за этим недоразумением в комбинезоне.

— И зачем? — едва сдержавшись, чтобы не закатить глаза, спросила Шошанна, удивляясь собственной «везучести».

«Накаркала…» — пронеслась в голове девушки закономерная мысль. Что ж, ожидать иного исхода было бы глупо. Однако, несмотря на это, Шошанна всё равно в глубине души надеялась, что сумеет избежать чего-то подобного…

— Мне почём знать? — скривив сухие и тонкие губы в подобии усмешки, ответила старуха и, сделав глубокую затяжку, добавила: — Букет принёс, велел тебе передать, когда вернёшься.

— Можете оставить цветы себе, — чуть ли не дёрнувшись от слов хозяйки дома, процедила Шошанна, чувствуя, как внутри всё рокочет от гнева.

Подарков от фрицев она не принимала. И уж точно не стала бы принимать их от надменного, мерзкого и зарвавшегося Дитера Хельштрома, что возомнил из себя не пойми кого. Пусть себе этот букет засунет куда подальше…

— Ты что, сдурела что ли? — едва не выронив изо рта сигарету, спросила поражённая словами Дрейфус старуха и, не дожидаясь возможного ответа, нырнула обратно в комнату, через секунд двадцать вернувшись с большим букетом коралловых роз.

— Возьми цветы и не будь дурой, — всучив девушке букет, произнесла старуха, в ответ получив лишь нечитаемый взгляд.

Не произнося ни слова, Шошанна медленной и неуверенной походкой направилась в свою маленькую квартиру, вдогонку получив лишь многозначительную усмешку. Руки, казалось, жгло от одного лишь прикосновения к цветам, а горло неприятно саднило от сдерживаемых из последних сил криков.

Снимая с себя рабочий комбинезон, Шошанна то и дело посматривала в сторону букета, столь «любезно» преподнесённого майором, размышляя над тем, как бы от него избавиться. Коралловые, насыщенные и яркие, бутоны неприятно мозолили глаза, вызывая гадкое чувство внутри. Будь это возможно, Шошанна, наверное, швырнула бы Хельштрому этот веник в лицо. Жаль только, что вытворить подобное было невозможно — слишком рискованно, слишком опасно. Равносильно самоубийству.

Остановившись у небольшого камина, Шошанна несколько секунд задумчиво смотрела на чёрные угли, взвешивая все «за» и «против». Впрочем, размышляла девушка недолго: уже через считанные мгновения её губ коснулась злорадная и довольная улыбка, а в глазах отразилось предвкушение.

«Что ж, раз майор решил преподнести подарок, которого я не просила, у меня есть право сделать с этим букетом всё, что я посчитаю нужным», — пронеслась в голове Шошанны вполне закономерная мысль. И девушка, не теряя драгоценного времени, засуетилась возле небольшого камина, разжигая в нём огонь… И уже через пару-тройку минут насыщенно красные языки пламени забегали по чёрным углям, принявшись исполнять причудливый танец.

Шошанна же, опустившись рядом с камином на колени, некоторое время равнодушно и несколько отстранённо взирала на огонь, словно заворожённая, чувствуя, как приятно и спокойно становится на сердце, а буря эмоций, что ещё минуту назад проносилась в душе, усмиряется… Но уже в следующее мгновение девушка, будто опомнившись, взяла в руки букет, презрительно скривив лицо при взгляде на нежные бутоны.

«Фальшь… Любезный жест, за которым скрываются самые грязные и недостойные мотивы», — мысленно произнесла Шошанна, протягивая один из цветков к огню, со странным блеском в глазах наблюдая за тем, как коралловые бутоны кривятся и скукоживаются, покрываясь чёрным налётом, чтобы уже через секунду пеплом пасть на угли.

Цветы, изуродованные пламенем, превращались в ничто. Красота, взращённая, чтобы радовать взгляд, погибала под нещадным натиском огня. Однако Шошанну открывшаяся картина нисколько не удручала — наоборот, приносила внутреннее удовлетворение, даже наслаждение, вынуждая со злорадной улыбкой крутить поражённые огнём цветы перед носом.

Подарков от фрицев она не принимала никогда. И Хельштром не был исключением из правил. Его любезность и ухаживания — подлая и мерзкая ловушка, созданная ради собственной забавы. Его напускное очарование и лицемерная доброжелательность — искусная маска, за которой скрывается настоящий дьявол. И пусть она будет проклята, если позволит Хельштрому сломить её… Если ей суждено будет пасть, умереть, Шошанна заберёт его с собой. Ничего, в аду найдётся место для них обоих.

Но её победа должна стать уверенной, триумфальной и незабываемой. И ради такой победы Шошанна готова пожертвовать единственным, что у неё осталось, — своей жизнью. О да, она умрёт, но заберёт с собой не один десяток фашистских тварей. И Хельштром не станет исключением. Более того, его гибель станет для Шошанны особой наградой.

Это станет достойным наказанием за все преступления, которые он уже совершил и которые не успел даже задумать… А Шошанна знала: Хельштром не отступится от своей цели, не откажется от заманчивой и такой желанной перспективы поиздеваться над ней, воспользовавшись сполна своей властью.

Ну и пускай. Шошанна «подарит» ему эту возможность. Вот только наказание, которое последует после, будет страшным. Мерзость Дитера Хельштрома сгорит вместе с ним в пламени её мести…

Шошанна протянула к огню последний цветок, помедлив лишь мгновения, прежде чем небрежно и презрительно бросить его на угли. Красные языки пламени в ту же секунду захлестнули его, подобно волнам. И вскоре от красивого и безмерно нежного цветка осталась лишь жалкая горстка пепла. И лишь когда это произошло, Шошанна позволила себе отвести взгляд от камина, удовлетворённо потерев ладони.

***

Шошанна знала, что в скором времени Дитер Хельштром вновь заявит о себе, но не думала, что это произойдёт так скоро. Но, похоже, собственные прихоти и низменные желания штурмбаннфюрер ставил выше приказов начальства. Хотя в этом Шошанна очень сомневалась: такой, как Хельштром, навряд ли стал бы пренебрегать непосредственными обязанностями ради забав. Не тот он человек. Да и Шошанна точно не относится к тем, ради которых готовы хоть чем-то «пожертвовать». В этом мире — новом мире — она стоит не больше грязи. И отношение к ней вполне соответствует её стоимости.

Однако, несмотря на это, Хельштром почему-то обратил свой лукавый и заинтересованный взгляд именно на неё. Правда, от осознания этого Шошанне не становилось лучше… Для неё подобное внимание штурмбаннфюрера было равнозначно пытке — долгой, искусной и в некотором роде мучительной.

Хельштром постучал лишь дважды по деревянной поверхности двери — громко, выразительно и уверенно. И Шошанна, чуть ли не подскочив на диване, неосознанно вжалась в мягкую спинку. Это был он — сомневаться не приходилось. Хельштрому было известно, где она живёт, более того, майор уже приходил сюда. Правда, не застал саму Шошанну (к превеликой радости последней). Теперь же Дрейфус была в ловушке: не открыть Хельштрому она не сможет, а сбежать или увернуться от его общества не получится. В этот раз уж точно не получится.

Тяжело сглотнув, Шошанна поднялась с дивана, плотнее запахнув халат и сильнее затянув длинный поясок. Стук не повторялся, однако Дрейфус знала, что штурмбаннфюрер никуда не ушёл — терпеливо ожидал её, наслаждаясь осознанием того, какой эффект произвёл его неожиданный визит.

Лишь секунды помедлив, чтобы собраться с силами и привести в порядок непослушное дыхание, Шошанна опустила щеколду и медленно приоткрыла дверь, сразу же зацепившись напряжённым и недоверчивым взглядом за серые пустые глаза Хельштрома, на дне которых, однако, горело недоброе пламя. Губы же майора были растянуты в фальшиво любезной улыбке.

— Добрый день, мадемуазель Мимьё, — расплывшись в ещё более хитрой и самодовольной улыбке, произнёс Хельштром, делая шаг вперёд, словно и не замечая красноречивого взгляда хозяйки квартиры.

— Я гостей не ждала, майор, — стараясь держаться достойно и уверенно, ответила вместо приветствия Шошанна.

Глупая и наивная попытка показаться более смелой и дерзкой, чем она есть на самом деле. Дитер, бесспорно, раскусил её сразу же, но не подавал виду: образ храбрящейся еврейки с суровым и полным скрытой злобы взглядом, сведёнными к переносице бровями и плотно сжатыми губами его немало забавлял. Недолго ей осталось играть эту роль…

— У меня есть особая привилегия. Я могу приходить тогда, когда посчитаю нужным, — неестественно спокойно, однако со всё той же фальшивой улыбкой произнёс Дитер, заходя в квартиру, вынуждая Шошанну отойти в сторону, неосознанно скрестив руки на груди.

Шошанна ничего не ответила, хотя на кончике языка вертелась пара-тройка «ласковых» слов, которые она с удовольствием запустила бы в Дитера, не принадлежи этот мир подобным ему и не будь известная ей реальность так несправедлива, жестока и безобразна. Не будь Хельштром штурмбаннфюрером с манией величия, убеждённым в собственной вседозволенности, Шошанна не позволила бы ему даже переступить порог. Но власть принадлежала таким, как Дитер Хельштром, а потому ей оставалось только с напускным смирением позволить ему войти в её скромную обитель.

Дитер с интересом и одновременно насмешкой осматривал комнаты, пока Шошанна, скрестив руки на груди и встав в защитную позу, нечитаемым и пустым взглядом обводила его стройную (даже худощавую) фигуру, облачённую в идеально выглаженную и чистую форму эсэсовца.

— Так вот где живёт владелица «Le Gamaar»… — Хельштром хотел, наверное, чтобы его голос прозвучал спокойно и задумчиво, однако Шошанна не могла не уловить в нём явную насмешку, даже издёвку.

— Как видите, — стараясь держаться от штурмбаннфюрера на максимально возможной дистанции, в тон ему ответила Шошанна, наблюдая за тем, как Хельштром мерной и уверенной походкой идёт в сторону дивана.

Окинув предмет мебели оценивающим взглядом и поразмыслив несколько мгновений, Хельштром небрежно опустился на потёртую поверхность, невольно скривив лицо от неприятного скрипа пружин. Взгляд майора, цепкий и напряжённый, медленно заскользил по убранству комнаты, пока не остановился на хрупкой и невысокой фигуре хозяйки квартиры. Казалось, Хельштром что-то пытался отыскать взглядом…

Однако, стоило ему посмотреть в сторону Шошанны, как губ его коснулась тень лукавой полуулыбки, а в серых глазах зажёгся и почти сразу погас хитрый и недобрый огонёк. От столь резкой перемены Дрейфус даже сглотнула, почувствовав себя полностью обнажённой, открытой и беззащитной под цепким взглядом немца. Унизительное и мерзкое чувство…

— Полагаю, вы получили мой скромный подарок, мадемуазель Мимьё? — наконец заговорил Хельштром, и Шошанна неосознанно вздрогнула.

Интонация немца менялась быстро и неожиданно, что не могло не напрягать. Издевательская же привычка Хельштрома делать акцент на её фальшивом (как, впрочем, и вся её нынешняя жизнь) имени нервировала и злила.

— Да, получила, — с напускным равнодушием ответила Шошанна, отступая от дивана, на котором расположился немец, на два шага, словно готовясь к возможному бегству.

Сказать, что Шошанне было страшно, значило не сказать ровным счётом ничего. Она была в ужасе. Всё её тело, казалось, окутала холодная дрожь, а язык сковало невидимой и противоестественной силой. Девушка понимала, что правда, которая вот-вот откроется Хельштрому, разозлит его не на шутку. Что же произойдёт в этом случае, Шошанна даже думать не хотела.

Она не была наивной дурочкой, живущей в мире детских фантазий о рыцаре на белом коне, что совершает подвиги, убивает дракона, спасает принцессу, а только потом, преклонив колено перед возлюбленной, просит её руку и сердце. Шошанна понимала, с какой целью пришёл Хельштром.

— И как он вам? Надеюсь, понравился, — расплывшись в самой очаровательной из своих улыбок, спросил Дитер Хельштром, попутно щёлкая зажигалкой и делая долгую затяжку.

— Я его сожгла… — Шошанна молчала всего пару секунд, однако ей показалось, что даже их будет достаточно, чтобы сердце разорвалось на куски.

Она произнесла эти несколько слов твёрдо и спокойно, вложив в них всё презрение и всю ненависть, которые питала к сидящему перед ней фашисту. Шошанна знала, что её ответ может повлечь за собой, однако отступать было поздно. Впрочем, она и не собиралась этого делать, не собиралась раболепствовать и унижаться перед штурмбаннфюрером Дитером Хельштромом. А потому девушка, выпрямившись в полный рост и расправив плечи, с вызовом и потаённой гордостью окинула взглядом немца.

— Что ты сделала? — первые секунды Хельштром молчал, словно не мог поверить, что еврейка сказала это взаправду. В его глазах на мгновения даже отразилась насмешка.

Однако насмешка тотчас исчезла, стоило только Хельштрому заметить гордый и уверенный взгляд Шошанны. Нет, она не блефовала и не шутила…

— Я сожгла его, — чеканя каждое слово, повторила свой ответ Дрейфус, одарив Хельштрома злорадной и презрительной улыбкой.

И только эти слова сорвались с её губ, как Хельштром, резко поднявшись с дивана, сделал несколько твёрдых, чеканных шагов по направлению к ней. Смелость и бесстрашие Шошанны испарились вмиг, стоило лишь немцу приблизиться к ней вплотную, с нескрываемой злостью и кипучей яростью посмотрев на неё сверху вниз. Однако Шошанна продолжала храбриться, не позволяя себе ни одной лишней эмоции, ни одного трусливого порыва.

Наконец тонкие губы Хельштрома скривились в презрительном и надменном оскале, и он, небрежно кинув бычок в сторону, выпустил клуб табачного дыма прямо ей в лицо.

— Какая же ты дрянь, — злобно выплюнул Хельштром и, не дав Шошанне и слова вставить против, ударил её наотмашь.

Шошанна ожидала чего-то подобного, однако удар, пришедшийся по щеке, оказался настолько звонким и сильным, что она едва устояла на ногах. Закрыв обеими ладонями горящую щёку, девушка, бросив на стоящего совсем близко немца уничижительный и испепеляющий взгляд, не думая ни секунды, плюнула ему в лицо, вынудив его поражённо отшатнуться.

Воспользовавшись дарованными ей секундами «форы», Шошанна бросилась в сторону входной двери, намереваясь выбежать из квартиры в одном лишь халате (если потребуется). Однако, не успела она даже коснуться медной ручки, как мужская ладонь резко и грубо схватила её за ворот халата, рванув на себя. В то же мгновение послышался треск ткани и выразительный вскрик Шошанны, преисполненный возмущения, гнева и страха.

— Ну уж нет! — яростно произнёс Хельштром, сковывая девушку в кольце своих рук, не обращая даже внимания ни на её ругательства, ни на явные и отчаянные попытки вырваться из его хватки. — Похоже, никто так и не научил тебя манерам, — прошипел на ухо девушки штурмбаннфюрер, кривя лицо от череды ударов, которые та наносила хаотично, целясь то в грудь, то в пах.

— Пусти меня, мерзкий фашист! Не смей ко мне прикасаться! — Шошанна отчаянно брыкалась, извивалась, царапалась, наивно полагая, что Хельштром отступится от своего… Не то чтобы она верила, что подобное вообще возможно, просто инстинкт самосохранения настойчиво твердил ей, что она обязана бороться.

— Я уже к тебе прикасаюсь, — с силой сжав Шошанну в кольце своих рук и обхватив её запястья ладонью, с нескрываемым самодовольством и торжеством победителя прошипел ей на ухо Дитер. И, словно в доказательство своих слов, провёл языком по шее девушки, от открытого участка плеча и до мочки уха, оставив горячий влажный след.

— И что ты мне сделаешь? — скривив тонкие губы в хищном и лукавом оскале, спросил Хельштром, заметив, как презрительно поморщилась Шошанна, стоило только его языку коснуться её кожи.

Шошанна продолжала сопротивляться, однако теперь делала это не так уверенно, в глубине души понимая, что её попытки не приведут ни к чему хорошему — только к боли и унижению. Хельштром же, словно почувствовав это, протянул к лицу девушки свободную ладонь и, с силой сжав острый подбородок, вынудил её посмотреть на него через плечо.

— Чтоб ты сдох! — с нескрываемой ненавистью выплюнула Шошанна, заметив, как губы Хельштрома скривились в насмешливой ухмылке: он знал, что победил.

— Не одна ты жаждешь моей смерти… Но, как видишь, я всё ещё живее всех живых, — проведя пальцем по губе Дрейфус, самодовольно, с издёвкой произнёс Хельштром и, не дожидаясь нового потока проклятий от дерзкой и наглой еврейки, впился ей в губы грубым и болезненным поцелуем, сразу же услышав недовольное и протестующее мычание.

Грубый и жёсткий поцелуй немца, насквозь пропитанный привкусом сигаретного дыма и крепкого алкоголя, казалось, отрезвил Шошанну, заставив её возобновить свои попытки выбраться из его «объятий». Когда же она поняла, что её действия не приносят ровным счётом никакого результата — только сильнее раззадоривают Хельштрома — то решила пойти на отчаянный шаг: она с силой, до крови, укусила его за губу.

В ту же секунду Хельштром оторвался от губ Шошанны и что есть силы толкнул её на диван. Больно ударившись подбородком о спинку, девушка приглушённо зашипела, даже не обращая внимания на громкую ругань и проклятия немца, который, грозно возвышаясь над ней, пытался вытереть пальцами стекающую по губе кровь.

— Какая же ты идиотка… — буквально кипя от злости, процедил сквозь зубы Хельштром, наваливаясь телом на Шошанну, припечатывая её грудью к спинке дивана, вынуждая предпринимать последние жалкие попытки выбраться.

Теперь уже Хельштром не тратил драгоценного времени на обуздание строптивой еврейки. Гнев и злость закипали в нём с новой силой, чуть ли не магмой растекаясь по жилам, а от напускной — равнодушной и спокойной — маски не осталось и следа. Как, впрочем, не осталось и следа от того Дитера Хельштрома, каким Шошанна привыкла его видеть. Сдержанным, холодным, всегда собранным и пугающе спокойным, напоминающим акулу, что, почуяв запах крови, бросается на несчастную жертву.

Сейчас Хельштром больше походил на голодного и яростного хищника: расширенные от возбуждения зрачки, пугающий блеск в глазах, учащённое и рваное дыхание, покрывший его лицо лихорадочный румянец и волосы, всегда идеально уложенные, теперь же растрепавшиеся, с небрежно торчавшими прядями.

Хельштром был не просто зол… Он был опасен. И Шошанна, в которой всё ещё сохранились остатки инстинкта самосохранения, наконец осознала, что такого, как Дитер Хельштром, дразнить не стоит. А потому, когда немец, плотно прижавшись к ней своим телом, принялся резкими и рваными движениями срывать с неё халат, она не стала противиться. Хотя всё внутри неё буквально кипело от злости, ненависти, отвращения и осознания собственного бессилия.

Дитер не церемонился с Шошанной, разгневанный её «дикарскими» повадками. Оскорблённая гордость, сплетясь с иступлённой похотью и свирепым гневом, вынуждали его проявлять грубость и резкость. Не особо заботясь о желаниях и ощущениях девушки, Хельштром небрежно сорвал с неё халат и бюстгальтер, оставив её практически полностью обнажённой.

Шошанна по-прежнему была повёрнута к нему спиной, однако Хельштрома сей факт, казалось, нисколько не смущал. Наоборот, придавал происходящему оттенки извращённой и дикой игры, в которой руководит и властвует первобытный инстинкт. Хельштром целовал Дрейфус так, как никто и никогда не целовал. Даже Марсель, с которым она делила постель не один раз…

Губы немца, на которых всё ещё остались кровавые разводы, настойчиво скользили по её шее, а язык оставлял влажный и горячий след на коже… Хельштром играл с Шошанной, оттягивая момент неизбежного, вынуждая думать, что он сменил гнев на милость. Однако, стоило только ей потерять бдительность хотя бы на доли секунды, как эсэсовец впивался ей в шею болезненным и долгим поцелуем, принимаясь покусывать и посасывать чувствительную и нежную кожу.

От столь контрастных ласк, одновременно грубых и страстных, Шошанна буквально разрывалась на части, одна из которых требовала продолжения этой извращённой любовной игры, другая же приказывала бороться до победного конца и не отдаваться проклятому фашисту. Но как бы ни был настойчив голос рассудка, подпитываемый испепеляющей ненавистью ко всем, носящим форму СС, девушка с каждой секундой всё более и более поддавалась влиянию Хельштрома. Вот только манили и привлекали её отнюдь не нежность и сладость прикосновений— их попросту не было — но грубость и резкость, что скользили на тонкой грани с болью…

Шошанна никогда прежде не замечала в себе мазохистских наклонностей, уверенная в том, что в её жизни и так было слишком много болезненных и неприятных ощущений, чтобы искать их в сексе. Однако в этот момент, стоя на коленях на старом диване вплотную к своему насильнику, чувствуя обнажённой кожей его сбивчивое дыхание и грубые и настойчивые прикосновения, девушка с горечью и презрением к самой себе осознавала, что в глубине души наслаждается происходящим.

Привыкшая жить в постоянном страхе, окружённая со всех сторон врагами, преисполненная болезненными воспоминаниями о жестоко убитой семье, Шошанна забыла, что значит быть нормальной… Боль, ненависть и жажда мести сплелись в ней так туго, что грань между ними стала едва различима. Чувства и эмоции исказились, приняли превратную форму: то, что раньше прельщало и манило, стало вызывать отторжение одним своим видом, а то, что было ненавистно, теперь привлекало своей недоступностью и неправильностью.

И если раньше юная Шошанна Дрейфус бежала в объятия матери, желая получить порцию тепла и нежности, то теперь, в этот самый момент, она стояла обнажённой перед фашистом, дрожа от каждого грубого поцелуя-укуса и болезненного прикосновения.

Осознав, что девчонка прекратила бесполезное и наивное сопротивление, Хельштром, хищно и напряжённо осклабившись, провёл ладонями по её рукам вверх, к плечам и ключицам. Резко дёрнув Шошанну на себя, он вынудил её откинуть голову на его плечо, упершись щекой в острый подбородок.

— Я всегда получаю то, что захочу… И ты не станешь исключением, — тихо и горячо произнёс Хельштром на ухо Дрейфус и, заметив отголоски презрения и злости на её лице, накрыл ладонями маленькие холмики груди, болезненно и грубо сдавив между пальцами напряжённые вершины, услышав несдержанный и резкий вздох в ответ на свои действия.

Самодовольно хмыкнув, Хельштром продолжил свою «забаву», однако теперь его прикосновения стали грубее, резче, ощутимее. Казалось, он желал подобным образом наказать Шошанну за её безрассудную глупость и неподчинение. Хельштром настойчиво терзал пальцами пики сосков, царапая ногтями чувствительные ареолы. Прикусывая и посасывая кожу на шее и плечах Шошанны, он в то же мгновение проводил по покрасневшему участку влажным языком, вызывая дрожь в её теле.

Однако прикосновения, которые должны были причинять дискомфорт, вызывали лишь неправильное и необъяснимое наслаждение, которое, пронизывая каждую клеточку тела Шошанны, разогревало в ней похоть — откровенную и низменную.

Она уже и сама плохо понимала, что с ней творится… Но разум упорно отказывался работать, а неудовлетворённое желание требовало немедленного выхода, вызывая болезненно-сладкие спазмы в лоне. И Шошанна, сама того не понимая, подавалась бёдрами назад, навстречу едва ощутимым движениям немца.

От осознания собственного положения — унизительного, недостойного и позорного — Шошанне становилось тошно. Но низменные потребности, подогреваемые близостью штурмбаннфюрера и его бесстыдными «ласками», брали верх над убеждениями и принципами, вынуждая уподобляться дешёвой проститутке, готовой отдаться первому встречному при виде купюр.

Дитер брал её грубо и жёстко, буквально вколачивая в спинку дивана, заставляя судорожно хватать ртом воздух, шипя и вздыхая от болезненных и глубоких толчков. Однако то была желанная боль — боль, предвещающая острое, но искажённое и порочное наслаждение. Физическая боль, столь необходимая той, что несколько лет держала и копила в себе душевные страдания и тяжёлые воспоминания.

Сжав одной рукой плечо девушки, а другой — её бедро, Хельштром совершал резкие и грубые толчки, тяжело дыша и прикрывая глаза при каждом глубоком проникновении. Когда же Шошанна, неловко вывернув руку, вцепилась пальцами в его тёмные волосы, с силой дёрнув их от нетерпения, Дитер и вовсе не смог сдержать низкого и глухого стона. Боль прошибла его на какую-то пару секунд, но этого было достаточно, чтобы обострить мазохистское удовольствие.

Не прекращая ритмичных фрикций, Дитер сильнее раздвинул ноги Шошанны, вынудив её прижаться грудью к спинке дивана, и, окинув затуманенным и тяжёлым взглядом обнажённое тело девушки, провёл ладонью от плоского живота к самой шее, несильно, но ощутимо сжав её. От подобного движения Дрейфус судорожно и часто задышала, однако отстраняться или противиться не стала: уже ничего не казалось ей ненормальным или недопустимым.

Нехватка кислорода, однако, лишь сильнее разожгла возбуждение. А резкие и жёсткие толчки доводили Шошанну до исступления, стирая тонкую грань между насилием и обоюдным желанием. Грубость и боль должны были испугать её, вызвать отторжение, страх, ненависть к насильнику… Однако происходящее безумие нельзя было объяснить с помощью логики — девушка, ставшая жертвой обстоятельств и жестокости нацистов, столкнулась с мужчиной, привыкшим быть палачом для таких, как она.

Он и сейчас наказывал её. Вот только казнь эта была куда более изощрённая, неправильная и постыдная. Казнь, от которой получали наслаждение и жертва, и палач. Злая и жестокая превратность судьбы…

Хватка на шее стала сильнее, и перед глазами начали плыть круги. Шошанна дышала негромко, но часто и прерывисто. Слабые стоны срывались с её губ, пока она подавалась навстречу толчкам Хельштрома, сильнее сжимая ладонью его волосы, причиняя хоть и не сильную, но всё же боль. Боль, которая вынуждала его шипеть сквозь стиснутые зубы, ускоряя движения.

Когда же наслаждение достигло своего пика, Шошанна, прогнувшись в спине, протяжно и выразительно застонала, в ту же секунду испытав приступ кашля. Хельштром же, распахнув рот в немом крике, излился в неё, прижавшись покрывшимся испариной лбом меж её лопаток. Ладонь его наконец соскользнула с шеи девушки, и та смогла сделать глубокий вдох.

— Говорил же… Я всегда получаю то, что захочу, — тяжело дыша, прошептал Хельштром, медленно, словно нехотя, отстраняясь от Шошанны и поднимаясь с дивана.

Шошанна в ответ не произнесла ни слова, лишь нахмурилась, сжав губы в тонкую линию: признавать победу немца она бы ни за что не стала. Поднявшись на ноги, что теперь казались ей ватными, Дрейфус, не обращая ни малейшего внимания на собственную наготу, прошла к столику, на котором лежала почти пустая пачка сигарет, и, достав одну, закурила. Табачный дым в ту же секунду змейкой заструился в воздухе, и Шошанна, не желая, чтобы квартира провоняла им, медленно подошла к приоткрытому окну.

Хельштром же, заправив рубашку в штаны и надев на себя китель, принялся молча поправлять растрепавшиеся волосы, то и дело бросая косые взгляды в сторону обнажённой фигуры Шошанны, словно порываясь что-то сказать. Впрочем, ей было плевать: штурмбаннфюрер получил, что хотел, и теперь мог со спокойной совестью убираться.

— До скорой встречи, Эммануэль, — уже у двери спокойно, даже бесцветно произнёс Хельштром, вызвав своими словами приглушённый и горький смешок Шошанны.

Впрочем, тон, которым произнёс эти слова Хельштром, немало удивил Шошанну: никакой издёвки или иронии, никакого злорадства или самодовольства… Неужто он не гордится собой? Неужто не радуется ещё одной маленькой победе?

— Само собой… — сделав затяжку, отстранённо ответила Шошанна, не отрывая взгляда от окна, не желая даже смотреть в сторону немца.

Шошанна предполагала, что за прощанием майора последует ещё что-то: слова или же действия — не имеет значения. Однако, к её превеликому удивлению, Хельштром не произнёс больше ни слова, почти бесшумно, подобно тени, покинув квартиру, оставив девушку стоять возле окна и смотреть сквозь слёзную пелену на то, как он садится в хорошо знакомую ей машину.

Лучше бы он пустил пулю ей в лоб ещё тогда, в день их встречи в кафе. Так было бы проще… По крайней мере, тогда Шошанне не пришлось бы с презрением и ненавистью к самой себе вспоминать то, что произошло между ними и то, как она реагировала на грубые и болезненные действия немца. Тогда ей не пришлось бы стыдиться удовольствия, испытанного во время этого чистой воды безумия. Да, так было бы проще…

========== Глава 3. Два дня до долгожданной мести, или Всё становится только сложнее ==========

Шошанна провела несколько часов в закрытой и тёмной каморке, подготавливаясь к долгожданному дню мести, — так называемому дню «Х». Лаконичное и не претенциозное название, которое, однако, вызывало приятную сладость на кончике языка, стоило только произнести его вслух. Впрочем, само слово «месть» казалось Дрейфус таким желанным, таким манящим, таким сладким… Оно приятно грело ожесточившееся и наполнившееся льдом сердце, задевая самые чувствительные струны души, вынуждая вновь и вновь проговаривать его про себя, смакуя каждый звук и наслаждаясь им. Только осознание скорого возмездия придавало Шошанне сил, позволяя работать без передышки, продумывая каждый момент назначенного вечера.

Всё время, что Шошанна занималась подготовкой, Марсель, подобно преданному псу, следовал за ней, выполняя каждое её поручение с присущими ему прилежанием и рвением. Не особенно отдавая себе отчёт и даже не задумываясь о последствиях, он тем не менее делал всё возможное, помогая Шошанне в осуществлении её кровавой и воистину прекрасной в своей жестокости мести. Попроси Дрейфус сжечь весь Берлин дотла, Марсель, наверное, сделал бы это без раздумий, словно безумец, окрылённый навязчивой, укоренившейся в нём идеей.

Шошанна ценила в Марселе его преданность и какое-то странное — чуть ли не рабское — послушание. Конечно, он мог спорить, мог препираться, но в конечном итоге всегда делал так, как того хотела она. Это бесспорно льстило Шошанне, но демонстрировать перед ним свои эмоции она не хотела… Да и разучилась за последние годы. Все чувства и эмоции Дрейфус привыкла держать в себе, за семью замками, не желая, чтобы хоть кто-нибудь посмел воспользоваться её слабостями и превратить те в смертоносное оружие против неё. Даже злость и ненависть она старалась прятать, понимая, что, демонстрируя их, доказывает собственную беспомощность и уязвимость.

И только с одним человеком Шошанна вела себя неосторожно, опрометчиво и порой совершенно безрассудно, не стесняясь в выражениях и не сдерживая презрения и ненависти…

Впрочем, честности ради, Шошанна была способна не только на злость и ненависть. Несмотря на то, что судьба обошлась с ней слишком жестоко, не скупясь на горести и лишения, она не до конца утратила светлые чувства. Только держала их глубоко в себе, подобно секретной информации. И хотя Шошанна ценила и по-своему любила Марселя, ответить взаимностью на его пылкие и преданные чувства она не могла. Он и так слишком много сделал для неё. Теперь же был готов умереть во имя идеи — её идеи. Идеи расправы над фашистской элитой, столь легко подписывающей своей костлявой рукой смертные приговоры безвинным людям. Расправы над жестоким и бесчеловечным зверьём, ставящим себя выше всех.

Ради этой идеи следовало пожертвовать всем. Ради кровавой и беспощадной мести, задуманной Шошанной, стоило отдать жизнь.

И лишь когда Шошанна завершила запланированную на этот день работу, она позволила себе наконец отдохнуть. Выйдя в холл кинотеатра, девушка устало оперлась на холодную стену и прикрыла глаза, закурив сигарету. Делая глубокие затяжки и медленно выдыхая клубы табачного дыма, Шошанна равнодушно — даже несколько отрешённо — смотрела на киноафиши. Мысленно она была далеко отсюда… Она в ярких красках представляла день, когда это здание превратится в настоящую ловушку для фашистов. Кинотеатр будет полыхать и утопать в языках пламени, пока собравшиеся в нём звери будут истошно кричать и сходить с ума, пытаясь избежать мучительной смерти. Картина, достойная быть запечатлённой лучшим из художников…

Шошанна натянуто улыбнулась своим мыслям: только они приносили ей радость в последние несколько дней, только они приятно грели сердце, вселяя веру, даруя силы идти до конца.

— Ты как? Всё хорошо? — подойдя к Шошанне, с искренней заинтересованностью спросил Марсель, с некоторой подозрительностью, даже недоверием, посматривая на неё исподлобья. Девушка в ответ лишь неопределённо пожала плечами, сделав новую затяжку.

— Будет хорошо, если нам удастся осуществить задуманное, — стряхнув пепел на пол, серьёзно произнесла Шошанна, избегая взгляда Марселя, словно не желая, чтобы он догадался о чём-то…

— Думаю, тогда уже это будет не важно, — горько усмехнувшись, проговорил Марсель, с удивлением отметив, что Шошанна даже бровью не повела, услышав его слова.

— Забавно… — вперив изучающий взгляд в Дрейфус, задумчиво протянул Марсель, пытаясь разгадать, что же всё-таки творилось на душе у этой девушки.

Он знал её несколько лет и вместе с тем не знал вовсе. Шошанна всегда держала его на расстоянии, не позволяя приближаться. Он помнил, как она отдалась ему, — с таким рвением, желанием, не задумавшись даже на несколько секунд, словно свою невинность она ни во что не ставила. Но открыть ему сердце Шошанна не желала, как бы он ни просил и как бы ни пытался доказать свою преданность ей. И это огорчало Марселя, ранило его, но ничего сделать он не мог. Давить на Шошанну было не просто бесполезно — это было неправильно.

— Что именно? — наконец бросив на Марселя беглый и несколько безразличный взгляд, спросила Дрейфус, лениво крутя в пальцах сигарету.

— Неужели ты совсем не боишься смерти? Тебе настолько безразлична твоя жизнь? — обернувшись всем телом к Шошанне, поинтересовался Марсель, заметив, как нервно дёрнулся уголок женских губ, а в больших глазах отразились отблески горечи.

— Будь у тебя такая же жизнь, как у меня, ты бы сам не особо-то за неё цеплялся, — удивительно спокойно — почти безэмоционально — ответила Шошанна, в разуме которой неожиданно всплыли воспоминания о визите Дитера Хельштрома, который он нанёс ей вчера.

Это случилось на следующий же день после его первого визита, закончившегося сексом на старом скрипучем диване. Конечно, Шошанна не была наивной дурочкой — она предполагала, что майор, так легко получив желаемое, даже без особого сопротивления, придёт снова, но не думала, что это произойдёт так скоро… В некотором роде Дрейфус даже удивлял столь сильный интерес к её персоне со стороны Дитера Хельштрома.

Имея возможность взять для собственных утех любую француженку, какую только пожелает, он почему-то выбрал именно её. Было ли это частью какого-то хитрого плана, или же штурмбаннфюреру действительно так приглянулась она, невзрачная и неказистая еврейка, Шошанна не знала. Но факт оставался фактом: добившись своего, Хельштром не утратил к ней интереса, а наоборот, подпитал его. Казалось, жестокая и извращённая игра, в которую он ввёл Шошанну, сделав ключевой фигурой на поле, вызывала в нём азарт.

Дитер Хельштром был очень умным человеком — изощрённым, лицемерным, хитрым, жестоким, опасным. Искусный манипулятор и непревзойдённый игрок, он просчитывал наперёд каждый свой шаг, делая всё возможное, чтобы выбраться из воды сухим. Однако были ему присущи и недостатки, самым ужасным из которых была жажда риска. Азарт являлся для Хельштрома своеобразным наркотиком, державшим его в тонусе и приносившим ему ни с чем не сравнимое наслаждение.

Даже в самые рискованные, непростые и опасные моменты Хельштром оставался в трезвом уме, не позволяя эмоциям взять верх над холодной расчётливостью и непоколебимым спокойствием. И только одна девушка вынуждала его терять самообладание…

Хельштром мог с лёгкостью сокрыть свои эмоции от кого угодно, и даже дуло пистолета, направленное ему прямо в лоб, не заставило бы ни одну мышцу на его лице дрогнуть. И только Шошанна Дрейфус, именующая себя француженкой Эммануэль Мимьё, вызывала в нём столько эмоций, вынуждая терять над собой контроль.

Эта девчонка с оленьими глазами, умело скрывающая свою истинную сущность, была для него куда опаснее, нежели кто бы то ни было другой. Потому что ей нечего было терять. А те, кто ничем не рискуют, опаснее вооружённых до зубов головорезов. Собственная жизнь для них ничего не стоит, а вот возможность отомстить, принести обидчикам смерть, причинить палачам боль — бесценна.

Рядом с ней Хельштром всегда был в опасности. И осознание этого, осознание того, что девушка представляет для него нешуточную угрозу, вызывало в нём интерес к её персоне. А её ненависть, злоба, ярость и откровенная враждебность приводили его в восторг. Никто и никогда не вызывал в Дитере столь сильные и противоречивые эмоции… Никому и никогда не хватало мужества дать ему отпор, в открытую продемонстрировать неповиновение.

Дрейфус была всего лишь жалкой еврейкой, недостойной даже жить. Но силы, мужества, упорства и гордости в ней было больше, чем во многих офицерах СС. И это не могло не вызывать в Хельштроме уважения к ней, даже восхищения. Он видел в Шошанне достойного и сильного соперника, который остаётся победителем даже тогда, когда сталкивается с поражением. И сколько бы он ни старался её сломить, сколько бы ни пытался унизить её, сравняв с грязью, душой она останется непоколебима.

Осознание этого вызывало в Хельштроме неподдельный интерес к еврейке. Вначале ему казалось, что, когда он добьётся своего, то успокоится и потеряет весь азарт, однако всё пошло по совершенно иному сценарию. Добившись того, что так хотел, Хельштром понял, что ему этого мало.

Вернувшись домой, он никак не мог перестать думать о ней, никак не мог выбить из головы наслаждение, которое испытал, имея её. Никогда прежде он не испытывал подобного… Что-то неумолимо тянуло его к ней, вынуждая воскрешать в памяти образ хитрой еврейки, сумевшей обвести вокруг пальца даже Ганса Ланду, которого, как ему казалось раньше, обмануть было просто невозможно. Что ж, у так называемой Эммануэль Мимьё это получилось, и за это он снимал перед ней шляпу.

Дитеру Хельштрому доставляли особое удовольствие редкие — даже единичные — промахи Ланды. Он был готов сделать что угодно, только бы тот остался в дураках. Даже настоящую личность француженки Дитер отчасти скрывал потому, что его тёмную душу тешило осознание того, что великий Охотник на евреев на самом деле не так велик, как себя преподносит.

Как бы то ни было, Эммануэль Мимьё зацепила Хельштрома. «Очаровала» — так он сам называл с нескрываемой иронией то, что сделала с ним эта еврейка, кривя тонкие губы на одну сторону.

Он не смог отказать себе в удовольствии прийти к псевдо-Эммануэль на следующий же день. Хельштром сам точно не мог объяснить, зачем это делал. Наверное, он просто скучал, а она была самым интересным развлечением за последние месяцы. А может, им двигали куда более приземлённые порывы: похоть, тёмная страсть, азарт, желание вновь увидеть протест и почувствовать сопротивление.

Хельштрому даже не пришлось долго ждать, прежде чем она открыла дверь, встретив его взглядом, который, казалось, мог с лёгкостью испепелить кого угодно. Ухмыльнувшись в ответ на подобное негласное приветствие, он зашёл в квартиру и, резко и громко захлопнув за собой дверь, прижал Дрейфус к деревянной поверхности, впившись жёстким и грубым поцелуем в её губы, краем уха уловив нечто, отдалённо напоминающее стон протеста и негодования.

Хельштром не стал даже церемониться и растрачиваться на никому не нужные формальности и приветствия — он просто брал то, за чем пришёл. Грубо сжав бёдра Шошанны, штурмбаннфюрер резко оторвал её от пола, заставив крепко обхватить его талию ногами.

Он даже одежду не снял с неё — лишь задрал до самого живота юбку, спустив вниз по худым ногам белые трусы. Шошанна, однако, не противилась, прекрасно понимая, что это бесполезно. Хельштром в её дозволении не нуждался — он сам устанавливал границы дозволенного. Стоило ему только появиться на пороге, Шошанна уже знала, что произойдёт дальше.

Избавившись от кожаного ремня и приспустив штаны, Хельштром одним резким толчком вошёл в Дрейфус, вынудив её сдержанно прошипеть, уцепившись пальцами за его волосы. Она не была готова к подобному, поэтому чувствовала, как лоно болезненно режет от грубого проникновения, а низ живота неприятно горит… Но Хельштрома это мало волновало, а если точнее, то состояние еврейки его нисколько не интересовало. Он пришёл затем, чтобы получать, а не отдавать.

С силой — до синяков — сжав тощие бёдра Дрейфус, Хельштром принялся совершать резкие и быстрые толчки, стараясь не смотреть девушке в глаза.

Стыдился? Был сбит с толку? Не хотел увидеть в её глазах ненависть и злость? Боялся, что, взглянув на неё, почувствует угрызения совести? Нет… По крайней мере, Шошанна сомневалась, что этот человек способен испытывать стыд, сожаление или ненависть к себе. Дитер Хельштром любил себя больше, чем кого бы то ни было, и прощал себе все грехи и преступления. Но почему же тогда он избегал встречаться с ней взглядом сейчас, когда грубо трахал её прямо у входной двери?

От резких и грубых толчков Шошанна невольно ударялась головой о поверхность двери, шипя, подобно змее, и извиваясь от довольно-таки болезненных ощущений. Желая отплатить штурмбаннфюреру той же монетой, она впивалась пальцами одной руки в его волосы, с силой оттягивая их и резко дёргая на себя, а другой царапала мужскую шею, с наслаждением слушая, как Хельштром, поверхностно и часто дыша, ругается сквозь стиснутые зубы. Однако остановить её даже не пытается.

Он не целовал её, почти не прикасался к ней, даже не смотрел на неё. Шошанна вслушивалась в его рваное дыхание, сдерживаемые стоны, непристойные влажные шлепки, частые удары о поверхность двери и думала лишь о том, что предпочла бы заниматься этим на кровати… Ни злости, ни ненависти, ни желания вонзить нож в глотку Хельштрома в этот момент в ней не было.

Кончив, Хельштром удивительно аккуратно поставил Шошанну на ноги, опустив задёрнувшуюся чуть ли не до самой груди юбку. Приведя себя в порядок, он посмотрел наконец ей в лицо, заметив лишь нечитаемый взгляд, устремлённый прямо на него. Шошанна не дерзила, не пыталась сострить, не усыпала его отборнейшими ругательствами и проклятиями — она молчала. И это молчание обескураживало Хельштрома больше всего: он был готов к любым выпадам и высказываниям (даже самым грубым), но не к молчанию. Оно обезоруживало, угнетало, воскрешало чувства и эмоции, о которых, как ему казалось, он уже успел забыть, вынуждало ощущать себя сбитым с толку, слабым.

Уже покидая маленькую квартирку, Хельштром остановился на пороге и, пробежав по хрупкой фигуре еврейки задумчивым взглядом, склонился к её лицу, почти целомудренно коснувшись её губ своими. Он хотел, чтобы это был просто прощальный поцелуй — как залог скорой встречи — но Шошанна поразила его вновь… Не дав ему отстраниться, она углубила поцелуй и, сомкнув ладонь на шее Дитера, болезненно прикусила его нижнюю губу, в ту же секунд скользнув по ней языком. Однако, стоило ему только взять инициативу в свои руки, как Шошанна резко отстранилась, отступив от него на пару шагов.

— До свидания, майор, — сухо произнесла Шошанна, смотря на него спокойно, даже равнодушно.

— До скорой встречи, Эммануэль, — не желая демонстрировать собственное замешательство, иронично произнёс Хельштром и вышел из квартиры.

Шошанна некоторое время смотрела ему вслед — задумчиво, напряжённо, прикусив губу и сведя брови к переносице. И лишь потом, когда он скрылся из виду, она позволила себе отвести взгляд, в ту же секунду заметив хозяйку дома, выглядывающую из-за приоткрытой двери одной из соседних квартир. Та смотрела на неё с неприкрытым презрением и откровенной злобой.

— Фашистская подстилка… — брезгливо бросила старая женщина, презрительно скривив лицо, из-за чего то стало выглядеть ещё некрасивее (хотя, казалось бы, куда ещё хуже).

Слова эти болезненно резанули слух Шошанны, вынудив её почувствовать злость и раздражение. Никто не имел права осуждать её. Никто не имел права так отзываться о ней. Для фашистов каждый француз был подстилкой — слабой, ничтожной, покорно смиряющейся с любыми издевательствами и насмешками, унижающейся и раболепствующей. Такие, как старая хозяйка дома, даже ничего не лишились — они проиграли войну без боя. Она же потеряла свою семью и свой дом, но тем не менее была готова бороться и даже пожертвовать жизнью ради мести.

— Если пожелаете, я спрошу у майора, есть ли среди его знакомых извращенцы, любящие старых беззубых гиен, — пугающе холодным тоном произнесла Шошанна, с потаённым наслаждением наблюдая, как презрение и ненависть на лице старухи сменяются изумлением и даже обидой.

Не сказав больше ни слова и не позволив хозяйке дома даже рот открыть, Шошанна вернулась в свою квартиру, заперев за собой дверь. Тяжело вздохнув и закрыв лицо руками, она устало сползла по деревянной поверхности, опустившись на пол…

— Шошанна, Шошанна… — вывел девушку из раздумий обеспокоенный голос Марселя, вынудив её выпустить из пальцев почти полностью догоревший бычок, сразу же потушив его подошвой.

— Что? — Шошанна хотела бы, чтобы её голос звучал спокойно и уверенно, однако вопрос, который она задала, был пронизан такой раздражительностью, что Марсель даже дёрнулся, отстранившись от неё.

— Что с тобой происходит в последнее время? Ты ничего мне не говоришь… Это неправильно. Мне казалось, что я уже давно заслужил твоё доверие, хотя бы малую его часть.

— Я не болтаю по пустякам, Марсель, и тебе не советую, — с показной холодностью ответила Шошанна, задумчиво смотря перед собой. — Ты мне ничем не поможешь, поэтому не стоит даже пытаться, — добавила она, надеясь, что Марсель не станет больше докучать ей своими речами.

Она крайне сомневалась, что Марсель сумеет адекватно воспринять то, что пытается выудить из неё. Да и что он сделает немецкому майору?

Марсель был пылким, эмоциональным мужчиной, готовым пойти ради неё на самые безрассудные поступки. И Шошанна не желала потерять его раньше времени… Он нужен был ей для осуществления плана. И она не позволит ему совершить глупость, лишив её последней возможности отомстить.

— Ясно… — горько усмехнувшись, ответил Марсель, стараясь сокрыть преисполнившую его обиду. — Хотел бы я подсказать тебе, что делать, помочь советом, но понимаю, что не мне давать советы такой, как ты, — добавил он, и Шошанну удивило, сколько искренности, восхищения и уважения было сокрыто в этих словах.

— Благодарю, Марсель, — с едва заметной улыбкой произнесла Шошанна, сама точно не понимая, за что именно его благодарила: за то, что он понял её и не стал вдаваться в расспросы, или за слова, что были для неё лучшим комплиментом.

Марсель ничего не ответил: хотел, но сдержался, понимая, что Шошанна его сантиментальных фраз не оценит. Вместо этого он лишь сдержанно улыбнулся одними уголками губ, опустив ладонь на плечо Дрейфус и осторожно сжав его, словно желая передать через этот жест непроизнесённые вслух слова поддержки.

Поцеловав Марселя в губы — почти нежно, почти любовно — и проведя ладонью по его щетинистой щеке, Шошанна, ничего не сказав на прощание, направилась в сторону выхода. Единственное же, что оставалось Марселю, — это задумчиво и печально смотреть ей вслед. Догнать её и остановить он не мог, удерживать подле себя тоже. Шошанна Дрейфус всегда поступала так, как считала нужным.

Шошанна же, выйдя из кинотеатра, позволила себе наконец блаженно прикрыть глаза и вдохнуть полной грудью: стены давили на неё, воздух сгущался, душа и путая мысли, а беспрерывная работа забирала все силы. И лишь осознание того, что в конце концов её старания окупятся, помогало ей идти вперёд, невзирая ни на что.

Нехотя открыв глаза, Шошанна, к собственному ужасу, сразу же заметила припаркованный недалеко от её кинотеатра чёрный автомобиль. Его владелец стоял рядом и курил, неотрывно смотря на неё, — довольно, жадно, насмешливо, лукаво, кривя губы в подобии улыбки. Столкнувшись взглядами с Дрейфус, он театрально помахал ей ладонью, нисколько не обращая внимания на выражение её лица, которое крайне трудно было назвать приветливым.

— Добрый вечер, майор, — сухо бросила Шошанна, подойдя к Хельштрому и смерив его беглым взглядом. — Не думала, что увижу вас так скоро…

— Я соскучился, — растянув губы в ухмылке, с нескрываемой иронией в голосе произнёс Хельштром, уже садясь в автомобиль.

— Будьте осторожны, штурмбаннфюрер, в своих словах, а то я решу, что я вам не безразлична, — желая стереть эту мерзкую ухмылку с лица Хельштрома, в тон ему ответила Шошанна.

Хельштром ничего не ответил, даже не посмотрел в её сторону. Но по тому, как заиграли желваки на его скулах, а худые ладони сильнее, чуть ли не до побеления костяшек, сжали руль, Шошанна поняла, что её слова всё-таки произвели должный эффект.

***

В этот раз Шошанна решила принять доминирующую позу, в этот раз она решила быть сверху. Хельштрому подобное положение вещей явно пришлось не по душе: штурмбаннфюрер привык властвовать, привык доминировать над людьми, наслаждаясь чувством вседозволенности и безнаказанности. Под женщиной — пусть даже в постели — Хельштром быть не привык, а потому, стоило только Шошанне оседлать его, как он попытался резко столкнуть её, вновь подмяв под себя.

Майор чувствовал себя куда лучше и спокойнее, когда знал, что может контролировать ситуацию. Вот только Дрейфус желала того же, что и он, а потому уступать ему она была не намерена: не в этот раз.

Резко перехватив потянувшиеся к ней руки, она предупредительно и с вызовом посмотрела на обнажённого Хельштрома, растянув губы в некрасивом оскале, — лукавом, довольном и хищном. Впервые он раздел не только её, но и себя, и теперь лежал под ней, глубоко и часто дыша, вперив в неё тяжёлый и одновременно недовольный взгляд. Она же, продолжая сжимать ладонями удивительно худые — для мужчины — запястья, скользила медленным оценивающим взглядом по его тощей бледной фигуре.

Удивительно, но под слоями чёрной формы, внушавшей ужас многим людям, скрывалось по-юношески худое тело, практически лишённое волос. Это было странно, необычно… Столь резкий контраст между настоящим человеком и образом, который сами люди наделяли могуществом и силой, изумлял Шошанну, вынуждая её пристально и напряжённо рассматривать распростёртого под ней майора, даже не замечая устремлённого на неё взгляда.

Неожиданно для Шошанны Хельштром резко дёрнул руками, попытавшись сбросить её с себя. Однако Дрейфус вновь не позволила ему этого сделать: одной рукой стиснув мужское запястье, она опустила другую на горло штурмбаннфюрера, чуть сжав пальцы, вынудив его невольно сглотнуть, дёрнувшись под ней.

— Сегодня вам придётся довольствоваться этим положением, штурмбаннфюрер, — сделав акцент на звании немца, произнесла Шошанна без тени озорства или же кокетства — скорее дерзко и гордо.

Она видела, как вспыхнули недовольство и злость в глазах Хельштрома, как презрительно скривились его тонкие губы, а свободная ладонь с силой стиснула её бедро, причиняя лёгкую боль.

Сдержанно усмехнувшись, Шошанна наклонилась вплотную к лицу Дитера и, не разжимая ладони на его шее, медленно провела языком вдоль скулы: так же, как сделал он два дня назад, желая продемонстрировать власть над ней. Хельштром едва заметно поморщился, отведя взгляд в сторону и напрягшись всем телом. Однако сбросить с себя наглую еврейку и хорошенько проучить её даже не подумал.

Удовлетворившись реакцией штурмбаннфюрера, Шошанна отстранилась от него, но лишь для того, чтобы наконец опуститься на возбуждённую плоть, — медленно, мучительно медленно, почти дразняще. Хельштром даже дёрнулся под ней, не желая терпеть подобного унижения, однако, стоило ему это сделать, как женская ладонь сильнее сомкнулась на его шее, а отросшие ногти царапнули бледную кожу, оставив красные борозды.

Хельштром готов был пустить пулю в лоб этой наглой и потерявшей всякий страх еврейке прямо сейчас… Только она — эта так называемая Эммануэль Мимьё — вынуждала его чувствовать себя униженным, оскорблённым, слабым, подвластным. Только ей он — чёрт знает почему — спускал это с рук.

Шошанна же, наконец полностью опустившись на возбуждённую плоть, глубоко и резко выдохнула, прикрыв глаза, свыкаясь с ощущениями. Дискомфорта, как и боли, в этот раз не было — лишь обжигающее желание, что растекалось по телу, горячими волнами приливая к лону, вызывая в нём сладкие спазмы.

Спешно облизнув сухие губы, Шошанна стала совершать ритмичные, уверенные и быстрые движения — то приподнимая бёдра, то вновь насаживаясь на член, стараясь вбирать его в себя полностью. При этом она ни на секунду не убирала ладонь с шеи немца, наоборот, сильнее впивалась в неё пальцами, словно желая задушить его.

Раскачивая бёдрами в такт каждому своему движению, Шошанна из-под полуопущенных век смотрела на лежащего под ней Хельштрома, внутренне наслаждаясь тем, как он морщится и хрипло дышит, не в силах сделать полноценного вдоха. Его всегда бледные скулы теперь горели, а взгляд — всегда пронзительный, холодный и надменный — теперь метался из стороны в сторону. Тонкие же губы майора, так часто растянутые в насмешливом или хищном оскале, в этот момент жадно хватали воздух.

Он был прекрасен в этот момент. Воистину чудесное зрелище.

Стиснув ладонь на горле Хельштрома настолько сильно, насколько это было возможно, она вынудила его хрипло простонать, почти в ту же секунду разразившись кашлем. Казалось, ещё немного, и ему действительно поплохеет. По крайней мере, по тому, как Хельштром жадно хватал ртом воздух, закатывая глаза, было видно, что он на грани… Но почему тогда он её не останавливал? Почему не пытался прекратить это? Или штурмбаннфюрер, как и она, любил пожёстче и погрубее?

Неожиданная мысль заставила Шошанну ускориться. Чуть ослабив хватку на мужской шее, она резко и быстро насаживалась на возбуждённую плоть, доводя и себя, и Хельштрома до оргазма, вынуждая его издавать слабые стоны, неосознанно цепляясь за неё ладонями, словно не желая провалиться в темноту.

Когда же Хельштром хрипло и глухо простонал, дёрнувшись ей навстречу, Шошанне понадобилась совсем немного, чтобы последовать за ним. Наконец ослабив хватку на его шее, она обессиленно опустилась на другую часть кровати, позволив штурмбаннфюреру откашляться и набрать в лёгкие столь желанного и необходимого кислорода.

Сквозь туманную пелену она наблюдала за тем, как он, согнувшись чуть ли не в три погибели, пытался откашляться и привести в порядок сбившееся дыхание. Ладонью Дитер то и дело водил по раскрасневшемуся и расцарапанному горлу, пока его худые плечи рвано вздымались от каждого вдоха.

В какой-то момент Шошанне показалось, что немец ни за что не простит ей подобного. Внутренне она была готова к какому-нибудь резкому порыву с его стороны: крикам, ругательствам, удару, пощёчине, даже пистолету, приставленному прямо к её виску… Однако Хельштром удивил Дрейфус своей реакцией на её слишком уж опасную забаву, а точнее, отсутствием оной.

Откашлявшись и прочистив горло, он потянулся к оставленным у самой кровати брюкам и, выудив из кармана пачку сигарет и зажигалку, закурил, устремив бесцветный взгляд в стену. Шошанна едва подавила нервный смешок: поведение штурмбаннфюрера было ей непонятно. Только недавно он наотмашь ударил её, стоило ему только узнать о выброшенном букете, а потом и вовсе изнасиловал, решив красноречиво продемонстрировать ей её место. А сейчас, когда она чуть не задушила его (хотя, признаться честно, Шошанна сильно сомневалась, что у неё получилось бы), он вёл себя так, словно ничего не произошло. Даже слова ей не сказал…

— Я уж думала, что в этот раз одной пощёчиной не отделаюсь, — с притворным безразличием произнесла Шошанна и перевернулась на живот, желая видеть лицо Хельштрома.

Дитер, однако ж, в ответ на её слова лишь удивлённо повёл бровью, сделав новую затяжку. Он молчал подозрительно долго, потирая пальцами оставленные на его шее царапины, и Шошанна уже подумала, что её полное сокрытой иронии замечание будет проигнорировано.

— Твоё лицо мне ещё понадобится чистым и нетронутым, — наконец произнёс Хельштром и, наклонившись к Шошанне, сжал пальцами её лицо, выдохнув струйку табачного дыма.

От едкого табачного запаха, коснувшегося ноздрей, Шошанна недовольно скривила лицо и попыталась отвернуться, однако Хельштром не позволил и, чуть сильнее сжав пальцы, уверенно и по-собственнически поцеловал её, оставив на губах привкус сигарет.

Его слова немало удивили Дрейфус, даже сбили с толку, заставив задуматься над тем, какие ещё планы на неё были у этого немца?

========== Глава 4. Вечер, виски и два человека, запутавшиеся в собственных чувствах ==========

День у Шошанны не задался с самого начала: не успела она войти в кинотеатр, как на пороге объявился тот, кого она меньше всего хотела бы видеть, — Фредерик Цоллер. Молодой герой СС вызывал восхищение у многих юных и глупых донельзя девушек, расплывающихся в приторных улыбках при одном только взгляде на них рядового. Сам Фредерик, казалось, и не понимал до конца, чем заслужил такое внимание. Точнее, делал вид, что не понимал. Но Шошанна, несмотря на то, что Цоллер продолжал строить из себя простака, была уверена, что он не так прост, как кажется.

Как бы странно это ни звучало, но Фредерик Цоллер казался Шошанне ещё более лицемерным и лживым человеком, чем штурмбаннфюрер Дитер Хельштром. Тот хотя бы не скрывал свою гнилую сущность. Рядовой же выглядел и вёл себя так, что можно было подумать, что он неплохой человек и добрый малый, которого просто одурачили ложными идеями. Но это было отнюдь не так… Несмотря на свою внешность и обходительное поведение, Цоллер оставался хладнокровным убийцей и своего рода зверем. И сколько бы он ни улыбался и ни пытался произвести благоприятное впечатление, Шошанна видела сокрытую в глубине его души гниль.

Шошанна встретила Цоллера суровым и недовольным взглядом, который тот будто бы и не заметил. А может, и заметил, но не придал ему значения. Как бы то ни было, Шошанна считала, что его неожиданный визит был более чем неуместен.

— Доброе утро, Эммануэль… — с улыбкой ребёнка начал было Фредерик, однако Шошанна прервала его, нисколько не заботясь о том, как это выглядит со стороны.

— Что вам нужно, Фредерик? — сухо спросила Дрейфус, нахмурившись и скрестив руки на груди.

— Просто захотел увидеться, — неопределённо пожав плечами, ответил Цоллер и, секунду подумав, добавил: — Завтра у Вас важный день.

«Ты даже не представляешь, насколько…» — подумала Шошанна, но вслух произнесла другое:

— Я всего лишь предоставила кинотеатр… Это на вас будут устремлены все взгляды завтра вечером.

В словах Шошанны не было фальши или иронии — она не врала, говоря о том, что следующим вечером всё внимание присутствующих будет приковано к молодому герою СС. На неё же если кто и посмотрит, то только по двум причинам: мужчины — чтобы оценить внешний вид незнакомой им владелицы кинотеатра, а женщины — чтобы убедиться, что она не затмевает их. Шошанну сей факт нисколько не удручал, наоборот, радовал. Ведь, оставаясь тенью, она не будет привлекать к своей персоне лишнее внимание.

— Да, завтра важный день… — задумчиво и, казалось, несколько смущённо ответил Цоллер, и Шошанна едва сдержалась, чтобы не закатить глаза.

— Конечно, — растянув губы в неестественной улыбке, ответила Шошанна и, нетерпеливо осмотревшись по сторонам, добавила: — Извините, Фредерик, но мне нужно готовиться к завтрашнему вечеру. Всё-таки сюда прибудут важные люди — я хочу быть во всеоружии.

— О, само собой, — растерянно улыбнувшись и неуклюже отступив от Шошанны, задев при этом дверь, произнёс Цоллер. — У Вас, должно быть, много дел…

— Это так, — сухо ответила Шошанна, вновь не дав рядовому договорить.

Фредерик Цоллер раздражал Дрейфус до зубовного скрежета. Его неуклюжее поведение, неловкие движения, несобранная и скованная речь — всё это в равной степени ненавидела девушка. Шошанна нисколько не верила в его искренность. Но меньше всего она верила в то, что такой, как Фредерик Цоллер, способен испытывать даже симпатию, не говоря уже о любви. Ведь, каким бы доброжелательным и обаятельным ни выглядел этот человек, в душе его скрывался настоящий монстр — безжалостный и жестокий. Немцы называли Цоллера героем, своим достоянием, Шошанна же видела в нём лишь убийцу.

— Значит, мне стоит уйти? — неуверенно спросил Фредерик, всем видом показывая, насколько претит ему подобная мысль.

Однако Шошанна была непреклонна: уступать такому, как Цоллер, хоть в чём-нибудь она не желала. В отличие от Дитера Хельштрома, умевшего брать всё, что привлекло его внимание, рядовой не отличался ни уверенностью, ни хитростью, ни твёрдостью. В глубине души он был настоящим трусом. И только случай возвёл его на пьедестал, сделав знаменитостью среди нацистов.

— Какой вы догадливый, — голос Шошанны прозвучал куда саркастичнее и язвительнее, чем она хотела, однако Фредерик, казалось, этого не заметил.

«Либо ты слишком туп, либо действительно влюблён…» — мысленно произнесла Шошанна, смерив фигуру рядового равнодушным взглядом.

— Ну что ж, до встречи, Эммануэль… — неловко помявшись наместе, произнёс Цоллер, удивляясь тому, насколько робким и зажатым он становился в присутствии этой девушки.

— До встречи, — ответила Шошанна, растянув губы в слабой улыбке, — вынужденном проявлении вежливости.

Когда же Фредерик Цоллер наконец покинул кинотеатр, Шошанна облегчённо выдохнула, потерев ладонью лоб. Ей необходимо было готовиться… Оставалось совсем немного — несколько штрихов, и уже завтра её долгожданная месть обретёт вес и форму, перестав быть лишь бесплотной фантазией воспалённого разума.

Шошанна Дрейфус с трепетом и одновременно страхом ждала завтрашнего вечера. Однако ни сомнений, ни мыслей о побеге у неё не возникло — она точно знала, что сделает это и даже глазом не моргнёт. Она не будет милостива, жалостлива и снисходительна к этим зверям. Они сполна вкусят плоды заслуженного возмездия, ответив за все свои грехи.

До самого вечера Шошанна не позволяла себе думать об отдыхе. Марсель, ходивший за ней по пятам и выполнявший все поручения, несколько раз интересовался у неё, не хочет ли она немного отдохнуть или хотя бы перекусить, на что всегда получал один и тот же ответ: «Отдохну, когда закончу».

— С такими темпами отдохнём мы только на том свете… — недовольно пробубнил Марсель, бросив на Дрейфус через плечо многозначительный взгляд.

— Загробного мира не существует, — безапелляционно и твёрдо ответила Шошанна, нахмурив брови и чуть ли не до хруста стиснув челюсть.

— Ты не веришь в любовь, не веришь в искреннюю дружбу, не веришь в счастье, не веришь в загробный мир… — полностью развернувшись к девушке, начал Марсель, смерив её внимательным взглядом. — А во что ты тогда вообще веришь? — поинтересовался он, красноречиво изогнув бровь.

— Я верю, что человек сам творит свою судьбу. Я верю, что расплата за преступления неизбежна. Я верю в кровавую руку мести, — холодно произнесла Шошанна, устремив бесцветный взгляд в пустоту.

Марсель ничего не ответил на её слова — лишь натянуто усмехнулся, опустив нечитаемый взгляд на пол. Перед ним стояла девятнадцатилетняя девушка, но он видел лишь суровую и опасную воительницу, готовую умереть ради мести обидчикам. Шошанна Дрейфус слишком рано повзрослела, слишком рано узнала истинное обличие жизни. Она не должна была стать такой… Марсель был уверен: не будь войны, не вторгнись к ним фашисты, Шошанну ждала бы совершенно иная жизнь — светлая, прекрасная и размеренная.

Она вышла бы замуж, поселилась бы вместе с супругом в небольшом домике с садом, неподалёку от ручья. Спустя пару-тройку лет в их семье родился бы первый малыш, которого Шошанна полюбила бы всем сердцем… А умерла бы она в глубокой старости, окружённая любящей семьёй.

Однако этому было не суждено свершиться: счастливое и светлое будущее Шошанны Дрейфус перечеркнула война, полностью изменив саму девушку. Не было больше доброй и милой девочки — любящей сестры и послушной дочери. На их место пришла Шошанна Дрейфус — твёрдая, решительная, гордая и сильная девушка, готовая положить жизнь на кровавый алтарь мести.

— Надеюсь, ты не передумал… — вывел Марселя из раздумий бесцветный голос Шошанны.

Обернувшись к девушке, Марсель поймал на себе её сосредоточенный и цепкий взгляд. Он хорошо знал этот взгляд… Порой ему казалось, что иначе смотреть Шошанна просто не умеет, только так — строго, пронзительно, твёрдо.

— Никогда и ни за что, — не поколебавшись ни секунды, коротко ответил Марсель, вызвав на лице Дрейфус скупую улыбку.

Неосознанно прикусив нижнюю губу, Шошанна подошла к Марселю ближе и, встав на цыпочки, коснулась его губ своими, прижав ладонь к щетинистой щеке. Мужчина, не ожидая подобного, даже опешил поначалу, однако уже через считанные секунды ответил на поцелуй, уверенно сжав Дрейфус в своих объятиях.

Шошанна не знала, что на неё нашло… Подобного рода сентиментальные порывы были ей несвойственны — она просто не видела в них смысла, считая, что существует множество других способов выразить любовь и признательность. Однако в этот момент всё было иначе.

Шошанне было необходимо, чтобы кто-то нежно целовал её, сжимал в горячих объятиях, благоговейно шептал на ухо милые и полные восхищения глупости. В этот момент Шошанне не хотелось быть сильной, уверенной и решительной мстительницей — в этот момент она жаждала почувствовать что-то, кроме ненависти и злобы.

Сокрытая в глубине души Шошанны Дрейфус юная девушка жаждала любви и нежности. Сокрытая в глубине души еврейская девочка желала забыться в ласковых и чувственных прикосновениях преданного и влюблённого в неё друга.

Смелая же мстительница думала о завтрашнем вечере, во всех подробностях представляя пожирающее и нещадное пламя, в котором будут гореть нацисты. И языки пламени сотрут всю мерзость их, и не останется ничего — ни людей, ни знамён. И последнее, что увидят звери перед смертью, будет лицо еврейки, отомстившей сполна своим обидчикам.

***

Шошанна возвратилась в свою маленькую квартиру поздно вечером, уставшая, голодная, но довольная и даже несколько взволнованная. Быстро поднявшись по грязным ступеням, девушка чуть ли не на цыпочках подошла к хорошо знакомой двери, помедлив лишь мгновения перед тем, как открыть её.

Зайдя в тёмную квартиру и закрыв за собой дверь, Шошанна устало прислонилась головой к стене и потёрла ладонями глаза, сгоняя отголоски дрёмы. Когда же девушка, разомкнув веки, включила в доме свет, то мгновенно напряглась всем телом, нахмурившись и стиснув зубы. Что-то было не так… И хотя Шошанна, стоя у входной двери, не могла видеть другие комнаты, однако выработанный за годы войны инстинкт самосохранения подсказывал ей, что в квартире она не одна.

Конечно, Дрейфус догадывалась, кто именно пожаловал к ней так поздно, наплевав на все условности и существующие правила, однако смелости или же уверенности это не прибавило.

Глубоко вздохнув и на мгновения прикрыв глаза, Шошанна уверенно прошла в соседнюю комнату, в которой тускло горел один-единственный светильник, стоявший на небольшом столике рядом с диваном. На самом же диване вальяжно и расслабленно восседал штурмбаннфюрер Дитер Хельштром, буравя пол задумчивым взглядом и прокручивая в пальцах почти пустой бокал. А на столике стояли ещё один бокал и начатая бутылка дорогого виски, которой — Шошанна точно помнила — у неё отродясь не было. Меж зубов Хельштрома была зажата сигарета, а первые две пуговицы на его кителе были расстёгнуты. Выглядел штурмбаннфюрер абсолютно расслабленным.

— Поздно же вы домой возвращаетесь, — с иронией произнёс Хельштром, прервав напряжённую тишину, и опрокинул в себя оставшееся в стакане виски.

— Кто вас впустил? — проигнорировав комментарий майора, спросила Шошанна, немало раздражённая не имеющей границ наглостью Хельштрома.

— Сам зашёл… Через окно, — исподлобья посмотрев на девушку, ответил Хельштром и приглушённо усмехнулся, развеселённый собственной шуткой.

Шошанна в ответ только повела бровью, сжав губы в тонкую линию.

— И сколько же вы, интересно, ждали моего возвращения? — с плохо скрываемой насмешкой спросила Шошанна и подошла к Хельштрому, сев на диван, — как можно дальше от него.

Взгляд Шошанны невольно скользнул по бутылке, и она презрительно поморщилась. Заметив это, Дитер Хельштром криво ухмыльнулся и, придвинувшись к столику, наполнил два бокала алкоголем, протянув один из них девушке. Поколебавшись, Дрейфус приняла из рук штурмбаннфюрера бокал, однако пить из него не торопилась.

— Какая, к чёрту, разница? — спустя несколько секунд произнёс Хельштром, бросив на Шошанну нечитаемый взгляд.

Дрейфус не нашла, что ответить.

Действительно, какая разница? Разве это что-то изменит? Разве ответ штурмбаннфюрера хоть как-нибудь изменит её отношение к нему? Разве он умалит питаемую к Хельштрому ненависть? Нет…

Неслышно вздохнув и бросив брезгливый взгляд на бокал, Шошанна сделала большой глоток, чуть не поперхнувшись. Горло в ту же секунду окутало приятное тепло, а на языке остался насыщенный сладковатый вкус. Невольно облизнув тонкие губы, Шошанна опустила взгляд на зажатый в ладони бокал, стараясь не замечать цепкого и тяжёлого взгляда штурмбаннфюрера, прикованного к ней.

Хельштром ничего не говорил, не домогался, даже не предпринимал попыток прикоснуться к ней — он просто смотрел на неё. Но смотрел так, что Шошанна готова была сама прижать его к стене, только бы он отвёл взгляд. А ещё Хельштром молчал… И это тягучее и напряжённое молчание было сродни пытке. Потому что Шошанна не знала, чего стоит ожидать от штурмбаннфюрера.

Может быть, он прямо сейчас думает, как пустит пулю ей в лоб. А молчит только для того, чтобы пощекотать подольше нервишки, пробудить дремлющий в груди страх.

— Будем просто сидеть и пить? — непонимающе приподняв бровь, спросила Шошанна, нарушив возникшее между ними молчание.

— А вы так хотите сразу перейти к основной части? — растянув губы в лукавой ухмылке, вопросом на вопрос ответил Хельштром, смерив Шошанну хищным взглядом.

— Не сказала бы… — нахмурившись, произнесла Шошанна, однако мысленно ответила утвердительно на вопрос майора.

Да, она бы предпочла сразу перейти к «основной части», если это избавит её от необходимости сидеть рядом с Хельштромом и вести с ним задушевные беседы, попивая дорогое виски.

— А я думал, что тебе будет интересно узнать что-нибудь обо мне, — неожиданно произнёс Дитер, и Шошанна чуть не подавилась виски от его слов.

Чего Дрейфус точно не ожидала, так это того, что Хельштром решит обнажить перед ней душу, посвятив её в историю своей жизни. Она была готова к чему угодно, но только не к этому…

— Что, например? — вперив в лицо Хельштрома изучающий взгляд, спросила Шошанна, сделав новый глоток.

— Ну, не знаю… О моём детстве, о первой любви, о том, как я решился пойти в СС, — совершая ладонью в воздухе какие-то странные пируэты, насмешливо произнёс Хельштром. — Я бы рассказал что-нибудь о себе, ты — о себе. Насколько мне известно, именно так люди лучше узнают друг друга — через беседу.

Шошанна смотрела на немца недоверчиво и вместе с тем непонимающе. Хельштром вёл себя странно, и девушка никак не могла понять, что стало причиной подобной перемены. Неужто так сказался на нём алкоголь? Но штурмбаннфюрер выпил не так много. Впрочем, у каждого своя мера. И может, Хельштром, как и она, не умеет пить.

— Я-то думала, что вступление в ряды эсэсовцев — один из способов слабых людей самоутвердиться и отыграться за детские обиды и унижения. Слабые и ничтожные люди рвутся к власти, и им плевать, что другие их ненавидят. Им нравится ощущать человеческий страх. Он придаёт им уверенности, помогает почувствовать себя менее ничтожными, чем они есть на самом деле.

Шошанна говорила негромко и холодно, но каждое её слово было пропитано горечью и злобой. Она знала, что может поплатиться за сказанное, но промолчать не могла. Выпитый алкоголь ударил в голову и совсем развязал язык. К тому же Хельштром сам хотел откровенного разговора, хотел узнать её лучше. Что ж, она предоставит ему эту возможность.

— Чтобы добиться высот, одного лишь желания самоутвердиться мало… — цинично усмехнувшись и растянув губы в неестественно широкой улыбке, произнёс Хельштром. Однако глаза его не улыбались…

— В человеке должны быть страсть, приверженность идее, — добавил он спустя несколько секунды с задумчивым видом и, наполнив свой бокал, резко опрокинул содержимое в рот, через пару секунд затянувшись сигаретой.

— Вы такой себе приверженец идей нацизма, скажу я вам, — съязвила Шошанна, намекая на то, что Хельштром, несмотря на занимаемую должность, продолжает ухлёстывать за еврейкой.

Однако немец не оценил её острот: он остался задумчив, даже серьёзен. Это немало изумило Шошанну, которая привыкла к их небольшим словесным дуэлям, привыкла к тому, что Хельштром не упускал возможности указать ей на её место.

— Поэтому я лишь штурмбаннфюрер, — вперив в неё тяжёлый взгляд, бесстрастно ответил Дитер Хельштром, вынудив Шошанну почувствовать себя некомфортно.

Поведение штурмбаннфюрера совсем не вписывалось в уже устоявшиеся у Дрейфус представления о нём, а потому она упорно пыталась отыскать в словах и действиях Хельштрома хоть какую-нибудь лазейку, которая позволила бы ей понять, что за игру он затеял на этот раз. Но тот, казалось, был так же пьян, как и она, а потому не мог мыслить здраво.

— Зачем вы на самом деле пришли ко мне, майор? — вопрос вырвался сам собой, и Шошанна даже вздрогнула, наградив себя хорошей оплеухой.

Она ненавидела и презирала Хельштрома настолько, насколько это было возможно, не видя в нём ничего, кроме лжи, лукавства, жестокости и подлости. Он не раз доказывал своими действиями, что способен на гнилые и недостойные поступки, не раз демонстрировал силу и использовал её в своих целях… В конце-то концов, он был офицером СС, нацистом, что не считал за людей таких, как она. Но почему-то в этот момент Шошанне не хотелось перерезать ему горло, выпустить в его черепушку обойму патронов или же выцарапать ему глаза.

Шошанна даже не могла сказать точно, чего же она хотела в этот момент…

— Затем, Эммануэль, чтобы осушить с вами эту бутылку во время непринуждённой беседы. Не пойму, что вас так напрягает, — сдержанно усмехнувшись, произнёс Хельштром, изучая лицо Шошанны сосредоточенным взглядом.

— Скажу прямо, когда вы не угрожаете, не бьëте и не пытаетесь изнасиловать, вы меня пугаете куда сильнее, — стараясь, чтобы голос звучал уверенно и твёрдо, ответила Шошанна, ни на мгновение не отводя взгляда от лица штурмбаннфюрера.

— Я тебя умоляю… — наконец-то лицо Хельштрома прояснилось, а на его губах заиграла наглая и насмешливая ухмылка. — У этого есть простое объяснение: я пьян.

— Во время опьянения раскрывается истинная сущность человека. Возможно, глубоко внутри вы не такая мерзкая скотина…

Шошанна не могла поверить, что произнесла эти слова. Кажется, алкоголь подействовал на неё куда сильнее, чем она думала, и теперь подталкивал её говорить то, что при любых других обстоятельствах из неё нельзя было бы и клещами вырвать. Будь Шошанна в трезвом уме в этот момент, ни за что на свете не сказала бы подобных слов.

Дитер внезапно помрачнел, а его взгляд, устремлённый на неё исподлобья, стал тяжелее и напряжённее.

Наклонившись корпусом вперёд, навстречу Дрейфус, он резко сжал ладонью её лицо, с силой — даже болезненно — надавив пальцами на щëки. Шошанна несдержанно прошипела в ответ на подобную грубую выходку, однако приказала себе не отводить взгляд.

— В глубине души я ещë отвратительнее, грязнее и опаснее. И если ты вздумаешь провести меня, я самолично задушу тебя, — чуть ли не прошипел Хельштром, удивив — даже напугав — Шошанну столь резкой переменой в настроении.

Ей казалось, что алкоголь сильно ударил в голову штурмбаннфюреру, вынудив того стать мягче, но это была лишь ошибочная иллюзия. Хельштром — даже после трёх бокалов виски — оставался жестоким и опасным человеком.

На секунду Шошанне даже показалось, что она перешла черту, которую не следовало переходить, и теперь Хельштром не будет с ней столь сдержан и милостив. Внутренне девушка приготовилась к скорой расплате за собственную неосторожность, однако… Однако её не последовало.

Вместо удара Шошанна ощутила прикосновение губ штурмбаннфюрера к своим губам, а затем и его пальцы, впившиеся ей в щёку, ослабили хватку.

Шошанна была сбита с толку… Если бы Хельштром ударил её или предпринял попытку взять её силой, то она бы смогла дать ему отпор. Хотя бы попыталась. Однако он не совершал никаких насильственных действий, даже не кричал на неё, а потому Шошанна была обезоружена.

Привыкшая к насилию и жестокости со стороны немцев, Дрейфус не могла даже предположить, что руки, истязающие пленных, увечащие беззащитных женщин и детей, приносящие столько боли и мучений, могут касаться так нежно, так аккуратно — почти чувственно… Никогда бы девушка не подумала, что губы, из которых вырываются грубые ругательства, грязные оскорбления, нацистские лозунги и бесчеловечные приказы, могут приносить такое наслаждение, вынуждая теряться в ощущениях и отвечать на поцелуй.

Хельштром целовал уверенно и страстно, чуть прикусывая и оттягивая нижнюю губу девушки, чтобы в следующую секунду скользнуть по ней языком. Ладони его хаотично блуждали по телу Шошанны, не грубо, но медленно и аккуратно касаясь кожи через ткань одежды. Словно Хельштром действительно стремился принести ей наслаждение, а не боль. Словно это не он несколько дней назад насиловал её на этом самом диване…

Нехотя разорвав поцелуй, Хельштром заскользил чуть приоткрытыми губами по шее Шошанны, её выделяющимся ключицам, ложбинке между грудей, едва касаясь бледной кожи кончиком языка. Пальцы мужчины следовали за прикосновениями его губ, очерчивая контур челюсти, линию плеч, миниатюрную грудь, напряжённые вершины которой виднелись даже сквозь ткань рубашки.

Хельштром действовал на удивление аккуратно и нежно, уделяя особое внимание наиболее чувствительным участкам тела, вынуждая Шошанну горячо и часто дышать ему на ухо, вплетая пальцы в его тёмные волосы, сжимая их не грубо и резко, как раньше, но сдержанно, почти безболезненно.

Неверные и чуть подрагивающие пальцы штурмбаннфюрера никак не могли справиться с пуговицами на рубашке девушки, и Хельштром, раздражённый собственной беспомощностью, щедро сыпал ругательствами, проклиная всё, на чëм свет стоит. Шошанна, наблюдая за столь необычной и интересной картиной, не могла сдержать насмешливой улыбки. Видеть, как всегда собранный и безупречный в исполнении своих обязанностей штурмбаннфюрер Дитер Хельштром не может справиться с несколькими пуговицами, потому что перебрал с алкоголем, было забавно, даже очень.

Наконец, кое-как справившись с последними двумя пуговицами, Хельштром распахнул рубашку, с удивлением, но при этом не без удовольствия обнаружив, что маленькая грудь девушки не была сокрыта бюстгальтером.

Бросив на Шошанну исподлобья многозначительный взгляд, немец припал губами к бледному холмику и, обведя горячим языком ареолу, вобрал в рот напряжённый бутон, принявшись медленно и чувственно посасывать его, ни на секунду не отводя взгляда от лица девушки.

Шошанна же, ощутив настойчивое и откровенное прикосновение к своей груди, невольно прикусила губу, откинувшись головой на спинку дивана. Ей было хорошо, действительно хорошо. И впервые за дни их знакомства (если это вообще можно было назвать подобным образом) Шошанна могла сказать, что хочет этого немца…

Дрейфус не знала, что именно повлияло на неё подобным образом, но ей хотелось думать, что всему виной был выпитый алкоголь, а вовсе не её изменившееся отношение к Хельштрому.

Штурмбаннфюрер же тем временем, опустившись на колени между разведённых ног Шошанны, медленно снял с неё штаны вместе с бельём, оставив её в одной лишь распахнутой рубашке. Девушка тут же вздрогнула, почувствовав, как кожу покрыли мурашки, однако закрыться или свести ноги вместе даже не попыталась. Вместо этого она продолжала смотреть на стоящего на коленях Хельштрома сквозь полуприкрытые веки, вздыхая каждый раз, когда он чуть сжимал зубами напряжённую вершину, медленно скользя по ней языком.

Когда же Дитер оторвался от груди девушки и, проложив поцелуями дорожку к её животу и ниже, к разведённым бёдрам, легко коснулся языком горячего лона, Шошанна дёрнулась на диване, болезненно — до крови — прикусив губу. Заметив столь красноречивую реакцию на его прикосновение, штурмбаннфюрер довольно и лукаво ухмыльнулся и, пробежав жадным взглядом по лицу девушки, примкнул губами к её лону, легко скользнув языком внутрь.

Шошанна вновь дёрнулась ему навстречу, с силой вцепившись ладонями в спинку дивана, словно боялась упасть, охваченная наслаждением от откровенных ласк майора. Хельштром же, закинув ноги девушки себе на плечи и сжав пальцы на бледной коже её бёдер, настойчиво и упоенно ласкал лоно, то скользя языком внутрь, по чувствительным стенкам, то горячо посасывая тёмно-розовые лепестки, что были влажными от слюны и интимных соков, то чуть царапая их зубами.

Горячие прикосновения губ и языка Хельштрома вынуждали Шошанну самозабвенно и бесстыдно подаваться бёдрами ему навстречу, лихорадочно цепляясь ладонью за волосы немца, словно желая контролировать каждое его движение. Штурмбаннфюрер же не останавливался, то и дело проникая языком как можно глубже внутрь лона, через считанные секунды скользя им вверх по чувствительным и горячим стенкам, вынуждая Дрейфус чуть ли не до хруста сжимать челюсть, из последних сил сдерживая откровенные и громкие стоны.

Пальцы немца болезненно впивались в бёдра Шошанны, контролируя, удерживая её на месте, не позволяя совершать резких движений, пока его язык доводил девушку до беспамятства, вынуждая часто дышать и сдавленно мычать, — только бы ни один стон не вырвался из груди.

Понимая, что девушка находится на грани, Хельштром медленно, словно нехотя, отстранился от её лона и, поднявшись на ноги, провёл языком по своим губам, слизывая оставшуюся на них интимную влагу. Он смотрел на Шошанну тяжело и жадно. Грудь его вздымалась от поверхностных и частых вдохов-выдохов, а вся фигура была напряжена, словно струна.

Напряжённо сглотнув, Хельштром потянулся дрожащими ладонями к пуговицам на кителе и, с трудом справившись с ними, снял его с себя. Затем избавился и от накрахмаленной рубашки, оставшись в одних только тёмных штанах и высоких сапогах. Впрочем, снимать их Хельштром уже не стал — просто приспустил штаны до коленей, навалившись на Шошанну всем своим телом и прижавшись возбуждённой плотью между её разведённых бёдер.

Скользнув по лицу Дрейфус напряжённым и цепким взглядом, Хельштром впился в её губы жарким и томным поцелуем, резким толчком войдя в горячее и влажное лоно. Два стона — мужской и женский — потонули в поцелуе, и слышны были лишь частое и загнанное дыхание и влажные шлепки, сопровождающие каждый уверенный и глубокий толчок, каждое соприкосновение их тел.

Хельштром двигался уверенно и быстро, но ни резкости, ни грубости, ни жёсткости, ни властности в его движениях не было. Не отрываясь от губ Шошанны, он скользил свободной рукой по её груди, лаская, массируя умелыми пальцами нежную кожу, потирая подушечками пальцев возбуждённые бутоны. От столь чувственных и приятных прикосновений девушка приглушённо постанывала, углубляя поцелуй, хватая губами язык Хельштрома и осторожно посасывая его…

Оргазм настиг их почти одновременно. Сильнее сжав в объятиях Дитера Хельштрома, Шошанна приглушённо и сдержанно простонала ему во влажное от пота плечо, едва сомкнув губы на бледной коже. Он же, уткнувшись лицом ей в шею, часто и прерывисто задышал, с силой смежив веки, чувствуя нестерпимую сухость во рту.

Когда же Хельштром, приподнявшись на локте, опустил затуманенный и рассеянный взгляд на Шошанну, то заметил странную смесь эмоций, отражавшуюся на её лице. Дрейфус смотрела на него внимательно, даже задумчиво, словно пыталась что-то понять, отыскать в его глазах ответ на терзающий её вопрос. Дитер хотел было отшутиться — сказать девушке какую-нибудь колкость, сыронизировать, вызвав тем самым ответную реакцию. Но все придуманные фразы застряли в горле, а мысли, роящиеся в голове, превратились в вязкую и несуразную кашу.

Нахмурившись и плотно сжав и без того тонкие губы, Хельштром коснулся ладонью лица Шошанны, лаская её раскрасневшуюся щеку кончиками пальцев. Он был почти уверен, что девушка, сочтя подобное прикосновение неуместным, оттолкнёт его руку. Однако этого не произошло… Вместо этого Шошанна, потянувшись немцу навстречу, коснулась его губ своими, оставив на них долгий нежный поцелуй.

Поражённый столь неожиданным действием еврейки, Хельштром неуверенно ответил на поцелуй, аккуратно сомкнув ладонь на щеке Шошанны. Когда же она отстранилась от него, не отведя, однако нечитаемого взгляда от его лица, словно пытаясь понять, какое действие он предпримет, штурмбаннфюрер, секунды помедлив, прижался к её лбу своим, устало сомкнув веки.

Этой ночью Хельштром изменил своей традиции и не отправился домой сразу после того, как получил желаемое. Эту ночь он решил провести в квартире «ненавистной» ему еврейки. Этой ночью Шошанна впервые за несколько лет спала не в одиночестве…

Комментарий к Глава 4. Вечер, виски и два человека, запутавшиеся в собственных чувствах

Кажется, меня увело куда-то не туда…

========== Глава 5. Каждый из них по-своему предатель ==========

Комментарий к Глава 5. Каждый из них по-своему предатель

Это было трудно, долго и больно… Буквально клещами вырывала из себя каждую строчку. Надеюсь, оно того стоило. Приятного прочтения;)

Этого дня Шошанна ждала непозволительно долго, и вот он настал. В глубине души девушка ожидала, что почувствует нечто особенное, однако внутри было пусто. Казалось, ожидание высосало из неё все эмоции, оставив лишь ледяное безразличие, словно не акт мщения совершала она, а обыденную работу. Шошанну даже забавлял факт того, что жестокое убийство немецкой элиты из чего-то невозможного и нереального превратилось в один из пунктов в длинном списке запланированных на день дел. Впрочем, это уже не имело никакого значения. Поворачивать назад Шошанна не собиралась. Не собиралась она и давать отсрочку монстрам, заслужившим самое жестокое наказание.

До премьеры оставалось не больше двух часов… Совсем немного, как можно было подумать. Однако для Шошанны каждая минута тянулась нестерпимо медленно, словно вязкая субстанция, стекающая по стеклянной поверхности. Девушка даже сбилась со счёта, сколько сигарет она выкурила только в первой половине дня, прохаживаясь из угла в угол.

Дрейфус хотелось бы сказать, что она нисколько не волновалась, наоборот, чувствовала себя как никогда уверенно и бодро, однако это было не совсем так. Конечно, страх не беспокоил её, не терзал сердце, не путал мысли, вынуждая сомневаться в собственном решении, однако потаённое беспокойство всё же давало о себе знать.

Всё складывалось как нельзя лучше — никто так и не догадался о её замысле, никто не решился на проверку кинотеатра, никто не подверг сомнению безопасность проведения премьеры именно в этом здании. Столь удачное стечение обстоятельств не могло не напрягать, сея в душе ростки сомнений и беспокойства.

Везучей себя Шошанна никогда не считала, даже несмотря на то, что вот уже несколько лет ей удавалось избегать смерти. Казалось, знакомство с штурмбаннфюрером Дитером Хельштромом было наилучшим из возможных вариантов развития событий. Конечно, немца не стоило списывать со счетов, умаляя тем самым уровень опасности, которую он представлял, однако, Шошанна была почти уверена, будь на его месте Ганс Ланда, для неё всё бы закончилось плачевно. И откупиться от того своим телом она бы уже не смогла.

Глубоко вздохнув, Шошанна неверными пальцами полезла в почти пустую пачку из-под сигарет. Марсель, стоявший неподалёку, делал вид, что не обращает внимания на её странное поведение, однако взгляд его то и дело скользил в сторону чуть ссутулившейся девушки, зажигающей сигарету и вдыхающей табачный дым.

— Это десятая за последние несколько часов… — с показным равнодушием протянул Марсель, даже не поднимая взгляда на Шошанну, которая, услышав его замечание, только хмыкнула, скривив губы в слабой усмешке.

— Всего десятая, — выдохнув табачный дым, произнесла Шошанна, устремив взгляд на противоположную стену, на которой висело несколько киноафиш. — Время тянется безумно медленно… — цокнув языком, задумчиво добавила девушка, заметив, как Марсель в ответ неопределённо пожал плечами.

— Волнуешься? — наконец отвлекшись от своего занятия, поинтересовался Марсель, внутренне желая услышать положительный ответ.

— Нет, — только и ответила Шошанна, отойдя от стены, и приблизилась к Марселю, сев на край стола.

— Оно и видно, — фыркнув, пробубнил Марсель, поймав на себе строгий взгляд Дрейфус. — Не бойся, Шошанна, сейчас тебе не надо никого играть. Со мной ты можешь быть честной.

Шошанна, услышав его слова, лишь выразительно изогнула бровь. Признаваться Марселю в том, что она, несмотря на показную холодность и напускное бесстрашие, испытывала волнение, девушка не хотела. Конечно, ему было бы куда спокойнее, если бы он знал, что не только им овладевали изредка сомнения, страхи или же трусливые порывы, однако Шошанна не желала демонстрировать перед ним истинные чувства и эмоции, которые переполняли её в этот момент. Даже в качестве своеобразной эмоциональной поддержки.

— Мне пора готовиться к премьере, — проигнорировав слова Марселя, произнесла Шошанна, получив в ответ лишь натянутый смешок.

Не дожидаясь, пока Марсель скажет ещё что-нибудь, Шошанна медленным и уверенным шагом направилась в сторону своего кабинета. На секунду в голове её промелькнула мысль о том, чтобы обернуться, одарив мужчину беглым взглядом, однако она поборола в себе это сентиментальное желание, посчитав его неуместным.

Марсель же продолжил стоять возле стола, неотрывно смотря вслед удаляющейся Шошанне. На губах его играла печальная полуулыбка, а в глазах теплились нежность и благоговение. Он был восхищён этой девушкой. Он был влюблён в неё. Он был готов пойти ради неё даже на смерть…

***

Красное платье, купленное специально для этого вечера, подчёркивало миниатюрную фигуру своей владелицы, не отвлекая, однако ж, внимания от самой девушки. Пшеничного цвета волосы были уложены в аккуратную причёску и сокрыты под чёрной вуалью, что сетчатым козырьком спускалась на лицо, пряча под собой выразительные глаза, в которых горел огонь.

Стоя перед зеркалом и смотря на своё отражение, Шошанна не могла не поражаться тому, насколько сильно в этот момент она была похожа на киногероиню. Дерзкая, загадочная, сексуальная и невероятно опасная. Казалось, сам образ придал ей уверенности и твёрдости, стал заключительным штрихом, что подчеркнул её мстительную, сильную и гордую натуру.

Подобные мысли вызвали сдержанную улыбку на губах Шошанны, и она, поддавшись странному порыву, провела испачканными в помаде пальцами по щекам, оставив две полосы. В ту же секунду глаза её опасно блеснули в темноте, как у самой настоящей хищницы, — чёрной пантеры, что сидит в засаде, выжидая ничего не подозревающую жертву, чтобы в следующее мгновение напасть на неё, впившись острыми зубами в шею.

В этот вечер роль хищницы была отведена именно ей — еврейке Шошанне Дрейфус. Кинотеатр же должен был стать смертельной ловушкой для тех, кто привык стоять на вершине пищевой цепи. Какая злая и одновременно прекрасная ирония. Воистину триумфальный и великолепный момент, достойный того, чтобы его запечатлели в фильме.

Что ж, кульминация этой истории станет воистину легендарной.

— Это будет последнее кино в вашей жизни, фашистские выродки, — с ненавистью процедила Шошанна, вперив горящий взгляд в отражение.

***

Когда к кинотеатру стали съезжаться дорогие чёрные автомобили, Шошанна была полностью готова. Сжав холодными ладонями перила, она смотрела с высоты второго этажа на прибывших гостей, обводя их бесцветным взглядом, наслаждаясь осознанием того, что именно она смотрит на них сверх вниз, а не наоборот. Подобный нюанс — казалось бы, незначительный и нестоящий внимания — придавал уверенности и сил, позволял почувствовать себя хозяином положения.

Нацистская верхушка привыкла смотреть на всех свысока, ощущать себя богами, что вынуждены ходить среди ничтожных и недостойных букашек, одно существование которых кажется им настоящим наказанием. Однако в этот вечер все собравшиеся были во власти Шошанны Дрейфус, и только она могла решать, какой приговор будет вынесен каждому из них.

Шошанна улыбнулась этой мысли — жестокой, дьявольской улыбкой. Как удачно, что сетчатая вуаль закрывала половину её лица, иначе даже собравшиеся в кинотеатре монстры, облачённые в форму эсэсовцев, испугались бы выражения лица владелицы кинотеатра, сочтя его безумным.

Впрочем, Шошанну нисколько не волновало то, как она выглядела со стороны. Главное — держаться уверенно и непринуждённо до последнего. В противном же случае весь её план может пойти коту под хвост. Тогда у Шошанны не будет больше возможности осуществить задуманное. А самое лучшее, на что она сможет надеяться, если операция провалится, — быстрая смерть от рук нацистского зверья. Хотя Дрейфус сильно сомневалась, что немецкая элита снизойдёт до столь щедрого дара.

Неосознанно сглотнув, Шошанна вновь посмотрела сверху вниз на собравшихся гостей премьеры, в ту же секунду встретившись взглядами с Гансом Ландой. Тот, казалось, наблюдал за ней уже продолжительное время, словно пытался отыскать в её поведении хоть какую-нибудь зацепку, которая позволит поймать девушку на лжи, раскусить её истинное нутро. Однако, осознав, что молодая владелица кинотеатра, будто почувствовав что-то неладное, посмотрела на него из-под вуали, Ланда в то же мгновение растянул губы в притворно очаровательной улыбке, подняв над головой бокал с шампанским, — в знак приветствия.

Сдержанно кивнув в ответ на театральный и неуместный (как показалось девушке) жест, Шошанна решила спуститься к собравшимся, дабы не привлекать своим ярким образом внимания гостей.

Слушать разговоры и откровенно фальшивый смех фашистов Дрейфус не хотелось, однако она успокаивала себя мыслью, что терпеть осталось совсем недолго… Через минут двадцать собравшиеся рассядутся по местам — тогда-то и начнётся кульминационная часть воистину прекрасного в своей жестокости замысла. Осталось немного, осталось совсем чуть-чуть, и гибель её родных наконец будет отмщена.

— Эммануэль… — позвал девушку идущий ей навстречу Фредерик, лицо которого светилось, подобно начищенному стеклу, а губы были растянуты в широкой улыбке. — Вы просто изумительны, Эммануэль! — по-мальчишески восторженно произнёс рядовой, подойдя к Шошанне.

— Благодарю, Фредерик, — одарив Цоллера скупой улыбкой, ответила Шошанна, мысленно приказывая себе держаться приветливо, не сея в головах собравшихся лишних подозрений. — Вы тоже, как я погляжу, при параде.

— А, это… — растерянно оборонил Цоллер, принявшись скользить довольным взглядом по своему белому кителю. — Сегодня важный день, и я решил, что и выглядеть надо соответственно, — собравшись, уже увереннее произнёс рядовой, как бы невзначай выпрямив спину и расправив плечи.

— Наверное, вы наслаждаетесь минутой долгожданной славы? — с притворным кокетством в голосе спросила девушка, вынудив рядового потерять дар речи, удивлённо уставившись на неё.

«Ну и идиот… Стоит только интонацию голоса сменить, как он уже готов прыгать на задних лапках, подобно псу», — мысленно произнесла Шошанна, заметив реакцию Цоллера на её вопрос.

— Не знаю даже… — растерявшись в первые секунды, неуверенно ответил Цоллер, словно бы невзначай опустив взгляд. — Быть в центре внимания, безусловно, приятно, но я не особо привык к подобного рода мероприятиям. У меня смешанные чувства…

— Не скромничайте, Цоллер, Вы заслужили признание собравшихся, — с потаённой насмешкой произнёс взявшийся из ниоткуда Дитер Хельштром, вынудив Шошанну вздрогнуть, вперив в него пронзительный взгляд. — Вы же наш герой. Не правда ли, мадемуазель Мимьё?

Рядовой в ответ на слова Хельштрома лишь улыбнулся, однако улыбка его показалась Шошанне до безобразия наивной и глупой. Смерив подошедшего безразличным взглядом, девушка вновь обратила всё своё внимание на Цоллера, чувствуя, однако, прикованный к себе взгляд штурмбаннфюрера, который, нисколько не стесняясь, буквально сжирал её глазами.

— Само собой, штурмбаннфюрер, — только и ответила Шошанна, боковым зрением заметив признательную улыбку на лице Цоллера.

Между ними воцарилось напряжённое молчание. Казалось, штурмбаннфюрер намеренно вклинился в разговор, прекрасно понимая, что при нём Цоллер не будет столь сговорчивым. В некотором роде Шошанна даже была признательна Хельштрому за это, хотя и знала, что всё, что немец делал, он делал для себя и только для себя. Даже сейчас, вмешавшись в разговор и тем самым избавив Дрейфус от необходимости вести «дружескую» беседу с Цоллером, штурмбаннфюрер руководствовался личными соображениями. Главной же причиной подобного поступка, как полагала девушка, была ревность. А если быть точнее, то её эквивалент, носящий довольно простое название, — собственничество.

Шошанна не сомневалась, что штурмбаннфюрер спустя несколько их встреч начал относиться к ней, как к личной и неприкосновенной собственности. Привыкший к власти, вседозволенности и безнаказанности своих деяний, Хельштром ненавидел, когда кто-то преграждал ему дорогу или посягал на то, что принадлежало ему. В таких людях он видел соперников, можно сказать, потенциальных врагов. И именно к этой группе Хельштром относил выскочку Цоллера.

Рядовой раздражал его до зубовного скрежета, и дело было не только в поведении и речи Цоллера, но и в том, что тот столь явно демонстрировал своё расположение — даже симпатию — к молодой владелице кинотеатра. Хельштром не привык делиться, а уж отдавать такую драгоценность, как мадемуазель Мимьё, он тем более не желал.

— А вот и наш дорогой Фредерик Цоллер! — раскинув руки в стороны, словно намереваясь обнять рядового, воскликнул подошедший Йозеф Геббельс.

Заметив одного из вернейших последователей Гитлера, Шошанна невольно сглотнула, скривив тонкие губы, — Геббельс вызывал в ней лишь ненависть и презрение. Она была удивлена, как её вообще не стошнило от мерзкой рожи этого немца. Благо, добрую половину лица девушки скрывала вуаль, иначе ей бы пришлось несладко…

— Мне нужно забрать у вас нашего юного героя, — растянув губы в кривой улыбке, произнёс Геббельс, похлопав по спине Цоллера, который в этот момент выглядел ещё более жалким, чем когда-либо.

Шошанна в ответ только кивнула — как будто кто-то спрашивал её дозволения, как будто от неё вообще что-то зависело. Неловко улыбнувшись и виновато пожав плечами, Цоллер отошёл вместе с Геббельсом к другим гостям, которые всей душой жаждали увидеть молодого героя СС. Оставшись вместе с Хельштромом, Дрейфус — что её немало изумило — почувствовала себя куда спокойнее и свободнее. Возможно, потому, что при штурмбаннфюрере ей не надо было никого играть и никем притворяться. А возможно, потому, что за последнюю неделю Шошанна свыклась с его обществом, которое в первые дни казалось ей, мягко говоря, неприятным.

— Выглядишь довольно… роскошно, — окинув фигуру девушки оценивающим взглядом, произнёс Хельштром, нарушив установившееся молчание, и Шошанна немало изумилась тому, что сказал он это без насмешки.

— Не могу сказать о вас то же самое, — решив отплатить штурмбаннфюреру честностью за честность, проговорила Дрейфус, одарив его коротким взглядом, в котором, однако, трудно было что-то прочитать.

— Ты, наверное, чувствуешь себя сейчас овцой среди волков? — перейдя на неуместные (в данном случае уж точно) метафоры, спросил Хельштром, ни на секунду не отводя от девушки цепкого взгляда.

— Скорее львом среди гиен, — вторя его манере и интонации, произнесла Шошанна, услышав короткий натянутый смешок, что сорвался с губ штурмбаннфюрера.

— Любая из этих, как ты выразилась, гиен разорвёт тебя на куски, если узнает, кто ты на самом деле, — склонившись к самому уху девушки и обдав её шею горячим дыханием, насквозь пропитанным табачным дымом, прошептал Хельштром.

— Любая, кроме вас, надо полагать, — не сдержавшись, пустила шпильку Дрейфус, с особым удовольствием наблюдая за тем, как меняется выражение лица штурмбаннфюрера.

Шошанна была уверена, что немец обязательно бросит в ответ что-нибудь едкое, острое, колкое, однако, к её превеликому удивлению, он не проронил ни слова. Казалось, слова девушки заставили Хельштрома задуматься о чём-то, натолкнули его на определённые мысли, которые он прежде игнорировал или не воспринимал всерьёз. Взгляд штурмбаннфюрера наполнился задумчивостью, а по лицу скользнула хмурая тень, и Шошанна, улучив момент, решила покинуть его общество и вернуться в свою маленькую каморку, приготовившись к показу фильма.

— Мне надо удалиться, майор, — дела ждут меня, — деловым тоном произнесла Шошанна, стряхивая с рукава невидимую пыль.

— Не смею задерживать, мадемуазель Мимьё, — вновь вернувшись к свойственному ему насмешливому и лицемерному тону, произнёс Хельштром, однако во взгляде его вспыхнул недобрый огонёк.

Проигнорировав взгляд немца и не сказав ни слова, Шошанна неспешным шагом направилась в сторону ступеней, чувствуя на себе внимательный взгляд Хельштрома.

Вскоре все собравшиеся стали рассаживаться по своим местам. В вестибюле было пусто и удивительно тихо, хотя только недавно его оглашали десятки голосов, смех, чоканье бокалов и стук каблуков. Всё смолкло, оставив место лишь странной и какой-то неестественнойтишине.

Всё складывалось так, как и должно было. Даже Адольф Гитлер не побоялся пожаловать на премьеру, и это не могло не радовать Шошанну. Вся нацистская гниль собралась в одном месте, и никто из «многоуважаемых» гостей, казалось, даже предположить не мог, что хотя бы одна живая душа решится на поджог кинотеатра.

Отправив Марселя дожидаться сигнала, Шошанна расположилась в своей небольшой каморке. Фильм тянулся невыносимо медленно, и девушка то и дело принималась нетерпеливо постукивать пальцами по колену, отбивая смутно знакомый ритм. Грудь её глубоко вздымалась, а горло что-то неприятно сдавливало изнутри, вызывая тошноту. Однако душевно Шошанна чувствовала себя как нельзя более уверенно и решительно.

Краем уха девушка слышала некоторые отрывки из фильма: слова, крики, взрывы, выстрелы. Но в целом она была равнодушна к показываемой картине. Более того, сейчас, в этот самый момент, Шошанна не могла думать ни о чём другом, кроме как о приближающейся кульминации, которая должна была поставить жирную точку в прекрасно проработанной картине.

Ожидание несколько напрягало Шошанну, но не выводило её из равновесия. Она стояла рядом с проектором, обняв себя за плечи и вперив нечитаемый взгляд в пустоту. Курить хотелось невыносимо, но Шошанна терпела, про себя отсчитывая оставшееся время… В проекторе прокручивалась последняя бобина, и девушка с некоторым нетерпением ожидала, когда фильм подойдёт к своей развязке. Однако неожиданный стук в дверь вынудил Шошанну вздрогнуть, рефлекторно обернувшись в сторону шума.

— Кто там? — нахмурившись, спросила Шошанна, стараясь держать себя в руках и не предаваться панике.

— Фредерик, — коротко ответил голос за дверью, и Шошанна тихо выругалась, про себя проклиная настырного рядового.

Сделав глубокий вдох, Шошанна подошла к двери и, поколебавшись лишь секунду, открыла её, встретившись взглядами с рядовым Цоллером.

— Это Вы хозяйка кинотеатра? — состроив недовольную мину, спросил Цоллер, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться. — Верните деньги: актёр в этом фильме — бездарь, — театрально всплеснув руками, произнёс рядовой и улыбнулся, желая подобным образом, как показалось Шошанне, развеселить её.

Однако Шошанне было не до смеха.

— Что вы здесь делаете? — с плохо скрываемым раздражением в голосе спросила Шошанна, смотря на Фредерика исподлобья, — недовольно и строго.

— Я пришёл к Вам, — несколько растерявшись, ответил Цоллер, пожав плечами, подобно ребёнку.

— Вы видите, что я занята? — бегло обернувшись в сторону проектора, поинтересовалась Шошанна, уповая на то, что Цоллер поймёт её явные намёки и уберётся прочь.

— Да. Позвольте Вам помочь? — не придав значения тону девушки, простодушно ответил рядовой, вызвав у неё раздражённый вздох.

— Фредерик, это не смешно. Вам сюда нельзя, — строго произнесла Шошанна, однако, чуть подумав, добавила уже более сдержанным и приятным тоном: — Это ваша премьера, и вы должны быть в зале.

— Вообще-то, Вы правы, — оперевшись на дверной косяк, произнёс Цоллер с потаённой грустью в голосе. — Я досматриваю все фильмы. Я терпеливо, собравшись с духом, высиживаю до конца сеанса. Но всё дело в том, что этот фильм основан на моём подвиге. А всё геройство лишь в том, что я убил много людей, — Фредерик на секунды замолчал, принявшись растерянно потирать пальцами лоб, словно пытаясь собраться с мыслями.

— И ту часть, которая сейчас на экране, мне не хочется смотреть, — собравшись с духом, произнёс Цоллер, неосознанно мотая головой из стороны в сторону.

— Извините, Фредерик, но…

— Вот я и решил заглянуть сюда и развлечься немного, досаждая Вам, — перебив Шошанну, произнёс рядовой озорным тоном, растянув губы в весёлой улыбке. — И, судя по Вашему лицу, я ещё не потерял хватку.

— Привыкли к тому, что вам лижут зад и забыли, что значит «нет»? — не выдержав наглости Фредерика, вспылила Шошанна, злобно сверкнув глазами. — Нет! Вам сюда нельзя, так что убирайтесь отсюда, — приказала девушка и попыталась закрыть дверь прямо перед носом рядового, однако тот не позволил ей осуществить задуманное.

— Фредерик, мне больно! — потерев пальцами ушибленную ладонь, произнесла Шошанна, с ужасом осознав, что рядовой сорвался с цепи.

— Отлично, значит, Вы хоть что-то чувствуете… Хотя бы физическую боль, — сквозь зубы процедил Цоллер, глубоко дыша в попытке сдержать рвущийся наружу гнев. — Я не из тех, кому говорят «убирайся». Три сотни трупов по всей Италии это бы подтвердили, если бы могли, — чеканя каждое слово, говорил Фредерик, наступая на Шошанну, вынуждая её пятиться назад, вглубь каморки.

Впервые Цоллер поступил несдержанно и грубо. Впервые не пошёл на поводу у Шошанны, решив, что с него хватит оскорблений и унижений. И теперь девушке было действительно страшно. Страшно от мысли, что из этой западни она вряд ли сумеет выбраться. Только если успеет вынуть из сумочки заряженный пистолет и выстрелить в кипящего от злобы рядового…

— После всего, что я для Вас сделал, — продолжал Цоллер, приближаясь к Шошанне, словно пытаясь вдавить её в стену, — отвергать меня очень опасно.

После этих слов Цоллер, подобно обезумевшему псу, набросился на Шошанну, грубо повалив её на пол. От неожиданности девушка даже опешила, не в силах совладать с собственным телом. Перед глазами поплыло, словно её ударили по голове, а сердце забилось так сильно, что стук его заглушал все другие звуки, отдаваясь барабанной дробью в ушах.

Осознание происходящего пришло чуть позже, когда Фредерик набросился на неё, придавив тяжестью своего тела к полу, принявшись резко и грубо рвать на ней чулки, задирая длинную красную юбку платья. Почувствовав руки рядового на своих бёдрах, Шошанна, презрительно скривив лицо, с силой ударила коленом в его живот, высвободившись из-под мужского тела.

Грязно выругавшись под нос, Цоллер невольно схватился ладонью за живот, и Шошанна, не медля ни секунды, бросилась к своей сумочке, вцепившись в неё двумя руками. Однако, стоило ей это сделать, как рядовой вновь набросился на неё сзади, грубо повалив на пол, отчего девушка больно ударилась лицом, до крови прикусив язык.

Резко перевернув Шошанну на спину, Цоллер вперил в её лицо полный ярости и гнева взгляд. Ноздри его широко и часто раздувались, словно у разъярённого быка, глаза налились кровью, а на шее проступили вены. В этот момент Цоллер был опасен, страшен, безумен. И Шошанне понадобилась огромная выдержка, чтобы не закричать и не забиться в истерике.

Девушка вновь попыталась ударить Цоллера, однако он, предвидя подобное, схватил её за ногу, с силой вцепившись в кожу. Несдержанно прошипев, Шошанна потянулась к прижатой собственным бедром к полу сумочке и, достав пистолет, хотела было пустить пулю в обезумевшего рядового, но не успела… Фредерик вцепился в ладонь Шошанны мёртвой хваткой, до хруста сжав ей пальцы, вынудив её скривить лицо в болезненной гримасе. Однако пистолет из рук она не выпустила, наоборот, сильнее сжала его, намереваясь завершить начатое.

Брыкаясь, ударяя Цоллера по животу, бокам, ногам — всему, до чего могла дотянуться — Шошанна пыталась сбить его с толку, вынудив отпустить её руку. Однако Цоллер держался уверенно, игнорируя все попытки девушки повалить его на пол, дезориентировав хотя бы на несколько секунд. Одной ладонью продолжая сжимать ладонь Шошанны, другой он пытался задрать подол её платья, рвано и резко дёргая его вверх.

Наконец, собравшись с силами и сделав над собой усилие, Шошанна резко боднула головой в лицо Фредерика, вынудив его ослабить хватку, несдержанно прошипев сквозь стиснутые зубы и отстранившись от неё. Воспользовавшись подаренными ей секундами форы, девушка нажала на курок. Послышался выстрел, и, открыв глаза, Шошанна увидела перед собой застывшее лицо рядового, во лбу которого зияло пулевое отверстие. Вот только целилась она не в лоб, а в грудь…

Справившись с испугом, Шошанна сбросила с себя тело Цоллера, в ту же секунду встретившись взглядами со стоявшим в коридоре, недалеко от распахнутой двери, штурмбаннфюрером Дитером Хельштромом, что сжимал в руке Вальтер. Взгляд его был холодным, почти мёртвым, а лицо — болезненно бледным. Шошанна впервые видела штурмбаннфюрера в таком виде.

***

Смотреть на Цоллера было для Хельштрома той ещё мукой. Видеть же его лицо на огромном экране казалось настоящей пыткой. Штурмбаннфюрер едва сдерживался, чтобы не заснуть прямо в кинотеатре, прямо на этой чёртовой премьере, которую он ждал меньше всего на свете и которую уже ненавидел всей душой.

Фильм тянулся до невозможности медленно, и Хельштрому всё труднее было сдерживать ленивые и скучающие зевки. Курить хотелось безумно, но ещё сильнее штурмбаннфюреру хотелось повидаться с владелицей кинотеатра…

Хельштром сам не мог до конца понять, что с ним творилось, однако предполагал, что существенную роль в происходящих в нём изменениях сыграла именно еврейка, столь умело скрывающаяся за личиной француженки Эммануэль Мимьё.

Удивительно, он даже имени настоящего её не знал, хотя был знаком с ней не один день.

И тем не менее псевдо-Эммануэль играла в его жизни довольно существенную роль. По крайней мере, последнюю неделю уж точно.

Конечно, первое время Хельштром видел в ней лишь способ развлечься — скоротать время за приятным (для него уж точно) занятием. Однако чем чаще он виделся с ней, тем больше желал новых встреч. Казалось бы, новые «свидания» должны были утолить его жажду, однако они только усиливали её, делая почти нестерпимой. И Хельштрому, дабы подавить настойчивые мысли, приходилось выкурить не один десяток сигарет.

Возвращаясь от Шошанны, Хельштром принимался нетерпеливо расхаживать по своей просторной квартире, изредка садясь в высокое кресло и почти сразу же вставая с него. Создавалось ощущение, что штурмбаннфюрер не находил себе места. И в некотором роде так и было…

Вначале, только встретившись с еврейкой, Хельштром не нашёл её ни красивой, ни обаятельной, ни тем более роскошной. Наоборот, она показалась ему неинтересной и невзрачной — настоящей серой мышью, на которую он бы ни за что не обратил внимания, если бы обстоятельства сложились иначе. Однако, проведя в её обществе некоторое время, Хельштром начал замечать то, что раньше от него было сокрыто.

Наблюдая за поведением девушки, ловя её взгляды, подмечая малейшие изменения мимики и жестов, штурмбаннфюрер понял, что Эммануэль Мимьё — куда более интересный экземпляр, чем может показаться на первый взгляд. Молодая — даже слишком — владелица кинотеатра старалась вести себя сдержанно и непринуждённо, однако очень скоро истинная сущность её дала о себе знать.

Псевдо-Эммануэль выдала себя с потрохами в тот момент, когда в зале, где они обедали, появился Ганс Ланда. Театральная маска была сброшена с девушки, и перед внимательным и изучающим взглядом Хельштрома предстала напуганная до дрожи серая мышь, что боялась даже посмотреть в сторону Охотника на евреев. Тогда-то штурмбаннфюрер её и раскусил.

Конечно, вначале ему хотелось выдать её с потрохами, тем самым хорошенько щёлкнув по носу гордого и самодовольного Ганса Ланду, что считал себя лучшим из лучших. Однако потом, немного поразмыслив, Хельштром отказался от первоначальной задумки, решив использовать известную только ему правду в своих целях.

Сперва всё происходящее было для Хельштрома одной большой игрой — изощрённой, опасной, бесчестной, извращённой. Однако потом он начал замечать творящиеся в нём изменения, которые напугали его, сбили с толку, обезоружили… А игра, в которой ему изначально была отведена роль того, кто устанавливал правила и управлял игроками, ополчилась против него. И Хельштром, сам того не заметив, поменялся местами с еврейкой. И теперь не он, но она решала, какой ход будет следующим.

Сама того не понимая, Эммануэль Мимьё заполучила власть над штурмбаннфюрером, вынудив его плясать под её дудку, — в том смысле, в каком сам Хельштром понимал это выражение.

Не привыкший подчиняться и делить с кем-то власть, он тем не менее позволял еврейке вновь и вновь переходить черту дозволенного. Конечно, штурмбаннфюрер держал её в узде с помощью угроз и шантажа, но лишь в качестве своеобразного «гаранта безопасности». Претворять свои угрозы в жизнь Хельштром не намеревался, по крайней мере, до тех пор, пока еврейка ему не наскучит.

Однако, к удивлению Хельштрома, даже спустя неделю он не потерял интереса к ней, наоборот, почувствовал, как тот возрастает с каждым днём, превращаясь в нечто иное, — более противоречивое, глубокое, запутанное и необъяснимое.

Штурмбаннфюрер упорно избегал понятия «любовь», убеждённый в том, что питаемые к еврейке чувства не имеют ничего общего с любовью. Похоть, желание обладать, собственничество, увлечённость — что угодно, но только не любовь. В глубине души Хельштром даже сомневался, что способен испытывать столь сильное чувство, особенно по отношению к той, которую должен был презирать и ненавидеть всей душой.

Однако сказать, что Эммануэль ему безразлична, Дитер Хельштром тоже не мог, ведь это было бы самой настоящей ложью. К тому же сентиментальный порыв, которому он поддался прошлой ночью, красноречивее любых слов говорил о том, что девушка ему отнюдь не безразлична.

Нет, она не была ему безразлична. И будь Хельштром сентиментальнее и наивнее, он бы, наверное, даже сказал, что полюбил её. Однако штурмбаннфюрерам не пристало питать нежные чувства к еврейскому сброду, и Хельштром, преданный идеалам Третьего рейха, вновь и вновь повторял про себя эту мысль, пытаясь вбить её, подобно строительному гвоздю, в свой разум. И вместе с тем хотел послать ко всем чертям и Гиммлера, и Гитлера, и весь Третий рейх.

Неслышно вздохнув и потерев пальцами лоб, Хельштром едва сдержался от натянутого смешка. Когда же он вновь поднял взгляд, то заметил, что место Цоллера пустовало. Напрягшись всем телом, штурмбаннфюрер принялся как можно незаметнее оглядываться по сторонам в поисках рядового. Однако того в зале не было. И Хельштром, догадавшись, куда именно направился проныра-Цоллер, почувствовал неожиданный прилив гнева.

«Что, Цоллер, почувствовал себя увереннее с медалью героя на лбу?» — пронеслась в голове Хельштрома полная желчи и ненависти мысль, и он, встав с кресла, направился к выходу из зала, до конца не понимая, с какой целью делает это.

На задворках разума пронеслась мысль о том, что движут им ревность и эгоистичное желание уберечь своё. Однако Хельштром тут же осёк себя вполне закономерным вопросом: «Когда уже еврейка успела стать моей?»

Только недавно он уверял себя, что не любит Эммануэль, и уже через минуту, осознав, что Цоллер направился к ней, наплевал на собственные уверения и последовал за рядовым, подобно эмоциональному и вспыльчивому юнцу. Хельштром даже не знал, что скажет или сделает, когда увидит этого расфуфыренного героя Третьего рейха. Конечно, применять физическую силу он не планировал. Да и зачем?

У Хельштрома было оружие куда более действенное, поражающее не в бровь, а в глаз. И оружием этим он считал свой острый язык, что ранил людей получше любого ножа. И в случае с Цоллером Хельштром намеревался воспользоваться своим «оружием», раз и навсегда лишив рядового желания любезничать с мадемуазель Мимьё.

Однако дипломатический — как называл его сам Хельштром — способ договориться потерял всякий смысл, стоило только штурмбаннфюреру увидеть, как рядовой, прижав своим весом к полу брыкающуюся еврейку, задирает красную юбку её платья…

Не думая ни секунды, Дитер буквально вырвал из кобуры пистолет, направив дуло в сторону Цоллера. Грудь штурмбаннфюрера рвано и часто вздымалась, губы были сжаты в тонкую линию, на скулах играли желваки, а в глазах горели необузданные ярость и гнев. Нисколько не колеблясь, он нажал на курок, выстрелив прямо в затылок рядовому Цоллеру…

— Майор… — одними губами прошептала Шошанна, выбравшись из-под тела рядового и, бросив взволнованный взгляд в сторону проектора, дрожащими ладонями потянулась к пистолету, намереваясь выстрелить в Хельштрома, воспользовавшись его заминкой.

— Убери руку от пистолета, иначе я выстрелю, — приказал Хельштром и поднял свой Вальтер, в этот раз направив дуло в сторону Шошанны.

Понимая, что штурмбаннфюрер не шутит, Шошанна убрала руку от пистолета, сглотнув подступивший к горлу ком и напрягшись всем телом. Осознание собственной беспомощности вынуждало её из последних сил сдерживать подступающие слёзы, не отводя взгляда от лица Хельштрома, в глазах которого не отражалось ничего, кроме льда. Шошанна была почти уверена, что он выстрелит в неё, а потому сидела на полу, напрягшись всем телом, внутренне готовясь к скорой гибели. Однако штурмбаннфюрер не торопился расправляться с ней. Создавалось ощущение, что её убийство вовсе не входило в планы Хельштрома.

— Надо же… А я почти поверил, что ты ничего не задумала, — процедил сквозь зубы Хельштром, делая несколько шагов навстречу Шошанне. — Как часто вы носите с собой оружие, мадемуазель Мимьё? — скривив губы, поинтересовался немец, не отводя пристального взгляда от лица девушки.

— Это для самообороны, — облизнув сухие губы, соврала Шошанна, вновь бросив нетерпеливый и взволнованный взгляд через плечо.

— Какая глупая и неправдоподобная ложь, — поморщив нос, произнёс штурмбаннфюрер и, заметив брошенный в сторону проектора взгляд девушки, спросил: — Что ты задумала? Отвечай живо!

— Нам надо уходить, — понимая, что солгать не удастся, произнесла Шошанна и, заметив вопросительный взгляд штурмбаннфюрера, добавила: — Совсем скоро этот кинотеатр будет объят огнём, и если мы не покинем его, то тоже сгорим.

Услышав слова девушки, Хельштром поражённо замер на месте, неосознанно сильнее сжав ладонью рукоятку пистолета. Осознание того, что за всё время, проведённое с еврейкой, он так и не догадался об её плане, выбило его из колеи. И Хельштром наконец понял, насколько же слепым и наивным идиотом он стал за последнюю неделю. Лже-Эммануэль заставила штурмбаннфюрера потерять бдительность, превратила его в ослеплённого чувствами идиота.

— Ну ты и дрянь… — прошипел Хельштром и, сделав ещё один шаг, направил дуло пистолета прямо в лоб Шошанне, вынудив её судорожно сглотнуть, отведя взгляд в сторону.

— Бежим со мной… Дитер. Те, кто сидят в зале, уже обречены, но мы можем спастись, — используя последний метод, который у неё остался, произнесла Шошанна, пытаясь подобным образом выторговать свою жизнь и не позволить Хельштрому разрушить её планы.

— Я не предам Германию из-за какой-то еврейки! — чуть ли не прорычал Хельштром, едва сдерживаясь, чтобы не нажать на курок.

Хельштром нагло лгал, говоря это. И осознание собственной лжи вызывало в нём ярость. Ярость, подпитанную и взращенную таившимся в глубине души бессилием. Хельштром чётко знал, что ему надо сделать в этой ситуации, — прикончить наглую еврейку и броситься к собравшимся в зале, чтобы предупредить их об опасности, предотвратив тем самым гибель самых значимых людей Германии. Он знал, что от него требует данная Гитлеру присяга. Но выполнить этого не мог. Интересы собственные Хельштром поставил выше интересов Третьего рейха, а чувства, питаемые к лживой еврейке, поставил выше преданности собственной стране…

— Поздно, вы уже её предали, — расхрабрившись, уверенно и твёрдо произнесла Шошанна, в глубине души надеясь, что штурмбаннфюрер всё же не станет стрелять. — В тот самый момент, когда связались с еврейкой… А теперь вы предали Германию во второй раз, убив из-за этой самой еврейки героя СС.

Каждое слово, подобно хлёсткой пощёчине, ударяло Хельштрома, вынуждая его рвано и часто дышать, сжимая и разжимая ладонь на рукоятке пистолета. Каждое слово еврейки было правдой. И как бы ни хотел штурмбаннфюрер оспорить сказанное ею, назвав это чистой воды бредом, он не мог этого сделать. Потому что перед собой Хельштром был честен.

— Ведь ты и меня хотела сжечь с остальными… — неожиданно для Шошанны проговорил немец, вынудив её ещё сильнее напрячься всем телом, вперив в него поражённый и растерянный взгляд.

— Ты считала меня фашистской свиньёй, достойной лишь мучительной смерти. А теперь предлагаешь мне сбежать с тобой? — на этих словах Хельштром натянуто и неестественно усмехнулся, скривив рот. — Готова предать собственные убеждения ради фашистской свиньи? Или ты их предала ещё в тот момент, когда легла под эту фашистскую свинью?

— Мы оба изменили себе… — рефлекторно сглотнув, тихо, почти шёпотом, произнесла Шошанна, бросив взгляд в сторону проектора.

Совсем скоро должна была быть произнесена финальная речь, её речь, и Шошанна понимала, что если не покинет кинотеатр сейчас, то будет погребена под его завалами с десятками фашистов. И тогда финал этой картины получится воистину интересным, ведь, по злой иронии судьбы, мстительная героиня будет убита и погребена вместе со своими обидчиками.

— Сколько осталось? — заметив волнение Шошанны, спросил Хельштром бесцветным голосом, скользнув пустым взглядом по проектору.

— Меньше минуты… — поколебавшись лишь секунды, ответила Шошанна, теребя пальцами рукав платья.

— Прошу, Хельштром, идём со мной… Пока не поздно, — вновь взмолилась Дрейфус, поражённая осознанием того, что действительно хочет, чтобы штурмбаннфюрер спасся.

— Я покину кинотеатр, но не с тобой… А тебе лучше убираться, пока ещё есть шанс, — пугающе спокойным — почти безэмоциональным — тоном произнёс штурмбаннфюрер, опуская пистолет, кивком головы приказывая Шошанне удалиться прочь.

Однако Шошанна не торопилась. Сомневалась ли в честности Хельштрома или же не хотела оставлять его одного — не знал никто, даже она сама. Но что-то действительно держало её на месте, вынуждая смотреть на стоящего у двери немца, пытаясь отыскать на его лице подсказку, которая помогла бы ей понять его, прокусить скорлупу, под которой скрывалась истинная сущность Дитера Хельштрома.

Вчера Хельштром сказал ей, что в глубине души он ещё отвратительнее… Но теперь Шошанна могла с уверенностью сказать, что слова те были ложью. Штурмбаннфюрер открылся ей с совершенно иной стороны, о которой, казалось, не знал никто, даже он сам. И Шошанна в глубине души — в самой потаённой её части — даже жалела, что у них было так мало времени, чтобы узнать друг друга.

— Убирайся, пока я не передумал! — рявкнул Хельштром, пытаясь за показной злобой и притворной ненавистью скрыть, насколько тяжело ему далось решение отпустить её восвояси.

Быстро поднявшись на ноги, Шошанна хотела было выскочить из каморки и броситься в сторону выхода, однако что-то удержало её. Глубоко вздохнув и на секунду прикрыв глаза, она остановилась возле двери, через плечо посмотрев на чуть ссутулившуюся фигуру майора.

— Моё имя Шошанна… Шошанна Дрейфус, — сглотнув, произнесла девушка вместо «прощай», заметив, как вздрогнул Хельштром от её слов, как напрягся всем телом, бросив на неё нечитаемый взгляд.

— Надеюсь, когда-нибудь свидимся, Шошанна Дрейфус, — с печальной полуулыбкой произнёс штурмбаннфюрер, вызвав на губах девушки ответную улыбку, сдержанную, почти скупую.

Когда кинотеатр загорелся, ни Шошанны Дрейфус, ни Дитера Хельштрома в нём уже не было…

Спустя день чёрный автомобиль штурмбаннфюрера Дитера Хельштрома покинул пределы Франции, после чего его и след простыл. Что удивительно, Эммануэль Мимьë также покинула квартиру, которую снимала у мадам Жабо. Та потом ещё долго рассказывала всем своим соседкам и знакомым о внезапном отъезде квартирантки, что так «неожиданно» совпал с днём поджога кинотеатра «Le Gamaar».

Что произошло с Шошанной Дрейфус потом, никому не известно. Но поговаривают, что спустя восемь лет после окончания Второй мировой войны, в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, она открыла собственный кинотеатр под названием «Le Gamaar», а ещё спустя четыре года вышла замуж за немца, имя которого не уточняется.