Прекраснейший текст! Не текст, а горький мёд. Лучшее, из того, что написал Михаил Евграфович. Литературный язык - чистое наслаждение. Жемчужина отечественной словесности. А прочесть эту книгу, нужно уже поживши. Будучи никак не моложе тридцати.
Школьникам эту книгу не "прожить". Не прочувствовать, как красива родная речь в этом романе.
Интереснейшая история в замечательном переводе. Можжевельник. Мрачный северный город, где всегда зябко и сыро. Маррон Шед, жалкий никудышный человек. Тварь дрожащая, что право имеет. Но... ему сочувствуешь и сопереживаешь его рефлексиям. Замечательный текст!
Первые два романа "Чёрной гвардии" - это жемчужины тёмной фэнтези. И лучше Шведова никто историю Каркуна не перевёл. А последующий "Чёрный отряд" - третья книга и т. д., в других переводах - просто ремесловщина без грана таланта. Оригинальный текст автора реально изуродовали поденщики. Сюжет тащит, но читать не очень. Лишь первые две читаются замечательно.
распространённым женским взглядом на человека моей профессии.
— Типа того.
— Подковать? — Она не сразу перевела глаза на мою кобылу.
— Да. — Я положил на землю седло. — Сколько?
— Сотка. Но давай после схода. — Она кивнула в сторону площади, где уже замолк набат, и слышался гул толпы.
— Это вроде как малый сход, для старшин. Или ты старшина?
— Нет, слава Иисусу. Просто хочется поглазеть, как будут решать с этим уродом.
Я хмыкнул.
— Нравится смотреть, как убивают? — Во взгляде Касымовой появилась неприязнь, и я ушёл с темы: — Ладно, проехали. Мне надо побыстрее. Пропусти сход.
— Тогда десятка за срочность. — Кузнечиха накинула фартук и быстрым движением затянула волосы в хвост. — Она у тебя смирная? — спросила, беря клещи и подставку для пясти.
— Вроде не кусается.
Эсфирь потрепала Тойоту по морде, та приветливо фыркнула. Девушка ещё раз бросила на меня заинтересованный взгляд и наклонилась уложить лошадиную ногу на подставку. Наклонилась так, что это граничило с нарушением запрета публичного обнажения, и она это знала.
— Куда так торопишься? — спросила она, вытягивая клещами гвозди. — Не понравилось у нас в Юзбулаке?
— Экспозиция краеведческого музея, — сказал я, — довольно скудная.
Сказано было наугад, но кузнечиха не стала спорить.
— Зато люди хорошие. — Она метко швырнула снятую подкову в ящик для лома, взяла нож для обрезки копыт и принялась за чистку. — Ещё не надумал где-нибудь осесть?
— Меня устраивает моя работа.
— Ты С-позитив, что ли?
Обычно люди произносят это слово с отвращением, но её тон скорее поддразнивал: «Пытаешься изобразить из себя опасного парня?» Касымова флиртовала. Но я сам пока не знал, чего мне хочется — вывести этот флирт на финишную прямую или поставить точку.
— А тебя заводят С-позитивы? — Всё-таки я решил поставить точку. — Остынь, сестрёнка. Я бетризованный. Я охочусь на людей только ради денег.
Эсфирь презрительно фыркнула и перешла к обработке другой лошадиной ноги, уже не стараясь соблазнительно наклоняться. Я вышел. Ей оставалось работы на полчаса или больше. Вполне можно было поглазеть и на сход.
Преподобный Константинов стоял на крыльце администрации, а перед ним в тени тополя кругом девять мужчин и женщин — старшины обществ, на которые делилась Юзбулакская община. Вокруг поодаль толпились рядовые граждане, вполголоса переговаривались, но сходу старшин не мешали. Махмутка сидел всё там же, но теперь с тряпкой во рту. Кляп ему соорудили неумело, я бы лучше справился, но теперь это была уже не моя забота.
— … Две тысячи за арест и пятьсот за исполнение приговора, — объяснял староста. — Две тысячи поимщику я выплатил, Оренбург нам возместит эти деньги, когда всё закончится. Тут вопросов быть не может. Остаётся исполнение…
— У нас по Уставу смертной казни нет! — заявил рыжий старшина в безразмерных штанах и камуфляжной безрукавке на голое тело.
— Для своих нет, — не очень уверенно возразила другая, пожилая женщина в строгом сером платье.
— Ни для кого нет, — отрезал рыжий. — Надо этого поганца везти в Оренбург. Пусть синие сами казнят, если у них так можно.
— Тогда плакали наши пятьсот оренов, — заметил третий, молодой и долговязый. — И двух тысяч не получим, пока оренбургские его не казнят. И везти за наш счёт. А если он сбежит по дороге? Тогда и две тысячи наши плакали.
— Согласен! — яростно взвился вдруг четвёртый старшина, седоусый старик, зачем-то вооружившийся до зубов: с помповым ружьём за спиной, в разгрузке с оттопыренными от обойм карманами. Другие, следуя Уставу, тоже были вооружены, но в основном символическими ножами на поясе. — Согласен с братом Иезекиилем! И деньги тут ни при чём. Это ж бандит! Мы при батьке Вавеле с такими ублюдками не церемонились. Мой голос — казнь! Сам его шлёпну хоть сейчас!
В ответ поднялся хор негодующих голосов. Я ещё постоял, послушал, убедился, что голоса старшин разделились примерно пополам, не без сочувствия поглядел на Махмутку и вернулся в кузницу.
Эсфирь Касымова успела не только перековать мою Тойоту, но и заседлать. Я проверил упряжь, кое-где ослабил, полюбовался на новенькие сверкающие подковы, провёл кобылу по двору — больше не хромала — и полез за кошельком. Предупредил:
— У меня только урал-тенге.
— Годится. — Эсфирь отерла пот со лба и быстро сочла в уме: — С тебя семь.
Немного меньше, но я не стал крохоборствовать — пусть будут два орена чаевых.
— В расчёте. Бывай, сестрёнка. — Я сунул ногу в стремя.
— Храни тебя Иисус, бетризованный.
Я так и не понял, было ли в её голосе сожаление. Я сел в седло и поехал прочь со двора.
Сход всё шумел. Старшины уже проголосовали большинством за казнь, но теперь спорили ещё жарче, кто будет казнить. Дедушка — вавелевский ветеран — все звали его Семёнычем — надрывался, что лично пристрелит гадину, но его урезонивали: Устав есть Устав, Семёныч сам под ним подписался, и раз в Уставе
Последние комментарии
2 часов 43 минут назад
9 часов 53 минут назад
10 часов 59 минут назад
12 часов 5 минут назад
12 часов 27 минут назад
12 часов 33 минут назад