Чудовище 4 (СИ) [Динна Астрани] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Воспоминания демона Каджи ==========

Гора камней давила нестерпимо, и Каджи, погребённый под ней, знал, что прошло времени немного с тех пор, как против него, демона, взбунтовалась когда-то покорная ему стихия земли, но мнилось, что миновала уже вечность. Легче не становилось ни на секунду и если в голове мучимого демона и появлялись какие-то мысли, кроме как о собственных невыносимых страданиях, то это только злорадство, что другие демоны, владевшие стихиями материка Гобо, несли не меньшие горести, чем он. И ещё он испытывал зависть.

Он завидовал ей, той, которую когда-то использовал в своих целях, потому что она, в отличие от него, не понесла такого сурового наказания, а ведь провинилась не меньше. Да, конечно, она хоть и попыталась исправить свою ошибку, и это у неё получилось, только ведь никому не дано изменить прошлое. Кайся не кайся, а не сделаешь так, что те, кто принял когда-то страдания, посчитаются не испытавшими их.

Сущее не дало возможности покаяться ему, демону Каджи и свалило на него мучительное и страшное наказание. Наверно, потому что его, Каджи, никто никогда не любил так, как любили её и как умела любить она.

И поэтому она не горела в вечном огне, а входила уже в своё четвёртое воплощение, она вновь рождалась в мире Великой Тыквы, но не на материке Гобо, где много лет назад с помощью полубога и полудемона, рождённых из её тела, был низложен культ демонов стихий и служивших им жрецов, а на острове Фаранака, очень большом острове, но не настолько, чтобы считаться материком.

Каджи отлично всё помнил.

Ему вспоминалась его сфера и душа Лира в ней, имевшая контуры его тела, каково оно было при жизни: огромный рост, могучее телосложение, бычья голова, которую многие считали неестественной и безобразной, и только Майя и ещё, может кое-кто, видели её прекрасной. Лир умер ранним стариком, но душа его была молода и после смерти, в сфере его отца Каджи она выглядела молодой: упругие мускулы и кожа, шерсть на бычьей морде гладкая и лоснящаяся, в длинных густых чёрных волосах — ни одного седого волоска.

И он почти постоянно пребывал в состоянии медитативного созерцания — он хотел видеть её, ту, что оставил в мире плоти, любимую женщину, что была нужна ему больше несметных богатств и безграничной власти, коими он владел прежде. Демон огня Свири, злой, раздражённый, пробирался в сферу Каджи, кружил вокруг Лира, пытаясь мешать его созерцанию и жужжал, как назойливая оса, что Майя всё ещё молода, красива и вожделенна, что она не из тех, кто способна хранить верность умершему, что она похотлива и безнравственна, но Лир терпеливо пропускал это мимо ушей. Он не верил Свири. И правильно поступал: шло время, а Майя старела и толстела, и оставалась верна Лиру, проживая в одном доме с бывшим первым мужем, как с братом или другом, а точнее, с подругой, которой можно непрестанно «плакать в жилетку» и делиться горечью своей нелёгкой доли, но не надо делить постель.

— Ты видишь, как она верна мне? — с гордостью обращался он к не унимавшемуся в своём стремлении очернить честь Майи Свири. — Да, она на самом деле любила меня, если ей никто не нужен даже после того, как меня не стало рядом с ней! Ты выглядишь смешно, Свири, пытаясь выставить её не той, кто она есть, и разрушить нашу любовь.

Свири злился на эти слова, плевался огнём и, обратившись в пламенный вихрь, начинал метаться, вопя мерзким гудящим голосом.

Лир строил свои планы на будущее и они были райскими, хотя демону должен бы по вкусу больше приходиться ад. Он и Майя угодили демонам стихий, отдав им власть на материке Гобо, и теперь имели право на их расположение. Он ждал: Майя вот-вот завершит земное существование и воссоединится с ним, а после они вновь родятся на планете и будут проживать в бренном мире в новых воплощениях, катаясь как сыр в масле и не зная никакого отказа в исполнении своих желаний.

Правда, его грыз червячок сомнений в милости Свири к ним, он не понимал поведения этого демона. Чего он добивается? Почему хочет, чтобы Лир усомнился в верности Майи? Ведь он, Лир, кажется, угодил Свири, не обделив его властью, он ввёл среди гобойцев культ демона огня, сделал Свири богом. Так почему же он, этот Свири, пытается теперь опорочить перед ним, Лиром, Майю, свою дочь? Он спрашивал об этом у самого Свири, но тот только шипел и давал какие-то непонятные скомканные и бессмысленные ответы. Лиру было это досадно, но он верил в то, что если Свири и не станет покровительствовать им с Майей в бренном мире в их новых воплощениях, то это сделает Каджи.

Каджи был не против того, чтобы в новых воплощениях наделить сына Лира и Майю властью и могуществом. Один раз они хорошо послужили ему — и ещё послужат. Всё шло к тому, что Лир и Майя возродились бы вновь на материке Гобо и обрели бы все блага, какие требует обычно гордыня — власть, богатство, силу.

Но произошёл неожиданный поворот, всё радикально изменивший.

Во время одного из медитативных сеансов Лиру явился дух Сущего, заговоривший с ним.

Это было всего лишь бесформенное пятно, становившееся время от времени то светлым, то тёмным, непрестанно меняющее очертания. Никто, который выше всех богов.

И он заговорил, и Лир услышал его голос, зазвучавший в его голове:

— Лир! Ты собрался стать самым счастливым в мире Великой Тыквы, заслужив совершенно обратное счастью?

Лир вздрогнул и холод сжал всё внутреннее состояние его духовной сущности. Но гордыня и упрямство заставили его быть дерзким и он ответил мыслеформой:

— Ну, да, собрался. А почему бы и нет, если для этого у меня есть сила и возможности?

— Зачем ты обманываешь сам себя? Ты давно чувствуешь бессилие вместо силы, а возможности — не более, чем твоя иллюзия. На что ты надеешься? На благодарность демонов, которым ты услужил ценой своей души? Но это снова самообман, ты сомневаешься и в этом. Миражи, пустые миражи стали твоим утешением.

— Может и так, — Лир взглянул на изменяющееся пятно исподлобья. — Я сомневаюсь в благодарности Свири, но какая мне причина сомневаться в моём отце, Каджи? Ему нужен свой ставленник на земле, а кто лучше подойдёт на эту роль, чем свой собственный сын?

— Да, верно, в планах Каджи существует намерение наделить тебя в твоём новом воплощении властью, богатством, могуществом. Но не с НЕЙ.

В духовных глазах Лира полыхнули молнии и они посуровели.

— Не с ней? Отец знает, что без неё мне больше не нужна ни власть, ни богатство, ни могущество! Он не может отнять её у меня! — взревел его внутренний голос.

— Он и не собирается. Но она находится под ударом обратного возмездия.

Душа Лира напряглась и сжалась — до боли.

— О чём ты говоришь, дух Сущего? Возмездие — ей, чья душа — душа демона?! Демоны никогда ни за что не несут наказания!

— Снова иллюзии. Сказка, придуманная самими демонами и вписанная в ложные книги обманутыми людьми, считающими себя знатоками и мудрецами. Лир! Демоны непременно понесут возмездие за содеянное. И я скажу тебе, какое: против них взбунтуются стихии, которые ныне подчиняются им. Повелевающий огнём будет гореть в огне, камни погребут под собой своего властелина, вода утопит в себе — своего, воздуха будет лишён демон, правящий им… Таково возмездие за всё зло и жестокость, которые творились по желанию и воле демонов, но ещё не уточнено, когда оно придёт. Возможно, оно будет отложено на длительный срок, может, недолго осталось ждать. Но она будет наказана очень скоро — у неё осталось очень мало времени.

Страх, перерастающий в ужас, осел на духовную сущность Лира невыносимой тяжестью. Ему было плохо, невероятно плохо, как никогда.

— Что её ждёт? — просипел его внутренний голос.

— Она была дочерью демона огня. Значит — огонь. Долгое, очень долгое горение в огне.

Душа Лира затряслась, как когда-то тряслась земля, которой он приказывал делать это. Страх начал перерастать в отчаяние, смешанные с яростью и неистовым гневом.

— Почему — она? — заорал он уже не внутренним голосом, а голосом духовного тела. — Она виновата меньше всех! Это была моя инициатива — захватить этот мир, отдать власть демонам, ввести в традицию культ человеческих жертвоприношений, я твердил ей о безнаказанности, она поверила мне! Так почему она должна нести наказание даже раньше тех, кто гораздо хуже её и более виновен? Если уж необходимо кого-то наказать, пусть наказан буду я! Я готов понести и своё и её наказание: камнями и огнём! Только пусть это не коснётся её!

— Тебе-то, Лир, как раз и не грозит наказание стихиями. Ты виновен меньше всех.

— А разве не я рвался к власти, не я ли сделал демонов богами, не из-за меня ли убивают на жертвенных алтарях детей?

— Да, ты виновен, но твоё наказание будет иным — оно растянется на долгое время и измельчится множеством событий в других воплощениях и этим облегчится. Вспомни, Лир: ведь ты не хотел этого. Вспомни свои беседы в пещерах с отцом Каджи. Когда ты узнал, что ценой твоей власти и могущества станет страшный культ жертвоприношения детей, ты пришёл в ужас. Но отступать не решался. Когда ты собирался рассказать об этом Майе, твоя душа жаждала, чтобы эта женщина отговорила тебя, чтобы сработала её женская доброта, мягкость, сострадание. А она вместо этого ещё и подтолкнула тебя к страшному шагу, она принялась хладнокровно рассуждать о том, что добыть детей для жертвоприношений вполне возможно, подбадривала тебя, вдохновляла на преступный шаг и, в конце концов, заявила, что вы не можете быть рабами приходящих эмоций. Она хорошо повлияла на тебя, не так ли?

— Она не влияла! — прорычал Лир. — Я был главным и каждый знал, что Майя была лишь при Лире, она во всём подчинялась ему! Я сам всё решал и отвечал за свои поступки!

— Опять ты пытаешься обмануть то ли меня, то ли себя самого. Пойми, это бесполезно. Ты прекрасно знаешь, что значила для тебя Майя, что ты готов был бросить весь мир к её ногам, ты не мог ей ни в чём отказать и, будучи главным в ваших отношениях, всё-таки был её рабом.

Лир молчал. Он ощущал себя загнанным в угол — аргументы Сущего были бесспорны, потому что являлись истиной. Да, всё было именно так — он поступал так, как хотела Майя, его любимая, которая ни в чём не знала от него отказа. И теперь она за это погибнет.

— Лучше бы мне тогда не быть никогда, чем осознавать, что она пострадает из-за моей безумной любви, заставлявшей меня угождать ей! — наконец, нарушил молчание Лир. Он был переполнен отчаянием.

— Ты бы хотел облегчить её участь?

— Я уже говорил, что готов принять на себя её наказание!

— Нет, такая жертва не подойдёт. Но ты можешь принести другую.

— И тогда она не будет наказана?

— Никто не остаётся без возмездия за свои дела, как и без награды. Но наказание может быть заменено: оно станет примерно таким, какое положено для тебя, то есть, раздробится более мелкими бедами на долгие воплощения. И уменьшится, если её подсознание услышит мой голос и она попытается исправить свою ошибку.

— Майя сможет избавить Гобо от культа демонов?

— Может быть, в следующем воплощении. Вместо горения в огне — воплощение в следующей жизни и исправление своей ошибки. Но такая возможность появится только в том случае, если ты согласишься отвести страшный удар ценой своих мук.

— Я готов на всё. Скажи только, что я должен выстрадать или отдать.

— Её.

Лиру показалось, что в его духовное сердце входила игла, пронзая нестерпимой болью.

— Её?

Пятно-Сущее вытянулось перед ним так, что и своим видом напоминало иглу — то светящуюся, то темнеющую до черноты.

— Отдать — её, — промолвило оно. — Не жди её возвращения из бренного мира в сферу Кажди. Уйди за пределы Великой Тыквы. В Хаос. Растворись в нём и усни, но не полноценным сном, а созерцательным, чтобы постоянно, в полусне видеть её, её дальнейшую жизнь без тебя, в грядущих воплощениях.

Лир начал догадываться.

— Жизнь без меня, — прохрипел он, — без моего присутствия… В следующих воплощениях она забудет меня…

— Забудет, да. Ведь для некоторых мужчин легче увидеть свою возлюбленную в гробу, чем с другим мужчиной, верно, Лир?

— Я не мог её видеть и в гробу.

— Она верна тебе сейчас даже после твоей смерти, потому что помнит тебя. А родившись снова, уже помнить не будет. У неё появятся другие мужчины. И ты будешь видеть это оттуда, из Хаоса. Что, Лир, не слишком ли велика жертва за то, чтобы закрыть эту женщину собой от заслуженного удара?

Лиру теперь казалось, что пламя, предназначенное Майе, охватило его самого, как он на то был согласен. Он с трудом выдавил из себя:

— Я сделаю, как ты говоришь. Уйду в Хаос и усну сном созерцания. С кем бы ни была Майя в грядущем — это только потому, что она не будет помнить меня. Я знаю, что её любовью являюсь только я. И ею останусь.

— Ты в этом уверен? — голос Сущего неизменно ровным и бесстрастным, но Лиру почудились в нём нотки издевательства. — Уверен, что останешься, что пусть даже через долгое время, выстрадав своё, ты с ней воссоединишься? Нет, тут всё сложнее. А именно: риск потерять её любовь навсегда. Пока ты будешь пребывать в Хаосе, во сне созерцания, не исключается возможность, что она окончательно разлюбит тебя и полюбит другого и будет потеряна для тебя уже навсегда! Согласен ты на такую жертву, чтобы спасти её от огня, в котором ей положено гореть?

Душа Лира ничего не отвечала. Она как бы превратилась в камень. И уже не одна игла боли пронзала его сердце — во всю его сущность их вонзилось без числа и боль была нестерпима.

И в таком состоянии он пробыл некоторое время.

Кажди отлично помнил его тогда, его духовную сущность, замершую в странном оцепенении, из которого его невозможно было вывести до тех пор, пока он сам не пришёл в себя.

А когда это произошло, он посмотрел на своего отца невидящими глазами и произнёс такие слова: «Она ещё молода и по-прежнему красива. Я не могу существовать вдали от неё, думая, что, вероятно, она заменила меня кем-то, нашла себе другого мужа, красивого, не с бычьей головой и любит его сильнее, чем меня! Если я боюсь этого, значит, это непременно сбудется.»

И исчез за оболочкой Великой Тыквы, отправившись в Хаос, чтобы погрузиться в добровольные страдания — сон созерцания…

Каджи тогда не понял его: ревновать Майю и из-за этого уйти в Хаос после того, как ждал её годы, дождался, когда она превратиться в старуху, ожиревшую до безобразия, едва передвигавшую ноги под тяжестью собственного веса, когда она вот-вот окажется в загробных сферах рядом с ним? Всё это казалось странным. И Каджи даже не подозревал о разговоре Лира с самим Сущим.

========== Глава 2. Две сестры ==========

— Ты труп! — словно громом ударило в уши Эльге и когда она оглянулась, остриё меча её противницы было направлено на её сердце.

Эльга оцепенела от морального ужаса. Она проиграла?! Нет, этого не могло быть!

Поражение для неё оказалось равным маленькой смерти.

Хотя даже маленькая смерть ей не грозила. Меч, которым ей угрожали, был сделан из картона и держала его за рукоять девочка десяти лет, сестра Эльги, младшая её всего на год. Но от этого Эльге, не умевшей проигрывать, легче не стало.

Тем более, она была повержена на глазах множества зрителей, большинство из них были взрослые, сидевшие за пиршественными столами и наслаждавшимся забавным зрелищем — сражением на картонных мечах двух девочек.

В краях Фаранаки были в моде подобные развлечения с тех пор, как, примерно, десять лет назад на этих начали образовываться отряды, состоявшие исключительно из женщин. Воительницы воспринимали себя всерьёз, умели ездить верхом на конях, владели многими видами оружия, посвящали долгое время упражнениям и тренировкам. Некоторые мелкие князья, враждовавшие между собой, нанимали их, считая, что женщины в битве более яростны, беспощадны и опасны. Но большинство князей Фаранаки их не жаловали, как, впрочем, и простые люди, над ними посмеивались и не позволяли останавливаться в городах.

И были придуманы зрелища, в пику свирепым воительницам. Девочек, не младше десяти лет и не старше пятнадцати, обучали примитивным сражениями на картонных мечах, не позволяя им даже брать в руки деревянные мечи, чтобы они не отбили друг другу пальцы. Упражняться на деревянных мечах разрешалось только мальчикам. Затем девочек обряжали в красный бархатный камзол, наподобие того, что носили на себе воинствующие женщины в качестве военной формы вместе с узкими брюками и полусапожками. Девочкам же вместо этих брюк одевали пышные шальвары, наподобие юбки, которые заправлялись в полусапожки. Сам же камзол в изобилии украшался рюшечками, оборочками и кружевами, которые явно не подходили для серьёзной битвы. Волосы девочек были распущены или перевязаны пышными лентами из шёлка и кружева.

В разгаре пиров, которые обычно проходили во дворах богатых и знатных людей, разнаряженные в пух и прах девочки, вооружённые картонными мечами, с воинственными кличами и гиканьем выскакивали из кустов или других укрытий и начинали сражение, под аплодисменты и довольные смешки благодарных зрителей.

Эльга ненавидела эти забавы, но поддалась уговорам старших сестёр, убедивших её выступить на пару с младшей сестрёнкой Ялли на пиру в честь дня рождения отца, Аклина, верховного жреца главного храма Така в городе Абрази. Они по целым репетировали под руководством своих старших братьев — Далга и Эфана, подростков тринадцати и четырнадцати лет, которые только посмеивались, делая вид, что учат Эльгу владеть картонным мечом. На самом деле они знали о ней больше. Не раз она вместе с ними убегала в поля, где мальчишки обучались фехтованию на деревянных мечах и она делала это вместе с ними. Девочкам это было строго запрещено, узнай об этих увлечениях Эльги родители, её могли строго наказать, лишив прогулок даже по саду на долгие дни. Но Далг и Эфан не выдавали её, они не воспринимая всерьёз её увлечение дракой на деревянных мечах. Мало ли, какая блажь придёт этим девчонкам в голову, захотелось, видите ли, сестрёнке поступать по-мальчишески — ну, и что тут такого? Всё равно, когда вырастет, родители выдадут её замуж и ей придётся заниматься тем, чем и все женщины: домом, мужем и детьми. Так почему бы ей не позабавиться, пока она ещё не вступила в брак?

Эльга наловчилась сражаться деревянным мечом лучше многих мальчишек и уж картонный меч из слабых пухленьких ручек Ялли могла выбить парой-тройкой движений. Но положено было играть и Эльга поддавалась, затягивая сражение и делая вид, что никак не может одолеть Ялли. Она рассчитывала завершить эту сцену своей закономерной победой над сестрой, под всеобщие аплодисменты. Но Ялли, эта лукавая хитрая бестия обманула её: бросив стремительный взгляд за её плечо, она негромко произнесла имя мальчика, который очень сильно нравился Эльге. Эльга оглянулась — и проиграла, она символически была сражена картонным мечом сестры, едва владеющей им.

Ялли веселилась, щёки её горели пунцовым довольным румянцем, губы, от природы алые, как сочная малина, были растянуты в озорной улыбке. Но тут же улыбка сошла с её губ: Эльга свирепо посмотрела на неё исподлобья пылающим взглядом ярко-зелёных глаз. Да, чувство юмора у старшей сестрички явно отсутствовало!

Швырнув о землю картонный меч, Эльга поспешила исчезнуть с глаз публики, остервенело срывая с себя на ходу оборки, ленты и кружева. Клоуном она становиться не собиралась!

Она взбежала на крыльцо дома и укрылась в тени под навесом, тяжело дыша от ярости и глядя прямо перед собой неподвижными, но полными гнева глазами. Ну, Ялли, не избежать тебе расправы, как только не будет рядом родителей и других взрослых!

Ялли словно поняла намерения сестры и уже собиралась сгладить углы, осторожно подбираясь к ней, а затем остановившись на приличном расстоянии на тот случай, если Эльга бросится на неё, тогда можно было бы успеть убежать и спрятаться за спину матери, качавшей на коленях младших сестёр — девочек трёх и двух лет.

Эльга подняла на неё не по-детски суровый взгляд.

Ялли была похожа на куклу, очень красивую, с правильными и аккуратными чертами лица, щедро наделёнными яркими красками самой природой, не требующими и грамма искусственных красок. Все мальчишки, дравшиеся с Эльгой на деревянных мечах, были влюблены в Ялли, от неё был без ума и пятнадцатилетний сын князя соседнего города Шабоны, Карун, постоянно твердивший, что на всё свете нет девочки, красивее Ялли и через несколько лет он непременно жениться именно на ней. Ни его родители, ни родители Ялли на этот счёт возражений не имели. Из Ялли со временем могла получиться отличная спутница жизни: кроме того, что она была хороша собой, у неё был покладистый характер, она почти всегда пребывала в хорошем настроении, казалось, покажи ей палец — и она будет хохотать с него до слёз.

Эльга была совершенно не похожа на свою родную сестру. Природа отдохнула на ней, небрежно налепив на её бледное крупное лицо очень толстые губы, но не чувственно-полные, а грубые, тяжёлые; острый вздёрнутый нос с округлыми от частого раздражения ноздрями; светлые брови, меланхолично приподнятые вверх возле переносицы; и светлые волосы, напоминавшие выгоревшую солому. Кроме того, не украшал её и угрюмый характер, она была вечно всем недовольна, неприветлива, своенравна и это не сулило ей в грядущем приятной судьбы. А главное, как считала Ялли, она слишком серьёзно относилась к мелочам. Вот и сейчас сидит на ступени крыльца, надутая, как мыльный пузырь и злая, как голодная тигрица.

— Сестрица! — Ялли попыталась улыбнуться. — Я догадываюсь, за что ты сердишься на меня.

— Да, подлости тебе никогда было не занимать! — Эльга в ярости не стеснялась в выражениях. Ялли это знала и слова сестры давно перестали ранить и обижать её. Главное, чтобы та не пустила в ход кулаки.

— Значит, ты уже решила распроститься со своей мечтой? — осторожно спросила она. Мечтой Эльги была выучиться сражаться настоящим металлическим мечом, по достижению совершеннолетия покинуть родительский дом и примкнуть к женщинам-воинам.

— С чего бы это? — набычилась ещё сильнее Эльга.

— Сестрёнка, ты так много интересовалась женщинами-воинами, даже читала о них книги и, видимо, забыла, что говорится там о настоящих битвах.

— Что это я забыла?

— То, что в настоящем бою всяко бывает. Полагаешь, когда ты станешь воином и у тебя не появятся настощие соперники, которые будут ненавидеть тебя и жаждать твоей смерти, а не любить так сильно, как я, они не попытаются схитрить, обмануть твоё внимание и пронзить твоё сердце не картонным, а настоящим мечом?

Ярость гнев в глазах Эльги сменились настороженностью. Это не ускользнуло от внимания Ялли и она решилась сделать несколько шагов поближе к сестре.

— И что же из этого следует? — спросила Эльга.

— А то, что уже сейчас тебе нужно развивать в себе не только умелое владение мечом, но и бдительность, чтобы ни один враг не мог отвлечь тебя от поединка. Разве ты этого не поняла? И есть ли повод обижаться на меня за этот урок?

Настороженность на лице Эльги сменилась задумчивостью, его черты смягчились и она почесала пятернёй затылок.

— Но, однако, ты осрамила меня перед гостями! — не унималась она. — Каково мне это: знать, насколько лучше я на самом деле владею мечом, чем ты — и проиграть! Тебе-то!

Ялли улыбнулась:

— Но ведь ты и сама не хотела бы, чтобы кто-то об этом догадался. Если ты на людях всегда будешь побеждать, не придёт ли кому-то в голову, что ты на самом деле настоящий боец более совершенным мечом, чем картонный? Разве ты не скрываешь этого?

— И то верно, — вздохнула Эльга. — Мне совсем не надо, чтобы кто-то об этом догадался! Ты да братья не выдаёте — и ладно.

— Я никогда тебя не выдам! — Ялли заулыбалась и сделал ещё один шаг к Эльзе. — Ну, что, сестрица, обидела я тебя или нет?

Эльга, наконец, заулыбалась в ответ и Ялли поняла: гроза прошла стороной. Притворства ради Эльга улыбаться не умела, это было не в её силах. Она на самом деле больше не сердилась. Она очень любила Ялли и была довольна, что та нашла оправдание своему поступку и теперь не придётся её колотить.

— Ну, ладно, я не сержусь, иди ко мне, куколка! — проговорила она.

Ялли приблизилась к крыльцу, присела рядом с Эльгой и сёстры обнялись.

— Дааа, мне на самом деле не хватает бдительности для хорошего боя, — задумчиво произнесла Эльга.

— И заметь: ты потеряла её в этот раз из-за мальчишки! — добавила Ялли. — Достаточно было мне произнести его имя, как ты тут же подставила свою грудь под остриё меча. А стоит ли этого хоть один мальчишка на свете? Да ещё и сын водоноса! — Ялли презрительно наморщила носик.

— Но этому водоносу нравлюсь именно я, а не ты, как всем остальным мальчишкам.

— Но не собираешься же ты за него замуж, когда станешь девушкой?

— А почему бы и нет? Что в этом плохого, что он сын водоноса?

— Водоносы не ровня дочерям главного жреца города.

— Что-то княжичи не набиваются мне в женихи, как твой Карун — к тебе.

Карун оказался лёгок на помине: его долговязая фигура выросла в нескольких метрах от крыльца, где находились сёстры. Покинув пир в обширном дворе верховного жреца Абрази, он отыскал местонахождение Ялли и издалека бросал на неё томные влюблённые взгляды, ожидая, когда, наконец, она соизволит прогуляться с ним по саду. Но девочка делала вид, как будто не замечает его присутствия, желая помучить и подразнить его.

— Кроме княжичей есть и другие достойные мужчины, — возразила она. — К тебе может посвататься жрец, или богатый горожанин или помещик. Достойный жених для дочери жреца.

— Ну, уж не надо! — поморщилась Эльга. — Выйти замуж за абразиянина, чтобы он превратил меня в домашнюю куклу в кружевах и шелках, лишённую мозгов? Я стану женщиной-воином и сама буду выбирать себе мужчин — кого захочу и когда захочу!

Ялли засмеялась — одними глазами. Вот глаза её были не кукольными. Они были слишком живыми, пронзительными, искристыми, пытливыми. У куклы явно была душа, сердце и ум, острый и сильный ум.

— Неужели ты всерьёз хочешь стать воином, Эльга? — спросила она.

— Ты сомневаешься?

— Верится с трудом.

Эльга помолчала несколько минут. Затем, освободив Ялли от объятий подтолкнула её в спину.

— Давай, ступай-ка к своему жениху. Хватит мучить беднягу.

Ялли пожала плечами и, поднявшись со ступеней, медленной и беспечной походкой направилась к Каруну, глаза которого засветились от неслыханного счастья.

А Эльга погрузилась в привычную угрюмую задумчивость.

========== Глава 3. Юность Эльги и Ялли ==========

Полусон превратился в невыносимое страдание, каким может быть полное бессилие в состоянии непрекращающейся тревоги и боли.

В созерцательном сне Лир видел её, ту, которую по-прежнему любил до безумия, и ждал: вот-вот он навсегда потеряет свою любовь. Она — обладательница права на прекрасную внешность в каждом воплощении, а значит, вслед за красотой придёт и любовь. Новая любовь. Не с ним. С другим. После которой Лир, возможно, уже не сможет вернуть её.

Он мог бы прервать созерцательный сон и отправиться в странствие по собственному пути, но не делал этого. Он не обречёт её на долгое горение в огне, отказавшись от созерцательного сна в Хаосе. Он прикрыл её собой и не выдаст. Он любит её. И будет любить вечно.

Он следил за её третьим воплощением: несуразным, напоминавшим бессмысленное метание по жизни, наполненной то борьбой, то приспособленчеством, то глупостью, то напряжением ума. Она ничем не напоминала ту великую супругу императора всего материка Гобо, кем была в предыдущем воплощении. Простолюдинка, с очень красивой внешностью, рождённая в небогатой семье, которую не очень чтили мужчины, кто-то покупал её, как вещь, кто-то избивал смертным боем от обиды на безответную любовь. Её яркая красота явно не делала её счастливее. И она никого не любила — это утешало Лира. Правда, тревогу вызвал лишь прекрасный бог Став, от которого в конце своей жизни она зачала будущего спасителя материка Гобо от власти демонов. Душа Лира оказалась словно в аду, он подумал: ” Вот, теперь она с тем, из-за которого я потеряю её навсегда. Разве может женщина не ответить взаимной любовь богу, внешность которого не чета рогатой башке полудемона? “

И облегчённо вздохнул, когда понял, что Став со всей его красотой, любовью и нежностью не завладел её сердцем наравне с теми смертными, что добивались её любви более грубыми и жестокими методами.

Его ужаснула насильственная смерть, которой закончился её путь в бренном мире. Демон Свири насиловал её и сжигал одновременно и душа Лира, развеянная по Хаосу вопила и взывала к Сущему: «Разве не за это я страдаю, чтобы она не горела в огне?!» Но позже понял разницу, что быстрая смерть от ожогов разительно отличается от весьма длительного горения в пламени, и его, Лира, страдания заменили ей вечный огонь на нахождение в огне на короткое время.

Она искупила свою вину, став матерью тех, кто уничтожил культ демонов на материке Гобо и Лир подумал было о том, что теперь может выйти из созерцательного сна и войти в мир Великой Тыквы, чтобы встретиться с ней в её четвёртом воплощении, но дух Сущего внёс в его планы свои коррективы:

— Да, она частично искупила свою вину, дав жизнь тем, кто изничтожил Чудовище, поддерживавшее культ демонов, но вспомни, сколько до этого умерло детей в страшных мучениях на жертвенных алтарях! Их смерти требуют искупления. Думай, Лир, кто будет давать выкуп за этот грех: ты или она. Ей всё ещё угрожает особое измерение вечного огня. Или ты будешь поступать так, как требуется для того, чтобы оградить её от этого, или она окажется в огне.

И Лиру пришлось продолжать созерцательный сон.

Он видел: уже не материк Гобо, а обширный остров Фаранака, богатый по тем местам и временам дом верховного жреца в городе Абрази и двух девочек, которые были не только родными сёстрами, но и лучшими подругами…

К двенадцати годам Эльга вытянулась ростом, как струна, она была выше на полголовы Ялли, которая тоже выросла на голову; и так же, как и прежде, сёстры были внешне непохожи настолько, что неосведомлённый человек никогда бы не подумал, что у них вообще может быть какое-то родство.

Эльга всё больше становилась похожей на юношу: у неё раздались в ширину плечи, а таз был узким и плоским, грудь почти не выделялась, на руках и ногах проступали упругие жилы. А в Ялли же, наоборот, брало верх женское начало, потому что у неё не по возрасту развивались груди.

Эльга по-прежнему в тайне от родителей бегала на поляны, где её братья с другими мальчишками и юношами обучались владению деревянными мечами и никто не выдавал её увлечения жрецу Аклину. Но делать это становилось всё труднее, потому что по мере превращения дочерей в девиц, их родители всё бдительней присматривали за ними.

Девчонкам было запрещено гулять по улицам города без сопровождения старших. Обычно они выходили за пределы усадьбы в обществе собственной матери и малолетних сестёр или тётушки Фиги, родной сестры матери, так и не обзаведшейся собственной семьёй, проживавшей в доме мужа сестры и помогавшей той справляться с многочисленным потомством. Но Эльге удавалось ускользать прямо из усадьбы через лазейку частокола и бегать на тренировочные поляны для юношей.

Ялли же, даже гуляя в сопровождении своих дуэний умудрялась находить себе приключения. Малолетний возраст не уберегал её от вожделенного внимания уже не только мальчишек, но и взрослых и даже немолодых мужчин и ей это внимание нравилось.

Случалось, её отцу приходили жалобы на неё от горожан, пострадавших от её красоты. Некий владелец огорода жаловался, что его сосед, сидевший на подоконнике в окне своего дома, загляделся на проходившую мимо Ялли и вывалился из окна со второго этажа прямо на грядки его, владельца огорода. И поскольку выпавший из окна сосед был весьма толстозад, он помял несколько грядок и теперь отказывался выплачивать денежную компенсацию за это. Но жаловался пострадавший огородник не на соседа, причинившего ему ущерб, а на красоту жреческой дочки, из-за которой всё это произошло. Были жалобы на Ялли и от горшечника, на тачку с посудой которого наехала тачка другого горшечника, заглядевшегося на Ялли; на Ялли жаловалась птичница, сын которой забывал запереть клеть с курами, потому что каждый раз бежал к забору, когда там появлялась Ялли; Ялли обвиняли в пожаре, который случился в ближнем трактире, потому что повар, заглядевшийся на девочку в окно, не заметил, как положил конец тряпичной салфетки в огонь печи. Аклин только пожимал плечами: ну, что он-то мог поделать, если одна из его дочерей уродилась такой красивой! А тётушка Фига бросала на Ялли укоризненные взгляды.

Но однажды для сестёр неожиданно открылась ещё одна лазейка-возможность поступать по собственному желанию.

Это случилось в тот день, когда их старшие братья Далг и Эфан отправлялись в соседний город Балок, где должны были состояться состязания юношей уже не на деревянных, а на настоящих металлических мечах. Братья владели настоящими мечами, Эльга умоляла их дать ей возможность также обучиться сражаться металлическим мечом, но они всё не решались доверить ей такой меч, девчонка всё-таки, сами недавно только выучились его держать в руках.

Эльга и Ялли тоже выразили желание отправиться в Балок. Эльга жаждала увидеть настоящие боевые соревнования, а Ялли просто хотелось покрасоваться перед юными воинами и покорить ещё непокорённые сердца. Они даже собрались в дорогу и вышли на крыльцо, но мать снова увела их в дом:

— Нет, дочки, это не для девушек забавы. Для чего вам это? Ступайте лучше в дом, посидите с младшими сёстрами.

Ялли только плечами пожала — нет, так нет, а Эльгу затрясло от ярости. Обе послушно отправились в дом, но когда они очутились в спальной, которую делили на двоих, Эльга издала истошный вопль, полный ярости и негодования.

— Ненавижу то, что я родилась девчонкой! — закричала она. — В чём разница между женщиной и мужчиной? То, что у меня между ног нет того, что у них есть? И из-за этого мне нельзя того, что можно им?

— Так ведь и им нельзя того, что можно нам! — ухмыльнулась Ялли, присев за туалетный столик, взяв в руки зеркальце и заглядывая в него. — У них гораздо больше обязанностей, чем у нас.

— А что можно нам? — Эльга металась по комнате, как тигрица в клетке. — Быть ряженой куклой, игрушкой сначала в руках родителей, потом — мужа, ухаживать за мелюзгой в доме? Ты вот посмотри: братья поехали в другой город, а нас мать оставила дома заниматься рукоделием и нянчить младших сестёр — как всегда! Неужели мы на большее не годимся?

— Неужели драться на мечах — больше? — лениво зевнула Ялли, разглаживая перед зеркалом свои тёмные, как бархат, брови. — Ты смотри: у тебя все руки в синяках из-за этих мечей, все пальцы отбиты! Ты же не снимаешь перчаток, хорошо ещё, что тебе верят, что это из-за того, что ты бережёшь руки! — она хихикнула.

— А может, я хочу выходить из дома, когда мне заблагорассудится и возвращаться тоже! Может, я хочу странствовать по всему миру, увидеть всё, что только возможно!

— Но ты сможешь это сделать, когда достигнешь совершеннолетия. Кто тогда удержит тебя? Только стоит ли это делать, сестричка?

— Стоит! — рявкнула Эльга и сверкнула глазами. — У меня уже сейчас как ураган внутри! Я бы села верхом на коня и понеслась бы по улицам города так, что ветер бы зашумел в ушах!

Эльга уже умела ездить верхом на коне и Ялли тоже. У них был один конь на двоих, принадлежавший Ялли. Правда, отец не торопился обучать дочерей подростков езде и не давал им коня из своей конюшни. Но у них появился своя собственная лошадь.

Княжич Карун старался как можно чаще приезжать из родного города Шабона в гости к Аклину и тот принимал его с распростёртыми объятиями. Что говорить, Карун — жених завидный для Ялли, сын князя, правящего большим городом и прилегающими к нему многочисленными деревнями и поселениями вокруг шахт, где в изобилии добывали металлы для всей Фаранаки.

Карун был рабом Ялли, он был готов выполнять все её прихоти и терпеть все капризы. Казалось, ему даже нравился её капризный характер. И когда он услышал от неё, что она хотела бы обучаться езде на лошади, он ей лошадь и подарил. И был вознаграждён тем, что теперь имел возможность подолгу обучать Ялли езде на лошади и проводить с ней дольше времени, чем обычно.

Эльге тоже разрешалось кататься верхом на лошади, но ей было мало обширной территории сада, ей хотелось большего простора, где можно было бы нестись сумасшедшим галопом, с криками и гиканьем.

И в тот день, когда её не пустили в соседний город вместе с братьями, она уже не смогла сдержать свой ураган, теснивший её изнутри. Она выскочила из спальной в смежную комнату, где Фига накрывала на стол, расставляя на нём многочисленные тарелки, миски, чашки для обеда. Буйство овладело ей настолько, что она принялась хватать посуду со стола и бить её об стены с протестующими воплями. Фига подняла крик, на который тут же примчалась мать и с ней — служанки и конюх. Все с ужасом и возгласами смотрели на бьющую посуду Эльгу и никто не решался остановить её.

Наконец, в столовой появилась огромная фигура Аклина, который громогласным криком вмиг приструнил буйную выходку дочери. Услышав властный голос отца, Эльга оцепенела и так замерла, втянув голову в плечи.

— Бес в тебя вселился, девчонка? — прогремел он. — Тогда отправишься на богомолье в загородный храм, завтра же!

Эльга помрачнела. Она была наслышана о богомольях в загородных храмах, что это дело было отнюдь не удовольствием. Богомольца запирали в подвальной келье на несколько дней, оставляя ему воды и сухпаёк на эти дни. При келье был и небольшой нужный чуланчик. И несколько дней надо было сидеть взаперти. Можно было молиться, а можно — смотреть в маленькое решетчатое окошко на однообразную картину жизни за ним или тупо валяться на лавке, застланной соломенным матрацем и думать о чём-нибудь.

Аклин встревожился, не причинила ли Эльга вреда Ялли и поспешил в спальную, чтобы взглянуть на свою дочь. Но обнаружил её на балконе. Она была разнаряжена в пух и прах, светлые золотистые кудри её были распущены по плечам, она стояла, опершись локтями на перила и изогнувшись, как кошка в позе готовности — совсем не по-детски. А под балконом находилась толпа юношей, с обожанием взиравших на неё.

— Это так ты ведёшь себя в отсутствие своего жениха! — взревел Аклин, покраснев, как варёный рак от возмущения. — Карун не чает в тебе души, а ты готова красоваться перед незнакомыми прохожими, выставлять себя напоказ! Негодная девчонка! Ты тоже отправишься на богомолье!!!

Сёстры сразу присмирели в надежде, что если они будут вести себя тише воды ниже травы, разгневанный родитель смилостивится и отменит наказание, да не тут-то было. На богомолье они отправились на следующий же день. Их посадили в карету — скисших, приунывших, в дурном настроении и повезли в загородный храм.

Когда их заперли в келье, они меньше всего ощущали потребность замаливать свои грехи. Половину дня они провалялись на лавках, ноя и сетуя друг другу на суровость отца и вспоминая развлечения на свободе.

А после обеда вдруг нечаянно сделали потрясающее открытие: решётка на окошке их кельи оказалась недостаточно закреплена, её было возможно аккуратно вытащить из кирпичей, поддерживавших её. Девочки именно так и сделали — и оказались на свободе в заброшенном саду.

Они погуляли по этому саду между неухоженных деревьев, из зелёной листвы которых тянулись во множестве сухие мёртвые ветви, и густой сорной травы. Затем порезвились, ещё по-детски поиграв в догонялки и прятки.

А после решились выйти за пределы сада, обоим стало любопытно, что там.

За садом оказалась всего лишь приморская деревня — домики, окружённые зелёными садами, море и пляж, на котором были разведены костры и вокруг этих костров развлекались, как могли, после повседневных забот селяне. Несколько человек извлекали из самодельных струнных, духовых и ударных музыкальных инструментов примитивную и однообразную, но весёлую мелодию, другие выплясывали под неё. Кто-то запекал на огне рыбу и другие дары моря. Повсюду были слышны громкие голоса, смех.

Сёстры переглянулись: они, девочки из богатой из знатной семьи, оказались среди простого народа, но это было лучше, чем томиться в заточении в подвальной келье. Сами они были одеты неброско, на богомолье их отправили в простых платьицах. Никто бы не догадался, чьими дочерями они являлись.

Их никто не гнал с сельского праздника и они примкнули к всеобщему развлечению. Им разрешили брать с большого блюда печёную рыбу и лангустов, танцевать в общей толпе — они воспользовались этим, проведя так время до ночи. А потом потихоньку вернулись в келью на ночлег, не забыв поставить на место решётку.

Отец определил им три дня моленья в келье, на три дня их заперли, а до истечения этого времени никто из жрецов загородного храма заглядывать в келью к богомольцу не имел права,следовательно, временный побег сестёр из неволи никем обнаружен быть не мог. Девочки воспользовались этим и на следующий день снова вырвались на свободу, отправившись бродить по окрестностям, а к вечеру снова заявившись на сельский праздник. Селяне были народом весёлым и после работ любили развлекаться каждый день. Это было купание в море и пляски у костра на пляже. Вместе с ними наслаждались весельем и сёстры.

И так девочки и провели все три дня вместо усердного замаливания грехов в келье.

Домой они вернулись весёлыми, глаза их жизнерадостно поблёскивали и даже на бледных щеках Эльги появилось подобие румянца.

Однако, жрец Аклин не заподозрил в этом подвоха. Он решил, что его дочери так выглядят от того, что сумели очиститься от своей вины и с чистой совестью могут снова жить в доме отца в довольстве и покое.

Но через несколько дней дочери просто поразили его своей набожностью, вновь испросив разрешение отправиться на богомолье дней эдак на десять. Аклин и в этот раз не догадался о хитрости девчонок и остался довольным, решив, что боги вразумили взбалмошную Эльгу и не в меру кокетливую Ялли, переменив их былые неправильные интересы на такие, какие нужно. И снова отправил их в загородный храм.

Но позже оказалось, что «набожность» девочек просто не знает границ. Едва вернувшись с богомолья, они снова и снова просились туда, с нетерпением ждали, когда опять окажутся в загородном храме. Радости Аклина не было предела. Уж лучше детям молиться, чем делать глупости!

Оказавшись за городом, покидая келью, сёстры пробовали на вкус неограниченную свободу. По целым дням они бродили, где только могли — по лесам, полям, купались в море. Если им хотелось перекусить, они могли зайти в любой дом в селении и их кормили. Селяне Фаранаки, в своём большинстве жили богато: земля была плодородна, давала обильные урожаи больше, чем можно было потребить; деревья ломились от фруктов; морские волны сами выбрасывали на песчаный берег свои дары. И народ Фаранаки был щедрым и гостеприимным и поэтому на этих землях не мог умереть от голода даже последний нищий.

Эльга бегала даже на луга, где юноши обучались фехтованию уже на настоящих металлических мечах и Ялли составляла ей компанию, потому что ей нравилось флиртовать со всеми юношами подряд.

Не гнушались сёстры и сельских праздников, которые наступали у селян каждый вечер после работ.

И так сёстры провели четыре года, чередуя развлечения на «богомольях» и дни в городе.

Обе не заметили, как превратились из девочек-подростков в девушек с такой же разной внешностью.

========== Глава 4. Дерево с белоснежной листвой. Лагерь воительниц ==========

Переходный возраст ничуть не испортил красоты Ялли — она просто плавно перешла из детской в девичью. А у Эльги только незначительно выросли груди, да ещё заострилась по бокам нижняя челюсть, сделавшись совсем как у юноши — и все перемены.

Карун был по-прежнему влюблён в Ялли. Он превратился из мальчика в юношу — очень высокого ростом, плечистого, черноволосого, смуглого. И теперь он был уже не княжичем, а настоящим князем Шабоны, год назад похоронив отца. Он был хозяином своего города и прилегающих к нему земель, а также своей судьбы. И он хотел в жёны шестнадцатилетнюю Ялли, не в силах дожидаться её совершеннолетия и брачного возраста ещё год. Он настоял на помолвке и Аклин капитулировал перед напором его просьб и уговоров, дав на это согласие.

Был помолвка, примерно через месяц после неё должна была состояться свадьба князя Каруна и Ялли.

Ялли не испытывала особого бурного радостного восторга по поводу того, что вскоре ей предстоит стать супругой и княгиней. Она привыкла к Каруну и его любви, как к своей собственности, как к чему-то само собой разумеющемуся, ведь все эти годы он не переставал часто наведываться в гости к её отцу и окружать её своим обожанием. И нисколько не сомневалась, что это обожание никуда не денется за годы и Карун не передумает сделать её своей женой. Ей хотелось бы ещё хоть год пожить свободной бесшабашной жизнью, но если отец решил выдать её замуж, опасаясь упустить такого значительного жениха для своей дочери, то она перечить не станет.

Напоследок ей хотелось отвести душу, погулять, как следует и она отпросилась на богомолье на целый месяц, под видом желания хорошенько очиститься духовно перед свадьбой. И отец не мог ей в этом отказать.

Её заперли в келье, оставив несколько кувшинов с водой, с расчётом, чтобы её хватило на месяц, большую корзину с сухарями, торбу с чесноком и луком — всё пропитание. Но Ялли знала, что там, на свободе, она найдёт для себя что-нибудь повкусней.

В этот раз Эльга не составила ей компанию. За день до её отъезда на богомолье, она вдруг начала собирать свои вещи в плетёный короб и на вопрос Ялли, куда это она собралась, ответила:

— Если ты выходишь замуж, то мне больше нет смысла оставаться в этом доме. Как ты знаешь, моё совершеннолетие уже наступило и я вправе сама выбирать свою судьбу. Брак в Абрази для меня не предвидится, так что я намерена воплотить свою давнишнюю мечту — я примкну к армии воительниц. Один из их отрядов как раз остановился у нас за городом, я видела — они разбили там свои шатры.

Большие глаза Ялли расширились ещё сильнее:

— Как, Эльга? Ты решила это всерьёз — уйти к этим воительницам?

Эльга ухмыльнулась:

— А ты не верила мне тогда, что я говорю всерьёз?

— Нет, конечно! Эльга, это глупо — уйти в женскую армию!

— Отчего же глупо? Я научилась владеть металлическим мечом, почему нет?

— Но… Но ведь это очень серьёзно! — Ялли задрожала от беспокойства. — Разве ты не понимаешь, что эти женщины принимают участие в настоящих битвах, тебя могут убить!

Эльга самодовольно улыбнулась:

— Считаешь меня неудачницей? А я вот думаю, что останусь жива, что я могу победить всех врагов, нажить богатство, сделать грандиозную карьеру и стать абсолютно свободной!

Ялли догадалась, что Эльга намерена действовать всерьёз и испугалась этого. Она любила сестру и боялась гибели той. Она принялась умолять Эльгу одуматься, приводя самые разнообразные аргументы, но та лишь смеялась — смех её чем-то напоминал веселье пьяного человека.

Ялли разрыдалась.

Вскоре сборы Эльги были замечены тётушкой Фигой, которая не замедлила поднять панику и созвать всех домочадцев в ту часть дома, где Эльга собирала свои вещи.

Мать Эльги, поняв, что её дочь собирается совершить немыслимое: покинуть родительский дом не для того, чтобы уйти в дом мужа, а для того, чтобы стать женщиной-воином, не поверила своим ушам. Но намерения явно были серьёзны, потому что она уже собрала все свои вещи в короб и, взяв его под мышку, направилась из дома прочь.

Мать, тётушка, сёстры, служанки толпой побежали за ней, наперебой что-то громко говоря и восклицая, каждая из них пыталась отговорить её от глупого, по их мнению, шага, но она как будто никого из них не слышала. Остановить её мог только суровый отец, но в ту пору он находился на службе в храме.

— Зовите мужа! — в отчаянии прокричала мать. — Бегите в храм, скажите, чтобы он пришёл: его дочь сошла с ума!

Одна из служанок поспешила исполнить приказ.

Но Аклин не успел вернуться домой, чтобы перегородить дочери путь к бегству.

Эльга успела зайти в конюшню, оседлать лошадь Ялли и выехать на нём за ворота родительской усадьбы. Она забрала лошадь сестры без зазрения совести. Ведь Ялли скоро станет княгиней и муж подарит ей не одну лошадь, а сколько она захочет. В этом Эльга не сомневалась. Ей, Эльге, эта лошадь сейчас нужнее.

Когда Аклин оказался у себя дома, он застал всех женщин в нём громко рыдающими. Он уже знал из слов посланной за ним служанки, что произошло и спешил домой, пылая праведным гневом на взбалмошную дочь. И не обнаружил её. Он созвал всех мужчин в усадьбе, в том числе и сыновей, приказал седлать лошадей и броситься в погоню за беглянкой.

Но Эльга так поймана и не была. Она успела покинуть город и добраться до лагеря воительниц, остановившихся неподалёку от ближайшей от города деревни.

На следующий день пора наступила для Ялли отправляться на богомолье. Она была расстроена из-за ухода Эльги, она плохо спала ночью накануне, проплакав почти до утра и терзаясь от чувства вины, что скрывала от родителей увлечение сестры фехтованием мечами и её планы примкнуть к воительницам. Кто же мог подумать, что это так серьёзно?

Не меньше страдали, ощущая себя виноватыми, Далг и Эфан. Ведь это они потакали сестрице, позволяя ей обучаться наравне с ними злополучным сражениям на мечах. Считали всё блажью и баловством, только посмеивались над пристрастиями боевой сестры, а вот теперь, кто знает, чем закончится её служба в армии женщин-воительниц. Только бы отец не догадался, как они виноваты!

Утром Ялли попрощалась с родителями, избегая смотреть им в глаза.

Очутившись в келье храма, она снова разрыдалась. Впервые она очутилась здесь одна, без сестры.

Вытащив решётку из окна, она выбралась наружу.

Ей очень хотелось солнечного света, свежего воздуха и поговорить с кем-нибудь, излить своё горе. Прежде у неё было много подруг среди селянок, она общалась с ними и узнавала от них многое, что прежде не могла услышать в городе, но в последнее время у неё подруг не осталось, потому что ухудшилась её репутация в селе.

Всё началось с того, что несколько месяцев назад из-за её внимания подрались двое юношей, прежде мирно флиртовавшие с ней. Ялли понравилось, что за неё могут драться мужчины и она сама не заметила, как вошла во вкус. Она научилась стравливать парней между собой и наслаждалась зрелищем драк, творившихся по её воле. Это не доставляло удовольствия её подругам, многие из которых были сёстрами воевавших из-за неё юношей и они начали избегать её общества.

А ведь Ялли именно теперь так необходимо с кем-нибудь побеседовать, быть кем-то понятой!

Она двигалась по заброшенному саду, вытирая слёзы, струившиеся из глаз. А ведь совсем недавно она гуляла по этому саду вместе с Эльгой!

Внезапно слёзы прекратили свой поток: перед ней предстало невиданное зрелище.

Дерево.

Могучее. Огромное. Как дуб, но это был не дуб.

Но чудо состояло не в том, что ствол и ветви этого дерева были очень мощны.

Его листва. Она была белой, белоснежной, как будто ветви были усеяны великим множеством диковинных цветов, превосходящих по красоте и пышности пионы и розы. И дерево благоухало — чем-то более дивным, чем все цветы Планеты.

Ялли остолбенела, не веря своим глазам.

А потом решила, почему бы нет, почему бы этому миру не дать место чудесам, если в нём существуют боги и, говорят, водились и демоны. Правда, возможно, ещё существовали и потомки, когда-то рождённые демонами, но они подвергались преследованиям — их сжигали в специальных дощатых домиках живьём, чтобы избавить Фаранаку от всего нечистого и на острове не могло повториться того, что когда-то происходило на материке Гобо — демонского обожествления и страшных человеческих жертвоприношений им.

Ялли медленно приблизилась к дереву с белоснежной листвой.

— Мне не следует бояться, — вслух проговорила она. — Жизнь неинтересна, если в ней не существует чего-то необычного, выходящего из ряда вон!

Лёгкий ветерок колыхал белоснежную листву, усиливая её сладкий головокружительный аромат.

Ялли протянула руки к ветвям, коснулась их, кисти рук утонули в белых листьях. Девушка засмеялась и нырнула в тень под эти ветви. Ей становилось всё забавнее. Она даже забыла о том, что её терзала горечь разлуки с сестрой и вина за судьбу той. На душе стало легко и появилось ощущение, что горя просто быть не может.

Она обошла ствол дерева кругом, попыталась обхватить его руками.

Затем, сама не зная почему, развернулась к нему спиной и оперлась на этот ствол, мечтательно приподняв личико вверх и пытаясь разглядеть что-то между листвой цвета очищенного сахара…

Внезапно эти ветви начали низко, очень низко склоняться — они как будто росли вниз.

— Ого! — растерянно усмехнулась Ялли и уже собралась выбраться из-под сени дерева, но ветки потянулись к ней и обвили её руки.

Затем под ногами начали вздыбливаться комья земли и из неё ввысь устремились корни, вероятно, принадлежавшие этому дереву и они обхватили запястья и лодыжки девушки. Ветви и корни как бы обняли её талию, грудь, бёдра, тесно прижав к стволу.

Ялли в ужасе закричала во всю мощь своих лёгких. Но спасение явно не спешило ни откуда.

Внезапно вокруг дерева куда-то начала проваливаться земля, образовалась огромная яма и дерево вместе с пленённой девушкой начало опускаться вниз — в недра земли.

Ялли снова завопила что есть мочи и кошмар, творившийся наяву, унёс её сознание.

Мечта Эльги сбылась: она гнала коня во весь опор вдоль берега моря и ветер свистел в ушах. Сначала был захлёб и пьянящая радость, но через некоторое время она утомилась, начали ныть и болеть мышцы бёдер и ягодиц. И пришлось пустить коня рысью.

Когда вдалеке она увидела шатры лагеря воительниц и вьющиеся в небо столбы дыма от костров, сердце её затрепетало. Она ощутила себя стоящей на пороге великих перемен и грандиозных открытий.

Она немного робела, неспешно приближаясь к лагерю верхом на коне.

Лагерь был полон женщин и когда Эльга оказалась на совсем коротком расстоянии от лагеря, она могла рассмотреть их.

Трудно было вообще предположить, что это были женщины. Большинство из них были одеты не в парадные бархатные камзолы и узкие брюки, а в повседневную одежду, которую они считали удобной. Одежда их была пошита из чёрной кожи: короткие топики, скорее, напоминавшие бюстгальтеры; шортики узенькой полоской, похожие на трусики; на ногах у женщин были полусапожки, мокасины или сандалии. Казалось, они гордились своими полуголыми телами, хотя далеко не у всех они были совершенны. Эльга засмущалась: она не привыкла видеть, чтобы женщины были так одеты. В городах и сёлах Фаранаки женщины носили длинные юбки и платья — до самых лодыжек или чуть выше, пёстрые, яркие и красочные блузки, но с завышенным декольте. Женщинам Фаранаки положено было выглядеть нарядными, но не нескромными.

Не по себе стало Эльге и от причёсок воительниц. Головы их были почти полностью выбриты и только на темени был небольшой островок коротких ершистых волос, смазанных чем-то, делающих волосы торчащими вверх, как иголки у ежа на спине.

Женщины были все при деле: кто-то до исступления точил мечи и кинжалы, очевидно, желая сделать их способными рассечь даже скалу; другие сидели у костров, что-то помешивая в кипящих над ними котлах на треножниках; третьи чистили или стирали одежду; четвёртые упражнялись с мечами и копьями или просто делали разминку с помощью гимнастических упражнений. Многие из них заметили Эльгу, подъезжавшую к ним на коне и с любопытством рассматривали её.

— Эй, тебе чего, лапочка, надо? — пренебрежительно окликнула её одна из женщин лет тридцати. — Пришла посмотреть на нас?

Ласковое слово «лапочка» воительницы применяли обычно отнюдь не для того, чтобы выразить нежность и расположение — так презрительно они называли гражданских женщин, не знавших битвы и не державших в руках оружия. Именно такой им показалась Эльга, одетая в платьице с яркими цветами и кружевами на рукавах-фонарях.

— Да, пришла посмотреть и надеюсь у вас остаться, — ответила Эльга, спешиваясь с седла.

Несколько женщин откровенно рассмеялись, услышав её, а та, что с ней заговорила, промолвила:

— Прости, мы не принимаем гостей из городов по той простой причине, что города не принимают нас. Ступай-ка лучше к родителям, пока они не хватились тебя и не наказали за побег из дома, лишив сладкого.

Эльгу серьёзно покоробили эти слова и лицо её начало заливаться краской гнева.

— Зачем унижаешь меня, не зная? — набычившись, проговорила она. — Я совершеннолетняя и сама решаю свою судьбу и мои родители уже об этом знают. А то, что на мне одето длинное пёстрое платье из города, то только потому, что у меня пока нет иной одежды. Но это не значит, что я не держала в руках настоящий металлический меч и не умею им владеть! — глаза её яростно сверкнули.

Женщины рассматривали её с неподдельным интересом, приостановив свои дела. Многие из них продолжали посмеиваться.

— Что-то я не вижу у тебя меча! — продолжала насмешница, скрестив руки на груди и приближаясь к Эльге. — Даже деревянного! Ты бы, лапочка, прежде, чем прийти в наш лагерь, хоть бы из доски себе меч выстругала, да покрасила серебряной краской, чтобы он с первого взгляда сошёл за настоящий!

Эта её острота так насмешила других воительниц, до которых она донеслась, что они принялись хохотать неестественно громко, до слёз, держась за животы.

Эльга же едва сдерживала слёзы обиды и злости. Уж такого приёма она никак не ожидала от женщин, которыми так восхищалась до сих пор. Гнев просто душил её, он рос в ней вместе с нарастающей волной смеха воительниц, который никак не умолкал. И она не смогла сдержать его. Бешено выпучив глаза, она заорала:

— Да, у меня нет собственного меча, потому что я училась фехтовать мечами моих братьев!!! Но если кто-нибудь одолжит мне меч, то я смогу доказать, что я владею им не хуже, чем каждая из вас!

— Ого! — удивлённо подняла светлые брови насмешница. — Она владеет мечом не хуже нас! Что она говорит! Что ж, — она приблизилась к одной воительниц, старательно точившей меч о камень, — Халти, одолжи-ка ей свой меч!

Она взяла из рук Халти меч и поднесла его Эльге. Затем взяла ещё один у другой воительницы.

— Ну-ка, покажи удаль! — промолвила она, глядя в глаза Эльге весёлым сумасбродным взглядом.

Эльга сжала рукоять меча и занесла его.

Женщины скрестили мечи. Эльга старалась изо всех сил, вспоминая уроки фехтования, которые она получала вместе с юношами, все приёмы, наставления. Но опытная воительница, поиграв с ней немного, как с котёнком, выбила из её рук меч и приставила ей остриё своего клинка к горлу:

— Говоришь, владеешь мечом не хуже нас?

Лицо Эльги из пунцово-красного сделалось бледным, как мел. Она решила, что воительница сейчас перережет ей горло за дерзость, но смерть не пугала её, наоборот, она захотела умереть, чтобы не испытывать на себе позора, какой только что претерпела похваставшись и осрамившись.

— Ну, убей меня! — рявкнула она, без страха глядя прямо в смеющиеся глаза воительницы. — Скорее убей! Я ненавижу сама себя, я ничего не стою, я ничтожество, так неужели ты рассчитываешь, что я буду унижаться, вымаливая помилование для моей никчёмной жизни, если, оказывается, я не умею владеть мечом как следует?!

Воительница улыбнулась и отвела остриё меча.

— Что же ты? — крикнула Эльга. — Я хочу смерти!

— Но ведь лучше умереть в бою, не так ли? — голос воительницы смягчился и в нём уже не было насмешки.

— Я не гожусь для боя! За все эти годы я, как выяснилось, ничему не научилась!

— В тебе есть кураж и мне это нравится, — лицо воительницы сделалось совершенно серьёзным. — В тебе есть задатки хорошего воина. Немного тренировок, уроки от опытных воинов, побольше труда, поменьше лени — и ты усовершенствуешь владение мечом. Главное, не бояться битвы. И, похоже, ты не испугаешься. Что ж, если ты совершеннолетняя и вправе распоряжаться своей судьбой, я, пожалуй, возьму тебя в свою сотню.

Она снова улыбнулась, но на этот раз более дружелюбно.

— Меня зовут Хайри, я сотник армии под началом генерала Вири, — представилась она. — А как твоё имя?

— Я Эльга.

— Что ж, для начала мы позволяем тебе испробовать наше гостеприимство. Садись обедать с нами.

Несколько воительниц уже брели по лагерю с горами металлических мисок и ложек, раздавая их женщинам-воинам, а те приближались к котлам, черпая из них какое-то аппетитно пахнущее варево в эти миски. Миска была протянута и Эльге и Хайри подала ей черпак.

— Перекуси-ка. Так тебе будет проще перенести встречу с генералом.

— Генералом?

— Её зовут Вири, может, слышала? Без её согласия никто не может поступить в нашу армию.

Эльга похлебала немного рыбного супа и Хайри повела её через весь лагерь к генеральскому шатру.

Лагерь воительниц состоял, преимущественно, из шатров, покрытых серым войлоком, но были и белые шатры, и красные. Хайри объяснила, что цвет шатра — это обозначение иерархии, существовавшей в их армии. В белых шатрах проживали сотники, в красных — помощницы генерала.

Шатёр же генерала был покрыт золотой парчой, ослепительно искрившейся на солнце.

Когда Хайри ввела Эльгу в шатёр генерала, та увидела приземистую тучную женщину лет сорока пяти, к которой Хайри обратилась:

— Генерал, эта девушка хочет стать нашим воином!

Генерал Вири нисколько не напоминала собой важную особу. Внешность её была, скорее, смешной, чем властной. И не только из-за маленького роста. Полнота её была некрасивой, потому что напоминала яблоко: заплывшая жиром талия была шире таза, жировые складки висели по бокам, вперёд выпирал огромный округлый живот, как будто женщина была беременна даже не девять месяцев, в целый год. Она была одета, как и все женщины-воины, в кожаные топик и шорты и одежда эта явно не шла ей, обнажая все несовершенства её тела. У неё были также круглая, как мяч, голова на такой короткой шее, что создавалось впечатление, что её не существует вовсе и шея сидит на плечах. Однако, лицо этой женщины — большой рот, мясистые губы, приподнятый подбородок — всё выражало высокомерие и бесцеремонность с теми, кто был ниже её по положению.

Она сидела в кресле с высокой спинкой, чем-то напоминавшим трон. Увидав вошедших и услыхав, что незнакомая девушка, оказывается, хочет стать воином её армии, она криво ухмыльнулась и качнулась в сторону, навалившись на один из подлокотников своего тронообразного кресла.

— Она производит впечатление маменькиной дочки! — бросила раздражённо женщина-генерал.

— Но, тем не менее, владеет мечом, — заметила Хайри.

— Подойди сюда! — повелительно обратилась Вири к Эльге.

Та послушно приблизилась. Генерал протянула руку с длинными острыми ногтями, крашенными чёрным лаком, и взяла её за подбородок.

— Хорошенькая, — промолвила она вполголоса.

Эльга удивилась: это она-то хорошенькая? Или эта толстая маленькая баба смеет насмехаться над ней?

Однако, на лице Вири не было и подобия улыбки.

— Ну-ка, оставь-ка меня наедине с девчонкой, — приказала она Хайри, — я хочу понять, чего она стоит.

Откинув полог шатра, Хайри поспешила убраться прочь.

========== Глава 5. Награда за испытания для Лира и испытания Эльги ==========

Томление Лира в Хаосе неожиданно прервалось ровным и бесстрастным голосом Сущего:

— Ты достойно вынес эту часть испытаний и вот твоя награда: ты очищен от своей демонской сущности окончательно.

Душа Лира, распластанная по разным частям безграничного Хаоса, разом встрепенулась:

— Это значит, что я могу воплотиться в мире Великой Тыквы и быть с ней?

— Ненадолго.

— Ненадолго? Я всё ещё не могу воссоединиться с ней навсегда? Но ты только что сказал…

— От демонской сущности очищена твоя душа, не её.

— Значит, вся моя награда, что я заслужил долгими страданиями, только на короткое время побыть с ней?

— Да. Совсем короткое время. Но теперь у тебя есть возможность протянуть руку помощи ей, дать ей то, что очистит её от демонской сущности, и заложить возможность когда-нибудь всё же вернуть её себе. Если она до сих пор не заменила тебя другим, не допустив любви к иному мужчине, то есть большая вероятность, что она не сделает этого и в другое время вашей разлуки.

— Говори, Сущее!

— Ты можешь вновь вернуться из Хаоса в измерение Великой Тыквы. Но не человеком и, уж конечно, не демоном.

— Богом?

— Можно и полубогом. Ведь тебе предстоит там пробыть совсем короткое время, если ты ещё не передумал спасти ей душу.

— А в чём разница — богом или полубогом?

— В том, что меньше заплатить придётся.

— Я должен заплатить?

— Съёмной частью души. Душа обладает некой частью, которую можно отдать и вернуть. Плата за божественность в мире Великой Тыквы — часть этой души, вложенная в укрепление этого мира. Если ты захочешь стать полноценным божеством, ты можешь отдать эту часть души, но после тебе будет весьма сложно вернуть её, когда тебе снова предстоит вернуться в Хаос.

— Мне снова предстоит вернуться в Хаос?

— Да. До тех пор, пока она чистится от демонской сущности. Если снова не вернёшься в Хаос, её ожидает измерение пекла. Ты ведь взялся покрывать её грех, не так ли?

— Да неужели её грех так велик, что испытаниям нет конца?!

— Да. Если женщина начинает поступать жестоко и беспощадно, зло даже не удваивается, а утраивается. Предназначение женщины смягчать мужские сердца, а не ожесточать их, как это делала она. Она предала свою женскую сущность и должна отвечать за это. Но ты не дослушал меня. Если же ты войдёшь в мир Великой Тыквы полубогом стихий, то после съёмную часть своей души тебе будет вернуть проще и легче.

— Полубогом стихий? Но ведь стихиями управляли только демоны!

— С тех пор, как демоны материка Гобо понесли наказание от взбунтовавшихся стихий, там кое-что изменилось. Стихиями могут повелевать новые существа — полубоги.

— И я могу им стать?

— Если заплатишь.

Лир помолчал, но недолго.

— Я готов платить, кажется, чем угодно, тем более, за то, чтобы избавить её от губительной демонской сущности и заложить возможность когда-нибудь снова быть вместе с ней — так ты сказал? И я снова прикоснусь к ней? Я смогу обнять её? Покрыть поцелуями лицо и каждую часть её тела? Ощутить на себе её любовь? — восторг и радость Лира завибрировали по Хаосу.

— Ненадолго. Только до зачатия ребёнка.

— Ребёнка?..

— Да. Ребёнка, что она может родить от тебя и он станет причиной её очищения от демонской сущности. Ведь это будет плод любви.

— Неужели ребёнок может влиять на очищение души?

— Любимый ребёнок. В прошлых воплощениях она не любила своих детей. Были у неё дети, которым она гордилась за их красоту и послушание, но любви к ним не испытывала; были дети, к которым она была настолько равнодушна, что даже могла отказаться спасать их, чтобы спасти себя; были дети, которых она и вовсе не знала, потому что они родились уже после её смерти. Но ребёнка, рождённого от любимого, возможно, она станет любить, как положено матери.

— Значит, я дам ей этого ребёнка!

— И ещё: ты можешь взять её сердце.

— Каким образом?

— Когда ты станешь полубогом, ты будешь знать, как.

— И когда я стану полубогом?

— Спроси у своей души.

И Лир спросил.

И душа начала действовать, отделяя от себя ту часть, которой он собирался хоть временно, но пожертвовать…

Неподалёку от кресла-трона генерала Вири стоял небольшой столик, на котором была чаша с вином и тарелки с остатками закуски. Вальяжно развалившись в кресле, генерал взяла в руки чашу и отхлебнула из неё. Затем указала Эльге на небольшую скамеечку, стоявшую напротив трона. Очевидно, на этой скамеечке сидели все, кто приходил побеседовать с генералом.

— Почему у тебя возникло желание поступить в нашу армию? — спросила Вира.

— Я прочитала книгу о вас, женщинах-воинах, ещё в детстве и уже тогда восхищалась вами, вашими подвигами и вашим образом жизни! — с восторгом ответила Эльга.

— Книга, не иначе, написана была Валин, бывшей женщиной-воином, которая, совершив немало подвигов, на старости лет поселилась в городе Энки и занялась писательской деятельностью?

— Да, это была её книга.

В книге женщины-воина были захватывающе и красочно описаны её собственные подвиги, добыча богатства, военная карьера. Типографии в городах Фаранаки неохотно печатали её издания, разве что в её городе Энки, книг Валин было мало, они подвергались жесточайшей критике и высмеиванию. Но Далг и Эфан, которых всегда влекло всё запретное, ещё будучи подростками, сумели где-то раздобыть эту книгу и в тайне от отца прочесть её, да ещё и позволить это сделать сёстрам Эльге и Ялли. Если бы они знали, как взбудоражат этим и без того неуёмную душу сестрицы Эльги!

— Прежде, в годы великой воительницы Валин для женщин-воинов была важна только военная карьера, слава и добыча, — проговорила Вири. — Но теперь много изменилось, мы выросли над собой и теперь нам этого мало. Женщины-воины больше не хотят быть просто наёмными бродягами или искательницами удачи. Нам нужна власть, признание, своя собственная культура. У нас есть идеи! Ты слышала что-нибудь о наших идеях?

— Нет, — покачала головой Эльга.

— Так вот, прежде, чем я дам тебе испытательный срок, чтобы понять, годишься ли ты стать женщиной-воином, ты должна проникнуться тем, насколько велики и революционны наши идеи. Мы видим в будущем иной судьбу не только женщины-воина, но и всех женщин Фаранаки. Материка Гобо. Возможно — всего мира. Что представляет собой образ женщины нынешнего времени? Жалкая ряженая кукла, живущая за спиной мужа, ты согласна со мной?

Эльга кивнула. Да, в этом она была полностью согласна с генералом!

— Я слышала, есть поговорка, что у женщины, рождённой на Фаранаке, счастливая судьба, — продолжала Вири, — потому что у неё много прав и мало обязанностей. На самом же деле, посмотри на эти права: городами правят, преимущественно, мужчины. В храмах верховные жрецы — мужчины и они не допустят, чтобы женщина сделала такую карьеру и стала верховодить в храме, хотя закон, вроде бы, формально не отрицает такой перспективы для женщин! Лицемерие, сплошное лицемерие!

— Но многие женщины и сами к этому не стремятся, — заметила Эльга. — Многим важнее удачное замужество, дом, семья.

— Вот именно, а причина? Никудышнее воспитание женщин с пелёнок! Внушение ей, что она — нежный цветочек и трудности ей ни к чему! Фаранака — это край ряженых кукол, нежных цветочков. Как будто женщина не способна делать то, что делают мужчины! — презрительно покривила толстые губы Вира и пристально перевела взгляд на лицо Эльги. — Ты-то что думаешь об этом? — быстро спросила она.

— Я думаю так же. Меня тоже воспитывали именно так, но я больше не в силах этого терпеть — то, что меня считают никчёмной, не способной ни на что!

— Значит, в тебе есть задатки настоящей женщины. А именно настоящая женщина не станет терпеть то, что ей хотят навязать слабость и изнеженность. Мужчинам так удобнее: нет конкурентки, которая может оказаться сильнее его. А оно именно так, потому что на самом деле женщина может быть сильнее мужчины во всём, во всём превосходить его, женщина — высшее существо! — голос Виры набирал высоту. Он был у неё низкий и хрипловатый, но в нём начали появляться резкие немного визгливые нотки.

По телу Эльги побежали мурашки. Женщина — высшее существо? О, такого высказывания она не читала даже в книге Валины!

— Женщины лучше мужчин? — переспросила она. — Чем же?

— Всем, — отрезала генерал. — И мы собираемся доказать это, когда власть окажется в наших руках.

— Вы боретесь за власть?

— Конечно. Да, сейчас мы всего лишь наёмная армия и многие нас не воспринимают всерьёз, но всё изменится и Фаранака увидит нас настоящих. Мы не бездействуем — мы ищем выход.

— И в чём он?

— В пополнении нашей армии! Когда она станет достаточно огромной, мы покажем себя Фаранаке!

— И хорошо ваша армия пополняется?

— Не очень. Взращивание нежных цветочков в наших краях даёт себя знать. Но всё же есть те, кто приходят к нам, понимая, что так больше нельзя, что женщина должна что-то значить. Вот ты, например. Ты-то понимаешь, что женщина способна на большее, нежели думают многие?

— Да! Я даже умею фехтовать настоящим металлическим мечом! — выпалила Эльга. — Правда, не так хорошо, как я думала, — смущённо добавила она, спохватившись.

— Владение мечом — дело наживное, — Вири снова отхлебнула вина. Она явно захмелела, потому что уже не придерживалась приличных манер и почесала себя пониже живота. — Если выдержишь испытания, мы обучим тебя всему, всему!

— Так я могу остаться? — спросила Эльга.

— Можешь. Но ты должна знать кое-что, — генерал осушила чашу залпом. — Здесь все подчиняются мне и дисциплина в армии превыше всего. Ты должна пройти испытания и доказать, что ты способна беспрекословно подчиняться начальству. Готова к этому?

— Готова! — глаза Эльги заискрились боевым огнём.

— Тогда твоя карьера начнётся с должности обычного денщика. Надеюсь, ты знаешь, что это такое, если читала книгу Валины?

— Конечно.

— Так вот, я окажу тебе честь и ты будешь моим денщиком. Многие мечтают об этом, но я осчастливлю тебя. Мне нравится твой воинствующий дух и сознательность и я выбираю тебя.

— Я готова приступить к своим обязанностям прямо сейчас!

Вири улыбнулась и огромный рот её растянулся чуть ли не до ушей.

— Тебе придётся чистить мою одежду и обувь, убирать в моём шатре, готовить мне пищу и подавать. Ты готова к этому?

Эльга замялась. Обязанности служанки? Вместо воинской славы и доблести? Ей самой недавно только прислуживали, а теперь ей выполнять грязные работы?

От внимания Вири не ускользнули её колебания.

— Сомневаешься? — спросила она.

— Я прежде никогда не делала этого, — тихо произнесла Эльга.

— Не умеешь? Другие денщики могут обучить тебя.

— Да, но…

— Ниже твоего достоинства? Эххх, воспитание нежного цветка! — насмешливо проговорила Вири, наливая себе в чашу вина из кувшина и делая несколько внушительных глотков.

Эльгу передёрнуло, как от удара током:

— Я не нежный цветок!

— Но боишься грязи!

— Вовсе нет! Я просто думала…

— Думала, стоит вступить в нашу армию и сразу добыть себе свободу, славу, богатство? Не зная изнаночной стороны? Скажи-ка, что ты сейчас хочешь доказать: что ты годишься стать воином или не годишься вообще ни на что?

— Разумеется, что я могу быть воином! — Эльга начала раздражаться.

— Воин не боится грязи! — хрипло проорала генерал, выпучив свирепые глаза на Эльгу.

— И я не боюсь! — также громко проорала Эльга, дерзко выкатывая глаза на Вири.

Та ошарашено посмотрела на неё, окинула оценивающим взглядом с ног до головы и вдруг засмеялась. Затем вытянула вперёд ногу, обутую в сапог. В отличие от других женщин-воинов, ноги генерала были облачены не в мокасины или полусапожки, а высокие сапоги, наподобие ботфорт.

— Докажи, — проговорила она. — Сними-ка!

Лицо Эльги загорелось от гнева, но она послушно поднялась со скамеечки и, согнувшись в три погибели, принялась стаскивать ботфорт с ноги генерала. Когда она сделала это, Вири заставила её снять и другой сапог.

— Теперь почисть! — приказала она. — Кави! — зычно гаркнула она.

В шатёр тут же заскочила невысока коренастая девушка не старше двадцати лет.

— Дай ей щётку! — бросила ей Вири приказ.

Кави тут же бросилась к одному из плетёных коробов, стоявших у входа в шатёр, вытащила из него щётку и, прытко подскочив к Эльге, протянула её ей.

Эльге казалось, что происходящее с ней — сон. Она взяла в руки щётку и смотрела на неё диким взглядом, не зная, как поступить.

— Чисть сапоги! — повелительно произнесла Вири. — Сделай свой первый шаг к тому, чтобы стать настоящим воином. Преодолей своё отвращение к грязи, обязанностям, трудностям. Это будет началом силы. Настоящей силы. Ты думаешь, это унижение — вычистить сапоги своему генералу? Нет, это победа над собой, над страхом перед трудностями! Докажи, что ты сильнее их!

Эльга принялась тереть щёткой сапог Вири, который держала в руке. Но делала это неумело и Вири знаком приказала Кави показать, как это нужно делать правильно. Кави повиновалась.

Эльга, вновь присев на скамеечку, красная от натуги и внутреннего протеста, принялась чистить генеральские сапоги так, как её научили. Она провозилась с этим больше времени, чем опытный и умелый денщик, но всё же кое-как справилась.

— Ты молодец, — похвалила её Вири, которая успела выпить ещё вина. Язык её заплетался, глаза помутнели, но она, очевидно, ещё сознавала происходящее. — Ты доказала, что можешь чего-то стоить. Я беру тебя на испытательный срок и ты будешь моим денщиком! Предчувствую, что из тебя получится настоящий воин и в будущем — кто знает? Может, настоящий герой…

Смутным и странным казалось прошлое, когда он был полудемоном стихии земли, когда и земля, и камни безропотно подчинялись ему.

Теперь он был полубогом растений и во власти его были деревья, цветы, травы, плоды — всё, что было сотворено другими четырьмя стихиями.

Но он знал: в таком состоянии ему быть недолго. Предстоит возвращение в Хаос. Но прежде он испытает то, о чём истосковался за томительное время разлуки с ней.

Он повелевал деревьями — и они смыкали стволы, образуя стены, изгибались, становясь потолком для его дворца, кое-где раздвигались, пропуская свет. Ему очень нужен этот дворец. Здесь он встретится с ней, здесь ждёт его повторение любви.

В прошлом будучи демоном, он мог приказать каменным глыбам менять свой облик, обращая их в гигантских быков, теперь же, будучи божеством, он обладал способностью материализации и он созидал из ничего, из пустоты широкое округлое ложе — мягкое, с нежнейшим, как мох, покрытием. На этом ложе ей должно быть удобно и комфортно. Он же любит её. Он предоставит ей всё самое лучшее, как это было когда-то.

Он творил и творил, наполняя свой новый своеобразный дворец другой мягкой мебелью, затем был им установлен обширный круглый стол, на котором им же была материализована пища — вегетарианская, иная не могла получиться у того, кто теперь был полубогом, а не полудемоном.

И в конце концов, ему пришло в голову, что непременным атрибутом дворца должен быть трон. И он создал его: зелёный трон, поросший вьющимися растениями и покрытый изумрудным бархатистым мхом.

Теперь оставалось лишь доставить сюда её.

Божественным зрением он мог обнаружить её местонахождение.

Стоило лишь сосредоточиться…

Всё выходило, как нельзя лучше — она находилась за городом, на лоне природы. Конечно, он пришёл бы за ней, куда угодно, городские стены не стали бы для него препятствием. Даже если бы она была спрятана в каменный бункер с толстенными стенами и металлическими дверями, без окон — что стоило бы это всё для него разрушить, если она ему нужна?

Но там, где в изобилии деревьев, конечно, всё проще. Деревья под властью божества становятся даже сильнее стихии земли, не одухотворённой ни кем и могут ворочать ею, как играющее дитя — песочек.

Он отпустил в пространство приказ-мыслеформу — и корни дерева леса, где он находился, заходили ходуном, отчего и почва задвигалась, как живая.

Корни прокладывали под землёй туннель, выбрасывая лишнюю почву через амбразуры, которые сами же образовывали в ней. Даже тысячу человек, работая одновременно лопатами, не могли так стремительно прокладывать туннель под землёй, как это делали растения, подчиняющиеся своему полубогу.

И туннель протянулся через лес, переходя в заброшенный сад, окружавший загородный храм бога Така.

Но и садовые деревья подчинились ему, даже те, что уже были мертвы, чьи высохшие нагие стволы всё ещё находились под солнцем.

И вот, туннель был готов.

Он знал: скоро она выйдет в этот сад из своей унылой кельи, где, конечно, она не захочет пребывать. Он хорошо её знал. И было удивительно, что ещё совсем недавно он наблюдал из Хаоса, как она убегала из этой кельи, чтобы радоваться жизни и солнцу, а теперь он сам находится в этих местах. Он ощущал себя бывшим зрителем, осмелившимся выбраться на подмостки сцены.

Теперь оставалось изменить своё собственное тело. Полудемон бы этого не смог, но полубог сможет.

Тело его начало вытягиваться в высь, обрастая белой корой, и ветви, покрытые белоснежной благоуханной листвой раскинулись в разные стороны и им не было счёта. Он знал: это необычное зрелище. Стоит ей взглянуть в его сторону, как он заворожит её и ей придётся подойти к нему.

Он ждал и сердце его, живое, горячее, жарко трепетало внутри древесного ствола, которым он стал. Неужели он снова прикоснётся к — ней? Услышит её голос?

Когда он увидел её идущей по саду, ему показалось, что сердце вот-вот выскочит из его нынедревесной сущности. Она была похожа на все свои воплощения. Она была такой же, как раньше. Может, только менялся цвет волос, глаз, кожи, выражение лица, но она была всё та же. Даже в том, первом воплощении, когда никто бы не сравнил её с ею нынешней, он видел сходство, как видел красоту её души, светящуюся поверх облика чудовища, тогда, когда он был ещё вне времени и пространства, до того, как он стал Лиром…

Она поступала так, как хотел он. Магия божества действовала. Она не испугалась, не убежала, увидав чудо, а смело подошла к дереву с белоснежной листвой и забралась под его сень… Терять время было нельзя, он спустил вниз свои ветви, поднял из земли корни и нежно, но крепко обвил ими её руки, грудь, талию, ноги. И рванулся вниз, под землю, в прорытый корнями подчинённых ему деревьев туннель…

Придя в сознание, Ялли решила, что она сошла с ума.

Её окружало странное измерение, какого в реальной жизни, наверное, не видел никто.

Её обступили стены из плотно сомкнутых вертикально стволов деревьев, но не мёртвых брёвен, потому что у них были ветви с зелёной листвой. Местами они изгибались и отделялись друг от друга, как бы образуя большие окна, в которые струился солнечный свет. Они были наклонены в виде дуги и смыкались кронами, образуя потолок.

Расширив глаза от удивления, Ялли села и огляделась кругом. Сама она находилась на круглом ложе, то ли сделанным из мха, то ли из чего-то подобного ему, но его поверхность была очень нежная и мягкая, на нём было бы весьма комфортно отдыхать, если бы девушке было бы нынче до отдыха.

Вокруг оказалось очень много мягкой мебели из такого «мха» и пол (или земля?) были устланы коврами из него.

Неподалёку от ложа находился круглый стол, уставленный блюдами, наполненными аппетитно выглядевшей едой, кувшинами, очевидно, с напитками. Вероятно, это всё было предназначено для неё, Ялли.

И на ней была другая одежда, не то скромное тёмное платьице для богомолья, в которое она облачилась перед тем, как её заперли в келье. Она была в лёгком, как воздух, розовом платье и изящных белых туфельках на не очень высоком каблуке. ” — Создаётся впечатление, что тот, кто это сделал со мной, хорошо ко мне относится, — рассудила она, сползая с широкого ложа на мягкий ковёр, в котором утопала нога. — Потому что место это отнюдь не страшное. Даже кажется, что меня пытаются задобрить.»

Она приблизилась к столу, обошла его, но прикоснуться к еде не решилась. Не было аппетита, потому что напрягала нервы неизвестность.

— Что же это? — растерянно пробормотала она.

Затем она побродила по большой комнате, осматривая мебель и ощупывая её. В голове вертелся один и тот же назойливый вопрос: «Что же это?»

Внимание её привлёк трон, находившийся примерно в десяти шагах от стола от стены из живого дерева. Она приблизилась к нему, ощупала спинку, подлокотники. Затем опустилась в него.

В странном помещении, если его вообще можно было бы назвать помещением, был абсолютно свежий лесной воздух — пахло травами, древесной смолой, даже запах нагретой солнечным зноем земли проникал в окна-амбразуры между извилистыми стволами. Слышался щебет птиц, за окнами находилась густая сочная зелень леса.

Ялли вдруг поймала себя на мысли, что ей не так страшно, как должно бы быть. Нервы начали успокаиваться, ею владело лишь сильнейшее любопытство.

Неожиданно земля колыхнулась перед троном и комья её разошлись в разные стороны.

Из неё выполз зелёный росток, который начал стремительно подниматься вверх, распуская ветви. Из зелёного он сделался белым и ветви, как снег, покрыла белая листва.

— Опять оно! — пробормотала Ялли и ощутила, что страх всё-таки охватывает её.

Хрупкое дерево, быстрее, чем за минуту обратилось в могучее дерево-исполин.

Но конец чудесам не наступил. Белоснежная листва посыпалась с ветвей, как бурный снегопад, покрывая собой мшистые зелёные ковры, они падали на кудри Ялли и её розовое платье. Обнажившиеся ветви начали скукоживаться и почти все исчезли; и только две из них принялись менять форму, сильно напоминавшую человеческие руки. Гладкий ствол приобретал рельефы, наподобие человеческих ног: пролегла полоса, разделяющая его надвое, две половинки бревна сузились, обретая стройность, вид мускулистых бёдер, колен, икр, стоп. Затем на коре проступили очертания человеческого лица. Сначала это были всего лишь бледные контуры, но они становились всё чётче: крепкий орлиный нос, крупные глаза, высокие скулы, благородный рот. Всё это было как будто тонко и искусно вырезано из дерева. Но миновало ещё несколько минут и это уже было человеческое лицо — необыкновенно красивое лицо молодого мужчины, смуглого, черноглазого, обрамлённое длинными, до плеч, волнистыми чёрными волосами. Да и телосложение его уже ничем не напоминало ствол дерева. Он оказался очень высокого роста, мощного и одновременно грациозного телосложения, широкоплеч. И вместо светлой коры был облачён в полуприлегающую одежду: штаны и рубашку поверх них.

Ялли не знала, как ей быть: ужасаться или восхищаться. Она в жизни не видела таких красивых мужчин, но его необычное появление из-под земли в виде дерева, похитившего её недавно, и превращение из этого дерева в молодого человека не могло не шокировать. И она молча сидела на зелёном троне, не смея пошевелиться от робости.

Он стоял напротив и смотрел на неё.

Да, она явно была напугана, но что это в сравнении с тем, какой трепет радости испытывал он от встречи с той, которую любил?

Его мечта, которую он лелеял в прошлом воплощении, сбылась: наконец, он избавился от бычьей башки, которую считал безобразной, уродливой, теперь он обладал прекрасной внешностью, в которой невозможно было бы найти изъяна. Но он один знал, как это ненадолго.

Она была неподвижна, как дивная статуя и это было понятно: она была поражена увиденным. Очевидно, она хотела задавать вопросы, потому что губы её шевелились, но не могли проронить ни звука. Но он говорить мог и сделал это:

— Здравствуй, моя дорогая, — это были его первые слова в новом воплощении. — Не бойся меня. Я люблю тебя.

Она, наконец, с трудом выдавила из себя:

— Ты… Демон?..

— Я — бог, — промолвил он, приблизившись к ней на несколько шагов. Голос его был негромким, чем-то напоминавшим шелест листвы.

Она увидела его глаза. Большие, чёрные, бархатные, пронзительные и печальные. Но это было ещё не всё. Память великой любви в прошлом воплощении, укрытая мощными курганами снегов забвения, вдруг зашевелилась в подсознании, причиняя боль и тоску былой разлуки, мыслей о потери этой любви навсегда. Ялли показалось: она когда-то любила эти глаза, до безумия, до слёз, до крика. И страх от непонятного начал сменяться иными чувствами: пробуждением уснувшей любви.

— Почему я здесь? — спросила она всё так же робко и нерешительно.

— Потому что я люблю тебя, — прошелестел его голос, — и хочу быть с тобой.

— Ты сказал, что ты бог. Но ведь я обычная смертная девушка.

— Для любви это не имеет значения.

Сквозь пелену внезапно проснувшейся в Ялли любви проступил и острый клин нараставшей гордыни, к которой девушка была склонна. Она привыкла к обожанию мужчин, покорению их сердец, её тешило, что её красота бросала к её ногам лучших мужчин Фаранаки, пик её побед над ними была любовь князя Каруна. А теперь смотри-ка: её красотой пленилось даже божество! Вот какой силой обладает её внешность!

Вслед за гордыней ею овладела капризность, которая требовала выхода, даже несмотря на то, что сама она в считанные минуты потеряла разум из-за прекрасного молодого мужчины, перевоплотившегося из чудесного белого дерева.

— И ты похитил меня, нисколько не сомневаясь, что я отвечу на твою любовь? — дерзко спросила она. — А если этого не будет?

Тут произошло непредвиденное: бог опустился перед ней на колени.

Он один знал, как мало времени у него и у неё. Избалованная девушка это не понимала и понимать не могла. Она была совершенно новым существом, забывшим своё прошлое. И вела себя, как неразумный ребёнок. Но он сломит её упрямство, он — бог и знает многое, даже то, как преодолеть противление капризной красавицы в короткий срок. Её душа будет для него чем-то вроде струнного инструмента и он умело станет играть на этих струнах. В отличие от неё, он не даст волю глупой гордости. Он смог встать на колени — это уже может смягчить женщину даже с каменным сердцем, а у Ялли, кажется, оно ещё не обратилось в такое состояние.

Лицо Ялли сделалось растерянным, но он не дал ей опомниться. Он взял её маленькую руку в свою, поднёс к губам и поцеловал. Ялли показалось, что по всем её жилам разлился огонь, да это огонь и был — невидимый, сладкий, желанный. Она едва не застонала от блаженства, она уже не могла соврать себе, что не отвечает взаимной любовью этому мужчине, который стал бы для неё богом, даже если бы был смертным, как и она.

Гора гордыни, привычно выступившая было поверх истинных чувств, начала рушиться, но её останки всё же сделали своё дело и Ялли вновь проявила норовистость, выдавив из млеющих от любви губ:

— А если я откажусь тебя любить и быть с тобой, ты вернёшь меня в родительский дом?

Упрямство и капризность девушки явно начали тревожить бога-из-дерева и между чёрных густых изящно изогнутых бровей его пролегла складка огорчения, а в глубине бархатных ласковых глаз мелькнуло что-то, напоминающее острия кинжалов.

— Нет, — прошелестел он. — Если ты откажешься от моей любви, ты… Не останешься живой…

Ялли стало страшно так, что волосы начали подниматься на её голове, перехватило дыхание. Ей вспомнилось, как он, будучи в состоянии дерева, крепко обвил своими ветвями и корнями её руки, ноги, грудь, талию. А если бы он тоже самое сделал с её шейкой? Тогда уж прощай жизнь!

Но параллельно с чувством страха в её теле вдруг начал подниматься огненный столб откуда-то снизу — и до самого мозга. Мужчина, просивший её любви был опасен, очень опасен, смертельно опасен и это, вопреки здравому смыслу, вызвало приступ восторга, восхищения и… сладострастия. В мозгу появилось опьянение, то самое опьянение, какое возникает без вина, от чувства жаркой страсти. Ей больше не хотелось ни капризничать, ни ломаться, а только подчиняться, отдаваться целиком в руки этого мужчины, сводившего её с ума. И даже не потому, что если она не сделает этого, он, возможно, умертвит её. А потому что она сама этого хочет не меньше. ” — Говорят, поддаться любви, это всё равно, что броситься в водоворот с головой, — подумала она сквозь любовное головокружение, — но что если тебя в этот водоворот столкнули силой? Вот и со мной то же. Как тут не полюбить, если иначе тебя не оставят живой?» — последняя мысль промелькнула как-то без страха, с шальной весёлостью, озорством.

И она упала в объятия божественного мужчины, бросившись ему на грудь и обхватив его шею обеими руками, задыхаясь от радости и упоения…

Она думала, что проснулась первой после ночи любви, её первой ночи с мужчиной. Сердце её, прежде такое маленькое, холодное, как хрусталь, никого не любившее, кроме, разве что, самой себя, теперь переполнялось от любовного чувства к мужчине, на груди которого покоилась её голова, обнимавшего её могучими мускулистыми руками. Ей казалось, ещё чуть-чуть — и это чувство разорвёт её, она не выдержит его. В голове её по-прежнему царило опьянение от счастья.

Ей нужно было хоть ненадолго покинуть его объятия, чтобы прийти в себя, не умереть от радости в них. И она аккуратно отстранила его руку, выбралась из-под неё и сползла с ложа на ковёр.

Ей очень хотелось есть. И она подкралась к столу, на котором всё ещё были расставлены блюда и напитки. Она была абсолютно нагой, но она решила не утруждать себя одеванием и, присев в одно из кресел, стоявших вокруг стола, принялась за трапезу.

На самом деле, он пробудился раньше её и теперь из щелей полуприкрытых глаз следил за ней.

Мысли его понеслись в далёкое прошлое, когда он ещё не был Лиром, не знал воплощений вообще и был всего лишь частью Хаоса. Да, ему пришлось в этот Хаос возвращаться, после воплощения в Лира, но он был там ещё раньше, как и всё живое, что выходит из Хаоса.

Тогда он ещё не знал Формы и был простым созерцателем, зрителем, наблюдавшим за теми, кто в Форму решился выйти и играть в ней свою роль.

И он увидел её — впервые. Она не была красавицей, она даже не была некрасивой, многие считали её безобразной, называя чудовищем. Но он не видел её уродства, её тогда ещё прекрасная душа светилась для него поверх её чудовищного облика и он видел её красивой, не хуже, чем теперь она была в облике Ялли, просто она была не похожа на других. И он полюбил её. И именно ради неё он и явился в воплощение такого же чудовища-полудемона, как она, поставив себе программу найти её. И он сделал это, и добился взаимной любви, и она видела его, чудовище, так же, как и он её когда-то, прекрасным, но отличавшимся от обычных людей.

А теперь он смотрел на неё из-под сени ресниц, с аппетитом поедающую то, что было на столе и запивающей это из кувшинов с напитками и думал о том, насколько теперь она стала схожей с красивой куколкой, но наделённой душой. Почти пропащей душой. Мозгом, даже не подозревающем, что она ходит по краю пропасти, что пекло справа и слева от неё, даже над её головой, оно угрожает ей, оно поглотит её, если он её не спасёт.

Он, наконец, широко открыл глаза и сел на ложе. Она повернула лицо в его сторону и её румянец на всю щеку разлился по лбу и подбородку, глаза засияли и улыбнулись.

Он сошёл с ложа, такой же нагой, как и она, и приблизившись к столу, пристроился в кресло напротив неё.

— Моя любимая, — произнёс он.

Она спешно пережевала то, что у неё оказалось во рту и ответила:

— Мой любимый. Но послушай, — она чуть наклонила голову вбок, почти по-детски, — ведь я до сих пор не знаю твоего имени. Как тебя зовут, господи, бог деревьев?

Он пристально посмотрел на неё большими глазами, в которых всё так же пребывала непонятная ей грусть:

— Я из новых богов, я появился совсем недавно в этом мире и не успел решить, какое имя будет у меня. Если хочешь, дай мне имя. Назови меня так, каким ты меня видишь.

Она задумалась ненадолго, почесав переносицу.

— Самое лучшее, что может быть в мужчине — это сила, — наконец, заговорила она, — и самое худшее — слабость. Сила — это достоинство мужчины. Сила его тела, ума, духа. Сильный мужчина — прекрасен, а слабый жалок. Пусть твоё имя будет Али — Могучий. Это же слово означает и силу бога. Пусть твоё имя означает силу.

— Значит, моё имя — Али, — наконец, улыбнулся тот, кто прежде был Лиром.

Ялли улыбнулась в ответ. Её собственное имя также соответствовало ей, оно означало — Куколка. Так назвала её мать после рождения, как будто предвидела, как оно подойдёт дочери.

— С этим именем ты продолжишь свой вечный путь бога, — сказала она. — Но, конечно, не со мной. Я ведь смертная. Я не смогу жить вечно. Да и то, это ещё не всё. Тело у меня несовершенное, ещё несколько лет юности и молодости — и начну стареть. А может, ещё здоровье подведёт. Мало ли смертных женщин старели и умирали раньше времени? Так что, господи, видимо, ты напрасно выбрал в возлюбленные смертную.

— Любовь себе не выбирают, — возразил тот, кто прежде был Лиром, а теперь был наречён Али, — любовь сама всё решает, даже за богов. Но ты не бойся ни старости, ни болезней. Это пища, которую ты сейчас ела, воздух этого места, мои ласки, объятия, то, что я входил в тебя — всё окажет действие и ты не состаришься и болезни не одолеют тебя. Это мой подарок тебе.

— Но бессмертной ведь я всё равно не стану? И мы потеряем друг друга?

— Я найду тебя в другом воплощении, ты никуда от меня не денешься, — улыбнулся Али, и отодвинувшись в кресле от стола, протянул к ней руки. — Иди ко мне, малышка.

Ялли уронила на стол кусок лепёшки, что держала в руках, поднялась в кресла и, оббежав стол, прыгнула к нему на колени.

========== Глава 6. Клятва и расставание. Эльга терпит… ==========

Далее следовало всё так, как нужно: Ялли превратилась в «сладкую липучку», постоянно обнимавшую, ласкавшую, целовавшую и её возлюбленного это вполне устраивало.

Если бы не тягостное знание о том, что после того, как она зачнёт от него ребёнка, придёт время расставания… Как надолго?

Но она была не обременена знаниями и поэтому пребывала в состоянии безграничного счастья. Она вела себя, как озорной ребёнок, ничто не воспринимавший всерьёз. Правда, даже при всём своём легкомысленном поведении она не могла не заметить, что в глазах Али таилась какая-то непонятная ей грусть. Когда она решилась спросить его об этом, он ответил полушуткой:

— Что поделать, моя любимая, дерево — меланхоличная стихия.

Так прошло дней десять и печальные знания донесли ему: Ялли была беременна. Ему было горько и тоскливо, а она, наслаждаясь благим неведением, по-прежнему веселилась, доходя даже до детских дурачеств.

— Хоть бы ты боялась меня, — не выдержал он, глядя на неё пристально неизменно печальными глазами.

— Я боюсь, боюсь тебя, господи! — не унималась она в озорстве, сидя на ложе и кланяясь ему.

— Ты должна бояться меня так, как жена боится мужа.

— Хорошо, я буду бояться тебя, как жена мужа и с большой радостью! — она широко улыбалась и глаза её горели шальным огнём.

— И ты будешь слушаться меня?

— Конечно! Даже если прикажешь бегать по потолку! — она хихикнула.

— Ну, такие глупости мне приказывать тебе ни к чему, — серьёзно ответил он. — Но я хочу, чтобы ты дала мне две клятвы.

— Хоть тысячу!

— Мне нужно всего две, они очень важны. Иди ко мне! — он протянул к ней руки.

Она подползла к нему на ложе и прижалась щекой к его груди, ласкаясь. Он взял её правую руку и приложил её ладонь к её животу.

— Вот так поклянись мне, — промолвил он, — что в этом воплощении и в дальнейших ты станешь избегать совершать зло, преступления и несправедливость.

Ялли удивлённо подняла на него расширенные глаза.

— Вот так клятва! — удивилась она. — Почему ты хочешь, чтобы я дала её? Разве ты сомневаешься во мне, что я могла бы совершить зло, преступления или несправедливость? По-моему, я и то, о чём ты попросил меня поклясться — понятия несовместимые.

— Ты веришь мне? — спросил он, заглядывая ей в глаза.

— Конечно!

— Тогда поклянись.

Ялли пожала плечами и поклялась.

Он снова взял её руку и прижал её ладонь повыше живота, слева.

— А теперь, Ялли, поклянись, что ты отдашь мне и только мне своё сердце.

— Оно уже твоё! — она явно снова начинала дурачиться.

— Ялли! — строго произнёс он. — То, о чём я прошу тебя, очень важно. Ты ведь хочешь быть со мной и в других воплощениях, значит, ты должна поклясться в вечной любви. Тогда, даже родившись снова в другой жизни и на время забыв меня, ты не сможешь уже полюбить другого прежде, чем я найду тебя. Ты будешь принадлежать мне, даже не помня меня. И даже если тебе покажется, что ты влюблена в кого-то другого, это будет всего лишь ложная любовь, мираж любви… Она остынет, умрёт и ты снова станешь моей. Ты — всё для меня, разве ты не понимаешь, что и я должен быть всем для тебя?

Лицо Ялли, наконец, посерьёзнело.

— Даже не сомневайся, что и ты — всё для меня! — проговорила она. — Я люблю тебя так, как не любила никого и никогда и буду любить всегда. Я отдаю тебе моё сердце и вместе с ним мою вечную любовь. Клянусь своим же собственным сердцем — моё сердце с моей любовью твоё навсегда!

Произошло неожиданное: в области сердца Ялли что-то болезненно заныло и она, побледнев, обмякла в объятиях Али, слегка застонав. Он уложил её на свои колени и принялся покачивать, как убаюкивая ребёнка, целуя её лицо.

Боль начала постепенно стихать, но вместо неё появилась слабость и сонливость и Ялли, прикрыв тяжёлые веки, погрузилась в сон.

Али продолжал держать её в объятиях, не сводя глаз с её лица.

Внезапно на это лицо наползло пятно, меняющее очертания и становящееся то темнее, то светлее.

— Ты что, передумал идти до конца? — неизменно бесстрастным голосом спросило оно.

— С чего ты решил?

— Ты не торопишься покинуть её.

— Снова расставание, — вздохнул Али. — И наверняка надолго…

— Тебе осталось уже немного. Если она, конечно, очиститься от демонской сущности. Большая вероятность, что это произойдёт, всё идёт к тому.

Али сильно потёр указательным пальцем переносицу.

— Представляю, каково ей будет думать, что я просто бросил её…

— А по-твоему, она не должна страдать?

— Страдания от любви особенно тяжелы.

— Но зачастую именно они и очищают лучше, чем что бы то ни было. Ещё неплохо чистит долгое пребывание в огне. Только ведь ты этого очень не желаешь ей? В таком случае, ты должен прямо сейчас прощаться с ней.

Лицо Али сделалось неподвижным, как окаменевшим. Он понял: если он затянет прощание, муки только усилятся.

Он одел спящую Ялли в то самое простенькое платьице, в котором похитил её, надел на ножки сандалии. Всё это он делал молча, только тяжело дыша. Затем так же, не проронив ни слова, поднял её на руки и вынес прочь из дворца к амбразуре, ведущей в подземный туннель, прорытый по его велению корнями деревьев.

Он нёс её под землёй, преодолевая кромешную тьму, в которой его божественное зрение всё отлично различало. Мысли его превратились в какую-то сплошную кашу, он прилагал немыслимое усилие воли, чтобы не обезуметь от ощущения горя, охватившего его.

Он выбрался в ту самую часть заброшенного сада, где явился на поверхность в облике белого дерева, унёсшего Ялли.

И осторожно уложил девушку на траву.

Затем, опустившись на колени, наклонился над её лицом и поцеловал сочные малиновые губы.

И растворился в воздухе, перемещаясь в свою божественную сферу…

Ялли проспала недолго, лёжа на траве среди неухоженных деревьев заброшенного сада у загородного храма.

Она пробудилась от того, что поднимающееся над землёй утреннее солнце било ей в глаза.

И села, дико озираясь кругом.

Поначалу она подумала, что любовь, происшедшая с ней и длившаяся несколько дней, всего лишь ей приснилась.

Но потом поняла: нет. Она ощупала своё женское естество и поняла, что всё было наяву. Она утратила девственность, значит, прекрасный бог, говоривший с ней о любви и которого так полюбила она, был на самом деле.

А теперь его нет. Ничего нет. Ни дворца из сомкнувших стволы деревьев, ни ложа, ни возлюбленного.

Почему?!

Догадка пронзила всё духовное естество острой болью: она надоела ему и он её бросил.

Слёзы в два ручья заструились по девичьим щекам, которые в считанные секунды из горящих жизнерадостным румянцем сделались мертвенно-бледными. Сошла краска и с малиновых губ.

Она не представляла себе, как дальше выжить, как теперь она сможет дышать.

Медленно, как немощная старуха, она поднялась в земли и поплелась по саду, то и дело останавливаясь и хватаясь руками за стволы деревьев. Окружающий мир, который прежде она так любила, превратился в кошмар. ” — Наверно, я была недостаточно послушна, умна, сдержана, — пришло в голову самокопание, — я была слишком назойлива, я надоела ему своими докучливыми ласками, глупостью, смешливостью… И ещё я смертная, зачем ему, богу, жена, которая не равна ему?»

Она кое-как заползла в келью через окно, машинально вставила решётку в него и свалилась на лавку, потеряв сознание.

Очнулась она уже в городской больнице, где ей едва спасли жизнь после случившегося у неё сердечного приступа.

Её судьба наполнилась странными совпадениями, которые, возможно, и не были таковыми и здесь не обошлось без влияния божества, покинувшего её, но желавшего напоследок всё же устроить всё так, чтобы расставание с ним не стало её концом.

Аклин неожиданно начал задумываться, что напрасно позволил дочери провести в келье целый месяц, это может отразиться на её здоровье. И отдал распоряжение прервать её богомолье и отправить её в город. И как только в загородный храм явился посыльный от него, жрец-смотритель келий поспешил отворить келью, где находилась Ялли в обморочном состоянии. Девушка была смертельно бледна и никак не приходила в сознание. Её отливали водой, подносили к носу нюхательные соли — всё было напрасно. И её пришлось везти на телеге в город, в больницу.

Жрецы также осмотрели запас сухарей и воды, оставленный девушке на целый месяц и оказалось, что она съела сухарей совсем немного и воды не было только в одном кувшине. Они и не подозревали, что даже это количество сухарей было украдено крысами, а вода в кувшине просто испарилась, потому что он не был накрыт крышкой.

Аклин решил, что его дочь довело до такого состояния излишнее усердие в молении богам и аскетизм и ему оставалось лишь сокрушаться по поводу того, что он позволил совей дочери так перестараться в набожности.

Почти месяц ушёл на то, чтобы восстановить здоровье Ялли, позволить ей окрепнуть. Но что-то изменилось в ней. На щеки её никак не возвращался румянец, были невероятно бледны и губы. Изменилось и выражение глаз: в них абсолютно исчез живой искристый огонёк, теперь и глаза у неё были кукольные — безразличные и пустые.

Карун, узнав о её сердечном приступе в келье подвала, не на шутку встревожился. Он поспешил в Абрази в дом Аклина и прогостил там всё время болезни Ялли, с разрешения её родителей навещая её то в больнице, то встречаясь с ней в её доме. Он говорил ей о своей любви, расписывал радужные мечты о их совместном будущем — она слушала равнодушно, как бы слушая его и не слыша. Он приписывал такое её поведение заболеванию, даже не подозревая, что творилось в душе девушки.

Для неё готовили свадебные наряды, вокруг неё хлопотали портные — она принимала это так, как будто это происходило не с ней.

И только перед самым бракосочетанием она начала понемногу приходить в себя. Вместо безразличия и отупления начала появляться злость и ярость. ” — Мною нельзя забавляться, как игрушкой, — сжимая кулаки так, что ногти вонзались в кожу, размышляла она. — Он всего лишь пожелал моего тела, но едва не убил душу! Что мы, смертные, для богов, для которых нет ничего важнее собственного удовольствия? Ему, видно, было всё равно, как велики будут мои страдания. Нет, я больше не стану страдать! Я стану княгиней и все блага, доступные смертным, станут моими и я стану любить моего смертного мужа больше, чем любила тебя, бог белого дерева!»

Она подумала о том, что не стоило бы Каруну во время их грядущей брачной ночи понять, что она потеряла с кем-то девственность до него. Ещё вздумает ревновать, задавать глупые вопросы, кто был её мужчина, решит, что она изменила ему, будучи его невестой.

Она много общалась с сельскими девушками, которые были хитры на выдумки и знала от них немало способов, как можно выдать себя в постели за невинную девушку. Селянки вовсю пользовались ими и даже шутки ради вводили в заблуждение парней, выдавая себя за непорочных девственниц. Были среди них такие, что имели более десятка любовников и каждый из этих любовников считал, что именно он забрал девственность своей подруги. Она тоже воспользуется одним из этих методов, только выберет то, что удобнее всего.

Она, наконец, вспомнила и о другой печали: уходе Эльги из отчего дома. ” — Где же ты, сестра? — с горечью подумала она. — Мне теперь не с кем и поделиться своей тоской. И жива ли ты ещё? Ах, если бы узнать о тебе хоть что-нибудь!»

Затем, как во сне пронёсся приезд в Шабону, день ритуала бракосочетания в храме Така, свадебный пир и брачная ночь, где Ялли с успехом предоставила Каруну свою «девственность».

И началась новая жизнь княгини, праздная и беспечная, как у всех богатых и знатных женщин Фаранаки.

Карун был на седьмом небе от счастья, что Ялли, наконец, стала его женой. Он с удовольствием показывал ей свои владения, хоромы, все закоулки и даже открыл ей местонахождение в его доме потайных комнат и подземного хода, который вёл из его спальной в подвал, а оттуда — в катакомбы, прорытые под городом и ведущие к лесу. У Ялли вызвало это некоторый интерес, по крайней мере, так она могла отвлечься от страшных мыслей, которые, порою посещали её — повеситься или утопиться от злости и обиды на того, кого она всё ещё любила и кто, как она считала, так жестоко поступил с ней.

Через некоторое время Ялли поняла, что беременна и сообщила об этом мужу.

— Какое же это счастье, что ты сразу и понесла от меня моего сына! — говорил довольный Карун, поглаживая её всё ещё пока небольшой живот. — Другие ждут этого годами от своих жён.

— А может, это дочь, — из духа противоречия возразила Ялли. — Я хочу дочку!

— Будет и дочка, но пусть первым родится сын.

— Почему это?

— Он станет моим наследником.

— А дочь разве не может унаследовать княжеский престол отца?

— Конечно, может, но тогда княжеством будет править зять, а разница между сыном и зятем велика!

— Вот как всё-таки лицемерны законы Фаранаки, — характер Ялли после пережитой трагедии основательно испортился и ей хотелось критиковать даже то, что прежде не казалось ей таким уж неправильным, — здесь говорят, что у женщин много прав, но, тем не менее, мужчины постоянно обходят женщин, когда вопрос стоит о власти. Даже если девушка родилась княжной, почему-то считается, что унаследованным от отца княжеством должна править не она, а её муж. А разве женщина не сумеет справиться с управлением княжеством, разве наша дочь это не сможет!

— Сможет, сможет, если это будет дочь и уродится вся в тебя! — отшучивался Карун, желая сгладить углы и прекратить спор с женой.

Радость пришла к Ялли неожиданно: она получила от Эльги долгожданное письмо, в котором сестра подробно описывала свой новый образ жизни.

Поначалу Эльге показалось, что она попала в ад. Унизительная работа денщика выматывала её, а к этому добавлялись и долгие часы тренировок, упражнений мечами. Порою, она так уставала, что теряла сознание или у неё шла из носа кровь. Когда она падала в обморок, её приводили в чувство, выливая на неё целое ведро с водой и снова заставляли работать или гнали на тренировки.

Когда у неё наступили месячные, она попыталась было уклониться и от обязанностей денщика и от занятий на плацу, ссылаясь на боль в животе и прочий дискомфорт, сопутствующий не очень приятным женским дням, но офицер Ланкана, проводившая тренировками с молодыми женщинами-воинами рявкнула на неё, страшно выпучив глаза:

— Ты солдат, а не барынька в кружевах!!! Марш вместе со всеми!

Да и генерал Вири поблажек не сделала, гоняя её то по одному, то по другому поручению.

День проходил за днём в изнурительных трудах и Эльга всё чаще задавалась вопросом: а так ли она была права, покинув родительский дом и подвергнув себя этим безрадостным истязаниям? Всё чаще склонялась она, чтобы покинуть лагерь женщин-воинов и вернуться в Абрази.

Женщины-воины недолго простояли лагерем под Абрази. Им необходимо было продвигаться на север Фаранаки, к княжеству Лагала, куда звал их тамошний князь Хиф, воевавший со своим соседом. Оба князя предпочитали нанимать для войны женщин.

Кочевая жизнь оказалась нелегка, Эльгу заставляли постоянно заниматься погрузкой всевозможных вещей на телеги, поднимать такие тяжести, что в глазах темнело.

Терпение её кончилось, когда офицер Ланкана ударила её хлыстом. Молодым женщинам-воинам было поручена пробежка по кругу, Эльга отстала от других и её наставница решили подбодрить её, хлестанув хлыстом по икрам.

Эльга приняла твёрдое решение: она возвращается домой. Дома, конечно, её ждут упрёки, насмешки, наказание. Но всё это ещё кое-как можно вынести, не то, что этот ад. Она продумывала, как сообщить об этом генералу Вири.

И она никуда не возвратилась. Потому, что в лагере, на ту пору разбитом в ста километрах от Абрази, произошло событие, привязавшее её к судьбе женщины-воина: в лагерь пришли мужчины. Они явились не с мечами и не с требованием, чтобы сумасшедшие бабы убирались подальше от их города. Это были юноши, весёлые, улыбчивые, их время от времени нанимала генерал Вири для того, чтобы поощрить молодых своих воительниц, а кое-кому и помочь лишиться пресловутой девственности.

Когда юноши появились в лагере, женщины приветствовали их довольными криками и смехом, кто-то пытался хлопать юношей пониже спины или щипать за ягодицы. Женщины-воины были убийцами, они были жестоки, беспощадны и своенравны, но они не были мужененавистницами. Более того: многие из них любили мужчин даже больше, чем следовало.

Юношей завели в один из шатров и завешали полог. И ни одна из воительниц не смела заходить туда без разрешения генерала Вири. Именно генерал решала, кому предстояло провести время с молодыми людьми.

Она взяла под локоть Эльгу и повела ту к шатру с юношами первой.

— Ты достойно выдерживала все эти нелёгкие испытания, что свалились на тебя, — говорила она дорОгой, — и заслужила награду. До сих пор ты знала только тяжёлую сторону судьбы наших женщин, теперь пора узнать и сладкую. О нас многие говорят, что мы — бандитки и бродяжки, не нашедшие себе места в жизни, но это не так. На самом деле у нас есть идеология, культура, цели, заповеди. И главная из них — всё должно служить удовольствию женщин. Не тех жалких существ женского пола, что прячутся за спины своих мужей и стараются залезть на их шеи, а тех, настоящих, что твёрдо стоят на собственных ногах и берут на свои плечи любые тяжести и выносят их. Что не знают страха, ставят превыше всего гордость, что ценят свободу и готовы ради неё на всё. Свободная женщина-воин не должна отказывать себе ни в чём только ради условностей и дурацких правил. У женщин-воинов свои правила. Вот одно из них: если женщина хочет мужчину, то пусть выбирает себе понравившегося и проводит с ним время в приятных играх! — огромный рот Вири растянулся в улыбке от уха до уха.

Эльга смутилась. С детства ей внушалось, что девушка обязана быть скромной и принадлежать только законному мужу, а что теперь она слышит от генерала Вири?!

— Меня учили не так, — с трудом выдавила она из себя.

— Тебя многому чему учили не так! — небрежно отмахнулась генерал. — Не учили свободе и радости. Не пора ли переучиваться, детка?

Она откинула полог шатра и ввела Эльгу внутрь.

Шатёр был освещён огоньками в лампадках и Эльга ясно рассмотрела человек двадцать юношей, сидевших в кружок. Они разом повернули лица в сторону генерала и Эльги.

Прежде мужчины, бросив на неё мимолётный взгляд и, вероятно, не обнаружив в её внешности ничего привлекательного, равнодушно отводили глаза. Теперь же молодые люди пристально смотрели на неё, приветливо улыбаясь. Эльге стало от этого приятно.

— Выбирай любого, — Вири обвела рукой круг из парней. — Выбирать должна женщина, а мужчина — терпеливо ждать, пока он будет кем-нибудь выбран. Так должно быть, но, увы, так заведено не везде. Чего не скажешь о нашем лагере. Здесь женщина поступает так, как захочет. Выбирай, Эльга, себе партнёра, который заберёт твою девственность.

Эльга, воспитанная в девичьей скромности и сдержанности, всё ещё внутренне робела, но ей было стыдно показать перед генералом свою нерешительность. Она обошла круг из сидящих на кашме парней и выбрала одного из них — вихрастого, с широкой белозубой улыбкой и шальными глазками.

Затем ей и её избраннику было велено идти в соседний маленький шатёр, где они могли провести вместе пару часов.

Оставшись наедине с мужчиной, Эльга и вовсе смутилась донельзя, абсолютно не зная, как себя вести и сильно от этого страдая. По счастью, её партнёр, видимо, отлично разбирался в том, как следует обращаться с женщиной, которую его наняли развлекать.

Улыбаясь, он приблизился к Эльге и взял её за руку.

— Меня зовут Хали, — представился он, — а как твоё имя, красавица?

— Эльга, — буркнула девушка, краснея до корней волос. — Но я не красавица. Никто никогда не считал меня красавицей, да и у меня самой есть и глаза, в зеркало они смотрели.

Хали не прекращал улыбаться. Он обладал способностью говорить, одновременно улыбаясь, казалось, так было устроено его лицо, его губы — в вечной улыбке.

— Мне ты очень нравишься, — он положил ладонь на её обнажённую талию. Она была теперь одета, как все воительницы: в кожаные шорты и топик. — И я не считаю тебя некрасивой. Ты просто прелестна!

Эльга, наконец, тоже заулыбалась. Она подозревала, что молодой человек льстит ей, но лесть была так приятна, что нельзя было не расцвести от неё душой. Несомненно, он говорил такие комплименты всем женщинам, которым ему полагалось доставлять удовольствие, Эльга догадывалась об этом, но уже было сладко от того, что мужчина стремился угодить ей, той, кому никто никогда не угождал. Прежде все похвалы и восторги доставались лишь Ялли, а Эльге оставалось лишь завидовать.

— Воительницы любят нас, — продолжал Хали, — а мы уважаем их, что бы там ни говорили другие неотесанные мужики про вас. Нас восхищают сильные и храбрые женщины, которые не бояться даже сражаться, которым всё по плечу!

— Ну, я-то ещё недостаточно сильная и храбрая, — хмыкнула Эльга. — Я новичок в этом лагере и трудности вот-вот сломят меня.

— У тебя всё впереди! — заверил её Хали, продолжая ласкать и гладить тёплыми ладонями её нагие части тела. — От тебя веет духом геройства. Я уверен, тебя ждут великие подвиги и достижения!

Эльга окончательно сомлела от его ласк и вдохновляющих речей. Этот малознакомый юноша говорил и делал всё так, как хотелось ей и это опьяняло её.

Он ловко и умело стянул с неё кожаные шортики, расстегнул застёжки на топике, снял и его.

И Эльга рассталась с девственностью с таким наслаждением, какое перепадает на долю не каждой женщины.

И в тот день она поняла, почему женщины-воительницы держатся за свою свободу и готовы платить за неё преодолением величайших трудностей, сражаясь, рискуя жизнью. Они хотели жить только по-своему, только так, как желали сами, не слушая никого. Это стоило очень дорого, но они не стояли за ценой. И теперь те же ощущения были и у Эльги. И это привязало её к лагерю женщин-воительниц.

В дальнейшем она узнала и большее, чем жили воительницы, так резко отличавшиеся от других женщин Фаранаки.

Воительницы пользовались косметикой и красили лица, тогда как для обычной женщины Фаранаки это считалось бесстыдством, допускался лишь лёгкий, едва заметный макияж, яркий же и броский мог поставить на неё клеймо женщины лёгкого поведения.

Эльге также предложили воспользоваться пудрой, помадой, тенями для глаз и прочими атрибутами косметики для лица. Поначалу она привычно смутилась, не решаясь сделать это, но сотник Хайри, поначалу так неприветливо встретившая её в лагере, а теперь ставшая для неё чуть ли не подругой, уговорила её. Эльга не умела пользоваться косметикой и неумело размалевала лицо, а после, взглянув на себя в зеркало, закричала от ужаса.

Но позже воительницы научили её аккуратно и тонко подкрашивать глаза и губы, наносить пудру и румяна и Эльга не могла не признать, что косметика заметно украсила её лицо.

Побывав с шатре с юношей для развлечений, Эльга позже поначалу сильно тосковала по нему. Ей хотелось снова повидаться в ним, но он жил в городе, а в город воительниц не пускали, кроме того, ему надо было заплатить за оказываемые им услуги, а денег у Эльги не было — она ещё ничего не заработала, не будучи нанятой, как воин и ничего не добыла на войне.

Но другие воительницы вскоре уверили её, что она не должна думать об одном и том же мужчине, который принадлежит многим, и сама должна искать встречи с многими мужчинами. Ничто не должно было огорчать женщину-воина. На Фаранаке было достаточно мужчин, которым было платить не нужно за близость с ними.

В выходные дни, свободные от денщицкой службы и тренировок, новые подруги уводили Эльгу в поля, где работали мужчины или на рудники, куда также нанимали мужчин. И эти мужчины не брезговали свиданием с женщинами-воинами, которые были совсем неплохи и даже удобны: никаких обязательств, женщины-воины были, в своём большинстве, знойны и страстны, от них веяло беззаботностью и непринуждённостью. Некоторые воительницы были столь неуёмны в стремлении к близости с мужчинами, что могли переспать за пару часов с несколькими из них. Правда, работяги с рудников и на полях были не очень чистоплотны и смердели от пота, не то, что чистенькие мальчики по найму, но если не быть привередой, то это могло быть пустяковым недостатком.

Эльга также сделал открытие, что она также любит мужчин и хочет чуть ли не каждого из них и в этом ей теперь не было ограничений. Она впервые почувствовала, что ей нравится жить. И она, описав сестре в письме свои трудности, первый опыт в близости с юношей и нынешний образ жизни, призналась также,как она любвеобильна.

Ялли только плюнула с досады:

— Тьфу, Эльга, какая же ты дурочка! Ну, если ты так хотела мужчин, ты бы спокойно могла бы делать то же самое во время наших с тобой так называемых богомолий, убегая из кельи! Мало тебе было парней в наших деревнях? И разве сельские девушки не обучили нас тогда всему, даже то, как предохранить себя от нежелательной беременности? Зачем тебе это было нужно — убегать из родительского дома и стирать трусы и чистить сапоги этой бабе-генералу только ради того, чтобы искать себе любовников в полях и на рудниках?! Разве ты не могла бы сделать то же самое здесь?

Ялли решительно не понимала сестру.

Эльга же отлично поняла себя: она просто не хотела больше ощущать неволи родительского дома.

Лагерь воительниц, наконец, добрался до северного княжества Лагалы и они были наняты князем Хифом в армию.

Они впервые вошли в город и им были предоставлены для проживания казармы.

Жизнь в городе мало чем отличалась от жизни в лагере: те же тренировки, работа, те же вылазки за город в деревни и рудники.

И ещё требовалось постоянно ждать знака от князя Хифа, когда следует выйти на бой.

Эльга слала и слала письма сестре, описывая в них, преимущественно, свои так называемые любовные победы, описывая мужчин, с которыми ей довелось побывать и выражая радость от предвкушения, что скоро ей предстоит принять участие в настоящей битве, где она надеется проявить героизм и доказать, что она способна быть кем-то больше, чем денщиком.

Однажды после того, как она чисто убрала отдельную комнату в казарме, принадлежавшую генералу Вири и собралась отправиться в общую казарму для ночлега, генерал велела ей задержаться.

— Князь Хиф сообщил мне, что скоро нам предстоит выйти на битву, это может произойти даже в ближайшие дни, — произнесла она. — Ты готова к этому, моя девочка? — голос её был каким-то непривычно мягким и ласковым.

— Конечно, — постаралась как можно твёрже ответить Эльга.

— Так вот, — продолжала Вири. — Прежде, чем начнётся битва, мне необходимо выбрать десятников для моих новобранцев. Как ты думаешь, ты справилась бы с такой задачей — стать начальником над десятью молодыми воинами?

Эльга заколебалась, но тут же поняла, что это — слабость. Слабость, которая не прощается женщине-воину.

— Я приложила бы все усилия, чтобы справиться, — ответила она.

— Мне нравится ответ. Ну, разве это прилично — оставаться в денщиках слишком долго? — Вири приблизилась к ней и нежно провела ладонью по её щеке. — Ты ведь мечтала о военной карьере, правда, малышка? — голос генерал сделался мурлыкающим. — После битвы мы получим вознаграждение и у десятника оно будет выше, чем у денщика. А кроме того, став десятником, можно возвыситься и до сотника. Тебе известно, что даже должности десятника другие воины добиваются годами усердной службы? А ты можешь стать уже прямо сейчас. У тебя завидный шанс.

— Почему мне такая привилегия?

— А потому, что всё будет так, как я решу, — Вири приблизила своё лицо к лицу Эльги и вдруг пламенно припала своим огромным ртом к губам Эльги.

Эльга содрогнулась от неожиданности и отвращения, её первым порывом было оттолкнуть толстую полоумную бабу от себя и нагрубить, обругать, пристыдить, но несколько месяцев очень нелёгкой жизни обострили в ней здравый смысл. И ещё — терпение.

Она понимала: генерал давала шанс угодить ей взамен на возможность карьерного роста. Иначе Эльге нет смысла оставаться в лагере воительницы. И не будет славы, денег, свободы. Будут скитания и обездоленность, если не возвращаться в дом родителей. А если всё же вернуться туда, то всё равно, что добровольно сесть в тюрьму — так теперь казалось Эльге.

Она просто молча стояла, выпрямившись во весь рост, позволяя генералу Вири делать с её телом то, что обычно делали с ним мужчины. И терпела. Терпела. Терпела.

========== Глава 7. Новорожденное чудовище ==========

Генерал Вири не обманула Эльгу, впоследствии сделав её десятником. И в лагере знали, какой ценой досталась Эльге эта должность, но её не осуждали — ей завидовали.

Эльга же была недовольна собой. Свою военную карьеру она собиралась строить путём славных подвигов, отличаясь в битве отвагой и умением сражаться.

Но когда ей довелось отведать настоящей битвы, она поняла, насколько отличается реальность от текстов красивых книг.

Это была, скорее, даже не битва, а банальная резня с другой женской армией, которую нанял враждующий с князем Хифом князь. Но Эльга пришла в полный ужас, когда увидела мчащихся на конях на её армию воительниц, вооружённых мечами, гикающих, яростных. Она даже не замечала, что примерно также выглядели и воины генерала Вири. Она не видела ничего вокруг и не испытывала ничего, кроме безграничного страха и желания дезертировать, бежать с поля боя. Она бы так и поступила, но генерал Вири всё предусмотрела: за новобранками присматривали матёрые воительницы, грозившие смертью каждой, кто попытался бы бежать, а не драться.

Эльга была обучена владеть мечом лучше, чем прежде, длительные тренировки оказались полезны, но духа её хватало лишь на то, чтобы кое-как защищаться, а не нападать.

В той битве её повезло: она осталась жива. Только седло под ней оказалось абсолютно мокрым.

А после её заставили вместе со всеми рыть могилы погибшим воительницам.

Она снова подумала о возвращении в родительский дом. Но ей выплатили жалованье за первый бой и она, впервые взяв в руки деньги, что она добыла сама, передумала.

И были другие битвы, заканчивающиеся непонятно чьей победой, армия Хифа то пыталась ворваться в город враждующего с ним князя, то защищала его город. И душа Эльги закалялась и страх стал чем-то привычным и даже желанным — он был подобен острому блюду или крепкому вину.

И так время протянулось несколько месяцев.

И всё закончилось после внезапной смерти князя Хифа.

Княжеский престол занял сын Хифа, решивший, что армия, состоящая из мужчин будет всё же надёжнее и он распустил женскую армию генерала Вири.

Генерал Вири приняла решение: её армии следует перебираться на материк Гобо в поисках лучшей доли. Но для этого было необходимо пройти всю Фаранаку, чтобы добраться до города Балока, где находился самый большой порт, к которому приставало самое большое количество кораблей, на которых воительницы могли бы отправиться в плаванье.

Воительницы двинулись в обратный путь, то и дело останавливаясь на привал возле какого-нибудь города или деревни.

И лагерь их был разбит возле города Шабоны как раз в ту пору, когда Ялли оказалась на сносях.

Эльга не замедлила оповестить в письме сестру, что она находится совсем недалеко от неё и хотела бы попрощаться с ней перед отъездом на материк. Она просила, чтобы та убедила мужа позволить им встретиться.

Прочитав письмо от Эльги, Ялли засияла от радости и бросилась к мужу, даже не спрашивая у него разрешения повидаться с Эльгой, а только сообщая, что собирается позвать ту в гости и хочет всё приготовить для встречи.

Услышав это, Карун нахмурился, как грозовая туча.

— Любимая, ты же знаешь, ни один приличный город Фаранаки не позволяет воительницам появляться в городе, — произнёс он.

— Но мы же не армию запускаем в город. У нас погостит только моя сестра.

— Она из воительниц. Мы не можем пустить её ни в город, ни в наш дом.

Ялли оторопело уставилась на мужа. Как, он говорил ей «нет»?! Она не привыкла к этому. И не собиралась привыкать. Всё время их знакомства и совместной жизни она не знала от него отказа ни в чём, особенно теперь, когда она была беременна. А теперь он считает, что она не может увидится с сестрой, которую любит больше всех на свете?

— Ты мне отказываешь? — удивлённо произнесла она.

— Пойми, любимая, это неразумно, — ласково, но твёрдо ответил Карун. — Я дорожу репутацией, для князя было бы позором принять в своём доме воительницу.

— Но она же моя сестра! Я люблю её!

— Есть вещи превыше любви, например, долг и честь. Долг князя поддерживать порядок в княжестве, действовать согласовано с другими князьями так, чтобы это было на пользу всей земле Фаранаки. А честь запрещает знаться с отступниками, нарушающим законы, что созданы для всеобщей пользы. Эльга ведь сама выбрала свою судьбу и не желает раскаяться, вернуться к родителям.

— Но, может, я бы сейчас уговорила сделать это! Пойми, она хочет бежать на Гобо, может, мы больше никогда не увидимся с ней, потому, что она будет убита на войне! Это последняя возможность отговорить её! — не сдержавшись, прокричала Ялли.

— Она не ребёнок, чтобы была потребность уговаривать её и что-то разъяснять ей.

— Значит, не пустишь её в дом? — ярость Ялли набирала силу.

— Нет, — всё также спокойно и жёстко ответил Карун.

— Тогда я сама поеду к ней! — Ялли решительно зашагала прочь из комнаты. Карун поспешил за ней.

— Любимая, ты не можешь никуда ехать, — говорил он, шагая позади неё. — В любой день могут наступить роды, тебе опасно передвигаться даже в карете. А кроме того, княгине неприлично являться в лагерь воительниц. Ты не можешь опозорить меня и себя. Ты не получишь карету.

— Ах, вот как! — слёзы хлынули из глаз Ялли. — Ты меня не любишь!.. Ты отказываешь мне!.. Тогда я пойду пешком!!!

Она вышла из их спальной и уже стояла на верхней ступени лестницы, ведущей на первый этаж. Она собиралась закатить мужу сильнейшую истерику, пронять его слезами, измучить, заставить всё же согласиться на её встречу с Эльгой. Но внезапно её живот как будто пронзило мечом и она, схватившись за него, согнулась в три погибели, закричала от боли.

Карун сделался бледен, как смерть, так, что его смуглая кожа стала серой, и бросился к ней. Он всё понял: его жена должна была родить. Время пришло.

Он бережно поднял её на руки и понёс в спальную.

После женитьбы на Ялли он выбрал в своих хоромах комнату и оборудовал в ней новую спальную для себя и своей жены, не желая пользоваться той, в которой ночевал его покойный отец. В старой спальной была дверь, замаскированная под кирпичную стену, ведущая в потайной ход, в катакомбы, выводящие к лесу и от этого Каруну было очень неуютно.

В новой же спальной было всё оборудовано для того, чтобы Ялли благополучно разрешилась от бремени: специальная лежанка для роженицы, сундук с пелёнками, была даже приготовлена колыбель для будущего младенца.

Карун кликнул своего слугу, Тафина, щуплого, колченогого, расторопного и безмерно преданного, приказав тому мчаться за акушеркой.

Акушерка, женщина средних лет, рослая, с сильными руками, явилась в княжеские хоромы в скором времени.

Карун оставил её наедине со своей женой, корчащейся от боли из-за родовых схваток, а сам присел на лавку в коридоре возле закрытой двери спальной. Рядом пристроился верный Тафин, пытавшийся успокаивать своего хозяина и уверять, что всё будет благополучно и хорошо, хозяйка легко разродится не иначе, как сыном.

Он словно в воду глядел: роды княгини прошли на редкость легко. Подарок бога деревьев — идеальное здоровье давал себя знать. Когда Ялли была ещё беременна, она без проблем выносила это состояние, её почти не тошнило. И теперь она недолго промучилась, когда плод её чрева попросился наружу.

Однако, она не привыкла и к таким страданиям, будучи от природы изнеженной, ею овладела паника, что она может умереть.

Да ещё и акушерка начала вести себя странно, когда ребёнок Ялли начал из неё выходить. Вместо того, чтобы помочь младенцу выбраться наружу из материнского лона, она оцепенела, став бледной до белизны, не сводя выпученных неподвижных глаз, взгляд которых был направлен между расставленных в разные стороны ног Ялли.

— Да помоги же мне! — крикнула Ялли, задыхаясь и тужась.

Вместо этого акушерка развернулась к ней спиной и стремительно выбежала из комнаты.

Ялли пришла в ужас, решив, что эта женщина решила погубить её. Она ощущала, как её тело окончательно избавилось от плода, вышедшего наружу самостоятельно, без посторонней помощи, но страх помутил ей разум и она потеряла сознание.

Между тем, акушерка, шатаясь, как пьяная, выбралась в коридор. Князь и его слуга ринулись к ней навстречу:

— Что?!

Та не отвечала, пытаясь только шевелить посиневшими губами.

— Что случилось?! — не своим голосом проорал Карун, хватая её за плечи и сильно встряхивая. — Умерла?! — глаза его едва не полезли из орбит и в них отразился ужас пополам с горем.

Акушерка покачала головой и, собравшись, с великим трудом выдавила из себя:

— Княгиня родила чудовище…

— Что, что? — ужас в глаза Каруна сменился яростью. — Да как ты смеешь! Ты обезумела! — руки его отпустили плечи несчастной женщины и схватили её за горло, сдавливая их. — Ах, ты, гадина!

— Хозяин, хозяин! — взмолился Тафин, хватая князя за руки и пытаясь разжать его пальцы. — Не надо!.. Лучше выслушай её!

Карун приложил усилие воли, чтобы не задушить незадачливую акушерку и отпустил её горло.

— Что она такое несёт! — прохрипел он.

— Княгиня родила кусок дерева, — как в бреду промямлила акушерка и, подкатив глаза, осела на пол.

Карун вращал бешеными глазами, не зная, где взять сил, чтобы сдержать себя и не убить её.

— Хозяин, может, тебе зайти в спальную и посмотреть, что произошло? — предложил Тафин.

— Так и придётся сделать. Но, видимо, эта баба сошла с ума. Если бы я знал, что у неё склонность к сумасшествию, я никогда бы не допустил её к своей жене! Идём, Тафин, со мной.

Князь и слуга направились к двери спальной и Карун распахнул её. Он шагнул в спальную и большими шагами приблизился к ложу, на котором лежала без сознания его жена.

Между её ног находилось странное существо, как будто покрытое древесной корой и отростками мелких веточек. Оно усилено дышало и открывало подобие рта, пытаясь освободить его от слизи самостоятельно и от него отходила пуповина.

Карун и Тафин оцепенели, не веря своим глазам, видевшим немыслимый кошмар.

Однако, такая неподвижность владела ими недолго, оба пришли в себя почти одновременно.

И Ялли начала возвращаться в сознание.

Карун мрачно бросил Тафину, указывая на древообразное существо:

— Возьми это.

Слуга колебался немного, но он привык беспрекословно выполнять приказы хозяина и, преодолевая отвращение, он протянул руки к новорожденному чудовищу и поднял его.

Карун заметил, что Ялли открыла глаза и смотрела на него мутными растерянными глазами. Он указал ей на существо в руках Тафина, уже избавившегося от слизи во рту и начинавшее тоненько пищать:

— Взгляни на то, что ты родила.

Ялли перевела взгляд туда, куда велел ей посмотреть муж и вскрикнула от страха, съёжившись на подушках.

Карун не сводил с неё бешено-яростного отчуждённого взгляда.

— Что это, жена? — тяжело дыша, спросил он. — Как ты могла родить ЭТО?

Разум Ялли хоть и пребывал в состоянии кошмара, но она сразу всё поняла. До сих пор она вынашивала в своей утробе ребёнка не своего мужа, князя Каруна, а бога деревьев. Поэтому ребёнок выглядел так необычно. Ей хватило духа осознать это, но паника снова завладела ею. ” — Нельзя сознаваться, что до Каруна у меня был другой, которого я, к тому же любила, — мысли метались сумасшедшим вихрем. — Кто знает, не сойдёт ли с ума Карун от ревности, не совершит ли что-то очень страшное… Мужчины в ревности не знают границ, тут не помогут и аргументы, что мужчина до него был богом, выше его и значительнее! Не надо сознаваться, не надо отвечать…»

— Я не знаю, — выдавила она из себя.

— Как же ты не знаешь? Ты… Ты родила чудовище, как такое могло произойти и почему?! — завопил Карун, хватая себя за короткие чёрные волосы.

— Я не знаю! — крикнула Ялли, ещё сильнее вжимаясь в подушки.

— Хозяин, это ведь дитя демона! — поспешил со своей версией Тафин. — Я знаю, как это может быть. В роду княгини были демоны. Может, отец или мать её отца, или отец или мать её матери. Не важно. В княгине кровь демона!

Услышав эти слова, Ялли снова ощутила, как сознание покидает её и она обмякла на подушках. Но её не спешили приводить в чувства.

Карун сильно ссутулился, скрестил руки на груди, опустив вниз лицо, сделавшееся суровым и угрюмым. Он задумался, стоя над ложем жены, замершей в бессознательности.

Тафин, больше не в силах преодолевать брезгливости к лежавшему на его руках маленькому чудовищу, аккуратно положил его в пустой ящик возле двери, в котором княгине недавно доставили отрезы шёлка для рукоделия. Оно всё ещё продолжало пищать.

Карун, наконец, очнулся от своей задумчивости.

— Позови жреца Шандрока, — глухо произнёс он.

Тафин всё понял и одобрил решение хозяина. Жрец Шандрок был одним из старших жрецов главного храма в Шабоне и он занимался делами, связанными с демонами и оккультизмом. Кто ещё разберётся в этом деле лучше жреца Шандрока?

Когда Тафин убежал, поспешив выполнить поручение, Карун ещё немного постоял возле ложа жены и также поспешил из спальной прочь, закрыв дверь на ключ.

Ялли пришла в себя через несколько минут после этого. Она полежала немного неподвижно, стараясь собрать мысли в кучу. До слуха её донёсся плач новорожденного ребёнка. ” — Почему, почему ребёнок так выглядит? — подумала она. — Дети богов не должны рождаться безобразными. От богов рождаются обычно очень красивые дети, только от демонов получаются уроды. Но бог деревьев не мог быть демоном. В нём не было ничего от демона, божественная чистота исходила от него. Да и откуда взяться демону? Разве против них не взбунтовались стихии, разве они не пленены нынче стихиями и разве могут являться смертным? Так говорили жрецы. Но что ещё говорили жрецы?..» Ялли напрягла память. Её отец когда-то обучал религиозным делам её, Эльгу и братьев, собирая их в кружок вокруг себя и многое им поясняя. Он также не игнорировал тему рождения детей у смертных от богов и в прошлом — от демонов. И тут Ялли вспомнила: отец как-то говорил о том, что у смертной женщины может родиться безобразный ребёнок от божества в исключительном случае, если в предыдущих воплощениях женщина совершила слишком много зла.

Холод сдавил внутренности Ялли. Она вспомнила бога деревьев, попросившего её дать странную клятву: избегать совершать зло, преступления и несправедливость. Тогда её это очень удивило, как будто она была способна на это. Но, видимо, бог знал, о чём говорил. Он желал, чтобы в грядущем она не повторяла зла, которое совершила в прошлом. Потому что наверняка это было немыслимое зло. Поэтому бог и разлюбил её — так она предполагала.

Ялли заплакала, слёзы потекли на подушки. ” — Что же я совершила тогда?» — глубокая складка пролегла на её лбу.

Затем её насторожил плач младенца, рождённого ею.

Ялли приподняла голову, села на ложе, потом сошла с него и несмело подкралась к ящику, в котором лежал плод её чрева. Она наклонилась над ним. Затем присела на пол рядом с ящиком, внимательно рассматривая существо, которое родила.

Он на самом деле был схож с куском дерева, чурбаном, из которого торчали то ли мелкие веточки и сучки, то ли щупальца. Но у него также выступали крошечные ручки и ножки, как у самых обычных детей, можно было также понять, что ребёнок был мужского пола. И у него была голова. И детское личико, пусть не розовое и нежное, а цвета древесной коры, но черты были, как у всех новорождённых. И у него были большие глаза — синие, как у Ялли, но с сиреневым свечением. И ещё: они были не мутные, как у детей, только что появившихся на свет, более осмысленные. Он смотрел на свою мать и, казалось, видел её.

Ялли прижала ладонь к груди, ощущая, что задыхается от волнения.

— Так это же не кусок дерева, — пробормотала она, — это ребёнок!

Она протянула к нему руку, чтобы коснуться его, но тут же отдёрнула её, отвернувшись.

— Да, видимо, в прошлых воплощениях я совершила что-то особенно ужасное, — продолжала она говорить вслух, — такое же страшное, как… — она снова перевела взгляд на маленькое чудовище в ящике. — Но почему, в таком случае, за мои преступления, которые я даже не помню, должен расплачиваться этот несчастный малыш?.. Ведь он же дитя бога, это плод любви, я родила его от того, кого так сильно любила! — она зарыдала.

Хотелось плакать и плакать, она дала волю слезам сполна. Ей было страшно от незнания того, что творилось с ней раньше, ещё до настоящего воплощения и ей стало невыносимо жалко ребёнка, которого она только что родила. Она обхватила руками собственные плечи и, раскачиваясь из стороны в сторону, скорбно заголосила, продолжая обливаться слезами.

Она плакала долго, пока не распахнулась дверь в спальную и в неё не зашли Карун, Тафин и с ними ещё один незнакомец. Это был мужчина пятидесяти с лишним лет, невысокий, сухощавый, лицо его было длинным, худым, скуластым, тонкие губы его были, казалось, плотно сжаты, глаза — спокойные и холодные. Он был облачён в длинную бледно-зелёную хламиду и тёмно-зелёный плащ — такие одежды обычно носили жрецы.

Ялли вмиг прекратила плач, вопросительно уставившись на незнакомца. Тот обошёл её, как неодушевлённый предмет и заглянул в ящик, внимательно разглядывая лежавшее в нём существо. На лице его не дрогнул ни один мускул, оно было непроницаемо, как маска.

Затем он выпрямился. Тафин заботливо пододвинул ему кресло и он в него опустился. Затем знаком велел Тафину поставить табуретку напротив кресла и приказал Ялли сесть на неё.

Сердце Ялли заколотилось от недобрых предчувствий.

— Почему ты приказываешь мне? — между бровей её пролегла упрямая складка. — Кто ты такой и что делаешь в моей спальной?

— Я Шандрок, глава жреческой комиссии по делам, связанным с потомками демонов и полудемонов, — ровным и глухим голосом произнёс он, глядя на молодую женщину давящим ледяным взглядом.

— Демонов? — вспыхнула Ялли. — Что ты хочешь этим сказать? Что меня подозревают в том, что я родила демона?!

— Это очевидно, — всё также невозмутимо ответил Шандрок. — Ребёнок выглядит не просто уродливо, он слишком отличается от нормальных детей. Тебе лучше отвечать на мои вопросы, если не хочешь, чтобы это происходило в темнице при храме.

Ялли не верила своим ушам. Ей угрожали?! Она оглянулась на Каруна: он стерпит, чтобы его жену стращали какой-то темницей при храме? Но муж не проронил ни слова в её защиту. Он стоял, серый лицом, потупив взор и скрестив руки на груди.

Она села на табуретку напротив жреца. Тот начал выспрашивать подробно родословную её родителей. Она без утайки выложила то, что её мать была из семьи торговцев, а отец вырос в жреческом приюте и не знал своих родителей.

— Не знал родителей? — переспросил Шандрок. — Тогда ясно, — сделал он вывод. — Тогда нет сомнения, что один из неизвестных предков жреца Аклина — полудемон!

Ялли даже ничего не могла произнести в ответ, настолько поразило её услышанное. Шандрок смел обвинять её отца в происхождении от демона!

Шандрок перевёл взгляд на Каруна, который совсем низко опустил голову и плечи его тряслись.

— Князь, — промолвил жрец. — Я думаю, что это происшествие не стоит разглашать. Я не собираюсь чернить репутацию моего князя, передавая это дело на жреческий суд комиссии по делам потомков демонов. Думаю, мы сможем устроить всё сами. Я готов помочь тебе.

Карун поднял голову и уставился на жреца, не сводя с него взволнованных глаз. Тот продолжал всё тем же размеренным голосом:

— Прямо сейчас тебе следует отдать приказ всей твоей челяди покинуть твой дом и твою усадьбу. Хотя бы до завтрашнего вечера, мы всё успеем. Пусть уйдут все — слуги из дома, из сада, из конюшни, даже охрана. Ведь они, кажется, ещё не поставлены в известность о происшедшем, не так ли?

— Нет, — ответил за князя Тафин, — о рождённом чудовище знает только сам хозяин, я, да ещё та акушерка, но я не уверен, что она не повредилась рассудком от увиденного.

— Мои люди позаботятся, чтобы акушерка молчала, — пообещал Шандрок. — Ты, кажется, преданный слуга и можешь остаться, нам понадобится твоя помощь, — кивнул он Тафину. — Об этом узнают ещё только несколько человек, которые нам необходимы в деле, но и они будут молчать. Это будут два плотника, они принесут доски, дрова и сами сколотят ритуальный домик в глубине сада, подальше от посторонних глаз. И ещё два моих проверенных жреца, который и помогут мне совершить обряд очищения. Всё пройдёт в великой тайне. Никто не будет даже знать, что мы явились в твой сад — так мы запутаем следы.

Когда Ялли услышала о ритуальном домике из досок, страшная догадка пронзила её мозг.

— Вы хотите меня сжечь? — с ужасом проговорила она. — И моего ребёнка?

Карун передёрнулся всем телом, а Шандрок, игнорируя вопрос Ялли и даже не глядя на неё, как ни в чём не бывало, говорил дальше:

— Обряд лучше сделать ночью. Днём всё-таки больше может оказаться любопытных, желающих пробраться в княжескую усадьбу и быть свидетелем того, что мы хотим скрыть. А ведь мы хотим, верно, князь?

Карун не отвечал: его затрясло, как в лихорадке.

— Или ты предпочитаешь огласку? — спросил жрец. — Чтобы я передал это дело в суд, а суд дело публичное, значит, чуть ли не вся Фаранака узнает о том, что жена князя Шабоны оказалась с кровью демона и родила демонское отродье? Ты не хочешь утаить этот позор?

— Хозяин, соглашайся! — прошипел на ухо Каруну Тафин. — Подумай о своей чести!

— Я… Я должен согласиться, чтобы Ялли сожгли? — у Каруна от волнения застучали зубы.

— Да её всё равно сожгут теперь, хоть через суд, хоть без суда! — не унимался Тафин. — Она же нечиста!

Ялли пребывала в состоянии кошмара, не веря, что это происходит с ней. Её хотят сжечь?! Это ей, а не кому-нибудь угрожает такая страшная кончина?

Прежде от сильного страха она теряла сознание, но неожиданно в ней открылся скрытый резерв внутренних сил и она поняла, что должна спасаться, используя для этого всё, что может. Она поднялась к табуретки, подбежала к Каруну и положила похолодевшие ладони на его скрещенные руки:

— Карун, Карун, не слушай их! Вспомни, ведь я твоя жена, ты же любил меня с самого детства! Неужели ты позволишь им сжечь меня, твою Ялли? Ты же князь, на твоей стороне сила, тебе подчиняются воины! Неужели какая-то горстка жрецов может указывать тебе, как поступить с твоей женой? Разве ты не защитишь меня?

Карун молчал, глядя на неё печальными страдающими глазами. В Ялли всё больше пробуждался боец, готовый защищать не только собственную жизнь, но и своё потомство и для этого не брезгующий ничем, даже самой отъявленной ложью.

— Карун, ведь этот ребёнок, как бы он ни выглядел — твоя плоть и кровь! — она прямо смотрела мужу в глаза самым невинным взглядом. — Это твой сын, Карун! Ты и его сожжёшь, да? Но разве может отец сжечь своего родного сына?

Но муж был по-прежнему безмолвен — казалось, он умер живьём. В отчаянии Ялли пустила в ход третий аргумент, который считала самым сильным:

— Ты любил меня, но ведь я тоже всегда любила тебя! Ты согласишься на смерть женщины, которая подарила тебе взаимную любовь? Карун, вспомни, вспомни прошлое, вспомни нашу любовь, наши прогулки по саду, как ты держал меня за руку, как нам было хорошо! — последние слова она прокричала со слёзным надрывом.

Ей показалось, что Карун дрогнул, в глазах его мелькнули искры тепла и жалости, но Тафин протиснулся между им и ею:

— Хозяин, помни о долге и чести перед Фаранакой! — жёстко проговорил он, бесцеремонно оттесняя хозяина к двери и отстраняя Ялли, свою недавнюю хозяйку в глубину комнаты. Ялли попыталась его оттолкнуть и снова броситься к мужу, умолять о милости, но Тафин загораживал ей путь. Карун, не в силах выдерживать всё это, покинул спальню жены, Шандрок последовал за ним. Последним вышел из спальной Тафин, которого Ялли в бешенстве колотила по чём ни попадя, и не забыл запереть за собой дверь, взяв у хозяина ключ — чтобы преступница не сбежала.

Ялли забила кулаками в дверь, выкрикивая имя мужа.

Затем заметалась по комнате, сполна осознавая грозившую ей гибель. Она была в западне. В спальной не было никаких лазеек, на окнах стояли прочные решётки, такие были во всём княжеском доме, не то, что в келье загородного храма. ” — Карун, неужели ты сделаешь это? — её трясло, как в лихорадке. — Нет, ты не можешь, ты не станешь, ты же так любил меня! Не проще ли тебе убить этого жреца и Тафина, чтобы они не выдали меня? Карун, в твоём доме так много потайных комнат, неужели мы не смогли бы спрятать этого ребёнка в одной из них?»

Она приблизилась к ящику и, наконец, решилась протянуть руки к своему дитяте, коснуться его и поднять на руки. Она переложила его на край кровати, на которой она прежде спала с Каруном.

— Надо немного подождать, — вслух проговорила она, — Карун не допустит, чтобы мы были сожжены. Не бойся, сынок.

Она принялась рассматривать лежавшее на кровати дитя, осторожно ощупывая его. Кожа его оказалась шершавой, как кора дерева, а веточки и сучки — совсем мягкими, тянущаяся от него пуповина, лежащая на простыне — как у обычных новорожденных детей. И в голову вдруг заструились сладкие воспоминания о тех коротких днях счастья, когда она горячо любила бога деревьев, которому дала имя Али…

Внезапно грёзы были прерваны странным стуком, доносившимся из сада.

========== Глава 8. Первое проявление силы бога деревьев ==========

Ялли взволнованно придвинула табуретку к окну, поднялась на неё — так можно было лучше рассмотреть, что происходило в саду за окном спальной.

И чуть не упала с табуретки в обморок — из-за ветвей деревьев можно было рассмотреть двух незнакомых мужчин, что-то сооружавшим из досок.

Ялли поняла: ритуальный домик всё-таки строили. В нём должны были ночью сжечь её и её сына.

Каруну нелегко было согласиться на это. Он всё ещё любил Ялли, даже считая, что в ней течёт кровь полудемона. В его душе творилась буря, его одолевали сомнения, а не попытаться ли спасти любимую жену, не спрятать ли где-нибудь её вместе с её злосчастным плодом чрева. Но Шандрок и Тафин в два голоса твердили ему о долге и чести, о том, что это необходимо для спасения Фаранаки, приводили в пример историю прошлого на материке Гобо, когда к отродьям демонов относились более мягко и это закончилось внедрением страшного культа приношения в жертву детей демонам стихий и продлилось это не такое уж короткое время. И они всё же уломали Каруна, нажимая на его слабые места — повышенное чувство долга перед отчизной, перед Фаранакой. Они заставили его отдать приказ всем людям в его доме и усадьбе покинуть и дом и усадьбу. Это всё что от него требовалось. Дальше Шандрок и Тафин собирались всё взять на себя. А Карун заперся в спальной отца, ни живой ни мёртвый от горя.

Ялли сползла с табуретки, села на неё. Ей пришло в голову, что если бы она смогла послать весточку Эльге, находившейся неподалёку от Шабоны, та бы спасла её, приведя своих воительниц и напав на дом князя. Но оповестить Эльгу было невозможно никак.

За окном стоял вечер, ещё не стемнело, но солнце уже склонялось к закату.

— Значит, скоро мы умрём в огне, — пробормотала Ялли, поднимая с табурета, приближаясь к кровати и взяв с неё одну из подушек. — Гореть в огне, это очень больно сынок, — отрешённым голосом произнесла она. — Но я не допущу, чтобы ты принял такие страдания.

Она стояла над своим странным младенцем с подушкой в руках, никак не решаясь этой подушкой его задушить, чтобы избавить от мучений в огне. Слёзы лились из её глаз.

Внезапно до её слуха донёсся скрежет. Ялли удивилась: он был похож на крысиную возню, но крыс в княжеском доме не водилось. Она медленно повернула голову в сторону, откуда доносился этот звук.

И выронила подушку от изумления: из стены между кирпичей торчала ветка дерева и она росла, пробиваясь в комнату. Рядом появилась другая ветка, третья, четвёртая, а затем вся стена оказалась пронзённой множеством ветвей садовых деревьев, что росли за окном.

Кирпичи начали сдвигаться с места и один из них сполз на доски пола.

За ним посыпались другие кирпичи.

Ялли воскликнула от восторга. Она всё поняла и повернула сияющее лицо к лежащему на кровати младенцу-чудовищу:

— Это сделал ты, малыш! Ты — сын бога и в тебе сила бога! Ты — сын бога дерева и деревья повинуются тебе, уже сейчас, такому крохе!

Стена должна была рушиться с величайшим грохотом, но ветви стелились на доски пола и ловили кирпичи, смягчая шум.

Ялли засмеялась.

— Значит, мы будем жить! — проговорила она. — Самое главное было выйти из этой ловушки, что сейчас и будет сделано. Я отправлюсь в лагерь Эльги и попрошу защиты у неё!

Когда стена была развалена окончательно, Ялли принялась собираться в путь. Она открыла сундук с заготовленными ещё раньше пелёнками и взяв одну из них, аккуратно и осторожно запеленал сына. Затем, оглядевшись, бросилась к большой и глубокой корзине, в которой лежало всё для рукоделия — клубки, нитки, куски тканей. Вытряхнув всё это, она бросила на дно корзины подушку, уложила на неё сына и завешала саму корзину простынёй.

А после отперла шкаф и, сбросив с себя пеньюар, облачилась в одежду для поездки верхом — короткое платье, чуть ниже колен, обширные шальвары и коротенькие полусапожки.

Спальная её и Каруна находилась на втором этаже, но деревья сами собой сложили свои ветви и стволы так, что они как бы образовали жёлоб, по которому Ялли и спустилась с корзинкой, в которой лежал её сын.

Теперь оставалось только прокрасться к конюшне и вывести коня. Ей никто препятствовать не станет, ведь все работники конюшни, кажется, удалены из усадьбы.

И так оно и было.

Ялли выбрала одного из коней посмирнее, облачила его в сбрую, привязала к седлу корзину с сыном, села в седло сама и погнала коня к воротам в объезд сада, где плотники Шандрока строили деревянный домик.

Добравшись до ворот, она сама растворила их и понеслась рысью по улицам города, на который уже спускался сумрак позднего вечера.

Она отлично знала месторасположение лагеря воительниц. Кратчайшая дорога к нему — по тропинке через лес, напрямую, всего полчаса езды верхом, к небольшой речке. Она не раз бывала там с Каруном, они прогуливались там на конях, когда ещё не было обнаружено, что она беременна.

Ялли нисколько не боялась леса, казавшегося зловещим в сумерках позднего вечера. Лес — это царство деревьев, а она — мать того, кому деревья подчиняются и они не могут причинить вреда ни ей, ни её сыну, наоборот, они встанут защитной стеной, если будет угрожать опасность.

Более того, когда она въехала в лес, когда копыто её коня ступило на лесную тропу, ум её начал обостряться, мозг активно заработал и в её голове начали складываться планы, как она должна поступить в дальнейшем. Она сама поражалась себе, как складно выходили её мысли.

И она совершенно не ощущала больше никакого страха. Она была полна уверенности, отваги, куража. Её планы относительно своего будущего были немыслимо дерзки и она только удивлялась сама себе, как она теперь сумела решиться быть готовой к таким переменам.

В лагере воительниц ещё не спали: стриженные женщины собрались у костров, они пили вино, пели какие-то свои песни, которые сами и сочинили. В них они воспевали легендарных воительниц, совершавших немыслимые подвиги, сражавшихся с демонами и побеждавших чудовищных зверей, умевших победить то, что не были способны одолеть мужчины.

Ялли не оробела и при виде их издалека и решительно направила своего коня в сторону лагеря. Когда она приблизилась достаточно к нему и её заметили, она спешилась и заговорила с воительницами, находившимися к ней ближе, чем другие:

— Приветствую вас, достойные воительницы! Я бы хотела встретиться с десятником Эльгой, что пребывает сейчас в вашем лагере.

Вежливое обращение к воительницам дало кое-какие плоды, хотя эти женщины и не славились падкостью на любезное обращение. Они рассматривали Ялли с наглым любопытством, кое-кто даже отпускал непристойные шуточки в её адрес, но одна из воительниц всё-же покинула своё место у костра и направилась к небольшому шатру. В таких шатрах проживали десятники — шатёр был маленький, серенький, но зато отдельный и это было желанно для многих.

Ялли не сразу узнала Эльгу. Она просто увидела незнакомую высокую широкоплечую девицу, полуголую, как все, бритоголовую, с островком торчащих соломенных волос на темени, шагающую к ней очень быстро и по-мужски размашисто. И только когда девица назвала её по имени, Ялли узнала этот голос.

И сёстры бросились друг другу в объятия, у обоих хлынули слёзы радости, обе расцеловались.

И спустя несколько минут уже сидели на кошме в шатре Эльги, освещаемом тёплым огоньком свисающей с жердины лампады. Возле Ялли стояла корзина с её сыном, накрытая простынёй. Эльга не узнавал сестру: та была непривычно бледна, ничего не осталось от её былого румянца на щеках, да и от природной яркости губ тоже. Эльга пожелал взглянуть на племянника, но сестра ответила, что прежде расскажет ей о том, что произошло с ней.

Ялли поведала без утайки свою необычную историю, как была похищена богом деревьев, о своей любви в ним, о том, как была брошена им, выдана родителями за Каруна и о рождении ребёнка необычного вида.

И только после этого она откинула край простыни, закрывавшей корзину и Эльга увидела сына бога дерева. Увиденное поразило её, она зажала рот рукой, чтобы не закричать от переполнявшего её ужаса.

— Ты можешь не бояться его, — поспешила успокоить её Ялли. — Это чистое и могущественное существо, истинный сын бога. Правда, Карун решил иначе.

И она продолжила свою историю о том, как Карун, увидав её младенца, счёл его потомком демона, вызвал Шандрока, а тот предложил тайком сжечь Ялли и её ребёнка и Карун согласился на это. Затем Эльга услышала о том, как произошло чудо и садовые деревья разрушили стену в спальной Ялли и та сумела бежать. И это поразило девушку настолько, что она даже не могла проронить ни слова в ответ.

Но Ялли не дала ей передышки, чтобы прийти в себя.

— А ведь опасность быть сожжёнными грозит теперь всему нашему роду, — промолвила она. — Шандрок не успокоится, пока не сожжёт нашего отца, наших братьев, сестёр и их детей. Наши старшие сёстры, Ида и Блана, у них ведь уже есть дети! Они все погибнут, Эльга! Разве мы смиримся и не спасём их?

— Спасти? — наконец, сипло выдавила из себя Эльга. — Разве мы в силах сделать это?

— Да, сейчас есть такая возможность, время очень благоприятное, только не надо его терять. Мне очень нужна твоя помощь, твоя сила. Надо убить моего мужа — и мы все будем спасены. Ты писала мне, что теперь ты десятник, так вот, твои десять сильных девушек, подчинённых тебе, могли бы всё сделать.

Глаза Эльги округлились от удивления и она нервно захохотала.

— Предлагаешь мне с десятью воительницами напасть на княжеские хоромы и убить князя, тогда как он запретил нам даже входить в его город?

— Ты невнимательно слушала меня? Его хоромы, усадьба сейчас никем не охраняются, он всех отправил прочь. Кроме того, мы проникнем в хоромы не через ворота, в город вам заходить будет не нужно. Здесь, в лесу, в пещере начинается вход в катакомбы, ведущие прямо в спальную князя. Я проведу вас по ним. Мы просто войдём во хоромы — и твои девушки расправятся с Каруном. Только надо сделать это аккуратно, так, чтобы выглядело всё, как несчастный случай. У меня и на это есть план. Затем девушки выйдут в сад и внезапно нападут на Шандрока и его людей. Они безоружны, так что воительницы справятся легко. Затем просто нужно будет вырыть ямы, бросить в них трупы и утрамбовать землю. Шандрока никто не хватится, никто не знает, что он в княжеской усадьбе, он сам говорил, что придёт к князю тайно, запутает следы. На свою же голову! — Ялли злорадно хихикнула.

— А что же будет дальше? — Эльга во все глаза смотрела на сестру, поражаясь дерзким планам той, а главное, тому, как они могли вообще появиться в её голове, которую Эльга никогда не считала способной думать вообще.

— А дальше я стану княгиней Шабоны, как вдова, как наследница своего мужа, как регентша моего сына! — весело и громко проговорила Ялли. — Разумеется, ты со своими воительницами не останешься без награды. У меня есть планы и на это. Вы не просто получите хорошие деньги за проделанную работу. Я намерена многое изменить в самой Шабоне. Я сделаю то, чего нет ещё во всех городах Фаранаки: я не просто позволю армии воительниц войти в город, я распущу старую армию из мужчин и найму женщин. Это не из благодарности, если вы мне поможете. Просто я больше не доверяю мужчинам после того, как меня предал Карун. Мне проще иметь дело с женщинами — больше понимания. И ты, Эльга, станешь вторым лицом вкняжестве после меня. Я сделаю тебя главнокомандующей!

Эльга не верила своим ушам. Это могла говорить Ялли, изнеженная куколка, неумная, легкомысленная, маменькина дочка? В её голосе было столько уверенности в себе, что она заразила ею и Эльгу, считавшую себя всегда более сильной личностью. У Эльги даже засосало под ложечкой от мысли о перспективах, что ждали её.

— А ведь это означает, что воительницы, наконец, найдут себе пристанище и их начнут воспринимать всерьёз! — проговорила она. — Кто знает, может, именно в Шабоне будет положено начало новой цивилизации, культуры, где главенствуют женщины?

— А почему бы и нет, — пожала плечами Ялли. — Почему бы нам и не изменить этот мир, если у нас теперь есть поддержка бОльшая, чем какая бы то ни была армия — ребёнок бога, повелевающий стихией деревьев? Надо только устранить этого негодяя Каруна. Кто бы мог подумать, что он так предаст меня! Ведь я так верила в его величайшую любовь ко мне, а он отступился тогда, когда должен был защищать! Он мог бы вовсе не звать Шандрока, просто спрятать младенца в одной из потайных комнат. Как понять этих мужчин, если они говорят о любви, а поступают так, как не любят?

— Мужчины слабы, — пожала плечами Эльга, — что с них взять. Поэтому мы не должны вверять им себя и брать всё в свои руки. Однако, — она поднялась с кошмы, — время нам терять нельзя, если у нас всего одна ночь. Пойду-ка поговорю со своими девушками, объясню им, что к чему.

Она покинула шатёр.

Ребёнок, лежавший в корзинке, захныкал. Ялли аккуратно вытащила его и поняла, что надо делать. Оттянув складки ездового платья, она обнажила набрякшую грудь и приложила сосок к крошечному ротику новорожденного. Тот жадно припал и начал тянуть ртом.

И в эту минуту Ялли поняла: она любит этого ребёнка. Не потому, что он был теперь её опорой и надеждой, не оттого, что спас её и теперь она могла рассчитывать на её силу. Она стала матерью — настоящей матерью своего сына.

— Ты моё сокровище, — вслух произнесла она. — Твой отец тоже предал меня. А может, не предал, просто разлюбил. И мне от этого до сих пор очень больно. Я до сих пор люблю его, потому что любовь не так просто выгнать их сердца. Ты — плод любви, сынок, ты рождён от того, кого любили. Ты — моё сокровище. И я дам тебе такое имя — Дан — сокровище.

Насытившись, младенец успокоился и счёл нужным погрузиться в спокойный сон, что Ялли и требовалось. Времени не было успокаивать ребёнка, который бы начал капризничать и кричать во всю глотку.

В шатёр вновь вошла Эльга, следом за ней — толпа удалых девиц, подпоясанных мечами. Они вели себя лихо и весело — точь-в-точь бравые воины-мужчины.

— Ну, сестрица, показывай, где там вход в потайные катакомбы! — Эльга была полна воинственного огня и куража.

Ялли вновь привязала корзину с сыном к седлу.

Спустя несколько минут десяток с лишним всадниц уже пересекали ночной лес с факелами в руках, направляясь к пещере, где начинался вход в катакомбы.

Карун без сна лежал на кровати отца, страдая. У него то и дело возникали искушающие мысли броситься в спальную, где была заперта его любимая жена, вытащить её оттуда, вывести потайным ходом в лес, спрятать где-нибудь, спасти, спасти… Там, за дверями, сидел Тафин, вероятно, он подозревал, что его хозяин колеблется и взялся хозяина караулить, чтобы тот не совершил неправильных поступков. Но Тафин не смог бы стать препятствием для Каруна, Карун был сильнее его и мог бы просто оглушить его ударом по голове, уложить и помчаться спасать Ялли. Его останавливало другое: он больше всего на свете боялся предать Фаранаку. А он именно так и поступит, если не позволит сжечь ту, в ком текла кровь демона.

Пик его горя возвысился до предела, когда внезапно за его спиной загрохотала потайная дверь, имитирующая кирпичную стену, отодвигаясь в сторону. Он оглянулся назад и вскрикнул от изумления: в комнату шагнула Ялли, державшая в руках большую стеклянную бутылку, наполненную какой-то жидкостью. Она была ещё бледнее, чем в последнее время, рот её был перекошен в злорадной ухмылке. Тут же из-за её плеча вышло существо непонятного пола, полуголое, в кожаных шортах и топике, бритоголовое, в котором Карун смутно узнал Эльгу. Эльга щёлкнула пальцами и в комнату тут же забежало ещё несколько полуголых девушек и они пантерами подскочили к Каруну и схватили его за руки.

— Что это происходит? — закричал он. Попытался вырваться, но державшие его девушки были невероятно сильны, руки их напоминал железо.

Тафин, услыхавший его крик, просунул было голову в комнату и, увидав, в какой опасности находится его князь, бросился прочь, чтобы позвать на помощь хоть кого-нибудь. Эльга, с лязгом выхватив меч из ножен, ринулась в погоню за ним.

Ялли широко улыбнулась, но глаза её не смеялись. Карун ещё никогда не видал такого страшного взгляда у своей жены: он был холодным, острым, как кинжал, и беспощадным. Это был взгляд мужчины, воина-убийцы.

— Я решила жить, Карун, — произнесла она, приближаясь к нему, — но, к сожалению, это невозможно, если останешься в живых ты.

Карун не ответил ничего, он попытался вырваться из цепких рук девушек-воинов, но те по-прежнему крепко держали его. Одна из них, невысокая, коренастая, зажала его нос двумя пальцами и он был вынужден открыть рот; когда он сделал это, Ялли принялась лить в него вино из бутылки, которую держала в руках. Он попытался выплюнуть вино, но коренастая девушка зажала его рот ладонью, заставив глотать. Потом ему снова и снова отверзали рот и заставляли пить вино.

— Достаточно, — произнесла Ялли и с силой швырнула стеклянную бутылку на пол. Та разбилась вдребезги. Коренастая девушка наклонилась и подняла отбитое горлышко с торчавшими из него остриями стекла и с силой всадила его в живот Каруна, затем ещё и ещё, пока тот не обмяк в руках державших его воительниц.

Ялли засмеялась.

— Вот и всё, — промолвила она. — Вот до чего доводит пьянство! Смотрите-ка: напился в драбадан до такой степени, что жив не остался!

Девушки опустили мёртвое тело Каруна на осколки разбитой бутылки и уставились на Ялли, ожидая от неё дальнейших распоряжений.

— Теперь нужно выйти в сад, убить жрецов и плотников, — объяснила она. — Там же в саду находится сарай, в котором хранятся садовые инструменты. Нужны лопаты и топоры. Лопаты — чтобы вырыть в саду ямы и зарыть тела. А топорами надо изрубить тот домик из досок, чтобы ни у кого не возникало лишних вопросов. Постарайтесь управиться до утра!

Девушки, позвякивая мечами в ножнах, поспешили выполнять приказ той, кому велела временно подчиняться их десятник. Они были намерены бежать в сад, чтобы изрубить в капусту жрецов и плотников, но столкнулись с теми на крыльце. Домик из досок уже был готов и оставалось только привести Ялли и её порождение к месту очистительной казни. Жрецы и плотники шли за Ялли и никак не ожидали, что вход в хоромы им перекроет десяток воительниц. Они растерялись и это стоило им жизни: девушки безмолвно выхватили из ножен мечи и ринулись убивать.

Через несколько минут на ступенях крыльца, истекая кровью, лежали трупы Шандрока, его двух помощников-жрецов и двух плотников.

А тем временем Эльга гналась через всю усадьбу за Тафином. Он намеревался выскочить из усадьбы, выбежать на улицу и звать на помощь, кричать, что князь в опасности. Наверняка в городе ещё многие не спят и придут спасать князя.

Эльга всегда бегала очень быстро, но ноги Тафина оказались ещё быстрее и расстояние между ними росло.

Душа Эльги наполнилась страхом: вот сейчас этот человек ускользнёт от неё и погубит все их замыслы, им сами придётся спасаться бегством, в том числе и несчастной сестрёнке Ялли, даже не успевшей оправиться от родов, а уже столько всего перенесшей.

Но Тафин сам погубил себя. Убегая от Эльги, он не решался оглядываться назад на преследовавшее его страшное существо женского пола, державшее меч. Он боялся, что от этого замедлится его бег. Ему всё казалось, что она приближается, даже мерещился за спиной нарастающий топот её ног. И он решил схитрить, свернуть в сад, чтобы убегать зигзагами, огибая деревья, а затем перескочить через каменный забор на улицу.

Это и стало его концом. Едва стоило ему забежать под сень деревьев, как из-под земли сам собой поднялся корень, о который он и споткнулся, перекувырнувшись через голову.

Эльга настигла его в несколько скачков и, занеся над ним меч, пронзила насквозь его грудь. Постояв немного над его телом, чтобы отдышаться, она подумала: ” Сила деревьев на нашей стороне. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь я стану свидетельницей чуда! Нет, нам определённо нечего бояться, сестрёнка, там, где есть деревья!»

Она вытерла окровавленный меч о одежды Тафин, сжала руками его ноги и поволокла туда, где её воительницы рыли общую могилу для уничтоженных ими жрецов и плотников.

Яму приготовили глубокую — места хватило для всех покойников. Землю, которую их засыпали, долго топтали ногами, утрамбовывая.

Затем принялись рубить домик из досок и прятать доски и дрова в сарай для топлива.

Тем временем Ялли успела вынести из катакомб оставленную там корзинку с сыном и спрятать её в одной из потайных комнат, а после она помогла Эльге отмыть крыльцо от крови.

К рассвету всё было готово и Эльга отдала приказ девушкам-воинам возвращаться в лагерь тем же потайным ходом, а сама осталась с сестрой, не сомневаясь, что та нуждается сейчас в её помощи и поддержке.

И она оказалась права: Ялли неожиданно стало плохо. Сказалась физическое переутомление, то, что ей даже не довелось отдохнуть после родов, но больше даже лишили сил моральные потрясения. Эльга буквально доволокла её до потайной комнаты, где был спрятан её сын и уложила на узкую плетёную лежанку. Ялли почти мгновенно уснула, едва её голова коснулась маленькой подушки.

Эльга же, несмотря на бессонную ночь, была полна бодрости, сил, энтузиазма. Она перетащила в потайную комнату колыбель для малыша и все его пелёнки, затем отправилась на кухню и нагрела воду, чтобы искупать племянника. Малыш ведь так до сих пор не был омыт и у него даже не была перерезана пуповина.

Эльга взяла на руки малыша, отнесла на кухню, развернула пелёнки и обомлела: ей показалось, что новорожденный увеличился в размерах, хотя и не должен бы, ведь с минуты его рождения не прошло и суток!

Он вёл себя, как все маленькие дети: исступлённо кричал, пока его купали, хотя Эльга старалась делать это аккуратно, бережно касаясь веточек и сучков на его теле. Было странно смотреть, как искажалась его детская мордочка от плача, покрытая подобием древесной коры.

— Что же ты такое совершила в прошлом воплощении, сестра, что родила это? — бормотала Эльга. — Я верю тебе, что ты родила от бога, а не от демона, но, в таком случае, каков же твой грех? А, как бы то ни было, ты всё равно останешься моей сестрой, я всё равно буду тебя любить, дурочка!

Она ещё много думала о Ялли, о том, как та сумела измениться всего за одну ночь. И телесная выносливость в ней появилась — шутка ли, сразу после родов проскакать на коне по тёмному лесу, да ещё сколько суеты было в доме. Да и ум у неё работал будь здоров, хотя раньше казалось, что и ума-то никакого нет, пусто в кукольной головке, одни наряды, ухажёры, да собственная красота в ней.

Эльга понимала, что должна многое взять на себя. Скоро в княжеский дом и усадьбу вернутся слуги, ей самой придётся их встретить и много им объяснить, а Ялли пусть побудет в покое, выспится, наберётся сил. Девушка понимала, что не может предстать перед слугами в одежде воительницы. Она порылась в гардеробе сестры, выбрала себе одно из платьев, а бритую голову повязала пёстрым шарфом. Так. Теперь она снова ничем не отличается от обычных девушек Фаранаки.

Слуги Каруна на самом деле вскоре начали заполнять усадьбу князя. И их поразило то, что произошло в их отсутствие: их князь лежал мёртвый на осколках бутылки с пронзённым животом одним из самых крупных осколков, стена в княжеской опочивальне была развалена, куда-то исчезла княгиня, которая, как они слышали, должна была родить. Но к слугам вышла сестра княгини, выглядевшая вполне благопристойно и принялась давать объяснения. Оказывается, князь Карун выпил слишком много вина, уронил бутылку на пол, та разбилась, а пьяный князь, не помнивший себя, упал на осколки, пронзившие его тело и послужившие причиной кончины. В то же время на усадьбу было нападение: грабители, узнав, что в усадьбе нет охранников, стремились поживиться княжеским добром и развалили стену в опочивальне, но не успели ничего унести, потому что вернулись слуги.

Когда Карун распускал своих людей из своей усадьбы, он мотивировал это тем, что это взбалмошная прихоть его рожающей жены, которая решила, что люди в усадьбе могут сглазить её и она умрёт от родов. В это было несложно поверить: Ялли слыла капризной женщиной, а уж беременной что только не придёт в голову! И вот чем это кончилось — князь мёртв, стена разрушена. А княгиня, как разъяснила Эльга, скрывалась в потайной комнате, всё ещё опасаясь, что её ребёнок может получить сглаз.

Ялли проспала почти сутки. Эльга будила её только на короткое время, чтобы она покормила ребёнка и сама перекусила и попила молока или воды. Эльга была неутомима, потому что не только взяла на себя объяснение со слугами, но ещё и присматривала за племянником, меняя ему пелёнки и убаюкивая, когда он плакал.

И даже когда Ялли выспалась, Эльга всё ещё была способна стоять на своих крепких ногах, а не падать от усталости. Но Ялли настояла на том, чтобы сменить её, заставив её прилечь поспать на её лежанке.

Дальнейшие дни пронеслись, как в бешеной скачке.

Были похороны князя, на котором Ялли снова поразила сестру неожиданно открывшимся у неё талантом актрисы. Ялли сумела выпустить из своих глаз море слёз, якобы убиваясь по мужу, душераздирающе причитать с таким надрывом, так, что слёзы поневоле лились и у других участников похорон. Она рвала на себе волосы, падала на колени, раскачивалась из стороны в сторону, а Эльга только таращила на неё глаза, приоткрыв от изумления рот.

На похороны Каруна явился и Аклин со всем своим семейством.

И когда похороны были завершены и тело князя было упокоено в его семейном склепе, Аклин выразил желание увидеть своего внука.

Эльга растерялась, не зная, как выкрутиться, но Ялли вдруг неожиданно произнесла:

— Ну, что ж, я покажу тебе твоего внука.

Эльга принялась дёргать её за рукав тёмно-серого траурного платья, жарко шепча на ухо:

— Не вздумай, сестра! Придумай что-нибудь, выкрутись, не показывай им это чудище! Ты представляешь себе, что будет?..

— Что будет, то будет! — спокойно и также тихо ответила Ялли. — Пусть видят и знают, что они повязаны со нами одной верёвочкой и обязаны помогать. Этот ребёнок — наша сила и опора, мои родственники должны поставить его на ноги, чтобы он вошёл в силу! Почему только мы одни должны тащить на себе бремя этой тайны?

Она повела отца, мать, тётушку Фигу, братьев и сестёр с зятьями и племянниками во дворец, а там — прямиком в потайную комнату. Эльгу трясло от волнения и она поражалась стойкости Ялли, на красивом бледном личике которой не дрогнул ни один мускул.

Ялли также была хладнокровна, когда повела своих родственников к колыбели сына и, откинув занавеску, развернула пелёнки.

Её мать тут же потеряла сознание, сёстры едва устояли на ногах. Мужчины оцепенели и краска сошла с их лиц.

— Чего вы испугались? — жёстко проговорила Ялли. — И вы думаете, что у нас в роду были демоны, поэтому я родила такого сына?

Эльга приводила в чувства мать на пару с тётушкой Фигой, ощущая, как сама теряет моральные силы. Что-то сейчас будет, что скажет грозный отец, которого она всегда так боялась! Но он казался растерянным и едва выдавил из себя:

— А что же нам думать теперь?..

— Это — дитя бога! — торжественно и с пафосом произнесла Ялли. — Да, меня любил бог деревьев перед тем, как я стала женой Каруна! И это от бога ребёнок, это маленький бог! — она наклонилась над колыбелью и вновь нежно прикрыла сына пелёнкой. — К сожалению, Карун подумал, что это — демон, что наш род испорчен каким-то демоном и, похоже собирался всех нас сжечь, — она ничуть не щадила слух матери, едва пришедшей в сознание, да и других. — Хорошо ещё, что этот пьяница сдох, напившись вина, а то бы нам всем худо пришлось! — она ухмыльнулась, обведя свою семью прямым смелым взглядом.

Аклин беспокойно закашлялся.

— Это что, совпадение, что Карун успел умереть, не причинив никому из нас вреда? — спросил он голосом, начинавшим сипнуть от волнения.

— Отец, тебя на самом деле волнует именно это? — раздражённо поинтересовалась Ялли. — Меня — нет. Мне предстоит взвалить на свои плечи бремя власти и меня заботит то, собираетесь ли вы мне помочь. Ведь я не могу так просто нанять няньку для такого необычного ребёнка, взяв женщину извне. Тут необходим доверенный человек, который занимался бы малышом, когда я буду заниматься делами управления княжеством, а Эльга — нести обязанность главнокомандующего.

— Главнокомандующего! — лицо Аклина начало заливаться краской гнева — он вспомнил, что из-за похорон так и не успел отчитать дочь за побег из дома и за то, что она опозорила его семью, став воительницей. — Девчонка собирается заниматься военными делами?! Это полное безумия, я не допущу, я не позволю!..

— Так будет надёжнее, если главнокомандующим станет Эльга, — смело ответила ему Ялли. — Армия — наша сила и ею должен управлять преданный мне человек. А кто может быть надёжнее родной сестры?

— Поставь на эту должность одного из своих братьев!

— Они не военные, они только учились владеть на всякий случай мечами, а битв не знали, в отличие от Эльги. Лучше скажите мне, намерены ли женщины нашего дома присматривать за моим сыном?

Жена Аклина вновь начала терять сознание, старшие дочери поддержали её под руки.

А тётушка Фига, крупная, крепкая, суровая, как скала, приблизилась к колыбели. Протянула руки, смело взяла закрытое пелёнками новорожденное чудовище на руки.

— Ну, если это сын бога, а не демон, тогда святой долг заняться его воспитанием, — произнесла она. — Я останусь в твоём дворце, Ялли, и буду растить твоего ребёнка.

— И мы, и мы хотим! — две младшие сестры десяти и девяти лет подбежали к ней.

— Ну уж нет! — прикрикнул на них Аклин. — Вы вернётесь домой! Ну, а тебе, Фига, я не указ. Я, видимо, больше никому не указ, если эта девчонка, — он указал на Эльгу, — стала воином без моего разрешения, а эта, — он обратился к Ялли, — и вовсе делала, что ей заблагорассудится ещё до замужества, в тайне от меня, даже умудрилась родить от бога. Так теперь разве она послушается меня?

========== Глава 9. Княгиня Шабоны ==========

Родители и все сёстры Ялли и Эльги покинули Шабону в тот же день. Но братья Далг и Эфан выразили желание остаться погостить ещё, невзирая на протесты отца. И тётя Фига, как и обещала, осталась помогать ухаживать за маленьким Даном.

А через несколько дней состоялся и обряд посвящения на княжение Ялли, ей были переданы сановниками атрибуты княжеской власти: перстень с крупным сапфиром, золотой обруч с выложенным на нём солнцем из жемчужин и жезл с рогами на конце из металлов, которые добывали на землях, принадлежавших её княжеству.

Ялли выглядела мрачной и раздражённой. Она догадывалась, что теперь она не насладится покоем, вероятно, до конца своих дней. Судьба взвалила на неё бремя власти вместо любви, той любви, что она хотела больше всего — любви бога деревьев.

На следующий же день после церемонии восхождения на княжеский престол, Ялли цепко ухватилась за бразды правления и подписала свой первый указ: она сместила с должности главнокомандующего Шабоны и утвердила на ней свою сестру Эльгу.

Это вызвало шок среди сановников и, разумеется, они начали задавать княгине изумлённые вопросы, желая понять её странное решение. Женщина-воин не только допущена в приличный город, но и назначена главой армии?!

— А почему бы и нет? — Ялли обвела сановников суровым взглядом. — В Фаранаке прямо-таки хвастливо кричат о том, что у женщин прав не меньше, чем у мужчин, так почему женщина не имеет права занять должность главнокомандующего? Сколько лицемерия на наших землях! Говорят о правах женщин, а пользоваться ими не дают! Женщина — командир армии? Для вас это недопустимо! Но будет всё так, как я скажу. И не вздумайте мне перечить, иначе я такое устрою, что скалы у океана встанут на свои пики, основанием к верху! — закричала она и глаза её свирепо засверкали.

И княгиня выполнила своё намерение: вновь была организована торжественная церемония и в присутствии всех своих сановников она облачила на свою сеструю красно-голубую перевязь с изображённым на нём щитом и мечом — регалию главнокомандующего Шабоны.

В тот же день об этом говорила вся Шабона. Решение княгини многим показалось странным и кое-кому — возмутительным, но вскоре княгиня издала ещё один указ, которым расположила к себе жителей своего княжества.

Её и Эльгу постоянно терзали опасения, что найдутся желающие порыться поглубже в фактах кончины князя Каруна и поинтересоваться, точно ли его смерть являлась всего лишь несчастным случаем и верно ли то, что только по пьянке он упал на стёкла разбитой бутылки и от этого умер. И кто знает, может, кто-то и выяснил бы истину и разнёс бы это по всей Шабоне и народ мог восстать против убийцы их князя. Поэтому Ялли решила, что лучше ей задобрить и расположить к себе свой народ раньше, чем до него дойдут дурные слуги, что она и её сестра со своими воительницами уничтожили князя Каруна.

Она знала, что народ Шабоны не очень любил Каруна. Его отец ещё за несколько лет до своей кончины слишком поднял налоги в Шабоне, они оказались тяжелы и разорительны для его народа. При этом не было похоже на то, чтобы на собранные налоги происходило что-нибудь полезное для его земель: ничего не строилось, не организовывалось — ни дороги, ни мосты, ни водоканалы, ни благотворительные заведения. Зато князь делал роскошные пристройки с своему дворцу, покупал дорогих коней, устраивал пышные пиры для своих друзей-князей и дарил им роскошные подарки.

Его сын Карун, вроде бы, не занимался таким мотовством, но и не спешил снижать налоги, которые так раздражали его подданных, что обстановка в Шабоне накалилась до предела и грозила не просто мелким бунтом, а настоящим свержением князя с престола.

— Налоги всё равно пришлось бы снизить, — рассуждала Ялли вместе со своей сестрой, — ведь ни в одном княжестве Фаранаки так не обдирают народ, как у нас. Разве мне нужен бунт? Снизив налоги, я поступлю дважды выгодно для себя: расположу к себе свой народ, успокоив его от назревающего бунта и заодно сделаю доброе дело во искупление своих прошлых грехов, которых я, увы, и вспомнить-то не могу.

Расчёты её оказались верны: народ Шабоны на самом деле ощутил симпатию по отношению к ней после того, как она снизила налоги, сделав их примерно такими, как в других княжествах Фаранаки. Большинство были довольны, что их княжеством теперь правит молодая и очень красивая женщина, которая, к тому же, оказалась добра.

Однако, вскоре после этого приятного для всех закона произошло странное событие: княгиня начала распускать армию, увольняя воинов и отдав им приказ покинуть их казармы.

Сановники вновь и вновь задавали ей вопросы, но она отвечала уклончиво, что она решила набрать в свою армию новых людей, которым она доверяет больше и считает их преданными.

И вскоре эта новая армия, набранная княгиней, объявилась.

В Шабону вошли воительницы — несколько сотен, бравым строем, под предводительством генерала Вири. Армия мужчин была ликвидирована и им некому было перекрыть дорогу в город. И они гордо вышагивали по его мощёным улицам, лихо закидывая ноги и направляясь к казармам, теперь предназначенным для их проживания.

И город понял: их княгине теперь будут служить женщины-воительницы.

Шабонцы не успели прийти в себя после этого события, как на них свалился очередной странный указа княгини: было велено сажать огромное число деревьев в городе и за городом.

В Шабону шли караваны телег, наполненных саженцами. Их сажали вдоль дорог, пред зданиями, везде, где было открытое пространство. Тех горожан и селян, которые владели хотя бы небольшим земельным наделом, обязывали покупать саженцы и выращивать их на своей земле. Это были, преимущественно, фруктовые деревья, княгиня объясняла свой приказ желанием развить в своём городе садоводство и украсить свой город зеленью, укрыть городские улицы от жары, которая стояла по всей Фаранаке бОльшую часть года.

И только сама княгиня и её сестра знали истинную причину, по которой вышел этот указ. Деревья должны были стать будущей армией княгини, гораздо более сильной, чем та, что была у неё ныне, состоящая из женщин.

Ялли настаивала, чтобы это распоряжение её исполнялось особенно щепетильно, она даже создала комиссию, следившую за этим.

Ей не было покоя. На неё посыпались возмущённые послания от князей чуть ли не со всей Фаранаки, негодовавших на то, что она не просто впустила в свой город воительниц, но ещё и заменила ими армию мужчин. На эти письма Ялли давала только один ответ: «Я убедилась, что женщины сражаются не хуже мужчин. Нет такого на свете, что могли бы сделать мужчины и не смогли бы женщины. Или права женщин на Фаранаке — пустой звук?»

Если что-то и давало ей относительное успокоение, то это короткие отрезки времени, когда она могла немного повозиться с сыном. Обычно это были всего лишь минуты кормления, ради них она могла прервать даже важное совещание со своими сановниками и удалиться в потайную комнату, чтобы дать грудь ребёнку, которого прятала там. Но иногда она выкраивала время для того, чтобы попеть для него колыбельные или даже искупать.

— Ты не безобразен! — часто говорила она маленькому Дану, глядя в не по возрасту умные сиреневато-синие глазки. — Это не правда, что ты безобразен. Ты просто сильно отличаешься от других. На самом деле ты красив, ты очень красив! И ты будешь счастлив. Твоё могущество и моё благословение помогут тебе в этом. Я благословляю тебя на то, чтобы ты был счастлив!

Сын дерева рос невероятно быстро — как это нередко случалось со всеми необычными существами в мире Великой Тыквы — детьми богов или демонов. Через полгода он сделался таким крупным, что не помещался в колыбели, пришлось заказать ему большую колыбель — сразу на вырост.

И, глядя на него, Ялли одновременно с материнской любовью ощущала невыносимую боль и тоску по другой любви — несостоявшейся — к отцу своего сына. С одной стороны, это была горькая обида, с другой, что-то из глубин подсознания кричало, что так было надо, что иначе было бы никак нельзя. Но легче не становилось, боль от утраченной любви, которую Ялли скрывала в себе терзала невыносимо. И чистила. Чистила те остатки демонского, что ещё таились в её натуре, о которых она не подозревала.

С другой стороны, отсутствие любви порождали в ней неуёмную жажду власти, противоречащую понятию тому, что лучший правитель — это тот, кто поменьше правит. Её страдающая натура жаждала отвлечения от мук, которая выражалась в потребности менять что-то в окружающем мире, даже если мир этого не особо жаждал. И в этом ей помогала сестрёнка Эльга — такая же темпераментная, полная энергии и кипучих идей.

Когда, наконец, миновали особо хлопотные первые месяцы начала правления и Ялли, наконец, определилась со своими помощниками, взвалив на них часть своего правящего бремени, сестрички решили заняться созиданием новых законов, которые, по их мнению, сделали бы мир гораздо правильнее, чем до сих пор.

Эльга была безнадёжно заражена идеями воительниц, жаждущих первенства женщин, считающих, что именно их образ жизни правильный. Конечно, не обязательно каждой женщине уметь держать в руке меч и скакать в седле, в конце концов, и рожать кому-то надо, мужчины-то не могут это сделать вместо женщин. Но женщины должны быть в правительстве, если не полностью, то в превосходящем количестве, чем мужчины. Женщина должна стать и главой семьи. Так будет лучше и для самих мужчин, ответственности ведь меньше, мужчины же не выносят никакой ответственности — так считали воительницы и сама Эльга.

Ялли руководило другое чувство. После того, как Карун отдал её во власть жреца Шандрока, который едва не сжёг её в ритуальном домике, она стала всерьёз бояться мужчин и не доверять им. Именно это и послужило то, что она избавилась от мужской армии. Ей постоянно казалось, что мужчины могут взбунтоваться против неё, не пожелав над собой власти женщины, свергнуть её или принудить выйти замуж, чтобы над ними был мужчина. А новый муж увидит её ребёнка, решит, что он — порождение демона и совершит то, что не удалось Каруну и Шандроку — предаст её и маленького Дана огню.

Страх и беспокойство не давали ей покоя ни днём, ни ночью.

Дошло до того, что однажды, укачивая на руках сына, она начала рассуждать вслух, как будто малыш мог понимать её:

— Как же мне страшно! Я заменила армию мужчин на армию из женщин, но точно ли они сумеют защитить меня? Что если соседние князья, возмущённые законами моего княжества, сплотятся против меня и пойдут войной? Нам не выстоять. Они захватят нас и непременно увидят, как ты выглядишь. От этого нас могут защитить только деревья, но они так медленно растут, ведь это всего лишь саженцы, саженцы!

Дан смотрел на неё сиренево-синими пронзительными глазами и вдруг улыбнулся, как будто ему стало всё совершенно ясно.

И на следующий день Ялли было донесено о происшедшем в Шабоне чуде: все деревья, которые были посажены по её приказу, всего за одну ночь выросли в два раза. Более того, вокруг города неожиданно проросли из-под земли другие деревья, которые вовсе не сажали. Ялли возликовала:

— Пусть теперь хоть весь мир восстанет против меня — кто справится с сыном бога деревьев?

Эти слова Ялли произнесла в присутствии сановников, донесших ей о происшедшем чуде и стоявших толпой перед её княжеским троном. Они принялись недоумённо переглядываться, шушукаться. Они сообщили княгине о том, что в её княжестве всего за одну ночь в два раза выросли все недавно посаженные по её приказу саженцы, они ожидали приказа от неё выяснить причину такого необычного явления, но никак не рассчитывали услышать от неё объяснение, которое поразило их.

Ялли усмехнулась, наблюдая их растерянность и недоумение. Рано или поздно пришлось бы признаться в том, какого происхождения Дан. Она ждала подходящего времени и оно пришло — ребёнок бога проявил свою силу, показал, что он не слаб, а значит, способен защищаться от тех, кто не поверил бы в его божественность и решил бы, что он — демонское отродье и достоин огня.

— Да, я родила бога! — громко и отчётливо произнесла она. — Не от князя, нет. От бога деревьев. Чудо, о котором вы мне сказали — дело его влияния. Именно поэтому я не показываю его посторонним — он выглядит необычно и вы все пока не готовы к этому зрелищу. Но Шабоне пора узнать, что княгиня — мать ребёнка бога, сила и могущество которого велики! Пусть Шабона узнает об этом, да и за пределами Шабоны тоже!

Эльга, стоявшая по правую руку от её трона, также усмехалась, забавляясь тем, что на лице сановников кроме удивления начал появляться страх.

С этого дня деревья росли так стремительно, что жители Шабоны уже не могли не верить слухам о том, что княгиня родила своего княжича от бога. Меньше, чем за месяц они выросли, как за несколько лет, покрыв собою город зелёным морем.

В княжестве начались необыкновенные времена — в городе и прилегающих к нему деревнях, которые также было приказано «утопить» в садах. Деревья давали урожаи — необыкновенно огромные и вкусные плоды и собирали их с деревьев раза в два, а то и в три больше, чем обычно. Явление, по сути, было радостное, но некоторых оно пугало: трудно было принять, что среди людей теперь обитал сын божества и творил чудеса. Кое-кому даже хотелось бежать из княжества из-за страха перед непонятным и такие нашлись, что побросали свои дома и разбрелись по свету, но их было совсем мало. Остальные шабонцы не решались покидать родные места, тем более, что они приносили доход.

Сады обогащали Шабону. Их плоды собирали в мешки и ящики, продавали заезжим купцам, а те развозили их по всей Фаранаке и их раскупали, потому что в других княжествах острова хоть также водились фрукты, но нигде не было таких особенно сладких и душистых яблок, персиков, апельсинов, груш, хурмы и винограда, как в Шабоне.

Даже бездомные нищие в городе могли нарвать себе фруктов с деревьев вдоль дорог и аллей и набить ими брюхо или набрать в мешок и продать купцам, имея за них кое-что.

Удовлетворение от обогащения оказалось сильнее предрассудков и время смиряло шабонцев с тем, что их княжич — не такое существо, как они сами. Страх уменьшался прямо пропорционально прибыли, растущей в кошельках, а затем вместо него у большинства осталось лишь любопытство — хоть бы одним глазком взглянуть на этого сына бога деревьев.

Но княгиня не спешила выставлять своё драгоценное дитя на всеобщее обозрение, хотя со временем его облик могли видеть уже не только члены её семьи. Когда Дану исполнился годик и он научился ходить, она решила, что не стоит больше держать его взаперти в потайных комнатах и переселила его в свои покои, где малыша могли видеть служанки. Поначалу прислугу ужасал облик ребёнка бога, как мог бы пугать ходячий кусок дерева, кое-кто даже решился оставить службу в доме княгини. Вместо них были наняты женщины с более крепкими нервами и философским мышлением, что сын бога — не сын демона и зла причинить не станет из-за того, что из него торчат веточки и сучки и сам он покрыт корой. А уж то, что это сын бога очевидно уже потому, что в Шабоне плодоносят деревья с самыми лучшими плодами, а не горят дома и не трясётся земля.

К двум годам Дан уже совершенно научился говорить. Он вырос необыкновенно крупным и выглядел, как десятилетний, но явно не осознавал этого и постоянно просился к матери то на колени, то на ручки. И если на колени Ялли ещё могла его посадить, то на руки взять было затруднительно. Разве что сильная тётушка Эльга могла покатать его на спине.

Ялли подумала, что её сыну будет скучно в обществе одних только взрослых, а она ведь поклялась, что сделает всё для того, чтобы он был счастлив. Она начала организовывать ему общество детей — чуть постарше, чем он сам. Детей подбирали здоровых, умных, с покладистыми характерами и храбрых, чтобы не пугались необыкновенного облика княжича. Таких нашли всего пятерых — троих мальчиков и двух девочек, из простых семей. Дети должны были приходить играть с Даном на весь день, их кормили и укладывали спать днём в особой комнатке, а вечером отправляли по домам. Родителям детей платили деньги, как за работу.

Для Дана доставляли лучшие игрушки, для него и его друзей сделали качели, вешали гамаки в детской на крючки, ввинченные в столбы. Его выводили и на прогулки в специально отведённое для этого место в саду, куда вход был доступен только некоторым слугам. Мальчик должен был видеть солнце и деревья, которыми он повелевал.

Дан был доволен своим детством и Ялли на время успокоилась. Она не позволяла себе страдать и изнурять себе переживаниями о будущем своего сына — это вызвало бы в ней чувство горя, которое бы ослабило её. Да, у неё было великолепнейшее здоровье, которым наделил её бог деревьев, но она могла бы подавить сама себя морально, если бы позволила себе страдать и не смогла бы выдержать то, что положено.

— Дан могуществен, — рассуждала она. — А сильные не бывают несчастны. И Дан добудет себе счастье, просто возьмёт его по праву! Мне не о чём горевать, нечего бояться!

И она всё больше верила в это, поэтому и позволяла и себе, насколько это возможно, получать наслаждения от жизни. Но только не от мужских ласк в постели. Она всё ещё помнила то, как была брошена богом деревьев и как разочаровалась в любви Каруна и это сделало её холодной до игр в постели.

Очень часто она просто доставляла удовольствие телу, в жаркие дни прохлаждаясь в бассейне, по краям которого были расставлены блюда с фруктами, разрезанными дынями и арбузами, сладостями, солёными орешками. Иногда она купалась вместе с Эльгой, попивая вино глоток за глотком. И почти каждый раз Эльга начинала разговоры о политике или о том, что Ялли следует завести себе любовников.

— До каких пор ты будешь убиваться по любви бога деревьев? — упрекала она сестру. — Подумай, ведь с тех пор прошло три года! Выбирай себе любого мужчину — каждый сочтёт за честь разделить с тобой постель.

— Уж в этом я нисколько не сомневаюсь, — презрительно кривила рот Ялли, — вот поэтому мне и неинтересно.

Эльга недоумённо пожимала плечами. Сама она уже давно обзавелась гаремом. Ей был предоставлен отдельный особняк на улице, соседствующей с княжескими покоями и в нём, кроме неё, проживало ещё пять её любовников на полном её содержании. Это были ещё совсем молоденькие мальчики четырнадцати и пятнадцати лет, хорошенькие, готовые во всём угождать своей общей жене за то, что она избавила их от обязанности самим зарабатывать себе на жизнь, да ещё и дарила им подарки. Они не ревновали её друг к другу, во всяком случае, никак это не выражали — Эльга запретила им драться и скандалить из-за неё. К тому же, она старалась относиться к ним одинаково хорошо: по очереди делила с ними ночи и дарила равноценные подарки, не обделяя никого. И, казалось, эта полиандрийная семья была только довольна этим.

— Думаю, ты наверстаешь всё за меня! — частенько шутила Ялли, когда Эльга снова и снова принималась убеждать её заниматься любовью с мужчинами.

— Скажи ещё, что за тебя наверстают все женщины Фаранаки! — фыркала от смеха Эльга. — А ведь ты могла бы подать им пример, изменив полностью домострой. Ты правишь уже два года Шабоной, так не пора ли издать указ о том, что каждая женщина твоего княжества может иметь больше, чем одного мужа?

Ялли засмеялась:

— Есть женщины, которые и одного-то мужа заполучить не могут, а если у одних будет по пять мужей, как у тебя, то тех, кому не досталось и одного, будет слишком много.

— Конечно, ведь мужа надо заслужить! — горделиво отвечала Эльга, отхлёбывая из кубка. — Ты, наверно, поняла, что мы, воительницы — не мужененавистницы, наоборот, мы так любим мужчин, что считаем их одной из важных ценностей. Владеть мужчиной — то же, что деньгами, дорогой мебелью, хорошими лошадьми. Мужа надо заслужить. Поэтому мужей будут иметь только сильные женщины, добившиеся чего-то, выстроившие собственный дом, имеющие деньги, чтобы содержать свою семью.

Ялли вытаращила от удивления глаза и захохотала:

— Женщины будут содержать мужчин?! Ха-ха, вот так новость! До сих пор всё было наоборот.

— Ну… Нет, не совсем так, мужчин тоже можно заставить работать, не вести же им праздный образ жизни. Но они должны быть в подчинении у женщин, сильная женщина должна тем или иным способом уметь командовать своим гаремом, иметь влияние на мужчин, держать их. Не сможет — останется без мужей. Впрочем, можно ввести ещё один вспомогательный закон: если женщина не может найти того, кто захочет жениться на ней добровольно, она может себе мужа купить у его родных или ему самому заплатить выкуп за него, если ему нужны деньги и он хочет продать себя ей.

— Ого! — Ялли становилось всё смешнее. — Такое, я слышала, бывает на материке Гобо, и то, там покупают женщин, а не мужчин.

— А у нас всё будет с точностью наоборот. Пойми, наши законы должны делать всё для женщины, всё так, как хочет она! Но — только для сильной женщины. Сильной! Всё — для сильной! Это будет стимулировать женщину накапливать в себе как можно больше сил. Сила — это власть. Власть — возможность жить так, как пожелается.

Лицо Ялли сделалось серьёзным.

— Чем сильнее женщина — тем слабее мужчина, — задумчиво произнесла она, — чем слабее мужчина, тем он меньше опасен. Чем он менее опасен, тем меньше вероятности бунта, риска потерять мне княжескую власть. Пожалуй, мне было бы легче править слабыми мужчинами. Не надо обдумывать каждый свой шаг, который может им не понравится и они устроят бунт, потому что им не захочется подчиняться женщине. Правда, меня может защитить сила деревьев, но после того, как со мной поступил Карун, мне уже кажется, что они настолько коварны, что способны обмануть даже деревья!

Эльга наполнила свой опустевший кубок вином из кувшина, затем отобрала кубок у сестры и налила вина и в него.

— Я никогда не боялась мужчин, -промолвила она, — я только хочу всеобщего счастья. А счастье возможно лишь тогда, когда у власти высшее существо — женщина, — она протянула Ялли кубок с вином. — Так ты решишься на перемены?

— Пожалуй, надо решиться, — промолвила Ялли. — Да. Пусть всё начнётся с семьи. Я дам разрешение, а женщины Шабоны сами решат, нужна им свобода или нет.

— Они ничего не решат! — презрительно наморщила нос Эльга. — Не так воспитаны. Вот если бы им подала пример их княгиня…

— Что?! — изумлённо воскликнула Ялли и снова засмеялась. — Я должна устроить себе гарем?

—Вот именно, ты должна обзавестись гаремом! — воскликнула Эльга. — Думаю, немало юношей захотят попасть в него. Ты выберешь себе самых лучших! — она широко улыбнулась и залпом выпила несколько глотков вина.

Ялли снова захохотала, она смеялась и смеялась, не в силах остановиться. Она терпеть не может мужчин, а теперь обязана иметь их целую прорву?! Нет, это просто невероятно, что Эльга несёт, какую чушь!

Однако, Эльга оказалась не из тех, кто легко отказывался от своей цели. Она принялась убеждать сестру всё-таки поступить так, зная, на какие кнопки следует нажимать, чтобы повлиять на решение той. Эльга утверждала, что Ялли таким образом отомстит и бросившему её богу деревьев, и предавшему её Каруну, если у неё будет много мужчин, да и вообще ослабит этим дух всех мужчин Шабоны. И Ялли, прислушиваясь к ней, начала склоняться к тому, что она права.

И вскоре в Шабоне появился очередной небывалый прежде закон о том, что женщина может иметь более одного мужа. Оглашение его вызвало бурю эмоций, кто-то смеялся, кто-то негодовал, кто-то недоумевал — и об этом почти только и говорили шабонцы везде, где могли встречаться друг с другом. Большинство не восприняли это всерьёз, решив, что ни одна женщина не решится заявить своему уже имеющемуся мужу, что она берёт себе ещё хоть одного.

И это на самом деле было так — время шло, тянулись месяцы, но никто так и не воспользовался новым законом княгини. Его хвалили только воительницы, но сами они не имели даже по одному мужу. Большинство из них проживали в казарме, отдельными жилищами владели только их начальницы. Для генерала Вири была выделена целая квартира, находившаяся тут же, в здании казармы; у сотников были большие отдельные комнаты; у десятников — тоже личные комнаты, но маленькие. Начальницы могли привести в свои жилища мужей, но мужчины Шабоны этого не жаждали, старательно избегая брака с ними. А простые казарменные воительницы, несшие теперь также функцию городской стражи, те и вовсе слонялись в свободное от службы время по городу, приставая ко всем мужчинам подряд, невзирая на его возраст и внешность, надеясь, что хоть один из них пойдёт с ними в комнатку в доме сводни.

Спрос рождал предложения и в Шабоне появился мужской бордель, который выручал сластолюбивых воительниц и они сделались его завсегдатаями. Но, тем не менее, каждая из них всё же мечтала однажды обзавестись личным мужем или мужьями, поэтому только они и встретили новый закон о многомужестве на «ура».

Однако, воительницы не были авторитетом в городе и то, что они повсюду восторгались этим законом, не вызвало цепной реакции. И Эльга всё твердила Ялли, что та должна подать личный пример, чтобы ей захотели подражать другие женщины.

Однажды Эльга привела в её хоромы юношу двадцати лет необыкновенной красоты. Он был очень высоким, отлично сложённым, чёрные локоны его волос вились до самых плеч, он был хорош лицом: огромные овальные зелёные глаза, опушённые длинными густыми ресницами, чёрные брови вразлёт, он часто улыбался и зубы его напоминали ровный жемчуг.

Эльга подвела его к трону Ялли и с гордостью произнесла:

— Смотри, какого красавца я отыскала — это для тебя! Я, конечно, хотела оставить его себе, но подумала, может, ты захочешь хотя бы такого — чем только не пожертвуешь ради родной сестры! — она засмеялась. — Его зовут Анедог. Правда, красавец?

Ялли ухмыльнулась, приподняв один уголок рта. Эльга, Эльга, видела бы она, как хорош собой был бог деревьев, разве после него можно видеть красоту в других мужчинах!

А Эльга продолжала:

— Так вот, я договорилась с его родителями, они согласны продать тебе его в гарем. Но сделать всё надо публично, как положено, в присутствии свидетелей, ими могут стать сановники и наши слуги. Его родители готовы явиться в твои хоромы хоть сегодня. Они подпишут сделку на документе, что они продают тебе сына в мужья в обмен на деньги и ты станешь первой женщиной в княжестве, которая купит себе мужа и этим подаст пример другим.

Ялли изумлённо приподняла брови и перевела взгляд с лица сестры на лицо юноши Анедога. Разумеется, он не мог не понимать, что этого его собираются продать, как вещь, собственные родители, а женщина может его купить, как покупают горшки, табуретки, одежду. Но его, казалось, это совершенно не возмущало, он выглядел довольным и происходящее его явно только забавляло. ” — Право, это какая-то дурацкая комедия, — подумала Ялли. — Но, может, стоит в ней поучаствовать? Говорят же, что от смешного до великого — один шаг. Почему бы и не сделать его? Кто знает, не исключено, что именно с этого фарса и начнутся великие дела, что изменят мир и отнимут власть у мужчин. Разве не этого я добиваюсь? Разве я не хочу оградить себя от опасности, что они представляют?»

В тот же день в тронный зал были собраны советники и толпа слуг, в присутствии которых Ялли познакомилась с родителями Анедога и выплатила им выкуп за их сына. Во время сделки Анедог был всё так же весел, ему нравилось, что княгиня щедро заплатила за него родителям, он даже высказал вслух комментарий, что он всегда понимал, что он — дорогой мужчина.

У Ялли же, наоборот, настроение омрачилось. Что-то раздражало её в молодом человеке, которого она только что сделала своей собственностью.

Анедога отвели в ванную комнату, долго мыли душистым мылом, умащали тело ароматическими маслами, укладывали волосы. Затем, облачив в шёлковые одежды, повели в спальню княгини.

Ялли, угрюмая и безмолвная, сидела за столом и чистила ножом апельсин, срезая оранжевые душистые корочки. Она злилась на Эльгу за то, что та всё-таки втянула её в эту нелепую игру и навязала ей мужчину, заставив, к тому же, из-за него взять деньги из казны.

Когда молодой человек вошёл в её спальню, она даже не подняла на него глаз, оставаясь в плену мрачных мыслей.

— Приветствую тебя, моя жёнушка! — вдруг услышала она его громкий весёлый голос и подняла на него удивлённые глаза. Он широко улыбался и смотрел на неё дерзкими, как у кота, глазами. Затем с вальяжной развязанностью начал к ней приближаться.

Его одели в наряды из зелёного шёлка, расшитыми сверкающими нитями бисером, он был в них ещё красивее, но Ялли всё ещё не грела душу его яркая внешность. Княгиня только ощутила раздражение от его бесцеремонности. Она явно ему не подходила, он играл роль, пытаясь выдавать себя за самодостаточного и агрессивного самца, будучи полной противоположностью такового. ” — Надо будет составить новый свод правил домостроя, — подумала Ялли. — А именно: купленный женщиной мужчина не должен заговаривать с ней до тех пор, пока она не соизволит с ним заговорить. И пусть не смеет поднимать глаз. Глаза — опущены, руки скромно сложены, движения медленные, выжидающие. Так надо написать.»

Но вслух этого она не произнесла, только раздражённо поморщилась.

— Я смотрю, ты весьма доволен всем происходящим, — промолвила она.

— А как же! — бойко ответил Анедог. — Вчера — жалкий пастух, коровам хвосты крутил, а сегодня — муж самой княгини!

— Ты преувеличиваешь, — с холодной надменностью ответила Ялли. — Я купила тебя, чтобы ты стал моим любовником, а не мужем. Если ты заметил, я не проводила с тобой свадебных обрядов в храме.

— Ничего, я думаю, это можно поправить! — Анедог приблизился к столу, за которым сидела Ялли, взял из вазы яблоко и шумно надкусил его. — Ты влюбишься в меня и захочешь сделать своим мужем!

Ялли окинула его с ног до головы насмешливым взглядом:

— Неужто ты метишь в князья?

— А почему бы и нет? Чем я не князь? — он гордо выпрямился, выпятил грудь вперёд и игриво подмигнул княгине.

Это начало Ялли забавлять. Она чуть улыбнулась.

— Если я и сделаю кого-нибудь своим мужем, то только после того, как законы Шабоны будут полностью изменены. Только женщины будут иметь право владеть собственностью и управлять ею. Если княгиня возьмёт себе настоящего мужа или много мужей, ни один из них не сможет претендовать на то, чтобы отобрать у неё власть и править вместо неё. Я перестрою даже законы храмов — там будут совершать брачные обряды, сочетая женщину более, чем с одним мужем.

— А что, мне это даже нравится! — Анедог смачно пережёвывал яблоко.

Ялли удивлённо приподняла брови:

— И что же тебе в тут нравится?

— Нууу, твоя сестрица Эльга, договариваясь с моими родителями о том, что меня возьмут в княжеский дом, много объяснила. Мужчина, будучи мужем богатой женщины, живёт припеваючи! Богатая жёнушка кормит его самыми лучшими блюдами, поит дорогим вином, одевает в лучшие одежды, даёт деньжат на развлечения, зрелища, в её доме можно спать на широкой постели, проживать в роскошной обстановке. Кто об этом не мечтает?

Глаза Ялли снова стали насмешливо-ядовитыми:

— Но тут может случиться некоторое неудобство. Что если бы тебя купила не я, а мерзкая толстая старуха, от которой бы воняло всеми дурными запахами и на лице её повсюду торчали бы огромные чёрные бородавки?

Анедог ухмыльнулся, покривив рот:

— Ну и что?

Ялли не поверила своим ушам. Он так шутит?! Ему было всё равно, с какой женщиной быть — с ней, юной, красивой, желанной для многих мужчин или с уродливой старухой?

— Что значит — «ну и что»? — переспросила она. — Разве у тебя нет глаз и ты не различаешь прекрасное от безобразного?

— Конечно, отличаю! — он дёрнул плечом. — И, конечно, мне приятнее, что меня взяла в мужья красавица, а не старая жаба! — он бросил на стол огрызок от яблока и, приблизился к Ялли почти вплотную, давая понять, что готов выполнять все её желания. Княгиня же не изменила позы, также продолжая сидеть на стуле и чистить апельсин, срезая с него маленькие кусочки пористой кожицы, давая понять, что всё ещё не готова отдаться мужчине, явившемуся в её спальную.

— А если бы это было всё-таки старая жаба? Ты мог бы её ласкать, целовать, входить в неё только потому, что она бы дарила тебе подарки и дала бы богатое содержание?

— Конечно! — просто ответил Анедог.

Раздражение в Ялли начал сменять настоящий гнев. Она пыталась понять: осознавал ли этот смазливый мужчина, что он оскорблял её, признаваясь, что он мог бы ублажать уродливую старуху наравне с ней, первой красавицей Фаранаки, только за хорошую еду, наряды и роскошь? Впервые Ялли ощутила, что её красота была не вознесена до небес, а растоптана. И это явно не будоражило в ней вожделения к Анедогу.

— Значит, тебе всё равно, кому угождать — уродливой жабе или красавице? — притворно-ласково проговорила Ялли, в душе пылая от ярости. — О, да ты настоящий мужчина, ибо на это тоже необходимо мужество, чтобы прикасаться к уродине с таким же наслаждением, как к красотке! А что бы ты стал делать, если бы тебя купила женщина со скверным характером, если бы она была надменной, грубой и выражала бы по отношению к тебе неуважение?

Анедог, казалось, ничуть не смутился от этого вопроса и ответил:

— Не такое это уж и плохое качество, если женщина надменна и ведёт себя так, как хочет, значит, она сильная, богатая и могущественная. А такой женщине можно простить всё!

— А если она сварлива, злобна, как бешеная собака, если бы совсем не сдерживала свой язык!

Молодой человек пожал плечами и хихикнул:

— Может, мне это бы и понравилось, если бы она раскричалась на меня, а потом бы во искупление подарила бы мне, скажем, золотое колечко!

Ялли отложила в сторону на стол полностью очищенный апельсин и поднялась с кресла, стоя напротив Анедога:

— А если бы она ударила тебя, и это могло бы тебе понравиться?

— Понравилось бы, но за это ей пришлось бы одарить меня пощедрее!

Бешенство клокотало в Ялли, как лава в жерле вулкана. Как же не везёт ей с мужчинами с тех пор, как её бросил бог деревьев! Сначала предатель Карун, а теперь этот слизняк, готовый унижаться перед женщиной за её подарки. Нет, это терпеть невозможно! Старые раны неожиданно вновь закровоточили, обида на то, что её возлюбленный оставил её, унёс с собой её счастье, обрела новую свежесть и ей захотелось отыграться за неё хоть на ком-нибудь.

— И тебе бы понравилось, если бы она сильно-сильно избила тебя кнутом? — сквозь зубы проговорила она, чувствуя, что задыхается от негодования и какой-то туман застилает ей разум.

— Если бы она подарила мне отдельный дом и лошадей, то мне бы понравилось от неё всё! — Анедог упорно не желал замечать, насколько злили его слова женщину, во власти которой он оказался.

— Так может, тебе и это понравится! — прорычала Ялли, с силой всаживая нож, которым только что чистила апельсин, в горло юноше.

Анедог выпучил глаза, захрипел, а когда княгиня вытащила нож из его горла, он сжал горло обоими руками и начала оседать на пол. Кровь бурным потоком хлынула на его шёлковые одежды.

Ялли вновь опустилась в кресло и принялась молча наблюдать за его агонией. Юноше откинулся на спину, он загребал ногами, хрипел и вокруг него на каменном полу образовывалась лужа крови, стремительно растущая.

Наконец, он замер, как окаменел и Ялли поняла, что он умер. Она трижды хлопнула в ладоши и в спальню вошла дежурная служанка, которая, увидав мёртвого юношу, лежавшего в море крови, в ужасе вскрикнула.

— Этот юноша пытался почистить для меня фрукты, но оступился и упал на нож, — спокойным голосом пояснила Ялли. — Нож вонзился ему в горло. Позови слуг, пусть они унесут тело и вымоют здесь пол.

Служанка поспешила выполнить её приказ.

Когда тело незадачливого Анедога было убрано из спальной княгини, а кровавая лужа вымыта, в спальную ворвалась Эльга. Лицо её было полностью пунцовым, глаза горели возбуждённым огнём.

Ялли встретила её со спокойной улыбкой. Она сидела всё за тем же столом, перед ней лежал кусок бумаги, она держала в руках стальное перо и составляла новый кодекс домостроя.

— Он упал на нож?! — закричала Эльга. — Нет, дорогая, это твоих рук дело! И не жалко тебе его? Что, его родители для того дали ему жизнь, чтобы ты, маньячка, запросто отняла её? Такой красивый, высокий, стройный! Ты бы хоть красоту его пощадила! Почему ты это сделала, почему, можешь объяснить?

Ялли отложила перо в сторону.

— Просто подумала, что я с этим поторопилась. Юноша явно не знал, как себя вести, но это и объяснимо: я же ещё не составила новые правила поведения в семье, где будет главенствовать женщина.

— Он чем-то обидел тебя?

— Кто же может обидеть меня, княгиню? — Ялли засмеялась. — Наоборот, он был чрезмерно услужлив, был готов всё стерпеть. Вот только я сама терпеть не могу такие качества в мужчине!

— По-моему, ты сама не знаешь, чего хочешь.

— Вот я и решила подумать над этим. И составить точные правила, чтобы ни у одной женщины не возникло желание пустить кровь мужчине, за которого она заплатила и недёшево! А то так никакой казны не напасёшься.

========== Глава 10. Перемены в княжестве. Детство Дана ==========

Ялли вела себя совершенно хладнокровно, как будто не совершила убийства только по собственной прихоти. Она оправдывала себя: она убила всего лишь мужчину, который мог бы поступить с ней так же, как Карун, даже хуже. Карун защищал свою честь и выполнял долг, поэтому предал её, а этот просто видел в ней источник благосостояния для себя, а ведь мог бы хоть из уважения приврать, что влюблён.

Ялли пыталась было после этого случая составить свод нового домостроя, но никак не могла уравновесить своё внутреннее состояние. Пролитая ею кровь будоражила её день ото дня, в ней росло раздражение, давали себя знать обиды на мужчин, которые никак не проходили. Её как будто жгло изнутри. И это была не только обида — в ней тлели угли демонского, что ещё не угасли.

И она высмотрела себе новую жертву. Это был молоденький помощник садовника — весёлый смешливый юноша, по внешнему виду чем-то напоминавший Каруна. Каждый раз, когда Ялли прогуливалась по саду в размышлениях о том, как ей следует управлять своим княжеством, он приостанавливал работу, не в силах оторвать восхищённого взгляда от красавицы-княгини.

И однажды он был замечен Ялли. Но он даже не подозревал, какой бедой это ему грозило.

Она приказала отвести молодого человека в павильон омовения для слуг, хорошенько отмыть его душистым мылом и одеть в новые одежды, затем препроводить его в её опочивальню.

Поняв, что прекрасная княгиня выбрала его, помощник садовника чуть не обезумел от счастья, он даже терял дар речи, задыхался, у него кругом шла голова.

Он был готов стать рабом Ялли за то, что она так его осчастливила.

И не посмел перечить, когда, уже в спальной, княгиня выразила желание заняться с ним любовью, но так, чтобы он был привязан к стулу. Юноша с готовностью и охотой подчиняться, позволил ей крепко связать себя, сидя на стуле, так, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

И даже не сразу понял намерения красавицы, когда в руке её оказался длинный остро отточенный нож…

Она приблизилась к юноше, который продолжал по-идиотски улыбаться и уже готовилась провести лезвием ножа по его горлу, но внезапно её насторожил звук открывающейся за её спиной двери.

— Кто посмел? — в ярости прокричала она. — Кто-то ищет себе беды?..

Она резко обернулась и оцепенела в изумлении. Гнев её в считанные секунды трансмутировал в растерянность и испуг. На пороге спальной стоял её сын.

Карапуз, которому не было и трёх лет, но ростом был с десятилетнего, не отрывая взгляда больших сиренево-синих глаз, вопросительно смотрел на неё. На нём не было другой одежды, кроме набедренной повязки — одежду ему мешали носить веточки и сучки, торчавшие из него. Веточки венком выступали и из его головы, покрытой белокурыми кудряшками — такими же, как и у его матери.

Чем старше становился Дан, тем меньше у него оставалось желания ограничивать своё пространство покоями матери. Он желал гулять по всему дому и Ялли приняла решение не запрещать ему это, опасаясь, что содержание его в ограниченном пространстве помешает ему быть счастливым. Но в спальную матери без разрешения ему было входить запрещено. Мальчик нарушил запрет и едва не стал свидетелем страшного зрелища — как его мать совершает убийство.

Ялли спешно спрятала нож за спину.

— Сынок, — она постаралась говорить как можно мягче и ласковей, — разве ты забыл, что прежде, чем войти в спальную мамы, следует спросить разрешения?

— Нет, мамочка, я не забыл, — ответил мальчик, — но мне сейчас приснился такой страшный сон!

— Какой сон, сыночек?

— Мне приснилось, что ты меня убила!

Ялли вскрикнула от ужаса и пальцы за её спиной разжались. Нож со звоном упал на каменный пол.

Дан также испуганно закричал и сделал шаг назад.

Ялли постаралась улыбнуться:

— Чего ты испугался, глупыш? Это всего лишь нож, чтобы резать фрукты! Неужели ты думаешь, что мамочка могла бы тебя убить? Мамочка никогда не убьёт тебя, никогда! — она начала приближаться к сыну. — Мамочка очень любит тебя!

— Ты во сне зарезала меня!

— Но ведь это всего лишь сон, только сон! Что такое сон? Это ничего, ровным счётом ничего! — она протянула к нему руки, но мальчик не спешил в её объятия. А когда она попыталась его коснуться, он вдруг сорвался с места и побежал прочь.

Ялли прижала ладони к вискам. ” — Как же странно всё это! — подумала она, ощущая, как в её голове начинает пульсировать внезапно появившаяся боль. — Не схожу ли я с ума? Какое совпадение — я пыталась убить этого человека, но мне помешал сын, которому приснился такой необычный сон! Нет, я, наверно, схожу с ума! Что я творю! Всё это не предвещает ничего хорошего!»

Она хлопнула в ладоши, вызвав служанку и приказала освободить привязанного к стулу юношу, а затем прогнать подальше от усадьбы, чтобы духу его не было.

Она с трудом разыскала Дана, умудрившегося забраться на чердак. Ей стоило большого усилия уговорить его, чтобы он не боялся её и позволил ей подойти к нему и помочь ему слезть с чердака. Она отвела его в детскую и, положив в колыбель, долго укачивала, распевая колыбельные, но малыш никак не засыпал, слёзы лились из обоих его глаз ручьями.

— Как же я могу убить тебя, если я тебя родила? — говорила она. — Ведь я вынашивала тебя здесь, здесь! — она гладила свой живот.

Внезапно её осенило.

Она вспомнила, как бог деревьев, требуя с неё клятву в том, что она не совершит никаких злодеяний, зачем-то положил её ладонь на её живот. Наверно, ему уже тогда было известно, что она зачала от него и заставил поклясться плодом чрева. Она тогда даже не поняла, о каких злодеяниях идёт речь, ведь она тогда за всю свою короткую жизнь и мухи не обидела, но Али, видимо, знал её гораздо лучше, чем она сама себя. Вот она совершила одно злодеяние — убила ни за что ни про что одного юношу и собиралась сделать то же самое с другим. То, что из-за неё погиб Карун — за это она не испытывала угрызений совести, там решался вопрос, кому остаться жить — ему или ей. Но убитый Анедог и едва не зарезанный ею помощник садовника — совсем другое дело. Это уже злодейство и за этим последует расплата. И она будет самой страшной: сыном, которого она любила больше всех на свете. Недаром же ребёнку приснился сон, что его убила родная мать и этот ребёнок остановил преступление, которое едва не свершилось.

” — Нет, надо сдерживать себя, — подумала Ялли, — то, что я княгиня и мне сходят с рук мои преступления, не должно стимулировать меня к беззаконию. Никогда! Я никогда никого больше не убью! Мой сын уже расплачивается за меня, мои преступления в прошлых воплощениях, он выглядит не таким, как все и в дальнейшем ему это может показаться нелегко, так неужели я прибавлю ему горя, поступив ещё как-то не так?»

С этого дня она даже слышать ничего не хотела, чтобы завести себе любовников. Да Эльга больше и не решалась навязывать ей это. Эльгу напугало то, что Ялли убила Анедога, ей было очень жаль этого юношу, она переживала по этому поводу даже больше, чем его собственные родители, продавшие его кровожадной княгине.

Ялли увлечённо писала новый свод домостроя, будучи уверенной, что переделает мир так, что он станет полностью безопасен для неё, её сына и других родственников. Иногда она составляла пункты домостроя вместе с Эльгой или другими воительницами.

И на это у неё ушёл почти год.

А когда всё было готово, она отдала приказ отнести её рукописи в типографию и издать книги во множестве экземпляров, чтобы продавать в книжных магазинах.

Книги раскупались и Ялли было интересно узнать мнение своих подданных о новых правилах домостроя.

У Ялли были свои шпионы, преимущественно, это были молодые девушки с незаметной внешностью, по целым дням скитавшиеся по городу, подслушивавшие, подглядывавшие, выведывавшие.

И именно они слышали, как обсуждали новый домострой в публичных местах — кабаках, чайных, маленьких обеденных заведениях. Правила нового домостроя читали и покатывались от смеха. ” — Смотрите-ка, — слышались весёлые голоса, захлёбывавшиеся от хохота, — что тут написано: ” Поскольку мужчина является худшим и низшим существом, чем женщина, то он не имеет право на ночь ложиться в одну кровать с лучшим и высшим существом — женщиной и спать в ней до утра. Каждая уважающая себя женщина должна иметь в своём доме для себя две кровати: в одной спать всю ночь, а на другую ложиться временно, для соединения с одним из своих мужей, а после она должна уходить на свою кровать, а муж — на свою.» Потешали и другие законы, например, о том, что в доме муж обязан носить тряпичные тапочки, чтобы не смущать жену громкими шагами.

— Что взять с нашей княгини, — рассуждали о Ялли, — она очень красива, а у всех женщин чем больше красоты, тем меньше ума!

Наряду с княгиней смеялись и над женщинами-воительницами, преимущественно, над начальницами, над Эльгой. На базарных площадях ставили кукольные спектакли. Кукла, изображающая Ялли, была красивой, но с безумно выпученными глазами, а кукла Эльга — с гротесково-огромными губами. Самой распространённой шуткой в Шабоне стала сцена из кукольного спектакля, когда кукла Ялли обращалась к кукле Эльге:

— И как бы мне ещё осчастливить мой народ, сестрица? Что бы эдакое мне ещё придумать?

— Да мы, сестрица, кажется, и так уж сделали немало: раньше здесь воины да стражники мужиками были, а теперь девицы стали, переодетые мужиками! — отвечала кукла Эльга.

— Так-то оно так, а да вот добавить бы счастья надо, только как не знаю, сестрица!

— Так может, чтобы узнать, умом тебе воспользоваться, сестрица?

— Что ты, сестрица, ум-то у меня голова не выдержит, она ж у меня только для красоты!

Этот спектакль часто повторяли и эта шутка, которая, казалось, должна была приесться и надоесть, всё смешила и смешила народ до слёз.

Когда шпионки докладывали Ялли об этом, она негодовала:

— Мои подданные — идиоты! Я правлю идиотами. И какая неблагодарность! Благодаря мне они живут без нужды и забот, это я родила бога, который прорастил для них эти чудесные сады, а разве они об этом помнят? Им, видите ли, не нравится то, что я заменила мужскую армию на женскую! Но ничего. Время пройдёт — и они будут вынуждены поступать так, как я решила!

— Они относятся к твоим указам несерьёзно, потому, что ты сама не хочешь подать пример, — рассуждала Эльга, — вот мы и стали посмешищем. Гарем ты завести не захотела, да я уже и не решусь больше уговаривать тебя обзавестись им после того, что ты сотворила с тем беднягой. А вот если бы женщины Шабоны пожелали подражать тебе, то мужчины оказались бы бессильны! Не хочешь гарем — начни с одежды. Если женщина меняет одежду, она меняется сама. Почему бы тебе не одеться так, как мы одеваемся и не показаться в этом публично?

Став главнокомандующей женской армии, Эльга теперь редко надевала шорты и топик из кожи, теперь она носила красный камзол, расшитый золотой нитью, узкие брюки и коротенькие полусапожки. Так она выглядела более солидно и представительно. Но по-прежнему считала самой лучшей одеждой всё-таки шорты и топик из кожи и носила это дома, перед своими любовниками.

— Думаю, лучше это сделать на праздник в храме Така, — продолжала она, — чтобы собралось побольше народу. Если бы ты предстала перед ними в кожаных шортах и топике хоть один раз, многие женщины Шабоны пожелали бы тоже так одеться. И это был бы первый шаг к их свободе. Там, где женщина чего-то захочет, мужчина бессилен!

— Ты думаешь?

— Я знаю! — с гордым видом ответила Эльга.

Ялли только пожимала плечами и отказывалась. Перспектива выйти к своему народу полуголой пугала её, срабатывало воспитание, привитая с детства мораль, что женщина хоть и должна тяготеть к нарядам, но они служат для того, чтобы прикрывать наиболее соблазнительные части тела. Так принято, ибо в таком случае, начнёт расти разврат. А именно это и происходило в Шабоне. Вот уже появился мужской бордель для женщин-воительниц, а ведь раньше в городе вообще борделей не было, если проститутки и существовали в городе, то обычно они занимались торговлей телом частным образом или через сводню.

Ялли было не по себе от того, какой образ жизни вели её воительницы. Непонимание пугало её, но меньше, чем страх перед властью и силой мужчин. Карун испугал её основательно и хоть она и победила его, но и он косвенно отомстил ей, оставив в душе чувство опасности и недоверия по отношению к мужчинам.

Из всех мужчин она более-менее хорошо относилась к своим братьям, которые всегда казались ей безобидными. Они так и остались в Шабоне, при ней, не желая возвращаться в дом строгого отца, желавшего держать всех детей при себе и контролировать их образ жизни. В хоромах сестры-княгини им было комфортнее и свободнее. Правда, порою, им казалось странным поведение Ялли и законы, что она издавала. Но это был ещё не повод бежать от неё обратно под «крылышко» отца.

Ялли устроила обоих братьев в храм Така, отдав приказ верховному жрецу Гулмиру подыскать им жреческие должности повыше и попрестижнее. Но жрец проигнорировал её приказ, решив, что Далг и Эфан ещё слишком молоды для того, чтобы стать старшими жрецами и сделал их младшими, заставив подметать двор и площадь перед храмом. Ялли пришла в ярость, узнав об этом, она давила и давила на Гулмира, требуя, чтобы её братьям были подобраны более тёплые места. Но Гулмир оказался слишком своеволен. Он пребывал на должности главного жреца храма Така уже более двадцати лет, имел очень сильный авторитет, к его мнению прислушивался даже покойный князь, отец покойного Каруна. И, уж конечно, не отдавал ему бредовых распоряжений помогать делать жреческую карьеру двум соплякам, пусть даже сыновьям другого верховного жреца из соседнего города. И Далг и Эфан мели и мели дворы перед храмом уже три года подряд, жалуясь сестре на свою горькую долю, а та негодовала и злилась на жреца Гулмира. На Фаранаке власть жрецов имела вес и ей было не так просто противостоять.

Эльга знала, насколько раздражена на Гулмира Ялли и решила сыграть на её эмоциях, заставив осуществить свой замысел, чтобы княгиня всё-таки подала пример женщинам Шабоны, как им следует одеваться по-новому. Она то и дело бралась рассуждать о том, как разозлила бы Ялли Гулмира, если бы явилась на праздник Така в храм в шортах и топике из чёрной кожи. Это могло бы морально сломить упрямого жреца, если бы княгиня продемонстрировала ему наплевательское отношение на старые устои и он мог бы подчиниться — так предполагала Эльга.

И Ялли, наконец, уступила её убеждениям. В её хоромы явилась портниха, изготавливавшая одежду для воинов и за день до праздника Так у Ялли появилась новая одежда, какую надевали воительницы.

Когда Ялли натянула на себя кожаные шорты, они показались ей весьма неудобными по сравнению с шёлковыми панталонами, что она носила до сих пор. Упругая чёрная кожа сдавила ей ягодицы и низ живота, к тому же, сжимал живот и металлический пояс, что пришлось одеть поверх шорт. Не совсем комфортно оказалось ей и в топике — её большим грудям было в нём тесно. Но она решила терпеть — ради перемен, которые, казалось, должны были теперь произойти.

Страшновато было также выходить в таких нарядах к своему народу. Правда, она будет окружена толпой воительниц, в таких же шортиках и топиках, так оденется и Эльга, но что скажут о княгине?

До храма бога Така она добирались в карете вместе с Эльгой. Но на площадь перед высившимся белоснежным храмом не могла въезжать даже княжеская карета. По площади до высокого крыльца храма были обязаны двигаться пешком все — и простолюдины, и высокопоставленные люди.

Карету княгини сопровождала конница — почти сотня воительниц верхом в сёдлах. Когда карета остановилась у края площади, уставленного каменными тумбами, воительницы спешивались одна за другой и спешили на площадь, чтобы оцепить дорожку для княгини, ведущую к входу в храм.

И когда Ялли выбралась из кареты и зашагала по этой дорожке, её дурные предчувствия о том, как воспримет народ её необычный наряд, сбылись. Толпы людей, стоявшие за спинами державшимися за руки воительницами, сначала оторопело рассматривали свою княгиню, затем послышались отдельные смешки. Затем смех начал нарастать и постепенно он перелился в откровенный не сдерживаемый хохот.

Ялли стало очень страшно от этой дерзости её подданных. Нервы её натянулись, как провода, ей начало казаться, что может произойти ещё что-то более страшное, её могут забросать камнями или народ вздумает взбунтоваться и, прорвав оцепление, набросится на неё и растерзает. Но ничего этого не происходило. На площади просто громко смеялись — разом множество голосов, потешаясь чудачеством юной княгини.

К тому же, когда она уже приближалась к крыльцу храма, навстречу ей вышел сам Гулмир — высокий и длинный, как жердь, в торжественных одеждах — алом балахоне, расшитом золотыми нитями и драгоценным бисером, с жезлом в руках, на конце которого сиял золотой шар в виде тыквы — символ мира бога Така. Его сопровождала толпа других старших жрецов.

Он перегородил Ялли вход в храм.

— Княгиня, — промолвил он, — ты же знаешь, никто не смеет входить в храм, оголившись.

Тёмные бархатные брови Ялли сурово сошлись на переносице.

— Ты смеешь мне указывать? — прозвенел её гневный голос.

— Ты же знаешь, княгиня, правила храма одинаковы для всех.

— Гулмир, мне надоела твоя строптивость, — Ялли говорила сквозь зубы. — Я приказала тебе подыскать хорошие должности для моих братьев — ты так и не послушал приказа. До сих пор тебе это сходило с рук. Но ведь моё терпение тоже не безгранично. Отступи в сторону, жрец, дай мне пройти в храм, чтобы тебе не было хуже! — голос её начал повышаться.

Однако, жреца явно не напугал её гнев. Лицо его выглядело спокойным и непроницаемым, как маска.

— Княгиня, — всё таким же хладнокровным голосом проговорил он, — угрожая жрецам, ты угрожаешь богу. Разве ты не знаешь, что боги превыше всех князей?

— Боги — да, но не жрецы! — крикнула Ялли. — И ты сейчас в этом убедишься! Главнокомандующий Эльга! — она резко повернула лицо к сестре, стоявший немного поодаль позади неё. — Я приказываю: пусть воительницы перережут глотки любому жрецу, что встанут на моём пути в храм!

Эльга оторопело смотрела на неё и не двинулась с места, не веря своим ушам.

— Я сказала: действовать! — рявкнула Ялли, свирепо сверкнув глазами. — Пусть воительницы убьют Гулмира и эту толпу за его спиной!

Эльга шагнула к ней и, склонившись к её уху, прошептала:

— Убить жрецов на крыльце храма? Это будет величайшее кощунство на глазах твоего народа!

— Мой народ должен понять, что я способна на действия!

— Но это будет страшное злодейство…

— Главнокомандующий Эльга! Ты отказываешься выполнить приказ своей княгини?

— Я-то выполню, но вспомни свою клятву, что ты дала богу деревьев! — всё так же тихим шёпотом произнесла Эльга. — Ты клялась своим ребёнком! Что если сейчас мы перережем жрецов, то, если даже народ не возмутит это до бунта, когда мы вернёмся в твои хоромы, мы увидим нашего Дана мёртвым или хотя бы тяжело заболевшим? Переживёшь ли ты, Ялли, что это произойдёт по твоей вине!

Ялли стиснула кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу и пронзили её до крови. Она вновь повернулась к Гулмиру и взгляд её, как два кинжала, впился в его всё такое же спокойное, как окаменевшее, лицо.

— Что ж, на этот раз твоя взяла, Гулмир! Я не стану пытаться войти в храм. Но знай: так этого я тебе не прощу.

И, развернувшись, она зашагала по площади назад, к своей карете, а Эльга поспешила за ней.

Ялли была в такой ярости, что даже Эльга не решалась заговорить с ней и держалась подальше от неё, забившись в угол кареты. Она, конечно, легко справится с сестрой, если та полезет с кулаками на неё, и поколотит, как в детстве, но было не по себе от мысли, что Ялли становилась всё более не похожей на себя прошлую.

Однако, когда вдалеке между густыми ветвями городских деревьев начали виднеться фрагменты княжеских хором, гнев начал сменять тревогу в сердце Ялли. Не случилось ли что-нибудь нехорошее с сыном? Ведь она едва не совершила что-то очень злое и это после того, как дала клятву тому, кого любила!

Но с Даном оказалось всё в порядке. Мальчик находился в своей спальной под присмотром тётушки Фиги и, присев на корточки, что-то рисовал на каменном полу куском угля.

— Он очень долго и громко плакал, — пожаловалась тётушка, — только и успокоился, когда нашёл этот уголёк и рисовать начал. Да ты только погляди, как он рисует! — предложила она Ялли и, взяв её за руку, подвела поближе к Дану.

У Ялли от удивления расширились глаза: мальчик, которому не исполнилось ещё и четырёх лет, рисовал так, как мог бы это делать ребёнок, старше его на несколько лет. На каменном полу очень выразительно виднелись чёрные силуэты птиц, деревьев, озера за княжескими хоромами и плавающих в нём гусей, лотосы.

Но Ялли быстро пришла в себя.

— Ничего удивительного! — улыбнулась она. — Не забывайте, что это ребёнок — сын бога и то, что он делает — не чудо, а закономерность!

— Ну, не бога, а полубога! — тётя Фига была верна себе и не упускала возможность поспорить с племянницами, которые явно не были для неё ни княгиней, ни главнокомандующей армии целого княжества. — Сама ведь говорила, что бог деревьев был только полубог. А если отец был полубог, то сынок — бог только на четверть!

— Тем не менее, взгляните на его силу! — Ялли наклонилась над сыном. — Сыночек, ты рисуешь птиц и лотосы, а не хочешь ли ты нарисовать человека? Например, свою мамочку? — она сладко улыбнулась.

Мальчик поднял на неё сине-сиреневые глаза и вдруг сильно сморщил носик:

— Нет, не хочу! Ты, мамочка, сейчас на демона какого-то похожа! — он окинул не по-детски критическим взглядом её полуголую фигуру в шортиках и топике из чёрной кожи.

Лицо Ялли огорчённо вытянулось. Она ощутила боль от обиды. Уж такого она никак не ожидала услышать от любимого ребёнка! Да ещё и тётушка с сестрой захихикали за её спиной — то ли от смущения, то ли им на самом деле это показалось забавным, но стало ещё досаднее. Что ж, может, она и не совсем приглядно выглядит в одежде воительницы, но зачем же так преувеличивать, что она похожа на демона? Красота-то её никуда не делась!

Она отправилась в гардеробную, переоделась в домашний шёлковый пеньюар и всплакнула там, присев на пуфик. Ну до чего же неудачный день! И когда? В праздничный день в честь бога Така!

Когда она вернулась к сыну уже в домашней одежде, взгляд малыша потеплел и он привычно подбежал к ней и когда она присела в кресло, принялся карабкаться на её колени.

На следующий день по приказу Ялли в хоромы был приведён учитель по рисованию для маленького Дана. Мальчик, конечно, рисовал хорошо не по возрасту, но его мать решила, что ему будет интересно, если чему-нибудь его научит настоящий художник. Для Дана принесли целые кипы белой бумаги, цветные краски и мелки — пусть дитя тешится, только не подумает ни на миг, что он несчастен.

Между тем, Ялли не выбросила из своих планов решение проучить жреца Гулмира, которого она считала чересчур заносчивым. Теперь его нельзя было не наказать — он публично унизил её, княгиню.

И Гулмир получил своё через несколько дней после того, как перегородил вход в храм непристойно одетой княгине. Просто однажды утром, когда он находился в храме, в своём личном кабинете и занимался делами, к нему ворвался один из младших жрецов, исполнявший должность его секретаря, перепуганный, взъерошенный, и сообщил, что к храму приближается целая армия воительниц, они уже взошли на крыльцо.

Воительницы были вооружены, но не мечами, а каучуковыми дубинками. Это был приказ княгини: она запретила им брать мечи на дело, на которое они были посланы. На этот раз Ялли помнила свою клятву, данную богу деревьев, и не собиралась проливать кровь жрецов, которые не были вооружены вовсе. Дубинки были при воительницах так, на всякий случай, если жрецы начнут оказывать им сопротивление кулаками или пинками.

Кое-кто из жрецов на самом деле пытался сопротивляться воительницам и драться с ними, чтобы не позволить им проникнуть внутрь храма, но сильные руки девушек и каучуковые дубинки живо усмиряли таких. К тому же, воительницы превосходили по количеству жрецов в храме. И наиболее строптивые жрецы оказались запертыми в их кельях.

Верховодила всем этим Хайри, сделавшая военную карьеру от сотника до правой руки главнокомандующего Эльги.

Она же ворвалась в коридор, по которому навстречу ей твёрдым шагом нёсся жрец Гулмир.

— Жрец, остановись! — повелительно крикнула она и протянула ему свёрнутую в трубочку бумагу. — Вот указ княгини! Княгиня Ялли своим указом отстраняет тебя от должности верховного жреца Шабоны. Ты обязан передать регалии главного жреца тому, кто заменит тебя!

========== Глава 11. Дан повелевает деревьями и они защищают город от нападения врага ==========

— Да я чихал на указы этой дуры! — бешено проревел Гулмир, вырывая у Хайри документ. Он разорвал его на клочки, швырнул их на пол и принялся топтать ногами. — Никакой великий князь не может так просто сместить верховного жреца Така, храмы ещё имеют влияние на общество! А тем более, эта полоумная девчонка, которая ничего полезного не сделала для княжества, мы видим лишь её бесконечные безумные выдумки, которые вредят княжеству!

— Вот как? — зловеще сощурила глаза Хайри. — Вот как ты отзываешься о княгине? Что ж, хорошо, запомним! Говоришь, княгиня не совершила ничего полезного? А роскошные сады, пророщенные её божественным ребёнком, это величайшее чудо из чудес, равного которому не случалось на Фаранаке — это что-то бесполезное, по-твоему?

— Да! — проорал Гулмир. — Я не верю, что этот ребёнок рождён от бога! Чудо, что произошло с садами в Шабоне — это заслуга нас, жрецов, это мы вымолили, это награда бога Так за наше усердие!

— Что?! — лицо Хайри сделалось красным от гнева. — Так ты не веришь, что ребёнок княгини — от бога?! Может, ты считаешь, что в роду княгини были демоны?

— Да, я так считаю! — дерзко ответил Гулмир и тут же получил удар каучуковой дубинкой по голове от разъярённой Хайри.

Далее в храме свершился настоящий переворот. Гулмир был отправлен в жреческую больницу в бессознательном состоянии, а Хайри с несколькими помощницами бросилась разыскивать хранилище, где находились регалии верховных жрецов.

И когда регалии были найдены в хранилище, они были изъяты и доставлены в хоромы княгини.

А через несколько дней Ялли назначила верховным жрецом бога Така своего брата Далга, а его помощником — Эфана.

Большинство жрецов пробовали противостоять этому, она собрались перед хоромами княгини на площади, возмущаясь и заявляя, что выборы нового верховного жреца — это дело внутрихрамовое, на это имеет право только коллегия жрецов, а не светские правители. Но Ялли велела просто разогнать их — опять теми же резиновыми дубинками, не используя мечей или других орудий убийства.

Затем большинство из протестовавших жрецов были уволены из храма и их место заняли другие, которых Ялли набрала из простых загородных сельских храмов, надеясь, что за такую честь они будут верны ей и всегда на её стороне.

Это величайшее и небывалое прежде на Фаранке событие не могло остаться тайной в пределах Шабоны, в скором времени оно стало известно и другим князьям по всему острову.

На Ялли посыпались со всех сторон возмущённые послания от князей, негодовавших по поводу того, что она вмешалась в дела храма. Она вежливо отвечала, что она сделала это лишь во благо своего княжества, ибо жрецы уж слишком противились княжеской власти и их своеволие сделалось невыносимым.

Такой ответ удовлетворил многих князей, они поняли её, потому что сами не всегда могли найти управу на жрецов в храмах своих городов. Но некоторые из них не могли уняться и больше других ярился некий князь Бефок из соседнего княжества Кабузы.

Он также отправил послание княгине Ялли. Он не стеснялся в выражениях и грубо твердил, что величайшее зло в мире происходит, когда у власти оказывается баба, да ещё и у бабы так же мало ума, как много наглости, что такую бабу следует сволочь за волосы с трона и поучить кнутом и он, князь Бефок, не понимает, почему этого до сих пор не произошло.

Когда Ялли зачитывали текст этого агрессивного послания, она выслушала его с выражением презрения на лице и выразила ответное непочтение к князю Бефоку, вовсе не ответив ему.

Но Бефок не унимался и выслал ей другое письмо, в котором… Он делал ей предложение выйти за него замуж. Он напрямую заявлял, что хочет её трон, что наслышан о её красоте и хочет также владеть и ею. Если она подчинится ему, он оставит жизнь её ребёнку и позволит ему существовать, но, конечно, не разрешит стать наследником княжеского престола, на это могут претендовать только дети, которые будут рождены от него, Бефока.

Ялли расхохоталась, прочтя это послание и в этот раз дала на него ответ, написав, что замуж она не собирается и трон свой намерена оставить при себе, а в будущем передать его сыну. Она также откровенно написала, что предложение брака от Бефока в той форме, какой оно было написано, только рассмешило её и попросила больше так сильно не смешить её.

И через несколько дней после того, как это послание было отправлено Бефоку, княжеству Шабоне была объявлена война от Кабузы.

Причём, это было сделано как-то странно: Ялли находилась в детской, когда к ней попросились на приём одновременно два посланца и один из них доставил ей письмо от Бефока о том, что он объявляет ей войну, второе было донесением от пограничных воительниц о том, что войска из Кабузы уже приближаются к юго-восточной стороне города Шабоны — вооружённая до зубов конница. Бефок не дал ей времени на подготовку к войне с ним, напав почти внезапно.

Ялли заломила руки. Эльга не могла предводительствовать своим воительницам. Она была беременна от кого-то из пяти своих любовников и тяжело переносила это состояние. Её постоянно тошнило, она страдала от отёков и слабости, ей приходилось проводить много времени в постели и её обязанности главнокомандующего временно взяла на себя Хайри. Ялли одолели сомнения. Сможет ли её армия из женщин справиться с армией мужчин?

— А вдруг нам не выстоять? — пробормотала она.

Маленький Дан, как всегда, рисовал что-то мелками на каменном полу. Он почему-то не любил это делать на белой бумаге. Ялли не запрещала ему: полы вымоют слуги, пусть ребёнок занимается этим невинным развлечением. Он всё слышал — и донесение от послов и то, что произнесла его мать. Он прекратил рисовать, отложив в сторону мелки и приблизился к креслу, в котором сидела ни живая ни мёртвая Ялли. Когда он оказался рядом с подлокотником её кресла, она повернула к нему осунувшееся мертвенно-бледное лицо.

— Что, сынок, защитят ли нас деревья? — спросила она.

Несмотря на то, что Дану было всего четыре года, его умственные способности значительно опередили его возраст и с ним можно было разговаривать серьёзно, как со взрослым.

— Деревья качаются, — ответил мальчик, не сводя с неё пронзительного взрослого взгляда, — очень сильно качаются.

— Но ведь сегодня совершенно безветренная погода.

— Эти деревья сами делают ветер, когда качаются. Можешь быть спокойна, мама. Деревья не подведут. Но ты отдай приказ своей армии выступить раньше, чем армия твоего врага доберётся до этих деревьев.

— Есть ли смысл, сынок?

— Есть, мама. Ты всё поймёшь.

Ялли велела Хайри немедленно явиться и та поспешила подчиниться. Княгиня отдала распоряжение для армии воительниц отправляться на юго-восточную часть города, чтобы оборонить город от вторжения врага.

И вновь сотни воительниц верхом на конях браво двинулись по улицам Шабоны, готовясь её защищать.

А Ялли в своих хоромах с трепетом ожидала донесений с поля битвы.

Уже где-то через час её ожидали плохие новости: два отряда её армии под предводительством сотников Курги и Далии трусливо бежали с поля боя, поняв, что не вооружённые мужчины представляют для них слишком большую опасность. Остальные продолжали сражаться.

— Что ж, по крайней мере, я поняла, кто были предатели в моей армии! — промолвила Ялли.

Затем, в течении дня следовали и другие похожие новости: женщины-воины гибли, а оставшиеся в живых бежали одни за другими, прячась в лесу. Ялли стало жаль Эльгу: ведь та так верила в доблесть, храбрость и преданность воительниц, ради них даже когда-то покинув родительский дом! Она строго-настрого запретила тревожить Эльгу этими новостями. Когда-нибудь, конечно, придётся всё ей рассказать, но не сейчас. Не когда она носит под сердцем ребёнка и это происходит у неё не совсем благополучно.

В конце концов оказалось, что Шабону было некому отстоять. Её защитницы либо погибли, либо бежали.

А маленький Дан, присев на корточки, продолжал рисовать. Ялли поинтересовалась, что он изображает и увидала, что это были деревья, целая роща, они раскачивались, но не как от порыва ветра, в одну сторону, а в разные стороны, как живые.

Затем картинки начали меняться: на них появлялись люди, сидящие верхом на конях и ветви деревьев тянулись к ним, хватали их, обвивали ветвями и корнями, вырывали из сёдел и поднимали вверх, высоко над землёй.

Ялли озарила поражающая догадка.

И она кликнула слуг, приказав срочно седлать ей коня.

В городе Шабоне где-то в паре километров от княжеской усадьбы находилась высокая башня, с которой можно было увидеть чуть ли не весь город и даже то, что находилось за его пределами. Туда и поспешила Ялли верхом на коне.

В башне был лифт и Ялли приказала смотрителям башни немедленно поднять её на нём на самый верх.

Юго-восточную сторону города можно было отлично разглядеть с вершины башни.

На границе города, казалось бушевало зелёное море: роща колыхалась, деревья с какой-то противоестественной яростью раскачивались в разные стороны, бешено размахивая ветвями и стволы извивались, но не ломались, как будто были из резины.

А к ним приближалось другое море — армия суровых воинов, всадников, облачённых в кольчуги, вооружённых копьями и мечами, державшими в руках щиты.

Не все воительницы бежали в лес, отказавшись защищать Шабону и княгиню, когда-то взявшую их под своё крыло. Остался отряд лучниц во главе с сотником Гиплой. Понимая, что силы не равны, Гипла отдала приказ своим воительницам отступать в неистово бушевавшую рощу, чтобы там, прячась за стволы деревьев осыпать неприятеля стрелами. Женщины-воины знали, почему это происходит с деревьями: это воля юного княжича, сына бога. И деревья наверняка помогут.

Воительницы даже не подозревали, что деревья выполнят своё дело так хорошо, что не станет нужды даже натягивать тетивы на луки.

Армия Бефока так же не могла не заметить, что в абсолютно безветренный день деревья слишком сильно раскачиваются, причём, в разные стороны, размахивая ветвями, как руками, как будто пытались о чём-то предупредить. Они были наслышаны, что княжич Шабоны, якобы, имеет божественное происхождение, но сотники, служившие Бефоку, сумели убедить простых солдат, что в роду княгини Ялли течёт кровь демона и именно поэтому она родила ребёнка, похожего на дерево. И всё, что творил этот ребёнок в Шабоне, являлось нечистым и зловещим. А по сему, святым долгом армии Кабузы следовало с этим разобраться.

— Бей железом! — скомандовал усатый сотник. — Всякая нечисть боится доброй кованной стали! Бей, руби!

Он первым ринулся вперёд и залетел под сень непрестанно двигающихся деревьев, яростно размахивая мечом, но ветви так стремительно уворачивались от лезвия меча, что удавалось срезать лишь мелкие веточки. Наконец, одна более толстая ветка с размаху хлестанула его по глазам и он с криком выпал из седла. Тут же, в считанные секунды из земли, как змеи, выползли корни и обвили его ноги, руки и горло, пригвоздив в к земле. Другие корни обхватили ноги его отчаянно ржавшего коня. Пленённый сотник лишь в ужасе поводил в разные стороны обезумевшими выпученными глазами.

Он видел, как следом за ним в рощу врывались другие воины на конях — и тут же становились пленниками деревьев. Мечи их толком не могли срубить ни с одного дерева ни одной крупной ветви — настолько те стремительно, со свистом и ветром, летали в разные стороны. Зато сами ветви выбивали из их рук оружие или обхватывали их руки, сбрасывали с сёдел, где корни приковывали их к земле, как незадачливого сотника, или поднимали в воздух, высоко над землёй, сжимая в своих путах так, что те не могли пошевелиться. Были таким образом повязаны и лошади.

Ялли не могла разглядеть, что происходило в роще, даже использовав самую мощную подзорную трубу — густая листва крон деревьев всё прикрывала. Она только видела, как армия Кабуза несётся в гущу деревьев, но не проходит её насквозь, не врывается в город.

Вскоре с донесением явилась девушка из отряда Гиплы. Она и пролила свет на происходившее, подробно рассказав княгине о том, что стало с воинами Бефока.

— Мы, княгиня, признаться, не успели даже и выстрела сделать из своих луков, как произошло это чудо! — захлёбывалась юная воительница. — Они все схвачены деревьями, все до единого!

— И они живы? — поинтересовалась Ялли.

— Кажется, да, княгиня. Потому что стонут и причитают со всех сторон, хоть уши затыкай. Значит, живы. Каков будет приказ, княгиня? Прикажешь перестрелять их всех?

Ялли покачала головой и подняла ладонь.

— Нет, — промолвила она, — если деревья их не убили, должно быть, не надо и нам их убивать. Не трогайте их. Думаю, лучше проявить к ним милость и оставить в живых — пока. Так и передай Гипле: пусть возвращается с отрядом в город, не трогая пленников деревьев.

Покинув башню и войдя в хоромы, Ялли поспешила к Дану, который уже окончил рисование и находился в саду, качаясь на качелях.

Ялли приблизилась к нему.

— Что будет с воинами Кабуза? — спросила она.

— Через один день и одну ночь деревья их отпустят, — ответил мальчик. — Эти воины уже сюда не придут. Это будет для них надёжная наука, хороший урок. Ты правильно поступила, решив не проливать их кровь. Милость может компенсировать грехи убийства.

— Ты что-то знаешь обо мне? — Ялли остановила раскачивающиеся качели и присела на них рядом с сыном.

— Знаю, — просто ответил малыш, глядя на неё взрослыми пронзительными глазами. — Только ты сама ещё не готова услышать о самой себе.

— Почему? Это слишком ужасно?

— Да. Ещё ужаснее того, как ты убила того несчастного дурачка в своей спальной.

Ялли сделалось нехорошо от чувства внезапно нахлынувшего стыда и она взяла себя рукой за горло. Лицо её сильно покраснело. Ей захотелось как-то оправдаться перед сыном, сказать, что тот дурачок её сильно разозлил, потому что говорил ей то, что ей было неприятно слышать, но потом поняла, насколько эти аргументы слабы, чтобы оправдать убийство. Надо признать: она нарушила клятву, что дала Али — не творить злодеяний. Теперь только одна надежда, что это преступление хоть частично простится ей за то, что она сохранит жизни всей армии Бефока, помиловав своих врагов.

Деревья на самом деле отпустили своих пленников — через сутки. Корни расплелись на руках, ногах и шеях тех, кого держали лежащими на земле и уползли под землю; их кони были освобождены ещё гораздо раньше и мирно паслись возле рощи, ожидая своих хозяев; ветви деревьев плавно опускали на землю тех, кого томили в подвешенном состоянии. Солдаты были живы все до одного, однако, пребывали в жалком плачевном состоянии. Многие из них находились на грани безумия и психического потрясения, другие дрожали, как осенние листья, были и такие, что потеряли дар речи и у всех поголовно были сильно обгажены и обмочены штаны — деревья не отпускали своих пленников справить нужду, как полагается. Армия Бефока оказалась сильно осрамлена.

Сам Бефок, узнав о случившемся под Шабоной чуде, о том, как его солдаты были схвачены деревьями, пророщенными княжичем Даном, в ужас не пришёл. Им овладел гнев, ярость.

— Я не знаю, кто этот ублюдок шабонской княгини — бог или демон, — говорила он, мечась по тронному залу, — но, в любом случае, эта её победа — от колдовства, не от силы. А я верю только в силу! И силой возьму Шабону и княгине придётся стать моей женой, хочет она этого или не хочет. Только на этот раз я не помилую её ублюдка! Я обещал ему милость в обмен на её покорность, но если она оказала сопротивление, то пусть теперь пеняет на себя!

Князь Кабузы держал совет со своими генералами и те приняли решение вновь атаковать Шабону, но в этот раз, даже не приближаясь к роще, сначала уничтожить её, чтобы расчистить путь в город.

— Деревья обстреляют из пушки, — рассуждали генералы, — стволы будут разрушены. В то же время наши воины, приблизившись к деревьям на расстояние, недосягаемое для их ветвей, забросают их бутылками с горючей жидкостью. Проклятая демонская роща сгорит и мы беспрепятственно войдём в город!

В Кабузе готовились к новой войне, стягивая все пушки, какие только были в арсенале, заполняли бутылки горючей смесью, складывая их в ящики и погружая на телеги.

Были набраны новые солдаты взамен тех, что побывали в плену у шабонских деревьев. Те мужчины, с которыми это произошло, уже не годились в воины — они были переполнены страхом и предпочли бы смерть, только бы снова никогда не увидеть шабонских рощ, даже издалека.

В этот раз Бефок даже не соизволил отправить княгине послание о том, что он возобновляет с ней войну. Он готовил новое наступление на неё несколько месяцев и сделал это отлично, позволяя соглядатаям из Шабоны бывать в своих военных лагерях, чтобы те донесли Ялли о том, что её ждёт. Бефок был уверен — княгиня проникнется страхом за это время и падёт духом, возможно, станет настолько покладиста, что согласится подчиниться ему и на неё не придётся идти войной.

Ялли же, узнав о приготовлениях Бефока, спросила сына, возможно ли спасти от огня деревья.

— Ведь огонь — это более сильная стихия, чем дерево, — говорила она, — я боюсь, как бы князь Кабузы не сжёг наши рощи! Может, приказать, чтобы всем городом начали рыть ров с водой вокруг рощ?

Дан лишь улыбнулся:

— Мамочка, почему ты решила, что огонь более сильная стихия, чем дерево?

— Огонь ест дерево, а не наоборот.

— На самом деле все стихии сильны одинаково. Не предпринимай ничего, деревья постоят и за себя, и за нас с тобой!

Но Ялли всё-таки испытывала некоторый трепет ожидания второго нашествия солдат армии Бефока.

За те месяцы, в которые Бефок готовил нападение на Шабону, Ялли успела набрать новую армию, но теперь она состояла, преимущественно, из мужчин. Княгиня больше не надеялась на воительниц, хотя и оставила на службе отряд Гиплы, честно пытавшийся её защитить, не предавший. Осталась при должности сотника и Хайри. Генарал Вири же была отправлена в отставку, с пенсионным содержанием.

Эльга по-прежнему являлась главнокомандующим армией Шабоны, но теперь в подавляющем большинстве состоящей из мужчин. Она не только не могла участвовать в битве с армией Бефока, но и провела время этого события в бессознательном состоянии от невыносимой тошноты. Ялли пыталась скрыть от неё, что эта коротенькая война вообще была и что воительницы предали Шабону, утаить до тех пор, пока Эльга не родит. Но Эльга всё-таки узнала об этом раньше и была весьма огорчена и подавлена тем, что почти все воительницы армии Вири оказались трусливыми предательницами. Разочарование довело её до депрессивного состояния.

— Тебе не стоит отдаваться такому горю, — утешала её Ялли, — ты-то отличаешься от них всех! Я знаю, ты бы никогда не предала меня. Но теперь мы будем знать, что женщины всё-таки не лучшие воины.

— И я в том числе! — горько вздыхала Эльга. — Всё происшедшее только доказывает, какое это ничтожество — женщина! Слабая, трусливая, не годная ни на что!

Ялли качала головой:

— И что за крайности у тебя в рассуждениях сестричка! То женщины — высшие существа, которые должны во всём превосходить мужчин, а то вовсе ничтожества! Женщине не надо ни воевать, ни тяжело трудиться, чтобы доказать, что она — прекрасное дивное создание, она — бриллиант, алмаз, она — россыпь драгоценных камней! Вот скажи мне, нужно ли жемчужине или, скажем, сапфиру или рубину лучшей породы доказывать свою ценность? Нет, их сущность говорит сама за себя. Так и женщины. Нам достаточно быть, чтобы нас любили и восхищались нами. И так оно и будет, но только тогда, когда мы сами осознаем это.

Эльга подняла на неё удивлённые глаза:

— Ого, какие слова ты говоришь? В какой книге ты это вычитала?

— Ни в какой. Сама поняла после происшедшего.

Лицо Эльги исказила гримаса досады.

— Женщина тогда жемчужина, когда она красива, как ты, — с тоской проговорила она. — А на что годится такая, как я? Только прославиться делами, какие делают мужчины. А теперь у меня и этого нет.

— Почему же — нет? Я не отстраняла тебя от должности главнокомандующего. Как только родишь, отдохнёшь немного — и приступишь к своим обязанностям. И хоть я больше не собираюсь навязывать жителям Фаранаки законы воительниц о превосходстве женщин над мужчинами и многомужество, за тобою остаётся право жить так, как тебе пожелается. Ты можешь владеть столькими мужчинами, сколькими пожелаешь, покупать их и продавать, и повелевать ими! — Ялли нежно и ласково улыбнулась сестре.

Эльга не стала улыбаться в ответ и в глазах её появилась ещё большая горечь и на них навернули слёзы.

— А ты думаешь, это такое счастье — владеть гаремом из мужчин? — с укором в голосе промолвила она. — Ты думаешь, я не разогнала бы весь этот гарем, если бы у меня появился тот единственный, что мог бы любить меня? Неужели ты не веришь, что я тоже хотела бы принадлежать только одному мужчине? Мне ничего не надо от него, пусть бы он был совсем беден, никто, как тот водовоз, тот мальчик, которому, мне казалось, я нравилась в детстве, помнишь его?

— Помню. Но ведь он умудрился утонуть в колодце, черпая из него воду. Он тогда был ещё совсем мальчик, даже не успел в юношу превратиться.

— Ты не знаешь, как я плакала тогда! Моя душа кричала: больше никто и никогда не станет меня любить! И так оно и вышло, — слёзы заструились из глаз Эльги.

Ялли потупила глаза, не зная, что сказать Эльге в утешение. Сама она очень сильно любила сестру, но как она могла приказать какому-нибудь мужчине, чтобы он искренне полюбил Эльгу? Разве она, княгиня, имеет власть над любовью? О, если бы так, то как бы славно она устроила жизнь сестрёнке!

После этого разговора беременность Эльги не протекала легче. Да и роды оказались долгими и тяжёлыми.

Во время родов Эльги Ялли не выходила из её особняка, почти неотступно сидела у её постели, вытирая ей пот и держа за руку. Когда у Эльги начинались схватки, она с воплями так сжимала маленькую руку Ялли, что той впору было также кричать от боли и страха, что сильная рука Эльги сломает ей пальцы. Но Ялли терпела и не отнимала руки и только молилась всем богам, чтобы сестра осталась жива.

Эльга разродилась дочкой, будучи уже на грани жизни и смерти. Но крепость её организма взяла своё и она выжила и её ребёнок тоже.

Ялли была категорически против того, чтобы Эльга снова приняла обременительные обязанности главнокомандующего через несколько дней после тяжёлых родов.

— Хайри сумеет тебя подменить, — твердила она, — отдохни, непременно отдохни. Ты нужна мне живой и здоровой, а не измученной от перегрузок.

И вот грянула очередная война.

В тот день Ялли не обнаружила сына в его постельке.

Оказалось — он ещё со вчерашнего вечера потребовал от слуг зажечь светильники в смежной с его спальной комнате и почти всю ночь рисовал мелками на каменном полу.

Ялли, Эльга, Хайри и ещё несколько сановников внимательно рассматривали картины, нарисованные Даном. На них снова были изображены деревья, но они уже не раскачивались, а стояли ровно вытянув ветви в стороны движущейся к ним армии. Это снова была конница, также катились пушки и телеги, загруженные ящиками. Рисунки Дана состояли из нескольких фрагментов, изображавших сцены боя в точной последовательности. Вот всадники спешились и начали разгружать с телег ящики, доставая из них большие бутылки. Затем они приблизились к роще примерно на расстоянии десяти шагов от неё, так, чтобы ветви не могли дотянуться до них и принялись швырять бутылки. Одновременно с ними в сторону рощи полетели ядра из пушек.

Вытянутые ветви деревьев смыкались и аккуратно ловили и ядра и бутылки в мягкость своих ветвей и мелкие веточки гасили горящие фитили ядер, как пальцами. Ни одна бутылка с горящим маслом разбитой не оказалась, деревья хватали их на лету.

Затем, когда телеги были опустошены, деревья перешли в атаку и бутылки с горючим маслом полетели в сторону армии Бефока. Поначалу, видимо, намерения деревьев было лишь отпугнуть неприятеля и бутылки разрывались, взметая клубы огня и дыма перед чертой, где находились солдаты. Однако, генерал Гир, командовавший армией, оказался слишком упрям и не думал отступать, приказав послать за другим обозом, гружённым горючим маслом. Только тогда из рощи в солдат полетело несколько ядер, одно из них разорвалось рядом с восседавшим на коне генералом и вместе с ним разорвался и генерал.

В армии Бефока началась паника и офицеры и солдаты, оставшиеся без своего предводителя, обратились в бегство.

Тем временем, сам князь Бефок ждал известия о том, что роща вокруг Шабоны горит огненным кольцом, что означало половину победы над этим княжеством. Однако, гонец никак не являлся и Бефок, утомлённый ожиданием, решил отдохнуть в тени своего любимого виноградника в саду за хоромами.

Князь с удовольствием развалился на широком ложе, опершись спиной на подушки и сон сморил его почти мгновенно.

Но спать долго не пришлось: он пробудился от лучей солнца, поднимающегося над землёй. Они били ему в глаза.

Бефок был поражён: когда он засыпал, над его головой был потолок из зелёных лоз винограда, росших так густо, что едва пропускали свет. Теперь же вверху были одни лишь жердины и жизнерадостное небо без единого облачка.

До слуха князя донеслось зловещее шуршание, напоминавшее шипение. Он опустил глаза вниз и от ужаса даже не смог кричать и волосы зашевелились на его голове. Все виноградные лозы лежали вокруг его ложа сплошным зелёным морем, они шевелились, как живые, изгибаясь и извивались, подобно змеям и листва их громко шуршала, как змеиная чешуя. Вдруг они разом развернулись в сторону ложа, на котором находился князь и начали приподниматься, заползая на это ложе.

Тут Бефок закричал что есть мочи и попытался было спрыгнуть прямо на эти лозы и бежать по ним прочь, но они в мгновение ока обвили его ноги и руки так крепко, как будто его схватили стальные прутья.

Затем несколько лоз опутали его шею и сдавили её. Лицо князя вмиг разбухло и посинело, глаза и язык полезли наружу.

Его обнаружили мёртвым, опутанным виноградными лозами, как саваном, когда к нему явился гонец с дурной вестью о капитуляции его войск из-под Шабоны.

Тело Бефока так и не удалось освободить от плена виноградных лоз — они стали его погребальными пеленами. Его уложили в гроб вместе с ними и похороны его стали легендой по всей Фаранаке.

========== Глава 12. Храм Светоносного ==========

Однако, позорное поражение армии Бефока под Шабоной и его печальная смерть не послужила уроком некоторым фаранакским князьям, которым не давало покоя необычное процветание княжества под управлением княгини Ялли. Тут была не только зависть на доходы, что приносили фруктовые сады, но ещё и то, какой огромной властью обладала княгиня, потому что осмеливалась поступать так, как считала нужным: шутка ли, в один раз сместила с должности верховного жреца главного храма города и поставила на его должность своего юного братца, этого неоперившегося птенца! И не понесла за это никакого наказания.

С тех пор при любых встречах между фаранакскими князьями только и было разговору, как о княгине Ялли, творившей всё, что ей заблагорассудится, да о её сыне, которого видели уже многие и утверждали, что он покрыт древесной корой и из тела его торчат сучки и ветки.

И однажды князья умудрились договориться до того, что следует всё же проучить Шабону за то, что в этом княжестве происходили такие необычные дела. Горстка князей приняла решение прекратить всяческие деловые и торговые отношения с этим княжеством, задумав задушить его если не войной, то экономической блокадой. И эта кучка заговорщиков давила и давила на других князей до тех пор, пока те не согласились с ними.

Шабоне было чем торговать с другими княжествами Фаранаки, кроме необыкновенно вкусных фруктов: в окрестностях города в рудниках добывали металлы, в городе было много ткацких мастерских, изготавливавших неплохие ткани.

И однажды в город перестали заезжать купцы. Постоялые дворы, гостиницы, прежде забитые до отказа, теперь пустовали и их владельцы только уныло вспоминали былые времена процветания.

Тосковали и владельцы мастерских, в казну не поступали доходы за счёт продажи металлов.

Одновременно с этим вновь начались престранные явления.

Маленький Дан, сидя на каменном полу рисовал овощи, фрукты, колосья пшеницы и другие злаковые культуры. Он делал это почти каждый день.

И вскоре в Шабоне появились очередные чудеса: поля и огороды княжества давали небывалые урожаи, плодовое изобилие так и пёрло из земли, его едва успевали собирать в закрома.

Одновременно с этим в других княжествах Шабоны повсеместно земля как будто сделалась почти бесплодной. Да и деревья тоже. Неурожаи нет-нет да случались раньше, но на какой-то определённый вид культур, это не грозило прежде голодом. Если не шла пшеница, её заменяли другие виды злаковых, если не родил один вид овощей, вместо него перебивались другим. Теперь же земля и деревья не давали НИЧЕГО.

Поначалу князья не слишком запаниковали: благодаря сочной фаранакской земле, тёплому климату, державшемуся круглый год и обильным дождям прежние урожаи собирали в таком количестве, что были сделаны запасы на год в закромах города и крестьян. Год можно прожить и без урожаев, а там уж как-нибудь всё наладится…

И год протянулся.

Если он был несколько неприятным для Шабоны, потерявшей былые доходы, но зато по-прежнему питавшейся досыта, то для других княжеств Фаранаки он прошёл впроголодь. Запасы из закромов продавали горожанам втридорога, да и крестьяне питались скудно, надеясь растянуть свои запасы на год.

А затем начали иссякать и эти запасы. А земля и деревья всё не давали новых урожаев.

И вся Фаранака знала: в княжестве Шабона совершенно противоположная картина. И было ясно, что тут не обошлось без влияния шабонского княжича Дана, рождённого, по словам его матери, от бога деревьев… Но, вероятно, сын этого бога умел влиять не только на деревья, но и на растительность вообще, вплоть до того, что мог решать, рождаться ей из-под земли или нет.

Во всех княжествах Фаранаки, кроме Шабоны, нарастало беспокойство. Народ, привыкший к сытости, никак не желала голодать. Росла его агрессия и предрасположенность к бунтам. Многочисленным неуёмным бунтам, которые могли бы закончится плачевно для правителей.

Князья начали поговаривать о том, как найти способ помириться с княгиней Ялли.

А между тем, Дан уже рисовал иное: это было красивое здание нежно-кремового цвета с арками и стройными колоннами, с куполом, напоминавшим тыкву, что говорило о том, что это храм. И на этом куполе была изображена огненная лилия.

Мальчик рисовал долго и тщательно, каждый фрагмент этого храма, устройство зала, комнат и подвала. Ялли и другие, окружив его картины, только удивлённо переглядывались.

— Что это, сынок? — не выдержав любопытства, однажды спросила его Ялли. — Ты рисуешь храм, но что это за божество, чей символ — огненная лилия?

— Это храм не богу, — ответил Дан. — Это храм света, света, который несут.

— Кто его несёт?

— Тот, кого ещё нет. Но благодаря этому свету на Фаранаке никогда больше не будет власти демонов! Никогда!

— Так это же хорошо.

Мальчик поднял на мать серьёзные большие глаза.

— Тогда прикажи строить это храм, — промолвил он. — У нас, в Шабоне. И в каждом городе Фаранаки.

Ялли было раскрыла рот, чтобы удивиться: как же она может приказать строить храмы по всей Фаранаке, если она всего лишь правительница одного-единственного княжества? Но затем всё поняла. Весь огромный остров вскоре будет зависеть от её воли. Она поняла, почему.

И не ошиблась. Князья Фаранаки, оказавшиеся не менее сообразительными, чем она, посоветовавшись между собой, решили, что с княжество Шабоной лучше помириться и вернуть былые хорошие отношения. Они не сомневались, что это княжич Дан лишил их земли урожая за их попытку разорить Шабону.

Ялли начала получать заискивающие письма от князей-соседей с извинениями и просьбами восстановить былые торговые связи с Шабоной. И все просили продать им зерна и овощей.

Ялли засмеялась.

— Ну, что ж, продать-то я вам продам, только за такую цену, чтобы покрыть убытки, что вы нанесли моей казне!

И вновь в город Шабону хлынули купцы.

Князья считали, что мир с княгиней Ялли таким образом восстановлен, но почему-то урожаи по-прежнему не изобиловали на их землях.

А между тем, до них доходили слухи, что в Шабоне стремительными темпами строился какой-то совершенно новый храм, не понятно, для какого божества, но его называли храмом Светоносного.

И когда строительство храма было завершено, в его главном зале вместо статуи бога над алтарём находилось изображение огненной лилии.

К тому времени князья Фаранаки дошли до такого отчаяния, что уже не слали гонцов в хоромы Ялли, а наведывались к ней самолично, как добрые гости, с дорогими подарками, покладистые, улыбчивые. И они высказывали ей свои догадки, что неурожаи в их землях — ни что иное, как расплата за то, что они пытались перестать дружить с ней, княгиней Шабоны. Они просили прощения и умоляли княгиню сменить гнев на милость и убедить княжича Дана вернуть урожаи на их земли.

Вот тут княгиня Ялли и предлагала им экскурсии в новый храм Светоносного, которые проводила сама, показывая своим гостям каждый закоулок, всё устройство этого храма. А затем выдвигала условие: урожаи начнут возвращаться в их княжества с началом строительства таких же храмов в их городах.

— Поймите, это не прихоть, — объясняла она, — это средство защитить наш мир от демонов — в грядущем. Жрецы твердят, что ныне демоны бессильны и скованны стихиями, но надо иметь твёрдую уверенность, что они никогда не станут снова свободны настолько, чтобы прорваться в наш мир и испортить его своими мерзостями. Так сказал Дан, сын бога деревьев!

Не все князья точно поняли, что сказала Ялли, хотя она объясняла долго, терпеливо и толково необходимость строительства храмов Светоносного. Но ослушаться не решались. Если уж для восстановления урожаев необходимо строить эти странные храмы — что тут попишешь? Не дожидаться же народного бунта или того, чтобы половина народа Фаранаки бежала с голоду на материк!

И храмы Светоносного начали строиться по всей Фаранаке и по мере их воздвижения восстанавливались урожаи на уснувших в бесплодии землях и деревьях.

С той поры начало что-то меняться во внешности Дана. С него осыпались ветки — каждый день тётушка Фига собирала чуть ли не целый веник. Ялли не знала, радоваться этому или тревожиться, но сам Дан был спокоен, только как-то странно улыбался, глядя на беспокойство матери. Затем начали облетать и сучки, сильно шелушилась кора, особенно во время сна. Когда он поднимался с кровати, постель его оказывалась чуть ли не полностью покрытой шелухой от древесной коры. И кора, покрывавшая тело мальчика становилась всё тоньше и мягче.

А через несколько месяцев такой «линьки» у него местами на теле начала розоветь обычная человеческая кожа.

Дан превращался из живого дерева в мальчика. Красивого ребёнка, белокурого и синеглазого, необыкновенно похожего на свою мать — прямо одно лицо.

И он перестал неестественно быстро расти. Где-то к десяти годам он был почти одного роста со своей матерью, но после рост его замедлился.

Однажды, когда Ялли вместе с Эльгой обсуждали перемены во внешности Дана, Эльга высказала предположение:

— Если, Ялли, твой сын — сын бога, но был рождён с внешностью чудовища за твои грехи в прошлом воплощении, то теперь, когда он изменился и сделался не просто обычным ребёнком, но и таким красивым, не значит ли это, что твои грехи искупаются?

Ялли улыбалась:

— Я и сама ощущаю себя иной. Меня больше не душит ни ярость, ни гнев. Может, только печаль о потерянной любви бога деревьев. Но пусть теперь утешением мне станет сын! А что меня теперь может ещё утешить?

И сын на самом деле занимал почти все мысли Ялли, кроме заботы о княжестве.

К двенадцати годам Дан на голову перерос Ялли и для него наступила пора обучаться управлению княжеством, которое в грядущем должно было перейти к нему, но он не испытывал к этому охоты. Ему больше нравилось подолгу рисовать или проводить время в саду со своими друзьями, которые были приставлены к нему княгиней-матерью. Обучался он весьма неохотно, как бы заставляя себя.

— Когда ему коснётся править княжеством, он справится, — утешала себя Ялли. — Я ведь тоже не обучалась править и я женщина, а пришлось — и я сумела. Так неужели это не получится у мужчины, тем более, у сына бога?

Дан превращался в юношу и Ялли всё больше задумывалась о том, что однажды для него наступит пора жениться. Она была матерью единственного ребёнка, которого обожала и это поневоле сделало её придирчивой к будущим невесткам, которых ещё и не было в помине. Она начала критически относиться к молодым девушкам, примеряя то одну, то другую на роль будущей жены своего сына — и все отбраковывались, как негодные.

Эльга то и дело мечтала вслух о том, что неплохо было бы выдать замуж за Дана её дочь Тамину. Но Ялли только помалкивала в ответ. Она любила сестру, но брак сына с племянницей Таминой не улыбался ей. Дочь Эльги чисто внешне уродилась не в мать, а в одного из красивых любовников той: девочки росла хорошенькой, у неё были тёмные волосы и глаза, от матери ей достались разве что полные губы, но они напоминали пышные ягоды и не были такими тяжёлыми и грубыми, как у Эльги. Чисто внешне девочка была, бесспорно, хороша, но её характер оставлял желать лучшего. Она была слишком своевольна, с трудом поддавалась воспитанию, хотя Эльга держала её в большой строгости и за малейшее неповиновение порола так, что розги оглушительно свистели в воздухе, да и рукой могла ударить так, что девчонка кубарем летела через голову. Однако, материнские колотушки шли ей не в прок, девчонка становилась только более хитрой и изворотливой и эти качества в племяннице не восхищали Ялли.

По счастью, Дан так же не испытывал никакого интереса к Тамине, которая была младше его на несколько лет и всё ещё пребывала в поре детства. Да и Тамина не проявляла симпатий к двоюродному братцу, которого считала странным из-за его пристрастия к рисованию.

И ещё Дан часто бывал в новоотстроенном храме Светоносного. В этом храме было всего несколько жрецов, следивших за чистотой и за тем, не требовалось ли в нём что-нибудь починить или отреставрировать. В отличие от других храмов, в этом не пели гимны богам, не совершали определённых ритуалов, жрецы не проводили никаких религиозных процессий, не существовало даже никаких молитв некоему абстрактному Несомому Свету. В храм просто приходили те, кто желал это сделать и молились своими словами. Чаще всего это были люди в депрессии или опечаленные невзгодами. Но, помолившись в этом храме импровизированными молитвами, почти все ощущали какое-то облегчение и обретали надежду даже в том случае, если её и быть не могло.

Дан не молился — он просто находился в этом храме. А иногда он рисовал что-то на каменном полу перед алтарём и никто не смел этого ему запретить. Его самого воспринимали кем-то вроде хозяина этого храма. И никто не имел права помыть пол, пока на это не получал разрешение Дана.

Сама Ялли наведывалась в этот храм, чтобы посмотреть рисунки сына. И однажды одна из картин сильно поразила её.

К тому времени Дану исполнилось шестнадцать лет. И на такой же возраст выглядела сама Ялли. Дар бога деревьев, данный ей когда-то действовал в её теле — она совершенно не старела и не выглядела матерью сына-юноши. Внешне она сама была юной девушкой, разве что в глазах её царила усталость человека, немало повидавшего на своём веку. Она всё так же была похожа на красивую куклу и так же были бледны её щёки, навсегда утратившие румянец с тех пор, как её оставил бог деревьев.

Многим была непонятна удивительная моложавость княгини Шабоны. Такое чудо приписывали тому, что она являлась матерью сына бога, а кое-кто считал, что это — результат её воздержания. Слуги княгини знали точно, что после смерти князя Каруна у княгини так и не было любовников. Один, правда, заходил её в спальную, но, кажется, так и не разделил с ней постель, упав горлом на нож, которым чистил апельсин — так говорила сама княгиня… Другой также бывал в её спальной, но она слишком быстро прогнала его оттуда. И с тех пор княгиня не зналась ни с одним мужчиной.

Ялли никому ничего не объясняла, почему ей не желанен никто из мужчин. Она просто загружала себя заботами о княжестве и сыне — и тема любви была у неё закрыта совершенно.

И ещё её заботили рисунки сына. Она знала, что они не могли быть обычными.

И вот однажды, войдя в храм Светоносного вместе с Эльгой, она увидела своего сына сидящим на каменном полу и склонившимся над очередной картиной.

На картине был изображён странный мир — он был весь белый и домики из брёвен были покрыты белым налётом. На Фаранаке с её мягким климатом никогда не шёл снег, его видели только в книгах на картинках и Ялли не сразу поняла, что на картине Дана изображён именно снег — глубокие сугробы, толстые его слои, осевшие на крышах домов. Домики окружали хвойные деревья. На картине также присутствовали люди — одеты в серые и тёмные одежды. А в центре самой картины, на крыльце одного из бревенчатых домов стояла высокая женщина в одной длинной холщовой рубашке, державшая на вытянутых руках нечто безобразное: тощее маленькое существо с куриными ножками и ручками, перепачканное кровью. Лицо женщины было искажено от дикой ярости и гнева, глаза безумно выпучены, рот раскрыт, она явно что-то кричала.

— Что же это может быть? — удивлённо проговорила Ялли. — Какое страшное лицо у этой женщины! О чём она вопит?

— Она требует, чтобы окружающие развели костёр, на котором она могла бы сжечь ребёнка, которого только что родила, — бесстрастно ответил Дан.

Эльга вздрогнула и по лицу еёпобежали судороги; Ялли же не могла совершенно сдержать своего ужаса, всё тело её затряслось и она сжала свои щёки ладонями:

— Сжечь своего ребёнка?! — воскликнула она. — Да у неё нет сердца! Ни разу в жизни не видела такую мать, что хотела бы убить того, кого родила! Как она может такого желать!

— Но ты же видишь, что это за ребёнок, мама. Посмотри: это же настоящее чудовище.

— Ну и что? Ведь ты тоже родился у меня необычным, мало чем отличался по виду от сучковатого полена, но я же любила тебя! Я всегда очень любила тебя! Так почему у этой женщины нет чувств к своему ребёнку, пусть даже такому?

— Хочешь, спроси у неё самой. Она до сих пор жива.

— До сих пор жива? А давно это произошло, когда она родила чудовище и пыталась его сжечь?

— Давно. Столько не живут обычные люди. Но ведь она теперь дерево.

— Как — дерево?

Дан поднялся с пола и вытер руки, перепачканные цветными мелками, о полотенце.

— Это произошло ещё во времена, когда демоны не были пленены стихиями и повелевали ими, — пояснил он. — Эта женщина продала душу демону деревьев Нэгогу и он прибрал её на остров Плачущих Деревьев, когда срок истёк и настала ей пора платить по счетам.

Ялли и Эльга удивлённо переглянулись. От своего отца они слышали об этом острове, который мореплаватели обходили стороной. Там находились плакучие ивы и почва вокруг них была покрыта белой солью — деревья плакали не водой, а самыми настоящими человеческими слезами. В них томились души, что были проданы Нэгогу. Говорили, что их страдания давали дополнительную энергию самому Нэгогу.

— Что ж, поделом ей! — жёстко произнесла Ялли. — Матери, что желала сжечь своего ребёнка самое место в таком аду!

Эльга кивнула в знак согласия с ней.

Но Дан сокрушённо покачал головой.

— Лучше было бы, если бы ты пожелала ей освобождения, — промолвил он. — Простила её. Ты же сама прежде, в предыдущих жизнях совершала ещё худшие поступки.

Ялли с досадой всплеснула руками:

— Почему я слышу только намёки, что я там натворила в прошлых воплощениях? Почему бы мне просто не узнать, в чём я виновна и как это искупить?

— Эта женщина знает всё лучше меня.

— Откуда?

— Она ведь непростое дерево. Она страдающее, живое дерево. Мучения помогли обрести ей дар ясновидения, она им только и пользовалась для того, чтобы постоянно видеть тебя. Все твои воплощения.

— Она постоянно наблюдала за мной, применяя ясновидение? Зачем ей это было нужно?

— А ты, мама, не догадалась сама?

— Нет, конечно. Какая у меня могла быть связь с ней?

— Самая близкая. Она дала тебе начало в мире Великой Тыквы.

Ялли снова растерянно переглянулась с Эльгой, ощущая, как нуждается в моральной поддержке той. Затем перевела вопрошающий взгляд на сына.

— Она была твоей матерью, — продолжил пояснения Дан. — Это ты родилась у неё чудовищем от демона огня. И это тебя она стремилась сжечь на костре за это.

Ялли ничего не ответила, замерев в оцепенении, выпрямившись, как статуя. Она понимала — сын не лжёт ей. Что-то из глубины души говорило о том, что всё это правда. И она вдруг поняла, что хочет ещё больше этой правды. Всю её.

— Я хочу знать, — только и произнесла она.

— Тогда отправляйся на остров Плачущих Деревьев, — ответил Дан.

========== Глава 13. Остров Плачущих Деревьев ==========

Земля плотно сжимала нижние конечности, которые теперь стали корнями. Но корни эти, в отличие от корней обычного дерева, были наделены нервами и ощущали боль, дискомфорт, давление.

И эта омерзительная неподвижность — сколько времени? Тысячи тысячелетий? А может, всего несколько дней, которые растянулись на вечность? Она потеряла счёт времени. Она просто страдала. И солёные слёзы стекали с ивовых ветвей на белую от соли землю…

Страдания её превзошли ту колоссальную ненависть, что она испытывала когда-то к демону Свири, изнасиловавшему её и результату этого изнасилования — дочери-демонице. С тех пор, как облик дерева пленил её, заключив в ужас бессилия и неподвижности, ненависть прожила в ней совсем недолго — только первое время. А затем её вытеснили муки. Муки ада.

Прошло, может, всего несколько дней в состоянии: корни — погрязшие в давящей и душащей их земле, раскинутые под солнцем верхние конечности в форме сотен изогнутых ветвей, которыми играл ветер, страх, наваливающийся опрокинутой горой — и обиды прошлого стали казаться какой-то бытовой ерундой. Всего лишь изнасилование — какие пустяки! Всего-то несколько минут надругательства — что это, в сравнении с жутким пленом в чуждом и неестественном облике? Да, это был демон, нечистое и грязное существо, да, к тому же, она так испугалась, что он изжарит её живую — но не изжарил же! Правда, оставил ей на память о себе «сувенир» — ей пришлось выносить в себе целых девять месяцев то существо с куриными лапками вместо рук и ног, да, к тому же, впоследствии, у него выросли рога, зубы и хвост — и что с того? Стоило ли вообще желать мстить этому жалкому существу, несчастному уже из-за того, что оно просто появилось на свет, да ещё и ради ненужной мести продать душу другому демону — Нэгогу?

Да и отомстить-то не удалось. Она отчётливо помнила это время: начало своей погибели. Она попыталась сжечь дочь-демоницу в огне домашнего очага, а та не сгорела. И вот мать несгоревшей демоницы помчалась в лес, чтобы повеситься от горя и там состоялась роковая встреча с демоном Нэгогом, не назвавшим своё подлинное имя, но представившимся Мудрецом. Он тогда спросил: на что она готова ради того, чтобы отомстить несчастному демонёнку, рождённому ею, считая, что так она накажет самого демона Свири? Она в ответ говорил разные глупости, что, мол, согласна, чтобы после осуществления мести Свири с неё живой содрали кожу или была готова за отмщение отродью демона Свири быть после изнасилованной несчитанное количество раз. Она и не подозревала, что Нэгог подвергнет её ещё более тяжким испытаниям.

Нэгог предложил ей сделку: она продаёт ему душу в обмен на совет, как возможно погубить Джанку, того демонёнка, что она родила от демона Свири. И она, не раздумывая, согласилась. Ей тогда не хотелось думать — для мыслей в голове не осталось места, там всё занимала месть. Она заключила сделку, получила совет и даже не поняла, что оказалась в власти демона, впоследствии поступившего с ней гораздо хуже, чем Свири.

Но совет Нэгога не пригодился. Она просто не смогла заставить упрямую Джанку постоянно называть её мамой, чтобы иметь возможность проклясть ту. Не помогали даже побои. Зато однажды, когда Полок заметил, как она избивает демонёнка, приказал своим помощникам тайно вывести её за город и утопить в реке.

Она была спасена тем, кому теперь принадлежала её душа. Люди Полока тащили её через лес к реке и лесные деревья под влиянием демона деревьев сделали своё дело: слуги Полока заблудились в чаще и бросили свою пленницу, пытаясь спастись, найти дорогу.

А Нэгог предъявил ей счёт и утащил её на остров Плачущих Деревьев, где она и осталась на долгое время — деревом.

И теперь у неё не осталось ничего, кроме ясновидения.

И взгляд её был устремлён на ту, кого она когда-то ненавидела чуть меньше, чем самого демона Свири.

Она вдруг поняла — она хочет быть прощённой своей бывшей дочерью. Сначала ей казалось, что если бы та, что была Джанкой, простила её, она бы смогла избавиться от страшного плена, в котором пребывала. Но время шло и Джанка даже не догадывалась, в каком аду пребывала когда-то родившая её. И не прощала.

Затем к мукам женщины в облике плакучей ивы добавились другие — угрызения совести, нараставшие с течением времени. Осознание того, что она заслужила свой ад и не скоро от него избавится. А возможно — никогда. Чувство вины давило так же сильно, как страх.

Перед ней, как на киноплёнке, пробежала жизнь Джанки — подростковый возраст, выход из повиновения у Полока, замужество, предательство, дети, красивые, послушные, причина для гордости, но всё же убившие свою мать; жизнь Майи — невероятно красивой женщины со странным сердцем и душой, которая была способна творить преступления, от которых у обычного человека встали бы дыбом волосы на голове и одновременно беззаветно и безрассудно любить демона с бычьей головой; несуразная судьба простолюдинки Решмы, чем-то напоминавшая бурную извилистую реку, мечущуюся в бессмысленном существовании; и вот — Ялли, снова в возвышении, снова в княжении, у власти, достигшая пика своей внешней красоты, не принесшей ей счастья…

Малентина знала: корабль, на котором находится её бывшая дочь, уже приближался к острову Плачущих Деревьев. Дан укажет ей, какое из деревьев — та, что дала ей начало начал в мире Великой Тыквы…

Внутреннее зрение напряглось, нервы натянулись, как струны.

Вот она, вот она. Совсем другая, такая красивая, краше солнца. Она сошла на берег — тёмно-красное шёлковое платье облегало её стан, приталенное кожаным поясом, расшитым драгоценными каменьями. Белокурые волосы вокруг головы напоминали ореол, нимб, они падали на плечи, рассыпались по ним золотом, искрящимся на солнце. А тогда-то и волос никаких не было, рога вздымались — её слабое место, её смерть. И вокруг рогов — что-то вроде пуха, жиденького, липкого. Вот оно, преображение. Что уж говорить о чертах лица: теперь они такие утончённые, правильные, яркие. Красота, добытая ею — за муки всеми ненавистной демоницы…

И возраст не имел власти над ней. Рядом со своим шестнадцатилетним сыном — долговязым, немного сутулившимся, одетым в белые лёгкие одежды, она казалась его сестрой-двойняшкой, настолько они были похожи. И ничуть не старше его.

Их сопровождала её сестра, так и не решившаяся отпустить Ялли без своего сопровождения в дальнее странствие. Она шагала рядом — прямая и высокая, плечистая, в коричневом военном кафтане и сапогах, широко, по-мужски расставляя большие ноги и чуть раскачиваясь при ходьбе. Рука её постоянно лежала на рукояти меча — очевидно, эта мужеподобная сильная женщина всегда была начеку.

Они сошли на остров — первая на его землю ступила Эльга, настороженно озираясь кругом. Следом — Ялли, за ней — её сын, а за ними — ещё несколько солдат-телохранителей.

— Солдаты могут остаться на берегу, — сказал Дан. — Нам ничего не грозит. Это всего лишь остров очень, очень несчастных живых существ. Здесь нет ни нечисти, ни разбойников.

— И всё же я отправлюсь с вами, — ответила Эльга. — Отпустить вас в глубь неизвестного места одних? Да никогда!

Княгиня отдала приказ солдатам оставаться на берегу и вместе с сыном и сестрой направилась к чаще ивовых деревьев.

Оказавшись в самой чаще, странники на самом деле не обнаружили ничего опасного для себя, кроме дискомфорта, который создавали для них плачущие деревья, поливая из солёными слезами — быть намоченными такой влагой было не очень приятное ощущение. Ялли то и дело раздражённо вздрагивала и морщилась от брезгливости, Эльга старалась сносить всё более мужественно, но слёзы ив также вызывали в ней отвращение и она то и дело поводила плечами, что было у неё признаком величайшей досады.

И только Дан, казалось, совершенно не придавал значения, что его белоснежная рубашка промокла насквозь от древесных слёз, он пристально озирался кругом, подняв ладони и поворачиваясь в пространстве.

Малентина видела: они приближались. И слёзы хлынули из неё так, что это были уже не капли, но струи.

Дан первым приблизился к ней и его ладони легли на ствол ивы. Он повернул лицо в строну, где находилась его мать, удивлённо смотревшая на происходящее.

— Я знаю, мама, ты простила её, — произнёс он. — Душа твоя простила. Давно ведь это было. Значит, — он вновь обратился к иве, — именем бога деревьев, моего отца Али, я освобождаю тебя от власти демона Нэгога.

Малентине показалось, что её насквозь пронзила сильнейшая судорога — тысячи острых спиц. Она бы закричала от невыносимой боли, но не могла. Дерево задрожало, изогнутые ветви его затряслись и с них посыпались листья — обильнейшим листопадом.

Затем начали ломаться ветви и несчастная Малентина испытывала такие же страдания, как если бы её начали дробить кости.

Кора шелушилась на её стволе и отпадала огромными кусками — это была мучительнейшее ощущение, когда сдирают кожу живьём.

Корни тянулись из земли вверх — это было что-то подобное растягиванию на дыбе.

И когда начал сжиматься ствол, обретая контуры человеческого тела, это оказалось ужаснее всего, потому что Малентине казалось, что на неё навалилась огромная скала, которая давит нестерпимой тяжестью, но никак не расплющит настолько, чтобы смерть избавила от мук.

Она завалилась на бок — корни больше не держали её в вертикальном положении, потому что они обратились в нормальные человеческие конечности — ноги, только очень грязные, перепачканные землёй. Она разбросала в разные стороны не ветви — руки. И глаза её, уже не внутреннее зрение, а обычные глаза смотрели неотрывно в синее небо, парящее над ней бездонным океаном. Она не могла произнести ни звука — силы куда-то исчезли совершенно после пережитых страданий. Боли уже не осталось, только совершенное бессилие.

Ялли склонилась над ней. И не могла понять, каковы черты лица этой женщины — настолько оно было бледным и искажённым.

— Теперь остаётся только отправить её на материк, — промолвила она, — значит, надо позвать солдат и приказать им взять для неё носилки. Но, — обратилась она к сыну, — что же теперь будет с другими деревьями? Ведь мы-то знаем теперь, что все они — несчастные мученики, страдания их ни с чем не сравнимы. Только никакие страдания не должны длиться вечно. Когда же наступит освобождение для них?

— Когда их простят, как ты простила её, — ответил Дан, махнув в сторону лежащей на земле Малентины.

— Простят? Значит, они в чём-то виновны?

— И не за мелкие проступки.

— Ну, что ж, если они всё ещё виновны, значит, мы бессильны, — промолвила Ялли. — Но как бы ни были страшны их преступления, — пожелаем им добра — обрести как можно скорее прощение и освобождение!

— И себе пожелай того же, — разбухшими и растрескавшимися губами произнесла Малентина. — Императрица Майя!..

— Что? — удивилась Ялли.

Корабль покачивался на океанских волнах, направляясь к берегам острова Фаранаки.

В каюте княгини царил полумрак — горел лишь один светильник, его золотое сияние освещало жалкую ссутуленную фигуру Малентины, укутанную в тёплый шерстяной плед, ютившуюся в глубоком кресле.

Малентине было очень холодно, несмотря на то, что погода над океаном стояла довольно жаркая. В руках её была кружка с горячим напитком из трав, она то и дело прихлёбывала его, но согреться никак не могла. Вероятно, циркуляция крови в её теле была нарушена после того, как оно пробыло не один век в состоянии дерева.

Ялли восседала в другом кресле напротив — величественно, как на троне, глядя сверху вниз на свою гостью. Она простила Малентину, но не уважала и не испытывала к той ни малейшей симпатии.

Дан находился позади её кресла, опершись локтями на его спинку.

— Итак, — надменно произнесла Ялли, — может, ответишь мне, когда я смогу услышать от тебя то, что хочу и ради чего я тебя спасла? Ведь ты знаешь обо мне больше, чем я сама, не так ли?

Малентина бросила на неё напряжённый нервный взгляд.

— Это так, — ответила она, — я знаю. Только почему ты считаешь, что я обязана всё это тебе пересказать?

— Потому что я так решила! — голос Ялли сделался холодным, как лёд и жёстким, как сталь. — Я — княгиня, я никого ни о чём не прошу — я приказываю. И даже мои соседи, такие же князья, как и я, выполняют мои требования! И кто этого не делает, жалеют об этом.

— Ты угрожаешь мне? — глаза Малентины сощурились, как у кошки и в них заиграл зелёный злой огонёк. — А ты не забыла, что поклялась своим сыном, что не станешь причинять зла? Или тебя настолько изнуряет любопытство о твоих прошлых воплощениях, что ты готова пожертвовать им?

Глаза Ялли также сузились и взгляд их сделался острым, как кинжал.

— А я и не собираюсь причинять тебе вреда! — голос её зазвучал приторно-елейно. — Я не перережу тебе глотку и за борт не вышвырну. Более того, я доставлю тебя на твою родину — на материк Гобо, в ту самую деревню лесорубов, где ты родилась и жила!

Малентина отставила кружку в строну на небольшой круглый столик рядом с её креслом и глаза её округлились — уже от испуга:

— В деревню лесорубов?! Но той деревни уже и в помине нет, она исчезла с Планеты с тех пор, когда демон Лир вызвал землетрясение в земле Шерноддан! Там теперь лес, сплошной лес!

— Отлично, — голос Ялли всё также был сладок, — тогда я подыщу тебе другую деревню, где ты можешь поселиться у кого-нибудь в качестве батрачки. Обещаю, что это будет тоже деревня лесорубов. Ведь тебе привычна такая работа — валить деревья? Ты, наверно, соскучилась по ней?

По лицу Малентины заходили желваки:

— Я не знаю… Я не уверена, что мои руки сильны, как тогда… За годы этой страшной неподвижности, я, должно быть, утратила силу…

Ялли гордо выпрямилась в кресле:

— Чувствую, что перенесённые тобою адские страдания подорвали в тебе не только силы телесные, но и душевные. После всего этого кошмара тебе хочется только одного: покоя, комфорта, удовольствий, хотя бы маленьких, но радостей жизни. Но кто тебе может предоставить их? Может, я? Вот только с какой стати? Я, конечно, не очень осведомлена о своих прошлых воплощениях, но о том, что ты тогда хотела сжечь меня и пыталась проклясть, мне известно! И только из-за того, что в том воплощении я родилась совершенно непохожей на других детей! Да как же это возможно, чтобы мать так ненавидела своего ребёнка, что же это за каменное сердце должно быть у неё? Ты, наверно, знаешь, как я любила своего Дана, хоть он и был прежде похож на дерево? Я его грудью кормила, мне было сладко его обнимать и целовать, я видела его очень, очень красивым, самым красивым он был для меня!

— Но ведь ты родила его от того, кого любила, а не от демона, изнасиловавшего тебя! — тихо промолвила Малентина.

Лицо Ялли сделалось неподвижным, как камень.

— Вот поэтому я и простила тебя, — ответила она. — Только за то, что твой рассудок, вероятно, не мог перенести такого горя, он сделался безумным и именно поэтому ты и стала такой ужасной матерью для той меня — матерью, какую не пожелаешь и врагу! Но это не значит, что за твои страдания я буду холить и пестовать тебя. Не хочешь мне помочь — и я тебе не помогу. Высажу на берегу материка Гобо — и выживай себе, как знаешь, трудись в поте лица и думай каждый день только о корке хлеба!

— Не надо, — тихо прошептала Малентина.

— Что — не надо?

— Не бросай меня на берегу… Я не хочу бороться за выживание… Я уже не та… Возьми меня в свой дом, давай мне одежду и хорошую еду, да ещё немного покоя — я всё сделаю, как ты скажешь!

— Ну, смотри же! Всё это ты получишь, но не вздумай перечить!

Малентине было дано некоторое время на отдых. ” — Пусть наберётся сил здесь, на корабле, — решила Ялли, — а уж там, в моём доме, она расскажет мне всё.»

Она позвала служанку и приказала отвести Малентину в отведённую для той небольшую каюту, рядом с каютами для прислуги. В этой каюте была узкая лежанка, столик, две табуретки.

Малентина на самом деле чувствовала себя весьма усталой. Она приблизилась к гамаку и легла на него, поплотнее укутавшись в плед.

Она вспоминала.

В память назойливо забирался тот самый страшный день в её жизни, когда она оказалась на острове Плачущих Деревьев и перед ней предстал Нэгог, злорадно улыбавшийся. В ушах отчётливо стоял скрипучий голос, произносивший напутствие перед её длительными мучениями: ” Запомни, Малентина, какие бы страдания ни выпали тебе, никогда не допускай мыслей, что это наказание! Считай испытанием, но не наказанием! Потому, что если ты начнёшь думать, что тебя наказали, поневоле возникнет вопрос: за что? И тут ты начнёшь копаться в себе и, глядишь, нароешь что-нибудь, да и поймёшь, насколько была неправа в том-то или в том-то. А ощущать себя неправым — тяжелоооо! Тут можно даже додуматься до покаяния. Покаешься — тут и накроет тебя чувство вины. А чувство вины, дорогуша, оно наказания требует. Вот тут ты и станешь неудачницей, потому что начнёшь наказывать себя. Тут и врагов не нужно, чтобы создать проблемы — тут ты станешь себе главным врагом! Выход, конечно, есть: можно простить себя. А вот это как раз и есть самое сложное. Многие так и не прощают себя и карают, карают, карают! А если не карают, то снова и снова повторяют преступления, совершённые прежде, опускаясь на духовное дно. Запомни это последнее наставление Мудреца. Это тебе мой подарок. Может, когда-нибудь твои испытания придут к концу и ты вспомнишь об этом наставлении и оно пригодится тебе, весьма пригодится!»

— Пригодится!.. — вслух произнесла Малентина.

Мозг начал лихорадочно работать. И где-то из глубин души этой женщины начала подниматься древняя ярость, застарелые обиды и желание оплатить долги: ” Ведь это всё из-за неё, это было всё из-за неё! Если бы я не желала тогда уничтожить её любой ценой, если бы я не продала Мудрецу душу только за совет, как погубить её, ничего бы этого не было — этих страшных веков в ипостаси дерева! Она, она, опять она! Причина того, что я не могу жить!»

Она поднялась с гамаки и беспокойно заходила по каюте — от стены к стене. ” — Но ведь она стала совершенно другой, — пронзали мозг мысли озарением, — она не такая, как прежде! Что если бы сейчас она узнала, насколько ужасные преступления она творила прежде, хотя бы когда была в ипостаси императрицы Майи? Ощутила бы она вину за совершённое прежде? Неужели ты сама роешь себе могилу, требуя, чтобы я рассказала тебе о прошлом, Джанка? Что если ты не простишь сама себя? Что если ты сама пожелаешь подвергнуть себя таким мучениям, какие испытала я? Неужели таким образом я буду всё же отмщена?»

Сердцем Малентины овладела буйная нездоровая радость. Ей показалось, что у ней прибавилось сил и кровь бешено заходила по её жилам, согревая тело настолько, что ему даже стало жарко. Ей захотелось есть, хотя до сих пор она не испытала этого желания за века в ипостаси дерева отвыкнув от человеческой пищи.

Она выбралась из каюты и, забредя в соседнюю каюту для прислуги, попросила поесть.

Через несколько минут одна из служанок принесла в её каюту кувшин с молоком, тарелку с жареным цыплёнком, большой кусок хлеба, виноград, апельсины. Малентина жадно набросилась на еду и уничтожила всё это всего за несколько минут.

— Ну, теперь я готова, — вслух проговорила она.

Затем, поднявшись с табурета, вновь вызвала служанку, громко постучав в стену, смежную с каютой для прислуги.

— Передай княгине, что я готова рассказать ей всё, что она пожелает! — повелительно произнесла Малентина и рысьи глаза её запылали сумасшедшими огнями.

========== Глава 14. Во власти океана ==========

Ялли была готова слушать её чуть ли не в любое время суток. И Малентина решила было, что по такому поводу она имеет право просить княгиню о чём угодно, какими бы странными её просьбы ни являлись.

Усаживаясь в кресло напротив княгини, она произнесла:

— Могу ли я попросить тебя, чтобы ты называла меня мамой?

У Ялли от удивления приподнялись брови и округлились глаза:

— Ты обезумела? Мне называть мамой — тебя? Да ты помнишь ли, с кем разговариваешь? Даже если бы я была самой последней простолюдинкой в нашем княжестве, я бы и тогда не назвала тебя своей матерью, ибо у меня жива моя родная мать, но даже если бы я была сиротой, я бы никогда не сказала тебе «мама»! И что за наглость? Ты обезумела и не отдаёшь себе отчёта в том, что говоришь с княгиней? Что за дерзость? Ты испытываешь моё терпение себе на горе?

— Но ведь когда-то я была твоей матерью.

— Если бы нормой было то, как ты поступала со своим ребёнком, то слово «мама» звучало бы как проклятье! — Ялли ощущала, как начинает набираться гневом. — Оно бы звучало гнуснее, чем слово «паук», «скорпион» или даже «демон»!

— Да, я виновата, но я подумала, что ты облегчишь мою совесть, если назовёшь мамой…

— Я уже простила тебя однажды, благодаря этому ты вернулась из облика дерева в человеческий облик, так тебе мало этой милости? Ты ещё и хочешь облегчить бремя своей вины? Ты явно злоупотребляешь моим благодетельством! И явно не боишься меня и не воспринимаешь всерьёз. А зря! — глаза Ялли зловеще сузились и она трижды хлопнула в ладоши.

В ту же секунду дверь в каюту распахнулась и в неё заглянуло круглое румяное лицо служанки.

— Позвать двух матросов! — приказала Ялли.

Когда матросы явились, она отдала другой приказ, махнув в сторону Малентины:

— Высечь. Десять плетей на первый раз.

Малентина сильно испугалась, она никак не ожидала такого поворота. Она переоценивала свою роль в помощи княгине и затребовала слишком многого. Когда матросы приблизились к ней и взяли её за локти, она принялась умолять княгиню, чтобы её не пороли, но та сурово молчала, глядя холодными бесстрастными глазами. Тогда Малентина закричала и заплакала, но и это не разжалобило Ялли.

Малентину вытащили на палубу, привязали к перилам за руки, согнув её пополам, задрали ей на голову подол платья, стянули с неё панталоны и вытянули плёткой по спине и ягодицами ровно десять раз — как велела княгиня.

А после наказания, ни живую ни мёртвую от страха и боли, вновь привели в каюту.

Ялли приказала ей снова сесть в кресло и начинать рассказ, не докучая ненужными предисловиями.

Малентина была всерьёз напугана, ей было приказано пересказать жизнь Джанки и она не решалась лгать, опасаясь, что её ложь будет разоблачена хотя бы сыном княгини, о котором Малентина знала, что он был также сыном божества. С другой стороны было страшно поведать и опасную правду о том, как немилосердно она обходилась с маленькой несчастной Джанкой. Кто знает, какое раздражение это может вызвать у Ялли, которая, как выяснилось шутить не любит?

Однако, княгиня спокойно выслушала о том, как Малентина дважды пыталась её сжечь, как стремилась заставить называть матерью, чтобы обрести над ней силу проклятья, как нещадно избивала до тех пор, пока этого не заметил жрец Полок. Лицо Ялли было непроницаемо. И Малентина вздохнула спокойно, когда пришла пора поведать о жизни Джанки уже без участия в ней её биологической матери. Когда шло повествование о том, как Джанка сжигала деревни по наущению Полока, даже не ведая, что творит, Ялли явно не испытала чувства вины.

— Как можно винить себя за зло, если ты даже не знаешь, что творишь его? — вслух произнесла она.

” — Погоди, я ты ещё о другом зле не знаешь!» — подумала Малентина.

С тех пор она ежедневно проводила вместе с Ялли долгие часы — то в каюте, то прогуливаясь по палубе. И всё это время из уст Малентины сходили предыдущие воплощения княгини. Ялли слушала, в основном, хладнокровно, почти не выражая никаких эмоций, даже когда дошла очередь узнать о том, что, оказывается, в первом воплощении она была убита собственными детьми.

— Вероятно, между ними и мной не было особой привязанности, — предположила она. — Возможно, я гордилась ими, что у меня, тогда ещё безобразного чудовища, появилось двое красивых детей. Но я не любила их так сильно, как теперь люблю моего Дана. Вот что значит — родить от любимого мужчины! Хоть даже если сам мужчина и не стоил такой любви.

Сам Дан находился много времени на палубе, пробуя что-то рисовать на досках, но у него явно это не получалось, потому что он часто нервничал и злился, чертя какие-то непонятные разноцветные штрихи. Он сделался раздражительным и успокаивался только отчасти, когда по вечерам садился возле кресла матери и отдыхал, положив ей голову на колени, а она перебирала его светлые кудри.

Ялли же, наоборот, была спокойна, как никогда. Когда ей пришла пора узнать о воплощении Майи, ничего интересного услышать об этом она не ожидала. Когда-то в детстве её отец нанял учителя гуманитарных наук для своих детей, чтобы повысить их эрудицию. Ялли помнила, как этот учитель проводил урок истории материка Гобо и поведал о совсем коротком, но значительном её периоде: правлении императора демона Лира. О его жене, императрице Майе, история особых сведений не имела, кроме того, что она была необыкновенно красива, что Лир безумно любил её, что рядом со своим троном он приказал воздвигнуть трон для неё и дарил ей такие дорогие подарки, что это шокировало окружающих и до сих пор о этих подарках ходили легенды не только по всему материку Гобо, но даже доходило до близлежащих от материка островов, в том числе и Фаранаки. По словам историка, Майя не участвовала ни в политике, ни в издании новых законов, ни в каких-либо других государственных делах. Она была всего лишь женой императора, его вещь, его тень, его женщина, просто сидевшая тихо за его широкой спиной.

Однако, жизнь Майи оказалась гораздо насыщенней, как и влияние на ход истории всего материка и на самого Лира…

И когда Малентина вела повествование обо всех жутких подробностях жизни императрицы Майи, скрытых от летописцев, то, наблюдая в это время за выражением лица Ялли, она замечала на нём ужас и… вину.

— За всю свою жизнь я совершила только одно преступление, — говорила Ялли, — убила того дурачка и то, в дни юности, когда я была слишком вспыльчива, полна спеси и высокомерия, не знала удержу. Подумать только, я лишила его жизни только за то, что он сказал мне то, что было неприятно слышать! Сейчас бы я так не поступила. Никто не имеет права лишать жизни другого просто так, только из-за прихоти, даже тот, кто обладает властью и не подлежит суду и наказанию. Правда, ещё по моей вине погиб Карун, тот жрец и его люди, но если бы этого не произошло, если бы я просто сбежала, не уничтожив их, они бы искали меня и моего сына повсюду и нашли, и не пощадили бы, сожгли и меня и моего несчастного ребёнка. Я не раскаиваюсь в том, что защитила тогда себя, что боролась и победила, и никто меня не убедит, что я была неправа. Но то, что я совершила в воплощении императрицы Майи… Этому нет оправдания!

Малентина трепетала в душе, осознавая, что добивается своего. Княгиня начинала страдать от чувства вины за своё прошлое. И, кажется, ещё чуть-чуть — и она пожелает наказать сама себя.

Ялли то и дело начинала вслух задумываться о том, какими делами искупила грехи прошлого в новом воплощении и все её старания теперь казались такими ничтожными, незначительными. Да, она добилась, чтобы были выстроены храмы Светоносному по всей Фаранаке, чтобы их энергия защищала остров от потенциального влияния демонов. Это было нелегко, но она хлопотала до тех пор, пока на острове не осталось ни одного княжества, где бы не воздвигли такой храм.

Ещё она весьма осторожно относилась к документам о вынесении смертного приговора кому-либо, не спешила ставить свою подпись под ним, пока дело не расследовали весьма тщательно. При её правлении втрое увеличилось количество приютов для сирот, богоделен, появилась благотворительная школа с бесплатным обучением.

Иногда, когда до неё доходили слухи о том, что в каком-либо княжестве слишком выросли налоги, бесчинствует знать или слишком слабо обстоят дела с благотворительностью или происходит что-то ещё неладное, она вмешивалась и слала тем князьям ультиматумы, чтобы они исправили это, делала это настойчиво и князья были вынуждены с ней считаться, зная, что с матерью бога шутки плохи: на Фаранаке не забывали печальную участь князя Бефока.

На острове Фаранака во всех княжествах народ, говоря о ней, называл её Ялли Красивая. И уже давно её глупость не высмеивали на площадях, забыв ошибки и нелепости её юности.

В её княжестве её ценили и уважали и не желали другой княгини.

И Ялли какое-то время начала гордиться собой, но теперь, узнав о своём воплощении в ипостаси княгини Майи, она сильно упала в собственных глазах. Что с того, что она пыталась сделать что-то доброе для Фаранаки, острова, если когда-то по её вине едва не погиб целый материк?

Малентина не спешила поведать ей о её третьем воплощении, где она сама исправила свою ошибку, зачав от бога Става сыновей, которые должны были погубить Чудовище, являвшееся основой силы демонов, что она сама и явилось причиной их краха. ” — Ей не нужно знать о том, что она смогла, сумела лишить власти демонов, которую сама им и дала, — рассуждала Малентина, — а то ещё простит себя. Но что если она меня заставит рассказать о её третьем воплощении? Что если её сынок догадается, что я пытаюсь это утаить от неё?»

Но этого не происходило. Ялли мучилась от чувства вины и, казалось, даже сама боялась узнать что-то о своём третьем воплощении, чтобы вдруг не узнать, что она совершила больше зла, чем думала.

И Дан почему-то не давал ей понять, что Малентина что-то таит от неё. Он словно стал каким-то другим: слишком беспокойным, озабоченным, чем-то огорчённым и даже не мог объяснить своё состояние.

Малентина ждала, когда Ялли пожелает наказать себя за прошлые ошибки, ввергнув себя в водоворот событий, которые обычно не делают счастливее никого.

И однажды это произошло.

Посреди океана.

Корабль вдруг начал резко сбавлять ход и вскоре остановился вовсе, покачиваясь на волнах.

Княгиня и все прочие выбрались на палубу, недоумевая и желая понять, что произошло.

И на их глазах начал меняться окружающий мир: лазурные волны океана словно наливались кровью, превращаясь в алые и колыхаясь под небом, которое по-прежнему было безупречно-синее и на нём сияло беспечное жизнерадостное солнце в зените.

Внезапно корабль начал разворачиваться и поплыл в сторону, противоположную направлению к Фаранаке, причём, так стремительно, как не смогло бы его двигать ни одно механическое устройство. Он словно ожил и действовал сам по себе, не подчиняясь воле людей, до сих пор управлявших им.

Всех находившихся на корабле охватил животный ужас, какой обычно наступает, когда происходят явления, которым нет объяснения и которые невозможно остановить, когда приходит полное бессилие.

И только Малентина догадывалась, что это могло быть. Проведя в состоянии дерева века и владея силой ясновидения, она знала ответы на многие загадки, ибо внутренний взор её тогда блуждал по многим закоулкам мира Великой Тыквы.

Ялли стояла возле правого борта на палубе, ни живая ни мёртвая от ужаса. Её сын, бледный, ссутулившийся, находился рядом и обнимал её за плечи. Она решилась обратиться к нему:

— Дан, что это? Ты можешь объяснить?

Юноша помотал белокурой головой:

— Боюсь, что нет, мама. Сейчас не могу. Кажется, я бессилен. Здесь, в океане, я бессилен! Там, где в изобилии росли деревья, я мог питаться их силой, получать знания. А здесь деревьев нет — и я уже не имею никакой власти ни над чем. Я понял это ещё раньше, когда пытался рисовать свои знания, но они не приходили.

— Тогда, вероятно, мы в опасности, — одними губами прошептала Ялли.

” — Ещё в какой! — подумала Малентина. — И я вместе с вами. Красные волны! Не иначе, это проделки Валмира, сына демона Омбу!»

— Демон океана неспокоен, — громко вслух произнесла она. — Он в сильном гневе!

Ялли вскинула на неё яростный взгляд:

— Ты обезумела?! О каких демонах ты говоришь, разве ты не знаешь, что все демоны теперь пленены своими же стихиями?

— Знаю, конечно, — холодно ответила Малентина. — Знаю также, что пленены стихиями только те демоны, что когда-то управляли материком Гобо и островами неподалёку от него, в том числе и Фаранакой. А вот демоны других материков всё ещё сильны и свободны. А так же демон Омбу. Это очень сильный и могущественный демон, потому что ему подчиняются воды всего мирового океана! Кроме, может, полоски возле материка Гобо.

— И этот демон развернул наш корабль и гонит его в неизвестном направлении?

— В направлении к материку Ситора, — уточнил стоявший неподалёку от княгини и её сына капитан корабля. — Так указывает компас.

К описываемому периоду времени жители материка Гобо и острова Фаранаки знали уже гораздо больше о мире, в котором обитали. Контакт с хозяевами другого материка — Сильбо, стремившимися к дальним путешествиям и открытиям, повысил познания гобойцев и фаранакцев в географии и им было уже известно, что на Планете существовали и другие земли за океаном, в их числе — материк Ситора, мало изученный, но, тем не менее, уже открытый фаранакскими мореплавателями.

На высоком лбу Дана между бровей пролегла складка досады.

— Как странно, я никогда не получал от деревьев информации о существовании демонов в других землях! — голос юноши сделался сдавленным. — Почему они молчали? Или они сами могли чего-то не знать? Может, ты скажешь, что демону океана нужно от нас? — обратился он к Малентине.

— Может, и скажу, — надменно промолвила та. — Не знаю точно, но смею предполагать, что у него есть счёты к твоей мамочке.

— Какие счёты? — Ялли пронзила её острым взглядом.

Малентина осеклась. Ялли не должна знать о том, что демон может желать ей отомстить за то, что она в своё время стала причиной гибели других демонов, иначе она решит, что, поспособствовав пленению демонов их же стихиями, и если не полностью, то значительно искупила свой грех за то, что когда-то сама же дала им власть. Нет, ей не нужно знать о том, что она стала матерью тех, кто уничтожил Чудовище, державшее силу демонов. Ведь в таком случае она может перестанет ощущать тяжесть своей вины и месть Малентины вновь не осуществится.

— Какие счёты?! — повторила Ялли с яростным криком и, схватив Малентину за руку, тряхнула её.

Вместо ответа Малентина широко улыбнулась, оскалив крупные квадратные зубы и зелёные глаза её запылали, как адские костры.

Дан, кажется, впервые в жизни начал терять самообладание — вероятно, это произошло из-за утраты ощущения силы.

— Может, скажешь под пытками? — прорычал он.

Угроза возымела действие. Побывав телом в ипостаси дерева, Малентина начала бояться физических страданий и уж никак не желала испытать их на себе.

— Не пытайте меня! — бледнея, пробормотала она. — Просто, этот демон океана, он… — мозг лихорадочно искал выхода во лжи. — Он ненавидит всех высокопоставленных особ… Он ненавидит красивых женщин… А княгиня ведь так красива…

Ялли, кажется, удовлетворилась этим ответам и теперь желала услышать другое:

— Может, ты знаешь, как нам спастись теперь?

— Не знаю, княгиня, не знаю… Я не лгу, это не в моих интересах, ведь я, кажется, попала в беду вместе со всеми и так же, как и все, хотела бы выжить…

Ялли сжала руки в замок и принялась молиться. Всем богам, каких знала.

И все на корабле — до последнего матроса последовали её примеру.

Но ничего не изменилось. Корабль всё также стремительно нёсся в сторону, противоположную родной Фаранаке и волны по-прежнему выглядели алыми, как будто океанская впадина была наполнена кровью.

В молитвах протянулись часы, ночь начинала окутывать тьмой молившихся на палубе.

А корабль не сбавлял ход…

Ужас, поначалу охвативший сердца всех, кто находился на корабле, сменил отуплением. Начали разбредаться по каютам. И вскоре всех до единого охватил сон — тяжёлый, наполненный страшными тревожными сновидениями.

А с пробуждением кошмар продолжился — корабль несло по кровавой воде ещё стремительней.

И вновь отупление начал сменять режущий страх, теперь уже трясший всех, как в лихорадке.

Чтобы как-то заглушить ощущение кошмара, из продуктовой кладовой выкатили бочку с вином, начали разливать по кружкам и пить. Но даже глубокий хмель не заглушал полностью давящего страха.

Так миновал ещё один день. И снова был ночь, наполненная жуткими сновидениями.

А демон океана всё не оставлял своих проделок и тащил несчастных путешественников туда, куда счёл нужным.

И потекли смены дней и ночей, как будто они тянулись в аду.

Кто-то не выдерживал этих пыток и, потеряв рассудок, прыгал за борт.

И когда, наконец, на горизонте появилась земля, никто этому не обрадовался, все до единого находившиеся на корабле, увидали в этом только подвох, очередную угрозу.

Чем ближе становились зелёные очертания чужой земли, тем сильнее охватывал приступ очередного ужаса.

Ещё двое матросов в панике бросились за борт.

А корабль неумолимо тянуло к берегу, как железо магнитом.

Волны донесли его до берега на расстоянии десяти метров и остановили там.

Дан пристально осматривал незнакомые берега, поросшие пальмовым лесом.

— Мне бы оказаться там, — пробормотал он. — Мне бы добраться до этого леса — и нам нечего было бы опасаться…

— Перебросить причал! — крикнула Ялли, обращаясь к капитану.

class="book">В ту же секунду алые воды вокруг корабля начали подниматься, местами как будто превращаясь в столбы, поднимаясь выше бортов.

Когда матросы попытались перекинуть причал к берегу, один из этих столбов изогнулся и с силой ударил их, отшвырнув вглубь палубы и обдав водой стоявших на них.

— Княгиня, сойти на берег невозможно! — произнёс капитан.

— Вот именно! — произнёс чей-то голос за бортом корабля. Присутствующие на палубе разом обернулись на него.

Вершину одного из столбов, поднявшихся с океана, оседлало человекообразное существо и это ему принадлежала эта фраза.

Оно было похоже на молодого мужчину, внешне ничем не отличавшегося от обычных людей. В его внешности было даже что-то комичное: взъерошенные рыжие волосы, оттопыренные уши, полные широкие губы, маленькие прищуренные глазки. Вот разве что в глазах было что-то особенное, только трудно было предположить, что именно.

Существо не сводило этих глаз с Ялли и улыбалось.

— Вы не сойдёте на берег, — спокойно, с высокомерной насмешкой произнесло оно. — Никто не сойдёт. Кроме княгини. Вот она-то непременно сойдёт на берег!

КОНЕЦ ЧЕТВЁРТОЙ ЧАСТИ.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ (НЕПРЕМЕННО!)