Как я теперь живу [Мэг Рософф] (fb2) читать онлайн

http://vk.com/sronan vk.com/dream_real_team

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим Вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Мэг Рософф

Как я теперь живу

Мэг Рософф «Как я теперь живу», 2004

Оригинальное название: "How I Live Now" 2004

Перевод: http://vk.com/sronanhttp://vk.com/sronan, Юлечка Рощупкина

Редактирование: Инна Тихонцева

Оформление: Анна Янишевская

Переведено для групп: http://vk.com/dream_real_teamhttp://vk.com/dream_real_team, http://vk.com/sronanhttp://vk.com/sronan

Любое копирование без ссылки

на переводчикови группуЗАПРЕЩЕНО!

Аннотация

Недалекое будущее. Пятнадцатилетняя Дейзи приезжает из Нью-Йорка в Англию, чтобы повидать свою тети и кузенов, которых она никогда не видела: трех мальчишек её возраста и их младшую сестренку. После приезда Дейзи, её тетя отправляется по делам в город. На следующий день повсеместно происходят взрывы – Лондон атакован и захвачен неизвестным врагом.

Глава 1

Меня зовут Элизабет, но никто меня никогда так не называет. Мой отец взглянул на меня один единственный раз, когда я только родилась, и должно быть подумал, что лицо у меня как у средневековой дамы или мертвеца, но та личность, в которую я превратилась, изначально была простолюдинкой. С самого начала я была больше Дейзи, чем Элизабет.

Но тем летом, когда я отправилась в Англию к моим кузенам, всё изменилось. Отчасти — из-за войны, которая всегда меняет многое, но я не могу припомнить многого о своей жизни до неё, поэтому в этой книге данный факт не считается.

Почти всё изменилось из-за Эдмунда.

И вот что произошло.

Глава 2

Начну я, пожалуй, с самолета, позже расскажу вам почему, и с посадки в аэропорту Лондона. Я оглядывалась по сторонам в поисках женщины среднего возраста, которую знала по фотографиям как мою тётю Пенн. Фотографии уже не новые, но, похоже, она была из тех, кто мог бы носить большое ожерелье, обувь на плоской подошве и, возможно, какое-нибудь узкое платье, чёрное или серое. Но, конечно, это были всего лишь мои догадки, поскольку на фотографиях видно только её лицо.

Я продолжала искать. Все уже ушли. На моём телефоне не было сигнала, и я начала уже думать: «Превосходно, меня бросили в аэропорту, и ни в одной из двух стран мне не обрадуются».Тут я замечаю, что ушли все кроме этого парня, который и подошёл ко мне со словами:

— Ты, должно быть, Дейзи.

Я посмотрела на него с облегчением, и он произнес:

— Я Эдмунд.

— Привет, Эдмунд, — сказала я, — Приятно познакомиться.

Затем стала присматриваться к нему, пытаясь почувствовать, какой будет моя новая жизнь с кузенами.

А теперь позвольте рассказать вам, как он выглядит, пока я не забыла, потому что это не совсем то, что вы ожидаете от среднестатистистического четырнадцатилетнего подростка с СИГАРЕТОЙ в зубах и волосами, выглядящими, словно он сам укоротил их с помощью топора глубокой ночью. Помимо этого он более всего напоминал дворняжку, ну знаете, таких обычно можно увидеть в приюте для собак? Они живут надеждой, встречают вас с достоинством, мило тыкаются носами в вашу ладонь, и с этой самой секунды вам хочется забрать его домой. Что ж, это он.

Вот только это он забрал меня домой.

— Я возьму твою сумку, — сказал он, и хотя он был намного ниже меня, а руки у него были не толще собачьих ног, он схватил мою сумку. Но я взяла её обратно и спросила:

— Где твоя мама, она в машине?

Он улыбнулся и сделал затяжку. Я, конечно, знала, что курение убивает, но всё же решила, что это классно. Может быть, все ребята в Англии курят сигареты? Я ничего не сказала на случай, если в Англии начинают курить, например, в двенадцать, а выставлять себя идиоткой, проведя здесь всего пять минут, мне не очень хотелось. Так или иначе, он ответил, что его мама не смогла приехать в аэропорт, потому что она работает, и ничья жизнь не стоит того, чтобы отрывать её от работы, а все остальные похоже были слишком заняты своими делами, так что он поехал сюда сам.

Тут мне стало смешно.

— Ты поехал сюда сам? Ты ПОЕХАЛ СЮДА сам? Ну ладно, тогда я личный секретарь герцогини Панамы.

Он слегка пожал плечами и наклонил голову, снова становясь похожим на собаку из приюта. Он указал мне на полуразвалившийся черный джип. Дверь он разблокировал через открытое окно, потянув и дернув за ручку, забросил мою сумку на заднее сиденье, хотя, скорее протолкнул, поскольку она была довольно тяжелой, а затем сказал:

— Садись, кузина Дейзи.

Возразить мне было нечего, и ничего с этим поделать я тоже не могла, так что полезла в машину.

Я всё еще пыталась осознать происходящее, когда он вместо того, чтобы следовать знакам «Выход», свернул на траву и двинулся прямо к знаку «Нет проезда», и, конечно же, проехал мимо него. Потом налево, через канаву, и внезапно мы оказались на шоссе.

— Представляешь, они берут по тринадцать с половиной фунтов в час за парковку! — сказал он мне.

Если быть до конца честной, я сомневалась, что хоть чему-нибудь поверила бы, сидя в машине, несущейся по встречной полосе, за рулем с этим тощим парнем, курящим сигарету. И пусть кто-нибудь попробует мне сказать, что Англия нормальная страна.

Он снова забавно, как-то по-собачьи, посмотрел на меня и произнёс:

— Ты привыкнешь.

Это тоже показалось мне странным, поэтому вслух я ничего не ответила.

Глава 3

Дорога до их дома была длинной. Шоссе проносилось мимо, и у меня, как всегда, стали слипаться глаза. Я провалилась в сон, а проснувшись, обнаружила, что меня встречает комитет в составе четверых детей, козы и двух собак, глазевших через окно. Последних, как я позже узнала, звали Джет и Джин. А позади всей этой компании я разглядела несколько кошек, резвившихся среди уток на лужайке.

В эту минуту я была рада, что мне пятнадцать и что я из Нью-Йорка. И хотя я не видела всего этого прежде, повидать мне довелось немало. Моё лицо тут же приняло отсутствующее выражение: «Всё, как обычно». Я, конечно же, быстро взяла себя в руки, но сказать по правде, увиденное застало меня врасплох. Однако мне не хотелось, чтобы они подумали, что ребята из Нью-Йорка не такие крутые, как ребята из Англии, живущие в огромных старых домах и у которых есть козы и собаки.

Тёти Пенн до сих пор не было видно, но Эдмунд познакомил меня с остальными кузенами. Их звали Айзек, Осберт и Пайпер, на которой мне не хотелось бы подробно останавливаться. Айзек и Эдмунд были близнецами. Они выглядели абсолютно одинаково за исключением глаз. У Айзека они были зелёными, а у Эдмунда того же цвета, что и небо, на тот момент серое. Поначалу Пайпер понравилась мне больше всех, потому что она посмотрела прямо на меня и сказала:

— Мы очень рады, что ты с нами, Элизабет.

— Дейзи, — поправила я её.

Она торжественно кивнула в ответ, и у меня не осталось сомнений, что она запомнит.

Айзек потащил было мою сумку к дому, но Осберт, старший из братьев, забрал её у него и исчез в доме. Выглядел он при этом так, будто тут самый главный.

Прежде чем рассказать вам, что произошло дальше, позвольте сказать несколько слов о доме, который был просто неописуем, разумеется, если до этого вы не видели ничего, кроме Нью-йоркской квартиры.

Скажу сразу — дом едва стоял, но, похоже, это не имело никакого значения. Он был сделан из больших кусков желтоватого камня, у него была крутая крыша, и он огибал буквой Г большой, мощенный крупной галькой внутренний двор. Небольшую часть этой Г занимал широкий арочный коридор, когда-то, вероятно, бывший стойлами. Теперь же это была кухня с гигантским зигзагообразным кирпичным полом, большими окнами на протяжении всего коридора и крепкой дверью.

— Открыта всегда, если, конечно, не идет снег, — сказал Эдмунд.

Фасад дома обвивала густая лоза с мощными, толстыми стеблями: должно быть, этой лозе несколько сотен лет. Однако среди ее стеблей не было видно ни одного цветка, возможно, для цветения еще слишком рано. За домом, если подняться по каменным ступенькам, располагался сад, окруженный высокими кирпичными стенами. В этом саду цвело невероятное множество цветов, окрашенных во всевозможные оттенки белого. В углу красовался старый потертый каменный монумент ангела со сложенными позади крыльями. Пайпер объяснила мне, что этот ангел — памятник одному ребенку, который жил в этом доме сотни лет назад и был похоронен в саду.

Позже, когда мне представился шанс осмотреться в доме получше, я обнаружила, что внутри все кажется еще более несуразным, чем снаружи. Некую особенность этому дому придавали причудливые коридоры, которые, казалось, не вели никуда, и крошечные спальни на чердаке с наклоненными потолками. Все ступени оказались жутко скрипучими, а на окнах не было занавесок. Главные комнаты выглядели огромными по сравнению с теми, что я привыкла видеть. Они были заставлены громоздкой старой, но комфортной мебелью, также повсюду виднелись картины, книги. А камин был настолько просторным, что туда можно было зайти, в буквальном смысле. Чучела животных, «позирующие» подле него, придавали комнате особый колорит старых времен.

Ванная комната, как, оказалось, вполне вписывалась в царивший в главных комнатах колорит. Я бы, наверное, назвала ее антикварной. Однако стоит только уединиться в ванной «по своим делам», как тут же стены отражают все издаваемые вами звуки. Очень громко.

Дом располагался возле сельскохозяйственных угодий, одни из которых напоминали луга, другие были засажены картофелем, а остальные только начинали цвести кислотно-желтым цветом. Эдмунд говорит, что это рапс, который используют для приготовления рапсового масла. Тетя Пенн всегда занята важными делами, связанными с Процессом по Установлению Мира, таким образом, она не знает даже элементарных вещей о ведении хозяйства, как и Эдмунд. Но есть фермер, который регулярно приходит и берет заботы о плантациях на себя.

Несмотря на это, семейство содержит овец, коз, кошек, собак и цыплят. Возможно, это покажется вам забавным, но они держат их «для украшения», как сказал Осберт. В этом плане мой кузен напоминает мне моих знакомых из Нью-Йорка.

На кухню пожаловала некая процессия, включавшая Эдмунда, Пайпер, Айзека, Осберта, двух собак — Джет и Джин (одна собака была белой, другая — черной) и вереницу кошек. Кто-то разлил чай по кружкам, и мы все сели за стол. Компания уставилась на меня как на диковинную зверюшку из зоопарка, но вслед за любопытными взглядами на меня посыпались вопросы. Хотя, признаться, разговор протекал намного любезнее, чем, если бы это было в Нью-Йорке, где взрослые с натянутой улыбочкой кладут вам печенье в тарелку и просят представиться.

Отвечая на многочисленные вопросы, я чувствовала себя буквально ошалевшей. Мне жутко хотелось холодной воды, дабы немного освежиться после событий сегодняшнего дня. Я взглянула на Эдмунда, который все это время весело поглядывал на меня. В руке он держал стакан с водой, в которой плавали кубики льда. Я также заметила, что Айзек с ухмылкой смотрит на Эдмунда.

Вскоре Осберт вышел из кухни (если я забыла сказать, что ему 16, на год больше, чем мне, и он здесь самый старший). Пайпер спросила, хочу ли я поглазеть на животных или предпочту полежать и отдохнуть, и, конечно же, я выбрала второе, потому что даже перед тем, как я покинула Нью-Йорк, я не могла похвастаться особой бодростью. На миг на лице Пайпер мелькнуло разочарование, но я настолько устала, что меня это не сильно заботило.

Она проводила меня в комнату наверху, похожую на монашескую келью, дверь в которую находилась в конце коридора. Комнатка была самой обыкновенной, маленькой, с тонкими белыми стенами, которые отнюдь не выглядели новыми. Там было большое окно с витражом из зеленых и желтых стеклышек. Большой полосатый кот выглядывал из-под кровати, а рядом в старой бутылке стояли нарциссы. Мне вдруг стало казаться, что эта комната — самое безопасное место из тех, где я успела побывать.

Мы поместили мой чемодан в углу, затем Пайпер принесла кучу старых одеял и со смущением поведала мне, что много лет назад черные одеяла спряли из шерсти черных овец.

Я выбрала черное одеяло и накрылась им с головой, без какой-либо причины, думая о том, что я всегда была частью этого дома. Но, к сожалению, я принимала желаемое за действительное.

И тогда я уснула.

Глава 4

Мне не хотелось спать день и ночь напролет, но в итоге вышло иначе. Когда я проснулась, меня накрыло то самое странное чувство, которое испытываешь, просыпаясь в чужой кровати в нескольких сотнях миль от дома. В окружении царившего в комнате сероватого света я слушала таинственную тишину, какой никогда не было и не будет в Нью-Йорке, жизнь в котором днем и ночью бьет ключом.

Первым делом я проверила смс-сообщения, но всё, что я увидела, это НЕТ СИГНАЛА.

«Ну и цивилизация», — подумала я. К тому же в моей голове всплыла пугающая реплика из одного фильма: «Никто не услышит твой крик».Но я отбросила все это в дальний угол своего сознания и выглянула в окно. На улице было тихо и прекрасно. Небо заливалось рассветным румянцем, бледно-серый туман окутывал сарай, поля и сады. Я ожидала увидеть оленя или, может быть, единорога, рысцой возвращающегося домой после тяжелой ночи. Но увидела только каких-то птиц.

Мне стало холодно, и я юркнула обратно под одеяла.

Я слишком стеснялась, чтобы выйти из комнаты, так что осталась там и думала о своем старом родном доме, который, к сожалению, напоминал мне Давину Дьяболику, которая высасывала душу моего отца через его... ну, вы сами знаете что. Позже она залетела, а когда родит, Лия и я собираемся называть ребенка Дамиан, даже если это будет девочка.

Если верить моей лучше подруге Лие, то ДД хотела отравить меня и наблюдать, как я медленно чернею и разбухаю как свинья, а потом умираю в агонии. Но, полагаю, ее план провалился, когда я отказалась что-либо есть. В конце концов, она отправила меня жить как можно дальше от дома в компанию родственников, которых я никогда не видела, в то время как она, папа и их новая игрушка будут жить счастливо. Если бы она обратила хоть малейшее внимание на то, как справляются другие мачехи, то была бы оценена Большим Жирным Нулем.

Прежде чем я успела привести себя в порядок, я услышала едва слышный скрип двери. Это снова была Пайпер. Она заглянула в комнату и взвизгнула, как радостная мышка, увидев, что я проснулась. Девочка спросила, не желаю ли я чаю.

— Да, — приняла предложение я. — Спасибо, — я старалась быть вежливой с Пайпер, потому что она мне понравилась еще вчера вечером.

Девочка мгновенно кинулась на кухню.

Я снова подошла к окну и выглянула наружу: туман уже рассеялся, и все вокруг зеленело. Я оделась и, по пути забредя в пару прехорошеньких комнат, нашла кухню. Айзек и Эдмунд были уже там, поедая тосты с джемом, а Пайпер делала мне чай, выглядя обеспокоенной, что я выбралась из кровати и сама пришла за ним. В Нью-Йорке девятилетние девочки такими вещами не занимаются, а ждут, когда взрослые сделают это для них, так что я была весьма впечатлена ее трепетным отношением ко мне. Однако в то же время меня посетила мысль, не умерла ли старая добрая тетя Пенн, а окружающие просто не знали, как мне это сказать.

— Мама работала всю ночь, — сказал Эдмунд. — Она спит, но появится здесь к обеду. Тогда ты ее и увидишь.

— Спасибо за информацию, — ответила я.

Пока я допивала чай, Пайпер неловко шаталась вокруг, явно желая сказать что-то. Поглядывая на Эдмунда и Айзека, она, наконец, произнесла:

— Пожалуйста, пойдем в ангар, Дейзи.

И это «пожалуйста» звучало больше не как просьба, а как команда. Затем она посмотрела на братьев, как будто говоря «Я просто не могу держаться!». Когда я встала, чтобы пойти с Пайпер, она поступила очень мило, взяв меня за руку, мне даже захотелось ее обнять, особенно с тех пор, как Быть Милой с Дейзи не было чьим-либо хобби.

В ангаре, который хоть и пах животными, но не слишком неприятно, она показала мне крошечную черно-белую козу с квадратными глазами и маленькими обрубленными рожками и звоночком на красном ошейнике. Пайпер сказала, что ее зовут Динь и это была ее коза, но я могла взять ее себе, если захочу. Затем я обняла ее, ведь Пайпер и красивая козочка были одинаково очень милы.

Потом она показала мне стадо овец с длинной запутанной шерстью и нескольких курочек, которые высиживали голубые яйца. Она нашла в соломе одно, еще теплое, и дала его мне. Хоть я и не знала, что делать с яйцом прямо из куриного зада, это тоже было мило.

Скорей бы рассказать Лии об этом месте.

Спустя какое-то время я почувствовала себя довольно уставшей и сказала Пайпер, что мне нужно ненадолго прилечь отдохнуть. Она нахмурилась:

— Тебе надо поесть, ты выглядишь слишком худой.

— Боже, Пайпер не начинай, это всего лишь смена часовых поясов.

Она выглядела расстроенной, но, Господи, это одна из тех избитых фраз, которую я не хотела бы услышать от едва знакомого человека.

Когда я проснулась, на кухне стоял суп с сыром, лежала большая буханка хлеба, и тетя Пенн стояла рядом со столом. Заметив, что я вошла, она подошла и обняла меня, посмотрела на мое лицо и просто сказала:

— Элизабет.

И произнесла она так, словно это был конец предложения, но потом продолжила:

— Ты похожа на свою мать.

Очевидно, она преувеличивала, ведь мама была красивой, а вот я нет. У тети Пенн были те же глаза, что и у Пайпер, серьезные и словно наблюдающие за тобой. Когда мы сели ужинать, она не налила мне суп или что-нибудь еще, а просто сказала:

— Пожалуйста, Дейзи, угощайся, бери что хочешь.

Я рассказала всем о папе, Давине Дьяволице и Дамиане, отродье сатаны, они все смеялись, но можно сказать, им было жаль меня. Тетя Пенн сказала:

— Что ж, их потеря — наша выгода.

Это было приятно, даже если она и была просто вежлива.

Я попыталась учиться у нее, но не слишком явно потому, что надеялась увидеть в ее внешности и поведении сходство с мамой, с которой у меня не было шанса встретиться. Она много спрашивала меня о моей жизни и слушала очень внимательно ответы, словно пытаясь составить мнение обо мне, а не как большинство взрослых: делают вид, что слушают, а на самом деле думают о чем-то другом.

Она спросила, как поживал отец, она не видела его много лет, и я сказала, что все было хорошо, кроме его вкуса на подружек, он был просто ужасен. Но папа наверняка чувствовал себя намного лучше сейчас, учитывая, что я не ходила вокруг и не напоминала ему об этом день и ночь.

Тетя Пенн смешно улыбнулась, как будто пытаясь удержаться от смеха или, может, плача, и, посмотрев в ее глаза, я увидела в них понимание.

Было изрядное количество споров и разговоров за ланчем, кроме разговора со мной: она не слишком была увлечена им, но слушала, и в общем можно было почувствовать, что она была немного рассеянной, я предполагаю, это из-за ее работы.

Чуть позже, пока все разговаривали, она положила свою руку на мою и тихо шепнула, что ей хотелось бы, чтобы моя мама была здесь и видела, каким пылким человеком я стала. Пылким? Довольно странное слово, я задумалась, означало ли оно «испорченным». Но опять же, она не выглядела как кто-то, пытающийся найти еще один способ задеть меня, в отличие от некоторых знакомых мне людей.

Еще несколько секунд она смотрела на меня, подняла руку и убрала волосы с моего лица, отчего я почувствовала себя невероятно грустно, и потом сказала сожалеющее-печальным голосом, что даст лекции в Осло в конце недели о Неизбежной Угрозе Войны, и извиню ли я ее? Она собиралась уехать на несколько дней в Осло, и дети позаботились бы обо мне. Я подумала:

— Опять эта война, внезапная, как фальшивая монетка.

Я провела не очень много времени, думая о войне потому, что мне наскучила болтовня в течение последний пяти лет о том, Будет Ли Она или Не Будет, и мне случилось узнать, что в любом случае мы ничего не могли с этим поделать, тем более пустыми разговорами.

Время от времени я ловила на себе отстраненные взгляды Эдмунда и отвечала ему тем же взглядом, ожидая его реакции. Но он просто улыбался и в этот момент со своими полуприкрытыми глазами больше всего был похож на Верного Пса, чем когда-либо. Если бы вдруг выяснилось, что этому ребенку 35 лет, я бы не удивилась.

Собственно, это все, что произошло со мной в мой первый здравый день в Англии. Я бы оценила жизнь со своими кузенами больше, чем просто хорошо. К тому же, все это было намного лучше, чем жизнь дома на Восемьдесят Шестой улице.

Поздно ночью я услышала телефонный звонок, раздавшийся где-то в доме. Я подумала, не звонит ли мне мой папа, чтобы сказать:

— Привет, я совершил ошибку, отправив мою единственную дочь в другую страну из-за капризов одной гарпии-интриганки.

Но я была настолько сонной, что мне едва бы хватило воли встать с постели и поискать в темноте замочную скважину, чтобы подслушать. Как видите, воздух этой закоренелой страны идет мне только на пользу.

Глава 5

На следующий день рано утром я, как обычно, спала и во сне витала в своем подсознании, населенном темными сущностями. Вдруг я услышала голос Эдмунда у себя над ухом:

— Вставай, Дейзи! — и увидела его лицо, склонившееся надо мной. В руке у него дымилась сигарета, а на ногах было что-то вроде турецких туфель. — Собирайся, мы идем на рыбалку, — сказал он.

Я почему-то не сказала, что ненавижу рыбалку и рыбу тоже, раз уж он упомянул о ней, а вместо этого вытащила себя из-под одеяла, натянула одежду, даже не умывшись, и вот уже Эдмунд, Айзек, Пайпер и я сидели в джипе и неслись, подпрыгивая на ухабах, по старой разбитой дороге; солнце ярко светило в окошки и мне было очень хорошо жить, даже если несколько рыб должны были из-за этого умереть.

Эдмунд был за рулем, а мы все стиснулись на переднем сиденье, не пристегнувшись, потому что пристегиваться было нечем. Пайпер напевала песню с забавным рваным мотивом, которую я раньше не слышала, и ее голосок был ангельски чистым.

Мы подъехали к реке, остановились и вышли из машины. Айзек вытащил все снасти, а Эдмунд достал завтрак и одеяло. Хотя день не был очень теплым, я сделала себе гнездышко среди высокой травы, примяв ее и постелив одеяло. Я лежала очень тихо и грелась на солнце, которое, поднимаясь выше, все больше согревало. Слышала я только звук голоса Эдмунда, ведшего неторопливую плавную беседу с рыбами, Пайпер, напевающую свою причудливую песню, и редкий всплеск речной волны или крик какой-нибудь птицы, вспорхнувшей недалеко от нас.

Я почти ни о чем не думала, кроме этой птицы, и вдруг Эдмунд оказался рядом со мной и прошептал мне на ухо:

— Жаворонок.

Я только кивнула, зная, что бесполезно спрашивать, откуда он знает ответы на вопросы, которые даже и не зародились. Затем он протянул мне чашку горячего чая из термоса и снова исчез, вернувшись к удочкам.

Ни у кого не было улова, кроме Пайпер, которая поймала одну форель и кинула ее обратно в реку. («Пайпер всегда кидает рыбу обратно», — сказал Эдмунд, а Айзек, как обычно, промолчал.) Я чувствовала себя очень счастливой. Я не садилась, потому что дул довольно прохладный ветер, а лежала, погрузившись в грезы, думая о тете Пенн и о своей жизни до этого и вспоминая прошлое, каким бы оно могло быть, чтобы быть счастливой.

Именно в такие моменты я теряла бдительность на какую-то долю секунды, и образ моей мамы появлялся у меня в голове. Хоть она и умерла, из-за чего люди принимали это отвратительно благочестивое выражение лица и произносили:

— Мне очень жаль, — как будто это была их вина. На самом деле, если бы все не принимались тут же извиняться всякий раз, когда задавали совершенно естественный вопрос: «Где твоя мама?», я могла бы узнать побольше о ней от кого-нибудь, чем только то, что Она Умерла, Чтобы Дать Тебе Жизнь which is the party line on Good Old Mom.

Очень обидно, когда начинаешь свой первый день на этой планете с убийства, но что я могу поделать, тогда я не могла выбирать. К тому же я могла бы жить куда счастливей без этих ярлыков, которые на меня навесили: Убийца или Бедное Дитя, Оставшееся Без Матери.

Я была словно между молотом и наковальней.

Отец никогда не упоминал имя матери, что, на мой взгляд, психологически некорректно. Отец Лии работал на Уолл Стрит и застрелился в тот день, когда потерял чужие 600 миллионов долларов, но в их доме живы воспоминания и разговоры о нем.

Иногда мне хотелось, чтобы кто-нибудь просто рассказал мне о таких обычных повседневных вещах, например, какой у нее был размер ноги, пользовалась ли она макияжем, какая была ее любимая песня, любила ли она собак, был ли у нее приятный голос, какие книги она читала, и так далее. Я решила поспрашивать о ней тетю Пенн, когда она вернется из Осло, но понимала, что не могу спросить то, что на самом деле хочу знать: были ли у мамы глаза, как у тети Пенн? Когда тетя Пенн убирала прядь с моего лица, чувствовала бы я то же самое, если бы это была моя мама? Были ли мамины руки такими же сильными и мягкими, как у тети Пенн? Могла бы моя мама смотреть на меня с таким же непонятным выражением лица, как тетя Пенн? И, как бы, между прочим, боялась ли моя мама умереть?

Эдмунд и Пайпер легли на одеяло с обеих сторон отменя. Эдмунд выпускал серые кольца дыма в воздух, а девочка, как и обычно, взяла меня за руку. Айзек же по-прежнему стоял в воде, выглядя довольно спокойным и миролюбивым. Но тут все начали спорить о пути передвижения форели. Я же закрыла глаза и пожелала, чтобы все они стали мне родными.

Глава 6

Я почти не видела Осберта на этой неделе, потому что он ходил в школу, в отличие от Айзека, Эдмунда и Пайпер, которые были на домашнем обучении. Могу сказать, что такое обучение подразумевает чтение случайных книг и положительные ответы на редкие вопросы тети Пенн, спрашивающей об успехах в освоении географии.

Сейчас становится ясно, что это было одно из лучших нововведений в системе образования, и я была рада, что меня зачислили. Но тетя Пенн сказала, что мне ничего не нужно делать до начала осеннего семестра.

Моя жизнь с кузенами отличалась от той, которую обычно видишь по телевизору, где меня бы хлопали по плечу и регулярно спрашивали о моем душевном состоянии. Пайпер, Эдмунд, Айзек и я делали все вместе, хотя иногда я забывала посчитать Айзека, потому что он мог не произнести ни слова за несколько дней. Тетя Пенн не беспокоилась об этом, считая, что он будет говорить тогда, когда будет готов. А я вот подумала, что в Нью-Йорке на этого ребенка в детстве обрядили бы в смирительную рубашку и в течение следующих примерно двадцати лет водили по психологическим консультантам, которые спорили бы о его особенных потребностях и брали за это немало денег.

Несколько ночей спустя, я тихо спустилась к кабинету тети Пенн в надежде отправить несколько е-мейлов людям, которые, возможно, уже думали, что я исчезла с лица земли. Из-под двери мерцал свет:

— Эдмунд? — спросила тетя Пенн.

Сначала я думала ничего не отвечать, а просто улизнуть, но в последнюю минуту передумала и произнесла:

— Нет, это Дейзи.

— О, Дейзи, пожалуйста, входи, — тетя была рада видеть меня. — Присядь у камина.

Несмотря на то, что был уже апрель, ночи пока были холодными и морозными.

— Ты просто не представляешь, во сколько мне обходится отапливать этот дом, — вздохнула тетя.

Я придвинулась ближе к огню, и она отложила свою работу, сказав, что достаточно поработала сегодня. Заметив, что я все еще дрожу, она поднялась и укутала меня потеплее пледом. Она как будто улыбалась, но немного грустно. Затем она села на диван рядом со мной и начала рассказывать о своей сестре. Я не сразу поняла, что она говорила о моей маме.

Она рассказала мне то, о чем я никогда не знала. Ее сестра готовилась поступать в университет, чтобы изучать историю, но влюбилась в моего папу и, в конце концов, передумала учиться, чем очень разозлила своего отца. Когда она уехала жить в Америку, дома о ней почти не говорили. Тетя Пенн взяла со стола рамку с фотографией, с которой смотрели две очень похожие друг на друга молодые девушки. Одна из них улыбалась, а другая была серьезной и обнимала за шею огромную собаку, больше похожую на бродячую. Собаку звали Леди, конечно, в шутку, потому что у нее совсем не было хороших манер.

— Но посмотри, как твоя мама ее любила, — сказала тетя.

Дома я видела много маминых фотографий, но почти на всех она была с моим отцом, и не было ни одной ее фотографии до их знакомства. Здесь она была совсем другой — молодой и счастливой — словно из другой жизни. Тетя Пенн сказала, что я могу взять фотографию, но я отказалась. Это фото было единым целым с этим столом и этой комнатой, и мне не хотелось забирать его отсюда.

Тетя Пенн потерла глаза и заявила, что уже поздно и нам обеим пора спать, но когда я подошла к двери, она сказала:

— Когда твоя мама позвонила мне, чтобы сообщить о своей беременности, ее голос звучал счастливей, чем когда-либо до этого. Это счастье подарила ей ты, Дейзи.

Она приказала мне бежать наверх, пока я не заболела, но я еще долго не могла унять дрожь.

На следующий день тетя Пенн отправилась в Осло. Особо не задумываясь, мы были вполне довольны, что остались за главных. Позже, оглядываясь назад, становится ясно, что именно момент ее отъезда стал для нас переломным, так же как убийство австрийского герцога Франца Фердинанда стало поводом для начала Первой Мировой войны, хотя эта связь, по крайней мере, для меня, никогда не была столь очевидной.

Но в тот момент она просто поцеловала каждого из нас, улыбнулась и наказала нам вести себя хорошо и быть благоразумными. То, что она и бровью не повела, когда наклонилась поцеловать и меня, было самым лучшим из всего, что произошло со мной с тех пор, как я приехала.

Мы не успели, как следует насладиться своей свободой, когда начали происходить события.

Первое случилось не по наше вине. А по вине бомбы, которая, на следующий день после отъезда тети Пенн, взорвалась на крупной станции метро в Лондоне и унесла жизни то ли семи, то ли семидесяти тысяч человек.

Конечно, это была страшная трагедия для людей, и, в общем, все это было довольно жутко, но, если честно, на нас, живущих далеко за городом, взрыв повлиял не так уж сильно. Правда, из-за него были закрыты все аэропорты, а это означало, что в ближайшем будущем никто не сможет вернуться на родину, в том числе и тетя Пенн. Ни один из нас не дерзнул бы сказать, что классно совсем не иметь родителей, но не нужно уметь читать мысли, чтобы догадаться. По правде говоря, мы не могли поверить в свое счастье и на какое-то короткое время почувствовали себя пассажирами поезда, летящего вниз под гору, и думали только о том, как восхитительно ощущать нарастающую скорость.

В тот день, когда взорвалась бомба, все сидели, словно приклеенные к телевизору и радио, а телефон то и дело звонил, и голоса в трубке интересовались, все ли у нас в порядке. Учитывая, что мы находились примерно в четырех тысячах миль от эпицентра, у нас было много шансов выжить.

Все, конечно, говорили о нехватке продовольствия, остановке движения транспорта, призыве всех годных к военной службе мужчин, в общем, обо всех этих пессимистических вещах, до которых успеют додуматься за отведенное на эфир время. Радио-ведущие серьезным тоном спрашивали всех, кого им удавалось поймать на улице, означает ли это грядущее начало войны, а затем нам приходилось слушать всех этих напыщенных экспертов, претендующих на понимание ситуации, хотя каждый из них много бы дал, чтобы понять ее самому.

Наконец мой папа позвонил с работы и, услышав мой голос, видимо, убедился, что со мной все в порядке и ему не о чем волноваться, потому что после этого последовали обычные вопросы: как у меня дела, не нужны ли мне деньги, не соскучилась ли я по дому, на которые я отвечала просто «да» или «нет» без разбору.Он сказал, что они все переживали за меня, но я не могла понять, кто это ОНИ. Затем он сказал, что у него встреча и ему нужно идти, но он любит меня, а когда я ничего не ответила, повесил трубку.

От всего этого «бла-бла-бла» было мало толку, поэтому мы с Эдмундом спустились вниз в очень живописную деревню, небольшие домики в которой соединялись друг с другом и были построены из того же желтоватого кирпича, что и наш дом. Деревня была небольшой, состоящей из множества маленьких улочек с одинаковыми домами, отличающимися только безделушками в окнах; улочки разбегались по обе стороны от главной дороги. Эдмунд сказал, что деревня достаточно велика для еженедельных ярмарок, были три пекарни, две мясные лавки, церковь, построенная в двенадцатом веке, чайная лавка, два паба (один вполне приличный, а другой довольно скверный, причем во втором была также еще и гостиница), несколько завзятых пьяниц; по крайней мере, один предполагаемый педофил, и обувной магазин, в котором также продавались дождевики, непромокаемые сапоги, футбольные мячи, дешевые леденцы и рюкзаки с изображением утенка Твити — популярного мультяшного героя.

Недалеко от центра стояло здание, чуть больше и аккуратней, чем остальные — в нем располагалась администрация. Напротив него была площадь, вымощенная булыжником, где каждую среду проводилась ярмарка, а прямо по диагонали, на углу площади, был один из пабов. Он назывался "Лосось", так как раньше рядом с ним находился рыбный магазин, но когда магазин закрылся, никто и не подумал переименовать паб. На другой стороне площади было что-то вроде староанглийской версии магазинчика Севен-Элевен, который по какой-то причине был также почтовым отделением и аптекой, а в те дни, когда торговля не шла, на улице перед ним продавались газеты.

Мы зашли внутрь, и на деньги, которые тетя Пенн оставила нам на неделю, купили столько бутылок воды и разных консервов, сколько могли донести до дома. Это было куда интереснее, чем смотреть одни и те же кадры с места взрыва по телевизору. Мы попытались прикинуть, что лучше купить из еды на случай осады, которая, если быть честными, вряд ли грозила нам в этой глуши. Мы были не одни в магазине, но люди вокруг были очень дружелюбны, особенно по отношению к двум детям, которые пришли без взрослых, и никто не пытался толкнуть нас на землю и убежать с нашими покупками.

Еще оставалось целых полдня, за которые мог произойти конец света, поэтому мы стали подниматься обратно к дому. На этот раз мы шли медленней из-за бутылок воды в руках. Когда мы пришли, Эдмунд решил, что нам нужно уйти из дома и спрятаться в овчарне, которая находилась в миле от нас и была так хорошо спрятана среди огромных дубов, что никто бы не нашел ее там, если бы не знал, что искать. Мы подумали, если враг обрушится со всей силой на этот дом, нам лучше позаботиться о том, чтобы нас не заметили, хотя настоящая причина была в том, что нам просто было нечем заняться.

Итак, Пайпер, Айзек, Эдмунд и я стали собирать провизию, одеяла и книги, чтобы пойти в овчарню. Обычно в ней просто хранили сено, и, не считая мышей, там было удобно, сухо и имелись запасы воды на те случаи, когда в ней жили ягнята. Мы сказали Осберту, что будем жить там, в ближайшие дни, но он едва ли нас услышал, так как был поглощен новостями, в которых не говорили ничего нового, звонил своим друзьям и ходил с обеспокоенным видом, пытаясь понять, как и остальные 60 миллионов человек, Война это или нет.

Как бы то ни было, уже к середине дня мы устроились на новом месте. Пайпер захватила «Руководство по выживанию для бойскаутов» Осберта и решила, что нам нужно запастись домашними продуктами и готовить самим, поэтому сбегала домой и принесла немного голубых яиц, выкопала несколько ранних картофелин на соседнем поле и собиралась высушить на камне червяков и измельчить их, чтобы добавить протеин в тушеные блюда. Никто из нас не страдал нехваткой протеина, кроме меня — но я давно привыкла к этому, так что мы уговорили ее оставить муку из червяков на случай дождя. Она немного расстроилась, но не стала настаивать.

Пока Пайпер возилась с готовкой, Айзек принес из дома большую плетеную корзину с сыром, ветчиной, фруктовым пирогом в коробке, сушеными абрикосами, большой бутылкой яблочного сока и толстой плиткой темного шоколада, завернутого в бумагу.

Мы спрятали корзину в кормушку, чтобы не обидеть, Пайпер с ее едой, отнюдь не королевской, но которая вполне подходила нашему полувоенному положению. Эдмунд и Айзек разожгли костер и закинули в него картошку, а когда он догорел, Пайпер положила на угли яйца. И хотя некоторые из них не прожарились с дальней от огня стороны, получились они вполне съедобными.

Я сказала, что слишком взволнована, чтобы проглотить хоть кусочек, и все согласились, кроме Эдмунда, посмотревшего на меня в своей обычной манере, и я обнаружила, что, заметив, что кто-то смотрит на тебя, сложно не посмотреть в ответ.

После ужина мы сделали большую постель на сеновале, постелив одеяла, сняли обувь и забрались туда все вместе, не раздеваясь. Сначала Айзек, потом Эдмунд, я и Пайпер — в таком вот порядке. Мы собирались сохранять приличную дистанцию поначалу, но, в конце концов, сдались и сдвинулись поплотнее, потому что вокруг проносились летучие мыши, было слышно, как одиноко поют сверчки и квакают лягушки, ночь была холодной, а в голову лезли мысли о людях, убитых за миллионы миль от нас в Лондоне. Я не привыкла спать так близко к кому-либо, и хотя мне нравилось, что Пайпер, как обычно, держалась за мою руку, больше я чувствовала неудобство и боялась повернуться, чтобы не помешать остальным. Уверена, я заснула последней.

Я слышала Джет и Джин в амбаре внизу под нами, и когда я думала, что Эдмунд уже давно спит, он тихо сказал, что собаки всегда находятся здесь во время окота овец, потому что в этот период больше всего нужна их помощь в сборе стада, и мы, возможно, мешаем им своим присутствием здесь. От тихого звука его голоса мне захотелось подвинуться к нему поближе. Я придвинулась, и какое-то время мы просто молча смотрели в глаза друг другу, не моргая. Потом он повернул голову так, что касался своей щекой моей руки, закрыл глаза и уснул. А я лежала и думала, это ли я должна чувствовать, когда мой кузен касается абсолютно невинной части моего тела, к тому же полностью одетой.

Я лежала, чувствуя запах табака от волос Эдмунда, и ждала, когда придет сон. Думала о картине, с которой мы однажды рисовали копию на уроке, она называлась «Затишье перед бурей». На ней был изображен старомодный парусник на гладкой поверхности моря, а небо за парусником было окрашено в золотые, оранжевые и багряные цвета. Казалось, это картина абсолютного покоя, если бы не зелено-черная точка в верхнем углу картины, являвшая собой Шторм. Почему-то я часто думала об этой картине, наверно, из-за того чувства, которое испытываешь, когда знаешь, что что-то ужасное должно произойти, но никто на картине этого не знает. И если бы только можно было их предупредить, их судьба могла бы быть совсем другой.

«Затишье перед бурей»— вполне подходящая фраза, которая могла прийти мне в голову в этих обстоятельствах, неважно, насколько счастлива была я в тот момент. Учитывая, как я жила до этого, я научилась не ждать, что все образуется, как это бывает в штампованных плаксивых голливудских фильмах, где слепая девушка, которую играет очередная звезда, претендующая на Оскар в этом году, и калека-парень чудесным образом исцеляются и все идут домой довольные.

Глава 7

На следующий день, хотя никто не сказал об этом вслух, мы отбросили идею жить в овчарне и как бы сами собой вернулись в дом, чтобы принять ванну и переодеться в чистую одежду. Если вы хотите знать правду, в овчарне жить не очень романтично: сено колется, полно летучих мышей, а по ночам холодно, несмотря на весну.

Дома был недовольный Осберт, потому что ему пришлось доить коз самому, а это была обязанность Пайпер. Вдобавок выяснилось, что тетя Пенн звонила из Осло и сообщила, что она делает все возможное для возвращения домой и добавила, что на банковском счете есть немного денег, на которые мы сможем прожить какое-то время, и что она уже связалась с банком, чтобы они помогли нам. Осберт сказал, что она больше переживала за мир, чем за нас, но его это не расстраивало.

— Она знает, что с нами все будет в порядке, — сказала Пайпер.

На секунду, когда Осберт рассказывал о тете Пенн, Эдмунд побледнел, но он смотрел на Айзека, так что, может быть, мне показалось. Акогда он повернулся, выглядел как обычно:

— На свете есть добрые люди, и они помогут ей, если это будет возможно, — сказал он.

И на этом разговор закончился.

Старая добрая Королевская почта Великобритании как будто и не догадывалась о том, что начинается война, и в тот день я получила два письма: от папы и от Лии. В письме папа писал о Давине Д, как она себя чувствует и как протекает беременность, словно меня заботило ее самочувствие. Лучше бы ее ляжки разбухли, как шар, груди отвисли до колен, а силикон в них превратился в цемент. В конце письма он добавил пару строк о том, что скучает по мне, что я должна быть осторожней из-за террористических актов, спрашивал, удалось ли мне поправиться и прочие глупости.

Письмо Лии было более интересным. Там говорилось, что Мисс Популярность, также известная как Мелисса Баннер, рассказывала всем о своем сексуальном опыте с Лайлом Хершбергом. Если это действительно так, то сердечно обещаю пожертвовать Армии Спасения все, что у меня имеется. Доселе известно, что Лайл требовал от своей бывшей девушки удовлетворения своих потребностей как минимум три раза в день или же, в противном случае, он искал себе «утешение» в другом месте. Но причем тут Мелисса Баннер, прослывшая как профессиональная девственница? Однажды Лия застукала Лайла на Удовлетворении Своих Потребностей в школьном классе, пока все были на школьном собрании. Она проронила следующую реплику:

— Лайл Хершберг, похоже, у гномика в твоих штанах эрекция.

Хотя я сомневаюсь, что она действительно так сказала.

Мне тут же захотелось поговорить обо всем этом с Лией, и я чуть не заплакала. Я ужасно соскучилась по работающему телефону и электронной почте, даже если бы у меня были сто безбашенных кузенов вместо этого.

Я села и стала писать ей об Эдмунде, Пайпер и Айзеке, о животных, доме и войне — описывая все куда красочней, чем было на самом деле. К концу письма я почти убедила себя, что это и есть Настоящая Жизнь — о, да! — и мне круто повезло. Но проще сказать, чем поверить, что бог помнит о тебе, когда ты живешь с чужими людьми благодаря проискам злобной мачехи, не говоря уж о настоящих родственниках.

Тут вошел Осберт и с мрачным видом сообщил, что снова были взрывы, на этот раз в США.

Чтобы показаться заинтересованной, я сказала:

— Какой ужас! Где?

— В Питтсбурге, Детройте и Хьюстоне, — ответил он. Правда, у него это прозвучало как Хус-тон.

Часть меня радовалась, что не в Верхнем Вестсайде, но другая часть представила приятную картину, как отец и Давина, хромающие и перебинтованные, пытаются приехать жить сюда к нам, а мы говорим:

— Нам ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, но, увы, аэропорты закрыты. Нам бы очень хотелось, чтобы вы приехали, правда, очень...

В тот день Эдмунд уговорил меня съесть кусочек бекона, но вкус у него у него был, как у свиньи, и меня чуть не вырвало.

Глава 8

Думаю, пришло время рассказать об Айзеке. Я немного упустила его из виду, потому что за весь день он мог не произнести ни слова. Но я стала понимать, что, хотя он и не болтает без умолку, к нему стоит присмотреться.

Поначалу я его почти не замечала в этой суматохе с Эдмундом, Пайпер, не отпускавшей мою руку, и повсюду кудахтали цыплята, лаяли собаки, блеяли овцы, не говоря уж о том, что день и ночь гудели трубы, а полмира взлетало на воздух. Поэтому я не сразу поняла, что, пока Эдмунд и Пайпер заботились обо мне, он заботился о них.

Делал он это не так явно, как Осберт, который всегда говорил командным тоном и давал понять, что из всех нас только у него есть обязанности по дому, из-за чего он очень уставал и был рад не вмешиваться, но ведь он самый старший — и глубоко вздыхал.

У Эдмунда душа была нараспашку, хотя он и удивлял меня по пятьсот раз на дню. Когда Эдмунд пытался подслушивать ваши мысли, это можно было понять по тому, как он смотрит на тебя.

Айзек держался в тени и «оставлял свои мысли при себе», как обычно говорил наш швейцар о тех, кто не любил сплетничать. Это не значило, что он исподтишка наблюдал за нами или что он был слишком чувствителен. Он просто принимал действия других, никак не комментируя и не оценивая их и, возможно, не придавая им большого значения. Казалось, даже к членам своей семьи он относился несколько абстрактно, как к опытным образцам, за которых был ответственен и к которым чувствовал привязанность.

Иногда я думала, что он больше похож на животных, чем на людей. Например, гуляя по городу в базарный день среди снующих людей, можно было не беспокоиться о том, что он потеряется, даже если совершенно забыть о нем. Можно было ходить зигзагами, поворачивать, где вздумается, выпить чашечку чая и пройтись по отдаленным улочкам. Потом решить, что сейчас лучше всего сделать что-нибудь непривычное, например, пойти в ту пекарню, куда обычно никто из вас не ходит, потому что дома и так достаточно хлеба, так что вам вовсе и не нужно ни в какую пекарню, а в следующий момент совершенно случайно обнаружить рядом Айзека, словно он шел за вами все это время, или, возможно, просто следил за ходом ваших мыслей сквозь толпу.

Он словно понимал людей беспристрастно и мог увидеть вашу жизнь целиком, включая и то, что вы сделаете крюк к пекарне, и знал, в какую именно и когда.

Находясь же рядом с животными, он совершенно менялся. Рядом с собакой, лошадью, барсуком или лисицей он дышал каждой своей клеточкой. Даже лицо у него менялось, когда он находился среди животных. Вместо маски вежливой отстраненности, которую он обычно носил среди людей, на его лице появлялись живость и сосредоточенность.

Животные тоже знали это. Можно было часами искать пропавшую беременную кошку и по подсказке Айзека найти ее в садовом сарайчике, разродившейся пятью котятами и, наверно, уже рассказавшей ему, как назовет каждого из них. Пайпер сказала, что его обычно просят помочь при покупке новой собаки, потому что он с первого взгляда понимал, если с ней было что-то не так, или она могла бы ни с того ни с сего наброситься на маленького ребенка и растерзать его.

Возможно, вы, как и я, удивитесь, что такого интересного может сказать собака или овца Айзеку? Но мне кажется, он мог бы спросить это и обо мне. Сказала ли я что-нибудь, что интересовало бы кого-то, кроме меня?

Психологи не в счет.

Они слушают за деньги.

Глава 9

Однажды в нашу дверь постучали. Это были два скучного вида инспектора из местного органа управления, пришедшие поставить нас на учет и определить положение дел у нас относительно продовольственных запасов и необходимости медицинской помощи. Впрочем, они ограничились вопросом, нет ли у кого-нибудь из нас аппендицита или цинги.

У них был список адресов и имен толщиной с телефонный справочник. Напротив некоторых из них стояли галочки, другие были вычеркнуты, и все страницы были испещрены вопросительными знаками. Что-то мне подсказывало, они не раз пожалели о том, что не узнали больше о будущей работе, когда устраивались на нее.

Поставив целую кучу галочек и вопросительный знак в списке напротив имени тети Пенн, инспекторы задали нам несколько формальных вопросов и попросили позвать кого-нибудь из взрослых. Узнав, что единственным, кто мог претендовать на роль взрослого на нашей ферме, был Осберт, они явно смутились.

Однако им ничего не оставалось, кроме как смириться с тем, что отчет будет неполным, чего все равно никто не заметит, потому что никто не будет его читать, а если и будет, то вряд ли обратит на это внимание. Поэтому они решили перейти к своим обычным вопросам и спросили, содержатся ли на ферме животные, используемые в качестве еды.

— Овец мы разводим овец из-за шерсти и продаем ее потом на соседние фермы. А козы у нас вместо домашних животных, зато курицы все несут яйца, — сказал Осберт.

Меня это очень развеселило.

Затем они спросили наши имена, и Осберт сказал, что я приехала к ним погостить из Америки. Инспекторы смутились еще больше и попросили мой паспорт. Они начали спрашивать, о чем думал мой отец, когда отправил свою единственную дочь так далеко от дома в это смутное время.

— Думаете, мне самой не приходил в голову этот вопрос? — ответила я.

Они как-то странно посмотрели на меня, впрочем, в последнее время я к этому привыкла. Затем они поинтересовались, есть ли у нас деньги на продукты, и Осберт объяснил, что деньги лежат на мамином счете в банке.

— Ну ладно, мы посмотрим, что сможем для вас сделать, — сказали инспекторы и добавили, что, возможно, из-за ограничений на ввоз продукты начнут выдавать по карточкам. Школы раньше закрылись на летние каникулы раньше обычного, и нам лучше не выходить лишний раз на дорогу. Можно подумать, что мы только и мечтаем о том, чтобы бродить по дорогам.

Мы спросили у них, что нас ждет дальше и долго ли, по их мнению, продлится война. Но они посмотрели на нас с таким замешательством, что стало ясно — эти вопросы не приходили раньше им в голову.

Что ж, было приятно сознавать, что местные власти проявляют интерес, но их визит не внес существенных изменений в наш быт. Мы слонялись без дела и гадали, что нам делать дальше, иногда прерываясь на вылазки в город, где часами стояли в очередях и слушали разговоры окружающих о том, что же происходит На Самом Деле. Никто вокруг и понятия не имел, однако это не мешало им делать знающий вид.

Те, у кого были друзья или друзья друзей, имевшие доступ к телефону или электронной почте, говорили, что Лондон Захвачен, там повсюду стрельба и анархия, а на улицах полно танков и солдат. Утверждали, что больницы переполнены ранеными и отравившимися, а за еду и питьевую воду приходится бороться.

Один сумасшедший дед шепотом рассказывал всем, кто хотел слушать, что BBC захвачены Злыми Силами и что не следует верить радиосообщениям. На что его жена закатывала глаза и говорила, что он до сих пор не может отойти от прошлой войны с немцами.

Все старались делать вид, будто они уже в курсе всех последних новостей или словно они знают Намного Больше, но не имеют права говорить. На лицах людей было выражение, которое я никогда не видела раньше: какая-то смесь тревоги, превосходства и паранойи, слившихся в вежливую гримасу.

Каждый день мы спускались в деревню и стояли перед магазином, дожидаясь своей очереди зайти и выбрать самое необходимое. Почему-то это напоминало мне популярное телевизионное шоу, в котором мне всегда хотелось поучаствовать, только выбор продуктов здесь был невелик, а мы не могли пробежаться по магазину, кидая в тележку все попадающееся под руку.

Самым ужасным было то, что приходилось выслушивать все эти безумные теории, и не было никакой надежды притвориться глухими, потому что в деревне все знают друг о друге все.

Вот несколько примеров этих теорий. Все они говорились тихим приглушенным голосом, особенно в нашем — детей — присутствии. Если Вам это не покажется таким уж утомительным, попробуйте записать их на диктофон и проигрывать нон-стоп, слушая и вежливо улыбаясь, пока скулы не сведет судорогой.

— Мой шурин утверждает, что это французские ублюдки.

— Моя подруга из Челси рассказала, что там страшное мародерство и ей удалось по случаю приобрести шикарный широкоэкранный телевизор.

— Мой сосед из Палаты Лордов говорит, что это китайцы.

— А вы заметили, что ни один еврей не пострадал?

— Под офисом Marks & Spencer есть противоядерный бункер, куда пускают только акционеров.

— Люди едят своих домашних питомцев.

— Королева держится.

— Королева сломлена.

— Королева — одна из Них.

Представьте себе, что это шоу происходит каждый день, и все соревнуются в сообщении самой худшей новости.

Одна семья из Лондона, у которой была дача недалеко от деревни, переехала сюда, посчитав, что здесь намного безопаснее. У них было двое детей и чистокровный бувье-де-фландер — оказалось, что это собака. Возможно, они были и правы насчет безопасности, если не считать местных жителей, которые вдруг стали проводить разделение на Своих и Чужих. Пока все вели себя довольно прилично, но было видно, что в душе они ненавидят эту семейку вместе с их франкозвучащей собакой и только ждут подходящего момента, чтобы расквитаться с ними, когда закончатся продукты.

Многие неравнодушные семьи предлагали нам переехать к ним в отсутствии тети Пенн. Но было ясно, что они не хотят этого, даже если бы мы согласились. Иногда, когда они слышали наш вежливый отказ, по их лицу пробегало такое заметное облегчение, что мы не могли не почувствовать себя немного уязвленными.

С каждым днем одни паниковали все больше, а другие мрачнели, цокали языками и говорили, Как Это Ужасно. Но вдали от них нам было очень весело, и мы смеялись по пути к дому. Отчасти, чтобы подбодрить, Пайпер, но отчасти потому, что это все еще выглядело как приключение. Война войной, но солнце продолжало светить, и нам нравились наши прогулки.

Мне отчаянно хотелось рассказать Лии обо всем этом и о том, как здорово жить без взрослых, когда никто постоянно не указывает тебе, что делать. Я, конечно, не говорила об этом вслух, но подумайте сами. Все вокруг с печальным видом говорили, как ужасно, что все эти люди погибли и что же теперь будет с демократией и с Будущим Нашей Великой Нации. Но то, что мы, дети, не говорили вслух, было: НАМ НЕТ ДО ЭТОГО ДЕЛА. Большинство погибших были либо также стары, как наши родители, так что они уже пожили в свое удовольствие, либо они работали в банке, а значит, были невыносимо скучны, либо это был еще кто-нибудь, кого мы не знали.

Осберт и его друзья со школы мечтали жить в Лондоне и быть шпионами, чтобы проникать в логово врага и добывать информацию. «Если бы я была премьер-министром, Осберт и его сопливые дружки стали бы первыми, к кому бы я обратилась за помощью, чтобы спасти нацию», - думала я.

В тот день я нашла Эдмунда в дальнем сарае, где он кормил животных. Потом он стал доить коз, а я играла с Динг. Динг был забавный, как щенок. Он легонько бодал меня своими рожками, пока я не начала гладить его между ушами. Тогда он закрыл глаза и стоял, как в трансе, все больше и больше наваливаясь на меня, и если я отступала назад, он падал.

Мы отнесли молоко в дом. Начался дождь, и мы с Эдмундом поднялись в мою комнату. Он курил, мы сидели и болтали обо всем на свете. Он засыпал меня вопросами, которые обычно бесили меня, например, почему я так мало ем.

Но на него я почему-то не рассердилась, а просто рассказала, что сначала я перестала, есть, потому что боялась, что моя мачеха хочет отравить меня. Ее это ужасно злило. А потом мне понравилось испытывать чувство голода и то, что всех вокруг это сводит с ума, а папе стоит целого состояния. И просто у меня хорошо получалось голодать.

Он не смотрел на меня, пока я рассказывала, а затем откинулся на спину и прижал свое колено к моему. Я опять почувствовала то, что не положено чувствовать к своим кузенам. «Что это со мной?»— подумала я про себя. Хотя пытаться что-то утаить от Эдмунда, который умел читать мысли, было бесполезно. Нужно много тренироваться, чтобы привыкнуть думать осторожно. А с другой стороны, в этом были свои плюсы. Когда ты точно знаешь, что другой сможет понять твои мысли, можно избежать многих неловких разговоров.

— Ты когда-нибудь думала о смерти? — вдруг спросил он.

— Да, всегда, но обычно представляя, как остальные винят в ней себя, — ответила я.

Он ничего не ответил, но много позже, когда я прокручивала этот разговор в голове, я поняла, что так и не задала ему тот же вопрос.

Мы долго молчали, слушая, как дождь барабанит в окно. Я чувствовала его колено, прижимавшееся к моему, и странное чувство металось между нами, как случайно залетевшая в комнату птица. Это чувство, недавно только зародившееся, сейчас было таким сильным, что у меня закружилась голова. Поначалу мы убеждали себя, что это родственная любовь и все такое, что обычно повторяешь в уме, когда пытаешься себя обмануть.

Через некоторое время я решилась подумать про себя одну вещь, очень-очень тихо. Целую вечность ничего не происходило, Эдмунд просто лежал с закрытыми глазами. Я почувствовала одновременно разочарование и облегчение, но когда я начала думать о чем-то другом, Эдмунд приподнялся на локте, с легкой улыбкой посмотрел на меня и очень мягко и нежно поцеловал в губы... Потом поцеловал еще раз, уже не так мягко.

Телом, умом и каждой своей клеточкой я почувствовала, как я изнываю от голода, голода, голода по Эдмунду.

И какое совпадение! Это было чувство, которое нравилось мне больше всего на свете.

Глава 10

Мой рассказ был бы проще, если бы это была история о непорочной и чистой любви Двух Детей Вопреки Всему в Тяжелое для Страны Время. Но ведь это вранье.

Правда заключается в том, что война была здесь не причем, помимо того, что она создала идеальные условия, в которых двое слишком молодых и слишком близких родственников могли начать целоваться, и никто и ничто не могло остановить нас. Не было родителей, учителей, расписаний. Некуда было идти и нечем заняться. Ничто не напоминало нам о том, что в Реальном Мире такого не случается. Не было больше Реального Мира.

Сначала мы с Эдмундом попытались дать задний ход. Весь день мы не смотрели друг на друга и вели себя, будто ничего не произошло.

Но это не сработало. Закон Ньютона, что всякое тело в движении остается в движении, оказался правдой. Что ж, спасибо, Мисс Валери Грин, учительница физики в моей старой доброй школе для девочек. Кто бы мог подумать, что хоть что-то из Ваших уроков мне когда-нибудь пригодится?

Поймите, когда я приехала в Англию, в мои планы отнюдь не входило влюбляться в своего несовершеннолетнего кровного брата и спать с ним. Но я начинала верить, что некоторые Вещи Случаются, нравится нам это или нет. И когда они начинают происходить, остается только держаться изо всех сил и смотреть, куда судьба тебя занесет.

То, что происходило с нами, было слишком экстравагантным.

А потом мы стали спать преимущественно днем, чтобы быть вместе по ночам, когда остальные спали. Если бы мы могли выбрать самых нежелательных свидетелей нашей преступной любви, Айзек и Пайпер, несомненно, заняли бы первое место. Потому что Айзек каким-то внутренним чутьем всегда знал, где Эдмунд находится и о чем думает, хотя все и так было видно по нашим лицам. А Пайпер была настолько чистой и наивной, что, когда ее что-нибудь смущало, она просто стояла и смотрела на вас, пока вы не скажете ей правду или не убежите и не спрячетесь. Мы вовсе не стремились рассказывать ей правду, так что почти все время прятались.

Чувства были настолько сильными, что, казалось, люди вокруг могли услышать гул, исходивший от нас. Пайпер и Айзек ничего не говорили, но собаки выглядели расстроенными и вели себя странно, словно запах нашей кожи и этот самый гул тревожили их. Джин отказывалась покидать Эдмунда, ложась возле его ног, когда он собирался пойти куда-нибудь, или же тыкалась ему в подмышку, когда он сидел, словно желая спрятаться в нем. Все дошло до того, что ему приходилось постоянно ее гладить, иначе она громко скулила до тех пор, пока Осберт из другой комнаты не кричал:

— Кто-нибудь заткнет эту собаку?!

Иногда, когда мы хотели побыть одни, Эдмунд запирал ее на ночь в сарае. Но втайне я чувствовала отчаяние и жалость к ней, потому что точно знала ее чувства.

Один только Осберт вел себя как обычно. Он был так заинтересован в Упадке Западной Цивилизации, что не замечал происходящего под его носом.

Новостей от тети Пенн не было. Прошли недели после ее отъезда, и каждый миг каждого нового дня казался некоей новой странной жизнью, где отсутствие новостей от тети Пенн было нормой. Пайпер скучала по своей маме, да и я все еще хотела задать ей несколько вопросов, но если бы она появилась в середине такой неуместной ситуации, как сексуальная одержимость, было бы, мягко говоря, неудобно.

Что до меня, то я зашла слишком далеко. Но не так далеко, чтобы не понимать, что то, что мы делали, было плохой идеей.

Прежде чем продолжать, мне бы хотелось сказать одну важную вещь: многие могут обвинить меня в растлении невинного юноши, но Эдмунда нельзя развратить. Есть такой тип людей, и если вы не верите мне, значит, они вам попросту не встречались.

И вы многое потеряли.

Глава 11

Прошло уже пять недель с начала войны.

Каждый день до нас доходили слухи о новых взрывах. Аэропорты все еще были закрыты, и время от времени не работало электричество. Обычные средства коммуникации, включая электронную почту и мобильные телефоны, работали слишком медленно, на них нельзя было положиться, не говоря уж о телевидении. Вы, конечно, могли попытаться отправить е-мейл, но они по какой-то причине возвращались обратно, как и СМС-сообщения. Иногда, правда, они доходили до адресата, но не в том виде, в каком были отправлены. А иногда значок статуса отправки зависал на целую вечность, так что проще было плюнуть на это и приняться за чтение.

На самом деле все это меня не сильно беспокоило, в частности, меня не волновало даже то, что никто не пытался связаться со мной. Но Осберт, казалось, нервничал. Ему было все труднее и труднее поддерживать связь со своими чокнутыми друзьями-шпионами, которые большую часть времени занимались организацией нелегальных сходок в пабе для обмена информацией. И хотя они и пытались выглядеть мрачно, на самом деле они не могли быть более счастливыми, чем сейчас, в ожидании настоящего военного действа, когда они смогут затмить всех своих сверстников, передавая сообщения через вражескую линию и выглядя при этом настоящими героями. Как в кино.

Как только мы начали привыкать к нашей новой жизни, ежедневным прогулкам в город, многочасовому ожиданию пары буханок хлеба, полфунта масла и четырех пинт молока (мы все-таки дети), по всему округу объявили карантин в связи со вспышкой оспы, или, лучше сказать, Предполагаемой Вспышки Оспы, потому что в эти дни мы не знали, что, правда, а что нет. Единственными нашими источниками информации были Осберт и очереди в продовольственный магазин, так как даже голоса на радио звучали немного странно, и невозможно было понять, кто на самом деле говорит и говорит ли он правду. Что касается газет, то их вовсе не было, а телефоны чаще не ловили сигнал, чем были в рабочем состоянии.

Как бы то ни было, в итоге рекомендовалось не выходить на улицу. Большие черные грузовики привозили мешки с едой дважды в неделю. В случае если у кого-то были особые запросы, то их можно было написать на бумажке.

Нам это казалось забавным, и мы включали в такие «запросы» шоколад, сосиски, торты, Кока-Колу. Но Пайпер начала сердиться на нас, так как она была единственной в этом доме, кто занимался готовкой и ей ДЕЙСТВИТЕЛЬНО были нужны определенные продукты. А все наши глупые заявки словно прикрывали тот факт, что на самом деле нам нужна мука. Не то чтобы там наверху не обращали внимания на наши заказы, но мы получали то, что получали.

Окей, допустим это оспа. Но так как все становилось хуже и хуже с каждым днем, еще и при том, что правду невозможно было отличить ото лжи, казалось намного проще просто принимать эти новости как обыденный повседневный факт и не беспокоиться.

Подумайте. Май в центре Английского округа. И все вокруг говорят, что это самый красивый май за последние годы. Парадокс. Всё это никак не походило на сценарий Судного Дня, особенно с моей точки зрения, выросшей в каменных джунглях, хотя я немного преувеличиваю: Верхний Вест-Сайд достаточно зелен (кстати, о джунглях). Но мы все равно говорим о парочке деревьев, разбросанных то тут, то там; а тут, в Англии, я просто «тонула» в благоухании и цветении. И хотя отовсюду слышалось множество разных слухов, скорее всего ни с одним американцем не происходило ничего такого плохого.

Тысячи белых роз распустились в саду перед домом, овощные культуры росли на глазах, а комнатные цветы цвели таким буйным цветом, что от восторга кружилась голова. Как однажды проронил Айзек, благодаря нападению впервые за долгие годы птицы были счастливы. Люди не ездили на машинах, забросили земледелие и не делали ничего, что обычно мешало птицам. Так что они свободно откладывали яйца, пели свои песни и старались не попасться лисице на глаза.

Белки, ежи и олени как в диснеевских мультиках бродили по ферме вместе с утками, собаками, цыплятами, козами и овцами. Если кто-нибудь и выглядел полностью растерянным из-за всех этих военных мероприятий, так это они.

Пайпер, Эдмунд, Айзек и я каждый вечер на закате наблюдали, как животные, словно безумные, ходили вокруг дома, а затем мы с Эдмундом незаметно ускользали и прятались в крохотной комнатке наверху, или в большом чулане под навесом, или в овчарне, словом, в любом из тысяч мест, где мы могли уединиться и снова и снова пытались насытиться друг другом. И чем больше мы старались утолить этот голод, тем сильнее он становился.

Впервые за мою жизнь голод не был наказанием, преступлением, оружием или способом самоубийства.

Он просто был способом любить.

Иногда минуты казались мне вечностью. Иногда мы засыпали, а затем просыпались, чтобы продолжить. Иногда мне казалось, словно что-то пожирает меня изнутри. А иногда нам приходилось прерываться, потому что были истощены и обессилены, но от нас все продолжало и продолжало исходить какое-то гудящее напряжение, с которым у нас даже не оставалось сил справиться.

После непродолжительного сна мы в конечном счете снова вливались в окружающую обстановку и старались вести себя обыденно, помогая Пайпер в поисках пчелиных сот и листьев одуванчиков или же проводя часы в огороде, занимаясь пропалыванием овощных грядок. Такое нещадное количество солнца означало, что овощи созреют раньше положенного срока и, кажется, к счастью для нашего отчаянного положения, у нас будет много еды.

Я же, несмотря на то, что вокруг шла война и жесткое формирование рациона, была на седьмом небе от счастья, ибо мне не улыбалось проводить время дома, где мой папа кувыркается с Давиной в соседней комнате, что обеспечило мне отсутствие аппетита на долгие годы вперед.

Мы ели яйца, зелень с огорода, запеченные бобы, которые нам удалось накопить, а также пили козье молоко. Пайпер стала просто неподражаемой в приготовлении пищи из сушеных бобов, риса и бекона, который мы часто обнаруживали в оставленных нам пакетах. В использование пошли помидоры с огорода, а также множество свежих зеленых бобов. Все, кроме меня, скучали по хлебу, который становилось все труднее и труднее добыть, а особенно они скучали по маслу «Анкер», о котором Эдмунд просто грезил. Хотя я считаю, мы сделали ему достойную замену, взбив забродившее козье молоко.

Одной из странностей было то, что никто из нас не знал, откуда же приходит еда. Поначалу предполагалось, что этим занимается Местный Совет, но другие люди шептались, что помощь была от Красного Креста или от американцев, некоторые предполагали, что нас кормят наши враги, и многие люди даже не трогали эту еду. Как говорится, от греха подальше.

Мне было гораздо приятнее голодать, чем есть еду, которую еще в мирное время готовила Давина. Я также не думала, что кто-то пытался отравить нас во время этой войны.

Я старалась, есть немного больше обычного, чтобы Эдмунд перестал на меня так коситься, но где-то через неделю он сказал, что я выгляжу лучше, я расценила это, как «Ты потолстела», и с тех пор я урезала количество еды.

Но я все время говорила о карантине.

Согласно информации, которую Осберт получал во время своих тайных шпионских сходок в пабе, Эпидемия Оспы была всего лишь слухом, пущенным для того, чтобы напугать и сбить с толку людей.

Но позже мы узнали, что люди стали умирать.

Эдмунд говорил, что причина вовсе не Оспа, а Корь и что большинство людей живы. Но так как стало почти невозможным добыть лекарства, люди умирали от самых обыкновенных заболеваний: от пневмонии, осложнений ветрянки, переломов костей; некоторые женщины умирали во время родов.

В мешках с едой были листовки, на которых нам было рекомендовано кипятить всю нашу воду и быть ОЧЕНЬ ОСТОРОЖНЫМИ при обращении с ножами, инструментами или огнестрельным оружием, потому что даже незначительные травмы могли привести к заражению и в дальнейшем к смерти. Это показалось мне чрезвычайно забавным, ибо война, несущая за собой такие же последствия, была в самом разгаре.

Я не знала, была ли еда отравленной. Я не знала, дойдет ли до нас инфекция и не убьет ли она. Я не знала, упадет ли на нас бомба. Я не знала, внесет ли Осберт сумятицу из-за очередной смертельной болезни, о которой он узнал во время одной из сходок. Я не знала, возьмут ли нас в плен, подвергнут ли пыткам, убьют, изнасилуют, выбьют сведения или же донесут на наших друзей.

Единственное, что я знала наверняка, так это то, что в эти времена жизни вокруг было намного больше, чем там, где я жила раньше. И в те ночи, когда никто не запирал меня в сарае от Эдмунда, я чувствовала себя в безопасности.

Глава 12

Так мы и продолжали нашу маленькую счастливую жизнь подросткового секса, детского труда и шпионажа. После многих недель жизни впятером кое-что произошло — кто-то пришел к нам с визитом, и, мягко говоря, мы были в шоке.

Это был Не-Очень-Плохо-Выглядящий мужчина тридцати пяти лет, который казался настолько усталым, что даже не притворялся вежливым и дружелюбным.

Медикаменты и наркотики в английском языке обозначены одним словом — drugs.

— Простите за беспокойство, у вас есть медикаменты ¹? — сказал незнакомец.

Мы стояли как вкопанные, уставившись на мужчину. Я подумала, не был ли это какой-нибудь мелкий бизнесмен, организовавший бизнес по продаже кокаина людям, прикованным к дому, лишенным телевидения и просто заскучавшим во время этой бессмысленной войны.

Должно быть, мы выглядели как слабоумные, уставившись на гостя с открытыми ртами, потому что мужчина сказал:

— Возможно, мне лучше поговорить с кем-нибудь из ваших родителей?

Тут Осберт напыжился, словно собирался произнести большую речь, но вместо этого сказал:

— Здесь только мы.

Думаю, он передумал произносить свою речь.

Мужчина растерялся, а Осберт пустился в объяснения насчет тети Пенн. И хотя незнакомец больше ничего не говорил, по его взгляду было видно, что он обеспокоен. Я была удивлена, неужели ему больше не о чем беспокоиться, кроме как о нашей истории?

Он перемялся с ноги на ногу:

— Прошу прощения, мне следует объясниться насчет лекарств. Я доктор Джеймсон, и как вы, возможно, заметили, война в полном разгаре, так что мы стараемся заботиться о людях в этом районе.

Мы ничего не ответили, и мужчина продолжил рассказ.

— Все операционные закрыты. В больнице скудные запасы лекарств. Мы пытаемся помочь больным, прибывшим из города. У нас конфисковали большую часть аптечек, и из-за этого люди с обычными проблемами, как, например, высокое артериальное давление или диабет, не получают должной помощи. Мы стараемся увести их от смертельной границы, но нам нужны медикаменты. Мы в отчаянном положении, особенно это касается антибиотиков, и просим всех посмотреть, могут ли они чем нам помочь. Любая помощь.

Я взглянула на Эдмунда, который слушал так, как слушают люди с плохим слухом. Я знала, что он пытался услышать что-то такое, о чем не было сказано.

— Хорошо, мы посмотрим наверху, — сказал Осберт.

Эдмунд и все остальные поднялись наверх и принялись рыться в ящиках в поисках рецептов. Так что я думаю, что бы ни услышал Эдмунд, ничего подозрительного он в этом не нашел.

Мы с доктором остались одни. И пока он рассматривал меня, я вспоминала о том прекрасном времени, которое у меня было здесь, в Англии, когда я была полностью свободна от всех этих докторов. И было вопиющим безобразием то, что это закончилось так скоро. Доктор нарушил тишину:

— Как долго это будет продолжаться?

Я знала, что он говорил не о войне, и надеялась, что он не имел в виду что-то обо мне и Эдмунде.

— Что? — я притворилась, что совсем не понимаю, о чем говорит этот мужчина.

Но вместо того, чтобы прочесть мне большую лекцию, называя меня Юной Леди и прочим обычным докторским запасом слов, он просто грустно взглянул на меня своими усталыми глазами:

— Неужели в мире и так недостаточно проблем? Так еще и эти... — очень мягко произнес мужчина.

В этот раз я не нашлась с ответом.

Наконец, Эдмунд, Айзек, Осберт и Пайпер вернулись с целой охапкой полупустых коробок, потому что тетя Пенн ничего не выбрасывала. Доктор посмотрел на них и улыбнулся своей вымученной улыбкой:

— Спасибо.

Возникла неловкая пауза.

— Может, вам нужно что-нибудь, чего у вас нет? — наконец спросил мужчина.

Мы все знали, что он имел в виду. Мне хотелось закричать: «НЕТ, СПАСИБО БОЛЬШОЕ, НО МЫ НЕ НУЖДАЕМСЯ В ПРИЕМНЫХ РОДИТЕЛЯХ, НЯНЯХ И ТОМУ ПОДОБНОМ!», но я смолчала. И все вокруг тоже молчали.

Доктор устало вздохнул и ушел.

Глава 13

Что-то изменилось в воздухе после визита врача.

Мне показалось, что магия, которая защищала нас от внешнего мира и которой мы доверяли, вдруг стала очень хрупкой и больше не могла защищать нас вечно.

Этой ночью все вели себя тише, чем обычно. Мы с Пайпер притеснились на одном из больших стульев и вместе читали «Вышибалу», роман Джорджа Фрейзера. Уже поздно, но снаружи было пока светло, и мы могли спокойно читать в свете одной или двух свеч. Все окна и двери были распахнуты настежь, благодаря чему теплый воздух с тонким ароматом жимолости проникал в дом. Подле нас дремали собаки.

— Ты влюблена в Эдмунда? — Пайпер прервала чтение и бросила на меня своей торжествующий взгляд.

— Да, — спустя минуту размышлений, ответила я.

Она уставилась на меня проницательным, пронзительным взглядом, каким не смотрят нормальные люди, так как весьма невежливо вторгаться в самые сокровенные мысли другого человека без его разрешения.

— Я рада, что ты его любишь. Потому что я тоже его люблю, — наконец промолвила она.

Мои глаза наполнились слезами, и я ничего не могла с этим поделать. Я обняла девочку, роняя слезы в ее волосы. Ночь становилась темнее и темнее, и все вокруг заливалось мягким светом свечей, а мы так и сидели с Пайпер, обнявшись.

Пайпер захотела спать со мной, и мы легли рядышком на узкой кровати в моей комнате. «Она, наверно, скучает по маме», — подумала я. Среди ночи пришел Эдмунд и сказал, что ему одиноко. Он присоединился к нам, улегшись головой на другую сторону кровати, потому что только так он мог поместиться. Ближе к рассвету в комнату заглянул потерявший нас Айзек, слегка улыбнулся и принес из кухни поднос с чайником и несколькими кружками. Мы сбились в кучу и пили чай, а яркие золотистые лучи солнца струились в окно.

Шестое чувство подсказало Эдмунду, умевшему предугадывать будущее, что нам нужно провести этот день как-то по-особенному.

— Кажется, день будет жарким. Давайте пойдем купаться, — предложил он.

Мы приготовили полотенца и пледы, а Пайпер собрала корзину с едой. Мы сменили одежду, которую носили неделями ежедневно и обулись. Айзек позвал собак, а Пайпер привела Диня из сарая. Затем с таким чувством, как будто нас отпустили с уроков — что было весьма странно, но так мы чувствовали — мы вышли из дома.

Мы шли примерно час, миновав овчарню и пройдя еще как минимум шесть фермерских полей. «Динь-динь-динь» — звенел колокольчик на шее Диня, скрашивая наш путь. Эдмунд сказал, что в этом месте не так хорошо рыбачить, как там, куда мы ездили в первый день. Но купаться здесь лучше, потому что река глубже. А вдоль берега раскинулась красивейшая поляна, на которой цвели маки, лютики, маргаритки, дикие розы и сотни других цветов, названий которых я не знала. Если смотреть на нее искоса снизу, она была похожа на пеструю бурю красок.

Рядом с рекой росла старая яблоня, только начавшая отцветать, и мы с Пайпер расстелили пледы так, что половину укрывала ее тень, а другая половина оставалась на солнце. Затем мы сели в тень, чтобы охладиться, а мальчики разделись и с криком прыгнули в ледяную воду. Они стали брызгаться и уговаривать нас идти купаться, и нам, наконец, надоели их поддразнивания.

— Почему бы и нет? — подумали мы.

Пайпер разделась, я сняла джинсы, и, держась за руки, мы на цыпочках зашли в воду, вскрикивая и подпрыгивая от холода.

Как говорится, стоит только захотеть.

У меня не было слов. Ощущения холодной воды, горячего солнца и реки ласкали кожу. Незабываемое чувство.

Я замерзла быстрее остальных, которые плавали наперегонки, а потом забирались на камни возле берега и впитывали солнечные лучи, перед тем, как прыгнуть в воду снова. Я вышла на берег и плюхнулась на плед. Солнце согревало меня, и я терпеливо ждала, пока меня перестанет знобить и кровь согреется на жаре. А потом я просто прикрыла глаза и смотрела, как опадают лепестки, слушала жужжание толстых, пьяных от пыльцы, пчел, и мне хотелось раствориться в земле, чтобы вечно лежать под этим деревом.

Эдмунд и Пайпер вышли из воды, Эдмунд надел джинсы, и они по очереди начали прикладывать холодные руки к моему животу. Я предпочла не обращать на это внимания. Осберт и Айзек оставались в воде вместе с собаками, Айзек напевал какую-то мелодию, а Осберт не в тон подпевал ему. И было здорово, что Осберт ненадолго стал частью нашей банды, а не кем-то, у кого всегда были дела поважнее.

Эдмунд лег рядом со мной, закурил и закрыл глаза. Я почувствовала жар, исходящий от его тела. Пайпер набрала полные ладони лепестков и осыпала ими нас с Эдмундом. Он засмеялся и спросил:

— Зачем это?

— На Любовь, — с серьезной улыбкой ответила Пайпер.

Наконец все вышли на берег, и мы бесконечно долго лежали под деревом, болтая или читая. Время от времени кто-нибудь вставал и бросал собакам палку, а Пайпер играла с Динем и сплела ему венок из маков и маргариток, украсив его маленькие рожки. Айзек пересвистывался с дроздом, а Эдмунд просто лежал и курил и признавался мне в любви, не произнося вслух ни слова. Если в истории человечества и был более восхитительный день, я о нем не слышала.

Вечер в тот день наступил позже, чем обычно, и мы старались оттянуть момент, когда нам придется возвращаться. Мальчишки и собаки еще раз искупались в речке, и когда уставшие, но счастливые, мы, наконец, тронулись в обратный путь, уже совсем стемнело.

Даже если где-то той ночью шла война, к нам она не имела отношения.

Глава 14

Несколько дней спустя к нам наведался еще один визитер, на этот раз он был одет в форму Британской Армии. С ним был его подчиненный, делающий пометки и что-то сверяющий со своим списком. Гостя не интересовало то, что мы живем одни без взрослых, хотя он и взглянул на зажженную сигарету в руке Эдмунда. «Ха, если ты собираешься что-то разнюхивать здесь, тебе бы следовало лучше подготовиться к тому, что может тебя по-настоящему шокировать», — подумала я. Эдмунд посмотрел на меня так, словно хотел сказать: «Следи за своими словами», только, когда он рядом, это было «Следи за своими мыслями».

Офицер заглянул во все углы и задал кучу вопросов о том, сколько у нас комнат, не протекает ли крыша, сколько еще построек во дворе и не навещал ли нас кто-нибудь. Я заметила, что, рассказывая о постройках, Эдмунд не сказал об овчарне. Затем Мистер Регулярная Армия и его Пятница прогромыхали во двор, чтобы осмотреть местность.

— Это отличное место! — заявили они, вернувшись.

Кто бы мог подумать, что я НЕ захочу услышать эти слова.

Выяснилось, что наш дом конфискуют, причем им пришлось объяснить мне, что это значит, потому что я еще не видела такого, чтобы дом, находящийся в полноправной частной собственности, отбирали, а его жителей выселяли, Бог знает, куда на неопределенный срок. Я думала только о том, что в Америке этого бы не произошло. Но, насколько мне было известно, Зеленые Береты отсиживались по домам.

Осберту так хотелось казаться полезным, что он практически вытянулся по стойке смирно. Но мне стало жаль его, потому что было понятно, что всем нам придется подчиниться их указаниям, какими бы они ни были. Может быть, Осберт просто надеялся хоть как-то защитить нас, выказывая уважение. Я же, как обычно, приняла отсутствующий вид. Эдмунд выглядел ужасно расстроенным, но заметив, что я смотрю на него, улыбнулся.

У Осберта хватило мужества спросить то, о чем думали мы все:

— Что будет с нами?

Офицер рассеянно посмотрел на нас, дав тем самым понять, насколько мало они заботились о нашем благополучии. Мы сбились в кучу, словно боясь упустить друг друга из виду.

Конечно, в тот момент мне не приходило в голову, что нас могут разлучить. Но легко ли найти такого человека, даже во время войны,который согласился бы приютить пятерых детей. К тому же, мы вовсе не были похожи на героинь «Маленьких женщин» даже в лучшие времена.

Офицер ушел, сказав, что вернется завтра, а мы застыли на месте, словно контуженные — уж простите за грубость — и молчали, боясь, что любое наше слово станет правдой.

В эту ночь я легла спать с Пайпер и, обняв ее, ждала, когда она уснет. Я лежала и думала, не приложил ли к этому руку доктор Джеймсон. Довольно странно, что в течение одной недели нас навестили дважды, тогда, как до этого никто не приходил. Где-то через час, убедившись, что Пайпер спит, я выскользнула из-под одеяла и пришла к Эдмунду. Мы почти не говорили и уснули в объятиях друг друга, завернувшись в черное одеяло из овечьей шерсти и забыв обо всем. Нам снился один и тот же сон: что в мире никого не осталось, кроме нас.

Глава 15

В каждой войне есть поворотные моменты, они же есть и в жизни каждого человека.

Сначала Осберт уехал на грузовике с одним из военных, а вернувшись, не мог нарадоваться своей работе. Судя по всему, время, потраченное на изучение азбуки Морзе и шпионские игры, не прошло даром. Я была бы рада за него, если бы не было столь очевидно, что все остальные в его глазах разжалованы до статуса Расходных Гражданских и теперь стали намного меньше его интересовать. Думаю, он в некоторой степени чувствовал свою ответственность за нас, но мы были где-то в самом низу его списка «Вещей, о Которых Нужно Беспокоиться», ведь ему также нужно было отвечать за спасение мира.

К полудню дом начали заполонять армейские типы, и мы поначалу здорово разозлились, увидев, как они распаковывают свои вещи в НАШИХ комнатах, устанавливают радиооборудование в сарае и выгоняют скот, даже не спросив. Затем мы решили, что будет к лучшему, если мы проявим благоразумие и пойдем им навстречу, тогда у них может не возникнуть чувство, что мы дети, за которыми нужен присмотр.

Мы опустились даже до того, что предложили им поесть, как это, наверное, делали сотрудничающие с нацистами французы, чтобы те были довольны, и я чувствовала себя таким же жалким, лебезящим перед врагами перебежчиком, хотя мы, по идее, находились по одну сторону баррикад. Однако они отказались от предложенного нами обеда, сказав, что принесли свою жратву. И почему некоторые думают, что еду можно называть жратвой? Пайпер сказала, что у них еда лучше нашей, что неудивительно, потому что мы уже перебрали все возможные блюда, которые только можно приготовить из риса. А у них было куриное рагу с клецками.

Итак, Пайпер, Айзек, Эдмунд и я спрятались ото всех и раздумывали, не перейти ли нам в овчарню, чтобы спрятаться еще лучше. Но тут пришел Осберт и сказал, чтобы мы с Пайпер собирали чемоданы, потому что нас переселяют. Я посмотрела на него:

— НЕТ! — закричала я. — Я не позволю выгнать меня в ПРИЮТ ДЛЯ БЕЖЕНЦЕВ в КАКОЙ-НИБУДЬ ГЛУШИ. Особенно, ТЕБЕ!

Осберт виновато опустил голову:

— Приказ есть приказ.

«Хорошо, что ему не приказали нас расстрелять», — подумала я.

Пайпер, выглядывавшая из-за моей спины, смотрела на брата словно мышь, попавшая в мышеловку. Эдмунд взял меня под локоть как раз тогда, когда я раздумывала, не врезать ли Осберту, чтобы тот все же понял, что я не шучу.

— Не волнуйся, — очень, очень мягко произнес Эдмунд.

— Я И НЕ ВОЛНУЮСЬ, — ответила я. — Просто Я НЕ СОБИРАЮСЬ НИКУДА ЕХАТЬ.

Глядя на их печальные лица, я не могла понять, что заставляет всех в этой стране молчать, когда кучке зазнавшихся солдат-неудачников, играющих в войну шутки ради, позволяют отбирать дома и разлучать только встретивших друг друга влюбленных.

Осберт выскользнул из комнаты с жалким видом предателя, и я решила, что на этом нас оставят в покое. Однако через пять минут появился еще один парень, оказавшийся лейтенантом или вроде того, и извиняющимся тоном, хотя и крайне бесцеремонно, объявил, что нам придется выселиться, хотим мы этого или нет. Он ясно дал понять, что армия не собирается терять время на объяснения с какой-то Американской истеричкой в этот Жизненно Важный Момент Истории. Нам с Пайпер ничего не оставалось, кроме как пойти наверх и начать собирать вещи. Мы взяли то, что могло нам пригодиться в течение недели, и еще книги на тот случай, если мы застрянем там надолго. Я не могла оторвать глаз от Эдмунда, Айзека и даже Осберта и едва сдерживала слезы. Эдмунд подошел и поцеловал меня.

— Возьми с собой Джет, — сказал он так тихо, что никто не слышал, кроме, может быть, Айзека.

— Я найду тебя, — ответила я.

Он кивнул, словно говоря «И я тебя».

Водитель был явно не в восторге, увидев, что я тащу за собой собаку, но я не обратила на это никакого внимания. Он закатил глаза и велел садиться. Те, кто стал мне самыми родными — сейчас они казались такими грустными, юными и беспомощными — столпились возле машины, и мы тронулись в путь. Возможно, вы удивитесь, почему при таком повороте событий мы не пытались настоять на том, чтобы держаться вместе, но в тот момент нам казалось, что мы сможем побыть отдельно недельку или две.

Вот как мало мы знали о том, что происходит.

Как бы то ни было, мы загрузились в кузов и машина отъехала. Я вспомнила о Дине, но на всякий случай ничего не сказала Пайпер, боясь, что она встревожена больше, чем казалось. Я постаралась взять себя в руки, потому что теперь забота о девочке лежала на моих плечах, и мне хотелось дать ей понять, что со мной ей ничего не угрожает и, что бы ни случилось, я буду защищать ее с яростью зверя, охраняющего своего детеныша. Мне вдруг стало ясно, откуда у матери берутся силы, чтобы поднять машину, под которой застрял ее ребенок, хотя раньше подобные истории казались мне выдумкой.

Я взяла Пайпер за руку и ободряюще улыбнулась ей, призвав на помощь все свое мужество. У меня получилось сделать это вполне естественно, хотя улыбаться в нашей ситуации было нечему. Это чуть-чуть сработало, и Пайпер улыбнулась в ответ. Обняв Джет, она стала тихо напевать свою песенку.

А мы все ехали и ехали. По дорожным знакам я попыталась определить, куда мы направляемся, но ничего не могла разобрать. Мне удавалось только читать названия деревень, мимо которых мы проезжали, и я надеялась, что смогу их запомнить.

Я попыталась применить мнемотехнику для запоминания, как в школе, однако оказалось непросто составлять из названий осмысленную картину, потому что мне приходилось добавлять к ней всё новые слова. К тому же, у названий было мало общего.

Мы проехали Верхний Элластон, Деддон, Уинкастер, Нью Нортфилд, Брум Хилл и Нортон Уолтон. А потом я перестала пытаться их запоминать и стала просто читать названия, в надежде, что они всплывут в памяти при необходимости.

Меня злили фильмы про шпионов, где главный герой с завязанными глазами, брошенный на заднее сиденье, умудрялся выбраться из машины и найти дорогу назад то по писку цыплят, то по паре ухабов на дороге, то по доносившемуся лаю собаки. Сейчас, на собственном опыте, я убедилась, что это полнейшая чушь. А ведь мы им верим, правда?

Что-то изменилось в привычных вещах, и это поразило меня больше всего.

Например, на улицах не было ни души, хотя стояла прекрасная солнечная погода. Не было видно детей, которые обычно играют на детских площадках или катаются на велосипеде. На дорогах было пусто, а машины стояли по обочинам, брошенные прямо там, где у них закончился бензин. Мне понадобилось время, чтобы сообразить, Что Же Тут Не Так.

Кроме того, окна большинства магазинов были выбиты или заколочены, так же как и окна многих домов. Я вспомнила, что в нашей деревне было то же самое. Видимо, в этих глухих местах процветало мародерство, и шайки бандитов совершали набеги, насилуя женщин и грабя небогатое имущество селян.

То и дело нам попадались танки, в основном просто стоявшие у обочин. Из их люков по плечи высовывались солдаты, куря сигареты и придерживая оружие. В некоторых деревнях танков было много, а в некоторых не было совсем.

Через каждые две или три мили располагались контрольно-пропускные пункты, на которых водителю приходилось останавливаться и показывать документы кучке парней с автоматами, плохо говоривших по-английски.

«О, Господи, — подумала я. — Так, значит, враг все-таки существует».

Вид у них был скорее скучающий, чем пугающий, а Солдат Нашей Армии был очень вежлив с Солдатом Вражеской Армии.

«Как хорошо, что я не трачу время на изучение всяких военных штучек, потому что все равно на деле все выглядит по-другому», — думала я.

Так мы ехали около часу, передвигаясь по узким деревенским улочкам. Думаю, мы проехали миль пятнадцать-двадцать, хотя мне всегда было трудно определять расстояние на глаз (если только мы не говорим об улицах Манхэттена).

Там, куда нас привезли, оказалось не так уж плохо. Во всяком случае, я ожидала худшего, и нам следовало радоваться хотя бы этому. Нас встречала некая Миссис МакЭвой. Ее муж был военным, и жили они в довольно новом кирпичном доме на окраине деревни под названием Рестон Бридж. Хотя первое впечатление обычно обманчиво, мне показалось, что она не порежет нас на куски, чтобы скормить собакам, если мы вдруг не уживемся. Но раньше мне уже приходилось обманываться в людях.

Кстати о собаках — миссис МакЭвой явно не ожидала, что мы заявимся со своим псом, но приняла это вполне нормально. А Джет, не теряя времени даром, взобрался на ее маленькую симпатичную блондинистую собачку породы коккер-спаниэль.

У них был четырехлетний сын Альберт, но все звали его Алби. А по комнате, которую нам отвели, я догадалась, что у них есть и старший сын, который здесь не живет, раз нам отдали его комнату. Когда мы распаковали вещи, пришла миссис МакЭвой.

— Вы можете звать меня Джейн, — сказала она. — Муж сейчас На Службе. Мы узнали о Ваших Трудностях и решили, что грех позволять Пустовать Этой Замечательной Комнате, когда Бедные Дети брошены на произвол судьбы и нет никого, кто бы мог о них позаботиться. Я зажмурилась и подумала о Пайпер, чтобы фальшивая улыбка на моем лице не перешла в злобную гримасу, как у Джеймса из «Пятницы, 13».

Но, открыв глаза, я увидела, что под маской жизнерадостности она скрывает отчаяние и грусть, а лицо у нее все в пятнах, как будто она недавно сильно плакала. «Что ж, у всех на этой ненормальной войне своя история, и ей пришлось не легче, чем остальным, а может, и намного труднее», — подумала я.

Моя симпатия к ней немного уменьшилась, когда она начала говорить, какая Пайпер прелестная девочка и как ей всегда нравился американский акцент. Но потом я к ней привыкла и поняла, что она хотя бы пытается быть приветливой, что само по себе многого стоит. Даже я была вынуждена признать это.

После чая мы попросили разрешения пойти наверх и отдохнуть с дороги, не говоря уж о войне. В нашей комнате стояли две одинаковые кровати, а стены были украшены постерами с изображениями гоночных машин и какой-то полуголой тинейджерской «звезды» с целлюлитом. «Эта комната повидала немало интересных сцен а-ля Лайл Хершберг со своим гномиком», — подумала я.

— Теперь мы будем жить здесь? — спросила Пайпер.

— Видимо, пока да, — ответила я.

Но едва устроившись, мы решили придумать план, чтобы вернуться к Эдмунду и Айзеку. Она вся просияла от этой мысли, и было видно, что ей хочется ободрить и меня:

— Разве не чудесно, что ты оказалась здесь, кузина Дейзи, — сказала она.

— В Рестон Бридж?

— Нет, в Англии со мной.

Я заглянула в самую глубину ее глаз, так что не говорите теперь, что мы не связаны с ней кровным родством.

— ПАЙПЕР, пусть лучше меня закопают живьем в канаве или растопчет стадо слонов, чем я когда-нибудь подумаю о том, что не хочу оказаться с тобой, где бы то ни было. ВОТ ТАК!

Тут Джейн МакЭвой крикнула, что обед готов, и мы оказались на лестнице, спускаясь вниз, как послушные дети в приличных семьях. Мы посмотрели друг на друга и прыснули со смеху — настолько уже привыкли жить в мире, где не было и намека на взрослых.

Втайне меня мучил вопрос, собираются ли они и в самом деле заботиться о нас или мы по-прежнему предоставлены сами себе, просто немного в других условиях.

Глава 16

Я дождалась, когда майор МакЭвой придет домой и, не успел он зайти, атаковала его расспросами об Эдмунде и Айзеке.

Он ошеломленно застыл, словно забыл, что у него есть пятнадцатилетняя дочь. Затем он чуть улыбнулся.

— Кажется, мы не знакомы? Я Лоренс МакЭвой.

Что ж, подумала я, давай поиграем в вежливость, и очень любезно, как хорошо воспитанная девочка, ответила:

— А Я ДЕЙЗИ. Я ХОЧУ ЗНАТЬ, ЧТО С МОИМИ КУЗЕНАМИ.

Он слегка улыбнулся, задумчиво глядя на меня и словно прикидывая, не выманиваю ли я эту информацию с целью свергнуть британское правительство. Затем, видимо вспомнив, что я всего лишь ребенок, которого война разлучила с семьей, и мы с ним вроде как на одной стороне, он немного расслабился:

— Их тоже переселили, на ферму за деревней Кингли. Она находится довольно далеко от нас, к востоку отсюда. Но я уверен, что вы снова встретитесь в мирное время.

Я поразилась, что он так легко нарушил обязательства, которые налагали на него Звание, Чин и Серийный Номер, и рассказал мне, куда их увезли. Я не знала, что сказать, кроме как: «Может, Вы покажете это место на карте и дадите мне ключи от машины, чтобы мы поехали навестить их глубокой ночью и не вернулись».

Но вслух я этого не сказала.

Чтобы выжить, нам с Пайпер нужен был план. И составить его должна была я, потому что дело Пайпер было оставаться Воздушным Созданием, а моим — выполнять работу здесь, на земле. Так легли карты и по-другому быть не могло.

Главное, нам всеми правдами и неправдами нужно было вернуться к Эдмунду, Айзеку и Осберту — это мы даже не обсуждали. Но как это сделать, мне пока было неясно.

Зато я нашла Рестон Бридж и Кингли на Карте Дорог Британских островов, развешанных по всему дому, и обнаружила, что старый добрый Майор МакЭвой не обманул меня — Кингли действительно находилась восточнее нас, недалеко от отобранного у нас дома тети Пенн. Но от Рестон Бридж она был немного дальше, и, так как вряд ли нам удалось бы найти такси, добраться до него было непросто.

Нас очень обрадовало, что небольшая речка, протекавшая рядом с домом, где все купались и ловили рыбу, была рукавом той же реки, через которую был, перекинут мост к Рестон Бридж. Если мы решим сплавиться по реке, это будет большим плюсом.

Тут, наверно, нужно предупредить, что я плохо разбираюсь в картах. Так что я, как типичный житель Нью-Йорка, зашедший в публичную библиотеку, вырвала и спрятала нужную страницу. И с тех пор я всегда таскала ее с собой. На Всякий Случай.

В тот вечер мы рано пошли спать, впрочем, как и в остальные вечера. Электричества не было, свечи горели слишком тускло, а сидеть в темноте было не очень-то весело. Мне не нравилась эта комната с фотографиями полуголых баб на стенах, и я знаю, что Пайпер тоже не любила ее, так же как и то, что ее братья далеко от нас.

Перед сном она окликнула меня:

— Дейзи!

— Что, Пайпер?

— Мне всегда хотелось иметь сестру, и если бы она у меня была, я бы хотела, чтобы она была похожа на тебя.

Она помолчала.

— Правда, я думала, что ее звали бы Эми.

— Ладно, ты можешь звать меня Эми, если хочешь, — засмеялась я. Но увидев, что она немного обиделась, перестала смеяться.

— Я и в самом деле твоя сестра, — сказала я.

Видимо, удовлетворившись этим, она ничего не ответила.

Я не сказала ей, что мне никогда не хотелось иметь сестру. Честно говоря, большую часть своей жизни я провела, отчаянно НЕ желая иметь сестру. Но только из-за тех обстоятельств, в которых бы она у меня появилась. И, кроме того, я и представить не могла, как сильно могу полюбить такую сестру, как Пайпер. Да и таких, как она, на свете больше не было.

— Что будет с нами? — спросила она.

— Не знаю, — ответила я. — Но пока мы вместе, с нами ничего не случится. Ты знаешь, что значит «непобедимые»?

Она кивнула, потому что за свои девять лет она прочитала больше книг, чем большинство людей прочитывают за всю жизнь.

— Так вот, пока мы вместе, мы непобедимы, — сказала я.

— Мама, наверно, так переживает из-за нас, — хриплым голосом произнесла Пайпер.

Наступила тишина, в которой сквозило такое отчаяние, что я присела на кровать Пайпер и стала гладить ее по волосам, стараясь не думать о тете Пенн и о том, что с ней и жива ли она еще. Но Пайпер была права. Если бы я была их матерью — будь то война или нет — я бы сошла с ума, не зная, что стало с моими детьми и живы ли они вообще.

Наконец Пайпер заснула. Я вернулась в свою кровать и стала думать обо всем, что случилось.

Теперь, когда я была далеко от Эдмунда, я могла побыть более-менее наедине со своими мыслями. Я думала обо всех тех изменениях, которые ворвались в мою жизнь. Например, о том, как можно полюбить кого-то больше, чем себя, да так, что малейший страх, что тебя могут убить на этой войне, становится переживанием о том, чтобы они остались живы.

Все запуталось еще и потому, что Пайпер я любила покровительственной любовью, а Эдмунда, мягко говоря, немного по-другому. А так как до этого у меня было столько же опыта в сексе и отношениях с парнями, сколько в общении с братьями и сестрами, я слегка растерялась, когда сразу столько самых необычных людей на свете окружили меня своей заботой.

И чтобы до конца все запутать, я решила, что теперь я отвечаю за их счастье и безопасность. Я пришла в ужас от мысли, что окружающий мир может их увлечь или развратить. Во мне произошла явная перемена, так как поначалу я просто вспоминала о том, как они приносили мне чай и держали за руку. Но я не смогу сказать, в какой момент эта перемена наступила.

От всех этих мыслей у меня закружилась голова, и мне захотелось поговорить с кем-нибудь об этом. Раньше мы с Лией покупали разные неформальные журналы, но о подобных ситуациях в них не было ни слова.

И вдруг я ясно поняла, что моя судьба теперь неразрывно связана с судьбами Эдмунда и Пайпер, и даже Айзека и Осберта. Я должна была просто следовать за этим, что бы это для меня не значило.

Немного успокоившись от этой мысли, я лежала очень тихо и почувствовала, что Эдмунд думает обо мне, где бы он ни находился. Я подумала о нем в ответ, и наша связь стала неразрывной.

Мне кажется, разница между мной и Джин была в том, что когда ее закрывали в сарае, она думала, что Эдмунд разлюбил ее. А я не выла всю ночь от тоски только потому, что всегда чувствовала его любовь, где бы он ни был. Из-за мыслей об Эдмунде кровать вдруг показалась мне слишком большой, и я перебралась к Пайпер. Она так крепко спала, что даже не пошевелилась, и я слышала дыхание Джет, спавшего под кроватью.

И так, разложив мысли по полочкам, я тоже уснула.

Глава 17

Мы с Пайпер жили в доме МакЭвой какой-то чужой жизнью.

Поскольку мы жили в семье военного, то уже лучше представляли, что происходило в Англии, хотя многие вещи мы предпочли бы не знать, настолько они были ужасны.

Многое нам рассказала Миссис МакЭвой. Ей было одиноко здесь, а она любила поговорить. Ее старший сын учился на Севере, и с тех пор, как начались взрывы, о нем не было никаких известий. Она сильно переживала, что с ним могло что-нибудь случиться, и я вполне разделяла эти переживания.

Как-то я спустилась попить воды и услышала, как майор Мак говорит ей на кухне, что с сыном наверняка все в порядке, и он вернется, как только эта кровавая бойня закончится. Его голос звучал на удивление спокойно и обнадеживающе, но время от времени до меня доносился какой-то судорожный хрип, как у умирающего зверя. Я заглянула в дверь и увидела, что миссис МакЭвой вся трясется от рыданий, а ее муж устало обнимает ее и пытается успокоить. «Ну-ну, моя дорогая», — ласково говорил он. Я тихонько ушла.

На следующий день миссис МакЭвой ходила с красными глазами, но в остальном вела себя как обычно. Чтобы не молчать, она рассказала нам, как гордится своим мужем. Он организовал полевой госпиталь для местных жителей, потому что все больницы были переполнены людьми, пострадавшими от взрывов, отравления и химической атаки в Лондоне. Когда в лондонских больницах не осталось мест, раненых начали отправлять сюда.

Она сказала, что большинство людей в деревнях умирали либо от аппендицита, либо при родах, либо от хронических заболеваний. И полевой госпиталь был создан, чтобы помочь им, а больницы, оснащенные стенами и кроватями, принимали пострадавших с более Характерными для Войны Ранами.

— Раньше, — сказала она, — я каждый день ходила в больницу. Читала пациентам вслух, играла с бедными израненными детишками. Я пыталась быть полезной. Но сейчас, чтобы не подвергать больных риску, туда пускают только военных медсестер. Как будто я представляю для них опасность, — обиженно добавила она.

Мы с Пайпер быстро переглянулись. «Если только заразно быть выбитым из колеи», — подумали мы.

— Просто невероятно, с какими сложностями могут столкнуться мирные жители во время войны, — позже рассказывал нам майор Мак. — Представим, например, что у ребенка воспалился аппендицит или он сломал ногу. Кость торчит из бедра, а вы не можете никуда позвонить — телефоны не работают. Нет бензина, чтобы отвезти ребенка в полевой госпиталь. А ведь в первую очередь нужно еще знать, где этот госпиталь находится. И даже если вам каким-то образом удастся добраться до хирурга, нет гарантии, что ребенок через неделю не умрет от занесенной инфекции, потому что в госпиталях не хватает антибиотиков.

Он рассказал нам о людях с раковыми заболеваниями, которым требовались дорогие лекарства. Об одной знакомой ему беременной женщине с отрицательным резус-фактором, чей ребенок, скорее всего, умрет. О стариках, которые рано или поздно умрут от удара, инфаркта или нехватки лекарств, и о тех, кто уже умер.

В другой раз майор МакЭвой рассказал нам о проблемах на местных фермах, которые он пытался решить. В основном они касались коров. Когда перестал работать аварийный генератор, доильные аппараты стали бесполезными, и коров приходилось доить вручную, чтобы они не умерли от воспаления вымени. Могу поспорить, об этой стороне войны вы не задумывались.

— Можно бесконечно перечислять все, что перестало работать. Инкубаторы для цыплят, не говоря уж об инкубаторах для новорожденных, электрические изгороди, мониторы в больницах, электрошоковое оборудование для спасения больных после остановки сердца, компьютерные системы, движение поездов и самолетов. Даже подача газа, который нужен нам для отопления и готовки, осуществляется с помощью электричества, — говорил Майор МакЭвой. — А как вы думаете, как выкачивается вода из-под земли?

Казалось, я слушаю научный доклад на тему «Электричество. Наш Незаменимый Помощник».

Другой проблемой было захоронить всех умерших коров, цыплят и людей, а судя по всему, хоронить надо было многих. Их разлагающиеся, смердящие трупы могли стать большой угрозой для здоровья. Это было уже слишком для меня, и я решила, что больше не буду, есть ни гамбургеров, ни куриных ножек.

Хороший Майор помогал распределять продукты — яйца и молоко — среди местного населения, чтобы люди не голодали. И еще у него была куча других мелких дел, так что он был загружен работой по уши.

Благодаря сочетанию вежливости и постепенности, за те недели, что мы провели в доме МакЭвой, я узнала о фермерстве больше, чем узнала бы за всю жизнь, живя на десятом этаже дома на Восемьдесят шестой улице, где самым близким к сельскому хозяйству является сэндвич с солониной и маринованным огурцом из супермаркета. А уж, каким образом свежие огурцы превращаются в маринованные, оставалось для меня загадкой.

Как бы то ни было, мы жили по законам Оккупации, хотя мне было неясно, что же это означает. Как я поняла, это значило, что можно идти куда захочешь и делать что захочешь, пока не запретят. Я никогда не понимала Оккупацию, потому что она не была похожа на ту войну, которую нам нравилось смотреть по телевизору.

Когда мне рассказали, как она началась, я восхитилась умом тех, кто это придумал. Как я поняла, они подождали, пока большую часть Британской Армии заманят в конфликт на другом конце планеты, а потом просто вторглись в страну и отрезали все коммуникации, транспортное сообщение и доступ сотрудников. По сути дела, они ЗАЩИЩАЛИ Англию от возвращения армии, а не нападали на нее.

— Смотри на это, как на Ситуацию с Заложниками, где в Заложники взяли 60 миллионов человек, — сказал Майор МакЭвой.

Возможно, я упустила некоторые важные части объяснения, но это суть. И когда кто-нибудь начинал углубляться в детали, мой мозг отвлекался на другие вещи, например, красит ли он волосы или что подтолкнуло их выбрать этот цвет обоев.

Конечно, не вся армия покинула Англию, часть ее оставалась в стране, например, подразделения Территориальной Армии. Однако состояла она преимущественно из парней, которые служили в ней на подработке. Они несколько раз в год проходили подготовку и воображали себя героями американских боевиков. Майор МакЭвой сказал, что Всем Известно, что все это временно, рано или поздно Британская Армия прорвется и все закончится. Оккупация станет Историей. Но мне казалось, что и захватчики не собираются сдаваться.

Больше всего меня впечатлило то, насколько просто было ввести всю страну в хаос, бросив всего лишь немного яда в запасы с водой и убедившись, что ни у кого нет электричества или телефонной связи. А еще взорвать несколько больших бомб где-нибудь в туннелях, правительственных зданиях и аэропортах.

Мы так же выяснили, что Враг стал одной из причин отсутствия бензина. Майор МакЭвой рассказал нам с Пайпер, что это они захватили его самым первым, когда начались неприятности. Другой стало то, что было необходимо Сами Догадайтесь Что, чтобы выкачивать его из земли в бак вашей машины.

Тринадцать букв, начинается с Э.

Полагаю, это показывает необходимость армии, даже небольших остатков армии, потому что хотя Плохие Парни и прибрали все, что смогли, к своим рукам, по крайней мере, Хорошие Парни поставили себе цель раздать все, что осталось, чтобы как можно меньше людей умерло от отсутствия внимания или из-за глупости.

В целом, я немного чувствовала свою вину, что мы — дети — жили припеваючи, в то время, как многие отчаянно пытались предотвратить развал Общественной структуры. Лично я верила, что было слишком много проблем и недостаточно людей для их решения.

Другими словами, им очень сильно не хватало людей, чтобы выполнять работу, и это позволило нам ВЫБРАТЬСЯ и вернуться туда, куда должно. Это стало нашей очевидной целью, но, вместе с тем, мы понимали, что работа не даст нам помереть от скуки. Я быстро начала понимать, что скука — основной убийца в современной войне.

И, несмотря на то, что мы смеялись над Осбертом и его стремлением вступить в Войска, я понимала, что это наш шанс вернуться домой.

Или, по крайней мере, таков был план.

Глава 18

Все это время я держала контакт с Эдмундом. Звучит странно, но он навещал меня, не так, как Бог посетил Моисея, и не как ангелы, сказавшие Марии, что она носит ребенка Христа. Но в тоже время не совсем и по-другому.

Я должна достичь определенного состояния ума — спокойного, отвлеченного, иногда полусонного — и тогда я могу почувствовать своего рода ауру, потрескивание воздуха у меня перед глазами, и я знаю, он здесь. Я чувствую запах его табака и земли и чего-то яркого и пряного, похожего на янтарь. Могу чувствовать мягкий изгиб его кожи, хотя я никогда и не видела его. Однажды он закашлял, и его дыхание стало медленным и тяжелым. Как-то раз холодной ночью, когда он поцеловал меня, я почувствовала дрожь его тела рядом с моим. Иногда я чувствую, что он смотрит на меня своими шутливыми, широко раскрытыми собачьими глазами. И тогда я отталкивалась ногой от берега и часами плавала вдоль побережья, пытаясь сохранить это ощущение.

Однажды, находясь в трансе — это был точно не сон — ко мне явилось видение. Я знала, это было место, в котором он жил с Айзеком. Я видела людей, живущих с ними, и знала, как они проводят время. В другой раз я услышала тихое кряхтенье новорожденного. Эдмунд казался уставшим и угрюмым и исчез до того, как я смогла понять, что же случилось.

Неважно, чувствовала я его присутствие или нет, я постоянно разговаривала с ним. Я рассказывала ему о Пайпер и Джете, о семье МакЭвой, о нашей нынешней жизни, а затем в середине монотонного монолога мне казалось, что он здесь, он слушает меня, как будто я наколдовала его из воздуха, вытащила его как кролика за уши из шляпы волшебника. Я была на седьмом небе от счастья, когда он просто приходил и ложился рядом. Я почти ощущала вес его тела рядом с моим. Его присутствие убаюкивало, но лишь на несколько секунд, потом напряжение заставляло мою кровь течь по венам, и на некоторое время я таяла.

Не поймите меня неправильно, я не собираюсь писать научный трактат на эту тему. Я меньше всего верю в существование мира духов. Я просто рассказываю, что происходило.

Оглядываясь назад, я думаю, это была своего рода связь, которая заставляет людей одновременно позвонить друг другу после 50 летнего молчания. Есть много рассказов о детях, которых при рождении усыновляли разные семьи, живущие в тысяче миль друг от друга, но которые называли своих первенцев Вера. О собаках, начинающих выть в тот самый момент, когда их хозяев убивают на войне. О людях, которым снятся крушения самолетов. Это своего рода общение, в которое ни за что не поверишь при нормальных обстоятельствах, и обычно я не верю в призраков. Оккультные доски и черные коты — этим суевериям я уж точно не верю.

Поэтому вы, наверное, поймете, почему я не афишировала свои встречи с Эдмундом. Я даже не была уверена, что хочу рассказать о них Пайпер.

Я пыталась исправить свою репутацию. В этот раз мне хотелось бы остаться адекватной.

Глава 19

Перед возвратом в большой мир я хочу ответить на вопрос обо всей этой неразберихе с эпидемией оспы.

Кажется, Майор МакЭвой чувствует себя не в своей тарелке из-за моего вопроса и говорит, что об этом Едва Ли Стоит Беспокоиться Населению в Целом Сейчас. Когда я начинаю, шокировано смотреть на него, он говорит:

— Ну, Дейзи, Что Было Бы, если бы люди перестали Распространять Слухи и Устраивать Истерики, а попытались организовать вылазки на Врага и всякое такое подобное, а?

Затем он посмотрел на меня таким взглядом, в котором читалось, что я не доросла еще, чтобы задавать такие вопросы, и сменил тему.

Я была не настолько глупа, чтобы понять, что если мы и умрем, то не от оспы.

Самым интересным в этом разговоре стало то, что я поняла: военные знают свое дело, но все равно, поступать так с этими простыми деревенскими жителями было слишком подло с их стороны.

Узнав то, что меня интересовало, я стала пытаться найти выход для нас с Пайпер, как бы не провести остаток нашей жизни, гния в Рестон Бридж, когда мы могли бы уже давно бродить по миру и наткнуться на наших дальних родственников.

Поэтому, проведя несколько дней дома сложа руки и сходя с ума, пытаясь поговорить с Алби, бившем нас по голове пластиковым мечом каждые шесть секунд, мы попросили Майора МакЭвоя найти какое-нибудь занятие для нас, потому что мы Трудолюбивые и хотели бы Помогать Людям. Мы почти и не соврали ему, за исключением того, что люди, которым мы хотели помогать, были мы сами. С минуту он просто меланхолично смотрел на нас, потом сказал, что обдумает это и сообщит нам.

Можете представить, сколько времени потребовалось Хорошему Майору, принимая во внимание тот факт, что с учетом всех наших талантов, мы были довольно-таки бесполезной парочкой. Но тут я вспомнила ДЖЕТА, и ко мне пришло ОЗАРЕНИЕ, потому что хорошо натренированные овчарки и люди, знающие, как обходиться с ними, были редкостью в тот момент. Большинство фермеров пасли свое стадо, рассекая на внедорожниках, в которых сейчас не было смысла из-за отсутствия топлива.

Пайпер знала о дрессировке собак от Айзека. Они вдвоем были прирожденными Дрессировщиками Животных и могли заставить собак, коз, овец да, возможно, и жучков делать то, что они захотят, просто смотря на них по особому и насвистывая тихую мелодию, что очень подходила Айзеку из-за отсутствия у него навыков общения.

Майор МакЭвой обдумал это и попросил нас продемонстрировать наши способности. Свистнув пару раз, Пайпер выпроводила Джета из сада. И что же вы думаете, он побежал делать? Добежав до Алби, он припал к земле, а затем очень осторожно начал шаг за шагом подталкивать Алби к нам, до тех пор, пока бедный парень не стоял перед своим отцом, удивляясь, почему каждый раз, когда он хотел развернуться и убежать играть, Джет вставал у него на пути.

Пайпер погладила Джета по голове, всем своим видом показывая свою самоуверенность, и я подумала, ДА, мы в деле. Оставалось только найти мне возможное применение до того, как меня засунут в большую коробку с надписью Пушечное Мясо.

Но оказалось, что Майор МакЭвой смягчился после показа, или, возможно, он знал, что разгуливать с чьей-то красивой девятилетней девочкой во время войны не совсем соответствовало элементарным нормам этики. Поэтому он попросил меня пойти с ними, и я мысленно показала Пайпер большой палец, и она улыбнулась.

Как оказалось, наше место не было единственным в изоляции, и Майор М. стал брать нас каждое утро на ферму Мидоу Брук — самую большую молочную ферму в радиусе пятидесяти миль. Ее следовало бы переименовать в Земли Форта Дикса, потому что Мидоу и Брукс кишели солдатами, пытающимися заменить машины.

Проблема заключалась в том, что коров нужно было пасти каждый день, потому что на ферме недостаточно сена, и их нужно было пригонять дважды в день на дойку. Все кажется довольно-таки простым, но подумайте, около трех сотен коров приходят и уходят, а военные толкутся на ферме и ее окрестностях, как слоны в посудной лавке.

Было сплошным удовольствием наблюдать за работой Джета. Больше половины оккупированной Британской Армии влюбилось в него в первый же день, а Пайпер всегда находилась рядом с ним. Она могла заставить его отделить десять коров от стада и пригнать их на дойку к военным, одновременно подготавливая следующую десятку, пока он отгонял предыдущую назад.

Все большие мускулистые военные были без ума от милой серьезной малышки Пайпер, насвистывающей свои волшебные мелодии, и от этой черно-белой собаки, бегающей ровно туда, куда ей было сказано. Должно быть, она напоминала им всем их маленьких сестер, оставленных дома, или тех, кого они хотели бы вернуть, ну или просто Деву Марию. Если они не были чем-то заняты, они ходили по ферме, словно лунатики, наблюдая за работой Пайпер и Джета, и по их выражению лица можно было сказать, что они счастливы просто быть рядом с ней и Старым Семейным Волшебством.

Пайпер вела себя, как будто не замечала все это внимание, но я могу сказать, что ей нравилось, что все задавали ей серьезные вопросы о Джете и обращались с ней, как с кем-то особенным. Обычное утро начиналось с того, что, по крайней мере, три или четыре больших парня ходили вокруг да около, пока не набирались смелости сказать — «Он напоминает мне о моей собаке Диппере»или «Как он понимает, что означает каждый свист?»

Но мне казалось, что они все просто хотели сказать «У тебя самые красивые глаза, которые я когда-либо видел в своей жизни».

Полагаю, это было довольно очевидно, принимая во внимание тот факт, что она производила впечатление на многих людей, но со всеми своими ушлыми братьями, стоящими на пути, возможно, у нее не было возможности быть замеченной так, как она того ожидала.

Ложкой дегтя в бочке с медом стало то, что у Джета было слишком много работы, а у меня практически никакой. Помощь Джин Джету решила бы первую проблему и стала бы просто манной небесной, но вторая проблема все бы еще оставалась. Я провела много бесконечных часов безделья, учась стрелять из пистолета — я думала, однажды это могло бы пригодиться, если и не на войне, то дома, на улицах Нью-Йорка. Он был намного тяжелее, чем выглядел, но через некоторое время я уже могла неплохо обращаться с ним, благодаря опытным стрелкам, шаставшим по ферме и скрывающимся под видом доярок.

Я пыталась уговорить Майора МакЭвоя перевезти Джин в наше подразделение Британской Армии. Казалось, на минуту он позабыл, что должен был держать нас подальше от неприятностей и размышлений о Перераспределении, потому что рассеяно, посмотрел на меня и сказал

— Нет, невозможно привезти Джин сюда прямо сейчас из-за Ситуации на Дорогах, и, возможно, она так же сильно нужна Ферме Гейтшид, как Джет нашей.

Слава Богам, я много лет репетировала Бесстрастное выражение лица, поэтому вы ни за что не догадались бы, что Ферма Гейтшид значила для меня ровно столько же, сколько овсяные хлопья. Но, будучи хорошим агентом под прикрытием, мне нужно было всего лишь свести вместе два имени, чтобы Майор МакЭвой продолжил думать, что мы говорим о собаках.

Я пока ничего не рассказала Пайпер, потому что надеялась на вмешательство Богов, которые помогли бы нам добраться до Фермы Гейтшид, находившейся рядом с Кингли к Востоку Отсюда.

Вернемся к собакам. В конце концов, они пошли на уступки и смогли найти глупого бордер-колли по имени Бен, который был всего лишь подрастающим щенком. Он должен был работать вместе с Мастером, только все оказалось не так хорошо, как планировалось, потому что он был не самой умной собакой на земле, а вдобавок боялся коров.

Оказалось, Джет выполнял свою работу настолько хорошо, что или один из военных, или я могли присматривать за ним время от времени, пока Пайпер пыталась научить хоть чему-нибудь недалекого Бена, повторяя ему снова и снова, пока он хоть чему-то не научится. Он все еще убегал, поскуливая, если какой-нибудь корове взбредало в голову косо на него посмотреть, но большую часть времени они его не трогали, и он с грехом пополам справлялся с задачей.

Иногда я видела, как Джет смотрел на него без восторга, и я почти слышала, как он думает «Простите, но кто пригласил сюда этого тупицу?»

И иногда я задавалась вопросом, а не думает ли он то же самое про меня.

Глава 20

Вы уже, наверное, догадались из тех крох, что я бросила вам, что еда не была моей любимой темой. Это довольно-таки иронично, принимая во внимание тот факт, что меня определили как раз в то подразделение армии, которое пыталось раздобыть ее для всех.

Все вертелось вокруг молока. Сначала блистали Пайпер и Джет, Чудо-Собака. После этого начинались сложности. Молоко нужно было прокипятить и простерилизовать, так как у нас не было холодильников, чтобы держать его в холоде. Это оказалось настолько сложно, что, в конечном итоге, они стали раздавать его по старинке — прямо из-под коров. Все волновались из-за чистой посуды, но потом решили, что люди должны были приносить с собой Бутылки. Таким образом, военные знали, что молоко было нормальным, когда они его раздавали, а если оно оказывалось отравленным позже, это не было их ошибкой.

Мы нашли пару местных парней, знающих толк в забое скота. Именно они стали теми счастливчиками, кому позволили забивать и разделывать коров. Там было больше крови, чем можно представить себя в темную и непогожую ночь. Хотя они пользовались популярностью и вскоре обзавелись кучей друзей, которых никогда не замечали до того момента, как стали стоять за углом со щипцами для барбекю.

Цыплятам часто отрывали головы, особенно, если они переставали нестись. Меня удивляло, насколько естественно делали это многие старики. Пайпер сказала, это потому, что во время Последней Войны и распределения все держали цыплят. Я была довольна, что некоторые навыки, приобретенные мной тут, помогут в Дальнейшей Жизни, если она у меня, конечно, будет.

И, наконец, любой здоровый человек, желающий собирать урожай, призывался на помощь. Именно туда я и отправилась.

Сперва меня отправили собирать яблоки. Эта работа приносила больше пользы, чем хождение без дела недалеко от Обожателей Пайпер. Поначалу я ловила на себе взгляды многих людей, сомневающихся, что я смогу справиться с такой тяжелой работой, но в те дни стремление составляло девять десятых закона. Тем более, тогда худых людей было гораздо больше, и я не так уж сильно выделялась среди них.

Я работала вместе с восемью людьми — три солдата, их жены и еще двое гражданских. Мы начинали рано утром и работали до темноты. Уже через несколько часов мы стали одной компанией, как в старые добрые школьные времена.

Моим партнером была местная женщина по имени Елена, которая раньше жила в Ливерпуле, поэтому я не понимала большую часть того, что она говорила первые несколько дней, как и она меня. В конечном итоге мы стали болтать о разной ерунде. Вскоремы стали рассказывать истории, и я узнала, как она и ее муж Даниэль встретились, какой у них любимый фильм и как часто они занимались сексом. Хотя она была намного старше меня, и мы едва ли говорили на одинаковом языке, она оказалась добрым человеком, с которым можно было поговорить практически обо всем, не боясь, что она сдаст тебя Епископу.

Она хотела узнать все о моей американской и английской семье, несмотря на то, что никогда не встречала никого из них, кроме Пайпер; и как я очутилась здесь и стала собирать яблоки в середине незнакомой страны, не говоря уже о разгаре иностранной войны. Иногда мне казалось, что я взорвусь, если не расскажу другому человеку о событиях, произошедших в моей жизни, особенно о тех частях, которые из-за моего возраста мне не разрешили бы смотреть в кино. Но каждый раз, когда я уже была готова рассказать все Елене, я передумывала в последнюю минуту. На всякий случай.

К счастью, казалось, ей было достаточно того, что я американка, и Злая Мачеха отправила меня сюда. Она фыркала, охала и причитала, а мне оставалось только делать трагичное выражение лица и ничего не говорить в течение нескольких минут. Вскоре у меня появилась новая лучшая подруга, которая заставила огромное количество собирателей яблок ненавидеть Давину, а это сильно воодушевляло меня.

Перед началом работы нам раздавали большие ящики, в которые мы складывали фрукты. Главным правилом было не бросать туда яблоки, так как они могли разбиться и сгнить, и испортить оставшиеся яблоки в ящике. Внезапно приобрело смысл выражение Одно Плохое Яблоко, которое постоянно повторяли мои учителя, или Два, если считать Лию.

У нас были корзинки и лестницы, которые мы передвигали, собрав все яблоки, до которых могли дотянуться. Когда корзинки наполнялись или становились неподъемными, нужно было передать их другому. Тот аккуратно перекладывал фрукты и возвращал пустую корзинку назад. Не важно, собирала ли я яблоки или перекладывала их, оба занятия одинаково утомляли. В первые несколько дней мне приходилось по двадцать минут лежать на земле, пытаясь не свалиться в обморок от усталости или боли в руках. Елена хорошо ко мне относилась и продолжала работать со мной.

Работа была настолько трудной, что сперва я думала, что больше не выдержу. Каждая мышца в моем теле приносила мне боль, и я с трудом забиралась в грузовик и вставала с кровати на следующий день. Но я выполняла ее, заставляя себя работать дальше. Все это успокаивало меня. Это трудно объяснить, но я справлялась.

Один из парней, работающих с нами, был на несколько лет старше меня. Мне он не сильно нравился, но, к несчастью, чувство не было взаимным. Его звали Джо, и он начал слоняться поблизости, пытаясь привлечь мое внимание, рассказывая глупые шутки и задавая наитупейшие вопросы, например, «Каково быть Янки?».Елена жалела Джо, потому что он не особо блистал умом, когда дело касалось отказа. Но легко было жалеть его, если на тебя не смотрели, как на жертву.

— Возможно, ему одиноко, — говорила она, а я просто смотрела на нее, думая, не ожидает ли она, что я открою Дом Для Социально Обделенных или что-то типа этого. Затем она начала смеяться, и мне показалось, что мы думаем одно и то же — некоторые люди справедливо одиноки.

После этого мы с ней просто перестали обращать на него внимание.

Большинство рабочих, за исключением меня, Пайпер, Джета и некоторых других, жили на Мидоу Брук, поэтому нас забирали каждое утро в семь и увозили домой в семь вечера. Каждую ночь мы засыпали в грузовике и могли проснуться, лишь чтобы немного перекусить и забраться в постель. Таков был наш распорядок дня.

Потребовалось много сил, чтобы адаптироваться к этому, но через неделю наши мышцы привыкли к нагрузкам. Я рассказала Пайпер все о Елене, и это загладило то, что весь наш выходной мы так и не вылезли из кровати. Казалось, даже Джет не горел желанием выбираться из-под кровати, кроме тех случаев, когда мы звали его есть.

Сливы поспели практически одновременно с яблоками, и иногда мы передвигались от яблонь к сливам, чтобы разнообразить нашу рутину. Было легче собирать яблоки, потому что до них было проще достать и не приходилось так часто передвигать лестницу. В свою очередь, сливы падали с деревьев, гнили и привлекали тысячи ос, поэтому мы с Еленой старались собирать только яблоки.

Елену можно было назвать Большой Девочкой, и по ней было видно, что она хочет спросить меня, как я могу оставаться такой худой. Но она была англичанкой, а это означало, что она скорее отпилит себе ногу по колено, чем спросит. Несколько раз я ловила на себе ее довольно удивленный взгляд, когда она видела, как я ковыряюсь в еде во время ланча, когда все другие набрасывались на еду словно волки. Я полагаю, не важно, шла война или нет, она думала — Вот бы Мне Ее Силу Воли.

Я выясняла, что она семь лет пыталась забеременеть и проходила курс особого отчаянного лечения, когда началась война. Теперь она не могла больше лечиться, ей было 43 года, и она не знала, когда ей выпадет еще один шанс.

Я сказала ей, что она может взять себе Алби на несколько дней и понять, насколько же это хорошо — не иметь детей. Но когда я посмотрела на нее, она просто улыбнулась, скрывая слезы в уголках глаз. Я пожалела, что сказала это.

Через десять дней некоторых из нас перевели на сборы зеленых бобов. Это было еще хуже, потому что всегда приходилось наклоняться, а это приводило к тому, что начинало болеть много новых мышц. По крайней мере, бобы были вкусными, когда их приносили домой и готовили. Наступило такое время, когда не осталось ничего, что по вкусу напоминало то, что ты хотел бы попробовать. Признаю, даже мне захотелось кусочка вкусного тоста. Елена просто посмеялась надо мной.

Однажды мы возвращались домой привычной дорогой. Мы с Пайпер спали, а Джо, который иногда уезжал с нами, чтобы остаться на ночь у своих родителей в деревне, внезапно взбрело в голову встать и выпендриться. Полагаю, он думал, что война — это место для открытых обсуждений, где кому-то на самом деле интересно твое мнение. Он начал кричать различные непристойности одному из охранников на блокпосте. Когда Майор МакЭвой холодным армейским тоном приказал ему сесть, он проигнорировал его и продолжил кричать что-то типа того, что Иностранцы — Долбанные Ублюдки и даже хуже.

После этого охранник, смотревший на него все это время, лениво поднял пистолет и нажал на курок. Раздался громкий треск, и часть головы Джо взорвалась. Кровь брызнула во все стороны. Он выпал из грузовика на дорогу.

Ни один мускул не дрогнул на лице Пайпер. Я же, наоборот, не справившись с шоком, отвернулась. Кто-то еще закричал, и когда я снова повернула голову, мне показалось, что весь мир замер и затих. Находясь внутри этой тишины, я видела, как охранник продолжил беседовать со своим другом, как Майор МакЭвой на мгновенье откинул голову и закрыл глаза, в которых читалось отчаяние. В эту секунду я задумалась, на самом ли деле он был так привязан к этому ребенку. А затем с ужасом я посмотрела вниз и увидела, что Джо был все еще жив. Он лежал на земле, издавая булькающие звуки и пытался пошевелить свободной рукой, так как вторая была прижата его телом. Когда я снова глянула на Майора М, я поняла, что он делал то, что велел ему долг члена вооруженных сил, защищающего гражданина Британии. Медленно, словно в замедленной съемке, он вылез из грузовика. Он наверняка намеревался подобрать Джо и отвести его в безопасное место. Но тут я услышала сотню выстрелов из пулемета, которая смела Майора М. Он упал на дорогу недалеко от Джо, весь в крови, выливающейся из дыр в его теле. На этот раз Джо был мертвым на все сто процентов, так как его мозги валялись повсюду. Наш водитель не стал ждать, что случится дальше, а просто нажал на педаль газа, и мы уехали. Я думала, что чувствовала слезы на своем лице, но поднеся к нему руки, чтобы вытереть их, капли оказались кровью. Никто не издал не единого звука. Мы просто сидели там в шоке от случившегося. Все, о чем я могла думать, так это о бедном Майоре М, лежащем там в пыли, хотя полагаю, он был слишком мертв, чтобы заметить это.

В грузовике еще никогда не было таких тихих семь человек. Мы были настолько поражены, что не могли ни говорить, ни плакать. Достигнув Рестон Бридж, наш водитель, который, как я знала, был близким другом Майора, вылез из грузовика и стоял около него несколько минут, пытаясь набраться мужества, чтобы войти внутрь и рассказать Миссис М, что случилось. Но сперва он повернулся к нам и сказал разбитым и наполненным гневом голосом:

— В случае, если кому-то нужно напоминание — Это Война.

От его слов у меня подкосились ноги.

Глава 21

За последние недели у нас и так было достаточно поводов заметить, что старая Джейн МакЭвой слетела с катушек. Было очевидно, что это происшествие стало, мягко говоря, последней соломинкой,

Мы с Пайпер пытались занять Алби, в то время как она носилась по дому, горько плача. Армейский жены пытались утешить ее, как будто это было возможно, а Алби просто не понимал, что его папа умер. Она продолжила играть в свою любимую игру — Разбей Что-нибудь, затем Разбей Что-Нибудь Еще и, наконец, Разбей То, Что Осталось. Через шесть часов Крушения у него закончились Вещи, и он начал хвататься за свою маму и плакать, что еще сильнее ухудшало ситуацию.

Друг и водитель Майора МакЭвоя, Капрал Франсис, которого все называли Фрэнки, с парой других людей попытались забрать тела, но не смогли подобраться близко к блокпосту из-за предупредительных выстрелов при приближении любого. Когда он остался с нами дома в ту ночь, я попыталась поговорить с ним о то, что Миссис М. не помешали бы успокоительные. Но я никогда еще не видела более уставшего и более отчаявшегося человека, чем он. Тогда я поняла, что он и так уже делает больше возможного на всех фронтах, что просить его поискать рецепт на Валиум будет чересчур. К тому же, ему самому бы не помешали несколько сотен миллиграмм.

Мы с Пайпер приготовили что-то похожее на омлет из нескольких яиц, и нашли молоко Алби. Мы приготовили бобы с фермы, порезали сливы и дали большую часть еды Фрэнки, который практически ничего не съел, и Алби, который съел много. Затем мы уложили Алби спать и сами отправились спать, оставив Фрэнки вместе с Миссис МакЭвой и двумя армейскими женами, плачущими на кухне, на которой к тому времени было уже темно.

Ночь прошла ужасно. Пайпер постоянно просыпалась, широко открывала глаза и дрожала. Она говорила, что ее преследует лицо мальчика, которого застрелили, а затем она начала рыдать и звать маму. Я просто успокаивала ее, пока она не засыпала и все не начиналось заново. Когда я думала о Джо, мне было немного жаль, что ему прострелили голову, но больше всего я злилась на него, потому что из-за его дурачества погиб Майор Мак.

Когда я наконец-то заснула, я нашла Эдмунда и рассказала ему все, что случилось. Он оставался рядом со мной несколько часов. Я не знаю, снилось ли мне это или я была на грани умственного расстройства. Мне было все равно.

Около шести часов утра, когда все еще спали, четверо солдат ворвались в дом в поисках Фрэнки и сказали, что ему нужно немедленно покинуть дом; что отряд линчевателей собрался ночью и устроил засаду солдатам с блокпоста. Теперь Враг ходил из дома в дом и убивал любого, кто им не нравился.

И тут разверзнулся настоящий ад.

Миссис М. застыла на месте в одной позе, как будто не понимала английский или больше не знала, как ходить. Все остальные кричали и бегали. Я попыталась уговорить ее взять Алби, но она даже не посмотрела на меня. Затем подошел, Фрэнки и приказал мне одеться. Я схватила одежду и два теплых одеяла, сказала Пайпер взять один из свитеров Майора М. и занять мне место в грузовике. Я завернула несколько нужных вещей в покрывала, включая банку оливок из чулана и банку клубничного варенья — это все, что осталось там. Оглядевшись по сторонам в поисках того, что могло понадобиться, я увидела серебряный компас на маленьком постаменте, на котором было написано имя Майора МакЭвоя и посвящение ему. Чувствуя себя разрыхлителем могил, я разбила пьедестал об пол, достала компас и засунула его в карман вместе с маленьким ножом, который остался у меня с работы.

Я полагала, что Джет просто последует за нами в грузовик, но когда пришло время уезжать, его нигде не было, возможно, из-за всего этого шума. Пайпер выглядела разбитой. Она свистела и звала Джета все громче и громче, все больше впадая в истерику. Несмотря на то, что все хотели видеть момент объединения маленькой девочки и ее собаки, мы не могли рисковать чьей-либо жизнью, ожидая этого момента. Поэтому я просто прижала ее к себе, и мы уехали без него.

Пайпер даже не плакала. Она просто молча смотрела перед собой, что было еще хуже.

Мы сидели ошеломленные и ничего не говорили. Алби вел себя на удивление тихо, а Миссис М отчужденно. Мы ехали на юг, согласно моему компасу, и остановились только один раз, чтобы забрать некоторых военных, которых я узнала из Мидоу Брук и которые смогли забраться к нам в грузовик.

Другие люди пытались остановить нас по пути. Звук грузовика был такой редкостью в те дни, что люди выбегали их своих домов, чтобы посмотреть, что происходит. Некоторые из них пытались заставить нас остановиться. Они становились посреди дороги или прыгали на грузовик, но Фрэнки просто тихо говорил нам прижать головы и продолжал вести машину, даже не притормаживая.

Пайпер и я держались друг за друга, ошеломленные от страха и потери. Миссис МакЭвой держалась за Алби, словно утопающий, а Алби просто сидел, воодушевленный тем, что ехал в машине и мог видеть деревья, проносящиеся мимо него. В то время как слезы текли по лицу Миссис МакЭвой все быстрее и быстрее, я думала: «Ее муж мертв и, возможно, ее старший сын тоже, а теперь ей пришлось покинуть свой дом и все, что у нее осталось — молокосос, не понимающий, что происходит, а она даже не взяла ему молока».

Мы ехали целую вечность, пока не остановились у большого амбара, у которого было припарковано множество военных грузовиков. Все вылезли из машины, и Фрэнки сказал:

— Мы остановимся здесь на некоторое время, — и зашел внутрь. Это был большой сарай, наполненный оружием и спальными мешками. Все это говорило о том, что армия использовала его в качестве бараков. Мы с Пайпер нашли никем не занятый уголок на сеновале и положили туда свои вещи, затем сели и стали ждать, что случится дальше.

Алби хорошо проводил время, бегая по сараю и разглядывая все подряд. Единственное, что мы могли сделать, так это постараться держать его подальше от оружия, которое просто лежало там. Я не собиралась дать ему взорваться и разбиться вдребезги, учитывая тот факт, что это стало бы концом для его бедной старой невменяемой матери.

В течение всего дня военные приходили и уходили. Они были похожи на муравьев в муравейнике, выполняющих свои дела в строго установленном порядке, до тех пор, пока кто-нибудь не придет и не наступит на их сооружение.

Мы с Пайпер немного поспали. Шастая по сараю, мы нашли несколько журналов и позаимствовали те из них, в которых не было очень неприличных сцен с обнаженными женщинами. К слову сказать, таких было очень мало. В конечном итоге, Пайпер заявила извиняющимся голосом, что она немножко проголодалась, и отправилась на поиски еды. Она вернулась с половиной буханки хлеба, которую в те дни было так же легко достать, как и Честной и Животворящий Крест Господень. Она так же достала что-то напоминающее сыр, который они называли творогом, но на вкус он был очень даже неплохим.

Рано вечером солдаты в группах по три или четыре человека стали возвращаться из Патруля. Некоторые из них подходили к нам и рассказывали, что там происходит. Насколько мы могли понять, все было далеко не гладко. Внезапно все те спокойные отряды Врага стали агрессивными и начали выполнять различные действия, которые включали в себя убийство людей, подобных нам, при первой же возможности.

Лично я думала, что все это плохо, но все это очень близко подходило под мое описание того, какой должна быть война.

В любом случае, многие из них разговаривали с нами или узнавали Пайпер, но никто не сказал «А где же Джет?»или «А что случилось с Майором М?», потому что мы все придерживались мнения, что на некоторые вопросы лучше не знать ответов.

Мы с Пайпер думали более или менее одно и то же, а именно: сперва нас было пятеро плюс Джет, Джин и Динг; затем нас стало трое плюс Джет, а теперь мы остались Вдвоем.

Если вы никогда не были на войне и хотите узнать, сколько времени требуется, чтобы привыкнуть к потере того, что вам нужно и что вы любите, я могу ответить вам — Совсем Мало Времени.

Глава 22

Было странно спать в сарае вместе со всеми солдатами. Мне казалось это не таким уж безопасным, чем можно подумать, учитывая, сколько оружия, было поблизости. Возможно, это было связано с понимание того, что Плохие Парни захотят узнать, где ночуют все Хорошие Парни, и уничтожить их. Но с этим мы ничего не могли поделать.

У нас с Пайпер был маленький уголок с выступом, который позволял нам чувствовать себя в безопасности. Мы расстелили два покрывала, свернули одежду и сделали из нее подушку. В последний момент я пошла, проверить, как шли дела у Миссис МакЭвой и Алби, а также находились ли они в тепле. Да, им было тепло, но дела были не очень. Я посидела некоторое время с ними и попыталась, поговорила с Миссис М, но это не помогло, потому что, казалось, она потеряла всякую связь с миром, и что бы я ей ни говорила, все звучало глупо.

Я не могла сидеть с ней долго, ожидая, когда же пройдет ее отчаяние, поэтому придумала какой-то глупый повод и вернулась назад на сеновал.

Мы с Пайпер вместе свернулись под покрывалами. Вокруг нас было шумно и оживленно, так как солдаты готовили еду, кричали через весь сарай друг другу шутки, большинство из которых нельзя даже повторить. Наконец-то они притушили керосиновые лампы и по очереди стали ложиться спать, выставив часовых, которые менялись каждые несколько часов. Эта ночь не стала самой лучшей ночью за всю мою жизнь, но мы привыкли к странным обстоятельствам. К тому же, она не стала и самой худшей.

Один из военных по имени Баз, который доил коров на ферме, подошел к нам утром с овсяными хлопьями, молоком и чашками с чаем. Мы были так сильно благодарны ему, а он так сильно любил Пайпер, что сел с нами и оставался рядом все то время, пока мы ели, и рассказал нам Все, Что Он Знал.

Он сказал, что убийцы Майора Мака и Джо спровоцировали ужасную резню в окрестностях, а именно этого все и пытались избежать. Очевидно, Враг больше не беспокоился, что мы начнем сражаться и стрелять, и они доказали это, позволив нашей армии делать то, что они делали большую часть последних трех месяцев.

Но никто не радовался этому. Множество глупых храбрых Деревенщин, вооруженных охотничьими винтовками, расстреливали в упор танки. В большинстве случаях это заканчивалось резней.

Баз был умным и шутил в попытке приободрить нас. Он сказал нам не волноваться и нашел несколько низкопробных книг в мягком переплете, чтобы мы могли почитать их днем. Он сказал, что придет навестить нас ночью после того, как вернется из патруля.

Когда он вернулся, Пайпер ушла помогать готовить. Я использовала эту возможность, чтобы рассказать ему о моем плане воссоединиться с семьей Пайпер. Хотя я и заставила его поклясться, что он никому не скажет, он был обеспокоен тем, что мы отправимся одни, но не сказал «Не Сходи С Ума», что немного воодушевляло.

Я спросила, как он думает, есть ли возможность того, что Айзек, Эдмунд и Осберт все еще живут вместе. Он пожал плечами и сказал: «Все Возможно», но его что-то беспокоило. Целую минуту он смотрел на меня, пытаясь понять, что я собираюсь сделать, а затем сказал:

— Сейчас нигде не безопасно. Тебе лучше и хуже здесь с нами, — на секунду он замолчал, но притворился, что его отвлек какой-то шум, и продолжил, — но если вы отправитесь одни и будете держаться вдали от дорог и очевидной опасности, возможно, все будет хорошо. Секрет заключался в избегании контакта с незнакомцами, потому что все устали и были на взводе. Враги знали, что они никогда снова не попадут домой, и им было все равно, живы они или нет.

Он снова замолчал.

В этот раз из-за того, что увидел Пайпер, возвращавшуюся с полевой кухни с супом. Она одарила База своей изумительной улыбкой, устроилась на соломе, прислонившись к нему, словно кошка, и стала ужинать.

В одном можно быть уверенным: во время войны можно было найти много новых сторонников. Можно было увидеть, что Баз счастлив, как никогда в жизни, просто сидя рядом с Пайпер, несмотря на войну, хоть это и казалось жутким. Можно было заметить, что после долгих месяцев никого, кроме больших потных рыгающих мужиков, присутствие Пайпер с ее большими глазами и чистой душой позволяло ему чувствовать, что он мог бы умереть, защищая ее. Как оказалось, я не производила такого эффекта ни на кого, но было бы пустой тратой времени для нас притворяться святыми.

Той ночью баз передвинул свой спальный мешок с противоположного конца сарая, где он находился все это время, и положил его недалеко от нашего уголка. Я заснула и, проснувшись через несколько часов, увидела, что он полусидит на страже. И то, как он периодически поглядывал на нас, чтобы удостовериться, что с нами все в порядке, напомнило мне Джета.

Глава 23

В течение недели мы оставались там, болтаясь с разными членами Территориальной Армии. Казалось, Пайпер стала чаще уходить в себя, но для меня это была еще одна глава моей чрезвычайно невероятной Нормальной Жизни. Большую часть времени я ощущала покой, как будто ничего уже не сможет удивить меня.

За исключением Миссис МакЭвой, мы были единственными женщинами в сарае, в котором находилось около сотни мужчин. Они вели себя, как будто мы были Королева и Принцесса Савы. Они приносили нам еду, болтали с нами, играли в карты и просто обращались с нами, как с талисманами или живыми мощами, когда, на самом деле, мы были двумя грязными детьми, окруженные солдатами в пыльном месте без окон, ожидающих, когда же нас настигнет война.

Большинство солдат были гораздо более нормальными и дружелюбными, чем ожидалось от них в старые дни, до того, как все ваши друзья и знакомые стали тем или иным образом связаны с армией. Полагаю, они были простыми людьми, которые, записываясь в резерв, никогда не думали, что их призовут в армию. Большую часть времени они казались одинокими, сытыми войной по горло, и просто хотели вернуться к своей старой жизни, так же, как и мы.

Так как других тем для разговора, кроме войны, не было, я начала расспрашивать всех о походах, выживании в Диком мире, о том, как найти еду, и всякой подобной ерунде. Сомневаюсь, что они задумывались, почему мне так интересны правила выживания. Многие из них просто любили поговорить, и неважно, на какую тему.

Нам с Пайпер не разрешали выходить на улицу, поэтому мы читали, помогали убираться и спали. Наша жизнь практически не чем не отличалась от жизни у МакЭвоев, за исключением того, что тут было больше людей, с которыми можно поговорить. Со всем этим свободным временем я не переставала удивляться, почему жизнь в сарае без окон, находящемся за тысячу миль от Америки и окруженным солдатами, казалась более реальной, чем та настоящая жизнь, которой я жила.

Мы привыкли спать, зная, что Баз охраняет нас; привыкли, что нам приносят еду, что застенчивые двадцатилетние парни подходят к нам и начинают беседовать на разные темы просто для того, чтобы что-то делать. Даже шум, сопровождающий всех этих мужчин, не всех из которых можно было считать приятной компанией, каким-то образом успокаивал нас.

Казалось, Баз получил особый статус телохранителя Пайпер. С первого дня у них двоих сложились своего рода братско-сестринские отношения. Я была уверена в этом, потому что практически все отношения в жизни Пайпер до того момента были с ее братьями. Баз был более нормальным, чем любой из ее братьев дома, но и в нем наблюдалось то самое задумчивое спокойствие, которое я всегда ассоциировала с ее бандой. Полагаю, рыбак рыбака видит издалека.

Но, очевидно, всей этой счастливой Семье Герлскаутов не суждено было длиться вечно.

Несколько ночей спустя шум драки и крики разбудили нас в четыре утра. Баз сказал Собрать все наши вещи и Оставаться тут, а потом исчез в хаосе. Мы ничего не видели из-за отсутствия света, но слышали звуки выстрелов. Вскоре он вернулся и повел нас к задней двери рядом с уборной. Он взял наши вещи и сказал нам следовать за ним. Мы бежали и бежали, пока я не подумала, что мои легкие скоро взорвутся от боли. Я постоянно спотыкалась, потому что луны не было видно и на улице было чернее черного. Наконец-то мы выбежали на открытую местность. Мы просто стояли там, тяжело дыша, и Баз сказал:

— Смотри, там начинает светать, там восток. Просто продолжайте идти в том направлении. Воспользуйся компасом и найди ССВ, а не СВ — или вы не туда уйдете.

Я была рада узнать это, потому что, прожив в Нью-Йорке, где каждый коренной житель знает, что жилой центр находится на севере и ничего кроме этого, я ничего не знала о ССВ и СВ, и была рада, что кто-то поведал нам этот секрет.

В тот момент Пайпер поняла, что Баз собирается оставить нас, и начала плакать. Он поднял ее на руки, как будто она весила не больше тюка сена, крепко, насколько это было возможно, прижал ее к себе и поцеловал в щеку. Он сказал:

— Дейзи позаботится о тебе, — и подмигнул мне за ее спиной, как будто мы были сообщниками, хотя, полагаю, так оно и было.

Затем он сжал ее в последний раз, сунул мне в руки тяжелые вещи и, до того, как я смогла увидеть, что это было, он развернулся и побежал назад, туда, откуда мы пришли.

— Пойдем, Пайпер, — сказала я, — давай продолжим идти, пока еще темно. Мы найдем, где нам спрятаться, и отдохнем, когда рассветет.

Когда мы продолжили идти, и звуки выстрелов стали похожи на маленькие хлопки, я рассказала ей, что знаю, где находятся Айзек и Эдмунд, что у меня есть карта, что я обговорила наш план с Базом и что выпытывала у каждого солдата в сарае, как выжить в Диком мире. Казалось, Пайпер сильно обрадовалась всей этой неожиданной информации, и я сказала:

Бивак — это привал.

— Как только солнце начнет вставать, мы найдем место для бивака ². — Мы начали смеяться над моим употреблением технической терминологии Бойскаутов, и я сказала: — Честно! Именно так это и называется.

Теперь самое время объяснить, что тропинки — это божий дар для людей, пытающих путешествовать на длинные дистанции, держась в отдалении от дорог. Думаю, в Америке мы бы протоптали тропинку через леса, но тут все было красиво и цивилизованно. Больше половины из них сопровождались указателями с маленькими стрелками, ведущими к невысоким воротцам. Даже когда мы вышли за пределы фермы и стали передвигаться по открытой местности без заборов, все равно был виден намек на тропинки.

Казалось, что мы находимся в тысяче миль от других людей. Хотя ночь была холодной, к половине девятого утра, когда я подумала, что пора бы найти место, чтобы спрятаться, мы были в пути уже много часов. Солнце взошло, и мы снова стали согреваться.

Дорога, которой мы следовали, с одной стороны была ограждена каменными стенами, покрытыми ежевикой и другими колючими кустами. Чуть вдали виднелись малюсенькие деревья, и хотя трава была несколько футов в высоту, очень быстро растительность стала густой, что помогало нам не сбиться с пути.

Мы совершенно не знали, безопасно ли было находиться в этих окрестностях. Один из солдат, с которыми я разговаривала, рассказал, что сотни людей уходили в леса подальше от военных действий в попытке спрятаться и переждать всю эту заварушку. Все это предполагало, что эта прогулка ничем не будет отличаться от прогулки по торговому центру. С другой стороны, я полагала, что в Англии было достаточно тропинок, и к тому же обыкновенному беглецу вряд ли захочется поболтать. Солдат предполагал, что большинство людей, которых мы встретим, будут англичанами, но он также добавил:

— Это не означает, что они не пристрелят вас сразу же.

Я не могла представить группу вражеских солдат, проводящих свое свободное время, прочесывая зелень в поисках бродяг, чтобы потом пристрелить их. Но все равно я решила стараться не привлекать к себе внимания как можно дольше или, по крайней мере, пока мы окончательно не убедимся, что мир сошел с ума.

Когда солнце начало припекать сильнее, мы решили остановиться и отдохнуть. Мы нашли участок сухой земли метрах в пятнадцати от дороги. Если мы сидели или лежали, что мы и намеревались делать, никто не мог увидеть нас.

Сумка, которую Баз дал мне, была изначально тяжелой, но с каждой минутой она становилась все тяжелее и тяжелее. Я была рада поставить ее на землю, понять, как она открывается, и выяснить, стоило ли ее вообще таскать с собой. Внутри находились все те вещи, которые мы, возможно, должны были взять с собой, но не взяли — пластиковая бутылка с водой, немного хлеба, большой кусок твердого сыра, немного салями, спички, большое легкое полиэтиленовое покрывало, нейлоновая веревка, маленькая металлическая миска. И пистолет. Я запихнула пистолет и спички назад в сумку на случай крайней необходимости и переложила оставшуюся еду и другие вещи в покрывала к нашими запасам, а именно, оливкам и клубничному варенью, которое уже практически закончилось. Чтобы приободрить нас в наш первый день в дороге, я сделала сандвичи с клубничным вареньем. Они пахли надеждой.

Мы выпили немного воды и, так как солнце припекало все сильнее, легли на траву отдохнуть. Если бы мы не бежали, Бог знает куда, мы были бы абсолютно счастливы. Немного поспав, мы набрали ежевики и съели ее. Вокруг нас было невероятно тихо, за исключением щебетания птиц и жучков. Поэтому мы решили продолжить путь днем при свете солнца, потому что, конечно, хорошо путешествовать ночью, но намного проще сказать, чем сделать, особенно если ты не представляешь, куда идешь, а луна закрыта облаками. Пытаться следовать тропе и компасу одновременно было достаточно трудно даже днем, так как тропинка уходила немного на юго-восток, а мы хотели придерживаться ССВ, но я думала, что нам нужно будет отправиться на север при первой же возможности.

В лесу не наблюдалось отсутствия ежевики, и, так как нам было нечего есть, мы ели ее пригоршнями. Наши желудки болели от этого, но ягоды были вкусными, поэтому нам было все равно.

Через четыре или пять часов солнце стало садиться. Мы начали искать место для ночлега. Как только мы увидели дом, практически полностью сгоревший, с одной стоящей стеной, мы решили остановиться около него. Температура заметно упала. Стоял сентябрь, и хотя было не совсем уж и холодно, мы не были солдатами Специальной авиационной службы. Я не думала, что нам следует оставаться без укрытия, поэтому, пока еще было светло, мы смогли привязать один конец веревки к дереву, а второй к палке, которую со всей силы забили в землю, натянули полиэтилен на нее, а к краям привязали камни. Раз сто пятьдесят наша конструкция была на гране завала, но мы смогли укрепить ее. Затем мы забрались под нее с покрывалами. Было неудобно, но мы привыкли лежать на земле. Мы также ужасно вымотались и смогли заснуть.

Ночью прошел небольшой дождь, но мы почти не намокли. Несколько капель дождя скопились в углу нашей палатки, но мы втянули их в себя, прямо из полиэтилена, утром, чтобы сберечь воду в бутылке. Мы ужасно хотели пить. Ночью нас кто-то покусал. Лицо, покрытое прыщами, растрепанные волосы, отсутствие зубной щетки — все это совсем не улучшило мое настроение. К тому же я уже целую вечность не принимала ванну, и от меня разило. Я радовалась, что из-за маленького веса у меня сбился цикл, потому что это бы точно довело меня до крайности.

Мы собрали все наши вещи, и в этот раз я разделила все на два свертка. Я несла большой, а Пайпер взяла поменьше. С узлами на спине нам было не так уж плохо, как можно подумать. У нас было полно времени.

Мы все шли и шли. Тропинка перед нами стала уходить больше на север, чем на юг, что стало большим облегчением. Когда снова начался дождь, мы остановились на привал и попытались уместить все наши вещи и нас самих под полиэтиленом. В этот раз мы собрали немного дождевой воды в миску.

Мы с Пайпер уже так долго находились вместе, что практически не разговаривали друг с другом без крайней необходимости. Мы устали и проголодались. Наши ноги болели. Нам почти не о чем было говорить, и я была рада, что она была не таким ребенком, который постоянно спрашивает «Мы уже пришли?», потому что Я ни о чем не хотела говорить в тот момент.

Итак, мы отдохнули. Затем мы прошли еще. Мимо еще одного сожженного дома. Мимо детского ботинка, оставленного на дороге. Мы продолжали идти. Затем мы отдохнули. И пошли. Мы никого не видели, но повсюду замечали признаки того, что кто-то был здесь. Брошенная одежда. Бумага. Мертвая кошка. Мы немного поели и выпили немного воды. Изредка мы задумывались, а что, черт побери, мы обнаружим в конце дороги.

Мы могли продолжать идти еще час или два, но к полудню мы увидели что-то, напоминающее полуразрушенную хижину. Она стояла чуть вдали от тропинки и не была сожжена. Поэтому мы перелезли через стену и стали прокладывать себе дорогу через колючки и траву, пока не добрались до нее. Она была достаточно большой, чтобы можно было разместиться на полу. Внутри все было сухо, хотя и пахло гниющей древесиной. Мы почувствовали облегчение, как будто добрались до пятизвездочного отеля. До того, как начался снова дождь, мы нарвали длинной травы и разбросали ее по полу. Получившееся гнездышко было очень мягким и удобным. Затем я разобрала наши котомки, постелила покрывала. Получилось на удивление уютно и цивилизованно, если не принимать во внимания пауков.

Пайпер была на улице и собирала цветы для нашего нового дома, как будто мы собирались остаться там, на долгие годы. Внезапно она воскликнула:

— Дейзи! — Мое сердце остановилось. Я помчалась на ее голос, а она сказала: — Посмотри! — Посмотрев туда, куда она указывала, я ничего не увидела, кроме кустарника и тонких желудей под ним. А она сказала: — Фундук!

Мне повезло, что Пайпер стала моим верным спутником, потому что я бы не узнала фундук, даже если бы он постучал меня по плечу и спросил, как пройти к Карнеги Холл. Мы собрали их в рубашку, а затем разбили их о камни и съели так много, что нас уже начало тошнить. Я стала удивляться, почему фундук не считает блюдом пятизвездочной кухни.

Съев около тысячи орехов, мы собрали еще столько, сколько смогли, разбили их и положили к остаткам нашего провианта. Затем съели несколько оливок, немного хлеба и ежевику на десерт.

Нам ничего не оставалось делать, кроме как сидеть и думать, как же сильно мы хотим, есть, и пить и как же сильно болят наши мозоли. Мы заснули и проснулись только, когда мир вздрогнул от звуков грома, который, казалось, звучал в пятнадцати сантиметрах над нашими головами. К удивлению, наша маленькая хижина оказалось достаточно водостойкой. Если находиться на левой стороне дома и прикрыть полиэтиленом дырку в крыше, можно было остаться сухим и поспать. Также, как оказалось, дождь разогнал жучков, что стало неожиданным плюсом.

В разгаре ливня я вспомнила про нашу миску. Я потянулась за ней, выкинула весь мусор, плавающий на поверхности воды, и выпила все до последнего глотка. Затем я снова поставила ее под дождь. Через десять минут она наполнилась снова. Я разбудила Пайпер и сказала ей пить, пока у нас есть вода. После четырех мисок воды мы почувствовали себя лучше. Единственный минус — нас мучили колики в животе, полагаю, из-за холодной воды или, возможно, орехов. Я наполнила бутылку водой и снова легла спать.

Когда мы в очередной раз проснулись, дождь все продолжал идти. Не было никакого смысла покидать наш счастливый дом. Тем более мы не хотели промочить одежду и покрывала, так как кроме них у нас ничего не было.

Пайпер лежала под покрывалом, сонная и счастливая, напевая что-то себе под нос. Я решила, что отчаянно сильно хочу помыться, поэтому воспользовалась миской холодной воды и дождем, чтобы создать некое подобие ванны, что не особо увенчалось успехом из-за отсутствия мыла. Затем я вернулась, снова оделась и подлезла к Пайпер, чтобы согреться. Некоторое время мы играли в невероятно запутанную игру со словами под названием Ментал Джотто. Мы должны были запомнить, сколько букв из всех разных слов было в слове, которое придумывал другой человек. Игра была сложной и помогала провести время.

Она только что угадала Коньки, и это было правильно. Наступила моя очередь угадывать, но через минуту или две, попробовав Бекон, Трос, Дорогуша, я так и не нашла ответа. Я позвала Пайпер, но она уже крепко спала. Некоторое время я лежала там, прислушиваясь к голосу Эдмунда у себя в голове. Голос был спокойным, знакомым и немного печальным. Я начала расслабляться и забыла обо всем, кроме него. Так прошел еще один день.

Глава 24

Вот вам по-настоящему замечательный факт: мой математик в восьмом классе оказался прав в одном, а именно — когда-нибудь мне понадобится узнать ответ на уравнение, где Х= Пайпер и Дейзи, Y= три мили в час, Z= пятикилограммовый груз, N= северо-северо-восточное направление, а 4D= 4 дня.

И как теперь выяснить, насколько X(Y+Z)+N 3 4D приблизило нас к Кингли?

Наша тропинка пересекла четыре асфальтированных дороги, но, кроме коровы, щиплющей траву у одной из дорог, мы не увидели ни одного другого существа крупнее ежа. Также нам попался сарай и ряд маленьких домов. Они выглядели заброшенными, но мы не рискнули проверить это наверняка.

Казалось, дорога все время меняла направление, но, в общем и целом, теперь мы шли в более-менее верном направлении. По какой-то причине я продолжаю вспоминать телевизионное шоу про навигацию китобойных судов, и как малейшая ошибка может означать, что ты отклонился от нужного острова на целых пятьсот миль.

На одном из перекрестков мы смогли увидеть дорожный знак, на котором было написано Страп ¼ мили и Ист Страп ½ мили. Я так обрадовалась, что наконец-то узнала, где нахожусь, что у меня затряслись руки и я с трудом смогла открыть карту. Но когда я изучила то место на карте, где, как я предполагала, мы находимся, там не было ничего похожего на Страп. Пайпер сказала:

— Здесь всего лишь пара домов, поэтому его и не отметили на карте.

По какой-то глупой причине я начала плакать. Я чувствовала, как меня наполняло отчаяние и никчемность. Я не могла поверить, что потащила Пайпер через всю Англию, чтобы найти что-то величиной с микроба, когда в реальности не могла даже найти чистое нижнее белье в комоде. Но, к несчастью, никто не выпорхнул из ниоткуда и не вызвался возглавить наш поход. Пайпер просто стояла рядом и держала меня за руку, пока я не перестала плакать. Это заставило меня собраться и продолжить путь.

После фундука мы нашли яблоню и еще немного ежевики, но шансы наткнуться на вкусный сэндвич с отбивной казались такими далекими, а наш источник еды заметно уменьшился. По крайней мере, время от времени шел дождь, поэтому у нас не было недостатка воды. Но из-за дождя дорожка стала скользкой, а я никогда не была фанаткой мокрых ботинок, натирающих ноги. Поэтому наша удача заканчивалась водой.

Около одиннадцати утра мы остановились перекусить и даже не смогли расстелить покрывало, чтобы хоть как-то отметить это событие, потому что земля была мокрая. Поэтому мы устроились на камнях. Когда мы набросили на себя что-то теплое и сухое, я развернула последний кусок сыра, несколько оливок и оставшиеся орехи. Пайпер вдруг сказала:

— Дейзи? — А когда я посмотрела на нее, она сказала: — Откуда этот шум?

Я прислушалась, но так ничего и не услышала. Но у нее было такое выражение лица — я видела такое у Айзека и Эдмунда, — по которому я поняла, что она на самом деле что-то слышит. Я молилась Богам, чтобы это не оказалось чем-то ужасным. Внезапно на ее лице появилась огромная улыбка, и она сказала:

— Это река! Я уверена, это река!

Оставив все наши вещи, мы побежали вниз по тропинке и через сто метров выбежали к реке. Посмотрев на карту, мы совершенно точно поняли, что это НАША река, и если нам удастся следовать ей, не удаляясь глубоко в дебри, она выведет нас более или менее туда, куда мы хотим.

Затем мы немного попрыгали, повизжали, посмеялись, обняли друг друга и побежали назад к нашим запасам. Собрав их, мы снова отправились в путь не только счастливые, но еще и легкой походкой — впервые за многие дни. Мы шли до наступления темноты, а затем устроили ночлег недалеко от реки.

На улице было не так уж и тепло, но мы разделись и нырнули в воду, намереваясь помыться, несмотря ни на что. Впервые я заметила, какая же худая Пайпер. Раньше, давным-давно, я бы даже подумала, что это хорошо, а теперь я знала, что именно так все и происходит, если тебе девять лет и тебе недостаточно еды для роста.

Холодная вода омывала нас со всех сторон, в то время как мы отдирали грязь от наших тел. Без грязи мы стали белыми, как привидения, с фермерским загаром на лице, шеи и руках. На белом полотне наших тел можно было увидеть каждую родинку и ярко-красные иероглифы — синяки, рассказывающие историю нашего путешествия. Наши ступни были покрыты сырымиполузажившими мозолями, руки — царапинами, а ноги слишком устали от колючек, которые попадались нам по пути, а также от укусов насекомых, которые мы расчесывали до крови. Я вся была покрыта крапивницей, а на коленке у меня виднелась огромная царапина, из которой сочился гной и из-за которой я хромала, потому что мне было слишком больно согнуть ногу. Кроме того мы были усыпаны синяками от сна на камнях, потому что мы так сильно выматывались, что если уж ложились, то не могли даже встать и поправить наши постели.

Мы вышли из воды, громко стуча зубами, но более или менее чистыми и усталыми. Мы пытались не смотреть друг на друга, потому что одно лишь осознание того, как мы выглядели в ту минуту, приводило в уныние. Мы постояли немного на холодном вечернем ветру, пытаясь высушиться, потому что сухие покрывала стали для нас некоей манией.

Вот вам и здоровый деревенский образ жизни.

На следующий день мы снова отправились в путь по тропинке, ведущей вдоль реки. Пройдя полдня, мы увидели, что река раздвоилась. Проверив карту, мы узнали, ГДЕ ИМЕННО МЫ НАХОДИЛИСЬ, впервые после Рестон Бридж.

В этот момент я заплакала во второй раз, а Пайпер смеялась, твердя мне, что хватит тратить воду, но я не могла сдержаться, потому что испытывала облегчение и недоверие одновременно. Хотя знание того, где мы, дало мне представление, что мы прошли не так много, как я думала, но, по крайней мере, мы шли в правильном направлении и знали, куда идти дальше.

Согласно карте, нам оставалось пройти еще двадцать миль. Однажды, когда я участвовала в Марафоне Пяти Округов против нищеты или еще чего-то там, я прошла двадцать пять миль за день и съела не больше, чем сейчас.

Ночью я отправилась в такое место в моей голове, где я могла поговорить с Эдмундом, и впервые у меня были хорошие новости.

Глава 25

Решение следовать вдоль реки мгновенно изменило нашу жизнь в лучшую сторону. Мы приблизительно знали, куда шли, а не проводили долгое время, издеваясь над компасом и картой, и паникуя, что мы где-то не там повернули и теперь направлялись в Шотландию или Испанию.

Также знание того, сколько нам осталось идти, помогло мне распределить еду. И хотя от этого мы не стали питаться лучше, по крайней мере, нам не надо было беспокоиться о том, как бы растянуть полбанки клубничного джема и немного колбасы еще на месяц.

Пайпер продолжала находить полевые грибы, повторяя, что они совершенно съедобные. До того момента я повторяла, что это плохая идея, на тот случай, если она ошибалась и мы могли бы отравиться. Но она была настолько уверена и их было так много, что я начала думать, если у нас не будет еды, мы можем умереть от отчаяния раньше, чем от голода, поэтому мы решили приготовить наши первое блюдо из грибов и салями. Вот как мы сделали это.

Сперва мы установили нашу так называемую палатку и дождались заката, чтобы никто не увидел дыма. После этого мы собрали немного сухой травы и сложили ее в кучу рядом с кучей относительно сухого хвороста. Затем мы принесли камни с берега реки и сделали круг, поставив несколько камней, чтобы потом можно было установить на них наши миски. Затем мы подожгли сухую траву при помощи одной из наших спичек. Подождав, пока разгорится огонь, мы стали медленно добавлять хворост, и хотя нам потребовалось две попытки и четыре спички, а хворост был не таким уж и сухим, как положено, через двадцать минут у нас был довольно-таки приличный костер.

Должно быть, это широко известный факт, что если пристально смотришь на огонь, находясь уже на грани помешательства из-за различных лишений, он сразу же гипнотизирует тебя. Потребовались огромные усилия оторвать взгляд от него, и если бы я не сделала этого, сегодня мы с Пайпер могли все еще сидеть там, смотря на пламя и ощущая тепло на наших лицах и руках, испытывая триумф от того, что смогли сделать что-то такое дикое и мощное, как огонь, несмотря на то, что у нас были спички — а это значительно легче, чем тереть палки друг об друга.

Я позволила Пайпер смотреть на пламя дальше, а сама отрезала маленький кусочек от нашего батона салями, затем порезала его еще на более маленькие кусочки и сложила все это в металлическую миску. Так как в салями было много жира, он сразу же растопился. Я взяла шесть больших срезанных грибов и несколько маленьких голубых, которые, если верить Пайпер, назывались рядовками, и медленно высыпала их в миску с жиром и маленькими кусочками мяса.

Из коры я сделала крышку для миски, но она начала дымиться и гореть по краям, что превратило помешивание грибов в практически невыполнимую задачу. Я обожгла восемь из десяти пальцев, снимая миску с костра, чтобы грибы не сгорели. И потратила почти час на это, но, в конечном итоге, кусочки грибов стали маленькими и коричневыми. Мы подождали, пока они остынут, и вы не поверите, насколько вкусным может оказаться что-то, найденное в поле, особенно с небольшими солеными, слегка поджаренными и хрустящими кусочками салями.

Начав есть грибы, я внезапно подумала: «Все это время я голодала».Я и сама не заметила, как произнесла это вслух, на что Пайпер ответила:

— Я тоже, — даже не подняв головы. Я подумала: «Нет, не так как я, и надеюсь, такое никогда не случится».

Мы доели грибы, помыли миску в реке, смешали пару пригоршню ежевики с клубничным джемом на десерт, затем снова помыли миску и нагрели воды на огне, которую мы пили маленькими глотками, представив, что это чай. Примерно через час, наевшись теплой еды, мы почувствовали себя счастливыми.

Затем мы потушили костер и легли спать.

Через два или три часа после того, как мы заснули, я проснулась и увидела, что Пайпер сидит рядом со мной — не спящая и с выражением полного ужаса на лице. Я тоже села, но так и не смогла ничего увидеть или услышать. Я просто спросила «Что? Что случилось?»— но к тому времени Пайпер начала кричать. Я чуть не задушила ее, пытаясь заткнуть ей рот и боясь, что кто-нибудь сможет услышать нас.

Она возмущенно вертелась, пытаясь расцарапать мне лицо своими руками. Я подумала, что, возможно, она отравилась грибами.

— НЕТ! — кричала она, и я подумала, что она имела в виду меня, но ее глаза смотрели куда-то вдаль. Хотя я и пыталась закрыть ей рот своей рукой, она все еще кричала: — ХВАТИТ! ХВАТИТ!

Я полностью сконцентрирована на ней, что шум, который я, наконец, начинаю слышать у себя в голове, захватывает меня врасплох. Он начинает плавно, словно биение вдали. Я сразу же начинаю осматриваться по сторонам, как сумасшедшая, думая, что он где-то рядом с нами, но вокруг все тихо и пустынно, за исключением природы и ночи.

Постепенно сквозь биение я могу различить что-то, похожее на запись, которую проигрывают слишком быстро и из-за этого голоса становятся писклявыми и странными, как голоса пришельцев в мультиках. Затем я начинаю различать отдельные шумы. Вскоре я слышу, как кричат и плачут люди, а затем голоса настолько громкие и отчаянные, что становится настолько все ужасно, что я в состоянии лишь схватиться за голову и умолять их ПРЕКРАТИТЬ, ПРЕКРАТИТЬ, ПРЕКРАТИТЬ.

Пайпер больше не кричит. Она просто свернулась на земле, плотно зажмурив глаза и заткнув уши руками. Она выглядит настолько испуганной, что я заставляю себя подойти к ней и попытаться помочь, но, когда я подхожу ближе, она начинает брыкаться и бить меня, поэтому мне приходится отстать от нее. Она катается по земле, словно сошедший с ума ребенок из приюта, пытающийся успокоить себя сам.

Все это время шум становится все громче и громче в моей голове. Мне нужно избавиться от него, но ничего не помогает. Все, что мне удается — начать жужжать, чтобы заглушить его. Через некоторое время он начинает становиться слабее и, наконец, полностью пропадает. Вокруг нас снова тишина. Меня начинает тошнить.

В конце концов, Пайпер открывает глаза, встает на четвереньки и смотрит на меня в панике, словно загнанное в угол животное, и говорит:

— Мы должны помочь им!

Я начинаю злиться:

— Помочь кому? — думаю, в помощи нуждаемся именно мы, если не хотим умереть в лесу от отравления грибами. Но Пайпер не отвечает, а просто отчаянно повторяет:

— Мы должны помочь им. Мы должны помочь им, — снова и снова, как пленка, поставленная на повтор.

Та ночь была безлунной, и не имело никакого смысла пытаться идти куда-то, потому что темнота была такой черной, что не было видно даже дороги. Несмотря на то, что Пайпер отчаянно хотела продолжить идти, даже она понимала, что это было бесполезно, до тех пор, пока не начнет рассветать.

Мы попытались снова заснуть, но не смогли. Мы сидели и ждали, трясясь от холода, пока не стало достаточно светло, чтобы можно было продолжить путь. Мы шли, шли и не останавливались до ночи. Затем просто свалились. У нас не было сил даже для того, чтобы поставить палатку. Мы просто расстелили покрывала на земле. Мне казалось, что по мне бегают жучки, и я ощущала камни под собой. Пайпер плохо спала, постоянно просыпаясь, но с первыми лучами мы вырубились, словно вампиры.

Несколько часов спустя мы проснулись все в поту. Снова мы быстро продолжили наш путь в мрачной тишине, несмотря на усталость и чувство голода. Никто из нас больше не упоминал инцидент с грибами.

Прошло два дня с того момента, как мы вышли к реке, и я выяснила, что если мы не заблудились, то через день подойдем к Кингли.

Я старалась не думать о том, что ожидает нас там.

Не имело смысла думать об этом. Или я могла бы решить вернуться назад.

Глава 26

Наша тропинка закончилась извивающейся бетонированной дорогой, достаточно широкой для одной машины. Дорога уходила вниз. На каждой стороне возвышалась огромная живая изгородь, поэтому стоять там было все равно, что стоять в котловане с низкой серой крышкой, а точнее небом.

Птицы пели и щебетали, летая туда-сюда и, возможно, думая, что же мы там делали, так как в течение долгих месяцев этот дикий мир принадлежал только им. Нам совершенно не нравилось стоять на дороге у всех на виду. Любой мог подъехать к нам сзади, потому что нам негде было спрятаться — только скатиться вниз с полуметровой горки. Но вместе с чувством страха мы испытывали приятное возбуждение от того, что мы были Где-то.

Судя по карте, до Кингли нам оставалось меньше мили. Мы не имели ни малейшего представления, куда нам идти. Разве что нам встретится полицейский или дружелюбный молочник и покажет дорогу к Ферме Гейтсхед.

Мы прошли четверть мили мимо заброшенных и заколоченных домов и подошли к дорожному знаку, указывающему на Кингли, Хоптон и Астлвиз. Надеясь на лучшее, мы продолжили идти дальше, и тут, удивительное дело, на следующем повороте увидели выцветшую вывеску «Аллея Гейтсхед». После этого мы с Пайпер перешли на бег.

Никто из нас не хотел думать о том, что мы обнаружим, дойдя до фермы. Но не важно, как сильно я пыталась успокоиться, я не смогла остановить надежду и волнение, заставляющие биться мое сердце быстрее, а Пайпер, казалось, покрылась неестественным румянцем.

Через полмили мы стали думать, что, возможно, ошиблись дорогой, но продолжали идти, потому что не оставалось ничего другого. В конце концов, мы подошли к воротам и вывеске и паре молотилок, оставленных на месте молотьбы. Чувство тревоги стало перерастать во что-то более сильное и темное, когда мы вошли в ворота, потому что мне нисколько не понравилась атмосфера этого места.

С дороги ферму не было видно, но мы увидели много птиц, кружащих над чем-то слева от нас. Мы стали осторожно продвигаться вперед и, наконец, вышли к повороту и увидели главный сарай и никаких признаков жизни. Мне захотелось развернуться и побежать, что есть сил, потому что не надо было быть гением, чтобы понять, что все те птицы кружили там не просто так.

Я представляла, что мы будем делать, если Враг захватит ферму, и Айзек с Эдмундом будут взяты в заложники. Но мне приходилось представлять, что они все еще живы, потому что никто, обладающий хоть малой долей здравого смысла, не способен пройти неделю почти без еды, веря в возможность плохих новостей.

Но не всегда выпадает возможность выбирать, какие новости тебя ожидают.

На минутку поставьте себя на наше место: подойти к заброшенному месту в серый сентябрьский день; месту, которое должно быть наполнено животными и жизнью; но все что вы находите — это ничего, никаких признаков людей, только внушающее страх отсутствие любых звуков, ничего, кроме больших черных птиц в воздухе и кучи ворон, стоящих неподвижно и смотрящих на тебя.

А потом мы увидели лис.

Сперва я подумала, какие они красивые, лоснящиеся, откормленные и яркого оранжево красного цвета с острыми маленькими умными лицами. Мне даже не пришло в голову задуматься, почему их было там так много и почему они не убегали.

И зачем им было это делать. Это был рай. Мертвые повсюду, и когда вонь настигала вас, ее ни с чем нельзя было сравнить. Когда вы слышите, как кто-то говорит, что что-то пахнет смертью, поверьте им, потому что только так можно описать этот запах — гнилой и настолько отвратительный, что ваш желудок пытается вылезти через глотку. Если ваш мозг работает, он хочет выпрыгнуть из черепа и бежать, что есть сил, с вами или без вас, лишь бы не узнавать, откуда доносится этот запах.

Преодолев такой путь, я не знала, как можно было не продолжить идти. Мои ноги продолжали движение вперед, но, подойдя ближе, я увидела, что некоторые тела были телами людей. Холод пронзил меня. Не важно, что я найду, я не собиралась кричать или плакать или что-то еще.

Внутри у меня все заледенело.

Передо мной птицы выклевывали мертвое лицо, дергая за кожу, и при помощи клюва отдирали фиолетовые полосы плоти от костей. Они взлетели вверх на несколько секунд, когда я махнула рукой, чтобы посмотреть на то, что осталось от него. К тому времени по размеру телу и одежде я поняла, что это не Эдмунд, и если это не Эдмунд, тогда это точно не Айзек и не Осберт.

Дальше лежало еще больше тел.

Я насчитала семнадцать и только одно узнала совершенно точно — тело Доктора Джеймсона. Шок от того, что я увидела кого-то знакомого мертвым, спровоцировал новую волну паники. Мои ноги стали трястись так сильно, что мне пришлось присесть на корточки в грязь, чтобы не упасть.

Один за одним.

Один за одним, так я приближалась к телам, плавно и методично, видела, как давно каждый из них умер, а иногда, насколько молоды они были. Один за одним — каждое тело оказывалось не тем человеком, которого я боялась обнаружить.

Они лежали по всему скотному двору. Все выглядели, будто пытались убежать, сжаться, спрятаться или защитить кого-то еще. А если у них все еще были лица, можно было увидеть выражение страха и ужаса, по крайней мере, в форме их рта, потому что их глаза и губы выклевывали в первую очередь. Я стала отпугивать лис от тел. Я подбегала к ним, сгорая от гнева, но, казалось, они замечали меня, если только я начала пинать их. Но и после этого они лишь отходили на несколько шагов, все еще держа во рту ту часть тела, которую они откусили, и разочарованно смотрели на меня. Уверена, они знали, что я боюсь.

В общей сложности я нашла девятерых мужчин, трех женщин и пятерых детей. Одной из детей была девочка, младше Алби, продолжающая лежать в объятиях своей мамы. Женщина выглядела молодой, но, как и все женщины, она была одета в грязную и окровавленную одежду, поэтому неважно, какое веселье вы ожидали найти на войне, здесь не произошло ровным счетом ничего, кроме хладнокровного убийства.

Я не могла сказать, сколько они уже были мертвы. Достаточно давно, полагаю, чтобы их внутренности начали разлагаться, а вороны и лисы позвали свою семью и друзей на вечеринку.

В закрытом загоне находились животные, главным образом, коровы и телята, около сотни животным сбились вместе без еды. Большая часть из них сдохла, но несколько все еще стояли, а некоторые лежали, издавая резкие стоны при вдохе и выдохе. При моем приближении стая птиц взлетела на несколько метров вверх, а затем снова опустилась на землю и продолжила выклевывать плоть, борясь за лучшие куски. Теперь, подойдя ближе, я увидела крыс, ползающих внутри мертвых животных, и лис, волочащих вонючие кишки, которые вываливались из рваных дыр в плоти. Меня посетило ощущение, что если я не уберусь отсюда как можно быстрее, то закричу и никогда не остановлюсь.

Я начала бежать, тяжело дыша от паники. Осмотрелась в поисках Пайпер, которой нигде не было видно. Я закричала «ПАЙПЕР, ПАЙПЕР, ПАЙПЕР», едва дыша и не давая ей времени на ответ. Ее нигде не было видно. Истерика, словно море, охватила меня. Я тонула в ней. Я побежала к единственному месту, которое еще не осмотрела — к сараю. Они сидела там на коленях; слезы тихо текли по ее лицу. В ее руках лежало животное, и, только услышав слабый звон, когда оно пошевелилось, я поняла, кто это. Я бы ни за что не узнала его, потому что он был покрыт навозом и был таким худым — худее всего живого на земле. Полагаю, его оставили здесь без еды давным-давно, и его глаза ничего не выражали, но он узнал Пайпер и меня. Его колокольчик зазвенел, и он потерся своими маленькими рожками о Пайпер, несмотря на то, что находился при смерти.

Динь.

Он был слишком слаб, чтобы подняться, и слишком болен, чтобы заметить воду, которую Пайпер принесла ему.

Поэтому я накрыла его мешком для зерна и выстрелила ему в голову.

После этого я отвела Пайпер домой.

Мы даже не задумывались о привалах. Просто шли вдоль дороги, так быстро, как только позволяли нам наши силы, забираясь в кусты всякий раз, когда проезжала машина, и оставались там, пока не становилось безопасно снова выбираться на дорогу.

Никогда не было по-настоящему безопасно. Мы видели мужчин с факелами и слышали крики. Грузовики проносились мимо нас довольно часто, и в любой другой ситуации, возможно, мы бы стали бояться.

Мы медленно продвигались вперед.

Мы не разговаривали, но я держала Пайпер за руку и повторяла, что люблю ее, передавая слова через кровь, пульсирующую у меня в венах и стекающую через мою руку в ее пальцы. Ее рука стала неметь и замерзать, словно неживая, но силой воли я приказывала ей ожить, и через несколько часов ходьбы ее пальцы схватили мои, сперва еле заметно, а затем сильнее, пока, в конечном итоге, я не знала наверняка, что ее рука все еще жива.

К закату небо прояснилось и стало оранжево-серо-розовым. Температура стала опускаться, но яркая луна компенсировала это. Мы завернулись в наши покрывала и продолжили идти, следуя карте и изредка останавливаясь, чтобы спрятаться и отдохнуть. Ближе к утру, когда все еще было темно, мы прошли по заброшенной деревне, мимо паба и деревенского магазина, и стали подниматься вверх по знакомому длинному холму к дому. Я ожидала, что местность будет голой и мертвой, но все было не так: живая изгородь согнулась под весом жизни, ягод, цветов и птичьих гнезд. Весь этот оптимизм должен был бы приободрить меня, но нет. Все это походило на видение из прошлой жизни, жизни такой недавней и такой далекой, что я помнила радостное настроение, не помня, каково это — ощущать его.

В моем новом воплощении я не ожидала ничего хорошего или плохого.

Дом выглядел заброшенным, темным и пустым. Даже черепица медового цвета вызывала чувство заброшенности. Старый джип был припаркован сбоку, там, где мы оставили его, когда закончился бензин. Не было никаких признаков жизни.

И признаков смерти тоже.

Как бы я хотела сказать, что от увиденного у меня защемило сердце, но такого не произошло. То, что осталось от моего сердца, больше не походило на плоть и кровь. Возможно, свинец. Или камень.

Нут, туре́цкий горо́х, бара́ний горох, горох шиш, пузы́рник, наха́т, ху́мус — растение семейства Бобовые, зернобобовая культура.

Чатни — индийская кисло-сладкая фруктово-овощная приправа к мясу.

Я сказала Пайпер оставаться снаружи. Она упала на землю, обхватив голову руками, а я тем временем вошла внутрь и осмотрелась по сторонам. У меня не хватило ни сил, ни храбрости осмотреть все комнаты, поэтому первым делом я отправилась в кладовку и в самом отдаленном углу шкафа нашла банку помидор, банку нута ³и супа, а также стеклянную баночку, подписанную «Чатни» ⁴. Похоже, это последнее, что можно ожидать найти в кладовке, когда все умирают от голода во время войны, но, по крайней мере, это была еда. Я пробила дыру в крышке консервной банки с помидорами и отдала ее Пайпер, которая высосала сок и отдала остатки мне.

Когда солнце стало всходить, мы, израненные и вымотанные, медленно отправились к загону для овец.

Должно быть, в Англии существовало тысячи, сотни тысяч, миллионы тысяч мест, не тронутых войной: дно озер, верхушки деревьев, дальние уголки забытых лугов; маленькие отдаленные уголки, которые никто не трогал даже в мирное время, потому что это место не имело значения или стояло на пути к чему-то еще или никому не было до него никакого дела.

Загон для овец стал одним из этих мест. Хотя был уже почти октябрь, на деревьях было достаточно листвы, чтобы скрыть его. Кровь застыла у меня в жилах, но вот мы прошли сквозь растительность и увидели, что он все еще стоял там.

Он все еще стоял там, несмотря на смерть, и болезнь, и ужас, и грусть, и потери повсюду. Внутри он был таким же нетронутым. Никого не было здесь с той ночи сто лет назад, когда все мы спали здесь вместе, счастливые.

Хорошей новостью стало то, что тогда нам было так лениво относить все назад в дом, поэтому покрывала все еще лежали на сене, вместе с одеждой, которую мальчишки оставили там — футболки, запасные джинсы и носки. Вещи, которые одевали в другой вселенной, где носят вещи один раз и потом одевают другие.

Несмотря на усталость, я сказала Пайпер, что должна убедиться, что на моей коже не осталось ни малейшего запаха вчерашнего дня. Поэтому в бледных лучах утреннего солнца я стала тереть себя, обливаясь холодной водой из металлического корыта. Я оделась в джинсы и футболку Эдмунда, и хотя они больше не пахли им, я почувствовала себя лучше только потому, что это была его одежда. Я больше не могла видеть грязный свитер, который я носила каждый день, чтобы согреться, хоть новая одежда и пахла немного плесенью, когда я забралась под шерстяные покрывала и положила голову рядом с головой Пайпер, я почувствовала свежесть, безопасность. И самое главное, я почувствовала себя дома.

Той ночью я спала глубоким мертвецким сном без грез.

Глава 27

Мы могли бы вернуться в большой дом, но не стали этого делать.

Возможно, из-за того, что стоял слишком близко к дороге, или, возможно, мы немного одичали и не могли больше жить в нормальном доме. Неважно, мы просто остались в старом сарае, ничего не делая. Мы проспали последующие три дня, просыпаясь только, чтобы доесть оставшуюся часть нашей еды и воды и сходить в кустики.

А когда выспались, то поняли, что нам не помешал бы костер и какая-нибудь еда. Внезапно я вспомнила про сумку, которую Айзек принес в сарай и которую мы спрятали от Пайпер пять месяцев, или было это пять лет назад.

Даже в самые худшие времена мне никогда не приходило в голову молиться, но сейчас именно это я и делала.

Я молилась, чтобы мыши не прогрызли закрома. Я молилась, чтобы еда не сгнила на летней жаре. Я молилась всем богам, в которых я никогда в жизни не верила, чтобы там было достаточно еды для Пайпер и, возможно, чуть-чуть для меня.

Полагаю, это означает, что сейчас мне приходится верить в Бога.

Сыр затвердел и заплесневел снаружи, но в целом был ничего, и его было много. Кекс с цукатами прекрасно сохранился в жестяной коробке, а яблочный сок слегка запенился, но его можно было пить; также ничего не случилось с абрикосами и огромным толстым куском шоколада, завернутого в коричневую бумагу. Единственное, что мне пришлось выбросить, так это заплесневелую ветчину, которая пахла так же ужасно, как и ферма. Один лишь запах вызвал во мне рвотный рефлекс.

Ясные октябрьские ночи превращались в ясные октябрьские дни, и хотя в сарае было холодно, к утру снаружи становилось тепло, и Пайпер сказала, что это из-за того, что земля все еще сохраняло летнее тепло. Поэтому мы расстелили наши покрывала у южной стены сарая и сидели, прижавшись к теплой каменной стене, как старухи, попивая забродивший яблочный сок, разбавленный с дождевой водой, чтобы на дольше хватило, отламывая маленькие кусочки от сыра и пытаясь есть медленно, чтобы нас не вырвало от настоящей еды. На вкус она была слишком насыщенной, поэтому нас начинало тошнить, и мы просто сидели, не шевелясь, пытаясь восстановить наши тела и мозги медленными глотками еды и воды, окружив себя миром, бездельем и знакомой обстановкой.

Просидев так несколько дней, мы легли спать и решили, что на следующий день вернемся к дому и посмотрим, что сможем найти там. Полагаю, это означало, что мы снова превращались в некое подобие людей.

Посреди ночи я проснулась и услышала, как что-то шуршит под нами в сарае. Сперва, я подумала: «Эдмунд!», потом: «О, Боже, опять!», а затем, что, возможно, это крыса и нам следует проверить наши запасы. Но в этом шуме было что-то такое знакомое, поэтому я села и увидела, что Пайпер проснулась и сидела теперь с широко открытыми глазами. Впервые за долгое время на ее лице появилась улыбка. Она тихонько присвистнула, и Что-то слегка взвизгнуло. Я чуть не рассмеялась, от того, что поняла — это был Джет.

Мы побежали к нему. Он сильно истощал, а его мех был грязным и тусклым, но, несмотря на все это, казалось, что с ним все в порядке, и он счастлив, видеть нас. Он просто лежал там, на спине в совершенно неприличной позе, извиваясь от удовольствия, когда мы гладили, обнимали и целовали его, говоря, как сильно его любим.

Затем я оставила Пайпер с ним и принесла кусок сыра и один из кексов. Я скормила их ему, отламывая маленькие кусочки, но, казалось, это не имеет значения, он с жадностью проглотил все, даже не пережевывая.

От того, чтобы отдать ему всю еду, меня остановило лишь незнание, сколько еще нам придется жить на этих мизерных запасах. Он казался таким голодным.

Мы были слишком возбужденны, чтобы лечь и уснуть. К тому же никто из нас не хотел выпускать Джета из поля зрения, поэтому мы затащили его в сарай. Он не особо рад был оказаться там, но, в конце концов, мы втроем устроились на сене. Джет лежал практически вплотную к Пайпер, в то время как Пайпер обняла его переднюю лапу для надежности, а я положила свою руку на руку Пайпер, на всякий случай. Так мы и спали.

Поход к дому потребовал много сил, физических и эмоциональных, которых у нас практически не осталось. Ничего не говоря, я приготовилась к худшему. Однако то, что мы обнаружили, было не таким уж и плохим. В доме было грязно и создавалось ощущение, что вас снова пнули, когда вы уже и так лежали на земле.

Свет и телефон все еще не работали. Не было ни сообщений, ни записок, ничего, чтобы помогло нам понять, где находятся Эдмунд и Айзек. Но с другой стороны, окна не были разбиты и стены не были заляпаны кишками. Большая часть мебели была выброшена в сарай, а оставшаяся расставлена по углам или перевернута вверх тормашками. Повсюду валялась разбитая посуда, а та, что оставалась целой, была грязной и жирной. Туалет был засорен. Все ковры заляпаны грязью. Полагаю, наша одежда не тронута лишь потому, что была слишком маленькой и ни на кого не налезла бы.

Кухня выглядела еще хуже. Наверное, военным нравится проводить много времени на кухне. Большой стол был завален бумагой, а стены изрисованы картами. Там не было никакой еды, кроме той, которую я нашла в кладовке в первый день. Мы с Пайпер отправились проверять соседний сарай. Там не наблюдалось ни цыплят, ни овец, ни любых других животных. Мы так и не поняли, отпустили ли их на свободу, забрали или подали военным на обед.

В общем, спальни выглядели лучше. Мебель всего лишь была сдвинута на один конец комнаты, но в целом все было довольно-таки чисто. Перед тем, как открыть дверь моей маленькой комнаты, я задержала дыхание, но войдя внутрь, я была окружена теми же самыми чисто белыми стенами столетней давности. Все остальное было точно таким же, как в день моего отъезда, за исключением завядших тонких нарциссов в бутылке. Я подобрала покрывало с пола и, расправив его на кровати, посмотрела в окно на мир снаружи, и вспомнила, как приехала сюда с Эдмундом.

Я все еще слышала наши голоса, отражающиеся от стен.

Перед тем, как уйти, я открыла маленький комод, в котором нашла чистую, аккуратно сложенную одежду. В тот момент я забыла обо всем, кроме того, как сильно хочу отчиститься.

Я посмотрелась в большое зеркало в зале. Лучше бы я этого не делала, потому что на мгновенье я не узнала человека, смотрящего оттуда на меня. Я была слишком худая и грязная, к тому же мои волосы все спутались. После этого я решила проверить воду в кранах. Оказалось, они не работали без насоса. Пайпер помогла мне поднять наверх ведра воды, набранные из дождевой бочки в саду. Я наполнила ванну и, воспользовавшись куском мыла Тети Пенн, шампунем и чистой одеждой, стала превращать себя в человека.

Если вы когда-либо носили ту же самую одежду днем и ночью много дней подряд, вы поймете, как классно чувствовать шелковистость и гладкость вашей кожи, как может осчастливить вас простое подстригание ногтей, мытье рук и ног пахнущим розами мылом, чистая одежда, причесывание ЧИСТЫХ волос. Как же это хорошо — высушить их до гладкости и шелковистости под солнцем.

Мы снова наполнили ванну для Пайпер. Затем она заставила меня подняться в ее спальню и выбрать ей чистую одежду, потому что она не хотела идти сама. Я не знаю, боялась ли она чего-то, но она настойчиво твердила, что не пойдет — как маленькие дети настойчиво утверждают, что что-то прячется в темном шкафу. Полагаю, она боялась призраков, бродящих по дому. Я не могла винить ее.

Я выбрала одежду для нее, не забыв про чистую белую рубашку. Я знала, что она совершенно непрактична, но было слишком трудно сопротивляться роскоши чистоты и непрактичности. Я так же собрала сумку с нужными вещами, такими как джинсы и свитера с капюшонами, нижнее белье и носки, которые можно было одеть ночью на руки и ноги, чтобы жуки не покусали.

Когда мы вымылись, оделись в чистую одежду и переставили всю мебель в гостиной туда, где она и должна была находиться, то почувствовали прилив сил. Я думаю, веселее всего было выбросить грязные кроссовки, которые я носила каждый день больше месяца, и одеть мокасины из предыдущей жизни, которые выглядели новыми и пахли кожей.

Нам нужно было что-то сделать с Джетом, потому что он продолжал грызть блох, ползающих по нему, но ему определенно не понравилась наша идея с ванной. Все, что мы смогли сделать, так это расчесать его в прихожей, отвести его в сарай и попытаться отчистить его шерсть от кусков засохшей грязи, что не очень ему нравилось. Мы также захватили пакет с сухим собачьим кормом, все еще стоявший в кладовке, потому что мы не знали, что есть самим, не говоря уже о Джете. Это было тяжело и больно пережить, потому что никто из нас не знал, сможет ли он выжить самостоятельно, охотясь на белок и кроликов.

Вернувшись в сарай, я осторожно упаковала наши трофеи: спички, мыло, чистую одежду, еще несколько одеял, собачью еду, единственную свечу, найденную мной под стулом, и несколько книг. Если мы хотели собрать еще что-нибудь, нам потребовалось бы вернуться в дом еще раз, но мы настолько устали и истощали, что трехкилометровая прогулка по сельской местности казалось нам нереальной.

Тем вечером Пайпер исчезла, пока я сидела снаружи, греясь под последними теплыми лучиками дня. Через некоторое время я отправилась на ее поиски. Она забилась в угол сарая, завернувшись в одеяло, и сидела, обнимая Джета и тихо плача. Ее нос и глаза были красными, а рот чуть приоткрыт, пока слезы текли по ее лицу, словно из бездонного колодца.

Я не спросила, почему она плачет. Тот факт, что мы были вымыты и относительно в безопасности, еще больше утяжелял наши потери и мое желание быть рядом с Эдмундом. По крайней мере, я свыклась с потерей моей мамы давным-давно, но у Пайпер от мамы и трех братьев остались только я, собака и целая куча вопросов без ответов.

Я хотела сказать кому-нибудь, что все, с меня хватит, что я не могу так больше. Мне было достаточно своих страданий, а ощущать еще и страдания Пайпер было уже слишком. Я была переполнена гневом и отчаянием, словно Иова, грозящий кулаком Богу. Я могла только сесть с ней, погладить ее по волосам и пробормотать «Довольно, довольно», потому что нам с ней уже хватило.

Глава 28

Мы не могли так больше продолжать. Но мы продолжали.

Стремление остаться в живых занимало все время.

Много лет назад на уроках социологии нам рассказывали про пещерных людей, бушменах и других примитивных племенах, проводящих все свое время в поисках еды. Было забавно провести четкую прямую линию через всю историю между старым волосатым неандертальцем и нами. Я уже подумывала о том, чтобы зайти в свою старую школу, когда в следующий раз окажусь в Нью-Йорке, и попросить их заменит уроки по СМИ на курс «Как выжить в дикой местности без какой-либо надежды на спасение».

К счастью, вокруг нас было много всего, что можно было съесть. Стояла осень — сезон Жатвы, Дня Благодарения и т. д. Но я не стану претворяться, что пища была интересной. Я могла бы убить за сыр на гриле и сандвич из ржаного хлеба с помидором и диетической колой. К слову сказать, все это было довольно таки радикально для меня, и если бы кто-нибудь из моих психиатров оказался там, они бы радостно похлопали друг другу по спине в знак достижения их целей.

Тем не менее, там было много картофеля. Видите ли, чтобы добраться до сарая, нужно пройти по целому полю, засеянному картофелем. И хотя военные, жившие в нашем доме, очевидно, тоже это заметили, за месяц весь урожай был не в состоянии съесть даже голодный гарнизон. Тем более у них не было нужных ингредиентов, чтобы сделать пюре, картофель фри или картофельный салат. Другими словами, нам осталось девять десятых от всего поля.

Большую часть утра я проводила за выкапывание картошки. Затем я несла ее в сарай и ссыпала в кормушки, в то время как Пайпер отправлялась на поиски природной вкуснятины — жерухи, сладких каштанов и меда. Как и всегда, она отвечала за провизию Лесной Нимфы, а я за все, что По Старинке.

Иногда, когда я уже больше не могла копать, я отправлялась с ней. Видя Пайпер за работой, можно было понять, что неважно, кем был отец этих детей, он просто обязан был быть кем-то вроде настоящего Пикси. Она знала, как проследить за медоносными пчелами до их улья, как достать соты при помощи дымящегося факела из зеленых прутьев: в конечном итоге, пчелы вылетали и сонно смотрели на нее, пока она вырезала соты. Они не кусали ее, но на всякий случай я стояла и наблюдала за этой процедурой как можно дальше.

Однажды она показала мне, как достать жеруху из реки, и объяснила, что ее надо доставать из ТЕКУЩЕЙ реки, иначе она может навредить вашей печени . «А как насчет извилистой реки?»— поинтересовалась я про себя. Именно это мне и не нравилось в природе, а именно, правила не были четкими. Как, например, когда Пайпер говорит, что уверена, что грибы не ядовитые.

Тем не менее, я так и не представляла, что же делать с большими липкими сотами с медом или парой пригоршней жерухи, кроме как отправить на какой-нибудь завод, где их завернули бы в пенопласт и пластик. Тем не менее, на вкус они походили на мед и жеруху, даже если с ними ничего и не делали. Что касается картошки, я начала думать, что за исключением кулинарно-гастрономических отделов и пяти или десяти тысяч других жизненно необходимых магазинов, супермаркеты превращались в пустую трату времени.

Между тем на горьком опыте я научилась хранить такие продукты, как мед, в плотно закрытых контейнерах, если вы не хотите, чтобы каждый существующий на свете жучок залетал в него на дегустацию.

Пайпер почувствовала запах лука и чеснока на лугу. Она принесла домой целую охапку этих трав, которые мы измельчили и потом приготовили картошку с луком и чесноком вместо картошки без лука и чеснока. Бывали дни, когда бы я с радостью обменяла будущее Англии на одну единственную баночку майонеза, но, к несчастью, подходящего случая так и не представилось.

Мы запекали сладкие каштаны на костре. Они были довольно-таки вкусными, но их было невероятно трудно очистить. Кожура попадала под ногти, которые болели потом несколько дней. Я провела практически весь день, собирая каштаны. Когда я вернулась, Пайпер посмотрела на меня с выражением, похожим на презрение, и сказала, что Это Несъедобные Конские Каштаны.

На огороде Тети Пенн выросло несколько кустов сахарной кукурузы, а также осталась капуста, не съеденная Британской Армией и вражеской армией. К тому же несколько тыкв, лук порей, бобы и мята росли сами по себе.

Я принесла из дома тяжелую сковороду для жарки, и, так как у нас не было масла, мы тушили овощи в воде над костром. Пайпер сказала, что нам следует поймать и убить кролика, чтобы использовать его жир для жарки. Но когда я посмотрела на нее, чтобы понять, не сошла ли она с ума, она перешла в оборону и заявила:

— Так написано в книге для Бойскаутов.

Несколько дней спустя Пайпер сказала, что нам следует пойти на рыбалку. От одной лишь мысли об этом у меня что-то ёкнуло в груди. Я вспомнила наш Идеальный День, и мне не хотелось снова возвращаться туда и все испортить. Но ностальгия не сильно влияла на наши решения в те дни, поэтому мы достали рыболовные снасти Пайпер и отправились в путь.

Было облачно, и моросил мелкий дождик. Пайпер сказала, что такая погода отлично подходит для рыбалки. Как обычно я наблюдала, как она вытаскивает еду на берег, но как только она ловила что-нибудь, мне приходилось следовать ее указаниям и убивать и чистить рыбу, пока она смотрела в другую сторону. Я не жаловалась, но могла бы прожить и без вспарывания брюха мертвой форели, чтобы спасти Пайпер от этого процесса. Не говоря уже о том, чтобы сначала бить рыбу по голове палкой. Мне не нравилось это, но я Могла сделать это, и, полагаю, в этом мы и отличались с Пайпер.

Позже мы ели варенную розовую форель, перед вкусом которой меркла вся еда, которую вы когда-либо пробовали в жизни, вместе с дробленным фундуком в меде. После этого мы пили мятный чай. Было вкусно, но ночью мы не могли не лежать на покрывалах и не думать о тосте с маслом.

В последующие дни мы выяснили, как сварить суп, добавив все возможное в котелок. К тому же на вкус это было лучше, чем сварить все по отдельности. Лук-порей и картофель были вкуснее всего, и когда у нас закончился порей, мы стали добавлять дикорастущий лук.

Мы отложили все, что могло храниться. В сарае было только два бака для зерна, не тронутые мышами. Я уже наполнила один картошкой, а второй наполовину орехами, зерном и капустой. Что нам было необходимо на самом деле, так это большой холодильник с морозильной камерой, с формочкой для люда и отверстиями для охлаждения пива.

Это может показаться забавным, но я не выглядела иначе по сравнению с днем моего прибытия в Англию. Единственное отличие — теперь я ела все, что могла.

Где-то по ходу дела я потеряла желание не есть.

Частично потому, что я бы не была доброй старой Дейзи, если бы ко мне не вернулся аппетит, как раз в тот момент, когда весь мир голодал, а отчасти потому, что желание быть худой, когда по всему миру люди умирали от нехватки еды, казалось мне глупым.

Неплохо, как думаете?

И в каждой войне нет худа без добра.

Глава 29

Я знала, Эдмунд вернулся бы, если мог.

Я пыталась делать то, что обычно делают с собаками в фильмах. Я говорила:

— ДЖЕТ, ПРИВЕДИ ЭДМУНДА! — и указывала в неопределенное направление. Но он не шелохнулся и не побежал, как Лесси, учуяв запах. Он просто сидел и вежливо смотрел на меня несколько секунд, а затем потерял интерес, когда стало очевидно, что я не собираюсь уточнять свою просьбу.

— Разве ты не можешь, по крайней мере, отправить Джета на поиски Джин? — спросила я Пайпер, — Используя Свой Похожий на Собачий Шепот голос. — Но она покачала головой и сказала:

— Он нашел бы ее, если бы знал, где искать.

Мы с ней посмотрели на него, сидящего со слегка задранным по ветру носом.

— Понимаешь, — сказала Пайпер, — он следит за местностью. Все запахи на мили вокруг проходят через его нос.

Как-то днем я застала Пайпер увлеченно беседующей с Джетом. Когда я спросила ее, о чем они разговаривали, она пожала плечами и ответила:

— Собачьи дела.

Иногда одиночество от того, что я становилась третьим лишним в этих разговорах, переполняло меня, но большую часть времени я просто игнорировала его. Мне нравились старые фильмы. Она разговаривала с собаками.

Дни пролетали. Все еще не было никаких вестей от Эдмунда или Айзека. Мне приходилось перебарывать непереносимый страх, постоянно возникающий в отдаленных уголках моего подсознания. Потребовалось много времени, чтобы признать, что я больше не чувствую его присутствие. Иногда я не спала до зари, отчаянноприслушиваясь к тишине и пытаясь вспомнить его лицо.

Иногда мне казалось, что я слышу голос Эдмунда в своей голове, но каждый раз оказывалось, что это мое тоскующее по прошлому подсознание воспроизводит старые записи.

Я отрицала очевидное.

И все же я видела мертвых людей. Я тщательно всматривалась в каждое отвратительное, страшное лицо, чтобы удостовериться.

Я все чаще ходила к большому дому, чтобы убедиться, что Эдмунд не ждет нас там, или, возможно, он сумел дойти только до него.

Я придумывала объяснения для Пайпер, почему я уходила на несколько часов, или просто говорила, что нашла что-то на огороде, что может созреть в любую минуту, например, помидоры, или что нам нужны еще несколько пар чистых носков. Она ничего не имела против того, что я хожу одна, потому что не особо хотела возвращаться туда из-за призраков. К тому же, возможно, она более или менее представляла, почему я хожу туда, и была рада, что кто-то проверяет эту возможность.

Она всегда брала с собой Джета для компании, поэтому меня никто не мог предупредить заранее об опасностях. Каждый раз, подходя к дому, я искала предзнаменования, странные сочетания облаков, тринадцать сорОк, лягушек размером с антилоп и всякое такое прочее. Иногда я была уверена, что чувствую что-то, или меня посещало жуткое необъяснимое предчувствие, но никого не удивит, если я скажу, что полностью ошибалась.

Это было неважно. Каждый раз мое сердце бешено билось от малейшего намека на чье-то присутствие. Обычно это был мотылек, бьющийся об окно. Или мыши. Или вообще ничего.

Как только я приходила туда, я пыталась расставить вещи на свои места.

Я передвигала мебель. Подметала ковры. Мыла посуду холодной водой и кусками мыла. Отдирала грязь от стен.

Иногда я просто сидела в комнате, которую Эдмунд делил с Айзеком, надеясь, что что-то произойдет.

Иногда я надевала его одежду и ходила по дому, что-то ища, но сама не знала, что именно.

Я боялась саму себя. Я стала призраком, которых боялась Пайпер.

Однажды мы пошли к дому вместе, потому что Пайпер хотела принять ванну. Не было никакого смысла притворяться, что у меня было дурное предчувствие, когда Пайпер была поблизости. Если бы что-то решило себя проявить, это уж точно было бы не для меня.

Как обычно нам пришлось поднимать ведра. Ванна была холодной, но, по крайней мере, мы мылись в ванне. Затем мы немного посидели в саду, обменивая прочитанные книги на непрочитанные. Полагаю, когда мы делали что-то другое, это походило на фильм из старых довоенных дней.

Некоторое время нас окружала полная тишина. Пайпер тихонько напевала себе под нос. Кузнечики стрекотали на яблоне. Я перелистывала страницы книги.

И тут зазвонил телефон.

Этот звук был настолько незнакомым, что мы забыли, что нужно делать.

Долгое время мы сидели, не двигаясь.

Пайпер была в ужасе. Ее глаза широко раскрыты.

Но никогда в жизни я не оставляла телефонный звонок без ответа. И не собиралась начинать сейчас.

Я подняла трубку к уху, но ничего не сказала.

— Алло? — произнес голос, и некоторое время я не могла понять, кто это.

— Алло? — повторил он, а затем с мольбой в голосе. — Неважно, кто вы, пожалуйста, скажите что-нибудь.

И тут я узнала голос.

— Алло, — сказала я. — Это Дейзи.

Часть 1

Глава 1

В конечном итоге я оказалась в больнице, где они держали меня долгие месяцы после моего возвращения в Нью-Йорк. Там я сидела, уставившись на стены в полной тишине, очерствевшая от гнева и горя. Мое желание есть смущало и раздражало рабочий персонал, ставя в тупик все их попытки, понять, что я там делала. Многие месяцы они не находили объяснения моему пребыванию там. Но я не собиралась помогать им решить их проблему.

В конце концов, они были вынуждены отпустить меня, так и не сумев диагностировать очевидное.

Но что же, надеюсь, они наконец-то стали обращать внимание.

Я была в больнице, потому что так было удобно. Это был единственный способ вывезти меня из Англии. Я не собиралась голодать, убивать, резать, отбирать, наносить увечья или наказывать себя.

Конечно же, я умирала, но мы все умираем. Каждый день в идеальной последовательности я умирала от потери.

Единственный лечением моего состояния тогда, как и сейчас, стало то, что я отказывалась отпускать свою любовь. Я все записывала, сперва в хаотичном порядке — предложение тут, несколько слов там — это все, на что я была тогда способна. Позднее я стала писать больше, мое горе приутихло с каждым написанным абзацем, но не ушло.

Когда я вижу свои записи, я не могу их читать. Счастье — самое худшее чувство. Иногда я не могу заставить себя вспомнить. Но не упущу из вида ни одно событие прошлого. Все, что осталось от моей жизни, зависит от событий шестилетней давности.

В моей голове, в моих конечностях, в моих снах это все еще происходит.

Глава 2

Именно столько понадобилось времени, чтобы война закончилась.

Я собиралась сказать Навсегда, но не хочу испытывать судьбу.

Сама оккупация длилась только девять месяцев. К Рождеству этого первого года она закончилась. К тому времени я вернулась в Нью-Йорк, не потому что я хотела, а потому что меня отчасти выволокли, отчасти депортировали из страны. Решающим фактором стал шантаж. И если в первых двух случаях я могла сопротивляться, для последнего у меня просто не осталось сил.

Самым худшим за все эти годы стала не больница или одиночество, или война, или даже разлука с Эдмундом.

Это было незнание.

Сейчас модно говорить о том, как можно прожить всю жизнь за несколько лет, особенно когда люди в конце умирают, что они, несомненно, и делают. Но для меня все было наоборот. Когда я уехала из Англии, я находилась в подвешенном состоянии. Все это время я ждала возвращения домой.

Вы думаете, я преувеличиваю, что мне следует уточнить смысл своего заявления: да, я ждала, но я также устроилась на работу, читала книги, проводила дни в бомбоубежищах, заполняла талоны на питание, писала письма, оставалась живой.

Но, правда, в том, что ничто не отвлекало меня от ожидания.

Просто. Проводила. Время.

Сперва, конечно же, я воссоединилась со своей семьей. Я встретила свою полу-сестру. На самом деле, меньше, чем полу. Одну восьмую. Одну пятидесятую.

Они назвали ее Леонора. Нос картошкой, Драгоценная и Совершенно Нормальная — именно эти слова Давина использовала двести или триста раз за день на протяжении пяти лет.

Я знаю точно, как происходит общение с моим отцом.

— Слава небесам, с Леонорой нет никаких проблем, иначе деньги были бы выброшены на ветер, — (многозначительный кивок). А мой отец, чувствуя себя неуютно, ответит:

— Конечно, дорогая, — и молча постучит костяшками по изголовью, сделанному по заказу из канадской березы, на удачу.

В ее возрасте я тоже была драгоценной.

Ради отца я любезничала с Леонорой. Ей было все равно. Она принимала восхищение.

Что же, лучше для нее. Так намного проще.

Я покинула лоно семьи через несколько дней после моей выписки из больницы. Большинство школ закрыли. Было тяжело видеть смысл в образовании посреди всех этих смертей и разрушения. Поэтому я переехала в заброшенное офисное здание, бывшее когда-то людным местом. Никто не хотел больше жить в том здании, но мне оно нравилось. Небо было больше, и, за исключением редких выстрелов, там было тихо.

За углом находилась Общественная Библиотека Нью-Йорка, Главное Здание, на углу Сорок второй и Пятой. Я предположила, что они отчаянно нуждаются в рабочей силе. Во время собеседования они спросили меня, как я отношусь к угрозам взрыва и снайперам, и были впечатлены моей смелости (или тем, что они приняли за нее). Я единственная подала заявление на эту работу, и, думаю, поэтому они не стали интересоваться моим предыдущим рабочим стажем. Дежурный в дурдоме.

День за днем я исполняла свои обязанности, которых практически и не существовало. Там было тихо, просторно и пусто. В некоторые дни к нам заходили только наши постоянные посетители: маленькая группа старомодных фанатов первоисточников и Интеллектуальные искатели. Все остальные оставались дома и пользовались Интернетом, меньше волнуясь о качестве информации, чем о смертниках. Почти все привыкли жить без такой роскоши, как библиотечные книги.

Всего лишь несколько месяцев назад, наконец-то, наступило затишье в тысячах войн по всей планете. Или это была одна война? Я забыла.

Думаю, все забыли.

Через несколько дней границы между США и Англией были снова открыты для всех людей. Пришло письмо от Пайпер. Долгое время я не могла заставить себя прочитать его.

На этот раз пригодилось влияние моего отца. Он пытался загладить свою вину, что я оценила.

Я стала одной из первых, кому разрешили вернуться.

Вы будете смеяться над сложностями моего путешествия. От начала до конца, поездка заняла почти неделю. Конечно, я путешествовала не все это время. Было много ожидания, но я к этому уже привыкла.

Когда мой самолет, наконец-то, приземлился, я полуожидала, полумолила, чтобы каким-то образом произошло чудо, и Эдмунд появился в аэропорту, как и в прошлый раз, с сигаретой и взъерошенными волосами. Но как такое было возможно?

Тем не менее, я была разочарована.

Таможенные процедуры усложнились, поэтому я ждала вместе с взволнованной толпой людей — несколько американцев, но большей частью британцев, застрявших на другой стороне Атлантического океана, когда границу по всему миру закрылись.

Наше право на пребывание в Англии было дважды или трижды подтверждено кучей бумаг, сканированием отпечатков пальцев в добавление к новым паспортам, выданных нам.

Все офицеры в аэропорту были вооружены. Но сквозь мрачное выражение их лиц просачивалась искорка воодушевления. Практически мы были туристами, первыми за многие годы. Для них мы символизировали окончание долгой, суровой зимы. Как нарциссы. Они встречали нас с едва скрытым облегчением.

Мы вышли из здания аэропорта. Знакомый запах того дождливого апрельского дня повлиял на меня с такой силой, что я почувствовала головокружение. Мне пришлось поставить сумку на землю и подождать, пока чары развеются.

Здание аэропорта сильно изменилось с моего последнего визита; можжевельник, плющ и огромный на вид древний чертополох облепили его со всех сторон. Как Айзек и предсказывал, природа счастливо существовала вдали от цивилизации. Я бы не удивилась, увидев оленей и кабанов на взлетной полосе.

За исключением пары армейских джипов, парковка была пустой. Владельцы джипов вырубили себе площадку в густых зарослях, покрывающих все вокруг, но даже эта площадка выглядела временной. У меня сложилось ощущение, как будто мы приземлились в дикой местности. Я радовалась, что не узнала о состоянии посадочных полос заранее.

В моем паспорте солдаты поставили штамп «СЕМЬЯ» жирными черными заглавными буквами. Я проверила его еще раз для перестраховки. Я знала, каким жестоким может быть мир.

— Я иду, — повторяла я про себя всему, что оставила позади, и отправилась к единственному потрепанному автобусу, который должен был доставить меня домой.

Глава 3

В ожидании автобуса из Лондона я нашла работающую телефонную будку и набрала номер, который мне прислала Пайпер. Мужской голос, который я не узнала, ответил мне не сразу. Он сказал, что никого больше не было дома, поэтому я оставила сообщение с приблизительным временем моего приезда. Перед тем, как повесить трубку, он замешкался и сказал:

— Они так рады, что ты приехала.

Прямого маршрута не существовало. Семь часов и два автобуса спустя, я, наконец, закончила свое путешествие на окраине деревни, похожей на заброшенное сто лет назад поселение.

Автобус прибыл раньше, поэтому никого не было поблизости, но чуть в отдалении навстречу мне по дороге шла молодая женщина с густой копной темных волос и самой прекрасной светлой кожей, которую я когда-либо видела.

Ее лицо озарила радужная улыбка, когда она увидела меня, а затем она начала бежать. Именно ее улыбка помогла мне понять, что она осталась такой же. Затем я услышала крик «Дейзи!»— точно такой же, каким он был тогда. Я попыталась рассмотреть ее лицо и соотнести его с той маленькой девочкой, которую я знала, но слезы ослепили меня, и я не могла сфокусироваться.

Она не плакала. По выражению ее лица можно было понять, что она решила не делать этого. Она просто посмотрела на меня своими огромными мрачными глазами. Она все смотрела и смотрела, как будто не могла поверить в то, что видела.

— Ох, Дейзи, — сказала она.

Только это. И снова:

— Ох, Дейзи.

Я не могла даже ответить, просто обняла ее.

В конце концов, она высвободилась из моих объятий и нагнулась, чтобы подобрать мою сумку.

— Все с нетерпением ждут тебя, — сказала она. Потом добавила: — У нас все еще нет бензина для джипа. Прогуляемся?

И тут я засмеялась. Что было бы, если бы я ответила «нет»? Я подобрала вторую сумку. Она взяла меня за руку, как будто все это время мы были вместе, и ей все еще было девять лет. Мы шли домой под весенним солнцем мимо цветущей живой изгороди, мимо цветущих яблонь и засеянных полей вверх по холму. И все, что она недостаточно хорошо объяснила мне в своем письме, она рассказала мне тогда. Об Айзеке, Тете Пенн и Осберте.

Никто из нас так и не обмолвился об Эдмунде.

Вот, что она рассказала мне.

Она рассказала мне, что смерть Тети Пенн была, наконец-то, подтверждена через два года после ее отъезда в Осло. Я знала это. Но я не знала, что ее застрелили, когда она пыталась пересечь границу через несколько месяцев после начала войны, отчаянно стремясь вернуться к своей семье.

«Бедные сестры, — подумала я. — Обе убиты своими детьми».

Наши войны оказались очень похожими. Повсюду были снайперы, маленькие группы повстанцев, неорганизованные банды партизан, и большую часть времени нельзя было отличить Хорошего Парня от Плохого. Они тоже не могли. Взрывались автобусы, а иногда здания офисов, или почты, или школы. Бомбы находили в торговых центрах и в посылках, а иногда по необъяснимым причинам боевые действия прекращались, но затем кто-нибудь наступал на мину, и все начиналось заново. Можно спросить у тысячи людей на семи континентах, зачем все это происходило, и не получить даже двух одинаковых ответов на этот вопрос. Никто не знал наверняка, но готова поспорить, некоторые из этих слов где-нибудь, да и проскочили бы: нефть, деньги, земли, санкции, демократия. Таблоиды пестрели заголовками, ностальгирующими по старым добрым дням Второй Мировой Войны, когда враг говорил на иностранном языке, а Армия отправилась воевать куда-то в другое место.

И все же жизнь продолжалась. Хотя границы оставались закрытыми для туристов, жизнь начинала возвращаться в привычное русло после окончания Оккупации. А вскоре после этого я уехала.

К тому времени стало доподлинно известно, что Тетя Пенн не вернется домой. Осберту исполнилось 18, и так как никто не был заинтересован в усыновлении того, что осталось от его семьи, ему пришлось возложить эту обязанность на себя. Хотя, по словам Пайпер, сильно так ничего и не изменилось.

— Он переехал в прошлом году, — сказала она мне, — к своей девушке, но мы часто видим его.

Айзек, очевидно, так и остался Айзеком. Теперь он разговаривал чаще, но по большей части с животными. Он провел последние пять лет, снова выращивая стадо косматых овец. У него с Пайпер были козы, маленькое стадо коров, две верховые лошади, пони и цыплята. Их огород был огромен с нетронутым участком земли, оставленным под семена для следующего года.

Они решили полагаться только на свои силы. Это казалось самым безопасным в тот момент, к тому же они питались натуральными продуктами. В добавлении к ферме, как сказала Пайпер, люди приводили к Айзеку свой скот, страдающий как физически, так и умственно, потому что они знали, что он сможет помочь им. В те дни считалось роскошью забивать больное или опасное животное. Поэтому люди в округе добродушно называли его Знахарем.

А затем она рассказала мне про себя — как она влюбилась в Джонатана, как он учился на врача и что она сама тоже хочет быть врачом. Университеты снова открылись, но лист ожидания был таким длинным, что Пайпер думала, что, возможно, ее не примут в этом году. По тому, как она рассказывала это, я могла сказать, что это не было похоже на временную подростковую влюбленность. Разве другого можно было ожидать от Пайпер? Он сказала мне, что он любит ее. Конечно же, любит. Я сказала, что с нетерпением жду встречи с ним, и это было правдой.

Мы поднимались последние сто метров в тишине. Подойдя к подъездной дорожке, я увидела медовую черепицу дома. Я сильнее сжала руку Пайпер, мое сердце бешено забилось, каждый удар был таким сильным, что кровь приливала к моим ушам.

Айзек поприветствовал нас, держа за ошейник бордер-колли.

Он улыбался, когда я обняла его. От него исходил такой знакомый запах. Он подрос, стал тихим, стройным и сильным.

— Я хотел встретить тебя, — сказал он мрачно. — Но Пайпер не разрешила. Ты же знаешь, она очень ревнивая. — И он улыбнулся нам.

Полагаю, это предложение стало самым длинным из всех, которые я когда-либо слышала от него. Оно сопровождалось знакомым наклоном головы и слегка поднятыми бровями. Я почувствовала, как земля раскрывается подо мной, настолько сильным были воспоминание и страх.

— Пойдем, — сказала Пайпер, снова беря меня за руку. — Пойдем к Эдмунду.

Глава 4

Шесть лет.

Мои фантазии были такими же постоянными, как и я: Эдмунд и я. Живущие вместе.

Именно так. Я никогда не заморачивалась деталями. Детали не имели значения.

День был теплым, и Эдмунд сидел, выпрямившись, на улице в садовом стуле, в белом саду с наполовину закрытыми глазами. Его лицо было обращено в противоположную сторону от нас. Пайпер подошла и села на колени перед ним.

— Эдмунд, — прошептала она, положив свою руку ему на колено. — Эдмунд, посмотри, кто пришел.

Тогда он повернул голову, но я не смогла даже подойти к нему или выразить эмоции на своем лице.

Он был худым, гораздо тоньше меня, его лицо уставшее. В то время как Айзек был худощавым и грациозным, Эдмунд был просто костлявым.

Его глаза слегка сузились, затем он отвернулся от меня и снова закрыл их. Конец разговора.

Я не была готова к этому.

Пайпер разложила складной металлический стул, придвинула его ко мне и отправилась готовить чай. Сперва я просто смотрела на него, и, в конце концов, он снова посмотрел на меня глазами цвета бури. Его руки были покрыты шрамами — некоторые новые, некоторые уже заживали, некоторые исчезали и превращались в тонкие белые линии. Я разглядела точно такие же тонкие линии вокруг его шеи. У него появилась привычка то и дело нервно потирать руки.

— Эдмунд...

Я не знала, как продолжить.

Не то, чтобы это имело значение. Для него я все еще была в тысяче миль отсюда. Границы все еще были закрыты.

Я сидела там, чувствуя себя неуютно, не зная, что делать. Я хотела дотронуться до него, но когда он снова открыл глаза, его взгляд выражал злобу.

Вернулась Пайпер с чаем. Старый добрый надежный английский чай. Две мировых войны назад полевые медсестры давали раненым чашки чая, который выливался из пулевых отверстий и убивал их.

Я обернулась и посмотрела на тщательно ухоженный сад. «Но кем?»— подумала я. Фигурку ангелочка очистили ото мха, вокруг нее посадили подснежники и белые нарциссы, издававшие умопомрачительный аромат. Я подумала о призраке длинноногого мальчика, смотрящего на нас, чьи иссохшие кости были глубоко зарыты в земле.

На теплой каменной стене вьющиеся розы начинали цвести, а большие извилистые ветви жимолости и клематиса переплетались между собой, поднимаясь к вершине стены. Вдоль другой стены росли яблони с белыми цветами, чьи ветви были подрублены в виде креста, чтобы они могли плотно примыкать к камню. Под ними в клумбах возвышались огромные бутоны гигантских тюльпанов белого и кремового оттенков. Они уже почти отцветали, но бутоны все еще были открыты, раскрыты так широко, что можно было увидеть грубую черную сердцевину. У меня никогда не было собственного сада, но внезапно я узнала что-то в переплетении ветвей. И это была не красота. Возможно, страсть. И что-то еще. Гнев.

«Эдмунд», — подумала я. Я узнала его в растениях.

Я повернулась и посмотрела ему в глаза, жестко, и злобно, и непреклонно.

Стоял такой красивый день. Теплый и полный жизни. Я не могла совместить его с этим видом.

Пайпер посмотрела на меня, и устало улыбнулась.

— Дай ему время, — сказала она, как будто он нас совсем не слышал.

А у меня был выбор?

После того дня каждый поход в сад требовал огромной силы воли. Воздух душил и напрягал меня, голодные растения высасывали землю со зверским аппетитом. Можно было увидеть, как они растут, прижимая свои толстые зеленые языки к черной земле. Они эгоистично поднимались, желая воздуха.

Как только я заходила туда, я не могла дышать. Я чувствовала приступ клаустрофобии, я задыхалась, отчаянно думая о приятном, чтобы Эдмунд не смог проникнуть ко мне в голову и понять, насколько ужасной, разъяренной и виноватой я себя чувствовала. Но не думаю, что он вообще пытался.

Он все еще сидел там, такой же неподвижный и холодный, как статуя мертвого ребенка.

Каждый день я все реже сидела с ним. Меня одолевал страх, а жуткая белизна сада ослепляла меня.

Я придумывала отговорки, полностью погружая себя в работу на ферме. Надо было многое сделать, поэтому я выставляла себя дурой и думала, что никто не замечает очевидное. Это было не похоже на проблемы с едой. Все знали.

Через несколько дней я очутилась одна в сарае с Айзеком. Пайпер отправилась встречать Джонатана, возвращавшегося после недели в больнице. Путешествие занимало так много времени, что ему имело смысл оставаться там, на долгие смены, а не возвращаться домой.

В этот раз Айзек посмотрел мне прямо в глаза, так, как он смотрит на собак.

— Поговори с ним, — сказал он без вступления.

— Я не могу.

— Зачем же тогда ты приехала?

— Он не будет меня слушать.

— Он слушает. Он не может не слушать. Именно это, главным образом, привело его к такому состоянию.

Я знала, что кто-то из них расскажет мне всю историю, но не решалась спросить. Я не решалась узнать.

Я посмотрела Айзеку в глаза, наполненные странной смесью теплоты и бесстрастия. Я видела, что он переживал за Эдмунда так же сильно, как и за любого человека.

И внезапно все, что скопилось во мне за все эти годы, поднялось к глотке, словно рвота. Оно было сильным, словно яд. Я не могла перебороть его или изменить во что-то более приемлемое.

— ЕСЛИ ОН ТАК УСИЛЕННО СЛУШАЕТ, — закричала я, — ТО ПОЧЕМУ ОН НЕ МОЖЕТ УСЛЫШАТЬ, ЧТО ПРИЧИНА МОЕГО ВЫЖИВАНИЯ ВСЕ ЭТИ ГОДЫ — ЭТО ОН?

— Он знает, — сказал Айзек. — Он просто забыл, что такое верить.

Долгое время я молчала.

— Сад пугает меня.

— Да, — сказал он.

Мы уставились друг на друга, и я увидела то, что мне было нужно.

— Продолжай говорить ему, — спокойно произнес он, а затем продолжил кормить поросят.

Больше ничего не оставалось делать. Я продолжала говорить ему. Я возвращалась в сад и сидела с ним час за часом, повторяя это снова и снова, и большую часть времени я чувствовала, как закрываются двери, потому что он не хотел слушать. Я была настроена решительно.

— ПОСЛУШАЙ МЕНЯ, ТЫ, УБЛЮДОК.

Он не шелохнулся.

— ПОСЛУШАЙ МЕНЯ.

В конце концов, что-то произошло. В конце концов, тепло и запах, и медленное жужжание пчел заманили меня, подействовав на мой разум, словно опиум. Глубоко запрятанный страх и ярость, наполнявшие меня все эти годы, стали раскрываться.

Я тоже начала открываться.

— Я люблю тебя, — сказала я ему, наконец-то. А затем я повторяла эти слова снова и снова, пока слова перестали быть похожими на слова.

Наконец он повернулся ко мне, его глаза ничего не выражали, и он произнес.

— Тогда почему ты оставила меня?

И тогда я попыталась объяснить наше путешествие и тот день, когда мы с Пайпер пришли в дом, надеясь найти его там, как зазвонил телефон, как зазвучал голос моего отца на другом конце провода, и как все эти годы я желала не поднимать в тот день трубку, но я сделала это, и к тому времени, как я поняла, что он планировал для меня, я уже ничего не могла поделать, потому что он знал, где я была, и у него были Международные связи. Что, несмотря на мое путешествие и победы над превратностями судьбы, я все еще оставалась пятнадцатилетним ребенком, увязшим в войне, бессильным перед Официальным Медицинским Сертификатом, Требующим Немедленной Госпитализации. Заграницей.

Мой отец думал, что действует в моих интересах.

Эдмунд отвернулся. Конечно же, он знал эту историю. Должно быть, он слышал ее сотни раз от Пайпер.

Полагаю, ему нужно было услышать ее от меня.

Я наклонилась, взяла его руки в свои и приложила их к своему лицу. Когда он попытался высвободить их, я не дала ему этого сделать. А затем, не интересуясь, слушает он или нет, я рассказала ему все остальное. Я рассказала ему обо всех тех годах, когда я проживала заново каждую секунду нашего времени, о годах, когда я пыталась найти его, о годах, в которых не было ничего и никого больше. И каждую минуту каждого года я пыталась вернуться домой.

Мы сидели там, когда день сменился сумерками, а сумерки вечером. Затем поднялась луна, и созвездия стали передвигаться по небу. Я говорила, а он слушал. Мне потребовалась почти вся ночь, чтобы рассказать ему, но я не остановилась, пока не рассказала все. И когда мне надо было уже отпустить его руки, потому что мои заледенели, устали, съежились, я не смогла.

Мы сидели так близко друг к другу в белом саду, освещенным холодным белым светом звезд, согревая друг друга.

— Хорошо, — сказал он наконец-то, и он сказал это вслух, его голос странный и вымученный, как будто он забыл, как надо разговаривать.

Только это. Хорошо.

А затем он высвободил свои руки из моих, взял мои, окоченевшие и замерзшие, закутал их в свои теплые.

Это было начало.

Глава 5

По словам Пайпер, после Оккупации большинство юношей забрали в армию, и многие городские жители стали переселяться за город, где, как полагалось, было безопасней. Стали возникать кооперативы, следившие за порядком и чтобы все были накормлены.

Пайпер встретила Джонатана в кооперативе; он работал с одним из докторов, она управляла доильным помещением. Не было никакой необходимости в ухаживаниях; однажды они просто встретились и с тех пор были вместе.

Теперь он жил с ними; именно Джонатан ответил на мой телефонный звонок из Лондона. Они с Пайпер были хорошей парой. Она была серьезной и нежной, он был вспыльчивым и забавным, полностью отдавая себя миру, чего не хватало ее семье.

Мне он сразу же понравился. Будучи чужаками, мы расценивали свои роли, как будто удосужились ранга Привилегированных Хранителей.

Я знала, он защищал ее, как только мог.

Джонатан рассказал обо всех тех годах после моего уезда. В конечном итоге школы снова открыли, сельские магазины стали продавать еду, появилась система сбыта. Черный рынок предлагал все: от импортных наркотиков до новой обуви, были бы деньги.

— Тогда наступили тяжелые времена для многих людей, — сказал он, а Пайпер посмотрела на свои руки. — Так много смертей.

— Расскажи мне, что произошло, — сказала я однажды поздним вечером, когда небо стало розово-золотым, а последние лучи заходящего солнца все еще освещали сад.

Я знала, что Эдмунд с Айзеком выжили, но это все, что я знала. Я не знала, как или что они видели. Что они делали.

Пайпер молчала, поэтому последнюю часть истории я услышала от Джонатана.

По словам Джонатана, Эдмунд и Айзек спокойно прожили все лето на Ферме Гейтсхед, так же как и мы с Пайпер в Рестон Бридж. Затем все изменилось. Ситуация ухудшилась, они услышали отчеты о жестокости и насилии. И Эдмунд, и Айзек знали, как знали о многих других вещах: что-то должно произойти. Они пытались предупредить людей, пытались поговорить с Доктором Джеймсоном. Он выслушал их с сочувствием. Но они знали, что потребуется невероятный объем веры, чтобы кто-то начал действовать. Маленькое общество слишком хорошо устроилось и было слишком напугано, чтобы бежать и прятаться в лесах, потому что пара ребятишек что-то там почувствовали в воздухе. Этого было недостаточно, чтобы заставить их уйти. Их нельзя было винить, особенно теперь.

Айзек знал, что его главная обязанность — выжить и убедиться, чтобы Эдмунд тоже выжил. Но Эдмунд видел все иначе. Он думал, что если уйдет, то обречет всех этих людей на верную смерть. Впервые они подрались. Айзек оказался сильнее. Он обратил всю свою силу воли на Эдмунда. Запугивал его. Он делал то, что было необходимо, чтобы они остались в живых. И они выжили. Но это разделило их; Айзек смог жить с последствиями, Эдмунд — нет.

Они стали прятаться вместе, но это было слишком опасно. Местность кишела солдатами и линчевателями. Айзек знал — чтобы выжить, им надо двигаться. Он пытался убедить Эдмунда вернуться домой, но тот не возвращался. Или просто не мог. В конечном итоге, Айзек сделал то, о чем никогда раньше даже и подумать не мог, он оставил Эдмунда позади. Возможно, он надеялся, что Эдмунд пойдет за ним.

— Некоторое время Айзек прятался в деревне.

Джонатан посмотрел на Пайпер, она отвернулась.

— Он пришел сюда через два дня после твоего уезда.

Я судорожно вдохнула, как будто меня сильно ударили по животу. Такие вещи разбивают вам сердце, когда вы думаете, что уже нечего больше разбивать.

Джонатан сделал глубокий вдох.

— Когда Айзек ушел, Эдмунд вернулся в Гейтсхед, несмотря на то, что знал, как это опасно. Он работал и жил бок о бок со всеми теми людьми несколько месяцев, и, возможно, если бы он смог предупредить другим образом, объяснить все четче, заставить их слушать, он смог бы спасти их.

— Но, очевидно, он не смог. Должно быть, в конечном итоге, он сдался, убежал, когда увидел, что не сможет больше ничего сделать.

Джонатан покачал головой.

— И как бы все те люди, включая их детей, смогли бы спрятаться в лесу без еды...

Он замолчал.

— Есть тысячи историй, похожих на эту, и большая часть из них не заканчивается счастливо.

Никто из нас не проронил ни слова.

Джонатан сделал еще один вдох и продолжил.

— Мы не знаем точно, что произошло потом, но вы знаете, что случилось в Гейтсхеде. Вы с Пайпер знаете лучше других. Вскоре после этого Солдаты нашли Эдмунда в нескольких милях отсюда, не наши солдаты. Он был полуживым от голода и, можно только представить, еще от чего. Они держали его больше месяца, но не мучили его. У них и так было недостаточно еды, и они не хотели тратить свои запасы на него. Мы не знаем, почему они сохранили ему жизнь. Они просто это сделали. В конце концов, они привыкли к нему и к тому факту, что он никогда не пытался двигаться, говорить или сбежать. Однажды он просто встал и ушел. Он пошел домой. Лишь Бог знает, как ему удалось добраться до дома, но он сделал это. Именно там Пайпер и Айзек нашли его, больного, голодного и молчаливого. Они сумели довести его до сарая для ягнят, где они прятались, но он так и не заговорил с ними и не рассказал, что случилось. Он молчал… — Он посмотрел на Пайпер, — больше года.

— Ты видела, что они сделали с ним, — сказал Джонатан. — Как будто он и так не страдал и не был достаточно наказан. И за что? За то, что остался в живых, полагаю.

Долгое время мы ничего не говорили.

Наконец, Пайпер сказала мягким голосом.

— А затем появился сад. Ему потребовалось много времени, чтобы начать что-то делать, а не просто сидеть на стуле. Но он начал, медленно, сперва просто копаясь и помогая с овощами и все еще ничего не говоря. Каждый день он делал все больше и больше. Это помогало ему. Можно увидеть, насколько сильно. Он полол, подрезал ветви, выкапывал старые луковицы и убирал их на зиму, собирал семена и подписывал их. А когда наступала весна, он начинал сажать растения, и не просто для еды — для чего-то еще.

Она посмотрела на меня.

— До этого он не обращал на этот сад никакого внимания, но как только он начал работать, его непреодолимо и неумолимо влекло к нему. День за днем. Он работал даже после наступления темноты. Не было никакого смысла звать его в дом. Он не смог бы остановиться, даже если захотел бы.

— Хуже всего ему было зимой. Слишком мало работы. Но даже тогда мы находили его в снегу, откапывающего ветви, чтобы они не сломались, и окутывающего растения в тряпки и сено, чтобы они не замерзли. Иногда его настойчивость пугала, но после он казался таким спокойным. Он никогда не рассказывал нам о том, как вернулся в Гейтсхед, или о том, что случилось, когда он был с солдатами. Мы так и не услышали от него, что произошло после того, как они с Айзеком разделились. Джонатан выяснил большую часть у людей, видевших его и знавших, что происходит. Он запер это внутри себя, и именно так все это выходит из него.

Она указала на густые колючие ветви Кроваво-красной Розы, подрезанные и прикрепленные горизонтально к стене, но все еще дикие и с крупными темно-красными бутонами. Мы наблюдали, как пчелы летали от одного цветка к другому, собирая нектар и покачиваясь от тяжести всего этого ботанического наследия.

И внезапно я поняла что-то, совершенно четко, но, тем не менее, с ужасом. Я поняла, что Эдмунд стал свидетелем той резни. Видел, как хладнокровно убивают людей, мужчины и женщины и дети умирают, животных убивают или оставляют голодать. Я не знала, как он выжил, и, возможно, никогда не узнаю, но я определенно знала, что он был там.

Я не могла представить, как это повлияло на него. Мне не надо было этого делать.

Я посмотрела на Пайпер. Я видела в ее глазах, что она ничего не знает. Джонатан не догадался бы. А что насчет Айзека? Разве он не знает все, что происходит с каждым из нас?

— Ну, вот и все, — сказала Пайпер. — Конец.

Но я знала, это не конец. Они пропустили главу.

Ту, где герой возвращается домой и обнаруживает, что меня нет.

Глава 6

Я стала в некотором роде садовником.

Это был единственный способ разговаривать с ним, не словами, а усердной работой и старыми инструментами, толстыми луковицами, закопанными глубоко в плодородную землю. Я наблюдала за ним и училась у него копать, сажать и заставлять растения расти. Сначала он не помогал мне, но мне не нужна была его помощь. Мне просто было необходимо сидеть там с ним на солнышке, сажать крохотные семена в раскопанную землю и желать им хорошего роста.

Теперь мы гуляем, и иногда он разговаривает со мной, говорит мне названия растений, которые мы находим в поле. Их трудно запомнить, к тому же их слишком много. Единственные, которые мне удалось запомнить, — это те, которые спасли мне жизнь.

Corylus avellana. Орешник. Rubus fruticosus. Ежевика. Agaricus campestris. шампиньоны. Rorippa nasturtium-aquaticum. Водяной кресс. Allium ursinum. Дикий чеснок. Malus domestica. Яблони.

Иногда мы сидим вместе, ничего не говоря, а просто слушая дроздов и жаворонков. Время от времени он даже улыбается, вспоминая что-то, и тогда я поворачиваюсь к нему и смотрю на его лицо, вожу пальцами по его шрамам и, не произнося ни слова, повторяю ему снова и снова, что я дома.

Спустя столько времени мы вместе, Эдмунд и я.

Факты его существования просты. Я знаю, он никогда не заглушит те непередаваемые голоса. Он слышал, как убивали людей, как они умирали. Их голоса инфицировали его, пронеслись через все его тело, отравили его. Он не знал, как отключить шум или выместить злость на всем мире, как это делали мы все. Он настроил их на себя. Это можно увидеть по его шрамам.

Айзек выжил, потому что слушал животных. Он мог помочь им, а это облегчает боль. А Пайпер? У Пайпер была я. Спасая Пайпер, я спасалась сама. И все то, что могло убить нас, также спасло нас. Упрямство, неведение, ненасытная жажда любви — все это спасло нас от разрушительного воздействия войны.

Я не имею представления, насколько сильно изувечен Эдмунд. Я просто знаю, что ему нужен покой, и его нужно любить. И эти две вещи я могу ему дать.

Поэтому теперь я здесь с ним, и с Пайпер, и Айзеком, и Джонатаном, и коровами и лошадьми, и овцами и собаками, и садом, и всей той усердной работой, которой требует управление фермой и желание выжить в стране, обезображенной и деформированной войной.

Я знаю обо всех этих условиях, только в этот раз они вне меня. К тому же, как я обнаружила, сопротивляться у меня получается лучше всего.

И спустя все это время я знаю точно, где мое место.

Здесь. С Эдмундом.

И именно так я теперь живу.

1

2

3

4