Говорила мама… [Анатолий Никифорович Санжаровский] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (50) »
Анатолий Санжаровский Говорила мама…
Русская женщина – самый красивый цветок в мире.А.Санжаровский
Всё, что было в судьбе,Будет помниться вечно,Вот и снова я дома,В родимом краю,Замирает сердечко,Когда старая речкаПростирает мне рукуХудую свою.Иван Семенихин
Как свят уют родного очага,Привычно всё – от звёзд и до росинки…Здесь чувствуешь, насколько дорогаРодительская каждая морщинка.Иван Семенихин(с. Вязноватовка Нижнедевицкого района.)
В Нижнедевицке у мамушки
Нижнедевицк… Это уютное степное районное сельцо в шестидесяти километрах к северо-западу от Воронежа. Сюда в шестидесятые перевели из Евдакова старшего брата Дмитрия. В Евдакове он бегал механиком на маслозаводе. И в Нижнедевицке тоже механничал. Одно время покняжил директором маслозавода. Не уякорился. И нерасторопность спихнула его снова в механики. Вскоре после переезда Дмитрий женился и зажил отдельно своей семьёй в новом доме через три двора от наших. А мама и брат Гриша – он работал на маслозаводе компрессорщиком – куликали в аварийном заводском бараке-сарае. Мама мучилась в нём тридцать пять лет, Гриша – тридцать семь. Мыкали горе в этом пролетарском баракко до самой смерти. Все эти долгие годы строители «счастья на века» горячо обещали им квартиру в доме-новостройке. Только дальше жарких обещаний дело не пробегало. И получили мама и брат жильё лишь на кладбище. Правда, уже после смерти мамы, в 1996-ом, Гриша дождался-таки уже от новой власти ордера на новую квартиру. Счастливый, он основательно ухорашивал свой уголок. Да переехать так и не успел. Судьба распорядилась по-своему. Смерть… Двери их ветхой хилушки были так узки и малы, что в них нельзя было вынести гроб с покойником. И гроб с телом мамы, и гроб с телом Гриши пришлось выносить в окно. Очки, футляр положили Грише в гроб. Были у брата пухлые ноги. Их обули в тапочки. А хорошие новые туфли тоже положили. Одну туфлю под левый локоть, другую под правый. Захочет, там возьмёт и переобуется. Мама встретит его ещё на дороге. Их могилки рядом. За одной оградкой. И верный Гришин друг посадил в изножье печальную берёзку… Каждый год я наезжал к своим в отпуск. То огород поможешь вскопать или убрать картошку. То погреб подремонтируешь. То дровец на всю зиму нарубишь… Всё какая-никакая подмога. У мамушки мне всегда было добро. Я был влюблён в её образную простую речь. Не запиши сразу – не запомнишь всё в точности. Пропадёт такая радость. И стал я записывать за мамой. Однажды она это заметила и очень расстроилась. – Толька, сынок… Ты к чему мои слова кидаешь на бомагу? Потом шо, сдашь меня у милицию? – Боже упаси! Да как Вы такое могли подумать? Я просто так… Нравится, как Вы говорите… – А и наравится, всё одно не хватай на карандаш, шо я там ляпаю… Да мало ль шо я бегмя ляпону!? – Успокойтесь… Не буду… И всё же я тайком записывал. Набежало тридцать три тетрадки. Когда я их читаю, вижу и ясно слышу свою маму. У неграмотной мамы я неосознанно учился писать свои книги – шестнадцать томов собрания сочинений.Бомба
В школу я пошёл в девять лет без десяти дней. Безграмотной маме нравилось слушать, как я усердно терзал букварь.[1] Сама она училась в школе с месяц. По чернотропу бегала. А как похолодало, как пали снега в воронежском хуторке Собацком, учёба и стань. Не в чем было ходить в школу. На троих у неё с братьями Петром и Егором метались в служках одни сапоги. Сапоги понадобились братьям. Как-то мама готовила на плите вечерю. В тот день я выучил уроки до её возвращения с чайной плантации, и мама попросила: – Почитай мне трошки. Я раскрыл букварь и торжественно прокричал по слогам: – Бом-ба! – Неправильно! – стукнула мама ложкой по кастрюле на плите. – Бон – ба!!! Ны! Ны посерёдушки воеводиха! А не твоя мыкалка мы! – Но в букварике – «бомба»! – Ой да ну-у!.. Ой-ёй-ёюшки-и!.. Та шо ж они там у той Москви понимають!? Негодный твий букварюха! Вкрай неправильный! Выкинь ото! – А уроки по чём делать? – Тогда не выкидывай. И больше мама не спорила с учебниками. 1947«Махновец»
У нас в девятом классе двадцать пять гавриков состояли в комсомоле и пятеро не состояли. Я был несостоятельный. И вот после новогодних каникул всех несостоятельных согнали в директорскую яму.[2] На эшафот. Нас выстроили вдоль стены. Звероватый дирюга- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (50) »
Последние комментарии
1 день 9 часов назад
1 день 9 часов назад
1 день 10 часов назад
1 день 10 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 12 часов назад