Большое сердце [Марк Соломонович Гроссман] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (144) »
Большое сердце
Н. Попова ПОДВОЗЧАЯ Уральская быль
I
Отец у меня был несчастливый. Всю жизнь ему несчастливило. Где другим гладкая дорога, ему все пень да колода. Он был молчаливый у нас, роста большого. Мать против него пигалицей была, пичужкой. Я первый год в школу ходила, когда отец слег. Мама потом рассказывала: привез сено, а отметывать не стал. Переступил порог в избу, ка-а-к мотнуло! Он схватился за косяки и будто испугался — смотрит на маму, молчит. Потом посидел на лавке, провздыхался и до постели дошел. Мать пимы с него стащила, ревет. А он скинул чистую подушку, лег и сказал: — Знать-то, мать, не встану. С этого самого дня мы и начали нищать. Что выробит мать, тем и жили. А что ей выробить, когда, например, молотили по пятаку с овина. Сначала мы лошадь продали, потом свинушку, потом хомут, сбрую… дровнишки там, телегу… Венчальное платье мать продала, сатинетовое стеженое одеяло. Мотали, мотали и размотали все в недолгое время. Меня перестали в школу отпускать. Я дома и сварю, и подмету, и отцу подам напиться или ведерко, или что… Плохо я управлялась. Поддену чугун ухватом, а поднять — силенки нет. Однажды вздумала вытащить корчагу со щелоком, расплескала воду, и обдало меня паром. Отец видит, что я реву, сполз с кровати, помог. Потом сел на лавку и задрожал. — Плохие мы с тобой стряпки, милая дочь. Придет мать — заругается. Он в то время почему-то стыдился матери. Зашумит она надо мной, а отец лежит, будто виноватый, и только подмигивает мне: ничего, мол, Паня, пошумит да перестанет. Однажды пришел к нам Кочеток. За что его так прозвали, не знаю. Такой был мужичонка шустрый, крутенький. Он не сеял, не пахал; он рыбу удил, да по покойникам читал, да бегал на посовушках — на побегушках. В городе сколько раз бывал. Звали его письма читать и ответы писать. Пришел этот Кочеток и кричит с порога: — Чего, Андрюша, развалился? Вставай, вставай, рыбачить пойдем. Гляди, какого налима тебе приволок! Ешь да оздоравливай. — Отрыбачил я, — сказал отец. — Вот я тебя поправлю, — говорит Кочеток. — Хозяюшка нам ушки сварит, а мы поглядим, откуда у рюмки ноги растут. И вытащил из кармана шкалик и из-за пазухи другой. Ну, выпили они, похлебали ухи. Отец разрумянился, слеза его прошибла. Тяжело ему было умирать, не пристроивши нас. И сказал он тут, что продал бы тело свое и душу, чтобы нас успокоить. — Да кому, — говорит, — меня надо? Разве — на подмылье… Вдруг Кочеток вскочил, засуетился, ногами так и скет. Вначале мы не поняли, что с ним. Потом растолковал: в городе, в музее, скелеты покупают — сам видел, там скелет стоит, и за такое поругание дают большие деньги. Не всякий согласится, чтобы его тело в чану варили да косточки проволокой связывали и на поглядку выставляли… Тут я взревела, кинулась к отцу, припала, сердчишко колотится, кричу на Кочетка: — Я тебе такую пакость устрою! Такую пакость устрою! И мать на него закричала. Но отец нас унял, приказал молчать, и стали они с Кочетком говорить об этом. — Сотню дадут? — Смело! — А может и две? — Быть может. Думал, думал отец, ночи не спал, все считал чего-то на пальцах, а в воскресенье сказал Кочетку: — Ну, грамотей, садись — пиши. Надумал. Вот это письмо они и написали:«Ваше благородие. Извините меня за такое прошение, о котором я много слышал от людей. Я много слышал, что многие люди продают свои кости, когда человек помирает, и так я бы хотел и оказать свое желание, если возможно и правда, то прошу дать ответ, какие условия, я хотел бы знать раньше. Остаюсь верный ваш будущий слуга Чирухин Андрей Васильев».И горько и смешно… Вот они чего написали, грамотеи! А в уголке наискосок — это ответ от начальства:
«Постановлено сообщить Чирухину, что в музее человеческий скелет есть, а во втором надобности нет и рекомендовать обратиться в университет».Ну, уж дальше и сам Кочеток хода не знал. Отец мой вскоре скончался. Очень жалела я тятю. А мать мне наказала: — Береги, Паня, это письмо. Большая вырастешь — вспомнишь, как для нас с тобой он души не жалел.
II
Вот никак не пойму людей. Только начнут рассказывать о нужде или печали — и давай жаловаться. Терпеть не могу! Кого горе миновало? Никого. Так если все расхнычемся — не дай бог… Недаром говорится: посильно горе со смехами, непосильно со слезами. Бывает, пристукнет тебя горе, с ног свалит, — повоешь, повоешь и опять вверх головой ходишь. Такой уж характер у меня. Вот и девчонкой была… В другой раз изобидят тебя ребята, прокуксишься, а жаловаться не пойдешь. Было мне девять лет, когда я пошла борноволочить. Зиму и лето жила в- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (144) »
Последние комментарии
7 часов 39 минут назад
7 часов 41 минут назад
8 часов 39 минут назад
9 часов 1 минута назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад