Культура Возрождения и власть (pdf) читать онлайн

яя
ш
ж

Impraror Cadax Diuus Maximilianus
Pius Fdix Auguftus

ж
ж
ж
ж
ж
ж
ж

ж
ж
ж
ж
ж
ж
ж
ж
ж
ж

КУЛЬТУРА
ВОЗРОЖДЕНИЯ
И ВЛАСТЬ

Вейскуниг в мастерской художника.
Гравюра на дереве Г Бургкмайра. 1516

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
НАУЧНЫЙ СОВЕТ ПО ИСТОРИИ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ
КОМИССИЯ ПО КУЛЬТУРЕ ВОЗРОЖДЕНИЯ

КУЛЬТУРА
ВОЗРОЖДЕНИЯ
И ВЛАСТЬ

МОСКВА
«НАУКА»
1999

УДК 008
Б Б К 63(0)4
К 90
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)
проект 99-01-16219

Редакционная коллегия:
доктор исторических наук Л.М. БРАГИНА (отв. редактор)
кандидат исторических наук В.М. ВОЛОДАРСКИЙ
доктор исторических наук О.Ф. КУДРЯВЦЕВ
доктор филологических наук Р.И. ХЛОДОВСКИЙ
доктор исторических наук Л. С. ЧИКО ЛИНИ

Рецензенты:
кандидат исторических наук В.А. ВЕДЮШКИН
доктор исторических наук Н.А. ХАЧАТУРЯН

Культура Возрождения и власть. - М.: Наука, 1999. - 223 с. 30 ил.
ISBN 5-02-011744-7
Сборник статей посвящен одной из центральных проблем культуры эпохи Возрождения представлениям ее выдающихся и рядовых деятелей о сущности и задачах различных типов вла­
сти и о ее взаимоотношениях с культурой и искусством в Италии, Германии, Франции, Англии и
других странах Европы. В книге освещаются особенности придворной культуры, методы исполь­
зования искусства светской и церковной властью в своих пропагандистских целях, многообразие
ренессансного меценатства, гуманистические идеи воспитания просвещенных правителей. Сбор­
ник иллюстрирован работами мастеров искусства Возрождения.
Для историков, искусствоведов, философов, литературоведов, культурологов, политологов и
всех интересующихся историей мировой культуры.

ТП-99-1-№ 102
ISBN 5-02-011744-7

© Издательство “Наука”, 1999

ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ

Предлагаемый вниманию читателей сборник статей подготовлен Комиссией
по культуре Возрождения Научного совета по истории мировой культуры Россий­
ской академии наук и продолжает серию изданий, в которых нашли отражение ре­
зультаты комплексного изучения проблем европейской культуры эпохи Возрожде­
ния, осуществленного специалистами разных профилей. К настоящему времени
вышли в свет 15 сборников серии. Она включает следующие издания: Леон Батти­
ста Альберти. М., 1977; Типология и периодизация культуры Возрождения. М.,
1978; Проблемы культуры итальянского Возрождения. Л., 1979; Томас Мор.
1478-1978. М., 1981; Культура эпохи Возрождения и Реформация. Л., 1981; Антич­
ное наследие в культуре Возрождения. М., 1984; Культура Возрождения и общест­
во. М., 1986; Культура эпохи Возрождения. Л., 1986; Рафаэль и его время. М., 1986;
Эразм Роттердамский и его время. М., 1989; Природа в культуре Возрождения. М.,
1993; Культура Возрождения и средние века. М., 1993; Культура и общество И та­
лии накануне нового времени. М., 1993; Культура Возрождения и религиозная
жизнь эпохи. М., 1997; Культура Возрождения XVI века. М., 1997.
В основу настоящего сборника положены материалы научной конференции
“Культура Возрождения и власть” (Москва, 1996), которая была организована Ко­
миссией по культуре Возрождения. Сборник включает работы историков, литера­
туроведов и историков искусства Москвы, Санкт-Петербурга, Саратова, Ставропо­
ля и других городов. Авторы статей обращаются к широкому кругу проблем, мало
изученных в отечественной науке, освещая представления о власти, характерные
для эпохи Возрождения, и культурную политику светских и церковных властей той
поры. Вопросы, интересующие российских исследователей, активно обсуждаются
и в современной зарубежной науке, что придает особую актуальность помещенным
в сборнике исследованиям.
В ренессансной культуре проблемы понимания сущности, функций, методов
действия власти, как и вопросы отношения к ней, включая разработку этических
норм, которыми она должна руководствоваться, занимают одно из центральных
мест. С этой проблематикой связаны создание образов правителей в гуманистиче­
ских сочинениях и ренессансном искусстве, оценка деятелями культуры Возрожде­
ния различных государственно-правовых форм и типов правления, характеристика
идеала и реальности при освещении задач и практической деятельности власти.
В сборнике рассматриваются проблемы разнообразных видов государственно­
го меценатства, взаимоотношения власти с искусством и наукой, а также характер­
ная для эпохи символика власти. Важное место в культуре Возрождения заняли со­
поставления правителей прошлого и современности, наставления правителям, за­
рождающийся анализ специфики государственных интересов и объема полномо­
чий, связанных с понятием государственного суверенитета.
Различные аспекты указанных и других проблем освещаются в настоящем
3

сборнике зачастую впервые в отечественной литературе. Так, выявляются не толь­
ко новые грани в творчестве крупных деятелей культуры Возрождения - Макиа­
велли, Гвиччардини, Кампанеллы, Мантеньи, но и впервые в российской историо­
графии анализируются политические работы видных гуманистов - Антонио Беккаделли (Италия) и Иоганна Авентина (Германия), деятельность на государственной
службе венгерского гуманиста Миклоша Олаха, такое своеобразное явление, как
специальное строительство дворцов для приема английской королевы Елизаветы.
По-новому ставятся давно, казалось бы, изученные проблемы; такова, например,
нетрадиционная интерпретация вопроса о взаимодействии науки и общества в “Го­
роде Солнца” Кампанеллы.
Особое внимание в ряде статей сборника уделено не только отношению дея­
телей ренессансной культуры к власти, но и отношению властей к культуре. Это,
в частности, проблемы меценатства и недостаточно изученного в нашей науке
пропагандистского и репрезентативного использования ренессансной культуры.
В работах историков искусства анализируется своеобразие покровительства ис­
кусству и использования его в политических целях не только в монархиях, но и в
республиках.
Комплексный подход к изучению темы “Культура Возрождения и власть” по­
требовал обращения к источникам различного типа. Авторы статей анализируют
материалы политических трактатов и исторических сочинений гуманистов, публи­
цистику, религиозно-философские работы ренессансных мыслителей, произведе­
ния искусства разных видов - архитектуры, живописи, декоративно-прикладного и
медальерного искусства, гравюра.
Сборник иллюстрирован произведениями мастеров эпохи Возрождения - не
только прославленных, чьи имена хорошо известны, но и анонимных.

ОБРАЗ ИДЕАЛЬНОГО ПРАВИТЕЛЯ
И ОЦЕНКА ФОРМ ПРАВЛЕНИЯ
В ТВОРЧЕСТВЕ КОЛЮЧЧО САЛЮТАТИ
Н.Х. Мингалеева

К. Салютати (1331-1406), видный гуманист конца XIV в. и блистательный
канцлер Флоренции, в своем творчестве большое внимание уделял вопросам поли­
тической теории. Одна из центральных тем в структуре его политических взглядов,
что вполне традиционно как для средневековья, так и для гуманизма, - образ иде­
ального правителя. Рассуждения гуманиста об идеальном правителе и конкретных
- современных и древних - правителях так или иначе связаны с оценкой форм пра­
вления. В историографии оценка гуманистом форм правления часто рассматрива­
ется как основа или по крайней мере как один из определяющих компонентов не
только его представлений о правителе, но и его общеполитических взглядов. До
сих пор вопрос о республиканизме или монархизме Салютати остается главным ра­
курсом исследований, посвященных данной теме. В рамках указанного подхода су­
ществуют различные, вплоть до противоположных, точки зрения. Кратко сумми­
руя их, следует выделить три основных направления трактовки взглядов Салютати
на правителя и формы правления. Первое, представленное А. фон Мартином,
М. Яннидзотто, Р. Уиттом, характеризует гуманиста как политического консерва­
тора, превыше вопроса о превосходстве форм правления ставящего необходимость
сохранения данного - монархического ли, республиканского ли - строя1. Второе
направление - Э. Гарэн, Г. Барон, Д. де Роза, Н.В. Ревякина, И.Ф. Ракитская - ви­
дит в Салютати прежде всего основоположника гуманистического республиканиз­
ма2. Третье направление - это П. Херде, М. Сайдельмайер, Д. Сейгель, Г. Лангкабель, которые противопоставляют якобы откровенно демагогические республи­
канские идеи в творчестве Салютати-канцлера, поставленном-де на службу олигар­
хическому правящему классу Флоренции, искренне монархическому идеалу гума­
ниста, отразившемуся в его частной переписке и трактатах3. Следует также под­
черкнуть, что представители всех трех указанных направлений (за исключением
А. фон Мартина и Э. Гарэна) говорят о неоднозначности и непоследовательности
позиции Салютати, видя причину главным образом в противоречии средневековых
монархистских идей гуманистическому республиканизму.
Ввиду сложности и запутанности вопроса мы считаем необходимым начать
свое исследование с не проводившегося до сих пор терминологического анализа по­
нятия “правитель” у Салютати. Прежде всего следует обратить внимание на суще­
ствование наиболее общего термина правителя - princeps, который гуманист отно­
сит и к императору, и к римскому папе, и к королю, и к правителю провинций, и к
правителю итальянских синьорий, и даже к республиканскому правительству
итальянских коммун4. Н екоторы е существенные аспекты понятия princeps выявля­
ются в его сочетании с частной терминологией правителя. Так, соответствующая
универсализму общеполитических взглядов Салютати идея абсолютного приорите­
та власти универсального правителя - императора и папы - отражается в употреб­
5

лении по отношению к ним, помимо общего (princeps)5 и специального (imperator,
papa), особых, исключительных терминов: “монарх” (monarcha) и “высший” или
“единственный” принцепс (maximus et singularis princeps)6. Говоря о короле, гума­
нист практически всегда обращается к термину princeps как синониму в собствен­
ном смысле гех7.
Вместе с тем в толковании Салютати эти понятия отнюдь не тождественны:
princeps - более широкий термин, подразумевающий наряду с королем и иного ро­
да правителей. Это подчеркивается весьма характерной для гуманиста формулой
“короли и принцепсы” (reges et principes)8. При подобном разделении понятий гех и
princeps обособляемый от короля тип правителя объективно выступает как более
соответствующий термину princeps. Возникает вопрос: какого правителя в данном
случае имеет в виду Салютати и чем определяется его большее соответствие тер­
мину princeps? Таким принцепсом для гуманиста является прежде всего dominus правитель итальянской синьории. Ибо, во-первых, dominus наиболее часто наряду
с королем обозначается термином princeps9. А, во-вторых, в ряде случаев общий
контекст указывает, что в формуле “reges et principes” именно итальянские синьо­
ры подразумеваются под понятием principes10. Тем не менее в трактовке Салютати
более тесная связь dominus - princeps в сравнении с гех - princeps обусловлена ско­
рее наиболее распространенным в Италии, нежели существенным, содержанием
термина princeps. Если “синьор” для него принцепс по преимуществу, то “король” в собственном смысле слова. Об этом свидетельствует толкование термина domi­
nus. С формально-юридической точки зрения синьор рассматривается гуманистом
главным образом как выборный правитель11, королевская же власть - как наслед­
ственная12. Последняя представляется Салютати более совершенной формой синьориального правления, будучи предельной формой его развития. Так, возможность
приобретения синьором Милана королевского титула оценивается гуманистом как
однозначное повышение престижа его власти13. В той же перспективе воспринима­
ет он и известие о рождении наследника у Галеаццо Висконти14. Идеей превосход­
ства наследственной власти королевского типа пронизан и отклик Салютати на по­
жалование синьору Милана герцогского титула15. Королевская власть фактически
оказывается идеалом власти синьора.
Однако не только и не столько формально-юридический аспект определяет
для Салютати соотношение гех - dominus. Пожалуй, большее значение имеет для
него характер правления. Власть dominus’а, как об этом свидетельствует и сам
термин, непосредственным образом связана с патриархально-феодальной зависи­
мостью подданных. Такой властью формально обладают и короли, и император.
Поэтому, в частности, гуманист называет Карла Дураццо “королем и синьором”16.
Иногда Салютати подчеркивает, что синьориальная власть правителей неограни­
ченна17. В одном из посланий он связывает ее с деспотической, по традиционному
определению, властью господина над слугой18. И все-таки гуманист не может ог­
раничиться именованием короля синьором и обязательно добавляет титул гех. К а­
ков смысл этого добавления? Имеется ли в виду только указанное выше формаль­
но-юридическое отличие “синьора” от “короля”? Н а наш взгляд, нет. Судя по все­
му, гех служит в таких случаях индикатором справедливого правления как добро­
вольного самоограничения юридически неограниченных полномочий dominus’а.
Ведь в сравнении с амбивалентным в данном отношении понятием dominus (кото­
рое, поясним, нередко имеет негативное значение19) понятие гех имеет у гуманиста
преимущественно позитивный смысл20. Сам термин гех может использоваться для
6

характеристики правления справедливого синьора. Например, Салютати пишет о
синьоре М илана Джан Галеаццо Висконти, что тот обладает “королевским мило­
сердием”21. Итак, прообразом понятия princeps является в восприятии гуманиста
понятие гех.
Не менее важна идея первичности и превосходства единовластного правления
по отношению к республиканскому. В трактовке Салютати эта идея утверждается
постепенно, что отражается в терминологическом осмыслении пополанского пра­
вления. Так, в раннем творчестве гуманиста (особенно в 1370-е годы) эквивален­
том понятия “правитель” применительно к городам-республикам (в том числе и
Флоренции) выступает понятие populus - “народ”22. Populus нередко противопоста­
вляется понятию princeps, например в формуле “populi et principes” и в подобных
ей23. Разграничение, таким образом, проводится в плане противопоставления еди­
новластия народовластию. Особенность республиканских режимов подчеркивается
такж е специфическим обозначением их правительства. Салютати избегает терми­
нов “принцепс”, “синьор”, ассоциирующихся с единовластием, говоря либо о “на­
родном правлении” (populare regimen)24, либо о “вождях” (duces)25. Однако в даль­
нейшем (особенно в 1390-е годы) трактовка республиканского правления у гумани­
ста претерпевает эволюцию в направлении единой концепции правителя - принцепса и, следовательно, акцентирования общих оснований различных форм прав­
ления. При этом республиканское правление начинает восприниматься как произ­
водное от единовластия. В различных произведениях (в том числе в программных
“О тиране” 1400 г. и “Инвективе против Антонио Доски” 1403 г.) появляется ф ор­
мула populus princeps26. Еще более примечательна новая терминология, обозначаю­
щая правителей республики. Так, в трактате “О благородстве законов и медицины”
(1399) в ряде абсолютно аналогичных по содержанию высказываний о правителе
как законодателе понятия populus, duces фактически замещаются общим понятием
princeps27. В переписке 1390-х годов флорентийское правительство изображается
даже как domini28.
Таким образом, в используемой гуманистом терминологии республиканского
правления и правительства отражается тенденция их осмысления вне формальноюридической специфики, с позиций единовластного правления. Неудивительно по­
этому, что в трактате “О тиране” Салютати говорит: “Если нет ничего божествен­
ней и лучше единого божественного управления миром, то человеческое правле­
ние тем лучше, чем больше оно похоже на божественное. Ведь и правление многих не что иное, как суждение пришедшего к единству множества. Если порядок не та­
ков, что один отдает распоряжения, а остальные подчиняются, то это не одно пра­
вление, а несколько...”29.
Итак, в анализе терминов, обозначающих у Салютати правителя, выявляется
четко выраженная тенденция рассматривать различные формы правления не с точ­
ки зрения их формально-юридической специфики, а в единстве, причем с позиций
монархического правления. Это неизбежно приводит к выдвижению гуманистом
проблемы идеального правителя в качестве первостепенной в теории государствен­
ного управления.
Данный вывод, основывающийся на терминологическом исследовании, нахо­
дит подтверждение и в непосредственных высказываниях гуманиста. Трактовка
власти правителя у Салютати оказывается в сущности единой для различных
форм правления. В изображении гуманиста не только правитель республики, как
полагает Д. де Роза, видя в этом одно из свидетельств формирования республика­

низма30, но и монарх является представителем всего общества и в этом смысле об­
ладает представительной властью. Такой смысл, например, имеет определение
законодателя как “представителя (vicem gerit) либо города-государства, либо ко­
ролевства, либо всего человеческого рода”31. Соответственно главную задачу
правителя гуманист видит в достижении и сохранении общего блага. Эта задача
едина и для правителей республики32, и для королей33, императоров34 и прицепсов
вообщ е35.
Трактовка общего блага как цели законов обусловливает приверженность гу­
маниста идеалу консервативного правления, сообразующегося с традицией. Так,
Салютати отстаивает средневековый принцип “дешевой”, фиксированной обычаем
казны, оценивая широко проявляющуюся в современном ему обществе тенденцию
обогащения фиска как тиранический “грабеж народа”36. Налоговая политика, по
убеждению гуманиста, должна строго следовать традиции. Как и в других случаях,
это требование Салютати адресует правителям всех форм и уровней государствен­
ности: и королю 37, и республиканскому лидеру38, и верховным правителям - импе­
ратору39 и папе40. Введение новых налогов и увеличение старых допустимо лишь
как чрезвычайная и временная мера41. Консерватизм общеполитической позиции
гуманиста выявляется и в его рассуждениях о карательной функции правителя.
Правитель, и единовластный, и республиканский, должен предотвращать и подав­
лять гражданские войны, политические мятежы, любые социальные раздоры42.
Однако главная функция правителя - законодательная. Только правитель
(будь то король, вождь, народ или принцепс вообще) обладает законодательной
властью43, которая, таким образом, рассматривается как специфическая для него.
Правда, Салютати принимает существовавшее в схоластической науке XIV в. раз­
деление “королевского” и “политического” правления с точки зрения различного
отношения правителя к закону44. В частности, под влиянием идей выдающегося
юриста-схоласта Бартоло да Сассоферрато гуманист пишет в трактате “О тиране”:
“Либо государь правит согласно своему разумению и воле вне закона и предписа­
ний какого-либо закона или человека во имя блага подданных - и это правление
королевское, либо его власть ограничена законами, которые нельзя преступать,
каковое правление называется политическим...”45.
Однако анализ широкого ряда высказываний Салютати о законодательной
власти королей и республиканских правительств показывает, что принятое в трак­
тате “О тиране” формально-юридическое разделение “королевского” и “политиче­
ского” правления на деле не играло существенной роли в политической концеп­
ции гуманиста. Самое главное - оно не приводило, как это было в некоторых схо­
ластических учениях46, к выдвижению вопроса о наилучшей форме правления в ка­
честве одного из основополагающих. Начнем с того, что законодательная власть
королей в изображении Салютати оказывается отнюдь не неограниченной. В са­
мом приведенном выше определении “королевского” правления подчеркивается,
что король правит ради общего блага. С этой точки зрения законы короля и рес­
публиканского правительства единосущны. Таковы, как подчеркивает сам гума­
нист, законы и республиканской Флоренции, и королевской Сицилии47. Возьмем
другой аспект. Поскольку высшим источником власти в трактовке Салютати явля­
ется Бог, а человеческий закон рассматривается как естественно-разумное выра­
жение божественного закона, то Бог и закон, по словам гуманиста, выше всякого
правителя вообще48. Даже император должен следовать божественному и естест­
венному законам49.
8

Характеристика королей как хранителей “справедливости и равенства” встре­
чается уже в переписке 1370-х годов50. Идеал короля, служащего общему благу
справедливого закона, изображается и в известном письме 1381 г. к Карлу Дураццо51. Демократическая процедура принятия закона в республиканском государстве
“с санкции народа”52 вовсе не рассматривается как специфическое отличие респуб­
ликанской формы правления, дающее ей преимущество перед “королевским” пра­
влением. Ибо в интерпретации гуманиста закон короля также должен основывать­
ся на “согласии” подданных53. В данном случае речь идет о так называемом “мол­
чаливом согласии” (Салютати принимает и это понятие схоластической науки54),
обеспечиваемом естественностью законодательных норм.
В свою очередь, республиканский закон с точки зрения представительства ин­
тересов народа не имеет принципиального превосходства над королевским. Зако­
нодательство “народа” ведь тоже ограничено естественным законом и, более того,
по признаваемому гуманистом реально-политическому статусу современных ему
городов-республик, императорским законом55. С другой стороны, согласно опреде­
лению в трактате “О благородстве законов и медицины”, реальное законотворче­
ство в государстве-республике осуществляется отнюдь не всем народом, а прави­
тельством, согласующимся с голосом разума, т.е. по существу с не менее произ­
вольным законодателем, чем король. Недаром известным формулам римского пра­
ва: “короли свободны от законов”, “воля правителя имеет силу закона”, - соответ­
ствующим определению королевского правления в трактате “О тиране” и реально
применяемым к королевскому правлению в наставлении Карлу Дураццо и тракта­
те “О жизни в миру и монашестве” (1381)56, - Салютати придает универсальный с
точки зрения форм правления смысл благодаря использованию обобщающего
термина правителя - princeps57. При подобной трактовке широко отстаиваемое гу­
манистом, и притом адресованное и республиканским, и единовластным правите­
лям, требование исполнения законов самим законодателем58 выступает как по пре­
имуществу моральное, основывающееся на традиционной для средневековой поли­
тической теории идее добровольного самоограничения правителя законом.
Этической концепции правителя соответствует идеал единства законодатель­
ной и исполнительной власти. В оценке Салютати, никакие политические и ф ор­
мально-юридические институты не гарантируют справедливости правления, зави­
сящего в конечном счете от воли самого правителя. С другой стороны, сам прави­
тель не может иметь гарантий справедливого функционирования исполнительной
и судебной власти, если она находится в ведении других людей. Правитель, по убе­
ждению гуманиста, должен сам вникать во все государственные дела, прибегая к
помощи советников как можно реже и строго контролируя их59. Принцип едино­
властия универсален. Он обязателен не только для монархического, но и для рес­
публиканского правления. Последнее является “хорошим” только в случае единст­
ва членов правительства и их решений60.
Итак, в характеристике предназначения и основных функций правителя образ
последнего получает у Салютати не столько политический или юридический,
сколько традиционный для средневековья универсально-моральный смысл. Дейст­
вительно, неопровержимым свидетельством должного и достойного похвалы пра­
вления (и монархического, и республиканского) является в глазах гуманиста “чело­
вечность” (humanitas) правителя61. Именно моральный критерий лежит в основе
встречающегося не раз у Салютати понятия “истинный правитель”. Так, в письме
Карлу Дураццо гуманист дает следующее определение “истинного короля” (verus
9

гех): “Тот король истинный, кого возвышает разум, а не рождение, могущество или
избрание. Разумом же превозносится тот, кого добродетель настолько поднимает
над другими, что между ними нет никакого сравнения... Только добродетель, не ти­
тул, не помазание, не диадема, не освящение, рождает королевское звание”62. П ре­
имущественно нравственное содержание имеет у гуманиста и понятие “истинный
синьор”63. И вообще “истинный принцепс” характеризуется как тот, кто правит на­
родом “не только благодаря могуществу, власти, но мудрости и добродетели”64.
Этическая концепция правителя лежит в основе трактовки другого, по своей
форме юридического, термина - legitimus princeps (легитимный, законный прави­
тель). В своем определении “законного правителя” Салютати четко выделяет два
аспекта: 1) собственно юридический - наличие законного титула и 2) моральный справедливое правление65. При более глубоком рассмотрении проблемы нравст­
венный аспект определения оказывается не только главным для гуманиста, но и
фактически единственным. Ведь в трактовке Салютати титул вовсе не гарантиру­
ет справедливого правления, в то время как справедливый правитель необходимым
образом является и законно титулованным. Юридическое признание власти может
быть достигнуто справедливым правителем даже в том случае, если он изначально
не имеет законного титула и формально является узурпатором. Ибо справедливое
правление, согласуясь с требованиями естественного закона и интересами общего
блага, не может не снискать если не “открытого”, то “молчаливого” согласия под­
данных, которое и узаконивает новую власть66. Только этическим толкованием за­
конного правления обосновывается оценка мировой экспансии древних римлян как
установления справедливой и законной власти67.
К ак видим, встречающиеся у Салютати политико-юридические дефиниции
(“королевское и политическое правление”, “легитимный принцепс”) не только впи­
сываются в традиционно средневековую моральную концепцию правителя, но и
фактически растворяются в ней. Означает ли все сказанное, что вопрос о наилуч­
шей форме правления вообще не существует для гуманиста? Отнюдь нет. Однако в
постановке Салютати он строго вписывается в этическую концепцию идеального
правления. Поэтому трактовка проблемы основывается на следующих двух прин­
ципах. Во-первых, превосходство одной формы правления над другими рассматри­
вается как относительное и в определенной мере условное. Во-вторых, наилучшая
форма правления оценивается как наиболее соответствующая идеальному прави­
телю. Окончательное теоретическое оформление позиция Салютати получила
только в 1400 г. - в трактате “О тиране”. Однако уже в произведениях 1370-х годов
она нашла довольно четкое выражение. Так что заключение некоторых исследова­
телей (в частности, Г. Барона и Р. Уитта68) об эволюции гуманиста от республика­
низма 1370-х к монархизму конца 1390-х - 1400-х годов с этой точки зрения пред­
ставляется неверным.
Рассмотрим так называемую республиканскую позицию (или в более мягкой и
более соответствующей истине формулировке Р. Уитта - республиканскую тенден­
цию) 1370-х годов. Уже в частном послании 1374 г. видному политическому деяте­
лю коммуны Лукка Франческо Гвиниджи республиканская форма правления изо­
бражается как высший тип организации государства. Гуманист пишет: “...всякое
правление, а народное - особенно, должно служить благу подданных”69. Республи­
канскому правлению отдается предпочтение и с точки зрения обеспечения свободы
в государстве70. Однако превосходство республики констатируется, но ничем не
обосновывается в этом письме. Оно воспринимается как само собой разумеющее­
10

ся. Речь идет об исходной, естественной для гражданина Флоренции, а также гума­
ниста - почитателя Цицерона точке зрения. Вместе с тем уже в рассматриваемом
письме намечено основное направление характерного для Салютати решения про­
блемы, в принципе исключающего республиканизм. Во-первых, гуманист не столь­
ко противопоставляет республику монархии, сколько подчеркивает единство их
предназначения (служение общему благу и свободе). Во-вторых, он сосредоточива­
ет свое внимание на идее негарантированности идеального правления формой пра­
вления. И в республике, подчеркивает Салютати, существует пагубная для всех
“добрых людей” и государства вообще опасность злоупотребления властью. Эта
опасность неминуема, если правление окажется в руках “плохих”71.
Более неясное предпочтение республики перед монархией мы находим в офи­
циальном послании 1376 г. к королю Кастилии и Леона. Характеризуя поддержан­
ные Флоренцией восстания городов Папской области против церковных властей
как справедливое восстановление свободы, освобождение от тирании, Салютати
добавляет: “Все народы либо под властью прежних синьоров, либо наслаждаются
обретенной свободой”72. Казалось бы, синьориальное правление противопоставля­
ется здесь республике как свободному государству. Однако для Салютати это про­
тивопоставление неосознанное. Ведь выше он сам подчеркивает, что все восстав­
шие города, свергнув тиранию, наслаждаются свободой.
Еще одно из немногочисленных у гуманиста республиканских (конечно, не бо­
лее чем в тенденции) рассуждений содержится в послании того же года в восстано­
вившую коммунальный строй Болонью. Здесь Салютати превозносит республику
над монархией на основании своеобразного толкования традиционной историко­
теологической концепции предписанного Богом карательного предназначения зем­
ных властей. “К ак свидетельствует Священное писание, короли были установлены
изначально за прегрешения народов не с тем, чтобы, сколь справедливыми бы ни
были короли, управлять народами, а с тем, чтобы наказать их. Кто считает себя до­
стойным иметь синьора, тот признает себя виновным в тяжких злодеяниях, ибо из­
вестно, что синьоры служат не украшением, а наказанием городов и правят не к че­
сти, а в обузу народам”73. Нельзя не заметить, что и в этом рассуждении предпола­
гается относительное превосходство республики, поскольку гуманист вовсе не от­
рицает возможность справедливого монархического правления. С другой стороны,
вопрос о том, в чем именно заключается превосходство республики по существу,
т.е. с точки зрения идеала государственного управления, остается невыясненным. В
пространном описании достоинств обретенной Болоньей коммунальной свободы
нет ни одной характеристики, свойственной собственно республике, а не любому
нетираническому государству вообще. Речь идет о служащей общему благу закон­
ности и патриотизме граждан74. Как видим, встречающиеся иногда в 1370-е годы
оценки республиканской формы правления как наилучшей не имеют сколько-ни­
будь серьезного теоретического обоснования. Скорее всего, они являются теорети­
чески не до конца осознанным воспроизведением сложившегося в коммунальной
Флоренции идеологического штампа.
Между тем к тому же периоду относятся две взаимосвязанные речи гуманиста:
“О превосходстве наследственного королевского правления над выборным” и “О
превосходстве выборного королевского правления над наследственным”, в кото­
рых вопрос о наилучшей форме правления решается на достаточно глубоком тео­
ретическом уровне75. Салютати перечисляет присущие самой форме правления
преимущества как наследственной, так и выборной монархии. Он отмечает, что, за­
11

ботясь о будущем своих детей и внуков, наследный правитель стремится расширить
границы государства, прославить его граждан и снискать их любовь. Выборный же
король печется только о сегодняшнем дне и о себе76. Кроме того, воспитание буду­
щего государя с детских лет в королевском доме дает ему лучшую возможность
изучить все тонкости искусства государственного управления77. Однако выборное
правление обеспечивает большую свободу в государстве78. Для народа больш е сво­
боды - передать власть, чем принять ее, утверждает гуманист79. С другой стороны,
выборное правление больше соответствует идеалу нравственно совершенного пра­
вителя. К ак заявляет Салютати в начале второй речи, “государству полезно, чтобы
правил не этот вот человек, не этот вот род, а лучший муж”80. Выборы создают ре­
альную возможность коронования именно лучшего правителя. Для Салютати оче­
видно, что нравственно совершенный король будет и совершенным государем.
Таким образом, по совокупности преимуществ гуманист явно отдает предпоч­
тение выборной монархии перед наследственной. При этом он нисколько не отхо­
дит от фундаментального принципа своей трактовки проблемы, по-прежнему отде­
ляя вопрос об идеальном правлении от формы правления. Относительность преи­
муществ форм правления подчеркивается в его оценках реально существующих на­
следственных и выборных монархий. Наследные государи, замечает Салютати,
редко наследуют добродетели своих предков, а жизнь при дворе, “королевская сво­
бода”, вседозволенность, как правило, портит их нравы81. С другой стороны, вы­
борным монархом часто (Салютати даже говорит “ежедневно”) оказывается не
лучший, а наиболее могущественный человек. А сами выборы служат поводом для
раздоров и кровопролитных гражданских войн82. Так сама жизнь показывает, что
ни наследственная, ни выборная монархия как таковые не гарантируют идеально­
го правления. Все зависит от нравственности правителя, а в выборных монархиях и народа. И все же гуманист отдает предпочтение выборной монархии не только с
теоретической, но и с практической точки зрения. Он подчеркивает: “...чаще у сы­
на не обнаруживаются отцовские добродетели, чем ошибаются избиратели”83. Ха­
рактерным же для выборной монархии гражданским войнам Салютати противопо­
ставляет “более чем гражданские” “братоубийственные” войны за престол в на­
следственных монархиях84.
Итак, выборная монархия рассматривается в речах как наиболее соответству­
ющая идеальному правителю форма правления. Однако сравнение проводится
лишь между наследственной и выборной монархией. О республике не говорится ни
слова. Сам этот факт позволяет предположить, что республика не является в гла­
зах Салютати идеальной формой правления. К такому же выводу приводит и вы­
бор этического критерия идеального правителя. Лучший правитель неизбежно
должен быть единовластным, коль скоро лучший всегда один из всех. Не затрону­
тая в речах, эта тема со всей полнотой раскрывается значительно позже - в трак­
тате “О тиране”, но на прежней теоретической основе, что и позволяет говорить о
преемственности взглядов Салютати. В этом трактате гуманист прямо заявляет о
превосходстве монархии как формы правления. В доказательство он приводит как
традиционную христианско-теологическую аргументацию (по аналогии с божест­
венным управлением миром), так и аристотелевское “естественно-политическое”
обоснование85. “Монархия превосходит все формы правления (species principandi) с
точки зрения природы и порядка, пользы подданных, а также насущной необходи­
мости”, - заключает он86. Однако, строго следуя принципу относительности преи­
муществ формы правления с точки зрения идеального правления, зависящего от
12

нравственного совершенства правителя, Салютати подчеркивает, что монархия яв­
ляется лучшей формой правления только при справедливом, добродетельном и му­
дром государе87. В противном случае сосредоточение всей власти в одних руках
только усугубляет тяготы плохого правления. Именно поэтому формально тира­
нии ближе всего деспотическое, а затем и королевское правление88.
Казалось бы, с этой точки зрения республика оценивается гуманистом выше
монархии. Н о это только кажущееся превосходство. Само республиканское пра­
вление, утверждает Салютати, хорошо лишь в меру подобия единовластному89. С
другой стороны, не только в монархии, но и в республике нет гарантий от прав­
ления “плохих”. Самая опасная “болезнь” республики - гражданские войны. Они
разруш аю т единство “политического тела государства” и ведут к установлению
тирании или собственных граждан, или иноземцев. Перед лицом такой опасности
проявляется превосходство монархической формы правления, поскольку именно
установление единовластия является, по мнению гуманиста, лучшим средством
оградить республику от пагубы гражданских войн. «Если бы у вас, о Цицерон,
был один правитель, - рассуждает Салютати в трактате “О тиране”, - граждан­
ская война и столь великий раздор никогда не созрели бы. Опустошение времен
Суллы и подобные ж е распри могли, более того, должны были показать вам, что
для пресечения всего этого необходим монарх, которы й бы должным образом уп­
равлял всем телом государства»90. В Древнем Риме подобными монархами были
Ц езарь и Август91. Таковы, согласно официальным посланиям гуманиста, некото­
ры е единовластные правители бывших городов-республик современной ему И та­
лии92. Конечно, непосредственное наблюдение кризисных явлений в социальнополитической жизни итальянских коммун, в том числе и Флоренции93, способст­
вовало укреплению оценки монархии как наилучшей формы правления. Однако
ее появление и с теоретической точки зрения не было ни случайным для Салю та­
ти, ни навеянным извне. Ведь идеал единовластного правления наиболее соответ­
ствует этической концепции правителя как нравственно совершенной, исключи­
тельной личности.
Подведем итоги. Все три рассмотренных нами термина правителя у Салютати
- princeps, rex, dominus - имеют общее содержание. Их взаимопроникновение и вза­
имозаменяемость обусловливаются существованием обобщающего понятия prin­
ceps. Прообразом, идеальным пределом самого понятия princeps служит понятие
гех. Так выявляется оценка монархии как относительно предпочтительной формы
правления. Даже республиканское правление гуманист осмысливает в терминах
единовластного.
Однако сам ф акт существования обобщающего термина princeps применитель­
но к различным уровням государственности и формам правления свидетельствует
о том, что Салютати не склонен рассматривать формально-юридический критерий
в качестве основополагающего в теории государственного правления. Такое перво­
степенное значение приобретает единый с точки зрения форм правления идеал
правителя. Создаваемый в произведениях гуманиста образ правителя в существен­
ных аспектах (характера и предназначения власти, основных функций, в том числе
законодательной, исполнительной, финансовой и карательной) оказывается еди­
ным и для республики, и для монархии. И единовластный, и республиканский пра­
витель ограничен служением общему благу, божественным, естественным и собст­
венными законами, согласием - “открытым” ли, “молчаливым” ли - народа. Одна­
ко для правителя это главным образом моральное, добровольное самоограничение
13

формально неограниченной власти. Салютати, таким образом, развивает традици­
онно-средневековую этическую концепцию правителя. Абсолютный приоритет
нравственного совершенства правителя над какими-либо другими, в том числе ф ор­
мально-юридическими, критериями его оценки подчеркивается в термине “истин­
ный правитель”. Встречающиеся же у гуманиста (почерпнутые из схоластики) по­
литико-юридические термины “королевское и политическое правление”, “леги­
тимный правитель” теряю т свое специфически юридическое содержание в рамках
этической концепции правителя.
Вопрос о наилучшей форме правления также рассматривается с позиций эти­
ческого идеала государя. Наилучшей оказывается та форма правления, которая
наиболее соответствует мудрому и добродетельному, “лучшему” правителю. Тако­
ва, в оценке Салютати, выборная монархия. Но это - теоретическое решение воп­
роса. Оно вовсе не исключает возможности существования идеального правления
в республике или наследственной монархии, коль скоро и их правители могут быть
нравственно совершенными людьми. Гуманист даже отмечает определенные пре­
имущества этих форм правления. Поэтому встречающиеся у него в 1370-е годы
республиканские высказывания, не выходящие за пределы общей этической кон­
цепции правителя и не сопровождающиеся сколько-нибудь существенной дискре­
дитацией монархии, не противоречат теоретическому предпочтению монархии и не
позволяют говорить ни о республиканизме Салютати, ни о риторичности этого
республиканизма. Строго говоря, в отношении рассматриваемой проблематики Са­
лютати не был ни монархистом, ни республиканцем, ни принципиальным консерва­
тором. Его кредо - не единовластие, не народовластие, не сохранение существую­
щего режима, а нравственно совершенный правитель.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Martin A. von. Eine Einleitung liber Salutati’s Leben und Schriften und ein Exkurs liber
seine philologisch-historische Methode // Coluccio Salutati’s Traktat “Vom Tyrannen” / Hrgs. A. von
Martin. Berlin; Leipzig, 1913. S. 33-35, 39, 63, 66 (далее - De tyranno); Iannizzotto M. Saggio sulla
filosofia di Coluccio Salutati. Padova, 1959. P. 135-136; Witt R.G. Coluccio Salutati and his public let­
ters. Geneve, 1976. P. 53-57, 60, 64-67, 79-88; Idem. A note on quelfism in late medieval Florence
//Nuova Rivista Storica. Anno LIII. Fasc. 1-2. Roma, 1969. P. 138-140; Idem. The “De Tyranno” and
Salutati’s view of politics and Roman history // Nuova Rivista Storica. Fasc. 3-4. P. 436, 440-441.
2 C m .: Garin E. La cultura filosofica del Rinascimento italiano: Ricerche e documenti. Firenze,
1979. P. 13-14, 17-18, 67; Baron H. The crisis of the early Italian Renaissance. Princeton, 1966;
Rosa D. de. Coluccio Salutati: il cancelliere e il pensatore politico. [S.l.:] La Nuova Italia, 1980.
P. 87-88, 91, 94-95, 106-120; Ревякина H.B. Проблемы человека в итальянском гуманизме
второй половины XIV - первой половины XV века. М., 1977. С. 231-235; Ракитская И.Ф.
Политическая мысль итальянского Возрождения: Гуманизм конца XIV-XV вв. Л., 1984.
С. 36, 43, 68.
3 См.: Herde Р. Politik und Rhetorik in Florenz am Vorabend der Renaissance. Die ideologische Rechtfertigung der Florentiner Aussenpolitik durch Coluccio Salutati // Archiv fur
Kulturgeschichte. 1965. Bd. 47. S. 141-220; Idem. Politische Verhaltensweisen der Florentiner
Oligarchic, 1382-1402 // Frankfurter Historische Abhandlungen. Wiesbaden, 1973. Bd. 5.
S. 156-249; Seidlmayer M. Wege und Wandlungen des Humanismus. Gottingen, 1965. S. 47-74;
Seigel J. Rhetoric and philosophy in Renaissance humanism: The union of eloquence and wisdom.
Princeton, 1968. P. 253; Langkabel H. Einleitung // DieStaatsbriefe Coluccio Salutatis:
Untersuchungen zum Friihhumanismus in der Florentiner Staatskanzlei und Auswahledition / Hrsg.
H. Langkabel. Koln; Wien, 1981. S. 76, 79, 83 (далее - Staatsbriefe).
14

4 См., например: Salutati С. Epistolario. V. I—IV / А сига di F. Novati. Roma, 1891-1905.
V. I. P. 86; V. I. P. 105; V. I. P. 144; V. II. P. 37; V. II. P. 147 (далее - Epistolario); Staatsbriefe. 27.
S. 118; 30. S. 124; 89. S. 178; 119. S. 269; 138. S. 291; Salutati C. De nobilitate legum et medicinae:
De verecundia / A сига di E. Garin. Firenze, 1947. P. 60 (далее - De nobilitate); De tyranno.
S. VII-VIII; Idem. Invectiva in Antonium Luschum vicentinum // Prosatori latini del Quattrocento V. I
/ A сига di E. Garin. Torino, 1976. P. 14, 22 (далее Invectiva).
5 De nobilitate. P. 60, 62; Staatsbriefe. 54. S. 168; 163. S. 345.
6 Epistolario. V. I. P. 86; V. I. P. 144; Staatsbriefe. 51. S. 163; 132. S. 291.
7 Epistolario. V. II. P. 28, 37; Staatsbriefe. 27. S. 118; 30. S. 124; 34. S. 133; 39. S. 143; 48.
S. 159; 60. S. 181.
8 Staatsbriefe. 38. S. 143; 45. S. 157; 121. S. 272; De nobilitate. P. 56; Epistolario. V. II.
P. 34, 37.
9 Epistolario. V. I. P. 105; V. II, P. 147; V. II. P. 178; V. II. P. 377; Invectiva. P. 12. 14.
10 Staatsbriefe. 28. S. 119; 34. S. 134; Invectiva. P. 10, 12, 22.
11 De tyranno. S. XVII; Staatsbriefe. 137. S. 299; 138. S. 300; 154. S. 322.
12 Salutati C. Quod melius sit regnum successivum quam electivum // Garin E. A proposito di
Coluccio Salutati // Rivista critica di Storia della filosofia. Anno XV. Fasc. 1. Firenze, 1960. P. 75.
13 Staatsbriefe. 110. S. 257; 124. S. 277; 130. S. 290.
14 Ibid. 95. S. 235-236.
15 Idid. 154. S. 322.
16 Ibid. 68. S. 202.
17 Ibid. 35. S. 137; 174. S. 358.
18 Ibid. 68. S. 202.
19 Epistolario. V. I. P. 192; Staatsbriefe. 35. S. 137; 81. S. 220; 126. S. 281.
20 Staatsbriefe. 37. S. 140; 124. S. 277; 130. S. 290; Epistolario. V. II. P. 31, 32.
21 Epistolario. V. II. P. 149.
22 Staatsbriefe. 34. S. 134; 35. S. 137; 38. S. 142; 78. S. 217; 106. S. 248; 108. S. 254; 126. S. 280,
282; 138. S. 300; Invectiva. P. 10,12, 22.
23 Staatsbriefe. 28. S. 119; 38. S. 142-143; 65. S. 195; De nobilitate. P. 44.
24 Staatsbriefe. 17. S. 194; 144. S. 309; Epistolario. V. I. P. 197.
25 Epistolario. VI. P. 191,193; De nobilitate. P. 56.
26 Staatsbriefe. 144. S. 309; De tyranno. S. XVII; Invectiva. P. 22.
27 De nobilitate. P. 18,56,242.
28 Epistolario. V. И. P. 337; V. II. P. 403; V. III. P. 70.
29 De tyranno. S. XXXV-XXXVI.
30 RosaD.de. Op. cit. P. 108.
31 De nobilitate. P. 262; см. также c. 18,56.
32 Epistolario. V. I. P.197; Rosa D. de. Op. cit. P. 110.
33 Epistolario. V. II. P. 25, 36; Witt R. Coluccio Salutati and his public letters. P. 53.
34 Staatsbriefe. 146. S. 311.
35 Ibid. 45. S. 154. См. также: Epistolario. V. I. P. 197; De nobilitate. P. 56; De tyranno.
S. VII, VIII.
36 Epistolario. V. I. P. 97; V. II. P. 153; Staatsbriefe. 34. S. 135.
37 Epistolario. V. I. P. 39-41.
38 Ibid. P. 194.
39 Staatsbriefe. 54. S. 168.
40 Ibid. 34. S. 135.
41 Epistolario. V. II. P. 39-40.
42 Ibid. V. I. P. 192; Staatsbriefe. 87. S. 227.
43 De nobilitate. P. 262; см. также c. 18, 158; Epistolario. V. II. P. 36.
44 Carlyle R.W., Carlyle AJ. A history of mediaeval political theory in the West: In 6 vol. L.,
1903-1950. Vol. 5. P. 72-73, 79.
45 De tyranno. S. VII-VIII.

46 Carlyle R.W., Carlyle AJ. Op. cit. P. 70, 72-73, 79; Witt R. Coluccio Salutati and his public
letters. P. 74-79.
47 De nobilitate. P. 124.
48 Salutati C. De seculo et religione / Ed. B.L. Ullman. Firenze, 1957. P. 136 (далее - De seculo).
49 Epistolario. V. II. P. 467-468.
50 Staatsbriefe. 37. S. 140; 39. S. 144.
51 Epistolario. V. II. P. 36.
52 Staatsbriefe. 79. S. 217.
53 Epistolario. V. II. P. 35.
54 De tyranno. S. XVII.
55 Rosa D. de. Op. cit. P. 107, 108.
56 Epistolario. V. И. P. 33-34; De seculo. P. 29.
57 De nobilitate. P. 18, 58, 242. См. также: De seculo. P. 29.
58 Epistolario. V. II. P. 34, 35; De nobilitate. P. 44.
59 Epistolario. V. II. P. 34, 36; Staatsbriefe. 154. S. 322.
60 De tyranno. S. XXXVI; Rosa D. de. Op. cit. P. 108.
61 Staatsbriefe. 84. S. 224; 85. S. 225; 95. S. 236; 108. S. 254; 147. S. 312; 156. S. 326.
62 Epistolario. V. И. P. 32-33.
63 Ibid. V. II. P. 258-259.
64 De nobilitate. P. 242.
65 De tyranno. S. IX.
66 Ibid. S. XVII.
67 Staatsbriefe. 19. S. 106; 50. S. 161; 153. S. 321; 163. S. 345.
68 Baron H. Op. cit.; Witt R. Coluccio Salutati and his public letters. P. 81-82, 87.
69 Epistolario. V. I. P. 197.
™ Ibid. P. 192.
71 Ibid. P. 194.
72 Staatsbriefe. 34. S. 134.
73 Witt R. Coluccio Salutati and his public letters. P. 56.
74 Ibid. P. 55.
75 Salutati C. Quod melius sit regnum successivum quam electivum; Idem. Quod regnum melius
sit electivum quam successivum. Эти речи опубликованы в статье: Garin Е. A proposito di
Coluccio Salutati. P. 75-77.
76 Salutati C. Quod melius sit regnum successivum... P. 75.
77 Ibid.
78 Salutati C. Quod regnum melius sit electivum... P. 75-76.
79 Ibid. P. 75.
80 Ibid.
81 Ibid.
82 Salutati C. Quod melius sit regnum successivum... P. 75.
83 Salutati C. Quod regnum melius sit electivum... P. 75.
84 Ibid. P. 76.
85 De tyranno. S. XXXVI.
86 Ibid.
87 Ibid. S. XXXV.
88 Ibid. S. VIII.
89 Ibid. S. XXXVI.
90 De tyranno. S. XXXVI.
91 Ibid. S. XXXIII-XXXIV, XXXVI-XXXVII.
92 Staatsbriefe. 147. S. 312; 137. S. 300; 165. S. 349.
93 Ibid. 79. S. 217; 80. S. 219; 143. S. 308; Epistolario. V. II. P. 85-86, 127.

ИДЕЯ ГРАЖДАНСКОГО ЕДИНСТВА И ВЛАСТЬ
ВО ФЛОРЕНЦИИ X IV -X V вв.
И.А. Краснова

Одной из самых насущных проблем во внутренней политике Флорентийской
республики в XIV-XV вв. стало воплощение в государственной жизни идеи о ком­
мунальном единстве. На страницах официальных хроник и частных записок, пред­
назначенных для членов семьи, с равной степенью актуальности рассматривался
вопрос о сохранении целостности гражданского социума, обеспечивающей жизне­
способность города-государства.
Острота проблемы заключалась в том, что среди других городов Италии Фло­
ренция отличалась непрерывной политической борьбой партий, социальных слоев,
семейных кланов и отдельных личностей, бурно протекающей на всех этапах двух­
сотлетней истории города. Все противоречия обострялись из-за особенностей уст­
ройства государственной системы Флоренции, допускающей к власти многочислен­
ный круг лиц: по подсчетам итальянского историка Дж. Гвиди, в городе имелось
1900 выборных должностей, к которым добавлялось 737 постов в Советах народа и
коммуны, 1500 - в цехах и партии гвельфов, кроме этого еще наличествовало 3600
мелких, временных, экстраординарных должностей1. Во властные структуры изби­
рались представители широких слоев городского населения, часто являющиеся вы­
разителями интересов враждующих сил2. Политическое напряжение постоянно по­
догревалось атмосферой перманентных выборов: должностных лиц внутри города
переизбирали каждые 2-4 месяца.
Бесконечным описанием распрей, заговоров, мятежей, общественного несог­
ласия заполнены страницы флорентийских хроник - от истоков формирования
коммунального правления в середине XIII в. до начала XVI в. Французский иссле­
дователь А. Монти склонен объяснять противоборство гвельфов и гибеллинов, а
затем черных и белых гвельфов, отразившееся в хрониках Д. Компаньи и А. Малиспини, сложностью переходного периода второй половины ХШ - начала XIV в.,
когда закладывались основы флорентийского народовластия. Последующие хро­
ники братьев Виллани, по его мнению, потому и считаются классическими, что от­
ражаю т уже гораздо более стабильный и спокойный этап развития общества, ко­
гда исчезла острота предшествующей политической борьбы и уменьшилась нос­
тальгия по феодально-аристократической морали, заметная, например, у Д. Компа­
ньи3. Но обращение к хроникам Виллани показывает, что если городу на Арно и
доводилось переживать периоды относительного спокойствия (по мнению Маттео
Виллани, годы с 1355-го по 1360-й отличались некоторым социальным и политиче­
ским равновесием), то они были очень непродолжительными4. Джованни Виллани
избегал связывать с божьим провидением постоянную склонность флорентийцев к
вражде, приписывая столь дурное состояние гражданской жизни или проискам дья­
вола в обличье языческого бога Марса, или року5. Последующие хроники и исто­
рии показывали, что социальные и политические конфликты во Флорентийской
республике не прекращались. Материалы жизнеописаний подтверждают содержа­
17

ние хроник, указывая на то, что даже благоприятные для жизни города события,
например заключение долгожданного мира, могли вызывать острые противоречия
и интриги в среде правящей элиты6.
Граждане Флоренции, писавшие письма и мемуары, не всегда задумывались о
том, почему в их отечестве невозможно изжить вечные раздоры между партиями,
сектами, кланами, но хронисты и авторы биографий, по роду своего жанра вынуж­
денные подниматься до идеологических обобщений, пытались найти этому объяс­
нение. Дж. Виллани видел главную причину в могуществе и влиянии консортерий крупных фамильных кланов, играющих значительную роль во флорентийском об­
ществе. Стремясь понять реальные причины борьбы между гвельфами и гибелли­
нами, хронист был убежден в том, что противоречия между сторонниками папы и
германского императора отступали на второй план перед противостоянием домов
Буондельмонти (предводители гвельфов) и Уберти (могущественный феодальный
род, возглавивший гибеллинов)7. Производитель сукна, дипломат и политик Дона­
то Веллути, автор известной “Домашней хроники”, был солидарен с хронистом,
рассказывая о своих отчаянных попытках примирить в 50-е годы XIV в. враждую­
щие семьи Альбицци-Строцци и Риччи. Будучи гонфалоньером справедливости
(глава Синьории), Донато проводил публичные увещевания врагов в Синьории, от­
правлял в противоборствующие дома, как в готовящиеся к войне государства, пер­
сональных послов от важнейших коллегий, но добился только того, что “они нача­
ли с оружием в руках нападать друг на друга”8. М. Виллани был уверен в том, что
первопричина раздоров и партийной борьбы —доступ к власти слишком широкого
круга лиц. С ним солидарен и Веспасиано да Бистиччи, утверждавший, что граж­
данское согласие недостижимо из-за чрезмерных амбиций тех, кто правил и при
этом претендовал на то, чтобы сосредоточить в одних руках возможно большую
власть9. Хронисты более позднего периода указывали и на другие причины посто­
янных общественных разногласий: все более углубляющуюся социальную и эконо­
мическую дифференциацию, усложнение социальной структуры общества, притя­
зания на власть прослойки патрициата.
Н есмотря на гражданские войны, Флорентийская республика все-таки про­
долж ала функционировать как единый государственный организм, сохраняю­
щий свою целостность и активно противостоящий внешним враждебным силам.
Очевидно, немаловажную роль здесь сыграли устойчивые настроения, порожда­
ющие общие для всей среды богаты х горожан, имеющих доступ к управлению,
морально-политические принципы политического конформизма и общественно­
го согласия, призванные регулировать центробежные силы в коммунальном со­
обществе.
Не добившись положительного результата в деле примирения домов Альбицци
и Риччи, Д. Веллути по истечении срока сложил с себя полномочия гонфалоньера
справедливости и подытожил свой политический опыт: “Я и другие из моей семьи
никогда не пойдут на то, что может причинить вред Коммуне, но мы будем дейст­
вовать всегда только для ее блага, и всем, кто управляет в коллегиях, это должно
быть так же ясно, как и мне”10. Паоло да Чертальдо во второй половине XIV в. да­
вал наставления в духе конформизма и лояльности своим потомкам: “Остерегайся
того, что под видом услуги твоему другу ты совершишь что-нибудь против Комму­
н ы ... Кто бы ни потребовал от тебя этого, знай, что он не друг твой, как бы он те­
бе это ни доказывал, а твой величайший враг, ибо тот, кто замышляет против го­
сударства, замышляет и против тебя. Не может быть твоим другом враг твоей Ком­
18

муны. Не давай никому втянуть себя в такого рода дела, в них можно лишь поте­
рять свою честь и достояние”11.
Один из образцовых деловых людей и лояльный гражданин Флоренции, Джо­
ванни Морелли, давал в начале XV в. подобные наставления потомкам: не слушать,
если кто-либо начнет агитировать против властей, и немедленно удалиться; персон,
которые ведут такую пропаганду, всеми силами избегать и даже не общаться с те­
ми, кто ничего не говорит прямо, но о них известно, что они недовольны проводи­
мой политикой. В случае крайней надобности дела с такими людьми вести только
в присутствии кого-либо из властей, не оставаясь с ними наедине. Если возникнет
подозрение в том, что затевается заговор, без всякого промедления следует доло­
жить об этом в Синьорию или городскую охрану12. Он не упускал случая подчерк­
нуть свою гражданскую верность государству: “Я хочу жить ясно и чисто, не сопро­
тивляясь тому, что должен поддерживать. Я хочу быть согласен с теми, кто управ­
ляет государством, со всеми стоящими у власти... хочу быть всегда солидарным со
старыми и добрыми фамилиями Флоренции, верными Коммуне гвельфами и про­
тивопоставлять себя тем, кто мыслит иначе и не ж елает чести, славы, величия на­
шей Коммуне. Не имею пока возможности продемонстрировать ей свою добрую
волю, устремленную к благу республики, но полагаю, что Бог сподобит меня на
это”13. Принципы нравственного поведения в гражданской жизни Дж. Морелли ви­
дел в том, чтобы держаться середины, поддерживать дружбу со всеми, не злосло­
вить ни о ком, не предпочитать одного другому, не допускать гнева и ярости14. Од­
нако мессер Морелли в начале XV в. осознавал, что достичь во флорентийском об­
ществе идеального состояния невозможно, поэтому обращал внимание потомков
на потребности реальной жизни, все время внося оговорки в свои предписания:
сколь можно долго надо придерживаться середины и не состоять ни в каких груп­
пировках, но если уж нельзя будет сохранять нейтралитет, то надо примкнуть к
партии, наиболее могущественной, рассудительной в своих действиях, которая
пользуется наибольшим авторитетом, куда входит больше именитых граждан и
гвельфов15. В этих конформистских заповедях, доходящих порой до цинизма, всетаки содержится определенный позитивный смысл: для сохранения целостности
общества и гарантии порядка в нем следует избирать наиболее жизнеспособный
политический организм.
Проблемами поддержания целостности флорентийского общества был озабо­
чен крупный политик Джино ди Нери Каппони (ум. в 1421 г.). Его советы порази­
тельно совпадали с советами Дж. Морелли: “Если вы хотите помочь государству и
быть с теми, кто служит ему опорой, то отдавайте предпочтение тем, кто правит,
чтобы в государстве сохранялся порядок, а пополаны не были разъединены. Луч­
ше и более безопасно для государства иметь одного великого агнца, нежели вели­
кого льва (очевидно, имеются в виду слишком широкие рамки флорентийской де­
мократии. —И.К.), ибо ягненка можно заставить повернуть вспять, хотя бы и боль­
шими усилиями, а льва - невозможно. И поэтому из тех людей, которые есть сей­
час, придерживайтесь Бартоломео Валори, Никколо да Уццано и Лапо Никколини”16. Только единство Коммуны, по мнению Каппони, гарантировало ее суверени­
тет и государственную независимость. В таком же духе призывал к единству обще­
ства один из наиболее авторитетных представителей правящего слоя - Бартоломео
Валори: “Надо, чтобы души объединились, без этого единства не сможет жить на­
ша Республика”. Он предлагал прибегнуть для сплочения народа к публичным про­
цессиям и торжественным мессам. Готовность к единству способна была, как ему
19

казалось, остановить любого врага Флоренции и заставить его отказаться от за­
хватнических намерений: “Надо объединить души и тела, чтобы оказать помощь
Республике”17. Такие же взгляды отличали и Лапо Никколини - видного олигарха
Флоренции начала XV в., “именитого горожанина”, всегда призывающего к комму­
нальной ортодоксии и политической легитимности18.
Естественно, возникает вопрос, в какой степени эти призывы к единству вопло­
щались в политической практике города, гражданское общество которого на про­
тяжении более чем двух столетий потрясалось раздорами и столкновениями раз­
личных сил, часто доходящими до вооруженной борьбы. Не являлись ли заповеди,
здесь приводимые, недостижимым идеалом, вечно ускользающей мечтой?
В записках самих горожан и хрониках встречаются ситуации, при которы х
усиливались тенденции к достижению общественного единства, - в случае внеш­
неполитической опасности или посягательств на республиканские устои и прин­
ципы флорентийского народовластия. Д. Веллути писал о том, как забыли горо­
жане распри и вражду, чтобы совместно противостоять тирании герцога А ф ин­
ского Готье де Бриенна в 40-х годах XIV в. Это подтверждается и данными хро­
ники Дж. Виллани, который тоже отмечал полное единодушие всех граждан, не­
довольных правлением герцога, даже тех, кто ранее был его союзником19. Ч ерез
150 лет сходную ситуацию в связи с приходом во Флоренцию короля К арла VIII в
1494 г. описывал в своем дневнике бакалейщ ик Лука Ландуччи, передавая слож­
ные и противоречивые настроения, свойственные не только ему одному. Он по­
вествовал о страхе и панике, которы е охватили горожан, ожидающих повально­
го грабеж а и насилий со стороны французских солдат, но вместе с тем испытывал
удовлетворение, поскольку раздираемое противоречиями общество наконец дос­
тигло единства и согласия и было готово на все, чтобы не допустить во Флорен­
цию только что изгнанного Пьеро Медичи. Дрожащие от страха горожане, за­
крывш ие боттеги и почти прекратившие торговлю, тем не менее собирались
“поднять оружие против короля и против лю бого”, кто станет навязывать им ти­
ранические порядки. Ради того, чтобы не вернулся ненавистный правитель - ти­
ран, “каждый дом превращался в крепость и каждый горожанин был воодушев­
лен намерением умереть с оружием в руках и убить всех, кого понадобится, по
примеру Сицилийской вечерни”20.
Противостояние тирании, посягающей на систему флорентийского народовла­
стия и гражданские права коммунального сообщества, всегда становилось причи­
ной спонтанного порыва к единству, когда уходили на второй план личные амбиции
и притязания на власть, мирились враждующие кланы, прекращались старинные
вендетты. Идеалы общественного согласия оживились в сознании флорентийцев в
1494-1495 гг., когда они внимали проповедям монаха Джироламо Савонаролы,
предложившего проект политических реформ, восстанавливающих и совершенст­
вующих республиканский строй. Доменико Чекки, написавший трактат о государ­
ственном устройстве, хотя не входил в правящую элиту и не занимался активно по­
литикой, был одержим мыслью,, что ускользающий идеал гражданской монолитно­
сти будет вот-вот достигнут, достаточно только ввести для этого в городе новые,
справедливые законы. “И тогда у всех будут блага, каких не может воспеть язы к
человеческий... У каждого возрастут богатства, и не только в городе, но и в контадо, и каждый без страха и тревоги пойдет по доброму пути, стремясь жить во бла­
ге и сохранять правосудие... О т добрых законов счастливым станет всякий, а дур­
ные сделаются добрыми, и воцарится мир, в котором будут пребывать все. И един­
20

ство наступит не только в нашем городе, но и во всей Италии, и пойдет оно от нас.
Но прежде всего этого единства нужно сейчас достичь в нашем городе, который
есть ось, сердце всей И талии...”21. Но и в 1494-1495 гг. флорентийцы не обрели
гражданского единства на длительный срок; этот идеал не мог полностью вопло­
титься на основе республиканской системы правления и в условиях своеобразной
демократии, в которой противоборство равнодействующих политических сил все­
гда являлось залогом стабильности самой этой системы, препятствием к преобла­
данию какой-либо одной силы, означающему переход к новой социально-полити­
ческой структуре.
Но воплощение в политической практике ускользающего идеала гражданско­
го согласия получало в рамках флорентийского государства особый смысл, не ос­
таваясь лишь утопией для его граждан или риторической формулой для его поли­
тиков, всегда провозглашающих защиту общественного единства от внутренних
врагов-сектантов, а на деле возглавляющих различные партии и группировки и
стремящихся к возвышению себя или своего клана в структуре правящих органов22.
Обращение к хроникам и жизнеописаниям, в которых отразились реальные по­
ступки флорентийцев XIV-XV вв., показывает, что наибольшего успеха в этом го­
роде добивались те правители, которые более изощренно, чем другие, ухитрялись
играть роль миротворца или даже жертвы, пострадавшей в отстаивании граждан­
ского единства, и которые предпочитали избрать роль “большого агнца” и миро­
творца, а не “большого льва” и возмутителя спокойствия.
Выдающийся деятель первых двух десятилетий XV в. Бартоломео Валори с
детских лет приобщался к политике, опираясь на опыт отца и деда; о последнем, ак­
тивно подвизавшемся на политической арене в первой половине XIV в., говорили,
что “никто не мог лучше, чем он, успокоить народное недовольство или мятеж и не
прославился больше, чем он, в умении объединять народ со знатью”; о нем распро­
странилась поговорка, которую вспоминали в опасных ситуациях: “Пусть преду­
смотрят Господь Бог и Телдо Валори”23. Бартоломео, демонстрируя лояльность по
отношению к республике, не только отказался вступить в заговор со своим родст­
венником Сальвестро ди Адимари, но и хитростью заставил его явиться в Синьо­
рию и публично признаться в своих замыслах24, поступая в данном случае совер­
шенно в духе конформистских заповедей Паоло да Чертальдо и Джованни Морелли. Он предупредил еще один заговор против Никколо да Уццано, отговорив от
преступных помыслов его главу, после чего по всему городу начала распростра­
няться “добрая молва” о доблести мессера Бартоломео, что дает основания пред­
полагать, что он сам и являлся главной причиной ее распространения. О трех поко­
лениях Валори, стоявших у власти, говорили, что они всегда ж елаю т управлять та­
ким образом, чтобы не бояться народа, и хотя такая манера не очень нравилась
грандам, представители этой семьи мало считались с их мнением, хотя сами к ним
принадлежали. Они предпочитали создавать о себе впечатление, что не посягнут на
единство общества и государственную безопасность, и биограф Лука делла Роббиа
отмечал это как новшество, нестандартную линию поведения25. Такую же репута­
цию стремился создать себе другой образованный флорентийский горожанин,
близкий к гуманистам, Лоренцо Ридольфи, который “не желал возмущать народ,
ибо всегда был врагом такого поведения, но использовал свои достоинства, чтобы
в одинаковой степени быть другом каждому”26.
В XV в. во Флоренции в качестве идеального гражданина воспринимался Палла Строцци, занявший в 1433 г. позицию невмешательства в гражданские раздоры,
21

несмотря на “натиск многих неразумных и гневливых горожан”, обладающих “раз­
рушительной волей”. Веспасиано да Бистиччи подчеркивал прозорливость мессера
Палла, который понимал, что неразумные горожане (Ринальдо Альбицци и его
клика) “стали на путь, который приведет их ко злу”27. Сознавая, что его сил не хва­
тит, чтобы предотвратить это зло, Палла Строцци решил сделать единственное,
что оставалось, - отмежеваться от всякого гражданского несогласия. Когда сто­
ронники и противники Медичи взялись за оружие из-за распрей по вопросу о воз­
вращении из ссылки Козимо Медичи, мессер Палла затворился в своем доме, охра­
няемом специально нанятыми для этого солдатами, поскольку он опасался не толь­
ко государственного переворота, но и большого грабежа со стороны восставшей
черни. Так он сидел у себя дома, запершись вместе со всей своей многочисленной
консортерией, не откликаясь на призывы той и другой группировки, которые по­
сылали к его дому вооруженных людей, желая заручиться поддержкой столь авто­
ритетного политического деятеля. Но он отказывался выйти и примкнуть к какойлибо из группировок, понимая, сколько дурных последствий будет иметь государ­
ственный переворот. “Его поносили самыми бранными словами”, обвиняя в мало­
душии и трусости, но “мессер Палла был тверд в своем мнении”; на попреки он тер­
пеливо отвечал, что “блага невозможно достичь, следуя за злом, и что нужно избе­
гать участия в общественных скандалах, ибо это - великий грех”28. Своим невме­
шательством, как полагал Бистиччи, Палла Строцци лишил сил партию Альбицци
и более всех способствовал приходу к власти Козимо Медичи, а гражданам принес
“великое благо”, подав пример достойного поведения во время гражданских смут.
Доминиканский монах Джованни Кароли, составляя жизнеописание выдающихся
духовных лиц Флоренции, рекомендовал в качестве образца для подражания пове­
дение мессера Палла, добавляя, что последующее изгнание доблестного горожани­
на свидетельствовало о глубоком упадке коммунального общества29.
Веспасиано да Бистиччи удостаивает жизнеописаний порой даже ничем не при­
мечательных горожан, если они совершили хотя бы один поступок во имя сохране­
ния единства общества. В качестве примера можно привести историю Бернардо
Джуньи, флорентийского дипломата, которого хотели несправедливо осудить из-за
козней и интриг в Синьории. Биограф восхищался тем, что его герой отказался от
каких бы то ни было слов и поступков в свое оправдание, он лишь плакал, но “не
хотел обвинять тех, кто осудил его, и затруднять правительство новыми расследо­
ваниями, а главное - не обострять противоречий и не множить вражды”, потому
что “никогда не желал стать источником распрей в государстве и участвовать в
том, чтобы осудить кого-то к изгнанию или подвергнуть аммонициям (осуждениям,
вследствие которых становилось невозможным участвовать в управлении государ­
ством. - Я .К .)”30. И хотя мессер Бернардо более ничем не прославился, флорентий­
ский биограф считал его поведение столь доблестным, что увековечил его в жиз­
неописании.
Даже фигура Джованни Морелли сложнее, чем принято считать. Нельзя сво­
дить его установки только к традиционным риторическим формулам или видеть за
ними лишь политическую индифферентность, трусость и конформистское приспо­
собленчество. Искренне заботясь о благе республики, Морелли пытался воплотить
их в жизнь. В архивах Флоренции сохранился документ, написанный его рукой в то
время, когда он исполнял должность гонфалоньера компании. Это - обращение к
правителям и должностным лицам Коммуны с призывом строго придерживаться
“Установлений справедливости” 1293 г.; цель этого документа - внутреннее един­
22

ство, ради достижения которого мессер Джованни не побоялся негативно оценить
не только борьбу черных и белых гвельфов, но и злоупотребления капитанов
гвельфской партии, аммониции и некоторые другие способы управления современ­
ных ему властей31.
Но особую виртуозность в умении учитывать запросы своих соотечественни­
ков проявляли члены семьи Медичи, чем и объясняется их успех в достижении ре­
альной власти в республике. Они владели великим искусством представить сограж­
данам “большого агнца”, потребность в котором выражалась во многих записках,
оставленных жителями Флоренции. В высокой мере этим искусством владел отец
Козимо Медичи, передавший сыну свой политический опыт. Он публично изрекал
на всех Советах и коллегиях высказывания, отвечающие чаяниям богатых сограж­
дан: “Каждое разделенное государство крайне нуждается в надежном спокойст­
вии... Никто не должен надеяться на мое расположение, если будет склонять меня
вступить в секту, а я буду всякого убеждать в том, что общество наше сохранится и
правосудие осуществится только при наличии доброго единства в управлении Рес­
публикой”32. При этом историк Джованни Кавальканти, как и другие хронисты, от­
мечал, что Джованни Медичи пользовался необыкновенной популярностью среди
плебса и “тощего народа”, который якобы высказывал мнение о том, что “приро­
да Джованни Медичи скорее божественная, чем обыкновенная, человеческая”33.
Можно представить, сколько усилий и средств пришлось затратить этому члену
клана Медичи, чтобы приобрести популярность, граничащую с обожествлением.
Сын Козимо, Дж. Медичи, блестяще завершил роль “отца народа” и “храните­
ля коммунального единства” на политических подмостках Флоренции. Содержа на
жалованье предводителей плебса и “тощего народа”, в чем его обоснованно упре­
кали политические противники, в том числе и благородный Никколо да Уццано,
Козимо Медичи мог манипулировать поведением низших слоев общества34. В
1433 г. он потерпел поражение от своего главного противника, Ринальдо дельи
Альбицци, и вынужден был отправиться в изгнание. Кавальканти писал о том, что
во Флоренции со дня на день ожидали мятежа, а плебс выражал всяческую готов­
ность отстаивать победу Медичи с оружием в руках35. Козимо Медичи не упустил
возможности сыграть столь вожделенную в этом городе роль спасителя граждан­
ского согласия, пожертвовав собой ради единства и целостности общества. Вместо
того чтобы призвать народ к оружию, чего очень опасались представители правя­
щей олигархии, Козимо остановил мятеж и умиротворил плебс. Его речи дословно
передавали из уст в уста по всему городу; основа для последующего возвращения
была подготовлена, таким образом, до ухода в изгнание. Говорили о том, что Ко­
зимо беспрекословно отправился в Синьорию по первому зову, хотя знал о готовя­
щемся аресте. Он не внял мольбам и предупреждениям родственников и друзей,
уверявших его, что дело кончится казнью, отвечая им: “Будь что будет, но я хочу
покориться синьорам и не могу быть ни в каком другом месте, кроме того, где они
меня ждут”36. Козимо Медичи действительно шел на большой риск, поскольку его
немедленно заключили бы в тюрьму, а партия Альбицци, имея большинство в
Синьории, настаивала на его казни. Когда в конце концов казнь решили заменить
изгнанием, Козимо держал такую речь: “Если бы я мог быть уверен в том, что мое
несчастье, мое досадное крушение станет причиной того, чтобы удерживать этот
народ в мире, то это изгнание показалось бы мне счастьем! Я хотел бы умереть, ес­
ли бы был убежден в том, что я, которого так прославляли мои последователи, стал
причиной, подрывающей единство нашей Республики. Синьоры мои! Я готов под­
23

чиниться вам. Раз вами решено, чтобы я отправился в изгнание в Падую, я согла­
сен идти и оставаться там, как требуют этого ваши распоряжения. И даже если бы
вы послали меня обитать среди арабов, которые мало похожи на людей, но более
на зверей своими повадками, я безропотно пошел бы ”37.
Таким образом, призывы к гражданскому единению не оставались пустыми ло­
зунгами в духе коммунальных добродетелей. Вряд ли возможно объяснить конфор­
мистские установки на невмешательство в партийные распри и борьбу между кла­
нами только бюргерским консерватизмом, политической индифферентностью и
трусливым соглашательством. Трудно полностью согласиться с мнением Кр. Бека
и особенно Л. Пандимильо, рассматривающих конформизм, свойственный флорен­
тийским гражданам, как существенную предпосылку победы будущего синьориального режима38, хотя в мироощущении богатой и причастной к политике прослойки
горожан во второй половине XV в. более заметными становятся элементы безраз­
личия к участию в управлении государством и устранения от активной позиции в
общественной жизни.
При этом в то же самое время подлинного успеха в политической карьере до­
бивались те, кто эффективнее других использовал весь антураж исконных комму­
нальных традиций и мог сыграть роль миротворца, “отца отечества”, ревнителя об­
щественного блага - принципа, нашедшего идеологическое выражение в культуре
гражданского гуманизма. Колюччо Салютати, Леонардо Бруни и последующие
идеологи - М аттео Пальмиери, Джанноццо Манетти, Донато Аччайоли - призыва­
ли граждан не мыслить личные потребности вне социальных интересов, представ­
лять общество как совокупность равноправных членов, в которой части и целое
гармонически сочетаются между собой. Служение обществу, родине, государству
гуманисты расценивали как важнейший нравственный долг человека39.
И хотя в частных записках граждан города на Арно отсутствуют прямые цити­
рования гуманистических трактатов и речей, идеологические принципы закрепля­
лись в их сознании; в соответствии с ними они учились сочетать личные амбиции с
общегосударственными интересами, если надо - жертвовать материальными сред­
ствами, честолюбием, притязаниями на власть в данный момент, но таким образом,
чтобы все-таки нажить на этом политический капитал, обрести столь необходимую
в республиканской среде Флоренции репутацию хранителей общественного един­
ства. Во имя этого первыми в качестве примера остальным соглашались уплачи­
вать повышенные квоты налогов в казну Коммуны40, теряли дружбу и разрывали
родственные узы, сохраняя позицию невмешательства в гражданские раздоры и за­
говоры, с помощью собственных денег утихомиривали волнения городских низов,
даже рисковали собственной жизнью, как это видно в случае с Козимо Медичи, или
жизнью своих сыновей, отправляя их в качестве заложников к врагам ради заклю ­
чения необходимого для флорентийского государства мира (такой ценой был опла­
чен мир с Пизой в 1406 г., когда одним из заложников стал сын мессера Джино ди
Нери Каппони).
В действиях во имя республиканского единства содержался, особенно начиная со
второй трети XV в., значительный элемент игры, за которой скрывались притязания
на возможно большую или единоличную власть, однако именно эта игра обеспечи­
вала успех, поскольку в ней заключался глубокий социально-созидательный смысл:
даже и в этот период те, кто стремился к власти во Флоренции, как бы честолюбивы
они ни были, не могли обходиться только мерами принуждения и насилия. Им прихо­
дилось искать моральный и политический консенсус, претворять на практике конст­
24

руктивные методы правления, не связанные с открытой конфронтацией, насилием и
прямым подавлением инакомыслящих, прибегать к тактике изощренных компромис­
сов, учитывать интересы многих слоев и групп населения. Форма всегда влияет на со­
держание, и принятая во Флоренции как норма поведения манера всячески скрывать
не только на словах, но и в поступках личное тщеславие и жажду власти сама по се­
бе служила регулятором действий политиков, заставляя их избегать вооруженных
путчей и кровавых расправ, долго сохранять хотя бы видимость республиканских ин­
ститутов без проявлений диктатуры или тирании.
Политическое сознание граждан Флоренции, направленное на поиски причин
социальной нестабильности и путей, которые обеспечивали жизнедеятельность их
республики и целостность гражданского общества, находило опору в идеях граж ­
данского гуманизма, воспитывавших патриотизм и убежденность в высшей ценно­
сти и справедливости республиканского устройства. Мощным социально сплачива­
ющим фактором становилась угроза государственному строю, воплощающему
принципы свободы, народовластия, равных политических прав для всех граждан. В
таких условиях политический конформизм становился важным фактором стабили­
зации, уравновешивающим вражду противоположных сил, грозящую вылиться в
гражданские войны.
ПРИМЕЧАНИЯ

1 Guidi G. II govemo della citt& - Republica di Firenze. Firenze, 1981. P. 273-275.
2 Итальянский историк А. Пини утверждал, что избирательная система Флоренции обу­
словливала эквилибристику разнородных элементов, противоположных интересов и взаим­
ного недоверия, на которой держался фундамент города-республики (JPini A. Citta communi е
corporazioni nel medioevo Italiano. Bologna, 1986. P. 154-156).
3 Compagni D. Cronica. Torino, 1978. P. 57, 100-101, 103-104; Monti A. Les chroniques Flo­
rentines de la premiere revolte populaire h la fin de la Commune (1345-1434). Lille, 1983. P. 45-46.
4 Villani G. Cronica // Villani G. Cronica con le continuazioni di Matteo e Filippo. Torino, 1979.
VIII, 8. P. 29-31, 71-75; VIII, 40-41. P. 87-90; VIII, 96. P. 104-108; XII, 2. P. 220-222.
5 Ibid. XII, 2. P. 32.
6 Bisticci V. da Commentario della vita di Agnolo Pandolfini // Bisticci V. da. Vite digli uomini
illustri del secolo XV. Firenze, 1859. P. 295.
7 Villani G. Cronica. P. 29-30.
8 Velluti D. La cronica domestica scritta tra il 1367 e il 1370 / A cura di I. del Lungo, C. Volpi.
Firenze, 1914. P. 241-242, 250.
9 Bisticci V. da. Commentario della vita di messer Palla Strozzi // Bisticci V. da. Vite digli uomiP. 282.
10 Velluti D. Op. cit. P. 250.
11 Da Certaldo P. Il libro di buoni costumi: (Documento di vita trecentesca fiorentina) / A cura
di A. Schiaffini. Firenze, 1945. P. 336, см. также c. 203-209, 180, 136.
12 Morelli G. Ricordi / A cura di V. Branca. Firenze, 1956. P. 275-276.
13 Ibid. P. 195-197.
14 Ibid. P. 281-282.
15 В некоторых случаях Дж. Морелли был склонен требовать соблюдения правил поли­
тического конформизма в ущерб собственному достоинству: “Если хочешь, чтобы у тебя
была прекрасная репутация и тебя не презирали, принимай неблагодарность с мягкостью и
благородством, отвечая на зло молчаливым упреком. Это верный способ прослыть честным
человеком” (Ibid. Р. 429-430).
16 Capponi G. Ricordi // Miscellanea di studi offerta a A. Balduino e B. Bianchi. Padova, 1962.
P. 38-39.
25

17 Luca della Robbia. Vita di messer di Bartolommeo di Niccolo di Taldo di Valore Rustichelli //
Archivio storico italiano. Firenze, 1843. T. 4. P. 274-275. В. да Бистиччи высказывал такие же
убеждения в жизнеописании Аньоло Пандольфини, который “хотел общего блага для всего
города и не думал о других вещах, потому что они казались ему несовместимыми с образом
мыслей честного гражданина” (Bisticci V. da. Vite digli uomini... P. 300).
18 Bee Ch. Florence 1300-1600: Histoire et culture. Paris; Lyon, 1985. P. 132.
19 Villani G. Cronica. P. 246-251.
20 Landucci L. Diario fiorentino dal 1450 al 1516 / Con annotazioni di I. del Badia. Firenze, 1883.
P. 81-85.
21 Cecchi D. Riforma sancta et pretiosa // Mazzone U. “El buon govemo”: Un progetto di riforma generale nella Firenze savonaroliana. Firenze, 1978. P. 205. Подобные взгляды высказывал
Грегорио Дати (Dati G. Istoria di Firenze dal 1380 al 1415 / A cura di L. Pratese. Norcia, 1904.
P. 170).
22 В “Историях” Джованни Кавальканти имеются сведения о том, что даже тот, кого
хронисты и биографы считали “главным возмутителем спокойствия” во Флоренции начала
30-х годов, Ринальдо дельи Альбицци, вынужден был скрывать свои намерения под маской
лояльности. Он обращался к Никколо да Уццано: “Если Вы будете среди соперничающих,
то уподобитесь человеку, оскопившему себя, чтобы досадить собственной жене. Мы долж­
ны соглашаться с теми, кого выбираем, будь они из сервов или синьоров...” {Cavalcanti G.
Istorie fiorentine. Firenze, 1838. T. 1. P. 78).
23 Luca della Robbia. Vita di messer di Bartolommeo... P. 241-242.
24 Ibid. P. 246-247.
25 Ibid. P. 248-249, 242-243.
26 Bisticci V. da. Commentario della vita di messer Lorenzo Ridolfi // Archivio storico italiano.
Firenze, 1889. P. 321.
27 Bisticci V. da. Commentario della vita di messer Palla Strozzi; Idem. Vite digli uomini...
P. 279-281.
28 Ibid. P.281.
29 Camporeale S. Giovanni Caroli. Dal “Liber dierum” alle “Vite fratrum” // Politica e vita religiosa a Firenze tr£ 300’ 500. Pistoia, 1985. P. 212.
30 Bisticci V. da. Commentario della vita di messer Bernardo Giugni // Archivio storico italiano.
Firenze, 1843. P. 328.
31 Pandimiglio L. Giovanni di Pagolo Morelli e la ragion di famiglia // Studi sul Medioevo cristiano offerta a Raffaello Morghen. Roma, 1974. II. P. 585-586.
32 Cavalcanti G. Op. cit. P. 96.
33 Ibid.
34 Джованни Кавальканти приписывал Никколо да Уццано такую речь: “Есть нечто,
что представляет опасность и подрывает наши установления, это - факт, что фамилия Ме­
дичи стремится стать во главе плебса” {Cavalcanti G. Op. cit. Р. 92).
35 Ibid. Р. 536-537.
36 Ibid. Р. 538.
37 Ibid.
38 Кристиан Бек называл такую позицию “политическим миметизмом”. См.: Вес Ch. Les
marchands ecrivains: Affaires et humanisme a Florence (1375-1434). P., 1967. P. 58; Pandimiglio L.
Op. cit. P. 588-589.
39 См.: Брагина JI.M. Итальянский гуманизм: Этические учения XIV-XV веков. М., 1977.
С. 117, 126, 131; Она же. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая по­
ловина XV в.). М., 1983. С. 36,43, 85,91; Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. М.,
1986. С. 68-69.
40 См.: Cronica volgare di Anonimo fiorentino dall 1385 al 1409 // Rerum Italicarum Scriptores.
Citta di Castello. 1915. P. 33; Dati G. Op. cit. P. 42.

ГУМАНИСТИЧЕСКИЕ ИДЕИ АНТОНИО БЕККАДЕЛЛИ
В ЕГО СОЧИНЕНИИ “ИЗРЕЧЕНИЯ И ДЕЯНИЯ
НЕАПОЛИТАНСКОГО КОРОЛЯ
АЛЬФОНСА АРАГОНСКОГО”
Е.В. Финогентова

Личность Альфонса Арагонского, одного из колоритнейших персонажей эпо­
хи Возрождения, порождает порой самые противоречивые мнения. О политиче­
ской прозорливости и удачливости Альфонса неопровержимо свидетельствуют ис­
торические документы; щедрая меценатская деятельность короля находит под­
тверждение в судьбах многих замечательных людей того времени - за столь оче­
видными доказательствами встает образ необыкновенно одаренного и мудрого
правителя. С другой стороны, многие, подчас курьезные, исторические анекдоты,
повествующие о безмерной любви Альфонса к античности, его величайшем муже­
стве и глубочайшей религиозности, побуждают сомневаться не только в их правди­
вости, но и в подлинности образа Альфонса Арагонского в целом. Причиной столь
противоположных мнений является стремление судить о нем с позиций современ­
ного понимания “нормы”, “обычности”, на основе сотворенных сегодняшней дейст­
вительностью представлений о возможностях индивидуума, желание рассматри­
вать его политическую деятельность под углом зрения идеологических стереоти­
пов нашего времени. Не правильнее ли было бы попытаться сравнить, а не уподоб­
лять явления разных эпох? Такое сравнение стало бы плодотворным в том случае,
если бы образ объекта сравнения был в максимальной степени приближен к реаль­
ности, т.е. воссоздан на основе критериев и представлений того времени.
В нашем случае, чтобы полнее воспринять образ Альфонса, следует изучить
тот идейный фундамент, на котором он был создан. Для этого существует реальная
возможность: почти все яркие упоминания об Альфонсе Арагонском, на протяже­
нии веков кочующие из книги в книгу, были заимствованы из сочинения “И зрече­
ния и деяния неаполитанского короля Альфонса Арагонского”1, написанного еще
при жизни короля его верным слугой и близким другом Антонио Беккаделли. К со­
жалению, это сочинение еще не стало объектом обстоятельного изучения. Более
того, оно несет на себе отпечаток того скептического отношения, о котором мы го­
ворили выше. Еще Я. Буркхардт усматривал его примечательность лишь в том, что
это “одно из ранних собраний анекдотов, а также мудрых речей”2. Да и современ­
ные исследователи часто недооценивают степень исторической информативности
сочинений, написанных в жанре панегирика. По нашему мнению, подход к изуче­
нию произведений такого рода может дать результаты, если он будет заключаться
не столько в установлении достоверности изображения черт, свойств и поступков
реального прототипа (что, безусловно, очень важно), но гораздо более в определе­
нии идейных позиций, лежащих в основе изложения, и критериев авторской оцен­
ки. Кроме того, следует принимать во внимание исторический фон, изучать причи­
ны и конкретные обстоятельства создания панегирика.
В середине XV в. повсюду в Италии, не исключая даже Флоренции, хранитель­
27

ницы традиций республиканизма, новая, гуманистическая культура развивалась
при господстве синьории или принципата. Благодаря усилиям Альфонса V Арагон­
ского, пришедшего к власти в Неаполе в результате острой политической борьбы,
Неаполитанское королевство становится авторитетным участником политической
борьбы за первенство среди ведущих итальянских городов-государств - Флорен­
ции, Милана, Генуи, Венеции - и превращается в один из самых крупных культур­
ных центров Италии. Блестяще образованный, знакомый не понаслышке с антич­
ной литературой, Альфонс Арагонский пользовался в гуманистических кругах ре­
путацией щедрого правителя, не только окружавшего ученых людей должным по­
четом и уважением, но и оказавшего им солидную финансовую поддержку3. С Неа­
полем тесно связана судьба Антонио Беккаделли, Лоренцо Валлы, Джакомо Курло, Джаноццо Манетти, Бартоломео Фацио. Покровительства короля искали Теодоро Газа, Пьер Кандидо Дечембрио, Георгий Трапезундский, Франческо Филельфо.
Прочно утвердившийся на политической сцене Италии представитель арагонского
правящего дома более других итальянских государей понимал необходимость тако­
го рода культурной политики, нуждаясь в обосновании своих прав на престол. И все
же своеобразие социально-культурной среды неаполитанского двора не только оп­
ределялось личными пристрастиями короля, но и было следствием сложной, пол­
ной как идейных разногласий, так и карьеристских амбиций, борьбы придворных,
в самой гуще которой, играя порой роль“первой скрипки”, находился Антонио
Беккаделли, прозванный Панормитой.
Имя Панормиты известно, пожалуй, каждому исследователю Возрождения
благодаря скандальной славе сборника любовной, сатирической, панегирической
поэзии под названием “Гермафродит”, ошеломившего современников слишком
вольной трактовкой некоторых вопросов общественной морали и нравственности4.
Однако не все знают, что А. Беккаделли при жизни пользовался большой извест­
ностью и почетом в Италии благодаря политическому весу и влиянию при дворе
Альфонса Арагонского.
А. Беккаделли родился в 1387 г. в городе Палермо, от латинского наименова­
ния которого и происходит прозвание поэта - Панбрмита. Он получил прекрасное
образование сразу в нескольких университетах - во Флоренции, в Сьене и Болонье,
что прочило ему блестящую карьеру юриста. Однако с большим удовольствием он
коротал часы досуга в кружке студентов - любителей словесности, где в полной ме­
ре раскрылся литературный талант Панормиты. В 1425 г. он написал “Гермафро­
дита”, в 1432 г. стал профессором словесности Павийского университета и был “ко­
ронован” в Парме императором Сигизмундом. Последнее событие - не из разряда
исключительных и единичных в культурной жизни Италии того времени; тем не
менее оно является неоспоримым свидетельством широкого общественного при­
знания поэта. Беккаделли был весьма начитан: комментировал Плавта, цитировал
Вергилия, Горация, Ювенала, Катулла, Тертуллиана, Марциала, Сенеку5. Грече­
ского языка, однако, он не знал, вполне довольствуясь доступными ему перевода­
ми, выполненными гуманистами6.
Другим призванием этого энергичного человека была политическая карьера.
Много лет провел он при дворах правителей Мантуи, Феррары, Милана, добиваясь
их благосклонности. Не оставлял Панормита и литературного поприща, но особен­
но хорошо ему удавались хвалебные оды, так называемые “Mecenatuli” - настоль­
ко, что Франческо-Мария Висконти, Миланский герцог, присвоил ему звание при­
дворного поэта7.
28

Окончательный поворот в судьбе Беккаделли произошел после встречи с А ль­
фонсом V Арагонским, к которому поэт поступил на службу в 1434 г. сначала в
должности библиотекаря, а затем главы королевской канцелярии и члена финан­
совой палаты. В короткое время став правой рукой короля, Беккаделли сопровож­
дал его в военных походах, вел деловую переписку Альфонса, оказывал заметное
злияние на культурную жизнь Неаполя. По его рекомендации многим гуманистам,
наиболее известные из которых - Лоренцо Валла и Леонардо Бруни, поступали
официальные предложения от имени короля занять достойное место при его дво­
ре. Писатели и ученые, рассчитывавшие на материальную помощь Альфонса, не­
пременно стремились заручиться поддержкой Беккаделли8. Именно он основал в
Неаполе Академию, именуемую впоследствии Понтановской в честь его знамени­
того ученика Джованни Понтано, сменившего на посту главы Академии своего
учителя после его смерти. Следует вспомнить, однако, и о том, что Беккаделли был
не только влиятельным покровителем, но и мастером интриг, искусно сплетаемых
зм против неугодных. Так, он выступил в роли подстрекателя в известном конфлик­
те между Л. Валлой и Б. Фацио на стороне последнего, чем спровоцировал скорый
отъезд великого гуманиста, своего недавнего друга, из Неаполя в Рим. По инициа­
тиве Панормиты был выдворен из Неаполя молодой поэт Порчеллио де Пандони.
Альфонс Арагонский высоко ценил Беккаделли: с 1450 г. ему был установлен
самый высокий в королевстве размер ежегодной выплаты (600 дукатов), даровано
гражданство и пожалован замок Зиза в Палермо9. Высокую степень близости гу­
маниста и короля подчеркивали современники, сравнивая их союз с величайшими
духовными союзами древности: Александра Македонского и Аристотеля, Августа
и Вергилия.
Творческое наследие Беккаделли составляют поэтические сборники, обшир­
ная переписка, без сомнения требующая серьезного и обстоятельного изучения
вследствие большого круга адресатов и насущности обсуждаемых тем, и всего два
прозаических сочинения: “Изречения и деяния...” и незаконченная по причине
смерти автора в 1471 г. “История правления Ферранте”. Поэзия Панормиты часто
привлекает внимание литературоведов. Вехи его служебной карьеры интересуют
историков, изучающих политическую практику итальянских государств. В то же
зремя остаются незатронутыми многие важные проблемы, касающиеся гуманисти­
ческой ориентации Беккаделли.
“Изречения и деяния...”, единственное композиционно и идейно цельное сочи­
нение Панормиты, конечно же, не отражает всей полноты гуманистического миро­
воззрения автора. Вместе с тем можно попытаться рассмотреть те гуманистиче­
ские идеи, которые легли в основу образа Альфонса, рассчитывая, что это в какойто мере прольет свет на характер взаимоотношений гуманистической идеологии и
политической власти в Италии второй половины XV в.
“Изречения и деяния...” написаны по заказу Альфонса в 1455 г. и посвящены
Козимо Медичи в честь недавно заключенного союза Флоренции, Милана, Н еапо­
ля и нескольких менее крупных итальянских государств10. Это сборник, состоящий
из 227 небольших рассказов, иллюстрирующих некоторые эпизоды из жизни коро­
ля. Во Вступлении ко второй книге Беккаделли так определяет цель своего труда:
“Я описываю... не соблюдая ни хронологической, ни какой-либо иной последова­
тельности событий (ведь я не пишу историю), лишь те изречения и деяния Альфон­
са, которые, по моему мнению, могли бы послужить примером добродетели и чес­
ти”11. Определяя жанр произведения как панегирик, Панормита называл “Воспо­
29

минания о Сократе” Ксенофонта образцом для подражания. Отказавшись от хро­
никального изложения, он в то ж е время стремится изображать достоверные, дей­
ствительно происшедшие события, свидетелем которых был он сам или заслужива­
ющие доверия приближенные короля (например, придворный историк Б. Фацио).
Беккаделли всегда называет конкретное место действия, благодаря чему можно ус­
тановить и его время. Вместе с тем некоторые изречения Альфонса представляют
собой цитаты из древних авторов.
Несмотря на многообразие сюжетов, касающихся разных сторон жизни коро­
ля, он предстает в описании Беккаделли в трех ипостасях: как человек, христианин
и государь. Главное и неотъемлемое качество правителя - разумность - есть свой­
ство его натуры, которое, по мысли Беккаделли, заключается в способности души
к саморазвитию и даровано ему Богом. Мудрость, источник разумности, приобре­
тается в процессе чтения древних авторов. Альфонс в этом сочинении представлен
как прекрасный знаток литературы: он цитирует Сенеку, Энния, Лактанция, Авгу­
стина, перечитывает Библию с комментариями Николая де Лира, знакомится с дея­
ниями Александра Македонского по произведениям Курция12. Книги, хранящие па­
мять о старине, он ценит дороже денег и драгоценностей13. Особое уважение ко­
роль испытывает к Титу Ливию. Беккаделли часто упоминает о так называемом
“часе Ливия” - чтении и комментировании отдельных глав из книг великого рим­
ского историка при стечении придворных и в присутствии короля. Эти регулярные
собрания играли роль интеллектуального кружка неаполитанских гуманистов, где
разворачивались широкие дискуссии14. В данном случае покровительство Альфон­
са - лучшее доказательство его мудрости и дальновидности, с точки зрения гумани­
ста Беккаделли, ибо изучение античных авторов приводит к истинной мудрости,
которая, по словам самого Альфонса, есть подлинное знание вещей, а не просто
свидетельство образованности и начитанности15.
Король часто ищет прямое применение накопленным знаниям. Он берет в во­
енные походы книги Цезаря отнюдь не с целью насладиться изяществом стиля ав­
тора, но, подчеркивает Панормита, чтобы на деле учиться военному искусству16.
Строителям, занимающимся возведением триумфальной арки, Альфонс настоя­
тельно рекомендует штудировать труды Витрувия, практическую пользу которых
он смог оценить лично17.
Гуманистическое понимание прогрессивной роли знания не ограничивается у
Альфонса стремлением осуществлять иногда наивные и.утопичные проекты, но, в
более широком смысле, определяет характер его политики. Он глубоко убежден в
том, что государственная служба - тот род деятельности, в которой в наибольшей
степени могут раскрыться таланты и способности человека и которая дает уни­
кальную возможность их проявить18. Поэтому главными критериями при отборе на
службу для Альфонса служат не богатство и “чистота крови”, но ученость и нали­
чие качеств, востребованных характером деятельности (например, для делегатов
на Базельский собор - это прежде всего умение судить справедливо)19. Чем иным
как не желанием вырастить способных и верных королю государственных мужей
объясняются покровительство Альфонса бедным, но талантливым юношам и
большая помощь в открытии после долгого перерыва Неаполитанского универси­
тета - Студио20. Высокие требования предъявляет он и к самому себе, позволяя
своим подданным хвалить себя лишь за его деяния.
Стремление к духовному самосовершенствованию и не отягощенное традици­
ей политическое мышление Альфонса Арагонского позволяют ему в самых слож30

ных ситуациях принимать неожиданные, но приносящие выгоду решения, что за­
ставляет восхищаться даже врагов. Так, кардинал Капуанский, узнав о тайном сго­
воре Альфонса с недавним кондотьером Франческо Сфорца, чье войско представ­
ляло реальную угрозу Неаполю, воскликнул: “Теперь и я понял, что нужно было
заключить союз с кем угодно, только не с Висконти!”21.
Нравственные основы поведения короля раскрываются в его беседе с безна­
дежно больным юношей - желание Альфонса избавить его от страха смерти, нау­
чить правильному отношению к ней: “Смерть не только не является злом, она - выс­
шее из всех благ“22. Нам не дано знать день и час своей смерти - все во власти Б о ­
га. Земным миром правит Фортуна, и глупо противостоять роковым случайностям
в надежде хоть немного продлить жизнь. Ведь жизненный срок любого из нас - миг
перед лицом вечности. Чтобы выстоять в круговерти страстей, человек должен по­
мнить, что он создан по образу и подобию Божьему, но не тело его, а дух. “По за­
кону природы подобное стремится к подобному, поэтому по природе нас влечет к
постижению Бога”23, в полной мере возможному лищь в неземном мире. Следова­
тельно, главная цель жизни человека - достижение высшего блага, в понимании
Альфонса —неземного блаженства. “Впрочем, мне кажется, - говорит Альфонс, лишь тот живет долго и в еще незрелом возрасте достигает жизненной зрелости,
кто дожил до самой мудрости, то есть до познания Бога, кто, полагаясь на свое зна­
ние и уповая на смерть, умирает, или, лучше сказать, исполненный радости перехо­
дит в мир иной”24. Здесь не идет речь об отказе от земных благ или о тщетности
земного существования. Напротив, понимание истинной цели человеческой жизни
позволяет человеку продлить ее, наполняя смыслом и делая полноценной и духов­
но богатой. Таким образом, речь Альфонса направлена не против радостей жизни,
а против бегства от ее проблем и монашеского устранения от реальности.
Цель земного существования Альфонса - добиться славы и заслужить уваже­
ние со стороны не только подданных, но и врагов. Путь к этому труден и тернист,
но не следует сворачивать с дороги добродетели (via virtutis) на тропу чувственных
наслаждений (via voluptatis)25. Важно отметить, что Альфонс не отвергает наслаж­
дение само по себе, но лишь то низменное, что разрушает душу и тело человека,
низвергая его в бездну греха и лишая возможности обрести блаженство на небесах.
Напротив, он всячески приветствует удовольствия, способствующие телесному и
духовному здоровью.
Описывая идеалы своего покровителя, Беккаделли обращает внимание на
твердое убеждение Альфонса в том, что честолюбивый государь в своих действиях
должен руководствоваться соображениями пользы, ибо в противном случае честь
превратится в высокомерие, гордыню, что, в свою очередь, обесценит смысл его
земного бытия26. Таким образом, Панормита рассматривает добродетель не как аб­
страктно понимаемую конечную цель бытия, но, в соединении с критерием пользы,
как нравственный контроль за мыслями и поступками. Нравственная чистота и от­
каз от чувственных наслаждений особого рода не есть неприятие наслаждения как
такового, напротив, это необходимый шаг к обретению наслаждения высшего
свойства, получаемого от постижения и, можно сказать, осязаемого ощущения Б о ­
га (fruitio Dei) в неземном мире27. Представленная в “Изречениях и деяниях...” эти­
ческая теория позволяет автору остро поставить проблему общественного предна­
значения человека и особого статуса государя, в частности.
В сочинении Беккаделли образ главного героя раскрывается в процессе про­
явления им различных добродетелей - здравомыслия, милосердия, щедрости, ве­

ликодушия, справедливости, храбрости. Он великодушно дарует прощение прови­
нившимся. Н е жалея ни сил, ни времени, ни сострадания, он утеш ает смертельно
больного юношу — своего питомца, и их разговор превращается в воспевание
деятельной и добродетельной жизни. Король щедро раздает деньги как бедным,
так и богатым, но в какой-то момент остро нуждающимся в этом. Все эти добро­
детели основываются, по словам Альфонса, на здравом суждении и желании за­
ботиться о благосостоянии граждан, дабы обеспечить процветание и благополу­
чие государства. Здравомыслие воина-победителя состоит, по мысли короля, в
милости к побежденным, имеющей практическую цель не нажить себе врагов в
будущем. “Ведь впоследствии, - говорит он, - в их душах будет жить воспомина­
ние о твоем великодушии, а не об их собственном унижении”28. В наставлении, ко­
торое А льфонс дает сыну, отправляющемуся в военный поход, звучит мысль о со­
единении нравственного начала и государственного интереса. Исход сражения,
считает король, всецело зависит от благоволения Господа. Победа часто приоб­
ретается не человеческими усилиями, а славой, которая проистекает от доброде­
тели и чести. Именно честь позволяет победителю должным образом возблагода­
рить Бога, заслужить доброе имя среди живых и вечную память после смерти.
Хотя А льфонс и завещ ает сыну сражаться героически и в случае необходимости
принять смерть от Бога как величайшую награду, но все же уговаривает его воз­
держиваться от безрассудного поиска опасностей и беречь жизни воинов, храб­
рость и доблесть которы х принесли немало побед самому королю и обеспечили
Неаполитанскому королевству стабильное положение на политической сцене
Италии, убеждает принимать обдуманные, политически грамотные решения, за­
клю чать выгодные союзы, исходя из конкретной ситуации29. Таким образом,
Беккаделли стремится показать, что здравомыслие, великодушие, милосердие,
справедливость и честь суть не идеализированные добродетели стоического ге­
роя, но продиктованные соображением личной и общественной пользы качества
мудрого правителя.
Особое внимание Панормита уделяет рассуждениям о статусе Альфонса как
правителя. Во вступлении к четвертой книге “Изречений и деяний...” он называет
Альфонса - представителя неаполитанской ветви арагонской династии - прямым
наследником плеяды римских императоров, уроженцев Испании, среди которых Траян, Адриан, Феодосий, Гонорий, Аркадий... Альфонс достоин их во всем. Но
есть одно качество, которое возвышает его над остальными, - благочестие (religio)30. Примеров благочестия Альфонса - бесчисленное множество. Он ревностно
соблюдает христианские обряды: встает на рассвете, чтобы прочесть молитву, во
время поста сидит на хлебе и воде и одевается подчеркнуто скромно, а в один из
христианских праздников собственноручно омывает ноги нищим, одевает и кормит
их. Вскрывая истинную причину подобного поведения короля, можно наметить два
аспекта решения проблемы. Во-первых, религиозность Альфонса как вопрос его
личной веры. Религия, подчеркивает Панормита во Вступлении к четвертой книге,
есть подлинная мудрость, которая отличает человека от животных31. Исповедуя
христианство, его герой отличается религиозной веротерпимостью. Более того, он
проявляет искренний интерес к античным богам и пытается восстановить одно из
этрусских празднеств с предельной степенью достоверности. Конечно, этот инте­
рес имеет общечеловеческое значение, а отнюдь не религиозную окраску. И все же
он позволяет усомниться во всепоглощающем религиозном чувстве Альфонса как
истинной причине его благочестия.
32

Более убедительным, на наш взгляд, является предположение, согласно кото­
рому Беккаделли представляет благочестие короля как стремление последнего ус­
тановить связь, соединяющую его непосредственно с Богом, доказать исключи­
тельность государственной власти. Показательно в этом отношении описание три­
умфа Альфонса в Неаполе, состоявшегося в 1443 г. Триумф Альфонса V Арагон­
ского, который после восшествия на неаполитанский престол получил титул А ль­
фонса I Неаполитанского, - это хорошо подготовленная церемония принятия атри­
бутов власти и утверждения принципов государственного правления, хотя и в теат­
рализованной форме. Панормита подробно описывает пышное убранство колесни­
цы короля и богатую упряжь коней, роскошные, имитирующие античные, одеяния
присутствующих, стечение и воодушевление всего народа - все напоминает триум­
фы римских полководцев. Вначале флорентийские актеры, известные в Италии
как устроители подобного рода празднеств, представляют аллегорический спек­
такль. Юлий Цезарь, сопровождаемый шестью добродетелями - Надеждой, Верой,
Почетом, Мужеством, Умеренностью и Рассудительностью, вручает королю знаки
власти - скипетр и державу, наставляя, как управлять наилучшим образом: благо­
честивое почитание добродетелей и соблюдение справедливости помогут правите­
лю не только добиться славы, но и удостоиться императорского трона. Затем каталаны на игрушечных лошадках разыгрывают шуточное сражение с пешими воина­
ми в одеждах персидского или сирийского покроя (видимо, “турками”), доставляя
немалое удовольствие зрителям. На передвигавшемся далее макете огромной баш­
ни разместились четыре добродетели - Великодушие, Постоянство, Милосердие,
Благородство, характеризующие доброго и мудрого правителя. По окончании про­
цессии Альфонс совершает акт благочестия - молебен, вознося Иисусу Христу бла­
годарность за ниспосланную благодать32. В этом празднестве сочетаются римские,
христианские элементы, а также появляются и совершенно новые, например боги­
ня Фортуна с причудливо выбритой сзади головой и ангел, стоящий в сосуде с во­
дой, олицетворяющий переменчивость мира. Такие триумфы получили весьма ши­
рокое распространение в итальянском обществе того времени (достаточно вспом­
нить въезд Франческо Сфорца в Милан в 1450 г. или Борее Эсте в Реджо в 1453 г.),
став важной частью официальной идеологии.
Говоря о богоизбранности королевской власти, Беккаделли подчеркивает ее
превосходство над прочими идеологическими структурами, в частности над католи­
ческой церковью с ее претензиями на мировое господство. Король не только не вы­
казывает почтительного отношения к церкви, но и явно враждебен ей. Римскую ку­
рию он называет обиталищем гарпий, а кардиналов - злейшими врагами королей и
князей33. Особенно важно, что в изречениях об ответственности правителя за ду­
шевное состояние агнцев Божьих Альфонс делает акцент не на опровержении
светских притязаний папства, а на узурпации духовной функции церкви со стороны
королевской власти. Кроме того, особую духовную миссию светского правителя
король трактует гораздо шире: государь, утверждает он, не только несет ответст­
венность перед Богом за души отдельных людей, но и призван содействовать ф ор­
мированию общественных нравов и установлению гражданского порядка.
Осуществление первой задачи предъявляет высокие моральные требования к
правителю. Государи, говорит Альфонс, должны воздерживаться от греха, но не из
личных соображений, а для того, чтобы их пороки не распространялись на поддан­
ных, ибо они, как за движением солнца, следят за своим правителем и подражают
его нравам34. Государь должен нравственно превосходить простых людей: быть бо­
2 К ультура В о зр о ж д ен и я

33

лее храбрым, самоотверженным, мудрым, добродетельным и надежным (“слово го­
сударя равняется клятве простого человека”)35. Решение второй задачи тесно свя­
зано с первой. Главное общественное зло, по мнению Альфонса, - испорченность
нравов, которая может быть устранена разумными мерами правителя, опирающе­
гося на мудрость и энергию своих сторонников. Правда, король допускает, что в не­
которых случаях, когда это необходимо, устанавливать порядок следует более ре­
шительно, хотя и оговаривает, что это противоречит самому характеру государст­
венной власти36. Таким образом, рассуждения Альфонса Арагонского о высоком
предназначении государя имеют целью утверждение главной общественно-полити­
ческой роли светского государя в мире людей.
Итак, созданный в сочинении А. Беккаделли образ Альфонса Арагонского
имеет все характерные черты человека новой эпохи: уверенного в себе, свободно­
го от предрассудков, физические и интеллектуальные качества которого находят­
ся в гармоничном сочетании. Подражание античности для него - не акт простой
имитации, а пробуждение не отягощенной традицией способности творчески мыс­
лить. Высшая цель человеческой жизни - обретение неземного блаженства - не
только не отрицает, но предполагает духовное совершенство человека в земной
жизни.
В основу государственной политики Альфонса положен принцип здравомыс­
лия, определяющий ее гибкость. М оральные качества правителя - стоически тол­
куемые честь и добродетель - имеют целью не только добиться славы после смер­
ти, но и заслужить уважение людей при жизни. Поэтому в своих действиях государь
должен исходить из соображений общественной пользы. Утверждение особого ста­
туса государя сопряжено с определением важности места, которое он занимает в
человеческом обществе.
Несомненно, Беккаделли придал образу Альфонса Арагонского некоторые
идеальные черты. Однако желание написать панегирик, отказавшись от хроникаль­
ного, упорядоченного изложения, продиктовано, конечно, не стремлением исказить
правду в угоду льстивым славословиям. Скорее, здесь речь идет об особом, свойст­
венном гуманизму в целом, концептуальном подходе. Весьма важно отметить, что,
не нарушая традиционной схемы построения средневекового панегирика, предпола­
гающей раскрытие образа героя как последовательное проявление его христиан­
ских добродетелей. Панормита придал сочинению иное смысловое звучание, благо­
даря особенно характерной для гуманизма тесной связи морали и политики. Кроме
того, гуманистическая историография этого времени делает важные шаги в сторо­
ну политического реализма XVI в., а именно изображает государя как личность, об­
ладающую исключительными качествами, сильной властью и вырабатывающую
новые формы политического руководства, иногда ломая идеологические стереоти­
пы. Гуманистические идеи подобного рода были близки по духу правителям нового
типа, и поэтому, смеем предположить, образ Альфонса имеет существенные харак­
теристики реального прототипа. Однако по мере обнажения тиранического харак­
тера утвердившейся в Италии политической власти рушился ее союз с гуманизмом,
продолжавшим настаивать на соединении нравственности и политики. Это нашло
отражение и в судьбе Беккаделли. Намного пережив своего покровителя, он не
встретил особого участия со стороны сына и наследника Альфонса - Ферранте, за­
нятого решением насущных задач (усмирением народных волнений и подавлением
восстания баронов) и выработкой эффективных методов управления, но равнодуш­
ного к необходимости идеологического оправдания своей политики.
34

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Мы использовали доступное нам издание: Beccadelli A. De dictis et factis Alphonsi
regis Aragonum et Neapolis libri quattuor... Witebergae: Typ. H.I. Cratonis, 1585. Полное назва­
ние сочинения: “Четыре книги об изречениях и деяниях Альфонса, короля Арагонии и
Неаполя”. В дальнейшем мы будем использовать сокращенное название “Изречения и
деяния...”.
2 Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. М., 1996. С. 288.
3 Дж. Бентли, рассматривая отношения патронажа-клиентелы в Неаполе второй поло­
вины XV - начала XVI в., указывает, что регулярные годовые выплаты деятелям культуры,
занимавшим различные посты при дворе Альфонса (300-600 дукатов), в среднем превыша­
ли ежегодное жалованье преподавателей учебных заведений Венеции (100-200 дукатов),
профессоров Римского университета (250 дукатов) и даже секретарей папской канцеля­
рии (300-500 дукатов). См.: Bentley J.H. Politics and culture in Renaissance Naples. Princeton,
1987. P.61.
4 За непристойность поэзии Панормиту осуждали Ф. Филельфо, Л. Валла, М. Волатеррано, П. Браччолини. Интересно, что последний, отдавая должное таланту поэта и хваля его
за ученость и изящество стиха, за удачные шутки и остроты, одну из основных причин “ис­
порченности” поэзии Беккаделли усматривает в чрезмерном воздействии на него античной
литературы: “Тебе должно быть известно, что нам, христианам, не дозволено писать о том,
о чем свободно писали древние поэты, не ведавшие о Боге” (цит. по: Antonii Panormitae
Hermaphroditus. Coburgi, 1824. P. 15, 35).
5 Ramorino F. Contributi alia storia biografica e critica di A. Beccadelli. Palermo, 1883. P. 63.
6 Ibid. P. 62. Известно, что от Поджо он получил перевод “Киропедии” Ксенофонта и чи­
тал “Жизнь Гомера” в переводе Джованни Ауриспы.
7 Подробнее о донеаполитанском периоде см.: Sabbadini R. Come il Panormita diventb poeta
aulico. Milano, 1916.
8 Bentley J.H. Op. cit. P. 59.
9 Ibid. P. 95.
10 Альфонс Арагонский заплатил Панормите за это сочинение огромную сумму - 1000
дукатов.
11 Beccadelli A. Op. cit. Р. 39. Сочинение Панормиты имеет следующую композицию: в
каждой из четырех книг содержатся истории, иллюстрирующие эпизоды из жизни короля,
независимые в сюжетном плане и пронумерованные. Поэтому мы приводим номер главы,
эпизода, а также страницу по данному изданию.
12 Ibid. 1-54. Р. 36; 1-31. Р. 30; 1-43. Р. 33.
13 Ibid. II-12. Р. 48.
14 “Час Ливия” имеет следующее происхождение. Альфонс получил от Козимо Медичи
том “Истории...” Тита Ливия, текст которой был очень испорчен. Поэтому король поручил
гуманистам, находившимся при его дворе, подготовить комментарии к наиболее непонят­
ным местам. Официальным чтецом был назначен Панормита. Во время обсуждения разго­
рались жаркие споры. Из разногласий, возникших здесь, вырос конфликт Л. Валлы и
А. Беккаделли.
15 Beccadelli A. Op. cit. 1-16. Р. 27.
16 Ibid. Н-13. Р. 48.
17 Ibid. 1-44. Р. 33.
18 Ibid. Ш-6. Р. 63.
19 Ibid. Н-И.Р. 47.
20 Ibid. 1-31. Р. 30.
21 Ibid. Н-36. Р. 55.
22 Ibid. Ш-52. Р. 78.
23 Ibid. Р. 80.
24 Ibid.

25 “Короли вовсе не нуждаются в благосклонности Фортуны, но им необходимо уваже­
ние, то есть постоянное одобрение (hominum perpetua commendatio. - Е.Ф.) и слава”
(Beccadelli A. Op. cit. Ш-15. Р. 65).
26 Ibid. И-55. Р. 59.
22 Ibid. Ш-52. Р. 79.
28 Ibid. Р. 92.
29 Ibid.
30 Ibid. Р. 82.
31 Ibid.
32 Ibid. Р. 94-101.
33 Ibid. 1-8. Р. 23.
34 Ibid. 11-44. Р. 57.
35 Ibid. 1-58. Р. 38.
36 Ibid. IV-22. P. 87.

МЕЦЕНАТСТВО КАК ПОЛИТИКА
И КАК ПРИЗВАНИЕ: КОЗИМ О МЕДИЧИ
И ФЛОРЕНТИЙСКАЯ ПЛАТОНОВСКАЯ АКАДЕМИЯ
О.Ф. Кудрявцев

Имена Медичи, по крайней мере Козимо Старого (И Vecchio, 1389-1464) и его
знука Лоренцо Великолепного (И Magnifico, 1449-1492), ассоциируются с флорен­
тийской Платоновской академией едва ли в не меньшей степени, чем имя Марсилио Фичино (Marsilio Ficino, 1433-1499), ученые труды и интересы которого опре­
деляли содержание и направление ее деятельности. В значительной мере это про­
изошло благодаря самому Фичино, стремившемуся представить возглавляемое им
сообщество объектом особого попечения семьи Медичи. В воспоминаниях Фичино
более поздних лет Козимо Медичи изображен основателем Академии, мысль о ко­
торой у него будто бы возникла еще в 1439 г. под впечатлением от проповеди пла­
тоновских идей византийца Георгия Гемиста Плифона, участника Ферраро-Флорентийского собора, завершившегося подписанием унии между католической и
православной церквями: “Козимо Великий во время собора, состоявшегося между
треками и латинянами во Флоренции при папе Евгении [IV], часто слушал рассуж­
дения о платоновских таинствах греческого философа по имени Гемист Плифон,
[представавшего] как бы вторым Платоном; с самого начала вдохновленный и во­
одушевленный его пылкими речами, он [Козимо] в глубине души замыслил при
первой подходящей возможности создать некую академию. Затем, дабы осущест­
вить такой замысел, сей Великий Медичи предназначил для столь важного дела ме­
ня, тогда еще ребенка, сына своего лучшего/врача; имея в виду эту цель, он воспи­
тывал меня изо дня в день”. Сообщил это Фичино в своих заметках, которые пред­
варяли публикацию осуществленного им перевода “Эннеад” Плотина, увидевшего
свет в 1492 г.1 Издание было предпринято на средства Лоренцо Великолепного; в
предисловии к нему Фичино хотел подчеркнуть преемственность патронажа раз­
ных поколений Медичи над направлением, которое он представлял и как бы возро­
ждал в своих трудах, и тем самым внушить, прежде всего самому Лоренцо, что он,
Фичино, является продолжателем и исполнителем воли Козимо, авторитет которо­
го во Флоренции был чрезвычайно высок; не случайно Фичино в цитированном от­
рывке называет его не иначе как “Великий” (Magnus).
Н ет нужды выяснять, почему Фичино был заинтересован в покровительстве
правившего Флоренцией семейства, тогда как вопрос о том, в каких формах это по­
кровительство осуществлялось и как отразилось на деятельности Платоновской
академии, заслуживает тщательного рассмотрения.
Сведения, содержащиеся в цитированных выше словах Фичино, требуют про­
верки и уточнений. Действительно, появление византийского богослова и философа-платоника Плифона, сребробородого степенного старца, говорившего языком
Платона и всем своим видом словно воплощавшего великую древнюю мудрость, не
могло не произвести впечатления во Флоренции, центре тогдашней ренессансной
культуры, направлявшей огромные усилия на освоение античного наследия2. Сле­
37

дует предполагать, что и Козимо был, как сказано, “вдохновлен и воодушевлен его
пылкими речами”, о чем, вполне вероятно, он в дальнейшем не раз рассказывал
Фичино, также не избежавшему влияния и обаяния идей византийского платоника.
Однако вряд ли стоит, опираясь на слова Фичино, утверждать вслед за Паскуале
Виллари и другими историками, будто именно Плифон внушил Козимо “мысль о
воссоздании во Флоренции той древней Академии, которая стяжала Греции столь­
ко славы и была так полезна для философии Платона”3. Козимо и без Плифона
имел возможность познакомиться с творчеством афинского философа, труды ко­
торого начали осваивать уже гуманисты первой половины XV в., а один из них,
Леонардо Бруни Аретино, даже посвятил Козимо свой перевод Платоновых “Пи­
сем”. Важно также отметить, что Козимо оказывал поддержку не только плато­
новскому направлению во флорентийском гуманизме середины XV в., но и аристо­
телевскому, организовавшемуся в 50-е годы в кружок, известный под названием
“Собрания флорентийской академии” (Chorus Achademiae florentinae); что в то са­
мое время, когда он побуждал Фичино к занятиям платонизмом, он же поручил Аргиропулу переводить Аристотеля.
Однако о других заслугах Козимо Фичино предпочитал не говорить, приписы­
вая ему исключительную роль в утверждении сообщества взыскующих “платони­
ческой науки” и в определении своей собственной судьбы. Вторую тему он еще раз
поднял в предисловии к своему медико-астрологическому трактату “О жизни”, уви­
девшему свет в 1489 г.: “Я имел двух отцов, - писал он, обращаясь опять же к Ло­
ренцо Великолепному, - Фичино-медика и Козимо Медичи. Тот меня препоручил
Галену как медику и как платонику, этот же посвятил божественному Платону.
Равным образом и тот и этот определил [меня], Марсилио, к медику. Ведь Гален врачеватель тел, Платон же - душ”4. Эти слова Фичино дали повод первому его
биографу, Дж. Кореи, вскоре создать красивую легенду, ставшую общим местом
ренессансной историографии, о том, как Козимо угадал высокую провиденциаль­
ную миссию, которая была уготована тогда еще молодому Марсилио: “Ты, Фичи­
но, - будто бы сказал Козимо своему медику, - послан нам небом для врачевания
тел, сын же твой Марсилио - для врачевания душ”5.
На самом деле специальные занятия Платоном и философским направлением,
которое связывали с его именем, Марсилио Фичино начал не в ранней юности, тем
паче не в детстве, как можно заключить из его слов, а в более зрелом возрасте.
Первоначально он предназначался к тому, чтобы наследовать профессию отца.
После прохождения курсов латинской грамматики и риторики он обучался, по-ви­
димому, во Флорентийском университете медицине и философии, что позволило
ему обстоятельно познакомиться со средневековой перипатетической традицией;
под руководством Никколо Тиньози он штудировал труды Аристотеля и его сред­
невековых комментаторов. Приобретенная в молодости схоластическая выучка6
отразилась на терминологии, формулировках некоторых положений и стиле рассу­
ждений его трактатов зрелого периода. Известно также, что в молодые годы Фи­
чино отдал дань философской моде своего времени, занявшись учением Эпикура,
незадолго перед тем ставшим доступным по первоисточникам: об этом его увлече­
нии юности вел речь Иоанн Панноний, упоминая наряду с переводами и коммента­
риями Орфея, Гермеса Трисмегиста, Пифагора, Зороастра также и о пропаганде
им “некоего древнего философа или поэта”, в котором легко узнается римский
эпикуреец Лукреций К ар7; уточнению характера этой пропаганды может служить
послание Фичино к Мартину Уранию (псевдоним немецкого гуманиста Мартина
38

Преннингера) 1492 г., в котором он признавался, что некогда составил коммента­
рии к Лукрецию, позже, впрочем, им уничтоженные8.
Изучению Платонова наследия Фичино долгое время не отдавал явного пред­
почтения при освоении им философской культуры античности. Правда, в более
поздних воспоминаниях Фичино сообщил, что в 1456 г. он составил четыре книги
''Наставлений в платоновской науке” (Institutiones ad Platonicam disciplinam), кото­
рые читали и будто бы даже одобрили Кристофоро Ландино и Козимо Медичи, по­
советовавшие ему тем не менее не публиковать это сочинение, доколе он не осво­
ит греческий язык и не обратится к первоисточникам9. Последняя деталь очень по­
казательна: Фичино в изложении платоновских идей опирался не на первоисточни­
ки. Что же представлял собой его юношеский труд? По-видимому, своего рода ре­
ферат, подобный тем, которые дошли до нас от этого периода и в которых даны са­
мые общие и скорее всего расхожие представления об учении Платона. Такого ро­
да рефератами являются сочинение “О четырех философских школах”10, т.е. ака­
демиках, перипатетиках, стоиках, эпикурейцах, а также трактат “О наслажде­
нии”11, исследующий гедонистическую этику основных философских направлений
древности, помимо упомянутых выше также киников, киренаиков, атомистов и
нек. др. Трактат “О наслаждении” датирован январем 1457 г., в его проблематике
очевидным образом сказалось влияние эпикурейских увлечений Фичино12, кото­
рый, по мнению П.О. Кристеллера, как раз к концу того же года составил уничто­
женные впоследствии комментарии к Лукрецию13.
Итак, первый юношеский опыт Фичино изучения платоновской философии не
имел прямого продолжения. Роль Козимо Медичи в развитии интереса молодого
ученого к Платону, как оказывается, была неглавной: хотя он вместе с Ландино
прочитал и одобрил его труд и даже порекомендовал заняться греческим языком,
чтобы читать первоисточники, тем не менее именно Ландино, по признанию само­
го Фичино, проявил инициативу и побудил написать указанную работу14. В одном
из писем к Лоренцо, внуку Козимо, Фичино, пытаясь, как обычно, “удревнить” свои
отношения с Козимо, утверждал, что он “вел с ним философские беседы более
12 лет”15, т.е. по крайней мере с 1452 г., считая от даты смерти Козимо - 1464 г. Да­
же если это и так, следует все же признать, что до поры до времени их отношения
имели поверхностный, ни к чему не обязывающий характер. Следует также с боль­
шой долей уверенности предположить, что первоначальный импульс к занятиям
“платоцической наукой”, определившим в дальнейшем судьбу Фичино, исходил не
от Козимо Медичи, а скорее всего от флорентийских гуманистов, в среде которых
как раз в 50-е годы XV в. заметно оживление интереса к учению Платона. В 1455 г.
М аттео Пальмиери приступил к созданию поэмы “Град жизни”, целиком пронизан­
ной платоновскими мотивами. Не чужд им был и Ландино, подвигший в 1456 г.
юного Фичино написать работу о философии Платона. Следует упомянуть и про­
паганду платонизма, которую первое время вел прибывший во Флоренцию в 1456 г.
грек Иоанн Аргиропул.
Когда же Фичино сделал окончательный выбор в пользу изучения Платонова
наследия и что его к этому побудило, точно установить невозможно. Известно
лишь, что активное освоение греческого языка он начал не позже 1456 г.16, а его
эпикурейские увлечения продолжались по крайней мере до начала 1458 г.17 О том,
чем был занят Фичино с 1458 по начало 1462 г., неизвестно. В историографии бы­
товало убеждение, основывающееся на сообщениях Кореи, что в 1458-1459 гг. Фи­
чино находился в Болонье, обучаясь по настоянию своего отца в тамошнем универ­
39

ситете медицине и перипатетической философии, а в 1459 г. будто бы произошла
знаменательная встреча с Козимо Медичи, круто изменившая его жизнь: Козимо,
увидя в нем великую страсть к наукам, предназначил его к исследованию Платоно­
вой философии и пообещал материальную поддержку18. Однако, как убедительно
показал П.О. Кристеллер, оба сообщения Кореи недостоверны, поскольку в
1458-1459 гг. Фичино не мог обучаться в Болонье, находясь совсем в другом месте,
документальные же свидетельства о поощрении платоновских штудий Фичино со
стороны Козимо Медичи относятся не к 1459 г., а к 1462 г.19
Каким образом Фичино, который на исходе своего третьего десятилетия не мог
выглядеть подающим большие надежды юношей, который к тому же еще не про­
славил себя никаким громким трудом или переводом древних текстов, сумел вну­
шить Козимо Медичи высокое мнение о себе и добиться от него не просто распо­
ложения, но и весьма ощутимой поддержки, остается загадкой. Скорее всего, Фи­
чино удалось увлечь своими планами дряхлеющего правителя Флоренции, усмот­
ревшего в них какую-то важную для себя, а возможно, и для духовных запросов
времени, к которым он был всегда очень чуток, перспективу. Как бы то ни было, в
своем выборе Козимо не ошибся. Дело, которому он стал покровительствовать в
лице Фичино, умножило его славу и укрепило авторитет семьи Медичи во Флорен­
ции. Самый ранний документ, фиксирующий наличие близких отношений между
ним и Фичино, датируется сентябрем 1462 г. Это письмо к Козимо, в котором Фи­
чино излагает содержание орфического гимна космосу, т.е. миру, обыгрывая со­
звучие слова “космос” (Cosmos) и имени “Козимо” (Cosmus)20, и прославляет своего
покровителя, льстиво объявляя “Козимо Медичи жизни моей [Фичиновой] спасительнейшим медиком”21; далее он упоминает о преогромных благодеяниях, полу­
ченных им от Медичи, в частности о томах Платона и имении в Кареджи. Как раз
в этом письме Фичино впервые употребляет термин “Академия” для обозначения
подаренного ему загородного имения, объявляя его “неким храмом созерцания”22.
Место - селение Кареджи - выбрано не случайно: там находилась вилла самого Ко­
зимо Медичи23, желавшего, как видно, поместить Фичино поблизости24. Мотивы
такого решения Козимо правильно объяснены уже первыми его историками. «Ко­
зимо любил людей, искушенных в изящной словесности, и оказывал им покрови­
тельство... - сказано в “Истории Флоренции” Никколо Макиавелли (который пре­
рвал работу над ней в 1525 г.). - В доме его жил на хлебах Марсилио Фичино, вто­
рой отец платоновской философии, к коему Козимо был горячо привязан. А что­
бы друг его мог с удобством предаваться литературным занятиям, а он сам имел
возможность легче видеться с ним, он подарил ему в Кареджи имение неподалеку
от своего собственного»25. Кроме ценных греческих манускриптов и имения Фичи­
но получил от Козимо также дом во Флоренции, о чем упоминают Веспасиано да
Бистиччи и Кореи26. К ак явствует из документов, опубликованных Р. Марселем,
имение, дом и соответственно доходы с них были переданы Фичино пожизненно27.
То есть эти пожалования являлись как бы платой за труды Фичино на ниве возро­
ждения древней мудрости, поскольку должны были избавить гуманиста от необхо­
димости добывать средства к жизни какими-либо другими способами.
Итак, в 1462 г. Фичино были созданы необходимые условия для работы над пе­
реводами и комментированием античных текстов, сам он также вполне к ней под­
готовился, освоив древнегреческий язык и, что, пожалуй, не менее важно, наметив
программу своей деятельности. Скорее всего, именно эта программа обещанием
грандиозных свершений и примирения древнеязыческой мудрости с христианством
40

могла возбудить живейший интерес Козимо, пожелавшего принять в ней непосред­
ственное участие. Совсем не случайно свои первые занятия в Академии Фичино по­
святил переводам с греческого на латынь не произведений Платона, а “Гимнов” и
“Аргонавтики” - апокрифических сочинений поздней античности, автором кото­
рых традиция считала легендарного поэта древности Орфея. Тогда же, до 1463 г.,
вместе с орфическими сочинениями он перевел гимны Гомера и Прокла, а также
Гесиодову “Теологию”, т.е. “Теогонию”28. К ак раз переложение одного из орфиче­
ских гимнов на латынь Фичино послал в упомянутом письме к Козимо, сообщая в
нем же о том, что “прилежно сидит за томами Платона”29. Казалось бы, следующи­
ми на очереди должны были стать сочинения Платона, и Фичино к работе над ни­
ми действительно приступил. В письме кКозимо, датированном 11 января 1463 г.,
Фичино, рассуждая о концепции счастья у Платона, сообщал, что он уже перевел
девять сочинений афинского философа и, кроме того, собирается переложить еще
три30.
Однако эти планы были нарушены, ибо, как вспоминал Фичино в более позд­
ние годы, Козимо обратился к нему с просьбой прежде перевести цикл гностиче­
ских трактатов, получивших общее название “Поймандр”31 и приписываемых Гер­
месу Трисмегисту, египетскому мудрецу древности, якобы сообщившему в них бо­
жественные тайны людям. Перевод “Поймандра” занял месяцы и был готов в ап­
реле 1463 г.32 Предпосланное ему пояснение (argumentum) с посвящением Козимо
Медичи проливает свет на несколько неожиданный порядок работы Фичино, а рав­
но и на концепцию всей его деятельности. В этом пояснении Фичино выдвинул те­
зис, развиваемый и уточняемый в последующих его трудах, о продолжающейся
традиции “единой и повсюду согласной с собой школы древнего богословия”, осно­
ванного Гермесом Трисмегистом, продолженного Орфеем, Аглаофемом, Пифаго­
ром, Филолаем и до полного совершенства доведенного “божественным П лато­
ном”33. Рассматривая творчество афинского философа в качестве важнейшего зве­
на в развитии древнеязыческого богословия34, которое позже он окрестит “благо­
честивой философией” (pia quaedam philosophia)35, Фичино решил, по-видимому, по­
началу обратиться к авторам, стоявшим, согласно давнему преданию, у ее истоков.
Не случайно вслед за Гермесом Трисмегистом, еще прежде чем вернуться к П лато­
ну, он перевел также приписываемые Пифагору тексты и написал комментарий к
изречениям (carmina) Зороастра36. В своем творчестве гуманист как бы воспроиз­
водил путь, которым от мыслителя к мыслителю шла религиозно-философская
мудрость древности.
В таком случае, правда, не вполне понятно, почему Фичино, провозглашая в
пояснениях к переводу “Поймандра” родоначальником древнего богословия Герме­
са Трисмегиста, а Орфея числя его непосредственным продолжателем, именно тек­
сты О рфея перевел первыми. Вероятнее всего, либо потому, что ни он, ни его по­
кровитель в 1462 г. еще не располагали греческим кодексом с герметическими со­
чинениями, либо потому, что в то время он разделял точку зрения античных неопи­
фагорейцев и неоплатоников на генеалогию древнейшего богословия, возводив­
ших происхождение оного к тайному учению О рфея37. В связи со вторым предпо­
ложением следует заметить, что в ходе последующих изысканий Фичино в этой об­
ласти первенство Гермеса Трисмегиста также было отвергнуто в пользу Зороаст­
ра, хранителя, по выкладкам гуманиста, в буквальном смысле слова допотопной бо­
жественной мудрости38.
Даже если просьба перевести герметические сочинения действительно исходи­
41

ла от Козимо Медичи, то скорее всего она была инспирирована самим Фичино, ко­
торый, развернув перед своим покровителем величественную программу исследо­
вания древнейшей, по его убеждению, богословской мысли, мог внушить тому
идею осваивать ее в хронологическом порядке, т.е. сообразно складыванию ее тра­
диции. Во всяком случае, высказанное гуманистом убеждение в постоянной рецеп­
ции древнего богословия от Гермеса Трисмегиста через Орфея и других мыслите­
лей вплоть до Платона (а затем и неоплатоников) гораздо лучше способно прояс­
нить логику его работы, чем ссылка на просьбу или заказ его покровителя.
Однако если роль Козимо Медичи в определении занятий Фичино вряд ли сто­
ит преувеличивать, то все же никоим образом нельзя отрицать его искреннюю и
чрезвычайную заинтересованность в деле, которому себя посвятил Фичино. Сделав
усадьбу в Кареджи местом уединения, удаленным от мирской суеты, последние два
года жизни он самым тесным образом общался с Фичино, почти домашним своим
философом, поселенным неподалеку и призванным исследовать и разъяснить ему
великие тайны древней мудрости. Такому вниманию к своему творчеству со сторо­
ны столь могущественного покровителя мог бы позавидовать любой гуманист или
человек искусства, нуждающийся в поддержке. Козимо был для Фичино не просто
щедрым меценатом, но и фактически единомышленником, которому тот поверял
свои труды и замыслы. Именно отношения самого тесного сотрудничества этих двух
людей, возникшие в связи с деятельностью Фичино в качестве переводчика и толко­
вателя сочинений античных мыслителей, и прежде всего Платона, явились основой
того философского сообщества, которое приобрело широкую известность под име­
нем Платоновской академии, хотя первоначально, как справедливо замечено в ли­
тературе, Фичино, следуя античным предшественникам, Академией называл свое
загородное пристанище, виллу в Кареджи39. Более конкретно представить себе, что
это были за отношения, позволяют некоторые сохранившиеся документы. Козимо
внимательно следил за тем, чем занимался его подопечный, требуя от него не столь­
ко отчета, сколько философски аргументированного наставления по вопросам, ко­
торые представляли для него мировоззренческий интерес. «Приходи к нам, Марсилио, как можно быстрее, - писал ему Козимо. - Принеси с собой книгу нашего П ла­
тона “О высшем благе”, которую, я полагаю, ты, как и обещал, уже перевел с гре­
ческого на латынь. Ибо ничего другого я не желаю сильнее (ardentius), чем знать, ка­
кой путь вернее ведет к счастью. Будь здоров и приходи, захватив с собой орфиче­
скую лиру». В опубликованном Фичино ответном послании он обещал приехать “по
возможности быстрее”, ибо “что может быть приятнее, чем находиться в Кареджи,
земле граций40, беседуя с Козимо, отцом граций”, а между тем направлял ему изло­
жение того, что говорили платоники о “наиболее верном пути к счастью”41.
Стоит заметить здесь, что, по-видимому, вариантом этого послания явилось
другое, уже упомянутое выше письмо к Медичи от 11 января 1464 г., опубликован­
ное П.О. Кристеллером, которое Фичино не включил в свое собрание писем то ли
потому, что посчитал его незрелым юношеским опытом, то ли потому, что усмот­
рел в нем содержание, не так, как ему хотелось бы, рисующее его отношения с па­
троном. Во всяком случае, похоже, что написаны они в одно и то же время, оба по­
священы платоновской концепции счастья и содержат сходный призыв к уподобле­
нию души Богу. Письмо, опубликованное П.О. Кристеллером, более напоминает
небольшое информационное сообщение о предпринятых трудах (“я решил вкратце
описать, что я делаю”) с лаконичным пересказом ряда сочинений Платона по впол­
не определенной тематике и, по-видимому, с не дошедшими до нас выдержками из
42

них (“я тебе посылаю краткий перевод и того и другого места”42), тогда как другое
письмо, помещенное среди Фичиновых “Эпистол”, по тональности и стилю являет­
ся скорее наставлением адресату, и из него невозможно понять, как, собственно,
идет у Фичино освоение Платонова наследия. Приведенное Кристеллером письмо,
несомненно, достовернее передает отношения между гуманистом и его покровите­
лем; интересно то, что в нем нет обещания приехать “по возможности быстрее”
(cum primum potero), высказанного в другом письме Фичино, но, напротив, говорит­
ся о тяжелых обстоятельствах (iniquitas temporis), не позволяющих ему обратиться
к Козимо с речью, т.е. встретиться с ним для личной беседы, и объяснимых необ­
ходимостью дополнить переведенные им девять сочинений Платона еще тремя; ка­
кими именно, не сказано: “И лишь тогда я поспешу к тебе, дабы по установивше­
муся обычаю сообщить о том, что было сделано. Пока же читай благополучно не­
давно открытое мною положение Платона о счастье, которое я прилагаю к этому
письму”43.
Итак, встречи и философские беседы, посвященные разным аспектам духовно­
го наследия античности, возникающим по мере его разработки Фичино, несомнен­
но имели место и, более того, вошли в обычай между гуманистом и его покровите­
лями, хотя, пожалуй, характер их был не столь пасторально-идиллический, какой
подчас изображен в литературе по культуре Возрождения. “Когда старый Козимо
подстригает свой виноградник на вилле Кареджи, - писал Ф. Монье, - он приглаша­
ет к себе юного Марсилио, который читает ему из Платона и играет на лире”44. К о­
зимо направляется в Кареджи, по его признанию, чтобы “культивировать не име­
ние, но душу”45, Фичино же оказывается не столь уж покладистым и услужливым и
не торопится принять настойчивое приглашение патрона, откладывая на время
свой визит к нему. Скорее всего именно подобные свидетельства творческой само­
стоятельности перед лицом “Великого Козимо”, верным сподвижником и чутким
исполнителем воли которого Фичино стремился представить себя позже в глазах
его наследников, побудили гуманиста не включать это письмо в первую книгу его
“Эпистол”, составленную между 1473 и 1475 гг 46 и посвященную Джулиано Меди­
чи47, внуку Козимо. Иначе трудно объяснить, почему Фичино не нашел в ней мес­
та для столь интересного документа при том, что он счел возможным поместить в
этом собрании своих писем ничего не говорящее, отправленное по какому-то мало­
значительному поводу посланьице к Козимо Медичи о многословии48.
Кроме переложения на латынь Герметического свода и пифагорейских писа­
ний Фичино успел посвятить Козимо латинскую версию десяти диалогов Платона,
а такж е сочинений Алкиноя и Спевсиппа. Обосновывая последовательность пере­
вода, Фичино в числе избранных им в качестве первоочередных произведений П ла­
тона называл диалоги “Гиппарх”, “Соперники”, “Феаг“, “Менон”, “Алкивиад I”,
“Алкивиад Н”, “Минос”, “Евтифрон”, “Парменид”, “Филеб”49. К работе над ними
он приступил не позже лета 1462 г., как можно заключить из цитированного пись­
ма к Козимо от 4 сентября этого же года. В подарок от покровителя Фичино полу­
чил рукопись с сочинениями Платона на греческом языке, что обеспечило труд гу­
маниста необходимыми источниками; вслед за Козимо, в том же, 1462 г., другой
греческий кодекс Платона был ему преподнесен Америго Бенчи, одним из богатей­
ших людей Флоренции, компаньоном Козимо Медичи и управителем филиалов его
банка, собирателем произведений искусства и ценных манускриптов. “Сегодня, высказывал ему слова признательности Фичино, - я получил от тебя диалоги наше­
го Платона по-гречески; конечно, великолепный (magnificum) дар, достойный тво­
43

ей души и в высшей степени приятный для меня. Я весьма и весьма тебе признате­
лен... Ты стремился, я полагаю, подражать великому Козимо в этом деле, как и во
многих других, ибо еще раньше он украсил (omavit) мою библиотеку Платоном на
греческом языке...”50.
Перевод каких именно сочинений Платона завершил Фичино до того, как в ян­
варе 1463 г. сел за Герметические трактаты, сказать с полной уверенностью нель­
зя. Трудно, однако, предположить, чтобы Фичино, какими бы способностями и
упорством в работе он ни обладал, смог за период чуть больше года - с конца апре­
ля 1463 г. до начала июля 1464 г. - целиком перевести десять платоновских диало­
гов (и в придачу к ним трактаты Алкиноя и Спевсиппа), не имея солидного задела,
в том или ином виде наработанного до начала января 1463 г.51
К ак бы то ни было, а до своей кончины 1 августа 1464 г. их сумел освоить в Фичиновом переложении на латынь Козимо Медичи. Повествуя об этом событии в
предисловии к переводу псевдо-Платонова диалога “Аксиох”, гуманист уверял, что
возвещенные в десяти книгах “божественного Платона” все наставления жизни, все
начала природы, все священные божественные тайны... - все это Козимо и внима­
тельно прочитал, и вполне понял”; особенно большое впечатление произвели на
него книги “о едином начале вещей и о высшем благе”, или диалоги “Парменид” и
“Филеб”; за 20 дней до смерти, уточнял Фичино, т.е. 12 или 13 июля, под вечер, К о­
зимо начал оплакивать ничтожество сей жизни и нападать на заблуждения смерт­
ных, обстоятельно и резко рассуждая о презрении к миру, как человек, уже прибли­
жающийся к вышнему блаженству. Когда он умолк, Фичино ему заметил: «”0 том
же самом, Козимо, вел речь в книге “О смерти” Ксенократ, безупречный человек
и любимый ученик нашего Платона”. - Тогда он сказал: - “Передай по-латыни,
Марсилио, то, о чем рассуждал Ксенократ по-гречески”. Я передал. Он похвалил и
повелел перевести»52.
Уникальность этого документа состоит в том, что он дает по свежим следам не
так давно состоявшейся встречи53 описание одной из философских бесед Фичино и
Козимо, из которого видно, как гуманист пересказывал или читал, скорее всего
фрагментами, свои переводы на латынь древнегреческих авторов и как у патрона
появлялись новые творческие заказы. Нельзя, однако, сказать, будто эти заказы не
были инспирированы его подопечным, что показывает и история с переводом
псевдо-Платонова диалога “Аксиох”. Фичино завершил его уже после кончины К о­
зимо и посвятил сыну Козимо Пьеро Медичи (1414/1416-1469), которого провоз­
гласил “столпом Академии” в надежде обрести в его лице верного преемника куль­
турных интересов отца54.
Вряд ли Фичино в полной мере это удалось, ибо Козимо был для него не толь­
ко покровителем, но и непосредственным участником дела, которому гуманист се­
бя посвятил. Поэтому, размышляя о значении в своей жизни Козимо, он имел осно­
вания заметить в письме к Лоренцо Медичи: “Конечно, многим я обязан нашему
Платону, но, признаюсь, не меньшим - Козимо”55. По справедливому наблюдению
американского историка, “в случае с Фичино было бы неправильно ограничивать­
ся рассмотрением материальной поддержки, оказанной ему Медичи. О т Козимо
Фичино получил внушительные дары - имение из собственности Медичи в Кареджи и дом во Флоренции, - предоставившие ему возможность осуществить перево­
ды греческих философов; но вдобавок Козимо разделял Фичиново увлечение П ла­
тоном, поддерживая его занятия также и по этой причине. Фичино, со своей сторо­
ны, отвечал взаимностью, даря Козимо дружбой, наставлениями и философскими
44

беседами”56. Фичино, по-видимому, не слишком преувеличивал, утверждая, что “не
было человека для меня ближе и дороже, чем великий Козимо”57.
Невозможно, конечно, отрицать, что поддержку Фичино Медичи использовали
для укрепления своей власти во Флоренции; однако - и здесь прав П.О. Кристеллер
- не нужно это понимать в том смысле, что, поощряя “платоновские штудии”, пра­
вящее городом семейство имело в виду “отвлечь внимание граждан от дел государ­
ства в сторону умозрительных спекуляций, как многократно говорилось” в литера­
туре58. Покровительство со стороны Медичи Платоновской академии несомненно
повышало их престиж, увеличивало их славу меценатов, так что даже их лютые
враги (семейство Пацци, например), соперничая и невольно подражая им, принима­
ли участие в деятельности Фичинова кружка и оказывали помощь его главе. Прав­
да, Козимо от успехов культурного начинания, которому он покровительствовал,
мало что успел получить, ибо широкую известность Платоновская академия при­
обрела при его преемниках, когда были завершены и опубликованы основные пе­
реводы и труды Фичино, стяжавшего фактическое признание в качестве крупней­
шего философского авторитета своего времени. Уже в силу этого следует согла­
ситься с тем, что безусловно свойственный Козимо точный расчет делового чело­
века, распознавшего в Фичино мыслителя, который своими идеями вскоре будет во
многом определять духовный облик эпохи и поддержка которого позволит обеспе­
чить семье Медичи не только политическое, но и культурное преобладание, был
дополнен искренней увлеченностью великими целями, провозглашенными движе­
нием за возрождение платоновского наследия, личной потребностью в освоении
античной религиозно-философской мысли для поиска ответов на самые важные
мировоззренческие вопросы.
ПРИМЕЧАНИЯ

1 Ficinus М. In Plotinum Ad magnanimum Laurentium Medicem patriae servatorem Prooemium
// Plotini Opera omnia. Basileae, 1580. Sig. a5r. To же самое, опираясь, по-видимому, на слова
Фичино, сообщил его первый биограф Джованни Кореи о церковном соборе и Плифоне,
слушая которого Козимо Медичи будто бы возгорелся великой страстью “философию Пла­
тона” словно после долгого перерыва как можно быстрее опять призвать в Италию, и для
этой цели как бы божественным случаем ему был дан Марсилио Фичино, по трудам Цице­
рона уже изучавший идеи афинского философа (Cursius J. Vita Marsilii Ficini. IV // Marcel R.
Marsile Ficin (1433-1499). P., 1958. P. 681). Сочинение Кореи было составлено в 1506 г.
2 См. об этом: Della Torre A. Storia dell’Accademia Platonica di Firenze. Firenze, 1902.
P. 436-438; Masai Fr. Ptethon et le platonisme de Mistra. P., 1956. P. 315-346.
3 Виллари П. Джироламо Савонарола и его время. М., 1995 (1-е изд. на итальянском язы­
ке - 1859, 1861 гг.). С. 46; Della Torre A. Op. cit. Р. 456, 457, 530; Gutkind C.S. Cosimo de’Medici
Pater Patriae. 1389-1464. Oxford, 1938. P. 241; Schevill F. The Medici. N.Y., 1949. P. 90; The letters
of Marsilio Ficino. L., 1975. Vol. 1. P. 227. Сомнения в достоверности подобных утверждений
высказали: Uzielli G. La vita е i tempi di Paolo dal Pozzo Toscanelli. Roma, 1894. P. 78 и далее;
Chastel A. Marsile Ficin et Part. Geneve; Lille, 1954. P. 8.
4 Ficinus M. In librum de Vita Ad Magnanimum Laurentium Medicen... Epistola dedicatoria //
Eiusdem De Vita libri tres. Lugduni, 1560. P. 5.
5 Cursius J. Vita Marsilii Ficini. V. P. 682.
6 C m .: Kristeller P.O. The scholastic background of Marsilio Ficino // Kristeller P.O. Studies in
Renaissance thought and letters. Roma, 1969 (1-я публикация статьи - 1944 г.). Р. 35-97.
7 Ficinus М. Epistole. Venetiis, 1495. Lib. VIII. Dubitatio utrum opera philosophica regantur fato
an providentia. P. 145v (далее: Epistole). В связи с затронутой темой см. подробнее: Чер­
45

няк И.Х. Итальянский гуманизм и богословие во второй половине XV века // Актуальные
проблемы изучения истории религии. Л., 1976. С. 91-93.
8 Epistole. Lib. XI. Opiniones non temere divulgande. Item Orphei carmina. P. 180r.
9 Epistole. Lib. XI. Prohoemium in Platonicas institutiones. P. 177v.
10 De quatuor sectis philosophorum // Supplementum Ficinianum / Ed. P.O. Kristeller. Florentiae,
1937. Vol. 2. P. 7-10.
11 Ficinus M. Liber de Voluptate // Eiusdem Opera omnia. Basileae, 1576. P. 986-1012.
12 Об этом см. подробнее: Кудрявцев О.Ф. Ренессансный гуманизм и “Утопия”. М., 1991.
С. 49-53.
13 Kristeller P.O. Introductio // Supplementum Ficinianum. Vol. 1. P. CLXIII.
14 Epistole. Lib. XI. P. 177v.
15 Epistole. Lib. I. Imitatio potior est quam lectio. P. 23v.
16 Kristeller P.O. Per la biografia di Marsilio Ficino // Kristeller P.O. Studies in Renaissance
thought and letters (1-я публикация статьи - 1938 г.). Р. 200.
17 Кристеллером опубликовано письмо Фичино к неизвестному лицу, датированное ян­
варем 1458 г., в нем гуманист цитирует отрывок из поэмы Лукреция (Supplementum
Ficinianum. Vol. 2. Р. 87).
18 Cursius J. Vita Marsilii Ficini. V. P. 682. См. в этой связи работы: Della Torre A. Op. cit.
P. 524-531; Пузино И. Религиозные искания в эпоху Возрождения. Berlin, 1923. Вып. 1: Марсилий Фичино. С. 61-63; Gutkind C.S. Op. cit. Р. 242; Chastel A. Op. cit. P. 8.
19 Kristeller P.O. Per la biografia di Marsilio Ficino. P. 195-197.
20 Речь идет о “Гимне IV. К Урану”. См. перевод О.В. Смыки “Орфических гимнов” по
изд.: Античные гимны. М., 1988. С. 184.
21 Supplementum Ficinianum. Vol. 2. Р. 87.
22 Ibid. Р. 88. Именуя так пожалованное ему владение, Фичино явно стремился подра­
жать Платону, который, по его словам, “хоть и обладал большим богатством, все роздал сво­
им братьям, кроме загородного именьица, которое называли академией” (Ficinus М. Platonis
vita // Platonis Opera omnia. Lugduni, 1588. P. 5vII). На самом деле Академией была названа
школа, основанная Платоном в роще героя Академа около 387 г. до н.э. Впрочем, это же на­
звание использовал уже предшественник Фичино - флорентийский гуманист Поджо Браччолини, который не раз именовал свою виллу в Террануово “Академией Вальдарно”, следуя
Цицерону, сходным образом окрестившему свое Тускуланское имение. См.: Della Torre А.
Op. cit. Р. 538-541.
23 Carocci G. La villa medicea di Careggi. Firenze, 1888.
24 Именьице Фичино, называемое им “Академией”, находилось на холме Монте Веккьо,
как раз напротив виллы Медичи, перестроенной архитектором Микелоццо Микелоцци. В
письме к своему другу Грегорио Епифанио (Грегорио ди Пьеро Бефани) он упоминает о нем
как о даре “великого Козимо” (Epistole. Lib. I. Solitariae vitae utilitas. P. 5v). C m .: Della Torre A.
Op. cit. P. 538.
25 Макьявелли H. История Флоренции. VII. 6. / Пер. Н.Я. Рыковой. Л., 1973. С. 267.
26 Vespasiano da Bisticci. Cosimo de’Medici. XXVIII // Vespasiano da Bisticci. Vite di uomini
illustri del secolo XV. Bologna, 1893. Vol. 3. P. 68; Cursius J. Vita Marsilii Ficini. VI. P. 682.
27 Marcel R. Op. cit. (Pieces justicatives. N 9, 11, 13). P. 736-739.
28 Epistole. Lib. XI. P. 180r. См. также: Kristeller P.O. Introductio. P. CXLV.
29 Supplementum Ficinianum. Vol. 2. P. 88.
30 Ibid. Vol. 1. P. 37.
31 Фичино поведал об этом во Введении к переводу Плотина: Ficinus М. In Plotinum...
Prooemium. Sig. сс5г.
32 Kristeller P.O. Introductio. P. CXXIX-CXXX; Allen M.J.B. Marsilio Ficino, Hermes
Trismegistus and the Corpus Hermeticum // New perspectives on Renaissance thought. L., 1990.
P. 39.
33 Ficinus M. Argumentum in librum Mercurij Trismegisti ad Cosmum Medicem // Hermes
Trismegistus. Pimander. Asclepius. Crater Hermetis Lazarelo Septempedano. Parisiis, 1505. P. 2v.
46

34 Эта мысль еще отчетливее будет сформулирована в трактате “О христианской рели­
гии” (1474): “Древнее богословие язычников, в коем согласны Зороастр, Гермес, Орфей, Аглаофем, Пифагор, целиком содержится в книгах нашего Платона” (Ficinus М. De religione
Christiana. Cap. 22. Parisiis, 1559. P. 43v). Подробнее см.: Кудрявцев О.Ф. Богословские иска­
ния и философия культуры ренессансного неоплатонизма // Религии мира. 1989-1990. М.,
1993. С. 46-50.
35 В предисловии к переводу Плотина (Ficinus М. In Plotinum... Prooemium. Р. a5r).
36 “Мох et Mercurium Trismegistum antiquissimum traduxisti et Phythagorica multa. Item carmina Zoroastris explanavisti, et antequam Florentia hue redirem transferendo Platoni manum iniiceras” так описывал порядок работы Фичино в письме к нему Иоанн Панноний, знавший гумани­
ста в молодые годы (Epistole. Lib. VIII. Р. 145v; Abel Е. Analecta nova ad historiarum renascentiam in Hungaria litterarum spectantia. Budapestini, 1903. P. 278). Под “Pythagorica multa” скорее
всего имелись в виду “Pythagorae aurea verba. Eiusdem symbola”, впервые изданные вместе с
переводами Платона в 1497 г. См.: Kristeller Р.О. Intorductio. Р. CXXXVIII, CXLIV, CXLV.
37 Об этом см.: Кудрявцев О.Ф. Богословские искания и философия культуры ренес­
сансного неоплатонизма. С. 49, 56, 57 (сноска 24).
38 См. подробнее: Там же. С. 49-51, 58 (сноска 31).
39 Supplementum Ficinianum. Vol. 2. Р. 88. В связи со сказанным см.: Chastel A. Op. cit.
Р. 9, 17 (сноска 14).
40 Обыгрывая название селения Кареджи (Careggi, Caregium), Фичино производит его от
соединения греческих слов хефьтес ‘грации* и yrj ‘земля*.
41 Письмецо Медичи и ответ Фичино опубликованы последним в составе его посланий
(Epistole. Lib. I. De foelicitatis desiderio. P. lr; Quae sit ad foelicitatem via. P. lr).
42 Supplementum Ficinianum. Vol. 1. P. 37.
43 Ibid.
44 Монъе Ф. Опыт литературной истории Италии: Кваттроченто. СПб., 1904. С. 318.
45 Epistole. Lib. I. Р. lr.
46 Kristeller P.O. Introductio. P. XC-XCII.
47 Epistole. Lib. I. P. lr.
48 Epistole. Lib. I. Excusatio prolixitatis. P. 5r.
49 Prooemium in primos decern dialogos ad Cosmum Medicem // Supplementum Ficinianum.
Vol. 2. P. 104. Среди прочих Фичино относил к сочинениям Платона диалоги “Гиппарх”, “Со­
перники” (или “Любовники”) и “Минос”, которые современная наука считает произведения­
ми платоновской школы.
50 Epistole. Lib. I. Imitatio utilior est quam lectio. P. lv.
51 Сомнительным выглядит утверждение П.О. Кристеллера о том, что до перевода Гер­
меса Трисмегиста Фичино “к Платону еще не приступал” (Platonem nondum agressus)
СKristeller Р.О. Introductio. Р. CXXIX, CIL).
52 Ficinus M. Praefatio in traductionem libri Xenocratis Platonici de morte: Ad clarissimum virum
Petrum Medicen // Xenocrates. De morte. Augusta Vindelycorum, 1515. Sig. aiirv. Фичино перевел
под заглавием “О смерти”, приписывая авторство Ксенократу, относящийся к кругу сочине­
ний платоновской школы диалог “Аксиох”.
53 Перевод трактата и предисловие к нему Фичино завершил до конца 1464 г. См.:
Kristeller Р.О. Introductio. Р. CXXXVII.
54 Ficinus М. Praefatio in traductionem libri Xenocratis. Sig. aiiv.
55 Epistole. Lib. 1. P. 23v.
56 Bullard MM. Marcilio Ficino and the Medici: The inner dimentions of patronage // Christianity
and the Renaissance: Image and religios imagination in the Quattrocento. Syracuse, 1990. P. 476.
57 Epistole. Lib. I. Laudes Laurentii Medicis mire. P. 8r.
58 Kristeller P.O. The Platonic academy of Florence // Kristeller P.O. Renaissance thought. II.
Papers on humanism and the arts. New York; Evanston; London, 1965. P. 90 (1-е изд. - 1960 г.).

П РИ Л О Ж ЕН И Е
Марсилио Фичино Козимо Медичи, отцу отечества,
себя препоручает.
На днях, взяв лиру, чтобы с помощью музыкальных напевов дать отдохновение уму, я
исполнил гимн божественного Орфея, в котором он воспел Космос, то есть мир. Содержа­
ние этого гимна, если перевести его дословно с греческого на латинский, следующее: “О всеродитель Уран, несокрушимая часть мирозданья, / Старший в роду, и начало всему и всему
завершенье! / Куполом ты над землей, о миродержавец, простерся, / Дом всеблаженных бо­
гов. Ты все обтекаешь дозором / В круговращенье своем, о страж и земли и эфира, / В серд­
це твоем - бесконечный закон неизбывной природы, / Ты, голубой, адамантово твердый, из­
менчивый видом, / Всеми играешь цветами, о Крона родитель всезрячий, / Высший из демо­
нов! Мне, о блаженный, внемли, умоляю! / Вновь посвященного миста по жизни веди беспо­
рочной”1. Это сказал Орфей. Несколько дней тому назад, как только я исполнил по орфиче­
скому обряду тот самый гимн, посвященный Космосу, тотчас мне принесли письмо моего от­
ца, коим он откликнулся на известие о том, сколь мудро Козимо Медичи, жизни моей благо­
творнейший медик, проявил попечение о моих занятиях, сколь щедро он о них позаботился,
сколь милостиво им покровительствовал, сколь радушно и любовно принял меня в своем до­
ме. В связи с чем я был приведен в изумление не только твоим великодушием (magnificentiam tuam), по отношению к нам весьма значительным, но также пророчеством древнего Ор­
фея. Ибо он словно к тебе обратил гимн, который посвятил Космосу2, обо мне же просил то,
что просил в конце обращения3. Ты же по небесному внушению как раз во время, когда на­
ми был исполнен этот гимн, услышал, кажется, и даровал то самое, что просилось в молит­
ве. Ибо, наконец, ничем другим я не могу отплатить за столь много милостей, кроме как тем,
чтобы прилежно сидеть за томами Платона, которые ты нам щедро преподнес, иметь надле­
жащее попечение об Академии, которую ты для нас приготовил в селении Кареджо, словно
некий храм созерцания, и там, доколе дух правит этим телом, праздновать день рождения
Платона, а равно и Козимо Медичи. Накануне сентябрьских нон4 1462 из Челли. Будь здо­
ров и счастлив5.
ПРИМЕЧАНИЯ

1 Орфические гимны. Гимн IV / Пер. с древнегреческого О.В. Смыки (см. по изд.: Ан­
тичные гимны. М., 1988. С. 184). В письме Фичино дано выполненное им латинское перело­
жение этого гимна.
2 Игра смыслами слова “Cosmo”, которое может означать и “Космос”, и “Козимо”
3 То есть: “Вновь посвященного миста по жизни веди беспорочной”
4 То есть 4 сентября.
5 Перевод выполнен по изд: Supplementum Ficinianum / Ed. Р.О. Kristeller. Florentiae, 1937.
Vol. 2. P. 87, 88.

МАКИАВЕЛЛИ
И ОСОБЕННОСТИ РЕНЕССАНСНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
О ВЛАСТИ
М.А. Юсим

I. Цель настоящей статьи - установить комплекс тех признаков, которые выра­
жаю т собственно “ренессансность” того или иного политического мыслителя
эпохи Возрождения, - выглядит заведомо нереальной, во всяком случае умозри­
тельной.
С одной стороны, каждый писатель неповторим, и его историческая значи­
мость прямо пропорциональна его своеобразию. С другой стороны, лицо всякой
эпохи не в последнюю очередь определяется тем кругом расхожих идей и черт, ко­
торые захватывают умы сперва выдающихся ее сыновей, а затем, через посредст­
во менее оригинальных писателей, распространяются в обществе.
Ч то касается политической мысли Возрождения, то потребность моделирова­
ния основных ее принципов чаще наблюдается там, где речь идет не об Италии или
других “классических” странах Ренессанса, а о распространении его идей в погра­
ничной или даже чуждой среде. Например, говоря о странах Восточной Европы
(и сопоставляя польских, венгерских и других писателей XV-XVI вв. с западными,
в первую очередь с тем же Макиавелли), историки политической мысли упомина­
ют в этой связи такие тенденции, как секуляризацию государственной идеологии,
обоснование централизации власти и национального объединения, демократиче­
ские (или буржуазные, или антифеодальные) социальные симпатии и т.п.1 Все это наряду с указанием на роль гуманистического образования, использование антич­
ных авторов, т.е. на более конкретные и формальные признаки.
Спрашивается, насколько эти абстрактные суждения, очень далекие от образа
мысли людей XIV-XVI вв., являются данью современной нам потребности в обоб­
щении с высоты сегодняшних знаний того, что мы называем политической мыслью
Возрождения, и в сравнении отдельных ее представителей, и в какой степени набор
таких суждений соответствует исторической реальности, т.е. может служить кри­
терием принадлежности того или иного автора именно к ренессансным идейным
течениям.
II. Понятно, что представление о “ренессансности” у каждого историка вытека­
ет из его понимания Ренессанса, и прежде всего в том смысле, был ли он явлением
типологическим, т.е. закономерно возникающим у всех народов на определенном
этапе, или конкретно-историческим (генетическим), зародившимся в Италии и за­
тем получившим распространение - в первую очередь в странах, имевших с ней
культурные связи еще в античности2.
Далее, содержание ренессансной политической мысли может трактоваться поразному, в зависимости от понимания исторических рамок Возрождения - как на­
чала нового времени; продолжения средних веков; переходной эпохи. Не меньше
разных подходов к Возрождению и в культурно-познавательном плане - о нем
можно говорить, например, как о преимущественно эстетизирующем отношении к
49

жизни3; как о синтезе или диалоге культур, о выработке новой концепции лично­
сти4; как о распаде цельного средневекового мировоззрения5; как об особой антро­
поцентрической идеологии6.
Политические идеи Возрождения могут связываться непосредственно с социо­
логическим истолкованием гуманистического движения - в гуманистах видят пред­
шественников новой интеллигенции “разночинного” происхождения7, особый тип
(не составлявший самостоятельной группы) образованных людей, в том числе со­
ветников государей, придворных поэтов, педагогов, историков, зарабатывавших на
жизнь своим пером8. В этом смысле историческое значение Возрождения может не
сводиться к отдельным оригинальным идеям, а состоять в самом факте оживления
дискуссий, опирающихся на древние и средневековые авторитеты, в том числе и на
политические темы.
В то ж е время обсуждение идей, известных в античности или высказанных в
позднее средневековье, как считают некоторы е авторы , в эпоху Возрождения не
бы ло лиш ено своеобразия и новизны9. Разрабаты вались идеи суверенитета
(Э. Пикколомини, позднее Ж. Боден)10, естественного права, разделения власти
и смешанного правления (в частности, у Л. Бруни)11, учение о формах государств
в связи с местной политической практикой; бы ла выдвинута, по крайней мере в
конце XVI в., идея “государственного интереса”12. М ысль о противостоянии го­
сударственной теории и политической практики высказы вали еще до М акиавел­
ли некоторы е гуманисты (Л. Бруни)13. Традиционные рассуждения о качествах
идеального государя произвели на свет концепцию ренессансной доблести
(virtu - вирту), являю щ ейся особым сочетанием - в новом качестве - мудрости и
силы.
П1. Когда речь заходит о политической мысли Возрождения в целом, творчест­
во Макиавелли, как правило, представляется одной из ее вершин, вне зависимости
от ее положительной или отрицательной оценки в целом. То есть идеи флорентий­
ского секретаря служат для нее как бы эталоном. Вместе с тем Макиавелли часто
бывает противопоставляем всей предшествовавшей традиции, в частности как ав­
тор “Государя”, гражданскому гуманизму14. Это особенно заметно и существенно
для англо-американской историографии, изучавшей его в контексте истории рес­
публиканизма 15.
Противоречивость оценок Макиавелли связана с тем, что, с одной стороны, он
писал в традиционном для средних веков и Ренессанса жанре, обсуждал характер­
ные для этой литературы вопросы; более того, можно показать, что чуть ли не лю ­
бая его идея имеет своих предшественников или высказана у современников; так,
мысль о возможном спасении Италии через монархию высказывали Петрарка и
Салю тати16; достоинства и недостатки монархического правления в сходном с Ма­
киавелли духе обсуждали Ф. Патрици да Сьена, П.П. Верджерио и Поджо Браччолини; сомнения в возможности существования идеального монарха высказывали
Л. Марсильи, а позднее Савонарола и Лю тер17; вопрос о шести формах правления
и о смешанной власти, как уже упоминалось, рассматривал наряду с другими авто­
рами Леонардо Бруни, который также опирался на опыт современных ему госу­
дарств и ратовал за создание национальных армий18, и т.д.
С другой стороны, Макиавелли открыто оспаривает традиционные мнения и
часто подчеркивает необычность, неординарность своей точки зрения; благодаря
этой неординарности его, по-видимому, и стали называть “основателем политиче­
ской мысли нового времени”19. Последнее положение, может быть, хорошо согла­
50

суется с “ранессансностью” Макиавелли как мыслителя, подводящего итог прошло­
му, но предвосхищающего будущее, потому что переходность Ренессанса вряд ли
кто-то будет оспаривать.
Однако если попытаться, воспользовавшись примером Макиавелли, построить
своего рода обобщенную модель ренессансной политической мысли, то ни одна из
составляющих такой модели не будет выглядеть бесспорной.
Если вернуться к приведенному нами вначале набору идей, которые по тради­
ции считаются “ренессансными” и так или иначе привязываются к Макиавелли, то
мы сможем убедиться, что ни одна из этих идей без натяжки не может считаться
принадлежащей собственно Возрождению. Так, Возрождение безусловно предше­
ствовало новому времени в своих тенденциях к секуляризации общественной мыс­
ли, но в XVI, да и в XVII в., политическая и социальная борьба шла преимуществен­
но под религиозными знаменами, причем национальные импульсы этой борьбы
придавали духовной полемике невиданные ранее глубину и смысл.
Централизаторские тенденции и обоснование абсолютизма еще менее могут
претендовать на роль специфических черт политической мысли Возрождения. По­
стулаты римского права как минимум с XII в. использовались для защиты абсолют­
ных прав императорской власти; в то же время республиканские идеи гражданско­
го гуманизма в не меньшей, а быть может и в большей, степени характерны для
идеологии Возрождения, чем “новый” монархизм, корни которого все-таки по
справедливости следует искать в средних веках.
Но опять-таки и республиканизм, а вслед за ним и демократизм, поскольку они
также присущи эпохе Возрождения, органически восходят к средневековому насле­
дию, к периоду расцвета городских коммун, очень далеких предвестников респуб­
лик нового времени. Н е случайно идеи республиканской свободы, республиканско­
го устройства в XVI-XVII вв. воплощаются скорее в архаичных государственных
образованиях, каковы Венеция и феодальная Польша.
В отношении гуманистов, кстати сказать, нет однозначного мнения, считать ли
их деятельность разрывом с пополанской, народной и предбуржуазной культурой20,
или их элитарное творчество все-таки было прообразом в том числе и будущего ин­
теллигентского служения идеалам народности.
Таким образом, мы приходим к тому, что пропасть между средними веками и
новым временем, эпохами, противоположными друг другу не только в количест­
венном, но и в качественном отношении, заполняется с помощью Возрождения, по
сути не имеющего собственного лица. Кроме того, отвлеченные идеи, по-видимо­
му, нельзя жестко привязывать к большим историческим эпохам, как и к отдель­
ным классам, поэтому построение модели ренессансных представлений о власти за­
клю чает в себе нечто методологически двусмысленное.
Но не менее спорным и двусмысленным будет выглядеть другой подход - не ос­
тавляющий за Возрождением ничего собственно возрожденческого, а, скажем, то
сводящий республиканские идеи к средневековому коммунализму, то, в зависимо­
сти от удобства, находящий в них раннебуржуазный демократизм.
IV. Попробуем сформулировать свое понимание проблемы. Я исхожу из того,
что европейское Возрождение было конкретно-историческим, неповторимым яв­
лением, зародившимся в Италии и перенесенным на почву других стран. Самостоя­
тельное и самопроизвольное развитие ренессансной культуры в этих странах (неза­
висимое от заимствований) объясняется общими корнями и общей средой, в кото­
рой происходило это развитие.
51

Н о если исходить из этой точки зрения, отрицающей типологическую заданность европейского Возрождения XIV-XVI вв., то невозможно указать ни одного
основного или обязательного признака, который позволял бы причислить того или
иного автора к политическим писателям именно Ренессанса. Хотя, кроме общности
культурной традиции, всегда можно указать на ряд - в каждом случае различных ренессансных черт, сочетание которых характерно для данного мыслителя как
мыслителя Возрождения.
Существует, однако, на очень абстрактном уровне, и типологическая законо­
мерность Возрождения как возврата к ушедшей культуре, которая заложена в при­
роде вещей, в идее органического развития по кругу или по спирали. Такие Ренессансы могут наблюдаться у разных народов и в разные эпохи, но не иметь ничего
общего с европейским Возрождением. Не думаю также, что нужно выводить их за­
кономерность из общественных потребностей периода перехода от феодализма к
капитализму, в частности потому, что и эти понятия скорее историчны, чем универ­
сальны.
Но искать специфику ренессансной мысли стоит, по-моему, именно в общем,
натуралистическом понятии обновления, одной из главных витающих в воздухе
идей Возрождения, - хотя не единственной и, конечно, необязательной для каждо­
го писателя-гуманиста.
Известно, что у Макиавелли идея обновления является одной из ключевых в
виде “возврата к началу” политических образований и так или иначе связана со все­
ми его теоретическими построениями, входя в их философский фундамент. «В выс­
шей степени справедливо, что все вещи этого мира преходящи, но путь, предначер­
танный для всех небом, проходят целиком лишь те, что поддерживают свой телес­
ный порядок, а не утрачивают его, и [все] происходящие в них изменения клонятся
к их здоровью, а не повреждению. А поскольку я говорю о смешанных телах, к ка­
ковым принадлежат государства [“республики”] и религиозные школы [“секты ”],
то на пользу им идут те перемены, которые возвращают их к исходным началам ...
долговечнее те, в которых заложена возможность обновления...
Всякое учение, всякая республика и всякое царство поначалу необходимо со­
держат в себе некоторое благо, с помощью которого они делают первые успехи и
первые приобретения. Но поскольку с течением времени это благо подвергается
порче, то, если не вернуть его в прежние рамки, оно неизбежно погубит все тело»21.
В чем же особенность макиавеллиевского понимания обновления как ренес­
сансной концепции в отличие от средних веков и нового времени? На мой взгляд,
эта особенность заключается в понимании “новизны”, в иной ее оценке по сравне­
нию с прошлым. В средние века примат древности был неоспоримым, более древ­
нее, первоначальное было и более благородным, совершенным, со временем же
происходило “умаление” этого качества. В приведенной цитате эта идея, безуслов­
но, присутствует, хотя в более натуралистическом виде, как идея всеобщего круго­
ворота, в отличие от выработанной в средние века религиозными мыслителями ли­
нейной схемы выхода из круга.
В то же время Макиавелли говорит о новизне и необычности своих мнений,
ставя себе в заслугу эти открытия, которые он сравнивает с открытиями новых ма­
териков22. Здесь присутствуют начатки той погони за новизной, которая впослед­
ствии превратилась в настоящую манию и дожила до наших дней, несмотря на по­
вторяющиеся попытки остановиться и оглянуться (а это говорит о фундаменталь­
ных причинах, порождающих такой взгляд на вещи).
52

Идея обновления как возврата заложена и в основе главного феномена Возро­
ждения - обращения к античной культуре. Здесь наличествует пиетет по отноше­
нию к определенной письменной традиции, но ее авторитет лишен абсолютного
статуса. Здесь же наличествует и призыв повернуться к опыту, перед идеальным
миром внеземного совершенства имеющему то преимущество, что он позволяет
воплотить - в доступных пределах - совершенство земное.
Правда, отказ от апелляции к абсолютному, надчеловеческому началу и сво­
бодное предпочтение, отдаваемое одной культурной традиции (античной) перед
другой (средневековой), таили в себе семена сомнения, а значит, и саморазрушения
и ставили под вопрос попытку людей Возрождения достичь гармонии природы и
культуры. Понимание относительности всякой истины особенно остро ощущается
у Макиавелли, который как автор политический пишет о принципах человеческо­
го общежития и видит все несовершенство этих принципов, отсюда его критиче­
ское отношение уже и к возрожденческому идеалу.
V. Ренессансное понимание обновления заключает в себе элементы, присущие
как средневековью, так и новому времени. Таким образом, мы снова убеждаемся,
что выделить какую-то специфически ренессансную идею либо комплекс идей или
особенностей, в том числе и для политической мысли, не удается.
Зато практически все вышеупомянутые подходы по-своему и в той или иной
степени приближают нас к своеобразию воззрений эпохи Возрождения на власть и
государство, а значит, и помогают судить о людях той эпохи - насколько отдельные
ее писатели прониклись теми идеями и настроениями, которые определили ее лицо
и дали ей название.
ПРИМЕЧАНИЯ

1 См.: Зимин А. А. И.С. Пересветов и его современники: Очерки по истории русской об­
щественно-политической мысли середины XVI в. М., 1958; Малярчик Я. Политическое уче­
ние Макиавелли в России, в русской и советской историографии // Annales Universitatis Mariae
Curie-Sklodovska. Sectio G. Lublin, 1960. Vol. 6. P. 1-20; DantiA. Machiavelli e l’Europa Orientale //
Accademie e biblioteche d’ltalia. Roma, 1970. Maggio-giugno, N 3. P. 180-189; Tamborra A.
Machiavelli nell’Europa Orientale nei secoli XVI-XVII // Studi storici sull’Europa Orientale: Raccolta
per il 70 compleanno dell’autore. Roma, 1986. P. 47-67 (lma ed. - 1970); Barycz H. My$l i legenda
Machiavella w Polsce w. XVI i XVII //Spdjrzenja w przeszloSd polsko-wtoska. W-wa, 1965 (1 wyd. 1946); MalarczykJ. La fortuna di Niccolo Machiavelli in Polonia. Varsavia, 1969 (lma ed. - 1959).
В дальнейшем изложении мы опираемся преимущественно на отечественную литературу.
2 Подробнее об этой проблеме см.: Петров М.Т. Проблема Возрождения в советской
науке. Л., 1989. С. 206-226.
3 Burckhardt J. Die Kultur der Renaissance in Italien. Basel, 1860. Новый русский перевод:
Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. М., 1996.
4 Баткин JIM. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М., 1989.
5 Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978.
6 Рутенбург В.И. Титаны Возрождения. СПб., 1991 (1-е изд. - 1976 г.); Брагина Л.М.
Итальянский гуманизм: Этические учения XIV-XV вв. М., 1977; Она же. Социально-этиче­
ские взгляды итальянских гуманистов (вторая половина XV в.). М., 1983; Гарэн Э. Пробле­
мы итальянского Возрождения: Избранные работы: Пер. с итал. М., 1986.
7 Петров М.Т. Итальянская интеллигенция в эпоху Ренессанса. Л., 1982.
8 Kristeller Р.О. The classics and Renaissance thought. Cambridge (Mass.), 1955.
9 Ракитская И.Ф. Политическая мысльитальянского Возрождения: Гуманизм конца
XIV-XV в. Л., 1984.

10 Там же. С. 107, 129; см. также о Бодене: Элъфонд И.Я. Учение о государстве Жана
Бодена // Культура Возрождения XVI века. М., 1997. С. 193.
11 См.: Ракитская И.Ф. Указ. соч. С. 51, 78, 122.
12 Meinecke F. Die Idee der Staatsrason in der neueren Geschichte / Hrsg. von W. Hofer. 3. Aufl.
Miinchen, 1963.
13 См.: Ракитская И.Ф. Указ. соч. С. 81.
14 Baron Н. The crisis of the early Italian Renaissance: Civic humanism and republican liberty in
an age of classicism and tyranny. Princeton, 1966 (1st ed. - 1955).
15 Connell W.J. The republican tradition, in and out of Florence // Girolamo Savonarola: piety,
prophecy and politics in Renaissance Florence / Eds. D. Weinstein, V. Itotchkiss. Dallas, 1994.
P. 95-105.
16 См.: Ракитская И.Ф. Указ. соч. С. 39, 42,43; ср.: Абрамсон М.Л. От Данте к Альбер­
ти. М , 1979. С. 109.
17 Ракитская И.Ф. Указ. соч. С. 66; ср.: Юсим М.А. Макиавелли и Лютер: Христианская
мораль и государство // Культура эпохи Возрождения и Реформация. Л., 1981. С. 61-76.
18 Ракитская И.Ф. Указ. соч. (гл. II “Учение гуманизма о формах государства”).
19 Machiavelli N. Ореге scelte / А сига di G.F. Berardi. Roma, 1973. Р. 123, 577, 607.
20 Хлодовский Р.И. Кризис пополанской культуры в зеркале поэзии флорентийского се­
кретаря // Культура и общественная мысль: Античность. Средние века. Эпоха Возрождения.
М., 1988. С. 188-195.
21 Machiavelli N. Op. cit. Р. 283-284 (Discorsi, III, 1).
22 Ibid. P. 123 (Discorsi, I, Proemio).

ПРОБЛЕМЫ ВЛАСТИ
В ТВОРЧЕСТВЕ ФРАНЧЕСКО ГВИЧЧАРДИНИ
Л.М. Брагина

Политик и историк, яркий представитель культуры Возрождения в пору ее наи­
высшего расцвета в первые десятилетия XVI в., Ф ранческо Гвиччардини
(1483-1540) вызывал неизменный интерес исследователей остротой наблюдений,
неординарностью суждений, глубиной осмысления современного развития Италии,
изящным итальянским слогом1. Он принадлежал к знатной флорентийской фами­
лии, многие представители которой были видными государственными деятелями
Флорентийской республики, гордился деяниями своих предков и разделял их пат­
риотические убеждения.
В исторических сочинениях и политических трактатах Ф. Гвиччардини стре­
мился воздать должное своему роду и восславить Флоренцию, игравшую одну из
ведущих ролей среди государств политически раздробленной Италии. Проница­
тельный историк, он серьезно задумывался о причинах эволюции Флоренции от
республиканского строя пополанской окраски (в ее многочисленных магистрату­
рах участвовали не только представители патрицианской верхушки, но и средних
торгово-ремесленных слоев города) к единоличной власти семейства Медичи, раз­
мышлял об оптимальной форме ее государственной системы. “Семейная хроника”
и “История Флоренции”, “Рассуждения в Логроньо” и “Диалог об управлении Фло­
ренцией” стали важными вехами его творчества. К флорентийским проблемам
Гвиччардини обращался и в других произведениях - “Заметках о делах политиче­
ских и гражданских”, письмах и фундаментальном сочинении последних лет жиз­
ни - “Истории Италии”, где скрупулезно описал события Итальянских войн
1494-1559 гг. (до мира в Като-Камбрези он не дожил), принесших многочисленные
беды государствам Апеннинского полуострова и окончившихся для многих из них
частичной или полной утратой независимости. Он искал причины политического
полицентризма Италии, ее многовековой раздробленности, в которой видел глав­
ное зло, повлекшее за собой трагедию Итальянских войн. Гвиччардини не был сто­
ронним наблюдателем этих событий, но принимал непосредственное участие, в ча­
стности, в военных действиях Коньякской лиги (она была образована в 1526 г.) в
качестве представителя Папского государства при союзной армии. Он мечтал о
единой Италии, способной отстоять свою независимость от иноземцев, что станет
мощным импульсом к ее экономическому и культурному развитию. Общеитальян­
ский патриотизм зрелых лет сочетался у Гвиччардини с воспитанным с детства па­
триотизмом флорентийским, что сказалось и на особенностях его историко-поли­
тической мысли2. И все же главный предмет размышлений в большинстве его со­
чинений - судьба Флорентийской республики, избежавшей иноземного гнета, но
оказавшейся после 1512 г. во власти тирании Медичи, по существу правивших Фло­
ренцией в течение нескольких десятилетий XV в.
Получив юридическое образование в университетах Флоренции, Феррары и
Падуи в 1499-1505 гг., Гвиччардини начал политическую карьеру в качестве члена
55

Синьории Флоренции, занимаясь в то же время и адвокатской практикой. Это был
период республиканской реставрации после изгнания из города Пьеро Медичи в
1494 г. и реформ Савонаролы. Новым шагом в конституционной эволюции Фло­
рентийской республики стало введение пожизненного срока пребывания в должно­
сти - высшей в государственной системе Флоренции - гонфалоньера справедливо­
сти, на которую был избран Пьеро Содерини (до этого в течение двух веков срок
гонфалоньера, как и других членов Синьории, ограничивался двумя месяцами). Б ы ­
ло ли это благом для республики? Гвиччардини искал ответ на этот вопрос, пыта­
ясь осмыслить ее историю начиная с конца XIV в. в “Истории Флоренции”, над ко­
торой работал в 1508-1510 гг. Эта проблема волновала многих его современниковфлорентийцев, но свое сочинение Гвиччардини не предназначал для опубликова­
ния (“История Флоренции” была напечатана только в XIX в.) - он писал его для се­
бя и своей семьи, следуя литературным традициям образованной верхушки флорен­
тийского общества, считавшей важным оставить потомкам не только семейную
хронику, но и записки в историческом жанре, посвященные прошлому Флорентий­
ской республики3. Исторический контекст в творчестве Гвиччардини прочно спаян
с его политическими идеями; как правило, событийный анализ служит историку
для теоретических обобщений политического характера. Эта особенность четко
прослеживается и в тех его произведениях, где он рассматривает принципы госу­
дарственного устройства Флорентийской республики, судьбами которой он был
глубоко и искренне озабочен. Таковы его “Рассуждение в Логроньо” (1512-1513) и
“Диалог об управлении Флоренции” (1525). Многие выводы этического и полити­
ческого свойства нашли отражение в “Заметках о делах политических и граждан­
ских”, которые Гвиччардини составлял, тоже не предназначая для печати, с 1508 г.
(а возможно, и раньше) до последних лет жизни.
В данной статье нас будет интересовать постановка проблем власти в двух его
сочинениях - в “Истории Флоренции” и “Заметках о делах политических и граж­
данских”, которые находили достаточно противоречивую оценку в отечественной
историографии, а в работах зарубежных исследователей уступали место анализу
“Диалога об управлении Флоренции”, “Истории Италии” и некоторым другим со­
чинениям Гвиччардини зрелого периода его творчества. Глубокое знание государ­
ственного механизма Флоренции, как и преданность интересам родного города,
Гвиччардини демонстрирует в своих сочинениях на протяжении всей творческой
жизни. Его республиканские убеждения с олигархической окраской не претерпели
существенных изменений даже в те годы, когда власть в городе вновь оказывалась
в руках Медичи. Тем более существенным нам представляется его анализ 60-летне­
го правления этого рода во Флоренции XV в. - от триумфального въезда в город в
1434 г. изгнанного политическими противниками Козимо Медичи до падения вла­
сти этого дома при сыне Лоренцо Великолепного Пьеро в 1494 г. Нам представля­
ется особенно важной трактовка Гвиччардини образов правителей Флоренции из
рода Медичи, которая позволяет судить не только о его политических пристрасти­
ях, но и о степени объективности его суждений как историка.
“История Флоренции” не получила должного, как нам кажется, анализа в рабо­
тах отечественных историков, однако именно в этом произведении особенно отчет­
ливо раскрывается гуманистический подход Гвиччардини к решению проблем вла­
сти. В этом произведении, обладающем несомненными литературными достоинст­
вами, он впервые дает яркие оценки правления Козимо, Лоренцо и Пьеро Медичи,
к характеристике которых возвращается и позже, не меняя их принципиально. Не
56

менее интересна и оценка ситуации в республике в конце XIV - начале XVI в. Здесь
выявляются олигархические убеждения Гвиччардини - их он будет более обстоя­
тельно обосновывать в “Рассуждении в Логроньо” и “Диалоге об управлении Фло­
ренции”. Позиции Гвиччардини по проблемам власти - конкретно флорентийского
характера и более общим - иногда четко проясняются в его афористических “З а ­
метках о делах политических и гражданских”.
Гвиччардини начинает “Историю Флоренции” с анализа правления Козимо
Медичи, предпослав этому краткие сведения о событиях с 1378 г. (восстание чомпи,
направленное против власти олигархии и за расширение рамок пополанской демо­
кратии) до его триумфального возвращения в 1434 г., когда его сторонники доби­
лись осуждения Синьорией противников партии Медичи4. Причину возвышения
Козимо историк усматривает прежде всего в методах политики, которыми тот по­
следовательно и очень успешно пользовался. Козимо начал с того, как подчеркива­
ет Гвиччардини, что добился принятия Синьорией закона об ограничении (в боль­
шей мере, чем это было прежде) прав грандов, феодальной знати, давно поселив­
шейся в городе, - их лишили доступа во все главные магистратуры республики.
Этим Козимо обезопасил себя, замечает историк, от возвышения возможных со­
перников из среды нобилитета. Далее Козимо активно способствовал через своих
сторонников в Синьории принятию закона об изменении системы выборов - теперь
магистратов избирали аккопьяторы (выборщики) из состава балии - специальной
комиссии, действовавшей в течение пяти лет. Главной заботой Козимо, на что
Гвиччардини обращает особое внимание, стало бдительно следить за тем, чтобы
никто из граждан Флоренции не возвысился до его уровня настолько, чтобы его
можно было опасаться. Сам Козимо ни в какие магистратуры не входил, предпочи­
тая оставаться частным лицом, но через своих стронников, людей, как правило,
чем-то ему обязанных, которых он стремился выдвинуть в главные органы власти,
добивался нужных ему решений. Рычагами его политики были выборы в Синьо­
рию, куда он неизменно проводил своих ставленников, и система налогообложения,
поскольку нарушение гражданами налогового законодательства нередко использо­
валось как предлог для лишения их политических прав. Во всем прочем, отмечает
Гвиччардини, Козимо не стеснял свободы деятельности основной массы граждан,
даже поощрял их, когда речь шла об интересах Флорентийской республики. Он не
прибегал к насилию, но, наоборот, старался ко всем относиться с уважением и тер­
пимостью5.
Широкие личные связи (впрочем, Гвиччардини не говорит об их финансовой
подоплеке, имевшей место во многих случаях) помогали Козимо прочно удержи­
вать власть в городе. Это, утверждает историк, стало особенно заметно после того,
как в 1458 г., не без помощи гонфалоньера справедливости Луки Питти, друга се­
мьи Медичи, было принято решение ограничить права значительной группы влия­
тельных граждан, так что сторонники Козимо оказались на ведущих постах. Н ако­
нец, заслугой внешней политики Козимо, которая также способствовала росту его
влияния и власти, Гвиччардини считает тот важный факт, что в течение несколь­
ких десятилетий Флоренция не вела войн, да и внутренние конфликты ее не сотря­
сали6. Оценивая в целом 30-летнее реальное (при отсутствии официальных долж­
ностей) правление Козимо Медичи, Гвиччардини избегает какой-либо критики в
его адрес и не называет его тираном. А такие оценки нередко встречаются в пуб­
лицистике Флоренции последних десятилетий XV в., когда противники Медичи
корни тирании Лоренцо Великолепного искали в политике его деда Козимо. Гово­
57

ря о власти Козимо, Гвиччардини пользуется терминами potere, stato (оба в значе­
нии “власть”), но главное - стремится показать, что вся его деятельность да и образ
жизни не выходили за рамки статуса простого гражданина, пусть даже первого сре­
ди равных. Ему представляется вполне закономерным и справедливым, что после
смерти Козимо публичным декретом ему было присвоено звание “отца отечества”
(pater patriae)7.
Своему анализу правления Козимо Гвиччардини подводит следующий итог:
“Его считали очень мудрым человеком; он был чрезвычайно богат, больше, чем
какое-либо другое частное лицо в его эпоху; ему была присуща огромная щедрость,
особенно в строительстве, где он проявил себя не как простой гражданин, а по-ко­
ролевски. Он построил не только собственный дом во Флоренции, церковь Сан Ло­
ренцо, бадию во Фьезоле, монастырь Сан Марко, виллу Кареджи, но и многое за
пределами города, даже в Иерусалиме. Его постройки отличались не только пыш­
ностью и огромными затратами, но и высоким вкусом (somma intelligenzia). За ог­
ромную власть (per lo stato grande) - ведь он почти 30 лет был главой города, - за
богатство и великодушие он приобрел высочайшую репутацию, какой со времен
Рима и до наших дней никогда не имел ни один гражданин как частное лицо”8.
И так, у Гвиччардини нет сомнений в том, что, оставаясь частным лицом и не
занимая никаких высших постов в республике, Козимо Медичи приобрел громад­
ную власть, достиг величия и славы исключительно благодаря своим личным ка­
чествам - незаурядному уму, тонкому политическому расчету, великодушию и
щедрости, проявившейся в беспримерном по масштабам строительстве, которое
украсило Флоренцию прекрасными зданиями. Подчеркнем, что Гвиччардини не
отмечает никаких изъянов ни в политике, ни в характере Козимо, тем самым, ка­
залось бы, продолжая филомедичейскую традицию флорентийской публицисти­
ки. Наравне с ней во Флоренции сложилась и антимедичейская линия, к которой
примыкал, в частности, видный представитель гражданского гуманизма - напра­
вления, заложенного ещ е в начале XV в. трудами Леонардо Бруни, - Аламанно
Ринуччини9. Он с эмоциональным накалом доказывал, что уже при Козимо во
Флоренции начали нарушаться конституционные принципы ее свободы и сложи­
лась тирания.
Напомним, что молодой Гвиччардини писал “Историю Флоренции” в годы вос­
становления республиканских свобод и институтов и в его положительной оценке
Козимо нельзя усмотреть никакой политической корысти. Важнее обратить вни­
мание на другое: в нарисованном Гвиччардини политическом портрете Козимо Ме­
дичи нашли отражение черты гуманистического идеала правителя - мудрого и
щедрого, пекущегося о благе государства и его подданных. Для Гвиччардини осо­
бенно ценно, что этот обладавший реальной властью правитель оставался частным
лицом, в полной мере проявившим гражданскую доблесть во имя процветания рес­
публики. Созданный пером историка образ Козимо Медичи, вызывавшего проти­
воречивые оценки сограждан, как современников, так и потомков, был близок к
реальному - главный упрек ему бросали за то, что он поставил в финансовую зави­
симость от себя огромное число граждан Флоренции и умелой демогогией распола­
гал к себе средние слои и низы. Гвиччардини, как бы абстрагируясь от истинной по­
доплеки власти Козимо (вполне возможно, ему было известно далеко не все о де­
лах Козимо, а обвинения он относил на счет антимедичейской пропаганды), стре­
мится увидеть прежде всего позитивные стороны его политики, видя их в умиротво­
рении города, в прекращении длившихся десятилетиями внутренних раздоров и
58

партийной борьбы. Но историк воздержался и от панегирика Козимо, нередкого в
политической литературе той поры.
В годы пятилетнего правления сына Козимо Пьеро (1464-1469), как показыва­
ет Гвиччардини, власть Медичи пошатнулась и в городе обострилась межпартий­
ная борьба, которую историк оценивает крайне негативно. Противниками Пьеро
были очень богатые и влиятельные граждане Флоренции Дьетисальви Нерони и
Аньоло Аччайоли, искавшие способы лишить его власти, но все попытки оказа­
лись тщетными: Пьеро пользовался уважением и доверием флорентийцев. П оэто­
му, замечает Гвиччардини, когда он умер в 1469 г., его старшего сына Лоренцо на­
род признал правителем города10.
Наступила пора власти Лоренцо Медичи - правления столь ж е неконституци­
онного, как и его предшественников. Эпохе Лоренцо в “Истории Флоренции” по­
священо несколько глав, в которых подробно описаны методы его политики и осо­
бенно детально - внешняя ситуация, в которой Лоренцо играл весьма заметную
роль. Уже в 1470 г. молодой Лоренцо заявил о себе, подчеркивает Гвиччардини, как
вдумчивый политик, продолжавший традиции своего деда Козимо. Главными ори­
ентирами его внутренней политики стали внесение изменений в практику выборов
магистратов и стремление оттеснить влиятельных лиц города, своих возможных
соперников (в памяти были живы козни против отца) от решения наиболее важных
дел, арбитром в которых выступал он сам, так что “управление городом, - заклю ­
чает Гвиччардини, - вскоре оказалось в руках Лоренцо”11. И хотя многие важные
дела, замечает историк, поручались “людям знатным и достойным”, он не допускал,
однако, их возвышения настолько, чтобы можно было их опасаться.
Такую угрозу Лоренцо увидел в семействе Пацци. Конфликт с Пацци спрово­
цировал заговор 1478 г., во время которого был убит брат Лоренцо Джулиано, сни­
скавший любовь сограждан за доброту и красоту. Хотя заговор Пацци мог лишить
Лоренцо власти и даже жизни, он, наоборот, придал последнему еще больший вес
в государственных делах, подчеркивает Гвиччардини: народ встал на защиту Ло­
ренцо и признал его властителем города (padrone della citta), как бы синьором горо­
да (quasi signore della citta). Власть Лоренцо, заключает историк, чрезвычайно воз­
росла, а народ оказался у него в рабстве12.
Успехи во внешней политике - расширение владений Флорентийской респуб­
лики и упрочение ее позиций в Тоскане - сделали еще более прочным правление
Лоренцо. Это позволило ему, по мысли Гвиччардини, провести в 1481 г. государст­
венную реформу, цель которой состояла в том, чтобы резко сузить круг лиц, при­
частных к власти: высшим органом республики теперь стал Совет семидесяти; два
традиционных Совета, включавших несколько сот человек, были упразднены. Б ы ­
ло завершено и преобразование системы выборов, так что в магистратурах теперь
оказывались только ставленники Лоренцо. Гвиччардини отмечает тесную связь
внутренней и внешней политику Лоренцо, характерную для последнего десятиле­
тия его правления. Активные усилия Лоренцо на общеитальянской политической
арене в 80-е годы, принесшие Флоренции небывалый авторитет, позволили ему,
подчеркивает Гвиччардини, в 1490 г. еще больше сократить круг лиц, допущенных
к управлению государством. Синьорию стал избирать Совет семидесяти, где было
немало сторонников Лоренцо, а главным совещательным органом стала комиссия
(балия) из 17 представителей влиятельных семейств города. В нее входил сам Ло­
ренцо, а среди прочих, не без гордости отмечает историк, были и Гвиччардини, дя­
дя и отец Франческо13.
59

Гвиччардини не дает оценки реформам Лоренцо, которые фактически измени­
ли республиканский строй Флоренции, превратив ее в узкоолигархическое государ­
ство по сути монархического типа, что признает и сам историк. Анализ правления
Лоренцо он заключает следующими словами: “Власть Лоренцо с каждым днем рос­
ла и достигла апогея после заговора 1478 г . ... До самой кончины он управлял и рас­
поряжался городом по своему произволу как его полновластный повелитель”14. В
политических портретах Лоренцо и Козимо, созданных Гвиччардини, на первый
план выступают личность, характер, способности, воля, позволившие гражданину
вне всяких постов во властных структурах, но лишь своей доблестью подчинить се­
бе государство с республиканской конституцией. Этот психологический аспект чет­
ко выявляет следующий пассаж: “Поскольку Лоренцо столь возвысился, что нико­
гда во Флоренции не было равного ему гражданина, и слава его была велика как
при жизни, так и после смерти, я счел, что будет нелишним, а, напротив, весьма по­
лезным описать подробно его характер и привычки, известные мне не по собствен­
ным наблюдениям - ведь, когда он умер, я был маленьким мальчиком, - а по дос­
товерным документам и свидетельствам”15.
В отличие от Козимо Гвиччардини видит в характере Лоренцо не только “мно­
го замечательных доблестей”, но и некоторые пороки. Лоренцо был мудр и благо­
разумен, щедр и великодушен, но в то же время проявлял жестокость и мститель­
ность, был одержим высокомерием и чрезмерной подозрительностью. Характери­
стика, данная Лоренцо Гвиччардини, выглядит в целом беспристрастной - власти­
тель Флоренции максимально приближен к его жизненно правдивому образу, нари­
сованному многими современниками, и далеко отстоит от гуманистического идеа­
ла правителя. И все же Гвиччардини склонен высоко оценивать правление Лорен­
цо Великолепного. “Он сосредоточил в своих руках такую власть, что можно ска­
зать, Флоренция в его время не была свободной (т.е. ее конституционная libertas ут­
ратила силу. -Л .Б .), хотя (и это особо подчеркивает Гвиччардини. -Л .Б .) там в изо­
билии процветало все, что может быть славным в городе, который называется сво­
бодным, а на самом деле тиранически управляется одним гражданином”16. Главным
критерием суждений историка, как и в оценке правления Козимо, оказывается
польза, которую принесла государству власть дома Медичи. Он не сомневается в
тиранической основе правления Лоренцо, но не может вынести ему отрицательный
вердикт: “Невозможно было найти тирана лучше и приятнее; его талантам и доб­
роте обязаны были своим появлением бесконечные блага”17. Личность правителя,
его выдающиеся способности, позволившие ему проводить нужную для процвета­
ния государства политику, - таков главный итог анализа власти в медичейской
Флоренции XV в. в сочинении Гвиччардини. И не случайно именно с этих позиций
получают в “Истории Флоренции” решительное осуждение методы правления без­
дарного сына Лоренцо, Пьеро Медичи.
Передача власти Пьеро была подготовлена, полагает Гвиччардини, тем авто­
ритетом, который приобрел дом Медичи в правление Козимо и Лоренцо. Однако
безрассудство Пьеро помешало ему удержать столь прочные при отце позиции:
спустя два года, в 1494 г., он был вынужден бежать из Флоренции. Помимо внеш­
неполитических обстоятельств - начала похода французского короля Карла VIII в
Италию - Гвиччардини видит причины такого бесславного конца сына Лоренцо в
его характере и образе жизни. П ортрет Пьеро в “Истории Флоренции” нарисован
черной краской. Молодой правитель Флоренции был лишен достоинств, но обла­
дал многими пороками. “Характер у него тиранический и надменный”, - утвержда­
60

ет Гвиччардини; он не внял советам друзей отца “вести жизнь обыкновенного гра­
жданина”, любил помпезность и расточительность, был груб, жесток, подозрите­
лен даже по отношению к друзьям, проявлял упрямство и самоуверенность в делах,
в которых ничего не понимал. Все это, заключает историк, не снискало ему добро­
го имени и уважения сограждан и вызвало в конечном итоге недовольство народа,
изгнавшего его из города18.
К ак видим, Гвиччардини последователен в своих оценках правления Медичи в
XV в. Образы Козимо, Лоренцо и Пьеро созданы в одном ключе - этико-психоло­
гическом и соизмеряются с гуманистическими представлениями об идеальном пра­
вителе, который обладает высокой нравственностью и приумножает общественное
благо. Анализ власти в медичейской Флоренции, проведенный историком, не за­
трагивает, однако, собственно политической проблемы: он не стремится показать,
как влияло правление Козимо и особенно Лоренцо на характер государственного
устройства Флоренции. Точнее, Гвиччардини видит изменения ее государственной
системы в сторону олигархии и даже синьории тиранического склада, но не счита­
ет их трагичными для Флорентийской республики в отличие от многих предшест­
венников и современников. К ак историка его вполне удовлетворяет “красивая ти­
рания” Лоренцо и приводит в восторг строительная деятельность Козимо. Но без­
рассудство, некомпетентность в государственных делах Пьеро Медичи он реши­
тельно осуждает. Благо государства и общества, не знавшего в медичейской Фло­
ренции острых вспышек социальной и межпартийной борьбы, и все возраставший
авторитет Флорентийской республики на общеитальянской арене оказываются для
Гвиччардини главными позитивными факторами правления Медичи.
После изгнания Пьеро Медичи, пошедшего на серьезные уступки требованиям
Карла VIII, триумфальным маршем двигавшегося с севера на юг Италии с целью
завоевания Неаполитанского королевства и восстановления в нем власти Анжуй­
ской династии, во Флоренции при активном содействии Савонаролы - монаха-проповедника, пользовавшегося огромным авторитетом у значительной части населе­
ния города, - началась республиканская реставрация. Были ликвидированы послед­
ствия реформ Лоренцо - создан Большой совет, куда вошли представители всех се­
мейств, активно участвовавших в прошлом в управлении государством, изменена
система выборов, упорядочено налогообложение. К ак же оценивает Гвиччардини
эпоху реставрации республиканских порядков во Флоренции в своем первом исто­
рическом сочинении?
Гвиччардини подробно описывает реформы 1494 г.; отмечает как важный мо­
мент создание Большого совета, на заседаниях которого присутствовали более ты ­
сячи человек; подчеркивает роль Совета восьмидесяти, обсуждавшего законода­
тельные предложения Синьории перед тем, как их принимал Большой совет; гово­
рит о создании Комиссии двадцати - исполнительного органа с консультативными
функциями19. В 1495 г. во Флоренции, подчеркивает Гвиччардини, “укреплялась
власть народа” (lo stato del popolo), что вызывало недовольство Комиссии двадцати
“и многих других, стоящих во главе государства”20. Савонарола в своих проповедях
предостерегал от возможных изменений сложившейся системы управления (в част­
ности, возражал против продления полномочий Комиссии двадцати). В городе сло­
жились две партии - сторонников Савонаролы и его реформаторской деятельности
и противников укрепления “власти народа” (средних торгово-ремесленных сло­
ев)21. В 1496 г. в городе начались смуты, которые подогревались стремлением час­
ти знатных фамилий монополизировать власть в республике и контролировать вы­
61

боры в Синьорию (теперь она избиралась Большим советом). “Споры флорентий­
цев разгорались с каждым днем”, что было связано не только с борьбой за власть
и влияние в городе отдельных семей, но и с Савонаролой, который вызывал резкое
недовольство папского Рима, отлучившего его от церкви22.
Гвиччардини не без иронии описывает дальнейшие события во Флоренции: “В
правительстве был сильный разлад, поскольку все магистраты избирались в Боль­
шом совете, а он поначалу отдавал предпочтение людям из народа, гражданам, из­
вестным своей добропорядочностью, и тем, которые не вмешивались в дела госу­
дарства, а не людям, имеющим большой вес и опыт. Затем постепенно поняли, что
в правительстве должны быть благоразумные и толковые люди, угасла ненависть
к большинству тех, кто в прошлом обладал в городе властью, и выборы главных
магистратов, в первую очередь гонфалоньера справедливости и Комиссии десяти,
стали проводиться более разумно”23. Словом, к управлению государством теперь (в
1497 г.) пришли компетентные, опытные представители городской верхушки, от­
странив малосведущих в государственных делах простых ремесленников и торгов­
цев. Гвиччардини приветствует такой ход событий: правительство вступило на “ра­
зумный” путь, как одобряет он и последующие постепенные изменения в системе
выборов, которые приведут в магистратуры “достойных людей”24. Историк не
скрывает своего сочувствия к тем, кто незаслуженно оказывается неизбранным в
магистратуры, поскольку снова введена практика выборов по жребию. К тому же
это порождает новые распри среди граждан, так что даже раздаются голоса, что
раньше, при Медичи, дела в государстве обстояли гораздо лучше25. Народное пра­
вление представляется Гвиччардини далеко не оптимальным, но чреватым двумя
серьезными опасностями для государства - внутренними раздорами и правлением
некомпетентных граждан. Уже в “Истории Флоренции” (в более поздних сочинени­
ях он скажет об этом резче) намечается позиция Гвиччардини в вопросе о наилуч­
шей форме правления для Флоренции - олигархия, правление “мудрых”, “опыт­
ных”, “благоразумных”, которое позволит избежать крайности как тирании, так и
хаоса народной власти.
Обращаясь к более поздним событиям - после 1502 г., когда должность гонфа­
лоньера справедливости стала пожизненной, - Гвиччардини не высказывает одоб­
рения в отношении и этой ситуации, поскольку она чревата усилением единолич­
ной власти. Его республиканские убеждения, четко обозначившиеся в “Истории
Флоренции”, получат развернутое обоснование в “Рассуждении в Логроньо” и “Диа­
логе об управлении Флоренции”, которые заслуживают, на наш взгляд, отдельного
детального исследования. Заметим лишь, что Гвиччардини придет к твердому убе­
ждению, что Флоренции нужна олигархическая республика, которой будут управ­
лять наиболее мудрые, опытные, уважаемые граждане. Единовластие, особенно
тиранию, он отвергнет как политический строй, нарушающий традиции Флорен­
тийской республики. Что же касается реальной тирании Медичи во Флоренции
XV в., то он не осудил ее, очевидно, потому, что не считал сведенными на нет лишь
формально существовавшие республиканские порядки в городе. Как и для предше­
ственников Гвиччардини во флорентийской историографии, главным для него в по­
литической жизни Флоренции с ее традиционной борьбой партий за влияние в го­
роде оказывалась проблема стабильности, мира, спокойного экономического раз­
вития города купцов и ремесленников.
Власть дома Медичи, подчинивших в XV в. своему диктату республиканские
институты, как ни парадоксально, обеспечивала до поры мир и процветание Фло62

ренции. Этим, по-видимому, и объясняется промедичейская позиция Гвиччардини,
для которого “История Флоренции” (напомним, что он не предназначал ее для пуб­
ликации) была первым этапом в осмыслении проблем власти. Он сосредоточил
здесь внимание на эволюции Флорентийской республики от олигархии конца
XIV - начала XV в. через нарастание единовластия Медичи к народному правлению
конца XV - начала XVI в., что позволило историку увидеть позитивные и негатив­
ные стороны власти при разных реальных государственных системах, хотя и в рам­
ках республиканской конституции. На этой ранней фазе его развития как полити­
ческого мыслителя и историка Гвиччардини представлялись важными не столько
государственные институты, обеспечивающие определенный порядок в обществе,
сколько личности, способные осуществить на практике стабильность в государст­
ве, не втянутом в гражданские конфликты. Уже в этом произведении Гвиччардини
намечаются его позиции реалистически мыслящего политика, для которого значи­
мы не столько формы государства, сколько функции власти, утверждающей мир и
стабильность.
Твердое убеждение Гвиччардини, что политика требует знаний, ума, порядоч­
ности, понимания интересов общества и государства, нашло отражение и в “Зам ет­
ках о делах политических и гражданских”. Несколько заметок посвящены именно
этому аспекту власти. Он не сомневается в том, что “причиной крушения госу­
дарств почти всегда бывают ошибки правителей”26. А ошибки, в свою очередь, результат невежества, неопытности, некомпетентности: “Зло в том, что люди, а
больше всего народы, не постигая по невежеству своему причин неустройств, при­
писывают их не тем ошибкам, какие на деле к тому привели; они не сознают, какое
страшное бедствие жить под властью человека, не умеющего властвовать, и упор­
ствуют в своей ошибке, то есть сами берутся за вещи, которые делать не умеют,
или предоставляют управлять людям неопытным; это часто приводит к оконча­
тельной гибели города”27. З а этими обобщениями - наблюдения не только флорен­
тийской истории, но и практики многих итальянских государств. Гвиччардини по­
этому обращается к характерной для итальянских городов-государств проблеме
свободы: “Плоды свободы и цель ее не в том, чтобы каждый правил государством,
ибо править должен лишь тот, кто способен и этого заслуживает, а в том, чтобы со­
блюдались хорошие законы и установления; при свободном строе законы охраня­
ются строже, чем под властью одного или немногих”28. Повторяя свой тезис о ком­
петентности стоящих у власти как условии благополучия государства, Гвиччардини
делает к нему важное добавление: главная опора общества - законы, которые при
республиканских свободах “работают” лучше, чем в системе единовластия.
М еткие характеристики Гвиччардини дает в “Заметках” и тирании, и народно­
му правлению: “Н е для собственной пользы были посажены князья... но во имя ин­
тересов народов, чтобы дать им хорошее управление; поэтому, когда князь пере­
стает считаться с народом, он уже не князь, а тиран”29. Благо народа - главная цель
всякой власти, в том числе единоличной, которая лишь в таком случае может быть
оправданна, по мысли Гвиччардини. Тирания оказывается, таким образом, проти­
воположностью подлинной власти. Гвиччардини не отказывается в “Заметках” и от
анализа психологического аспекта власти: “Я часто видел, как ошибаются люди,
когда судят о власти; обыкновенно говорят о том, как должен был бы поступить
тот или иной князь в силу разума, а не о том, как он поступит, следуя своей приро­
де, уму”30. И как вывод - назидание политически близоруким: “В делах государст­
венных надо обращать внимание не столько на то, как должен был бы князь посту­
63

пать по указанию разума, но на то, как он, вероятно, поступит по природе и при­
вычкам своим; ведь князья часто делают не то, что должны, а то, что им кажется
нужным”31. Единоличная власть всегда чревата субъективизмом, ибо невозможно
самому правителю игнорировать свой характер, свою психологическую особен­
ность. Тирания особенно опасна еще и тем, что тиран не только нарушает законы
или произвольно их диктует, но и непредсказуем в проявлениях своей природы, ха­
рактера.
Трезвые оценки дает Гвиччардини и “правлению народному”: “Народные пра­
вления тем легче впадают в тиранию, чем больше они стремятся ее избежать, и пе­
реходят ради этого к распущенности”32. В наблюдениях об особенностях народной
власти Гвиччардини неизбежно обращается к примеру Флоренции: “В общем, ее
(народную власть. -Л .Б .) во Флоренции любят, но это не машина, точно работаю ­
щая по указанию одного или немногих, и она каждый день действует по-разному
вследствие многочисленности и невежества людей, участвующих в деле правления.
Поэтому, если такая власть хочет удержаться, она должна быть приятной для всех
и, насколько может, избегать раздоров между гражданами. Если она не умеет или
не в силах их заглушить, раздоры открывают дорогу переменам правления. Власть
действительно должна соблюдать во всем справедливость и равенство. Так создает­
ся безопасность, обеспечивается общая удовлетворенность и закладывается основа
для сохранения народного правительства, опирающегося не на малочисленных
приверженцев, с которыми оно не способно править, а на бесчисленных друзей. Ес­
ли народная власть начинает править как тиран, то удержать ее возможно, только
превратив правление народа в другую форму власти, это не сохраняет свободу, но
разрушает ее”33. В этом программном тексте Гвиччардини как бы подытоживает
свои размышления о государственной системе Флоренции.
Здесь важны несколько его тезисов: народная власть имеет несомненные пре­
имущества (ее “лю бят” флорентийцы) как система, основанная на законах, консти­
туции, создающей основу “справедливого правления”; она выражает интересы все­
го общества, где граждане равны перед законом; она может быть эффективной
лишь тогда, когда отражает интересы большинства, когда опирается “на бесчис­
ленных друзей”; наконец, ее главный минус - возможность отхода от законности,
что по сути сближает ее с тиранией, а избежать ее окончательного перерождения
в таковую можно, лишь изменив характер самой власти, т.е. утратив свободу, точ­
нее, конституционные свободы. Гвиччардини здесь не показывает своей абсолют­
ной приверженности олигархической форме республики, он в традициях флорен­
тийской политической мысли, особенно гражданского гуманизма, обращает внима­
ние и на достоинства народного, т.е. широкого, правления, солидаризируясь с “муд­
рыми и добрыми” гражданами, которые “одобряют ее как меньшее зло”34. “Зам ет­
ки” Гвиччардини позволяют глубже понять особенности его политического мыш­
ления. Они, несомненно, тоже заслуживают специального анализа.
В “Заметках” Гвиччардини отражены преимущественно этические позиции ис­
торика и политика, получившего характерное для его времени и социального кру­
га гуманистическое образование. В XV в. этика в трудах гуманистов была тесно пе­
реплетена с политической мыслью. Идеальный правитель наделялся множеством
добродетелей, и его политика должна была непременно базироваться на мораль­
ных нормах, не на традиционных церковно-схоластических, а на принципах гумани­
стической этики, не сковывавшей волю, творческую инициативу человека и под­
черкивавшей достоинство личности. Гвиччардини в “Истории Флоренции” проявил
64

приверженность к гуманистическим подходам в оценках людей власти, но все же
стремился и к созданию их вполне жизненно реальных характеристик. Проблема
связи этики и политики представлена и в его “Заметках о делах политических и гра­
жданских”. Однако здесь заметен еще больший отход от гуманистических позиций,
хотя многие их основополагающие представления о человеке присутствуют в вы­
сказываниях Гвиччардини. Вот один из примеров трезвой рекомендации этико-по­
литического свойства: “Когда отечество попадает под власть тиранов, то хороший
гражданин, по-моему, должен искать сближения с ними, чтобы внушить им стрем­
ление к добру и ненависть к злу; прямая польза для города в том, чтобы люди бла­
городные были в такое время влиятельны...”35. И еще одна заметка на эту тему:
“Утверждаю, что хороший гражданин, любящий родину, должен общаться с тира­
ном не только ради собственного спокойствия, ибо опасно навлечь на себя подоз­
рение, но и для блага родины, потому что, поступая таким образом, он может при
случае способствовать делом и советом многому добру и отвратить многое зло; те,
кто осуждает его, безумны, потому что плохо было бы городу и им самим, если бы
тирана окружали одни только злодеи”36.
Трудно сказать, когда написаны эти заметки: все они не датированы, но в них
отразилась позиция самого Гвиччардини, входившего в окружение Алессандро Ме­
дичи после падения республики в 1530 г. В этих заметках видны и традиции граж­
данского гуманизма с его акцентом на патриотизме, служении отечеству, и вера гу­
манистов в возможность нравственных людей влиять на безнравственных правите­
лей - вера в силу добра и его победы над злом, уверенность в том, что “благород­
ные” люди всегда нужны отечеству. Но есть в этих заметках и иные этические мо­
тивы: конформизм полезен и индивиду, и обществу, он не нарушает морального
равновесия личности. В трудах гуманиста, тоже флорентийца, Аламанно Ринуччини, старшего современника Гвиччардини, решительно отвергалась всякая возмож­
ность не только служить тирану, но и участвовать в политической жизни города,
если в ней задавали тон люди, преступавшие нормы порядочности37. Гвиччардини
смотрит иначе, более трезво на извечный вопрос о зависимости политики от мора­
ли. Но он и не склонен в его решении к тем крайностям, которыми отмечен “Госу­
дарь” Макиавелли, его друга и младшего современника.
Материал, представленный в данной статье, не дает оснований для всеобъем­
лющих выводов о проблемах власти в творчестве Гвиччардини, но позволяет пола­
гать бесспорно заслуживающими внимания исследователей политические убежде­
ния этого мыслителя38.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Отметим наиболее близкие к тематике данной статьи работы о Гвиччардини: De
Caprariis V. Francesco Guicciardini. Bari, 1950; Rubinstein N. The “Storie fiorentine” and the
“Memorie di famiglia” by Francesco Guicciardini // Rinascimento. Firenze, 1953. 4. P. 171-225;
Rotta S. Francesco Guicciardini / / 1 classici italiani nella storia della critica. Firenze, 1964; Gilbert F.
Machiavelli and Guicciardini: Politics and history in sixteenth-century Florence. Princeton, 1965;
Scarano E.L. II dialogo “Del reggimento di Firenze” di Francesco Guicciardini // Giomale storico della
letteratura italiana. 1968. 145. P. 232-292, 523-560; Idem. Guicciardini e la crisi del Rinascimento.
Bari, 1973; Palmarocchi R. Guicciardini. N.Y., 1976; Bonadella P.E. Francesco Guicciardini. New
York; Boston, 1976; Scarano E.L. La ragione e le cose: Tre studi su Guicciardini. Pisa, 1980;
Francesco Guicciardini. 1483-1983: nel V centenario della nascita. Firenze, 1984.
2 Ridolfi F. Vita di Francesco Guicciardini. Milano, 1982.
3 К ул ь тур а В о зр о ж д е н и я

65

3 Guicciardini F. Storie fiorentine: Dal 1378 al 1509 / A cura di R. Palmarocchi. Bari, 1931 (да­
лее - Storie).
4 Storie. P. 1-3.
3 Ibid. P. 4-5.
6 Ibid. P. 7-9.
7 Ibid. P. 11.
8 Ibid. P. 11-12.
9 Брагина JIM. Аламанно Ринуччини и его “Диалог о свободе” // Средние века. М., 1982.
Вып.45. С. 119-140.
ю Storie. Р. 15-18, 20-21.
и Ibid. Р. 30.
12 Ibid. Р. 31-34, 37-38.
13 Ibid. Р. 70-71.
14 Ibid. Р. 73.
15 Ibid. Р. 73-74.
16 Ibid. Р. 74.
12 Ibid. Р. 80.
18 Ibid. Р. 83-88.
19 Ibid. Р. 104-111.
20 Ibid. Р. 115.
21 Ibid. Р. 115-116, 123-124.
22 Ibid. Р. 134.
23 Ibid. Р. 134-135.
24 Ibid. Р. 135-136.
25 Ibid. Р. 136-137.
26 Guicciardini F. Ricordi / А сига di Е. Janni. Milano, 1951; Guicciardini F. Ricordi, diari, memorie / A cura di M. Spinella. Roma, 1981. Русский перевод “Заметок”: Гвиччардини Ф. Соч. М.,
1934. С. 107-230 (далее - Заметки).
27 Заметки. [№] 137,139.
28 Там же. [№] 109.
29 Там же. [№] 314.
30 Там же. [№] 319.
31 Там же. [№] 128.
32 Там же. [№] 397.
33 Там же. [№] 21.
34 Там же. [№] 227.
35 Там же. [№] 220.
36 Там же. [№] 330.
37 См.: Брагина Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая по­
ловина XV в.). М., 1983.
38 Тема статьи частично затрагивалась и в работах отечественных историков: ДживелеговА.К. Франческо Гвиччардини//Гвиччардини Ф. Соч. М., 1934. С. 11-101; Рутенбург В.И.
Гвиччардини: Заметки о позднем Возрождении // Итальянское Возрождение. Л., 1966.
С. 89-120; Постников В.А. Франческо Гвиччардини о политическом строе Флоренции//
Средневековый город. Саратов, 1981. С. 174-177.

КОНЦЕПЦИЯ “ГОСУДАРСТВЕННОГО ИНТЕРЕСА’
ДЖОВАННИ БОТЕРО
Л .С. Чиколини

410 лет назад из типографии венецианского издателя Джолити вышел в свет
труд Джованни Ботеро “О государственном интересе”1. Вместе с опубликованным
годом раньше трактатом “Об основах величия и славы городов”2 сочинение это на
рубеже чинкве и сеиченто стало одним из самых популярных в Италии: за первым
изданием последовали новые, в конце XVI-XVII в. книга Ботеро выдержала более
30 публикаций. Ее комментировали, переводили на другие европейские языки.
С Ботеро не всегда соглашались, порой критиковали3. Но, несомненно, он оказал
немалое влияние на развитие общественной мысли своего времени. Однако в сле­
дующем столетии блеск славы Ботеро потускнел, интерес к нему возобновился
лишь в XIX-XX вв., тогда появились и новые издания его произведений, в том чис­
ле К. Моранди (1930) и Л. Фирпо (1948)4. В 1956 г. трактат “О государственном ин­
тересе” был переведен на английский язы к и опубликован вместе с сочинением “Об
основах величия и славы городов”, перевод которого на английский был осущест­
влен еще в начале ХУП в.5
Оценка творчества Ботеро весьма разноречива: от похвалы и одобрения до
резкой критики и осуждения его как консерватора и даже реакционера. Таким счи­
тали Ботеро мыслители Рисорджименто, подобную характеристику давали Д. Фер­
рари и Ф. де Санктис. Более благосклонно оценивали его труды историки первой
трети XX в. Ф. Майнеке, относивший Ботеро к выдающимся представителям
“итальянской ш колы ” политиков XVI в., и Б. Кроче, обративший внимание на его
попытку найти способ правления, при котором бы государственный интерес и нор­
мы морали совпадали. В целом литература о Ботеро достаточно обширна. Подроб­
ное описание его жизни и деятельности содержит трехтомный труд К. Джоды; по­
литические воззрения его изучали Э. Ботеро, М. Де Бернарди, П. Тревес, Р. Де
Маттеи. Автор целой серии работ о политических мыслителях чинкве и сеиченто,
Де Маттеи, обратил внимание на сходство идей и Кампанеллы и Ботеро и рассма­
тривал вопрос о возможных заимствованиях Кампанеллы у последнего. Специаль­
ный труд пьемонтскому писателю посвятил Ф. Шабо. Его отношение к церкви и го­
сударству изучал Л. Де Лука. К. Моранди помимо публикации главных трактатов
Ботеро обратился к проблеме взаимовлияния ряда мыслителей и сопоставлял воз­
зрения Ботеро, Кампанеллы, Шоппе и Бодена. Важный вклад в исследование темы
внес Л. Фирпо: кроме выверенного издания политических трактатов Ботеро он дал
характеристику его юношеских произведений, а также эпистолярного наследия.
Историки отмечали заслуги Ботеро в пробуждении интереса к политической эко­
номии, экономической географии, статистике, этнографии. В то же время многие
говорили о его “иезуитстве”6. В России имя Ботеро было известно небольшому
кругу лиц уже в XVII-XVIII вв. благодаря рукописным переводам из его сочине­
ний7. В XIX в. специальное исследование - магистерскую диссертацию - посвятил
Пьемонтцу Э. Вреден (1866), а в конце прошлого века его политическую теорию
з*

67

кратко охарактеризовал М.М. Ковалевский8. После этого в нашей отечественной
историографии долгое время каких-либо специальных работ о Ботеро не сущест­
вовало. Лишь несколько лет назад автор данных строк предложил читателям очерк
о его идеальном городе-государстве. Ботеро упоминается в книге М.А. Юсима о
Макиавелли среди других авторов XVII в., знакомых русским библиофилам разных
времен9.
Джованни Ботеро (1544-1617) жил в период глубоких социальных сдвигов,
происходивших накануне нового времени в Италии и во всей Европе. Погибали ста­
рые политические институты, создавались новые типы власти, в результате чего
большую актуальность приобретали проблемы государства. Отсюда небывалый
интерес широкой публики к политическим теориям, споры о наилучшем общест­
венном устроении, всевозможные социальные утопии. Поток этой литературы осо­
бенно усилился во второй половине XVI в. Свое суждение об идеальном городе-го­
сударстве (citta) высказал и Ботеро. Сторонник Контрреформации, каким он оста­
вался всю жизнь, в трактате о воображаемом городе выступал, однако, отнюдь не
как ретроград и, хотя не избежал противоречий, высказал ряд передовых идей, на­
рисовав картину благополучного и изобильного городского центра, процветающе­
го благодаря активной деятельности и продуктивному труду его обитателей. В трак­
тате “О государственном интересе” Ботеро возвращался к этой теме, подходя к ней
с другой стороны - он создавал образ идеального устроителя “наилучшего” госу­
дарства. На этом образе лежит заметный отпечаток жизни, воспитания, занятий са­
мого автора.
Ботеро был родом из Бене, небольшого города в Пьемонте. В юном возрасте
он вступил в иезуитский орден (1559), но после 22-летнего в нем пребывания не­
ожиданно утратил благосклонность начальства (отклонившись от ортодоксально­
го толкования одного из псалмов, за что предстал перед инквизицией и был отпра­
влен в изгнание). Ботеро вышел из ордена иезуитов (1580) и вступил в конгрегацию
облатов, организованную архиепископом Милана Карло Борромео, став затем его
секретарем. В 1585-1586 гг. Ботеро выполнял дипломатические поручения герцо­
га Савойского во Франции, а по возвращении находился при молодом прелате Фе­
дерико Борромео, некоторое время жил в Риме. С 1598 по 1610 г. Ботеро - на служ­
бе у герцога Савойского Карло Эмануеле I, который вверил ему аббатство Сан Ми­
келе делла Кьюза в Кьези (1604). В качестве воспитателя трех сыновей герцога
ученый аббат провел несколько лет в Испании (1603-1607), по возвращении воспи­
тывал двух младших сыновей герцога. Ботеро много путешествовал, проявляя ред­
кую наблюдательность, что нашло отражение в его творчестве.
Литературное наследие Ботеро значительно. Он сочинял стихи, писал на бого­
словские темы; представляют интерес его письма, но наибольшее внимание при­
влекаю т политические труды. Первым в этой области были рассуждения “О госу­
дарственной мудрости”, повествующие о выдающихся светских и духовных прави­
телях. Идеи, изложенные в них, были развиты затем в двух названных выше трак­
татах. Пьемонтец - автор “Всемирных обозрений” (“Relazioni universali”): описания
стран земного шара и населяющих их народов, «Добавлений к “Государственному
интересу”», трактатов “О христианских государях”, “Капитаны” и др. Один из пос­
ледних его трудов - “О лиге против турок”10.
Интересующее нас сочинение “О государственном интересе” - пространное из­
ложение учения о государстве, роли политики и значении верховной власти. Оно
заострено против Макиавелли, его политической концепции, что подчеркнуто в по­
68

священии к книге, адресованном “архиепископу и князю Зальцбурга Вольфгангу
Теодориху”. По разным причинам, писал Ботеро, ему довелось посещать дворы ко­
ролей и князей и слышать разговоры о “государственном интересе”, в связи с чем
упоминались имена Макиавелли и Тацита, “первого потому, что он претендует да­
вать советы относительно правления народами, а второго потому, что он живо изо­
бражает искусство, к которому прибегал император Тиберий, дабы утвердиться и
удержать власть в Римской империи”. Макиавелли основывает государственный
интерес на плохом знании дела, заявлял Ботеро, а император Тиберий утверждает
тиранию, обнаруживая свою жестокость и свои варварские законы. “Меня весьма
удивляет, - восклицал Пьемонтец, - что столь нечестивый автор и столь дурные
методы тирана ценятся так, что почитаются почти за норму и согласно идее долж­
ны применяться в администрации и управлении государством”. И что не столько
удивляет, сколько вызывет гнев писателя, так это противопоставление “варвар­
ской манеры правления закону Бога”: достаточно сказать, что “одно разрешается
ради государственного интереса, а другое соответствует совести” Животным дан
природный инстинкт, позволяющий им избегать вредных вещей. Людей же приро­
да одарила светом разума и совестью, дабы отличать добро от зла. В противовес
Макиавелли и Тациту Ботеро намерен предложить свои суждения о правлении го­
сударством, ради чего и замыслил 10 книг на эту тему (с. 3^1). Так, в посвящении
затрагивается один из животрепещущих вопросов той эпохи о соотношении поли­
тики и морали, в решении которого Ботеро оказывается, как увидим, непоследова­
тельным: реальность заставляла и его отступать от этических норм и советовать
правителю прибегать к хитрости, лицемерию, обману, т.е. уподобляться государю
Макиавелли.
Сочинение начинается с вопросов, что такое государство и что такое “государ­
ственный интерес”. Ответ Ботеро не трафаретен: “государство - это прочная
власть над народом” (stato ё un dominio fermo sopra populi), а государственная муд­
рость - это знание способов, при помощи которых можно “основать, сохранить и
расширить государство-власть” (dominio). Такое определение государства отлича­
ется от распространенных в те времена дефиниций, нередко восходивших к сужде­
ниям древних, Платона и Аристотеля прежде всего. Не случайно именно эта ф ор­
мулировка вызывала возражения его оппонентов, считавших ее слишком лапидар­
ной и неточной11. Гуманисты по большей части рассматривали государство как до­
бровольно-принудительный союз людей, существ социальных, вне общества жить
не могущих. Подобное определение города-государства (citta) давал и сам Ботеро.
“Citta, - писал он в трактате об основах величия городов, - это собрание людей, све­
денных вместе, чтобы вести счастливую жизнь”12. В трактате “О государственном
интересе” в понимании сущности власти сделан иной акцент. Пьемонтец фактиче­
ски отделял институт государства от совокупности граждан и рассматривал его как
механизм подчинения подданных - мысль, находившая одобрение у сторонников
абсолютизма. Возможно, здесь сказывалось влияние Жана Бодена, с книгой кото­
рого “О государстве” Ботеро мог познакомиться во Франции.
Если в политической литературе XVI в. большое место отводилось характери­
стике государственного устройства и форм правления - демократии, олигархии, мо­
нархии, смешанного правления и т.п., то Ботеро эта тема не занимала. В поле его
зрения - единоличное правление; он последовательный сторонник монархии, мо­
нархии светской. Главное действующее лицо его произведения - государь (il
Prencipe). Государственный интерес, пишет Ботеро, прямо касается государя и го­
69

сударства - первого как мастера (l’artefice), второго как материал (la materia), с ко­
торым работает мастер (с. 9).
Итак, в центре внимания Ботеро - глава государства, получивший свои полно­
мочия “естественным”, т.е. законным, путем (посредством избрания или по наслед­
ству) либо по праву завоевания, независимо от происхождения власти - он государь,
и главное его достоинство - дееспособность, умение управлять.
В произведении возникают мотивы, характерные для публицистики позднего
Возрождения, на коей лежала печать влияния побеждавшей в Италии К онтрре­
формации, а также неустойчивой атмосферы в стране, политическая карта кото­
рой подвергалась постоянной перекройке. Ботеро, как и многим его соотечествен­
никам, свойственно стремление выяснить основы жизнестойкости и долголетия го­
сударства. Рассматривая разные виды “владений” и по размерам деля их на малые,
средние и большие, он предвидел падение малых: они слабы и самостоятельно су­
ществовать не могут (республики Лукка, Рагуза). Более стойки, в его представле­
нии, средние, подобные “владениям господ Венецианцев”, герцогству Миланскому,
королевству Богемия, графству Фландрия, имеющие возможность оставаться суве­
ренными. Затрагивается вопрос (ответ на который искали многие мыслители до
Ботеро) о причинах упадка и гибели государств. Решающее значение Пьемонтец
придавал внутреннему состоянию общества, ибо редко случается, подчеркивал он,
чтобы внешние силы разрушили государство, если прежде оно не было подорвано
изнутри (с. 12). В пример приводилась Римская империя, ослабленная роскошью,
праздностью, моральным разложением и легко ставшая добычей варваров (с. 99).
Перед правителем ставится цель - стараться сохранить государство внутренне
здоровым. Труд законодателя, писал Ботеро, должен заключаться не в формирова­
нии citta, а в заботе о том, как уберечь от гибели существующее государство. Пос­
тановка вопроса прямо соответствовала задаче времени: в конце XVI в. именно та­
кая и стояла перед сохранившимися на Апеннинах суверенными республиками и
синьориями, испытывавшими давление со стороны Испании, австрийских Габсбургов, Франции, турок и других вражеских сил. В достижении этой цели важнейшее
значение Ботеро придавал отношениям между народом и правителем и делал ак­
цент на деловых качествах последнего. Что важнее для государя: любовь к нему на­
рода или признание его авторитета, “репутация” хорошего правителя? - спрашивал
автор и отвечал: конечно, репутация, ибо государь избирается не для удовольствия,
а ради блага и здоровья общества. Посему в нем более ценятся не изящество и при­
ятность, а доблесть и ум, на которых и зиждится репутация. Ботеро предлагал чи­
тателям длинный перечень выдающихся исторических лиц (светских правителей
и римских понтификов), опиравшихся на мудрость и избегавших грубого насилия
(с. 22-24).
В согласии с традицией, установившейся в политической литературе Возрож­
дения, главе государства предъявляются большие требования. Он должен обладать
суммой высоких добродетелей. На одно из первых мест ставится справедливость
главы государства, его способность обеспечить неукоснительное исполнение зако­
нов и надлежащее отправление правосудия ради поддержания мира среди населе­
ния и установления согласия между правителем и подданными. В основу положен
принцип разделения обязанностей между сторонами: подданные (включая знать и
города) должны платить определенные налоги и верно служить государю, а дело
правителя - поддерживать в своих владениях спокойствие и порядок (с. 28). В этих
рассуждениях усматривается намек на возможность договорных отношений между
70

синьором и народом, оставшийся, правда, неразвитым. В трактате подчеркнута не­
обходимость разумной финансовой и налоговой политики - вопрос, весьма злобо­
дневный в Италии того времени. Государь не должен быть бесчеловечным, поучал
Ботеро, и уподобляться таким правителям, как неаполитанский король Альфонс II:
одержимый безрассудной алчностью, он заставлял крестьян откармливать его сви­
ней, а если свиньи подыхали, требовал за них плату, скупал зерно, оливковое мас­
ло, а затем, пользуясь правом преимущества на рынке, спекулировал, перепродавал
их по высокой цене (с. 191). В книге содержатся критические замечания по поводу
существовавшей в итальянских государствах системы налогообложения, перекла­
дывания бремени платежей на плебс и жителей контадо. Автор предостерегал гла­
ву государства об опасности народных волнений, которые могут вспыхнуть из-за
злоупотреблений власть придержащих, как случилось во Фландрии при герцоге
Альба (с. 194-196).
Пьемонтец пытался проанализировать причины народных возмущений. Там,
где царит “грубейшее рабство”, несправедливость и где изнурителен труд, возника­
ют беспорядки. Автор отмечает три вида мятежей: народ восстает против государя
и его чиновников, против правителя ополчается знать, и, наконец, волнения вызы­
вает борьба партий. Мудрый глава государства должен предусмотреть все меры и
не допускать восстаний (в Италии XVI в. они, как известно, вспыхивали часто).
Против возмутителей порядка надо действовать быстро: захватывать главарей, ис­
пользовать противоречия между группировками, сеять страх, подозрения, затевать
интриги, склонять на свою сторону выдающихся лиц, привлекать проповедников и
т.п., т.е. использовать всякие, в том числе аморальные, средства, но только в край­
них случаях браться за оружие (с. 159-161). Мир в государстве следует поддержи­
вать без помощи палача, подчеркивал Ботеро. Надо уметь разговаривать с наро­
дом, учитывая его особенности. Если обуздать преступников и правонарушителей,
освободить людей от страха подвергнуться насилию, быть ограбленными и убиты­
ми в собственном доме и если обеспечить их необходимой пищей, то исчезнет по­
вод для недовольства. Государю надлежит следить, чтобы “хищные министры” не
грабили народ. В трактате оживало известное изречение древних - “хороший пас­
тух не сдирает с овец кожу, а довольствуется стрижкой их шерсти”. Правителю да­
ется совет ограничивать свои расходы, научиться тратить деньги с пользой (с. 28,

200).
Ботеро был решительным противником продажи государственных должно­
стей, что, как известно, все больше практиковалось в европейских странах по мере
усиления абсолютистских режимов. Кто продает должности, заявлял он, тот хочет,
чтобы чиновники были ворами (с. 35). Под угрозой строгого наказания должност­
ным лицам запрещается принимать подарки. Пьемонтец ссылался на поучитель­
ный рассказ Плутарха о статуях судей в одном из городов Египта, изображенных
без рук, как символе того, что судьи исполняют свой долг, не беря взяток. Вспоми­
нал он и царя Камбиза, приказавшего содрать кожу с несправедливого судьи - при­
мер, часто встречавшийся в публицистике итальянского чинквеченто. Высказыва­
ется мысль о необходимости контроля за действиями чиновников, и наряду с впол­
не нравственными мерами Ботеро считал допустимым, по примеру герцога Тоска­
ны Козимо, держать тайных шпионов, которые информировали бы государя о по­
ведении подчиненных лиц. Иные правители, повествовал Пьемонтец, сами, пере­
одевшись, выходили смотреть и подслушивать, о чем говорят в народе (с. 39-40).
Однако наиболее действенным средством против коррупции Ботеро, ссылаясь на
71

пример Китая, считал хорошее материальное обеспечение должностных лиц госу­
дарем.
Н еотъемлемым качеством правителя объявлялось милосердие, сочетавшееся с
щедростью. Помогать бедным и несчастным - долг верховной власти. Но тут Ботеро порой давал советы явно в духе Макиавелли: не благодарить и не одаривать
людей сразу и помногу, а делать это постепенно, растягивая во времени, и помалу,
вселяя надежду на дополнительные вознаграждения, которые могут последовать в
будущем (с. 48).
В числе главных достоинств государя - мудрость и мужество, это его очи и ру­
ки, без них он слеп и немощен. Подчеркивается ученость главы государства, круг
знаний которого весьма широк. Ему следует изучить “моральную философию”, об­
разы правления, военное искусство. Полезно познавать устройство мира, явления
природы, “движение небес”, качества простых и сложных тел. Подчеркивается зна­
чимость истории, под которой Ботеро понимал изучение опыта людей, приобре­
тенного непосредственно историком или другими лицами, - это устные или пись­
менные рассказы путешественников, послов, разведчиков, купцов. Среди источни­
ков - сочинения древних, в первую очередь Гомера, Пиндара, Вергилия (с. 58). П ье­
монтец рекомендует государю самому включаться в написание истории, рисовать
картины сражений, военных действий, подвигов полководцев, описывать весь мир
и его части. Но особенно важно для правителя знать натуру и склонности поддан­
ных, их обычаи и характер, меняющийся в зависимости от “места, возраста, форту­
ны, образования”. В трактате оживают знакомые по сочинениям других политиков
Возрождения суждения о разных типах людей, формировавшихся в зависимости от
климата и географической среды (с. 59-62). В этих рассуждениях Ботеро очень
близок к Бодену.
Заверш ая рассуждения о мудрости государя, бывший член Общества Иисуса
отмечал самую ее суть. В его понимании это - осторожность, которая диктует свои
правила поведения. Одно из них - не полагаться на друзей и родственников, на со­
юзы и лиги, поскольку человеком движет интерес (древние писали, что, исходя из
условий, люди меняют дружбу на вражду, а словами мира и войны, в зависимости
от нужды, пользуются, как разменной монетой) (с. 62). Сентенции эти свидетельст­
вуют о практицизме ученого монаха. “Осторожных” советов в трактате много: не
ссориться с более могущественными; не осложнять отношения с церковью, ибо в
итоге восторжествует она; не враждовать с “натуральными” подданными, что мо­
жет вызвать бунт (как в Чехии во времена императора Сигизмунда или во Фланд­
рии при католическом короле); не полагаться на совет подданных другого госуда­
ря: он может оказаться коварным; не выступать открыто против толпы (moltitudine), так как победить ее трудно, а в случае победы государь рискует потерять не­
малую долю расположения подданных. Государю дается совет казаться больше
сторонником знати, чем народа, либо наоборот, и тогда он станет главой одной из
партий. Словом, государю полезно следовать примеру “доброго моряка - держать­
ся ветра” и делать вид, что хочет выполнить то, чему помешать не в силах
(с. 64-69). Заботясь о доброй репутации, государь должен скрывать свои слабости
и недостатки (с. 78). Показательна рекомендация оказывать помощь ученым, “вы­
дающимся умам” и “гениям”, поскольку они “головы” народной массы, иначе гово­
ря, государю выгодна симпатия интеллигенции, соответственно влияющей на на­
строение толпы (с. 47). Как видим, на этих рассуждениях лежит печать не только
откровенного утилитаризма, но и немалой доли лицемерия.
72

Следует заметить, что и на отношении автора к религии лежит та же печать.
Воспитанник иезуитов обнаруживал уважение к католической церкви, чего ожидал
и от идеального правителя, которому положено “умалять” себя перед лицом боже­
ственного величия. Религию, и не только христианскую, Ботеро (как и в трактате
об идеальном городе) объявлял “фундаментом всякого государства”, “матерью
почти всякой добродетели”, она делает подданных послушными, люди уверены,
что служат Богу, поскольку государь - его викарий. Религия - такая сила, заявлял
Пьемонтец, без которой шатаются все остальные устои власти (с. 90, 91,94,98). Но
из всех религий, именно христианская, по его убеждению, наиболее благосклонна
к государю, ибо она обладает такой мощью, что подчиняет “не только тела и соб­
ственность, но и души верующих”, “связывает их чувства и мысли”. Духовные лица
“держат в своих руках совесть народа” (с. 98, 138). И если государь не выступает
против природы и Бога, в мире он не найдет другой подобной силы, способной за­
ставить подданных повиноваться. Вывод ясен - государю выгоден союз с церко­
вью, и потому он должен считаться с нею: не следует принимать важных решений,
не обсудив их прежде с теологами и канониками. Советы бывшего иезуита прямо
согласовались с задачами Контрреформации: похвально строить великолепные
храмы, рассылать повсюду проповедников, проявлять заботу о материальном дос­
татке духовных лиц, дабы не вынуждать их просить милостыню в ущерб своему ав­
торитету. Ботеро не вступал ни в какие теологические дискуссии. Для него христи­
анская религия прежде всего великая политическая сила. Церковь оказывается ин­
струментом государственной власти, гарантом повиновения подданных. В случае
большой нужды государь вправе рассчитывать и на ее материальную поддержку
(так, клир Франции дал королю 120 миллионов скудо, а испанское духовенство оп­
латило стоимость 60 оснащенных галер). Однако самовольно государь не может
распоряжаться имуществом церкви (р. 198-199).
В русле задач Контрреформации Ботеро развивал и планы подчинения “варва­
ров”, дикарей и еретиков. Их всех следует обращать в католическую веру, “натура­
лизовать”, особо обратив внимание на более “удалившихся” от христианства маго­
метан, а из еретиков - на кальвинистов (с. 141, 144). Методы, с помощью которых
можно заставить их повиноваться, достаточно коварны и хитры: их надо ослаблять
физически и духовно, заставлять тяжело работать, приучать к вредным развлече­
ниям (коими своим гражданам заниматься не позволено), переселять в другие мест­
ности, лишать книг, печати, проповедников, не давать им объединяться, дабы ли­
шить возможности действовать единодушно, запрещать занимать высокие должно­
сти, а такж е браки между выдающимися протестантами. Предлагаемые меры впол­
не соотносились с практикой возникавших в ту пору колониальных держав. Они
ничуть не менее безнравственны, нежели советы “нечестивца” Макиавелли, против
которых ополчался Ботеро.
Автор трактата стремится охватить взором все стороны жизни государства.
Значительное место им отведено организации обороны и военного дела. Долг гла­
вы государства - обеспечить подданным безопасность. В его руках - строительст­
во крепостей, организация колоний, укрепление границ, размещение гарнизонов,
ведение разведки и шпионской деятельности в лагере врага. Любопытен совет ли­
шать противника удобств снабжения провиантом, для чего рекомендуется ограни­
чить строительство загородных вилл, где неприятель без труда находит обилие
съестных припасов. Совет, явно навеянный итальянской реальностью: на Апеннин­
ском полуострове продолжалось активное вложение денег в землю и создание в
73

сельской местности поместий, которые в ходе военных действий и занимали враже­
ские войска.
Ботеро интересовала политическая и военная ситуация в Европе в целом, он
сравнивал армии различных стран, определял значение отдельных родов войск, су­
хопутных и морских, с существованием военного сословия связывал боеспособ­
ность кавалерии, но меньшую силу пехоты и морского флота (во Франции, Поль­
ше, Персии). Особое внимание он уделял качествам полководца, подготовке и обу­
чению солдат, способам поддерживать дисциплину. В этих пассажах для нас наибо­
лее интересны два момента. Во-первых, в отношении к наемным армиям суровый
критик Макиавелли оказывался с ним в одном стане: могущественным и независи­
мым государством Пьемонтец считал лишь опирающееся на собственные силы и
формирующее войска (милицию) из своих граждан. Италия, по его мнению, неза­
висимой быть не может: в ней командуют наемные солдаты, - вывод, основанный
на горьком опыте государств Апеннинского полуострова. В системе наемничества
автор видел одну из причин падения Римской империи (с. 242-243). И во-вторых,
цель военной политики идеального правителя - защита государства, его суверени­
тета, а посему военная мощь державы ориентирована на борьбу с агрессором, зада­
ча правителя - как можно скорее заключить мир (с. 310). Наступательную тактику
Ботеро считал оправданной лишь как способ обороны. В этом трактате он высту­
пал противником завоевательных войн, которые осуждали и другие писатели чинквеченто, в чем явно отразились настроения итальянцев, страдавших от непрерыв­
ных вражеских вторжений.
В трактате ставится вопрос о материальной базе вооруженных сил: достаточ­
ности людских резервов, денег, провианта, наступательного и оборонительного
оружия. Образцом для подражания оказывается Венеция, имеющая богатый арсе­
нал. В республике - сотни галер, больших и малых, сооруженных с великим мас­
терством, писал Ботеро с восхищением. В арсенале - “обширнейшие залы ”, полные
артиллерийских орудий, пик, мечей и аркебузов, нагрудных лат и щитов. Огромные
помещения заполнены железом, бронзой, коноплей и древесиной. Тут же очищает­
ся и плавится железо, чтобы делать ядра, гвозди, якоря; по соседству из бронзы от­
ливают пушки, обрабатывают коноплю, изготовляют снасти, паруса и ванты, а из
дерева мастерят весла, мачты, доски и “все то, что относится к корабельному ре­
меслу” (с. 190).
Если трактат “Об основах величия и славы городов” давал весьма скудный
материал о социальном составе идеального города и положении народных масс,
то в сочинении “О государственном интересе” этому уделено больше внимания.
П о имущественному признаку все граждане государства традиционно делятся на
три категории - бедных (miseri), богатых (opulenti) и людей среднего достатка
(mediocri, mezani). Последних Ботеро считал, как большинство публицистов того
времени, наиболее спокойной частью общества - они имеют собственность, урав­
новешенны и законопослушны (с. 119-120). Богаты ми управлять труднее: они мо­
гущественны, знатны, имеют родственников и клиентов. Принцы крови, сеньоры
крупных феодов, прославленные воины доставляют много хлопот; в борьбе за
власть они могут выступить против сюзерена. Тем не менее Б отеро оправдывал
существование аристократии. Она - костяк и нервы государства, опора в военном
деле. Б ез знатных тело государства окажется бесформенной массой и неизбежно
погибнет. Там, где многочисленна знать, заявлял Пьемонтец, там государство
прочно (с. 125). Со знатным происхождением он связывал доблесть, ум, другие до­
74

бродетели, ибо “от хороших рождаются хорошие, от лучших - лучшие” (с. 24). Т а­
кие воззрения итальянца, жившего на стыке двух эпох, видимо, не случайны: ф ор­
мировавшиеся цд полуострове принципаты и синьории опирались в значительной
мере на феодальные элементы, оживавшие и укреплявшиеся в условиях продол­
жавшейся рефеодализации.
Что касается бедных, то они неустроенны, несчастны, беспокойны и потому
опасны, не имея, что терять; при случае они склоняются к новациям и охотно ис­
пользуют все средства, дабы за счет других усилиться самим (с. 130). Ради блага го­
сударства Ботеро предлагал организовать беднякам помощь. Весьма интересна его
мысль о желательности ликвидировать бедность и нищету как таковые. Государст­
ву было бы выгодно, “чтобы каждый имел недвижимую собственность (beni stabili),
ибо привязанность к своим владениям (loro poderi) усиливает стремление защищать
существующее государство”. Но так как на практике это невозможно, то государь
сам или через посредников, знатных и богатых, должен обеспечить бедняков сред­
ствами существования, дать им возможность заработать на жизнь, делать ремесленникам-мастерам заказы, создавая условия для того, чтобы им было выгодно ос­
таваться в государстве и охранять его (с. 133). Не менее интересны мысли о воспи­
тании народа, умственном и физическом. По примеру Древней Греции рекоменду­
ются гимнастические упражнения и спортивные игры, поучительные театральные
представления (но не кровавые зрелища и гладиаторские бои), а также религиоз­
ные празднества (с. 105-108). Заслуживает внимания предложение обучать детей
бедняков ремеслам, как это практикуется в Китае, что принесет двойную пользу:
будет оказана поддержка производству, и в стране не останется бездельников, ибо
самое страшное для общества - праздность плебса (ozio della plebe) (с. 131). Впро­
чем, Ботеро, противореча себе, не возражал против изгнания нищих и бродяг, как
поступал с цыганами Фердинанд Католик.
До сих пор мысли Ботеро развивались довольно традиционно. Большинство
политических писателей чинквеченто опорой “наилучших” государств считали соб­
ственников среднего достатка. Впрочем, иные, становясь на сторону обездоленных,
создавали аскетический идеал, рисовали картину равенства в бедности, ограничи­
вая потребности людей и даже срок их жизни (так, например, у воображаемых “гарамантов” мужчины могли жить до 50 лет, женщины - до 40, после чего их прино­
сили в жертву, о чем сообщал читателям Мамбрино Розео, вольно переводивший
сочинение испанского гуманиста Антонио де Гевары “О христианском государе”).
А некоторые, вслед за Томасом Мором, задумывались об общественном устройст­
ве, основанном на коллективной собственности, исключавшем денежный обмен и
надобность “презренного металла” - золота. Ботеро избирал иной путь, он хотел
видеть государство в целом процветающим и богатым, в котором нет места для
бедности и нищеты. Образ его он начертал в трактате “Об основах величия и сла­
вы городов” и теперь прокладывал к нему дорогу. Богатство слагается из имуще­
ства отдельных лиц, рассуждал Пьемонтец, и состоит оно из вещей, наличие кото­
рых зависит от “реального обмена”, т.е. торговли внутренней и внешней, предпо­
чтительно предметами собственного производства; иначе говоря, источник обога­
щения писатель находил в хозяйственной деятельности людей. Организатором и
вдохновителем ее выступает государь. Пьемонтец достаточно прагматично дока­
зывал необходимость поощрять экономическое развитие страны: в нем заключен
корень благополучия народа, а значит, его послушания и, следовательно, прочно­
сти государственной власти.
75

Ботеро подчеркивал значение денег и драгоценных металлов, что издавна за­
нимало мыслителей, живших в эпоху первоначального накопления капитала.
Многие жаждой золота объясняли осложнения в жизни общества, рост цен и об­
нищание народа. В отличие от них Ботеро пел золоту хвалу: оно способствует ак­
тивности людей, заставляет “бегать”, “поворачивать глаза и души людей туда-сю­
да”; от него зависит всякое величие, всякое земное благо; “у кого есть деньги,
можно сказать, что у него есть все, что можно иметь в этом мире”, - писал Б о те­
ро в сочинении об идеальном городе-государстве13. Однако золото, деньги нужны
не сами по себе и не только как средство обмена; они должны быть вложены в де­
ло, способствовать развитию производства. И в этом новизна его суждений. Б о ­
теро выступил как заинтересованный опытный экономист. Он был убежденным
противником ростовщичества, и не столько по причине безнравственности этого
занятия (именно такого отношения к ростовщичеству следовало бы ожидать от
клирика), сколько и прежде всего вследствие его невыгодности. Каждому нравит­
ся “прибыль без труда”, писал Пьемонтец, ремесленники и торговцы бросают
лавки и мастерские, крестьяне - поля, нобили продают унаследованное имущест­
во и начинаю т вкладывать “деньги в деньги”, что приносит стране убытки (с. 33).
Вред ростовщичества, этой “чумы”, “грабеж а”, в том, что оно отвлекает людей
от нужных дел и, главное, сковывает массу денег, замораживает их и тем мешает
росту производства и товарообороту. К тому же заимодавцы разоряю т народ,
увеличивают число неимущих. Они “разрушители фиска”, “истребители общ ест­
венных доходов”, “подобные осам”. В сущности, Ботеро отмечал регрессивность
ростовщического капитала, призывая на его место капитал, формирующийся по­
средством производства и “реального обмена”. Он сравнивал две процветающие
республики Италии - Геную и Венецию. Сопоставление это не в пользу Генуи: в
ней много отдельных богачей, занятых финансовыми операциями (cambio), но в
целом республика бедна, так как в ней отсутствует должный товарообмен, слабее
развиты сельское хозяйство и ремесло. В Венеции же, напротив, частные лица
умеренно богаты, они владеют не столь большим количеством вещей и денег, за­
то республика, ведущая “реальную торговлю ” (mercatanzia reale), бесконечно “бо­
гата в целом” (с. 33). Итак, наилучший способ укрепить государство (а вместе с
тем авторитет его главы) - повседневная забота об экономическом развитии
страны. Девиз Ботеро - “Изобилие, Мир, Справедливость” (l’Abbondanza, е 1а
Расе, е la Giustizia) (с. 105).
Экономической политике единодержавного правителя автор посвятил значи­
тельную часть 7-й и 8-й глав сочинения (с. 191-199, 213-237). Он выделяет две от­
расли общественного производства - сельское хозяйство (l’Agricoltura) и промыш­
ленность (l’lndustria). Агрикультура объявляется базой экономической жизни. Го­
сударь, используя свою власть, должен способствовать ее усовершенствованию, ду­
мать об улучшении природных условий, расширять посевные площади, осушать бо­
лота, срезать горы, сводить ненужные леса, заботиться о плодородии почвы, соору­
ж ать ирригационные системы, создавать в контадо пруды, исправлять течение рек,
разнообразить ассортимент сельскохозяйственных культур. В древности, рассуж­
дал Пьемонтец, многие продукты привозились в Рим из других стран. Теперь же
эти культуры распространены повсюду - хлопок произрастает на Мальте и на Ки­
пре, во многих других местах; имбирь, который прежде ввозили из Индии, выращи­
вают даже в Париже. Ботеро считал важным запретить использовать землю не по
назначению, превращать пашню в парки. Негативный пример тому дает Англия,
76

где этот процесс сопровождается “плачем народа”, испытывающего нехватку хле­
ба и иные лишения.
Есть у Ботеро наметка плана общественных работ, проводимых в деревне и не­
обходимых, дабы занять нищих, бродяг, бездомных, потерявших родину, цыган.
Пусть лучше они работаю т на земле, чем попрашайничают, заявлял он. И опять
пример Китая: там нищенствование запрещено; все, даже малые дети и калеки, за­
няты трудом, слепые вертят колеса ручных мельниц и только немощные определе­
ны в приюты (с. 132, 215). На тяжких работах по землеустройству Ботеро предла­
гал, возможно под влиянием Томаса Мора, использовать преступников, отправляе­
мых на галеры или приговоренных к смертной казни. Положительный пример на­
ходит он в Древнем Риме: императоры Август и Веспасиан привлекали плебеев к
строительным работам. И еще один интересный совет: государь должен предусмо­
треть, чтобы деньги зря не вывозились из страны (что, как известно, практикова­
лось в Италии в XVI в.), разрешать их вывоз можно лишь в редких случаях. Тогда
все средства, вложенные в хозяйство, останутся внутри страны и возвратятся в каз­
ну в виде податей и налогов.
Сельское хозяйство, таким образом, фундамент благополучия; его задача не
только накормить народ, оно дает сырье для промышленного производства. Рассу­
ждения об “индустрии”, второй базе процветающего государства, представляют
особый интерес, они свидетельствуют о новых явлениях в экономической жизни
европейских стран, в том числе в Италии, несмотря на определенную замедлен­
ность ее развития в XVI столетии. Государь должен, поучал Ботеро, проявлять осо­
бую заботу о ремеслах, чтобы в стране изготовлялись самые разнообразные вещи,
необходимые для жизни и удобства людей, что способствует приросту народонасе­
ления, создает изобилие, привлекает деньги, объединяет людей, благодаря чему
они трудятся, покупают, продают, совершенствуют свое искусство, способствуют
развитию “рук и умов” (с. 217).
Пьемонтец задавал вопрос: какая из двух отраслей экономики важнее для ук­
репления государства - сельское хозяйство или промышленное производство? Н е­
сомненно, промышленное производство, отвечал он. Интересны его аргументы:
предметов, сделанных руками человека, значительно больше, чем мы получаем от
природы в готовом виде, и стоят они намного дороже, поскольку в них вложен труд.
Природа дарит нам лишь материал (la materia е il soggetto), а искусство мастера при­
дает ему разнообразнейшую форму. Шерсть - простой и грубый естественный про­
дукт, а человек, используя множество операций, варьирует его свойства на тысячи
ладов. Или: шелк - результат обработки отходов жалкого червя - превращен тру­
дом людей в роскошные одеяния, которых домогаются принцы и королевы. Б оте­
ро поет гимн физическому труду, что не так часто встречается в литературе чинквеченто. Он называл города и страны, где процветают ремесла. В Италии это Венеция, Флоренция, Генуя, Милан (их величие и великолепие не надо доказы­
вать). Там процветают шерстяное и шелковое производства, которыми заняты
почти две трети населения. Развита промышленность также во Франции и Фланд­
рии. Некоторые полагают, продолжал Ботеро, что наибольшие доходы государст­
ву приносят рудники. Но это не так. В них добывают лишь сырье, которое подле­
жит обработке, а действительную пользу приносит изготовление изделий из метал­
лов. Не меньше хлеба, замечал он, людям нужно железо. Из него делают оружие,
инструменты, предметы для повседневной жизни. Автор подчеркивал творческие
возможности человека, которые не только уравнивают его с природой, но возносят
77

еще выше. Глыбы мрамора, добытые каменотесами, искусство скульптора превра­
щает в великолепные изваяния, колоссы, колонны, фризы. Из дерева сооружают
корабли, мебель, оборудование для домов. Добытые краски используют живопис­
цы, создавая бесценные шедевры. Знаменитый художник Зевксис (Zeusi), расска­
зывал Ботеро вслед за Плинием, отдавал свои творения даром, полагая, что уста­
новить их подлинную стоимость невозможно. Значение искусства столь велико,
что с ним не сравнить все доходы от рудников, заключал автор как истинный
итальянец эпохи Возрождения. В Италии и Франции нет рудников, а страны эти
процветают, в них много денег, сокровищ, товаров. Лишена природных ископае­
мых и Фландрия, но там не завидуют рудникам Венгрии или Трансильвании. Импе­
ратор Карл V в свое время извлекал из Фландрии огромные доходы, которые при­
носило ремесло (с. 208, 212-218). Вывод ясен: государь должен приложить усилия,
дабы в его стране развивалась промышленность. Рассуждения эти весьма интерес­
ны своей высокой оценкой деловой активности людей и их труда, который, в сущ­
ности, рассматривается как показатель ценности вещей.
Поле деятельности в области “индустрии” достаточно обширно. Надо привле­
кать мастеров из других стран, предоставляя им привилегии, но прежде всего сле­
дует оказывать поддержку своим работникам, поощрять таланты, способствовать
изобретениям, помогать тем, кто работает в одиночку (т.е. собственно ремесленни­
кам), такж е тем, кто изготовляет редкие предметы. За отличную работу мастерам
рекомендуется давать награды. Кроме того, нельзя разрешать вывоз из страны сы­
рья; “ни шерсти, ни шелка, ни дерева, ни металлов”. Аргументация примечательна:
за вывозом сырья последует отток работников, что нанесет ущерб государству,
станет сокращаться население, ослабеет торговля - один из верных источников
обогащения. А главное - вывоз сырья не столь прибылен, он нуждается в усилиях
многих людей, тогда как экспорт промышленной продукции не столь трудоемок и
более доходен. Куда выгодней, к примеру, экспортировать дорогой бархат, нежели
дешевый шелк-сырец, тонкое сукно, чем необработанную шерсть, льняные ткани,
чем лен-сырец, канаты, нежели коноплю. Не случайно, замечал Ботеро, короли
Франциии Англии, а теперь и Испании запретили вывозить из своих государств
шерсть. Однако эта мера в тех странах не может дать должного эффекта, оговари­
вался Пьемонтец, кроме сырья нужны еще умелые руки, которых там недостает
(с. 220).
Таким образом, состояние экономики - главного источника изобилия - важная
повседневная забота главы государства. Ботеро хотел, чтобы правитель был гра­
мотным экономистом, умел подсчитывать доходы и расходы, знал ситуацию на
рынке, сколько денег уходит за границу, каковы затраты на ввозимые товары; ему
следует добиваться, чтобы экспорт превышал импорт, иначе говоря, чтобы госу­
дарство имело активный баланс. В качестве примера снова приводится Китай, где
ежегодный доход императора превышает 100 миллионов золотом. Ботеро считал
эту цифру вероятной, учитывая, “что пишут” о размерах китайской империи, пло­
дородии страны, богатстве рудников, о “несчетном количестве” ремесленников и
купцов, удобствах путей сообщения, судоходных реках, о множестве городов, “тон­
кости умов”, о трудолюбии граждан, не оставляющих “ни пяди пустующей земли,
ни унции самого ничтожного сырья, которому они придают искусную форму”
(с. 205).
Государю рекомендуется проводить протекционистскую политику, поощрять
собственных ремесленников и купцов, устанавливать для них умеренные пошлины,
78

а с иноземцев брать более высокие (в Александрии, например, чужестранцы пла­
тят пошлину, равную 10% стоимости товаров, тогда как со своих берут 5%, а в Ан­
глии чужие платят в 4 раза больше, чем свои) (с. 206).
Особое значение придается человеческому фактору. Ботеро подчеркивал не­
разрывную связь хозяйственной деятельности с плотностью населения и соответст­
вующим культурным его уровнем. Малочисленностью жителей он объяснял бед­
ность государств. Испания считается скудной страной, приводил пример Пьемон­
тец, но не потому, что на Пиренейском полуострове неплодородна почва, а потому,
что вследствие малолюдности землю некому обрабатывать. Если бы нашлось дос­
таточное число рабочих рук, как было в древности, продовольствия в Испании хва­
тало бы на всех. Эмир Гранады в войне с Фердинандом Арагонским имел 50 тысяч
лошадей. Теперь такого количества их нет в Испании и Португалии вместе взятых
(с. 209). Ботеро подходил к вопросу исторически, пытаясь проследить ход оскуде­
ния страны. Население Пиренейского полуострова сокращалось постепенно в ре­
зультате 700-летних войн с маврами, в которых с обеих сторон было бессчетное
множество погибших. При завоевании Севильи, к примеру, король Фердинанд раз­
рушил в контадо 100 тысяч жилищ (casale). Испания вообще много воюет и в заво­
еванных странах (в Африке, Неаполе, Милане, Нидерландах, Новом Свете) держит
войска, продолжая терять людей. Ботеро напоминал об изгнании с Пиренейского
полуострова по приказу короля 124 тысяч семейств евреев, т.е. 800 тысяч чело­
век14. Султан Баязет, замечал автор, был весьма удивлен столь своеобразной “муд­
ростью” короля Фердинанда, лишившего себя верного источника доходов, и с охо­
той дал изгнанникам приют на острове Родосе, в Салониках, Константинополе и
других местах (с. 208, 209). Результатом политики испанских королей и стало оску­
дение страны, пришли в упадок сельское хозяйство и ремесла, зачахли многие го­
рода. Ботеро считал даже, что испанцы вообще не склонны к производственной
деятельности, им больше подходит “профессия солдат”. Шелк, шерсть из Испании,
как правило, вывозят, а то, что остается, перерабатывают по большей части италь­
янцы, а в некоторых местах полуострова поля и виноградники возделывают фран­
цузы (с. 210). Мудрые политики всегда понимали значение хозяйственной деятель­
ности и наличия рабочих рук. Не случайно поляки, выбирая Генриха Валуа коро­
лем, поставили условие, чтобы он способствовал переселению в Польшу сотни се­
мей ремесленников (с. 217).
Таким образом, перед правителем ставится еще одна задача - способствовать
росту населения. Отсюда интерес ученого к семье, браку, деторождению и воспи­
танию потомства. Проблема рассматривается в широком, глобальном плане. П ье­
монтец пришел к выводу, что в течение трех тысячелетий численность населения
земного шара не увеличилась (с. 223). Причина этого - недостаток продовольствия
и средств существования. Ботеро выступал сторонником теории, становившейся
все более популярной в его время, соотносившей демографические процессы с ко­
личеством продуктов питания, имеющихся в распоряжении человечества. Дело не
в том, доказывал он, что невысока рождаемость детей, как думают, из-за неплодовитости женщин и большого числа духовных лиц, подчиненных закону целибата.
Если бы даже все члены духовных орденов и остальные клирики обзавелись семь­
ями, это все равно не привело бы к большому приросту населения; доказательство
тому - Германия и Англия, где Лютер и Кальвин разрешили священникам вступать
в брак (с. 223). Вывод все тот же - развивать хозяйство, добиваться изобилия продук­
тов, улучшать жизненные условия людей. В то же время предлагается ряд мер по
79

укреплению семьи: необходимо содействовать заключению браков, помогать не­
имущим выдавать замуж дочерей, женить сыновей, поощрять деторождение, под­
держивать материально тех, кто не в состоянии прокормить семью. Ботеро предла­
гал детей бедняков передавать на воспитание в более зажиточные семьи. Рассуж­
дения на эту тему заканчивались призывом к благотворительности, организации
колоний, где народ может найти лучшее применение своим силам. Б отеро подчер­
кивает значение воспитания и образования народа.
Итак, Ботеро создал образ идеального правителя, всесторонне развитой лично­
сти, мудреца, знатока наук, милосердного покровителя несчастных. Он действует
согласно доблести, не злоупотребляет властью, не угнетает народ чрезмерными
поборами, не терпит хищных чиновников и, главное, умело правит государством,
соблюдая его интересы. Достоинства эти вполне соотносились с требованиями, ко­
торы е предъявляли главе государства гуманисты XVI в. Эразм Роттердамский, Ан­
тонио де Гевара и мн. др. Однако сочинения Ботеро отражали все же более высо­
кий уровень общественного сознания. Отсюда и существенные отличия - Ботеро
делал акцент на деловых качествах суверена, на его организаторских способностях
и хотел видеть в нем (кроме всего прочего) расчетливого экономиста, вдохновите­
ля созидательной трудовой деятельности людей. Ему разрешалось также в случае
крайней необходимости отступать от норм морали.
В целом сочинение “О государственном интересе” производит двойственное
впечатление. Ботеро - правоверный католик, безусловный сторонник папства и
Контрреформации, одобряющий планы обращения в католицизм инаковерующих.
Воспитанник иезуитов, объявлявший религию базой всякого государства, смотрел
на нее под определенным углом зрения - подчеркивал ее практическое, утилитар­
ное значение и, в сущности, превращал веру в Бога и церковь в орудия государст­
венной власти, чем фактически подтверждал справедливость выводов Макиавелли
о религии как порождении человеческого ума и находящейся на страже интересов
определенных общественных сил. В центре внимания пьемонтского монаха оказа­
лась не подготовка человеческих душ к спасению в потусторонней жизни, а забота
о делах мирских, о благополучном и безбедном существовании людей в посюсто­
роннем мире, что справедливо подметил еще М.М. Ковалевский15. Помыслы Б оте­
ро явно были приземлены.
К ак духовное лицо Пьемонтец - хранитель нравственности и благочестия ре­
шительно осуждал писания “нечестивца” Макиавелли, стремясь, как он заявлял, и
это подчеркивают его исследователи, восстановить порванную Флорентийцем вза­
имосвязь политики и морали16. Однако в трактате тесного слияния их мы не обна­
ружим (если только официальная мораль не становилась аморальной, о чем свиде­
тельствует, к примеру, оправдание католической церковью жестокой колониаль­
ной политики европейских стран и бесчеловечных методов обращения дикарей в
“истинную” веру). Более того, в сочинении Ботеро чувствуется прямое влияние
Флорентийца, что проявляется в сходстве их суждений по ряду вопросов и в нали­
чии макиавеллистских или иезуитских советов в книге Пьемонтца. Но дело не толь­
ко в этом. Трактат Ботеро пропитан духом прагматизма: польза, выгода, интерес вот главные мотивы действий верховной власти, объяснение поступков государя и
даже оправдание произвола и коварства.
Ботеро отнюдь не посягал на общественный строй современных ему госу­
дарств, не стремился изменить формы их устройства. Как мы отмечали, он раз­
мышлял о единоличном правлении, костяком и нервами идеального государства
80

считал аристократию и дворянство, что вполне соответствовало реальности: возни­
кавшие на полуострове синьории и принципаты, как и крупные абсолютистского
типа державы в других регионах Европы, оставались в своей основе феодальными
или полуфеодальными. И все же не только нобили - герои книги Ботеро. Он жил
в эпоху первоначального накопления капитала, развития все более тесных эконо­
мических связей между странами Европы, формирования в них с разной степенью
интенсивности капиталистических отношений. Нарисованная в трактате картина своеобразное свидетельство совершавшихся процессов. Именно к ним приковано
внимание Пьемонтца. В сущности, участники этих событий - все подданные госу­
даря, в том числе купцы, ремесленники, деловые люди, жители контадо, - словом
народ, полезная трудовая деятельность которого всячески поощряется и выдвига­
ется на первый план. Подчеркивается обязанность государя заботиться о народе.
Вместе с тем отношение автора к народу далеко не однозначно, для него просто­
людины - переменчивая толпа, жаждущая обновлений (с. 106-107). Советуя госуда­
рю улучшать условия его жизни, Ботеро не скрывал подоплеки своих забот, он ос­
терегал государя: голодная, не занятая трудом чернь (popolazzo) опасна.
Стремясь создать в идеальном государстве атмосферу доверия и единодушия,
Ботеро в отличие, к примеру, от венецианских публицистов не взывал к патриотиз­
му граждан, не говорил об их любви к отчизне. Эти понятия у него заменены дру­
гими: он рассуждал о “подданных”, об их уважении к суверену, послушании и вер­
ности ему. Государственный интерес, таким образом, становится интересом госуда­
ря, именно он определяет политику государства, является символом единовластия.
Итак, концепция “государственного интереса” или государственной мудрости
Ботеро достаточно противоречива и отражает двойственное состояние государства
в переходный период. Но, являясь откликом на злободневные проблемы, она обра­
щена не вспять, а в будущее, нацелена на поиск пути к богатству и изобилию, кото­
рые Ботеро связывал с экономическим прогрессом и с формированием новых хо­
зяйственных отношений. Примечательны также его требования неукоснительного
исполнения законов и справедливого отправления правосудия, призыв к борьбе с
коррупцией должностных лиц, размышления о разумной финансовой и налоговой
политике, желание ликвидировать бедность и нищету как таковые, забота о сохра­
нении внутреннего мира и организация надлежащей обороны страны, внимание к
проблемам народонаселения, воспитанию потомства и т.д. Эти предложения сами
по себе не так уж и новы, во многом они звучали в унисон с выступлениями многих
писателей чинквеченто. Но в совокупности с другими суждениями автора они пред­
ставляют немалый интерес, вполне соответствуя потребностям своего времени.
Его трактат - своеобразное обобщение политической мысли эпохи Возрождения,
ее последнего этапа, хронологически совпавшего с Реформацией и Контрреформа­
цией, что усилило противоречивость общественного сознания, но не могло остано­
вить бурного развития наук. В конце XVI в. все острее ощущалась необходимость
синтеза, обобщений и систематизации накопленных знаний.
Но Ботеро не просто систематизатор. Он рассматривает явления в определен­
ном ракурсе, пытаясь выработать политику, наиболее рациональную в условиях
формирования централизованных государств и новых общественных отношений.
При этом выразитель интересов Контрреформации оказывается тесно связанным
с культурой Ренессанса. Он придавал решающее значение человеческому фактору,
стремился познать особенности людей и условия их жизни, которую мыслил как
благополучную и комфортную. Связь с гуманистической традицией проявляется и
81

в способах аргументации - многочисленных ссылках на древних классиков (в трак­
тате их насчитывают до 300)17.
Что касается отношения к экономике, то в этой области Ботеро выступал как
истинный новатор. Он сторонник протекционистской политики, высоко ценит
предпринимательскую деятельность людей, их ум и творческие способности, под­
черкивает значимость труда, и что примечательно - труда физического, делая труд
мерилом стоимости изделий и товаров. Пьемонтец специально не затрагивал воп­
роса о соотношении занятий умственных и физических или жизни созерцательной
и активной, о чем так много спорили гуманисты. Но фактически свою точку зре­
ния он высказал. “Человек рожден, чтобы действовать”, - провозглашал Пьемон­
тец и в сочинении об идеальном городе. На труде и созидании покоятся устои об­
щества, “праздных мало, и они ничтожны”, да и сама праздность возможна лишь
благодаря работе и активности человека. Без удобств удовольствий быть не может,
а они “продукт деятельности людей”18.
Автор трактата “О государственном интересе” мыслил широкомасштабно, свя­
зывая итальянские дела с событиями в остальном мире - в Европе, Азии, Африке,
Новом Свете. Не случайно он часто обращался к примеру Китая, где много “тон­
ких умов” и “бесконечно трудолюбивы” люди. Здесь Ботеро опережал многих мыс­
лителей эпохи Возрождения, нередко занятых только проблемами своих регионов.
Не во всем Ботеро был оригинален, немало заимствовал у других (как иные за­
имствовали у него), в частности у Бодена и того же Макиавелли. С последним он не
мог тягаться как стилист. Некоторые исследователи сравнивают трактаты Ботеро
с учебником или сухим справочником, и во многом справедливо. Пьемонтец высту­
пал как популяризатор и педагог. Но именно это, возможно, и привлекало к нему
внимание современников. В сложных условиях конкретной жизни они стремились
почерпнуть полезные практические советы из его книги, охватывающей едва ли не
все актуальные проблемы политической науки. С изменением реальности, с выдви­
жением новых задач устаревали рекомендации Ботеро, и все же они затрагивали
многие “вечные вопросы”, волнующие общество, а посему немало из высказанно­
го им звучит актуально и в наши дни.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Botero G. Ragion di stato. Venetia: Gioliti, 1589.
2 Botero G. Delle cause della grandezza delle cittk. Roma: G. Martinelli, 1588.
3 De Mattei R. Critiche secentesche alia “Ragion di stato” del Botero // Studi di storia e diritto in
onore di Arrigo Solmi. Milano, 1941. Vol. 2. P. 333 sgg.
4 Botero G. Della ragion di stato: Delle cause della grandezza delle cittk / A cura e con introduzione di C. Morandi. Bologna, 1930 (ссылки на произведение Ботеро даются по этому изда­
нию с указанием страниц в тексте); Idem. Ragion di stato. Delle cause della grandezza delle citt2L
Discorsi... / A cura di L. Firpo. Torino, 1948.
5 Botero G. The reason of state / Transl. by P.J. and D.P. Walley with an introduction by
D.P. Waley; The greatness of cities / Transl. by R. Peterson. 1606. L., 1956.
6 Gioda C. La vita e le opere di Giovanni Botero. Milano, 1895. Vol. 3; Botero E. Prudenza di
stato, о maniera di govemo di G. Botero. Milano, 1896; Meinecke F. Die Idee der Staatsrason in der
neueren Geschichte. Miinchen; Berlin, 1925. Bd. 1. S. 83-88; Croce B. Storia della etk barocca in
Italia. Bari, 1957. P. 88-91; De Bernardi M. II concetto di “ragion di stato” in Giovanni Botero e la
filosofia della politica // Atti della R. Accad. di scienze di Torino: Classe di scienze morali storiche e
filosofiche. 1929-1930. Vol. 65; Chabod F. Giovanni Botero. Roma, 1934; De Luca L. Stato e chiesa
nel pensiero politico di G. Botero. Roma, 1946; Treves P. II gesuitismo politico di Giovanni Botero
82

// CivM modema: Rassegna bimestrale di critica storica, letteraria, filosofica. 1951. A. Ill, N 3.
P. 539-552; Idem. Idee ed ipotesi sulla questione dei plagi Campanella-Botero // Rivista di filosofia.
1929. XX. P. 152-158; De Mattei R. Studi campanelliani. Firenze, 1934; Idem. La “Monarchia di
Spagna” di Campanella e la “Ragion di stato” di Botero // Rendiconti della R. Accad. nazionale dei
Lincei / Classe di scienze morali ecc. Ser. VI. Roma, 1927. Vol. 3; Idem. II pensiero politico di
Giovanni Botero // Politica. 1938. XX. P. 331-347; Idem. II problema della “ragion di stato” nel seicento: La posizione del Botero // Rivista intemazionale di filosofia del diritto. 1950. XVII. P. 25-38;
Idem. II pensiero politico italiano nell'etH della Controriforma. Milano; Napoli, 1982. T. 1. P. 204 sgg.;
Morandi C. La politica nell’ete deH’assolutismo. Pavia, 1930; Idem. Botero, Campanella, Scioppio e
Bodino // Nuova rivista storica. 1929. XIII; Firpo L. Gli scritti giovanili di Giovanni Botero:
Bibliografia ragionata. Firenze, 1960; Idem. Lettere inedite di Giovanni Botero // Atti dell’Academia di
scienze di Torino. 1951-1953. LXXXIX. P. 204 sgg.; Bouwsma WJ. Venezia e la difesa della liber­
ty repubblicana: I valori del Rinascimento nell’et& della Controriforma. Bologna, 1977.
7 Описание переводов из Ботеро на русский язык в XVII-XVIII вв. см.: Соболевский А.И.
Переводная литература Московской Руси XIV-XVII веков: Библиографические материалы.
СПб., 1903. С. 56-57; Попов Н.А. Георгий Дандоло, русский лексикограф и переводчик про­
шлого столетия // Библиографические записки. М., 1859. N° 7. С. 195-220; Архангель­
ский А.С. Из лекций по истории русской литературы. Казань, 1913.
8 Вреден Э. Государствоведение Сансовино и всемирные реляции Ботеро. СПб., 1866;
Ковалевский М.М. Развитие идей государственной необходимости и общественной правды в
Италии: Ботеро и Кампанелла // Вопр. философии и психологии. 1896. Январь. С. 131-168.
9 ЧиколиниЛ.С. Идеальный город Ботеро // Проблемы итальянской истории. М., 1993.
С. 48-63; Юсим М.А. Макиавелли в России. М., 1998. С. 61, 67, 73, 91 и др.
10 Botero G. De Regia Sapientia. Mediolani, 1583; Idem. Aggiunte alia Ragion di Stato. Milano,
1598; Idem. De’Principi Cristiani. Torino, 1603; Idem. I Capitani. Torino, 1607; Idem. Detti memorabili personaggi illustri. Brescia, 1610; Idem. Relazioni universali. Roma, 1595.
11 C m .: De Mattei R. Critiche secentesche alia “Ragion di stato” del Botero. P. 331-332.
12 Botero G. Delle cause della grandezza e magnificenza delle cittH // Botero G. Della ragion di
stato. P. 317.
13 Ibid. P. 350.
14 Королевский указ об изгнании евреев из Испании относится к 1492 г. Точных данных
о количестве выехавших из страны нет. Историки XVI в. называли цифры от 300 тыс. до
800 тыс., а по данным Р. Альтамиры-и-Кревеа, Испанию покинули 165 тыс. человек, 50 тыс.
приняли христианство, 20 тыс. погибли. См.: Альтамира-и-Кревеа Р. История Испании. М.,
1951. Т. 1.С. 450.
15 Ковалевский М.М. Указ. соч. С. 131.
16 Croce D. Op. cit. Р. 88; Treves Р. Op. cit. P. 541.
17 Waley D.P. Intorduction // Botero G. The reason of state. P. X.
18 Botero G. Delle cause della grandezza... P. 325.

КОШМАРЫ ГОРОДА СОЛНЦА:
ТИРАНИЯ ОБЩНОСТИ ИЛИ ВСЕВЛАСТИЕ НАУКИ?
А З . Ш т екли

Тема настоящего сборника - лишь малая толика одного из тех “вечных вопро­
сов”, над которыми издавна бьются поколения исследователей, и как бы ни были
значительны отдельные их успехи, проблема “Культура и власть” остается и оста­
нется неисчерпаемой, пока существует человечество. Речь идет не о многоликости
ответов на один и тот же вопрос или об изменении позиций какого-нибудь извест­
ного автора: закоренелая приверженность собственным заблуждениям отнюдь не
достоинство, а о том, как с началом перестройки, когда еще было боязно в откры ­
тую нападать на коммунизм, утописты далекого прошлого стали желанно безопас­
ной мишенью.
В советское время негласно заимствованное у К. Каутского представление о
“предшественниках новейшего социализма” или “предшественниках научного со­
циализма”, с одной стороны, содействовало исследованию и особенно изданию
многих социальных утопий и произведений социалистов-утопистов, а с другой вносило такую теоретическую путаницу, что сам предмет изучения терял четкие
очертания. Тем паче что Каутский как автор такой схемы постепенно забывался:
многие студенты, да и сами преподаватели были.убеждены, что историческая часть
курса “Основы научного коммунизма” была построена на положениях, выдвину­
тых Марксом и Энгельсом1.
Оставим на совести историков, политологов и литераторов их склонность ви­
нить утопистов давно минувших столетий во многих бедах XX в. В. Тендряков, к
примеру, в одной из последних повестей так живописал кошмары осуществленного
Города Солнца, что и самому Кампанелле стало невмоготу жить.
Не будем повторять, что для нас абсолютно неприемлема мысль, будто именно
Томас Мор придумал ГУЛАГ. Этому историографическому казусу мы специально
посвятили пространную статью2.
Много лет подряд гражданам нашей страны настойчиво внушают: социализм синоним утопии. Еще хуже, когда студентам-историкам пытаются привить антиис­
торическое сознание. Социалистические учения и движения - важнейшие реально­
сти XIX-XX вв. Немыслимо представить себе нынешнюю Европу с ее успехами
“социально ориентированной экономики”, не будь двух столетий борьбы рабочих
за свои попираемые капиталом права.
Пытаться “дискредитировать” социализм, необъективно или превратно толкуя
отдельные стороны социальных утопий, написанных за два-три века до его возник­
новения, - затея неблагодарная и достаточно сомнительная. Тем более если это со­
вершается огулом и без должного знания материала. Странно, к примеру, читать,
будто коммунистический идеал XVI-XVIII вв. предполагает - исключение делает­
ся лишь для М ора - только общественное воспитание. Вспомним Джерарда Уинстэнли, одного из самых видных утопистов, страстного защитника строя общности:
“Отец обязан заботиться о своих детях до тех пор, пока они не вырастут умными и
84

сильными, а затем как наставник он должен научить их читать и помогать им в изу­
чении языков, искусств и наук и подготовить их к работе, или приучить их к како­
му-нибудь ремеслу, или отдать их в обучение” (с. 258) в соответствующие школы,
где бы всячески поощрялся дух изобретательства (с. 321)3.
Тезис о “казарменности” всего жизненного уклада, защищаемого утопистами,
совершенно опровергается тем же Уинстэнли: “Каждая семья будет жить отдель­
но, как и теперь. Каждый мужчина будет иметь свою жену, и каждая женщина своего мужа, как и теперь. Всякое дело будет доведено до состояния большего со­
вершенства, чем теперь. Все дети будут образованны и воспитаны в большем под­
чинении родителям и старшим, чем теперь. Земля будет возделана, и собранные
плоды будут доставляться на склады общими усилиями каждой семьи: богатства
складов будут общими запасами для каждой семьи. В стране не будет ни тунеядцев,
ни нищих” (с. 206).
Унизительное положение женщины в результате целенаправленной политики
“казарменного государства”? В “Законах о браке” у Дж. Уинстэнли читаем: “Каж ­
дый мужчина и женщина будут располагать полной свободой вступить в брак” по
любви, что же касается приданого, то общественные склады для них открыты.
“Если мужчина будет возлежать с девушкой и породит ребенка, он должен ж е­
ниться на ней” (с. 356-357). Мужчина, учинивший насилие, будет предан смерти, по­
терпевшая же не останется без защиты. Показателен вывод Уинстэнли: насилие
“есть кража женской личной свободы”.
Здесь мы не имеем возможности привести страстные слова возмущения из дру­
гой его книжечки, направленной против сектантов, которые, проповедуя обобще­
ствление всего и всех, не признавали брака, не желали трудиться и отличались
крайним распутством.
После знакомства с бесспорным декларированием со стороны Уинстэнли пол­
ной свободы вступать в супружество по любви особенно непросто возвращаться к
Кампанелле.
Разумеется, нет ничего легче, чем напугать современных читателей, а еще
сильнее - читательниц, самостоятельных и добропорядочных, кошмарной карти­
ной, которая может привидеться, казалось бы, лишь в диковинном сне: женщину
чуть ли не силком волокут, по крайней мере не спрашивая ее согласия, в специаль­
ную опочивальню, где по предписанию ученых мужей в урочный час она обязана
отдаться назначенному ей “производителю” - она может его почти не знать, он мо­
ж ет быть ей неприятен. Она обязана стараться, чтобы запланированное “хорошее
зачатие” свершилось в нужный срок. В противном случае ее ждет незавидная доля:
если и другие “производители” ей не помогут, ее признают неспособной к деторо­
ждению и “обобществят”4.
Ну и гнусный же тип этот “казарменный коммунист” Кампанелла, сочинивший
свою “грубоуравнительную утопию” на заре XVII столетия! Надо же было такое
придумать, чтобы и заботу о здоровом потомстве облечь в столь дикие формы!
Здесь действительно широчайшее поприще для торопливых и предвзятых популя­
ризаторов, коим недосуг ознакомиться даже с работами собственных соотечествен­
ников.
Кстати, много десятилетий назад, когда у нас еще не было бума вокруг гипотез
Зигмунда Фрейда, находились авторы, которые высказывали мнение, будто имен­
но монашеством Кампанеллы и его вынужденным воздержанием и объясняется
столь повышенный интерес к “общности жен”. Но оставим это фрейдистам. Кам85

панелла был натурой столь жизнелюбивой, что ощущать полноту бытия ему не ме­
шали ни сутана, ни сторожившие его церберы инквизиции.
Упоминая несколько выше о женщине, которую препровождают по приказу
начальственных лиц в специальную опочивальню, мы намеренно сгущали краски,
дабы еще выпуклее представить главный из кошмаров Города Солнца. Но не бу­
дем забывать хотя бы о том, что во все времена находились ушлые люди, обладав­
шие способностью воодушевлять массы и вести их за собой. Вспомним хотя бы
Третий рейх и тысячи молодых немок, которые с энтузиазмом соглашались произ­
водить на свет “детей ф ю рера” - с помощью им прежде неизвестных, но зато от­
борных и расово чистых “производителей”.
Полагать, будто стремление Кампанеллы улучшить человеческую природу ос­
новывалось прежде всего на безграничном желании подчинить всё и вся тотальной
регламентации, - значит не искать решение, а заводить самих себя в тупик.
Общеизвестно влияние Платона на Кампанеллу. Это Платон учил о “наилуч­
шей поре плодоношения”, “о лучшем и худшем качестве рождения”. Надо помнить
и о его завете: коль “не в пору сведут невест с женихами, то не родятся дети с хоро­
шими природными задатками и со счастливой участью”5. О более древней тради­
ции писал Плутарх: “Ликург первый решил, что дети принадлежат не родителям, а
всему государству, и потому желал, чтобы граждане рождались не от кого попало,
а от лучших отцов и матерей”6.
“Город Солнца” был первоначально написан по-итальянски и распространялся
в списках. Два десятилетия спустя он был опубликован в Германии на латинском
языке. Кампанелла по-прежнему сидел в тюрьме. Расхождения между итальянским
текстом и его латинским переводом, по нашим наблюдениям, столь значительны,
что их можно объяснить лишь тем, что перевод делался не автором, а его последо­
вателем, к тому же иностранцем. Русское издание совершенно не учитывает италь­
янских разночтений и является, по сути, переводом с перевода. Поэтому, рассмат­
ривая взгляды Кампанеллы на возможность улучшения человеческой природы,
его, как сказали бы теперь, “евгенические взгляды”, мы просто обязаны вносить
необходимые уточнения, опираясь на первоначальный итальянский текст7.
Город Солнца, по Кампанелле, основали выходцы из Индии. Прибывшие на
остров Тапробана - среди них было много философов! - решили “жить по-фило­
софски общиною” и посему установили “общность женщин”, хотя среди людей их
родного края, откуда они бежали, подобного обычая не держались. На Тапробане
она была учреждена как неотъемлемая часть философского образа жизни. Надоб­
ность подобного института могут понять лишь люди, умудренные философией. П о­
этому в покоренных или добровольно сдавшихся городах они не вводили сразу
“общность женщин”, снисходя к “философской неподготовленности”своих новых
сограждан.
Наиболее вероятно, что главным доводом необходимости упразднить семью
было следующее: привычные формы брака и весь существующий уклад семейной
жизни должны быть отменены прежде всего в силу высших для государства сооб­
ражений - его заботы о наилучшем потомстве.
Чем дольше продолжаются проводимые нами исследования творчества Кампа­
неллы, тем сильнее укореняется убеждение, что при замысле “Города Солнца” в рус­
ле Платоновых влияний “натуральные” импульсы возобладали над “социальными”.
Заметим: в своей первой изданной книге, в “Философии, доказанной ощущени­
ями”, Кампанелла, совсем еще молодой человек, много страниц посвятил рассуж­
86

дениям о порождении - о зачатии, развитии зародыша и т.д.8 А лет десять спустя, в
“Городе Солнца”, он подробно изложит, как, руководствуясь разумными началами,
надлежит изменить отношения между полами, дабы поставить их под строгий кон­
троль науки, обеспечить появление на свет здорового потомства и заложить тем са­
мым надежнейший фундамент идеального государства.
Будущие родители “подбираются по своим природным качествам, согласно
правилам философии”9. Подчеркнем последнее обстоятельство. Дело не ограничи­
вается чисто внешним осмотром. Принимаются во внимание как физические, так и
психические качества будущих родителей. Все делается п о н а у к е . Время зача­
тия, обеспечивающее наилучшее потомство, определяют астролог и врач10.
Н есоблю дение этих условий м ож ет повести к появлению на свет неполно­
ценных детей. Высш ие интересы общ ества, выходит, требую т, чтобы не совер­
ш алось дурных зачатий. Н о помеш ать этому община не в состоянии, даж е если
она ликвидировала у себя частную собственность, как в Утопии Томаса М ора,
но сохранила семью и соответственно, скажем так, супружескую “альковную
свободу”.
Следовательно, основная “евгеническая” установка Кампанеллы требовала ку­
да более радикальной, чем у Т. Мора, перестройки всего быта. Смысл обществен­
ных спален как раз в том, что они разделяют людей разного пола: одни предназна­
чены только для женщин, другие только для мужчин. Не случайно Кампанелла
подробно описал, как и где встречаются пары, предназначенные для деторождения.
У соляриев “хождение группами” было связано не только с потребностями произ­
водства. Вся жизнь была построена так, чтобы исключить соблазн недозволенных
уединений и всячески препятствовать случайным соитиям.
Конечно, пытаясь понять происхождение и взаимозависимость основных идей
“Города Солнца”, мы должны исследовать не только работы, предшествовавшие
его созданию, но и те, где Кампанелла, отражая натиск реальных и мыслимых вра­
гов, пускался, бывало, во все тяжкие, дабы дискредитировать любые, философские
и богословские, аргументы, которые могли быть ему противопоставлены. Даже са­
мый добросовестный и эрудированный комментатор, наш современник, как бы ни
старался, будет не в силах с достаточной степенью вероятности отделить действи­
тельно выдвинутые против автора “Города Солнца” опровержения от тех, которые
сам Кампанелла придумал, упреждая удар. Надо помнить, что в ту пору в ходе тео­
логических диспутов было привычным делом, когда один из спорящих намеренно
приписывал другому суждения, коих тот вовсе и не высказывал, - приписывал, да­
бы с блеском их опровергнуть.
Воссоздание творческой истории трактата “О наилучшем государстве”, напи­
санного специально для защиты “Города Солнца”, представляется задачей вряд ли
разрешимой; впрочем, так обстоит дело и со многими иными произведениями Кам­
панеллы. Трактат, принято думать, начат был в 1609 г., а завершен в 1613-м11. Он
постоянно переделывался и дополнялся. Только оказавшись на свободе во Франции
после бегства из Рима, Кампанелла предпринял его издание - в составе обширной
“Реальной философии”12. Особенно существенный компонент ее для нашей темы “Вопросы относительно третьей части его (Кампанеллы. -А .Ш .) реальной филосо­
фии, которая касается политики” - впервые был переведен на русский язы к
М.Л. Абрамсон, но, к сожалению, не полностью: по мнению издателей, достаточно
было публикации первой и второй частей трактата, «наиболее важных для понима­
ния “Города Солнца”»13.
87

Тогда существовал уже чешский перевод14. Что же касается издания на италь­
янском языке 1850 г., то оно никуда не годится15. Поэтому советское издание
1954 г. сыграло важную роль в углублении знакомства наших читателей с неизвест­
ными им прежде страницами Кампанеллы и, что примечательно, с самой манерой
вести диспут16.
“Уместно ли и полезно, - гласил перевод заголовка первого раздела, - допол­
нить и завершить учение о политике рассуждением о государстве”. Второй раздел
был назван так: “Что более соответствует природе и приносит пользу сохранению
и процветанию государства и частных лиц: общность материальных благ, как ут­
верждали Сократ и Платон, или их раздельность, как полагал Аристотель”17.
Нам трудно согласиться с доводом, будто именно два первых раздела трактата
“О наилучшем государстве” наиболее важны для понимания “Города Солнца”. Н а­
против, такой подход к трактату, непомерно преувеличивая весомость его социаль­
ных составляющих, отказывает в должном внимании к его “евгенической” подос­
нове. Мы не устанем повторять: Томасу Мору для полного торжества общности не
требовалось отменять семью; самобытность радикальной утопии Кампанеллы как
раз и заключена в том, что о здоровом потомстве нельзя и мечтать, коль скоро де­
торождение не поставлено под контроль науки, а зависит от произвола и случая ни­
чем не ограниченной “альковной свободы” супругов.
Мы лишены возможности анализировать третий раздел трактата “О наилуч­
шем государстве”18 - его тщательное изучение еще впереди. Правда, знакомство с
трактатом и наши давние выписки и заметки укрепили нас в мысли: недооценка
“евгенических” соображений Кампанеллы в генезисе “философии соляриев”, гра­
ждан Солнечного государства, могло толкнуть нас на ложный путь (особенно в те
годы, когда социальные импульсы воспринимались как нечто бесспорно приори­
тетное). Позволим себе цитату: «У нас даже нет уверенности, что поиски наилуч­
шего государственного устройства привели Кампанеллу к мысли о необходимости
упразднить семью, дабы гарантировать появление хорошего потомства. Может
быть, было и наоборот: размышления о том, как добиться совершенствования “че­
ловеческой природы”, привели его к убеждению, что деторождение не частное де­
ло родителей, а важнейшая забота общества и, следовательно, само общество
дблжно так перестроить, чтобы оно было в состоянии осуществлять эти новые
свои функции»19.
Восторженные слова по поводу той выдающейся роли, которую сыграл Кампанелла, предшественник и вдохновитель Яна Амоса Коменского, в торжестве пе­
редовых педагогических принципов, стали общим местом многих сочинений по ис­
тории педагогики.
Действительно, дидактические росписи и различные экспонаты, украш ав­
шие Город Солнца, на протяжении веков находили горячий отклик у заинтересо­
ванных читателей. М ы не станем сейчас рассуждать на тему о том, что великий
К алабриец предстает перед нами как продолжатель лучших педагогических тра­
диций Возрождения в Италии. Сейчас мы подчеркнем иное: “Город Солнца” в из­
вестном смысле знаменует собою кризис педагогики итальянских гуманистов,
признание ее поражения и свидетельствует, что вера в ее всемогущество оста­
лась в прошлом.
Наследник престола, воспитанный на лучших образцах древней словесно­
сти, оказы вался не меньшим тираном, чем его полуграмотный дед. М олодые
люди, с детства знавшие наизусть восхваления подвигов Муция Сцеволы и К а­
88

тона У тического, в годину тяжких испытаний, выпавших на долю И талии, явля­
ли постыдное малодушие. Высоты образованности не исключали низменности
побуждений.
Кампанелла полагал, что одним воспитанием совершенного человека не соз­
дашь. Интерес к естественным наукам пробудился у него весьма рано. Среди про­
чего он читал множество сочинений по медицине, подолгу размышлял о деторож­
дении, о природном чуде зачатия. В своей первой изданной книге Кампанелла по­
святил этой теме очень много страниц. К вопросу о том, как создать идеального че­
ловека, он подошел не с позиций гуманиста-словесника, беспредельно верящего во
всесилие образцового воспитания, а как натурфилософ, как естествоиспытатель,
признававший, что наблюдение за какой-нибудь мошкой давало ему подчас боль­
ше, чем длиннющие схоластические рассуждения.
И он пришел к воззрению, от истинности коего уже никогда не отказывался:
граждане Города Солнца “утверждают, - гласит перевод с латинского, - что совер­
шенного телосложения, благодаря которому развиваются добродетели, нельзя до­
стичь путем упражнений; что люди порочные по природе работают хорошо толь­
ко из страха перед законом или перед богом, а не будь этого, они тайком или от­
крыто губят государство. Поэтому главное внимание должно быть сосредоточено
на деторождении, и надо ценить природные качества производителей, а не прида­
ное и обманчивую знатность рода”20.
Этот отрывок выглядит в подлиннике несколько иначе. Солярии “говорят, что
совершенство телосложения, откуда получают пользу добродетели, нельзя приоб­
рести искусственным путем, и что трудно взрастить моральную доблесть без есте­
ственного [к ней] предрасположения, и что люди дурной природы поступают хоро­
шо [только] из страха перед законом, а стоит тому прекратиться, как они явными
или тайными способами разрушают государство. Посему вся основная забота
должна быть о деторождении и должно принимать во внимание природные досто­
инства, а не приданое или мнимую знатность”21.
Скандальная слава о Кампанелле как ревнителе “общности жен” и пропаганди­
сте такого государственного устройства, при котором дети появляются на свет не
от родителей, а от п р о и з в о д и т е л е й , усилиями многих авторов, зачастую не
проявлявших особого интереса к “Городу Солнца”, получила широкое распростра­
нение. Это понятно, если иметь в виду публицистов, но ведь слово, почерпнутое из
лексикона животноводов, когда речь идет о размножении скота или зверей, содер­
жащихся в неволе, сколько ни ройся в толковых словарях, означает лишь одно:
“Самец, производящий потомство”. Конечно, можно и человеку дать такую клич­
ку, но это вряд ли будет свидететельствовать о добром к нему отношении.
Обратим внимание на еще одну текстологическую загадку. Латинский перевод
“Города Солнца”, сделанный Товием Адами и издавшим его во Франкфурте в
1623 г., снабжен маргиналиями, которых вообще не было в итальянском подлинни­
ке. Их авторство, судя по всему, тоже принадлежало Товию.
Особенно важной нам представляется следующая: “О деторождении и в о с ­
п и т а н и и р о д и т е л е й (разрядка наша. - А.Ш .у\ Во всех изданиях и переиз­
даниях русского перевода, исполненного Ф.А. Петровским, начиная с 1934 г. неиз­
менно воспроизводится и эта маргиналия. Но, позвольте, о каком воспитании роди­
телей может идти речь, если поколения читателей за 65 лет, с легкой руки Ф.А. П е­
тровского, редкого знатока латинских памятников, привыкли к тому, что чуть ли
не главной характерной чертой жизни соляриев было требование науки, возведен­
89

ное в закон, регулировать численность и полноценность населения с помощью спе­
циально подбираемых “производителей”?
Родителей или, скорее, будущих родителей, согласимся, в какой-то степени еще
можно воспитывать. А как быть с п р о и з в о д и т е л я м и ? Заставлять их вы­
зубривать наизусть соответствующие инструкции, составленные учеными мужами?
Но тогда причем же тут воспитание?
Однако текст маргиналии точен и неоспорим. В последующем изложении дей­
ствительно говорится о родителях, сознательность которых необходимо поднимать
до восприятия возложенного на них наукой долга - дать жизнь здоровому и краси­
вому ребенку.
Вернувшись к латинскому тексту, который предваряет маргиналия, мы неожи­
данно заметим, что на одной и той же странице издания Н. Боббио (с. 132) упоми­
наются и родители (genitores), и производители (generatores), а позже сказано: “про­
изводительницы и производители (generatrices et generatores) подбираются... соглас­
но правилам философии” (с. 134).
Здесь есть чем озадачиться. Если верить авторитетному лексикону, то первое
значение слова generator - “производитель (у животных)”22; вместе с тем чуть ниже
generatrix - “родительница”23. Бы ло бы нелепо предположить, что в подбираемых
согласно правилам философии парах мужчины воспринимались как “производите­
ли” (в животноводческом смысле), а женщины куда более уважительно - как “ро­
дительницы”. Из контекста видно: независимо от пола лица предназначенные для
деторождения звались одинаково: либо “производители и производительницы”, ли­
бо “родители”.
А отсюда следует, что и для создателя “Города Солнца”, и для его переводчика
на латинский язы к оба этих слова звучали как синонимы; первое же из них не не­
сло в себе никакого негативного оттенка, поскольку к деторождению солярии от­
носились как к религиозному делу. И в силу этого главного установления автор
маргиналии прав: родители нуждались в воспитании.
Сама суть государственного устройства соляриев, их “философский образ жиз­
ни”, основывалась не просто на гражданском согласии, но и на высочайшей созна­
тельности и самодисциплине. Власть общины никогда не была тиранией, избран­
ные магистраты свято блюли закон.
“На деторождение они смотрят как на религиозное дело, - читаем в переводе с
латинского, - направленное ко благу государства, а не отдельных лиц, причем не­
обходимо подчиняться властям. И то, что мы считаем для человека естественным
иметь собственную жену, дом и детей, дабы знать и воспитывать свое потомство,
это они отвергают, говоря, что деторождение служит для сохранения рода, как го­
ворит св. Фома, а не отдельной личности. Итак, производство потомства имеет в
виду интересы государства, а интересы частных лиц - лишь постольку, поскольку
они являются частями государства; и так как частные лица по большей части и дур­
но производят потомство и дурно его воспитывают, на гибель государства, то свя­
щенная обязанность наблюдения за этим, как за первой основой государственного
благосостояния, вверяется заботам должностных лиц, и ручаться за надежность
этого может только община...”24.
Приведенный выше текст не встречается ни в одном из дошедших до нас спис­
ков итальянского оригинала. В свое время мы высказали предположение, что в
распоряжении Адами находился не выверенный автором список, весьма невысоко­
го качества, который мы условно назвали “Товиевым”. В пространной цитате нас
90

смущают, к примеру, слова о том, чточеловеку естественно иметь собственную ж е­
ну и дом, д а б ы з н а т ь с в о и х д е т е й . Приписывать соляриям, будто они
не знали своих чад, - это плод избитых античных реминисценций и свидетельство
неглубокого знакомства с переводимым текстом.
Плохое состояние “Товиева списка” подтверждает и весьма курьезный факт.
Повествование о деторождении и подборе родителей вдруг прерывается вопросом,
который не имеет отношения ни к предыдущему, ни последующему изложению.
“Скажи, пожалуйста, - спрашивает один из собеседников, - а не бывает ли в их сре­
де зависти или досады у тех, кого не выбрали в начальники или на какую-нибудь
другую должность, которой они добивались?” На полях появляется маргиналия,
будто бы говорящая о содержании рассказа. Она гласит: “Об искоренении зависти
и честолюбия”. Но отнести ее можно лишь к заданному вопросу, поскольку и даль­
ше продолжается рассказ о деторождении.
Заглянув в подлинник, мы, к вящему своему удивлению, обнаруживаем, что ни­
какого разрыва в повествовании нет, что речь идет не о честолюбцах, домогаю­
щихся должностей, а о ревности и горе тех, кого не назначили для приумножения
потомства, и тех, кто тщетно домогался красивых женщин!
“Н ет ли среди них ревности или горя у того, - читаем в итальянском подлинни­
ке, - кого не сделали родителем, или у того, кто испытывает страстное желание?”
Другой собеседник объясняет, что ничего подобного у них нет, поскольку все соля­
рии имеют возможность и удовлетворить потребность, и получить удовольствие, а
на деторождение они смотрят, как на святое дело, направленное к общему благу25.
Чтобы уяснить более точно, как представлял себе Кампанелла непререкаемую
и решающую роль науки в “улучшении человеческой природы”, нельзя целиком
полагаться ни на латинский перевод “Города Солнца”, изобилующий огрехами, ни
тем паче - на сделанные с него переводы. Необходимо основываться на итальян­
ском подлиннике, учитывая все разночтения, выявленные текстологами в дошед­
ших до нас списках.
В начале статьи, словно подпевая литераторам, которые вдруг взялись изобли­
чать утопистов, хотя сами метили в иные цели, мы тоже нагнетали обстановку, упо­
миная о женщинах, которых чуть ли не насильно по приказу ученых мужей отпра­
вляли к предназначенным им “производителям”, и горе несчастным, если они не
смогли забеременеть - над ними нависала угроза “обобществления”.
Изучение итальянского подлинника показывает, что мужчины и женщины
сызмальства воспитывались так, что верили в могущество науки и ее творцов26.
Они не только работали с радостью, но и жили радостно, ощущая свою сопричаст­
ность всем деяниям и надеждам государства, созданного ради общего блага. Кампа­
нелла прекрасно понимал, что его “евгенические” устремления имеют шанс осуще­
ствиться лишь в том случае, когда сами люди проникнутся ими по собственной во­
ле и в результате соответствующего воспитания. Но здесь-то и таились наиболее
тяжкие, едва ли преодолимые для него затруднения, поскольку он был убежден,
что начертанному им “новому закону”, сводящему на нет отрицательные стороны
человеческой натуры и открывающему невиданный простор для развития ее наи­
лучших задатков, принадлежит грядущее: постепенно весь мир станет жить по обы ­
чаям Города Солнца.
Замечательный биолог Н.К. Кольцов писал однажды: “Современный человек
не откажется от самой драгоценной свободы - права выбирать супруга по своему
собственному выбору, и даже там, где существовала крепостная зависимость чело­
91

века от человека, эта свобода была возвращена рабам ранее отмены всех других
нарушений личной свободы...” И далее Н.К. Кольцов счел нужным подчеркнуть,
что “из этого основного отличия развития человеческой расы от разведения до­
машних животных и вытекают все остальные отличия евгеники от зоотехники”27.
Прежние наши выписки из третьего раздела трактата “О наилучшем государ­
стве” неожиданно пригодились, открыв возможность нового ракурса в исследова­
нии. При всей краткости в них сохранились не только канва рассуждений, имена ав­
торов, которыми подкреплялись собственные доводы Калабрийца, или тех, коих
надлежало яростно изничтожать. Давно многими историками было замечено, что
Кампанелла постоянно повторялся, нередко целые куски из написанных ранее книг
включал в подготовляемые к изданию тексты. Чего-чего, а повторов он никогда не
боялся.
И вот в старых выписках замелькали давно известные имена, темы, цитаты из
Священного писания, комментарии к ним, исторические события, мифологические
образы, еретики и их гонители и т.д., и т.п. Все это в разнообразных сочетаниях не­
однократно попадалось нам на глаза значительно позже первоначального знаком­
ства с подлинником третьего раздела интересующего нас трактата.
Лет за десять до начала перестройки, когда через Дом ученых можно было
ежегодно по валютному лимиту выписывать из-за границы нужные издания, нам
удалось собрать значительное число никогда прежде не публиковавшихся книг
Кампанелловой “Теологии”. Читая их, мы постоянно встречали многое из того, что
прежде привлекало наше внимание в его работе “О наилучшем государстве”.
Романо Америо, один из виднейших в Италии знатоков творчества Кампанеллы католического направления, добившийся признания не столько своими исследо­
ваниями, нередко вызывающими у многих специалистов чувство неудовлетворен­
ности из-за их явной пристрастности, сколько как публикатор и переводчик неиз­
данного (почти четыре века!) наследия великого Калабрийца, долгие десятилетия
провел над тысячами рукописных страниц. В итоге появилась книга “Теологиче­
ская система Томмазо Кампанеллы”, обобщившая результаты многолетнего изуче­
ния как опубликованных, так и неизданных его творений28.
Здесь мы лишь коснемся малой части рассмотренных в этой книге вопросов,
дабы выяснить, как аргументация в богословских сочинениях Калабрийца, приво­
димая в суждениях о браке, взаимоотношениях между полами и деторождении, по­
вторяет или отвергает идеи, высказанные в “Городе Солнца” и трактате “О наилуч­
шем государстве”. И поразительный факт - главный тезис прежней книги Романо
Америо29 об “искреннем и полном обращении” Кампанеллы хотя и повторяется, но
подтверждения тут не находит.
Поэтому Америо вынужден констатировать, что никакой строгой системы бо­
гословских взглядов по интересующей нас проблематике у Кампанеллы обнару1
жить не удается. Более того, он по-прежнему, прибегая к помощи излюбленных им
вариаций, малозначительных по существу, продолжает держаться линии защиты
идей “Города Солнца”, развернутых в трактате “О наилучшем государстве”.
Здесь не место разбирать вопрос о том, оказал ли “Город Солнца” и в какой
степени хотя бы опосредованное влияние на знаменитые антиутопии XX в. - роман
“М ы” Е.И. Замятина, “Прекрасный новый мир” О. Хаксли и “ 1984 год” Дж. Оруэл­
ла. Так или иначе, но даже самые отталкивающие для современного читателя чер­
ты, вроде “научно организованного” воспроизведения потомства, не идут ни в ка­
кое сравнение с нынешним обесчеловечением нашей планеты, когда у нас на гла­
92

зах безнаказанно попирается право на жизнь и крепнут глобально-тиранические
поползновения “единственной супердержавы”. По одну сторону - неисправимый
мечтатель, один из последних сынов Возрождения, по другую - безумные техно­
краты, опьяненные ощущением собственной силы.
Двадцать лет назад, при подготовке к изданию книги о “Городе Солнца”, нас
искренне радовало то, что весь проект своего идеального государства Кампанелла
сочинил как гимн науке, ее беспредельным возможностям, разумному мироустроению, вере в гигантские потенции человека, освобожденного от эксплуатации и ж а­
жды наживы, столь унижающих его природу. Ныне нам режут слух голоса тех, кто
в призывах к строю общности, равенства и справедливости видят либо мираж, ли­
бо злонамеренный обман. В мире, где все громче и навязчивее звучит лозунг “К а­
ждый за себя!”, развращающий людей и подрывающий основы социально ориенти­
рованного бытия, мы, видимо, можем разучиться ценить идею общности, чувство
общинности, или, как говорили встарь, чувство общественности.
Нельзя пренебрегать принципом историзма, когда в угоду политике, полно­
стью отвергающей опыт нашего недавнего прошлого, используют жупел Кампанеллы как образец коммунистического тоталитаризма, всецело подавляющего гра­
ждан. Его “евгенические установки” проистекали не из тотального обобществле­
ния, а из стремления устроить все “по науке”
Для современного человека идеал Кампанеллы может служить предостережени­
ем: всевластие науки весьма опасно. Мы не считаем, что наиболее шокирующие чи­
тателя черты Города Солнца происходят от тиранической сути строя общности. На
вопрос, вынесенный в заголовок статьи, теперь мы бы ответили: всевластие науки не идеал общественного устройства. Исследования, грозящие существованию челове­
чества, вроде некоторых направлений генной инженерии, в том числе и клонирование
людей, должны быть поставлены под надежный контроль гражданского общества.
Если бы спросили, кто в наших глазах скорее олицетворяет подлинно челове­
ческие качества: высоколобый американец, прозванный “отцом водородной бом­
бы ”, или босоногий, а возможно и безграмотный, индус, с осторожностью ступаю­
щий по тропинке, дабы ненароком не раздавить пересекающих его путь муравьев,
мы бы предпочли босоногого индуса.
ПРИМЕЧАНИЯ

1 См.: Штекли А.Э. Утопии и социализм. М., 1993.
2 См.: Штекли А.Э. Истоки тоталитаризма: Виновен ли Томас Мор? // Анархия и власть.
М., 1992. С. 3-21.
3 В серии “Предшественники научного социализма”, основанной В.П. Волгиным, был
издан русский перевод: Уинстенли Дж. Избранные памфлеты. М.; Л., 1950. Он нуждается в
постоянной сверке с подлинником, и не только из-за намеренного “смягчения” текста, но и
из-за ряда досадных ошибок. Ссылки в тексте даны на это издание.
4 В нашем исследовании, которое носило по большей части текстологический характер,
специальная глава была посвящена этой проблематике. См.: Штекли А.Э. Улучшение чело­
веческой природы // Штекли А.Э. “Город Солнца”: Утопия и наука. М., 1978. С. 321-345.
5 См.: Платон. Сочинения. М., 1971. Т. 3, ч. 1. С. 358-359.
6 Плутарх. Сравнительные жизнеописания: В 3 т. М., 1961. Т. 1. С. 65.
7 Трактовку этой темы см. в двух главах - “Основные этапы текстологических исследо­
ваний” и “Латинский перевод” в кн.: Штекли А.Э. “Город Солнца”: Утопия и наука.
8 Тщательное изучение “Философии, доказанной ощущениями” в нашей стране весьма
93

осложнялось тем, что это произведение Кампанеллы, не в пример многим другим его кни­
гам и даже рукописям, никогда с 1591 г. не переиздавалось. Хотя в Отделе редких книг Пуб­
личной библиотеки Ленинграда (ныне Государственная национальная библиотека, СанктПетербург) и хранился превосходный экземпляр этого “печатного первенца” Кампанеллы,
исследовать его целиком (в нем более 500 страниц убористого шрифта) во время нечастых
командировок в северную столицу было делом непосильным и совершенно невозможным.
Тем радостней оказалось сравнительно недавнее событие: Луиджи Де Франко опубликовал
научное издание “Философии, доказанной ощущениями” (Неаполь, 1992), посвященное па­
мяти Луиджи Фирпо, неутомимого исследователя творчества великого Калабрийца.
9 Ссылки на русский перевод “Города Солнца” даются по лучшему из существующих из­
даний: Кампанелла. Город Солнца/Пер. с лат. и коммент. Ф.А. Петровского; пер. Приложе­
ний М.Л. Абрамсон, С.В. Шервинского, В.А. Ещина; вступ. ст. В.П. Волгина. М, 1954. При
обращении к итальянскому и латинскому текстам мы пользовались классическим трудом
Норберто Боббио: Campanella Т. La Citt£ del Solle, testo italiano e testo latino / A cura di
N. Bobbio. Torino, 1941.
10 Там же. С. 62.
11 Campanella T. Tutte le opere. Milano, 1954. P. LXXXI-LXXXIII.
12 Campanella T. Disputationum in quatuor partes suae philosophiae realis libri quatuor... Parisiis,
1637. Cp.: Кампанелла. Город Солнца. Приложения. С. 217-218.
13 Там же. С. 218. При публикации русского перевода трактата “О наилучшем государ­
стве” в Приложениях к “Городу Солнца” издателями не была соблюдена должная унифика­
ция в названиях. Если Ф.А. Петровский в одном случае говорил о двух главах из рассужде­
ний Кампанеллы (с. 187-188), то в другом - о первой и второй частях (с. 218). Здесь удачней
выбор переводчицы: articulus - “раздел”.
14 См. его оценку Ф.А. Петровским (Кампанелла. Город Солнца. С. 187).
15 См.: Штекли А.Э. “Город Солнца”: Утопия и наука. С. 65.
16 Кампанелла. Город Солнца. Приложения. С. 129-161. Лет 20 назад ленинградский фи­
лолог-классик Д.В. Панченко обратился к изучению “Города Солнца”. Помимо публикации
ряда статей и этюдов он занимался и переводом третьего раздела трактата “О наилучшем
государстве”. Был ли он опубликован, нам неизвестно.
17 Кампанелла. Город Солнца. Приложения. С. 129, 145.
18 Его заголовок гласит: “Что более - общность женщин соответствует природе и по­
лезней для деторождения, посему и для всего государства, либо собственность на жен и де­
тей”. Читатель, знакомый с “Городом Солнца”, не колеблясь ответит: по Кампанелле, ко­
нечно же, общность.
19 Штекли А.Э. “Город Солнца”: Утопия и наука. С. 327.
20 Кампанелла. Город Солнца. С. 63-64.
21 Здесь в основу перевода положена редакция, сохраненная, по Фирпо, в последнем спи­
ске. См.: Scritti scelti di Giordano Bruno e di Tommaso Campanella. Torino, 1949. P. 423.
22 Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. M., 1976. С. 453.
23 Там же.
24 Кампанелла. Город Солнца. С. 66-67.
25 На наш взгляд, столь красноречивый ляпсус переводчика был тоже порожден ошиб­
кой копииста: тот в спешке плохо разобрал написанное и generatore принял за governatore.
Такое ложное чтение находилось в ряде списков. Переводчик, имея дело с чужим текстом,
не мог распознать даже грубые промахи писцов. Подробнее см.: Штекли А.Э. “Город Солн­
ца”: Утопия и наука. С. 133-134 и след.
26 Все это детально рассмотрено в кн.: Штекли А.Э. “Город Солнца”: Утопия и наука.
С .321-345.
27 Цит. по: Астауров Б.Л., Рокицкий П.Ф. Николай Константинович Кольцов. М., 1975.
С. 99.
28 Amerio R. И sistema teologico di Tommaso Campanella. Milano; Napoli, 1972.
29 Amerio R. Campanella. Brescia, 1947.

КАМЕРА ДЕЛЬИ СПОЗИ АНДРЕА МАНТЕНЬИ
В МАНТУАНСКОМ ДВОРЦЕ:
МИР РЕАЛЬНЫЙ И МИР ИДЕАЛЬНЫЙ
О.Г. М ахо

Генезис итальянской светской декоративной живописи эпохи Возрождения свя­
зан, с одной стороны, с позднеготической традицией, культивировавшейся при дво­
рах правителей более раннего времени, что характерно для Неаполя и тираний Се­
верной Италии; с другой же стороны, с утверждением новых социальных и эстети­
ческих принципов, формировавшихся в республиках Средней Италии и воплощав­
шихся в первую очередь в общественных зданиях в мемориальных композициях и
аллегориях, как, например, в росписях Симоне Мартини и Амброджо Лоренцетти в
сьенском Палаццо Пубблико. К середине XV в. гуманизм не просто приносит в жи­
вопись новые темы и образы, но определяет и концепции, тяготеющие к универ­
сальности. Росписи Камеры дельи Спози в мантуанском Палаццо Дукале, выпол­
ненные Андреа Мантеньей между 1465 и 1474 гг., очевидно, самый блестящий де­
коративный комплекс светского характера в живописи XV в., являет нам такую но­
вую программную и живописную концепцию1.
К ак известно, Мантенья представляет здесь эпизоды из жизни семейства Гонзага2, включая их в общую гармоническую картину мира. С помощью иллюзорной
архитектуры он превращает небольшое (8,05X8,07X6,93 м в центре) с неправиль­
ными членениями помещение в подобие центрического сооружения, перекрытого
сводом с живописной имитацией медальонов с портретами римских императоров и
рельефов на античные темы на фоне золотой мозаики; свод прорезан круглым ок­
ном. Живопись Мантеньи рождает редкостное ощущение сосуществования персо­
нажей росписи и реального человека, находящегося в зале. Ее перспективная кон­
цепция исключительно близка к разработанной Л.Б. Альберти в “Трактате о живо­
писи”, где развивается мысль о том, что изображение не только моделирует карти­
ну мира такой, какой ее видит, точнее, должен видеть идеальный зритель, но одно­
временно определяет и позицию зрителя, находящегося перед созерцаемым им
объектом.
Ренессансный антропоцентризм, воспринимающий человека поставленным в
центр мироздания, как несколько позже наиболее ярко сформулирует Дж. Пико
делла Мирандола, находит свое прямое воплощение в центрической постройке и
строгой линейной перспективе, диктующей зрителю фиксированное положение.
Квадратное в плане помещение, асимметрию проемов которого Мантенья отчасти
скрывает живописными приемами, перекрытое ложным сводом, прорезанным ил­
люзорным круглым окном, заставляющим вспомнить об античности, о Пантеоне, в
частности, кажется как нельзя более адекватным такой концепции. Оно дает ока­
зывающемуся в нем человеку идеальное ощущение гармонического мира, развора­
чивающегося вокруг него, широко раскрывающего пространство далеко за преде­
лы небольшого зала: достаточно увидеть пейзаж сцены встречи или небо над на­
шей собственной головой. Однако этот мир у Мантеньи откровенно иллюзорен, ху­
95

дожник не стремится ввести зрителя в заблуждение; показательно, что реальные
проемы стен практически “не работаю т” в системе декорации, но еще важнее дру­
гое: художник “раздвигает” лишь две стены зала (две другие несут изображение за­
дернутых драпировок) и таким образом при явственной тенденции к строго выве­
ренной центричности композиции положение зрителя в пространстве Камеры дельи Спози не абсолютно регламентировано. Идеальный мир может быть явлен
только в замкнутом пространстве интерьера, и вместе с тем колористический строй
росписей строится в соответствии с реальной его освещенностью. Эти своеобразно
подвижные отношения реального и иллюзорного пространств настраивают зрите­
ля на непосредственный контакт с персонажами, дают ощущение возможности лег­
ко войти в их мир. Однако здесь возникает ряд проблем.
Н ет ни малейшего сомнения в том, что Мантенья изображает конкретны е
эпизоды из жизни мантуанского двора; он исключительно точен и ярок, более то­
го, даже нелицеприятен как портретист (достаточно обратить внимание на о б ъ ­
ективность характеристики облика членов семейства Гонзага, на котором лежит
печать наследственной болезни). Н о если в отношении сюжета композиции на во­
сточной стене в принципе сомнений не возникает - перед нами встреча маркиза
Лодовико с сыном-кардиналом3, - то в отношении росписи на северной стене су­
щ ествовало множество версий4. С получением ли кардинальской шапки Франче­
ско, его прибытием в Мантую, матримониальными проблемами семьи Гонзага,
вызовом ли маркиза к умирающему Франческо Сфорца связана эта сцена; проб­
лема, вероятно, не в том, что современникам сюжет был известен, а со временем
утратил свою ясность. Скорее сам Мантенья не акцентировал конкретную повествовательносгь, переводя основное содержание композиции в несколько иной
план: ее суть - представление правителя. Причем речь не идет об откровенной
апологии - Мантенья создает своего рода аллегорию Доброго Правления, но не
абстрактного, а правления маркиза Лодовико III, который предстает перед нами
как идеальный правитель, человек, украшенный virtu, наделенный нравственной
доблестью, основанной на разуме и знаниях, возвышающей своего носителя. Вме­
сте с тем известное выражение относительно того, что правителя делает его ок­
ружение, здесь на редкость справедливо. Достоинство, мудрость и сила Лодовико
Гонзага питаются гуманистической средой его двора; кроме того, особую роль
играет и семья. Последнее обстоятельство явно обозначает связь концепции рос­
писи М антеньи с нравственными приоритетами Леона Баттисты А льберти, близ­
кого к мантуанскому двору, при котором (документально известно) он был в
1459-1460, 1463 и 1470 гг., и, вероятно, вошедшего в число персонажей росписи
К ам еры дельи Спози5.
Но и этим образ правителя у Мантеньи не исчерпывается. В основных компо­
зициях комплекса Лодовико Гонзага предстает как политический деятель, имею­
щий связи и с папской курией (“Встреча”), и с императорским двором (в центре
композиции над камином - супруга Лодовико Барбара Бранденбургская, урожден­
ная Гогенцоллерн; здесь же присутствуют император Фридрих III и король Дании
Христиан I6). Таким образом, то, что на протяжении долгого времени было в италь­
янской политике основанием для противостояния, составляет редкостную гармо­
нию в политической характеристике маркиза Мантуанского.
Итак, выделяется уже несколько пластов в образной структуре росписей Каме­
ры дельи Спози. Однако к ним должен быть добавлен еще один, многослойный античные источники, для Мантеньи с его культом античности и археологической
96

Джованни Ботеро

Андреа Мантенья. Камера дельи Спози.
Северная стена. Двор Гонзага

Андреа Мантенья. Камера дельи Спози.
Западная стена. Встреча Лодовико Гонзага
с сыном Франческо

Интерьер Камеры ди Сан Паоло в Парме
с фресками Корреджо. 1519

Корреджо. Общий вид фресковой росписи свода
Камеры, ди Сан Паоло

Корреджо. Роспись северной стороны свода
и камина Камеры ди Сан Паоло

Корреджо. Роспись восточной стороны свода
Камеры ди Сан Паоло

Корреджо. Роспись южной стороны свода Камеры ди Сан Паоло

Корреджо. Роспись западной стороны свода Камеры ди Сан Паоло

Корреджо. “Гений”; “Три Грации”.
Композиции двух люнетов росписи свода
Камеры ди Сан Паоло

Джорджо Вазари.
Портрет герцога
Алессандро де Медичи.
1534. Галерея Уффици.
Флоренция

,

—

Mg
1
iffИШ
;■.
,41
• li Я!
' ш

г'
; ■.■ . |. .. ^

а

1

Ж
Ш
ill.
щ

-• т

й

:Ш
шШ
Ш
Ш
мм
\
. т ...

М

I а _'
___

L.

Ш
. . . .

■ >

\

.'

!
.

№ § /■ 1 1 f l B g

К

*'
^:
j 4*'

i- ( -■
Д?**-J
Ш few Ж^fe
:! ‘ ’ 1 ' ' ..... 1
• ■ -

‘ :1 1 1

..........:.......... *

i.f...
§§3|

1 ’.M i

В

Т я &
■ В 6..... |
..

. I

'

S41 Я

Ш Ш I |

■ ~

| |

% .... . Ц
■
. ....................;
: .
' : :
. : # :

: : : ;

......; .

::

'

г
I ...» %
2 i

I

: 2

Щ

. ;
Mv*

'
.
щ
|| |Я £ 1 1 ;
1 11 2 1 4 . : 2 1 1

i;

2;,:.....:.: r 5 ; i ; 2 ш
4.;i „ , ..
'
,4

Ш

4:..!

Ш

ш

;
■—

.*

'

Z

8>Ж 'Д м м И

: :

.

Джорджо Вазари.
Портрет
Лоренцо Медичи
Великолепного. 1532.
Галерея Уффици.
Флоренция

' ■

1

|

Якопо Понтормо.
Портрет
Козимо Медичи
Старшего. 1518-1519.
Галерея Уффици.
Флоренция

Якопо Понтормо.
Портрет
молодого человека
с алебардой. 1529-1530.
Коллекция Ч. Стилман.
Нью-Йорк

Анджело Бронзино.
Портрет
Козимо I Медичи
в доспехах. 1540-е годы.
Галерея Уффици.
Флоренция

Бенвенуто Челлини.
Портрет
Козимо 1 Медичи.
Бронза. 1543-1544.
Национальный музей
Барджелло. Флоренция

Баччо Бандинелли.
Статуя Козимо I Медичи.
1560-е годы. Зал Пятисот.
Палаццо Веккъо. Флоренция

Джорджо Вазари.
Апофеоз Козимо I Медичи.
1560-е годы.
Плафон Зала Пятисот.
Палаццо Веккъо. Флоренция

Берли-Хаус

Горембери - усадьба лорда - хранителя печати Н. Бэкона.
(Ее левое крыло построено к королевскому визиту в 1577 г.)

Теобалдс. Чертеж Джона Торпа

Олденби

Уоллатон-Холл

Уимблдон-Хаус. Гравюра Г. Уинстенли. 1588

narinn nit allein bffi gat atten Jjauf; 95cpcrn/Knffr/K6m>

4с/Йгейов