Дамнат [Ростислав] (fb2) читать постранично

Ростислав Дамнат

Пролог. Пыль и тлен

В этом краю часто случались красивые закаты. Насыщенных багряных цветов. Монаху всегда казалось, что по небосводу словно разлилась кровь и стекла туда, где кончаются горы. Старики из числа созерцателей, утверждали — от магии, не иначе. Арут был наполнен магией Источника до предела. Кажется, сам воздух пропитался ею. Неосязаемо, необъяснимо. Но ощутимо и слышно.

«Это рождает особое благочестие, дарованное пророком», — говорили созерцатели.

Монах сомневался. Арут рождал вечную головную боль. Или, как говорили ортодоксальные архаиты, ощутимость. «Смиряющий обруч», заставлявший многочисленных отроков, аколитов, причетников, тех же созерцателей, да и самих отцов предвечной церкви быть благочестивыми. Нести волю создателя через слово пророка Анта.

А еще существовал так называемый шепот создателя, или второе проявление магии — слышимость. Шепот непрерывно звучал у тебя в голове. Тысячи, мириады едва различимых голосов, призрачный хор из мира по ту сторону. Монах любил поздней ночью, лежа на топчане, в своей одинокой келье, прислушиваться к нему. В гулкой пугающей тишине, изредка прерываемой храпом послушников, погрузившись в вязкую полудрему, несмолкаемый шепот незаметно складывался в слова. Он почти понимал их, почти… Но каждый раз значение ускользало.

За годы, что монах провел здесь, в сердце Аннаты, в легендарном соборе, в недрах которого таилась та самая шахта, куда доступ открывался тем немногим, кого звали таинниками, головная боль и шепот превратились в нечто, заставлявшие его воспринимать окружающее, мягко говоря, своеобразно.

Да и все они — мелкие церковные служки в огромном, покрытым пылью и тленом, здании, — практиковали философию, суть которой сводилась к тому, что всё — и есть пыль и тлен. Все они были нигилистами, смотревшими на мир через призму боли, смирения и откровенной бессмысленности бытия.

Монах перелистнул страницу и скривился. Сегодня голова просто раскалывалась. От этого проклятия не было никакого спасения. Особенно вредил хмель. Нередко случалось, когда злоупотреблявшие вином иноки сходили с ума. Пьяницы в полоумии всегда буйствовали. Помнится, один решил запереться в клетке и сгореть. Он применил заклинание огня на самого себя, прежде выбросив ключ от клетки…

Другой решил познать, что есть грех? Самый тяжкий. Что будет после? Поразит ли его создатель громом небесным? И начал поедать себя. Таким и нашли бедолагу в «каменном мешке», где он отбывал наказание как смутьян, развращавший умы иноков. Он оторвал собственную ногу и поедал ее…

Монах мрачно усмехнулся. Познать и просветлеть, означало на практике терпеть и пытаться не спятить.

И в чем смысл? Любой из них тщетно задавался этим вопросом. Источник по-прежнему был велик и необъятен, но вера их — лишь вера навозных жуков, копошащихся на куче фекалий, и размеры ее, этой самой кучи, неподвластны их скудному разуму. Навозные жуки, возомнившие себя хозяевами мира.

За тысячу лет существования их величественная религия оскудела до гниющей махины, родившей нынешних адептов: престарелого и слабоумного архимага Квото́на и его блядовитую сумасшедшую супругу Марию, поставившую во главе священного воинства Девы Полуденной… любовника. Язычника из задворок их дряхлеющей, распадающейся на части империи. Нечестивца, принесшего в окутанный благовониями, наполненный внушающими трепет напевами сотен богомольцев, прохладный от идущего из шахты холода главного молельного зала Аруты, смешные в своей нелепой жути кровавые ритуалы.

Очередной такой проводила сейчас Мария. Вот свидетельство их собственной никчемности и безразличия: они привыкли к подобному. К кровавой вакханалии в самом центре несущей просветление предвечной церкви. Очередное подтверждение бессмысленности бытия. «Вы и́щите, братия, значение там, где его нет, — говорил один пожилой монах, которого все именовали не иначе как Богохульником. Как же его звали на самом деле? Кажется, Медвяном. Медвян. Какое теплое, и в то же время странное имя. — Сами подумайте, что сказано в писании: пейте нектар божественный, ибо таковым становится в теле зверя. О чем тут, спрашиваю я вас? Как может нектар иль эфир — кому как нравится — стать священным и пречистым, пройдя сквозь печать, в коем таится зверь, как мы знаем, нечистый? Вот в этом и суть, братия! Верьте в абсурдное!»

Сейчас, вместе с пускающим слюни мужем, от которого вечно воняло мочой, Мария решила принести в жертву идолу… собственного сына. Такого же слабоумного, как и отец.

Отче всеблагой! Как же получилось, что подобное не удивляет их? Понятен ход мыслей ополоумевшей бабы: есть другой сынок, Петр по прозвищу Усекновитель. Правая рука проходимца-фаворита, словно в насмешку самому создателю ставшего гетманом священного воинства…

Как же болит голова…

Вредно думать обо всем таком. Ничего, кроме еще более поганого настроения это не