Дикая любовь [М. Джеймс] (fb2) читать онлайн

1 ДИКИЙ УБИЙЦА

2 ДИКАЯ ПРИНЦЕССА

3 ДИКАЯ ЛЮБОВЬ

Информация

Внимание! Текст предназначен только для ознакомительного чтения. Любая публикация без ссылки на группу переводчика строго запрещена. Любое коммерческое использование материала, кроме ознакомительного чтения запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды.

Переводчик TG канал themeofbooks — t.me/themeofbooks

1

ЕЛЕНА

Елена,

Если ты читаешь это, то я уже уехал в Нью-Йорк. Прости за столь ранний отъезд, но мне кажется, мы сказали все, что можно было сказать прошлой ночью. Я имел в виду все это, ты заслуживаешь лучшего, чем я, лучшего, чем кто-то, несущий на своих плечах груз прежней жизни, кто не может быть для тебя всем тем, чем должен был быть. Несмотря на это, ты мне небезразлична, Елена. Думаю, ты это знаешь. И я хочу оставить тебя с этим хотя бы для того, чтобы ты не задавалась вопросом. Со временем ты поймешь, что так будет лучше, как это делаю я. Без меня ты обретешь больше счастья, чем со мной, даже если сейчас ты этого не понимаешь.

Я бы не стал менять того, что произошло. Но это должно остаться в прошлом. Я хочу только лучшего для твоего будущего, и надеюсь, ты понимаешь, что именно поэтому я ухожу. Нам не нужно больше видеться. Со временем будет не так больно. Я обещаю тебе это Малыш. Будь счастлива моя светлая девочка. Твой свет заразителен и спасибо, что поделилась им со мной.

Прощай, Елена. Я благодарен за то, что встретил тебя.

— Левин—

Я читала это письмо уже столько раз. Если бы я захотела, то могла бы повторить его по памяти.

Я никогда не знала, что такое боль в сердце. Я читала об этом много раз, во всех романтических романах, которые поглощала в своей спальне дома. В этих книгах боль в сердце никогда не длилась долго. В конце концов герой всегда возвращался. Он понимал, что был неправ, и умолял героиню простить его. Некоторые из них заставляли героя унижаться больше, чем другие, но в конце концов его всегда прощают, потому что он так сильно ее любит, потому что он не может жить без нее.

Очевидно, что Левин может жить без меня. И я была идиоткой, когда думала иначе.

Не знаю, сколько времени я просидела на полу, рыдая. Я думала, что буду плакать вчера вечером, когда легла спать раньше всех, что наконец-то останусь одна в своей новой комнате и все стрессы, переживания и страхи последних недель взорвутся разом.

Но все оказалось совсем не так.

Я не могла плакать. Я лежала в темноте, глядя в потолок, слабо слыша голоса Изабеллы, Найла и Левина из другой части дома, и ждала, что слезы вот-вот придут. Но их так и не было, и я наконец заснула, пока не проснулась посреди ночи, с пересохшим горлом и в полном сознании.

Я пошла на кухню за водой и увидела Левина на заднем дворе. Я, конечно, пошла к нему, потому что как же иначе? Он уезжал утром, а мне так хотелось, чтобы он остался. Чтобы он передумал в последний момент, как это иногда делают герои романтических романов, когда понимают, какую ужасную ошибку они собираются совершить. Ведь несмотря ни на что до сих пор все получалось, не так ли? Мы пережили авиакатастрофу. Мы уклонялись от пуль в Рио-де-Жанейро, а Левин выигрывал деньги в покер, чтобы удержать нас на плаву. Я сохранила ему жизнь, когда его чуть не убили после одной из таких игр, ударив ножом в бок.

Я убивала людей, чтобы сохранить ему жизнь.

В конце концов он выиграл партию, которая помогла нам выбраться из Рио. А когда все пошло наперекосяк, он сражался с людьми, которые хотели его убить, чтобы доставить меня домой.

Как это могло не закончиться для нас счастливым концом?

После всего случившегося я уже не чувствовала себя наивной и невинной. Но сейчас, сидя на полу в своей спальне и прижимая к себе прощальное письмо Левина, я чувствую себя глупо.

— Ты не должен быть навсегда один, знаешь ли. То, что у нас было, было настоящим. Я знаю, что ты это понимаешь… это не обязательно конец.

— Конец. Ты знаешь, что это так Елена.

— Ты что-нибудь чувствовал? Ты… ты вообще хоть чуть-чуть любил меня?

При воспоминании об этом разговоре у меня болит сердце, как будто мне нанесли удар. Я попыталась в последний раз, но этого оказалось недостаточно. Он так уверен, что я должна быть с кем-то своего возраста. С кем-то достойным меня. Но я уже не та девушка, за которую он меня принимает. Больше нет, не после того, что я видела и сделала.

— Моя работа заключалась в том, чтобы защитить тебя. Я это сделал. Больше я ничего не могу для тебя сделать. Ты заслуживаешь большего, чем мужчина почти на двадцать лет старше тебя, который прожил тяжелую жизнь и не может любить так, как ты заслуживаешь этого. Единственное, что я могу сделать, это защитить тебя, уйдя от тебя достаточно далеко, чтобы ты смогла пережить то, что у нас было, и жить своей жизнью. И завтра именно это я и сделаю?

— А ты? Ты собираешься смириться с этим?

Я хочу верить, что он не собирается с этим мириться. Что никогда не переживет. Но я уже не знаю, во что верить.

Тихий стук в дверь выбивает меня из колеи моих жалких мыслей. Я вытираю лицо, внезапно встревоженная мыслью о том, что Изабелла увидит меня в таком виде, или кто бы ни был по ту сторону двери. Никто, кроме меня и Левина, не знает, что между нами произошло, и я планировала, что так и останется.

— Да? — Позвала я, стараясь, чтобы мой водянистый голос не дрожал, но у меня это не очень хорошо получается.

— Елена? — Это Изабелла, как я и ожидала. — С тобой все в порядке? Могу я войти?

— Конечно. — Если я скажу ей нет, она еще больше заподозрит, что что-то действительно не так. Я сильнее вытираю глаза и лицо, поднимаюсь на ноги и складываю письмо в руке, ища, куда бы его положить.

Она открывает дверь раньше, чем я успеваю.

— Елена? — Она стоит в дверях, ее милое лицо отражает заботу. Я всегда считала, что моя сестра красивее из нас двоих. У нее более резкие черты лица, океан густых темных волос и самая идеальная фигура, которая только может быть у человека. В некоторых местах я мягче, попышнее, чем мне хотелось бы, но Изабелла — это видение. Она также гораздо более вспыльчива, чем я, достаточно одного взгляда в ее узкие темные глаза, чтобы понять, что она абсолютно не принимает ничьего дерьма. — Что случилось? — Она заходит в комнату, закрывая за собой дверь. Ее взгляд скользит по моему лицу, и я сразу же вижу, что недостаточно хорошо скрыла, что плакала. Я не удивлена, мое лицо кажется опухшим и распухшим. Изабелла всегда быстро улавливала подобные вещи, особенно когда дело касалось меня. — Это…то, что случилось?

Она переводит взгляд на письмо в моей руке указывая на него.

— Что это?

— Ничего. — Я тяжело сглатываю, быстро иду к тумбочке и кладу письмо на место. — Ничего особенного.

— Ты никогда не лгала мне, Елена, и я бы хотела, чтобы ты не начинала сейчас. — Она поджала губы. — Ты знаешь, папа звонил мне. Он сказал, чтобы я позаботилась о тебе. Это было несколько недель назад, когда ты должна была приехать сюда прямо из Мексики. Мы понятия не имели, где ты. Я так волновалась. Если бы не Найл…

— Если бы я могла связаться с тобой, я бы так и сделала. — Я извиняюще смотрю на нее. — Не было никакой возможности…

— Я знаю. Я прошла через нечто подобное, помнишь? — Изабелла выпустила маленький, резкий вздох. — Но если с тобой что-то случилось в Рио, что-то, что тебя беспокоит…

Я не так часто общалась с сестрой с тех пор, как она уехала. Но я не могу представить, что ей нравится думать о том, что случилось с ней, о том, что Диего похитил ее очень похожим образом, почти заставил выйти за него замуж и отправил к укротителю невест, чтобы сломать ее волю для Диего. Если бы не Найл, она могла бы все еще быть дома, запертая в ужасном браке с человеком, ответственным за столько нашей боли. Я тоже была бы там, возможно, на пороге своего собственного брака по расчету. Я бы никогда не встретила Левина. А Изабелла… Ее не было бы здесь, в этом уютном доме, с ее преданным мужем и моей маленькой племянницей.

Я достаточно хорошо знаю Изабеллу, чтобы понять, что она из тех, кто предпочитает смотреть вперед, а не назад. Но я также знаю, что она поймет часть того, через что мне пришлось пройти. Только не думаю, что она поймет Левина.

— Я в порядке. — Я делаю глубокий вдох, пытаясь натянуть на лицо улыбку, но вижу, что она не верит.

— От кого письмо? — Изабелла сужает глаза. — Я не пытаюсь воспитывать тебя, Елена, но когда я прихожу в твою комнату и застаю тебя рыдающей…

— Я не рыдаю…

— Ты рыдала. — Она проходит мимо меня и тянется за письмом. Я пытаюсь преградить ей путь, но она слишком быстра. Я должна была догадаться, что она пойдет на это, Изабелла всегда была немного властной старшей сестрой. Она всегда считала, что знает все лучше всех, и во многих случаях это действительно так, и теперь, когда наши родители велели ей присматривать за мной, я не сомневаюсь, что она примет это слишком близко к сердцу.

Она открывает письмо прежде, чем я успеваю выхватить его у нее. Я вижу, как ее лицо в одно мгновение превращается из обеспокоенного в сердитое, и она смотрит на меня с яростным выражением в острых темных глазах.

— Какого черта, Елена? — Ее кулак сжимается вокруг письма, и мне остается только не выхватить его у нее. Если я это сделаю, оно порвется, а это все, что у меня осталось от него. Одна мысль об этом заставляет меня чувствовать себя такой жалкой, что я не могу этого вынести.

— Что он сделал? — Изабелла поджала губы, побелевшие по краям, и я не уверена, что когда-либо видела свою сестру такой злой. На меня она не злится, не думаю, но, если бы Левин был здесь, она бы налетела на него. По-моему, она злится именно на него.

— Он ничего не сделал…

— Похоже, что сделал! — Изабелла бросает письмо на кровать и скрещивает руки на груди. — Похоже, он воспользовался тобой.

— Это не так! — Я качаю головой, пытаясь придумать, как заставить ее понять. Все мои эмоции расшатаны, разум затуманен. — Я была инициатором большей части этого. Он пытался сказать мне нет, но я настаивала…

Рот Изабеллы кривится.

— Ему почти сорок, — выплевывает она. — Ему следовало бы иметь больше чертова самоконтроля.

— Как и Найлу? — Я бросаю на нее взгляд, и, судя по выражению ее лица, почти жалею, что сказала это. Но я тоже расстроена. — Я знаю, как все было между вами, Изабелла. Я просто взяла страницу из твоей книги и сделала свой собственный выбор…

— Не пытайся перекинуть все на меня. — Изабелла скрестила руки, отражая меня. — Найл не знал, кто я. Левин прекрасно знал, кто ты и в чем заключается его работа. Он должен был защищать тебя, а не… не…

— Трахать меня? — Я услужливо подсказываю, и глаза Изабеллы расширяются.

— Елена…

— Мы попали в авиакатастрофу. Мы застряли на необитаемом пляже. Мы ели чертову змею на барбекю, которую подстрелил Левин, которая чуть не сожрала меня, черт возьми. Мы понятия не имели, сколько проживем, и я не хотела умереть гребаной девственницей! — Я смотрю на Изабеллу, желая, чтобы она поняла. — Ты хочешь сказать, что не сделала бы то же самое?

— Дело не в этом…

— Тогда в чем же?

— Он должен был…

— Что? — Выпалила я, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются слезы. — Он должен был остаться? Я очень хотела, чтобы он остался. Но он говорит правду, когда говорит, что сразу дал мне понять, что это было с самого начала. Это я виновата в том, что…

Я не могу закончить предложение. Я не могу выразить словами то, что чувствую к Левину, потому что это слишком больно. Если я произнесу это вслух, это будет слишком реально.

Я не смогу этого вынести, если он уйдет навсегда.

Изабелла резко выдыхает.

— Я вижу, ты расстроена, — говорит она наконец. — Мы можем поговорить об этом позже. Если ты не хочешь завтракать, я могу принести тебе что-нибудь. Просто посиди немного здесь, пока тебе не станет лучше.

Она смотрит на меня, ее зубы беспокоят нижнюю губу, и тут я слышу детский плач, доносящийся откуда-то из дома.

— Мне нужно пойти помочь Найлу, — говорит она, выглядя растерянной. — Елена…

— Все в порядке. Я выйду через некоторое время. Иди и позаботься об Эшлинг. — Ободряюще говорю я ей, и Изабелла испускает вздох.

— Я вернусь, — говорит она наконец.

Я опускаюсь на край кровати и смотрю на скомканное письмо рядом с собой. Какая-то часть меня хочет прочитать его снова, но я не делаю этого.

Какой в этом смысл? Это ничего не изменит.

Я сижу, чувствуя себя оцепеневшей, пока не слышу повышенные голоса из коридора. Это Изабелла и Найл, и я знаю, что не должна подслушивать. Но у меня такое чувство, что это связано со мной, и я не могу сдержать своего любопытства. Подслушать разговор — далеко не самое худшее, что я сделала за последнее время.

Я выхожу из своей комнаты, оставляя дверь приоткрытой, и направляюсь по коридору к их комнате. Дом, в котором они живут, небольшой по сравнению с тем, в котором мы выросли, пять спален и три ванные комнаты, два этажа и чердак. Снаружи, выкрашенные в серый цвет деревянные щиты, со ставнями и красивыми оконными коробками, с забором в виде пикета вокруг, с благоустроенным задним двором, выходящим на воду, и огромной верандой на заднем дворе. Именно такой милый пригородный дом я представляла себе, когда думала о Бостоне, и он не разочаровал. Изабелла сказала вчера вечером, что это дом детства Найла, доставшийся ему в наследство от родителей, и он ему подходит. Он не похож на других мужчин, которых я встречала… более обычный, приземленный. Чем-то он напоминает мне Левина, но он более приземленный, чем Коннор или наш отец.

Этот дом, а не особняк, и мне это нравится. Он не кажется слишком большим, как будто в нем можно затеряться.

— О чем, черт возьми, он думал? — Подойдя ближе к двери, я слышу, как Изабелла шипит изнутри комнаты. — Воспользовался ею…

— Он бы не причинил ей вреда, девочка, — слышу я глубокий голос Найла с ирландским акцентом. — Если между ними все так и было, то это должен был быть ее выбор…

— Ты винишь в этом Елену? — Возмутился голос Изабеллы.

— Нет, девочка, я говорю, что, скорее всего, ничьей вины нет. Помнишь, как мы…

— О, черт возьми! Я скажу тебе то же самое, что и Елене: дело не в нас. Ты не знал, кто я…

Найл хихикает.

— Но, если быть честным? Я не могу сказать, имело ли бы это значение. Ты в том красном платье…

Его голос становится хриплым, и мои щеки вспыхивают. Это более интимный разговор, чем я должна слышать… Но от этого у меня тоже щемит в груди. Я хочу услышать, как Левин скажет мне это, что, независимо от обстоятельств, он сделал бы тот же выбор. Теперь я никогда этого от него не получу.

— Прекрати это. — Изабелла явно не хочет этого делать, только не сейчас. — Он должен был знать лучше. Его работа заключалась в том, чтобы защищать ее, а не совращать!

Найл снова хихикает.

— Совращать ее? Если Елена хотела сделать свой собственный выбор, разве она не заслуживает этого? После всего…

— Она молода. Невинна. Они были в ситуации, когда думали, что умрут, а он не сказал ей нет! У него была вся власть…

— Я знаю Левина, — успокаивающе говорит Найл. — Я гарантирую тебе, что он потратил много времени на то, чтобы отказать Елене, прежде чем между ними что-то произошло. И что бы ни случилось, это не произошло бы без ее согласия. Он не такой человек. Так что, что бы ни произошло между ними, а я не решаюсь сказать, что это что-то иное, кроме их обоюдного согласия, это было…

— Мне все равно, — огрызнулась Изабелла. — Я не хочу, чтобы он приближался к моей сестре. Это понятно? Я не хочу, чтобы он был в этом доме. Я не хочу больше слышать и говорить с ним.

Что бы ни говорил Найл в ответ на это, пытаясь успокоить ее, я не слышу. Я отступаю от двери, на глаза наворачиваются слезы, потому что я уже достаточно наслушалась этого разговора. Что бы ни было дальше, это не имеет значения, потому что Левин не вернется. Изабелле не нужно об этом беспокоиться.

Я возвращаюсь в свою комнату, слезы текут по моим щекам, когда я заползаю на кровать и сворачиваюсь на боку в клубок. Я никогда не знала, что что-то может так сильно болеть. Это похоже на физическую боль, как будто кто-то залез мне в грудную клетку и душит мое сердце, как будто я и вовсе не могу дышать.

Левин бросил меня, потому что считал, что я заслуживаю другого. Кого-то лучшего. Но для меня никогда не будет никого другого.

Хотела бы я, чтобы он это понял.

Хотелось бы, чтобы ему было не все равно.

2

ЛЕВИН

Быть без нее мучительно.

Это наказание. Это то, что я заслужил, позволив всему зайти так далеко, как оно зашло. С каждым километром, пройденным, между нами, я все больше понимаю, насколько сильно я позволил всему этому выйти из-под контроля.

Я должен был сказать ей нет столько раз. Даже если то, что произошло на пляже, было неизбежным, порожденным мыслью о том, что мы умрем… У нас не было будущего после той ночи, я не должен был позволять этому повториться, как только мы уйдем с пляжа. Все, что произошло в Рио, не должно было произойти. И сколько раз я трахал ее без защиты, говоря себе, что в следующий раз скажу ей нет…

Господи, я был чертовым идиотом.

Я должен был быть тем, у кого хватило возраста, ответственности и, черт возьми, мудрости, чтобы сказать ей, что это плохая идея. Что мы не можем сдаться, что бы ни чувствовал каждый из нас по этому поводу. Предполагается, что я уже вышел из возраста, когда нужно думать своим членом, и мне очень стыдно за себя, что я, видимо, не такой. По крайней мере, когда дело касается Елены.

Сейчас это не имеет значения. Между нами достаточно расстояния, чтобы она вскоре забыла обо мне. Время лечит большинство ран, как и пространство. Есть и такие, которые ни пространство, ни время никогда не залечат, но я говорю себе, что это не одна из них. Со временем с Еленой все будет хорошо. Я скажу Виктору, что не могу ездить в Бостон некоторое время, что, если нужно будет еще что-то делать с королями, я либо сделаю это на расстоянии, либо ему придется прислать кого-то еще. Я был предан ему достаточно долго, чтобы он поверил в то, что у меня есть веские основания.

А что касается меня…

Я чертовски скучаю по ней. Сидя в самолете во время короткого перелета из Бостона в Нью-Йорк, я чувствую, что без нее тишина становится просто огромной. Трудно поверить, что было время, когда ее бесконечный оптимизм раздражал меня, что я считал ее не чем иным, как лучом столь необходимого солнца в темном и сложном мире, и даже было время, когда я считал ее слишком наивной, чтобы выжить.

Я делаю глубокий вдох, закрывая глаза. В этом тоже есть моя вина. Руки Елены теперь в крови, отмечены смертью пяти или более мужчин, скорее всего, потому что меня не было рядом, чтобы позаботиться об этом для нее. Потому что я получил удар в брюхо во время игры в покер, чтобы выкупить наш путь из Рио, и она должна была спасти меня. Я был бы сейчас мертв, если бы она не была намного способнее, чем я когда-либо думал о ней.

Из того, что она сказала мне после, я понял, что она считает, что это означает, что она заслужила место в этом мире. Что она доказала, что способна сравниться с кем-то вроде меня. Но она не может понять, что я никогда не хотел, чтобы она была такой. Я не хочу, чтобы она узнала, какими низменными способами эта жизнь вытравливает твою душу, пока ты не начнешь искать любой способ доказать себе, что она у тебя еще есть. Я хочу, чтобы она ушла, пока ее не затянуло так глубоко, что она уже не сможет выбраться.

Хуже всего то, что я, черт возьми, слышу, что бы она сказала на это в моей голове:

Я всегда была частью этой жизни. Я родилась в ней, если бы я осталась дома, то была бы замужем за человеком из одного из картелей. Так почему же я не могу выбрать свое место в ней?

И мой ответ всегда был один и тот же: теперь у тебя есть шанс быть почти полностью свободной от этого. Найл, ее нынешний шурин, конечно, работает на королей, но это не то дело, которое будет держать ее связанной со всем этим. Из всех мужчин, которых я знаю, Найл лучше всех умеет держать то, чем занимается, подальше от своей семьи, и я точно знаю, что он ясно дал понять Коннору и Лиаму, что хочет держать Изабеллу подальше от всего этого. Для Елены не будет брака по расчету, и короли сделают все возможное, чтобы то, что делает Найл, не обернулось против его семьи. В этой жизни никогда не бывает идеальных гарантий, но из всех мест, где Елена может оказаться и где у нее будет больше шансов на нормальную жизнь, новый дом ее сестры — самое лучшее место.

Это значит, что я не должен вмешиваться. И я намерен это сделать, как бы больно мне ни было.

Приземлившись, я сразу же отправляюсь в офис Виктора. Он сидит за своим столом, перелистывая папку, и смотрит на меня, как только я вхожу.

— Левин! — Он встает и быстро обнимает меня одной рукой. После стольких лет Виктор стал для меня скорее другом, чем работодателем, человеком, которому я доверяю больше, чем кому-либо другому. — Рад, что ты вернулся.

— Хорошо, что я вернулся. — Я опускаюсь в одно из кожаных кресел перед его столом и провожу рукой по лицу. — Надеюсь, у тебя нет для меня работы в Рио, потому что я не планирую возвращаться туда какое-то время. Может быть, вообще никогда, если быть честным.

— Я тебя не виню. После того, что устроил Васкес, я тоже не думаю, что мы пустим там корни. Не то чтобы у меня были какие-то планы. — Виктор садится обратно за стол и берет с полки слева от себя бутылку водки и два стакана. — Я бы выполнил эту сделку, если бы ты ее заключил. Это была хорошая мысль.

— Ну, все бы получилось, если бы Васкес выполнил свою. — Я беру у него стакан, после того как он наливает, и потягиваю водку. Она высочайшего качества, но все равно немного обжигает, как я и люблю.

Виктор пожимает плечами.

— По крайней мере, все закончилось хорошо. Елена в Бостоне, в безопасности, с сестрой. Ты сделал то, что должно было быть сделано. И теперь ты вернулся домой. — Он поднимает бокал в мою сторону. — Хорошо выполненная работа.

Я киваю, наклоняя свой бокал в его сторону, и Виктор оценивающе смотрит на меня.

— Но ведь есть еще кое-что, не так ли? — Он опускает бокал. — Что-то связанное с Еленой?

Он слишком проницателен, это точно. Я не удивлен, что он уловил мое настроение или то, что могло его вызвать. Мы уже слишком хорошо знаем друг друга. Но я не собираюсь вникать во все это — не сейчас и, возможно, никогда. Большую часть последних лет я прожил, стараясь не думать слишком часто о том, что осталось в прошлом, чтобы скучать и горевать. Если бы я этого не делал, то давно бы сдался. Это ничем не отличается.

— Коннор сказал мне, что между вами, кажется, есть какая-то близость, — добавляет Виктор, взбалтывая водку в своем стакане. — Я заверил его, что в наши дни ты более сосредоточенный человек. Он был не в восторге от такой возможности, что-то вроде того, что Рикардо Сантьяго может передумать насчет заключенной сделки, если решит, что ты воспользовался его дочерью. Но я сказал ему, что это нелепо… но мне кажется, что Коннор лукавит, он похоже неподдельно интересуется самой Еленой.

Я вижу, как он правдоподобно отрицает мою вину и ждет моей реакции на замечание о Конноре. Я киваю, делая вид что пропустил все мимо ушей, и делая еще один жадный глоток водки.

— Это была работа, — говорю я наконец. — И теперь она закончена.

Я не собираюсь ему лгать. Но и не собираюсь говорить, что произошло на самом деле.

Виктор кивает.

— Что ж. На этом мы и остановимся. Полагаю, ты не хотел бы быть в Бостоне некоторое время.

— Думаю, это было бы к лучшему.

— У меня есть чем тебе заняться здесь. — Он подталкивает ко мне стопку папок. — К нам присылают новобранцев. Ты можешь просмотреть их и понять, кто может стоить твоего времени. Нико берет на себя часть тренировок на полигоне, работает с теми, кого мы можем нанять в качестве телохранителей. Я бы предпочел, чтобы ты работал с наемниками.

— Это, безусловно, в моей компетенции. — Я смотрю на папки, чувствуя себя так, словно меня перевели за письменный стол, но у меня есть ощущение, что это просто еще одна часть моего покаяния. — Я сообщу тебе о своих мыслях через несколько дней.

— Не стоит торопиться. — Виктор откидывается назад. — Ты заслужил немного времени для себя, после того, через что ты прошел. То, что Елена благополучно вернулась в Бостон, было огромным успехом для всех нас. Ты можешь взять столько времени, сколько тебе нужно.

— Я ценю это. Но мне нравится быть занятым. — Я допиваю водку, ставлю стакан и тянусь к папкам. Швы на боку тянут и болят, когда я встаю, и я знаю, что Виктор не ошибается, говоря, что мне не помешало бы немного отдохнуть. Но "время для себя" также означает время для размышлений. Время на собственные мысли. А это последнее, что мне сейчас нужно.

***

Я думаю о том, чтобы пойти в бар, в кино, о чем угодно, лишь бы не оставаться одному в тишине своей квартиры, но вместо этого я иду прямо туда, засунув папки под мышку, поднимаюсь на лифте на свой этаж и вхожу в стерильную тишину маленькой однокомнатной квартиры, которую я уже давно называю своим домом.

Я мог бы позволить себе дом. Черт, я мог бы позволить себе квартиру получше, если бы только этого захотел. Но я никогда не видел в этом смысла. Когда я говорил Елене, что это просто место, где можно есть, спать и трахаться, я имел в виду именно это, хотя последнюю часть опустил. Теперь я уже не уверен, что это применимо.

Что, ты так и будешь хранить безбрачие в тридцать восемь лет? Да кем ты себя возомнил, Максимилианом Агости? И даже он в конце концов нашел женщину, перед которой не смог устоять.

Я бросаю папки на кухонную стойку, открываю холодильник и ищу пиво. Там осталось полкоробки, и больше ничего. Я испускаю долгий вздох, размышляя о достоинствах доставки продуктов по сравнению с заказом еды на дом. Последнее, скорее всего, победит, как это обычно и бывает.

Дело в том, что я чертовски хочу освободиться. Прошло три дня с тех пор, как я был с Еленой в последний раз, а я уже чувствую разочарование и беспокойство, как будто прошло гораздо больше времени. Но мысль о том, чтобы пойти и найти кого-нибудь, чтобы привести домой, мое обычное решение, когда я чувствую себя так, это последнее, чего я, блядь, хочу. Нет никого, кого бы я мог найти и не думал бы о ней. Никого, с кем мне не пришлось бы скрипеть зубами, называя ее имя в постели. Нет никого, кто мог бы сравниться с ней прямо сейчас. Я хочу ее. И сейчас, хотя я знаю, что со временем, скорее всего, буду чувствовать себя по-другому, желание кажется бесконечным.

Кажется, что я больше никогда не смогу захотеть никого другого.

Я опрокидываю пиво в себя и выпиваю его несколькими долгими глотками, направляясь в спальню, раздеваюсь, бросаю одежду в корзину и иду в душ. Квартира аккуратная и чистая до такой степени, что больше похожа на гостиничный номер, чем на дом, сюда кое-кто приходит раз в месяц, если я на работе, и раз в неделю, если я здесь, и держит все в идеальном порядке, и это заставляет меня думать о Елене, обо всех гостиничных номерах, в которых мы останавливались за последние недели. Большинство из них были дерьмовыми, и все же она никогда не жаловалась.

Казалось, она была счастлива, где бы мы ни находились, лишь бы я тоже был там.

Эта мысль причиняет почти физическую боль. Я включаю душ и провожу рукой по лицу, пытаясь изгнать из себя мысли о ней. Это ничего не решит. Это не сделает ничего лучше. И все же… Я не так готов отпустить ее, как говорил ей.

Я игнорирую свое упрямое возбуждение, принимая душ, отказываясь сдаваться. Я слишком часто сдавался, когда она была рядом со мной.

Что, теперь ты никогда не будешь даже дрочить?

Я скриплю зубами от досады, пока смываю воду, по-прежнему игнорируя свой член. Я знаю, что веду себя как идиот, как подросток, впервые влюбившийся в девушку, которую он не может получить, а не как мужчина, проживший достаточную жизнь, чтобы быть практичным в таких вещах.

Мое самонаказание после душа — сидеть с остатками пива и папками, просматривая их. Мне придется подождать несколько дней, прежде чем я сообщу Виктору, что я думаю, мне не хочется выслушивать его нотации о том, что мне нужен отпуск, но это занимает мои мысли. Есть несколько новобранцев, которые кажутся мне многообещающими, в том числе одна темноволосая миниатюрная женщина, которая, к сожалению, возвращает мои мысли в то русло, от которого я пытался их отвести.

Анна Линдова. Я пробегаю по ее файлу так быстро, как только могу, прежде чем отложить его в сторону, он отправляется в стопку потенциальных рекрутов, как бы ни было велико искушение отказать ей, основываясь на том, что она заставляет меня думать о Елене. Что просто смешно, единственное, что у них есть общего, это темные волосы и более низкий рост. Анна Линдова — остроносая и стройная, в ней есть жесткость, которая при одном взгляде на нее говорит о том, что она может поиметь любого мужчину, который попытается что-то с ней сделать. Елена не предполагает этого с первого взгляда. Но она все равно оказалась опасной, как для других, так и для меня, причем в другом смысле.

Покончив с пивом, я перехожу на водку, пока не просмотрю хотя бы все файлы и не получу приятный, теплый кайф, который затуманивает мой разум настолько, что я думаю, что смогу уснуть. Я отхожу к своей кровати, погружаюсь в нее и стараюсь не думать о пространстве рядом со мной, о том, как оно пусто, и о том, как было бы хорошо, если бы Елена была рядом, теплая, мягкая и сладкая в моих объятиях.

К сожалению, мои сны не позволяют мне такой роскоши.

Мне снится Рио, мутные воспоминания о той дождливой ночи, когда она вышла, чтобы постоять со мной, и мы оказались у стены мотеля, ее рот был на моем, а она прижимала ко мне свои руки, прижимая меня к себе, показывая, как сильно она меня хочет. Мне снится, как я, спотыкаясь, возвращаюсь в дом, падаю на кровать, как она выгибается подо мной, теплая, жаждущая и умоляющая меня, и как я поддаюсь.

Мне сняться все те случаи, когда я поддавался, как будто мы лежали вместе в кроватях на другом конце Рио. Я просыпаюсь посреди ночи, простыни насквозь пропитаны потом и закручены вокруг моих бедер, мой член твердый и ноющий, требующий облегчения.

Наполовину проснувшись и все еще частично потерявшись в мечтах о ней, я не могу отказать себе в этот раз. Я опускаю руку вниз, обхватывая ноющий ствол, и закрываю глаза, погружаясь в фантазии о том, что она здесь, со мной. Я думаю о том, чтобы связать ее в своей постели, как я делал это в той комнате, о шелковых веревках шибари вокруг ее запястий вместо моего кожаного ремня, о ее лодыжках, тоже связанных, держащих ее ноги открытыми для меня. Я думаю обо всех способах, которыми я мог бы мучить ее с удовольствием, обо всех способах, которыми она могла бы умолять меня, и мой член пульсирует в моем кулаке, желая ее, а не меньшего удовольствия от моей руки.

Я хочу снова попробовать ее на вкус. Другая рука сжимается в кулак на простынях, вспоминая теплое, шелковистое ощущение ее внутренней поверхности бедра, когда я держал ее открытой, раздвинутой для моего языка, то, как она выгибалась навстречу моему лицу и извивалась, умоляя меня заставить ее кончить.

Большой палец упирается в основание головки члена, ощущая, как капает сперма, когда я провожу рукой вверх-вниз. Мелькают образы того первого утра в Рио, когда я вышел из душа, а она встала на колени, ее горячий рот обхватил меня, образы ее стонущей, слизывающей мое возбуждение…

Я громко стону, бедра подрагивают, когда я быстрее трахаю свою руку, представляя, что это ее рот, что я подбираюсь к самому краю, прежде чем ворваться в нее, наполняя ее своей спермой. Я представляю, как она умоляет об этом, просит попробовать меня на вкус, стонет, когда я настаиваю на том, чтобы трахнуть ее. Я представляю, как она будет ощущаться подо мной, как будет пульсировать под моими пальцами, когда я заставлю ее кончить…

После той первой ночи на пляже я думал, что она будет стесняться. До нее я никогда не был с девственницей, но я представлял, что она будет нерешительной, невинной, что она не будет знать, чего хочет. Что она будет знать лишь самые общие сведения о сексе, что она будет шокирована всеми грязными фантазиями, которые я мог бы ей описать. Вместо этого я узнал, что у нее были такие же фантазии. Она с готовностью и нетерпением рассказывала мне, чего именно она хочет, когда и как. И она нисколько не стеснялась этого.

Это, как ничто другое, делало невозможным сказать ей нет.

Мой член снова пульсирует в моем кулаке, и я вспоминаю, как ее губы сжимаются вокруг него, как ее нос касается моего пресса, как ее горло сжимается вокруг меня, когда она берет меня на всю длину… Это посылает меня за грань. Я стону, откидывая голову назад, когда воспоминания о моей сперме, заливающей ее рот, заполняют мои мысли, удовольствие искрится на моей коже, когда я сильно и быстро провожу рукой вверх и вниз по своему ноющему стволу, чувствуя, как выплескиваюсь на упругую плоть моего пресса, струйки спермы стекают по моей коже, когда я представляю, что вместо нее она покрывает ее язык, ее губы, ее грудь. Что я покрываю ею ее, а не лежу в своей постели, фантазируя о том, чего у меня больше никогда не будет.

Моя рука опускается на бок, мой вянущий член упирается в бедро, и я закрываю глаза. Я не хотел так засыпать, но после оргазма меня захлестнула усталость, и я быстро засыпаю, прежде чем осознаю, что произошло.

Когда утром я снова просыпаюсь, дневной свет струится сквозь полуоткрытые жалюзи, я чувствую себя смутно и мне более чем стыдно. Мне нужен еще один душ; простыни все еще спутаны вокруг моих лодыжек вместе с боксерами, как я оставил их прошлой ночью, когда отключился. У меня болит голова, и я смутно помню, как дрочил посреди ночи, мечтая о Елене. Я выпустил длинный вдох сквозь стиснутые зубы, спрашивая себя, что, черт возьми, со мной не так. Время, проведенное с Еленой, было страстным, невероятным и более особенным, чем должно было быть. Но все кончено. Больше никаких таких ночей. То, что я сказал ей на заднем дворе у Найла и Изабеллы, верно и для меня — со временем это пройдет. Со временем я перестану так сильно хотеть ее, если не буду продолжать думать о ней.

Со временем я перестану по ней скучать.

Пока же мне остается только верить, что это действительно так.

3

ЕЛЕНА

Ненавижу болеть. За всю свою жизнь я болела всего пару раз. Один раз — пищевое отравление в ресторане, куда мы ходили, когда я была намного младше, в один из редких случаев, когда семья выходила из дома, и пневмония в подростковом возрасте. Оба раза я помню себя несчастной, но это было так далеко в прошлом, что сейчас, сидя на пушистом голубом ковре рядом с душем и унитазом, я уверена, что это худшее, что я когда-либо чувствовала.

Прошел почти месяц с тех пор, как я приехала в Бостон, и последние несколько недель я чувствовала себя в разной степени больной. Когда это началось, мы списали это на усталость от всего, что произошло. Я до сих пор слышу голос Изабеллы в своей голове: авиакатастрофа, беготня по городу, ночевки в неудобных мотелях, попытки вернуться домой. Конечно, ты чувствуешь себя неважно. Ты, наверное, уже несколько недель почти не спишь.

Я не сказала ей, что многие из этих ночей я спала совершенно спокойно, усталая и довольная после того, как мы с Левином кончали и я прижималась к нему. Это бы ничему не помогло, потому что, если я что-то и поняла очень быстро, так это то, что Изабелла была полна решимости обвинить Левина во всем, что могло пойти не так, или что было не так со мной.

Как я поняла, подслушав несколько разговоров, Левин и Найл были довольно близки. Изабелла знала его чуть меньше, но не было никаких признаков того, что когда-то он ей не нравился. Просто, как только он сделал со мной что-то, что она не одобрила, она решила, что, должно быть, в нем с самого начала было что-то не так. Я пыталась сказать ей, что со мной все в порядке, чтобы она направила весь свой материнский инстинкт на Эшлинг, а не на меня. И все же она приняла близко к сердцу настояния наших родителей о том, что ей нужно заботиться обо мне. Это было не так уж странно, Изабелла всегда заботилась обо мне, всю нашу жизнь… но после этого все стало на одиннадцать. По мере того, как мне становилось все хуже, она беспокоилась все больше и больше.

Последнюю неделю я была уверена, что у меня желудочный грипп. Я почти ничего не могла есть, меня тошнило после каждого приема пищи, мне удавалось выпить только протеиновый коктейль, воду и иногда безвкусный суп. Изабелла без конца уговаривала меня сходить к врачу, беспокоясь, что я подцепила в Рио какого-нибудь паразита или экзотическую болезнь, но я не хотела идти. Я снова и снова убеждала ее отложить поход, говорила, что пойду, если на следующей неделе мне не станет лучше, и я знаю, что это происходит хотя бы отчасти потому, что в глубине моего сознания есть еще одна причина, по которой я могу быть так больна.

Странно, что Изабелла еще не ухватилась за это.

Мысль всплывает как раз в тот момент, когда я вынуждена снова наклониться над унитазом.

— Я запишу тебя на прием к врачу.

Голос Изабеллы из дверного проема заставляет меня подпрыгнуть, как раз в тот момент, когда я тянусь за куском туалетной бумаги, чтобы вытереть рот.

— Ты меня напугала, — вздыхаю я, неуверенно вставая, и она испускает вздох.

— Я стучала, но ты меня не услышала. Елена, я уже восьмой день подряд слышу, как тебя тошнит по утрам и не только. Ты должна пойти к врачу.

— Ненавижу врачей. — Я потянулась за ополаскивателем для рта, чувствуя себя измотанной. Я также ненавижу рвоту. Такое ощущение, что из меня выкачали все силы.

— Я знаю, но Елена… — Изабелла проводит рукой по своим густым черным волосам, и я вижу тени под ее глазами. Это заставляет меня чувствовать себя виноватой, потому что я не думаю, что это только из-за того, что Эшлинг не дает ей спать. Моя племянница на удивление хороший ребенок, насколько я могу судить, она чаще всего спит всю ночь. — Когда у тебя были последние месячные?

Я поворачиваюсь и вижу, что Изабелла смотрит на меня узким взглядом, и понимаю, что она уже некоторое время задавалась этим вопросом, ожидая, не стоит ли его задать. Думаю, на данный момент она решила, что да.

Я пытаюсь думать. Конечно, прошло не так много времени? Но мне ничего не понадобилось за все время, пока мы были в Рио. И до этого мне ничего не было нужно. Я не могу вспомнить, на каком этапе цикла я находилась, когда Диего похитил меня или когда мы с Левином наконец-то оказались на пляже…

Мои щеки покраснели, когда я вспомнила о том, как много-много раз мы занимались сексом без защиты. Каждый раз я говорила себе, что все в порядке, что забеременеть гораздо сложнее, чем кажется, что моя мама всегда говорила, что для зачатия ребенка женщине нужно находиться в определенной точке цикла, и что она велела нам помнить об этом, если мы хотим планировать детей с нашими мужьями. И, по правде говоря, в тот момент я не могла заставить себя заботиться об этом. Наслаждение от момента с Левином всегда было тем, чего я хотела, а о возможных последствиях я должна была беспокоиться в будущем.

Ну, теперь настало это самое будущее. И, вероятно, пришло время начать беспокоиться.

— Елена? — Изабелла подсказывает, и мои щеки вспыхивают еще сильнее. Я слышу, как она вздыхает, и понимаю, что она видит, как сильно я покраснела. — Это было только один раз, на пляже? Когда ты думала, что не сможешь выбраться?

Я должна сказать ей да. Что мы сделали это только один раз. Что если причина моей рвоты каждое утро, это та причина, которой я боюсь больше всего, то это произошло из-за одного решения, принятого в долю секунды, когда мы оба думали, что умрем. Но я слишком долго отвечаю, это ДА, и моя сестра уже не невинная девственница. Она знает достаточно, чтобы понять, что произошло в Рио.

— Я убью его, — говорит она сквозь стиснутые зубы. — Пожалуйста, скажи мне, что он хотя бы купил презервативы, когда вы двое…

Мое молчание говорит ей все, что ей нужно знать. Когда я наконец нахожу в себе силы поднять на нее глаза, яростное выражение в ее глазах говорит мне, что она нашла еще одну причину, чтобы окончательно и бесповоротно разозлиться на Левина.

— Ты, блядь, издеваешься надо мной, — процедила она сквозь зубы. — Он не использовал гребаный презерватив? Господи, Елена, он же хотя бы вытаскивал, верно?

— Я действительно не хочу говорить об этом… — Я краснею так сильно, что кажется, будто мое лицо сейчас расплавится.

— Прошел тот момент, когда ты должна стесняться этого. — Изабелла скрещивает руки на груди. — Надо было стесняться, когда ты жила в гостиничных номерах с мужчиной почти на двадцать лет старше тебя…

— Теперь ты моя мать? — Слова прозвучали резче, чем я хотела, но я чувствую себя как подогретая смерть, мой желудок снова делает сальтонесмотря на то, что в нем нет абсолютно ничего. Я так устала от того, что Изабелла ненавидит Левина за что-то, к чему я подталкивала его снова и снова, за что-то, чего я хотела так же сильно, как и он несмотря на то, что она, кажется, убеждена, что он должно быть воспользоваться мной в силу своего возраста и опыта, независимо от того, насколько я тоже имела к этому отношение.

— Нет, — язвительно говорит Изабелла. — Но, похоже, ты скоро ее станешь.

Мы обе смотрим друг другу в глаза с противоположных концов стойки в ванной, и молчание растягивается на несколько долгих мгновений, слова повисают между нами. Наконец Изабелла испускает долгий вздох.

— Прости, Елена, — говорит она, прислонившись к дверному проему. — Просто… я не этого хотела для тебя. Ты знаешь, что наши родители хотели для тебя не этого, когда отправляли тебя сюда. Мы должны были поговорить о том, чтобы осенью записать тебя в колледж, и если ты хочешь начать ходить со мной на йогу, а не…

— Ты ненавидишь йогу. — Я чувствую, как мои губы подергиваются в том, что может быть началом улыбки, и задаюсь вопросом, смеяться мне или плакать.

— Я действительно ненавижу йогу, — признается Изабелла. — Но еще больше я ненавижу кардио, а после рождения ребенка…

Для нее это совершенно нелепые слова, она выглядит так же идеально, как и всегда, и, судя по тому разговору, который я подслушала между ней и Найлом, я уверена, что он думает так же. Я смотрю на нее, чувствуя, что мои глаза горят от начинающихся слез, и думаю, буду ли я через восемь или девять месяцев думать то же самое.

Только я понятия не имею, где в этом уравнении окажется Левин.

— Мы еще даже не знаем, действительно ли это так, — тихо говорю я. — Может, меня просто тошнит. Вся эта плохая еда на вынос в Рио, все эти тревоги, все это может просто настигнуть меня.

— Да. — Изабелла смотрит на меня, ее губы сжаты. — Возможно, так и есть.

Наступает еще одно тяжелое, затянувшееся молчание.

— Но, — продолжает она наконец, — мы должны это выяснить, так или иначе.

— Я не хочу идти к врачу…

— Ну, возможно, скоро придется. Но пока мы начнем с более обычного способа выяснить это. — Она приглашает меня следовать за ней. — Пойдем. Посмотрим, сможешь ли ты выпить смузи, пока мы будем этим заниматься. Я умираю с голоду. Найлу некуда идти этим утром, он может немного присмотреть за Эшлинг.

Я одеваюсь, а Изабелла идет сказать Найлу, что мы собираемся пойти позавтракать, пообещав ничего ему не говорить, пока мы не узнаем все так или иначе. Я словно в оцепенении достаю джинсовые шорты и футболку, часть нового гардероба, который Изабелла помогла мне купить сразу после моего приезда. Тогда я впервые почувствовала себя по-настоящему счастливой от того, что нахожусь здесь. Мне удалось выкинуть Левина из головы почти на целый день, пока мы с Изабеллой ходили на обед, по магазинам, а потом встретились с Найлом на ужин, только мы втроем, с няней дома, чтобы присмотреть за ребенком. Я примеряла все, что мне нравилось, без присутствия нашей матери, которая могла бы сказать, что что-то из этого слишком тесное, слишком короткое или слишком откровенное. Впервые в жизни я выбирала одежду совершенно самостоятельно, без всякого участия Изабеллы.

Поначалу все казалось странным, ведь всю свою жизнь я провела в укрытии, запертая за высокими стенами нашего семейного комплекса, выезжая на улицу только в пуленепробиваемых внедорожниках с охраной и хотя бы одним из родителей, а то и обоими. Мы с Изабеллой выехали на ее машине, белом Мерседесе, который, по ее словам, она купила вскоре после их с Найлом свадьбы, без всякой охраны. Я спросила ее, не опасно ли это, и она рассмеялась.

— Может, и так, — сказала она, пожав плечами. — Но здесь все намного спокойнее, и ни Найл, ни я не хотим жить, чувствуя постоянный страх. Правда в том, что несчастные случаи происходят постоянно. Просто они не являются целенаправленными. Но я могу погибнуть в автокатастрофе или во время перестрелки в торговом центре, меня могут ограбить или еще что-нибудь, что не имеет никакого отношения к работе Найла. Если будет что-то, что, по мнению королей, представляет угрозу, мы будем под охраной. А пока я сама вожу машину, езжу, куда хочу, и чувствую себя в безопасности.

Меня удивило, что Найла это вполне устраивает, и это рассмешило Изабеллу.

— Он не говорит мне, что делать, — сказала она. — Мы — команда, Елена. Партнерство. Мы принимаем решения вместе. И это одно из них.

Эта идея казалась мне такой чужой. У наших родителей был достаточно приличный брак по меркам того мира, в котором мы жили, но это не было партнерством. Но, выйдя замуж за Найла, Изабелла все это перечеркнула. И она сказала мне, чтобы я ожидала того же.

— Я знаю, папа, наверное, говорил тебе, что в конце концов ты можешь вернуться домой, — сказала она в тот день за обедом. — Но, насколько я понимаю и Найл считает так же, ты можешь и должна остаться здесь. Ты можешь поступить в колледж, выбрать профессию, выйти замуж, если захочешь и когда захочешь, за кого захочешь. Ты сможешь снять собственную квартиру, когда будешь готова. Ты сможешь жить своей собственной жизнью, как я. Это того стоит, Елена, даже если поначалу будет страшно.

Стук в дверь вырывает меня из воспоминаний.

— Елена? Ты готова?

— Почти! Уже иду. — Я хватаю мягкую красную футболку, которую достала из ящика, и натягиваю ее через голову, запихивая ноги в кроссовки. В Бостоне уже наступило лето, липкое и влажное, и я рада, что могу надеть шорты.

Когда я выхожу, Изабелла уже переоделась из леггинсов, которые были на ней, когда она нашла меня в ванной, в джинсы и черную майку, а ее длинные волосы завязаны в хвост на макушке. На мгновение я задумываюсь, не связана ли смена наряда с Найлом, не из-за этого ли она так долго собиралась, и я чувствую внезапный, неожиданный прилив ревности. Не к Найлу, конечно, он привлекателен, но у меня никогда бы не возникло ни малейшей мысли о муже моей сестры, моем шурине. Ревность полностью сосредоточена вокруг мысли о том, что у меня вообще может быть кто-то подобный, и не просто кто-то, а тот, кого мне не хватает. Я испытываю глубокое, ноющее чувство потери, тоски по Левину, и не только по тому, что у нас было, но и по всему, что у нас могло бы быть.

Я никогда не найду его каким-нибудь случайным утром, чтобы сказать, что иду завтракать, и чтобы он затянул меня с поцелуями или даже больше, раздевая меня так, что, когда я иду на встречу с тем, с кем завтракаю, на мне будет что-то другое. Я никогда больше не смогу разделить с ним быстрый, уединенный момент, никогда не смогу испытать еще более глубокую близость, чем та, что была у нас раньше, ту близость, которая, как я представляю, развивается между мужьями и женами с течением времени.

Все шансы, которые у нас были, исчезли вместе с ним.

Я иду за Изабеллой к машине и оцепенело пристегиваюсь, маслянистая кожа прохладно прижимается к моим бедрам. Изабелла включает музыку, что-то яркое и веселое, но я ее почти не слышу. Все, о чем я могу думать, это о том, что моя жизнь может измениться навсегда, а Левина здесь нет. Он не может разделить мои переживания и тревоги или помочь облегчить их, потому что находится за сотни миль от меня, совершенно ничего не замечая. И он выбрал это, а не я. Я хотела, чтобы он остался. Я бы хотела, чтобы он был здесь, прямо сейчас.

Изабелла везет нас в ближайший к дому магазин за смузи, позволяя мне остаться в машине с кондиционером, пока она заходит внутрь.

— Я знаю, что ты сможешь выпить, — говорит она мне и исчезает внутри, а я сижу там, пытаясь успокоить свои бушующие мысли.

Поступила бы я по-другому, если бы думала, что все так обернется? Я пытаюсь представить, что не пыталась провести с Левином как можно больше ночей в постели и просила его купить презервативы, что почти наверняка привело бы его в чувство и пресекло бы все шансы на то, что между нами что-то еще произойдет. Все наши отношения строились на идее, что каждый раз, когда мы спим вместе, этого больше не случится. Покупка презервативов предполагала, что это может повториться, любое количество раз.

Мое лицо снова вспыхнуло красным пламенем, когда я представила себе Левина внутри меня, его стон в моем ухе, когда он приближается к краю, как он зарывается в меня, словно не может подойти достаточно близко, и я знаю, что у нас никогда не было никаких шансов на это. Опять же, все между нами всегда происходило потому, что он терял контроль, а я хотела заставить его потерять его. Восстановление контроля прекратило бы все.

Мои глаза наполняются слезами, и я поспешно вытираю их, когда Изабелла возвращается с двумя коктейлями и протягивает мне один из них. Он выглядит зеленым, и я с подозрением смотрю на него.

— Это зеленый чай с миндальным молоком, — успокаивающе говорит она. — Когда я была беременна Эшлинг, он очень помог мне успокоить желудок, хочешь верь, хочешь нет. Возможно, тебе тоже поможет.

Я неуверенно потягиваю напиток, пока Изабелла везет нас в аптеку. К тому времени, как мы там оказываемся, становится совершенно ясно, что смузи из зеленого чая, это не решение проблемы моего расстройства желудка. В итоге я оказываюсь в ванной, и меня снова тошнит, пока Изабелла ищет тесты на беременность. Когда я выхожу, у меня кружится голова, слабость в коленях, и я удивляюсь, как кому-то хочется забеременеть, если этот процесс настолько жалок.

Изабелла смотрит на меня, укладывая две коробки в корзину, которую держит в руках, и на ее лице мелькает сочувствие.

— Думаю, тебе сейчас труднее, чем мне. Но если это то, на что мы надеемся, то все наладится. Я обещаю.

Я даже не могу ответить. Я слишком занята тем, что пытаюсь убедить свой желудок, что все, что я сегодня съела, уже вышло обратно, и нет смысла продолжать нагнетать обстановку.

Продавщица магазина со знающим выражением лица смотрит на коробки, потом на мое бледное лицо и покрасневшие глаза. Это немного снисходительно, и я думаю, что Изабелла чувствует то же самое, потому что она резко протягивает женщине свою карточку и бросает на нее взгляд, который явно говорит, что мы торопимся. Что мы и делаем, потому что я чувствую, как мое горло снова сжимается, и если меня снова будет тошнить, то я предпочту сделать это в гостевой ванной комнате Изабеллы, где пахнет лавандой и есть ковер на кафельном полу.

— Ты говорила, что смузи это нормально, когда ты была беременна, — слабо протестую я, когда мы возвращаемся к машине. — Так может, это просто желудочный грипп, раз я не могу ничего сдержать.

— Скоро мы это узнаем, — мрачно говорит Изабелла, заводя машину.

Я не хочу делать тест, когда она нависает надо мной, как бы хорошо я ни понимала ее беспокойство. Я знаю, что она пытается заботиться обо мне в отсутствие нашей матери, что она старается быть хорошей старшей сестрой и защищать меня. Но мне нужно побыть со своими мыслями, прежде чем я смогу справиться с чужими.

— Ты можешь подождать где-нибудь в другом месте, пока я это делаю? — Спрашиваю я ее, когда мы стоим в коридоре, а в руках у меня пластиковый пакет с коробками. — Мне просто… мне нужно побыть одной.

Изабелла поджимает губы.

— Разве тебе не понадобится помощь, чтобы разобраться с этим? Я имею в виду, я уже делала это раньше…

— Я справлюсь. Просто… пожалуйста. Ты можешь зайти ко мне через некоторое время. Мне нужно сделать это самой.

Я не говорю, потому что знаю, какой будет ее реакция: единственный человек, которого я хочу видеть рядом с собой, пока выясняю, беременна я или нет, это Левин. Но он в сотнях миль от меня и ясно дал понять, что не считает нужным связываться со мной снова.

Акт подготовки к тесту странно успокаивает. В нем есть какая-то интенсивность, возможность сосредоточиться на чем-то другом, кроме собственной тревоги, пока я читаю инструкции. Все достаточно просто. Я говорю себе, что ничего страшного, что я просто выпила плохую воду в Рио или подхватила грипп от кого-то другого, хотя если бы это был грипп, то наверняка кто-то еще в доме уже заболел бы. Я беру тест и стою у раковины, глядя на него снизу вверх, как будто могу убедить его в отрицательном результате, просто сильно пожелав.

Одна розовая полоска появляется почти мгновенно. Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, желая, чтобы это было именно так. Я хочу, чтобы она не менялась дальше.

А потом появляется еще одна линия.

Сначала она кажется ненастоящей. Я убеждаю себя, что она не настоящая, что это, должно быть, ошибка. Плохой тест. В аптечном пакете две коробки, всего четыре теста, и я прохожу их все, прежде чем обнаруживаю, что сижу на кафельном полу перед той же раковиной, тесты разбросаны вокруг меня, и все они с одним и тем же результатом. В сумме получается восемь розовых линий. Все они яркие, четкие и не вызывают ни малейших сомнений.

Я беременна.

На глаза наворачиваются слезы, как от шока и полной неизвестности, так и от острого, пронзительного осознания того, что Левина здесь нет. В какой-то момент он узнает об этом, и каким бы ни было мое решение, я должна буду сообщить ему об этом. Я не могу всю жизнь держать это в секрете от него, даже если никогда его больше не увижу, а я этого не хочу. Я хочу рассказать ему. Но у нас никогда не будет того момента, когда я открою дверь и покажу ему результат, к добру или к худу. Не будет случая, чтобы он стоял со мной в ванной и смотрел, как появляются линии.

Здесь я совсем одна.

Я знаю, что не останусь одна, что бы ни случилось. Если я захочу сохранить ребенка, Изабелла поможет мне. Найл скажет мне оставаться здесь столько, сколько я захочу или потребуется мне. Здесь у меня есть семья, безопасность, защита и поддержка. Это больше, чем могли бы иметь многие девушки моего возраста, в моем положении, с теми ожиданиями, которые моя семья возлагала на меня. Я знаю, что мне повезло. Если бы я хотела, чтобы Изабелла была со мной, она была бы здесь.

Но я хотела Левина. А он — единственное, чего я не могу иметь.

Я слегка приоткрываю дверь и зову Изабеллу. Через несколько мгновений я слышу ее торопливые шаги по коридору, а затем она распахивает дверь и смотрит на меня сверху вниз, ее волосы начинают выбиваться из хвоста, немного распускаясь вокруг лица.

— Елена… — Она начинает произносить мое имя, как будто хочет задать мне вопрос, который, как я знаю, она ждала уже полчаса, а потом видит выражение моего лица и тесты, разбросанные вокруг меня. — О, Елена.

Вот что делает то, что заставляет меня разрыдаться. Я испускаю маленький, придушенный всхлип, слезы наворачиваются на глаза и текут по щекам. Изабелла мгновенно заходит в ванную, закрывает за собой дверь и опускается на пол рядом со мной, обхватив мою руку. Несколько долгих мгновений она сидит со мной в тишине, ее большой палец поглаживает тыльную сторону моей руки, а я плачу. Я плачу и плачу, пока не чувствую себя полностью выжатой, даже больше, чем утром. Тогда я вытираю лицо другой рукой и сморкаюсь, пока Изабелла протягивает мне пачку салфеток.

— Давай сядем где-нибудь поудобнее, — говорит она наконец, — и подумаем, что делать.

Я не замечаю, что Найл все еще дома, пока мы не выходим в гостиную, и мельком вижу его на кухне, когда мы проходим мимо: Эшлинг сидит на стульчике, а он кормит ее хлопьями. Я вздрагиваю, потому что не хочу, чтобы он знал об этом, но теперь уже ничего не поделаешь. Он все равно узнает, и рано или поздно узнал бы, так что, думаю, это не имеет значения.

Изабелла идет со мной в гостиную и усаживает меня на диван.

— Все будет хорошо, — говорит она мне, сжимая мою руку. — Я вернусь через минуту.

Думаю, она хочет, чтобы я не слышала их разговор, но это трудно не сделать, так как она злится. Я вижу, что она старается говорить тише, но Изабелла никогда не умела скрывать свои эмоции или держать их под контролем.

— Ты должен сказать ему, чтобы он собирался на хрен обратно в Бостон, — слышу я ее сердитое шипение. — Он… безответственный… теперь Елена… издеваешься надо мной?

Я улавливаю лишь отрывки, но этого достаточно, чтобы догадаться, что она говорит и насколько она взбешена. Даже Найл говорит резко, но я слышу, как он пытается ее успокоить, утихомирить.

— Как, по-твоему, Эшлинг попала сюда, девочка? Мы тоже не были особо осторожны…

— Перестань говорить о нас! Речь идет о моей сестре, и этот человек должен был ее защищать. Мы с тобой никогда не были…

Она понижает голос, и я не слышу, что следует за этим, но во мне поднимается разочарование, смешанное с ноющей печалью, которая, кажется, поселилась в яме у меня в груди. Когда я задумывалась о том, каково это, иметь детей, я решила, что хочу быть хорошей матерью. Но я не задумывалась о том, как это будет выглядеть. Что это будет значить.

Изабелла все еще повышает голос, уговаривая Найла позвонить Левину сегодня, но не для того, чтобы сказать ему, зачем, а чтобы он приехал, и я сама могла ему все рассказать. Это то, чего я хочу, думаю я, сказать Левину лично, но я все еще немного раздражена тем, что Изабелла не спросила меня об этом. Она просто решила, что именно так он должен узнать.

Это неважно. У тебя сейчас есть заботы поважнее, чем твоя сестра-всезнайка.

Например, о том, что я собираюсь делать.

— Мы разберемся с этим. — Голос Изабеллы, раздавшийся у меня за спиной, заставил меня подпрыгнуть, как будто она прочитала мои мысли. — Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь или понадобится. Если ты хочешь остаться здесь навсегда, что ж, тогда Эшлинг просто будет расти со своей маленькой кузиной. Все будет хорошо, Елена. Я позабочусь о тебе.

Мои глаза снова наполняются слезами, слезами, которые, как я думала, уже должны были высохнуть, и потому, что, несмотря на все высокомерие сестры, я ценю ее за то, что она рядом, и потому, что, как бы я ни ценила это, сейчас я хочу, чтобы обо мне заботилась не она.

Мне нужен Левин.

— Найл собирается позвонить ему, — говорит Изабелла, снова словно прочитав мои мысли, и садится рядом со мной. — Он будет здесь, как только сможет сесть на самолет, если он знает, что для него хорошо. И тогда вы двое сможете поговорить.

Она сжимает мою руку, откидывается на спинку дивана рядом со мной и на мгновение благословенно замолкает. Я хочу тишины, возможности попытаться разобраться в своих мечущихся мыслях, но толку от этого мало. Я понятия не имею, что будет дальше. Какая-то часть меня, маленькая, тайная часть, в которой я никому не могу признаться, испытывает трепет при мысли о том, что он вернется. Я хочу увидеть его снова больше всего на свете. До сегодняшнего дня я бы сказала, что готова отдать все, сделать все, чтобы это произошло. Теперь я могу сказать почти все. Мысль о том, что Левин войдет в парадную дверь, чтобы увидеть меня, вызывает во мне прилив возбуждения, как гудение электричества, превращая меня в провод под напряжением от волнения и предвкушения. Но я не хотела, чтобы все произошло именно так. Я не хотела, чтобы причина наших встреч была такой, что-то, что заставит его вернуться. Если он вернулся бы за мной, я хотела, чтобы это было потому, что он не мог оставаться в стороне. Потому что я нужна ему так же, как и он мне.

Что, если это может все изменить? Что, если это поможет нам быть вместе, чтобы он увидел, что мы можем быть счастливы?

Как только я думаю об этом, я отгоняю эту мысль. Я не хочу, чтобы он думал, что я сделала это специально, что я проигнорировала все, что он говорил мне о том, что не может снова посвятить себя кому-то после потери жены, о том, что я узнала от Васкеса, что его ребенок умер вместе с ней, что мне было наплевать на все это, а вместо этого я решила убедиться, что могу получить то, что хочу. Я не хочу, чтобы мы были вместе, потому что он думает, что у него нет другого выбора. Но если бы мы могли быть…

Я не думаю, что Левин увидит в этом какую-то ловушку, но мне все равно неловко за то, что я этого не предвидела, за то, что позволила себе притвориться, что мы можем продолжать вести себя безрассудно, и это никогда не будет иметь последствий. Даже такая невинная, как я, я знала лучше. Я просто не позволяла себе думать об этом. Я хотела его больше, чем хотела быть умной в том, что мы делаем. Я должна была догадаться, что это случится. Это шок, но я знаю, что так не должно быть. Мы не были осторожны, ни разу. И я была идиоткой, думая, что мне все сойдет с рук.

Я просто не представляла, что все закончится именно так.

4

ЛЕВИН

— У меня не было намерения возвращаться в Бостон какое-то время…

Я сразу же взял трубку, когда позвонил Найл, предполагая, что это связано либо с Еленой, либо с делами Королей, не знаю, на что я надеялся. Я хотел узнать о Елене, но что-то подсказывало мне, что он не станет звонить, если что-то не так, особенно учитывая мнение ее сестры обо мне. Судя по тону его голоса, у меня возникло ощущение, что так оно и есть, тем более что на самом деле он не хочет говорить мне, что происходит.

— Тебе нужно приехать. — В голосе Найла есть нотки срочности, которые я редко слышу, и это посылает волну беспокойства через меня.

С Еленой все в порядке? Вопрос вертится у меня на языке, но мне приходится сдерживаться. Такой срочный вопрос только вызовет подозрения, которые не пойдут на пользу ни одному из нас. Если дело в ней, я скоро все узнаю. Не время для покера, Волков.

— Какие-то проблемы? — Я тяжело сажусь на диван и смотрю на стопку папок, которые смотрят на меня с журнального столика. В последние недели Виктор брал мои рекомендации и давал мне новые для ознакомления, не давая мне при этом практически ничего делать. Я потратил некоторое время на тренировки новобранцев на стрельбище и на занятиях по боевым искусствам в спортзале, но это не приближалось к тому строгому графику, которого я придерживался раньше. Я знаю, он считает, что мне нужен перерыв, но прошло уже слишком много времени. Я готов покончить с отпускной частью своего возвращения в Нью-Йорк.

— Плохи дела, — мрачно говорит Найл. — Просто приезжай в Бостон, Левин. Первым же самолетом, на который ты успеешь. Блядь, возьми самолет Виктора, если он тебе позволит. Ты должен быть здесь.

— Это дело Королей? Если да, то я должен рассказать Виктору, что происходит…

— Это их не касается. Ты получишь ответы на свои вопросы. Просто приезжай, хорошо?

Не похоже на Найла быть таким скрытным. Я уверен, что это связано с Еленой, и от этого у меня начинает сводить живот, когда я кладу трубку и начинаю заказывать билеты на самолет. Я не собираюсь просить Виктора использовать его самолет и отвечать на все вопросы, которые могут возникнуть в связи с этим, тем более что у меня нет никаких ответов. Я хорошо знаю Найла, и его манера поведения заставляет меня чувствовать, что все мои опасения подтвердились.

Она больна? Что-то похуже? Я знаю, что ей было трудно смириться с тем, что я уезжаю, но я был уверен, что со временем она это переживет. Даже быстрее, чем она думала. Бостон — огромный город, полный развлечений, друзей для нее и мужчин для свиданий, и, хотя мысль о том, что она может пойти с кем-то еще на ужин, вызывала у меня чувство собственнической, яростной злости, пусть… Я пресекаю эту мысль прежде, чем она успевает зайти дальше, как делал каждый раз, когда она появлялась в последние недели. Я не имею права на ревность, не имею права думать о Елене как о ком-то другом, кроме как о ком-то из моего прошлого, кто имеет полное право на собственное будущее. И уж точно не о ком-то, к кому я могу испытывать чувство собственничества. Не тогда, когда она никогда не была моей, и я ясно дал ей понять это.

Это не может быть связано с Еленой. Говорю я себе, возможно это должно быть какое-то дело королей, пока кидаю одежду в вещевой мешок, что-то, о чем Найлу сказали не говорить по телефону, что-то, что держится в тайне, пока я не смогу поговорить с Макгрегорами лично. Я игнорирую голос в затылке, который говорит мне, что если бы это было так, если бы это было настолько важным делом, то Коннор или Лиам позвонили бы мне сами, а не перепоручили это Найлу. Если бы это было так важно, они, скорее всего, вообще не стали бы мне звонить, а обратились бы сразу к Виктору. Я игнорирую это, потому что если дело не в королях, то дело в Елене, а если что-то настолько серьезное, то она либо ужасно больна, либо…

Этого не может быть. Но даже думая об этом, я знаю, что может.

Мы не были осторожны. И если это так, то это полностью моя вина.

Эта мысль преследует меня всю дорогу до Бостона. Я снова и снова говорю себе, что этого не может быть, что Найл встретит меня и отвезет поговорить с Коннором и Лиамом, что это бизнес, но я не могу избавиться от этого чувства в моем нутре.

Мне становится только хуже, когда Найл встречает меня с серьезным выражением лица, предупреждая, что, что бы это ни было, он имел в виду, когда говорил по телефону, что это нехорошо.

— Мы едем домой, — говорит он мне без предисловий, когда мы направляемся к машине. — И учти, Изабелла на тебя злится. С тех пор как она узнала…

— С тех пор как она узнала что? — Спрашиваю я, чувствуя, как в животе снова завязывается узел ужаса. То, что Изабелла узнала о моих отношениях с Еленой, было бы достаточно плохо, но это еще хуже. Найл не стал бы тащить меня в Бостон из-за того, что Изабелла узнала, что я спал с ее сестрой, если только Коннор действительно не в ярости из-за этого, и это не связано с Еленой и делами Королей.

Найл смотрит в мою сторону. В его взгляде нет осуждения, я и не ожидал, что оно будет. В конце концов, им с Изабеллой тоже не суждено было быть вместе. Он влюбился в нее случайно, не понимая, кто она такая, и их путь к счастливой жизни был таким же извилистым, как и у большинства знакомых мне пар, какими бы счастливыми они ни были сейчас. Но по выражению его лица я вижу, что он обеспокоен.

— Ты должен был сказать мне, — наконец говорит он, когда мы садимся в машину. — Я мог бы… не знаю. Предупредить Изабеллу заранее. Подготовить ее к тому, что если бы это всплыло… если бы Елена рассказала ей, это не было бы таким шоком.

— Она не хотела, чтобы кто-то знал. — Я смотрю в окно на проплывающий мимо город, освещающий темноту. — Она прикрыла меня перед Коннором, думаю, он догадался, что что-то происходит. Она сказала ему, что ничего не было. Это заставило меня думать, что она хотела, чтобы это осталось между нами.

— Так ты просто ушел. — В голосе Найла по-прежнему нет осуждения, это просто констатация факта, но я могу сказать, что он не совсем одобряет то, как я поступил. — Насколько я помню, ты ушел так рано, что мы еще даже не встали.

— Я подумал, что так будет лучше для Елены. Я уже попрощался с ней накануне вечером. Я не хотел заставлять ее переживать еще раз.

Найл молча кивает, как будто раздумывая над этим.

— Знаешь, — говорит он наконец, — ты все равно мог бы поговорить со мной. У меня была своя доля сомнительных связей.

Я знаю, о чем он говорит. Было время, когда он был влюблен в женщину, которая теперь стала женой Коннора, когда у них почти все было вместе, когда Коннор и Сирша были лишь браком по расчету. Я хорошо помню, как тяжело ему было.

— Это не то же самое, — тихо говорю я. — Сирша была старше. Женщина, которая знала себе цену. А Изабелла…

— Я думаю, Елена имеет свое мнение так же хорошо, как и любая из них, — язвительно говорит Найл. — Но я также думаю, что ты уже знаешь это.

Он останавливается перед домом, и я вижу теплый свет, льющийся из окон на лужайку. Он выглядит мягким и домашним, как объятия в структурной форме, и я чувствую странное чувство тоски в груди, которого не испытывал уже очень давно.

У нас с Лидией никогда не было такого дома. Мы никогда не забирались так далеко. Кровать, в которой я нашел ее мертвой, находилась в нашей общей квартире, которую мы делили с того самого дня, когда вернулись из Токио и я поехал налаживать отношения с Владимиром. Она провела тот первый день в поисках квартиры в Москве, по ее словам, чтобы отвлечься от беспокойства обо мне. Когда вечером я вернулся домой с окровавленным носом, но уже не опасаясь упреков, она показала мне глянцевую брошюру с фотографиями высотки, которая в итоге стала нашим домом.

Мы уже несколько раз говорили о покупке дома. Когда она рассказала мне о ребенке, эта идея стала казаться более реальной. Как что-то, что мы действительно должны сделать, место, предназначенное для воспитания семьи, вместо хрущевки, в которой мы жили в то время. Мы представляли, как это может выглядеть, обсуждали, хотим ли мы остаться в Подмосковье или уехать куда-нибудь еще. Мы говорили о том, чтобы переехать поближе к ее бабушке, подальше от города, в тихое и спокойное место. Я сказал ей, что ухожу из Синдиката. Мы могли бы это сделать. Это больше не будет иметь значения. Я смогу жить так, как захочу, и так, как захотим мы. А потом я вернулся домой к простыням, залитым кровью, и понял, что это всегда было моей глупой мечтой. Не будет ни уютного домика, ни детской, ни дома, который мы создадим вместе.

Этого никогда не было в моих планах.

А что, если бы это могло случиться сейчас?

Эта мысль вызывает во мне чувство вины, когда я вхожу в дом вслед за Найлом и направляюсь в гостиную. Я вижу макушки голов Елены и Изабеллы над диваном, а затем вижу, как Изабелла поворачивается, и ее лицо мгновенно заостряется, когда она видит меня. Она тут же встает и пересекает комнату, прежде чем мы с Найлом успеваем войти, и встает в дверном проеме.

— Я рада, что ты так быстро справился, — говорит она резко. — Я думала, тебе понадобится больше времени, чтобы добраться сюда.

— С чего бы это? — Я хмуро смотрю на нее, стараясь не поддаваться на упреки. — Я даже не знаю, что происходит, Изабелла. Найл был очень осторожен в своей информации. Он просто сказал мне приехать сюда как можно скорее, а так как он не имеет привычки просить меня делать подобные вещи легкомысленно, я так и поступил.

— Ну, сейчас ты это узнаешь. — Изабелла скрестила руки на груди. — Это не совсем то, что стоит слышать по телефону. Конечно, этого вообще не должно было случиться…

Мое нутро сжимается при этих словах, и Найл делает шаг вперед, обнимает жену и выводит ее из дверного проема.

— Пусть он поговорит с Еленой, — тихо говорит он, и я заглядываю в комнату и вижу, что Елена по-прежнему неподвижно сидит на диване.

Как только я вхожу в дверь, она поворачивается, и все ее лицо озаряется, когда она видит меня. Что бы ни было не так, что меня привели сюда, чтобы выяснить это, на мгновение этого как будто не существует. В этот краткий миг на ее лице появляется выражение такого абсолютного счастья, что меня захлестывает волна вины за то, что я вообще оставил ее, и не менее сильная следующая волна за то, что я заставил ее испытывать ко мне такие чувства, зная, что я не могу их вернуть.

Она встает с дивана и направляется ко мне, и я вижу, как хмурится ее лицо, когда она достигает меня и обхватывает руками мою шею. Ее щека прижимается к моей груди, а мои руки автоматически обхватывают ее, прижимая к себе, и я чувствую, как она вздрагивает.

Мой первый инстинкт — всегда защищать ее, несмотря ни на что. Это никогда не менялось и не изменится.

Хотел бы я знать, от чего мне придется защищать ее в этот раз.

Через мгновение я понимаю, что она плачет. Я чувствую, как ее слезы просачиваются сквозь мою рубашку, и на мгновение обнимаю ее, прежде чем осторожно направить ее к дивану и сесть рядом.

— Что случилось? — Спрашиваю ее, протягивая руку, чтобы обхватить ее, и Елена смотрит на меня глазами полными слез, а ее рот открывается, но из него не выходит ни звука. — Ты можешь сказать мне. — Я прекрасно понимаю, что Изабелла и Найл находятся где-то в глубине комнаты, но не смотрю, где они. Что-то подсказывает мне, что Елене нужно, чтобы все мое внимание сейчас было сосредоточено на ней, что бы там ни происходило.

— Я… — Она тяжело сглатывает, и ее рука крепко сжимает мою, впиваясь ногтями в ее тыльную сторону. — Я…

Я знаю, что она собирается сказать, еще до того, как она закончит фразу. Сначала я не совсем слышу ее, кровь шумит в ушах, сердцебиение учащается, но потом она повторяет это все тем же тоненьким, водянистым голоском, как будто тоже не может поверить в это.

— Я беременна.

— Что тебе от меня нужно? — Слова вырываются автоматически, не успев до конца оформиться. Я не знаю, сколько времени требуется для того, чтобы осознать что-то подобное. Я не чувствую, что это реально, но, судя по выражению лица Елены, так оно и есть. — Все, что тебе нужно от меня, я сделаю. Что ты хочешь делать? — Это немного напоминает те случаи, когда я был в шоке от травмы, технически я понимаю, что происходит, но не чувствую, что это действительно доходит до сознания. Мой разум тут же включается в работу, пытаясь понять, что нужно, как решить проблему, отключая эмоции. Это то, чему меня учили, но не думаю, что они имели в виду подобные обстоятельства, когда преподавали мне эти уроки.

— Ты меня слышал? — Елена с любопытством смотрит на меня. — Я беременна, Левин.

Я резко выдохнул.

— Я слышал тебя. Это не меняет того, что я сказал, что тебе нужно? Какая бы поддержка тебе ни была нужна от меня…

— Ты не злишься? — Она прикусывает нижнюю губу, и теперь моя очередь смотреть на нее.

— Елена, с чего бы мне злиться? Это моя вина. Я…

— Это не твоя вина. — Ее голос резкий, решительный. — Я хотела тебя. Я хотела, чтобы ты кончал в меня, снова и снова. Ты помнишь ту ночь…

Кто-то прочистил горло в глубине комнаты, и Елена прервалась, ее щеки покраснели.

— Я хотела тебя, — снова шепчет она. — Я убедила тебя. Это не твоя вина…

Со своего места я слышу, как Изабелла хмыкает.

— Как бы то ни было, — мягко говорю я ей, — я был ответственен за тебя. За твое благополучие. Даже если я не отказал тебе, и мы можем поспорить позже, стоило ли это делать, мне следовало быть более осторожным. Это была моя ответственность перед тобой, Елена, и я тебя подвел.

Чувство вины, которое я испытываю, когда говорю ей об этом, огромно. Я уже много раз думал об этом, что я был безответственным, что я мог защитить нас обоих от этих потенциальных последствий и не сделал этого, но, произнеся это вслух, я заново обрушиваю это на себя. Меня в полной мере поражает, насколько безответственным я был. Как я мог лишить ее будущего, за которое я так боролся, из собственного эгоизма и похоти.

Это бессовестно.

— Но ты ведь не рад этому, правда? — Ее зубы беспокоят нижнюю губу. — Я помню, что сказал тебе Васкес. О твоем ребенке…

Я не слышу, есть ли реакция на это или нет от нашего личного зрительного зала, состоящей из Найла и Изабеллы. Кровь снова стучит в ушах, как от неприятного воспоминания о разговоре с Васкесом, так и от мысли о Лидии и нашем ребенке. Грудь болит, боль острая и свежая, как будто это случилось только что, и я чувствую новый прилив вины за тот единственный момент, когда Елена сказала, что беременна, и я почувствовал себя счастливым. До того, как это начало осознаваться, не было ни вины, ни беспокойства, ни шока, только чистое счастье.

Не то чтобы я всегда был против идеи жены, детей или семьи. Но задолго до Лидии я знал, что живу жизнью, которая этому не способствует. Позволение себе верить в обратное привело к трагедии. А теперь… Теперь я знаю, что не заслуживаю этого.

— Главное… это то, чего хочешь ты, — говорю я ей как можно деликатнее, и вижу, как ее лицо немного опускается. Я знаю, что она надеялась на другой ответ, но я не собираюсь ей лгать. В нашем будущем не будет ни забора с пикетами, ни идеальной семьи. — Что бы ты ни выбрала, Елена, так мы и поступим. Это зависит от тебя.

— Я не знаю, было ли у Елены достаточно времени, чтобы подумать об этом, — вмешивается Изабелла, и я чувствую, как Елена вздрагивает.

— Я знаю, что хочу сделать. — Ее голос тих, но тверд, а ее рука крепко сжимает мою. — Я хочу оставить ребенка.

Я не могу разобраться в эмоциях, которые нахлынули на меня при этих словах. Я не знаю, с чего начать, какую роль я могу сыграть во всем этом, чтобы она была счастлива, и чтобы это было лучше для нашего ребенка. Сейчас мне кажется, что лучше всего для них обоих было бы, если бы я исчез и меня больше никогда не видели. Но я знаю, что Елена этого не захочет, да и я, если быть честным, тоже. Мысль о том, что с ней будет другой мужчина, была достаточно тяжелой, но я заставлял себя жить с этим, зная, что она заслуживает лучшего. Мысль о том, что другой мужчина будет воспитывать моего ребенка, нашего ребенка, кажется мне невыносимой. Поэтому я остановился на единственной вещи, которую знаю, что могу сделать, быть рядом с ней. Для этого мне не нужно понимать, что я чувствую, и даже не нужно решать, что я буду делать.

— Хорошо, тогда, — говорю я ей спокойно. — Значит, так мы и поступим. А я сделаю все, что ты от меня потребуешь.

Найл прочищает горло и подходит ближе к нам двоим.

— Ты знаешь, что тебе нужно делать, — говорит он мне с укором, и это, как мне кажется, самый близкий к ультиматуму совет, который Найл когда-либо мне давал, или даже прямой совет.

Я знаю, о чем он говорит. И несмотря на то, что я знаю, что он прав, и это благородный поступок, единственный, который нужно сделать, если я собираюсь сдержать свое слово и защитить ее, быть рядом с ней… я чувствую мгновенное и немедленное отвращение к этой идее.

Я поклялся, что больше никогда не женюсь. Мысль об этом кажется мне худшим предательством по отношению к Лидии, чем все, что я делал до сих пор, хуже, чем желание получить Елену для себя, а не только ради удовольствия, которое она мне доставляла, хуже, чем тот факт, что я не хотел ее бросать, хуже, чем чувства, которые я испытываю к ней и которым я отказываюсь дать название и воплотить их в жизнь.

Я переступал черту за чертой, но давать клятвы другой женщине я никогда не собирался. Ни за что.

Елена смотрит между мной и Найлом, выражение ее лица озадачено.

— Я не понимаю. О чем вы говорите? Что ему нужно сделать?

Найл испустил долгий вздох.

— Мы собираемся выдать тебя замуж, девочка.

5

ЕЛЕНА

— Выдать меня замуж за кого? — Испуганно спрашиваю я, прежде чем слова доходят до меня и я понимаю, что имел в виду Найл. Я смотрю на Левина, широко раскрыв глаза. — Подожди. Мы собираемся пожениться?

— Это то, что он предлагает, — медленно говорит Левин. — И он прав. Это то, что мы должны сделать, Елена. Это то, что я должен сделать для тебя, чтобы поступить с тобой правильно.

Он говорит это так, словно это самая очевидная вещь в мире. Возможно, так и должно быть, учитывая, как меня воспитывали, но я даже не задумывалась об этом. Все, о чем я могла думать, это о том, как Левин отреагирует на новость о ребенке. Ни о чем другом я не задумывалась.

Мне требуется мгновение, чтобы снова обрести дар речи. Я разрываюсь между чувством полного изумления от того, что Левин настолько готов рассмотреть возможность быть тем, кто мне нужен в данный момент, что он рассматривает возможность сделать прямо противоположное тому, на чем он так настаивал, и удивлением, почему он вообще рассматривает возможность так быстро изменить свое мнение. Мне кажется, что все, чего я ожидала, перевернулось с ног на голову. Не то чтобы я ожидала, что он будет злым или жестоким. Я знаю, что Левин никогда не был бы таким. Но я думала, что он может быть расстроен. Что он предложит мне не оставлять ребенка. Что он возложит всю вину на меня, если не больше. Но он ничего этого не сделал, и я не знаю, как реагировать.

Я не была к этому готова.

— Мы можем побыть немного наедине? — Спрашиваю я, глядя на Найла и Изабеллу. — Пожалуйста? Мне нужно поговорить с Левином наедине.

— Конечно, — ворчливо отвечает Найл, прежде чем Изабелла успевает что-то сказать. — Ты не наша подопечная, девочка. Ты сама с Левином можете обсудить, как вам лучше поступить. — Он хлопает Левина по плечу, а затем снова поворачивается к Изабелле и кладет руку на спину моей сестры, направляя ее к выходу из комнаты.

— Просто дай им время, — тихо говорит он ей, а потом они оба уходят.

Левин снова поворачивается ко мне лицом. Его лицо неподвижно и безмолвно, а его рука по-прежнему обвита вокруг моей, она не двигалась с тех пор, как он сел.

— Ты не обязан на мне жениться, — говорю я тоненьким голоском.

— Я не обязан, — соглашается он. — Хотя я думаю, что у твоего отца могут быть некоторые требования на этот счет. Но Найл прав, Елена. Это правильный поступок.

Правильный поступок. Не то, что он хочет сделать, а то, что он должен сделать. Я слышу то, что не было сказано, так же громко, как если бы он это произнес.

— Я знаю, что ты не хочешь снова жениться. Не после…

Левин делает паузу, словно обдумывая, что сказать дальше.

— Я не уверен, что мои желания имеют значение, Елена. Это твой выбор. Я сделал свой, когда затащил тебя в постель, не подумав о последствиях. Теперь я должен сделать все необходимое, чтобы исправить это. Ты говоришь, что хочешь оставить нашего ребенка. Теперь мне нужно знать конкретно, чего еще ты хочешь. Ты можешь растить нашего ребенка здесь, с сестрой и зятем, которые будут помогать тебе, и позволить мне принимать в этом участие или нет, как ты решишь. Или ты можешь сказать мне, чтохочешь замуж, и если мы это сделаем, то я буду здесь на протяжении всего этого времени. Ну, — поправил он. — Я буду здесь, несмотря ни на что, если ты этого хочешь. А что касается брака… это…

Он осекается, словно не знает, как закончить предложение, но, кажется, я понимаю. Он не хочет причинять мне боль, и сказать прямо, что не хочет жениться, что будет лишь еще одним ножом в моем сердце. Но я прекрасно знаю, что он не хочет. Если бы этот ребенок не стал реальностью, я бы, скорее всего, больше никогда о нем не услышала. Но я также думаю, что, если я скажу, что хочу, чтобы он был рядом с нашим ребенком, как отец и как муж, как нуклеарная семья с документами, связывающими нас вместе, он сделает это. Он сделает все, что угодно, если это будет означать, что он не совершит еще одну ошибку в длинном списке своих ошибок.

Не думаю, что Левин понимает, насколько хорошо я его знаю после того времени, что мы провели вместе. Может, я и не знаю о нем всего, всех тонкостей, из которых состоит человек, но мне удалось разглядеть в нем такие черты, которые, как мне кажется, я теперь очень хорошо понимаю. И вот чего я знаю, так это то, что если я скажу ему, что хочу, чтобы он женился на мне, то это будет в какой-то мере использование его в своих интересах, использование его чувства вины и чувства чести, чтобы заманить его в ловушку, которая никогда не сделает ни одного из нас счастливым.

Разве я этого хочу? Я не знаю, чего я хочу. Как будто все, о чем я думала, что хочу, преподносится мне на блюдечке с голубой каемочкой, но совсем не теми способами. Я не представляла себя замужем за Левиным, я просто хотела быть с ним. Конечный результат не имел для меня значения, лишь бы мы были вместе. Уверена, со временем я бы захотела этого, но сейчас…

— Ты любишь меня? — Слова прозвучали негромко, тихо, в немалой степени потому, что я думаю, что уже знаю ответ.

Он делает вдох, и я закрываю глаза. На мгновение я не уверена, что могу смотреть на него. Я не хочу видеть правду на его лице еще больше, чем хочу ее услышать.

— Этого должно быть достаточно, чтобы я был готов рассмотреть возможность жениться на тебе, — мягко говорит он, его рука все еще рядом с моей. У меня возникает внезапное желание отдернуть ее, но я не делаю этого. У меня такое чувство, что, если я это сделаю, он может больше не прикасаться ко мне, а я этого не хочу. — Я сказал, что больше никогда не женюсь, Елена. Я говорил серьезно. Если я все равно решу это сделать, потому что ты мне небезразлична, то…

— Это правильно, — заканчиваю я за него, ненавидя нотки горечи в своем голосе, но не в силах их сдержать. — Ты заботишься обо мне. Ты не любишь меня.

— Елена. — В его голосе прозвучала мольба, которую я никогда раньше не слышала. — Я имел в виду то, что сказал в ночь перед отъездом. Я бы и сейчас так говорил, если бы все не изменилось. Для тебя было бы лучше, если бы мы не были вместе. В конце концов, ты бы меня забыла. Но все изменилось. И если ты хочешь этого ребенка, если это твой выбор… — Он делает долгий, медленный вдох, как будто пришел к какому-то решению внутри себя. — Если ты чувствуешь, что это то, чего ты хочешь, тогда мы должны пожениться. Я должен быть рядом с вами обоими. Нет никого, кто бы не согласился со мной. Найл уже сказал это. Твой отец посчитает так же, как и Коннор, и Лиам…

— Значит, все мужчины согласятся с тобой. — Теперь я отдергиваю руку, завязывая оба узла на коленях, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. — Интересно, что скажет на это моя сестра. Моя мама…

— Я не знаю твою мать достаточно хорошо, чтобы сказать, — медленно произносит Левин. — Но мне кажется, я знаю, что ответила бы твоя сестра. — Он делает глубокий, медленный вдох. — Единственный ответ, который имеет для меня значение, Елена, это твой. Я не буду тебя ни к чему принуждать. Я буду делать только то, что ты захочешь.

— Ты не можешь этого сделать. — Слова прозвучали как тонкий, отчаянный шепот, и я ненавижу себя за них, как только слышу, потому что чувствую себя жалкой. — Ты не можешь любить меня, а я хочу именно этого.

— Ты не любишь меня. — Он говорит так уверенно…так уверенно. — Не любишь, Елена. Ты любишь фантазию, которая была создана в очень трудное для нас обоих время. Ты любишь версию нас, которая существовала в обстоятельствах, которых больше нет. Ты не знаешь меня, повседневную мою версию, достаточно хорошо, чтобы любить меня.

Я тяжело сглатываю.

— Можешь говорить себе это, если тебе станет легче. Я знаю, что я чувствую.

Долгое время никто из нас ничего не говорит. Предложение висит между нами, предложение Левина, которое на самом деле вовсе не предложение. Брак по обстоятельствам, подобный тому, на который меня толкнули бы дома, если бы я осталась.

Только это гораздо хуже.

— На что это будет похоже? — Мягко спрашиваю я. — Ты станешь отцом этого ребенка, мы поженимся, как это будет выглядеть для тебя? Ты живешь и работаешь в Нью-Йорке, я здесь. Где бы мы жили? Чем бы мы занимались? Я…

— Ну… — Левин медленно выдохнул. — Чего ты хочешь?

Никогда еще мне не было так тяжело, когда мне задают этот вопрос. Я должна быть в восторге от того, что он задает его, что он так сильно учитывает мое мнение. Никто другой никогда этого не делал. Но в данный момент я понятия не имею, чего я хочу, а те вещи, которые я хочу, некоторые из них я не могу иметь.

Я хочу оставить своего ребенка. Это решение я могу принять.

Я хочу, чтобы Левин любил меня. Этого я не могу получить.

Я хочу, чтобы он остался, и он предлагает это, но на условиях, которые заставляют мое сердце биться в груди с новой, ноющей болью.

— Я хочу остаться в Бостоне, — тихо говорю я. — Изабелла здесь. Единственная семья, с которой я могу быть близка. Моя племянница здесь. В Нью-Йорке я не знаю никого, кроме тебя.

Левин кивает, как будто ему проще всего на свете согласиться и дать мне то, о чем я просила. Все, кроме того, чего я хочу больше всего. Думаю, я бы переехала в Нью-Йорк, если бы он сказал, что любит меня. Если бы он имел это в виду и дал бы мне то, за что можно ухватиться.

— Нам с Виктором придется кое-что уладить, — говорит он. — Но это можно устроить. В любом случае, это не так уж и далеко. Возможно, мне придется иногда ездить в Нью-Йорк по работе, но у меня есть масса возможностей сделать это быстро и легко. Если ты хочешь, чтобы наш дом находился здесь, в Бостоне, рядом с твоей семьей, мы так и поступим.

Вот так. Я смотрю на него, чувствуя себя так, словно я в полном пролете. Как будто я не знаю, за что держаться.

— Так мы поженимся? — Спрашиваю я тоненьким голоском, и он колеблется, а потом кивает.

— Если только ты не хочешь сказать мне нет, — мягко говорит он. — Я никогда не буду тебя ни к чему принуждать. Но да, я думаю, мы должны так поступить.

Это не то предложение, о котором я всегда мечтала. Я слышу колебания в его голосе даже сейчас. Но правда в том, что я вообще никогда не мечтала о таком. Я никогда не представляла себе мир, в котором я сама выбираю, за кого выходить замуж. Поэтому я не уверена, что это имеет значение. Если я собираюсь завести ребенка, то Левин должен быть частью этого процесса, особенно если он хочет быть частью этого процесса. А это, судя по всему, означает женитьбу.

— Хорошо. — Я встаю, немного неуверенно, чувствуя, как сердце бьется в горле. — Значит, мы поженимся.

Я не могу прочитать эмоции на лице Левина, когда он тоже встает. Я не могу понять, счастье это или нет. Не могу понять, сожаление это, беспокойство или просто покорность. Он тянется к моим рукам, и на одно короткое, дикое мгновение мне кажется, что он собирается меня поцеловать.

Я хочу поцеловать его. Я смотрю на его точеное лицо, на губы, которые я так хорошо знаю, которые были на каждом дюйме моего тела, и я хочу поцеловать его так сильно, что мне становится больно. Мне хочется прикоснуться к нему, и я делаю шаг вперед, пытаясь сократить расстояние между нами. Кажется, что предложение, даже такое, как это, должно заканчиваться поцелуем.

Он отступает назад.

— Мне нужно вернуться в Нью-Йорк, — говорит он, прочищая горло. — У меня есть гостиница на ночь, я не ожидал, что гостеприимство твоей сестры распространится на меня после того, что сказал Найл о ее чувствах ко мне, и я не хотел ставить его в положение, когда ему все равно придется что-то предлагать. Я вернусь утром, но у тебя останется мой номер. Позвони мне или напиши, если тебе что-нибудь понадобится, Елена. Я серьезно. Что угодно.

Его руки все еще держат мои, но мне холодно. Я слышу, что он говорит, но не могу забыть о том, что мгновение назад я пыталась поцеловать его, а мгновение назад он отстранился. Отступил назад, как будто такое близкое прикосновение может его обжечь.

— Я вернусь к твоему первому визиту к врачу, — заверяет он меня. — И какую бы свадьбу ты ни решила, что хочешь, я позабочусь о том, чтобы она была оплачена. Что бы вы с Изабеллой ни планировали. Большую, маленькую, неважно. У тебя есть свобода действий, Елена. — Он делает паузу, глядя на меня сверху вниз, и я понимаю, что он говорит серьезно. Проблема в том, что для меня это не имеет значения. Свадьба не имеет значения. Он обещает мне совсем не то, что нужно.

— Все, что сделает тебя счастливой, я сделаю, — мягко говорит он. Я могу сказать, что он тоже это имеет в виду или, по крайней мере, думает, что имеет.

Проблема в том, что то, что сделает меня счастливее всего, он не может мне дать.

И, похоже, никогда не сможет.

6

ЕЛЕНА

Моя сестра далеко не в восторге от свадьбы, как я могу себе представить, но она старается сплотиться.

— Что ты хочешь сказать нашим родителям? — Спрашивает она меня за завтраком на следующее утро, в перерывах между поеданием собственных кусочков и подкладыванием ложечки с хлопьями в рот Эшлинг. — Ты выходишь замуж за Левина. За человека, с которым они отправили тебя, чтобы защитить и привезти сюда. Они не будут в восторге, особенно если учесть, что это свадьба из-под ружья.

— Нам обязательно говорить им об этом? — Я не могу есть. Я знаю, что все вернется обратно, и я до крайности измотана.

Сказать, что я не спала накануне, значит преуменьшить. Я лежала без сна и думала о Левине. Об идее быть замужем за ним, иметь от него ребенка, и что все это значит. Это не кажется реальным, даже сейчас. Ничего из этого не чувствуется. Я прижимаю руку к животу, и мне кажется, что это кто-то другой придумал.

Я чувствую, что застряла в ужасной карусели эмоций. Я думаю о том, что выхожу замуж за Левина, и чувствую прилив волнения, счастья. Он вернулся. Мы будем вместе навсегда. А потом я вспоминаю, почему: он женится на мне, потому что вынужден и не более того. Если бы не наш ребенок, который также заставляет меня разрываться между волнением и страхом, Левин никогда бы не вернулся из Нью-Йорка.

— Если мы этого не сделаем, — категорично заявляет Изабелла, — они никогда не согласятся, чтобы ты вышла за него замуж. Ты ведь понимаешь это? Единственная причина, по которой они согласятся на это, это твоя беременность.

Она как будто услышала все, о чем я думаю, и решила поглубже вонзить нож. Я знаю, что она не хочет причинить мне боль, но я также знаю, что она права. Левин, не тот человек, за которого мой отец согласился бы выдать меня замуж. Он не соответствует требованиям, предъявляемым к мужчинам, с которыми мой отец устроил бы брак, и он не тот человек, за которого, по их мнению, я могла бы выйти замуж по собственному желанию. Ребенок — единственная причина, по которой они скажут да.

Я могла бы сделать это в любом случае, но последствия этого того не стоят, и не только для того, чтобы избежать неловкости от признания, почему я выхожу за него замуж.

— А как насчет самой свадьбы? — Продолжает она, глядя на меня. — У тебя должна быть большая свадьба. Это твой единственный шанс испытать это.

— У тебя не было большой свадьбы, — замечаю я, и Изабелла разочарованно вздыхает.

— Перестань сравнивать все это со мной, — твердо говорит она. — Твоя свадьба не должна быть маленькой, как моя. Маленькая, это то, что хотели мы с Найлом. А вот ты…

— А что, если я хочу маленькую свадьбу? Что, если Левин захочет такую же?

— Левин захочет то, что хочешь ты, — говорит Изабелла с яростью, которая говорит мне не спорить с ней. — А чего хочешь ты?

— Я не знаю. Не думаю, что я…

— Я думаю, ты заслуживаешь большой свадьбы. После всего, через что ты прошла, при таких обстоятельствах, ты заслуживаешь этого. Что-то, чему можно радоваться, что-то планировать… и день, который будет посвящен тебе. День, который ты можешь устроить так, как захочешь…

— Я не думаю, что это то, чего я хочу. — Я сохраняю спокойный голос, стараясь не расстраиваться и не поддаваться эмоциям. — Я думаю, почему бы нам не пойти на компромисс? Мы сделаем что-нибудь среднее. Не просто пойдем в суд, мы поженимся в церкви, сможем купить платье и все такое. Но и не пышную свадьбу. Я не хочу общаться с кучей незнакомых мне людей и притворяться, что все идеально. Я не хочу устраивать шоу для толпы, это не похоже на ту свадьбу, которую я бы хотела, даже если бы это было…

Я прервалась, чувствуя, как у меня перехватывает горло. Если бы это было реально, чуть не сказала я, но это реально. Все это реально, просто не так, как я надеялась.

— Тогда мы сделаем покупку платья нашей первоочередной задачей, — твердо говорит Изабелла. — А также забронируем дату в церкви. Найл может поговорить с отцом Каллаханом. — Она встает, собирает мою и свою тарелки, наклоняется и легонько целует меня в макушку. — Я позабочусь о том, чтобы у тебя была свадьба, которая сделает тебя счастливой.

Даже если мне не нравится, за кого ты выйдешь замуж. Ей не нужно было говорить это вслух, чтобы я поняла, о чем она думает. Но то, что она вообще принимает в этом участие, а не просто оставляет меня на произвол судьбы и не смотрит на нас с Левином в течение всего процесса, это уже кое-что. Из всего, что я могу пожелать для своей свадьбы, возможность разделить ее с сестрой, это то, что для меня действительно важно. С Изабеллой все это будет непросто. Но я люблю ее и знаю, что она защищает меня, потому что тоже любит меня. Я хочу, чтобы она участвовала в этом, помогала мне. Я хочу, чтобы она была со мной во всем этом, именно поэтому я настояла на том, чтобы мы остались в Бостоне.

В итоге после обеда мы отправляемся в свадебный салон.

— Это то же самое место, где я покупала свое платье, — говорит мне Изабелла, ее голос светлый и веселый, когда она перекладывает Эшлинг на одно бедро и толкает дверь. — Здесь можно примерить все, что угодно. У них так много вариантов. Даже слишком много. — Она улыбается еще шире, когда к нам подходит симпатичная женщина с длинными прямыми светлыми волосами. — Мэдисон! Ты здесь.

— Изабелла! — Женщина улыбается ей, но тут же переключает свое внимание на Эшлинг и воркует с малышкой. — А это…

— Это моя сестра, Елена. — Изабелла подталкивает меня вперед. — Она выходит замуж. Елена, Мэдисон помогла мне выбрать платье. Она потрясающая, она поможет тебе понять, что именно ты хочешь.

Я вижу, как Мэдисон переводит взгляд на мою левую руку, но, если ее и смущает отсутствие кольца, она этого не показывает.

— Где вы собираетесь пожениться? — Спрашивает она, и я быстро выдыхаю, радуясь тому, что могу легко ответить на этот вопрос.

— В соборе Святого Креста, — говорю я ей, и ее глаза расширяются.

— Тогда тебе нужно выдающееся платье для этого места! Что-то подходящее для принцессы, со шлейфом…

— Это небольшая свадьба, — быстро поправляю я, пока она не успела слишком разволноваться. — Всего несколько членов семьи, близких друзей и коллег. Мы пошли на компромисс с местом проведения.

— Может, это и не большая свадьба, но ты должна соответствовать своему окружению! — Мэдисон лучезарно смотрит на меня. — Почему бы мне не предложить тебе несколько вариантов в разных стилях? Что-то величественное, что-то более повседневное, что-то среднее. Мы примерим их и посмотрим, в чем ты будешь чувствовать себя комфортно. Итак, кружево, атлас или шелк?

Я уставилась на нее. У меня нет ни малейшего представления, как ответить. Опять же, я никогда не заходила настолько далеко в своих представлениях о будущем браке, чтобы думать о платье. Все мои мечты о романтике и свадьбах были связаны с героями романтических романов, которые я читала, с теми, где они действительно обретали свое счастье, а не выдавались замуж за кого-то, кого они не хотели. Я предполагала, что у мамы будет свое мнение по поводу моего платья и что я, скорее всего, соглашусь с ним, чтобы сэкономить время и разочарование для нас обеих.

— Я… не знаю. Кружевное? — Мне нравится идея кружевного свадебного платья. Интересно, что предпочел бы Левин, и мое сердце учащенно забилось в груди, когда я представила, как он смотрит, как я иду к алтарю в свадебном платье.

А потом я вспоминаю, что это не тот брак, где подобное имеет значение, и мое сердце замирает.

— Рукава или без? — Щебечет Мэдисон, и я снова не знаю, что ответить.

— Это летняя свадьба, — спасает меня Изабелла. — Я бы подумала о коротких рукавах, бретельках или без бретелек. Просто принеси несколько вариантов, и мы сможем сузить выбор.

— Конечно! — Мэдисон уходит, а я стою на месте, чувствуя легкое головокружение.

Изабелла смотрит на меня немного сочувственно.

— Поначалу это ошеломляет. Но это очень весело, как только ты сведешь все к нескольким вариантам. И я здесь, чтобы помочь тебе выбрать.

Я вижу, что она наслаждается этим, покупкой свадебного платья со своей младшей сестрой, и решаю попытаться насладиться этим тоже. Как и в Рио, ничего не получится, если не наслаждаться теми моментами, которые могут доставить удовольствие.

Мэдисон приносит мне целую охапку платьев, развешивает их одно за другим в примерочной, а затем отодвигает розовую бархатную занавеску, чтобы я могла войти. Она с нетерпением ждет, пока я разденусь до нижнего белья, а затем снимает с вешалки первое платье и протягивает его мне, чтобы я в него вошла.

Это гладкий белый шелк, тяжелый и плотный, с бретельками шириной в палец и V-образным вырезом, который выгодно подчеркивает мои плечи, ключицы и декольте. Талия заужена, юбка распускается тяжелыми складками, и это очень лестно, хотя и немного простовато. Я откидываю волосы на одну сторону, пока она застегивает молнию и закрепляет их булавками, чтобы я лучше представляла, как оно будет сидеть на моей фигуре.

— О, это великолепно! — Восклицает Изабелла, когда я выхожу. Ее глаза расширяются, когда я подхожу к трехстороннему зеркалу и поворачиваюсь то в одну, то в другую сторону. — Что ты думаешь?

— Красиво. Немного простовато. — Я не совсем уверена, что думаю об этом. Я никогда не представляла себя в свадебном платье, поэтому не могу сказать, что это то, что я себе представляла. — Думаю, мне бы понравилось что-то с кружевом, может быть? Я не уверена…

— Тогда попробуем что-нибудь с кружевом, — весело говорит Мэдисон, увлекая меня обратно в примерочную.

Мы примеряем столько платьев, что я теряюсь в догадках, здесь есть все силуэты, которые только можно придумать. Большие бальные платья в стиле Золушки, элегантные платья-футляры, платья-русалки, настолько облегающие, что я даже не знаю, как в них идут к алтарю. Я примеряю шелк, атлас и тафту, платья с разным количеством кружев и что-то под названием "швейцарская точка", но в конце концов возвращаюсь к платью, которое примерила примерно в середине встречи.

— Я хочу надеть его снова, — говорю я Мэдисон, найдя его в море шелка, шифона и кружев, висящих на крючках в примерочной. Она с восторгом смотрит на меня, снимая его и протягивая мне, чтобы я снова в него влезла.

— Это платье выглядит на тебе просто потрясающе, — твердо говорит она. Она говорит это про каждое платье, так что я не уверена, насколько стоит доверять ее словам, но когда она натягивает его на мои плечи, застегивает молнию, пуговицы и прикрепляет клипсы на спине, чтобы оно сидело на мне так, как будет сидеть после пошива, я понимаю, что это то самое.

На глаза наворачиваются слезы, что только усиливает улыбку Мэдисон, когда она мельком видит это в зеркале, но не по той причине, о которой она думает. Платье идеально, я понимаю это, как только снова смотрю на него, но я не хочу надевать его на эту свадьбу. Я хочу надеть его, чтобы выйти замуж за Левина, но в мире, где эта свадьба, наш выбор, не зависящий ни от каких других влияний, где нет никаких обязательств и никакой опасности, принимающей это решение за нас.

Это единственный раз, когда я выйду замуж. Единственный день, когда я смогу надеть такое платье и пойти к алтарю, единственный день, когда я произнесу эти клятвы. Я разрываюсь между покупкой того, что мне кажется правильным, и выбором чего-то другого, потому что если брак не будет таким, как я хочу, то почему должно быть и это?

— Что-то не так? — Мэдисон смотрит на меня через плечо, и я вдыхаю, разглаживая руками кружевную юбку.

Нет причин делать все сложнее, чем оно есть на самом деле. И какая-то маленькая, глупая часть меня, часть той девушки, которая читала романы и мечтала о прекрасных принцах и сказочных рыцарях, девушка, которая существовала до той авиакатастрофы, все еще надеется, что Левин увидит, как я иду к алтарю, и в этот момент все изменится.

Он поймет, что любил и хотел меня все это время, и мы бы всегда оказались у алтаря, независимо от того, как мы туда попали.

— Нет, — говорю я ей с улыбкой, заставляя ее появиться на моем лице. — Все прекрасно. Пойдем, покажем Изабелле.

Я хочу, чтобы эта маленькая надежда оказалась правдой. Но у меня такое чувство, что мне придется всю жизнь принуждать себя к улыбкам, которым как будто не место на моем лице. Как будто, по крайней мере, когда речь идет о человеке, который скоро станет моим мужем, все счастье, которое я когда-либо собиралась испытать, уже позади.

7

ЕЛЕНА

Как только я вижу Левина, сидящего в гостиной, мое сердце подскакивает к горлу. Я знаю, что не должна позволять себе быть такой счастливой, как сейчас, это путь, который приведет только к тому, что мне будет больно. Это будет не тот брак, который я хочу себе представить. Но я ничего не могу поделать с тем, что чувствую, видя его рядом.

Входит Изабелла, подходит к Найлу, чтобы подхватить Эшлинг и поцеловать его, а Левин поворачивается ко мне. Мне кажется, что в его выражении лица мелькнула эмоция, а затем он встает и идет ко мне, прежде чем я успеваю далеко зайти в комнату.

— Елена. — Он колеблется, и на мгновение мне кажется, что он вот-вот поцелует меня, но потом он напрягается и кивает в сторону коридора. — Мы можем выйти на улицу? Я подумал, что нам нужно поговорить.

— Конечно. — Я оглядываюсь на Изабеллу и Найла, прежде чем последовать за ним, чувствуя себя неуверенно. Никогда раньше не было ощущения, что между нами такая большая дистанция, даже до того, что случилось на пляже. Я никогда не чувствовала себя так неуравновешенно с ним, как будто я не совсем уверена, что сказать или что будет дальше.

Я иду за ним на кухню, выхожу через заднюю дверь и попадаю на задний двор. С одной стороны дома разбит небольшой симпатичный сад с цветами и скамейкой в дальнем конце. Левин ведет меня туда, его рука обвивается вокруг моей, и на мгновение я просто позволяю себе насладиться его прикосновением, его широкой ладонью, прижатой к моей маленькой.

Я скучаю по его прикосновениям, причем в самых разных смыслах. Этого недостаточно, но это то, что у меня есть.

Он ведет меня к буйству цветов, а потом, по маленькой извилистой каменной дорожке, которую Изабелла выложила среди них, которая ведет к скамейке, и к моему полному шоку, опускается на одно колено.

Я смотрю на него, пока он роется в кармане, и мои губы раздвигаются от удивления, не давая мне возможности говорить. Когда он открывает черную бархатную коробочку, мне становится еще труднее придумать, что сказать.

Кольцо в коробочке прекрасно. Сверкающий овальный бриллиант на кольце из розового золота, с двумя темно-красными камнями по обе стороны, то ли гранатами, то ли рубинами, не могу точно сказать. Оно мерцает в вечернем свете, и я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, когда представляю, как Левин выбирает его для меня, сам, пытаясь решить, что мне может понравиться.

Это бессмысленно. Если все так, как есть, зачем ему покупать мне кольцо?

Вопрос вырывается наружу прежде, чем я успеваю его остановить.

— Зачем ты это делаешь? — Пролепетала я. — Если ты не любишь меня… зачем? Я не понимаю.

Мне кажется, что на его лице мелькнула обида, но я не могу быть уверена. Я лучше, чем кто-либо другой, знаю, как превосходно Левин умеет держать себя в руках. Он часто использовал этот навык в отношениях со мной.

— Ты мне небезразлична, — тихо говорит он, и это почему-то жжет сильнее, чем когда-либо.

— Я знаю, ты думаешь, что это помогает, — говорю я ему, делая шаг назад и чувствуя, как сердце заходится в груди. — Но каждый раз, когда ты это говоришь, я слышу только то, что приходит следом. Ты мне небезразлична, но я тебя не люблю. Я слышу слова, которые ты не произносишь, так же хорошо, как и те, которые ты произносишь.

— Мне жаль. — Он встает, все еще держа в руке открытую коробку. Я вижу, как его вторая рука дергается, как будто он собирается протянуть руку и дотронуться до меня, но потом останавливает себя. — Я хочу, чтобы у тебя было все, чего ты заслуживаешь, Елена. Ты так многого лишаешься из-за меня. Потому что я не защитил тебя от собственной похоти. Теперь твоя жизнь будет совершенно другой из-за этого. Все изменилось, вот так. — Он щелкает пальцами, и я вздрагиваю, сердце щемит от каждого слова. Я слышу только обязательство. — Поэтому я хотел, чтобы у тебя было настоящее предложение и кольцо. Ты заслуживаешь того, чтобы испытать все это, и я…

— Ты сделал ей предложение? — Вопрос снова вырывается наружу прежде, чем я успеваю его остановить, и теперь уже Левин выглядит ошеломленным. Я редко спрашивал его о покойной жене, и никогда так прямо. — Ты купил ей кольцо? Наверное, да. Оно ведь не было таким, правда?

Левин тяжело сглатывает, и его рука смыкается вокруг коробочки с кольцом.

— Это ты так говоришь мне нет, Елена? Ты не выйдешь за меня замуж? — Я не могу сказать, слышу ли я облегчение или разочарование в его голосе, или ни то, ни другое. Я говорю это только потому, что хочу, чтобы он почувствовал что-то сильное, что-то помимо покорности моим желаниям и того, что это правильно.

Слезы застилают мне глаза.

— Я выйду за тебя замуж, — тихо говорю я ему. — Но я выхожу за тебя ради нашего ребенка. Я не собираюсь принимать предложение или носить кольцо, которое ты подаришь мне не потому, что любишь меня.

На этот раз я вижу на его лице обиду. Меня это не радует, я не хочу причинять ему боль, но в то же время я рада видеть хоть какие-то эмоции. Я хочу, чтобы он понял, что я тоже этого не хочу, только не так.

Он делает глубокий вдох, убирая кольцо в карман, а затем опускается на скамейку, упираясь локтями в колени.

— Мы с Лидией поженились при странных обстоятельствах, — наконец говорит он. — Это было сделано, чтобы спасти ее. Работа, на которой мы были вместе, пошла наперекосяк. Возникли проблемы с одним из боссов картеля. Единственным способом обезопасить ее от него, по-настоящему обезопасить, была наша свадьба.

— Ты хотел на ней жениться? — Не знаю, почему я все еще задаю эти вопросы. Услышать ответы будет только больнее. Но если я собираюсь быть с Левином навсегда, я чувствую, что должна знать.

Он смотрит на меня, и я думаю, не решает ли он, говорить правду или нет. Взвешивает он свои возможности.

— Да, — говорит он наконец. — Я хотел на ней жениться. Она не была так уверена. Я понятия не имел, будет ли это настоящий брак, или она собирается аннулировать его, когда мы вернемся в Москву. Но нам пришлось затаиться на некоторое время и сначала поехать в Токио. И к тому времени, когда мы вернулись…

Он прерывается, то ли потому, что не хочет говорить дальше, то ли потому, что уверен, что я не хочу этого слышать, не знаю.

— Но это не отвечает на твой вопрос, — наконец говорит он после долгого молчания. — Я не делал ей предложения до того, как мы поженились. Я не покупал ей кольцо. Но я сделал это в Токио. Я не просил ее выйти за меня замуж, но я просил ее остаться моей женой. Попытаться наладить со мной хоть какую-то жизнь и доверить мне наше будущее.

Левин наклоняет голову вперед, его плечи опускаются, и в этот момент я вижу, как тяжел груз всего произошедшего, лежащий на нем. Я чувствую себя виноватой за то, что заговорила об этом, зная, как это больно.

Но я должна понять.

— Она доверила мне свое будущее, — повторяет он. — И я не справился. Я делаю все возможное, Елена, поскольку определенное будущее для нас уже решено. Но я снова и снова пытаюсь предупредить тебя, чтобы ты не поступала так же. Это не будет брак по любви. Это моя попытка поступить правильно по отношению к тебе, и попытка не потерпеть неудачу снова.

— Но ведь есть же какое-то будущее. Должно быть. — Я без раздумий прижимаю руку к животу, чувствуя, как меня пронизывает боль. — Мы должны разобраться в этом вместе, Левин. Тебе недостаточно просто быть здесь. Мне нужно, чтобы ты был частью этого.

— Я сделаю все, что в моих силах. — Он смотрит на меня, его губы плотно сжаты. — У меня должен был быть ребенок раньше, Елена. Ты слышала, что сказал Васкес. И ты знаешь, что произошло.

— И ты был рад этому? — Еще один вопрос, на который я не знаю, хочу ли я знать ответ, но он все равно прозвучал, открыто. — Ты хотел его…

Левин испускает тяжелый вздох.

— Я боялся, — говорит он категорично. — Чертовски боялся. А потом, когда я смирился с этой мыслью, оказалось, что я не против. Но это неважно, — добавляет он, поднимаясь со скамейки. — Это прошлое, Елена, и…

— Прошлое, которое, очевидно, все еще влияет на тебя сейчас. — Несмотря на вечернее тепло, озноб обхватывает меня руками, и я чувствую, как по телу пробегает холодок. — Оно встает между нами, хочешь ты этого или нет…

— Елена. — На этот раз я могу прочитать эмоции в его глазах. Это сочувствие, и я ненавижу его больше, чем безразличие, разочарование или что-то еще, что он когда-либо чувствовал по отношению ко мне, что мне не нравилось. — Оно всегда было между нами. Оно было между мной и каждой женщиной, которую я встречал за последние двенадцать лет.

Слезы снова закипают в моих глазах, потому что я слышу, как мне кажется, невысказанные слова, ты не она. Ты не особенная. Ты не изменишь этого. Он не говорит их, и я даже не могу быть уверена, что он так думает, но это то, что думаю я, то, что приходит мне в голову, когда я смотрю на него, и это так больно, что на мгновение мне кажется, что я не могу дышать.

Я люблю его. Если раньше я сомневалась, люблю я его или нет, то теперь я знаю. Я люблю его и хочу его, я вижу, что брак или нет, он будет держаться на расстоянии. Эта свадьба состоится, просто и ясно, потому что он считает это правильным, и ни по какой другой причине.

Мне придется смириться с этим, и я, честно говоря, я не знаю, смогу ли я.

***

На этот раз Левин остался в доме на ночь, очевидно, из-за того, что мы теперь помолвлены. Найл посчитал, что было бы ужасно невежливо требовать от него уходить в гостиницу, на что Изабелла неохотно согласилась. О том, чтобы остановиться в одной комнате, не может быть и речи, поэтому я снова лежу без сна в своей постели, смотрю в потолок и с ощутимой болью скучаю по нему рядом.

Будем ли мы спать в одной постели после свадьбы? Или он захочет иметь отдельные комнаты? От одной мысли об этом мне снова хочется разрыдаться, перспектива долгих лет брака, в котором я даже не буду спать в одной постели с мужем, не очень и приятна. Как никогда раньше, я понимаю, что не знаю, как это будет выглядеть для Левина. Он постоянно говорит мне, что сделает все, что я захочу, что сделает меня счастливой, но когда дело доходит до дела, оказывается, что то, чего я хочу, он не может мне дать.

Через некоторое время я встаю и тихонько иду по коридору в сторону ванной, собираясь принять горячий душ в надежде, что это поможет мне уснуть. Я прохожу мимо гостевой комнаты, где спит Левин, ожидая услышать легкий храп, но вместо этого слышу тихий стон, который останавливает меня на месте.

Возбуждение мгновенно захлестывает меня, и мои бедра сжимаются. Я знаю этот звук и то, что он означает, я уже слышала, как Левин стонет мне в ухо точно так же, ночь за ночью. Мой пульс подскакивает в горле, кожа нагревается, и все, о чем я могу думать, это как сильно я хочу быть с ним в постели, слышать этот стон, когда он скользит в меня, снова наполняя меня после того, что кажется бесконечно долгим временем без него.

Прошел месяц, а кажется, что шесть. Даже больше. Я хочу его так, что это похоже на физическую боль, и я осторожно приоткрываю дверь, ожидая скрипа, который выдаст меня.

Звуков не слышно, а когда я заглядываю в комнату, Левин слишком занят, чтобы заметить, как открывается дверь. От увиденного зрелища мои бедра снова сжимаются, волна возбуждения пропитывает тонкий хлопок шорт, в которых я спала, и заставляет их прилипать к моей коже.

Одеяла сбиты вокруг его бедер, и он в одних боксерах, его мускулистая и татуированная грудь обнажена в лунном свете, проникающем сквозь занавески. В какой-то момент он освободил свой член, высунув его через ширинку боксеров, и его рука обвилась вокруг него, скользя вверх и вниз по напряженной длине, а его голова откинута назад, челюсть сжата.

Он думает обо мне. Я знаю, что он должен думать обо мне, и от одной мысли об этом мое сердце начинает бешено колотиться в груди, пока я не чувствую, что не могу дышать, задыхаясь от желания. Мысль о том, что Левин лежит в постели, его член вздымается и твердеет, когда он думает обо мне через несколько дверей, желая меня так же, как я лежала и хотела его, так сильно, что у него не было выбора, кроме как вытащить свой член и погладить его самому, желая, чтобы это была моя рука, или рот, или…

Может быть… Я знаю, что должна вернуться в свою комнату, что, если бы Левин действительно собирался принять мое предложение, он бы пришел ко мне, зная, что я всегда хочу его. Я знаю, что только настраиваю себя на разочарование, но эта мысль не успевает оформиться, как я уже вхожу в комнату, и сердце бешено колотится, когда я закрываю за собой дверь и начинаю пятиться к кровати.

Левин замирает, его рука замирает на члене, а глаза распахиваются, когда он смотрит на меня. В течение одной короткой секунды я наблюдаю за тем, как он ошеломлен и неподвижен, его великолепный член крепко зажат в руке и почти весь он обнажен для моего взгляда, а затем он поднимает одеяла, отпуская себя, и садится вполоборота, наморщив лоб.

— Елена, что, черт возьми, ты делаешь?

Это совсем не похоже на ту ночь, когда я застала его на пляже, до того, как мы переспали. Тогда он тоже на меня обиделся, но разница в том, что сейчас у нас был секс. Я больше не девственница, и мы собираемся пожениться. Нелепо притворяться, что нам нужно быть целомудренными.

— Я была в коридоре, услышала тебя и…

— И ты решила, что это вполне нормальная идея, просто войти? — Он звучит почти возмущенно, и я моргаю, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Я подумала… — Тебе, наверное, нужна помощь. Я не могу произнести это вслух. Мне кажется, что это звучит глупо, когда я стою вот так, а он смотрит на меня так, словно не может поверить, что у меня вообще была мысль, которая привела меня к тому, что войти сюда было хорошей идеей. Теперь, в этой ситуации, мне тоже трудно в это поверить.

И это меня расстраивает, потому что это не тот брак, который я хочу. Я знаю это наверняка.

— Когда я застала тебя в таком виде на пляже, мы еще не спали вместе, — говорю я ему, сглатывая комок в горле. — Так что я понимаю, почему ты так расстроился. Ты пытался не прикасаться ко мне, чтобы позаботиться об этом самому. Но, Левин, это просто смешно сейчас.

— Что именно? — Он нахмурился. — Это нормально для мужчин… дрочить, Елена. Я знаю, что у тебя не так много опыта, но…

— Нет, я знаю. Но я была прямо по коридору.

— Я думал спала — заметил он. — Вряд ли я собирался будить тебя. И кроме того… мы не будем этого делать, Елена.

— Совсем? — Я уставилась на него. — Я серьезно, Левин, это просто смешно! Я понимаю, что ты не хочешь меня будить, но обижаться на меня за то, что я пришла в твою комнату? Я буквально беременна. Какой смысл в том, чтобы мы не прикасались друг к другу? Этот корабль уже уплыл.

Левин испустил резкий, разочарованный вздох. Я уверена, что это в немалой степени связано с тем, что я прервала его, оставив его в напряжении и, вероятно, близко к краю, но сейчас я не могу найти в себе силы, чтобы так сильно переживать.

— Это только все усложнит, — говорит он наконец. — Я пытаюсь сделать это менее…

Я не могу поверить в слова, которые вылетают из его рта.

— То есть ты собираешься дрочить до конца жизни, когда у тебя есть совершенно на все согласная жена? — Вслух эти слова звучат совершенно безумно, и я надеюсь, что он тоже это слышит. Но вместо этого на его лице появляются упрямые, раздраженные черты, и я понимаю, что это только усугубляет ситуацию.

Это наша первая настоящая ссора?

— Этот брак заключается в том, чтобы вместе растить нашего ребенка, — твердо говорит мне Левин. — Это все, о чем мы говорим, Елена. Наш ребенок, и то, чтобы ты и он были здоровы. Все остальное не имеет значения. Я думал, ты это уже поняла, но если нет…

Я так близка к тому, чтобы разрыдаться, и ненавижу себя за это. Я хочу рассердиться на него, даже рассвирепеть, хочу крикнуть ему, что это нечестно по отношению ко мне, что я не подписывалась на брак безбрачия, и еще больше я хочу дать ему по морде. Но, насколько я знаю, он спокойно скажет мне, что я могу найти удовольствие вне брака, если мне это нужно, или что он планирует сделать то же самое, и уж тем более он стерпит мой хук справа. Я знаю без тени сомнения, что сейчас я не смогу этого вынести. Я развалюсь на части.

— Ты спросил, чего я хочу, — шепчу я голосом, который звучит слишком тихо, без того акцента, который мне хотелось бы иметь. — Я хочу быть в этой постели с тобой. Я хочу, чтобы ты попросил меня присоединиться к тебе, и я хочу, чтобы мы закончили то, что ты начал. Я хочу, чтобы ты хотел меня настолько, чтобы сделать это.

— Я хочу тебя, Елена. — Голос Левина глубокий, огрубевший от разочарования, и даже в таких обстоятельствах он посылает мне трепет желания. — Но дело не в желании. Речь идет о том, что лучше для…

— Не говори так. — Я качаю головой, прерывая его. — Я не хочу слышать, как ты говоришь, что знаешь, что для меня лучше.

— Я хотел сказать, что для нас обоих, — тихо заканчивает он. — Но ты можешь воспринимать это и так, если хочешь.

Мы долго смотрим друг на друга, и я не знаю, что сказать. У меня такое чувство, будто сердце снова разрывается в груди, будто он никогда не перестанет разбивать мое сердце, это хуже, чем когда-либо, знать, что мы собираемся так провести остаток жизни вместе.

Я думала, что смотреть, как он уходит, худшее, что может случиться. Но почему-то это кажется хуже, чем то, что он вообще не женился на мне.

8

ЛЕВИН

Когда на следующий день меня вызывают в офис королей, я предполагаю, что это потому, что новость о свадьбе дошла до Коннора, и меня собираются укорять за то, что я скрывал свои отношения с Еленой. Но вместо этого меня ждут куда более страшные новости.

— Диего связался со своими связями в Бостоне. Связями, о которых мы не знали. — Коннор сидит на одном конце стола, его глаза сузились, а рот сжался по краям. — Уверен, ты догадываешься, что ему нужно.

— Что-то связанное с Еленой? — Я сохраняю спокойный голос, но внутренне чувствую, как мое нутро сжимается от особенно горячей смеси ярости и беспокойства. Елена должна была быть здесь в безопасности. Нас заверили, что у Диего нет связей в Бостоне и нет способа связаться с ней. Если это не так, и Елена не в такой безопасности, как мы ожидали…

— Он требует ее возвращения. — Лиам наклоняется вперед, сцепив пальцы, опираясь локтями на обшарпанное дерево королевского стола. — Конечно, мы не склонны выполнять эту просьбу.

— Я, черт возьми, очень на это надеюсь. — Я опускаюсь в кресло напротив Лиама, челюсть напрягается. — Как, блядь, эти связи проскользнули мимо нас?

Коннор пожимает плечами, выглядя скорее раздраженным, чем обеспокоенным.

— Мы не так давно занимаемся делами картелей. Не могу сказать, что у нас лучшая сеть, чтобы проследить за всеми возможными вариантами. Мы приложили все усилия, но очевидно…

— Очевидно, что нет. — Я бросаю на него взгляд, и Коннор поднимает одну густую бровь.

— Ты немного более взволнован, чем мне кажется, Волков. Особенно если учесть, что твоя роль в этом должна быть закончена. Ты выполнил порученное тебе задание. Что ты вообще делаешь в Бостоне? Просто общаешься с Найлом?

Судя по выражению его лица,я понимаю, что нет смысла его запугивать. Все равно скоро все выяснится, никто здесь не настолько глуп, чтобы быть на моей свадьбе с Еленой и не сложить два и два.

— Тебе нужно, чтобы я тебе все объяснил? — Резко спрашиваю я, и Лиам хихикает.

— Мы уже все выяснили, — говорит он, откидываясь в кресле. — Елена пыталась прикрыть тебя, но она не такая уж хорошая актриса. Было очевидно, что между вами что-то есть, просто мы не были уверены, насколько далеко это зашло.

— Это не входило в твои обязанности, — ледяным тоном добавляет Коннор. — Я не могу представить, как бы чувствовал себя Рикардо Сантьяго, если бы узнал, что ты совратил его дочь. Что, как я полагаю, ты и сделал, ведь она должна была быть девственницей, если Диего вообще хотел ее заполучить. Ты поставил под угрозу всю сделку, Волков. Это обрушится на наши головы, если Сантьяго решит обидеться на то, что человек, за которого мы поручились, что он доставит его дочь сюда в целости и сохранности, вместо этого решил воспользоваться ею.

Я не спорю. Елена впала бы в ярость от одной мысли, что они думают, что я хоть как-то воспользовался ею. Однако я все еще чувствую некоторую вину за всю эту ситуацию.

— Я готов взять на себя ответственность за свою роль в этом, — спокойно говорю я Коннору. — Я понимаю, что то, что я сделал, не входило в обязанности, которые мне поручили, и что я переступил черту, поддавшись искушению. Но Сантьяго все равно скоро все узнает, мы с Еленой собираемся пожениться.

— Вот черт. — Лиам качает головой и резко выдыхает, глядя на меня. — Какого хрена ты натворил? — Его акцент усиливается, а голос приобретает оттенок удивления. Коннор, напротив, выглядит еще более раздраженным, и мне кажется, что его начинает трясти.

— Я явно отдал тебе больше должного, чем следовало. — Коннор скрещивает руки и смотрит на меня. — Что ж, в ближайшее время мы больше не будем привлекать тебя к спасательным операциям для королей, если только это не мужчины или старые, высохшие леди.

— Я намерен хранить верность своей жене, — жестко говорю я Коннору. — Что же касается причин, по которым я женюсь на Елене, то твое первое подозрение, скорее всего, верное. Но я женюсь на ней, несмотря ни на что. А что касается всего остального, что касается ее семьи, думаю, это останется между нами двумя.

— Если Сантьяго угрожает нашей сделке из-за этого…

— Я думаю, что, поскольку я намерен поступить правильно по отношению к его дочери, это не будет проблемой, — говорю я Коннору, и в мой голос вкрадываются нотки раздражения. — И, как я уже сказал, мой брак с Еленой, это наше с ней дело.

— Не тогда, когда это затрагивает бизнес Королей…

— Я думаю, он прав, Коннор, — вмешивается Лиам. — Он, как он сказал, поступает правильно по отношению к ней. Думаю, этого будет достаточно для Сантьяго. А если нет… — Он пожимает плечами. — Этого не исправить, брат. Нет смысла осуждать его за это. Все уже сделано.

Коннор ворчит, что-то о том, что Елена не предназначалась для меня, но больше ничего не говорит, и Лиам возвращает свое внимание ко мне.

— Однако, — продолжает он, — когда должна состояться свадьба? Думаю, не слишком скоро, поскольку никто из нас не видел приглашения.

Лиам говорит об этом с укором, и я киваю.

— Вы, конечно, получите приглашение. Но ты прав. Мы думали о трех месяцах, может быть? В конце лета? Думаю, Найл уже связался с отцом Каллаханом по поводу даты.

— Это должно произойти раньше, — резко говорит Коннор. — Если Диего обратился к тем контактам, которые у него здесь есть, это значит, что он обдумывает свои действия. Елену нужно защитить, любым возможным и невозможным способом. Я не собирался предлагать тебе жениться, я хотел ей выбрать мужа сам, но раз это уже не в моей компетенции, свадьбу нужно перенести. Чем скорее, тем лучше, — добавляет он. — Как только все будет готово. Диего можно отказать, если она замужем. Для тебя это будет несерьезно, но ты, по крайней мере, официально входишь в Братву Виктора. Он не сможет отнять ее у тебя путем переговоров или требований, остается только сила. Будем надеяться, что одна девушка и его уязвленное самолюбие несмотря на то, что эта девушка выглядит как бриллиант редкой огранки, и судя по тому, что я слышал от тебя самого, так и есть, не стоит для него так много, что он зайдет так далеко с помощью насилия. — Я хмурюсь, глядя на него. — Не надо на меня так смотреть Левин, я люблю свою жену, но я не могу залепить себе глаза и не видеть очевидного. Она бы хорошо вписалась в общество Королей.

— Надеюсь, насчет Диего ты прав. — Я поджимаю губы, раздумывая, и не заостряя внимание на последнем его комментарии. Меня трясет от мысли, что Коннор планировал выбрать ей мужа и при этом сам испытывает какой-то неподдельный интерес, и мне не нравится мысль о том, чтобы рассказать Елене о том, что происходит, что даже в этом месте опасность тянется к ней, чтобы схватить. Но в то же время я знаю, что она не захочет оставаться в неведении. И она не сможет долго оставаться в неведении, особенно если учесть, что свадьба переносится. Изабелла и слышать об этом не захочет, если только не возникнут обстоятельства, подобные этим. — Я позабочусь о том, чтобы сообщить ей и Изабелле. Уверен, Найл сможет поговорить с отцом завтра. Как только все будет готово, это будет сделано.

Ну, вот и все. Я не знаю, испытывать ли мне облегчение от того, что отступать уже некуда, что решение фактически принято за нас с Еленой, или ужас от всего этого. До этого момента существовала вероятность того, что любой из нас мог передумать. Елена могла сказать мне, что не хочет такого союза, который я ей предложил, союза, построенного на воспитании ребенка, а не на любви или желании, или я мог сказать ей, что готов стать отцом, но не могу дать ей клятву, если чувство вины и горя станет слишком сильным, чтобы вынести его до того, как мы дойдем до алтаря. Но теперь стало ясно, что брак необходим, чтобы защитить ее от Диего. Это буду я, или Коннор и Лиам выберут для нее кого-то другого. Кого-то достаточно сильного, чтобы защитить ее. Того, кто, взял бы на воспитание обесчещенную женщину с ребенком-бастардом, не позволив мне принимать никакого участия в жизни этого ребенка.

Мне хватило одной этой мысли, чтобы понять: независимо от того, как я отношусь к браку, я не могу от него отказаться. Не в таких обстоятельствах. И от Елены я не откажусь, и уж тем более от своего ребенка.

— И консумированный, — зло добавляет Коннор ухмыляясь. — Не должно быть никаких вопросов. Брак должен быть железным.

— Она беременна, — фыркнул Лиам. — Думаю, прошло время сомневаться в ее невинности…

— Это не имеет значения. — Коннор скрестил руки, глядя на меня прожигающим взглядом. — Я полагаю, что для тебя это не будет проблемой, учитывая состояние девушки, но на случай, если у тебя в голове возникнут мысли о браке по расчету, брачная ночь должна быть консумирована, мы должны обезопасить Елену со всех сторон. После этого ты можешь делать все, что захочешь.

Блядь. Я не собирался прикасаться к Елене в нашу брачную ночь. На самом деле я примирился с браком без всякой близости, лишь бы не причинять ей боль. Я не думаю, что Елена из тех женщин, которые могли бы продолжать ложиться со мной в постель, испытывая те же чувства, что и она, и в конце концов не пострадать от этого.

И меньше всего я хочу причинить ей еще большую боль.

Но я знаю, что, по крайней мере, в этом Коннор прав. Не должно быть никаких вопросов, ничего, что могло бы заставить кого-то подумать, что брак Елены может быть аннулирован, никакой лазейки, через которую Диего мог бы проскользнуть в своей дальнейшей погоне за ней.

— Беременность была подтверждена где-нибудь еще? — Коннор продолжает, сузив глаза. — Визит к врачу? Или об этом знает только ее семья?

— Только Изабелла, Найл и я. А теперь еще и вы двое.

Коннор кивает.

— Пусть так и будет. Ее родители могут знать, если им это необходимо, но они должны понимать, что для всех намерений и целей Елена будет представлена как забеременевшая после брачной ночи. Тебе нужно будет подделать кровь на простынях. Никаких визитов к врачу или доказательств этого, которые можно было бы зафиксировать до свадьбы…что, конечно же, является еще одной причиной сделать это как можно быстрее. Она не должна быть опорочена.

Все это выводит меня из себя. Какого черта Коннору надо? Не припомню чтобы его заботила чья-то запятнанная честь. Секретность, ложь, что вообще за необходимость в этом? Диего и его махинации должны были остаться в Рио. Бостон должен был стать безопасным местом. Для нее все должно было закончиться. Но это не так. И как бы я ни устал от ханжеского ревнивого отношения Коннора, я знаю, что в этом он прав.

Я только не пойму, что за интерес к Елене.

— Я понял, — говорю я ему так спокойно, как только могу. — Я обязательно передам все это, как только вернусь в дом.

— Проследи за этим, — отрывисто говорит Коннор, встает со стула и резко выходит из комнаты, чуть ли не срывая дверь с петель, Лиам следует за ним через мгновение, оставляя меня сидеть и думать о том, как быстро все перевернулось с ног на голову.

Хуже всего видеть лицо Елены в тот вечер, когда я рассказываю ей о том, что сказал мне Коннор.

— Ты, наверное, издеваешься, — прошипела Изабелла. — Он преследует ее здесь? Почему он не может просто отвалить нахуй?

Найл протягивает руку, проводя по ее руке в попытке утешить, но я вижу, как из ее глаз летят искры. Ясно, что она в ярости.

— Я думала, все кончено, — говорит Елена тоненьким голоском. — Я думала, мы в безопасности.

— Я тоже так думал. — Я протягиваю ей руку, но она отдергивает ее, обхватывая себя руками. — Елена, если бы мы знали…

— Что? — Она поджимает губы, вставая, ее лицо напряжено от беспокойства. — Куда бы ты меня отвез? Если у него есть связи здесь, то… где еще они у него есть? Ты не мог оставить меня в Мексике. Наверняка у него есть люди и в Нью-Йорке. Кажется, что нигде не может быть безопасно.

— Елена…

Она качает головой, отступая назад.

— Мне нужно побыть одной, — пролепетала она, крутанулась на пятках и выбежала из комнаты.

— Они не знали? — Спрашивает Найл, проводя рукой по волосам, и я качаю головой.

— По словам Коннора, они не знали. Они думали, что в Бостоне все чисто. Но…

— Но это не так, и ты привел их прямо к нам. — Голос Изабеллы резкий и едкий. — Мы с Еленой в опасности, если Диего будет выходить на связь здесь.

— Она права. — Говорит Найл. — Завтра мне нужно будет поговорить с Коннором и Лиамом и узнать их план. Это может затронуть не только Елену, но и мою семью. Не то чтобы Елена не… — Он испустил долгий, разочарованный вздох. — Я уверен, что они уже думают, как с этим справиться. А мы тем временем позаботимся о том, чтобы свадьба состоялась как можно скорее.

Я киваю, но мои мысли уже в другом месте… о Елене. Мне хочется пойти за ней, утешить ее, но я не уверен, что это правильно. После нашей ссоры я даже не уверен, что она хочет этого от меня. Но я все равно иду, тянусь за ней, как это часто бывает. Мне кажется, что она вышла в сад, и именно там я ее и нахожу, она стоит на дорожке, и мягкий свет лампы на стене дома освещает ее в темноте.

Она поднимает голову, как только слышит мои шаги.

— Я сказала, что хочу побыть одна, — произносит она сдавленно, и я останавливаюсь на месте, наблюдая за ней с половины тропинки.

— Я могу уйти внутрь, если ты хочешь. Но, Елена, я хотел убедиться, что с тобой все в порядке…

— Как я могу быть в порядке? — Она поворачивается ко мне лицом, и даже в тусклом свете я вижу, что она плачет. На ее скулах появились красные пятна, совпадающие с краями глаз, и она выглядит измученной. — Я думала, что здесь я в безопасности. Мне обещали, что здесь будет безопасно. А теперь я беременна, в опасности не только я. Черт, я привела его прямо к Изабелле! И Эшлинг…

— Шшш. — Я подхожу к ней, несмотря на ее протест, обхватываю ее за плечи и прижимаю к своей груди. — Все будет хорошо, Елена. Я обещаю. Коннор и Лиам разработают план, вместе с Найлом и мной. Мы обеспечим твою безопасность. Это касается всех. И свадьба…

— Что сделает свадьба? — Она скрещивает руки, отстраняясь от меня. — Ты думаешь, Диего будет волновать, выйду ли я замуж?

— В этом есть своя политика, Елена. Ты же знаешь. Если ты замужем, значит, ты больше не стоишь для него столько. Месть еще может чего-то стоить, но ему придется сопоставить это с гневом королей и Андреевской братвой и решить, стоит ли рисковать. И не только этих фракций, но и их союзников, таких как мафия Романо. Не думаю, что это будет стоить того.

— Ты не можешь быть в этом уверен, — шепчет она, и я киваю.

— Ты абсолютно права. Я не могу быть уверен. Но все, что мы можем сделать, это предпринять все возможные шаги, чтобы смягчить ситуацию. И первый и самый важный шаг, пожениться как можно скорее. Это твоя лучшая защита от этого. — Я выпустил длинный, медленный вздох. — Елена, у нас больше нет выбора. Или есть, но это выбор между тем, чтобы ты вышла за меня, и тем, чтобы ты вышла за кого-то другого, выбранного для тебя королями, чтобы защитить тебя, союз и семью Найла. Именно так поступят Коннор и Лиам, если ты решишь не выходить за меня. Замуж или нет… это уже не вариант.

Она тяжело сглатывает, слезы наполняют ее глаза, она крепко обхватывает себя руками, и я снова тянусь к ней, притягивая ее в свои объятия.

— Я обещал защищать тебя, Елена. Это не изменится. Я буду защищать тебя, и я буду защищать нашего ребенка. — Я наклоняю ее подбородок, чтобы она смотрела на меня сверху. — Ты верила в меня в Рио. Если мы смогли справиться с этим там, мы сможем справиться и здесь, где у нас больше ресурсов.

Она медленно кивает, покусывая нижнюю губу.

— Было проще, когда тебе нужно было беспокоиться только о тебе и обо мне, — мягко говорит она, и я чувствую, как что-то сжимается у меня в груди.

Я знаю, что она не это имела в виду. Но все, о чем я могу думать, это то, что она не доверяет мне в вопросах безопасности нашего ребенка, да и с чего бы ей доверять?

Она знает, что случилось раньше.

Я чувствую к ней то, на что не имею права, чего не заслуживаю, я знаю, что чувствую, но я не могу признаться в этом ни себе, ни ей. Я хочу держать ее в своих объятиях вечно. В то же время я хочу отменить все решения, которые привели нас сюда, чтобы она могла жить той жизнью, которая должна была быть у нее, жизнью молодой красивой девочки, в которую отец отослал ее в надежде, что она сможет прожить ее.

Я хочу поцеловать ее. Я хочу заключить ее в свои объятия и поцелуями прогнать все страхи, которые она испытывает, все беспокойства, которые я вижу в ее темных глазах. Я хочу вернуть Елену, которую я знал раньше, девушку, которая находила причины верить, что мы победим в любой ситуации, которая держала меня сильнее, чем она думала. Я хочу вернуть ее свет, и быть окутанным им. Но вместо этого я отпускаю ее подбородок и притягиваю ее к своей груди, укладывая свою на ее голову и обхватывая ее плечи одной рукой.

— Что бы ни случилось, — тихо говорю я ей, пока мы стоим в теплой темноте, — я буду оберегать тебя.

Надеюсь, что на этот раз я смогу сдержать обещание.

9

ЕЛЕНА

День моей свадьбы прекрасный и яркий, как я только могла надеяться, что совершенно противоположно моему настроению.

Я проснулась раньше, чем собиралась, чувствуя тревогу и нервное напряжение, и лежала в постели, чувствуя, как пульс учащенно бьется в горле. Прошлой ночью Левин остановился в отеле, так как Изабелла посчитала, что нам не стоит находиться под одной крышей, хотя он и не очень хотел оставлять меня под защитой только Найла, было очевидно, что Найлу эта фраза пришлась не по вкусу.

Коннор и Лиам организовали охрану, которая периодически наведывается к Найлу, чтобы проверить, нет ли каких-либо признаков беспокойства, но у них нет постоянного поста. Думаю, это сделано для того, чтобы мы чувствовали, что ситуация еще не так плоха, что нам не нужна круглосуточная охрана, но это только усилило мое беспокойство, и, думаю, Изабеллы тоже. Я слышала, как Найл и Левин обсуждали свадьбу и прием, и я знаю, что там будет охрана.

Не то чтобы мне это казалось странным, всю мою жизнь меня окружали охранники, следившие за каждым моим шагом и обеспечивавшие мою безопасность. Но, почувствовав здесь вкус свободы, возможность выбирать, куда и когда идти без посторонней помощи, трудно снова не ощутить на себе пристального взгляда и не почувствовать, что меня держат в клетке.

Все, чего я хочу — чтобы Диего оставил нас с Изабеллой. От одной мысли, что он все еще представляет угрозу, что даже Бостон недостаточно далеко, чтобы убежать, мне хочется свернуться в клубок и спрятаться. Я так верила в то, что это безопасное убежище, а тут такое чувство, будто его внезапно вырвали.

Изабелла стучит в мою дверь в восемь.

— Я принесла тебе завтрак в постель! — Радостно сообщает она мне, входя с подносом, заставленным французскими тостами, фруктами, сосисками и мимозой, стоящей на нем.

— Тебе не нужно было этого делать, — протестую я, садясь, и она машет мне рукой, ставя поднос на кровать и усаживаясь напротив меня.

— Это твой особенный день. Ты должна быть сегодня избалована. Плохо, что пришлось торопиться, что свадьба будет еще меньше, чем мы предполагали, ты заслуживаешь всего, что только можно получить. У тебя будет только один день свадьбы, — добавляет она, беря в руки одну из двух вилок. — Так что мы начнем с завтрака и мимозы, для тебя — девственной, а потом я помогу тебе собраться. Найл отправился помогать Левину.

Я ковыряюсь в еде, чувствуя вину за то, что не съела больше, но мой желудок завязывается в узел.

— А что такое "Девственная мимоза"? — Спрашиваю я, и Изабелла ухмыляется, когда я делаю глоток и понимаю, что это просто апельсиновый сок. — Я должна была догадаться. — Я закатываю на нее глаза, но это дает желаемый эффект. Это заставляет меня смеяться и немного расслабляет, потому что именно такие идиотские выходки она устраивала, когда мы были просто двумя девочками, живущими дома, дочками Рикардо Сантьяго, пытающимися занять себя, когда мы не могли выйти за пределы стен нашего дома. Ощущение теплоты и дома, и я делаю еще один глоток, ухмыляясь, пока Изабелла пьет свою настоящую мимозу.

— Что ты хочешь, чтобы я сделала с твоими волосами? — Спрашивает она меня, когда завтрак закончен, и я сижу перед зеркалом в ванной в халате и смотрю на свое отражение. — Вверх? Вниз? В сторону?

— Может, наполовину? — Я поджала губы, пытаясь решить. Я понятия не имею, что предпочел бы Левин, и не знаю, имеет ли это значение, заметит ли он это в том или ином случае. — Вверх кажется слишком официально.

— Согласна. — Изабелла проводит руками по моим густым черным волосам, раздумывая. — Думаю, мы сделаем что-нибудь, чтобы немного усилить завиток, а потом я уберу волосы спереди назад с помощью красивого гребня, а остальные мы оставим распущенными. Это будет великолепно смотреться с твоей фатой.

При упоминании о фате у меня снова завязываются узлы в животе. Почему-то это делает все происходящее более реальным и напоминает мне, что, когда Изабелла закончит с прической и макияжем, мы не просто оденемся, чтобы выйти в свет, я надену свадебное платье и пойду к алтарю, чтобы выйти замуж за человека, который является всем, чего я когда-либо хотела… и который не хочет меня взамен.

Или, по крайней мере, не хочет на мне жениться.

Когда Изабелла закончила с моими волосами, закрепив золотой и сапфировый гребень в откинутых назад прядях на затылке, она обошла вокруг и встала передо мной, быстро и умело нанося макияж. Когда она заканчивает, моя кожа выглядит идеально гладкой, на щеках легкий румянец, на веки нанесены нежно-розовые тени, тонкая полоска подводки и розовая помада в тон. Я выгляжу нежно и романтично, и что-то в моей груди сжимается при мысли, что Левину может быть все равно. Возможно, он посмотрит на меня и подумает о том, как бы побыстрее все это закончилось, и он сможет перейти к следующему пункту списка. К следующей вещи, о которой нужно позаботиться.

Я знаю, что поступаю жестоко, думая о нем таким образом. Левин всегда делал все возможное, чтобы быть тем, что мне нужно, в той мере, в какой он действительно может мне это дать. Проблема, конечно, в том, что с момента его возвращения все, что он может мне дать, так сильно отстает от того, что мне действительно нужно.

Слезы застилают глаза, когда я встаю и думаю о сегодняшнем вечере, о моей брачной ночь, но у меня есть четкое ощущение, что это будет не то, на что я надеюсь. Не знаю, будем ли мы вообще спать в одной постели, а если и будем, то вряд ли Левин ко мне прикоснется.

Он очень четко дал понять, что наш брак, кроме как по расчету, только усложнит жизнь нам обоим, по его мнению. Таким образом, у нас остается только два варианта: провести остаток жизни в разочарованном безбрачии или заключить открытый брак.

От обеих идей мне хочется плакать, но по совершенно разным причинам.

Изабелла достала мое платье и повесила его перед дверью шкафа, а пока я стягиваю с себя халат и нахожу нижнее белье, она делает несколько снимков платья.

— У нас не было времени найти фотографа, который смог бы снять весь день, — говорит она, оглядываясь на меня. — Но у тебя должно остаться много воспоминаний о сегодняшнем дне.

Я не говорю ей, что не уверена в том, что они мне нужны. Что мое сердце тяжелеет и болит при мысли о том, что я обменяюсь клятвами с человеком, который никогда бы не женился на мне, кроме как по необходимости, что красивые белые кружевные трусики, которые я надену, скорее всего, останутся незамеченными сегодня вечером, что Левин не будет плакать, видя, как я иду к алтарю, и не будет думать о том, как он хочет снять с меня свадебное платье позже вечером.

Сегодняшний день, скорее всего, станет днем, который я захочу забыть, когда он закончится. И это заставляет меня чувствовать себя ужасно, ужасно грустно.

Я изо всех сил стараюсь скрыть это, пока Изабелла протягивает мне платье, чтобы я в него вошла, натягивая лиф без рукавов на плечи и шагая за мной, чтобы застегнуть одну пуговицу за другой. Я смотрю в зеркало и вижу, что платье такое же потрясающее, как и тогда, когда я впервые его примерила: красивое вышитое цветочное кружево, покрывающее все платье, вырез в форме сердца, юбка-труба с широким коротким шлейфом позади меня, атласные пуговицы, идущие от затылка до самого подола юбки. Это великолепно, романтично и идеально, и я снова и снова сдерживаю слезы, потому что хочу, чтобы все это было совсем по-другому.

Изабелла прикрепляет фату к гребню в моих волосах, и она ниспадает до кончиков пальцев, окантованная хрупким кружевом. Она осматривает меня, пока я обуваю туфли на каблуках, а затем помогает мне надеть жемчужные украшения, которые наша мама прислала ей на свадьбу в качестве завершающего штриха.

— Что-то старое, что-то новое, что-то позаимствованное и что-то голубое, — решительно говорит она, отступая назад. — Ты выглядишь просто потрясающе, Елена. Я все еще не думаю, что Левин заслуживает тебя, но ты будешь просто великолепной невестой.

И тут мне ничего не остается, как взять свой букет и последовать за ней к ожидающей машине, а сердце замирает в горле. Чем ближе мы подъезжаем к собору, тем сильнее я чувствую себя на грани паники, и Изабелла тянется за моей рукой рядом со мной, как будто слышит мое колотящееся сердце.

Она тоже выглядит прекрасно, одетая в темно-красное платье подружки невесты, которое мы выбрали. Она — мой единственный сопровождающий, как и Найл для Левина, и я цепляюсь за ее руку, когда машина останавливается перед собором, подавляя желание бежать.

Не потому, что я не хочу быть с Левином, а потому, что я хочу этого так сильно, что это ощущается как физическая боль, и я знаю, что он не чувствует того же самого. Если бы не ребенок, который все еще кажется ненастоящим, сегодняшнего дня не было бы. Он все еще был бы в Нью-Йорке, а я…

Коннор не скрывал, что хочет выдать меня замуж за кого-то другого, за кого-то с большим статусом, за того, кто сможет не только защитить меня от Диего, но и добиться своих целей. Это не заставило меня полюбить его еще больше, я приехала в Бостон не для того, чтобы просто принять ту же судьбу, которая была бы уготована мне на родине, но я также знаю, что у меня не было бы выбора. Мне нужна их защита от Диего, как и Изабелле. Найл встал бы на сторону жены, но порвать с королями было бы нелегко, и он не сделал бы этого легкомысленно. Никто из нас не должен этого делать, я достаточно умна, чтобы понять это.

Ребенок все упростил. Левин был готов жениться на мне, а беременность сделала так, что, пока он готов, никто не сможет сказать обратное и заставить меня выйти замуж за кого-то другого. Но в то же время я не могу заставить себя с нетерпением ждать, что будет дальше, только не тогда, когда знаю, что он чувствует по этому поводу.

В нефе церкви прохладно и пахнет ладаном, знакомый, ностальгический запах. На меня нахлынули воспоминания, особенно когда рядом со мной Изабелла, воспоминания о том, как мы стояли на коленях перед четками в церкви, очень похожей на эту, как зажигали свечи в память об умерших предках, как читали молитвы, заученные с тех пор, как мы стали достаточно взрослыми, чтобы говорить. Запах и воспоминания успокаивают меня, и на мгновение мне перестает казаться, что мое сердце вот-вот выскочит из груди.

А потом начинается свадебная музыка, и меня снова охватывает паника.

— Просто дыши, — бормочет Изабелла, сочувственно глядя на меня, а затем двери открываются, и она поворачивается, чтобы направиться к алтарю.

Даже при таких обстоятельствах, даже с учетом предостережений Изабеллы, от вида Левина, стоящего у алтаря, у меня перехватывает дыхание. Он выглядит невероятно красивым, одетый в идеально сшитый угольный костюм, который сидит на нем так, что у меня пересыхает во рту, на шее темно-красный галстук в тон платью Изабеллы и розам в моем букете. Я вспоминаю кольцо, которое он пытался мне подарить, рубины по обе стороны от бриллианта, и у меня сжимается горло, когда я начинаю идти, не в силах смотреть на него, пока иду за Изабеллой.

Найл стоит рядом с ним, и его взгляд сосредоточен исключительно на его жене, его лицо мягкое от воспоминаний, как будто он снова и снова представляет себе день их свадьбы. У меня мгновенно загораются глаза, потому что в мире нет ничего, по чему бы я так сильно тосковала, как по Левину, который смотрит на меня вот так, с такой нежной, ноющей любовью в глазах, какой я никогда не знала и теперь никогда не узнаю.

Моя жизнь будет совсем не такой, какой она должна была быть, и не такой, какой я надеялась ее сделать.

Я рада, что вуаль закрывает мое лицо и дает мне время собраться с мыслями, пока я иду к алтарю. Изабелла берет мой букет и отходит в сторону, а я подхожу к Левину и беру его за руку. Мы договорились, что никто не будет меня выдавать, поскольку Изабелла категорически отказывалась официально передать меня Левину, а ничего другого не оставалось.

На том пляже я решила отдаться Левину. И сегодня я тоже решу отдать себя ему сама.

Возможно, выбор будет не совсем таким, как я хотела, но он, по крайней мере, будет моим.

Рука Левина обхватывает мою, широкая, теплая и сильная, и я хочу опереться на эту силу, как делала это во многих других случаях. Я хочу доверить ему всю себя, свое будущее… свое и нашего ребенка. Но я не могу перестать думать о том, как он предостерегал меня от этого. Теперь я должна беречь свое сердце гораздо тщательнее, потому что впереди у меня целая жизнь, в течение которой я буду день за днем сталкиваться с тем, что человек, с которым я собираюсь разделить эту жизнь, не испытывает ко мне тех же чувств, что и я к нему.

Я слышу слова отца Каллахана, когда мы поворачиваемся к алтарю. Я слышу: "Дорогие собравшиеся, мы соединяем этого мужчину и эту женщину, и если у кого-то есть причины, почему они не должны быть вместе", и часть меня гадает, встанет ли кто-нибудь, скажет ли моя сестра, скажет ли что-нибудь сам Левин: я не могу жениться на этой женщине, потому что не люблю ее. Потому что я никогда не смогу ее полюбить.

Никто не произносит ни слова. Церковь молчит, и отец Каллахан выжидает еще несколько секунд, прежде чем продолжить, и его голос заполняет все пространство.

— Берете ли вы, Левин Иосиф Волков, эту женщину…

Я вижу, как губы Левина шевелятся, повторяя слова. Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, что он чувствует, о чем думает, находится ли он здесь, со мной, или вспоминает другой день свадьбы с другой женщиной, брак, такой же быстрый и неожиданный, как этот, но такой, которого он хотел. Чувствует ли он себя виноватым, злится или расстроен, если вообще что-то чувствует, но я не могу его понять. Его лицо тщательно закрыто, и это еще хуже, потому что он вот-вот станет моим мужем, и я никогда не чувствовала себя так далеко от него, как в этот момент. Я знаю, что он скрывает свои чувства, чтобы избавить меня от них, но это не избавляет меня ни от чего. Это наполняет меня болью, смятением и ужасом, и я думаю о худшем из возможных сценариев, о том, что он мечтает быть где угодно, только не здесь, с кем-то, кто не я.

— Беру. — Слова, вырвавшиеся из его уст, звучат уверенно и определенно, как будто он никогда в жизни не сомневался в них. Мне следовало бы утешиться этим, но я даже не могу этого сделать, потому что знаю, что Левин, человек, который, решив что-то сделать, доводит дело до конца. Он уверен в себе не потому, что хочет меня или этого, а потому, что он так решил. Для него нет пути назад, а значит, нет и колебаний.

— Берете ли вы, Елена Гваделупе Сантьяго, этого человека…

Я вижу, как на лице Левина что-то мелькнуло, мелькнул интерес, и понимаю, что он никогда раньше не слышал моего второго имени. Я открываю рот, чтобы сказать ему, что это имя моей матери, но потом вспоминаю, что должна слушать священника, и заикаюсь, произнося клятву.

— Я… я беру.

Любопытство на лице Левина сменяется беспокойством, которое быстро сглаживается, и у меня щемит в груди. Теперь он подумает, что я дрогнула. Что я не была уверена. Что на секунду я подумала о том, чтобы отказать ему здесь, у алтаря.

— Вы принесли кольца для обмена? — Спрашивает отец Каллахан, и Изабелла делает шаг вперед вместе с Найлом, каждый из них протягивает нам по кольцу. Два золотых кольца, одно потолще, другое потоньше, и мы с Левином снова стоим лицом друг к другу, а мое сердце колотится в груди. Не знаю почему, но мне кажется, что именно этот момент больше всего скрепляет наши отношения. Как будто это кольцо, в сочетании с этими клятвами значит больше, чем все остальное.

Внезапно в моей голове вспыхивает воспоминание о Левине на кровати в отеле после того, как его зарезали, о моих руках, судорожно прижимающих к нему окровавленное полотенце, когда я умоляла его остаться со мной, держаться. Примешь ли ты его, в болезни и здравии, — спросил отец Каллахан, и мне следовало бы ответить, что я уже приняла. В богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, в горе и в радости. Мы уже прошли через все это. И что я хочу сказать, что я хочу крикнуть Левину, когда он начнет произносить слова, сопровождающие тонкую золотую ленту в его пальцах, так это то, что я была единственной, кто хотел остаться, даже после всего этого. Я та, кто хотел, чтобы он остался.

Он был тем, кто ушел.

— Елена Гваделупе Сантьяго. — Левин начинает, держа одной рукой кольцо на кончике моего пальца. — Прими это кольцо в знак моей любви и верности…

Мне приходится сдерживать эмоции, которые поднимаются в горле. Я и не подозревала, как больно будет слышать от него слова любви, когда он так явно не имеет их в виду. Когда он сказал мне наедине, что не может любить меня. Что он не верит, что я люблю его. Я хочу крикнуть ему, что он не может стоять здесь, перед священником, и лгать. Что он не может говорить "люблю", когда на самом деле он имеет в виду "заботу" — слово, которое я с радостью никогда больше не услышу от него.

Кольцо скользит по моему пальцу, прохладно касаясь кожи, и ложится у его основания. Левин слегка сжимает мою руку, а затем наступает моя очередь.

Я слышу, как придушенно звучит мой собственный голос, когда я начинаю говорить.

— Левин Иосиф Волков, прими это кольцо в знак моей любви и верности…

Я говорю серьезно. Я не могу не говорить. Он может подумать, что мои чувства построены на фантазиях, но я знаю лучше. Я знаю, что чувствовала в том гостиничном номере, когда не давала ему истечь кровью, когда отправлялась на поиски того, что нам было нужно для того, чтобы спасти его жизнь, когда убивала людей ради этого. Я знаю, что я чувствовала каждую минуту каждого дня, проведенного с ним. Я знаю, как это росло и менялось: от любопытного желания, которое я почувствовала, впервые увидев его в кабинете отца, до того, что расцвело между нами в самые темные и отчаянные моменты тех ночей в Рио.

Я не слишком молода, не слишком невинна и не слишком наивна, чтобы не понимать, что я чувствую. И я имею в виду то, что говорю, когда надеваю кольцо на его палец.

Левин ловит мой взгляд, и мне интересно, что он видит на моем лице. Интересно, что он думает об этом. Мне интересно, и я пропускаю мимо ушей, что еще говорит отец Каллахан, пока Левин не берет мою фату, и я понимаю, что мы дошли до той части церемонии, когда можно поцеловать невесту.

Он поднимает фату над моей головой, отбрасывая ее назад, и притягивает меня ближе. Его руки обхватывают мои, когда он наклоняется ко мне, и я жажду его прикосновений, этого поцелуя больше, чем когда-либо думала, что это возможно. Я хочу, чтобы его рука прижалась к моей щеке, его губы к моим, жар его языка в моем рту, а глубина разочарования, которое я испытываю, когда он целомудренно проводит своими губами по моим, кажется мне непостижимой. Настолько, что мне приходится смаргивать слезы, борясь с потоком эмоций, которые грозят захлестнуть меня при этом легком поцелуе.

Мне кажется, он знает, что я чувствую. Но не подает виду. Мы поворачиваемся к гостям, когда отец Каллахан объявляет нас мужем и женой, и, когда мы начинаем идти к алтарю рука об руку, я понимаю, что самая сложная часть вечера еще впереди. Шарада, которая станет остатком моей жизни, начинается сейчас, и для этого нужно пройти через целую вечеринку.

И я даже не смогу выпить во время нее, чтобы снять напряжение.

10

ЕЛЕНА

Я рада, что сказала Изабелле, что хочу небольшую свадьбу и прием. Тем не менее, пока мы с Левином готовимся к выходу, в приемной уже достаточно гостей, чтобы я снова почувствовала тревогу при мысли о том, что мне придется разговаривать с ними, завязывать беседу и притворяться счастливой невестой большую часть вечера.

Словно услышав мои мысли, Левин легонько сжимает мою руку и наклоняется, чтобы прошептать мне на ухо.

— Здесь все привыкли к бракам по расчету, Елена. Никто не ожидает, что ты будешь абсолютной картиной счастья.

Часть меня смягчается от мысли, что он знает меня достаточно хорошо, чтобы понять, о чем я думаю, а другая часть болит от того, что он называет это браком по расчету, что он ожидает, что я буду несчастлива.

— Что ж, мне придется постараться, — говорю я ему, когда музыка становится все громче, и я слышу, как объявляют наши имена как новых мужа и жену, сообщая нам, что пришло время войти.

Левин не отпускает мою руку. Его пальцы не отпускают мои, пока мы идем под звуки хлопающих нам гостей к столику для молодоженов во главе зала. Помещение красиво оформлено в розовых, красных и кремовых тонах, повсюду разбросана зелень, а перед местом, где расположились музыканты, находится танцпол. Все великолепно, все, на что я только могла надеяться, и я не помню, как все это планировала. Все это как в оцепенении, и я уверена, что большую часть работы взяла на себя Изабелла, потому что я была не в том состоянии, чтобы решить, чего я хочу от свадьбы, которая словно происходила в лихорадочном сне.

Она все еще не совсем реальна. Я сажусь рядом с ним, откидывая в сторону задравшуюся юбку, и смотрю на банкетный зал, заполненный гостями, которые тоже занимают свои места для трапезы. Сервер подходит и наливает Левину бокал вина, а затем меняет его на игристый сидр в моем бокале, еще одно напоминание о том, почему мы здесь.

— Я никогда не любил вино, — говорит он мне низким голосом с намеком на ухмылку, делая глоток. — Я бы предпочел водку, позже вечером.

Я знаю, что он не это имел в виду, но "позже вечером" заставляет мой желудок сжаться в комок, гадая, что произойдет. В тот вечер, когда я вошла к нему, он так ясно дал понять, что этот брак не будет физическим, что он не намерен больше прикасаться ко мне, но я не могу не задаться вопросом, изменилось ли это сейчас. Если вообще что-то изменилось.

Какая-то часть меня хочет, чтобы его охватило такое желание ко мне, чтобы он ничего не смог с этим поделать, а другая часть меня знает, что мы не можем вечно делать то, что делали в Рио. Мы не можем всю жизнь ходить туда-сюда, перетягивать канат между желанием и чувством вины. Это разорвет нас обоих на части, и я не смогу этого вынести.

Еда восхитительна, но я почти не чувствую ее вкуса. Это трио блюд, по небольшой порции каждого, утиное бедро в ягодном соусе, медальон из филе с какой-то глазурью из красного вина и нежно приготовленный лосось с лимоном. Есть взбитый картофель с крошкой горгонзолы, посыпанной сверху, салат с ягодами и винегретом, запеченные овощи, но все это с тем же успехом могло быть пиццей, приготовленной в микроволновке. У меня во рту словно пыль, потому что все, о чем я могу думать, это о том, что нам с Левиным предстоит сегодня вечером, а потом о том, что произойдет или не произойдет после нашего ухода.

Ужин заканчивается раньше, чем я успеваю о нем подумать, и наступает время разрезать торт, возвышающееся над землей изделие из кремовой глазури с помадными цветами и зеленью, идеально подходящими к декору банкетного зала. Левин стоит рядом со мной, его рука лежит на моей, когда нож проскальзывает сквозь нее, открывая нежно-белый торт с малиновой кремовой начинкой. Когда я кладу кусочек на маленькую фарфоровую тарелку перед собой и оцепенело тянусь за кусочком, чтобы подать ему, он делает то же самое.

Неужели сегодня мне придется всю ночь бороться со слезами? Я чувствую, как они обжигают мои веки, когда его пальцы касаются моих губ, а ванильный торт с малиной взрывается на моем языке. Я сдерживаю стон удовольствия, торт просто восхитителен, и протягиваю Левину свой кусочек. Его язык задевает кончики моих пальцев, когда я проталкиваю торт ему в рот, и я чувствую дрожь желания до самых пальцев ног.

Как бы мне хотелось не хотеть его так сильно, как я хочу. Я бы хотела, чтобы он не заставлял меня чувствовать себя так, и я бы ни за что не отказалась узнать, каково это. Даже если бы я знала, что мы окажемся здесь с самого начала.

Мы возвращаемся к нашему столу, когда серверы разносят торт, и я откусываю от своего, с каждым глотком игристого сидра желая, чтобы это было вино, и с завистью глядя на бокал дорогого красного, стоящий рядом с тарелкой Левина. Он доедает свой торт и смотрит на меня, когда ужин подходит к концу, а гости начинают вставать и расходиться для общения и танцев.

— Мне придется пойти и сделать обход, — тихо говорит Левин. — Но я не буду долго отсутствовать. Я не хочу оставлять тебя одну, если с тобой не все будет в порядке…

— Со мной все будет в порядке, — говорю я ему чуть более резко, чем собиралась. Мне хочется напомнить ему обо всем, что мы делали в Рио, обо всем, что сделала я, что я думаю, что смогу справиться с тем, чтобы ненадолго остаться одной за обеденным столом, даже на собственной свадьбе, но я сдерживаюсь. — Просто найди меня, когда придет время для нашего первого танца.

Левин колеблется, как будто думает, что сказать, но кивает. Я жду, что он наклонится и поцелует меня в щеку, но он этого не делает. Он делает неловкую паузу, затем отступает и идет к бару, где стоят Коннор и Лиам. Я вижу, что рядом с ним стоит жена Коннора — высокая, красивая рыжеволосая женщина в изумрудном шелковом платье, с элегантной походкой королевы. Она смотрит то на Левина, то на меня, что-то шепчет Коннору, и он что-то резко отвечает ей прожигая меня непонятным взглядом, после чего она пожимает плечами, робко целует его в щеку и отходит к другому столику, искоса поглядывая на меня. Я чувствую, как краснеет мое лицо, и задаюсь вопросом, что она сказала и что ответил он? Изабелла уже упоминала мне о ней, ее зовут Сирша, если я правильно помню. Они с Изабеллой не очень-то ладят. По словам Изабеллы, они научились скрывать свои разногласия, но тот факт, что Изабелла вышла замуж за человека, которого Сирша когда-то хотела, никогда не исчезнет полностью, и я не могу не задаться вопросом, что она думает обо мне теперь, когда я здесь.

Большинство жен для меня загадка. Изабелла проводит с ними не так много времени, как они друг с другом. У меня сложилось впечатление, что она не слишком любит большинство из них, хотя о жене Лиама, Ане, у нее были только хорошие слова. Я чувствую еще один узел в животе, гадая, придется ли мне подружиться с ними. Левин — правая рука Виктора в Нью-Йорке, но здесь он не занимает высокого положения в этих организациях. У меня затеплилась надежда,что меня, как и Изабеллу, не будут так часто ждать.

Как и было обещано, Левин возвращается к столу как раз во время нашего первого танца. Он протягивает мне руку, когда я встаю, как идеальный джентльмен, и провожает меня на танцпол, когда начинается музыка, красивая инструментальная композиция с большим количеством струнных. Я не выбирала конкретную песню для нашего первого танца, я не могла придумать, что можно найти такого, что соответствовало бы нашим отношениям. Мысль о том, чтобы выбрать песню для нас с Левином в наших нынешних обстоятельствах, причиняла слишком много боли. Изабелла сказала мне, что выберет что-нибудь вместо меня, и я довольна этим выбором. Она красивая и под нее легко танцевать. Когда Левин кладет одну руку мне на спину, а другую на руку, я радуюсь, что так и есть, потому что не могу сосредоточиться на шагах, помимо мышечной памяти всех уроков танцев, которые у меня были, но только не когда он снова прикасается ко мне.

Давление его руки на мою спину кажется горячим, как будто она проникает сквозь кружево, и все мое тело пылает от того, что я снова так близко к нему. Мы почти касаемся друг друга, пока движемся по ступенькам, его рука скользит по моей руке, а его пальцы переплетаются с моими и кружат меня, возвращая обратно, и когда я прижимаюсь к нему грудью и бедрами, когда мы снова начинаем двигаться, у меня перехватывает дыхание.

Я хочу его так сильно, что мне становится больно. Он выглядит таким красивым в своем угольном костюме, идеально подогнанном под каждый дюйм его мускулистого тела, его татуировки проглядывают над воротником на шее и на запястьях рукавов рубашки и пиджака, чернила покрывают тыльные стороны его рук. У большинства ирландцев и королей здесь похожие татуировки, как и у присутствующих членов Братвы, хотя Виктор, конечно, не такой чернильный, как многие из его людей, но на Левине они кажутся мне особенно сексуальными. Может быть, это потому, что я так хорошо знаю их, потому что я проследила так много узоров своими пальцами и губами, и эта мысль вызывает во мне новый прилив жара, а мое сердце быстро бьется в горле, пока мы с Левиным двигаемся по танцполу.

Все закончилось слишком быстро. Я слышу слабые возгласы гостей, когда музыка стихает, и Левин притягивает меня к себе. От давления его рук на мою спину и неожиданно полного прижатия его тела к моему голова начинает кружиться, когда он наклоняется и проводит губами по моим губам.

Я не ожидала поцелуя. Я знаю, что он играет для гостей, и это не больше поцелуя, чем тот, что был у алтаря, слабое прикосновение его рта к моему, но от этого у меня слабеют колени. Мне хочется прижаться к нему, углубить поцелуй, но я знаю, что не могу. Я отпускаю его, когда он разрывает контакт, и вижу, как в его глазах мелькает что-то похожее на сожаление, когда он берет меня за руку и уводит с танцпола.

О чем он жалеет, о конце танца, о поцелуе, о самом браке, я не знаю, и не уверена, что хочу знать. Но у меня нет времени размышлять об этом, потому что он ведет меня к Виктору, с которым я еще не была знакома официально.

Он сидит за столом с высокой, стройной, темноволосой женщиной, которая близко склонилась к нему. Он смотрит на нее с тем же обожанием, которое я видела на лице Найла, когда он смотрел на Изабеллу во время церемонии. У меня снова защемило сердце от того, что мужчина, обладающий такой властью, так явно влюблен в свою жену.

— Виктор. — Левин останавливается у стола и кивает своему боссу. — Позволь представить тебе мою жену, Елену.

Виктор встает, как и темноволосая женщина рядом с ним.

— Приятно, наконец, познакомиться с тобой лично, тебя уже окрестили редким бриллиантом Бостонских королей, — с улыбкой говорит он, берет мою руку и подносит ее тыльную сторону к губам. — Это моя жена, Катерина.

На ее лице искренняя улыбка.

— Очень приятно познакомиться, — соглашается она. — В следующий раз, когда я буду в Бостоне, мы обязательно проведем время вместе. Все мы, жены, собираемся вместе в поместье Макгрегоров каждые несколько месяцев, и Изабелла присоединяется к нам. Тебе тоже стоит это сделать.

Я киваю, мое горло сжимается от волнения.

— С удовольствием, — говорю я, и мне кажется, что это прозвучало искренне, несмотря на то что щеки мои пылают. Бриллиант, серьезно?

— Не позволяйте нам вас задерживать, — ласково говорит Виктор. — Я уверен, что вы оба хотите вернуться к наслаждению своей вечеринкой.

Левин кивает, и мы возвращаемся в толпу гостей, прокладывая себе путь к бару, чтобы он мог получить выпивку. У него хорошо получается вести светские беседы, комментировать тех, мимо кого мы проходим, но для меня все это как в тумане. Я не могу ни на чем долго сосредоточиться. Время ближе к ночи, и что бы там ни было, а завтра…

Завтра начнется наша совместная жизнь. Мы должны начать думать о том, каким будет наше будущее, где мы хотим жить, как мы будем это делать. Все это кажется огромным, подавляющим и неизвестным, и даже сегодняшнее торжество не может улучшить ситуацию, потому что это лишь предвестник того, что будет дальше.

Я не знаю, испытывать ли облегчение или тревогу, когда приходит время уходить. Когда мы выходим из зала, рука об руку направляясь к машине, ожидающей нас в конце ступенек, и сердце замирает в горле, когда Левин открывает мне дверь, и мы проскальзываем внутрь. Моя голова полна вопросов. Что теперь будет? Куда мы едем? Что он чувствует? Я не задаю ни одного из них, потому что не знаю, готова ли я к ответам.

Я знаю, что, когда Левин был женат раньше, у него не было такой свадьбы, как сегодня. Это была церемония в церкви, но быстрая, и после нее они уехали. Не было ни приема, ни вечеринки, ни гостей, которые бы ликовали и праздновали. Какая-то часть меня хочет знать, как он ко всему этому отнесся, что он чувствовал, когда пережил этот опыт со мной, а какая-то часть меня знает, что ответ, скорее всего, будет таким, который я не хочу слышать. Что касается остальной части ночи… Я знаю, чего хочу, но не уверена, что это произойдет. И я не уверена, что мое сердце сможет справиться с отказом.

Мы останавливаемся перед роскошным отелем. Левин выходит первым и снова открывает передо мной дверь, ожидая, пока я осторожно выскользну из машины, подобрав юбку, чтобы не споткнуться о нее. Я следую за ним в вестибюль, который великолепно оформлен в стиле ар-деко, все черное, золотое и латунное. Левин регистрирует нас, и я вижу, как женщина за стойкой улыбается, ее глаза загораются, когда она видит меня в моем платье.

— Номер для новобрачных уже приготовлен для вас, сэр. Там вас ждут шампанское, водка и цветы, которые вы просили.

Цветы? Мое горло сжимается, когда Левин благодарит ее, берет матовую карточку-ключ и ведет меня к лифту. Я не позволяла себе ничего ожидать от сегодняшнего вечера. Идея номера для молодоженов с цветами удивительно романтична, и мне приходится бороться с желанием расплакаться.

Еще труднее, когда Левин открывает перед нами дверь, и я вхожу в номер.

Сама комната великолепна: огромная кровать, занимающая большую часть центра, двойные двери, выходящие на балкон с одной стороны, длинный бархатный диван вдоль другой стороны, позолоченная тележка для обслуживания номеров, стоящая рядом с мраморным и золотым журнальным столиком, на котором охлаждаются упомянутые выше бутылки шампанского и водки, а также тарелка с фруктами. Но больше всего меня привлекают цветы — вазы с розами на комоде, белые, розовые, красные и желтые, не менее пяти дюжин, наполняющие комнату густым ароматом свежих цветов.

— Я подумал, что это украсит комнату, — тихо говорит Левин, заметив мой взгляд. — Тебе нравится?

Я не могу говорить. Горло перехватывает от эмоций, и я не могу спросить единственное слово, которое приходит мне на ум, "зачем", потому что не хочу ответа, особенно если это жалость, чего я боюсь больше всего. Левин всю жизнь чувствовал, что должен расплатиться за предполагаемые грехи своего прошлого, и теперь я вижу будущее, в котором он расплачивается за то, что, по его мнению, он сделал мне. Это не то, чего я хочу для каждого из нас.

Левин прочищает горло и подходит к тележке для обслуживания номеров, чтобы налить себе водки.

— Елена, мы… — он прерывается, втягивая воздух, словно пытаясь придумать, как сказать то, что последует дальше. — Мы должны заключить брак сегодня вечером. Коннор очень четко сказал об этом. Ты уже беременна, но он не хочет ничего оставлять на волю случая. Так что…

Я смотрю на него, ошеломленная на мгновение. Не знаю, что хуже: мысль о том, что он вообще не прикоснется ко мне в нашу брачную ночь, или то, что ему приказано это сделать.

— Надеюсь, это не будет слишком хлопотно, — задыхаюсь я, глядя на него из другого конца комнаты, и Левин резко поворачивается ко мне.

— Быть с тобой никогда не может быть рутиной, — мягко говорит он. — Я только имел в виду…

— Это единственный раз? — Я тяжело сглатываю, стараясь сохранить ровный голос, чтобы не дать волю буйству чувств, грозящих захлебнуться. — Мы действительно собираемся жить в безбрачном браке, кроме этой единственной ночи?

Левин опускается на край дивана, прижимает пальцы одной руки к переносице, делает глубокий глоток водки и снова поднимает на меня глаза.

— Я собирался поговорить с тобой об этом позже, Елена. Но если ты хочешь поговорить об этом сейчас, мы можем это сделать.

— Ты сказал мне, что не планируешь больше никогда ко мне прикасаться, — говорю я ему категорично, каждое слово отягощено болью. — О чем тут говорить?

— О том, что я планировал сказать тебе, после сегодняшнего вечера, нет, у нас не будет безбрачного брака, если только ты этого не хочешь, а я не думаю, что ты этого хочешь. Я намерен быть верным тебе, Елена, и часть этого, как я понял, заключается в том, чтобы ты была удовлетворена в нашем браке. Иначе будет нечестно по отношению к тебе, тем более что я не могу вынести мысли о том, что на тебе будут руки другого мужчины. — Мышцы на его челюсти напрягаются и подергиваются, когда он говорит это, и я чувствую небольшое удовлетворение от того, что он хотя бы это чувствует, что он не хочет, чтобы я была с кем-то еще. Что ему так же больно думать об этом, как и мне о том, что он с другой женщиной. Но я все еще не могу избавиться от ужасного чувства, что он делает это потому, что должен.

Я плотно сжимаю губы, борясь с эмоциями, которые грозят перекрыть мне горло, не давая возможности говорить.

— Значит, это единственная причина, по которой ты собираешься это сделать? Из чувства долга передо мной, и чтобы убедиться, что я больше ни с кем не трахаюсь? Это так романтично Левин.

Я не хотела, чтобы это прозвучало так горько, но не могу остановиться. Почему-то это кажется хуже, чем если бы он просто сказал мне, что мы собираемся спать.

Он взбалтывает последнюю порцию водки в своем стакане и испускает тяжелый вздох.

— Я уже говорил тебе, Елена, и ничего не изменилось, я не могу любить тебя. Не так, как ты хочешь. Ты мне очень дорога, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя, сделать тебя счастливой, насколько это возможно. Но я не могу быть таким мужем, каким был раньше. Я сказал, что никогда больше не женюсь по этой причине. А теперь…

— Я знаю. — Я прерываю его, прежде чем он успевает сказать что-то еще, чувствуя, как в животе завязывается узел от тяжелой печали. Я не знаю, что делать сегодня вечером, чувствуя себя так, но в то же время я все еще хочу его. Даже сейчас, даже после всего, я не могу стоять в другом конце комнаты, смотреть на него и не хотеть его.

Даже если я чувствую себя опустошенной с каждым его словом.

— Мне кажется, я бы предпочла оказаться замужем за человеком, которого, как я знала, никогда не смогу полюбить, — тихо говорю я, обхватывая себя руками. Кружева платья натирают руки, и теперь они кажутся не мягкими, а колючими. — По крайней мере, тогда я могла бы отключить все свои эмоции и просто перестать чувствовать. Но сейчас я чувствую все. Это слишком много, все это. Ты говоришь, что пытаешься сделать меня счастливой, но то, что мне нужно, ты не можешь мне дать. Ты снова и снова говоришь, что никогда этого не сделаешь. Я хочу сказать, что не знаю, как мы здесь оказались, но я знаю. И я… я все еще чувствую, что сделала бы это снова.

Слезы начинают проливаться, задерживаясь на ресницах и угрожая размазать мой тщательно выполненный макияж. Левин встает, отставляет бокал и быстрыми шагами пересекает комнату, прижимая руку к моему лицу, чтобы быстро смахнуть слезы.

— Я не хочу причинять тебе боль, Елена. — В его голосе слышится боль, но я не знаю, за меня ли это или за воспоминания о том, что он когда-то имел и потерял. — Боже, все, чего я хотел все это время, это не причинять тебе боль. И я не могу, блядь, остановиться так же, как я мог бы остановиться…

На последнем слове он запнулся, и я увидела, как его лицо напряглось от желания, взгляд настолько знакомый, что он наполнил меня надеждой и болью одновременно.

— Во всем этом виноват я, — мягко говорит он, а его вторая рука ложится на мою талию, притягивая меня ближе. — И даже зная это, я все равно думаю о сегодняшнем вечере, и я хочу…

Ему не нужно говорить мне, чего он хочет. Я и так знаю, и как бы тяжело мне ни было, как бы я ни разрывалась между гневом и слезами, я тоже этого хочу.

Рука Левина, лежащая на моем лице, скользит по моим волосам, его пальцы перебирают пряди под тем местом, где Изабелла заколола половину волос назад. Он наклоняет мой подбородок вверх, его рука обхватывает мой затылок, и он опускает свой рот к моему.

Поцелуй сначала мягкий, но все же отличается от того, как он целовал меня в церкви или на танцполе. Этот поцелуй похож на обещание большего: его губы слегка касаются моих, напоминая о нас. Кажется, что прошло так много времени с тех пор, как он целовал меня вот так, а прошло уже несколько недель. Недели без ощущения его руки, сжимающей мою талию, без постоянно усиливающегося давления его рта, без того, как его язык, наконец, проводит по моей нижней губе, побуждая меня открыть рот, когда я резко вдыхаю, а он притягивает меня ближе.

Его рука скользит к задней части моего платья и находит пуговицы вместо молнии, и низкий стон, который я слышу в глубине его горла, заставляет мой смех вырваться наружу.

— Их не так долго расстегивать, как кажется, — удается мне, и Левин сужает глаза, отстраняясь.

— Об этом мне судить, — рычит он, поворачивая меня так, чтобы я стояла к нему спиной, и когда его рука скользит по верхней части моих плеч и затылку, расчесывая волосы в сторону, по позвоночнику пробегает дрожь.

Я чувствую, как он расстегивает первую пуговицу, потом еще одну и еще. Он проводит губами по моему затылку, когда пуговицы расстегиваются, и я закрываю глаза, дрожь удовольствия пронизывает мою кожу, когда он кончиками пальцев проводит по центру моей спины с каждой пуговицей.

Почему он должен быть так хорош в этом? Одно дело, если бы это было не так, если бы секс был быстрым и формальным, если бы он не заботился о моем удовольствии, о том, чтобы каждая секунда была так мучительно хороша. Но, опять же, если бы это было так, мы могли бы и не оказаться здесь.

Платье начинает сползать с моих плеч, расстегиваясь, и рот Левина опускается чуть ниже, а его пальцы все еще скользят по моей коже. У меня перехватывает дыхание, когда он добирается до последней пуговицы на пояснице, и тут я чувствую, как его руки прижимаются ко мне, его ладони скользят вверх, к моим плечам, и он спускает платье с моих рук.

— Ты такая красивая, — тихо прошептал он, его губы нашли край моей шеи. — Такая чертовски красивая…

В его голосе звучит тоска, которая не должна иметь смысла, но для меня это возможно, если это означает, что он хочет, чтобы это было больше, чтобы он мог дать мне то, что я хочу. Я хочу, чтобы это означало именно это, и говорю себе, что так оно и есть, пока платье сползает ниже к моим бедрам, а его руки скользят по моим ребрам, чтобы коснуться груди.

Я откидываю голову назад, прижимаясь к его плечу, когда его пальцы играют с моими сосками, а его губы скользят по моему горлу, чтобы найти мягкое место в углу моей челюсти, и мои губы раздвигаются, когда он нежно посасывает кожу там.

— Левин… — выдыхаю я его имя, выгибаю спину, вжимаясь в его руки, желая большего. Его пальцы скользят по изгибу моей груди, дразня соски, пока они не становятся жесткими, твердыми и ноющими. Я одновременно хочу, чтобы он двигался быстрее и никогда не останавливался, потому что внезапно мне не хочется, чтобы сегодняшний вечер заканчивался. Я забыла, что мы могли бы вообще не заниматься этим, если бы ему не надо было жениться, что совсем недавно он сказал мне, что планировал больше не прикасаться ко мне. Позже я вспомню, а пока все это смыто приливом желания, и по мере того, как учащается мой пульс, я хочу только одного — большего. Больше его, больше удовольствия, больше всего.

Его язык пробегает по раковине моего уха, его дыхание согревает его, и мое дыхание переходит в тихое пыхтение.

— Пожалуйста…

— Пожалуйста, что, Малыш? — Шепчет он мне на ухо, и тогда я понимаю, что он тоже потерялся, когда слышу шепот ласки.

Он поворачивает меня в своих объятиях, его губы снова захватывают мои, когда он спускает платье с моих бедер, оставляя меня в одних белых кружевных трусиках, стоящую в море еще более белых кружев. Его руки скользят по моей талии, бедрам, и я тихонько задыхаюсь, когда он опускается на колени на пол передо мной, его пальцы скользят по моему бедру и по изгибу икры, когда он тянется к ремешкам моих туфель на высоком каблуке.

Никто и никогда не заставлял меня чувствовать такое поклонение, как Левин. Как будто, решив сделать это со мной сегодня вечером, он отдался этому или, что более вероятно, он не мог остановиться. Он не мог оставаться в стороне, не мог держать меня на расстоянии, и это становится очевидным, когда его губы скользят по боковой поверхности моей ноги, когда он поднимает ее, снимая туфлю и отбрасывая ее в сторону.

Он повторяет то же самое с другой туфлей, с другой ногой, а затем наклоняется, зацепляя кончиками пальцев белое кружево трусиков и спуская их вниз по моим бедрам.

Мне не нужно слышать его низкий стон возбуждения, чтобы понять, что я вся мокрая. Я чувствую это, боль, поселившуюся и пульсирующую между ног, когда его рот скользит вверх, язык вычерчивает узор на моей коже, достигая вершины бедер, а его пальцы раздвигают меня, язык находит мой клитор, когда я вскрикиваю и моя рука обвивает его волосы.

Мои колени мгновенно слабеют. В тот момент, когда его рот оказывается между моих ног, это почти слишком. Прошло слишком много времени, и я нуждалась в этом каждую секунду, пока его не было, жаждала этого, мечтала об этом и представляла момент, который, как я думала, никогда больше не наступит. Я снова задыхаюсь, когда его язык кружит вокруг самого чувствительного места, трепеща, облизывая, не выдерживая одного ритма слишком долго, как будто он специально держит меня на грани. Другая его рука лежит на моем бедре, пытаясь поддержать меня, но этого недостаточно. Когда он присасывается к моему клитору, втягивая чувствительную плоть в рот, мои колени едва не подгибаются, и Левин отстраняется.

— Может быть, нам стоит сделать это в постели, — пробормотал он. — Как бы мне ни нравилось стоять перед тобой на коленях, Малыш.

Я резко вдыхаю, когда он подхватывает меня на руки и несет к огромной кровати. Он укладывает меня обратно на подушки, и я успеваю мельком увидеть его напряженную эрекцию на фоне брюк от костюма, прежде чем он ложится за мной на кровать. Рукава рубашки задраны и обнажают его покрытые чернилами мускулистые руки, и он широко расстилает меня перед собой, как на пиру, который ему не терпится поглотить.

Его руки обхватывают мои бедра, когда он снова проникает между ними, его язык бежит по моей киске от входа к клитору и обратно вниз, проталкиваясь внутрь меня, когда я издаю еще один крик удивленного удовольствия, мои ногти царапают его кожу. Его язык становится жестким, когда он проталкивает его глубже, облизывая меня, его нос ударяется о мой клитор, когда он трахает меня своим языком, и это ощущение шокирует и доставляет удовольствие одновременно. Этого недостаточно, чтобы я кончила, но достаточно, чтобы свести меня с ума, подталкивая все выше, пока он наконец не освобождает свой язык и не проводит им вверх, туда, где он мне больше всего нужен, проводя им по моему клитору, когда я задыхаюсь от облегчения.

Моя голова откидывается на подушки, все тело напрягается, когда я чувствую его язык именно там, где он нужен мне больше всего, прямо на идеальном месте, и когда он снова засасывает мой клитор в рот, оргазм обрушивается на меня с такой силой, что кажется, будто я разрываюсь на части.

Я бьюсь о его рот, извиваясь, оседлывая его язык в момент кульминации, моя рука обхватывает его шею, как будто я хочу удержать его там навсегда. Мне кажется, что я разрываюсь по швам, удовольствие, в котором я так нуждалась, обрушивается на меня снова и снова. Я выкрикиваю его имя, задыхаясь в собственных стонах, а он продолжает, не останавливаясь, пока не выжимает из меня все до последней секунды оргазма.

А потом он медленно отстраняется, еще раз проводит языком по моему пульсирующему клитору, откидывается на колени, пальцами перебирает пуговицы рубашки, и похотливое выражение изгибает края его блестящих губ.

Его твердый член упирается в ширинку брюк, и все мое тело снова напрягается от осознания того, что очень скоро он окажется внутри меня.

Это все, чего я хочу. Он — все, чего я хочу.

И я знаю, что это не изменится.

11

ЛЕВИН

Я словно одержим, когда нахожусь рядом с ней. Даже когда Коннор дал мне четкое указание, что наш брак должен быть консумирован, даже когда я принял решение, что, если она хочет меня, я дам ей то, что ей нужно в нашем браке, я планировал сохранять определенный уровень отстраненности. Чтобы время, проведенное с ней в постели, больше походило на то, к чему я привык за последние годы, — приятное, но не затяжное. Секс ради разрядки, а не то, чем мы с Еленой занимались больше раз, чем я хочу сейчас вспомнить, потому что это привело нас сюда.

Как будто это невозможно для меня. Для нас.

Как только я прикоснулся к ней, я уже не мог сохранять дистанцию. Я хотел смаковать ее, вытягивать, пробовать на вкус каждый ее дюйм и медленно наращивать удовольствие, не торопясь проходя, по ее губам, по ее коже, по ее совершенному телу, пока наконец не дам ей то, в чем, как я знаю, она нуждается, чего, как я знаю, она так жаждет. И сейчас, глядя на нее посреди огромной кровати, ощущая ее вкус на своих губах и напрягая член в поисках облегчения, я чувствую себя потерянным как никогда.

Ее ноги все еще раздвинуты для меня, ее киска набухла и блестит от оргазма, и я могу видеть каждый дюйм ее чувствительной плоти. Желание захлестывает меня, мой член болит, и я дергаю за пуговицы рубашки. Я наполовину склоняюсь к тому, чтобы расстегнуть молнию и трахнуть ее, не раздеваясь, только чтобы быстрее оказаться внутри ее тугой, горячей хватки, но я хочу почувствовать ее кожу на своей.

— Позволь мне помочь. — Елена тихонько дышит, приподнимаясь и опускаясь передо мной на колени, а ее руки берутся за пуговицы моей рубашки. Она наклоняется и целует меня, и одной мысли о том, что она пробует себя на моих губах, достаточно, чтобы с моего члена потекла сперма, опасно пульсирующая на грани разрядки.

Одна нежная рука проникает внутрь моей рубашки, когда она ловко расстегивает пуговицы, пальцы скользят по мускулистой плоти, и меня пробирает дрожь потребности. Мне кажется, что я никогда не смогу насытиться ею, что сколько бы ночей я ни провел с ней в постели, я все равно буду жаждать ее как воздух утопающий.

Я не чувствовал этого с тех пор, как…

Я выкинул эту мысль из головы. Я принял решение провести эту ночь с ней и не буду думать ни о ком другом. Это нечестно по отношению к ней. И если быть до конца честным с самим собой, это не то, чего я хочу.

Она тянется вверх, стягивая с моих плеч рубашку, и ее груди касаются моей груди, когда она наклоняется, чтобы поцеловать меня в шею. Мой член подрагивает, и я тянусь вниз, чтобы расстегнуть пуговицу на брюках, отчаянно желая их снять. Я стягиваю с себя рубашку, кладу одну руку ей на талию, чтобы притянуть ее ближе, пока она целует меня в шею, ее руки скользят по моим рукам, ее тело так близко к моему, что я чувствую мягкость ее кожи повсюду, и мне кажется, что это немного сводит меня с ума. В тот момент, когда я стягиваю штаны с бедер, я наклоняюсь вперед, опрокидывая ее на кровать, и отбрасываю их в сторону, наклоняясь над ней и захватывая ее рот своим.

Она впивается в меня, задыхаясь от нетерпения, ее язык переплетается с моим, а мой член задевает ее внутреннюю поверхность бедра, пульсируя от желания оказаться внутри нее. Я планировал действовать медленнее, но сейчас мне не до этого. Я проникаю между нами, даже не успев подумать, направляя себя к ее входу, и в тот момент, когда моя набухшая головка члена скользит по ее слизистой, горячей влаге, мне приходится бороться, чтобы не потерять контроль сиюминутно.

Это так приятно. Голова плывет, когда я проталкиваюсь вперед, а кончик легко скользит в нее. Она возбуждена до предела, ее тело принимает меня без малейшего напряжения, а ее ноги смыкаются вокруг моих бедер в тот момент, когда она чувствует, как я вжимаюсь в нее, ее стон наслаждения поглощается поцелуем, и она крепко обхватывает меня.

Блядь. Она горячая, влажная и тугая, все, что я представлял себе в ночи, проведенные между нашей последней ночью в Рио и сейчас, поглаживая свой член и отчаянно пытаясь, и безуспешно, не думать о ней, пока я это делаю. Реальность превосходит все фантазии: ее тело втягивает меня глубже, вся она притягивает меня ближе, ее ноги обхватывают меня, ее ногти впиваются в мои плечи, а ее язык путается с моим, как будто в мире нет ничего более желанного, чем то, чтобы я погрузился в нее так глубоко, как только возможно.

— Левин… о боже, Левин…

Она выкрикивает мое имя мне в губы, и это сводит меня с ума. Я насаживаюсь на нее, погружая каждый дюйм своего ноющего члена в ее гостеприимный жар, прежде чем успеваю остановиться, не в силах замедлиться. Она выгибается подо мной, каждый дюйм ее тела плотно прижимается ко мне. Я разрываю поцелуй, мои губы втягиваются в ее горло, кусая и посасывая, пока я снова и снова погружаюсь в нее, догоняя оргазм, в котором я так отчаянно нуждаюсь сейчас.

— Боже, ты так чертовски хороша… — простонал я ей в горло, прижимаясь бедрами к ее бедрам, теряясь в наслаждении. Я чувствую, как она вдыхает, извиваясь подо мной, и с каждым толчком вбиваюсь в нее бедрами, качаясь на ее клиторе, пытаясь заставить ее тоже кончить. Я хочу почувствовать, как она кончает на мой член, хочу ощутить, как она бьется в спазмах и сжимает меня, и я хочу наполнить ее своей спермой так полно, чтобы она почувствовала ее вкус, когда я это сделаю. Я хочу, чтобы она капала из нее, я так много всего хочу…

Мой разум затуманен. Я слышу только ее задыхающиеся стоны, ее горячую кожу, скользящую по моей, кусачие ногти в моей плоти, когда она отталкивается от меня каждый раз, когда я погружаюсь в нее, и я не могу думать ни о чем, кроме того, как это чертовски хорошо, как я хочу кончить так, как никогда не хотел ничего в своей жизни, и в то же время я никогда не хочу останавливаться, черт возьми.

— Еще, о боже, не останавливайся, пожалуйста…, — стонет она, выгибаясь подо мной, ее тело напрягается, и я понимаю, что она вот-вот кончит. Я чувствую это, и мои яйца напрягаются, готовые кончить вместе с ней, как только я почувствую это…

— Левин! О, черт, черт…

Она выкрикивает мое имя, и я почти уверен, что она пускает кровь, когда ее ногти проводят по моей спине, но мне все равно. Она сжимается вокруг меня, горячая, спазматическая хватка, удерживает меня внутри нее, и я отталкиваюсь от нее, снова вонзая в нее свой член, и мой собственный оргазм обрушивается на меня, распутывая меня по мере того, как это происходит. Я наполняю ее струей за струей горячей спермы, и, зарываясь лицом в ее горло, вдыхая ее сладкий аромат, убеждаясь, что в мире нет более изысканного ощущения, чем Елена Сантьяго, кончающая на моем члене, пока я наполняю ее своей спермой.

Я содрогаюсь, удерживая себя в ней так глубоко, как только могу, пока она не обмякает и не начинает задыхаться подо мной, а мой член медленно перестает пульсировать, трепеща от ее киски вокруг меня, внезапно ставшей почти слишком сильной для моей сверхчувствительной плоти. Я неохотно выхожу из нее, чувствуя, как горячая сперма растекается по всей длине. Когда Елена опускается обратно на подушки, я чувствую то, чего так боялся, после наслаждения…

Чувство вины.

Подавляющее, сокрушительное чувство вины.

Я изо всех сил стараюсь скрыть его, сохраняя лицо настолько чистым, насколько это возможно, пока перекатываюсь на бок. Елена начинает двигаться ко мне, как бы прижимаясь к моей груди, а потом замирает, глядя на меня.

— Я не должна этого делать, да? — Спрашивает она тоненьким голоском. — Мы не собираемся…

Я резко выдыхаю. По правде говоря, я знаю, что было бы лучше, если бы мы этого не делали. Ничего хорошего не будет от того, что я обниму ее после, прижму к себе и дам ей почувствовать, каково это, отдавать все, любить ее так, как она того заслуживает. Конечно, я не должен этого делать, но сегодня, как никогда, я не могу позволить себе снова разбить ее сердце, сказав ей об этом. Поэтому я вообще ничего не говорю. Я тянусь к ней, притягиваю ее к себе, переворачиваю на спину, обхватываю ее рукой, пока она колеблется, а затем прижимается головой к моей груди.

— Я скучала по этому, — шепчет она, ее голос немного трещит по краям. — Это было…

— Прекрасно, — соглашаюсь я и заставляю чувство вины исчезнуть из моего голоса, заставляю воспоминания о другой брачной ночи отступить, потому что теперь все это ушло. Нет ничего, что можно было бы получить, позволив тем призракам присоединиться к нам с Еленой в нашей брачной постели.

Я провожу рукой по ее волосам, целую в лоб и чувствую, как она расслабляется, прижимаясь ко мне. Я жду, пока не почувствую легкие взлеты и падения ее дыхания, которые говорят мне о том, что она спит, а затем медленно выскальзываю из ее объятий, беру кашемировое одеяло с края кровати и накрываю ее, чтобы она не замерзла.

Мои брюки висят у изножья кровати, и я надеваю их обратно, собираясь налить еще один стакан водки, прежде чем тихо выйти на балкон и закрыть за собой двери. За перилами виднеется освещенный город, все еще живой в этот час, где люди пьют, танцуют и наслаждаются последним остатками ночи. Я тяжело вздыхаю, делая глубокий глоток водки.

Страх, вина и стыд заполняют меня одновременно, в пустоте, оставшейся после отсутствия моего теперь уже удовлетворенного желания. Я думаю о Елене, лежащей посреди этой огромной кровати, нежной и прекрасной, и теперь она принадлежит мне, должна она или нет, и все, о чем я могу думать, это возможность того, что я не смогу защитить и ее. Однажды я приду домой и найду ее мертвой на пропитанных кровью простынях, и прошлое, которое я так старательно пытался удержать в узде, повторится. И это будет моя вина. Только моя вина. Если бы я был сильнее, выносливее, если бы я сопротивлялся ей, как бы сильно я ее ни хотел, нас бы сейчас здесь не было. Это я виноват в том, что мы оказались на этом этапе, что Елена лежит в этой постели с моим кольцом на пальце и ребенком в животе, и против этого нет никаких аргументов. Она может сколько угодно говорить мне, что тоже соблазнила меня, что не оставляла меня в покое, что разрушила мою защиту, но я был единственным, кто нес за нее ответственность. Это была моя работа — обеспечивать ее безопасность. И теперь не только ее жизнь навсегда изменилась из-за меня — она все еще в опасности.

Стыд накрывает тоже, горячий и густой, прожигающий меня насквозь вместе со всем остальным, потому что какая-то часть меня, которую я не могу похоронить, счастлива. Я чувствовал это весь день, с того момента, как открылись двери церкви, и я увидел ее, стоящую в конце прохода в самом красивом свадебном платье, которое я когда-либо видел. Я увидел ее и почувствовал прилив счастья. Я смотрел, как она идет ко мне, и представлял ее через несколько месяцев, беременную нашим ребенком, и чувствовал волнение. Я думал о том, что у меня будет семья, о том, что я почти сорок лет своей жизни считал, что у меня ее никогда не будет и я ее не заслуживаю, и я чувствовал радость.

Вместе с радостью пришел и стыд, потому что я все еще не заслуживаю этого. Как я могу? Лидия и наш ребенок мертвы, а я не заслуживаю того, чтобы жить дальше. Я не заслуживаю счастья, которого они были лишены из-за моих неудач. И что еще хуже, раз я его не заслужил, то и Елена будет лишена его. Я знаю, что она никогда не будет по-настоящему счастлива, если я не смогу полюбить ее, если я не смогу жить с ней и быть полностью преданным ей и нашей семье.

Я так хочу сделать ее счастливой, но, как она уже не раз отмечала, не могу.

Я долго стою на балконе, допивая водку, пока она не заканчивается, и тихо возвращаюсь в комнату, чтобы поставить стакан на место. Елена все еще спит, свернувшись на боку лицом к тому месту, где я был перед уходом, и когда я снова раздеваюсь и осторожно, как только могу, ложусь в кровать, ее глаза все равно чуть-чуть приоткрываются. На ее губах появляется небольшая улыбка, и у меня снова замирает сердце при виде этого, потому что я знаю, что она все еще наполовину спит, проснувшись лишь настолько, чтобы знать, что я рядом, и не помня всех причин, по которым это не должно делать ее счастливой.

Ее рука тянется вверх, проводит по моей груди, и прежде, чем я успеваю поймать ее, она опускается ниже, по моему прессу, когда она прижимается ко мне. Ее тело прижимается к моему, от груди до икр, каждый дюйм ее тела теплый и мягкий. Когда ее пальцы скользят по ребрам моего пресса, мой член подпрыгивает, мгновенно становясь твердым от ее прикосновений и от того, что она так близко ко мне. Он ударяется о ее руку, и она открывает глаза, ее пальцы тут же обхватывают меня, а большой палец проводит по кончику, посылая в меня горячую волну удовольствия.

— Елена…

— Это все еще наша брачная ночь. — Она наклоняется, целует меня в плечо, а ее рука скользит вниз, обхватывая мой член.

Я чувствую, как пульсирую в ее руках, сперма уже выступает на кончике, когда она начинает двигаться вниз по моему телу, осыпая поцелуями мою грудь, перемещаясь между моих ног. Она выглядит так красиво, ее идеальное обнаженное тело стоит на коленях надо мной, ее волны чернильно-темных волос рассыпаются по моим бедрам, когда она наклоняется, и ее язык высовывается, слизывая каплю спермы, прежде чем она успевает скатиться по моему стволу. Когда я смотрю, как она проводит языком по головке моего члена, по моим венам словно пробегает электрический ток. Я не могу говорить. Все, что я могу, это стонать, когда она улыбается, обхватывая губами мою набухшую плоть, поглаживая рукой вниз, когда ее кулак упирается в основание, а ее губы движутся вниз, чтобы встретить его, и это совершенно другой вид экстаза.

Она стонет вокруг моего члена, а я зарываюсь руками в ее мягкие волосы, но не для того, чтобы прижать ее к себе, а просто чтобы почувствовать, как он скользит сквозь мои пальцы. Ее язык скользит по нижней части моего члена, дразня набухшие вены, надавливает под головкой и снова скользит вниз, пока она крепко всасывает мой член, а ее вторая рука прижимается к моему бедру, словно желая удержать меня, чтобы она могла доставить мне удовольствие своим ртом.

— Боже, ты выглядишь так чертовски красиво с моим членом между твоих губ. — Слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить. Я протягиваю руку, когда она приподнимается, отпуская меня на мгновение, чтобы перевести дыхание, пальцы под ее подбородком, а большим пальцем я нажимаю на ее опухшую, покрасневшую нижнюю губу. Ее глаза блестят от усилий, затраченных на то, чтобы довести меня до самого горла, ее губы опухли, и она выглядит так чертовски великолепно, что это причиняет боль.

— Хочешь еще? — Она высунула язык, произнося слова мягко и хрипло, слизывая еще одну капельку спермы с моего кончика, и мой член дернулся, слегка шлепнувшись о ее губы и заставив ее рассмеяться. — Думаю, это "да".

На этот раз она не медлит. Она обхватывает губами мой кончик и сосет, сильно, скользя вниз, так что я оказываюсь в ее горле прежде, чем я осознаю это, ее голова покачивается, пока она трахает меня ртом, ее рука скользит под мои яйца, чтобы нежно обхватить их, а пальцы другой руки вдавливаются в мое бедро. Голова кружится от удовольствия, когда ее нос прижимается к моему животу, а мой член почти полностью заглатывается между ее мягких, приятных губ.

— Я… о боже, Елена, я кончу тебе в рот, если ты будешь продолжать в том же духе…

Она снова скользит вверх, и мой член выскальзывает из ее губ со слабым хлопком, пока она наблюдает за мной, ее взгляд затуманен желанием.

— Ты этого хочешь? — Мягко спрашивает она. — Или ты хочешь снова войти в меня?

Блядь. Я знаю, чего она добивается. Она хочет услышать от меня, что я хочу ее, что я хочу от нее. И я не могу винить ее за это. Это ее брачная ночь, а какая невеста не хочет услышать, как ее новоиспеченный муж говорит, как сильно он ее хочет, и шепчет ей свои фантазии?

Я отодвигаю чувство вины на второй план и даю ей хотя бы это. Потому что, черт возьми, я знаю, чего хочу.

— Я хочу, чтобы ты была на мне. Бля… — простонал я, когда она снова провела языком по головке моего члена, слизывая вытекающую из него сперму. — Я хочу, чтобы ты скакала на моем члене, пока я играю с твоим клитором, и я хочу чувствовать, как ты кончаешь на мне, пока я снова наполняю тебя… о боже, я хочу трахать тебя, пока ты все еще полна моей спермой, и…

Я полностью теряю ход своих мыслей, когда Елена наклоняется, ее рука крепко обхватывает мой ствол, когда она садится на меня, ее ноги по обе стороны от моих бедер, когда она тащит мою головку члена вдоль своего входа. Я чувствую, какая она мокрая, чувствую смесь ее возбуждения и моей спермы, вытекающей из нее ранее, и эта мысль заставляет меня пульсировать в ее руках, когда она немного откидывается назад, скользя кончиком моего члена по своему клитору.

— Так приятно, — пробормотала она, покачивая бедрами. — Вот так…

Это более чем приятно. Вид прекрасной, некогда невинной Елены на мне, трущейся моим членом между ног, о свой набухший, блестящий клитор, моя сперма, смешивающаяся с ее возбуждением, когда она откидывает голову назад и стонет… этого почти достаточно, чтобы я кончил снова. Я представляю, как моя сперма выплескивается на ее кожу, смачивает ее клитор, стекает по упругой плоти ее живота, и у меня почти кружится голова от желания освободиться.

— Я хочу кончить вот так, — пробормотала она, ее слова ломаются от наслаждения. — Тебе нравится?

Нет слов, чтобы описать, как мне это нравится.

— Да, — простонал я, положив руки на ее бедра, позволяя ей двигаться в своем собственном темпе, но чувствуя, как она движется мне навстречу, причем не только в этом. Мои яйца так напряжены, что это причиняет боль, но я сдерживаюсь, наблюдая, как она трется об меня, и все больше моей спермы стекает на ее клитор, когда она приближается к краю и ее бедра начинают дрожать.

— Я так близка…, — тихо хнычет она, ее ноги раздвигаются чуть шире, а бедра подрагивают. Головка моего члена вспыхивает и пульсирует, проливая на ее кожу все больше скользкой, перламутровой жидкости, и я вижу, как она внезапно становится жесткой, ее рот открывается в крике удовольствия, ее спина выгибается, а рука сильно сжимает мой член, ее бедра бешено трутся об меня, когда она кончает на кончике моего члена. Я вижу все это вблизи, это одна из самых эротичных вещей, которые я когда-либо видел за всю свою гребаную жизнь.

Когда она выгибается, пропуская меня внутрь своих все еще трепещущих глубин, опускаясь на мой член, мне кажется, что я умер и попал в рай.

Она невероятная, скользит по мне, крепко обхватывает меня, двигает бедрами, принимая меня внутрь себя, и моя спина выгибается, вдавливаясь в нее. Ее голова откидывается назад, ее груди трепещут надо мной, когда она садится на меня, и она выглядит так чертовски великолепно, что у меня перехватывает дыхание. Все в ней идеально, и я поднимаюсь, беру одну грудь в руку, провожу пальцами по ее соску и слегка щипаю его, пока она снова опускается на мой член, захватывая каждый дюйм пути. Она стонет, ее бедра подергиваются от ощущений, и я тянусь обеими руками вверх, играя с ее грудью, пока она подпрыгивает на моем члене.

Я хочу, чтобы она кончила еще раз, еще один раз, прежде чем это сделаю я. Я хочу увидеть, как она кончает на мне. Я просовываю руку между ее ног и провожу пальцами по ее скользкому, пульсирующему клитору, когда она задыхается, ее волосы рассыпаются по лицу, ее глаза закрываются, а руки прижимаются ко мне.

Она наклоняется вперед, ее бедра бьются о мою руку, скрежеща по моему члену, а ее рот находит мой. Я скольжу пальцами взад-вперед по ее чувствительной плоти, чувствуя, как она каждый раз задыхается и стонет, как звуки поглощаются ее губами, прижатыми к моим, и я сильно насаживаюсь на нее, моя вторая рука на ее бедре теперь тянет ее вниз на меня каждый раз, пока каждый дюйм меня не оказывается погребенным внутри нее с каждым толчком.

— Левин! — Она выкрикивает мое имя мне в рот, ееспина выгибается, когда она начинает дрожать, ее тело прижимается к моему. Одна ее рука прижата к моей щеке, другая обхватывает мое плечо, а ее бедра продолжают двигаться, и я чувствую, как она начинает сжиматься, с каждым разом втягивая меня все глубже, и это ощущение становится слишком сильным.

— Блядь, Малыш, я тоже кончаю, о, блядь…

Во второй раз кульминация еще лучше. Я все еще чувствителен после первого оргазма, и мой член как будто усиливает каждое ощущение, легкая болезненность в яйцах каким-то образом только добавляет удовольствия, когда я хватаю ее бедро и продолжаю гладить ее клитор пальцами, чувствуя, как она пульсирует и извивается, ее крики вибрируют на моих губах, когда ее киска пульсирует вдоль моей длины, и мой член взрывается внутри нее снова и снова.

Она снова сильно прижимается ко мне бедрами, словно пытаясь получить каждую каплю моей спермы, ее дыхание согревает мои губы, а моя рука на ее бедрах обхватывает ее задницу, сжимая мягкую плоть, когда воспоминания о том, как она умоляла меня трахнуть ее в задницу в номере отеля в Рио, внезапно возвращаются в памяти.

Я точно не собираюсь делать этого сегодня, и, возможно, никогда. Но эта мысль усиливает мой оргазм, мысль о том, как тугая, нетронутая попка Елены сжимается вокруг моего члена, пока я лишаю ее невинности, проносится в моем сознании, и хотя я знаю, что потом буду чувствовать себя чертовски виноватым за это, прямо сейчас она посылает еще один электрический разряд удовольствия через меня, когда я наполняю ее своей спермой во второй раз, чувствуя жар ее капель между нами, когда она двигается на мне, ее бедра замедляются, когда оба наших кульминационных момента ослабевают.

Она скатывается с меня, задыхаясь, ее рука касается моего бедра, сейчас уже гораздо смелее, и мы оба устали, настолько устали, что, когда она подкатывается ко мне, чтобы прижаться поближе, я не позволяю себе думать о том, хорошая это идея или плохая. Сейчас я тоже хочу, чтобы она прижималась ко мне, пока я сплю. Я хочу ощущать ее мягкость, прижимаясь к ней, и говорю себе, что завтра мы сможем вернуться к тому, чем это должно быть. В конце концов, это наша брачная ночь.

Это, конечно, оправдание. Но сейчас оно кажется чертовски хорошим.

12

ЕЛЕНА

Проснувшись утром на огромной кровати рядом с Левином, я почувствовала себя больной, растерянной и измученной. В какой-то момент ночи я перевернулась на другой бок и почувствовала его позади себя. Должно быть, он следил за мной во сне, и его рука тяжело обвила мою талию, его дыхание теплое на моем плече, его тело прижато к моей спине. Я чувствую, как его член, твердый и горячий, упирается в мою голую спину, и не могу удержаться от того, чтобы не выгнуться дугой в его сторону.

Я хочу, чтобы он проснулся и снова вошел в меня, несмотря на то что я чувствую себя усталой после прошлой ночи, после того как мы не были вместе несколько недель. Я хочу, чтобы он провел рукой по моему бедру и вошел в меня, чтобы его губы коснулись моей шеи, когда он будет медленно трахать меня сзади.

На мгновение я задумываюсь о том, чтобы забраться под простыни и разбудить его своим ртом на его члене. Мне кажется, это достаточно обезоружит его, и мы сможем заняться сексом еще раз перед отъездом, и я понятия не имею, сколько времени пройдет, прежде чем он снова будет убежден сдаться. Он сказал, что планирует удовлетворять меня в нашем браке, но что это значит? Если это значит, что так часто, как хочу я, то мы не будем покидать постель в течение нескольких дней. Но я не думаю, что он имеет в виду именно это. Зная Левина, как я, и его стремление поступать правильно, а также стараться сделать все возможное, чтобы я была счастлива, он имел в виду разумное количество раз, при котором никто из нас не сойдет с ума.

Под этим определением мне повезет, если я буду укладывать его в постель раз в неделю.

На всякий случай я слегка прижимаюсь к нему. Я все еще слабо ощущаю его липкость между бедер, оставшуюся с прошлой ночи. Мысль о том, что он снова наполнит меня, заставляет меня сжимать их вместе, а мой клитор пульсирует от желания кончить снова и снова.

Он немного сдвигается за мной, его член трется о мой позвоночник, и я прикусываю губу, чтобы не застонать. Как можно постоянно так сильно хотеть кого-то?

Я осторожно опускаю руку между ног и провожу пальцами по клитору. Он набух, киска намокла от моего возбуждения и спермы Левина, и мои бедра слегка покачиваются вперед, обеспечивая трение, которого я так сильно хочу. От удовольствия по коже бегут мурашки, тело мгновенно возбуждается еще больше, и пока член Левина жарко пульсирует во сне, я закрываю глаза и пытаюсь напомнить себе, что прошлая ночь, по крайней мере, не будет последней.

Мои пальцы все еще двигаются по моему клитору. Я даже не осознаю до конца, что тру себя, пока Левин снова не зашевелился, его член задевает мою задницу, когда он приподнимается на локте, и я слышу, как он издает низкий стон позади меня.

— Ты ненасытная, — говорит он, его голос низкий и хриплый со сна, и я тихонько выдыхаю, желание снова захлестывает меня.

— Я хочу тебя, — шепчу я, не в силах остановиться и оглядываясь через плечо. Мои пальцы перестали двигаться, но член Левина все еще прижат к моей попке, а рука все еще между ног. — Еще один раз, прежде чем мы уйдем. — Я выгибаюсь назад, как бы подтверждая свою точку зрения, и глаза Левина ненадолго закрываются. Я вижу, как он желает сил, и разочарование начинает сменяться желанием.

Я тянусь к нему, беру его руку и кладу поверх своей, а пальцами провожу по своему клитору.

— Ты мог бы мне помочь, — шепчу я, и вижу, как напрягается его челюсть, как желание на мгновение омывает его лицо, прежде чем он напрягается, а затем отстраняется.

— Нам нужно поскорее выписаться, — говорит он, отстраняясь от меня и отодвигая одеяла. — И нам обоим нужен душ, я думаю.

В его тоне чувствуется вынужденная легкость, но мне от этого не легче. Я закрываю глаза от грозящих слез, от чувства отказа, и все мое возбуждение исчезает в одно мгновение, когда я отдергиваю руку, и холодное, тонущее чувство сменяется пульсирующим жаром, который я ощущала всего мгновение назад.

Наша брачная ночь закончилась. Он ясно дал это понять. И хотя он, возможно, готов лечь со мной в постель, чтобы я не чувствовала себя обделенной вниманием, ясно, что секс на следующее утро после свадьбы, когда мы дважды трахались прошлой ночью, он считает чем-то запредельным.

— Я пойду в душ после тебя, — говорю я, изо всех сил стараясь, чтобы это не звучало так, будто я вот-вот разрыдаюсь.

— Ты уверена? — Левин смотрит на меня, и я киваю. Я не могу вынести мысли о том, чтобы оказаться с ним в душе прямо сейчас, увидеть его обнаженным, мокрым и великолепным, захотеть прикоснуться к нему и знать, что он оттолкнет меня, вспомнит все те ночи в мотелях в Рио, когда мы делали в душе столько всего, и не позволит мне сделать этого сейчас.

— Хорошо. Я быстро. — Он встает, и я не могу удержаться от того, чтобы не бросить на него взгляд. Он красив, как всегда, его голая мускулистая задница выгибается, когда он встает, татуировки на спине спускаются чуть ниже поясницы. Мои ладони чешутся от желания провести по его коже, проследить эти узоры кончиками пальцев. Я хочу целовать каждый его сантиметр, затащить его обратно в постель и держать здесь до тех пор, пока снова не стемнеет. Мы должны были бы отправиться в медовый месяц, готовиться провести несколько дней в постели, выходя только поесть и немного исследовать окрестности, но это не про нас.

Я лежу и слушаю, как за ним закрывается дверь в ванную, как вскоре после этого включается вода, и стараюсь не представлять его голым в душе. У меня есть возможность закончить начатое, но все желание улетучилось. Я не хочу лежать здесь и трогать себя, пока не кончу. Я хочу, чтобы руки и рот Левина были на мне, и, если мои собственные пальцы заставят меня кончить, я хочу, чтобы это произошло, когда его член будет в это время внутри меня.

Я хочу своего мужа, и мне кажется чудовищно несправедливым, что я не могу его получить.

Ты сама застелила эту постель, напоминаю я себе, смахивая слезы, которые начинают катиться по щекам. Ты все время уговаривала его переспать с тобой в Рио и игнорировала риск, даже если он говорил тебе, что это не перерастет в нечто большее. Я не могу притворяться, что Левин не был честен со мной с самого начала. Он всегда был честен. Я просто не слушала.

Теперь я замужем за человеком, который будет моим мужем только в самом техническом смысле. И как бы мне ни хотелось с горечью сказать себе, что я не лягу с ним в постель, если он будет делать это только для того, чтобы удовлетворить меня в случае необходимости, я знаю, что это не так. Как бы стыдно мне ни было, я приму от него все, что смогу получить.

Душ он принимает быстро, как и обещал, но мне все равно кажется, что прошла целая вечность, прежде чем дверь снова открылась, и он вышел, обернув полотенце вокруг талии. Я чувствую вспышку злости на него за то, что он вышел в таком виде, неужели он не мог одеться в ванной и не дразнить меня? Странное чувство, потому что я никогда раньше не злилась на Левина. Я не совсем уверена, злюсь ли я сейчас, но мне кажется, что это самый близкий к этому момент.

Он открывает дверцу шкафа и достает толстый махровый халат, протягивая его мне.

— Если хочешь, — говорит он, накидывая его на кровать рядом со мной и подходя к стоящему у комода кожаному вещевому мешку, очень похожему на тот, который я видела, как он использовал в Мексике, когда мы остались в особняке Диего после вечеринки. Тот чемодан, конечно, сейчас лежит на дне океана вместе с остальными обломками самолета, но я бы ни за что не догадалась об этом по виду нового, если бы сама не летела на нем. Левин — человек привычки.

Я тянусь за халатом, стараясь отвести глаза, пока Левин поднимает вещевой мешок и ставит его на край кровати. На самом деле нет смысла притворяться, он уже побывал во мне почти всеми возможными способами. Мы знаем друг друга досконально, и мне не нужен халат, чтобы сходить в душ. Но я все еще ощущаю его руки на своей коже с прошлой ночи, как клеймо, липкость его спермы между моих бедер, следы на груди, где он покусывал и посасывал мою плоть. Я чувствую, что не хочу, чтобы он видел доказательства того, что он прикасался ко мне прошлой ночью, когда он оттолкнул меня сегодня утром.

Поэтому я неловко соскальзываю с кровати, натягивая халат и стараясь, чтобы простыни как можно больше облегали меня. Это не имеет значения, я вижу, что он, кажется, избегает смотреть на меня так же сильно, как я пытаюсь не смотреть на него, и я завязываю халат рывком, сдерживая новую волну разочарованных слез, которые грозят пролиться, пока я иду через комнату в душ.

Плотно закрыв за собой дверь в ванную, я прислоняюсь к ней и закрываю глаза, пытаясь взять свои эмоции под контроль. Не помогает и то, что в комнате пахнет им: мужские ароматы хвойного геля для душа и цитрусового шампуня наполняют влажный воздух. Должно быть, он принес с собой свои вещи, а не воспользовался тем, что предоставил отель. Такое ощущение, что я окружена им, все запахи, которые ассоциируются у меня с его телом, обнаженной кожей, волосами под моими руками, его лицом, прижатым ко мне, заполняют мои ноздри. Меня окутывает все это, и боль в груди распространяется по телу, пока все, что я чувствую, это безнадежное чувство боли.

Я не должна была этого делать. Впервые в жизни я так думаю, и я пытаюсь побороть это чувство. Я не хочу жалеть ни о чем, ни о пляже, ни о Рио, ни о нашем браке. Я хочу верить, что в последующие годы что-то изменится. Что время, близость и наша семья, которая зарождается сейчас, что-то изменят. Я, конечно, полная дура. Если он не изменился за двенадцать лет, то не изменится и еще через двенадцать. Неважно, что я буду делать.

Эта мысль тяготит меня. Мои шаги становятся свинцовыми, когда я иду в душ, включаю его и выпускаю пар из стеклянной кабины. Когда я захожу в душ, я наливаю в руку здоровое количество шампуня с апельсиновыми цветами и медом, вспениваю его и даю ему стечь под струей воды между пальцами, пока этот аромат не начинает наполнять воздух, а не то, что осталось от Левина.

А потом я прислоняюсь к плитке, тяжелые брызги воды заглушают все звуки, и позволяю себе заплакать.

Это утро после моей свадьбы, и я рыдаю в душе.

Давненько я не чувствовала себя такой одинокой.

***

Поскольку мы не отправляемся в медовый месяц, а своего жилья у нас пока нет, мы возвращаемся в дом Найла и Изабеллы.

— Я предлагал остановиться в отеле, — говорит мне Левин, отвозя нас обратно. — Но Найл посчитал это плохим гостеприимством, а Изабелла хочет, чтобы ты была рядом. Так что вот так, я полагаю мы задержимся здесь.

Я знаю, чего он не говорит; что Изабелла хочет, чтобы я была рядом, и что, если бы была возможность оставить меня без Левина, она бы не преминула воспользоваться этой возможностью. Но как бы кто ни относился к этому, Левин теперь мой муж, и просить его остаться в другом месте было бы верхом грубости.

Изабеллу воспитывали так же, как и меня, — грубость по отношению к гостям невозможна. В худшем случае можно быть холодной с теми, кто тебе не нравится, но при этом оказывать им гостеприимство. У меня такое чувство, что она будет холодна с Левином до тех пор, пока мы не найдем собственное жилье, и раньше я могла бы не согласиться с этим, но теперь я и сама не очень-то рада ему.

Сколько бы я ни напоминала себе, что знала, во что ввязываюсь, что это не только моя вина, но и его, я не могу остановить боль, которая, кажется, поселилась в моей груди и поселилась там надолго. Он мог бы попытаться, думаю я, а потом снова и снова вспоминаю, что это он так пытается. Он сделал все, что мог, чтобы сделать меня счастливой в тех пределах, которые ему по силам. И не его вина, что этого недостаточно, не больше, чем моя.

Левин паркуется на подъездной дорожке и глушит машину.

— Мы на месте… дома — нейтрально говорит он, глядя на окрашенный в серый цвет дом перед нами. — Пока что.

Я сжимаю пальцы на коленях, чувствуя, как беспокойство нарастает и превращается в комок в горле.

— Когда мы будем искать свое жилье?

Он смотрит на меня, и я вижу намек на сочувствие в его голубых глазах. Непривычно. Я не могу сидеть здесь и притворяться, что не знаю, что Левин заботится обо мне. Не его вина, что мне этого недостаточно. Что я хочу большего.

— Когда захочешь, — говорит он мне. — Мы можем начать поиски завтра, а можем подождать немного, пока ты не будешь готова, если тебе здесь комфортнее.

— Ты сделаешь это для меня? — Пролепетала я, не успев остановить себя. Я знаю, что ему не особенно нравится оставаться здесь. Да и как он может, когда моя сестра так явно его не одобряет? Изабелла, может, и не прогоняет его, но она не сделала, и не сделает, ничего, чтобы он почувствовал себя желанным гостем.

— Елена. — Левин протягивает руку и накрывает мою, успокаивая ее, которая все еще сжимается на моем колене. — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива. Чтобы тебе было легче. Если бы это могло быть моей свадебной клятвой, то так бы и было. Если это означает остаться здесь, пока ты не будешь готова…

— Всего на день или два. — Я прервала его, прежде чем он успел сказать что-то еще. Я уже не знаю, что больнее, отказ или эти моменты, когда он говорит мне, что хочет сделать меня счастливой, и я знаю, что, если бы он мог дать мне все, он бы дал. Это только подчеркивает тот факт, что он делает это не со злым умыслом, а значит, ничего не может изменить.

Если бы у Левина осталось сердце, которое он мог бы отдать, оно было бы моим. Именно это он пытался сказать мне все это время, я почти уверена в этом. Но, по его словам, у него его нет.

И я больше не уверена, что он ошибается.

— Несколько дней, это хорошо, — соглашается Левин. — Мы можем поискать квартиру или дом, как ты захочешь…

Я киваю, тяжело сглатываю и берусь за ручку двери. Я знаю, что это несправедливо, но, если я еще раз услышу от него слова "все, что ты хочешь, все, что я могу сделать, чтобы ты была счастлива", я, кажется, закричу.

Левин почти сразу же выходит из машины и подходит, чтобы открыть для меня дверь до конца. Я выхожу и пытаюсь успокоить себя, пока мы идем по дорожке к дому. Мне почти хочется постучать, но, конечно, не нужно. Это и мой дом тоже, Изабелла ясно дала это понять, и так будет до тех пор, пока мне это нужно. Левин отступает назад, когда я открываю дверь, и следует за мной внутрь, когда я окликаю их.

— Изабелла? Найл? Мы вернулись…

Найл появляется почти мгновенно и выглядит немного взволнованным.

— Изабелла выйдет через минуту. Извините, у Эшлинг сегодня плохой день. — Он смотрит на нас двоих. — Большая комната для гостей уже приготовлена для вас двоих, милая. Изабелла перенесла туда вещи Левина.

— Спасибо. — Не знаю, почему я решила, что вернусь в ту комнату, в которой жила с тех пор, как Левин привез меня сюда из Рио, одна, а Левин будет жить в другой комнате. Теперь мы женаты. Конечно, у нас общая кровать. Но все остальное в нашем браке — обычное дело. Я почему-то думала, что и этого не будет.

Оказалось, что одной комнаты недостаточно, чтобы чувствовать себя нормально. Когда мы убираем вещи, Изабелла уже на ногах, а моя суетливая племянница лежит у нее на бедре. Она обнимает меня, отрывисто кивает Левину и отправляется на поиски обеда для нас. Весь оставшийся день она заботится обо мне и, кажется, делает вид, что Левина нет рядом, если в этом нет необходимости, а это значит, что большую часть моего первого дня в качестве жены Левин проводит с Найлом, а я с Изабеллой.

— Я рада, что ты вернулась. — Она смотрит в коридор, заканчивая кормить Эйшлинг обедом, ее собственный сэндвич по-прежнему игнорируется рядом с ее локтем. Я вижу много подобного в своем будущем, в зависимости от того, насколько суетливым будет мой собственный ребенок. — Я не собиралась переносить вещи Левина в твою комнату, но Найл сказал, что я должна это сделать. Что вы, вероятно, собираетесь спать в одной кровати. — Она смотрит на меня. — Я думала, он оставит тебя в покое, ведь это брак по принуждению и все такое. — Бурчит она.

— Я думаю… — Я поджала губы, не зная, как говорить об этом с сестрой. Если бы это был любой другой мужчина, любой другой брак, я могла бы представить себя сидящей здесь с ней на следующее утро и сплетничающей о своем новом муже. Но я чувствую себя защитницей Левина. Я знаю, как сильно он ей не нравится, и не хочу давать ей еще больше поводов для негативного отношения к нему. — Думаю, он сделает все, что в его силах. Это нелегко, Изабелла.

— Тебе тоже нелегко. — Ее голос дрожит по краям, напряженный и раздраженный, когда она встает и относит маленькую тарелку и ложку Эшлинг в раковину. — Быть замужем за человеком, который не вернулся бы, если бы ты не была беременна, это непросто. Ты вообще-то из-за него оказалась в таком положении.

— Мы виноваты оба, Изи. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

Я вижу, как Изабелла слегка смягчается, услышав свое детское прозвище. Я не называла ее так уже очень давно, и я вижу, как она вцепилась в края прилавка, как ее голова на мгновение наклонилась вперед, и я вижу, как она протяжно вздохнула, прежде чем снова повернуться ко мне.

— Как бы то ни было, — мягко говорит она. — Здесь все должно было быть по-другому. Ты должна была выйти замуж за любимого человека, если бы решила выйти замуж. Здесь должна была быть целая жизнь, которой у тебя не было бы дома. Теперь все будет по-другому. И Левин…

— Он не виноват, — твердо говорю я ей. — Я тоже принимала в этом участие. Не лишай меня права участвовать в этом, Изи. Не делай так, чтобы это было не мое решение. Ты знаешь, каково это. Ты сделала свой выбор, и пусть последствия будут прокляты. У меня есть такое же право. И я…

Изабелла смотрит на меня, ее темные глаза вдруг стали очень печальными.

— Ты ведь любишь его, правда? — Спрашивает она, отступая. — Действительно любишь.

Я тяжело сглатываю и киваю.

— Да. Я так думаю. Левин все время говорит, что у меня есть чувства к кому-то, кого на самом деле не существует, но я с этим не согласна.

Изабелла фыркает.

— В кои-то веки мы с ним в чем-то согласны. Хотелось бы, чтобы это было на другую тему. Например, чтобы он был отсутствующим мужем в Нью-Йорке, а ты оставалась здесь.

— Я не хочу этого. — Я бросаю на сестру умоляющий взгляд. — Я не ребенок, Изи. И Левин не принимает эти решения за нас. Я тоже их принимаю. Я сказала ему, что хочу остаться в Бостоне, что если мы поженимся, то будем жить в Бостоне вместе. Я хотела остаться рядом с тобой, Эшлинг и Найлом. Левин позволяет мне делать выбор за нас.

— Потому что он чувствует себя виноватым.

Я пожимаю плечами.

— Как бы то ни было, он все равно позволяет мне делать выбор.

— Как долго вы пробудете здесь? — Изабелла садится обратно и тянется за своим сэндвичем, пока Эшлинг рассеянно грызет кольцо для прорезывания зубов. — В этом доме, я имею в виду.

Я беру картофельную чипсину и разминаю ее между пальцами.

— Я сказала Левину, что мне нужно несколько дней, прежде чем мы начнем искать жилье. А потом, сколько потребуется времени, чтобы найти место, которое нам понравится, я полагаю.

— Ты знаешь, чего хочешь?

Я качаю головой.

— Сегодня я собираюсь посмотреть кое-что в Интернете. А дальше подумаю.

Это не совсем правда, но разговор не тот, который я действительно хочу вести. Я знаю, что мы с Левином пока не собираемся покупать дом, но я хочу посмотреть на дома для аренды. Он рассказал мне, что они с покойной женой жили в квартире, что у них никогда не было общего дома, потому что она умерла до того, как они смогли решить, где хотят растить свою семью. Я хочу начать нашу жизнь так, как, надеюсь, она продолжится, — в маленьком домике, вроде того, в котором я сижу сейчас. Может быть, в таком, который со временем, если он нам понравится, можно будет убедить владельцев продать его нам. Что-то, что могло бы стать нашим домом.

Изабелла больше не настаивает, и я рада этому. Она не будет давить на меня по поводу слишком многого, ни в этот день, ни в последующие, в течение нескольких дней, пока мы с Левином остаемся здесь, пока я не почувствую, что готова начать искать собственное жилье.

Он больше не прикасается ко мне. Не так. Я говорю себе каждую ночь, когда он легонько целует меня в щеку и переворачивается в постели, что мы все равно не сделали бы больше, чем просто спали, не в доме моей сестры, но я не совсем верю в это. Есть что-то вкрадчиво-романтичное в идее украсть тихие поцелуи и медленный, тихий секс, в необходимости сдерживать стоны и подавлять наши звуки удовольствия, потому что кто-то может услышать. Я хочу такого тихого секса, потому что мы хотим друг друга так сильно, что не можем ждать, но этого не будет. Я убедилась в этом после первой ночи.

Все усложняется тем, что каждое утро я просыпаюсь от того, что Левин прижимается ко мне. Ночью он старается держать дистанцию между нами, перебирается на свою сторону кровати, выключая свет. В первую ночь я получила представление о том, что, как мне кажется, является его ночным распорядком: он переоделся в пижамные штаны и футболку, забрался под одеяло с книгой и читал около часа, после чего отложил книгу и посмотрел на меня.

— Многие ночи у меня есть работа, которую я беру с собой в постель, — язвительно сказал он. — Бумаги, которые Виктор хочет, чтобы я просмотрел, файлы, отчеты. Это почти как отпуск.

Это говорило о том, что обычно он читает что-нибудь в постели, прежде чем выключить свет. В те ночи, когда с ним в постели больше никого нет. Мне пришлось вытеснить эту мысль, чтобы не зажмурить глаза, представив себе незнакомую женщину в постели с ним. Был ли кто-нибудь в Нью-Йорке после того, как он оставил меня здесь? Я не могу задать ему вопрос, спал ли он с кем-нибудь между тем, как привез меня сюда, и тем, как Найл позвонил ему, чтобы сказать, что ему нужно вернуться. Даже если бы я чувствовала, что могу, не думаю, что хочу знать ответ.

Я отложила телефон в сторону, когда он выключил свет, и Левин наклонился ко мне. На один дикий миг мне показалось, что он собирается меня поцеловать, что несмотря на то, что мы находимся в доме моей сестры, он хочет меня настолько, что ему все равно… А потом его губы коснулись моей щеки.

— Спокойной ночи, — тихо сказал он и перевернулся на спину, оставив между нами полруки, когда моя грудь сжалась, а комок в горле едва не задушил меня.

Две последующие ночи были такими же, как и каждое утро. Как бы Левин ни старался оставить между нами пространство, когда ложится спать, я просыпаюсь от того, что он лежит на мне, прижавшись широкой грудью к моей спине, его твердый член упирается мне в позвоночник, его рука перекинута через меня, как будто во сне он не может удержаться от того, чтобы не прижать меня к себе.

Это ранит сильнее, чем что-либо другое, осознание того, что подсознательно Левин хочет меня. Что ему нужно нечто большее, чем то, что он так тщательно культивировал в начале нашего брака, что-то учтивое и заботливое, но в конечном итоге отстраненное.

Я ничего не говорю об этом. Каждое утро, прежде чем он просыпается, я отползаю от него, выбираюсь из-под его руки и перебираюсь на свою сторону кровати. Я не совсем понимаю, почему. Часть меня думает, что это потому, что я боюсь, что если он узнает, то начнет спать в другой кровати. Может быть, потому что я боюсь, что во сне он подумает, что это кто-то другой, кого он держит на руках. А может… Я не могу объяснить, почему. Я просто не хочу, чтобы он знал. Поэтому я наслаждаюсь ощущением его объятий всего лишь мгновение: теплом его тела, погружающегося в мое, и безопасностью его руки, обхватывающей меня, прежде чем отстраниться от него и вернуться к реальности.

Утром четвертого дня после нашей свадьбы я встаю, выскользнув из-под его руки. Сегодня утром мы должны посмотреть дома, риелтор, с которым связалась Изабелла, дал нам номер ключа от ячейки для каждого из них, и мы должны отправиться в путь через пару часов. Я оставляю Левина тихонько похрапывать в кровати, а сама бегу в коридор в душ, накидываю халат и возвращаюсь в комнату, которую уже начала считать нашей, как бы ни старалась этого не делать.

Скоро я буду просыпаться в нашем доме. Эта мысль наполняет меня странной смесью ужаса и волнения, потому что я никогда не думала, что у меня с ним будет что-то подобное. Даже когда я представляла себе брак по расчету, на который рассчитывала, до всего этого, это была бы моя поездка в дом мужа. А не к нам. Не то, что я бы выбрала вместе с ним.

Это новый опыт для меня.

Когда я возвращаюсь, Левин уже проснулся, полусидит в кровати и трет лицо рукой. На нем, как всегда, футболка с пижамой, я думаю, это скорее способ уберечь нас от того, чего он пытается избежать, чем то, как он обычно спит, и я вижу, как под ней напрягаются его мышцы, отчего у меня пересыхает во рту.

Со дня нашей свадьбы прошло четыре дня, а мне кажется, что с нашей брачной ночи прошла целая жизнь. Меня переполняет желание, я жажду его. Проводить с ним каждую ночь в постели и не делать ничего, кроме сна, кажется пыткой, и я не могу не задаваться вопросом, что бы он сказал, если бы я сказала ему об этом. И снова я задаюсь вопросом, что значит "удовлетворена"? Я не уверена, что может удовлетворить меня, когда дело касается его. Я еще ни разу не чувствовала, что мне его достаточно.

Хотелось бы, чтобы он чувствовал то же самое по отношению ко мне.

— День охоты за домом? — Левин смотрит на меня, разглядывая облегающие черные брюки и шелковую блузку-пеплум кремового цвета, которую я надела с парой босоножек и жемчужными серьгами, более причудливыми, чем те, что я обычно ношу днем. — Ты выглядишь так, будто идешь на собеседование.

Я пожимаю плечами.

— Я не знаю, что нужно надевать на такие мероприятия. Я подумала, что должна выглядеть хорошо.

— Ты выглядишь прекрасно.

Его голос искренен, и я замираю с рукой на полпути к уху, одна жемчужная шпилька все еще зажата между пальцами. Я смотрю на него, и меня захлестывает поток эмоций.

— Спасибо, — шепчу я, не зная, что еще сказать. Я хочу услышать его слова снова. Я хочу, чтобы он встал с кровати, подошел ко мне и поцеловал, прошептав это мне в губы. Вместо этого мы смотрим друг на друга через пропасть между кроватью и тем местом, где я стою, и у меня снова болит в груди.

Левин встает, но не идет ко мне. Он проходит мимо меня, собирая одежду с комода, и я представляю, как он делает это в нашей собственной спальне, где бы она ни находилась. Это будет моя жизнь, каждое утро, до конца дней. Это должно делать меня самой счастливой женщиной на свете. Вместо этого я чувствую себя так, будто тону. Не потому, что я не хочу, чтобы это был Левин, с которым я провожу каждое утро, а потому, что я хочу.

— Я иду в душ. Встретимся за завтраком. — Он смотрит на меня, и я вижу мелькнувшее мгновение, когда он почти движется ко мне, как будто инстинктивно хочет прижаться ко мне для поцелуя.

А потом он уходит, исчезая в коридоре.

Я опускаюсь на край кровати, жемчужная шпилька все еще в моей руке. Не плачь, твердо говорю я себе. Я не могу проводить каждое утро своей жизни в слезах. Я должна найти способ сделать так, чтобы мне не было так больно, потому что иначе я не справлюсь. Когда родится ребенок, будет легче, говорю я себе. Тогда мне будет чем занять свое внимание. Кто-то, кто потребует от меня столько внимания, что я даже не замечу, как Левин пройдет мимо меня, не поцеловав. Тогда будет не так больно.

Хотелось бы в это верить.

13

ЕЛЕНА

К тому времени, как мы проходим по третьему из пяти домов, которые нам предстоит осмотреть, я не знаю, как мы выберем один. Я никогда не охотилась за домами. Я думала, что мы решим что-то сегодня, и сказала об этом Левину, когда мы ушли, чтобы посетить первый дом.

— Я не хочу тратить кучу времени на хождение туда-сюда, — твердо сказала я ему. — Я просто хочу что-то решить, чтобы мы могли переехать и покончить с этим.

Левин пожал плечами.

— Я не привередлив, — сказал он мне. — Я долгое время жил в одной и той же квартире. Кроме комнаты, которую я могу превратить в кабинет, мне ничего не нужно.

Не знаю, почему его ответ вызвал у меня чувство разочарования. Я не хотела, чтобы он со мной спорил. Я просто хотела… я не была уверена… Возможно, чтобы у него было свое мнение на этот счет, может быть, чтобы ему было не все равно.

Я никогда не думала, что мне может так надоесть, когда кто-то говорит мне, что я могу иметь все, что захочу, все время. Я знаю, это звучит неблагородно. Но на самом деле я хотела, чтобы у него тоже было свое мнение.

Первый дом был слишком маленьким. Технически в нем было три спальни, но только одна была достаточно просторной, чтобы стать нашей, а две другие были бы тесноваты для детской и кабинета.

— Думаю, было бы неплохо иметь комнату для гостей, — неуверенно говорю я Левину, когда мы отправляемся во второй дом. — Не знаю, кто будет приходить в гости, но на всякий случай…

— Почему бы и нет? — Левин пожимает плечами. — Было бы неплохо. И кто знает? Может, твои родители когда-нибудь приедут в гости.

Мне приятно слышать это от него, но я не думаю, что моя мама остановится в доме Изабеллы или у меня, где бы он ни находился. Я знаю, что Изабелла избегала показывать ей свой дом с Найлом, зная, что наша мама считает его огромным шагом вниз по сравнению с тем, в котором мы выросли, и тем, что, по ее мнению, мы заслуживаем. И все же, кто знает, что ждет нас в будущем? Возможно, у меня появятся друзья, которым понадобится место для ночлега после того, как они засидятся допоздна. Левин может знать кого-нибудь. Есть надежда, что у нас будет место для гостей. И место для сна, если вдруг станет слишком тяжело лежать в постели рядом с человеком, который на самом деле не хочет быть рядом. Я не позволяю последней мысли задерживаться. Второй дом красив и больше, но я не чувствую себя в нем полноценно. И третий тоже, хотя я не могу точно сказать, почему. На первый взгляд в них нет ничего плохого, но, как я говорю Левину за обедом перед тем, как мы посетим четвертый и пятый дома, это просто не похоже на дом.

— Нам не нужно торопиться, — мягко говорит он мне, откладывая заказанный им бургер. Передо мной лежит салат с заправкой, потому что это один из немногих продуктов, которые, как мы с Изабеллой выяснили путем неприятных проб и ошибок, я, кажется, могу есть без проблем. — Я знаю, ты сказала, что хочешь выбрать что-то сегодня, Елена. Но у нас есть время. Изабелла старается быть более приветливой со мной, я это вижу. Хорошо, что у меня есть время с Найлом, я давно его не видел до этого. И тебе удобно там с сестрой. Мы никуда не торопимся.

Я киваю, ковыряя вилкой свой салат и не испытывая никакого желания есть. Я не знаю, как объяснить ему, что мне кажется, что мы действительно торопимся, что чем скорее мы выберемся из этого странного лиминального пространства, где я живу в доме сестры с новым мужем, тем скорее наш брак перейдет в нечто более реальное для нас обоих. Я не могу подобрать нужные слова, чтобы сказать ему, потому что знаю: что бы я ни сказала, он, скорее всего, напомнит мне, что наш брак таким и будет. К лучшему или к худшему, без каламбура, но это так. Это наша совместная жизнь.

— Мы рассмотрим два последних варианта, — ободряюще говорит Левин. — Если один из них покажется тебе подходящим, мы будем двигаться дальше. А если нет, мы найдем несколько других, чтобы посмотреть. В конце концов мы найдем тот, который нам нужен.

Это не вселяет в меня надежду, как я понимаю. Я уже подумываю о том, чтобы сказать, что после обеда мы просто вернемся к Изабелле и Найлу, но я решаю сесть в машину, пока Левин ищет дорогу к четвертому дому, и когда мы выезжаем на гравийную дорожку, я очень рада, что сделала это.

Как только я взглянула на него, у меня возникло чувство, которого не было ни с одним другим, как будто это наш дом, и я просто не знала об этом до сих пор, чувство, на которое я надеялась. Сам дом находится примерно в пятнадцати милях от дома моей сестры, не на воде, а прижавшись к деревьям, которые, как я вижу со своего пассажирского места, ведут к тропе, уходящей дальше в лес. Я представляю, как буду гулять там с коляской, может быть, с собакой на поводке, или совершать пробежку в прохладном утреннем воздухе позже, когда наш ребенок подрастет и будет в школе.

В спешке я понимаю, что за несколько секунд смогла представить себе будущее здесь. Может, мы купим его, думаю я про себя, выходя из машины и поднимаясь по гравийной дорожке. Дом, похожий на дом Найла и Изабеллы, построен из популярной здесь обшивки, двухэтажный, с мансардным окном и двускатной крышей. Дом выкрашен в белый цвет с темно-синими ставнями. Когда Левин отпирает дверь и мы заходим внутрь, у меня снова возникает ощущение возвращения домой.

В доме нет ни мебели, ни украшений, все как с чистого листа. Полы из гладкого дерева, темные с белыми стенами, готовые к тому, чтобы мы их покрасили или оклеили обоями любого цвета или рисунка, если он станет нашими навсегда.

После одной прогулки по дому я поняла, что это идеальный вариант. И еще я знаю, что, если скажу Левину, что хочу именно этот, он улыбнется и скажет: "Конечно". Все, что пожелаешь. Но я хочу, чтобы он тоже этого хотел.

— Давай пройдемся по нему еще раз, — говорю я ему, когда мы возвращаемся в фойе. — Мне очень нравится…

— Мне тоже. — Левин проводит рукой по лицу. — Он кажется просторным, но не слишком большим. Не то что мы будем теряться здесь до рождения ребенка и даже после.

При этих словах у меня что-то перехватывает в горле. Кажется, я еще не слышала, чтобы он говорил это так непринужденно. Пока не родится ребенок. На мгновение в его голосе нет ни вины, ни колебаний. Он говорит это так, будто так должно было быть всегда… он, я и наш ребенок. И, может быть, даже больше, однажды.

Я должна остановить эту мысль, пока она не зашла слишком далеко. Мы не говорили об этом, и я не позволяла себе думать о том, захотим ли мы иметь еще детей после этого незапланированного рождения. Но я думаю о том, как сильно мы с Изабеллой любим друг друга, как мы всегда были преданы друг другу, и мне кажется, что было бы неправильно лишать нашего ребенка иметь брата или сестру.

Поговорим об этом в другой раз, решаю я, глядя в коридор. Нам не нужно решать сегодня. Спешить некуда.

— Все так открыто. — Я веду Левина по коридору в гостиную, одну из самых больших комнат в доме, с огромным каменным камином и двойными французскими дверями, выходящими на засаженный деревьями задний двор. — Свет здесь прекрасный. Окна такие большие, что мы могли бы устроить здесь уголок для чтения, — я указываю на один из больших эркеров, из которого открывается великолепный вид на задний двор. — И мне нравится каминный камин. Представляешь, как он будет украшен к праздникам? А как уютно будет зимой?

В одну из ночей, проведенных в Рио, Левин рассказал мне о том, какие здесь северо-восточные зимы. Для меня это звучало захватывающе, что-то новое, а он покачал головой:

— Это как раз в твоем духе, найти причину, чтобы радоваться этому, а не бояться. Посмотрим, что ты почувствуешь, когда окажешься по пояс в снегу и почувствуешь, что он пробирает тебя до костей, только чтобы сходить в продуктовый магазин.

Воспоминание пронзает меня путаной нитью эмоций. Я почти не слышала, что он сказал в тот вечер после слов "посмотрим, как ты себя почувствуешь", потому что в тот момент это подразумевало, что он не будет здесь в мою первую зиму, но теперь он будет здесь, в мою первую зиму и все последующие, и это ощущение настолько горько-сладкое, что мне приходится сдерживать желание расплакаться, как это часто бывает в последнее время.

Я прочищаю горло и иду через гостиную на кухню.

— Я не умею готовить, — говорю я ему со смехом. — Но с такой кухней, как эта, как я могу не научиться?

Она вдвое меньше гостиной, со светло-серым гранитным островом, шкафами повсюду и плитой. Вся техника блестит и новая. Окна выходят на задний двор, где стоит плита, и на ту сторону дома, где расположена раковина, с видом на гараж и другую часть двора. Здесь светло и просторно, и я вижу, как провожу здесь время, готовлю завтраки и учусь готовить ужины для гостей, чтобы они могли прийти и насладиться ими.

Левин усмехается.

— Я тоже не очень люблю готовить, — признается он. — Достаточно долго прожить одному, и часто еда на вынос становится лучшим решением. Но я тоже могу научиться. — Он улыбается мне, и я вижу момент, когда его бдительность ослабевает, и он становится самым естественным. — Не могу позволить тебе заниматься всем хозяйством. Я тоже должен быть на высоте.

Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, борясь с очередным приливом эмоций. У меня была причина снова пройтись по дому, я хотела найти в каждой комнате что-то, что могло бы стать частью нашего будущего здесь, показать Левину, как может выглядеть наша жизнь. Я хотела этого, увидеть его таким, каким бы он был, если бы это было то, чего мы оба хотели все это время, а не то, что мы вслепую пытаемся найти способ, чтобы все получилось.

Если быть честной с собой, я хотела увидеть, каким он был, когда хотел этого. До того, как он решил, что больше никогда не будет иметь ничего подобного.

Не знаю, помогает ли это сейчас или вредит.

— Пойдем. — Я прочистила горло, выходя обратно в коридор. — Эта комната может стать твоим кабинетом, — говорю я ему, указывая на комнату с открытой дверью, которая находится внизу от гостевой ванной. Она среднего размера, с окном, выходящим на другую сторону дома. — Ты можешь делать с ней все, что захочешь, украшать ее как угодно….

— Даешь разрешение? — Левин снова усмехается. — Я сразу решил, что ты можешь принимать все решения по декору, но я возьму одну комнату.

Я сужаю глаза, наслаждаясь игривой ноткой в его голосе.

— В зависимости от твоего вкуса, может быть, и больше одной комнаты. А спальня внизу может быть комнатой для гостей.

— По-моему, звучит неплохо.

Мы поднимаемся наверх, где находятся остальные три спальни и вторая дополнительная ванная комната. Там есть большая хозяйская спальня, а затем две спальни хорошего размера с ванной комнатой между ними.

— Эта должна быть детской, — предлагаю я, когда мы заходим в первую комнату. — Она ближе всего к нашей.

— В этом есть смысл. — Левин оборачивается и смотрит. — Здесь много места. В какой цвет ты думаешь ее покрасить?

Мое горло снова сжимается, комок грозит задушить меня.

— Я не знаю, — наконец отвечаю я. — Я не заходила так далеко. Я думала о чем-то нейтральном. Может быть, желтый, что-то солнечное и яркое.

— Или шалфейно-зеленый? — Предлагает Левин, поворачиваясь ко мне лицом. — Мне всегда нравился этот цвет. — Я настолько поражена тем, как легко он включился в разговор, что не могу ответить ни секунды. Моя нерешительность, похоже, раззадорила его, и по его лицу пробегает странное выражение, как будто он осознал, что натворил. Что на мгновение он забыл, что может быть кем-то иным, кроме как взволнованным возможностью оформить детскую нашего ребенка в этой комнате.

— А чтонасчет другой комнаты? — Он отворачивается, глядя в сторону двери, и я чувствую, как мое сердце снова замирает. Я чувствую, как от него исходит напряжение, как он снова замыкается в себе. Во мне поднимается разочарование, заставляющее меня стиснуть зубы.

Я не хочу злиться на него. Не сегодня, и не из-за того, что я решила сделать сама, зная, что это, скорее всего, будет проигрышным делом. Левин всегда будет подчиняться мне, когда дело дойдет до принятия решений о нашей жизни, по крайней мере, таких решений, как, например, в каком доме жить и где, потому что это больше моя жизнь, чем его. Потому что всю ее он потратит на то, чтобы компенсировать то, что, как ему кажется, он у меня отнял.

В то время как на самом деле он дал мне так много того, что я хотела.

— Другая комната… — Я колеблюсь. — Я не знаю. Может быть, комната для ребенка, когда он подрастет. На случай… — Я тяжело сглотнула. — На случай, если нам понадобится детская для еще одного ребенка.

Я вижу, как напрягаются его плечи, и вздрагиваю. Рождение одного ребенка никогда не входило в планы Левина, поэтому я не могу представить, что он много думал о втором, если вообще думал.

— Мне нравится, что у меня есть сестра, — тихо шепчу я. — Нашему ребенку это тоже может понравиться. Или братик.

Он испускает долгий, медленный вздох.

— Может быть, — наконец говорит он, по-прежнему не глядя на меня. — Нам просто придется посмотреть, что будет дальше, я полагаю.

Это не то однозначное "нет", которого я боялась, но и не то, что я хотела услышать. Он выходит из комнаты, открывая дверь, и пересекая холл к главной спальне, а я следую за ним, немного отставая, стараясь держать свои эмоции под контролем.

— Мы могли бы устроить здесь еще один маленький уголок для чтения, — предлагаю я. Все, что угодно, лишь бы увести разговор от тем, от которых мне хочется плакать. — Зимой было бы так уютно, особенно с камином…

Комната огромная, с еще одним большим эркером, выходящим на задний двор, и маленьким балконом, ведущим на него. В комнате есть камин, чего у меня еще никогда не было в спальне, и мысль о том, чтобы уютно устроиться здесь в холодное время с книгой и теплым огнем, кажется просто райской. К спальне прилагается ванная комната с большой гидромассажной ванной и отдельной душевой кабиной, не уступающая ни одному номеру люкс, в котором мы останавливались. Я стараюсь не вспоминать, как мы с Левиным лежали в ванне в том последнем номере отеля в Рио.

Он долго молчит, глядя вдаль, отвернувшись от меня.

— Левин? — Спрашиваю я, наконец, нерешительным шепотом, и когда он поворачивается ко мне лицом, выражение его лица пронзает меня до глубины души.

Оно настолько противоречиво, что я не могу этого вынести. Я вижу все, с чем он борется, в тот краткий миг, когда ему удается смахнуть часть этого, и я понимаю, что он действительно этого хочет. То, что он стоит здесь со мной, представляя наше будущее в этом доме, делает его счастливым. И это также заставляет его чувствовать себя настолько виноватым, что это разрывает его на части.

Я знаю, что не должна идти к нему. Он не поцеловал меня ни разу, кроме как в щеку, с нашей брачной ночи. Но я не могу остановиться. Видя его таким, я разрываюсь на части, потому что, независимо от того, что думает он, Изабелла или кто-то еще, я действительно люблю его. Я знаю это до глубины души, с такой уверенностью, какой, наверное, никогда не испытывала ни к кому другому. Я люблю его, и мне невыносимо видеть его в такой боли, как было невыносимо видеть его в Рио, когда я выхаживала его.

Поэтому я преодолеваю расстояние между нами, и прежде чем он успевает остановить меня, я поднимаюсь на цыпочки и прижимаю руку к его щеке, а мои губы касаются его губ.

— Это наш дом, — тихо шепчу я ему в губы. — Это тот, который я хочу.

Это то, что мне нужно. Я имею в виду не только дом. Я имею в виду его, и нашу жизнь, и нашего ребенка, все, что у меня с ним есть, и я не уверена, понимает ли он это. Я чувствую, как он напрягается, когда я целую его, и готовлюсь к тому моменту, когда он оттолкнет меня, когда он скажет мне, что мы не можем этого сделать.

Я чувствую, как его пробирает дрожь, и знаю, что это значит. Я чувствовала это уже много раз, как он борется с собой, пытаясь не поддаться мне, не поддаться тому, чего хотим мы оба.

Но я хочу, чтобы он проиграл эту битву.

Когда его руки ложатся на мою талию, я понимаю, что он проигрывает, если уже не проиграл.

Его рот прижимается к моему, скользя по моим губам. Я чувствую, как он колеблется, пытаясь не целовать меня. Я почти слышу, как в его голове крутятся колесики, требующие, чтобы он отступил, придумывая все причины, по которым он не должен этого делать, и все причины, по которым он должен это сделать.

Пожалуйста, не останавливайся. Я скольжу руками по его груди, пальцы проникают в небольшую щель над верхней пуговицей, где он оставил две расстегнутыми. Я прижимаю кончики пальцев к его теплой коже и провожу языком по его нижней губе.

Он разрывает поцелуй, совсем чуть-чуть.

— Нам нужно посмотреть еще один дом…

— Вот он. — Я наклоняюсь, снова касаясь губами его губ. Я слишком боялась того, что он отвергнет меня, что я почувствую, как это будет больно. Слишком боялась, что не знаю, сколько времени, по его мнению, должно пройти, прежде чем мы снова ляжем вместе в постель. — Это наш дом.

— Он еще не наш. — Слова прозвучали между нашими ртами, его дыхание согрело мои губы, и во мне вспыхнуло желание.

— Будет. — Я расстегиваю одну пуговицу его рубашки, другую, третью, целую его между ними, провожу языком по его нижней губе, впиваюсь в нее зубами. — Левин…

Я знаю, что он знает, чего я хочу. Его рука крепко сжимает мою талию, его бедра двигаются навстречу моим, и я чувствую, как он тверд. Он тоже хочет меня, и в этот момент я решаю сделать так, чтобы ему было как можно сложнее отказать мне в этот раз.

— Ты сказал, что хочешь дать мне то, что я хочу, — шепчу я ему в губы. — Я хочу тебя. Здесь. Сейчас. Пожалуйста…

— Это нечестно. — Голос Левина хриплый, и я чувствую, как его руки сжимают мою талию, как будто он борется с желанием притянуть меня ближе или оттолкнуть. — Ни капельки, Елена…

— Я знаю.

Я закрываю глаза и целую его крепче. Я тянусь вверх, закидывая одну руку ему за голову, и прижимаю его рот к своему, а другой рукой продолжаю расстегивать пуговицы на его рубашке, пока она не оказывается почти полностью расстегнутой, и я чувствую, как он снова вздрагивает, когда мои пальцы проводят по его животу.

Когда я чувствую, что он поддается, когда его рот открывается и его язык связывается с моим, у меня слабеют колени. Прошло меньше недели, но мне кажется, что с тех пор, как он в последний раз целовал меня вот так, прошло невыносимо много времени, и я вцепляюсь пальцами в края его рубашки, притягивая его ближе.

Я чувствую, как он стонет мне в губы, вибрация покалывает кожу, а его руки спускаются к моей попке, сжимая и обхватывая, притягивая меня еще ближе. Я расстегиваю последние пуговицы его рубашки и разрываю поцелуй, чтобы провести губами по его горлу, проводя языком по впадинке ключицы, а мои руки опускаются к его поясу.

В любое мгновение он может вспомнить, что ему кажется, что мы не должны этого делать, что он должен остановить меня. Я хватаю каждую секунду близости с ним, которую только могу, откладывая ее на все дни и ночи, когда, как я знаю, он вспомнит о самоконтроле, смакуя, пока он находится под моим контролем. Я провожу губами по его груди, спускаюсь еще ниже, опускаюсь перед ним на колени и расстегиваю молнию.

— Елена, пол…

— Мне все равно. — Я просовываю руку в отверстие его брюк, и он становится таким твердым, что мгновенно впивается в мою руку, горячий и пульсирующий. Я слышу, как Левин сдерживает стон, когда я провожу большим пальцем по влажному кончику его члена, уже капающего на меня, а его рука гладит меня по волосам.

— Блядь, Елена…

— Я хочу тебя, — дышу я, мои губы совсем близко к его члену. — Пожалуйста…

Он хихикает низким, темным, глубоким звуком.

— Ты стоишь на коленях с моим членом в руке, и умоляешь меня. — В его голосе звучит ирония. — Черт возьми, Елена, ты хоть понимаешь, что ты делаешь со мной?

В одном этом вопросе столько всего.

— Иногда, — шепчу я, а затем, прежде чем он успевает ответить, прежде чем момент может стать мрачным и печальным и превратиться в нечто, что может помешать нам сделать это, я скольжу рукой вниз по его длине и обхватываю губами кончик его члена. Я чувствую дрожь, которая пробегает по всему его телу, когда его рука прижимается к затылку.

Теперь я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять, что ему нравится. Чего он хочет. Что сведет его с ума от желания. Я знаю его вкус, ему нравится, когда я провожу языком по его кончику, слизывая выступившую сперму, соленую и густую на моем языке. Я знаю, что ему нравится, когда я медленно опускаю руку вниз, а губы и язык следуют за ней, позволяя ему наблюдать за тем, как я ввожу его дюйм за дюймом, до самого горла, и смотрю на него с широко раскрытыми глазами.

Я вижу момент, когда он перестает сопротивляться, когда он сдается и отдается наслаждению. Его пальцы скользят по моим волосам, выражение его лица смягчается, а глаза затуманиваются от вожделения, когда он наблюдает за тем, как я сосу его член.

— Ты чертовски красива, — бормочет он, его пальцы скользят по моей челюсти, когда я беру его чуть глубже, и он стонет. — Такая хорошая девочка. Ты так хорошо принимаешь мой член.

Дрожь пробегает по моему позвоночнику, мои бедра сжимаются от похвалы. Его голос струится по мне, как шелк, и я страстно хочу, чтобы он был внутри меня, чтобы он снова заполнил меня. Ничто и никогда не может быть так хорошо, как он, когда он внутри меня, я уверена в этом.

Я скольжу вниз, пока мой нос не касается его кожи, и его голова откидывается назад.

— О, черт, — вздыхает он, и я держу его так, сколько могу, мое горло сжимается вокруг него, пока я не вынуждена выдохнуть.

Когда я соскальзываю с его члена, немного задыхаясь, выражение его лица не дает мне покоя. Он смотрит на меня сверху вниз с выражением такой неприкрытой похоти, что мне кажется, будто я больше никогда не смогу дышать. Я вижу, как его вторая рука сжимается на боку, как будто он пытается остановить себя, и не может.

Он опускается передо мной на колени, запустив руку в мои волосы и сжимая их в кулак, а его рот снова приникает к моему. В одно мгновение я превращаюсь из соблазнительницы в ту, кого берут. Он прижимается ко мне, толкая меня на спину на твердый деревянный пол, и рычит мне в губы, резким, отчаянным звуком потребности.

— Ты сводишь меня с ума, — простонал он, прижимаясь лбом к моему лбу, а другой рукой нащупывая пуговицу моих брюк и рывком расстегивая их. Все мое тело выгибается, когда я чувствую, как его кулак смыкается вокруг талии, стягивая ткань, его рука скользит между моих бедер, и я стону, когда кончики его пальцев скользят между моими складками. — О, Боже, ты такая чертовски мокрая…

Это преуменьшение. Я вся насквозь пропитана, я хочу его, и когда он вводит в меня два пальца, более грубо, чем обычно, а его большой палец лежит на моем клиторе, мне кажется, что я могу кончить на месте. Я упираюсь бедрами в его руку, отталкиваясь от него, а его большой палец перекатывается по моему клитору в одном и том же ритме снова и снова, пока я не оказываюсь так близко к развязке.

Когда он снова целует меня, я впиваюсь зубами в его нижнюю губу. Он удивленно хмыкает и еще сильнее вводит в меня пальцы, доводя до грубого, быстрого оргазма, как будто точно знает, что мне нужно, и это уже не должно меня удивлять. Он всегда знал, что мне нужно.

Его язык проникает в мой рот, переплетаясь с моим, а другой рукой он стягивает мои брюки на бедра, наклоняясь надо мной. Я чувствую, как его член упирается мне в внутреннюю поверхность бедра, готовый занять место его пальцев в тот момент, когда я кончу для него, и это толкает меня за грань.

Я хватаюсь за его затылок, впиваясь ногтями в его шею, когда мой крик удовольствия поглощается поцелуем, сжимаюсь вокруг его пальцев, а его большой палец впивается в мой клитор. Мое зрение расплывается по краям, когда я кончаю, все мое тело бьется в конвульсиях, когда я наконец кончаю, оргазм, в котором я нуждалась несколько дней, обрушивается на меня, как приливная волна, снова и снова, пока я прижимаю его рот к своему, а моя вторая рука опускается вниз, чтобы захватить его запястье и прижать его руку к себе, как будто он может остановиться в любой момент.

Я сжимаюсь вокруг него, оседлав его пальцы, пока оргазм не начинает ослабевать, и он не вырывает свою руку из моей. Я вскрикиваю от потери трения, в тот момент, когда снова чувствую пустоту, но это ненадолго.

Он стягивает штаны с бедер, и я вижу, как он обхватывает рукой свой длинный, толстый член, его пальцы все еще блестят от моего возбуждения. Это зрелище настолько откровенно развратное, что вызывает во мне новый прилив удовольствия, и я стону, когда он наклоняется вперед, и набухшая головка его члена толкается в меня, а я выгибаюсь дугой вверх, обхватив рукой его задницу.

— Трахни меня, — задыхаюсь я, впиваясь ногтями в его кожу. — Пожалуйста, трахни меня…

Я не могу обхватить его ногами. Мои брюки запутались в икрах и стянуты вниз ровно настолько, чтобы Левин смог раздвинуть мои ноги достаточно далеко, чтобы он мог войти в меня. Я чувствую себя наполовину сдержанной под ним, отчаянно пытаюсь прижаться к нему ближе и полностью отдаюсь на его милость. Это сводит с ума и возбуждает одновременно, и я впиваюсь ногтями в его спину, выгибаясь под ним, когда он начинает проникать глубже.

— Пожалуйста…

— Полегче. — Его рука обхватывает мою челюсть, наклоняя мою голову вверх, чтобы он мог смотреть на меня сверху вниз. — Это то, чего ты хочешь, Елена?

Я смотрю на него, чувствуя полуобморочное состояние от потребности. Неужели он действительно спрашивает об этом прямо сейчас? Головка его члена уже внутри меня, но он не проникает глубже, удерживая меня под собой. Я сжимаюсь вокруг него, двигая бедрами, чтобы получить немного давления и трения, в которых я так отчаянно нуждаюсь, и вижу, как его челюсть сжимается, когда он борется за контроль.

— Ты хочешь, чтобы я трахал тебя на полу, вот так? — Его вторая рука лежит рядом с моей головой, глаза темные от вожделения. Его бедра двигаются, и он вводит в меня еще один дюйм своего члена, заставляя меня стонать с отчаянным звуком, который в любой другой момент заставил бы меня чувствовать себя неловко, но сейчас мне все равно. Мне нужно больше.

— Да… — Я впиваюсь ногтями в его спину, крутя бедрами под ним, но его мускулистая масса удерживает меня на месте. — Боже, Левин, пожалуйста!

— Ты даже не представляешь, что ты делаешь со мной. — Еще один дюйм, а мне все еще нужно больше. Я беспомощно сжимаюсь вокруг него, нуждаясь в его толчках, нуждаясь в горячем скольжении его внутри меня вперед и назад, заставляя меня кончить снова. — Ты даже не представляешь, что я чувствую из-за тебя. Каждый гребаный день, Елена…

Он подается вперед еще на дюйм. Я вскрикиваю, вздрагивая, и он стонет.

— Ты сбиваешь меня с толку. Каждый гребаный день, с тех пор как я тебя встретил. Черт возьми, Елена, ты заставляешь меня хотеть…

Его бедра подаются вперед, когда он откусывает последнее слово, как проклятие, вгоняя в меня свой член сильнее, чем когда-либо прежде, и я рассыпаюсь под ним. Он начинает двигаться, когда я кончаю, каждый толчок его члена проходит через мои сжимающиеся мышцы, и я снова вскрикиваю, но звук внезапно поглощается его ртом, когда он крепко целует меня. Он хватает меня за обе руки, его пальцы обвиваются вокруг моих запястий, и я вспоминаю ночь в мотеле, когда он связал меня своим ремнем, и заставил меня умолять его.

Мне кажется, что я собираюсь провести остаток своей жизни, умоляя его.

Левин прижимает меня к себе, мои ноги запутались в штанинах, а запястья зажаты в его руках, и я теряю представление о том, где заканчивается мой оргазм и начинается следующий. Все, что я чувствую… это жар его кожи, обжигающий тонкую ткань моей рубашки, давление его губ на мои, горячее, неумолимое скольжение его члена в меня снова и снова, с каждым разом все глубже, как будто он хочет запечатлеть себя на мне. Его бедра скребутся с моими, его стон вибрирует в моем рту, и я чувствую, как он вздрагивает, когда тоже достигает края.

— Черт, Малыш, я сейчас кончу…

Слова вырываются у меня изо рта и обрываются, когда мои зубы перебирают его нижнюю губу, а мой язык сплетается с его языком, когда я выгибаюсь на нем. Я хочу этого. Я хочу почувствовать, как он входит в меня. Я хочу почувствовать его жар, заполняющий меня, и я хочу сказать ему, подтолкнуть его к этому, но я не могу перестать целовать его достаточно долго, чтобы сказать это. Его пальцы почти до синяков обхватывают мои запястья, его бедра впиваются в меня с безумным отчаянием, когда он прижимает меня к твердому деревянному полу. Затем я чувствую, как каждый дюйм его тела становится твердым, его член становится толстым, твердым и набухшим внутри меня за мгновение до того, как его бедра вздымаются, и я чувствую, как он заливает меня горячей струей своей спермы.

Удовольствие снова захлестывает меня, электрическим током пробегая по каждому сантиметру моей кожи. Я беспомощно содрогаюсь под ним, выкрикивая его имя, когда он зарывается лицом в мою шею, а его бедра бьются о мои, его член пульсирует, когда он сильно кончает.

Долгое время мы не двигаемся. Я чувствую, как в животе завязывается узел ужаса, зная, что именно в этот момент он возвращается к себе, вспоминает, что он думает обо всем этом, что чувствует каждый раз, когда теряет контроль. Я чувствую, когда он начинает отключаться, его руки разжимаются вокруг моих запястий, когда он отступает назад, его член выскальзывает на свободу, и он отворачивается от меня.

— Господи, Елена. — Он проводит рукой по волосам, неловко вставая и натягивая штаны на бедра. — Черт, мы, наверное, устроили беспорядок…

— Я разберусь с этим. — Моя одежда в еще большем беспорядке. Я натягиваю ее на место, и в груди у меня щемит от желания, чтобы он повернулся, посмотрел на меня, дал мне хоть что-то, кроме сожаления. — Теперь мы должны арендовать дом, верно? Мы трахались в нем.

Это ужасная попытка пошутить. Он долго стоит лицом ко мне, а потом медленно поворачивается, протягивая руку, чтобы помочь мне подняться с пола.

— Если ты хочешь этот дом, мы его получим, — говорит он мне, в обычной манере. Но я хочу не только дом.

Я стою и смотрю на человека, которого люблю, на его лицо, снова ставшее безучастным, и мне хочется сказать ему, что я буду жить где угодно, если он перестанет так на меня смотреть, если у меня будет еще хоть один день, когда он сможет просто быть со мной самим собой, а не строить все стены заново, которые у него есть, после того как он их разрушил, сам того не желая. Я не хочу чувствовать, что каждый раз, когда мы вместе, я цепляюсь за каждую секунду, потому что никогда не знаю, когда у меня будет еще одна.

— Это тот самый, — тихо говорю я ему, и снова я говорю не только о доме. Я стою и смотрю, как он застегивает пуговицы на рубашке, и мне так хочется подойти к нему, что становится больно. Я хочу поцеловать его, провести руками по его волосам и сказать, как сильно я его люблю, и я проглатываю все это вместе с болью, пылающей в моей груди. Я заставляю себя улыбнуться и наблюдаю за тем, как он выпрямляется, возвращаясь к той осторожной версии себя, которую я знаю гораздо лучше, чем хочу.

— Ну тогда я позвоню риелтору. — Левин улыбается, но улыбка не достигает его глаз. — Ты должна написать Изабелле. Мы все должны сходить на ужин, чтобы отпраздновать.

— Звучит мило. — Я выхожу за ним из комнаты и тянусь за телефоном, но сердце не на месте. Мне должно хотеться праздновать, но сейчас я этого не чувствую.

Я не знаю, как сделать все это терпимым. Я не знаю, как провести остаток своей жизни, живя ради мгновений между ними, когда Левин забывает, как сильно он ненавидит себя за все, в чем себя винит. Я не знаю, как устроить жизнь для нас обоих.

Я не знаю, как любить того, кто забыл, как это делается.

14

ЛЕВИН

На следующий день после того, как мы с Еленой договорились о доме, меня снова вызывают в штаб-квартиру Королей, чтобы встретиться с Коннором и Лиамом, а также с Найлом. По тону голоса Коннора я подозреваю, что хороших новостей не будет, но я рад, что у меня есть время собраться с мыслями.

Я знаю, что Елена расстроена тем, насколько я отстранен с прошлого дня. Я чувствую, как это исходит от нее, как бы она ни старалась это скрыть. Такое ощущение, что мы два человека, запертые в бесконечной битве с самими собой: я — со своей затянувшейся виной и горем, а она — со своей потребностью взять на себя ответственность за ситуацию, в которой мы оказались. Она твердо решила не винить меня, и какая-то часть меня желает, чтобы она это сделала.

По крайней мере, тогда мы были бы на одной волне в этом вопросе.

Эта встреча дает мне возможность сосредоточиться на чем-то одном, на работе. Возможно, я не смогу защитить Елену от самого себя, но я могу сделать все возможное, чтобы защитить ее от затянувшейся угрозы со стороны Диего, и я намерен сделать именно это. В прошлый раз я не заметил угрозы. Я был самодоволен, уверен, что знаю, что меня ждет в будущем. Теперь я догадываюсь, что меня ждет, и намерен быть к этому готовым. Он и близко не подойдет ни к ней, ни к нашему ребенку, если мне есть что сказать по этому поводу. Бостон должен был стать для нее безопасным местом, и я собираюсь сохранить его таким, хоть убейте меня.

У Коннора и Лиама серьезные лица, когда мы с Найлом входим в дом. Я чувствую, как Найл напряжен, когда он стоит рядом со мной, и я знаю его достаточно давно, чтобы понимать, когда он злится. Он долгое время служил королям, гораздо более тесно, чем я, и я знаю, что он боится за свою семью, как и я за Елену и нашего будущего ребенка.

— Что вы знаете? — Требует Найл, как только мы оказываемся в комнате, даже не удосужившись присесть. — Я хочу знать, что происходит.

Лицо Коннора напрягается, как будто он собирается огрызнуться на Найла за его тон, но Лиам поднимает руку, бросая на брата пристальный взгляд.

— Диего в ярости, — осторожно говорит Лиам, — как мы и предполагали. Судя по тому, что мы слышали, он считает, что его обошли с браком Левина и Елены.

— Значит, я полагаю, что твои следующие слова будут о том, что он решил покончить с потерями и сосредоточиться на чем-то другом? — Едко спрашивает Найл, прежде чем я успеваю вставить хоть слово. Я не уверен, что когда-либо видел его таким злым. Его руки скрещены на груди, челюсть сжата, он смотрит туда-сюда между двумя братьями, один из которых — его лучший друг. Но сейчас, я могу сказать, он не тот человек, который разговаривает с другом.

— Просто присядь, — резко вмешивается Коннор. — Мы ничего от тебя не скрываем, Фланаган. Мы знаем, что ты беспокоишься о том, что это значит для Изабеллы. Так же, как мы знаем, что Левин беспокоится за Елену, хотя если бы он держал дистанцию с ней, возможно, все это было бы проще.

Я сужаю глаза.

— Мы так и будем вечно повторять старое, или…

— Если бы я смог выдать ее замуж за кого-то с реальным влиянием…

— Ладно! — Лиам хлопнул ладонями по столу, покачав головой. — Что сделано, то сделано. Елена и Левин женаты. Ничего не изменить и не переписать. Теперь нам придется с этим смириться. — Он смотрит на меня, его плечи расправляются, когда он берет разговор на себя, игнорируя убийственный взгляд брата. — Диего принимает это на свой счет. Он не хочет, чтобы Сантьяго продолжал торговать с нами и набирал силу, которая может быть использована против него, но это нечто большее. У него из-под носа увели обеих дочерей, и то, что это сделали люди, работающие с теми же фракциями, что и Сантьяго, — соль на его рану. Здесь много слоев. — Он сжимает переносицу, выглядя усталым. — Он считает, что люди, работающие с нами, специально отказали ему в обеих дочерях Сантьяго, как дополнительное оскорбление, чтобы добавить к тому, что мы вступаем в союз с Сантьяго, а не с ним. Это, конечно, неправда, обе эти ситуации возникли из-за бунтарства девочек…

— Я буду благодарен тебе, если ты не будешь высказывать свое мнение о характере Изабеллы, — резко говорит Найл, и Лиам бросает на него возмущенный взгляд.

— Найл, мы же друзья. Не надо сидеть за столом и делать вид, будто мы оба не знаем, как все это произошло. Я не собираюсь притворяться, что не принимал безрассудных решений в погоне за Анной. Мы здесь не для того, чтобы пересказывать старые решения, принятые на эмоциях, но именно выбор Изабеллы взять дело в свои руки и выбор Елены преследовать Левина привели нас сюда…

— Ты не собираешься винить ее за это, — вмешиваюсь я, и Коннор закатывает глаза так сильно, что кажется, будто они могут исчезнуть на мгновение.

— Мы, блядь, поняли, — огрызается он. — Вы оба любите своих жен. Мы с Лиамом чувствовали бы то же самое по отношению к Ане и Сирше. Но опустите на секунду свои чертовы плечи и, блядь, послушайте.

Он встает, проводит одной рукой по волосам, а другой опирается на спинку стула и смотрит на нас обоих.

— Есть угроза, что Диего переместится на территорию Королей и нападет. У него явно достаточно ресурсов здесь, в Штатах, ресурсов, о которых мы не знали, чтобы сделать это. Сколько? Мы не знаем. Но он не собирается оставлять это так. Лично мое мнение, и мнение моего брата, состоит в том, что он глупец, если думает, что у него есть хоть малейший шанс захватить территорию Королей. Но он явно достаточно зол, чтобы думать, что может попытаться.

— Мы встретились с остальными королями. — Лиам проводит рукой по лицу: усталость омрачает его черты и делает его старше своего брата. — Они согласны с тем, что мы будем защищаться, но мы еще немного подождем и посмотрим, какие шаги он предпримет.

Выражение лица Найла мгновенно потемнело.

— Ты, наверное, издеваешься надо мной, — огрызается он. — Подождать и посмотреть? Это и есть твоя тактика?

— Ты должен помнить свое место, Фланаган, — отвечает Коннор, его тон становится жестче, но Лиам качает головой, поднимая руку.

— Прямое нападение приведет к гибели людей, Найл, ты же знаешь. Тем более что мы не знаем точно, какими силами располагает Диего, где и что он планирует. Нам нужно время, чтобы собрать информацию. Этим занимается Бет, а также Нико и некоторые из новобранцев Виктора, занимающихся шпионажем. Когда Алессио вернется из Италии, Лука поручит ему очистить некоторые ячейки Диего от ресурсов, если Диего к тому времени предпримет какие-либо шаги.

— Если мы будем стоять на своем, он может отступить. — Коннор смотрит на нас обоих ровным взглядом. — Ему есть что терять, пытаясь проникнуть на нашу территорию вот так, ради двух женщин, которые не представляют для него никакой ценности, кроме обиды. — Он поднимает руку, прежде чем Найл или я успеваем что-то сказать. — Я не хочу сказать, что считаю, будто у них нет другой ценности, и вы, блядь, это знаете, пока никто из вас на меня не ополчился. И да Найл, Изабелла под нашей защитой, всегда, но Елена главный наш приоритет. Для Диего их ценность всего лишь в том, что они задели его уязвленную гордость. Мы надеемся, что он передумает, пока все не обострилось.

— Тем временем, — продолжает Лиам, — мы собираемся установить дополнительную охрану в твоем доме, — он кивает на Найла, — и в твоем тоже, как только вы переедете, — говорит он мне. — Елена и Изабелла не должны никуда уходить без охраны. Мы все знаем, какие тактики могут быть использованы против них. Я знаю, что Изабелла защищает свою свободу, но я уверен, что она поймет, что это к лучшему. Если повезет, все скоро разрешится, и все вернется на круги своя. Елена же, должна быть охраняема со всех сторон круглосуточно. Приказ Коннора если что, не мой.

Он поднимает руки в знак капитуляции. А я пялюсь на Коннора и не понимаю его тактики.

— Лучшее, что вы можете сделать, — это оставаться рядом со своими семьями и оберегать их. Если вы понадобитесь для чего-то еще, мы сообщим вам.

Найл выглядит таким же расстроенным, как и я, но никто из нас не спорит. Мы оба достаточно хорошо знаем Коннора и Лиама, чтобы понимать, что, когда они принимают решение в таком качестве, трудно заставить кого-то из них отступить, особенно Коннора, который в любом случае всегда на острие ножа в споре с Найлом. Но никто из нас не хочет сидеть и ничего не делать, пока мы ждем. Это противоречит всему, что каждый из нас делал на протяжении всей своей жизни.

Поездка обратно домой проходит спокойно. От Найла исходит напряжение, и он крепко сжимает руль, костяшки пальцев побелели по краям.

— Я обещал Изабелле, что ей больше не придется беспокоиться об этом дерьме, — наконец говорит он, когда мы останавливаемся на подъездной дорожке. Он проводит одной рукой по волосам, его челюсть работает, и я вижу, что он сдерживает свою ярость на волоске. — Вся эта гребаная ерунда, с которой она выросла, все опасности, которым она подвергалась, закончились. Она должна быть здесь в полной безопасности. Обе девочки в безопасности. — Он сильно ударяет кулаком по приборной панели, рот поджат так тонко, что губы исчезли. — Клянусь чертовым Христом, если этот человек хоть пальцем ее тронет…

— Я знаю. — Я делаю глубокий вдох, держась за свой собственный гнев и разочарование с таким же небольшим отрывом. — Я тоже обещал Елене, что это безопасное место. Этот человек — гребаное пятно на всех нас.

— Его нужно зарыть в землю. — Найл скрипит зубами, его рука все еще проводит по волосам, сопровождаясь нервным тиком. — Я люблю Лиама как чертова брата, но они с Коннором будут сидеть на своих гребаных задницах, пока все это не сгорит.

— Может, и нет. — Я оглядываюсь на него. — Я злюсь так же, как и ты, и мне блядь не нравится столько внимания со стороны Коннора к Елене. И мне тоже не нравится ждать и наблюдать, не больше, чем тебе. Но мы не можем в одиночку развязать войну с Диего, и мы не можем уничтожить его вдвоем.

— Всех удивляет его интерес к Елене… но черта с два мы не можем. — Найл смотрит задумчиво прямо перед собой, и я вижу, как в его голове бешено вращаются колесики. — Мы…

— Нужно подождать, — твердо говорю я ему. — Как бы мне ни было чертовски больно это говорить. Ты знаешь, что я потерял, Найл. Ты знаешь, как это близко. Но мы оба занимались этим дерьмом всю свою жизнь. Мы должны думать об этом так же, как о любом другом конфликте, а не иначе из-за того, что он нас так близко касается. Если мы отправимся за ним в одиночку и потерпим неудачу, где тогда будут Изабелла и Елена? Если мы все вместе начнем войну, тогда он может отступить.

— Ты действительно, блядь, думаешь, что он отступит?

— Нет, — честно признаю я. — Но я думаю, что он может оступиться. Он зол, Найл, и его гордость уязвлена. Злые, гордые мужчины совершают ошибки. Если он поступит опрометчиво, то откроет нам путь к тому, чтобы положить этому конец, конечно при поддержке. Давай не будем поступать так же и предоставлять ему такую возможность.

Найл выпустил короткий, резкий вздох.

— Ты, как всегда, прав, — пробормотал он. — Но, черт возьми, я хочу прострелить этому человеку голову и покончить с этим для всех нас.

— Как и я. И кто знает? — Я одариваю его натянутой мрачной улыбкой. — Возможно, у нас еще будет шанс.

15

ЕЛЕНА

В день своего первого визита к врачу я испытываю невероятное беспокойство. Это как дополнение к постоянно присутствующей тошноте во время беременности, только на короткие мгновения я забываю о ней, и только что-то напоминает мне о том, о чем я должна беспокоиться. Адреналин захлестывает меня, заставляя ладони покалывать, а сердце биться, и этот цикл повторяется уже несколько дней.

Такое ощущение, что все вместилось в небольшой промежуток времени. Через два дня мы переезжаем в новый дом, и беспорядок, связанный с упаковкой вещей и стрессом, не способствует моему настроению. К этому добавляется клаустрофобия от того, что охрана Королей кажется, повсюду, Коннор приставил ко мне целую армию. И хотя Левин уладил все разговоры о том, сколько охраны будет в нашем доме и где, я все равно ненавижу это все каждую секунду.

Когда меня привезли сюда, дом Изабеллы казался мне тихой гаванью, но теперь каждый раз, когда я захожу куда-нибудь: на кухню за стаканом воды, в гостиную посмотреть телевизор, на задний двор, чтобы попытаться хоть немного успокоиться, повсюду охранники. Лиам и Коннор сказали, что их будет немного, но я не думаю, что они знают значение этого слова. К этому добавляется тот факт, что я даже не могу зайти в комнату, которую делю с Левином, чтобы уйти от них, не получив напоминания о предстоящем переезде от коробок, разбросанных по нашему полу, что должно меня радовать, но вместо этого напоминает мне, что скоро я впервые буду учиться делить жизнь с кем-то еще, жить с кем-то, только вдвоем, и этот кто-то на самом деле не хочет этой жизни со мной.

До сегодняшнего дня беременность не казалась мне вполне реальной. В моем теле пока ничего не изменилось, кроме болезненной груди и постоянной тошноты, которая начала понемногу стихать, но теперь добавилась раздражительность, буквально, меня бесят все вокруг, и прием у врача сделает теперь все реальным, а вместе с этим приходит напоминание о том, что Диего теперь угрожает не только мне. Мне есть о чем беспокоиться, и иногда это кажется непосильным.

Левин ждет меня в гостиной, когда я захожу за ним, и как только я вижу его, знакомая тоска снова нахлынула на меня. Она никогда не меняется, никогда не прекращается. Я не могу видеть его и не хотеть быть рядом с ним, прикасаться к нему, и я не могу не задаваться вопросом, прекратится ли это когда-нибудь. Смогу ли я когда-нибудь почувствовать себя по-другому.

Он больше не прикасался ко мне с того самого дня в доме, который мы выбрали. Я знаю, что дело не в том, что он не хочет меня, а в том, что он хочет меня слишком сильно, но от этого не легче. От этого становится еще хуже, когда я понимаю, что муж хочет меня, но заставляет себя держаться подальше. Как это может не бесить?

Похоже, он намерен наказывать себя до конца своей жизни, и я оказалась втянута в это.

Я прошу Изабеллу тоже пойти со мной на встречу с врачом. Конечно, я хочу, чтобы там был Левин, но мне нужен кто-то, кто уже делал это раньше, чтобы помочь мне справиться с нервами. Она с готовностью соглашается, думаю, она бы обиделась, если бы я не попросила, и предлагает отвезти нас, но ее быстро прерывает высокий мускулистый телохранитель, стоящий у двери.

— Я отвезу вас, — говорит он категорично. — Приказ короля — вы, дамы, не водите сами.

Изабелла бросает на него яростный взгляд, и я бросаю взгляд на Левина.

— Разве ты не можешь отвезти нас?

Он бросает взгляд на охранника, который выглядит обеспокоенным.

— Я справлюсь, — говорит он мужчине в черной одежде. — Думаю, я еще смогу за ними присмотреть.

Я получила представление о том, каково Изабелле жить без этой постоянной тени, без ощущения, что за ней постоянно кто-то наблюдает, следит за каждым ее шагом. С тех пор как она приехала сюда, у нее появилась свобода, которой не было ни у кого из нас, и теперь, когда она появилась и у меня, возможность просто идти куда угодно без сопровождения, жить без напоминания о том, что за углом таится опасность и нас нужно от нее защищать, мне кажется ужасным возвращаться назад. Как будто все усилия, которые мы приложили, чтобы быть в безопасности, в итоге ничего не значат.

По дороге в кабинет врача мои нервы только усиливаются. Левин оглядывается на меня, и я вижу, как он сочувственно смотрит на меня, а его рука ложится на мое бедро. Меня пробирает дрожь от ощущения его руки на моей ноге, когда он не прикасался ко мне уже несколько дней, если не считать прикосновения его губ к моей щеке перед сном. Я знаю, что он замечает это, но ничего не говорит, хотя его рука остается на моей ноге.

— Все будет хорошо, — наконец тихо говорит он мне, заезжая на парковку перед кабинетом врача. — Нет причин думать, что что-то пойдет не так. Просто рутина. Я знаю, Изабелла тоже говорила тебе об этом.

Я киваю, с трудом сглатывая. Левин беспокоится обо всем, что нас окружает, что может навредить мне или нашему ребенку, о Диего, о людях, которые нас преследуют, о ком-то, кто все еще может затаить на него злобу из его прежней жизни, но я боюсь более мелких вещей, того, как мое тело может предать меня, что мы можем потерять нашего ребенка по какой-то причине, которую я не могу контролировать, и это будет моя вина, что он потеряет ребенка снова. Я не могу сказать об этом вслух, но чем ближе к назначенному сроку, тем больше это не дает мне покоя по ночам.

Врач — тот же самый, к которому Изабелла ходила, когда была беременна, и Изабелла дружит с администратором. Она поднимается, чтобы зарегистрировать меня, в то время как Левин ведет меня к креслу в задней части комнаты, его рука касается моей спины, пока мы идем. Я чувствую, как он защитно прижимается ко мне, и это заставляет меня чувствовать себя немного менее напуганной всем этим.

— Я рада, что ты здесь, — тихо прошептала я ему, когда мы оба сели, и мое сердце слегка подпрыгнуло в груди от нервозности, когда я это сказала. Я всегда боюсь выдать свои чувства, беспокоясь, что это будет слишком, что это расстроит его, что он еще больше отстранится, если почувствует, что я становлюсь ближе. Но он просто тянется ко мне, его рука скользит по моей, и я чувствую, что расслабляюсь еще больше.

Спустя мгновение к нам присоединяется Изабелла, и я вижу, как она переводит взгляд на Левина, который держит меня за руку, прежде чем подойти и сесть рядом со мной.

— Это не займет много времени, — говорит она мне, доставая один из журналов на стеклянном журнальном столике перед нами. — Они всегда здесь очень оперативны.

Весь офис выполнен в мягких розовых и кремовых тонах, призванных успокаивать и создавать уют. В фойе никого нет, кроме нас троих, и я не могу не задаться вопросом, просто ли это свободное утро, или кто-то специально убрал всех из расписания, чтобы здесь никого не было. Как бы Коннор и Лиам ни были обеспокоены ситуацией, да что там, я знаю, что Левин тоже обеспокоен, я бы не подумала, что кто-то из них позаботился о том, чтобы моя встреча была единственной в расписании на это утро, для большей безопасности.

Когда нас вызывают, я вижу, что все сразу же стараются успокоить меня. Медсестра бодра и приветлива, а врач, когда она входит, встречает меня приятной улыбкой.

— Я слышала, что это первая беременность, — говорит она, заглядывая в мою карту. — А это…

Она смотрит на Левина, и я нервно представляю его.

— Это мой муж, Левин. — Я впервые представляю его так, и чувствую, как меня охватывает шквал эмоций, от которых щемит в груди. Я хочу быть счастливее, произнося это вслух. Я хочу не чувствовать себя так, будто это предложение звучит как "груз", когда оно срывается с моих губ.

— Приятно познакомиться. — Доктор снова просматривает мою карту, и я чувствую напряжение, исходящее от Изабеллы. Она стоит по одну сторону от меня, а Левин по другую, и я знаю, что он дает ей пространство, чтобы она поддержала меня. Это мило с его стороны, но осознание того, что он делает это потому, что не чувствует, что вообще заслуживает этого, заставляет меня чувствовать, что я могу снова начать заливаться слезами.

До сих пор он во всем отходил на второй план, подчиняясь мне, Изабелле и даже тому, что думает Найл. Я знаю, что он не такой, каким обычно бывает, и знаю, что это потому, что он не верит, что у него должно быть что-то из этого. Хотелось бы, чтобы нашелся кто-то, кто смог бы убедить его в обратном.

Сам прием проходит гораздо легче, чем я думала, хотя немного неловко, когда в тебя тыкают, тычут и осматривают, особенно в присутствии Левина. В какой-то момент он предлагает мне выйти, если я этого хочу, с чем Изабелла сразу же соглашается, типа так будет лучше, и я смогу расслабиться, но я твердо говорю ему, что хочу, чтобы он остался. Я хочу, чтобы он был здесь со мной.

Когда мы слышим слабые звуки сердцебиения на мониторе, я чувствую, что мои глаза наполняются слезами. Изабелла тихонько задыхается, ее рука сжимает мою, и я чувствую, как рука Левина слегка ложится мне на плечо. Сначала я не могу поднять на него глаза, иначе знаю, что сейчас начну рыдать. Когда я наконец нахожу в себе силы посмотреть ему в лицо, он смотрит на монитор, и выражение его лица смягчается так, как я никогда не видела. От этого я словно таю, сердце замирает, когда я протягиваю руку, чтобы коснуться его руки, а он обхватывает ее, не отрывая взгляда от монитора. На его лице появляется что-то похожее на благоговение, и на мгновение воцаряется абсолютная тишина, прежде чем он прочищает горло.

— Значит, все в порядке? — Спрашивает он врача, и она кивает, улыбаясь ему.

— Все выглядит отлично. Тошнота, которую, по словам Елены, она испытывает, это крайняя степень, но, к сожалению, у многих женщин есть такая проблема. Ты сказала, что становится лучше? — Спрашивает она, глядя на меня, и я киваю.

— Я стала больше есть. В основном этобезвкусная пища и смузи, но это уже лучше, чем было.

— Хорошо. Питайся, как сможешь, потихоньку вводи то, что можешь. Мы будем следить за твоим питанием. Возможно, тебе придется вернуться немного раньше, чтобы проверить, но в целом, я думаю, беспокоиться не о чем. — Она ободряюще улыбается Левину. — К нам постоянно приходят отцы, которые нервничают больше остальных, и я говорю им одно и то же, нет причин для беспокойства, пока они не появятся. Сейчас я не вижу ничего плохого.

— Приятно слышать. — Я слышу облегчение в голосе Левина, когда доктор отходит.

— Ты можешь идти и одеваться. Я вернусь с документами, чтобы мы могли проверить их и назначить следующий прием. Было приятно познакомиться с вами обоими.

Изабелла выдыхает, когда доктор уходит.

— Что ж, это хорошие новости. — Она улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ. — Похоже, нам придется вернуться раньше, чем я хотела, но…

— Думаю, в следующий раз, может быть, это будем только Левин и я? — Я прикусил губу, нерешительно глядя на нее. — В первый раз мне нужна была поддержка, но я думаю…

Я прерываю разговор, видя, как на ее лице мелькнула обида.

— Мы можем поговорить об этом дома, — быстро говорю я ей, доставая свою одежду. — Я готова уехать отсюда.

Я не знаю, как объяснить ей, как сильно я хочу, чтобы сейчас, когда мы услышали сердцебиение нашего ребенка, мы были только с Левином. Я чувствую, что это был момент, который мог бы сблизить нас, но присутствие в комнате моей сестры не позволило этому моменту стать таким интимным, каким он мог бы быть. Я чувствую себя виноватой, потому что знаю, что она просто хочет быть рядом со мной. Но мне также нужна любая возможность, чтобы попытаться наладить отношения между мной и Левином.

Я знаю, что ей больно, судя по тому, как она молчит всю дорогу домой. Я иду за ней на кухню, когда мы возвращаемся, и замечаю, что Левин ускользает, бормоча что-то о том, что собирается найти Найла.

— Нам не нужно об этом говорить, — резко говорит Изабелла тоном, который, как я знаю, она использует только тогда, когда пытается притвориться, что ее ничего не волнует. — Конечно, вы должны быть вдвоем.

— Изи.

— Прекрати. — Она качает головой. — Тебе не нужно пытаться сгладить это. Я все понимаю.

— Правда? — Я прикусила губу, опустившись на один из барных стульев у острова. — Я была рада, что ты была там сегодня. Очень рада, серьезно. Но когда мы услышали сердцебиение, мне показалось, что, если бы мы были вдвоем, это было бы более интимно. Что-то, что мы просто разделили вместе. А мне нужны все эти моменты, если мы с Левином когда-нибудь…

Я прерываю разговор, увидев удивленное, почти жалостливое выражение лица Изабеллы.

— О, Елена. — Она прислонилась спиной к стойке и смотрит на меня. — Ты действительно думаешь, что что-то изменится? Поэтому ты это делаешь?

— Возможно. — Я скрещиваю руки под грудью, чувствуя внезапное стеснение. — Он пытается. Я знаю, что пытается.

— Я этого не вижу. — Изабелла хмурится. — Я вижу мужчину, который позволяет всем вокруг делать выбор в пользу жизни, которую он должен строить со своей женой. Черт возьми, Найл стал бы спорить, если бы кто-то другой попытался прийти на наш врачебный прием. Он бы хотел, чтобы мы были вдвоем. И я не говорю, что твои или мои желания не должны побеждать в конце концов, если речь идет о чем-то подобном, но Найл, по крайней мере, имел бы свое гребаное мнение по этому поводу…

— Левин не может. — Я проговорила это, прежде чем смогла остановить себя. — У него не может быть своего мнения, потому что он не считает, что заслуживает всего этого. Он не думает, что у него должно быть это, поэтому он позволяет всему этому происходить вокруг него, потому что он боится, что это исчезнет, если он примет активное участие в этом. И он чувствует себя виноватым, но он должен быть здесь, потому что это правильно. — Я подражаю акценту Найла, и Изабелла почти смеется, но потом смотрит на меня в замешательстве.

— Елена, о чем, черт возьми, ты говоришь?

— Первая жена Левина умерла.

— Я знаю это. — Изабелла проводит рукой по волосам. — Елена, я понимаю, и это ужасно. Это действительно так. Но я также знаю, что это было очень давно. Люди теряют своих супругов. Но это не значит, что ему нельзя жениться снова.

— Она была беременна. — Я смотрю на Изабеллу, желая, чтобы она поняла. — То, что с ней сделали, было ужасно. Они убили ее, и они…

Я не могу закончить фразу, но Изабелла достаточно долго жила в мире мафии и Братвы, чтобы догадаться, чем все закончилось. Я вижу, как ее лицо немного бледнеет, а руки крепче сжимают столешницу.

— О, — тихо говорит она. — Я не знала. Я… — Она тяжело сглатывает. — Это ужасно. Мне так жаль.

— Я не знала до недавнего времени. — Мои зубы чуть глубже впиваются в нижнюю губу. — И он считает, что это его вина. Он пытался покинуть Синдикат, и некоторые другие члены были рассержены тем, что он уходит. Они винили ее. Поэтому они убили ее, чтобы не дать ему уйти, или просто по злому умыслу, я точно не знаю. Думаю, Левин тоже не знает, или он не сказал точно, что именно. Но теперь они тоже мертвы.

— Могу себе представить. — Изабелла все еще бледна. — Значит, он винит себя в этом.

Я киваю.

— Он думает, что если бы оставил ее в покое, если бы не влюбился в нее, то она была бы сейчас жива. У него есть такая привычка… — Я делаю глубокий вдох. — Ему всегда кажется, что выбор делается в вакууме, я думаю. Что он один мог бы уйти и сделать выбор за них обоих. Я пыталась сказать ему, что, возможно, она хотела бы не этого. Может быть, их совместная жизнь стоила того, чтобы она ее прожила. Я не могу знать, так или иначе. Я не знаю, что бы я чувствовала на его месте, если бы знала, что мне предстоит…

На глаза наворачиваются слезы, и я провожу по ним рукой, пытаясь стереть их.

— Я говорила ему снова и снова, что не только он хотел этого. Что я тоже не думала о последствиях. Но он так убежден, что если бы он просто сказал мне "нет", то смог бы все изменить. Точно так же, как он думает, что если бы он удержал себя от влюбленности в Лидию, то все было бы по-другому.

— Трудно сказать, что было бы по-другому, если бы кто-то, что-то изменил. — Изабелла вздохнула. — Мне очень жаль, Елена. Я не знала обо всем этом. Но я до сих пор не вижу, что он пытается…

— Пытается, — настаиваю я. — Он хочет сделать меня счастливой. Он думает, что сделать это можно, позволив мне иметь все, что я захочу. А все, чего я хочу, это…

— Я знаю. — Изабелла нахмурилась. — Таких мужчин нелегко любить, Елена. Наши с Найлом отношения тоже не были простыми. Он тоже боролся против этого. Но ему не приходилось бороться с тем, что делает Левин. — Она медленно, размеренно выдыхает. — Я все еще думаю, что если он не сдвинулся с мертвой точки за все это время, то ничего не изменится, Елена. Что имеешь, то и получишь. И я не думаю, что это сделает тебя счастливой.

— Я думала о том же, — мягко признаю я. — Наверное, так будет всегда. Но я должна попробовать, верно? Если я уже примирилась с этим, тогда у меня нет шансов. Может быть, в конце концов мне придется смириться с тем, что ничего не изменится, но я должна дать этому немного времени. И сделать все, что в моих силах.

— Например, ходить на прием вдвоем. Я понимаю. — Изабелла дарит мне маленькую, вынужденную улыбку. — Я просто хочу быть рядом с тобой. Мне кажется, что тебе не хватает поддержки.

— Мне кажется, что хватает. Ты отлично справляешься.

— Я рада, что ты так думаешь. Это напомнило мне о том, что несколько других жен приехали в город на заседание совета директоров. Они собираются завтра вечером в поместье Макгрегоров, и я должна пойти. Не хочешь со мной?

У меня на кончике языка вертится мысль сказать нет, я коротко познакомилась с другими женами на свадьбе, но не общалась с ними подробно, и идея знакомиться с группой почти незнакомых людей кажется мне утомительной. Но я также знаю, что все они хотя бы немного знакомы с Левиным, и это может стать шансом узнать его глазами других. Узнать о нем то, что он мне не скажет, или то, что я могу не знать в противном случае. И кроме того, Изабелла не может быть моим единственным другом здесь. Это несправедливо по отношению к ней.

Я слабо улыбаюсь и киваю.

— Конечно.

16

ЕЛЕНА

Я никогда раньше не была в поместье Макгрегоров. Изабелла посоветовала мне одеться непринужденно, что я и сделала: леггинсы, длинный шифоновый топ и сандалии, и тут же почувствовала себя неловко, когда наша машина подъехала к поместью несмотря на то, что Изабелла была одета точно так же.

— Мне кажется, я должна была приложить больше усилий, — шиплю я на нее, пока она говорит охраннику, который нас сюда доставил, что позвонит ему, когда нужно будет вернуться. Я слышу в ее голосе жесткость, охрана вокруг нас ее раздражает. После того как она могла ходить, куда хочет, и делать, что хочет, без чьего-либо наблюдения, постоянное присутствие тени заставляет ее чувствовать себя еще более раздражительно, чем меня.

— Все в порядке, — успокаивает она меня, когда машина отъезжает, и мы идем по подъездной дорожке. — Все остальные тоже будут обычными, ну может только Сирша принарядится. Просто возьми себя в руки. Все, наверное, уже здесь. Мы опаздываем.

Опоздали на час, потому что Эшлинг была в ярости от того, что ее мать уезжает, и Найл никак не мог ее успокоить. Только когда Изабелле удалось наконец заставить ее перестать плакать, мы смогли уйти, и я увидела, что Левин смотрит вслед с нервным выражением на лице, от которого мне захотелось рассмеяться.

Я знаю, что Левин видел вещи, которые напугали бы большинство из нас, всю жизнь занимался работой, которая требует спокойствия и самообладания перед лицом крайней опасности, и единственный раз, когда я видела его по-настоящему встревоженным, это когда он столкнулся с плачущим малышом.

Он заметил, что я смотрю на него, и усмехнулся, пожав плечами.

— С этим мне еще не приходилось сталкиваться, — сказал он, скривив рот, и я почувствовала кратковременный прилив счастья, ощущение, что мы участвуем в какой-то общей шутке.

А потом этот момент прошел, как это всегда бывает, и я осталась с ощущением, что хочу вцепиться в него ногтями, если понадобится.

— Все будет хорошо, — повторяет Изабелла, когда мы подходим к двери. — Сирша меня не очень-то любит, а я все равно умудряюсь получать удовольствие от этих маленьких посиделок. Все остальные будут очень дружелюбны, и Сирша, вероятно, будет так же дружелюбна и с тобой. Ты же не замужем за Найлом.

— Когда-нибудь тебе придется рассказать мне продолжение этой истории, — говорю я ей, когда она звонит в дверь, и Изабелла гримасничает.

— Я бы не хотела.

Дверь открывает Сирша, одетая в узкие темные джинсы, изумрудно-зеленую блузку, подчеркивающую ее ярко-зеленые глаза, с рыжими волосами, собранными в высокий хвост. Она выглядит так же непринужденно, как и на свадьбе, даже в таком наряде, и я тут же снова задаюсь вопросом о выборе одежды. Меня также поражает, что Изабеллу это, похоже, не волнует. Я считаю, что моя сестра всегда выглядит прекрасно, но она решила надеть что-то очень похожее на меня… черные штаны для йоги и майку, а волосы оставила распущенными.

В течение нескольких секунд я вижу, как рот Сирши дергается в полу-неприятном выражении, когда она видит Изабеллу, а затем она улыбается мне.

— Я так рада снова видеть тебя, Елена. Заходите обе.

Я слышу разговоры, пока нас ведут через широкое фойе в массивную гостиную. Над камином висит фотография Сирши и Коннора в день их свадьбы, а вся комната роскошно обставлена, как в каталоге декоратора, в нейтральных тонах и с плюшевым текстилем. Остальные жены в разных частях комнаты, я сразу узнала Катерину, жену Виктора, со свадьбы. Она сидит на одном из длинных диванов, одетая в джинсы и клюквенную рубашку с длинными рукавами, ее волосы завязаны в беспорядочный пучок. Рядом с ней сидит еще одна симпатичная темноволосая женщина и о чем-то оживленно говорит.

— Мэгги, принеси, пожалуйста, напитки… О, спасибо! — Восклицает Сирша, когда из кухни появляется женщина с двумя бутылками вина в одной руке. Она чем-то отличается от остальных, все жены мужчин, возглавляющих эти организации, имеют лоск, который невозможно стереть, даже если одеться поскромнее. Но Мэгги выглядит так, как будто она никогда не была никем иной, кроме как обычной. У нее короткие, вьющиеся волосы, искрящиеся голубые глаза, она одета в джинсовые шорты и белую футболку, а на ее слегка веснушчатом лице нет ни пятнышка макияжа.

— У меня тут первый раунд, — говорит она с ухмылкой, с акцентом, очень похожим на тот, с которым мы сталкивались в городе, как будто ты жил в Бостоне или был местным жителем.

— Ана спустится через минуту. Она укладывает Бриджит спать. Сирша приглашает нас в гостиную, и мне сразу же хочется бежать обратно домой, когда все оборачиваются, чтобы посмотреть на нас с Изабеллой. Если бы Изабелла не была рядом в качестве буфера, думаю, я бы так и сделала.

Я никогда не была самым общительным человеком. Изабелла всегда была в этом гораздо лучше. Я ненавидела, когда наша семья устраивала званые обеды, ненавидела большие торжественные мероприятия, когда я могла бы сидеть в своей комнате и читать, оставаясь в тишине и покое. Теперь передо мной целая комната смутно знакомых лиц, и мое сердце мгновенно забилось от волнения.

Блондинка, которая, как я помню, на свадьбе представилась Сашей, встает, машет нам рукой и мило улыбается.

— Я Саша. Не знаю, помнишь ли ты меня. Мы встречались на свадьбе.

— Ты — жена Макса? — Вспоминаю имя, и она кивает, приглашая меня сесть.

— Точно. — Она обводит взглядом комнату. — Ты знакома с Сиршей и Мэгги, ее лучшей подругой. Это София, она жена Луки Романо, и она близка с Катериной, с которой, как я знаю, ты тоже знакома, поскольку Левин работает на ее мужа. Ана — жена Лиама, спустится через несколько минут. — Она улыбается мне. — Много новых людей, я знаю. Когда я только приехала сюда, мне тоже пришлось многое принять. Но все очень дружелюбны, обещаю.

Я киваю, все еще не находя слов. Изабелла разговаривает с Мэгги, что-то о школах, а я пытаюсь сосредоточиться на том, что говорит мне Саша, особенно когда в комнату входит высокая худая блондинка, которая, как я знаю, должна быть Анной.

— Мы все знаем Левина, — говорит Саша, и я смотрю на нее, чувствуя, как мое сердце слегка подскакивает. — Думаю, мы все были очень рады узнать, что он нашел кого-то.

Он не нашел. Но я не говорю этого, чувствуя, как мгновенный толчок в груди снова опускается вниз.

— Откуда ты его знаешь?

Она слегка пожимает плечами.

— Он помог Максу найти меня. Это очень долгая история. Но у него есть склонность помогать людям, попавшим в беду, особенно, Максу и Лиаму. Он хороший человек, без него я не знаю, смогла бы я выкарабкаться. Ана сказала бы то же самое о том, как он помог Лиаму найти ее. Он действительно один из лучших.

У меня в груди все сжалось от этих слов, и я слабо улыбнулась.

— Я знаю.

Это самое сложное. Я знаю. Я лучше, чем кто-либо другой, знаю, какой он хороший, какой храбрый, благородный и добрый. Он настолько хорош, что нарушил данное самому себе обещание никогда больше не жениться, чтобы обеспечить мне и нашему ребенку наилучшее будущее. Интересно, сколько женщин здесь знают об этом? Думаю, все они что-то знают о его прошлом, исключение составляет Мэгги, поскольку она, похоже, не столько часть этого мира, сколько его задворки из-за тесной дружбы с Сиршей.

— Я учительница, — объясняет она мне, возвращая стакан газированной воды, чтобы компенсировать тот факт, что я не могу пить вино. — Мы с Сиршей близкие подруги еще с колледжа. Я не очень много знаю о том, что у них здесь происходит… — она махнула рукой в сторону других жен, пожимая плечами. — Но Сирша включила меня в совет своего фонда, чтобы я могла взглянуть на происходящее с другой стороны, немного ближе к сердцу. И я приобрела несколько хороших друзей, участвуя в этом.

Ана так же восторженно отзывается о Левине, как и Саша, повторяя то же самое, что и она. Никто не сказал о нем ни одного плохого слова, что меня нисколько не удивляет. А вот что меня удивляет, так это то, что именно Катерина загоняет меня в угол на кухне, когда я иду за добавкой, и улыбается мне, наполняя свой бокал вином.

— Как поживаешь после свадьбы? — Спрашивает она, и я смотрю на нее, немного удивляясь.

— Хорошо? — В конце слова звучит вопрос, которого я не хотела, но он все равно прозвучал, и Катерина бросает на меня сочувственный взгляд.

— Нежелательный брак — это нелегко. Поверь, я знаю.

Я смотрю на нее с минуту, едва не позволяя своему бокалу выскользнуть из пальцев.

— С чего ты взяла, что он нежеланный? — Мой голос звучит резче, чем я хотела бы, резче, чем должен быть, когда я разговариваю с женой босса Левина. Но мне неприятно слышать, как это слово срывается с ее губ.

Катерина поджимает губы, ставит бокал и оглядывается, не вошел ли кто-нибудь еще.

— Мы с Виктором Елена говорим обо всем. И Левина я тоже очень хорошо знаю. Я знаю, что он не женился бы снова, если бы не эти очень необычные обстоятельства. Нежелательный — это, конечно, сильно сказано, но это лучшее, что я могу придумать. Я пытаюсь сказать, что понимаю, что тебе сейчас должно быть нелегко.

Я не знаю, что сказать. Все, что приходит на ум, это послать ее нахуй, но я недостаточно хорошо знаю Катерину, чтобы сказать ей это вслух. Тишина длится несколько тактов, а затем она вздыхает.

— Насколько хорошо ты его знаешь, Елена?

Я моргаю.

— Я замужем за ним.

Катерина тихонько смеется.

— Мы с тобой обе знаем, что в нашем мире это не значит знать кого-то. Я была замужем за Виктором довольно долго, прежде чем узнала о нем как о человеке.

— Хочешь сказать знаешь Левина лучше, чем я? Я его жена.

Катерина наклоняет голову и смотрит на меня с таким терпением, что мне становится немного стыдно за свой тон, но я все равно хочу послать ее нахуй.

— Я не пытаюсь с тобой поссориться, Елена. Я пытаюсь успокоить тебя. Я знаю, что сейчас все непросто. Первые месяцы моего брака с Виктором были невероятно трудными, и он… и тогда он был, совсем другой человек, чем Левин. Я пытаюсь сказать тебе, что, надеюсь, со временем Левин поймет, как ему повезло, что у него есть ты.

Это останавливает меня на месте от того, чтобы послать ее нахуй. Я смотрю на нее, все еще не зная, что сказать.

— Что ты имеешь в виду?

— Я лично видела, на какую жестокость способен Левин, когда кому-то из его близких угрожает опасность. Я также знаю, что он потерял все и винит в этом себя, когда самые близкие люди нуждались в нем, он не смог их защитить, каким бы жестоким человеком он ни был в прошлом. Он боится повторения этого в будущем.

— Я знаю. — Я поджимаю губы, чувствуя, как слишком знакомая боль охватывает меня. — И я пока не могу убедить его, что этого не произойдет.

Слова удивляют меня сразу же, как только вырываются наружу. Я не собиралась произносить их вслух, особенно перед тем, кого не знаю так хорошо. Но по выражению лица Катерины я вижу, что она понимает, хотя бы немного, и это заставляет меня задуматься, может, и хорошо, что я это сказала, и не послала ее туда куда собиралась.

— Будь терпеливой, — говорит она мне. — Я знаю, что твоя сестра, вероятно, тоже говорила тебе об этом…

— Изабелла не самая большая его поклонница. Думаю, она предпочла бы, чтобы я просто сказала ему уйти.

— Меня это не удивляет. — На губах Катерины играет небольшая улыбка. — Изабелла очень заботится о тебе, я уверена.

Она отпивает глоток вина и снова смотрит на меня.

— Со временем все налаживается, Елена. Я знаю, что Левину кажется, что он не сможет выбраться из горя, в котором погряз так долго. Но у него не было никого, кто мог бы дать ему повод для этого. — Она улыбается мне, немного грустно. — Он заслуживает счастья, и ты тоже. Я думаю, вы двое могли бы найти его друг в друге, если бы ты была готова дать ему время и терпение.

— Надеюсь, это правда. — Я тяжело сглатываю, стараясь не выпустить наружу слишком много эмоций. Я не хочу плакать перед ней и не хочу, чтобы она видела, как мне трудно. Я еще не так хорошо ее знаю. Но в то же время сам разговор похож на протянутую руку дружбы. У меня никогда не было друзей, кроме моей сестры. Это похоже на начало шанса изменить ситуацию.

— Спасибо, — тихо говорю я ей. — Прости, что сначала я была не очень дружелюбна. Ты права, это трудно.

— Я знаю. — Катерина дарит мне еще одну из тех маленьких, ободряющих улыбок. — Пойдем найдем остальных. Она поднимает свой бокал. — Они подумают, что мы исчезли. — Она смотрит на меня: — Ты поймешь, что все здесь захотят помочь тебе, когда будет трудно. Мы все заботимся друг о друге, это мир, в котором мы живем.

Я следую за ней в гостиную. Я не совсем понимаю, что чувствую. Все оказались более гостеприимными, чем я ожидала, и я не думала, что Катерина, как никто другой, станет давать мне советы по поводу моего брака. Но в этом есть смысл, когда я думаю об этом. Она жена Виктора, а он знает Левина лучше всех. Господи, спасибо, что я сразу не послала ее!

Дать ему время. Это кажется таким простым советом.

Сделать это гораздо, гораздо сложнее. Все, что у меня есть сейчас с Левиным, это время. Но я не знаю, как лучше его использовать, чтобы сделать наше будущее таким, чтобы мы оба были счастливы.

17

ЕЛЕНА

Впервые с тех пор, как я приехала в Бостон, я еду домой, в новый дом, а не к Изабелле. Мы получили ключи сегодня утром, и я спросила Левина, стоит ли мне оставаться дома, ведь в дом перевезут все, мебель, которую мы выбрали, наши личные вещи. Он ответил, что нет, что мы наняли достаточно людей, чтобы справиться с этим, и что мне нужно завести друзей. У него были планы пойти потусоваться с Лиамом и Найлом, как только грузчики закончат.

Я понятия не имею, будет ли он дома или нет, когда я приеду. Я думала о том, чтобы отправить ему сообщение с полдюжины раз за то время, пока выезжала из поместья Макгрегоров, высаживала Изабеллу и подъезжала к дому, но не сделала этого. Я не была уверена, что надо так поступать. Приемлемо ли, между нами, давать понять, что кто-то из нас уже едет домой? Кажется, что так должна поступать семейная пара, но я до сих пор не знаю, что мы за семейная пара.

Думаю, никто из нас не знает.

Когда я выхожу из машины, в окнах горит свет. Я чувствую небольшой толчок в груди, как всегда, когда думаю о Левине, слышу его упоминания или говорю о нем. Проходя мимо охраны и вставляя ключ в замок, я задаюсь вопросом, исчезнет ли эта мысль когда-нибудь, либо по истечении времени, либо из-за того, что мне пришлось найти способ оставить ее в покое, чтобы не разбивать сердце снова и снова.

Я открываю дверь и ступаю внутрь. Это первый раз, когда я прихожу домой в этот дом, и, когда я снимаю обувь, гладкий деревянный пол прохладен под подошвами моих ног, я надеюсь, что мы останемся здесь. Мы сохраним все воспоминания, которые, я надеюсь, у нас появятся, если я дам нам время, как считает Катерина.

— Эй? — окликаю я, пробираясь по коридору и гадая, дома ли Левин или он просто оставил свет включенным, или это сделал кто-то из охраны.

— Елена? — Я слышу его голос из гостиной, немного размытый по краям, как будто он немного пьян. Я снова чувствую толчок в груди, вспоминая, как в последний раз видела его пьяным в гостиничном номере в Рио, и как прошла та ночь. Игра в "никогда и ни за что", которая переросла в нечто большее.

Я закрываю глаза от воспоминаний о его руках на моей маленькой неудобной кровати, о том, как мне было все равно, потому что все остальное было так хорошо, о том, как я пришла поговорить с ним на улицу, где вокруг нас витал запах дыма и шумел дождь, бьющий по мостовой, о том, как стена мотеля грубо ударялась о мою спину, когда он целовал меня.

Рио теперь кажется совершенно другим миром, местом, где мы были другими людьми. Я была кем-то более похожим на человека, которым, как мне кажется, я хотела бы быть, свободной, беззаботной и авантюрной, а теперь от меня ждут, что я снова стану той, кого знали все остальные.

Я знаю, что тогда я тоже была безрассудной. Я не задумывалась о последствиях своих поступков, во всяком случае, о возможных последствиях. Но впервые я жила моментом. Я не пыталась ничего делать, кроме как держаться за те краткие мгновения, которые я могла ухватить с Левином, и цепляться за слабую надежду, что, если мы проведем достаточно времени вместе, он поймет, как нам хорошо. Я и подумать не могла, что все обернется таким образом, желанием, чтобы он понял, как нам хорошо вместе, в то время как я ношу его ребенка и мы вместе живем в одном доме… живем… живем в браке. Я и представить себе не могла, что все так обернется.

Я медленно иду в гостиную, пытаясь подавить свои эмоции. Чтобы не думать о том, что сегодняшний вечер пройдет как та пьяная ночь в мотеле, хотя я знаю, насколько это маловероятно.

Левин сидит на диване, одетый так небрежно, как я его никогда не видела, в джоггеры и черную футболку, на его коже легкий румянец от выпитого. Он поднимает глаза, как только я вхожу в комнату, откладывает телефон и смотрит на меня, пока я иду к нему, останавливаясь на краю дивана.

— Я думала отправить тебе сообщение. Я не была уверена, стоит ли сообщать тебе, что я задержусь, или что я уже в пути…

— Ты не обязана. Но это не лишнее. Я не волновался, зная, что ты в поместье.

Не знаю, радует меня это или нет. Не то чтобы я хотела его беспокоить, но мне нравится, что он думает обо мне, гадает, когда я вернусь домой. Я надеялась, что, возможно, он как-то предвосхитит нашу первую ночь в новом доме, хотя догадывалась, что он заставил нас обоих выйти из дома, чтобы не придавать этому значения.

— Как прошел вечер?

Левин пожимает плечами.

— Все было хорошо. Приятно было провести время с Найлом и Лиамом.

— Это не было неловко с… — Я хмурюсь. — Все, что происходит? Ну Лиам возглавляет Королей, и…

Левин хихикает.

— Мы хорошо умеем разделять такие вещи. Мы с Лиамом никогда не будем так близки, как он и Найл, но мы хорошие друзья. Мы знаем, как разделить это и бизнес. Коннор — это другая история. Я понятия не имею, где он устроился, пока вы, дамы, наслаждались в поместье, но и мне как-то все равно.

— Я думала Лиам проводит время со своим братом.

— Особенно когда его брат — Коннор. — Левин снова хихикает, а затем качает головой. — А что насчет тебя? Как прошла ночь? Тебе понравилось?

Вопросы сыплются быстрой чередой, и я моргаю ему.

— Да, думаю, да. На свадьбе я ни с кем не успела так хорошо познакомиться, все произошло так быстро. Было приятно познакомиться со всеми без всего этого.

— Они были добры к тебе? Я знаю, что Сирша и Изабелла не всегда ладят.

— Они все были замечательными. — И у них у всех были замечательные слова о тебе. У меня на кончике языка вертится мысль сказать это Левину. Я не могу не задаться вопросом, понимает ли он, что никто больше не видит в нем неудачника, которым он себя считает, человека, постоянно нуждающегося в искуплении. Я еще не знаю ни одного человека, который знал бы его, который сказал бы что-то подобное. Даже Коннор, кажется, уважает его, хотя, судя по всему, они не очень-то ладят друг с другом в тот единственный раз, когда я видела их обоих в одной комнате.

— Это хорошо. — Левин сдвигается на диване и с любопытством смотрит на меня. — Как ты думаешь, тебе будет здесь хорошо? Сможешь завести друзей?

Медленно я подхожу и сажусь на диван рядом с ним, все еще на расстоянии вытянутой руки. Сейчас я чувствую себя слишком хрупкой, слишком уязвимой, чтобы быть ближе. Ночь была слишком тяжелой для меня, и я хочу от него того, что не уверена, что он готов мне дать.

— Думаю, да, — неуверенно говорю я ему. — Я не ожидала, что они примут меня так скоро, но меня это не огорчает. Это не так уж сильно отличается от того, что меня ожидало бы, останься я в Мексике и выйдя замуж за того, кого мне подобрали. Я бы познакомилась с женами других боссов и женами их сыновей, и у нас были бы похожие вечера, званые ужины, встречи и все такое.

— Вместо этого ты оказалась со мной. — Он улыбается, но в его тоне слышится презрение, и я понимаю, что он не имеет в виду ничего положительного. Я знаю, что должна забыть об этом, но не могу. Особенно сегодня, когда я так устала, и это наша первая ночь в новом доме, и я хотела бы, чтобы все было по-другому, вместо усталости, которая, кажется, поселилась во мне.

— Я бы не была счастливее в такой ситуации, — говорю я ему прямо, и Левин смотрит на меня, его взгляд острее, чем раньше, улыбка исчезла.

— Ты не можешь быть счастлива с мужем, который не может тебя любить. — Его слова все еще размыты по краям, и у меня такое чувство, что он говорит это только потому, что его защита немного ослабла.

Хотелось бы, чтобы это привело к чему-то другому, а не к этому разговору.

— Говори себе это почаще. Но в любом случае я всегда этого ожидала. — Слова застревают у меня в горле. — Я всегда собиралась быть замужем за человеком, которого не люблю, и должна была найти способ быть счастливой, несмотря на это. Чего я не ожидала…

Я смотрю на своего мужа, на его красивое, точеное лицо и голубые глаза, на мужчину, по которому я постоянно страдаю, и остальная часть предложения вырывается сама собой, без моего на то желания.

— Я не ожидала, что у меня будет муж, в которого я влюблюсь, но который не полюбит меня.

В тот момент, когда я это произношу, я чувствую, как вздрагиваю от испуга. Мне хочется выхватить слова из воздуха и вернуть их обратно, не произносить, потому что я никогда не хотела говорить ему так. Я вообще не хотела говорить ему об этом.

Тишина между нами кажется особенно густой и тяжелой. Я чувствую, как мои щеки краснеют, краснеют и нагреваются, и поднимаюсь с дивана, желая оказаться вне комнаты, где угодно. Как можно дальше от этого момента, потому что теперь я уже сказала это и знаю, что не услышу ничего в ответ.

Я уже наполовину поднялась с дивана, когда его рука сомкнулась вокруг моего запястья, притягивая меня обратно, гораздо ближе к нему, чем я была раньше. Меня охватывает жар, все мое тело напрягается от того, как близко он ко мне, и я немного ненавижу себя за это, за то, что, что бы ни случилось, я не могу не хотеть его.

— Мне жаль. — Слова звучат гуще, вырываясь из его рта, эмоции подернуты алкоголем, и я вижу извинения в его глазах. Его рука все еще обхватывает мое запястье, удерживая меня на месте, и я знаю, что, если я снова попытаюсь отстраниться, он отпустит меня.

А я этого не хочу.

— Прости, я не могу. — Его вторая рука тянется к моей талии, притягивая меня ближе. Я чувствую тепло, исходящее от него, напряжение, которое он испытывает, борясь с тем, чего, как я знаю, он хочет, особенно сейчас, когда его самоконтроль уже ослаблен. — Мне жаль. Мне так чертовски жаль, Елена, мне жаль…

Он повторяет это снова и снова, его рука крепко сжимает мое запястье, как литанию, как молитву, пока слова не начинают спотыкаться друг о друга, и я больше не могу этого выносить.

Я люблю его и хочу забрать то, что причиняет ему боль, но не могу.

Поэтому я наклоняюсь вперед и целую его, проглатывая извинения, льющиеся с его губ, потому что это все, что я могу сделать.

Я чувствую, как он напрягается, как пульсация потребности проходит через него, а затем, когда мои губы прижимаются к его губам, он опрокидывает меня назад на диван, его руки внезапно оказываются повсюду.

— Елена…

Его лоб прижимается к моему, и я чувствую вкус водки на его губах, ощущаю, как он уже не в состоянии сказать себе, что ему следует, а что нет. Его рука прижимает мою над головой, широкая ладонь и длинные пальцы обхватывают мои запястья и сжимают их, а его мускулистое тело вдавливает меня в диванные подушки. Он прижимается к моему бедру, жарко проникая сквозь слои ткани между нами, и прилив желания наполняет меня с такой силой, что у меня кружится голова.

— Скажи мне нет, — шепчет он, прижимаясь губами к моим. — Скажи, что я тебе не нужен, Елена. Скажи, что я не тот, кто тебе нужен.

Слезы застилают мне глаза.

— Зачем? — Шепчу я, впиваясь ногтями в ладони, сжимая руки, удерживаемые его хваткой на моих запястьях. — Почему ты хочешь, чтобы я сказала тебе нет?

Левин вдыхает глубокий, дрожащий вздох, его бедра двигаются навстречу мне, и я чувствую тяжесть его желания, как тяжело все это давит на него, как сильно он хочет этого. Так же сильно, как и я, и в этот момент, когда я чувствую, как он трепещет на мне, мне кажется, что он тоже чувствует то же, что и я.

Он просто не может признаться в этом, и это разрывает нас обоих на части.

— Тогда мне не пришлось бы бороться с этим, — пробормотал он. — Если бы ты не хотела меня, я бы оставил тебя в покое. Не было бы никаких сомнений. Но ты, блядь, хочешь, и каждый день мне приходится…

Я прерываю его еще одним поцелуем, приподнимаясь, и мои руки ни за что не хватаются, когда я накрываю его рот своим. — Я не могу тебе этого сказать, — шепчу я ему в губы, снова целуя его. — Я бы не стала тебе врать.

Он стонет, снова вжимаясь в меня бедрами.

— Я не могу остановиться, — бормочет он в поцелуе. — Черт, Елена, я чертовски хочу тебя…

— Я не хочу, чтобы ты останавливался. — Я провожу зубами по его нижней губе, проводя языком по тому же месту. — Но я хочу, чтобы ты отвел меня наверх, чтобы мы могли сделать это в нашей новой постели.

Он такой чертовски твердый, что я чувствую, как он пульсирует на моем внутреннем бедре, и его бедра снова подрагивают от этого.

— Сначала у меня есть идея получше, — бормочет он, а затем его руки отпускают мои запястья, и он скользит вниз по моему телу, его пальцы зацепляются за пояс моих леггинсов.

Я знаю, что он собирается делать, еще до того, как его губы коснутся моих бедер, но я все равно издаю резкий, испуганный крик удовольствия, когда его язык проводит по моему клитору. Каждый раз я удивляюсь тому, как это приятно, как жар его языка успокаивает и одновременно усиливает боль во мне. Его рука лежит на моей внутренней стороне бедра, разводя мои ноги в стороны, а щетина на его подбородке царапает мою нежную плоть, заставляя меня стонать, когда он кончиком языка вычерчивает круги вокруг моего клитора.

Он не так осторожен и не так практичен, как обычно. Я уже была с ним однажды вот так, пьяным и менее сдержанным, и забыла, как хорошо, когда он такой, края его контроля смягчены, а желание растекается по ним, заставляя его забыть о том, чтобы сосредоточиться только на мне. Он хочет поглотить меня, проводя языком по моему клитору и всасывая мою чувствительную плоть в рот, его пальцы обводят внешнюю сторону моего входа, когда он держит меня открытой для своих губ и языка, и мне это чертовски нравится. Я хочу, чтобы он делал со мной все, что хочет, и это именно то, что я чувствую.

Он стягивает с меня леггинсы, задирает футболку, положив руку на живот, пальцы впиваются в материал, а его язык скользит по мне снова и снова, заставляя меня дрожать и трепетать от удовольствия, наэлектризовывающего каждый сантиметр моей кожи. Это так приятно, это влажное желание, которое я чувствую в том, как он прижимается ко мне ртом, как будто я — все, что он хочет попробовать, почувствовать, сделать своим, и я могу забыть на мгновение, что это временно. Что эта сторона Левина, та, которая хочет меня без всяких оговорок, снова исчезнет.

— Кончи для меня, — бормочет он в мою разгоряченную плоть, и слова вибрируют на моей коже. — Я, блядь, хочу этого. Я хочу попробовать твой оргазм на вкус…

Его язык снова тянется ко мне, влажный, горячий и настойчивый, его пальцы впиваются в мое бедро, и он опускает язык ниже, проталкивая его в меня во время толчков, изгибая его так, словно хочет попробовать на вкус как можно больше меня.

— Левин! — Я выдыхаю его имя, бедра извиваются, мой внезапно запущенный клитор пульсирует от потребности в давлении, трении, удовольствии, и он снова вводит в меня свой язык, прежде чем освободить его и дать мне то, в чем я так отчаянно нуждаюсь.

Этого достаточно и недостаточно одновременно. Я чувствую, как оргазм разворачивается внутри меня, как дрожь начинается в ногах и распространяется по всему телу, когда мои мышцы напрягаются, я заливаю его язык своим возбуждением, и я крепко сжимаюсь, желая быть наполненной, желая большего, когда я кончаю для него, выгибаясь против его языка.

— Боже, да… — Левин стонет, а потом засасывает мой клитор в рот, проводя по нему языком, и это отправляет мой оргазм в новый каскад удовольствия, трение о сверхчувствительную плоть делает это так, что я чувствую, будто не могу говорить, не могу дышать, не могу думать ни о чем, кроме того, как это чертовски приятно. Мои пальцы выгибаются так сильно, что ноги сводит судорогой, я бьюсь бедрами о его рот, а он удерживает меня, его язык все еще скользит по мне, пока я лежу, задыхаясь и дергаясь, под его руками.

Он встает, немного неуверенно, и я вижу очертания его члена на мягком материале его джоггеров, торчащий твердый и толстый, готовый для меня. Я тянусь к нему, желая ощутить его в своей руке, во рту, где угодно, но Левин отстраняется, его руки скользят по моей талии, поднимая меня с дивана.

— Ты сказала, что хочешь в постель, — пробормотал он. — Так что мы так и сделаем.

Я полуобнажена, мне смешно и, как бы он ни был пьян, я не уверена, что он должен нести меня вверх по лестнице, но я не могу заставить себя думать об этом. Голова путается от удовольствия и желания, и пока Левин поднимает меня на руки и направляется к лестнице, я думаю только о нашей кровати и о том, что хочу сделать с ним на ней.

Я еще даже не видела ее вживую. У меня нет времени на то, чтобы осознать все это и разглядеть, когда он распахивает дверь в спальню, не обращая внимания на то, как выглядит наше постельное белье или как расставлена мебель, потому что он несет меня прямо к кровати, вываливает меня на нее и идет за мной, его все еще одетое тело склоняется над моим, когда он задирает мою рубашку через голову.

— На тебе… слишком много одежды… — Я задыхаюсь, вцепившись пальцами в подол его футболки и потянув ее вверх. Я хочу снять ее с него, чтобы увидеть всю эту гладкую, мускулистую, покрытую татуировками плоть, и Левин с радостью подчиняется. В этот раз он не спорит, не переспрашивает, уверена ли я, не борется с собой, что делать дальше. Он без раздумий сбрасывает футболку, отбрасывает ее в сторону, своими руками стягивает джоггеры с бедер, и я задыхаюсь, когда его член вырывается на свободу.

— Ты ведешь себя так, будто это сюрприз для тебя, — говорит он с полуулыбкой на лице, наклоняясь ко мне, когда я тянусь к нему. — Не похоже, что ты не видела его раньше…

Его слова обрываются, когда я провожу рукой по его длине, чувствуя, как он горячо и сильно пульсирует в моей ладони, как сперма стекает по моей коже, а его бедра подаются вперед, впиваясь в мою руку. Все в нем сейчас наполнено отчаянием, все эти дни самоконтроля тают вместе с помутнением алкоголя, и одна из его рук обхватывает подушку рядом с моей головой, его дыхание становится коротким и быстрым.

Его голова опускается вниз, его лоб прижимается к моему, когда он целует меня, бедра продолжают двигаться навстречу моей руке, пока я глажу его. Мне нравится чувствовать его таким, твердым и нужным, и я хочу, чтобы это длилось долго.

Он выкрикивает мое имя, когда я выгибаюсь, направляя его между своих ног, и я слышу его шипение удовольствия, когда его набухшая головка прижимается к моему влажному входу, проскальзывая внутрь. Я мгновенно сжимаюсь вокруг него, тугая и желанная, и чувствую дрожь, которая проходит через него, когда он пытается не входить до конца сразу.

— Не слишком быстро, — шепчу я, отпуская его и проводя руками по его спине, чувствуя, как под моими прикосновениями напрягаются его мышцы. — Я хочу…

У меня нет времени сказать, чего именно я хочу. Его рот снова накрывает мой, его язык властно скользит в мой рот, когда он проникает глубже в мое тело, заполняя меня дюйм за дюймом, пока он делает именно то, о чем я просила, отдавая мне каждый дюйм медленно, позволяя мне чувствовать его. Я обхватываю его ногами, и это чертовски приятно.

— Это идеально, — шепчу я, выгибаясь, чтобы принять последний кусочек его тела, когда он проникает в меня так глубоко, как только может, и Левин стонет.

— Нет, это ты идеальная. — Он шепчет эти слова мне в волосы, его бедра начинают двигаться. Я чувствую, как эмоции сжимают мою грудь, но я отталкиваю их, хватаясь за его руки, готовясь к волнам удовольствия, которые накатывают на меня с каждым восхитительным толчком.

Я впиваюсь пальцами в его плечи, притягивая его к себе, желая ощутить горячее скольжение его кожи по мне, блеск пота, собирающегося между нами, то, как его грудь подхватывает и вздымается от дыхания, когда он сильнее вонзается в меня. Я хочу этого все время, того, что он заставляет меня чувствовать, этих моментов, когда он полностью принадлежит толькомне и ничему другому. Я слышу, как он выкрикивает мое имя, его бедра вздрагивают, когда он полностью входит в меня и задерживается на мгновение, а затем внезапно освобождается, руки перекатывают меня на бок, и я стону от разочарования из-за внезапной пустоты.

— Недолго, Малыш, — пробормотал он мне на ухо, его твердое мускулистое тело выгибается позади меня, и он притягивает меня к себе, одной рукой скользя по моему бедру и поднимая его, когда он снова вводит в меня свой член. Другая его рука скользит под мою голову, обхватывая мое тело и поглаживая пальцами мою грудь, и это положение становится очень интимным.

Я знаю, что он делает это только потому, что пьян, что если бы он был трезв, то дважды подумал бы об этом, о том, насколько это интимно. Я чувствую его руки повсюду, его мускулистая масса прижимается к моей спине, когда он прижимает меня к себе, член медленно движется внутри меня, а рука, не касающаяся моей груди, скользит между бедер и начинает играть с моим клитором. Он перекатывает мою чувствительную, набухшую плоть между пальцами, заставляя меня задыхаться и выгибать спину от толчков удовольствия, которые он посылает через меня. Я уже на грани того, чтобы кончить снова, когда он вводит себя в меня так глубоко, как только может, и скрежещет по мне, удерживая меня на месте.

— О Боже, я… — Я задыхаюсь, когда он прижимает свои пальцы ко мне чуть более грубо, толкаясь бедрами вверх. Моя спина выгибается, и я снова вжимаюсь в него, когда кульминация начинает наваливаться на меня, поглощая меня, когда я чувствую, как его рот прижимается к моему плечу, а зубы хватают мою кожу. Я не хочу, чтобы это когда-нибудь прекратилось. Я не хочу, чтобы он когда-нибудь останавливался, и я слышу свой стон, когда он переворачивает меня на живот, бедра двигаются быстрее, когда он вколачивается в меня сзади, его пальцы все еще перекатываются по моему клитору, пока я кончаю на него, чувствуя себя как бесконечная приливная волна удовольствия.

— Черт, я не хочу кончать, черт, я не могу… — Левин стонет надо мной, наклоняется ко мне, прижимается ртом к моей шее, и я чувствую, как он напрягается и вздрагивает, одной рукой хватаясь за подушку рядом с моей головой, а другой за бедро, когда он начинает кончать, и я чувствую, как горячая волна заполняет меня.

Он остается в таком положении надолго, вдавливая меня в матрас, бедра двигаются резкими, быстрыми движениями, и я не хочу, чтобы он двигался. Я хочу, чтобы он так и оставался, чтобы его горячее, твердое тело прижималось к моему, чтобы он быстро дышал мне в ухо, чтобы его жар заполнял меня. Но все заканчивается. Это всегда заканчивается. Он отползает от меня, тяжело дыша, и, перевернувшись лицом к нему, я готовлюсь к тому моменту, когда он отстранится и замолчит.

— Черт, Елена…, — выдыхает он мое имя, и когда я нерешительно двигаюсь к нему, желая окунуться в тепло его тела, я чувствую, как его рука обхватывает мои плечи.

Он прижимает меня к своей груди, и я вдыхаю его теплый сосновый аромат, закрывая глаза от нахлынувших на меня эмоций. Мы в нашей постели, в нашей спальне, в нашем доме, и я позволяю себе ненадолго погрузиться в этот момент, желая запомнить эту ночь, нашу первую ночь здесь.

— Тебе нравится дом? — Мягко спрашиваю я, перекидывая одну из своих ног через его, желая быть как можно ближе к нему.

Я чувствую, как он прижимается губами к моей макушке, а его пальцы перебирают мои волосы.

— Нравится, — мягко говорит он. — Ты сделала хороший выбор.

— Я тоже так думаю, — шепчу я, прижимаясь к нему щекой, но я больше не говорю о доме, и мне интересно, знает ли он, как много вещей я хочу ему сказать, но не могу.

Это ощущение горько-сладкого момента… лежать вот так в его объятиях. Это все, чего я хочу, и все, что, как я знаю, у меня будет только на некоторое время. Разве это не лучше, чем не иметь его вообще? Спрашиваю я себя, чувствуя, как его дыхание выравнивается под моей щекой, и понимаю, что он уснул. У меня может быть лишь часть его или вообще ничего. Разве это не лучше?

Было время, когда я невинно думала, что, конечно, лучше. Но теперь я уже не уверена.

Он знает, что я люблю его, понимаю я, лежа рядом. И я не думаю, что он был настолько пьян, что забудет об этом утром. Я чувствую, как по моим щекам снова разливается жар, хотя уверена, что он не станет об этом говорить.

Но он знает. Я не могу вернуть все назад, а жаль.

Я не хотела быть той, кто скажет это первой.

18

ЛЕВИН

Первые недели нашей с Еленой жизни в новом доме были совсем не такими, как я ожидал. Хотя я не уверен, чего именно я ожидал. В последний раз, когда я был женат, в последний раз, когда я жил с кем-то, я был совсем другим человеком.

Оставаться у Изабеллы и Найла было проще. После двенадцати долгих лет жизни в одиночестве я выработал привычный распорядок дня, мне было легко оставаться одному. Оставаясь с ними, я не чувствовал себя по-другому. Мы с Еленой существовали в неком подобии лимба, ложась спать вместе и просыпаясь вместе, но без всех остальных обязанностей и рутины, которые возникают при совместной жизни.

Теперь все изменилось. Мне снова пришлось учиться жить в чужом пространстве, делить его. И вместе с этим я узнал о ней то, что сблизило меня с ней без моей на то воли просто потому, что невозможно жить с человеком так, чтобы этого не происходило.

Я уже знал, как она выглядит, когда впервые просыпается утром, сонная, с волосами, спутавшимися вокруг лица, как зарывается в подушку и пытается притвориться, что еще не пора вставать. Я уже привык просыпаться, желая ее, с твердым и ноющим телом, и подавлять это желание, говоря себе, что чем чаще мы будем вместе, чем больше я буду поддаваться своим желаниям, тем тяжелее будет нам обоим. Я начинаю сомневаться, так ли это, потому что мне кажется, что это так же трудно, несмотря ни на что.

Прежде всего, я хочу сделать ее счастливой. Я никогда не умел готовить, но я стараюсь хотя бы на завтрак, единственное блюдо, которое я умею готовить… готовлю и сейчас для нее, потому что в первое утро, когда она вошла и увидела мою попытку приготовить блинчики и яичницу, она улыбнулась так, как я не видел ее уже несколько дней. Я приношу ей цветы, когда возвращаюсь со встреч. Я пытаюсь выяснить, что ей нравится, какой кофе она пьет по утрам или какие закуски ей хочется или захочется, и держу их в доме для нее. Все, что я могу придумать, чтобы увидеть ее улыбку или скрасить ее день.

О том, что она сказала мне, что любит меня, в ту первую ночь в новом доме, я не вспоминал. Она больше не упоминала об этом, и я, черт возьми, не собираюсь.

Не сейчас, когда я знаю, что не могу сказать ей это в ответ.

Но с каждым днем все больше и больше запутываюсь. Я говорил себе, что не могу любить ее, что никогда не смогу дать ей ту любовь, которую она заслуживает, но каждый раз, когда я делаю для нее какую-то мелочь… приношу мороженое или цветы, пытаюсь приготовить еду или убраться перед ее возвращением после посещения Изабеллы, каждый раз, когда я приглашаю ее на ужин, в кино, в музей или еще куда-нибудь, чтобы показать ей город, маленький ноющий голос в моей голове спрашивает, что именно это, если не любовь к кому-то?

Если бы кто-то спросил меня, почему мне нравится проводить с ней время, почему мне не в тягость быть женатым на ней или делить с ней жизнь, я мог бы перечислить причины, не пропуская ни одного удара. Она веселая, умная, добрая, милая, и у нее больше нервов, чем у некоторых мужчин, с которыми я сталкивался. Последнюю часть никто не поймет, если только не провел с нами время в Рио, и после того, что Елена там сделала, я предпочел бы, чтобы она прикрывала мне спину, чем некоторые парни, с которыми я работал, не то, чтобы я когда-либо говорил ей об этом. Я хочу, чтобы она смогла оставить все это позади. Я хочу, чтобы она смогла забыть об этом.

Каждый раз, когда эта мысль приходит в голову, я говорю себе, что делаю все это, чтобы сделать брак терпимым для нее, чтобы она не была несчастна из-за того, что мы оба оказались в этой ситуации. Что я изо всех сил стараюсь быть достойным мужем и что это не имеет никакого отношения к тому, как сжимается моя грудь каждый раз, когда я вижу ее улыбку, как я с нетерпением жду ее голоса, когда вхожу в дверь, как я испытываю чувство грохочущего облегчения каждый раз, когда убеждаю себя, что я ждал достаточно долго и что мне пора отнести ее в постель.

Я сказал ей, что буду держать ее довольной. Мы не определили, что это значит. Для Елены, я думаю, это гораздо больше, чем то, что я позволяю себе, потому что я знаю, что если бы я брал ее в постель каждый раз, когда хочу ее, мы бы оставались там дольше, чем я знаю, что должны… и я бы потерял способность сохранять дистанцию, которая, как я знаю, мне нужна.

Однако с каждым днем все труднее вспомнить, почему мне это нужно. Почему я так долго держал себя в руках, считая, что мне больше не дано найти счастье или покой ни в чем. И дело в том, что я заставляю себя не смотреть на это слишком пристально, но, похоже, ничего не могу с этим поделать. Когда я с Еленой, я счастлив. Без этого никак. Она заставляет меня чувствовать это в каждый момент, который я провожу с ней. Она мой свет. Моя светлая девочка.

Что касается покоя, то я знаю, что единственное, что меня от него удерживает, это я сам. И Макс с Лиамом не преминули указать мне на это в следующий раз, когда я выпиваю с ними, когда Макс снова появился в городе.

— Ты напрасно подвергаешь себя аду, чувак, — категорично говорит мне Лиам за пинтой пива в баре, который мы обычно посещаем вместе с Найлом. — Я не знаю, почему ты вообще не решался на ней жениться.

— Мы знаем, — предостерегает Макс, ставя перед собой стакан с виски. — Дай человеку передохнуть.

— Я сижу прямо здесь. — Я смотрю на них обоих. — И вы оба знаете. Я не могу… черт, вы знаете, что я не могу сделать ее счастливой.

— Ты же знаешь, что моя жена проводит с ней время? И с ее сестрой? — Лиам сужает глаза. — Я слышал, о чем они говорят, из вторых рук. Ты действительно делаешь ее счастливой, когда не живешь с такой головой в заднице, что не видишь того, что прямо перед тобой. Ты собираешься провести остаток жизни, живя наполовину в браке, а наполовину вне его, который, очевидно, хорошо подходит…

— Я старше ее почти на двадцать гребаных лет…

— Да какая на хрен разница? — Лиам делает глубокий глоток своего пива. — Ты уже женат, так что это не имеет значения. Ты не можешь изменить это сейчас. Время для этого пришло еще тогда, когда ты впервые затащил ее в постель. Блядь, Левин, ты дурак? Она же гребаная красавица. Все блядь шеи сворачивают и чуть ли ни в штаны спускают, когда она в помещении. Не проходит и дня, чтобы Коннор не вспомнил о ней, и о том, как она не должна была тебе достаться.

— Я, блядь, знаю это, — рычу я на него, и Макс машет рукой на нас обоих.

— Ты слишком строг к нему, — говорит он Лиаму. — Я прекрасно понимаю, что значит быть настолько преданным идее чего-то, что упускаешь то, что находится прямо перед тобой, или почти так. Но, — добавляет он, глядя на меня, — я также хочу сказать, в более доброй манере, что ты упускаешь то, что находится прямо перед тобой. — Он прочищает горло и делает глоток виски. — Возможно, ты не прожил жизнь священника так, как я, Левин. Но ты все равно совершаешь покаяние, и ты совершил его уже давно, и должен был положить этому конец.

— Я просто собираюсь причинить ей боль или сделать так, чтобы ей было больно. Она вообще не должна быть со мной. — Я отодвигаю свое пиво в сторону. Я потерял к нему вкус.

— Но она с тобой, — замечает Макс. — Этого не изменить. Ты женился на ней, и по праву. Все, что ты делаешь, это усложняешь жизнь вам обоим. И да, она действительно красавица, и я вижу, как у тебя раздуваются ноздри, когда тебе говорят об этом.

— Судя по тому, что я слышал, она вовсе не несчастна в браке с тобой, — вмешивается Лиам, пока я и правда пытаюсь дышать носом. — У тебя великолепная жена, которая хочет и обожает тебя, ребенок на подходе, ты должен наслаждаться этим, парень. А не постоянно бороться с этим, словно это гребаное наказание. — Его акцент усиливается по мере того, как он говорит, и он делает еще один глубокий глоток. — Держа ее на расстоянии, ты ничего не добьешься.

— Должен быть срок давности, когда ты наказываешь себя за что-то, — тихо говорит Макс. — Была ли в этом твоя вина или нет, я знаю, что ты считаешь, что была, и мы это не обсуждаем, но прошло уже много времени. Священник или не священник, но вечное наказание, это не то, во что я верю.

Я не могу удержаться, чтобы не фыркнуть.

— Ты цеплялся за свое безбрачие ногтями, когда Саша ясно дала понять, что хочет тебя, а ты хотел ее вернуть. И теперь ты говоришь мне не придерживаться того, что я решил для себя? Я сказал, что больше не буду влюбляться или жениться. Точно так же, как ты дал клятву не убивать и не трахаться. Ты не мог не убивать, а я не мог не жениться. Но я могу сделать все возможное, чтобы не влюбляться.

— И как, удается? — Спрашивает Лиам, выражая нетерпение. Макс бросает на него еще один взгляд.

— Я дал обет, — говорит Макс, и я сужаю глаза.

— Я тоже. Клятва, данная самому себе, не менее важна, чем клятва, данная в церкви.

Макс осушает остатки своего виски, и на его лице появляется выражение, которое говорит о том, что он борется за терпение.

— Я не говорю, что это не так. Я говорю о том, что понял: цепляться за эту клятву не в моих интересах. Она служила той версии меня, которой я больше не являлся. И ты повторяешь ту же ошибку. Ты причинишь Елене боль, как я чуть не причинил боль Саше, и сделаешь прямо противоположное тому, о чем ты так часто говорил, что пытаешься сделать… Защищать ее от боли.

Это убедительный аргумент, и он оседает в глубине моего сознания еще долго после того, как мы закончили в баре, и я отправляюсь домой. Он лишь заставляет меня еще сильнее задуматься над вопросом, который я задаю себе уже давно: стоит ли после столь долгого перерыва дать себе второй шанс на счастье.

Что сделано, то сделано. И Макс, и Лиам в этом правы. Я женился на Елене, и этого уже не исправить, и правда, в которой я с трудом признаюсь самому себе, заключается в том, что, если бы мне дали шанс, я бы не стал ничего исправлять. Я даже не хотел оставлять ее, когда привез в Бостон, и теперь, узнав, каково это, делить с ней начало жизни, я не хочу уходить от этого, даже если бы мог.

Я говорил себе, что делаю достаточно, стараясь быть достойным мужем. Стараюсь делать то, что может сделать ее счастливой, даже если я не могу дать ей все. Но в голову все время закрадывается вопрос: неужели я все еще несправедлив к ней, давая ей только это? Одно дело, если бы она была мне безразлична. Если бы я не хотел ее, не любил ее… Если бы я не…

Я обрываю мысль, не успев ее закончить, как въезжаю на подъездную дорожку. Я не могу позволить себе закончить ее. Одно дело, если бы все это было неправдой. Я бы не стал лгать ей и притворяться, что чувствую то, чего не чувствую. Но я все равно лгу ей, притворяясь, что не чувствую того, что чувствую. Того, что неуклонно растет, между нами, со времен Рио. Это даже не просто желание. Желание можно утолить, исполнить, пока оно не исчерпает себя. Но это нечто большее, и я это знаю.

Зайдя в дом, я бросаю ключи на тумбочку и направляюсь наверх, зная, что она, скорее всего, уже в постели. Я не вижу никакого решения. Ни одного, которое не заставило бы меня чувствовать себя так, будто я предал прошлое, за которое цеплялся годами, продолжая держать нас в этом чистилище, где я даю ей только столько ласки и заботы, сколько могу, не испытывая при этом чувства вины, которое меня переполняет. Я знаю, что буду хотеть ее сегодня вечером. И я не уверен, что мне стоит пытаться бороться с этим. Я говорю себе, что думаю об этом, потому что это сделает ее счастливой, но…

Открыв дверь в нашу спальню, я замираю на месте. Елена не спит, как я думал, и даже не лежит, читая или пролистывая телефон. Она сидит, обхватив себя руками, и в шоке смотрит куда-то через всю комнату. Через мгновение я понимаю, что она беззвучно плачет, ее лицо бледнее, чем я видел его за долгое время.

Она поднимает на меня глаза, и ее рот открывается, повторяя мое имя, но из него не вырывается ни звука. И тут я вижу это… нечто, что на мгновение кажется мне галлюцинацией, возвращая к другой женщине, другой кровати, другой ночи, когда мой мир рухнул в одно мгновение.

Кровать перед ней залита кровью.

19

ЕЛЕНА

Я поднимаю глаза и вижу, что Левин стоит там, вижу, как его взгляд переключается на кровь на кровати, и вижу мгновенную панику на его лице, и как оно становится белым, как кость.

— Елена, что случилось?

В его голосе нет гнева, которого я ожидала, никакого упрека, только страх и беспокойство, те же эмоции, что и во мне.

— Я… я не знаю, я проснулась…

— Как давно?

Его голос дрожит, когда он задает этот вопрос. Я оцепенело понимаю, что никогда не видела его таким испуганным. Я понимаю, что он сам близок к тому, чтобы развалиться на части, что он держится на волоске, чтобы быть единственным, кто справится с этой ситуацией, когда я так явно не в состоянии сделать это в этот раз.

— Недолго, — шепчу я. — Я только что проснулась. Была резкая боль, и…

— Нам нужно отвезти тебя в отделение неотложной помощи.

— Я хотела не спать, пока ты не вернешься домой. Я… — Я не закончила мысль о том, что какая-то часть меня, зная, что он выпивает с Максом и Лиамом, надеялась, что, когда он вернется домой, у нас повторится первая ночь в нашем доме, он придет домой подвыпившим и завалится ко мне в постель. Но я была слишком измотана и заснула.

Проснулась я в тихом доме, а в животе у меня запульсировала боль, от которой я проснулась, задыхаясь и чувствуя, что умираю. Я никогда не испытывала такой боли, даже после авиакатастрофы. Первой мыслью было, что надо встать и позвонить кому-нибудь. Кому угодно. Левину, Изабелле, в больницу. Но я застыла в шоке, мгновенный страх, который я почувствовала, парализовал меня.

Я обхватила себя руками за талию и уставилась на него, переводя взгляд с него на пропитанный кровью пододеяльник и простыни, все слова застряли у меня в горле, когда одна и та же мысль снова и снова проносилась в моей голове, я потеряю ребенка, и Левин возненавидит меня за это. Я потеряю все.

Левин делает шаг вперед, быстро подходит к кровати и достает свой телефон. Он нажимает на кнопку, и через секунду уже лает в трубку, приказывая одному из сотрудников нашей службы безопасности подогнать машину.

— Давай. Я помогу тебе спуститься.

— Я… — Я хочу сказать ему, что могу ходить, но не уверена, что это правда. Все мое тело онемело и дрожит. Я больше не протестую, когда он опускается и берет меня на руки, не обращая внимания на то, что я могу испачкать его кровью.

Мне кажется, что я могу потерять сознание, пока я цепляюсь за него на пути вниз по лестнице, мое зрение расплывается от слез и подкрадывающейся темноты по краям. Я пытаюсь удержать сознание, боясь, что я проснусь и это будет конец, если позволю себе потерять сознание.

— Все будет хорошо, — успокаивает меня Левин, помогая сесть в машину и продолжая держать меня на руках, пока мужчина, который нас везет, пересаживается на переднее сиденье и выезжает с проезжей части. — Мы отвезем тебя в больницу, и все будет хорошо. Все будет хорошо.

Он повторяет это снова, и я знаю, что он сам не до конца в это верит. Я знаю, что он говорит это, чтобы попытаться успокоить меня и, возможно, себя, и это в какой-то степени работает хотя бы потому, что звук его голоса, это то, за что я могу ухватиться, к чему могу прислушаться вместо кричащего страха в моей голове, который говорит мне, что все кончено.

Что я потеряю все за одну ночь.

Острая боль снова пронзает меня, заставляя задыхаться и прижимать руку к животу, и широкая ладонь Левина накрывает мою собственную.

— Мы недалеко, — говорит он мне, и я слышу, как он изо всех сил старается сохранить спокойный голос. — Просто держись, Малыш.

Я не уверена, за что я держусь, что я могу сделать, чтобы изменить ситуацию в ту или иную сторону, но я пытаюсь успокоить себя. Паника не поможет, говорю я себе, пытаясь дышать, моя вторая рука лежит поверх руки Левина между моими, и я прижимаюсь к нему, утешаясь единственным, что у меня есть сейчас, что заставляет меня чувствовать, что я не уплываю.

— Я позвоню Изабелле, — говорит Левин. — Я знаю, что ты тоже захочешь, чтобы она была здесь.

Я хочу сказать ему спасибо, что, конечно, я хочу свою сестру, но не могу говорить. Боль снова сжимает мой живот, и горячие слезы застилают глаза, пока я пытаюсь дышать, вцепившись обеими руками в руку Левина. Кажется, что машина движется невероятно медленно, как будто дорога занимает слишком много времени, и у меня возникает бессмысленная мысль, что я, должно быть, испачкала сиденья кровью, а я знаю, как трудно вытереть кровь с заднего сиденья автомобиля.

Это почти доводит меня до истерического смеха, потому что еще совсем недавно я и подумать не могла, что буду знать нечто подобное. Мысль о том, что Елена Сантьяго оттирает кровь своего умирающего любовника с заднего сиденья угнанной машины с помощью отбеливателя, была бы смехотворна.

Но я сделала это и многое другое. И теперь мне кажется, что все это произошло с кем-то другим.

Левин мгновенно выходит из машины, когда мы подъезжаем к входу в отделение неотложной помощи, открывает мою дверь, прежде чем водитель успевает выйти, и поднимает меня из машины.

— Я могу идти, — протестую я, но он качает головой.

— Ни хрена подобного, — резко говорит он мне, прижимая меня к своей груди и направляясь к вращающейся входной двери.

Следующие несколько минут проходят как в тумане. Левин несет меня прямо к администратору, которая говорит ему, что нужно подождать, и я слышу, как он говорит ей, что, блядь, не нужно ждать, что его жена истекает кровью, и наш ребенок, а потом я ничего не слышу, когда меня охватывает новая волна боли, и мир вокруг на секунду становится белым.

Думаю, я действительно теряю сознание, по крайней мере, на короткое время. Когда я прихожу в себя, я лежу на больничной койке, а рядом стоит Левин и разговаривает с медсестрой. Кажется, я слышу, как он называет ей имя врача, у которого я была на приеме, но комната словно плывет вокруг меня, и я издаю слабый стон боли. Я чувствую боль, слабость, и мне хочется домой.

— Скоро, — говорит Левин, поворачиваясь ко мне, и я понимаю, что, должно быть, произнесла последнюю фразу вслух. — Она сейчас звонит нашему врачу. Как только мы узнаем, что происходит, мы поедем домой. Я обещаю Малыш.

Он остается рядом со мной, пока медсестра проверяет мои показатели, его рука обхватывает мою, давая мне возможность держаться за нее. Он отвечает на вопросы, с которыми я не могу справиться, и я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него, и думаю про себя слова, которые не могу произнести вслух: как ты мог подумать, что ты плохой муж? Что ты не заслуживаешь всего?

— Кровотечение остановилось, — говорит нам медсестра, проводя быстрый осмотр, пока мы ждем врача. — Это хороший знак. Я поставлю тебе капельницу, а потом мы подождем, пока приедет твой врач.

Я и раньше знала, каково это, быть вымотанной до костей, но это совсем другой тип. Я словно парю, и я изо всех сил цепляюсь за руку Левина, потому что какая-то часть меня чувствует, что я могу уплыть.

Вскоре в комнату врывается Изабелла, она выглядит шокированной и бледной, ее взгляд сразу же падает на Левина, как только она видит меня.

— Что случилось? — Требует она, и я качаю головой, поднимая другую руку, чтобы привлечь ее внимание.

— Я заснула и проснулась от кровотечения, — оцепенело говорю я. — На самом деле ничего не произошло…

— Мы еще не знаем, что послужило причиной, — спокойно говорит Левин. — Мы ждем доктора.

Изабелла обходит кровать, прикладывает прохладную руку к моему лбу, зачесывает волосы назад и смотрит на меня сверху вниз.

— Все будет хорошо, — спокойно говорит она мне, поглаживая большим пальцем линию моих волос. — Такие вещи случаются. Это не обязательно что-то значит.

Я чувствую напряжение в Левине и смутно ощущаю, что он не в восторге от слов моей сестры. Он хочет утешить меня прямо сейчас, хотя и не совсем понимает, как это сделать, кроме как справиться с ситуацией и взять меня за руку, и мне хочется найти слова, чтобы сказать ему, что он утешает меня, что то, что он делает, помогает, и то, что они оба здесь, два человека, которых я люблю больше всего на свете, не дают мне впасть в полную и неконтролируемую панику.

Но мой разум слишком затуманен, чтобы связать слова, и я закрываю глаза, желая оказаться где-нибудь еще. Желая, чтобы все это оказалось дурным сном.

Когда врач приходит, она говорит то же самое, что и Изабелла: утешительные слова о том, что такое бывает, что это не обязательно означает худший сценарий. Она проводит тщательный осмотр, пока Левин держит меня за руку, а Изабелла задает острые вопросы, а когда заканчивает, задает мне еще несколько вопросов о том, как прошел мой день и что я делала.

— Ничего необычного, — слабо отвечаю я доктору. — Большую часть дня я провела с Изабеллой, мы выбрали несколько вещей для дома, я немного прибралась. Я прогулялась по тропинке за нашим домом. Ничего такого, что могло бы вызвать…

— Я не говорю, что это твоя вина, — мягко говорит она. — Просто пытаюсь определить, есть ли что-то, чего нам следует избегать в будущем. Но похоже, что это не было спровоцировано ничем. Это твоя первая беременность, ты молода, в этом нет ничего необычного. Но это рано, и я хочу принять меры предосторожности. Поэтому я хочу, чтобы ты некоторое время соблюдала постельный режим. Не полный постельный режим, ты можешь вставать и ходить, подниматься и спускаться по лестнице, но старайся не делать слишком много. Ничего чрезмерно напряженного. Ничего не поднимай, никаких сексуальных контактов… — она взглянула на Левина, и я почувствовала легкое замирание в животе. Что ж, это дает ему повод не прикасаться ко мне. Это не совсем справедливая мысль, но она есть.

— Надолго? — Слабо спрашиваю я, и она сочувственно улыбается мне.

— Мы проведем повторную оценку на следующем приеме. Если все будет хорошо, и я не увижу никаких признаков, что что-то ненормально, и не будет дальнейшего кровотечения, тогда мы снимем тебя с постельного режима и посмотрим, как пойдут дела. Как тебе это?

— С ребенком все в порядке? — Спрашиваю я, все еще чувствуя себя так, будто мне приходится тянуться вниз и выискивать каждое слово. — Он…

— Похоже, с твоим ребенком сейчас все в порядке, — успокаивающе говорит она мне. — Я не вижу ничего, что указывало бы на то, что у тебя кризис. Я понимаю, что количество крови было тревожным, но я не думаю, что есть необходимость в панике. Просто нужно проявить осторожность. Ты можешь отправиться домой, если хочешь, или остаться здесь на ночь…

— Лучше на ночь, чтобы они могли за тобой присмотреть… — начала говорить Изабелла, но я покачала головой.

— Я хочу домой, — твердо говорю я, глядя между доктором и Левином.

— Ты можешь вернуться ко мне, чтобы я могла помочь. Изабелла прикусывает губу. — Или я могу пойти с тобой…

— Я очень ценю это. — Я хватаю ее за руку, смотрю на нее и надеюсь, что она поймет. — Но я просто хочу быть в своей постели, с Левином.

— Я позвоню тебе, если нам что-нибудь понадобится. Обещаю. — Говорит ей Левин.

Изабелла слегка поджимает губы, но кивает. Я вижу в ней отблеск упрямства нашей матери, но она сдается, несомненно, вспоминая наш разговор на кухне после первого визита к врачу.

Когда мы возвращаемся домой, уже раннее утро. Левин настаивает на том, чтобы мы пошли в гостевую комнату на первом этаже, поскольку наша собственная кровать все еще окровавлена, и он не хочет, чтобы я поднималась по лестнице.

— Я знаю, доктор сказал, что с лестницей можно справиться, — говорит он мне, помогая войти в комнату, положив руку мне на поясницу. — Но я думаю, что лучше не рисковать.

Я хочу быть в нашей комнате, но я слишком измучена, чтобы ждать, пока уберут кровать, и я знаю, что Левин пытается помочь. Поэтому я сдаюсь, молча благодаря себя за то, что в прошлом я потратила силы на то, чтобы обставить и немного украсить комнату для гостей несмотря на то, что мы не ожидаем, что в ближайшее время в ней кто-то будет жить.

Я хочу попросить его остаться со мной, пока я усну, но, как оказалось, мне не нужно этого делать. Он помогает мне выбраться из больничного халата, в который меня переодели, сворачивает его и бросает на другую сторону корзины для белья, чтобы выбросить позже, с особой силой, которая говорит мне о том, как крепко он держится за нить собственного стресса и страха, чтобы сохранить спокойствие за меня.

— Хочешь принять душ? — Спрашивает он, и я прикусываю губу. Я так устала, но в то же время чувствую, что душ мне просто необходим, особенно перед тем, как лечь в чистую постель.

— Не знаю, справлюсь ли я с этим, — честно говорю я ему, и Левин кивает.

— Я помогу, — просто говорит он и осторожно выводит меня из спальни в ванную комнату в холле, где включает горячую воду и помогает мне зайти в душ. — Я пойду принесу тебе одежду, чтобы ты могла переодеться. Просто будь осторожна, пока я не вернусь.

Я не уверена, что именно может случиться со мной, пока я стою под душем, но его забота заставляет меня чувствовать мягкость и тепло, успокаивая страх, который, казалось, поселился в моих костях с тех пор, как я проснулась в окровавленной постели, и оставлял меня с постоянным ознобом. Я стою под струями горячей воды, обхватив себя руками и закрыв глаза от потока эмоций, которые грозят захлестнуть меня.

Я хочу нашего ребенка не только для того, чтобы Левин был со мной. Это никогда не было преднамеренным, и это никогда не было ловушкой. Но я не могу отрицать, что какая-то часть меня боится, что, если я потеряю нашего ребенка, у него больше не будет причин оставаться. Он разведется со мной или просто вернется в Нью-Йорк, и на этом все закончится. Не будет того времени, о котором говорила Катерина, не будет возможности проявить терпение и подождать, пока он постепенно придет к мысли, что снова может быть счастлив.

Я потеряю его во второй раз, и ничего не смогу с этим поделать. Я потеряю все.

Та же мысль билась в моей голове по дороге в больницу. Она повторяется снова, повторяется до тех пор, пока я не чувствую, что могу сойти с ума, до тех пор, пока не открывается дверь и не входит Левин.

Я слышу шорох, с которым он раздевается, и мгновение спустя он заходит в душ вместе со мной, на его красивом лице написано беспокойство.

— Я помогу тебе помыться, — твердо говорит он мне, пресекая все мои протесты. — Ты уже заботилась обо мне, теперь моя очередь сделать это для тебя.

Я так устала, что не могу спорить. Я позволяю ему смыть с меня кровь, стою в оцепенении, пока он моет мои волосы и осторожно скрабирует каждый сантиметр, удаляя больничный запах с волос и кожи, пока в теплом воздухе не остается ничего, кроме мягкого медово-миндального запаха геля для душа и тропического аромата моего шампуня. Затем он помогает мне выйти из душа и высушивает нас обоих.

Он помогает мне облачиться в мягкие пижамные штаны и майку, которые принес мне, а сам надевает чистую одежду, после чего мы возвращаемся в комнату. Он без лишних слов ложится рядом со мной в постель, и я закрываю глаза, зная, что засну через несколько мгновений. Усталость всепоглощающая, и мне хочется сказать ему, чтобы он разбудил меня, если что-то случится, но я и так знаю, что он это сделает.

К счастью, я сплю без сновидений.

***

Когда я просыпаюсь от яркого дневного света, кровать уже аккуратно застелена, одеяла подоткнуты вокруг меня, а завтрак ждет меня на подносе рядом с кроватью. Я делаю вдох, на мгновение задумываясь, не было ли все это дурным сном, но, осознав, что нахожусь в комнате для гостей, и почувствовав нежную боль в животе, понимаю, что это не так.

Левин уже проснулся и одет в темно-серые чиносы и приталенную рубашку с V-образным вырезом, что говорит о том, что ему нужно куда-то идти.

— Уходишь? — Спрашиваю я, слегка приподнимаясь на подушках. — Ты можешь остаться…

— У меня встреча с Королями. — В его голосе звучит четкость, от которой у меня замирает сердце, потому что я уже слышала это раньше и знаю, что это значит. Я вижу стену, воздвигнутую вокруг него, как будто это физическая вещь, проявление того, что, как я уже знаю, происходит.

Прошлой ночью я нуждалась в Левине. Он всегда мне нужен, но лучше всего он проявляет себя в кризисной ситуации, когда все вокруг на грани развала, а один человек должен сохранять спокойствие. Теперь, когда это уже в прошлом, я знаю, что он держит оборону, потому что то, что произошло прошлой ночью, слишком близко к тому, что было раньше. Тот прогресс, которого мы могли достичь, а он был невелик, возможно, его еще не было… ускользнул. Я почти уверена в этом, и я смаргиваю слезы в утреннем свете, глядя на ожидающий меня завтрак.

— Мне нужно идти. — Он прочищает горло. — Я хотел убедиться, что ты проснулась и в порядке, прежде чем уйти, но я уже опаздываю. Так что увидимся, когда я вернусь.

Он не целует меня на прощание. Он делает паузу, еще раз смотрит на меня с таким выражением, будто убеждается, что я все еще рядом, но не пересекает комнату и не идет к кровати. Он уходит, и слишком знакомая боль в моей груди прочно обосновывается на прежнем месте, пока я смотрю, как он уходит.

Я и понимаю, и не понимаю, все одновременно. Мне удается сдерживать слезы, пока я не слышу, как закрывается входная дверь, и тогда я закрываю рот рукой, а мои плечи сотрясаются, я начинаю плакать. Все, что я могу думать, это то, что он никогда не подпустит меня после этого, потому что это напоминание о том, что он может потерять, если подпустит меня слишком близко.

Я тоже боюсь потерять тебя, хочется крикнуть ему, если бы я могла заставить его вернуться в комнату в эту минуту. Но я не могу не любить тебя. Почему ты не можешь полюбить? У меня нет ответов, и я даже не знаю, нужны ли они мне. Я почти уверена, что они причинят слишком много боли. Но мне показалось, хоть и ненадолго, что он пытается.

Не знаю, как я выдержу, если он остановится.

20

ЛЕВИН

— Что мы делаем, чтобы остановить Диего? Мне нужно, чтобы Елена и наш ребенок были в безопасности, — резко говорю я им, и мой тон становится резким. — Что бы ни потребовалось сделать, скажите мне, что именно. Я не хочу, чтобы это затягивалось дольше, чем нужно.

— Он не отступит, — говорит Лиам, прикрывая рот рукой. — Мы надеялись, что он поймет всю бесполезность этого, но у него есть гордость, скажу я вам. И он считает ее серьезно уязвленной из-за того, что произошло с Изабеллой и Еленой. Он хочет, чтобы Сантьяго и все, кто с ними связан, были уничтожены. Похоже, он готов сделать все, что потребуется, рискнуть чем угодно и кем угодно, лишь бы это произошло.

— Так что же я могу сделать? — Я сжимаю челюсти так сильно, что становится больно. — Мне нужно, чтобы они были в безопасности. Мне нужно, чтобы с этой угрозой было покончено. Дай мне что-нибудь сделать.

Я вижу взгляд, которым обменялись Коннор и Лиам. Я не знаю, знают ли они о том, что Елена попала в больницу, о том, что произошло. Я не сомневаюсь, что рано или поздно они узнают, на их орбите не происходит ничего, о чем бы они не знали, и это правильно, но я не в настроении объяснять. Насколько я понимаю, это не имеет ни малейшего значения.

Моя жена и ребенок в опасности, и я отказываюсь сидеть в стороне и ждать, пока что-то произойдет. Я не собираюсь бросаться сломя голову, как это делал Найл, но и сидеть сложа руки тоже не собираюсь. Что бы ни задумали Коннор и Лиам, я намерен принять в этом участие.

— Елене будет лучше, если ты будешь с ней, — медленно произносит Лиам. — Если с тобой что-то случится, Левин…

— Тогда ее сестра и все вы проследите, чтобы о ней позаботились, — резко говорю я ему. — Я никогда не оставался в стороне перед лицом опасности и не собираюсь начинать это делать сейчас. Так что скажите мне, что нужно сделать. На этот раз я не намерен, чтобы мне говорили по-другому, и думаю, они оба это понимают. Они обмениваются еще одним взглядом, а затем Лиам кивает.

— Прибывает торговый груз от картеля Сантьяго, — наконец говорит Лиам. — Он прибудет сегодня вечером, и были угрозы перехватить или повредить его. У нас уже собраны люди, чтобы справиться с этим, но мы подключим и тебя. Джейкоб возглавит операцию, он в курсе всех тонкостей, но он сможет ввести тебя в курс дела, а ты будешь работать рядом с ним, командуя остальными. Как тебе это?

— Прекрасно. — Мой голос резкий, ровный. Коннор поднимает на меня бровь.

— Это не черновая работа, — холодно говорит он. — Если Диего увидит, что не может заставить людей повредить груз без нашего вмешательства, он отступит, прежде чем попытаться сделать что-то более масштабное. Во всяком случае, на это можно надеяться.

— А я и не говорил, что это так. И я прекрасно понимаю, почему такая работа имеет значение.

Мы с Коннором никогда не были противниками, но и не были близки. Я чувствую, как с него спадает напряжение, а Лиам, как всегда, выступает в роли посредника.

— Съезди ненадолго домой, проведай Елену, — говорит он успокаивающим тоном, который говорит мне, что он в курсе того, что произошло, несомненно, потому что Найл знает и что-то ему сказал. — Встретишься с Джейкобом за пару часов до этого, и он проинструктирует тебя, пока ты будешь готовиться к поездке. Для тебя это пустяк, я уверен. Старая шляпа. Ты вернешься в постель еще до восхода солнца.

Я уверен, что он прав. Какая-то часть меня не хочет возвращаться домой, не хочет встречаться с Еленой и всеми теми страхами, которые она в себе таит. Но я также хочу убедиться, что она в безопасности и что вчерашний вечер не повторится. Поэтому я поступаю так, как предложил Лиам, и ненадолго отправляюсь домой.

Когда я осторожно открываю дверь в гостевую комнату, Елена уже спит. Я стою в дверях и долго, как мне кажется, наблюдаю за ней. Она выглядит умиротворенной и прекрасной, и от этого весь страх прошлой ночи кажется дурным сном. Но я знаю, что это не так. Это был не сон. И, наблюдая за ней в таком состоянии, я чувствую, как отчаяние от желания сохранить ее в безопасности, ее и нашего ребенка, впивается в мое горло, словно гвозди, впивающиеся в кожу. Мне кажется, что все, чего я боялся, вернулось разом, и я стою, ненавидя нахлынувший на меня страх оказаться беспомощным, чтобы остановить это снова.

Я не могу снова потерпеть неудачу. Я не могу смотреть, как кто-то еще умирает из-за меня или, что еще хуже, если Диего заберет ее. Мысль об этом невозможна, и я знаю, что это будет тем, что сломает меня. То, от чего я не смогу оправиться.

Я был близок к тому, чтобы позволить себе обдумать то, что сказали мне Макс и Лиам: не заставляю ли я себя отрицать свои чувства к ней, это вредит нам обоим больше, чем помогает. Должен ли я наконец, после всего этого времени, дать себе второй шанс на счастье?

Я не верю ни в судьбу, ни в нечто большее, чем моя собственная воля, но если и бывало время, когда мне казалось, что что-то подсказывает мне, что делать, то это было вчера вечером. Я пошел выпить, поговорил, был так близок к тому, чтобы вернуться домой и позволить себе упасть в объятия Елены, не сопротивляясь этому, и вместо этого вернулся домой, а она смотрела на меня, потрясенная, в окровавленной постели. Это было очевидно тогда, и это очевидно сейчас. Я знаю, что происходит, когда я пытаюсь стать кем-то другим, а не тем, кем мне сказали быть, более двадцати лет назад. Я знаю, какую цену я плачу за то, что забираюсь дальше, чем следует, и что происходит с теми, кого я забираю с собой.

Мужчинам в нашем мире не суждено иметь любимые вещи. Их слишком легко у нас отнимают. Их используют против нас. У мужчин в нашем мире не должно быть слабостей. Все остальные слабости находятся внутри нас и могут быть преодолены. Страх и гордость можно победить. Навыки, которые нужны Синдикату, можно отточить. Мы — оружие. У оружия не должно быть ничего, что оно могло бы потерять, кроме собственной остроты, которую всегда можно вернуть.

Речь Владимира, обращенную ко мне, я никогда не забывал. Он повторил ее мне, когда я вернулся из Токио, когда я рассказал ему, что произошло с Лидией, когда я сказал ему, что женился на ней. Он предупредил меня о том, что произойдет, что неважно, что он определил мое наказание, и оно не включает ни изгнание, ни смерть, ни то, что будет сделано с ней. Он предупредил меня, что однажды кто-то придет за тем, что я люблю. Этот разговор я тоже никогда не забывал:

— Когда-нибудь кто-то придет за тем, кого ты любишь. Это часть той жизни, которую ты выбрал, Волков. Если у тебя нет ничего, что ты любишь, ничего, что ты ненавидишь, то нет ничего, что можно было бы использовать против тебя.

— Я никогда не выбирал эту жизнь. Меня в нее толкнули.

— Всегда есть выбор. Ты мог бы уйти. Уйти самостоятельно. Но ты решил остаться. И я был рад этому. Ты один из моих лучших, Волков. Но теперь у тебя есть слабость. Я мог бы воспользоваться ею, если бызахотел. Но не воспользуюсь. Но другие воспользуются.

Поэтому я попытался уйти. Я пытался уйти, чтобы жить той жизнью, о которой мы с Лидией мечтали. Небольшой участок земли и дом под Москвой, рядом с ее бабушкой. Место, где наши дети вырастут, а мы состаримся. Место, достаточно далекое от призраков моего прошлого, чтобы ничто не могло нас тронуть. Место, где нет насилия.

Владимир был готов отпустить меня. Не потому, что заботился обо мне, о моем или ее счастье, а потому, что понимал: человек, в чьем сердце больше нет сердца, это обуза. Если моя верность разделится, я убью себя или кого-нибудь еще или выдам Синдикат, и что я облажаюсь, по его словам. Он мог убить меня. Я боялся этого, и Лидия тоже. Но вместо этого он позволил мне уйти. Не без наказания, не без очередного предупреждения. Но он отпустил меня.

Кто-то из его людей, злой и обиженный на то, что я уехал, и Владимир не подверг меня высшей мере наказания, пришел за Лидией. Пришел, как и предупреждал Владимир, когда я думал, что мы в безопасности. Я подумал, не стоит ли за этим Владимир. Я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что он сказал мне правду, когда заявил, что это не так. Он дал мне разрешение отомстить за Лидию, хотя я отомстил бы независимо от того, разрешил он мне это или нет. Я знал, что он дал мне это разрешение не из-за недовольства ее смертью, а из-за ярости на своих людей, что они действовали без приказа. Он все равно убил бы того, кто это сделал, просто позволил мне стать той рукой, которая это сделала. Он надеялся, что я вернусь в Синдикат. Когда я отказался вернуться в прежнем качестве, он отправил меня работать на семью Виктора. А дальше уже история.

Я стою и смотрю на спящую Елену, и все, что я могу думать, это то, что в тот момент, когда я ослабил бдительность, когда я позволил себе быть человеком, а не оружием, пострадали те, кого я люблю. Если я сделаю это снова, произойдет то же самое.

Прошлая ночь была случайностью. Все произошло естественным образом, никто ничего не сделал. Но это не меняет того, что, увидев залитую кровью постель, я снова увидел Лидию, почувствовал раздирающую боль в груди, воспоминания о ее холодной руке в моей были свежи, как будто это было вчера, а не двенадцать лет назад. Если нет ничего, что я люблю, то нет ничего, что можно было бы у меня отнять. Слова, которые я повторял себе снова и снова после ее потери, эхо того, что сказал мне Владимир, снова звучат в моей голове. Я не могу остановить то, что чувствую к Елене, не сейчас. Вполне возможно, что я никогда и не смогу. Но я могу остановить себя от того, чтобы позволить этому взять верх. Притупить мои чувства и сделать меня беспомощным, чтобы снова уберечь ее.

И если уж на то пошло, есть один простой факт, каким бы эгоистичным он ни был.

Я не могу снова почувствовать боль от такой потери. Я давно считаю, что в этом мире осталось очень мало сил, способных убить меня, такого опытного и хорошо обученного, каким я являюсь.

Но это положило бы конец мне, когда никто другой не смог этого сделать.

***

Джейкоб ждет меня, когда я возвращаюсь в арсенал королей, чтобы привести себя в порядок. Он смотрит на меня, чистя пистолет, и ухмыляется.

— Рад тебя видеть, парень, — дружелюбно предлагает он, кладя пистолет обратно на верстак перед собой. — Коннор и Лиам сказали, что ты придешь.

Я не очень хорошо знаю Джейкоба, но знаю его достаточно хорошо, чтобы он мне нравился. Он был правой рукой Коннора в Англии, когда Коннор носил другое имя и руководил другой организацией, а потом Сирша и ее коварный отец затащили его обратно, чтобы он принял мантию наследника Бостонских королей. Коннор привел с собой своих людей и оставил Джейкоба в той же роли, что и раньше, причем, судя по всему, без каких-либо аргументов с его стороны.

Того, что я знаю о нем, достаточно — он жесткий и благородный человек, которого хорошо иметь за спиной в бою. У меня нет сомнений, что я пойду на работу бок о бок с ним, и это все, что для меня важно.

— Мы должны быстро войти и выйти, — предлагает Джейкоб, откладывая пистолет. — Груз отправлен вовремя, все остальное, как положено. Если Гонсалес пошлет своих людей поиздеваться, как мы и предполагаем, то мы их уничтожим. Никаких разговоров, никаких переговоров, говорит босс. Хватит с нас и топ-парней. Гонсалес знает, к каким последствиям приведет продолжение давления. Если они нас надуют, то узнают об этом.

Я мрачно киваю, игнорируя юмор висельника Джейкоба. В другое время я, возможно, был бы не прочь пошутить, в этом нет ничего необычного. Я уже давно перестал бояться подобных ситуаций, и я знаю, что Джейкоб опытен, но всегда есть что-то, что может пойти не так, когда начинают летать пули. — Среди моих знакомых редко встречался человек, который не использовал бы немного мрачного юмора, чтобы отвлечься от этого. Но сейчас, когда все мои прошлые воспоминания нахлынули на меня, а вид окровавленной и бледной Елены слишком близок для комфорта, я не могу найти в себе ни капли юмора.

— Джейкоб немного отодвигается и поворачивается ко мне лицом, прислонившись спиной к верстаку. — Я знаю, что для тебя это личное. Я готов позволить тебе принять в этом участие, если хочешь. Формально я главный в этой работе, но у тебя чертовски много опыта, и я это знаю.

— У нас разные навыки, — говорю я ему резко. — Ты хорошо управляешься с командой. Я работал в основном один. Уверен, вместе мы отлично справимся.

— Все равно. У тебя есть несколько лет за плечами — немного, но несколько, и ты работал на ту крутую русскую организацию. Поверь мне, я достаточно наслышан о том, что ты делал и что все еще делаешь для Виктора. Я хочу сказать… — Джейкоб провел рукой по волосам, выглядя слегка неловко. — Я верю, что ты прикроешь меня. Я прикрою тебя. И я знаю, что это личное, так что я готов подчиниться этому и твоему опыту, до определенного момента. Но не будь безрассуден. Я знаю, как личное может затуманить суждения.

Я бросаю на него холодный взгляд, и он поднимает руки.

— Я не пытаюсь указывать тебе, что делать, чувак. Просто говорю, я понимаю. И я понимаю, как подобная ситуация может взбрести тебе в голову.

— Из своего опыта? — Я не стал дожидаться ответа. Вместо этого я иду к одному из оружейных шкафов. У меня с собой свой пистолет, которым я пользуюсь уже двадцать лет, но я прекрасно понимаю, что в таких ситуациях лучше иметь больше огневой мощи, чем не иметь. Это работа с командой, работа, в которой будет несколько целей, отличающаяся от тех миссий, которые я привык выполнять.

Он не отвечает, и я больше ни о чем не спрашиваю. Что бы ни было у него в прошлом, что могло бы навести на мысль о том, что он знает, как может испортиться работа, ставшая личной, я не знаю его достаточно хорошо, чтобы спрашивать об этом, и не собираюсь предлагать свой собственный опыт. Мы оба знаем, что сегодня сможем сохранить друг другу жизнь, и это главное.

Остальные посланные с нами люди — не те, чьи имена мне известны. Джейкоб, похоже, знает их, некоторые из них, как мне кажется, бежали с ним и Коннором, и я верю, что Коннор и Лиам не стали бы посылать с нами команду, которая не способна на это.

Перед подобным заданием наступает странное спокойствие. Решение о поездке принято, команда собрана, снаряжение распределено. В этот момент все знают, что есть вероятность того, что все пойдет не так, и не видят, что принесет завтрашний день. Кто-то шутит, кто-то молчит, словно снова и снова прокручивая в голове свои тренировки, стараясь быть настолько подготовленными, чтобы их нельзя было застать врасплох. У каждого свой метод.

Мой всегда заключался в том, чтобы просто существовать. Я занимаюсь этим так давно, что это уже мышечная память, я натренирован не удивляться, не вздрагивать, знать, когда кто-то приближается и откуда он идет, почти до того, как он это сделает. Мне больше не нужно прогонять маневры и тренировки, и я слишком много лет работал один, чтобы находить утешение в шутках с другими. Насколько я понимаю, уже давно существует переключатель, который отключается, когда приходит время уходить, и если я выхожу на другую сторону, то остальная часть меня снова включается. Это помогало мне жить годами, и я не вижу причин менять то, что не сломано.

Сегодня вечером будет сложнее.

Как сказал Джейкоб, это личное. Самого Диего там не будет, только его лакеи. Сегодня мне не удастся положить конец всему этому, если только догадки Коннора и Лиама не окажутся верными, а разрушение его планов не заставит его отступить. Не думаю, что этого будет достаточно. Он зашел слишком далеко, и отступление из-за того, что мы не дали его людям повредить груз, выставит его слабаком. Я не думаю, что он остановится, пока не добьется своего или не умрет. А это значит, что сегодняшняя ночь — только начало.

Трудно позволить своему разуму погрузиться в ту легкую негу, из которой он не выйдет, пока работа не будет сделана, потому что это означает. Еще один шаг вперед в борьбе, которая должна закончиться смертью моей жены или еще хуже, а на этот раз и ее сестры. Провал имеет более высокую цену, чем просто разозлить Владимира или выглядеть так, будто я плохо справляюсь со своей работой, в любом случае, как бы ни прошла сегодняшняя ночь, это ничему не поможет, если мои впечатления верны. Если мы добьемся успеха, Диего расценит это как шаг вперед к войне. Если мы потерпим неудачу, это придаст ему сил. В любом случае, он продолжит приходить.

Есть и другие способы, с помощью которых мужчины, с которыми я работал, сохраняли спокойствие перед работой. Я слышал, как они рассказывали о других делах, которые они делали, о миссиях, которые они выполняли, о том, как они шли на смерть и опасность, и о том, как они себя чувствовали. Я же стараюсь поступать наоборот и не думать о том, что я сделал в прошлом. Законченная работа — это просто законченная работа. Я никогда не видел смысла в том, чтобы оглядываться назад. Я никогда не чувствовал себя лучше, думая о пролитой крови.

Но сегодня, когда машина мчится по дорогам и спускается к задней аллее, где мы ее оставим, я не могу перестать думать о Лидии. О том, каково это, найти ее мертвой, и как долго я сидел в той комнате, вспоминая забрызганные кровью шторы, развевающиеся на ветру, глядя на абсолютные руины всего, что я любил.

Более жестокий человек отнял бы и то, что они любили. У каждого из них что-то было, у четырех мужчин, убивших ее. У одного была сестра. У другого была девушка и собственный ребенок. У третьего была мать, которая зависела от него. Последний был уже достаточно взрослым человеком, чтобы возмущаться тем, что жизнь, проведенная в Синдикате, была не совсем его собственной. У него не было никого, кроме бывшей, которую он все еще навещал время от времени. Того, кого он любил и держал на расстоянии, как я должен был держать Лидию. С той, с которой он прожил половину жизни, видясь в промежутках, когда ни один из них не мог больше избегать другого. С кем он мог бы иметь гораздо больше, если бы не Синдикат.

Так я узнал, что именно он убедил остальных пойти с ним, разжигал их негодование по поводу того, что я выхожу на свободу, пока не заставил этих троих присоединиться к его плану убийства моей жены.

Я мог поступить с ними так же, как они поступили со мной. Я мог бы отомстить близким людям и заставить их жить с этим. Я никогда не считал, что это делает меня лучше, что я этого не сделал, просто это был выбор, и я выбрал убить их вместо этого, напрямую. Для остальных троих, быстрее, хотя и не так быстро, как могло бы быть. Для старика, того, кто все спланировал, я сделал так, чтобы это заняло достаточно времени, чтобы у него было время подумать о тех годах, когда он мог заниматься чем-то другим, и пожалеть об этом времени. Я позаботился о том, чтобы у него был шанс подумать о том, как все могло бы быть по-другому.

Я не часто думаю об этом. Не только потому, что мне больно думать о Лидии, вспоминать о ней, но и потому, что эти четверо, единственные, кого я убил, потому что хотел этого. Все остальные были просто работой.

Сегодняшняя ночь — просто работа. Люди, которых Диего послал уничтожить этот груз, ничего для меня не значат. Завтра я не вспомню, как они выглядят, и никогда не узнаю их имен. Но я хотел убить этих четверых. Я наслаждался этим. А в остальном я никогда не был таким.

Если я доберусь до Диего, я тоже буду наслаждаться этим. И я хочу, чтобы это стало концом моментов, когда я смотрю на кого-то другого и думаю, как хорошо было бы чувствовать его кровь на своих руках. Я никогда не хотел чувствовать себя так по отношению к кому-либо. Мне казалось, что если я больше никогда никого не подпущу к себе близко, то мне никогда не придется этого делать.

Машина въезжает в переулок, и я пытаюсь отмахнуться от этого. Я знаю, что Джейкоб говорил именно об этом, о том, как что-то личное может залезть кому-то в голову, отвлечь его и подвергнуть всех опасности. Я знаю, что должен быть лучше в этом. Поэтому я стараюсь отключиться. Погрузиться в ту тишину между началом и концом работы, когда все становится просто мышечной памятью. Где я действую по инстинкту и не более того.

Но я продолжаю видеть Лидию и Елену. Я продолжаю вспоминать, каково это, убивать тех людей. Я продолжаю думать о том моменте, когда Диего окажется на другом конце моего пистолета. И я знаю, благодаря многолетним тренировкам и опыту, что не должен быть здесь сегодня. Я слишком близок к тому, чтобы стать обузой.

Сейчас уже слишком поздно.

Всегда есть вероятность, что придет груз, и все будет в порядке. Что это окажется всего лишь патруль.

Но я не думаю, что так будет, и это не так.

Груз уже наполовину разгружен, когда мы слышим их приближение. Я и Джейкоб — первые, потому что именно мы держим ухо востро и лучше всех обучены этому. Мы оба уже достали пистолеты и ждем, а Джейкоб делает быстрое движение двум ближайшим к нам людям, чтобы они предупредили остальных.

Я позволяю Джейкобу сделать шаг вперед, когда группа людей Диего приближается. Я вижу, как замедляются их шаги, когда они видят, что там есть и другие, помимо тех, кого они ожидали увидеть при разгрузке, но они не останавливаются и не поворачиваются, чтобы уйти. Я не виню их, мне приходилось сталкиваться с такими начальниками, как Диего, и я знаю, что для этих людей лучше пройти остаток пути и умереть, чем вернуться к тому, кто ими руководит, и сказать, что они развернулись и бросили работу. Тот, кто ведет их, отвечает перед Диего, а такой человек, как Диего, не собирается вознаграждать неудачу ничем, кроме более медленной смерти, чем та, которую они получат сегодня.

Тем не менее Джейкоб предлагает им выбор, когда они подходят ближе. Именно это заставляет организации вроде Королей думать, что они лучше, изощреннее, благороднее, что в некоторых обстоятельствах они готовы проявить милосердие.

— Убирайтесь отсюда, и мы не будем стрелять, — призывает Джейкоб. — Можешь вернуться к своему боссу и сказать, что груз уже разгрузили и вывезли, или еще что-нибудь, что поможет тебе сохранить нос чистым. Мне плевать, парни. Но вам лучше убраться, иначе мы так или иначе будем вынуждены отправить вас домой Гонсалесу.

Никакой реакции, кроме слабого щелчка заряжаемых патронов и негромкого бормотания одного человека, что-то говорящего другому, все, чего я ожидал. Раз уж они пришли, то не собирались возвращаться.

Джейкоб ждет достаточно долго, чтобы увидеть их наверняка. Чтобы понять, что они собираются стрелять в нас. Он не ждет достаточно долго, чтобы они выстрелили первыми, и это заставляет меня уважать его еще больше, чем я уже уважал.

Мой разум почти погружается в тихую пустоту, когда я стреляю, когда воздух вокруг меня наполняется звуками выстрелов, сероватым дымом и запахом раскаленного металла. А потом я вспоминаю, как сегодня видел спящую Елену, как мягкое спокойствие отражалось на ее лице, и жалею, что не поцеловал ее на прощание, прежде чем снова уйти. Что я вообще не сказал ей, что уезжаю, чтобы выполнить эту работу.

Если я умру, она так и не узнает, чем я занимался, пока все не закончится.

От этой мысли я вздрагиваю. Мысль о том, что я больше не увижу ее, отвлекает меня, хотя бы на мгновение. Не настолько надолго, чтобы меня убили, но достаточно, чтобы меня подрезали, и ощущение пули, пронзившей бедро, разорвавшей ткань брюк и пролившей горячую кровь по ноге, возвращает меня к реальности.

Я нажимаю на курок, и человек, стрелявший в меня, падает. Один из наших людей падает, и я снова стреляю, чувствуя, как меня задевает вторая пуля, достаточно, чтобы я переоценил ситуацию. Все происходит быстро. Так чертовски быстро. Джейкоб видит, что происходит, и роняет того, кто стрелял в меня, а я продолжаю стрелять, остальные люди с нами расходятся веером. Рука и бедро горят, боль пронизывает до костей, но я давно научился не обращать на нее внимания. С болью можно разобраться позже. А если я мертв, то ее вообще не будет.

Только когда все люди Диего пали, я начинаю чувствовать это. Джейкоб сразу же оказывается рядом со мной и смотрит на меня с беспокойством.

— Ты в порядке, мужик?

— Просто получил удар крылом, вот и все. Я доберусь до дома и подлатаю себя.

— Я могу отвезти тебя куда-нибудь поближе, если ты хочешь обратиться туда…

— Я лучше буду дома. — Я стиснул зубы, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что больше никого не будет, кого мы не учли. — Давай закончим с грузом и…

— Нет, ты закончил. — Джейкоб свистит, и один из мужчин направляется к нам.

— Я могу остаться и закончить со всеми вами…

— Ты идешь домой. — В голосе Джейкоба звучит законченность, которая говорит о том, что он провел время, указывая другим мужчинам, что делать, и как бы меня ни раздражало, что мне отдает приказы человек, который формально не является моим начальником, а фактически моложе меня, я все равно чувствую горячую струйку крови по бедру и знаю, что он не ошибается.

Мне нужно подлатать рану. Так или иначе, мне нужно куда-то идти, чтобы сделать это, так что либо туда, где люди королей занимаются такими вещами, либо в мой собственный дом. Если я предпочту свой дом, то…

— Он отвезет тебя. — Джейкоб кивает в сторону мужчины, который спешит к нам. — Мы можем вызвать другую машину. Он отвезет тебя обратно, а потом просто доложит Коннору и Лиаму, когда сможет. Я проинформирую их после. — Он делает паузу. — То, что ты здесь, очень помогло. Ты так хорош, как я и слышал.

— Я ценю комплимент. Уверен, это не в последний раз.

Джейкоб издаёт сдавленный резкий смешок, который говорит мне о его согласии, и отворачивается, чтобы заняться остальными. Я следую за назначенным мне водителем к машине, а в голове уже крутится мысль о том, как вести себя тихо, когда я вернусь домой, чтобы не разбудить Елену. Я не хочу ее волновать.

Мне не так повезло. Я едва успел раздеться и порыться в аптечке, одной рукой прижимая полотенце, которое потом выброшу, к ране на ноге, как дверь со щелчком открылась, и я увидел Елену, которая стояла там с расширенными глазами, глядя на то, что она видит перед собой.

Блядь.

21

ЕЛЕНА

На минуту я не совсем понимаю, что вижу. Это мой муж, я знаю это, раздетый до трусов-боксеров, что само по себе отвлекает, но именно остальное заставляет меня задуматься. Он прижимает к бедру свернутое полотенце, одно из новых, которые мы купили, по которому стекает кровь и еще больше пропитывает полотенце в руке, и рука тоже кровоточит. Рана на руке выглядит еще хуже, лоскут кожи свисает, а рана широкая и кровоточит сильнее, чем должна, по моему мнению.

Я не имею ни малейшего понятия о контексте, но знаю, что все это вместе взятое указывает на то, что мой муж был где-то, о чем не удосужился сообщить мне. Это, в сочетании с вынужденным расстоянием, только еще больше расстраивает меня.

Я провела весь день и ночь, попеременно спя и плача, чувствуя себя потерянной и безнадежной, не зная, что делать дальше, как поступить. Я провела те часы, когда не спала и не плакала, размышляя, не нужно ли мне начать учиться закрываться от него, чтобы защитить свое сердце, пока оно не стало неподъемным.

И теперь я знаю, что сегодня он кое-что от меня скрыл.

— Я помню, что прошлой ночью кровь лилась только из меня, — холодно говорю я ему, скрещивая руки, стоя перед ним в дверном проеме. — Но это не должно быть соревнованием.

— Елена. — Левин поворачивается ко мне лицом, и выражение его лица на мгновение становится совершенно ошеломленным, прежде чем он сглаживает его. — Тебе не следует вставать с постели.

— Доктор сказал, что это не полный постельный режим. Что происходит? — Я указываю на раны на его бедре и руке, которые выглядят не так плохо, как те, что я помогла ему залатать после драки в отеле, но все равно выглядят не очень хорошо.

— Тебе не следует вставать с постели, — снова настаивает он, и я бросаю на него взгляд.

— Хватит менять тему.

— Я могу справиться с этим сам. — Одной рукой он роется в аптечке, а другой пытается удержать компресс на бедре, по руке стекает кровь.

— Ты помнишь, что случилось в Рио? — Требую я, мое раздражение растет с каждой секундой. — Я могу помочь. Садись.

Он смотрит на меня так, будто не совсем меня видит, а потом испускает долгий вздох и опускается на унитаз, все еще прижимая компресс к бедру, пока я начинаю выбирать вещи из аптечки.

— С такой аптечкой в Рио было бы легче, — бормочу я, доставая из нее перекись, мазь, бинты, марлю и все остальное, что, по моему мнению, может понадобиться.

— Рио было бы легче со многими вещами. Елена, серьезно…

— Тебе лучше помолчать. — Я бросаю на него взгляд, и он слегка вздрагивает. Думаю, он видит, как я расстроена и зла, потому что больше ничего не говорит, пока я начинаю обрабатывать рану на его руке.

Если он и не знал, то понял, когда я не потрудилась предупредить его, что будет больно, когда я закончила счищать старую кровь и прижала к ране смоченный спиртом тампон, чтобы очистить ее. Левин вдыхает сквозь зубы, но не произносит больше ни слова и не делает ни одного движения, пока я очищаю рану, аккуратно закрываю ее бинтами-бабочками, а затем смазываю края антибиотической мазью и накладываю марлю, обматывая ее другим бинтом.

— Я могу сделать ногу…

Я игнорирую его и тянусь за полотенцем для рук. Рана на его ноге больше, еще не настолько плохая, чтобы ее нельзя было залатать здесь, но уже настолько, что при виде ее я тяжело сглатываю.

— Это ведь огнестрельные раны, да?

— Просто царапины. — Левин смотрит на меня, пока я убираю старую кровь. — Мне чертовски жаль, что ты видишь достаточно, чтобы понять это, Елена.

— Похоже, это может пригодиться, когда я замужем за тобой. — Я прижимаю к ране еще одну смоченную спиртом подушечку, и челюсть Левина сжимается, мышцы на ней подпрыгивают, когда я заканчиваю чистку и начинаю снова стягивать края бинтом.

— Ты не должна заниматься этим.

— А кто еще должен? Я твоя жена.

— Я должен защищать тебя. Держать тебя подальше от всего этого…

У меня сжимается челюсть, и я чуть сильнее, чем нужно, стягиваю края раны, заканчивая перевязывать ее.

— Ты проделал хорошую работу, защищая меня. Но мне кажется, что я уже очень долго во всем этом участвую, Левин. Так что позволь мне помочь тебе, по крайней мере, я хоть что-то делаю. Ты, как никто другой, должен знать, каково это.

Последнее предложение, пожалуй, слишком. Но он ничего не говорит, молча наблюдая, как я заканчиваю латать рану.

— Что случилось? — Спрашиваю я, похлопывая антибиотическую мазь по краям. — Ты можешь хотя бы сказать мне об этом?

— Просто работа. Охрана груза, на который Диего планировал напасть. Коннор и Лиам позволили мне пойти туда с Джейкобом и их ребятами.

— Позволили? Так ты сам напросился?

— Елена, это моя работа…

— Нет, это не так. — Я прижимаю марлю к его бедру, чувствуя себя слишком расстроенной и переполненной каскадным потоком эмоций прошлой ночи и сегодняшнего дня, чтобы быть настолько осторожной в своих словах, как обычно. — Твоя работа — это работа на Виктора. Ты пытаешься защитить меня, в то время как на самом деле мне нужно, чтобы ты был здесь, со мной. Здесь… а не появляться посреди ночи, истекая кровью, потому что помог с грузом. Это не то, что ты должен делать. — Я наматываю бинт на марлю, пытаясь собрать все силы, чтобы сказать то, что я хочу.

Я смотрю на него, когда заканчиваю, моя рука все еще лежит на его бедре.

— Ты нужен мне здесь, Левин.

И прежде, чем я успеваю объяснить себе, почему это такая плохая идея, я наклоняюсь и пытаюсь поцеловать его. Я не могу этого не сделать, потому что люблю его, а он вернулся домой посреди ночи с болью, напоминая мне, как легко я могу его потерять, если все будет продолжаться так, как сейчас. Это должен был быть всего лишь маленький поцелуй. То, что любая жена подарила бы своему мужу, не задумываясь. Но он останавливает меня, положив руку мне на плечо, мягко отталкивая меня назад, когда он встает и отходит от меня.

Такое ощущение, что это я физически ранена. Я останавливаюсь, сердце колотится в груди, а слезы мгновенно загораются на глазах, когда я смотрю на него, чувствуя себя отвергнутой снова и снова. Так плохо мне не было с самого утра после нашей свадьбы, и я смотрю на него, пытаясь понять.

— Что изменилось? — мягко спрашиваю я, слова проскальзывают полузадушенными. — Ты винишь меня за ситуацию с ребенком? Это то, что происходит?

Левин испуганно поворачивается ко мне лицом.

— Что?

— Поэтому ты изменился с утра?

— Я… — Он делает паузу, глядя на меня с чем-то очень близким к замешательству. — Как ты могла подумать такое, Елена? Конечно, я не виню тебя. Это не может быть твоей виной, и я бы не стал винить тебя, что бы ни случилось. Я знаю, что ты никогда бы не стала специально…

— Тогда почему?

— Что почему? — Он прислонился спиной к стойке, опираясь на раненую ногу. — Я не понимаю.

По выражению его лица я не могу понять, серьезно он это говорит или нет. То ли он действительно не понимает, то ли притворяется, что не понимает, чтобы быстрее закончить разговор. Я никогда не думала о Левине как о человеке, который намеренно скрывает от меня что-то или обманывает меня. Но после того, как я увидела, как быстро все изменилось сегодня утром после того, как он ушел на работу сегодня вечером, не предупредив меня, я больше не уверена в этом.

— Сегодня утром ты был другим. Замкнутым. Ты был… — Я пытаюсь придумать, как это объяснить. — Ты был отстраненным. И я подумала…

— Елена. — Левин проводит рукой по волосам. — Я предупреждал тебя еще до свадьбы, что не смогу быть таким мужем, как ты хочешь. Я не говорю, что это не может быть трудно для тебя, или что твои чувства не обоснованы из-за этого, но это не должно быть сюрпризом. Если я отдаляюсь, то…

— Но это не имеет смысла, — шепчу я, чувствуя, как эмоции поднимаются и забивают горло, несмотря на меня. — Последние несколько недель ты… — Я вдыхаю, пытаясь держать себя в руках. Я не хочу разрыдаться. Я хочу понять. — Ты приносил мне цветы. Водил меня на свидания. Помогал по дому. Готовил чертов завтрак, все эти вещи были такими милыми, заботливыми и…

— Елена. — Левин медленно выдохнул. — Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я просто не могу быть тем, кто делает тебя счастливой. Я делаю это, потому что это поднимает тебе настроение. Потому что это заставляет тебя улыбаться, когда я прихожу с цветами или говорю, чтобы ты нарядилась, потому что я приглашаю тебя на ужин. Потому что тебе смешно, когда я готовлю блинчики, и ты ценишь, когда я говорю тебе расслабиться, потому что я помою посуду и закажу еду на вынос. Я пытаюсь понять, как жить с кем-то в одном доме, как узнать его и разделить с ним жизнь, и при этом сохранять дистанцию. Я не хочу делать тебя несчастной. Бог свидетель, я не хочу быть причиной этого. Поэтому я делаю все возможное, чтобы ты не чувствовала себя так.

— Не потому, что ты этого хочешь? — Я тяжело сглотнула. — Это еще хуже, Левин. Если ты просто притворяешься, просто делаешь эти вещи из чувства долга, словно читаешь из гребаного руководства «как сделать жену счастливой для чайников», неужели ты не понимаешь, что это еще хуже?

— Нет! Черт возьми… — Левин снова проводит рукой по волосам, выглядя таким расстроенным, каким я его никогда не видела. — Я хочу делать эти вещи, Елена. Мне нравится проводить с тобой время. Мне нравится ходить с тобой на свидания. Мне нравится видеть, как ты улыбаешься. Я делаю и приношу тебе разные вещи, потому что они делают тебя счастливой, когда я не могу. Разве это не имеет смысла?

Я смотрю на него и удивляюсь, как кто-то может так явно чувствовать одно и то же и быть в полном неведении относительно этого. Я хочу позволять себе верить, что он это чувствует, потому что если это не так и я ошибаюсь, то будет чертовски больно, и я не уверена, что смогу пережить такой сокрушительный удар. Но то, что он говорит, с искренностью в голосе, звучит чертовски похоже на человека, который действительно любит меня, но почему-то не видит, что действия могут сказать об этом так же ясно, как и слова. И если он говорит себе, что не любит меня, это еще не значит, что это правда, если все остальные признаки указывают на это.

— Неужели ты не понимаешь? — Спрашиваю я, чувствуя разочарование в своем тоне. — Ты делаешь меня счастливой, Левин. Ты можешь сколько угодно говорить, что не любишь меня и не можешь быть хорошим мужем, но то, что ты делаешь, говорит об обратном. Ты хороший муж, раз хочешь сделать меня счастливой. Делая эти вещи. Ты не делаешь все это для того, кого не любишь…

— Ты мне небезразлична, Елена…

— О Боже! — Я уставилась на него, мои руки сжались в кулаки, и я пытаюсь не разрыдаться от досады. — Я никогда не знала такого способного мужчину, который был бы настолько слеп, когда дело касалось его самого! Если только ты не врешь мне или не притворяешься, а ты говоришь, что это не так, значит, ты искренне пытаешься сделать меня счастливой, искренне наслаждаешься тем, что ты со мной, искренне хочешь меня, а все это указывает на любовь, Левин! Даже если ты не влюблен в меня сейчас, все идет к этому, и я не знаю, почему ты этого не видишь! Почему ты не видишь, что забота о ком-то настолько, чтобы попытаться построить с ним жизнь, даже если ты не уверен, что это то, чего ты хочешь, тоже относится к этой категории!

Я испустила долгий вздох, слова оборвались, и я беспомощно уставилась на него.

— Ты хороший человек, Левин. Ты был таким с тех пор, как я тебя встретила. Но, по-моему, ты дурак. И я вижу, что ты делаешь, что ты чувствуешь… все, что ты делаешь, и это причиняешь боль нам обоим, когда ты борешься с этим, говоря себе ложь.

Наступает долгое, затянувшееся молчание. Левин смотрит на меня, его лицо осунувшееся и усталое, и я вижу в нем покорность, которая сжимает мое сердце, потому что в этот момент я понимаю, что не имеет значения, что я скажу. Неважно, правда это или нет. Неважно, права ли я.

Он уже принял решение, а Левин — ничто, если он не приверженец определенного курса действий.

— В любом случае, — наконец тихо говорит он. — Я не могу позволить себе поддаться этому, Елена. — Он смещает свой вес, морщась. — Вчера вечером я был с Максом и Лиамом. Они говорили мне многое из того, что сейчас пытаешься сказать ты. Я старался выслушать их как можно лучше. Я пытался услышать, что они пытаются мне сказать. Я начал сомневаться в том, как я вел себя, как думал, но то, что я увидел, вернувшись домой, было слишком близко к тому, что происходило раньше. Думаю, ты это уже знаете, умная моя девочка. И это напомнило мне, что, несмотря ни на что, я должен сохранять определенную дистанцию. Я всегда это знал, и в последний раз, когда я позволил себе приблизиться, люди, которых я любил, поплатились за это. Я не позволю этому случиться с тобой, Елена. Я не позволю тебе страдать из-за того, что я подошел слишком близко.

— Это так же плохо и нелепо, как жить наполовину в себе и наполовину вне себя. Как ты этого не видишь?

— Если ты действительно так считаешь, то я могу дать тебе свободу. Не до тех пор, пока с Диего не разберутся, я не оставлю тебя одну, пока не узнаю, что угроза миновала, но после этого я могу дать тебе больше расстояния, если это то, что тебе нужно. Я могу делить свое время между Бостоном и Нью-Йорком, ты можешь выбрать любой вариант. — Он вдыхает, его плечи напрягаются, и я вижу решимость на его лице, слышу ее в его голосе. — Но я не могу снова потерять того, кого люблю, Елена. Я не могу подпустить тебя настолько близко, чтобы даже допустить такую возможность. И я не собираюсь менять свое решение. Я говорил тебе об этом до Рио, и в Рио, и в Бостоне перед отъездом. Я сказал тебе, когда вернулся, и это не изменилось. И не изменится. Так что как бы тебе ни пришлось с этим жить, скажи мне, и я все сделаю.

В его голосе звучит такая абсолютная уверенность, что мне кажется, она меня сломает. Он звучит так чертовски уверенно, и когда он говорит, что даст мне пространство, что будет делить свое время между Нью-Йорком и Бостоном, по сути, просто будет здесь, когда ему нужно будет быть рядом с нашим ребенком, я чувствую себя так, будто из меня выбили весь воздух. Я опускаюсь, сажусь на край ванны, пытаясь сдержать всплеск эмоций, от которых мне хочется разбиться при одной только мысли об этом.

— Это не то, чего я хочу, — шепчу я тоненьким голоском. — Я хочу, чтобы ты был здесь. Хочу. Я просто…

— Тогда мы должны найти способ жить с тем, что есть, Елена. Ты должна найти способ. — Левин смотрит на меня, измученное выражение проступает на каждом дюйме его лица. — Я буду сожалеть о том, что сыграл роль в том, что поставил тебя в такое положение, до конца своих дней. Если тебе станет легче от этих страданий, а я надеюсь, что так и будет, я скажу тебе об этом столько раз, сколько ты захочешь услышать. Но я не могу быть для тебя чем-то большим, чем это.

Он отталкивается от стойки, все еще опираясь на раненую ногу, и смотрит на меня.

— Все, что тебе нужно сделать, это сказать мне, что облегчит тебе жизнь, и я сделаю это. Если ты хочешь, чтобы я перестал пытаться сделать тебя счастливой, если ты хочешь, чтобы мы просто жили в орбите друг друга, я так и сделаю. Если ты хочешь, чтобы я жил отдельно от тебя, в другом доме, в другом штате или как ты захочешь, я сделаю это. Я сделаю все, чтобы загладить свою вину перед тобой, Елена. Но я не могу дать тебе то, о чем ты просишь.

— Я не знаю, что сказать, — тихо говорю я, и это правда. Не знаю, потому что ни одна из тех вещей, которые он предлагает, не сделает это легче. Я не хочу, чтобы он уходил. Я не хочу, чтобы он перестал делать все те маленькие вещи что он сделал для меня за несколько недель, прошедших с момента нашего переезда. Я не хочу жить в этом доме и мечтать, чтобы он был здесь. Я не хочу тосковать по нему каждый день до конца своих дней.

Но я также не хочу тосковать по человеку, который стоит рядом со мной.

Это не имеет решения. И поэтому я не представляю, что я могу сказать, чтобы подсказать ему, что делать.

— Я иду спать. — Левин устало смотрит на меня. — Буду наверху. Если я тебе понадоблюсь…

— Пожалуйста, останься со мной внизу. — Я резко поднимаю на него глаза, испытывая чувство паники при мысли о том, что он отправится спать в другую комнату. Это похоже на переломный момент, как будто то, что мы будем спать в разных спальнях, станет еще одной стеной между мной и любым шансом на будущее, которого я хочу с ним.

— Я не хочу оставаться одна. Пожалуйста…

Ненавижу умолять его. Ненавижу чувство, что я умоляю его остаться. Но я чувствую, как все, на что я надеялась, ускользает из моих рук, и боль от того, что он рядом со мной, когда он не прикасается ко мне и не обнимает меня, как-то лучше, чем сделать следующий шаг к разлуке.

Левин выглядит так, будто раздумывает над тем, чтобы отказать мне. Если он это сделает, у меня возникнет ужасное чувство, что мы не вернемся после этого. Даже в Рио, даже когда он настаивал, что из того, что у нас было, ничего не выйдет, мы все равно почти все время делили постель.

Но наконец он выдыхает и кивает.

— Хорошо, — говорит он. — Я останусь здесь, чтобы быть уверенным, что буду рядом, если что-то еще случится.

Если это и есть, то оправдание, которое ему нужно, я не говорю его вслух. Я просто дарю ему маленькую, водянистую улыбку. А потом встаю и прохожу мимо него в спальню.

22

ЕЛЕНА

На второй прием к врачу Левин опаздывает. Это похоже на еще один симптом того, что все идет не так. Все становятся хуже. С того утра, как мы отправились в отделение неотложной помощи, ничего не изменилось. Поскольку я на постельном режиме, о свиданиях не могло быть и речи. Свидания в музее, кино, ужины, все это прекратилось. И у Левина было прекрасное оправдание, типа я не должна напрягаться и вообще выходить из дома, если только мне это не было совершенно необходимо. Цветы по-прежнему появлялись в спальне, и Левин следил за тем, чтобы у меня была вся еда, мне не нужно было ничего добывать самой, но мне не хватало чего-то, что было раньше.

Раньше я чувствовала, что он старается сделать меня счастливой. Он тратил время, пытаясь придумать, что можно сделать, чтобы я улыбнулась или рассмеялась. Во всем этом была искренность, которая была особенно приятна от такого человека, как он. Теперь же он стал каким-то отстраненным. Я чувствую дистанцию между ним и тем, что он делает, как будто он действует на автопилоте. Это заставляет меня чувствовать себя ненужной, и у меня возникает небольшая обида, с которой приходится бороться.

Это похоже на еще один гвоздь в крышку гроба. Я сижу в приемной одна, чувствуя себя идиоткой из-за того, что попросила Изабеллу не приходить, потому что хотела разделить это с Левином, только между нами двумя, а теперь и его даже нет.

Когда он появляется, то я уже в середине приема. Доктор поднимает бровь, но ничего не говорит, дожидаясь, пока он извиняюще целует меня в щеку, впервые с тех пор, как мы поссорились в ванной, а затем повторит ему, о чем мы только что говорили.

— Я сказала Елене, что с ребенком, кажется, нет никаких проблем, которые я могла бы заметить. Ей разрешена любая нормальная деятельность, и, хотя я бы рекомендовала соблюдать осторожность, я не вижу причин не возобновлять те же виды деятельности, которыми вы занимались до инцидента, просто не напрягайтесь сверх меры… не экспериментируйте, например. — Она ободряюще улыбается нам обоим. — Я знаю, что это было страшно, но я не вижу причин для беспокойства. Вы оба можете быть спокойны.

Я ничего не говорю ему, пока мы не выписываемся и не возвращаемся в машину. Я сижу на пассажирском сиденье рядом с ним, пока он везет нас обратно к дому, и пытаюсь найти способ быть рациональной посреди эмоций, бурлящих внутри меня.

Я решаю начать с самого простого вопроса.

— Где ты был? — Тихо спрашиваю я, сидя сцепив руки на коленях. — Ты забыл?

Левин молча качает головой. Я вижу это краем глаза, но ничего не говорю. Пусть сам решает, как ему с этим быть.

— У меня была встреча с Королями, — наконец говорит он. — Вот почему меня не было сегодня утром, до того, как ты встала. Она затянулась. Мне очень жаль, Елена. Я сказал Коннору и Лиаму, что у тебя назначена встреча, но они сказали, что это может подождать. Что часть жизни в браке, это самостоятельное решение некоторых вопросов, которые женам предстоит решать самим, и ты должна знать, что, кстати, это сказал Коннор, а не Лиам, — быстро добавляет он. — Я приехал сюда так быстро, как только смог. Не могу передать, как мне жаль. Я хотел быть рядом, особенно после…

Я не хочу ему верить. Я хочу злиться на него. Я хочу иметь причину, настоящую, конкретную причину злиться, иметь что-то, что могло бы разъедать мои чувства к нему, что-то, что не всегда возвращалось бы к "ну, он же говорил тебе, что все будет именно так". Меня же предупреждали. Мне нужна причина думать, что он не такой уж хороший человек, как я неоднократно убеждалась. Но я верю ему. Это самое сложное во всем этом. Я верю, что он был бы вовремя, если бы его не отвлекли на встречу, и что он сам отвез бы меня. Ни одна часть меня не думает, что он по неосторожности забыл или что ему было все равно. Он никогда не показывал мне ничего такого, что заставило бы меня думать, что он действительно такой человек. Если уж на то пошло, он слишком сильно переживает, и это заставляет его слишком долго наказывать себя.

Его рука касается моей ноги, словно пытаясь успокоить меня, и мой пульс подскакивает в горле. Прошло уже несколько недель с тех пор, как у нас был секс, и я постоянно испытывала к нему безумную тягу. Это было своего рода мукой, знать, что он рядом со мной в постели, а мы не можем. Даже я не хотела рисковать, пока находилась на постельном режиме, и я знаю, что он точно не стал бы этого делать.

Доктор разрешил нам заниматься обычной деятельностью. Мы могли бы…

Мы не говорили об этом. Когда он предложил мне уединиться, когда сказал, что будет спать в другой комнате, я задалась вопросом, изменил ли наш разговор в ту ночь что-нибудь в его решении, принятом в брачную ночь, чтобы я была "удовлетворена" в нашем браке. Я боялась спросить и услышать от него, что он передумал, что ему слишком трудно сохранять такую дистанцию. Я также боялась, что он отмахнется от этого, отложит разговор на потом, а я останусь в недоумении и буду мучиться этим вопросом,пока наконец не получу ответ.

— Теперь мы можем вернуться в нашу комнату, — говорю я ему, когда мы входим в дом. — Больше никаких забот с лестницей.

— Не могу сказать, что мне стало легче на сто процентов, — осторожно отвечает Левин. — Но с лестницей все в порядке, я уверен. Так что да, я помогу тебе перенести вещи наверх. Вообще-то, почему бы тебе не пойти переодеться, а я сейчас подниму их наверх?

План начинает формироваться в моей голове, как только он это произносит. Я поднимаюсь первой, пока он забирает мою одежду из гостевой спальни, раздеваюсь, и бросаю вещи в корзину. Быстро, пока он не успел подняться, я нахожу пару трусиков, которые, как я знаю, ему нравятся; шелковые трусики-шортики, которые выгодно демонстрируют мою попку… Я видела его реакцию в прошлом, когда он обнаруживал, что на мне что-то подобное, и шелковую майку без лифчика. В спальне тепло, и шелковистый материал прижимается к моей груди, очертания сосков давят на тонкую ткань.

Я убираю волосы, как раз когда он входит в комнату, и это выглядит невинно. Как будто я была на полпути к одеванию, когда он вошел. Я понятия не имею, одурачен Левин или нет, но меня это не волнует. Я слишком сильно хочу его.

Как только я поворачиваюсь, и мои волосы рассыпаются по плечам, я вижу жар в его глазах. Его взгляд мгновенно скользит по моему телу, вбирая его в себя, и я вижу момент, прежде чем он поймает себя, когда на его лице появилось безудержное вожделение…. И тут он вспоминает, что должен чувствовать, что должен контролировать, за что так старательно пытается уцепиться, и выражение его лица становится пустым.

— Не хочешь немного отдохнуть? — Нейтрально спрашивает он, подходя, чтобы положить мою одежду в ящики. — Я могу найти себе занятие, если ты хочешь немного тишины и покоя после встречи…

— Или ты можешь прилечь со мной. — Я подхожу к нему, провожу руками по его спине, по мягкому хлопку футболки. — Прошло много времени…

Я приподнимаюсь и провожу пальцами по его шее, целуя середину его спины, а другая рука проникает под футболку. Мои пальцы скользят по рельефным мышцам его пресса, и я чувствую, как он втягивает воздух, прежде чем повернуться ко мне лицом, и ловит обе мои руки в свои, прежде чем я успеваю коснуться его дальше, как будто он знает, где моя рука может оказаться в следующий момент.

Мне не нужно прикасаться к его члену, чтобы понять, что он твердый, только из-за этой небольшой близости. Когда я бросаю короткий взгляд вниз, когда он поворачивается, я уже вижу, как он напрягается, упираясь в ткань брюк, его член толстым гребнем упирается в переднюю часть брюк, желая меня.

— Это плохая идея, Елена, — тихо говорит он, его широкие руки крепко обхватывают мои. — Ребенок…

— Доктор сказал, что все в порядке. Что мы можем вернуться к нашим обычным занятиям.

— Я не знаю, стоит ли нам рисковать. — Он переводит дыхание и смотрит на меня сверху вниз. — Это не…

— Не стоит того? — Я прикусила нижнюю губу, глядя на него сверху вниз. — Мы собираемся провести следующие несколько месяцев в безбрачии? Когда мой врач сказал, что все в порядке? — Я стараюсь не говорить то, что приходит мне в голову, но ничего не могу с собой поделать. — Какое оправдание ты придумаешь после рождения ребенка?

— Елена, это нечестно…

— Ты мой муж. Я твоя жена. Я хочу тебя, и я знаю, что ты хочешь меня. — Я освобождаю свою руку от его руки и скольжу ею вниз по его передней части, мои пальцы прослеживают форму его напряженного члена. Он вдыхает с шипением, его глаза ненадолго закрываются, и я чувствую небольшой трепет удовлетворения. — Ты тоже этого хочешь. Ты не можешь бороться со всем этим, Левин. Почему мы не можем получить, то, что оба хотим? — Я наклоняюсь к нему, моя вторая рука вьется по его руке, и я поднимаюсь на цыпочки, чтобы провести губами по его губам. — Не все должно быть так сложно. Прошло уже несколько недель.

— Это всегда было сложно. — Он напрягается, когда я целую его, его губы прохладные и сухие, и в моей груди появляется разочарование. — Всегда, Елена. Но я имею в виду, когда говорю, что не знаю, стоит ли нам это делать. Ты только что получила разрешение. Мы можем подождать еще немного…

— Тогда нам не обязательно делать все. — Мои пальцы снова пробегают по нему, а большой палец прижимается к набухшему кончику через ткань. — Я просто хочу прикоснуться к тебе. Я скучаю по этому. Я хочу… — Я тяжело сглатываю, пульс скачет в горле. — Я хочу попробовать тебя на вкус. Я хочу почувствовать…

— Боже, Елена. — Голос Левина становится хриплым, слова тянутся из него, пока я провожу ладонью по его длине. — Ты хоть понимаешь, что ты делаешь со мной?

— Я начинаю догадываться.

Я шепчу это, снова проводя рукой по нему, и когда я начинаю опускаться перед ним на колени, он хватает меня за руки. Я начинаю протестовать, открываю рот, чтобы возразить ему, и тут у меня перехватывает дыхание, когда он заставляет меня замолчать поцелуем. Он долгий, горячий и медленный, его язык скользит в мой рот, переплетаясь с моим, а он стонет, его бедра прижимаются ко мне, а моя рука оказывается между нами, поглаживая напряженный член. Я чувствую его движение, дрожь, которая проходит через него, и когда он наконец разрывает поцелуй, его глаза темнеют от вожделения.

— Если мы собираемся что-то делать, — наконец говорит он, — то будем делать это в постели, где тебе будет удобно.

Я не собираюсь спорить с этим. Я позволяю ему дойти со мной до кровати, позволяю ему поднять меня на нее, а он ложится рядом со мной, убирая мои волосы с моего лица.

— Мы не пойдем до конца, Елена, — говорит он мне твердо, его голос — глубокий рык в горле. — Я серьезно. Мы пока не будем рисковать. Не сегодня, когда ты только получила разрешение.

— Хорошо. — Я киваю, мои пальцы проводят по его челюсти, когда я наклоняю подбородок, чтобы поцеловать его снова, нежно. — Я просто хочу… хочу быть рядом с тобой. Мне это нужно, Левин. Пожалуйста…

— Опять ты за свое. — Он качает головой, слова выходят полузадушенными от желания, когда он прижимается к моей щеке, придвигаясь достаточно близко, чтобы я могла почувствовать твердые, напряженные линии его тела, прижатые к моему. — Умоляешь доставить мне удовольствие. Ты говоришь, что знаешь, что делаешь со мной, но я не думаю, что ты представляешь, что я чувствую от этого.

— Тогда расскажи мне, — шепчу я, прижимаясь к нему. — Я хочу это услышать.

Он стонет, его губы прижимаются к моему лбу, а моя рука снова скользит между нами, прослеживая его очертания сквозь одежду.

— Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Мысль о том, что ты умоляешь меня кончить, как на пляже, в том гребаном отеле, в этой гребаной комнате… боже. Я думаю об этом иногда, когда…

Он прерывается, как будто сказал что-то, чего не хотел, и мои глаза расширяются, меня охватывает жар при мысли о том, что он один, гладит свой член и воображает меня.

— Так вот что ты представляешь, когда остаешься один? Меня?

Глаза Левина снова закрываются, и я вижу ту же внутреннюю борьбу, что и всегда, борьбу между тем, что он чувствует и хочет, и тем, что, по его мнению, он должен сказать или сделать.

— Я не знаю, как на это ответить… черт…, — простонал он, когда я провела ладонью по твердому гребню его члена. — Я должен сказать тебе, что не думаю об этом. Но боже, Елена, конечно, я, блядь, думаю…

Он стонет, и звук замирает, когда я расстегиваю его ремень и тяну молнию вниз, теперь между его плотью и моими пальцами только тонкая ткань трусов-боксеров. Сквозь нее я чувствую его жар, обжигающий мою руку, и я чуть сильнее обхватываю его пальцами, слегка поглаживая, пока он задыхается.

— Я думаю о том, как ты стоишь на коленях, обхватив меня руками, умоляя дать тебе пососать мой член. Твои волосы в моих руках, твой рот… боже, Елена, когда ты такая красивая, умоляешь взять мой член в рот, это сводит меня с ума. Я думаю о том, чтобы привязать тебя к кровати, как я делал это в Рио, заставить тебя умолять о моем языке, моем рте, умолять кончить, и я чувствую…

— Если ты собираешься сказать "вину", — шепчу я, мои пальцы скользят внутрь, чтобы погладить обнаженную плоть его члена, — то не надо. Потому что мне это нравится, Левин. Мне это чертовски нравится. Я тоже думаю обо всем этом. Я думаю о том, как сильно я хочу тебя…

Я тянусь другой рукой вниз, спуская штаны с его бедер, и он стонет, срывая с себя рубашку; все эти твердые, обнаженные мышцы внезапно обнажаются передо мной, когда я стягиваю с него одежду, и его член вырывается на свободу, шлепаясь о его живот и оставляя влажный блеск спермы на его коже. Он настолько твердый, что я вижу, как пульсируют вены, и, когда мы отбрасываем его одежду в сторону, я толкаю его на спину, крепко обхватывая рукой толстый ствол.

— Пожалуйста, — шепчу я с дразнящей улыбкой на губах, двигаясь между его ног, уверенная в том, что сейчас он уступит мне. — Пожалуйста, позволь мне пососать твой член. — Я провожу большим пальцем по кончику, перенося возбуждение на мягкий участок кожи прямо под ним, и все тело Левина подрагивает подо мной. — Я хочу попробовать тебя на вкус…

— Боже… — Он проводит рукой по моим волосам, его грудь вздымается, когда он пытается перевести дыхание. — Это я должен умолять тебя. Я хочу твой гребаный рот…

Я наклоняюсь, провожу языком по кончику, и его бедра снова дергаются. Его голова откидывается назад, рот открывается в рваном стоне, когда я облизываю его, пока что только головку, слизывая сперму и проводя языком по ней, пока он не начинает дрожать, а моя рука удерживает его в неподвижности для меня.

— Давненько я не… — Он тяжело сглатывает. — Я давно не кончал. Этого было недостаточно. Я хотел…

Меня охватывает жаркое возбуждение при этой мысли, при мысли о том, что его собственной руки было недостаточно, что все, чего он хотел, это я.

— Смогу ли я заставить тебя кончить больше одного раза? — Шепчу я, глядя на него сверху, проводя языком по головке его члена, а моя рука медленно скользит по его стволу, пока я дразню его.

— Я… может быть…, — голос Левина звучит придушенно. — Я не знаю. Боже, Елена…

Его голос снова обрывается, когда я обхватываю его губами, слегка посасывая, пока скольжу вниз, а затем сильнее, когда перемещаю руку вниз, к основанию, все еще крепко обхватывая его, пока я дразню его губами и языком. Я вижу, как он сжимает челюсти и плотно закрывает глаза, когда я снова поднимаюсь вверх, наслаждаясь ощущением того, что он снова у меня во рту, видя, как он наслаждается тем удовольствием, которое я могу ему доставить.

Я знаю, что он хочет меня.

Я вся дрожу от желания. Все мое тело словно горит, и я чувствую, какая я мокрая, шелковистый материал трусиков прилипает к моей влажной плоти, соски напряжены и просят прикосновения. Я хочу его так сильно, что мне больно, но я хочу насладиться им еще больше, насладиться тем, что я чувствую, находясь так близко к нему, что он в моей власти. От этого все остальное меркнет, и кажется, что хоть на какое-то время он действительно мой.

Как будто я могу держать его так близко вечно.

Его бедра рывком поднимаются вверх, а рука запутывается в моих волосах, и я чувствую, как он старается не впиться в мой рот слишком сильно, не задушить меня своим членом. Он мог бы это сделать, если бы захотел, и мне бы это понравилось; чувствовать, как его толстая длина проникает глубже, заставляя меня принимать больше. Но он позволяет мне задавать свой собственный темп, скользя все ниже, пока обе мои руки не упираются в его бедра, а мой нос не касается его кожи, и давление его члена в моем горле заставляет меня конвульсивно извиваться вокруг него всего на мгновение. Я слышу, как он стонет от внезапного напряжения, его тело вздрагивает, а когда я выдыхаю воздух, то вижу, что он смотрит на меня с таким похотливым выражением, что я чувствую, как новая волна желания проходит через меня, обдавая меня им.

— Боже, это так чертовски приятно… — Каждое слово застывает в его словах, его вторая рука вцепилась в одеяло, а пальцы запутались в моих волосах. Я провожу по нему языком, переводя дыхание, рукой глажу его твердый, блестящий член и снова обхватываю его губами.

— Это так хорошо, — повторяет он, тяжело дыша. — Ты научилась сосать мой член, как хорошая девочка, Елена. Как раз так, как мне нравится.

Я стону рядом с ним, и мое тело напрягается от этого, пульсируя от потока возбуждения, который посылают мне его хриплые, грязные слова. Мне нравится, когда он теряет контроль над собой, когда говорит со мной вот так, и я снова скольжу ртом по его члену, вбирая его так глубоко, как только могу, ощущая вкус его спермы на языке, наполняя свои чувства его вкусом и запахом, его твердым, горячим ощущением, теряя себя в удовольствии от того, что я делаю.

Я никогда не устану быть с ним вот так.

— Черт, я так близко…, — простонал он, когда я снова взяла его на всю длину. Горло сжалось вокруг его члена, и я обхватила губами его основание, впиваясь ногтями в его бедра. Я держу его так столько, сколько могу, а затем возвращаюсь и сильно посасываю кончик, лукаво поглядывая на него.

— Хорошо, — шепчу я, проводя по нему языком. — Я хочу, чтобы ты кончил мне в рот.

— Бля… — Челюсть Левина сжимается, его бедра подрагивают, а его рука прижимается к моему затылку. Я чувствую, как он пульсирует на моем языке за мгновение до того, как горячий поток его спермы заполняет мой рот. Я судорожно глотаю, продолжая сосать и поглаживать его основание, принимая все, что он может мне дать. Я не останавливаюсь до тех пор, пока он не начинает дергаться и вздрагивать, а рука в моих волосах скользить вниз, чтобы сжать мою челюсть и оторвать мой рот от него, пока он задыхается.

— Елена, это слишком, я…

— Я хотела попробовать заставить тебя кончить не один раз. — Я снова пытаюсь взять его в рот, его член все еще твердый, но он отстраняет меня, и его снова бьет дрожь.

— Я не против, — прохрипел он, мягко перевернув меня на спину и склонившись надо мной, обнаженный и великолепный. — Но мне нужна минута, чтобы прийти в себя. А ты… — Его глаза полны темного, горячего вожделения, когда они пробегают по моему телу и опускаются на шелковистую ткань между бедер, промокшую насквозь. — Теперь твоя очередь кончать.

Я закрываю глаза и вдыхаю, когда он стягивает майку с моей головы и отбрасывает ее в сторону, а его руки ласкают мою грудь. Это тот Левин, которого я хочу всегда, похотливый, стонущий мужчина, который теряет рассудок, когда он со мной, который говорит грязные вещи и прикасается ко мне всеми способами, о которых я только могла мечтать, и теми, о которых я никогда не могла подумать, который заставляет меня просить, умолять и кончать для него. Мужчина, который хочет меня.

Мужчина, который сводит меня с ума так же, как, по его словам, я свожу его с ума.

Его губы касаются моего соска, перебирая и перекатывая его между зубами, и резкий укол боли тут же сглаживается его языком. Он втягивает в рот все большую часть моей груди, а другую все еще держит в своей широкой ладони, пальцы повторяют то, что его зубы и губы делают с моим соском на другой стороне. Я извиваюсь под ним, чувствуя, как его бедра прижимаются ко мне, как все еще полу-набухший член трется о мое бедро, пока он дразнит меня, пока я не задыхаюсь.

Его губы тянутся вниз, по моему животу к бедрам, его зубы касаются каждой косточки бедра, а его пальцы проникают в край моих трусиков. Я не была уверена, что мы сделаем это, что он будет беспокоиться, что все, что он сделает со мной, будет слишком, но я должна была знать лучше. Левин не отличается щедростью в постели, и если он не собирается меня трахать, то я должна была знать, что он все равно не выпустит меня из постели, не заставив кончить, раз уж решил привести меня сюда.

— Ты такая чертовски мокрая, — дышит он, глядя на меня сверху вниз с выражением почти благоговения. Он проводит длинным пальцем вверх по моим складкам и стонет от того, как я мгновенно раскрываюсь перед ним, от того, как кончик его пальца опускается в лужицу влаги, когда мои бедра выгибаются, требуя большего. — И все для меня…

— Только для тебя, — задыхаюсь я, двигая бедрами в попытке добиться трения, чтобы он потерся о мой клитор или ввел в меня свой длинный палец. — Только для тебя…

— Я знаю. — Он наклоняется ко мне, его губы касаются моих, он осторожен, чтобы не навалиться на меня всем своим весом, пока он гладит меня, добавляя второй палец, и наконец, трется им о мой клитор, а я издаю небольшой крик в поцелуе. — Ты всегда была только моей, Елена. И я не заслуживаю тебя.

Я целую его сильнее, прежде чем он успевает сказать что-то еще, прижимаюсь губами к его губам, хватаюсь за его руки, прижимаясь к нему, пока наслаждение нарастает. Я жажду его, хочу его, и легкое прикосновение кажется мне почти достаточным, чтобы переступить через край, дать мне именно то, чего я так жаждала.

— Я знаю, что ты можешь кончить для меня не один раз, — пробормотал он мне на ухо, обводя мой клитор кончиками пальцев и тепло прижимаясь губами к его оболочке. — Я хочу, чтобы ты кончила для меня, Малыш. Кончи так сильно, как только сможешь.

Я не обращаю внимания на острую боль, которую причиняет мне это прозвище, на то, как нежно он его шепчет, и сосредотачиваюсь на том, что он мне дает. Ощущение его пальцев, которые теперь давят сильнее, потирают в том направлении, которое, как он знает, мне нравится, доводя меня до первого оргазма, и я знаю, что он будет только первым. Он даст мне столько, сколько, по его мнению, я смогу выдержать, и одной этой мысли достаточно, чтобы перевести меня через край, заставить мою спину выгнуться дугой, а голову откинуться назад с содрогающимся стоном, когда я разжимаюсь на его пальцах, и оргазм прорывается сквозь меня, пока я выгибаюсь и дергаюсь от удовольствия.

Он продолжает гладить, теребить, приговаривая на ухо:

— Кончай, моя хорошая девочка, — а я едва не рыдаю от изысканного удовольствия, и мне хочется умолять его о члене. Я хочу, чтобы он заполнил меня, чтобы он был твердым, чтобы он двигался, доводя меня до очередной кульминации, пока он жестко трахает меня, но я сдерживаюсь. Я знаю, что прошу слишком многого, и я не хочу разрушать то, что у нас есть сейчас.

Я не хочу, чтобы он останавливался.

Он тоже не хочет. Его удары замедляются по мере того, как мой оргазм ослабевает, его пальцы обводят внешний край моего клитора, а не прямо на нем, его язык мягко скользит ниже, дразня края моей киски и спускаясь к моему входу, чтобы покрутиться там, позволяя чувствительности ослабнуть, прежде чем он начнет снова, подталкивая меня к новому оргазму. Он точно знает, как я люблю, когда ко мне прикасаются, что именно заставит меня задыхаться и сжимать простыни, крутя их в руках, когда моя спина выгибается, и я скребусь о его лицо.

— Я хочу заставить тебя кончить еще раз, — шепчу я, облизывая губы, на которых все еще ощущается его вкус, и Левин усмехается, вибрируя от этого звука.

— Кончишь для меня еще раз, и я позволю тебе взять мой член в рот. Как тебе это, Малыш? Достаточно хорошая награда за то, что я позволю тебе снова кончить мне на язык?

Меня охватывает жужжание, покалывание, все мое тело, кожа словно оживают от слов, произносимых над моей влажной и чувствительной плотью, от его призыва, от его желания. Не в силах говорить, я хнычу и киваю, когда его язык скользит по моему клитору, а мои бедра рывком поднимаются навстречу его рту.

Он стонет, его руки обхватывают мои бедра, и он разводит их в стороны, держа меня широко раскрытой, чтобы он мог насладиться. Он разводит мои ноги вверх и назад, как можно шире, и на мгновение отступает назад, его взгляд с вожделением оглядывает открывшееся перед ним зрелище — меня, полностью обнаженную.

— Так чертовски красиво, — бормочет он, и ни одна часть меня не чувствует ничего, кроме возбуждения от того, как он выставляет меня напоказ, от его уязвимости. Я полностью доверяю ему, и все, что я чувствую в этот момент…это желание.

Это так же хорошо, как любое физическое удовольствие.

Его рот снова плотно прижимается ко мне, его язык совершает знакомые круги по моему клитору, трепещет, трется, и он всасывает мою плоть в свой рот, быстро подталкивая меня к оргазму, на грани которого я уже находилась. Медленное, ритмичное посасывание, пульсация моего клитора во рту, пока его язык перебирает его, и мышцы моих бедер дрожат, когда я бьюсь о его лицо, одной рукой хватаясь за его затылок, пока отдаюсь ему.

Я знаю, что, блядь, залью его лицо, когда снова кончу. Я чувствую это, поток возбуждения на его языке, как напрягается и содрогается все мое тело, как бесстыдно бьются бедра о его рот, как я извиваюсь на простынях и сильно кончаю. Я слышу, как выкрикиваю его имя, второй оргазм такой же сильный, как и первый, даже более сильный, и Левин продолжает лизать до самого кульминационного момента, посылая по мне пульсации удовольствия, пока я не откидываюсь назад на подушки обмякая и задыхаясь.

Он откидывается назад, вытирая рот, его глаза сверкают похотливым озорством, и я вижу, как он снова тверд, его член плотно прижат к животу, по стволу стекает сперма. Я наклоняюсь, тянусь к нему, а он сужает глаза.

— Со мной все будет в порядке, Елена. Мне не нужно…

— Я хочу. Иди сюда. — Я почти рычу на него, а он смело смеется, и тонкие морщинки в уголках его глаз морщатся, когда он ухмыляется.

— Ты так сильно этого хочешь, да?

— Да. Я же говорила тебе…

— Тогда мы попробуем что-то новое, потому что если ты собираешься заставить меня кончить снова, то я позабочусь о том, чтобы ты получила то же самое.

Я моргаю на него, не понимая, что он имеет в виду, особенно когда он ясно дал понять, что не будет меня трахать. Его и раньше можно было переубедить, но в данном случае я не верю, что он согласится.

Он перекладывает меня на кровать, положив одну руку мне на бедро, и вдруг оказывается лежащим параллельно со мной, а его рука поднимает мое бедро так, что оно оказывается у него над головой.

— Теперь ты можешь делать с моим членом все, что захочешь, — говорит он мне, в его голосе звучит нотка игривого озорства, которую я редко слышала, — но я собираюсь снова полакомиться этой сладкой киской, пока ты будешь это делать.

Я когда-нибудь перестану мокнуть от каждого грязного слова, вылетающего из уст этого мужчины? Я кончила дважды, сильно, но чувствую, как меня снова захлестывает от того, что он говорит и как он это говорит, мои бедра липкие от доказательств, когда он проводит пальцами по моей набухшей плоти и усмехается.

— Ты такая мокрая для меня, Малыш. Я мог бы пробовать тебя на вкус весь день и не уставать от твоего языка.

Его член пульсирует, когда он говорит это, совсем рядом с моим лицом, и я вижу, как на кончике появляется еще одна капелька спермы. Я протягиваю руку и, не задумываясь, провожу большим пальцем по его набухшей плоти, и Левин вздрагивает, его член впивается в мою ладонь, а его пальцы снова скользят между моих складок, поглаживая меня, пока я начинаю дразнить головку его члена.

Удовольствие пронзает меня, вновь обостряясь от нового ощущения, что он вот так прикасается ко мне, а я лежу здесь и играю с его членом. Он не отстает от меня: его пальцы лениво перебирают мой клитор, а я обвожу кончиками пальцев головку его члена, смачивая ее спермой, пока исследую его.

Для меня это уже не ново, не совсем, но я не устаю его изучать. Мне нравится прикасаться к нему, находить места, которые заставляют его дрожать и содрогаться, которые заставляют его стонать, повторять одни и те же прикосновения и поглаживания и пробовать новые.

Я наклоняюсь вперед, притягивая его чуть ближе, одной рукой придерживая его бедро, провожу языком по кончику его члена, и тут же получаю в ответ такое же легкое движение его языка по моему клитору.

О, так вот в какую игру мы играем. Я прикусываю губу, подавляя восхищенный смех, и прижимаюсь губами к набухшей головке, обводя ее языком, в то время как Левин плотнее прижимается ртом к моим ногам, а его язык имитирует аналогичные движения.

Мне понадобится больше времени, чтобы кончить вот так, я уже вижу, но мне все равно. Это так приятно, и в этом есть какая-то интимность, эта игра, в которую мы играем вместе. Я прикасаюсь к нему так, как, надеюсь, он прикоснется ко мне в следующий раз, большим пальцем поглаживаю мягкую плоть прямо под его кончиком, пока облизываю его, и он вознаграждает меня, прижимаясь к моему входу, его язык все так же кружится вокруг моей пульсирующей плоти.

Это медленная эскалация, кусочек за кусочком. Когда я обхватываю губами головку его члена и посасываю, язык Левина ускоряется, притираясь к моему клитору в том ритме, который, как он знает, мне нравится. Когда я начинаю скользить вниз, беря его в рот, он начинает легонько посасывать его. Мои бедра дергаются, сжимаясь вокруг его головки, пока я всасываю его вал, языком дразня гребни и вены, а его язык кружится вокруг моего клитора, и я чувствую, как все мое тело содрогается от удовольствия, пульсирующего во мне.

Мышцы его бедер напряжены и тверды под моей рукой, и я думаю о том, каково это, кончить, когда он кончит, скакать по его лицу, пока я глотаю его сперму. Левин, должно быть, думает о чем-то подобном, потому что он резко хватает меня за бедра и переворачивает на спину так, что я оказываюсь над ним, мои ноги обхватывают его голову, а он обеими руками притягивает меня к своему лицу, рыча от удовольствия.

Я чувствую, как его член пульсирует у меня во рту, покрывая мой язык спермой, и это вызывает во мне новый прилив удовольствия от осознания того, что мой вкус так сильно возбуждает его, что он так заводится от того, что я вот так лежу на его лице. Я представляю, как щетина на его подбородке и челюсти пропитана мной, как мой вкус и запах въедается в его язык, в его кожу. Я бьюсь об него, давая волю всем своим грязным фантазиям, которые у меня когда-либо были, заглатывая его член до дна, наслаждаясь тем, как дергаются его бедра, когда он стонет на меня.

Я никогда не представляла, что буду делать это, но это грязно, эротично, и я сжимаю рот, пока сосу его сильнее, моя рука скользит между его бедер, чтобы взять его яйца в ладонь, слегка поглаживая их пальцами, и я мгновенно вознаграждаюсь тем, что он пульсирует у меня во рту. Я отпускаю себя, скачу по его лицу так, как скакала бы по его члену, если бы он позволил, чувствую, как его язык скользит по мне снова и снова, как его пальцы впиваются в мои бедра и задницу, когда он удерживает меня там. Мы уже не играем в игру, а если и играем, то оба сходим с ума: мои губы крепко обхватывают его член, и я снова и снова вбираю его так глубоко, как только могу, а он сосет мой клитор, прижимаясь ко мне носом. Я слышу его стоны, слышу, как он вдыхает мой запах, чувствую, как он твердеет между моими губами, и понимаю, что он уже близко.

— Блядь, кончи на меня, Малыш, — хрипло прорычал он, прижимаясь ко мне. — Я заполню твой рот до отказа, красотка, кончи для меня, оседлай мое гребаное лицо…

Моя спина выгибается дугой, прижимая меня к нему, а тело мгновенно подчиняется, и мысль о том, что он будет кончать мне в горло, а я буду кончать на его языке, заставляет меня переходить границы. Я прижимаюсь к нему, забыв о том, что могу задушить его, что я слишком много делаю. Где-то на задворках моего затуманенного похотью сознания я знаю, что ему все равно, потому что он притягивает меня сильнее, прижимает к своим губам, доводя меня до дикой кульминации. Я чувствую, как он пульсирует и дергается у меня во рту, заливая меня своей спермой, пока мы оба вместе кончаем.

Это невероятное ощущение. Я глотаю и глотаю, захлебываясь стонами, вибрирующими вокруг его члена, а он сосет и лижет мою киску, затягивая оргазм так долго, как только может, пока он изливается в мое горло. Я чувствую, что разрываюсь по швам, удовольствие охватывает все мое тело, когда я сжимаю его бедра руками и кончаю для него, а он для меня.

— Черт, — вздыхает Левин, мягко отстраняясь от меня и помогая мне соскользнуть с него, пока он лежит, задыхаясь. Я даже не могу пошевелиться, чтобы перестроиться так, чтобы лежать бок о бок с ним, а не так, чтобы мой нос почти касался его лодыжек, и лежать на кровати кучей бескостного удовольствия, пока он смеется под своим дыханием. — Обычно это довольно трудно провернуть, — говорит он хриплым голосом. — Но, черт возьми, это было просто невероятно.

— Я даже не подумала об этом, — тихо шепчу я. — Это было так хорошо…

Я жду, что он скажет, что мы можем сделать это снова или попробуем в следующий раз так, но он не делает этого. Я почти чувствую, как он отступает от меня, как броня медленно воздвигается, как будто он одевается в свой барьер, чтобы держать свое сердце закрытым от меня, даже когда он все еще лежит обнаженным рядом со мной.

Когда я могу двигаться, я поднимаюсь и ложусь рядом с ним, чтобы провести пальцами по его коротким волосам. Он не заставляет меня остановиться, но и не отвечает на ласку. Он лежит так, его дыхание постепенно приходит в норму, и по мере того, как прилив удовольствия отступает, я чувствую, как мое сердце начинает замирать.

Я должна перестать надеяться на лучшее. Каждый раз я думаю, что после этого все будет по-другому. И всегда разочаровываюсь.

Спустя несколько долгих мгновений Левин заговорил, его голос снова стал нормальным. Ровный, отстраненный, в нем нет ни похотливой игривости, ни хриплого желания.

— Мне придется уехать в Нью-Йорк на пару дней, — медленно произносит он. — Я не хочу оставлять тебя одну даже на такой срок, поэтому Изабелла приедет и останется до моего возвращения. Я уже попросил ее, — добавляет он. — Она, конечно, была очень рада, хотя, думаю, ей было бы намного приятнее, если бы я решил остаться в Нью-Йорке.

Я знаю, что он прав, но не комментирую это. Я не хочу рисковать, чтобы дать ему хоть малейший намек на то, что я тоже этого хочу, потому что это не так. Я не намерена принимать его предложение о "пространстве", когда все закончится и я буду в безопасности от Диего.

— Это из-за бизнеса? — Спрашиваю я наконец, и он кивает.

— Виктору нужно, чтобы я приехал и лично проверил некоторые вещи. Нико хорошо справляется с физической ролью, которую я выполнял, пока был там, — обучение и оценка, но Виктор хочет, чтобы я присмотрел за ним тоже, на пару дней. Он хотел, чтобы я приехал раньше, но я убедил его, что не могу поехать, пока врач не разрешит тебе снять постельный режим.

Мне приходится сдерживать слезы. Почему он не видит? Человек, который не любит, сказал бы мне, что у него есть работа, и попросил бы мою сестру присмотреть за мной, пока я нахожусь на постельном режиме, как он делает сейчас, когда ему так удобнее. Он не стал бы откладывать работу своего босса, человека, с которым он проработал более десяти лет и который является самым близким для него человеком, ради меня. Нет, если бы он не испытывал ко мне каких-то чувств. Но он не может в этом признаться, или знает, но просто не хочет этого. Возможно, так оно и есть, уныло думаю я, сглатывая эмоции. Он надеется, что чувства угаснут, если дать этому достаточно времени.

— Когда ты уезжаешь? — Я сосредотачиваюсь на вопросах, на логистике, чтобы не расплакаться.

— Завтра утром. У меня запланирован рейс. Изабелла будет здесь до моего отъезда. — Он поворачивает голову, одаривая меня короткой улыбкой. — Уверен, вам двоим это будет приятно. Некоторое время в доме для себя, без моего присутствия, чтобы беспокоить вас.

Он говорит это в шутку, как любой муж своей жене, но мне все равно больно. Я хочу сказать ему, что он никогда меня не беспокоит, что я предпочла бы, чтобы он был здесь, и что, когда его нет, я скучаю по нему. Но я этого не делаю. Я держу все это в себе, потому что чувствую, как ко мне подкрадывается некая усталость от того, что я так сильно люблю его, а он так сильно борется с этим. И я знаю, что со временем это чувство перерастет в обиду. Возможно, даже в ненависть. Оно разлучит нас, и Левин получит то, чего, по его словам, он хочет, — брак по расчету, где мы любим нашего ребенка, но не друг друга, и он может защищать свое сердце, пока оно умирает внутри него. Если ему не повезет, он слишком поздно поймет, что хочет того же, что и я, когда именно я уже не смогу ему этого дать. Это будет горькая ирония, и от этой мысли у меня щемит в груди, потому что я не знаю, сколько времени у нас есть.

Может быть, все изменится, когда появится ребенок. Это последняя надежда, за которую я могу уцепиться, и я впиваюсь в нее ногтями, держась за все, что у меня есть.

Я люблю его.

Я не хочу отказываться от нас.

Но даже я могу пытаться так долго.

23

ЛЕВИН

Когда я просыпаюсь утром рядом с Еленой, вижу ее умиротворенное, спящее лицо рядом со своим, ее темные волосы, спутанные по щекам, я испытываю непреодолимое желание остаться. Я не думал, что уехать будет так трудно. Когда несколько недель назад Виктор сказал мне, что ему нужно, чтобы я приехал и проконтролировал некоторые финальные испытания, я подумал, что это может быть полезно для нас. Мне нужно пространство, чтобы разобраться со своими чувствами, а Елене — чтобы понять, что она может быть счастлива, даже когда, между нами, расстояние. Что я не так уж ей нужен, как она думает, и она может даже достаточно повеселиться сама, со своей сестрой, чтобы держать, между нами, некоторую дистанцию, когда я вернусь.

Я сказал себе, что так будет лучше. Если Елена захочет пространства, я больше не буду постоянно отталкивать ее, причиняя ей боль, несмотря на все мои усилия. Но когда я смотрю на нее, лежащую здесь несколько мгновений, прежде чем мне нужно будет встать и одеться, я чувствую страх. Беспокойство, что эти дни разлуки приведут именно к этому: она поймет, что я ей не нужен так сильно, как она думает, что ей надоело так стараться, и что она чувствует себя легче без меня.

Это, в сочетании с беспокойством о том, что может случиться с ребенком, пока меня нет рядом, заставляет меня не хотеть уходить. Остаться здесь, в постели рядом с ней, проснуться вместе с ней, сказать Изабелле, что ей не нужно оставаться и быть здесь с Еленой. Сказать Виктору, что я больше не могу делать то, что ему нужно, и что мне нужно быть здесь, с женой.

Но я все равно поднимаюсь с постели, потому что у меня есть работа, и оставаться здесь не станет легче. Более того, это может сделать все гораздо сложнее.

Елена вздрагивает, когда я встаю, ресницы трепещут на ее щеках, когда она открывает глаза и смотрит на меня, выражение ее лица мягкое и сонное.

— Уезжаешь? — Бормочет она, нащупывая рукой одеяло, и в груди у меня появляется боль, которая, кажется, может поселиться там навсегда.

— Всего лишь на два дня, — говорю я ей, пересекая комнату, чтобы одеться. Мой телефон вибрирует, и я бросаю на него взгляд. — Изабелла будет здесь через несколько минут.

— Мне действительно не нужна нянька, — ворчит она, ее глаза открываются чуть шире, когда она прижимается к подушкам и проводит рукой по волосам. Она делает это каждое утро, перебирая пальцами спутанные пряди, и у меня в груди снова щемит от осознания этой маленькой близости, и то, что только я знаю это о ней. Никто другой не просыпался рядом с ней столько раз, сколько я. Никто другой не видел все те крошечные вещи, которые она делает, те маленькие привычки, которые она сформировала, и никто другой не запоминал их. Она моя, так, как никогда не была ничьей другой, и это заставляет меня одновременно и страдать по ней, и испытывать чувство вины, потому что она могла бы принадлежать кому-то, кто любил бы ее так, как она заслуживает. Это великая загадка моей жизни, знать это и в то же время испытывать прилив злобного собственничества при мысли о том, что кто-то еще может прикоснуться к ней, и чувствовать, что если кто-то попытается это сделать, то я убью его голыми руками. Это чувство, на которое у меня нет никакого права, но оно все равно есть.

— Я бы хотела, чтобы тебе не пришлось уезжать, — тихо говорит она, впиваясь зубами в нижнюю губу, как будто знает, что не должна была этого делать. — Но я знаю, что тебе это нужно, — поспешно добавляет она. — Ведь ты все еще работаешь на Виктора.

— Дни пролетят в мгновение ока, — обещаю я, пересекая комнату, чтобы поцеловать ее в лоб, пока я заканчиваю застегивать рубашку. Я вижу, как ее взгляд скользит по ней, словно она рассматривает возможность снова расстегнуть ее на мне, и мой член дергается на ширинке.

Я хочу трахнуть ее, прежде чем уйду. Боже, как я этого хочу. Прошло несколько недель с тех пор, как я был внутри нее, и как бы ни были хороши наши послеобеденные игры в постели, когда я ел ее, а она дважды сосала мой член до содрогающегося оргазма, это не то же самое, что чувствовать ее вокруг себя, весь этот тугой, влажный жар, пульсирующий по моей длине, когда я надвигаюсь, и надвигаюсь…

Блядь. В одно мгновение мой член становится каменно-твердым, пульсирует почти болезненно, и я стискиваю зубы. Теперь мне придется бороться со стояком весь полет, и я подумываю о том, не стать ли мне членом клуба "На высоте в милю", пока отступаю от кровати, наклоняясь так, чтобы Елена, надеюсь, не увидела моей эрекции.

Конечно же, она это делает.

— Ты не можешь так уйти, — мягко окликает она меня, когда я начинаю складывать одежду в вещевой мешок, пытаясь сосредоточиться на том, сколько рубашек мне нужно, а не на болезненной пульсации в паху. — Вернись в постель на минутку.

— Я только что оделся. — Я смотрю на свой телефон. — Твоя сестра будет здесь через пятнадцать минут.

— Тогда пусть будет десять. — Я слышу шорох и поворачиваюсь, чтобы увидеть, что она откинула одеяло, ее ноги маняще раздвинуты, когда она сдвигает свободную ткань шорт, которые она надела в постель, на одну сторону, и я понимаю, что под ними нет трусиков, с новой болезненной пульсацией.

Она одаривает меня маленькой лукавой улыбкой, раздвигая себя пальцами, открывая мне аппетитный вид на свою мягкую, влажную киску, соблазнительно поблескивающую, когда она проводит пальцем по своему клитору.

— Давненько ты не был во мне, — пробормотала она, ее бедра слегка выгнулись, и последнее слово закончилось на вздохе, когда она обвела пальцем свой клитор. — Тебе даже не нужно снимать одежду. Или мою. Просто трахни меня перед уходом. Пожалуйста.

Последнее слово вырывается со стоном, и часть моего и без того затуманенного похотью сознания поражается тому, как хорошо она меня изучила, как точно знает, на какие кнопки нажать, чтобы заставлять меня каждый раз сомневаться в своих решениях.

— Елена…

— Это безопасно. Я знаю, что это так.

— А если я сделаю это, а потом уйду, и что-то случится, я никогда себе этого не прощу. — Мой член упирается в бедро, протестуя. — Мы не можем…

— Мы можем, — настаивает она. — И сейчас я такая мокрая… — Она снова выгибает бедра, проводя пальцами по своим складочкам, и я вижу, насколько она права. Я представляю себе ее вкус, и, если бы у нас было больше времени, я бы уже был у нее между ног, вылизывая ее до самого быстрого оргазма в ее жизни.

— Я кончу так или иначе, — мурлычет она, сузив на меня глаза. — Так что можешь продолжать собирать вещи и слушать, как я делаю это сама, слышать, какая я мокрая… — она снова проводит пальцами по своим складочкам, каждое слово звучит еще более придыхательно, чем предыдущее, воспроизводя звук движения руки по ее возбужденной плоти, — или можешь прийти сюда и заставить меня кончить от твоего члена, Левин, и оставить меня течь твоей спермой, пока ты направляешься в Нью-Йорк.

Я поворачиваюсь и смотрю на свою распутную жену, пока она теребит свой клитор чуть быстрее, впиваясь зубами в мягкую, красивую нижнюю губу.

— Тебе нравится эта идея, не так ли, — шепчет она, в ее голосе звучит хриплый стон, когда она тянется вниз, оттягивая свободной рукой свои шорты в одну сторону, чтобы у меня был еще лучший обзор, чем раньше. — Садясь в самолет, ты весь день будешь думать о твоей сперме внутри меня. Как я наполнена…

— Черт возьми, — прорычал я, в два шага пересекая кровать. Одной рукой я уже расстегиваю ремень, а другой хватаю ее за плечи, дергаю на полпути по матрасу и едва не кончаю на месте от ее возбужденного крика, когда я рывком расстегиваю молнию и сдвигаю штаны достаточно далеко вниз по бедрам, чтобы не запутаться в них, когда мой член вырывается на свободу.

— Придержи шорты, пока я тебя трахаю, как хорошая девочка, — говорю я ей, мой голос густ от вожделения. — Ты хотела, чтобы тебя трахнули? Тогда возьми мой член, Елена.

Я вхожу в нее не так сильно, как хотелось бы. Даже когда меня одолевают ее дразнилки, мне хватает самоконтроля, чтобы не вонзиться в нее. Если бы не ребенок, я бы так и сделал. Я бы трахал ее так сильно и быстро, как только мог, вколачивал бы в нее свой член, чтобы показать ей, что бывает, когда она дразнит меня до предела. И самое главное, из-за чего я чуть не влился в нее, как только почувствовал ее жар вокруг себя, это то, что я знаю, что ей чертовски нравится. Это то, чего она хочет, чтобы я трахал ее со всей силы, чтобы уничтожил ее, и в этот момент я хочу этого. Но я не собираюсь рисковать ради нашего удовольствия. Я стискиваю зубы, вжимаясь в нее, стон вырывается из меня в тот момент, когда я чувствую, как она сжимается вокруг моей набухшей головки члена, и я не уверен, что мне понадобится даже десять минут.

— Продолжай теребить свой клитор для меня, Малыш, — бормочу я себе под нос,проникая в нее и чувствуя, как она сжимается вокруг меня. — Заставь себя кончить на моем гребаном члене.

— Да, да, о боже, о, блядь, да… — Елена стонет, ее бедра вздымаются вверх, с нетерпением насаживаясь на мой член, так что я кончаю в нее даже быстрее, чем ожидал, каждый дюйм моего члена погружается в ее влажную, тугую киску.

— Такой грязный рот у такой невинной девушки, — пробормотал я ей на ухо, насаживаясь на нее. Какая-то маленькая часть меня все еще думает, что я не должен этого делать, что я не должен рисковать, даже если нам сказали, что это безопасно. Но я также не думаю, что смогу прожить несколько дней без нее. Я думал, что могу дать ей свободу. Отделиться, если она захочет. Но уже через несколько недель трахаю ее так, словно я просто и не жил без нее.

Только благодаря едва уловимому самоконтролю мои толчки становятся размеренными, каждое горячее скольжение посылает толчки удовольствия вниз по позвоночнику, и я снова и снова погружаюсь в нее, приближая нас обоих к пику. Рука Елены зажата между нами, она проводит быстрые круги по своему клитору, и я чувствую по ее дыханию, что она близка к этому.

Я тоже. И в тот момент, когда я чувствую, как она начинает кончать, я понимаю, что больше не смогу сдерживаться.

— Я почти… ох…, — дышит она, выгибаясь навстречу мне, ее ноги обвиваются вокруг моих, сминая мою рубашку между нами, а ее рука обхватывает мою руку, удерживая себя от удовольствия, пока она извивается на моем члене. — О, блядь, Левин…

Я чувствую, когда она кончает. Это внезапное сжатие, пульсация, то, как она пульсирует и трепещет вокруг меня, засасывая меня глубже, когда она откидывает голову назад и выкрикивает мое имя снова и снова, и я теряюсь. Мой член твердеет, пульсирует, когда я кончаю в нее, и все, о чем я могу думать, это ее дразнящий голос, спрашивающий меня, хочу ли я представить ее капающей моей спермой, пока меня не будет.

Да, блядь. Я хочу заполнить ее до отказа. Я погружаюсь в нее так глубоко, как только могу, чувствуя, как она прижимается ко мне, задыхаясь от оргазма. Я стону ей в плечо, наполняя ее волна за волной спермой, удовольствие поглощает меня, пока я держу себя внутри нее.

Теперь мне еще труднее уйти. Я хочу остаться там, в ее тепле, чувствуя, как она пыхтит и содрогается подо мной, прижимая меня к себе, ее ноги держат меня в ловушке, ее киска все еще трепещет вокруг моего члена. Я хочу лечь с ней в постель и делать это снова, снова и снова, столько раз, сколько смогу, пока я физически не смогу больше напрягаться.

Я совершенно не хочу лететь на этом гребаном самолете.

Медленно выхожу из нее, застонав от удовольствия, когда она обхватывает мой размягчающийся член. Я позволяю себе еще раз взглянуть на нее, увидеть блеск моей спермы на ее складках, жемчужины у ее входа, и мой член снова становится твердым от одного только вида ее наполненности мной.

Она опускается на кровать, позволяя своим шортам упасть на место, и испускает тихий вздох, пока я натягиваю штаны и поправляю одежду.

— Я пойду в душ, — мягко говорит она. — Скажи Изабелле, что я спущусь через несколько минут.

И вот так все закончилось, и все вернулось на круги своя.

Я киваю и возвращаюсь, чтобы закончить собирать вещи, когда слышу, как она идет в душ. Когда я слышу, как включается вода, меня охватывает новое возбуждение, и я думаю о том, как она раздевается, как ее кожа становится мокрой и мыльной под струей, как неизбежно вспоминаются все те разы, когда мы трахались в душе в Рио, и как это неразрывно связано в моем сознании с удовольствием. Я думаю о том, как она целенаправленно избегает смывать мою сперму, как сжимает бедра, чтобы удержать ее внутри себя, и мой член набухает у бедра.

Блядь. Если я не буду осторожен, то вернусь туда, откуда начал.

Я вытесняю эти мысли из головы, когда заканчиваю собираться и спускаюсь вниз, оставляя сумку у двери, чтобы впустить Изабеллу. Она улыбается мне, проходя внутрь, и оглядывается через плечо.

— Елена все еще в постели?

— Она принимает душ. Она просила передать, что спустится через минуту. Я могу попробовать приготовить вам завтрак, если хочешь?

Изабелла покачала головой.

— Все в порядке. Я сделаю все сама. Чем быстрее ты поедешь в аэропорт, тем лучше.

Она говорит это с улыбкой, как будто советует мне приехать заранее, чтобы я меньше волновался перед полетом, но я слышу это так, как оно есть, чем быстрее ты уедешь от Елены, тем лучше. Я знаю, что единственная причина, по которой она может не надеяться на то, что я не вернусь, это то, как сильно это ранит Елену, но даже в этом случае, я думаю, у нее может быть идея, что Елена просто переживет это, и нам всем будет лучше.

Разве я тоже так не думаю? Спрашиваю я себя, садясь в машину и отправляясь в аэропорт. С каждой милей я все острее ощущаю расстояние, мне хочется развернуться и вернуться к ней. Я не был в Нью-Йорке со дня свадьбы, и должен быть рад вернуться, посетить старые места и побывать в месте, которое я считал своим домом более десяти лет.

Показательно, что я уже с нетерпением жду того момента, когда окажусь на обратном рейсе домой.

И только оказавшись на месте и приступив к работе, я могу отогнать мысли о ней. Нико приветствует меня, рассказывает, чем занимался в мое отсутствие, и дает мне файлы шести стажеров, за которыми я буду наблюдать.

— Ты дал мне большие возможности, — с усмешкой говорит он, следуя за мной в кабинет Виктора. — Я и раньше думал, что у меня много дел, но с твоим отсутствием список стал вдвое длиннее.

— Скажи Виктору, что тебе нужна новая версия тебя, чтобы заменить себя, — язвительно говорю я ему, когда мы входим в кабинет. — Не все же должно быть на твоих плечах. А когда родится ребенок, я смогу приезжать сюда только время от времени.

— Я слышал. Поздравляю, — предлагает Нико, и я натянуто улыбаюсь ему, когда мы заходим внутрь, и он немного отходит в сторону, позволяя мне поговорить с Виктором в полуприкрытом пространстве.

Виктор рассказывает мне о стажерах, о своем мнении о них и о том, на что мне следует обратить внимание. Закончив, он делает паузу, как бы обдумывая что-то.

— Выпей со мной сегодня вечером, — говорит он наконец. — Я хотел бы услышать, как у тебя идут дела. Поговорить немного. Если у тебя нет планов.

В мои планы на вечер входило выпить, хотя я намеревался побыть один. У меня такое чувство, что я знаю, какие вопросы у Виктора могут быть ко мне, о чем он хочет поговорить, и это не та тема, которую я хочу затрагивать. Но я также знаю, что он был более чем любезен, позволив мне уехать в Бостон, вместо того чтобы настаивать на переезде Елены сюда, как он вполне имел бы право поступить. После стольких лет совместной работы он стал мне скорее другом, чем работодателем, и у меня не хватает духу сказать ему нет.

— Конечно, — говорю я ему, забирая папки. — Встретимся после.

***

К тому времени, как я прихожу, Виктор уже сидит в баре, расположившись в кабинке поодаль, с рюмкой водки перед собой и раскрытой книгой на столе. Он поднимает глаза, когда я вхожу, машет рукой проходящей мимо официантке и кивает на свой стакан в знак того, что она должна принести еще один.

— Сейчас тебе принесут напиток, — говорит он, когда я сажусь в кабину с кожаной спинкой. Бар похож на тот, в котором мы пили в прошлом, дорогой и отполированный, все из кожи и красного дерева, слабый запах табака проникает из курительной комнаты в задней части. — Как дела?

— Ты про стажеров? — Я принимаю бокал от официантки и сразу же делаю глоток. Это гладкая, дорогая водка, и я чувствую, как она почти сразу же начинает сжигать мое напряжение. — Я думаю, что все они — отличный выбор. Все они блестяще прошли тесты, и я не вижу в их файлах ничего, что указывало бы на то, что они не могут быть ценными ни для вас, ни для Синдиката. Хотя, — усмехаюсь я, делая еще один глоток, — думаю, тебе стоит дать одному из них работу Нико, пока ты не зарыл его в землю.

— Я уже подыскиваю кого-нибудь на его место, раз уж он выполняет больше твоей работы, — язвительно говорит Виктор, — полагаю, что после рождения ребенка ты будешь появляться здесь раз в четыре-шесть месяцев, в лучшем случае. Я по опыту знаю, как ускользает время с новорожденным.

— Больше, чем у большинства, я думаю, — говорю я ему со смехом. У Катерины близнецы, и никого не удивляет, что она до сих пор не забеременела снова, имея двух падчериц и близнецов.

— Ты не ошибаешься. — Виктор отпивает последний глоток и просит налить еще. — Но я спрашивал не об этом. Я хотел узнать, как обстоят дела с Еленой.

— Настолько хорошо, насколько можно было ожидать. — Я отвечаю нарочито резко, надеясь, что смогу остановить разговор на достигнутом. Я не хочу разрывать нити всего, что происходит в моем браке, и изучать их более тщательно, но у меня есть ощущение, что Виктор, возможно, не захочет оставлять мне выбора.

Виктор долго молчит, пока не приносят его напиток, а потом еще минуту сидит, задумчиво поглаживая прозрачную жидкость.

— Я знаю тебя лучше, чем многие другие, — говорит он наконец, его голос низкий и серьезный. — Я знаю тебя уже много лет, с тех пор как Владимир перевел тебя в мою семью. Я знаю о твоем прошлом больше, чем кто-либо другой, за исключением, может быть, твоей жены. И я понимаю, с чем ты борешься.

— Правда? — Я задаю вопрос прямо, потому что знаю, что мы здесь как друзья и я могу говорить прямо, и потому что я хочу, чтобы Виктор знал, как мало я хочу этого разговора. Если он собирается давить, то я хочу, чтобы он понял, что я буду давить в ответ.

— Думаю, да. — Виктор делает глоток своего напитка. — Я тоже потерял свою первую жену, Левин. Ты знаешь об этом. Я тоже нашел ее мертвой.

— Ваш брак был в плохом состоянии, когда она умерла. — Я смотрю на него. — Я не пытаюсь сравнивать, Виктор. Но ты же знаешь, что это не одно и то же. Наш брак с Лидией только начинался. Это была надежда. Это было начало чего-то. Катя…

— Катя была другой. Я знаю это. Она покончила с собой… у нее не отняли жизнь. Наш брак к тому моменту был нестабилен. Но я любил ее, Левин. Я любил ее, даже когда ненавидел. — Выражение лица Виктора напряжено, старая печаль давит на его края, когда он вспоминает. — Я нашел ее в ванне, полной крови. В тот момент я узнал, что потерял жену и ребенка. Да, есть вещи, которые отличаются, но есть и те, которые очень похожи. И я оплакивал ее, Левин, очень сильно.

Он делает вдох и еще один глубокий глоток водки.

— Ты не хуже меня знаешь, что я намеревался никогда больше не заключать брак по любви. Я решил, что любая женщина, на которой я женюсь, будет ради наследников и блага моей Братвы, а не потому, что я стал жертвой собственных эмоций. Я пытался сделать Софию своей женой, чтобы отвоевать территорию у Романо, а когда это не удалось, взял Катерину. Это не должно было быть по любви. Я упорно боролся с ней. Я боролся с изменениями, которых она хотела от меня. Я боролся с чувствами, которые испытывал к ней. Я боролся и боролся, с ней и с собой, пока это не уничтожило нас обоих. Пока это чуть не убило ее и моих детей, которых она носила.

Тяжелое молчание опускается на стол между нами.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, Левин? Мне нужно, чтобы ты это услышал, потому что я вижу, что ты совершаешь много тех же ошибок, и никто другой, кажется, не может пробить это упрямство, которое делает тебя таким хорошим специалистом в своем деле. Ты прекрасно умеешь применять насилие, как по отношению к другим, так и по отношению к собственному счастью, и ты заслуживаешь покоя после стольких лет.

— В том, что случилось с Катей, нет твоей вины. — Моя рука крепко сжимает бокал. — Ты не виноват в этом. В то время как я…

Виктор фыркнул.

— Левин, я виноват не меньше тебя. Я пренебрегал Катей, когда наш брак начал разваливаться, и оттолкнул ее. Я позволил нашему браку разрушиться в тех местах, где я мог бы его подлатать. Были долгие периоды, когда я винил себя за многое. А ты… — Он качает головой. — Я наблюдал, как ты годами винишь себя за то, что не мог остановить.

— Я мог оставить ее в покое. Я мог бы держать свои желания при себе, не жениться на ней, не влюбляться в нее… Я мог бы заставить ее ненавидеть меня, чтобы она ушла…

Виктор испустил долгий, тяжелый вздох.

— Левин, ты не можешь делать выбор за других, но и не можешь винить себя за их выбор. Ты женился на ней, чтобы она была в безопасности от босса картеля, который думал, что может забрать ее в качестве платы за потери, которые он понес…

— Я мог бы развестись с ней, когда мы вернулись. Брак был заключен только для того, чтобы обезопасить ее. Я мог бы покончить с этим… Я попросил ее остаться со мной в Токио. Я практически, блядь, умолял ее. Я хотел ее, и из-за этого ее убили…

— Нет. — Голос Виктора ожесточился. — Левин, наша жизнь опасна и тяжела. Легко сказать, что мы должны сторониться всех, чтобы обеспечить их безопасность. Но это лишает свободы действий тех, кто оказался в нашей жизни. Лидия сделала выбор в пользу вашей любви, и нельзя сказать, что она сделала его вслепую, ведь она на собственном опыте убедилась с того дня, как вы встретились, насколько опасен и чреват насилием мир, в котором мы живем. Она могла уйти, и, судя по тому, что я слышал от тебя в прошлом, она думала об этом. Она сделала выбор остаться, и… — Он качает головой. — Я не говорил этого раньше, Левин, потому что это твоя жизнь, и я не считал, что это мое дело. Но я вижу, как ты уничтожаешь свой единственный шанс на счастье, и я знаю тебя слишком долго и считаю тебя слишком большим другом, чтобы не сделать все возможное, чтобы остановить это. — Он опускает бокал и откровенно смотрит на меня. — Виня себя и только себя все эти годы, ты лишаешь Лидию выбора любить тебя. Ты воображаешь, что каким-то образом заставил ее вступить с тобой в счастливый брак, и лишаешь ее права на участие во всем этом. Левин, ты оказываешь ей и ее памяти плохую услугу, воображая, что она была бы счастливее, если бы ты заставил ее уйти. Если бы ты разбил ей сердце, чтобы уберечь ее. Она вошла в ваш брак с широко открытыми глазами, и она заслуживает того, чтобы этот выбор был оценен по достоинству, во имя ее памяти.

Виктор делает небольшую паузу, осушает последнюю рюмку водки и жестом руки предлагает еще две, по одной на каждого из нас.

— Однажды ты рассказал мне, что сделал с теми, кто убил Лидию. Теперь я говорю тебе: если ты останешься в этом чистилище брака с женщиной, которую любишь и которая любит тебя, если ты будешь отталкивать ее снова и снова, если ты уничтожишь все шансы на счастливую жизнь, ты закончишь как тот старик, тот, что замышлял убийство Лидии. Ты с головой погрузишься в работу, позволяя себе лишь минуты общения с любимым человеком, когда никто из вас уже не сможет вынести этого пространства. Ты закончишь свою жизнь на другом конце чужого пистолета, сожалея обо всех днях между этим и тем, обо всем потерянном времени, когда вы могли бы быть счастливы.

Он подталкивает ко мне мой бокал.

— Это не предательство того, что у тебя было с Лидией, чтобы быть счастливым сейчас. Она хотела бы, чтобы ты был счастлив. И прежде, чем ты скажешь, что я не знаю, чего бы она хотела, ты будешь прав. Я никогда не встречал ее, я не знал ее. Я знаю только то, чем ты делился со мной, кусочек за кусочком за все эти годы. Но я знаю тип таких женщин, которая полюбила бы тебя, Левин, несмотря на все опасности и препятствия. Я знаю таких женщин, потому что женат на такой. И я знаю, что Катерина никогда бы не хотела, чтобы я наказывал себя так, как наказывал себя ты все эти годы. — Он делает глубокий вдох. — Не хочу показаться Максом, но ты уже достаточно покаялся. Поднимись со своих гребаных колен и скажи женщине, которую любишь, что хочешь стать неоспоримо ее мужем. Никто из нас не знает, сколько времени нам осталось в этой жизни. Не трать его на то, чтобы огорчать кого-то, кто будет убит горем, узнав, как ты разрывался на части из-за того, что никогда не было твоим выбором для нее.

Я слушаю все это, так крепко обхватив рукой свой стакан, что в какой-то момент мне кажется, что он может разбиться вдребезги, и сначала все, что я чувствую, это жгучий, упрямый гнев на все, что он говорит, на мысль, что он может знать, чего хотела бы Лидия, что я мог потратить все эти годы на ненужные страдания, что я мог неправильно распорядиться всем в моем браке до сих пор. Я прихожу в ярость, когда слышу это, но где-то в середине разговора я начинаю понимать то, о чем Макс и Лиам смогли заставить меня задуматься лишь на мгновение.

Возможно, он прав.

Было легко говорить себе, что Макс и Лиам не понимают. Что им никогда не приходилось сталкиваться с подобным. Макс пережил потерю, насильственную смерть брата, из-за которой ему пришлось оставить священство ради мести, но не потерю супруги. Лиам тоже не был влюблен ни в кого до того, как влюбился в Анну. Я говорил себе, что их советы, хотя и были благонамеренными, не соответствовали действительности. Что они не могут понять, с чем я боролся столько лет. Но с Виктором все по-другому. Его сравнение собственной потери с моей раздражало меня, но он был прав. Его потеря во многом была похожа. И хотя его второй брак был скорее вынужденным, чем случайным, я не могу отрицать, что он и все остальные стали лучше от того, что он влюбился в Катерину, а она в него. Она ему подходит. У них счастливый брак, которому позавидовал бы любой. Он нашел способ сделать свою жизнь счастливой, даже после потерь и горя.

Его слова о том, что я лишил Лидию права выбора, не выходят у меня из головы, прожигая огненную дорожку. Это злит меня, но я снова не могу избавиться от чувства, что он не ошибается. Даже если мне больно это признавать.

Я взбалтываю водку в своем стакане, хмурясь, а затем поднимаю взгляд, сузив глаза.

— Вот почему ты притащил меня сюда, не так ли? А не потому, что тебе действительно нужно было, чтобы я присматривал за стажерами для тебя.

Виктор пожимает плечами.

— Мне было важно твое мнение. Но, признаюсь, я хотел поговорить с тобой, пока твой брак не начал трещать по швам. Это было необходимо. Ты должен быть счастлив, Левин. Ты хороший человек, лучший, чем большинство из нас. Ты не заслуживаешь того, что тебе пришлось пережить. И уж точно не заслуживаешь страдать всю оставшуюся жизнь, которую тебе еще предстоит прожить.

Он прочищает горло и делает еще один глоток своего напитка.

— Итак, что еще ты хочешь рассказать мне о моих стажерах?

К тому времени, как я возвращаюсь в свой номер, голова приятно затуманена дорогой водкой, а в голове крутится все, что сказал мне Виктор. В голове идет жестокая борьба между той частью меня, которая считает, что он может быть прав, и той, которая задается вопросом, не слушаю ли я его только из собственного эгоизма, потому что в глубине души я хочу получить оправдание, чтобы отдаться Елене, позволить себе любить ее, позволить себе быть счастливым.

Позвони ей, шепчет маленький голосок в моей голове, ободренный алкоголем. Вот что должен сделать хороший муж — позвонить жене, пока его нет в городе. Посмотрим, что ты почувствуешь, услышав ее голос. Ты должен был позвонить ей, когда приземлился, но ты этого не сделал. Позвони ей сейчас.

Я добираюсь до своей комнаты и достаю телефон, опускаясь на край кровати. Я должен позвонить ей, чтобы быть хорошим мужем. Я не должен ей звонить, потому что планировал, что эта поездка станет проверкой того, насколько мы отдалимся друг от друга. Я должен — не должен… Я снова и снова возвращаюсь к этому вопросу, пока не нахожу ее имя в контактах и не прижимаю палец к экрану, прежде чем успеваю остановить себя.

Телефон звонит. Он звонит снова, еще дважды, и я ожидаю услышать ее голос, но не слышу. Он звонит до тех пор, пока не переходит на голосовую почту, и все, что я слышу, это сладкое щебетание ее голоса, который говорит, что она мне перезвонит.

Я не могу объяснить чувство, которое меня охватывает. Это разочарование, за которым следует резкий прилив страха… что совершенно бессмысленно. Мы не переписываемся и не звоним друг другу, как обычная супружеская пара, я взял за правило не делать этого, чтобы сохранить некоторую дистанцию. Нет причин думать, что что-то не так только потому, что она не взяла трубку, когда я позвонил ей в первый раз.

Но она не берет трубку ни во второй раз, ни в третий. Я жду полчаса, выпивая очередную рюмку водки из мини-бара, и снова звоню ей, но ответа нет. Страх растет, оседая в моем нутре, как камень, и мне приходится физически удерживать себя от того, чтобы вызвать Uber в аэропорт и вернуться в Бостон сегодня вечером.

Может быть, позвонить кому-то еще? Это хоть какой-то смысл, вместо того чтобы мчаться домой, потому что она не отвечает на звонки мужа, который не преминул предложить ей побыть одной.

Я дважды звоню Изабелле, но ответа нет. Может быть, что бы они с Еленой ни делали, это тоже отвлекает ее от телефона. В моей голове проносятся панические мысли о том, что Елена снова в больнице, а Изабелла рядом с ней, и я звоню Найлу. Когда он не берет трубку, я звоню Максу, потом Лиаму, и когда никто не отвечает, я чуть не швыряю телефон через всю комнату от досады.

Какого черта все делают?

Я снова звоню Найлу, и на этот раз, к моему вечному облегчению, он отвечает.

— Левин? Все в порядке? Извини, я был в душе и не ответил на твой звонок.

— Да. Все в порядке. Я просто не смог дозвониться до Елены раньше и хотел узнать, не знаешь ли ты, чем они с Изабеллой занимаются. Я волнуюсь за нее. Знаешь, после…

— Конечно. — Найл сделал паузу. — Насколько я знаю, сегодня вечером должны оставаться дома. Кажется, они ходили за покупками ранее, и сейчас, когда я думаю об этом, я не слышал ничего от Изабеллы….

Страх возвращается с удушающей силой.

— И как долго?

— А, черт. Не знаю. Эшлинг занимала меня весь день. Честно говоря, у меня не было времени подумать об этом. Я полагал, что она позвонит мне, если я ей понадоблюсь. Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Просто немного волнуюсь. — Я чертовски сильно волнуюсь, но не хочу показывать, насколько сильно. — Можешь попробовать позвонить ей?

— Конечно. Я дам тебе знать, что услышу.

Через тридцать минут я получаю сообщение от Найла, которое заставляет меня чуть ли не прыгать в самолет снова и снова.

Ответа нет. Может, они рано легли? Я уверен, что ничего страшного. Честно говоря, Изабелла, скорее всего, наслаждается отдыхом.

Я стискиваю зубы, пытаясь составить ответное сообщение так, чтобы не показаться абсолютно сумасшедшем: Ты можешь пойти и проверить их? Прости за неудобства, но после того, что случилось…

Минутная пауза, и мой телефон оживает:

Если бы что-то случилось, я уверен, Изабелла позвонила бы мне. Но, конечно, чувак. Я знаю, что ты далеко. Я пойду проверю их.

Спасибо. Я собираюсь сесть на самолет и прилететь сегодня вечером.

В этом нет необходимости. Я уверен, что все в порядке. Я дам тебе знать.

Я бросаю телефон на кровать и тянусь за очередной рюмкой водки из мини-бара. На этот раз я пью ее прямо из бутылки. Я не буду спать, пока не получу ответ от Найла. И если что-то будет не так…

Моя рука крепко сжимает маленькую бутылку, едва не раздавливая ее в кулаке. То, что Виктор сказал мне сегодня вечером, может все изменить. Мне нужно время, чтобы подумать, время, чтобы все обдумать… Но впервые я задаюсь вопросом, не ошибался ли я во всем этом.

Что, если уже слишком поздно?

24

ЕЛЕНА

Когда я спускаюсь из душа, Левина уже нет. Ни поцелуя на прощание, ни даже прощания, и у меня возникает ощущение, что это как-то связано с Изабеллой, когда я спускаюсь по лестнице, и меня сразу же встречает запах завтрака, в частности, чего-то жареного и в кляре.

— Левин сказал мне, что ты отказываешься от еды, — весело говорит Изабелла, когда я прохожу на кухню и тяжело сажусь на один из барных стульев у большого острова в центре. — Поэтому я приготовила твое любимое блюдо. — Она проходит через всю кухню к острову и ставит передо мной тарелку с французскими тостами, беконом и яичницей с сыром, а также воду и апельсиновый сок. — Я не совсем та повариха, что была у нас в детстве, но, думаю, у меня неплохо получается.

— Левин пытается научиться готовить для меня завтрак. — Не знаю, почему это вырвалось у меня, но я проговорила это, когда она протянула мне вилку. — У него ужасно получается, но он старается.

Изабелла смотрит на меня, наполняя тарелку едой для себя, и испускает небольшой вздох.

— Не нужно пытаться убедить меня в этом, Елена. Я вижу, что происходит, и это не красит его. Мне также не легче от того, что ты замужем за ним.

— Что ты видишь? — Мой тон резче, чем следовало бы, но я чувствую себя на грани. Удар от быстрого, жесткого, похотливого траха, после которого он ушел, не попрощавшись, бьет по мне сильнее, чем обычно, зная, что он вернется только через два дня.

Такого поведения я ожидала бы от друга с привилегиями, хуже того, я ожидала, что друг хотя бы скажет мне, что уходит. У меня таких не было и никогда не будет. Мой собственный муж намерен относиться ко мне как к подружке на одну ночь, и…

— Елена. — Изабелла щелкнула пальцами. — Ты в порядке?

— Настолько хорошо, насколько это возможно. — Я отрезаю кусочек французского тоста. Он очень вкусный, и я никогда не была так рада, что, кажется, наконец-то могу есть. — Ты мне не ответила.

— Я пыталась, но ты не слушала. Ты была где-то в другом месте. — Изабелла со вздохом откладывает вилку. — Он пытается задобрить тебя. Он пытается сделать достаточно, чтобы ты не была несчастна, но при этом не перестает утверждать, что он не может не быть одной ногой в этом браке. — Она нахмурилась. — Найл не рассказывает мне обо всех своих делах, но он говорит мне достаточно, чтобы я понимала, что происходит. И мне это не нравится, Елена. Дай угадаю, он трахает тебя раз в пару недель, притворяется, что делает это для того, чтобы ты была счастлива, а на самом деле это потому, что он не может смириться с тем, что ты есть у кого-то еще, даже если он тебя не хочет?

Мой рот раскрывается, а на глаза мгновенно наворачиваются слезы. Изабелла никогда в жизни не говорила ничего настолько обидного. Я чувствую, как они наворачиваются и проливаются, прежде чем я успеваю их остановить.

— О, черт. — Лицо Изабеллы опускается. — Прости меня, Елена. Я не хотела так говорить. Я просто… — Она сжимает челюсть и отодвигает тарелку, как будто аппетит совсем пропал. — Я видела это уже несколько недель. Я не хотела причинить тебе боль. Я так долго пыталась не говорить этого. Я просто… ты моя младшая сестра, и я не могу этого вынести. Брак — это так долго, Елена. Родить ребенка от кого-то… это годы и годы чего-то чертовски трудного. Это тяжело даже тогда, когда ты любишь до безумия. И я вижу, как это происходит с тобой, как ведет себя Левин, и я просто… ты заслуживаешь гораздо большего.

Изабелла втянула воздух, останавливая себя.

— Послушай, я не хочу тратить эти два дня на ссору с тобой. Я с нетерпением жду возможности провести время с сестрой без всяких там острых тем.

Наступило долгое молчание, а потом я выдохнула, решив быть той, кто заключит мир. Я не уверена, что хочу делать это прямо сейчас, но я также не хочу провести эти два дня в ссоре с сестрой. Я хочу насладиться ее обществом. Я знаю, что после рождения ребенка я не смогу видеться с ней так часто.

— Ты права, — тихо говорю я ей. Нам не стоит ссориться. — Чем ты хочешь заняться сегодня?

Мы обмениваемся несколькими идеями и в конце концов решаем поехать в город. Я не была там с тех пор, как меня положили на сохранение, и чувствую себя немного сумасшедшей. Если бы Левин был здесь, он наверняка придумал бы причину, по которой мне не стоит ехать, и заставил бы меня снова лечь в постель или хотя бы остаться в доме, но его здесь нет, и это единственный положительный момент, который я вижу.

Так что я соглашаюсь на шопинг и обед.

— Мне нужно купить кое-что для Эшлинг, — говорит Изабелла, когда мы устраиваемся на заднем сиденье машины. У нас нет шансов самим сесть за руль, два охранника, которые настаивают на том, чтобы ехать с нами, позаботятся об этом.

— Мне, наверное, нужно тоже купить несколько вещей для ребенка, — успеваю я сказать, как машина въезжает в пробку. — У нас есть все необходимое, но еще не все…

— Мы должны сделать несколько покупок и для себя, — твердо говорит Изабелла. — Я уже не помню, когда в последний раз покупала себе что-нибудь.

— Мне ничего не нужно…

— Дело не в необходимости, и ты это знаешь. — Изабелла одаривает меня улыбкой. — Давай повеселимся. Я знаю, что Левину будет все равно, если ты немного потратишься, и Найлу тоже. Нам обоим будет полезно расслабиться.

Она права, и я это знаю. Мой врач сказал бы мне то же самое, мол стресс вреден для ребенка. Я должна постараться насладиться этим днем, временем, проведенным с сестрой, и не думать о том, как сильно я скучаю по Левину, или о том, что мне не нужен поход по магазинам, или о чем-то еще, что отягощает мое сознание.

Поставив машину на стоянку, мы отправляемся в кафе, где за нами следят охранники. Изабелла берет кофе, я чай без кофеина, и мы отправляемся по улице в сторону торгового квартала. Мы проводим утро, слоняясь по магазинам — ювелирному для Изабеллы, где она покупает пару рубиновых шпилек в форме сердца, которые привлекли ее внимание, и серебряный браслет, и книжному для меня, где я покупаю больше, чем технически успеваю прочитать за месяц. Она выбирает несколько новых нарядов для Эшлинг, а мы воркуем над детской одеждой, выбирая несколько нейтральных вещей для малыша.

— Давай пообедаем, — наконец говорит она, сверяясь с часами. — Что хочешь на обед?

— Выбирай сама, — говорю я ей. — Ты живешь здесь дольше.

Изабелла выбирает милое кафе во французском стиле, которое ей нравится, и где мы можем посидеть на улице под навесом. Она заказывает бокал вина, а я газированную воду, закуску из хлеба и фондю, и я чувствую, что еще немного расслабляюсь под теплыми лучами солнца.

— На что это похоже после рождения ребенка? — Неожиданно спрашиваю я, отрывая кусок хлеба. — Быть замужем с ребенком, я имею в виду. Ты говорила, что это тяжело, даже если ты влюблен.

Изабелла смеется, обмакивая кусок хлеба в сыр.

— Да, — откровенно говорит она. — Вы оба недосыпаете, никогда раньше не делали ничего подобного, и вдруг появляется еще один человек, которому не на кого положиться, кроме как на вас. Это много беспокойства и стресса. Ты не занимаешься сексом целую вечность…, — смеется она, прерываясь. — Я уверена, что это слишком много информации.

— Что значит "целую вечность"? — Одним из моих страхов было то, что Левин будет использовать мою потребность в восстановлении после рождения ребенка как причину держаться подальше от нашей постели, как причину увеличить расстояние, между нами, которое может разрушить близость. — Так долго?

Изабелла пожимает плечами.

— Это зависит от обстоятельств. Есть определенное время, которое дает врач, но после этого все зависит от твоего уровня комфорта. Я была в порядке практически сразу, как только нам разрешили, за что Найл был мне бесконечно благодарен. — Она смеется. — Но у тебя довольно тяжелая беременность до сих пор. Все зависит от того, как ты себя чувствуешь. А Левин несмотря на то, что настаивает на том, что не любит тебя, кажется, проявляет чрезмерную заботу. Так что и это тоже.

— Вот об этом я и беспокоюсь. — Я прикусила губу. — Ты была права в том, что сказала раньше, о том, что мы не так уж часто встречаемся в постели, и только для того, чтобы я была счастлива и удовлетворена. Или, по крайней мере, он так говорит. Что это для меня, чтобы никто из нас не выходил за рамки брака. Но я ему не очень-то верю. Когда мы… — Мои зубы глубже впиваются в губы, и я чувствую, как вспыхивают мои щеки.

— Я бы не волновалась об этом, — мягко говорит Изабелла. — Вы оба будете измотаны. Есть множество причин, по которым эта часть вашего брака может быть отодвинута на второй план на некоторое время, и они не имеют ничего общего с тем, что вам нужен сон, когда бы вы его ни получили. И этот стресс будет оказывать давление на ваш брак в других отношениях. Я бы сосредоточилась на этом.

Я чувствую, как моя грудь сжимается от беспокойства. Я вскользь задумывалась о том, как напряжение, вызванное появлением нового ребенка, может повлиять на нашу с Левином и без того хрупкую связь, но не позволяла себе зацикливаться на этом. Теперь же это ощущение стало внезапной и сокрушительной тревогой.

— Ты справишься с этим, — мягко говорит мне Изабелла. — Я знаю, что справишься. Ваш брак, это не то, что можно отменить, не создавая огромных проблем. Так что это, по крайней мере, так. Тебе не нужно беспокоиться о том, что это вас разделит.

— Нам не обязательно разводиться, чтобы быть разделенными, — бормочу я, и Изабелла сужает глаза.

— Вы об этом говорили?

— Не совсем. Я… — Я прикусила нижнюю губу. — Мы поссорились, после того как он ушел на работу, не предупредив меня. Он предложил дать мне пространство после того, как Диего будет устранен и родится ребенок, если мне это понадобится. Разделять время между Нью-Йорком и Бостоном, жить в другой квартире, и все, что мне нужно.

— И что, по-твоему, тебе нужно? — Мягко спрашивает Изабелла, и слова вырываются прежде, чем я успеваю их остановить.

— Мне нужен мой муж, — шепчу я и вижу, как смягчается ее лицо.

— Может быть, когда родится ребенок, все изменится. Он увидит, что худшего не произошло, что ваш ребенок здесь и вы оба в безопасности.

— На это я и надеюсь.

После этого Изабелла меняет тему разговора, спрашивая о детской, о том, что мы уже сделали, о наших планах по ее оформлению, обо всем, что не касается моих отношений с Левином. Я знаю, что она пытается отвлечь меня, но правда в том, что все заставляет меня думать о нем и о том, как сильно я по нему скучаю, хотя я начинаю быть уверенной, что он не скучает по мне так же сильно. Может быть, он даже рад, что у него есть пара дней вдали от дома, без напряга, связанного с попытками сделать меня счастливой. Может быть, именно поэтому ему было так легко уйти, не попрощавшись.

— Мне нужно захватить еще одну вещь, — говорит Изабелла, когда мы уходим. — Почему бы вам двоим не подогнать машину? — Она кивает на охрану. — Мы будем здесь.

— Я не уверен, что смогу это сделать, миссис Фланаган…

— О, черт возьми! — Изабелла выпустила разочарованный вздох. — Мы находимся в центре оживленного центра города. Мне просто нужно забежать и взять кое-какие вещи. — Она кивает в сторону магазина справа от нас. — Мы будем там. Только подгоните машину, чтобы мы могли отвезти Елену домой, пока она не слишком устала. Я уверена, что Левин и Найл не захотят, чтобы она переутомлялась.

Она бросает на них взгляд, и оба колеблются, но в конце концов поворачиваются, чтобы пойти за машиной.

— Это даже не так далеко, — пробормотала Изабелла, явно раздраженная. — Я так устала от постоянной слежки. Я думала, мы оставили это позади в Мексике.

— Я знаю. — Я слабо улыбаюсь ей. — Это ненадолго, я уверена. Лиам и Коннор решат, что делать с Диего, и…

Пока я говорю, охрана едва успевает завернуть за угол и скрыться из виду, как тяжелая рука обхватывает мою руку и дергает меня назад. Я открываю рот, чтобы закричать, рвусь к Изабелле, но другая рука зажимает мне рот, заглушая крик. Я вижу, как кто-то другой хватает Изабеллу, тащит нас обеих назад, и жду, что кто-то поможет, кто-то закричит, хоть что-нибудь.

Я извиваюсь в толстых руках мужчины, который держит меня, отчаянно пытаясь освободиться. Я не знаю, что происходит, но все, о чем я могу думать, это то, что Диего догнал нас. Один момент неосторожности будет стоить нам с Изабеллой свободы, а Левину…

— Прекрати сопротивляться, сука, — шипит мне в ухо мужчина, его рука давит мне на горло, и я слышу крик Изабеллы, вижу, как она пытается ухватиться за держащего ее мужчину, как ее запихивают в фургон, двое мужчин следуют за ней, а двое, держащие меня, подталкивают меня к открытой двери.

Это похоже на дурной сон. Я чувствую тряпку на своем лице и борюсь, страх распространяется по мне, как лед по венам, при мысли о том, что я беспомощна, что меня задушат, что меня накачивают наркотиками, и что это может сделать с моим ребенком.

Именно это они и делают. Я понимаю это в ту минуту, когда мир начинает расплываться, белеть по краям, и понимаю, что все это время я лишь убегала от неизбежного.

Меня поймали, и я ничего не могу с этим поделать.

25

ЛЕВИН

Когда Найл звонит мне, я уже знаю, что что-то не так. Во-первых, если бы все было в порядке, если бы мои опасения были беспочвенны, он бы написал смс. Но я слышу это по его голосу с того момента, как отвечаю.

— Они ушли на целый день, — говорит он мне, его голос напряжен и полон беспомощного гнева. — С ними поехала охрана, все должно было быть в порядке. Но они оставили девочек на несколько минут, чтобы взять машину, и это все, что потребовалось. Кто-то должно быть следил за ними.

Такое ощущение, что весь мой мир рушится в один момент. Словно в одно мгновение я возвращаюсь в тот день, когда нашел Лидию, вошел в нашу квартиру и понял, что что-то не так, еще до того, как увидел ее тело. Я почувствовал запах крови, запах, который был мне так хорошо знаком, и понял, что случилось что-то ужасное.

На мгновение я застыл на месте, кровь стучит в ушах, тошнотворное чувство грядущей потери скручивает мое нутро, и на короткую секунду мне кажется, что я сейчас скомкаюсь изнутри, как бумага, смятая в чьем-то кулаке, ощущение, что я больше не выдержу этого.

И тут я срываюсь, гнев вырывается наружу.

— Что, блядь, значит, они оставили их? В чем, блядь, заключается их работа, кроме как не оставлять их? — Я выкрикиваю эти слова, но не в адрес Найла, а в адрес охраны, на которую я не могу накричать лично, и это к лучшему, потому что я не уверен, что не придушил бы их, будь они сейчас передо мной.

— Я знаю, — говорит Найл, в его тоне сквозит злость. — Их уволили. Поверь мне, они больше никогда не будут работать в охране. Но сейчас мы ничего не можем с этим поделать. Лиам и Коннор созывают совещание. Как только ты приедешь…

— Я вылетаю сейчас. Виктор разрешит мне воспользоваться его самолетом. Я прибуду прямо в штаб-квартиру, когда приземлюсь. — Я знаю, где будет проходить совещание, и намерен быть там, не теряя времени. Я хочу знать, что, черт возьми, они все делали.

Я хочу вернуть свою жену.

Когда я выхожу из самолета, меня трясет от ярости.

Мне хочется в эту минуту в одиночку разыскать Диего и вернуть Елену. Но я знаю, что лучше. Я знаю, что идти туда одному, даже если бы я точно знал, где он, а я этого не знаю, было бы самоубийством. Я выполнял тысячи миссий в одиночку, но это совсем другое дело. Это не цель, которую я могу подкараулить, подкрасться или заманить в ловушку. Это человек с армией других людей по его приказу, которые ждут, когда я сделаю что-то настолько глупое. Чтобы отнестись к этому как к заданию Синдиката, а не как к тому, чем оно является. Мало того, Изабелла тоже исчезла. Это борьба Найла, как и моя. Он заслуживает того, чтобы быть со мной, когда мы будем их спасать.

Я знал, что что-то не так. Я знал это. Чувство вины за то, что я поехал в Нью-Йорк, за то, что меня снова нет рядом, одолевает с новой силой, и было бы легко позволить ему взять верх. Позволить ему захлестнуть меня, сделать беспомощным. Воспринимать это лишь как повторение прошлого, как я и боялся.

На этот раз я не позволю этому случиться.

Я планировал вернуться домой и рассказать Елене о том, что сказал мне Виктор. Сказать ей, что я до сих пор не знаю, смогу ли я стать тем мужем, который ей нужен. Что я не знаю, смогу ли когда-нибудь полностью изгнать призраков своего прошлого, чтобы жить с ней дальше, не отстраняться, когда окажусь слишком близко, но что я готов попробовать, если она даст мне шанс. Если она будет терпелива со мной, я готов сделать первые шаги. Попытаться принять тот факт, что я люблю ее, и это не значит, что я должен наказывать себя за это.

Мысль о том, что у меня может никогда не быть шанса, что все это может быть снова отнято у меня прежде, чем успеет расцвести, кажется мне самым ужасным чистилищем, как будто я обречен повторять один и тот же цикл снова и снова. Я отказываюсь в это верить.

Я отправляюсь прямо в штаб-квартиру Королей, где, как я знаю, состоится их встреча. Я застаю там Коннора, Лиама, Найла и Джейкоба, собравшихся вокруг стола с открытым ноутбуком.

— Мы звоним Бет, — говорит Лиам, как только открывается дверь, и он видит, как я вхожу, а Нико стоит у меня за спиной. Виктор отправил его со мной, сказав, что если он не может приехать сам, то Нико — лучший выбор. Я не стал спорить и отказываться. Тем более что Нико охотно согласился, а я знал, что нам понадобится подкрепление. — Нет никого лучше, чтобы попытаться отследить, куда они ушли.

— Макс уже в пути, — добавляет Найл. — Он сказал, что не позволит нам сделать это в одиночку. Не с жизнью Изабеллы и Елены на кону.

— Да вы, блядь, издеваетесь надо мной. — Я смотрю наних. — Макс? Не может быть и речи. Он не может рисковать, оставляя Сашу вдовой…

— Мы все рискуем собой. Макс такой же один из нас, как и ты. — Голос Коннора ровный, в нем горит гнев. — Диего хочет войны — он ее получит. И мы закончим ее одним боем, и вытащим Елену… с Изабеллой. — Он хмурится откашливаясь, заметив Нико через мое плечо. — Кто это?

Я открываю рот, но вместо этого вперед выходит Нико.

— Нико Дэвис, — говорит он с легкой ухмылкой. — Виктор послал меня с Левином в качестве прикрытия. Небольшая помощь, раз уж он сам не может быть здесь.

Коннор фыркнул.

— Скорее, он не хочет. А ты способен?

Это может обидеть любого другого. Но Нико — человек покладистый, по крайней мере на первый взгляд, и его ухмылка не сходит с лица.

— Конечно, — говорит он все так же непринужденно. — Я руководил операциями Виктора в Синдикате с тех пор, как Левин взял себе жену, так что, думаю, справлюсь. Я десять лет руководил операциями наемников, прежде чем пришел работать на Андреева.

Экран оживает, и на нем появляется Бет, которая уже вовсю стучит по клавиатуре. На ее милом сердцевидном лице застыли сосредоточенные черты, черные локоны зачесаны назад в небольшой узел на затылке. Она, как всегда, одета в джинсы и серую футболку. Я никогда не видел, чтобы она носила что-то другое. И я вижу, как Нико, который сейчас сидит у меня за плечом, с внезапным интересом смотрит на экран.

— Это кто-то, кто работает на тебя?

— Бет Ван, — говорю я ему низким голосом. — Она лучший хакер, которого мы когда-либо видели. Это давний друг Лиама. Она не раз помогала нам выслеживать цели, которые нам нужно было найти. Если кто и сможет быстро узнать местоположение Диего, так это она.

Нико кивает, наблюдая за тем, как ее пальцы бегают по клавиатуре, и издает низкий, благодарный свист.

— Я не силен в технике, — говорит он с негромким смешком. — Но будь я проклят, если это не самая быстрая работа с клавиатурой, которую я когда-либо видел.

Бет даже не взглянула на камеру, хотя я уверен, что она слышит разговор. Она уставилась на экран перед собой, перебирая результат за результатом, переключая вкладки быстрее, чем кто-либо из нас успевает за ней следить.

— Вы указали мне место похищения, хотя ваши охранники не смогли прочитать номер машины, она исчезла до того, как они вернулись. — В ее голосе звучит уничижительная нотка, которая говорит о том, что она думает об их компетентности. — Поэтому я собираю снимки с уличных камер, чтобы попытаться определить местонахождение. Это займет больше времени, но это все, что у нас есть. Если мне удастся снять номерной знак… — Ее пальцы забегали по клавиатуре, а глаза сузились. — Дайте мне минутку.

— Мы просто подождем тебя, — говорит Лиам. — Ты еще ни разу нас не подводила, Бет.

— Всегда бывает в первый раз, — язвительно говорит она. — Но будем надеяться, что не в этот раз.

— Ты послал кого-нибудь в дом? — Тихо спрашивает Найл. — Я оставил Эшлинг в поместье, но…

— Как только ты сказал, что Эшлинг с Анной и Сиршей, мы перенаправили всю охрану в поместье, — твердо говорит Коннор. — Это место заблокировано половиной армии. Никто до них не доберется. Ни единого шанса.

Нам кажется, что прошла целая вечность, пока мы ждали Бет. Я знаю, что она не может работать быстрее, чем работает, она и так впечатляет, но я чувствую, что каждый мускул в моем теле напряжен и ждет, когда она что-то скажет. Я знаю, что существует вполне реальная возможность того, что сейчас она не сможет нам помочь, а если не сможет, то мы будем искать Диего, как иголку в стоге сена. Он может быть где угодно в городе. Мы можем попытаться отследить его передвижения, и Бет тоже может помочь в этом, но гарантий нет.

— Вот! — Бет кричит о своем успехе, указывая на экран. — Вот он. Фургон, четверо мужчин, две женщины. Женщины были на обочине, а потом их не стало. Лиц не видно, но темные волосы, это могут быть они. И местоположение совпадает. Что касается номерного знака…

Еще несколько касаний, и она кивает.

— Сомневаюсь, что в записях есть имена. Скорее всего, он куплен за наличные. Но теперь я могу попытаться проследить, куда он делся… — Она хмыкает, глядя на экран. — Дайте мне еще несколько минут. Я разберусь с этим. Мне нужна была всего одна зацепка, и теперь она у меня есть…

Минуты идут, и я чувствую, как мои руки сжимаются в кулаки, а мышцы болят от напряжения. Я думаю только о том, что сейчас может происходить с Еленой, с нашим ребенком и с Изабеллой. Что Диего может делать с ними, как он может вымещать на них свою злость.

Я должен добраться до нее. Эти две мысли повторяются снова и снова, проносясь в моей голове, пока я не чувствую, что могу сойти с ума от этого. Как будто я схожу с ума, стоя здесь и ожидая, когда нам скажут, где мы сможем найти женщину, которую я люблю.

Мне кажется, что прошла целая вечность, прежде чем я снова услышал голос Бет.

— У меня есть место. — В этом голосе звучит удовлетворение, а на ее губах расплывается улыбка. Когда я бросаю взгляд в сторону Нико, то вижу, что его взгляд прикован к экрану сильнее, чем у любого из нас, а это уже о чем-то говорит.

Похоже, новый второй командир Виктора влюбился в нашего хакера.

Впрочем, у меня нет времени раздумывать над этим. Проходит еще один такт, и Бет хлопает в ладоши.

— Есть. Вот этот дом. Я отправлю Коннору и Лиаму координаты. — Она делает паузу, нахмурившись. — Если вы собираетесь войти, дайте мне знать. Я посмотрю, что можно сделать, чтобы взломать их систему безопасности, если она у них есть. Возможно, вам будет немного легче.

— Спасибо…

Лиам начинает говорить, но конца фразы мы не слышим. Раздается внезапный взрывной звук, и все здание содрогается, стол и компьютер летят, Коннор сбивается с ног, а остальные натыкаются спиной на стены и стулья, поскольку то, что, несомненно, является взрывом, проносится по зданию откуда-то, достаточно близко, чтобы причинить нам боль, но не настолько близко, чтобы мгновенно испепелить нас всех.

Повсюду раздаются сигналы тревоги. Лиам поднимает себя с ковра, тянется к брату и смотрит на меня с бледным и паническим лицом.

— Нам нужно убираться отсюда.

26

ЕЛЕНА

Когда я просыпаюсь, мой первый инстинкт — бороться. Я даже не успеваю понять, где нахожусь, как начинаю бороться. Что-то держит меня, и сначала мне кажется, что это человек, но, когда я пытаюсь рвануться вперед и не могу, сквозь затянувшийся туман до меня медленно доходит, что я привязана. К стулу.

Постепенно мир вокруг начинает возвращаться в фокус. Я нахожусь, кажется, на складе, вокруг меня обмотана веревка, я сижу на жестком металлическом стуле. Во рту ужасный привкус, язык словно прилип к небу, а голова раскалывается. Несмотря на это, я кручусь из стороны в сторону, ища Изабеллу. Но вижу лишь огромного темноволосого мужчину в черной рубашке, который сидит на другом металлическом стуле, на коленях у него лежит пистолет, а его взгляд буравит меня. Мне не нравится, как он на меня смотрит.

Мне вообще все это не нравится. Меня накачали наркотиками. Меня снова охватывает паника, и не только из-за ситуации, в которой я нахожусь, но и потому, что я не знаю, как наркотик может повлиять на ребенка. В голове проносятся видения пропитанных кровью простыней несколько недель назад, только на этот раз у меня нет возможности добраться до больницы, нет возможности добраться до Левина…

Левин. Острая боль ударяет мне в грудь, когда я понимаю, что это сделает с ним. С нами, если мне повезет выбраться из этой ловушки и вернуться к нему, что кажется ужасающе маловероятным. Это его худший страх: его жена и ребенок снова в опасности, в ситуации, когда он не может помочь.

Сколько времени пройдет, прежде чем он узнает? Он в Нью-Йорке. Охранники должны были вернуться, обнаружить, что нас там нет, и поднять тревогу. Я понятия не имею, сколько времени прошло, он мог уже получить звонок и вернуться в Бостон. Но я понятия не имею, какие планы у Диего. Я могу оказаться в самолете еще до того, как Левин доберется до меня, а Изабелла…

— Где моя сестра? — Я требую, слова выходят более невнятными, чем мне хотелось бы, из-за последствий наркотика. — Где Изабелла.

— Не твое собачье дело, — говорит мне мужчина, снова окидывая меня взглядом. — Не волнуйся, я уверен, что ты увидишь ее снова, прежде чем босс закончит с тем, что он запланировал.

При этих словах меня пробирает холод до самых костей.

— Что ты имеешь в виду?

— Скоро узнаешь. — Он ухмыляется, потянувшись вниз, чтобы поправить себя, когда смотрит на меня. — Знаешь, — добавляет он разговорчиво, как будто я не привязана к стулу посреди комнаты с направленным на меня пистолетом, — мне кажется, ты красивее из вас двоих. Другая выглядит так, будто готова откусить всем член, а ты… — он облизнул губы. — Ты выглядишь так, будто сосешь очень хорошо. Твои губки восхитительны.

— Я бы на твоем месте не ставила на это, — огрызаюсь я. — Что ты сделал с моей сестрой?

— Я? Ничего. Диего сказал, что мы не можем трогать вас двоих, к сожалению. Что-то там с покупателями и все такое, хотя я не вижу в этом ничего особенного, поскольку вы обе не девственницы. Но приказ босса есть приказ. — Он снова усмехается. — Он сказал, что ты главный приоритет. Он будет чертовски доволен, что нам удалось схватить вас обеих.

— Значит, Изабелла у вас. — Мне становится плохо от этой мысли. Я видела, как ее схватили до того, как я потеряла сознание, но у меня была небольшая надежда, что она сможет вырваться на свободу, что каким-то образом ей удастся избежать этой участи. Была вероятность, что мужчина лжет, чтобы раззадорить меня, такая возможность есть всегда, но я не думаю, что дело в этом. Думаю, он говорит правду.

— Диего будет чертовски рад, — повторяет он, как будто я не говорила. — Он будет чертовски рад заполучить в свои руки обеих сестер, которые выставили его дураком. Он только об этом и говорит, как сильно он вас обеих ненавидит. Как вы сделали из него дурака. Это не то, что я бы сказал перед мужчинами, которые на меня работают… но, может быть, именно поэтому у меня нет мужчин, которые на меня работают. — Он смеется, глубокий, раскатистый смех изнутри, как будто он сказал что-то особенно смешное.

Я не смеюсь, и тупо смотрю на этого идиота, и это, похоже, выводит его из себя. Он встает и направляется ко мне, держа пистолет в одной руке. Каким-то образом, может быть потому, что я знаю, что у Диего есть на меня планы, а значит, этот человек не сможет причинить мне вреда, мне удается не вздрогнуть, когда он останавливается прямо передо мной и берет мой подбородок между мясистыми пальцами.

— Очень жаль, что он не позволяет нам ничего с вами сделать, девочки, — рычит мужчина. — Я бы показал вам, что бывает, если не смеяться над мужскими шутками. — Он поднимает пистолет, прижимая дуло к моим губам, и на этот раз я не могу не вздрогнуть, потому что ужас, охвативший меня, настолько абсолютен. Диего, возможно, приказал им не причинять мне вреда, но это не спасет меня от идиота с трясущимися пальцами. Это также не поможет мне, если я пошевелюсь и напугаю его. — Я бы заставил тебя обхватить своими прелестными губками этот пистолет и посмотреть, как хорошо ты его сосешь, — шипит он. — А потом, если твое лицо останется целым и невредимым, ты могла бы повторить это на моем члене. — Его рука скользит вниз, развратно потирая себя. — В любом случае я бы кончил в твой милый ротик.

Кажется, меня сейчас вырвет. Единственное, что удерживает меня от этого, знание того, что может случиться, если я это сделаю, и тот факт, что я понятия не имею, надолго ли я здесь застряла, и как долго я просижу здесь в собственной блевотине.

— Хьюго, какого черта ты делаешь? — Другой голос доносится из дверного проема, и на этот раз я вздрагиваю. Ничего не могу с собой поделать, и я готовлюсь к выстрелу, к забвению, которое наступит после него, особенно когда чувствую, что Хьюго тоже дергается, пистолет судорожно прижимается к моему рту.

Господи, помоги мне. Я не так хочу умереть.

— Убери это от ее гребаного лица. — Человек, который идет к нам, худее Хьюго, но в его лице чувствуется властность, которой нет у Хьюго, интеллект, которого нет у того, кто стоит передо мной. — Самолет Диего только что приземлился. Он захочет их увидеть. Давай, блядь, и не пытайся выебываться, а то я скажу ему, что поймал тебя с пистолетом у лица той, кто ему больше всех нужен.

Худой мужчина кружит вокруг меня, пока говорит, разрезая веревки, привязывающие меня к стулу.

— И ты использовал веревки, а не пластиковые стяжки на ее запястьях. Черт, мужик. Надеюсь, у нее не будет ожогов…

— Она только что проснулась, — защищается Хьюго. — У нее не было времени бороться.

Худой мужчина не обращает на него внимания, поднимает меня со стула и разглядывает отстраненно, без той развратности, что была на лице Хьюго. Он задирает рукава моей футболки, осматривает руки, поднимает подол, проверяет бедра на наличие следов, и все это с клинической отстраненностью, которая говорит мне о том, что он больше беспокоится о том, что Диего разозлится, чем о том, что он может испытывать ко мне влечение.

— Иди забери другую, — огрызается он на Хьюго. — Я с ней разберусь.

И с этими словами меня выводят из комнаты.

— Не сопротивляйся, — говорит он мне, ведя меня по коридору. — Просто садись в машину, как хорошая девочка, и ты скоро увидишь свою сестру, на несколько минут, во всяком случае. Если ты будешь сопротивляться, мне придется снова накачать тебя наркотиками, а я не думаю, что тебе это понравится. Во-первых, для экономии времени они использовали ткань, а я всажу тебе иглу в шею, прямо в вену, и ты будешь спать как мертвая, пока не проснешься. Ощущения гораздо хуже, когда приходишь в себя.

На меня накатывает очередная волна тошноты, и несмотря на то, что все во мне кричит, что я должна сопротивляться, пытаться сбежать, я иду с ним, изо всех сил стараясь не отставать от его темпа, даже когда мои мышцы сводит судорогой, а онемевшие ноги спотыкаются друг о друга от, как я могу только предположить, затянувшихся последствий действия наркотика.

Я еще не умерла. Насколько мне известно, я еще не выехала из Бостона. И если есть хоть малейший шанс, что я смогу выкарабкаться, мне нужно думать о своем ребенке. Я не могу рисковать тем, что этот человек снова накачает меня наркотиками и увеличит вероятность того, что с ними что-то случится. Поэтому я делаю все возможное, чтобы не отстать от него, и не сопротивляюсь. Я сажусь в машину, у меня сводит живот и замирает сердце, потому что мне кажется, что это еще один шаг в сторону от безопасности, от шанса, что я когда-нибудь снова увижу Левина. Единственное, что не дает мне впасть в панику, это надежда на то, что мужчина говорит правду, что я скоро снова увижу Изабеллу, и что, если я сорвусь, есть шанс, что он все равно накачает меня наркотиками.

Поездка в машине кажется вечностью. Я неподвижно сижу на заднем сиденье, мои руки связаны перед собой пластиковой стяжкой, не слишком тугой, чтобы перекрыть кровообращение, но достаточно тугой, чтобы я хорошо понимала, что нахожусь в чьей-то власти. Я не сомневаюсь, что это сделано намеренно. Когда машина останавливается перед большим домом, мужчина, который забирал меня со склада, открывает дверь и берется за запястья, бесцеремонно вытаскивая меня из машины.

— Не сопротивляйся, — снова предупреждает он меня. — Диего разозлится, если мне придется тебя усмирять. Он сам этого ждет.

У меня в животе закипает страх, потому что по тому, как он это говорит, получается, будто Диего намерен причинить мне боль. Как будто он не против причинить мне боль, а большая часть моего мужества исходит от мысли, что Диего все еще видит во мне какую-то ценность, что у него есть на меня планы. Что у меня есть время, и я еще какое-то время буду физически в порядке.

Дом оказывается особняком, который либо достался Диего, либо был приобретен для него, и я, честно говоря, готова сделать ставку на оба варианта. Меня вводят в большую комнату, которая выглядит так, будто используется в качестве кабинета, с книжными полками по стенам и огромным письменным столом, и мой желудок сжимается от страха, когда я вижу Диего, сидящего за этим столом. Я впервые вижу его с той вечеринки после аукциона, на котором меня купил Левин.

Кажется, что это было целую жизнь назад. Как будто это случилось с совершенно другим человеком.

Он встает, откладывает сигару, которую курил, и вытирает руки о брюки, огибая стол и направляясь ко мне.

— Елена Сантьяго. — Диего цокает языком, стоя передо мной. — Хорхе, оставь меня с ней на минутку. — Проверь Хьюго, убедись, что он не слишком увлекся другой. Я жду ее здесь через несколько минут.

— Конечно, сеньор. — Худой мужчина, Хорхе, отступает к двери, и я чувствую еще один холодный прилив паники, когда она закрывается за ним, и понимаю, что теперь я совершенно одна с Диего.

Я не замечаю пощечины. Диего бьет меня открытой ладонью по лицу, да так сильно, что сбивает на пол. Я оказываюсь на руках и коленях, задыхаясь от боли и будучи на мгновение уверенной, что меня сейчас стошнит на дорогой ковер, лежащий передо мной. Я смотрю на него, рассеянно прослеживая ковровый узор, пока пытаюсь вернуть контроль над собой.

— Вставай, — кричит Диего, в его голосе звучит отвращение, но я не уверена, что могу это сделать. Мой живот все еще вздымается, лицо попеременно горит и болит, и мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание. — Такая чертова слабачка, — рычит он, хватая меня за локоть и поднимая на ноги. — Как такая слабая маленькая сучка умудрилась устроить моим людям веселую погоню по всему Рио? Я бы не поверил, если бы не видел, что ты стоишь передо мной.

Он снова бьет меня по той же стороне лица, снова отправляя меня на пол. Я сильно ударяюсь коленями о ковер, и глаза горят от слез. Не плачь, мысленно кричу я себе. Я не хочу плакать в его присутствии. Я не хочу доставлять ему это гребаное удовольствие.

— Где моя сестра? — Шиплю я между вдохами, пытаясь глотнуть воздуха в перерывах между вспышками боли в разбитой щеке и челюсти. — Где она?

— Скоро ты ее увидишь. — Диего отставляет одну ногу назад, как раз вовремя, чтобы я успела заметить, что на нем ботинки из крокодиловой кожи, и бьет меня по ребрам. В живот, снова в ребра, и я обхватываю себя руками, слезы наворачиваются на глаза, когда я снова и снова думаю: о боже, нет, только не мой ребенок, нет, пожалуйста, нет.

Я не могу сказать ему, что беременна. Я не представляю, что он сделает. Если он планирует продать меня, как я все еще думаю, несмотря на его отношение ко мне, он, вероятно, заставит меня сделать аборт. В любом случае, он может сделать это просто ради удовольствия причинить мне боль, независимо от того, какие у него планы. Несмотря ни на что, я не могу сказать ему об этом. Я не могу дать ему больше ничего, что он мог бы использовать против меня.

Его нога снова отдергивается, когда дверь открывается, и я вижу, как входят Хьюго и Хорхе, а между ними Изабелла. У нее разбита губа, но на лице — хорошо знакомый мне вызывающий взгляд, и я уверена, что она устроила одному из них настоящий ад, прежде чем они наконец сломались и дали ей пощечину, скорее всего, Хьюго. Не думаю, что Хорхе настолько глуп, чтобы сделать это.

Лицо Диего темнеет, когда он все это понимает, и в тот же момент я вижу, как Изабелла в абсолютном ужасе смотрит на меня, свернувшуюся калачиком на ковре, прикрывая руками живот.

— Что ты с ней сделал, гребаный монстр? — Кричит она, вырываясь из рук Хьюго, прежде чем он успевает остановить ее. Словно инстинкт, он хватает ее за волосы, наматывает их на кулак, оттаскивая назад, и она вскрикивает.

Хорхе открывает рот, чтобы что-то сказать, но не успевает. Диего выхватывает пистолет быстрее, чем я успеваю моргнуть, и выстрел на время оглушает всех нас, когда Хьюго падает на пол, истекая кровью из дыры во лбу.

— Я же говорил тебе не трогать их, — холодно говорит Диего, опуская пистолет. — Я полагаю, это Хьюго сделал это с ее губой?

Изабелла дрожит, прижавшись к Хорхе, на ее руке запекшаяся кровь Хьюго. Она отшатывается от него, как только понимает, что упала на него, и Хорхе кивает, слегка побледнев.

— Так и есть. Похоже, она доставила ему неприятности, но, конечно, это не оправдание, — быстро добавляет он.

— Конечно, это не гребаное оправдание, — выплевывает Диего. — Одна девушка доставила ему столько проблем? Нет, ему нужна была причина. Надеюсь, она того стоила.

Диего проходит мимо меня к Изабелле и берет ее за подбородок, поворачивая ее голову то в одну, то в другую сторону, не обращая внимания на тело Хьюго, лежащее у его ног. Я не могу перестать смотреть на него, на кровь, вытекающую из огнестрельного ранения на ковер.

— Убедись, что мы выплатим владельцам дома компенсацию за их ковер, — говорит Диего, осматривая лицо Изабеллы. — Не стоит быть грубыми с хозяевами.

По крайней мере, они живы. Это все, о чем я могу думать, пока лежу здесь, корчась от боли: мертвое тело всего в нескольких футах от меня, а мою сестру держит в руках человек, которого мы обе ненавидим и боимся больше всего на свете.

— Все не так уж плохо, — наконец говорит Диего. — Мне придется отложить ее продажу, пока ее раны не заживут, но человек, которому я планировал ее продать, сказал, что сможет встретиться на несколько дней позже, чем планировал, так что все может получиться. — Он отпустил ее лицо и снова повернулся ко мне. — Что касается тебя…

Изабелла открывает рот, чтобы что-то сказать, а я смотрю на нее, надеясь, что она увидит выражение моего лица. Я не думаю, что она скажет что-нибудь о ребенке, думаю, она придет к тому же выводу, что и я, но я также знаю, что она, скорее всего, в такой же панике, как и я, и в два раза чаще позволяет своему языку убежать от нее.

Диего тянется вниз, снова поднимая меня на ноги. Я не могу не вздрогнуть, а он смеется, как будто ему все это доставляет истинное удовольствие.

— Не волнуйся, — говорит он беззаботно. — Я больше не буду тебя бить. По крайней мере, пока.

Он машет Хорхе, который отводит Изабеллу в сторону, а затем подводит меня, чтобы я встала рядом с ней. Она тут же берет мою руку в свою, обе связаны одинаковыми узами, и я цепляюсь за ее пальцы, нуждаясь в чем-то, в чем угодно, лишь бы заземлить меня, не дать мне рассыпаться.

— Вы сделали из меня дурака, — жестко говорит Диего, глядя на нас обоих. — Ваша семья сделала из меня дурака. Или, по крайней мере, пыталась. Но я упорствовал. Я продолжал искать способы добиться того, чтобы семья Сантьяго поняла, что Диего Гонсалес — не тот человек, которому можно перечить. — Его глаза сужаются, когда он останавливается лицом к нам. — И теперь я преуспел.

— В чем? — Прошипела Изабелла. — Ты держишь нас здесь. Поздравляю. Ты захватил двух женщин и даже не сам, а отправил за нами своих головорезов. Ты большой и страшный человек. Но это не значит, что все кончено. Мой муж спас меня от укротителя невест. Муж Елены работал на чертов гребаный Синдикат. Думаешь, ты страшнее? — Она смеется, грубым, хриплым, гогочущим звуком, который я не уверена, что когда-либо слышала от своей сестры раньше. — Ты — ничто. И когда они придут за тобой, ты умрешь никем.

Она отшатывается назад, плюет ему в лицо, и я вижу, как Диего напрягается, как сжимает руку, физически удерживая себя от того, чтобы наброситься на нее за это. Он тянется вниз, достает из кармана носовой платок. Медленно вытирает плевок с лица, заправляет платок обратно, а затем так же небрежно, словно достает что-то с полки, делает шаг вперед и бьет меня в челюсть.

Боль пронзает меня насквозь, от ее силы комната на время начинает плыть, и я падаю спиной на книжную полку. Книги падают на пол, и я падаю, а Диего стоит и смотрит на меня с беспечным выражением лица, в то время как Изабелла в шоке вскрикивает.

— Смелые слова от смелой маленькой девочки, — усмехается он. — Я не могу наложить на тебя руку, поскольку намерен продать тебя. Но это неважно. Даже лучше, я думаю. Ты сможешь выдержать удары. Я знаю кое-что из того, что делал с тобой укротитель невест, из тех историй, которыми он известен. Уверен, ты выдержишь боль и все равно выплюнешь ее мне в лицо, если только я не сделаю с тобой что-то по-настоящему ужасное, что-то, что сделает тебя непригодной для продажи, а я не хочу этого делать. Я не могу принять полную потерю.

Я смутно слышу, что он говорит, и страх ползет по моей коже, оседая в костях от тошнотворного осознания того, что это значит. Если он вымещает свою жестокость на мне, если он готов ударить меня, а не Изабеллу, потому что планирует продать ее, значит, он не намерен продавать меня.

Это значит, что у него на меня есть другие планы. Что-то, что, я уверена, будет гораздо хуже.

— Видеть, как твоей сестре больно, — продолжает Диего, сгибая руку, которой он ударил меня, — думаю, это ранит тебя сильнее, чем твоя собственная боль. И мне очень нравится смотреть, как ты стоишь, беспомощная, пока я причиняю ей боль, которую ты заслужила. Так что если ты хочешь пощадить свою хорошенькую сестренку, то держи свой хорошенький ротик на замке. Понятно?

Изабелла вдыхает, и, когда мое зрение проясняется, я вижу едва сдерживаемый страх на ее лице. Она медленно кивает, и Диего улыбается.

— Хорошо. Я рад, что мы пришли к взаимопониманию. А теперь, если ты позволишь мне я закончу свои объяснения.

— Меня не волнует твой монолог злодея. — Я медленно поднимаюсь с пола, чувствуя, что каждая часть моего тела начинает болеть. — Просто скажи нам, что ты собираешься делать.

Диего испускает долгий, медленный вздох.

— Пожалуйста, заткнись, пока я не заткнул тебе рот. — Его темные глаза смотрят на меня, полные яда, который высасывает из меня воздух. — И то, что я дам тебе в рот, не будет тем, что ты захочешь получить в присутствии своей сестры. — Он смотрит на Хорхе.

К моему удивлению, на лице Хорхе нет выражения предвкушения похоти при мысли о том, что меня могут заставить сосать его член в качестве наказания. Его даже слегка тошнит от этой мысли, он на мгновение вздрагивает, но тут же одергивает себя, пока его босс не заметил этого. Это вселяет в меня надежду. Чтобы ни привело Хорхе к работе на Диего, ему, похоже, не нравится насилие над женщинами, он не хочет причинять мне боль, и уж тем более не хочет насиловать меня. У меня есть маленькая, бесконечно малая надежда, что это может сработать в мою пользу.

— Вы заплатите за то, что сделали, — продолжает Диего, глядя на нас двоих. — Ваша семья заплатит за время, которого вы мне стоили, за прибыль, которой вы меня лишили, за уважение, которое вы растоптали. Мне должны были дать невесту, а вместо этого из меня выкачивали ресурсы, людей и время. У меня украли Изабеллу, а потом ваша семья имела наглость попытаться отказать мне в Елене, а потом и ее украли. Я пытался возместить свои потери, продав ее, но меня обманули. — Его щеки краснеют, пылая от гнева, когда он перечисляет грехи, совершенные моей семьей против него. — Я получу свое воздаяние. И оно уже началось.

Я вижу, как Изабелла слегка побледнела при этих словах.

— Что ты имеешь в виду? — Спрашивает она тоненьким голоском, дрожащим по краям, прежде чем я успеваю ответить. — О чем ты говоришь?

Я знаю, что она думает о Найле, об Эшлинг. Мой желудок скручивается при мысли о том, что моей племяннице причинят вред, но я не думаю, что Диего стал бы возражать против этого. Более того, я уверена, что он этого не сделает.

Диего отворачивается от нас и направляется к столу, где открывает папку и достает стопку глянцевых фотографий. У меня сводит живот при мысли о том, что на них может быть изображено.

Мне не придется долго ждать, чтобы узнать это.

— Хорхе, — зовет он через плечо, раскладывая их на столе. — Приведи сюда девочек, чтобы они могли посмотреть.

На этот раз ни Изабелла, ни я не сопротивляемся, когда Хорхе подталкивает нас к столу. Теперь я понимаю, почему Диего считал, что ему нужен только один человек, чтобы охранять нас обеих. Я не буду сопротивляться из страха, что Диего может применить ко мне еще больше насилия, даже если он не знает, что это скорее из страха за моего ребенка, чем за себя, а Изабелла не будет сопротивляться, потому что знает, что он выместит свой гнев на мне. Это идеальный план, на его собственный извращенный лад.

Мы медленно подходим к столу, и, когда я вижу, что передо мной, я слышу придушенный крик Изабеллы, и желчь поднимается у меня в горле, кислотная и жгучая.

— Нет, — шепчет Изабелла. — О Боже, что это?

На первых фотографиях — особняк, похожий на дом нашего детства, обгоревший и местами разбитый от выстрелов, похожий на руины военного нападения. Но другие гораздо хуже.

Это охранники, изуродованные, обожженные и застреленные. И еще пара — мужчина и женщина средних лет, одетые в очень красивую одежду, изуродованные до неузнаваемости и явно мертвые. Никто не мог выжить после того, что с ними сделали. Желчь бурлит в горле, и я не могу ее остановить. Изабелла задыхается, с ее губ срывается всхлипывающий стон, и я краем глаза вижу, как она дико смотрит на Диего.

— Этого не может быть, это не…

— Ваши родители? — Диего смотрит на нее с самодовольной улыбкой. — Так и есть. Это твой дом, твои стражи, твои родители. Начало моей мести. Пока ты ходила по магазинам, наслаждаясь свободой, которую купили тебе эти мужчины, которых ты так любишь, ирландец и русский, твоих родителей пытали. Говорили, что следующими будут их дети. Их внуки. Что я не остановлюсь, пока линия Сантьяго не будет стерта с лица земли, а земля не засыплет ее солью. — Его рука вырывается и хватает Изабеллу за подбородок, его взгляд темнеет. — Ты понимаешь, что я говорю?

— Ты убьешь нас, — шепчет Изабелла, ее голос трещит от едва сдерживаемых слез, и Диего смеется, глубоким и грохочущим смехом, который, кажется, заполняет всю комнату вокруг нас.

— Вряд ли. — Он широко улыбается. — По крайней мере, не я. Но я заставлю тебя заплатить. И поскольку эти ирландские короли были настолько глупы, что заключили союз с твоим отцом, они тоже заплатят. Я уничтожу их и заберу их территорию. Бостон будет принадлежать картелю Гонсалеса, когда я закончу.

Изабелла смеется, не хриплым, издевательским гоготом, как раньше, а пустотой и надрывом.

— Ты дурак, — презрительно говорит она. — Дурак, мать твою, если думаешь, что сможешь захватить территорию Королей, что сможешь победить братьев Макгрегор, семью, чей король чуть не лишил Братву и мафию территории Нью-Йорка, пока Виктор не разгадал их план. Ты ничто по сравнению с ними. Коннор и Лиам уничтожат всех твоих людей и помочатся на твой труп, прежде чем ты возьмешь Бостон…

Диего протискивается мимо нее, его рука обвивает мои волосы, и он с силой тащит меня в одну сторону, заставляя опуститься на колени на ковер, когда я вскрикиваю.

— Еще одна твоя грубость, — шипит он на Изабеллу, — и мы все устроим небольшое представление, когда я заставлю твою сестру ублажать мою охрану. Понятно? И если ты не извлечешь из этого урока урок, то следующим членом, который я засуну ей в рот, будет мой. А после этого…

— Хорошо! — Изабелла покачала головой, впиваясь зубами в нижнюю губу. — Я поняла.

— Правда, надеюсь, что нет. — Диего угрожающе ухмыляется. — Надеюсь, ты снова заговоришь, и я смогу насладиться тем, как твоя великолепная сестренка плачет, пока ее заставляют ублажать Хорхе.

Изабелла сжимает челюсти. Я вижу, как все слова зажаты в ее стиснутых зубах, все, что она хочет выплеснуть в него, но не делает этого. Она молчит, а Диего снова издает этот тихий звук.

— Жаль. Но мы еще не закончили, так что время еще есть. — Он отпускает мои волосы, но не делает ни малейшего движения, чтобы поднять меня с колен, и я не смею пошевелиться.

— Видите ли, — продолжает он с той же злобной улыбкой на лице, — ваши короли и их помощник, храбрый бывший убийца, который был так увлечен красавицей Еленой, попали в ловушку. На самом деле… — он сверился с часами, — эта ловушка, возможно, уже сработала.

Изабелла смотрит на него, ее лицо пепельное, и я знаю, что мое должно выглядеть точно так же. Я чувствую, что дрожу всеми частями тела, до самых костей, дрожу от страха, стоя на коленях и гадая, какую ужасную вещь он скажет дальше. Я должна была бы плакать, раствориться в слезах от того, что мы видели на тех фотографиях, но я не могу даже заплакать. Я уже прошла через это, шок распространяется по мне, пока все, что я чувствую, это оцепенение, дрожащий холод.

— О чем ты говоришь? — Требует Изабелла, и Диего усмехается.

— События развивались следующим образом. Мои люди подобрали вас, как им и было велено. Вас держали и накачивали наркотиками, пока мы ждали, пока все соберется воедино. Конечно, как только ваша незадачливая охрана обнаружила, что вас похитили, как только они отвернулись, а мы ждали этого момента, они сообщили об этом Найлу, который, в свою очередь, позвонил Левину, который немедленно вылетел на частном самолете Виктора Андреева обратно в Бостон, и к этому моменту Найл начал мобилизацию Королей все, чего мы ожидали. К тому времени, когда мой самолет приземлился и вас, девочки, привезли ко мне, мужчины, желающие защитить вас и свою территорию, в разной степени обеспокоенности, в зависимости от того, кого вы спросите, собрались, чтобы попытаться придумать план, отличный от того, который они первоначально разработали. И, конечно, я был готов к этому, как и ко всему остальному.

— Что ты имеешь в виду? — На этот раз моя очередь говорить, моя очередь шептать это тихим, дрожащим голосом. Я не уверена, что хочу знать, что он имеет в виду, но мне нужно знать. Мне нужно знать, что происходит, насколько все плохо.

— В штаб-квартире королей произойдет взрыв. Это может убить их, а может и не убить. — Диего пожимает плечами, как будто говорит о возможности дождя. — Кого-то убьет, а кого-то нет. В этом-то и прелесть, вы не знаете, живы ли те, кого вы любите, в эту минуту или нет, поскольку я ожидаю, что взрыв прогремит в любой момент. Я надеюсь, что хотя бы Левин выживет, для моих же целей, хотя я буду рад, если остальные погибнут. Особенно Найл, ведь для меня будет самой сладкой местью узнать, что твой муж, который помешал мне с самого начала, мертв от моей руки. — Диего улыбается Изабелле. — Но, конечно, в любом случае все они рано или поздно умрут.

— Они пережили и худшее. — Изабелла вздергивает подбородок, но в словах уже нет прежнего яда. Не знаю, из страха ли это за меня или потому, что она уже не так уверена, как раньше, но возможность последнего только усиливает мой страх.

— Конечно, они это сделали. Но, как я уже сказал, это не имеет значения. У меня есть люди, которые направляются к вашему дому, чтобы уничтожить оставшуюся охрану и забрать твою дочь. Если Найл выживет, он сможет наблюдать вместе со мной, как я убеждаюсь, что ваш ребенок мертв, это начало тех шагов, которые я планирую предпринять, чтобы в живых не осталось крови Сантьяго. После этого я убью его, а тебя отправлю к новому хозяину, который с удовольствием позаботится о том, чтобы твои оставшиеся дни были настолько болезненными и унизительными, насколько это вообще возможно.

— Ты чудовище, — шепчет Изабелла, и когда я поднимаю глаза, то вижу, что по ее щекам катятся слезы. Я вижу, как опускаются ее плечи, как из нее уходит вся борьба, и в этот момент я понимаю, что мы в полной заднице. Моя сестра, та, которая отказывалась сдаваться, чтобы не делал Диего, которая выжила, пока Найл не смог добраться до нее, которая всю свою жизнь бросала вызов всем и вся, кто осмеливался говорить ей, что ее жизнь должна быть какой угодно, только не под ее собственным контролем, сломлена.

Слезы текут и по моим щекам, руки сцеплены на коленях, пока я не перестаю их чувствовать, а боль в лице и теле отражается в сердцебиении. Я чувствую, как Диего обхватывает меня за руку, тащит к себе, и я не сопротивляюсь. Я не могу. Я знаю, что он собирается рассказать мне, что будет со мной дальше, и я не хочу этого знать. Мое сердце разрывается от боли за Изабеллу, за Найла, за их семью и за нашу… и я знаю, что, когда я услышу, что будет дальше, все разобьется вдребезги.

Диего протягивает руку, и на этот раз я не могу не вздрогнуть. Он усмехается, нежно прикасаясь к моему лицу, на этот раз пальцы скользят по уже запекшейся плоти в том месте, где он ударил меня.

— Прекрасная, невинная Елена. Ты была бы прекрасной невестой для меня, раз уж мне отказали в твоей сестре. Ты самое совершенное создание, не зря же главные короли пекутся о тебе. Ты принесла бы мне много денег, если бы тебя продали одному из тех, кто так хотел сломать дочь Сантьяго, лишить ее невинности всеми доступными им способами. Твой русский убийца украл у меня и то, и другое. А теперь я украду у него все.

— Пожалуйста, не причиняй ему вреда. — Слова прозвучали шепотом. — Пожалуйста. Мне все равно, что ты со мной сделаешь. Но, пожалуйста, не трогай Левина.

Диего смеется.

— Такое милое чувство. Но дело в том, милая девочка, что, причинив боль тебе, я причиню боль и ему. Я провел свое исследование о твоем храбром убийце. Я прекрасно знаю, что его задевает. И я знаю, что было сделано с его первой женой и ребенком.

У меня чуть колени не подкосились от такого заявления. Не могу представить, какое выражение появилось на моем лице, но что бы это ни было, оно явно радует Диего.

— О, ты думаешь, я не знал? — Он просит Хорхе оттащить Изабеллу назад, подальше от меня, чтобы между нами осталось пространство. Так что мне не за что ухватиться, когда он делает шаг вперед, одна рука все еще на моем покрытом синяками лице, а другую он прижимает к моему животу. — Я прекрасно знаю, что твой убийца был очень занят в Рио. Достаточно занят, чтобы положить в твой живот ребенка, которого я собираюсь вытащить.

На этот раз мои колени действительно подгибаются. Я чувствую, как они поддаются, как начинаю опускаться на пол, а Диего ловит меня, обхватывает за талию и притягивает к себе, насмехаясь.

— Я позволю храбрецу Левину вновь пережить ужасы своего прошлого. Конечно, из-за моего обращения с тобой сегодня ты уже могла потерять ребенка, но это не главное. Важно визуальное восприятие. Если Левин выжил после взрыва, то, как только он и остальные узнают, где вас держат, они придут сюда. Конечно, им понадобится время, чтобы понять это. К тому времени, как он это сделает, он попадет в ловушку моего собственного изготовления, как раз вовремя, чтобы мои охранники поймали и подчинили его, и он сможет посмотреть на сцену убийства своей первой жены, но на этот раз в реальном времени.

Пальцы Диего провели по моим волосам.

— Я попрошу своих охранников вскрыть тебя, пока он наблюдает, чтобы он видел, как ты истекаешь кровью на кровати. Я заставлю его наблюдать за каждым мучительным моментом, как, по моим сведениям, была убита его первая жена. А потом, как раз перед тем, как последние остатки жизни покинут твои глаза, я прикажу в него выстрелить, чтобы ты увидела, как он умирает, наблюдая за тобой. — Диего хрипит, притягивая меня к себе еще крепче, и, к своему ужасу, я чувствую, что он весь напрягся, возбужденный всей его длинной речью. — Разве это не поэтично, милая девочка? Вы двое, умирающие вместе. Твоя сестра, конечно, останется, но не волнуйся. Я позабочусь о том, чтобы она не смогла родить еще одного ребенка до того, как попадет к новому хозяину, а он, во всяком случае, в конце концов жестоко издевается над ней до смерти. Я знаю о его уникальных вкусах. Я уже продавал ему девушек.

Я чувствую, что не могу до конца осознать весь ужас того, что он мне рассказал, и я никак не могу взять себя в руки.

— Ты чудовище, — шепчу я, слезы все еще текут по моему лицу, скапливаясь между губами и стекая по подбородку. — Ты действительно убийца детей? Эшлинг? Я не могу… пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста. Я сделаю все, что ты захочешь. Все, что угодно. Я… ты хочешь меня? Я могу быть твоей. Пожалуйста.

Изабелла шепчет мое имя с другого конца комнаты, но это не предупреждение. Я слышу по ее голосу, что это не более чем усталая мольба о том, чтобы я ничего не делала, когда это уже не имеет значения. Я знаю, что это неважно, еще до того, как Диего что-то скажет, потому что понимаю: если бы это было так, Изабелла предложила бы себя. Мы обе….мы согласились бы на все, если бы это означало, что наши дети, мужчины, которых мы любили, живы.

— У меня есть то, что я хочу, — говорит Диего, повторяя то, к чему я пришла несколько минут назад. — У меня есть именно то, чего я хочу. Вы двое, под моей властью, инструменты моей мести. Когда я уничтожу мужчин, которых вы любите, ваши семьи, когда я положу конец каждому Сантьяго, когда я отомщу плотью, кровью и слезами, я получу то, чего хочу. — Он улыбается мне. — Ни одно удовольствие, которое вы могли бы мне предложить, ни одна из вас, не сравнится с этим.

Он кивает Хорхе, который делает шаг вперед и обхватывает мои запястья руками, оттаскивая меня назад, чтобы я стояла рядом с Изабеллой.

— Разумеется, вы будете находиться в разных комнатах. Я не хочу, чтобы вы устраивали заговоры, и, конечно же просто потому, что разлука сделает все это намного тяжелее для вас обоих. — Улыбка по-прежнему не сходит с его лица. — Мне не терпится посмотреть, как все это будет происходить. Все так прекрасно совпало для меня.

С этими словамион снова кивает Хорхе, который подталкивает нас обоих к двери. Я чувствую твердость в его руках, побуждающих нас идти вперед, и с новой волной отчаяния понимаю, что его не удастся убедить помочь нам. Возможно, он не захочет причинять нам больше боли, чем это необходимо, и будет сопротивляться, если ему прикажут изнасиловать кого-нибудь из нас, но он не станет орудием нашего побега. На данный момент я не думаю, что таковое существует. Я думаю, что все кончено. Надежды не осталось, разве что Левин, Найл и их прикрытие придут за нами, и даже тогда, я знаю, Диего ожидает этого.

Я думаю, что надежда потеряна. Я никогда раньше так не сдавалась.

Это хуже, чем что бы то ни было. Это похоже на смерть.

И очень скоро мне ничего не останется, кроме как сдаться.

27

ЛЕВИН

Я слишком хорошо знаю, что сейчас переживает Лиам — пожар на одном из складов Королей, который едва не привел к гибели его и его брата.

— Пошли, — резко говорю я и направляюсь к двери, Нико следует за мной по пятам. — Подними Коннора как можно осторожнее.

Я вижу, как Найл, спотыкаясь, поднимается на ноги, из его руки, по которой что-то ударило, течет кровь, а Джейкоб стонет, перекатываясь на руках и коленях. Сейчас нет времени оценивать травмы, пока никто не умер, но я слышу, как Коннор ворчит от боли, и точно знаю, что ему хуже всех из нас. По крайней мере, это уже что-то. Никто не погиб, никто не получил серьезных ранений. Я понятия не имею, должен ли был взрыв убить нас, по некомпетентности ли мы выкарабкались из него, или же он был угрозой, но сейчас это неважно. Главное — выбраться.

Открыв дверь, я сразу понимаю, что нам придется искать другой путь.

Мы находимся на пятом этаже, а часть нижних этажей и путь к лестнице и лифту разнесены. Я вижу, что дым начинает подниматься вверх, в ушах визжат сигналы тревоги, и чувствую тошнотворный страх в животе, когда отступаю, приказывая всем подойти к окну.

— Посмотрите, цела ли пожарная лестница. Не думаю, что мы сможем выбраться другим способом.

Лиам ругается под нос, рука Коннора перекинута через его плечо, и он кивает Джейкобу, который идет посмотреть в окно. Судя по тому, как неестественно вывернута нога Коннора, кажется, что она сломана.

— Нам понадобится двое, чтобы спустить его вниз, — категорично заявляет Лиам, когда Джейкоб поворачивается и кивает.

— Пожарная лестница все еще цела. Должно быть, взорвалась с другой стороны. Я помогу спустить Коннора, — добавляет Джейкоб, показывая Лиаму, чтобы тот подвел Коннора к нему. — Остальные в тыл.

Мы с Нико киваем, причем Найл держится рядом с Лиамом и помогает ему подойти к Джейкобу и окну, пока Джейкоб прикрывает свою руку частью рукава и выбивает из нее остатки битого стекла. Это будет медленно, я знаю это, и я слишком хорошо понимаю, что за дверью все еще визжит сигнализация.

— Там внизу пожар, — говорю я остальным, стараясь говорить как можно спокойнее. — Будьте осторожны с ним, но нам нужно спешить. Окна выбиты, и в зависимости от того, насколько далеко распространился огонь, нам будет трудно спуститься по пожарной лестнице.

Джейкоб кивает, бросая на меня взгляд, пока он берет Коннора за верхнюю часть бедер, стараясь не задеть нижнюю часть его раненой ноги, когда тот начинает вылезать из разбитого окна. Стекло имеет острые края, и одно неверное движение может привести к тому, что человек, проходящий через него, порежется множеством неприятных способов.

У нас нет столько времени, сколько нужно. Джейкоб вздрагивает, когда стекло задевает его рукав, разрывает его и кожу, пуская струйки крови по руке, но он не останавливается. Он отступает назад, поддерживая Коннора, и Лиам проходит остаток пути мимо брата, чтобы вместе с Джейкобом сесть на пожарную лестницу, когда Лиам начинает выбираться наружу.

— Подожди! — говорит Джейкоб, вздрагивая, когда пожарная лестница сдвигается. — Черт. Она не такая уж и устойчивая. Три человека не могут находиться на этой платформе.

— Ты не сможешь спустить его один. — На лице Лиама появились зачатки паники, и я знаю, что он хочет убраться отсюда. Я видел его выражение, когда упомянул об огне. — Тебе нужно…

— Черта с два я не смогу, — рычит Джейкоб. — Я понесу его вниз. Я справлюсь. Подождите, пока я спущусь на несколько ступенек, а потом выходите. По одному человеку на платформу.

Я вижу, что Лиаму требуется все, чтобы не спорить. Он кивает, вверяя жизнь брата в руки Джейкоба, человека, которого Лиам знает совсем недолго, но который следил за Коннором в течение многих лет, когда тот руководил своей бандой в Лондоне под именем Уильям.

— Мы с Нико пойдем последними, — говорю я Лиаму, который качает головой.

— Это ваши жены у Диего, ты и Найл. Идите следующими.

Я открываю рот, чтобы возразить, но Лиам бросает на меня взгляд, который мгновенно заставляет меня замолчать, и я киваю.

— Хорошо, — соглашаюсь я, и Лиам отступает назад, давая нам с Найлом место, чтобы подождать, пока Джейкоб подаст сигнал, что следующий из нас может выходить.

Когда он подает сигнал, Найл предлагает мне идти первым, и у нас нет времени спорить. Я выхожу на платформу и сразу же понимаю, что именно имел в виду Джейкоб. Она кажется шаткой, как будто взрыв частично сместил ее, и я смотрю вниз, чтобы увидеть Джейкоба на полпути к земле.

— Я дам знать, когда на перекладинах останусь только я, — говорю я Найлу, и он кивает, выглядя немного бледным. Сигналы тревоги звучат так громко, что нам приходится кричать, чтобы их услышали, а воздух начинает наполняться дымом. У нас не так много времени.

Когда Джейкоб опускается на землю, Коннор все еще перекинут через плечо, а я уже на полпути, я поднимаю руку, и вижу, как Найл выходит, но пожарная лестница опасно раскачивается.

Блядь.

Я спускаюсь быстрее. Другого выхода нет. Когда мои ноги касаются бетона, я отступаю назад, и жар от здания и огня внутри него волнами исходит от меня, когда я двигаюсь к Джейкобу и Коннору, который выглядит так, будто близок к тому, чтобы потерять сознание от боли.

Найл спускается вниз, затем Лиам. Нико спускается последним, и он уже в двух шагах от бетона, когда пожарная лестница вдруг застонала, болты открутились, и она покачнулась в одну сторону. Нико прыгает. Его ноги приземляются, и он с ворчанием опускается на руки и колени, после чего поднимается и быстро отступает назад, выглядя таким же смущенным, как и все остальные.

— Я вызвал машину, — говорит Джейкоб. — Две. Мы перегруппируемся в поместье. Бет придется заново отправить нам координаты, не думаю, что телефон Коннора добрался до места. Возможно, они все еще у Лиама…

— Есть, — подтверждает Лиам, проверяя свой телефон. — Давайте доберемся до поместья и поговорим.

***

Прибыв на место, мы укладываем Коннора в кровать, а Сирша уже звонит доктору, чтобы тот приехал. Ана выглядит так, будто может потерять сознание, когда Лиам объясняет ей, что произошло, но он велит ей оставаться с Сиршей и Коннором и присматривать за Эшлинг.

— У нас нет времени обсуждать все это сейчас, — мягко говорит он ей. — Мы еще поговорим, когда все закончится.

Я вижу, что ей трудно с этим смириться, учитывая краткую версию событий, которую мы объяснили. Но у Аны было время привыкнуть к этой жизни, и она кивает, хотя я вижу, что она сдерживает свое беспокойство и страх.

Мы перегруппировываемся в кабинете Лиама, и он проводит рукой по лицу, глядя на координаты в своем телефоне.

— Я пойду, — сразу же говорю я. — Я привык проникать в здания. Я могу…

— Ты не пойдешь один, — твердо говорит Лиам, прежде чем я успеваю договорить. — Нет ни единого шанса. Это слишком опасно.

— Безусловно, слишком опасно, — соглашается Найл. — И, кроме того, я не отпущу тебя одного. Ты же знаешь. Там и моя жена. Моя семья под угрозой.

— Я знаю. — Я провел рукой по волосам. — Вот почему я не пошел искать его, как только колеса коснулись асфальта, и я вернулся в Бостон. Это и твоя борьба тоже.

— Это наша — тихо говорит Лиам. — Он видит в Королях противника, ответственного за то, что произошло с тех пор, как мы заключили союз с Сантьяго. Ты же не думаешь, что он не придет и за нами? За моей семьей и семьей Коннора? Он уничтожит нас всех, если сможет. Еленой и Изабеллой дело не ограничится…

Мой телефон в кармане пикает, один раз, потом два, и я достаю его, сжимая челюсть, когда вижу, что это неизвестный номер.

Я подношу палец к губам, отвечая, и в трубке раздается резкий голос с акцентом.

— Я вижу, ты жив, ассасин. Они все спаслись или только ты?

Я ничего не отвечаю, стиснув зубы, а с другого конца раздается глубокий смешок.

— Отлично. Храни свои секреты. Для меня это не имеет значения, скоро я узнаю, скольких мне еще нужно убить. Ты — тот, на кого я больше всего надеялся, что останется в живых, ты — главная фигура в моей маленькой игре в месть. Итак, вот правила, Левин Волков. Полагаю, ты уже нашел, где я остановился, у тебя умная банда преступников, с которой ты бегаешь, но если нет, то я уверен, что ты скоро это поймешь. Приходи, чтобы найти меня, и приходи один. Если же ты не последуешь инструкциям… что ж, я не могу обещать, что твоя красавица-жена умрет быстро, но, как ты, я уверен, знаешь, есть множество способов заставить человека умирать гораздо медленнее. Я слышал, ты даже сам применял некоторые из них в прошлом. И при этом все считают тебя хорошим человеком. — Голос затихает. — Приходи один, Левин. — Слова повторяются, ровные и тяжелые. — Или мы сыграем в другую игру — сколько времени может прожить человек без плоти, прежде чем начнет умирать?

Меня тошнит от этого. От всего этого, от каждого слова. Я не произношу ни одного слова, рука сжимает телефон так крепко, что кажется, он может сломаться, и я слышу последний смешок, прежде чем линия обрывается.

Мне требуется мгновение, чтобы опустить трубку. Меня трясет от мелкой, яростной ярости, которая пронизывает каждую частичку моего тела, и я вижу, как она отражается на лицах остальных, и они тоже понимают, насколько я зол.

— Это был Диего. — Найл не задает вопрос. — Что он сказал?

Я передаю разговор остальным и вижу, как та же ярость отражается на лице Найла и, в меньшей степени, остальных, когда я заканчиваю говорить. Я чувствую, как на меня наваливается туман ярости и горя, как это близко к тому, как я потерял Лидию и нашего ребенка, и давит на меня так, что кажется, будто я могу быть раздавлен им. Это слишком личное, как предупреждал меня Джейкоб, но я не могу позволить им уйти без меня. Я не могу полностью доверить это другим.

Я должен быть рядом с ней.

— Мы все поедем, — твердо говорит Лиам, когда проходит несколько секунд. — Кроме Коннора, конечно, не думаю, что он сможет передвигаться еще какое-то время. Но ты, я, Найл, Джейкоб и Макс отправимся по координатам, указанным Бет.

— Мы должны найти способ обойти его настойчивое требование, чтобы я пришел один.

Лиам кивает.

— У меня есть план на этот счет. Бет упоминала, что может манипулировать системой безопасности. Ты войдешь первым, сделаешь вид, что ты один, и предложишь обменять себя на Елену. Доберешься до нее, будешь заговаривать Диего. А потом, когда Бет убедится, что они нас не засекут, остальные, с подкреплением пойдут следом. — Он оглядывает комнату. — Все согласны?

Это лучший план, который я могу предложить. Мы несколько раз обдумываем его, ищем дыры или потенциальные пути, по которым он может пойти не так, ищем альтернативы. Времени на обсуждение не так уж много, и как только становится ясно, что мы достаточно хорошо понимаем, что даст нам наилучшие шансы, используя план Лиама, нам ничего не остается делать, как готовиться к отъезду.

— Джейкоб отправит сообщение остальным людям, — говорит Лиам. — Пойдемте и подготовимся. Нельзя терять время.

***

Мы, конечно, не можем подъехать прямо к дому, где их держит Диего. Машина припаркована достаточно далеко, так что, если у Диего и есть патрули, они вряд ли ее обнаружат. Лиам и остальные держатся в стороне, а я начинаю пробираться к дому.

У меня с собой только мой обычный пистолет. Мне кажется, что вскоре после того, как я доберусь до дома, меня все равно разоружат, так что не было никакого смысла вооружиться. Я просто намерен убедиться, что получу его обратно, когда все закончится.

У входа в особняк, который можно назвать особняком, стоят несколько крепких охранников. Я подхожу к ним, чувствуя напряжение в каждой линии своего тела, но сохраняя при этом такое же безучастное выражение лица, как и всегда. Если я мог сохранять покер-фейс в Рио-де-Жанейро, то смогу сделать это и сейчас.

Охранники мгновенно подаются вперед, когда я приближаюсь.

— Какого хрена тебе надо? — Огрызается один из них, и я одариваю его легкой ухмылкой, которая совершенно не сочетается с яростью и страхом, сковывающими каждый сантиметр моего тела.

— Левин Волков, пришел повидаться с Диего. Он позвонил и попросил встретиться лично. Как видите, я пришел один, как и было велено. — Я указываю на пустое пространство вокруг и позади себя, и охранник сужает глаза.

— Подожди.

Все как обычно. Они связываются по рации, получают ответ, что я говорю чертову правду, и ведут меня в дом. Я уже проходил через эту песню и танец, и, хотя я искренне надеюсь повесить эту шляпу после того, как вытащу отсюда Елену, я также надеюсь, что проживу достаточно долго, чтобы сделать этот выбор. Это так же знакомо мне, как старая хореография. Я следую их примеру и позволяю вывести себя в фойе. Я даже отдаю свой пистолет, запоминая лицо человека, который забирает его у меня.

Я всажу в него пулю еще до конца ночи.

Эта мысль успокаивает меня. Это я могу сделать. Это мне знакомо. Притвориться, что соглашаюсь со всем этим, притвориться, что у меня нет никаких идей хотя, думаю, Диего достаточно проницателен, чтобы понять, что я не пойду на это без какого-либо плана. Хотя, возможно, он делает ставку на то, что я достаточно беспокоюсь за Елену, чтобы не иметь запасного плана.

Это был бы лучший исход.

Охранники ведут меня в кабинет, расположенный слева. На ковре кровь, и я чувствую, как сжимаются мои кулаки, надеясь, что это не кровь Елены или Изабеллы. Если это так…

Спокойно, Волков. Время для насилия будет позже. Сейчас время для разговоров.

Охранники держат меня на одной стороне комнаты, и через мгновение дверь открывается, и входит Диего. Он сразу же замечает меня, довольная ухмылка расплывается по его лицу, и он останавливается передо мной.

— Волков. Как хорошо, что ты пришел. Конечно, я так и планировал, учитывая, что у нас есть твоя жена.

— Лучше бы она была в целости и сохранности, — рычу я на него, сузив глаза. — Если ты хоть пальцем ее тронешь…

Диего пожимает плечами.

— Ну, понимаешь, у нее есть уже несколько синяков. Они были необходимы, она вела себя довольно вызывающе. Ее сестра, еще более, и я быстро сообразил, что лучший способ заставить сестру замолчать, это причинить Елене боль. Не волнуйся, — добавляет он, когда я сжимаю челюсть, — она не сильно пострадала. Несколько синяков здесь и там никому не повредили. Что еще с ней случится, еще предстоит узнать.

Он смотрит на охранников.

— Он пришел один?

Они кивают, и по моим жилам течет струйка облегчения. По крайней мере, они купились. Это первая часть нашего плана, и если он работает до сих пор, то у нас есть шанс.

— Я хочу увидеть Елену. — Я стараюсь, чтобы мой голос был ровным, твердым, но это трудно. Потребность увидеть ее бьется у меня под кожей, как второй пульс, бешеная, отчаянная потребность. Я должен сам убедиться, что с ней все в порядке.

— Конечно, ты хочешь, — говорит Диего почти покровительственно. — Она жива.

— Ты простишь меня, если я не поверю твоему слову?

Диего выдыхает и смотрит на меня.

— Какие у тебя планы, Волков? Что ты пришел предложить мне? Что ты сделаешь ради своей красавицы-жены?

Что угодно. Это не то, что я говорю, но это правда. Так было всегда, с того момента, как я увидел ее и распознал в ней силу, которой не ожидал, хотя и не мог признать.

— Я — причина того, что произошло с тех пор, как ты забрал Елену у ее отца. Я выдал себя за другого человека, чтобы купить ее на твоем аукционе. Я убил людей на том самолете и вытащил ее из обломков после крушения. Я сохранил ей жизнь на пляже в Рио. Я доставил ее в Бостон. Это я должен быть в ярости. Так что отпусти ее и получишь меня. Делай со мной все, что хочешь. Пытай меня до смерти, мне все равно. Я слышал, у ваших, картелей, есть несколько креативных способов сделать это, делай, что хочешь. Покажи мне, чем ты хуже гребаного Синдиката, потому что, скажу я тебе, я видел, как они вытворяют ужасное дерьмо.

Это все бравада. Я не хочу выяснять, какие у Диего есть идеи о том, как заставить человека умирать медленно. Я вообще не хочу умирать, особенно в творческой и продолжительной манере. Но если это означает вытащить Елену отсюда, я это сделаю. Я сделаю для этого все на свете. Я готов страдать от чего угодно. И я думаю, что Диего видит это, верит мне, потому что на его лице появляется странное выражение.

— Впечатляет, — говорит он, медленно хлопая в ладоши. — Поистине та речь, на которую я надеялся. Тогда идем. — Он кивает стражникам. — Проводите нашего храброго ассасина наверх.

У меня нет иммунитета к страху. Даже страх смерти, который я уже давно потерял, может появиться вновь, когда речь заходит о средствах ее достижения. Но я умею с ним справляться. Управлять им. Я запихиваю его глубоко в себя, чтобы разобраться с ним позже, если у меня будет время. Я думаю о Елене, и только о ней.

Она — все, что имеет значение.

Мы поднимаемся по высокой и винтовой лестнице на третий этаж дома, в дальнюю комнату в длинном коридоре комнат. Дверь открывается, и то, что я вижу, когда вхожу внутрь, похоже на удар в живот. На мгновение из меня буквально высасывают воздух, как будто кто-то дотянулся до меня и сжал. Как будто передо мной мой худший кошмар, и я, должно быть, побледнел, потому что сзади меня раздается восхищенный, маниакальный смех Диего.

— Я слышал о твоем покер-фейсе от Васкеса, — говорит он довольным голосом. — Мне стало интересно, что нужно сделать, чтобы вызвать в тебе хоть капельку эмоций. Я надолго запомню этот момент.

— Левин…

Елене не заткнули рот. Ее губы раздвигаются, она шепчет мое имя, и это ломает что-то внутри меня, так же, как и ее вид.

Она лежит на кровати, раздетая догола и привязанная за запястья и лодыжки к столбикам. В комнате находятся еще трое мужчин: двое охранников, наблюдающих за ней с откровенно развратными выражениями на лицах, голодные, как собаки, уставившиеся на тарелку с бифштексом, и один более высокий и худой мужчина, который выглядит настолько неловким в этой ситуации, насколько ему это позволительно, учитывая, что в комнате находится его босс.

Неприятно, что эти мужчины видели мою жену обнаженной. Мою. Мою, блядь. И что они, скорее всего, сами ее раздели, что они…

— Они трогали ее? — Я смотрю на Диего, и мне кажется, что он слышит в этом голосе ярость, едва сдерживаемую жестокость, потому что он отвечает без колебаний.

— Нет, — говорит он просто. — Ее не трогали таким образом. Я не позволял. А Хорхе питает отвращение к изнасилованиям, — он указал на худого мужчину, — поэтому я доверил ему проследить, чтобы с твоей умопомрачительной женой ничего не случилось, пока меня не будет. Что же касается того, что они сделают с собой, когда уйдут с памятью об этом… — Диего облизнул губы. — Могу только представить, сколько раз они будут воображать то, что мы видим сейчас перед собой.

Никогда еще я не был так благодарен за годы обучения в Синдикате, как сейчас. Только это удерживает меня от того, чтобы не сорваться, не броситься на Диего и не свести на нет всю работу, которую я проделал, чтобы оказаться здесь, чтобы потянуть время. Дело не только в том, как непринужденно он это сказал, или в наготе Елены, но и в синяках, которые я вижу на ней. На ее лице, на щеках и челюсти, на ребрах, на животе, и страх за нашего ребенка распространяется по мне, как болезнь, когда я смотрю на нее.

— Все хорошо, — шепчет Елена, ее голос немного ломается, и я прекрасно знаю, что это не хорошо. Но она пытается меня утешить. Она утешает меня, когда сама обнажена и привязана к кровати.

Это заставляет меня краснеть от ярости.

— Я здесь. — Это все, что я могу сказать, чтобы сохранить ровный голос. — Ты можешь делать со мной все, что захочешь. Отпусти ее.

— Левин, нет! — Она произносит мое имя, но я не смотрю на нее. Я не могу. Если я это сделаю, то потеряю контроль, и все это окажется под угрозой. Мне нужно, чтобы он отпустил ее.

Диего улыбается, и я понимаю, что в результате произойдет другой исход, тот, которого я боялся.

— Нет, — просто говорит он, и охранники хватают меня.

— Левин! — Кричит Елена, дергая себя за путы, и я слышу, как один из охранников стонет при виде ее обнаженного тела, извивающегося на кровати. Это приводит меня в ярость, мое зрение сужается, когда я борюсь с держащими меня охранниками, зная, что, даже делая это, я не смогу освободиться. Пока их не отвлекут.

Лиаму и остальным нужно поторопиться.

— Ну что ж. — Диего выглядит довольным. — Держите его, парни. Это будет состоять из двух частей. — Объясняет он мне так спокойно, словно читает инструкцию. — Сначала я позволю этим двум охранникам насладиться ею, пока мы будем наблюдать. Им обещана награда за исключительную службу, и вот она. Когда они закончат с ней, а я обещал, что они смогут брать ее столько раз, сколько смогут, тогда мы продолжим остаток ночи. — Он широко улыбается. — Я был очень хорошо информирован о том, как умерла твоя первая жена, Волков. Думаю, сегодня вечером мы сможем устроить неплохую инсценировку.

Я не могу описать, что я чувствую. Ярость, ужас, беспомощность и чувство вины, все это бурлит во мне, пока я не вижу только красное, кровь стучит в ушах, и я слышу, как издаю почти животный звук, борясь с руками, удерживающими меня, когда я рвусь к Диего, бросаясь на него в ярости, которая словно исходит из какой-то части меня, к которой я никогда раньше не позволял себе полностью приблизиться.

Я сошел с ума, и мне наплевать.

Они тащат меня назад, еще двое охранников приходят на помощь, прижимают меня к стене и загораживают собой. Один из них приставляет охотничий нож к моему горлу, и я чувствую теплую струйку крови, когда снова дергаюсь против держащих меня мужчин, видя, как двое охранников у кровати Елены начинают расстегивать пояса, откладывая оружие в сторону, готовясь трахнуть ее.

— Я убью вас всех, — рычу я. — Каждого из вас, мать вашу.

— Нет, не убьешь, — просто говорит Диего. — Ты будешь смотреть, как твою жену насилуют всеми доступными мужчине способами, а потом будешь наблюдать, как ее разрывают на части. А потом, как раз перед тем, как жизнь покинет ее глаза, ты умрешь. Так же, как ты должен был умереть двенадцать лет назад, когда подвел свою первую жену, бесполезный кусок дерьма. — Он широко улыбается. — Да, я тебя изучил, Волков. И я играю на тебе, как на самой лучшей скрипке.

Охранники бросают монетку, чтобы определить, кто первый. У одного из них штаны наполовину спущены с бедер, член в руке, и я уже не мужчина. Я — разъяренный зверь, извивающийся и рычащий в руках удерживающих меня мужчин, нож у моего горла тянет кровь, а я ее не чувствую. Я не чувствую ничего, кроме слепой, жгучей ярости.

Передо мной разыгрывается кошмар, и я не могу проснуться.

Хуже физической пытки, чем эта, Диего придумать не мог, и он это знает.

И тут, как только я понимаю, что не могу освободиться, что мне предстоит наблюдать, как двое других мужчин трогают мою жену так, как никто, кроме меня, не трогал, я слышу выстрелы снизу. Стрельба, залп, и у меня есть всего несколько мгновений, чтобы среагировать. На короткую секунду в комнате все замирает, ее обитатели напуганы выстрелами снизу, которых они не ожидали. И снова я бесконечно благодарен своим тренировкам, потому что они срабатывают мгновенно.

Я бросаюсь вперед, разрывая захват, хватаю запястье человека, держащего нож, и выкручиваю его, слыша треск и внезапный, шокированный крик боли, когда я неестественно поворачиваю его руку и вгоняю нож ему в горло. Кровь брызжет на меня, и я оставляю нож на месте, хватаюсь за его пистолет и обезоруживаю его, отбегая в сторону, уворачиваясь от других охранников, достающих оружие и закрывающих Диего от моего взгляда.

Они в замешательстве. Они не знают, что делать: спуститься вниз и помочь или остаться здесь и защитить его. Я пользуюсь этим.

Первыми погибают те, кто собирался прикоснуться к Елене.

Я стреляю им обоим в пах. Тот, у кого член уже вышел, теряет его, разбрызгивая кровь и плоть, а второй падает на пол, стонет и сжимает себя в руках. Елена кричит, кровь забрызгивает ее кожу, и я хочу сказать ей, что все будет хорошо, что она скоро будет свободна, но времени нет.

Я оставляю этих двоих на полу истекать кровью, а сам начинаю стрелять по охранникам, окружающим Диего. Двое из них падают, а остальные открывают ответный огонь, едва не попадая в меня, когда я падаю на пол, перекатываюсь и снова встаю, выхватываю пистолет у того, чей член я отстрелил, и снова стреляю, валя оставшихся охранников одного за другим. Тела падают, бац, бац, бац, кровь растекается по полу, а я подбегаю к Диего.

Его оружие наведено на меня. Мое направлено на него. Я подхожу к нему вплотную, так что он почти касается меня дулом своего пистолета, и улыбаюсь.

— Как думаешь, ты сможешь выстрелить раньше меня? — Диего спрашивает, его глаза сверкают, и я пожимаю плечами.

— Кто, черт возьми, знает? — Я смотрю на него, желая насладиться этим моментом. — Но мне не обязательно стрелять в тебя.

У него на бедре тоже есть нож. Я видел его, когда он вошел в офис. Он не ожидал, что я возьмусь за него. Но я выхватываю его, отбивая руку с пистолетом. Он выстреливает, а я всем телом отталкиваю его к стене, вгоняя нож в горло.

— Хотел бы я, Господи, делать это медленнее, — говорю я ему, ярость окрашивает каждое слово, пока я кручу нож, слыша гортанный, булькающий звук, когда кровь пенится из его губ. — Я бы хотел разбирать тебя по частям всеми известными мне способами. Но, по крайней мере, ты умрешь вот так, вдали от дома, зная, что тебя снова перехитрили. И ты ни черта не смог с этим поделать.

Я рывком освобождаю нож и ввожу его ниже, в кишки, и снова в пах. Он кашляет, отхаркивая кровь, и я хватаю его за обе руки, прижимаю их за голову к стене и ввожу нож в обе его ладони, зажав его там, пока он истекает кровью.

— Истекай кровью и умри тварь, — говорю я ему и отступаю назад, плюя ему в лицо.

Я не знаю, сколько времени это займет. Я бы с удовольствием понаблюдал, но больше всего мне хочется, чтобы Елена освободилась от оков и оказалась в моих объятиях. Я подхожу к ней, распиливаю путы, удерживающие ее, и она облокачивается на кровать, как раз перед тем, как я заключаю ее в свои объятия.

— Ты ранена? — Это бессмысленный вопрос, но у нас нет времени на раздумья. Я не знаю, в каком состоянии находится то, что происходит внизу, и мне нужно вытащить ее отсюда.

— Не так плохо, как могло бы быть, — шепчет она. — Я просто хочу домой. А Изабелла… — Она отступает назад, глядя на меня с неприкрытым страхом на лице. — Изабелла у них. В другой комнате… Тебе нужно забрать ее…

— Найл здесь, — мягко говорю я ей. — И Лиам, и остальные. Они доберутся до Изабеллы.

— Они живы? — По ее лицу разливается облегчение. — Диего рассказал нам о взрывчатке, которую он заложил… Он сказал, что вы все умрете…

Мне редко в жизни хотелось убить человека заново, но в этот момент я хотел бы вернуть его, чтобы повторить это.

— Они живы, — обещаю я ей. — Но мы должны вытащить тебя отсюда.

Я все еще слышу выстрелы внизу, но их уже меньше. Я хватаю простыню с кровати и заворачиваю в нее Елену, а затем заключаю ее в свои объятия, прижимая к груди одной рукой, а в другой держа пистолет.

— Просто держись за меня, — шепчу я ей. — И мы выберемся отсюда в кратчайшие сроки.

Надеюсь, это правда. Я надеюсь, что все, что я ей сказал, правда, что на этот раз я не подведу. Я прижимаю ее к себе, медленно двигаясь по коридору, и прижимаюсь к стене, когда вижу, как кто-то выходит из одной из комнат, и только спустя мгновение понимаю, что это Найл, а за ним Изабелла.

— Изабелла! — Елена выкрикивает ее имя, и Изабелла поворачивается к нам лицом, на ее лице отражается такое облегчение, какого я никогда не видел.

— О боже, ты жива. — Она вырывается из рук Найла и бросается к нам, а Елена поворачивает голову, чтобы посмотреть на нее.

— Я в порядке, Изи. Я просто хочу выбраться отсюда. Ты…

— Я в порядке. — Изабелла тяжело сглатывает. — Диего не позволил им прикоснуться ко мне, так как хотел продать меня. Я тоже хочу домой. — Она смотрит на Найла. — Какой план?

— Мы взяли это место штурмом, — говорит Найл, глядя на меня. — Возможно, там осталось несколько охранников, но мы их почти вычистили. Мы можем идти. Макс пошел за машиной. Диего?

— Он мертв. Я сам его убил.

— Хорошо. — В голосе Найла звучит удовлетворение, которое отражает то, что чувствую и я. — Давай отвезем наших девочек домой.

Елена прижимается ко мне, прижимаясь головой к моему плечу, и в этот момент я понимаю, что в мире нет ничего более желанного, чем быть дома с ней. Она — мой дом. Неважно, где мы находимся: на одиноком пляже, в мотеле Рио или в доме, который мы выбрали вместе. Я слишком долго боролся с этим, но это была не та война, которую мне нужно было выиграть. Теперь у меня появился шанс все исправить.

Я не собираюсь упускать его дважды.

Я не могу спускаться по лестнице достаточно быстро. Найл и Изабелла за мной, Найл все еще на страже, чтобы не потерять никого, а Лиама, Джейкоба и Нико я нахожу на втором этаже, с разбросанными телами.

— Мы собираемся проверить дом, — говорит Лиам. — Убедимся, что все здесь мертвы. Мы не оставим никого, кто мог бы вернуться или попытаться использовать те знания, которые у них есть, чтобы проникнуть к нам. — Он кивает Джейкобу. — Джейкоб вызовет вторую машину. Вы четверо отправляйтесь с Максом, доставьте Елену и Изабеллу домой. Им не нужно оставаться здесь больше ни секунды.

Та часть меня, которая долгие годы занималась подобной работой, чувствует, что я должен остаться, прибраться за Лиамом и остальными, обеспечить их безопасность и прикрывать их спины. Но я не оставлю Елену и не заставлю ее остаться в этом доме. Я хочу, чтобы она лежала в постели, целая и невредимая, чтобы врач мог осмотреть ее и сказать нам обоим, что с ней все будет в порядке.

Мне это нужно не меньше, чем ей.

— Просто уходи, — твердо говорит мне Лиам. — Мы справимся. Снаружи еще подкрепление, прочесывают территорию. Мы проверим Коннора, когда все закончится. — Он смотрит на меня, на Елену, прижавшуюся к моей груди, очень близкую к тому, чтобы потерять сознание. — Будь со своей женой.

Я не могу найти в себе силы возразить. Потому что сейчас это единственное, что я хочу сделать.

28

ЕЛЕНА

Я долго сплю. Я не знаю, сколько именно времени прошло, пока Левин не сказал мне, что я проспала почти двое суток. Врач приехала на дом, чтобы проведать меня и заверить нас обоих, что ребенок в безопасности и что, кроме синяков и истощения, я не пострадала. Она сказала нам, что нет необходимости в длительном постельном режиме, мне нужен сон, а как только я его получу, доверять себе и своим ощущениям.

Мне удалось продержаться в сознании достаточно долго, чтобы узнать, что Эшлинг в безопасности в поместье с Анной и Сиршей и что все выжили после взрыва. Изабелла рассказала Найлу о фотографиях, которые показал нам Диего, и Лиам тут же связался с нашими родителями, сообщив, что никаких сведений о нападении на комплекс Сантьяго не поступало и что у них там достаточно людей, которые должны прикрывать тылы.

Как выяснилось, нападения не было. Фотографии были постановочными, тела выглядели так, будто их изуродовали и убили, без достаточных опознавательных признаков, чтобы мы могли догадаться об этом, намеренно, чтобы использовать наш ужас. Это приводило меня в ярость, и я была рада, что без тени сомнения знала, что Диего мертв. Я видела его смерть своими глазами.

Я приняла душ, чтобы смыть кровь, и Левин помог мне, а потом я упала в постель. В глубокий, к счастью, беспробудный сон, пока не проснулась в тумане, по-видимому, почти два полных дня спустя, и не увидела Левина, сидящего по другую сторону от меня.

Он мгновенно поворачивается ко мне.

— Ты проснулась. — В его голосе слышится облегчение. — Я собирался дать тебе еще шесть часов, а потом позвонить врачу. Ты спала как…, — он прочищает горло. — Ты едва шевелилась. Ты спала крепче, чем кто-либо, кого я когда-либо видел.

— Я уже проснулась, — прохрипела я, медленно садясь. — Мне нужно в туалет, и мне нужен душ.

— Я могу помочь со вторым, если…

Я медленно качаю головой, улыбаясь его попытке пошутить.

— Просто дай мне минутку, хорошо? Я позову тебя, если подумаю, что мне нужна помощь.

Я чувствую себя ходячим мертвецом. После двух дней сна мне отчаянно нужно почувствовать себя чистой, и я хочу сделать это сама. Спотыкаясь, я иду в ванную, и, оказавшись под горячей водой, снова начинаю чувствовать себя человеком.

Это хорошо, потому что мне нужно еще кое-что.

Выйдя из душа, я оборачиваю вокруг себя полотенце, оставляя темные и мокрые волосы на спине. Я вижу, как Левин смотрит на меня, когда я выхожу из ванной, жар в его глазах и то, как он его сдерживает. Меня охватывает дрожь разочарования, потому что если я и надеялась, что из всего этого выйдет что-то хорошее, так это то, что Левин, возможно, поймет, что все-таки любит меня. Может, он поймет, что мы теряем драгоценное время в этом тупиковом браке.

Конечно, я также знала, что все может быть наоборот. Это может усилить его страх потери, особенно учитывая то, на что пошел Диего, чтобы разыграть сцену смерти его первой жены. И глядя на то, как он борется с желанием, мелькающим на его лице, я с замиранием сердца понимаю, что это последнее.

Медленно я подхожу к кровати. Заползаю на нее, прижимая полотенце к груди, и встречаю взгляд Левина.

— Ты можешь рассказать мне, что случилось? — Тихо спрашивает он. — Тебе не нужно, если ты не готова. Найл и Изабелла уже рассказали мне многие подробности. Но я бы хотел услышать это от тебя. Если ты готова.

Готова ли я? Я не уверена. Я бы хотела никогда больше не переживать тот период времени. Но я не хочу, чтобы все, что Левин знает о случившемся, было получено от других. Поэтому медленно, очень медленно я рассказываю ему о том, что произошло.

Я рассказываю ему о том, как Изабелла послала охранников за машиной и как мы думали, что будем в безопасности. Я говорю, чтобы он не винил ее, что я была так же уверена, что ничего не случится. Я рассказываю ему о Хьюго и Хорхе, о том, как Диего ударил меня, как он застрелил Хьюго у нас на глазах. Я рассказываю ему, как Диего изложил план. И я говорю ему, что верила, что он придет за мной… Потому что это правда. Я не была уверена, что это сработает, сможет ли он провернуть это, или Диего наконец-то разработал план, который даже Левин не сможет побить… покерную руку, которую он не сможет выиграть. Я не говорю об этом, потому что знаю, что Левину нужно услышать, единственное, что ему нужно услышать, это то, что я в него верила.

И я верю. Верю.

— Как только я увидела, что ты вошел в ту дверь, я поняла, что спасена. — Я придвигаюсь ближе к нему на кровати и наклоняюсь вперед, чтобы коснуться его лица. — Я знала, что ты вытащишь нас оттуда.

— Я должен был. — Левин ловит мою руку в свою, переплетая пальцы вокруг нее. — Елена, я…

— Тебе не нужно ничего говорить. — Мое сердце бешено колотится в груди. Я не уверена, что хочу, чтобы он что-то говорил. Я не хочу слышать, как это сломило его заново, как напомнило ему о том, как легко он может потерять то, что любит, как укрепило стены вокруг его сердца, колючую проволоку на твердом камне. Мне невыносимо это слышать. Но, глядя на его лицо, я думаю, что у меня не будет выбора.

— Я знаю, — тихо говорит Левин. — Но я должен это сказать, Елена. Мне нужно, чтобы ты знала.

Он обхватывает мою руку, отводя ее от своего лица и сжимая в своих коленях, а другой рукой накрывает обе наши.

— Я мог потерять тебя, Елена. Я благодарен тебе за то, что ты верила в меня, но правда в том, что все могло пойти по-другому. Это могло… — Он прерывается, явно не в силах довести эту мысль до конца. Я вижу, что он переживает из-за того, как близко он подошел к тому, чтобы потерять меня. Как ужасно все могло закончиться.

— Все в порядке. — Я сжимаю его руку в своей, нежно глядя на него. — Все закончилось не так. Мы дома, и мы в безопасности. Диего мертв. Наш ребенок в порядке. Все вышло не так, как было раньше, Левин. Я в безопасности. Мы в безопасности. — Я повторяю это, желая, чтобы он понял. Хочу, чтобы он знал, что бояться нечего. Что мы можем начать пытаться оставить прошлое позади, если только он…

К моему шоку, я вижу, как его голубые глаза начинают затуманиваться слезами.

— Елена… — мое имя вырывается с трудом, застревая в его горле. — Черт. Я хотел сказать тебе все это, когда вернусь. А потом я узнал, что ты…

Он глубоко вдыхает, выравнивая себя, цепляясь за меня, как будто я спасательный плот, а он дрейфует.

— Я говорил с Виктором в Нью-Йорке. Я не хотел затевать этот разговор, но он… ну, он как бы вынудил меня к нему. — Он издал небольшой сухой смешок.

— И, о чем же он был? — Осторожно спрашиваю я.

— Он говорил со мной о тебе. О Лидии. О прошлом и о том, как я за него цеплялся. — Левин делает еще один глубокий и дрожащий вдох. — Он не первый, кто пытается достучаться до меня таким образом. Макс и Лиам тоже пытались, в ту ночь, когда я вернулся домой и нашел тебя истекающей кровью. Если бы не это, мы могли бы поговорить об этом раньше. Это напугало меня до смерти, Елена. Все, что я видел, это снова оказаться беспомощным, потерять нашего ребенка, возможно, даже потерять тебя, и я ничего не смогу сделать, чтобы остановить это. Я чувствовал это и в этот раз, с Диего. Что история повторяется. И было бы так легко замкнуться в себе, спрятаться в своем горе и страхе. Но я…

Я чувствую крошечный проблеск надежды. Я боюсь ухватиться за нее, пока что. Я боюсь, что могу позволить себе поверить в то, чего никогда не будет. Но я слушаю, и у меня появляется эта маленькая искорка надежды.

— Виктор тоже потерял свою первую жену, — медленно говорит Левин. — Это было по-другому, она покончила с собой. Их брак к тому времени тоже изменился, он был нестабильным, сложным. Они уже не любили друг друга так, как раньше. Но он нашел ее в ванной. И он узнал, что она беременна. Было сходство.

— Боже мой, — шепчу я. — Я понятия не имела. Это ужасно.

Левин кивает, тяжело сглатывая.

— Он рассказал мне много вещей. Больше всего меня зацепило то, что все эти годы я цеплялся за мысль о том, что мог бы сделать выбор за Лидию, что мог бы оттолкнуть ее и тем самым дать ей долгую жизнь и счастье, это лишает ее права на участие во всем этом. Это умаляет ее любовь ко мне, притворяясь, что она не могла сделать этот выбор за себя, зная, насколько опасна та жизнь, которой я жил. Потребовался разговор с Виктором, чтобы заставить меня увидеть это, услышать с его точки зрения, зная, что он тоже потерял и как он снова обрел счастье.

Пока Левин говорит, я чувствую, как в нем загорается искра надежды. Я чувствую, как она мерцает. И я задаюсь вопросом.

— Я ушел с того разговора, желая вернуться домой и сказать тебе, что хочу попробовать. Дать этому шанс. Только для того, чтобы почти потерять тебя и нашего ребенка в такой же ситуации…

Его голос обрывается, и я чувствую, как мое горло сжимается от горя, от всепоглощающего чувства потери при мысли о том, что у нас почти было. То, в чем я уверена, теперь потеряно, после того, что сделал Диего. Но я не позволю ему винить себя в этом. Не в этот раз.

— Я понимаю, — тихо говорю я ему, все еще держась за его руки. — Я всегда понимала, я просто… я надеялась, что все будет по-другому. Но я знала, что после этого есть шанс, что не будет. — Я делаю глубокий вдох, втягивая воздух. — Я все понимаю, если ты не можешь меня любить. Это не изменит моих чувств к тебе, я люблю тебя, но разве не в этом заключается любовь? Любить человека таким, какой он есть, независимо от того, что он может дать тебе взамен?

— Елена…

— Нет, теперь моя очередь. — Я заставляю себя улыбнуться. — Я знаю, что ты сделаешь все возможное, чтобы стать хорошим отцом. И я знаю, что это только заставит меня любить тебя еще больше. Я знаю, что ты сделаешь все возможное, чтобы стать мне хорошим мужем, даже если не сможешь открыть свое сердце. И я буду рада тому, что у нас есть. Всю свою жизнь я буду радоваться этому. Я обещаю…

— Елена. —Его голос тверд, пробивается сквозь мой. Прерывает меня. — Елена, в этом-то и проблема.

Я смотрю на него в замешательстве.

— В чем?

Левин протягивает руку, его пальцы проводят по моей скуле.

— Я действительно люблю тебя, — мягко говорит он. — Я так долго пытался этому сопротивляться, но это была проигранная битва изначально. Я люблю тебя гораздо дольше, чем готов признать. И я больше не могу с этим бороться.

Проходит мгновение, прежде чем слова проникают в душу. Когда это происходит, я чувствую, как моя грудь сжимается, и по мне разливается такое сияние, какого я никогда не испытывала, и счастье, которого я никогда не ожидала, наполняет каждый дюйм моего тела.

— Ты любишь меня? — Шепчу я, и Левин берет мое лицо в обе свои руки, опрокидывая меня назад на кровать, его тело нависает над моим.

— Я люблю тебя, — повторяет он. — Я так сильно люблю тебя, Малыш…

Я выгибаюсь вверх, целуя его. Мои пальцы обвиваются вокруг его шеи, прижимая его рот к моему, а мои ноги обхватывают его, и полотенце протискивается между нами. Моя вторая рука уже вцепилась в его футболку, задирая ее вверх, и Левин прерывает поцелуй, чтобы посмотреть на меня с тревогой в глазах.

— Доктор сказал, что все в порядке. Я помню это. — Я умоляюще смотрю на него. — Не говори нет, Левин. Ты мне нужен.

Я жду, что он будет сопротивляться. Будет бороться с тем, что нужно нам обоим. Но, к моему шоку, он этого не делает. Он проводит пальцами по моим волосам и целует меня. Долго, глубоко и медленно, его язык переплетается с моим, его руки скользят по моему телу, когда он снимает полотенце и отбрасывает его в сторону.

— Ты такая красивая, — дышит он. — Такая чертовски красивая.

Я не могу снять с него одежду достаточно быстро. Позже будет время для прелюдий, мы проведем часы в постели, исследуя друг друга, и он даст себе свободу, против которой так долго боролся. Сейчас же мне нужен он внутри меня.

Я не осознаю, что пробормотала это вслух, прижимаясь к его губам, пока Левин не смеется.

— Моя грязная девочка, — бормочет он, проводя пальцами по моим влажным волосам. — Такая невинная, когда я встретил тебя. А теперь…, — он усмехается мне в губы. — Умоляешь о моем члене.

Он стягивает штаны до конца, его член упирается в живот, и он тянется вниз, наклоняя его так, что набухшая головка касается моего клитора.

— Кончи для меня, как хорошая девочка, и я трахну тебя. Кончи на мой член, Елена. Сделай его мокрым, чтобы я мог трахнуть тебя так сильно, как ты того заслуживаешь.

Я беспомощно стону, бьюсь бедрами, трусь клитором о головку его члена. Я беспомощна в потоке своего желания к нему, и когда он говорит со мной вот так, его акцент становится все гуще, его слова низкие, темные и грязные, нет ничего, чего бы я не сделала для него.

Это не занимает много времени. Я чувствую влажный жар его спермы на своем клиторе, скользкий, когда он трется об меня, дразня меня, пока я не выгибаюсь, пыхчу и умоляю, а потом он плотно прижимается к моему клитору, трахая его головкой своего члена, и я кричу его имя, когда мои ногти впиваются в его плечи, и я сильно кончаю.

— Вот и все моя хорошая девочка. Возьми мой гребаный член, — стонет он. На полпути к оргазму я чувствую, как он проникает в меня, его пальцы сменяются кончиком члена, он теребит мой клитор, сильно вдавливая себя в мои сжимающиеся глубины.

Давление, наполненность, неослабевающее трение о мой клитор… это все отправляет меня за грань второго оргазма, который наступает сразу же после первого. Я выгибаюсь дугой вверх, насаживаясь на него, сильно насаживаясь на его длину, чтобы он вошел так глубоко, как только может в одно мгновение, и Левин стонет, его бедра прижимаются к моим, когда он вдыхает.

— Черт, ты так чертовски хороша… — Он прижимается лбом к моему лбу, его бедра двигаются в ровном ритме, вонзаясь в меня длинными, жесткими толчками, от которых я задыхаюсь и стону с каждым разом. Даже когда оргазм отступает, я чувствую себя восхитительно, как будто каждый мой нерв натерт, а его член сводит меня с ума. Его пальцы неустанно теребят мой клитор, его язык переплетается с моим, и он стонет, трахая меня все сильнее, его член пульсирует внутри меня.

— Я долго не протяну. Черт… — стонет он, снова входя в меня и задерживаясь там на мгновение. — Я не выпущу тебя из постели целую неделю. Я наполню тебя своей спермой, боже, блядь, блядь…

Я чувствую, как он дергается, чувствую, как его рот надвигается на мой, как свод его спины выгибается, когда он все быстрее теребит мой клитор, отчаянно желая подтолкнуть меня к краю в последний раз, прежде чем он потеряет контроль.

— Кончи для меня, — стону я ему в рот. — Я кончу, когда ты это сделаешь. Наполни меня, Левин, пожалуйста…

— Боже, как мне нравится, когда ты, блядь, умоляешь меня кончить. — Он откидывается назад, вгоняя в меня свой член с силой, которую, я знаю, он давно хотел. Я почти выкрикиваю его имя, чувствуя, как он набухает и твердеет. Горячий поток его спермы наполняет меня, когда я в третий раз разворачиваюсь вокруг него, сжимая и пульсируя по его члену, пока я вытягиваю из него каждую каплю спермы, которая у него есть для меня.

Левин прижимается ко мне, вздрагивая, а потом замирает.

— Что такое? — Я поворачиваю голову, пытаясь взглянуть на него. — Что случилось?

Он смеется, низким, хриплым голосом.

— Такого никогда не бывало.

Медленно откинувшись назад, он выходит из меня. Я понимаю, что он имеет в виду, когда чувствую его, все еще толстого и твердого, такого же каменного и прямого, как если бы он не кончил. Но он кончил, я чувствую его на своих бедрах, он вытекает из меня, когда он выскальзывает. Я вижу это на его длине, мое возбуждение и его сперму, растекающуюся по его напряженной плоти, когда он обхватывает член рукой, на его лице смешиваются удивление и похоть.

— Что мне с этим делать, Малыш? — Бормочет он, медленно поглаживая себя, и внезапный темный прилив возбуждения проникает в меня.

— Трахни меня в задницу.

— Что? — Левин замирает, глядя на меня сверху вниз. — Елена…

— Я просила тебя об этом в Рио. Разве ты не помнишь? — Я приглашающе раздвинула ноги, позволяя ему увидеть меня, хорошо оттраханную и обнаженную, из которой вытекает его сперма. — А ты сказал, что не можешь. Но теперь можешь. Ты сказал, что любишь меня. Ты хочешь меня. Так что больше нет причин защищать эту последнюю частичку моей невинности. — Мой голос немного понижается, становится низким и хриплым. — И я хочу быть полностью твоей. Я хочу принадлежать тебе, Левин. Вся я.

Я никогда не видела на чьем-либо лице такой грубой похоти.

— О боже, Малыш…, — простонал он, и я увидела, что его член заметно пульсирует в кулаке. — Ты сводишь меня с ума. Умоляешь меня о моем члене везде, даже…

— Я хочу его везде, — шепчу я. — Пожалуйста.

Я знаю, что для него это всегда волшебное слово.

Он наклоняется вперед, накрывая мой рот своим. Он целует меня долго и медленно, его рука скользит по члену, между нами, дразня мой клитор, пока все, что я чувствую, это удовольствие, которое снова сжигает меня, приближая к очередной кульминации, подготавливая меня к тому, о чем я его попросила. А потом, когда его язык переплетается с моим, я чувствую, как головка его члена погружается внутрь меня, выскальзывая наружу, когда он использует свою и мою сперму, чтобы облегчить путь вниз, делая меня скользкой от нее, когда он прижимает свой член к моей заднице.

— Если ты скажешь "стоп", — мягко говорит он, — я остановлюсь. Мне все равно, как хорошо мне будет и как близко я буду. Ты скажешь мне, и я остановлюсь.

Я киваю, тяжело сглатывая. Мне немного страшно, его член огромен, но я хочу этого. Я хочу его, всего его. И как бы грязно это ни звучало, я чувствую, что это делает меня его, полностью. Как будто нет ни одной части меня, которая бы не досталась ему.

Я вскрикиваю, когда чувствую, как он толкается вперед. Сначала он встречает сопротивление, туго и жгуче проталкивая свою набухшую головку в мою задницу, а потом я чувствую, как сопротивление ослабевает, и первый дюйм оказывается внутри. Это как потерять девственность заново, и нет никого, кого бы я хотела иметь больше, чем его.

— Еще, — шепчу я, и Левин закрывает глаза, втягивая воздух. Его пальцы находят мой клитор и перекатываются по нему, пока он снова целует меня.

— Я долго не протяну, — предупреждает он. — Твоя попка такая тугая, и только тот факт, что ты позволяешь мне это делать…, — простонал он, проталкиваясь глубже, еще на дюйм. — Боже, Елена. Моя хорошая девочка. Моя хорошая, блядь, девочка…

Я стону, выгибаясь, пока он проталкивается все глубже и глубже, пока весь его член не оказывается в моей заднице, и мне кажется, что я вот-вот разойдусь по швам. Мой клитор пульсирует под его пальцами, и я хватаюсь за его плечи, извиваясь на его члене.

— Я кончу, когда ты это сделаешь, — задыхаюсь я. — Трахни мою задницу, Левин. Пожалуйста. Трахни меня и позволь мне кончить вместе с тобой…

Он стонет, почти животный звук похоти, и начинает медленно, неглубоко входить в меня, его тело содрогается от удовольствия. Его пальцы плотно прилегают к моему клитору, потирая его именно так, как он знает, что мне нравится, и я цепляюсь за края оргазма, ожидая его, ожидая…

— О боже… — Бедра Левина подаются вперед, погружаясь в мою задницу. — Боже, я сейчас кончу в твою задницу, кончи для меня, Елена…

Ему не нужно повторять дважды. Мои ногти прочерчивают борозды на его коже, и я сильно кончаю, сжимаясь вокруг него, когда его пальцы доводят меня до предела, его член зарывается в мою задницу, и я чувствую горячий поток его спермы во второй раз, когда он наполняет меня ею, его член пульсирует. Он издает такой звук абсолютного удовольствия, что мой оргазм становится еще сильнее, пока мы оба не прижимаемся друг к другу, содрогаясь от силы наших совместных кульминаций.

Левин замирает на долгий миг и наконец скатывается с меня, его член окончательно увядает в бедре.

— Никогда бы не подумал, что ты окажешься такой маленькой извращенкой, — говорит он, глядя на меня, его голос хриплый. — Ты не перестаешь меня удивлять.

— Я постараюсь не останавливаться. — Я обнимаю его, прижимаясь головой к его груди. — Скажи мне, снова, что ты любишь меня, Левин.

Его руки обхватывают меня, уверенно, без малейших колебаний, когда он прижимает меня к себе.

— Я люблю тебя, — говорит он, и, когда его пальцы пробегают по моим волосам, я понимаю, что он говорит серьезно. Я слышу это в его голосе и, кроме того, я никогда не знала Левина Волкова, который бы взял на себя обязательства, которые не собирался довести до конца.

Что он говорит, то и подразумевает.

— Навсегда, — тихо шепчет он, прижимаясь поцелуем к моему лбу. — Я буду любить тебя вечно, Елена Волкова. Это должно было начаться раньше, но начинается сейчас.

Я чуть приподнимаюсь, прижимая руку к его щеке, и приникаю к его рту, шепча, что я целую своего мужа, мужчину, которого я люблю, мужчину, который, наконец, после всего этого времени, любит и меня.

— Это все, о чем я могу просить.

ЭПИЛОГ

ЕЛЕНА

— Не понимаю, как кто-то может захотеть больше одного ребенка!

Я прокричала эти слова никому конкретно в родильном зале, искренне недоумевая, каков ответ, пока цеплялась за руку Левина, чувствуя, что умираю. Я думала, что знаю, что такое боль, но ничто не подготовило меня к этому.

Еще вчера я жаловалась на то, что срок уже истек, что я готова взять на руки своего ребенка, а не на то, что мне казалось бесконечным ожиданием. Был период в несколько месяцев, когда я действительно наслаждалась беременностью, тошнота отступила, и я не чувствовала себя ходячим домиком, но к восьми месяцам я была готова покончить с этим. Пока не начались схватки, и я была абсолютно уверена, что лучше вернусь к ранним месяцам, когда меня тошнило каждое утро, чем сейчас делать это часами. Мне говорили, что у меня еще много времени, что я могу сделать эпидуральную анестезию, но наша дочь явно хочет увидеть мир как можно скорее.

— Такая же авантюристка, как и ее мать, — попытался пошутить Левин, когда мы только поняли это, но его заставил замолчать мой яростный взгляд. Я извинюсь позже, а пока все, о чем я могу думать, это о том, как чертовски больно.

Кажется, что это длится вечно, хотя позже мне сказали, что роды были довольно быстрыми. Я тысячу раз повторяю себе и Левину, что мы больше никогда этого не сделаем.

Но когда я держу на руках нашу дочь, я забываю обо всем этом. Когда Левин наклоняется ко мне и шепчет ее имя, целуя мой лоб, я забываю обо всем, кроме абсолютной, сияющей радости, которую я испытываю.

— Она прекрасна, — шепчет он. — Маленькая Мила. — Это имя мы выбрали, пока клеили обои и украшали детскую, пока я переживала моменты, о которых раньше могла только мечтать. Левин с головой ушел в подготовку к рождению ребенка, делая все возможное, чтобы я не чувствовала, что он отгораживается от будущего, которое мы планировали для нашей семьи. Бывали моменты, когда он ничего не мог с этим поделать, когда я видела, что в него закрадывается старое горе, когда ему требовалось пространство и терпение. Но было легче, зная, что он хочет попробовать. Зная, что эти моменты пройдут, и он снова будет со мной, надеясь на то, что будет дальше, и больше не боясь теней, которые были развеяны.

Наша девочка плачет, и мне кажется, что мое сердце раскрывается самым лучшим образом. Как будто в нем есть место для всей любви в мире, и в то же время ее недостаточно.

— Давай сделаем еще одну, — говорю я, глядя на Левина со слезами на глазах, а он смеется, улыбаясь мне, нежно поглаживая Милу по голове большим пальцем.

— Давай дадим тебе немного времени, — говорит он, усмехаясь. — Но я тоже хочу большего. Столько детей, сколько ты захочешь. Мы заполним ими весь дом. Построим еще одно крыло.

По моим щекам текут слезы, потому что я слишком хорошо помню, как сомневалась, смогу ли я дать нашему малышу хотя бы одного брата или сестру. Теперь он обещает мне все, что угодно, как и всегда, но теперь это то, чего мы оба хотим. Теперь это значит все.

— Я люблю тебя, — шепчет Левин, снова целуя мой лоб, а затем и ее, его рука обвивает мою. — Я люблю вас обоих больше всего на свете.

***

Мне кажется, что прошло несколько дней, прежде чем я смогла выйти из своей комнаты. Роды наложили отпечаток на мое тело, и я почти на неделю прикована к кровати с Милой, прежде чем мне разрешат передвигаться после повторного осмотра. Изабелла присматривает за ней некоторое время, чтобы я могла подышать воздухом, а я выхожу на заднюю площадку нашего дома, в маленький сад, который я начала разбивать. Он еще не похож на сад Изабеллы, не такой пышный и не такой красивый, но начало положено. По стене дома карабкаются розы, я посадила семена пионов, анютиных глазок, фиалок и других цветов, которые со временем расцветут. Я так занята этим, наслаждаясь свежим воздухом, что не слышу шагов позади себя, пока Левин не прочищает горло.

Обернувшись, я в шоке смотрю на него.

Он стоит передо мной на одном колене в траве, в его руке бархатная коробочка. Он раскрывает ее, и я вижу кольцо, которым он сделал мне предложение в ту ночь, когда мы решили пожениться. Сейчас кажется, что это было целую вечность назад, как и многое другое, но я все еще помню это.

— Левин…

Он поднимает на меня глаза, его лицо такое мягкое, каким я его никогда не видела.

— Ты сказала мне, что не можешь принять предложение, которое я не имел в виду, — говорит он, его голос полон тоски и надежды. — Теперь я серьезно, Елена. Ты все для меня изменила. Я люблю тебя больше, чем когда-либо смогут сказать словами, и ты дала мне будущее, в которое я не верил, что оно у меня может быть. Я хочу быть с тобой вечно. Скажи мне, что ты тоже этого хочешь.

Он вынимает кольцо из коробочки и держит его в пальцах.

— Скажи, что ты выйдешь за меня замуж снова, Елена.

Слезы наполняют мои глаза, горячие и яркие. Я протягиваю руку, на моем пальце только тонкое обручальное кольцо с того дня, когда мы произнесли наши клятвы, и слезы льются по моим щекам.

— Да, — шепчу я, глядя на человека, которого люблю сверх всякой меры, люблю гораздо дольше, чем должна была. — Я бы вышла за тебя замуж снова, Левин. Сегодня, и завтра, и каждый день. Я люблю тебя.

Он надевает кольцо на мой палец, которое идеально подходит. Как и мы друг другу. Просто ему потребовалось немного больше времени, чтобы увидеть это. Он встает и заключает меня в свои объятия.

— Я буду любить тебя вечно, Елена. Сегодня, и завтра, и каждый день. Ты — все, о чем я даже не подозревал, что мне нужно.

Это те свадебные клятвы, которые я хотела. Свадебные клятвы, о которых я мечтала, произнесенные здесь, в нашем собственном маленьком садике, на заднем дворе нашего дома. Это лучше любой пышной церемонии.

И это значит для меня все.

— У нас может быть другая свадьба, — пробормотал он, прижимаясь поцелуем к моему лбу, носу, губам. — Мы сделаем все заново.

— Я не хочу другой свадьбы, — твердо говорю я ему. — Я даже не очень хотела всей этой помпезности и торжественности первой, но Изабелла настояла. Я была бы счастлива произнести наши клятвы даже просто в здании суда.

— Ты заслуживала гораздо большего, — говорит он, и я смеюсь.

— Вы с Изабеллой похожи больше, чем вы думаете. — Я наклоняю подбородок вверх, любуясь его видом. — Я бы все же взяла медовый месяц. Когда Мила немного подрастет, может быть? Где-нибудь в романтическом и уединенном месте, только мы вдвоем. Где мы могли бы весь день нежиться в постели, а ночью бродить по мощеным улочкам и ужинать в маленьком ресторанчике, как в том, в Рио… — Я прервалась, чувствуя теплое сияние при одной только мысли об этом. — Я бы хотела этого. Поездку для нас двоих.

— Тогда без свадьбы. И медовый месяц, который я с радостью проведу с тобой. Что еще? — Он снова прижимается своими губами к моим. — Я дам тебе все, что ты захочешь, — клянется он. — Этот дом. Еще детей. Все, что ты попросишь, Елена, будет твоим. Тебе стоит только сказать слово. Я весь мир кину к твоим ногам светлая моя девочка.

Я наклоняюсь, целую его и улыбаюсь ему в губы.

— У меня уже есть все, что я хочу, — шепчу я, и на этот раз я знаю, что это правда.

Это все, что мне когда-либо было нужно. Все, чего я хотела. И теперь, когда прошлое осталось позади, а будущее открыто, кажется, что у нас может быть все.

— Ты у меня есть. И это навсегда.

КОНЕЦ

Переводчик TG канал themeofbooks - t.me/themeofbooks