Стилист [Геннадий Борисович Марченко] (fb2) читать онлайн

Геннадий Марченко Стилист

1. Стилист Том I

Глава 1

Один, два, три четыре, пять, шесть, семь…

Это я про себя считаю, причём не купюры, тем более что большая часть заработанного непосильным трудом оседает на пластиковых карточках. А как довольно востребованный стилист я зарабатываю даже по столичным меркам более чем неплохо. Всё-таки помимо московской сети салонов красоты «ALEX», уже приносящих неплохой доход, мне приходится принимать участие в самых различных проектах на телевидении и с ведущими фотохудожниками страны. Даже в паре сериалов был задействован как художник по костюмам. Согласитесь, для 33-летнего молодого человека приятной наружности вполне неплохие достижения.

А ведь всего этого могло бы и не быть, учитывая, через что мне пришлось пройти. Я не родился с серебряной ложкой во рту, хотя детство моё до определённого момента было безоблачным. Рос я в обычной семье, в относительно тихом, провинциальном городе с населением в полмиллиона человек, расположенном на Приволжской возвышенности. Тогда, в середине 90-х, отец держал магазин автозапчастей, мать работала учительницей русского языка и литературы в той же самой школе, куда я и отправился за знаниями, даже не успев достигнуть 7-летнего возраста. Так уж получилось, что на свет я появился в начале декабря, и родители решили, что я созрел для школы за несколько раньше своего 7-го дня рождения. Тем более что читать и писать к тому моменту я уже умел, спасибо маме-педагогу.

Любовь к книгам, кстати, въелась в мою натуру на всю жизнь. В детстве, до интерната, я, конечно, не был чужд времяпрепровождению в компании таких же оболтусов, как и сам, но всегда находил время, чтобы уединиться с интересной книгой. Благо что в те годы за нормальной литературой уже не нужно было записываться в читальный зал, как, по слухам, происходило в СССР, на книжных развалах без проблем можно было купить что угодно — от «Незнайки» Носова до ужастиков Стивена Кинга.

…десять, одиннадцать, двенадцать…

Так вот, бабушек и дедушек у меня не имелось. А всё потому, что мои родители в прошлом воспитывались в одном и том же детском доме и сами были сиротами. Это, прижав меня к себе и поглаживая вихор на затылке, мне мама сказала, когда я спросил, почему у всех детей в детском саду есть бабушки с дедушками, а у меня нет. Года три спустя, когда я учился, кажется, во втором классе, у нас с мамой состоялся задушевный разговор, из которого я узнал историю происхождения своей «дворянской фамилии».

От отца его мать отказалась ещё до его рождения. Из родильного отделения местной больницы безымянный и бесфамильный младенец попал в Дом малютки, директор которого — женщина, повидавшая на своём веку немало — поступила просто. Она кинула взгляд на отрывной календарь, где красовался портрет декабриста Михаила Павловича Бестужева-Рюмина, а подпись гласила, что в этот день, 4 июня 1962 года, отмечается 161 год со дня его рождения. Так мой папа и стал Михаилом Павловичем Бестужевым. От приставки Рюмин директриса всё же отказалась. Я же, появившись на свет 3 декабря 1986 года, получил имя Алексей, и стал Алексеем Михайловичем Бестужевым. У царя по прозвищу Тишайший, если что, были такие же имя и отчество.

Отец прошёл Афган, хотя сам об этом не любил рассказывать. Помню, взял он меня на возложение цветов к мемориалу воинам-интернационалистам, и пока, положив букет, задумчиво стоял, опустив голову, на моё плечо опустилась рука его товарища, Петровича:

— Эх, Лёха, знал бы ты, какой у тебя батя героический…

И в ответ на мой вопрошающий взгляд Петрович негромко рассказал, как в ущелье Карамколь их колонна попала в засаду, и как мой отец, раненый в ногу, отстреливался до последнего патрона, а когда последний рожок опустел, вытащил из ножен штык-нож, поднялся и, хромая, пошёл на «духов» в рукопашную. Правда, тут как нельзя кстати подоспели наши МиГи, устроившие моджахедам огненное веселье. Это и спасло советских бойцов. А мне теперь стало ясно, что это за отметина у бати чуть выше правого колена.

— В том бою, правда, его друг детства погиб, — вздохнул Петрович. — Они в детдоме ещё подружились, в техникум вместе пошли, и в армию тоже, я с ними на сборном познакомился. Втроём держались, земляки, а вернулись только мы с твоим отцом. Да и то по раздельности, его на погода раньше комиссовали.

Ещё помню, как они с Петровичем сидели на кухне, и под звон стопок последними словами поминали Андропова, из-за которого якобы необстрелянные парни были брошены в горнило афганской войны. А потом взялись за какого-то Меченого, развалившего «такую великую страну». Помню, отец сказал: «Была бы у меня возможность махнуть в прошлое, я бы поочерёдно сначала Андропова уговорил, а потом его выкормыша, этого гадёныша Горбачёва. Или даже наоборот, сначала бы плешивого, у него охрана пожиже была до того, как он Генсеком стал, а потом уж можно с гранатой и на Андропова. Выжил бы — все равно расстреляли бы, лучше сдохнуть сразу, но эту сволочь с собой прихватить».

Это уже потом, как-то подзависнув на форуме, посвящённом советской эпохе, а после став его завсегдатаем, я выяснил, кто такие Андропов с Горбачёвым, а с ними до кучи и Ельцин, при котором страна едва не превратилась в руины. Именно эти три фамилии чаще всего предавались анафеме теми, кто не мог простить развала Советского Союза. А ведь кандидатура того же Горбачёва дважды выдвигалась для работы в КГБ. Андропов даже хотел его своим замом назначить. Страшно представить, каких дел натворил бы этот говорливый клоун, работая на высокой должности в органах. Хотя, может, вреда было бы меньше, а так он целую страну развалил. А Бориска его дело довёл до логического финала, рубанул кувалдой по треснувшему фундаменту Советского Союза, и развалилась некогда огромная держава на кучу осколков.

Я СССР застал, можно сказать, самым краешком, а вот телекартинка с Ельциным на танке до сих пор перед глазами стоит.

…двадцать три, двадцать четыре…

Беда подкралась, когда я перешёл в 4-й класс. Уже годы спустя, задавшись целью и имея средства для доступа к информации, я выяснил, что к отцу подкатила местная братва с предложением крышевать принадлежавший ему магазин автозапчастей. Учитывая, что батя был афганцем, и бывшие воины-интернационалисты держались друг друга довольно крепко, он этих гопников послал куда подальше. А спустя месяц он попросту бесследно пропал. Вместе с машиной, 5-летним «Mitsubishi Pajero». Не прошло и недели, как выяснилось, что магазин каким-то чудесным образом отошёл банку «Призма», которым владел некто Евгений Андреевич Грошев. Правда, года три спустя Грошев скоропостижно скончался, а у банка отозвали лицензию, но к тому времени я уже остался сиротой.

Мама ушла меньше чем через год после того, как отца объявили без вести пропавшим. У неё и так было больное сердце, а после всех этих событий она совсем стала плохая. С похоронами помогли афганцы, а меня, ввиду отсутствия каких-либо родственников, определили в школу-интернат, в который к тому моменту слились оба детских дома. Учитывая прошлое моих родителей, пошёл я по проторенной дорожке. Грустная шутка на самом деле.

Честно говоря, в глубине души я надеялся, что меня, может быть, усыновит тот самый боевой товарищ отца, что рассказал мне о его подвиге, но этого не случилось. Опять же только годы спустя я выяснил, что в тот момент Петрович вёл обречённую на поражение борьбу с раком желудка, и ему, и его близким в тот момент было не до меня.

Он даже не смог появиться на похоронах мамы. Была его жена — высокая женщина со скорбным выражением лица, которая погалдела меня по голове и сунула тысячу рублей со словами: «Возьми, Лёша, на первое время, а там органы опеки тобой займутся».

Органы опеки и занялись. Уже на следующий день, едва от меня вышла пожилая соседка, приходившая покормить меня с кастрюлькой свежезаваренного лукового супа, заявилась мерзкого вида тётка, представившаяся сотрудником органов опеки и попечительства Маргаритой Львовной. Не разуваясь, с застывшей на физиономии кривой миной прошлась по нашей (хотя теперь уже моей) двухкомнатной квартире, после чего усадила меня за стол, а сама села напротив.

— Ну что, Лёша Бестужев, собирай вещи, поедем устраивать тебя в школу-интернат.

Я, конечно, ожидал подобного сценария, но всё же сделал робкую попытку избежать сей незавидной участи.

— А можно я буду жить здесь один? Мне же будут платить пенсию по потере кормильца?

Насчёт пенсии меня просветила как раз пожилая соседка. Однако мой короткий спич даму из опеки не воодушевил.

— Видишь ли, Лёша… Во-первых, ты ещё несовершеннолетний, а значит, в любом случае согласно букве закона должен находиться на попечении взрослых. В интернате за тобой будут приглядывать воспитатели, и там же ты окажешься в окружении сверстников, с которыми тебе не придётся грустить, как если бы ты жил один, а всё вокруг напоминало бы тебе о маме и папе. Во-вторых, эта квартира, хотя и была приватизирована твоими родителями, уже тебе не принадлежит. Ты, конечно, не мог знать, что твой папа в своё время набрал кредитов в банке «Призма», и не смог их вернуть. Так что на вполне законных основаниях жилплощадь переходит в собственность банка. А теперь собирай вещи, нас внизу ждёт машина.

Лишь годы спустя я узнал, что квартиру буквально за бесценок приобрела у того самого банка племянница Маргариты Львовны. А тогда я, едва сдерживая готовые навернуться на глаза слёзы, взял с собой кое-что из одежды и фотографию в рамке, где я был запечатлён первоклашкой вместе с родителями.

Свой первый день в интернате я запомнил на всю жизнь. Вернее, ночь. Ещё бы, местный отморозок по кличке Рыба, по виду перекормленный олигофрен с выпученными глазами, вместе со своими шестёрками решил устроить мне «прописку». Как выяснилось, «прописка» заключалась в том, что я должен был стянуть с себя трусы и встать раком. Вставать раком я отказался, после чего вступил в неравный бой с превосходящими силами противника. Поскольку активнее других свои потные ручонки ко мне тянул Рыба, тогда как остальные пытались меня обездвижить, я изловчился и вцепился зубами в его указательный палец. В тот момент от обуявшей меня ярости я мало что соображал, и пришёл в себя лишь после крепкого удара чем-то тяжёлым по голове. Вернее, оказался в состоянии грогги, чем Рыба тут же воспользовался и, обезумев от боли и прижимая к себе искалеченную руку, с воплем кинулся прочь.

А меня в это время молотили, причём и ногами тоже, в итоге я отделался трещиной в паре рёбер и сломанным носом, на котором в память о драке осталась небольшая горбинка. Две недели я провёл в больнице, той же самой, где Рыбе пришивали висевший на лоскуте кожи палец. Запомнилось, как он ходил по больничному коридору, держа забинтованный палец вверх, словно грозя кому-то. На меня он старался не смотреть.

Кстати, не успев покинуть лечебное заведение, этот 14-летний оболтус был отправлен на малолетку. Нашли за ним несколько грешков, в том числе изнасилование 5-классницы из школы по соседству. Представляю, что с Рыбой на зоне сделали за такую статью… Ну да туда ему и дорога.

Мне же за тот палец ничего не было. Похоже, Рыба не проболтался, хоть какой-то плюс этому уроду в карму, да и остальные промолчали. Хотя директриса, Зинаида Степановна, пока я лежал в больнице, всех вызывала к себе в кабинет по одному, но, судя по всему, стукачей среди нас не водилось. А может, и водился, да только, похоже, этот Рыба так всем надоел, что его отбытие в колонию для малолетних преступников вызвало вздох облегчения не только у руководителей интерната. Во всяком случае, впоследствии я не раз ловил на себе слегка удивлённый взгляд директрисы. В интернат, правда, по факту случившегося нагрянула проверка из гороно, не знаю уж, чем дело закончилось, но директриса своё место сохранила, наверное, просто отделалась выговором, возможно даже устным. Всё же в гороно наверняка понимали, с каким контингентом воспитателям и руководству приходится иметь дело.

Я тоже не проболтался приходившему в больницу пообщаться со мной инспектору ПДН, кто мне сломал нос и намял бока. Сказал, что было темно, и я никого толком не разглядел. В интернат я возвращался с опаской, однако дружки Рыбы меня больше не доставали. Видно, «прописку» я всё-таки прошёл.

…тридцать семь, тридцать восемь…

Я с малых лет на каком-то подсознательном уровне любил, чтобы всё выглядело красиво и органично. Помню, ведёт меня мама в подготовительную группу детского сада за руку, а я показываю на стоявшую на остановке тётеньку и заявляю: «Мам, зачем она надела эту глупую шляпку? Ей бы платок больше подошёл». Мама зашикала, а дома со смехом рассказала отцу. Тот глянул на меня и подмигнул: «Похоже, у Зайцева с Юдашкиным подрастает конкурент».

В общем, перманентная страсть к совершенству во мне на несколько лет затаилась, разве что я к своему внешнему виду относился достаточно скрупулёзно. Всегда чистенький, выглаженный, причёсанный, несмотря на смешки одноклассников ещё по той, прежней школе. И только в интернате я стал делать первые робкие попытки изменить окружающий мир к лучшему. Начал с одноклассницы Лены Чижовой. Эта довольно симпатичная, рыжеволосая девочка, сколько я её помнил за три предыдущих года своего пребывания в интернате, постоянно носила волосы до плеч, которые ей периодический просто подравнивали в парикмахерской. Однажды, когда мы вместе собирали граблями осеннюю листву во дворе интерната, я заметил Лене, что если над её волосами немного поработать, то может получиться очень даже стильная причёска.

— Да ладно, — прищурилась она. — Тебе-то откуда знать? Ты же мальчишка!

— Не веришь? Я просто сказал, что ты можешь выглядеть более стильно. Я мог бы попробовать что-то сделать с твоими волосами, но если ты против — ходи и дальше серой… вернее, рыжей мышкой.

Вечером, сразу после ужина Лена подловила меня в коридоре интерната и, краснея, выдавила из себя, что она согласна.

— На что? — заинтригованно спросил я, уже успев забыть о нашем разговоре.

— Ну… на это… чтобы ты мне причёску сделал, — выпалила она и её усыпанное веснушками лицо окончательно ушло в пунцовый цвет.

Над её волосами я колдовал в комнате девочек, которых Лена предварительно выставила восвояси, чтобы никто не мешал своими советами и не отвлекал от работы неопытного мастера. Из инструментов в моём распоряжении оказались обычные ножницы, простая расчёска и брашинг. Правда, тогда я ещё не знал, что так чудно́ называется эта круглая, утыканная щетиной расчёска. Имелся ещё лак для волос «Прелесть», которым я закрепил результат своего почти получасового труда.

То, что я интуитивно соорудил, на профессиональном жаргоне называлось боб-каре на ножке. Это я уже узнал несколько лет спустя, обучаясь в техникуме сферы быта и услуг. Тогда же мне и самому понравилось то, что получилось, а Ленка, глядя на своё отражение в зеркальце, не смогла сдержать восторженной улыбки, после чего подскочила ко мне и чмокнула в щёку.

— Спасибо, Лёша! Ты супер!

Девчонки также оценили преображение своей товарки, и уже на следующий день ещё одна попросила сделать её причёску более стильной. Правда, наотрез запретила стричь свои волосы до лопаток, но разрешила сделать чёлку, что я с удовольствием и проделал. Косая чёлка смотрелась креативно, особенно в сочетании с завитыми локонами, благо что лак «Прелесть» неплохо держал причёску. Мало того, позаимствовав у девчонок ассорти из образцов отечественной, польской и турецкой косметики, я сделал взгляд клиентки чуть более выразительным, при этом не трогая и без того пухлые, яркие от природы губы.

В следующие дни ко мне в буквальном смысле выстроилась очередь из желающих выглядеть более привлекательно девочек. Но уже тогда во мне просыпалась коммерческая жилка, и я заявил, что первые две клиентки были образцами, а далее каждая работа будет обходиться в батончик «Марса» или «Сникерса».

Лучше всего мне удавались стрижки на средние и короткие волосы.

Наверное, это и впрямь было дано мне свыше. Я всё делал на интуитивном уровне, и только где-то месяц спустя мне в руки попал журнал модных причёсок с моделями лета 1999 года. Причём там приводились как женские, так и мужские стрижки, хотя последним, что неудивительно, уделялось намного меньше внимания. Наших парней к тому времени я тоже подстригал, но, во-первых, это были единичные случаи, а во-вторых, делать подростковые стрижки без машинки было довольно проблематично. К тому моменту мой инструментарий немного расширился, даже дешёвый китайский фен появился, но всё равно это было далеко не рабочее место парикмахера, и уж тем более продвинутого стилиста.

О моём хобби, которое благодаря шоколадным батончикам уже становилось работой, со временем узнало и руководство интерната. Но всё же я оказался изрядно удивлён, когда ко мне пожаловала наш завуч Матильда Анатольевна.

— Лёша, видишь ли, в чём дело… Я слышала, ты тут девочкам интересные причёски делаешь? Мне тут на днях Оля Кочкина хвалилась, например, своей новой причёской. Да я и сама вижу, как преображаются наши девочки. И ты понимаешь… В общем, меня неожиданно пригласили на день рождения, сегодня вечером, а я уже ни в какие парикмахерские не успеваю, тем более что обычно такие вещи с мастером обговариваются заранее. Вот я и подумала, может быть, ты изобразишьчто-нибудь с моими волосами на скорую руку?

Матильда Анатольевна была в меру строгой, а к проблемам воспитанников интерната относилась с пониманием, поэтому вызывала у меня определённую симпатию. Выглядела она без косметики, в очках с толстой оправой и со своими собранными в пучок на затылке волосами лет на 50. Однако, когда минут сорок спустя я закончил работу, на меня смотрела вполне миловидная женщина, которой при всё желании нельзя было дать больше 35 лет.

— Вам бы ещё линзы вместо очков, либо очки с более стильной оправой, — добавил я, разглядывая результат своей работы.

Задохнувшаяся от восторга завуч молитвенно сложила руки и, казалось, сейчас упадёт передо мной на колени.

— Лёшенька, ты бог! Я никогда ещё в жизни так замечательно не выглядела… Вот, возьми.

Она протянула мне две сотенных бумажки, но я затряс головой:

— Что вы, Матильда Анатольевна, не буду я с вас денег брать.

— Но как же… Должна же я как-то тебя отблагодарить!

Тогда я, собравшись с духом, сказал, что мне не помешало бы отдельное помещение, да и набор инструментов давно пора обновить. Плюс у меня нет денег на приобретение разного рода лаков, муссов и пенок, не говоря уже о наборах косметики, которую мне всё ещё приходится заимствовать у своих несовершеннолетних клиенток. Матильда Анатольевне обещала подумать, чем мне можно помочь, и умчалась на день рождения.

…пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять…

Думала завуч два дня. На третий она привела меня в какую-то кладовку, заполненную старым хламом, и вручила ключ.

— Вот, Лёша, это будет твой рабочий кабинет. Тебе нужно только избавиться от этой рухляди, насчёт мебеличто-нибудь тоже придумаем, я тебе даже своё старое трюмо привезу из дома.

На приведение комнатушки в божеский вид у меня ушло несколько часов. За это время я отнёс старьё к помойным контейнерам за оградой интерната, убрал паутину по углам, протёр сначала мокрой тряпкой, а затем куском газеты оконное стекло, и отдраил пол. На следующий день завуч, как и обещала, привезла трюмо. Вернее, привезло грузовое такси, а дальше уже мы с пацанами затаскивали его в мой салон красоты «У Лёши», как тут же комнатушку окрестили интернатские ребята. Наш завхоз, вечно поддатый Кузьмич, за обещание его оболванить обеспечил моё рабочее место сломанным стоматологическим креслом, которое я сам же и привёл в более-менее божеский вид. Он же торжественно вручил мне репродукцию картины «Утро в сосновом лесу», а заодно молоток и гвоздь-сотку, дабы я смог повесить этот холст в потёртой раме на стену своего кабинета.

Не знаю уж, откуда Матильда Анатольевна это взяла, но на следующий день после, так сказать, открытия салона мой парикмахерский набор пополнился новыми парикмахерскими ножницами, филировочными ножницами, плойкой-то бишь щипцами для завивки, набором расчёсок, баллончиками с лаком и муссом для волос, а самое главное — машинкой с тремя насадками. Китайской, но на год с лишним мне её хватило. Так что мальчишки нашего интерната отныне стриглись только у меня. Пришлось ещё у завхоза выпрашивать веник с совком, дабы подметать с пола преимущественно мальчишескую волосню.

А у меня стали скапливаться такие залежи «Сникерсов» и «Марсов», что я начал таскать их на рынок и сбагривать за треть цены торгашам этих самых сладостей. На вырученные деньги приобретал всё те же самые расходные материалы для своего салона, которые имели свойство как-то слишком уж быстро заканчиваться, а клянчить денег у завуча не поворачивался язык. Косметикой, кстати, меня иногда снабжали девчонки, по бартеру за работу над их причёсками, а уж где они её брали — меня мало интересовало.

Ни для кого не стало откровением, что после окончания школы-интерната я поступил в техникум сферы быта и услуг, по окончании которого был принят в одну из парикмахерских города. Жил я к тому времени в выделенной мне как сироте городскими властями квартире, размерами чуть больше собачьей конуры, к тому же в аварийном доме. Но я и тому был рад.

В армии, как нетрудно предположить, мне пришлось оболванивать новобранцев, а также делать козырные стрижки «дедам» и даже младшему офицерскому составу нашего ракетного полка. Два лейтенанта и капитан стриглись у меня безвозмездно, однако предоставляли мне возможность отлынивать от строевых занятий, нарядов и прочей хрени, которой заставляют заниматься солдата-срочника.

Демобилизовавшись, я вернулся в свой родной городок, и устроился на работу в знакомую парикмахерскую, где меня приняли как родного. Делал и мужские, и женские стрижки. Причём последние меня привлекали больше за счёт возможности большего креатива. Год спустя я уже работал в парикмахерской Салона быта, причём в женском зале. А ещё пару лет спустя отправился на всероссийский конкурс парикмахеров в Москву, где занял второе место и получил приглашение на работу в только что появившуюся в столице сеть салонов красоты «Орхидея».

Свою приватизированную конуру я сдал внаём, а сам отправился покорять первопрестольную. На то, чтобы стать относительно известным не только в Москве, но и в стране стилистом, у меня ушло порядка пяти лет. Думаете, стилисты — сплошь представители нетрадиционной ориентации? Отнюдь не все, я, например, являюсь редким исключением.

Конечно, со стороны тех, от кого могло зависеть моё светлое будущее, периодически предпринимались попытки затащить меня в постель. Я не сопротивлялся, если это были женщины, причём в большинстве своём старше меня, а иногда и намного. И вежливо отказывался, если инициатива исходила от представителей сильной половины человечества. Хотя это скорее был какой-то средний пол, как по внешнему виду. Так и по повадкам, и кое-кого из них вы наверняка прекрасно знаете.

…семьдесят, семьдесят один, семьдесят два…

В общем, мне повезло, когда меня приметила автор программы о современной моде на одном из недавно созданных телеканалов. С ней даже спать не пришлось, хотя можно было бы — женщина находилась в самом соку. Я делал причёски, мэйк и подбирал одежду для участниц телешоу, превращая их из дурнушек в красоток. Соответственно, росла и моя популярность, и вот моя улыбающаяся, с неизменной трёхдневной щетиной, уже на страницах модных журналов, сначала внутри, а затем и на обложках. Моя работа стала стоит совершенно других денег, нежели я зарабатывал, только перебравшись в Москву. Обзавёлся квартирой-студией у станции метро «Новокузнецкая» в выстроенном лет десять назад доме на месте бывшей «хрущёвки», и слегка подержанным «Bentley Continental GT» в качестве личного автотранспорта. Кстати, интересная деталь: ключ зажигания в тачке находился с левой стороны, что свидетельствовало о её гоночном прошлом. Дело в том, что старт в гонках давался не с ходу, а с места: машины стояли елочкой около трассы — дается старт — ты бежишь к машине и, чтобы не терять время, когда открывается дверь, в этот момент ты уже заводишь автомобиль, садишься и уезжаешь.

А как вишенка на торте — открытие собственной сети салонов красоты «ALEX». На данный момент работали три салона — на Поварской, Ильинке и недалеко от моей квартиры — на Пятницкой.

Так-то я нестандартный стилист. Жопу мужикам не подставляю, читаю книги — и не только беллетристику, смотрю хорошие фильмы, а не про всяких человекопауков и слаев со шварцами. В общем, самосовершенствуюсь. Даже брал в течение года уроки игры на гитаре у самого Сергея Калугина из группы «Оргия праведников»^[1]. Хорошая, кстати, группа, без дураков.

Кто-то скажет, что работа стилиста — это сплошной праздник, и будет категорически неправ. Нет, безусловно, если бы я не любил эту профессию — выбрал бы себе какое-нибудь другое занятие. Вагоны бы разгружал, например. Ха-ха, три смайлика вам в ленту!

Если серьёзно, то работа и впрямь частенько далеко не сахар. Ты таскаешь тяжеленные пакеты, бегаешь по городу в поисках нужных вещей, а на съёмках ползаешь на коленях, чтобы завязать шнурки на чьей-то обуви. Бывает, работаешь с неприятными клиентами, которые сами не знают, чего хотят, считают твой гонорар слишком высоким и уверены, что понимают в стайлинге лучше тебя. А когда начинал, случалось, что за участие в каких-то проектах платили сущие гроши, а порой и вовсе «забывали» оплатить твою работу.

Но всё же я люблю свою работу, она мне доставляет кайф, приносит не только моральное, но и материальное удовлетворение. Плюс популярность у девиц самого разного возраста. Обладатели писюнов к тому времени поняли, что на мою задницу у них нет ни малейшего шанса. Тем более что многим врезалась в память история с одной из звёздных вечеринок, где перебравший ликёра престарелый селебрити полез ко мне целоваться, и тут же схлопотал короткий апперкот в солнечное сплетение, после которого любитель мальчиков блеванул прямо под ноги нестареющей певице и сопровождавшему её мужу по прозвищу Шрек.

Сколотив небольшой капитал, я на могиле моих родителей установил приличный памятник. За могилкой, пряча в карман 5-тысячную купюру, пообещал присматривать местный сторож. Я его обнадёжил, что буду приезжать минимум раз в полгода, проверять, как он несёт свою службу, и поддерживать его бюджет отчислениями из своего бюджета.

К 33 годам обзавестись семьёй я не успел, возможно, не без основания считая, что можно ещё год-другой погулять. Я и гулял, ни в чём себе не отказывая. С полгода назад, кстати, познакомился с одной клиенткой, она назвалась Марией, и по телефону умоляла сделать ей завтра look перед вечерней тусовкой в «Сикрет». Когда я сказал в трубку сотового, что ко мне записываются за неделю, дама озвучила такую сумму, что мне пришлось перезванивать другой клиентке и просить перенести нашу встречу на два часа раньше. Та не стала упрямиться, так что просто Мария получила то, что хотела, и в дальнейшем стала моей постоянной клиенткой.

По ходу дела я выяснил, что последние пару лет её внешностью занималась тоже довольно известная в столице стилист, до тех пор, пока как-то не решила поэкспериментировать. Эксперимент не удался, Машу в новом образе чуть ли не осмеяли, и с тех пор она стала уже моей клиенткой.

Где-то месяца через два наше знакомство переросло в более тесную фазу. Правда, к тому моменту я уже знал, что она замужем за каким-то там банкиром, но это меня мало волновало. И как оказалось, напрасно.

…девяносто девять, сто, сто один…

Ах да, я же ещё не объяснил, что это я тут между делом считаю, лёжа с утра в джакузи. А что, имею право на любую сантехнику, не на ворованные гуляю. А считаю я секунды, во всяком случае, мысленно стараюсь попадать в счёт. Хочу установить новый рекорд по нахождению без дыхания под водой. Прежний равнялся минуте сорока семи секундам, и сейчас я уже приближался к этой отметке, хотя лёгкие начинало понемногу жечь, и все пузырьки из остатков кислорода давно поднялись к поверхности воды. Ну ничего, надеюсь, дотерплю. Такое вот у меня своеобразное хобби, наедине с собой. Слышал, что даже соревнования по этой дисциплине проводятся, но мне это ни к чему, я тут сам себя испытываю.

Есть! Есть минута сорок семь! Ну, Лёха, поднажми, давай уж дотянем хотя бы до двух минут, и то, не исключено, я начинаю частить, а глянешь на секундомер в лежащем у джакузи телефоне — недобрал.

Всё, две минуты, пожалуй, есть. Я открыл под водой глаза, собираясь выныривать, и сквозь толщу воды увидел чей-то силуэт. Оп-па! Это ещё кого к нам принесло? Причём без приглашения, я-то прекрасно помнил, что закрывал входную дверь изнутри.

Чёрт с ним, всё равно уже выныриваю.

— А я уж думал, ты там всё, в ящик сыграл. Лежит и не всплывает.

Сидевшему на табурете итальянской фирмы «PEZZO» было на вид около пятидесяти. Это был крепкого вида мужик с намечавшимся брюшком, коротко, чуть ли не наголо стриженый, со складками в уголках тонких губ, придающих их обладателю, несмотря на насмешливый тон, угрожающий вид.

Костюм однозначно от «HUGO BOSS», банальщина, на автомате отметил я про себя.

И кстати, этот тип здесь не один, рядом вон ещё один стоит, тот даже поздоровее этого выглядит.

— Здравствуйте! — говорю я как можно спокойнее. — Вы кто?

— Толя, ты слышал? — оборачивается он к своему напарнику. — Тут вопрос прозвучал: кто мы? Даже не знаю, что и ответить, то ли представиться председателем правления «Промстройбанка» Игорем Николаевичем Кистенёвым, то ли рогоносцем Игорьком. Или как она меня наедине с тобой называла?

Вот тут пазл встал на своё место. И мне, честно говоря, реально поплохело. Так вот ты какой, северный олень! Причём с кустистыми рогами, так как с твоей супружницей мы были близки не раз и не два. И не три, если кому-то интересно, а целых пять. Это сама Маша на нашей последней встрече сказала, мол, сегодня у нас небольшой юбилей, пятое свидание, а посему трах будет необычный. М-да, что она вытворяла…

Впрочем, это лирика, а сейчас я чувствовал, как моя мошонка, несмотря на нахождение в тёплой воде, заметно уменьшается в габаритах. Банкир понял, что до меня дошло, и его лицо разрезала улыбка, от которой у меня внутри слегка заледенело.

— Не ожидал, мудило?

Что ж так грубо-то… Хотя я этого гражданина понимаю, ещё не знаю, как бы я вёл себя на его месте. Но я сейчас на своём, и настроение, мягко говоря, невесёлое.

— Толя, будь другом, оторви-ка электрический шнур вон от того бра и принеси мне. Только вместе с вилкой, здесь как раз розетка возле джакузи есть. И ножичек какой-нибудь глянь на кухне.

Кухня в моей студии совмещённая, обошлась в десятку «зелени». Натуральное дерево в сочетании с навороченной техникой. И ножи керамические там имеются в специальной подставке. Один из них Толя и выбрал, а вскоре этим ножичком Игорь Николаевич зачищал концы провода.

— Толя — начальник моей охраны, — продолжая снимать изоляцию, как ни в чём ни бывало пояснил Кистенёв. — Чего мы с ним только не проходили… Помнишь, Толян, как в 98-м одного фраера к пилораме привязали? Когда ветерком от циркулярки ему волосёнки взлохматило, сразу же пообещал заплатить. И ведь не обманул… Даже немного жаль, если бы кинул — мы бы с ним от души покуражились.

То, что меня не ждёт ничего хорошего, я представлял уже довольно чётко. И для чего им нужен провод — я тоже прекрасно понимал. И мысленно взвешивал свои шансы, если рискну ввязаться в рукопашную.

Я не считал себя большим мастером по части драк, но кое-что умел. Спасибо Палычу, который два года учил меня азам системе рукопашного боя крав-мага. Не слышали о такой системе? Я сам не слышал, пока не познакомился с Палычем. А случилось это как раз два с небольшим года назад. Домой я возвращался слегка подшофе, пришлось на очередной тусовке выпить кое-чего покрепче шампанского. Поэтому тачку в этот вечер с подземной парковки я не брал. Но на ногах держался вполне, ветром не качало. У самого подъезда путь мне преградили четверо, один из которых по габаритам был даже здоровее Толи. У них имелось явное намерение отжать у меня не только «айфон», но и наличку с картами-дебетовками, о чём они мне сообщили напрямую.

— Ты себе ещё заработаешь, педрило, зато здоровье сохранишь, — философски заметил один из отморозков.

Из этих слов я сделал вывод, что они знали, или, по крайней мере, догадывались о роде моей деятельности. Однако такая наглость меня вывела из себя, я атаковал первым, и успел кому-то хорошо попасть, прежде чем меня свалили на асфальт и начали лупцевать ногами. Я сжался калачиком и закрыл голову руками, в надежде, что, может быть, не сильно покалечат.

В какой-то момент избиение остановилось, однако звуки ударов не прекратились, что меня немного удивило. Когда же я рискнул поднять голову, то увидел, что какой-то невысокий крепыш в одиночку метелит эту ораву. Причём довольно успешно, так как не прошло и минуты, как вся четвёрка, стеная и матерясь, лежала рядом со мной на асфальте.

— Встать сможешь?

Он протянул мне руку, помогая подняться. Затем помог добраться до квартиры, сделал компрессы на места ушибов, а потом мы сели пить чай. За разговорами выяснилось, что Палыч преподавал экзотическую систему рукопашного боя, разработанную для израильской армии еще на заре создания семитского государства неким Ими Лихтенфельдом^[2]. Палыч в своё время молодым офицером был командирован в Египет как военный специалист для обучения арабов владению советской военной техникой, в 1971-м попал в плен к израильтянам, где судьба свела его с основателем направления. Они каким-то образом подружились, и Лихтенфельд лично показал тому кое-какие приёмы. Палыча впоследствии обменяли на какого-то еврейского диссидента и, вернувшись в СССР, он продолжил заниматься крав-мага для себя. А в конце 1980-х его попросили преподавать крав-мага для специальных подразделений, чем он в свои 68 лет занимался и по сей день.

Когда я попросился к нему в ученики, Палыч сначала отнёсся к такому предложению с известной долей скепсиса, но затем всё же согласился давать мне частные уроки за символическую плату. Время на занятия приходилось выкраивать из своего плотного графика с трудом, но хотя бы раз в неделю мы встречались в ведомственном спортзале, где Палыч делал из меня, как он сам говорил, человека.

Всё это хорошо, вот только у моих нынешних оппонентов явное преимущество. Их двое, они здоровее меня, и стоят на твёрдой поверхности. Я же болтаюсь в воде, и толчок от дна джакузи получится не таким резким, как хотелось бы.

Между тем Кистенёв закончил зачищать шнур. Оценивающе посмотрел на меня, как мясник на тушу, которую ему предстояло рубить, и задумчиво произнёс:

— Я вот всё думаю, и чего этой суке не хватало?! Да, я не пацан, весной справил юбилей, но держу себя в форме, хожу в спортзал и так бью по мешку, что тот чуть ли не пополам складывается. Да и без «Виагры» пока в постели обхожусь. В очередной раз убеждаюсь, что все бабы — бляди по своей натуре. Бляди и дуры. Всё иметь и изменить с каким-то парикмахером!

Почему это с каким-то? Я вообще-то достаточно известный стилист, моё имя в прессе муссируется гораздо чаще, чем твоё, накачанное ты быдло. И кстати, я тоже держу себя в форме, и не только благодаря вышеупомянутому крав-мага.

— Ну да теперь изменять ей не с кем, разве что с окунями на дне Москва-реки.

Я сглотнул застрявший в горле ком. Ни хрена себе, это он сейчас серьёзно? Или на понт берёт?

— А ты знаешь, — в своей манере продолжал он, — мы ведь с тобой земляки. Я тоже когда-то перебрался в Москву из города, откуда ты родом. И прежде чем сюда наведаться, выяснил кое-какие моменты твоей биографии. И ты не поверишь, мне уже приходилось иметь дело с одним Бестужевым, Михаилом Павловичем… Чё дёргаешься, лежи пока, млей. Как водичка, кстати, может горячей подпустить? Не хочешь? Сам-то ещё со страху не напустил? — одними губами усмехнулся банкир. — Ну ладно… В общем, приехали мы к нему с предложением, от которого наши клиенты обычно не отказываются. А твой батя — как ты догадался, речь о нём — решил, что он круче варёного яйца. Да ещё своих афганцев подтянул. Сверху пришла команда его наказать. Короче, закопали мы его где-то под Колышлеем, а его тачку наши ребята разобрали по частям.

— Ссука!..

Я сделал попытку вскочить, но мощная ладонь без труда вернула меня на место. Не хватило мне точки опоры.

— Говорю же, не дёргайся. Толян вон тоже небось помнит, как дело было. Помнишь, Толян? То-то… Бизнес твоего папаши перешёл моему боссу: у него везде, где надо, сидели свои люди, с которыми он делился. А потом босс решил откинуться, причём не без нашего с Толей участия. Слишком уж много о себе возомнил этот козёл… Короче говоря, его банк перешёл к нам. На тот момент я уже достаточно соображал в этом бизнесе, даже два месяца ходил на курсы «Банковское дело», к тому же многие подвязки нашего босса шли через нас. В общем, дело перешло в надёжные руки. Мы стали приличными, уважаемыми людьми. Я вот даже даже в депутатах городской думы побывал. А затем мы перебрались в Москву, предварительно обанкротив прежний банк «Призма», и теперь уже в столице замутили «Промстройбанк». Вроде как ничего название, внушает доверие. Толян возглавил службу охраны банка, а я стал председателем правления и совета директоров. Вон, Толяна звал в совет, нет, говорит, мне бы чего попроще, охрану, например, могу возглавлять. Но я тебя, братка, не обидел, свою долю — и хорошую — на акциях имеешь.

Толян довольно хмыкнул, а Кистенёв снова вперил в меня холодный взгляд.

— На хрена мне всё это знать? — выдавил я из себя.

— А ты что, куда-то торопишься? А я вот не спешу. Нам с Толяном спешить некуда, да, Толя?

— Угу.

— Да и тебе, козлик, жить бы ещё да жить. Но ты сам виноват, заработал себе высшую меру. К сожалению, не могу предложить выбор с вариантами ухода из жизни, так как причиной твоей кончины стал неосторожно опрокинутый в джакузи электрический прибор. Что-нибудь найдём, всякой электрической хрени у тебя тут навалом. Кстати, замок на двери мы вскрыли аккуратно, Толя у нас спец в этом деле, так что никаких следов проникновения полиция не обнаружит. Слушай, а как скоро вообще тебя хватятся? Через сколько дней МЧС приедет вскрывать дверь? Ты же вроде у нас сирота, не без нашего с Толей, кстати, участия, — хмыкнул он. — Небось у тебя на месяц вперёд всё расписано? Теперь твоим клиенткам придётся искать других парикмахеров. Ну а я не могу отказать себе в удовольствии лично провести экзекуцию. Кстати, чтобы соответствовать своему статусу, пришлось не только заниматься грёбаной благотворительностью, кидая почки попам и детям-инвалидам, но и выучить много разных умных слов. Мне даже начало нравиться чувствовать себя таким деловым, общаться с людьми, за спиной у которых всякие гарварды-хренарварды. Кстати, младшего мы с моей бывшей отправили в Англию, учиться в каком-то престижном колледже… Слышь, Толян, а может, мне с бывшей сойтись? Этой-то прошмандовки Машки уже нет, а новую блядь искать неохота, они все друг друга стоят.

Он снова повернулся ко мне, и только что адресованное Толяну показное веселье уступило место хмурой сосредоточенности. Кистенёв бросил взгляд на циферблат таких же «Patek Philippe» из белого золота, как у Президента.

— Ладно, я как-никак человек занятой, хорош трепаться. Надеюсь, ты успел прочесть про себя какую-нибудь молитву?

С этими словами он кивнул Толе, тот кивнул в ответ и воткнул вилку от провода в электрическую розетку. Наши с Кистенёвым взгляды встретились, и в свой я вложил всю ненависть и презрение, на какие только был способен. И в момент, когда оголённый конец провода устремился к поверхности воды, я сделал движение навстречу и схватил банкира за свисающий вниз полосатый галстук т всё той же «HUGO BOSS», про себя успев отметить, что я бы к этому костюму выбрал другой цвет.

Кистенёв дёрнулся назад, но я держал его галстук крепко, и убийца моего отца вместе с проводом ухнул в джакузи. В то же мгновение меня пронзил удар током, но я не вцепился в галстук мёртвой хваткой. Изгибаясь в судорогах, сквозь воду я видел перед собой оскаленный рот с вылетавшими из него пузырями воздуха и выпученные, как у рака, глаза. Странно, но на фоне тупой боли — меня словно кто-то хреначил огромным перфоратором — я испытывал даже некое удовлетворение от свершившейся мести.

В какой-то момент моя рука всё же разжалась и, как странно, я перестал ощущать эту жуткую вибрацию переменного тока, а вместо этого словно бы падал в какую-то бездонную яму. Кистенёв тоже падал, правда, чуть медленнее, по-прежнему разевая рот в беззвучном крике и пялясь на меня своими выпученными глазами. А затем меня окутала непроницаемая тьма.

Глава 2

В себя я пришёл от ощущения холода в спине, словно лежал на каком-то металле. И тут же, не успев открыть глаза, принялся отхаркивать воду, которой, к счастью, набралось в лёгких недостаточно для того, чтобы отправить меня на тот свет. А вот напряжения 220 В вполне бы для этого хватило. Но раз я жив, значит, преступный замысел банкира и его подельника не был всё-таки доведён до конца. Интересно, что этому помешало?

Откашлявшись, я наконец-то смог встать на колени и осмотреться. И понял, что нахожусь не в джакузи и даже не в своей студии. В данный момент я пребывал в какой-то допотопной, эмалированной ванне, причём сухой, если не считать нескольких плевков откашлянной лёгкими воды. И находился я не в менее допотопной ванной комнате, к тому же совмещённой с санузлом в виде древнего унитаза, от задка которого наверх шла смывная труба, а сверху свешивался шнур с пластиковым набалдашником. Охренеть!

Куда я вообще переместился из своей студии и своего джакузи? Почему-то вспомнился фильм «Константин», там герой при помощи воды тоже перемещался, правда, в параллельную, адскую реальность. То, куда я попал, на ад было непохоже. Хотя… Может быть, это одна из его разновидностей? Тогда, нужно признать, не самая плохая. Во всяком случае лучше, чем быть вмёрзшим в дантов лёд^[3] или вариться в котле с кипящей смолой. Хотя Ледяное озеро Коцит мне вряд ли грозит, туда, по мнению Данте, попадали предатели. Читали, знаем… Скорее всего как раб похоти и сладострастия я бы угодил во 2-й круг Ада.

Ещё один волнующий меня донельзя вопрос: что с Кистенёвым? Его-тотоже должно было крепко шибануть переменным током. Я искренне надеялся, что выжить удалось только мне, а этот урод плавает в моём джакузи жопой кверху. Но где джакузи и где я?!

Кто меня переместил в эту древнюю ванную комнату, пока я находился без сознания?

Пожалуй, пора всё-таки вылезти из этого раритетного чуда и провести рекогносцировку на местности. Помимо ванны и унитаза тут имелась раковина для умывания, над которой было прикреплено прямоугольное зеркало. Не удержавшись, я взглянул на своё отражение. Состроил гримасу, крутанулся, оглядывая спину. Вроде бы всё тот же, каким себя помнил, включая вытатуированного цветного дракона, перетекающего с левой лопатки на левое же предплечье. Лишний жирок, кстати, появляется на животе, надо бы собой поплотнее заняться.

Блин, тут только что мною занимались два неприятных типа, и в самом деле, не до жиру, быть бы живу. Я с чувством лёгкого недоумения кинул взгляд на гранёный стакан, из которого торчали три зубных щётки доисторического образца и помятый тюбик «Поморина». Рядом мыльница с сиротливо почивавшим внутри обмылком серого цвета. Тут же ещё один стакан, в котором видавший виды помазок и станок из-под безопасной бритвы. На тумбочке у раковины обнаружились одеколон «Шипр» и стеклянная бутыль с этикеткой шампуня «Лада». Охренеть, даже я, повидавший всякое, такого шампуня не знаю! Прямо, прости господи, какой-то парк юрского периода.

Продолжение паноптикума ожидало меня за дверью, когда я, с обёрнутым вокруг пояса полотенцем, миновал застеленный паркетом маленький коридорчик с антресолями наверху и оказался в небольшой комнате — пенале, обставленной в лучших традициях советского прошлого. Дальний её конец заканчивался балконной дверью, занавешенной полупрозрачной портьерой, но проникавшего снаружи света хватало, чтобы я мог более-менее ориентироваться. Примерно треть комнаты занимала отполированная стенка с замершим внутри хрусталём и массивной радиолой, напротив располагался застеленный клетчатым пледом диван-раскладушка, над ним — не первой молодости ковёр, в углу приткнулся телевизор (похоже, чёрно-белый) на четырёх деревянных, покрытых чёрным лаком ножках. «Рекорд» — прочитал я облупившиеся буковки на логотипе.

Нашлось место и для трельяжа. Здесь я обнаружил небольшой баллончик лака для волос «Прелесть», габаритами и дизайном совсем непохожий на тот, который я когда-то использовал в своей работе, а также синий флакон парфюма «Pani Walewska Classic».

«Духи, которыми пользуется женщина, расскажут о ней гораздо больше, чем её почерк», — заметил когда-то Кристиан Диор. Я мог бы что-то сказать о дамах, пользующихся «Chanel Gabrielle» или «Fleur D'Argent», но о той, что использует польские духи… Честно сказать, затрудняюсь.

Судя по высоте потолка, с которого свисала аляповатая люстра, я оказался в какой-то «хрущёвке». Ладно, осмотрим оставшиеся помещения. Ещё одна комнатушка, совсем маленькая. Аккуратно застеленная кровать с металлическим каркасом и сидящей на подушке страшненькой куклой. Похоже, здесь обитает девчонка. Древний письменный стол с такой же древней настольной лампой и стопкой потрёпанных учебников. Сверху покоится «Родная литература» за 7 класс с портретами на обложке Пушкина, Гоголя, Толстого, Горького и прочих классиков русской и советской литературы. Всю стену над кроватью занимает карта Союза Советских Социалистических Республик.

Далее босыми ногами я прошлёпал на кухню. М-да, грустная картина. Нет, всё было достаточно чистенько и аккуратно, но обстановка… Где вытяжка, где электрическая плита, где элементарная микроволновка?!! Плита стояла, но газовая и тоже попахивающая антиквариатом, на четыре конфорки. Маленький кухонный стол, под ним три табуретки, на столе хлебница с забралом из прозрачного пластика, внутри — полбуханки чёрного и половина нарезного батона. На стене часы с кукушкой и отрывной календарь…

Внезапно раздался грохот, заставивший меня вздрогнуть. Тьфу ты, зараза! Мотор холодильника марки «Юрюзань» перепугал меня почти так же, как попавшего в квартиру Шурика царя Иоанна Грозного.

Кстати, под ложечкой посасывает. Последний раз я что-то кидал в желудок вчера поздно вечером, в 10 утра проснулся и полез в джакузи, где меня и застали эти двое немолодых отморозков. Обычно по пути в свой открытый первым и остававшийся головным салон на Ильинке завтракаю я в «Кофемании». У меня там уже есть свой столик, а мой портрет, что характерно, красуется на стене в главном зале в числе звездных посетителей кофейни. Я затесался между Нюшей и Ксенией Алфёровой.

Похоже, я в квартире один, почему бы не проинспектировать содержимое холодильника? Сказано — сделано! Внутри «Юрюзани» я обнаружил кусок колбасы, семь яиц с размазанной фиолетовой печатью на каждом, пару плавленых сырков, паштет «Шпротный», ещё одну плоскую банку с наклейкой «Завтрак туриста», полную бутылку кефира с крышечкой из фольги зелёного цвета и молочную пирамидку с надрезанной верхушкой. Там же стояла небольшая кастрюлька, вытащив которую, я обнаружил под крышкой суп со звёздочками. Поморщившись, вернул кастрюльку на место.

«Наверное, это квартира-музей не юрского, а советского периода, — мелькнула в голове мысль. — Только она действующая, вон даже продукты более-менее свежие».

Поколебавшись ещё несколько секунд, я извлёк из холодильника колбасу и бутылку кефира, достал из хлебницы батон, и вскоре наслаждался бутербродом под кисломолочную продукцию, употребляемую прямо из горлышка. Вкус несколько непривычный, но с голодухи выбирать не приходилось. Тем более что, доедая солидных размеров бутерброд и допивая кефир, я уже как-то приноровился к вкусовым качества продуктов, они даже казались мне очень даже приличными.

Дожёвывая и допивая, я подошёл к отрывному календарю, гласившему, что за окном 14 сентября 1973 года, и что в этот день в 1959 году космический аппарат «Луна-2» впервые в мире достиг поверхности спутника Земли. Насчёт 14 сентября я не имел ничего против, так как с утра и в самом деле было 14-е число первого осеннего месяца. А вот 1973 год слегка напряг. Либо я и в самом деле в квартире-музее, либо… Во второе почему-то не хотелось верить. Но рано или поздно я узнаю правду, и лучше всё же рано.

Только сейчас до меня дошло, что я мог бы ещё в зале посмотреть в окно, но почему-то этого не сделал. Что ж, сделаю сейчас. Я решительно подошёл к кухонному окну и отодвинул в сторону занавеску.

Последняя крошка выпала из моего рта, когда я увидел открывшуюся моему взору панораму. Пейзаж из окна третьего этажа частично был похож на тот, что я мог наблюдать из окна своей студии, но только частично, и в основном по части архитектуры. Никаких стеклопакетов и торчавших бородавками кондиционеров, поперёк улицы натянут ярко-красный транспарант с выписанными белыми буквами лозунгом «Навстречу XXV съезду КПСС!», а одежда на людях и автомобили словно с оживших кадров советского кино. «Волги» 21-й модели, «Москвичи» послевоенного образца и более современные экземпляры, «Победы», «Запорожцы», редкие «копейки» и «Волги» 24-й модели… Вон помчался «газик» с брезентовым верхом, а вон «УАЗ» с кузовом, полном мебели. Наверное, кто-то переезжал. Прогрохотал трамвай, зазвенел, подъезжая к остановке, выпустил-впустил пассажиров и со звоном поехал дальше.

Как-то мне в руки попала забавная книжонка про попаданца в прошлое, называлась, если память не изменяет, «Музыкант». Там старого музыканта бьет током и его сознание оказывается в 1961 году, в теле подростка. Может быть, и меня так шибануло, что я переместился в прошлое, только уже в своём теле? И голый, как Терминатор. Остаётся зайти в какой-нибудь кабак с предъявой: «Мне нужна твоя одежда, ботинки и мотоцикл!». Хотя вряд ли в это время — если я действительно угодил в 1973-й — имеются такие кабаки, где тусуются байкеры.

На всякий случай я опустил верхний шпингалет и поднял нижний, распахнув окно. До последнего надеялся, что это какой-то розыгрыш, а вид в окне — проецируемая каким-то хитрым образом голограмма. Но нет, свежий ветерок обдул мой обнажённый торс, заставив слегка поёжиться, а панорама ничуть не изменилась, лишь звуки стали ярче.

Закрыв окно, я уселся на табурет, задумчиво разглядывая пустую бутылку из-под кефира с оставшимися внутри белыми потёками. Это что же такое получается? Я, 33-летний, востребованный столичный стилист Алексей Бестужев, вместо того, чтобы погибнуть в собственном джакузи от удара током, проваливаюсь на 46 лет в прошлое, чтобы очнуться в древней ванне с облупленной эмалью. Фантастично, даже в какой-то степени маразматично, но всё же это единственная версия, которая может объяснить то, что я сейчас наблюдаю вокруг себя. Соответственно, возникает вопрос: если этот факт имеет место быть, то что тогда случилось с Кистенёвым? Искренне хотелось верить, что этот бычара купается в водах Перифлегитона. Тем более если он и впрямь виновен в гибели моего отца, повлекшей за собой уход мамы и моё интернатское будущее.

Итак, о Советском Союзе я знал не только по старым фильмам, всяким там гайдаевским и рязановким комедиям, но и почитывал кое-что на форумах, посвящённых жизни в СССР. По большей части меня интересовала мода 60-х, 70-х и 80-х годов, парфюм, косметика, причёски… Кое-какие из увиденных в этой квартире предметов мне уже попадались на этих форумах, так что за их аутентичность можно было не волноваться. В общем, по рассказам живших в то время создавалось двоякое впечатление об эпохе застоя. Одни, видимо, ненавидящее всё советское, искали только минусы, другие, напротив, вспоминали, как здорово жилось, приводя примеры с бесплатным жильём, медициной… И вообще небо было голубее, а трава зеленее. Обычно говорится, что истина лежит посередине, теперь мне предстояло на собственном опыте выяснить, так ли это на самом деле.

О-хо-хо, вот это я влип так влип! Как теперь жить без Инстаграма, блога и влога? Да и айфона нет, на что селфить? А съёмки?! Сегодня же у меня съёмки в рекламе средства по уходу для волос! Хотя в 1973 году ни средства этого нет, ни телерекламы, во всяком случае, в том виде, в котором я привык её видеть на телеэкране. Я в отчаянии обхватил голову руками. Есть ли хоть малейший шанс вернуться в будущее? Может, стоит попробовать снова набрать полную ванну воды, и влезть в неё с каким-нибудь включённым электроприбором? Однако по здравому размышлению эта идея не показалась мне достаточно привлекательной. Далеко не факт, что сработает так, как мне хочется, 99 % за то, что, придя домой, хозяева квартиры обнаружат в своей ванной труп незнакомого молодого человека с интересной для нынешнего времени татуировкой. А мне, честно говоря, хотелось бы ещё попылить на земле-матушке, пусть даже в эпохе, где пределом мечтаний многих женщин являются польские духи.

Жаль, конечно, что все, нажитое непосильным трудом… И в самом деле, жаль было ту же сеть салонов, в которые я вложил и душу, и приличные деньги. Разве что немного грело присутствие на мизинце левой руки золотого перстня с россыпью маленьких бриллиантов — подарок Примадонны на 30-летие. Три года прошло, а было будто вчера. Каминный зал ресторана «ПушкинЪ», среди гостей мои клиенты: артисты, певцы, модные блогеры, плюс коллеги Лисовец и Рогов. Лев Лещенко обнимается и шепелявит в ухо: «Поздравляю, старичок, дай бог тебе здоровья!» А ближе к полуночи — явление Христа народу. Вернее, Примадонны. Приехала вместе с относительно молодым мужем, известным юмористом и телеведущим. Заскочили буквально на 20 минут, торопились в свой загородный замок, где их дожидались оставленные на няню двое ребятишек, выношенные суррогатной матерью. И как-то без лишнего пафоса одарила меня перстнем, по тем временам стоившим как отечественный автомобиль.

Перстенёк — это хорошо, но постараюсь не относить его в скупку в первый же день. Тем более за него цену хорошую точно не дадут, да ещё наверняка у милиции свои подвязки во всех этих ломбардах. Приёмщик может и стукануть в органы, мол, чел тут подозрительный заходил, выглядит как не пойми кто, а у самого перстень дорогущий. Не грабанул ли кого?

А по большому счёту всё, случившееся со мной — далеко не худший вариант. Будем во всём искать позитив. Где наша ни пропадала. Докажем этому миру, что мы чего-то стоим!

Часы с кукушкой показывали без пяти одиннадцать. Если календарь не врёт и сегодня пятница, то в это время взрослые должны быть на работе, а их дочь в школе. Значит, несколько часов в запасе у меня есть. Можно неторопясь прикинуть план дальнейших действий. Оставаться здесь нельзя, реакция людей, когда они увидят в своей квартире постороннего, рассказывающего, что он пришелец из будущего, предсказуема. Если не выгонят пинками под зад, то, к бабушке не ходи, запрут дверь и вызовут милицию. Те, услышав мою историю, скорее всего передадут меня врачам-психиатрам. В психушке, соседствуя с наполеонами и прочими маньяками, я могу провести остаток своих дней, а меня эта перспектива совершенно не прельщает.

Нет, такой вариант не катит, так что придётся пока адаптироваться к современным реалиям, а для начала куда-то отсюда валить. Не знаю пока куда, но нужно уходить, правда, предварительно подыскав хоть что-то из одежды и обуви.

Следующие четверть часа я посвятил копанию в недрах ящиков стенки и стоявшего в прихожей платяного шкафа. В стенке обнаружились ношеные, но выстиранные трусы модели «семейные», носки и белая майка-алкоголичка, а шкаф меня порадовал тёмными в тонкую серую полоску брюками и такого же цвета пиджаком от фабрики «Большевичка», а также голубой сорочкой. Оценил свой прикид в зеркале. М-да, судя по всему, обладатель костюмчика и сорочки несколько крупнее и выше меня габаритами. Чтобы брюки не спадали, пришлось воспользоваться найденным здесь же ремнём.

Ботинки от фабрики «Коммунар» пришлись впору, хоть тут повезло. Выходит, с хозяином обуви у нас одинаковый, 42-й размер. По чуть побитым носам ботинок я прошёлся щёткой с гуталином, итоговый результат, в общем-то, удовлетворил. Решил на всякий случай прихватить и плащ, с аксессуаром в виде пояса с пластмассовой пряжкой. Застёгивать не буду, на улице достаточно тепло.

Я ещё раз оглядел себя в зеркале трельяжа. Что ж, могло быть и хуже. Конечно, я бы предпочёл обычные в XXI веке джинсы, но в данный момент выбирать не приходилось.

Как вот только выкручиваться без документов и денег… Кстати, деньги можно поискать по разным ящикам, поскрести, как говорится, по сусекам. Осмотр сусеков отяготил карман пиджака 11 рублями и 25 копейками. Попались на глаза и механические наручные часы «Ракета», но они были сломаны и заводиться ни в какую не желали. Без привычных «Apple Watch» я ощущал лёгкий дискомфорт, придётся при случае обзаводиться обычными часами типа вот такой «Ракеты». В крайнем случае пока поспрашиваю время у прохожих.

Тут ещё документы какие-то… Хм, паспорт гражданина Союза Советских Социалистических Республик. Любопытно, что в зелёненькой обложке и размером поменьше привычного. Открыв его, прочитал, что принадлежит сей документ некоему Яхонтову Александру Юрьевичу, 42 лет от роду, прописанному и проживающему по тому же адресу, где в будущем высился дом, в котором находилась и моя студия. Нет, физиономия явно на мою не смахивает, так что паспорт придётся оставить. Жаль, без документов ни угол не снимешь, ни на работу не устроишься. Ни даже, как я подозреваю, перстень в ломбард не сдашь.

Собрался уже попрощаться с гостеприимной квартирой, а оказалось, что входная дверь заперта снаружи! Логично, в общем-то, люди ушли по делам и заперли дверь, не оставлять же её открытой для какого-то путешественника во времени. Ну и что теперь делать? Не через балкон же выбираться, тем более третий этаж, ноги переломаю как минимум. Но тут мне снова повезло, в ящике приземистой тумбочки возле входной двери обнаружилась связка из трёх ключей. Один вроде как от почтового ящика, маленький больно, другой, напротив, здоровый, а вот третий может подойти.

Так и есть, в механизме замка что-то щёлкнуло, и после лёгкого точка дверь приоткрылась. Я осторожно выглянул на лестничную площадку. Вроде бы никого.

Вернувшись в квартиру, быстро соорудил ещё пару бутербродов из остатков колбасы и батона, завернул в кусок газеты и сунул в карман плаща. Сегодня с голоду не умру точно. Кинул взгляд на приставленный к тумбочке зонтик-трость. Вряд ли понадобится в ближайшее время, да и не хочется лишнее в руках таскать.

Незапертая дверь, кстати, так и норовила приоткрыться. Не запирать же её на ключ, всё-таки он являлся частью чужого имущества, да и вряд ли пригодится мне в будущем. Поэтому я в туалете оторвал от газеты кусок и сложил обрывок в несколько слоёв. Вот, совсем другое дело, и снаружи не очень заметно, что в двери торчит бумажка.

Что ж, моя временная обитель, настала пора прощаться. Спасибо незнакомым мне Яхонтовым за хлеб-соль, жив буду — верну всё сторицей и ещё добавлю. А сейчас настало время осваивать этот новый для меня мир.

* * *

Не успела за Алексеем Бестужевым захлопнуться дверь, как в ванной материализовался ещё один персонаж. 50-летний президент «Промстройбанка» Игорь Николаевич Кистенёв, как и его относительно недавний оппонент, придя в себя, первым делом принялся отхаркивать воду XXI столетия в эмалированную ванну столетия XX. После чего с криком: «Убью, сука!» выскочил из ванны, едва не снёс входную дверь и, только оказавшись в зале, сообразил, что здесь что-то не так.

— Чё за херня?

Стоя в ещё влажном костюме и с хлюпающей в изготовленных на заказ ботинках от «Giorgio Armani» водой, Кистенёв тяжело дышал и не знал, что делать дальше. Этого педрилы-парикмахера, если он вообще жив, и след простыл, а сам он оказался в какой-то убогой квартире, вроде той однокомнатной халупы в «хрущёвке», в которой ему когда-то довелось жить с родителями и вечно пускающим газы дедушкой. Теперь предстояло выяснить, где и каким образом он оказался, а дальше уже работать по обстоятельствам.

План действий банкира мало отличался от того, которым руководствовался оказавшийся в этой же квартире часом ранее Алексей Бестужев. Разве что вёл себя более бесцеремонно, даже, можно сказать, по-хозяйски, не гнушаясь, в частности, заглядывать в ящики и ворошить их содержимое. Так же следом за залой проинспектировал спальню, где обитала Яхонтова-младшая, затем переместился на кухню, заглянул зачем-то в холодильник, хотя совершенно не чувствовал голода. Затем наконец догадался выйти на балкон и осмотреться.

— Ох. ть! Это чё за развод?

Он смотрел, и его глаза наливались кровью. Вроде бы Москва, вроде бы внизу Новокузнецкая улица, а вон виден вход в одноимённую станцию метрополитена, вот только всё это выглядело так, словно он попал в прошлое.

— Алё, шутники, б…, вы мне тут чё, розыгрыш устроили? — окончательно вернулся к привычному лексикону Игорь Николаевич. — Я ведь б… бошки всем поотрываю! Толян б…, ты где, чё это за херня?!!

Однако вместо Толяна на соседнем балконе правее и этажом выше материализовался какой-то лысеющий тип. На вид ровесник Кистенёва, одетый в домашнюю полосатую пижаму, на носу — очки в толстой роговой оправе, в одной руке сигарета, в другой — коробок спичек. Обернувшись на восклицание, он недоумённо приспустил очки на кончик носа.

— Слышь, чё вылупился, баклан?

— А вы, просите, кто? Что вы делаете в квартире Александра Юрьевича? И почему вы мне грубите?

— Да ты там ох…л что ли, козлина? Я ведь щас поднимусь и закатаю тебя в паркет.

— Что вы себе позволяете?! Уголовник! Я немедленно вызываю милицию!

Возмущённый до глубины души мужик вернулся в комнату, а Кистенёв остался на балконе, нервно кусая нижнюю губу. Бляха муха, вот угораздило его попасть. Понемногу к нему приходило осознание того, что он каким-то чудом оказался в прошлом, причём, судя по всему, советском, в котором прошли его детство и юность.

Может, он уже откинулся? Любопытно, что на память ему, так же как и Бестужеву, пришёл фильм «Константин», где герой Киану Ривза с помощью воды перемещался в параллельное измерение. Игорь Николаевич не был чужд «важнейшему из искусств», правда, предпочитал фильмы характерной направленности, с мордобоями и бандитскими разборками, что так живо напоминало ему о боевой молодости. «Бригада» и «Бумер» вообще стояли особняком. Фильмы ужасов его особо не интересовали, но как-то бывшая предложила посмотреть недавно вышедшего «Константина», и кино, в общем-то, Кистенёву понравилось. Особенно смачно были выведены архангел Гавриил и Сатана.

Постояв ещё немного на балконе и более-менее обсушившись под лёгким сентябрьским ветерком, банкир решил всё-таки валить. Хрен его знает, что тут происходит, но нужно учитывать вероятность самого фантастического развития событий, а значит, вполне вероятно, что он всё же рухнул лет на тридцать-сорок-пятьдесят в прошлое. На дворе, судя по транспаранту, начало 1970-х, так как вроде бы XXV съезд партии прошёл то ли в 75-м, то ли в 76-м.

Впрочем, перед уходом он ещё раз пошарил по ящикам. Бумажник во внутреннем кармане его пиджака содержал энную сумму наличности в трёх видах валют (рубли, евро, доллары), но основная сумма хранилась на пластиковых карточках с эмблемой «Промстройбанка». Впрочем, сейчас это роли не играло, в СССР его деньги и тем более пластиковые карточки — мусор.

При себе помимо набитого ненужными деньгами и карточками бумажника имеются часы «Patek Philippe», для которых купание в воде прошло вроде бы без последствий, и айфон последней модели, увы, не выживший после аналогичной процедуры. Все попытки реанимировать престижный мобильник ни к чему не привели, экран по-прежнему оставался тёмным.

Шмон ящиков результата не принёс, денег он не нашел, а из документов попался только паспорт какого-то Яхонтова, да свидетельство о рождении Ольги Яхонтовой. Девчонке, судя по дате, должно уже было скоро исполниться 14 лет. Правда, в дальнем углу ящика нашлись ещё и красные «корочки» дружинника на имя всё того же Яхонтова. Ещё не зная, зачем он это делает, Кистенёв сунул удостоверение во внутренний карман пиджака.

Ладно, раз поживиться здесь нечем, то придётся валить. Тем более что время поджимает.

Во, и дверь какой-то олух закрыл на бумажку! Ну и бараны живут в этой стране! Впрочем, Игорь Николаевич и сам воткнул сложенный в несколько слоёв кусок газеты обратно в щель, после чего спустился вниз и вышел на улицу.

— Гляди-ка, не врал мужик, и правда мусоров вызвал.

Жёлтая 24-я «Волга» с синей полосой посередине и включённой мигалкой быстро приближалась к дому, из подъезда которого только что вышел Кистенёв. Последний, в глубине души понимая, что в своём, пусть и помятом костюме он выделяется из толпы серенько одетых прохожих, сдерживая желание прибавить шаг, неторопясь двинулся прочь. В его голове уже созрел план, как перекантоваться первое время. Раз уж банк в СССР скорее всего один, и возглавить его вряд ли удастся, то придётся выкручиваться другими способами.

Жаль, конечно, в одночасье потерять всё, за что было заплачено такой ценой, включая не одну человеческую жизнь. Интересно, кого вы ноут председателем правления банка? Сына вряд ли, молод ещё, хотя в заранее составленном завещании свои акции он наследовал Артёму. Парню 25, но вроде сообразительный, недаром в Англии на финансиста учился.

А ему теперь придётся обливаться здесь В памяти первым делом почему-то всплыла виденная по телевизору история о казанской банде «Тяп-Ляп». Можно было бы попытаться рвануть в Казань и примкнуть к парням, а может, и возглавить эту кодлу со временем, но вдруг этой банды ещё не существует? К тому же ему не очень хотелось покидать Москву, в которой затеряться и пусть даже с нуля начать строить новую жизнь легче, чем на периферии.

Путь Игоря Кистенёва лежал в сторону Красной площади. Именно туда, что он знал наверняка, должны стекаться толпы туристов, в том числе иностранных, мечтая сфотографироваться на фоне Кремля и Мавзолея. А где иностранные туристы — там и валютчики с фарцовщиками. Было бы здорово прикинуться иностранцем, благо что немного шпрехать на английском у него получалось, заинтересовать валютчиков своими долларами, обменять на рубли. Но начнут на свет глядеть, приглядываться к каждой детали, а там год выпуска уж точно позднее даты развала СССР, до которой, судя по всему, ещё жить и жить. К тому же изготовлены новые купюры с использованием 3D-технологий. Уж как банкир Кистенёв с этими тонкостями был знаком не понаслышке.

Кстати, фарцовщики с руками оторвут у него и костюм, и обувь, и даже трусы с носками, лишь только увидят на них все эти иностранные лейблы. Даже если этих «Hugo Boss»^[4] и «Giorgio Armani» ещё не существует, можно сказать, что они только появились, и скоро их продукция завоюет весь мир. Достаточно взглянуть на качество пошива!

По-любому те же валютчики с фарцой тусят и у магазинов «Берёзка», но Кистенёв понятия не имел, где в советской Москве находятся эти оазисы капиталистического рая.

Можно было бы, конечно, поспрашивать у прохожих, где эти «Берёзки» находятся, но пока он не хотел привлекать к себе внимания.

Путь с Новокузнецкой до Красной площади занял у Кистенёва около часа. За это время он не раз ловил на себе оценивающие взгляды прохожих, и уже начинал жалеть, что на нём вроде бы обычный для банкира будущего, но столь бросающийся в глаза сейчас костюм. Кстати, уже практически высохший благодаря ходьбе и нежаркому сентябрьскому солнышку. Разве что в ботинках всё ещё ощущалась противная мокрота.

Нашарив в кармане айфон, Кистенёв с тупой обречённостью снова попытался его включить. И здесь его поджидала нечаянная радость-на экране аппарата появилось схематичное изображение надкушенного яблока.

— Да, твою мать! — негромко воскликнул банкир, оглядываясь по сторонам.

Ещё не хватало, чтобы сейчас кто-нибудь увидел в его руках необыкновенный по нынешним временам аппарат. Чего доброго, примут за шпиона. Тем более что по большому счёту пользы от айфона в данный момент было мало, так как сотовых сетей в ближайшем будущем на территории не только СССР, но и других государств планеты не предвиделось. Соответственно, интернет так же оставался в далёком будущем. У него не было даже зарядника, а аккумулятор айфона показывал половину зарядки. Сейчас в его руке был бесполезный кусок… нет, не пластика с электронной начинкой, так как этот аппарат был представлен в корпусе из золота и кожи питона. Разве что переплавить его и в виде куска золота сдать в ломбард. Кистенёв выключил аппарат, чтобы не сажать аккумулятор, убрал его обратно в карман и двинулся дальше.

Вспомнилось, что ещё совсем недавно ездил по этой улице в «Майбахе» с личным телохранителем. Всё это осталось в прошлом… или будущем. О «Майбахе» Игорь Николаевич скучал, а вот на жену и детей почему-то было плевать. Он никогда не питал к ним любви, и они это знали. Он вообще не помнил, чтобы кого-то любил по-настоящему.

Из раздумий его вырвал увиденный на Васильевском спуске скучающий милиционер, и Игорь Николаевич поспешил слиться с кучкой каких-то иностранцев, которые при ближайшем рассмотрении оказались японцами. На фоне низкорослых и узкоглазых граждан он выделялся ещё больше, так что уже начинал чувствовать себя совсем неуютно, что, впрочем, его не пугало, а только выводило из себя. Хотелось по старой бандитской привычке заехать кому-нибудь в ухо, но он понимал, что данное действие тут же привлечёт внимание окружающих, и в первую очередь блюстителей порядка, а это Кистенёву сейчас было совершенно ни к чему.

— Суки!

Выругавшись себе под нос в адрес непонятно кого, банкир, прищурившись, принялся высматривать среди гуляющих по площади нужных людей. Наконец взгляд его выцепил невысокого молодого человека лет двадцати пяти с редкими усиками, при джинсовом костюме, солнцезащитных очках и спортивной сумкой «Adidas» через плечо. Тот тоже кого-то высматривал, возможно, потенциальную «жертву» среди иностранцев.

Несколько лет назад судьба свела Игоря Николаевича с бывшим фарцовщиком, который в постперестроечную эпоху поднялся до ранга солидного бизнесмена. Тот при личных встречах за стаканом виски или бренди любил удариться в воспоминания, поэтому некоторое представление о работе фарцы Кистенев имел. Сейчас те знания вполне могли сыграть ему на руку.

Ага, фарцовщик явно кого-то высмотрел. Похоже, вон того прикинутого гражданина, в джинсах, жёлтой рубашке с большим отложным воротником, вельветовом пиджаке, и также в солнцезащитных очках и с сумкой на плече. На вид тому было лет тридцать, и усы были густые, не то что у фарцы и, наверное, по современной моде спускались чуть ли не к подбородку. Плюс волосы подлиннее, закрывали уши. Вполне может оказаться иностранцем, представителем недружественный державы. Молодой человек тем временем подошёл к «иностранцу», они пожали друг другу руки, обменялись фразами и двинулись, огибая ГУМ, в сторону Ильинки. Прямо какой-то шпионский детектив, думал Кистенёв, пристроившись следом, и держась метрах в двадцати.

Идти пришлось недалеко, парочка завернула в одну из подворотен, и Игорь Николаевич решил не отставать. Благодаря мягким подошвам сшитых на заказ туфель ступал он неслышно, так что его появление в момент обмена трёх джинсов «Levi's» на денежные знаки стало для участников сделки полной неожиданностью.

— Майор Яхонтов, комитет госбезопасности…

Однако не успел Кистенёв убрать обратно во внутренний карман пиджака удостоверение дружинника, которое и вытащил-то на какую-то секунду, чтобы не позволить разглядеть надпись на «корочках», как пересчитывавший купюры «иностранец» швырнул их в лицо «майору» и ринулся наутёк.

— Семёнов, лови его! — заорал невидимому напарнику Игорь Николаевич, хватая за шкирку застывшего соляным столбом фарцовщика.

— От Семёнова ещё никто не уходил, — хищно ухмыляясь, произнёс Кистенёв. — Что, утюг^[5], джинсой, значит, фарцуешь? Или будешь петь, что для себя брал? А ты знаешь, сколько тебе светит за спекуляцию? Знаешь, по глазам вижу, что знаешь.

С Уголовным кодексом РСФСР, в отличие от аналогичного документа более позднего периода, Игорь Николаевич Кистенёв был знаком не очень хорошо, а потому попросту не стал ничего выдумать, понадеявшись на просвещенность в этом плане задержанного.

«Майор» тряхнул парня, словно котёнка, отчего тому сделалось совсем худо. Затем свободной рукой пошарил у него во внутреннем кармане и извлёк паспорт гражданина СССР с непривычным дизайном обложки, но удивился лишь про себя. Так же, ловко управляясь одной рукой, раскрыл документ и грустно констатировал.

— Эх, Белов Виктор Андреевич, что же это ты так по-глупому спалился-то, а? Ну чисто детский сад. Что, идём в машину? Твой-то подельник уже там небось сидит, «браслетами» позвякивает. Я ж говорю, от Семёнова ещё никто не уходил.

— Т-т-товарищ майор, — наконец, заикаясь, выдавил из себя фарцовщик. — Может, как-нибудь договоримся? У нас же некоторые с вашими работают, я тоже могу, я всех «центровых» знаю, могу про каждого вам порассказать.

Сказано это было с такой надеждой в голосе, что Кистенёв едва сдержал торжествующую ухмылку. Он поставил фарцовщика на землю, одёрнул на нём джинсовый пиджачок, стряхнул с его плеча невидимую пылинку и с напускной задумчивостью произнёс:

— Значит, готов сотрудничать?

Тот закивал с такой скоростью, что, казалось, его голова сейчас оторвётся от туловища и выкатится из подворотни на тротуар, распугивая прохожих.

— Студент?

— Бывший, — с готовностью сообщил тот. — Так-то я сейчас дворником числюсь. Зато весь день свободен.

— Все профессии важны, все профессии нужны… Ладно, парень ты, я вижу, толковый, и впрямь можешь пригодиться органам. Надо тебе позывной что ли придумать… А, ну раз Белов, то и погоняло у тебя будет Белый. Понял?

— Да-да, Белый, — снова закивал тот. — Меня и в школе так звали.

— Ты, Витя, давай-ка собери деньги и положи вон в ту сумку, что бросил твой подельник. Давай сюда, — Кистенёв повесил сумку на плечо. — Сколько здесь? Четыреста пятьдесят? То есть брал штаны по полтора косаря? Деньги пойдут как вещдок, а штаны можешь себе оставить, толканёшь кому-нибудь по двести, а то и по триста, не знаю уж твоих расценок. Фирма́ как-никак, верно? Кстати, что можешь сказать про этого типа, который сейчас под присмотром Семёнова томится в ведомственной «Волге»?

— Володя-дальнобойщик, я с ним в прошлом году познакомился, он тогда в Швецию ездил, а в этом году в ФРГ, привозит оттуда фирму́ и кое-какую технику. Я у него шмотки в основном беру, они быстрее уходят и гемора меньше.

— А где живёт этот Володя, знаешь? Это я так, на случай, если он начнёт упорствовать на допросе.

— Точного адреса не знаю, но он недавно хвалился, что купил квартиру в кооперативном доме на Каланчёвской, на третьем, как он сказал, «еврейском» этаже. Да там вроде бы один только кооперативный дом, 9-этажка с голубем мира на торце.

— Номер телефона его знаешь?

— Нет, он мне сам всегда звонил, когда возвращался из поездки с товаром.

«Это хорошо, — подумал Кистенёв. — Значит, Белый не сможет позвонить ни ему, ни его родным».

— Семья у него есть?

— Вроде бы говорил, что в разводе. Но точно не скажу, вдруг он с какой-нибудь… это самое… сожительствует.

— Понятно… Ладно, пока перепишу твои паспортные данные, и заодно скажи номер своего домашнего телефона.

Тут он вспомнил, что ни блокнота, ни ручки при нём нет, не просить же у фарцы, смешно будет выглядеть. А вот в айфоне записная книжка есть, и туда пока вполне можно вбить всю нужную информацию.

Когда Белый увидел, как у «майора» в руках загорается экран какого-то непонятного прибора, то слегка опешил. Подобного ему ещё видеть не доводилось. Когда же тот начал тыкать по загоревшимся на экране клавишам, изумлению фарцовщика не было предела.

— А что это такое, товарищ майор? — осторожно спросил он.

— Это? Это новая разработка отечественной радиоэлектронной промышленности. Пока выдают только старшему командному составу комитета госбезопасности. Забудь, что видел.

— Есть забыть, — почему-то по-военному ответил успешно откосивший от службы в армии Витя.

Сохранив запись, Кистенёв выключил смартфон и сунул его обратно в карман. После чего аккуратно, но уверенно взял завербованного фарцовщика за отворот пиджака и, глядя тому в глаза, медленно и негромко произнёс:

— О том, что здесь было — никому ни слова. Я позвоню, когда ты мне понадобишься. А в том, что понадобишься — в этом можешь не сомневаться. А теперь ступай.

Проводив сутулую спину быстро удалявшегося парня тяжёлым взглядом, Игорь Николаевич Кистенёв направился в сторону автобусной остановки, по дороге разменяв десятку путём приобретения в ларьке «Союзпечати» шариковой ручки и блокнота, куда намеревался переписать данные Виктора Андреевича Белова. Взял заодно и сегодняшний, по словам пожилого киоскёра, номер «Советского спорта». Из даты на газете он выяснил, что на дворе 14 сентября 1973 года. Ну хоть какая-то определённость.

«А ведь мне сейчас 4 года, — подумал банкир. — Прикольно было бы махнуть в родной город, поглазеть на себя мелкого… Хотя пока не до того, есть более насущные дела».

Игорь Николаевич в ожидании идущего в сторону площади трёх вокзалов автобуса размышлял, что на месте этого Володи он бы ударился в бега или лучше залёг на дно, переждав, пока всё не уляжется. Но оставался шанс, что запасной хаты у этого дальнобойщика нет, поэтому не лишним будет покараулить его возле того самого кооперативного дома. Лишние свидетели ни к чему.

9-этажное строение с мозаичным голубем на торце, державшим в клюве веточку какого-то растения, он нашёл довольно быстро. Оно одно гордо возвышалось над плотно примыкавшими друг к другу старинными особняками. Три подъезда, причём никаких тебе домофонов и консьержей. Нам каждом из этажей по четыре квартиры. То есть 12 квартир, в каждой из которых мог бы обитать Володя-дальнобойщик.

Кистенёв поднялся этажом выше и нажал кнопку звонка слева от обитой дерматином и не оборудованной глазком двери. Время рабочее, но, быть может, в какой-нибудь из квартир обнаружится живая душа.

Ему повезло с первой попытки. Изнутри послышались шаги, дверь распахнулась, и взору новоиспечённого «майора» предстала рыхлая тётка бальзаковского возраста с накрученными на бигуди пергидрольными волосами, в коротком халате выше колен, открывающем любопытному взору полные целлюлитные бёдра. Следом на Кистенёва пахнуло жареными котлетами, отчего он испытал лёгкую ностальгию: так же пахли котлеты в его детстве, когда их на чугунной сковороде жарила мать. Игорь Николаевич весьма живо представил, как на зубах похрустывает тонкая коричневая корочка сочной котлеты, и рот его тут же начал наполняться слюной.

— Здравствуйте, девушка, — улыбнулся банкир как можно более обворожительно. — Друга своего ищу, приехал к нему в гости из Пензы, а адрес и телефон в поезде потерял. Знаю только, что живёт в 9-этажном доме на Каланчёвской, то есть, скорее всего, именно в этом.

— Зовут-то как? — хмуро спросила женщина, на которую ни обращение «девушка», ни ослепительная улыбка незнакомца, судя по всему, не произвели ни малейшего впечатления.

— Володька, он дальнобойщиком работает, в капстраны ездит.

— Ясно, — теперь её упитанная физиономия искривилась в презрительной ухмылке. — Подо мной его квартира, 45-я. Спекулянт ваш Володя, да ещё и блядей водит. Милиции на него нет.

С этими словами она захлопнула дверь перед носом «друга из Пензы», отсекая заодно и аромат жареных котлет. Кистенёв хмыкнул и спустился этажом ниже. В двери 45-й квартиры глазка тоже не оказалось. Правда, таковой имелся в двери квартиры напротив, но хотелось верить, что в дневное время там нет излишне любопытных жильцов.

Нажал кнопку звонка, однако никаких звуков типа трели или мелодии изнутри не услышал. Похоже, звонок не работает. Тогда он уверенно и даже настырно затарабанил в дверь. Прошло, наверное, с полминуты, прежде чем с той стороны раздался настороженный голос:

— Кто?

— Кто-кто — конь в пальто! — добавив визгливости, ответил Кистенёв. — Ты чего, паразит такой, делаешь, а?!! Ты ж заливаешь нас! У нас ремонт только недавно был, а щас с потолка в ванной капает, белить заново придётся!

Эту фразу он заготовил, ещё спускаясь с четвёртого этажа на третий, надеясь, что не так давно въехавший в дом дальнобойщик не успел перезнакомиться с соседями, тем более периодически отлучаясь в долгие командировки.

— Не может быть, у меня все краны перекрыты! — возмутился осмелевший голос из квартиры.

Дверь, удерживаемая банальной цепочкой, приоткрылась, и в образовавшейся щели показалось лицо Володи-дальнобойщика, которое из возмущённого мгновенно приобрело испуганно-землистый оттенок. Узнал… Кистенёв не терял ни секунды, и мощный удар ногой не только распахнул дверь, вырвав хлипкую цепочку вместе с ввинченным в дверной косяк шурупом, но и отбросил фарцовщика внутрь квартиры. То, что советские двери открывались внутрь, сыграло сейчас Игорю Николаевичу на руку. Непрошенный гость спокойно вошёл внутрь и прикрыл за собой дверь, не забыв двинуть защёлкой и повернуть ключ в замке.

— Вы кто? Что это? Зачем это? — лепетал лежавший на полу коридора дальнобойщик, зажимая обеими руками окровавленный нос.

— Я ведь сегодня уже представлялся, или у тебя от страха память отшибло? Странно, что ты здесь, а не по подвалам ныкаешься. Или думал, не найдём?

Кистенёв снял с плеча сумку и бросил её рядом с поверженным оппонентом.

— Узнаёшь котомку?

— Это не моё, не моё! — отчаянно замотал головой тот, отчего в стороны полетели тёмно-вишнёвые брызги.

Игорь Николаевич перешагнул через Володю, пройдя в кухню, откуда вернулся с небольшим махровым полотенцем.

— На, утрись. И поднимайся уже, а то напоминаешь мне кучу говна.

Десять минут спустя умытый, но с распухшим носом Владимир Петрович Рыбаков, как он представился, и Игорь Николаевич Кистенёв сидели в гостиной и одновременно спальне кооперативной 1-комнатной квартиры. Рыбаков на тахте, Кистенёв, изучая паспорт хозяина квартиры, расположился напротив, на стуле, отчего дальнобойщику приходилось глядеть снизу вверх. На фото в паспорте 25-летний Рыбаков почти не отличался от себя нынешнего 35-летнего.

«А что, если волосы с усами отрастить, то может и проканать, — подумал Кистенёв. — Он с усами выглядит старше своих лет, я бритый — моложе, так что сойдёт. Хотя с такой гривой в драке неудобно, лучше бы этот баклан был лысым».

Положив паспорт на стол, перевёл тяжёлый взгляд на шмыгавшего носом хозяина квартиры.

— Ну что, вспомнил меня? А сумочку?

Сумка стояла раскрытой, в ней беспорядочной кучкой лежали купюры, которые Рыбаков должен был получить за партию джинсы. Тот обречённо кивнул, опустив глаза.

— Не слышу!

— У-узнаю, — заикаясь, ответил тот.

— В глаза смотри… Вот так.

Банкир взял со стола полупустую пачку «Marlboro», выудил оттуда сигарету, чиркнул обнаруженной тут же зажигалкой с тиснённым белоголовым орланом и надписью USA, после чего с наслаждением закурил.

— Гляди-ка, оригинальные, а я думал, подделка какая-нибудь, — выпуская ноздрями дым, заметил Кистенёв и тут же перешёл на «вы», добавив официальной строгости. — Я смотрю, неплохо вы тут устроились, гражданин Рыбаков. У нас что, все дальнобойщики так живут? Обстановка дорогая, телевизор «Grundig», магнитофон «Sharp»… Кстати, японский, а вы вроде бы только по Европе путешествуете? Так чего молчите-то? Что, сказать нечего?

— Бес попутал, — наконец выдавил из себя хозяин квартиры.

— Бес попутал, — передразнил его Игорь Николаевич. — Сладкой жизни захотелось. Не нравятся вам советские товары народного потребления, на западное тянет. Верно я говорю?

— Так я никому плохо же не делаю, наоборот…

— Как не делаете?! — с совершенно искренним видом удивился Кистенёв. — Человек купит ваши джинсы втридорога, хотя мог бы купить костюм фабрики «Большевичка», — выдал он единственное всплывшее в памяти название. — Получается, фабрика недополучила энную сумму денег, а наше государство недополучило энную сумму налогов. А в итоге с этих налогов могли бы быть закуплены лекарства для простого советского ребёнка, которому требуется неотложная помощь.

Такого рода спич вызвал у Рыбакова лёгкий румянец, а Игорь Николаевич продолжил наступление.

— А ведь, наверное, коммунист? Вряд ли беспартийного выпустят в капстрану.

— Н-нет, комсомолец, — пролепетал Рыбаков.

— Тем более, — уже в душе веселился от несчастного вида жертвы Игорь Николаевич —Позорите чистое и светлое звание комсомольца. И увольнением вы теперь не отделаетесь, вам светит реальный срок. Но, думаю, толку от вас за колючей проволокой для государства будет немного.

Он сделал паузу, во время которой в глазах дальнобойщика появились проблески надежды.

— Думаю, если бы вы согласились сотрудничать с Комитетом, это пошло бы нам обоим на пользу, — припечатал Игорь Николаевич.

— Я готов, — вытянулся тот в струнку, оставаясь при этом в сидячем положении.

— Прекрасно, и для начала расскажите, с кем из фарцовщиков ещё сотрудничаете? Или, может быть, скажете, что Витя Белов — ваш единственный клиент?

— Нет, не единственный, — после небольшой заминки сознался Рыбаков. — Я вообще-то ещё и в комиссионку кое-что сдаю, там нормально дают, только 7 % вычитают, но слишком часто появляться с импортными товарами опасно, думаю, некоторые их сотрудники с вашими связь держат. Поэтому приходится подключать и местную фарцу. Один момент.

Он поднялся, прошёл к явно импортной стенке, выдвинул ящик и вытащил небольшой блокнотик в яркой глянцевой обложке. Тоже импортный, отметил про себя Кистенёв.

— Вот, — сказал дальнобойщик, протягивая блокнот, — я завёл отдельную записную книжку с телефонами тех, с кем работаю. Тут немного, пока семеро, включая Викто́ра, — сделал он ударение на втором слоге, — я надеялся, что в будущем список будет пополняться.

— Почему бы и нет, всё в ваших руках, Владимир Петрович, — подыграл Кистенёв, доставая айфон. — Я сейчас в эту записную книжку, разработанную отечественной радиоэлектронной промышленностью, перепишу на всякий случай ваших клиентов… Кстати, дорого обошлась квартирка?

Рыбаков замялся.

— Ну-ну, Владимир Петрович, смелее!

— Там, в общем, целая цепочка при участии одного знакомого маклера… Короче говоря, со всеми сопутствующими расходами получилось около 9 тысяч. Всё, что было на тот момент накоплено, отдал. Даже «Жигули» продал, а это сейчас лучшая машина в стране.

— Маклера, говорите? А есть координаты? Может, и мне в будущем пригодится.

— Есть, конечно, — с готовностью засуетился дальнобойщик. — Я вам его адрес и телефон тоже в этот блокнотик впишу.

Когда координаты «чёрного маклера» были внесены в записную книжку, Кистенёв буднично произнёс:

— А теперь доставайте свои заначки.

— В смысле?

В глазах Рыбакова мелькнул испуг, и он снова шмыгнул распухшим носом.

— Деньги, говорю, доставайте, — добавил металла в голосе Игорь Николаевич. — Или вы думаете, что вот этот дорогой костюм я на зарплату майора госбезопасности приобрёл? Чекисты тоже люди, у них есть семьи, все хотят хорошо есть и одеваться. Ну что вы, Владимир Петрович, как маленький, словно первый день живёте.

— Хорошо, — обречённо кивнул тот.

— Я таких, как вы, насквозь вижу, так что не вздумайте меня обманывать, не заставляйте устраивать допрос с пристрастием. Это может не самым лучшим образом отразиться на вашем здоровье.

Несколько минут спустя на столе перед бывшим банкиром лежала аккуратная стопка из пяти пачек десяти и двух пачек двадцатипятирублевых купюр, не считая разбросанных по столу купюр различного достоинства.

— На «Жигули» 3-й модели копил, — грустно констатировал Рыбаков.

— Хорошо живёт на свете Винни-Пух, — пробормотал Кистенёв. — А что это у нас сплошь «деревянные»? И вы хотите меня убедить, что, бывая за границей, не храните дома запас валюты?

Рыбаков, прекрасно представляя, какая статья ему светит, если гэбэшник решит дать делу ход, снова побледнел.

— Доставайте, не бойтесь, видите же, я без понятых.

Дальнобойщик ходил в кухню, прогремел там чем-то и вскоре вернулся с парой аккуратно перетянутых резинками тонких пачек купюр. В одной из них угадывались американские доллары, а в другой западногерманские марки.

— Я человек добрый, возьму только половину, плюс валюту, а этот ворох можете оставить себе. Ничего, накопите себе ещё на машину. А с вашей сумкой я пока похожу, потом как-нибудь верну.

Деньги под жалостливым взглядом дальнобойщика перекочевали в баул.

— Что-то пить хочется, если вы не против, зайду на кухню, наберу воды из крана.

— Да-да, конечно, — закивал Рыбаков.

Пить Игорь Николаевич и впрямь хотел, но данный маневр нужен был для того, чтобы незаметно завладеть небольшим кухонным ножом, с которым, пряча его в рукаве пиджака, он вернулся в комнату.

— Что ж, спасибо вам за всё, дорогой Владимир Петрович!

С этими словами он резким движением вогнал лезвие ножа точно в сердце стоявшего напротив человека, а тот успел лишь раззявить рот и удивлённо выкатить глаза.

— Аккуратненько опускаемся, опускаемся, вот так.

Кистенёв медленно уложил обмякшее тело на ковёр, и теперь остекленевший взгляд еще недавно полного жизни Владимира Рыбакова упирался в дефицитную чехословацкую люстру. Рукоять ножа по-прежнему торчала из его груди.

— Наивные чукотские дети, — усмехнувшись про себя, заметил Игорь Николаевич. — Думал, ты и впрямь мне пригодишься? Нет уж, мне одного фраера Вити хватит, да и тот, сученыш, может про меня проболтаться… Ещё бы ту дуру толстожопую сверху порешить, сольет ведь мою харю ментам… Ну да ладно, пусть живёт, Москва — город большой, затеряюсь.

Затем Кистенёв кинул в сумку оставшиеся деньги и деловито принялся шарить по шкафам и ящикам. Вскоре он нашёл то, что искал, удовлетворённо отметив, что с покойным они практически одного роста и стати. Десять минут спустя экс-банкир уже был облачён в неброские, но явно импортные и качественные джинсы, подпоясавшись кожаным ремнём с овальной пряжкой с изображением ковбоя. Темно-синяя рубашка была чуть тесновато, но не критично, а светлокоричневый вельветовый пиджак дополнил картину. Обувь покойника немного жала, пришлось оставить свою. Правда, побывавшие в джакузи носки он заменил на найденные в ящике с нижним бельём, где почему-то обнаружились и женские трусики в упаковке. Наверное, на продажу.

Свою одежду и носки он отправил в объёмную сумку следом за деньгами. Туда же полетел и паспорт. Затем он посетил совмещённый санузел, где обнаружились жилеттовские безопасная бритва и пена для бритья. Побрился, не трогая однодневную щетину над верхней губой и по бокам. Придётся пока побыть Володей Рыбаковым.

Принёс из кухни ещё одно полотенце, аккуратно вытер торчавшую из груди дальнобойщика рукоятку ножа и протёр те места в квартире, которых касались или могли касаться его пальцы, после чего сгрёб в сумку оставшиеся деньги, зажигалку и пачку сигарет сунул в карман. Уходя, Кистенёв нацепил на нос лежавшие прихожей импортные солнцезащитные очки, посмотрел на своё отражение в зеркале и, удовлетворённо кивнув, покинул квартиру. Теперь ему предстояло озаботиться ночлегом, спать в одной квартире с покойником почему-то не хотелось.

Глава 3

Всё-таки хорошо, что я угодил хотя бы в 73-й, а не в какой-нибудь дремучий XVI век, где меня стрельцы Вани Грозного за одну только татуировку дракона быстро посадили бы на кол как неблагонадёжного, водящего знакомство с нечистой силой. Или, например, мог залететь в разгар всяких революций начала XX века, тоже хорошего мало, учитывая последующие репрессии. Можно, было бы, конечно, погеройствовать в 1940-х, если бы туда забросило, но, учитывая отсутствие у меня каких-либо милитаристских навыков — в армии на стрельбище раза три всего побывал — можно с уверенностью сказать, что на передовой меня быстро изрешетили бы фашистские пули. Разве что в рукопашной появился бы шанс, да и то не факт, всё же махаться сапёрными лопатками я не тренировался, разве что Палыч обучил некоторым приёмам ножевого боя.

А вот бы махнуть в свой родной городишко, на маленьких родителей посмотреть… Они уже в детдоме, где растут, так и не познав родительской ласки. В отличие от росшего если и не в полной семье, то уж наверняка при живой матери, да и бабушках с дедушками, будущего банкира Кистенёва. Небось сейчас по улицам бегает, с такими же пацанятами в войнушку играет. Или, вернее, за партой сидит, время-то дневное. Как из обычных с виду детей вырастают отморозки? В какой момент у них мозги сворачивают набекрень? А что если махнуть на малую родину, найти будущего убийцу отца да и… Хм, будь это хоть будущий фюрер, у меня рука бы на ребёнка не поднялась. Да и, кто знает, вдруг после моего визита в прошлое история вильнёт в сторону, и не вырастет из маленького Игорька браток, для которого ничего не стоит убить человека.

Подобного рода мысли мелькали в моей голове, когда я неторопясь брёл по Новокузнецкой улице, словно губка, впитывая в себя картинки, звуки и запахи этой эпохи. Шёл я просто вперёд, без какой-либо цели, решив, раз уж ничего не изменишь, расслабиться и получить удовольствие. Наверное, со стороны я был похож на приезжего из провинции, правда, слишком уж модно постриженного для гостя с периферии. В данный момент это была хипстерская стрижка с выбритыми висками — работа Танечки, только ей я доверял свою голову. Эх, где теперь та Танечка…

Вроде и ситуация хреновая, а на душе почему-то хорошо. Рот мой непроизвольно растягивался в улыбке, когда мимо бежали радостные детишки с ранцами и портфелями, видно, из школы, а тётка в белом переднике стояла у большого белого ящика с надписью «Мороженое» и продавала страждущим стаканчики, прямоугольные брикеты и эскимо в серебристой фольге. Из любопытства подошёл поближе. Фруктово-ягодное мороженое в бумажных стаканчиках с палочкой в довесок уходило по 7 копеек, пломбир в вафельных стаканчиках — по 19, брикетик молочного с вафлями — 9 копеек, сливочного — 11. Маленькое эскимо также стоило 11 копеек, большое — 22 копейки. Не такой уж и скудный выбор, как приходилось слышать от некоторых форумчан.

Наверное, тут где-то и квас должны продавать из бочек. А может, уже не сезон, середина сентября как-никак на дворе.

Вот здесь в моё время располагалась «Азбука вкуса». Сейчас же это обычный жилой дом о пяти этажах из серого кирпича. Позади остались Вишняковский и Климентовский переулки, и я понял, что непроизвольно двигаюсь к станции метро «Новокузнецкая». Вход в метрополитен ничем не отличался от того, каким я его помнил, проезжая мимо на своём «Bentley», разве что фасад без рекламы смотрелся чище. Зато сейчас по соседству маячил портрет дорогого Леонида Ильича с парой звёздочек на груди — Героя Соцтруда и Героя Советского Союза. Пока ещё скромный иконостас.

Нет, не буду в метро спускаться, накатаюсь ещё. Я переместился на Пятницкую улицу, теперь уже решив добраться до Красной площади. Как же не поглядеть на главную достопримечательность Москвы, какой она была в 1973 году?!!

Собственно, всё на своих местах. Отполированная сотнями тысяч, а то и миллионами ног брусчатка, всё так же высятся Исторический музей и Казанский собор, памятник Минину и Пожарскому, храм Василия Блаженного, Спасская башня, некрополь у Кремлёвской стены и, конечно же, Мавзолей с останками Владимира Ильича.

В Мавзолей не пойду, тем более что пятница — выходной день для посещения, нагляжусь ещё, будет время. Лучше я зайду в ГУМ, очень хочется глянуть, как он выглядел за десятилетие с лишним до моего появления на свет.

Центральный вход оказался закрыт, что меня немного удивило, пришлось заходить с улицы 25-летия Октября. Архитектура та же, фонтан на месте, хотя и выглядит несколько винтажнее известного мне. На бортике сидят уставшие от хождения по этажам универсама покупатели со свёртками и просто пришедшие сюда как на экскурсию. Кто-то лакомится мороженым, благо что тут же стоит очередная продавщица с тележкой-холодильником. Не удержался и я, купил местное фирменное за 20 копеек в вафельном стаканчике.

Такое ощущение, что попал в людской муравейник. Пусть суетятся, я никуда не спешу. Пока неторопясь двигался с линию на линию, взгляд скользил по вывескам торговых отделов: текстильные товары, готовое платье, обувь, трикотажно-бельевые товары, посудо-хозяйственные товары, мебель и ковры, меха и головные уборы, канцелярские товары и игрушки, культтовары.

Народ, особенно дамы, задерживается у витрин, чтобы обсудить выставленные на манекенах наряды. Ну да, то, что за витриной, ещё можно носить, но далеко не каждая советская женщина может позволить себе такое платье, блузку с юбкой или пальто. Большинство фасонов, увиденных мною на советских гражданах, вызывало у меня лишь вздох разочарования.

Интересно, где располагается таинственная 200-я секция, о которой некоторые знатоки старины упоминали на форумах, посвящённых СССР и ГУМу в частности? Якобы именно в этой секции отоваривалась партийная элита, их родственники и знакомые, а также космонавты, народные артисты и прочие граждане, чьи имена и портреты периодически появлялись на страницах советских изданий. Вот бы тоже как-нибудь заглянуть в эту таинственную 200-ю секцию! Но пока об этом можно лишь мечтать.

Дайте мне деньги и власть, а лучше сначала власть, а затем уже деньги, и 200-е секции станут обыденностью, а наш народ преобразится! Именно НАШ — теперь я уже, кажется, начинал ощущать себя полноправным жителем страны, занимающей 1/6 часть земной суши. А ведь СССР сейчас реально представляет собой силу. Это ещё не то бесхребетное государство, что я застал школьником в эпоху непросыхающего Бориски, и даже не путинская Россия, чья экономика под западными санкциями того и гляди даст дуба. Сейчас с Советским Союзом считаются во всём мире, хотя первые червоточины уже появляются. Рыба, как известно, гниёт с головы, подозреваю, что нынешняя верхушка, всё Политбюро уже доживает свой век, опасаясь как чёрт ладана каких-то перемен. Перемены назрели, вот только не в таком виде, что устроил Плешивый. Время, проведённое на форумах, посвящённых СССР, я даром не терял, кое-что впитал, и надеюсь, что выводы для себя сделал правильные.

Вот дайте мне поцарствовать пару-тройку лет, думал я, всех пенсионеров из ЦК партии — поганой метлой. Наберём молодых и деятельных, которые под моим чутким руководством не только сохранят Советский Союз, но и преумножат его силу. В первую очередь станем решать национальный вопрос. Всех, кто мечтает разжечь межнациональные конфликты — вычислять и безжалостно истреблять. Если не к стенке, то в столпыпинские вагоны, в Сибирь, строить нефте и газопроводы вместе с БАМом. Брежнев для этого слишком мягкотел, не говоря уже о западной марионетке Горбачёве. Я, конечно, не большой приверженец Сталина, о нём я тоже достаточно почитал, но кое-какие методы работы у Вождя можно позаимствовать. Особенно в Прибалтике, Украине и Грузии, где некоторые спят и видят себя свободными от «русских оккупантов».

Далее на повестке дня — экономика. Ядерных боеголовок у нас и так более чем достаточно для отражения любой агрессии, давайте, друзья мои, лучше поднимать народное хозяйство. Я в экономике, честно говоря, не очень силён, но почему бы не взять в качестве примера путь, по которому пошли китайцы? Например, основные статьи Конституции КНР посвящены вопросам собственности на средства производства и смежным вопросам, тогда как в «демократических» странах в первых строках обычно идёт неконкретная обязательная часть про права человека и свободы. Это то немногое, что я помнил, когда попытался изучить секрет китайского экономического чуда. Я бы разрешил частную собственность, но в разумных пределах: нефть, газ и прочие природные богатства принадлежат народу, а разного рода артели, обеспечивающие советский народ ширпотребом, пусть открывают сколько угодно. Тогда люди станут нормально одеваться, не давиться в очередях за колбасой и… Почему-то подумалось про французские духи. Хм, а мы-то что, не можем сами наладить выпуск приличного парфюма? Флаг частникам в руки! Как человек в теме, вычитал в своё время, что до революции российские парфюмерно-косметические компании вполне даже конкурировали с французскими. Вот пусть и возрождают.

Между тем день клонился к закату, и я подумал, что неплохо бы уже подумать и о ночлеге. Не возвращаться же в квартиру обокраденных мною Яхонтовых! А какие у нас имеются варианты? Спать на лавочке в парке — не лето на дворе, окоченею в этом плащике. Снять угол — денег точно не хватит. Значит, помимо вопроса с ближайшей ночёвкой придётся решать вопрос и с заработком, причём чем быстрее — тем лучше.

Отсюда вытекает следующий вопрос: кем я могу устроиться в это время? Можно, конечно, и грузчиком подшабашить. Разгрузил, загрузил — получил своё и гуляй. Но, во-первых, неизвестно, насколько хватит здоровья, а во-вторых, хотелось бы всё же найти работу по специальности. Такого понятия, как стилист, в СССР наверняка не было, тот же Слава Зайцев сейчас вроде бы художественный руководитель экспериментально-технического цеха Общесоюзного дома моделей одежды на Кузнецком мосту.

Кстати, может, ткнуться к нему, попроситься в штат? С кутюрье мне доводилось встречаться несколько раз на творческих тусовках. Несмотря на преклонный возраст и нечёткую дикцию, показался он мне вполне адекватным, толково рассуждавшем о современной моде человеком, с неплохим чувством юмора. Сейчас же он ненамного старше меня, должен фонтанировать идеями, и вполне может пойти мне навстречу.

Итак, решено, двигаемся в сторону ОДМО, он сейчас располагается по адресу Кузнецкий мост-14, если память не подводит. Бросил взгляд на большие часы ГУМа — 16.12. Что ж, вперёд, мой юный друг, туда, где рождается советская мода!

Всё-таки до чего неудобна отечественная обувь… Это я понял, ещё когда шёл к Красной площади, а сейчас уже начинал немного прихрамывать. Вроде и не жмёт, и натуральная кожа, а поди ж ты… Явно не помешала бы ортопедическая стелька.

Перемещаться по Москве я больше привык на колёсах, тут же предстояла пешая прогулка. Хоть и не критичное расстояние, но всё равно хотелось бы по возможности обзавестись личным автотранспортом. Но нет у меня денег даже на «Запорожец», да и машину сейчас просто так не купишь. Люди годами стоят в очередях. Может, в СССР и было немало хорошего, но и минусов хватало. Правда, и плюсик есть — отсутствие пробок, так что счастливым автолюбителям раздолье.

Я проковылял мимо какого-то собора, миновал Театральный проезд, прошёл по Неглинной, минуя консерваторию, театральное училище им. Щепкина… Задержался у витрины парикмахерской «Лилия». Сквозь своё отражение видел, как немолодая парикмахерша с пергидрольными волосами стрижёт под канадку мальчонку. Эх, руки так и чесались взяться за ножницы, фен и брашинг, но когда ещё представится такая возможность!

А вот и он, Общесоюзный дом моделей одежды. Помимо вывески слева от входа об этом свидетельствовали выставленные в красивых оконных проёмах манекены, одетые в более-менее приличную одежду.

Дверь открывалась натужно, я даже посочувствовал сотрудникам ОДМО, среди которых наверняка большинство составляли женщины. Сразу за дверью обнаружилась сидевшая за столом немолодая вахтёрша, при моём появлении отложившая в сторону «Литературную газету».

— Вы к кому, молодой человек?

— Здравствуйте! — как можно доброжелательнее улыбнулся я. — Не подскажете, как мне найти Вячеслава Зайцева?

— Славика-то? Так он вчера в Киев улетел, вместе со своей новой коллекцией и девочками. А вернутся только в понедельник. Приходите во вторник, не ошибётесь.

М-да, не повезло. Что ж, придётся где-то кантоваться несколько дней. Опять ж, далеко не факт, что затея с Зайцевым выгорит, но в душе упорно теплилась надежда на то, что Слава не бросит коллегу на произвол судьбы.

На 11 рублей прожить несколько дней можно, если питаться булками с кефиром, а вот с ночлегом уже напряжно. Кстати, неплохо было бы перекусить, тем более что бутерброд в кармане имеется. Вот только всухомятку есть не хотелось.

Какое-то время потратил на поиск продовольственного магазина, и то нашёл его благодаря подсказке шедшей навстречу пожилой москвичке, которая несла в сетке — авоське продукты, включая и бутылку с содержимым белого цвета. Магазин «Продукты» внутри оказался похож на больницу благодаря стенам, выложенным голубоватыми кафельными плитками. Несколько отделов, и к каждому стояла небольшая очередь.

Из интереса глянул на цены. Хлебный отдел радовал булками белого по 20–24 копейки, ржаным за 16, батоном по 13 и сдобными булочками в зависимости от величины от 4 до 20 копеек. В рыбном мороженый хек стоил от 20 до 40 копеек за килограмм, развесная солёная сельдь — 1.30 — 1.54 руб, сельдь иваси — 3.00, тюлька — всего 30 копеек за килограмм.

В отделе «Бакалея» развесная гречка стоила 52 копейки, сахар-песок — 90, мука — 46, соль — 10 копеек. Пачка индийского чая со слонами стоила 90 копеек, пачка «36-го» — 48, а банка растворимого кофе — 6 рублей. Можно было и кофейным напитком себя побаловать за 2 рубля. В мясомолочном свинина стоила 2–2.20, говядина в пределах 2 рублей, баранина — 1.80. Ножки свиные для любителей холодца обошлись бы по 32–60 копеек за кг, говяжьи по 20–30 копеек, курица стоила от 90 копеек до 2.30 за килограмм. М-да, на курицу за 90 копеек я бы вряд ли позарился, какое-то рахитичное создание, которое умертвили из жалости. Зато, скорее всего, не жрала всякую химию, лекарства и витамины, которыми пичкают нынешних кур… Хотя каких нынешних, может в Штатах и пичкают, а в СССР пока до этого ещё не докатились. Что интересно, почти все, кто приобретал молочные продукты в бутылках, приносили с собой пустую тару, сдавая её по 15 копеек за штуку. Оказалось, что при стоимости бутылки кефира 30 копеек, сдав пустую стеклотару, можно было сэкономить половину. Но у меня с собой пустых бутылок не было, так что пришлось разориться по полной.

Выйдя из магазина, я нашёл в ближайшем скверике свободную лавочку, где, глядя на двух прогуливавшихся подруг — мамаш с колясками, неторопясь уничтожал бутерброд вместе с кефиром. Пока жевал, размышлял, где мне перекантоваться эти несколько ночей. Помимо чердаков в качестве ночлега на ум приходили ещё и залы ожидания железнодорожных вокзалов. В итоге так и решил, завалиться на ночь глядя на какой-нибудь вокзал и пусть в сидячем положении, но хотя бы в тепле провести время до утра.

Бутылку у меня тут же умыкнула какая-то шустрая старушка. Я не стал мелочиться, всё равно пришлось бы искать колонку, чтобы вымыть стеклотару, поэтому просто отправился по заранее намеченному маршруту.

С выбором вокзала я определился не сразу. Прихрамывая, уже в сгущавшихся сумерках относительно тёплого московского дня добрался до Комсомольской площади, куда стекались пассажиры прибывших поездов с Казанского, Ярославского и Ленинградского вокзалов, чтобы затем нырнуть в ненасытный зев станции метрополитена, сесть на троллейбус-автобус, или — если позволяли финансы — вальяжно погрузиться в такси. Правда, что меня удивило, даже к «Волгам» с шашечками стояли пусть и небольшие, но очереди. Вспомнился снятый примерно в эти годы фильм «Джентльмены удачи», где герой Георгия Вицина сипел подельнику, что и так уже 8 рублей наездили.

Начал я с Казанского, потом перебрался на Ярославский, а в итоге остановил свой выбор на Ленинградском вокзале. Двухэтажное здание постройки XIX века, увенчанное башенкой с часами, внутри выглядело несколько культурнее и комфортнее своих собратьев, возможно, потому что сюда прибывали люди из культурной столицы и второго по величине города Союза, и отсюда же убывали.

Радовало, что для пребывания в зале ожидания никто не требовал предъявить билет и уж тем более не досматривал тебя с помощью металлодетекторов. Террористы — это пока у них, на загнивающем западе.

Сиденья были жёсткие, но на них можно было хотя бы откинуться. Посидел с полчаса, стало скучно, зато ноги отдохнули. Вокзальные часы показывали только седьмой час, и я решил ещё прогуляться по окрестностям. Добрался до Земляного вала, посмотрел на афиши у кинотеатра «Звезда». Репертуар был представлен фильмами «А зори здесь тихие…», «Иван Васильевич меняет профессию», «Земля Санникова» и «Зита и Гита».

Сразу вспомнилось, как в прошлом (хотя по нынешним меркам еще не наступившем) году одна клиентка заказала у моего знакомого фотосессию в индийском стиле: в цветастых сари и топике, из-под которого выглядывали складки жира, с расписанными хной руками, с кучей браслетов и прочей дребедени. Так вот её костюмом, макияжем и причёской друг пригласил заниматься меня. Да, заплатила та тётка — жена топ-менеджера одной из нефтяных компаний — прилично, но и нервы потрепала изрядно.

Подумал и… В общем, отдал 25 копеек за билет на предпоследний ряд на «Ивана Васильевича» плюс киножурнал «Фитиль». Нравится мне Гайдай, но только фильмами, снятыми до середины 1970-х. Потом начался какой-то неудобоваримый бред типа «Спортлото-82», особенно в перестроечные времена, достаточно вспомнить его фильмы с Харатьяном. А «Ивана Васильевича» отчего же не поглядеть, да тут что ни цитата-то крылатая.

На Ленинградский вокзал вернулся без четверти десять вечера. В туалет я сходил ещё в кинотеатре, так что выглядел свободное местечко, уселся, кое-как стянул перстень с мизинца, спрятав в карман плаща (мало ли, ни к чему привлекать внимание) и стал ждать, когда меня начнёт клонить в сон. Клонить начало уже минут через пятнадцать, сказался напряжённый день, который стартовал в веке XXI-м, а заканчивался в XX-м. Первый раз заснуть не удалось, только задремал, как разбудил голос женщины-диктора, объявившей об отправлении скорого поезда Москва-Ленинград.

Наконец уснул и, как показалось, сразу проснулся от похлопывания по плечу. Надо мной нависали двое милиционеров. Один совсем молодой, в звании младшего сержанта, второй постарше, с густыми усами, с продольной полоской старшины на погонах. Он-то и трепал меня, наверное, за плечо.

— Старшина Молодцов, — представился он. — Гражданин, уезжаете? Можно ваш билет?

Мазафака, приплыли, называется. Может, стоит рвануть к выходу, расталкивая людей, и растаять в ночной Москве? А если стрелять начнут? Вон у старшины не только резиновая дубинка на ремешке болтается, но и кобура справа выпирает, и вряд ли там огурец.

Заметив моё колебание, сотрудник правоохранительных органов поиграл дубинкой и еще больше навис надо мной, дохнув чесноком.

— Гражданин, документики ваши можно?

Ладно, терять мне нечего, в обязанности милиции входит не только оберегать покой советских граждан, но и всячески им помогать. Вот пусть и помогают. Я встал, оказавшись на полголовы выше коренастого Молодцова, и покаянно опустил голову:

— Нет у меня ни до билета, ни документов, товарищ старшина.

— Так, замечательно.

Что уж этот Молодцов нашёл в данной ситуации замечательного, можно было только догадываться.

— А как зовут, где проживаете?

— Видите ли, товарищ старшина, — принялся я выкручиваться, — как меня зовут — помню: Алексей Михайлович Бестужев, помню, что мне 33 года, а больше ничего не помню. Словно до этого всё было в темноте, а потом раз — и очнулся минувшим вечером посреди Комсомольской площади. Может, вы и поможете мне выяснить, кто я и откуда?

Я постарался придать своей физиономии как можно более страдальческое выражение, типа того, что изображал Кот из мультика про Шрека. Младший сержант тронул коллегу за рукав:

— А помните, товарищ старшина, пару месяцев назад в отделение привели бабушку, тоже себя не помнила?

— Помню, — буркнул тот, — за ней потом родственники пришли… Похоже, и вам придётся с нами прогуляться, гражданин Бестужев, до выяснения личности.

Далее мы втроём вышли в ночную прохладу столицы, заставившую меня поёжиться. Пока шёл под конвоем, думал, что так и буду держаться выбранной линии. Ни по каким уголовным делам я не прохожу, в преступлениях против свободы и личности не замечен (если не брать в расчёт заимствованные продукты и одежду у Яхонтовых), сверятся с портретами объявленных во всеросс… пардон, всесоюзный розыск… Конечно, может попасться похожая физиономия, но у меня на спине имеется характерная примета в виде татуировки дракона. Любой более-менее грамотный специалист определит, что она не первой свежести, так что похожий на меня потеряшка или отец-беглец вряд ли успел бы за такой короткий срок обзавестись столь красочной и в то же время поюзанной татуировкой.

Допрос в пропахшем табачищем Красносельском РОВД вёл дежурный летёха. Записав мои слова, попросил выложить всё из карманов, и тут мне пришлось слегка поволноваться. Оказалось, что в кармане плаща имеется дырка, куда, скорее всего, перстенёк и провалился, хотя я и не собирался его выкладывать на стол. Прикарманят и скажут, что так и было. Будем надеяться, что перстень не выпал на асфальт, пока меня конвоировали в РОВД, а лежит где-то внизу за подкладкой.

Затем, когда я выложил на стол оставшиеся купюры с мелочью, мне было предложено раздеться. Лейтенант слегка офигел, увидев на моей спине разноцветного дракона.

— Интересно, интересно… Откуда это у вас?

— Что откуда? — прикинулся я дурачком.

Он достал небольшое зеркальце, встал сзади меня и попросил обернуться, дабы я разглядел татуировку.

— Ни хрена себе!

Ну, надо же было как то разыграть удивление, я же типа память потерял. Не рассказывать же я, что мне этого дракона набили в Таиланде за 75 американских долларов.

— Что, впервые видите?

— Впервые, товарищ лейтенант.

Тот зафиксировал «характерную примету» в протоколе и пригласил немолодого, заспанного эксперта-криминалиста. Тот неторопясь «откатал» мои пальцы, которые я затем отмыл в местном сортире.

— Утром придёт начальство, решит, что с вами делать, — устало констатировал лейтенант, прежде чем отправить меня в ИВС.

Изолятор представлял собой освещаемое тусклой лампой в металлической сетке помещение с голыми дощатыми нарами и стенами, хаотично заляпанными застывшими нашлёпками цемента или бетона, я не настолько разбираюсь в стройматериалах. Представил, что будет, если по такой «стиральной доске» протащат физиономией, и невольно вздрогнул.

В хате я был не первым, помимо меня здесь обитали ещё трое. Один, свернувшись калачиком, дрых в углу, неплохо так похрапывая, и на моё появление никак не отреагировал, а ещё двое, похоже, страдали бессонницей, они сидели на одной шконке, поджав под себя ноги по-турецки.

— Тебя как звать-то, бедолага? — спросил один из них, коренастый.

— Алексей, — сухо ответил я.

— Лёха, короче… А я Витёк, погоняло Болт, слышал? Нет? А это Кирюха — Червонец, братан мой кровный. Тя за что замели?

— На вокзале ночевал, документов нет, а память отшибло, помню только, как зовут, и всё.

— Чё, ваще ничё кроме имени не помнишь?

— Неа.

После этого подельники потеряли ко мне интерес. По повадкам говоривший явно уголовник, да и у второго рожа не лучше, хотя первый в этой паре ярко-выраженный лидер. А я расположился на свободных нарах, свернув плащ в виде подушки, лёг и попытался уснуть. Нет, что-то теперь уже не шёл сон, на досках было ещё твёрже, чем на вокзальном кресле, да и вроде бы за маленьким зарешечённым оконцем уже начинало светать. Сколько сейчас: четыре часа, пять? Значит, пару-тройку часов на вокзале я всё же вздремнул.

Между тем те двое решили, видно, под утро вздремнуть, вон уже как бы посапывают. А меня интересовало, что там с моим перстнем? Ну-ка я по-тихому прощупаю подкладку. Приняв сидячее положение, я тихо развернул плащ и принялся ощупывать пальцами ткань. Ага, похоже, вот и он. С души будто камень свалился. На всякий случай, перебирая пальцами, я наощупь подогнал его к карману, сунул в него другую руку и через дырку вытащил перстень наружу. Сияет, красавец, даже в тусклом свете зарешечённого ночника. Не то что я люблю всякого рода безделушки, но этот перстенёк, помимо пары дорогих пломб, практически единственная память о той эпохе, откуда я свалился в расцвет правления Леонида Ильича. Да и, чего греха таить, в случае нужды даже на каком-нибудь чёрном рынке я смогу выручить за него приличные деньги.

— Оп-па, а чё это у нас такое?

Голос Болта заставил меня сжать перстень в кулаке. Уголовник неторопясь сполз со шконки, и вразвалочку направился в мою сторону. Червонец, снова усевшись по-турецки, щерился гнилыми пеньками зубов.

— Слышь, земеля, ты кулачок-то разожми.

— Больше тебе ничего не разжать?

Я сразу выбрал такой тон, решив, что ни в коем случае не должен давать слабину, а в крайнем случае постараюсь за себя постоять.

— Не понял… Слышь, сука, ты чё, берега попутал?

— Если я сука, то ты петушило.

В уголовной среде нет более тяжкого оскорбления, чем намекнуть, что человек принадлежит к касте опущенных. Это знал даже я, никогда не сидевший, а нависавший надо мной урка мгновенно пришёл в ярость.

— Урою, блядина!

Предвосхищая удар, я выставил вперёд локоть левой руки, который и принял на себя кулак оппонента. Страдальческий крик заставил проснуться даже дрыхнувшего в углу доходягу. Представляю, насколько это больно, если даже у меня рука на несколько секунд попросту онемела.

Палыч мне всегда говорил: «Первая атака должна сразу выводить соперника из строя». Пока я только блокировал чужую атаку, а теперь настало время провести свою. Претворяя в жизнь наказ Палыча, я действовал жёстко. Урка как раз удачно согнулся, со стоном и матом тряся травмированной конечностью. Удар под названием Chin jab, то есть раскрытой ладонью в подбородок, благо что перстень оставался зажат в левой руке, отправил Болта на цементный пол. Уголовник застыл без движения, а его подельник оказался не робкого десятка, сорвавшись с места с заточкой в руке. Как он её пронёс в ИВС? Да мало ли у уголовников разных приёмов. Раздумывать над этим мне было некогда. Всё тот же Палыч учил меня, что пытаться выбить нож из руки противника — занятие чреватое получением травмы, куда проще и действеннее ударить ногой в колено, что я и проделал с огромным удовольствием. Червонец, прыгая на одной ноге, орал не так сильно, как Болт, но у меня создалось впечатление, что удар стопой в коленную чашечку нанёс приличный урон его здоровью.

От следующего удара меня предвосхитил звук открываемой двери. На пороге стоял давешний лейтенант, сурово оглядывая поле боя.

— Та-ак, и что это такое здесь происходит?

Болт зашевелился и со стоном, сопровождаемым матюгами, принял сидячее положение, тряся контуженной головой. А Червонец уже успел каким-то образом избавиться от заточки, процедив сквозь зубы:

— Этот вон… Ни с того ни с сего налетел на нас. Бол… Витька́ оглушил, а мне ногу повредил. Колено точно сломал, сссука. А-а-а….

В ответ на вопросительный взгляд лейтенанта я пожал плечами:

— У меня другая версия, я сам едва не стал жертвой нападения этих молодых людей. Что-то им во мне не понравилось, пришлось защищаться.

— Я смотрю, драться вы умеете, — вздохнул служивый. — Ладно, Бестужев, пойдёмте, посидите в дежурке, а то ещёчто-нибудь тут учудите. Начальство пускай потом разбирается, а мне ещё придётся рапорт писать. А вас, — это уже в адрес уголовников, — утром осмотрит врач. И не вздумайте мне тут чудить, а то быстро к хулиганке срок схлопочите и отправитесь намоленными путями по этапу.

Начальство в лице майора с усталым лицом заявилось ровно в 8 утра. Я кемарил на лавке, свесив небритый подбородок на грудь, когда меня растолкали и провели в кабинет, на двери которого висела табличка: «Начальник ОВД по Красносельскому району г. Москвы майор Дерябко К. В.» Сам Дерябко К. В. сидел за столом, позади него стену украшали портреты Брежнева и Дзержинского.

— Присаживайтесь, гражданин Бестужев. Так это вы, значит, потерявший память?

— Значит, я.

— А сокамерников за что избили?

Ну вот, сейчас начнётся выедание мозга. В итоге ещё и виноватым окажешься. Однако, к моему лёгкому удивлению, майор поверил, либо сделал вид, что поверил объяснению.

— Та парочка и впрямь те ещё фрукты, за ними не одна ходка. Сейчас, правда, по хулиганке попались, но я постараюсь сделать так, чтобы им переквалифицировали на злостное хулиганство, а это лишение свободы на срок до пяти лет или исправительные работы на срок до двух лет.

Про заточку у Червонца я промолчал, а то ведь бедолаге ещё и за холодное оружие впаяют. Хотя, по большому счёту, туда уроду и дорога.

— Вы тоже персонаж с секретом. Себя не помните, а дерётесь вон как, словно мастер спорта по боксу или боевому самбо. Да и эта странная татуировка… Кстати, можно посмотреть?

Я разделся до пояса, демонстрируя Дерябко цветастую картинку, на что тот выдал загадочное: «Угу, ясно», после чего вернулся за стол.

— Мы, конечно, пошерстим по всесоюзным сводкам не только на предмет Алексея Бестужева, но и на человека с вашей внешностью, навыками и с характерной татуировкой, может, где-то что-то и всплывёт. Не может быть, чтобы у человека не было родственников. Вполне может быть, что раз вы оказались на площади трёх вокзалов, то прибыли в Москву из другого города. Эти направления мы тоже отработаем.

— А что же мне, пока всё не выяснится, в дежурке жить или, того лучше, в изоляторе?

— Тоже не дело, — вздохнул майор. — У нас, в общем-то, на такие случаи имеется инструкция, подобранных на улице беспамятных отправляем в лечебные учреждения… Да-да, периодически встречаются такие, не вы один. Но это больше пенсионеры, и в основном глубокие старики. Такой молодой с потерей памяти у нас впервые. Причём выборочно: имя, фамилию и возраст помните, а родственников и откуда вы — не помните. Как в кино: «Тут помню, а тут не помню»… Знаете что, отправлю вас в Ганнушкина. Там врачи хорошие, побудете пока под наблюдением, поколют вам витаминчики, может, что и вспомните. И мы со своей стороны поищем, может, где-то что-то и проклюнется. Только напоследок сделаем ваше фото в фас и профиль.

М-да, только психбольницы не хватало, думал я, позируя местному Майзелу^[6]. Хотя… На что я рассчитывал? Да и может ещё обойдётся, не стоит так уж переживать раньше времени. Пусть обследуют, если им так хочется, лишь бы в олигофрена не превратили.

* * *

А для Игоря Николаевича Кистенёва, он же Кистень, он же по экспроприированному паспорту Владимир Петрович Рыбаков, утро начиналось в мягкой и тёплой постели номера гостиницы при Казанском вокзале. Потянувшись и хрустнув суставами, он не без удовольствия вспомнил вчерашние вечер и особенно первую половину ночи.

Накануне экс-банкир недолго думал над тем, как проведёт ближайшую ночь. Понадеявшись на своё сходство с Рыбаковым и имея в сумке солидный запас наличности, Кистенёв решил переночевать в гостинице. Естественно, не в «Интуристе» или «Метрополе», ни к чему светиться в таких местах, где его паспорт будут проверять с особым тщанием, а к утру, не исключено, милиция Москвы будет оповещена о найденном в кооперативной квартире на Каланчёвской трупе. Обнаружится пропажа паспорта и соответствующая информация разойдётся, вполне возможно, по гостиницам столицы, где возле ресепшн наверняка торчит дежурный «легавый», да и каждый администратор не только фарцует, но и стучит куда следует. Поэтому Кистень далеко ходить не стал, вечер провёл в ресторане «Арбат», куда просочился, сунув десятку швейцару, а на ночь глядя ткнулся в небольшую, и почему-то пахнувшую хлоркой гостиницу при Казанском вокзале.

Как оказалось, хлоркой несло из приоткрытой двери сортира справа от стойки администратора. Администратором же оказалась лениво листавшая журнал «Крестьянка» весьма симпатичная женщина лет 35.

— Мне бы, если можно, одноместный, — с самой душевной улыбкой, на какую был способен, сказал Кистенёв.

— Увы, у нас только двух и четырёхместные, — с ноткой сожаления ответила та.

— Хм… А давай, красавица, я заплачу за двухместный, а буду жить там один? Сколько выйдет за неделю?

Для себя он решил, что неделя — максимальный срок. Даже если труп найдут спустя несколько дней, может обнаружиться пропажа паспорта, разошлют ориентировку. Лучше не рисковать. А за неделю ончто-нибудь придумает. Может, удастся снять угол.

— Вообще-то так не положено, вдруг проверка…

— Не обижу, — веско добавил Кистень.

Женщина изобразила сомнение, но, видимо, последний аргумент сыграл свою роль. Она быстро произвела в уме вычисления и выдала:

— Если на неделю берёте двухместный номер, то общая сумма 16 рублей 80 копеек, по рупь двадцать с человека.

Кистенёв положил на стойку паспорт, из которого торчали три кирпичного оттенка купюры.

— Сдачу оставь себе, купишь пудру или помаду.

Администратор душевно улыбнулась, приступая к изучению паспорта.

— А у вас же здесь московская прописка.

— Так я ремонт затеял, нанял рабочих, они там целую неделю копошиться будут. Ну а мне надо же где-то приткнуться. В дорогие гостиницы не сунешься, там вечно мест нет, а с администраторами так легко не договоришься.

— Это точно, — грустно вздохнула женщина, переписывая паспортные данные.

Видно, представила, что ей всю жизнь куковать в пропахшей хлоркой привокзальной гостинице, где такие щедрые клиенты, как этот модно прикинутый мужчина — большая редкость.

— Добро пожаловать в нашу гостиницу, Владимир Петрович! — томно пропела она, протягивая ключи с биркой от номера. — Душ и удобства, правда, общие на этаже, но там чисто, там у нас порядок.

— Это хорошо, что чисто и порядок… Тебя как звать-то, солнце?

— Ольга Борисовна.

— Слушай, Оль, я смотрю, народу всё равно никого, скучаешь тут. Может, организуешь в номер коньячок, лимончик, ну и всё, что полагается? За ценой не постоим, — подмигнул ей новый постоялец.

Четверть часа спустя, когда Кистенёв уже немного пообвыкся в небольшом номере с чёрно-белым телевизором и занавесками с пятнами, словно кто-то вытирал о них жирные пальцы, Ольга Борисовна принесла не только бутылку «КВ», фрукты и тонко нарезанные сервелат с сыром, но и свежее постельное бельё с полотенцем.

— Приятного аппетита, Владимир Петрович!

— Ты гостиничную дверь закрыла? Нет? Давай быстренько метнись, повесь табличку, что мест нет, чтобы не стучались, и возвращайся.

— Да я не могу…

— Оля, не буди во мне зверя, — шутливо погрозил он ей пальцем. — Или ты думаешь, я для себя одного всё это заказывал? И второй бокал для себя захвати.

Когда Ольга Борисовна вернулась, Кистенёв, не мешкая, разлил коньяк.

— Ну, давай, Оля, за тебя, за твою красоту.

Полчаса спустя он уже целовал раскрасневшуюся женщину в пухлые губы, одновременно правой рукой стискивая её аппетитную грудь… Покинула Ольга Борисовна номер «гостя с севера» в половине первого ночи, объяснив, что может нагрянуть проверка, а она должна находиться на боевом посту, всё же имея возможность вздремнуть в маленьком холле на кресле-кровати. А вполнедовольный тем, как складываются его дела, Игорь Кистенёв с чувством выполненного долга всё-таки принял душ и отправился на боковую. Утром его ждали новые дела.

Глава 4

В городскую психиатрическую больницу имени Ганнушкина меня довезли на служебном «козлике» жёлтого цвета с синей полосой. Старое здание дореволюционной постройки хмуро взглянуло на меня тёмными глазницами окон, словно бы спрашивая: «Ну что, чудак, допрыгался? Теперь будешь гнить в моих стенах до скончания дней». Меня аж передёрнуло, когда я весьма живо представил некоторые варианты развития событий.

В приёмном отделении старлей из сопровождения, что-то подписав и передав какой-то документ дежурному врачу, оставил меня на попечение местных эскулапов, после чего мне выдали тапочки, полосатые пижаму и штаны, кусок мыла, вафельное полотенце и загнали в душевую. Свою одежду и остатки наличности пришлось сдать, а перстенёк всё так же покоился за подкладкой плаща.

Отделение встретило меня смесью запахов кислой капусты и варёной рыбы. Палата была на четверых, но помимо меня здесь обитал лишь какой-то отощавший старик с острым, покрытом седой щетиной подбородком. На моё появление он не обратил ровным счётом никакого внимания, продолжая лежать по стойке смирно и уперев остекленевший взгляд в потолок.

Не успел я разобрать постель, как принесли завтрак: перловую кашу с тушёнкой, если таковой можно было назвать попадавшиеся изредка волокна мяса, стаканом тёплого, подслащённого чая, цветом напоминавшего мочу, парой ломтей белого хлеба и кусочком масла. Как я понял, размазывать масло предполагалось столовой ложкой, выданной к каше — других столовых приборов мне не принесли, видимо, из опасения, что я могу ножом или вилкой кого-нибудь зарезать. Старика сестра кормила с ложечки, а ещё под его кроватью я узрел судно, то бишь ночной горшок. Вполне могло быть, что пенсионер находился под воздействием каких-то препаратов, но мне хотелось верить, что он просто тихий помешанный, и проблем мне не создаст.

Есть эту бурду совершенно не хотелось, но я сделал над собой усилие. Вряд ли, пока я тут нахожусь, меня будут потчевать деликатесами, а то ведь, чего доброго, заставят есть насильно, через уходящую в носоглотку трубку. Нет уж, лучше я сам, кривясь и давясь, уничтожу перловку, запив её вонявшим опилками чаем с более-менее приличным бутербродом.

Проглотив завтрак, я растянулся на кровати и чуть ли не мгновенно провалился в сон — сказалась полная событий ночь. Разбудил меня голос медсестры, призывавшей следовать за ней. Видно, на санитара я не тянул своим спокойным поведением, хотя сопровождавших пациентов здоровяков в белых халатах я уже встречал по прибытии в клинику.

Наше короткое путешествие по выцветшему, истёртому линолеуму коридора завершилось в кабинете заведующего отделением. Со стены из покрытой бронзовой пудрой рамы на меня глядел какой-то бородатый мужик в военном мундире с погонами^[7], а под ним в кресле за столом сидел немолодой врач, представившийся Яков Семеновичем Навруцким. Его отличительной чертой были очки в круглой оправе и седоватая бородка клинышком.

— Здравствуйте, здравствуйте! — поприветствовал меня Яков Семёнович. — Присаживайтесь… Ну-с, как мы себя чувствуем?

— Терпимо?

— А что-то беспокоит? — сразу оживился он. — Ну-ка, молодой человек, выкладывайте, как на духу. Меня можете не стесняться, у меня работа такая — выслушивать чужие исповеди. Иногда, знаете ли, и самому хочется исповедоваться, да некому, разве что коллегам. Так ведь после такой исповеди сам окажешься пациентом своей же больницы.

Он довольно хохотнул своей незамысловатой шутке и вернулся к моей персоне.

— Итак, на что жалуемся?

Наверняка ему уже доложили, с каким диагнозом я поступил, но, видно, таковы уж правила. Что ж, будем придерживаться выбранной линии.

— Частичная потеря памяти.

— И в чём это выражается?

— Помню, что зовут меня Алексей Михайлович Бестужев, и что мне 33 года. Всё, что было до того, как я вчера обнаружил себя стоявшим посреди Комсомольской площади, как отрезало.

— Интересно-интересно, какие у вас избирательные воспоминания. Мне доводилось работать с несколькими случаями ретроградной амнезии, но ни один из пациентов не помнил, как его зовут, не говоря уже о возрасте. Некоторым нам удавалось вернуть память хотя бы частично, но в большинстве случаев, увы, этот процесс становился необратимым. Годы, знаете ли, а таблетки от старости ещё никто не придумал.

Он печально вздохнул, но грусть его длилась недолго.

— Вот мне доложили, что вы ночью в изоляторе временного содержания отмутузили двух крепких уголовников. Как вам это удалось при вашей в общем-то скромной комплекции?

— Не знаю, Яков Семёнович, всё получилось как-то само собой.

— И опять же, эта странная по описанию татуировка, — продолжил он смотреть в листок, словно не слыша меня. — Можете показать?

Я со вздохом принялся стягивать больничную пижаму. Похоже, мне ещё неоднократно придётся демонстрировать своего дракона всяким любопытным советским гражданам. В какой-то момент я даже пожалел, что тогда в Таиланде позволил подруге затащить себя к мастеру тату.

— Есть что-то такое, юго-восточное, — пробормотал доктор. — Нечто подобное я видел, когда летал на симпозиум психиатров в Иокогаму. Мы тогда с коллегой заговорились, обсуждая индивидуальную психологию Адлера, и не заметили, как углубились в какие-то портовые трущобы. Там-то на одном из полураздетых японцев я и увидел вытатуированного разноцветными красками дракона. Только он был больше вашего, во всю спину.

— Наверное, якудза какой-нибудь, — ляпнул я на автомате.

— Якудза, говорите? Хм, любопытно… И откуда же вы знаете, кто такие якудза.

— Не помню, само собой всплыло.

— Ясненько-ясненько… Ладно, одевайтесь.

Не знаю уж, что за зарубку он себе сделал, но дальнейший наш разговор протекал более, что ли, настороженно. Заканчивая допрос без пристрастия, Навруцкий сказал:

— Что ж, давайте после обеда мы проведём электроэнцефалографию, посетите окулиста, потом на снимок черепа. Сейчас у вас возьмут кровь на биохимические и токсикологические анализы, утром тоже сделаем забор крови натощак. Плюс попьёте пирацетам и аминалон.

— А это что за лекарства? — на всякий случай уточнил я.

— Ноотропные препараты, улучшают работу клеток коры головного мозга. Хуже от них вам точно не будет, — с улыбкой вивисектора успокоил меня Яков Семёнович.

Обратно в палату меня проводила та же сестричка. По пути я поинтересовался местными развлечениями. Оказалось, в этот список входят лишь хождение по коридору и вечерний просмотр телепрограммы «Время». Да и то не всем разрешено сидеть у телевизора, у некоторых пациентов новости вызывают приступы депрессии или ярости, их вообще держат на препаратах взаперти.

— Да у вас же со скуки здесь помрёшь. Может, хоть почитать что есть?

Оказалось, что у заместителя врача по хозяйственной части имеется неплохая подборка книг, которой он по доброте душевной делится с пациентами. Вскоре сестричка принесла «Робур-завоеватель» Жюля Верна, «Повесть о настоящем человеке» Полевого и собрание сочинений Александра Беляева.

Как-то незаметно углубился в чтение. Отвык я уже от бумажных книг, всё больше с экрана читал, а тут просто выбора другого не было. Может, и к лучшему, ретро-вариант мне нравился всё больше и больше.

Когда в обед принесли щи из кислой капусты и макароны с куском варёного минтая, я понял, что не зря уловил с утра эти «божественные» ароматы. Сочетание макарон и рыбы меня слегка удивило, но я справился и с этим. Носить передачи по мою душу все-равно было некому.

Люминесцентные лампы давали не очень яркий свет, поэтому к вечеру чтение пришлось отложить. Помимо прочего пришлось посетить обещанные мне электроэнцефалографию, окулиста, рентген мозга, и сдать кровь из вены. Смутил многоразовый шприц, и если уж не ВИЧ, который проявит себя лет через 10, то вирус гепатита плохо прокипячённым шприцем вполне могут занести.

Ночь прошла спокойно, а утром до завтрака у меня снова взяли кровь, на этот раз из пальца и вены. Далее, так как было воскресенье, и даже завотделением имеет право на выходной, я валялся на кровати, полностью погрузившись в мир Робура с его летательным аппаратом, головы профессора Доуэля и безногого лётчика-героя Маресьева.

А в понедельник меня снова привели в кабинет к Якову Семёновичу. Тот сразу же поинтересовался моим самочувствием, не вспомнил ли я чего, после чего доложил, что все мои анализы в норме и что меня можно хоть завтра запускать в космос. Мог бы и не говорить, я за своим здоровьем слежу, вернее, следил в моём будущем. Не знаю уж, каков в 1973 году уровень медицины, но лишний раз и здесь провериться не помешает.

— Утром я звонил в РОВД, откуда вас привезли, сказали, что поиски результата пока не дали. Никто вас не ищет, нигде ваши приметы не всплывают. Даже и не знаю, что с вами делать.

— Дайте мне какую-нибудь справку и отпустите.

— Ну что вы, голубчик, недельку вам всё равно придётся полежать. А справочку, если что, написать не проблема. Выдадут временное удостоверение личности, а там и паспорт, если я ничего не путаю.

Продолжая говорить, он выбрался из-за стола и сел рядом со мной на потёртый кожаный диван. Глядя мне в глаза, Навруцкий говорил тихо и вкрадчиво, повторяя одни и те же слова и даже фразы, иногда чуть касаясь пальцами моего предплечья. В какой-то момент я чуть не подпрыгнул: да он же меня гипнотизирует! Откуда я это знал? Почти год назад в моём будущем довелось поработать с одной клиенткой, гештальт-терапевтом, обладающим специфическими навыками. Пока делал ей навороченную укладку на новогодний корпоратив, она успела мне немного рассказать о своей работе, в том числе и том, что владеет навыками гипноза. После неё у меня было небольшое окошко, и Вера Андреевна — так её звали — продемонстрировала на мне кое-какие навыки. Вот так же села рядом со мной, тихо, монотонно говорила, изредка касаясь меня, а потом хлопок руками — и оказывается, что вместо десяти-пятнадцати минут, как мне казалось, прошёл ровно час. За это время я успел выболтать кое-какие подробности своей жизни, включая детские годы, о которых Вера знать точно не могла, так как мы с ней не только встречались впервые, но и вообще я редко кого посвящал в те детали своего прошлого, которые стали известны моей клиентке. Не то что эти моменты были постыдные… Например, вопроса про то, в каком возрасте я начал мастурбировать, Вера, по её словам, не задавала. Зато спросила про первую любовь и, оказывается, я как на духу ей выложил историю о том, как в 3 классе носил ранец за Светкой Илюхиной, надеясь на её благосклонный взгляд. Однажды даже заслужил поцелуй в щёчку, что тоже мне поведала Вера.

В общем, этот вариант гипноза мне был уже знаком, и именно его, судя по всему, сейчас использовал Яков Семёнович. А вот этого допустить ни в коем случае было нельзя. Не хватало ещё, чтобы я разболтал про то, что прибыл из будущего. Тут либо звонок в КГБ, и я у них на контроле, либо меня навечно закроют в стенах психушки. Я незаметно ущипнул себя за ляжку дальней от психиатра рукой, при этом пытаясь изобразить остекленевший взгляд, вперившись куда-то в пространство мимо плеча завотделением.

— Вас правда зовут Алексей Бестужев? — наконец последовал вопрос.

— Да, — словно робот, ответил я.

— И вам 33 года?

— Да.

— А точную дату рождения помните?

Я даже довольно артистично наморщил лоб, продолжая играть роль загипнотизированного, а на самом деле совершая в уме математические расчёты.

— 3 декабря 1939 года.

— Прекрасно… Как вы оказались вчера на Комсомольской площади?

— Я приехал на поезде.

— Откуда вы приехали?

— Откуда-то издалека… Я не помню.

— Какая самая яркая достопримечательность вашего города?

— Памятник.

— Кому памятник?

— Памятник Ленину, на площади.

— Хм… Кто ваши родители?

— Папа… Он высокий, сильный, но уже немолодой. Мама добрая… Больше не помню.

— У вас есть девушка, жена?

— Девушка… Была, светлые волосы, потом пропала, — это мне вспомнилась причина моих бед — молодая супруга банкира.

— Что с ней случилось?

— Я не знаю.

— Кто вам сделал татуировку в виде дракона?

— Маленький, жёлтая кожа, узкие глаза…

— А где сделали?

— Не помню.

— Вы работали раньше?

— Кажется, да…

— Кем, где?

Я опять наморщил лоб, потом выдал:

— Помню ножницы, щипцы для завивки, лак для волос, хна на волосах…

— И всё?

— Всё.

В общем, погонял он меня ещё минут пять, после чего хлопнул в ладоши, и я весьма натурально вздрогнул и заморгал, как бы приходя в себя.

— Так о чём мы с вами только что говорили? — как бы невзначай поинтересовался Навруцкий.

— Вроде бы что-то насчёт какой-то временной справки с фотографией, и что мне в любом случае придётся полежать у вас с недельку.

— Да-да, точно, — продолжал играть роль простачка Яков Семёнович. — А между тем я только что провёл сеанс гипноза. Извините, что без вашего ведома, но эффект неожиданности обычно даёт больше шансов на успех.

— И что же вы обо мне выяснили? — спросил я, изображая живейший интерес.

Далее Навруцкий повторил мои ответы на его вопросы, выразив мнение, что нужно отработать маршруты поездов, приходящих на Ярославский, Казанский и Ленинградский вокзалы, искать Алексея Бестужева, рождённого 3 декабря 1939 года, возможно, работавшего в женском зале парикмахером.

— То-то я думаю, чего это мне всё время ножницы и лак для волос мерещатся.

— Вот-вот, зацепочка, — поднял вверх указательный палец Яков Семёнович. — Я сообщу куда следует, а пока, Алексей Михайлович, отдыхайте, набирайтесь сил. Будем продолжать пить прописанные лекарственные средства, может быть, они всё же дадут какой-то эффект.

Неделя протекала утомительно медленно. Не помогали даже книги, а чёрно-белый телевизор включали раз в день, перед отбоем, разрешая посмотреть программу вечерних новостей. По-настоящему скорбные духом тупо пялились в экран с таким же видом, как я давеча изображал погруженного в кататонический ступор на приёме у завотделением. Были и с виду вроде как нормальные, и не подумаешь, что психи. Слонялся по коридорам и совсем молодой парень, лет восемнадцати. Как-то он подошёл ко мне, мы разговорились, и он по секрету поведал, что на самом дел он не больной, а всего-навсего «косит» от армии, прикидываясь шизоидом.

Не знаю уж, чем закончилась его история, но в понедельник, 24 сентября, меня выписали. А если точнее, то снова привели к завотделением, который протянул мне мою лечебную карту.

— Мы сделали всё, что могли, — глядя на меня сквозь круглые стёкла очков, чуть виновато пожал он плечами. — Там, в карте, всё описано. Память не восстановилась, но сеанс гипноза позволил хоть немного раскрыть вашу личность, а физически и психически вы — полноценный член общества. Поэтому дальше вами будут заниматься соответствующие службы.

На прощание он потряс мне руку, и я, получив обратно одежду, обувь и десятку с мелочью, был передан в распоряжение уже знакомого мне старлея.

— Куда мы? — спросил я.

— В паспортный стол.

Как и предполагал Навруцкий, вместо паспорта для начала мне выдали временный документ. Я держал в руках прямоугольный кусочек упакованной в полиэтилен бумаги с печатью и моей фотографией, той самой, сделанной в РОВД перед отправкой в психиатрическую больницу, именем, отчеством, фамилией и датой рождения. На выходе из паспортного стола старлей сказал, что, если мои родственники или какая-то важная информация по мне не появятся, то через месяц я стану обладателем полноценного паспорта гражданина СССР. В общем, будут держать в курсе. Я мысленно вздохнул: для того, чтобы получить документы, удостоверяющие личность, всего-то и понадобилось, что провести ночь в РОВД и 9 дней в психушке.

— А где я жить буду?

— Не беспокойтесь, сейчас поедем на Красносельскую, вам выделили комнату в общежитии кондитерской фабрики имени Бабаева.

— Чего? Кондитерской фабрики?!

— Скажите спасибо, что не завода «Калибр».

Не знаю, что он этим хотел сказать, видимо, в общаге «Калибра» были совсем уж невыносимые условия. Да и, если рассудить, на кондитерских фабриках в большинстве своём работают женщины, так что пьянок, драк и поножовщин там, куда меня везут, скорее всего, отродясь не видели.

— А работать где я буду? — спросил, когда мы уже подъезжали.

— Там же, разнорабочим, насчёт вас уже договорились. Заодно и подъёмные выдадут, жить-то вам нужно на что-то. Пока паспорт не получите, еженедельно, по субботам вечером, вас будет навещать участковый, так что старайтесь без лишней нужды в районе 19 часов никуда не отлучаться.

Однако… Это, похоже, мне придётся по большей части таскать коробки с продукцией. В общем-то, могло быть и хуже, лишь бы не поправиться на этих конфетах. Наверняка по ходу пьесы захочется одну-другую сунуть в рот. Я, в общем-то, не сластёна, но иногда хочется побаловать себя «гормоном счастья».

Пока ехали, я незаметно пальпировал подкладку плаща. Фух, перстенёк от Примадонны, кажется, на месте.

Общежитие оказалось 3-этажным зданием красного кирпича постройки явно прошлого, то есть XIX века. Миновали вахтершу, которая, судя по строгому взгляду, в более молодые годы могла бы служить в НКВД. Далее старлей сдал меня на руки коменданту общежития Октябрине Анатольевне — строгой женщине неопределённого возраста, напоминавшей чуть помолодевшую копию соратницы Ильича Надежды Крупской, какой она предстаёт с большинства известных фотографий. Октябрина Анатольевна переписала мои данные в свой гроссбух, ознакомила с правилами проживания в общежитии, велела расписаться, сказала, что подселяет меня к какому-то Богдану Пилипенко и вручила запасной ключ от комнаты.

— А сколько стоит проживание?

— В нашем общежитии, — она сделала упор на слове «нашем», — проживание для работников бесплатное.

Эта новость меня порадовала, хоть в чём-то везёт.

Прежде, чем меня отпустить, предупредила, что завтра утром мне надлежит явиться в отдел кадров предприятия, и отправила с запиской к завхозу Антипычу, объяснив, как отыскать его каптёрку.

Антипыч взглянул на меня поверх очков, одна дужка которых была перемотана белой изолентой.

— Так-так-так, — зачастил завхоз, — с пополненьицем нас, значитца… А что, вещей при себе никаких? И ни ложки, ни кружки? Ай-яй-яй, непорядок, непорядок… Ну ничего, это дело наживное. Тем более, говоришь, тебе вроде бы обещали подъёмные выдать? Вот и купишь сразу. При общежитии имеется кухня, ежели что, одолжишь у девок сковородку яичницу пожарить или кастрюльку супчику или манную кашу сварить, но лучше тоже прикупить. А обедать будешь ходить в фабричную столовую, ну это кроме выходных, там комплексный обед стоит 50 копеек.

Одетый в чёрный халат типа того, что носил наш трудовик в бытность мою воспитанником школы — интерната, Антипыч сидел за массивным столом, перед ним лежали толстая тетрадь и перьевая ручка, рядом стояла чернильница. Как я успел заметить, большинство москвичей пользовались шариковыми ручками, но некоторые всё же предпочитали писать по старинке, обмакивая стальной наконечник в чернила, хотя в ходу были также и перьевые автоматические ручки.

Антипыч оказался в одном лице и кастеляншей (или кастеляном, если так можно выразиться), выдав мне под расписку лишь комплект постельного белья: простыню, пододеяльник, наволочку и вафельное полотенце. Со свёртком подмышкой я отправился на третий этаж. Минуя второй, услышал детский крик, а следом женский голос, на повышенных тонах отчитывавший какого «засранца». Похоже, тут и семейные обитают.

Отперев ключом хлипкий замок, который при желании можно было выбить вместе с дверью ударом ноги, я оказался в маленькой, вытянутой пеналом комнатушке. Так, похоже, мой сосед обитает на правой койке, она выглядела обжитой, а над кроватью помимо гитары висел вырванный из какого-то журнала (в памяти всплыли названия «Советский экран» и «Искусство кино») портрет Джины Лоллобриджиды. Вешалка слева от входа, прикроватные тумбочки, стол и одинокий табурет дополняли этот скудный интерьер.

Как я и предполагал, исходя из имени-фамилии, Богдан оказался хохлом. Появился он около 6 вечера, когда я уже с ума сходил от скуки, от которой не спасала даже игра на снятой без спросу со стены гитаре с охренительно тугими металлическими струнами. Сосед оказался кругленьким, весёлым парнем с характерным украинским выговором. Рассказал, что прибыл с Полтавщины, где закончил механический техникум, отслужил два года на Дальнем Востоке, а вернувшись домой, вдруг решил, что его призвание — быть артистом.

— Я театр с детства люблю, в школе в самодеятельности участвовал, — рассказывал Богдан, между делом нарезая на развороте «Комсомольской правды» домашнее сало, при виде и запахе которого у меня началось обильное слюноотделение. — Приехал в Москву, подал документы сразу в Щукинское и в ГИТИС. Но не приняли якобы из-за украинского выговора. Решил поступать на следующий год, а пока устроился на фабрику наладчиком, получаю 180 рублей в месяц. На жизнь хватает. И заодно столичный выговор тренирую.

— Это как?

— Беру частные уроки у актрисы Лидии Ферапонтовой, древняя тётка, она ещё Мейерхольда помнит. Три рубля часовое занятие, дороговато, но куда деваться? Слышал про Ферапонтову?

Я признался, что эта фамилия мне незнакома, впрочем, данный факт моего соседа, кажется, ничуть не огорчил.

— Тебе и не надо, ты же не собираешься в артисты? Кстати, сам-то откуда?

Пришлось в очередной раз рассказывать официальную версию моего появления в Москве.

— Ух ты, неужели ничего не помнишь?

— Ничего из того, что было до момента моего появления на Комсомольской площади.

— Вот беда-то, — искренне посочувствовал он мне, нарезая полукольцами репчатый лук и обливаясь слезами. — Хуже нет, чем дома и родни не иметь. В случае чего и приткнуться негде, так и будешь всю жизни мыкаться по общежитиям и чужим людям.

— Ну, может, когда-нибудь встану в очередь на квартиру, обзаведусь семьёй…

— Ага, так тебя, иногороднего, и поставили в очередь, — хмыкнул он, нарезая бородинский хлеб.

— Что ж сразу иногороднего? Паспорт получу, и будет московская прописка.

— Разве что прописка, а приписан будешь к этой комнате… Но отчаиваться не стоит, я же вот не отчаиваюсь. А вот и домашняя горилочка!

Богдан чмокнул в стеклянный бок полулитровую бутылку с самодельной пробкой и принялся разливать её содержимое по извлечённым из тумбочки гранёным стаканам.

— Ну что, давай рубать? Конечно, не домашний борщ с галушками и не крученики, но всяко лучше больничной баланды. Я в 16 лет в районной больнице лежал, мне аппендицит удаляли…

— Аппендикс.

— Чего?

— Аппендикс — это червеобразный отросток слепой кишки, а аппендицит — воспаление этого самого отростка, — козырнул я знаниями.

— Да какая разница… Короче, фашисты так пленных, наверное, не кормили, как нас в той больнице. Как вспомню — бррр… В общем, за знакомство!

Посиделки закончились песнями под гитару. Пел в основном Богдан, причем преимущественно Окуджаву и Высоцкого. Я же исполнил пару вещей из будущего: «Перекрёсток» из репертуара Серёги Чигракова и инструментал из «Nothing else matters». Соседу понравилось, даже переписал слова и аккорды песни Чижа. Всё допытывался, кто автор, пришлось сказать, что не помню, мол, память же отшибло, а вот кое-какие песни почему-то вспоминаются.

На следующее утро вместе с Богданом и стайкой общежитских девчат, которые не без интереса поглядывали в мою сторону, мы в четверть восьмого отправились на кондитерскую фабрику. Он проводил меня к располагавшемуся слева от проходной отделу кадров, который, судя по табличке, работал с 8 утра, а сам отправился по своим делам. Похожая на сушёную воблу кадровичка, уже кем-то предупреждённая о моём появлении, оформила меня быстро, успев даже завести трудовую книжку.

— Зарплата 150 рублей, плюс квартальная премия в размере оклада, минус подоходный, бездетность и профвзносы. Сейчас полу́чите в кассе аванс. К работе приступите завтра. И вот вам направление к мастеру 3-го цеха, сходите, осмотритесь на новом месте… Подождите, объясню, как пройти в кассу и цех, и пропуск выпишу, а то без него дальше проходной не пройдёте.

Протянув в зарешечённое окошечко кассы своё временное удостоверение личности, я получил на руки 25 рублей, и информацию, что вообще-то аванс выдаётся 21-го числа, а зарплата 6-го. Ну ничего, как-нибудь дотянем до зарплаты.

3-й цех представлял собой вытянутое помещение с лентой конвейера посередине, по бокам от которой стояли женщины в белых халатах и чепчиках. По ленте конвейера ползли шоколадные конфеты, которые работницы споро укладывали в цветные картонные коробки, клали сверху на конфеты какие-то бумажки, закрывали крышкой и складывали в ящик.

Мастером оказалась некто Марина Игоревна, заявившая, что у них как раз проблема с грузчиком.

— Было двое, но один уволился, так что Степанову приходится управляться пока одному на полторы ставки. Но на него боимся рассчитывать, уже было, что в запой уходил, отделался предупреждением. Пока вроде держится, но не знаю, надолго ли хватит. Ты-то не пьёшь?

— Неужто я похож на алконавта? Думаю, могу употребить, но только в хорошей компании и только в пределах разумного.

Мы с мастером прогуливались вдоль конвейера, и работницы, несмотря на то, что их руки постоянно находились в движении, успевали фиксировать происходящее вокруг.

— Ой, девки, — донеслось до меня сквозь шум работающих механизмов, — глядите, никак новенький.

— Симпатичный.

— Интересно, женатый? Кольца вроде нет.

Марина Игоревна незаметно погрозила кому-то кулаком, что, впрочем, не укрылось от моего взгляда.

— А вот и Степанов.

Она кивнула в сторону толкавшего перед собой тележку угрюмого, худющего мужика неопределённого возраста с испитой физиономией, в сером халате поверх рубашки.

— Кузьма, иди-ка сюда… Это твой новый напарник, Алексей Михайлович Бестужев.

Степанов к моей персоне отнёсся без эмоций. Только мотнул головой с редкими встопорщенными волосёнками и поинтересовался, нет ли у меня закурить, а после отрицательного ответа принялся размеренно грузить на тележку коробки с готовой продукцией.

— У тебя сменная одежда есть? — спросила Марина Игоревна.

Я с виноватым видом вздохнул и пожал плечами.

— Беда с вами…

Она сменила меня оценивающим взглядом:

— В общем-то похож… Мой бывший примерно твоей комплекции, только потолще. После него кое-какие шмотки остались, вечером пороюсь.

Проинструктированный мастером, чтобы завтра в 8.00 был в цеху как штык, отправился восвояси. Нужно было обеспечить себя предметами первой необходимости, в первую очередь зубной пастой и зубной щёткой, куском мыла, шампунем, бритвенным станком и лезвиями, помазком и пеной (а лучше гелем) для бритья. Жаль, что в это время триммер (во всяком случае в СССР) отсутствует как таковой. Если в своём времени я щеголял 3–5-дневной щетиной, то сейчас, после психбольницы, имел курчавую бородёнку, и теперь либо бриться начисто, либо просто равнять бороду ножницами. В любом случае бритва понадобится, чтобы обозначать контур.

М-да, это не «Gillette», думал я, глядя на скудный выбор бритвенных принадлежностей в ближайшем к фабрике универмагу. Электробритвы я и так-то не любил, за исключением оставшегося в будущем триммера, а советские тем более не вызывали доверия. Да и денег было в обрез. Продавщица, видя моё сомнение, порекомендовала взять бритву от Ленинградского объединения «Спутник» стоимостью в рупь семьдесят с руководством по эксплуатации и годовой гарантией. Лезвия были представлены марками «Спутник», «Нева», «Восход» и «Балтика». Та же девушка-продавец советовала «Спутник» как наиболее ходовые. Однако, поразмыслив, я решил разориться на «Двухзаковную» опасную бритву завода СТИЗ. Лезвие 17,5 мм, с заводским узорчатым клеймом, что-то подобное советского производства попадалось мне в своё время, но я, конечно же, предпочитал «жиллеттовскую» продукцию. Хранилась бритва в продолговатой коробочке. Мне доводилось работать не только с женщинами, поэтому пользоваться «опасками» я умел, и если уж выбирать между клинковыми и безопасными бритвами, то мой выбор за первыми.

До кучи взял точильный брусок. С пеной же для бритья — о геле я уже и не мечтал — ситуация и вовсе была аховая. За неимением лучшего купил тюбик крема для бритья «Яблоневый цвет». Не мыльный же порошок «Нега» брать, состоящий из нейтрального мыла, маисового крахмала и отдушки!

Ужасного вида зубная щётка и паста «Мятная» ещё слегка облегчили мой карман. Надо будет потом хоть болгарский «Поморин» поискать. Я заранее представил, что мне придётся иметь дело с советской стоматологией, и меня невольно передёрнуло.

Попался в отделе электробытовых товаров и самый настоящий электрический фен. Я-то думал, тут всё больше салонные сушуары в ходу, ан нет, вон, лежит себе фен «Сюрприз» за 23 рубля.

В отделе хозяйственных товаров, следуя заветам Антипыча, приобрёл ложку, вилку, эмалированную кружку (утром попить чайку Богдан одалживал свою), и глубокую металлическую тарелку типа больничной или армейской. Такая уж точно не разобьётся, хотя и нагревается быстро, так что горячий супец в ней голыми руками особо не потаскаешь. Немного посомневавшись, всё-таки разорился и на небольшую эмалированную кастрюльку. Всё это я складывал в обычную плетёную авоську, которые мне уже неоднократно попадались в руках советских граждан.

После похода в универмаг наличности оставалось, включая с остатками украденных у Яхонтовых денег, 17 рублей, 35 копеек. А ещё мне предстояло прикупить что-то из еды, не каждый же раз питаться за счёт хлебосольного соседа. Взял по упаковке вермишели и соломки, банку свиной тушёнки (вечером сделаю в кастрюле макароны по-флотски), пачку индийского чая (урвал чуть ли не последнюю), нарезной батон, двести с небольшим граммов колбасы и, слегка поколебавшись, бутылку полюбившегося кефира.

Бутылку кефира я планировал «уговорить» завтра с утра. А вечером после макарон попью чайку из принадлежавшего Богдану чайника с ярким цветком на белой эмали. Опять же, в чайнике буду греть воду для бриться. А умыться, так уж и быть, можно в общем туалете холодной водой из крана.

Сосед ещё не вернулся со смены, а я первым делом подсчитал оставшуюся наличность. 9 рублей 70 копеек. М-да, негусто… Хорошо, что общага бесплатная, и на дорогу тратиться не надо, благо фабрика в шаговой доступности. Комплексный обед, как заверил Антипыч, будет обходиться в 50 копеек. До 6-го октября, дня зарплаты, остаётся чуть меньше двух недель. Получается, оставшихся денег хватит только на обеды в столовой, останутся лишь какие-то копейки. А от завтраков и ужинов придётся, наверное, отказаться.

Конечно, Богдан с его запасами домашней провизии не даст совсем уж пропасть, но сколько у него этой самой провизии ещё осталось? Да и неудобно пользоваться чужой добротой.

В крайнем случае, перстень придётся нести в ломбард. Хотя лучше договориться с каким-нибудь подпольным ювелиром, можно было бы поднять более-менее реальную цену. Только где их искать, этих ювелиров? Ладно, понадеемся на русский авось.

Следующим утром, чистовыбритый, я заявился в цех, получил в пользование вполне приличные штаны с клетчатой рубашкой «бывшего», его же ещё вполне приличные кеды, халат уволившегося грузчика, и приступил к исполнению своих новых обязанностей. Работницы цеха были уже в курсе моей биографии, загадочно косились в мою сторону, но с расспросами не лезли. Работали тут в основном дамы от 30 до 50, но была и пара молоденьких. Обе приезжие: Рая из Коломны, а Вера вообще из Новосибирска. И обе, кстати, вполне ничего, правда, Рая стройненькая, а Вера — большегрудая и с крепкой, объёмной задницей. Вера к тому же оказалась ещё той болтушкой. В столовой подсела ко мне, и пока я уминал комплексный обед, успела мне чуть ли не всё про всех выложить в довольно кратком изложении. С её слов я узнал, что «вон у той» Валентины Петровны третий брак, и она уже беременна пятым ребёнком, что «вон та, видишь, в углу сидит, скромница» — комсорг цеха Зоя, что Рая приехала в Москву учиться на заочном в сельхозакадемии им. Тимирязева, а сама она тоже на заочном, только в Консерватории, и обладает ярко-выраженным грудным контральто.

— Я вам обязательно как-нибудь спою, — уверенно заявила будущая звезда сцены.

Первый день прошёл в монотонной работе. Приехал с тележкой, загрузил коробки, отвёз на склад, сложил в штабель… Приехала машина — загрузил коробки в присутствии кладовщицы. Приехала машина с картонной тарой для конфет — выгрузил. Картонки в разобранном состоянии, просто листы с картинками и названиями конфет, которые в руках специально обученных работниц позже примут привычную форму.

Следующим утром на стене цеха обнаружил объявление, написанное на листе белой бумаги химическим карандашом:

«В субботу, 29 сентября, 3-й цех выезжает на уборку картофеля в подшефный совхоз „Красный луч“ (Щёлковский р-н). Всем иметь при себе резиновые сапоги и рабочую форму одежды. Выезд с территории фабрики в 8.00. Не опаздывать!»

— Марина Игоревна, — подошёл я к мастеру, — ко мне в общежитие в субботу вечером должен прийти участковый. Успеем вернуться?

— Успеем, Лёша, не переживай. Сапоги-то у тебя имеются? Нет? Мой бывший на рыбалку настал, сапоги от него тоже остались. Завтра принесу, примеришь, если подойдут — оставишь себе.

Сапоги на двое носков оказались впору, так что в субботу я вместе со всеми загрузился в видавший виды автобус производства Павловского автозавода, и час спустя мы всей весёлой гоп-компанией высадились на грунтовке возле казавшимся бескрайнего поля. Несколько минут спустя на «козлике» прибыл председатель совхоза. Кряжистый мужик в кепке на лысой голове деловито объяснил фронт работ и выгрузил из своего «ГАЗика» большую стопку мешков, судя по крепости и грубости материала, сшитых из мешковины. Вспомнилась коллекция одного из дизайнеров будущего, когда все его модели гуляли по подиуму в мешках типа этих, с вырезами для головы и рук, только скроенных по-разному. Расскажи сейчас моим спутницам — не поверят.

Да-а, давно я так не кочевряжился. Моя новая работа грузчиком по сравнению с тем, что пришлось испытать за несколько часов на поле — просто санаторий. Я не только помогал женщинам собирать картошку в мешки, но ещё и таскал их на себе, укладывая стоймя в кучки. С лёгкой завистью я поглядывал на жилистого Степанова, у того всё получалось как-то ненапряжно и сноровисто.

Когда в половине третьего закинули все мешки в кузов выехавшего прямо на поле грузовика, я едва мог разогнуться, с ужасом представляя, как завтра утром меня всего будет корёжить.

Участковый пришёл ровно в семь вечера, сделал отметку в своём блокноте и отбыл восвояси. Наутро в воскресенье мышцы действительно побаливали, но не настолько критично, как я опасался. Всё-таки занятия в спортзале и в секции Палыча держали моё тело в тонусе. Интересно, как сейчас обстоит дело со спортзалами? Вот захочу я потренироваться просто на тренажёрах, не говоря уже о никому сейчас неизвестной системе боя крав-мага — и куда мне податься?

А вообще какой-то ерундой, если честно, забиваю голову. Понятно, что себя нужно поддерживать в тонусе, но сейчас для меня первоочередная задача — устроить свою карьеру по любимой специальности. Помнится, я планировал навестить Славу Зайцева, но в прошлый раз не сумел его застать, а потом и вовсе оказался в больнице. Откуда, честно говоря, мог и не выйти, поддайся гипнозу и вывали о себе информацию местному Айболиту.

Сбривая в туалете отросшую за несколько дней без бритвы щетину, я думал, что сегодня уже никуда не дёрнусь. После вчерашнего и ходить-то трудно, тем более воскресенье и ОДМО сегодня, скорее всего, не работает. Завтра понедельник, а я по старой привычке почему-то не люблю начинать какие-то дела именно в этот день недели. Значит, во вторник после работы. Заканчиваем мы в 17.00, на метро до дома моделей одежды, думаю, в пределах получаса. Интересно, во сколько он закрывается? Жаль, в прошлый раз не удосужился узнать.

В дождливый вторник без двадцати шесть вечера я толкнул тугую дверь Общесоюзного Дома моделей одежды.

— А, снова вы, — узнала меня вахтёрша. — Чего ж в прошлый вторник не приходили?

— Не мог в силу непреодолимых обстоятельств, — развёл я руки в стороны. — Надеюсь, Вячеслав Михайлович не улетел куда-нибудь в Ташкент или Вильнюс?

— Нет, здесь он, — вахтёрша словно бы и не заметила моего лёгкого сарказма. — У него сегодня вечером закрытый показ новой коллекции.

В этот момент входная дверь распахнулась, и появилась солидная пара: женщина в модном по нынешним временам плаще и подтянутый мужчина в форме с голубыми петлицами, который протянул вахтёрше две прямоугольные бумажки-то ли билеты, то ли пригласительные.

— Здравствуйте, Герман Степанович, здравствуйте, Тамара Васильевна! Давайте я вас раздену… Проходите в зал, скоро начинаем.

Избавившись от верхней одежды — на кителе офицера блеснула звезда Героя Советского Союза — пара неторопливо прошествовала по коридору налево, откуда доносился сдержанный гул.

— Узнали? — хитро прищурившись, спросила вахтёрша. — Это же Герман Титов с супругой. Космонавт!

Гляди-ка, какие шишки сюда захаживают. Хотя что это я удивляюсь, в своё время читал про ОДМО, сюда не только космонавты заглядывали, но и артисты, и музыканты, и партийные боссы не брезговали одеваться у того же Славы Зайцева.

— Извините, сегодня закрытый показ, пустить не могу, — принялась объяснять мне женщина. — Вы завтра приходите, мы до шести работаем.

Что ж так не везёт, только зря 5 копеек потратил. Ещё столько же потрачу на обратную дорогу. Мелочь, а… неприятно.

— Валентина Петровна!

Я обернулся на голос. В фойе выскочил молодой мужчина примерно моего возраста, и внутри меня ёкнуло. Ну да, это же он, Слава Зайцев собственной персоной!

— Валентина Петровна, только что позвонила Галина Павловна Вишневская, спрашивала, не найдётся ли для неё местечка на сегодняшнем показе. Я пообещал, что найдётся. Вы уж, когда она приедет, пропустите её, хорошо?

— Конечно, конечно, Слава, конечно пропущу!.. Кстати, тут по твою душу молодой человек пришёл, я ему сказала, что сегодня ты занят, чтобы завтра приходил.

Зайцев пробежался по мне критическим взглядом, приподнял левую бровь и поинтересовался:

— Здравствуйте, что вы хотели?

— Да я, собственно говоря, по личному вопросу…

— Вы не совсем вовремя, у меня сегодня показ, а тут ещё одна из мастеров заболела, а вторая в одиночку просто не успевает делать причёски… Давайте завтра!

— Хорошо… Но я могу вас выручить.

— В каком смысле выручить?

— Вы сказали, одна из мастеров заболела. Я мог бы её заменить.

— Вы?!

Он снова прошёлся оценивающим взглядом по моему мешковатому прикиду.

— Понимаю, что выгляжу не совсем презентабельно, но это вообще не моя одежда. Объяснять долго, а у вас, судя по всему, времени в обрез. Ну так что? Вы ничем не рискуете, зато я могу спасти ваш показ.

Ещё несколько секунд раздумья, и наконец Зайцев машет рукой:

— А, была не была, идёмте. Вас как зовут? Алексей? А меня можете просто Вячеславом звать.

За кулисами подиума, куда Зайцев буквально за руку меня затащил, царила оживлённая атмосфера, больше напоминающая лихорадочную суету.

— Вячеслав Михайлович, у меня сзади молния не сходится!

У подлетевшей к нам манекенщицы топ платья свешивался вниз, полностью обнажая красивую грудь, но это девушку, похоже, ничуть не смущало.

— Лёка, я тебе говорил, что жрать меньше надо? Если хочешь оставаться самой красивой манекенщицей Союза, то нужно постоянно держать себя в форме. С завтрашнего дня садишься на гречку и кефир, поняла? Поняла, я тебя спрашиваю? Ну вот и молодец. Кармина Леонидовна, — это уже в адрес женщины лет сорока, зажавшей губами несколько портновских булавок. — Кармина Леонидовна, распорите верх на пару сантиметров, а то наша Лёка слегка разъелась и в платье уже не влезает…. А вот и наша Маша! Машенька, тут молодой человек говорит, что он в женских причёсках разбирается. Надеюсь, это на самом деле так и он сможет тебе сегодня помочь. Обрисуй ему ситуацию, а то мне некогда.

Со слов чернявенькой Маши, нужно было облагородить ещё троих девочек, а времени до начал показа оставалось чуть больше двадцати минут.

— Я Вале только начала укладывать «Сассэн», а вон Тамара и Люся ждут своей очереди, — она кивнула в сторону брюнетки и крашеной блондинки. — У Тамочки сегодня «Гаврош», а у Люси-«пикси», нужно затылочек поднять и с боков обработать.

— Пожалуй, я смогу заняться прямо сейчас Тамарой и, возможно, успею поработать и с Люсей.

— Отлично! Вон тот столик в вашем распоряжении, приступайте!

И снова запустила свой блестящий хромом фен, не исключено, привезённый из-за границы. Хотя вон и пара сушуаров у стены стоят, мощные, должно быть, штуки.

«Гаврош» и «пикси» в чём-то похожие причёски, хотя и со своими нюансами. С Тамарой я управился буквально минут за десять, просто млея от уже слегка позабытого ощущения любимой работы. Правда, какое-то время приноравливался к древним инструментам, вонючим лакам и непонятным муссам, но в итоге моя первая модель встала с кресла вполне довольной, уступая место коллеге. На голове Люси пришлось поработать немного ножницами, слегка укоротив чёлку и чуть убрав сзади, чтобы затылочная часть казалась гуще и объёмнее. Вдобавок я подправил ей макияж, про себя отметив, что косметика тут почти вся импортная.

— Ого, здорово! — разглядывая себя в зеркале, прокомментировала Люся. — Вы у нас новенький, вместо Гали?

Галя, это, наверное, та самая, приболевшая, подумал я, и сказал, что просто временно её подменяю.

— Оставайтесь, я буду делать у вас стрижку и укладку.

— Увы, это зависит не только от меня.

В этот момент освободилась и Маша. Она с ходу оценила результат моей работы:

— Слушайте, а у вас неплохо получается. Вы где работаете, что заканчивали?

— Самоучка, а в данный момент работаю грузчиком на кондитерской фабрике Бабаева.

— Вы это серьёзно?

Её брови поползли вверх. Впрочем, удивляться было некогда, одной из манекенщиц перед выходом на сцену понадобилась срочнаяпомощь, и Маша с феном и лаком наперевес кинулась на выручку. Я же, чувствуя, что от меня уже больше ничего не зависит, тихо прокрался в зал и сел на один из двух свободных стульчиков у самого выхода. Обзор отсюда был так себе, но в целом представление о коллекции я получил. Слава отдал дань брючной моде, жакетам и распахнутым и застёгнутым пальто разных фасонов и оттенков, нацепив на некоторых манекенщиц ещё и широкополые шляпы. Некоторые, впрочем, появлялись без головных уборов, в том числе и мои Тамара с Люсей. Зато им очень шли шифоновые шарфики — от фиолета в молоко у Тамары, и розово-салатово-бежевый у Люсьен.

Коллекция называлась «Осенний бриз», и я подумал, что обычно в моём времени осенью представляли уже зимние коллекции. В показе участвовало с десяток манекенщиц, исключительно девушки. Значит, мужских вариантов Слава не предусмотрел, а присутствующие в зале представители сильного пола всего лишь сопровождают своих жён или возлюбленных.

В этот момент со мной рядом пристроилась вахтёрша, та самая Валентина Петровна, и уселась на второй свободный стул.

— Дверь заперла, гляну одним глазком, — доверительно прошептала она.

Молчала она минуты три, после чего принялась посвящать меня в состав сидящих по бокам от подиума с колоннами зрителей.

— Про Титова я тебе, кажется, говорила, — сразу перешла на «ты» вахтёрша. — Вон и Вишневская, к самому началу подъехала. Видишь, в чёрном с серебром платье и бусами из жемчуга? Это она. Рядом с ней парочка — знаменитый вратарь Лев Яшин с супругой Валентиной Тимофеевной. Он теперь начальник «Динамо», появилось время на показы ходить, — хмыкнула всезнающая Валентина Петровна. — Подальше сидит Анастасия Вертинская, одна. Не иначе, пришла на Таню посмотреть.

— Какую Таню?

— Да вон как раз вышагивает, Таня Михалкова, недавно ещё девичью фамилию носила — Соловьёва. Настька-то замужем за Михалковым была, ну который играл в «Я шагаю по Москве», «Приключениях Кроша», «Станционный смотритель»… Ну, с усами такой.

— Да знаю я, знаю…

— Ну вот, сын у них родился, а несколько лет назад они развелись. Пару лет назад Никитка перед уходом в армию закрутил с нашей Таней, та по уши в него втюрилась, и вот только что свадьбу сыграли в Грозном на съёмках какого-то фильма. Правда, он хочет, чтобы она закруглялась с работой манекенщицей, не знаю, может и уйдёт. Вот я и говорю, Анастасия ходит на свою преемницу посмотреть. Может и сглазить её хочет, шут их знает, хотя вроде как с Никитой у них нормальные отношения.

Со Славой Зайцевым вновь я встретился на следующий день. Вернее, вечер, так как опять пришёл после работы. Он лично вышел в фойе, причём уже в верхней одежде, представлявшей собой модное чёрное пальто с красными обшлагами и красной же подкладкой. Понятно, сам конструировал. Плюс красный шарф и чёрная шляпа.

— О, а вот и наш спаситель! Если бы не вы, Алексей… Слушайте, я как раз уезжать собирался, вы где живёте? В общежитии на Красносельской? Ну, мне не совсем в ту сторону, но я вас подброшу, а по пути расскажете, что у вас за дело ко мне.

Мы уселись в его чёрную 24-ю «Волгу», и медленно тронулись в сторону Неглинной.

— Недавно купил, только объезжаю лошадку, — пояснил Зайцев. — Так что у вас стряслось?

Уже в который раз мне пришлось рассказывать историю с якобы потерей памяти и последовавшими за этим событиями.

— Но вот что-то мне подсказывает, что я имел дело с женскими стрижками, причёсками, укладками… Вчера взял ножницы в руки — и аж душа запела! И к моде, кажется, неравнодушен. Смотрел вашу коллекцию, и одновременно думал: ага, вот тут колор в тему, а здесь немного кричаще получилось, тут шляпка добавляет шарма, а вон той ну совершенно не подходит этот головной убор…

— Это какой не подходит? — повернувшись ко мне, отвлёкся от дороги Зайцев.

— Этой, как её… Тане! Тане Михалковой, кажется.

— А, понял, я для неё такое пляжное канапе из соломки придумал. Не совсем осенний вариант, это да… И кстати, тоже до последнего сомневался, подойдёт или нет, а вот после ваших слов понял, что как-то да, не очень… Так, вы говорили, что чувствуете в себе задатки то ли модельера, то ли парикмахера?

— Можно это назвать одним словом — стилист.

— Стилист?

— Да, человек, который создаёт стиль.

— Хм, интересный оборот, надо запомнить.

— В общем, не могли бы вы мне помочь перебраться в индустрию красоты? Вы уже имеете серьёзный вес в этой сфере, ваше слово и мнение ценят.

— Спасибо, конечно, за комплимент… А что у вас с образованием?

— Ничего. В трудовой у меня единственная запись: подсобный рабочий на кондитерской фабрике. Но по ощущениям — что-то такое было в прошлом, либо я просто талантливый самоучка.

— К нам в ОДМО без образования и опыта работы не попадёшь, — задумчиво пробормотал Слава. — Нет, точно не возьмут, я нашего директора знаю, тем более штат вроде бы укомплектован… А я вот что сделаю: завтра утром… Да что завтра — сегодня же вечером наберу руководителя парикмахерской «Чародейка» на Калининском проспекте, она моя хорошая знакомая. Может быть, поспособствует. А завтра позвоните мне часиков в 10 утра. Есть у вас на работе телефон?

— Найду.

— Вот и отлично, держите.

Он протянул мне не что иное, как самую настоящую визитную карточку, правда, буквы были отпечатаны на матовой фотобумаге. Похоже, в типографии сейчас просто так визитку не закажешь, а вот в фотоателье или самому, имея воображение, фотокамеру и аксессуары, почему бы и не сделать? М-да, оригинально народ выходит из положения.

«Волга» притормозила у самых дверей общежития, Зайцев пожал мне руку, и я выбрался наружу.

— Кстати, — опустив стекло, перегнулся Слава в мою сторону, — независимо от исхода переговоров приглашаю вас завтра после 5 вечера к себе. Исходя из вашей ситуации, на приличный костюм вы себе ещё нескоро накопите, что-нибудь подберём вам из моей прошлогодней мужской коллекции.

Согласен, стиль должен начинаться с себя, поэтому предложение молодого кутюрье было воспринято мною с энтузиазмом.

Поднимаясь на крыльцо, заметил любопытные физиономии в нескольких окнах.

Зайцев высадил меня у самых дверей общежития, на прощание пожал руку, а я тут же заметил любопытные физиономии в нескольких окнах. Ну теперь разнесут сплетни по всей общаге, что грузчика из 3-го цеха возят на чёрной «Волге». Вряд ли хоть кто-то узнал в водителе уже известного и за пределами страны кутюрье, но меня в данный момент это грело. Кто знает, возможно, со временем и других будет греть знакомство со мной.

Глава 5

Открывшаяся едва ли не вчера, но уже успевшая стать знаменитой парикмахерская представляла собой стилобат, объединяющий дома-книжки на Калининском проспекте. Над входом надпись «Модные прически», еще выше — «Чародейка». На первом этаже разместилось кафе, где, несмотря на утренние часы, уже сидели молодые люди, подозреваю, прогульщики из находившейся неподалёку «Щуки».

Директор заведения Антонина Васильевна Вязовская встретила меня без особого энтузиазма.

— Если бы не звонок Вячеслава, я бы не стала с вами даже разговаривать, — заявила она, глядя на меня поверх очков в толстой оправе. — Он расписал вас как неплохого мастера, я так поняла, женских стрижек. Между прочим, очередь из желающих у нас работать могла бы выстроиться до Красной площади. В «Чародейке» трудятся лучшие мастера Москвы а, возможно, и Советского Союза, инструменты и материалы предоставлены нашим партнёром, западногерманской фирмой «Wella». Мы очень дорожим уровнем нашего сервиса. У вас же за спиной даже нет профессионального образования, во всяком случае, официального подтверждения, за вас лишь рассказ Славы.

Я сидел перед ней на краешке стула и краснел, словно провинившийся школьник. Это ещё хорошо, что на мне был очень даже приличный по нынешним временам костюм, подаренный Зайцевым на следующий день после того, как он подвёз меня к двери общежития. Тот норовил одеть меня в нечто, очень напоминающее двубортный китель с коротким воротником типа того, что носил в моём будущем один известный телеведущий ночных ток-шоу. Ну тот самый, что с пеной у рта доказывал, какой он отъявленный патриот, а отдыхал с семьёй в личном особняке на озере Комо. У меня даже закралось подозрение, не Зайцев ли его станет одевать годы спустя, хотя в своих интервью ведущий утверждал, что носит пиджаки заграничных брендов, таких как John Varvatos, Armani и Yohji Yamamoto. В общем, я настоял на более демократичном варианте, который, к счастью, отыскался не в прошлогодней, а в позапрошлогодней коллекции pret-a-portrer. Вельветовый пиджак, который можно было носить с подаренной тут же водолазкой, выгодно подчёркивал мою стройную фигуру, а слегка расклешённые ниже колен брюки дополняли ансамбль. Я бы лучше выбрал обычные джинсы. Но Слава до джинсовой коллекции ещё не дорос. Жаль только, что пока приходилось носить прежние ботинки, которые я подкрашивал заимствованным у запасливого соседа по общежитию гуталином.

И вот теперь в этом костюме ручной работы я сидел перед директором парикмахерской «Чародейка» и выслушивал нотации, разглядывая лежавший на её столе под стеклом листок с тарифами. Из тарификационной сетки выходило, что в мужском зале стрижка усов в среднем обходилась в 40 копеек, а бороды — в 55. «Модельная» стрижка стоила 1 руб. 90 коп., простая стрижка — 40 коп. Цена на освежение лица одеколоном колебалась от 5 до 20 копеек.

В женском зале стрижка по новомодному методу «Сэссон» в среднем стоила 1 рубль 60 копеек, завивка волос на бигуди — 80 копеек, химическая завивка — 4 руб. 60 коп. Часть листка загораживала пачка «Гвардейских», откуда директриса выудила сигарету и, чиркнув спичкой, закурила.

— И куда только катится мир, — директриса, не сводя с меня взгляда, выпустила в сторону струйку дыма. — Я в 15 лет окопы рыла под Москвой, а сейчас мужчины идут в женские мастера. Да, мужчины уже не те, пропал куда-то тот стержень…

Когда я уже начинал понемногу закипать и готовился ответить ей в духе «может, вам показать мой стержень?», она неожиданно легко сменила гнев на милость.

— А ведь вполне может быть, вы и впрямь раньше были неплохим мастером, но из-за своей, скажем так, контузии, этого не помните. Так или иначе, хотелось бы лично убедиться, что вы действительно так талантливы, как живописал Вячеслав. Готовы продемонстрировать свои навыки?

— Хоть сейчас!

— Отлично! Идёмте за мной, — сказала она, раздавив в пепельнице окурок.

Женский зал представлял собой отдельное помещение и был огромен даже по меркам салонов красоты XXI века. Вдоль увешанной чёрно-белыми портретами красавиц стены располагался с десяток сушуаров, некоторые гудели, высушивая волосы расположившихся под ними дамам. Те занимали время листанием потрёпанных журналов с красочными картинками. Позже я выяснил, что помимо сушуаров тут стояли и аппараты «ПА-1», предназначенные для холодной химической завивки, окраски и обесцвечивания волос с помощью пара. В зале работало десятка два мастеров, почти все женщины, за исключением одного пожилого, сутулого парикмахера с выдающимся носом и густыми с проседью бровями. Я заметил, что и впрямь продукция «Wella» здесь в ходу. Прямо-таки невиданный прогресс по сравнению с тем, чего можно было ожидать от советских парикмахерских в это время.

Под раздававшуюся из радиоточки на стене песню Магомаева «Лучший город Земли» Антонина Васильевна заставила надеть меня халат, подвела к свободному креслу, уселась в него и наши взгляды скрестились в отражении зеркала.

— Отдаю свою голову в ваше распоряжение, всё равно собиралась менять причёску. Сделайтечто-нибудь авангардное, но подходящее моему возрасту.

Сейчас её выкрашенные в каштан волосы с чуть проступающей сединой у самых корней были собраны в хитроумный пучок с помощью целой системы заколок. Я размышлял буквально несколько секунд, после чего, приняв окончательное решение, под доносившуюся из радиоточки песню «Надежда» в исполнении Анны Герман принялся за работу.

Своя длина волос директрисы составляла порядка 30 сантиметров, едва касаясь плеч. Несмотря на фирменные средства для окрашивания волос, с методикой их применения я ещё не был знаком, а экспериментировать не рискнул, хотя руки чесались сделать хотя бы мелирование. По ходу пьесы я честно сказал об этом своей клиентке, на что та ответила: «Да уж, вы лучше не рискуйте». Обошёлся тем, что просто подправил причёску, всего за четверть часа изобразив «стрижку Пьюрди», как раз подходящую к овалу лица директора парикмахерской. Изобретёт её английский парикмахер Джон Фрида в 1976 году, впервые сделав её для актрисы по фамилии Пьюрди, так что я ничем не рисковал. Придав причёске объём при помощи лака для волос, полюбовался итоговым результатом.

— А что, симпатично и довольно свежо, — любуясь своим отражением в зеркале, прокомментировала Антонина Васильевна. — Я даже вроде как помолодела. Только что-то не пойму, как эта причёска называется? Похоже на боб, но вроде бы и не боб…

— Это можно назвать middle-bob, — подсказал я. — Он делается как раз на волосы средней длины. Почему-то именно это название всплыло в моей памяти.

В нашу сторону уже поглядывали не только заинтересовавшиеся происходящим только мастера, но и их клиентки. Одна из них, по виду ровесница директрисы, неожиданно на весь зал заявила:

— Танюш, а мне сможешь сделать такую же?

Танюша, колыхнув тугими телесами, проворчала что-то, что я не расслышал, но выражение её лица говорило: «И откуда ты только такой умник взялся?»

Вазовская собралась было покинуть кресло, но я её удержал.

— Антонина Васильевна, косметика здесь есть какая-нибудь?

— А это зачем?

— Хочу попробовать сделать вам антивозрастной макияж.

— А что, я так старо выгляжу? — без особого сарказма в голосе поинтересовалась она.

— Сейчас вы выглядите лет на пять моложе, чем пятнадцать минут назад. Но если вы хотите выглядеть ещё на пять лет моложе, то предлагаю вам отдаться в мои руки. Рискнёте?

— Ну ладно, попробуйте, — всё-таки дала «добро» хозяйка парикмахерской, сообразив, что ничем особенно не рискует. Всё-таки это не перманентный макияж, о котором пока советская индустрия красоты даже не подозревает.

О-хо-хо, вздыхал я про себя, разглядывая набор предоставленной мне декоративной косметики. Если в плане парикмахерских принадлежностей с помощью «Wella» всё было более-менее в шоколаде, то с косметикой просто беда. Если бы у меня была бабушка, то она пользовалась бы как раз этим. Тональный крем «Балет», крем-пудра «Жэме», пудры «Бархатистая» и «Восток», наборы теней «Елена» и польские «Pollena Miraculum», набор карандашей «Косметика», помады от фабрик «Северное сияние» и «Невская косметика» убойного красного и морковного оттенков соответственно, баночка вазелина, и — вуаля! — легендарная тушь для бровей и ресниц «Ленинград». Та самая «плевательница», в прямоугольной картонной коробочке со специальной кисточкой. К счастью, альтернативой была предоставленная одним из мастеров французская тушь «Louis Philippe» более привычной мне формы в голубом корпусе.

Что ж, думал я, увлажняя кожу лица клиентки смоченной в растворе марлей, если я профи, то должен суметь сделать из Антонины Васильевны красотку даже при помощи этого варварского набора. Худшее, что может сделать женщина в возрасте − пользоваться яркими тенями и помадами, нещадно покрывая лицо тональным кремом. А раз омолаживающий макияж должен быть лёгким, то используем естественные, нежные тона.

Ох уж эти мне выщипанные брови, придающие их обладательнице глуповатый вид! Делаем чуть толще и естественнее при помощи серых теней и небольшого участия косметического карандаша. Вместо теней просто осветляем зону вокруг верхних и нижних век при помощи пудры и тональника. Ресницы чуть удлиняем при помощи французской туши, благо что она не сильно поюзанная. С вазелином и помадами пришлось поэкспериментировать, дабы добиться эффекта блеска для губ. Ну и немного поработаем с кожей лица.

«В эфире была передача „Музыкальная мозаика“. А сейчас — „Рабочая радиогазета“». Заиграла музыка, которую прервал мягкий баритон диктора: «Мы уже рассказывали в „Рабочей радиогазете“ об опыте львовских предприятий по внедрению комплексной системы управления качеством продукции. В сегодняшнем выпуске мы продолжаем разговор на эту тему. У микрофона наш специальный корреспондент Ирина Сторчакова…»На всё про всё мне понадобилось ещё минут пятнадцать. Итог в целом удовлетворил даже меня, хотя, имейся у меня под рукой оставшийся в будущем мой чемоданчик с косметикой от «Lancôme» — тут я про себя тяжко вздохнул — результат мог бы быть вообще обалденным.

Но, похоже, и этого оказалось достаточно для того, чтобы Вязовская, кресло с которой я в финале развернул лицом к зеркалу, просто ахнула.

— Не могу поверить, что это я! — наконец выдала она после десятисекундной паузы. — Алексей, вы просто волшебник!

— А что, очень даже ничего.

Это подошёл единственный мужчина в женском коллективе, придирчиво оглядевший мою клиентку.

— Вы тоже так считаете, Наум Абрамович?

— Антонина Васильевна, милочка, вы же знаете, я всегда говорю то, что думаю.

Эх, жаль, что в это время линзы для глаз ещё не в ходу. Вслух я заметил, что к очкам можно подобрать более стильную оправу, и даже могу порекомендовать конкретный вариант, если Вяземская решится на этот шаг.

Вокруг нас собрались не только мастера, сделавшие перерыв в работе, но и некоторые из посетительниц женского зала. По-моему, привлечённые оживлением в женском зале, подтянулись даже некоторые мастера и из мужского, и даже из маникюрного зала кто-то выглянул. То и дело раздавались приглушённые возгласы: «Ах, какая прелесть!» «Наша Антонина Васильевна словно двадцать лет где-то потеряла, хоть снова замуж выдавай» «Ну это, девочки, рука мастера! Где его вообще нашли?»…

— Так, девочки, ну-ка, хватит бездельничать! — прервала поток восторженных комментариев Вязовская. — Давайте принимайтесь за работу, вас клиенты ждут. А мы с вами, Алексей, пройдём в мой кабинет и поговорим с глазу на глаз.

Теперь я сидел на стуле более уверенно, да и Антонина Васильевна выглядела намного более доброжелательной, то и дело как бы невзначай бросая взгляд в лежавшее на столе маленькое зеркальце.

— Итак, товарищ Бестужев, вы твёрдо решили, что ваше призвание, молодого, здорового мужчины — женские причёски?

— Но ведь Вячеслав Зайцев шьёт одежду для женщин, и ни у кого это вопросов не вызывает, — парировал я. — Антонина Васильевна, так почему я не могу помочь нашим женщинам стать чуть красивее? Вы же видели, что я могу.

— Можете, это верно, — она снова украдкой погляделась в зеркальце. — Ну ладно, я поняла, что вы упрямый. Но учтите, к 40 годам вы можете заработать радикулит с остеохондрозом, артроз и тромбофлебит, да и зарплата у нас скромная. Сколько вы получаете на фабрике? 150? У нас официальная зарплата 100 рублей, плюс квартальная премия. Конечно, есть некоторые нюансы, делающие жизнь парикмахера, скажем так, интереснее, но вам пока об этих нюансах думать ещё рано.

Она подалась вперёд и внимательно посмотрела на меня поверх очков.

— Знаете, что я вам скажу, Алексей… Вы уже практически готовый мастер, но, такое ощущение, что парикмахерскому делу вас обучали не в Советском Союзе. Как я понимаю, вы и сами не в курсе своего профессионального образования. Однако, боюсь, не все наши клиентки согласятся стать подопытными моделями, многие уверены, что они лучше мастера знают, что у них должно быть на голове. Поэтому современным причёскам и тем более методам окрашивания волос вас пока будет обучать Наум Абрамович Кац. У Наума Абрамовича пошаливает сердце, и он перед Новым годом как раз собирался окончательно уходить на покой, так что с вашей помощью без мужчины в коллективе, надеюсь, не останемся. Уверена, профком «Чародейки» одобрит вашу кандидатуру. Но помимо того, чему вас обучит Кац, у вас должен быть официальный документ о том, что вы закончили соответствующее учебное заведение. Поэтому вечерами будете ходить на курсы парикмахерского дела. Правда, они уже почти месяц занимаются, но руководитель курсов мне кое чем обязана, так что решим вопрос. Думаю, за два оставшихся месяца нагоните. Когда курсы закончите — оформим в штат согласно расписанию. Устраивает вас такой вариант?

Ещё бы не устраивал! Я едва сдержал торжествующую улыбку. Убедившись в моём согласии, Антонина Васильевна поднялась, вышла из-за стола и протянула мне руку. Её рукопожатие было сильным, как у мужчины.

— И кстати, Бестужев, вы комсомолец? Не знаете? Вот и мы не знаем. По возрасту вы в комсомольцы уже не годитесь, для члена партии выглядите слишком молодо. Ладно, страна проживёт как-нибудь без ваших комсомольских взносов, ограничится вашими пожертвованиями в Фонд мира. Пока ваша трудовая книжка в отделе кадров кондитерской фабрики, вам придётся трудиться по прежнему месту работы, а сюда будете приходить по субботам. Не забудьте, кстати, заблаговременно подать заявление об увольнении.

Так началась моя двойная жизнь. В одной я трудился на фабрике, в другой вечерами шёл на курсы парикмахерского дела, а по субботам выступал в роли подмастерья Наума Абрамовича. На курсах из полутора десятка абитуриентов я был единственным мужчиной, и моих в большинстве своём юных сокурсниц интересовало, с чего это я решил выбрать такую уже непопулярную у мужчин профессию. Правда, когда на первом же практическом занятии я справился с заданием быстрее всех, вопросы такого рода как-то сами собой отпали.

В свою очередь, Наум Абрамович щедро делился со мной накопленным опытом, не забывая время от времени ударяться в воспоминания. Например, частенько вспоминал фронтовую молодость. Хотя как молодость… Когда началась война, Кацу было, как и мне сейчас, 33 года, он трудился по своей нынешней специальности в одной из московских парикмахерских.

— Я сам пришёл в военкомат, меня приписали к создававшейся 34-й армии. В конце июля 1941 года пошли в наступление под Старой Руссой против 10-го корпуса Вермахта. Сначала все было в нашу пользу, но затем немцы подтянули с новгородского направления дивизию СС «Мёртвая голова», затем 3-ю моторизованную дивизию и управление 56-го моторизованного корпуса. Впридачу «Юнкерсы» не давали жизни, с утра до вечера пикировали на наши позиции. Не знали, куда от них спрятаться. На моих глазах мальчишку, вчерашнего студента МГУ, призванного вместе со мной, очередью разорвало пополам. Ужасное зрелище…

Заканчивал войну Наум Абрамович уже в составе 2-го Украинского фронта, принимал участие в Пражской стратегической операции, в ходе которой Чехословакия была полностью освобождена от фашистских захватчиков.

— Я к тому времени уже числился личным цирюльником командарма, к тому времени уже маршала Советского Союза Родиона Яковлевича Малиновского, — рассказывал Кац, не отрываясь от работы. — Он официально был женат, но «ппж» у него была Рая Гальперина, он назначил её заведующей столовой Военного совета. Впоследствии они поженились, она родила ему дочку. Стриг не только маршала, но и его ближайшее окружение, включая Раю. Ей всё больше укладки делал. Ещё Малиновский смекнул, что я в шахматы неплохо играю, частенько сажал меня за доску против себя. А как война закончилась, больше не виделись.

За рассказами о своей боевой не совсем уже молодости Наум Абрамович не забывал и просвещать меня в части ещё неосвоенных мною секретов парикмахерского искусства начала 1970-х. В первую очередь меня интересовали способы окрашивания волос, и тут для меня, привыкшего к уже готовым составам, открывались совсем неожиданные горизонты.

В то время как загнивающий запад давно завоевала продукция от компаний «Schwarzkopf», «Wella», «L’Oréal», «Revlon» и прочих монстров индустрии красоты, в Советском Союзе по большей части («Чародейка» всё же слегка выбилась в авангард) до сих пор пользовались допотопными методами. Вот как, к примеру, в нынешнее время делалось ставшее недавно модным мелирование. На голову клиентки надевали каучуковую шапочку с отверстиями или просто целлофановый пакет с дырочками в шахматном порядке. Тоненькие пряди доставали через отверстия и окрашивали гидроперитом (перекисью водорода), затем заматывали в фольгу. В простонародье техника называлась просто — «перышки».

— Многие предпочитают обесцвечивать волосы в домашних условиях, — просвещал меня Кац. — Например, берут раствор мыла и 32 % перекиси в таблетках. Либо мыльный порошок, перекись водорода, нашатырный спирт и пищевую соду. Но я не рекомендую, легко можно напутать с пропорциями или временем выдержки, а в результате волосы «сгорят» или получат совсем не тот цвет. Уж лучше потратить немного времени и денег, но сделать это качественно в парикмахерской.

По-моему, данная информация предназначалась в том числе и для ушей его очередной клиентки, которая как раз пришла на обесцвечивание.

Поведал Наум Абрамович и про способы окрашивания или ухода за волосами с помощью отваров трав. В дело шли отвары ромашки, шелухи лука, кора ивы, липовый цвет… Как говорится, голь на выдумку хитра, подозреваю, что такие способы — даже не советское, а чисто российское изобретение.

Самыми доступными красками для ухода за темными волосами сейчас считались хна и басма. Различные их пропорции давали разный цвет волос: от ярко-рыжего до почти чёрного. Кашицу из смеси красок наносили на волосы и оставляли для желаемого результата.

Но и тут находилось место для народного ноу-хау. Для темных волос также применяли… крепкий кофе, который придавал волосам коричневый оттенок. А крепким настоем чаясмачивали волосы, которые значительно и надолго изменяли свой цвет. Самым же «радикальным» был способ окраски темных волос чернилами: волосы становились иссиня-черными, но такая краска была очень нестойкой.

— У нас в «Чародейке» почти Запад, а вот многим советским парикмахерам приходится покупать обычные ножницы и перетачивать, — объяснял Кац. — У парикмахерских угол заточки должен быть 45 градусов, а у бытовых он составляет 30 или 70 градусов. Кто куда носят девочки перетачивать, обычно на завод. А вот филировочные ножницы, сам видишь, даже у нас в диковинку. В Союзе их не выпускают, достаём импортные, кто как умудряется, но обычно перекупаем у фарцовщиков втридорога. Есть у девчонок знакомые в этой среде. Так что если задержишься у нас — они тебе подскажут, к кому обращаться.

Деревянные «коклюшки» для химии тоже делали на заводах, кустарным, что называется, способом — у знакомого токаря. Наум Абрамович к нему не раз обращался с заказами, обещал и меня свести.

Тем временем в один из хмурых октябрьских дней я положил перед директором кондитерской фабрики заявление об увольнении по собственному желанию. Тот, однако, подписывать его не спешил.

— И куда же ты от нас собираешься уходить? В парикмахерскую «Чародейка»? Как же, слышал, моя жена посещала эту «Чародейку» пару раз… То есть ты хочешь сказать, что они вот так, запросто, берут к себе человека без опыта работы? И когда же ты понял, что в тебе дремлет парикмахер? Угу, понятно… И тебя не смущает, что ты солидно теряешь в зарплате? Ну да, ну да, не в деньгах счастье, согласен, однако не боишься превратиться в «летуна»? Сегодня ты перебрался в парикмахеры, завтра почувствуешь в себе призвание художника, послезавтра — повара… Так и будешь «летать» с места на место?

— Николай Владимирович, давайте заключим пари? Если я хотя бы год продержусь в «Чародейке» — с вас бутылка 5-звёздочного армянского коньяка. Если нет — коньяк с меня. Согласны?

— Ну и наглец ты, Бестужев, — покачал головой директор. — Ладно, держи своё заявление. Надеюсь, парикмахер из тебя получится толковый. Но учти, две недели обязан отработать.

В конце октября я, наконец, стал обладателем заветной книжицы тёмно-зелёного цвета с чёрным гербом Советского Союза и чёрной же надписью «ПАСПОРТ». Отныне Алексей Михайлович Бестужев (русский, холостой, бездетный) являлся полноправным гражданином СССР! Местом моего рождения от безысходности — видимо, не знали, что тут можно ещё придумать — была указана Москва, а местом временной прописки — общежитие кондитерской фабрики.

А ещё неделю спустя меня вызвали в военкомат и вручили военный билет. В прежней жизни довелось послужить, на этот раз в билете было лишь отмечено, что я являюсь рядовым запаса. Н-да, а если бы я сказал, что мне ещё нет 27, то что тогда, в армию загребли бы?

В ноябре украденный у Яхонтовых плащ сменило драповое пальтишко, приобретённое по дешёвке на блошином рынке на Тишинке. Разжился также серой кепкой и шарфом. Стоило подумать и о зимней обуви. Покупать бэушную обувь на толкучке я всё-таки брезговал, а то, что предлагалось в магазинах советскими производителями, выглядело весьма убого. Особый ужас вызывала модель «прощай молодость».

Однажды, в воскресенье забредши в ГУМ, увидел огромную очередь. Оказалось, народ выстроился за мужскими демисезонными ботинками «Цебо» производства Чехословакии стоимостью 35 рублей пара. Грустно вздохнув, я пошёл дальше: во-первых, я не мог позволить себе обувь за такие деньги, во-вторых, ботинки всё-таки были демисезонными, я же искал что-то потеплее. В итоге приобрёл за 25 рублей полусапоги из натуральной кожи и искусственным мехом внутри производства Саратовской обувной фабрики, да и то жаба загрызла.

Поскольку с фабрики я увольнялся, а у «Чародейки» своего общежития не было, соответственно, в полный рост стал вопрос с поиском жилья. Разрешился он благодаря помощи Вязовской, та договорилась, что меня пропишут в общежитии банно-прачечного комбината на улице Дунаевского. Правда, в отличие от предыдущего места проживания, здесь нужно было вносить ежемесячную плату в размере трёх с половиной рублей. Но за эти деньги я получал пусть и небольшую, но комнатушку на одного с выходящим во двор окном. Здесь тоже преимущественно обитали женщины, но мужчин всё же было побольше, нежели в общежитии кондитерской фабрики, так что в случае чего будет у кого занять молоток или пассатижи. Хотя, надеюсь, до такого «случая» не дойдёт.

Перед выездом из старого общежития я зашёл к участковому и проинформировал об отъезде, на что тот пообещал поставить в известность участкового того микрорайона, где я теперь буду обитать. Трогательным получилось прощание с Богданом, тот в порыве чувств вручил мне самое дорогое, что у него было — шматок домашнего сала. Я отказываться не стал, сало и впрямь было обалденным, один его вид (не говоря уже о запахе, а о вкусе я вообще молчу!) вызывал повышенное слюноотделение.

С тоской я вспоминал своё, казавшееся уже чем-то нереальным, джакузи, занимая очередь в душевую на 1 этаже общежития. Как и в общаге кондитерской фабрики, бойлер здесь включали лишь в определенные, называвшиеся помывочными часы, и местные обитатели места занимали уже заранее. Резиновые шлепанцы, которые во избежание заражения грибком я купил ещё в старом общежитии, переехали сюда вместе со мной.

Сортир, хоть и общий, но имелся в каждой секции. В нашем напротив унитаза на двери висел мешочек с газетами, можно было почитать и только потом использовать их по назначению. Причём, я заметил, лица партийных лидеров были кем-то заранее аккуратно вырезаны. Подозреваю, что это старался Лёликов, в прошлом, по слухам, служивший конвойным на зоне, а ныне пребывавший в статусе «стукача на доверии». Это мне уже другой сосед сказал, Сергеич. Здоровый и добрый в общем-то мужик, подвыпив, частенько гонялся за пенсионером, который на седьмом десятке всё никак не мог добиться хотя бы комнаты в коммуналке. Пару раз я заставал Лёликова возле своей двери, видно, чутко прислушивавшимся к тому, что происходило в моей комнатушке. Тот делал вид, что просто проходил мимо. Не знаю, что можно было услышать из-за двери, где живёт один человек? Что он разговаривает сам с собой, изливая потоки мерзкой клеветы на партию и правительство? Лёликов меня немного раздражал, но не до такой степени, чтобы взять этого сухонького человечка за шкирку и, как следует встряхнув, пригрозить сделать с нимчто-нибудь нехорошее.

Заявление о приеме на работу я написал в последний день ноября.

— Слава звонил, интересовался, как у тебя дела, — как бы между прочим замечает Вязовская. — А вы что? — А что я, сказала как есть: парень ты смышлёный, пришел со своими идеями, а что не знаешь — схватываешь на лету.

— Ну спасибо, — смущаюсь я.

— Не за что, — добродушно улыбается она и тут же добавляет в голос жёсткости. — Смотри, Алексей, не подведи меня, я за тебя перед директором объединения поручилась. «Чародейка» — флагман в сфере парикмахерского искусства не только Москвы, всего Советского Союза.

— Не подведу, Антонина Васильевна, — обещаю я, проникшись важностью момента.

В половине восьмого утра в понедельник 3 декабря, аккурат в свой день рождения я переступил порог парикмахерской «Чародейка». Сегодня мне предстояло работать в первую смену. Здесь меня встречали уже как старого знакомого — примелькался, хотя и появлялся в первой половине дня по субботам. Однако Антонина Васильевна, проводящая перед началом рабочего дня в женском зале небольшую летучку, где собрались мастера и из мужского, всё же представляет меня будущим коллегам:

— Товарищи, сегодня в нашем трудовом коллективе на одного человека стало больше. Прошу любить и жаловать — Алексей Михайлович Бестужев.

В зале раздались аплодисменты, в которых прорезался чей-то женский голос: «Да знаем мы его!»

— Это хорошо, что знаете, — продолжила директриса. — Алексей будет работать в женском зале, надеюсь, он зарекомендует себя с самой лучшей стороны и станет достойной заменой нашему многоуважаемому Науму Абрамовичу, который через две недели нас покидает. Наум Абрамович, проводим вас достойно, всё-таки вы работаете в «Чародейке» с момента её открытия… Так вот, Алексей предлагает новые причёски, также он успел продемонстрировать новые методы окрашивания. Кроме того, он согласился поделиться своими наработками с коллегами, то есть с вами, но внедрять их мы начнём только после утверждения в Министерстве бытового обслуживания РСФСР, которое составит и расценки. Стрижём мы, как известно, по ГОСТу. Хочется верить, что новаторские идеи товарища Бестужева получат одобрение на самом высшем уровне. И кстати, он у нас сегодня именинник, и по этому поводу вручаю вам, Алексей, ваш первый набор парикмахерских инструментов.

Под аплодисменты и немного завистливые взгляды коллег получаю в своё пользование ножницы от всё той же фирмы «Wella», две расчёски (пластмассовую и металлическую), брашинг (с ностальгией вспомнился оставшийся в будущем электрический брашинг, сочетающий в себе также функции фена), плюс россыпь бигуди и «косточек» для крупной, средней завивки и «химии».

Не помешали бы филировочные ножницы, видимо, придётся и впрямь выходить на фарцовщиков. Не брать же взаймы у коллег. Машинка для стрижки с несколькими насадками имелась при каждом рабочем месте, но это считалось всё же больше аксессуаром мужского зала, и по большей части ею пользовались редко. Также в тумбочке каждого мастера стояли флаконы с шампунями, красящими средствами (включая крем-краску «Koleston») и лаком для волос.

Далее Антонина Васильевна проинструктировала мужского мастера и по совместительству председателя профкома Ольгу Барышникову, чтобы не забыла оформить меня членом профсоюза. Почему бы и нет, профсоюзы дают неплохие ништяки в виде тех же самых бесплатных путевок во всесоюзные здравницы. На Мальдивы и Паттайю я ещё неизвестно когда попаду, так что Ялта с Пицундой в данной ситуации — далеко не худший вариант. Даже Дом отдыха в Подмосковье и то сгодится на худой конец.

Выслушав напутствие Вязовской, я клятвенно пообещал, что буду стараться не посрамить честь советского парикмахера, после чего мне было выделено крайнее к окну рабочее место с набором собранных с миру по нитке инструментов. А ещё 5 минут спустя в это кресло уселась моя первая клиентка, попросившая сделать «химию». Наум Абрамович по ходу обучения доверял мне некоторых клиенток, да и на курсах я сдавал экзамен, делая как раз химическую завивку, но всё равно лёгкий мандраж присутствовал. К счастью, первый блин вышел не комом, и второй клиентке я уже уверенно сделал окрашивание той самой немецкой крем-краской, стрижку и укладку. Не заметил, как втянулся в работу. Единственное, что омрачало настроение — запрет на ещё не запатентованные в Министерстве стрижки.

Из ритма, когда на часах было 13.15, меня вывела лишь работавшая по соседству Настя Кузнецова, предложившая сходить перекусить в кафе на втором этаже.

— Мы обедать ходим по очереди, — объясняла она, пока мы поднимались наверх. — Иногда к нам клиенты идут по записи, на конкретное время, а так, если не аврал, выкраиваем минут 15–20 на обед. Так-то я с Наташей Анисимовой хожу, но у неё дочка приболела, она на сегодня отпросилась, врача вызвали на дом. А кто-то вообще предпочитает обедать дома, одни после смены, а вторые перед сменой… Слушай, а тебя правда к нам рекомендовал Вячеслав Зайцев?

— Есть такое, — немного смутился я, предвосхищая перешёптываний коллег за моей спиной.

— Тогда понятно, у нашей Антонины дочка в ОДМО манекенщицей работает, — как ни в чём ни бывало заявила Настя, пристраиваясь в конец очереди. — Как говорится, слуга за услугу. Ну так здесь чуть ли не половина по блату, а ты тем более мастер неплохой, да что там, получше многих из нас, все же помнят, как ты в первый день из нашей мымры сделал красотку.

«И никакая она не мымра!», — всплыла в памяти фраза из ещё не снятого Рязановым «Служебного романа».

Я взял «Витаминный салат», тарелку борща со сметаной, макароны с приличным на вид и, как оказалось, на вкус тоже шницелем, два кусочка хлеба, компот и ещё тёплый пирожок с луком и яйцом. Всё это мне обошлось в 90 копеек, и по привычке сделал в уме нехитрый подсчёт, хватит ли мне денег до зарплаты. Причём эта зарплата составляет обещанные Вязовской 100 рублей, плюс квартальная премия минус разного рода взносы. На кондитерской фабрике я устал сдавать по 50 копеек на разного рода взносы, включая дважды случившееся разрешение от беременности сотрудниц предприятия, которых ввиду их нахождения в декрет я и в глаза не видел. Опять же, теперь придётся платить за койко-место в общежитии. Похоже, выжить в такой ситуации будет затруднительно.

По ходу обеда Настя о чём-то меня расспрашивала, я механически отвечал, следя лишь за тем, чтобы не сболтнуть лишнего. По-прежнему приходилось придерживаться официальной версии с потерей памяти. Доедая борщ, я вспомнил, как в день нашего знакомства Антонина Васильевна заикнулась о некоторых нюансах, делающих жизнь парикмахера «интереснее» и, перебив болтливую соседку, в этот момент ковырявшую вилкой пюре с гуляшом, поинтересовался, что это за нюансы. Та, прежде чем ответить, быстро оглянулась по сторонам и заговорщицки зашептала.

— В общем, сам понимаешь, на нашу зарплату ноги протянешь, поэтому приходиться крутиться. Чаевые — это само собой, но мы ещё берёмся за надомную работу. Практически у каждой из нас есть клиенты, либо мы к ним в свободную смену или выходной ходим со своим набором парикмахерских принадлежностей, либо они к нам. Если мы к ним — выходит чуть дороже, нужно учитывать затраченное время и расходы на транспорт. Опять же, расходные материалы приходится приобретать за свой счёт, с работы много не унесёшь, тем более действует строгий подсчёт. А материалами пользуемся импортными, сам понимаешь, в какую копеечку это влетает. Но в целом за работу на дому мы берём практически по расценкам «Чародейки», только клиент платит не кассиру, а нам, так что мы в любом случае в плюсе.

— И сколько у тебя таких клиентов?

— Постоянных семеро, а в целом за месяц набирается иногда десяток. Ну и считай, в среднем с одной выходит трояк, потому что кому-то нужна просто укладка, а кому-то подавай окраску с «химией». Так что всяко 130–150 рублей лучше, чем 100. Плюс к тому полезные знакомства. Вот я, например, обслуживаю администратора цирка на Вернадского. Как понадобится — позвоню ей, и она распорядится, чтобы для меня и сына оставили два билета. Или для кого-то из моих коллег, потому что кто-то обслуживает такого же администратора, только из театра, и мы можем попросить друг за друга. Или вот Ася Петрова из мужского зала стрижёт директора «Новоарбатского» гастронома, у неё всегда в холодильнике дома вырезка, а не то безобразие из костей и жил, что выкладывается на прилавки. А куда сейчас без блата?

М-да, картина, если честно, вырисовывается безрадостная. Если мы хотим официально именоваться оплотом социализма во всём мире, но чтобы население этого «оплота» жило по-человечески, так или иначе придётся идти по китайскому пути. Вот только кто станет его претворять в жизнь? С деятелями типа Брежнева и его кликой каши уже не сваришь, у них задача — дожить спокойно и сытно свой век, не забыв о детях и внуках. Там уже всё прогнило. Если всё оставить как есть — страна уверенно скатится к развалу, повторяя пройденный в моей реальности путь. Может вообще лучше ничего не трогать?

«А как же Афганистан, как же развал страны Горбачёвым и Ельциным, как же разгул бандитизма в 90-е, в результате которого ты сам остался сиротой? — поддела меня совесть. — Тебе плевать на миллионы будущих разрушенных судеб, на стариков, которые будут умирать в нищете, на спивающихся мужиков, на садящуюся на иглу молодёжь? На то, что зарплату вместо денег станут выдавать продукцией, которую и продать-то никому нельзя? На то, что население страны сократится чуть ил не вдвое, и отнюдь не за счёт отколовшихся республик? На то, что в итоге Россией станет управлять кучка олигархов? Конечно, легче об этом не думать, а просто пытаться как-то устроиться в этой жизни. А может, ты неспроста оказался в этом, мать его, 1973 году? Может, всё-таки, Лёха, стоит рискнуть и попытаться что-то изменить?»

— Алексей, ты чего такой? — вывел меня из тяжких раздумий голос Насти.

— Что? А, прости, задумался что-то. Кстати, не подскажешь, у кого можно заказать филировочные ножницы?

— Сведу тебя с человеком, ему из-за границы привозят на заказ, только это придётся подождать и отдать за них рублей пятьдесят. Найдёшь столько? Если что, выручим, или в кассе взаимопомощи займёшь… Гляди, кто вон за тем столиком в углу.

Я проследил за её взглядом. За дальним столиком мужчина со смутно знакомым лицом неторопясь потягивал кофе и задумчиво поглядывал сквозь оконное стекло на зимнюю Москву.

— Ты что, не узнал? Это жеБаталов!

И точно! А я-то думаю, кого он мне напоминает. В моём 2019-м Баталова уже и в живых нет, а сейчас он выглядит вполне ещё ничего, даже не пенсионер, наверное. Так ведь сколько их ещё, живых звёзд советского театра и кино, певцов и музыкантов… Со временем, глядишь, не только Баталова увижу вживую.

— Он у нас в мужском зале раз в месяц стрижётся, у одного и того же мастера, Регинки Редичевой. Вообще-то к нам стричься много кто из артистов приходит, даром что парикмахерская работает без году неделя. Высоцкий, например, Александр Демьяненко, Михаил Пуговкин… Да и в женском зале знаменитых клиенток хватает: Эдита Пьеха, Наталья Фатеева, Валентина Малявина… Однажды ко мне Марианна Вертинская в кресло села. Ну а что ты хотел, наша парикмахерская хоть и открылась не так давно, но сразу же стала самой популярной в Москве. Я до этого в «Красном маке» работала, тоже престижное место, но с этим, конечно, не сравнится… Ой, что же это мы с тобой всё сидим, работать пора бежать! Хорошо бы Антонине Васильевне на глаза не попасться.

Однако обошлось, никто нас не хватился, а под конец моей смены ближе к 2 часам дня Вязовская сама села ко мне в кресло, попросила обновить свой middle-bob и наконец-то прокрасить корни крем-краской. Причём после того, как мы закончили, пошла в кассу и заплатила три рубля пятьдесят копеек, по каким-то своим аналогиям высчитав, какие услуги на такую сумму можно получить в женском зале, если пока стрижка «middle-bob» не одобрена в Министерстве и не внесена в прейскурант цен.

На следующий день я работал во вторую смену, с 14 до 20 часов, а вечером, наслаждаясь лёгким морозцем, неторопясь брёл к станции метро, проложив путь через Старый Арбат. В эти годы он разительно отличался от того Арбата, к которому я привык. Ни кафешек тебе, ни макдональдсов, ни привычной иллюминации… Фонари стоят через пень колоду, ещё немного света дают окна старых домов, за которыми изредка мелькают тени их обитателей. Чёрные провалы подворотен напоминали жерла пылесосов, грозя втянуть в своё чрево редкого прохожего. И это центр многомиллионного города! Хотя и в центре Нью-Йорка попадаются такие закоулки, что туда без сопровождения пары копов лучше не соваться. Помнится, в прошлом году (это для меня «в прошлом») решил я пройти дворами, чтобы сократить путь к отелю. Когда меня окружили четверо молодых, темнокожих парней и предложили расстаться с наличностью, айфоном и Apple Watch, я с благодарностью вспомнил уроки Палыча. Когда двое легли, не подавая признаков жизни, оставшаяся парочка предпочла включить заднюю передачу. Надеюсь, их менее удачливые друзья не остались инвалидами.

Вот и здесь что-то типа гарлемских трущоб. Тем не менее, я был счастлив. После пропахшего ядрёными лаками женского зала парикмахерской дышалось легко, в какой-то момент я остановился, снял кепку, чтобы не свалилась и, закрыв глаза, подставил лицо снежинкам. Те таяли, стекая каплями вниз по щекам, подбородку и шее, исчезая где-то под шарфом. Мне было хорошо. Я наконец-то занимаюсь любимым делом, и ни о чём другом думать пока не хотелось.

— Ты что делаешь?! Стой! А ну верни немедленно!

Отчаянный крик выдернул меня из нирваны, заставив вернуться на грешную землю. Кричала девушка, или, вернее, молодая женщина лет около тридцати, в сбившемся на затылок платке, а в сторону ближайшей подворотни от неё улепётывал с женской сумочкой в руках какой-то мужик. Понятно, гоп-стоп средь белого дня, вернее, вечера. А ещё говорят, что в СССР преступность была чуть ли не на нуле.

Сунув кепку в карман, чтобы не свалилась во время бега, я что было сил припустил за грабителем. Пробегая мимо жертвы, про себя отметил, что девица очень даже ничего, и тут же себя одёрнул: не о том думаешь, Лёха, думай, как не поскользнуться и догнать преступника. Тот, видимо, не ожидал столь быстро начавшейся погони и, похоже, даже не сразу понял, что она началась, так как бежал я бесшумно, во всяком случае, без криков, и не топая подошвами по укрытому снегом асфальту. Лишь когда расстояние между нами сократилось метров до пяти, ворюга заметил, что его преследуют. Однако, судя по тому, как он тяжело, с хрипотцой, дышал, было похоже, что на ускорение мужик просто не готов. Небось дымишь как паровоз, вот и результат, не без доли ехидства подумал я, толкая убегавшего в спину. Тот, потеряв равновесие, неловко взмахнул руками и распластался животом на убелённом снегом асфальте. Впрочем, он тут же перевернулся на спину, и лёжа попытался меня лягнуть. Не на того напал, дядя! А ведь и впрямь дядя, какой-то потрёпанный жизнью мужик лет сорока, думал я, уворачиваясь от удара и тут же носком своего полусапога как следует заехав по колену другой ноги. Да ещё и перегаром, кажись, несёт, совсем не готовился гражданин к ограблению, на что только надеялся?

Не теряя времени, я прыгнул ему на грудь и в стиле бойца смешанных единоборств начал наносить удары по лицу. После четвёртого или пятого удара прекратил избиение совсем уж сомлевшего оппонента, подобрал лежавшую рядом сумочку и, схватив грабителя за воротник куцей телогрейки, заставил принять вертикальное положение, не забыв нахлобучить его на голову шапку. Зима всё-таки, вдруг простудится.

— Давай двигай, — подтолкнул я его в спину, не отпуская воротника.

Тот невнятно матерился, но шёл сам, иначе я просто упарился бы его тащить. Пока я даже не знал, что с ним делать, во всяком случае, это мой трофей, который я обязан продемонстрировать жертве, прежде чем вернуть ей похищенное. Подходя к месту преступления, я услышал взволнованный голос:

— …выхватил прямо из рук и бросился бежать. А за ним какой-то молодой человек побежал, не знаю, то ли догнать пытался, то ли с ним заодно.

— Первый вариант верен.

Я вытолкнул воришку в круг света под фонарь, где в этот момент пострадавшая излагала милиционеру и ещё паре стоявших рядом зевак хронологию происшедших событий.

— Ой, вот же они!

Девица в этот момент была чудо как хороша! Стройные ножки в модных и на вид совсем не зимних сапожках под колено, приталенное пальтишко до середины бедра, из-под платка выбивается длинная прядь, на щёчках румянец, глаза блестят, чуть пухлые губки приоткрыты… Я аж залюбовался, на мгновение ослабив бдительность, чем едва не воспользовался грабитель, тут же сделавший попытку вырваться. Но в этот момент его уже держал за рукав телогрейки представитель правоохранительных органов.

— А-а, Фунтиков, он же Фунт, — довольно осклабился тот. — Давненько не виделись. Что, за старое взялся? Похоже, пора тебя отправлять за 101-й километр.

— Это ваше, если не ошибаюсь? — протянул я даме сумочку.

— Простите меня Бога ради, — прижала она к груди ладошки в пушистых варежках. — Я подумала, что вы могли быть заодно, просто вы пробежали мимо…

— Ничего страшного, на вашем месте так могла подумать любая. Держите наконец сумочку.

— И проверьте её содержимое, — добавил милиционер.

Со второй попытки мне удалось вручить ей сумочку, в которой 20 рублей с мелочью и косметичка оказались нетронутыми. Тем временем подъехала вызванная по рации дежурная машина с отделением сзади для задержанного. Я попытался отмазаться от поездки в РОВД, но мне заявили, что обязаны взять с меня показания, равно как пострадавшая должна написать заявление. Её слабая попытка возразить, что, может, не стоит и она, получив сумочку обратно, пойдёт домой, действия не возымела. Так что всей компанией нам так и пришлось, втиснувшись в «газик», двигать в райотдел милиции.

Допрос проводил дежурный капитан. Из того, что я услышал, узнал, что пострадавшую зовут Елена Владимировна Кислова, она работает художником-реставратором в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина, что она в разводе, а дома её ждёт 5-летняя дочка, оставшаяся на попечении бабушки. И что бабушке — маме Елены Владимировны — нужно домой, так как дома муж — дедушка Кисловой — лежит со сломанной ногой, и за ним нужен уход. А она и так задержалась, заходила к подруге забрать долг 15 рублей. В общем, чем быстрее она попадёт домой — тем быстрее её мама убежит к травмированному папе, и она уже готова подписать что угодно, лишь бы её уже, наконец, отпустили.

— Можем выделить служебный автомобиль, если так сильно торопитесь, — сочувствующе заметил капитан.

— Нет, спасибо, мне отсюда до дома буквально три квартала. Я так-то с работы пешком хожу, за полчаса добираюсь.

— Ну смотрите, дело ваше. Когда будет суд, мы вас вызовем повесткой. Пока свободны.

— Я могу проводить. Мало ли, вдруг ещё какой-нибудь Фунтиков захочет поживиться содержимым вашей сумочки.

Кислова посмотрела на меня и длинными, изящными пальцами отбросила с глаз прядь волос. Ресницы у неё густые и, похоже, свои, отметил я про себя на автомате.

— А что, тоже вариант, пусть ваш спаситель вас и проводит, — обрадовался капитан. — Только сначала придётся тоже поставить подпись. Кстати, паспорт-то у вас свежий…

— Так ведь месяц назад получил.

— А со старым что, потеряли?

Интересно, сколько мне ещё предстоит пересказывать мою историю? Вздохнув, я принялся за краткий пересказ, после которого капитан не поленился позвонить домой моему участковому и проверить информацию.

— Да-а, любопытная история, — покачал головой дежурный. — Ладно, пока все можете быть свободны.

Идти и впрямь оказалось недалеко, моя новая знакомая жила в районе станции метро «Смоленская». Причём она не так уж и спешила, видимо, тоже наслаждаясь тихой погодой и неторопливо падавшими снежинками. По пути Лена ещё раз выразила свою глубочайшую признательность за поимку преступника, и снова попросила прощения за своё предположение о моём соучастие в ограблении, на что я отреагировал фразой типа: «Да ладно, дело житейское».

— А вообще я первый раз встречаю мужчину-парикмахера, да ещё женского мастера, — улыбнулась она, напомнив тем самым о моих недавних откровениях в РОВД.

— Ага, сегодня был мой второй официальный рабочий день в «Чародейке». А мой вчерашний дебют совпал с моим днём рождения.

— Серьёзно?!

Я с невозмутимым видом достал и раскрыл паспорт.

— Это вам вчера тридцать четыре стукнуло, получается? Что ж, поздравляю!

— Спасибо, а вам сколько, если не секрет?

— Вообще-то женщин о возрасте спрашивать не принято… Ладно, откровенность за откровенность. Мне двадцать восемь, я в разводе три года, и моей дочке пять лет…

— А сейчас с ней сидит бабушка, которой очень нужно к загипсованному дедушке, и поэтому мы мчимся домой как наскипидаренные, — не удержался я от лёгкого стёба.

— Ой, ну сил с вами нет, — негромко рассмеялась она. — А ведь правда, гуляем как влюблённые, и в ус не дуем, а мама-то, наверное, волнуется. Я ведь должна была уже час назад быть дома… Кстати, нам в эту подворотню… А вот и мой дом, спасибо, Алексей, что проводили.

Мы остановились у небольшого дворика, в глубине которого высилось 4-этажной здание, по виду довоенной постройки.

— Давайте уж провожу до подъезда, и мне, и вам будет спокойнее, — предложил я.

Мне почему-то не хотелось с ней расставаться, в душе поселилось такое чувство, будто я знаю её целую вечность. У двери подъезда мы какое-то время стояли молча, наконец Лена выдохнула вместе с облачком пара:

— Пока мы шли, я думала, а вдруг где-то у вас есть и жена, и дети, а вы об этом забыли… Может же быть такое?

— Не исключено, — пожал я плечами. — Но какое-то внутреннее чувство подсказывает, что все эти годы я искал ту единственную, при виде которой моё сердце встрепенётся и скажет: «Лёха, это она, та, которую ты ждал всю свою жизнь. И если ты упустишь свой шанс — другого уже не будет». И кажется, сейчас оно… встрепенулось.

Опустив глаза, она закусила губу, и даже в слабом свете уличного фонаря было заметно, как зарделись её щёки.

— Спасибо вам ещё раз, до свидания!

Хлопнула дверь подъезда, и я остался один. Снег усилился, похоже, к утру навалит сугробы, и коммунальным службам, включая двужильных дворников, ни свет ни заря предстоит тяжкий труд. А мне не помешало бы поспешить, так как после 23.00 в общежитии начинает действовать комендантский час, и лезть наверх по пожарной лестнице, стучась в окно соседям, мне совсем не улыбалось. А мысли упорно возвращались к моей новой знакомой, и на душе было отчего-то радостно, светло и грустно одновременно.

Глава 6

Бывший председатель совета директоров «Промстройбанка» с чувством, как сказал бы дорогой наш Леонид Ильич, глубокого удовлетворения держал в руках набор документов: паспорт гражданина СССР, трудовую книжку, а также военный и профсоюзный билеты. Теперь он по новенькому, однако специально слегка потёртому по уголкам паспорту, в котором красовалась его усатая физиономия (перед посещением фотоателье почему-то не стал сбривать), не какой-то там Рыбаков, тем более уже второй месяц как покойный, а Игорь Николаевич Кистенёв, 1923 года рождения, уроженец провинциального приволжского города, где был прописан по улице Карла Маркса-16 и выписан оттуда же месяц назад, прежде не женатый и хвоста в виде детей не имеющий. Документ якобы был выдан 5 лет назад в паспортном столе того самого приволжского города, хотя на самом деле Кистень получил его только что из рук человека, попросившего за свою работу целых десять косарей. Или всего десять — это смотря с какой стороны поглядеть. Для экс-банкира в данный момент сумма серьёзная, но далеко не критичная, а набор документов, решающие сразу множество проблем, того стоили. В трудовой было три записи: первая сообщала о том, что её владелец первые 11 лет своей трудовой деятельности провёл в стенах велозавода родного города, затем 8 лет работал экспедитором, а последние 10 лет добывал золото бульдозеристом на прииске «Нижний Куранах» в составе треста «Алданзолото». Соответственно он состоял в профсоюзных организациях этих самых предприятий. А военный (он же «белый») билет подтверждал, что Игорь Николаевич по причине тяжелого детства и плохого питания был слаб здоровьем, так что к строевой службе оказался не годен, и всю войну на заводе, где в мирное время выпускали велосипеды, вытачивал болванки для снарядов. Правда, судя по тому, что в дальнейшем он подался на севера́, здоровье ему всё же поправить удалось.

— Не сомневайтесь, молодой человек, работа выполнена на совесть. Бланки подлинные, а печати от настоящих не отличит даже специалист. Образец печати с «Алданзолото» почтой шёл почти две недели, так что всё сделано согласно оригиналу, — не удержался от комментария старый еврей. — А в военном билете все записи и штампы проставлены, включая постановку на учёт.

Для 78-летнего Семёна Марковича Баскина 50-летний заказчик и впрямь мог считаться в какой-то мере «молодым человеком». За его плечами была богатая биография: работа подмастерьем у одесского сапожника дяди Пинхаса, попытка поступления в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, куда не был принят по причине происхождения, Гражданская война, где Семён Маркович вволю настрелялся по буржуям-кровопийцам, ВХУТЕМАС, работа художником-гравёром, обвинение в троцкизме и шпионаже в пользу английской разведки, приговор к высшей мере, заменённый на 15 лет лагерей, выбитые зубы и сломанный нос, но не сломленная воля в первые месяцы пребывания в Бамлаге, татуировки зекам, которые за красивые рисунки расплачивались папиросами или махрой, этап в Норильлаг, освобождение в 1953-м, реабилитация и возвращение в Москву в 1956-м… До выхода на пенсию Семён Маркович трудился в небольшой гравёрной мастерской, и тогда уже начал выполнять заказы, которые могли обернуться для него новым сроком. На пенсии Баскин продолжил сотрудничество с людьми, которым с законом не по пути, поддельные документы его работы были высшего качества, правда, браться за изготовление фальшивых денег наотрез отказывался, хотя такие предложения ему и делались время от времени. С Уголовным кодексом РСФСР Семён Маркович был знаком хорошо, прекрасно понимая, что между 5 годами исправительных работ и высшей мерой, как говорят в Одессе — очень большая разница.

— Согласен, качество действительно на высшем уровне, — сказал Кистень, пряча документы в карман. — Держите остаток за вычетом задатка.

Купюры перекочевали в руки старого мастера, и тут же были убраны в выдвижной ящичек стола. Услышав на прощание: «Обращайтесь, если что», Игорь Николаевич покинул квартиру мастера, спустился по скрипучей лестнице деревянного барака и, выйдя из подъезда, натянул на уши пыжиковую шапку. От раннего ноябрьского морозца пощипывало в носу и немного слезились глаза, но в целом погода бодрила, хотя ещё больше бодрило присутствие во внутреннем кармане пиджака «Трудовой книжки» и паспорта гражданина Союза Советских Социалистических Республик.

Выйти на старого афериста было нелегко. Для начала пришлось как следует взять за грудки Викто́ра, который, уже осведомлённый о смерти Рыбакова, догадывался, что перед ним бандит какой-то новой, беспредельной формации, и с перепугу сдал выходы на полукриминального типа с ипподрома по прозвищу Альберто, державшего в своём кулаке всех «зарядчиков».

Сам же по настойчивой просьбе Кистеня позвонил ипподромному мафиози, сказав под диктовку, что есть важный разговор, в итоге последний согласился принять Викто́ра у себя дома, назвав адрес. По нему-то к любителю скачек и завалился Кистенёв, подкараулив момент, когда проживавший один Альберто возвращался из магазина и ещё не успел закрыть дверь. Апперкот в печень сделал мафиози чуть более покладистым. Кистень в лоб спросил, как выйти на приличного мастера по подделке документов, тот сознался, что слышал про некоего старого фармазона-еврея, но как зовут и где его найти — понятия не имеет. Зато может подсказать координаты человека, который точно знает, как отыскать этого мастера.

Заставив жертву позвонить этому самому человеку, Игорь Николаевич вскоре стал обладателем адреса, по которому в данный момент проживал Семён Маркович. На прощание попросил Альберто позвонить старому еврею, тот начал было кочевряжиться, однако после нескольких ударов в область печени и почек, а также обещания закопать живьём доморощенный мафиози согласился сделать звонок. Может быть, рассчитывал, что сразу после того, как гость уберётся, перезвонить Баскину или дружкам из криминальной среды, но Кистенёв такой возможности тому не предоставил. Оставив остывающий труп лошадника с ножом в сердце на полу его же квартиры, он перед уходом пошарил по укромным уголкам квартиры, где могла затаиться наличность. В итоге разжился почти полутора тысячами рублей, хотя рассчитывал на большее. От экспроприации золотых украшений, обнаруженных в маленькой шкатулке, отказался: сдавать в ломбард — можно запалиться, а просто заныкать куда-нибудь на «чёрный день»… Игорь Николаевич надеялся, что этот день в его жизни наступит ещё нескоро.

Напоследок по какому-то наитию подёргал доску подоконника и, к его радостному удивлению, та легко выдвинулась, а внутри обнаружился небольшой тайничок. В нём покоилось что-то, завёрнутое в тряпицу. Уже по форме и весу Кистень догадался, что это может быть, а развернув, удовлетворённо кивнул. Он держал в руках явно трофейный «Вальтер», причём с одной вставленной обоймой и одной запасной, в каждой по 8 патронов. Из такого ему доводилось когда-то стрелять, помнится, целую обойму по бутылкам выпустил. Пистолет мог уже где-то «запалиться», но Игорь Николаевич решил всё же на свой страх и риск его забрать. Дела, которые он планировал решать, могли потребовать использования огнестрельного оружия.

Семён Маркович его ждал. Тот, помимо звонка от Альберто и сам, похоже, нутром почуял, что пришедший к нему человек отношения к органам не имеет, так что без вопросов согласился выполнить заказ, потребовав задаток в половину оговорённой суммы. Кистенёв мог не отдавать вторые пятьсот рублей, попросту кинув или вообще придушив старика, дабы тот никому не проболтался о таком нехорошем гражданине, как Кистенёв И. Н. Однако ещё во время их первой встречи он пропитался чувством уважения к Семёну Марковичу, поняв своим звериным чутьём, что этот старик с вмятой переносицей и вставной челюстью имеет заслуженный авторитет в воровском мире, и лишнего никому не скажет.

Стоя у подъезда старого московского дома, который наверняка снесут в ближайшие лет десять и на его месте построят какое-нибудь безликое убожество из стекла и бетона, Кистень бросил взгляд на циферблат «Patek Philippe». Теперь его путь лежал к ближайшей телефонной будке. Идти пришлось около квартала. Дождавшись, когда молодая женщина освободит таксофон, он закрылся в кабинке с на удивление целыми стёклами, достал оставшийся ему в наследство от Рыбакова блокнот и открыл нужную страничку. Ага, вот он, Капустин Вит. Григ. Опустил в щель 2-копеечную монетку и набрал номер.

— Виталий Григорьевич? Добрый день! Вам удобно разговаривать? Я к вам по личному вопросу. Скажем так, квартирному. Разговор, сами понимаете, не телефонный, могли бы мы с вами встретиться с глазу на глаз? Нет, в Банном переулке я ещё не был. Я человек не местный, многого не знаю… А точный адрес скажете? Хорошо, записываю.

Металлическая полочка в таксофоне оказалась как нельзя кстати. Кистенёв положил на неё блокнот, освободившейся рукой достал карандаш и под диктовку невидимого собеседника записал координаты.

— Меня как зовут? Игорь Николаевич. Хорошо, завтра в 15 часов. Как мне вас узнать? Ага, ясно, тогда до встречи.

На следующий день в 14.50 Игорь Николаевич стоял у входа в «Городское бюро по обмену жилплощади». Внутри клубился народ, это чем-то напомнило ему фондовую биржу, однако Кистенёв туда не заходил, так как было велено ждать у входа. Наконец возле тротуара притормозила белая «Волга» с сидевшим за рулём солидным мужчиной в распахнутой лисьей шубе. Кистенёв подошёл и постучал фалангой указательного пальца в стекло со стороны пассажира. Водитель перегнулся и приоткрыл дверцу, Кистень уловил запах дорогого парфюма.

— Вы Игорь Николаевич? Садитесь быстрее, а то холода напустите.

В машине было тепло, даже слишком, печка работала на полную мощность.

— Диабет, плохое кровоснабжение сосудов, оттого постоянно мёрзну, — пояснил Капустин. — Итак, Игорь Николаевич, я так понимаю, вас интересует квартирный вопрос? Размен?

— Нет, хочу купить жилплощадь в столице. Сам я из провинции, последние пять лет работал на золотых приисках, теперь хочу перебраться в Москву. Знающие люди порекомендовали вас.

— А кто именно, позвольте полюбопытствовать?

— Володька Рыбаков, он говорил, вы ему тоже помогли с квартирой.

— Рыбаков? — потемнел лицом маклер. — А откуда вы его знаете?

— Володьку-то? В прошлом году познакомились, случайно. Я на недельку в Москву приезжал покутить, было у меня с собой немного золотишка в виде песка, искал, кому бы его скинуть за хорошую цену. Тут Вовка и подвернулся, видно, дошли до него слухи. Нормально заплатил. А этим летом я снова в златоглавую наведался, тут уже конкретно выяснял насчёт жилья, он и поделился вашим телефончиком.

— Понятно… С тех пор его не видели и ничего не знаете?

— Нет, не видел, и не созванивались. А что случилось? — изобразил озабоченность Кистенёв.

— Так убили его, в своей же квартире зарезали, ещё в сентябре.

— Да вы что?! Ай-яй-яй, беда-то какая… Такой парень был хороший… И кто ж посмел-то? За что?

— Кто ж знает, за что… Подозреваю, кто-то навёл на него грабителей. Там из заначки, по слухам, нашли всего полторы тысячи, а должно было быть куда больше.

«Вот говнюк, — подумал Игорь Николаевич, — всё-таки полторы штуки закроил».

— Жаль человека, хороший был парень, — вздохнул он. — Однако, это не снимает с повестки дня вопрос о приобретении квартиры в Москве.

— На какой вариант рассчитываете?

— Неплохо бы прикупить кооперативную квартиру на Котельнической набережной. Для начала можно однокомнатную.

— Однако у вас запросы, — усмехнулся маклер. — На Котельнической квартиры стоят втридорога, представляете, на какую сумму это может потянуть?

— И на какую же?

Озвученная цифра заставила Кистенёва задумчиво почесать переносицу.

— Это без стоимости моих услуг, — уточнил Капустин. — Большая наценка идёт за оформление прописки, сейчас в Москве иногородних так просто не прописывают. Согласны выложить такую сумму?

— Может, есть другие варианты получить жильё и прописку и в Москве?

— Вы семейный? Нет? Отлично, тогда можно оформить фиктивный брак.

Кистенёв вопросительно приподнял брови.

— В общем, у меня есть знакомая, которая срочно продаёт однушку на «Соколе». Она женщина незамужняя, вы холостой, оформляем фиктивный брак, она вас прописывает, вы отдаёте ей деньги, для виду пару недель живёте вместе, затем спустя какое-то время вы разводитесь, она выписывается, и более вы не встречаетесь. Устраивает вас такой вариант?

— В какую сумму влетит эта афера?

— Обижаете, Игорь Николаевич… Прочему сразу афера? Всё делается по закону, за исключением моей небольшой комиссии за оказанные услуги.

— И сколько составит ваша небольшая комиссия?

— Тысяча рублей. Но учтите, что в эту сумму входит работа с нотариусами и прочей чиновничьей братией, которые пальцем о палец не ударят, если им не дать на лапу. Что касается моей знакомой, то она продаёт жилплощадь за 7 тысяч рублей. По Москве, согласитесь, цена божеская, тем более не окраина. Здание сталинской постройки, неподалёку от «генеральского» дома. Второй этаж, санузел, правда, совмещённый, зато коридор и кухня просторные.

В такую сумму с учётом услуг маклера Игорь Николаевич укладывался, ещё и около тысячи оставалось на жизнь. Что ж, придётся какое-то время вести скромный образ жизни, хотя он уже и начал привыкать к ресторанному питанию, в том же ресторане гостиницы «Советской» он стал завсегдатаем и швейцар, завидев его, загодя услужливо открывал дверь, зная, что десятка точно осядет в его кармане. Так что, видимо, придётся вспомнить навыки приготовления яичницы и варки макарон с сосисками, и привыкать в ближайшее время к супам из пакетиков. По воспоминаниям детства, в это время они были не в пример вкуснее без всяких глутаматов и куда полезнее. Хотя лучше с такой диетой не затягивать, желательно как можно быстрее искать способы личного обогащения.

Два дня спустя Кистень выписался из очередной гостиницы, где всё ещё проживал по паспорту Рыбакова и съехался с 41-летней Натальей Юрченко, работавшей администратором в концертном зале имени Чайковского. Хозяйка квартиры оказалась вполне ничего себе бабёнкой, если не обращать внимания на прилипшую к носу родинку. В ЗАГСе их расписали без проблем, поддельный паспорт не вызвал у его сотрудницы вопросов, таким образом, экс-банкир наконец официально получил московскую прописку. Передача денег происходила из рук в руки в присутствии маклера.

Договорились, что «молодые» для видимости вместе живут неделю, затем идут в ЗАГС, пишут заявление и разводятся, после чего Наталья Анатольевна выписывается из квартиры, оставляя её «бывшему». Ночевать Кистенёву эту неделю предстояло на раскладушке, однако он в брачную ночь забрался на разложенный диван хозяйки, которая, как оказалось, совсем не возражала против такого развития событий. Она была бы не против обрести женское счастье с таким решительным, пусть и грубоватым мужчиной, однако тот не горел желанием связывать себя узами брака, потому в заранее оговоренный день Наталье Анатольевне пришлось сопровождать своего временного сожителя в ЗАГС и оформлять заявление на развод. Капустин каким-то образом договорился, что их развели уже на следующий день.

Как-то ещё в прошлой жизни бывшая жена и мать его детей, имевшая за плечами два высших образования и статус профессорской дочки, в порыве чувств назвала его мизантропом. Игорь Николаевич это слово где-то слышал, но не знал, что оно обозначает. Из интереса полез в справочники, и выяснил, что мизантроп — это человек, который избегает общества людей, нелюдим, страдает или наоборот наслаждается человеконенавистничеством. Сначала он было оскорбился, но, подумав, понял, что жена в общем-то права. Он никогда и никого по-настоящему не любил, был сначала волчонком, а затем волком-одиночкой, использовал людей в своих интересах, а использовав, мог выкинуть за ненадобностью. Но в то же время понимал, что живи он по-другому — не было бы у него всего того, что он имел на тот момент. А значит, ему не в чем себя упрекнуть. Тот же принцип он исповедовал и сейчас, угодив по чьей-то прихоти чуть ли не на полвека назад. Вряд ли человеколюбие поможет ему в «эпоху застоя», когда проповедывался кодекс строителя коммунизма, а на самом деле добиться более-менее серьёзного статуса можно лишь получив прописку и жильё. Игорь Николаевич, дабы власти не впаяли ему срок за тунеядство, решил подыскать какую-нибудь непыльную работёнку. Так как особых знакомств в Москве завести пока не удалось, сделал звонок Капустину.

— Непыльную и чтобы на ней не появляться? Хм, за такую работу, я думаю, как бы самому не пришлось доплачивать.

Кистенёв сказал, что согласен, спросил примерную сумму и четыре дня спустя его трудовая книжка легла в сейф начальника отдела кадров ВДНХ СССР. За строчку, гласящую, что Игорь Николаевич трудится на ВДНХ дворником, он единовременно заплатил 200 рублей, догадываясь, что в дальнейшем скромная дворницкая зарплата будет перекочёвывать в карман кадровика, либо делиться между ним и сотрудником бухгалтерии. Но в общем-то ему было плевать, зато теперь он целыми днями — а возможно и ночами — мог заниматься настоящим делом. Становиться фарцой он не собирался, слишком мелко. В своих мечтах Игорь Николаевич видел себя крупным цеховиком, зарабатывающим в месяц сотни тысяч, а то и миллионы полновесных советских рублей. У него будет своя империя, связи в органах власти и правопорядка. Правда, нужен стартовый капитал, а для этого, скорее всего, придётся всё же потрясти пару-тройку дельцов, а лучше вообще их устранить — конкурентов Кистень не любил.

Конечно же, он прекрасно помнил о действовавшей в эти годы банде Япончика. Среди отечественных рэкетиров, которые, как грибы после дождя, повылезали в лихие 90-е, Гена «Монгол» Карьков и Слава «Япончик» Иваньков считались первопроходцами этого криминального бизнеса. Собрав в Москве банду в начале 1970-х, Монгол и его подельники, в числе которых оказался Иваньков, начали совершать разбойные нападения на квартиры высокопоставленных лиц. Жертвы зачастую даже не обращались в милицию, опасаясь расспросов о происхождении похищенных вещей. В числе жертв банды были фарцовщики, цеховики, коллекционеры, работники торговли и сферы обслуживания. В 1972-м, то есть в прошлом году, Карьков отправился в места не столь отдалённые, а его дело с успехом продолжил Япончик. Поэтому для начала Кистень планировал собрать собственную банду и устранить конкурентов, тем самым обезопасив свой будущий бизнес от посягательств Япончика и прочей шушеры, а там уже можно будет на выбор убирать цеховиков — Игорь Николаевич не собирался делить с кем-то поляну, с которой мог и сам собрать всю землянику.

Вскоре он посетил секцию бокса от общества «Трудовые резервы». Конечно, оснащение здесь было не то, к которому он привык в XXI веке, но в плане тех же тренажёров не хуже, чем в конце 80-х, когда он с парнями переступил порог одной «качалок». В числе друзей был и Толик, и именно там зародилась их банда, наводившая ужас на предпринимателей родного провинциального городка.

Кистень дождался окончания занятий и попросил немолодого тренера, которого подопечные называли Васильичем, пообщаться с глазу на глаз. Тот, подумав, что это отец кого-то из его подопечных, пригласил посетителя в тренерскую.

— Когда-то в своём родном городе я занимался боксом, потом на долгие годы пришлось это дело забросить, а сейчас хочу вернуться к занятиям, — заявил Кистенёв. — Надо поддерживать себя в форме. Встану где-нибудь в уголке и начну колотить мешок, никому мешать не буду. Вот столько будешь получать от меня каждый месяц.

С этими словами он положил на стол пять 10-рублёвых купюр.

— Убери, — сказал тренер, не притрагиваясь к деньгам. — Заниматься приходи, а денег больше не предлагай, иначе выгоню. Но первым делом — справка из диспансера, мне сердечные приступы на тренировке ни к чему.

Неделю спустя Кистень приступил к занятиям. На первую тренировку он заявился в новеньком костюме «Адидас». Витя Белов свёл его с коллегой, который специализировался на фарцовке спортивной одеждой. За костюм, кроссовки и объёмную сумку от Ади Дасслера пришлось выложить 650 рублей, и то продавец скинул оптовику сотню. Зато теперь можно было не волноваться, что у «треников» после первой же стирки обвиснут коленки, а кроссовки развалятся через пару недель.

Естественно, внимание аборигенов в зале бокса привлек не только мужик с седыми вискам, но и его крутой костюм. Впрочем, уже на второй тренировке общество потеряло к новичку интерес — на носу было предновогоднее первенство общества «Трудовые резервы», и Васильич гонял своих подопечных до седьмого пота. Кистенёв в свою очередь присматривался к ребятам, в его голове на тот момент уже зрел план по созданию собственной небольшой армии.

Своё внимание он акцентировал на ребятах из техникума по автоэксплуатации. Эта троица держалась обособленно, в то же время в них просматривались хулиганистые черты, и Игорь Николаевич сделал для себя в памяти зарубку.

Его шкафчик в раздевалке находился по соседству со шкафчиками студентов техникума, и как-то за неделю с небольшим до Нового года, одеваясь после тренировки, он как бы невзначай кинул в их адрес:

— Мужики, я тут решил в кафешку неподалёку зайти, не составите компанию?

Те переглянулись, пожали плечами, после чего самый крепко сбитый из их компании кивнул:

— Можно, только если недолго, и без спиртного. Если Васильич узнает, что мы за три дня до первенства общества позволили себе хоть каплю спиртного — не видать нам секции как своих ушей. Как и талонов на питание в «Русской кухне», которые нам в техникуме выдают как спортсменам, защищающим честь учебного заведения.

— Не бойтесь, не буду вас спаивать, угощу мороженым и лимонадом. Разве что себе графинчик закажу, мне, слава богу, ни на каких соревнованиях выступать не надо.

Полчаса спустя они уже сидели за накрытым столом в кафе «Лебедь». Кистенёв не обманул, пузатый графинчик заказал только себе, краем глаза уловив, что парни всё же косились на спиртное с лёгкой долей зависти. По ходу пьесы банкующий выяснил в общих чертах биографию каждого из ребят.

Все трое учились в одной группе на последнем курсе. Здоровяка звали Макаром, мать его воспитывала одна, чтобы прокормить их небольшую семью, трудилась сразу на двух работах: днем мойщицей-уборщицей в моторвагонном депо, а вечером шла мыть полы в бывшей Морозовской, а ныне Городской образцовой детской клинической больнице № 1. Стипендия сына в техникуме оказалась как нельзя кстати.

У низкорослого Андрея, выступавшего в весе «мухи», ситуация была похлеще. Там не только мать-одиночка, но и две младшие сестры в нагрузку. Неудивительно, что ходил он в перештопанных штанах, с заплатками на локтях и стоптанных ботинках.

Несколько лучше обстояло дело у Валентина — чернявого хлопца, чьи родители перед его появлением на свет перебрались с Украины к родне в Москву. Тут и семья полная (имелась и младшая сестра), и родственники в столице имелись, хотя и не жировали. Одевался Валентин скромно, но чистенько. Негласным лидером в этой компании, судя по повадкам, был Макар.

— Ну и как вам учёба, не скучно? — поинтересовался Кистень, когда ребятам принесли по второй чашке кофе и тарелку с бутербродами, на которые студенты накинулись, не теряя ни секунды.

— Да надоело уже, если честно, быстрее бы закончить и в армию. Буду там водителем, я в ДОСААФе ещё на вождение учусь, — сказал Макар, отхлёбывая горячий кофе.

— Мне в общем-то нравится, — добавил Валентин, — я люблю с техникой возиться. Но тоже хочется побыстрее за баранку.

— А я учиться хожу, только чтобы стипендию платили, — ухмыльнулся Андрей. — Если бы за технарь не выступал, меня бы давно выперли.

Макар и Валентин заулыбались, поддерживая товарища.

— И большая стипендия?

— 35 рубликов, негусто, но хоть что-то, — продолжал Андрей.

— Негусто, — задумчиво повторил Кистень.

— А вы где работаете? Наверное, начальник какой-нибудь, если по кафе ходите?

— Начальник, только в подчинении у меня метла и лопата, — одними губами улыбнулся Игорь Николаевич. — Дворником я на ВДНХ. Надо где-то до пенсии доработать, а до этого десять лет золото на приисках мыл. Есть кое-какие накопления, так что могу себе иногда позволить в кафе сходить и друзей пригласить… Девушка! Будьте добры ребятам по две порции мороженого… В общем, помотало меня, решил на старости лет осесть в столице нашей Родины, городе-герое Москве.

— А чего в секцию бокса записались?

Это уже Макар интересуется, подчищая вторую креманку с мороженым.

— Хочется и в пятьдесят выглядеть мужчиной, а не развалиной, как многие мои ровесники. Тем более когда-то по молодости занимался, так что навык имеется… Ты вот что скажи мне, Андрюха… Не надоело тебе в заштопанных штанах ходить? Ведь наверняка уже на девок заглядываешься, а из-за своей бедноты подойти к ним стесняешься. Так?

Андрей покраснел, опустил глаза, засопел носом.

— Да не стесняюсь я…

— Уж мне-то не рассказывай, я ж тебя как на рентгене вижу. Сам когда-то таким был, только потом сумел подняться. Видел, в чём ты тренируюсь, видишь, какой на мне костюм, какие часы? Видел, сколько денег в моём кошельке? Не видел? На, смотри.

Кистенёв достал портмоне, раскрыл и сунул под нос студенту. Глаза загорелись не только у него, но и у его товарищей.

— Это так, карманные расходы. Но я-то ладно, заработал, да и то, на приисках здоровье на раз-два потерять можно, это мне ещё повезло, организм крепкий. А не стрёмно видеть, когда ваши ровесники из какого-нибудь МГУ, детишки богатых родителей, одеваются в импортные шмотки, и могут позволить себе водить девок в рестораны? По глазам вижу, обидно. Хочется выглядеть так же круто, а возможности нет, верно? А что, если такая возможность появится? Ухватитесь за свой, возможно, единственный шанс или с лёгкостью просрёте?

— Откуда же он появится, этот шанс? — буркнул Валентин.

— Слышал поговорку, что человек — кузнец своего счастья? Затеял я одно дело, но нужны мне помощники. Если согласитесь помочь — каждый получите по такому же костюму «Адидас». И это только на первый раз.

— Да ладно! — не поверил своим ушам Андрей. — А чего нужно делать?

* * *

Мысли о Елене Прекрасной, как я её про себя назвал, не покидали меня весь следующий день. Мечтая увидеть её снова, тем же вечером, хотя к тому времени давно освободился, отправился к станции метро той же дорогой, через Арбат. Дошёл до поворота к её дому, постоял там минут тридцать, пока ноги в полусапогах не стали подмерзать, вздохнул и отправился восвояси. На следующий вечер история повторилась. Неделю я ходил вечерами по Арбату, и мой оптимизм угасал в геометрической прогрессии.

Может, она работает не только в музее изобразительных искусств, может, вообще уехала в командировку? Или позвонить туда, узнать, во сколько заканчивают сотрудники реставрационных мастерских?

Но, как говорится, везёт тому, кто везёт. Ситуация изменилась во вторник, 11-го декабря. В этот вечер я отпросился с работы на час раньше, сославшись на проблемы личного свойства и, согревая себя мыслью, что теперь-то уж точно мимо не пройдёт, заранее занял позицию у подворотни, ведшей ко двору её дома. Решил стоять до последнего, даже если у неё в музее какой-то аврал и она задержится допоздна, хотя желательно, чтобы я всё же успел вернуться до закрытия общежития. Ноги замёрзнуть не должны. Во-первых, я сегодня надел сразу двое носков, во-вторых, на улице было всего-то минус 2 по Цельсию, как показывал наш заоконный градусник в «Чародейке». Правда, где-то часа полтора спустя захотелось отлить, этот момент я не предусмотрел, но, выбрав укромный момент, когда поблизости никого не наблюдалось, окропил снежок за углом. И едва вернулся на свой пост, как внутри дрогнуло: навстречу шла стройная фигурка в знакомом приталенном пальтишке.

— Здравствуйте, Елена!

— Ой, это вы?! — она распахнула глаза, но первый испуг тут же прошёл, и на её лице появилась улыбка. — Здравствуйте, Алексей! Что, случайно оказались неподалёку от моего дома?

— Врать не буду, Лена, прогуливался, надеясь снова встретить вас. Разбередили вы мою одинокую душу, растревожили сердце, понял, что не если ещё раз вас не увижу — умру от невысказанной любви!

— Вам только в театре играть, — продолжая улыбаться, заметила она. — А вы настойчивый. Неужто всерьёз решили приударить?

— Почему бы и нет? Ровно в полночь.

— Что в полночь?

— Приходите к амбару, не пожалеете. Мне ухаживать некогда. Вы привлекательны, я — чертовски привлекателен. Чего зря время терять? — сама собой вылезла из меня цитата Миронова из «Обыкновенного чуда».

— Ну вы и нахал, причём нахал с чувством юмора, — рассмеялась Лена, словно рассыпались колокольчики, а моя душа заиграла всеми цветами радуги..

— Этого у меня не отнять, — отвечаю, скромно потупив взгляд. — Правда, живу пока в общежитии, но в советском государстве каждый имеет право на отдельную жилплощадь. Так что встану в очередь на квартиру, причём сразу на двух или даже трёхкомнатную, так как у нас к тому времени появится ещё маленький.

— Что же вы без цветов ухаживаете? — продолжая смеяться, спросила она. — А ещё кавалер.

— Так ведь если бы знал наверняка, что вас встречу… Вот на следующем свидании, когда пойдём в кино или театр, я обязательно буду с букетом.

— Ого, вот так вот, решили меня походом в кино соблазнить?

— Или в театр, — напомнил я, мысленно прикидывая, в какую сумму могут влететь билеты и букет, не считая театрального буфета, куда я не смогу не пригласить свою девушку.

Хм, как-то я уж размечтался, «свою девушку». Но кстати, мне уже начинали понемногу оставлять чаевые. Первый раз в прошлую среду, и мне было ужасно неудобно брать этот рубль от импозантной женщины бальзаковского возраста. Второй раз я уже отнёсся к этому проще: дают — бери. На более чем скромную зарплату парикмахера прожить, как верно заметила Настя Кузнецова, затруднительно, а если смотреть правде глаза, то и вовсе нереально. Так что корчить из себя святого я не собирался.

— Давно меняникто ни в кино, ни в театр не приглашал, — глядя мне в глаза, негромко произнесла Елена. — Интересно, как к этому отнесутся мои родители?

— А зачем им рассказывать?

— Так ведь с дочкой сидеть маме придётся, пока я вечерами по театрам хожу, мне больше не на кого её оставить.

М-да, этот вопрос я как-то не продумал. Что ж, придётся к этому отнестись, как к неизбежному злу. Кстати, неожиданно подумалось, что это самое «зло» когда-нибудь может обрести черты моей будущей тёщи. В моём прошлом-будущем тёщей мне обзавестись не довелось, получается, могу обзавестись в настоящем.

— Ладно, мне бежать надо, а то мама после прошлого раза всё ещё в себя толком не придёт. А вы если решитесь насчёт кино или театра — позвоните мне на работу, я там с восьми утра до пяти вечера. Номер простой, так запомните, — она продиктовала цифры. — Если трубку поднимет кто-то другой, позовёте Елену Кислову.

— Лена… А может мы с вами на «ты» перейдём? Если вы, конечно, не против.

— Почему же, совсем не против. На «ты» так на «ты»… Ну ладно, пока, я побежала.

Она одарила меня на прощание открытой улыбкой и быстрым шагом направилась в сторону своего дома.

«А могла бы и поцеловать, — подумал я, — хотя бы в щёчку. Но в общем-то и так нормально, главное, что контакт налажен, мы теперь на „ты“, и даже продиктован номер телефона… Не забыть бы, кстати. Жаль, что с собой ни блокнота, ни ручки или карандаша. На будущее нужно обзавестись… Эх, спасибо тебе, Фунтиков, если бы не ты, мелкий воришка, так и не познакомился бы я с замечательной девушкой Еленой Кисловой».

Передо мной встала дилемма, куда же всё-таки её пригласить. Кино казалось слишком несерьёзным вариантом, театр… Даже не самый модный театр в Москве окажется серьёзной брешью в моём скромном бюджете. Надо же, три месяца назад подобная проблема показалась бы мне смешной, а сегодня я вынужден буквально считать копейки.

Можно посоветоваться с девчонками, может они что-то подскажут. Настя Кузнецова, услышав о моей проблеме, всплеснула руками:

— Лёша, с тебя бутылка коньяка! Только вчера делала стрижку Галине Волчек, она подарила мне две контрамарки на субботний спектакль в своём «Современнике»… Как же он называется… А, вспомнила, «Восхождение на Фудзияму». Слышал о таком? Галина Борисовна сказал, что сама его поставила в этом году. Я в субботу к подруге иду на день рождения, жаль будет, если пропадут. И кстати, — понизив голос, она подвинула мне клочок бумажки, — тут телефон одного знакомого, у которого можно заказать филировочные ножницы из Германии.

Таким образом, я стал обладателем контрамарок на, как оказалось, модный спектакль по пьесе Айтматова и Мухамеджанова. Правда, по графику в этот день мне предстояло работать во вторую смену, но Настя пообещала решить вопрос, договориться с подругой из другой смены, которая могла бы меня в субботу подменить, а я, соответственно, как-нибудь подменю её. Естественно, не теряя ни минуты, я кинулся в кабинет Вязовской, чтобы попросить разрешения позвонить «одной хорошей знакомой». Но директриса уже сама шла мне навстречу.

— На ловца и зверь бежит. Алексей, пойдём в мой кабинет, там с тобой по телефону срочно хотят поговорить.

В кабинете она подняла трубку, сказала кому-то: «Привела, общайтесь» и передала трубку мне.

— Алексей, привет, это Слава. Ничего, что я на «ты»?

Ха, вчера я Лене предложил на «ты» перейти, сегодня вон Зайцев с аналогичным предложением. Интересно, кто следующий?

— Слушай, старик, выручай, — тем временем вздыхал в трубку модельер. — Завтра вечером предновогодняя демонстрация зимней коллекции в ГУМе, а у меня снова проблема с парикмахерами, на этот раз с обеими. Та, с которой ты работал, в отпуске, и как назло уехала к родне в Минск, а вторая снова на больничном. Выручишь?

— Да не вопрос! Тем более я как раз в первую смену.

— Кстати, я договорился, за вечер тебе заплатят 25 рублей, а то дружба дружбой, но каждый труд, согласно КЗоТу, должен оплачиваться.

А это уже приятно. Обещанный «четвертак» добавил мне оптимизма в преддверии звонка Лене, которой я набрал, не успев положить трубку после разговора с Зайцевым. Антонина Васильевна не только разрешила сделать звонок, но и вежливо вышла из кабинета, дав мне возможность пообщаться тет-а-тет.

На том конце провода отозвалась женщина, но голос явно принадлежал не объекту моих воздыханий. Впрочем, собеседница пообещала пригласить Кислову, которая подошла к телефону полминуты спустя. Я опасался, что моё предложение пройти по контрамаркам на субботний спектакль в «Современнике» будет встречено отказом, если не нежеланием, то отговоркой вроде той, что не с кем оставить дочку. Однако Лена, подумав мгновение, сказала:

— Здо́рово! Я сто лет не была в театре, а эта пьеса Айтматова сейчас собирает в «Современнике» аншлаги. Думала, ещё долго не удастся на неё попасть, а тут ты, как Дед Мороз с подарком. Думаю, родители не будут против, если я Наташку привезу к ним домой, тем более папа из-за своей ноги уже порядком по внучке соскучился.

— Вот и отлично! Начало в семь вечера, подойдёшь к кассам минут за тридцать? Хорошо, договорились, не опаздывай.

Я положил трубку, вытерев со лба испарину. Еще несколько месяцев назад я и представить себе не мог, что общение со слабым полом вызовет у меня такой мандраж. Или это и в самом деле любовь? Ладно, время покажет, мне и впрямь искренне хотелось верить, что хотя бы мои к ней чувства не угаснут в ближайшее время, а ещё лучше, если и у неё в отношении меня есть какие-то эмоции.

Удача в этот день одарила меня по полной программе. Вязовскую вызвали в Министерство, откуда три часа спустя, уже перед закрытием, они прибыла с документацией на предложенные новые причёски, каждая из которых обзавелась собственным тарифом и предложенным мною названием. Такие же тарификации были разосланы во все московские парикмахерские. Правда, прежде чем внедрить их, каждый женский мастер должен был пройти соответствующее обучение на базе уже знакомых мне курсов парикмахерского искусства. Самое смешное, что обучать всех столичных мастеров предстояло… вашему покорному слуге. Хотя, по большому счёту, решение логичное, автору и карты в руки. Я уже и так, пообещав когда-то Вязовской, начал понемногу обучать мастеров «Чародейки» кое-каким премудростям.

— За новаторское предложение пяти новых причёсок тебе в течение трёх месяцев обязаны выплатить соответствующее вознаграждение, — добавила масла в огонь моего оптимизма Антонина Васильевна. — Это что-то порядка пятисот рублей, если не ошибаюсь.

Нет, ну это просто праздник какой-то! Не иначе кто-то там, наверху, видимо, соизволил наконец обратить на меня внимание, и помочь в меру своих скромных возможностей. Спасибо тебе, неведомый благодетель! А то ведь пока вошёл бы в колею, обзавёлся прикормленной клиентурой, можно было бы и ноги протянуть. Не говоря уже о том, чтобы пригласить даму в театр, когда даже на кино пришлось бы наскребать по сусекам.

В общем, до субботы я летал как на крыльях. На вечернем показе зимней коллекции ОДМО в ГУМе я просто превзошёл самого себя. Макияж вообще вызвал восторженный шок не только у Славы и его коллег по цеху — авторами коллекции были сразу три модельера — но и у публики. Я назвал его «Зимняя сказка», а лица манекенщиц украсил нарисованным инеем, снежинками, добавил белого на губы, ресницы и брови. И не просто добавил, те же губы одной из моделей выглядели так, словно были покрыты клеем, на который весьма живописным образом осела снежная крупа. При этом умудрился ещё поработать над причёсками, и уложился в срок аккурат за три минуты до выхода девочек на язык подиума.

— Твоя работа затмила нашу, — шепнул мне Слава, прозрачно намекая, что в данный момент причёски и визаж смотрятся ярче, нежели одежда на манекенщицах.

А после триумфального показа ко мне в сопровождении Зайцева подошла женщина средних лет с немного южными чертами лица с орденом «Знак почёта» на лацкане платья, показавшаяся мне отдалённо знакомой. А когда она заговорила, тут же в голове вспыхнуло имя — Долорес Кондрашова. Та самая легендарная Долорес Гургеновна, которая была главным тренером сборной СССР, а впоследствии России по парикмахерскому искусству. И, если память не изменяет, она этот пост заняла в 1971 году, совмещая его с должностью руководителя лаборатории моделирования причесок при министерстве бытового обслуживания. И в 2019 году она вполне себе здравствовала, продолжая в свои 80 с лишним руководить сборной.

— Так это вы и есть тот самый Алексей Бестужев, чьи наработки мы утверждали в министерской лаборатории? Наконец-то у меня появилась возможность познакомиться с вами лично. Вы не очень торопитесь?

В течение следующих десяти минут она вытянула из меня мою историю с ретроградной амнезией, психбольницей, кондитерской фабрикой и «Чародейкой».

— Я общалась на днях в министерстве с Вязовской, она мне про вас то же самое рассказала, но вы дополнили эту историю некоторыми подробностями, — подытожила Долорес Гургеновна. — Знаете что, Алексей… 29 декабря у нас чемпионат Москвы по парикмахерскому искусству, я попрошу Вязовскую, чтобы она вас включила в список участников от «Чародейки». Если вы не против, конечно.

Ещё бы я был против! Да я двумя руками «за», о чём тут же Кондрашову и проинформировал.

В «Чародейке» каким-то образом уже оказались наслышаны о моём триумфе. И кто, интересно, проболтался? Девчонки искренне поздравляли, просили поделиться подробностями, даже из мужского зала подтянулись. Заодно интересовались, когда мы приступим к изучению новых причёсок, ведь я ещё в первый рабочий день обещал учить их понемногу некоторым своим секретам. Сказал, что занятия будут проходить на базе парикмахерских курсов, а с какого числа — этого пока и сам не знаю.

Нужно сказать, что со всеми мастерами у меня складывались ровные, а с некоторыми, вроде Насти Кузнецовой, вполне дружеские отношения. Только та самая Татьяна продолжала коситься в мою сторону с первого дня моего появления в парикмахерской. Вот и сейчас она раскладывала инструменты, делая вид, что не замечает поднявшейся вокруг меня суеты. Женщина в телесах, довольно дебелая, неопределённого возраста от сорока до пятидесяти пяти, она здоровалась со мной сквозь зубы. Чем я ей так не приглянулся — можно было только гадать, но я нутром чувствовал, что от Татьяны можно ожидать какой-нибудь пакости. Как показало время, опасался я не напрасно.

В субботу после первой смены я метнулся в общежитие и приоделся в подаренный Зайцевым костюм, в кармане которого приятно похрустывали купюры, выданные накануне в кассе ОДМО за обслуживание мероприятия в ГУМе. Первым делом я озаботился покупкой букета. Настя посоветовала съездить на Центральный рынок возле цирка на Цветном бульваре. Я так и сделал, в итоге разжился у продавца кавказской наружности тремя алыми розами, со стеблей которых были при мне срезаны шипы, а упакованы розы были в кулёк из бумаги. Обошлось всё удовольствие в 9 рублей, но для любимой я готов был расщедриться и на более крупную сумму, благо что гонорар из ОДМО пришёлся весьма кстати.

Театр я нашёл не без труда, хорошо, что по какому-то внутреннему наитию заранее у Насти поинтересовался его местоположением. В моей памяти здание с колоннами находилось на Чистопрудном бульваре, в 1973-м театр занимал часть небольшое здание на площади Маяковского.

Как научила меня Настя, я сразу отправился в кассу театра, где мне на контрамарках вписали ряд и места, которые нам с Леной предстояло занять. Не партер, но и не последний ряд галёрки, что уже радовало.

Шёл лёгкий снежок, я стоял у входа в «Современник» с букетом в руках, и то и дело спрашивал у прохожих время. Нет, непорядок это, пора обзаводиться собственным хронометром. Завтра выходной, пробегусь до часового отдела ГУМа, присмотрючто-нибудь недорогое.

Лена опоздала минут на пять, что, в общем-то, для девушки простительно. На этот раз в её гардеробе изменения были минимальными — платок на голове сменил чёрный берет под цвет пальто, а на руках вместо варежек тонкие, похоже даже лайковые перчатки.

Профессиональным взглядом оцениваю густоту и структуру волос. Длина до середины лопаток, вроде бы средней толщины, это наиболее распространенная группа. Обычно волосы средней толщины не создают особых проблем при окрашивании и других химических процедурах. Цвет при местном освещении с ходу трудно определить, но похоже, что природная шатенка.

— Привет! — говорю я ей, протягивая букет.

— Это мне? — её брови выгибаются, на лице появляется улыбка.

— Других красоток, достойных роз посреди зимы, поблизости не наблюдаю, — немного плоско шучу, тоже расплываясь в улыбке.

— Спасибо, Алексей! Я уже и забыла, когда мне последний раз дарили цветы… Хотя нет, на прошлый день рождения дарили на работе, правда, в тот раз были тюльпаны.

— А когда у тебя день рождения?

— 29 декабря.

— Серьёзно?!

— Да, а почему ты так удивился?

— Так ведь 29 декабря чемпионат Москвы по парикмахерскому искусству, куда меня приглашают как участника.

— Вот здорово! Я бы посмотрела…

— Слушай, а давай ты будешь моей моделью?

— Это как?

— Сделаю тебе в твой день рождения подарок в виде классной причёски. Может, даже какое-нибудь место займём.

— Ой, здорово! — хлопает она в ладоши и подпрыгивает, совсем как девчонка, получившая на день рождения долгожданную куклу. — Я согласна. А это какой день недели? Ведь есличто-придётся с работы отпрашиваться.

— Не бойся, решим вопрос, — самоуверенно заявляю я. — Пошли, а то так и на спектакль опоздаем.

Она берёт меня под локоть, мы входим в театр — я вежливо, придерживая дверь, пропускаю её вперёд. Фойе тесновато, у гардероба толпится народ, но в итоге доходит очередь и до нас.

На втором этаже несколько просторнее. Предлагаю Лене проследовать в буфет, она пожимает плечами — почему бы и нет — и мы снова в очереди. Минуты три ждём, пока освободится столик, садимся и только после второго звонка заканчиваем лакомиться лимонадом и пирожными. У входа на галёрку покупаю у капельдинера чёрно-белую программку на серой бумаге, смотрим, кто в каких ролях занят. Айша-апа — Любовь Добржанская, Досберген Муставаев — Геннадий Фролов, Мамбет — Игорь Кваша, Алмагуль — Алла Покровская… Не все фамилии знакомы, но с кое-кем из этого списка доводилось встречаться лично. С той же Аллой Борисовной Покровской работал на одной из передач, делал макияж и причёску. Жаль, летом 2019-го её не стало… Вернее, не станет, доживёт-то она до преклонного возраста.

В зале аншлаг, нам ещё повезло с местами, могли вообще на приставные стульчики посадить. Сцена представляет собой круглое возвышение в центре зала и подиум, на котором играют актеры. Спектакль рассказывает историю учительницы и учеников. Айша-апа, учительница, рассказывает, как провожала своих девятиклассников на фронт: «Многих там провожали, а мои — самые молоденькие… И никогда я в Бога не верила, а тут взмолилась: только бы живы остались мои мальчики!»

Кошусь на Лену, та проникается идеей спектакля, в самый душещипательный момент в её глазах стоят слёзы, и она непроизвольно сжимает своими пальцами моё запястье. Я не дышу, происходящее на сцене протекает сквозь меня, как песок сквозь пальцы, я молю Бога, чтобы она не отпускала мою руку как можно дальше. Потом мы вместе со всеми зрителями аплодируем стоя, продираемся к гардеробу, ловим такси и едем к её дому.

— Сегодня Наташка ночует у родителей, — шепчет она мне на заднем сиденье.

Наташка — это, похоже, дочка. Я понимаю намёк, и полчаса спустя в полусумраке уютной комнаты мы остаёмся один на один. Она прижимается ко мне всем телом, ноздри её аккуратненького носика раздуваются, глаза блестят, лёгкая дрожь пронизывает девушку с головы до ног. Я сдерживаюсь из последних сил, но когда наши губы сливаются в поцелуе — всё, у меня словно срывает стоп-кран. Не знаю, сколько она живёт без секса, но для меня три месяца воздержания — срок достаточно серьёзный.

Мы лихорадочно стягиваем друг с друга одежду. Автоматически отмечаю неплохое кружевное бельё, наверняка импортное, за которое его обладательница по-любому отвалила немалые деньги. Но эта мысль проносится метеоритом и сгорает в пламени нашей сумасшедшей любви. Я ласкаю языком ложбинку между грудей, спускаясь к пупку и ниже, где таится самое сокровенное. Она учащённо дышит, её ноготки впиваются в оседлавшего мою спину дракона, но я не чувствую боли, моё возбуждение стремится к пику, каким-то сверхусилием воли я сдерживаю себя от преждевременного извержения. Её ноги обвивают мои, я начинаю ритмично двигаться, моя любовница стонет с каждым мгновением громче и громче. Нам уже плевать, что подумают соседи за стенкой, мы теряем счёт времени, по её пробегает судорога наслаждения, и мы одновременно достигаем пика блаженства Из моей груди сквозь стиснутые зубы вырывается тихий стон, и я обессиленно падаю рядом на смятую, потную простыню. Мы лежим, закрыв глаза и восстанавливая дыхание, а пару минут спустя рука Лены скользит по моей груди и животу. Я немедленно возбуждаюсь, и всё повторяется снова, а затем с небольшим перерывом ещё раз. Наконец мы окончательно обессиленные засыпаем, не в силах даже дойти до ванной и принять душ.

Глава 7

До ванной мы добираемся только утром. Глядя мне в спину, Лена интересуется:

— Какая у тебя оригинальная татуировка. Откуда она?

— Не помню. У меня же память отшибло, — улыбаюсь я.

— С точки зрения художника очень интересная работа, я что-то такое видела в каком-то альманахе. Слушай, Лёш, можно я её перерисую?

— Для тебя, любовь моя, всё что угодно, только, если можно, сначала я приму душ.

На завтрак у нас яичница и растворимый кофе с бутербродами. Сидим, болтаем о всякой ерунде. Между делом Лена проболталась, что эта «полуторка», где она живёт с дочкой, досталась ей после смерти бабушки, чья фотография стоит в комнате на комоде, бабуля успела прописать внучку за год до своей кончины. А так всю жизнь Лена прожила в родительской квартире, в том числе и с мужем после свадьбы. У того со своим жильём была напряжёнка, а на съёмную квартиру он элементарно не мог заработать. В общем, оказался обузой, и когда свалил неизвестном направлении, все про себя облегчённо вздохнули. Даже Лена, которая к тому моменту уже жалела, что по дурости выскочила замуж и забеременела. Вернее, наоборот: сначала беременность, а потом замужество.

После завтрака я позирую прекрасной хозяйке, та сосредоточенно перерисовывает дракона, от усердия высунув кончик языка. Глядя на её отражение в зеркале платяного шкафа, чувствую, как снова подкатывает возбуждение, не выдерживаю и сжимаю Лену в объятиях. Мы неистово целуемся и, повторяя вчерашний маршрут, оказываемся в постели. Свежее бельё снова оказывается смятым…

В 10 утра она уезжает к родителям, которые обитали в Трубниковском переулке, я же со Смоленской, где живёт Лена, отправляюсь в сторону главного универсального магазина страны. Настроение прогуляться, поэтому двигаюсь пешком, тем более ГУМ, можно сказать, в шаговой доступности, если таковой считать около получаса пешего хода. Сегодня подморозило, солнце тщетно пытается прорваться сквозь седую дымку. Я иду с поднятым воротником, хваля себя за собственную прозорливость, заставившую меня купить не модные демисезонные ботинки, а кондовые саратовские полусапоги.

В ГУМе, впрочем, в любую погоду людно, в том числе в часовом отделе. Пробегаюсь взглядом по ассортименту, и в итоге прошу показать часы «Заря» в хромированном корпусе со встроенным календарём. 17 камней, стоимость 35 целковых. И это без ремешка. Напоминание, так сказать, о малой Родине, где эти часы и производят.

После вчерашней «гулянки» от 25 рублей осталось 12 с копейками, а общий мой бюджет, который я носил при себе в скромном кошельке из кожзама, составлял 48 рублей. Если я отдам 35, на жизнь останется 13, в течение трёх месяцев я должен, если верить Вязовской, получить премию за новаторство от Министерства бытового обслуживания РСФСР, и премию солидную, но, скорее всего, дадут её после Нового года. Аванс, как мне объяснили коллеги, в «Чародейке» выплачивают в конце месяца, как и по предыдущему месту работы.

— Берёте?

Голос продавщицы вывел меня из раздумий. Вздохнув, полез за кошельком. Часы нужны, полезная вещь и механизЬм, как говорил персонаж из фильма «Девчата». Опять же, добавят солидности, думал я, с тоской вспоминая свои «Apple Watch». Продавщица, получив чек, установила точное время, прицепила к часам ремешок — на ремешок я не поскупился, взял кожаный за рупь — и, как ни крути, почувствовал я себя уже немного другим человеком.

С Леной я созвонился на следующий день, в понедельник. Опять же, до чего напрягает отсутствие личного мобильника, если каждый раз стучаться к Антонине — ей это в конце концов может надоесть. Когда я вполголоса поделился своей головной болью с Настей, работавшей от меня через кресло, она беззаботно махнула рукой:

— Вот, тоже мне, проблема! Сегодня в обед договоримся с девчонками из кафе, мы тоже иногда к ним бегаем звонить, там заведующая — свой человек, у нас же причёску делает.

Так оно и вышло, я получил санкцию на доступ к телефону в любое время, естественно, когда кафе открыто. Так что на обеде я слегка задержался — позвонил Лене на работу.

— Привет! Я думала, позвонишь или нет, всё-таки позвонил, — я прямо-таки видел, как она улыбается. — Кстати, мама всё тобой интересуется, что это за молодой человек меня по театрам водит?

— Надеюсь, ты представила меня в самом выгодном свете?

— Выгоднее не бывает, — рассмеялась она. — Лёш, хочу сделать тебе алаверды. Ты меня в театр сводил, а я могу устроить тебе персональную экскурсию по нашему музею, а заодно показать мою мастерскую, расскажу, как мы работаем, увидишь уникальные экспонаты на реставрации. Только, — понизила она голос, — могу провести такую экскурсию в субботу, а то в будние дни в мастерской сидят сотрудники.

Субботы я ждал с нетерпением, сравнимым разве что с тем, с которым наркоман ждёт очередную дозу. Не спасала даже загруженность на работе, а ведь я ещё вечерами на курсах обучал и наших, и других московских парикмахеров новым стрижкам. Меня провели на полставки преподавателем, а так как курсы должны были растянуться до новогодних праздников, то свои законные 55 рублей я должен был получить к Новому, 1974 году. Как говорится, хороша ложка к обеду.

На неделе было внедрено ещё одно моё нововведение. Вскоре после своего трудоустройства я предложил Антонине идею с именными бейджиками, та загорелась, договорилась с министерскими, и вот в среду каждый из нас получил по такому бейджику-значку с фамилией и инициалами золотом на чёрном фоне. Вязовская обмолвилась, что такие бейджики появятся в ближайшие месяцы во всех парикмахерских Союза.

Не забыл я и о, казалось бы, шутливой просьбе Насти проставиться за контрамарки. Бутылка 5-звёздочного армянского коньяка обошлась в 14 рублей 12 копеек. Три месяца назад такие расходы вызывали бы у меня снисходительную улыбку, а сейчас прямо-таки жаба поддушивала, когда кассирша выбивала чек. Ну и время, поневоле станешь скрягой. С одной стороны, может, и правильно, люди умеют ценить каждую заработанную копейку, а с другой — я в своё время тоже начинал с самых низов, и свою «снисходительную улыбку» заработал, можно сказать, потом и кровью.

Плохо, что в СССР запрещена частная собственность, глядишь, открыл бы собственный салон красоты, внедрил бы помимо стандартных на сегодняшний день процедур наращивание ногтей и ресниц (правда, расходники пришлось бы ввозить из-за рубежа, если там вообще уже внедряются подобные технологии), депиляцию разными способами, татуаж, спа-процедуры, массаж… А может, ещё и свой Модный дом открыл бы, причём рассчитанный как на средние слои населения, так и на известных артистов, музыкантов, художников, писателей, партийных боссов… Эх, мечтать, как говорится, не вредно. Но к Брежневу или даже Косыгину на приём мне не попасть, не обрисовать им всю прелесть грядущей китайского экономической революции.

Настя замахала было руками, мол, ты что, я же пошутила, но я настоял, чтобы взяла. Она согласилась при условии, что бутылка будет выпита общими усилиями на традиционном предновогоднем междусобойчике. Этот самый междусобойчик, как мне объяснили, случается за два-три дня до Нового года, когда мастера, если можно так выразиться, арендуют кафе часов с семи вечера и до закрытия.

А тем временем подкралась ожидаемая мною с нетерпением суббота. Сам музей в этот день работал, но у меня был личный экскурсовод в лице объекта моих воздыханий Елены Кисловой. И надо сказать, что экскурсовод очень даже неплохой. Благодаря моей возлюбленной я познакомился с египетской коллекцией востоковеда Владимира Голенищева, с собранием европейской живописи, с итальянскими скульптурами от княгини Елизаветы Фёдоровны и одного из основоположников славянофильства Дмитрия Хомякова, с собранием итальянской живописи XIII–XV веков, переданной в дар музею дипломатом Михаилом Щёкиным, коллекциями живописи из бывших собраний Генриха Брокара, Сергея Щукина, Ивана Шувалова, Юсуповых…

— А это образцы французского художественного литья XVIII–XIX веков, подарок археолога Алексея Бобринского, — провожала меня в очередной зал Лена. — Остальные предметы были выкуплены у учёных Николая Лихачёва, Владимира Шилейко, Александра Живаго и Бориса Фармаковского.

Правда, я больше любовался не предметами искусства, а моим экскурсоводом. День был ясный, в большие окна лились потоки солнечного света и, попадая в них, волосы моей ненаглядной, собранные в конский хвост, сияли золотым ореолом, а обращённое к окну ушко с дырочкой в мочке так нежно просвечивало розовым, что хотелось чуть прикусить его зубами. Эх, если бы не смотрительницы на своих стульчиках, может, и приобнял бы, и прикусил бы… В какой-то момент, словно почувствовав исходящее от меня напряжение, она, загадочно улыбаясь, предложила:

— Давай оставим остальные залы на следующий раз, на десерт потом получишь Рубенса, Рембрандта, Боттичелли, Дега, Ренуара, Гогена… А сейчас идём в отдел реставрации и консервации, покажу свою вотчину.

Мастерская моей спутницы — художника-реставратора станковой масляной живописи 2 категории — располагалась в подвале здания. Сегодня, как она и обещала, здесь не было ни души, сотрудники отдела свой законный выходной посвящали себя семье или еще чему-то, каждый в силу своей испорченности. В мастерской царил творческий беспорядок, тут вперемешку лежали с виду как готовые работы, так и представлявшие собой ужасное зрелище, словно их только что вытащили из какой-то огромной мясорубки. Имелась здесь даже стоявшая на верхней полке углового шкафа икона Богородицы с какими-то кинжалами в руках.

— Семистрельная Богородица, — пояснила Лена, проследив за моим взглядом. — Какая-то бабушка принесла в музей, а нам отдали на реставрацию. Список с Кадниковской иконы, которая после 1917 года была утеряна из Иоанно — Богословской церкви в Вологде. Является защитницей от преступного мира, а семья, которая молится такому святому лику, может быть уверена в том, что она защищена от плохих людей. Если проблемы с начальством, то эта икона, принесённая на работу, сможет уберечь от ссор в коллективе.

— И как, работает?

— Да у нас в отделе вообще коллектив дружный, особенно в моей мастерской, тут нас всего трое работают… Давай я тебя чаем с вареньем и сушками угощу?

— Давай, — согласился я, взял её лицо в свои руки и приник губами к её губам.

В общем, под смиренным взором Богородицы мы прямо на столе, с которого была безжалостно сметена какая-то картина, ввергли себя в грех прелюбодеяния. А затем и правда пили чай с сушками и обалденным вишнёвым вареньем без косточек, которое, по словам Лены, варила её матушка Любовь Георгиевна.

За чаем шла неторопливая беседа. Обо мне Лена практически всё знала, во всяком случае ту информацию, которая являлась официальной. О себе рассказывала с охотой, правда, когда дело дошло до отца её дочери, энтузиазм пошёл на спад.

— Сволочью оказался, — вздохнула она, глядя куда-то вниз и вбок. — Бросил с маленьким ребёнком на руках, сбежал к какой-то парикмахерше… Ой, извини, я не хотела…

— Да брось, — махнул я рукой, — парикмахеры разные бывают, как и художники.

Знавал я одного… художника. Ещё в прошлой жизни как-то был приглашён на юбилей Никаса Сафронова. Там один из его коллег — тоже достаточно модный художник — весьма настойчиво пытался меня «захомутать», пришлось в весьма жёсткой форме дать ему от ворот поворот. Но Лене я, естественно, об этом рассказывать не собирался, да она и не настаивала.

— А Кислова — это…

— Это фамилия по мужу, к счастью, бывшему, а моя девичья фамилия — Лебедева, — пояснила Лена.

— Красивая фамилия. А Елена Бестужева тоже звучало бы неплохо, — улыбнулся я.

— Размечтался, — фыркнула она, но тоже не смогла сдержать улыбки.

После чаепития состоялась вторая часть экскурсии, а потом мы отправились гулять по зимней Москве. Шли по Садовой, и у зоопарка Лена вдруг предложила:

— Пойдём в планетарий.

Внутри огромного блестящего яйца было более чем прохладно. Обилетившая нас на входе бабушка сказала, что лекция только что началась, и что можно не раздеваться, так как в зале холодно, снова закуталась в пергаментного цвета шаль и продолжила своё вязание, споро работая спицами. Мы, следуя её совету, нырнули за портьеру. Со света глаза поначалу ничего не различали, слышался только монотонный бубнёж лектора. Мы чуть ли не наощупь сели на свободные места. Понемногу глаза привыкли, я разглядел с десяток тёмных фигур таких же любознательных, как мы, причем половина из них была дети, потом какой-то странный прибор в центре зала. Лектор рассказывал про Млечный путь, о нашей галактике, звездах и планетах, стрелка света от его указки металась среди звёзд, в мгновение ока преодолевая сотни тысяч и миллионы световых лет, а мне казалось, что в зале так же холодно, как и в межзвёздном пространстве.

Я чуть повернул голову, глаза Лены в темноте блестели, лицо было мечтательно-задумчивым. Взял её холодные пальцы в свои, поднёс к губам и начал согревать своим дыханием. Она прижалась ко мне, и мы стали целоваться, губы её, в отличие от пальцев, были жаркими, мне хотелось вцепиться в них зубами, но они всё время ускользали, а потом на нас шикнула сидевшая перед нами мамаша с маленьким сыном, и мы, зачем-то пригибаясь, выбрались в фойе. После мы до вечера гуляли по зимней Москве, успев посидеть ещё и в какой-то маленькой, но уютной кондитерской. На лице Лены сохранялось всё такое же задумчиво-мечтательное выражение.

В ближайший вторник моей клиенткой впервые стала знаменитость — поэтесса Белла Ахмадулина. Миниатюрная женщина восточной внешности, чем-то смахивающая на Виктора Цоя, просто села в свободное кресло, причём я не сразу её узнал. Это уже когда отошёл за новым баллончиком лака — остатков прежнего не хватило — Настя меня поманила пальчиком и шепнула на ухо, мол, ты делаешь прическу «пикси» знаменитой поэтессе. К своему стыду, стихов Ахмадулиной я не знал совершенно, помнил её лишь по эпизоду в фильме «Живёт такой парень» с молодым Куравлёвым, где она играла журналистку.

— Спасибо, очень качественная работа, — разглядывая себя в зеркале, негромким, певучим голосом сказала она, после чего поднялась и посмотрела на меня снизу вверх. — Скажите, Бестужев А. М., вы любите поэзию?

— В общем-то да.

— Приходите на мой творческий вечер 23 декабря в Дом культуры завода «Каучук», я буду читать свои стихи… У вас есть жена или любимая девушка? Я по глазам вижу, что вы влюблены. Приводите её тоже. Начало творческого вечера в 18 часов, я выйду на крыльцо служебного входа за полчаса до начала.

После этого, так и не дождавшись от меня ответной реакции, она как ни в чём ни бывало маленькими шажками отправилась к окошечку кассы, расплатилась, оделась и ушла, оставив после себя запах лака для волос и духов «Рижская сирень», если я правильно понял нотки аромата.

В среду в обеденный перерыв я отзвонился из кафе Лене.

— Привет, как ты относишься к творчеству Беллы Ахмадулиной?

— Белла Ахатовна — моя любимая поэтесса! — с придыханием ответила милая. — А почему ты спрашиваешь?

Я обрисовал ситуацию, добавив, что поэзия — не мой конёк, и если Лена откажется-то один я на творческий вечер Ахмадулиной не пойду. Пару секунд в трубке стояла тишина, которая затем взорвалась таким криком, что я невольно отодвинул мембрану динамика от уха.

— Лёшка, я тебя обожаю! Класс! Ты просто какой-то Дед Мороз с мешком подарков! Конечно идём, тут даже и говорить не о чем.

— А Любовь Георгиевна не будет против, что ей опять придётся сидеть с внучкой?

— Любовь Георгиевна, — понизила Лена голос, — ради единственной дочки готова и не на такое.

Впрочем, до субботы мне умудрились слегка испортить настроение. Антонина вызвала к себе в кабинет и, дымя сигаретой, хмуро заявила, что завтра нас ждут в райкоме партии. Когда я поинтересовался, по какому поводу, услышал, что завтра и узнаем.

В 9.00 мы с ней переступили порог райкома КПСС по адресу Кропоткинская-17. В фойе уборщица елозила тряпкой, гоня на нас грязную лужу растаявшего снега, и нам невольно пришлось отпрыгнуть в сторону. Как раз в сторону гардероба, куда мы и сдали заодно верхнюю одежду.

Кабинет второго секретаря располагался на втором этаже, к двери был прикручена табличка с фамилией Гуськов и инициалами А. Д. В общем, ГАД, мелькнула в голове глупая шутка. Никакого тамбура в виде приёмной не было, видно, секретарь полагался только первому лицу райкома.

— Можно, Анатолий Дмитриевич?

— Да, Антонина Васильевна, заходите, присаживайтесь. А это с вами, я так полагаю, и есть Алексей Бестужев, наше яблоко раздора?

— Надеюсь, что не наше, у нас с вами, Анатолий Дмитриевич, всегда были хорошие отношения. Да и мастера «Чародейки» никогда не давали повода для критики.

— Как же, как же, недаром к вам стричься хожу… Однако на днях к нам пришло вот такое письмецо без подписи. Ознакомьтесь, Антонина Васильевна.

Вязовская взяла в руки исчерканный мелким почерком лист бумаги, надела очки (уже в модной оправе, купленные, похоже, по моему совету) и с хмурым видом углубилась в чтение. По мере углубления в текст на её лице появлялось всё больше морщин. Наконец, она сняла очки и вернула бумагу Гуськову.

— Ну и что и вы думаете по поводу написанного? — поинтересовался тот, мазнув по нам блёклым взглядом водянистых глаз.

— Думаю, с каких это пор райком партии рассматривает анонимки?

— Был сигнал, мы обязаны отреагировать, принять какие-то меры, — пожал плечами второй секретарь.

— А можно узнать, о чём вообще речь? — скромно вклинился я.

— О тебе, Алексей, — повернулась ко мне Вязовская. — Мол, в нашей парикмахерской ты получил место по блату, благодаря звонку Вячеслава Зайцева. И это, как указано, в анонимке, самое настоящее кумовство.

Здрасьте — забор покрасьте… Только прижился на хорошем месте, нашёл работу по душе, и вот на тебе! Кто же это такой правдоискатель у нас выискался, кому больше всех неймётся?

— Да, Анатолий Дмитриевич, был звонок от Славы, мы с ним не первый год знакомы, и он предложил мне посмотреть в деле одного человека. Пришёл Алексей, я сама села в кресло, предложив ему сделать что-то с моей причёской. Вы же помните, как я выглядела? И как я выгляжу сейчас?

— Хм, в общем-то, признаюсь, неплохо выглядите. Вроде бы помолодели даже.

— Вот именно! Это я ещё косметикой почти не пользуюсь, а вы бы видели, как он меня в тот раз накрасил. Человек пришёл с улицы и демонстрирует такой уровень мастерства! Вы вообще знакомы с его необычной историей?

— В общих чертах, пришлось позвонить кое-куда.

— Значит, знаете, что Бестужев потерял память. А ведь не исключено, что в прежней жизни он работал именно по этой профессии, да я более чем уверена, что он был женским мастером, и очень хорошим мастером. Вот только документов никаких у него не имелось. Я, как и положено, отправила его на курсы, и по их окончании на вполне законных основаниях приняла Алексея на работу. Тем более наш опытный мастер Наум Абрамович Кац собирался уходить на покой и, кстати, ушёл на прошлой неделе, так что место в любом случае становилось вакантным, и сейчас наш штат полностью укомплектован.

Гуськов откинулся в кресле и, глядя на лежавший перед ним лист бумаги, принялся задумчиво барабанить пальцами по столешнице. Вязовская, дабы окончательно переломить ситуацию, сделала контрольный выстрел.

— Между прочим, новаторские разработки Бестужева в области женских причёсок были по достоинству оценены в Министерстве бытового обслуживания РСФСР, и уже внедрены в производство. За что, кстати, будет премирован суммой в размере 450 рублей. Забыла тебе сказать, Алексей, твою премию вчера перечислили в бухгалтерию «Чародейки», получишь вместе с авансом 21-го числа.

Ого, вот это уже хорошая новость! Похоже, и на представителя партийной номенклатуры слова о моих разработках произвели впечатление, он прямо-таки с облегчением выдохнул:

— Эк вы мне, Антонина Васильевна, всё по полочкам разложили, и не придраться. Я и не знал, что он у вас ещё и новатор, виноват, плохо изучил персональное дело. Если не затруднит, всё, что сказали, изложите сейчас в письменном виде, а это письмецо, — он с чувством гадливости кивнул на листок бумаги, — это письмецо мы всё-таки обязаны запротоколировать, и вместе с вашей объяснительной подошьём в папочку.

До парикмахерской мы с Вязовской дошли пешком за двадцать минут. Всё это время она молчала, а когда я спросил, кто бы мог быть этим доброжелателем, с неохотой ответила:

— Догадываюсь, кто, почерк-то знакомый. Но тебя это не касается, не бери в голову, я сама разберусь.

Не успели мы прийти в «Чародейку», как Антонина вызвала к себе Татьяну. Та с пунцовым лицом и перекошенным ртом вылетела из её кабинета уже минуты через три, и сразу помчалась в туалет. Оттуда вышла уже в более-менее нормальном виде, и до конца смены ни проронила ни слова.

21 декабря, как и обещала Антонина, я получил аванс и премию от министерства, сразу почувствовав себя чуть ли не миллионером. А два дня спустя мы с Леной стояли у служебного входа в Дом культуры завода «Каучук». Сверху неторопливо падали крупные хлопья снега, а мы поедали друг друга влюблёнными взглядами, совершенно забыв, зачем, собственно, сюда пришли. Я гладил пальцами её щеку, заправляя под платок длинный локон, провёл указательным пальцем по линии её губ, а она, сняв варежку, положила свои пальцы на мои, и получилось, как-будто целовала тыльную сторону моей ладони. И только когда на крылечке появилась Белла Ахатовна, мы вспомнили о цели нашего визита.

— Здравствуйте, товарищ Бестужев! О, да вы уже все в снегу, заходите быстрее!

Дымя папиросой, провела нас мимо вахтёра, повела по коридору.

— Как вас, кстати, зовут? Алексей? А вашу очаровательную спутницу?

Представил Лену, та в этот момент, кажется, от нахлынувшего счастья не могла произнести ни слова.

Ахмадулина, одетая в чёрное платье ниже колен и такого же цвета туфли на невысоком каблуке, повела нас дальше по выстеленному линолеумом коридору.

— Ничего не успеваю, — жаловалась она на ходу. — Мне выходить через десять минут, а на голове настоящий бардак. Боюсь, выход придётся немного задержать. А вас я попрошу Эльдара куда-нибудь усадить, он найдёт для вас пару стульев.

Кто такой Эльдар, я не стал спрашивать, а волосы поэтессы и впрямь представляли собой весьма хаотичное нагромождение. В этот момент я едва не ударил себя по лбу:

— Белла Ахатовна, так я же могу вас привести в порядок!

Она оборачивается и задумчиво смотрит на меня, кусая нижнюю губу.

— А ведь действительно… Алексей, я буду вам очень обязана.

Она ведёт нас в комнатушку, выделенную ей под гримёрку, садится перед зеркалом. Жаль, под рукой нет привычного хотя бы по «Чародейке» набора инструментов, но и имеющихся здесь расчёски, баллончика лака и заколок хватит, чтобы создать на голове поэтессы вполне адекватное и даже симпатичное сооружение.

— Не хочу вас обижать, предлагая деньги, — говорит Ахмадулина.

Она берёт из стопки небольших книжек на столике один экземпляр под названием «Уроки музыки», раскрывает и начинает подписывать.

— Для Алексея и Елены, если можно, — подсказываю я.

Она так и пишет:

«Алексею и Елене на добрую память от автора».

И тут же четверостишие:

В твоей руке моя рука

Завязли мы друг в друге прочно

Любовь меж нами на века

До гробовой доски уж точно

И снизу автограф.

— Экспромт, — изображает подобие улыбки поэтесса, хотя с её опущенными уголками губ улыбка кажется какой-то печальной.

— Спасибо вам огромное, Белла Ахатовна!

Вот и Лена в себя пришла, стоит, прижимая томик стихов к груди, словно боясь, что его у неё отнимут. На лице счастливая улыбка (всем улыбкам улыбка), глаза светятся. Ну и мне хорошо, что моей девушке хорошо. А тут ещё без стука в дверь появляется какой-то чернявый тип, на вид лет на десять моложе поэтессы, говорит с лёгким акцентом.

— Белла, ну ты что так долго? Зрители волнуются.

— Эльдар, не могла же я выйти на сцену с растрёпанными волосами. Хорошо, что молодой человек выручил, а то бы я ещё минут десять возилась.

Тип смотрит на меня исподлобья, однако ничего не говорит и сопровождает Ахмадулину на сцену. Мы уже не успеваем протиснуться в зрительный зал, да и поэтесса о нас, похоже, успела забыть. Она вся там, на сцене, и душой и телом, со своим верным и преданным зрителем, и нам ничего другого не остаётся, как наблюдать её выступление из-за кулис.

Кошусь на Лену. Её глаза сверкают счастьем, она впитывает, пропускает через себя каждую рифму, каждое слово своего кумира. Слегка обнимаю её за плечо, она прижимается ко мне, продолжая неотрывно смотреть на сцену, и сжимая пальцами подаренный томик стихов. Как же мало надо неизбалованному роскошью советскому человеку для счастья, вздыхаю я про себя. А с другой стороны, чистые помыслы, вера в светлое будущее, браки не по расчёту, а по любви… Во всяком случае, у подавляющего большинства граждан 1/6 части суши.

После вечера поэзии провожаю счастливую Лену до её подъезда, благо что от ДК идти минут двадцать. Книга в сумочке, от осторожного предложения взять сборник себея гордо отказался, заявив, что не фанатею так от творчества Ахмадулиной, да и вообще какого-либо поэта. Она спросила, что такое «фанатеть», пришлось объяснять. На прощание целуемся минуты три, не можем оторваться друг от друга, после чего в квартиру поднимается одна, так как с дочкой сидит Любовь Георгиевна, а утром Лене вести Наташку в детский сад.

В общагу возвращаюсь за час до закрытия дверей. Вахтёрша Лидия Андреевна встречает меня криком:

— Алексей, ты где ходишь?! Родители твои нашлись!

— В смысле? — спрашиваю я, толком не осознавая, что бабушка имеет в виду. — Какие родители?

— Твои родители, балда! Они в гостинице… щас, вот, — она протягивает мне бумажку с адресом. — В общем, приходили с участковым, а тебя нет. Сказали, завтра утром придут, чтобы никуда не уходил.

— Мне на работу так-то, — всё ещё туплю я.

— Позвонишь, отпросишься. Я обещала проследить, чтобы ты был здесь.

Поднимаюсь в свою комнатушку. Размерами больше похожую на собачью конкуру, и постепенно охреневаю. Откуда здесь могли взяться мои родители, они же сами ещё в 1973-м чуть ли не пешком под стол ходят. Всю ночь не сплю, ворочаюсь, утром встаю злой и невыспавшийся, с красными, воспалёнными глазами. Смотрю на циферблат «Зари» — ещё и 7 нет, подвожу завод. Не знаю, чем заняться, иду на кухню нашего отсека, ставлю на огонь чайник. Щедро насыпаю в заварочный чайничек из пачки «36-го», заливаю кипятком, жду, пока настоится, наливаю в эмалированную кружку и пью с сухарями. За окном постепенно светает, просыпаются соседи, я возвращаюсь в свою комнатушку, валюсь на заскрипевшую пружинами кровать и неожиданно засыпаю.

Просыпаюсь от стука в дверь.

— Лёшка, ты там живой? — кричит с той стороны Лидия Андреевна.

Кое-как продрав глаза, открываю дверь, и вижу целую делегацию: вахтёршу, участкового и двух пожилых, скромно одетых людей — мужчину и женщину. Оба вглядываются меня с надеждой, которая гаснет с каждым мгновением.

— Не он, — тоскливо вздыхает женщина.

На её глаза наворачиваются слезы, она вытирает их кончиком платка, мужчина прижимает женщину к себе, успокаивает. Видно, что и у него глаза на мокром месте, но он себя сдерживает.

— Точно не он? — переспрашивает участковый.

Женщина, продолжая всхлипывать, отрицательно качает головой.

— Нет, не он, — со вздохом подтверждает мужчина.

Тут я выхожу из ступора, до меня доходит, что люди просто обознались, чёрт те откуда приехали ко мне, а тут такое разочарование. Беру их под руки и тащу на кухню, где начинаю отпаивать чаем, и заодно выведывать подробности. Выяснилось, что супруги Зотовы, проживающие в Томске, случайно увидели возле отделения милиции под стеклом копию моего портрета весьма сомнительного качества. Им показалось, что я похож на их пропавшего пять лет назад сына Мишу, они кинулись выяснять информацию обо мне, решили, что я с беспамятства присвоил себе чужие имя и фамилию, и рванули в Москву. А тут выяснилось, что я — это не Миша, и теперь им придётся возвращаться в свой Томск несолоно хлебавши.

У меня и самого в горле ком стоит, даже когда мы попрощались, я полдня ходил сам не свой. На работу не звонил, оказалось, пока я спал, оттуда сами позвонили в 8 утра, и Лидия Андреевна, отрабатывавшая сутки, рассказала, что я жду родителей. Представляю, что в «Чародейке» сейчас думают. Небось радуются за меня, придётся их завтра разочаровать.

Не в силах торчать в общаге, под вечер я отправился прогуляться. Тротуар очищен от снега и посыпан песочком, так что поскользнуться и подвернуть ногу проблематично. Хотя бабушкам всё равно трудно. Одной из старушек, застывшей в нерешительности у перехода, помог перейти на другую сторону улицы, где обнаружилось вытянутое двухэтажное здание с вывеской спортобщества «Динамо».

За забранными решёткой окнами первого этажа виден спортивный зал, разделенный на две части. В правой половине на ковре мужики в куртках-самбовках и обтягивающих шортах отрабатывали броски и болевые приёмы, в меньшей части такие же мужики лупили по боксёрским мешкам, а ещё один работал с тренером на «лапах».

С чувством ностальгии я вспомнил свои занятия с Палычем. За месяцы пребывания в прошлом даже на зарядку ни сил, ни желания не было, и я уже начинал чувствовать, что, несмотря на скромный режим питания, то ли тело понемногу начинает оплывать, то ли мышцы постепенно атрофируются, а скорее всего, всё вместе.

А что, может, зайти? Я же ничего не теряю… Подбадривая себя этой мыслью, я толкнул тяжёлую дверь, миновал маленькое фойе с лестницей на второй этаж, толкнул ещё одну дверь, и тут же на меня обрушились звуки ударов, бросков и запах ядрёного пота.

Поначалу на меня никто внимания не обращал, затем тренер, который держал «лапы», дал короткую команду своему спарринг-партнёру остановиться, и подошёл ко мне.

— Здравствуйте, вы к кому?

— Да так, мимо шёл, увидел, как вы тут занимаетесь, дай, думаю, загляну. Давненько в спаррингах не работал.

— Что, боксом занимались?

Не говорить же ему о крав-мага! Здесь и слов-то таких, поди, не знают, а если знают-то вряд ли боевое искусство израильской армии, которую советские газеты всячески полощут, вызовет у местных тренеров живой отклик. Поэтому я сказал, что занимался всем понемногу, а в итоге выработал собственный стиль.

— И как же он называется? — поинтересовался присоединившийся к нам тренер самбистов — невысокий, но коренастый мужичок лет пятидесяти с бликующей в свете ламп дневного освещения лысиной.

— Пока не придумал.

Тренеры переглянулись, пряча усмешку. Меня это немного разозлило, и я самоуверенно выдал:

— Мог бы и продемонстрировать, если среди вас или ваших учеников найдётся кто-нибудь смелый.

— Парень, да ты знаешь, что здесь ведомственный спортзал, в котором занимаются исключительно сотрудники правоохранительных органов? И трусов среди них ты уж точно не встретишь.

— Ну тогда и проблем со спарринг-партнёром не будет, верно? — как можно радушнее улыбнулся я, нагло стягивая обувь и ставя её на коврик у входа.

— Да ты нахал, — ухмыльнулся «самбист». — Похоже, придётся тебя проучить… Шадыханов! Иди-ка сюда.

К нам приблизился невысокий, ростом с тренера, скуластый крепыш, правда, всё же постройнее своего наставника.

— Да, Игорь Геннадьевич.

— Видишь товарища? Кстати, как товарища зовут? Алексей? Сейчас проведёшь с Алексеем схватку по правилам боевого самбо.

— Предлагаю бой без правил.

— Без правил? — выгнул брови тренер.

— Да, без правил, в обстановке, максимально приближенной к боевой. Когда вы дерётесь с преступником, он вряд ли будет соблюдать кодекс чести.

— Геннадьич, а он прав, — неожиданно поддержал меня тренер боксёров. — Где ты видел бандита, который дерётся по правилам? У него задача уйти, либо, если не получается — покалечить или вовсе ликвидировать милиционера.

— Хорошо, пусть так… А ежели мой парень покалечит этого, — кивок в мою сторону, — с меня живьём шкуру сдерут.

— Не покалечит, — самонадеянно заявил я.

— Уверен? Ну смотри. Пять минут на разминку хватит?

— Хватит, — вздохнул я, уже начиная немного сожалеть о своей самоуверенной выходке.

Раздевшись до трусов, я облачился в выданные мне во временное пользование «самбовку» с поясом, и шорты, туго обхватившие мои бёдра и промежность.

— А самбовок на ноги нет, — развёл руки в стороны Игорь Геннадьевич. — Поэтому оба будете биться босиком.

С этими словами он бросил мне «шингарки», вторая пара оказалась у моего будущего соперника. Тот уже успел разуться и, пока я разминался, лениво прохаживался по краю ковра, разминая кисти и шею. Остальные — и борцы, и боксёры — с интересом поглядывали в нашу сторону, а кое-кто даже приостановил занятия. Наконец, почувствовав, что кровь весело циркулирует по жилам, я кивнул и встал напротив Шадыханова.

— Рамиль, ты уж поосторожнее, не покалечь, — косясь в мою сторону, негромко проинструктировал своего подопечного наставник.

Тот с кривой ухмылкой кивнул и, глядя на меня исподлобья, шагнул мне навстречу. Он никуда не спешил, встал в стойку, стал медленно сближать дистанцию, делая небольшие шажки в стороны. Я замер в расслабленной позе, наблюдая за противником периферическим зрением. Такая манера помогает, когда на тебя нападают сразу несколько человек, и нет возможности сконцентрировать внимание на ком-то одном. С минуту Шадыханов кружил вокруг меня, сделал пару ложных выпадов, на которые я не купился, и наконец решился на активные действия.

Главным принципом крав-мага является «Точка угрозы». Это оружие или действие неприятеля, которое угрожает вашему здоровью и жизни, и любой приём начинается с устранения этой угрозы. Второй принцип — не ввязываться в долгую схватку ни под каким предлогом. То есть 2–3 секунды максимум — и соперник должен быть устранён. Третий принцип — простота. Грубо говоря, всё, что сложнее табуретки — в бою неэффективно. На простейшее движение атаки нельзя отвечать сложными защитными построениями или хитрыми перемещениями. Четвёртый принцип — инстинктивность действий, переходит в пятый: одновременность атаки и контратаки. Время между блоком и ударом должно быть приравнено к нулю. Ну и шестой принцип: бей прочным по хрупкому. Есть и седьмой, гласящий, что можно использовать любой предмет, оказавшийся под рукой, но в данный момент мы дрались голыми руками и ногами, поэтому данное правило осталось про запас.

Подсознание и руководимое им тело сами вспомнили, что нужно делать. Удар ногой был встречен блоком в колено атакующего, с одновременным продолжением удара в корпус. Моя пятка вошла аккурат ниже пупка, но в последний момент я чуть ослабил силу удара. Впрочем, и этого хватило, чтобы соперник согнулся пополам. Со стороны наш обмен ударами выглядел не так красиво, как в голливудских или китайских фильмах, он занял какие-то мгновения, но эффективность в большинстве случаев идёт совсем не рука об руку с эффектностью.

— Шадыханов, ты как, можешь продолжать бой? — участливо поинтересовался тренер.

Тот кое-как разогнулся, его скуластое лицо перекосила гримаса боли.

— Не знаю пока…

— Через пару минут всё будет нормально. Я сдержал удар, иначе его кишечник просто бы лопнул, пришлось бы вызывать «скорую», и то не факт, что удалось бы спасти.

Теперь на меня смотрели уже совсем по-другому. Тренер самбистов смерил меня настороженно-испытующим взглядом и кивнул ещё одному подопечному, «слонёнку» под два метра ростом:

— Лукьянов, ну-ка давай теперь ты. Работаем в полный контакт.

— Убью же, — пробасил тот.

— Давай-давай, работай.

Мой новый соперник покачал головой с таким видом, будто бы говорил: если что, я предупреждал. Скинул обувь, натянул «шингарки», встал в стойку. На этот раз я предпочёл «отзеркалить». А в следующее мгновение эта махина, в которой сала не набралось бы и на 3-литровую банку, с утробным рычанием кинулась на меня. Расчёт был на то, чтобы смять меня градом мощнейших ударов, но вряд ли соперник ожидал, что я упаду на спину и пну его ногой в пах. Опять же не со всей дури, не хотелось мне лишать совсем ещё не старого человека будущих наследников.

Когда Лукьянов с рёвом разрешающейся от бремени бегемотихи рухнул на колени, я уже был на ногах. Обозначил удар ребром ладони гортань, переместился за спину, обхватил голову руками и сделал вид, что кручу её по часовой стрелке, ломая шейные позвонки. После этого отошёл к краю ковра и стал ждать, когда мой соперник придёт в себя.

Вокруг него уже хлопотали оба тренера. Впрочем, как и предыдущему бойцу, Лукьянову хватило пары минут, чтобы продышаться и, раскорячившись, добрести до лавочки у стены. Теперь там сидели двое, пострадавших от моих действий.

— Могу предложить вариант один против двоих или троих, — как ни в чём ни бывало заявил я. — Либо я безоружный против вооружённого ножом, либо ножевой бой. У вас есть муляжи холодного оружия?

— Ты вот что… муляжи, — передразнил меня Игорь Геннадьевич. — Ты у кого занимался?

— Не помню.

— В смысле?

На краткий пересказ моей истории ушло чуть больше минуты. Собравшиеся (тренировка к тому времени сама собой прекратилась) озадаченно чесали затылки, не зная, верить услышанному или их просто разыгрывают.

— Что, реально парикмахер? — переспросил один из спортсменов, молодой и вихрастый.

— Реально, — усмехнулся я. — Приводите своих жён, пострижём, укладочку сделаем, «химию», всё будет в лучшем виде.

К этому моменту оклемавшиеся Шадыханов и Лукьянов тоже стояли в толпе, вслушиваясь в мой рассказ.

— А ну-ка давай посмотрим, как ты и впрямь против ножа стоишь, — решительно заявил Игорь Геннадьевич. — Работаем в полную силу.

Нож был из твёрдой резины, если таким заехать в тело со всей дури, можно и дырку проделать, а синяк схлопотать — как два пальца об асфальт. Один из принципов крав-мага гласит, что если человек стоит напротив вас с оружием, нельзя допускать, чтобы он замахнулся — сразу нужно бежать, если есть такая возможность. Если нет — атаковать и бежать. При блокировании руки с ножом важно держать тело как можно дальше от ножа. Но когда противник уже наносит удары ножом, нельзя ограничиваться защитой блоками — вас рано или поздно зарежут. Обязательна контратака и разрыв дистанции. В данном случае побег, конечно же, исключался.

Игорь Геннадьевич сначала держал нож в правой руке норманнским хватом, изобразил пару ложных выпадов, однако в настоящую атаку пошёл, резко сменив хват на греческий, или армейский, то есть намереваясь ткнуть меня в живот классическим ударом снизу вверх. Сработал вбитый в подкорку уроками Палыча рефлекс, видно, хорошо вбитый, если сработал спустя несколько месяцев. Левой рукой жёстко блокирую предплечье руки с ножом, одновременно с этим правой ногой бью в левое колено, а следом левой — в область между ухом и затылком непроизвольно пригнувшегося противника.

Тренер пришёл в себя полминуты спустя, когда его напарник-боксёр уже вслух размышлял, не вызвать ли «скорую». Приняв сидячее положение, пострадавший потряс головой, посмотрел на меня мутным взглядом.

— Сами же говорили, что работаем в полную силу, — виновато развёл я руками.

— Всё нормально, хотя так меня давно не били, но сотрясения, надеюсь, нет.

Игорь Геннадьевич принял вертикальное положение, задумчиво потирая голову в месте удара.

— Слышь-ка, Алексей, пойдём ещё в тренерской поговорим… Так, народ, тренировка закончена, послезавтра без опозданий.

— Мои тоже свободны, — кинув взгляд на циферблат висевших на стене часов, добавил наставник боксёров.

В небольшой комнатушке мы поместились втроём. Тренера боксёров звали Константин Викторович Леушин, а Игорь Геннадьевич представился Корольковым. Обстановка скромная: стол, небольшой диванчик пара табуреток, на столе электрический самовар, на стенах и в шкафу — кубки, вымпелы, грамоты.

— Чаю будешь? — спросил он, заглядывая в недра самовара.

— А можно, — согласился я слегка неожиданно для себя.

— Тогда держи самовар и набери воды в туалете из крана. Только полный не наливай.

Пока самовар закипал, на столе появились гранёные стаканы в подстаканниках, прямо как в поездах, сахарница с кусочками рафинада, вазочка с сушками и сухарями.

— У нас здесь скромно, перекусить между делом, — как бы оправдываясь, сказал тренер самбистов. — Ты вот пока переодевался, я у тебя интересную татуировку на спине заметил. Тоже не знаешь откуда?

— Не-а, — простодушно мотнул я головой. — Самому хотелось бы знать, когда, где и кто мне её сделал.

Кипяток струился из краника по чашкам, за отсутствием чайных пакетиков, которые в СССР если и есть, то большая редкость, заварку из какого-то неопознанного пакета в виде такой же неопознанной травы кинули просто в чашки, туда же отправились кусочки рафинада. Я кинул два, и сидел, помешивая, в ожидании, пока вода немного остынет и наберётся чайной крепости, а травинки осядут вниз. Пахло на удивление приятно, как пояснил Константин Викторович, здесь солянка из трав с его дачи плюс полевые сборы из иван-чая, девясила и ещё чего-то, он уже и сам не помнил.

— В общем, Алексей, — отхлёбывая кипяток, начал Игорь Геннадьевич, — я смотрю, подготовка у тебя на первый взгляд не хуже, чем у бойца спецподразделений. Да и на второй, подозреваю, тоже, вон как отработал против ножа, до сих пор голова гудит. А откуда всего этого нахватался — ты не помнишь. Если бы ты был спецназовцем — тебя в процессе идентификации личности обязательно вычислили бы. Тем более такая приметная татуировка, не уверен, что она ещё у кого-то есть в Союзе. На шпиона тоже не смахиваешь, версия с потерей памяти слишком уж наивна для агента западных спецслужб. Да и не лез бы шпион в спортзал, где занимаются кадры МВД и… В общем, серьёзные ребята.

Он задумчиво говорил словно бы куда-то в воздух, не глядя на меня. Тем не менее, я был уверен, что все его рассуждения предназначены именно для моих ушей. А потому внимательно слушал, не забывая помешивать ложечкой чай, чтобы быстрее остыл.

— Вот я и думаю, странный ты человек, Алексей… Как твоя фамилия, говоришь? Бестужев? Странный ты человек, Алексей Бестужев. Человек-загадка просто. И то, что драться умеешь, тоже не знал, только в зале вспомнил? Может, со временем ещё что-то вспомнится?

— Может, и вспомнится, — не отрицаю я и делаю осторожный глоток. — А можно мне у вас позаниматься? Хочется себя в форме поддерживать, а ваш спортзал как раз недалеко от общежития. К тому же могу ваших ребят кое-чему научить, так сказать, в виде общественной нагрузки.

— Хм, научить… Да и спортзал вообще-то ведомственный. Как думаешь, Викторыч, стоит нам под этим подписываться?

— А чем мы рискуем? Государственных секретов у нас тут не водится, ну разве что… хм, парни из конторы могут что-то против иметь…

— Ладно, я поговорю с Богдановым, он вроде бы в нормальных отношениях с Самохваловым^[8], пусть заодно Алексея по своим каналам пробьют. Мало ли, что он нам тут наговорил, — покосился в мою сторону Игорь Геннадьевич. — Ты вот что, Алексей, заходи после Нового года, числа 3-го, к тому времени, надеюсь, уже всё прояснится. Захвати на всякий какое-нибудь трико и возьми предварительно справочку у врача, без справки допуск невозможен. Ну что, по рукам?

— По рукам!

Чемпионат Москвы по парикмахерскому искусству проходил в Цирке на Цветном бульваре, будущей вотчине Юрия Никулина. В прежней жизни мне не довелось видеть Юрия Владимировича вживую, в этот же раз с какой-то темноволосой женщиной, скорее всего супругой, он был замечен мною в числе зрителей, собравшихся поболеть или просто поглядеть на работу лучших мастеров столицы. Герой гайдаевских фильмов вместе со спутницей сидели в директорской ложе, там же постепенно занимали места ещё несколько незнакомых мне мужчин и женщин.

Долорес Кондрашова встретилась мне в сопровождении какого-то моложавого мужчины.

— Алексей Бестужев, — воскликнула она, увидев меня. — Видела ваше имя в списках, очень рада, что Вязовская прислушалась к моему совету. Надеюсь, вы оправдаете моё доверие, не посрамите честь «Чародейки». А это, знакомьтесь, директор цирка Леонид Викторович Асанов. Он сегодня тут хозяин, будет всегда поблизости, с какими-то вопросами можете смело к нему обращаться. Да, Леонид Викторович?

— Совершенно верно, Долорес Гургеновна, — с улыбкой подтвердил тот.

Лену я встретил на служебном входе за час до старта турнира. Поздравил с днём рождения, вручив купленый с раннего утра на рынке букет из семи роз, за что был награждён нежным поцелуем. Повёл её раздеваться на второй этаж, где все вешалки уже были завешаны преимущественно пальто, а в редких случаях шубками и дублёнками участников и их моделей. Рядовые же зрители раздевались, как и всегда на представлениях, в работавшем по такому случаю гардеробе.

Три десятка конкурсантов являлись победителями районных конкурсов, и только наша «Чародейка» самостоятельно выставила троих участников: меня, худенькую, похожую на подростка Олесю Боровец и нашего передовика, председателя профкома Ольгу Барышникову. Мужчин-мастеров было всего двое: я и некто Валентин из парикмахерской «Стиль» в Краснопресненском районе, со стороны чем-то напоминавший Серёгу Зверева.

Признаться, накануне соревнований у меня мелькала мысль сделать из Лены гейшу в цветастом кимоно, с соответствующей причёской и макияжем. Когда-то подобное я практиковал, с одной актрисой для фотосессии в глянцевом мужском журнале. Но по здравому размышлению я от этой идеи отказался. Гейша в понимании советских граждан — обычная японская проститутка, хотя на самом деле это целая субкультура, пусть и граничащая с занятием проституцией. Судьи-то ладно, а вот как сама Лена отнеслась бы к подобному подарку на день рождения? Вряд ли оценила бы по достоинству.

Поэтому я остановил свой выбор на другой оригинальной причёске — «Осенний сад». Почему осенний? Потому что на голове должны быть хризантемы из волос. Делал я однажды нечто подобное любовнице одного состоятельного господина на её 25-летие, на ходу сочиняя образ, клиентка была в восторге, несмотря на стоимость работы, тем более что её все равно содержал «папик».

За кулисами была сооружено несколько моек, чтобы мастера могли помыть моделям головы. С этого мы и начали, и после сушки в установленном также за кулисами сушуаре (их тут стояло полтора десятка) шелковистые пряди приятно лежали в ладони, просачиваясь между пальцев. В общем, к старту соревнований мы находились в полной боевой готовности.

Для простых зрителей продавались билеты, группы поддержки в ограниченном числе пускались бесплатно, им был отведён целый сектор. Небольшой командой «Чародейки» руководила Антонина Васильевна. Поскольку её сотрудники принимали участие в конкурсе, в члены жюри вход Вязовской был заказан, но она не особо и переживала по этому поводу. Несмотря на громкое название «группа поддержки», шуметь на трибунах запрещалось, дабы не отвлекать мастеров от работы.

В зале кроме растяжки «Решение 24 съезда КПСС — в жизнь!» никакой рекламы. В будущем на таких мероприятиях от рекламных баннеров не протолкнуться, каждый конкурс превращался в шоу, сейчас же, на исходе 1973-го, ничего такого и в помине нет. Перед стартом конкурса с приветственной речью выступил секретарь горкома КПСС, курирующий службу быта, следом микрофон вручили древнему живчику, который с блеском в глазах вспоминал, как стриг чуть ли не самого Ленина, а затем возглавлявшая жюри Кондрашова озвучила условия проведения конкурса и пожелала всем удачи.

На всё про всё каждому давалось три часа. Члены жюри время от времени бродили между столиков, изредка что-то спрашивая у конкурсантов. Не миновала сия участь и меня.

— Ваша работа заявлена как «Осенний сад»? — поинтересовалась одна из членов жюри, придирчиво следя за тем, что я вытворяю на голове стоически переносившей третий час высиживания в кресле Лены. — Любопытно, любопытно.

Тут же бегали и вооружённые фотокамерами корреспонденты каких-то изданий, пугая народ своими фотовспышками. Один из них, представившийся корреспондентом «Огонька», пробегая мимо меня, спросил, как меня зовут и как называется причёска, записал карандашом в блокнотик и умчался восвояси.

Я управился буквально за пять минут до того, как, словно мы были боксёрами, прозвучал гонг. Всё-таки современные методы окрашивания намного более трудоёмки, и занимают больше времени, а мне как-никак предстояло окрасить «лепестки» волос в розово-белые тона с обещанием Лене после конкурса перекрасить её в однотонный цвет.

— Товарищи, заканчиваем! — объявляет в микрофон Долорес Гургеновна.

Не то чтобы я волновался, пока члены жюри подсчитывали баллы, но, как и в любом состязании, некий азарт, переходящий в лёгкий мандраж, всё же присутствовал. Не хотелось подвести свою парикмахерскую, Антонину, оказавшую мне доверие, да и моё самолюбие никуда не испарилось. Хотя надежды на успех были, учитывая комментарии находившихся поблизости соперников и реакцию спустившейся на манеж Вязовской. Она незаметно показывает мне большой палец, а Лена, оценив в отражении зеркала последний штрих, просто светится от восторга.

— Итак, объявляем имена призёров и победителя, — произносит Кондрашова.

В этот момент сердце моё забухало, а по спине, хотя в зале было не очень-то и тепло, потекла струйка холодного пота.

— Итак, третье место заняла работа под названием «Элегия», её автор — мастер парикмахерской «Чародейка» Ольга Барышникова.

Аплодисменты, цветы, грамота… Лучше бы деньги давали, мелькает прагматичная мысль.

— Второе место заняла работа под названием «Фантазия» мастера Любови Плаксиной из парикмахерской «Красный мак».

Аплодисменты, цветы, грамота. Мой лоб покрывается холодной испариной, блин, уж лучше бы лауреатом стать, чем вообще без награды остаться. Такого провала я не переживу.

— И наконец, — после театральной паузы объявляет Кондрашова, — первое место на чемпионате Москвы и хрустальный кубок присуждаются ещё одному мастеру парикмахерской «Чародейка» Алексею Бестужеву. Его работа называется «Осенний сад».

Ослепительные вспышка фотокамер, овации, крики девчонок из группы поддержки, а у меня с души словно… нет, не камень, гора свалилась. Хотя она вроде бы с плеч сваливается? Да по фиг, главное, что победа за мной.

Кубок я передаю Антонине, она бережно принимает полуметровую хрустальную вазу. Нас обступили журналисты, задают вопросы мне, Вязовской, пара вопросов перепадает и моей модели. Сияющую счастьем Лену фотографируют в разных ракурсах, корреспондент «Службы быта» обещает, что в журнале фото выйдут в цвете, так как выставлять такую красоту в чёрно-белом варианте — преступление.

В этот момент директор цирка вежливо отодвигает корреспондента в сторону, подводя нам крепкого мужчину примерно моих лет и женщину, на вид постарше своего спутника.

— Чурбанов, Юрий Михайлович, — протягивает руку мужчина.

У него крепкое рукопожатие и открытое, улыбчивое лицо. Его спутница также улыбается, и представляется Галиной Леонидовной. То, что это дочь генерального секретаря, я уже начал догадываться, услышав имя и фамилию будущего заместителя министра внутренних дел СССР.

— Очень приятно!

Я галантно целую руку, безымянный палец которой украшает золотое кольцо с крупным бриллиантом. Похоже, с трудом скрывшей довольную улыбку Брежневой-Чурбановой (интересно, она после замужества сменила фамилию или предпочла фамилию всемогущего отца?) это нравится. Всё ж таки нечасто советским женщинам, даже дочерям генсеков, целуют руки. При своей простоватой внешности в дорогом платье и бриллиантах Галина Леонидовна выглядит немного аляповато, будь моя воля, я бы приодел её более гармонично.

— Долорес меня пригласила, и не зря, работы просто чудесные. Мы с Юрой не смогли к началу подъехать, но самое главное, к счастью, не пропустили, — говорит она, теперь уже улыбаясь более открыто. — Очень хорошая работа, достойная первого места, да, Юра?

Тот согласно кивает, делая вид, будто разбирается в женских причёсках.

— Можно я чемпиона украду на минутку? — словно бы ко всем сразу и ни к кому конкретно обращается Галина Леонидовна, берёт меня под руку, отводит чуть в сторону. — Алексей, вы в своей «Чародейке» работаете в понедельник, 31-го декабря?

— Да, Галина Леонидовна.

— А заканчиваете во сколько?

Мне захотелось спросить «А вы с какой целью интересуетесь?», но вместо этого я вежливо ответил:

— Я во вторую смену. Но день сокращённый, предпраздничный, и мы в 5 вечера расходимся.

— Ясно… Видите ли, этот Новый год мы с мужем собираемся встретить в компании, скажем так, близких людей за городом. У меня к вам просьба… Не могли бы вы мне в понедельник, как совободитесь, сделать какую-нибудь необычную причёску, чтобы все просто попадали?

— Отчего же, легко, Галина Леонидовна, — самонадеянно заявляю я. — Вы к нам в «Чародейку» приедете?

— М-м-м, боюсь, моё появление в вашей парикмахерской вызовет слишком большой ажиотаж. Давайте лучше я пришлю за вами машину к концу рабочего дня. Обещаю, я вас не обижу, — добавляет она.

— Хорошо, в таком случае к 17.00 жду транспорт. Красить волосы не будем? Тогда возьму просто набор инструментов и косметики.

Галина Леонидовна говорит, что косметики у неё навалом своей, причём французской, и я соглашаюсь, что действительно, французская будет, пожалуй, предпочтительнее. Она возвращается к мужу и они уходят, меня тут же обступают коллеги, всем интересно, о чём со мной говорила Брежнева (решил называть её всё же про себя девичьей фамилией), но я отбрёхиваюсь, что это государственная тайна. А Лена заявляет, что сегодня она хочет весь день щеголять с этой причёской, и я обещаю приехать к ней завтра домой и там её перекрасить в однотонный цвет, промелировать или отколорировать, в общем, как её душеньке будет угодно.

Отмечать свой день рождения она будет скромно у родителей, туда же придут немногочисленные гости, но я заранее предупредил свою возлюбленную, что мне пока рано знакомиться с её предками, поэтому предлагаю присоединиться к нашей небольшой компании и отметить нашу победу и заодно её день рождения в кафе напротив цирка. Полученная вместе с авансом премия за рационализаторство позволяла устроить коллегам небольшой сабантуй, и теперь я считал себя вполне самодостаточным человеком. Ещё бы квартирку свою… В очередь на получение 1-комнатной наш профсоюзный лидер пообещала поставить меня после новогодних праздников. Правда, в этой очереди можно было простоять полжизни, но лучше жить с надеждой, чем вообще без неё.

В кафе мы завалились уже без Антонины, за ней в цирк заехал муж на своей «Волге» 21-й модели, и они с Кубком уехали в «Чародейку». Девчонки всё-таки достают меня с вопросом про Брежневу, приходится колоться, но беру со всех слово, что дальше стен этого кафе информация не уйдёт. Коллеги и Лена, с которой все как-то быстро сдружились, чему, видно, способствовало и шампанское, клянутся молчать как партизаны.

В дамской компании засиживаюсь до пяти вечера, после чего я расплачиваюсь за всех, мы с Леной садимся в свободное такси, дежурившее у входа в кафе, и едем к дому её родителей. Там я помогаю ей выбраться из машины, мы целуемся под удивлёнными и порой неодобрительными взглядами прохожих, я сажусь обратно в машину и еду в опостылевшую общагу. Вспоминаю, что забыл грамоту в кафе, хочется верить, что девчонки её заберут с собой, иначе перед Вязовской будет неудобно. Может, повесит в рамочке на стену кабинета или вообще нашего зала, чтобы, так сказать, видели, на кого ориентироваться.

Глава 8

31 декабря в 17.05 я вышел из «Чародейки». В правой руке новоиспечённый чемпион Москвы по парикмахерскому искусству держал дипломат с набором парикмахерских инструментов, лаков и прочей мелочи, включая кое-как втиснутый туда ручной фен. Фен был приобретён на свои деньги, впрочем, после аванса — премии я уже мог позволить себе немного шиковать. К тому же это не баловства ради, вещь была приобретена для работы, в частности, для таких вот случаев с выездами и надомной работой. В предновогоднюю неделю я уже обзавёлся парочкой таких клиенток, которые, в свою очередь, обещали меня отрекомендовать своим знакомым, так что перспективы вырисовывались вполне себе радужные. Тем более что брал я по номиналу, разве что не сдавал деньги в кассу, а клал себе в карман.

Из-за руля припаркованной напротив входа чёрной «Волги» выбрался мужчина средних лет в пальто с каракулевым воротником и пыжиковой шапкой на короткостриженой голове.

— Алексей Бестужев? Добрый день, садитесь, где вам удобно.

— Далеко едем? — забираясь на заднее, «директорское» сиденье, на всякий случай поинтересовался я.

— Не очень, — лаконично ответил водитель.

Конечной точкой нашего маршрута оказался дом на Большой Бронной, по виду относительно недавней постройки. В сопровождении водителя, служившего, как я подозревал, в серьёзном ведомстве, я был «отконвоирован» в квартиру № 45. Дверь нам открыл одетый в синий с белыми лампасами спортивный костюм Чурбанов.

— Вот, Бестужева привёз, Юрий Михайлович, — доложился водитель. — Я если что внизу, в машине буду.

— Заходите, — Чурбанов посторонился, пропуская меня в просторный коридор, стены которого были оббиты вагонкой. — Алексей, если я правильно запомнил? Вон тапочки, давайте пальто, я повешу… Галина, встречай своего гостя!

— Иду, иду, — донеслось откуда-то из глубин квартиры.

На приветливо улыбавшейся Галине Леонидовне был домашний халат, а тёмные волосы оказались собраны в непритязательный хвостик.

— Здравствуйте, Алексей!

— Добрый день, Галина Леонидовна!

Она протянула руку, и я снова прикоснулся губами к тыльной стороне ладошки. Если уж в первый раз проявил подобную галантность, то придётся придерживаться выбранной тактики и в дальнейшем.

— Алексей, пойдёмте сначала попьём чайку, мы с Юрой как раз сели чаёвничать. Вы ведь не очень торопитесь?

Пришлось шлёпать на просторную кухню, где всё так же было оббито вагонкой, включая потолок и пол Внушительно смотрелся буфет из морёного дуба и выполненные в тон ему массивный стол с дубовой столешницей и стулья с резными спинками.

— Красиво у вас тут, — не сдержал я восхищённого выдоха.

— Не перевелись ещё на Руси мастера, — усмехнулся Чурбанов. — Правда, некоторые из них пошли по кривой дорожке, вот этот гарнитур, например, изготовлен умельцами в соликамской колонии.

И не боится же такое рассказывать малознакомому человеку. А вдруг я начну трепаться, что ему зеки мебель делают, причём наверняка бесплатно? Однако Юрий Михайлович, словно прочитав мои мысли, добавляет вроде как с усмешкой:

— Только это между нами.

Мне налили в кружку в горошек ароматного чаю и пододвинули вазочку с печенюшками-конфетами и розетку с абрикосовым вареньем. Не сказать, что я большой любитель посидеть за кружечкой чая, но угощение пришлось мне по вкусу и, заметив это, хозяйка налила мне ещё. По ходу чаепития Галина Леонидовна поинтересовалась, где и с кем, если не секрет, я собираюсь встречать праздник. На что я честно ответил, что наступление нового, 1974 года, встречаю в общежитии, у нас там в фойе нашего этажа соберётся дружная компания, и каждый выставит на стол либо спиртное, либо что-то из закуски.

— Так вы не женаты?

Вопрос был задан с непонятной интонацией, в которой смешались как бы и сожаление, и одобрение.

— По моим нынешним документам нет, хотя, не исключено, где-то у меня имеются и жена, и даже дети.

— Как же это?

Я про себя вздохнул, приготовившись заново пересказывать свою историю. Если Чурбанов отреагировал более-менее спокойно, коротким кряхтением, то Галина Леонидовна всплеснула руками:

— Господи, это же надо! Бедный мальчик!

Хм, ничего себе мальчик, моложе хозяйки лет на десять ну или чуть больше, где-то в глубинах памяти засела информация, что в это время дочери генсека чуть за сорок… Впрочем, я добавил в свою биографию оптимизма, добавив, что недавно познакомился с девушкой, и между нами наметилось что-то серьёзное. Тут же по требованию Брежневой пришлось рассказывать и о Лене, хотя я постарался немного завуалировать интимную часть наших взаимоотношений.

— А почему же тогда Новый год встречаете не с ней, а в общежитии?

— Мы знакомы меньше месяца, а у них Новый год — семейный праздник. К тому же у Лены дочка, ей будет обидно встречать Новый год без мамы. Но мы договорились с Леной встретиться 1 января и посидеть где-нибудь, выпить шампанского.

— Наверняка и о подарке позаботились? Что подарите, Алексей, своей даме?

— К своему стыду должен сказать, что закрутился и затянул решение этого вопроса до последнего момента. ГУМ во сколько закрывается сегодня? Может, ещё успею заглянуть…

— По-моему, сегодня он работает до семи вечера… Или всё же до девяти… Знаете что, не берите в голову, я вас выручу.

Она вскочила, выбежала из кухни и вскоре вернулась с небольшой коробочкой в руках.

— Вот, Алексей, держите, для вашей девушки. Скажете, что это ей подарок от вас. Скромненько и со вкусом.

Ого, это же «Climat» от «Lancome», мечта советской женщины! Такие же духи Ипполит в «Иронии судьбы» дарил Наде, это я точно помнил. Ничего себе скромненько… Хотя для дочери генсека, не считающей бриллиантов, пожалуй что да-такие духи далеко не самая дорогая вещь, которую она может себе позволить.

— Спасибо, Галина Леонидовна, даже не знаю, как…

— Ой, бросьте, Алексей, они всё равно без дела стоят, даже нераспечатанные. Я больше предпочитаю рижский «Тайфун», мужские ароматы иду брюнеткам, а мне всё французские дарят. Вот и раздаю друзьям-знакомым… Ладно, засиделись мы, а нас ждут уже к девяти. Идёмте в залу, я там уже всё приготовила.

— А я пока в кабинете посижу.

С этими словами предупредительный Чурбанов скрылся за дверью одной из комнат. Просторная квартира была обставлена современной (по нынешним временам) мебелью, а в углу огромной залы рядом с работающим цветным телевизором «Grundig», на экране которого рассказывалось о предновогодних успехах советских трудящихся, стояла полутораметровая, увешанная игрушками и мишурой ёлка с красной, пластмассовой звездой на макушке. На журнальном столике раскрытая «Правда» за субботу, 29 декабря. На первой полосе красуются портреты двух космонавтов, бодрый заголовок гласит: «Союз-13: полет завершён!»

Рабочее место представляло собой комод с большим зеркалом в раме, и стул с мягкой обивкой, на котором предстояло сидеть моей клиентке. Брежнева уже всё подготовила, в частности, реально крутой по нынешним временам набор французской косметики. Мелькнула мысль, что дочери генсека не помешало бы скинуть десяток килограммов и посетить пластического хирурга, дабы избавиться от брылей на лице, да и блефаропластика, пожалуй, не помешала бы, но я благоразумно промолчал. Жизнь научила меня держать дистанцию с клиентами, некоторые из которых за подобный совет могли лишить меня будущего, иногда в самом прямом смысле слова.

— Галина Леонидовна, есть какие-то пожелания или вы полностью вверяете себя в руки мастера? — скромно спросил я.

— Лёша, — по-простецки махнула она рукой, убавляя звук телевизора, — единственное моё пожелание — чтобы я сегодня стала звездой вечера. Мы встречаем Новый год в небольшой компании хороших знакомых, нас будут четыре пары, хочу выглядеть сногсшибательно.

— Тогда хотелось бы знать, что на вас сегодня будет надето и какие предполагаются аксессуары: сумочка, украшения и так далее. Исходя из этого, можно выбрать причёску и макияж, создав цельный образ.

Новый год Галина Леонидовна планировала встречать в пёстро-белом, воздушном платье в пол с оборками и тонким пояском. Дочь первого лица страны, похоже, питала слабость к Франции, так как и наряд был от Пьера Кардена. На ноги она собиралась надеть белые туфли на среднем каблуке. Из украшений, к моему удивлению, никаких бриллиантов, однако старинный набор из серебра с финифтью (тяжёлые серьги, крупный медальон на цепочке и кольцо), такое чувство, стоил как новомодные «Жигули».

— Всё же предложил бычто-нибудь более тёмных оттенков, — осторожно заметил я. — Тёмный цвет придаст вашей фигуре ещё больше стройности.

Брежнева захлопала плохо прокрашенными ресницами.

— А я думала, что на праздник лучше надеть пёстренькое и светлое.

— Не обязательно чёрное, можно подобрать что-то синего или зелёного оттенков, и вы будете выглядеть сногсшибательно.

Тут я малость загнул насчёт того, что эта полноватая женщина бальзаковского возраста может выглядеть сногсшибательно, однако собирался приложить максимум усилий, дабы приблизить её образ к идеальному. Так что следующие четверть часа мы потратили на изучение её приличного гардероба, и в итоге остановили выбор на тёмно-синем платье до колена с рукавом три четверти и ажурным воротником. К этому платью подошли чёрные туфли на среднем каблуке, праздничность которым придавали небольшие бантики выше носков.

Затем мы наконец-то перешли к голове. После недолгого обсуждения мы остановились на варианте с высокой причёской, чтобы за её счёт хоть как-то «удлинить» шею клиентки. Такую же я делал в 2012-м Анне Нетребко перед тем, как она собиралась на торжественный приём в Кремль. Там, правда, и лицо было посимпатичнее, и фигура привлекательнее, но сути дела это не меняло. Будем работать с тем, что имеется.

Первым делось я затащил подопечную в ванную комнату и заставил как следует вымыть голову. Захваченный с собой ручной фен пригодился как нельзя кстати, хотя, не исключено, у Брежневой в квартире завалялся и собственный. Не теряя времени, приступил к работе. То, что я планировал сделать, помимо усердия требовало тонны лака и тысячи заколок. Ну, может я и утрирую немного, однако попотеть пришлось часа полтора, плюс минут двадцать-тридцать ушло на макияж. Как и Антонине в день нашего знакомства, сделал антивозрастной, но с упором на глаза.

Пока работал, почти всё это время Брежнева болтала не переставая. Какое счастье, что ей никто не доверяет государственных секретов, иначе вот так бы и выболтала первому встречному парикмахеру.

Закончив работу, я не без удовлетворения оценил дело рук своих. Очень даже ничего, учитывая, какой мне достался материал. Сам же материал, глядя на своё отражение в большом зеркале, просто сиял:

— Лёша, вы гений! Сегодня все просто упадут… Юра, — обернулась она к входящему в залу уже одетому в отутюженный костюм мужу, — как я тебе?

Она игриво посмотрела на Чурбанова, тот в ответ улыбнулся:

— Да, теперь и я уверен, что ты не ошиблась с выбором мастера. Выглядишь просто потрясающе!

— Вот бы мне научиться так краситься, я бы каждый день выглядела такой симпатичной молодкой, — мечтательно вздохнула Брежнева.

— Так ничего сверхъестественного в этом нет, — вырвалось у меня. — Могу дать несколько уроков, и ваша мечта станет реальностью.

Мимолётный взгляд Юрия Михайловича тут же выдал, что он думает о таком предложении, и у меня по спине от этого взгляда пробежал отряд мурашек, а вот Галина Леонидовна идею частных занятий восприняла с восторгом.

— Юра, ты же хочешь, чтобы я у тебя всегда была красавицей? Ну скажи, хочешь?

— Конечно, Галина, но ты и так для меня самая красивая женщина на свете, — он её нежно приобнял, стараясь не повредить причёску и макияж. — Если хочешь, то возьми несколько уроков, я не против. Атеперь, наверное, молодого человека нужно отпустить, и нам уже пора собираться на праздник. Сколько мы вам должны?

Вопрос о стоимости моих услуг прозвучал как-то неожиданно, тем самым заставив меня слегка покраснеть.

— Галина Леонидовна, право, не стоит…

— Алексей, — вступила Брежнева. — Помните, я обещала, что не обижу вас? Вот, держите.

Она протягивала мне две сиреневых цвета купюры, а я не мог решиться их взять.

— Галина Леонидовна, вы и так уже французские духи мне подарили…

— Лёша, я же говорила, они у меня и так простояли бы ещё лет десять, пока бы не выдохлись. А в нашей стране каждый труд должен соответственно оплачиваться. Я считаю, что услуги чемпиона Москвы стоят не меньше 50 рублей. Или берите, или я на вас обижусь, и на уроки макияжа можете не рассчитывать.

— Ну хорошо… Только давайте тогда договоримся, что занятия по макияжу будут бесплатными. Вы и так уже, если честно, расплатились за несколько уроков вперёд, хотя, думаю, нам понадобятся два, максимум три занятия.

— Юра, ну вот что с этим молодым человеком делать… Ладно, уговорили, Алексей. Кстати, с наступающим вас!

— И вас тоже с наступающим! И кстати, я бы посоветовал вам, Юрий Михайлович, сменить рубашку и галстук.

— А что, не подходят?

— К тёмно-синему костюму — нет. Поверьте мне как… как профессионалу.

— Что ж, давайте посмотрим мой гардероб.

Покидая гостеприимную квартиру, я положил в карман пальто сложенный в несколько раз тетрадный лист с жирно написанным на нём номером домашнего телефона Брежневой. Галина Леонидовна вручила мне его на прощание, пояснив, чтобы в случае возникновения каких-то проблем я смело набирал её номер. Почему бы и нет, мало ли, в хозяйстве всё сгодится. Правда, смущало подозрение, что она на меня, скажем так, запала, поэтому придётся вести себя с ней очень осторожно, держать дистанцию.

Я спустился в метро и двадцать минут спустя вышел на станции «Новокузнецкая». Вскоре я заходил в подъезд дома, откуда началось моё путешествие в этот мир, достал блокнот, и вывел карандашом на листе: «Небольшая компенсация за позаимствованные у вас в середине сентября одежду и деньги. С Новым годом!» После чего вырвал лист и завернул в него вручённую Брежневой 25-рублёвую купюру. Немного подумав, со вздохом положил туда и вторую, затем опустил самодельный конверт в почтовый ящик. Пусть для несчастных Яхонтовых это станет новогодним подарком от пришельца из будущего.

* * *

В это же самое время Игорь Николаевич Кистенёв сидел на маленькой кухонке своей новой квартиры, глядел на стоявшую перед ним початую бутылку «Арарата» и задумчиво крутил в пальцах окончательно разрядившийся айфон. Три дня назад его бойцы прошли боевое крещение, и теперь у него имелась собственная небольшая армия. Во всяком случае, ему хотелось в это верить. Крещение, впрочем, по меркам криминальных 90-х выглядело несерьёзным. Парням только и требовалось, что проникнуть на танцы в Дом культуры имени Горбунова, затеять драку с превосходящими силами противника и покинуть место битвы, избежав задержания сотрудниками органами правопорядка.

Встреча была назначена в подвале дома Кистенёва в 11 вечера. К тому времени Игорь Николаевич успел как следует исследовать подвальные помещения. Вдоль стен проходили трубы отопления, пол был земляным, но хорошо утрамбованным, и забранные в металлические сетки лампочки, что удивительно, исправно горели. К тому же в подвале имелась маленькая комнатушка с отдельным выключателем, в ней хранились какие-то ящики, которые можно было использовать вместо стульев.

Ведущая с улицы в подвал неприметная, обитая железом дверь находилась под навесом, да ещё по пути к ней нужно было спуститься на несколько ступеней вниз. Дверь оказалась заперта не на навесной замок, а на ключ, который вставлялся в замочную скважину и хранился у управдома — дотошного пенсионера, ветерана войны и вдовца Петра Ильича Лушникова. На просьбу одолжить ключ в первый раз тот поинтересовался, зачем это новому жильцу нужно. Когда тот заявил, что хочет убедиться в исправности труб отопления и готов, если что, поспособствовать устранению проблем, Пётр Ильич сказал, мол, сам он регулярно, раз в неделю, спускается вниз и проверяет, всё ли в порядке, но если жилец хочет в этом убедиться, то согласен стать его проводником. Ключ от подвала постоянно находился на связке, на проволочном колечке, которое Лушников не выпускал из рук. Однако на следующий день Кистенёв вновь заявился к управдому.

— Пётр Ильич, там кошка в подвале орёт, видно, пролезла туда как-то, а выбраться не может. Одолжите ключ, я сам по-быстрому сбегаю туда-обратно.

Лушников в этот момент сидел с маленьким внуком, поэтому, скрепя сердце, всё же выдал ключ жильцу с просьбой управиться побыстрее и ничего в подвале не трогать. Хотя что там можно было потрогать кроме горячих труб… Десяти минут Игорю Николаевичу хватило, чтобы сделать пластилиновый слепок ключа с обеих сторон. На следующий день он заехал к Семёну Марковичу (от домашнего телефона тот принципиально отказывался), и выведал у него адресок человека, способного по слепку изготовить ключ. К вечеру Кистень уже держал в руках ключ от подвального помещения, в котором теперь намеревался периодически устраивать собрания своей небольшой армии. Свою квартирку он пока светить не хотел, а парням сказал, что сам живёт в нескольких кварталах от штаб-квартиры.

Те после драки в «Горбушке» заявились в возбуждённом состоянии, и не особо потрёпанные, хотя у Андрея под левым глазом сиял красочный фингал. Собрались они в той самой комнатушке с ящиками.

— Вижу, что драка удалась, — улыбаясь, констатировал Кистенёв. — Но, прежде чем мы с вами завтра отправимся к моему знакомому мерять импортные спортивные костюмы и кроссовки, вы должны сделать ещё кое-что.

С этими словами он достал лист бумаги с небольшим текстом, написанным шариковой ручкой и протянул её Макару, попросив прочитать вслух.

— Я, Бердычев Макар Викторович, — начал тот, — вступая в ряды отряда «Сокол», клянусь быть честным, храбрым и дисциплинированным, быть готовым отдать жизнь за товарища, исполнять любой приказ своего непосредственного начальника, и даже под страхом смерти никому не выдавать имена участников отряда. Если же я нарушу эту мою клятву, то пусть меня постигнет суровая кара.

— Согласен подписать? — глядя в глаза парню немигающим взглядом, спросил Игорь Николаевич. — Учти, обратного хода не будет.

— Согласен, — хрипло, но твёрдо сказал Макар.

— Хорошо, только вместо обычной подписи будет стоять роспись кровью.

Кистенёв достал из кармана булавку, ватку и пузырёк с 6 % перекисью водорода. Протерев ваткой иглу, он попросил Макара протянуть правую руку и ткнул булавкой в подушечку большого пальца.

— Прикладывай.

Спустя несколько секунд под документом красовался тёмно-красный отпечаток пальца. Та же процедура ждала и Андрея с Валентином, бумага была составлена для каждого из участников отряда, над названием которого Кистень размышлял недолго, памятуя, что неподалёку находится станция метро «Сокол». Те оставили свои отпечатки не раздумывая, после чего Кистень, положив бумаги в папочку с завязками, и с торжественным видом произнёс:

— Теперь, когда мы стали одной семьёй, я расскажу вам о целях нашего отряда. А она, если кратко, в следующем: я планирую создать собственное производство, и мне нужны помощники — свои люди, надёжные и проверенные, которые будут готовы в любой момент встать друг за друга…

— Как четыре мушкетёра? — спросил Валентин.

— Точно, как четыре мушкетёра, — кивнул Игорь Николаевич. — Но если в следующий раз перебьёшь — для начала заставлю жрать землю, благо её здесь завались, а на второй раз будешь исключён из членов «Сокола». Все всё поняли?

Ответом было нестройное: «Да».

— Отныне я для вас просто Николаич, теперь мы все на «ты». И запомните, отныне — ни капли спиртного. Алкоголь развязывает язык, тем более вы спортсмены, вам вообще не рекомендуется. Унюхаю — до свидания. А теперь расходимся до завтра. В 18 часов встречаемся у станции метро «Красные ворота», и идём к барыге за костюмами. За всё, как и обещал, плачу из своего кармана.

Вечером следующего дня каждый из парней получил по комплекту новенькой формы и кроссовки. Двоим достались «адидасовские» комплекты, а Макару с его габаритами подошла форма от другой немецкой компании — «Puma». Ради комплекта пришлось и кроссовки брать от этой фирмы. Кистенёв велел им сказать домашним, что костюмы выдали в «Трудовых резервах», в спортзале, в свою очередь, предстояло озвучить версию с новогодними подарками от сговорившихся родителей трёх семей, которые копили на эти костюмы полгода. Более реалистичная версия в голову Кистенёву попросту не пришла.

А сегодня ему предстояло решить вопрос с бандой Япончика. Было непросто, но он выяснил, что новогоднюю ночь Владимир Иваньков и его подельники будут встречать в «Арагви». Более удобного случая расправиться со всей бандой в ближайшее время могло и не представиться.

Бросив взгляд на часы, Кистенёв плеснул в стакан коньяка, выпил одним глотком и, не закусывая, стал одеваться. «Вальтер» со вставленной обоймой он сунул во внутренний карман пиджака, в боковой карман отправился выкидной нож.

Такси в этот новогодний вечер поймать было нереально, так что пришлось воспользоваться метрополитеном. В одном с ним вагоне ехала компания весёлых молодых людей, распевавших под гитару что-то лирическое из советской эстрады и по очереди отхлёбывавших из бутылки шампанского. На голове одной из девушек красовалась поднятая на затылок маска зайца из папье-маше. Это натолкнуло Игоря Николаевичу на кое-какую мысль, которую он постарался запомнить.

Выйдя на станции «Площадь Революции», без пяти минут девять Кистенёв стоял у двери ресторана «Арагви». Проигнорировав вывеску «Мест нет», Игорь Николаевич приложил к стеклу ладонь с прилепленной к ней десяткой, однако немолодой швейцар по ту сторону на это лишь отрицательно покачал головой. Со вздохом Кистенёв удвоил сумму, только после этого швейцар запустил посетителя. Следом 25-рублёвая купюра перекочевала в карман метрдотеля, который нашёл для одинокого посетителя столик в самом углу. Официант ждать себя не заставил, споро записал выбор блюд и несколько минут спустя перед посетителем красовались закуски и бутылка такого же коньяка, который он пил дома.

Все столики были заняты, кроме одного, в противоположном углу зала. Именно там и обосновалась около 11 вечера компания из трёх человек, в которой всё ещё цедивший понемногу коньяк Кистень без проблем узнал молодого Япончика. Те не шумели, видимо, не желая привлекать к себе внимания, либо просто были пока трезвыми. Впрочем, за возлияниями дело не стало, минут через тридцать компания уже была изрядно навеселе, а наступление 1974 года встретили громкими криками, впрочем, как и все присутствующие. Кроме Кистенёва, тот так и сидел в своём углу, пристально наблюдая за компанией Япончика.

Ресторан закрывался в 2 часа ночи, а в туалет первый из банды отошёл в начале первого.

«В крайнем случае придётся устраивать расстрел на улице», — подумал Игорь Николаевич, поглаживая под пиджаком рифлёную рукоятку «Вальтера».

Несколько патронов из первой обоймы он потратил на пристрелочные выстрелы, проверяя работоспособность оружия, и перед походом в ресторан вставил новую обойму в надежде, что если дойдёт до стрельбы, то обойдётся без осечки. Всё-таки немецкая техника, да и хранилось всё в хорошо смазанном виде.

В половине первого в туалет наконец-то отправился и Иваньков. Секунд десять спустя двинулся следом и уже уставший цедить коньяк Кистенёв, который к тому времени и сам уже был не прочь отлить. В туалете в этот момент у писсуаров стоял только Япончик, а в одной из пяти кабинок кто-то натужно пыхтел, выдавливая из себя переваренные деликатесы. Видны были только начищенные до блеска ботинки и часть спущенных брюк. Кистень решил, что время ещё есть, и тоже справил маленькую нужду, закончив как раз в тот момент, когда Иваньков включил кран над раковиной. Лезвие выкидного ножа пропороло одежду, кожу и мышцы, воткнувшись в правую почку в тот самый миг, когда авторитет протянул руки к вафельному полотенцу. Не вынимая ножа из раны, дабы не натекло, Игорь Николаевич подхватил обмякшую жертву подмышки и отволок в одну из свободных кабинок, где усадил на унитаз, с которого ещё тёплый покойник так и норовил сползти. Кое-как всё же удалось его пристроить.

«Спи спокойно, дорогой друг!», — мысленно перекрестил Кистенёв Япончика.

Он вытащил из мёртвого тела нож, протёр лезвие туалетной бумагой, убрал в карман, и в этот момент пыхтение в находящейся через одну кабинке переросло в утробное кряхтение. Похоже, несчастный, рискуя заработать геморрой, извергал из себя особенно большую и твёрдую массу.

По какому-то наитию Игорь Николаевич проверил карманы убитого, в одном обнаружилась приличная сумма крупными купюрами в размере около шестисот рублей, а в другом блокнотик. Взял и то, и другое, собираясь ознакомиться с содержимым блокнота попозже и ещё не зная, что это содержимое выведет его на куда бо́льшие деньги, что он конфисковал у трупа.

Закрыв дверку кабинки, он спокойно вымыл руки, вернулся в зал, подозвал официанта, расплатился за ужин, щедро отсыпав чаевых, и удалился восвояси. Скоро в ресторан нагрянет милиция, будут допрошены и посетители, и сотрудники «Арагви», кто-то вспомнит скромно сидевшего в углу немолодого и прилично выглядевшего гражданина, возможно, кто-то даже вспомнит, что он отправился в туалет следом за будущей жертвой. Не исключено, что его станут искать, распространив фоторобот.

Смущала, правда, мысль, что в это дело могут впрячься серьёзные авторитеты, всё-таки убийство молодого, но уже зарекомендовавшего себя вора — это своего рода вызов криминальному бомонду. В это время они имеют серьёзный вес, до передела сфер влияния, когда спортсмены изрядно потеснят воров старой формации, ещё лет двадцать ждать.

А с другой стороны, может, и стоит всё же самому двинуться навстречу криминальному сообществу. Естественно, не раскрывая себя как убийцу Япончика. Осторожно навести мосты, предложить отстёгивать в общак некоторый процент от своих операций. В конце концов, ещё в той жизни кто-то ему рассказывал, что в конце 70-х в Кисловодске прошла сходка воров и цеховиков, на которой последние пообещали отстёгивать в воровской общак 20 % с оборота своей «левой» продукции.

Ещё он помнил где-то вычитанное выражение одного гангстера, что преступление получает смысл только тогда, когда совершается не пистолетом, а мозгами. Кистень считал, что с мозгами у него всё в порядке, однако пока ситуация складывалась таким образом, что приходилось действовать именно пистолетом, вернее, пока кулаками и ножом, хотя в случае чего Игорь Николаевич и «Вальтер» пустил бы в ход не задумываясь. Лихие 90-е отучили его рефлексировать, в то время зачастую приходилось действовать на инстинктах, и это пару раз спасало ему жизнь в криминальных разборках.

Так и не придя к единому знаменателю, он на пойманном недалеко от ресторана частнике добрался до дома. Средних лет водитель «Жигулей» запросил четвертной, причём вперёд, Кистенёв без вопросов расплатился, и попросил остановить в квартале от своего дома. Так, на всякий случай, мало ли, вдруг следователи и до этого частника доберутся.

Приняв дома душ, он тут же улёгся спать, и проспал без сновидений едва ли не до обеда. Встав выспавшимся и с чистой головой — коньяк всё-таки раньше умели делать — Кистенёв десять раз подтянулся на вбитой неделю тому назад в дверной косяк перекладине, пятьдесят раз отжался и минут десять отрабатывал бой с тенью. После чего сварганил яичницу и за чашкой крепкого растворимого кофе занялся изучением записной книжки. Да так увлёкся, что не заметил, как кофе остыл, пришлось выливать и снова заливать порошок кипятком.

Содержимое неприметного с виду блокнотика — какие-то фамилии с адресами, часть из которых была перечёркнута — мало что могло сказать непосвящённому. Однако Кистень сразу понял, что нашёл золотую жилу. Те, что перечёркнуты, похоже, были уже отработаны бандой Япончика, остальные, видимо, ещё дожидались, когда к ним нагрянут разбойники с большой дороги. Среди фамилий нередко встречались характерные вроде Гефтман, Аксельрод, Лабенский, Лофман, Пересильд и Соркин. В памяти Кистенёва всплыла недавно услышанная где-то информация, что в последнее время евреям разрешили эмигрировать на историческую родину. Возможно, фамилии в блокноте и репатриация как-то связаны между собой.

На следующее утро он отправился по первому же не перечёркнутому адресу, по которому проживал некто Бухарин. Во дворе 6-этажного дома сталинской постройки лопатой разгребал снег пожилой дворник, явно подрабатывающий на пенсии.

— Здорово, отец! — приветствовал его Кистенёв.

— Ну здорово.

Тот хмуро глянул на незнакомца, отвлёкшего его от работы. Правда, когда тот предложил сигарету, да ещё не какую-нибудь «Приму» или «Астру», а самый настоящий «Мальборо», дворник немного оттаял.

— Вот хочу размен сделать в вашем районе, а у вас тут как раз люди объявление дали, хочу зайти, посмотреть, что у них за квартира. Телефон они указали, да только почему-то не могу второй день дозвониться, может, отключили за неуплату?

— Это с какой же квартиры?

— Из 18-й.

— В 18-й Петровы живут, только их сейчас, наверное, дома нет, все на работе. Они-то могут позволить себе за телефон заплатить.

— Эх, обидно, зря шёл, надо будет вечерком заглянуть… А что вообще тут за люди живут? Хочется знать будущих соседей, может, одна алкашня.

— Да ты что, тут алкашни отродясь не было! Тут даже профессора живут!

— Серьёзно? Это кто же тут профессор?

— Дык это, Пётр Леонидыч, который Бухарин, из 31-й.

В этот момент внутри Кистенёва что-то ёкнуло. Надо же.

— Солидный человек, каждый год по заграницам ездит, — продолжал дворник. — Дочка у них взрослая, замужем, живут отдельно, внук есть. А жена преподаёт в консерватории.

— Да-а, похоже соседи тут что надо. Ладно, отец, спасибо тебе. Вот, держи ещё одну, на следующий перекур, а я сегодня вечерком ещё, может быть, наведаюсь.

Каналом связи для экс-банкира с его небольшой армией был спортзал общества «Трудовые резервы», лишь только в случае какого-то ЧП парням разрешалось звонить на его домашний телефон. Встреча в спортзале произошла уже на следующей тренировке, в четверг, 3 января, после которой Игорь Николаевич с Макаром, Андреем и Валентином по традиции отправились в кафе неподалёку.

— Ну вот что, братцы кролики, — заявил он им, когда первый голод был утолён. — Для нашего предприятия нужен стартовый капитал. Знаете, что это такое? В общем, нужны деньги для закупки оборудования и сырья, плюс аренда помещения. Хочу открыть пошивочный цех, делать джинсы и дублёнки. Моих сбережений на это не хватит, поэтому придётся потрясти кое-кого, чтобы немного поделились. Так что завтра идём на дело. Пока не знаю, какой будет улов, но что-то в любом случае будет. Как, «соколята», готовы подписаться?

Парни переглянулись, они хоть и подозревали, что их совместная деятельность может быть сопряжена с криминалом, но не думали, что настолько.

— Эт чё, гоп-стоп что ли? — наклонившись вперёд, негромко спросил Андрей.

— Можно и так сказать. Люди накопили столько, что уже не знают, куда деньги и шмотки девать, а мы просто поможем им немного разгрузиться, освободить место в кошельках и шкафах. Пробежимся по нескольким адресам, наскребём по сусекам на своё производство — и дальше будем кататься как сыр в масле. Всю организационную часть я возьму на себя. Вашей задачей будет только обеспечивать охрану и силовое прикрытие, если в последнем возникнет необходимость.

— Бля, а нам в следующем году в армию, — протянул Макар, переглянувшись с огорчённо закивавшими подельниками.

— Что-нибудь придумаем, — подбодрил молодёжь Кистень. — Если дело будет на мази, то хватит и чтобы отмазать вас от службы. Или есть желание отдать долг Родине?

— Не, Николаич, на кой она нам, эта армия.

— Я тоже так думаю, пусть другие лямку два года тянут. А если на флот законопатят — вообще три. Ничему хорошему вас там всё равно не научат, только потеряете время… Кстати, как выступили на первенстве «Трудовых резервов»?

— Макар первое место взял среди учащихся и студентов, я и Валёк третьими стали, — снова вылез Андрей.

— Молодцы, но чтобы следующий раз все первыми были… Короче, на дело завтра идём вот в этом.

Он выложил из сумки на стол четыре новогодние маски на резиночках, что вызвало нестройный смех парней.

— Чего ржёте? Или хотите, чтобы барыги ваши рожи срисовали? Если срисуют — тогда придётся их валить, а я на «вышак» подписывать не хочу. Так что ты, Макар, будешь Медведем, ты, Андрюха — Лисой, а ты, Валька — Зайцем. А я, получается, буду волком.

— Волчара, — хмыкнул Андрюха, самый говорливый в их компании.

— Скажи спасибо, маску Поросёнка не купил, а то бы тебе торжественно вручил, — продолжал Кистенев под смешки Макара и Валентина. — В общем, поскольку в масках для жертв мы остаёмся инкогнито, нужно придумать прозвища, чтобы могли обращаться при посторонних друг к другу, не рискуя засветить свои настоящие имена. Раз я волк, то для вас я буду Клык. У тебя, Макар, погоняло будет Миша, ты, Андрей, станешь Лисом, ну а ты, Валёк — Косым.

— Почему Косым? — не понял тот.

— Потому что зайцы косые. Запоминайте, чтобы в ответственный момент не лажануться и не подвести всех под монастырь. А теперь слушайте, где и во сколько встречаемся завтра…

Профессор физико-математических наук Пётр Леонидович Бухарин вернулся домой в прекрасном настроении. Сегодня он выступил одним из оппонентов на защите кандидатской диссертации у Заварзина и разнёс того в пух и прах. Бухарин считал доцента Заварзина выскочкой, в 29 лет возомнившим себя Планком и Капицей в одном флаконе. Что ж, сегодня он получил сполна, был опущен с небес на землю, и всё благодаря его, Петру Бухарину, высокопрофессиональному оппонированию.

Витая в облаках, заведующий кафедрой теоретической физики МФТИ не обратил внимания на небольшую группу людей, которая следом за ним вошла в подъезд. Лишь нажимая кнопку звонка, он почувствовал что-то неладное и, обернувшись, увидел перед собой какой-то дивный паноптикум из звериных рож. Бухарин хотел было спросить, что это за глупый маскарад, как человек в маске Волка выбросил вперёд правую руку и затянутый в чёрную кожаную перчатку кулак въехал профессору точно в челюсть. Тут же подхватил падающее тело, нахлобучил профессору на голову шапку и поставил того перед дверью, за которой как раз кто-то прильнул к глазку.

— Петя, ты что, пьян? — послышался из-за двери удивлённый голос.

Щёлкнул замок, дверь открылась, и ничего не понимающая супруга учёного, преподаватель консерватории Людвига Францевна с ужасом увидела, как на неё летит тяжёлое тело мужа.

Пока женщина бальзаковского возраста выбиралась из-под бесчувственного супруга, коридор наполнился странными людьми в маскарадных масках. Один из них закрыл дверь, двое прошли внутрь, осматривая комнаты, а человек в маске волка присел на корточки и приставил к виску Людвиги Францевны воронёный ствол самого настоящего пистолета.

— Будешь вести себя хорошо — останешься жить. Начнёшь шуметь — ты и твой кавалер до утра не доживёте. Поняла?

Побелевшая от ужаса женщина, выпучив глаза, часто-часто закивала. В этот момент со стороны залы показался грабитель в маске Медведя.

— Клык, всё чисто, тут больше никого.

— Отлично! Давай-ка, Миша, свяжи этих двоих, чтобы глупостей не наделали, так они будут сговорчивее. Мужику вяжи спереди.

Профессор пришёл в себя минуту спустя, сидя в кресле со связанными впереди руками. В голове ещё слегка гудело, но в целом, увидев развернувшуюся перед ним картину и сидевшую в соседнем кресле жену так же со связанными спереди руками, он понял, что их семья стала жертвой грабителей. Тем не менее, попробовал было возмутиться, однако короткий удар под дых заставил его замолкнуть.

— Слушай сюда, старая перхоть, — негромко обратился к нему Волк. — Твоя супруга в консерватории что преподаёт? На кафедре фортепиано? Так вот, сейчас ты встанешь и выложишь вот на этот стол всю имеющуюся в доме наличность и драгоценности. Даю тебе на всё про всё десять минут. Не уложишься — буду у твоей жёнушки за каждую лишнюю минуту этим вот ножичком отрезать по пальцу. Как думаешь, сыграет она Бетховена без, скажем, указательного пальца правой руки? Или сразу без двух, а то и трёх? А вообще без пальцев, если ты вздумаешь нас кинуть, и что-то закроишь? Учти, мы за тобой проверим, и если хоть рубль или колечко где-то заваляются — пеняй на себя.

Профессор был понятливым, и потому уложился даже раньше назначенного срока. На журнальном столике перед грабителями высилась стопка денег, шкатулка с драгоценностями и даже зачем-то три сберкнижки, снять деньги с которых можно было лишь при предъявлении паспорта. Не удержавшись, Кистенёв пролистал их, и у него ан какое-то мгновение возникла мысль конфисковать ещё и паспорт профессора, дабы с ним завтра с утра пройтись по нескольким, чтобы не привлекать внимания, сберкассам, и обналичить счета в общей сложности за 12 тысяч 345 рублей. Впрочем, от этой идеи он тут же отказался: слишком сложно и рискованно, тем более он совсем не был поход на упитанного профессора с его чеховской бородкой и очками.

Но и без того улов оказался неплохой. Одной только наличности оказалось 7 тысяч 380 рублей, а если толкнуть ювелирку даже вполцены — можно было разбогатеть ещё на три-четыре тысячи.

— Интересно, у нас все профессора так хорошо живут? — поинтересовался Кистенёв. — Откуда дровишки? Давай, колись, дядя, иначе твоя хозяйка на рояле будет обрубками играть.

Несчастный Бухарин побледнел, но всё же нашёл в себе силы выдавить слегка осипшим голосом:

— Я… я помогаю абитуриентам поступать в высшие учебные заведения. Договариваюсь с членами приёмных комиссий.

Судя по почти не изменившемуся выражению лица Людвиги Францевны, она всё же была в курсе кое-каких делишек своего мужа.

— Вон оно чё… И сколько стоит поступить в МГУ?

Профессор снова замялся, пряча глаза и кусая губы.

— Сколько?!

— Пять тысяч рублей. Но я себе оставляю третью часть, остальное идёт людям, без чьей подписи поступление в вуз невозможно.

— И кто же у нас такие богатые студенты?

— В основном из кавказских республик. Некоторые предлагают расплатиться машинами, «Жигулями» или даже «Волгами», но их ещё нужно продать… Поэтому стараюсь сразу обговаривать с абитуриентами или их родственниками, чтобы платили наличными. Тем более вы должны понимать, — зачастил Бухарин, — что самая страда, если можно так выразиться, летом, когда идёт волна поступлений. Два-три месяца, а остальное время приходится жить на скромную профессорскую зарплату.

— Ладно прибедняться, Ломоносов. Твоя «маленькая» зарплата небось раза в два выше, чем у передовика производства. На, держи свои сберкнижки, и помни мою доброту.

Наличность и драгоценности были сметены в обычную сумку из кожзама. Перед уходом Игорь Николаевич перерезал телефонный провод, а хозяева квартиры с кляпами во рту были надёжно прикручены к креслам, так что час-другой у грабителей в запасе имелся.

— Первым делом надо будет обзавестись тачкой, — как бы размышляя вслух, сказал на улице Кистенёв подельникам. — Ладно, идём ловить такси или частника.

До ставшего их штаб-квартирой подвала добрались на такси за двадцать минут, как обычно, попросив остановить в квартале от конечного пункта путешествия. Отпирая оббитую железом дверь, бывший браток и банкир Игорь Кистенёв в очередной раз удовлетворённо отметил, что находящийся под навесом вход в подвал не просматривается из окон дома.

В комнатушке, сидя на ящиках, Кистень ещё раз пересчитал наличность и выделил по сто рублей каждому на карманные расходы.

— Сами понимаете, будем копить на настоящее дело, а девчонок в кино сводить и угостить мороженым в кафе вам хватит. Но лишний раз лавэ не светите, а то придётся потом родне или знакомым объяснять, откуда деньги. «Сухой закон» соблюдаете? Молодцы. А теперь расходимся по одному. И смотрите, чтобы никто не просёк, как вы выходите из подвала.

Глава 9

Модный стилист первой половины XXI века не может позволить себе роскошь в виде затяжных новогодних праздников, максимум один выходной в первый день Нового года. Основной вал клиентов шёл в предновогодние дни, особенно я зашивался 31 декабря, но и в начале наступившего года работы хватало. При социализме график работы парикмахерских совпадал с моим личным, и утром 2 января я стоял у своего рабочего места, сдерживая зевоту и не без удовольствия вспоминая, как накануне, после посиделок в кафе, мы с Леной сходили на фильм «Земля Санникова», а затем отправились к ней домой и полночи занимались тем, чем обычно занимаются взрослые люди, испытывающие друг к другу сильное влечение.

Понятно, что, кое-как продрав утром глаза, мы с Леной отправились каждый на свою работу невыспавшимися, тем более мне сегодня предстало пахать в первую смену. Меня уже дожидались, что интересно, две клиентки, несмотря на то, что на тот момент несколько мастеров, включая затаившую на меня обиду Татьяну были свободны. Надо же, месяц проработал, а уже появились поклонники. Вернее, поклонницы. Пока делал «химию» первой клиентке, в голову пришла мысль, как ещё можно расширить сферу применения своих талантов. Только как? Даже Зайцеву я нужен лишь в качестве парикмахера и визажиста.

Когда усаживал клиентку под сушуар, та заранее вооружилась от скуки заимствованным на столике журнале «Работница» с конькобежкой на обложке. Хм, а почему бы не попробовать предложить той же «Работнице» авторскую колонку от чемпиона Москвы по парикмахерскому искусству? Неплохая идея, подумал я, тут же начиная выстраивать в голове схему будущего. Для начала можно про причёски писать, потом добавить макияж, постепенно переходя к цельному образу, включая одежду. Таким образом, моя аудитория составит миллионы людей, даже десятки миллионов, учитывая тираж «Работницы». Опять же, гонорары авторам в таких серьёзных изданиях наверняка платят, и уж точно не копеечные.

Эта идея меня так захватила, что остаток смены я витал в облаках, строя грандиозные прожекты, в итоге едва не спалил шевелюру одной из клиенток, забыв засечь время в сушуаре. К счастью, женщина не успела ничего заметить, а вред волосам был причинён минимальный, так что пришлось клиентке уделить чуть больше времени, чем обычно.

В общем, меня обуял творческий зуд, даже коллеги заметили, что со мной что-то неладно. А я уже вовсю моделировал варианты будущих материалов. Не успев добраться до общаги, засел за писанину, считая, что идти в редакцию следует с уже готовыми текстами.

Свежий экземпляр «Работницы» лежал передо мной, что любопытно, внутри обнаружилась небольшая статейка о предновогоднем чемпионате Москвы по парикмахерскому искусству, а сопроводительное фото запечатлело меня, колдующего над причёской Лены. Причём фото было чёрно-белое, хотя в журнале мне встретилось немало и цветных фотографий. Надо же, додумались, с такого мероприятия бабахнуть сепию.

Прежде чем садиться за колонку, я изучил журнал от корки до корки и получил примерное представление, чем могу удивить. Причёскам и макияжу здесь совсем не уделялось внимания, зато имелись выкройки разных платьев, юбок, жакетов и брючных костюмов. В общем, есть над чем работать.

Правда, вечером следующего дня мне пришлось отвлечься от мыслей о собственной рубрике, направив свои стопы в спортзал «Динамо». Корольков и Леушин встретили меня крепкими рукопожатиями.

— Поздравляю, Алексей, твою кандидатуру наверху проверили и одобрили, теперь решай, у кого будешь заниматься — меня или Викторыча?

— А можно у обоих?

Тренеры переглянулись, и наставник боксёров сказал, что в общем-то лично он не против, но вроде бы ребята обычно выбирают одну специализацию.

— Может, тогда сообразим на троих? — непосредственно улыбнулся я.

— В смысле сообразим?

— В смысле, что я мог бы стать ещё одним тренером, вести занятия по рукопашному бою. На общественных началах, — добавил я, увидев в лицах наставников сомнения.

— Боюсь, вряд ли получится, для этого нужно иметь соответствующее образование, для начала хотя бы закончить факультет физического воспитания в каком-нибудь вузе, а ещё лучше — ГЦОЛИФК, как вон Геннадьич, или институт имени Лесгафта. Ежели кто-нибудь доложит куда надо, что парней гоняет тренер без профилирующего образования — нас отсюда пинком под зад. Так что боксом и борьбой занимайся, мы тебе поможем чем сможем (да, Геннадьич?) а вот в наставники лучше не надо.

Ну, на нет и суда нет, хорошо хоть заниматься разрешили. По большому счёту, я и впрямь что-то размахнулся, пока других тренируешь — на самого себя времени может не остаться. Правда, рановато я расслабился. После тренировки ко мне подошёл Корольков и попросил, когда все разойдутся, не в службу, а в дружбу провести с ним небольшое занятие, продемонстрировать несколько приёмов из моего арсенала. Мою майку-алкоголичку и трико со штрипками на тот момент можно было уже выжимать, но я не отказал: всё-таки Геннадьич, в свою очередь, меня сегодня погонял изрядно, и мог попросить об ответной услуге. Мы закончили около 9 вечера, и договорились, что я буду приходить в спортзал по средам и пятницам, мне и самому показалось, что двух тренировок в неделю для поддержания формы вполне достаточно. Тем более что на следующее утро отвыкшие от занятий мышцы ломило так, что я едва заставил себя подняться с постели. Хорошо хоть появившийся в пальцах вчера после тренировки тремор к утру сошёл на нет, а то даже не знаю, как бы я в руках держал расчёску и ножницы.

А неделю спустя у меня уже имелись на руках отпечатанные на машинке три варианта авторской колонки: два — по причёскам, и один — по макияжу. Перепечатывала для меня машинистка нашей бухгалтерии, которая, пробежавшись взглядом по первому тексту, с моего согласия заправила в пишущую машинку три листа и две копирки. Пусть читают копии на досуге, мне не жалко.

Чтобы заявиться в редакцию во всеоружии, к этим самым статьям требовались иллюстрации. Моделью для фото к первому материалу послужила моя соседка по общежитию, молоденькая и длинноволосая девушка с литовскими корнями Ядвига Томкуте, на голове которой я изобразил несколько вариантов причёсок с косами.

Сначала две косы заплёл не на все волосы, а лишь наполовину до затылка, а остальные волосы завил крупными локонами и оставил распущенными. Затем изобразил косу, собранную в пучок, украсив маленькими искусственными цветами. Третий вариант — заплёл в косу только челку, а остальные волосы красиво распустил по плечам Ядвиги. Отработал красивый колосок, вывернутое плетение и объемную косу с вытянутыми прядями. Выполненная с ровным или косым боковым пробором классическая французская коса на челке, которая плавно переходит в хвост, придавала женственности. Вариант с плетением в виде змейки вокруг всей головы, чтобы при этом основные пряди оставались распущенными, мне нравился больше всего. Фотоаппарат покупать как-то жаба душила, да и пока освоишь современную технику, все эти увеличители, проявители, закрепители… В общем, я заранее договорился со стареньким, но шустрым мастером из ближайшего фотоателье со смешной фамилией Тузиков. Тот согласился заскочить в общагу и устроить фотосессию, где моя модель позировала с разными вариантами укладки кос. За всё про всё я выложил двадцать пять целковых, которые отправились мастеру в карман, а я получил в своё распоряжение несколько отличного качества цветных и чёрно-белых фотографий.

Решив не повторяться, следующей моделью я выбрал Настю Кузнецову, предпочитавшую волосы длиной до плеч. Правда, пришлось ехать к ней домой, так как Антонина вряд ли бы одобрила такую самодеятельность на рабочем месте. С Настей мы изобразили несколько вариантов с описанием, как и в первой статье, что и как делать. Пучок, «булочка с корицей», низкий пучок с косами, «розочка» сбоку, «французский твист»… Одним словом, было где разгуляться, хотя ещё один четвертной вошедшему во вкус мастеру из фотоателье всё же пришлось заплатить.

А вот к статье по макияжу я приобщил Лену. Просто не мог её обойти своим вниманием, тем более что и она сама горела желанием стать моей моделью. Смелые эксперименты с визажем я решил оставить на будущее, советская женщина должна выглядеть скромно, но в то же время привлекательно.

После воскресной фотосессии, оставшись наедине, мы занялись сексуальными игрищами, благо что заранее предупреждённая о фотосессии Любовь Георгиевна забрала Наташку из садика к себе домой. А потом мы лежали рядом, и Лена, над которой всё ещё витал аромат подаренных Брежневой «Climat», с истомой в голосе говорила:

— Лёшка, даже не представляю, как я раньше без тебя жила. После развода моей единственной отрадой была дочка, а с твоим появлением я словно заново родилась, научилась снова радоваться жизни. Представляешь, иду по улице, еду в метро, за работой в мастерской — всё время вспоминаю тебя, твои глаза, твой небритый подбородок… Вспоминаю и улыбаюсь. Наверное, со стороны я выгляжу немного не от мира сего, а мне всё равно, я чувствую себя самым счастливым человеком на свете.

Она повернулась ко мне, положила руку на мою почти безволосую грудь (ну не от обезьяны я произошёл!), согнула ногу, и её колено оказалось на моём детородном органе, который тут же начал принимать боевое положение. Экий ты у меня, «ванька-встанька», неугомонный! Что ж, видимо, придётся ещё раз показать, кто в этой пещере хозяин.

Захваченный идеей авторской рубрики в мегапопулярном издании, я совершенно забыл, что обещал Брежневой уроки макияжа. Она сама напомнила о себе через пару дней после нашей с Леной завершившейся постельными подвигами фотосессии, позвонив на телефон Антонины, которая, в свою очередь, пригласила к трубке меня.

— Алексей, здравствуйте!

— Здравствуйте, Галина Леонидовна!

— Вы помните наш уговор насчёт уроков макияжа?

— Конечно помню, Галина Леонидовна.

— Алексей, ну-ка прекращайте меня называть по отчеству, я для своих друзей и знакомых просто Галина, а когда слышу Леонидовна — чувствую себя старухой.

Я буквально видел, как она капризно надула губки, и примирительно сказал в трубку:

— Хорошо, Галина, будем без отчества. Я так понимаю, вы созрели для нашего первого урока?

— Так и есть, завтра вы в какую смену работаете? Во вторую? Прекрасно, тогда приходите часикам к десяти ко мне домой, Юра будет на службе, и нам никто не помешает.

Как-то это двусмысленно прозвучало, но придумывать отмазки я не стал. Дал слово — держи! Тем более, когда ты его даёшь дочери первого лица государства.

Положив трубку, я встретился взглядом с Вязовской. Та, пока я разговаривал — а наша с Брежневой беседа заняла от силы пару минут — успела закурить и сейчас, глядя с прищуром на меня сквозь линзы очков, задумчиво пускала дым в потолок.

— Лёша, вот смотрю я на тебя и не пойму, как это у тебя всё так ловко выходит? Месяц проработал — и уже не только чемпионом Москвы стал, но и ходишь в гости к дочери генерального секретаря… Ты вот что, поосторожнее там, ладно? Чем выше взлетишь — тем больнее будет падать. Уж поверь мне, опытной женщине.

— Спасибо за предупреждение, Антонина Васильевна, постараюсь не педалировать события.

Не знаю, уж было ли ей знакомо слово «педалировать», но Вязовская только вздохнула, провожая меня задумчиво-грустным взглядом. А на следующее утро ровно в 10 часов я звонил в уже знакомую дверь квартиры № 45 на Большой Бронной, поражаясь про себя, что ни внизу, ни на этаже мне не встретился ни один человек, которого я мог бы идентифицировать как охранника. Разве что бабуля с пекинесом на поводке, вряд ли она имела какое-то отношение к спецслужбам. Не знаю, может, дочерей Путина тоже никто не охранял в моём будущем, но данный факт меня слегка удивил.

Галина Леонидовна на этот раз предстала передо мной в лёгком домашнем халатике. Сама протянула мне ладошку, которую я покорно поцеловал, мысленно умоляя. Чтобы она не начала проявлять к моей персоне знаков повышенного внимания. Неоднократно прокручивал в голове варианты, что бы я сделал, реши Брежнева затащить меня в постель. И ведь импотентом не притворишься, она уже знает, что у меня есть девушка, и вряд ли между нами с Леной лишь платонические отношения. Не наговаривать же на себя, будто подцепил триппер.

К моему великому облегчению, если Галина Леонидовна и имела на меня какие-то виды, то никак этого не демонстрировала. Правда, когда она с порога предложила перейти на «ты», я подумал: «Вот так вот, не успел привыкнуть к просто Галине без отчества, а теперь мы с ней, получается, будем общаться как близкие друзья». Однако, как выяснилось, волновался я напрасно. Мне вообще показалось, что она относится ко мне немного по-матерински.

К нашему уроку Брежнева подготовилась на совесть, призналась, что через знакомых достала целый набор французской косметики и, глядя на это великолепие от «L’Oreal», я тихо исходил слюной. Праймер, основа для теней, хайлайтер, консилер и корректор, бронзатор, кайалы, огромная палетка теней, кисти, спонжи… Да, не мой «волшебный сундучок» из 2019-го, но для начала 1974 года набор просто шикарный. Где-то полчаса спустя после начал занятия я, наконец, решился на вопрос:

— Галина, если не секрет, сколько стоит это удовольствие?

— Ой, а я даже не знаю, — наивно захлопала она глазами, — мне этот набор подруга подарила. Лёш, ну если понравился, возьми себе…

— Нет-нет-нет, — зачастил я, мотая головой, — ты и так в прошлый раз мне — пусть и для моей девушки — дефицитные духи презентовала, да ещё заплатила за работу раз в пять больше номинала. А этот набор нам пригодится, у нас с тобой впереди как минимум ещё парочка уроков.

— Слушай, ну она наверняка из заграничной командировки привезла, это Энгелина Рогальская, она наездница в цирке, выступает в одном номере с мужем Женей Рогальским. Я спрошу у Энки, может, у неё ещё есть.

— Но только умоляю, Галя, не бесплатно! Если, конечно, такой набор стоит в пределах разумного, — добавил я, немного сбавив обороты.

Пока я обучал её азам макияжа глаз — именно этому был посвящён нашпервый урок — Брежнева успела расспросить меня про наши с Леной отношения, как мне работается в «Чародейке», между делом проболтался я и о своих планах в отношении «Работницы».

— Очень нужное дело, — поддержала меня Галина Леонидовна, пытаясь сделать лёгкую подводку на верхнем веке. — Советские женщины должны выглядеть не хуже, чем на западе, не всем дана красота от природы, особенно это заметно с возрастом.

Тут она кротко вздохнула, продолжая работать мягким косметическим карандашом. Получалось не ахти, я велел ей стереть нарисованное и попробовать снова, указав на ошибки.

— Главное в этом деле не переусердствовать, всё должно выглядеть естественно, а не вульгарно, — сказал я в продолжение затронутой темы. — Уж лучше совсем не краситься, нежели размалеваться, словно падшая женщина… Стоп! Вот здесь слишком жирно получилось, нет-нет, совсем стирать не надо, можно просто слегка подтереть… Вот так. Отлично, теперь продолжайте… Извини — продолжай, всё никак не привыкну, что мы на «ты», — улыбнулся я.

В четверг 17 января я работал во вторую смену, и к 9 утра отправился по адресу Бумажный проезд-14 стр.1. Помимо «Работницы», здесь располагались ещё несколько изданий, включая редакции «Огонька», «Крокодила», «Смены» и «Здоровья».

Войдя внутрь, я оказался перед «вертушкой», а сидевший слева за стойкой слева пожилой вахтёр равнодушно кинул в мою сторону:

— Ноги вытирайте. Вы к кому?

— В редакцию «Работницы», на меня должен быть пропуск.

— Фамилия? Бестужев? Ага, есть такой. Документ при себе имеется?

Хорошо, что я догадался заранее позвонить и договориться о личном приёме у главреда «Работницы» Валентины Вавилиной, иначе меня тут же завернули бы восвояси. Валентина Евгеньевна оказалась сухонькой старушкой в очках с толстыми линзами, курившая даже не сигареты, как Антонина, а «Беломор-канал». Желтоватый ноготь подчёркивал, что курит она много и долго, наверное, с самой революционной юности. На столе перед ней были разложены какие-то бумаги с текстами, выкройки и фотографии. На стене сзади неё алел лозунг: «К 60-летнему юбилею „Работницы“ — новые рубежи!»

— Садитесь, что у вас там? — проскрипела она и бросила взгляд на часы. — Только давайте быстрее, а то мне на полиграфический комбинат ехать через двадцать минут.

Я выложил перед ней на стол обычную канцелярскую папку, подписанную «Бестужев А. М.», а чуть ниже — «Красива Я». Редактор дёрнула завязки, открывая папку, внутри которой лежали отпечатанные на пишущей машинке листочки. Три варианты колонки по два скреплённых между собой листочка. Этой же скрепкой к каждой из работ прикреплены и фото.

— Неплохо подготовились, — одобрительно пробормотала Вавилина.

Она затушила в стеклянной пепельнице окурок и принялась за чтение. Время от времени она то приподнимала, то хмурила брови, поправляла очки, кряхтела, брала в руки то одну, то другую фотографию, потом принялась напевать под нос: «Белая армия, чёрный барон, снова готовят нам царский трон…» Когда перешла к припеву: «Так пусть же Красная сжимает властно…», как раз дочитывала последний лист. Положив его на место, посмотрела на меня поверх очков:

— Вчера по телефону мы не успели с вами толком пообщаться. Так, говорите, вы чемпион Москвы по парикмахерскому искусству? А сами где родились? Как не знаете? Ну-ка, ну-ка!

Постарался как можно более кратко изложить официальную версию своей биографии, опасаясь, что сейчас она меня прервёт и укатит на свой комбинат. Однако Валентину Евгеньевну, похоже, всерьёз заинтересовала моя история, поскольку последовали уточняющие вопросы. Когда же мы наконец разобрались с моим прошлым, Вавилина перешла к обсуждению материалов.

— Итак, я ознакомилась с вашими текстами, всё написано грамотно, и думаю, такая колонка могла бы заинтересовать наших читательниц. Особенно от чемпиона Москвы. Журнал читают и мужчины, но их рассказ о причёсках вряд ли заинтересует. Я так понимаю, вот это «Красива Я» и есть название рубрики? Что ж, довольно оригинально.

Если не секрет, почему решили принести это именно нам?

— Так ведь выбор журналов для женщин в СССР небольшой: «Работница», «Крестьянка» и «Советская женщина». Именно «Работница», пожалуй, самый из них популярный. К тому же я пролистал несколько номеров, и подумал, что не помешало бы издание немного расцветить.

— Что вы имеете в виду? — с любопытством посмотрела на меня Вавилина.

— Не то чтобы журнал был скучным, там много полезного, но много и текстов, которые мало кто читает. Например, я вижу перед вами свёрстанный материал о какой-то фабрике…

— О Тираспольской швейной фабрике, — нахмурилась собеседница.

— Неважно, суть в том, что этот огромный текст интересен разве что работникам этой фабрики да, может быть, жителям Тирасполя. Но я не хочу лезть во внутреннюю политику журнала, тем более что название обязывает писать и о людях труда, и это правильно, о лучших нужно писать, чтобы остальным было на кого равняться. Я просто предлагаю колонку, которая поднимет тираж издания, в этом я более чем уверен.

— Тираж-то у нас, предположим, и без того немаленький, больше 10 миллионов. Полиграфический комбинат вон стонет, мощностей не хватает. А что касается политики издания, то каждый текст должен быть идеологически выверен, это не какой-нибудь американский «Playboy». Но в общем-то написано толково, да и подготовлено всё грамотно, даже с фотографиями. Такое чувство, что в прошлом вы уже имели дело с каким-то изданием.

— Может и имел, не помню, — пожал я плечами.

— Ладно, мне уже уезжать пора…

Она подняла трубку и набрала короткий номер.

— Лида, будь добра, зайди ко мне.

Минуту спустя в кабинет постучалась молодая женщина, тоже в очках, но более изящных, чем у её начальницы.

— Знакомьтесь, Лидия Витальевна Орлова, заведующая отделом семьи и быта. А это чемпион Москвы по парикмахерскому искусству…

— Алексей Бестужев, — улыбнулась Орлова. — Я редактировала материал о чемпионате Москвы и фото для него отбирала.

— А, ну тем более! В общем, Лида, поручаю тебе этого молодого человека. Посмотри, что он нам принёс, по-моему, довольно профессионально написано, но я всё же хотела бы услышать твоё мнение. Если у тебя замечаний не будет, то, не исключено, вы, молодой человек, станете нашим постоянным автором. Второй номер уже свёрстан, однако, не исключено, ваша колонка может появиться в третьем номере журнала.

С Лидой — молодая женщина попросила называть её просто по имени — мы расположились в креслах комнаты отдыха. Тут было уютно, словно всё делали по фэншую, хотя в 1974 году в СССР вряд ли многие слышали это слово. Между нами примостился невысокий столик с круглой столешницей, на котором лежали «Журнал мод», «Модели сезона», «Мода стран социализма», «Силуэт» и «Рижские моды». В углу — телевизор на ножках, а позитива добавляли с десяток цветочных кадок с фикусами, аглаонемами, аспидистрами, традесканцией и даже экзотической и лапшеобразной трахо… трахи… В общем, насколько я помнил, что-то с трахом связанное^[9].

Лида знакомилась с содержимым папки минут десять, после чего посмотрела на меня поверх очков, совсем как Валентина Евгеньевна, и улыбнулась:

— Теперь я понимаю, почему Вавилина вас сразу не выгнала. Знаете сколько писем мы получаем от наших читателей с разными советами и предложениями? Некоторые и впрямь достойны внимания, но большинство пишут такую ахинею… И все требуют, чтобы их письма были опубликованы. Как вам, кстати, Вавилина?

Она посмотрела на меня с хитроватым прищуром, я пожал плечами.

— Честно говоря, был уверен, что редактор такого популярного женского издания окажется несколько моложе и более, что ли, стильной.

— Да-да, многие в шоке, когда видят нашу Вавилину впервые, — негромко рассмеялась она. — Валентина Евгеньевна помнит ещё Крупскую, стоявшую у истоков создания журнала, бывает, на планёрках вспоминает дела минувших дней. А что касается ваших материалов, то они достаточно интересны, думаю, привлекут внимание наших читательниц. Давайте с вами так договоримся: я оставляю материалы у себя, как только ситуация с ними прояснится — я вас наберу. Какой у вас контактный телефон?

Не успел я прийти на работу, как ко мне подлетела представлявшая культмассовый сектор Оля Куприянова.

— Бестужев, ну-ка признавайся, петь-плясать или читать стихи умеешь?

— Нет, а что?

— Плохо… Мы заранее начинаем готовиться к торжественному мероприятию по случаю 8 марта, его накануне праздника в Доме культуры имени Зуева проводит городское управление бытового обслуживания. Каждая организация выставляет своих участников. Наша парикмахерская недавно открылась, для нас это мероприятие должно стать своего рода боевым крещением на почве самодеятельности, поэтому, сам понимаешь, мы не можем ударить в грязь лицом. Лиза Караваева у нас хорошо поёт, исполнит песни советской эстрады, а больше никто талантами похвастаться не может. Понадеялась, что может тычто-нибудь сможешь изобразить.

— Если найдёте мне хороший инструмент, могу сыграть какую-нибудь композицию на гитаре, — вспомнил я свои уроки у Серёги Калугина и дальнейшее самосовершенствование по видеообзорам в интернете.

— Найдём, — заверила меня Оля.

В воскресенье я пришёл к Лене домой. Моя возлюбленная наконец-то созрела для перекрашивания волос в однотонный цвет, всё-таки даже по мне, человеку будущего, её разноцветные пряди, которые когда-то были цветочными лепестками на конкурсе парикмахеров, в обычной жизни смотрелись несколько вызывающе. Как ей ещё на работе не сделали внушение, между прочим, кандидату в члены партии… Видно, в музее Пушкина среди работников культуры царили достаточно либеральные нравы.

Впервые я воочию увидел её дочку, причём, когда я вручал Наташке купленную в ЦУМе говорящую куклу Машу, она уверенно заявила:

— А я вас знаю, вы — дядя Лёша, мамин жених! Мне бабушка про вас рассказывала.

Мы, конечно, с Ленуськой посмеялись, но при этом наши щёки покрылись румянцем смущения.

Я предложил Лене всё же не однотонный цвет, а лёгкое мелирование, подумав, она согласилась. На всё про всё ушло около часа, после чего мы втроём сели пить с принесённым мною шоколадным зефиром. Наташка посидела с нами немного и снова унеслась в свою комнатушку играть в куклы, откуда теперь то и дело слышалось противное «Мама», издаваемое пищалкой внутри подаренной куклы. Такое ночью услышишь — обделаешься с перепугу, а детям почему-то нравится.

Малышку на улицу одну, без взрослых, не отправишь, поэтому уединиться нам с Леной так и не удалось. Зато, случайно бросив взгляд на страницу «Вечерней Москвы» с расписанием сеансов в кинотеатрах, у нас неожиданно возникла идея прогуляться в ближайший кинотеатр. Таковым был «Октябрь», и мы отправились на дневной сеанс, смотреть «Чиполлино». Наташка была в восторге, нам тоже понравилось, тем более что эту картину я видел впервые, в прежней жизни она как-то прошла мимо меня. А потом мы пошли в кафе, где официантка, мило улыбаясь, заявила:

— Какая очаровательная девочка у таких молодых родителей!

Наши с Леной щёки снова покрылись лёгким румянцем, тем более что Наташка то и дело допекала нас вопросом, когда мы, наконец, женимся. Мы стоически отмалчивались, обмениваясь при этом многозначительными взглядами.

Между тем моя личная клиентура росла как на дрожжах. Брежневу я в расчёт не брал, это отдельная история, тем более после третьего урока я сказал, что она уже и сама может вполне грамотно наложить макияж. Качественный скачок произошёл, когда я дома у директрисы продовольственного магазина порекомендовал ей шугаринг.

— Чего-чего? — не поняла та.

— Шугаринг — один из способов эпиляции. У вас, простите за откровенность, повышенный рост волос на ногах, и я вижу, что вы сбриваете волоски обычной бритвой, порезы, хоть и зажившие, до сих пор видны. Эпиляция позволяет избавиться от волосков на более долгий срок, нежели простое бритьё. Может, вы слышали, как делается восковая депиляция, но я бы рекомендовал вам шугаринг. Это эпиляция при помощи сахарной пасты, способ уходит своими корнями ещё в Древний Египет.

Дальше я начал ей рассказывать о гипоаллергенности данного метода, о том, что паста в отличие от воска разогревается при температуре максимум 38 °C, и термический ожог получить невозможно, что особенно важно при варикозной болезни ног, а таковая у моей клиентки уже наблюдается. Я объяснял, что эта процедура также является механическим пиллингом, а поскольку при шугаринге происходит механическое травмирование фолликула, то уже после первой процедуры волосы начинают терять пигмент, становятся мягче, реже и тоньше.

— К тому же при эпиляции сахарной пастой волоски удаляются по направлению роста волос, и это намного более безболезненный метод. Если хотите, могу делать вам регулярно, главное — чтобы под рукой всегда имелось достаточное количество сахара.

У директора продовольственного магазина этого сахара в шкафу в коридоре стояло полтора мешка — один на 50 кг запечатанный, а второй наполовину уже пустой. В этом же огромном шкафу я разглядел мешки с макаронами, мукой, крупами, какие-то банки… В общем, тётка и её семья с голоду точно не пропадут.

Поскольку пеньки волосков на её ногах торчали уже достаточно явственно и были длиной около 3 мм, антибиотиков она в данный момент не употребляла и явно не была беременна в свои 52 года, мы решились на первую процедуру. Её муж, голодный и обеспокоенный происходящим пару раз заглядывал на оккупированную нами кухню, но тут же изгонялся супругой.

Результат клиентку привёл в восторг. Заплатила она мне щедро, договорились, что как только волоски снова отрастут — а я заверил, что это случится нескоро, всё-таки шугаринг будет поэффективнее бритвы — я снова подъеду и мы повторим процедуру. Конечно, я мог бы её научить делать эту пасту, показать, как правильно применять, но это был мой крючок, на который я собирался подцепить не только эту клиентку. Намекнул, что могу помочь и её подругам, страдающим излишней волосатостью конечностей, и уже неделю спустя в свой законный выходной, в воскресенье, мне пришлось совершить три марш-броска к товаркам директрисы продовольственного магазина. По ходу дела я поработал с причёсками, в одном случае пришлось прокрашивать корни и делать укладку перед вечерним походом клиентки с мужем на спектакль в Театр на Таганке.

Рост клиентуры стал не только приносить мне дополнительный доход, который уже практически сравнялся с моей официальной зарплатой, но и полезные связи. В моих клиентках помимо директора продмага в частности числились жены начальника автоколонны и директора Центрального рынка, заведующие комиссионным магазином, овощной базой, химчисткой, и даже главный администратор Большого Кремлёвского дворца.

Это не считая Брежневу, к которой я готов был выехать по первой же просьбе. Всё-таки Галина произвела на меня вполне благоприятное впечатление. Немного наивная, чем многие, как показала история, нагло пользовались, влюбчивая и неиссякаемая оптимистка, она в следующий раз пригласила меня через три недели после нашего последнего урока по макияжу. Попросила сделать причёску и праздничный макияж перед походом к подруге на юбилей. Объяснила, что макияж на каждый день у неё получается неплохо, а вот праздничный, боится, не получится. Выручил, снова обогатившись на полтинник.

Кстати, директор «комиссионки» Вера Андреевна как-то в первых числах февраля намекнула, что у неё в магазине появилась практически новая чехословацкая дублёнка как раз моего размера всего за 300 рублей, и она её пока на всякий случай отложила. Прикинув свои возможности, я понял, что, пожалуй, потяну обновку в гардеробе, и на следующий день, сияя от распиравшего меня счастья, выходил из комиссионного магазина, прижимая к себе перетянутый бечёвкой свёрток из упаковочной бумаги. На следующий день девчонки на работе по достоинству оценили мою дублёнку, а Антонина Васильевна заметила, что я слишком уж неэкономно распоряжаюсь деньгами, полученными за свои рацпредложения. Хотя ведь наверняка догадывалась, что я «левачу», и что покупал дублёнку явно не на последние.

В середине февраля в моё кресло ближе к обеду снова села Ахмадулина. С неизменно печальным выражением лица и плачущим голосом Пьеро спросила, как развиваются наши с Леной отношения, а потом возьми и пригласи меня на вечер поэзии, который должен была состояться в ближайшую пятницу в квартире Лили Брик и Василия Катаняна Кутузовском проспекте.

— А вы приходите со своей девочкой, она мне очень понравилась, — заявила поэтесса.

«Со своей девочкой»… Тут как нельзя некстати откуда-то из глубин памяти всплыла информация, что Белла Ахатовна та ещё была затейница по части интимных отношений. Якобы один из мужей выгнал её из дома, когда застал в семейной постели жёнушку в компании сразу двух дам^[10]. Впрочем, мне хотелось верить, что в нашем случае до такого не дойдёт.

Лена на предложение посетить богемную тусовку отреагировала с энтузиазмом, тут же по телефону начала со мной обсуждать, какое платье лучше надеть «то, тёмно-синее с вырезом или чёрное с белыми ажурными вставками, а может — в красный горошек… хотя нет, лучше чёрное с белым».

Как бы там ни было, в 18.45 пятницы мы с Леной подошли к указанному дому, где нас уже поджидала возле подъезда Белла Ахатовна с тем самым чернявым мужчиной, что заглядывал в гримёрку поэтессы на её вечере в ДК «Каучук».

— Мой супруг Эльдар, — просто представила она спутника, после чего мы вошли в подъезд.

Дверь нам открыл пожилой, худощавый мужчина в «ленноновских» очках с круглыми стёклами.

— Здравствуй, Беллочка, здравствуйте, Эльдар, — приветствовал он гостей.

— Здравствуйте, Василий Абгарович. А это тот самый кудесник причёсок Алексей, — повернулась ко мне Ахмадулина, — о котором я Лиле говорила по телефону, и его спутница Елена, тоже большая поклонница поэзии.

Катанян — это, несомненно, был он — смерил Лену заинтересованным взглядом и поцеловал руку, после чего и меня удостоил рукопожатием.

— Не вздумайте разуваться, Лилечка этого не одобряет, — предупредил Василий Абгарович, — А вот и моя прекрасная хозяйка. Лилечка, тут Белла с мужем пришли и их спутники, о которых Беллочка говорила — парикмахер и его девушка.

Так вот ты какая, муза Маяковского! Это была невысокая старуха с крашеными в рыжий цвет волосами, тощим, напудренным лицом, на котором кровавым пятном выделялись накрашенные губы и хищными чёрными дугами изгибались брови. Тыльная сторона ладони, заканчивающаяся ногтями с ярко-красным маникюром, была протянута для поцелуя сначала Эльдару, затем мне, и я не без лёгкого содрогания коснулся губами пергаментной, покрытой пятнышками пигментации кожи.

— Всегда приятно видеть свежие лица, — проворковала она неожиданно задорным голоском. — Пойдёмте, молодые люди, я познакомлю вас со своими гостями.

Нас провели в приличных размеров залу, где уже сидели на креслах и диванах с десяток мужчин и женщин. На прислонённом к стене большом столе рядом с живописными работами в рамочках стояли разнокалиберные бутылки и закуска, а сигаретный дым очень неохотно покидал помещение через приоткрытую форточку. Узорчатый ковёр покрывал пол, и я подумал, что ступать по такой красоте в ботинках, пусть и относительно чистых — небольшое святотатство.

— Друзья, а у нас пополнение! — провозгласила Брик. — Беллу и её мужа вы знаете, а это… м-м-м… это Алексей, он известный парикмахер, и его спутница Елена — она художник. А это муж моей сестры Эльзы, Луи Арагон, прилетел сегодня из Франции.

Подтянутый мужчина с большой залысиной и седым венчиком волос протянул руку. Далее нам были представлены остальные участники творческих посиделок. Андрея Тарковского, его тёзку Вознесенского, Булата Окуджаву и Михаила Козакова я узнал сразу. Далее мы познакомились с поэтом и писателем Юрием Мамлеевым, детскими поэтами Игорем Холиным и Игорем Сапгиром, а также супругой последнего, художницей Риммой Заневской.

Нам предложили выпить, я предпочёл коньяк, а Лена — красное вино. Закусить здесь было чем, на столе даже обнаружились свежие устрицы и французские сыры, не иначе Арагон подогнал. Смакуя довольно неплохой коньяк — опять-таки французский «Camus» — я прислушивался к разговорам.

Сначала обсуждали творческие дела, периодически прерываясь на декламацию поэтических произведений. Холин, чьё лицо слегка портил шрам в уголке губ, прочитал свои не совсем детские стихи:

Вознесенский, зачем-то перевязав шейный платок (видно, ослабил узел), с пафосом тоже исполнил что-то свежее, а следом и Ахмадулина заунывно-тоскливым голосом читала про «звук дождя как-будто звук домбры». Остальные предпочитали оставаться в роли слушателей и критиков, впрочем, критика была не просто благожелательной, а восторженной.

У меня возникло впечатление, что Вознесенский к Ахмадулиной дышит очень даже неровно. Называя её Белкой, позволял себе нежно держать её пальцы в своих ладонях, читал посвящённые ей стихи, и всё это на глазах у всё более и более мрачнеющего Эльдара. Казалось, Ахмадулиной нравится столь навязчивое внимание со стороны Вознесенского, она словно провоцировала супруга, насколько у того хватит выдержки.

Впрочем, обстановка слегка разрядилась, когда хозяйка квартиры попросила мужа принести с кухни торт, и все сели чаёвничать. По ходу дела Брик вспоминала, как флиртовала в Царском селе с Распутиным, восхищаясь его глазами — ослепительно-синими и веселыми, как за ней ухаживал князь Дмитрий Павлович, как завтракала с «проходимцем и жуликом» князем Трубецким. Маяковский занял в её рассказе отдельную главу.

— Ах, Володя, Володя, как же я любила его… Луи, а ведь это твоя жена познакомила нас с Маяковским. Эльза привела его в наш с Осей дом летом 15-го, и этот мальчик сразу в меня влюбился, он стоял передо мной на коленях и просил разрешения посвятить мне свои стихи. Я влюбилась в Володю, едва он начал читать «Облако в штанах». Полюбила его сразу и навсегда. Однако сначала держала его на расстоянии. Меня пугала его напористость, рост, неуёмная, необузданная страсть.

Потом неожиданно перешли на обсуждение судьбы Сергея Параджанова, который в данный момент находился под следствием.

— Серёжа — увлекающийся человек, не важно, мужчина или женщина являются объектом его страсти, но сажать за однополую связь… Простите, но это дикость и варварство! — возмущалась Брик.

Все кивали, и я почувствовал себя на какое-то мгновение в светской полулиберальной тусовке XXI века. Казаков завёл песню про несчастных советских евреев, Мамлеев вспомнил введённые в Чехословакию танки, потом он же поднял тему с недавней высылкой Солженицына из СССР, так что отдельные гости следующие четверть часа горячо обсуждали «бездушное отношение советских властей к свободомыслящим литераторам».

Затем Окуджава под семиструнную гитару душевно исполнил недавно сочинённую «Проводы юнкеров», после чего внимание аудитории переключилось на Тарковского.

В своё время я пересмотрел самые его известные фильмы, причем какие-то ещё в детстве, а затем уже в сознательном возрасте, дабы понять скрытый посыл и блеснуть своим мнением на очередной богемной тусовке. Увы, сколько я Тарковского не пересматривал — раз от раза во мне лишь крепло мнение, что режиссёр снимал всё это либо для себя самого, либо для очень узкого круга таких же «просветлённых». И, в третий или четвёртый раз пересматривая «Солярис», я всё более и более соглашался с Лемом — чьё произведение, между прочим, я прочитал запоем ещё пацаном в интернате — в его несогласии с режиссёрскими решениями. Культурный код режиссёра витал в какой-то параллельной вселенной.

Между тем Андрей Арсеньевич с вроде бы деланным равнодушием начал рассказывать о грядущих съёмках в Италии.

— С Сашей Мишариным мы написали сценарий под названием «Белый, белый день». Это будет моя автобиография, поданная в виде сновидений, съёмками моей матери и стихами отца за кадром. Мы хотели снимать ещё в 69-м, но Романов был категорически против. Только когда в кресло председателя Госкино СССР сел Ермаш, дело сдвинулось с мёртвой точки, хотя и Филипп Тимофеевич тот ещё жук. Впрочем, мы время зря не теряли, успели снять «Солярис», а Саша, кстати, сыграл там председателя комиссии.

Арагон на вполне сносном русском заявил, что видел «Солярис» на одном из закрытых показов в Париже и, по его мнению, это шедевр мирового уровня.

— Ну, не все так думают, — усмехнулся явно польщённый Тарковский, давя в пепельнице окурок. — К сожалению, население нашей страны в подавляющей массе своей мыслит слишком приземлёнными категориями, и просто неспособно переварить смысл моих работ. Плебсу что нужно? Правильно, хлеба и зрелищ. А мои фильмы — это не зрелище, они заставляют думать и сопереживать, выворачивая человека наизнанку.

Следующие минут десять прошли в обсуждении творчества Тарковского. Я уже, если честно, устал дышать дымом и мысленно порывался уйти, схватив Лену в охапку. Вся эта богема начала меня слегка раздражать своим высокомерием.

— А почему ваш протеже, Беллочка, всё молчит? — обратилась к Ахмадулиной хозяйка квартиры. — Есть у него своё мнение по творчеству Андрея?

— Он вряд ли смотрел эти фильмы, — начала было объяснять Лена.

Я положил ладонь на её запястье, призывая к молчанию.

— Почему же, кое-что я успел посмотреть, и сделал для себя некоторые выводы. То, что вы снимаете и снимете, Андрей Арсеньевич — это, простите за выражение, деньги на ветер. Советские люди не для того платят налоги, чтобы с их отчислений снимали кино для кучки избранных, да и то те в основном только делают вид, что что-то понимают в той галиматье, что вы снимаете. Если «Андрея Рублёва» ещё можно как-то переварить, то, например, «Солярис» можно было снять намного интереснее, если бы придерживались оригинальной трактовки Станислава Лема. Вы же сподобились на какое-то занудное морализаторство в камерной обстановке. Лем, создавая свой роман, писал совсем о другом.

— И о чём же? — прищурившись, сквозь зубы поинтересовался Тарковский.

— Вы хотели показать, что космос очень противен и неприятен, а вот на Земле — прекрасно, а Лем писал и думал совсем наоборот. Он доказывает, что человек не только не может познать чужого, но и не может понять самого себя. «Солярис» — это книга о принципиальной невозможности человека выйти за рамки своего горизонта познания, и Лему человек, в общем-то, малоинтересен. В конце концов, может, не стоило называть фильм научно-фантастическим? Люди идут в кинотеатр, ожидая увидеть хорошую научную фантастику, а вместо этого им показывают какое-то «Преступление и наказание». Видели «Космическую Одиссею 2001 года» американского режиссёра Стэнли Кубрика? Он был снят на несколько лет раньше «Соляриса», а смотрится на порядок современнее и увлекательнее, хотя и там без разного рода фантомов не обошлось. Не знаю, может, вам не хватало денег на воплощение своих задумок, но, подозреваю, вы сняли именно то, что хотели снять, и дай вам ещё полсотни миллионов долларов — результат был бы тот же. Ваше мессианство лезет изо всех щелей, как его ни маскируй. Нужно быть ближе к чаяниям простых людей. Недаром на картины Гайдая народ валом валит, там хотя бы можно на время позабыть о проблемах дома и на работе, а после просмотра ваших фильмов возникает желание нажраться в хлам или пойти утопиться.

— Как вы вообще можете сравнивать поделки Гайдая и творчество Тарковского!

Это неожиданно подала голос всё время молчавшая Ахмадулина. Из её уст фраза прозвучала как-то по-детски обиженно.

— Леонид Иович, при всём моём к нему уважении — режиссёр средней руки, снимающий на потеху невзыскательной публики, через двадцать лет его забудут, а творения Андрея, заставляющие зрителя переживать катарсис, будут жить вечно.

— Представьте себе, могу, Белла Ахатовна, — ответил я. — Фильмы Гайдая сразу же растащили на цитаты и, уж поверьте мне, их будут с удовольствием смотреть и через пятьдесят лет, а работы уважаемого Андрея Арсеньевича так и останутся прерогативой считающих себя эстетами в киноискусстве. И, кстати, плебс, как вы изволили выразиться, — я повернулся к Тарковскому, — построил великую страну, победил в страшной войне, первым вышел в космос, и при этом позволяет снимать таким, как вы, так называемое элитарное кино. Ещё раз извините за откровенность.

Я замолчал, глядя на наливающееся красным лицо собеседника. Казалось, объект здоровой критики сейчас вскочит с места и кинется на меня с кулаками. Что ж, придётся его мягко нейтрализовать, здоровяком, способным ломать шеи врагам, он явно не выглядел. Впрочем, режиссёр справился с эмоциями. В звенящей напряжением тишине он налил себе полный стакан водки и выпил его залпом, не закусывая, после чего закурил, держа сигарету чуть подрагивающими пальцами.

— А вы сумели меня удивить, не ожидал от простого парикмахера столь любопытного разбора моих работ, — вальяжно откинувшись на спинку стула и забросив ногу на ногу, произнёс Тарковский.

— Он не простой парикмахер, он чемпион Москвы, самой Брежневой причёску делает, — вступилась за меня Лена.

Вот про Брежневу она зря ляпнула, Тарковский тут же за эту фразу уцепился.

— Ну уж если он самой Брежневой, — насмешливо выделил он фамилию дочери генсека, — делает причёску, то тогда становится понятно, откуда в этом… этом товарище столько самоуверенности.

— Нет, Андрей, но, согласись, здорово он тебя приложил, — сделал попытку разрядить обстановку уже слегка поддатый Казаков. — В нашей стране каждый имеет право на самовыражение. Ты самовыражаешься в своих фильмах, а насчёт них выразился этот молодой человек. Андрей, это здоровая критика, прими её и сделай выводы. Давай лучше ещё выпьем.

— А я с Алексеем, между прочим, согласна, — неожиданно высказалась Лена. — Я смотрела «Солярис» и он мне тоже не очень понравился, и вообще к концу фильма зал опустел чуть ли не наполовину.

— И девчонка у него тоже за словом в карман не лезет, — прокомментировала Лиля Юрьевна, косясь на снова багровеющего Тарковского. — Экие у тебя, Белла, знакомые, того и гляди Андрея доведут до инсульта или сердечного приступа. Булат, спой мою любимую.

Булат Шалвович снова взял в руки инструмент и затянул:

Хоть до драки дело и не дошло, но я чувствовал, что наше присутствие в квартире Брик и Катаняна становится нежелательным. Поэтому, обменявшись с Леной взглядами, сказал, что время позднее, а мне ещё нужно девушку до дома проводить и успеть в общежитие, прежде чем оно закроется. Тут я немного приврал, так как на самом деле эту ночь я собирался провести у Лены, благо Наташа снова была передана на руки бабушке с дедушкой.

Помогая Лене одеться и следом натягивая на себя дублёнку, я представил, как они все мысленно выдохнули, в том числе и Ахмадулина, уже, видимо, не раз пожалевшая, что привела нас сюда.

На улице я с наслаждением глотнул свежего, морозного воздуха и взял свою возлюбленную под руку. Когда же мы поднялись в её квартиру и скинули верхнюю одежду, то сразу же принялись неистово целоваться. Правда, в какой-то момент она отстранилась.

— Лёшка, погоди, я приготовила тебе подарок.

— Какой подарок? Вроде мой день рождения давно прошёл.

— Так ведь завтра 23 февраля, День Советской армии и Военно-морского флота. Вот!

Она сбросила небольшое покрывало с мольберта, и я увидел на холсте свой портрет. Изображён я был обнажённым по пояс, причём спиной к зрителю, но с повёрнутой а профиль головой. Разноцветный дракон, выписанный до мельчайших подробностей, перетекал со спины на плечо.

— Ого! Вот это действительно классный подарок.

— Тебе правда понравилось?

— И ты ещё спрашиваешь?!

Я схватил Лену в охапку и закружил по комнате, а потом мы перешли в горизонтальную плоскость, и тут уж моя благодарность оказалась просто безграничной.

Глава 10

Прошла всего неделя после поэтической вечеринки у Брик и Катаняна, как после первой смены на выходе из «Чародейки» ко мне подошёл невзрачного вида гражданин, по виду мой ровесник, и предложил сесть к нему в машину. Под ложечкой засосало от неприятного предчувствия, но я без вопросов уселся на переднее пассажирское сиденье бежевого «Москвича» 408-й модели, так как практически сразу догадался, какое ведомство представляет мой «похититель».

— Вас в общежитие или к Елене Кисловой?

— Хотел прогуляться в сторону общежития, погода хорошая, — ответил я с показным равнодушием, — но можно и покататься.

— Меня зовут Иннокентий Павлович, — представился он, трогаясь с места. — Чтобы сразу пресечь возможные недомолвки, скажу сразу, что я представляю Комитет государственной безопасности.

Перед глазами мерно покачивалась сплетённая из капельницы рыбка, и в голове у меня так же мерно билась мысль, что рано или поздно этим должно было закончиться. Теперь нужно было хотя бы сохранить лицо, не впадая в крайности.

— Я так и понял, что из КГБ, однако на вашем месте всё же показал бы документ, удостоверяющий личность. Мало ли…

Усмехнувшись уголком губ, он перехватил управление рулём левой рукой, а правой извлёк из-за пазухи красные корочки.

— Капитан Гуляков Иннокентий Павлович, состоит в должности старшего оперуполномоченного, — прочитал я вслух. — Печать вроде бы похожа на настоящую.

— Настоящая, не сомневайтесь, — сказал он, пряча документ обратно во внутренний карман то ли пальто, то ли пиджака.

— И по какой же причине я понадобился органам?

— Причин может быть сколько угодно, включая вашу так и не выясненную до конца биографию. Она у вас, кстати, Алексей Михайлович, и впрямь достаточно интересная. Появились из ниоткуда, а несколько месяцев спустя вы уже лучший парикмахер Москвы. При этом стрижете дочь генерального секретаря, обзавелись собственной клиентурой и, как следствие, имеете весьма приличный «левый» доход. Успели записаться в ведомственный спортзал, где продемонстрировали неизвестные тренерам приёмы рукопашного боя, посещаете собрания творческой богемы…. Мало того, вы даже в «Работницу» отнесли тексты для новой рубрики. Между прочим, ваша колонка появится уже в следующем номере журнала, с чем я вас поздравляю.

— Спасибо, однако ваша осведомлённость вызывает уважение, вы даже о грядущей публикации узнали раньше автора.

— Это наша работа. И вы бы на нашем месте, наверное, тоже проявили интерес к столь любопытной персоне.

— Однако я не на вашем месте.

— Каждый должен быть на своём месте. У вас неплохо получается стричь, у меня — вести профилактическую работу среди морально неустойчивых советских граждан.

— Понятно, ведёте нелёгкую борьбу на идеологическом фронте.

— А вы напрасно иронизируете, Алексей Михайлович. Империалисты одним из важнейших элементов общей системы борьбы с коммунизмом считают психологическую войну. Моральное разложение советского человека — одна из приоритетных задач противника. Под влиянием чуждой нам идеологии у некоторой части политически незрелых советских граждан, особенно из числа интеллигенции и молодежи, формируются настроения аполитичности и нигилизма. В среде той же самой интеллигенции немало талантливых и при этом слабохарактерных и пьющих людей, подверженных влиянию извне. Их энергию нужно направлять в нужное русло, пока они сами себя не подвели под монастырь.

Похоже, за меня взялись в 5-м управлении Комитета госбезопасности. Вроде бы оно фигурировало в сериале «Таинственная страсть», который я толком не смотрел, зато относительно сюжета просветил подвыпивший Фил Янковский, когда мы пересеклись на очередной тусовке. Он там сыграл одну из главных ролей и рассказывал, что в сериале описывается жизнь творческой богемы 60-х, которая находится под колпаком у чекистов.

— Если вы хотите, чтобы я доносил о настроениях в этой самой среде интеллигенции, то моё появление в квартире Брик и Катаняна было эпизодическим. Особых связей с творческой богемой у меня нет.

— Пока нет, но могут появиться, — с улыбкой, явно не контрастирующей с выражением прозрачно-голубых глаз, повернулся в мою сторону капитан госбезопасности. — То, что вы устроили выволочку Тарковскому, отнюдь не закрывает вам доступ в мир высокого и не очень искусства. А уж мы со своей стороны окажет вам всяческое содействие. Поверьте, наши возможности достаточно велики.

— Вы и про Тарковского знаете, — хмыкнул я, качнув головой. — Хотя что это я глупые вопросы задаю, у вас же везде глаза и уши.

— К сожалению, пока ещё не везде, но мы стараемся. А вы бы могли стать ещё одним нашим человеком в этой неблагонадёжной среде. К тому же хорошие парикмахеры среди всей этой богемы ценятся на вес золота, так что заодно и клиентов новых себе найдёте.

А хороший парикмахер никому не нужен на хер, всплыла в голове старая шутка.

— Мягко стелете, Иннокентий Павлович. А если я откажусь с вами сотрудничать?

— Алексей Михайлович, вы показались мне не самым глупым человеком, не хотелось бы разочаровываться в ваших умственных способностях. Вы же не хотите стать объектом пристального внимания со стороны ОБХСС? Поверьте, ваши коллеги первыми же донесут о том, что вы «левачите». И, кстати, кое-то кто уже проинформировал об этом соответствующие органы, а также о том, что в «Чародейку» вы попали благодаря личным связям.

Надо же, какая настойчивая эта Таня, подумал я, мысленно желая этой мерзкой толстухе тупых ножниц и кривых рук. Между тем мой мозг заработал на полную катушку. Перспективы моего отказа капитан обрисовал в паре фраз довольно доходчиво. В лучшем случае отделаюсь условным сроком, увольнением из «Чародейки» и возможной высылкой на периферию. Отправят в какой-нибудь Мухосранск, и буду там до пенсии местных бабок перекрашивать в Мальвин. А как же мои планы по спасению страны? Я вроде бы собирался как-то пролезть поближе к верхним эшелонам власти, используя все возможные способы, а из условного Мухосранска сделать это будет крайне затруднительно. И в итоге моё влияние на историю окажется практически нулевым, повторятся и Афганистан, и развал СССР, и отмороженные братки, один из которых признался в убийстве моего отца. А тут, получается, у меня уже появится свой человек в Конторе, кто знает, вдруг получится не только им меня, но и мне их использовать.

— Хорошо, предположим, я соглашусь. Что мне придётся делать?

— Ничего особенного. Будете на такого рода мероприятиях, как у Брик и Катаняна, запоминать, кто и о чём говорит, и сообщать мне. Телефон для связи я вам продиктую, постарайтесь его запомнить, он простой. Естественно, нас в первую очередь интересуют разговоры, критикующие советский строй, ну и в целом негативные проявления в творческой среде. Только постарайтесь, чтобы больше ситуация, как с Тарковским, не повторялась. Иначе вы и впрямь окажетесь нежеланным гостем на таких встречах. Можете даже изобразить слегка диссидентствующего персонажа. Заодно можете проверить реакцию окружающих, кто каких взглядов придерживается. Побудете, скажем так, лакмусовой бумажкой. Ну так что? Я вас не тороплю, Алексей Михайлович, не требую ответа прямо сейчас, и если вы откажетесь, попрошу о нашем разговоре забыть. Однако вам придётся помнить о такой организации, как Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.

Я снова вперился взглядом в рыбку, раскачиваясь, та словно намекала мне: «И чего ты думаешь, чудо в перьях, у тебя что, много вариантов?» Мысленно про себя вздохнул и, не поворачиваясь к собеседнику, произнёс:

— Надеюсь, никаких документов подписывать не надо?

— Не надо, достаточно вашего устного согласия. Я так понимаю, вы не отказываетесь от моего предложения? Прекрасно, я не сомневался в вашем здравомыслии. Напоминаю, о нашем разговоре никому ни слова. И давайте договоримся о вашем оперативном псевдониме. Как вам Парикмахер?

— Хм, по мне так лучше Мастер.

— Почему Мастер?

— Потому что я в трудовой книжке записан как женский мастер. А Парикмахер звучит как-то…

— Понятно, ничего не имею против, Мастеров у нас пока не было. Я же для вас просто Иннокентий Павлович… Так, мы практически приехали, я вас высажу здесь, а дальше уже пешочком. И запомните номер, по которому будете мне звонить…

Всю ночь я ворочался на неудобной, скрипевшей пружинами общаговской койке, переваривая свой разговор с комитетчиком. То и дело задавался вопросом, не зря ли я согласился с ним сотрудничать, и столько же раз и отвечал — не зря. Может быть, таким образом я просто себя успокаивал, но, в конце концов, мне ли не знать, сколько дерьма плавает в реке под названием БОГЕМА, где инакомыслие читается чуть ли не признаком хорошего тона. При этом тот же Аксёнов не стесняется жить на предоставленной ему Союзом писателей даче в Переделкино.

Уснув под утро, я едва не проспал подъем на работу, хорошо, соседка постучала в дверь, узнать, чего это я всё не появляюсь, не приболел ли часом. Не успев позавтракать, я поймал частника и всё же успел к утренней планёрке. Наверное, из-за этой гонки, плавно перетекшей в рабочий процесс, вчерашние события уже не воспринимались в столь трагическом свете. К тому же звонок из редакции «Работницы» от Лиды Орловой приподнял настроение. Капитан не соврал, моя колонка и впрямь появится в следующем номере самого тиражного журнала страны.

— По гонорарам я вам позвоню попозже, — предупредила Лидия Витальевна, прежде чем положить трубку.

В обеденный перерыв к нашей компании с Настей Кузнецовой и Наташей Анисимовой присоединилась Оля Куприянова из культмассового сектора.

— Бестужев, ты не забыл, что выступаешь на концерте по случаю Международного женского дня?

— Оленька, как же я могу забыть о таком важном событии, как Международный женский день и концерт, посвящённый столь важному событию?!

— Ой, ну не ёрничай, Бестужев, тебе это не идёт.Короче, ты у нас собирался на гитаре что-то сыграть. С инструментом определился?

— Честно говоря, нет. В общежитии у людей просить — так там дрова натуральные.

— Будет тебе хорошая гитара, — пообещала Оля. — Но чтобы не подвёл «Чародейку», смотри у меня.

И ведь правда достала, уже через день принесла на работу в дерматиновом чехле вполне приличную «луначарку». На ленинградских гитарах играть мне не доводилось, однако о том, что это было лучшее, что выпускалось в Союзе, слышал не раз. Взял несколько аккордов, подтянул четвёртую струну, сыграл короткий блюзовый фрагмент, оценивая звучание. Да, это, конечно, не оставленная в прежней моей квартире-студии «Antonio Sanchez S-1005», однако на фоне того, на чём в СССР играли сейчас, гитара звучала вполне прилично.

— Ну как? — с надеждой в глазах поинтересовалась Оля. — Муж, между прочим, у знакомого еле выпросил на неделю, так что ты с ней поаккуратнее. После концерта я у тебя её заберу, а пока у тебя почти неделя на репетиции.

— Звучит более-менее, сойдёт. А когда у нас концерт, говоришь? 6 Марта в 18.00? Хорошо, что не 7-го, на этот день ко мне записаны очень важные клиенты. Правда, я работаю во вторую смену.

— Ничего, по такому случаю мы тебя отпросим, думаю, Антонина возражать не будет.

И тут не обманула, Вязовская ничего не имела против того, чтобы отпустить меня на концерт в составе нашей небольшой творческой делегации, состоявшей из меня, Лизы Караваевой и собственно Оли Куприяновой.

Сама Вязовская, кстати, заняла место в зрительном зале Дома культуры имени Зуева, а с ней ещё и мужской мастер Вера Сазонова, которой предстояло получать награду от руководства. Провёл я с собой и Лену, но местечко ей нашлось только на приставном стульчике сбоку от какого-то …надцатого ряда. Но, похоже, она и тому была рада.

Праздничное мероприятие началось с торжественной части, где по линии городского управления бытового обслуживания наградили лучших по профессии. Антонине вручили вымпел, так как наша парикмахерская (впрочем, с моей подачи мы промеж себя называли её салонов красоты) показала отличные результаты в социалистическом соревновании по итогам прошлого года. Значок «Победитель соцсоревнования» вручили и Вере. Когда все сёстры получили по серьгам, объявили концерт участников художественной самодеятельности работников отрасли.

Первым выступил сводный хор Управления жилищно-коммунального хозяйства Москвы. Появившаяся на сцене четвёртой Караваева в сопровождении какого-то ВИА, музыканты которого костюмчиками явно косили под «битлов», исполнила песню из репертуара Ларисы Мондрус «Может нет, а может да». Мне предстояло выступать следом за ней.

— А сейчас мастер парикмахерской «Чародейка» Алексей Бестужев исполнит несколько собственных композиций на гитаре, — объявила ведущая вечера, и в зале лениво зааплодировали.

Ну да, авторство приписал себе, так как реальные авторы этих вещей либо ещё дети, либо вовсе не появились на свет. И если история с моей помощью повернёт в новое русло, далеко не факт, что появятся.

Появившись на сцене, испытал лёгкое волнение. Это не пьяному в караоке петь, где даже безголосому простят всё и чуть больше, тут публика серьёзная, советская. Ну так и я не Шнура собирался изображать, а всего лишь исполнить на гитаре пару композиций. Лишь бы не сбиться, в прежней жизни играть перед таким количеством зрителей мне не доводилось.

Подставка под ногу была как нельзя кстати, спасибо организаторам. Опустил микрофон поближе к верхней деке, взял несколько аккордов, и уже с более спокойным сердцем сыграл «River flows in you». Некоторые приписывали эту мелодию гению Моцарта, однако принадлежит она южнокорейскому композитору Yiruma, мелькает, кажется, ещё в «Сумерках». Я выучил её за пару вечеров занятий по видео в сети. Привык играть мелодию с каподастром, поэтому за оставшиеся до торжественного вечера дни переучивался играть на два лада ниже. Вроде ничего получилось, аплодисменты были более бурными, нежели перед тем, как я уселся на, кстати, довольно удобный стул с мягкой обивкой.

После лирического начала второй исполнил тему из «Пиратов Карибского моря». Народу понравилось, уже слышались крики «Браво!» Что ж, куй железо, пока горячо, поэтому напоследок я попросил ещё один микрофон, уже для голоса. Не собирался петь, но, что называется, вошёл во вкус. Стинг — практически единственный персонаж, с которым у меня совпадали вокальные данные, и если говорю я нормальным голосом, то, как только начинаю петь, прорезается характерная сиплость, и с таким тембром приходится петь вещи определённого направления. Вот Стинг и пришёлся как нельзя кстати.

— Сейчас я исполню песню о любви, которую изначально посвятил своей девушке, но накануне Международного женского дня дарю её всем нашим прекрасным и неповторимым женщинам.

«Shape of My Heart» в акустическом исполнении зашла так, что аплодировало даже сидевшее в первом ряду руководство Управления. Мне казалось, даже отсюда, из-под света рамп, я видел светящиеся глаза Лены. Кто-то крикнул «Давай на бис!», и был поддержан десятками соратников. Ведущая концерта из-за кулис начала мне знаками показывать, мол, давай, ещё разочек можно. Я пожал плечами, что ж, если народ просит… Со второй попытки получилось вообще, как мне показалось, классно, играл и пел я уже без внутреннего напряжения.

— Ты правда написал эту песню для меня?

После завершения праздничного мероприятия мы с Леной под раннюю капель шли по вечерней Москве, и теперь она звенящим от счастья голосом задавала вопрос, на который у меня был единственный ответ:

— Да, солнышко, конечно, для тебя! Специально с самоучителем английского языка сочинял текст, а музыка у меня ещё раньше родилась.

Английский я знал если не в совершенстве, то, во всяком случае, общаться и читать-писать мог свободно. Совсем немного владел французским, в общем, не полиглот, но практически в любой стране мог обойтись без словаря, всё-таки тот же английский — язык международного общения. Естественно, козырять этим раньше времени не следовало, и так уже на крючке у Конторы, как бы вообще не приняли за агента вражеских спецслужб. Но вот тут не сдержался, спел вещь Стинга раньше него лет на двадцать.

— Лёш, слушай, тут такое дело…

Она замялась, и я её подбодрил:

— Давай уже, выкладывай.

— В общем, папа с мамой ждут нас завтра с тобой в гости.

— Погоди, мы же собирались прогуляться…

— Ну вот им очень хочется с тобой познакомиться. А то, говорят, сколько я уже с тобой встречаюсь, а они тебя толком и не знают. Давай сходим, а, ну пожалуйста, они и стол накроют.

И куда было деваться? Хотя, с другой стороны, я понимал, что в статусе просто любовника долгое время находиться не получится. Лена не раз уже в разговорах тет-а-тет намекала, что не прочь создать крепкую ячейку общества, да и я сам в глубине души был не против впервые в жизни сходить в ЗАГС. Может, возраст брал своё, или проникся атмосферой соцреализма, когда гражданские браки считались чем-то непотребным.

— Ладно, идём, — обречённо вздохнул я. — Но за тобой зайду, как договаривались, к 2 часам дня, Брежнева, напоминаю, ждёт меня завтра к 11 часам. Думаю, за пару часов управлюсь, так что к 2 часам должен быть железно.

Если в обычные дни на выход дочь генсека делала причёску и макияж сама, то по случаю праздника, заранее созвонившись, попросила подъехать меня. Юрий Михайлович был здесь же, мы обменялись крепкими рукопожатиями, после чего я занялся внешним видом Галины Леонидовны, к которой пришлось обращаться на «ты», хотя присутствие её мужа немного стесняло.

Управился я часа за полтора и, разбогатев на 50 рублей, отправился к Кисловой. Она уже вовсю прихорашивалась, волосы её были накручены на бигуди, и я помог ей довести причёску до ума. Заодно вручил крутившейся под ногами Наташке плитку шоколада и набор чешских фломастеров, которые она тут же принялась тестировать на тетрадном листе.

— А для тебя у меня необычный подарок…

С этими словами я вынул из кармана маленькую, обшитую алым атласом коробочку, раскрыл её и протянул возлюбленной. Далее последовало залитое румянцем лицо, кидание на шею и отстранение со словами «Оно же золотое!».

— Золотое, — подтвердил я как ни в чём ни бывало, — и три маленьких, но бриллианта.

Да, таки нашёл я применение своему перстню, который не знал, куда запрятать. За пару недель до 8 марта осенила меня идея подарить его Лене в виде кольца для помолвки. Только, хотя и носил я его на мизинце, диаметр нужно было чуть уменьшить, я уже ненавязчиво выяснил, какого размера колечко носит она на безымянном пальце левой руки. Подумал, что для того же пальца правой оно должно быть в общем-то такого же размера.

При моих нынешних связях найти ювелира, который возьмётся за небольшой апгрейд, труда не составило. Заодно я попросил мастера с характерной фамилией Коган уменьшить количество бриллиантов на перстне, всё-таки при современных реалиях носить на пальце стоимость «Жигулей» достаточно чревато. У людей могут появиться ненужные вопросы, как бы не пришлось на них отвечать в том самом ведомстве, которым меня стращал Гуляков. «Лишние» камни Коган у меня выторговал скопом за полторы тысячи рублей, оставив три штуки и красиво их оформив. Из этих полутора тысяч сто пятьдесят я отдал за работу, наценка включала в себя и конфиденциальность, в которой мы оба оказались заинтересованы. Я был более чем уверен, что купленные у меня бриллианты Коган загонит по куда более выгодной цене, если, конечно, не приспособит их в какое-нибудь украшение. Которое, опять же, загонит втридорога.

И вот теперь это колечко красовалось на пальчике моей подруги, можно даже сказать, невесты, потому что я планировал сей же час сделать предложение руки и сердца. Правда, прежде чем я успел что-то сказать, мне пришлось выслушать восхищённо-возмущённую тираду об огромных тратах.

— Это кольцо — не просто подарок к 8 марта, — сказал я, — но ещё и предложение руки и сердца. Лена, ты будешь моей женой?

На мгновение в комнате повисла звенящая тишина, на глаза моей будущей супруги навернулись слезы, и она выдохнула:

— Да!

Я взял её лицо в свои ладони, приблизил к себе и нежно поцеловал в губы. Она прикрыла глаза, и на какое-то мгновение я подумал, что неплохо было бы устроить секс-марафон, но, увы, нужно было спешить в её отчий дом.

— Свадьбу сыграем в ресторане «Узбекистан» — безапелляционно заявил я, заставив себя отстраниться. — Жена директора ходит ко мне стричься, я через неё уже провентилировал этот вопрос.

— Что сделал?

— Выяснил. Снимем на вечер малый зал, с твоей стороны будут родня и друзья, с моей — несколько девчонок с работы… Ладно, теперь можно ехать к твоим родителям, заодно испросим их благословения. Только я не могу к твоей маме заявиться с пустыми руками, праздник всё-таки. Она какой парфюм предпочитает? «Красную Москву» обожает? Тогда давай заглянем в одно место.

Этим местом оказался ЦУМ, директриса которого с недавних пор стала моей клиенткой и открытым текстом намекала, что я могу обращаться к ней, если мне понадобится какая-то дефицитная вещь. 8 марта ЦУМ работал, мы прошли к отделу парфюмерии, к которому выстроилась очередь, посмотрев на которую, я попросил Лену никуда не уходить, а сам решительно отправился в директорский кабинет. Секретарша к моему появлению в приёмной отнеслась настороженно.

— Скажите Евгении Прокофьевне, что пришёл Алексей Бестужев, — попросил я девицу.

Из кабинета своего непосредственного начальника она вышла, глядя на меня совсем по-другому:

— Заходите, пожалуйста, Евгения Прокофьевна вас ждёт.

Минут двадцать спустя мы с Леной под руку выходили из ЦУМа, и в кармане моей дублёнки покоился большой флакон «Красной Москвы» стоимостью в пять целковых. Ну не захотелось мне битый чат торчать в очереди, вот такой я привереда.

В Трубниковском переулке, где жили её предки, в своей новой ипостаси мне бывать пока не доводилось. Впрочем, и в XXI веке переулок оставался исторической частью города, а уж сейчас эти дома дореволюционной и довоенной постройки стояли здесь и подавно. В одном из них, в просторной двухкомнатной квартире на третьем этаже 4-этажного дома, обставленной в стандартном мещанском стиле, и обитали Лебедевы.

Любовь Георгиевна оказалась видной, лет пятидесяти навскидку дамой, голову которой украшала «бабетта». Похоже, с утра успела пробежаться в парикмахерскую. Муж её Владимир Петрович на вид казался попроще, да и работал он, в отличие от жены — главбуха, мастером в заводском цеху Московского инструментального завода. Мою руку стиснула крепкая, мозолистая ладонь, однако я с честью выдержал этот небольшой экзамен, что вызвало у Владимира Петровича одобрительную ухмылку.

— Поздравляю вас, Любовь Георгиевна, с Международным женским днём, у меня для вас небольшой презент.

Коробочку «Красной Москвы» хозяйка приняла с благоговением на лице.

— Ой, Лёшенька, спасибо! Это же дорого стоит…

— Не дороже денег, а деньги, как известно дело наживное, — отделался я банальной шуткой.

— Какая прелесть… А некоторые, — повернулась она к мужу, — отделались букетиком мимоз. И вообще мог бы одеться поприличнее, а то натянул трико и ходит довольный как бегемот.

— Кхм, — кашлянул глава семейства, краснея под укоризненным взглядом супруги.

Похоже, в этом доме царствует матриархат. Главное, чтобы будущая тёща меня не собиралась прищемить своим каблуком, а уж Ленку, ежели она выскажет намерения пойти по стопам мамаши, я как-нибудь сам оседлаю.

Праздничный стол уже был накрыт, и мне, с утра не державшему во рту маковой росинки, не терпелось приступить к трапезе. Для начала подняли тост за женщин: Лена и Любовь Георгиевна — вишнёвую настойку, мы с Петровичем — водку, Наташка — «Буратино», после чего накинулись на «Оливье».

Утолив первый голод, я поднялся и попросил собравшихся уделить мне минутку внимания.

— Уважаемые Владимир Петрович и Любовь Георгиевна! Я уже три месяца встречаюсь с вашей дочерью, и за это время, как мне кажется, мы успели всерьёз полюбить друг друга. Не хочу ходить вокруг да около, в общем, сегодня я сделал Елене предложение, и сейчас мы с ней испрашиваем вашего благословения. Согласны ли вы выдать Лену за меня замуж?

Звенящую тишину нарушила Наташка, завизжавшая так, что я чуть не присел:

— Ураааа! У меня будет папка!

Егоза принялась скакать на месте, а родители переглянулись и вроде бы с облегчением выдохнули (Любовь Георгиевна точно), после чего глава семейства, откашлявшись для солидности, сказал:

— Ну что ж, Лена о тебе, Алексей, отзывалась хорошо, хвалила… Ну и что, что парикмахер, главное, чтобы человек был хороший, правильно, Люба?

Его супруга расплылась в улыбке, постаравшись незаметно толкнуть мужа ногой под столом.

— В общем, я тоже не мастер говорить… Короче, мы с Любой не против. Предлагаю по этому поводу выпить.

Дальше застолье продолжилось с новой силой. На этот раз вопросы касались по большей части будущей свадьбы. Я поделился своими планами насчёт «Узбекистана», заверив, что расходы беру на себя. Вырученных за бриллианты денег должно было хватить на приличное застолье, но про камни, естественно, я упоминать не стал.

— Так чего ж, и мы вложимся, да, Люба?

— Ага, — кивнула та, — конечно, что ж мы, чужие люди что ли. Чай свою дочь замуж выдаём.

— Из общежития Лёша переедет ко мне, — безапелляционно заявила Лена.

— Это само собой, не в общежитие же вам перебираться, — согласилась Любовь Георгиевна. — Ой, Лена, а что это за колечко у тебя? Я что-то раньше его не видела.

Когда она узнала, что это не просто золото, но ещё и с бриллиантами, её выщипанные брови поползли вверх.

— Это ж сколько такое стоит?

— Мама, — укоризненно посмотрела на неё дочь.

— Что деньги — прах, — выдал я банальное. — Купил с рук у знакомого ювелира по сходной цене.

Затем разговор перетёк на каких-то налётчиках в карнавальных масках. По словам мамы невесты, якобы вся Москва уже гудит, а милиция сбилась с ног, разыскивая дерзких грабителей. Я тоже что-то такое слышал, но не придал разговорам особого значения, прекрасно зная, что народ склонен к преувеличению.

Когда я почувствовал, что в голове уже начинает шуметь, а живот напоминает тугой барабан, отец невесты предложил сходить перекурить на лестничную клетку. Я отказываться не стал, хотя и не курил, сообразив, что Владимир Петрович хочет со мной пообщаться без лишних ушей.

Оказавшись на лестнице, Петрович закурил «Приму», выпустил в сереющий сумрак струйку дыма и с спросил:

— Лёх, а не мог этот ювелир тебя с камнями кинуть?

— Не волнуйтесь, Владимир Петрович, это точно они, а не какие-нибудь стекляшки, — улыбнулся я. — Можете этим кольцом стекло резать или железки царапать.

— Не, своей я за такие деньги никогда кольцо не куплю, — задумчиво протянул Петрович. — А ты что же, так и будешь теперь Ленку такими подарками баловать?

— Такими вряд ли, парикмахер столько не зарабатывает, но на день рождения, Новый год и 8 марта подарки будут неплохими, это я обещаю.

— Насчёт детей ещё не говорили?

— Пока нет, но в общем-то я не против.

— Ленка рассказывала твою историю, вдруг и правда у тебя где-то на стороне семья? Ежели объявится — что делать будешь?

— Не объявится, три месяца уже прошло, никаких концов, да и я бы почувствовал, если бы у меня были жена и дети, сердцем бы почувствовал.

Я постучал кулаком себя в левую часть груди. Повисла пауза, Петрович бросил окурок в притороченную к перилам проволочкой консервную банку, где уже лежал с десяток окурков, и вперил в меня хмурый взгляд:

— Ты вот чего, Алексей… Ты нашу Ленку не обижай, понял? Она с одним уже настрадалась, с дитём малым бросил, поганец. А она ж у нас гордая, от алиментов отказалась, не хочу, говорит, чтобы о нём хоть что-то напоминало. И ты смотри, того, не обманывай её. Мы тут с моей уже затрагивали этот момент, Любка-то, она чего опасается… Говорит — ну это между нами — может ты голову Ленке кружишь ради прописки?

— Понимаю ваши опасения, но уверяю, что прописка здесь не при чём. Я бы и не прописывался, так бы и числился в общежитии, но Лена сама против.

— Тогда ладно, но если не уверен в себе — лучше сразу скажи.

— Уверен, Владимир Петрович, на двести процентов уверен.

— Ну коль так — пойдём хряпнем ещё по одной.

* * *

Парни явно входили во вкус хорошей жизни. И пусть они не кутили в ресторанах, однако держались так, словно бы уже знали себе цену. Да и одеваться стали получше, все трое щеголяли в фирменных джинсах, а Андрюха купил часы, и теперь то и дело как бы невзначай задирал рукав и смотрел, сколько там натикало.

На последней тренировке они периодически косились в сторону работающего по мешку босса, а после занятий ушедший пораньше Кистенёв по традиции уже ждал их в «Лебеде». Встречаться здесь ему нравилось больше, чем шухариться по подвалам.

— Ну что, хлопцы, большое дело назревает, — начал он, когда подельники принялись за кофе с бутербродами. — Три квартиры мы хорошо взяли, но теперь настало время выудить большую рыбу. Если выудим — можно будет браться за собственное производство.

— А что за рыба? — с азартным блеском в глазах поинтересовался неугомонный Андрюха.

— Узнаешь со временем. Как сказал один умный человек, во многих знаниях многие печали. Я пару дней понаблюдаю за этим местом, как буду уверен, что можно начинать — сообщу после тренировки. Кстати, «сухой закон» соблюдаете? Молодцы, печень вам ещё пригодится.

Прелюдией к предстоящей «рыбалке» стала случайная встреча, случившаяся на прошлой неделе. Игорь Николаевич в последние месяцы стал частенько бывать на расположенном недалеко от дома Ленинградском рынке. Его там уже начали узнавать. Мясникам он не скупясь платил за парную вырезку, брал лучшие овощи и фрукты, чтобы потом с полными сумками загрузиться в недавно приобретённые «Жигули» 3-й модели. Взял он её на авторынке «Южный порт» с рук за 8 тысяч рублей. В эти годы новый ВАЗ-2103 стоил чуть дешевле, но пробег у этой машины был всего-то двадцать тысяч, к тому же не нужно было годами стоять в очереди. Косился Кистенёв и на 24-е «Волги», однако решил всё же пока не сильно привлекать к себе внимание. Проехавшись за рулём с сидящим рядом хозяином, ударили по рукам, и поехали оформлять покупку в ГАИ.В этот раз, общаясь на рынке с рубщиком мяса, Игорь Николаевичи скорее интуитивно, чем физически почувствовал, как чьи-то шаловливые пальцы ненавязчиво обследуют карман его дорогого кашемирового пальто с бобровым воротником. Ворюга, оказавшийся парнем лет двадцати, был тут же схвачен, а попытка выдернуть руку из стальных тисков Кистеня успехов не увенчалась. Начала было собираться толпа, кто-то побежал за милиционером, однако бывший банкир не стал дожидаться представителя закона, а потащил карманника к выходу.

Запихнув того в автомобиль, дал по газам, а притормозил уже возле подвала, где периодически собирался со своей маленькой бандой. Здесь, в дальней комнатушке, Игорь Николаевич устроил урке форменный допрос, пригрозив для начала переломать тому пальцы, дабы неповадно было шариться по чужим карманам. Он очень надеялся, что парень достаточно хорошо знает иерархию в уголовной среде столицы, и в своих предположениях не ошибся. Карманник с погонялом Шуруп под угрозой потери трудоспособности признался, что ворами в районе Ленинградского рынка рулит авторитет по кличке Рябой. Вся украденная у ничего не подозревающих граждан наличность оседала в его кармане, впрочем, тут же, на месте, шушера получала свои проценты. Выяснив, как найти этого самого Рябого, Игорь Николаевич попросту перебил несчастному жулику гортань, а ночью вывез труп за город и забросал еловыми ветками.

На следующий день, прогуливаясь возле обрисованного покойным уркой строения, он по приметам узнал выходящего оттуда Рябого. Это был худой, сутулый тип с изрытыми оспинами лицом какого-то неопределённого возраста, одетый в чёрное пальто с поднятым воротником и серую в мелкую клеточку кепку. Кистенёв направился следом за Рябым, держа небольшую дистанцию. Выяснилось, что объект следует в ближайшую пивную, где у него состоялась встреча с двумя парнями возраста примерно Шурупа. Насколько углядел из дальнего угла пивной Кистень, похоже, это урки сдавали выручку, тут же получая вознаграждение.

Когда Рябой выдвинулся обратно в сторону своей штаб-квартиры, на относительно безлюдном участке пути у гаражей рядом притормозил «Жигулёнок» с залепленными снегом номерами.

— Земляк, — обратился к нему водитель, — будь другом, подскажи, как проехать к ВДНХ?

— Какой же я тебе, дядя, земляк, если ты Москвы не знаешь? — растянул в ухмылке тонкие губы Рябой.

— Это да, не местный я, из Воронежа приехал своим ходом, первый раз в столице. У меня важная встреча на ВДНХ, я там должен быть через тридцать минут, но чувствую, заплутал. Ты вот что, покажи лучше по карте. Подожди, я только выберусь.

Оказавшись с Рябым с глазу на глаз, он и впрямь сунул ему в руки карту Москвы, и едва тот сконцентрировал на ней внимание, коротким ударом под дых заставил того согнуться, после чего схватил того за шкирку и головой ткнул того в крыло машины. Находящегося в стоянии грогги Рябого Кистенёв сунул на переднее пассажирское сиденье, сам сел за руль и дал по газам. По пути Рябой было очухался, но, увидев направленный на себя ствол «Вальтера», согласился вести себя тихо, не совершая лишних телодвижений.

Полчаса спустя со связанными за спиной руками он сидел в том самом подвале, где накануне отдал богу душу Шуруп. Напротив него на перевёрнутом ящике сидел «гость из Воронежа» и с задумчивым видом пересчитывал купюры. Рябой, чей лоб украшала приличная шишка, мрачно смотрел на эту картину, раздувая ноздри.

— Неплохая выручка — сказал похититель, пряча купюры в карман. — А теперь давай поговорим. Я буду спрашивать — ты отвечать. Не будешь отвечать — буду делать больно.

Рябой оказался не последним человеком в воровской иерархии. О том, у кого и где хранится воровской общак, Игорь Николаевич узнал через двадцать пять минут и сорок секунд после начала допроса. К тому времени воля Рябого была сломлена окончательно. Прошедший лихие 90-е Кистень обладал неплохим арсеналом средств для этого, и некоторые из них с удовольствием пустил в ход. Пусть под рукой не было утюга с паяльником, зато имелись другие способы заставить человека выдать нужные сведения. Убедившись, что больше никакой полезной информации он не услышит, Игорь Николаевич с чувством выполненного долга натянул на голову Рябого целлофановый пакет, плотно замотав края на шее всё те же шосткинским скотчем. Смерть от асфиксии наступила примерно через две с половиной минуты. От трупа Кистенёв избавился тем же способом, что и накануне, про себя с удостоверением отмечая, что в эти годы на всю Москву нет ни одной камеры наружного наблюдения.

Хранителем общака был старый вор в законе, проживавший в подмосковной Салтыковке, ныне представляющей собой дачный посёлок, ранней весной наполовину пустовавший. На следующий день Кистень уже прогуливался по посёлку, высматривая описанный Рябым двухэтажный особняк с зелёной крышей и высоким забором. Найдя, уехал в город, а следующим утром приехал снова. Вновь оставив машину, он пробрался в пустующий дом напротив интересовавшего его, с мансарды которого устроил наблюдение.

На даче было холодно, поэтому Игорь Николаевич укутывался в несколько найденных здесь же одеял, согревался коньяком из фляжки и смотрел на стоявший напротив дом. Время текло неторопливо, и как-то тянуло на философские размышления. Кистень долго стоял перед внутренним выбором, легализоваться ему в местном криминальном сообществе, подчиняясь его правилам, или быть выше этого. Не без ностальгии вспоминал 90-е, когда они, вышедшие из «качалок» молодые волки, плевать хотели на законы воровского мира. Тогда урки только в зонах могли что-то противопоставить новорусской братве, да и то не всегда, а к началу XXI века, когда авторитетные воры и настоящие «законники» начали сходить на нет, бандиты новой волны почувствовала себя совсем вольготно. К тому времени, впрочем, и понятие «братва» начало исчезать из лексикона, так как оставшиеся в живых братки успели всё поделить и начали превращаться в солидных бизнесменов и уважаемых депутатов. Кистеню в своё время тоже пришлось проделать этот путь, и когда уже казалось, что остаток жизни он может почивать на лаврах, случилась эта херня с грёбаным парикмахером. И теперь, сидя на чужой даче, он пришёл к выводу, что не лежит у него душа идти на поклон к уголовникам, тем более когда перед носом маячит такой приличный куш. Он не знал, сколько денег хранится в воровской кассе на данный момент, но надеялся, что их хватит на безбедную жизнь. Становиться цеховиком ему уже не особо-то и хотелось, в Советском Союзе такая деятельность ещё долго будет считаться уголовно наказуемым деянием, куда заманчивее поменять рубли на доллары и с мешком денег уйти морем в какую-нибудь Турцию, а оттуда можно и дальше махнуть, в Германию, Францию, Испанию, или вообще через океан. Имея за душой такие деньги, выправить документы и сунуть кому нужно взятку — вообще не проблема.

Вечером он уезжал домой, наутро вновь возвращался в Салтыковку. За три дня наблюдений он выяснил, что собаки во дворе не имелось, а в доме помимо старого вора проживает ещё один персонаж — здоровый и длиннорукий, смахивающий на гориллу амбал. Они поочерёдно по несколько раз в день выходили справлять нужду, а здоровяк при этом ежедневно в два часа дня или около того отлучался куда-то, возвращаясь примерно через полчаса с авоськой продуктов. Наверное, ходил в расположенный на окраине посёлка продуктовый магазин. Кроме того, он заведовал сложенной с обратной стороны дома поленницей, судя по непрестанно дымившей трубе, домик обогревался благодаря обычной печке.

Однажды к хранителю общака приехали двое на 21-й «Волге», благо что накануне проехал бульдозер, расчистивший снежные завалы. Зашли, через двадцать минут вышли, сели в машину и уехали.

Этот здоровяк со слегка отвисающей нижней губой, по мнению Кистенёва, представлял наибольшую опасность. Конечно, и старого сморчка не стоило сбрасывать со счетов, но с ним уж он как-нибудь справится. Нужно только появиться в тот момент, когда телохранитель свалит в магазин за продуктами.

Но всё же лучше иметь за спиной небольшое подкрепление. Не зря же он натаскивает этих трёх боксёров, пусть отрабатывают свой хлеб. Решив таким образом дилемму, после тренировки он собрал парней в кафе и намекнул о больших деньгах, на что те, как и следовало ожидать, с радостью согласились.

Прежде чем заявиться всей кодлой к держателю общака, Игорь Николаевич потратил ещё двое суток на наблюдение. Удостоверившись, что график «горилла» выдерживает, Кистень после следующей тренировки снова собрал свою бригаду и теперь уже поставил конкретную задачу: в субботу в 10 утра собираемся у знакомого всем подвала, где грузимся в мою машину и отправляемся на дело.

На окраину Салтыковки они прибыли почти ровно в полдень, за два часа до намеченного времени, когда «бык» отправится в магазин, и огородами пробрались на уже обжитую дачку, откуда Игорь Николаевич несколько дней вёл наблюдение. О том, кого они «пасут», парням знать не следовало, Кистенёв сказал, что это один из барыг, являющийся подпольным миллионером. Это объяснение подельников удовлетворило, и теперь они терпеливо сидели рядом и вглядывались в окно мансарды.

В четверть третьего Кистень начал волноваться, громила до сих пор не ушёл в магазин, хотя пару раз появлялся во дворе, чтобы дойти до отхожего места. Впрочем, волнения оказались напрасными, минут пять спустя тот всё же вышел из дома, на ходу засовывая авоську в карман телогрейки.

Дождавшись, когда амбал скроется из виду, Игорь Николаевич вытащил «Вальтер», на всякий случай проверил наличие обоймы, выщелкнув и загнав её обратно, затем дал команду натянуть маски и выбираться из машины, чьи номера в очередной раз были залеплены снегом.

— Теперь всё делаем быстро, — сказал он громко и первым рванул к ограде.

Калитка запиралась изнутри на обычную поворачивающуюся щеколду, так что не прошло и тридцати секунд, как они оказались возле двери дома. Кистень прикидывал, что если сразу выбить её не удастся, придётся оббегать дом с той стороны, где имелись задняя дверь и большой оконный проём, поделённый деревянными рамками на несколько мелких окошек. В крайнем случае придётся его разбивать и забираться внутрь, рискуя получить порезы. Что-то он не подумал о перчатках или рукавицах для парней, да и сам оставил свои перчатки в бардачке.

Впрочем, удача в этот раз была на их стороне, всего одного удара ноги оказалось достаточно, чтобы дверь, закрытая изнутри на обычный крючок, распахнулась, открывая дорогу к хранителю сокровищ. Невысокий старик с чистыми, без единой татуировки пальцами совсем не походил видавшего виды урку, и Кистень даже на мгновение засомневался, того ли они собирались грабить. Впрочем, ровно до того момента, пока «пенсионер» молча не кинулся к кровати, извлекая из-под подушки обрез охотничьей двустволки. Наверное, обрез был заряжен, но выстрела не последовало — реакция Кистенёва оказалась быстрее.

Когда оружие перекочевало в руки Макара, которому было поручено метнуться к двери и прикрыть её, а самому следить за дорогой, Кистень приступил к допросу.

— Слушай меня, старый, времени у нас немного, — сказал он, не снимая маски Волка, — поэтому ты сейчас же скажешь, где хранишь общак. Валандаться с тобой не буду, для начала просто отрежу уши, а уже потом выколю глаза. Ты превратишься в кусок мяса, но в итоге всё равно скажешь, где бабки.

Старый урка в ответ просто усмехнулся и, глядя главарю в просвечивающие сквозь вырезы в маске глаза, спокойно сказал:

— Похоже, залётные пожаловали, интересно, кто вломил… Приступай, волк тряпошный, может, и не выдержу, сдам захоронку, но запомни, что потом тебя и твоих корешей достанут хоть из-под земли. И что с вами тогда сделают… Ты будешь умолять, чтобы тебя просто прирезали.

— Жаль, раз по-хорошему не получается, то скоро ты сам будешь умолять, чтобы я тебя прирезал.

Хранитель воровской кассы сдался через четверть часа. Самостоятельно он к тому времени передвигаться не мог, сумел лишь промычать, что вмурованный в стену сейф находится в погребе, за банками с огурцами и помидорами. Ключ от сейфа был спрятан маленьком тайнике, за вынимавшимся печным кирпичом, а лампочка в погребе загоралась от расположенного на стене хаты выключателя.

— Миша, продолжай вести наблюдение за дорогой, Косой и Лис следят за уркой, а я вниз.

С этими словами Кистень открыл люк подпола и спустился по скрипучей лестнице. Вор не обманул, сейф был на месте, и ключ подошёл.

— Хорошо живёт на свете Винни-Пух, — присвистнул Игорь Николаевич, разглядывая аккуратно перехваченные обычными бумажными лентами пачки купюр.

Там же обнаружился холщовый мешочек, тряханув его, Кистень услышал заманчивое позвякивание. Проверять, что внутри, было некогда, в любой момент мог вернуться амбал, и он сноровисто принялся засовывать деньги в заранее захваченную большую хозяйственную сумку, а когда она оказалась заполнена почти полностью, сверху кинул мешочек. И уже собираясь подниматься, услышал голос Макара:

— Клык, там это… Там тот мужик возвращается.

Кистенёв не запаниковал, в голове лишь промелькнуло сожаление, что не успели до прихода телохранителя. Он поднялся наверх, но не успел дать команду своим парням рассредоточиться, как неожиданно старый зек заорал дурным голосом:

— Верблюд, атас!

И точно, верблюд, подумал Кистень, вспомнив отвисшую губу долговязого. Неизвестно, какая у старика была с ним договорённость на случай возникновения внештатной ситуации, но Верблюд, бросив авоську с продуктами в снег, тут же рванул к дому.

— Убери обрез, а то весь посёлок переполошишь, — скомандовал Макару Кистень, доставая «Вальтер». — Вы трое, отойдите в сторону, не мешайтесь.

Про себя он подумал, что обошёлся бы и без пацанов, всё в итоге приходится делать самому. От дальнейших размышлений его отвлёк шум в сенях, а в следующее мгновение в комнату влетел громила в распахнутой телогрейке, сжимая в правой руке нож, размерами напоминавший тесак.

Кистень нажал на спусковой крючок, в тот же самый момент с ужасом вспоминая, что забыл снять оружие с предохранителя. Раздался щелчок, и вот уже Верблюд с рёвом летит на человека в маске Волка, замахиваясь ножом. Кистенёв отпрянул, неожиданно наблюдая, как из-за его спины кто-то бросается вперёд, прямо на выставленный нож. Это дало «бригадиру» шанс успеть снять пистолет с предохранителя и сделать оглушительно прозвучавший в замкнутом пространстве выстрел.

Первым осел Валёк, его Кистень узнал по маске Зайца, а Верблюд ещё несколько секунд стоял навытяжку, хлопая глазами, после чего, сжимая в правой руке окровавленный нож, всё же с грохотом рухнул на дощатый пол.

Я не мог зацепить Вальку, думал Кистенёв, бросаясь к истекавшему кровью подельнику. Он в него и не попал, зато попал Верблюд, лезвие ножа скользнуло по шее несчастного, вокруг которого уже натекла приличных размеров лужа.

— Вальку зарезали!

Вышедший из ступора Андрюха рухнул рядом на колени, не зная, чем помочь смертельно раненому другу. Игорь Николаевич понимал, что уже отходившему бедняге уже ничем не поможешь, была распорота или сонная артерия, или яремная вена. Скорее первое, судя по количеству хлеставшей крови.

— Сука, Верблюда кончил… Всё, п…ц тебе, фраер, теперь тебе точно не жить, и твоим корешкам тоже.

Кистенёв разогнул пальцы громилы, взял нож, подошёл к исходившему ненавистью зеку и с силой вогнал нож тому в правую глазницу. Когда он провернул лезвие, раздался противный хруст. Рукоятку Кистенёв протёр найденным в доме полотенцем, оставив её торчать из глазницы мёртвого вора. Потом присел на корточки перед умирающим подельником, сняв с него маску.

— В общем, так, братва, Валюхе мы уже ничем не поможем. В больницу везти бессмысленно, по ходу, он уже отошёл… Ну да, нет больше Вальки с нами.

— Да как так-то!

Андрюха стянул маску и теперь размазывал по лицу слёзы. Макар, тоже успевший избавиться от надоевшей маски, кусал губы и хмуро смотрел в сторону.

— Настоящий «сокол», не думая отдал свою жизнь за товарища, — вздохнул Кистень. — Жаль, что придётся его оставить здесь.

— В смысле здесь? — перестал хлюпать носом Андрей.

— А что ты предлагаешь с ним делать? Домой везти мёртвого? Позвонишь в дверь, вот, мол, сына вашего привезли, принимайте, так что ли? Макар! Держи ключи от машины, принесешь канистру с бензином. Ну чего встал, вперёд!

— Да вы чё, Вальку поджигать что ли собрались?

— Ещё одно слово, и ты ляжешь рядом с ним. Ступай во двор и жди меня, продышись.

Макар обернулся быстро, получив канистру, Кистень велел обоим убираться в машину и сидеть там до его появления. Плеснул на мёртвого Валентина, на оконную занавеску, по углам, после чего взял со стола коробок спичек. Огонь резво принялся пожирать всё вокруг, и Кистенёв, бросив прощальный взгляд на кровавый натюрморт, схватил в одну руку баул с деньгами, в другую полупустую канистру и рванул прочь, на ходу думая, что зря протирал полотенцем рукоятку ножа, та всё равно расплавится во всепожирающем пламени.

Глава 11

Подавать заявление в Грибоедовский ЗАГС мы с Леной решили отправляться в ближайший вторник. Я работал во вторую смену, а вот ей пришлось отпроситься до обеда, кто знает, сколько нас в этом заведении промурыжат. Оставшись один в квартире невесты, я от нечего принялся копаться в книгах, и между томиками Цветаевой и Агаты Кристи обнаружилась общая тетрадь в серую обложку, на которой шариковой ручкой было написано «Дневник». Чувствуя, что занимаюсь чем-то нехорошим, не удержался и принялся листать. Тетрадка была заполнена почти до конца, чистыми осталось с пяток листов. Первая запись датировалась 8 марта прошлого года, а последняя была сделана в конце этого февраля. Невольно вчитался, чувствуя, что начинаю краснеть.

«Мне кажется, я совсем потеряла голову от любви. Вчера он уходил ночевать в своё общежитие, а мне хотелось вцепиться в него руками, и не отпускать в эту тьму, которая, как мне казалось, разлучит нас с ним навсегда. Я всё время боюсь, что однажды он не придёт, а я буду сидеть у окна и ждать, ждать в тщетной надежде, пока не превращусь в высохшую мумию и не рассыплюсь прахом. Не знаю, что со мной происходит, все мысли только о нем. Мама тоже заметила, что я стала сама не своя, женская интуиция её не подвела, заявила, что я влюбилась, как первоклассница, и пора уже объект моих воздыханий приводить знакомиться с родителями. Хотят, чтобы мы пришли вдвоём 8 марта. Завтра ему скажу. Мне почему-то боязно вести его на смотрины, всё это попахивает каким-то мещанством, кажется, что он может обидеться, и я потеряю его навсегда. Хочу быть с ним рядом всегда, каждую минуту, чувствовать его запах, слышать его голос, ловить его взгляд, как преданная собачка ловит взгляд своего хозяина… Если он скажет: „Прыгай с моста в ледяную воду“, прыгну не раздумывая! Не знаю, чем всё это закончится: либо я и впрямь сойду с ума, либо мы будем вместе и умрём в глубокой старости в один день».

Я вернул дневник на место. Никогда не чувствовал за собой излишней сентиментальности, но сейчас в горле отчего-то стоял ком, а в носу пощипывало. Вот уж не думал, что кто-то способен так в меня влюбиться. Да я и сам влюблён в Ленку без памяти. Что ж, всё, что ни делается — к лучшему, и наш сегодняшний визит в учреждение, где регистрируются браки — лишнее тому подтверждение. Даже я, считавший себя всегда вольной птицей, согласился на «добровольное рабство», как называла это дело героиня фильма «Любовь и голуби».

Не успел я себя таким образом успокоить, как раздался звонок в дверь. У Кисловой он был таким пронзительно — дребезжащим, что, казалось, внутри тебя всё вибрирует вместе с этим звонком. Открыв дверь, я увидел тётку предпенсионного возраста в накинутом на плечи пальто, на ногах — «прощай молодость». Тряхнув упакованной в полтора десятка бигуди головой, она поинтересовалась, глядя куда-то мне за спину:

— Так это вы, значит, новый жилец Елены Владимировны? А я смотрю, её самой нет, на работе, наверное…

— А вы, позвольте, кто?

— Я-то?

Её водянистые глаза уставились на меня с таким видом, будто вдруг внезапно с ней заговорил дверной косяк.

— А я Варвара Сергеевна, здешний управдом. Вот, зашла узнать, кто это у Кисловой живёт, прописан ли, а то ведь мне перед участковым отчитываться, тех, кто не прописан, он живо на карандаш и по инстанции.

— Понятно, понятно… Проходите, Варвара Сергеевна, может, чайку? — предложил я, понимал, что, если мне здесь предстоит жить, то со старшей по дому хочешь не хочешь придётся налаживать отношения.

— Отчего же, можно, — согласилась та.

Несколько минут спустя, шумно втягивая в себя ещё не остывший толком чай вприкуску, и вгрызаясь в сушки неожиданно крепкими зубами, она с интересом выслушивала мою историю, то и дело вставляя реплики типа:

— Ой, да что вы, прям-таки совсем ничего не помните?.. Ой ну надо же!.. И что, правда в «Чародейке» работаете?

— Правда-правда, — подтвердил я. — И, кстати, я бы посоветовал вам не красить волосы хной. Вы ещё достаточно молоды, можно подобрать нечто более нейтральное, что будет смотреться более естественно. Давайте как-нибудь выкроим время, я займусь вашей причёской.

После таких слов Варвара Сергевина подобрела буквально на глазах. Всё-таки за редчайшим исключением нет на свете женщины, которую не волновала бы собственная внешность, так что теперь, похоже, управдомша была в моих руках. Особенно после обещания, что Елена пропишет меня у себя сразу после свадьбы, а сегодня мы как раз идём в Грибоедовский ЗАГС подавать заявление.

О визите старшей по дому я рассказал своей невесте, когда мы встретились у входа во Дворец бракосочетания № 1. Та сначала было напряглась, но, услышав, что всё разрешилось вроде бы благополучно, снова вернулась мыслями к подаче заявления. Вопреки опасениям обошлось всё быстро, а датой свадьбы мы выбрали субботу, 20 апреля. Лена, как и договаривались, сказала, что регистрироваться будет под фамилией мужа. Тут же нам дали талоны в магазин «Весна», где можно было приобрести свадебное платье, костюмы и обручальные кольца, а также в стол заказов гастронома наЛубянском проезде: здесь уже можно было по талонам прикупить разных деликатесов. Ленка настояла, что мы обязательно пойдём в этот стол заказов, и если в ресторане нас и так накормят, то для дома деликатесы будут не лишними.

До кучи вручили направление в Мострансагентство: для заказа машин и организации свадебного путешествия. Самым популярным, как нам сказали, был 5-дневный тур в Ленинград. В стоимость входила гостиница со всеми удобствами, пара-тройка экскурсий и театр.

Когда же мы добрались до «Весны», то увиденное ввергло меня в печаль. Не знаю, кто создаёт такие вещи, но в них только бабушкам замуж выходить, хотя в эти годы, наверное, такая мода считалась в порядке вещей.

— Знаешь что, любимая, поговорю-ка я с одним знакомым, может, он согласится сшить тебе платье…

— С Зайцевым? — оживилась Лена.

— Ага, с ним.

— Класс!.. Лёш, а сколько он возьмёт?

— Не знаю, но я хочу, чтобы моя невеста выглядела в ЗАГСе лучше всех.

— А мне вообще говорили, что если кто второй раз замуж выходит-то пышную свадьбу не играют. И вообще можно дома у родителей посидеть.

— Ну, я-то первый раз… в смысле, женюсь впервые… кажется впервые… А ресторан — обязательно. Ты же хочешь, чтобы наша свадьба всем запомнилась надолго? Деньги у меня есть, моя профессия приносит стабильный, хотя и левый доход. Да и с директором ресторана я уже переговорил. К тому же представь, сколько после застолья придётся убираться твоей маме.

— Я ей помогу.

— Да уж, из свадебного платья сразу к мойке… Мне бы хотелось, чтобы из ресторана мы с тобой поехали к тебе… вернее, к нам домой и провели брачную ночь вдвоём.

— А ты в чём будешь на свадьбе?

— Ну ты видела мой костюм, тоже, кстати, от Зайцева, в нём и под венец можно, и хоть на приём к английской королеве. Так что дело за твоим платьем.

С Зайцевым я созвонился на следующий день, и его ответ меня обрадовал.

— Завтра в 6 вечера он ждёт тебя на Кузнецком мосту, — сказал я. — Знаешь, где находится Общесоюзный дом моделей одежды? Вот зайдёшь и спросишь Славу Зайцева, скажешь ему, что ты и есть моя невеста. Я бы с тобой сам сходил, но ко мне важная клиентка на 7 вечера записалась. Правда, Наташку тебе придётся с собой брать, если оставить не с кем.

— Ничего страшного, заберу из садика и сразу поедем к Зайцеву. А на обратном пути заглянем в кулинарию в «Смоленском» гастрономе, перекусим.

Жил я теперь у своей невесты, невзирая на пересуды сидевших вечерами на лавочке бабушек. «Клуб старых перечниц», как только потеплело, сразу потянулся на улицу, а тут подходящий объект для сплетен. Лене тоже доставалось, она не раз слышала в спину перешёптывания, но делала вид, что не слышит. Я поступал аналогичным образом, ну не морду же им бить, в самом деле.

Работа меня затягивала всё сильнее и сильнее. Росло число клиенток, которые и по записи приходили в «Чародейку», и к которым я ходил на дом. Среди них в какой-то момент с подачи Брежневой оказалась и Ольга Гришина — дочка первого секретаря горкома партии Виктора Васильевича Гришина. Именно Галина Леонидовна напела ей про меня, когда они пересеклись на мероприятии по случаю 8 марта, и Ольге очень уж понравилась причёска дочери Генерального секретаря ЦК КПСС.

Эта девица, студентка филологического факультета МГУ, также предпочла, чтобы накануне какой-то молодёжной вечеринки мастер пришёл к ней на дом. Не красавица, но одевается стильно, отметил я про себя. Она хотела, чтобы и её головка выглядела так же идеально. Make-up я Ольге сделал минимальный, для её возраста только и нужно было, что подчеркнуть глаза, придать им чуть большую выразительность.

Девочка осталась довольна и, видно, по совету Брежневой заплатила мне 50 рублей. На прощание намекнула, что нас ждёт сотрудничество на постоянной основе. Вообще мне показалось, что она слегка на меня запала, слишком уж маслянисто поблёскивали её глаза, когда она закрывала за мной дверь. Да и по ходу дела всё пыталась выспросить меня о моей личной жизни. Судя по этому самому блеску в глазах, объяснение, что скоро у меня свадьба, не слишком охладило её и пыл, и я дал себе зарок держаться с ней осторожнее, ни в коем случае не давать повода к более тесным взаимоотношениям.

Кроме того, я написал в авторскую рубрику «Красива Я» ещё два материала, пусть уж будет с запасом. Мой второй материал из трёх сданных готовился в следующий номер, Орлова заверила, что Вавилина не против сделать рубрику ежемесячной. Кстати, после выхода февральского номера на моё имя пришёл целый ворох писем от благодарных читательниц, а в некоторых письмах они ещё и делились своими советами. Порой в этих советах проскальзывало и впрямь что-то любопытное, я эти письма откладывал дома в ящик стола. Все верно, именно дома, а не общаговской комнатушки, так как мы с Леной решили, что пора бы уже нам съезжаться. Натахе эта идея особенно пришлась по душе, тем более что новоиспечённый отчим периодически баловал её то игрушками, то сладостями, то ещё какими-нибудь подарками, невзирая на неодобрительные вздохи будущей супруги.

— Ой, смотри, Лёшка, избалуешь ты её мне, — качала она головой, с трудом сдерживая улыбку.

— Детство даётся человеку один раз, — возражал я ей, с грустью вспоминая своё отрочество в стенах интерната.

Теперь мы с Кисловой проводили каждую ночь вместе, а я всё никак не мог насытиться. Да и Ленок не отставала. Как только Наташка засыпала в своей комнатушке, на нашем диване начинались сопровождаемые приглушенными стонами партнёрши сексуальные игрища.

В конце марта в «Чародейку» под вечер заявился кучерявый молодой человек характерной кавказской наружности. Он терпеливо дождался окончания моей смены и, подойдя, представился музыкантом Стасом Наминым.

— Группа «Цветы»? — не удержался я, понимая теперь, почему его лицо показалось мне знакомым. Правда, пересекаться нам доводилось, когда Намину уже пребывал в пенсионном возрасте, на каких-то связанных с музыкой мероприятиях.

— Ого, слава бежит впереди нас, — не смог тот скрыть своего удивления. — Алексей, у вас тут на втором этаже неплохое кафе, если вы не торопитесь, мы могли бы там посидеть.

Как выяснилось из дальнейшего разговора под чашечку кофе, в руки Стасу случайным образом попала запись праздничного концерта, на котором я имел честь выступить. Намина весьма заинтересовала песня «Shape Of My Heart», и он решил поинтересоваться, правда ли это моя вещь? А если моя, то успел ли я зарегистрировать на неё авторские права? На первый вопрос я нагло ответил «да», на второй — что как-то об этом не думал.

— Вот и зря, — заявил Стас. — Такими вещами не шутят. Хотя вы могли и не знать об этом, потому что в «Известиях» резюме постановления Совета Министров СССР о создании Всесоюзного агентства по авторским правам вышло недавно, в декабре. Да и то в связи с присоединением СССР к Всемирной конвенции об авторском праве, раньше советские писатели и композиторы и без того имели отчисления. В общем, в новую контору народ ломанулся, у них там сейчас каждый день столпотворение. В ВААП главным Панкина поставили, бывшего главреда «Комсомолки», я с ним лично незнаком, поэтому пролезть без очереди не получится. Но могу составить вам компанию, как туда соберётесь, я уже более-менее знаю, что там к чему. Согласны?

— Я-то не против, только не пойму, вам-то какой в этом профит?

Намин, обескураженный вопросом в лоб, несколько секунд мялся, после чего выдал, что хотел бы купить у меня эксклюзивные права на песню для исполнения её группой «Цветы». Но сначала композицию нужно зарегистрировать в ВААП.

— А если я зарегистрирую песню в этом самом ВААП, и её будут исполнять разные коллективы по всей стране, наверное, буду иметь намного больше?

— Это еще не факт, за каждым самодеятельным ВИА не уследишь, — принялся горячо уверять меня Намин. — Я же плачу за эксклюзивные права на песню, плюс в ваш карман идут отчисления с каждого исполнения, а исполнять мы её однозначно будет на каждом концерте. Мы как раз начинаем первые гастроли, наконец-то получили профессиональный статус при Московской филармонии. Жаль, что не получится сейчас выпустить песню на виниле, мы ещё в прошлом году записали материал для пластинки, которая должна выйти в этом году. Но на следующем диске появится обязательно, это опять же кое-какие отчисления.

В этот момент я лихорадочно пытался вспомнить, вышел у них сингл «Звездочка моя ясная», или можно под шумок им же её и продать. Решил пока не париться, рано или поздно познакомлюсь с их творчеством более близко.

— Стас, давай на «ты», я вроде не такой старый, да и проще нам так будет общаться, людям искусства, — с улыбкой постебался я. — Я не против сотрудничать с вашей группой, слышал кое-что, вполне прилично работаете. Хотелось бы услышать, какова цена вопроса?

— Тысяча тебя устроит? — пытаясь скрыть волнение, выдохнул Намин.

— Стас, это несерьёзно, с таким хитом… Хм, тебе же знакомо это слово, ну шлягер по-нашему? Ну так вот, с таким хитом «Цветы» станут ещё популярнее, а в будущем, кто знает, может, я вам ещёчто-нибудь буду подкидывать для эксклюзивного исполнения. Так что три тысячи, думаю, вполне реальная цена.

Намин едва не поперхнулся своим кофе.

— Однако и запросы у тебя, Алексей. Может, хотя бы до двух сторгуемся?

— Стас, мы не на восточном базаре, три тысячи — моя окончательная цена. Другой бы ещё больше запросил. Повторяю, наварите вы на этой песне куда как больше, опять же, слава, тем более что подавляющее большинство ваших поклонников будет думать, будто песня родилась в недрах «Цветов». По рукам?

— По рукам, — вздохнул музыкант, качнув кучерявой шевелюрой. — Только сразу всю сумму я отдать не смогу. Тысяча есть, а остальное, надеюсь, соберу в течение месяца-двух. Пойдёт?

— Пойдёт, я в общем-то не тороплюсь, а твоему слову верю.

— Так мы к нотариусу заедем, оформим договор, пропишем на всякий случай два месяца, в противном случае, если в течение этого срока деньги не найду — задаток оставляешь у себя и права на песню мы возвращаем. Больше чем на тысячу всё равно не напоём, — усмехнулся он — Так нормально? Отлично, тогда говори, когда тебе удобно наведаться в ВААП?

— На этой неделе я в первую смену работаю, так что в любой день не позднее часу дня, в два я должен быть в «Чародейке».

— Понял, — кивнул Намин. — Может, завтра и махнём?

— Можно и завтра.

— Отлично! Плёнка, ноты и текст имеются?

— Текст могу набросать, — сказал я, соображая, смогу ли вспомнить, как на английском пишутся те или иные слова, — а вот ноты… Стыдно признаться, нотной грамоты я не знаю.

— Серьёзно? Да ты самородок!.. Ладно, я сам сегодня вечером разложу композицию на текст и ноты, а аудиозапись сделаю с киноплёнки, мне её одолжили на несколько дней.

В этот момент меня озарила мысль.

— Слушай, а можешь на ноты переложить ещё несколько композиций?

— Почему бы и нет? Только мне нужна хотя бы плёнка с записью.

А ведь у Ленки дома — вернее, у нас — стоит катушечный магнитофон, «Нота» кажется. Кислова при мне пару раз включала на нём катушки с записями Тома Джонса и ещё кого-то из западных деятелей, кажется, группу «Beach Boys». Вот на него и запишу… Блин, а гитару где взять, желательно хорошую? Хотя бы типа той, с которой на концерте выступал… А что, попрошу-ка Куприянову, чтобы на вечерок выпросила, один раз выручила, может, и второй получится.

— Две вещи можешь с концертной киноплёнки взять с того концерта, — сказал я, — а еще пяток-другой запишу на магнитофон в ближайшее время. И тогда за обработку скинем с общей суммы пятьсот рублей, как тебе такой вариант?

— Ну, в общем-то устраивает, пятьсот рублей — деньги немалые.

— Тогда я запишу композиции, ты переведёшь в ноты, и потом уже с плёнкой и нотами мы идём в ВААП, оформим всё разом, чтобы сто раз не бегать.

Такой вариант Стаса устраивал, поэтому решили не торопиться, подождать, когда я запишу плёнку, а он перегонит её в ноты. Намина волновало, чтобы я долго не затягивал, впереди были гастроли «Цветов», они хотели уже легально исполнять песню. А сегодня начнут репетировать, так что к моменту оформления композиции у них всё должно быть на мази. Когда он поинтересовался номером моего домашнего телефона, я лишь развёл руками:

— Только рабочий.

— А чего домой не проведёшь?

— Сам только что переехал к невесте, а она говорит, что прошлым летом встала в очередь, но когда она подойдёт, эта очередь…

В этот момент мелькнула мысль, не намекнуть ли Намину, чтобы через своего родственника, члена ЦК КПСС Анастаса Микояна помог поставить без очереди телефон. То, что Микоян ещё в деле, я знал благодаря периодически печатавшимся в центральных изданиях портретам этих самых членов. Потом вспомнил где-то вычитанное в прошедшем будущем, что Стас никоим образом не хотел, что его имя упоминалось в контексте с именем знаменитого деда, поэтому и фамилию себе взял другую, то ли придумал, то ли по материнской линии позаимствовал, точно я не помнил, а спрашивать вроде бы неудобно.

Гитару Куприянова мне добыла уже через день, и весь вечер я, закрывшись в ванной, записывал через выносной микрофон гитарные композиции. Когда наконец закончил, на часах было почти 11 вечера. Лена терпеливо дожидалась меня в постели.

— Бедненький, всё что ли записал? — сдерживая улыбку, поинтересовалась она.

— Вроде всё, завтра отдам плёнку Намину. Кстати, какие у «Цветов» самые известные песни?

— У «Цветов»… Погоди-ка, у меня была их пластинка.

Она вынырнула из-под одеяла, покопалась в стопке журналов и извлекала на свет божий гибкий, прозрачный миньон синего цвета. На нём было всего три песни: «Звёздочка моя ясная», «Есть глаза у цветов» и «Не надо». Так, ну теперь во всяком случае ясно, что «Звёздочку…» я им уже не предложу.

На следующий день Намин подъехал к «Чародейке» на своей подержанной «Победе», забрал бобину, а в понедельник после первой смены мы поехали в ВААП. Сидя на пассажирском сиденье, я подумал, что не мешало бы уже обзавестись и собственным средством передвижения. Конечно, двух с половиной тысяч от Намина не хватит (я надеялся, что в свадьбу уложимся деньгами за бриллианты), но когда ещё та очередь дойдёт, может, как раз накоплю с моими подработками, но получу на руки уже морально устаревший автомобиль. Можно было бы поступить, как посоветовал Слава Зайцев, с которым мы немного пообщались на эту тему. Когда с Леной приезжали за готовым платьем, обошедшимся, кстати, практически по себестоимость в 85 рублей, мы немного пообщались с кутюрье на тему личного автотранспорта, и он предложил отправиться в автомагазин и взять автомобиль сразу. Я бы метнулся, но, опять же, деньги…

Из размышлений меня вырвал голос Намина, заявившего, что приехали и пора покидать машину. Стас оказался тем ещё пронырой, я просто диву давался, как он ловко маневрирует между чиновничьими кабинетами, и уже менее чем час спустя мы выходили из ВААП, а я держал в руках обычную папку с завязками, в которой покоилось авторское свидетельство на девять инструментальных вещей и песню «Shape Of My Heart». Опасался, что чиновник придерётся к тому, что текст написан на английском, но тот оказался либо либералом, либо пофигистом.

Из ВААП успели заехать даже к нотариусу, при котором я получил на руки тысячу рублей, а ещё полторы тысячи Намин обещал перечислить в течение следующего месяца. Тысячу, кстати, Стас занял у знаменитого деда, пообещав, несмотря на протесты заявившего о подарке деда, деньги вернуть в течение года. Стас был уверен, что, хотя практически все деньги от выступлений будут идти в казну филармонии, помимо официальной зарплаты и скудных гонораров им тоже кое-что перепадёт. Всё-таки схему с «левыми» билетами придумали не дураки.

— Осталось, чтобы песню принял худсовет, попробуем заставить их собраться до начала гастролей, — вздохнул он.

Два дня спустя, выходя из «Чародейки», я увидел припаркованный напротив бежевый «Москвич». Сердце неприятно ёкнуло, наверняка гэбэшник не подстригаться сюда приехал. Предчувствие не обмануло, Иннокентий Павлович, приспустив стекло, махнул мне рукой.

— Поздравляю с грядущей свадьбой, — с ходу заявил он мне. — Свадебное платье, я слышал, у самого Зайцева заказывали?

— Вы не перестаёте поражать меня своей осведомлённостью, Иннокентий Павлович. Зачем я вам понадобился на этот раз?

— На вечер этой пятницы у вас нет каких-то планов? Прекрасно, тогда вы станете гостем актёра Михаила Козакова, вот, держите, адрес, где Миша проживает со своей очередной женой, — он протянул мне вырванный из блокнота листок. — Вы с ним уже познакомились у Брик, он предупреждён о вашем визите, там соберутся люди не настолько узкого круга, чтобы ваше появление вызвало у них явное неприятие. Невесту не берите, скажите ей, что отправляетесь к клиентке на дом, пусть эта клиентка с ваших слов будет немолодой, чтобы Елена не сильно волновалась относительно крепости ваших нравственных устоев.

— А почему я не могу взять её с собой?

— Считайте, что этот визит — начало вашей оперативной деятельности, боевое крещение. И лучше не обременять себя обществом вашей невесты, ни к чему ей знать, что там будут говорить, и что вы будете говорить. К тому же Елене снова пришлось бы везти дочку к бабушке, зачем лишний раз напрягать немолодую, всё ещё работающую женщину?

Крыть мне было нечем, гэбэшник наверняка заранее просчитал ход разговора и приготовил веские аргументы. Вообще, как мне объяснял ещё во время вербовки Гуляков, зачастую такие встречи происходят как бы стихийно, но каким-то чудесным образом о них узнаёт половина Москвы. Так что иногда даже сами хозяева не знают, кто постучится в их дверь в следующую минуту.

— Всё-таки не понимаю, с какой это радости Козаков ждёт меня на своей тусовке? Я же его друга Тарковского чуть ли не с дерьмом смешал в прошлый раз…

— Тусовка говоришь… Хм… Занятно. Ну да ладно. Насчёт этого можете не переживать, не такие уж они и друзья, как может показаться на первый взгляд. Михал Михалыч ещё и не с такими знакомства водит. Идите смело, ни о чём не думайте, — добавил он с нажимом.

Не читал в своё время мемуары Козакова, но попадалось вроде бы как-то в Сети упоминание, будто в книге своих воспоминаний актёр признаётся, что лет 30 сотрудничал с Конторой. Тогда становится понятна уверенность Гулякова в том, что тот примет меня как миленький. Ну и ладно, дойду до этого Козакова, от меня не убудет.

— На следующей неделе я вас сам найду, расскажете, как сходили на мероприятие, — напутствовал меня комитетчик.

Ха, учитывая, что о встрече на своей квартире ему всё в красках скорее всего доложит сам Козаков, выходило, что всё, что я расскажу Гулякову — он будет сверять с полученной от Михал Михалыча информацией. И если я где-то привру или о чём-то умолчу — веры мне уже не будет. А это может сказаться не самым лучшим образом на моём будущем. Так уж и быть, заложу всех с потрохами, один хрен всего-навсего продублирую Козакова.

Врать для меня — дело страшное, всегда предпочитал говорить правду, пусть зачастую и не совсем приятную. Так что нетрудно представить, какие муки я испытывал, рассказывая невесте о вечернем визите к очередной клиентке, при этом кивая на собранный дипломат с инструментами. К счастью, Ленка, похоже, всё приняла за чистую монету, женская интуиция её на этот раз подвела, либо просто сказалось отсутствие большого жизненного опыта. Мне же, целуя её перед уходом, хотелось надеяться, что врать таким образом мне придётся крайне редко.

Строение № 68 на Ордынке, не «хрущёвка», но и не сталинский ампир. Чем-то смахивал на питерские дома, в том числе и серым цветом. Казаков с супругой обитал в спаренной 3-комнатной квартире, образованной из двух — 60-й и 61-й.

— Региночка, вот и тот самый парикмахер пожаловал, что наделал фурора у Брик и Катаняна, — воскликнул открывший дверь Михаил Михалыч, пыхнув мне в лицо своей трубкой с длинным мундштуком.

По сравнению с утончённым, походившим на аристократа Козаковым его жена Регина Соломоновна (попросившая называть её просто Регина) выглядела серой мышкой. Они и так была не красавица, к тому же скромно одевалась и носила очки в крупной роговой оправе чёрного цвета. И что в ней нашёл один из самых харизматичных актёров советского кинематографа? Работала Регина переводчицей и, как выяснилось случайно в ходе откровенного монолога Козакова, это был его третий брак.

Когда я пришёл, у Козакова уже тусили молодой актёр театра «Современник» Константин Райкин и театральный художник Борис Мессерер. Чуть позже подтянулись Иосиф Кобзон и композитор Давид Тухманов, а последними пришли ведущая солистка ансамбля «Берёзка» Мира Кольцова и её муж, танцор из ансамбля Моисеева, цыганистого вида Борис Санкин. Многих из них я помнил в куда более преклонном возрасте, ту же Кольцову, ставшую впоследствии руководителем «Берёзки», а теперь благодаря воле провидения получил возможность видеть этих людей, так сказать, в самом расцвете.

— Йося, а что без молодой супруги? — спросил Козаков.

— С Андрюшкой сидит, парню меньше трёх месяцев. Ты что, забыл, что я 1 января стал отцом?

— И точно! Стыд мне и позор! Кстати, знакомься, это известный московский парикмахер Алексей Бестужев. Если приспичит подстричься — обращайся смело, да, Алексей? — вовсю стебался актёр.

— Да иди ты к чёрту, Миша, — беззлобно отреагировал певец.

Опытным взглядом я сразу определили, что свои волосы у Иосифа Давыдовича только по краям, сзади и в виде небольших бакенбардов, а основную часть шевелюры составляет искусственная накладка. Но сейчас Кобзон предпочитал парик попышнее того, который ему предстоит носить в будущем.

Похоже, случился этакий еврейский междусобойчик. Всегда поражался умению людей этой национальности добиваться успеха. Если еврей талантлив-то он обязательно станет знаменитым. И это невзирая на происхождение, сколько их пробилось с самых низов! Наверное, это в них было заложено на генетическом уровне. За что бы они ни брались — всегда выходит толк.

— А у Бори 15 марта был день рождения! — провозгласил Казаков. — Предлагаю по этому поводу тост. Он будет коротким, но смачным. Хочу пожелать, Боря, чтобы у тебя всё стояло, кроме сердца!

Под дружный смех мужчины, включая меня, подняли бокалы, в которых на два пальца был налит 15-летний «Двин», который по такому случаю был извлечён хозяином из шкафа. Обе дамы предпочли сухое красное. Обычно перед коньяком согласно правилам этикета я предпочитал выпить чашечку кофе, но в это время, видно, с такими деталями были не очень хорошо знакомы. Хотя кофе у Козаковых, уверен, имелся, и думаю, не самый плохой.

Коллекционный армянский коньяк крепостью 50° неплохо вдарил по «шарам», но имел приятное послевкусие, особенно под тонкую дольку лимона, посыпанного сахаром. Как объяснил Козаков, именно в этот напиток влюбился английский премьер Черчилль после того, как впервые распробовал его в компании Сталина.

Кто-то уже был наслышан о моём скандальном спиче в адрес Тарковского, и неудивительно, что под пьяную лавочку принялись обсуждать творчество столь неоднозначного режиссёра. В отличие от прошлого раза, сейчас мнения разделились. Кобзон принял мою сторону, хотя и сделал это крайне деликатно, Тухманов и Козаков держали нейтралитет, Райкин и Мессерер завели пластинку о «великом гении», замысел которого простой челяди понять не по силам. Наверное, под челядью подразумевались такие, как я.

Я же, памятуя, что должен провоцировать собравшихся не только разговорами о Тарковском, после второй рюмки проявил инициативу и завернул на тему любви к Родине.

— Всё понимаю: бесплатные образование и медицина, бесплатные квартиры, отпуска, премии, но почему же тогда мы живём хуже, чем загнивающий Запад? Вот этот вопрос не даёт мне покоя.

— Ну почему же хуже? У нас, во всяком случае, нет на улицах нищих, — подал голос Кобзон.

— Да, у них встречаются нищие, но в основном это просто ленивые выходцы из стран третьего мира, для которых пособие по безработице с талонами на продукты питания уже в несколько раз больше того, что они имели у себя дома. То же самое касается и безработных. А если взять средний класс, то живёт он на порядок лучше нашего, если к СССР вообще применимо такое понятие, как средний класс. У них обычный инженер захотел — пошёл и купил автомобиль, причем на машину не нужно откладывать, как у нас, десять лет, этому инженеру хватит и пары месяцев. Хотя по нашим зарплатам эти десять-пятнадцать лет очень актуальны, раньше не накопишь при всём желании. Кстати, — всплыло из глубин памяти случайно найденное когда-то в Сети сравнение из 60-х, — в пересчёте на наши рубли их качественные машины стоят на порядок дешевле наших. Возьмём для сравнения американский «Ford Mustang» и «Москвич-403». Капиталистический автомобиль, который производитель позиционирует как дешёвое, неприхотливого авто для молодежи, в середине 60-х стоил 2368 долларов. Наша же малолитражка — по-другому и не назовёшь — 3 600 рублей. По тогдашнему курсу рубля к доллару получаем стоимость: «Mustang» — 2131 рубль, «Москвич-403» — 3600 рублей.

Я обвёл торжествующим взглядом присутствующих. Козаков смотрел на меня с хитрым прищуром, словно бы сдерживая улыбку, Мессерер и Райкин — с затаённым интересом, Кобзон сокрушённо покачивал головой, а Мира и её муж в замешательстве переглядывались. Тухманов вовсе с бокалом в руке отвернулся к тихо журчавшему телевизору, делая вид, что его крайне интересуют демонстрируемые на экране в программе «Время» достижения советских рабочих. Что ж, продолжим ковать железо, благо что в анналах моей памяти словно сорвало заглушку, и оттуда попёрли цифры и факты. Не факт, что правдивые, но я самоуверенно ими оперировал.

— Ладно, может быть, простой советский рабочий получал больше американского в два раза? Средняя зарплата в США в 1964 году — 382 доллара или 344 рубля в пересчёте на наши деньги. Средняя зарплата в СССР в том же году — 80 долларов или 88 рублей по курсу. Зарплата в СССР ниже в четыре раза, товарищи, чем в США, а автомобиль в 2 раза дороже, чем в тех же Штатах! Таким образом, «угнетаемому проклятыми капиталистами» американскому рабочему на новенький «Ford Mustang» надо было работать 7 месяцев, а «свободному советскому гражданину» на «Москвич» — 41 месяц. Вам не кажется, что кого-то очень сильно обманывают?

— Позвольте, откуда вы взяли такие цифры? — спросил Мессерер. — Лично мне в официальной прессе ничего подобного не встречалось.

— Поверьте мне на слово, Боря, — панибратски заявил я ему, — это реальные цифры и факты. А вот вы, Мира, катаетесь с «Берёзкой» по заграницам, наверняка бывали в их супермаркетах. Вы же не станете отрицать, что на их полках царствует изобилие, тогда как в наших магазинах стоят бесконечные очереди за «сервелатом»? Это ещё хорошо, если его выкинут на прилавки. У них на месячную зарплату можно купить цветной телевизор или холодильник, и ещё на жизнь останется.

— Рабочий металлургического комбината или шахтёр тоже могут на месячную зарплату купить телевизор, — негромко, но так, что его баритон все услышали, произнёс Кобзон.

— Но только у нас не все, к сожалению или счастью, трудятся в плавильных цехах и забоях. Это от силы десятая часть советских людей, а у них, подгнивающих, столько получает рядовой гражданин.

— Однако вы, наверное, забываете, что нашей стране пришлось пережить разрушительную войну, — продолжал упорствовать.

— Да, война — это трагическая страница нашей истории. Но и здесь я вам могу возразить: Германия тоже была разрушена чуть ли не до основания, но почему же немцы, в частности западные, живут на порядок лучше советских людей? И даже лучше восточных немцев?

Тут мне стало немного страшно, не перегибаю ли я палку своими провокациями. Или это крепкий коньячок так взбудоражил мой разум?

— Лично я не со всем вышесказанным согласен, но в рассуждениях Алексея есть здравое зерно, — нарушил повисшую в воздухе паузу Райкин. — Мы с отцом, случается, общаемся наедине, он вот тоже в толк не возьмёт, почему в стране-победителе живут хуже, чем в стране, проигравшей войну.

— Потому что пьёт русский человек, — выдал Козаков.

— Не только поэтому, — сказал я. — Сюда можно добавить и врождённое разгильдяйство с безответственностью. Если человеку с детства внушают, что всё общее, что у него не может быть никакой собственности-то и ради чего он должен рвать свою задницу на британский флаг? А если бы у Васи Пупкина был свой цех по пошиву джинсов, а через дорогу такой же цех у Вовы Сидорова-то это было бы похлеще любого социалистического соревнования. Здоровая конкуренция рождает качество. Не продашь свою продукцию — будешь лапу сосать. А из-под палки много не наработаешь. Тем более сейчас не 37-й, за бракованную продукцию на Колыму не отправят.

При напоминании о 37-м годе и Колыме по зале словно пронёсся холодок, заставивший некоторых из участников сборища поёжиться. Кого-то из них в тот год ещё и на свете не было, но те события вполне могли коснуться их близких, а после отразиться в рассказах на кухне.

Я решил снять напряжение анекдотом:

— В Ленгли, штаб-квартире ЦРУ, инструктируют шпиона, забрасываемого в СССР. «Под видом моряка прибудете в Клайпеду, оттуда поездом в Москву, из Москвы в плацкартном вагоне до Барнаула, из Барнаула в Семипалатинск. В Семипалатинске, на ул. Космонавтов, 12, поднимитесь на второй этаж, первая справа — квартира нашего резидента „Иванова“ Скажите пароль: „Здесь посылают на Луну?“» Шпион проделал всё, что ему предписывалось, прибыл на ул. Космонавтов,12, звонит в первую справа дверь на втором этаже. Открывает здоровенный дядя в майке и трусах. Шпион: «Здесь посылают на Луну?» Дядя: «Здесь посылают на х…, а шпион Иванов живет этажом выше!»

Посмеялись, выпили, добивая бутылку, и тут же разгорячённый Мессерер ответил другим анекдотом:

— Ленин доказал, что управлять страной могут и кухарки. Сталин доказал, что управлять страной может один человек. Хрущев доказал, что управлять страной может и дурак. Брежнев доказал, что страной можно вообще не управлять. На этот раз смех был не столь беззаботным, скорее даже, слегка напряжённым, да и сам Мессерер стушевался, сообразив, что в СССР даже стены имеют уши, не говоря уже о «клубке единомышленников». Неловкую ситуацию развеял Козаков.

— Йося, давай-ка, спой намчто-нибудь. И не вздумай сочинять, что ты не в голосе.

— Что же вам такое спеть? — с готовностью откликнулся Иосиф Давыдович.

— Да хотя бы эту, из «Семнадцати мгновений…» Как там… Не думай о секундах свысока, — довольно фальшиво напел Козаков. — А Региночка тебе подыграет, да, солнце?

Регина сказала, что играть придётся на слух, но всё же покорно уселась за фортепиано. Мда, в молодости, как я и предполагал, голос Кобзона звучал на порядок сочнее. Слушал его, как и все присутствующие, с удовольствием, а потом громче всех аплодировал. После чего Мессерер почему-то поинтересовался, где я работаю. Услышав про «Чародейку», приподнял брови:

— Знаю-знаю, солидное место, у вас там наша администратор стрижётся.

— Ольга Григорьевна?

— Точно, она! Откуда знаете?

— Она к Тане Крымовой по записи ходит. Кстати, уважаемые дамы, если вдруг надумаете стать ещё симпатичнее — милости прошу. Только предварительно лучше позвонить, договориться на конкретное время.

— А что, я не против, — заявила Мира. — Говорите свой номер.

Я в очередной раз пожалел, что у меня нет домашнего телефона, и снова придётся держать связь через телефон Антонины. Не в кафе же им звонить, туда вообще не набегаешься, это я могу оттуда позвонить, а поварам-кондитерам тоже не резона мной бегать.

— А вы что же, Регина? — спросила Мира хозяйку, пряча в сумочку вырванный из блокнота листочек.

— Ой, да мне это ни к чему, — заалела та, поправляя очки. — Я и такая себя вполне устраиваю.

— И меня тоже, — хмыкнул Козаков, приобнимая жену.

— Вот тут вы, Регина, неправы, — нагло заявил я. — Многие советские женщины пренебрегают возможностями индустрии красоты, и совершенно напрасно. Вот вы, более чем уверен, никогда и не пробовали себя изменить, а ведь можете придать своем облику неповторимый шарм. Я хоть сейчас это могу доказать.

— И каким образом? — спросил за впавшую в прострацию жену Михаил Михалыч.

— Не зря же я принёс с собой набор парикмахерских принадлежностей и косметики.

В общем, взял я дело в свои руки, уединился с Региной в соседней комнате, где усадил её перед зеркалом и принялся колдовать над внешностью. Из-за закрытой залы донеслось:

— Ты бы, Миша, не расслаблялся, мало ли чем они там занимаются.

Фраза вызвала дружный смех, после чего богема принялась обсуждать какие-то свои дела. А я попытался сосредоточиться на работе. Управился я в начале 11-го, уже на ходу сочиняя, что скажу без пяти минут супруге. Придётся снова врать, что проводил целый комплекс процедур, включая эпиляцию. В доказательство выложу сотенную… нет, 70 рублей, хорошо, что с собой на всякий случай ношу десятки. А Иннокентию Павловичу предъявлю, мол, возмещайте ущерб. А то придумали, что я на заработки хожу, а с них я же должен что-то домой приносить! Блин, а он скажет, что деньги возвращаются в семейный бюджет, и будет прав. Ладно, хрен с ними, ещё заработаю, тем более Ленка пока не требует с меня сдавать все доходы в семейную кубышку.

В общем, итог присутствующих поразил, а в первую очередь саму Регину, когда та, близоруко щурясь, вглядывалась в своё отражение в зеркале и не могла произнести ни слова. За неё говорил её взгляд — восторженный и даже немного испуганный. Когда же я вывел свою модель в залу, все просто ахнули.

— Ну, брат, удивил так удивил! — пыхнув трубкой, развёл руки в стороны Козаков и потребовал для жены мой телефон.

Вырывая очередной листок из блокнота, а подумал, что пора уже обзаводиться визитными карточками. Хотя бы самодельными, как у Зайцева. Пристану к Тузикову, пусть приличный коллажик соорудит и размножит на глянцевой или матовой фотобумаге. А я уж сам, если что, порежу эти листы на аккуратные прямоугольнички.

Домой добрался на частнике. По пути сунул в рот пластинку «Wrigley’s» — за жвачку от спекулянтов приходилось переплачивать, но для меня эта резинка была воспоминанием о будущем, к тому же реально освежала дыхание, тем более что в СССР выпуск своих ещё н освоили. А в данный момент жвачка была весьма кстати, чтобы хоть как-то перебить запах алкоголя.

Лена, в отличие от дрыхнувшей в своей комнатушке Наташки, не спала.

— Мне показалось или от тебя спиртным тянет?

Я мысленно матюгнулся, а вслух сказал:

— Клиентка вчера именинница была, предложила по этому поводу опрокинуть рюмашку коньяка. В смысле, плеснула в бокал. Сказала, если не выпью — обидится и перестанет приглашать. Шутила, наверное, но я предпочёл не рисковать.

С этими словами я чмокнул её в щёку, сказал, что зверски устал и проголодался, после чего отправился в ванную, а оттуда на кухню. Кислова сидела напротив и с улыбкой смотрела, как я поглощаю макароны с котлетами, пожаренными из покупного фарша. Вкусные, кстати, получилось, что я не преминул отметить. Заодно пожаловался, как упарился приводить в порядок сегодняшнюю клиентку, зато вот, держи, любимая, извини, что забыл сразу отдать — 70 рубликов.

Что-то измотала меня эта богемная тусовка, даже на постельные утехи сил не хватило, ещё раз уже в кровати чмокнул Лену, повернулся к стенке и уснул, как убитый.

Встреча с куратором состоялась на следующий же день, после второй субботней смены. Его очень интересовало, что накануне происходило в квартире Козакова. Я ничего утаивать не стал, один фиг Михал Михалыч всё куратору выложит или даже уже выложил. Иннокентий Павлович, слушая меня, кивал, угукал, одновременно делая какие-то пометки в записной книжке. Когда я закончил, он, глядя сквозь лобовое стекло на проносящиеся мимо редкие машины, сказал:

— Что-то уж слишком рьяно вы взялись за порученное вам дело, Алексей Михайлович. С такими речами вы нам всю эту публику перевербуете в диссидентов, а вас даже с моими связями перестанут приглашать на подобного рода встречи из опасения в провокации.

— По-моему, половина этой, как вы выразились, публики и без того считает себя диссидентами, только некоторые боятся показать свою сущность. На эти «кружки по интересам», как бабочки на свет, слетается богема с гнильцой. Но я вас понял, мне и самому показалось, что я слегка перебрал.

— Хорошо, что вы меня понимаете… А вот те цифры, которыми вы оперировали, это откуда вообще взято?

Твою ж мать! Вчера от подобного вопроса я тупо отмазался, сейчас такая отговорка типа «поверьте на слово» не прокатит.

— Знаете, Иннокентий Павлович, сам себе удивляюсь, откуда эти цифры и факты появились в моей голове. Может, я в прошлом работал в Министерстве экономики?

— Может, и работали, — задумчиво произнёс тот. — А вы так ничего нового из своей прошлой жизни и не вспомнили?

— Если бы! — натурально вздохнул я, втайне надеясь, что чекисту не приспичит колоть мне в подвалах Лубянки сыворотку правды. — Кстати, вы тут о своих связях обмолвились… Может, посодействуете, чтобы моей невесте в квартиру, где я теперь тоже живу, провели телефон без очереди? Раньше там жила её бабушка, и телефон был, но спаренный, а потом бабуля, видно, к старостиплохо соображать начала, написала заявление, чтобы телефон сняли. Даже дочь с зятем не предупредила, да и внучку тоже, все узнали уже по факту. Объясняла потом, что через телефон её пытались отравить, если верить словам моей невесты. Ну так что, поможете?

— Кхм, а я смотрю, наглости вам не занимать.

— Так я ведь и о вас забочусь. Нам с вами намного удобнее будет связываться таким образом. Например, жена моя — будущая жена — на работе, я во вторую смену, то есть с утра дома, могу по телефону с вами спокойно общаться. И вам хорошо, и мне удобно.

— Идя вам навстречу, попытаюсь кое-что сделать, но ничего пока не могу гарантировать.

— И на том спасибо.

Обещание Гулякова немного скрасило негативные впечатления от таких встреч. Может, и правда не получится у него с телефоном помочь.

Дома я рассказал Лене, что хочу сделать себя «визитки», и её умение как художника в этом плане очень бы пригодилось.

— Так тут график скорее нужен, а я по живописи. Слушай, есть у меня человек на примете, но он может попросить за свою работу денег.

— Любой труд должен оплачиваться, главное, чтобы в пределах разумного. Пока просто прозондируй почву. Если нам установят домашний телефон, надо будет и его вписать в «визитку».

— Да когда его ещё установят…

— Я тут недавно тоже с одним человеком познакомился по работе, не исключено, что он поможет устроить это дело побыстрее. Но, правда, ничего не обещал.

Череда событий продолжилась в понедельник со звонком в «Чародейку» с «Мосфильма». Антонина сделала вид, что не прислушивается к телефонному разговору, хотя динамик в трубке позволял легко подслушивать обоих собеседников.

— Алексей Михайлович? Здравствуйте, это говорит помощница кинорежиссёра Эмиля Лотяну. Он готовится снимать на «Мосфильме» новую картину, и ему в руки от его знакомого из Всесоюзного агентства по охране авторских прав попала ваша плёнка с записями инструментальный музыки. Эмиль Владимирович просит вашего разрешения на использование одной из композиции в своём фильме. Вы не будете против?

— Да, в общем-то, нет…

— Вы не член Союза композиторов?

— Увы…

— Ничего страшного, — успокоила меня собеседница, — этот вопрос решаем. Насчёт оплаты не беспокойтесь, вам заплатят согласно тарифной сетке. Завтра можете подойти на «Мосфильм»? Это Мосфильмовская улица…

— Я знаю, где это. Дело в том, что у меня всю неделю первая смена, после которой я, — кидаю взгляд на Антонину, — бегу по одному неотложному делу. Так что освобожусь не раньше трёх — половины четвёртого.

— Ничего страшного, давайте тогда договоримся с запасом, на пять часов. Главное, не позже половины шестого, потом сотрудники начнут расходиться по домам. Договорились? Прекрасно, тогда я выпишу на вас пропуск, и пожалуйста, не опаздывайте.

Оказалось, что Лотяну заинтересовала вещь из «Пиратов Карибского моря». Самого режиссёра я не увидел, а вот его помощница — очкастая девица лет тридцати с обтянутыми джинсой ягодицами — заставила меня подписать договор, после чего мне выплатили гонорар в размере 93 рублей 30 копеек. С какого потолка они взяли эту сумму — оставалось лишь гадать. Наверняка какой-нибудь член Союза композиторов, знающий себе цену, запросил бы на порядок больше. Ну и ладно, на халяву и уксус сладкий.

Саму же композицию оставили безымянной, просто подписали — музыка А. Бестужева. Лена порадовалась и свалившимся деньгам, и ещё больше за то, что моя фамилия будет стоять в титрах фильма.

— На работе скажу — все обалдеют.

— Лучше обожди, мало ли… Вот картина выйдет в прокат, тогда будем точно знать. А то как бы деньги назад не затребовали. Хотя, думаю, вряд ли они на такое пойдут, скорее оставят музыку в виде собственности «Мосфильма».

* * *

Кистень чувствовал, что после смерти Валентина отношение к нему со стороны Макара и Андрея изменилось. На тренировках они даже не смотрели в его сторону, а собирать их снова пока не было смысла. Игорь Николаевич решил временно залечь на дно.

Когда в тот день они вернулись из Салтыковки, прежде чем распрощаться, Кистенёв сунул парням по пачке 10-рублёвых купюр, как обычно, предупредив, чтобы лишний раз деньгами не сорили.

— Наверняка вас будут вызывать в милицию, спрашивать, когда вы видели последний раз своего друга. Держитесь одной линии, нашего заранее спланированного алиби. Вы втроём собрались на каток, а после его посещения разошлись по домам. На катке вы ведь действительно были, как мы договаривались? Эй, я с кем разговариваю?

— Да были мы, были! — зло огрызнулся Андрей и тут же прикусил нижнюю губу.

Кистенёв хотел было сказатьчто-нибудь жёсткое, но понял, что пацаны переживают смерть друга и в любой момент могут выкинуть какую-нибудь глупость. Например, пойти в милицию и рассказать о сегодняшней трагедии. Вспомнил, как в 95-м в очередной разборке погиб его кореш Серёга Дынин, весельчак, душа компании, он всегда первым шёл навстречу опасности. Гибель друга он переживал тяжело, неделю пил, не просыхая, потом больше всех скинулся на памятник.

Посмотрев на смурные лица ребят, тихо, но твёрдо сказал:

— Всё понимаю, парни, и мне доводилось терять близких людей. Но вы сами знали, на что идёте, и за что получаете хорошие деньги. А семье Валентина япомогу, придумаю способ, как незаметно подкинуть деньжат. Хотя, конечно, никакие деньги не заменят родителям сына.

Дома Игорь Николаевич занялся бухгалтерией. За вычетом отданных подельникам двух тысяч перед ним на столе лежали 780 тысяч 200 рублей. Плюс в тайнике под подоконником хранились 67 тысяч. Вот бы махнуть рубли на грины и свинтить из страны! Пусть даже по завышенному курсу, по червонцу за доллар, и то сумма получается приличная. Или на бундесы поменять, осесть в Западной Германии. Хотя в Штатах, конечно, жизнь интереснее.

Только сразу такую сумму хрен кто обменяет, да и вылезать с большими деньгами чревато, у уголовников везде глаза и уши, особенно среди подпольных менял. Придётся какое-то время переждать, пусть пена уляжется, а потом уже можно понемногу, потихоньку, не форсируя события…

А сейчас первым делом нужно выпить. И не просто выпить, а нажраться в хлам и провалиться в спасительное забытье. И пусть завтра придётся мучиться жутким похмельем, но этой ночью к нему во сне не придут его жертвы. Такие визиты начались лишь в последнее время, в прежней его жизни такого не случались. Смешно, к нему приходят души тех, кто ещё вполне жив и здоров, многие вообще ещё в школу ходят. Такой вот парадокс. Причём убиенные в этом времени пока не являются, только те, кого он лично порешил в лихие 90-е, и кого заказывал уже будучи банкиром в нулевых.

Чтобы нажраться до забытья, пришлось выдуть бутылку водки, закусывая только солёным огурцом и чёрным хлебом. В эту ночь покойники не приходили, зато заявился тот самый парикмахер, «благодаря» которому он оказался в 1973 году. Смотрел на него и улыбался, причём с видом совершенно счастливого человека. Сука!

В преддверии 8 марта ему приспичило завести себе наконец бабу. Приводить домой он никого не собирался, это его берлога, здесь он может быть самим собой. Тут, в конце концов, хранятся его деньги, его будущий домик где-нибудь на Лазурном берегу, его яхта и загорелые красотки. То, чем он обладал в прошлой жизни.

Подумывал, не завалиться ли по старой памяти в привокзальную гостиницу, к той самой отзывчивой администраторше. Впрочем, судьба Кистенёву благоволила, и вскоре он и впрямь познакомился с женщиной, согласившейся разделить с ним ложе. Знакомство состоялось в ресторане гостиницы «Советская». Симпатичная, ухоженная дама лет тридцати сидела за столиком, на котором уже стояло вино и лёгкие закуски, курила, и то и дело поглядывала на свои часики, видно, кого-то ждала. Наконец появился её хахаль — самодовольный и самоуверенный тип с животиком и намечающейся залысиной. Игорь Николаевич из своего угла не слышал, о чем они говорили на повышенных тонах, но в конце концов хахаль встал, презрительно бросил на стол десятку и скорым шагом вышел из зала. Она же осталась сидеть, опустив лицо в ладони, похоже, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Потом закурила, налила себе вина и выпила бокал в один присест.

В этот момент ожил местный ансамбль, заиграла спокойная музыка. Кистенёв, подошёл к её столику и пригласил на танец. Она посмотрела на него несколько удивлённо, потом, видимо, что-то для себя решив, приняла приглашение. Она жила на «Автозаводской», и ту ночь он провёл в её однокомнатной квартире. Когда они взяли друг от друга всё, что могли, просто лежали рядом и курили одну сигарету на двоих. Кистенёв привык к «Marlboro», и его женщина с наслаждением втягивала себя заморский дым.

Её звали Ирина, она работала секретарём декана факультета в «Бауманке», который был женат, воспитывал сына и дочь. Полгода назад между ними закрутилась интрижка. Встречались они на этой квартире, а сегодня выяснилось, что его немолодой и некрасивой жене кто-то намекнул, что муженёк ей неверен. По этому поводу случился скандал, и сегодня в ресторане декан заявил, что не может рисковать своим положением и партбилетом, а посему между ними отныне только рабочие отношения.

— А ты что, любила его? Он же пузатый и лысый… почти.

— Да не в том дело, — вздохнула она, забирая у него сигарету. — Просто он помог мне устроиться на это место, а теперь даже не знаю, что дальше будет.

— Всё будет нормально, — сказал Кистенёв, — не переживай.

— Ты думаешь? Твои бы слова да богу в уши… А ты чем занимаешься?

— Я-то? Хм, на приисках работал, золото добывал, а теперь живу в своё удовольствие.

О том, что его трудовая книжка, где он проведён дворником, лежит на ВДНХ, Кистенёв предпочёл пока не распространяться.

А утром, одеваясь, он скользнул взглядом по столу и его внимание привлёк раскрытый где-то ближе к концу журнал «Работница». Вернее, авторская рубрика некоего А. Бестужева «Красива Я». В памяти тут же что-то щёлкнуло, он на секунду закрыл глаза, вспоминая квартиру-студию на Новокузнецкой улице, ванную и долбаного парикмахера, который затащил его чуть ли не на полвека назад. И того парикмахера звали как раз Алексей Бестужев. Совпадение? Кистень ещё в 90-е разучился верить в совпадения, и сделал себе зарубку обязательно выяснить, что это за А. Бестужев работает в журнале «Работница». Может, недаром ему в ту пропитанную алкогольными парами ночь приснился этот парикмахер? Вот был бы номер, окажись тот в современной Москве. Уж на этот раз Кистенёв не упустил бы случая расквитаться с ним за всё.

А пока Игорь Николаевич покидал квартиру своей новой любовницы в приподнятом настроение, впервые с того дня, как отряд «Сокол» потерял одного из своих верных «мушкетёров».

Глава 12

Ранним утром 20 апреля я переступил порог мужского зала «Чародейки». Вся парикмахерская уже была в курсе моей сегодняшней свадьбы, я только и успевал отвечать на сыпавшиеся со всех сторон поздравления. Сел в кресло к Оле Чуватовой, с которой договорился заранее, она привела мою слегка заросшую голову в порядок, руководствуясь моими советами. Жаль, что я не могу подстричь сам себя, но Оля вроде бы и так справилась неплохо.

С моей стороны на свадьбу ожидались Настя Кузнецова и Наташа Анисимова. А вот Антонина, которую я тоже приглашал, отбоярилась, мол, они с мужем уже обещали знакомой приехать на её день рождения. Но в пятницу, накануне свадьбы вручила подарок от коллектива в виде большой хрустальной вазы со словами: «В хозяйстве пригодится».

Бракосочетание было назначено на 13 часов, до этого времени я успел забежать в фотоателье, где меня уже поджидали не только отпечатанные, но и аккуратно порезанные «визитки», выполненные на матовой бумаге. От глянцевой отговорил сам мастер, мол, на ней будут оставаться отпечатки пальцев.

Сунул пачку «визиток» в карман и помчался дальше. К ЗАГСу мы всем табором подъехали без четверти. Наша пара в костюме и платье и от Зайцева выглядела не в пример другим, неудивительно, что мы с Леной, шею которой украшала всё же скромная нитка искусственного жемчуга, который присутствовал и в ушах, то и дело ловили на себе завистливые взгляды других брачующихся.

Уже на крыльце меня начал колотить лёгкий мандраж, всё-таки первая женитьба в моей жизни, тогда как невеста держалась куда увереннее и прямо-таки светилась счастьем. Её мама явно вырядилась в лучшее, что нашлось дома, а вот на её голове, как и в прошлую нашу встречу, красовалась «вавилонская башня». Я про себя вздохнул, ведь наверняка Любовь Георгиевна считала, что она тоже ну очень ярко выглядит. Рядом с ней Владимир Петрович смотрелся куда скромнее, он вообще, казалось, не знал, куда себя девать. По-любому думает, как бы быстрее добраться до ресторана и тяпнуть за здоровье новобрачных. Тут же крутилась и Наташка. Бабушка и дедушка невесты не могли налюбоваться внучкой, несколько подруг то и дело нашёптывали: «Ленка, какая же ты красивая». Чуть в стороне стояли двое коллег — очкасто-носатый тип грустного вида и что-то говорившая ему негромко на ухо женщина лет сорока с выбеленными пергидролем волосами.

«Подружки жениха» Настя Кузнецова и Наташа Анисимова, в свою очередь, тут же успели со всеми перезнакомиться и уже весело щебетали, обсуждая что-то своё, женское. Возможно, мои девчонки уже нашли себе новых клиенток, за ними точно не заржавеет.

К счастью, сотрудница учреждения работала споро, выпекала новые пары, как горячие пирожки. Выслушали мы торжественную речь регистраторши, под марш Мендельсона и фотовспышки поставили подписи в свидетельстве о браке, причём Лена уже расписывалась как Бестужева, поцеловались, обменялись кольцами (подаренное мною на 8 марта заранее перекочевало на левую руку), выпили шампанского и закусили шоколадными конфетами из коробки.

— А теперь в ресторан! — облегчённо выдохнул тесть, тут же получив от супруги чувствительный тычок.

Гости рассортировались по машинам, мы с Леной заняли места в «Чайке», и вся эта кавалькада помчалась в «Узбекистан».

— Быстрее бы поменять фамилию в паспорте, не хочу больше носить фамилию первого мужа, — заявила Лена. — Тем более Бестужева звучит как-то… аристократичнее, что ли. И у детей наших будет фамилия Бестужевы. А ты кого хочешь — мальчика или девочку?

— И мальчика, и девочку.

— Тогда тебе предстоит как следует постараться, — засмеялась она, потянулась ко мне и, не обращая внимания на водителя, мы принялись исступлённо целоваться.

Впрочем, до прибытия в ресторан Лена успела поправить помаду. В небольшом, уютном зале на столах уже стояли закуски, водка и вино, включая несколько бутылок охлаждённого «Советского шампанского». Персонал своё дело знал, особенно когда женится человек, имеющий блат у директора ресторана. Правда, за аренду зала всё равно пришлось заплатить, но я прекрасно знал, что на эту субботу свадеб, желающих веселиться в «Узбекистане» более чем достаточно, и выбор в мою пользу был сделан лишь благодаря личному знакомству с супругой директора.

На свадьбах до этого мне доводилось бывать только в качестве гостя, теперь я почувствовал себя в шкуре жениха. Не хотел мешать водку с шампанским, но не утерпел, для бодрости первым делом с мужиками тяпнул рюмашку. К первому тосту прибыл и Слава Зайцев, предупредивший, что заглянул буквально на полчасика, поздравить молодых, так как через два часа у него самолёт на Варшаву, куда он улетает с новой коллекцией одежды под названием «Русские мотивы». Молодожёнам-то бишь нам с Леной Зайцев вручил нам икону с ликами святых Петра и Февронии Муромских. Судя по потрескавшейся поверхности, иконе было лет сто минимум, а то и двести. Само собой, я никогда не спросил бы дарителя о стоимости подарка, но догадывался, что стоит эта икона точно не сто и, возможно, не двести рублей, а намного больше.

— Пусть они хранят вас союз, — заявил даритель. — Кстати, вы крещёные?

— Я да, меня бабушка крестила, — сказала Лена.

— А я не знаю, у меня же память отшибло. А можно, если что, второй раз креститься?

— Если не помнишь, то можно, — заверил модельер. — Я даже могу твоим крестным стать, если ты не против.

Зайцев ограничился шампанским, посидел, закусил, после чего, ещё раз пожелав семейного счастья, откланялся, а веселье продолжилось с новой силой. Любовь Георгиевна оказалась той ещё тамадой, она успела договориться с каким-то баянистом, который всю дорогу изображал ди-джея, а сама была первой запевалой. Репертуар, что неудивительно, был соответствующим, от «Ой, мороз — мороз» до магомаевской «Свадьбы». Мужики между тем налегали на водочку, изредка выходя в курительную комнату (Любовь Георгиевна строго-настрого запретила курить за столом), я же старался от спиртного держаться подальше. После свадьбы нам с невестой предстояло ехать к ней домой, где остаток субботы и всё воскресенье мы будем предоставлены друг другу. Хотелось это время провести, как говорится, с пользой, а продрыхнуть вечер и ночь в пьяном угаре, чтобы утром мучиться с похмелья.

Постепенно дело дошло до подарков. Комплекты постельного белья, посуда, швейная машинка, талон на приобретение дивана… Владимир Петрович, будучи уже изрядно навеселе, заявил, что от себя лично дарит молодым мотоцикл «Днепр» К-650.

— У нас есть «Москвичонок», а этот всё больше в гараже без дела стоит, — объяснил он. — Вам собственное средство передвижения пригодится, тем более с коляской, все влезете. Летом на природу махнуть или ещё куда по делам.

— Ура, — кричит Наташка, — я буду на мотоцикле кататься!

В пятом часу вечера откланялся очкасто-носастый коллега Лены, и тут же в зал вошли Галина Леонидовна и Юрий Михайлович, державший в руках дипломат, обтянутый светло-коричневой кожей. Мне пришлось выйти из-за стола и представить гостей:

— Прошу любить и жаловать, мои хорошие знакомые — Юрий и Галина!

Я-то, честно говоря, не особо рассчитывал на их появление. О свадьбе я говорил Галине в последнюю нашу встречу 18 апреля, в её день рождения, когда она попросила меня сделать из неё в очередной раз отпадную красотку перед сбором гостей в «Праге». Так как это был юбилей, 45 лет, когда баба, как известно, ягодка опять, то подарок я вручил не самый дешёвый: найденный в комиссионном магазине чайный сервиз начала 19 века (продавец утверждала, что это настоящий мейсенский фарфор) проделал чувствительную прореху в моём личном бюджете. Галина, конечно, привыкла получать в подарок бриллианты, но и в этот раз буквально светилась от счастья, с самым непосредственным видом радуясь подарку. На банкет в «Узбекистане», которая должна была состояться через два дня, я пригласил Брежневу, как мне казалось, ради проформы, да и сама Галина не обещала, мол, мало ли какие дела могут возникнуть.

И вот всё же они смогли выбраться! Некоторые из гостей узнали не столько Чурбанова, сколько Брежневу, и сейчас просто медленно переваривали информацию, что дочь генсека и её муж, по слухам, занимавший серьёзный пост в МВД, вот так вот запросто заявились на свадьбу к парикмахеру и художнику-реставратору. Пусть даже этот парикмахер и делает Брежневой укладку.

Чтобы как-то разрядить неловкую ситуацию, я громко крикнул:

— А опоздавшим — штрафную!

— Это можно, — хватая бутылку и рюмки, живо откликнулся Владимир Петрович, которого я тут же представит как своего тестя.

Чурбанов с Брежневой ломаться не стали, чинно сели на два тут же появившихся стула, выпили за здоровье молодых, закусили, следом сами произнесли тост от семейной четы Чурбановых-Брежневых и вручили подарки. Новобрачная получила серьги с изумрудами, заставившие всех, и прежде всего женщин, восхищённо охнуть, а мне подарили… Да, мне ПОДАРИЛИ! Не галстук, не книгу и даже не деньги, а тот самый дипломат, в котором оказался набор фирменных парикмахерских инструментов. Я с вожделением глядел на уложенные рядком ножницы «Jaguar», на фен «Dyson», на машинку для стрижки «Moser», на стайлер «BaByliss», и всё никак не мог оторвать взгляд.

— Ну как, угодили? — с улыбкой спросила Галина Леонидовна.

— Ещё как, — восторженно выдохнул я, — о таком подарке можно было только мечтать.

— Пользуйся на здоровье!

Как я успел выяснить в одну из прошлых наших встреч, Галина всё ещё носила фамилию первого мужа, циркового артиста Евгения Милаева, но везде представлялась как Брежнева. Мол, мужья меняются, а папа один на всю жизнь.

По ходу дела выпивала Галина не хуже Владимира Петровича, причём так же налегала на водочку. И вот уже песни распевает дуэтом с тёщей. А сидевший рядом Юрий Михайлович, глядя на это, всё больше хмурился. Видно, не впервые приходилось быть свидетелем того, как супруга доводит себя до полуневменяемого состояния. Наконец, не выдержав, он тронул её за руку?

— Галина, нам, наверное, пора.

— Юрка, да куда торопиться-то?! — отмахнулась раскрасневшаяся Брежнева и повернулась к моей тёще. — Люба, давай вот эту… Ой, то не вечер, то не ве-ече-ер, ой, мне малым мало спало-о-о-о-ось…

Любовь Георгиевна с готовностью подхватила, и вскоре уже голосила вся компания, даже Ленка принялась подтягивать. Но минут через пятнадцать Чурбанову всё же удалось вытащить жену из-за стола, мы душевно попрощались, и веселье продолжилось с новой силой.

Однако происходящее начинало меня понемногу тяготить. Всем весело, и я из последних сил делаю вид, что радуюсь вместе со всеми. Наверное, ещё не до конца из меня выветрился известный столичный стилист Алексей Бестужев, не привыкший к такого рода обывательским свадьбам. Ни мальчишника тебе, ни клубешника с модным ди-джеем. Зато поём песни под баян.

Ладно, главное, что любимая рядом. Выносят большой казан с пловом, и в этот момент я шепчу ей на ушко:

— Ленчик, давай сбежим?

— Как сбежим? — смотрит она на меня удивлённо.

— Да так, возьмём и сбежим, уйдём по-английски, им и так, без нас, хорошо. Видишь, как веселятся? А мы с тобой просто поймаем машину и поедем к нам домой.

— А подарки?

— С твоей мамой за них можно не волноваться.

— Но серьги я всё равно прихвачу.

Вот за что люблю свою женщину — способна порой на отчаянные поступки. Под видом «мы в туалет» вынырнули в большой зал, где в этот вечер гуляли и парочками, и компаниями, увидев метрдотеля, я попросил чуть попозже передать родителям жены, что мы уехали домой, затем на улице принялись ловить такси или частника. Со стороны, наверное, то ещё зрелище, когда на тротуаре стоят жених с невестой и голосуют. Впрочем, стояли мы недолго, менее чем через пару минут рядом притормозил «жигулёнок», мы плюхнулись на заднее сиденье, назвали адрес и тут же, ловя на себе в зеркале весёлые взгляды немолодого водителя, принялись целоваться.

В 11 вечера прибыли тесть с тёщей и Наташка. Кое-как они затащили в квартиру подарки, всё было в целости и сохранности, включая дипломат с парикмахерским набором. Попеняли в лице Любови Георгиевны, что получилось не по-человечески, молодые так поступать не должны, после чего всё-таки снова нас поздравили, схватили в охапку уже засыпавшую на ходу Наташку и уехали к себе домой. Ну а мы, сделав перерыв на чаепитие, разобрали подарки (Ленка не преминула примерить подарок Галины) и снова вернулись в постель. В эту ночь я планировал довести нас обоих до полного морального и физического истощения и мой план удался на все 100 процентов.

И Лена и я взяли каждый на своей работе по 23 дня в счёт отпуска, и уже через день мы грузились на круизный теплоход «Фридрих Энгельс», следовавший из Москвы до Астрахани и обратно. Такое вот свадебное путешествие я устроил нам с Леной. Путёвки были мною приобретены загодя, благодаря личному знакомству с главным бухгалтером речного пароходства. Получалось, что 9 Мая мы должны были встретить в городе-герое Волгограде.

Клиентов я заранее предупредил, что у меня свадьба и недели две я буду отсутствовать в Москве, поэтому на борт теплохода поднимался с лёгким сердцем и чистой душой. С туристскими книжками на руках, служившими пропусками, мы заняли свою двухместную каюту — люкс, проезд в которой в один конец до Астрахани стоил 56 рублей 47 копеек на человека. В тех же книжках были указаны наши данные, номер столика в ресторане и номер экскурсионной группы. Дополнительно она представляла собой мини-путеводитель по маршруту круиза с расписанием движения судна: Москва — Горький — Казань — Ульяновск — Куйбышев — Саратов — Волгоград — Астрахань.

Впервые за последние полгода с лишним, как угодил в прошлое, я мог по-настоящему расслабиться. Единственный вид физической нагрузки, который я себе позволял — это кое-какие упражнения с железом в небольшом спортзале теплохода и комплекс упражнений из крав-мага на верхней палубе. Проводил я его рано утром, чтобы не смущать посторонних необычными телодвижениями, обнажённым по пояс, благо что «сейчас такие дивные погоды стоят». Конечно, в крав-мага предпочтительнее спарринги, нежели «бой с тенью», но можно было повторить хотя бы базовые движения.

Пожалуй, за физическую нагрузку можно было принять и наши занятия с Ленкой любовью. Причём не только вечером и не только в постели, тем более что, несмотря на номер-люкс, двоим в одной койке было тесновато. Учитывая, что потаённых уголков на огромном теплоходе было достаточно, где мы только не уединялись. В этом была не только пикантность, но и адреналин, так как в случае поимки за таким занятием нас на берег, возможно, и не высадили бы, а вот по месту работы задним числом могли бы состряпать донос.

Вечером публика помоложе собиралась на дискотеку, вернее, как здесь это называлось — вечер танцев. М-да, имеется даже небольшой ВИА в виде квартета парней, явно косящих «под битлов» и внешним видом, и репертуаром, в котором присутствовали и в самом деле вещи ливерпульской четвёрки. В основном, правда, звучала советская эстрада, под которую народ с воодушевлением двигал конечностями. Мы с Леной, поддавшись всеобщему веселью, тоже двигали, не забывая заглядывать в местный бар, а ночью ставили «постельные» рекорды.

Мы с моей молодой невестой любили просто сидеть в тени на палубе, развалившись в шезлонгах, и наблюдать за проплывающим миом пейзажем. Природа после зимней спячки возвращалась к жизни, глядя на зеленеющие леса и поля, так и хотелось воскликнуть: «Лепота!»

В Горьком стояли два часа, за это время мы с Леной успели прогуляться по окрестностям речного порта и купить вялёной чехони. На следующее утро по привычке на рассвете я отправился на верхнюю палубу. В самый разгар занятий почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, обернулся и увидел опиравшегося спиной на ограждение худощавого, лысеющего мужчину с трубкой в зубах, чьё лицо ещё в первый день путешествия показалось мне смутно знакомым. Скрестив руки, тот пристально наблюдал за мной, а когда увидел, что я остановился, улыбнулся и, вынув трубку изо рта, подошёл, протягивая руку.

— Говорухин Станислав, кинорежиссёр. Извините, если я вас отвлёк своим появлением. Не думал, что в такую рань уже кто-то есть на верхней палубе, поднялся вот прогуляться, заняться созерцанием.

Если бы на его лице присутствовали усы — узнал бы сразу, оказывается, в эти годы он ещё брился. Надо же, судьба подарила мне встречу с ещё одной известной личностью. Любопытно, тем более что в прежней жизни пересекаться со знаменитым режиссёром кинокартин «Место встречи изменить нельзя» и «Десять негритят» не довелось.

— Бестужев Алексей, — представился я в ответ. — Работаю в московском салоне «Чародейка».

— А кем, если не секрет?

— Дамским мастером.

— Ого, а по вам и не скажешь… О, простите, я не имел ввиду ничего такого.

— Да всё нормально, — улыбнулся я.

— А что это, если не секрет, за упражнения такие? Похоже на карате, в Университете дружбы народов двое японцев учатся, я видел, как они показывают что-то подобное.

— Похоже, да, но не карате. Это мною разработанная система, — нагло заявил я, — а поскольку она официально Спорткомитетом СССР не признана (я даже название ей ещё не придумал), поэтому я вас прошу об увиденном никому ни слова.

— Буду нем как могила, — приложил руку к груди Говорухин. — А вы знаете, я сейчас планирую снимать на «Одесской киностудии» фильм под рабочим названием «Контрабанда». Поглядел на вас, и подумал, что хорошо бы добавить в финальный эпизод хорошую такую драку между преступником и следователем, а то у меня по сценарию отрицательный персонаж просто разбивает голову следователю и убегает. Потом его, конечно, ловят, но сам процесс драки должен захватить зрителя. И чтобы как раз преступник обладал как раз арсеналом подобных приёмов, не хочу халтурить с дублёрами. Может, согласитесь стать консультантом и постановщиком боевой сцены?

— Хм, интересное предложение… Я-то не против, но ведь вы вроде бы снимаете в Одессе? Не полечу же я туда специально, кто меня с работы отпустит, тем более что и так на этот свадебный круиз пришлось брать 20 дней в счёт отпуска.

— Так у вас медовый месяц? Поздравляю! А вот насчёт кто бы вас отпустил — тоже верно… А можно сделать так, что актёры сами приедут в Москву на пару дней, сможете их натаскать?

— Ну это ещё вполне приемлемый вариант. И кстати, Станислав…. м-м-м…

— Бросьте, мы с вами практически ровесники, давайте без отчества. И я даже не против на «ты».

— Хорошо, согласен. В общем, если твоего актёра нужно обучить приёмам самбо — могу подсказать вариант. Я в том же зале, если что, занимаюсь, думаю, договоримся.

— Прекрасно, предлагаю обменяться телефонами. Вот моя визитка, держи.

— У меня тоже есть визитки, только они в каюте, если подождёшь — я через пару минут вернусь.

Вручая Говорухину отпечатанную на фотобумаге визитную карточку, я в очередной раз пожалел, что Ленина бабуля в своё время учудила, избавившись от телефона. Если Гуляков не подсуетится — придётся бог знает ещё сколько стоять в очереди.

В дальнейшем мы стали частенько пересекаться с Говорухиным, который путешествовал по Волге с супругой Галиной. Та быстро нашла общий язык с Бестужевой, делилась подробностями жизни с Говорухиным, а Ленка пересказывала их мне. Оказалось, Галина работала монтажёром на «Одесской киностудии», когда на неё положил глаз молодой режиссёр. Причём отбил у актёра Лембита Ульфсака. Жаль только, что Станислав не хочет детей, ему хватает сына от первого брака.

Между тем добрались до Астрахани, где мы накупили с собой сушёной и вялёной рыбы. В том числе в подарок родителям Лены и моим девчонкам на работе. Для Антонины, разрешившей взять мне отпуск за свой счёт, я приобрёл в подарок пару баночек чёрной икры лучшего качества, благо что стоянка была суточная, и мне хватило времени найти в районе Центрального рынка человека, торгующего самым качественным продуктом, хотя и из-под полы втридорога. Конечно, с моими теперешними связями я при желании и в Москве мог бы достать икру, но если уж мы оказались в черноикорной столице Советского Союза, то грех было возвращаться без такого сувенира.

Попрощались с Астраханью, двинулись в обратный путь. Теперь в меню постоянно была осетрина в различных видах. И суп, и парная, и заливное, и даже шашлык по желанию. Похоже, повара на судне затарились элитной рыбой по самую ватерлинию и теперь будут нас так кормить до самой Москвы.

К этому времени я уже вполне насытился путешествием, это тот случай, когда даже хорошего бывает много, и мои руки скучали по работе. В Волгограде, где мы причалили 9 мая и по случаю Дня Победы стоянка была увеличена до 5 часов, я даже сделал жене причёску на выход, хотя она и поломалась для виду, мол, ты хотя бы в круизе забыл о работе.

Кроме нас к Мамаеву кургану отправились ещё с десяток — другой пассажиров теплохода. Мы влились в живую реку, двигаясь вверх от площади Скорби к монументу «Родина-мать зовёт!», где вдоль серпантина захоронены останки десятков тысяч советских воинов. Благодаря огромной ширине лестницы никакой давки не наблюдалось. Я смотрел на идущих слева и справа, спереди и сзади ветеранов, и думал, сколько же их много, ещё вполне бодрых, у некоторых даже седина в волосах не пробилась. Медали, ордена, наградные планки… Они двигались группками и поодиночке, на ходу вспоминая военные годы, боевых товарищей, тех, кто сложил голову на фронте, кто ещё жив и тех, кого недавно не стало.

— Да, жаль, не успел с Семёном повидаться, — говорил один, покачивая чубом с проседью, идущему рядом ветерану. — Думал, летом к нему в Камышин съездить, а даже про похороны задним числом узнал, а то бы рванул проститься с другом. Всё-таки недаром он в последние годы на сердце жаловался. Вот и у меня, случается, то здесь, то там кольнёт.

— Сходи в поликлинику, — посоветовал товарищ. — В нашем возрасте с такими вещами лучше не шутить. Я вон лучше перестрахуюсь.

Наши с Леной букетики тюльпанов утонули в горе возложенных ранее цветов. Постояв, мы двинулись в обратный путь. Над курганом звучала музыка, а я подумал, что чего-то не хватает. Понятно, я успел привыкнуть к шествию «Бессмертного полка», но и помимо его отсутствия в этом времени ощущался какой-то дискомфорт… Ну как же! Конечно же, знаменитой песни «День Победы», без которой не обходится ни один праздник 9 Мая. А ведь, если память не изменяет, она была написана примерно в эти годы.

Когда мы были от мемориала уже на приличном расстоянии и звуки музыки затихли, я негромко напел:

— День Победы, как он был от нас далёк, как в костре потухшем таял уголёк…

Я вполголоса пропел первый куплет с припевом, наблюдая за реакцией жены, и та не замедлила поинтересоваться:

— Что это за песня?

Так-так, похоже, если она и написана, то ещё не успела стать главным хитом празднования Дня Победы.

— Да вот, как-то на фоне всего этого в голове крутится. Такое ощущение, что я где-то эту песню слышал.

— Лично я слышу в первый раз. Ты может её сам сочинил?

— Нет-нет, точно где-то слышал. Уверен, со временем она станет неотъемлемой частью празднования Дня Победы.

Всё-таки присваивать себе мелодии из западных кинофильмов и даже хит Стинга — это одно, а вот на «День Победы» рука у меня не поднимется. То ли дело «Бессмертный полк»! Акция вроде бы пришла в голову какому-то провинциальному журналисту, но думаю, будет только польза, если она станет проводиться лет на тридцать раньше.

Москва встретила нас промозглым дождливым утром. Поймав в порту такси, мы первым делом заехали к родителям Елены, и пока добирались — тучки разбежались и засияло по-летнему жаркое солнце. Вручили подарки из Астрахани, часок посидели, почаёвничали, опрокинули с тестем по рюмке водки и, прежде чем забрать соскучившуюся по маме и немного по мне Наташку и ехать домой, отправились с Владимиром Петровичем в гараж. Там благодаря самовольно удлинённому заднему торцу гаража умудрялись одновременно помещаться «Москвич» и прятавшийся за ним мотоцикл «Днепр», поэтому, чтобы выкатить мотоцикл, для начала пришлось выгонять автомобиль.

— Вот, принимай, — сказал тесть, выкатывая из гаража «Днепр». — Я на нём год не ездил, более-менее привёл в порядок, вчера только заводил. С техникой вообще знаком?

— Я по жизни с техникой на «вы», случисьчто-хрен починю. Да и права ведь, наверное, придётся получать?

— На первый случай у тебя есть я, а права получить не проблема. У меня в районном ВДОАМ друг детства работает, я ему сегодня позвоню, направит тебя в автошколу. А ещё лучше, можно сунуть на лапу и договориться сдать экстерном. Только справку принесёшь, что по причине занятости на работе не можешь посещать уроки. Но к экзаменам ПДД должен знать назубок. Между делом я тебя и так научу ездить. Итак, перед тобой мотоцикл «Днепр» К-650 шестьдесят девятого года выпуска, — хлопнул он мозолистой ладонью по бензобаку. — Двигатель 650 кубов, 32 «лошадки», развивает скорость до 105 км/час и при скорости 50–60 км/час расходует на 100 км пути 5,8 л бензина. Запоминай последовательность действий. Перво-наперво вставляем ключик в замок зажигания. Если движок холодный¸ то закрываем этот дроссель, открываем подсос, при необходимости, если нет бензина, закачиваем, открываем краник, проверяем, стоит ли мотоцикл на нейтральной передаче — если стоит, то вот здесь светится зелёная лампочка — и заводим.

Он поставил ногу на рычаг стартёра, и секунду спустя двигатель утробно заурчал. В этой железяке чувствовалась скрытая мощь. Видимо, уловив мою мысль, тесть, повысив голос, довольно добавил:

— Не машина — зверь! Из любого болота выберется. Сжимаем рычаг сцепления, далее ручку газа на себя и отпускаем сцепление. Вот здесь — рычаг переключения передач, чтобы переключиться на более высокую передачу — приподнимаешь его ногой. Со временем освоишь. В общем, садись, попробуй дать кружочек.

М-да, это вам не «Bentley Continental GT», тут нужно применять физическую силу. Впрочем, мой дебют обошёлся без происшествий, я дал даже не один, а три круга по площадке между гаражами. Петрович увиденным остался доволен, заявил, что я врождённый мотоциклист, после чего вручил мне книжечку ПДД и мы вернулись домой, где Лена уже начала беспокоиться, не спаивал ли меня отец в гараже.

— Дочка, ну как можно, ну, при зяте, — изобразил оскорблённого в лучших чувствах человека Владимир Петрович.

— Правильно Лена говорит, от тебя, старый пень, чего угодно можно ожидать, — проворчала Любовь Георгиевна. — Точно знаю, у тебя там бутылка припрятана. Вот как-нибудь возьму ключи и устрою в гараже обыск.

— Ага, так я тебе их и дал, — пробурчал тесть.

В холодильнике дома было шаром покати, мы специально перед отъездом не оставляли ничего скоропортящегося, поэтому, прежде чем переступить порог нашей квартиры, пробежались по окрестным магазинам. Взяли пару кило картошки, три пирамидки молока, бутылку полюбившегося мне кефира, буханку «Бородинского» и булку нарезного, и сумели чудом урвать килограмм «Докторских» сосисок.

Квартира после почти месячного отсутствия хозяев носила какой-то заброшенный характер. Лена тут же принялась за уборку, и пустое мусорное ведро, которое я выносил перед круизом, снова почему-то оказалось полным. Пришлось тащить его на помойку. Когда возвращался, увидел, как на кнопку звонка нашей двери жмёт какой-то мужик с чемоданом в руках. Оказалось, мастер с телефонной станции.

— Я к вам уже второй день прихожу, — объяснял он, переступая порог нашей квартиры. — Вы аппарат-то приобрели? Если что, я на своём проверю, а после купите и просто вставите штекер.

Аппарат у нас имелся, Ленкина бабуля хоть и отказалась от номера, но сам телефон производства рижского завода «ВЭФ» в красном, пластмассовом корпусе с дисковым набором покоился в родной картонной коробке. Минут десять спустя мастер подсоединил штекер, поднял трубку и удовлетворённо кивнул:

— Работает.

После чего что-то чирканул в маленьком блокнотике, вырвал листочек и протянул мне:

— Вот ваш номер, пока не выучите — не теряйте. И ещё в акте приёмки распишитесь, вот здесь подпись ставьте.

— Сколько мы вам должны? — опередив меня, спросила Лена.

— Нисколько, установка бесплатная.

Ай да Гуляков, ай да сукин сын! В том, что это постарался именно он, у меня не было никаких сомнений, наша очередь не могла так быстро подойти никоим образом. Что ж, при следующей встрече скажу огромное человеческое спасибо.

Не успел я об этом подумать, как задребезжал телефон. Лена подняла трубку и с удивлённым видом протянула мне:

— Лёш, тебя.

— Алексей Михайлович? Добрый вечер, Гуляков. Судя по всему, телефон вам уже установили?

— Хм, буквально вот только что… Спасибо, Иннокентий Павлович, буду должен.

— Это само собой, — то ли в шутку, то ли всерьёз заявил гэбист. — Теперь нам с вами станет намного легче держать связь. Кстати, наклёвывается у меня для вас одно дельце, возможно, в первых числах июня вам придётся отъехать из Москвы на пару дней. С работой вопрос уладим, ну а домачто-нибудь придумаете. До свидания!

— Кто звонил? — спросила Лена, когда я положил трубку.

— Человек, который помог установить телефон без очереди. Видишь, милая, как хорошо работать парикмахером, каким полезными связями обрастаешь всего за полгода.

Лена не стала расспрашивать, кем работает этот «полезный» знакомый, а то пришлось бы на ходу изворачиваться. Тем более что она выразила желание тут же позвонить родителям, сообщить радостную новость. Предвосхищая, что общение с мамой затянется надолго, я попросил разрешения сначала всё же самому сделать несколько звонков, предупредить клиенток, что я вернулся в Москву и готов к дальнейшему сотрудничеству. После чего с чистой совестью передал трубку жене, а сам отправился на кухню готовить ужин, то есть варить макароны и сосиски.

Кстати, после дня рождения Брежневой, которое прохлопал бы, не позвони она мне сама, я завёл специальную записную книжку. В этот блокнотик я занёс не только данные своих клиентов, но и по возможности дни рождения. С клиентом — особенно ХОРОШИМ КЛИЕНТОМ-желательно поддерживать приятельские отношения, и поздравление с днем рождения прекрасно вписывается в эту канву. Заодно внёс туда же дни рождения своей новоиспечённой родни. Днюхи коллег по работе, подумав, решил не вписывать, в «Чародейке» этим процессом заведовала Оля Барышникова, всегда заранее собиравшая по рублю на подарок имениннику.

Утром, оставив готовить Лену в садик нашу дочку (Наташка сразу же стала называть меня папкой), я в первую смену отправился на работу, не забыв захватить подарки. Вязовская попыталась вручить мне за икру деньги, еле отбился. Попросил за это, как понадобится, написать справку, что по причине занятости не могу посещать занятия в автошколе. Заодно продиктовал новый номер домашнего телефона, после чего, уже покидая кабинет, вспомнил про идею «Бессмертного полка». Антонине задумка понравилась, а когда я поинтересовался, что нужно для того, чтобы претворить её в жизнь, посоветовала для начала составить письменный план мероприятия, и с ним отправляться ко второму секретарю Гуськову, тому самому, к которому мы уже ходили на разборки по письму Тани-стукачки.

Тем же вечером после работы я засел за составление плана, уместившегося на одну страничку. На следующий день заглянул в бухгалтерию «Чародейки», где за плитку шоколада мой план напечатали на машинке. Сразу после смены отправился в райком, где Анатолий Дмитриевич после звонка Антонины уже меня ожидал.

— Так-так, — протянул он, приступая к ознакомлению с текстом проекта. — Угу… Ну-ну… А почему бы и нет… Угу-угу…

Закончив читать, он снял очки и потёр переносицу.

— Что ж, любопытно, очень даже свежо, в канун 30-летия Победы вам в голову такая идея пришла как нельзя кстати. Но… есть одна небольшая загвоздочка.

— Что за загвоздочка? — насторожился я, чувствуя подвох.

— Вот были бы вы членом партии или хотя бы кандидатом — тогда я бы дал 99 процентов за то, что всё получится. Да я и сам бы в лепёшку разбился, дошёл бы до горкома партии. А раз вы беспартийный и даже неизвестно, были ли комсомольцем, то я не рискну поручиться за конечный результат.

— И что вы предлагаете?

— Алексей Михайлович, — решительно хлопнул он ладошкой по столешнице, — нам ведь что важно? Правильно, чтобы на следующий год в День Победы по Красной площади прошёл «Бессмертный полк» с портретами отцов и матерей, братьев и сестёр, дедов и… и так далее. А какой ценой это будет достигнуто, наверное, не столь уж и важно, верно? Помните, как в «Белорусском вокзале»: «Нам нужна одна победа, одна на всех — мы за ценой не постоим»? И чтобы вероятность успеха стала выше, предлагаю такой вариант: под проектом «Бессмертного полка» стоит моя подпись, а вы проходите как соавтор. Ко мне, как к члену партии с 20-летним стажем, отношение будет несколько другое. Сильно другое, я вам так скажу. Ну как, согласны на моё предложение?

Вот же крыса канцелярская! Огромных усилий в этот момент мне стоило сдержать эмоции в узде. Ишь как мягко стелет, какой ход мгновенно сочинил, и главное — всё вроде бы логично, не подкопаешься. И я, как настоящий советский человек, по идее должен соглашаться на любые предложения облечённого властью чинуши. А в итоге окажется, что это он всё придумал, а я так, сбоку припёка. Нет, конечно, я и сам немного скрысятничал, позаимствовав идею у другого человека. Меня извиняет лишь тот факт, что с моим появлением в этой эпохе история рискует пойти совсем по-другому пути, и «Бессмертный полк» рискует так и не появиться на свет. Опять же, не ко́рысти ради… Но и отдавать проект этому хапуге с водянистыми глазами не было ни малейшего желания.

Досчитав про себя до десяти, я как можно благодушнее улыбнулся и протянул руку за листком.

— Я подумаю над вашим предложением, Анатолий Дмитриевич. А теперь вынужден откланяться, дела. До свидания!

И не дожидаясь, пока он выйдет из ступора и что-то возразит на мою нагловатую выходку, поднялся и покинул кабинет. А дома в седьмом часу вечера раздался звонок. Звонила Антонина, оказалось, после моего ухода Гуськов позвонил ей и выразил недоумение моим поведением. Когда я ей в красках описал ситуацию, она какое-то время молчала, потом негромко произнесла:

— Да, я подозревала, что Гуськов та ещё сволочь… И что ты теперь думаешь делать? Жаль будет, если твоя идея пропадёт.

— Не знаю, Антонина Васильевна, не знаю… Хочется, чтобы «Бессмертный полк» появился к 30-й годовщине Победы. Время пока есть, что-нибудь придумаю.

А может быть, в очередной раз воспользоваться личными связями? В конце концов, что я теряю, ведь дело-то благое! Утешив себя такими мыслями, я набрал номер Галины Леонидовны. Трубку, правда, поднял её супруг, который, как мне показалось, без особого удовольствия согласился позвать Брежневу. Похоже, всё-таки Чурбанов меня слегка недолюбливал.

— Алексей, здравствуй, что-то случилось? — раздался на том конце провода знакомый голос.

— Да ничего особенного, просто появилась у меня идея насчёт одной патриотической акции в преддверии 30-летия Победы.

После чего буквально за минуту уложился с объяснением, добавив, что приходил сегодня ко второму секретарю райкома партии, Гуськов его фамилия, а он предложил приписать эту идею себе, а меня провести соавтором, мол, партийному быстрее пойдут навстречу.

— Каков негодяй этот Гуськов! — не сдержала эмоций Брежнева. — Надо будет сообщить в партийный контроль.

— Может и отказаться от своих слов, свидетелей же не было. А мне просто хочется довести эту инициативу до людей, от решения которых зависит — быть «Бессмертному полку» или не быть.

— Правильно мыслишь, Алексей… Нужно подумать, кого можно к этому делу привлечь.

— Наверное, кого-то из тех, кто сам прошёл Великую Отечественную, — подсказал я.

— Точно! Позвоню-ка я председателю Советского комитета ветеранов войны Павлу Ивановичу Батову. Как появятся какие-то новости, я тебе перезвоню на домашний.

Фух, теперь можно и выдохнуть. Почему-то я был уверен, что теперь дело точно выгорит. Председатель Советского комитета ветеранов войны — это вам не какой-то второй секретарь райкома. Да и Брежнева так просто эту затею не бросит, несмотря на показную легкомысленность, она казалась мне ответственным человеком.

Не успел положить трубку — позвонил тесть.

— Ну что, Лёха, поздравляю! Послезавтра идёшь к начальнику районного ВДОАМ Ивантееву Петру Андреичу, говоришь, что от меня, не забудь захватить паспорт и справку с работы, что по причине занятости готов сдавать экзамены экстерном. Ещё медкомиссию надо будет пройти, но это он тебе в красках распишет, куда и к кому. Да, и пузырь коньяка с тебя, отдашь ему. Осилишь? Я в тебе не сомневался… ПДД учишь? Молодец! Завтра в первую смену? Тогда часикам к шести вечера приходи сразу к гаражам, продолжим твоё обучение практическому вождению.

Когда на следующий день я вернулся с «практического вождения», Лена сказала, что мне звонила Брежнева. Тут же перезвонил, и услышал, что называется, благую весть: Батовхочет со мной встретиться лично.

— Спасибо, Галина, я твой должник!

— В честь чего это? — настороженно поинтересовалась Лена, когда я положил трубку.

Услышав объяснение, сразу расслабилась, и позвала на кухню, с которой доносился одуряющий аромат жареных котлет.

Генерал армии, дважды Герой Советского Союза Павел Иванович Батов встретил меня строгим взглядом глубоко посаженных глаз и, двигая челюстями, словно жвалами, проскрипел:

— Звонила мне тут Галина Леонидовна, говорила, идея у тебя интересная к юбилею Победы? Ну садись, рассказывай, сынок, чего напридумывал.

Выслушав проект «Бессмертного полка», какое-то время задумчиво молчал, глядя куда-то сквозь меня, так что я даже начал беспокоиться, может, он уснул с открытыми глазами? Но нет, встряхнулся, сфокусировался на мне, пожевал тонкими губами, сцепил пальцы в замок и выдал:

— Идея принимается. Очень патриотично, нельзя забывать тех, кто прошёл войну и тем более сложил на ней голову. Оставляй этот документ, завтра же передам его в Политбюро ЦК. И пусть только попробуют задвинуть твою инициативу.

Из комитета я выходил в приподнятом настроении. Лёд тронулся, господа присяжные заседатели! По пути на радостях купил в «Кулинарии» торт «Сказка», который в этот же вечер был безжалостно съеден, причём Наташка схомячила в одиночку чуть ли не половину. А потом Лена достала со шкафа пропылившуюся картонную коробку, извлекла из неё диапроектор и несколько алюминиевых бочонков с плёнками, я растянул на стене простыню, и остаток вечера мы посвятили просмотру диафильмов.

Экзамены я сдавал в автошколе на 2-й Скотопрогонной. Бутылка хорошего коньяка сразу расположила ко мне этого Ивантеева. Может, он и имел какое-то влияние на экзаменаторов, но, по моему глубокому убеждению, я и сам неплохо справился с зданиями, что устными, что с вождением, и вот я уже являюсь счастливым обладателем прав на вождение мототранспорта.

— Гаражик тебе нужен, — сказал тесть, вручая ключи от «Днепра». — На улице оставлять рискованно, разберут, народ у нас ушлый, а ко мне сюда каждый раз не находишься.

Насчёт «гаражика» дело решилось быстро, выяснилось, что соседка по дому не против загнать свой сарайчик во дворе по приемлемой цене — за 200 рублей. Выкинув из сарайчика хранившуюся там старую мебель и прочий хлам, я загнал туда мотоцикл, а в ближайшее воскресенье мы всей семьёй отправились в Алексеевскую рощу, всего 15 км от МКАД.

Правда, накануне поездки выяснилось, что пассажиру в люльке, коей предстояло стать Наташке, тоже полагался мотоциклетный шлем. А у нас их было всего два. Позаимствовали у соседа по дому, тоже оказавшегося мотоциклистом, а в дальнейшем я собирался купить.

Наташкина голова буквально тонула во взрослом шлеме, пришлось под шлем натянуть трикотажную шапочку. Теперь она могла более-менее наблюдать за проносящиеся мимо пейзажем. Ну как проносящимся… Я старался не гнать быстрее 60 км/ч, торопиться некуда, да и ехать не так далеко.

Прекрасный чистый песчаный пляж на запруженном истоке Пехорки, с фонтанчиками для питья и кабинками для переодевания, работающие кафе и эстрада скрашивали досуг отдыхающих. Одуряющий аромат шашлыков не оставил нас равнодушными, хотя и пришлось отстоять небольшую очередь.

В начале июня вода уже успела прогреться, Наташка, вспенивая брызги, с визгом носилась вдоль берега, а мы с Леной тем временем постелили на песок покрывало. Я лежал с закрытыми, спрятанными под линзами солнцезащитных очков глазами, подложив руки под голову, и размышлял над переменами, случившимися в моей жизни за эти девять месяцев. То ли я сам изменился, то ли отсутствие соблазнов Москвы будущего так на меня действует, но чувствовал, что стал серьёзнее, ответственнее, что тянет меня к спокойной семейной жизни, к простым человеческим радостям. И не сказать, что обленился, энергии во мне хоть отбавляй, и на любовь хватает, и на остальные дела. Вот только хватит ли моих сил, чтобы изменить будущее, предотвратить Афган, межнациональные конфликты, окончательный развал страны? Не слишком ли медленно я двигаюсь вперёд, всё ещё пребывая в должности рядового женского мастера, пусть и облечённого хорошими связями? И не подать ли мне заявление в партию? Как там сначала, кандидатами становятся, а уже после… Нет, это мысль, надо будет завтра же Антонину озадачить, она тётка хорошая, думаю, поддержит.

Вязовская и впрямь, казалось, даже обрадовалась моей инициативе, обещала похлопотать, правда, выразила обеспокоенность, что Гуськов может навставлять палок в колёса, прицепиться, например, к тому, что официально я не являлся комсомольцем.

— Ладно, бог не выдаст, свинья не съест. Попробуем, Лёша, а ты пока начинай учить Устав Коммунистической партии Советского Союза.

В тот же день на работу позвонил Говорухин, о котором я, честно говоря, успел подзабыть. Ну как подзабыть — по возвращении из круиза на первой же тренировке я пообщался с Леушиным и Корольковым. Те, узнав, что снимается прославляющий советскую милицию фильм, вопрос с начальством тут же решили, о чём мне сообщили ещё на прошлой неделе. И я, успокоенный, окунулся в более насущные дела.

— Здорово! — раздался из трубки бодрый голос режиссёра. — Ну что, готов встретить звёзд моего фильма?

— Без проблем, хоть завтра.

— Нет, завтра не надо, будут послезавтра. Они прилетят сами по себе, я тут в Одессе завис. Одного зовут Владимир Павлов — он играет следователя, а его оппонента, первого помощника капитана — Юрий Пузырёв. Надеюсь, поладите, телефон твой рабочий у них есть, в общем, не потеряетесь.

— У меня теперь и домашний есть, записывай…

Говорухин, невзирая на мои протесты, пообещал не обидеть сопричастных к этому процессу. Павлов и Пузырёв в этом времени актёры, может, и известные, но я их, честно говоря, не помнил. Тем не менее, за дело взялся, засучив рукава. Немного напряг Королькова, чтобы поставил Павлову за один день экспресс-технику самбо, обучив паре приёмов, а сам те же два дня посвятил обучению Пузырёва кое-каким движениям из крав-мага, впрочем, со скидкой на возраст. Павлов, как оказалось, в юности одно время занимался самбо, так что дело у него быстро пошло на лад. Но всё это была прелюдия, дальше я перешёл к основному — постановке боевой сцены. Учитывая, что дело происходит на палубе морского судна, где в наличии имеются разного рода ограждения, леера и трапы, мы сначала отработали несколько движений в зале, а после отправились на заброшенную стройку в Черёмушках. Вот здесь мы следующие два дня поработали на совесть, Павлов которого по изменённому сценарию избивает первый помощник капитана, заработал несколько синяков, однако актёры стоически терпели все лишения. Так что обратно в Одессу к Говорухину я отправил их с чистым сердцем.

Подошёл срок и везти новые статьи в «Работницу». Появился я в редакции в середине июня, как обычно, с подборкой на три номера вперёд. Когда мы с Орловой уже попрощались, она крикнула мне в спину:

— Да, чуть не забыла, Алексей, вами на днях тут какой-то мужчина интересовался.

Я обернулся, и почему-то у меня ёкнуло сердце.

— Что за мужчина? — спросил я враз осипшим голосом.

— Лет пятидесяти, подтянутый такой, в дорогом костюме. Поджидал меня внизу, сюда-то посторонних не пускают, видно, кто-то из наших сказал, что я вас курирую. Спрашивал, где вы работаете. Я, правда, не сказала, всё-таки конфиденциальная информация, а он не из органов, чтобы я ему вот так всё выложила. Сказала, если что-то нужно передать — я передам, а он заявил, что ничего не надо передать, повернулся и ушёл. Странный какой-то тип.

— Действительно, странный, — пробормотал я, кусая губу.

В глубине души шевельнулись кое-какие подозрения, но я их тут же отмёл. Слишком фантастично, чтобы быть правдой. Хотя… Моё попадание в 1973-й тоже иначе как фантастикой не назовёшь. Ладно, не стоит забивать себе голову посторонними мыслями, чему быть — того не миновать.

Станция метро «Белорусская» встретила меня чёрным прохладным гранитом, а станционный зал — разноцветным мрамором. Взгляд мазнул по приглядывавшему за пассажирами из дальнего торца зала бюсту Ленина на постаменте из тёмного гранита. Сколько он уже здесь стоит, наверное, лет тридцать с лишним, учитывая, что станция была открыта ещё до войны. Вон того очкастого мужчину лет пятидесяти пяти с авоськой в руках Ильич видел, не исключено, ещё ребёнком, потом юношей, идущим под руку с девушкой, затем мужчиной с женой и детьми, а спустя какое-то время, возможно, увидит и стариком, держащим за руки своих внуков. А может, он и не был никогда женат, всю жизнь прожил бобылём…

Раздался шум приближающегося поезда, темноту туннеля разорвали луч прожектора. В этот момент я вдруг почувствовал затылком чей-то тяжёлый взгляд, от которого волосы на голове, кажется, стали вставать по стойке «Смирно», а в следующее мгновение мимо меня пронеслась тень и метнулась навстречу кабине электропоезда. Раздался женский крик, тут же перебитый рёвом улетающей вперёд вместе с кабиной машиниста сирены. Стоявшие впереди отшатнулись назад, стоявшие сзади, напротив, подались вперёд. Какая-то женщина продолжала причитать, но её причитания утонули в разноголосом гомоне.

— Что, что случилось? — неслось сзади.

— Женщина какая-то под поезд бросилась, — отвечали передние.

Они всё ещё пытались отжать себя от края платформы, хотя состав уже остановился и из его нутра выползали, словно дождевые черви из влажной земли, ничего не подозревающие пассажиры.

Взгляд зацепился на лежавшую рядом со мной босоножку на танкетке с порванным ремешком. Чья она, той несчастной, что кинулась под поезд, или потерял кто-то в этой хаотичной толчее?

Рахитичного телосложения милиционер пытался навести порядок, трель его свистка вроде бы привела людей в чувство.

— Граждане, отойдите, отойдите в сторону, состав пока никуда не поедет, — кричал он и тут же, включив рацию, принялся в неё бубнить. — У меня экстренная ситуация, на «Белорусской» человек попал под поезд, нужны срочно «скорая» и дополнительный наряд милиции.

— Какая «скорая», там же фарш, — негромко заметил кто-то из-за моего левого плеча.

Я обернулся, это был тот самый очкастый с авоськой. Перехватив мой взгляд, он смущённо потупился и поспешил затеряться в толпе.

То и дело слышались вопросы опоздавших к этому жуткому зрелищу, всех интересовало, что произошло? Ответы утрировали ситуацию в геометрической прогрессии: «Да говорят, баба какая-то под поезд кинулась» «Да — да, вместе с младенцем на руках» «С двумя, с двумя младенцами!»

Я стоял в толпе, чувствуя себя зрителем какого-то кошмарного реалити-шоу. Появился немолодой машинист, матерясь, полез под поезд.

— Слышь, сержант, ну-ка подмогни!

На пару с рахитичным милиционером они вытащили на платформу вроде бы целое тело ещё довольно молодой женщины, за которой, однако, волочился кровавый след. Лицо её было белым, как бумага, остекленевшие глаза невидяще смотрели в потолок, но машинист, для которого, судя по всему, это был не первый труп, провёл по глазам ладонью, и веки покойницы сомкнулись. Кто она, что заставило её свести счёты с жизнью? Трагедия в личной жизни, неурядицы на службе, а может, просто психически больной человек? Да мало ли может быть поводов для того, чтобы сделать последний шаг.

Тем временем подоспевший наряд стал оттеснять людей от края платформы. Ещё минут пять спустя появились работники «скорой» в белых халатах: немолодая женщина с уставшим лицом и парень, годящийся ей в сыновья, по виду чуть ли интерн, в одиночку тащивший сложенные носилки, который при виде трупа слегка побледнел. Женщина присела на корточки, зачем-то пощупала пульс у покойницы, что-то негромко сказала молодому напарнику. Тот на пару с одним из милиционеров переложили на носилки останки несчастной, прикрыв их простынёй, на которой тут же проступили алые пятна.

Дома я не стал ничего рассказывать об этом ужасном происшествии, а ночью мне приснился кошмар. Лена отделена от меня огромным стеклом, скребёт по нему пальцами, её губы шевелятся, но я ничего не слышу. Она плачет, слёзы текут по её бледному лицу. Я пытаюсь разбить стекло, но он напоминает монолитную стену. А потом позади неё появляются чьи-то чёрные руки с длинными, цепкими пальцами, увенчанными похожими на когти чёрными ногтями, обвивают Лену и тащат за собой, в чернильную тьму. Я ору, бью по стеклу кулаками… и просыпаюсь. Моя любимая как ни в чём ни бывало тихо посапывает, и выглядит такой беззащитной, что горло сжимает спазм. Вытираю пот со лба и падаю на подушку. Что бы ни случилось, но я тебя никому не отдам, ты моё самое большое сокровище в моей новой жизни.

Конец первого тома.

2. Стилист Том II

Глава 1

Я помнил июнь в своём родном городе, где духота смешивалась с проникающим повсюду тополиным пухом. В Москве климат был не такой влажный, да и тополей было поменьше, хватало и нормальных деревьев, особенно в центре города. Я полюбил пешие прогулки на работу и сработы, практически не пользуясь метрополитеном и другими видами общественного транспорта.

В один из таких дней как раз в мою смену позвонили в «Чародейку» из горкома партии с предложением прийти по поводу обсуждения акции «Бессмертный полк». Меня в своём кабинете принимал лично первый секретарь московского горкома партии Виктор Васильевич Гришин. Причём уже в компании пришедшего раньше Батова. Не знаю уж, говорила Гришину дочь, что я приходил делать ей причёску и макияж, Гришин на это никак не намекал, разговор шёл только об акции.

— Задумка неплохая, я уже с подачи Павла Иваныча с ней ознакомился, — говорил Гришин. — Средства на это дело можно найти, тем более всё равно придётся подключать партийные и комсомольские организации учебных заведений и предприятий города. С вами, Алексей Михайлович, мы будем на связи, вы нам ещё понадобитесь. Кстати, вчера встречались с Леонидом Ильичом, ему идея с «Бессмертным полком» тоже понравилась. Может, ещё что-то придумали за это время?

Мелькнула мысль подкинуть песню «День Победы», но я задавил её в зародыше. Раз уж дал себе зарок — изволь выполнять.

В конце июня меня делегировали в Вильнюс, на чемпионат СССР по парикмахерскому искусству. Как сказала Долорес, трое лучших войдут в сборную страны и будут представлять СССР на осеннем чемпионате мира в ГДР, а если конкретнее — в Восточном Берлине.

М-да, лучше бы уж Париж, где я был последний раз в октябре 2018-го. Но и Берлин для начала тоже неплохо. Там я бывал лишь однажды, то ли в 2012-м, то ли в 2013-м, особо вспомнить нечего, однако для затравки сойдёт. Так что придётся как следует постараться, чтобы завоевать единственную путёвку, придумать что-нибудь оригинальное.

А вот в столице советской Литвы мне не доводилось бывать ни в прошлой жизни, ни тем более в этой. Вылетали мы из «Шереметьево», у входа в аэровокзал клубилась толпа громкоголосых, рыжих и чернявых людей, чью национальность то и дело выдавал характерный говор. Понятно, вылетающие в Вену евреи, я уже слышал от кого-то шутку, что «Шереметьево» пора переименовать в «Еврейские ворота», а еврейка — не роскошь, а средство передвижения. Видно, не всё ладно в «датском королевстве», раз из него люди бегут при первой возможности.

Вильнюс встретил небольшую группу столичных мастеров парикмахерского искусства солнечным, но не жарким утром. Здание аэровокзала в стиле сталинского ампира оказалось небольшим, но уютным. На выходе в город нас уже поджидал автобус, из окна которого по пути в гостиницу «Гинтарас» удалось получить первые впечатления о Вильнюсе. Такое ощущение, будто мы попали в небольшой европейский город, чья аура производила умиротворяющее впечатление.

В гостиницу уже заселились почти половина участников чемпионата — порядка ста пятидесяти мастеров из ожидаемых трёхсот с лишним, представлявших все республики СССР. Поскольку в московской делегации на 4 человека приходилось двое мужчин-мастеров, то нас вместе и поселили. Моим соседом по номеру оказался тот самый Валентин из парикмахерской «Стиль», так походивший внешностью и ужимками на Сергея Зверева. Глазки вроде пока не строил, но если вдруг ночью попробует залезть ко мне в постель… Боюсь, одним уголовным делом станет больше.

Чемпионат должен был продлиться два дня. В первый день предстояло соревноваться в выполнении поставленных членами жюри задач, а второй был посвящён заданию на вольную тему. А день прилёта был почти полностью свободен, неудивительно, что наша четвёрка согласилась отправиться на предложенную автобусную экскурсию.

Помимо нас насладиться достопримечательностями Вильнюса отправились ещё два десятка участников конкурса. Экскурсовод — женщина в больших солнцезащитных очках — рассказывала в микрофон о проплывающих за окном достопримечательностях.

— Сейчас мы въезжаем в так называемый Старый город… По левую руку — дворец Радзивиллов… Обратите внимание, справа от нас на Замковой горе находится башня Гедимина… Храм Святой Анны и Бернардинский костел… Кафедральный собор Святого СтаниславаПериодически автобус останавливался, и мы, как утята за уткой, шли следом за экскурсоводом.

— Перед нами исторический памятник и место паломничества католиков со всей Прибалтики — Острая брама, или, как по-другому называют эту часть городской стены с часовней — ворота Аушрос… А это — городская ратуша. Здание выполнено в скромной манере классицизма, в XIX веке здесь проводились концерты, балы, торжественные приемы и спектакли… А сейчас мы пройдём по улице Пилес. Это самая старая улица Вильнюса, по ней в город въезжали короли, иностранные гости и государственные послы, а также бродячий цирк и гастролирующие музыканты. Она всего 500 метров в длину, однако на этой маленькой площади размещается немало достопримечательностей: галереи, торговые лавочки, музеи и исторические здания. У вас есть 30 минут свободного времени, можете погулять, приобрести сувениры, через полчаса встречаемся на этом же месте. Ну что ж, гулять так гулять! Мне едва хватило получаса, чтобы пробежаться по лавкам и магазинам улицы Пилес. В итоге затарился кое-какими подарками для себя и своих близких. Себе прикупил янтарный напиток на спирту и кожаное портмоне, Лене — комплект украшений из «слёз моря», причём в янтаре кольца была видна доисторическая мошка. Наташке купил двух подружек — кукол «Рима» и «Неринга» производства вильнюсской фабрики игрушек. «Рима» в забавном костюмчике с капюшоном, а «Неринга» — в платьишке и сандалиях.

А вечером мы всей небольшой компанией, включавшую, помимо меня, Валентина, Олю Сорокину и Катю Лежикову — решили посидеть в каком-нибудь тихом, укромном заведении. При гостинице имелся ресторан, но нам он показался слишком обычным, захотелось какой-то местной экзотики. Тут-то нам и посоветовали дойти до Старого города и найти там трактир «Gera vieta», что в переводе на русский значило «Хорошее место». Что ж, посмотрим, насколько оно хорошее.

В своих ожиданиях поначалу мы не обманулись, трактир оказался довольно колоритным заведением. На входе нас встречали рыцарские доспехи с опущенным забралом, так что можно было даже предположить, что внутри доспехов всё же кто-то прячется, а выложенные грубо отёсанным камнем стены были увешаны щитами, мечами и секирами, а также головой кабана, такой здоровой, что страшно было представить, каких размеров было туловище. Массивные столы и стулья были выполнены из дуба, как и вся посуда, включая литровые пивные кружки. Похоже, пиво здесь было фирменным напитком, и мы сразу заказали на распробу по кружке светлого «Laukinių apynių», а расправившись с ним — ещё по кружке тёмного «Dunsulio Dounkelis Tamsusis». Пусть и небольшой я любитель пива, но сразу понял, что напиток здесь подают весьма качественный. На закуску мы взяли сухарики с чесноком и сыром, горох со шкварками, и варено-копченые свиные ушки с чесночным соусом. Да-а, в Москве такой вроде бы простой, и в тоже время обалденно вкусной закуски мне ещё пробовать не доводилось!

Музыкальный фон создавал сидевший в закутке на небольшом возвышении пианист, наигрывавший что-то лёгкое в джазовой манере. Полное ощущение, что оказались за границей, хотя в общем-то Прибалтика всегда считала себя ближе к Европе, нежели к России. При этом — что меня, как некурящего порадовало — в зале было запрещено курить, для этого имелась отдельная курительная комната.

Часов в семь вчера, в разгар наших посиделок, трактир заполнился практически полностью. По большей части небольшими компаниями, от двух до 4–5 человек. Одна такая «великолепная пятёрка» за прямоугольным столом состояла из парней лет двадцати с небольшим, только один из этой компании был постарше. Вот он-то, бросая взгляды в нашу сторону, что-то негромко, но настойчиво втолковывал своим молодым товарищам. Несколько раз проскользнуло «rusai kiaulės» и «оккупанты». Если относительно значения первого выражения я мог только догадываться, то насчёт оккупантов двух мнений быть не могло. И, хотя я старался абстрагироваться, это меня начинало порядкам нервировать. Тем более что сидел я к ним лицом, и мне волей-неволей приходилось ловить на себе косые взгляды.

Наконец один из этой компании, блондин с квадратной челюстью, в очередной раз покосившись на меня, что-то сказал дружкам и уже по-русски, но с добавляющим твёрдости словам прибалтийским акцентом, произнёс в мою сторону:

— Чего уставился? Тебе что-то не нравится?

Ничего себе, наезд! Ладно, и мы за словом в карман не полезем.

— Пытаюсь рассмотреть за вашим столиком порядочных людей, а не получается: одни клопы, которым не нравится русская кровь.

На несколько секунд за нашими двумя столиками повисла тишина. Катя Лежикова, крупнозадая и вообще мощная женщина лет сорока, зачем-то прикрыла мою ладонь своею, с ужасом прошептав:

— Лёша, ты что такое говоришь?

— А что я говорю? Они нас помоями на своём литовском поливают, оккупантами называют, а я должен молчать? Тем более не я первый начал.

Говорил я достаточно громко, чтобы и за соседним столом услышали. Эффект был достигнут, я прекрасно видел, как наливаются краской лица оппонентов. Ну да ничего, может, и без инсультов обойдётся, мужики они крепкие. Тот, который ко мне первым обратился, вообще начал медленно подниматься с угрожающим видом.

— Ты кого, rusiška kiaulė, назвал клопами? Сейчас за эти слова ты ответишь.

Ого, мужик-то бесстрашный оказался. Хотя на его месте, имея за спиной четверых крепких дружков, пусть один из них (похоже, идейный вдохновитель, не так уж и молод), я бы тоже вряд ли испугался бы компании, половину которой составляли женщины, да и один из двух мужчин по повадкам — ни рыба ни мясо.

— И что ты мне сделаешь?

Я тоже поднялся, и теперь мы стояли друг напротив друга. Разговоры в зале прекратились, все глядели только на нас.

— Что сделаю? Вот сейчас и узнаешь.

После чего мой соперник отодвинул в сторону тяжёлый дубовый стул и встал… в стойку каратиста. На моё лицо непроизвольно наползла ухмылка. Либо парень является счастливым обладателем диковинного в эти годы видеомагнитофона и записей фильмов с Брюсом Ли и Чаком Норрисом, либо посещал секцию карате, благо что этот вид единоборств пока ещё не находился под запретом. Как бы там ни было, глядя на мою снисходительную ухмылку, у прибалта явно не получалось сохранять самурайскую невозмутимость, так что атака с его стороны не заставила себя долго ждать.

Я не стал выписывать уклоны с нырками, просто схватил тяжёлый дубовый стул, выставив его перед собой, и пятка горе-каратиста со всей дури вошла в резную спинку, разнеся её на мелкие щепки. Однако этот удар не прошёл для соперника бесследно. Зашипев от боли, он запрыгал на здоровой ноге, а я, не теряя ни секунды, останки стула обрушил на его спину. Трое его дружков как по команде повскакивали с мест и кинулись на меня, только их «духовный лидер» продолжал сидеть за столом, предпочитая наблюдать за ходом поединка со стороны.

Из-за нашего столика раздался крик, причём непонятно кто кричал, то ли кто-то из женщин, то ли Валентин. Следом заверещала ещё одна дама, теперь уже из другого конца зала. Кто-то на русском призывал вызвать милицию. Впрочем, в этой потасовке всё должно было решиться ещё до приезда представителей правопорядка.

Двое из этой троицы тоже были знакомы с кое-какими приёмами карате, и мне пришлось постараться, выводя их из строя и при этом стараясь не покалечить — система рукопашного боя крав-мага рассчитана как раз на долговременное выведение противника из строя. А мне завтра работать на конкурсе, не хватало ещё угодить под следствие.

Если эти остолопы рассчитывали лишь на скорость и мощь своих конечностей, то я без зазрения совести использовал подворачивавшиеся под руку предметы. Тарелки, чашки, горшочки с горячим летели в головы нападавшим, деморализуя врагов и заставляя открывать под мои удары уязвимые места.

В тот миг, когда я уже собирался праздновать окончательную викторию, раздался крик Кати:

— Лёша, сзади!

Я обернулся, интуитивно успевая выставить перед собой раскрытую ладонь, которую тут же обожгла вспышка боли. Ах ты ж, сука! Это тот самый блондин, которого я первым вывел из строя, очухался и решил меня слегка — а может и не слегка — порезать своим перочинным ножичком. Не знаю, куда он целил, в лицо или шею, но в итоге пострадала моя ладонь, которую окрасил косой порез длиной сантиметров пять.

Разум мой в тот же мгновение захлестнула волна гнева, и уже не сдерживая себя, я двинул блондину носком «адидасовки» под коленную чашечку. Тот с криком боли свалился на пол, а я со словами: «За бой посуды и на чай» сунул опешившему официанту две двадцатипятирублёвых купюры. После чего повернулся к своим:

— Народ, уходим!

И первый, провожаемый округлёнными от ужаса глазами посетителей трактира, двинулся к выходу. За мной на полу оставался след в виде капель крови, хотя я и сжал ладонь в кулак, кровотечение так просто было не остановить. На улице мои спутницы и Валентин поделились своими носовыми платками — к счастью чистыми — и соорудили что-то вроде временной повязки.

— Лёша, тебе нужно в травмпункт, рану нужно обязательно зашить, — не терпящим возражений голосом заявила Оля.

Логично, тут зашивать нужно по-любому, слишком уж глубокий порез. Поэтому, поймав как нельзя кстати подъехавшее такси, мы дружно в него уселись и велели ехать в ближайший травмпункт.

Пока меня штопал дежурный хирург, которому пришлось наплести, будто порезался стеклом, я размышлял над тем, как же буду завтра выступать с травмированной рукой. Перспективы вырисовывались далеко не радужные, о чём по выходу из травмпункта я и сообщил своим спутникам.

— Ой, а и правда, как же ты теперь? — охнули девчонки и за компанию с ними Валентин.

— Не знаю пока, но сниматься не собираюсь, — заявил я. — Хоть с одной рукой, а буду биться за победу.

На перевязку в тот же травмпункт мне было велено явиться на третий день, то есть аккурат в день отъезда. За ночь рана вроде бы не воспалилась, во всяком случае, по моим внутренним ощущениям, поэтому за два часа до старта чемпионата мы с московской командой отправились во Дворец спорта, на сцене которого участникам придётся выявлять лучшего парикмахера страны. Долорес Гургеновна, увидев мою руку, только ахнула:

— Алексей, что это?!

— Где? А, это… Да вот, стеклом порезался…

— Но ты же не сможешь теперь работать!

— Вообще-то пальцы шевелятся, надеюсь, травма не слишком будет мешать.

— О боже, беда просто с вами! Вчера поздно вечером представитель армянской делегации попался в номере с девицей лёгкого поведения, пришлось нам с ним объяснительную писать, теперь ты вот ещё с рукой… Ладно, поступай как знаешь, но учти — скидок на твоё увечье не будет.

Да-а, с травмированной рукой в этот день мне приходилось всё делать гораздо медленнее и осторожнее. К тому же она начала кровоточить, а предоставленная мне модель оказалась не по-прибалтийски вертлявой и разговорчивой, такое ощущение, что эту костлявую девицу с непослушными, как у негритянки, волосами мне подослали конкуренты. Неудивительно, что по итогам первого дня я едва вошёл в первую пятёрку, и перед вторым днём соревнований вряд ли кто-то считал меня фаворитом.

В гостинице я первым деломотправился в медпункт, где мне сделали перевязку (швы, к счастью, не разошлись), и остаток дня посвятил разработке плана, каким образом мне обойти на вираже главных конкурентов. Таковыми после первого соревновательного дня считались мастер из Киева Яна Ляшенко, мастер из Ленинграда Инга Фролова и, собственно, мой сосед по номеру, Валентин. Косясь, как он, забравшись на постель с ногами, самозабвенно листает купленный в ларьке у гостиницы журнал мод на литовском языке, я понемногу склонялся к мысли, что придётся рискнуть. Моя домашняя заготовка может не слишком впечатлить строгое жюри, а вот если позаимствовать образ от будущего 12-кратного чемпиона мира и моего учителя Важи Мхитаряна — это может произвести фурор. Лишь бы с моделью не подвели, здесь от клиентки требуются усидчивость и хорошие, длинные волосы.

С моделью мне повезло, я посчитал это хорошим знаком и с энтузиазмом принялся за работу. Мхитарян мне в помощь, я позаимствовал одну из его работ, и полтора часа спустя представил готовую модель на суд членов жюри.

Те, пока я работал, то и дело подходили ко мне, присматривались, когда же я представил итоговый результат, судьи конкурса буквально пораскрывали рты. Тут и впрямь было на что поглядеть. Казалось, витиеватая причёска держится на голове модели вопреки законам гравитации, тронешь — и она рассыплется, вернее, разлетится в стороны разноцветными перьями какой-то сказочной птицы.

— Жар-птица, — подсказал я, — так называется работа.

— Действительно, самая что ни на есть настоящая жар-птица, — покачала головой Долорес Кондрашова. — Алексей, не знаю как мои коллеги, но меня вы смогли удивить.

Думаю, даже у Яны Ляшенко и Инги Фроловой, занявших по итогам решающего дня в общем зачёте второе и третье места, не было сомнений, что я заслуженно стал чемпионом СССР. А значит, именно нам троим предстояло в конце октября представлять Советский Союз на чемпионате мира по парикмахерскому искусству. Хотелось верить, что я выездной, и смогу свободно путешествовать по миру. Ну или для начала хотя бы по странам социалистического лагеря.

* * *

Откуда взялась эта сумасшедшая? Не могла другого времени найти что ли, идиотка… А впрочем, всё к лучшему. Смерть под колёсами электропоезда стала бы для этого урода слишком лёгкой. Хорошо, что так получилось, не стоит пока торопиться, нужно придумать какой-нибудь более изощрённый способ, чтобы перед смертью этот сучёныш испытал самый настоящий ужас. А то он и испугаться бы не успел, толкни его кто-то сзади под поезд.

Так размышлял бывший бандит и банкир, а ныне «липовый» дворник ВДНХ Игорь Николаевич Кистенёв, выходя со станции «Белорусская». В поднявшейся после происшествия суматохе он всё-таки потерял парикмахера из виду. Не страшно, главное, что теперь он знал — Бестужев здесь, в Москве 1974 года, и никуда он от него, Кистеня, не денется. Тем более он кое-что о нём уже выяснил, пусть даже та сучка из редакции «Работницы», словно что-то почувствовав, стала играть в молчанку. Была мысль устроить ей допрос с пристрастием, но пожалел, что самого удивило. Тот случай с воровским общаком и гибелью Вальки что-то в нём изменил, а после знакомства с Ириной он даже не знал, смог бы поднять руку на женщину.

Они так и встречались, вот уже несколько месяцев, и он сам не мог понять, чем эта пусть и симпатичная, но отнюдь не пышногрудая блондинка, на которых он западал в прошлой жизни, так его зацепила. Кистень приходил к ней раз-два в неделю, для них этого было достаточно, чтобы немного соскучиться друг по другу. А когда она сказала, что декан уже присматривает на её место совсем молоденькую девочку, он подкараулил этого старого, неугомонного козла, затащил в подворотню и, крепко держа за каракулевый воротник, процедил тому в перекошенное от ужаса лицо:

— Слушай сюда, гнида… Если я узнаю, что ты уволил Ирину, или просто косо на неё посмотрел — ты покойник. Я твои кишки, жирный опарыш, буду наматывать на палку, а ты будешь ещё живой на это смотреть. А потом заставлю тебя жрать собственную требуху. Ты всё понял?!

— Д-да… Да-да, я всё, я всё понял, — зачастил тот, безвольно обвиснув в руках ужасного незнакомца.

Кистень брезгливо сплюнул, впечатал на прощание декана в стену подворотни и пошёл прочь, уверенный, что Ирине отныне за своё место волноваться не стоит. Они встретились спустя два дня, и она сказала, что декан неожиданно изменился, стал вежливым, даже посматривает на неё вроде как со скрытым страхом.

— С чего бы это? — размышляла она вслух.

— Наверное, понял, что был неправ, — сдержанно усмехнулся Игорь Николаевич.

Но даже эта акция устрашения ему не доставила особого удовольствия, и это Кистеня тревожило. Раньше за собой он такого не замечал.

В то же время отношения с Макаром и Андреем сошли практически на нет. Кистенёв перестал ходить в зал, попросту купив в «Спорттоварах» боксёрский мешок, подвесил его в комнате и лупил по несколько раз в день. Гантели и гири дополняли его домашний арсенал спортивного инвертаря.

Сумку с воровскими деньгами он закопал в районе Одинцово, возле речки Саминки, накидав сверху валежника. На жизнь себе и рестораны с Ириной оставил тысячу, решив, что если ещё и понадобятся деньги — у него имеется заветный блокнотик с фамилиями и адресами. Он может совершить налёт и в одиночку, ни к чему ему этот балласт в виде двух рефлексирующих оболтусов.

А пока нужно напрячь мозги и придумать, как расправиться с парикмахером. И желательно без электроприборов, один раз он уже попробовал — и его швырнуло на 46 лет назад. Как бы в Средневековье не провалиться, в Москву к Ваньки Грозного. Хотя можно будет попробовать при нём палачом пристроиться, потеснить этого, как его, Малюту Скуратова. Кистень никогда не блистал историческими познаниями, однако о легендарном кате и опричнике был наслышан. Но, глядя правде в глаза, пока он освоится в том времени, его первого на дыбу подвесят, поэтому Игорь Николаевич в глубине души был рад, что угодил не в самую жестокую эпоху. Да, пожалуй, вообще в самую спокойную в истории государства, недаром её называют «эпохой застоя».

Правда, закончится всё это большой жопой, и если ему, Игорю Николаевичу Кистенёву, придётся встретить здесь Перестройку и развал страны, то он хотел бы встретить эти перемены во всеоружии. Да, он будет к тому времени совсем не молод, но зато с его знанием предстоящих событий и опытом не только бандита (что было-то было), но и серьёзного бизнесмена может стать одним из первых, если не первым олигархом России.

Игорь Николаевич почти подошёл к своему припаркованному недалеко от станции метро «Жигулёнку», но в какой-то момент рядом с ним притормозила чёрная «Волга», задняя дверца которой распахнулась, а шедшие навстречу двое похожих на штукатуров работяг неожиданно кинулись к нему и моментально закинули на заднее сиденье автомобиля. Кистень не успел ничего предпринять, прежде чем оказался стиснут с двух сторон неизвестными, а на его запястьях защёлкнулись наручники.

— Что происходит? — попробовал было изобразить возмущение Игорь Николаевич.

— Сидите тихо, гражданин Кистенёв, — посоветовал один из «рабочих». — Скоро будем на месте, там вам всё и объяснят.

Кистенёв, догадывался, что это за люди и куда его везут, и с грустью думал, что его планы насчёт олигархического будущего, кажется, слегка пошатнулись. Конечно, это в принципе могли быть и уголовники, которым интересно, где находится «общак», но вряд ли урки так всё ловко организовали бы, да и не стали бы обращаться к нему «гражданин».

Догадка Кистеня подтвердилась, когда машина заехала во внутренний двор на Огарёва-6. Через задний ход его провели на второй этаж в помещение без окон, с пустым столом и несколькими стульями, на один из которых возле стола его и усадили, после чего оставили в одиночестве, не снимая наручников. Игорь Николаевич поёрзал на стуле, и понял, что его ножки привинчены к полу.

Вскоре появились двое: один в штатском был как минимум ровесником задержанного, а второй, в погонах капитана, лет на двадцать моложе. Оба уселись за стол, штатский напротив Кистенёва, а капитан сбоку, вооружившись ручкой и бумагой. Первый аккуратно разложил перед собой картонную папку, конфискованные у задержанного паспорт, ключи от машины, пачку «Marlboro» и триста рублей с мелочью, после чего как бы даже с ленцой спросил:

— Гражданин Кистенёв, догадываетесь, по какому поводу здесь оказались?

— Понятия не имею. Надеюсь, вы мне объясните, за что меня задержали, да ещё таким жёстким способом? Налетели, руки заломили, сунули в машину, наручники нацепили… Может, я и сам бы сел да проехал с вашими людьми куда надо, неужели нельзя было представиться и нормально попросить?

— Я тоже не любитель таких превентивных действий, но в данной ситуации мы не могли рисковать. Слишком уж опасный вы персонаж, если верить полученным нами сведениям. Пока же предлагаю познакомиться поближе. Полковник уголовного розыска Костенко Максим Викторович.

— Ну вот и объясните мне, товарищ полковник…

— Для вас гражданин полковник, или гражданин начальник.

— Извиняюсь, гражданин начальник, объясните мне, чем и для кого я так опасен?

— Всему своё время, а пока назовите вашу фамилию, имя и отчество.

— А вы не знаете? — хмыкнул Кистень.

— Знаю, но это нужно для протокола, — кивнул Костенко в сторону приготовившегося писать капитана.

— Кистенёв Игорь Николаевич.

— Год, дата и место рождения? Где учились, работали? Как оказались в Москве? Чем занимаетесь сейчас? Где проживаете? Родственники имеются?

Игорь Николаевич отвечал размеренно, чтобы не напутать где-то чего-то, хотя вроде бы свою легенду вызубрил досконально. Все ответы задержанного капитан старательно заносил в протокол.

— Вам знакомы вот эти граждане?

Перед Кистенёвым легли извлечённые из папки два чёрно-белых снимка, на которых он без труда узнал Макара и Андрея. Фото насупленных подельников в анфас были сделаны на одинаковом фоне, из чего Игорь Николаевич заключил, что парней, похоже, повязали.

— Да, знаю этих ребят, они занимаются в школе бокса «Трудовые резервы», я тоже туда одно время ходил. Этого вроде бы Макаром зовут, а этого, если не ошибаюсь, Андреем.

— Правильно, Макаром и Андреем. И насколько близко вы с ними знакомы?

— Да пересекались на тренировках, в раздевалке, как-то в кафе вместе посидели. С ними ещё один тогда был…

— Случайно не этот?

С нечёткого снимка на него смотрел Валентин, тот, кто спас ему жизнь ценой собственной, и только усилием воли Игорь Николаевич заставил себя сохранить на лице полную невозмутимость.

— Точно, он, правда, имя подзабыл, но он тоже боксом занимался, а потом куда-то пропал.

— А может быть, вы и расскажете нам, куда?

«Раскололись, сучата, — подумал Кистенёв. — как пить дать, раскололись. Только хрен они от меня правду услышат, пусть доказывают».

— Не понимаю, гражданин начальник, я-то здесь при чём?

— Не понимаете? Ну-ну… Муромский, — обратился он к капитану, — скажите, чтобы привели Бердычева и Дёмина.

Видок у появившихся минут через пять ребят был не то что потрёпанный, но по красным глазам чувствовалось, что как минимум прошедшую ночь ребята не спали. В отличие от Игоря Николаевича, оба без наручников, да по их обречённому виду и так было понятно, что они не способны на какие-то противоправные действия.

— Садитесь, — кивнул на свободные стулья полковник. — Кистенёв, узнаете этих молодых людей.

— Да, я же показывал на фотографии, это Макар и Андрей. Здравствуйте, ребята. Вы что-то натворили?

— Ну знаете, Игорь Николаевич, вашему самообладанию можно только позавидовать, — усмехнулся Костенко. — А ведь натворили, и не без вашего непосредственного участия. Даже, я бы сказал, благодаря вам. Долго мы под них копали относительно их пропавшего друга, и всё же парни дали признательные показания. Ну и вас, получается, сдали по полной. А вы, Бердычев и Дёмин, узнаёте этого гражданина.

— Да, — буркнул Макар.

— Да, узнаю, — так же тихо подтвердил Андрей, и ручка капитана сделала на бумаге соответствующие пометки.

— А при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Гражданин начальник, — вмешался Кистенёв, — может, снимете с меня «браслеты»? А то руки уже затекли — сил нет.

Муромский по кивку полковника достал ключи, и вскоре Игорь Николаевич разминал затёкшие запястья, непроизвольно кинув взгляд на циферблат своих «Patek Philippe». Находился он здесь уже почти два часа.

— Интересные у вас часики, гражданин Кистенёв. Позвольте полюбопытствовать?

Игорю Николаевичу ничего другого не оставалось, как расстегнуть клипсу кожаного ремешка и протянуть дорогущий хронометр полковнику. Тот с любопытством принялся разглядывать циферблат и обратную сторону корпуса.

— Ого, Швейцария! Что-то подсказывает мне, Игорь Николаевич, что стоят такие часики ох как недёшево. Сколько, если не секрет?

— Без понятия, друг подарил, — пожал плечами задержанный.

— Всем бы таких друзей, — хмыкнул Костенко, положив часы на стол. — Пусть пока полежат здесь, целее будут… Итак, Макар Евгеньевич и Андрей Викторович, я повторяю свой вопрос: при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданином Кистенёвым?

Следующие четверть часа Игорь Николаевич выслушивал откровения своих бывших подельников. Неохотно, без лишних подробностей, изредка подбадриваемые полковником и под скрип шариковой ручки капитана, они выдавливали из себя признательные показания, включая гибель Валентина при экспроприации воровского общака. Наконец их красноречие иссякло, и они снова понуро опустили головы.

— Гражданин Кистенёв, вы подтверждаете сказанное Бердычевым и Дёминым?

— Ни в коем разе, гражданин начальник. Не знаю, что или кто заставило этих молодых людей сочинять такие небылицы, но всё ими сказанное никакого отношения ко мне не имеет. Они меня явно с кем-то спутали, и я бы попросил в их аферы меня не впутывать. Я простой дворник, живу тихо, никого не трогаю.

Костенко сдержанно вздохнул и кивнул капитану:

— Муромский, скажите, чтобы задержанных увели, только пусть сначала подпишут протокол.

Проводив взглядом понурых парней, он сцепил пальцы в замок, подалсявперёд и ледяным взглядом уставился на сидевшего напротив арестанта.

— Простой дворник, говорите? А до этого бульдозерист на прииске «Нижний Куранах» в составе треста «Алданзолото», еще раньше трудились на велозаводе… Я ничего не упустил?

— Всё верно, — спокойно ответил Кистенёв, понимая, что его «липовую» биографию уже наверняка пробили.

— Только вот в городе, который вы указали как родной, ни в одном ЗАГСе Игорь Николаевич Кистенёв 1923 года рождения не числится. Есть один полный ваш тёзка, но он ходит в детский сад. Что интересно, у него родимое пятнышко на правом виске такое же, как у вас. Странное совпадение, не находите?

— Действительно, странное, — пробормотал экс-банкир, делая усилие, чтобы на лбу не выступила испарина.

— Далее, ни на каком прииске вы никогда не работали, и дворником при ВДНХ тоже, хотя и числитесь в этой должности. Что интересно, по уголовным делам вы тоже не проходили, ваше фото мы разослали от Калининграда до Владивостока. Может быть, всё-таки поделитесь своей истинной биографией? Право слово, хотелось бы побольше узнать про столь разностороннюю личность. Кстати, вот, поглядите, — Кистенёву кинул взгляд ан придвинутый лист, — это показания некоего Виктора Белова. Знакомая фамилия? Вы ему представились сотрудником Комитета госбезопасности. И он поделился с нами своими подозрениями, что именно вы могли быть причастны к смерти гражданина Рыбакова.

— Ещё и «мокруху» на меня вешаете? Ну спасибо, гражданин начальник. А кроме слов есть какие-то доказательства? Отпечатки моих пальчиков имеются? Вот и не надо… А насчёт дворника верно, попросил оформить, чтобы в тунеядцы не записали. Но с приисками и велозаводом вы, промашку дали, работал я там, гражданин начальник. Видно, плохо отделы кадров смотрели, должно быть и у тех, и у вторых записано.

— Отделы кадров смотрели хорошо, а вот вы что-то скрываете, и нам очень хотелось бы узнать, что именно.

— Гражданин начальник, — устало вздохнул Кистенёв. — всё, что хотел сказать — я сказал, больше добавить мне нечего. А фантазия этих молодых людей пусть останется на их совести. И вы либо предъявляете мне обвинение, либо отпускаете с извинениями на все четыре стороны.

Полковник откинулся на стуле, Муромский, не двигая головой, медленно переводил взгляд с Костенко на задержанного. Молчание длилось минуты две, после чего наконец полковник движением головы предложил Муромскому выйти из комнаты и, оставшись с Кистенёвым с глазу на глаз, хлопнул ладонью по столу:

— Ладно, с вашей биографией мы ещё разберёмся, а сейчас предлагаю сознаться, где храните воровские деньги. Сколько там было? Думаю, что немало. Учтите, чистосердечное признание смягчает степень вины, а такая серьёзная сумма серьёзно скостит срок. Увы, отсидеть придётся, на вас организация преступной группировки, несколько грабежей, два убийства, пусть даже это были не самые лучшие представители рода человеческого. Парня, конечно, жалко, подставился, вас защищая… Зря вы его труп сожгли, получается, поглумились над покойником, но это дело тоже поправимое, можем и как несчастный случай провести. Подумайте, Игорь Николаевич, мы ведь так или иначе деньги найдём, а если сами признаетесь, где их прячете — сможете выйти на свободу.

Голос полковника стал совсем уж мягким и вкрадчивым. Игорь Николаевич про себя усмехнулся, но всем своим видом изобразил глубокое недопонимание.

— Гражданин начальник, да я бы с радостью всё отдал, но ни про какой воровской общак ничего не знаю. Вы кому верите — этим пацанам или мне, взрослому человеку? Может, они сами кого-то ограбили, а меня решили до кучи приплести! Что я им сделал? Да я в жизни мухи не обидел!

— Значит, не хотите по-хорошему? — в голосе Костенко прорезался металл. — Что ж, будем по-плохому. Распишитесь вот здесь, гражданин Кистенёв, что показания с ваших слов записаны верно… Муромский!

Капитан словно ждал под дверью, которая моментально отворилась.

— Пусть конвой забирает, везут в СИЗО.

— А вещи? — хмуро поинтересовался Кистень.

— Ваши вещи будут доставлены туда же и сданы по описи. На ближайшее время следственный изолятор станет вашим родным домом.

Спустя сорок минут в ворота «Бутырки» въезжал автозак со свежим подследственным. Спускаясь на землю, Кистенёв был мрачен как туча. Доселе в стенах такого рода заведений ему доводилось бывать лишь как меценату, пытавшемуся облегчить жизнь узников, теперь же предстояло на собственной шкуре испытать все прелести изолятора.

Лишившись ремня и шнурков, он получил взамен матрас, одеяло, подушку с линялой наволочкой, серое вафельное полотенце, алюминиевые миску, ложку и кружку.

— Зубную пасту, порошок, щётку вам принесут? — поинтересовался оформлявший его лейтенант.

Кистень подумал про Ирину. Стоит ли ей сообщать, что он в СИЗО? А кто ему вообще будет передачки носить? Или всё же вернут конфискованную наличность, и он сможет на эти деньги первое время более-менее сносно существовать?

— Некому нести. И деньги изъяли.

— В СИЗО вам деньги ни к чему. Ладно, держите зубную щётку и зубной порошок.

С вещами в руках его в сопровождении конвойного полутёмными коридорами повели к месту ближайшего на время следствия пребывания. Настоящий лабиринт, разделённый на отсеки решетчатыми дверьми.

Однажды ему пришлось стоять лицом к стене, когда мимо конвоировали такого же бедолагу, он даже не смог того разглядеть — перед глазами зеленела покрытая тонкими трещинами поверхность. Потом пришлось ещё раз встать лицом к стене — когда его наконец привели к камере, и конвоир, открыв окошко, велел всем занять свои места на шконках, а затем отпер массивным ключом дверь и со словами: «Принимайте новенького» подтолкнул внутрь, после чего закрыл за ним дверь.

Характерный запашок сразу шибанул в нос, отчего Игорь Николаевич непроизвольно поморщился. Тут же захотелось приложить к лицу носовой платок.

«М-да, брат, изнежился ты, — подумал про себя Кистень. — Ничего, к новым порядкам быстро привыкнешь, хочешь ты того или нет».

Камера была вытянутой, как пенал, по бокам двухъярусные шконки, справа за дверью — отгороженное ширмой очко, по центру — вытянутый стол, за которым сидели четверо. Ещё один лежал на нижней шконке у зарешечённого окошка, сквозь которое в камеру проникали лучи закатного солнца, и читал старый номер «Огонька».

Да, знал бы, что так судьба сложится — подучил бы правила поведения в хате. Азы-то он, конечно, знал, кое-что читал, да и приходилось не раз общаться с бывшими сидельцами. Правда, те не особо любили вспоминать своё прошлое, однако изредка кое-какими воспоминаниями всё же делились. Например, как входить в хату. А вот дальше… Дальше было много нюансов, каждый из которых мог оказаться для новичка роковым.

— Смотри-ка, народ, фраер-то морду кривит. Может, ему наше общество не нравится?

Голос принадлежал одному из сидевших за столом, на котором, едва за конвойным захлопнулась дверь, тут же появилась колода засаленных, самодельных карт. На вновь прибывшего пристально смотрели несколько пар глаз, включая говорившего — худого арестанта лет тридцатив майке-алкоголичке какого-то неопределённого серо-зелёного цвета с исписанными наколками пальцами. Первым желанием Кистеня было подойти и въехать этому дрищу промеж глаз, однако он благоразумно предпочёл сначала поприветствовать жильцов хаты.

— Привет честно́й братве! На какую шконку кинуть барахло?

— Можешь кинуть к параше, по ходу, там тебе самое место, — снова подал голос худой.

Обитатели камеры, за исключением равнодушно читавшего журнал, смотрели на него с вызовом и насмешкой. Игорь Николаевич в ответ тоже усмехнулся:

— Себя туда кинь, клоун.

Худой разом перестал ухмыляться и едва заметно переглянулся с немолодым арестантом, с потрёпанной книжкой в руках лежавшего на нижней шконке у зарешечённого окошка, из которого в камеру проникали лучи закатного солнца. Игорь Николаевич без труда определил — авторитет, держит масть в хате. После чего худой встал и вразвалочку, вихляющей походкой подошёл к новичку, глядя на него чуть снизу — сказывалась разница в росте.

— Слышь, баклан, ты чё, в бубен давно не получал? Да ты щас «дальняк» языком будешь драить.

Кистень, как досадную помеху, просто отодвинул того плечом и, обогнув стол с сидевшими за ним игроками, подошёл к авторитету.

— Куда вещи кинуть?

Тот оторвался от чтения, как бы нехотя переведя взгляд на стоявшего перед ним человека с матрасом и подушкой в руках.

— А ты кто вообще будешь, мил человек?

— Игорь Николаевич Кистенёв. Можно просто Кистень — так меня с детства во дворе звали.

— Кистень, значит… Ну пусть будет Кистень. И какую статью тебе следак шьёт?

— Гоп-стоп, вроде как с подельниками квартиры подламывали. Только те пацаны на меня наговаривают, в жизни ничем подобным не занимался.

— Ну это само собой, мы все тут по ошибке.

Его фраза сопровождалась смешками сокамерников.

— Прикид у тебя знатный. Скорее, таких, как ты, на гоп-стоп берут. А на воле чем занимался?

— Числился дворником на ВДНХ, а так жил в своё удовольствие на честно заработанные.

— Где же это ты честно заработал?

— На приисках 10 лет оттарабанил.

— И много привёз? — с показным равнодушием поинтересовался авторитет.

— Сколько привёз — всё моё, на жизнь пока хватает.

— Ладно, дело твоё, Кистень, лишь бы на грев хватало… Чекан, покажи новенькому свободную шконку.

— Ага, — с готовностью кивнул худой. — Давай, сюда кидай барахло.

Кажется, пронесло. Кистень, конечно, предпочёл бы нижний ярус, но выбирать не приходилось, и он закинул матрас с подушкой на верхнюю шконку. Секундная потеря бдительности тут же обернулась проблемами, так как в следующий миг одновременный удар сзади по почкам заставил Кистеня охнуть и выгнуться дугой. Впрочем, инстинкт уже включился на полную и, не дожидаясь, пока на него обрушится град ударов, он отскочил в сторону, всё ещё с гримасой боли на лице. Бил по почкам, похоже, как раз худой Чекан, который сейчас держал в руке табурет и явно прикидывал, на какую часть тела новичка его опустить. Остальные арестанты, как ни в чём ни бывало, сидели за толом, но было видно, что в случае чего они моментально включатся в экзекуцию.

Не дожидаясь, пока в его отношении будет применено членовредительство, Кистень быстро шагнул вперёд и прямым правой отправил соперника в короткий полёт к входной двери — один из картёжников едва успел увернуться от летящего мимо него тела. Остальные тоже похватали табуреты, и Кистень понял, что от троих отмахаться будет крайне проблематично, но в этот момент прозвучал голос от окна:

— А ну ша! Угомонились!

Сокамерники замерли как вкопанные. Авторитет отложил в сторону «Огонёк», принимая сидячее положение.

— Поставили табуретки на место… Вот так. А ты можешь занимать свою шконку, никто тебя не тронет… Пока.

— Ну спасибо, — хмыкнул Кистень и поморщился от болезненного ощущения в правом боку. Ещё не хватало отбитыми почками мучиться остаток жизни.

Тем временем Чекан, встал, держась одной рукой за стенку, а на ладонь второй выплюнул сгусток крови, в котором что-то белело.

— Крест, этот баклан мне зуб выбил! Я его, суку, на перо поставлю…

— Никшни, Чекан, — устало произнёс Крест. — У тебя и так половины зубов нет, а те, что остались — сами скоро повылезали бы.

После чего снова улёгся и продолжил чтение. А арестанты, включая отплевавшегося над раковиной Чекана, как ни в чём ни бывало продолжили игру. Даже спустя какое-то время предложили присоединиться новенькому, сыграть на костюмчик, но Кистенёв, сунувший сложенный пиджак под подушку, от предложения отказался. Он прекрасно знал, что обыграть блатных в карты с их заряженными колодами невозможно, разденут до нитки. А сейчас ему нужно было спокойно полежать и обдумать сложившуюся ситуацию.

В семь вечера баландёр в сопровождении конвойного приволок ужин. Тарелки просовывали в окошко, где их наполняли пшённой кашей с куском рыбы и хлеба, а в кружки наливали тёплый, цвета ослиной мочи чай, плюс в подставленную ладонь кидали три кусочка рафинада. Игорь Николаевич, понимая, что в ближайшее время альтернативы не предвидится, тоже отстоял в короткой очереди к окошку и присоединился к трапезе за столом.

Ночью ничего интересного не происходило, разве что вовсю работала «дорога» — малявы от одних зеков к другим кочевали по натянутой между окон нитке. Кистенёв в этом процессе не участвовал, однако почти не сомкнул глаз — мало ли что взбредёт в голову сокамерникам.

В 6.00 — общий подъём, обитатели камеры потянулись к умывальнику и параше. В какой-то момент Игорь Николаевич заметил на себе пристальный взгляд Креста, впрочем, местный авторитет тут же сделал вид, что занят своими делами. В 7 утра принесли завтрак, после которого Кистень не чувствовал себя достаточно сытым, но от приготовленного местными умельцами чифиря отказался. С 8 до 9 проходила проверка камер с приёмом писем, заявлений и жалоб. Поинтересовались, идёт ли камера на прогулку. Идти согласились все, кроме Креста. Прогулка на крыше СИЗО в тесноватом помещении с решёткой вместо крыши длилась час. Не успели вернуться, как Кистенёва вызвали на допрос.

На этот раз перед ним сидел не вчерашний полковник, а незнакомый мужчина лет сорока с небольшим. Как и Костенко, он был тоже в штатском, но костюм на нём казался более добротным и сидел как влитой.

— Подполковник госбезопасности Романов Игорь Петрович, — представился тот.

Под ложечкой тут же неприятно засосало. Видно, слишком большая сумма денег стоит на кону, если его делом заинтересовались в Комитете. А эти ребята в отличие от ментовских умеют колоть на раз-два. Но и он не лыком шит, так что ещё посмотрим, кто кого.

Комитетчик тем временем достал из кармана пиджака пачку «Явы», выудил одну сигарету и неторопясь прикурил от спички. Игорь Николаевич, уловив обонянием табачный дымок, почувствовал, как невыносимо хочется купить. Он даже согласился бы на этот полуфабрикат, по недоразумению называемый сигаретами, но Романов, похоже, испытывал удовольствие от мучений допрашиваемого и не собирался тому ничего предлагать.

— Как спалось, гражданин Кистенёв? Судя по вашему помятому виду, не очень?

— Душно было, вот и ворочался с боку на бок.

— К сожалению, вентилятор в камеру не положен.

По его интонации нельзя было определить, сказано это с сарказмом или на полном серьёзе.

— Ничего страшного, на приисках было и похлеще, приходилось ночевать в палатках и времянках, гнус обгладывал мясо чуть ли не до костей, и ничего, работали и не жаловались.

— А вы, Игорь Николаевич, так и продолжаете гнуть свою линию. А между тем в вашем деле вскрылись новые обстоятельства. Вам знакомы эти вещи?

Кистенёв непроизвольно сглотнул застрявший в горле ком: перед ним на столе лежали так хорошо знакомые ему блокнотик с адресами жертв и айфон в корпусе из золота и кожи питона.

Глава 2

— Эти вещи были найдены при обыске в вашей квартире. В записной книжке указаны адреса и имена людей, некоторые из которых стали жертвами нападения со стороны вас и ваших молодых подельников Бердычева и Дёмина. На ней ваши отпечатки пальцев, так что не нужно делать вид, гражданин Кистенёв, будто вы видите её впервые.

— Я и не делаю, — пожал плечами Игорь Николаевич. — Но я никого не грабил, эту записную книжку я нашёл в раздевалке спортзала и подобрал. Видно, Макар или Андрей оборонили, по всему выходит, что они в этих грабежах замешаны, а меня пытаются записать в соучастники. Да вы почерк сверьте, все эти записи сделаны не моей рукой.

— Так, значит? — невозмутимо отреагировал чекист. — Графологическую экспертизу мы проведём, не сомневайтесь. Меня куда больше интересует вот эта вещь.

Он показал глазами на девайс, подозреваемый протянул было к айфону руку, но Романов покачал головой, мол, лучше не трогать.

— Знаете, меня она тоже интересует, — простодушно заявил Игорь Николаевич. — Месяц назад нашёл возле американского посольства. Иду такой по своим делам, глянь под ноги — лежит. Поднял, смотрю, вещь красивая, явно импортная, ну и не удержался, сунул в карман. Дома решил посмотреть повнимательнее, вроде как на маленький телевизор похожа, нашёл какую-то кнопочку на корпусе, понажимал — никакого эффекта. Разбирать не рискнул, положил — и забыл про аппарат.

— Записную книжку он нашёл, аппарат нашёл… Может, и деньги с воровского общака нашли? Между прочим, наши люди не поленились, вскрыли этот агрегат, а внутри начинка из неизвестных комплектующих, причём некоторые промаркированы на английском языке.

— Вот! Я же говорю, нашёл возле американского посольства! Может это ихний шпион потерял? Ну точно, как же я сразу не догадался! Надо было вам сразу и отнести, эх, не сообразил…

— Кистенёв, вы Ваньку-то мне тут не валяйте! — слегка повысил голос подполковник. — Учитывая, что ваша биография — сплошное «белое пятно», именно вы как нельзя лучше подходите на роль агента вражеских спецслужб.

— Я?! Да помилуй Господи! Товарищ… гражданин подполковник, ну какой из меня шпион?!

— Вот и разберёмся, шпион вы или советский гражданин. Артист вы, во всяком случае, так себе, играете из рук вон плохо, я вам ни на йоту не поверил. Ваши кураторы могли бы прислать к нам кого-нибудь более способного. А с этим аппаратом мы сами разберёмся, времени у нас навалом. Я уверен, что это какое-то хитроумное передающее устройство, с помощью которого на Запад передаётся секретная информация.

— Гражданин подполковник, вы уж разберитесь, шпион я всё-таки или грабитель. А то как-то не стыкуется.

— Не стыкуется, — согласился Романов. — Шпион вряд ли стал бы заниматься разбоем, да ещё вовлекать в это учащихся техникума. Им бы в армию, а они теперь, судя по всему, будут срок мотать по вашей милости… Ладно, версия с найденным прибором может меня устроить, если вы скажете, где храните воровские деньги. Ваше признание значительно смягчит приговор.

— Опять двадцать пять! Да не знаю я ни про какие деньги! Никого я не грабил, могу поклясться хоть на Конституции, хоть на Библии.

— А вы крепкий орешек, гражданин Кистенёв. Думаете, когда освободитесь — залезете в тайничок и заживёте на широкую ногу? Ничего подобного, каждый ваш шаг будет контролироваться. Тем более что освободитесь вы ой как нескоро, по совокупности лет 15 вам накинут, это я обещаю. А то ведь суд, чего доброго, и высшую меру социалистической защиты может применить. Так и останется ваша захоронка бесхозной, некому будет гулять на воровские денежки.

— Вы сначала докажите мою вину, а потом стращайте, — оскалился Кистенёв.

— Достаточно будет показаний Дёмина и Бердычева, да и ваши липовые, хотя и качественно сработанные документы и вот эту записную книжку тоже к делу приложим. Так что срок получите, не сомневайтесь. Конвойный! Забирайте подследственного.

— И вообще я требую адвоката! — заявил, поднимаясь с табуретки, Кистенёв.

— Будет тебе и адвокат, и прокурор, — пробормотал Романов, когда за арестантом закрылась дверь.

В камеру он вернулся как раз к обеду, но после допроса тюремная баланда в горло не лезла. Бывший банкир забрался на шконку и, заложив руки за голову, уставился в серый потолок. Будущее виделось Игорю Николаевичу в весьма мрачных тонах, в том, что «самый гуманный суд в мире» впаяет ему на полную катушку — он не сомневался.

Радовало, впрочем, что комитетчикам не удастся покопаться в содержимом его айфона. Даже если каким-то чудом им удастся найти способ зарядить аккумулятор и включить гаджет, то для начала нужно будет ввести пароль, а потом на первой же разблокировке Face ID запросит лицо законного владельца айфона. Да и откуда им догадаться, чьё лицо просит программа, тем более до этого уж точно не дойдёт.

От размышлений его отвлёк один из арестантов:

— Кистень, слышь, тебя Крест зовёт. Спускайся давай.

Пару секунд он думал, не проигнорировать ли приглашение, мол, если так надо — пусть сам оторвёт задницу от шконки, но всё же благоразумно решил не накалять обстановку. Легко спрыгнул вниз, сунул ступни в итальянские ботинки без шнурков и подошёл к лежанке Креста.

— Садись, — кивнул тот на соседнюю шконку напротив, сам принимая сидячее положение. — Разговор у меня к тебе будет серьёзный. Я завтра ухожу по этапу, а нынче ночью малява пришла, и в ней тобой серьёзные люди интересуются. Мол, заселился ли в хату такой Кистенёв Игорь Николаевич, на которого грабежи большие вешают? Я ответил, что есть такой пассажир, только подселили, а насчёт грабежей мы пока не общались. Это, конечно, не моё дело, а ты думай, Кистень, с чего к тебе такой интерес.

Крест вроде бы равнодушно смотрел на собеседника, у которого под ложечкой неприятно ёкнуло, однако Игорь Николаевич внешне лишь выразил неподдельное удивление.

— Да и мне и самому непонятно, с чего бы вдруг? Я ж говорю, на меня вешают грабежи, которых я не совершал.

— Я тебе не следак и не поп, передо мной можешь не каяться. Что хотел — сказал, а дальше сам думай.

Крест вновь улёгся на лежак, а Кистень в задумчивости побрёл к своей шконке. Арестанты по обыкновению резались в карты, делая вид, что беседа авторитета с новеньким их не касается, только Чекан зло покосился на выбившего ему зуб сокамерника.

Срать на твои косые взгляды, думал Кистенёв, теперь надо думать, как распорядиться полученной информацией. Скудной, но от этого не менее важной. Вряд ли этих «серьёзных людей» интересуют лишь грабежи. Похоже, каким-то образом слух о том, что в «Бутырке» оказался взявший воровскую кассу человек, достиг ушей серьёзных людей. Что они предпримут? Могут, конечно, и поставить на перо при первой возможности, но в таком случае они не узнают, где хранятся деньги. Либо им плевать на деньги, для них главное принцип — наказать. Но, скорее всего, даже если его уже заранее приговорили, они всё равно попытаются сначала выяснить, куда он припрятал воровской общак. Как ни крути — ему хана. Хоть иди и признавайся тому чекисту, что он прибыл из будущего и представляет огромную ценность в качестве обладателя сверхсекретных знаний. Вряд ли поверит, даже если он подскажет, как можно оживить айфон и предъявит скрытую в нём информацию. Скажут, новая разработка американцев, а его точно обвинят в шпионаже. Или сдать захоронку, прикинувшись раскаявшимся налётчиком? Тут вообще всё прозрачно: срок один хрен впаяют, максимум — скинут года три сдачу такой суммы в казну государства. Как ни крути — Ладно, чего голову зря ломать, война покажет, а пока так и продолжим строить из себя невинного агнца.

* * *

«В процессе перехода к коммунизму всё более возрастает роль нравственных начал в жизни общества, расширяется сфера действия морального фактора и соответственно уменьшается значение административного регулирования взаимоотношений между людьми. Партия будет поощрять все формы сознательной самодисциплины граждан, ведущие к закреплению и развитию основных правил коммунистического общежития.

Отвергая классовую мораль эксплуататоров, коммунисты противопоставляют извращённым эгоистическим взглядам и нравам старого мира коммунистическую мораль — самую справедливую и благородную мораль, выражающую интересы и идеалы всего трудящегося человечества…»

Господи, какой же бредятиной приходится заниматься! У меня уже голова пухла от зубрёжки «Морального кодекса строителя коммунизма», но деваться некуда, назвался груздем — полезай в кузов. То есть в кандидаты КПСС.

Это меня сразу после триумфального возвращения из Вильнюса Антонина загрузила. Мол, учи Устав и «Моральный кодекс…», чтобы от зубов отскакивало, на следующей неделе будем рассматривать вопрос о принятии тебя кандидатом в члены КПСС, а я и ещё одна член партии будем тебя рекомендовать. Правда, после возвращения мне пришлось шлёпать в поликлинику за больничным, так как с травмированной рукой я много не наработал бы. На вопросы на работе и дома о том, что случилось, придерживался уже принятой линии: порезался куском стекла. Чтобы получить бюллетень, пришлось собрать подписи докторов, комиссии соцстраха, администрации, кадровиков и бухгалтерии. А поскольку мой порез считался бытовой травмой, то пособие должны были начать платить только с шестого дня болезни. Правда, на тот момент, по моим словам, трое суток уже прошло, так что начала выплат оставалось ждать ещё столько же. На фоне всей этой бюрократии я ещё в самом начале хождения по кабинетам попробовал было заявить, что больничный мне вовсе не нужен, но так как работать с травмированной рукой я всё равно не мог, так и заставили оформлять этот ворох бумаг. Хоть порадовало, что пообещали через пару дней снять швы.

Я обзвонил клиенток, сообщив, что в ближайшее время ко мне можно не записываться, и принялся за зубрёжку. К назначенному дню Устав образца 1971 года и «МКСК» мне уже снились, но мои старания даром не пропали: на собрании первичной парторганизации я был принят кандидатом в члены КПСС. В торжественной обстановке мне вручили кандидатскую карточку и обязали за время испытательного срока хранить эту карточку как зеницу ока, вовремя платить взносы, выполнять производственный план, принимать активное участие в общественной жизни предприятия и соответствовать моральному облику строителя коммунизма. Если не напортачу — через год будет рассматриваться вопрос о моём вступлении в члены Коммунистической партии Советского Союза.

С запрятанной во внутренний карман джинсовой куртки карточкой кандидата в члены КПСС я неторопясь шёл домой. По такому поводу решил заскочить в магазин, купить бутылочку хорошего вина и отметить это дело дома с Леной. Бутылочкой я разжился, а заодно и палкой полукопчёной колбасы, но для этого пришлось постоять в очереди, заодно став свидетелем неприятной сцены. Не знаю, из-за чего возник конфликт, я в этот момент размышлял о своём, но в какой-то момент услышал шум в очереди, а затем противный женский голос на повышенных тонах сообщил:

— Вот и вали в свой Израиль, жидовка!

Голос принадлежал стоявшей позади меня толстой тётке с неумело наложенным макияжем, делавшим её и без того некрасивое лицо похожим на клоунскую физиономию. Да ещё толстый слой крема давал коже жирный отблеск, что ещё более усиливало негативный эффект. Объектом нападок была скромно одетая женщина лет тридцати, наружность которой выдавала принадлежность к определённой нации.

— Гражданка, ну зачем вы так? — попытался урезонить скандалистку стоявший позади пожилой интеллигент в очках и с бородкой клинышком. — Национальность не может являться причиной для оскорбления человека.

— А тебя вообще не спрашивают, козёл в очках. Тут коренным москвичам колбасы не хватает, ещё и жидовки всякие без очереди лезут.

— Почему без очереди, я тут стояла, вот и женщина подтвердит, — пролепетала несчастная.

— Ну, не знаю, — смерила её взглядом «свидетельница». — Может и стояли, а может и нет, всех не упомнишь.

— Вот и пусть чешет отсюда, жидовочка!

— А вы, наверное, русская? — спросил я затеявшую скандал даму. — Так не надо позорить русскую нацию своим хамским поведением, показывать всем, что вы быдло. А вы, женщина, вставайте в очередь, я видел, что она занимала.

После возникшей на мгновение паузы послышались как одобрительные возгласы, так и слова в поддержку скандалистки. Она сама дёрнулась было что-то прокричать, но едва открыла усеянный золотыми зубами рот, как я подошёл к ней вплотную и прошипел:

— Сейчас хоть слово вякнешь — окажешься на Лубянке. Это видела?

Я махнул перед её глазами кандидатской карточкой, которую любой нормальный человек ни при каких условиях не принял бы за гэбэшные корочки, но для тётки этого оказалось достаточно.

— Да я чё, я ничё, — моментально поникла она. — Пусть встаёт, я ж разве против…

В общем, этот эпизод слегка подпортил мне настроение. Однако проведённый в компании любимой женщины вечер слегка сгладил впечатление от магазинного инцидента.

До выхода на работу оставалось ещё несколько дней, и я стал думать, чем бы их занять.

Понятно, что сходить в магазин, или забрать из садика Наташку для меня труда не составляло, но в остальное время мне предстояло мучиться бездельем, а моя деятельная натура этого перенести не могла.

Тут-то моё внимание и оказалось обращено на стоявший в сарае мотоцикл «Днепр». После той поездки в Алексеевскую рощу куда-то снова выбраться всем семейством пока не получалось, а я по-прежнему мечтал перемещаться по Москве на собственном транспорте. Автомобиль всё ещё недоступен, а мотоцикл летом — самое то. Вот только на этом чудовище с коляской ездить по городу немного стрёмно. Вот если бы это был чоппер…

А почему бы и нет? Эта мысль накрепко засела в моей голове, и я, воспользовавшись массой свободного времени, решил не откладывать дело в долгий ящик. Уже на следующий день благодаря наработанным связям через директора автобазы вышел на мастера, способного превратить обычный мотоцикл в настоящее произведение искусства. Звали его Евгений Савиных, обитал он на самой окраине Москвы, в Кузьминках, там же и занимался кастомайзингом. Туда солнечным июльским утром я и направил свой «Днепр», благо что швы недавно сняли, и я мог спокойно крутить рукоятку пусть ещё и забинтованной рукой. К тому же, решив подстраховаться, на всякий случай нацепил ещё и кожаные перчатки.

Савиных в своей небольшой мастерской копался под старым «Москвичом». Оказалось, подогнали халтуру, молодой человек мог и автомобиль перебрать, если за это платили, но мотоциклы оставались его главной любовью.

— Как, гоже? — спросил он, не без гордости демонстрируя образец, в котором с большим трудом угадывался, как он объяснил, «Иж-Юпитер-2». — Жаль, ГАИ не регистрирует переделанные мотоциклы, езжу на свой страх и риск. В прошлом году один такой на базе «Урала» у меня уже забрали, до сих пор на штрафстоянке стоит, не могу вернуть. Так что ездить на них лучше за городом, а если по Москве-то желательно в тёмное время суток.

— Постараюсь как-нибудь этот вопрос уладить через своих знакомых, — без особой, впрочем, надежды сказал я. — А в общем-то как, готов взяться за кастомайзинг?

— За что?

— Ну, за переделку, из обычного «Днепра», сделать чоппер типа «Харлей-Дэвидсон».

— Как вот этот?

Он подошёл к обвешанной плакатами стене гаража, на одном из которых красовался классический американской чоппер.

— Во-во, типа такого. Сможешь?

— Можно попробовать, сам давно мечтал взяться за что-то подобное. Ездить планируешь с пассажиром?

— Я бы не против, но жена может не понять. Да и крепёж под люльку желательно оставить.

— Ладно, оставим оба, обтяну их натуральной кожей. Раму удлинять будем? Хорошо, сделаем чуть длиннее. Движок у нас оппозитный, 650 кубов, 32 лошади… Подгоним фазы газораспределения и степень сжатия в каждом цилиндре, отрегулируем карбюратор. Плохо, что в конструкции не предусмотрен масляный фильтр, вместо него стоит центрифуга, двигатель предрасположен к перегреву. Это дело мы доработаем. А вот КПП я бы поменял, «днепровские» коробки из-за своей сложности слишком часто выходят из строя. Сцепление можно поставить «москвичёвское», и фильтр воздушного охлаждения тоже от «Москвича-412». Поршни на этой модели тоже слабое место, быстро прогорает днище, есличто-можно установить угол опережения в рамках 32–36° до верхней мертвой точки поршня…

Обратно я добирался на общественном транспорте, по пути размышляя, как сказать Лене о моей затее с мотоциклом. Да ещё неизвестно, как тесть такую новость воспримет. Хотя ему-то что, он байк мне на свадьбу подарил, что хочу-то с ним и делаю.

Наташку в этот вечер из садика обещалась забирать Лена, до их прихода я успел отварить и намять картошки с молоком, в ожидании близких накрыв кастрюлю полотенцем. К картошке-пюре полагались котлеты, которые жена нажарила ещё в воскресенье, и мы доедали их вот уже третий день. За ужином я заметил, что настроение у любимой не очень, и когда уложили дочку спать, предложил поделиться проблемой.

— Лёша, ты слишком нас с Наташей балуешь, — вздохнула Лена. — У дочери игрушки, которых нет ни у кого ни в садике, ни во дворе. Наташка сегодня подралась с одной девочкой из-за говорящей куклы, которую ты подарил ей месяц назад на день рождения. Девочка выпросила поиграть, а отдавать не хотела. В итоге ещё и я выговор от воспитательницы получила. На меня начали косо смотреть родители других детей. Да и на работе перешёптываются, я, по их мнению, стала слишком хорошо одеваться. Про наших старух во дворе уже и не говорю, им хоть улыбайся, хоть не улыбайся — всё равно с дерьмом смешают. Вон, серьги, Брежневой подаренные, так и лежат ни разу ненадёванные. А куда мне их надевать, не на работу же… И так уже стараюсь одеваться попроще, брючный итальянский костюм, в прошлом месяце купленный, один раз выгуливала, и то в выходной, помнишь, мы в парк ходили? Так потом Варвара Ивановна из соседнего подъезда меня чуть ли не проституткой называла.

— Что же ты предлагаешь, ходить оборванцами и есть синих магазинных кур? Почему, имея возможность, я не могу и сам хорошо жить, и устроить сносное существование своим близким? — Всё верно, Лёшка, но людям-то рот не заткнёшь. Чужое счастье, как мама ни скажет, глаза застит. Как же народ привык довольствоваться малым, что палка сервелата у соседей, не говоря уже о фирменных джинсах, вызывает у людей волну гневного протеста… И хоть как изворачивайся — так и будут смотреть волками. Что ж, знал, на что иду, когда начал брать частные заказы, когда стали с Леной посещать комиссионные магазины, когда по блату наш холодильник заполняется продуктами, за которыми обычному человеку нужно отстоять очередь, и ещё не факт, что достанется.

Нет, друзья мои, реальная жизнь — не сказки Роу, и даже не комедии Гайдая, жизнь куда более сложная штука. Даже при строящемся на 1/6 части суши социализме принцип «хочешь жить — умей вертеться» никто не отменял, не говоря уже о диком капитализме, который обрушится на страну меньше чем через двадцать лет. Советский народ воспитывали на идее всеобщего равенства и братства, только почему-то равенство — как у Оруэлла: «Все животные равны, но некоторые более равны, чем другие».

Пока люди не получат возможность работать на себя, пока не легализуют частную собственность — перемен ждать не стоит. Нет, конечно, она разрешена Конституцией, с главным документом страны я успел довольно близко познакомиться. Чтобы себя проверить, я взял с полки книгу в красном переплёте, нашёл нужную страницу. Ага, статья 10: «Право личной собственности граждан на их трудовые доходы и сбережения, на жилой дом и подсобное домашнее хозяйство, на предметы домашнего хозяйства и обихода, на предметы личного потребления и удобства, равно как право наследования личной собственности граждан — охраняются законом».

А пролистаем назад — вот статья 9: «Наряду с социалистической системой хозяйства, являющейся господствующей формой хозяйства в СССР, допускается законом мелкое частное хозяйство единоличных крестьян и кустарей, основанное на личном труде и исключающее эксплуатацию чужого труда».

СССР сейчас живет ещё по «сталинской» Конституции 1936 года. Подозреваю, что новая, «брежневская» редакция, вскоре будет принята. Не очень хорошо я учил матчасть, прежде чем в прошлое свалиться, так ведь если бы знать, где упадёшь…

А что касается частной собственности — всё это больше на словах. Будь по иному — все эти цеховики давно из подполья повылезали бы. Даже если я захочу завтра открыть собственный салон красоты, то увижу большую фигу. Частный сектор производства, как я понимаю, находится в зачаточном состоянии, а развивать его не позволяет коммунистическая идеология. Против неё не попрёшь, там такие мастодонты её курируют… Один Суслов чего стоит! Я дли них — мелкая шавка, плюнуть и растереть.

Вот, к примеру, у меня мечта открыть свой салон красоты, но с этим предложением мне попросту некуда ткнуться. Инициатива должна исходить сверху, мне же пока к этим самым верхам не подобраться. Не просить же Брежневу о личной встрече с отцом… Да и если попросит — вряд ли Генеральный секретарь снизойдёт до общения с простым парикмахером. Как вбить в головы большим дядькам, ответственных за экономическое благополучие страны, что попытка пойти по китайскому пути может спасти СССР от развала? Ломка сознания — процесс не на один год, и возможно, не на десять. Вон, Косыгин со своей реформой попытался было что-то изменить, но, как выяснилось, благими намерениями…

Частное производство тоже нужно разрешать с умом. Перестройка дала людям возможность зарабатывать, вот только кооперативы открылись не потому, что Политбюро вдруг полюбило экономическую свободу, а потому что советской экономике пришёл каюк. «Неожиданно» выяснилось, что частные подсобные хозяйства работают на порядок продуктивнее убыточных колхозов и совхозов — этой искусственно созданной структуре взамен раскулаченных крестьян. Да и заводы с фабриками позакрывались потому, что их продукция никому оказалась не нужна.

С другой стороны, доводилось читать, что в 1987 году производство продуктов питания росло опережающими темпами по сравнению с ростом численности населения и заработной платы. Все предприятия пищевой промышленности работали на полную мощность и без перебоев. Однако уже в конце 1988 года даже в Москве появились талоны, не говоря уже о провинциальных городах. Люди сутками дежурили в очередях, недоумевая, куда же все вдруг подевалось?

Годы спустя специалисты от экономики сделали вывод, что это был преднамеренный саботаж. Например, одновременно, по всей стране, по приказу Ельцина якобы на ремонт неожиданно закрыли 26 из 28 табачных фабрик, отправив рабочих в бессрочные отпуска. По тому же сценарию создавали искусственный дефицит и по другим продуктам-изделиям. При этом на складах всё было забито запасами продуктов и товаров народного потребления, их запрещали вновь подвозить в крупные промышленные центры, те же что были уже подвезены — не разгружали из вагонов. В Москве этим саботажем руководили будущий первый мэр Попов и будущий второй мэр Лужков. В экономике наступил хаос, и это стало одной из причин развала страны.

В моей голове тоже царил хаос. Был бы я экономистом, имел бы на руках все выкладки из Госплана — тогда ещё можно было бы подготовить расчёты и заявиться с ними к тому же Брежневу и популярно разъяснить, что происходит в стране. Я был более чем уверен, что до Генерального секретаря доходит далеко не вся информация о состоянии советской экономики.

А тут ещё поднимающая голову гидра «национального самосознания» (вспомнился вильнюсский инцидент), но это следующий вопрос, тут бы с экономикой разобраться.

Так и не решив, что можно предпринять в данной ситуации, мы легли спать. Просто спать, так как настроение у обоих не предполагало каких-то действий, связанных с плотскими утехами.

В первый же день выхода с больничного на работу в моё кресло села сама Валентина Терешкова. Признаться, я не очень хорошо знал в лицо первую женщину-космонавта. Это девчонки подсказали, когда я уже посадил клиенту под сушуар. А вот она меня, оказывается, знала гораздо лучше.

— А вы правда чемпион СССР по парикмахерскому искусству? — спросила Валентина Владимировна, когда я заканчивал колдовать над её причёской. — Значит, я не ошиблась, когда записывалась к вам, теперь стану вашим постоянным клиентом. Знает что, я посоветую вас своей подруге, Лене Образцовой.

— Оперной певице? — на всякий случай уточнил я.

— Именно, она является ведущей солисткой Большого театра. Правда, в плане причёски она более привередлива, но я думаю, вы найдёте с ней общий язык.

— Тогда держите на всякий случай мою визитную карточку.

Тем же вечером позвонил Савиных:

— Привет, можешь забирать свой агрегат. И лучше прямо сейчас, по темноте домой поедешь, чтобы гаишники не «срисовали».

— Ты куда это на ночь глядя собрался? — спросила Лена, когда я принялся натягивать кроссовки.

Пришлось каяться, что отправляюсь забирать мотоцикл. Факт переделки у супруги не вызвал сколь-нибудь отрицательных эмоций, а вот предполагаемая сумма оплаты труда её слегка напрягла.

— Сколько-сколько? — переспросила Лена.

— В пределах трёхсот, — повторил я. — Специально откладывал.

На самом деле я далеко не был уверен, что обойдусь такой суммой, хотя Женя и говорил, что где-то так и выйдет, а потому приготовил всю свою заначку в размере 550 рублей.

— Малыш, не на последние же гуляю, к тому же должны быть у мужчин свои игрушки.

— Ох, что-то дорого твоя игрушка обходится.

— Зато у меня будет самый крутой мотоцикл в Москве, — добавил я, думая, как бы мне это чудо ещё зарегистрировать в ГАИ.

Байк действительно получился крутой, я минут пять ходил вокруг выгнанного из мастерской «Днепра», не решаясь завести двигатель, пока наконец за меня это не сделал сам Женя.

— Садись!

Я проехал, круг, второй и понял, что влюблён в этот аппарат по самые уши. Дизайн просто впечатлял: удлинённая рама сразу давала сходство с классическим чоппером, никелированные детали и покрытые чёрным лаком топливный бак и крылья блестели в лучах заходящего солнца, а обтянутые кожей сёдла казалось удобнее, чем прежде, во всяком случае моё. Из-за оппозитного движка не получалось вытянуть вперёд ноги как хотелось, но благодаря удлинённой раме их уже и подгибать под себя, как раньше, не приходилось. Отрегулированный и прокачанный движок словно требовал добавить скорости, по словам механика, сегодня рано утром на трассе он разогнался на моём байке до 120 км/ч.

Венчала этот шедевр советского кастомайзинга приваренная на переднее крыло фигурка богини Ники, или «Дух экстаза» с автомобиля «Роллс-Ройс». Оказалось, её подарил Савиных один клиент, а уж где он сам взял Нику — история об этом умалчивает.

Порадовало, что и цена за работу оказалась приемлемой, 350 рублей. Домой я ехал, старясь держаться в стороне от центральных улиц с оживлённым движением, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания. Но и так мне казалось, что в мою сторону устремлены взгляды всех прохожих и водителей как встречного, так и попутного автотранспорта. На первом же перекрёстке рядом со мной в ожидании зелёного сигнала притормозил «Жигулёнок», водитель и пассажир которого оба были носатые и усатые, да ещё в кепках-аэродромах.

— Вах, какой интэрэсный мотоцикл, — высунувшись из окна, поцокалпассажир. — Слюшай, кацо, где ты купил этого красавца?

— Где купил — там уже нет, улыбнулся я из-под шлема. — Переделали «Днепр» на заказ.

Пассажир о чём-то начал оживлённо говорить с водителем, но в этот момент зажёгся зелёный и я крутанул рукоятку газа. «Жигуль» нагнал меня на следующем перекрёстке.

— Кацо, сколько за него хочешь? — не унимался грузин.

— Сам ещё не наигрался, а если хотите сделать такого же красавца из обычного мотоцикла — записывайте телефон мастера, скажете, от Алексея.

В общем, успел продиктовать, прежде чем снова загорелся зелёный, и на этот раз я уже окончательно оторвался от грузинской «копейки». Дома припарковался во дворе, благодаря уже позднему времени зрителей было не так много, и я вытащил Ленку на улицу, чтобы похвалиться чоппером.

— Красивый, — оценила она. — Много отдал?

— Триста пятьдесят, — честно сознался я.

— Наверное, он того стоит. На таком и кататься не стыдно.

— Не стыдно, меня и сейчас, пока ехал, со всех сторон обсмотрели. Вот только вопрос с ГАИ надо бы решить, — потёр я взопревший под шлемом лоб. — А то ведь и впрямь могут такого мутанта на штрафстоянку отправить.

И кстати, каску бы тоже как-то облагородить не мешало, прежняя, оранжевого цвета с белой полосой снизу явно выбивалась из общего фона. Жаль, немецкая не прокатит, за такое сразу из кандидатов в члены КПСС выпрут, но всё равно стоит поискать что-то более удобоваримое. Да и мотоциклетные очки не помешали бы для общего образа, а ещё лучше — винтажные очки авиапилота.

Вопрос с ГАИ решился после моего звонка на Брежневой. Я попросту не знал, куда ткнуться, и в отчаянии набрал номер Галины.

— Лёша, приезжай утром на мотоцикле к моему дому, мне самой интересно на него посмотреть.

Я хотя и успел выйти на работу, однако эту неделю работал во вторую смену, поэтому на следующий день без десяти минут 9 утра припарковал байк у подъезда дома на Большой Бронной. Брежнева, видно, косила под девушку, так как появилась в сандалиях и лёгком платье в горошек, под которым без труда угадывались достаточно пышные телеса.

— Красавец какой! — всплеснула Галина руками. — Давай прокатимся?

— Можно, — кивнул я, — только у меня всего один шлем.

Я искренне надеялся, что нам не придётся мчаться по Ленинградскому проспекту.

Но Галина мои надежды развеяла в пух и прах, именно на эту транспортную артерию и попросила свернуть, очень уж ей хотелось прокатиться с ветерком по оживлённой дороге. Правда, оживлённой по нынешним временам, по меркам XXI века Ленинградский проспект в это утро казался чуть ли не пустынным.

Чёрт! Трель гаишника заставила меня вывернуть руль к бордюру. Только этого не хватало, похоже, сейчас я лишусь своего железного коня.

— Старшина Метёлкин, — козырнул гаишник, и полосатый жезл на его запястье метнулся следом вверх. — Почему пассажир без шлема? И что это за модель мотоцикла? Есть на него документы?

Я протянул техпаспорт и права, которые старшина принялся придирчиво изучать, и в этот момент в дело вступила Брежнева. Она подошла вплотную к гаишнику и даже попыталась взять того за локоток.

— Товарищ Метёлкин, отпустите нас, пожалуйста. Это я виновата.

— Гражданочка, отойдите, пожалуйста, в сторону, не мешайте.

— Между прочим, я дочь Леонида Ильича Брежнева.

Старшина оглядел её с ног до головы, недоверчиво хмыкнув:

— Да ладно…

— Она и есть, Галина Леонидовна, — подтвердил я.

— И документы имеются?

— Паспорт я с собой не взяла. Но мы можем вернуться домой и привезти паспорт, да, Алексей?

— Легко, — кивнул я, думая, сколько бензина уйдёт на эти катания туда-сюда.

Однако гаишник оказался принципиальным и упрямым, заявив, что Брежнева или не Брежнева, но согласно правилам он обязан составить протокол и конфисковать транспортное средство, не соответствующее заявленным техническим характеристикам. Мелькнувшая было в самом начале диалога мысль предложить ему рубля три в виде взятки испарилась сама собой. Этого крючкотвора и десяткой не проймёшь. Сразу вспомнился честный гаишник в исполнении Сергея Светлакова из «Нашей Раши». С другой стороны, побольше бы таких сотрудников не только в ГАИ, но на всех постах, особенно руководящих, и был бы в стране порядок, и не дошло бы до Перестройки и последующего развала СССР.

— Это вы что же, предлагаете нам обратно пешком возвращаться? — всё ещё пыталась качать права Брежнева.

Однако ответить ей гаишник не успел, так как буквально в пятидесяти метрах впереди случилось ДТП. «ГАЗ-53» с цистерной «Молоко» бортанул бежевую «Волгу-21», отчего та крутанулась вокруг своей оси, и как ни в чём ни бывало продолжил движение, причём шёл он на скорости километров 80.

Внимание старшины тут же переключилось на нарушителя, снова раздала с рель свистка. Видя, что водитель «газона» никак не реагирует, гаишник с матюгами бросился к своему раскрашенному в жёлто-синий цвет мотоциклу с коляской. А меня словно что-то торкнуло, я рванул ногой кик-стартер и дал по газам.

Форсированный движок мотоцикла позволил мне выжать сотню, так что, в отличие от затерявшегося где-то сзади гаишника, грузовик я нагнал меньше чем через минуту. Тот периодически вилял, то и дело пересекая сплошную, из чего я сделал вывод, что либо водитель пьян, либо у него плохо с сердцем. Первый вариант казался мне более очевидным, в своей правоте я убедился, когда поравнялся с кабиной и увидел опухшую физиономию водителя, глянувшего на меня сверху вниз затуманенным взором.

— Тормози! — заорал я, для убедительности махнув рукой.

— Да пошёл ты…, — рыкнул водила, вновь переводя мутный взор на дорогу.

Мне показалось, что на меня даже дохнуло перегаром. Не хочет, гад по-хорошему, а ведь в таком состоянии таких бед может натворить. Интересно, гаишник передал по рации информацию о нарушителе? По идее уже должен быть организован какой-нибудь план типа «Перехвата».

Тут преследуемый резко вывернул на улицу Алабяна, заехав правым задним колесом на тротуар, отчего шедшая по своим делам немолодая женщина с пронзительным криком резво, словно девушка, отпрыгнула в сторону.

— Стой, сволочь!

На этот раз он даже не повернул в мою сторону головы. Похоже, приехал откуда-то из Подмосковья, на номер внимания я не обратил, пока догонял, а то можно было бы сказать точнее… Да уже какая к чёрту разница, если впереди, метрах в двухстах, дорогу на пешеходном переходе пересекала колонна малышни, явно детсадовского возраста, во главе с шедшей во главе процессии воспитательницей.

И этот урод явно не думал сбавлять скорость! Вместо этого он упрямо пёр вперёд, пригнувшись к баранке, так как мне была видна лишь его грязно-серая кепка. Воспитательница же явно не замечала опасности, хотя было очевидно, что при движении с такой скоростью транспортного средства и колонны детей трагедия неизбежна. И на перекрёстке, как назло, ни одной машины, способной своим задом принять на себя удар грузовика. Хотя этот гад, чего доброго, взял бы и объехал препятствие, ломанувшись дальше на запрещающий сигнал.

Что я сделал дальше? После я не раз вспоминал свои действия, и сам не мог поверить, что мог такое провернуть. Наверное, выброс огромной дозы адреналина сподвиг меня на то, чтобы прижать мотоцикл к «газону» вплотную и, проделав какой-то акробатический трюк, перепрыгнуть на подножку, ухватившись левой рукой (хорошо хоть этот муфлон опустил стекло) за нижнюю кромку окна. Я не видел, что происходит с мотоциклом, но, судя по звуку оппозитного движка, мой модифицированный «Днепр» по инерции ещё несколько секунд ехал рядом с той же скоростью, и только затем стал забирать в сторону. Как он свалился на асфальт — я уже не видел. В этот момент кулак правой руки уже входил в контакт с физиономией водилы, а когда тот от неожиданности отпустил баранку, я тут же её схватил уже двумя руками и, выворачивая плечевые суставы, с натугой выкрутил влево. Перед глазами, метрах в двадцати, мелькнуло испуганное лицо воспитательницы, но я уже знал, что трагедии удалось избежать, я видел, как грузовик пошёл юзом, пересекая сплошную линию разметки, влетая в опору светофора. Дальше короткий полёт спиной вперёд, звон разбитого стекла, удар и темнота…

Первый раз я очнулся внутри «скорой помощи». Похоже, везли меня в «буханке». Зрение всё никак не могло сфокусироваться на говорившей что-то мне врачихе в белом халате, я видел, как шевелились её губы, но в голове стоял какой-то звон. Потом я увидел, как она наполняет из ампулы шприц, укола я не почувствовал, но вскоре снова провалился в спасительное забытье.

В следующий раз я пришёл в себя уже в больничной палате. Теперь в голове не звенело, она просто болела, а ещё болело в районе груди, и было трудно дышать. Я скосил взгляд вниз и увидел, что плечо загипсовано, а грудная клетка туго обмотана бинтами.

— Трещины в двух рёбрах и сломана ключица. Это не считая сотрясения мозга. Но вообще, говорят, жив ты остался буквально чудом. Если бы не влетел в витрину магазина, а потом в стойку с консервами — тебя бы уже в морге изучали. Пойду-ка я сестричку кликну, скажу, что ты очнулся.

Говорившим оказался мой сосед по палате, мужик лет сорока с трёхдневной щетиной на лице, который, подхватив костыль, резво заковылял к двери. В палате, рассчитанной на четверых, судя по всему, две койки пустовали, так что сосед у меня, похоже, был в единственном числе. И судя по тому, как резво скакал с загипсованной ногой, шёл на поправку.

Как позже выяснилось, Василий — так звали соседа — работал строителем, и пострадал по собственной глупости: решил пробежаться по доске с одного, ещё лишённого ограждения балкона строящегося дома на другой, потерял равновесие и рухнул вниз, на кучу стройматериала. Хорошо, что падал с высоты второго этажа, да ещё успел как-то сгруппироваться, приземлившись на ноги, а не головой, иначе закрытым переломом щиколотки мог бы и не отделаться.

Сообщение Василия заставило в палату забежать сначала сестру, потом пришёл мой лечащий врач Семён Маркович, расспросил, как себя чувствую, проверил реакцию зрачков, сказал, что сотрясение было серьёзным, а ещё я немного порезался, пролетая через магазинную витрину, предписал соблюдать постельный режим, дал сестре какие-то указания и ушёл восвояси.

— Девушка, — обратился я к сестричке лет тридцати с лишним, — доктор мне там таблеточки от головной боли не прописал?

— Я вам сделаю укол, а таблетки будете принимать по схеме, я вам о ней расскажу.

На следующий день голова уже почти не болела, а в 10 утра пришла Лена. Села рядом, молча взяла мою руку в свои ладони, чуть сжала. Я тут же притянул её к себе и чмокнул в щёку: в губы не стал, два дня не чистил зубы, и мне казалось, что моя ротовая полость несвежий запах.

— Ленка, жвачки нет случайно?

Жвачкой с некоторых пор я стал регулярно снабжать себя и Лену, но пряча пока от Наташки. Рановато ей пока баловаться бубль-гумом. Доставать жвачку приходилось через фарцовщиков. Ну не выпускали её у нас пока, почему-то считая идеологически вредным продуктом, так же, как «Кока-Колу» и гамбургеры. Глупость, конечно, всё равно через год-два начнут выпускать резинку с мятным, апельсиновым и даже кофейным вкусом.

— Жвачка? — переспросила Лена. — Есть.

Она достала из сумочки кубик гэдээровской жвачки с освежающим вкусом, развернула и сунула её мне в рот. Дальше она хлюпнула носом и промокнула глаза носовым платком.

— Ну-ка прекращай реветь, мне сейчас противопоказаны отрицательные эмоции. Что у тебя там, апельсины, яблоки? А где апельсины-то достала?

В общем, только заболтал жену, как появилась ещё одна посетительница — Галина Леонидовна. В руках объёмистый полиэтиленовый пакет, в котором помимо фруктов обнаружились колбаса, сыр и пара бутылок моего любимого кефира.

— В ординаторской есть холодильник? — спросила она у сестрички. — Вот и поставьте пока туда, когда пациент попросит — принесёте.

От Брежневой я узнал, что меня и в самом деле занесло спиной в витрину бакалейного магазина, от порезов стеклом и пластыри на шее и плече. А тот водитель действительно оказался из области, приезжал сдавать молоко на Останкинский молочный комбинат, где-то по пути успел опохмелиться, да так, что, когда его вытаскивали из кабины, почти лыка не вязал. Причём этот негодяй почти не пострадал, если не считать нескольких ушибов.

— Как ты не испугался?! Это же настоящий подвиг! — закатывала глаза Брежнева. — Тебя должны орденом наградить!

— Да брось, Галина, какой орден, главное, что дети не пострадали.

Тут нарисовался Семён Маркович и сказал, что пора бы и честь знать, после чего начал вежливо, но настойчиво выпроваживать посетителей. Да и я, если честно, почувствовал, что меня клонит в сон.

Отоспавшись, захотел кефирчику, о чём незамедлительно сообщил Васе, а тот дежурной медсестре.

— Слушай, а что это за тётка была? — спросил Вася, пока я наслаждался кефиром.

— Какая?

— Ну, которая кефир принесла.

— Брежнева, Галина Леонидовна, — как ни в чём ни бывало сообщил я.

— Да иди ты! Надо же… Вернусь на стройку — буду всем рассказывать, кто ко мне в палату приходил… Вернее, к нам.

Не успел добить бутылку, как в сопровождении врача заявился моложавый и улыбчивый милиционер с погонами старлея, записывать мои показания. Семён Маркович поинтересовался моим самочувствием, только после этого разрешив пообщаться с представителем власти.

— Прямо как в кино у вас получилось, — покачал он головой, закончив конспектировать мой рассказ. — Я бы так, наверное, не смог. Если бы не ваш подвиг — могли погибнуть дети.

— Нет, ребята, я не гордый, не загадывая вдаль, так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль, — процитировал я Твардовского.

— Ну, медаль не обещаю, но, думаю, ваши действия будут оценены по достоинству, — негромко рассмеялся старлей.

— А что с моим мотоциклом, не знаете? — задал я ещё один животрепещущий вопрос.

— Не знаю, но выясню, — пообещал следователь. — Слышал, он у вас какой-то переделанный?

— Есть такое, поэтому, боюсь, его могут конфисковать. Но ведь если бы не форсированный движок — чёрта с два догнал бы я того лихача, и трагедии избежать не получилось бы.

Это был какой-то сумасшедший день, потому что под вечер заявились Леушин с Корольковым, каким-то образом прознавшие об этой истории, а чуть ли не вместе с ними ввалился ещё и журналист из «Комсомолки», придерживая рукой висевшую на шее фотокамеру «Вилия-авто». Корреспондент заставил меня в красках рассказать о том, как совершал подвиг, а через день Лена принесла мне свежий, пахнувший типографской краской номер газеты, где я увидел свою улыбающуюся физиономию под заголовком: «Спасая детские жизни».

Ещё два дня спустя с полным фруктов пакетом в палате появился Зайцев.

— Старик, слышал, ты настоящий подвиг совершил?!

— Совершил, — обречённо вздохнул я.

Выслушав хвалебно-сочувствующую часть, я узнал от кутюрье помимо рассказа о его новой коллекции последние светские сплетни, которые, впрочем, меня оставили равнодушным, хотя из вежливости я выразил мимикой интерес.

Выписали меня через две недели, правда, тугую повязку посоветовали пока не снимать. На тот момент я уже знал, что начальник Главного Управления ГАИ МВД СССР Валерий Лукьянов лично подписал приказ, разрешающий мне в виде исключения управлять модифицированным мотоциклом «Днепр». Заодно вернули техпаспорт и права. Если бы не та погоня с успешным финалом — не видать бы мне моего байка, как своих ушей.

Порадовало, что в результате падения мой чоппер почти не пострадал, если не считать слегка погнутую вилку. Я договорился с Савиных, что он выпрямит вилку в своей мастерской, а когда мастер, поинтересовавшись, не я ли стал героем погони, о которой судачит вся Москва, услышал моё скромное «ага, было дело», то заявил, что денег за работу не возьмет.

На работе уже знали о моём подвиге, а вскоре в «Чародейку» заявился ещё и представитель столичной Госавтоинспекции. В торжественной обстановке, вызвав на моём лице румянец смущения, он вручил мне благодарственную грамоту от своего руководства и настенные часы с кукушкой и буквами ГАИ на циферблате. Часы я передарил любимым тёще с тестем, а мой портрет в очередной раз украсил Доску почёта парикмахерской.

Тут между делом нарисовался второй транш от Намина, про который я уже, честно говоря, подзабыл на фоне происшедших событий. В один из августовских дней, аккурат после новости об отставке на фоне Уотергейтского скандала Президента Никсона, мы вместе поехали к нашему нотариусу, где мне были переданы полторы тысячи рублей.

— Вещь идёт «на ура», — сообщил Стас, — зрители просят её чуть ли не чаще «Звёздочки». Планируем записать пластинку, «Shape Of My Heart» станет главным сигнлом. Алексей, может, ещё что-нибудь сочинилась?

Он смотрел на меня таким умоляющим взглядом, что моё сердце дрогнуло.

— Ладно, — вздохнул я, — подкину тебе одну вещицу. Где у вас репетиционная база?

К Московской областной филармонии я подъехал тем же вечером на своём «Днепре», вокруг которого тут же собралась толпа любопытных. Предупредив строгим голосом, чтобы ничего не трогали, с выкрашенным в чёрный цвет шлемом в руках я прошествовал в здание, где мне вахтёр разъяснил, как найти комнату, где репетируют «Цветы».

Помимо Намина здесь кучковались все действующие на данный момент музыканты коллектива, включая вокалиста Александра Лосева.

— В общем, тема такая… Песня на русском, называется «Мы желаем счастья вам!»

При этом я глянул на Намина, но нет, кажется, эту песню он ещё не сочинил. Я-то помнил, что она была написана им в 1980-х, но немного волновался, предлагая композицию.

— Хипповское название, — сказал Лосев. — Было бы интересно послушать.

В маленькой студии нашлась обычная акустическая гитара, взяв её в руки, я сыграл короткое вступление и запел:

Честно сказать, с тех пор, как от нечего делать разучил аккорды этой песни, помнил я только первый куплет и припев, поэтому одним куплетом с припевом и ограничился. Музыкантам я предложил самим сочинить ещё пару куплетов и заняться аранжировкой.

Те одобрительно закивали головами, а Стас и вовсе выглядел очень довольным.

— Два куплета — раз плюнуть! Главное, что классный мотивчик, и текст вроде без выпендрёжей, должен пройти худсовет. Вот только звучание я бы сделал более роковым.

После чего мы с ним вышли в коридор «покурить», где он спросил насчёт цены. Я согласился отдать полуфабрикат за тысячу, даже отказавшись от авторских прав на песню, всё ж таки, честно говоря, продаю автору у него же и украденное. Деньги Стас обещал достать ближе к осени, возможно, уже в сентябре. Мы вернулись в студию, я набросал на бумаге текст куплета с припевом и аккорды, включая проигрыш, послушал, как они пробуют сыграть этот кусок в электричестве и с чистым сердцем распрощался, покидая студию с распиской от Намина. В этот раз я ему, можно сказать, поверил на слово, да и нет резона портить свою репутацию руководителю набиравшего популярность коллективу.

Терешкова не обманула, и впрямь в середине августа мне на домашний позвонила сама Елена Васильевна Образцова.

— Алексей? Извините, не знаю вашего отчества…

— Можно просто Алексей.

— Хорошо, договорились… Видите ли, Алексей, завтра вечером я играю Марину Мнишек в опере «Борис Годунов», причёску перед выступлением мне всегда делает один и тот же мастер из нашего Большого театра. К сожалению, сегодня она не сможет прийти, у нас есть ещё два мастера, но я им, честно говоря, не доверяю. Сможете подойти?

— В общем-то могу подойти, не вопрос, тем более на этой неделе я как раз в первую смену.

Елена Васильевна оказалась дамой немного чопорной, но без лишнего апломба.

В гримуборной она показала мне чёрно-белую фотографию со спектакля «Борис Годунов»:

— Вот так должна выглядеть моя причёска. У нас есть полтора часа.

Что ж, и не такое вытворяли, думал я, принимаясь за работу. Управился даже меньше чем за час, по ходу дела выслушивая откровения певицы.

— Как Вишневская со своим Ростроповичем улетели в Штаты, все главные партии повесили на меня, — притворно жаловалась Образцова. — А тут ещё и мой парикмахер добилась выезда на историческую родину, даже не поставив меня в известность. Что ж ей тут-то не жилось… Всё имела, по заграницам ездила, нет, и её подхватила эта волна, эта пена. Кем она там станет? В Израиле Больших театров нет, дай бог если в какую-нибудь парикмахерскую возьмут. Глядишь, через год-другой обратно попросится. Но в Большой она точно не вернётся, уж я-то все силы приложу, чтобы ноги её здесь не было… Сейчас руководство театра ищет мастера на замену этой беглянке, но если что, я могу на вас рассчитывать?

— Конечно, — без особого энтузиазма сказал я, наводя последние штрихи.

— А что, очень даже неплохо получилось, не хуже, чем на фото. Сколько я вам должна?

— Час моей работы стоит двадцать пять рублей, — озвучил я стандартную таксу.

Получив деньги, я постарался побыстрее покинуть гримуборную, однако что-то заставило меня заглянуть за кулисы. Тут шла рабочая суета, последние приготовления к предстоящему спектаклю. Отодвинув сбоку тяжёлый, выполненный из золотой парчи занавес, через образовавшуюся щель глянул в зал, который начинал постепенно заполняться людьми. В оркестровой яме под руководством довольно молодого, чернявого, чем-то похожего на Кобзона дирижёра разыгрывались музыканты. До этого мне никогда не доводилось бывать за театральными кулисами, я испытал новые для себя ощущения причастности к великому таинству, словно пробравшийся к операционную интерн. Мимо меня шуршали разодетые боярами, челядью, простыми русскими мужиками и бабами артисты. А вот и моя клиентка: Образцова в образе Марины Мнишек о чём-то мило общалась с актёром вроде как в царском наряде, похоже, исполнителем роли Бориса Годунова. Решив не попадаться ей лишний раз на глаза, я отошёл на другую сторону сцены, и уже оттуда, чуть сзади и сбоку, глядел спектакль. Даже здесь я наслаждался голосами, представляю, как они звучали в зале. Правда, выдержал два действия, на все четыре действия, по часу каждое, меня бы не хватило.

Мои порезы к тому времени зажили как на собаке, плотную повязку с грудной клетки сняли, на последнем рентгеновском снимке было отлично видно, что и рёбра, и ключица хорошо срослись, и хирург в поликлинике, куда я ходил отмечаться, закрыл мой больничный. Хе, я к тому времени уже месяц как работал под личную ответственность. Сидеть столько на больничном дома мне бы просто не позволила совесть, да и Антонина, спасибо ей, пошла навстречу.

Лена не спала, хотя Наташку уже успела уложить, ждала меня.

— Что так долго?

— Целых полспектакля «Борис Годунов» посмотрел из-за кулис. Надо тебя сводить как-нибудь, голоса обалденные, костюмы, декорации…

— Давай сходим… Проголодался?

— Как зверь! — рыкнул я негромко, чтобы не разбудить дочку, и притянул жену к себе.

— Лёшка, — с улыбкой стала она отбиваться, — нацелуемся ещё сегодня, иди в ванную, а я пока ужин разогрею. У меня ещё для тебя кое-какая новость, потом расскажу.

— Заинтриговала, — приподнял я левую бровь, но послушно поплёлся принимать душ.

Новость Ленка сообщила мне за ужином. Смущённо краснея, кусая губы и пряча глаза, она сказала, что у неё пропали месячные.

— И что это значит? — отложив вилку, спросил я, в душе, кончено, догадываясь, какой ответ услышу.

— Возможно, я… беременна, — выдохнула она и наконец-то подняла на меня взгляд.

— Так это же здорово!

Я сорвался с места и на радостях кинулся тискать жёнушку.

— Тише ты, сумасшедший, Наташку разбудишь! Тем более окончательный ответ должен дать врач. Я записалась в поликлинику к гинекологу на следующий понедельник. Нужно будет ещё анализы сдать. Хотя в последнее время ещё и подташнивает, так же и с Наташкой было.

— Вот, тем более! А врач хороший? Может, мне позвонить кое-кому?

— Успокойся, я у неё ещё на первой беременности наблюдалась, так что никому звонить не надо, — улыбнулась она. — Давай доедай, пока не остыло, а потом идём спать. А от… от этого самого лучше пока воздержаться, а уже если беременность подтвердится-то придётся тебе, муженёк, ещё долго терпеть.

— Ради тебя и нашего ребёнка — сколько угодно. Хотя именно сейчас чувствую непреодолимое желание сорвать с тебя одежду и затащить в постель.

— Нет, ну если уж очень хочется….

Она снова зарумянилась, лукаво поблёскивая глазами.

— Если очень хочется, то я знаю один способ, и сегодня мы его с тобой попробуем.

Глава 3

В последних числах августа по мою душу позвонила Лида Орлова, поинтересоваться, не планирую ли я в ближайшее время порадовать её новыми материалами, так как моих запасов хватит лишь на ещё один выпуск авторской рубрики от Алексея Бестужева. Вот блин, с этими событиями совершенно вылетело из головы, что я ещё и автор в журнале «Работница». Тут же срочно сел сочинять колонку, а пока сочинял — в голову пришла мысль заняться созданием книги по истории русской моды в рисунках. То есть практически аналог издания Александра Васильева «Русская мода. 150 лет в фотографиях», только фотографии заменить рисунками. А поможет мне в этом не кто иной, как моя дражайшая супруга. Как-никак она у меня художник. Скоро ей всё равно уходить в декрет, будет чем заняться на досуге.

Своими планами я поделился с Леной, и моя идея её тут же захватила. Она была готова немедленно начать работу, однако я, копируя голос Этуша из «Кавказской пленницы», сказал, что торопиться не надо. Нужно сначала всё обдумать, выстроить в голове план, только затем неторопясь приступать к делу. Конечно, затем придётся искать издательство, которое согласится выпустить не брошюрку в мягком переплёте, а богато оформленное издание.

Васильев в своей книге помимо моды касался и других аспектов российской жизни за полтора века. Эта книга стояла на полке моей студии на Новокузнецкой, и была не один раз перечитана, поэтому я также по памяти собирался разнообразить издание такого рода отступлениями. Я многое помнил из книги Васильева, но всё равно кучу времени придётся потерять на просиживание в читальных залах библиотек в поисках дополнительных материалов. На руки хорошие, тем более исторические издания вряд ли дадут. Что-то перепишу от руки, а что-то… Увы, рисовать, как Лена, я не умею, поэтому единственный выход — переснимать, а потом пусть супруга по фото рисует. Естественно, в красках, я буду подсказывать, где какие цвета. Раз под рукой нет моего айфона с суперкамерой (как же в будущем будет проще делать снимки), то придётся покупать фотоаппарат. Нет, ну а что, в семье, по моему мнению, такая вещь должна быть, надо же чем-то заполнять альбомы, чтобы в старости умиляться, глядя на себя молодого и маленьких отпрысков. А тут тем более для дела техника нужна, так что хочешь не хочешь — придётся идти в магазин фототоваров.

Сначала, правда, я заглянул в фотоателье к Тузикову, посоветовался, какой фотоаппарат лучше брать.

— Конечно, японские камеры снимают лучше, но и у нас есть неплохие модели, — сказал мастер. — Советую взять одну из самых массовых — «Зенит-Е». Очень неплохо себя зарекомендовала. Видоискатель, правда…

— Что видоискатель?

— Берёт не всю площадь кадра, но это, пожалуй, и единственный минус. А вообще, молодой человек, в этом деле многое, очень многое зависит от выбора плёнки. Можно найти гэдээровскую «ORWO», но самая лучшая — «Kodak», и чёрно-белая, и особенно цветная. Стоит дорого, но если деньги есть — могу по своим каналам посодействовать.

— Без вопросов, насчёт цветной можете уже начинать договариваться. Договаривайтесь с запасом, чем больше плёнки добудете — тем лучше. А ваше содействие будет материально поощрено.

Новость насчёт комиссионных Тузикова явно приободрила, и он заявил, что достанет столько, сколько я закажу. Думаю, он и так, пусть и немного, но поимел бы с этого гешефта.

Обременять себя вознёй в ванной с увеличителями, проявителями и закрепителями мне совершенно не улыбалось, тем более оборудование опять же пришлось бы докупать, в итоге договорились, что я буду отдавать Тузикову отснятую плёнку, а проявлять и печатать он будет в своём ателье. Лена мою затею с покупкой фотокамеры одобрила, особенно после слов о семейном фотоальбоме, и уже на следующий день я стал обладателем новенького фотоаппарата «Зенит-Е». А ещё пару дней спустя Тузиков позвонил на домашний и сказал, какую сумму нужно приготовить. Еще через пару дней он порадовал меня двумя десятками кассет «Kodak», заодно показав, как кассеты вставляются в фотокамеру.

— Плёнку желательно хранить в холодильнике, так она дольше сохранит свои качества, — посоветовал мастер на прощание.

Кстати, о холодильнике… В последнее время я с сомнением смотрел на древний «Север», доставшийся Лене в наследство от покойной бабушки. Для семьи из трёх человек его габаритов в общем-то хватало, хотя морозильная камера больше походила на пенал для ручек и карандашей, в неё можно было засунуть только четыре упаковки пельменей или пару сизых куриц.

— Да я бы не только от холодильника, но и нормальной стиральной машинки не отказалась, — ответила Лена на мой вопрос о покупке холодильника.

Стиральная машинка «ЭАЯ-2» от Рижского электромашиностроительного завода, как и наш старый холодильник, жутко гремела мотором, к тому же, похоже, дышала на ладан, так что встречное предложение супруги было услышано. Таким образом, в целях экономии было решено искать не финский «Rosenlew» (который в комиссионке стоял за 1200 рублей), а что-нибудь попроще. В итоге выбор остановили на достаточно вестимом и солидно смотревшемся «ЗИЛ-Москва» за 370 рублей. Правда, на него велась запись, и получить раньше чем месяца через два-три не представлялось возможным, но мои связи помогли решить этот вопрос в кратчайшие сроки.

Чувствуя себя заложником мещанского быта, я смотрел, как грузчики затаскивают на второй этаж это чудо машиностроения, и ловил на себе завистливые взгляды соседей. Стоял бы на дворе 37-й год — точно уже побежали бы доносить, что парикмахер и художница живут не по средствам.

Ванная комната в квартире была достаточно вместительной, поэтому купленная следом за холодильником стиральная машинка «Эврика» отправилась именно туда. И также пришлось слегка доплатить, чтобы взять без очереди. Ох уж этот советский дефицит… Зато теперь в ванной комнате гордо стояла машинка-автомат, барабанного типа, с реализованным режимом отжима без выемки белья… Лена не могла нарадоваться новому приобретению, тут же принявшись её тестировать, то есть загрузив в аппарат кучу приготовленного в стирку белья и посыпав всё это гэдээровским порошком «Лоск».

А мне было хорошо от того, что любимый человек испытывает неподдельную радость. Может, я и проникался духом вещизма, так ведь не для себя старался. Вернее не только для себя, главным образом для своих близких. А ближе Лены и Наташки в этом мире у меня никого не было. Попросит жена ковёр или румынскую стенку и ведь куплю, не говоря уже о шубке.

Кстати, если следовать поговорке о санях, которые нужно готовить летом, то меня всё чаще преследовала засевшая ещё с прошлой зимы мысль, что на Лене шикарно смотрелась бы песцовая или норковая шубка. Цены, правда, кусались, шуба из натуральной норки стоила как «Жигули», поэтому дамы предпочитали шубы из искусственной норки за 300 рублей. За 5 тысяч я пока одёжку не потяну, если только поставить на поток процесс дарения чужих песен Намину и прочим музыкантам. Чёрт возьми, какая заманчивая идея… Сколько я песен и мелодий помню? Пару сотен точно, а если поднапрячься, то смогу подобрать ещё как минимум столько же. Заделаться композитором, и жить остаток жизни припеваючи…

Вот только зачем я здесь? По глупой случайности или с какой-то целью? Если первое-то можно творить что захочу, жить в своё удовольствие и готовиться к развалу страны, чтобы оказаться в числе первых, когда наступит время приватизации и воровства. Если второе… Тогда всё намного сложнее. Спасать государство, занимающее шестую часть суши — это вам не личное благополучие строить. При этом спасать, имея за спиной только личное знакомство с дочерью генерального секретаря. Только к ней я могу обратиться в случае чего, например, попросить о личной встрече с Брежневым. Да и то не факт, может и она отказать, и уж тем более Леонид Ильич, вряд ли Галина имеет такое большое влияние на отца. Даже если такая встреча состоится, Брежнев, скорее всего, окажется невосприимчив к моим советам насчёт перехода страны на новые экономические рельсы. Генсек и его камарилья, состоящая из таких же старцев, озабочены прежде всего тем, как спокойно провести остаток жизни в своих креслах, а там хоть трава не расти. Андропов из этой же когорты, к тому же сколько ему осталось? Лет десять? Больше ему просто здоровье не позволит. Да и не прощу я ему Афганистан.

Но и относительно молодой и резвый Горбачёв не вариант, тем более Ельцин. По этим подонкам высшая мера плачет. Да и не только по ним, если честно. Так что нужно искать другие варианты, только вот какие… Сплошные вопросы, а ответов кот наплакал.

А что касается шубки, то в этом году, пожалуй, торопиться не стоит. Живот у Лены будет расти, так, чего доброго, и шуба на ней не сойдётся. А вот на следующий год…. Это если она снова не забеременеет.

Жизнь между тем не давала мне скучать. Неожиданно объявилась супруга Козакова, о существовании которой я уже успел подзабыть. Регина Соломоновна позвонила заранее, а придя в «Чародейку», попросила сделать ей «так же, как в тот раз», а вот для чего — скромно умолчала, почему-то покрывшись румянцем. Вряд ли, имея такого неотразимого мужа-актёра, она завела любовника, скорее всего была куда-то приглашена.

После выписки из больницы я постепенно восстанавливал работу с клиентами, однако благодаря личному мототранспорту я стал более мобильным, и смог обслуживать большее количество… Нет, не только женщин, появились в моей базе и мужчины. Вернее, мужья моих некоторых клиенток, которые тоже были не прочь выглядеть стильно и модно, невзирая на свой статус. А может быть, отчасти и поэтому, ведь опрятный внешний вид всегда вызывает симпатию, излишняя строгость в образе может порой и навредить, особенно если приходится много общаться с людьми. Этим мужьям я не только причёски колдовал, но и помогал подбирать одежду, парфюм и так далее и тому прочая. У одной из клиенток муж — заведующий овощебазой — был по национальности армянином, так она уговорила его избавиться от части волосяного покрова. Он и впрямь по степени волосатости напоминал обезьяну. Когда я пластами отдирал засохшую на его теле и конечностях сахарную пасту — орал бедняга буквально благим матом. Причём, как я понял, на армянском.

Один из таких мужей оказался генералом артиллерии в отставке. Валерий Иванович Кузьмин был мужиком простым, со мной сразу перешёл на «ты». С седыми висками, высокий, хотя и с небольшим брюшком, он любовался на своё отражение в зеркале, одёргивая импозантный, подобранный мною в канун какого-то мероприятия костюм, и спрашивал:

— А давно ли ты, Алексей, в настоящей бане парился? Давай-ка я тебя в одно место свожу, ей-богу, потом будешь просить снова туда привести.

Этим местом оказалась уютная банька при бассейне «Москва». Того самого, на месте которого прежде стоял храм Христа Спасител, и который в 90-е заново отстроят… Или не отстроят. Не суть важно, сейчас на этом месте располагалась огромная акватория под открытым небом, вода в которой в холодное время года подогревалась, и здесь всегда было многолюдно, особенно по выходным. Сегодня как раз было воскресенье, народ развлекался по всем секторам, включая прыжковую вышку в самом центре бассейна.

Баня же располагалась в административном здании. В прежней жизни у меня был знакомый при финской сауне с бассейном, куда я наведывался когда с очередной спутницей, когда с друзьями или вообще один. Мне нравилось забраться на самую верхнюю полку и чувствовать, как сухой жар пробирает тебя до самых костей.

Здесь же была русская баня с печкой-каменкой, а банщиком и одновременно массажистом — некто Андрей: кряжистый, словно бывший борец, немногословный и знающий своё дело человек. Всем гостям он выдал специальные войлочные шапочки. Компания подобралась солидная, хотя и разношерстная. Честно говоря, я так и не понял, что объединяло всех этих людей, на почве чего они сошлись. Помимо нас с генералом попариться прибыли заведующий продуктовой базой Лев Борисович Хайкин, врач-венеролог Анатолий Михайлович Гусь, замминистра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР Иван Васильевич Утехин, известный хоккейный тренер Аркадий Иванович Чернышёв…

(У динамовцев своя сауна есть отличная, но Аркадий в нашей компании свой человек, пояснил Кузьмин).

Ещё один — пузатый мужик с длинными, собранными в хвостик волосами, окладистой с проседью бородой и простым деревянным крестиком на волосатой груди, оказался отцом Никодимом, служившим настоятелем где-то в Подмосковье. Я изрядно удивился, не понимая, что может духовное лицо делать в компании светских персонажей, но генерал, заметив моё изумление, с улыбкой подмигнул и прояснил ситуацию:

— Когда-то отца Никодима звали Николаем, и служил он у меня в подчинении. Я к 45-му до подполковника дорос, а он до капитана. Как он своим голосищем в атаку роту поднимал… Мы с Колей, считай, всю войну прошли от Москвы до Праги. А потом он решил, что пора грехи замаливать, в попы подался.

— Не в попы, а в священнослужители, — подняв указательный палец, прогудел отец Никодим.

— Хрен редьки не слаще, — расхохотался генерал. — И ведь, что интересно, Успенский пост на дворе (верно, Коля?), а он в парилку.

— Бог не выдаст, — размашисто перекрестился батюшка.

Я же был представлен моим благодетелем как гений парикмахерского дела, которого он решил познакомить с настоящей баней.

— А потом можно и в бассейн окунуться, — добавил Кузьмин.

— Сперва был храм, потом — хлам, а теперь — срам, — прокомментировал отец Никодим.

В бане полыхал хлебный жар с лёгкой примесью мяты и эвкалиптового масла. На деревянных стенах и лавках чем-то острым были нацарапаны автографы. Модные поэты, эстрадные дивы, космонавты, народные артисты… Подозреваю, что Андрей специально не зачищал эти надписи, мол, видали, кто к нам хаживает?!

Андрей тем временем ещё поддал жару, плеснув на камни воды с добавлениями масел, и горячая волна которого накрыла меня, лежавшего на среднем полке, поволокла бесчувственного по гладким доскам, как утекающая вода. На верхней полке развалил своё мощное тулово отец Никодим, а банщик уже хлестал по белому и жирному, бабьему заду Хайкина крепким дубовым веником. Тот повизгивал, словно поросёнок, а генерал отпускал в его адрес казарменные шуточки:

— Что, Лёва, не нравится тебе русская баня? Небось тебе как еврею миква да швиц^[11] милее?

— А ты откуда, Иваныч, эти названия знаешь? — поинтересовался Гусь.

— Да уж знаю, Михалыч, жизнь многому учит. Или тебя лучше Мойшевичем звать, батюшку небось Мойшей звали? — хохотнул генерал.

— Смейся, смейся, вот придёшь ко мне хозяйство своё лечить — а я тебе не тот препарат выпишу, конец и отвалится.

— Так я сую куда надо, — не унимался поймавший кураж Кузьмин, — а на случай чего презервативы имеются, заграничные. Это если бабёнка попадётся непроверенная.

— Всё грешишь, — прогудел батюшка.

— Грешу, Коля, а кто не грешен? Сам-то в пост в бане нежишься. Живём-то один раз. Женщины даны на радость нам. Это ты за нас молись лучше, отмаливай грехи и свои, и наши… Слушай, Аркадий, а ты чего это тренировать бросил?

— Так 60 годков стукнуло, — неохотно откликнулся с нижней полки Чернышёв, — кое-кто решил, что пора уже и честь знать.

— В пенсионеры, значит, списали… С Тарасовым заодно? Я думаю, рановато вас с ним на пенсию отправили, могли бы вы ещё пользу принести своим клубам. Я хоть по долгу службы за «команду лейтенантов» всегда болел, но динамовцы, ты же знаешь, для меня никогда чужими не были. И в сборной могли бы ещё работать, странно, что после «золота» в Саппоро вас с Анатолием из команды попросили. И куда ты теперь?

— Директором в динамовскую спортшколу. Почётная ссылка, — грустно усмехнулся Чернышёв.

— Ну ты это, не раскисай… Будешь теперь талантливую молодёжь воспитывать.

Хорошо так лежать, не открывая глаз, лениво вслушиваясь в разговор. Андрей тем временем добрался до батюшки, обрабатывая его сразу двумя вениками.

— Ух, Господи помилуй, хорошо-то как! — гудел, словно шмель над полным нектара цветком, отец Никодим. — Господи помилуй!

Меня тоже не миновала участь сия, и я по достоинству оценил умение нашего банщика, заставившего как следует раскрыться поры моей кожи и напитаться этим мятно-эвкалиптовым жаром. Нет, пожалуй, не зря пришёл, никакая ванная или душ не заменят настоящей русской бани.

— …нищета людская, на бутылку не хватает, вот и тащат, что плохо лежит, — услышал я голос Утехина. — А пьют поголовно, особенно на производстве. С утра уже глаза залиты.

Да что говорить, даже бабы пить стали.

— А ты что, предлагаешь сухой закон ввести? — спросил Хайкин. — Только ты учти, что на водке государственный бюджет держится.

— На самом деле ущерба от пьянства больше. Прогулы, травматизм, воровство… Но и сухой закон — тоже перегиб. Народу радость нужна. Будь моя воля, выдавал бы по бутылке на праздник лучшим работникам.

— Вот станешь, Ваня, министром, посоветуешь кому надо…

— Замы никогда не становятся начальниками, запомни это, Валера. А все решения у нас принимает Политбюро, и мне в его рядах оказаться не светит.

— Что так? — поинтересовался генерал. — Вроде по 5-й графе замечен не был…

— Тут другое, — с неохотой ответил Утехин.

— Ну, чего замолчал? Давай уж, колись.

— Да дочурка поднасрала, полгода назад замуж за иностранца вышла. Ладно бы за представителя соцстраны, так ведь за западного немца.

— А почему мы об этом только сейчас узнаём? Чего ж молчал-то?

— Да было бы чем хвалиться.

— Ну хоть не за еврея…

— А чем это тебе, Валера, евреи не угодили? — сразу поднял голову Гусь. — Чутьчто-сразу евреев поминаешь.

— За то, что Христа распяли, — лениво поворачиваясь на другой бок, заявил Кузьмин.

— Распнули, —поправил батюшка.

— Да какая хрен разница, суть дела от этого не меняется.

— Если уж на то пошло, то распнули его римляне, а вообще это были внутренние еврейские разборки, — парировал Гусь. — Иисус появился на свет из чрева еврейки, а у евреев приоритетным считается родство по материнской линии. И, между прочим, сподвижниками Христа, его учениками тоже были евреи.

— Вот, на всё у хитрого иудея найдётся ответ! Коля, скажи что-нибудь, постой за честь православия.

— Ты ж вроде атеист, — прогудел тот.

— Атеист, но русский. И даже крещёный, хоть и не ношу креста.

— Русский, — передразнил Гусь. — Было бы чем гордиться. Вы, русские — Иваны, не помнящие родства. А каждый еврей несёт в себе память предыдущих поколений, заложенную на генетическом уровне. Каждый из нас — Давид и Соломон. И ни советская власть, ни фашисты не смогли задавить в нас этот зов крови.

— Вот только не надо сравнивать советскую власть и фашистов, а то мы тут до такого договоримся… Советская власть объединила народы, сделала их равными. И, между прочим, революцию тоже евреи устроили. Правда, потом вашего же брата через одного к стенке ставили… А на русских зря ты накатил, зря. Есть такая штука, о которой вы, иудеи, не знаете, и называется она русский характер. Когда с гранатой бросаешься под танк, когда жизнь по сравнению с идеей не стоит и ломаного гроша…

— Русский русскому рознь, — не унимался венеролог. — Есть и такие, что специально на еврейках женятся, чтобы получит право на выезд в Израиль. И я их понимаю. Люди уезжают от нищеты и унижения. Почему при первой возможности за границу рванули десятки тысяч евреев? Уезжают музыканты, писатели, актеры, жизнь там будет труднее, возможно, придётся трудиться на низкоквалифицированной работе, но они будут жить, а не гнить.

— Это кто, ты, что ли, здесь гниёшь? По-моему, ты здесь неплохо пристроился. Тебе несут больше, чем официально зарабатываешь, и не только коньяком.

— Да не о том я… А насчёт несут — можно подумать, ты в своё время мало имел при своей генеральской должности. У вас же в армии сплошная халява, особенно для командиров. Видел я твою дачу, так небось из ворованных, выписанных якобы на армейские нужды, стройматериалов выстроена. Да и кто строил — солдатики-срочники, халявная рабочая сила.

— Все воруют, — подал голос Чернышёв. — А уж Лёва, думаю, на своей базе за троих выносит. Это только с хоккеистов взять нечего, кроме коньков и клюшек. А требуют больше, чем с вас, дармоедов, даже после «золота» Олимпиады с постов снимают.

— В этом и есть несправедливость жизни, — вздохнул Кузьмин. — Одним всё — другим шиши с маслом. Или вообще без масла… Ох, пойду-ка я кваску холодного в себя опрокину, и в бассейн нырну. Кто со мной?

Ещё полчаса спустя, охладив себя купанием голышом в огороженном уголке бассейна, все сидели в предбаннике за накрытым дубовым столом. Я по примеру остальных накинул на себя простыню, став похожим на завёрнутого в тогу римлянина. Стол был накрыт в классическом русском стиле. Холодная водочка в запотевших графинчиках, в деревянных мисках грибочки, солёные огурчики, квашеная капустка, нарезанное тонкими ломтиками сало с мясными прослойками. Радовала глаз красная в тонких белых прожилках сёмга, лежавшая в узоре из перьев зелёного лука, колечек свежих огурцов и помидоров. Сосьвинская селёдка, которую царям подавали, притягивала взгляд.

Эх, блин, а ведь обещал Ленке, что максимум пропущу кружечку пивка, а тут такое… Отец Никодим, жмурясь, как объевшийся сметаны кот, разливал по рюмкам водку.

— Сейчас как опрокинем по рюмашке, и помчится в нас водочка легко и нежно, как Иисус по душе в лапоточках пройдётся.

— Ох и грешник ты, Коля, — подмигнул Кузьмин.

— Отмолю.

— А вам, иудеям, разве это можно? Это ж не кошерная еда.

Это уже в адрес Хайкина и Гуся, которые, особо не чинясь, закусывали водку ломтиками сала.

— Мы евреи советские, — поднял указательный палец Хайкин, — а это особенный вид, малоизученный и всеядный.

По ходу пьесы замминистра снова повело на серьёзные темы.

— Помню, тридцать лет назад «Краткий курс» в «Правде» печатали, утром народ первым делом к почтовым ящикам бежал. Развернёшь лист — словно к чистому источнику прильнёшь. А сейчас дети не хотят нашей мудрости. Возьми любую веру — тысячелетия стоят, а наша, коммунистическая, и века не прошло — разброд, ересь и шатания. Как заставить верить, а, отец Никодим?

— Заставить можно на работу выйти, а вера — штука добровольная, — отозвался тот и поднял наполненную до краёв рюмку. — Ну, здравы будем!

— Слушай, Коля, — по-простому обратился к нему генерал, — а ты куда свой партбилет дел, который я тебе на фронте вручал?

— Сдал куда положено. Неужто думаешь, буду хранить эту бесовскую бумажку?

— Бесовская, — помрачнел Кузьмин. — Ради этой «бесовской бумажки» люди кровь на фронте проливали.

— Анекдот в тему, — решил я немного развеселись собравшихся. — В церкви звонит телефон. Священник поднимает трубку. «Алло, батюшка, это из горкома партии. Стульев не хватает. Пришлите нам 12 штук». «Шиш вам, а не стулья! Прошлый раз давал скамейки, так вы их пошлятиной исцарапали!» «Ах, так! Тогда шиш вам пионеров в церковный хор!» «Ах, шиш нам пионеров в церковный хор? Тогда шиш вам монахов на субботник!» «Ах, шиш нам монахов на субботник? Тогда шиш вам комсомольцев на крестный ход!» «Ах, шиш нам комсомольцев на крестный ход? Тогда шиш вам монашек на баню!» «А вот за такие слова, батюшка, можно и партбилет на стол положить!»

Стены предбанника, казалось, сейчас просто рухнут от дружного хохота. Даже отец Никодим басовито ржал, вытирая выступившие на глазах слёзы.

— Ну паразит, ну насмешил, — сквозь смех говорил генерал. — Монашек! На баню!

И вторая волна хохота накрыла предбанник. Постепенно веселье успокоилось, а посерьезневший батюшка вновь окунулся в воспоминания:

— Все кровь проливали, Валера, и партийные, и комсомольцы, и беспартийные. А сколько священнослужителей, монахов полегло… И ведь тоже брали в руки винтовки, нарушая каноны православия ради спасения Отечества. Правда, потом каялись и год под епитимьей пребывали… Как и я в своё время.

Я старался больше закусывать, чем выпивать, к тому же в какой-то момент решил, что с меня хватит, и вежливо откланялся. А на следующее утро позвонил Гуляков:

— Алексей Михайлович, что же вы не информируете меня о вчерашних посиделках? Думали, мы не знаем о ваших контактах? Короче говоря, подготовьте отчёт в письменном виде. Насколько я знаю, вы сейчас дома должны быть один, вам сегодня во вторую смену, так что никто не помешает работать над отчётом. Вот прямо сейчас садитесь и пишите, желательно в подробностях, а в половине восьмого вечера я припаркуюсь напротив «Чародейки». После работы передадите отчёт мне в руки.

Твою ж мать, они и впрямь отслеживают каждый мой шаг? Не иначе кто-то из любителей попариться постукивает в Контору, причём скорее всего Андрей. Интересно, какая у него агентурная кличка? Банщик? И ещё этот письменный отчёт… Раньше хватало и устного. Решил и на меня компромат завести? В случае чего — вот, твоей рукой написано, не отмажешься?

Однако делать нечего, пришлось садиться за писанину. Писал в красках, ведь если из вчерашнего состава кто-то стучит, то один хрен доложат. И про свой анекдот упомянул, добавив в скобках, что рассказал я его в целях лёгкой провокации.

Надеюсь, для участникоа банных посиделок мои откровения не выльются в проблемы по службе. Хотя отцу Никодиму, пожалуй опасаться нечего. Разве что информация дойдёт до его руководства в епархии, да и то не факт, что из попов разжалуют.

В восемь вечера я вышел из «Чародейки» и увидел стоявший напротив знакомый «Москвич». Забравшись рядом с Гуляковым, я сразу почувствовал лёгкий запах спиртного. Да и мутноватый расфокусированный взгляд водянистых глаз подтверждал мою догадку. Вот те на, прежде мой куратор в подобном замечен не был. С чего бы это? С утра его голос показался мне вполне трезвым, когда уже успел принять?

— Здесь всё? — спросил он, принимая скреплённые канцелярской скрепкой пару листочков.

Свернув пополам, небрежно сунул в бардачок, и уставился перед собой, стиснув ладонями баранку.

— Я могу идти?

Он повернул голову и посмотрел на меня так, словно бы я возник в его машине буквально из воздуха.

— Посиди пока.

Потом сунул руку за пазуху и вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку. Отвинтив пробочку, сделал пару глотков, протянул мне:

— На, хлебни, помяни моего отца. Позавчера схоронил.

— Мои соболезнования.

Вон, значит, в чём причина. Принял флажку, отхлебнул. Хм, а коньячок-то приличный.

— В Управлении три выходных дали, а долг не отпускает, приходится с вами, оболтусами, встречаться. Агентурная сеть, мать её… Ты знаешь, каким был мой отец? Нет, ни хера ты не знаешь! Это легенда ОГПУ-НКВД, он с самим Дзержинским начинал. Всю троцкистско-зиновьевскую шваль допрашивал. О работе рассказывать не любил, но когда выпьет… Говорил мне: «Странная штука, Кешка, чем на воле человек был бойчее, чем больше на груди орденов — тем тише и пришибленнее он становился, когда его под белы рученьки вели в казематы Лубянки. А лучше всех держались крестьяне. Вымерший народ, настоящих крестьян уже не осталось. Им падать было некуда, и мучились достойно, и умирали спокойно». Вот такой был у меня отец, подполковник МГБ-КГБ Павел Григорьевич Гуляков.

Он сделал ещё один глоток, решительно завернул крышечку и убрал фляжку обратно в карман.

— Иногда завидую ему, вот это действительно была работа. А мы сейчас просто какой-то хернёй занимаемся. На хрена создали 5-е Управление, на хрена создали мой 1-й отдел… Борцы с идеологическими диверсиями, мать иху… А на самом деле цацкаемся с ними, деятелями культуры, а при Ежове сразу бы к стенке — и весь разговор.

И вновь пауза, и снова устремлённый в никуда взгляд.

— А разрешение на выезд евреям — это просто плевок нам в душу. Они долго, годами, а порой и десятилетиями маскируются, делая вид, будто они такие же честные, сознательные советские люди. Будто они любят общественную работу, будто им нравится советская власть. И тут наступает момент, когда мы убеждаемся, что никакой совести у них нет. Не наши это, оказывается, люди. А в тебе, Бестужев, течёт еврейская кровь? Можешь не говорить, она течёт в жилах всех парикмахеров. Ладно, цирюльник, ступай, небось беременная жена заждалась.

Едва я выбрался из машины, как он рванул вперёд. Глядя вслед «Москвичу», я думал, что даже чекисты порой не такие уж и железные. И как же хорошо, что сейчас не 37-й. А ведь, гнида, уже и про беременность жены раскопал. Хоть что-то от них можно скрыть?!

1 сентября выпало на воскресенье, поэтому в школу все шли 2 сентября. Я вёл Наташку в детский сад. Мимо шли, держа за руку преимущественно мам, школяры, многие с букетами.

— Пап, а когда я пойду в школу? — поинтересовалась дочь.

— Ну, ещё год придётся потерпеть.

— Целый год!

— Зато у нас будет время подготовиться. Научимся читать и писать.

— Я хочу научиться! А когда, пап?

— На следующей неделе я в первую смену, вот и будем по вечерам заниматься.

— Ура! Я научусь читать и писать!

— Только учти, что учёба — это тяжёлый, упорный труд. Готова к этому? Ну всё, договорились.

Правда, как мне дома пояснила Лена, в подготовительной группе их и так будут учить основам грамматики и арифметики. Ну да ничего, и мы поможем, знаний много не бывает. Это не тот случай из поговорки «Меньше знаешь — лучше спишь».

Человек предполагает, а Бог располагает. В четверг меня «обрадовали» новостью, что я еду на всесоюзный семинар в Ростов-на-Дону. Ехать изначально должна была Вязовская, но она некстати слегла с гипертонией, и на общем собрании меня голосованием отправили на берега Дона.

Мои возражения, что ничего нового я для себя не услышу, и тем более у меня жена беременная, силы не возымели.

— Какой у неё срок? — спросила председатель профкома Оля Барышникова. — Ну, это нет ничего, неделя твоего отсутствия ничего не решит. А насчёт ничего нового — сам поделишься опытом. Считай эту командировку заданием тебе как кандидату в члены КПСС, а также обладателю значка «Ударник коммунистического труда» и чемпиону СССР.

Хорошо хоть про недавний подвиг не напомнила, а то бы окончательно вогнала в краску. Делать нечего, пришлось ехать. Из Москвы делегация, в которой среди директоров парикмахерских я был единственным мастером, отправилась на комфортабельном «Икарусе».

С чего вдруг решили устраивать семинар в этом хоть и крупном, но провинциальном городе, известным лишь своими комбайнами «Дон», я понятия не имел. Ну да ладно, не моего ума дело, главное — отбыть номер. На всякий случай захватил с собой фотокамеру, наверняка появится возможность сфотографироваться на фоне местных достопримечательностей. Плёнки Тузиков мне подогнал с запасом, я взял одну кассету цветной «Kodak», и три обычной, чёрно-белой «Свемы», разной чувствительности — мало ли, вдруг погода испортится или в помещении придётся фотографировать.

До отъезда я всего один раз успел побывать в одном из читальных залов «Ленинки», где, через коробку финских конфет «Марли» договорившись со смотрительницей, спокойно, сидя в уголке, переснял десятка три иллюстраций из нескольких изданий, в том числе дореволюционных. Да, нескоро ещё, наверное, наступит время, когда здесь будут стоять ксероксы. Из-за командировки визиты в главную библиотеку страны пока пришлось приостановить, однако Лена уже вовсю работала над готовым материалом.

Часть из почти семисот участников семинара, включая нашу делегацию, заселили в центральную гостиницу «Ростов». Здесь слегка гэкала даже женщина-администратор, не говоря уже о простых горожанах. Сам семинар проходил на базе драматического театра имени Горького. На входе каждому вручался набор цветных открыток «Ростов-на-Дону». Москвичам выделили третий ряд слева и справа от центрального прохода, и первый день я успешно продремал в своём кресле, благо что руководитель делегации сидел на противоположной стороне.

Вечером некоторая часть нашей делегации, включая руководителя, отправилась ужинать в гостиничный ресторан. Немного подумав, я к ним присоединился. Цены здесь были приемлемыми, а в меню оказались даже вареные раки, причём обалденно вкусные. Да и атмосфера вполне уютная, а ресторанный ВИА наигрывал что-то из советской попсы.

— Ну как вам, Алексей, Ростов?

Это поинтересовалась моложавая директриса одной из столичной парикмахерских, Ольга Васильевна, просившая меня называть её просто Ольга, без отчества. Она в «Икарусе» сидела рядом со мной, причём, подозреваю, уселась целенаправленно, и сейчас недвусмысленно положила руку на мою ладонь. Учитывая, что дама активно употребляла полусухое.

— Ничего так городок, симпатичный, — ответил я, аккуратно освобождая руку.

— А на левом берегу Дона, говорят, отдыхает весь город.

— Левый, левый, левый берег Дона-а, пляжи, чайки, плесы у затона-а, — неожиданно для себя негромко пропел я.

— А что это за песня?

— Так, вспомнилось что-то.

— Давай попросим их спеть.

Она кивнула в сторону сделавших паузу перед очередной песней музыкантов.

— Вряд ли они её знают.

— Почему?

— Потому что я её сочинил по пути в Ростов.

— Да ладно! Лёша, а давай ты её споешь с ансамблем?

— С этим что ли?

— Ну да! Подожди, я договорюсь.

Я не успел её остановить, как она вскочила с места и довольно бодро для изрядно выпившей женщины двинулась сторону небольшой сцены. О чём-то негромко пообщалась с музыкантами и призывно махнула мне рукой. Твою ж мать, вот только этого мне не хватало. Я отрицательно покачал головой, но Ольга, насупившись, быстрым шагом подошла, взяла меня за руку и потащила к сцене.

— С вас десятка — и пойте что хотите, но только не матом, — сообщил пианист, судя по виду, руководитель коллектива. — А мы, если что, даже подыграем.

— Вот видишь, им ещё и плати.

Я снова сделал попытку вернуться, но Оля вцепилась в меня, будто клещ, ещё и заплатила за меня. Так и пришлось взбираться на сцену, попросив у гитариста инструмент — гэдээровскую «Музиму».

— Товарищи, — объявил руководитель ансамбля в микрофон, — сейчас наш гость из Москвы исполнит песню собственного сочинения, посвящённую нашему прекрасному городу.

После чего уступил мне место у микрофона. Когда-то ещё в юности, освоив лишь основные аккорды, я наигрывал в компании эту песню, мне хватило нескольких секунд, чтобы вспомнить незамысловатые ноты и текст.

— Играй, гармоника, играй!

Мы на земле искали рай и он, конечно, был немыслимо далек…

А до него рукой подать: чтоб наступила благодать, давай-ка сядем в этот старый катерок. А до него рукой подать: чтоб наступила благодать, давай-ка сядем в этот старый катерок.

Небольшая пауза, и пошёл запоминающийся припев:

— Левый, левый, левый берег Дона: пляжи, чайки, плесы у затона, Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не умели. Левый, левый, левый берег Дона: пляжи, чайки, плесы у затона, Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не умели.

Со второго куплета оказавшиеся толковыми музыканты подхватили мотив, и дальше я играл уже с аранжировкой. Эффект оказался ошеломительным. Вряд ли в зале отдыхали сплошь ростовчане, но публика аплодировала и кричала «бис» так, что пришлось исполнять песню ещё раз. Когда мы закончили, худрук взял меня за локоток и отвёл за задник сцены.

— Парень, это точно твоя песня? Слушай, уступи, а?

— Пятьсот рублей — и она ваша.

— И у нас исключительные права на неё?

— Само собой.

— С нотами всё понятно, а текст можешь быстренько переписать?

Ещё несколько минут я потратил на то, чтобы в услужливо предоставленном блокноте записать слова песни. Затем сунул в портмоне десять салатового цвета бумажек с профилем Ильича и, чувствуя себя победителем, вернулся за столик.

— Ваши десять рублей, мадам, — протянул я Ольге заранее приготовленную купюру уже кирпичного оттенка.

Остаток вечера я был настоящей звездой, за меня чуть ли не тосты поднимали, причём не только члены нашей делегации. Приятно, чёрт побери, особенно в компании неожиданно заработанных пятисот рублей.

На следующий вечер — семинары проходили в дневное время — я решил посмотреть «Ревизор» в исполнении местной труппы. К началу спектакля зал был полон, причем места на галерке заняла шумная компания подростков, по виду старшеклассников, которые по ходу действа вели себя не совсем адекватно, вызывая желание подняться и надавать им лещей. В антракте я решил хотя бы с ними поговорить, и встретил эту банду по пути в буфет второго этажа.

— Мужики, вы откуда такие шумные? — поинтересовался я у самого по виду говорливого.

— Из Новошахтинского ГПТУ-39, а чё? — прищурился тот.

— Из ГПТУ? А кто у вас старший?

— Да вон, Андрей Романыч, наш мастер производственного обучения.

Это было сказано в адрес стоявшего у буфетной стойки спиной ко мне человека с усмешкой и лёгким презрением. Похоже, ученики не слишком жаловали своего мастера. Что ж, как бы там ни было, со старшим всё равно нужно поговорить. Подойдя к худощавому мужчине ростом почти на голову выше меня, я тронул его за локоть, он обернулся, мазнув по мне сверху вниз сначала вопросительным, а затем настороженным взглядом из-под крупных очков… Твою ж мать, какое лицо знакомое! Такое чувство, что я где-то его видел, причём в будущем. То ли по телику, то ли в интернете.

— Андрей Романович?

— Да, а в чём дело?

В голосе его также звучала настороженность. Он словно ожидал, что сейчас я предъявлю удостоверение сотрудника правоохранительных органов и заставлю его протий с собой.

— Это же ведь ваши ученики?

— Предположим.

Настороженность уже ушла из голоса, хотя во взгляде следы её ещё ощущались. И что-то ещё появилось в глазах, такое чувство, что там, за линзами очков.

— Вы как руководитель могли бы попросить их вести себя во время спектакля поприличнее?

— Толку-то, — махнул он рукой с зажатой в ней пятёркой. — Этих сорванцов угомонить невозможно. Переходный возраст, в некоторые из таких семей, — понизил он голос, — что с ними даже взрослому лучше не связываться.

— Товарищ, ваша очередь подошла, — обратился к моему собеседнику стоявший позади него немолодой мужчина, державший под локоть спутницу.

— Да-да, — засуетился Андрей Романович. — Девушка, мне вот на эту ораву пятнадцать песочных пирожных и столько же стаканов лимонада. Ребята, иди сюда, принимайте.

Я отошёл в сторону, мне так и не давала покоя мысль, что же так поразило меня в этом человеке. Поймав за рукав одного из учащихся, я негромко его спросил:

— Парень, а как фамилия вашего мастера?

— Романыча? Прикольная у него фамилия, Чикатило — ощерился тот в улыбке. — А зачем вам?

— Н-нет, всё нормально, — ответил я слегка осипшим голосом, — просто напомнил он мне одного человека.

Почему-то боясь обернуться, я вышел из буфета и прислонился спиной к колонне. Вот теперь всё сошлось. Я только что говорил с одним из самых страшных маньяков Советского Союза. Обладатель «прикольной фамилии» хладнокровно убьёт более полусотни людей, в основном женщин и детей. Или уже начал? Нет, если память не изменяет, первая жертва случилась не ранее середины 70-х.

Уже сидя в тёмном зале, я, совершенно не обращая внимания на происходящее на сцене, размышлял, как мне следует поступить. Оставить всё как есть, естественно, я не мог позволить, я просто стал бы соучастником будущих преступлений.

Идти в милицию, сказать, что этот человек вскоре начнёт убивать и насиловать? Меня просто закроют в «психушку». Этот вариант отпадает. Придётся разбираться с Чикатило собственными силами. Может, просто кастрировать его, возможно, все эти преступления он совершал на сексуальной почве. Знал бы, что встречу этого урода — проштудировал бы ещё в будущем его биографию. Но я никогда ранее подобным не занимался, поднимется ли рука на его «бубенчики»? А вдруг лишнего отчекрыжу, ещё помрёт от потери крови…

Хотя если помрёт — туда ему и дорога. Такие мрази недостойны ходить по земле. И ещё не факт, что даже кастрация станет гарантией от будущих убийств.

Вот и получается, что только физическое устранение Чикатило позволит мне спать спокойно. Нет, конечно, может, и будут первое время сниться кошмары, но это лучше, но я буду знать, что спас жизни десяткам женщин и детей.

Убивать мне тоже ранее не доводилось, но ради такого случая я, пожалуй, перешагну через свои моральные устои. Решив для себя таким образом эту дилемму, я стал думать, как всё обустроить. В театральном туалете оказаться наедине нам не светило, тем более что больше антрактов не ожидается.

Едва дождавшись занавеса, я уже на поклонах начал пробираться к выходу. Проследил, как группа Новошахтинских учащихся во главе с Чикатило садится в поджидавший их «пазик» и уезжает прочь. Всё, теперь в столице Дона моя цель вряд ли окажется в ближайшее время, а семинар через два дня заканчивается. В субботу мы отправляемся в Москву, значит, завтра, в четверг, я должен оказаться в Новошахтинске и покончить с маньяком. Откладывать на пятницу чревато, лучше иметь день в запасе.

В гостинице я одной из коллег сказал, что что-то неважно себя чувствую, простыл, наверное, так что завтра на семинар без меня, буду отлёживаться. Сам же ни свет ни заря, сдав ключи дежурной, рванул на автовокзал. Рванул без дипломата, без фотоаппарата, всё, что захватил — портмоне и паспорт. На такси домчались быстро, за 10 минут. Я по дороге уж было подумал, не нанять ли таксиста до Новошахтинска. Всё-таки деньги имелись, но затем отказался от этой идеи. Не нужно, чтобы он меня запомнил и в случае чего сдал органам, в рейсовом автобусе слиться с пассажирами куда легче. Тем более на семинар я поехал не в джинсах и кроссовках, которые привлекли бы внимание, а в обычном костюме и туфлях… Ну как обычном, всё-таки индпошив, тот самый подарок Зайцева — вельветовый пиджак и чуть расклешённые брюки, а на ногах ботинки производства Чехословакии.

Мне повезло, такой же «ПАЗ», на котором вчера уехал Чикатило с учениками, отправлялся в Новошахтинск буквально через десять минут. Выяснил, что ехать около полутора часов. Заняв место согласно купленному билету в задней части автобуса, я погрузился в чтение купленной на автовокзале газеты «Советский спорт». Хоть чем-то себя занять, к тому же за газетой не так легко разглядеть и, как следствие, запомнить мою физиономию.

Вскоре я понял, почему в такую жару — а начало сентября в этих краях ничем не отличалось от столичного лета — форточки в автобусе были закрыты. Хоть мы и ехали по асфальтированной дороге, но степная пыль то и дело кружилась вокруг нашего транспортного средства, и мне казалось, что, несмотря на видимую герметичность нашего автобуса, она уже оседает на мне. Вскоре я сложил газету в несколько раз и принялся обмахиваться ею, как веером, впрочем, так поступил не я один. Носовой платок тоже пошёл в дело, я регулярно обтирал потные лоб и шею.

Однако всё рано или поздно заканчивается. Автобус закончил своё путешествие на автостанции Новошахтинска, я спросил у какой-то торговавшей семечками бабки, где находится ГПТУ-39, оказалось, идти пешком от силы пятнадцать минут. Последний рейс на Ростов в 18.30, я надеялся, что мне повезёт управиться до этого времени.

По пути мне попался хозяйственный магазин, где, не сильно надеясь на то, что смогу убить подонка голыми руками, прикупил небольшой кухонный нож с неплохо заточенным лезвием сантиметров 12 в длину. А для отвода глаз — мало ли — ещё и три гранёных стакана по 7 копеек, которые отправил в первую же попавшуюся по пути урну.

Наконец я остановился возле вытянутого вдоль улицы Социалистической двухэтажного кирпичного здания. Согласно вывеске на входе попал куда надо. Что дальше? Идти внутрь и вообще крутиться у входа — чревато, могут запомнить, не говоря уже о том, если я начну интересоваться личностью Чикатило. Как же узнать, внутри он или отсутствует по какой-нибудь уважительной причине?

Я перешёл на другую сторону улицы. Вот если бы у них случилась пожарная тревога, то они все выскочили бы на улицу. Но для этого желательно, чтобы имелся реальный очаг возгорания, иначе одна сигнализация может не прокатить.

А что, если… Да ладно! От этой мысли на моём лбу даже выступила испарина, я её гнал прочь, но она упорно возвращалась в мою голову и сверлила мозг. Действительно, почему бы и нет? Я огляделся и увидел словно специально установленную поблизости будку таксофона. Стояла она очень удачно, в окружении ещё вполне себе зелёных деревьев, да и вокруг никого не наблюдалось. А, была не была! Я заскочил в будку, снял трубку, поднёс к уху… Есть гудок, работает! Приложил к мембране носовой платок и набрал 02. Несколько гудков, и на том конце отозвались: «Милиция, дежурный лейтенант Фролов».

— Хочу предупредить о готовящемся террористическом акте, — сказал я с восточным акцентом, сиплым голосом, надеясь, что проходя через носовой платок, он ещё больше изменится. — В подвале профтехучилища № 39 на улице Социалистический заложено мощное взрывное устройство, около килограмма тротила. В любой момент здание может взлететь на воздух. Вы меня поняли?

Секундная пауза, после чего снова раздался голос дежурного, уже порядком взволнованный:

— Гражданин, за такие шутки вы можете пойти под суд. Как вас зовут?

— Это не шутки, это акция устрашения от палестинской организации «Чёрный сентябрь». В течение ближайших двух часов здание училища взлетит на воздух, сотни жизней будут на вашей совести.

Я бросил трубку, протёр её всё тем же носовым платком и покинул будку. Скорым шагом отошёл к следующему кварталу и стал наблюдать за входом в училище. Не прошло и пяти минут, как оттуда начали выбегать люди, подъехало несколько милицейских машин, пожарный расчёт и «скорая помощь». Проезжая часть была тут же перегорожена, а выбегавших оттесняли на другую сторону улицы, где ещё недавно стоял и я.

Вот! Вот и он, Андрей Романович Чикатило собственной персоной. С портфелем в руках, в шляпе, клетчатой рубашке, коротковатых брюках, из-под которых выглядывали почему-то синие носки, в сандалиях, при своём росте и нескладности он производил довольно нелепое впечатление. Прорваться сквозь толпу, пырнуть ножом… Нет, получать 10 лет, а то и высшую меру за эту мразь я не собирался, поэтому такой вариант отпадал.

Сейчас половина одиннадцатого утра, думаю, раньше двух часов дня уроки не закончатся, так что можно пока не отсвечивать, погулять по окрестностям… Блин, какие на фиг уроки, у них же вон какое ЧП благодаря мне! Так что стоим, продолжая изображать зеваку, благо что народу вокруг уже собралось изрядно.

Приехала армейская машина. Вот и сапёры пожаловали. А милицейский капитан и человек в штатском направились к телефонной будке. Ясненько, снимать отпечатки пальцев. Ну-ну, удачи вам, ребята.

— Сынок, а что случилось?

Я обернулся на голос, происходящим интересовалась низенькая старушонка.

— Сам не в курсах, мамаша, может, пожар или убили кого.

Старушка истово перекрестилась, что-то пробормотав. Я же своё внимание вновь сосредоточил на Чикатило, который благодаря высокому росту возвышался над учащимися и коллегами. Мне уже порядком наскучило стоять на жаре, когда наконец кто-то дал команду преподавателям и их подопечным расходиться. Видно, обследовать здание будут ещё долго, вот и решили, что держать подростков на жаре чревато, уж пусть лучше чешут домой.

Чикатило тоже двинулся вдоль улицы, один, без компании. Что ж, теперь я уже не жалел о том, что учинил такой переполох, а то бы так и слонялся возле училища бог весть сколько, мучаясь сомнениями.

Я шёл следом за Чикатило метрах в пятидесяти, прикидывая, когда лучше подобраться и нанести разящий удар. Пока нападать рано, не на виду же у прохожих это делать, поэтому я продолжал держаться на дистанции, мысленно себя накручивая. Только бы хватило решимости, думал я про себя, только бы не дрогнула рука.

Жилые здания окончательно перетекли в частный сектор. Впереди показалась набережная, указатель с названием речушки. Малый Несветай. Каких только названий не придумают. Как-то в интернете попадалась даже река Вобля, там только дефиса в названии не хватало, так что Малый Несветай — ещё не самое изощрённое имя для водной артерии.

По обеим берегам совсем неширокой речушки росли густые заросли ивняка. Я сократил дистанцию, прикидывая, как, пользуясь практически полным отсутствием людей, пырнуть Чикатило и сразу же оттащить труп в кусты. Но пока думал, потенциальная жертва свернула на дощатый мостик с хлипкими на вид перильцами, по которому можно было перебраться на другой берег. Что, собственно, неторопливо шедший Андрей Романович и собирался сделать.

Настил под его ногами слегка поскрипывал. Он добрался почти до середины мостика, когда я резко ускорился, на ходу доставая из внутреннего кармана пиджака кухонный нож. Мне казалось, что я двигался бесшумно, стараясь, как заматеревший ниндзя, ставить ступню с краю настила, где он был приколочен гвоздями к несущей балке. Наверное, у этого типа было просто обострённое чувство опасности. Он резко обернулся и выставил перед собой портфель, в который и вошло лезвие ножа.

Я не успел его выдернуть — Чикатило дёрнул портфель в сторону и тот полетел в воду. Мы молча стояли напротив друг друга, встретившись взглядами. Я чувствовал, что медлить нельзя. Я раскрыт, нужно что-то предпринимать, план «Б» — это убийство голыми руками, чего я на предварительном этапе старался всячески избежать. Нужно будет только ударить в гортань, чтобы та хрустнула и перекрыла доступ кислорода в лёгкие. Но, пока я прикидывал, как лучше ударить, Чикатило бросился на меня первым.

Бросился с утробным рычанием, как дикий зверь, выставив вперёд длинные, худые руки с паучьими пальцами, цепко схватившими меня за горло. От неожиданности я не успел ничего предпринять, попытался отодрать его руки от своей шеи, чувствуя, как теряю равновесие. Проломив с треском хлипкое ограждение, я полетел вниз, увлекая недруга за собой.

Спустя мгновение мы оказались в воде. Причём достаточно холодной, наверное, на дне били ключи. Это я уже отметил про себя автоматически, в тот момент я больше думал, как освободиться от паучьих тисков Чикатило. Даже рухнув со мной в воду, он не разомкнул рук, продолжая сдавливать моё горло. Нас медленно тянуло ко дну и в то же время я чувствовал сносящее в сторону наши тела течение.

Изловчившись, я ткнул коленом его в пах, и только после этого почувствовал, как хватка ослабла. Захотелось вдохнуть живительного воздуха, но я понял, что сейчас мои лёгкие наполнялся водой, благоразумно отказавшись от этой затеи. Тем более запас кислорода ещё имелся, хватит, чтобы спокойно подняться на поверхность.

Видимость на глубине нескольких метров была не ахти, но я всё же увидел мелькнувшую передо мной ногу. Куда! Я обхватил щиколотку и потянул вниз. Вот теперь я хозяин положения. Не знаю, сколько кислорода осталось в лёгких Чикатило, но моего на минуту точно должно было хватить, даже учитывая мои телодвижения. Не зря я когда-то ради интереса учился задерживать дыхание под водой, надеюсь, сейчас мне это умение пригодится.

Ух ты как дёргается, словно пойманный на удочку трёхкилограммовый лещ. Никогда не увлекался рыбалкой, но почему-то именно это сравнение пришло мне сейчас на ум. Врёшь, не уйдёшь! Дёргайся сколько влезет, живым ты у меня не всплывёшь.

Сука! Второй ногой заехал он мне точно в нос, и вода вокруг начала приобретать более тёмный оттенок. Наверное, заехал не глядя, но как же удачно попал.

Это подняло во мне волну ярости, и я ещё крепче вцепился в щиколотку. Сколько же ты будешь трепыхаться, собака, тони уже наконец! Ещё полминуты максимум, и я сам начну трепыхаться на пути к поверхности.

Наверное, кто-то наверху услышал мои молитвы, и дёрганья Чикатило секунд через десять сошли на нет. Ещё одно судорожное, конвульсивное телодвижение — и он окончательно обмяк. Я отпустил ногу, делая гребки на пути вверх. О, как же здорово сделать глоток воздуха! Какое-то время я просто дышал, правда, только ртом, так как в носу ещё кровоточило, потом наконец огляделся. Пока мы сражались под водой, течение снесло нас ниже метров на тридцать от моста. И по-прежнему никого, а казалось, будто прошла целая вечность.

В этот момент рядом всплыл кусок клетчатой ткани. Что это? Тьфу ты, это же спина Чикатило, обтянутая клетчатой рубашкой. Ну пусть себе плывёт дальше по течению, может, прибьётся рано или поздно к прибрежным кустикам. Главное, что одним маньяком в стране стало меньше.

Кровь в носу уже густела, значит, сворачиваемость на уровне, и диабета у меня, скорее всего, пока нет. Блин, какая чушь лезет в голову! Выбравшись на берег, я первым делом проверил содержимое своих карманов. Ура, портмоне и паспорт на месте, хорошо, что я не стянул пиджак в воде, иначе, скорее всего, уже его не нашёл бы, оставшись без денег и документов. Мокрые купюры я разложил на травке, пусть подсыхают. Радовало, что часы так же шли, надеюсь, внутрь вода не попала.

В некоторых фильмах мне доводилось видеть, как героя после первого убийства выворачивает наизнанку. А вот мне почему-то очень сильно захотелось есть. Но пока хоть немного не обсохну — придётся сидеть здесь. Я разделся до трусов, а одежду развесил на кустах. Через час она более-менее подсохла, и хотя в ботинках было ещё сыровато, я решил, что можно уже двигаться в сторону автобусной станции. М-да, погладить одежду не мешало бы, в частности брюки, а то прежний лоск разом куда-то испарился. Но что поделаешь, искусство, как говорится, требует жертв. А уж искусство убивать особенно.

У самой автостанции я обнаружил небольшое кафе, где взял комплексный обед: салат из свежей капусты, борщ с пятнышком сметаны, тарелку слипшегося риса с видавшей виды киевской котлетой, стакан тёплого, приторно-сладкого какао и пирожок с повидлом. Несмотря на весьма сомнительный вид трапезы, я всё это проглотил в один присест, почувствовал, что не наелся, и вдогонку взял бутылку охлаждённого «Дюшеса» со здоровым куском пирожного «Пионерский».

На выходе из кафешки я чуть ли не нос к носу столкнулся с молодым сержантом милиции. Тот, проходя мимо, мазнул по мне равнодушным взглядом. Через большое оконное стекло я видел, как он подошёл к компании из соображавших на троих мужчин козырнул и, судя по тому, что они полезли во внутренние карманы пиджаков, попросил предъявить документы. Похоже, мой более-менее цивильный вид не вызвал у сержанта подозрений.

Я же выбрал лавочку под тенью липы, уселся и стал ждать вечерний рейс на Ростов. На меня снизошло умиротворение, словно я сделал какое-то большое и очень важное дело, а теперь заслуженно отдыхаю. Я знал, какое, вот только этим знанием не собирался ни с кем делиться. И надеялся, что органы правопорядка никак не свяжут смерть преподавателя Новошахтинского училища с моим появлением в этом небольшом, провинциальном городишке. Равно как и со звонком о якобы заложенной бомбе.

Глава 4

Ещё на подъезде к Подольску нас встретил проливной дождь, который сопровождал наш автобус до самой Москвы. Выяснилось, что льёт вторые сутки, и ливневая канализация столицы едва справляется с нагрузкой. Учитывая отсутствие зонтика, домой я завалился промокшим насквозь. Зато с подарками для своих девчонок и отщёлканной кассетой с видами Ростова и себя любимого на фоне местных достопримечательностей.

— А мне коллега с работы кактус подарила!

Лена гордо продемонстрировала мне маленький цветочный горшок с мохнатой пимпочкой зелёного цвета. Я сдуру потрогал эту пимпочку, и сотня мягких иголочек тут же впилась в мой палец. Причём выковырять их оказалось не так-то просто. Супруга оказалась находчивой, покрыла кожу пальца клеем ПВА, а когда тот подсох — сняла плёночку вместе с иголками.

Самое главное — она перерисовала в собственном стиле все иллюстрации, добытые мною в «Ленинке» и отпечатанные Тузиковым. Я же с новой силой окунулся в текущие дела. На работе на общем собрании отчитался о семинаре, на ходу сочиняя, что полезного извлёк для себя из этой поездки. Помимо книги, о которой я не забывал ни на минуту, меня заждались мои клиенты, как те, которые записывались в «Чародейку», так и те, к которым я приходил на дом. Где, соответственно, одной укладкой или окраской дело не ограничивалось. Иногда это был целый салон красоты на дому, и далеко не всякая клиентка могла позволить себе подобный комплекс процедур.

Свою любимую женщину я тоже не забывал, и в ближайшее воскресенье, перед тем, как мы всей семьёй отправились в Цирк на Цветном бульваре смотреть Никулина с Шуйдиным, как следует поработал над её внешностью. Она и так-то была для меня самой красивой женщиной на свете, но после моего аккуратного вмешательства в этот вечер в цирке и на улице она не раз ловила на себе восхищённые взгляды мужчин и завистливые — женщин.

Начал я понемногу втягиваться и в работу над своим организмом. В спортзале «Динамо» меня уже заждались, так что отныне два вечера в неделю — вынь и положь. Не считая утренней зарядки на небольшом и уютном стадионе «Красная Пресня». Для договорённости с директором стадиона хватило бутылки хорошего армянского коньяка, и теперь я получил возможность в любое утро наматывать круги по тартановым дорожкам, подтягиваться на турнике и без лишних глаз (разве что сторожа и уже привыкшей ко мне его собаки) работать «бой с тенью».

11 сентября ко мне подошла только что вышедшая с больничного Антонина.

— Долорес Кондрашова звонила, напомнила, что ты внесён в список участников советской делегации на чемпионат мира в ГДР и пора уже оформлять загранпаспорт. Ходатайство о разрешении направить тебя в загранкомандировку я сегодня отправила в Комиссию по выездам за границу при ЦК КПСС.

Как мне дальше разъяснила Вязовская, на каждого гражданина СССР, выезжавшего за рубеж, заводилось отдельное дело. Оно включало в себя характеристику для выезда за рубеж, которая должна была быть подписана «треугольником» нашего предприятия: директор, секретарь профкома и секретарь парткома.

— Тут вопросов не возникнет, — сказала Антонина Васильевна, — а вот дальше характеристика будет направлена в райком КПСС, в Комиссию по выездам за границу. Туда надо будет тебе явиться лично. Начнут задавать разные вопросы, так что заранее выучи имена-фамилии всех генсеков компартий социалистических стран. Если произведёшь на них благоприятное впечатление, то они запишут в протоколе «Рекомендуется для поездки». На основании этой записи первый секретарь райкома согласует твою характеристику.

Далее, по словам Вязовской, я должен был предоставить «объективку» — в двух экземплярах: основные биографические данные и хронологический перечень всех мест учебы и работы с указанием занимавшихся должностей. Также справку о состоянии здоровья, шесть фотокарточек, обоснование необходимости поездки, план моей деятельности во время пребывания за границей.

Когда «выездное дело» оформлено, моя организация направит его в горком КПСС. С приложением справки из ЖЭКа о том, что я действительно проживаю по такому-то адресу и прописан там с такого-то года, а также справки с места работы о моей должности с указанием размера месячного оклада и о том, что мне причитается отпуск на столько-то рабочих дней. Причём дело в горком направляется за 30 дней. А если бы я собирался в капстрану, то за 45 дней. Так как выезд в ГДР намечался на последние числа октября, то нам уже следовало бы поторапливаться.

— А почему так долго, целых 30 дней? — наивно поинтересовался я.

На что услышал, мол, моё дело поступит к двум референтам: одному, ведающему выездами сотрудников нашей отрасли, и другому, ведающему выездами в ту страну, куда я планирую выезжать. Первый направит дело на просмотр в соответствующий отраслевой отдел горкома, а второй, если бы я собирался выезжать в капстрану, должен направить в соответствующее управление КГБ запрос с просьбой сообщить, не имеется ли возражений против моего выезда. Впрочем, я всё же выезжал в страну Варшавского Договора, так что в моём случае должно было обойтись без участия Комитета госбезопасности.

Если всё в порядке — меня вызовут на беседу. Там дадут прочитать и подписать многостраничный текст правил поведения советских граждан за границей. Например: не иметь личных дел с местным населением, опасаться провокаций и по всемвопросам обращаться к советской администрации. Ежели вдруг окажусь в поезде (хотя вроде бы планировали добираться самолётом), то в поездке не оставаться ночью в купе с иностранцем другого пола и просить проводника перевести меня в другое купе. Также без особого на то указания не иметь дел с коммунистами в стране пребывания и не посещать их собраний, поодиночке нигде не ходить, только группой.

Если разрешение на поездку будет выдано, то его копия уйдёт в ОВИР, откуда в «Чародейку» спецпочтой пришлют мой загранпаспорт, с уже проставленными въездной и выездной визами. Оказывается, дома его хранить запрещено. На предприятии мне выдадут загранпаспорт под расписку, а в обмен заберут мой внутренний паспорт гражданина СССР.

Валюту я получу строго по норме, причём уже в самолёте из рук главы делегации. На марки я смогу обменять 30 рублей, и еще столько же взять за границу. А по возвращении из зарубежной командировки я должен буду представить два отчёта о своей поездке: краткий (в течение трёх дней по возвращению), и полный (в течение месяца).

Слушая Антонину, я просто охреневал. Господи, ну что за бред! В будущем я мог уехать куда захочу и когда захочу, были бы деньги. В СССР чтобы выехать даже в соцстрану — нужно было преодолеть массу препон. Совершеннейшая дикость! Однако советские граждане, никогда не знавшие альтернативы, воспринимали это как само собой разумеющееся. Кто там в своё время сказал, Путин кажется: «Кто не сожалеет об исчезновении Советского Союза — не имеет сердца, кто мечтает о его возрождении — не имеет ума». При моём неоднозначном к нему отношении здесь он попал в точку, хотя, подозреваю, эту фразу ему подсказал кто-то из кремлёвских спичрайтеров.

На примере оформления загранпаспорта я лишний раз убедился в том, что практически за всеми жителями страны осуществляется контроль. Но с этим еще как бы можно было смириться, если бы государство прямо не диктовало советскому гражданину, что читать, что смотреть и слушать, что носить и как радоваться жизни. И весь этот контроль и диктат базировался на замшелых идеях Маркса и Ленина, которые к этой действительности не имели никакого отношения.

Нет, в СССР хватало и положительных сторон, но в том виде, в котором он существует сейчас, меня это однозначно не устраивало. Тем более я знал, что это путь, ведущий в никуда, вернее, к развалу государства. Я всем своим существом чувствовал, как утекает время, и когда я начну на равных общаться с членами ЦК — спасать будет уже нечего. Да и не к чему. В силу своих познаний я мог предложить разве что обобщённый план по экстренному спасению страны, как в экономическом, так и в социально-политическом аспектах. Хоть садись пиши доклад на имя Брежнева и проси Галину передать документ отцу. Правда, инкогнито сохранить не удастся, и вскоре за мной придут люди в штатском, даже протекторат Гулякова окажется бессилен. Да и он, скорее всего, не станет за меня рвать задницу на британский флаг, ещё скажет: «Я подозревал, что этот Бестужев чужого поля ягода».

Такую бумаженцию я отдам только человеку, которому смогу доверять. Вон в «красном уголке» висит плакат с изображением членов Политбюро, избранном пленумом на съезде КПСС от 1971 года:

Брежнев, Воронов, Гришин, Кириленко, Косыгин, Кулаков, Кунаев, Мазуров, Пельше, Подгорный, Полянский, Суслов, Шелепин, Шелест, Щербицкий. Плюс кандидаты, в число которых входили Андропов, Демичев, Машеров, Мжаванадзе, Рашидов и Устинов.

Чтобы пообщаться с кем-то из них тет-а-тет, не опасаясь для себя и своих близких серьёзных последствий — об этом пока не могло идти и речи. Не могу я подставлять свою семью, свою Лену, которая носит под сердцем нашего будущего ребёнка.

Чёрт, от этих мыслей просто голова разрывается! Впору забить на всё и просто готовиться к развалу страны, чтобы в нужный момент предпринять какие-то меры к сохранению собственного благополучия и благополучия своих близких. Не знаю, кто и с какой целью меня сюда отправил, подозреваю, это фантастическая случайность, и если так, то и нечего дёргаться: живи — как жил, делай — что делал, обеспечивай хорошую жизнь своему маленькому клану, своим наследникам.

Интересно, кстати, кто у нас родится? УЗИ пока 1/6 части суши ещё не светит, так что придётся гадать до последнего дня, до того мгновения, пока акушерка в роддоме не сообщит: «Поздравляю, папочка, у вас сын!» Либо дочь, хотя, учитывая, что одна девчонка в семье уже есть — хотелось бы пацана.

Тем временем продолжалась работа над книгой. Мне в голову пришла идея пообщаться с костюмерами московских театров и «Мосфильма». Но процесс налаживания отношений обещал занять не один день, а по-другому доступ к историческим костюмам не получить.

Вот если бы у меня было удостоверение журналиста… Тут-то я и вспомнил, что, собственно говоря, являюсь внештатным автором «Работницы», почему бы не попросить у Вавилиной соответствующий документ?

Дело на удивление выгорело легко, и вскоре я стал обладателем багровых корочек внештатного корреспондента журнала «Работница». С которыми и отправился брать приступом попавшие в мой список учреждения культуры. МХАТ, Театр им. Вахтангова, отмечающий 150-летие Малый театр… Все они любезно распахнули передо мной свои двери, с остальными я решил разобраться уже после поездки в ГДР, если она, конечно, выгорит.

С «Мосфильмом» тоже пришлось пока отложить. В приёмной, куда я дозвонился, мне сказали, что такие решения принимает директор киностудии Николай Трофимович, а он сейчас находится в рабочей командировке по Сибири и Дальнему Востоку. Впрочем, не теряя времени даром, я зашёл с ревизией в Государственный исторический музей, где моё удостоверение также вызвало толику уважения. Не ожидал, что коллекция исторических костюмов окажется такой богатой.

20 сентября Вязовская снова пригласила меня в свой кабинет. К тому моменту мою будущую командировку в ГДР уже обсудили на профсоюзном и даже партсобрании, хотя я пока являлся лишь кандидатом в члены КПСС, и моя положительная характеристика с была отправлена в райком партии. Куда, со слов Вязовской, мне и предстояло заявиться на следующий день.

— Ты у нас в первую смену? Ничего, я тебя отпускаю. Ты хоть подготовился?

Я утвердительно кивнул. Осознавая важность зарубежной поездки, выучил не только, как зовут генеральных секретарей компартий стран соцлагеря, каждую свободную минуту использовал для «прокачки» своих знаний в самых разных аспектах. Знать бы ещё, какие конкретно вопросы будут задавать… Впрочем, я надеялся, что до меня не слишком будут докапываться, и с такими мыслями следующим утром направился в районный комитет партии по адресу Кропоткинская-17.

— Вы к кому? — поинтересовался усатый вахтёр.

— Тут моё дело собираются рассматривать по поводу зарубежной поездки.

— Пройдите в 18-й кабинет, там уже заседает комиссия, вас вызовут.

18-й кабинет располагался на втором этаже, в конце коридора, и оказалось, что тут уже трутся с десяток желающих попасть за границу. Мне объяснили, что меня вызовут, поэтому раньше времени дёргаться не нужно. Тут как раз из кабинета вышла женщина, как оказалось, работница швейной фабрики «Большевичка», премированная за ударный труд турпоездкой в Венгрию. Очередь тут же начала её пытать:

— Что спрашивали?

— Спросили, есть ли дети? Я говорю, что есть. Они меня спрашивают, на кого их оставляю? Говорю, на мужа. Муж не пьет? Нет, он у меня смирный…

— А ещё что?

— Да больше ничего такого.

Ну, если так, то, может и меня будут не слишком донимать. Как же глубоко я заблуждался.

— Бестужев!

Ну вот и моя очередь взбираться на Голгофу. Переступив порог, я оказался в комнате с двумя выходившими во двор окнами, за которыми накрапывал мелкий осенний дождик. Да, теперь на мотоцикле особо не покатаешься, вот уже неделю мой «железный конь» стоял в сарае.

— Бестужев Алексей Михайлович?

За столом сидели трое, почему-то сразу на ум пришло сравнение с тройками НКВД, о которых когда-то читал. Я опасался, что в составе Комиссии может оказаться второй секретарь райкома Гуськов, и тот мог бы припомнить мне нежелание делиться идеей «Бессмертного полка», но, к счастью, мои опасения оказались напрасными. Двое мужчин и женщина, все на вид пенсионного возраста, причём один, с будённовскими усами, явно постарше остальных. А общался со мной преимущественно тот, что сидел по центру, с изрезанным морщинами лицом потомственного заводчанина, который, казалось, только что вышел из-за станка, вытерев руки ветошью.

— Садитесь, Алексей Михайлович, — сказал «работяга». — Куда едете?

— В Германскую Демократическую Республику.

— Да, так и есть, — глянув в лежавшие перед ним бумаги, подтвердил он. — А с какой целью?

— Участие в чемпионате мира по парикмахерскому искусству.

Я отвечал спокойно и уверенно, решив, что не изменю своей манере, даже если вопросы покажутся глупыми или провокационными. Слишком многое стояло сейчас на кону.

— Угу, угу… Странные, конечно, соревнования сейчас проходят, ладно, чемпионат мира по плаванию или лёгкой атлетике. Так вы у нас парикмахер? А где работаете? В «Чародейке»? Небось колымите?

— Нет, что вы…

— Знаем мы вашу братию, — подала голос женщина. — Стрижёте только по блату.

— Это кто-то ввёл вас в заблуждение, — с улыбкой ответил я. — Можете прийти в любой день, я вас постригу в порядке живой очереди.

— Оставим пока этот вопрос, Велира Генриховна, — мягко осадил её «работяга». — Алексей Михайлович, ответьте, пожалуйста, на вопрос, какая правящая партия в ГДР?

— СЕПГ. Если точнее — Социалистическая Единая Партия Германии.

— Какой по счету последний съезд был проведен СЕПГ?

— Восьмой.

— А кто является первым секретарём ЦК СЕПГ?

— Эрих Хонеккер.

— В каком году Хонеккер возглавил СЕПГ?

— В 1971-м.

— А кто был его предшественником?

— М-м-м… Вальтер Ульбрихт.

Я с ужасом ждал, что сейчас спросят, кто был до Ульбрихта, но, к моему великому облегчению, слово взял «будённовец».

— А скажи-ка, Алексей Михалыч, кто входит в состав Политбюро ЦК КПСС?

Ну, этих-то я знал, даже мог перечислить ещё и кандидатов, но обошлись членами.

— Дайте определение КПСС.

— Руководящей и направляющей силой советского государства, ядром его политической системы является КПСС. КПСС существует для народа и принадлежит ему.

И вот охота им меня мурыжить? Со скуки, наверное, такой хренью занимаются. А ведь в коридоре ещё люди, там и после меня подходили. Тут слово вновь взяла дамочка, с туго стянутыми в пучок на затылке волосами смахивающая на строгую учительницу.

— Почему советский потребитель предпочитает импортные товары?

Естественный ответ: «Потому, что они лучше!» немедленно закрывал мне дорогу в ГДР. Что ж, придётся выдавать заранее заготовленный ответ, благо я уже достаточно поднаторел в подобного рода материалах.

— Повышенный спрос на импортные потребительские товары у нас действительно существует, — говорю я. — Однако так называемый «импортный синдром» существует во всём мире. Например, французы предпочитают американские автомобили, а американцы — французские вина и духи. Наша страна поставляет в другие страны газ, нефть, у нас лучшие в мире танки и космические корабли, и ничего зазорного, если кто-то позволит купить себе импортный костюм или обувь.

— Как на вас, — уточнил «работяга».

— Да, и как на мне в том числе. К сожалению, ещё не всегда качество наших товаров соответствует высоким образцам зарубежных производителей. Необходимость самых радикальных мер по повышению качества потребительских товаров многократно подчеркивалась в выступлениях Леонида Ильича Брежнева и других советских руководителей, в документах партийных съездов, решениях правительства.

Что, съели? Судя по кислой физиономии «училки», она не ожидала, что я так подкован. Я решаю развить успех:

— Если уж на то пошло, то уровень жизни человека определяется далеко не только материальными благами. Для истинной полноты жизни, удовлетворенности человека ею и его уверенности в будущем значительно важнее нечто более фундаментальное — хорошее здоровье, образование, духовное богатство личности, гарантированная работа по призванию, гарантированный материальный достаток в семье, уверенность в обеспеченной старости. И вот если говорить об этих основополагающих составных человеческого благополучия, то для советских людей они реальны.

Члены комиссии переглянулись, после чего председательствующий откашлялся.

— Что ж, характеристика с места работы на вас положительная. Рационализатор, «Ударник коммунистического труда», чемпион Советского Союза… Да и на вопросы отвечали грамотно. Надеюсь, вы будете достойно представлять нашу страну на территории Германской Демократической Республики.

Ура, самый главный экзамен пройден! С трудом сохраняя на лице невозмутимое выражение, я вежливо попрощался и покинул кабинет. На выходе меня, как и других побывавших на комиссии, засыпали вопросами. Я задержался минут на пять, рассказывая о выпавших на мою долю перипетиях. Надеюсь, мои советы помогут этим людям добраться кому-то до дружественных СССР стран или вовсе до «загнивающего» Запада.

В середине октября загранпаспорт, как Вязовская и говорила, прислали спецпочтой в «Чародейку», со всеми уже проставленными печатями. Его я получил в обмен на свой гражданский.

— Поздравляю, Алексей, теперь тебе точно ничто и никто не помешают выступить на чемпионате мира, — торжественно сказала Антонина, вручая документ. — Береги его, как зеницу ока.

А вскоре произошло событие, которое стало для меня судьбоносным. Хотя начиналось всё вроде бы вполне банально. Ко мне в кресло села Ксения Александровна Абуханова, доцент на кафедре психологии. До этого она делала у меня несколько раз причёску, сегодня, как оказалось, был повод.

— Алексей, можете меня поздравить, я защитила докторскую. И, кстати, пошла на повышение, перевелась из Института философии в Институт психологии Академии наук.

— Ого, мои самые искренние поздравления!

— По этому поводу я сегодня вечером устраиваю небольшой банкет, заказала на семь вечера столик в ресторане гостиницы «Украина». Будут и коллеги, и просто хорошие знакомые. Приходите, я буду рада вас видеть.

— Не обещаю, но постараюсь.

Позвонил супруге на работу, Лена оказалась не против моего участия на банкете.

— Иди, конечно, с клиентами нужно дружить.

Работал я сегодня в первую смену, поэтому успел заскочить домой. Долго выбирал, что надеть на банкет. Либо водолазку с джинсами и кроссовками, а сверху румынскую болоньевую куртку, либо зайцевский костюм с недавно прикупленными итальянскими туфлями «Testoni» за 220 рублей, и сверху плащ, опять же из болоньи. В итоге остановился на втором варианте.

Так как я посчитал дурным тоном приходить без подарка, то по пути купил букет цветов и упаковку 10-рублёвых духов «Желаю счастья» — именно их, как давно уловило моё обоняние, предпочитала моя клиентка.

Ресторан «Украина» располагался в одноименной гостинице в высотке на берегу Москвы-реки. Без четверти семь я толкнул дверь заведения, и тут же был встречен импозантным швейцаром.

— Меня ждут, — сказал я, покачивая перед его носом цветами.

— Кто ждёт? — скалой стоял обладатель красного в позументах мундира.

— Ксения Александровна Абуханова.

— А, понятно, — протянул он с чуть скисшей миной на лице. — Проходите.

«Столик», о котором говорила виновница торжества, оказался длинным столом у дальней стены, за которым могло поместиться человек пятьдесят. Половина мест уже была занята, а моё появление у многих вызвало вопросительные взгляды, так что Ксении Александровне пришлось объяснять, кто я и откуда взялся.

— И эта шикарная причёска на моей голове вкупе с макияжем — творение золотых рук Алексея, — добавила она.

Однако неплохо зарабатывают люди науки, думал я, занимая указанное мне место. Впрочем, когда узнал, что муж Абухановой, который сидел рядом с ней, трудится в МИДе — моё удивление само собой сошло на нет.

В начале восьмого вечера все места были заняты. Последним пришёл прихрамывающий, опиравшийся на трость старик с изборождённым морщинами лицом, высоким лбом и кучерявыми, с проседью, волосами. Несмотря на хромоту, спину он держал прямо, а подбородок высоко поднятым, словно аристократ. Мизинец его правой руки украшал перстень с приличных размеров бриллиантом (почему-то я был уверен, что это настоящий камень), свидетельствуя о том, что старик не из простых. Но больше всего поражал взгляд его чёрных, как две маленькие оливки, глаз. Когда он скользнул по мне взглядом, показалось, на какое-то мгновение я попал под мощный поток рентгеновских лучей.

— А вот и Вольф Григорьевич пожаловал! — подскочила Абуханова. — Если кто не знаком, то прошу любить и жаловать — мой, можно сказать, учитель, Вольф ГригорьевичМессинг.

— Право, Ксения Александровна, я всего лишь артист оригинального жанра, — приподнял в улыбке уголки губ Мессинг. — Я ненадолго, не мог не поздравить свою добрую знакомую с повышением, так сказать, по службе.

Так вот ты какой, северный олень! Сам Мессинг, человек, о котором будут снимать фильмы, при жизни ставший легендой. Хотя и сейчас, и в будущем найдутся сомневающиеся в его экстрасенсорных способностях. Как известно, короля делает свита, не исключено, что ореол загадочности — всего лишь плод воображения его многочисленных поклонников.

Новоиспечённый доктор психологии усадила его рядом с собой, видно, это место она придерживала для Вольфа Григорьевича. Я же оказался от него через одного человека, так что, в общем-то, мог слышать, о чём переговариваются Абуханова и её знаменитый гость.

— Решил в больницу лечь в начале ноября, на операцию, — говорил Мессинг. — Ноги повредил ещё в начале Второй мировой, выпрыгнув со второго этажа полицейского участка. С тех пор они стали — прошу прощения за такой каламбур — моей ахиллесовой пятой. Сосуды на ногах стали ни к чёрту, хотел вызвать за свой счёт из Америки Майкла Дебейки^[12], но советская власть против. Сказали, что в отечественной медицине хватает и своих светил. Знаете, Ксения Александровна, у меня предчувствие, что из больницы я уже не вернусь.

— Господи, Вольф Григорьевич, что вы такое говорите…

— Я знаю, что говорю, — грустно улыбнулся телепат и ясновидящий. — Мои предчувствия меня ещё никогда не подводили. Давайте-ка лучше выпьем за виновницу торжества!

Я вместе со всеми поднял бокал, думая о словах Мессинга. А ведь он и впрямь должен уйти из жизни где-то в эти годы. Возможно, как раз в больнице, куда он собрался ложиться, его и не станет. Но что я мог сделать, если он сам предчувствует свою смерть? Разве что попытаться в подробностях запомнить этот вечер, когда я, возможно, вижу великого Мессинга в первый и последний раз.

Между тем народ по мере насыщения крови алкоголем становился всё более весёлым и шебутным. Мессинг, наверное, забыл, что грозился недолго засиживаться, вот уже час как сидит, погрузившись в свои мысли, и тихо напивается, успевая ещё и курить. Правда, скучать ему всё же не дали.

— Вольф Григорьевич, — воскликнул один из гостей, щекастый толстяк, — а покажите какой-нибудь фокус!

Тот посмотрел на говорившего таким взглядом, что, казалось, пошлёт сейчас того куда подальше. Однако неожиданно легко согласился.

— Хорошо, покажу вам кое-что, но только один раз, тем более что засиделся я. Вот вы, — он обратился к этому же мужчине, — загадайте мне какое-нибудь задание, а я его выполню.

Все тут же зашушукались, я же с интересом наблюдал, как Мессинг легко, при его хромоте, поднявшись, подошёл к толстяку и взял того за запястье. Несколько секунд глядел ему в глаза, после чего подошёл к сидевшей рядом с толстяком женщине.

— Позвольте вашу сумочку?

Получив ридикюль в руки, открыл его, достал расчёску и продемонстрировал окружающим. Затем повернулся к глупо ухмылявшемуся толстяку:

— А теперь расскажите, что вы загадали.

— Так это… Чтобы вы открыли сумочку моей жены и достали оттуда расчёску.

Все дружно зааплодировали, раздались крики: «Ну, Мессинг даёт!» «Настоящий телепат!» Может, и правда обладает столь необычными способностями, думал я, а может, всё это было заранее подстроено. Поди проверь!

— Друзья, к сожалению, я вынужден откланяться, — громко объявил между тем Вольф Григорьевич. — Ксения Александровна, ещё раз примите мои поздравления.

Он галантно поцеловал Абухановой руку, затем подхватил свою трость и двинулся было к выходу, но в последний момент задержался возле меня, наклонился и негромко сказал на ухо:

— Молодой человек, я вижу, что вам вскоре предстоит дальняя поездка. Она принесёт вам успех, но опасайтесь женщины в чёрном.

Я хотел спросить, что ещё за женщина, но он уже уходил, опираясь на свою трость. Нужно его догнать, мелькнула в голове мысль, однако ноги отказывались меня слушаться. Напился что ли до такой степени, или… Прямо-таки цыганщина какая-то! Ещё кстати или нет вспомнился одноименный ужастик с Дэниэлем Рэдклиффом, помню, какое он на меня произвёл гнетущее впечатление. Надеюсь, Мессинг имел в виду что-то другое, и мне не грозит встреча с потусторонним существом.

Соседка по-свойски толкнула меня локтем:

— Что, что он вам сказал?

— А, — отмахнулся я, — так, пустое.

Остаток вечера и следующий день слова Мессинга не выходили из головы, но с Леной я предпочёл пророчеством экстрасенса не делиться. Мало ли, вдруг ревновать начнёт к неизвестной «женщине в чёрном», скажет, что вообще в этой ГДР делать нечего, начнёт уговаривать отказаться от поездки.

А в воскресенье мои мысли оказались заняты уже другим. После обеда по договорённости мы встретились с Брежневой у неё дома. На этот раз не макияж и причёски, а шугаринг. Да, удалось мне и мою главную клиентку подсадить на эту процедуру, тем более волосы на её ногах и подмышках имели место быть. Об интимной зоне мы не говорили, хотя другие клиентки, особенно те, кто помоложе, с удовольствием на это соглашались. Узнай Чурбанов, что я обрабатываю паховую область его супруги — я не только из «Чародейки» вылечу, но, боюсь, и из Москвы.

Я сразу заметил, что Брежнева не в настроении. Она с задумчивым видом сидела рядом со мной на кухне, пока я готовил сахарную пасту и, не всё же не выдержав, поинтересовался:

— Галина, что случилось?

Она тяжело вздохнула, вяло отмахнувшись, и тут на её глаза неожиданно навернулись слёзы. Вот только этого мне не хватало!

— Так, ну-ка прекращая реветь. На, выпей водички. А теперь рассказывай, что произошло?

Парикмахер — это не только мастер в плане наведения красоты, но зачастую ещё и благодарный слушатель, и даже жилетка, в которую можно поплакаться. Вот и мне сегодня пришлось выступать в нескольких ипостасях.

Из рассказа Галины выяснилось, что отец — генеральный секретарь ЦК КПССС Леонид Ильич Брежнев — в последнее время себя неважно чувствует, жалуется на сердце и сильную утомляемость, на периодические боли в левой руке и горле. Начальник IV Главного управления при Министерстве здравоохранения СССР Евгений Чазов по секрету сказал Галине, что Брежнев увлекается сильнодействующими успокаивающими препаратами. И вообще отец хочет на покой, предлагая вместо себя Косыгина, но товарищи по партии на такие меры не идут, опасаясь, что Косыгин половину Политбюро разгонит.

— И правильно сделает, — пробормотал я, но Брежнева меня не услышала, или просто сделала вид, что не услышала. — Кстати, как Леонид Ильич достаёт таблетки без рецепта, кто ему их выписывает? Ты не думаешь, что Евгений Иванович сам ему их подсовывает? Поговори с отцом, мне кажется, его точка зрения расходится с той, что тебе озвучил Чазов.

Кстати, Косыгин… О его экономических реформах я что-то читал, что-то отложилось в памяти. Помнится, в будущем на всяких форумах обсуждали, как можно было спасти экономику Советского Союза, и реформы Косыгина в этом плане назывались самым реальным вариантом. Недаром восьмая пятилетка с 1966 по 1970 годы, прошедшая под знаком экономических реформ Косыгина, стала самой успешной в советской истории и получила название «золотой». Что, однако, не исключает моей симпатии к китайскому варианту. Тем более что кто-то из форумчан писал, что реформы привели к инфляции и дефициту товаров народного потребления.

В любом случае Косыгину сейчас 70 лет, если он ещё в силе, то года через два-три возраст начнёт давать о себе знать^[13]. Не помню, чтобы он пережил Брежнева, наверное, даже раньше бровастого генсека уйдёт из жизни. Поэтому у власти нужен такой же, как Косыгин, но молодой. В Политбюро одни старики, а кто там на подходе — простых советских граждан особо не просвещали. На память приходили только Ельцин и Горбачёв, но я их к управлению страной и на пушечный выстрел не подпустил бы.

* * *

Подполковнику госбезопасности Игорю Петровичу Романову не давал покоя этот загадочный прибор, найденный при обыске у его тёзки Кистенёва. Бог с ними, с ограблениями, хотя заодно пришлось брать расследование этих дел на себя, но всё упиралось в этот самый аппарат непонятного назначения. Когда он только попал к нему в руки, Романов принялся вертеть его и так, и эдак, но в итоге сдал в лабораторию техникам, а когда те разобрали прибор, то заявили, что, скорее всего, разрядился аккумулятор, причём, судя по заводской маркировке, он был создан на литий-ионной основе. Как объяснил ему заведующий лабораторией, литиевые аккумуляторы на основе способности дисульфид титана или дисульфид молибдена включать в себя ионы лития при разряде аккумулятора и экстрагировать их при зарядке (обладавший хорошей памятью Романов запомнил это спич дословно) была показана в 1970 году британским учёным Майклом Стэнли Уиттингемом. Однако литиевые аккумуляторы считались ненадёжными, периодически взрывались, и напряжение не превышало 2,3V, в этом же аппарате батарея стояла на 4,3V, причём ёмкостью почти 4000 м/Ач. Далее выяснилось, что если вытащить аккумулятор, то могут повредиться какие-то шлейфы, и прибор, вполне вероятно, придёт в негодность. Удастся ли его впоследствии вернуть к жизни — это ещё бабушка надвое сказала. Пока же существует возможность каким-то образом зарядить аккумулятор и попробовать запустить этот неизвестный советской науке аппарат, комплектующие которого частично промаркированы на английском, а частично почему-то на китайском языках. И хорошо бы подключить к этому делу очень-очень умных людей, разбирающихся в кибернетике. Завлабораторией добавил, что лично знаком, например, с заведующим базовой кафедрой оптоэлектроники ЛЭТИ Жоресом Алфёровым и может попытаться с разрешения вышестоящего руководства пригласить его в Москву.

Романову на это тоже требовалось разрешение, он думал, не сунуться ли напрямую к Андропову, но решил через голову непосредственного начальника не прыгать, потому обратился с докладом к начальнику 2-го главного управления КГБ СССР генерал-лейтенанту Григорию Фёдоровичу Григоренко. Тот, сам в прошлом закончивший физико-математический факультет Полтавского пединститута, лично сходил в лабораторию, посмотрел на прибор и дал команду на вызов Алфёрова. Естественно, Жорес Иванович не мог отказать людям из Комитета, особенно с такими погонами, и, дав подписку о неразглашении приступил к работе засучив рукава.

В результате кропотливой и практически ювелирной работы почти месяц спустя аккумулятор удалось зарядить и даже включить прибор. Сначала на чёрном экране появился символ, напоминающий надкушенное яблоко, затем экран осветился разноцветными сполохами, на фоне которых появились цифры 11.52 и дата — вторник, 10 сентября. Причём время и дата совпадали с текущими. Однако радость учёных оказалась преждевременной. После того, как Алфёров совершенно случайно сделал пальцем движение по экрану снизу вверх (откуда ему было знать, что это движение десятилетия спустя будет называться «swipe»), аппарат потребовал ввести четырёхзначный код-пароль. Впрочем, Жорес Иванович и без того какое-то время был сам не свой, то, что действие можно производить движением пальца по экрану, привело его буквально в щенячий восторг.

— Игорь Петрович, вы не понимаете, это новое слово в науке! Как американцам это удалось?!!

— Не знаю как, — хмурился Романов. — Но нам кровь из носу нужно подобрать пароль.

— Если только методом тыка, — пробормотал заведующий лабораторией. — Хотя тыкать можно всю жизнь, тут спрятаны миллионы комбинаций.

Метод тыка результатов не принёс. После шести попыток на экране появилась надпись «iPhone отключён, повторите через 1 минуту».

— Ничего себе, пишет на русском! — дружно выдохнули присутствующие.

— Но при этом первое слово на английском, — добавил Алфёров. — И, судя по всему, оно обозначает название аппарата. «Phone» — это однозначно переводится как «телефон», а вот что значит буква «i» — пока не понимаю.

Спустя минуту отважные исследователи продолжили безуспешные потуги по взламыванию пароля, после 7 попыток появилась надпись, что айфон снова отключён, предлагалось повторить попытку уже через 5 минут. Подключили шифровальщиков, однако их мозговой штурм также не увенчался успехом. Алфёров тем временем всё бредил сенсорным дисплеем, не зная его название, он даже придумал своё — movice, производное от английских слов movement (движение) и device (прибор). Хотя в общем по-прежнему фигурировало название «iPhone».

Когда на экране появилась надпись, предлагающая подождать 60 минут, Романов сказал:

— Товарищи, таким образом мы дождёмся, что нам предложат ввести пароль через год, либо этот айфон… Правильно я его назвал, Жорес Иванович? Так вот, либо этот айфон окончательно отключится. Рисковать мы не имеем права, поэтому я попробую подключить человека, который может знать пароль. Давайте сюда аппарат.

На следующий день Кистенёва из СИЗО привезли на Лубянку. Романов мог бы устроить допрос в изоляторе, но в его кабинете имелась специальная записывающая аппаратура, да и врача, чьими услугами он собирался сегодня воспользоваться, таскать с собой было накладно. Он считал, что не будет ничего страшного, если автозак лишний раз прокатится по Москве до Лубянки и обратно.

В кабинете на третьем этаже Игоря Николаевича усадили напротив уже знакомого подполковника госбезопасности, и почему-то наручники не сняли, хотя держать их за спиной сидя было неудобно.

Романов, как и в первую встречу, закурил «Яву». И вновь Кистенёву невыносимо захотелось ощутить в носоглотке и лёгких дым сигарет.

— Жалобы есть? Нет? Всё устраивает? Впрочем, не исключено, на днях переведём вас в «Лефортово».

— Зачем это? — спросил Кистенёв.

— «Лефортово» проходит по нашему ведомству, да и поспокойнее там, контингент малость интеллигентнее. Ваше пребывание в СИЗО может оказаться ещё более комфортным, если вы наконец начнёте с нами сотрудничать.

Романов сунул руку в ящик стола и положил перед подозреваемым айфон. Без золота и кожи питона тот смотрелся какой-то дешёвкой, что вызвало у Игоря Николаевич грустный вздох.

— Мы сумели его включить, нашли способ зарядить аккумуляторную батарею. Однако аппарат требует ввести пароль, и мы подумали, что вы в этом нам всё же сумеете помочь.

— Каким же образом? — скрывая волнение, спросил Кистень.

— Да очень простым — продиктуете пароль.

— Гражданин начальник, я же вам уже объяснял, что нашёл эту хреновину на улице, возле американского посольства…

— Игорь Николаевич, я смотрю, вы по-хорошему не хотите. Что ж, будем по-плохому. Григорий Францевич!

В дальней стене открылась дверка, из которой появился невысокий человек средних лет в белом халате, державший в руках небольшой чемоданчик. В глаза бросались тёмная, кучерявая шевелюра и большой, мясистый нос.

— Я готов, Игорь Петрович! — сказал он, ставя на стол свой чемоданчик.

— Кистенёв, я последний раз спрашиваю, вы точно не хотите ничего нам сказать?

— Что, пытать решили? — криво ухмыльнулся тот. — Ногти будете рвать?

— Зачем же ногти, — раздавив в пепельнице окурок, ответил Романов. — Мы из вас будем вырывать правду. Есть такой препарат, мы его называем «болтунчик», не слыхали? Очень действенный, всем языки развязывает. Приступайте, Григорий Францевич.

Комитетский кат щёлкнул открыл чемоданчик, достал из него стерильные перчатки, натянул их на руки, затем извлёк шприц и ампулу, надломил её и наполнил шприц прозрачной жидкостью. Когда он подошёл к Кистенёву, позади того уже стоял подполковник, и как только подследственный сделал попытку пнуть Григория Францевича, Романов произвёл удушающий захват. Лицо Кистеня начало наливаться кровью, а тело выгнулось дугой.

— Игорь Петрович, мне нужна его шея, — сказал «врач», держа шприц наготове.

Романов перевёл захват чуть выше, подпирая нижнюю челюсть жертвы, после чего Григорий Францевич, даже не соизволив смазать место укола спиртовой ваткой, воткнул иглу в шею жертве.

— С-сука, — прохрипел Кистенёв.

Романов ещё какое-то время его придержал, пока тот не обмяк.

— Ну что, можно начинать?

Григорий Францевич внимательно посмотрел на допрашиваемого, чей мутный взгляд пытался сфокусироваться на нём.

— Пожалуй, что и можно, — кивнул он, пряча в чемоданчик шприц со снятой иглой и перчатки. — Желательно вопросы задавать чётко, требующие однозначного ответа.

— А сколько продлится действие препарата?

— Минут пять я вам гарантирую.

Романов включил кнопку спрятанного в столе магнитофона, взял стоявший у стены стул и уселся напротив Кистенёва.

— Вас зовут Кистенёв Игорь Николаевич?

— Да, — после паузы ответил допрашиваемый.

— Вы родились 17 августа 1923 года?

— Нет.

— Что значит нет? А когда вы родились?

— 17 августа 1969 года.

Романов переглянулся с Григорием Францевичем, на что тот пожал плечами. Взяв в руки айфон, Игорь Петрович поднёс аппарат к лицу допрашиваемого.

— Что это за прибор?

— Это мой айфон.

Романов, обычно всегда умевший контролировать свои эмоции, почувствовал, как вспотели ладони, и даже едва не заёрзал на стуле. В мечтах он уже видел, как раскрывает глубоко законспирированную агентурную сеть, снабжаемую по последнему слову техники, и как очередная звёздочка украшает его погоны. Вот только смущал ответ на вопрос о дате рождения.

— Кто… вам… его… передал? — раздельно спросил следователь.

— Никто, я его сам купил. 15 штук баксов за айфон отдал, мне под заказ отделали его кожей питона и золотом.

— Откуда у вас такие деньги?

— Я богатый человек. У меня свой банк… Был банк.

На лице Кистенёва появилось выражение лёгкой обиды, смешанной с грустью.

— Банк в СССР один, и он государственный. У вас не могло быть своего банка. У вас был счёт в загранично банке, куда вам ваши заокеанские хозяева переводили деньги за выполненные задания?

— Счёт? — промямлил Игорь Николаевич. — Счёт были, в офшорах, и не один. И банк был. «Промстройбанк» назывался.

Подполковник, чувствуя, что здесь он зашёл в тупик, задал следующий вопрос.

— Для чего нужен айфон?

— Это телефон… В нём есть интернет, можно делать фотографии, записывать видео, слушать музыку…

— Что такое интернет?

— Интернет, — механически повторил Кистенёв. — Это электронная почта, социальные сети, новости в России и мире…

— В России? Или в СССР?

— СССР — по буквам выговорил допрашиваемый, — уже нет… Я сейчас в СССР.

На его лицо снова наползла обида.

— Игорь Петрович, — мягко вклинился Григорий Францевич, — спрашивайте самое главное, через минуту-две действие препарата закончится.

— А если сделать ещё одну инъекцию?

— Эффект может быть уже не тот, да и чревато побочными действиями.

— Чёрт…

Романов включил айфон, снова поднёс его к лицу Кистенёва.

— Игорь Николаевич, вы утверждаете, что это ваш айфон?

— Да.

— Значит, вы знаете пароль?

— Да.

— Назовите его.

— Шесть, девять, три, один.

Романов, сдерживая дрожь в пальцах, набрал цифры… и облегчённо выдохнул. Пароль сработал! Теперь он получил доступ к содержимому этого прибора. Вот только не хватает признательных показаний Кистенёва, что тот работает на американскую разведку.

— Игорь Николаевич, назовите вашу агентурную кличку.

— Кличку? С детства Кистенём звали.

— Хорошо… Когда вас завербовали?

На лице Кистенёва отобразилось мучительное раздумье.

— Не понимаю.

— Кто вас завербовал? Американцы? Англичане?

— Англичане, — задумчиво пробормотал подследственный. — Младший сын учится в Англии, в колледже.

В это время экран айфона погас, Романов нажал кнопку на боковой панели и… Его лицо сначала вытянулось, затем пошло пятнами.

— Что это такое? Почему я снова не могу зайти?

Он показал айфон сидевшему напротив Кистенёву. Тот кое-как сфокусировал взгляд, и в этот момент гаджет разблокировался.

— Что… Что это сейчас было?

— Фэйс айди, — усмехнулся допрашиваемый и потряс головой.

Похоже, тот приходил в себя. Чёрт, подумал, Романов, забыл спросить про воровской общак. Или ещё не поздно?

— Игорь Николаевич, а где вы храните украденные у воров деньги?

Кистенёв почти осмысленным взглядом посмотрел на сидевшего напротив него с разблокированным айфоном в руке, однако мимика свидетельствовала о не самом боевом состоянии.

— Что вы со мной сделали? Что за дрянь вкололи?

— Если понадобится — вколем ещё. Где деньги?

— Что вы пристали со своими деньгами? Я уже устал объяснять, что никого не грабил, нет у меня никаких денег!

Романов и Григорий Францевич переглянулись, последний виновато улыбнулся, вновь пожимая плечами.

— Давайте я вколю ему препарат, а то полдня будет головной болью страдать.

Вздохнув, подполковник мазнул рукой:

— Колите.

Когда минуты через три взгляд подследственного прояснился, Романов встал, чтобы продолжить допрос, и только сейчас заметил, что экран снова погас.

— Твою ж мать! — негромко выругался он, пытаясь вернуть айфон к жизни. — Григорий Францевич, спасибо, вы свободны… Кистенёв, почему он снова не работает?

— Без понятия, я ж говорю, что нашёл его у американского посольства.

Романов прошёл к столу, щелкнул кнопкой под столешницей, выключая магнитофон.

— Три минуты назад вы утверждали, что этот айфон, как вы его назвали, приобрели за 15 тысяч долларов, и что вам его под заказ отделали кожей питона и золотом. И что вы якобы богатый человек, у вас был свой банк. И даже назвали пароль, с помощью которого удалось снять блокировку. Потом вы сказали про какой-то фэйс айди, если я правильно запомнил. Фейс — это в переводе с английского лицо. Погодите-ка…

Он подошёл к Кистенёву.

— Смотрите на экран.

Тот демонстративно отвернулся, сжав губы так, что они превратились в белую полоску.

— Кистенёв, смотрите на экран! Я заставлю вас это сделать силой.

Игорь Николаевич, раздувая от бессильной ярости ноздри, поднял глаза на Романова, но так ничего и не сказал, а перевёл взгляд на экран. Тот вновь разблокировался.

— Надо же, сработало, — хмыкнул Романов. — Это что же, он зациклен на своего обладателя? Интересной техникой снабжают вас ваши заокеанские хозяева. Или я неправ, а, Игорь Николаевич?

— Шпионаж решили мне припаять? Да вот хрена! Изучайте содержимое айфона, там до едрени фени этих секретных сведений.

— Изучим, гражданин Кистенёв, изучим, время у нас с вами есть, но если вы пойдёте нам навстречу и облегчите задачу следствия — это вам зачтётся.

— Старая песня, — усмехнулся подследственный.

Подполковник склонился над ним, буравя взглядом, и процедил:

— Слушай, ты… Я ни перед чем не остановлюсь, понадобится — Григорий Францевич будет колоть тебе «сыворотку правды» до тех пор, пока не расскажешь всё, или не превратишься в пускающий слюни овощ.

— А что я сказал под «сывороткой»?

— Много чего, всё записано на магнитную ленту. Ну так как?

Кистенёв отвёл взгляд в сторону, в его мозгу в этот момент происходил напряжённый мыслительный процесс. Знать бы, что сказал… Со слов подполковника выходило, что он проболтался о своём банкирском прошлом-будущем, и что купил этой айфон за 15 кусок «зелени». Однако Романов, судя по всему, сказанному не поверил, решил, что это новая разработка западных спецслужб, на которые он, Игорь Николаевич Кистенёв, якобы работает. Так ему выгоднее, нежели какой-то «бред» про то, что подследственный прибыл из будущего. И если он, Кистенёв, начнёт утверждать, что и впрямь из будущего… Что тогда? Начнут применять изощрённые пытки, на фоне которых инъекция «сыворотки правды» покажется детской шалостью, и будут пытать до тех пор, пока он не «сознается», что работает на вражескую разведку?

Сука, почему он не догадался спрятать этот грёбаный айфон получше?! Закопал бы в лесу вместе с деньгами, и сейчас держал бы ответ лишь за грабежи. А там ещё поди докажи его вину, прямых улик нет, всё только со слов этих вшивых поганцев, Макара и Андрея. Как ни крути, получается, если ему удастся доказать, что он из будущего — это станет для него наилучшим выходом. Вряд ли над ним начнут ставить опыты, хотя, скорее всего, надёжно изолируют. Не исключено, что его поселят на какой-нибудь даче, пусть даже под надёжной охраной. Всяко лучше, чем зона, где за воровской общак порежут на ленты. А там… А там, когда из него выжмут всю инфу, возможно, постепенно всё уляжется, и он получит возможность жить обычной жизнью. И первым делом направится в лес, где в заветном месте лежит сумка с дензнаками. Уж про неё-то он точно никому не расскажет, пусть хоть ногти вырвут и всего обколют «сывороткой правды».

Он вновь поднял взгляд на Романова и голосом, не терпящим возражений, произнёс:

— В общем, вот что… Я буду говорить, но говорить буду только с Андроповым. А сейчас я хочу выкурить сигарету. Надеюсь, вы сможете удовлетворить эту мою небольшую прихоть?

* * *

Расследование смерти гражданина Чикатило поручили старшему лейтенанту новошахтинского ОВД Андрею Воробьёву. Казалось, дело простое — человек упал с моста и утонул. Вот только почему он упал с моста средь бела дня, будучи абсолютно трезвым? Отсутствие алкоголя в крови доказала экспертиза, а опытному судмедэксперту Новошахтинска Воробьёв доверял. И, кроме того, по словам жены, Чикатило умел плавать. И сердце не могло прихватить, тут судмедэксперт тоже мог поклясться на Большой медицинской энциклопедии.Опять же, по показаниям жены, муж её недоброжелателей не имел, однако в училище ходили слухи, что покойный был неравнодушен к некоторым своим воспитанникам, среди коих по специфике училища преобладали мальчики. Однако реальных фактов домогательства представлено не было. Но таковые имелись не в таком уж и далёком прошлом — во время работы Чикатило учителем в школе-интернате № 32. За сексуальные домогательства по отношению к двум ученицам Чикатило был уволен, написав заявление с формулировкой «по собственному желанию». Естественно, Воробьёв пообщался с родственниками и прежде всего родителями этих девочек, но у всех на приблизительное время смерти Чикатило имелось алиби.

Конечно, при желании дело можно было закрыть, списать всё на несчастный случай. Но старший лейтенант Воробьёв отличался столь редкой дотошностью, что даже иногда у своего руководства вызывал желание покрутить пальцем у виска. А вот когда ему принесли найденный в камышах портфель, принадлежавший утопленнику, да ещё с дырой от ножа, тут уже хочешь не хочешь придётся возбуждать уголовное дело.

Вскоре, кстати, нашёлся и сам нож. Ну как нашёлся…. Портфель-то в ОВД принесла мать одного из сорванцов, который с друзьями бегал на Малый Несветай удить рыбу. Там-то в зарослях камыша они и обнаружили портфель, а в нём бумаги, указывающие на то, что портфель принадлежал Андрею Романовичу Чикатило. Коллеги утопшего сей факт подтвердили. А вот наличие дырки в нём, а также в бумагах, указывало на то, что в портфель втыкали что-то острое. После беседы в присутствии матери мальчишка сознался, что в портфеле торчал нож, но он его оставил себе, стругать деревяшки. Вскоре спрятанный под крыльцом нож был вручён старшему лейтенанту и приобщён к делу. Жаль, думал следователь, что отпечатки пальцев на эбонитовой рукоятке уже сто раз стёрлись, парнишка всю её обляпал своими.

Поскольку на улице уже смеркалось, а Воробьёв жил неподалёку, то улику он решил на службу занести утром. Дома за ужином он увидел, как жена режет хлеб точно таким же ножом и поинтересовался, откуда он в их доме взялся.

— Так на прошлой неделе ещё купила, — заявила жена и добавила с сарказмом. — Старый совсем тупой стал, мужика-то в доме нет, кроме своей службы ничего не видишь, вот и зашла по пути с работы в хозяйственный.

На следующий день он тоже зашёл в хозяйственный магазин, показал нож продавщице, и спросил, не помнит ли она, кто у неё в последнее время покупал такие ножи.

— Да рази ж упомнишь! — воскликнула та, разглядывая завёрнутую в полиэтилен улику. — Ну рази что один такой запомнился, хорошо одетый, явно не местный. Он ещё три гранёных стакана по 7 копеек взял.

— Ну-ка, ну-ка, — оживился старлей. — Постарайтесь вспомнить в деталях, как он выглядел?

Таким образом, Воробьёв получил словесный портрет первого и, возможно, единственного подозреваемого в этом деле. Оставалось лишь сожалеть, что фоторобот имелся лишь при УВД в областном центре, а санкции на его использование, то есть на то, чтобы на казённом «козлике» привезти продавщицу в Ростов-на-Дону, ему после первого запроса не дали. Пришлось распространять распечатанный на пишущей машинке словесный портрет, и тут Воробьёву вновь улыбнулась удача. Молодой сержант, который в день, когда поднялся переполох из-за якобы заложенной в училище бомбы, нёс в районе автовокзала патрульную службу, и там видел похожего по описанию человека. Вспомнила этого человека и работница кафе, отметив, что выглядел тот очень голодным.

Воробьёв, словно почуявшая запах крови легавая, тут же кинулся выяснять, по каким маршрутам в тот вечер отправлялись из Новошахтинска рейсовые автобусы. Свердловск Ворошиловградской области, Стаханов, Шахты, Ровеньки и два рейса в Ростов-на-Дону. Ему всё-таки удалось выпросить разрешение на фоторобот, и в компании продавщицы, сержанта и работницы кафе он отправился в областной центр. В итоге был составлен портрет, который удовлетворил обоих видевших потенциального преступника. Этот портрет был показан водителям всех рейсовых автобусов, даже тем, которые отправлялись по маршрутам в утреннее и дневное время. Однако ни один из них не смог опознать по фотороботу подозреваемого.

Расклеил он фотокопию портрета на стендах опорных пунктов милиции ростовского автовокзала, вокзала, аэропорта и речного порта. Пока следствие стремилось в тупик. Тем не менее, Воробьёву было ясно, что подозреваемый, скорее всего, приехал из Ростова-на-Дону, и туда же, скорее всего, вернулся. Вопрос: специально ли он наведывался в Новошахтинск, чтобы разобраться с Чикатило, и не его ли рук дело афера с якобы заложенной в училище бомбой? Вопросов много, а ответов… Объявить бы подозреваемого во всесоюзный розыск, но когда он заикнулся об этом начальнику Новошахтинского ОВД подполковнику Брагину, то услышал, что с таким количеством улик поднимать на ноги милицию всего СССР тот не станет. Вернее, не станет делать запрос в УВД по Ростовской области, чтобы не выглядеть дураком.

— Копай ещё улики, Воробьёв, — сказал он. — А я уж на местном уровне чем смогу помогу.

Что ж, подумал старший лейтенант, иногда и один в поле воин. Придётся рассчитывать на собственные силы.

Глава 5

Подполковнику Второго главного управления КГБ СССР Романову вовсе не улыбалось представлять Андропову свою главную надежду на получение полковничьих звёзд раньше времени. Он планировал сначала вытрясти всё из Кистенёва, и только после этого идти с окончательным докладом к своему непосредственному руководителю — генерал-лейтенанту Григоренко.

Тот, насколько понимал Романов, главную заслугу в раскрытии возможной шпионской сети припишет себе, но и ему, Игорю Петровичу, должно было что-то перепасть. В частности, повышение как в звании, так и по службе. Романов был бы не против занять пост заместителя Григоренко, а со временем — чем чёрт не шутит — и возглавить Второе управление. Тем более что Григорий Фёдорович на пороге пенсионного возраста, а он, Романов, молод и полон сил.

И подполковник (пока ещё подполковник) рассчитывал, что получит от генерал-лейтенанта ещё одно разрешение на допрос с применением спецсредств, а именно «сыворотки правды». Первую попытку можно было признать удачной, им удалось узнать пароль, позволяющий запускать этот прибор под названием «iPhone». Правда, как выяснилось, чтобы и дальше разблокировать его, необходимо было присутствие владельца. Тот находился, что называется, под рукой, однако держать его постоянно при себе, то и дело поднося экран к лицу-то ещё удовольствие.

Конечно, разобравшись в приборе, они получили бы доступ, возможно, к такой информации, о которой не могли бы и мечтать, для этого нужно было согласие Кистенёва сотрудничать и, конечно же, его признание, что он является агентом вражеских спецслужб. Вот тогда бы пазл сложился. А что такое пазл — Игорь Петрович знал, поскольку не так давно от своего сокурсника по Высшей школе КГБ, ныне работавшего под видом сотрудника консульства в США, получил по дипломатической почте коробку с пазлами. И даже сам помогал сыну собирать рисунок в виде Микки-Мауса. Хотя, насколько знал Романов, в английском языке слово «puzzle» может означать головоломку любого вида, не обязательно мозаику.

После окончания утренней планёрки Григоренко попросил подполковника задержаться. Вопрос, который они собирались обсуждать, не требовал присутствия лишних ушей.

— Ну рассказывай, Игорь Петрович, что нарыл?

Романов, которому после вчерашнего дня после допроса не терпелось пообщаться с руководством, детально изложил имеющуюся информацию, заодно озвучив условие подследственного.

— Что, вот так прямо и потребовал встречи с Андроповым?

— Так и потребовал. Но я думаю, не стоит торопиться удовлетворять его пожелание. Предлагаю провести ещё один сеанс с применением «сыворотки правды».

— Обычно одним разом обходимся, — задумчиво почесал переносицу Григорий Фёдорович. — А что врачи говорят?

— Ну, если мы каждый раз будем слушать врачей, то шпионы будут чувствовать себя в СССР как дома. На первом месте для нас стоит безопасность государства, ради которой можно рискнуть и здоровьем очередного подонка. В случае чего оформим как скоропостижная смерть от остановки сердца.

— А вы однозначно уверены, что это шпион? Он вроде бы не давал признательных показаний, может и правда нашёл прибор…

— Так ведь лицо-то его паролем является…

— Ах да, запамятовал.

Вот-вот, подумал Романов, кому-то пора на пенсию. Между тем Григоренко, ещё немного подумав, дал добро:

— Ладно, может, и ещё что-то интересное выясним. Только, Игорь Петрович, под твою ответственность.

В среду, 30 октября, во двор Бутырской тюрьмы въехал автозак на шасси ГАЗ-52. Полчаса спустя после оформления необходимых документов место в задней части будки автозака занял Игорь Николаевич Кистенёв. Ещё через сорок три минуты автозак остановился во дворе хорошего знакомого всем москвичам здания на Лубянке. Кистенёв испытывал лёгкое волнение, надеясь, что его поведут к Андропову, с которым, возможно, он сумеет договориться, выложив перед ним часть карт, однако вскоре понял, что они идут туда же, где он был в прошлый раз. И слабая надежда на то, что там может находиться начальник КГБ СССР, не подтвердилась. Вновь его ждал подполковник Романов и тот самый врач, который уже не прятался в каморке за дверью. А помимо стула в помещении присутствовало специальное кресло с ремнями, которого не было в прошлый раз. Конвоиры не уходили, видимо, ждали команды подполковника, и готовы были в любой момент обездвижить подследственного, прикрутив его ремнями к этому самому креслу.

— Как самочувствие, Игорь Николаевич?

— Я же просил встречи с Андроповым!

— Юрий Владимирович очень занятой человек, пока не получается, — с притворным сочувствием развёл руки в стороны Романов. — Но мы решили не терять времени зря и попробовать извлечь из вас информацию и признание в работе на западные спецслужбы. Как вам в прошлый раз «болтунчик»? Голова не сильно болела? Руки-ноги не дрожали, потоотделение не было повышенным?

— Ну ты и…

— Кто? Палач, кат, вивисектор? Какие ещё есть эпитеты? Нет, Игорь Николаевич, я всего лишь человек, который беспокоится о безопасности своей Родины. А потому должен вытащить из вас необходимую информацию всеми возможными способами. Или всё же благоразумно согласитесь сотрудничать без применения спецсредств?

Кистенёв понял, что его надежды на встречу с Андроповым стремятся к нулю. Как и надежды на довольно комфортное существование на какой-нибудь ведомственной даче в Подмосковье. Сейчас перед ним стоит небогатый выбор. Признается, что шпион — впаяют так, что мало не покажется, вполне могут и к стенке поставить. Обмен ему не светит, янки заявят, что впервые слышат об этом агенте, и правильно сделают.

Скажет, что пришелец из будущего — не поверят, даже несмотря на наличие айфона, в котором, собственно, кроме шансона и видео, на котором он, оставив молодую жену в Москве, с тёлками отдыхает на яхте, ничего такого, что бы могло подтвердить, что он из будущего, не имеется. Начнётся старая песня про снабжение агентуры новыми техническими разработками. В итоге всё равно припишут работу на американские спецслужбы. Ни один из вариантов Кистенёву не нравился, но другого выхода, кроме как пойти на сотрудничество с этим подполковником в штатском, он не видел. Вернее, сделать вид, что готов сотрудничать.

Игорь Николаевич понял, что нужно валить и, пока они ехали из следственного изолятора, начал уже продумывать этот план. А для его реализации нужна была ясная голова, если его снова будут допрашивать с применением «сыворотки» — он, как и в прошлый раз, сутки будет ходить под действием препарата, как раз с теми симптомами, которые только что описал Романов. А «сыворотку» применят, если он начнёт говорить про то, что прибыл из будущего. У этого подполковника одна цель — заставить его признаться в работе на западные спецслужбы. Тогда ему, может, и не станут колоть всякую дрянь, а вернут в камеру-одиночку в целости и сохранности. Вернее, попытаются вернуть, если он не предпримет каких-то действий.

— Ладно, вижу, что придётся сотрудничать, — с покаянным видом вздохнул Кистень. — Конвой можно отпустить.

— Спасибо, что разрешили, — не без иронии прокомментировал Романов.

Но всё же отпустил конвоиров, да и Григория Францевича попросил обождать в соседнем помещении, однако быть наготове. Правда, наручники с подследственного не сняли, но тот и не ожидал, что дождётся такой поблажки. Хорошо хоть, что руки были сцеплены спереди, а не сзади.

— Садитесь, в то в ногах правды нет, — предложил Романов, сам, впрочем, и не думая занимать место за столом. — Итак, на кого вы работаете?

— На ЦРУ, — уверенно ответил Игорь Николаевич, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Моё настоящее имя Пётр Григорьевич Крылов. Мой дед был дворянином, после революции бежал во Францию, а оттуда в США. Там я и родился. По документам проходил как Питер Крылофф. Знаю одинаково хорошо и русский, а английский.

На самом деле английский Игорь Николаевич знал так себе, однако этих знаний хватало, чтобы более-менее сносно общаться с деловыми партнёрами. Впрочем, он надеялся, что сейчас его не станут слишком рьяно проверять.

— Так-так, продолжайте, господин Крылофф.

— После окончания колледжа меня призвали на флот, я успел принять участие в боевых действиях на Тихом океане. Был ранен в плечо.

Тут он соврал, но наполовину. Ранение в плечо действительно было, однако случилось это в 1994 году во время бандитских разборок, когда делили с ОПГ «Олимпийцы» сферы влияния. Пуля, к счастью, кость не задела, прошла навылет, но зажившие следы на месте входного и выходного отверстия так и остались.

— После демобилизации решил продолжить карьеру военного, поступил в Военно-морскую академию США. Во время обучения на меня вышли представители ЦРУ и предложили сотрудничество. Их заинтересовало моё владение русским языком, они считали, что я смогу быть полезным во время холодной войны.

Кистенёв не знал, когда началась эта самая холодная война^[14], знал лишь из газет, что она продолжается, и сказал, понадеявшись на авось. Но вроде бы прокатило.

— Все эти годы я работал на территории Соединённых Штатов с выходцами из России и СССР. А летом 1971 года я был заброшен на территорию Советского Союза как «спящий» агент.

— Каким образом это произошло?

Кистень помялся, как-то этот вопрос он не продумал, но на память как нельзя кстати пришёл эпизод из когда-то в юности виденного шпионского фильма.

— С группой туристов из ФРГ я высадился с парома в Ленинграде, а завербованный ранее ЦРУ советский гражданин, внешне на меня похожий, к тому же загримированный, заменил меня и уехал в Германию. Я же с большой суммой денег и новыми документами на имя Игоря Николаевича Кистенёва остался в Ленинграде, а затем перебрался в Москву. Добравшись до столицы, начал изображать бывшего старателя с приисков, который тратит честно заработанные деньги. Деньгами меня по своим каналам снабжали исправно, так что нужды ни в чём я не чувствовал. А вы говорите — воровской общак, — с лёгким осуждением добавил Игорь Николаевич. — Но чтобы меня не привлекли за тунеядство, я сунул кое-кому на лапу, и меня провели дворником на ВДНХ.

— Но вас же забросили к нам не просто так, наверняка дали какое-то задание?

— Для начала я должен был обустроиться, а потом уже получить первое задание. Какое — я не знал. Связь я держал через сотрудника посольства США. Он и вручил мне месяц назад этот прибор, новейшую разработку американских учёных. С его помощью можно не только выходить на связь, но также записывать звук, делать фото и видеозаписи. Незаменимая вещь для шпиона высшей квалификации. На этот аппарат мне пришла шифрограмма с моим первым заданием.

— И что, что это за задание? — с трудом скрывая волнение, спросил Романов.

Кистенёв, вспомнив акцию «Аум Синрикё», ради приличия изобразил на своём лице борьбу эмоций, утопил лицо в ладонях, жалобно посмотрел на подполковника и, тяжело вздохнув, сказал:

— Мне нужно было распылить в московском метро новый смертельный вирус.

Кадык на шее Романова дёрнулся, а сам он подался вперёд, испепеляя «шпиона» взглядом.

— Что? Что вы сказали?!

— Вы же слышали, я должен был распылить в Московом метро вирус, разработанный в секретных лабораториях ЦРУ.

— Вы собирались отравить десятки, сотни людей? Женщин, детей, стариков…

— Меня не посвятили в особенности этого вируса, но вполне может быть, что он начал бы распространяться, как чума или оспа, и вскоре вся Москва просто вымерла бы.

— Да вы же нелюди!

— Но я, честно говоря, ещё сомневался, когда меня арестовали, — в расчёте на снисхождение добавил Игорь Николаевич.

— Где этот вирус?

— Я его ещё не получил, знаю, что баллон с вирусом в камере хранения одного из московских вокзалов. Со мной должны были связаться на прошлой неделе и сказать, где точно и какой шифр. Теперь уже и не свяжутся.

— Вовремя, ох как вовремя мы вас взяли, — сказал Романов, вытирая носовым платком выступившую на лбу испарину.

Он как-то совершенно забыл, что взяли Кистенёва коллеги с Огарева-6. Его мысли сосредоточились на том, что нужно как можно скорее организовать проверку камер хранения всех московских вокзалов. Не исключено, что американцы и после провала диверсанта не отказались от своей бесчеловечной затеи.

— Сейчас вас отвезут в «Лефортово», теперь там посидите в одиночке как особо опасный преступник, — всё ещё думая о своём, сказал Романов.

— А вещи? Зубная щётка, паста, трусы казённые — всё в «Бутырке» осталось, — нагло заявил Кистенёв.

— Вещи? Там новыми обзаведетесь, — рассеянно заметил подполковник, подходя к двери. — Конвой, уводите. В курсе, что в «Лефортово» едете? Смотрите, за подследственного отвечаете головой.

Ещё полчаса спустя Кистенёв под конвоем был препровождён в автозак, а Игорь Петрович помчался с докладом к Григоренко. Обратно подследственного вёз тот же караул из конвойной службы следственного изолятора, что и доставил его на Лубянку: прапорщик лет тридцати и молоденький сержант с комсомольским значком на груди. Они сидели в передней части автозака, отделённые от Кистенёва решёткой. Сержант был вооружён АКМ, а у прапорщика на боку красовалась кобура, из которой торчала рукоятка ПМ.

Судя по акценту, старший конвоя был из прибалтов, и на этапируемого в СИЗО он смотрел волком, не стесняясь подталкивать того в спину, когда тот, изображая одышку, забирался в автозак. Он и представлял, по мнению Кистенёва, главную опасность при реализации задуманного плана.

Продолжая делать вид, что что-то идёт не так, Игорь Николаевич то и дело массировал скованными ладонями левую сторону груди. Конвойные косились на него, наконец минут десять спустя прибалт спросил:

— В чём дело?

— Да сердечко в последнее время пошаливает, а тут ещё эти допросы… Быстрее бы до шконки добраться, прилечь.

— Доберёшься, — уверенно пообещал прапорщик.

Но у Кистенёва были другие планы. Ещё несколько минут спустя он захрипел, закатил глаза и, царапая ногтями несвежую рубашку в районе сердца, стал медленно сползать с железной скамьи на пол.

— Эй, ты чего это? — засуетился молоденький сержант.

— Похоже, с сердцем плохо, — констатировал прапорщик и постучал ладонью по зарешечённому стеклу, отделяющему кабину от будки. — Фролов! Тут зэку плохо с сердцем, надо его срочно в больницу.

— Ты что, Петерс, не положено, — крикнул водитель. — Обязаны доставить в изолятор, в «Лефортово» есть медсанчасть, вот пусть и занимаются им.

— Сдохнет же, — глядя на пускающего слюни Кистенёва, пробормотал прибалт. — Ладно, продолжаем движение, а я попробую, как нас учили, массаж сердца сделать. Воробьёв, сними АКМ с предохранителя, поставь на одиночные и держи наготове, есличто-сразу стреляй.

С этими словами Петерс сунул ключ в замочную скважину, провернул его два раза, открыл решетчатую дверь и вошёл в скромное по размерам отделение для зеков, на полу которого, судя по его виду, уже доходил Игорь Николаевич Кистенёв. Прибалт склонился над ним, прислушиваясь, дышит ли тот ещё, уловил чуть слышное дыхание и, крест накрест сложив ладони на груди «умирающего», начал делать наружный массаж сердца.

— А я слышал, ещё нужно дышать рот в рот, — подал голос сержант.

— Вот сейчас сам и будешь дышать, — огрызнулся прапорщик.

В этот момент неведомая сила подбросила его вверх и назад, и прибалт спиной полетел на напарника, который от неожиданности нажал на спусковой крючок. Ствол автомата плюнул одиночным выстрелом, и пуля прошила грудь прапорщика насквозь, застряв в задней стенке будки.

— Товарищ прапорщик!

На бледном лице сержанта был написан ужас, когда он глядел, как командир конвоя лежит на металлическом полу, пуская ртом розовые пузыри.

— Лёгкое ты ему пробил, может, ещё и выживет.

Воробьёв, всё ещё пребывая в прострации, перевёл взгляд на говорившего, а в следующее мгновение получил мощнейший удар сцепленными в замок руками снизу вверх в солнечное сплетение, заставивший его захрипеть и согнуться пополам. А ещё миг спустя удар коленом в переносицу уложил сержанта рядом с Петерсом.

Кистень посмотрел, как из носа лежавшего неподвижно молодого охранника бодро течёт кровь, поднял автомат и в этот момент увидел в зарешечённом окошке перекошенное лицо водителя. Тот, резко сбавив скорость, левой рукой держал руль, а правой целился в него из «Макарова». Кистенёв резко прижался к стенке, раздался выстрел, пуля, пробив стекло, просвистела в сантиметрах от лица Игоря Николаевича, который, не дожидаясь следующего выстрела, движением большого пальца мгновенно перевёл АКМ в режим «А» — автоматический огонь, и нажал на спусковой крючок.

Очередь прошила и стенку, и уже треснувшее после пистолетной пули стекло, тут же окрасившееся красными пятнами. Машина вильнула, а ещё через несколько секунд, вывалившись на встречную полосу, кабина оказалась смята трамваем. Кистенёв влетел в переднюю стенку будки плечом, которое тут же отозвалось вспышкой боли.

— Твою мать!

Впрочем, вроде бы обошлось без переломов и тяжких телесных. Бросив автомат на пол, Игорь Николаевич снял с пояса всё ещё хрипящего прибалта ключи и, вывернув кисти, расстегнул наручники. Затем вытащил из кобуры ПМ вместе с запасной обоймой, сунул её в карман, и несколько секунд спустя был на свободе.

Вокруг уже начал собираться народ, преимущественно не пострадавшие во время столкновения пассажиры трамвая, но при виде вооружённого пистолетом человека зеваки хлынули в стороны.

— Убили-и-и! — заголосила какая-то старуха.

Не дожидаясь прибытия милицейского патруля, Кистенёв рванул в ближайшую подворотню, краем глаза заметив вывеску «Красноказарменная-24». Оттуда он свернул на Энергетическую. Бежать в ботинках без шнурков оказалось не самым лёгким делом, обувь то и дело норовила свалиться, да и штаны без брючного ремня сползали. Но выбора у него не было. Быстрее, быстрее, торопил он себя, минуя двор за двором, перекрёсток за перекрёстком. Он прекрасно понимал, что не пройдёт и часа, как по всей Москве будет введён план «Перехват» или что там у них сейчас вместо этого…. Не какого-нибудь воришку зачуханного ловят, а опасного американского шпиёна! При этой мысли Игорь Николаевич про себя усмехнулся, однако в следующее мгновение стало не до смеха — едва ли не мимо него пронёсся жёлтый «Жигулёнок» с синей полосой посередине и включённой мигалкой на крыше.

Кистень метнулся в сторону, прячась в магазине со смешным названием «Чебурашка». Оказалось, магазин для детей, где продавались детская одежда, обувь и игрушки. По магазину в разгар рабочего дня ходило несколько покупателей, в том числе и с детьми. Кистенёв увидел своё отражение в зеркале и невольно поморщился. Заросшая, как у бродяги, физиономия, да и одежда изрядно помята. Трусы с носками он стирал в душевой изолятора, а вот костюм, наверное, пованивает, просто он уже, видно, принюхался. Да и люди в плащах, а кто и в пальто, конец октября на дворе как-никак, а он всё в костюме.

Для виду Кистень немного побродил по отделу игрушек, перебирая игрушечные автоматы, луки со стрелами, коробки с солдатиками, затем со скучающим видом направился к выходу.

Он знал, куда направляется. Правда, весь путь предстояло проделать пешком, умудряясь при этом своим видом не привлекать внимания окружающих. Задача не из лёгких, но выбора не оставалось. Сейчас предстояло дворами пройти до Семеновской улицы, это пешком минут сорок, потом еще столько же до 3-й Прядильной. Единственный сложный участок пролегал от метро «Измайловский парк» до Первомайской улицы. Там, насколько он помнил, одна дорога и нет зданий, так что какое-то время он будет у всех на виду. Хотя можно по самому Измайловскому парку спокойно, сделав небольшой крюк, выйти на Первомайскую и перейти ее в районе 3-й Парковой. Этот район Кистень знал ещё по 90-м, в те годы с братвой они нередко наведывались по своим делам на Измайловский рынок.

Ну а там рукой подать до дома, где жила Ирина. О том, что у него есть женщина, Макар и Андрей не могли знать, да и никто не знал, это было только между ним и Ириной. Разве что официант в каком-нибудь ресторане, где они бывали, мог их запомнить, да старухи у подъезда Ирины глядели им вслед, когда они проходили мимо. Не исключено, что его фото покажут по телевизору, и тогда те самые старухи мигом всё вспомнят. Поэтому даже у Ирины не стоит надолго задерживаться, как бы ему того ни хотелось.

Между тем наваливались ранние осенние сумерки, к тому же зарядил мелкий, моросящий дождик. У промокшего насквозь Кистенёва не попадал зуб на зуб, но он упорно двигался к своей цели. И уже когда совсем стемнело, наконец добрался до цели.

Какое-то время он стоял под грибком на детской площадке во дворе, отыскивая взглядом знакомые окна небольшой, но уютной однокомнатной квартиры на седьмом этаже. Два окна, одно в комнате, второе на кухне. Ага, вот они! В комнате дрожал голубоватый свет, наверное, смотрит телевизор. Потом, минут пять спустя, свет зажёгся на кухне, на фоне неплотно задёрнутых занавесок мелькнула тень. Это точно она, вряд ли там его караулит засада, не должно такого быть. Но, тихо поднимаясь по лестнице (лифтом из чувства осторожности он всё же не рискнул воспользоваться), Кистенёв держал наготове в кармане «Макаров» со снятым предохранителем. Вот и знакомая лестничная площадка, вот и обитая коричневым дерматином дверь. Приникнув к ней ухом, он с полминуты прислушивался к происходящему внутри, но слышал только приглушённые звуки телевизора. Что ж, стоять так можно до самого утра, но, видимо, придётся рискнуть.

Он нажал на копку звонка и, не вынимая правой руки из кармана, принялся напряжённо ждать. По ту сторону двери раздались чуть слышные шаги, затем кто-то явно разглядывал его в глазок, после чего щёлкнул замок и дверь рывком распахнулась.

На пороге стояла она. В своём розовом халатике, из-под которого виднелись голые коленки, с распущенными волосами до плеч, а в её глазах читались неверие, удивление и счастье одновременно.

Он шагнул внутрь, мягко отодвинув её в сторону, закрывая дверь.

— Ты одна дома?

Вместо ответа по её щекам пролегли две влажные дорожки.

— Игорь, господи, где ты пропадал?!

Она кинулась ему на грудь, и он принялся гладить её по волосам, потом взял лицо в свои ладони и стал покрывать поцелуями.

— Боже мой, я так боялась, что ты меня бросил, — шептала она, глядя на него мокрыми от слёз глазами снизу вверх. — Я пыталась тебя искать, но не знала твоего адреса, хотела через «Мосгорсправку» найти, но у меня не было даже твоего отчества и фамилии.

— Нет, малыш, я тебя не бросил, просто… К тебе никто не приходил, не спрашивал обо мне?

— Нет… А что случилось? Ты что-то натворил? И почему у тебя ботинки без шнурков?

— Ну, скажем так, меня подозревают в одном нехорошем деле, которого я не совершал, поэтому пришлось покинуть свою квартиру и какое-то время скрываться. Извини, от меня несёт как об бомжа.

— Как от кого?

— Как… как от бездомной собаки, одним словом. Так что первым делом ванна, а потом, если тебя не затруднит, простирни в машинке одежду. И я бы, пожалуй, хорошенько так перекусил.

Когда Ирина отправилась на кухню готовить, пистолет он спрятал за батарею, после чего направился в ванную. Там он обнаружил не только свою зубную щётку, но и бритву, которую когда-то сам покупал, а в шкафчике — помазок. Быстро навёл мыльный раствор, однако в последний момент передумал. Он прикинул, как будет выглядеть, если отпустит усы и бородку, да и волосы тоже. Плюс очки без диоптрий, с затемнёнными стёклами. Что ж, его внешность претерпит некоторые изменения, возможно, это поможет ему какое-то время избегать пристального внимания милиции.

Стоя раздетым до трусов, он разглядывал себя в зеркале. В общем-то ничего ещё, конечно, немного отощал на тюремной пайке, но это дело поправимое, особенно при его деньгах. Добраться бы ещё до них.

Он потрогал налившийся сине-красным кровоподтёк. Больно, но вроде бы обошлось без переломов и выбитых суставов. Ирина тем временем собрала стол, и вскоре, запустив стиральную машинку, сидела на кухне напротив своего любимого мужчины, с обожанием глядя, как он для начала умял тарелку борща со сметаной, потом макароны с сосисками, не отказавшись от добавки и уже на чае с бутербродами выглядел более-менее сытым. Она ничего не спрашивала, зная, что если он захочет, то сам её всё расскажет. Главное, что он здесь, и этой ночью она будет рядом с ним.

Позже, когда они, измождённые друг другом, лежали в постели, он, пуская дым в сторону, сказал:

— Послушай… Я не хочу тебя подставлять. Мне придётся на какое-то время исчезнуть.

— Ты меня не подставляешь, любимый…

— Подожди, Ирина, дай скажу… Это для моей безопасности тоже важно. Не знаю, надолго ли исчезну, но я обязательно вернусь, потому что у меня есть ты, единственный мне близкий человек в этом мире.

Потом, вспомнив кое-что, добавил:

— Да и дела кое-какие недоделанными остались.

Утром его одежда ещё была влажной, а он подумал, что в своём костюме будет выглядеть слишком приметно, что ему нужно что-то попроще, какой-нибудь плащ тоже не помешал бы. Своими мыслями он поделился с Ириной.

— Я схожу к соседке, — сказала она, — у неё муж в прошлом году умер, он был твоих габаритов, наверняка что-то осталось. Не отдаст так, тогда куплю.

Он не успел её остановить, как за ней уже захлопнулась дверь. Вернулась она четверть часа спустя. В руках у неё были тёмно-коричневые брюки, свитер грубой вязки, серый брезентовый плащ, и даже шляпа.

— Ну и любопытная Лидия Васильевна, всё расспрашивала, для кого это я одежду выбираю.

— А ты что сказала?

— А я ей сунула пятёрку, мол, держи деньги и не спрашивай. Подожди секунду…

Она метнулась к стенке, порылась в её недрах и протянула Кистенёву 65 рублей.

— Возьми. Они тебе сейчас пригодятся.

— Спасибо, малыш. Я тебе всё верну, верну с лихвой, у меня есть деньги, много денег, но они не здесь, не в Москве. Когда всё уляжется, я заберу тебя, мы уедем жить к морю, в Сочи или Крым. Хочешь в Сочи?

— С тобой хоть на край света!

Она подставила губы под его поцелуй, после чего Кистенёв начал одеваться. Одежда оказалась впору. Нашлись и шнурки, и ремень, так что он теперь был готов двигаться к своей захоронке на берегу Саминки в Одинцовском районе, а там уже дальше на юг. Понятно, что в городе кипиш по его душу, повсюду милицейские посты, но подставлять Ирину, задержавшись у неё хотя бы на несколько дней, он не хотел. Жаль, «Жигулёнок» конфисковали «мусора», стоит где-нибудь сейчас на штрафстоянке, а так бы с ветерком… Ну ничего, придётся рассчитывать на частников и собственные ноги. А пока пройтись по аптекам, в которых имеются отделы оптики, и приобрести очки. И незаметно извлечь из-за батареи пистолет, не исключено, что он ему пригодится.

* * *

«Внимание, наш самолёт производит посадку в международном аэропорту Берлин-Шёнефельд. Просьба пристегнуть ремни». «Achtung, unser Flugzeug landet am internationalen Flughafen Berlin-Schönefeld. Bitte anschnallen». Прослушав объявление на двух языках, пассажиры рейса Москва-Берлин деловито принялись выполнять прозвучавшее по радио указание. Ну и я за компанию, чего выделяться-то. Или выделываться, так точнее будет.

Перед тем, как покинуть самолёт, я перевёл стрелки часов на своём хронометре на два часа назад. Ближайшие дни предстояло жить по местному времени.

Немецкая земля встретила ярким солнцем, в конце октября здесь по ощущениям здесь стоял московский сентябрь, во всяком случае листья на видневшихся за оградой аэропорта деревьях ещё только начинали менять свой окрас. Спустившись с трапа, я снял плащ, перекинув его через левую руку — в правой я держал дипломат с парикмахерскими инструментами. Остальной багаж в виде туго набитой спортивной сумки чуть позже, пройдя паспортный контроль, я получил в зале выдачи багажа. Честно говоря, почему-то волновался, вдруг моя сумка затерялась, но когда увидел её на ленте транспортёра — облегчённо вздохнул.

Согласно таможенным правилам, турист имел право вывезти за пределы СССР: один радиоприемник, один фотоаппарат, один проигрыватель, два музыкальных инструмента, двое часов, сувениры, 10 метров ткани, 3 штуки шерстяных изделий, одно золотое кольцо, одну брошку золотую, один браслет золотой, одни очки в золотой оправе и не свыше 400 грамм изделий из серебра. Но почти все поголовно умудрялись прятать в вещах жидкую валюту и ту же самую икру, я был уверен, что и мои коллеги по сборной были ничем не лучше меня.

Для поездок в соцстраны разрешалось обменять 30 рублей и, кроме того, взять с собой за границу еще 30 рублей. Из этих 30 рублей 10 разрешалось обменять за пределами СССР, а оставшиеся 20 рублей необходимо было предъявить таможенникам при возвращении. При этом ввоз иностранной валюты в СССР строго воспрещен. И какому идиоту пришла в голову эта мысль? «Валютное правило» меня просто бесило, но моё мнение вряд ли кого-то волновало.

Как и многие в нашей делегации, я затарился водкой и чёрной икрой, чтобы в ГДР выгодно обменять их на какой-нибудь дефицитный в ССР товар или просто сбагрить за марки. А уж потратить эти бумажки с портретами Маркса, Энгельса, Гёте и прочей гордости немцев — не проблема.

— Товарищи, не задерживаемся, проходим в автобус.

Это командовал встречавший нас в аэропорту сотрудник посольства СССР в ГДР. А руководителем делегации была Долорес Кондрашова. Учитывая, что прилетели мы в дружественную страну, обошлось без сопровождающего от Комитета госбезопасности.

В прошлой жизни мне один раз довелось гостить в Германии, мы как раз садились в Берлине, вот только аэропорт был другой — «Берлин-Тегель». Тогда уже Германия была единой, от стены остались лишь воспоминания в виде музейного куска длиной чуть больше километра, а сейчас она была видна даже из заходящего на посадку самолёта.

Оформленная в викторианском стиле гостиница «Angleterre» располагалась на Фридрихштрассе, в двух минутах ходьбы от отреставрированного Рейхстага и контрольно-пропускного пункта «Чарли». Его я мог наблюдать из окна своего номера.

В делегации, состоявшей из меня, призёров последнего чемпионата СССР Яны Ляшенко и Инги Фроловой, а также Кондрашовой в роли руководителя, я был единственным мужчиной, поэтому в глубине души надеялся, что мне достанется одноместный номер. Ну или двухместный, но те дни, пока будет длиться чемпионат, я буду проживать в нём один, словно король.

Ага, как же! Вместе с нами летела делегация советских писателей, так вот одного из них заселили вместе со мной. Звали его Еким Борисов, был он чуть старше меня и широкоплеч¸ сам родом из Сибири. Казалось, его место на лесосеке с бензопилой «Дружба» в руках, а не за пишущей машинкой. Еким тут же выставил на журнальный столик (другого в номере не было) бутылку водки, развернул заранее порезанные сало, луковицу и полбуханки «Бородинского», извлёк из полиэтиленового пакета малосольные огурцы.

— Нож с собой хрен пронесёшь, если найдут в аэропорту при досмотре — сразу заворачивают, а тут в ресторане хрен кто тебе одолжит, поэтому режу дома, заранее, — пояснил он.

Изящные стаканы нашлись в баре, правда, спиртного там мы не обнаружили.

— Если заселяются русские — заранее убирают, — разливая на треть стакана, сказал Еким. — Знают, что мы в первый же день всё вылакаем и ещё потребуем. Ну, давай за знакомство!

Чуть позже, откинувшись в кресле, под бормотавший что-то на немецком чёрно-белый «Stassfurt», он дымил сигаретой и неторопясь рассказывал свою биографию. Еким был родом из посёлка Усть-Уда в Иркутской области. К ним не раз забредали медведи, драли скотину. Потом их семья перебралась в Иркутск, там он закончил школу и начал писать первые рассказы, были они посвящены жизни простого народа в русской глубинке. Затем он стал печататься сначала в краевом журнале, а потом и в «Октябре». Его первая и пока единственная повесть, посвящённая установлению советской власти в Сибири, была опубликована четыре года назад в «Новом мире», а ещё год спустя потом вышла отдельным изданием. С тех пор Борисова стали приглашать на литературные мероприятия в столицу и даже включать в разного рода творческие делегации.

— Я в ГДР второй раз, а первый был в позапрошлом году, — говорил он, пуская дым в потолок. — Покажу тебе, Лёха, Берлин, который наши отцы освобождали от фашисткой мрази ценой собственной жизни. Твой, кстати, воевал?

Пришлось вкратце пересказывать свою официальную биографию. Еким слушал и качал головой.

— Да, брат, эк тебя угораздило… И что, поиски родных так ничего и не дали? Ладно, не переживай, прорвёмся.

Я и не переживал, так как прекрасно знал, что в этом мире всей родни у меня — Ленка с Наташкой, да, получается, тесть с тёщей. А в том, прежнем… Да что уж жалеть, что случилось-то случилось.

— А вон там уже буржуи живут.

Еким теперь стоял у окна, глядя на знаменитую стену, разделяющую Берлин на Западный и Восточный.

— Представляешь, островок капитализма, со всех сторон окружённый ГДР. И сколько же восточных немцев мечтают на нём оказаться… В прошлый приезд мне рассказывали, как, например, когда только стену возвели, один машинист на своём поезде её протаранил, и вместе с пассажирами доехал до района Шпандау. Вроде бы некоторые пассажиры даже вернулись в Восточный Берлин. Я их понимаю, семьи… Был ещё случай, один циркач по обесточенным проводам перебрался на ту сторону. Даже на БТР врезались в эту стену. А вот оттуда сюда не бегут. Как думаешь, почему?

— Ты такие провокационные вопросы задаёшь, — усмехнулся я.

— Что, думаешь, я стукач? — искренне удивился он, даже и не подумав обидеться. — Зря! Ко мне, честно скажу, подходили ещё перед первой поездкой люди из Конторы Глубокого Бурения, предлагали работать на них, но я отказался. Думал, не выпустят, но нет, как-то обошлось. Кстати, анекдот в тему, услышал здесь в прошлый раз: Два мальчика переговариваются через берлинскую стену: «А у меня апельсин!» — хвастает западный берлинец. «А у нас социализм!» «Подумаешь! Мы, если захотим, тоже сделаем социализм!» «А тогда у тебя апельсина не будет!»

Действительно, смешно, вот только смех какой-то получается грустный.

— Ладно, — он кинул взгляд на часы, — времени ещё навалом, может, прошвырнёмся по Берлину?

— Сейчас не получится, руководитель делегации сказала, чтобы никто никуда не дёргался, всех повезут в посольство.

— А, знаю зачем, накачку будут делать, нам тоже говорили, я и забыл, хорошо что напомнил.

— Мне ещё нужно в Москву позвонить, сказать жене, что нормально долетели.

— Так и звони из номера, — он кивнул на стоявший на тумбочке телефон.

— А разве по нему можно заказать международный разговор?

— Легко! — заявил он, снимая трубку. — Диктуй номер.

Я продиктовал рабочий телефон супруги, а через минуту, сам себе не веря, я уже с ней общался. Ещё полтора часа спустя, после бесплатного для нас обеда в ресторане гостиницы, участников обеих делегаций усадили в автобус и повезли в посольство СССР. Еким уселся рядом со мной, по ходу дела рассказывая о мелькавших за окном достопримечательностях местах. Я его слушал и думал о своём. Вот если бы мне представилась возможность перебраться в Западный Берлин, попросив там политического убежища, согласился бы я на такой шаг? Да, с моими умениями я бы, может, уже через год создал собственный Дом моды, составив конкуренцию Лагерфельду и прочим монстрам этой индустрии. Хотя все это мечты, мечты… Никто меня даже на пушечный выстрел ни к какому Лагерфельду не подпустит, а что бы создать свой Дом Моды — надо иметь такую прорву денег, о которой даже и думать страшно. Так случись мне оказаться на Западе, пришлось бы первое время работать помощником какого-нибудь простого парикмахера. И то, если бы тот согласился меня бы взять к себе на работу.

Да и не смог бы я пойти на это. Как можно предать Лену, Наташку, Долорес Гургеновну, Антонину? Не смог бы я предать страну, которую собирался спасать от бессмысленной бойни в Афганистане и Чечне, от искалечившей судьбы миллионам людей Перестройки, от Горбачёва и Ельцина, от бандитов, таких, как Кистенёв.

Кстати, вполне может быть, что это и не он заходил тогда в редакцию «Работницы». Ведь найти меня при желании было бы не так уж и трудно, вон сколько времени прошло, а он о себе не напоминал. Вполне может оказаться, что это какой-нибудь читатель, или вообще слегка спятивший поклонник искал встречи с популярным автором. Ну а что, чем не популярный? Письма на моё имя так и шли в редакцию пачками, кто ещё из авторов мог похвастаться подобным вниманием со стороны читателей?!

— Выходим, товарищи!

О, уже приехали. Дорога заняла всего несколько минут. Посольство занимало целый комплекс зданий длиной в квартал на Унтер-дер-Линден, недалеко от Бранденбургских ворот. Нас провели через КПП и завели в здание. Потом мы шли по выстланному зелёной с окантовкой дорожкой коридору, Еким продолжал комментировать, вспоминая, что в прошлый раз их вели тем же маршрутом.

Путешествие завершилось в небольшом актовом зале с бюстом Ленина и красными знамёнами всех размеров. Поднявшись на небольшую сцену, слово взял пресс-атташе по культуре.

— Товарищи! Вы прибыли в Германскую Демократическую Республику, в столицу страны, Берлин. Одни, насколько я знаю, принимают участие на чемпионате мира попарикмахерскому искусству, другие приехали на писательский симпозиум. Напоминаю, особенно вам, товарищи писатели, что вы представляете творческую интеллигенцию, и должны вести себя образцово. ГДР — дружественная нам держава, но нельзя забывать, что это всё же другое государство. Никаких баров, ночных клубов, других увеселительных заведений. В личное время можете посещать музеи, картинные галереи, зоопарк. Никто не против, если вы посмотрите местные магазины и даже совершите какие-то покупки, для этого вам и выдавали валюту. Но учтите, что немецкие магазины порой сильно отличаются от советских, особенно крупные, такие как «Delikat». Что-то вас может немного шокировать, просьба вести себя как подобает гражданину Союза Советских Социалистических Республик.

— Ага, ещё как шокирует, — тихо сказал мне Еким, озорно подмигивая.

Ну, меня-то может и не очень, видывал в своё время такие супермаркеты, которые даже восточным немцам не снились, но для остальных членов делегации, особенно тех, кто за границей оказался впервые, это и впрямь может стать шоком.

Когда добрались до гостиницы, Долорес Кондрашова попросила парикмахеров задержаться в холле.

— Товарищи, сегодня у вас будет личное время, проведите его с пользой, а завтра в 10 утра едем во Дворец спорта, где будет проходить чемпионат. Там пройдёт представление команд, и затем начнутся соревнования. Послезавтра выходной день, а в субботу финал командных и соревнований и параллельно будет проходить, как вы знаете, личное первенство. Я надеюсь, мы сможем продемонстрировать высочайший уровень, составив конкуренцию лучшим парикмахерам мира. Ну а в воскресенье организаторы устраивают для участников чемпионата поездку в Дрезден, езды два часа, можете познакомиться с его достопримечательностями, включая знаменитую картинную галерею. Валютой не разбрасывайтесь, постарайтесь что-нибудь оставить на последний день. По себе знаю, иногда увидишь что-то хорошее — а денег уже нет.

Ну да, валюты нам выдали не ахти как много, по 30 марок в обмен на «деревянные». Правда, у меня с собой имелись две бутылки водки и три банки чёрной икры, аккуратно уложенные в спортивной сумке между запасным бельём и полотенцем. Вот только я не знал, как и кому их толкнуть.

— Не переживай, — заявил Еким, узнав о моей проблеме. — Держи пакет, переложи сюда бухло с икрой, и пойдём со мной.

Мы спустились на первый этаж, прошли по коридору и остановились, как я понял, у комнаты администратора. Еким вежливо постучал, спустя несколько секунд дверь отворилась, на пороге стояла ухоженная дама средних лет, которая при виде Екима сделала почему-то радостное лицо.

— Гутен абенд, фрау Зильбрехт! — расплылся тот в улыбке. — Можно войти?

— Oh, ja, ja, gehoert!

Дальше на смеси русского и немецкого языков последовал обмен репликами, по итогам которого администратор гостиницы забрала у Екима пакет, а мой бюджет увеличился на девяносто марок. Оказалось, что две бутылки «Столичной» ушли по пятнадцать марок, а три банки икры — по двадцать.

— Нормальная цена, дороже можно продать, но покупателей искать упаришься, — пояснил Еким. — К тому же наша водка тут нее редкость, как братской стране поставляем, правда, в небольших объёмах.

— А чего это фрау Зильбрехт такая радостная была, как тебя увидела?

— Так я знаком с ней ещё с прошлого раза. Эх и мы хорошо с ней тогда покувыркались… Сегодня первым делом у неё с утра отметился, а потом заселяться пошёл. Она сегодня дежурит по гостинице, наведаюсь к ней после 11 вечера. Собственно, через два с половиной часа. Руководитель нашей делегации пройдётся по номерам, проверит, все ли на местах, а там уж можно и к моей фрау.

— И кто у вас руководитель?

— Первый секретарь Союза писателей Карпов. Знаешь такого?

— Честно говоря, первый раз слышу.

— Эх, темнота… Фронтовик, начинал войну в штрафной роте, куда был сослан за антисоветскую агитацию, потом переведен в разведку, реабилитирован и даже стал Героем Советского Союза. Написал «Двадцать четыре часа из жизни разведчика», «Командиры седеют рано», «Маршальский жезл»… Может, и не шедевры, однако в струю попал. Мужик строгий, но справедливый. Каждый вечер ровно в 11 начинает обход номеров, все ли на месте, и не дай бог ты в ванной закрылся и не слышал, как он стучал. Потом хрен оправдаешься. Так что дождусь его прихода, а затем к своей фрау Зильбрехт.

— Имя-то у неё есть что ли?

— Грета. Говорит, что её в честь бабушки назвали.

— А на каком же языке вы общаетесь?

— Ну, она по-русски немного разумеет, а я немного шпрехаю по-ихнему. Да нам-то особо говорить некогда, мы всё больше сам понимаешь чем занимаемся.

Он довольно усмехнулся, а я, прищурившись, поинтересовался:

— От жены гуляешь?

— Так я уже шесть лет как человек разведённый! Причём они с сыном живут в доме напротив, так что пацан и у меня иногда ночует, бывшая вроде не против. Так что в этом плане я перед собой и общественностью чист, как слеза младенца. И фрау Зильбрехт, кстати, тоже разведена. Слушай, а может, нам с ней того, оформить всё по закону? Перееду к ней в Берлин… Нет, Лёха, не перееду. Комфортно тут жить, всё вроде для человека, а вот не могу я без сибирских морозов, без тайги, без родных просторов, без Байкала… По себе знаю, через три дня в уныние впаду, буду водку глушить. Я ведь тоже с собой взял пару бутылок, только для себя не на продажу. Местная «Lunikoff» с нашей в жисть не сравнится, она мне поперёк горла встаёт.

Как и пророчествовал Еким, в 23.05 в дверь номера постучали — явился с проверкой Карпов. Выждав ещё десять минут, Еким осторожно выглянул в коридор, шепнул мне: «Я тебя закрою, вернусь ночью, сам отопру», запер меня снаружи и был таков. Я же ещё немного посмотрел местное телевидение — шла трансляция какого-то концерта с участием восточногерманских исполнителей и Дина Рида, после чего, кинув взгляд в окно на освещённый пункт пропуска «Чарли», завалился спать. И уснул так крепко, что даже не слышал, как в номер завалился Еким.

Проснувшись около 7 утра, в совмещённом санузле я справил нужду, умылся и стал думать, чем занять себя до завтрака. Еким всё ещё похрапывал после ночных похождений. Взгляд вновь упал на КПП, с одной стороны которого разгуливали солдаты с «Калашниковыми», а с другой — американские военные с М-16. И разгуливать им ещё лет 15, пока не снесут Берлинскую стену. А может, и не снесут? Вот, предположим, я сумею что-то сделать для спасения СССР, не позволю — хоть это и звучит фантастично — прийти к власти Горбачёву, и что, стена останется стоять? А по мне, она и сейчас смотрится чужеродным организмом на теле Берлина. Будь моя воля — снёс бы её уже сегодня. И пусть берлинцы спокойно разгуливают по городу, ходят друг другу в гости, а некоторые семьи смогут наконец воссоединиться.

Проснулся Еким. Потянулся, хрустя суставами, босиком прошлёпал в ванную.

— Как фрау Зильбрехт? — спросил я его, когда он закончил с гигиеническими процедурами.

— Баба — огонь! Видел бы ты, что она вчера… вернее, уже сегодня ночью вытворяла. Жаль, её смена теперь только послезавтра. Но мы в воскресенье улетаем, одним рейсом с вами, так что ещё успею с моей Гретой покувыркаться… Так, время 8.16, сейчас у нас завтрак, а в 9.30 отъезд на встречу с немецкими писателями. Я сегодня выступаю, между прочим.

Я отправился вниз завтракать вместе с ним. Чтобы тебя бесплатно обслужили, нужно было показать паспорт, после чего сел за столик рядом с Екимом, за которым уже расположился какой-то пожилой дядька, как выяснилось, тоже кто-то из писательской делегации. Наши дамы во главе с Кондрашовой появились, когда я уже заканчивал.

— Лёша, через полчаса выезжаем на место, собираемся внизу, — предупредила меня Долорес Гургеновна.

В нашей гостинице заселились ещё несколько сборных, так что перед отъездом во Дворец спорта в холле первого этажа бурлила разноязыкая толпа, гомонившая на болгарском, венгерском, испанском, турецком, румынском языках. Я вышел на улицу, и в ожидании автобуса, встав под навесом, принялся наблюдать за тихой, размеренной жизнью восточногерманской столицы.

Глядя по сторонам, я ловил себя на мысли, что в окружающем пейзаже чего-то не хватает. Потом понял — не хватает наглых и вечно галдящих алжирцев, марокканцев, сирийцев, тунисцев, турок и прочей мусульманской братии родом преимущественно из Северной Африки. Европа ещё не настолько толерантна, чтобы принимать их в свои объятия. Так что местные девушки пока могут ходить спокойно, не опасаясь, что их ограбят и изнасилуют в ближайшей же подворотне.

Дворец спорта, выстроенный в начале 60-х, не поражал своими габаритами, однако центральная арена, где нам предстояло соревноваться, могла одновременно принять до трёхсот участников. Советским мастерам отвели место в самом углу, по соседству с итальянцами и греками. Особого мандража я не чувствовал, не первый раз, как говорится, замужем, однако присутствовало обычное в таких случаях лёгкое волнение, гнавшее по венам адреналин.

Чемпионат СССР, как я теперь догадывался, строился по той же схеме, что и «мундиаль». То есть в первый день ты выполняешь общие для всех задания, а в финальный — кто во что горазд. Плюс параллельно будет выбран победитель в личном первенстве. Жюри возглавлял знаменитый мастер из Франции Жак Дессанж, тот самый, что придумал и внедрил стиль «Coiffe-Decoiffe». Вернее, должен внедрить в 80-е, вот только я уже почти год так стригу некоторых своих клиенток, а причёска стоит в тарификационном списке Министерства бытового обслуживания РСФСР. Извини, старина Дессанж, некая бессовестная скотина из далёкой северной страны украла твоё ноу-хау.

Участникам предстояло попробовать себя в создании повседневной, вечерней и модельной причёсок. Учитывались не только качество, но и время, затраченное на работу, поэтому, как я заметил, у некоторых в движениях присутствовала излишняя торопливость. Два с половиной часа спустя были объявлены результаты, по итогам которых сборная ССР шла на третьем месте, немного уступая французам (кто знает, может, Дессанж и подсуживал своим) и американцам.

— Ребята, послезавтра мы должны всех удивить, — заявила Кондрашова после объявления результатов.

Я-то, собственно говоря, собирался удивлять той самой «Жар-птицей», с которой выиграл чемпионат Союза. Это была самая сложная причёска в моём арсенале на сегодняшний день, никто бы, пожалуй, не смог её повторить в Союзе, а может быть, и в мире. Перед поездкой в ГДР я ещё пару раз потренировался на добровольцах, и надеялся, что смогу повторить «Жар-птицу» в Берлине. Лишь бы модель попалась нормальная, с густыми, неокрашенными волосами. Хотя вроде бы в правилах соревнований и указано, что у моделей должен быть родной цвет, кто его знает, подсунут какую-нибудь, мол, русским и такое сгодится.

— Обед мы пропустили, — продолжала Долорес Гургеновна, — но в гостинице для участников соревнований должны были его оставить. Так что возвращаемся, обедаем, а потом можете погулять по городу, что-то присмотреть в магазинах.

Я надеялся, что Еким составит мне компанию, но писатели, похоже, застряли на своей встрече на целый день. Мои коллеги по сборной как-то быстро испарились, даже не подумав позвать меня с собой, ну они и так-то держались как-то обособленно, обсуждая свои женские дела. Небось побежали искать колготки с труселями и лифчиками.

Ладно, прогуляюсь в одиночестве, может, что-то прикуплю для своих по нормальной цене, а то в Москве у спекулянтов, даже знакомых, всё равно приходилось переплачивать втридорога.

Шёл по Берлину неторопясь, игнорируя общественный транспорт, рассматривая пластмассовые «Трабанты» и более приличные «Вартбурги». Миновал Рейхстаг, мысленно попытался представить, как его штурмуют советские бойцы, но как-то плохо получалось. Конечно же, не мог пройти мимо вывески супермаркета «Delikat», о котором упоминал товарищ из посольства.

Ну а что, думал я, входя внутрь, по размерам пусть и не столичный «Ашан», но в Союзе таких огромных магазинов самообслуживания точно не найдёшь. Первым делом ты попадал в продуктовый отдел, и по сравнению опять же с полками советских магазинов здесь царило настоящее изобилие.

Я шёл вдоль рядом с газированной водой, глаз цеплялся за цветные этикетки «Stern Cola», «Club Cola», «Vita Cola»… Подумав, взял «Vita Cola», надо попробовать, что это за хрень. А вот минералка почему-то представлена только «Сельтерской», хотя и в таре разного объёма.

Шоколада много, включая соевый. В наличии имелись недоступные в СССР творожки и йогурты. Порошок для пудинга, ванильный сахар, разрыхлитель, фруктовое желе, сухой суп — всё это под маркой «Rotplombe». Бакалея… Ну, тут «завтраком туриста» и не пахло, одна только упаковка вызывала желание стать обладателем хотя бы баночка рыбных консервов.

Отдел фруктов… Ну тут изобилие, пожалуй, слегка подвяло, бананов, ананасов, авокадо и прочей экзотики нет, апельсины и мандарины довольно дорогие, зато дешёвых яблок — завались. Кстати, сезон, наверное, ещё и поэтому. Причём выглядели яблоки не как на прилавках наших овощных магазинов, а скорее, как на базаре, практически одно к одному. При этом все фрукты были уже заранее расфасованы по сеткам разного объёма.

Овощной отдел тоже был не чета нашим. Улыбнуло, когда увидел, что на капустных кочерыжках чернилами написана цена. Вот она, немецкая дотошность и аккуратность!

Так, вино-водочный отдел. Вот и «Lunikoff», которую не жалует Еким, в разной таре, от 0,35 до 0,7 л по 13 марок с полтиной. А наша «Столичная» хоть и меньшего объёма, в полулитровой таре, но стоила восемнадцать марок. Была ещё водка «Kristall» по 0,71 крепостью 38º.

Названия вин мне ничего не говорили, да и выбор был не так велик. Покрутил в руках бутылку бренди «Pfefferminzlikör», вернул на место. Марки пива так же оказались неизвестными, однако его тут было на порядок больше, чем того же вина, всё-таки Германия что Западная, что Восточная — это прежде всего ПИВО!

Ладно, пойдём дальше, к промтоварам. Одежда… В столичных магазинах такую одежонку, пожалуй, вряд ли прикупишь, хотя до 200-й секции ГУМа лейблы не дотягивали. Нет уж, лучше я как прежде буду с фарцой дело иметь, чем носить такое, А несколько маечек для Наташки можно прикупить. В СССР с такими рисунками фига с два найдёшь. Размеры я примерно помнил, но на всякий случай взял и на вырост.

Обувь в следующем отделе более-менее приличная, и цены неплохие. Я даже примерил кроссовки неизвестного мне бренда «Germina», сидели они хорошо, но в целях экономии валюты от идеи покупки отказался.

Бытовая химия. Моющие средства представлены брендами «Fewa», «Fit», «Fay», «Wab», «Flibol», «Duolit» и «Duotex». Стиральные порошки, благоухающее мыло…

Хозяйственные товары, игрушки, посуда… Я покрутил в руках пластиковую подставку для яиц в виде курочки, тут было представлено несколько вариантов расцветки. Ого, сервиз «Мадонна». Кажется, я такой же у Брежневой видел. 50 марок… Нет, жаба душит, да и везти его боязно, особенно учитывая, как грузчики в аэропортах безжалостно обходятся с багажом пассажиров. Либо расколотят, либо стырят. Бытовая техника! Да, тут я задержался. Какая-то неизвестная мне компания «AKA electric» радовала покупателей пылесосами, соковыжималками, кофемолками, миксерами, фенами, кухонными гилями, тостерами, чайниками со свистком…

Лена рассказывала, что на юго-западе столицы есть магазин «Лейпциг» с товарами из ГДР, её мама там чуть ли не сутки за миксером стояла. Так что если из ГДР я привезу домой в подарок еще и миксер с утюгом — мне организуют просто триумфальную встречу. Ну и фен взять до кучи. В Москве у меня был, но мало ли, вдруг с ним что случится, жди потом, пока фарца тебе из ФРГ доставит. А этот пока дома полежит, опять же, Лена получит после душа возможность нормально волосы сушить себе и Наташке. Правда, от гарантии в год толку никакого, не ехать же с ним обратно в ГДР, но я надеялся, что немецкое (пусть оно и восточногерманское) качество окажется на высоте.

Вроде бы денег должно хватить, но останется валюты у меня после этого с гулькин нос.

— А это что? — спросил я, кивая на коробку с нарисованной девочкой, стоявшей спиной к лампе.

Оказалось, прибор инфракрасного излучения «Rotlicht». Нет, такой загар нам не нужен.

Взяв до кучи бутылку «Vita Cola» (просто захотелось пить), направился к кассе. Пока стоял, разглядывал прикассовый ассортимент. Прямо как в наших супер и гипермаркетах будущего. Сигареты, причём как советские, так и местные, с красивыми названиями «Juwel», «F-6», «Duett», «Kabinet». На полочках разноцветная жвачка «Chewing gun sour», «Jamboree», «Peppermint», «Fruit», «Frucht», «ORANGE OK»… Взял блок показавшейся наиболее нейтральной жвачки «Chewing gun sour». А сколько ещё тут всякой мелочи, за которую советская ребятня устроила бы настоящую драку! Неужели нельзя самим наладить производство таких товаров? Ракеты с танками клепаем, а жвачку сделать не можем. А если не можем, почему бы не договориться о поставках с той же ГДР? Думаю, восточные немцы согласились бы с радостью, если, конечно, СССР расплачивалась бы валютой, ну или хотя бы нефтью с газом.

Все покупки на кассе мне сложили в фирменный пластиковый пакет с эмблемой «Delikat». Вот это я понимаю — сервис! Да Ленка меня бы только за такой пакет расцеловала, хотя у нас дома вроде бы ещё лежала парочка импортных, которые жена берегла как зеницу ока, и даже устраивала им постирушку, что вызывало с моей стороны сочувственные взгляды.

Выйдя на улицу, вытащил из пакета «Vita Cola», глотнув прямо из горлышка. Оказалось, вещь довольно притянутая на вкус, похожа на оригинальную «Колу», но с легкой цитрусовой ноткой.

Вечерело. Я неторопясь шёл по Фридрихштрассе, свернул на Инвалиденштрассе, невольно ухмыльнувшись, когда прочитал вывеску. Здесь тоже хватало магазинов, хоть и не таких крупных, как «Delikat». Вот, к примеру, магазин «Elektronik». За витринным стеклом красовался катушечный магнитофон «Grundig». Надо же, тут даже западногерманская техника продаётся. Мда, это вам не та «Нота», что у нас дома стоит. Хотя ценник, конечно, смущал, целых 900 марок.

Обалдеть, в Восточном Берлине даже есть магазин «Salamander»! И тоже я задержался у витрины, разглядывая недоступную рядовому советскому обдувателю обувь. Да мне с моими останками валюты тоже, разве что на летние сандалии хватит. Вздохнув, пошёл дальше. Да уж, не знаю как обстоят дела в Болгарии, Румынии и прочих соцстранах, а уровень жизни в ГДР оказался на порядок выше советского. И кто кого победил в Великой Отечественной?

Дойдя до Бернауэр-штрассе, решил, что пора возвращаться в гостиницу, которая после воссоединения Германии наверняка станет называться отелем. Еким был уже в номере.

— Нагулялся? Что купил? Фен? М-да… Ну, ты парикмахер, тебе виднее. Но вообще зря ты меня не дождался, я бы тебя в «Эксклюзив» сводил. Там торгуют гэдээровскими товарами, предназначенными на экспорт, и западноевропейскими. Цены, правда, кусаются, зато выбирай что душе угодно, у нас такое только в «Берёзке» купить можно.

На следующий день нас повезли смотреть Дрезден. Кроме посещения картинной галереи и вспомнить было нечего, ну разве что отличного качества дороги. Сам город представлял собой пустыри, стройки и безликие коробки новых зданий. Хотя, если верить рассказам экскурсовода, после бомбёжек союзниками Дрезден был практически стёрт с лица земли. Почему тогда строят не нормальные дома, а чуть ли не «хрущёвки»? Или это примета социализма?

По возвращении в гостиницу Еким всё же вытащил меня прогуляться по вечернему Берлину.

— Подозреваю, что магазинами тебя не удивишь, да и марок у тебя осталось, наверное, кот наплакал. Я вон джинсы прикупил местного пошива, сыну подарю… В общем, есть тут неподалёку одно местечко, называется «Dicke März», в переводе «Толстая Марта». Пиво там — обалденное! А стоит копейки, то бишь пфенниги.

Насчёт пфеннигов Еким слегка преувеличил, вернее, преуменьшил, так как кружка пива стоила от 3 марок. Но пиво неизвестных мне восточногерманских сортов в этом бирштубе — оказалось, так немцы называют свои пивные — на мой дилетантский взгляд и впрямь оказалось неплохим. Еким и вовсе смаковал пенный напиток с физиономией дорвавшегося до сметаны кота. Для разгона заказали по кружке. На закуску Еким взял крендели (брецели) с ветчиной и сыром, а также вайсвурст — белые колбаски из телячьего фарша и бекона с добавлением зелени. Я же, вспомнив свой уже казавшийся нереальным визит в Берлин из XXI века, заказал братвурст — приготовленные на гриле свиные сосиски, и не пожалел. Потом даже добавки попросил.

— Восточные немцы — те ещё алкаши, — просвещал меня Еким. — Хлещут почище нашего брата, и далеко не всегда пиво. Я с одним в прошлый раз так надрался, что до такси пришлось тащить его на себе. А он ещё успел по дороге наблевать. Ты пей, пей, пиво-то у них неплохое.

Мы зашли сюда около шести вечера, и народу было от силы половина зала, а к семи в пивной уже почти все столы оказались заняты. По размеру, может, и столики, а по существу именно столы — крепкие, вроде как из дуба. Сразу вспомнился поход в вильнюсский трактир. И ведь он случился тоже вечером накануне финала, только то был чемпионат СССР. Интересное совпадение, надеюсь, в этот раз не придётся махать кулаками.

Разглядел я среди посетителей и пару женщин бальзаковского возраста, сидевших в компании таких же немолодых мужчин. Не иначе две семейные пары решили устроить посиделки, что-то оживлённо обсуждая на своём подлаивающем языке.

Опа, а вот эта блондинка в расстёгнутом бежевом плаще очень даже ничего! С тонкой талией, упругой задницей и выпирающими из декольте полушариями грудей, она зашла в пивную, тут же став объектом всеобщего внимания. Даже те две тётки и то повернули головы, смерив её оценивающими взглядами с головы до ног.

Она огляделась, видимо, в поисках свободного места. Тут-то наши взгляды и встретились. Она улыбнулась мне, словно старому знакомому, танцующей походкой подошла к нашему столу и спросила:

— Kann ich Ihnen Gesellschaft leisten?

— Наверное, просит разрешения сесть с нами, — негромко прокомментировал почему-то охрипшим голосом Еким. — Битте, фрау, садитесь пожалуйста.

Лёгкий плащ, зонтик и сумочку она повесила на спинку стула, выглядевшего не менее основательным, чем стол. Появилась официантка, улыбчивая, с конопушками на лице девица в чепчике и переднике. На немецком, видимо, спросила, что та будет есть-пить, и ушла выполнять заказ.

— Я думать, ви есть рюсиш? — спросила она, снова мне улыбнувшись.

— Да, да, мы рюсиш, — закивал мой спутник. — А откуда фрау знает русский язык?

Она наконец перевела взгляд на Екима.

— Мой отец три года быть русский плен, он там выучить много русских слов. И меня немного учить.

— А-а, ясно.

Еким кивнул с таким видом, будто каждый день общается с детьми гитлеровцев.

— Ви думать, он есть фашист? О нет, он не хотеть идти война, его насильно заставить. Он не убить ни один русский зольдат.

— Ага, все они так говорят, — пробормотал Еким.

Она явно услышала, и улыбка сползла с её лица, а взгляд стал немного отстранённым. Появившаяся официантка поставила перед ней кружку пива и тарелочку, на которой лежал одинокий, посыпанный крупной солью крендель. Я подумал, что она сейчас встанет и пересядет за другой столик, если, конечно, найдёт место и, желая разрядить неловкую паузу, предложил:

— Может, познакомимся?

— Карашо, — снова улыбнулась она. — Моя есть Ингрид Шварц. А ви?

— Я Алексей Бестужев, а это Еким, он писатель из Сибири…

— Сибирь? Мой отец сидеть Сибирь. Он рассказывать про страшный мороз. Как ви есть там жить?

— Нормально живём, детей рожаем, жизни радуемся.

— А ви откуда? — обернулся она ко мне.

— Из Москвы.

— О, я так хотеть попасть Москва! Кем ви работать?

— Я стригу людей, парикмахер, а здесь принимаю участие в чемпионате мира. Вы слышали об этом событии?

— О, да, я слюшать, я работать газета «Der Morgen», мои коллега есть освещать этот чемпионат. Как бы я хотеть быть ваша модель!

— Увы, моделей нам предоставляют организаторы, — вздохнул я.

— Но я всё равно верить, что ви победить.

— Спасибо, я приложу к этому все силы. А вы, значит, журналист?

— Да, я есть писать о дети и животный.

Она сделала небольшой глоток и длинными, изящными пальчиками с аккуратным маникюром отщипнула от кренделя маленький кусочек, отправив его в рот. И губки у неё в меру пухлые, всё натуральное… Хотя по-другому и быть не может, все эти филеры и импланты — дело пусть и не совсем отдалённого, но будущего. А в СССР и странах Восточного блока подобное и вовсе нереально представить. Хотя, уверен, многие женщины согласились бы подправить губы, скулы, грудь, задницу, носик и прочие части тела.

Между тем пиво в наших кружках закончилось, и Еким сделал знак официантке, которая тут же организовала ещё по кружечке пенного. В присутствии блондинки я теперь пил и закусывал с более интеллигентным видом, да и спина моя непроизвольно выпрямилась. Впрочем, Еким, несмотря на лёгкую словесную перепалку, также подобрался.

— Странно видеть такую девушку, как вы, в бирштубе, — сказал я.

— О, я иногда сюда заходить после работа, наш редакций находиться недалеко. Я любить смаковать «Paulaner», и здесь я чувствовать себя немного, как это сказать по-русски, своя тарелка.

Ещё один кусочек кренделя отправился в её ротик, запитый глотком пива.

— Я так хотеть побывать Россия, — вздохнула Ингрид. — Я бывать Румыния, Франция, Бельгия, Западный Германия, но Россия не бывать никогда.

— В чём же дело, приезжайте, — сказал Еким.

— Может быть, следующий лето свой отпуск я приехать в Москва. Хотеть посмотреть Кремль, Мавзолей, Красный площадь…

— В Москве много и других достопримечательностей, — сказал я, чувствуя, как на лице поселилась глупая улыбка. — Приезжайте, я устрою вам экскурсию.

— Так ребята, — кидая взгляд на часы, встрепенулся Еким, — я и забыл, что у нас в 9 вечера летучка по завтрашним мероприятиям. А время-то четверть девятого. Лёха, ты со мной или ещё посидишь?

Тут я замешкался с ответом, но сосед по номеру сам пришёл на помощь:

— Ладно, допивай пиво, дорогу, думаю, найдёшь. Вот деньги за мои пиво и закуску, тут ещё официантке на чай останется. У тебя-то хватит за себя расплатиться? Ну всё, тогда я пошёл.

Мы остались с Ингрид наедине, и как ни в чём ни бывало продолжили разговор, узнавая друг о друге всё больше и больше. Мне казалось, что я знаю её уже целую вечность, я буквально тонул в её глазах, совершенно забыв, что на пальце у меня обручальное кольцо. Ингрид сама мне об этом напомнила.

— Я смотреть, у вас на палец кольцо, ви иметь жена?

— Кольцо? Ах да, у меня есть жена, её зовут Елена…

— Хелен, красивое имя.

— Согласен, красивое. А еще у неё от первого брака есть дочка, и сейчас моя Хелен беременная, через несколько месяцев у нас будет ребёнок.

— О, я вас поздравлять с этот событие! Ви кого хотеть, мальчик, девочка?

— Если бы можно было выбирать, то, наверное, мальчика, но и девочку тоже буду любить не меньше.

— Алекс!

— Что такое?

— У вас есть часы? Сколько сейчас времени? Ох, спасибо за приятный компания, Алекс, но мне нужно есть уже идти!

— Куда же вы так торопитесь? К мужу?

— Нет, я уже не замужем, я вообще жить одна, отдельно от мама и папа. Но каждый вечер в 10 часов я выгуливать мой собака, мой Дитер очень скучать по мне, если я задерживаться.

Чёрт, как мне не хотелось с ней расставаться!

— Может быть, я вас провожу?

На её лице появилось задумчивое выражение, она прикусила нижнюю губу белоснежными зубками.

— Карашо, идёмте, я жить два квартал отсюда. Но за себя я платить сама.

Однако… В ГДР феминизм, оказывается, уже имеет место быть. Ну да ладно, сэкономлю, тем более марок после посещения пивной осталось с гулькин нос, а если бы я и за Ингрид заплатил-то можно было бы подводить, что называется, итоги.

Пока сидели в бирштубе, на улице заморосило. Ингрид раскрыла зонтик, и мы оба спрятались под ним, касаясь плечами друг друга. Однако, я с каждой минутой хотел её всё больше и больше. Бестужев, ты натуральная скотина! У тебя дома жена беременная, а ты тут язык на плечо высунул при виде первой же симпатичной фрау.

— Вот мы и прийти, — сказала она, останавливаясь у подъезда с тяжёлой дверью.

Дом о шести этажах был выполнен в духе сталинского ампира, похоже, построен после войны, и вряд ли в нём жили рядовые немцы.

— А хороший у вас дом.

— Да, я переехать сюда, когда выйти замуж. Муж занимать хороший пост в министерстве, это ведомственный дом. Муж быстро умереть, и я жить тут уже два год одна с мой Дитер.

— Сочувствую.

Дождь так и моросил, дробно постукивая по куполу зонта, а я понимал, что нужно идти, что выгляжу со стороны идиотом, но почему-то не мог найти нужных слов.

— Вам, наверное, нужно идти в гостиница? — наконец сказала она.

— Да, пожалуй, что нужно, — вздохнул я.

— Что ж, спасибо, что проводить. Подождите…

Она достала из сумки блокнотик и шариковую ручку, что-то записала, вырвала лист и протянула мне.

— Это номер мой телефон. Надеюсь, мы ещё иметь шанс встретиться.

А дальше, что стало для меня полной неожиданностью, приблизила своё лицо к моему и нежно, с оттяжечкой, поцеловала меня в щёку, причём чуть ли не в уголок губ. И только после этого повернулась и открыла дверь подъезда, в котором исчезла, оставив после себя лёгкий шлейф из жасмина, розы и, кажется, сандалового дерева.

Глава 6

Финал. 10 часов утра. Спортивный комплекс «Берлин». Три десятка столиков с зеркалами, три десятка моделей и парикмахеров, чьи сборные вышли прошли в решающий этап. Почти сорок команд отсеялись после предварительного этапа. Все модели немки, предоставленные организаторами конкурса. Вот здесь меня ждал удар. Мне досталась фрау лет 35, которая сразу заявила, что не согласна радикально менять цвет волос.

Вот же засада! Именно на ярком окрашивании прядей и держался мой замысел. Не помогли даже уверения, что по итогу я перекрашу её обратно в блондинку. Твою же мать! До начала финальных соревнований меньше часа, а у меня строптивая модель, которая рушит весь мой замысел.

Я кинулся к Кондрашовой, та — к членам жюри. Вернулась в расстроенных чувствах.

— Сказали, что моделей у них больше нет, предложили поискать самим.

— Да где же я найду-то модель? На улицу что ли бежать?!

И в этот момент я вспомнил о лежавшем в кармане листочке бумаги, на котором Ингрид Шварц написала свой телефон. И кстати, она сама вчера обмолвилась, что хотела бы побыть моей моделью. Вот и посмотрим, насколько сильно хотела. Так, сегодня выходной, для начала хотелось верить, что Ингрид дома, а уж уговорить… Только вера и надежда!

Жаль, что под рукой нет мобильного телефона, до сих пор не могу привыкнуть, что звонить приходится исключительно со стационарных аппаратов. В этот раз позвонить мне удалось от секретарши. После четвёртого гудка, когда я уже предчувствовал, что моя затея обречена на провал, трубку наконец сняли и прозвучал явно заспанный голос:

— Hallo! Ich höre zu!

— Ингрид, — выдохнул я, едва сдерживая волнение. — Ингрид, это Алекс, русский, мы вчера с вами познакомились.

— Ох, Алекс! Что есть произошло, что ви звонить так рано?

Рано! Нормальные люди уже давно на ногах… Хотя, учитывая, что сегодня выходной… Да и сам в прежней жизни, чего греха таить, после бурной ночи мог проспать до обеда. Правда, я был уверен, что после вечерней прогулки со своим Дитером (интересно, какой он породы) она легла спать не так уж и поздно. Как бы там ни было, с полминуты ушло на объяснение ситуации, пауза на том конце провода, и наконец я услышал:

— Карашо, Алекс, я согласный быть ваша модель. Я быть во Дворец спорта через… через сорок минут.

Она приехала через тридцать пять. Причём при полном параде, такое ощущение, что только что из салона красоты. Неудивительно, что, как и накануне вечером, на ней скрестились взгляды не только мужчин.

— Надеюсь, я не разрушил ваши планы на сегодняшний день, фрау Шварц?

— Нет-нет, герр Алекс, — мелодично смеётся она, — мой план был иметь сегодня отдых дома, перед ТиВи, с мой Дитер.

Надеюсь, она не зоофилка, и не занимается извращённым сексом со своим псом. Я ещё прекрасно помнил немецкие видеофильмы, которые мы с интернатовскими пацанами смотрели на квартире у одного парня, скинувшись по рублю за сеанс, и там секс с кобелем был ещё не самым крутым извращением.

Когда я усадил Ингрид на стул, другие участники уже приступили к работе. Напомнив, что потом я верну её волосам родной цвет (надеюсь, волосы от краски, хоть и импортной, не выпадут со временем), я включился в процесс.

Работа так меня захватила, что я на какое-то время выпал из реальности, потеряв связь с окружающим миром. Очнулся, лишь когда ко мне подошла Долорес Гургеновна, сообщившая, что до «часа X» осталось пятнадцать минут. Отлично, у меня уже практически всё готово. Закрепим лаком, не пожалев дефицитный «Schwarzkopf», и вуаля! Немного отклонился назад, любуясь результатом и с затылка, и отражением в зеркале. Ну а что, не хуже, чем на чемпионате СССР получилось. Окинул взглядом «конкурирующие фирмы». Есть неплохие работы, но моя, как мне казалось, затмевала все остальные. Всякие «артишоки» и «сэссоны» просто рядом не стояли.

— Молодец, — негромко сказала Кондрашова, — если в команде не победим, то есть шанс взять первое место в личных. Лишь бы жюри оценило твой креатив.

Как в воду глядела! Сборная СССР по парикмахерскому искусству стала второй, совсем чуть-чуть уступив французской команде. Будь мои соратницы чуть пооригинальнее — могли бы побороться за первое.

Больше я волновался, когда стали объявлять лучших в личном разряде. Третье место досталось представительнице Испании, второе место у итальянца Россини, а перед объявлением первого я почувствовал, как стоявшая рядом Ингрид незаметно сжала мою руку. Тем временем презентабельный ведущий в костюме с бабочкой на шее, объявлявший имена призёров и победителей, чуть откашлялся и объявил:

— So! The first place in the category «Free style» was taken by the representative of the Soviet Union Alex Bestuzhev!

Наверное, со стороны я выглядел невозмутимым, как переваривающий кролика удав, разве что улыбнулся и помахал незадачливым соперникам рукой. А вот Ингрид, в отличие от меня, радостно взвизгнула, подпрыгнула на месте, зааплодировала и даже чмокнула меня в щёку. Кубок был выполнен в виде огромных, чуть раскрытых посеребрённых ножниц на подставке их полудрагоценного камня. Тяжела ты, шапка Мономаха, думал я, вскидывая его над головой и думая, как бы сдуру не уронить. Но нет, обошлось. Я передал приз стоявшей рядом Кондрашовой, заранее предполагая, что вряд ли мне позволят его оставить себе, скорее всего, он займёт место в каком-нибудь «красном уголке» ну или где там хранятся подобные призы, выигранные парикмахерами… В этот момент ведущий попросил меня сказать несколько слов. Я сделал вид, что не совсем понял, о чём меня просят, но Долорес Гургеновна перевела.

— Спасибо большое! — сказал я в услужливо предоставленный микрофон. — Эта наша общая победа, всего советского народа, который доверил мне представлять нашу Родину на мировом чемпионате, куда приехали лучшие парикмахеры планеты. Спасибо моей жене, которая во всём меня поддерживает, спасибо коллективу лучшего салона Москвы, в котором я работаю, спасибо всем, кто переживал за меня и за нашу сборную. Отдельное спасибо моей модели, фрау Шварц, за то, что согласилась мне помочь в свой выходной день.

Ингрид засмущалась, не знаю уж, показшуно или искренне, а ведущий, похоже, понимал по-русски, так как тут же принялся переводить не только на английский, но и немецкий языки. Молодец я, что был краток, выпусти вместо меня какого-нибудь партийного функционера — он бы до вечера распинался о роли партии в победе советского парикмахера.

Оказалось, что Кубок — далеко не все награды на сегодня. Как и в командных соревнованиях, призёрам были вручены корзины с наборами ухаживающей косметики и парфюма, только у «личников» корзины были побольше. Ого, «Guerlain», «Chanel» и «Lancôme» — гордость французской и мировой парфюмерии! Ну, будет чем порадовать супругу, да и на тёщину долю, пожалуй, достанется.

— Это вам, Ингрид, скромный подарок за ваш вклад в нашу победу.

Я протянул ей коробочку духов «Lancôme», вызвав на её лице удивлённую улыбку. Должен же я был как-то отблагодарить Ингрид за то, что согласилась мне помочь.

Тут же мне единственному вручили ещё и небольшой набор для бритья от «Gillette», включавший в себя бритвенный станок, гель для бритья и лосьон.

Но и это ещё было не всё! Мне отдельно от одного из спонсоров чемпионата вручили… тот самый магнитофон «Grundig TK 248 HiFi», который я видел в витрине магазина, а заодно и акустическую систему. Давно привыкший к посредственной советской аппаратуре, я просто не мог поверить своим глазам. Надо же, усмехнулся я про себя, бойся своих желаний, они имеют свойство сбываться.

Хотя недаром ведь баннер этой фирмы затесался среди рекламы производителей парикмахерских принадлежностей, шампуней и косметики. Вручал мне гарантийный талон представитель «Grundig», сказав на ломаном русском, что гарантия на технику 1 год. Неужто они думают, что в случае чего я потащусь в ГДР с магнитофоном? Или у них в СССР имеются сервисные центры? Ладно, будем надеяться, что техника без поломок прослужит долго, как-никак немцы делали. Да и в СССР импортная техника продаётся в сети магазинов «Берёзка», так что какой-то сервис по-любому должен быть. По приезду выясню через знакомых.

А так вот прикинуть, это ж сколько всё это удовольствие стоит? Насчёт магнитофона я догадывался, а вместе с навороченной акустической системой, пожалуй, тысячи на полторы марок потянет. Вот только вопрос: как я всё это потащу. Оказалось, организаторы это предусмотрели, пообещали доставить сегодня всё в мой номер бесплатно.

Далее выяснилось, что через два с половиной часа всех участников чемпионат будут рады видеть на банкете в самом большом ресторане Восточного Берлина «Schwarzwaldstuben».

— Долорес Гургеновна, разрешите взять на банкет мою модель? Если бы не она… Ну вы сами всё понимаете.

Кондрашова смерила Ингрид взглядом, потом меня, вздохнула и махнула рукой:

— Ладно, Бестужев, бери, но помни, что ты советский человек, да ещё и женатый.

— Долорес Гургеновна, насчёт этого можете не волноваться.

Ингрид была не против покрасоваться на этом вечере, составив мне компанию. К этому времени деловитые рабочие Дворца спора уже убирали с арены столики и стулья. Мне же нужно было вернуть моей модели её белокурый цвет. Но та, узнав, чем я озабочен, протестующе замотала головой, отчего разноцветные «перья» на её голове нежно затрепетали:

— Я прекрасно выглядеть, как раз для такой вечер. Может быть, завтра…

— Но завтра утром мы уже отправляемся в аэропорт.

— Пускай, перекраситься я всегда успеть, когда ещё мне делать такой прекрасный волосы!

Мы договорились, что встречаемся у входа в ресторан без четверти семь вечера, к этому времени я как раз должен подъехать с советской делегацией. В гостинице обнаружил мающегося от безделья Екима.

— Ну как, можно поздравить?

— Можно, — не сумел сделать я улыбки.

— У меня ещё пузырь есть, отметим?

— Не могу, сегодня ещё банкет дал участников чемпионата, через пару часов отправляемся туда всей делегацией.

— А, ну тогда да, не стоит напиваться раньше времени. А это что? — кивнул он на корзину.

— Презент от организаторов.

— Ну, думаю, твоей жене понравится. Гляди ты, духи французские, дорогие поди.

Кстати, надо бы ей позвонить. Набрав домашний номер, угадал — Лена уже пришла с работы. И Наташкин крик был слышен, ей чуть позже тоже разрешили со мной немного поболтать. Супруга искренне за меня порадовалась, а радость её стал ещё больше, когда я сказал, что привезу очень хорошие подарки, не уточняя, впрочем, какие именно. Что делать, женщины во все времена при слове «подарок» впадают в состояние эйфории.

— Гляди, какую я вещь приобрёл!

Еким, дождавшийся, когда я положу трубку, с хитрым достал из сумки коробку, в которой обнаружилась автомобильная магнитола «Philips».

— Видал? Всю валюту оставшуюся спустил. А в Союзе я за такую отдал бы в комиссионке в три раза больше.

— У тебя и машина есть?

— Есть, «Запорожец» правда, «ушастый», но зато почти новый, а с музыкой оно всё веселее будет.

В этот момент раздался деликатный стук в дверь. А вот и мой «Grundig» с аудиосистемой пожаловал. Коробки занесли в номер, я расписался в получении, а Еким всё это время стоял с открытым от удивления ртом и округлившимися глазами. Едва за парой курьеров закрылась дверь, он выдохнул:

— Эт-т-то что?

— Катушечный магнитофон «Grundig» и аудиосистема.

— Это что же, всё твоё?

— Ну а ты как думаешь? — усмехнулся я.

— Погоди-погоди, у тебя же валюты хрен да маленько оставалось…

— А я ни пфеннига на них не потратил. Это приз одного из спонсоров чемпионата за победу в личном зачёте.

— Охренеть! Слушай, может, мне тоже в парикмахеры податься?

— Мне кажется, у тебя лучше получается писать книги, хотя ни одного твоего опуса мне пока не удалось прочесть…

— Кстати!

Он снова нырнул сумку и достал из неё объёмный фолиант. На обложке был изображён красный силуэт красноармейца в шинели, будёновке и с винтовкой с примкнутым к ней штыком, судя по его позе он явно кого-то куда-то звал, как-будто в атаку. Поверху шла надпись «Еким Борисов», а чуть ниже алыми буквами «Сибирская баллада».

— Презент от меня! Погоди, только дай-ка автограф с пожеланием оставлю… Та-а-ак, моему другу… ничего, что я так?.. моему другу Алексею Бестужеву от автора на добрую память. Дата и подпись! Держи!

— Ну тогда тебе и от меня презент.

Увидев в моих руках набор «Gillette», Еким едва не грохнулся в обморок, пролепетал, что это стоит чёрт знает сколько, но я оказался настойчив. При этом думая, что его книгу я может и не прочитаю, а он этим набором попользуется. Но вот уж такая я добрая душа.

Автобус с нашей делегацией, а также коллегами из Болгарии и Венгрии припарковался недалеко от входа в «Schwarzwaldstuben». Помпезный ресторанчик, определил я сходу, разглядывая лепнину. Конечно, новодел, учитывая «ковровые бомбардировки» авиации союзников на протяжении всей войны, но авторы постарались придать зданию некую готическую линию, что для Восточного Берлина смотрелось достаточно экзотично.

— Алекс!

А вот и фрау Шварц! Симпатичное голубое платьишко под уже знакомым мне бежевым плащом, на ногах сапоги на невысоком каблуке, в руке пакет, в котором, как выяснилось, туфли на шпильке. Поцеловав руку, приглашаю внутрь, куда ужевходили ведомые Кондрашовой Яна и Инга.

Внутри всё было роскошно. Сдав верхнюю одежду одетому в ливрею, как и швейцар, гардеробщику (Ингрид успела ещё и переобуться), входим с огромный зал. На вид он способен спокойно вместить несколько сотен гостей, если, конечно, сделать один большой шведский стол, что я сейчас и наблюдал. То есть вечер придётся провести стоя. Хм, я-то ладно, а вот дамам, некоторые из которых, как и Ингрид, на каблуках, придётся несладко. Впрочем, у стен стояли банкетки и канапе, так что в случае чего есть куда присесть.

Тут же оказывается представитель посольства, который нас курировал, а по мне — обычный стукач. Жмёт руку сначала Кондрашовой, поздравляя со вторым местом сборной, а после уже мне, толкая речь, что партия и правительство… Тьфу, балабол, неужели сам не понимает, насколько он глупо выглядит? Хорошо хоть спич не затягивается, и мы идём к столам.

Честно говоря, за весь день я изрядно проголодался, поэтому при виде еды начинаю исходить слюнями и тут же накладываю себе в тарелку запечённый картофель, мясное жаркое, зелень, дольки свежих помидоров и огурцов… Наши не отстают, Ингрид тоже накладывает, но совсем немного, больше для видимости. Или не голодная, или просто очень воспитанная. А скорее и то и другое. Наливаю дамам вино, себе, подумав, тоже. Вот чего не хватает — так это русской водки. Выпивки хватает, но местному шнапсу до нашей «Столичной» — как пешком до Сибири. Соки в прозрачных кувшинах, минеральная вода — снова «Сельтерская». В общем-то, на халяву и уксус сладкий, тем более что организаторы явно не стали экономить на закусках, выбор которых был огромен!

Пока народ утоляет голод — на сцене в дальнем конце зала играет струнный квартет, что-то из классики, спокойное и не очень громко, как раз та музыка, под которую хорошо жуётся и пьётся.

Затем музыка прерывается, на сцену выходит тот же ведущий, что объявлял сегодня победителей, тот же костюм, только бабочка уже не чёрная, а лиловая. Ишь ты, модник.

Поприветствовал собравшихся, вновь на английском языке, пожелал весело провести время и снова уступил сцену музыкантам. Учитывая, что обратно в гостиницу автобус отправлялся в 10 вечера, времени у нас ещё оставалось в избытке.

— Алекс, вы уметь танцевать? — неожиданно спросила Ингрид.

— Смотря что, — ответил я, вспоминая свои дискотечные потуги из прошлой жизни.

— Ну, под этот музыка разве что вальс, — улыбнулась она.

И дальше мы закружились… Ну как закружились. Я больше следил за тем, чтобы не оттоптать своей партнёрше ноги, но вроде бы обошлось без членовредительства. Глядя на нас, образовалось ещё несколько пар. При этом, учитывая, что подавляющее большинство гостей представляли дамы, были и однополые пары.

Потом мы снова пили, закусывали, затем на сцене появилась поп-группа, принявшаяся петь на немецком языке задорные песенки, вернее, пела тёмненькая солистка в короткой юбочке. Почти диско, под эту музыку тоже можно было танцевать, причём куда более энергично, и тут уж я никому ничего оттоптать не боялся. Вот бы забабахать какой-нибудь проект типа «Modern Talking». С десяток мелодий вспомню, плюс кое-какие припевы типа «Cheri, cheri lady, going through a motion, loveis where you find it, listen to your heart», а какие-нибудь слащавые куплеты сочинить на английском не проблема. Такую хрень даже я сам смогу петь, тем более мордашка у меня симпатичная, девчонкам понравится. Стану кумиром миллионов, начну бабло рубить… Правда, высокие худсоветы, о которых упоминал Стас Намин, могу мою идею быстро завернуть. Попробовать на русском? Или сделать два варианта — для внутреннего пользования и экспортный?

— Алекс, почему ви есть такой задумчивый?

— Что? А, извините, думал о том, что завтра улетаю в Москву, и вас больше вряд ли увижу.

— Ох, я тоже об этом думать. По крайний мера ви иметь мой телефон, и иметь возможность мне звонить… Что-то я немного устать, давайте садиться на тот диван.

Как раз начали разносить ликёр в качестве десерта и мороженое в креманках, по три разноцветных шарика с разным вкусом каждый. Мы себе урвали по креманке и принялись неторопливо ковырять мороженое десертными ложечками в форме лопатки.

А часовая стрелка на моих часах уже приближалась к цифре 10, о чём я не без грусти сказал Ингрид.

— Как быстро лететь время, — вздохнула она. — А я ещё выгуливать Дитер.

— Надеюсь, у меня получится вас проводить, как вчера. Кстати, Ингрид, а не перейти ли нам на «ты»?

— О, я тоже хотеть тебе этот предложить, — прямо-таки обрадовалась моя спутница.

Я подошёл к Кондрашовой, которая тоже уже поглядывала на часы.

— Долорес Гургеновна, разрешите, я провожу Ингрид? Мы поймаем такси, я быстро.

На такси-то у меня вроде бы должно хватить.

— Если только быстро, чтобы к 11 часам был в номере. Сам знаешь, доброжелателей, которые донесут, что ты где-то шлялся ночью, хватает.

При этом выразительно покосилась на оживлённо беседующих Яну с Ингой. Интересно, как они узнают, в номере я ночевал или ещё где-то? Постучат в дверь среди ночи с проверкой? Но мнению Кондрашовой я доверял, поэтому пообещал быть к 11 как штык.

В качестве такси мы поймали пластиковый «Трабант» — чудо восточногерманского автомобилестроения. Впрочем, «коробчонка» шла довольно резво, и вскоре я подавал Ингрид руку, помогая выбраться из тесноватой машины.

— Ну что, давай прощаться?

Я испытывал одновременно и грусть, и облегчение. Ингрид для меня была как запретный плод — и хочется, и колется. Моё либидо страстно хотело её, а разум шептал: «Лёха, ты же семейный человек, тем более у тебя беременная жена».

— Я есть скучать по тебе, — вздохнула Ингрид. — Жаль, мы не суметь узнать друг друга ближе, но я понимать, что ты иметь семья, долг перед жена. А ещё…

— Что ещё? — спросил я, чувствуя, как дрогнуло сердце.

— Я не хотеть тебе говорить, это мой проблема…

— Нет уж, как говорят у нас, сказала «А» — говори и «Б».

— Я хотеть забрать у мой бабушка, — она забавно сделала ударение на втором слоге, — кое-какой вещь, но мне один это не донести, а попросить не есть кого.

— Некого, — поправил я её на автомате. — Так давай я помогу, немного задержусь с возвращением в гостиницу, думаю, ничего страшного.

— Есть один проблема. Мой бабушка, жить за «Берлинский стена».

Вот тебе раз… Тогда это действительно проблема.

— Как же ты собиралась туда пройти? У тебя есть какой-то пропуск?

— Nein, — словно от волнения перешла на немецкий Ингрид. — Но я знать один проход.

— Что, проход в стене?

— Нет, под стена. И если ты мне помогать…

Я прекрасно понимал, что если до 11 вечера не появлюсь в гостинице — это может для меня плохо кончиться. Я кандидат в члены КПСС, можно сказать, на испытательном сроке, и что случись… Но, будучи мужчиной, как я мог отказать такой девушке?!

— А как же Дитрих? — зачем-то спросил я, возможно, в подсознательной попытке избежать этой авантюры.

— Дитрих есть умный собака, если хозяйка где-то задержаться — он послушно сидеть у дверь и ждать. Тем более всё занять не больше час.

— Ну если только час… И то я рискую, надеюсь, никто не заметит, если я немного задержусь. Рассказывай, куда идти?

— Ты точно готов? — посмотрела она на меня с прищуром. — Ладно, держать мой пакет и идти за мной.

Мы вошли в подъезд, и спустились по ступенькам, ведущим в подвал. Нас окружила полутьма, только сверху, с лестничной клетки пробивался слабый электрический свет. Ингрид, судя по звуку, принялась шарить в сумочке, достала фонарик, и в его синеватом луче открыла ключом дверь с невысокой притолокой, в которую пришлось проходить, чуть пригнувшись. Дверь закрылась, полностью отрезав нас от внешнего мира и хоть какого-то света.

— Подождать один секунда, — услышал я шёпот Ингрид.

И тут же одновременно со звуком выключателя под потолком вспыхнула неяркая лампочка. Этот подвал был явно не для жильцов, учитывая наличие разного рода коммуникаций от бегущих по стенам электрических кабелей до толстых труб отопления. Лампочка горела и впереди, метрах в тридцати прямо по ходу чисто подметённого коридора. Туда мы и направились.

Оказалось, за углом находится бойлер, но между этим железным баком и стеной оставалось достаточно места, чтобы протиснуться обычного строения человеку, а уж толстым меня назвать было трудно, не говоря уже о моей спутнице.

За бойлером вновь царила тьма, снова пригодился Ингрид карманный фонарик. В его луче обнаружилась кирпичная кладка, на один из кирпичей девушка надавила рукой, тот слегка утоп в стене, затем толкнула кладку, и кусок стены легко подался, повернувшись будто дверь на скрытых петлях.

Ничего себе у них тут всё оборудовано! И вряд ли этим занималась сама Ингрид, тут, похоже, поработали мастера своего дела, у которых руки растут из плеч. Может, контрабандисты им пользуются? Не суть важно, главное, что всё это ненадолго, помогу Ингрид, а заодно гляну на Западный Берлин одним глазком — и обратно.

И здесь тоже был выключатель на стене. Кстати, почему выключатель? Он же сначала включатель, и только потом выключатель… Ладно, хватит забивать голову ерундой.

Лампы, что интересно, были встроены в стены под сводчатым потолком. Ого, а тоннель оказался неплохо так укреплён бетонными плитами. Сделано всё действительно на совесть. И ведь не боится мне его показывать, как будто на 100 % уверена, что я никому не расскажу.

— Ингрид, кто это всё сделал? И откуда ты знаешь про этот тоннель?

— Это проход оставаться ещё с война, здесь прятаться немецкий зольдатен. О тоннель знать мой дед, он рассказать мой отец, а потом узнать я. Знать ещё несколько люди, который поддерживать тоннель рабочий состояние.

— А мне казалось, что дом, в котором ты живёшь, построен после войны.

— Да, но на его месте раньше стоять другой дом, и под ним пролегать этот тоннель.

— И часто ты им пользуешься?

— Нет, не часто, не больше один раз в месяц, когда навещать мой старый бабушка.

— А что хоть нам нужно забрать?

— Один вещь, там ты всё узнавать.

Вишь ты, партизанка… Ну да ладно, всё равно рано или поздно узнаю.

Тоннель поначалу шёл ровно, затем стал идти чуть под откос, потом начал немного забирать вверх и вбок.

— Мы есть пройти только что Берлинская стена, — прокомментировала Сусанин в юбке, вернее, в красивом платье и плаще.

Наше путешествие завершилось у овальной металлической двери, такие я видел в фильмах про корабли и подводные лодки. И открывалась она так же, с помощью «штурвала». Когда, перешагнув порог, мы оказались в небольшом тамбуре, Ингрид таким же макаром задраила люк.

— Ну как, ты есть готов к выход в Западный Берлин?

На её лице сияла белозубая улыбка, в какой-то момент возникло желание взять спутницу прямо здесь, в этом освещаемом тусклой лампочкой тамбуре, прижав спиной к закрашенной голубой краской стене. Но сдержался, сумел обуздать свои чувства.

— Я как советский пионер, всегда готов!

— Тогда идти.

Эта дверь так же отпиралась одним из ключей с её небольшой связки, и спустя несколько секунд мы оказались в месте, напоминающем метрополитен. Моя догадка подтвердилась, когда мы вышли из небольшого коридорчика, оказавшись у железной дороги, напротив которого на стене тоннеля были нарисованы белой краской буква U и цифра 6. Мы двинулись вдоль путей, а когда впереди появилось пятно света, которое явно приближалось, и послышался шум поезда, Ингрид взяла меня за руку и втянула в какую-то нишу, где мы и переждали проносящиеся мимо нас с грохотом вагоны.

Когда мы продолжили движение, я задал своей спутнице животрепещущий вопрос:

— А во сколько закрывается метро?

— О, метро работать с четыре часа утра до час ночи, а в выходной день некоторый линия работать круглый сутки. Сегодня… э-э-э… Samstag, и как раз этот линий работать без перерыв на ночь.

Утешила… В любом случае я не собирался зависать в Западном Берлине до утра. Сделаем дело — и домой. Хотя я уже начинал немного мандражировать.

Ещё минут пять спустя появились огни станции. К ней мы подбирались осторожно, высматривая, чтобы поблизости не оказалось запоздалых пассажиров. Я мог запрыгнуть на неё, подтянувшись на руках, но оказалось, что подняться наверх можно было по приделанной сбоку платформы короткой металлической лесенке.

— Это есть станция «Райникендорфер Штрассе», — пояснила она, когда мы уже неторопясь шли по платформе. — В годы война, когда враг подходить к Берлин, здесь располагаться госпиталь.

Враг — это, судя по всему, русские и союзники, подумал я. Что бы там ни говорили, но для нового поколения немцев те, с кем воевали их отцы и деды, всё равно останутся врагами. На их месте я бы тоже, пожалуй, так думал, это заложено уже на генном уровне. Так же и народы Северного Кавказа, например, сколько бы они ни клялись в верности Большому брату, всё равно при первом же удобном случае ударят в спину.

У эскалатора находилась будка дежурного, где сидела подтянутая тётка в форменной жилетке. Мне показалось, что она слишком долго задержала взгляд на мне, словно просвечивая рентгеном, отчего я невольно поёжился. Когда мы поднялись наверх, там обнаружилась такая же тётка, близнец первой. На стекле будки — табличка, извещавшая, насколько я понял, что стоимость спуска в метро составляет 3,5 немецких марки.

— У меня нет немецких марок, — шепнул я Ингрид, — как будем расплачиваться, когда придётся возвращаться?

— Ты не волноваться, я иметь немецкий марка, — ответила она с улыбкой и вдруг подмигнула. — А кто знать, вдруг тебе есть нравиться в Западный Берлин и ты оставаться?

— Ну уж это вряд ли!

В своё время я полмира объездил, мне много где нравилось, но всё равно спустя какое-то время начинал скучать по Москве, а может, просто по России. И каким-то Западным Берлином меня точно не удивить.

Мы вышли со станции, оказавшись на небольшой, вымощенной булыжником площади. Вряд ли это новодел, похоже, несмотря на бомбардировки, булыжник каким-то чудом всё же уцелел.

Я оглянулся назад, где-то там горели огни Восточного Берлина. Они совсем не манили, за год в СССР я изрядно соскучился по поездкам в «страны развитого капитализма». Но возвращаться придётся. Это как в анекдоте про двух червяков из навозной кучи, для которых она и была Родиной.

— Не хотеть прогуляться по Ораниенбург-штрассе? — вырвал меня из раздумий голос Ингрид.

— А что там? — спросил я, припоминая, что с этой улицей связано что-то похабное.

— О, это есть улица Красный фонари, — улыбнулась она. — Но я знать, что ты любить своя жена и не изменять ей. Поэтому мы идти мой бабушка.

Мне не оставалось ничего другого, как следовать за ней. Общественный транспорт уже не ходил, разве что попался на глаза припаркованный недалеко от станции метро «Мерседес» цвета словной кости с шашечками на боку, в котором подрёмывал немолодой таксист. Судя по возрасту, в юности вполне мог состоять в каком-нибудь гитлер-югенде или вообще воевать на Восточном фронте.

Наш путь пролегал не по главной улице, Ингрид почему-то предпочитала идти переулками и проходными дворами. Загадочная бабушка, судя по всему, жила не так уж и близко к «Берлинской стене». Честно говоря, минут через пятнадцать мне уже надоела эта непонятная ходьба, но приходилось терпеть. Наконец мы остановились у 5-этажного дома, который, судя по его виду, готовился к сносу и уже был расселён. Светилось только одно окошко на третьем этаже.

— Мы ходить сюда, — сказала Ингрид, толкая подъездную дверь.

В каком, однако, глухом месте живёт наша бабуля. Всё страньше и страньше, как говаривала сказочная Алиса. Судя по всему, мы поднимались как раз к той квартире, где горело оконце. Точно, третий этаж. Мы остановились у одной из дверей, Ингрид трижды, а затем ещё дважды ударила в неё костяшками пальцев, после чего с той стороны послышались шаги.

— Ich bin's, Ingrid, — сказала негромко моя спутница, после чего щёлкнул замок и дверь распахнулась.

На пороге стоял наголо стриженый амбал под два метра ростом с пудовыми кулаками, а маленькие глазки из-под тяжёлых надбровных дуг смотрели на меня без всякого выражения. При этом одет был в костюм, который казался ему тесноватым, и даже при галстуке. Ни хрена себе бабушка! Или это её родственник?

Ингрид, увидев мой вопрошающий взгляд, улыбнулась:

— Заходить, здесь тебя ждать мой хороший друзья. Тебе они нравиться.

Амбал сделал шаг в сторону, пропуская нас, и проходя мимо него, я чувствовал себя по меньшей мере неуютно. Впрочем, квартира выглядела относительно цивильно, мы миновали коридор и оказались в довольно просторной комнате с настоящим, но потухшим камином, возле которого на специальной подставке стояла кочерга с острым крючком, отогнутым, как большой палец птицы. Здесь же обнаружился ещё один персонаж. Мужик средних лет в уже более цивильном костюме, вальяжно восседал в кресле у дальней стены, пуская в потолок сигаретный дым и читая «Frankfurter Allgemeine Zeitung». При нашем появлении он расплылся в улыбке, бросил газету на пол рядом с креслом, из которого поднялся, шагнул навстречу, приобнял Ингрид, а мне пожал руку.

— Очень рад вас видеть, — сказал он с небольшим акцентом. — Я Петер, а это Клаус.

Он кивнул в сторону переминавшегося с ноги на ногу за моей спиной амбала.

— Алексей, — машинально представился я и повернулся к Ингрид. — А где бабушка-то? — Бабушка жить другой место, а здесь, Алекс, с тобой хотеть поговорить мой друг.

Она уже вела себя по-хозяйски, залезла в шкафчик и наливала себе в стакан из бутылки «White Horse». Проследив за моим взглядом, Петер оживился:

— Выпьете?

— Нет, спасибо.

— А я, пожалуй, выпью.

Твою мать, куда я вообще попал?! Что-то происходящее совсем перестало мне нравиться. Догадки одна хлеще другой появлялись в моей голове, но пока оставалось ждать, пока хозяева квартиры сами прояснят ситуацию. Или Ингрид, отношение к которой за последние минуты у меня резко поменялось.

Петер предложил мне садиться, и я опустился в массивное, с потёртыми подлокотниками, кресло. Сам он вернулся в своё, а Клаус уселся на жалобно скрипнувшем стуле возле коридора, словно бы преграждая путь к отступлению.

— Может, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

— Peter, denkst du nicht, dass es Zeit ist, zur Sache zu gehen?^[15] — обратилась к нему Ингрид, занявшая последнее, третье кресло.

— Nun, ich denke, du hast Recht^[16]… Господин Бестужев, думаю, достаточно уже ходить вокруг да около, как говорят русские.

Ого, а он и фамилию мою знает, хотя в этой квартире она ещё не звучала. Происходящее отчего-то нравится мне всё меньше и меньше. Тем не менее, я изобразил на своём лице простодушную заинтересованность.

— Думаю, вы уже догадываетесь, что оказались в этой квартире не случайно. Более того, ваше появление в Западном Берлине тоже не случайно. Не буду говорить, какую организацию я представляю, но, уверяю вас, моё непосредственное руководство наделено самыми широкими полномочиями.

Я приподнял брови, мол, продолжайте, я вас внимательно слушаю, и Петер продолжил:

— Вы наверняка слышали, что многие граждане Советского Союза мечтают жить на Западе. На, как у вас говорят, «загнивающем Западе», где, чтобы стать обладателем автомобиля, не нужно ждать насколько лет и полжизни откладывать деньги. Да и автомобиль не «Жигули» и даже не «Волга», которые через год-другой разваливаются на запчасти. Где не нужно стоять в огромных очередях за хорошей колбасой, а этой самой колбасы десятки, а то и сотни наименований. На «загнивающем Западе» можно спокойно приобрести джинсы, жевательную резинку, можно, даже работая на далеко не престижной должности, без проблем ежегодно отдыхать на море. В СССР это доступно лишь партийной номенклатуре, и то не всей, а лишь избранным. Неудивительно, что многие советские люди, оказываясь за границей, испытывают настоящий шок, а кто-то даже решает не возвращаться на Родину, понимая, что до этого они не жили, а влачили жалкое существование. Надеюсь, вы понимаете, к чему я веду?

— Кажется, да, вот только не пойму, чем вас заинтересовал обычный парикмахер?

— Почему же обычный? Вы только что стали чемпионом мира. В СССР ваш успех преподнесут как очередную победу коммунистического режима над капиталистическим. Если же вы попросите политического убежища в Западном Берлине, то это станет серьёзным ударом по советской идеологической машине. Вы видите, я ничего не скрываю, честно открываю перед вами свои карты.

— И что же вы хотите мне предложить взамен? — поинтересовался я из чистого любопытства.

— О, ваше будущее обещает быть безоблачным! — оживился собеседник. — Вам всего лишь нужно будет выступить завтра по телевидению, а затем сможете выбрать любую интересующую вас для проживания страну. Германия, Англия, Соединённые Штаты… Можете просто ткнуть пальцем в карту. И там, куда вы захотите переехать, у вас будет не только свой дом, но и своя студия красоты, то, чего у вас в принципе не могло бы быть вСССР. У чемпиона мира, я уверен, не окажется недостатка в клиентах. Кто знает, может быть, вашими клиентами станут известные политики, артисты, бизнесмены… Ваши портреты будут украшать обложки глянцевых журналов. В любом случае впереди у вас светлая и беззаботная жизнь.

— И дали ему целую бочку варенья да целую корзину печенья, — пробормотал я себе под нос, одновременно вспоминая монолог Бендера перед жителями Нью-Васюков.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что в Москве у меня осталась семья, что жена беременная, и я не могу рисковать их будущим.

— К сожалению, всем нам время от времени приходится чем-то жертвовать. Но, уверяю вас, мы приложим все усилия, чтобы ваши близкие люди смогли с вами воссоединиться в обозримом будущем.

Ага, вот только, зная Лену, далеко не факт, что она захочет разделить своё будущее с предателем. Ладно, пора этот цирк заканчивать.

— Увы, вынужден вас разочаровать, герр Петер, ваша затея потерпела крах. Переманить меня вам не удалось, и я немедленно возвращаюсь в Восточный Берлин. Фрау Шварц, — я посмотрел на неё с плохо скрываемым презрением, — не будете ли вы так любезны проводить меня обратно?

Я взял в руки уже надоевший пакет с туфлями, демонстрируя, что готов даже продолжить выступать в роли носильщика, но Ингрид не двинулась с места, продолжая, закинув ногу на ногу, сидеть в кресле с почти опустошённым стаканом виски в руке. Петер сидел в соседнем кресле, тоже со стаканом, но уже пустым, и его глаза подёрнулись ледяной плёнкой. А вот Клаус поднялся со стула и с недвусмысленным видом, скрестив на груди руки-полешки, загородил своей тушей выход из комнаты.

— Господин Бестужев, я бы на вашем месте хорошенько подумал, прежде чем отказываться от нашего предложения.

— Вы мне угрожаете?

— А как вы сами думаете? Не хотел вам этого сразу говорить, надеясь на ваше благоразумие, но неужели вы считаете, что мы позволим вам спокойно уйти? Конечно, если вы решите ТАМ рассказать о том, что вас якобы в западном Берлине пытались завербовать, вам скорее всего никто не поверит, в любом случае вы ничего не сможете доказать. Но мы должны исключить малейший риск. Тем более мы не можем рисковать нашим человеком на той стороне. А чтобы вы стали немного сговорчивее, предлагаю посмотреть вот эти фотографии.

Он выложил передо мной несколько чёрно-белых снимков, на которых я увидел себя, прогуливающимся под зонтом в компании Ингрид. А вот и главный компромат — поцелуй, который с такого ракурса можно принять не совсем за дружеский.

— Думаете, случайно вам попалась модель, которая отказалась красить волосы? — хмыкнул Петер. — Она сделала эта за хорошие деньги. И вы, естественно, вспомнили об Ингрид и её словах, что она хотела бы побыть вашей моделью. В жюри тоже был наш человек, вернее, завербованный нами когда-то. Согласитесь, тонко сыграно?

— Где тонко — там и рвётся, — сказал я, чтобы не выглядеть совсем уж беспомощно.

— Ценю ваш юмор. Тем не менее, предлагаю вам ещё подумать, господин Бестужев, прежде чем давать окончательный ответ. Всего лишь небольшое выступление по ТиВИ, после чего вас ждёт счастливая жизнь в любой стране мира. Если вы боитесь, что вас смогут найти советские спецслужбы, то мы можем устроить вам новые документы и даже изменить внешность.

— Моя внешность, мистер Петер или как вас там, меня вполне устраивает. И я уже подумал. Эти фотографии можете засунуть себе в одно место, а я ухожу…

— Попробуйте.

В голосе Петера послышалась лёгкая угроза.

— Что, прирежете меня здесь? — усмехнулся я.

— Зачем пачкать пол вашей кровью? Клаус — бывший чемпион Европы по вольной борьбе, он сейчас просто сожмёт вашу шею своими ладонями и сломает её. А потом ваше тело найдут плавающим в Шпрее… Или вообще не найдут.

Он всё ещё смотрел на меня, безмолвно вопрошая, соглашусь ли я на его условия, но в этот момент во мне клокотала такая ярость, что я готов был и сам порвать их тут голыми руками. Ну, голыми не голыми, но в этот миг в моей голове шла автоматическая настройка на боевой режим. Мне не нужно было себя накачивать, как в случае с тем же Чикатило, когда сомнения едва не стоили мне жизни, сейчас я готов был ринуться первым на этого Клауса, рвать его ногтями и зубами. Но заложенная ещё в будущем Палычем выучка позволила спокойно стоять на месте, ожидая дальнейшего развития событий и периферийным зрением изучая расположение предметов в комнате. «Хафацим дмуей сакин» — «предметы, подобные ножу», «хафацим дмуей макель» — «предметы, подобные палке», «хафацим дмуей шаршерет» — «предметы, подобные цепи»… При известном умении здесь было где разгуляться.

Клаус, сообразив, что я прорываться к выходу не собираюсь, с молчаливого согласия босса решил ускорить развитие событий. Он сделал два больших шага вперёд, и когда расстояние между нами сократилось до одного метра, я швырнул ему в лицо пакет с туфлями. Конечно, для такого здоровяка это стало лишь мелкой помехой на пути к цели, но мгновения, которое тот потратил, чтобы отмахнуться от пакета, мне хватило, чтобы схватить недопитую бутылку виски и опустить её на лысый череп бывшего «вольника». Тот потряс головой, затем провёл по ней ладонью, стряхивая мелкие осколки, я же стоял в «розочкой» в руке, всё-таки на секунду-другую задумавшись, пускать ли в ход горлышко разбитой бутылки. И только когда зарычавший медведем Клаус ринулся на меня, я машинально выставил перед собой руку, а в следующее мгновение «розочка» пропорола горло нападавшего, пробив его трахею и перерезав сонную артерию. Я отпрыгнул в сторону, иначе струя крови окатила бы меня с головы до ног, а Клаус со скоростью набравшего ход локомотива пронёсся мимо с грохотом врезался в старинный, тёмно-коричневый резной шкаф.

Что с ним произошло дальше, меня уже не интересовало, так как очень быстро нарисовалась следующая цель. Словно подброшенный пружиной, слегка побледневший Петер выскочил из кресла, и его рука уже лезла под пиджак, откуда он собирался извлечь явно не фляжку с горячительным напитком. А еще миг спустя в его сторону уже летел стул, на котором ещё недавно сидел ныне покойный Клаус. Не успев пока извлечь из-под одежды оружие, увернуться Петер уже не успевал, поэтому чисто рефлекторно пригнулся, выставляя вперёд левое плечо. Когда он всё же, выругавшись явно на немецком, вытянул перед собой руку с зажатым в ней короткоствольным пистолетом, на эту руку уже опускалась тяжёлая кованая кочерга.

Вопль боли, несмотря на закрытое окно, наверняка был слышен даже на улице. Ещё бы, даже я содрогнулся, увидев, как неестественно вывернулось его правое запястье. Бедняга… Теперь ему по-любому обеспечен больничный минимум на три месяца, и ещё не факт, что когда-нибудь он сможет держать в этой руке пистолет или хотя бы ручку. Вполне может быть, Петеру придётся переучиваться в левши.

Как бы там ни было, основная опасность устранена. Петер, скрючившись на полу, стонет и явно ругается на немецком, почему-то упоминая Ингрид, а Клаус ещё подёргивается в предсмертных конвульсиях, и вокруг него расплывается тёмное пятно. Явно не жилец. При этом второе убийство в моей жизни вновь не вызвало у меня каких-то особых эмоций.

Отбросив кочергу в сторону, я собрался подобрать отлетевший к окну пистолет, и в то же мгновение заметил краем глаза какое-то движение. А ещё миг спустя в мои многострадальные рёбра влетела жёсткая подошва сапога. Меня отбросило к дверному косяку, о который я ещё и приложился спиной, воздух из моих лёгких вышибло, и следующие несколько секунд я вообще не мог сделать вдох. Хотелось верить, что рёбра ещё целы.

— А ты есть крепкий орешек, но я и не таких ломать.

Ах ты ж сучка, явно изучала что-то восточное, и похоже, что таэквондо. Вон как пошла ногами махать. Но болтать ей не следовало, нужно было добивать меня, пока я не мог продышаться. Теперь же я оказался готов к атаке, хотя едва успел уклониться, когда она выполняла удар, напоминающий удар топора, перед этим изобразив настоящий вертикальный шпагат. Меня задело по касательной, но плечо всё же отозвалось болью.

Я отступил в коридор, в узком пространстве которого ногами уже особо не помашешь. Ингрид, впрочем, предпочла простые удары маэ-гери, направленные в основном опять же в область груди. Да что ж ей так мои рёбра-то дались?!!

Всё это напоминало какой-то сумасшедший танец. Я продолжал отступать, пытаясь блокировать её удары, но даже рукам было больно их на себя принимать. Наконец я упёрся задом в невысокую тумбочку, и память услужливо подсказала, что на этой самой тумбочке вроде бы стоял телефон. Продолжая одной рукой блокировать удары, второй я нащупал за спиной аппарат и швырнул его в соперницу.

Длины провода хватило, чтобы тот долетел до Ингрид, и даже угодил ей в подбородок, на какое-то мгновение остановив очередную атаку. После чего я совершил неожиданную для немки вещь — шлёпнулся на колени и нанёс удар кулаком в промежность.

Конечно, окажись на её месте тот же Петер, да даже и Клаус — эффект мог бы быть более ощутимым. Но если кто-то думает, что удар в пах женщине ничем не грозит, то глубоко заблуждается. Боль, конечно, меньше, чем от удара по мужским гениталиям, однако достаточная, чтобы на какое-то время нейтрализовать враждебно настроенную девицу. Что и произошло в настоящий момент, тем более приложился я знатно, что было сил.

Далее я действовал без промедления. Вновь приняв вертикальную стойку, опустил кулаки с сомкнутыми в замок пальцами на затылок согнувшейся от болевого шока фрау Шварц, и та без сознания растянулась у моих ног.

Я оторвал шнур от телефона и скрутил им руки ей за спиной. Хорошо так скрутил, когда очнётся — взвоет от боли.

Ф-у-ух! Кажется, разобрался со всеми… А нет, настырный Петер почти добрался до пистолета, и мне пришлось ускориться, чтобы придавить подошвой ботинка пальцы его левой, почти дотянувшейся до оружия руки. Раздался мерзкий хруст и очередной крик боли. Похоже, и левшой он теперь станет нескоро.

Теперь можно идти. Пленных брать не будем, но и добивать тоже. Разве что забрать трофеи. Я подобрал пистолет, выщелкнул обойму и, приоткрыв форточку, швырнул в ночную тьму. Затем протёр носовым платком на рукоятке отпечатки пальцев и положил пистолет на стол.

Интересно, из какой он спецслужбы? ЦРУ, «Штази»? Хотя «Штази» вроде гэдээровский аналог КГБ. Ну не суть важно, провалил ты, брат, задание.

Кстати, фотографии надо бы забрать… Нет, лучше сжечь. Зажигалка как раз на столе, пепельница у кресла, где сидел главарь этой гоп-компании. Жаль, негативов нет… Или спросить у Петера?

— Мистер, а не будете ли вы так добры сказать, где находятся негативы этих фотографий?

Молчит, собака… Я присел на корточки перед стонущим от боли неудачливым вербовщиком, взял его искалеченные пальцы в свои и немного сжал. Тот буквально взвился:

— Oh, my God, it hurts!

— А родной-то язык для нас, оказывается, английский, — усмехнулся я. — Может, вы не Петер, а Питер? Впрочем, неважно… Меня интересует, где негативы?

— Их здесь нет, — простонал он.

Жаль… Впрочем, от меня не убудет, если я немного пороюсь в закоулках этой квартиры. Я с энтузиазмом принялся за дело, даже в шкафу покопался, возле которого лежал труп Клауса, стараясь при этом не вляпаться в застывающую кровь. Нет, ничего… Ладно, вернёмся к нашим баранам, то есть к Петеру. После очередного контакта с его пальцами я узнал, что плёнки находятся в лаборатории, а ещё чуть позже, снова применив садистский метол допроса, выяснило, что лаборатория располагается в подвале этого же дома.

— Надеюсь, вы меня туда проводите?

Он не ответил, ограничившись сокрушённым кивком. Ключ от лаборатории находился у него в кармане, пришлось доставать самому, учитывая, что руками Петер действовать пока не мог. Из сумочке Ингрид я взял фонарик, и пару минут спустя оказались в лаборатории, весьма прилично оборудованной. Тут, похоже, не только плёнки проявляют, но занимаются и куда более серьёзными вещами.

— Где негатив?

Петер кивнул на стеллаж с коробками разного размера, одна из них, совсем небольшая, была подписана моей фамилией, а внутри обнаружились негативы. Просмотрев их на свет лампы, я удостоверился, что это именно те кадры, и сунул плёнку в карман. Не удержался, решил немного помародёрничать, экспроприировал компактную фотокамеру «Leica CL» с объективом «Summicron-C 40mm f/2.0». Несмотря на небольшие габариты, в карман влезать она не хотела, что ж, придётся тащить её так, в руках.

— А вам придётся остаться здесь.

Петер был согласен на всё, лишь бы отделаться от страшного русского, и я с чистой совестью запер его в лаборатории. Ингрид очнётся и, может быть, догадается, где искать босса. А может и нет, если он в этом подвале окочурится без еды и воды — туда ему и дорога.

Вернувшись в квартиру, я снова покопался в сумочке Ингрид, достал небольшую связку ключей и упаковку с флаконом «Lancôme». Но, замешкавшись, положил духи обратно. Пусть это останется напоминанием о «крепком орешке». А вот найденные в кошельке двадцать немецких марок пригодятся.

Перед тем, как окончательно покинуть квартиру, вернулся в комнату. Протирая возможные отпечатки пальцев, обнаружил на подоконнике пузырёк с чернилами. Для кого и чего он здесь — уже не важно, может, остался от прежних хозяев, но в моей голове созрела иезуитская идея. Подошёл к Ингрид и неторопясь, смакуя удовольствие, вылил ей на голову весь флакон. «Жар-птица» превратилась в облезлую курицу.

Как я добирался до станции «Райникендорфер Штрассе»? Это отдельная история, по ходу которой мне пришлось пару раз подходить к запоздалым прохожим и практически на пальцах объяснять, чего я от них хочу. По пути думал, может, эта Ингрид и есть та загадочная «женщина в чёрном»? Но чёрного она практически не носила, возможно, предсказание Мессинга носило какой-то аллегорический смысл.

На станции я оказался во втором часу ночи. Воспользовавшись позаимствованными у Ингрид марками, приобрёл жетон, по которому спустился на эскалаторе вниз. Подождал, когда со станции отъедет состав, спрыгнул вниз с дальнего края платформы и, держась стены, пошёл по тоннелю. А вот наконец и знакомая буква U с цифрой 6. Где-то здесь проход в стене… Вот он, родной! Теперь прямо и вот я упираюсь в металлическую дверь. Честно говоря, боялся, что ключи не подойдут, но один из них всё же вошёл в замочную скважину и провернулся.

Затем поворот «штурвала» — и я в тоннеле, ведущем по другую сторону «берлинской стены». Выключатель нашёлся сбоку от входа. На полпути показалось, что сзади раздаются чьи-то шаги. Остановился, перестав даже дышать. Нет, показалось, или это просто было отражение моих шагов.

Вскоре я выходил из подъезда дома, в котором, если верить Ингрид, она жила после безвременной кончины мужа. Вполне может быть, что никакого мужа и не было. Может, и Дитера нет, мне это уже по фигу.

До гостиницы я добрался пешком, на дорогу ушёл почти час. Показав карточку постояльца, поднялся в свой номери осторожно постучал. Тишина. Постучал чуть громче. Дверь приоткрылась, и в проёме я увидел заспанную физиономию Екима.

— Лёха, тебя где носило? — спросил он, протирая глаза. — С этой фрау что ли развлекался?

— Меня царицей соблазняли, но не поддался я, — ответил я цитатой из кинохита Гайдая, притискиваясь мимо Екима в номер. — Ничего у нас не было… Почти ничего.

— А, ну смотри, мне-то что, я могила, — сказал Еким и, почёсывая пятернёй подмышкой, отправился досыпать.

Я же, прежде чем лечь в постель, принял душ. И, что удивительно, моментально уснул. Последней была мысль, что, пожалуй, рассказывать о ночном приключении не стоит, мой визит в Западный Берлин может крайне негативно отразиться на моей биографии. А потом провалился в забытье и проспал без сновидений до самого утра.

Глава 7

Похоже, мои ночные похождения не стали всё же достоянием гласности. В том, что Еким не проболтается, я был уверен, сидевшая на ресепшн фрау, судя по всему, тоже не стала распускать язык. Но мандраж я испытывал до самого завтрака, где пересёкся с Кондрашовой, и та всего лишь снова поздравила меня с победой, предупредив, что через сорок минут выезд в аэропорт.

Мысль о том, что я минувшей ночью убил человека и ещё одного покалечил, меня почему-то не сильно волновала. Враги они, а не люди, а с врагами у нас разговор короткий. Успокаивал себя и тем, что не оставил после себя улик, а главное — умыкнул негативы, которые всё ещё лежали в кармане моего пиджака. Равно как и оставшиеся немецкие марки. От всего этого придётся избавиться. Марки я сжёг и спустил в унитаз. Жечь плёнки не стал, слишком много вони будет, поэтому ножницами из своего парикмахерского набора просто мелко их порезал и тоже смыл в канализацию.

Кстати, после вчерашней потасовки у пиджака под левой подмышкой слегка разошёлся шов. Так вроде не видно, но всё равно неприятно. Ладно, дома попрошу Лену заштопать.

Ещё глодала мысль, как тащить выигранные вчера призы. Впрочем, Еким, услышав мои размышления вслух, махнул рукой.

— Ничего, помогу тебе дотащить до автобуса и сдать в багаж твою технику… Кстати, вчера о нечего делать листал русского-немецкий разговорник. Оказывается, фамилия твоей блондинки Шварц переводится как Чёрный, ну или Чернова. Ей бы больше подошла фамилия Вайс, — хмыкнул он. — Ну так что, может, накатим по одной, простимся с немецкой землёй?

Вот тебе и «женщина в чёрном». Видение Мессинга не обмануло. Да уж, если бы я знал более-менее немецкий — вряд ли был бы таким беспечным с этой фрау. А так ведь, если подумать, и в названии «Schwarzkopf» что-то настораживает, и ресторан, где мы вчера зажигали, назывался «Schwarzwaldstuben». На почве конспирологии можно свихнуться, будем считать, что знаменитый экстрасенс что-то там увидел, и это воплотилось во фрау Шварц. Вообще-то может быть, что настоящая её фамилия звучит по-другому, но в любом случае неприятности на мою голову свалились именно при её непосредственном участии.

Ладно, всё хорошо, что хорошо кончается. Мелькнула мысль, не наведаться ли к дому Ингрид, поспрошать у соседей, где её квартира, и выяснить, вернулась ли она после ночных событий, и если вернулась, то как себя чувствует. Хотя вряд ли она рискнёт сейчас сунуться в ГДР, учитывая, что я мог по возвращении сразу же отправиться в полицию, и дело к утру могло приобрести серьёзный размах. Опять же. ключи-то от бункера, идущего под стеной, я у неё конфисковал. Да и некогда уже проверять, пора спускаться вниз, и думать, как мы с Екимом будет грузить в автобус аудиотехнику.

Глаза страшат, а руки делают. Полтора часа спустя мы уже сидели в самолёте, державшем курс на Москву, а в 15.30 по Московскому времени спускались по трапу в «Шереметьево».

А на выходе из аэропорта меня подловила телевизионная бригада программы «Время». Как они вычислили в толпе мою физиономию — для меня так и осталось загадкой. Еким, помогавший мне нести коробки, вынужден был тоже притормозить.

— Товарищ, отойдите, вы в кадр попадаете, — обратился к нему оператор.

Пришлось рассказывать о своей победе в ГДР. Пообещали, что вечером сюжет выйдет в эфир. Хоть бы подвезти предложили… Хотя с нашими коробками не во всякую машину влезешь.

Поймать такси было той ещё задачей, нужно было отстоять под дождём, что в компании коробок и сумок меня н прельщало. Хорошо, что тут же тёрлись и частники, один из них на 24-й «Волге» за четвертной согласился доставить прямо к подъезду. С Екимом мы сердечно попрощались, а телефонами обменялись заранее, и я помчался домой.

Лена на работе, Наташка в садике, разве что любопытные соседки, которым нечем заняться на пенсии, таращатся в окна. Таксист мне даже помог занести в квартиру вещи, после чего я принялся распаковывать магнитофон и аудиосистему. Визуально вроде всё в целости и сохранности. Подключил, поставив бобину с последним альбомом «Цветов», презентованным Наминым… Вот это я понимаю — ЗВУК! Такой акустикой можно наслаждаться вечно. На другой бобине проверил работу микрофона, и качество записи также оказалось потрясающим, это даже учитывая, что плёнке не один год. В очередной раз позвонил Лене на работу, минут пять трещали по телефону, и только после этого отправился в душ, а затем на кухню. Выгреб из холодильника две кастрюльки — одну с борщом, другую с котлетами. Пока грелся борщ, с голодухи съел холодную котлету. Борщ со сметаной зашёл неплохо, даже добавки подлил. Затем, разложив привезённые из ГДР подарки, а книгу Екима поставив на полку, под альбом «The Dark Side of the Moon» от «Pink Floyd» улёгся на диван, закрыв глаза.

Меня всё ещё не оставляли воспоминания о происшедшем прошлой ночью. Ещё и суток не минуло, а такое ощущение, будто было это целую вечность тому назад. Теперь на моей совести, если вспоминать Чикатило, два трупа, а если покалеченного Петера не додумаются искать в лаборатории-то и все три. Но кто посмеет кинуть камень в мой огород?! Перед собой я был чист, убийство будущего маньяка спасло жизни десяткам людей, а смерть Клауса… Как говорится, не я первый начал. На кону стояла моя жизнь, а своя шкура, как ни банально звучит, ближе к телу.

Интересно, если бы я отказался пересекать границу, как бы они меня вербовали? Возможно, у них был заготовлен запасной вариант. Но главным действующим лицом в этой пьесе, «медовой ловушкой» всё равно оставалась Ингрид.

Ингрид… Это отдельная история. Хороша всё же, чертовка! Немного жаль, что оказалась такой сукой. А с другой стороны — я жене не изменил, и это меня успокаивало. Разве только в мечтах, да и то осторожно.

За этими мыслями не заметил, как наступил вечер. А тут и звонок в дверь, к которой я кинулся сломя голову. Сначала закружил на рукахвизжавшую от восторга Наташку, потом осторожно приобнял и расцеловал беременную жену. Показалось, наверное, но живот у неё вроде как ещё больше округлился по сравнению с днём моего отлёта в ГДР.

— Через пару месяцев в декрет уже уходить, — просветила меня Лена, глаза которой уже светились при виде разложенных на столе гостинцев.

Вид подарков вызвал у моих женщин настоящую бурю второго. Прежде всего, конечно, у Лены. К магнитофону и акустике она отнеслась постольку-поскольку, подарили — и хорошо, а вот ухаживающая косметика и дорогущий парфюм стали предметом обсуждения на весь вечер. Лена всё не могла решить, что из привезённого оставить себе, а что подарить маме.

Наташку кое-как уложили, а сами сели смотреть программу «Время», в которой я не без удовольствия увидел себя любимого, причём кадры из аэропорта перемежались кадрами с чемпионата. А в целом скучная до тошноты передача, вот только альтернативы нет. Нет, всё-таки телевидение из моей прошлой жизни нравилось мне куда больше. Хотя, честно сказать, я предпочитал интернет, но современный обыватель даже слова такого не знает.

Потом перебрались на кухню, чтобы разговорами не будить дочь, и я всё рассказывал супруге про свою поездку, естественно, опуская кое-какие детали. Когда около полуночи уже собрались наконец идти спать, Ленка шлёпнула себя ладошкой по лбу:

— Лёша, совсем забыла! Позавчера звонил этот, как его, Говорухин, кажется, ты ещё помогал ему какие-то трюки для фильма ставить. В общем, у него в ближайшую пятницу премьера в кинотеатре «Октябрь», и он хотел тебя пригласить, ты вроде как там даже в титрах есть. А когда узнал, что я твоя жена, ещё и меня пригласил. Сказала, в кассе на нас будут выписаны контрамарки.

— Так пошли, — просто сказал я.

— Ага, а что я одену? — поджала губы жена.

— В смысле?

— Ну, мне какое-то платье надо…

— Да у тебя вроде в шкафу всего полно? К тому же там гардероба всё равно, наверное, нет, и раздеваться не придётся.

— В «Октябре» как раз есть. И живот уже не спрячешь, четвёртый месяц пошёл. Так на работу сходить у меня есть в чём, не критично, а на премьеру у меня, извини, ни платья, ни костюма брючного. Так что, наверное, придётся тебе идти одному.

— Ну уж нет, если Говорухин и тебя пригласил-то идём вдвоём. У нас ещё есть почти пять дней, сегодня, так что не спеши сдаваться.

— Предлагаешь посмотреть в московских магазинах?

— Кстати, на сколько тебя отпустят в декрет?

— По закону максимум полгода. А что?

— Хм, да нет, это я так спросил… И куда мы новорожденного денем?

— Так в ясли берут с 3-х месяцев.

— Серьёзно?

— Ну да, а что тут такого? Я и Наташку в 4 месяца в ясли определила.

— Так, ладно, с яслями ясно, а насчёт платья… ты ведь платье хочешь? Так вот, завтра нарисую эскиз, если он тебя устроит — пойдём в ателье.

Можно было бы, конечно, напрячь Зайцева, но, по мне, не стоило из-за такой ерунды отвлекать человека от основной работы. Было у меня на примете одно ателье, причём не так далеко от нашего дома. Лично там бывать пока не доводилось, но я слышал о нём неплохие отзывы. Вот и появится повод нагрянуть туда с женой, познакомиться.

В «Чародейке» я был встречен разве что не с цветами и оркестром. Моя фотография с соответствующей подписью уже висела на Доске почёта, а ближе к обеду заявились одновременно корреспонденты из журнала «Служба быта» и газеты «Труд». Пришлось позировать на рабочем месте с феном в руках.

В свою очередь, раздал нашим девчонкам сувениры из ГДР. В частности, купленные в аэропорту пластиковые пакеты, которым коллеги обрадовались как дети — петушку на палочке. Антонине же презентовал две упаковки «дедероновских» колготок «Fit Lady». Привёз всего десять упаковок, но две заранее отложил для начальницы. Та, конечно, порадовалась, хоть и сдержанно, а затем посвятила свои планы относительно меня.

Страна готовилась к празднованию 57-й годовщины Великого Октября, и Антонина предупредила, что я буду идти рядом с ней во главе колонны «Службы быта», мне доверят нести портрет Брежнева. Ну, я и не надеялся избежать демонстрации, как это получилось на первомайскую, когда я слегка простыл. Прикинул, получалось, что в четверг демонстрация, а в пятницу премьера. 7 ноября в стране выходной, ателье работать не будет, поэтому нужно ускориться с платьем для жены.

Вернувшись с первой смены домой, первым делом вырвал из альбома для рисования лист бумаги и с помощью цветных карандашей Наташки и ластика начал творить эскиз. Едва не проспал, когда нужно было идти в садик — с некоторых пор мы с Ленкой договорились, что если я работаю в первую смену, то дочку забирать мне. Главное, что до прихода жены эскиз был готов. Я с долей тревоги ждал её реакцию на рисунок, но в итоге всё закончилось поцелуем и словами:

— Лёшка, тебе нужно было идти в конструкторы одежды.

Ну да, конструкторы, а не какие-то неизвестные советскому человеку кутюрье, и даже не дизайнеры или модельеры. В советской прессе тот же Зайцев именовался как ведущий конструктор Дома моделей. Я бы не против был пойти в эти самые конструкторы, всё же как-никак ступенька повыше, чем просто парикмахер, пусть даже и чемпион мира. Но хотелось бы иметь собственный Дом моды, а заодно ещё и несколько студий по Москве… Блин, опять не в ту сторону мечтаю. Пока всё это не более чем неосуществимые прожекты. Будем довольствоваться тем, что есть, и извлекать максимум из своего статуса чемпиона мира. Например, можно поднять тариф на свои услуги в частном порядке. Или всё же не стоит зарываться… На жизнь я и без того неплохо зарабатывал, а так, чего доброго, рискую зарыться, и даже Гуляков не отмажет от ОБХСС.

А вот ассортимент оказываемых услуг можно расширить. Например, внедрить наращивание ресниц. Согласен, советская женщина с кукольными ресницами 3D длиной 14 мм будет выглядеть нелепо, как женщина лёгкого поведения, может дойти до разбирательства на профкоме вплоть до исключения из партии, хотя коммунистки по определению на такое не подпишутся. Да и многие комсомолки тоже. Мне всегда нравились дамы, предпочитавшие естественное наращивание, которое можно было принять за хорошо прокрашенные ресницы. Вот тут-то и был плюс, с искусственными не придётся тратить массу времени на постоянное подкрашивание, и это самое время можно будет использовать на что-то другое. Особенно это актуально для обладательниц светлых и коротких ресниц, для них наращивание может стать настоящей панацеей.

Насколько я изучал в своё время этот вопрос, в эти годы наращивание уже было доступно на Западе, пережив в 60-е настоящий бум. Правда, до поресничного и даже наращивания пучками дело ещё не дошло, его введут в обиход японцы в начале XXI века. Можно было бы, конечно, воспользоваться современной методикой, пластиковой «бахромой», но меня интересовал именно «японский подход». Тем более когда-то ради интереса я даже прошёл курс по наращиванию, тут мой небольшой опыт мог бы пригодиться.

Тут, конечно, возникал вопрос с расходными материалами. Через вездесущих фарцовщиков можно достать всё, что угодно, вплоть до атомной бомбы, но пока нигде в мире расходники для поресничного наращивания не производят. Отсюда вывод — придётся этим заниматься самому. То есть закупить смолу и силикон чёрного цвета, настругать из него ресничек разной длины. Они должны быть упругими, гибкими и прочными. Надеюсь, что силикон уже изобрели. Клеить можно с помощью обычного пинцета, хотя хотелось бы получить в своё распоряжение специальный, с загнутыми кончиками. Но на безрыбье, как говорится, и рак рыба.

По смолам и силикону, наверное, стоит обратиться к химикам. Эти что хочешь в своих колбах сварят. Смола нужна такая, чтобы застывала в течение нескольких секунд. Понадобится и дебондер — жидкость для снятия нарощенных ресниц. Нужен такой продвинутый химик, чтобы подобрал и смолу и дебондер, который сможет эту смолу растворять. Ну или чтобы эта смола растворялась от жирной мази.

А если ещё удастся это запатентовать, вернее, оформить авторское свидетельство… Стану членом ВОИР^[17], моё изобретение получит распространение во всём мире. Вот только мне с этого перепадут какие-нибудь копейки, вся валюта будет оседать в государственной казне.

Сегодня я пользовался спросом, так как около девяти вечера позвонила Брежнева:

— Алексей, поздравляю с победой!

— Спасибо, Галина… А что такой голос невесёлый?

— Да повода особого нет. Папа в последнее время совсем расклеился… Вообще-то я по телефону не могу такие вещи говорить…. Ты можешь ко мне приехать?

— Когда?

— В субботу утром?

— Инструменты брать?

— Бери.

На этом наш разговор закончился. Судя по всему, Галине требовались мои услуги как стилиста, но и выговориться она была не прочь. Ладно, послушаю, с меня не убудет.

Впрочем, до субботы произошло немало событий. На следующий день я попросил Лену задержаться с выходом на работу, да и сам отпросился на пару часов, благо что ко мне никто не записывался на это утро, и мы направились в ателье «Берёзка». Самой опытной тут была портниха Нина Борисовна, выполнявшая функции как закройщицы, так и швеи.

— До вечера пятницы?

Нина Борисовна, принимавшая заказ, озадаченно переводила взгляд с меня на Лену и обратно.

— Вы что, товарищи? Такая работа займёт минимум неделю. Да ещё учитывая праздничные дни…

— А сегодня пятое, поэтому, получается, платье нужно пошить к завтрашнему вечеру, — задумчиво сказал я, немного сбавив обороты.

— Вот именно, это же мне придётся заниматься только вашим заказом, забросив остальные, и практически ночевать в ателье!

— Нина Борисовна, дорогой вы мой человек, я всё понимаю, но и вы поймите — у нас безвыходное положение! Была бы у нас дома швейная машинка — сами бы сшили, а так вся надежда только на вас, как на лучшего мастера Москвы.

— Так уж и лучшего, — смущённо зарделась она.

— Во всяком случае, мне вас так порекомендовали, и я надеюсь, что не ошибся в выборе. Нина Борисовна, — понизил я голос, хотя мы и так общались в коридоре, без посторонних, — сколько всё будет стоить?

— Так ведь мы же ещё ничего не обсчитывали, даже ткань не выбрали.

— Тогда давайте сейчас всё обсчитаем, а сверху я вам плачу…

Далее я сунул в кармашек её фартука четыре 25-рублёвые купюры и натянул на свою мордочку невинное выражение, хотя в глубине души и волновался — вдруг не возьмёт, да ещё и отругает. Ан нет, прикусила губу, задумалась, но деньги возвращать не стала.

— Ладно, идёмте снимать мерки.

Договорились, что на материал для кройки пойдёт более подходящая для этого времени года тафта, а когда Нина Борисовна всё обсчитала, то вся работа без учёта взятки (которую можно было назвать скорее «даткой») должна была обойтись в 21 рубль, 50 копеек.

— Лёшка, я уже жалею, что согласилась на платье, — куксилась Лена по пути к остановке автобуса, откуда мы планировали разъехаться каждый к своему рабочему месту. — Такими деньгами разбрасываешься… Знала бы — не пошла.

Женщины вообще существа затратные, это я понял ещё в той жизни. И чем дороже подарки — тем выше у них запросы. Но мужчины в большинстве своём — существа подневольные, и ради любимой готовы на всё. Не говоря уже о лишней сотне за платье. Тем более я стану испытывать «чувство глубоко удовлетворения», если моя спутница на премьере даже в положении будет выглядеть весьма и весьма презентабельно. Жаль, конечно, что беременной не пощеголять в туфлях на каблуке, но в гардеробе жены я видел изящные туфельки на невысоком каблучке, думаю, на вечер с этим платьем в самый раз.

Вечером я вспомнил про трофейную фотокамеру. Да и то потому, что на неё обратила внимание Наташка. Рылась в вещах, обнаружила и решила поиграть в фотографа. К счастью, не успела, иначе дорогая техника — я был уверен, что недешёвая точно — могла прийти в полную неработоспособность.

Может, испробовать аппарат в деле, посмотреть, на что он способен? Ну а что, плёнки дома навалом, сейчас вставлю свежую кассету… Хотя лучше не торопиться. Маленький счётчик кадров в «Leica» показывал, что плёнка в камере уже заправлена, из которых 19 кадров отсняты. Тут-то что-то во мне и дрогнуло. Учитывая, где я конфисковал этот фотоаппарат, на кадрах может быть какая-то важная информация.

Но узнать это, не проявив плёнку, было невозможно, а, учитывая, что внутри ещё оставались не отснятые кадры, я решил их добить. Поэтому тут же устроил домашнюю фотосессию с близкими, заодно проверив работоспособность аппарата. Повезло ещё, что разъём, он же «горячий башмак» подошёл к нашей фотовспышке. Оставшейся плёнки хватило ненадолго, после чего с помощью автоматической перемотки я смотал её, достал кассету и, чтобы не забыть, сунул в карман плаща.

Назавтра, ещё до того, как вечером с женой отправиться в ателье, я заглянул в другое ателье, с приставкой «фото», и вручил Тузикову кассету с просьбой проявить плёнку.

— А фото печатать будем? — поинтересовался тот.

— Будем, но позже.

— Часа через два будет готово.

— Тогда я после работы загляну.

Заглянул. Не знаю уж, насколько внимательно Тузиков просматривал проявленную плёнку, но держался он так, словно увиденное его совершенно не интересовало. Может, там и впрямь ничего криминального?

С Леной мы договорились встретиться у ателье, всё это время кассета буквально жгла мне карман. Платье, кстати, пришлось впору и сидело на жене достаточно симпатично, и теперь любимая уже не вспоминала про затраченные на его пошив сумму. Едва добравшись до дома, я закрылся в ванной и на свет лампы начал разглядывать плёнку. Последние кадры, понятно, были сделаны мной, а на остальных я рассмотрел какие-то строения, имевшие, если получше вглядеться, военное значение. Да и вон те фигурки людей в форме вроде как с автоматами на это намекают. Не исключено, что фотографировали дислоцированную в ГДР часть из состава ГСВГ.

Так-так, а вот один кадрик, на котором сфотографированы какие-то документы. Эх, жаль, нет дома специальной аппаратуры, мог бы хотя бы увеличить, в негативе прочитать, что за бумаги. Наверное, какие-нибудь секретные документы, иначе зачем бы их фотографировала западная разведка?!

Хранить у себя эту плёнку было чревато. Найди её у меня конторские — проблем не оберёшься. Да и то, что доверился Тузикову, тоже было, пожалуй, неоправданным риском с моей стороны. Вроде на стукача не похож, а так вот кто его знает, в тихом-то омуте…

С другой стороны, не исключено, что фотографировавшие военный объект и документы замыслили какую-то провокацию, и сдай я её куда надо — оказал бы тем самым неоценимую помощь нашей контрразведке.

Ладно, пока плёнку спрячем, займёмся ею с утра пораньше, пока мои будут спать. В садике выходной, у жены тоже, торопиться им некуда. Тем паче ввиду беременности и наличия ребёнка детсадовского возраста жену освободили от демонстрации с колонной работников музея изобразительных искусств. Правда, Лена всё равно собиралась появиться в районе Красной площади, прогуляться с дочкой и нашим ещё не родившимся ребёнком, которого она носила под сердцем, дождаться меня с демонстрации и прогуляться уже всем семейством. Но я уговорил её не рисковать, в центре Москвы в этот день будет настоящее столпотворение.

Утром мне удалось воплотить задуманное. Пока мои дрыхнули, я натянул перчатки, аккуратно отрезал ножницами и убрал в ящик стола часть плёнки, отснятую дома, а остальную часть аккуратно протёр ваткой, уничтожая отпечатки пальцев, и отпустил в конверт. Туда же отправилась и написанная печатными буквами записка на вырванном из тетрадки листе:

«Плёнка изъята у базирующейся в Западном Берлине вражеской разведки. На ней, судя по всему, кадры с военным объектом, а также фотография, возможно, секретной документации». Дальше пусть сами разбираются, главное — чтобы появление плёнки никто не додумался связать с моим визитом в ГДР. В противном случае меня ждут длительные и тяжёлые разборки с органами, которые могут негативно отразиться на моих партийных перспективах, да и вообще — нервные клетки не восстанавливаются.

Тогда ничего другого не остаётся кроме как положить плёнку в конверт и бросить его в почтовый ящик, указав адрес Лубянки. Конверт дома есть, завтра утром пойду на демонстрацию и по пути кину в ящик. Причём без всякого сопроводительного письма, ни к чему лишние следы.

На конверте такими же печатными буквами я написал: «Лубянская площадь, КГБ, дежурному, срочно!» Получилось почти что «На деревню дедушке», но ничего другого в голову не пришло, не на имя же Андропова писать, в конце концов.

Тут уже и Лена проснулась, побежала первым делом в туалет. Оно и понятно, растущий плод давит на мочевой пузырь, потому и среди ночи тоже вставала.

Сорок минут спустя я уже подходил к ДК «Красный пролетарий», где формировалась наша колонна, по пути бросив конверт в почтовый ящик. Под руководством Антонины из грузовика, в кузове которого были сложены плакаты и транспаранты, выудил портрет Брежнева с двумя звёздами Героя на груди. Одна, как я успел когда-то вызубрить, вступая в кандидаты КПСС — Героя Социалистического труда, вторая — Героя Советского Союза. А сколько их ещё появится… Как минимум две. Почему-то мне запомнилось фото Ильича с четырьмя звёздочками^[18].

«Да здравствует марксизм-ленинизм» «Да здравствует 57-я годовщина великого Октября» «Решения XXIV съезда КПСС — в жизнь»… От лозунгов рябило в глазах. Оглядываюсь по сторонам — народ выглядит бодро, люди смеются, кто-то втихаря уже разливает по стаканчикам «беленькую».

Наконец двигается и наша колонна московских бытовиков. По Красной площади вигаемся с краю, оказавшись ближе всех к Мавзолею, приветствуем Брежнева и членов в Политбюро. Те машут нам с трибуны. Леонид Ильич, насколько я смог разглядеть, смотрится и впрямь вяло, выглядит каким-то уставшим. Мы ещё и идём в числе последних, может, к этому времени он уже устал махать рукой, приветствуя участников демонстрации.

Миновали Васильевский спуск, сдали портреты с транспарантами, и стали расходиться кто группками, кто поодиночке. Я неторопясь двинулся домой, наслаждаясь солнечной погодой, хотя на душе было немного тревожно. Частью от мысли, дошло ли письмо до адресата (или дойдёт ли после вечерней выемки), а частично от того, что через письмо могут выйти каким-то образом на меня.

Следующим вечером к кинотеатру «Октябрь» подошли заранее, благо пешком всего 15 минут, предварительно сдав Наташку родителям Лены. В окошке кассы получили контрамарки, затем пошли сдавать одежду в гардероб, который здесь и впрямь имелся. Тут же, присев на колено, помог беременной жене переобуться из сапог в туфли.

Вход на первые два ряда в зале, где проходила премьера, осуществлялся, как я понял, по таким же, как и у нас, контрамаркам, остальные почти две тысячи были обычными зрителями. Мы уже собирались двигаться к своим местам во втором ряду, когда нас в проходе перехватил Говорухин.

— Алексей, Елена, общий привет! Прекрасно выглядите, особенно вы, милая барышня! Кстати, видел сюжет по телевизору, поздравляю с победой! — тряс он мне руку. — Ребята, после показа не исчезайте, за кулисами намечается небольшой фуршет, присоединяйтесь.

Сказал и исчез, только мощная залысина отблескивает в свете люстры. А я разглядел в первом ряду Говорухина, молодую Раису Рязанову, слева от неё Павлова и Пузырёва, которых обучал боевым искусствам. Пузырёв, прежде чем сесть, окинул взглядом зал, увидел меню улыбнулся и помахал рукой. Я ответил тем же.

— Кто это? — шепнула мне на ухо Лена.

— Юрий Пузырёв, исполнитель одной из главных ролей. Я его с Павловым — он рядом сидит — обучал трюкам с драками. Посмотрим, чему они научились.

Нет, ну если бы не моя работа с актёрами, то кино походило бы на рядовой советский детектив. Наверное, в прежней реальности он таким и был, иначе я бы запомнил его в копилке Говорухина наряду с картинами «Вертикаль», «Место встречи…» и «Десять негритят».

В конце в титрах не без удовлетворения увидел свою фамилию. А когда в зале зажёгся свет — народ аплодировал, не жалея ладоней. Чёрт возьми, даже мне, сидевшему в четвёртом ряду консультанту, было приятно, не говоря уже о раскрасневшейся от удовольствия Елене.

Затем на сцену поднялись режиссёр, актёры и оператор. Станислав в микрофон поприветствовал публику, поблагодарил за тёплый приём, после чего произнёс:

— Друзья, вам ведь наверняка понравилось, как была снята в финале фильма сцена драки? Согласитесь, такого в советском кинематографе ещё не было. Позвольте представить вам человека, благодаря которому эта сцена получилась такой яркой. Алексей, поднимись, пожалуйста, покажи себя народу.

Пришлось вставать, под аплодисменты смущённо улыбаться публике, слегка кланяясь и прижимая руки к груди.

— Алексей — не только мастер постановочных трюков, но ещё и отличный парикмахер. Только что он выиграл проходивший в ГДР чемпионат мира.

Вот ведь негодяй, заставил окончательно смутиться. Снова аплодисменты, снова поклоны. Сел в кресло, чувствуя, как лоб покрылся испариной.

Вроде бы Говорухин отвязался от моей персоны, стал рассказывать о съёмках. Потом к нему присоединились актёры. На часах был уже десятый час, когда общение с публикой наконец-то закончилось, и народ начал расходиться. Ну а мы двинулись за кулисы.

Фуршет был довольно скромным, на столе стояли две бутылки шампанского и три бутылки водки, тонкими ломтиками были нарезаны сыр и копчёная колбаса. Куски белого хлеба были потолще, из них вкупе с сыром и колбасой можно было соорудить бутерброды. Стояли ещё две бутылки «Боржоми», из одной я налил жене, которая себя в спиртном ограничивала почти два месяца.

Говорухин сказал тост, все выпили, дальше дело пошло веселее. То и дело кто-то (а здесь собралось десятка полтора человек) вспоминал забавные случаи со съёмок картины, те, которые нельзя было рассказать при зрителях. Потом стали меня расспрашивать о поездке в ГДР. Говорухин мусолит зубами трубку, но закурить в присутствии беременной женщины не решается. Когда уже я начал поглядывать на часы, он отвёл меня в сторону, заодно наконец-то раскурив трубку.

— Слушай, Алексей, у моего одного знакомого — дипломата, дома стоит видеомагнитофон «Филипс». Знаешь, что это за штука?

— По-моему, на них фильмы можно смотреть типа с магнитофонной плёнки, — прикинулся я знатоком.

— Точно! Так вот, недавно смотрели мы у него я недавно у одного знакомого посмотрел фильм «Выход дракона» с Брюсом Ли. Слышал про такого актёра?

— Ага, слышал кое-что.

— И вот пока смотрел, посетила меня одна мысль… Может, и у нас снять что-то подобное?

— Думаешь, цензура пропустит?

— Цензура у нас да, злобствует, — задумчиво почесал залысину Говорухин. — Мне вот эту драку в фильм еле удалось отбить, мол, не слишком ли кровожадной она получилась?

Тут-то я и вспомнил виденный когда-то по телевизору фильм «Пираты XX века», в создании которого вроде бы самое деятельное участие принимал как раз Станислав. Во всяком случае, идея была как раз его. Почему бы теперь ему не подсказать тот же сюжет, только на несколько лет раньше?

— Можно обставить всё это в идейном ключе, — говорю я.

— Ну-ка рассказывай, что придумал? — на лице Говорухина появилась заинтересованность.

— К примеру, в одной из стран Юго-Восточной Азии советский сухогруз принимает на борт большую партию опиума для фармакологической промышленности, и в Индийском океане его захватывают бандиты, так называемые пираты XX века. Советским морякам приходится проявить всё своё мужество, дабы отстоять сухогруз и доставить опиум по назначению. Фильм можно так и назвать — «Пираты XX века».

Несколько секунд Говорухин размышляет, затем смотрит на меня и кивает:

— Лёша, ты гений! Я уже вижу, как всё будет выглядеть, ну если не всё, то многое. Завтра же сажусь за сценарий. И учти, — мундштук трубки упирается мне в грудь, — сцены с драками ставишь мне ты.

— Главное, чтобы это совпало с моим календарным отпуском, в декабре у нас утверждается график отпусков, — сказал я. — Ты ведь в этом году всё равно уже ничего снимать не начнёшь?

— В этом-то вряд ли, дай бог сценарий закончить и утвердить его на сценарнйо комиссии.

— Блин…

— Что такое?

— Да я и забыл, что у меня жена в феврале-марте рожает. Понимаешь, на это время и придётся выпрашивать отпуск, не бросать же её одну, даже если тёща поможет. Тем более она сама ещё работает. Какие уж тут съёмки.

— Понимаю тебя… Но, в общем-то, всё равно, наверное, если получим добро, снимать будем летом. Постараюсь задействовать свои связи, чтобы тебя отпустили в интересах, как ты говоришь, идеологически выдержанного фильма. К тому же, уверен, он принесёт большую кассу, а деньги нашей стране, пусть даже конфискованные у своего же зрителя, всегда кстати. А там, чем чёрт не шутит, — заблестели его глаза, — может, и за рубеж фильм продадим. В соцстраны, думаю, однозначно. Короче говоря, жди моего звонка.

Вот, думал я по пути домой, ввязался в очередную авантюру. Что она мне даст, кроме толики лишней славы как консультанта в титрах в конце фильма? Ну да, что-то ещё и заплатят. Да только за то время, что я потрачу на съёмки, я мог бы на своих клиентках (а с некоторых пор и клиентах) заработать в разы больше. Опять же, бросать Лену с маленьким ребёнком на руках… Правильно говорится: «Язык мой — враг мой». И на попятный уже не пойдёшь, Говорухин не поймёт. Увяз коготок, называется.

Утром я был у Брежневой, супруг которой отсутствовал по причине какого-то там крупного совещания. Галина уже успела слегка принять на грудь, от неё явственно попахивало спиртным. По ходу дела выяснилось, что вечером она приглашена в «Прагу» на день рождения режиссёра Юрия Чулюкина, того самого, что снял знаменитую комедию «Девчата». С самим Чулюкиным Брежнева не была знакома, зато знала его бывшую супругу, актрису Наталью Кустинскую. Несмотря на развод, она поддерживала с экс-супругом дружеские отношения, вот и сейчас получила приглашение на его 45-летний юбилей, а заодно и свою подругу Брежневу подтянула.

Всю эту информацию Галина на меня вывалила, пока я занимался её причёской. А потом мы как-то плавно перешли к здоровью её отца.

— Ты представляешь, вся его жизнь — это постоянный стресс, — вздыхала она. — У него же в 51-м инфаркт случился, в 59-м сердечный приступ, который он перенёс на ногах, а в 68-м на фоне событий в Праге ещё и гипертонический криз. Хоть бы курить бросил, так нет, травит себя и травит никотином. Приедет из спецбольницы, выступит на очередном совещании — и снова лечиться.

— Может, ему отпуск взять? По состоянию здоровья? В какой-нибудь ведомственный санаторий съездить. Как думаешь?

— Я-то не против, да не может он себе целый месяц отдыха позволить. Как будто страна без него развалится.

Это точно, развалится, и как раз без уже почившего к тому времени Брежнева. Да, собственно говоря, ещё при Брежневе всё к тому шло, развал СССР был лишь делом времени.

— В конце ноября — только это пока государственная тайна, — понизила она голос, словно опасаясь, что нас могут подслушивать, — в конце ноября у него запланирована встреча во Владивостоке с президентом США Джеральдом Фордом. Он никак не может её пропустить. Представляешь, сколько в самолёте лететь?! А потом и обратно. С его-то здоровьем!

— Вот пусть после этой встречи и займётся собой. Не моё это дело, конечно, советовать, на то Чазов есть, но тут не нужно быть семи пядей во лбу, когда состояние первого лица страны видно по телевизору невооружённым глазом. Да что там, я позавчера шёл с демонстрацией по Красной площади, Брежнев нам рукой махал. Даже мне из колоны снизу было видно, какой он уставший и задёрганный. На его месте я бы плюнул на всё и ушёл на пенсию, а своим преемником сделал, ну, скажем, Косыгина. Умный мужик, в экономике соображает.

— Ты прямо мысли отца читаешь, тот тоже говорит, что хотел бы видеть Косыгина во главе Правительства. Вот только окружение папы вцепилось в него мёртвой хваткой, не хотят отпускать на пенсию. Вот завтра с Юрой идём навещать моих родителей, там отцу всё и выскажу.

Ага, выскажешь, только неизвестно, в каком состоянии ты будешь после вечерней гулянки. Когда сидели с ней за чашкой чая с вишнёвым вареньем на кухне, я между делом посвятил её в свою идею с наращиванием ресниц и поделился трудностями на пути к воплощению моей мечты в жизнь.

— А в чём проблема-то? — с живым энтузиазмом поинтересовалась Галина. — Не можешь найти нормального химика?

— Не просто нормального, а такого, чтобы разбирался в силиконе и клеящих веществах.

— Не переживай, сделаю пару звонков — найдём кого-нибудь. Академика не обещаю, но, думаю, умного дядечку найдём.

Буквально следующим вечером Галина позвонила мне на домашний.

— Слышал про такой Институт биоорганической химии Академии Наук СССР? Находится на ул. Миклухо-Маклая, шестнадцать дробь десять. Завтра до обеда сможешь туда прийти? Тебя будет ждать сам директор института Юрий Анатольевич Овчинников. Между прочим, действительный член Академии наук. Пропуск на твоё имя уже, считай, готов. Только паспорт не забудь.

Я почему-то был уверен, что Овчинников окажется пожилым, близоруко щурящимся обладателем круглых очочков и седенькой бородки клинышком, как у «всесоюзного старосты» Калинина. На самом деле это был довольно молодой, лет сорока, подтянутый мужчина с чисто выбритым лицом. Если бы ни очки в крупной роговой оправе — выглядел бы ещё моложе. Но про эту тонкость я решил умолчать, не место и не время.

— Итак, Алексей Михайлович, из объяснений Галины Леонидовны — довольно сбивчивых объяснений — я понял, что вы хотите внедрить какую-то новую технологию в индустрии красоты, как говорят на Западе. Я правильно понял?

— Совершенно верно, Юрий Анатольевич. Честно говоря, я надеялся обойтись услугами какого-то более скромного учреждения, неужели ведущий институт страны, просто соображающего в этом деле химика, но Галина Леонидовна, как мы видим, весьма рьяно взялась за решение моего рационализаторского предложения.

— Иногда даже такие, казалось, несерьёзные проблемы требуют вмешательства серьёзных людей — снисходительно улыбнулся Овчинников. — Особенно когда с ними сталкивается чемпион мира по парикмахерскому искусству. Да-да, Галина Леонидовна мне про вас рассказывала… В общем, через полчаса я выезжаю на совещание, успеете за это время объяснить мне суть вашей просьбы?

Я уложился меньше чем в десять минут, при этом расписав свой вопрос довольно детально. Директор института с полминуты думал, откинувшись на спинку кресла и протирая очки носовым платком, затем посмотрел на меня чуть исподлобья.

— С различными видами силикона мы работаем не первый год, да и разные клеящие вещества — тоже наш профиль. Знаете что, я, пожалуй, познакомлю вас с Евгением Ивановичем Лысовым. Он у нас заведующий лабораторией полимеров, кандидат наук, думаю, вы с ним сможете подобрать интересующие вас ингредиенты.

Он покрутил диск одного из стоявших на его столе телефонов.

— Андрей Михайлович? Добрый день, а где там Евгений Иванович? Позовите его, пожалуйста… Евгений Иванович, день добрый! Как там у вас дела с министерским заказом? Ну смотрите, не подведите, сами понимаете, дело престижа… А у меня к вам ещё одна небольшая просьба будет. У меня в кабинете сейчас сидит чемпион мира по парикмахерскому искусству, зовут его Алексей Бестужев. Давайте вы с ним пообщаетесь, и он обрисует вам свою проблему. Подходите ко мне, я сдам его вам с рук на руки, а то мне сейчас уже к Шашину нужно ехать. Валентин Дмитриевич не любит, когда опаздывают.

С Лысовым мы уединились в приёмной, Овчинников, уезжая, выпроводил нас из своего кабинета. То и дело ловя на себе любопытные взгляды немолодой секретарши Людмилы Николаевны, я объяснил Евгению Ивановичу суть проблемы. Тот к моим словам отнёсся серьёзно, либо сделал вид, что вопрос наращивания ресниц является настолько стратегически важным для страны, что одной из ведущих химических лабораторий СССР не зазорно этим заняться. Лысов меня даже проводил в эту самую лабораторию, и показал кое-какие образцы уже имеющегося в наличии силикона и клеящих смол.

— Вот эта прозрачная, но клеит так, как вам и надо — через 5-10 секунд схватывает намертво. К тому же гипоаллергенная. А добавить в неё чёрный краситель — не проблема.

— А есть для неё дебондер, он же ремувер? Причём такой, чтобы не пострадали глаза, ничего не разъело?

Лысову эти слова были незнакомы, пришлось объяснять. Тут же мне была представлена мазь на основе жирных масел, которая растворяла застывшую смолу за 8-10 минут.

— Отлично! — воскликнул я, потирая руки. — Если возьму на пробу по пузырьку смолы и дебондера — во сколько мне это обойдётся?

— По пузырьку мы вам и так нальём, — отмахнулся Лысов. — Не забыть только в смолу добавить чёрный краситель. Леночка! Подойди пожалуйста… Сможешь в эту смолу добавить чёрный краситель? Только чтобы она не потеряла свои клеящие свойства? Давай, займись прямо сейчас… А мы с вами, пожалуй, займёмся подбором силикона.

Минут через сорок я остановил свой выбор на марке силикона СК-45. Достаточно прочный, упругий и гибкий. Тут же на моих глазах кусочек силикона расплавили в пламени горелки, вытянув паутинкой. Когда она застыла, я отрезал от неё маленький кусочек длиной в одну ресничку, макнул в смолу и приклеил к нарисованному ручкой в натуральную величину на листочке бумаги глазу. Потом нарезал оставшуюся часть «паутинки», и все «реснички» наклеил на нарисованное верхнее веко. Ничего так получилось, симпатично, разве что ресницы оказались прямыми, без загиба, а также были пока прозрачные и одинаковой толщины, тогда как к кончикам по идее должны сужаться до игольной остроты. Над этим предстояло ещё поработать. Клей же схватывался почти моментально, как я и хотел, и реснички держал крепко. Дебондер тоже не подвёл, реснички снялись достаточно легко. На всякий случай я мазнул им по своему глазу… Нет, вроде не щиплет, годится.

— В силикон краситель тоже добавим, — подбодрил меня Лысов. — Как я понимаю, основная проблема в том, чтобы сделать ресницы загнутыми и сужающимися к кончикам.

— Причём загнутыми одинаково, — добавил я.

На большее пока даже боязно рассчитывать, пусть пока все ресницы будут стандартного загиба. Таким, каким я изобразил ручкой на всё том же листочке бумаги.

— Но при этом в идеале они должны быть разной длины. У внутреннего края глаза клеятся ресницы короче, к внешнему уголку они длиннее. Для начала можно попробовать три варианта: 6, 9 и 12 мм.

В обсуждении ресниц и прочих нюансов живое участие принимала и женская часть лаборатории в количестве трёх человек. Дамы-лаборанты сначала осторожно, а затем, видя, что их не одёргивают, всё более активно стали вмешиваться в испытательный процесс. Я к ним прислушивался, всё-таки делается для женщин, и их мнение для меня тоже было важно.

— Козлова, — обратился к одной из них Лысов. — Ты, я смотрю, тут самая заинтересованная, вот и займись давай, придумай, как будешь заострять и загибать.

— А с меня коробка шоколадных конфет, — добавил я позитива своей неотразимой, белозубой улыбкой.

Прощаясь, я вручил завлабораторией визитную карточку, договорившись, что как только — так сразу. Не прошло и недели, как раздался обещанный звонок.

— Ну что, Алексей Михайлович, можете нас поздравить, — раздался на том конце провода довольный голос Лысова. — Ваш заказ готов и ждёт, так сказать, клинических испытаний. Приезжайте, я попрошу Юрия Анатольевича разрешить заказать на ваше имя пропуск.

Поскольку товарищи от денег наотрез отказывались ещё на предварительной стадии, приехал я в институт с четырьмя бутылками армянского коньяка 5-летней выдержки, одну из которых попросил Лысова передать в качестве низкого поклона директору, и пары больших коробок шоколадные конфет. Оставшиеся три бутылки заведующий лабораторией пусть делит со своими сотрудниками на своё усмотрение. А конфеты уже однозначно предназначалось дамам, пусть попьют чайку в обеденный перерыв, на неделю им хватит.

Из института я выходил с той же спортивной сумкой, что и заходил, только теперь вместо коньяка и конфет в ней лежали пять пузырьков: один со смолой, второй с дебондером, а ещё три вмещали в себя ресницы трёх видов длины — 6,9 и 12 мм. Их там, наверное, в общей сложности было больше тысячи.

Тем же вечером, когда мы уложили Наташку, я уговорил Лену стать моей первой моделью. Ломалась она недолго, я пообещал, что если ей не понравится — тут же снимем. Ну или когда жене надоест с ними ходить.

Уложил Лену на диван, придвинул на стуле настольную лампу, обезжирил её ресницы специальным средством, которое мне вручили в числе прочей ухаживающей косметики за победу на чемпионате мира. На другой стул сел сам, из баночки со смолой капнул в крышечку из-под пузырька, чтобы было удобно макать туда реснички, вооружился двумя заранее купленными пинцетами, и принялся за работу. Самые длинные решил не использовать, ограничился ресничками 6 и 9 мм.

Мда, давненько не брал я в руки шашки… Однако, работал хотя и медленно, но качественно. Жаль, что не купить было специальных накладок на нижние веки, ну я старался особо смолой не брызгать.

Часа через полтора левый глаз был готов. Я откинулся на стуле, любуясь результатом.

— Ну как там? — устало вздохнула Лена. — Можно посмотреть?

— Пока нельзя, вот второй глаз сделаю — тогда посмотришь.

Тут я уже приноровился, и дальше дело пошло веселее. Правда, чаще приходилось разгибаться, спина просто зверски затекала так, но я утешал себя мыслью, что, если всё наладится, то брать буду за наращивание не меньше полтинника.

Наконец-то, разгладив ресницы вымытой под горячей водой щёточкой из-под старой туши, я мог насладиться работой своих рук в полной мере. Нет, ну какой же я молодец!

— Глаза можно уже открывать?

— Не щиплет, не слезятся? Тогда открывай, — улыбнулся я. — Только не вздумай их тереть.

Лена осторожно открыла глаза, медленно села, я поднёс к её лицу настольное зеркало.

— Вот, любуйся.

Честно говоря, немного переживал, но, как оказалось, напрасно. Лена, увидев своё отражение, принялась то приближать, то отдалять зеркало, а потом заявила:

— Потрясающе! Вроде не сильно заметно, что ресницы искусственные, а как изменился взгляд. Но, знаешь, какое-то необычное ощущение…

— Инородного тела на глазах? Ничего, привыкнешь.

— А сколько мне с ними ходить?

— Да хоть пока отваливаться не начнут вместе со своими! А это начнётся через три недели, не раньше.

— А потом ты мне ещё сделаешь?

— Да без проблем! Но глазам желательно отдыхать от нарощенных ресниц какое-то время.

— Ой, завтра девочки на работе обалдеют! — не могла она наглядеться на себя любимую. — Лёш, а голову мыть с ними можно?

— Конечно же, можно, — не смог я сдержать улыбки. — Только старайся, опять же, ресницы не тереть. И давай-ка я тебя сфотографирую.

— Это ещё зачем?

— Будешь моей рекламой. Покажу твою фотографию — вернее, фото твоих глаз клиентке — она тут же проникнется и скажет: «Хочу такие же!» А заодно и для семейного альбома тебя поснимаю, пусть наши дети и внуки помнят тебя молодой и красивой.

* * *

Деньги были на месте. Да и кому пришло бы в голову рыться на берегу Саминки в таком глухом месте, вдалеке от тропинок, наобум раскидывая валежник и копаясь в суглинке? Поэтому Кистенёв если и волновался за сохранность тайника, то чисто так, для порядка. Пока шёл сюда, в голове билась одна мысль — уехать как можно дальше, возможно, на Дальний Восток. Ну или хотя бы на юг, ближе к морю, хотя там будет уже не так безопасно. Со временем, когда шумиха поуляжется, можно будет вытащить к себе и Ирину. Ей-то, понятно, веселее будет в Сочах, нежели в каком-нибудь Петропавловск-Камчатском. Может и правда махнуть к Чёрному морю, снять на первых порах комнатушку в домике у моря? А там, при наличии хороших денег, можно выправить документы, слегка изменив внешность, обзавестись своим жильём и вытащить из Москвы любимую женщину.

Теперь же, глядя на стоявшую перед ним открытую сумку с деньгами, он уже сомневался в своих планах. Не мог он уехать, не разобравшись с тем, по чьей вине угодил в этот грёбаный СССР. Да, бабу неплохую встретил, что удивительно, не модельной внешности, но на которую почему-то запал. Однако в будущем, которое для него было уже прошлым, он имел всё, ну или почти всё, о чём только мог мечтать, выезжая на разборки в середине 90-х со стволом в кармане. И всего этого он лишился из-за какого-то парикмахера, ещё и трахавшего его жену.

Сейчас Игорь Николаевич чувствовал непреодолимое желание вывернуться в Москву и найти этого обсоса. Никакой жалости, если придётся — порвёт его голыми руками, перегрызёт глотку зубами, хотя трофейный пистолет был по-прежнему при нём.

Впрочем, прямо сейчас возвращаться в Москву тоже нельзя, нужно выждать хотя бы недельку, а лучше месяц.

Отслюнявив на карманные расходы тысячу трёшками, пятёрками, десятками и 25-рублёвыми купюрами, Кистень направился в сторону дачного посёлка «Коммунар», который заприметил ещё по пути к тайнику. В это время года там уже вряд ли кто-то обитает, разве что такие же бедолаги, как он, которым некуда податься.

Вскоре он уже забрался в оказавшийся свободным неказистый домик, где в маленькой комнатушке обнаружилась кровать с продавленной сеткой и даже одеяло с подушкой. Печки ни в каком виде не наблюдалось, ну да он и не рискнул бы её зажигать, дым из трубы сразу бы его демаскировал. Ну да бог даст, не околеет, пока вроде на улице не такой мороз, да и тряпок можно насобирать по окрестным домам.

Что порадовало — обнаружился погреб, а в нём с десяток литровых и трёхлитровых банок с соленьями, и даже одна полулитровая с грушевым вареньем. А в самом углу нашлась покрытая пылью полулитровая бутыль с вишнёвой настойкой. С собой у Кистенёва был наполовину съеденный батон, купленный ещё на станции, и он сразу устроил маленький пир.

* * *

Начальник 2-го главного управления КГБ СССР генерал-лейтенант Григорий Фёдорович Григоренко вот уже второй час листал бумаги в папке под № 1994. В неё были подшиты все имеющиеся на сегодняшний день сведения по делу сбежавшего американского разведчика, проходившего как Пётр Крылов, он же Питер Крылофф, он же Игорь Николаевич Кистенёв, он же «Газовик» — в честь несостоявшегося теракта в метрополитене. После того, как Романов был отстранён от этого дела, он взял браздыправления в свои руки. Слишком уж неоднозначной выходила личность преступника. Признаётся в подготовке террористического акта, жертвой которого могли стать сотни людей, и в то же время напрочь отметает обвинения в убийствах и ограблениях. Григорий Фёдорович понимал, что, следуя логике, теракт агента ЦРУ и банальные грабежи как-то мало сочетались между собой. Какой находящийся в своём уме шпион будет грабить обывателей и тем более вора в законе, рискуя погореть на такой ерунде? Поэтому слова «Газовика» о том, что всё это не более чем поклёп со стороны теперь уже бывших студентов железнодорожного техникума казались старому контрразведчику вполне обоснованными. Тем более удивительно, что Бердычев с Дёминым продолжали стоять на своём. Григоренко после отстранения Романова успел пообщаться и с ними, и уж он-то, прекрасно разбиравшийся в людях, видел, что пацаны тоже не врут. От этих взаимоисключающих вещей мозг уже начинал закипать. А тут ещё странные признания «Газовика» под «болтунчиком» на аудиозаписи, где тот заявляет, что был рождён… семь лет назад. Наркотический бред, галлюцинации? Можно было списать на побочный эффект препарата, но прибор, который был найден в квартире подозреваемого, наводил на определённые размышления. Без «болтунчика» «Газовик» говорил об этом аппарате одно, под сывороткой правды — другое. И почему-то подсознательно контрразведчик готов был верить именно тому, чтобы сказано под действием препарата.

А тут ещё Алфёров… Тот носился с этим «айфоном», как кое-кто с писаной торбой, просиживая над ним в лаборатории сутки напролёт. Уверял, что это какие-то технологии будущего. И хотя запустить «айфон» больше не удавалось — даже фото «Газовика» не помогало — учёный уверял, что уже почти разобрался в общих принципах работы устройства.

Ладно, пусть этот мозголом копается в технике, может, что-то выудит полезного. Пока же на повестке дня всё ещё стоял вопрос с поимкой сбежавшего преступника. И ведь как ловко ушёл, как провёл конвоиров… Один погибший, двое получили телесные повреждения, причём старший конвоя словил пулю от своего же. Хорошо, что врачи откачали, даже вроде бы идёт на поправку. Да, хорошо их там, в ЦРУ, готовят, наш разведчик вряд ли сумел бы подобное провернуть. Да и таких лопухов-конвоиров в Штатах, небось, не бывает.

«Жаль, жаль, что закрыли внутреннюю тюрьму, о чём я вчера упоминал на встрече с Андроповым, — думал Григоренко. — Иначе отпала бы необходимость в перевозке важных заключённых. Да и нам было бы удобнее с ними работать».

Накануне глава КГБ был жёсток, устроив серьёзный разбор полётов по делу «Газовика». Григоренко пришлось выслушать нелицеприятные выражения в свой адрес. Надо было с самого начала брать дело в свои руки, не доверяя его этому раззяве Романову. Метившему, стаи, на его место, о чём Григорий Фёдорович был прекрасно осведомлён. Ну теперь ему ещё долго о кресле начальника отдела придётся мечтать, такие проколы не прощают. Хотя и под ним, генерал-лейтенантом, кресло начинает покачиваться, чего доброго, и впрямь отправят на пенсию. А потому нужно как следует напрячься, чтоыд поймать шпиона. Указания в краевые и областные Управления КГБ уже отправлены, те напрягут и милицию, очень хотелось верить, что «Газовик» рано или поздно попадётся в невод правосудия.

Глава 8

— Смерти, ребята, не боятся только дураки. Я тоже боюсь. Но ещё больше боюсь того, что со мной будет после смерти. Ну а что, упьюсь как-нибудь до белой горячки и отброшу коньки.

Венедикт Ерофеев, он же в кругу близких просто Венечка, только что вернулся из Средней Азии, где в составе паразитологической экспедиции ВНИИДиС вёл борьбу с окрылённым кровососущим гнусом. И сейчас на квартире такого же одарённого маргинала, как и он сам, принимал участие в коллективной попойке, где вермут и портвейн считались напитками, достойными собравшихся джентльменов.

Как я оказался в этой компании… Да очень просто. Гулякову приспичило выяснить, что собирается делать в Москве вернувшийся из Средней Азии автор опубликованной в Израиле поэмы «Москва-Петушки», а потому я без приглашения ввалился на квартиру к спившемуся поэту Чернобровкину. Туда, как пояснил Гуляков, ходили все, кто попало, желательно со своим пойлом, и где сейчас приютили не имевшего жилья в Москве Ерофеева. Услышав эту фамилию, я, сначала собиравшийся наотрез отказаться, тут же изменил первоначальное решение. Когда ещё представится случай вживую увидеть ставшего легендарным писателя, чьей поэмой я зачитывался ещё в отроческом возрасте!

В общем, я оделся попроще и пришёл с пакетом, в котором призывно позвякивали две бутылки «Агдама» и три бутылки «Портвейна», плюс десяток плавленых сырков на зщакуску.

— О, «Агдамыч»! — встретил моё появление хозяин однокомнатной квартиры, которого все звали Петровичем. — Ого, и «Три топора»! Белое и красное, почти Стендаль. Как тебя звать, святой человек? Алексей? Садись, Лёха, давай опрокинем за знакомство.

Так я и стал тут сразу же своим. Приходили и уходили какие-то люди, по виду зачастую просто бомжи, а я всё сидел и слушал, о чём они говорят. А говорили о чём угодно, от цен на креплёные вина до тенденций в современной литературе. Впрочем, не забывал я иногда поглядывать и на часы. Для Лены придумал объяснение, будто накануне договорилась с другом по заводу «Калибр», с которым в общежитии в одной комнате жили, посидеть в субботу в каком-нибудь заведении. Рассчитывал, что уложусь в три часа максимум, и второй из трёх отмерянных уже заканчивался.

Тут как раз Ерофеев впал в депрессию и завёл разговор о бренности всего сущего, который вылился в вариацию собственной кончины.

— Сначала моё тело, ещё недавно полное жизни и надежд, отвезут в морг, кинут на холодный, металлический стол, и начнут кромсать, как мясники кромсают на рынке свиные туши, — говорил Венечка, глядя на меня вполне трезвым взглядом, хотя и употребил перед этим в общей сложности бутылку бормотухи. — Из меня поочерёдно достанут печенку, селезёнку, лёгкие, сердце, все это взвесят и засунут в топку. Ты представляешь, мое сердце превратится в горстку золы! А оставшееся зашьют от паха до шеи грубыми стежками, накачают формалином и оставят лежать в коридоре на каталке, потому что в холодильниках, как обычно, всё забито. В том числе невостребованными трупами, на которые никак не придёт разнарядка, чтобы наконец их зарыли хоть где-нибудь и как-нибудь. Потом съедутся со всей страны братья и сёстры, кинут в гроб, и родня повезет меня домой, чтобы на третий день под пьяненький духовой оркестр отнести покойника на кладбище. Опустят гроб в могилу, поплачут для приличия, закидают землёй, воткнут сверху крест, и я останусь наедине с кромешной тьмой, тишиной и одиночеством. Мои останки будут гнить годами, пока не превратятся в истлевший костяк. Я бы, Леха, предпочёл крематорий. Уж лучше быть кучкой золы в урне колумбария, чем кормом для земляных червей. А в идеале вообще пропасть так, чтобы меня никто не нашёл и не похоронил. Например, умереть в джунглях Амазонки, найдя последний приют в переплетении лиан. Сначала твоё тело будут рвать хищники, а потом за дело примутся падальщики, набегут муравьи, и через пару дней ты станешь частью природы. Или встретить свой последний рассвет на вершине горы. Знаешь, что индейцы уходят умирать в горы? Сядут в каком-нибудь гроте и смотрят из него на окружающий мир, потом закрывают глаза и умирают. А если выбирать кладбище, то я хотел бы лежать по соседству с Есениным на Ваганьковском. Я бы читал ему свои повести, а он мне свои стихи, и так год за годом, пока нас не начало бы друг от друга тошнить… Ладно, давай лучше выпьем. Я старался пить немного, всё-таки бормотуха — не мой профиль, да и про задание Гулякова помнил, потому, снова украдкой бросив взгляд на часы, как бы невзначай спросил, чем Венечка планирует заниматься в Москве. Тот помялся и ответил, что перспективы пока неясны, но есть предложение поработать редактором и корректором студенческих рефератов в МГУ. Если ничего лучше не подвернётся, то и это сойдёт.

Вскоре выяснилось, что выпить уже ничего не осталось, и нужно идти за добавкой. Деньги, судя по всему, имелись только у меня, поймав на себе взгляды нескольких пар глаз, я понял, что либо мне придётся спонсировать кого-то, либо сходить самому. Можно, было, конечно, просто сделать вид, что я пошёл за выпивкой, а самому уйти по-английски, тем более что всё, что я хотел узнать, вроде бы узнал. Однако обмануть этих людей, которые без претензий признали во мне друга и брата, я не смог бы, потому так и сказал, что сходил бы за бухлом, но не знаю, где в этом районе его продают.

— Я знаю, — встал Венечка, давя в пепельнице «бычок» и натягивая своё короткое пальтишко. — Идём, покажу, и сам заодно прогуляюсь, а то что-то мозги начали плохо соображать.

Вино-водочный находился чуть ли не за углом, однако, как нельзя некстати, мы попали в самое начало обеденного перерыва. При этом здесь уже начинал толпиться народ, мы были далеко не первыми.

— Что будем делать? — спросил я попутчика.

— Сколько у тебя денег?

— На пару-тройку бутылок «агдамыча» хватит, — сказал я, чуть поколебавшись, потому что на самом деле денег хватило бы на ящик вина.

— А если малость переплатишь?

— Да не вопрос.

— Тогда идём.

Мы обошли магазин, и Веня настойчиво постучал в обитую оцинкованной жестью дверь. Несколько секунд спустя в проёме нарисовалась маленькая и кругленькая тётка в белом, застиранном халате, в декольте которого выглядывал узорчатый трикотажный свитер. В одной руке она держала чашку с дымящимся чаем, а в другой бутерброд с колбасой и сыром.

— Чего надо? — поинтересовалась тётка, сверкнув золотым зубом.

— Мать, душа горит, вынеси, а? — жалобно протянул Венечка.

— Тоже мне, сынок нашёлся, — хмыкнула продавщица. — Обед, ждите, пока откроемся.

— У тебя почём «агдамыч»?

— Два шестьдесят.

— Платим по трёшнику. Нужно три бутылки.

Тётка на секунду задумалась, потом кивнула: «Жди», и закрыла дверь.

— Готовь девять рэ, — почему-то шёпотом произнёс Ерофеев.

Продавщица не заставила себя ждать, и вскоре мы стали счастливыми обладателями трёх полулитровых бутылок зелёного стекла. Правда, не успели пройти и пяти метров, как появился наряд в виде двух милиционеров:

— Так-так-так, — протянул усатый блюститель порядка с погонами старшего сержанта. — Никак Нинка снова с чёрного хода отпускает. А вы-то уже небось под градусом? Ну-ка, дыхните… Угу, точно. Документики есть? Паспорт? Давайте глянем… Бестужев Алексей Михайлович. А у вас, гражданин? Нет, значит? А давайте-ка пройдёмте в отделение. И вы тоже, так как явно, как и ваш товарищ, пребываете в состоянии алкогольного опьянения.

Мои слабые возражения ни к чему не привели.

— План-то нужно выполнять, — нагло хохотнул старший сержант. — Щас доставим в отделение, а оттуда, может, и в вытрезвитель поедете.

План… Ничего не меняется, что сейчас, что полицейские будущего тоже будут задерживать людей ради какого-то там плана. А про вытрезвитель к чему? Мы что, лыка не вяжем?

Неприятно было идти практически под конвоем на виду у прохожих, хорошо, что отделение оказалось неподалёку. Мы уселись на лавочке в приёмнике, где за окошком сидели двое милиционеров. Один общался с кем-то по телефону, а второй в звании старлея в этот момент был занят с какой-то бабёнкой неопределённого возраста.

— Так, гражданка Сударикова, прочитайте, правильно ли записаны ли ваши показания, и если всё правильно, то внизу поставьте подпись, — сказал он, протягивая той листок.

Женщина, медленно и запинаясь, принялась читать вслух:

— Я, Сударикова Надежда Васильевна, 1938 года рождения, проживающая по адресу Большая Полянка-16, квартира 8, заявляю, что стала жертвой жестокого и извращённого насилия. Утром 16 ноября ко мне пришёл мой знакомый, фамилии не знаю, зовут Игорёша. Игорёша находился в состоянии лёгкого опьянения, сочетавшегося с состоянием сексуального возбуждения… Чё-то умно́ как написано, начальник.

— Написано как положено, читайте дальше.

— Игорёша принёс с собой бутылку вермута, которую мы употребили на двоих. Когда спиртное закончилось, Игорёша стал требовать от меня удовлетворения своих сексуальных потребностей. Я отказывалась, тогда он, осознавая, что причиняет мне боль, стал руками щипать меня через кофточку за грудь, невзирая на мои просьбы прекратить действия. После чего заставил меня взять не эре… Начальник, а что это за слово?

— Не эрегированный, то есть не находящийся в состоянии возбуждения, — пробурчал старлей. — Читайте дальше.

— Ага, понятно… Заставил взять меня не эрегированный половой член в рот, одной рукой притянув силой мою голову к половому члену, а второй — придерживая половой член и заставил меня совершать возвратно-поступательные движения. Я чувствовала рвотные позывы, но насильник прекратил свои действия, только извергнув в мою ротовую полость свою семенную жидкость…

М-да, думал я, всё это, конечно, весело, но ведь теперь информация уйдёт на работу. Уволить меня вряд ли уволят, а вот из кандидатов в члены партии — под зад коленом. В общем-то, мне по большому счёту всё равно, будет у меня лежать в кармане партбилет или нет, но уж если я задался целью поднятья во всех смыслах этого слова, то коммунисту это сделать, как ни крути, легче, чем беспартийному. А посему нужно что-то срочно предпринимать, дабы избежать не очень приятного для меня развития событий.

Если уж на то пошло, то в эту пьянку я вообще ввязался по настойчивой просьбе Гулякова, вот пусть меня отсюда и вытаскивает. Его рабочий телефон я помнил наизусть. И чёрт бы уже с ней, конспирацией… Хотя всё же постараюсь при Ерофееве не афишировать, что связан с органами.

— Ну что, подписали? Давайте сюда.

— Так мне что, можно идти?

— Идите. А мы займёмся поисками вашего Игорёши.

Женщина отправилась восвояси, и внимание старлея переключилось на нас.

— С ними что? — спросил он сидевшего с нами на лавочке сержанта.

— Задержаны в состоянии лёгкого алкогольного опьянения, один без документов. Может, по стандартной схеме? Посидят пока до выяснения личности, а потом штраф с сообщением на работу — и пусть идут на все четыре стороны.

Тут-то и вступила в дело первая скрипка. С самым серьёзным выражением лица, на которое был способен, я обратился к дежурному:

— Товарищ старший лейтенант, можно вас на пару слов?

— В смысле? — опешил тот.

— Конфиденциальный разговор без посторонних глаз и ушей, — понизил я голос чуть ли не до шёпота. — Это касается безопасности страны.

— Какой ещё безопасности? — тоже почему-то шёпотом ответил старлей. — Чего несёте-то?

— Скоро всё узнаете, мне нужно только сделать один звонок, после чего я передам вам трубку, и вы сами поговорите. Поверьте, всё очень серьёзно. Либо давайте пройдём к вашему непосредственному руководству, если боитесь взять ответственность на себя.

Лейтенант дёрнул кадыком на худой шее, глаза его забегали, он словно искал у кого-то поддержки.

— Постойте пока здесь.

А куда я могу отсюда деться? Сам же он, похоже, и впрямь к начальству помчался. За всеми этими телодвижениями не без удивления наблюдал старший задержавшего нас патруля, тогда как Ерофеев сохранял олимпийское спокойствие. Через пару минут дежурный вернулся:

— Идёмте.

Привёл он меня к начальнику отделения — майору Голобородько С. В. Как гласила табличка на двери. Тот смерил меня оценивающим взглядом.

— Что-то ваше лицо мне знакомо. Как ваша фамилия? Бестужев? А паспорт с собой есть? Ну-ка, дайте глянуть. И верно, Бестужев. Фамилия, кстати, тоже знакомая. Леонтьев, у нас Бестужев по сводкам не проходил?

— Навскидку вроде нет, — пожал плечами старлей.

— Вряд ли вы меня найдёте в милицейских сводках, а вот по телевидению и в газетах несколько раз мелькал.

— Серьёзно?

На лбу майора собрались складки, он мучительно пытался вспомнить, где же видел этого стильного одетого человека.

— Ну, признавайтесь уже, кто вы? И почему от вашего звонка зависит безопасность страны?

— Дайте мне просто сделать звонок, и если человек на месте — он вам сам всё скажет.

Секундное сомнение, после чего майор всё же протягивает мне трубку. Я набираю номер, про себя моля Бога, лишь бы Гуляков оказался на месте. Что, впрочем, отнюдь не гарантировало его участия в моей судьбе, он мог сделать вид, что я вообще ошибся номером. Но тут мне оба раза повезло, чекист не только снял трубку, но и, после того, как я вкратце, полунамёками, объяснил ситуацию, попросил передать трубку майору. Тот слушал меньше минуты, затем. Положив трубку на место, кашлянул и кивнул лейтенанту:

— Леонтьев, проводите товарища на выход, никакого протокола составлять не надо.

— И пакет пусть вернут.

— И пакет верните.

— А моего спутника, надеюсь, тоже отпустят? — нагло поинтересовался я.

— Он не хулиганил? — снова вопрос к старлею.

— Да нет вроде, чуть поддатые оба, вот наряд их и привёл, план выполняют.

— План выполняют, — передразнил майор. — И второго тоже отпускай, у нас тут лишних мест нет.

Венечка особого удивления по поводу того, что нас отпустили, не выказал. Он вообще, мне показалось, был по жизни пофигистом. Тем более что я сработал на опережение, сказав, что начальник РОВД — друг моего отца, помнит меня чуть ил не с пелёнок, потому и отпустили. Вроде объяснение прокатило.

Однако после всех этих приключений желание идти снова квасить куда-то испарилось, я передал Ерофееву пакет с бутылками.

— Дела у меня, приятно было познакомиться.

— Что ж, и мне ты показался человеком приятным, — с прищуром глянул на меня автор культовой поэмы.

Он протянул руку, я пожал её и чуть задержал его ладонь в своей.

— Веня, ты это… Завязывал бы ты с куревом. Сведёт табак тебя преждевременно в могилу.

— А я знаю, — как ни в чём ни бывало ответил он. — Мне цыганка нагадала, что я умру в 51 год.

— Да? — его слова заставили меня слегка опешить. — Ну ты, всё равно врачам хоть иногда показывайся, флюорографию делай каждый год… В общем, бывай.

От меня несло табаком и бормотухой, но на этот счёт моя легенда про посиделки в пивной должна была меня выручить. Надеюсь, Лена не сильна в спиртных напитках, и запах бормотухи от пива отличить не сможет. Но даже если и отличит — что с того, скажу. Что друг принёс бутылочку портвейна, не пропадать же добру. От одной бутылки я в алкоголика не превращусь.

На всякий случай кинул в рот пластинку жвачки, может быть, и это помогло, но Лена особого внимания на моё состояние не обратила. Только поморщилась от запаха табака, которым пропахла одежда. Свитер и брюки отправила в стирку, а старую куртку, которую я специально надел для похода к маргиналам, мне предстояло отнести в химчистку.

В ту же ночь мне приснился Мессинг. В дорогом чёрном костюме и белой, расстёгнутой на верхнюю пуговицу сорочке, он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, покачивал ногой в блестящем чёрном ботинке и подпирал кулаком подбородок, а на мизинце правой руки посверкивал крупный бриллиант. Я подсознанием понимал, что сплю, но всё было настолько реально, что, казалось, я могу подойти и поздороваться с Мессингом за руку.

— Рад снова видеть вас, молодой человек! — приветствовал меня экстрасенс. — Рад видеть вас в полном здравии, чего не скажешь обо мне.

— А что с вами? — спросил я, уже заранее предвидя ответ.

— Увы, мой организм не перенёс последствий операции.

— Вы умерли? — уточнил я на всякий случай, понимая, как глупо звучит вопрос.

— Умер? Смотря что под этим подразумевать. Физически да, моё тело было предано земле несколько дней назад.

— А сейчас со мной беседует, значит, ваша душа?

— Если вам так удобно, можете называть это душой, — снисходительно улыбнулся Мессинг. — Хотя я предпочитаю по старинке — Вольф Григорьевич.

— Хорошо, пусть будет Вольф Григорьевич, — согласился я. — Очень жаль, что…

Я запнулся, но Мессинг как ни в чём ни бывало с улыбкой продолжил:

— Что я умер? Конечно, это печально и грустно для близких умершего, но вы-то, взрослый человек, понимаете, что люди не вечны. Рано или поздно все мы покидаем этот бренный мир. Но я, собственно, здесь не за тем, чтобы предаваться философским разговорам.

Он стал серьёзен, и его настроение тут же передалось мне.

— Сейчас мы поговорим о вас. Ваше появление в этом времени — не простая случайность. Можете считать это проявлением воли высших сил, Бога, фатума — называйте это как угодно. В этом мире ничего не происходит просто так. Хотя то, что за вами сюда последовал тот, кто хотел вас убить — пожалуй, всё же носило отпечаток некоей иронии судьбы. И этот человек до сих пор жив, и думает, как довести начатое до конца. Что касается вас, то уже одно ваше появление здесь начало менять ход истории. Ваши же действия ещё более усиливают расхождение ветвей двух реальностей.

Он замолчал, как бы давай мне время проникнуться осознанием величия моей миссии.

— Возможно, вы уже начинаете замечать какие-то изменения, если, конечно, достаточно подробно помните историю страны и мира в этот временной отрезок. Но главные изменения ещё только грядут. И, как я уже говорил, всё это благодаря вашему появлению.

— Надеюсь, в лучшую сторону?

— Смотря для кого. Для тех, кто проживает на 1/6 части суши, пожалуй, да. Вы ведь были обеспокоены грядущим конфликтом в Афганистане, неконтролируемым развалом страны, чеченской кампанией… Тысячи матерей и отцов могли бы лишиться своих детей, а страна рухнуть в экономическую пропасть, но благодаря вам этого можно избежать. Однако, — в его голосе прорезался металл, — однако, как гласит третий закон Ньютона, каждому действию всегда есть равное и противоположное противодействие. В данном случае это люди, которые могут встать на вашем пути. Вольно или невольно, зачастую даже не осознавая, что являются инструментом противодействия, они будут чинить вам препятствия.

Мессинг поднялся из своего кресла и медленно двинулся в мою сторону, продолжая говорить.

— В моих силах вам помочь, вооружить вас тем же оружием, которым когда-то владел и я. С его помощью вы сможете подчинять людей своей воле. И помните, что всё, что вы делаете, должно быть направлено лишь на пользу людям.

С этими словами он поднял правую руку, я невольно зажмурился, когда в глаза попал отблеск одной из граней бриллианта, а в следующее мгновение его большой палец коснулся моего лба над переносицей. Ощущение, что ткнули словно раскалённым прутом, я невольно вскрикнул и проснулся.

Всё ещё стояла ночь, а рядом тихо посапывала Лена, на которую мой крик, если он всё же был, не произвёл никакого эффекта. Чувствуя, как бешено колотится сердце, я тихо поднялся и босиком направился в ванную комнату. Пол холодил ступни, в целом было не жарко, хотя отопление дали чуть ли не месяц назад. Сделав над унитазом свои дела, я повернулся к умывальнику, глянул на своё отражение и замер: в том месте, куда ткнулся палец Мессинга, краснело небольшое пятно, как от ожога.

Охренеть! Это что же, советский вариант «Кошмара на улице Вязов», в котором покойник не убивает, а наоборот, помогает? Интересно, это всё же было сновидение или… Или что? То, что я спал — однозначно, а то, что увидел во сне, очень было похоже на реальность. Да и это пятно на лбу…

Я осторожно его потрогал, вроде не больно, подумал, что надо бы смазать чем-нибудь, но раз не болит, то можно и не мазать, и с этими мыслями я направился в постель. До утра мне больше ничего не слилось, а когда встал, то первым делом снова отправился в ванную. К моему изумлению, на лбу никаких следов ожога не наблюдалось. Так, что это вообще было? Похоже, мне приснился не только Мессинг, но и ночной поход по нужде, когда я обнаружил на лбу красное пятно, словно у какого-нибудь брахмана. М-да, в следующий раз надо будет воздержаться от употребления дешёвых креплёных вин.

Лене я ничего про свой сон рассказывать не стал, посмеётся или вообще покрутит пальцем у виска. Однако вскоре я убедился в том, что Мессинг — если и плод моего воспалённого бормотухой воображения, то весьма реалистичный.

В самый разгар смены подошла Антонина и негромко поинтересовалась:

— Алексей, ты чего натворил в Ростове?

— Я?

Тут-то у меня сердечко и подпрыгнуло чуть не до гортани.

— Да ничего не натворил, а что случилось-то?

— Ступай ко мне в кабинет, там по твою душу оттуда сотрудники органов прибыли.

На встречу с этими самыми сотрудниками я шёл если и не на ватных ногах, то точно не пружинистой походкой. Толкнув дверь, увидел на стуле у директорского стола молодого мужчину в недорогом и слегка помятом костюме, а в углу кабинета вместе с ним лейтенант милиции.

— Алексей Михайлович? Садитесь, — кивнул «гражданский» на стул напротив. — Старший лейтенант новошахтинского ОВД Воробьёв Андрей Александрович.

— Очень приятно, а чем, собственно говоря, я заинтересовал новошахтинскую милицию? — спросил я, с трудом изображая на лице неподдельное удивление.

— Алексей Михайлович, вы в сентябре посещали Ростов-на-Дону, если не ошибаюсь?

— Было дело, отправляли на всесоюзный семинар.

— Да-да, слёт парикмахеров. А пребывая в Ростове-на-Дону, в Новошахтинск вы не заезжали?

— Новошахтинск? — я наморщил лоб. — Нет, мы из Ростова никуда не ездили, я даже не знаю, где этот Новошахтинск находится.

— Не так уж далеко от Ростова, всего 60 километров. И, по моей информации, вы всё же бывали в Новошахтинске 12 сентября. Более того, имеете непосредственное отношение к смерти гражданина Чикатило Андрея Романовича. И, не исключено, к звонку о якобы заложенном в подвале профтехучилища № 39 взрывном устройстве.

— Постойте-постойте, — продолжал я валять дурака, — какой Чикатило, какое взрывное устройство?! Вы что несёте-то?!

— А чему вы так удивляетесь? У меня имеются показания свидетелей, которые опознали вас сначала по фотороботу, а затем по фотографии. В частности, продавщица хозяйственного магазина, где вы приобретали кухонный нож, которым пытались убить гражданина Чикатило, и которого в итоге утопили. А также работница привокзального кафе и сержант милиции, дежуривший в тот день на территории новошахтинского автовокзала. Одно только мне непонятно, чем вам насолил простой преподаватель профтехучилища? Я ознакомился с вашей биографией, с момента, как вас обнаружили потерявшим память, вы никаких контактов с Чикатило не имели. Может быть, в прошлом всё-таки что-то было, какие-то воспоминания прорезались?

— Повторяю, я никогда не видел этого вашего Чикатило, и в Новошахтинске никогда не был.

— А может быть, побывав и убив, тут же снова забыли? Возможно же такое? Думаю. Вам снова придётся пройти медицинское освидетельствование, но это не отменяет того, что сегодня мы летим в Ростов, а оттуда в Новошахтинск. Вот, можете ознакомиться с ордером.

На стол передо мной легла бумага, которую у меня не было никакого желания читать. В этот момент в моей голове билась мысль, что меня, человека, сделавшего благое дело, а именно избавившего мир от будущего серийного убийцы, хотят упечь в казённый дом. Старлей, видимо, мою реакцию воспринял по-своему.

— Не ожидали, что мы вас найдём, думали, концы в воду? Причём в буквальном смысле, — усмехнулся он, напоминая про утопшего Чикатило.

— Идёмте, наш рейс через полтора часа, с мигалкой в аэропорт доставим без проблем.

— Мне нужно позвонить жене.

— Вы уверены? Мы планировали её сами проинформировать.

— Она на пятом месяце, ей нельзя волноваться. Скажу пока, что на некоторое время мне придётся срочно отлучиться из Москвы.

В глазах старлея мелькнуло сомнение, но он всё же кивнул на телефон:

— Звоните.

Лене я объяснил, что наметилась срочная командировка снова в Ростов, где уже был по осени, самолёт через час, поэтому я даже не успеваю заехать домой за вещами.

— А когда назад?

— Дня через два-три, вернусь с подарками. Ну всё, целую!

Я положил трубку, а старлей с сомнением покачал головой.

— Это вы что-то слишком оптимистичны насчёт двух-трёх дней. Скорее уж, 8–9 лет.

Может, стоило заодно звякнуть Гулякову? Недавно он меня выручил… А может, и не стоит, скажет, что я его уже достал, что обхожусь ему слишком дорого, и тогда я лишусь такого важного защитника. Ещё и не успел отчитаться по встрече с Ерофеевым. Вполне вероятно, что к тому времени, как смогу встретиться с Гуляковым, эта тема уже будет неактуальной.

Между тем следователь достал наручники, раскрыл их и протянул вперёд.

— Может, обойдёмся без этого? Перед коллегами неудобно. Могу дать честное слово, что даже не буду пытаться убежать.

Лицо старлея отобразило сомнение, в итоге он всё же со вздохом убрал наручники. На выходе из кабинета нас встретила Антонина, в глазах которой застыл немой вопрос.

— В Ростов нужно будет слетать с товарищами, так что несколько дней меня не будет, — сказал я ей, проходя мимо.

В самолёт, впрочем, я поднялся в сопровождении лишь старшего лейтенанта Воробьёва, лейтенант, похоже, был из местных. Обменявшись с коллегой рукопожатием, он пообещал, что по возвращении в отдел позвонит в Ростов насчёт встречающей машины.

Да, не думал я, что снова когда-нибудь вернусь в этот чудесный город, славный своими семечками и Ворошиловским мостом, соединяющим европейский и азиатский континенты. В аэропорту нас уже поджидал милицейский «уазик», видно, вызванный заранее звонком из Москвы того самого лейтенанта. Ещё час спустя мы переступили порог Новошахтинского ОВД, где я был препровождён в камеру предварительного заключения, где я оказался единственным жильцом.

Вечерело, принесли ужин, кстати, довольно неплохой. Отужинав, я растянулся на нарах, положив под голову скатанное пальто, и принялся размышлять над своей горькой судьбой. Ну вот за что мне это? Я спасаю и жизни, и страну пытаюсь спасти, а судьба вставляет мне палки в колёса. Или, может, это своего рода намёк, мол, если уж стремишься к звёздам, то будь любезен продираться сквозь тернии, чтобы жизнь мёдом не казалась? И что это такое вообще — судьба? Цепь случайных совпадений либо всё же высокое провидение? Вон даже привидевшийся Мессинг не дал однозначного ответа. Боюсь, в этой жизни и мне его не узнать.

Очная ставка проводилась следующим утром. Я как раз мыл руки после того, как справил свои дела над парашей после завтрака, когда приоткрылся глазок, а следом в замочной скважине со скрежетом провернулся ключ.

— Бестужев, на выход.

Меня отконвоировали в кабинет старшего лейтенанта Воробьёва, возле которого на скамейке сидели отдалённо знакомые две женщины и сержант. Ну да, продавщица из хозмага, сотрудница привокзального кафе и милиционер, с которым в дверях этого самого кафе мы столкнулись. Я успел поймать на себе заинтересованно-опасливые взгляды женщин, после чего меня завели в кабинет. Воробьёв уже чуть ли не потирал ладони в предвкушении раскрытия жестокого преступления. Я же, как ни странно, не испытывал почти никакого волнения.

— Будьте добры, встаньте к стене, — попросил он.

— Уже к стенке? А как же суд? — пошутил я.

— Будет и суд, — успокоил меня старлей.

Следом привели ещё четверых мужчин примерно моего возраста, хотя внешне они не слишком напоминали мне меня самого. Я стоял вторым справа.

— Давайте Акульшину, — кивнул старлей приведшему меня сержанту.

Акульшиной оказалась толстая работница кафе.

— Посмотрите внимательно, Анастасия Ефремовна, есть ли среди этих людей тот, которого вы обслуживали в кафе 12 сентября?

Тётка сразу же вперила меня взгляд своих выцветших глаз, а я, не отводя взгляда, мысленно взмолился: «Нет, это не я! Ты меня не узнала, у того был небольшой шрам на губе и глаза ярко-голубые». Чувствуя, как в районе темени появляется слабое покалывание, я продолжал таращиться на неё, а она на меня, при этом в её взгляде начал проявляться лёгкая поволока.

— Ну что, узнали кого-нибудь? — не унимался старлей.

Тётка, словно находясь в стоянии лёгкого транса, повернулась к нему и медленно произнесла:

— Здесь его нет. У того был шрам небольшой на верхней губе, а глаза голубые, как васильки.

— Какой шрам, какие васильки? — опешил Воробьёв.

— Не, нет его тута, — всё с той же интонацией мотнула головой тётка.

— Вы ещё посмотрите, внимательнее!

— Да чего смотреть-то, коль я вижу, что тут того мужика нет… И вообще, я с работы на час всего отпросилась, мне обратно надо.

Старлей с минуту уламывал сотрудницу кафе, однако та стояла на своём, да и я продолжал мысленно посылать сигналы, что среди этих пяти подозреваемого нет. И одновременно билась мысль: «Дар Мессинга работает! Работает!!!»

На Воробьёва больно было смотреть, так он опечалился, что тётка меня не опознала. Однако пришлось её проводить и пригласить продавщицу хозяйственного магазина. На этот раз следователь был более строг.

— Гражданка Богданова, перед вами пятеро мужчин. Узнаёте ли вы среди них того, что покупал у вас 12 сентября кухонный нож и три гранёных стакана?

В общем, с продавщицей повторилась та же самая ситуация, что и с её предшественницей. Снова покалывание в районе темени, снова заверения, что «у того шрам был на губе и голубые глаза», снова неприятие этого факта следователем, который на этот раз вцепился в продавщицу мёртвой хваткой, требуя от неё опознать во мне потенциального преступника. Но та под напором моих мысленных флюидов и не думала сдаваться, так что старлею пришлось и с ней распрощаться.

— Я же знаю, что это вы, Бестужев, почему они отказываются вас опознать? — уже с нескрываемой злостью говорил он, обращаясь словно и не ко мне. — Не могли же вы их запугать, в конце концов, если видели всего один раз в жизни.

А мне было весело, я чувствовал, что выстроенная Воробьёвым пирамида изрядно качнулась и готова рухнуть в любой момент. Правда, остался ещё один свидетель, я так и сказал, старлею:

— Давайте вашего сержанта, пусть ещё он попробует меня опознать. Может, на третий раз повезёт, недаром говорится, что Бог троицу любит.

Неприкрытая издёвка в моём голосе, казалось, сейчас окончательно выведет следователя из себя. Наверное, он сдержался лишь невероятным усилием воли. Сам выглянул из кабинета, крикнув в коридор:

— Мухин, заходите!

Сержант оказался крепким орешком, тот словно почувствовал, что его волю ломают, и мне приходилось буквально продираться сквозь его ментальную защиту. Но вроде пробил, это стало ясно, когда свидетель, впав в некое подобие сомнамбулического состояния, заявил, что человека, с которым он столкнулся в дверях привокзального кафе, среди этих людей нет.

— Ладно, ступайте, — выдохнул Воробьёв, обессиленно падая на свой стул со страдальческим выражением лица. — И вы свободны.

Это уже в адрес нашей пятёрки. Не удержался, спросил у старлея:

— Я тоже?

Показалось, что сейчас он запустит в меня первым подвернувшимся под руку предметом.

— Лыков, в камеру его!

Уже в дверях притормозил и, обернувшись, громко сказал:

— Предлагаю ещё съездить в Ростов, пообщаться с дежурившей в тот день горничной. Она подтвердит, что я весь день провёл в номере.

Вообще-то сеанс гипноза или как там ещё происшедшее можно было назвать, серьёзно меня вымотал. Добравшись до камеры, я рухнул на нары и проспал до обеда, от которого в полудрёме отказался и снова вырубился. Зато к ужину проснулся выспавшимся, свежим и голодным как собака.

Добавляло бодрости и знание того, что подарок Мессинга не был лишь плодом моего опоенного бормотухой воображения. Ну а как ещё можно было истолковать то, что я проделал с людьми, которые должны были меня опознать на очной ставке?! Надеюсь, я не продал душу дьяволу в обличье знаменитого экстрасенса.

Выпустили меня на следующий день. Причём с извинениями, и пока следователь просил прощения за причинённые неудобства, вид у него был такой, словно он страдает от жуткой зубной боли. Впрочем, я его прекрасно понимал, и даже в глубине души сочувствовал. Но только где-то в глубине.

Старлей лично доставил меня в аэропорт, где мне был вручен билет на ближайший рейс до Москвы.

— Счастливого полёта, Алексей Михайлович, — с кислой миной пожелал Воробьёв.

— И вам счастливо оставаться.

Я даже протянул ему руку, которую тот, чуть замешкавшись, всё же пожал. Глядя ему вслед, я вспомнил, что обещал жене купить подарки. Наличности при мне было 73 рубля с копейками, с этой суммой я позавчера вышел из дома. Ну а что можно было найти в Ростове за оставшиеся до самолёта два с небольшим часа? Хоть что-то, что могло бы указать на то, что я действительно был в этом городе. В итоге прикупил за 18 рублей салатницу из семикаракорской керамики, которую мне завернули в несколько слоёв пергаментной бумаги.

С этим подарком и заявился домой. Не без труда отбился от града посыпавшихся на меня вопросов, используя заранее заготовленную версию. А на следующий день ввалился на квартиру, где прибился Ерофеев, отдал хозяину пару бутылок «Агдама», после чего провёл с Венечкой сеанс гипнотерапии. Запрограммировал его, что курить он бросает совсем, а пить будет максимум по стакану в день, после чего с чувством выполненного долга отправился восвояси.

Тем временем моё ноу-хау с искусственными ресницами набирало популярность. Причём, что в общем-то логично, большим спросом услуга стала пользоваться у актрис театра и кино, оперных див, эстрадных певичек и балетных танцовщиц. Среди моих клиенток были уже гремевшая на весь мир Майя Плисецкая и её конкурентка по Большому театру Людмила Семеняка, уже знакомая мне Елена Образцова и бывшая проездом в Москве ленинградская певица Людмила Сенчина, своенравная Людмила Гурченко и жеманная Светлана Светличная… Как же мне было любопытно познакомиться с молоденькой Пугачёвой. После развода с Орбакасом она жила в многоэтажке на Вишняковской, в скромной однокомнатной квартирке вместе с дочерью Кристиной. На момент моего визита Крис была в садике, так что нам никто не мешал.

Во время процедуры, пока она болтала о всяких пустяках, меня так и подмывало сказать, что я помню Аллу Борисовну в преклонном возрасте, молодящуюся и женившую на себе годящихся ей в сыновья певцов и юмористов.

Будущая «Примадонна» пока пела в Москонцерте, в ВИА «Весёлые ребята», и недавно на V Всесоюзном конкурсе артистов эстрады с песнями «Посидим, поокаем» и «Ермолова с Чистых прудов» ей присудили «утешительную» третью премию.

— Представляете, Алексей, если бы не настойчивость некоторых членов жюри, я даже третью премию не получила бы. Первую премию дали Чемоданову и Ибрагимову, про обладателей второй премии я вообще молчу, их никто не знал и не узнает.

Алла Борисовна в своём репертуаре, думал я, приклеивая очередную ресничку. На память невольно пришёл её хит «Этот мир придуман не нами», мелодию из которого, продолжая слушать клиентку, я тихо мычал себе под нос.

— А что это вы поёте? — неожиданно спросила Пугачёва, открывая глаз с уже нарощенными ресницами.

— Да так, одна простенькая песенка привязалась.

— А что за песня? Я вроде бы такую не слышала.

Блин, чёрт меня дёрнул её напевать! Я уже стал было придумывать какие-то невероятные отмазки, как вдруг меня озарило: а чего я, собственно говоря, туплю? Почему бы не предложить Пугачёвой хит, который она всё равно исполнит в будущем? Нет, кончено, учитывая расхождение исторических ветвей, можно предположить, что и не споёт, тогда тем более почему бы не попробовать?

— В общем, как-то бренчал на гитаре, и сама собой мелодия сочинилась, куплет с припевом. Слова не сочинил, разве что простенький текст для припева.

И тут же напел:

Честно сказать, я и в самом деле не помнил текста песни, кроме припева, так что тут я не покривил душой.

Пугачёва едва дождалась, когда я закончу с её вторым глазом, мимолётом глянула в зеркальце («Хм, да я прямо красотка!»), и уселась за пианино.

— Ну-ка, Алексей, ещё раз напойте вашу песню.

Минут десять спустя она уже вполне сносно, даже с подобием аранжировки сыграла будущий хит.

— Текст припева мне нравится, а слова куплетов я могу сама придумать, — заявила Алла. — Тысяча рублей — и я приобретаю права на исполнение.

Однако напористая, что, впрочем, мне, знавшему её достаточно хорошо, было неудивительно. Но мы ещё поторгуемся.

— Алла, я вообще-то планировал выручить за неё на порядок больше. Всё же не новичок в этом вопросе. «Shape Of My Heart» в исполнении «Цветов» слышали? Я продал её Намину за три тысячи. И эта песня если уж не три, то две тысячи стоит точно.

— Алексей, — сделала жалостливые глаза Пугачёва.

Однако я был непреклонен. Это я ещё не применил свой дар внушения. В итоге получился вариант, как с Наминым: тысячу сразу на руки, а тысячу задним числом, причём я ограничился обычной распиской. Вот так вот, с ходу, особо не напрягаясь, поднял пару тысяч «деревянных», думал я, покидая гостеприимную квартиру, где меня напоследок угостили чаем с шоколадными конфетами и нотами. Их по моей просьбе записала хозяйка, и завтра же я планировал забежать в ВААП, зарегистрировать музыкальное произведение, пока этого не сделала Борисовна. Бабёнкой она всегда была себе на уме, так что лучше лишний раз подстраховаться.

Настроение лишь слегка отравляло чувство, что снова я обокрал какого-то композитора. Но я себя успокаивал мыслью, что оказался в «эпохе застоя» не по своей вине, а посему могу позволить себе выкручиваться, не особо гнушаясь в выборе способов.

Незаметно подкрался мой день рождения. Своё 35-летие я решил отметить большой компанией, заранее урегулировав этот вопрос с администратором ресторана «Прага», который для гулянки на вечер выделил нам большой кабинет со столом на два десятка персон.

В списке приглашённых помимо родителей жены также попали Вячеслав Зайцев, Галина Леонидовна с супругом, Говорухин, Намин и Пугачёва. С Аллой я решил поддерживать отношения: учитывая её развивающуюся карьеру, такое знакомство лишним не будет. К тому же 3 декабря прошлого года случился мой первый рабочий день в «Чародейке», так что я не мог не пригласить Вязовскую и пару девчонок из салона-парикмахерской.

Помимо полусотни администратору ресторана всё остальное обошлось в сумму около четырёхсот рублей, от 15 рублей на брата, правда, не считая дополнительного спиртного, если не хватит выставленного настолах. А я подозревал, что не хватит, русский человек в этом деле краёв не видит.

Мероприятие была намечено на вечер, пришли все, никому не пришлось жертвовать какими-то своими делами, кроме Чурбанова, который задерживался на совещании у начальника Политического управления внутренних войск МВД СССР, но в любом случае он должен был заехать за супругой в ресторан. Те же «Цветы» на гастроли по Сибири и Дальнему Востоку отправлялись на следующей неделе, а у Пугачёвой концерт с «Весёлыми ребятами» был запланирован на субботу, так что Намин и Примадонна моё приглашение проигнорировать не могли.

Я предупреждал всех, чтобы на подарки особо не тратились, однако некоторые из презентов вызывали уважение. Например, Брежнева вручила раздобытые где-то большие антикварные ножницы XVIII века, якобы привезённые из Франции. С завитушками на посеребрённых кольцах, в пенале красного дерева на алой подкладке они смотрелись очень стильно и дорого, место им было на самом почётном месте в доме, хоть вместо картины вешай. А Зайцев, снимавший с меня мерки год назад с небольшим, презентовал бежевого цвета замшевую куртку. Подарок дорогой, у некоторых гостей глаза завистливо блеснули, а я едва не прыснул, вспомнив цитату из любимого фильма: «Куртка… замшевая… Три. куртки. И они ещё борются за почётное звание „дома высокой культуры быта!“».

Кто-то уже был знаком друг с другом и раньше, в любом случае час спустя все уже общались как старые приятели. Утолив первой голод и залив в себя энное количество спиртного, гости поочерёдно, а то и группками выходили в главный зал, где играла музыка и в танцевали пары. Дело молодое, думал я, поглядывая на округлившийся животик жены.

Говорухин, откинувшись на резную спинку мягкого стула, курил неизменную трубку, а мой тесть Владимир Петрович с пустой рюмкой в руке что-то объяснял ему про политику Израиля и Палестины. Говорухин кивал, хотя мысли его были заняты явно чем-то другим. Подозреваю, что обдумывал сценарий. Оказалось, что не ошибся. Спустя какое-то время он подсел ко мне.

— Работаю в поте лица над сценарием твоих «пиратов», — сказал режиссёр. — Правда, директор «Одесской киностудии» говорит, что в преддверии юбилея Победы желательно снять что-нибудь патриотическое, и на наши приключения могут финансирование прижать. В смысле, отложить на неопределённый срок. Говорит, можно что-нибудь про военных моряков снять… Понимаешь, не лежит у меня душа к этим баталиям.

Я понимающе кивал, не зная, как помочь в этой ситуации. Намекнул, что, может быть, стоит попробовать договориться с другими киностудиями.

— Нигде у меня не будет таких условий, как на «Одесской». Уж если я где и буду снимать «пиратов», то только там. К тому же море под боком, что, согласись, играет немаловажную роль.

— А знаешь что… Сними и в самом деле фильм про войну, только не совсем обычный.

Говорухин с интересом уставился на меня, чувствуя, что я и впрямь приготовил для него что-то выбивающееся из кинематографических стандартов.

— Представь, четверо студентов, разные характеры и социальный статус. Один простой парень, второй хиппи, третий спортсмен, а четвёртый вообще представитель так называемой «золотой молодёжи». Всех их интересует история, а именно Великая Отечественная, правда, в том плане, что выехав на места боёв, они ковыряются в земле, выискивая артефакты типа гильз, патронов, пробитых касок и, если повезёт, покрытых налётом ржавчины эсэсовских кинжалов и огнестрельного оружия.

— Так, начало любопытное.

Вижу, что в глазах Говорухина зажигается огонёк, и с энтузиазмом продолжаю:

— В одном из сёл под Калининым они покупают бутыль самогона, употребляют её и отправляются на раскопки. Тут к месту раскопок приходит сельская старушка, говорит, что у нее где-то здесь в боях пропал сын Дмитрий Соколов, у которого был серебряный портсигар с красным камнем. Они, посмеиваясь про себя, обещают найти и портсигар, и сына. Затем молодые люди обнаруживают блиндаж с останками советских солдат, а также сейф с документами. В солдатских книжках они видят собственные имена и фотографии.

— Какие фотографии? В красноармейских книжках фотографий не было!

— Да? Хм, — кашляю я, мысленно костеря создателей фильма за такой ляп. — Ну ладно, тогда просто имена и фамилии. Решив, что всё это алкогольные галлюцинации из-за некачественной самогонки, студенты бегут к близлежащему озеру в надежде протрезветь. Однако, прыгнув в воду, они выныривают уже в 1942 году.

— Путешественники во времени! — вскрикивает Говорухин, чуть ли не подпрыгивая на стуле.

— Они самые… На их счастье, неподалеку один советский полк попал в окружение, поэтому появление четырех голых ребят вызывает у начальства расположившегося в районе озера батальона законное недоумение. Они называют свои имена и заявляют, что прибыли из будущего. Так как батальон испытывает острый кадровый голод, а превосходящие силы противника на подходе, студентов недолго думая объявляют выходцами из окружения, которые на фоне сильного психологического стресса возомнили себя пришельцами из будущего. Тем более что особист пока отрезан от батальона, и по-настоящему допрашивать парней некому. В общем, им выдают обмундирование и оружие. Герои, конечно, попытались вернуться в будущее, снова прыгали в озеро, но толку никакого. Таким образом, им приходится принимать участие в боевых действиях.

Гляжу на Станислава, похоже, мужик клюнул, аж ёрзает на месте от нетерпения, что же будет дальше. Я бы тоже ёрзал, в своё время фильм «Мы из будущего» на меня произвёл сильное впечатление. Даже присутствие Данилы Козловского картину не сильно испортило.

Одним словом, пересказал я Говорухину сюжет блокбастера с небольшой корректировкой на современные реалии и убрав некоторые ляпы, добавив, что по ходу дела герои могут петь у костерка под гитару или баян песни любимого режиссёром Высоцкого.

— Лёха, это же готовый сценарий! И приключения тебе, и фантастика, и патриотическая тема развита… Всё, что ты мне сейчас рассказал, сможешь написать на бумаге?

— Да в общем-то не вопрос. Когда надо?

— Сегодня, сейчас!

— Ну, сейчас, сам видишь, немного не до того, а вот завтра, если голова будет более-мене свежей, набросаю. Как будет готов, я тебе наберу.

— По рукам! Уверен, этот сценарий на киностудии утвердят. На колени перед Пантелеичем встану, но добьюсь разрешения на съёмки.

Ближе к концу вечера Галина, изрядно подвыпившая, села рядом и, приобняв по-свойски за плечо, грустно выдохнула мне в ухо:

— Папа после встречи с Фордом совсем плохой, тяжело далась поездка. Вчера была у родителей, отец вернулся вечером из Кремля с какого-то совещания бледный, осунувшийся, я аж чуть не расплакалась. И матери тяжело это видеть, она тоже его уговаривает на пенсию уйти, не добивать себя партийной работой. Говорит, мол, и так ты уже, Леонид, страной наруководился, сделал всё, что мог, я тебя сутками не вижу, ты заслужил человеческий отдых. Но Политбюро против его ухода на пенсию.

— Что я могу сказать… Ты моё мнение знаешь, я с тобой солидарен, Леониду Ильичу нужен отдых. В конце концов, он должен проявить волю, характер, хватит уже быть марионеткой в чужих руках.

В этот момент меня осенила одна идея, и я вперился в Брежневу:

— Галина, ты должна мне устроить встречу с твоим отцом. Не знаю, под каким предлогом, но должна.

— Ты хочешь ему сам всё сказать? А под каким соусом мне ему это подать? Не скажу же я ему, что один парикмахер хочет с тобой встретиться, чтобы уговорить уйти на пенсию. Кроме того, к нему так просто только меня допускают, а тебя сразу же начнёт проверять его охрана, набранная из сотрудников 9-го Управления КГБ. Далеко не факт, что даже с его согласия вам удастся встретиться.

— Тогда, может, удастся устроить как бы случайную встречу? Отец тебя дома хоть иногда навещает?

— Редко, но бывает.

— А можешь придумать какой-то предлог, чтобы он к тебе заехал, хотя бы минут на десять?

— Минут на десять… Ладно, постараюсь что-нибудь придумать. Обставим это так, что в тот момент, когда отец придёт, ты будешь у меня, делать мне, скажем, причёску. Охрана, конечно, проверит, нет ли в квартире посторонних, но ты всё-таки не какой-то забулдыга с улицы, а лучший парикмахер страны. Попробуют тебя прогнать — устрою скандал. В общем, жди звонка.

— Только звони не из дома, — предупредил я Галину, — телефон наверняка стоит на прослушке, и охрана может попытаться предотвратить нашу встречу.

Глава 9

Звонок раздался вечером 18 января.

— Звоню с уличного таксофона, — торопливо говорила Галина. — Завтра у папы день рождения, вечером соберёмся у родителей, а перед этим папа заедет ко мне домой, он обещал в этот день пораньше освободиться с работы. Я попросила его заехать, очень попросила. Сказала, что это очень важный и конфиденциальный разговор. Тут-то ты с ним и встретишься, будешь в этот момент делать причёску и макияж.

— А он вообще знает, что я у тебя бываю? По идее ведь это незаконная подработка, с которой я не плачу налогов, твой отец, как лидер страны, должен идти в авангарде борьбы…

— Ой, да ладно! — своим смехом прервала меня Галина. — Юра вон тоже, как ты первый раз у нас появился, бурчал, что тебя хоть сейчас в ОБХСС сдавать можно, вот только это ляжет пятном на меня и на его карьере может отразиться. Да и какой ОБХСС захочет связываться с дочерью генерального секретаря? Себе дороже выйдет. В общем, 19-го подходи ко мне где-нибудь к часу дня.

Чтобы попасть днём 19 декабря к Брежневой, мне снова пришлось договариваться с коллегами насчёт подмены. Вообще я чувствовал, что времяпрепровождение в «Чародейке» начинает мешать настоящему зарабатыванию денег. Слишком много я отдаю времени парикмахерской за скромную зарплату, тогда как мог бы использовать его более рационально. За те же проведённые в «Чародейке» часы можно было бы обслужить на дому пяток клиентов, заработав в разы больше.

К сожалению, такое понятие, как индивидуальный предприниматель, в СССР неприемлемо, НЭП пока никто возрождать не собирается. Вот здесь я уже как-то не очень радовался существующему ныне строю. Трудись, как все, и не вздумай дёргаться, иначе за тебя крепко возьмутся. Это я всё ещё умудрялся выходить сухим из воды, другого «бизнесмена» давно повязали бы соответствующие органы. Мне просто повезло, что на моём пути встретился Гуляков, хоть какая-то, а защита. Тем более что пока мне не приходилось сдавать ему с потрохами симпатичных мне людей.

Ровно в час я позвонил в дверь квартиры Чурбановых. Юрий Михайлович в это время, что неудивительно, находился на службе, поэтому нам никто не мешал спокойно попить чайку с вареньем, а затем сесть у зеркала и неторопясь заняться внешним видом клиентки.

В четверть третьего раздался звонок в дверь. Брежнев, переступив порог, получил от дочки поцелуй в щёку и поздравление с днём рождения, затем она помогла ему снять пальто с воротником из каракуля, повесив в прихожей, а на полку сверху положив шапку-пирожок из всё того же каракуля.

— Галчонок, я сам, — сказал генсек, когда Галина попыталась снять с него ботинки. — А то уж совсем за старика меня считаешь.

В общем-то, глядя из комнаты, как покрасневший Леонид Ильич с кряхтением пыжится, развязывая ботинки, я подумал, что Брежнев и есть самый настоящий старик. Увы, но от этого факта было не скрыться. И чем дальше — тем хуже. Год-другой — и Брежнев превратится в посмешище, станет персонажем анекдотов.

А ведь политический лидер должен быть лидером во всем, а не живой развалиной. Пусть и не Александр Македонский, который сам в бой вёл свою армию, но хотя бы как Президент России XXI века: тот вон и в 70 по льду с клюшкой бегал и на дельтаплане со стерхами наперегонки летал.

— Ой, забыла тебе сказать, у меня же гость, он мне причёску на вечер делает… Знакомься, Алексей Бестужев, чемпион мира по парикмахерскому искусству.

— Очень приятно, Леонид!

А вот рукопожатие у генсека было крепким. Причём, похоже, он рассчитывал сжать мою ладонь так, чтобы продемонстрировать свою силу, но и я не собирался уступать. Постукались бараны лбами, как говаривал один мой знакомый из будущего.

— Папа, чай будешь? — спросила Галина, когда мы наконец закончили жать друг другу руки.

— А может, что покрепче?

— Коньяк?

— Давай! И лимончик порежь.

— А тебе можно? Ты же вроде на таблетках…

— В небольших дозах яд — лекарство, как говорит наш любимый Чазов. Свою норму я знаю. А вы, Алексей, не откажетесь?

— Почту за честь. Но сначала хотелось бы закончить с причёской, тут работы осталось на пятнадцать минут.

— А я смотрю, какая-то ты у меня, Галина, сегодня растрёпа, оказывается, попал в разгар процесса. Тогда, конечно, занимайтесь причёской, а я на кухне сам покомандую.

Уложились мы даже чуть раньше. Леонид Ильич тем временем уже расставил на кухонном столе тарелочки с ломтиками сыра, копчёной колбасы и посыпанными сахаром дольками лимона. Маяком возвышалась бутылка «Юбилейного».

— О, настоящая красотка! — похвалил Брежнев мою работу. — Милости прошу к столу!

Мы сели, я на палец разлил спиртное по стоявшим здесь же бокалам и, прежде чем выпить за именинника, протянул ему коробку мужской туалетной воды. Франция, обошлась недешево, но, я надеялся, это поможет сразу установить контакт.

— Поздравляю, Леонид Ильич!

— Ох ты, спасибо, Алексей, не ожидал.

Галина улыбалась, глядя на отца. И в её глазах я видел настоящую, дочернюю нежность.

— А с меня подарок вечером, — сказала она. — Папочка, любимый, с днём рождения тебя!

— За именинника! — поддакнул я, поднимая свой бокал.

Чокнулись, выпили, закусили, чем бог послал. Я снова налил. Снова выпили.

— Может, тебе хватит? — спросила Галина у отца, когда я начал разливать по третьей.

— Да что тут пить, Галка?! Вот в прежние годы… Эх, здоровье уже не то, и Чазов посадил меня на таблетки. А без них уснуть не могу, всю ночь ворочаюсь, всякая ерунда в голову лезет. Правда, целый день потом сонный ходишь, сам не своей.

Леонид Ильич покосился на меня. Понятно, пошёл приватный разговор, а тут посторонний завис, вроде как нужно ему намекнуть, что пора бы уже, раз дело сделал, отбывать восвояси. Что ж, пора вставить свои пять копеек.

— Леонид Ильич, Галина пригласила вас к себе по моей просьбе. Это у меня к вам важный разговор.

Брежнев с упрёком покосился на дочь, поиграл бровями, пожевал губами, и всё-таки выдавил из себя:

— Вот оно как… Ну что ж, я готов вас выслушать.

Не знаю уж, что он собирался услышать от парикмахера, жалобу на начальников или просьбу об улучшении жилплощади. Похоже, я сумел его удивить, когда завёл разговор о его самочувствии, в целях сохранения которого пора бы уже подумать о выходе на покой, а дела передать более молодым коллегам.

— Смотри ты, у нас даже парикмахеры в курсе состояния моего здоровья! — с долей раздражения воскликнул Брежнев. — Галя, это ты что ли про меня всё ему рассказала?

— Не всё, а то, что касается вашего здоровья, — ответил я за кусавшую губы и притихшую Галину. — Вы немало сделали для страны, но — простите за прямоту — чем дольше будете оставаться у штурвала, тем судно всё больше будет крениться на бок. Настало время коррелировать курс, уступить своё место людям, которые реально что-то соображают в экономике.

— И кто же это у нас такой умный? Кому я должен уступить? — сдвинул густые брови генсек.

— Хотя бы Косыгину. А заодно собрать группу учёных-экономистов, настоящих учёных, для которых на первом месте наука, а не государственные награды и премии. Пусть сидят и думают, как вытягивать страну из болота, в которое она погружается всё глубже и глубже. Они должны взять всё лучшее из мировой экономики, без оглядки на коммунистические идеалы, чтобы думали не о том, как завоевать космос, а о том, как накормить каждого жителя Советского Союза. Иначе этот колосс на глиняных ногах однажды попросту рухнет.

На побагровевшем лице генерального секретаря ЦК КПСС появилось странное выражение, словно он чем-то подавился, а отхаркнуть не может. Я даже испугался, не хватит ли того апоплексический удар, то бишь инсульт, но вроде бы обошлось. Кровь постепенно отхлынула от его лица, зато заиграли желваки.

— И кто же это тебя такому научил, а? — с металлом в голосе поинтересовался он, переходя на «ты». — Откуда ты такой умный выискался? Может, тебя подослали вражеские спецслужбы? Решили через дочь подобраться?

— Папа, не надо…

— Помолчи, Галина! Не до тебя сейчас. Я вот пытаюсь выяснить, что это за человек сидит со мной за одним столом и пьёт со мной коньяк?

— Человек я обычный, просто немного соображающий в политической и экономической ситуациях, — сказал я спокойно. — Повторюсь, всеми расчётами должны заниматься специалисты. Неужели вы не замечаете, что происходит с экономикой страны? Или вам подсовывают прилизанные отчёты, из которых видно, как замечательно и беззаботно живётся советскому человеку? Вы уж простите меня за откровенность, но коммунизм у нас наступил, наверное, только для комсомольских и партийных лидеров, имеющих возможность пользоваться такими благами, о которых простой заводчанин, инженер или ткачиха могут только мечтать. Одни спецпайки и спецобслуживание чего стоят! Только вот когда вы последний раз бывали в обычном московском магазине? Не как генеральный секретарь, когда к вашему визиту завозят десятки сортов колбасы, а после вашего отъезда их тут же убирают с прилавков, а как рядовой обыватель? И это ещё Москва находится в привилегированном положении, па полках провинциальных магазинов килька в томате да «Завтрак туриста», а за варёной колбасой выстраиваются километровые очереди. Вот эту туалетную воду, что я вам подарил, тоже ведь так просто не укупишь, а во всём мире она продаётся спокойно. Да что там говорить, жители 1/6 части суши до сих пор не знают, что такое туалетная бумага. Все по старинке подтираются газетами с портретами, извиняюсь, вождей. Можно, конечно, поставить в заслугу государству бесплатные жилье, медицину и образование, но тут тоже не всё так просто. Бесплатный сыр, сами знаете, где бывает, но это уже вам расскажут экономисты, если, конечно, у них хватит на такой поступок смелости.

В кухне повисло тягостное молчание, только слышно было, как тикает за цепочками гирек маятник настенных часов. Леонид Ильич задумчиво посмотрел на бокал в своей руке, затем поднёс его ко рту и одним махом влил в себя порцию коньяка. Пожевал губами, глянул на меня исподлобья:

— Я знаю, что у нас за колбасой очереди стоят, не так уж я и далёк от народа. И что выбор на прилавках не такой уж и большой, тоже знаю. Вот только нашей стране пришлось пережить самую разрушительную войну в истории, от которой мы до сих пор оправиться не можем. А сегодня Запад снова бряцает оружием, и нам приходится тратить огромные средства на вооружение. Давайте мы завалим магазины колбасой, а завтра придут американцы, и нам что, встречать их хлебом-солью? Автоматов-то у нас не будет, мы всё на колбасу потратили.

— Если уж на то пошло, то Германия от войны пострадала не меньше, западным немцам тоже пришлось восстанавливать страну из руин. Однако сегодня у них одна из крепчайших экономик мира. Понятно, благодаря «плану Маршалла» немцы получили неплохую материальную помощь. Но думаю, они и без того может чуть позже, но поставили бы свою экономику на ноги. Теперь мы видим то, что видим. Они не бросают миллиарды на освоение космоса, мы же ввязались с американцами в заранее проигрышную «лунную гонку». И даже проиграв её, продолжаем отправлять на орбиту пилотируемые корабли, хотя могли бы ограничиться спутниками связи, реально приносящими пользу. С ракетами, но без штанов. Видимо, рядовые советские граждане должны намазывать эти ракеты на хлеб вместо масла и на дырявые зубы вместо пломб.

Я уж не говорю о миллиардах, которые мы тратим на поддержку социалистических режимов не только в Европе, но даже в отсталой Африке. Это же бездонная яма! Какие мы там цели преследуем? Всю историю России мы за кого-то заступаемся, и никто не платит нам благодарностью. Бились за болгар с турками — во всех войнах «братушки» воевали против нас. А мы им сейчас шлём и шлём миллиарды инвалютных рублей, на которые у себя могли бы построить сотни, а то и тысячи школ, больниц и квартир. Если посчитать деньги, которые мы вкладываем в поддержание дружественных нам режимов, это получится просто космическая сумма. Вкладывать нужно туда, куда это выгодно, я имею в виду Кубу, где мы держим под боком у Штатов военные базы. Всё остальное — деньги на ветер, все эти так называемые «братские народы» при первом же удобном случае переметнутся на сторону врага. И меньше слушайте тех из своего окружения, кто пытается запудрить вам голову. Того же Андропова, например.

Я одним глотком влил в себя порцию коньяка, закусив лимонной долькой. Брежнев молчал, ожидая, видимо, что я ещё скажу.

— А что касается защиты наших рубежей, — продолжил я, — то стране не нужна огромная армия, состоящая из миллионов необученных мальчишек, тупо марширующих по плацу или строящих дачи генералам. Кинь их в бой — половина тут же погибнет. Армия должна состоять из специалистов, профессионалов своего дела, знающих, ради чего они рискуют своей жизнью. Я уже не говорю о том, что значимость сухопутных войск, ВМФ и ВВС уже далеко не та, что была лет тридцать назад, почти всё решают ядерные боеголовки, которых у нас с избытком.

Леонид Ильич уже не искрил в мою сторону, наверное, мой спокойный, рассудительный тон на него так подействовал вкупе с выпитым коньяком. Сидел, смотрел в свой пустой бокал, и что-то обдумывал. Наконец поднял голову, тяжело поглядел на меня:

— Вот уж не думал, что услышу такое от парикмахера. Ладно, ступай, мне ещё с дочерью поговорить надо. Если понадобишься — передам через неё.

— Хорошо, но прежде, чем я уйду, возьмите вот это, — я протянул ему заклеенный конверт. — Здесь мои соображения по поводу политико-экономических изменений, которые давно назрели. Прошу, найдите время, чтобы с ними ознакомиться, я даже не буду против, если вы покажете мои записи человеку, которому доверяете. Но только не Юрию Владимировичу и не Суслову. Первый не погнушается и со мной разобраться, и вас, если пойдёте ему наперекор, уберёт, а второй так закостенел в своих убеждениях, что его легче отправить на пенсию, чем в чём-то переубедить. И насчёт здоровья своего всё же подумайте, курение и барбитураты до добра не доведут. Вы мужчина, тем более лидер государства, у вас должна быть сила воли. Ещё раз, с днём рождения вас, Леонид Ильич!

Последние фразы я говорил с нажимом, глядя Брежневу прямо в глаза. Не факт, что моё внушение окажется удачным, но, во всяком случае, попытку я сделал и совесть моя чиста.

У двери провожавшая меня Галина покачала головой:

— Алексей, ну вот что ты сейчас устроил? Отца от твоих слов чуть инсульт не хватил.

— А если бы не сказал, то потом точно хватил бы, когда он надорвётся на работе. И с таблеток ему слезать надо, сама же слышала, он от них всё время сонный ходит. Надеюсь, твой папа адекватно воспринял мою критику. А ты сегодня вечером на дне рождении папы будешь самой красивой.

Ну вот, хоть такой грубой лестью вызывал на её лице улыбку. На лестничной клетке у лифта дежурил человек в штатском. На моё появление он отреагировал удивлённо-тревожным взглядом, я в ответ как можно более искренне улыбнулся:

— Здравствуйте!

После чего нагло прошествовал к лифту, а «штатский» дёрнулся к двери, на ходу вытаскивая из кармана рацию. На первом этаже меня встретил его близнец — такой же подтянутый, с металлом в глазах мужчина. Ещё один стоял у припаркованной возле подъезда «Чайки». Я не исключал, что сейчас мне заведут руки за спину и сунут в вызванную по рации с Лубянки чёрную «Волгу», но ничего такого не произошло. Хотя, покидая двор, буквально чувствовал спиной взгляд охранника-водителя.

Гуляков выцепил меня на следующий день. Видно было, как ему с трудом удаётся сдерживать обуревавшие его чувства.

— Алексей Михайлович, вам не кажется, что вы переходите все границы? — процедил он сквозь зубы.

— Я? Вы о чём, Иннокентий Павлович?

— О чём?! Мало того, что я покрываю ваши левые заработки, так вы ещё и припёрлись к Галине Леонидовне в тот момент, когда к дочери заехал генеральный секретарь ЦК КПСС.

— Так откуда же я знал, что Брежнев заявится, когда я делал Галине Леонидовне причёску?! — с видом невинно оскорблённого заявил я.

— И что там было?

— Ну как что… Поздравил Леонида Ильича с днём рождения, я доделал работу, потом мы выпили по бокалу коньяка в честь именинника и я пошёл.

— И всё?

— И всё, — подтвердил я, глядя на собеседника честными глазами.

Тот буравил меня взглядом, затем, видимо, решив, что я не вру, немного расслабился.

— Ладно, проехали… пока. Кстати, ваша информация по Ерофееву подтвердилась, он действительно собирается подрабатывать редактором и корректором студенческих рефератов в МГУ.

Интересно, бросил ли Венечка курить и ограничил ли себя в питие? Зайти что ли на эту квартирку, проверить… Пока я над этим размышлял, Гуляков подбросил мне новую задачу.

— Сейчас мы с вами кое-куда проедем, там с вами хочет поговорить один человек.

— Это очень срочно? — спросил я, напрягаясь. — А то я на работу опаздываю.

— Срочно, Алексей Михайлович, — ответил тот, поворачивая ключ в замке зажигания. — А насчёт работы не беспокойтесь, вашему директору позвонят.

Дорога заняла не более двадцати минут. «Москвич» заехал во двор дома сталинской постройки, и мы с Гуляковым поднялись на третий этаж. В однокомнатной квартирке, выглядевшей так, словно тут как минимум год никто не жил, нас встретил подтянутый мужчина с проседью в волосах и шрамом у левого виска.

— Яков Петрович, — представился он, протягивая руку.

Я подозревал, что он такой же Яков Петрович, как я Самуил Израилевич. Хотя мог и ошибаться.

— Присаживайтесь, разговор у нас с вами, Алексей Михайлович, будет серьёзный.

Я уж и так понял, что не блины есть позвали. Ну давай, выкладывай, какую пакость приготовил, Яков Петрович. А то вон даже Гулякова и то выпроводил на кухню.

— Алексей Михайлович, мы приготовили для вас задание весьма важное и ответственное и, исходя из того, как вы с ним справитесь, мы сможем делать выводы о том, насколько ценным нештатным сотрудником вы являетесь. И заслуживаете ли вы тех послаблений, которые мы вам оказываем. А послабления, согласитесь, довольно серьёзные.

Я молчал, ожидая продолжения и гадая, какую свинью мне собираются подложить.

— Как у вас с английским языком?

— Да-а… Как сказать, более-менее.

Не признаваться же, что языком Шекспира владею если и хуже самого драматурга, то ненамного. Правда, в те времена, говорят, английский сильно отличался от современного, но это уже частности.

— Надеюсь, этого будет достаточно, — пробормотал Яков Петрович. — Бывали когда-нибудь на Софийской набережной?

— Бывал вроде бы, а что?

— Может быть, проходили мимо резиденции посла Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии? Так вот, посол Великобритании Теренс Вилкокс Гарви, помимо прочего, ещё и писатель. Послезавтра в резиденции он проводит приём по случаю презентации своей автобиографической книги «Моя дипломатия». Приглашены новоиспечённый министр культуры СССР Пётр Нилович Демичев, председатель правления писателей СССР Константин Федин, ну и ещё несколько творческих работников. Самое главное, что супруга посла хочет появиться на вечере во всём своём великолепии и, будучи наслышана о том, что чемпион мира по парикмахерскому искусству проживает в Москве, попросила, чтобы вечернюю причёску ей сделали именно вы.

— Вот оно что, — выдохнул я, и как ни в чём ни бывало поинтересовался. — Цена вопроса?

— Бестужев, не наглейте. Если даже вам будут предлагать деньги — не вздумайте брать. Ваша работа — это жест доброй воли со стороны СССР, вы представляете на территории капиталистической страны нашу социалистическую родину. Уяснили?

— Уяснил, — без особого энтузиазма подтвердил я.

— А теперь переходим к основному…

Он запустил руку в карман и показал мне плоскую коробочку чёрного цвета, размером меньше спичечного коробка.

— Что это?

— Подслушивающее устройство.

— То есть…

— Вы правильно поняли. Вам нужно будет его установить в рабочем кабинете посла, который располагается на третьем этаже.

— Хм… Э-э-э… И как же мне туда попасть? — спросил я без особого энтузиазма.

— Держите, это ключ от двери рабочего кабинета. Смотрите не потеряйте. А теперь идите сюда.

Он пригласил меня к столу, на котором уже разложил карту.

— Это план левого крыла резиденции. Здесь, — палец с аккуратно обстриженным ногтем ткнулся в карту, — на третьем этаже находятся апартаменты, где живут мистер Гарви и его жена, миссис Тереза Гарви, там же, скорее всего, вы будете делать ей причёску. Сами подберёте момент, чтобы попроситься выйти в туалет. Туалет находится вот здесь, — снова палец уткнулся в карту, — а вот здесь находится рабочий кабинет хозяина резиденции. Надеюсь, вам не дадут провожатых для похода по нужде, иначе из нашей затеи ничего не выгорит.

Он пристально посмотрел на меня, я встретил его взгляд с решительным выражением лица, подтверждавшим, что в интересах безопасности моей Родины готов на всё, что угодно. Надеюсь, именно так подполковник или, может, даже полковник КГБ (почему-то мне казалось, что именно эти звания ближнее всего подходят к его внешности) расшифровал мой настрой.

— А не может так получиться, что в коридоре кто-то дежурит или дверь стоит на сигнализации?

— По нашим сведениям, в том крыле на этажах не дежурят. Насчёт сигнализации информации не поступало. Если вдруг что-то зазвенит — сразу убегайте в направлении туалета. В крайнем случае скажете, что неправильно поняли, где находится уборная, и ошиблись дверью.

— Наивно звучит.

— Наивно, — согласился чекист, — но другого объяснения тут не придумать. Будем всё же надеяться на лучшее. Когда проникнете в кабинет, прикрепите «жучок» с обратной стороны картины, которая висит позади кресла. Не ошибётесь, это портрет Уинстона Черчилля, кумира нашего мистера Гарви. В кабинете больше ничего не трогайте. С этой стороны «жучок» снабжен липучкой, сейчас она прикрыта бумажной лентой. Чтобы приклеить подслушивающее устройство, нужно будет сначала отклеить бумажку. Клеится к любой поверхности, даже влажной, но, думаю, проблемой может стать только пыль. Сильно её не тревожьте, может просыпаться на пол или на стену. Кнопок на устройстве нет, так что включать ничего не надо, он срабатывает автоматически, на человеческий голос.

— Подслушивающее устройство в телефоне могло бы дать больше информации.

— Телефоны в резиденции регулярно проверяют на предмет «жучков». Да и сунуть микрофон за портрет быстрее, чем выкручивать и обратно вкручивать мембрану.

Сладко поёт, вот только у меня на душе как-то тревожно.

— Яков Петрович, ведь если я попадусь, меня же после этого ни в одну капстрану не пустят, с таким-то клеймом.

— А с чего это вы в капстрану засобирались? — прищурившись, поинтересовался тот. — И давно у вас такие мысли появились?

— Да я так, к примеру…

— Не очень хороший пример. В общем, я так понимаю, возражений нет? «Жучок» спрячете в дипломате с инструментами. Только не в своём, а вот в этом.

Он достал из шкафа дипломат в коричневой коже.

— Вам могут устроить досмотр, тем более кто знает, что вы в этом дипломате несёте. Этот снабжён двойным дном, смотрите, вот здесь находится маленький, изолированный фольгой тайник, размером как раз под наше устройство, куда я его сейчас помещаю, предварительно протерев отпечатки пальцев. И вот вам тоже пара медицинских перчаток, не касайтесь «жучка» голыми руками, а то наследите. Всё понятно? Держите. Завтра вам позвонят, где и во сколько нужно быть. И не забудьте паспорт. Обычный паспорт, гражданина СССР.

Так заграничного всё равно нет, подумал я, по возвращении из ГДР пришлось сдать его Антонине. Это вам не Россия XXI века, тут много чего нельзя хранить дома, загранпаспортов с валютой в частности.

В здание резиденции посла Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии на Софийской набережной я вошёл за два часа до прибытия советской делегации. По идее, времени навести марафет на голове супруги посла должно было хватить с лихвой.

Миссис Гарви обладала немного вытянутым, лошадиным лицом, а крашеные каштановые волосы были собраны на затылке в большой пучок. Встречала она меня в компании мужа — мужчины лет шестидесяти, лысоватого, с небольшим животом, но в целом подтянутого. Который к тому же сносно говорил по-русски, что, впрочем, для посла неудивительно. А вот его жена Тереза на-нашему не знала ни бельмеса, кроме «Здравствуйте» и «Спасибо», поэтому мистер Гарви предложил себя в качестве переводчика. Однако я сказал, что немного знаю английский, и уж как-нибудь мы обойдёмся без господина посла, и эту новость тот воспринял, как показалось, с облегчением.

Вопреки моим скрытым надеждам, миссис Гарви действительно повела меня в апартаменты. Пока поднимались, думал, что у конторы здесь наверняка есть свой человек, какая-нибудь завербованная уборщица, которая подтвердит, что мы были в апартаментах.

Клиентка оказалась довольно приятной в общении женщиной. Призналась, что в Лондоне она вот уже почти двадцать лет ходит к одному и тому же мастеру, а вот в Москве пока приличного мастера не нашла. Поэтому, когда узнала, что появилась возможность заполучить чемпиона мира по парикмахерскому искусству, ни секунды не сомневалась.

Я сунул ей свою визитку, заявив, что в «Чародейке» всегда найду для мисси Гарви время, после чего поинтересовался, что клиентка хочет увидеть на своей голове.

— Something to your taste^[19], — подумав, сказала она.

Ладно, тогда мой любимый градуированный боб. Стерильные перчатки натянул заранее, объяснил, что это новый мировой тренд, а «жучок» между делом сунул в карман, где уже лежал ключ от кабинета.

В самый разгар работы я начал покусывать нижнюю губу и всем своим видом выражать физический дискомфорт. Естественно, это не укрылось от взгляда миссис Гарви, посматривавшей на меня в зеркало.

— Are you all right?^[20]

— I think I drank too much tea this morning^[21].

— You need to go to the toilet!^[22] — утвердительно воскликнула она.

Далее последовало предложение проводить меня в уборную, на что я попросил просто объяснить маршрут, и пообещал, что уложусь в пять минут. Оказавшись в пустынном коридоре, пол которого был выстлан ковровой дорожкой вылинявшего бордового цвета, я нарисовал по памяти план этажа и уверенно повернул направо. Третья дверь по коридору, это, похоже, была она. Опустил ручку, толкнул — закрыто. Ещё раз оглянувшись, сунул ключ в замочную скважину, тот легко повернулся, щелчок замка — и добро пожаловать в рабочий кабинет посла Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии в СССР мистера Теренса Вилкокса Гарви. Тут же закрыл дверь на ключ изнутри, оставив его торчать в замочной скважине.

Неплохая обстановочка, в таком, что ли, викторианском стиле. Массивный стол, изготовленный, такое чувство, из морёного дуба, на котором стоит фото какой-то молодой женщины с мальчиком. Возможно, дочери и внука. Кожаный диван в мой рост, стены обшиты серебристыми буазери с патиной. Только камина не хватало. Самое главное, что портрет премьер-министра, сэра Уинстона Черчилля находится там, где и обещал Яков Петрович.

С замиранием сердца, чуть ли не на цыпочках я подошёл к облачённой в тяжёлую, покрытую бронзовой краской раму картине. На то, чтобы прикрепить «жучок», ушло не более пятнадцати секунд. Ну всё, теперь можно уходить.

Звук ткнувшегося в замочную скважину ключа заставил меня замереть на месте и моментально покрыться противным, липким потом. Сука! Вот это попал так попал!

— Who's there? Open immediately! I'll call security!^[23]

Судя по взволнованному голосу, с той стороны двери бушевал не кто иной, как хозяин кабинета. Твою же мать, даже под стол не спрячешься. Это же надо, как обидно, полминуты не хватило, чтобы исчезнуть из кабинета и очутиться возле туалета. И ничего не придумаешь, считай, попался с поличным. Разве что… Надеюсь, он не сразу признает мой голос, и что мой едва заметный акцент меня не погубит. Во всяком случае, это поможет немного отсрочить катастрофу.

— One moment! I'm a security officer^[24].

— Is that you, George?^[25] — послышался вопрос с сомнением в голосе.

— Yes, mister Garvey^[26].

— How did you end up in my office?^[27]

— I'm conducting an inspection to detect eavesdropping devices. I locked the door so no one would interfere^[28].

С той стороны двери повисла тишина, я буквально чувствовал, как посол переваривает услышанную информацию. Я для видимости какого-то действа приподнял и с шумом поставил на стол телефонный аппарат, после чего принялся ходить по кабинету.

— Hm… I didn't know you had a key to my office. Will it last? I need to pick up important documents^[29].

Вот ведь, рвётся в кабинет за какими-то документами. И не отправишь его восвояси, будет стоять под дверью до последнего. А даже если уйдёт, то затем может поинтересоваться у какого-то там Джорджа, как прошла операция по поиску «жучков». Дальше ситуация может развиваться как угодно, и кто-кто при желании легко сопоставит моё поход в туалет и незнакомца в кабинета посла, прикидывавшегося офицером безопасности. Значит, другого выхода, кроме как идти ва-банк, просто нет.

— One second!^[30]

Я подошёл к двери, повернул ключ и потянул ручку на себя.

— Good afternoon, mister Garvey! — с чувством собственного достоинства приветствовал я посла, немигающим взглядом глядя в его расширявшиеся от удивления глаза. — I'm George, security officer. Now you will take the necessary documents and leave the office. I'll close the door myself. After that, you will immediately forget that there was a stranger in your office. Do you understand me? Repeat what you must do.^[31]

Всё это я говорил размеренно, не отводя взгляда, словно удав, гипнотизирующий кролика. Правда, кролика весьма большого, килограмм на девяносто. Поначалу мелькнула мысль сказать всё это на русском, которым господин посол более-менее владел, но в последний момент я решил использовать всё же его родной язык, который до его сознания должен дойти быстрее, нежели язык чужой страны.

— I have to take the documents, leave the office and forget that someone was in my office^[32], — механически повторил Теренс Вилкокс Гарви.

— Now do it^[33].

Посол прошёл мимо меня, выдвинул ящик стола, взял из него серую папку и вышел из кабинета. Я выглянул в коридор, глядя на удалявшуюся спину в тёмном костюме, вышел следом, запер дверь и направился обратно в комнату, где меня поджидала миссис Гарви.

— Still, I got a little lost^[34], — с улыбкой объяснил я причину своей задержки, мол, слегка потерялся.

— It's okay, the wives of ambassadors can tolerate it^[35], — улыбнулась она мне в ответ.

Ну да, конечно, жёны дипломатов вообще как жёны лейтенантов, кочуют по гарнизонам, и привычны ко всему. Именно это, наверное, подразумевала миссис Гарви.

Каждую секунду я ждал, что в комнату влетят сотрудники службы безопасности и под вопль мистера Гарви: «Grab him!» начнут меня крутить. Но время шло, никто не вмешивался в рабочий процесс, и я понемногу успокаивался. Благо что работа сама по себе меня всегда захватывает.

Я не ограничился одной лишь причёской, достал из дипломата набор декоративной косметики, потратив дополнительно двадцать минут своего времени, но результат вызвал у Терезы почти что дикий восторг. Редкое зрелище, когда немолодая дама ведёт себя словно получившая на день рождения долгожданного щеночка девочка.

— Now I see that this is the work of a real world champion! How much, how much do I owe you?^[36]

— No money, missis Garvey, no money! Consider it a gesture of goodwill^[37].

Мой отказ от денег её слегка расстроил, впрочем, и меня самого тоже, но если уж дал слово…

— Do you have a girlfriend or a wife?^[38]

А вот насчёт подарков уговора не было. Почему я должен отказываться от небольшого презента для моей Ленуськи в виде сумочки «Kelly» от модного дома «Hermes»?! Пусть и слегка ношеная, на одном уголке чуть потёртая, но если не приглядываться — с виду практически новая! В моём будущем такая оригинальная сумка стоила от 10 000, и Я, конечно, для приличия слегка поломался, но в итоге всё же с благодарностью принял подарок, который к тому же прекрасно втиснулся в дипломат с инструментами.

Резиденцию посла я покидал с чувством лёгкой тревоги. Мистер Гарви прощаться не вышел, похоже, был занят своими делами. А может, сидел сейчас где-нибудь в уголке, пялился тупо перед собой и мучительно пытался понять, что с ним произошло, когда он ходил за документами. Надеюсь, так и не вспомнит, иначе не избежать крупного международного скандала. Впрочем, пусть ещё что-то докажут: отпечатков моих пальцев в его кабинете не найдут, а камеры слежения если и изобрели, то в коридорах посольства я их точно не видел.

Лена подарку обрадовалась, если бы она ещё знала, сколько стоит эта сумочка… Но я ничего говорить не стал, и так понятно, что заграничная вещь, фирменная, не какая-нибудь фабрика им. Бебеля при всём моём к ней уважении, а значит по определению дорого. Ну и пусть перед подругами и коллегами с ней красуется, пусть завидуют. Муж заработал!

* * *

Генеральный секретарь ЦК КПСС скучал по запаху табака. Хоть бы кто зашёл, закурил, а он бы просто стоял рядом и втягивал в себя дым. С тех пор, как Чазов рекомендовал (а практически запретил) ему употреблять спиртное и курить, он по-настоящему мучился. Особенно скучал по сигаретам, ему даже иногда снилось, как он достаёт сигарету из пачки «Новость», закуривает и втягивает в себя ароматный дым.

Брежнев посмотрел на лежавшую перед ним на столе раскрытую папку. Она была совсем тоненькая, в ней находились всего три листочка машинописного текста. Вся информация, что для него собрали подопечные Андропова на женского мастера парикмахерской «Чародейка» Алексея Михайловича Бестужева.

Получалось, что за минувшие год с небольшим, с тех пор как его нашли потерявшим память на вокзале, парень столько успел сделать, что не всякий и за всю жизнь успеет.Познакомился с одним из ведущих конструкторов одежды Советского Союза, по его протекции устроился в лучший салон-парикмахерскую Москвы, а возможно, что и страны. Предложил новые виды причёсок, тут же завоевавшие популярность у жительниц столицы. Познакомился с его дочерью, Галиной, вернее, она сама к нему подошла после победы Бестужева на чемпионате Москвы. Обзавёлся собственной клиентурой…

Леонид Ильич невольно крякнул, вчитываясь в эти строчки. То, что этот Бестужев зарабатывал в парикмахерской, не шло ни в какое сравнение с тем, сколько он имел на своих клиентках.

Естественно, налоги не платит, так как занимается незаконным видом трудовой деятельности. Причём в КГБ знают о его «левом» заработке, но смотрят на это сквозь пальцы. И понятно почему: молодой человек является их внештатных агентом. Ведёт разведывательную деятельность промеж артистов, писателей и прочей творческой интеллигенции, среди которой не редкость и космополиты. Мало того, буквально на днях Бестужев принял участие в какой-то сверхсекретной операции Комитета, о которой человек, составлявший бумагу, не имел права рассказать даже ему, первому лицу государства. Нет, при желании он мог потребовать показать ему этот документ под грифом «Секретно», и так уже бывало, но такие его действия у Юрия Владимировича каждый раз вызывают изжогу. Неохота лишний раз с ними связываться.

Женат на женщине с ребёнком, сотруднице музея изобразительных искусств, познакомились, когда догнал укравшего у неё сумку вора. Сейчас ждут пополнения в семье.

Вот ещё фигурант предложил идея «Бессмертного полка». Хорошая затея, должна найти отклик у советских людей, тем более вряд ли найдётся семья, которую не затронула война. Да и он сам не будет против пройти впереди колонны с чьим-нибудь портретом, раз уж сам пока ещё живой.

Победа на чемпионат мира… Об этом он уже знал со слов дочери. А вот ещё и песенки сочиняет, одну из них продал какому-то ансамблю «Цветы». Надо бы выяснить, что за ансамбль, какой у них репертуар. А песню, кстати, продал аж за три тысячи, и тоже избежав налогов. Непорядок! И неужели одна песня может столько стоить? Это же цена «Запорожца».

В кино ставил сцену драки. Он ещё у нас, оказывается, владеет каким-то необычным видом борьбы, а тренируется в динамовской секции.

А тут пишут, что спас группу детского сада, на которую едва не наехал грузовик с пьяным водителем. Пострадал, сломал несколько рёбер. И тут без Галки не обошлось! Хорошо хоть она в погоне на мотоцикле не участвовала, а то они с Викторией Петровной уже могли бы и без дочери остаться.

Вот ещё интересно, подозревался в убийстве жителя Новошахтинска, однако свидетели на очной ставке его не опознали. Ну, не опознали и не опознали, значит, одним грехом меньше.

Интересный тип, решительный и при этом мозговитый. Брежнев покосился на ящик стола, в котором лежало распечатанное письмо, переданное ему парикмахером. Его он прочитал на следующее утро после своего дня рождения. И после прочтения остались противоречивые чувства, равно как и после той памятной встречи в доме у Галины. Этот парикмахер предлагает сократить чиновничий аппарат, уменьшить роль правительства в экономике страны, разрешить создание кооперативов, при этом не подпуская частных предпринимателей к природным богатствам, сделать приемлемые налоги, разрешить кооперацию советских фирм с иностранными, а также дозированное появление на советском рынке западных производителей. Пусть отечественные фирмачи конкурируют с производителями тех же джинсов «Levi's» и стараются делать не хуже. Опять же, западные фирмы — это приток иностранной валюты. Посыл должен быть таким, что у страны, проводящей политику «открытых дверей», по определению не может быть врагов. Таким образом, гонка вооружений, выжимающая из экономики страны последние ресурсы, пойдёт на спад.

«В чём секрет успеха американской экономики? — вопрошал в своём письме Бестужев. — Америка всегда была пронизана духом постоянного соперничества. Всё начинается ещё со школы: в американских школах считается абсолютной нормой рваться наверх, расталкивая локтями других, чтобы или стать первым, или хотя бы подняться повыше в школьной иерархии. Дух соперничества сохраняется и дальше, во взрослом возрасте. Американская мечта подразумевает вполне определённую стратегию успеха: бороться, превозмогать, идти вперёд и, опираясь на собственные силы, стать в итоге победителем. Соединённые Штаты Америки стали сверхдержавой в том числе благодаря тем самым индивидуалистам, которые рыли землю копытом и шли вперёд, игнорируя любые преграды». Далее — что уже ни в какие ворота не лезет — автор предлагает дистанцироваться от уничтожающей личность идеологии коллективизма, призывая, напротив, через литературу, фильмы, музыку мотивировать амбициозность людей, в первую очередь подрастающего поколения. Глядя на лидера, за ним якобы потянутся и другие. Здоровый дух соперничества вдохнёт жизнь в угасающую экономику СССР.

Писал Бестужев и том, что Брежнев уже слышал от него во время личной встречи. Также в письме упомянуты и более узкоспециальные вещи, которые до генсека доходили с трудом. Впрочем, в окружении генсека имелся человек, соображающий в экономике куда лучше его самого, хоть Брежнев того и недолюбливал. И с минуты на минуту он должен был появиться.

— Можно, Леонид Ильич?

— Входи, Алексей Николаевич. Садись, разговор у меня к тебе будет.

Предсовмина, как обычно, был одет достаточно консервативно, хотя и со вкусом. Глядя сейчас на него, Брежнев непроизвольно вспомнил фотографию канадского визита Косыгина, когда того приняли в вожди какого-то индейского племени и нахлобучили на второе лицо государства головной убор из разноцветных перьев. С кислой миной и в перьях второе лицо советского государства выглядело весьма забавно.

— Как Люда, зять, внуки?

— Да вроде живы-здоровы.

— А сам как?

Ясно было, что Брежнев не за тем его позвал, чтобы справиться о состоянии здоровья Предсовмина и его близких. Но Алексей Николаевич не торопил события, знал, что Брежнев не любит, когда лезут поперёк батьки в пекло. Тот, впрочем, на семейных делах надолго не задержался. Неожиданно спросил:

— В магазины заходишь?

— Захаживаю, по пути с работы частенько в булочную возле кинотеатра «Арбат» заглядываю, хлеб покупаю. Да и так захожу время от времени, когда по работе, когда так просто, из любопытства.

— Ну и как тебе? Дефицит ощущается?

— По некоторым позициям имеется, но хлеб, молочные продукты всегда в продаже и по доступной цене.

— Хлеб — это хорошо, — прищурившись, глянул на собеседника Брежнев. — А с колбасными изделиями, говорят, до изобилия далеко. Особенно на периферии.

— Тут я соглашусь, некоторый дефицит ощущается, но вы же знаете о четырёх категориях снабжения. Преимущество в снабжении имеют особый и первый списки, куда входят Москва, Ленинград, крупные промышленные центры, национальные республики и курорты союзного значения. Это ещё с довоенных времён повелось. Но, хочу заметить, обираем мы в основном население РСФСР, а союзные республики мало того, что получают дотации, так ещё и практически всю производимую продукцию оставляют для себя. Да и там не всё так однозначно. Взять хотя бы Украину… Львов у нас высшая категория снабжения, а Крым и русские области Донбасса снабжаются по третьей.

— Я уж слышал об этом, ты мне скажи, что нужно делать, чтобы все регионы СССР снабжались если не по высшей, то хотя бы по первой или в крайнем случае по второй категории?

— Откровенно, Леонид Ильич? Если бы нашу с Либерманом экономическую реформу не загубили, то сейчас ситуация была бы на порядок лучше. Административный аппарат и вы в том числе увидели в реформах посягательство на ваши права и власть, и с помощью подзаконных постановлений и актов их свернули. Сейчас мы наблюдает, к чему это привело, и боюсь, дальше ситуация будет хуже. Я приведу только один факт: если в 1967 году, в разгар реформ, на закупку зерна было затрачено 50 тонн золота, то в 1972 году — 458. И это в стране, которая сама себя может спокойно обеспечивать зерном.

Видно было, что у обычно спокойного и уравновешенного Косыгина накипело, и сейчас он, не мудрствуя лукаво, рубил перед генеральным секретарём правду-матку. По мере того, как Предсовмина вываливал всё новые факты, лицо Леонида Ильича всё больше мрачнело. Наконец, не выдержав, он хлопнут ладонью по столу:

— Понял я, понял, Алексей Николаевич, что не всё гладко, и что ситуацию нужно исправлять. Кстати, мне тут один… хм, скажем так, знакомый дочери на днях тоже высказал свои соображения по экономическим реформам, и даже изложил их в письменном виде. На вот, ознакомься.

Извлечённый из ящика стола конверт перекочевал в руки Косыгина, тот достал бумаги и с интересом принялся их читать. Первый раз прочитал быстро, затем вернулся в начало и стал читать уже более вдумчиво, заодно вооружившись ручкой и блокнотом, в котором делал какие-то пометки. Брежнев тем временем попросил помощника организовать чай, и вскоре на столе стояли два стакана в подстаканниках, а также вазочка с конфетами и печеньем.

Впрочем, Косыгин так увлёкся чтением, что ему было не до чая. В конце концов, устав смотреть на полностью забывшего о том. что он в этом кабинете находится не один, Предсовмина, Леонид Ильич не выдержал:

— Алесей Николаевич, ты забирай это письмо и изучай неторопясь. А пока скажи мне, толков там изложено или так, ни о чём?

— Да в общем-то толково, даже есть моменты, которые мне и в голову не приходили. С этим действительно нужно плотно поработать.

— Поработай, Алексей Николаевич, поработай… И заодно подтяни молодых и талантливых экономистов. Эту тему нужно рассмотреть со всех ракурсов.

— Понял, Леонид Ильич! Могу идти?

— Подожди, у меня к тебе ещё один вопрос.

Брежнев нервно потискал в ладонях пустой стакан в подстаканнике, поставил на место, поднял на собеседника глаза.

— Посоветоваться хотел с тобой… Вот, думаю уходить на покой, а твою кандидатуру предложить вместо себя. Пойдёшь?

Косыгину стоило больших усилий сохранить на лице выражение невозмутимости, разве что чуть дёрнул уголком губ. Несколько секунд молчал, не отводя взгляда, затем тихо, но уверенно произнёс:

— Нет, Леонид Ильич, не пойду. Я сейчас на своём месте. Мне ближе экономика, а в качестве первого секретаря партии буду распыляться на второстепенные вещи, не говоря уже о том, что придётся изображать из себя свадебного генерала на всяких встречах и приёмах, не в обиду вам будь сказано. Нет, не пойду.

— Я не обижаюсь, сам всё понимаю, — буркнул Брежнев. — Ну а кого тогда на моё место порекомендуешь?

— Стариков из Политбюро не хочу предлагать, тем более с их закостеневшим мировоззрением. А из тех, кто помоложе и хорош здоровьем, импонируют Романов и Машеров. Оба себя на своих постах проявляют с положительной стороны, дело своё знают, крепкие хозяйственники, понадобится — и в международной политике поднатореют. Других кандидатур не вижу.

— Романов, говоришь, с Машеровым? — задумчиво протянул генеральный секретарь. — Товарищи толковые, может, и впрямь не прогадаем.

Оставшись в кабинете один, Леонид Ильич откинулся в кресле, закрыв глаза. Вспомнились детские годы, проведённые в посёлке Каменское Екатеринославской губернии. Как в годы Гражданской войны к поселку подходила очередная банда, и отец прятал в своём доме четверых детей еврея Черняка. Как в 25-м на танцах познакомился с совсем ещё молоденькой Викторией. Как учился в аграрном техникуме, как в 30-м поступил в Московский институт сельскохозяйственного машиностроения, но тут умер отец и пришлось возвращаться на малую родину. Как учился на вечернем отделении в металлургическом институте, а днём работал кочегаром и слесарем… Трудное было время, трудное, но счастливое. А сейчас, казалось бы, когда страна восстановилась после страшной войны, и можно почивать на лаврах, выясняется, что не всё так гладко. Он догадывался, но предпочитал верить услужливо подсовываемым доброхотами отчётам, которые рисовали радужные картинки победно марширующей экономики. А сейчас его, что называется, окунули мордой в дерьмо, заставив взглянуть на окружающую действительность трезвым взглядом. И ему, только что отметившему 68-й день рождения, уже трудно тащить на своих плечах огромную страну. Значит, пора уходить на покой, передав бразды правления более молодому и сильному. Вот только кому — Романову или Машерову?

Глава 10

Говорухин всерьёз загорелся идеей фильма «Мы из будущего», так же, как в своё время проектом о пиратах. Над сценарием он вовсю работает, и на «Одесской киностудии», как Станислав мне рассказал по телефону, к этой патриотической ленте с элементами фантастики отнеслись с энтузиазмом. Уже начали якобы рассчитывать предварительный бюджет. Правда, съёмки начнутся не раньше мая, так как в сценарии фигурирует летнее время года, а зимой «чёрные копатели» если и работают, то вряд ли человек в своём уме полезет купаться в ледяное озеро.

Тем временем Лена получила партбилет, став обладательницей заветной книжечки аккурат в свой день рождения. Домой пришла, похвалилась, заявив, что теперь она, как член партии, чувствует свалившуюся на неё ответственность за всё происходящее не только в стране, но и в мире.

— Не спеши, — придержал я её коней, — сейчас твоя главная ответственность — наш будущий ребёнок. Поэтому не нужно делать лишних телодвижений, готовься к декретному отпуску, хорошо питайся, продолжай наблюдаться у врачей и не забивай голову посторонними мыслями.

Я же зациклился на мысли о детях. Вчера, когда возвращался от клиентки, возле станции метро «Колхозная» на глаза попался пусть и не беспризорник, но очень бедно одетый мальчонка лет семи-восьми. В груди защемило, сразу вспомнился детдом, куда я угодил после смерти родителей. Я подошёл к парнишке, спросил, где его родители, и он, глядя на меня свезу вверх своими большими глазами, рассказал, что он из детского дома, что ему на самом деле 10 лет, а из всех родственников у него только бабушка, да и та пьяница.

— А звать-то тебя как?

— Даниил, — серьёзно ответил парень.

— И что же ты здесь один делаешь, Даниил?

— Мы в кукольный театр шли, и я отстал.

В этот момент на горизонте появилась тётка в пальто, с закутанной в серый платок головой.

— Даня, вот ты где! Что ж ты делаешь-то, мы с ребятами уже с ног сбились, пока тебя искали. Ты как потеряться-то умудрился?

Позади неё переминались десятка полтора таких же скромно одетых ребятишек. Воспитательница уцепила Данилу за плечо и поставила в конец маленькой колонны, рядом с девочкой в очках, которая тут же схватила мальчонку за руку.

— Лена, держи его крепче, чтобы больше не терялся.

— Простите, а вы из какого детдома? — спросил я тётку, прежде чем колонна двинулась дальше.

— 17-й детский дом, а что?

— Да смотрю, детишки бедно одеты, а у некоторых такой вид, словно недоедают.

— Ну, деликатесами ребятишек, может, и не кормят, но они точно не голодают. Некоторых даже есть не заставишь. А с одеждой… Финансирование у нас скромное, что-то приходится латать, штопать, но уж что бы в рванье ходили или грязные — такого нет… Извините, мы уже в театр опаздываем.

Два дня у меня ушло на обдумывание идеи, а на ближайшем профсоюзном собрании, случившемся в четверг, 26 декабря, я попросил слова и в красках рассказал о недавней встрече с детдомовцами.

— Предлагаю взять над этим домом шефство, а поскольку на носу Новый год — порадовать ребят хотя бы младших групп новогодними подарками.

— Хорошая идея, — поддержала меня председатель профкома Оля Барышникова. — Товарищи, кто за? Против есть? Воздержавшиеся? Никого. Прекрасно, значит, принято единогласно.

Поскольку инициатива во все времена была наказуемой, меня обязали связаться с детским домом, выяснить, сколько именно нужно подарков, договориться с поставщиком и посчитать нужную сумму. Насчёт денег Барышникова просила не волноваться, профсоюзы — не самая бедная организация.

Учитывая постоянный дефицит свободного времени (ох уж эта мещанская тяга к достатку), найти окна для выполнения задания было непросто, но я справился. Директор детского дома Владимир Сергеевич Букин с радостью согласился на бесплатные подарки для младших групп, вернее, отрядов.

— Над нами вроде бы шефствует тонкосуконная фабрика, но это шефство — одно название, — тяжело вздыхал Владимир Сергеевич. — Хорошо ещё, договариваемся на бесплатные посещения кино и театров, недавно вот посещали кукольный театр. В плане культурного развития жизнь вроде дышит, а вот с подарками, конечно, беда. В последние годы наскребём по шоколадке на мальчика-девочку — тем и рады. Так что ваша помощь окажется как нельзя кстати. У нас 31-го в детдоме Ёлка, я, как обычно, буду Дедом Морозом, а наш воспитатель Ольга Степановна — Снегурочкой. Вот тогда и вручим подарки. Жаль, конечно, что только младшим, старшие-то ведь тоже ещё дети, тоже конфет и шоколада почти не видят, как бы не стали потом отнимать у малышни сладости…

— А много вообще у вас воспитанников?

— Всего-то? Всего у нас 143 ребёнка.

Я произвёл в уме нехитрый подсчёт. Если стоимость одного подарка будет равняться в среднем 10 рублям, получается, чтобы ими обеспечить каждого воспитанника детдома, придётся потратить 1430 рублей. Однако! Впрочем, это я, наверное, загнул, на самом деле подарок по идее должен получиться скромнее. В тот момент я и не представлял, насколько.

На прощание сказал, что сотрудники парикмахерской могут устраивать выездные субботники или воскресники, во время которых могут стричь воспитанников детдома бесплатно. И что лично я в ближайшую субботу готов подъехать и обслужить десятка два ребятишек, как мальчиков, так и девчонок.

Далее пришлось договариваться с поставщиком. Тут был один вариант — кондитерская фабрика. А сколько их в Москве? «Красный Октябрь», «Рот фронт», «Большевик», «Бабаевская»… Да и всё, наверное, больше на память ничего не приходило.

Решил начать с «Красного октября», где мне посчастливилось познакомиться с её директором, прекрасным человеком, Героем Социалистического Труда Анной Андреевной Гриненко. Немолодая женщина меня выслушала и с помощью микрокалькулятора «Электроника» начала производить расчёты:

— Так, что у нас входит в подарок… Собственно сама картонная коробка, одна шоколадка среднего размера, пачка печенья и пачка вафель, шоколадные конфеты штук 5–6, карамель и леденцовые конфеты штук 10, шоколадные батончики 2 штуки. Это не считая фруктов, но тут мы, сами понимаете, не в нашей юрисдикции. Если брать по себестоимости, то подарок обойдётся в 1 рубль 12 копеек. А если округлить число подарков до 150 штук-то всего получается на сумму 168 рублей.

— Нормально, — кивнул я.

Уже на следующий день к «Чародейке» подъехала фура на шасси «ГАЗ-52», водитель которой принялся выгружать коробки со сладостями в фойе первого этажа салона-парикмахерской, положив сверху упаковку красочных пакетов.

— Дальше сами, — заявил суровый мужик и попросил Вязовскую расписаться в накладной.

Изначально по фруктам я хотел напрячь знакомую заведующую с оптовой базы, но оказалось, что та с мужем улетела по путёвке в Болгарию. Так что на следующее утро, будучи во вторую смену, я отправился на Измайловский рынок за яблоками. Вернее, меня довёз Афанасий Германович — муж Антонины, согласившийся сегодня побыть в роли извозчика. На его 21-й «Волге» мы планировали потом и отвезти купленные фрукты в «Чародейку».

В кошельке лежали 150 выданных профкомом рублей, и ещё сотку я захватил из своих личных запасов, впрочем, предварительно согласовав это с супругой. Не хотелось ничего проворачивать за её спиной, тем паче это благотворительная акция, а не свидание с любовницей.

Затарившись у братьев-славян вполне приличными яблоками, мы рванули на Центральный рынок. Большое крытое здание встретило нас предпраздничной толкотнёй, все стремились затариться мясом, овощами и фруктами в преддверии Нового года. Однако цены заставили задумчиво почесать затылок. Кило мандаринов стоило два пятьдесят, тогда как в обычные дни рупь двадцать. Причём фруктами торговали исключительно лица кавказской национальности.

— Да они тут совсем озверели! — не выдержал Афанасий Германович.

— Э, дарагой, зачем ругаишься? — подал голос ближайший к нам горбоносый продавец в кепке модели «аэродром». — Цена нэ нравится? Найди дэшэвле.

— ОБХСС на вас нет, — продолжал бурчать муж директрисы. — Понаехали, весь рынок захватили…

Улыбка сползла с лица грузина.

— Иды, покупай в магазын, толка мандарин ты там нэ найдёшь. Нэчива хадыть суда, если дэнэг нэт, ныщий.

— Это я-то нищий?! — завёлся Вязовский. — Ах ты ж паразит! И не стыдно? Ведь твой отец, наверное, кровь на фронте, как и я, проливал, а вырастил спекулянта!

— Кто спэкулянт?! Я спэкулянт?!

Грузин выкинул вперёд руку, намереваясь схватить Афанасия Германовича за отворот пальто, но я в последний момент перехватил его движение и вывернул кисть по часовой стрелке.

— Вах, атпусты! — скривился от боли грузин, вставая на цыпочки.

— Извинишься перед пожилым человеком — отпущу.

Вокруг начал собираться народ, впрочем, соблюдая дистанцию, образовав своего рода полукруг.

— И в самом деле, цены задрали дальше некуда! — послышался возмущённый женский голос.

— Ни стыда, ни совести, — вторил ей немолодой мужчина с профессорской бородкой и сеткой-авоськой в руке.

А к грузину стали подтягиваться его земляки, и их вид не сулил ничего хорошего, один так и вовсе поигрывал нехилым таким ножичком, которым явно не кожуру с яблок снимать.

— Что здесь происходит?

А вот и доблестная милиция нарисовалась. Публика тут же рассосалась, а мне пришлось отпустить кисть грузина, которую тот, сверкая в мою сторону глазами, стал растирать с видом оскорблённого в лучших чувствах человека.

— В чём дело? — повторил вопрос сотрудник милиции.

— Да вот, товарищ старшина, — стал объяснять я, — пришли купить мандарины для ребят из детского дома в качестве шефской помощи, порадовать их хотели к Новому году, а тут такие цены, что невольно закрадываются мысли о спекуляции.

— Вах, дарагой, пачэму сразу нэ сказал, что для дэтский дом?! — оживился продавец. — Я тэбэ хороший скидка дэлать! По рубэл пятьсят отдам.

Нет, всё-таки артистичная нация. Только что на его лице невооружённым глазом читалось желание сделать из меня шашлык, и вот он уже сама любезность, улыбка от уха до уха, аж золотая фикса сверкает.

— Конфликт можно считать улаженным?

Получив утвердительный ответ, старшина неторопясь, хозяйской походкой двинулся по ряду в сторону махавших топорами мясников. А мы следом за грузином отправились в камеру хранения, откуда вышли с двумя коробками мандаринов. Никаких накладных и товарных чеков, ясен пень, у продавца не имелось, но есличто-Афанасий подтвердит, сколько денег было потрачено.

Как я ни отмазывался, вместе с Барышниковой мне пришлось принять участие и в упаковке подарков. 143 коробки были набиты битком, и ещё оставалось немного конфет и вафель, которые решили оставить на «попить чайку», чем иногда баловались в Красном уголке. Причём председатель профкома сладости спрятала в сейф, заявив, что, если жрать их бесконтрольно, то нам и на три дня не хватит.

Утром 31-го декабря мы с ней повезли готовые подарки в детский дом. За рулём снова был Афанасий Германович, без проблем по просьбе Антонины согласившийся поработать извозчиком. Подъехали в разгар утренника, и наряженный Дедом Морозом директор на пару со Снегурочкой при нас принялись раздавать детям подарки.

На работе нас, в свою очередь, порадовали новогодними продовольственными наборами, в которые вошли сырокопченая колбаса, горошек в банке, майонез, пару банок шпрот, пара банок лосося, красная рыба соленая, конфеты, гречка, шампанское, водка, залежалые консервы в нагрузку (попробуй откажись) и… всё те же мандарины. Правда, когда я решил выяснить у Барышниковой, откель южные фрукты и по какой цене, оказалось, что их централизованно заказывали по профсоюзной линии в Министерстве бытового обслуживания. Продовольственный набор вручался, ясное дело, не бесплатно, но и не за баснословные деньги.

Вообще-то предновогодние деньки для меня сложились напряжённо, заказов было море, и многим, увы, пришлось ответить отказом. Хотя и было немного неприятно это сознавать, но отыгрывался я на тех, от кого не мог поиметь существенной пользы в дальнейшем, даже если эти люди могли оплатить недешёвую процедуру. В частности, желающих получить искусственные ресницы было хоть отбавляй, все мечтали встретить Новый год красотками, и я уже начал подумывать, не пора ли заказывать в Институте биоорганической химии новую партию ресниц и клеящей смолы, так как мои запасы как-то неожиданно начали подходить к концу. Но Новый год уже на носу, подумав, решил заняться этим после праздника. И без того работы было навалом, а выходной всего один — 1 января. Мало, мало времени, чтобы побыть в кругу семьи, Ленка меня сутками, считай, не видит.

А ещё нужно было время для подготовки очередной порции публикаций в «Работнице», не говоря уже о моей книге, которая была практически готова. Учитывая вклад, который внесла в её создание моя супруга, на обложке должно красоваться «Алексей и Елена Бестужевы». Оставалось отдать на редактуру, то есть отнести неотредактированный текст с фотографиями в конкретное издательство. Его поисками я также решил заняться после Нового года.

Вечером 31 декабря мы отправились в гости к родителям Лены. Тем уж очень хотелось отметить семейный праздник действительно по-семейному, и мы не стали противиться. Лена даже нашла позитивный момент, заявив, что ей меньше готовить и убирать, хотя маме она, конечно, поможет, несмотря на округлившийся животик.

Тёща готовилась удивить нас салатом «Оливье», а я решил преподнести сюрприз, ещё дома изобразив салат «Татарский». В своё время осваивать рецепт пришлось не по своей воле: однажды телевизионщики в рамках какой-то кулинарной программы решили заявиться ко мне в квартиру-студию, снять сюжет, как известный стилист ещё и на кухне управляется, так что пришлось срочно серфить инет на предмет доступных, но интересных салатов. Там-то мне и попался «Татарский» салат, на деле оказавшийся очень вкусным. Для его приготовления мне потребовалась нежная варено-копчёная ветчина, копчёная курица, которая отлично сочетается с хрустящей картошкой фри, острая корейская морковь и свекла, а также свежая капуста. В предновогодней Москве середины 70-х мне пришлось изрядно побегать, прежде чем я достал нужные ингредиенты, а кое-что сделать самому. В частности, замариновать морковь со свеклой, а картошку нажарить во фритюре, предварительно нарезав соломкой. Салат получился обалденным, и когда я его выставил на стол тёщиной квартиры, и уж тем более когда распробовали — это произвело эффект взрыва небольшой атомной бомбы.

Любимым развлечением советских граждан в ожидании боя курантов является просмотр телевизора. Наш новогодний вечер скрасили фильм «Лев Гурыч Синичкин», телевизионный театр миниатюр «13 стульев», фильм-спектакль «Необыкновенный концерт» Центрального театра кукол, а после полуночи стартовал «Голубой огонёк». В общем-то, не самый плохой набор, жаль только, думал, отправляя в рот очередную ложку салата, что в целом советское ТВ представляет собой достаточно унылое и однообразное зрелище. Люди приходят с работы — а им и посмотреть нечего, какую-то белиберду показывают. Уж лучше в десятый раз перечитать Вальтера Скотта или Жюля Верна.

А вот если бы предложить им, например, классный сериал! Нет, не мыльные оперы про плачущих богатых или рабынь Изаур, и не идиотские скетчкомы про прапорщика Задова, а реально качественный сериал. Жаль, что не выгорит снять мой самый любимый «Во все тяжкие» с непревзойдённым мистером Уайтом. Дело всё же происходит в будущем, да и на «загнивающем Западе». По идее, можно, конечно, адаптировать сценарий под современные реалии, пожертвовав компьютерами, мобильными телефонами и прочей приблудой из века грядущего, но адаптировать его под реалии СССР… Понятно, никто на это не согласится. Наши идеологи будут уверять, что в Советском Союзе даже смертельно больной человек никогда не пойдёт на нарушение закона, на варку какого-то метамфетамина, чтобы обеспечить своей семье безбедное будущее. Да и нет у нас бедных семей по определению, даже потеряв кормильца, жена и дети могут рассчитывать на поддержку государства, на пособия и прочая и прочая. Ну это на бумаге, а на самом деле матерям-одиночкам приходится крутиться как белка в колесе, чтобы прокормить себя и детей. А то ведь могут и в детдом забрать, коль не прокормишь. Другое дело — у них, в полуразложившемся обществе Золотого тельца.

Стоп-стоп-стоп… А может, и не нужно ничего переносить на территорию СССР, может, пусть действие фильма и происходит в той же Америке? А мы посредством кино и телевидения продемонстрируем, насколько прогнил капиталистический строй, тем самым лишний раз капнем на мельницу отечественных идеологов. Ведь по существу «Во все тяжкие» — это и есть обличение пороков американского общества.

Меня так захватила эта идея, что уже 1 января я написал краткий синопсис на десяток абзацев, а затем сел набрасывать примерный сценарий. По моим расчётам, на его создание уйдёт минимум месяц. В общем-то, торопиться некуда, тем более ещё придётся зондировать почву с киностудиями и телевидением на предмет реальности воплощения замысла в жизнь. Кое-какие связи в лице того же Говорухина имеются, не исключено, ему понравится моя идея и он примет в её реализации посильное участие.

Праздники пролетели незаметно. Да и то, была бы это неделя, как в России будущего, а то дадут пару дней — и радуйся. Ну а дальше снова пришлось вливаться в рабочий процесс. Насчёт издательства я пообщался с Орловой, всё-таки издательское дело ей более знакомо, чем мне. Она обещала подумать, и в один из дней середины января в квартире раздался звонок.

— Неделю с телефона не слезала, — отчиталась в трубку Лидия Витальевна. — В общем, расклад такой. Из тех, кто более-менее заинтересовался твоей книгой, это издательство «Искусство». Завтра сможешь туда подойти после обеда? Записывай адрес… Найдёшь там Ершова Геннадия Павловича, это ответственный секретарь, покажешь свою рукопись и фото. Ну а там уже как договоритесь. Правда, для начала желательно было бы вступить в Союз писателей, иначе рукопись могут даже не взять на рассмотрение, но может и получиться. Так что для начала сходи, всё узнай, а там уже будет видно.

Здание издательства в 1-м Красносельском переулке я нашёл без проблем, как и ответственного секретаря. Правда, этот маленький лысый, похожий на колобка человечек, искривший энергией, словно шаровая молния, сразу начал юлить.

— Книга может получиться очень интересная, вы здорово поработали, но… Во-первых, вы не член Союза писателей, но этот вопрос не столь существенен, особенно если вещь талантливая. Достоевский тоже не был членом Союза писателей, — хохотнул он, колыхнув брылами. — Однако, есть и второй момент, более важный… Мы ведь не сами себе хозяева, у нас план, утверждённый специальной комиссией. И этот план рассчитан на три года вперёд.

— То есть шансов издаться раньше никаких?

— Ну-у, я бы не был столь категоричен. Иногда случалось, что нам приходилось издавать что-то вне очереди. Но такое происходит крайне редко.

— То есть всё-таки есть шанс издаться хотя бы в этом году?

— Шанс есть всегда, но если я просто предложу вашу книгу на комиссию, и она её просто одобрит — всё равно ждать придётся минимум три года. Однако! — он поднял указательный палец и на октаву понизил голос. — В этой самой комиссии работает мой институтский товарищ, и я могу попробовать — всего лишь попробовать — шепнуть ему, чтобы вашу книгу рассмотрели вне очереди.

Сказал и смотрит на меня так многозначительно, мол, намёк более чем прозрачен, не открытым же текстом говорить. И не боится ведь ничего, первый раз меня видит, и внаглую просит взятку. Так и хочется врезать по этой наглой, сытой харе. Но умом понимаю, что по-своему этот тип прав, если честно встану в очередь — публикации придётся ждать не один год. Вот только цена вопроса?

— Учтите, что если книга выйдет, то она будет издана с цветными иллюстрациями на отличной мелованной бумаге, в качественном переплёте, и сразу станет раритетом. Мы обычно не выпускаем такие издания большими тиражами, в пределах 100 тысяч экземпляров. И кстати, гонорар от 300 рублей за авторский лист, а у вас тут листов 12 навскидку. А если книга будет переиздана…

Ишь как стелется медоточивый наш, у меня того и гляди из ушей патока потечёт.

— Хорошо… Сколько?

Враз повеселевший Ершов быстро написал карандашом на листе в блокноте цифру, показал мне, после чего вырвал листок, порвал на мелкие клочки и выбросил в мусорную корзину. Однако… Тысяча «деревянных» на дороге не валяется, сумма серьёзная. Видя мои сомнения, ответсек заговорщицки добавил:

— Я же не один, сами понимаете, товарищ тоже в доле.

— Когда?

— Как только получаю на руки половину суммы — запускается процесс. Если не получится — аванс возвращается, — развёл он руки в стороны. — Даже мой товарищ не всесилен. Устраивает вас такой вариант?

Может, при расчёте попробовать применить ДАР? Сунуть ему в руки клочок бумаги и сказать, что это пачка 5-рублёвок… Вот только сунется он после моего ухода в ящик стола, пересчитать денежки, а там вместо пачки купюр — листок бумаги. Может, и не заподозрит, что его загипнотизировали, но осадочек останется. Тем более потом всё равно вторую часть отдавать. Нет, идея с внушением тут не прокатит. Или позвонить Брежневой? Хм, после прошлого раза, боюсь, она ещё держит на меня обиду, как бы с такой наглой просьбой и вовсе не потерять её расположение.

С другой стороны, у меня дома как раз где-то тысяча с небольшим, и ещё две тысячи лежат на сберкнижке. Думаю, Лена не будет против взятки, тем более если я обрисую потенциальную материальную выгоду. Отдай тысячу — получи три. Да и обидно было бы профукать книгу, столько труда и времени в неё было вложено. Ну или не профукать, отложить в долгий ящик длиной в несколько лет.

— Что ж, я вас понял, Геннадий Павлович. О своём решении я сообщу в ближайшее время.

Засим мы с Ершовым расстались. Вот бы заявиться к нему с мечеными купюрами и сотрудниками ОБХСС… Условным он вряд ли отделался бы, но тогда вероятность публикации моей книги конкретно в этом издательстве резко снизится до нулевой отметки. А если пройдёт слушок — а он обаятельно пройдёт — что такой-то автор подставил сотрудника «Искусства», то и в других издательствах я стану нежелательным гостем.

Всё это я объяснил по возращении домой Лене.

— Бери, конечно, только давай сначала пробежимся по магазинам, посмотрим коляску и пелёнки-распашонки. А кроватка от Наташки ещё осталась, она разобранная у отца в гараже лежит.

В первый же выходной всем семейством отправились в «Детский мир» на площади Дзержинского. Супруга сказала, что здесь самый большой выбор товаров для детей и новорожденных в Москве, однако ассортимент представленных колясок поверг меня в уныние, хотя Лена и настаивала, что «вон та бежевая вроде ничего». Но средство транспортировки новорождённых от «Дубненского машиностроительного завода» мой чуткий вкус не удовлетворило.

— Может, посмотрим в комиссионке? — предложил я. — Время до родов ещё есть, если что, купить простенькую коляску всегда успеем.

Но, прежде чем уйти, здесь мы хотя бы разжились пелёнками, распашонками, ползунками и прочими мелочами. А Наташка ещё и куклу присмотрела, выцыганила всё-таки. По пути домой бутылочку со сменными сосками приобрели в аптеке, плюс обычные соски сразу с пяток. Тем же вечером я позвонил в комиссионный знакомой заведующей Алле Викторовне, стоявшей у меня в очереди на ресницы.

— Алексей, представляете, только позавчера купили хорошую польскую коляску… А давайте я в комиссионку у Планетария позвоню, может, у них что есть.

И действительно, как сообщила перезвонившая буквально пять минут спустя Алла Викторовна, имеется там практически новая немецкая колясочка «Zekiwa» за 120 рублей, и для меня её даже специально отложили. Намекнула, что за то, что припрятали «под прилавок», придётся с десяточку накинуть. Ну что ж делать, на следующий день в обеденный перерыв я как сивка помчался в «комок» за коляской. И в самом деле, та была хороша, как «Мерседес» по сравнению с «Жигулями». Вещь стоила своих денег. С этой коляской от Смоленской площади я пешком минут за 15 вернулся на работу, поскольку туда было ближе, чем до дома. Опоздал с обеда всего на четверть часа, а уже вечером на такси привёз покупку домой. Лена коляску одобрила, заявив, что теперь-то все мамочки в округе будут ей завидовать.

Подсчитали наличность в заначке. 850 рублей, плюс отложенные на жизнь полторы сотни, считай, ровно тысяча. И ещё две тысячи на сберкнижке. Откуда снимать деньги мы решили только в случае крайней необходимости, так как, собственного говоря, начали откладывать на приобретение личного автомобиля. Я на работе даже в очередь «Жигули» 6-й модели записался, хотя был уверен, что легче и уж точно намного быстрее приобрести машину на авторынке «Южный порт». И уж если отложим достаточную сумму, то там можно «Жигулями» не ограничиваться, а замахнуться на что-то более серьёзное, в идеале зарубежного производства. Пусть даже и слегка подержанное — ТАМ умели делать на десятилетия. В конце концов, почему Высоцкому можно по Москве на «Мерсе» разъезжать, а чемпион мира по парикмахерскому искусству такой возможности лишён?!

Знал бы я, что вскоре мне представится возможность познакомиться со знаменитым бардом лично… Вообще, конечно, рано или поздно это должно было случиться, учитывая специфику моей работы на КГБ и то, что Высоцкий всегда был желанным гостем на подобного рода вечеринках.

В середине января я получил-таки подарок от кураторов из КГБ — 300 рублей в конверте без всяких подписей в ведомостях. Конверт мне передавал Гуляков, не преминувший добавить о том, как Родина мною гордится, но что я негромко, но с искренним рвением в глазах ответил: «Служу Советскому Союзу!» Надеюсь, Иннокентий Павлович не расслышал лёгкий сарказм в моём голосе.

— Алексей Михайлович, я слышал, вас приглашала на свой день рождения Андреева? — неожиданно спросил он.

— Какая Андреева?

— Ну как же, Олеся Леонидовна.

Одна из моих клиенток Олеся Леонидовна Андреева была миниатюрной и чрезвычайно худой брюнеткой лет около сорока, с прямыми волосами ниже плеч и наползавшей на глаза чёлкой. Дама пребывала в статусе вдовы, её бывший муж, Народный художник СССР, благополучно скончался несколько лет назад, и теперь Андреева жила в сталинской высотке на Баррикадной в трёхкомнатных апартаментах вместе с 19-летней дочерью. Сама же она в прошлом являлась подающей надежды балериной, но какая-то специфическая травма лишила её возможности достичь хореографических высот, и в данный момент Олеся Леонидовна преподавала в балетной школе Большого театра. Её дочь, кстати, неплохо танцевала и в данный момент гастролировала в составе труппы Большого по Японии.

— А-а, да-да, приглашала. Но мне пришлось отказаться, сославшись на чрезвычайную занятость, — сказал я, хотя на самом деле мне просто неохота было тащиться в гости на очередную пьянку.

— Так вот, позвоните ей и скажите, что принимаете приглашение.

— Иннокентий Павлович, что ж вы меня всё по разным сборищам командируете? Мне кажется, я созрел для решения более серьёзных задач. Вы же помните про резиденцию посла, — понизив голос, заговорщицким тоном добавил я.

— Алексей Михайлович, ваше появление в резиденции посла — не более чем случай, прихоть миссис Гарви, которой мы умело воспользовались. Так что вашей основной задачей по-прежнему является посещение кулуарных посиделок. Тем более на этом, как вы изволили выразиться, сборище, будут люди, с которыми вы уже встречались в неформальной обстановке. В частности, Тарковский. В прошлом году ему зарубили фильм, и говорят, он подумывает о выезде на Запад.

Вот же сука Гуляков, удружил! И не отмажешься, в их руках реальные рычаги, чтобы заставить меня делать то, что нужно им. Сегодня они меня премируют, а завтра перекрывают кислород, и я оказываюсь если не на скамье подсудимых, то буду, как желал герой Папанова в фильме «Бриллиантовая рука», жить на одну зарплату.

Андреева моё предложение встретила с энтузиазмом, и в назначенное время я уже звонил в дверь элитной квартиры.

— Ой, какая прелесть! Как вы угадали?

— Мне же известен ваш вкус, — скромно улыбнулся я. — Как ресницы? Я смотрю, на коррекцию пока рано.

— Да, Алексей, держатся прекрасно, у вас золотые руки!

Вручив имениннице букет роз и упаковку болгарских духов «Сигнатюр», я стал переобуваться в захваченную по совету Андреевой из дома «сменку». Предложение взять вторую обувь показалось мне разумным. Тапочек всё равно на всех не хватит, а в уличных, пусть даже и хорошо вытертых о коврик ботинках за вечер взопреют ноги.

В большой зале из знакомых лиц я увидел обещанного Тарковского и пару Мессерер-Ахмадулина. Режиссёр, увидев меня на пороге комнаты, где он сидел за большим овальным столом и с неизменной сигаретой в руке, чуть ли не вздрогнул, недобро при этом прищурив глаза. Тем не менее, на мою протянутую руку он ответил хоть и вялым, но рукопожатием. И даже соизволил привстать.

Ахмадулина при моём появлении почему-то грустно вздохнула, а вот Борис Асафович довольно дружелюбно пожал руку. Я уже как-то слышал, что Мессерер и Ахмадулина сходили в ЗАГС, и теперь имел возможность убедиться в этом лично.

Была здесь ещё пара — импозантный мужчина предпенсионного возраста с проплешиной на голове и с ним молодая, достаточно симпатичная особа. При знакомстве выяснилось, что это директор Москонцерта Лазарь Моисеевич и его супруга, начинающая певица Ирина, фамилии которой я не запомнил. Наверное, потому и не запомнил, что настоящей известности она не добьётся, иначе в памяти жителя XXI века она отложилась бы. Следом за мной подтянулись люди из Большого театра в количестве пяти человек, после чего Олеся Леонидовна дала отмашку, и народ от души принялся тостовать и закусывать.

Лазарь Моисеевич оказался разговорчивым малым, таких обычно называют душой компании. В егоарсенале оказались десятки историй, связанных с его работой в «Москонцерте».

— Вы ведь знаете, чтобы стать артистом «Москонцерта», нужна московская прописка, — говорил он. — Каким бы талантливым ты не был, а без прописки не имеем права принять. И люди вынуждены идти на хитрость. К примеру, один известный ныне конферансье развелся со своей женой, которую дико любил, от которой у него было двое детей. Но они развелись, и он сделал липовый брак во имя того, чтобы поставить штамп, что у него есть московская прописка.

— А правда, что у Кобзона на голове парик? — спросила моложавая женщина, прибывшая с компанией из Большого театра.

— Так и есть, — кивнул Лазарь Моисеевич. — Говорит, любил в мороз ходить с непокрытой головой, вот и повыпадали. По мне, так это просто алопеция.

— Чего? — спросил кто-то.

— Болезнь такая, при которой волосы выпадают, — терпеливо объяснил Лазарь Моисеевич. — А вот ещё он мне рассказывал, как несколько лет назад Высоцкий предлагал ему купить у него песню. Йося выступал в московском саду «Эрмитаж», в Летнем театре, и туда к нему приехал Высоцкий с просьбой купить песню. Кобзон ему говорит: «Володя, ты с ума сошел. Я не покупаю песен». На что тот просит: «Ну, тогда дай 25 рублей». Пожалел Йося коллегу по цеху, одолжил. Говорит, Вовка всё ему вернул, до копейки, правда, через полгода.

— Кстати, Володя ещё обещал заглянуть сегодня, попозже, после спектакля, — сказала хозяйка, посмотрев на часы.

— Или вот Майка, — продолжил свои воспоминания Лазарь Моисеевич. — Это я про Кристалинскую. Какой у неё характер… В 20 лет она восходящая звезда, мечтает о детях, и тут обнаруживают рак. Другой бы на её месте руки опустил, а она не сдалась, продолжала выступать, втайне ото всех проводя каждый отпуск на больничной койке. Разве что в песнях своих давала волю грусти. А тут в 70-м Лапин пришёл на телевидение, так вообще Майку запретил показывать. Где он в её песнях углядел антисоветчину?

— И как же она сейчас? — спросила именинница.

— Да по сельским клубам выступает, — вздохнул рассказчик и, понизив голос, добавил. — А Лапин ещё много кому крови попортит, помяните моё слово. Недаром у него прозвище «Сталин от телевидения».

Слушавший, как и все, Лазаря Моисеевича режиссёр непрерывно смолил сигарету за сигаретой, в итоге не выдержал, вставил свои пять копеек.

— Да и в кино дела не лучше. Мне фильм «Зеркало» запретили в прошлом году снимать. Причём в самый разгар съёмочного процесса. Вызвал к себе Ермаш: «Ты, Андрей, не обессудь, но поступила директива». И пальцем в небо тычет.

— И что теперь думаешь делать? — спросил Мессерер.

— Не знаю, Боря, не знаю… Хоть в диссиденты записывайся. Кислород перекрыли, снимать не дают… Меня вон итальянцы к себе зовут снимать, немцы, я про Польшу уж и не говорю. Может, и правда плюнуть на всё и махнуть за кордон…

— Что имеем — не храним, потерявши — плачем, — вздохнул Мессерер.

— Алексей, а расскажите, как чемпионат мира выиграли, многие ведь не знают, — предложила хозяйка, видимо, желая сменить скользкую тему.

— Да там ничего такого интересного и не было, — скромно улыбнулся я.

— Расскажите, расскажите, — поддержал Мессерер.

Я влил в себя глоток коньяка, закусил миниатюрным бутербродом с красной икрой и только после этого принялся рассказывать, естественно, опуская некоторые подробности моего пребывания в ГДР.

К концу моего рассказа раздался звонок в дверь. Олеся Леонидовна побежала открывать, и вскоре из прихожей раздался знакомый по песням и видеозаписям голос с хрипотцой. Высоцкий пришёл без Влади, но с лысым, смахивающим на уголовника товарищем, которого мне представили как писателя Артура Макарова. Моё внимание привлекли выглядывающие из-под расклешённой «джинсы» ботинки барда на толстой платформе и достаточно больших каблуках. Что, в общем-то, понятно: невысокому от природы Высоцкому не хотелосьвыглядеть карликом рядом с более рослой Мариной Влади.

— Всем привет! — устало улыбнулся присутствующим Владимир.

— Вот сюда, Володя, присаживайся, — суетилась хозяйка, суетясь с ещё одним букетом в руках.

— Держи, это тебе от нас с Мариной!

Высоцкий протянул хозяйке… упаковку болгарских духов «Сигнатюр». Вот это подстава! Ну да ладно, духи не колбаса, быстро не испортятся. Во всяком случае, месячишко простоят. Гостям тут же налили штрафную, и как Высоцкий ни отнекивался, мол, он сегодня за рулём, рюмку водки ему всё же пришлось опрокинуть.

— Что хоть за спектакль был? — спросил Мессерер.

— «Пугачёв».

— А-а, где ты Хлопушу играешь… Сильно играешь, скажу без ложной лести.

— У Володи вообще нет слабых работ, и играет, и песни поёт на разрыв аорты, — добавил Лазарь Моисеевич.

— Ну, ребята, прекращайте, — засмущался Высоцкий, хотя было видно, что ему приятно это слышать.

— А я слышал, у тебя проблемы с Любимовым? — поинтересовался Мессерер.

— Скорее, это у него со мной проблемы. Не нравится, что часто отлучаюсь на съёмки. Да и моё питие ему поперёк горла. То есть он не против, чтобы я выпивал в свободное от работы время, но когда выпивают другие и говорят, почему это Высоцкому можно, а нам нет — это выводит его из себя.

Когда Владимиру налили вторую рюмку, Высоцкий наотрез отказался, заявив, что одной рюмки для него более чем достаточно. Не хочет попасть в аварию или лишиться прав. Затем кто-то выразил сожаление, что в доме нет гитары.

— Могу вас и стихами порадовать, если, конечно, есть желание послушать, — предложил поэт.

— Конечно хотим! — раздалось со всех сторон.

— Ну что ж… Прочитаю я, пожалуй, под настроение «Памятник».

Начал он спокойно и размеренно:

Затем его голос начал набирать силу, а на шее вздулась вена.

Вот это энергетика! У меня аж мурашки табунами помчались по коже.

Несколько секунд молчания, которые нарушили хлопки женщины из числа делегации Большого театра. К ней тут же присоединились остальные, я тоже аплодировал, не жалея ладоней. Всё-таки смотреть старые видеозаписи с Высоцким и видеть и слышать его вживую — как говорят в Одессе, две большие разницы. У меня даже подмышки вспотели, и я подумал, что не мешало бы заказать у фарцовщиков или в комиссионках поискать антиперспирант.

На часах между тем уже без четверти одиннадцать. Пора бы собираться, обещал своей беременной жене сильно у клиентки не задерживаться. Поднялся, начал было говорить прощальную фразу с пожеланием здоровья имениннице, и в этот момент уже изрядно подвыпивший Тарковский меня перебил:

— О, что ж это мы уходим? А на посошок? Олеся, ну-ка налей ему. И не в рюмку, а стакан. До краёв!

Режиссёра попробовали угомонить, но тот был непреклонен. Теперь он уже требовал и себе налитый до краёв стакан, чтобы посмотреть, кто из нас двоих слабак. Глядя в его налитые кровью глаза, на его воинственно топорщащиеся усы, я испытывал лишь сочувствие. Довели человека, в общем-то небесталанного, что Родина ему уже не мила, перекрывают кислород. И вероятно, не без моего участия. А чем ещё можно объяснить то, что не произошло, хотя по идее должно было случиться?

— Ладно, на посошок так на посошок, — кивнул я.

Нам с Тарковским налили по полному стакану водки. Андрей Арсеньевич поднял первый, состроил мне презрительную мину и одним махом, без передышки, влил в себя содержимое стакана. Вытер губы тыльной стороной ладони и с вызовом посмотрел на меня. Что ж, я сегодня почти не пил, напоследок можно и гульнуть. Не дыша, медленно влил в себя горючую жидкость, после чего выдохнул ртом, и только после этого позволил себе вдохнуть воздух через ноздри. В отличие от Тарковского, я всё же не удержался, закусил маринованным, приятно хрустевшим корнишоном.

— Будут ещё какие-то пожелания? — адресовал я вопрос режиссёру. — Если нет, то позвольте откланяться.

Я двинулся в сторону прихожей, а следом засобирался и Высоцкий, сославшись на усталость после спектакля. Получилось, что из подъезда мы выходили вместе, и оба в модных дублёнках. Неподалёку был припаркован «BMW» серо-голубого цвета.

— Тебе куда? — спросил Высоцкий, поигрывая в руке ключами от машины.

— В район метро «Смоленская».

— Садись, подкину.

На прогрев двигателя он потратил всего минуту, и когда машина тронулась, включил магнитолу. Салон заполнила музыка набирающего силу шведского квартета, в прошлом году выигравшего «Евровидение». Впрочем, это был не душераздирающий рок, так что мы вполне могли общаться, чем Высоцкий не преминул воспользоваться.

— Слушай, я так понял, ты парикмахер?

— Можно и так сказать, хотя причёска — всего лишь часть оказываемых мною услуг.

— Да, женское поголовье требует к себе особого отношения, — хмыкнул Владимир. — Я вон по Маринке вижу, сколько времени и денег она тратит на себя. Нет, так-то она и меня не забывает, всегда что-то из Франции привозит. Машину вон тоже дарила, «Рено», но эта «немка» — совсем другое дело! Я вообще-то из Германии две таких пригнал, только цвет разный. Потом выяснилось, что вторая числится в угоне. Ездить на ней вроде как нельзя, но я поступаю хитро — просто переставляю номера. Да и донором запчастей, если что, может послужить. Хотя вот думаю, может, продать её на фиг, вторую-то… Тебе не нужна?

— Я бы не отказался, да пока столько не накопил. Почём кстати?

— Брал новую за 14 с половиной тысяч марок, на спидометре 55 тысяч, отдам за двадцать тысяч рублей.

— Хм… Заманчиво, но пока не готов рассмотреть твоё предложение. В лучшем случае года через два.

— Может знакомые есть из солидных? Поспрашивай… А пока сам поезжу. Тем более машина — мечта! 5-ступенчатая коробка, движок два с половиной литра на 150 лошадей, на хорошей дороге летит 180, хотя можно и больше выжать. Бензина расходует 10 литров на сотню.

Он похлопал по баранке, а я подумал, что иметь дело с числящимися в угоне машинами — дело хлопотное. Могут и конфисковать, всё-таки я не всенародно любимый бард, а всего лишь женский мастер. Опять же, стоит ли «дразнить гусей»? От зависти люди могут такое учудить… Любителей катать анонимки в соответствующие органы у нас всегда хватало, в чём у меня уже была возможность убедиться. Да и про расходные материалы не стоит забывать. Свечи, колодки, ремни, фильтры… Где я всё это буду доставать? Не говоря уже о запчастях. Как у Высоцкого постоянно мотаться за границу возможностей у меня нет. А если к спекулянтам — это ж сколько всё будет стоить… Да мне какой-нибудь карбюратор встанет рублей в пятьсот. А техобслуживание! Где я его найду? Так что придётся пока губу закатать.

— На горизонте «Смоленская», — вырвал меня из раздумий голос Высоцкого. — Где тебя высадить?

— Да где-нибудь тут и высади.

Высоцкий припарковался напротив станции, втягивавшей в себя людские потоки и выплёвывающей обратно человеческую шелуху. И пока он парковался, я решил попробовать применить дарованную Мессингом способность. Дождавшись, когда машина остановится и водитель сможет спокойно общаться, глядя глаза в глаза, я спросил:

— Володь, скажи честно, ты уже употребляешь наркотические вещества?

Тот приподнял бровь, глядя на меня с осторожным любопытством.

— Где это ты такое слышал?

— Да разные слухи ходят… Володя, внимательно смотри мне в глаза, — в этот момент я полностью сконцентрировался на внушении. — Запоминай, что я тебе скажу. Наркотики несут смерть. Они разрушают твой организм, твои внутренние органы приходят в негодность, ты становишься живым трупом. Эффект счастья и бодрости, который дают наркотики — кратковременный, за него приходится расплачиваться своим здоровьем, годами жизни. Запомни, ты больше никогда — НИКОГДА — не будешь употреблять наркотические препараты. И спиртное пить будешь в умеренных количествах. Иначе — СМЕРТЬ! Ты меня хорошо понял?

— Да, — механически подтвердил Высоцкий.

— И на этой оптимистичной ноте, — я хлопнул в ладоши, выводя собеседника из состояния транса, — на этой оптимистичной ноте мы попрощаемся. Спасибо, Володя, что подвёз, удачи и, самое главное. Здоровья!

Мы обменялись рукопожатием, после чего я отправился домой. А назавтра с утра позвонил Ершову. Договорились встретиться в обеденный перерыв в скверике напротив издательства. Там, на лавочке, произошла передача конверта с двумя десятками 25-рублёвых купюр.

— Повторяю, в случае отрицательного результата деньги верну, — шепнул Ершов, — но что-то мне подсказывает — всё пройдёт гладко. Перезвоните мне через пару деньков, возможно, уже наступит какая-то определённость.

Я перезвонил через три, и услышал, что мой вопрос решён положительно ввиду того, что книга представляет собой по-настоящему художественную ценность. Книга должна выйти до конца года. Далее последовал намёк на вторые пятьсот рублей, и я сказал, что готов их отдать хоть завтра. Встреча состоялась «на том же месте, в тот же час», и я прощался с купюрами в надежде, что Ершов меня не кинул. В противном случае… Убить не убью, но покалечу. А заодно ещё и через Гулякова наведу на него органы. Пусть даже пострадаю за дачу взятки, но этому козлу достанется всё равно больше. Однако я тешил себя мыслью, что до этого всё же не дойдёт.

* * *

В кабинете Брежнева сидели трое: он сам, Первый секретарь ЦК КП Белоруссии Пётр Машеров и Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов. Леонид Ильич, прежде чем приступить к беседе, поиграл с гостями в «гляделки». К его удовлетворению, оба не отвели глаз, иначе дрогнувшего, как он для себя изначально решил, отправил бы восвояси.

— Тут вот какое дело, товарищи, — начал он, сцепив на столе пальцы рук. — Вы в курсе, что в последнее время моё здоровье вызывает вопросы. Я и сам чувствую, что каждое выступление, каждая поездка даются с трудом. Да и голова от бессонницы плохо соображает, а от таблеток, которыми меня Чазов пичкает, целый день всё как в тумане. Не хочу быть обузой для нашей партии, для всего советского народа, и поэтому я решил подать в отставку.

— Может быть, не стоит торопиться, Леонид Ильич? — осторожно спросил Романов.

— Я уже всё обдумал, Григорий Васильевич. Это вопрос решённый, мы его вынесем на внеочередной пленум, который соберём в марте. У нас на повестке дня другой вопрос: кого предложить на место Генерального секретаря? Вот потому-то я вас и пригласил.

— Хотите услышать наш совет? — поинтересовался Машеров.

— Хочу услышать, кто из вас готов возглавить компартию Советского Союза. Я долго думал, и честно скажу, что первой кандидатурой шёл Косыгин. Но когда я ему об этом сказал, он попросил оставить его Предстателем Совета министров, мол, экономика ему ближе, чем…

Брежнев осёкся, вспомнив фразу про свадебного генерала.

— В общем, я не стал настаивать, пусть занимается экономикой, это сейчас одна из первоочередных задач. Мы с ним сошлись во мнении, что остаются два человека — Машеров и Романов. За тобой, Пётр Миронович, репутация рачительного хозяина, справедливого руководителя и, что важно, к тебе не прилипают слухи о тайных богатствах и роскошном образе жизни. Десять лет руководишь республикой, и экономические показатели просто удивляют в хорошем смысле этого слова. К тому же ты сам по себе, ни перед кем не стелешься. Григорий Васильевич, ты за четыре с лишним года во главе Ленинграда тоже успел зарекомендовать себя с лучшей стороны. Много строишь, хороший хозяйственник, диссидентов гоняешь… Опять же, возраст играет в твою пользу, возглавлять страну должен не дряхлый старик, а бодрый и энергичный руководитель. Вот решил поговорить с вами двумя с глазу на глаз, узнать, так сказать, готовы ли вы принять такое решение. Если оба согласитесь — на пленуме голосованием и выберем достойного.

Машеров с Романовым переглянулись, и белорусский лидер после небольшой заминки, глядя в глаза сидевшего напротив всё ещё Генерального секретаря, произнёс:

— Леонид Ильич, спасибо за оценку моей деятельности, но я тоже буду с вами откровенен. В кресле Первого секретаря ЦК компартии Белоруссии я чувствую себя на своём месте. Я объездил республику вдоль и поперёк, знаю нужды и чаяния простого народа, там моя Родина, а вот смогу ли руководить такой большой страной… Честно скажу, не уверен.

— Берёшь самоотвод?

Машеров со вздохом развёл руки в стороны.

— Ну а ты что скажешь, Григорий Васильевич?

— Да и у меня ситуация в целом схожая, только в пределах не республики, а 4-миллионного города. Много планов, Леонид Ильич, много задумок, но я так скажу: раз партия позвала — обязан откликнуться. Как говорится, кто, если не мы? Косыгин самоотвод взял, Пётр Миронович вот тоже не очень хочет покидать Белоруссию, получается, остаюсь только я. Не хочу ставить вас и партию в безвыходное положение.

— Партия-то партией, но ты больше всё же о народе думай. А партия… Это локомотив, который тянет за собой состав под названием СССР. Ты, как машинист, будешь в ответе за каждого из двухсот пятидесяти миллионов пассажиров этого состава. Осознаёшь уровень? То-то же… Ещё раз подумай, готов ли ты к такому, не согнёшься ли, не станешь ли марионеткой в руках любителей подковёрных интриг. Меня-то вон со всех сторон одолевают, то одни на свою сторону тянут, то другие. И ты, Пётр Миронович, не спеши отказываться. Тоже на досуге обдумай эту мысль, может, ещё и изменишь решение. И запомните: никому о нашем разговоре ни слова!

Машеров и Романов согласно кивнули.

— И вот ещё что… Держите, ознакомитесь на досуге. Это копии письма одного товарища, в котором он высказывает свои соображения по поводу политических и экономических преобразований в стране. В следующую среду в это же время жду вас у себя. И оба — тебя, Пётр Миронович, тоже это касается — оба подготовьте свои наброски по экономическому и социальному развитию СССР на ближайшие 5 лет. Не забудьте, что в 1980-м году Москва принимает Олимпийские Игры, к нам приедут гости со всего мира, они должны видеть, что мы живём не хуже, чем на капиталистическом Западе.

Глядя в спину уходящим соратникам, Брежнев думал, что слишком уж жадноватый блеск появился в глазах Романова, когда тот услышал предложение возглавить советскую компартию. Тем самым он посеял сомнение в сердце генсека, который уже было согласился на кандидатуру ленинградского лидера. Машеров в этом плане показался более спокойным и рассудительным. Вот к нему у Брежнева лежала душа. Никогда ни в чём белорус не поставил под сомнение свою репутацию, хорош и как лидер республики, и к его человеческим качествам не подкопаешься. А Романов, как комитетчики докладывают, ещё на старости лет спутался с какой-то певичкой. Вот ведь какой жирный кусок достанется западной прессе, обожающей копаться в грязном белье. А тут, тем более, руководитель государства. Может, всё же и впрямь Пётр Миронович передумает?

В этот момент в стене за спиной Генерального секретаря открылась неприметная дверь, и в кабинете появился невысокий человек в скромном сером костюме.

— А, Георгий, я и забыл про тебя, — оживился Леонид Ильич. — Присаживайся. Ты там сидел, всё слышал и видел, ну-ка делись своим мнением.

— Не знаю как вам, а мне Машеров кажется более подходящим на эту должность, — тихо сказал помощник Генсека Георгий Эдуардович Цуканов. — Романов какой-то… Какой-то он суетливый, что ли. Да и посмотрел я личные дела обоих, думается, что как хозяйственник и экономист Пётр Миронович всё же будет более полезен на посту лидера ЦК КПСС.

— Не слишком много у нас хозяйственников намечается во главе Правительства? Косыгин вон, теперь ещё и Машеров… А политикой кому заниматься, внутренней и внешней? Романов мог бы справиться, как думаешь?

— Пока он только показал, как надо диссидентов гонять, ещё неизвестно, что может наворотить на посту Генсека. За Машерова я спокоен, он как-то более предсказуем, но в то же время ещё и по-хорошему упёртый. Всё делает на совесть, не кидается из крайности в крайность.

— Ясно, — задумчиво побарабанил пальцами по столу Брежнев. — Вижу, что мысли у нас с тобой текут в одном направлении. Что ж, попробуем Петра Мироновича переубедить.

Глава 11

Да-а, не зря я заглянул в этот букинистический магазин на Сретенке! Не знаю, что меня подтолкнуло это сделать, но вскоре я понял, что не прогадал. «Уход за кожей лица» — (авторы Ласс и Поликарпова), «Косметический уход за кожей» (Картамышев, Арнольд), «По законам красоты» (Эренгросс), «Медицина на страже красоты» (Ахабадзе, Гусарова, Крикун)… Конечно, используя свой богатый опыт в этом направлении, я мог бы и сам написать книгу по косметологии. Но даже в этих раритетных на взгляд жителя XXI век изданиях можно было найти немало полезной и любопытной информации. Поэтому, к некоторому удивлению продавщицы, я заплатил за все книги и покинул магазин в прекрасном расположении духа.

Поднимала настроение и погода. Первые числа марта, снег ещё вроде бы и не думает таять, но солнышко пригревает и днём появляются проталины. Через недельку-другую уже и грачи, как на полотне Саврасова, прилетят, облепят чёрные ветви деревьев и загалдят о чём-то своём.

Себе я небольшой подарок сделал, а чем порадую своих женщин на 8 марта, я уже знал. Тёща, думаю, снова обрадуется своим любимым духам, Наташке я уже купил очередную куклу в «Детском мире», мы её спрятали дома, чтобы не нашла раньше времени. А свою жену, донашивающую нашего ребёнка, я решил одарить золотым кулоном на цепочке того же металла. Причём не абы каким кулоном, а с изображением Козерога. По идее, надо было его дарить на день рождения, но в том-то и дело, что подобная мысль закралась в мою головушку как раз во время наших скромных домашних посиделок 23 декабря. Найти в Москве приличного ювелира, берущего заказы на дом, оказалось не так легко, эта публика успешно маскировалась, работая только через хороших знакомых.

Получилось всё достаточно случайно. У меня после новогодних праздников заболел зуб. Зная уровень и ужасы советской стоматологии, идти в поликлинику у меня никакого желания не было. Я принялся выяснять, имеются ли в Москве частные стоматологи. Выяснилось, что имеются, и одного из них зовут Антон… Нет, не Антон Семёнович Шпак, а Антон Борисович Мульман.

На дому Мульман принимал особо доверенных пациентов, а его квартира благодаря наличию дорогих антикварных вещиц выглядела как небольшой музей. При этом дантист в стиле всё того же Шпака поплакался, что в прошлом году стал жертвой каких-то налётчиков, которые якобы вынесли из дома всё самое ценное. Их было четверо, в масках с прорезями для глаз, позже двоих схватили, а третий вроде как погиб, главарь же неизвестно где скрывается, и ни на какую компенсацию он уже не рассчитывает. Оборудование же в его частном кабинете было на уровне, наверное, лучших мировых стандартов этого времени, и с моим зубом он разобрался безболезненно и без проблем, поставив чехословацкую композитную пломбу, при мне вскрыв упаковку с надписью «Эвикрол». А я всё это время думал, где мне взять золотишка на изготовление ювелирного изделия. И когда мы с зубом закончили — за пломбу пришлось отдать червонец — напрямую спросил у Мульмана, мол, вы же стоматолог, имеете дело с золотом, подскажите, выручите. Подумав, Антон Борисович рекомендовал мне своего «смежника», ювелира Кацмана, к которому я сейчас, с книжками в купленном за пятёрку в переходе у цыганки пакете, украшенном фотографией ливерпульской четвёрки, и направлялся.

Кацман меня уже ждал. Готовый кулон, а также 45-сантиметровая цепочка потянули на 250 рублей. Кулон получился красивым, точно таким, каким мы его изобразили на листочке бумаги в первое посещение.

Подарок я пока припрячу, всему своё время. Нынче на работу во вторую смену, поэтому обедать буду дома. Лена, уже месяц сидевшая дома в декретном отпуске, встретила меня в фартуке, который спереди недвусмысленно топорщился, и белыми от муки руками — на вечер лепила пельмени. Как же всё-таки округлился живот у моей жены, думал я, отправляя в рот ложку за ложкой горячего и вкуснейшего борща. Оно и немудрено, девушка она уж точно не упитанная, а срок подходит. Родить может в любой момент, но, по заверениям её доктора Виталия Сергеевича, у которого она наблюдается, радостное событие должно произойти в середине марта.

— Если дочка родится, можно назвать Мартой, — предложил я, услышав от жены о сроках предполагаемых родов.

— А если мальчик? Есть имя Март?

— Ну уж нет, это перебор, — воспротивился я. — И Марат мне не очень нравится. Как тебе имя Даниил?

В общем-то, она была не против. Лена вообще у меня девочка покладистая, не говоря о том, что ещё и очень симпатичная, неудивительно, что я не мог нарадоваться на свою жену.

Кстати, тёща по каким-то своим приметам рассчитала, что у нас всё же будет девчонка. Лена ей верила, говорит, что это какая-то родовая примета, которая всегда срабатывала. Может быть, потому что младенец в животе толкался слабенько? Ну и ладно, по мне — лишь бы ребёнок здоровым родился.

Вообще, конечно, праздники вносят в мою жизнь тот ещё хаос. Нет, у меня в блокноте всё чётко записано, кто, где и во сколько, но зачастую, возвращаясь от очередной клиентки домой чуть не за полночь, я уже не помнил сам себя. Однако прервать этот «чёс» было выше моих сил. Ну кто в здравом уме откажется от возможности поднять такое, прошу прощения за сленг, бабло?! Особенно учитывая получение новой партии ресниц, клеящей смолы и дебондера, за которые я, как и в прошлый раз, расплатился коньяком и конфетами. Так что по итогу в предпраздничную неделю по итогу я «поднял» почти полторы тысячи.

Лена от подарка пришла в неописуемый восторг. Глядя на неё, я думал, как же мало нужно женщинам для счастья, букет тюльпанов с Дорогомиловсокго рынка, купленные у фарцовщика импортные колготки в красивой упаковке, и вот такая побрякушка. Правда, побрякушка тянула на довольно приличную сумму, но утешала мысль, что я могу себе такой позволить, особо не напрягая семейный бюджет. В прежней жизни я тоже любил делать женщинам подарки, и в этой не изменил привычкам.

А сценарий я упорно продолжал писать ночами. То есть реально давал себя время до двух часов ночи, работая через «не могу», в потаённой надежде, что мои труды окупятся сторицей. К праздникам я наваял сценарий первого сезона, и решил, что пока нужно постараться пристроить его, а затем уже будет видно. В СССР на тот момент сезонами ещё не снимали, были многосерийные фильмы, в основном серии на четыре, как «Майор Вихрь» и «Угрюм-река», ну или максимум семисерийный «Тени исчезают в полдень», который недавно по Первой программе показывали.

Во вторник, 11 марта, с готовым сценарием первого сезона сериала «Во все тяжкие» я переступил порог здания на Пятницкой-25, где располагался Государственный комитет СССР по телевидению и радиовещанию. Добиться личного приёма у всесильного Лапина было непросто, и я не без лёгкой тревоги ещё накануне 8 марта позвонил Брежневой. Та, к моему удивлению, звонку очень обрадовалась. Не успел я поздравить её с праздником, как она зачастила в трубку:

— Спасибо, тебе, Лёша, что меня не забываешь! А я уж подумала, что после того, как отец на тебя накричал, ты обиделся, не звонишь, не заходишь.

— Да нет, что ты, мы в итоге же нормально распрощались, по-деловому. Не бери в голову, я ни на кого не обижаюсь, и уж в последнюю очередь мне следовало бы обижаться на тебя. Как отец, кстати, себя чувствует?

— Отказался принимать барбитураты, хотя Чазов и продолжает настаивать на их приёме. Спит по 4–5 часов, но при этом в течение дня чувствует себя намного бодрее. Может позволить себе после обеда на полчасика прилечь, у него в кабинете есть комната отдыха. Решительно настроен найти себе замену. Недавно проговорился, что… Ой, ну это я тебе потом как-нибудь, не по телефону.

Понятно, линия наверняка прослушивается. Молодец, Галина, что сообразила. А мне пора бы уже перейти к моему вопросу.

— Слушай, я тут между делом сценарий телевизионного сериала написал, это будет бомба! Хочу показать его Лапину, минуя все эти бюрократические ступени. Как думаешь, удастся мне к нему пробиться?

Тут Галя и взяла бразды правления в свои руки. Не знаю уж, какие связи она задействовала, но уже через два дня я оказался проинформирован, что 11-го марта в 10.30Председатель Государственного комитета по радио и телевещанию при Совете Министров СССР Сергей Георгиевич Лапин ожидает меня в своём кабинете на Пятницкой-25.

В фойе я сдаю свою дублёнку в гардероб и в переполненном лифте поднимаюсь на десятый этаж. А вот и отделанная светлым лакированным шпоном дверь с латунной табличкой. Толкаю — и оказываюсь в просторной приёмной. Секретарша предпенсионного возраста напоминает классическую школьную учительницу: юбка ниже колен, очки на носу, волосы стянуты на затылке в клубок…

— Бестужев? Да, есть такой, — сверяется она со своим списком. — Сейчас у Сергея Георгиевича посетитель, но Лапин — очень пунктуальный человек, так что в 10.30, думаю, зайдёте.

Из-за начальственной двери между тем доносился бубнёж голосов. Говорил в основном один человек, иногда переходя на повышенные тона. В 10.29 дверь открылась, и из кабинета выскочил немолодой мужчина с прилипшими к потной залысине редкими волосами и сбившимся на бок галстуком. Поглядев на меня невидящим взором, вышел из приёмной.

— Может быть не в духе, — предупредила меня секретарша. — Подождите, я доложу о вас.

Несколько секунд спустя получаю приглашение войти. Немолодой, лысоватый мужчина в строгом тёмном костюме сидит за столом, что-то пишет, на меня даже не смотрит, как-будто в кабинете кроме него никого нет. Терпеливо жду, когда хозяин кабинета соизволит обратить внимание на мою скромную персону. Наконец «Сталин от телевидения», как его назвал директор Москонцерта Лазарь Моисеевич, бросает взгляд на лежащий перед ним список, аналогичный тому, что хранится у секретарши, затем косится на часы.

— Бестужев? Садитесь. У вас пятнадцать минут, чтобы ввести меня в курс дела. Приступайте.

Я положил перед ним обтянутую зелёным дерматином папку.

— Это написанный мною сценарий сериала…

— Сериал? Слово какое-то не наше.

— Можно сказать и многосерийный фильм, но так короче и удобнее в разговоре.

— Это другое дело. Я так понимаю, что-то вроде польского «Четыре танкиста и собака» или венгерского «Капитан Тенкеш»?

— Ну-у, — тяну я, — что-то вроде. В общем, суть сериала в том, чтобы показать гнилую сущность капиталистического общества, где всё замешано исключительно на деньгах. Предлагаю вам ознакомиться с рукописью и выразить своё мнение.

Лапин развязывает тесёмки, начинает проглядывать машинописный текст. Да, перепечатка рукописи обошлась мне в бутылку хорошего коньяка и коробку финских конфет. Машинистка, согласившаяся мне помочь, рассказала, что, пока перепечатывала, словно проживала жизнь с героями сериала, и с нетерпением хочет знать, что будет дальше. Очень хочется верить, что и Лапин не окажется равнодушен к моему сценарию.

— А если вкратце, о чём тут речь? — спрашивает Сергей Георгиевич, добравшись до третьей страницы и вроде бы как с неохотой оторвавшись от чтения.

— Если вкратце, то есть главный герой, я назвал его Уолтер Уайт. Талантливый в прошлом учёный-химик, он вынужден работать учителем химии в обычной школе города Альбукерке в штате Нью-Мексико. Однажды Уолтер узнаёт о том, что у него рак лёгких в четвёртой стадии. Зная, что ему недолго осталось, он мучительно размышляет над тем, как без него будут выживать его близкие — беременная жена и 15-летний сын-инвалид. К тому же близкие убеждают его приступить к лечению, а медицинская страховка не покрывает и десятой части дорогостоящих процедур. Загнивающий Запад, что ж вы хотите, о бесплатной медицине американцы могут только мечтать, — как бы между делом констатирую я.

Далее рассказываю, как мистер Уайт с подачи свояка оказывается привлечён к полицейской операции по захвату местных наркодельцов, которые варят метамфетамин.

— Первитин, — демонстрирует свои неожиданные познания в этой области Лапин, а на мой немой вопрос поясняет. — Его в Германии разработали перед Второй Мировой, а на фронте вкалывали солдатам Вермахта, повышая их моральный дух.

Ну да бог с ним, можно как угодно обозвать. Далее по сюжету Уолтер видит, как во время облавы из дома через окно убегает его бывший ученик Джесси Пинкман, и вскоре Уайт находит парня, уговаривая начать варить метамфетамин вместе. Достав немного сырья, они варят первую партию в старом фургоне. Продукт благодаря инновационным разработкам Уолтера оказывается высочайшего качества. На Джесси ложится обязанность распространения наркотика. Однако помощник то и дело влипает в разные истории, и мистеру Уайту постоянно приходится его выручать. Для начала Уолтеру и Джесси приходится избавиться от мелкого наркоторговца Крейзи-Эйта, который собирался их убить. Затем возникают проблемы с добычей необходимого количества сырья, и Уолтер решает изменить первоначальный процесс производства метамфетамина. Для этого они с Джесси крадут бочку метиламина со склада химикатов. Для сбыта новых порций наркотика напарники достигают соглашения с местным «дистрибьютором» Туко Саламанкой. Своими действиями начинающие преступники привлекают внимание отдела УБН во главе с Хэнком Шрейдером, который, как уже упоминалось, является свояком Уолтера Уайта. Мой рассказ затягивается явно дольше 15 минут. И, похоже, что и сам Лапин уже не следит за временем, думает о чём-то своём. Наконец я заканчиваю фразой:

— Для начала в качестве пилотного предлагаю снять первый сезон, здесь в папочке как раз сценарий одного сезона, но идея остальных у меня уже есть. Вообще история рассчитана на пять сезонов. Если рейтинги будут хорошие, то можно приступать и ко второму.

— А как вы планируете составлять эти самые рейтинги?

Понимая, что пиплметры^[39] изобретут ещё неизвестно когда, рассказываю про фокус-группы, которые по итогам каждого дня должны отчитываться, какие передачи накануне вызвали у них наибольший интерес. Фокус-группы должны состоять из обычных, среднестатичных людей, в них можно включить как горожан, так и жителей сёл.

— Угу, — кивает Лапин, что-то прокручивая в уме, — неплохая идея. Но всё же такое количество пусть даже 45-минутных серий… Будут ли люди это смотреть?

— Ещё как будут, — уверенно заявляю я.

А сам думаю, что, учитывая наличие всего трёх телепрограмм, народ смотрит то, что показывают, не имея особого выбора. Это вам как раз не «загнивающий Запад» с его десятками телеканалов и кабельным вещанием.

С волнением жду вердикта главного «телевизионщика» страны, прикидывая, придётся ли применять внушение и насколько хватит его силы? Вряд ли мой гипноз имеет настолько долговременный эффект, чтобы его хватило на всё время, пока будет сниматься первый сезон сериала. Хотя, с другой стороны, посол Великобритании вроде бы не поднял шум, вспомнив, кто на самом деле находился в его кабинете. А может, и поднял, а меня просто не считают нужным информировать.

— Тут у вас дело происходит в какой-то пустыне, — наконец говорит Лапин. — Где, по вашему мнению, сериал желательно снимать?

— Думаю, подошёл бы какой-нибудь среднеазиатский город. Хотя пришлось бы постараться, населив его «американцами» и «мексиканцами». Соответственно, убрать местный колорит, навешать вывесок на английском и испанском языках, нагнать американских машин. Кактусов в пустыне навтыкать картонных…

— Угу, кактусов картонных, — буркнул председатель Гостелерадио, глядя на меня сквозь линзы очков. — А если Прибалтика или Калининградская область?

— Думал об этом, там как раз есть такие вполне европейские городки, которые можно выдать за американские, да и пески должны иметься. Главное, чтобы сосны и море в кадр не попадали, и солнца нужно много, как в Нью-Мексико. Не знаю, как много в Прибалтике бывает солнечных дней.

— Это мы ещё обсудим, если до съёмок дойдёт… Сюжет интересный, и идеология в нём просматривается, но, скажу прямо, наркотики на советском телевидении… Однако, Алексей Михайлович, наркомания, — он сделал ударение на букве «и», — в нашей стране отсутствует как таковая. Стоит ли заострять внимание в первую очередь молодёжи на наркотиках? Может, заставить главного героя заниматься чем-то другим?

Подозревал я, что не получится всё гладко, где-нибудь да споткнусь. Но для меня этот метамфетамин — вещь принципиальная, и я пытаюсь доказать Лапину, что учитель химии может вляпаться в криминальную историю только благодаря наркотикам. Мы должны как раз показать, что наркотики — это очень плохо, смотрите, к чему это может привести. В общем, продемонстрируем обдолбанных нариков во всей их красе.

Сергей Георгиевич слушает меня и хмурится. Затем решительно опускает ладонь на полированную поверхность стола.

— Знаете что, молодой человек — а вы действительно молодой с высоты моих лет и жизненного опыта… Так вот, научитесь прислушиваться к мнению старших товарищей. Если я говорю, что наркотики в нашем фильме не могут фигурировать, значит — они там фигурировать не будут! Я оставлю сценарий у себя, почитаю вечером дома, подумаю, какие изменения можно внести. А вы сейчас будете уходить — у секретаря оставьте свой телефон для связи. Всего хорошего.

Всё-таки завёл он меня, паразит! Очень хотелось применить своё НЛП-программирование, но я чувствовал, что делать это нужно в спокойной обстановке, а не когда «кипит наш разум возмущённый». Вот уж хрена, так я ему и отдал сценарий на переделку. Нет, тот экземпляр оставил, пусть тешит себя мыслью о своей всесильности. Только у меня есть напечатанный под копирку и второй экземпляр рукописи, а на крайний случай дома лежит и сама рукопись. Вот этот второй экземпляр я и отнесу…. А кому, кстати? Может, сразу к директору «Мосфильма»? Кто круче, он или Лапин? В общем-то, это две разные организации, одна представляет собой Гостелерадио, а вторая подчиняется Комитету по кинематографии. Пересечься они могут лишь тогда, когда сериал отправится в виде бобин с уже отснятой плёнкой на телевидение. И там, конечно, Лапин уже может наложить свою лапу — каламбурчик, однако — на мой сериал, не пустить его в эфир. Придётся доказывать, что на съёмки были затрачены средства из государственного бюджета, попытаться привлечь на свою сторону кого-то из власть имущих, хотя, по большому счёту, с кем из них я достаточно хорошо знаком? С Брежневым? Виделись один раз, и то разговор получился на повышенных тонах. Тем более, к тому времени Леонид Ильич может уже и впрямь пополнить ряды пенсионеров.

В смешанных чувствах я прямо с уличного таксофона набрал Галине и попросил свести меня с начальством «Мосфильма». Уже опустив трубку после её обещания устроить всё в лучшем виде подумал, что веду себя с дочерью пока ещё Генерального секретаря не то что нагло, а слегка вызывающе.

Тем не менее, Галина и впрямь оперативно сработала, уже на следующий день я переступил порог директора «Мосфильма» Николая Трофимовича Сизова. Брежнева на всякий случай предупредила, что некоторые коллеги считают Сизова держимордой, мне же с первых минут он показался весьма симпатичным и начитанным, ещё крепким стариком с неплохим чувством юмора.

— Так, так, так, очень любопытная история, — заявил он, выслушав краткую версию сценария и полистав текст. — Белорусы снимали что-то вроде того, видели фильм «Вся королевская рать» с Жжёновым? Тоже про жизнь у них, империалистов. А может, можно обойтись пятью-семью сериями? Ведь ничего подобного в СССР пока не снимали, этот формат у НИХ как раз популярен, у нас же семь серий — это максимум.

— Семь 45-минутных серий — этот как раз один сезон. Мы же не прокатное кино снимать собираемся, а телесериал. Разве плохо, если киностудия будет исправно выдавать на гора качественную продукцию, которую с нетерпением будут ждать наши телезрители?

И ещё с каким нетерпением! Хоть рекламу вставляй — тоже будут смотреть, лишь бы ничего не пропустить из жизни мистера Уайта.

Сизов со мной согласился и вслух стал размышлять, кого бы на это дело подтянуть в качестве режиссёра. Тут-то я и вспомнил про Говорухина. Тому всё равно пару-тройку месяцев делать нечего, когда начнутся съёмки фильма про попаданцев, почему бы не размяться на сериале? Так я Сизову и заявил.

— А он же у нас приписан к «Одесской киностудии»? — почесал тот мизинцем бровь. — Хм, можно, конечно, попробовать переманить на время к нам, подписать разовый договор… Сначала Збандуту^[40] позвонить, потом уже можно и с самим Говорухиным пообщаться… А с другой стороны, съёмки сериала — дело не такое уж и лёгкое. Я так понимаю, придётся устраивать дальние творческие командировки, и ещё неизвестно, насколько долгими они окажутся. А знаете что… Есть у нас молодой режиссёр, но уже отметившийся зрелищным фильмом, Михалков его фамилия.

— Никита Сергеевич? — на всякий случай уточнил я, хотя прекрасно знал, о ком идёт речь.

— Да-да, именно! Он в прошлом году снял «Свой среди чужих, чужой среди своих». Пока сидит без работы, думаю, может, его, молодого энтузиаста к этому делу подтянуть.

— Лично я «за»! Но… Он случайно сейчас ничего не снимает, с Еленой Соловей в главной роли? — спросил я, так как в памяти у меня отложилось, что «Рабу любви» Никита взялся снимать в 75-м году.

— Лена Соловей… А, есть у нас такая многообещающая актриса. У Хамдамова снималась в «Нечаянных радостях», но Рустам слишком много внёс отсебятины, и худсовет отобрал у него картину. Как раз думаем, кто её будет доснимать. Так что Михалков на данный момент свободен! Вы не торопитесь? Я прямо сейчас кое-куда позвоню.

Он сверился с записью в маленьком блокнотике и, поочерёдно тыча указательным пальцем в отверстия на диске, сталнабирать номер.

— Алё! Никита? Здравствуй, дорогой, Сизов на проводе. Хорошо, что я тебя дома застал. Ты сейчас чем занимаешься?.. Обедаете с Таней? Ей привет от меня! А сколько тебе добираться до Мосфильмовской?… Ага, ага… Машина есть? Слушай не мог бы ты, как отобедаешь, подъехать ко мне? Тут у меня сидит молодой автор, принёс любопытный сценарий, заодно с ним и познакомитесь… Ну и отлично, жду!

Он положил трубку и довольно потёр руки.

— Давайте-ка мы с вами пока чайком побалуемся.

Прежде чем дверь распахнулась и появился даже не снявший аналогичной моей дублёнку Михалков, мы, особо не торопясь, успели выпить по два стакана очень неплохого по советским меркам чая с лимоном, закусывая хрустящими сушками.

— А вот и Никита! — поднялся из-за стола Сизов навстречу гостю.

То ли и впрямь так рад его видеть, то ли слегка прогибается, учитывая статус Михалкова-старшего… Не суть важно, меня больше волновало, насколько молодого режиссёра заинтересует мой проект. Учитывая, что вариант с Говорухиным и впрямь может дать трещину, приглашение в режиссёрское кресло Никиты Сергеевича выглядело достаточно перспективной идеей.

Мы пожали руки, Михалков плюхнулся в кресло, забросив ногу на ногу, и директор «Мосфильма» принялся объяснять гостю суть происходящего.

— А можно сценарий? — спросил Никита, протягивая руку.

Получив в своё распоряжение дерматиновую папку, стал неторопясь проглядывать текст, одновременно покручивая левой рукой ус и кивая в такт рассказу Сизова. Наконец, прочитав полтора десятка страниц, закрыл папку и поднял взгляд, переводя его с меня на хозяина кабинета.

— А что, мне нравится. Я почитал немного, и у меня в голове уже начинает вырисовываться план съёмочного процесса. Дадите мне на вечерок сценарий?

Сизов посмотрел на меня, я важно кивнул, мол, не против.

— Но я так понимаю, Николай Трофимович, сценарий ещё не утверждён сценарной комиссией?

— Пока нет, но, учитывая идеологический подтекст предполагаемой ленты, надеюсь, что большим проблем не предвидится.

Мы поговорили ещё минут пятнадцать, после чего Сизов вспомнил, что у него в приёмной сидят люди, и мы с Михалковым, который по-прежнему держал в руках папку со сценарием, покинули кабинет. По примеру Высоцкого он предложил меня подвезти, если я, конечно, живу не в Подмосковье, а заодно в пути и познакомиться поближе. Выяснилось, что Михалков-младший катался на 24-й «Волге». Не «BMW» Высоцкого, но для меня, безлошадного, чей чоппер пока ещё пылился в сарайчике, и поездка на «Волге» была счастьем.

Пока ехали, я немного рассказал о себе, и то, что я работаю женским мастером, Михалкова изрядно удивило. Признался, что был уверен, я какой-нибудь начинающий писатель и имею за спиной если не литературный институт, то как минимум какой-нибудь пединститут.

— Может и имею, — добавил я интриги.

После чего вкратце выдал официальную версию своего появления в этом мире, начиная с обнаружения милицейским нарядом меня, запамятовшего своё прошлое, на Ленинградском вокзале.

— Ничего себе, биография, — покачал головой Никита, с которым мы как-то легко сразу перешли на «ты». — Да про тебя самого можно фильм снимать. А что ты там говорил про знакомство с Говорухиным?

Пришлось рассказывать в подробностях, включая, как Говорухин загорелся идеей снимать «Мы из будущего». Пока рассказывал, мы уже припарковались недалеко от «Чародейки», где я должен был оказаться на рабочем месте через десять минут.

— В общем, сейчас дома буду читать твой сценарий, — сказал на прощание Михалков. — У тебя дома есть телефон? Говори, я записываю. А когда ты дома будешь?

Вечером Лена встретила меня словами, что уже два раза звонил какой-то кинорежиссёр Михалков (ну как же, милая, тот самый, что снял «Свой среди чужих…»), оставил свой телефон, и что ужин готов, а завтра она собирается прогуляться к своему врачу, Виталию Сергеевичу. Возможно, ей предложат полежать в дородовом отделении роддома им. Грауэрмана, что на Калининском проспекте. Уж лучше чтобы акушерка была под рукой на случай, когда она начнёт рожать.

— Старик, отличный сценарий! — закричал в трубку Михалков, едва я набрал его номер. — Правда, я предложил бы кое-что поменять, но это не критично, так, кое-какие режиссёрские моменты. Завтра утром наберу Сизова, чтобы договаривался насчёт сценарной комиссии.

На следующий день к обеду солнце поливало своими лучами вовсю таявший снег, и уже приходилось аккуратно ставить ноги, чтобы не шагнуть в очередную лужу.

— Если вдруг решат положить в дородовое — сразу звони. Брошу всё и приеду, — предупредил я любимую, чмокая её в нос.

На вторую смену я отправился в приподнятом настроении. Откуда мне тогда было знать, что всего два часа спустя я выскочу из «Чародейки» едва ли не в полуобморочном состоянии. Примерно в половине пятого Антонина пригласила меня в свой кабинет.

— Какой-то мужчина звонит, тебя спрашивает.

Уже тогда внутри меня тренькнул какой-то тревожный звоночек, но я тут же себя успокоил, мол, мало ли кому я понадобился. Вот только когда я услышал голос собеседника на том конце провода, ещё до того, как понял, о чём речь, звоночек превратился в мощный набат, от звона которого меня слегка пошатнуло.

— Бестужев на проводе, — сказал я, хватая дожидавшуюся меня трубку.

— Ну здравствуй, Алексей Михайлович, — с ноткой удовлетворения в голосе произнёс невидимый собеседник. — Знал бы ты, как я рад тебя наконец-то слышать. Узнал? Чувствую, что узнал. Сколько там прошло, как я по твоей милости оказался в том сраном 73-м? Полтора года? Мой банк, мои дети — всё осталось в прошлом… или, вернее, в будущем, и всё благодаря тебе. А теперь, думается мне, настало время рассчитаться. Я надеюсь, что ты очень любишь свою жену, она у тебя и правда симпатичная, и вот-вот собирается рожать. Если ты поспешишь, то она ещё сможет стать мамочкой, а нет… Если не поспешишь-то на твоей совести будут две человеческие жизни — твоей жены и твоего ещё не родившегося ребёнка.

Я молчал, но, думаю, этот подонок прекрасно понимал, как эмоции меня обуревают. И я слышал в его голосе неприкрытое удовлетворение.

— Короче, не хер тянуть кота за яйца. Мне нужен ты, а не твоя беременная девочка. У тебя есть час, чтобы добраться до Измайловского парка. Я буду ждать тебя возле лыжной базы. Твоя жена у меня, и ведёт пока себя смирно. Не опаздывай, и не приведи бог притащишь за собой мусоров. Иначе… Ну, ты не маленький, сам всё понимаешь.

Я сам себе удивился, с каким спокойствием положил трубку на место и набрал номер домашнего телефона. Если Лена не отзвонилась из роддома, значит, должна была уже вернуться. После десятого гудка я вернул трубку на место.

— Антонина Васильевна, мне нужно срочно отлучиться, возможно, сегодня на работу я уже не вернусь.

— Что-то серьёзное, с Леной?

— С ней.

Вязовская сказала всего одно слово:

— Беги.

Выйдя из кабинета, я подошёл к Насте Кузнецовой, напомнил, что ко мне на пять вечера записывалась клиентка, пусть она возьмёт её себе, и заодно приглядит за моим чемоданчиком с инструментами. Снял фартук, надел дублёнку и направился к выходу. А дальше время спрессовалось в единый миг, и я даже не помню, как поймал машину и сколько сунул водителю, чтобы тот доставил меня к Измайловскому парку.

Здесь всё ещё царила зима, редкие проталины лишь подчёркивали белизну снега даже в уже сгустившихся сумерках. Где лыжная база, я не знал, но на моё счастье мимо бодро вспахивала лыжню пенсионерка на лыжах, которая доходчиво объяснила, куда идти. То и дело бросая взгляд на часы, в распахнутой дублёнке я мчался к своей цели по расчищенным от снега и освещаемых редкими фонарями аллеям, и только когда понял, что впереди показалась база, позади которой маячило колесо обозрения, немного сбавил ход.

Лыжная база состояла из нескольких павильонов-домиков, включая небольшое кафе, но в этот вечерний час буднего дня работал один — павильон по прокату зимнего инвертаря. Как раз возле него группа весело гомонящих парней и девушек вставала на лыжи. Тяжело дыша, я остановился неподалёку, озирая окрестности. Венчающие фонарные столбы белые сферы бросали на снег рассеянный свет, создавая ощущение некоего сюрреализма. Да и сам я себя чувствовал героем какого-то второсортного то ли боевика, то ли триллера.

Он точно где-то здесь, я это чувствовал всем своим нутром. Наверное, приглядывается, нет ли за мной «хвоста». Между тем разухабистая молодёжь с гиканьем пронеслась мимо меня в сторону накатанной лыжни, я проводил их взглядом, а в следующее мгновение скрипнувший под чьими-то ногами снег заставил меня обернуться.

Да-а, за полтора года в этом времени Кистенёв, мягко говоря, слегка изменился. Вроде как похудел, вон и щетина явно не банкирская, больше похожая на бороду, и одежонка какая-то потрёпанная, в карманах которой он прятал руки. Вот только глаза всё те же, глаза убийцы, хладнокровно разглядывающего свою жертву.

— Я и не сомневался, что ты прискачешь козликом, — чуть оскалился он, обнажив по-волчьи крепкие клыки. — Не можешь без своей бабы жить, любишь? Вижу, что любишь, иначе не сопел бы сейчас так передо мной, не прибежал бы, рискуя своей шкурой. Ради Машки так не рванул бы… Кстати, не рассказывал своей беременной жене, как драл мою Машку? По глазам вижу, что нет. И про то, что из будущего, вряд ли рассказал.

Он смачно плюнул на притоптанный снег, не отводя от меня взгляда. Шевельнул рукой в правом кармане, и мне почему-то показалось, что этот карман оттягивается сильнее левого.

— В целом, конечно, хорошо пристроился, не пропал. И бабу нашёл, и работу неплохую, даже, я слышал, какой-то там парикмахерский чемпионат мира выиграл, в ГДР ездил. Не, ну а чё, каждый делает то, что умеет. Я вот всяких барыг грабил, у меня даже своя небольшая банда была. Правда, подельники и спалили. Молокососы… Пришлось из Конторы с Лубянки ноги делать, вальнуть кое-кого. Ну так я везучий. А сейчас посмотрим, кому из нас пофартит больше. Пошли-ка отойдём, не хер здесь светиться.

— Где моя жена? — спросил я, не трогаясь с места.

— Не ссы, парикмахер, будешь делать как я скажу — всё с ней будет чики-пуки. Давай двигай, не доводи до греха раньше времени.

Он наконец-то вынул правую руку из кармана, и воронёный ствол тускло блеснул в рассеянном свете фонаря.

— Иди первый вон по той аллее, я следом.

Я молча двинулся вперёд, лихорадочно соображая, как обезоружить противника, который двигался позади меня на расстоянии в несколько шагов. Как ни прикидывай, он по-любому выстрелит быстрее, нежели я успею что-либо предпринять. Что он вообще замыслил? Вальнуть меня в каком-нибудь укромном уголке Измайловского парка? Но где гарантия, что с Леной ничего не случится, даже если он со мной разберётся?

— Хорош, стой здесь.

Я замер на месте, поворачиваясь в его сторону. Даже здесь, где-то на отшибе, дорожки были расчищены от снега, а метрах в десяти по ходу движения горел одинокий фонарь.

Кистенёв сунул пистолет в карман, неторопясь стянул с себя пальто и отшвырнул его в сторону, прямо на снег. Затем покрутил головой, с хрустом разминая шею, небрежно кивнул мне:

— Скидывай тулуп-то. Или тебе в нём махаться удобнее?

— Неужто решил разобраться один на один? — снисходительно хмыкнул я, тоже снимая дублёнку.

— Удивлён, парикмахер? Думал, я тебя просто пристрелю? Ну тогда зацени моё благородство. Даю шанс, попробуй им воспользоваться. Да и я заодно разомну свои старые кости. Ты-то, я слышал, в спортзал похаживаешь?

— Редко, слишком много работы, зато зарядку делаю ежедневно.

— Ну-ну, молодец, вот и поглядим, как она тебе поможет.

Отвечать на этот выпад не собирался, да и не смог бы — бывший банкир сорвался с места, как какой-нибудь Усэйн Болт. Я успел лишь выбросить перед собой кулак, на который Кистенёв словно и не обратил внимания. Меня просто снесло спиной вперёд, в следующее мгновение я опрокинулся на тонкий слой снежного наста, а хоть и слегка отощавшая, но всё ещё увесистая туша рухнула на меня сверху, отчего я на несколько секунд просто потерял способность дышать.

В следующее мгновение удар локтем в скулу заставил высыпавшие на небе звёзды заплясать в моих глазах хороводом. Сука, это он меня сейчас просто порвёт, как тот Тузик грелку. Но не зря же меня натаскивал Палыч! В бою все средства хороши, и когда Кистенёв не мог сдержать стона боли, когда я схватил его сквозь брюки за мошонку, я про себя злорадно ухмыльнулся.

Секунды мне хватило, чтобы сбросить с себя матерившегося врага и, тяжело дыша, встать на карачки. В такой же позе находился и державшийся руками за промежность соперник. Мы посмотрели друг на друга и, сообразив, что я не дам ему времени на передышку, Кистенёв атаковал первым.

Но сейчас я был готов к его броску, перекатом ушёл в сторону и вскочил на ноги. Неприятель сориентировался быстро, снова с рёвом кидаясь в мою сторону, однако удар толстой подошвой ботинка в грудь заставил его, совершенно по-детски ойкнув, усесться на задницу. Следующий удар пришёлся в лицо. Я не разбирал, куда бью, в челюсть, нос или лоб, похоже, подошва накрыла всю его физиономию, проехавшись снизу вверх, и я ничуть не удивился, увидев, как кровь хлынула из разбитых губ и носа.

Кистенёв провёл по лицу ладонью, посмотрел на неё и, пошатываясь, поднялся на ноги. Не исключено, что пары-тройки зубов он тоже недосчитался. В этот момент у меня почему-то не было никакого желания избивать его до полусмерти и тем более «мочить». Я попытался вызвать в памяти образ отца, которого этот подонок завалил, Лены, которую он где-то прячет и, надеюсь, она ещё жива… Нет, злости не прибавилось. Твою ж мать, что-то я стал совсем уж сентиментальным.

Подойдя к лежавшему в снегу пальто соперника, я выудил из кармана пистолет. Рукоять ПМ холодила ладонь, захотелось приложить её к саднящей скуле, где уже наверняка наливается кровоподтёк. Но нет, не сейчас. Где-то тут по идее должен быть предохранитель. Ага, наверное, вот этот флажок, который нужно опустить. А теперь взвести курок и направить ствол на замершую передо мной тёмную фигуру.

— Ну, давай, стреляй! — прохрипел он. — Если не ты меня, то я тебя. Так и так из нас двоих останется только один.

— Мне твоя жизнь на хрен не нужна, — сказал я, сплёвывая густую слюну. — Где моя жена?

— Что, не хочешь валить? — словно не услышав мой вопрос, оскалился кроваво-белым пятном Кистенёв. — Ну смотри, я тебя предупредил.

Несколько метров между нами он преодолел не так быстро, как в первый раз, так что у меня было время принять решение. Я ударил его рукояткой в лицо, делая шаг в сторону. Тот пролетел мимо, остановился, тяжело дыша, повернулся и вновь кинулся на меня.

Нет, конечно, убежать от настырного, прущего на тебя буром оппонента — дело нехитрое. Вот только где мне искать жену, не говоря уже о том, что Кистенёв, оправившись, наверняка не оставит попыток со мной поквитаться, и снова могут пострадать мои близкие.

Разгорячённый дракой, я уже был готов нажать на спусковой крючок, меня от последнего шага удерживал одна мысль: где мне искать Лену, если я его убью? Где он её прячет? Вот эти терзания меня слегка отвлекали от боевого настроя, и я проглядел, как ботинок Кистенёва заехал мне чуть ниже левого колена.

Вот теперь уже я скрючился от боли, прыгая на одной ноге и едва не выпустив из руки ствол. Вновь мы оказались на снегу, теперь уже барахтаясь в сугробе сбоку от аллеи. А когда прозвучал приглушённый выстрел, я сразу и не понял, что произошло. И только когда спихнул с себя бывшего банкира, понял, что тот ранен. Похоже, в пылу борьбы я всё же непроизвольно нажал на спусковой крючок.

Кистенёв лежал на спине, глядя в небо и прижимая к правому боку ладонь, из-под которой растекалось тёмное пятно. Он ещё был жив, грудь его тяжело вздымалась, но меня не покидало чувство, что ранение смертельное. Повреждённая печень сейчас наполняла кровью его брюшную полость, и остановить кровотечение не было никакой возможности. Даже если он окажется на хирургическом столе через тридцать минут — его уже не спасти, кое-что в медицине и строении внутренних органов усилиями Палыча я соображал.

— По ходу, поквитался за отца, — выдавил он из себя получившуюся какой-то жалкой усмешку.

Я склонился над ним, пытаясь поймать его ускользающий взгляд, схватил за свитер, безуспешно пытаясь приподнять ставшее неподъёмным тело врага.

— Говори, мразь, где она? Где ты её держишь?

Ещё и голос какой-то сиплый, а прокашляться не получается. Сейчас бы применить способность внушения, полученный от Мессинга дар НЛП-программирования, чтобы выведать, где он прячет Лену, да чувствую, что нет не то что физических, скорее, даже моральных сил. Не человек, а какая-то перегоревшая нить накаливания. Если уж когда и стоило применить ДАР, то когда только с ним встретилась у лыжной базы, но в тот момент я был настолько взвинчен, что даже об этом не подумал.

— Не дёргай, — морщится Кистенёв, — мне и так немного осталось.

Кладу его на снег, сам опускаюсь рядом на колени, тычу стволом в заросший подбородок:

— Говори, сволочь, будь хоть сейчас мужиком…

Тот смотрит куда-то мимо меня, тихо говорит:

— Всё с твоей бабой нормально, жива она.

Замолкает, кадык на шее дёргается вверх и снова опадает. Последний выдох облачком пара растворяется в воздухе. Вижу, как заострился его нос, а в поблёкших глазах едва отражается свет то ли Луны, то ли фонаря. Всё, ушёл… Только в этот момент приходит осознание, что Кистенёв был последней нитью, связывавшей меня с прошлым-будущим. И я её оборвал… А если бы не я, то он меня, так что жалеть не о чем.

Поднявшись, отряхиваю снег с колен, смотрю на всё ещё зажатый в руке ПМ, немного подумав, вытираю об штанину джинсов рукоятку и швыряю орудие убийства метров на пятьдесят, в лысые заросли какого-то кустарника. Скорее всего, пролежит под снегом до весны.

Натоптали мы знатно и, учитывая наличие заморозков, к утру следы не подтопит. Придётся от обуви избавляться… Жаль, я в этих чехословацких ботинках только зиму отходил. А тело… Если не наткнётся какой-нибудь заплутавший лыжник, будет лежать как минимум до завтрашнего дня. Больше мне здесь делать нечего.

Сейчас в голове — мысли только о Лене. Он сказал, что она жива, что с ней всё нормально. Почему тогда дома никто не брал трубку? Или она ещё была в больнице?

Мчусь к выходу из парка, закрывая лицо воротником дублёнки от редких любителей вечерних прогулок пешком и на лыжах. На дороге с третьей попытки торможу «Жигулёнок», говорю: «К метро „Смоленская“», по-прежнему пряча лицо в воротник. Мало ли, вдруг водила меня запомнит и где-нибудь сболтнёт, что возле Измайловского парка вечером, когда примерно случилось убийство, подобрал куда-то торопившегося типа с кровоподтёком на скуле. Потому и адрес точный я не стал называть, пусть, если что, ищут в районе «Смоленской».

Слева от входа на станцию стоит таксофон с разбитым стеклом, шарю по карманам в поисках мелочи, как назло, самая мелкая — 3-копеечная. Есть пара пятаков, 15-копеечная, и 20 копеек. Блин, как специально, и гривенника нет, который по размеру сошёл бы за «двушку». А, ладно, быстрее добежать. Последнюю часть пути и впрямь преодолеваю бегом. Вот и её (нет, уже давно НАШ) дом, смотрю на окна… Темно!

На ватных ногах подхожу к двери подъезда, дёргаю за холодную ручку… и слышу на втором этаже такие любимые и знакомые голоса. Неведомо откуда взявшиеся силы заставляют меня взлететь наверх и замереть, чувствуя, как спазм сжимает горло, а на глазах набухают слёзы.

— Ой, Лёшка, привет! Я думала, ты дома уже… А мы у мамы гостили, только приехали.

Лена поворачивает ключ в замке, распахивая дверь, но, обернувшись на пороге и разглядев в неярком свете забранной в стеклянный колпак лампы, что со мной что-то не так, делает шаг навстречу и осторожно кончиками пальцев трогает мою скулу:

— Лёш, а откуда этот синяк? И где твой «дипломат»?

Вместо ответа я делаю пару неуверенных шагов, левой рукой прижимаю к себе жену, правой — Наташку, и шепчу:

— Ты даже не представляешь, как я вас люблю!

Дальше мы перемещаемся в квартиру, мне ставят примочку, а на слегка припухшую голень делаем йодную сетку. Тут же обнаруживается, что у рубашки подмышкой разошёлся шов. Между делом рассказываю на ходу сочинённую историю про якобы нападение в подворотне по пути домой, что у меня пытались отобрать «дипломат», как в своё время рецидивист Фунтиков отобрал сумочки у Лены, став нашим невольным сватом…

— И что, «дипломат» с инструментами пропал? — волнуется Лена.

— Что ты, с ним всё в порядке! Просто пришлось оставить до завтра в качестве вещественного доказательства, — нагло изворачиваюсь я. — А этих двоих голубчиков упаковали в КПЗ, дело на них завели, один из них, оказывается, уже попадался на грабежах. Думали ножом меня запугать. Ха, не на того напали!

Вижу, как в глазах Лены разгорается огонёк гордости за отважного мужа, а я стараюсь побыстрее уйти от скользкой темы:

— Лучше расскажи, как в больницу сходила?

Узнаю, что послезавтра супруга всё же ложится в дородовое, и Наташка на время родов перебирается к бабушке с дедушкой. На мои возражения, что у дочки вообще-то есть отец, следует ответ, что отцу и так есть чем заняться, помимо зарабатывания денег с утра до вечера мне придётся наведываться в больницу к любимой жене, выполняя её разнообразные прихоти. С трудом, но соглашаюсь, на Наташку у меня действительно будет оставаться минимум времени. Даже не представляю, как смогу успеть и платье ей в школу погладить, и уроки помогать делать, да и на кухне мне некогда будет заниматься нормальной готовкой, все эти дни, чувствую, придётся обходиться макаронами с сосисками и яичницей.

Спать ложимся поздно, много что было обсудить. Лена лежит на боку, отвернувшись к стене, моя рука лежит на её животе, и мне кажется, что я чувствую слабое биение маленького сердечка. Представил, что её могли бы у меня украсть вместе с ещё нерождённым дитём, и не только украсть, но и что-то сделать, отчего в груди нарастает глухая ярость. Порвал бы, растоптал в пыль, а потом… Не знаю, как смог бы жить дальше, потеряв самого близкого на этом свете человека. Засыпаю с мыслью, что утром нужно не забыть выбросить ботинки, придётся пару дней, пока по своим каналам не достану такие еж или похожие, походить в демисезонных.

* * *

Дело о гибели от пулевого ранения неизвестного гражданина в Измайловском парке пролежало в районном ОВД чуть больше суток. К вечеру следующего дня в кабинет к капитану Марынову, на которого повесили потенциальный «висяк», заявился человек в штатском и попросил передать ему все документы по делу покойного. Марынов, проводив взглядом гостя с портфелем в руке, куда и улеглась папочка «Дело», мысленно выдохнул. Похоже, при жизни найденный вчерашним утром бородатый мужик, несмотря на свой не совсем презентабельный вид, представлял собой довольно важную фигуру. Иначе с чего бы смежники им заинтересовались?

Час спустя папка лежала на столе перед начальником 2-го главного управления КГБ СССР генерал-лейтенантом Григорием Фёдоровичем Григоренко. Тот долго ходил вокруг стола, мрачно поглядывая на изделие из тёмно-коричневого картона, наконец с тяжким вздохом дёрнул завязки, раскрыл папку и принялся изучать материалы дела по найденному неопознанному трупу. Их было немного, куда более толстая папка хранилась в его сейфе, и её содержимое он помнил практически наизусть.

Глядя на фотографию окоченевшего трупа, Григоренко нервно сжимал и разжимал кулаки с белеющими костяшками пальцев, тихо про себя матерясь. Хотелось бы громче, но даже он, начальник такого важного Управления в системе госбезопасности, не был уверен, что в его кабинете не стоят подслушивающие устройства. Ни к чему, чтобы Андропов знал о его слабостях, для начальства Григорий Фёдорович по-прежнему сотрудник с железной выдержкой, которого даже такие обстоятельства не способный выбить из колеи.

А обстоятельства складывались из рук вон плохо. Вражеский агент — а в том, что погибший является сотрудником западных спецслужб, Григоренко ни секунды не сомневался — мёртв, а значит, оборвана единственная ниточка, благодаря которой они могли выйти на его кураторов. И не исключено, что именно боссы этого то ли Крылова, то ли Кистенёва и убрали его как «засвеченного» агента, чтобы не сболтнул лишнего.

Романов, скотина, не уберёг шпиона, дал тому возможность совершить побег. Должен был сам ехать в автозаке, вплоть до места назначения, понадеялся на стандартный конвой.

Всё, что у них осталось — этот тот загадочный прибор, с которым самозабвенно возится Алфёров. Правда, до сих пор не может окончательно в нём разобраться, каждый раз заявляя, что американцы совершили серьёзный прорыв в области электроники, и СССР во что бы то ни стало обязан это отставание если не ликвидировать, то хотя бы сократить до минимума. Или мы проиграем войну технологий, останемся на обочине мирового прогресса. А посему просит посодействовать, продавить в Совете министров СССР идею об открытии секретного института, занимающегося разработкой чисто электронно-вычислительных машин, или компьютеров, как принято говорить на Западе.

— За ними будущее, — говорил Алфёров неделю назад во время визита Григоренко в его лабораторию. — Поверьте, пройдёт 5-10 лет — и на Западе компьютеры станут доступны если не каждому, то многим, они будут намного компактнее тех шкафов, что стоят сейчас в наших лабораториях и дырявят перфокарты. Вы посмотрите, американцы уже научились делать такие вещи, этот мини-компьютер производит миллионы операций в секунду, что на данный момент в мире не доступно ни одному вычислительному устройству. Если они сумели это сделать, значит, и мы должны суметь. Если не получится выбить целый институт, то давайте выпросим хотя бы одну, но укомплектованную по последнему слову техники лабораторию. Смотрите, вот у меня список того, что должно всегда быть под рукой. Согласен, некоторые приборы стоят немало, и приобрести их можно только за валюту, но вы же понимаете, что на кону безопасность нашей Родины, а на таких вещах не экономят.

Именно последний тезис учёного тогда врезался в память, и уже на следующий день, поразмыслив, Григоренко сел писать записку на имя Андропова. При всём желании он не мог перепрыгнуть через голову вышестоящего руководства. А позавчера на планёрке у Председателя, посверкивавшего тонкой оправой очков, услышал, что письмо было рассмотрено на самом верху, однако с окончательным вердиктом придётся обождать. Почему — Андропов не объяснил, но по своим каналам Григоренко получил информацию, что в апреле готовится внеочередной пленум ЦК КПСС, и возможно, членам Политбюро пока просто не до них.

Этот пленум тоже вызывал у руководителя 2-го Управления тревогу, внеочередные пленумы просто так не случаются, должна быть веская причина. Последний внеочередной пленум случился 14 октября 1964 года, и тогда находившегося на отдыхе в Пицунде Хрущёва сместили с поста Первого секретаря ЦК КПСС. Григоренко подозревал, что и в этот раз может быть что-то сравнимое по масштабам, но пока предпочитал помалкивать. Молчание — это не только золото, но в их работе зачастую погоны, а иногда и жизнь.

Глава 12

В квартире стояла такая тишина, что было слышно, как на кухне за холодильником зевают тараканы. Я и сам зевнул, заодно потянувшись от души. И чего не спится мне в такую рань… За окном ещё и не светает, а я в мыслях уже в больнице, где в дородовом лежит моя жена, Елена Владимировна Бестужева. Что-то меня торкнуло проснуться.

Я повернулся на другой бок, в попытке, что имеющийся в запасе час проведу с пользой, однако сон не шёл. Мысленно плюнув, заставил себя встать, сунув ступни в тапочки, и пошлёпал на кухню. Вырвал лист из отрывного календаря, свидетельствовавшего, что сегодня понедельник, 17 марта, набрал в чайник воды и поставил на плиту.

Неторопясь соорудил два бутерброда со сливочным маслом и ломтиками пошехонского сыра, налил в стакан заварки (какое счастья, что чайные пакетики до СССР пока не добрались), добавил кипятку и, стараясь не задевать края чашки, принялся размешивать сахар в количестве двух ложечек.

В этот момент в прихожей и зазвонил телефон. Недоумевая, кто в такую рань мог нам названивать, я кинулся к аппарату и, подняв трубку, услышал женский голос:

— Алексей Михайлович? Извините, что рано беспокоим, это из роддома, где ваша жена лежит. Она очень просила вам позвонить.

— Что-то случилось? — спросил я, чувствуя, как во рту мгновенно пересохло.

— Случилось, — как-то задорно сообщил голос. — Поздравляю, вы стали папой. Девочка ростом 52 сантиметра и вес 3 килограмма 600 граммов.

Ну и какая после этого работа?! Первым делом набрал тёщу, договорились, что к Лене в родильный дом приедем к 12 часам. Наташке обещала сказать, когда проснётся — та уже несколько дней, как мать легла в роддом, жила у бабушки. Ещё час спустя я позвонил Антонине. Та против моего прогула по уважительной причине ничего не имела, и к полудню с чистой совестью я с тёщей — тесть на заводе занимался каким-то очень важным заказом — стояли под окнами родильного отделения. Наташку отправили в школу. Мою правую руку оттягивал увесистый пакет с купленными час назад на Дорогомиловском рынке фруктами.

Наконец в окне третьего этажа появляется знакомая фигурка в халатике, прижимающая к груди маленький свёрток. Лена улыбается и машет нам рукой, мы в ответ что-то кричим и тоже машем. В итоге жена передаёт младенца медсестре, а сама открывает форточку и кричит, что всё у неё хорошо, дочка родилась здоровенькой и, не исключено, что дня через три её уже выпишут.

А три дня спустя уже я держал в руках это завёрнутое в одеяльце и перевязанное розовой ленточкой тельце. Мой первый ребёнок в обеих временных эпохах! Я до сих пор, казалось, не мог осознать реальности происходящего, словно смотрел фильм со своим участием со стороны.

— Как там Марта, спит?

Это тёща рядом, ждёт, когда я и ей передам понянчиться малышку. Наташка подпрыгивает, пытается увидеть личико сестрёнки. Тесть чешет под шапкой затылок, ждёт, когда приедем домой, чтобы обмыть это радостное событие, хотя Любовь Георгиевна и пригрозила ему казнями египетскими, если снова прогнётся перед «зелёным змием».

На первое время Любовь Георгиевна перебралась к нам, чтобы помогать дочери управляться с Мартой. Наташка же, на удивление, как-то сразу повзрослела, не доставала мать глупыми просьбами и капризами, что случалось раньше, наоборот, то и дело интересовалась, чем может помочь. Пыталась подметать пол и даже заявила, что может сварить макароны, чем вызвала у Любови Георгиевны одобрительную улыбку:

— Ой, ну какая у нас помощница растёт!

Учитывая наличие в доме обожаемой тёщи, я с чистой совестью сосредоточился на работе. Клиентов становилось всё больше, и частная практика приносила намного более существенный доход, чем зарплата женского мастера в салоне-парикмахерской «Чародейка». Не грози мне срок по статье «тунеядство», я бы распрощался со ставшим мне почти родным коллективом, и отправился на вольные хлеба. А была бы возможность — открыл бы собственный салон, где трудился бы лично мною обученный персонала, а я сам появлялся бы лишь для работы с VIP-персонами, чтобы, как говорится, тряхнуть стариной. Нашёл бы себе немало других дел, которыми понемногу пытаюсь заниматься и сейчас.

К слову, пришлось по просьбе Лапина ещё раз навестить его норку в «Останкино». Не догадывавшийся о готовящихся съёмках сериала на «Мосфильме», глава Гостелерадио объявил, что придумал, чем заменить психостимулятор.

— Пусть главным героем будет, скажем, не учитель химии, а бывший спортсмен-стрелок. Чтобы найти деньги на лечение, он становится наёмным убийцей, киллером, как у них говорят. Слышали ведь о киллерах?

— В газетах как-то глухо об этом пишут.

— А я почитываю, знаете ли, иностранную прессу, положение обязывает, и там заказные убийства не редкость. Представляете, убивать людей за деньги!

М-да, у нас за деньги, видимо, не убивают, не суют лезвие в бок ради кошелька, в котором трёшка с мелочью, главное — на бутылку хватит. Зато не бесчеловечно, на эмоциях, так свойственных русскому человеку, достоевщина, одним словом. Это у них, прагматичных янки, даже жизнь человека имеет свою стоимость. А мы своих миллионами уничтожали со времён Ивана Грозного, чего людишек-то жалеть ради великих идей.

— А в финале наш герой, который на самом деле и не такой уж герой, всё-таки погибает, — не умолкает Сергей Георгиевич. — Или умирает, не суть важно, от рака, пули или электрического стула. Главное — показать гнилость и бесперспективность капиталистической системы, а смерть главного героя лишь подчёркивает общую безысходность. А, как вам такой сюжетец?

Однако ведь не пошлёшь в задницу, хотя и очень хочется, так что я морщу лоб:

— Хм… Ну-у, в этом что-то есть.

— А я не сомневался, что вам понравится, — довольно потирает ладошки Лапин. — Давайте, Алексей Михайлович, перерабатывайте сценарий, и через недельку — недельки вам ведь хватит? — приносите новую рукопись. И тогда уже мы будем решать вопрос с киностудиями.

Я не стал отнекиваться. Впереди было обсуждение оригинального сценария на «Мосфильме», и в случае неудачи можно было зацепиться за лапинский вариант.

Михалков позвонил мне неделю спустя после моего визита к Лапину.

— Ну что, старик, я тебя поздравляю, сценарий комиссией принят. С тебя ресторан!

— Да легко! — говорю я, чувствуя, как рот сам собой расплывается в широкой улыбке. — А что с бюджетом? Где и когда начнутся съёмки? Есть мысль, кого пригласишь на главную роль?

— Завтра в шесть вечера, к концу рабочего дня, нас ждёт у себя Сизов для обстоятельного разговора. Там всё это дело и обсудим.

В назначенное время мы с Никитой сидели в кабинете Сизова, который предупредил, что после утреннего совещания в Комитете по делам кинематографии у него совбодного времени навалом. Под звук прихлёбываемого чая и хруст сушек мы неторопясь обсуждали перипетии будущего сериала. Сначала зашла речь о месте съёмок, Сизов предложил дагестанское побережье, как в фильме «Белое солнце пустыни», только без участия морских пейзажей. Я же вспомнил предложение Лапина насчёт Прибалтики или Калининградской области. Минут десять споров, и пришли к консенсусу, что Прибалтика к Москве ближе и пески там имеются: на память пришло название «Долгая я дорога в дюнах», правда, в сетке телеэфира не попадался, значит, ещё не сняли. Плюс архитектура более цивилизованная, нежели во всяких дагестанах и Средней Азии в целом, и даже имеются бары, где можно снимать какие-то сцены.

Когда перешли к актёрам, Михалков сказал, что ему импонирует Донатас Банионис, по возрасту он как раз подходит, тем более тому сниматься удобно, рядом Вильнюс, где он сейчас проживает. Сейчас, правда, снимается на четвёртом творческом объединении «Мосфильма» в ленте «Бегство мистера Мак-Кинли», но вроде бы уже должны скоро приступить к монтажу.

— Тоже, кстати, про Америку фильм, — сказал Сизов и к чему-то добавил. — Только там Баниониса Гердт озвучивает.

— Олег Борисов как вариант, по возрасту тоже где-то рядом, — говорю я.

На память почему-то приходит его Джон Сильвер в картине «Остров сокровищ», хотя по идее ближе должен быть Рафферти в одноимённом фильме, но «Рафферти» я смотрел один раз в детстве и то как-то мельком.

На роль жены главного героя возникают кандидатуры красавиц советского кино Руфины Нифонтовой, Натальи Фатеевой, Элины Быстрицкой…

— А может Аллу Ларионову попробовать? — обводит нас взглядом Сизов. — Она в последнее время редко снимается, мается без работы, а зритель-то её помнит.

— Может быть, может быть, — кивает Михалков. — Список расширим, сделаем фото и кинопробы, посмотрим, кто больше подходит. А музыку Артемьев напишет.

— С основной темой, думаю, он справится, а музыку современной Америки кто писать будет? — спрашиваю я. — Даже, скорее, мексиканскую. Может, обратиться за помощью к каким-нибудь современным музыкантам? Кстати, я же знаком со Стасом Наминым, может, его ребята и накидают несколько вариантов.

С этим тоже соглашаются, далее Сизов говорит, что остальные вопросы можно решить в рабочем порядке, осталось прикинуть смету, но этим пусть занимается директор картины. Предлагает кандидатуру Аллы Жаворонковой, уже занимавшей эту должность в сериальных лентах «Операция „Трест“», «Адъютант его превосходительства», «Тени исчезают в полдень» и «Вечный зов».

— Женщина серьёзная, она и мужиков в кулаке держит, — уверяет Сизов, для наглядности тоже сжимая пальцы в кулак.

Михалков кряхтит и дёргает себя за усы, видно, побаивается, что молодые побеги его авторитарности может растоптать какая-то тётка.

Полные творческих замыслов, около 8 вечера покидаем кабинет Николая Трофимовича. Михалков вновь, как и в прошлый раз, обещает подвезти до дома. Рабочий день потерян, на всякий случай я отпросился со второй смены, а полевачить я успел ещё с утра. Так что с чистой совестью можно отправляться домой.

По пути Никита тормозит у «Праги», предлагает зайти отобедать, глядя на мой сомневающийся вид, обещает за обед заплатить сам.

— Прекращай, деньги у меня есть, — говорю я и обречённо машу рукой. — Ладно, полчаса ничего не решают, если что, скажу жене, что на «Мосфильме» задержался.

На дверях ресторана висит вечная табличка «Мест нет», но швейцар за стеклом при нашем появлении кивает: сейчас открою. То ли меня признал, то ли Михалкова, который, принадлежа к числу «золотой молодёжи», наверняка бывал тут с отцом, а может, и нас обоих сразу. Опережая Никиту, сую немолодому швейцару «пятёрку», тут же подбегает администратор, ему уже червонец суёт Никита, и для нас моментально находится свободный столик в углу, у большого окна, по соседству с пальмой в большой кадке. Со столика исчезает табличка «забронировано», а на смену появляются холодные закуски, мясо по-французски, ростбиф и жюльен из кур, официант с аристократическим профилем важно разливает по стаканам коньяк цвета жжённой карамели. Никита, мастерски пользуясь ножом и вилкой, отправляет в рот кусок мяса, захватывая одновременно пучок петрушки, и говорит:

— Слышал я, что завтра в Кремле пройдёт внеочередной пленум ЦК КПСС. В программе «Время», думаю, в записи покажут. Поговаривают, Брежнев на пенсию собрался.

— Да ты что? — изображаю искреннее удивление.

Михалков довольно шевелит усами:

— У меня информация из первых рук — утром от отца услышал. Он у меня как-никак депутат Верховного Совета. Как думаешь, если Лёня уйдёт, кого на его место посадят?

Я пожимаю плечами, предпочитая отмалчиваться, и накалываю на вилку маринованный грибочек.

— По большому счёту, какая разница, — как бы соглашается со мной Никита, который успел опустошить первую порцию коньяка и теперь делал знаки официанту, требуя добавки. — Выберут кого-то из своих, а партия как была нашим рулевым, так им и останется. А цензура в кино, вообще в искусстве так никуда и не денется. Знаешь, как хочется снимать то, что хочется?! Нет, не знаешь, ты же не имеешь отношения к кино… Андрон вон уже на Голливуд поглядывает, того и гляди сорвётся на пару с Тарковским.

— Хочешь сказать, Тарковский уже навострил лыжи? — спрашиваю как бы между прочим с совершенно незаинтересованным видом.

— Да он чуть ли не на каждом углу свистит, что ему тут снимать не дают. Что при первой возможности, как окажется за границей, сразу попросит политического убежища. Но это между нами, — качает Михалков у меня перед носом указательным пальцем.

— Никит, ты ж за рулём, может, хватит уже тебе?

— Чего хватит? А, коньяка-то… Ну да, пожалуй, достаточно. Да и ехать пора.

Домой я возвращался, как в общежитие или небольшой цыганский табор. Всё-таки наличие в скромной «двушке» маленького ребёнка вносило свои нюансы: если раньше тут жили трое, то теперь, учитывая присутствие взявшей отпуск за свой счёт тёщи и новорожденной дочки, уже пятеро. Так что домой я старался приходить вечером, принять душ, поужинать со скучавшей по мне женой, пока Любовь Георгиевна занимается младенцем, а потом лечь спать к ней под бочок. К счастью, Марта росла спокойной девочкой, и ночью давала нам поспать. А утром я отправлялся либо на основную работу, если выпадала первая смена, либо на подработку, дававшую мне главный доход.

Назавтра я заявился домой под вечер со второй смены. С некоторых пор на нашей кухне стоял компактный телевизор «Philips», купленый напрямую у дальнобойщика за вполне сходные 450 рублей. Он у нас работал как бы фоном, смотреть на отечественном ТВ обычно было нечего. И вот сейчас, пока Лена разогревала ужин, началась программа «Время». Ведущие Нонна Бодрова и Игорь Кириллов невозмутимо объявили о состоявшемся в Кремлёвском Дворце съездов внеочередном пленуме ЦК КПСС. Ну да, Никита же упоминал, а я уже успел забыть. Прибавив звук, я весь обратился в слух. На экране появился член Политбюро Михаил Андреевич Суслов, сидевший по центру сразу позади трибуны. Вид у него явно был недовольный, он поднялся и, словно нехотя, по бумажке прочитал:

— Товарищи! Сегодня мы проводим внеочередной пленум Центрального Комитата Коммунистической партии Советского Союза. Слово для доклада предоставляется Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу.

Присутствующие стоя долго аплодировали генсеку, который по пути к трибуне успел пожать руки нескольким соратникам. Аплодисменты не смолкали пару минут, причём я явственно различил крики: «Браво!» К чему — непонятно, вроде не в театре.

Выглядел Брежнев, кстати, получше, чем в последнее время, может быть, отказ от барбитуратов сыграл свою роль. Хотя говорил по-прежнему невнятно, неужели генсеку не могут сделать нормальный зубной протез?!

— Дорогие товарищи! Уважаемые зарубежные гости! Сегодня я буду краток. Наша страна под руководством коммунистической партии Советского Союза в последние годы достигла немалых успехов во всех сферах и отраслях. Экономика находится на подъёме, наш балет любят во всём мире, наши Вооружённые Силы, укомплектованные по последнему слову техники, готовы в любой момент дать отпор потенциальному агрессору. Это доказывает, что мы идём верным курсом.

Да уж, про балет это он прям-таки вовремя ввернул. Брежнев между тем сделал паузу, окинув зал сквозь линзы очков, пожевал губами и продолжил:

— Мне посчастливилось находиться во главе ЦК КПСС 11 лет. Это были трудные, и в то же время счастливые годы. Я не щадил себя,работая на благо нашей Родины зачастую сутки напролёт…

Бурный шквал аплодисментов, и Леониду Ильичу приходится делать паузу. Наконец где-то через минуту овации стихают, Генсек продолжает — …сутки напролёт, что не могло не отразиться на моём здоровье. Во главе страны и коммунистической партии должен стоять крепкий, здоровый человек. Понимая, что не могу на 100 процентов выполнять свои обязанности, я прошу Политбюро ЦК КПСС удовлетворить мою просьбу о выходе на заслуженный отдых по состоянию здоровья.

Секундная пауза, и вновь нестихающие овации. У всех этих депутатов, думалось мне, наверное, весьма натренированные ладони, я бы свои давно уже отбил. Интересно, какая персональная пенсия причитается теперь Леониду Ильичу? Он у нас вроде как пенсионер союзного значения^[41].

Брежнев возвращается на место, снова поднимается Суслов и зачитывает по бумажке:

— Политбюро ЦК КПСС, весь советский народ благодарит товарища Брежнева за его самоотверженный труд во главе коммунистической партии и принимает решение удовлетворить просьбу Леонида Ильича о выходе на пенсию по состоянию здоровья. Таким образом, сегодня мы должны выбрать нового Генерального секретаря ЦК КПСС. Предлагаю на этот пост кандидатуру первого секретаря ЦК КП Белоруссии Машерова Петра Мироновича. Товарищи депутаты, прошу голосовать. Кто «за»?

Взметнувшийся над залом лес рук подтвердил, что депутатский корпус в едином порыве согласен с линией Политбюро. Проформы ради Суслов поинтересовался, есть ли воздержавшиеся или «против», после чего на трибуну под очередную порцию несмолкающих аплодисментов поднялся Машеров.

— Товарищи! — начал он, откашлявшись. — Спасибо за оказанное доверие. Для меня это предложение довольно неожиданное, но я горд, что вы выбрали мою кандидатуру, доверили стать во главе коммунистической партии Советского Союза. На этой ответственной должности я постараюсь сделать всё от меня зависящее, дабы достойно и с честью нести высокое звание коммуниста…

Ну и всё в таком же духе ещё на пару минут. После чего на экране вновь появилась Бодрова и Кириллов, перешедшие к освещению реакции западных информагентств на случившуюся в партийной верхушке перестановку. Понятно, что озвучивали в основном лидеров компартий, которые всячески поддерживали решение Политбюро. Зачитали дословно обращение генерального секретаря компартии США Гэса Холла, в котором лидер американских коммунистов выражал одобрение действиями советских товарищей. Ну ещё бы, человек регулярно получает от «советских товарищей» немалые средства на разного рода акции и собственную зарплату, стал бы он иметь что-то против. Как и его коллеги из других стран. А этих компартий по миру сотня уж точно наберётся, это ж какие деньжищи вбухиваются на их содержание!

На следующий день на работе даже среди моих далёких от политики товарок только и было разговоров, что о смене партийного лидера. Как и следовало ожидать, Барышникова собрала в актовом зале народ и добрых тридцать минут, сверяясь с текстом свежего номера «Правды», пудрила нам мозги насчёт того, что партия, получив «свежую кровь», с новыми силами продолжит идти согласно генеральному курсу в авангарде всего советского общества. Бла-бла-бла…

Как же хотелось верить, что теперь что-то изменится! Может, прав был явившийся мне во сне Мессинг, когда говорил, что только одно моё появление в этом времени повлияло на ход истории. А теперь лежи себе спокойно на диване, поглядывай в телевизор да газеты почитывай, наблюдай, как история движется по новой колее. Ни Афгана тебе, ни Горбачёва с его Перестройкой и развалом СССР, ни пьянчуги Ельцина… Плавный переход к частной собственности под пристальным оком и твёрдой дланью ЦК КПСС. От такого поворота на манер китайских я бы не отказался. Как будет на самом деле — посмотрим.

Эпилог

На экране цветного телевизора шла прямая трансляция церемонии открытия XXII Олимпийских Игр с Большой спортивной арены Центрального стадиона имени В. И. Ленина. Над чашей Лужников раздался перезвон кремлевских курантов. А затем из громкоговорителей послышались торжественные звуки праздничной увертюры Дмитрия Шостаковича. На календаре — 19 июля 1980 года, на часах — 16.00.

Наташка и 5-летняя Марта, за которой присматривает старшая сестра, во дворе играют с девчонками. А в детской кроватке, совавшейся от Марты, посапывает полугодовалый Данила, поэтому телевизор я смотрю с убавленным до минимума звуком. В кои-то веки устроил себе пару выходных, завтра приедет Любовь Георгиевна сидеть с сыном, а с девчонками мы прогуляемся в парк Горького.

Между тем истекаю слюной, так как мои обонятельные рецепторы штурмуют доносящийся с кухни аромат жарящихся котлет. Косясь в экран телевизора, где на арену выходят юноши и девушки в древнегреческих одеждах, сопровождаемые тремя квадригами, я встаю из кресла и двигаю на кухню нашей 3-комнатной кооперативной квартиры. Подкрадываюсь и пытаюсь незаметно стянуть из горки на тарелке одну котлету, но тут же получаю по рукам. Глаза у нее, что ли, на спине?

— Ладно, возьми одну, — снисходительно улыбается жена. — Вот эту бери, мне кажется, она немного подгорела.

Ладно, и эта сгодится, откусываю горячий обжаренный фарш, чувствуя, как по подбородку стекает сок. М-м-м, моя прелесть! Щурясь от удовольствия, вытираю губы салфеткой, чмокаю жену в шейку, пониже маленького розоватого ушка, и возвращаюсь в комнату.

Там уже национальные сборные маршируют по стадиону под знаменами МОК или своих Олимпийских комитетов. Шествие спортсменов возглавляет спортивная делегация Греции, а всего больше ста сборных. Самые многочисленные — СССР, США и Китая.

Да-да, в этой реальности бойкота Олимпийских Игр так и не случилось. А не случилось потому, что наши войска в 1979-м в Афганистан не вошли. Повода не было — апрельской революции 1978 года не случилось, установившийся в 1973-м режим Дауда по-прежнему находился у власти. Если не ошибаюсь, в старой реальности Мухаммед Дауд вышел у советского руководства из фавора, когда стал уж слишком тянуть на себя одеяло, да ещё и начал сближаться с Западом. В этой действительности Машерову и Ко каким-то образом удалось накинуть на Дауда поводок, не исключено, что благодаря нашим спецслужбам было раскрыто несколько заговоров с целью свержения Дауда, о чём советских граждан с периодичностью раз в полгода-год информировала программа «Время». Так что Дауд и по сей день возглавлял Правительство Республики Афганистан, а теперь вот даже их олимпийская делегация, пусть и немногочисленная, шествовала сейчас по дорожке стадиона им. Ленина.

Да, за минувшие 5 лет, с момента, как вместо ушедшего в отставку Брежнева пост Генерального секретаря занял Машеров, произошло немало интересного. Сам Леонид Ильич был ещё жив и чувствовал себя довольно неплохо, проводя большую часть времени в кругу семьи и близких. Галина не уставал при каждой встрече меня благодарить за то, что вернула отцу радость жизни.

9 мая 1975 года прошло празднования 30-летия Победы, и впервые по Красной площади прошёл «Бессмертный полк». Лена несла портрет своего отца, а я — её деда, которому не посчастливилось дожить до этого светлого дня. Также впервые за последние 11 лет на трибуне Мавзолея не было Брежнева, на его месте стоял новоиспечённый Генеральный секретарь ЦК Пётр Машеров. В 1976 году состоялся XXV съезд КПСС, на котором была принята программа поэтапного развития советского общества на ближайшие 5 лет. Отныне Советский Союз был готов принять в себя многомиллиардные инвестиции зарубежного капитала. Страна переходила на социалистическую рыночную экономику, основанную на приоритете коллективной формы собственности и вспомогательной роли частной формы собственности. Допускалась ограниченная свобода частного капитала в промышленности и торговле при регулировании цен государством. Разрешалось использовать наемный труд, появилась возможность создания частных предприятий, для которых устанавливался прогрессивный налог.

Чем я незамедлительно и воспользовался. Первая студия красоты «Марта» (хотел назвать «Елена», но жена ни в какую) распахнула двери осенью 1976-го. Я арендовал на год полуподвальное помещение у ЖЭКа, сделал ремонт, закупил оборудование, в том числе импортное, в общем, вложился по полной. Предчувствуя, что денег может и не хватить, заранее внаглую начал продавать якобы сочинённые мною песни, по большей части ноты, которые мне пришлось-таки выучить. Благо что желающих приобрести песни было хоть отбавляй. В качестве автора русскоязычных текстов начал привлекать Андрея Дементьева, Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского, Евгения Долматовского… Брал уже готовые стихи как известных, так и малоизвестных авторов, хорошо ложившиеся на уже сочинённую мелодию. Число клиентов тоже росло, к Намину и Пугачёвой присоединились София Ротару, Людмила Сенчина, Лев Лещенко, ВИА «Самоцветы» и «Лейся, песня», и даже такие монстры советской эстрады, как Магомаев и Кобзон. Настоящей же звездой я себя почувствовал в конце 1977-го, когда на меня вышли представители шведского квартета «АББА» с предложением выкупить без лишней огласки права на эксклюзивное исполнение уведённого мною у них же их будущего хита «Happy New Year». Как они узнали о его существовании, когда я только принёс ноты и частично написанный по памяти, а частично додуманный текст в ВААП?! Просто диву даёшься! Не иначе в агентстве засел самый настоящий «крот», агент западных спецслужб. Шутки шутками, но шведы так и не сознались, откуда узнали про песню, я же пошёл навстречу их просьбе, и вскоре из Швеции получил новенький «Mercedes-Benz-W116 SE». Иномарки на улицах Москвы были уже не такой редкостью, вот я и решился предложить шведам бартер. Пришлось приобретать и настоящий гараж, в сараюшку, где стоял чоппер, такая дурында попросту не влезла бы.

Помню, как тесть ходил кругами вокруг чуда немецкого автопрома, прыгал на обитой натуральной кожей сиденье, гладил «баранку», крутил настройки автомагнитолы, и его восторгу не было предела. Глядя на всё это, я, скрепя зубами, предложил махнуться с Владимиром Петровичем на его «Москвич». Тесть помолчал, а потом со вздохом сказал:

— Да куда ж мне на это «Мерсе» ездить-то, на завод, что ли? Засмеют мужики, скажут, буржуем стал. Да и на рыбалку удобнее на «Москвичонке». Опять же, где я ему, если что, запчасти искать буду? Нет, Лёха, лучше уж останемся при своих.

Шведы мне с каждого своего концерта, с каждого исполнения песни понемногу отстёгивали валюты. Вот только на руки я её не получал, деньги шли через Внешторгбанк, и лишь какую-то часть мне выдавали чеками, которые можно было отоварить в сети магазинов «Берёзка».

Накопив деньжат на свой первый салон-студию, я переманил из «Чародейки» Настю Кузнецову и Наташу Анисимову, ещё одного мастера из мужского зала, плюс мастера по маникюру и педикюру. Вязовская, само собой, была не в восторге от моей бурной деятельности по переманиванию кадров, но желающих занять освободившиеся вакансии хватало, так что, думаю, горевала она недолго.

Косметолога — пожилую, опытную даму, уже было вышедшую на пенсию — я пригласил со стороны. Мои девчонки, понятно, шли ко мне с опаской, всё-таки первая в стране частная парикмахерская (они еще долго по привычке так называли студию), неизвестно, не придётся ли потом обратно в «Чародейку» проситься. Правда, когда получали первую зарплату, от их пессимизма не осталось и следа.

Частные предприятия на волне свободной конкуренции могли устанавливать свои цены, хотя, уверен, этот пункт вызвал у некоторых партийных боссов из ЦК долгоиграющую изжогу. Люди сами могли выбирать, идти в государственную парикмахерскую или частную, или, к примеру, бегать за дорогими джинсами или купить пошитые в каком-нибудь подвале вчерашними цеховиками, которые, легализовавшись, сделали цены на свою продукцию вполне приемлемыми, и те же джинсы, пусть и без фирменного лейбла (по закону это было запрещено) мог позволить себе практически любой житель Советского Союза.

Как бы там ни было, наши цены во многом совпадали с тарифами советских парикмахерских, однако имелись и различия. Всё-таки импортное оборудование, расходники (шампуни, лаки, краски, ухаживающая и декоративная косметика), соответствующий сервис, в конце концов, бесплатная чашечка кофе — всё это поднимало цены на треть, позволяя нам иметь пусть и небольшой, но доход.

Кстати, забегая вперёд, я начал заказывать большие партии у компании «Schwarzkopf» и в начале этого года стал её официальным представителем в СССР. Влез в очередное ярмо, посмотрим, если не буду справляться — скину, но пока это самое ярмо на меня давит не очень сильно, по регионам во всяком случае ездить никто не заставляет, наоборот, из регионов едут ко мне в Москву за продукцией знаменитой немецкой компании.

Между тем через четыре месяца вложенные в студию красоты средства вернулись, а на пятый предприятие стало приносить доход. Сам я тоже вставал к парикмахерскому креслу, но чаще сидел у кушетки, где проходила процедура наращивания ресниц. Большинство моих проверенных временем клиенток, понятно, пытались записаться именно ко мне. Через полгода работы студии подобрал себе замену — молоденькую, но ответственную и усидчивую выпускницу парикмахерских курсов. Она особо не сопротивлялась, когда вместо ножниц я вручил ей пинцеты и заставил под моим чутким руководством осваивать искусство наращивания ресниц.

По ходу дела приходилось решать и организационные вопросы. Учитывая, что бюрократия, несмотря на упомянутую с ней борьбу в рамках решений последнего съезда, всё ещё прекрасно себя чувствовала, у меня уже по ходу реализации проекта не раз возникало желание плюнуть на всё и продолжать нести трудовую вахту в «Чародейке», не забывая, само собой, о «левых» заработках. Сытно, тепло, мухи не кусают… Но сам же себя одёргивал, мол, рано сдаваться, свет в конце тоннеля всё-таки виден, глаза боятся, а руки делают, без труда не выловишь и рыбку без труда, через тернии — к звёздам… В общем, нас имеют, а мы крепчаем.

Вскоре в Москве появился второй салон красоты, который открыла не кто иная, как Долорес Кондрашова. В других городах и республиках тоже стали открываться частные парикмахерские, самыми расторопными оказались грузины и прибалты. В этих же республиках частники моментально начали вторгаться во все сферы, где только было можно, от пошива штанов и обуви до производства магнитофонов и велосипедов. Литовские велосипеды для детей и взрослых, как я удостоверился позже, производились вполне себе приличные. Так же как и магнитофоны из Елгавы. По качеству аудиотехника была не хуже не только вэфовской, тем более за образцы бралась продукция западных производителей.

Да что там говорить, мы почти одновременно с американцами, удивившими мир в 1977 году своим «Apple II» выпустили первые персональные компьютеры! Назывались они «Пионер-1», и стоили умопомрачительных для советского человека денег, но их можно было купить! Газеты наперебой выдавали интервью с создателем «персональной ЭВМ» Жоресом Алфёровым. По словам новоиспечённого академика, отечественные процессоры работали ничуть не хуже процессоров i8080 фирмы «Intel». Подозреваю, что для Советской армии Алфёров создал ещё более мощный компьютер, а на свободный рынок выбросили не особо мощную версию, хотя она всё равно была революционной для этого времени. Я не удержался, потратил тысячу двести родных, «деревянных», но поставил в рабочем кабинете это чудо современной техники. Правда, практическое применение моему компьютеру пока найти было нелегко, но, во всяком случае, на первых порах я мог его использовать как печатную машинку, печатая сценарии и материалы для журнала «Работница», где по-прежнему вёл авторскую колонку. Помогал мне в этом струйный принтер «IBM 4640», так как советские принтеры по сравнению с заокеанскими образцами выглядели ещё слишком громоздкими.

Если, как уверяли диссиденты, жизнь советского человека до решений XXV съезд КПСС представляла собой серое, однообразное существование в погоне за вечным дефицитом, то теперь она заиграла новыми красками. Дефицит, конечно, за последующие четыре года полностью истребить не удалось, но его объёмы снизились в разы. Стала появляться на прилавках магазинов и продукция зарубежных производителей, но в дозированном количестве и по таким ценам, что подавляющее большинство советских граждан по-прежнему предпочитали отечественные товары. Тем более частные производители, как упоминалось выше, в некоторых отраслях составили более чем достойную конкуренцию государственным.

Через полтора года я открыл вторую студию, а в канун 8 марта 1979 года — и третью, так что сеть студий красоты «Марта» постепенно расширялась, и я уже поглядывал на Ленинград, где, впрочем, частники от парикмахерского дела тоже не дремали, но ассортимент оказываемых мною услуг всё же был несколько шире. Да и на работу ко мне попадали лучшие из лучших, не только москвичи, я набирал людей со всего Союза. Не упустил возможности прибрать к рукам и будущую звезду парикмахерского дела Важу Мхитаряна, выписал его из Тбилиси, наобещав чуть ли не золотые горы. Ну а что, через полгода, став ведущим мастером моего второго салона, он уже причёсывал дикторов советского телевидения, и я думаю, о своём выборе за эти годы ни разу не пожалел.

С телевидением, кстати, та ещё петрушка вышла… О том, что в Латвии снимается первый сезон сериала «Во все тяжкие», да ещё по оригинальному сценарию, председатель Гостелерадио узнал как раз в разгар съёмочного процесса, летом 75-го. Лапин вызвал меня к себе на ковёр и, брызгая слюной, принялся отчитывать, как нашкодившего мальчишку, при этом совершенно не стесняясь в выражениях. Предвосхищая такой поворот событий, я настроил себя вести максимально корректно, не поддаваясь эмоциям. Лапина, похоже, моя невозмутимость выводила из себя ещё больше, а закончилось всё инфарктом. Сергея Георгиевича вынесли на носилках из кабинета у меня на глазах, я же, собственно говоря, и рванул в приёмную к секретарше, когда главный телевизионщик страны, неожиданно побледнев, схватился за грудь и стал оседать на ведущую в его столу ковровую дорожку. «Скорая» примчалась поразительно быстро, Сергею Георгиевичу на месте оказались первую помощь и отправили в ЦКБ. Лапин выжил, но после инфаркта вынужден был по инвалидности уйти на персональную пенсию.

Я, признаться, переживал, не только относительно последствий для меня, всё-таки это случилось не без моего участия, но и за Лапина. Человек всё-таки, хоть и телевизионный цербер. Даже в ЦКБ наведывался с передачками пару раз, правда, в палату к больному отнюдь не рвался, не хватало ему ещё второй инфаркт от моего одного появления схлопотать. Ну а когда вышестоящие инстанции во всём разобрались, я отделался выговором по партийной части, так как к тому времени уже успел пополнить ряды советских коммунистов.

До меня доходили слухи, что одним из кандидатов на пост нового председателя Гостелерадио был и предшественник Лапина — Николай Николаевич Месяцев. Мол, старый конь борозды не портит, быстро войдёт в курс дела. Правда, в 72-м Месяцев был исключён из рядом КПСС вроде как за аморальнее поведение во время пребывания послом СССР в Австралии. Якобы был отозван с этой должности за попытку изнасилования в сиднейской гостинице советской балерины, однако поговаривали, что виной всему — гибель в результате ДТП в нетрезвом виде молодого сотрудника посольской резидентуры КГБ Михаила Цуканова, сына Георгия Цуканова, влиятельного помощника Брежнева.

Как бы там ни было, кандидатура Месяцева кого-то наверху не устроила, в итоге на место Лапина довольно неожиданно пришёл не кто иной, как «Железный Шурик», некогда возглавлявший КГБ Александр Шелепин. Казалось, попав в опалу при Брежневе, он обречён до конца дней в ней и пребывать, довольствуясь «декоративной» должностью Председателя ВЦСПС. Но якобы бывший партизан Машеров неровно дышал к бывшему куратору партизанского движения Шелепину, и при первой возможности вытащил того наверх. Мне по секрету сообщили, что главным противником назначения Шелепина был Андропов, однако тому прозрачно намекнули, что за новым председателем КГБ тоже дело не станет, и Юрий Владимирович тут же предпочёл демонстрировать всяческую лояльность новому руководителю партии.

А вот Суслов, который изначально был против ухода Брежнева и появления в роли Генсека Машерова, не смог смириться с новым курсом партии, и после XXVI съезда написал заявление о выходе на пенсию. С его уходом идеология дала некоторую слабину, стали появляться такие книги, фильмы, музыкальные произведения, появление которых при Суслове было просто невозможным. К тому времени Тарковский успел эмигрировать в Штаты, пытался пристроиться в Голливуде, но после первого же провального фильма устроился диджеем на радио «Свобода» и принялся поливать грязью СССР.

Что касается моего сериала, то пять серий первого сезона Михалков доснял уже в сентябре, а в декабре 75-го «Во все тяжкие» запустили по Первой программе. То, что вечерами улицы пустели, говорить, наверное, не имеет смысла. Так же они пустели, когда по ТВ начали демонстрировать «Место встречи изменить нельзя», который к 80-му году всё же снял Говорухин. Когда я понял, что в его планах такого многосерийного фильма нет, пришлось более чем прозрачно намекнуть, что пора бы обратить взор на вышедшую в 76-м году книгу братьев Вайнеров «Эра милосердия» и снять наконец Высоцкого в роли Жеглова. Так что в этом плане кое-что хорошее из моей прежней реальности удалось воплотить и в этой, причём снятый Говорухиным материал почти не отличался от того, оригинального, что помнил я сам. Разве что на роль Шарапова всё же пригласили Леонида Филатова, который в образе оперуполномоченного оперативной бригады отдела по борьбе с бандитизмом МУРа смотрелся очень даже прилично.

Все пять сезонов сериала «Во все тяжкие» были отсняты всего за два года. Тут уж, конечно, мне пришлось поднапрячься в качестве сценариста, во всём остальном я полностью полагался на Никиту, который меня не подвёл. Заодно я понял, что на сочинении сценариев даже в СССР можно неплохо заработать, эти деньги явно не были лишними. Как и деньги, полученные за книгу по истории русской моды. Она после дважды переиздавалась общим тиражом 500 тысяч экземпляров.

Вот времени… Эх, времени ни на что не хватало, какие отпуска, я даже один выходной в неделю зачастую не мог себе позволить, и неудивительно, что Лена иногда на меня дулась, считая, что ей и семье я мог бы уделять чуть больше времени. Хотя, конечно же, понимала, что как минимум на ближайшие годы у меня всё расписано чуть ли не посекундно, а от моей занятости зависит благосостояние моих близких.

Я не раз задумывался, существует ли где-то параллельная реальность, где всё идёт своим чередом, где нашей стране пришлось пережить Афган и Чечню, Горбачёва и Ельцина? Шут его знает, я всё-таки предпочитал верить, что реальность одна, и та, в которой я жил прежде, просто прекратила своё существование. Однажды — а именно весной 78-го — я решил, что созрел для того, чтобы физически устранить и «плешивого», и алкоголика. Почему-то понял, что спокойно смогу это сделать, и ничуть не пожалею о содеянном. Смог же когда-то убрать Чикатило, и этот подонок во снах мне не являлся, не выл заупокойным голосом. В подковёрных играх я был не силён, да и кто из партийной верхушки станет меня слушать? Вполне может быть, что в этой реальности ни Горбачёв, ни Ельцин первыми лицами страны так и не станут, но того, что они сотворили в известной мне истории, хватило бы на то, чтобы я без сожаления приговорил обоих к высшей мере социальной защиты.

Утешив Лену историей, что для расширения своего бизнеса мне предстоит месяц кататься по стране от юга до Уральских гор, я отправился в путь. Свой приезд в столицу края я никак не афишировал, и по Ставрополю ходил, нахлобучив на голову кепку, а глаза пряча за тёмными стёклами очков. Ещё в Москве выяснил, что первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС вместе с женой Раисой Максимовной и дочерью Ириной живёт в Ставрополе на улице Дзержинского, 109. Решив сходить в это здание на разведку, я опасался, что в парадной, если можно так выразиться, постоянно сидит дежурный милиционер, однако мои опасения оказались напрасными. Понятно, что никаких кодовых замков на входной двери не было, она закрывалась просто благодаря натяжению обычной пружины. За пару дней наблюдений я выяснил, что на работу Михаил Сергеевич отправлялся в 7 утра, садясь в поджидавшую его чёрную «Волгу», а возвращался домой не раньше 9 вечера.

В этот вечер он вернулся в половине десятого, попрощался с водителем и вошёл в подъезд, а сразу следом, дверь даже не успела захлопнуться, вошёл мужчина в тёмных очках и шляпе. Минуту спустя мужчина вышел на улицу, аккуратно, чтобы не хлопнула, прикрыв за собой дверь. Во дворе в это время уже было пустынно, так что вспомнить, кто заходил следом за жильцом, впоследствии оказалось некому.

А через день в местных газетах «Ставропольская правда» и «Молодой Ленинец» вышли некрологи, в которых сообщалось, что первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС скоропостижно скончался. Правда, человеку, который помог Михаилу Сергеевичу отправиться на тот свет, прочитать их не довелось, так как он уже сидел в купе поезда, державшего путь в сторону Свердловска. А прочитав, усмехнулся бы, так как выражение «скоропостижно» не очень подходило к свёрнутой шее. Хотя, при известном словоблудии… Как бы там ни было, в итоге списали на то, что Горбачёв оступился на лестнице и неудачно упал, повредив жизненно важный орган.

Прибыв в Свердловск, я был немного разочарован известием, что мы разминулись — только накануне Ельцин отправился в Москву. К счастью, в командировке первый секретарь Свердловского обкома КПСС пробыл всего пару дней, так что столица Урала не особо успела мне наскучить. Выяснил, что Ельцина уважают как отличного специалиста в строительной отрасли, что он пообещал всех переселить из бараков в многоэтажные дома, в общем, построить на отдельно взятом куске СССР коммунизм. Будем надеяться, его найдётся кем заменить, Урал всегда был богат на талантливых людей.

Устранить Бориса Николаевича было немного сложнее, так как в доме, где он обитал с семейством, внизу круглосуточно сидел дежурный милиционер, сменяясь каждые 12 часов. Ладно, сделаем ход конем, понадеявшись на дарованный мне Мессингом талант внушения. Перехватил Ельцина у двери подъезда, поговорил с ним меньше минуты полторы, а десять минут спустя Борис Николаевич перегнулся через ограждение балкона третьего этажа и свалился вниз. Наблюдая с другого конца дворика короткий полёт первого секретаря Свердловского обкома партии, я удовлетворённо хмыкнул и отправился восвояси. Правда, вскоре выяснилось, что Ельцин всё же выжил, хотя и остался на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске, да ещё и говорить не мог, только мычал, так как в результате черепно-мозговой травмы был повреждён какой-то важный участок головного мозга. Была мысль вернуться в Свердловск и всё же доделать начатое, но по зрелому размышлению решил оставить всё как есть. Для некоторых смерть зачастую лучше, чем провести остаток жизни в инвалидном кресле, пусть мучается до конца своих дней…

А котлеты Лена жарит изумительные! Я не удержался и выклянчил ещё одну и теперь, сидя в кресле перед телевизором, с удовольствием её поглощал, наблюдая, как Машеров обращается к участникам Олимпийских Игр, желая им удачных выступлений.

В этот момент в своей кроватке запищал Данька. Засунув в рот остатки котлеты, я метнулся туалет, быстро ополоснул руки, вытер насухо полотенцем и вернулся к сыну. Взял на руки, тот мгновенно успокоился, снова погрузившись в сон и забавно чмокая губами. К соске мы его решили не приучать, Лена начиталась каких-то прогрессивных статей в журнале «Здоровье», и я не стал возражать.

С Даней на руках подошёл к окну, глядя, как в песочнице играют Марта с Наташкой. Небо кажется бездонным, солнце светит, птички порхают с ветки на ветку… Благостно-то как на душе! Посмотрим, что будет лет через 5-10, а пока то, что я устроил на 1/6 части суши, меня вполне устраивало.

Конец второго тома.

Примечания

1

Сергей Калугин — российский поэт, музыкант, автор песен. Музыка Калугина сочетает в себе как классическую гитару, так и традиционные мотивы рок-музыки, при этом используются различные этнические направления, барокко, фламенко. В настоящее время — вокалист, гитарист и автор большинства текстов группы «Оргия Праведников», но также активно выступает сольно.

(обратно)

2

Ими Лихтенфельд родился в 1910 году в семье венгерских евреев в Будапеште. Детство провёл в Братиславе, куда переехала его семья. С конца 1930-х годов в Словакии начались антисемитские выступления, и Лихтенфельд участвовал в организации отпора радикальным националистам. Тогда же начал разрабатывать систему самообороны, впоследствии получившую название крав-мага (в пер. с иврита «контактный бой»). В 1948 году, когда Израиль появился на карте мира, а вместе с ним и Армия обороны Израиля, Лихтенфельд был назначен Главным инструктором по физической подготовке и боевому искусству крав-мага в Школе боевой подготовки АОИ.

(обратно)

3

Девятый круг ада в «Божественной комедии» Данте — это Ледяное озеро Коцит. В этом круге томятся Иуда, Брут и Кассий. Кроме них, также попасть в этот круг обречены предатели — родины, родных людей, близких, друзей. Все они вмёрзли в лёд по шею и испытывают вечные муки холодом.

(обратно)

4

Компания «Hugo Boss» началась в 1923 году с небольшой фабрики в немецком Метцингене. Предприятие шило униформу для Вермахта, SS, SA и гитлерюгенда. Первый мужской костюм был пошит в 1953 году.

(обратно)

5

Утюг — одно из прозвищ фарцовщиков в Москве, от необходимости «утюжить» по улице туда сюда рядом с гостиницей для встречи с фирмачом.

(обратно)

6

Стивен Майзел, США, один из наиболее успешных фэшн-фотографов мира, чьё имя прогремело в 1992-м после выхода фотокниги Мадонны «Sex». Считается открывателем многих суперзвезд подиума, таких как Наоми Кэмпбелл, Линда Евангелиста и Амбер Валетта.

(обратно)

7

Видимо, портрет изображал светило отечественной психиатрии Владимира Михайловича Бехтерева.

(обратно)

8

Пётр Степанович Богданов — в 1973–1986 гг. председатель президиума Центрального совета всесоюзного физкультурно-спортивного общества «Динамо».

Вадим Григорьевич Самохвалов — генерал-лейтенант, в 1973–1979 гг. начальник Главного управления внутренних дел Московского городского исполнительного комитета.

(обратно)

9

Вероятно, герой имел в виду трахиандру — красивое и необычное растение, в естественных условиях растет в Южной Африке, а листья этого цветка выглядят как макароны, интересно завиваются и могут менять оттенок цвета.

(обратно)

10

Эта история описывается в романе Василия Аксенова «Таинственная страсть».

(обратно)

11

Миква представляет собой водный резервуар, в котором иудеям предписывается совершать обряд омовения в случаях ритуальной нечистоты. Швиц перенял черты финской бани и римских купален. У названия несколько значений: по-немецки швиц — «потовая баня».

(обратно)

12

Майкл Эллис Дебейки — американский кардиохирург, специалист в области хирургии.

(обратно)

13

А. Н. Косыгин увлекался спортом: гребля, лыжи, бег, волейбол, горные походы, «городки» — и держал себя в тонусе. Активные занятия спортом Алексей Николаевич прекратил после микроинсульта в 1978 году.

(обратно)

14

Холодная война между двумя блоками государств, центром одного из которых был СССР, а другого — США, длилась в период с 1946 года до конца 1980-х.

(обратно)

15

Петер, тебе не кажется, что пора переходить к делу? (нем.).

(обратно)

16

Что ж, думаю, ты права.

(обратно)

17

ВОИР — Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов.

(обратно)

18

Героем Брежнев был 5 раз, из них Героем Советского Союза — 4, Социалистического труда — 1.

(обратно)

19

Что-нибудь на ваш вкус.

(обратно)

20

С вами всё в порядке?

(обратно)

21

Похоже, утром я выпил слишком много чая.

(обратно)

22

Вам нужно в туалет!

(обратно)

23

Кто здесь? Откройте немедленно! Или я вызову охрану!

(обратно)

24

Один момент! Я сотрудник службы безопасности.

(обратно)

25

Это вы, Джордж?

(обратно)

26

Да, мистер Гарви.

(обратно)

27

Что вы делаете в моём кабинете?

(обратно)

28

Я провожу проверку на предмет обнаружения подслушивающих устройств. Я запер дверь, чтобы мне никто не мешал.

(обратно)

29

Хм… Я не знал, что у вас есть ключ от моего кабинета. Это надолго? Мне нужно забрать важные документы.

(обратно)

30

Одну секунду!

(обратно)

31

Добрый день, мистер Гарви! Я Джордж, офицер Службы безопасности. Сейчас вы возьмете необходимые документы и покинете офис. Я сам закрою дверь. После этого вы сразу же забудете, что в вашем кабинете был посторонний человек. Вы меня понимаете? Повторите, что вы должны сделать.

(обратно)

32

Я должен взять документы, выйти из кабинета и забыть, что кто-то в нём был.

(обратно)

33

Делайте.

(обратно)

34

Похоже, я немного заблудился.

(обратно)

35

Ничего страшного, жёны послов отличаются терпением.

(обратно)

36

Теперь я вижу, что это работа настоящего чемпиона мира! Сколько, сколько я вам должна?

(обратно)

37

Никаких денег, миссис Гарви, никаких денег! Считайте это жестом доброй воли.

(обратно)

38

У вас есть девушка или жена?

(обратно)

39

Пиплметр — специальное электронное устройство, подсоединяемое к телевизору и предназначенное для сбора сведений об аудитории телевидения.

(обратно)

40

Геннадий Пантелеевич Збандут — директор Одесской киностудии в 1964–1984 гг.

(обратно)

41

До 1977 года официальные максимальные размеры персональных пенсий составляли:

• для персональных пенсионеров союзного значения — 200 рублей;

• республиканского — 120 рублей;

• местного — 60 рублей.

Однако высшее партийное руководство предпочитало играть по своим правилам. Когда в октябре 1964 года Хрущева отстранили от должности, ему определили персональную пенсию в 400 рублей в месяц. Кроме того, за ним сохранялось право пользоваться медицинскими услугами Кремлёвской больницы и специальным пайком.

(обратно)

Оглавление

1. Стилист Том I

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

2. Стилист Том II

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Эпилог

*** Примечания ***