Константин Петрович Победоносцев: великий инквизитор или рыцарь православной монархии? [Дмитрий Половинкин] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Половинкин Константин Петрович Победоносцев: великий инквизитор или рыцарь православной монархии?

От автора-составителя

«Человек делает историю, но столь же верно и ещё более значительно, что история образует человека. Человек может узнать и объяснить себя не иначе как всею своей историей…» К.П. Победоносцев

Взяться за жизнеописание Константина Петровича Победоносцева заставило осознание несправедливости оценки этой неординарной личности, его роли в истории России. Сегодня реабилитированы в общественном сознании консерваторы и славянофилы XIX века, такие как Н.М. Карамзин, К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров, В.В. Розанов.

И лишь к Константину Петровичу прилип ярлык душителя всего прогрессивного, того, о ком Александр Блок писал:

«В те годы дальние, глухие

В сердцах царили сон и мгла:

Победоносцев над Россией

Простёр совиные крыла,

И не было ни дня, ни ночи,

А только — тень огромных крыл.

Он дивным кругом очертил

Россию, заглянув ей в очи

Стеклянным взором колдуна…»

К.П. Победоносцев воспринимался как символ крайней реакции, объект ненависти для леворадикальной и либеральной среды.

А ведь это ближайший друг и единомышленник Ф.М. Достоевского, тот, о ком философ и литературный критик В.В. Розанов скорбит и воздаёт должное в некрологе: «Умер Победоносцев. И с ним умерла целая система государственная, общественная, даже литературная; умерло замечательное, может быть, самое замечательное, лицо русской истории XIX века…»

Александр Кони: «Ум острый и тонкий, непререкаемый авторитет…»

Николай Бердяев: «Духовный вождь монархической России…»

Рассматривая деятельность К.П. Победоносцева, нельзя не увидеть, насколько она взаимосвязана с общественной жизнью России XIX — начала XX века, непростого времени от короткого царствования и убийства императора Павла I и до революции 1917 года. Именно в это время в умонастроение просвещённого общества проникли из Европы, а в дальнейшем развились на собственной почве и стали доминирующими либеральные и революционные идеи, противодействие которым стало жизненной установкой обер-прокурора.

Победоносцев — это одна из крупнейших и трагических фигур XIX века. В своё время он говорил Александру III: «Ваше величество, Россия стоит перед гранью пропасти». А государь ему ответил: «Константин Петрович, а когда она перед ней не стояла?» Обер-прокурор был одним из тех людей, которые отчётливее многих других видели эту пропасть, видели и падение России в неё.

При работе над данным изданием составитель использовал многочисленные публикации, указанные в списке использованной литературы. Были выбраны фрагменты с описанием наиболее интересных для современного читателя событий, приведены в том числе малоизвестные факты, акцент делался на положительных результатах деятельности обер-прокурора, его достоинствах учёного-правоведа, литератора, общественного деятеля.

Подводя итоги, сам Константин Петрович Победоносцев писал: «Меня упрекают, будто я тянул Россию вспять. Но это неверно, а верно то, что я смотрю на Россию как на величественное здание, построенное на прочном фундаменте, с которого разные шарлатаны пытаются его стащить, чего я допустить не желаю. Фундамент этот — православие и самодержавие. Я ничего не имею против надстроек над зданием, если они отвечают фундаменту и общей архитектуре векового здания, но фундамент должен оставаться прочным и нетронутым».

1. Предки, отец

Победоносцев — типичная поповская, или, как ещё называют, семинарская фамилия. Вплоть до XVIII века священников просто именовали отец Михаил, отец Иоанн, батюшка Николай. Их дети часто становились Поповыми. В духовных училищах и семинариях ученикам присваивались новые благозвучные или оригинальные фамилии. Многие священники, и в особенности их дети, получали фамилии от названий церквей, где они или их отцы служили: Никольский, Покровский, Предтеченский, Сергиевский и т. д. Ряд фамилий связан с названием икон: Знаменский (икона Божией Матери «Знамение»), Державин и Державинский (икона «Державная»), Достоевский (икона «Достойно есть»). Дед героя нашего повествования Василий Степанович Победоносцев и прадед отец Степан служили в московской церкви Святого великомученика Георгия Победоносца на Варварке (по другим сведениям, Звенигородского уезда Московской губернии), откуда, видимо, и пошла их фамилия.

Отец же Константина Петровича, Пётр Васильевич Победоносцев, хоть и окончил Московскую духовную Славяно-греко-латинскую академию, избрал светскую карьеру. Родился Пётр Васильевич в 1771 году, и ко времени окончания им академии в 1797 году такой выход из духовного сословия был довольно распространённым явлением. Зарождался новый социальный слой — разночинцы, вышедшие из духовенства, получившие образование, но не дворяне, которым они часто противопоставлялись. Базаров у Тургенева или реальные Николай Чернышевский и Николай Добролюбов — сыновья священников, Виссарион Белинский — сын врача и внук священника, представители той самой пропитанной духом либерализма разночинной интеллигенции, которая в XIX веке претендовала на ведущее место в общественной и культурной жизни России. К счастью, Пётр Васильевич Победоносцев и его сын Константин своими взглядами и убеждениями явили пример исключения из общего правила.

По окончании академии отец будущего обер-прокурора по собственному желанию был уволен из духовного звания и поступил в гимназию Московского университета учителем французского класса, а впоследствии — русского красноречия. С этого времени его жизнь без малого сорок лет неразрывно связана с Императорским Московским университетом.

В 1807 году П.В. Победоносцев получил степень магистра философии и словесных наук и тогда же начал давать уроки русской словесности в Московском Александровском институте благородных девиц. Начиная с 1812 года он в штате Московского университета, преподаёт там русскую словесность; в 1826 году утверждён в звании профессора кафедры красноречия, стихотворства и языка российского отделения (факультета) словесных наук. В 1813–1834 годах П.В. Победоносцев исполнял обязанности секретаря отделения.

Пётр Васильевич вступал в брак дважды. С первой своей супругой прожил недолго: она умерла во время его учёбы в Славяно-греко-латинской академии. Приблизительно в 1808 году Пётр Васильевич женился вторично. Его избранницей стала Елена Михайловна Левашёва (1787–1867), дворянка из городка Лух Костромской губернии. Современники характеризуют её как женщину образованную и умную. Она с большим уважением относилась к своему мужу, которого пережила на двадцать четыре года.

Литературная деятельность Петра Победоносцева началась ещё до окончания им Московской духовной академии. Пережив утрату жены, он в 1796 году посвящает её памяти сборник «Плоды меланхолии, питательные для чувствительного сердца», первая часть которого состояла из его оригинальных произведений, стихотворных и прозаических («Размышления при гробе», «Эпитафии» и др.), а вторая — из тематически близких переводов (Э. Юнг, Ж.-Ж. Руссо, Ш. де Сен-Пьер).

В 1811 году П.В. Победоносцев был одним из организаторов Общества любителей российской словесности при Московском университете, стал его действительным членом, активно участвовал в учёных трудах общества и некоторое время был его библиотекарем. Он редактировал журналы «Новости русской литературы» (1804–1805 годы), «Минерва», посвящённый российской и зарубежной словесности (1806 и 1807 годы). Опубликовал там свои работы, вошедшие в созданный им «Новый Пантеон отечественной и иностранной словесности» (1819 год). Будучи знатоком ряда европейских языков (помимо французского, с преподавания которого он начал свою карьеру), П.В. Победоносцев сделал много переводов.

Перед вступлением Наполеона в Москву Пётр Васильевич с семьёй уезжает из города в Костромскую губернию в имение своего друга Павла Антоновича Шипова. После возвращения в 1813 году Пётр Васильевич пишет воспоминания о «грозе 1812 года». Отрывки из них были опубликованы в «Русском архиве» в 1895 году под названием «Из дневника 1812 и 1813 годов о московском разорении». Эти воспоминания представляют собой оригинальное сочетание реальных картин сожжённой Москвы со старательно собранными и истолкованными слухами, коими полнилась столица того времени. Реалистичны описание бедственного положения преподавателей Московского университета, оставшихся без жилья и вынужденных скитаться по углам, огромного ущерба имуществу самого университета и, наконец, поездки на собственное пепелище в Кудрино, которое автор сумел опознать только «по печи и колодцу».

Помимо преподавательской и литературной деятельности в 1811–1827 годах П.В. Победоносцев исполнял обязанности секретаря Цензурного комитета.

В преподавании русской словесности Пётр Васильевич своё главное внимание обращал на практические занятия, на чистоту речи и строгое соблюдение грамматических правил. В переводах с латинского и французского языков он тщательно избегал всякого иностранного оборота речи, каждое правило старался объяснить простыми и многочисленными примерами. Кроме того, П.В. Победоносцев занимался и практической педагогикой: после 1813 года под его руководством воспитывались дети многих живших в Москве вельмож.

В своих лекциях отец будущего обер-прокурора опирался на риторики М.В. Ломоносова и других авторов XVIII века, поэтому в последние годы жизни он казался студентам Московского университета, среди которых были в том числе Ф.И. Тютчев, М.Ю. Лермонтов, И.С. Тургенев, В.Г. Белинский, «живым преданием литературных вкусов и понятий прошлого столетия». Многочисленны анекдоты о Победоносцеве-преподавателе, в которых он предстаёт как добродушный старик с совершенно устаревшими литературными понятиями. И.А. Гончаров вспоминал: «На первом курсе у Победоносцева всех классиков ставили в одну шеренгу — с Гомера до Хераскова — и читали им нечто вроде литературного надгробного похвального слова».

В 1835 году экстраординарный профессор по собственному прошению вышел в отставку с назначением пенсиона. После выхода на пенсию много сил уделял домашнему образованию детей, давал также частные уроки детям московской знати.

2. Детство, училище правоведения

Константин был последним, одиннадцатым, ребёнком Петра Васильевича Победоносцева и шестым ребёнком в его втором браке с мамой Константина, Еленой Михайловной Левашёвой. Вырос в благочестивой семье с передававшимися из поколения в поколение церковными традициями. В зрелом возрасте, на седьмом десятке лет, Победоносцев пишет в не совсем свойственной ему манере книгу «Праздники Господни». И в это исполненное лирики повествование вкраплены его воспоминания о собственных детских годах. Читая их, видишь и ощущаешь ту искреннюю и глубокую веру и верность церковной традиции, которые будущий обер-прокурор впитал от младенчества и сохранил в течение долгих лет своей жизни.

«Вот моё счастливое детство — как ярко сияет и благоухает оно из далёкого прошедшего, как освещает передо мною путь мой, как освежает душу в минуты изнеможения!

Русская душа отдыхает и радуется в церковный праздник, и благо тому, кого благочестивые родители с детства приучили чтить праздник, с радостным чувством ждать его и услаждаться его освежающей и возвышающей силой. Как счастлив тот, у кого воспоминания детства и юности соединены с самыми возвышенными ощущениями, какие способны охватывать душу, — с ощущениями и впечатлениями веры! Сколько новых источников религиозного вдохновения приобретает душа, у которой есть запас религиозных ощущений из минувшего времени, и как оживляется такими воспоминаниями молитва! Придя в церковь с холодным и неподвижным чувством, вдруг оживляешься от одного слова или напева, напомнившего то ощущение, с которым слушал его когда-то в другое, давно прошедшее время, — то настроение духа, в котором тогда звук этот был встречен. Смотришь на стены, на иконы, на алтарь и вспоминаешь, как во время оное стоял и молился здесь, как сюда приносили и приводили тебя домашние, молившиеся за тебя или вместе с тобою. Сидишь дома, в день праздничный, и ждёшь колокола; вот ударили, и вдруг душа тронулась. Один этот звук напомнил тебе, как ту же самую минуту давным-давно встречал ты в детстве, и так же, как тогда, с горячим желанием, с нетерпеливым ожиданием чего-то таинственного и торжественного, спешишь ты в церковь стать на свое место.

Никогда так сильно не ощущаются в душе моей впечатления детства, никогда так явственно не переносится воображение в отдалённое, цветущее время моей молодости, как в дни великих праздников Рождества Христова и Святой Пасхи. Это праздники по преимуществу детские, и на них как будто исполняется сила слов Христовых: аще не будете яко дети, не имате внити в царствие Божие.

Рождество Христово… Как счастлив ребёнок, которому удавалось слышать от благочестивой матери простые рассказы о Рождестве Христа Спасителя! Как счастлива и мать, которая, рассказывая святую и трогательную повесть, встречала живое любопытство и сочувствие в своем ребёнке и сама слышала от него вопросы, в коих детская фантазия так любит разыгрываться, и, вдохновляясь этими вопросами, спешила передавать своему дитяти собственное благочестивое чувство. Для детского ума и для детского воображения как много привлекательного в этом рассказе. Тихая ночь над полями палестинскими — уединённая пещера — ясли (кормушка для скота). Домашние животные, согревающие своим дыханием Младенца и над Ним кроткая, любящая мать с задумчивым взором и с ясною улыбкою материнского счастья — три великолепных царя, идущих за звездою к убогому вертепу с дарами, — и вдали на поле пастухи посреди своего стада, внимающие радостной вести Ангела и таинственному хору сил небесных. Потом злодей Ирод, преследующий невинного Младенца; избиение младенцев в Вифлееме, потом путешествие Святого семейства в Египет — сколько во всём этом жизни и действия, сколько интереса для ребёнка! Старая и никогда не стареющая повесть! Как она была привлекательна для детского слуха и как скоро сживалось с нею детское понятие! Оттого-то, лишь только приведёшь себе на память эту простую повесть, воскресает в душе целый мир, воскресает всё давно прошедшее детство с его обстановкою, со всеми лицами, окружавшими его, со всеми радостями его, возвращается в душе то же таинственное ожидание чего-то, которое всегда бывало перед праздником. Что было бы с нами, если б не было в жизни таких минут детского восторга!

…Вечер пред Рождеством: вернулся я от всенощной и сижу дома в той же комнате, в которой прошло всё мое детство; на том же месте, где стояла колыбель моя, потом моя детская постелька, стоит теперь моё кресло перед письменным столом. Вот окно, у которого сиживала старуха няня и уговаривала ложиться спать, тогда как спать не хотелось, потому что в душе было волненье — ожиданье чего-то радостного, чего-то торжественного на утро. То не было ожидание подарков — нет, чуялось душе точно, что завтра будет день необыкновенный, светлый, радостный и что-то великое совершаться будет. Бывало, ляжешь, а колокол разбудит тебя перед заутреней, и няня, вставшая, чтобы идти в церковь, опять должна уговаривать ребёнка, чтоб заснул.

Боже! Это же ожидание детских дней ощущаю я в себе и теперь… Как всё во мне тихо, как всё во мне торжественно! Как всё во мне дышит чувством прежних лет, — и с какою духовною алчностью ожидаю я торжественного утра. Это чувство — драгоценнейший дар неба, посылаемый среди мирского шума и суеты взрослым людям, чтоб они живо вспомнили то время, когда были детьми, следовательно, были ближе к Богу и непосредственнее, чем когда-либо принимали от Него жизнь, свет, день, пищу, радость, любовь — и всё, чем красен для человека мир Божий.

…И это ожиданье радости великой и великого торжества на утро у ребёнка никогда не обманывалось. Ребёнок просыпался утром и непременно находил то, о чём думал вечером, встречал наяву то, о чём говорили ему детские сны: просыпался, окружённый теми же благами жизни детской, которые бессознательно принимал каждый день, — только освещённые праздничным светом лица, его окружавшие, были вдвое веселее, ласки живее, игры одушевлённее».

А вот поэтичный рассказ о детском восприятии Вербного воскресенья.

«Какую радость пробуждает в душе моей звон колокола к торжественной всенощной нынешнего дня! Сколько светлых воспоминаний! Ребёнку, только что вышедшему из колыбели, только что начинающему ходить, уже знаком, уже приятен вид вербы. Её приносила ему в постель от заутрени старая няня, ею слегка ударяла по одеялу, приговаривая ласковые слова, её потом отдавала ему, и, ещё лежа в своей постельке, долго играл малютка гладкими красными прутьями, сдирая с них ароматную кору и любуясь красивыми бархатными белыми барашками: из них потом целый день составлял он своё стадо и гонял его по столу в разные стороны.

Потом — в раннем детстве — какое весёлое утро было утро субботы: по улицам носят раскрашенных и раззолоченных херувимов на вербе, на длинных шестах носят клетки с певчими птицами, беспрестанно раздаются певучие крики разносчиков. Весеннее солнце глядит приветливо в окно; оно так и вызывает выпроситься с няней на гулянье под вербами, где так много детей и игрушек; да и без гулянья, на широком дворе, начинающем уже высыхать, сколько новых разнообразных удовольствий! Там кудахтают курицы, недавно ещё выпущенные из зимнего заточения, кричит петух, как будто зовёт скорее весну, тепло и зелень; обсохнувшие доски и брёвна давно уже манят мальчика походить и попрыгать по ним через ручьи тающего снега, строить мостики и пускать кораблики…

Приходит вечер. Давно уже мальчик осаждал мать неотступными просьбами взять его в церковь, где, по её же словам, всем так хорошо и весело, где все стоят с вербами и свечами, откуда все возвращаются, встретив Христа, с улыбкою и песнью. Что-то неведомое и таинственное представляется в храме юному воображению: как там должно быть хорошо и светло, как должно быть весело стоять вместе со всеми, держа в руке горящую свечку на длинной ветке. И вот, наконец, мать, после нескольких годов упорного отказа, решается взять с собою в церковь дитя своё, Боже мой, какая радость! „Мама, когда же зажгут свечки? — спрашивает ребёнок и ждёт не дождётся желанной минуты. Вот, наконец, пришла она! Мать сама зажгла ему свечку, налепила на вербу и дала ему в руки, и стоит он первое время в каком-то смущении, но в то же время гордый тем, что и он, так же как и все большие, стоит со свечой, и сердце прыгает от волнения. „Молись, — шепчет ему мать, — Христос идёт“. Таинственный трепет ожидания впервые нападает на душу, и точно кажется ребенку, что здесь Христос, о Котором так много говорила ему мать ещё нынешним утром, и он видит перед собою картину из большой своей книги, как шествует Христос, сидя на осляти, посреди народа, столпившегося на улице, облепившего заборы и кровли, как стелют Ему по дороге ковры и одежды, как матери подносят Ему детей, и дети кричат Ему: „Осанна!“ И долго после того чудится ребёнку торжественная картина, когда на другой день играет он принесённою из церкви вербою и лепит фигуры из своей свечки. И на другой год, едва подходит весна, он уже нетерпеливо спрашивает у матери: „Скоро ли вербы? Скоро ли вербы? Скоро ли вербы? Скоро ли пойдём в церковь и зажжём опять свечки?“

Сладкий трепет чудесного! Святое ожидание! Бессознательное чувство радости, обнимающей детскую душу! Знает ли ещё вас душа человека, далеко оставившего за собою детство со всей бессознательностью чистых его впечатлений? Счастлив тот, на ком хоть отблеск этого детского чувства отражается поздней порою жизни в церковном празднике Вербного воскресенья».

Светлая ночь Воскресения.

«Пришёл Великий вечер. Огни погашены. В доме настала тишина. Все улеглись на покой в ожидании торжества. Шум на улицах умолк: и там всё чего-то ждёт, к чему-то готовится. Сидя у моей детской кроватки, уговаривала меня уснуть старая няня. Никогда уговоры её не были так усердны и убедительны, как в этот вечер, под праздник Светлого Воскресения, и никогда детское упрямство не было так настойчиво. Как можно заснуть вечером, когда целый день был одною весёлою песнею о той радости, какая будет завтра, когда с самого утра начинался ряд тех необыкновенных явлений, которые всегда совершаются в доме перед большим праздником и всего более привлекают и занимают детское воображение. Вчера ещё кончилось целых два дня продолжавшееся мытьё, чищенье и убиранье: сегодня с утра целый дом смотрит заново, свеж, выметен и украшен: новым духом веет от него, духом радостного ожидания. А сегодня начались новые работы; сегодня, как только пришли от обедни, все занялись малыми делами — готовят платья, красят яйца; дети перебирают свои игрушки и, подражая большим, чистят и моют маленькое своё хозяйство. Сколько новых толков поднялось в этом маленьком мире, сколько суеты и забот о том, что для взрослого давно потеряло всякую цену, а для ребёнка составляет важное дело, великое событие! Завтра „Христос Воскрес!“, завтра праздник! И никогда не понять взрослому, сколько прелести для ребёнка в одном этом слове: праздник! Старшие дети знают, что они пойдут к заутрене вместе с большими, и вместе с большими улеглись они спозаранку в ожидании ночи. Старшие дети хотят спать и не могут: маленькие дети могут и не хотят. И как им спать, когда отовсюду из кроватей слышится шёпот, слышатся отрывистые переговоры о том, что завтра будет, что было сегодня. Как им спать, когда из каждого угла при свете лампады глядит таинственный образ праздника!

Но усталость берёт своё. Не удалось уговорить мать, чтобы взяла с собой в церковь, уговариваешь няню: „Няня! Милая! Разбуди меня, когда пойдут вокруг церкви!“ — И няня обещает, она обещала бы всё на свете, лишь бы угомонился ребёнок. Но из других кроваток старшие счастливцы отвечают смехом на обещания няни, и опять поднимается неугомонный ребёнок, и опять уговаривает няню, и опять заставляет её в десятый раз обещать, что сделает, не забудет. Старая няня, кажется, в самом деле не забудет: она так сердится на старших шалунов, что смущают ребёнка и не дают заснуть ему. И дремлешь в сладкой надежде; но страх, что няня обманет, пересиливает сон, и ещё раз полузаснувший ребёнок заставляет няню повторить своё обещание.

…Первая заутреня! Боже мой, как билось сердце, когда, наконец, в первый раз мать решилась взять с собой меня к Светлой заутрени. Укладывают спать, спать не хочется — и только ждёшь, когда, час за часом, наступит желанное время. Вот наступило оно. После тишины, в которую погрузился целый дом, поднимается внизу и вверху и во всех углах его радостный шум приготовления к заутрени. Одетый по-праздничному ночью идёшь по тёмной ещё улице — не звонили ещё, в церкви темно, но она уже полна народом, всякий спешит занять своё место, и стоят все одетые по-праздничному, с новыми свечами, и носится по всему храму таинственный шёпот ожидания. Зажигают свечи в больших паникадилах, которые никогда, кажется, не зажигали. Как стало светло — как полна народом церковь, как весело все глядят и как весело глядеть на всех. И вот вдруг кто-то возле перекрестился, заслышав удар соборного колокола: в самом деле ударили, другой, третий, и понеслись хором чудные, таинственные звуки, и вот, наконец, наш, родной колокол своим густым гудением покрыл весь хор и поглотил все звуки. Как хорошо, Боже мой! Как хорошо стоять возле матери и братьев и сестёр и слушать таинственные голоса и смотреть во все глаза вокруг себя, и ждать, ждать всем существом своим.

А дальше — дальше целый мир новых ощущений для взволнованного ребёнка. Вынесли из алтаря старые, где-то далеко стоявшие иконы, которых никогда ещё не видывал, сняли с места хоругви, которых ещё ни разу не видел в движении, и запели „Воскресение Твое, Христе Спасе“, и тронулся крестный ход. И вот затворились двери, церковь полна народу, и все зажгли свои свечи, у всех такие спокойные, важные лица, и все стоят тихо, не говоря ни слова. Чудно становится ребёнку, смотрит он вокруг себя — возле старая няня стоит с зажжённым огарком и молится и плачет, братья и сёстры и мать смотрят прямо в глаза и не улыбаются, и тихо всё так, как будто никого нет в церкви, и над этой тишиной только носится тот же торжественный гул колоколов. Боже — что будет — хорошо и странно! Но вот за дверями послышались отрывистые звуки возгласов священника и ответы хора, и толпа зашевелилась, люди крестятся и молятся и шепчут. Вдруг отворились двери и раздалось громкое „Христос Воскрес!“, и в ответе ему народ загудел своё стоязычное: „Воистину!“ И скоро вся церковь запела вместе с хором радостные песни воскресения.

…О святые песни, всякому знакомые, всякому милые! Кто из русских людей не знает и не поёт вас и не отвечает на ваши звуки всем своим сердцем. И ребёнок, в первый раз заслышав вас, чувствует трепет праздничной радости, и старик, много раз проводивший Пасху на веку своём, когда услышит вас, как будто снова делается ребёнком и празднует Христу детскою радостью. Когда бы ни заслышало вас моё ухо, когда бы ни представило воображение светлую ночь Пасхи и церковь празднующую, в душе моей расцветает и благоухает праздничное чувство. И детство, милое, давно прошедшее детство, смотрится в неё и в ней отражается, и снова слышатся в ней те же надежды и обещания, которыми жила и радовалась душа в ту благословенную пору. В этих надеждах и обещаниях — свет и надежда целой жизни, отголосок вечного праздника, отблеск невечернего дня в царствии Христовом».

Домашним воспитанием и образованием младшего сына руководил профессор Московского университета Пётр Васильевич Победоносцев. Когда отроку Константину исполнилось 14 лет, отец отвёз его в Петербург, где сумел определить сына в Императорское училище правоведения при Министерстве юстиции.

Училище создавалось в качестве юридического учебного заведения, специально предназначавшегося для подготовки судебных деятелей. Выдающийся русский юрист А.Ф. Кони усматривал в учреждении училища правоведения единственно возможный в условиях 30-х годов XIX века способ постепенно, мало-помалу улучшить состояние российских судов, бедой которых было судебное чиновничество, прогнившее до мозга костей, продажное, живущее взятками и не находящее в них ничего худого, крючкотворствующее, кривящее на каждом шагу душой, пишущее горы дел, лукавое, но не умное, свирепое и едва грамотное. Поэтому обучение юридическим наукам соединялось в Императорском училище с воспитанием у молодых людей качеств, которые считались необходимыми для этой профессии.

Это было привилегированное закрытое учебное заведение, имевшее статус «перворазрядного» наравне с Царскосельским лицеем. В училище принимались юноши от 12 до 17 лет, только из потомственных дворян (Константин Победоносцев, происходя из священнического рода, по отцу был дворянином лишь во втором поколении, мать же его Елена Михайловна была из костромских дворян Левашёвых); всего воспитанников было не более ста. Воспитанники училища носили жёлто-зеленый мундир и треугольную шляпу, зимой — пыжиковую шапку (отчего получили прозвище чижиков-пыжиков и именно о них известная шуточная песенка «Чижик-пыжик, где ты был?»); воспитанники старшего класса носили шпаги. Учащиеся делились на казённо- и своекоштных, обучение было платным, но за казённокоштных плата вносилась казной; те и другие обязаны были прослужить после выпуска шесть лет в ведомстве Министерства юстиции. Полный курс обучения был установлен в течение семи лет с подразделением на четыре общеобразовательных класса и три специальных. В начальных классах полностью проходили гимназическую программу; на специальных курсах изучали энциклопедию законоведения (начальный курс права), затем церковное право, римское, гражданское, торговое, уголовное и государственное, гражданское и уголовное судопроизводство, историю римского права, международное право, судебную медицину, полицейское право, политическую экономию, законы о финансах, историю вероисповеданий, историю философии и историю философии права.

Из стен училища правоведения выходили не только выдающиеся юристы. Разностороннее образование, которое получали воспитанники, позволяло развиваться их природным дарованиям. Композитор П.И. Чайковский, поэт А.М. Жемчужников, писатели И.С. Аксаков и князь В.П. Мещерский, доктор медицины Н.Я. Кетчер, палеонтолог, доктор философии В.О. Ковалевский, чемпион мира по шахматам А.А. Алёхин — вот далеко не все знаменитые выпускники училища. Однокашниками Константина Победоносцева были многие известные впоследствии государственные и общественные деятели: славянофил И.С. Аксаков, в газете которого «День» он в 1860-х годах будет регулярно помещать свои статьи, будущие министры юстиции Н.А. Манасеин и Д.Н. Набоков, в отставке которого в 1885 году К.П. Победоносцев примет непосредственное участие, и многие другие.

Окончившие училище с отличием получали чины IX и X классов (титулярного советника и коллежского секретаря, что соответствовало армейским чинам капитана и штабс-капитана) и направлялись преимущественно в канцелярии Министерства юстиции и Сената; прочие направлялись в судебные места по губерниям в соответствии с успехами каждого.

Благодаря основательной домашней подготовке Константин поступает в училище сразу на третий курс. Отцовское домашнее образование служит подспорьем ему и во время учёбы. На четвёртом курсе Константин Победоносцев по своей инициативе вызвался отвечать заданный урок на латинском языке. Выслушав блестящий ответ, профессор римского права Штекгардт сошёл с кафедры, обнял и поцеловал юного правоведа, крепко пожал ему руку и поставил высший балл — 12.

На сороковом году после выпуска обер-прокурор Синода издаёт малым тиражом юношеский дневник времени своего обучения в Училище правоведения для подарков друзьям и однокашникам. Из этих собственных свидетельств Константина Победоносцева мы узнаём и о строгой, почти военной дисциплине, распорядке дня по 42 звонкам, значимых событиях в жизни училища и о школярских проделках учеников.

«Завтра затевают у нас обман во время экзамена: пишут по два экземпляра всех билетов, каждый готовит из всего курса только один билет и, когда берёт билет со стола, говорит тот номер, который сам учил; а на приготовленном стуле билет ему обменивают.

…Употребили в дело эту хитрость, о которой я вчера писал, и она удалась вполне. Все были в этом деле обмануты: и директор, и инспектор, и Штекгардт, и Генцшель, заседавший на экзамене… Совестно было молиться до и после экзамена».

Интересны краткие записи, из которых мы видим круг чтения Константина помимо учебной программы:

«Церпинский читал мне статью (прекрасную) Аксакова: отрывки из вседневной жизни.

…Вечером был у нас в классе обыск, производившийся инспектором и профессором права Кранихфельдом и воспитателем Бушманом. У меня поймал инспектор стихи Лермонтова, однако оставил их и советовал держать у Бушмана: „Конечно, Лермонтов поэт, но он умер нехорошею смертью…“

…Сегодня с обеда директор ходил по классам и отнял у нас многие книги, как то: Гоголя, „Отечественные записки“ и прочее.

…После обеда ушёл я в лазарет, сел у Сербиновича и до 5-го часа разговаривал с ним и читал ему Гоголеву „Страшную месть“.

…Юша Оболенский¹ остался в училище, я рассматривал у него „Литературную газету“ и „Картины русской живописи“, которые и взял к себе на сохранение. В 6-м часу ушёл от него к переплётчику по просьбе Юши договориться за переплёт „Отечественных записок“ и молитвенника».

Описан неожиданный визит в училище императора Николая I.

«Лишь только отобедали мы, как, по обыкновению, отправились в сад. Время было прекрасное. Солнце светило ярко. Не прошло и пяти минут, как посреди весёлой толпы раздались глухие крики: „Скорей, скорей! Царь, Царь приехал!“ В эту минуту в окне V класса раздался звук призывного колокольчика. Мы побежали. Кто просто, кто в коньках, кто ползком, но все тотчас явились наверх, бросили как попало шинели и фуражки, построились в длинную колонну. Всё стихло, но вдруг пробежал глухой ропот, и вслед за ним потряс воздух громкий крик привета. Царь шёл мимо рядов, оглядывая их орлиным оком… Я его впервые увидел. Он хорош, царственно хорош!..»

Мы видим искреннее восхищение государем, которое разделяет и автор дневниковых записей. Начиная от Герцена, Льва Толстого и далее, особенно советскими авторами, правление Николая I принято изображать как эпоху застоя и стагнации, а самого его вспоминать как «Николая Палкина» или «жандарма Европы». На самом деле Россия в подавляющем большинстве обожала своего императора, и ученики Училища правоведения не были здесь исключением.

Строгость внутренних порядков училища компенсировалась удовольствиями (иногда запретными), организуемыми для себя самими учащимися.

«Юше принесли от Микельса бутербродов, 1/2 фунта шоколаду и целую корзинку бисквитов. Началось действие: мы стали тереть шоколад, послали за молоком, сварили, и мы все пили.

…С прошлого года возникло и распространилось у нас изобретение, которое, не знаю, дошло ли еще до Москвы. Вместо трубки курят папиросы, так эта штука называется. Еще зимой я дивился, глядя, как Пейкер фабриковал их, свертывая трубочки из печатной бумаги и наполняя их табаком. Теперь это усовершенствовали; берут карандаш или вроде того палочку, скатывают на ней пластинку тонкой почтовой бумаги, заклеивают края; потом загибают эту трубочку с одной стороны, наполняют её табаком, загибают снова — и курево готово. Только что завелись папиросы и в продаже в магазине Богосова, в доме Армянской церкви, но у нас только богатые берут оттуда, а прочие продовольствуются самодельщиной. В классе эта манипуляция беспрестанно производится, виноват и я, грешный. Курят в трубу: один увеселяется, а другой караулит».

Случались в училище и серьёзные происшествия, одно из которых подробно описано Победоносцевым.

«В Училище от одного конца спален до другого слышался гул и ропот. В нашем классе этот ропот скоро превратился в нервическое волнение. Вот причина.

Прокофьев — солдат, который был в то время дежурным, рассказывал, что сегодня с 8 часов вечера смотритель Кузнецов, собрав в спальни всех солдат, давал им странное приказание. Он будто бы приказывал солдатам ни в чём не слушаться воспитанников. „Не вставайте перед ними, — говорил он. — К чему вы говорите им: «Ваше благородие»? Они мальчишки, щенки, а не дворяне“. Потом, обратившись к Мартынову, которого накануне чуть не прибил Раден, сказал: „А ты дурак, что позволил прибить себя. Вас было трое, болваны! Вам бы схватить его, да и отвалять хорошенько“. Много тому подобных мелочей рассказывал Прокофьев из речи Кузнецова. Эта речь показалась всем нам такою резкою и обидною, она так раздражила всех нас, что мы не могли удержать своего негодования. Бог знает, что представлялось нам; мы собрались в толпу и рассуждали о том, что нам делать. Наконец, положили решительно: писать на другой день письмо к директору, требовать непременно удовлетворения. Подписать всем и действовать решительно. В эту минуту мы готовы были на всё; нам казалось легче потерять многие преимущества и надежды, чем спустить, оставить, простить такую обиду. До такой степени были взволнованы умы, что половина класса не могла спать часу до 4-го ночи. Воспитатель Бушман, дежурный в эту ночь, не мог спать также. Всё говорило, всё кипело.

На другой день, в понедельник, 8-го числа, Бушман, кончив своё дежурство, отправился к директору и всё рассказал ему. Между тем мне поручили написать письмо; я написал, как умел, впрочем, гораздо умереннее, чем было задумано вчера. В классе Яковлева Бушман отдал письмо директору. Директор принял его сначала как пустую, ребяческую вспышку и начал было говорить нам, как обыкновенно, в своём прежнем духе, что это всё глупости и тому подобное. Но перед ним не молчали, а многие и возражали ему. Тогда он понял, что мы не скоро отступимся от этого дела и велел в 10 часов прийти к себе от всего класса Тарасенкову, Лерхе и Котляревскому. Но и с ними говорил по-прежнему, сворачивая речь на иное. Впрочем, он Бушману поручил произвести следствие: точно ли справедливо то, что смотритель давал приказ такого рода. Мы несколько успокоились.

В 7 часов вечера после бани началось это следствие на квартире у Бушмана. Он и воспитатель Берар были председательствующими, но главными органами допроса были Тарасенков, Врангель, Оболенский и я. Приводили многих солдат, и мы допрашивали их. Кое-каких трудов стоило нам победить их упорство. Но, наконец, мы победили его. Сбивали солдат в показаниях, потому что допрашивали порознь. Всего смешнее и всего упорнее было признание Кононова. Но всё-таки мы подтвердили через этот допрос подлинность приказа, отданного Кузнецовым…

Мы ликовали, но ещё до победы было далеко. На другой день и Бушман, и Берар объявили нам, что директор не так принял их донесение, как бы они желали, и никак не хочет отставить Кузнецова от должности, говоря, что он не во власти это сделать. А класс не хотел понять этого, закипел и требовал в большей части своего состава, чтобы Кузнецова выгнали.

Написали к директору в этом духе другое письмо. Этого письма директор не принял. Вскипели наши молодцы, пошли в залу и там чуть не слово за слово, а всё-таки крупно говорили с директором, и мы его не понимали, как он не понимал нас.

Думали, думали, толковали, кричали. Хотели уходить из училища. Просились домой, говоря, что не можем оставаться в училище, говоря, что должны посоветоваться с родными. Директор позвал к себе Радена — одного из главных ажиотаторов и велел ему убираться домой. Тимрот вспылил, пошел к директору и крупно поговорил с ним, и ему было то же сказано. Это почти всех привело в негодование; ещё несколько минут — и, чего доброго, мы убежали бы все из училища.

Но развязка была близка и счастливее, чем мы думали. В залу вошёл директор; мы собрались около него кучею, и он стал говорить нам, не ругая нас, но спокойно. Представлял нам, какую глупость мы в состоянии сделать, как безумны и неумеренны наши требования. Говорил нам, что он сделал всё, что от него зависит, что Кузнецов удалён от надзора над солдатами и от всякого сношения с нами, но что он не может совершенно отставить его, а, если мы хотим, будет писать об этом принцу, попечителю училища. Впрочем, делайте что хотите, сказал он, ворвитесь к Кузнецову, повесьте его, если вам угодно, но подумайте, что из этого будет.

Тут он ушёл. Речь его почти всех образумила. Тут мы поняли, что более того, что сделал директор, нам нечего ожидать и, наконец, что распоряжение его может удовлетворить и нашим требованиям. Мы послали Бушмана сказать ему, что мы спокойны и довольствуемся тем, что он сделал для нас.

Директор воротился довольный и очень ласково говорил с нами. Он обнадёживал, обещал нам сделать всё, что может, одним словом, всех примирил с собою».

Бывали и случаи, когда воспитанники сами разрешали свои внутренние проблемы:

«Сальватори был высечен в классе за фискальство Поповым, Сиверсом, Керстеном, Врангелем и Раденом, пятью записными витязями нашего класса и училища».

Пишет Константин и о свойственных молодости радости и полноте жизненных ощущений:

«Все молоды, все поют, и песни, которые слышишь и поёшь здесь, наверное, останутся в ушах на всю жизнь. Выйдешь в сад — весною пахнет; с грустью вспоминаешь деревню, но и тут — весенний воздух, молодой лист, птичка чирикает. Мудрено ли, что и мы все принимаемся чирикать? Чирикаю и я, запеваю любимую майскую песню:

„Wie herrlich lauchtet

Mir die Natur,

Wie glänzt die Sonne,

Wie lacht die Flur…“²

В эту минуту слышу: в саду составился живой, звонкий, ладный хор. Поют русские песни, шевелящие душу, поют „В темном лесе“. Пение разнохарактерное. Вспоминаю, как зимою в спальнях Юша садится к фортепиано и запевает своим приятным тенором цыганские песни и романсы: „За Уралом за рекой“ и „Скинь-ка шапку“ и прочее, а около него кружок любителей слушает и подпевает. Немцы наши ввели в употребление свои хоры, которые все охотно поют с ними: „О, wie wohl! Ist mir am Abend“; или „Gute Nacht, gute nacht, schön Anna-Dorothee“…»

Константин Победоносцев пользовался уважением как среди товарищей (не зря же ему доверили писать коллективное письмо во время конфликта с директором), так и у преподавателей и руководства училища. Именно его вызывают к кафедре, чтобы продемонстрировать важным особам уровень знаний воспитанников.

«В класс Гримма дверь нашего класса отворилась, и вошёл министр юстиции граф Виктор Никитич Панин в сопровождении пэра Франции графа де Сен-При и нашего директора. Гримм сошёл с кафедры и подошёл к ним; мы переводили Саллюстия; отозвали Тарасенкова; он начал XII главу, но граф просил (разумеется, просьба стоила приказания) переводить с середины; он поправлял промахи и, видно, хорошо знает латынь. Тарасенков ушёл. Гримм вызвал было Пояркова, но директор сказал мою фамилию. Я переводил из середины».

Не только фундаментальные знания вынес будущий обер-прокурор из стен Училища правоведения. Зародившаяся в училище дружба (в первую очередь можно назвать И.С. Аксакова, князей Оболенских, Д.А. Энгельгардта) поддерживалась в течение многих десятилетий.

3. Начало службы, литературной, научной и преподавательской деятельности

Окончив в 1846 году Училище правоведения, титулярный советник К.П. Победоносцев был зачислен на должность помощника секретаря в канцелярию VIII (московского) департамента Правительствующего Сената, в котором решались судебные споры по гражданским делам, поступавшие из губерний, прилегавших к Москве.

В своих «Московских воспоминаниях» Константин Петрович рассказал, как он попал на это место: «В сороковых годах начались первые выпуски из Училища правоведения. Известно, что оно было основано по мысли принца Петра Ольденбургского — вывести образованных и честных юристов как свежий элемент практического судебного дела. В ту пору делопроизводство во всех судебных инстанциях было в руках старых канцелярских дельцов, и от них, в сущности, зависело дело, так как судьи повсюду были люди, не сведущие в законе. То же самое было и в департаментах Сената, коих канцелярия в особенности славилась опытными, сведущими в законе старослужилыми секретарями и обер-секретарями. С ними должны были иметь дело просители, и потому эти дельцы при малых окладахсодержания наживали себе значительное состояние. Можно себе представить, каково было в таких условиях правосудие и чего стоило судиться.

Необходимо было обновить состав канцелярий (прежде всего канцелярии Сената) свежими элементами нового строя и привлечь к практической судебной деятельности молодых людей, юридически образованных и воспитанных в новом духе служебной правды. Для сего предполагалось воспользоваться первыми выпусками из Училища правоведения. Министр юстиции (тогда граф Панин) распределял воспитанников по выпуске их по канцеляриям судебных департаментов Сената, петербургских и московских: кто куда был назначен, должен был туда отправляться на службу беспрекословно».

На первой ступени своей служебной карьеры Константин Победоносцев попал под начало обер-прокурора VIII департамента Сената В.П. Зубкова. Победоносцевых связывали с семьей Зубковых дружеские отношения, Константин считался своим человеком в их доме. Василий Петрович Зубков стал первым начальником и покровителем молодого правоведа на государственной службе.

В воспоминаниях о начале служебной карьеры будущий обер-прокурор с благодарностью вспоминал своего первого шефа. Он высоко оценивал Зубкова не только как руководителя: его привлекала к себе и личность этого человека. Константин Петрович писал о нём: «Служба Зубкова в Москве в постоянном общении с московским обществом и с товариществом компании архивных юношей³ (Пушкиным, Вяземским, Одоевским и пр.) дала ему способ расширить и усовершить своё образование, так что в 40-х годах он считался в Москве одним из самых просвещённых людей между начальниками отдельных ведомств. Общение с таким человеком по службе не могло не быть благодетельно для развития молодых людей, начинавших в Сенате свою служебную деятельность. Зная прекрасно французский и немецкий языки, Зубков следил постоянно за литературой, много читал, и беседа его была всегда приятна и поучительна для молодежи». Узнав в 1862 году о смерти своего бывшего начальника, К.П. Победоносцев запишет в свой дневник: «Скончался мой друг В.П. Зубков».

«Сенатское производство, — отмечал обер-прокурор в своих воспоминаниях, — было тогда лучшею практическою школой для судебной, да и для административной деятельности. Молодые люди вступали в канцелярию, где встречала их подозрительными взглядами группа старых дельцов, которые видели в них новый элемент, предназначенный для внесения в канцелярское дело нового духа и новых обычаев.

Новобранцы поступали на службу сначала в должность столоначальников, подготовляясь мало-помалу к должностям секретарским и обер-секретарским. Они заняли сразу особое положение в среде чиновников. Многие из них, принадлежа к известным в Москве семействам, примкнули к высшим слоям тогдашнего московского общества. Притом, сохраняя вынесенные из училища товарищеские между собою связи, они составили и в Москве особую компанию правоведов, поддерживая друг друга и собираясь вместе на товарищеские беседы. (Полвека спустя министр финансов С.Ю. Витте отметил, что «правоведы все держатся друг за друга, как жиды в своём кагале».)

Старые дельцы, сидевшие в канцеляриях, озирались на них с подозрительным недоумением. Итак, от людей старого закала молодые люди не могли ожидать ни сочувствия, ни поддержки, ни руководства. Но в особо благоприятные условия попали те из них, кои назначены были на службу в VIII департамент Сената, благодаря тому, что во главе канцелярии стоял человек просвещённый — В.П. Зубков, а в составе её в должности обер-секретаря находился молодой князь Сергей Николаевич Урусов, по рождению принадлежавший к высшему обществу, человек высокого образования и благородных стремлений, которые склонили его поставить себя на труд юридической практики в Сенате. Человек богатый, не нуждавшийся в жалованье, он всё своё содержание жертвовал на бедных чинов своей канцелярии, а сам себя посвящал труду, представлявшему много живого интереса для человека просвещённого. В VIII департамент Сената восходили в то время дела из губерний, составлявших, так сказать, главное ядро поместного, исторически сложившегося владения (Орловской, Тульской, Тамбовской, Пензенской, Харьковской); приходилось разбирать массу старых вековых грамот, вековых межевых записей, актов однодворческих и казачьих. С другой стороны, с Юга России, из Таврической, Екатеринославской и Херсонской губерний, приходили дела инородческого — татарского, армянского — быта и дела торговые из коммерческих судов Одессы, Керчи и Таганрога. Всё это составляло область права, дотоле почти не исследованную. Высокий интерес её привлекал князя Урусова и мало-помалу завлекал в ту же область молодых людей, работавших под его руководством. Каким-то новым духом веяло от этой деятельности — новая работа закипела в канцелярии. На приготовлении к докладам, составлении резолюций и определений вырабатывалось искусство юридического анализа и изложения, так что мало-помалу посреди бумажного производства образовалась целая школа сознательного труда и умственного развития. Все проходившие в то время эту школу сохраняли до конца своей жизни благодарное воспоминание о том времени своей жизни».

Компания правоведов в своих товарищеских беседах была не чужда интереса к либеральным веяниям: «Парижская революция 1848 года внесла новую смуту в умы и новые интересы и подняла новые толки в тихом дотоле московском обществе. Все принялись с жадностью за чтение газет. Беседы нашего товарищеского кружка (собиравшегося раз в неделю по субботам в квартирах Старицкого и Глебова на углу Хлебного переулка) оживились. В досужные часы нередко забегали мы в кондитерскую Пеера (на Тверской, на углу дома бывшего Благородного Пансиона), где получалось множество иностранных газет, и с жадностью просматривали затасканные по рукам листы французских газет, испещрённые в то время множеством цензурных пятен. Особенный интерес возбуждали в то время статьи Эмиля Жирардена в газете „La Presse“, и многие из нас стали ее выписывать, ознакомившись с нею у Зубкова. У него же в то время увидели мы прославленные сочинения того времени, считавшиеся запрещёнными, но возбуждавшие общий интерес (Луи-Блана, Прудона, Фурье, Ламартина — „Историю жирондистов“ и прочее)».

Образованные и умные выпускники Училища правоведения при руководстве и под покровительством В.П. Зубкова и С.Н. Урусова быстро продвигались и росли в чинах. Через пять месяцев после поступления на службу в ноябре 1846 года Константин Победоносцев был назначен на должность младшего секретаря в канцелярии VIII департамента Сената, а в мае 1847 года — секретаря. Эту должность многие молодые чиновники ждали годами. В декабре 1849 года К.П. Победоносцеву был присвоен чин коллежского асессора, что соответствовало званию армейского майора, а ровно три года спустя — надворного советника.

«По природе нисколько не честолюбивый, я ничего не искал, никуда не просился, довольный тем, что у меня было, и своей работою, преданный умственным интересам, не искал никакой карьеры и всю жизнь не просился ни на какое место, но не отказывался, когда был в силах, ни от какой работы и ни от какого служебного поручения» — комментирует Константин Петрович своё продвижение по служебной лестнице.

В мае 1858 года К.П. Победоносцев был утверждён в должности обер-секретаря Общего собрания московских департаментов Сената, а 25 декабря того же года возведён в чин статского советника. За семь лет службы в московских департаментах Сената он поднялся от скромной должности помощника секретаря до обер-прокурора VIII департамента (с 1863 года) в чине действительного статского советника, соответствовавшего воинскому званию генерал-майора.

Во время этой работы К.П. Победоносцев сблизился с князем В.Ф. Одоевским, который замещал должность первоприсутствующего (председательствующего) сенатора в том же департаменте. Этот выдающийся человек достоин отдельного упоминания.

Владимир Фёдорович Одо́евский, один из последних потомков Рюриковичей, — русский писатель и мыслитель эпохи романтизма, общественный деятель, один из основоположников русского музыковедения. Будучи последним представителем княжеского рода Одоевских — одной из старших ветвей Рюриковичей, он не придавал значения своему княжескому титулу и происхождению от удельных князей, чем приводил в изумление аристократов, завидовавших древности его рода.

В стенографическом отчёте заседания Общества любителей российской словесности от 13 апреля 1869 года — в память об В.Ф. Одоевском сохранились тёплые слова Константина Петровича о своём друге.

«Мне хочется сказать слово о нём, потому что он мне представлялся одним из добрых, милых людей, которых память благоухает.

…На старости судьба его поставила на новое, совсем до того времени незнакомое ему дело судьи, и он принялся за него с юношеским жаром.

…Нередко до вечерен просиживали мы с ним в присутственной комнате, прерывая иногда деловые занятия приятною беседой. Кабинет его был один из тех тихих, приютных уголков, которые так отрадно вообразить себе, когда думаешь о Москве. Князь любил говорить особенно о философии, о литературе, о естественных науках. Он много читал в своей жизни, много имел разнообразных сведений, со многими предметами был знаком специально по собственному опыту…»

По своим взглядам на отношения Запада и России В.Ф. Одоевский во многом приближался к славянофилам, хотя формально к ним не примыкал. Дорожил званием литератора и гордился им, дружил с Пушкиным и Вяземским, ставил свои занятия литературой выше всего, что давалось ему его знатным происхождением и общественным положением.

Одновременно со службой в московских департаментах Сената К.П. Победоносцев изучал историю русского гражданского права с целью написания научных работ по данному предмету. В 1858 году в журнале «Русский вестник» появились его первые статьи. Такие публикации успешного чиновника, как «Заметки для истории крепостного права в России», «О реформе гражданского судопроизводства», «Чтения о русском гражданском праве» принесли ему славу выдающегося молодого учёного.

Когда в декабре 1858 года юридическому факультету Императорского Московского университета потребовался преподаватель гражданского права и судопроизводства, Константин Петрович был приглашён к чтению этих дисциплин. В следующем году 32-летний К.П. Победоносцев защищает магистерскую диссертацию «К реформе гражданского судопроизводства» и после этого избирается профессором юридического факультета университета, оставаясь на службе в VIII департаменте Сената. Областью его исследований являлись различные гражданско-правовые отрасли, в том числе наследственное и завещательное, межевое право. В 1859–1867 годах К.П. Победоносцев публикует в Архиве исторических и практических сведений «Некоторые вопросы, возникающие по духовным завещаниям», в журнале Министерства юстиции — «Имение родовое и благоприобретенное», «Юридические заметки и вопросы по наследственному и завещательному праву, об опеках» и «Однодворческие земли и начало специального межевания», в «Русском вестнике» — «Вещный кредит и закладное право» и в «Юридическом вестнике» — «О чресполосном владении».

В преподавательской деятельности профессор К.П. Победоносцев помимо изложения определённой суммы знаний старался добиться творческого развития способностей студентов, привития им нравственных ориентиров, которыми они будут руководствоваться в своей юридической практике. В статье «Об университетском преподавании» Константин Петрович писал: «Как приобретается истинное знание? Напрасно думают, будто оно приобретается лишь умственным усвоением фактов, образов, правил и положений, так, от одного многоядения человек не становится атлетом: пища может снабдить его жиром, но не сообщит ему ни мускульной, ни нервной силы. Человек станет, пожалуй, ходячим магазином сведений, но это еще не сообщит ни мысли — его развития, ни характера — его личности. Одно лишь упражнение может превратить пищу в мускулы, и этим же только путём предметы изучения превращаются в действительное знание.

Мы приобретаем действительное познание предмета только тогда, когда проникаем в него анализом, разбирая его по частям и совокупляя потом. То напряжение ума и памяти, которое мы принуждены делать для того, чтобы передать с точностью и ясностью, что прочитано или слышано, — служит лучшим упражнением, приучающим ясно распознавать мысль и ясно выражать её. Мало-помалу студент или слушатель приучается выражать её своим слогом, придавая ей освещение своим соображением… И дело самого преподавателя приобретает тем самым живой интерес и подлинно реальное значение, связывая его умственно и духовно с каждым из молодых людей, состоящих под его руководством».

Тепло вспоминал профессора Победоносцева Александр Федорович Кони: «С Победоносцевым я встретился впервые как его слушатель в Московском университете в 1864/1865 учебном году на четвёртом курсе юридического факультета. Два раза в неделю в аудиторию к нам приходил высокий, чрезвычайно худощавый обер-прокурор VIII департамента Сената и читал нам лекции гражданского судопроизводства. Лекции были очень содержательны… С живым сочувствием рисовал он перед нами особенности нового состязательного процесса, разъясняя „новшества“ кассации и благотворность права мировых судей руководствоваться не только писаным законом, но и народными обычаями. В особенности ставил он высоко начало гласности производства. Его не удовлетворял „канцелярский образ Фемиды, совершающей свое дело с повязкой на глазах“. „Что прячется от света и скрывается в тайне, — говорил он нам на лекции о публичности производства, — в том, верно, есть неправда…“ Мы выносили из лекций Победоносцева ясное понимание задач и приёмов истинного правосудия».

Молодой и талантливый профессор вскоре обратил на себя внимание двора. В конце 1861 года главный воспитатель великих князей граф Строганов пригласил Константина Петровича преподавать юридические науки наследнику престола великому князю Николаю Александровичу (1843–1865). Этот переход из университетской аудитории в дворцовые покои явился в жизни К.П. Победоносцева решающим моментом: он оторвался от служения чистой науке и приобщился к дворцовой жизни и государственной деятельности. Зачисление в группу авторитетных наставников будущих российских венценосцев стало важной вехой в судьбе К.П. Победоносцева, его наставничество длилось десятилетия. Россия благодаря его воспитаннику Александру III приняла идеологию монархической государственности и русской национальной самобытности в противовес радикализму и революционному космополитизму, а император Александр III стал великим миротворцем и успокоителем нации.

Помимо службы и преподавания К.П. Победоносцев привлекался к законотворческой деятельности. В Государственном совете с 1857 года шло обсуждение проекта устава гражданского судопроизводства. Делопроизводство обсуждения вел помощник статс-секретаря департамента гражданских и духовных дел Государственного совета С.И. Зарудный. Для анализа представленного проекта он старался привлечь учёных-правоведов, способных оценить его достоинства и недостатки. Осенью 1859 года Сергей Иванович переслал Константину Петровичу Победоносцеву «Проект устава гражданского судопроизводства». В декабре того же года К.П. Победоносцев вернул С.И. Зарудному этот документ с замечаниями и пометками. В некоторых отделах замечания были сделаны почти по каждой статье. Иногда они касались только редакции, но нередко и существа дела. Причём многие замечания были написаны в крайне резком тоне. С.И. Зарудный не скрыл от К.П. Победоносцева своего удивления этим. Константин Петрович объяснил ему письмом, что присланные ему из Петербурга для замечаний законопроекты не соответствуют потребностям страны, но выражают пренебрежение бюрократии интересами народа, и он протестует против этого всеми силами своей души, потому что опасается, что эта бюрократическая тина и его может засосать и что в вопросе жизни быть или не быть нельзя обойтись без любви и нет возможности обойтись без негодования.

Результатом такого объяснения стало то, что С.И. Зарудный начал привлекать К.П. Победоносцева для критики и других проектов нормативных документов. С просьбой об отзыве на те или иные законопроекты обращалось к нему и Министерство юстиции. Константин Петрович стал приобретать в правительственных кругах репутацию глубокого аналитика и жёсткого критика законодательных инициатив.

В начале 1860-х годов К.П. Победоносцев состоял членом комиссий, готовивших проекты документов для знаменитой судебной реформы Александра II. Император рекомендовал привлечь к данным работам «преимущественно юристов, коих замечания не только на основаниях науки, но и на практике основанные, могут быть в сем случае весьма полезны». В июле 1861 года К.П. Победоносцев получил из Главного управления Министерства юстиции распоряжение «о командировании для участия в составлении проекта нового судопроизводства России» и уже в сентябре в газете «Наше время» (№ 30) было опубликовано сообщение о том, что в комиссию по судебной реформе приглашены Д.А. Ровинский, Н.А. Буцковский и К.П. Победоносцев как приславшие «лучшие проекты».

В декабре 1861 года К.П. Победоносцев представил в комиссию по составлению судебных уставов записку «О гражданском судопроизводстве», в которой критически оценивал ряд предложений составителей проекта нового устава гражданского судопроизводства. Главным недостатком действовавшего в то время в России гражданского судебного процесса он считал пронизывавший его до основания бездушный формализм, затруднявший рассмотрение дел и препятствовавший правильному их разрешению. В настоящее же время в России лица, от имени которых исходит судебный приговор, находятся, указывал К.П. Победоносцев, в руках полуобразованных чиновников канцелярии, противоборствующих сторон судебного разбирательства они не видят и не слышат, и смотрят на решаемое ими дело через бумагу.

Он обратил внимание на то, что «общий» порядок рассмотрения спорных гражданских дел предполагал ведение процесса преимущественно в письменной форме. По его правилам почти весь материал, рассматриваемый судом, должен был состоять из письменных объяснений сторон и письменных сношений суда со сторонами. Из этого материала один из членов суда составлял доклад, на основании которого выносилось судебное решение. По мнению К.П. Победоносцева, при сохранении письменной формы ведения процесса главные пружины судопроизводства и решения неизбежно будут оставаться в руках судебных чиновников, а заседание суда будет являть собой простую формальность.

В предложенном К.П. Победоносцевым варианте построения судебного процесса устным и письменным аргументам придавалось равное значение. В результате статья 339 Устава гражданского судопроизводства, утвержденного 20 ноября 1864 года, была принята в редакции: «Решение суда должно быть основано на документах и других письменных актах, представленных сторонами, равно и на доводах, изъяснённых при изустном состязании».

4. Славянофилы, Аксаковский кружок

«В Москве собрался кружок культурно образованных людей, одушевлённых мыслью о необходимости народного самосознания в исследовании прошедших судеб страны своей и своего народа; они явились в обществе и литературе с протестом против ложного отношения к русской жизни и её потребностям, против самодовольного невежества и равнодушия ко всему, что касалось живых интересов России. Это были люди, искавшие в прошедшем своей Родины идеал для устройства будущих судеб её, и они впервые сознательно выяснили перед всеми нераздельную связь русской народности с верой и Православной Церковью. Независимо от крайностей учения слово это было необходимо ввиду надвигавшейся с Запада тучи космополитизма и либерализма: вот почему деятельность этого кружка имела важное значение в истории русского просвещения», — писал о славянофилах К.П. Победоносцев в 1895 году.

С представителями этого течения его связывали не только идейная близость, но и тесные дружеские отношения. Иван Сергеевич Аксаков, соученик К.П. Победоносцева по Училищу правоведения, его отец писатель Сергей Тимофеевич Аксаков и брат Константин, Киреевский, Хомяков, Чижов, Самарин — все они составляли Аксаковский кружок, деятельным членом которого был будущий обер-прокурор.

В этот же круг входили дочери поэта Фёдора Ивановича Тютчева Анна и Екатерина. Победоносцев был дружен с семьёй Тютчевых. Фёдор Иванович писал Екатерине: «Вчера, дочь моя, у меня с Победоносцевым был длинный и задушевный разговор о тебе, он очень тепло к тебе относится и жалуется на твоё молчание. Он как будто собирается тебе написать. Я довольно часто вижусь с ним и с его очень милой и умной женой». Их сближало одинаково критическое отношение к современному русскому обществу и к политике императора Александра II. Они оба считали её чуждой русским интересам. «Всё, что я вижу, что совершается вокруг, гнетёт душу, — пишет Константин Петрович Е.Ф. Тютчевой в 1866 году. — Вокруг совершается такой процесс разложения, что иной раз страх нападает на душу и хочется сказать: довольно. Что ещё придётся видеть, пережить и испытать в этом безумном, бессмысленном, пошлом мятеже человеческом?»

Старшая дочь поэта Анна Фёдоровна, фрейлина супруги будущего императора Александра II, в дальнейшем императрицы Марии Александровны, была последовательной сторонницей славянофильства и благодаря близости к высшему свету ей удавалось посвящать царский двор и самого царя во многие волнующие её и друзей проблемы. При этом многие при дворе не терпели её за прямолинейность, с которой Анна отстаивала свои взгляды, за близость её к славянофилам, находили, что у неё «скверный характер». В 1866 году Анна Тютчева вышла замуж за И.С. Аксакова и на протяжении всей совместной жизни была его верной соратницей и помощницей.

Фрейлиной императрицы Марии Александровны была и младшая сестра Анны Екатерина. По воспоминаниям современников, Кити Тютчева была девушкой замечательного ума и образования, у неё была приятная наружность, живые чёрные глаза; при твёрдом уме она была сдержанного характера, но не обладала той женской грацией, которая служит притягательной силой для мужчин. А так как требования её, естественно, были высоки, то ей трудно было найти себе пару и она так и не вышла замуж. В 1857 году ею был увлечен молодой Лев Толстой, писавший в своём дневнике: «Тютчева начинает спокойно нравиться мне… Потихоньку, но захватывает меня серьёзно и всего». И всё же отношения их не сложились. Достойная и редкая, прекрасно образованная женщина, она вела разнообразную переписку с незаурядными людьми своего времени, у неё были ясный ум и чуткое сердце. К.П. Победоносцев в течение долгих лет переписывался с ней. Смерть её была для него очень чувствительна.

Славянофильство зародилось в конце 1830-х годов, а в 1840–1850-х собрало вокруг себя самые живые национальные силы. Круг единомышленников был широк и объединял вокруг себя выдающихся русских писателей и учёных. Наиболее крупными выразителями славянофильских идей были И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, К.С. и И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин. Славянофилы сыграли огромную роль в развитии и формировании национальной идеологии. Они обоснованно и твёрдо объявили об особом пути России, утвердились в мысли о спасительной роли Православия как единственно истинного христианского вероучения.

Своим творчеством славянофилы создали мощное общественное и интеллектуальное движение, сильно пошатнувшее идущее ещё с эпохи Петра I космополитическое мировоззрение и низкопоклонство перед Западом. Славянофилы показали тупиковый, ущербный, бездуховный характер западноевропейской цивилизации. Призывая обратиться к своим историческим основам, традициям и идеалам, славянофилы способствовали пробуждению национального сознания.

«Это не „партия“, не „школа“, а честные и чистые русские люди, родные сыны земли своей, богатые русским умом, чуткие чутьём русского сердца, любящего народ свой и землю и алчущего и жаждущего правды и прямого дела для земли своей», — пишет К.П. Победоносцев о славянофилах в очерке «Аксаковы». «Они были высокообразованны, но близкое знакомство с наукой и культурой Запада не отрешило их от родимой почвы, из которой черпает духовную силу земли всякий истинный подвижник Земли Русской. Перегорев в горниле западной культуры, они остались плотью от плоти, костью от кости русского своего отечества и правду, которую так пламенно желали осуществить в нём, искали не в отвлечённых теориях и принципах, но в соответствии вечных начал правды Божией с основными условиями природы русского человека, отразившимися в историческом его быте.

В верхних кругах управления господствовало, при полном неведении страны и её потребностей, стремление установлять лёгким путём регламентаций порядки и правила всевозможных отправлений общественной жизни; причём принимались во внимание готовые формулы, взятые из чужеземных обычаев и законов: такие приёмы носили громкое название цивилизации. Против цивилизации такого рода ратовал всеми силами Аксаковский кружок и в живой беседе, и в литературе: борьба эта продолжается и доныне. Поверхностные умы объясняли и объясняют её национальным предрассудком и узким чувством ненависти будто бы к немцам; но разумные патриоты, принимающие к сердцу истинное благо отечества, понимают и чувствуют, что кружок ратовал за правду — и заслуга его в этом отношении несомненная.

Они начали с того же, с чего начинает каждый искренний искатель истины, — с протеста против ложного отношения к русской жизни и её потребностям, господствовавшего в сознании так называемого образованного общества, против презрительного предрассудка, самодовольного невежества и равнодушия ко всему, что касалось самых живых интересов России. В 1830-х годах довольно уже накопилось в умах серьёзных и в сердцах простых людей полусознательного негодования против уродливых отражений внешней западной культуры — в жизни и обычаях, во взглядах и мнениях русского общества, в официальном строе управления, в направлении законодательства. Свежа была ещё память о том цинизме, с коим относились юные реформаторы России к живому её организму, к её истории и быту народному в начале царствования Александра I, о презрительном отношении высшего петербургского круга к родной Церкви, о рабском поклонении мнимому величию римско-католического культа, мнимому достоинству форм быта, выросших из чуждой нам истории; а события 1825 года показали, до какого самообольщения могут дойти самые передовые умы в русских людях, горячо преданных благу России, под влиянием ложной веры в ложное начало искусственной и чуждой нам цивилизации».

Выступление декабристов активизировало консервативную общественную мысль. Такое же отрезвляющее действие на умы многих известных русских консерваторов, в том числе и славянофилов, через четыре десятка лет произвело польское восстание 1863 года. Началось восстание истреблением в казармах спящих русских солдат, а в дальнейшем Временное национальное правительство пыталось организовать интервенцию против России со стороны Англии и Франции. Всё это открыло глаза общественности на последствия попыток реализации либеральных теорий.

К.П. Победоносцева многое роднило со славянофилами, их связывали совпадение взглядов и идейная близость. Будучи преподавателем наследника престола, Константин Петрович рекомендовал цесаревичу Александру газету «Москва», издававшуюся И.С. Аксаковым, и даже передал ему запрещённую в России книгу Ю.Ф. Самарина «Письма из Риги» (в ней осуждались чрезмерные привилегии немецкого дворянства в Прибалтике). Но были и разногласия: в желании славянофилов воскресить государственные формы XI–XII веков К.П. Победоносцев усматривал вредную утопию. Глубоко уважая и часто поддерживая деятельность И.С. Аксакова, обер-прокурор осуждал его как «бессмысленного мечтателя». Аксаков же видел в позиции Победоносцева проявление «пугливости», но это не нарушало дружеских отношений между ними. Когда И.С. Аксаков умер, Константин Петрович написал о нём проникновенный некролог.

«Передовые люди Аксаковского кружка, люди глубоко верующие, со всей горячностью любви преданные родной Церкви и вместе с тем высокопросвещённые наукой, они первые помогли обществу осмыслить и несравненное достоинство Православной Церкви, и жизненное значение её для народа, и самую любовь к ней, которую вынес народ изо всей своей истории.

То было критическое время, когда прививались передовым умам России навеянные с Запада идеи, разъедавшие органическое чувство любви к родному краю, чувство патриотизма, во имя отвлечённых либеральных начал. То было время, когда проповедовали, что следует полагать основной целью совсем не отечество, а свободу. В отпор этому фальшивому и тлетворному направлению Аксаковский кружок воздвигал свою крепость здорового русского патриотического чувства и разумного познания Земли Русской — крепость, к которой стали примыкать все мыслящие люди, сохранявшие в себе здравый инстинкт русской природы».

Хотя К.П. Победоносцев говорит о славянофилах и Аксаковском кружке в третьем лице «они», нет никаких сомнений в его симпатии к ним и их взглядам.

5. Приглашение преподавать царским детям, путешествие с наследником (1863), переезд в Петербург (1865), женитьба (1866)

В 1861 году главный воспитатель великих князей граф Строганов пригласил Победоносцева читать курс юридических наук наследнику престола Николаю Александровичу, после чего он на протяжении нескольких лет преподавал законоведение членам царской семьи. Князь В.П. Мещерский, познакомившийся с К.П. Победоносцевым в 1863 году, писал о нём в своих воспоминаниях: «Он произвёл на меня очень симпатичное впечатление своим оригинальным умом, постоянно сливавшимся с добродушием и весёлостью, своею простотою и увлекательною речью и начитанностью. То были дни прекрасной весны его политической жизни. Призванный учить Цесаревича Николая Александровича, он всею душою отдавался этому делу, ибо находил в своём Ученике такую благодарную и богатую почву для прививания к Его молодой душе мыслей и знания. Этим наслаждением от отзывчивости и даровитости Цесаревича наполнилась жизнь К.П. Победоносцева в то время, и оно давало ему столько светлого, столько доброжелательного, столько свежего и бодрого в мыслях и в проявлении чувств».

Важной частью образования великого князя считалась ознакомительная поездка по стране. Деятельность Константина Петровича в качестве преподавателя была настолько успешной, что через два года, в 1863 году, ему поручается сопровождать наследника в его путешествии по России.

Николай Александрович вместе со своей немногочисленной свитой посетил двадцать губерний Российской империи, лежащих по течению Невы, по системе водных каналов, по Волге и Дону. Всё это описано наставником великого князя в книге «Письма о путешествии Государя Наследника Цесаревича по России от Петербурга до Крыма».

«Все русские люди следили, конечно, с живейшим интересом за путешествием по России Наследника Русского Престола, летом прошлого 1863 года. Мы радовались, что могли в то время хотя отчасти удовлетворить всеобщему желанию — желанию знать о том, что встретил и что видел Государь Наследник на пути своём», — так начинает К.П. Победоносцев своё повествование.

«Великий Князь Цесаревич выехал 11 июня 1863 года с пристани С.-Петербургского волжского пароходства на компанейском пароходе „Петрозаводск“. Путь от пристани и до Шлиссельбурга, при совершенно тихой и ясной погоде, продолжался около 10 часов и совершился вполне благополучно. На пельских порогах фарватер везде обозначен бакенами, вполне удовлетворяющими всем требованиям судоходства. Нечего говорить, что всё внимание высокого путешественника было обращено на тщательное ознакомление с искусственным водным путём, который был заложен великим кормчим России прошлого столетия».

В путешествии цесаревич проявлял самостоятельность, что выражалось в неторопливости осмотра фабрик, заводов и достопримечательностей и в умении внезапно задавать вопросы, порой неожиданные для сопровождающих. В каждой реплике ощущалось, что судьбы России он выдвигает на первый план и старается выгоду государства не противопоставлять сугубой выгоде отдельных личностей, одновременно стремясь ограничить бьющее в глаза хищничество зарубежных промышленников и торговцев.

«25 июня в 1-м часу по полудни мы подъехали к Ярославлю. Прекрасная волжская набережная представляла в эту минуту живописную картину. От самой пристани вверх по берегу тянулась толпа народная, и конца ей не было видно; зелёные откосы набережной покрыты были группами в пёстрых уборах, точно цветниками. У самой пристани ожидали Его Высочество начальственные лица и представители сословий и цехов с цеховыми значками. Когда пароход стал подходить к пристани, вся масса народа заколыхалась, и при громких криках со звоном 77 колоколен ярославских мы вышли вслед за Цесаревичем на пристань. Ещё минута — и мы очутились в самой средине народа, бросившегося за коляской Наследника. Нельзя было смотреть без душевного волнения на эту картину: одно горячее чувство владело в эту минуту тысячами и, не разбирая выражений, стремилось в чём-нибудь выразиться. Сколько видно было плачущих женщин, сколько поднималось рук на знамение креста, сколько шапок летело вверх, сколько слышалось голосов, кричавших изо всей силы».

Во многих местах описано трогательное отношение народа к Царевичу: матери приносили к нему младенцев с просьбой благословить их; в Саратове какой-то древний старик, умилённый доступностью Цесаревича, пожелал благословить его самого, и великий князь, благоговейно преклонив голову, подошёл под благословение.

«Но лучшее было ещё впереди, на Волге. Когда потухли за нами и скрылись из виду огни самарские, открылась над нами во всей красоте тихая, светлая ночь, засияло небо тысячами звёзд и ясным месяцем, отражавшимся в тихой воде переливным серебряным светом. Мы долго не решались покинуть верхнюю галерею над рубкой и спуститься в душную каюту… В 4 часа утра пароход остановился под Сызранью, у пристани с. Батраков, где Его Высочество принимал хлеб-соль от сызранского общества… Мы любовались прекрасной панорамой Хвалынска, окружённого известковыми и меловыми горами: на этом белом фоне особенно красива казалась пёстрая толпа народная, собравшаяся у берега, и пристань, убранная флагами, и целая флотилия расцвеченных вымпелам шлюпок у пристани.

…Прежде всего представлялись Его Высочеству персияне, торгующие в Астрахани. Во главе их стоял персидский консул в мундире. Персидские купцы поднесли Великому Князю богатый ковёр, чапрак и несколько ящиков с сушёными фруктами. За персиянами следовали армяне, далее калмыцкие зайсанги. Мы любовались красивыми их лицами, ростом и стройным сложением. Это, положительно, самое красивое племя из числа всех, нами в тот день виданных… В тот же день астраханское купечество давало в честь Великого Князя обед в зале гимназии. После обеда Его Высочество ездил в главную станицу Астраханского казачьего войска, в 4 верстах от города, на так называемый Казачий Бугор.

…На другой день, в 9 часов утра, мы отправились на пристань железной дороги, только что оконченной между Аксайской станицей, Новочеркасском и Грушёвкой. Покамест ещё не ходят по этой дороге правильные поезда, и самые вагоны, заказанные в Бельгии, ещё не прибыли, так что для проезда Его Высочества устроен нарочный вагон из платформы, покрытой и драпированной сукном синего казачьего цвета. Поезд тронулся в сопровождении начальника и строителя железной дороги полковника Панаева. Дорога идёт на протяжении 30 верст по гористому берегу речки Аксая, непрерывным рядом дач, которые тянутся от Аксайской станицы до Новочеркасска, вперемешку с садами.

…Вечером Великий Князь посетил Керченский институт для девиц, уездное училище и еврейскую школу с синагогой. В синагоге ожидало его всё собрание еврейской керченской общины, мужчины по одну сторону, женщины и дети по другую. Его Высочество при входе был встречен пением на еврейском языке псалма: „Господи, силою Твоею возвеселится царь“, затем следовала молитва о здравии и благоденствии Государя Императора и Августейшего дома, произнесённая раввином, а в заключение пропето было многолетие по-русски и тем самым напевом, который поётся у нас. Пели певчие, которыми управлял особый регент, и пение было замечательно стройное. День окончился спектаклем — в керченском театре давали оперетку Квитки: „Сватанье на Гончаровке“, очень удачно исполненную местной труппой».

Книга о путешествии наследника престола содержит описания истории освоения территорий, быта и хозяйственной деятельности местного населения, насыщена статистическими сведениями, что в целом дает наглядное представление об экономическом и промышленном состоянии России. Ярко описаны встречи великого князя на местах остановок.

Современники, знавшие лично Николая Александровича, отмечали, что наследником он был необычным, единодушно признавали в нём человека выдающихся дарований и высоких моральных качеств. При этом было очевидно, что никто из династии Романовых ни до него, ни после не получил такого блестящего образования. Его учителями в юриспруденции и государствоведении, наставниками в политике и морали являлись выдающиеся русские правоведы и мыслители Константин Петрович Победоносцев, Борис Николаевич Чичерин, писатель Иван Александрович Гончаров и другие.

Ответственный за воспитание великого князя граф С.Г. Строганов спросил в начале 1865 года Б.Н. Чичерина: «А как Вы полагаете, Борис Николаевич, ведь Николай Александрович по уму перещеголял нас с вами?» Чичерин рассмеялся: «Да неужели, граф, Вы только сегодня заметили это? Дайте этому юноше то, что мы приобрели годами, опытностью и начитанностью, это был бы гений».

Но всё сложилось по-иному, в 1864 году цесаревич неожиданно для всех заболел и в апреле 1865 года скончался от туберкулёзного менингита. Константин Петрович тяжело перенёс известие о смерти своего воспитанника. В письме к А.Ф. Тютчевой он от полноты чувств выплёскивает свою скорбь: «О, какое горе, Анна Фёдоровна! Такая тоска, такая тьма напала на душу… страшная весть всё унесла, всё разбила — нет нашего милого царевича — и всякую минуту его точно живого видишь перед собою… Кого и что оплакиваю — не умею сказать. Его ли молодую жизнь, его ли погибшую силу и счастье, только что распустившееся, — или милое, дорогое своё отечество — одного не умею отделить от другого».

Смерть Николая Александровича сделала наследником престола его младшего брата Александра Александровича. В августе 1865 года К.П. Победоносцев был приглашён к нему в наставники — преподавать законоведение. «Новый Цесаревич, слышав обо мне доброе от покойного брата, пожелал меня иметь при себе для преподавания. Я не мог уклониться и переехал в Петербург на жительство и на службу. Тут довелось мне последовательно вести занятия и с Великим Князем Владимиром, и с цесаревной Марией Фёдоровной, и с Великим Князем Сергием, и даже с Великим Князем Николаем Константиновичем⁴», — описывал он впоследствии происшедшее.

В качестве преподавателя великих князей К.П. Победоносцев, в изложении которого они знакомились с историей и особенностями системы государственного управления в империи, несомненно, способен был оказывать серьезное влияние на формирование их политического мировоззрения. Видимо, он сознательно ставил перед собой такую цель, понимая, что будущее направление внутренней политики России определяется уже сейчас — на уроках с цесаревичем. Можно сказать, что Константин Петрович стремился стать своего рода посредником между наследниками престола и Россией, оказывая мощное воздействие на взгляды великих князей.

Завершив преподавание законоведения цесаревичу Александру Александровичу, К.П. Победоносцев не прекратил с ним общения, фактически став его негласным советником. Он помогал наследнику в составлении официальных бумаг, давал советы, как вести себя с сановниками, просителями и в иных ситуациях. И эта помощь была необходима цесаревичу. «Я решительно один не берусь решить это дело и поэтому прошу Вас откровенно высказать Ваше мнение», «Я решительно не знаю, к кому обратиться, а у Вас есть опытность в подобных делах и Вы можете мне дать совет», — не раз писал он своему бывшему преподавателю. Кроме того, в письмах к Его Высочеству Константин Петрович регулярно рекомендовал ему для прочтения ту или иную книгу. Причем выбор литературы не был случайным. Так, К.П. Победоносцев в своих письмах рекомендовал наследнику престола книгу Нила Попова «Россия и Сербия» и книгу историка М.П. Погодина по остзейскому вопросу, сообщал великому князю, что послал ему в Крым опубликованный в журнале «Русский вестник» роман Мельникова-Печерского «В лесах», советовал прочитать рассказ Н.С. Лескова «На краю света».

Помимо рекомендаций прочесть ту или иную книгу К.П. Победоносцев нередко давал в письмах к будущему императору советы по управлению Российским государством. «Вся тайна русского порядка и преуспеяние — наверху, в лице верховной власти, — наставлял он Александра Александровича в письме 1876 года. — Не думайте, чтобы подчиненные Вам власти себя ограничили и поставили на дело, если Вы себя не ограничите и не поставите на дело. Где себя распустите, там распустится и вся земля. Ваш труд всех подвинет на дело, Ваше послабление и роскошь зальёт всю землю послаблением и роскошью, — вот что значит тот союз с землёю, в котором Вы родились, и та власть, которая Вам суждена от Бога. Не верьте, когда кто станет говорить Вам, что всё пойдёт само собою в государстве и что на том или другом положении или законе Вы можете успокоиться. Это неправда. Придёт, может быть, пора, когда льстивые люди — те, что любят убаюкивать монархов, говоря им одно приятное, — станут уверять Вас, что стоит лишь дать русскому государству так называемую конституцию на западный манер, — всё пойдёт гладко и разумно, и власть может совсем успокоиться. Это ложь, и не дай Боже истинному русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться».

Тогда же К.П. Победоносцев был назначен членом консультации при Министерстве юстиции. Новые служебные обязанности и занятия с членами царской семьи не оставили ему возможности продолжить преподавание в Московском университете. В заявлении на имя ректора об отставке он пишет: «…Ныне же сенатские мои занятия ещё более усилились, что я, даже с прискорбием сердечным, вижу решительную невозможность согласить с сими занятиями обязанность преподавателя, почему и вынужден лишить себя удовольствия и чести продолжать преподавание… Вместе с тем покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, заявить университетскому Совету просьбу мою, чтобы, в уважение шестилетних трудов моих на службе университету мне было дозволено, на будущее время, пользоваться в университетской библиотеке книгами и журналами на том же основании, как я доныне пользовался». Университетский совет помимо удовлетворения просьбы о пользовании библиотекой постановил избрать профессора К.П. Победоносцева почётным членом Московского университета.

В этом же 1865 году в его жизни происходит новый судьбоносный поворот. Перед переездом в Петербург Константин Петрович гостит в имении однокашника по Училищу правоведения Д.А. Энгельгардта. Испытывая давние и тайные чувства к своей ученице, его племяннице Екатерине, будущий обер-прокурор наконец находит в себе смелость объясниться. Воодушевлённый результатом К.П. Победоносцев пишет А.Ф. Тютчевой: «…порадуйтесь вместе со мною и благословите мою радость. Со вчерашнего дня я жених, и невеста моя — та, о ком десять лет не переставал я думать с трепетом — одному Богу сказывая глубокую мысль свою. Я всегда любил детей, любил с ними знакомиться, любил соединяться с ними в их детскую радость. Десять лет тому назад Бог послал мне милого ребёнка — Катю мою, семилетнюю девочку, племянницу товарища моего Энгельгардта, к которому я ездил летом в деревню. Я подошёл к ней как к ребёнку и распознал в ней душу глубокую и привязался к ней всею своей душою. В этой душе хотелось мне пробудить всё высокое и хорошее — я говорил ей о Боге, я молился с нею, я читал с нею и учил её, целые часы и дни просиживая с нею, и она росла и развивалась у меня на глазах, и чем больше я вглядывался в душу к ней, тем больше и глубже отдавал ей и в неё полагал свою душу. Она любила меня крепко и нежно всею своей детскою душой, и первое счастье моё было смотреться в эту душу, и стоять над нею, и оберегать её, и радовать. Года проходили, и Катя моя вырастала, и страх нападал на меня: что будет дальше, когда ребёнок мой вырастет передо мною в девушку. Она выросла, и было время, когда, казалось, Катя моя далеко от меня отходила и вышла из руки моей… Мне казалось уже, что Катя моя для меня потеряна, но теперь я вижу, что Господь этим временем испытывал меня…

Подумайте, какое счастье мне Бог посылает: дитя моё милое, кого я на своём сердце взрастил и в кого свою душу положил, станет моей женою — и я в неё верю больше, чем в кого другого на свете, потому что больше и ближе, чем кого-нибудь, её знаю и она меня. Только молюсь, чтоб Бог нас не оставил и дал нам полный и совершенный дар любви: я верю, что сам по себе, одною своей душой человек и любить не может, а любовь, связующая души, воистину от Бога даётся. Пусть бы она была, а всё остальное приложится!»

Через полгода в январе 1866 года, будучи уже в достаточно зрелом возрасте, 38 лет, Константин Победоносцев женился на этой 17-летней девушке, которая выросла у него на глазах, развитием которой он руководил с самого её детства, и она была в интеллектуальном плане творением его рук.

Екатерина Александровна, урождённая Энгельгардт, дочь помещика Могилёвской губернии штабс-ротмистра Александра Андреевича Энгельгардта от брака с Софьей Никаноровной Огонь-Догановской была своему мужу верной помощницей и единомышленницей. Более 30 лет, вплоть до 1917 года, руководила Свято-Владимирской женской церковно-учительской школой. Они искренне любили друг друга, и их брак можно было бы назвать счастливым, но Бог не дал им детей, что было для них большой трагедией. Победоносцевы взяли в семью младшего брата и сестру Екатерины Александровны. Утешением на склоне жизни послужила им приёмная дочь Марфинька. Супруга на двадцать пять лет пережила Константина Петровича. Согласно завещанию, Екатерина Александровна была похоронена у стен храма Свято-Владимирской школы рядом с мужем. В 1930-е годы могилы Победоносцевых сравняли с землёй, восстановлены они были в 1992 году.

6. Курс гражданского права (1868–1880)

В первой половине XIX века самостоятельная наука действующего русского права, можно сказать, лишь зарождалась. Теория русского гражданского права фактически существовала в подчинении иностранной юриспруденции и римскому праву, теоретики прилагали к вопросам русского права обыкновенные приёмы европейской юридической практики без серьёзного исследования нашего правового быта. Необходимо было сближение между теорией и практикой на русской почве, изучение особенностей нашего правового строя и развитие самостоятельной догматической доктрины русского права. Составленный К.П. Победоносцевым для лекций в Московском университете ясный, сжатый, точный и поучительный курс гражданского права отвечал этой потребности. В 1868 году Константин Петрович опубликовал первый том своего «Курса гражданского права». За эту работу по решению совета Московского университета он был удостоен учёной степени доктора гражданского права без защиты диссертации.

В предисловии к первому тому автор отмечает: «В изложении главной моей целью было способствовать полнейшему, по возможности, разъяснению понятий о главных предметах гражданского права. С этой целью выбрал я сравнительную методу изложения и старался прежде всего в начале каждой статьи указывать на основную идею учреждения (правовой нормы. — Д. П.), потом переходил к объяснению учреждения, в отличительных его чертах, по римскому, французскому и германскому праву. Затем уже, приготовив в уме слушателя или читателя по возможности полный и закруглённый образ учреждения, приступал я к изложению его по русскому закону, с предварительным очерком его происхождения и исторического развития на нашей почве. Таким образом, читателю возможно, в потребных случаях, судить, в чём русский закон учреждения соответствует или не соответствует общему его типу, как он выразился в истории, в экономии и в праве Западной Европы. Относительно действующего русского законодательства имелось в виду представить читателю изложение, по возможности полное. В наших законах, особливо по вотчинному праву, много встречается частных и местных постановлений, рассеянных по разным томам Свода законов, состоявшихся в разное время и по различным, нередко случайным и временным, побуждениям. Где бывало затруднительно свести к общему началу дробные особенности таких постановлений, там желательно было по крайней мере совокуплять ссылки и указания на них в примечаниях к тексту. Знающему наши законы известно, как иногда затруднительно бывает приурочить некоторые из отдельных указов и постановлений к своему месту, в строгой системе гражданского права; по этой причине трудно было избежать в иных местах повторений, а иногда и намеренно допускались повторения, когда они могли послужить к лучшему разъяснению предмета».

Во время написания Курса гражданского права действовали Полное собрание законов Российской империи 1830 года и Свод законов Российской империи — официальное издание расположенных в тематическом порядке законодательных актов, подготовленное в 1832 году под руководством М.М. Сперанского и вступившее в силу с 1 января 1835 года.

Издание Полного собрания законов Российской империи и Свода законов способствовало развитию русского законоведения. Само содержание этих сборников показало трудность систематизации права без научного подхода к разработке системы законодательства, развития отдельных отраслей, институтов права и правовых категорий, что было признано и верховной властью. В 1835 году указом Николая I в целях подготовки квалифицированных юристов для службы в государственных учреждениях и судах было основано Императорское училище правоведения; в соответствии с новым университетским уставом, принятым в том же году, отделения «нравственных и политических наук» университетов были преобразованы в юридические факультеты. Свод положил начало систематическому изучению русского законодательства и истории права, стали появляться фундаментальные юридические труды.

При этом стройность внешней формы не соответствовала внутреннему содержанию Свода, так как законодательный материал не обладал важным признаком — однородностью. Законы исходили из разных принципов, что объяснялось возникновением их в разное время. Отсюда вытекали такие недостатки Свода, как громоздкость, противоречивость нормативно-правового материала и его разбросанность по различным частям Свода. Нельзя не отметить многочисленные примеры отсутствия логической последовательности в системе расположения законодательного материала. Например, гражданские законы помимо тома X встречаются во многих других томах — томах VII и VIII (законы о частной золотопромышленности и частных лесах), томе IX (права состояния), томе XI (торговые законы).

Курс гражданского права К.П. Победоносцева, основываясь на современном ему российском законодательстве, отличается необыкновенным богатством материала, содержащегося в нём. Автор не ограничился теми нормами, которые заключает в себе том X (Свод законов гражданских и межевых), но обратился ко всему Своду законов и всюду отыскивал частноправовые постановления. В этом отношении курс представляет полное собрание законодательного материала по гражданскому праву. Продемонстрировано необыкновенное знакомство с русским законодательством, отличающимся своею разбросанностью, которая способна затруднить самого добросовестного исследователя. К.П. Победоносцев впервые обратил внимание науки на многие постановления, игнорировавшиеся до сих пор учёными ввиду несоответствия их западным образцам. Он остановился на крестьянском землевладении, на общине, на вопросе о межевании, на различных формах поземельной собственности, образовавшихся чисто исторически, на основаниях и доказательствах вотчинного права и других вопросах. Константин Петрович не ограничивается законодательным материалом и обращается к обычному праву, раскрывает народные воззрения на тот или другой институт (например, на брак), указывает на уклонение практики от постановлений положительного законодательства. Критики отмечали, что в отношении к материалу науки курс не оставляет желать ничего лучшего.

Сам автор об этом пишет: «Пространнее излагаются те предметы, которые имеют наиболее практического значения для нашего законодательства и для нашей экономии и практики; притом надлежало уяснять по возможности те общие начала и понятия права, которые должны служить руководством для мыслящего юриста и которые, как кажется, не всегда с достаточной ясностью понимаются у нас на судебной практике. У нас, и между юристами, а тем более между практическими юристами, юридические сведения распространены весьма неровно. Немногие счастливы тем, что успели пройти ровную и строго последовательную школу юридических знаний и опыта; в академическом преподавании права преподаватели отличаются таким разнообразием приёмов и методов — сведения, добываемые на практике и из чтения, приобретаются так неровно и так случайно, что не редкость у нас встретить людей, соединяющих с богатым знанием подробностей и частностей недостаток элементарных сведений и понятий, составляющих, так сказать, азбуку гражданского права. Книга эта предназначалась не для одних только зрелых знанием и опытом читателей, но и для учеников в юридической науке. Оттого некоторые страницы, писанные ввиду разъяснения понятий у начинающих и незнающих, покажутся, может быть, излишними сильному знанием и опытом читателю».

По содержанию и по идейной направленности к «Курсу граджанского права» (далее — Курс) ближайшим образом примыкает опубликованное в 1872 году «Судебное руководство. Сборник правил, положений и примеров…», во введении к которому автор обращает внимание на цель издания: «Сборники положений, извлечённых из одной только судебной практики, не могут представить для той же практики удовлетворительного руководства; ибо наша практика сама ещё не утвердилась на прочных основаниях и не успела для себя выработать твёрдых руководственных начал. Иначе и быть не могло, потому что судебная практика не имеет у нас позади себя опоры ни в цельном, систематически сложившемся законодательстве, ни в школе векового опыта и переходящих от поколения к поколению преданий. В ожидании пока явится то и другое наша практика поневоле должна будет искать себе руководства посреди случайных, отрывочных, неустановившихся взглядов и разноречивых мнений. Судебные уставы наши, хотя и представляют цельный, систематически выработанный закон, но вместе с тем и закон новый, закон, который для применения на практике, с одной стороны, даёт опору исполнителям, а с другой — требует от них известного знания и разумения, приобретаемого не из буквы закона, а из школы и из того совместно и последовательно накопленного запаса сил и опытности, который собирается трудом поколений. Едва ли можно сомневаться в том, что этих сил у нас вообще недостаточно и во всяком случае неоткуда было заимствовать их представителям нашего мирового суда, призываемым из среды общества, без особенной подготовки, к применению судебных уставов. Что касается до нашего гражданского права, коего начала столь неразрывно связаны с началами суда гражданского, то всем известно, как оно скудно общими руководственными правилами, как оно страдает недостатками системы, как много содержит в себе противоречий и неясностей, нередко поставляющих судебную практику в неразрешимые затруднения. Можно сказать с уверенностью, что новые уставы гражданского судопроизводства получат своё полное значение и полную возможность к уразумению и осуществлению тогда только, когда появится у нас цельное и систематическое законодательство по гражданскому праву».

Первый том «Курса гражданского права» появился в 1868 году, как раз к началу деятельности новых судебных учреждений, второй том — в 1871-м, а третий — только в 1880-м. Первый том, содержащий вотчинные (вещные) права, выдержал четыре издания: в 1868, 1876, 1883, 1892 годах. Второй том, заключающий в себе учение о семейном и наследственном праве, появился вторым изданием в 1875-м, а третьим — в 1891 году. Третий том, посвященный обязательственному праву, был издан вторично в 1890 году. Такая частая повторяемость изданий лучше всего свидетельствует о значении книги для практики.

В изложении гражданского права К.П. Победоносцев прибегает к сравнительному приему, догматическому изъяснению русского права предпосылает исторический очерк развития института, обращается к экономическому объяснению постановлений права, возбуждает вопросы «с точки зрения законодательного предположения». В своём сочинении автор Курса проявляет себя как практик в лучшем значении этого слова, в решении отдельных спорных вопросов он не имеет себе равных. Читателю даётся не только самоё решение вопроса, но перед его глазами воссоздан весь логический процесс, посредством которого автор пришёл к данному выводу. Не будет преувеличением сравнение К.П. Победоносцева с творцами Кодекса Юстиниана. Как и последние, он опасается обобщений, избегает определений, предпочитая описание фактов, но зато поражает логичностью рассуждений, когда дело касается толкования действующего законодательства. Следить за автором в его заключениях и таким путём приобретать способность к самостоятельным юридическим решениям — такова главная польза, которую можно получить при чтении. Курс приучает к цивилистическому мышлению, и с этой стороны он являлся лучшей школой для начинающего юриста.

Решающая роль, по мнению К.П. Победоносцева, принадлежит нравственному значению закона. Неоднократно проявляется в его Курсе убеждение в том, что эффективность действия гражданско-правовых норм зависит от их соответствия нравственным предписаниям, содержащимся в Божественных заповедях. По мнению автора Курса, гражданский закон ни в коем случае не должен признавать «нравственное начало бессильным и призрачным и строить свои определения исключительно на мотивах материального интереса». Это значило бы отрицать в законе тот самый элемент, который «составляет высшее оправдание и коренную сущность всякого закона, то есть правду нравственную, духовную». Без сомнения, полагает К.П. Победоносцев, «закон не должен оставлять без внимания материальные условия среды и понятия, в ней господствующие, но жертвовать этим понятиям — высшею целью закона и нравственною его нормой — значило бы унизить самый закон и отнять у него главную его силу». Он полагает безусловно необходимым, «чтобы начало правды стояло высоко, в виду всех, не подвергаясь колебанию и сомнению, чтобы в виду его не забывалась и не засыпала совесть в общественном и в частном сознании: чтобы преступник закона в самом преступлении своём не лишился возможности чувствовать, что он совершает неправду». Если же спустить «высокое знамя правды с закона», «совесть лишится своего твёрдого мерила, не будет в законе того жала, которое призвано будить её», и таким образом «грязь и нагота станут являться на вид без стыда и без сознания».

К.П. Победоносцев также обосновывает в Курсе необходимость законодательного запрета на свободное обращение крестьянских общинных земель, которое может привести к образованию сельского пролетариата, а следовательно, к «истощению» крестьянского сословия, также составляющего «главную охранительную силу в государстве». Вопрос об общине, ставший чрезвычайно актуальным в связи с отменой крепостного права, он относит к числу таких «государственных вопросов», которые «опасно решать исключительно на основании отвлечённых начал экономической свободы». «Земля, — пишет он, — такой товар, который опасно бросить на вольный рынок, подобно всякому иному товару. С землёю у нас больше, чем где-либо, связана вся будущность земледельческого сословия, а в России оно имеет такую важность, какой нигде не имеет». Поэтому в условиях, когда 15/16 всего населения составляют сельские жители, «объявить для них землю вольным товаром значило бы оставить их без всяких средств к удержанию земли, к поддержанию хозяйства, к обеспечению от нищеты и голода».

Константин Петрович отвергает любые попытки соглашения гражданского закона с наличным уровнем общественной нравственности, которая иногда может «дойти до крайнего упадка», проявлением которого для него были, в частности, требования принизить высокий христианский идеал брака. Настаивая на сохранении церковной формы заключения брака и недопущении свободы развода, он выступает защитником патриархального традиционного общества, подчёркивая в Курсе, что «семья есть первая опора всякого социального устройства» и «главная опора порядка и благосостояния в государстве». Принципиальная позиция в данном вопросе определяется не только его религиозным мировоззрением, но и тем, что «с вопросом о браке неразрывно связаны самые существенные интересы государства и что государство ослабляет само себя тем более, чем дальше развязывает узы брачного союза и ослабляет в нём первоначальную духовную его идею». Для государства, по убеждению автора Курса, «важно, чтобы в нём охранялась высокая идея цельности и неразрывности семьи — нравственного и культурного питомника граждан». Опасность подхода к брачному союзу исключительно как к одному из видов гражданско-правовых договоров, по его мнению, заключается в том, что, как и любой договор, он может быть свободно расторгнут по взаимному согласию сторон, что К.П. Победоносцев считает недопустимым. Стремление же последователей либеральной идеологии к провозглашению в законодательстве принципов свободы брака, по его мнению, приведёт не только к разрушению патриархальной структуры общества, но и «в силу неотразимой логики» к отрицанию государства, Бога и религии.

Появление Курса, совпавшего с запросом общества на подобные сочинения, не могло остаться незамеченным. Так, «Юридический вестник» в редакционной статье констатирует, что «непозволительно молчать при появлении в русской юридической литературе сочинений, подобных лежащей перед нами в двух томах первой части курса гражданского права, составленного столько известным юристом-литератором и практиком К.П. Победоносцевым. Всеми ощущаемая в наше время живая потребность в руководствах, для уяснения юридических начал, установлений, понятий, должна возбудить у специалистов живой интерес к книге и живое участие в деле разъяснения юридических истин посредством критики на эту книгу, её разбора и анализа».

«Курс гражданского права стал необходимым руководством для каждого юриста, имеющего отношение к гражданским делам, стал наиболее востребованной книгой даже самой скромной юридической библиотеки. По слову А.Ф. Кони, на Курсе выросло несколько поколений российских юристов. Влияние его обнаруживалось не только в действиях судей и адвокатов, но и на практике высшей судебной инстанции. Во многих решениях гражданского кассационного департамента того времени можно заметить отражение взглядов К.П. Победоносцева, нередко излагаемых его собственными словами.

7. Достоевский (1872–1881), участие в «Гражданине»

«Культуры нет у нас (что есть везде), дорогой Константин Петрович, а нет — через нигилиста Петра Великого, — писал Ф.М. Достоевский К.П. Победоносцеву 19 мая 1879 года. — Вырвана она с корнем. А так как не единым хлебом живёт человек, то и выдумывает бедный наш бескультурный поневоле что-нибудь пофантастичнее да понелепее, да чтоб ни на что не похоже (потому что, хоть всё целиком у европейского социализма взял, а ведь и тут переделал так, что ни на что не похоже)». И в другом письме: «…ну что будет с Россией, если мы, последние могикане, умрём?

Знакомство К.П. Победоносцева и Ф.М. Достоевского состоялось на рубеже 1871–1872 годов, а закончилась их дружба со смертью писателя 29 января 1881 года. Это десятилетие было многозначительным в судьбе и Победоносцева, и Достоевского… Для Достоевского семидесятые годы стали вершиной творчества, когда им были созданы знаменитые литературные произведения «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы», а также «Дневник писателя». Для Победоносцева эти годы — время, непосредственно предшествовавшее вступлению известного юриста и учителя наследника престола на пост обер-прокурора Святейшего синода.

Дружбой с К.П. Победоносцевым дорожили многие русские писатели, поэты, художники, композиторы, в том числе Иван Аксаков, Аполлон Майков, Афанасий Фет, Яков Полонский, Иван Крамской, Пётр Чайковский и другие. Но дружба Победоносцева и Достоевского носила особенный характер, в действительности эти два человека в столь сложный момент российской истории оказались в одном политическом лагере, ибо их идейная близость была чрезвычайной.

Среди крупных русских писателей Ф.М. Достоевский был, пожалуй, единственным, кто последовательно выступал против либерализма и либералов, ненавидимых К.П. Победоносцевым, поддерживал самодержавие, православие, противостоял влиятельной либеральной прессе, не уступая своим противникам ни в таланте, ни в умении на высочайшем художественном уровне защищать свои взгляды.

Отстаивая полную идейную самостоятельность, независимость от любых направлений и партий, Ф.М. Достоевский был в какой-то степени обречён на идейное одиночество. Но будучи человеком ярко выраженного гражданского темперамента, он не мог довольствоваться ролью кабинетного мыслителя или пусть даже крупного писателя, получающего отклики со всей страны, но имеющего возможность ответить своим корреспондентам только в личном письме. Ежедневные наблюдения, встречи с людьми, разнообразные факты и события были поводом для мучительных размышлений о причинах экономических, политических, нравственных неурядиц пореформенной России.

Всё это требовало выхода, требовало трибуны, с которой он мог бы заявить свою позицию, довести до общества свою оценку происходящего. Крайне нуждался писатель и в небольшом круге, если не душевно, то хотя бы идейно близких людей, где бы он мог встретить понимание, спокойно, без нервного напряжения развивать излюбленные мысли. Такая возможность представилась ему в декабре 1871 года в так называемом кружке князя В.П. Мещерского, где он и встретился впервые с К.П. Победоносцевым. По средам в доме князя В.П. Мещерского собирались поэты А.Н. Майков и Ф.И. Тютчев, К.П. Победоносцев, Т.И. Филиппов⁵, Н.Н. Страхов⁶ и некоторые другие для обсуждения различных проблем России того времени, её внутренней и внешней политики. Они также пришли к необходимости издавать свой журнал, который и стал выходить под названием «Гражданин» с 1 января 1872 года на средства князя Мещерского… К концу 1872 года князь В.П. Мещерский предложил Ф.М. Достоевскому принять на себя обязанности ответственного редактора. Писатель быстро согласился, ибо, по свидетельству А.Г. Достоевской, вокруг «Гражданина» объединилась группа лиц, одинаковых с Ф.М. Достоевским мнений и убеждений, работать с которыми ему представлялось увлекательным.

Одним из первых по своей значимости помощников Ф.М. Достоевского стал К.П. Победоносцев, который до этого крайне редко писал для популярных изданий, подобных «Гражданину». За 1873 год в журнале появились 22 статьи будущего обер-прокурора. Именно в этом году начинаются по-настоящему близкие отношения писателя и учёного-юриста. С этих пор они регулярно по субботам, после всенощного бдения, встречаются дома у Константина Петровича и проводят вместе два-три часа за беседой. Победоносцев в своём письме сообщает: у меня для Достоевского «был отведён тихий час, в субботу после всенощной… и мы говорили долго и много за полночь». Позже Победоносцев вспоминал об этом времени: «Нас сблизило время его редакторства в „Гражданине“. Тогда из участия к его отчаянному положению я целое лето работал с ним вместе, и мы весьма сошлись». С этих пор и до конца своей жизни Фёдор Михайлович прибегал к нему за разного рода помощью, чаще всего идейного плана. В кабинете писателя висел портрет Победоносцева, Достоевский собирал в свою библиотеку все издания своего друга.

Фёдор Михайлович в своих письмах открыто признавался своему единомышленнику, что приезжает к нему, чтобы «дух лечить» и «ловить слова напутствия», и особо подчёркивал «полную идейную солидарность», и выражал восхищение перед личностью Победоносцева: «За Вашею драгоценною деятельностью слежу по газетам. Великолепную речь Вашу воспитанникам читал в „Московских новостях“. Примите, глубокоуважаемый Константин Петрович, уверение не только в самых искренних моих чувствах, но и в глубокой прекрасной надежде на всю пользу, которой жду, да и не я один, а все, от Вашей новой прекрасной деятельности. Ваш приверженец и почитатель Ф. Достоевский».

Следует отметить активную помощь К.П. Победоносцева Ф.М. Достоевскому в его творчестве. Многое из написанного в последние годы жизни великим художником было создано, если и не под влиянием, то при полной поддержке и одобрении Константина Петровича. Это подтверждается их перепиской. К.П. Победоносцев постоянно снабжал Ф.М. Достоевского материалами для его «Дневника писателя», давая в каждом выпуске обстоятельную оценку. Постепенно он становится его консультантом по вопросам текущей государственной политики. Вот выдержка из письма Ф.М. Достоевского от 19 мая 1880 года: «С будущего же года, уже решил теперь непременно, возобновлю „Дневник писателя“. Тогда опять прибегну к Вам (как прибегал и в оны дни) за указаниями, в коих, верю горячо, мне не откажете». Последние годы жизни Ф.М. Достоевский, видимо, находился под очень сильным воздействием будущего (а с апреля 1880 года и действующего) обер-прокурора. Убежденность К.П. Победоносцева в своей правоте, последовательность в отстаивании идеалов, искренняя любовь и понимание православия, с одной стороны, и уникальная способность к критике, его умение увидеть слабые, непродуманные позиции противников (а порой и единомышленников), с другой стороны, насмешливое и едко скептическое отношение к „угрюмым тупицам дешёвого либерализма“ — всё это привлекало Фёдора Михайловича в личности Константина Петровича.

И Достоевский, и Победоносцев оказались выразителями идеологии консерватизма. С начала реформ 1860-х годов все сословия русского общества, все веками складывавшиеся традиции, социальные связи, институты оказались под угрозой. Какова же та основа, на которой необходимо будет строить новую Россию? Пристально вглядываясь в общественную и политическую жизнь страны, оба приходят к печальному выводу: нет в России ничего основательного, прочного, нет тех слоёв, которые могли бы взять на себя тяжёлый труд переустройства государства и общества. «Заканчивается по-настоящему петровский период русской истории», — писал Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя». Завершилась целая эпоха, результатом которой оказалось полное банкротство русского общества. «К практическому делу за двухсотлетней отвычкой от всякого дела мы оказались совершенно не способны». Не разделяя мнения автора «Дневника писателя» о бездарности двухвековой истории России со времён Петра I, К.П. Победоносцев полностью солидарен с ним в отношении неспособности абсолютного большинства русских граждан предложить что-либо взамен того, что есть. «Страшно разрушать то, что не понятно», «преобразовательное движение — язва нашего времени» — вот основные его постулаты.

В чём, безусловно, сходились и Победоносцев, и Достоевский, так это в том, что большинство русской интеллигенции, увлечённой абстрактными схемами, плохо представляет себе психологию народа, далеко отстоит от понимания его истинных потребностей. Слова «цивилизация», «народоправие» стали паролем для русских либералов, пропуском в приличное общество. Но каково их реальное содержание? Не выродились ли они в пустопорожнее, беспредметное словоблудие, «новую иллюзию единомыслия»? В пореформенной России «фантастическим образом совместились жизнь разлагающаяся и жизнь, вновь складывающаяся», и в результате «прежний мир, прежний порядок, — очень худой, но всё же порядок — отошёл безвозвратно. И странное дело: мрачные стороны прежнего порядка — эгоизм, рабство, разъединение… не только отошли с уничтожением крепостного быта, но и как бы развились… тогда как из хороших нравственных сторон быта… почти ничего не осталось». «Мы тот же Китай, только без его порядка», — с горечью констатирует писатель. Близок к этим выводам и К.П. Победоносцев.

Ф.М. Достоевский в течение 1876–1877 годов увлечён своим «Дневником», который издаётся теперь отдельными выпусками. С 1877 года он все силы отдаёт написанию «Братьев Карамазовых», а к июню 1880 года подготавливает свою известную речь «Пушкин». Таковы главные труды Ф.М. Достоевского в последние пять лет его жизни. И можно уверенно сказать, что в каждом из этих дел более или менее глубокое влияние на творчество писателя оказывает К.П. Победоносцев.

«Пушкинская» речь была произнесена Ф.М. Достоевским на торжественном заседании Общества любителей российской словесности 8 июня 1880 года по случаю открытия памятника А.С. Пушкину на Страстной площади в Москве. Фёдору Михайловичу Достоевскому суждено было прожить после этого только восемь месяцев, и поэтому это небольшое произведение оказалось для него в известном смысле итоговым. Суть речи заключалась в том, что реальных различий между русскими западниками и славянофилами не существует. По мысли Ф.М. Достоевского, как славянофилы, стремившиеся вернуть России её самобытность, так и западники, желавшие скорейшего привития к дереву европейской — в первую очередь политической — культуры, двигались с разных сторон к одной и той же цели, ибо своеобразие России и состоит в реализации «всечеловеческого единения»: «Стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно… а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову евангельскому закону!» Всё творчество Пушкина было как раз таким ярким образцом искания подлинно русским человеком идеала «всечеловечности».

Прочитав речь своего друга в особом выпуске «Дневника писателя», К.П. Победоносцев пожелал «этому листку самого широкого распространения», однако вскоре прислал Ф,М. Достоевскому статью К.Н. Леонтьева без каких-либо разъяснений: «Взгляните на статью Леонтьева по поводу Вашей речи в № 169 „Варшавского дневника“». Возможно, К.П. Победоносцев этим жестом хотел показать Ф.М. Достоевскому, что не во всём согласен с речью. В этой статье К.Н. Леонтьев справедливо отмечает основную неправоту и даже непоследовательность Достоевского: «Пушкинская» речь, по мысли критика, по сути есть странный «рецидив» мечты о земном благоденствии, которую Достоевский, казалось бы, уже давно изжил: «Сравнивая „Братьев Карамазовых“ с прежними произведениями г. Достоевского, нельзя было не радоваться, такой русский человек, столь даровитый и столь искренний, всё больше и больше пытается выйти на настоящий церковный путь… Ещё шаг, ещё два, и он мог бы подарить нас творением действительно великим в своей поучительности. И вдруг эта речь! Опять эти «народы Европы»! Опять это «последнее слово всеобщего примирения»! Этот «всечеловек»!

Определённые отличия во взглядах между К.П. Победоносцевым и Ф.М. Достоевским наблюдаются в их отношении к славянофильству. К.П. Победоносцева всегда настораживало в славянофилах романтическое идеализирование ими некоторых национальных политических форм, прежде всего Земского собора, по образцу соборов XVII века, что привело его к охлаждению отношений с И.С. Аксаковым и М.Н. Катковым. Министр внутренних дел граф Н.П. Игнатьев, тайно готовивший подобное мероприятие, был уволен со своего поста в 1882 году при непосредственном участии К.П. Победоносцева. Ф.М. Достоевскому же идея Земского собора казалась привлекательной.

Сближала же их идея создания сильной монархии путём восстановления в русской жизни допетровской церковности. Фёдор Михайлович высоко ценил в Константине Петровиче глубокое понимание им роли самодержавия, религии, православия, церкви: «Для народа царь есть воплощение его самого, весь его идеал надежд и верований его». Самодержавие Ф.М. Достоевский рассматривал как категорию духовного порядка: «У нас, русских, — писал он, — конечно, две страшные силы, стоящие всех остальных во всём мире, — нераздельность миллионов народа нашего и теснейшее соединение его с монархом. Народ — сын царёв, а царь — отец его».

К.П. Победоносцев подал мысль императору Александру II пригласить Фёдора Михайловича для бесед со своими младшими сыновьями. С начала 1878 года начались встречи Ф.М. Достоевского с великими князьями Сергеем и Павлом, продолжавшиеся и в последующие годы. Константин Петрович рекомендовал великим князьям и цесаревичу Александру сочинения Достоевского — «Бесов», «Братьев Карамазовых», очередные выпуски «Дневника писателя». Позже Фёдора Михайловича пригласил к своим сыновьям Константину (будущий К.Р.⁷) и Дмитрию брат императора, великий князь Константин Николаевич. К.П. Победоносцев устроил 16 декабря 1880 года встречу писателя и наследника в Аничковом дворце, на которой Ф.М. Достоевский лично преподнёс цесаревичу том «Братьев Карамазовых».

После смерти Фёдора Михайловича К.П. Победоносцев писал цесаревичу, будущему Александру III: «Смерть Достоевского — большая потеря для России. В среде литераторов он едва ли не один был горячим проповедником основных начал веры, народности, любви к Отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающее, как овцы без пастыря, — к нему питало доверие, и действие его было весьма велико и благодетельно». Он организовал похороны Фёдора Михайловича, добился особой пенсии вдове писателя Анне Григорьевне (2000 рублей ежегодно, такой пенсион полагался генеральским вдовам), стал опекуном детей Ф.М. Достоевского, под его надзором издавалось посмертное собрание сочинений. Через неделю после смерти автора «Братьев Карамазовых» Константин Петрович пишет Е.Ф. Тютчевой: «Достоевского мне очень жаль — он был глубокий человек и горел огнём. Мы с ним сошлись у Мещерского и с тех пор были друзьями. Он хаживал ко мне, по субботам после всенощной, и был желанным гостем… В понедельник, на другой день после похорон, я собрал у себя близких приятелей покойного Достоевского: Григоровича, Майкова, Полонского, Влад. Соловьёва, Мещерского, Филиппова. Они у меня обедали и просидели вечер в беседе о покойном нашем друге». В дальнейшем он переписывался до самой своей смерти с Анной Григорьевной и всячески содействовал ей. Анна Григорьевна подружилась с супругой Константина Петровича Екатериной Александровной Победоносцевой.

8. Обер-прокурор (1880), гибель Александра II (1881), Манифест о незыблемости самодержавия

В качестве члена комиссии по судебной реформе в начале 1860-х годов К.П. Победоносцев участвует в заседаниях Государственного совета, на которых происходило обсуждение проектов судебных уставов. Очевидно, уже тогда у него начинает формироваться отрицательное отношение к этому законосовещательному органу, что впоследствии, в 1880-х годах, приведёт его к мысли о необходимости упразднения данного учреждения как заключающего в себе потенциальную опасность превращения в законодательный орган, ограничивающий самодержавную власть. Его дневники за 1862 год изобилуют критическими замечаниями в адрес Государственного совета: «И тут — толпа без рассуждения. Толкуют без всякого толку. И вот — наши парламенты!». «Тоска была невыносимая. Тоскливее, чем в общем собрании Сената. И это — наше законодательное собрание!», — пишет Константин Петрович по поводу очередного «вялого» заседания Государственного совета, члены которого «либеральничали до тошноты» и предлагали «невероятно уродливые меры».

Заседание Соединённых департаментов Государственного совета по делу о преобразовании судопроизводства не оставляет у К.П. Победоносцева никаких иллюзий в отношении профессиональных знаний его участников: «Жалко подумать — каким скудным запасом сведений обладают самые деятельные из членов: одностороннее отношение к предмету, поверхностные взгляды: ни один вопрос глубоко не обсуждается. Так, например, никто не умеет объяснить идею кассации и отличить ее от апелляции… Бледность знаний и юридических идей поразительная. Бедная Россия! И вот кто тебя преобразовывает!» Таким образом, ближайшее знакомство с людьми, участвовавшими в подготовке судебной реформы, а также с правительственными приёмами преобразований приводит его к однозначному выводу: «В одном народе чуется сила мысли и действия. А наверху, в правительстве, — страшно и подумать, что делается. Безумные и мальчишки нами правят — в их руках благо и честь России».

В феврале 1868 года К.П. Победоносцев был назначен сенатором, присутствующим во II департаменте Сената, и возведён в чин тайного советника, в ноябре того же года он был переведён в Гражданский кассационный департамент. В 1872 году тайный советник и сенатор Гражданского кассационного департамента Сената К.П. Победоносцев вводится в состав Государственного совета и участвует в его заседаниях уже в качестве действительного члена, а не как приглашённое по отдельным вопросам лицо. О назначении на эту должность он впоследствии напишет Николаю II: «Без всякого ходатайства с моей стороны и без всякого участия цесаревича я был назначен членом Государственного совета и тут получил возможность высказывать вслух всем свои мнения по государственным вопросам — мнения, коих никогда ни от кого не скрывал. Так, мало-помалу приобрёл я репутацию упорного консерватора — в противодействии новым направлениям и веяниям государственных либералов».

Славившийся своим критичным умом и широкой образованностью профессор вызывал у членов Государственного совета невольное уважение. А.Ф. Кони вспоминал впоследствии, что большинство выступавших на заседаниях Госсовета постоянно смотрело в сторону Победоносцева, «жадно отыскивая в сухих чертах его аскетического лица знак одобрения или сочувствия тому, что они говорили, подделываясь под взгляды… „великого инквизитора“, как они его заочно называли».

Сам же К.П. Победоносцев укрепился в своём разочаровании этим законосовещательным учреждением, видя в нём подобие европейского парламента. По свидетельству окружавших его людей, он неоднократно высказывался о нём резко отрицательно — например, заявлял, что этот Государственный совет «надо бы на замок запереть, и ключ бросить в Неву», или же признавался в том, что ему надоело слушать болтовню на его заседаниях.

Характеризуя в письмах к Е.Ф. Тютчевой членов Государственного совета, Константин Петрович пишет, что они «продают правду жизни и твёрдые её начала на… пошлейшие аргументы либеральных начал и всякий раз оглядываются — не сочла бы нас Европа за варваров!.. Что угодно готовы разрушить, от чего угодно отказаться, что угодно принять, лишь бы блестели лоском Европейской биржи!.. Все эти тенденции расслабленного эгоизма прикрываются и оправдываются фразами, формулами истасканного либерализма».

Своё мнение о неэффективности рассмотрения дел в Государственном совете К.П. Победоносцев высказывал и в письмах будущему императору Александру III. Так, в 1876 году он пишет цесаревичу: «Не поверите, какая тоска нападает иной раз, когда чувствуешь всё ничтожество дел, которыми мы заняты в Государственном совете. Одно положение вносится за другим, и… одно несовершеннее… другого, потому что составляются они очень часто не людьми дела, а чиновниками, которые готовы написать какой угодно закон для России, лишь бы он был новый. Мы разбираем всё это и толкуем с важностью о правиле, в которое никто не верит, и знаем заранее, что все эти правила ни к чему не послужат или послужат только к новой путанице и новым издержкам казны или к новому отягощению народа».

Начиная с отмены крепостного права в 1861году Россия вступает в десятилетие преобразований: осуществлена отмена телесных наказаний в 1863 году, проведены университетская в 1863 году, земская и судебная в 1864 году реформы. В эти же годы завершилась Кавказская война (1864), произошло присоединение к России Амурского края (1858) и Приморья (1860), подавлено Польское восстание (1864).

В следующем периоде рубежа 1870–1880-х годов в России начинается общественно-политический кризис, подъём революционного движения, завершившийся в результате сбросом России в революцию. Вскоре после реформ 1860-х годов К.П. Победоносцев видит, что дело идёт как-то не совсем так. Польское восстание, Балканский кризис и Русско-турецкая война 1877–1878 годов — всё это не могло не повлиять на его мировосприятие. Константин Петрович возлагал большие надежды на славянское возрождение, на обновление Отчизны, но надежды не сбылись.

Изменилась и позиция К.П. Победоносцева по отношению к судебной реформе, в подготовке которой он принимал непосредственное участие. В 1874 году праздновалось её десятилетие. «Отцы» реформы превозносят свои достижения, говорят о преобразовании России, а К.П. Победоносцев видит в реформе очень много недостатков и считает, что не праздновать надо, а анализировать ошибки преобразований.

Его письма к друзьям в этот период полны тревожных предчувствий. Он пишет Е.Ф. Тютчевой: «Расшатывается вера в источную власть царскую — против этого ничего не сделаешь, — и тут-то душа спрашивает с ужасом: а затем что станет делать с собою Россия?.. Что может быть безотраднее чувства презрения к правящей власти, и это чувство растёт и углубляется, и власть погружается всё более и более в тину беззакония. Ещё печальнее думать, что чувство это распространяется, что скоро оно станет такою же пошлостью и ложью в общем представлении, как и всё остальное. Вижу, как начинает колебаться и бледнеть та вера в разум и призвание власти, которая у нас служит единственною опорою власти, и что тогда с нами будет». Внутриполитическая ситуация в России давала повод К.П. Победоносцеву сравнивать её с ситуацией во Франции накануне революции 1789 года: «Я читаю теперь Revolution Tainéa⁸, и читаю с содроганием и ужасом. Несколько лет тому назад такие книги читались просто с любопытством, как рассказ о чём-то чуждом и странном, а теперь поневоле делаешь болезненное сближение. Боже мой! Кого и чему научила история?»

«Времена сами видите, какие грустные, — пишет он издателю „Московских ведомостей“ М.Н. Каткову в декабре 1879 года. — Совершаются явления, которым прежде ни за что бы не поверил. Власть уже становится на Руси игрушкою, которую хотят передавать друг другу в руки жалкие и пошлые честолюбцы посредством интриги, ничем не пренебрегающей. Нет уже твёрдого центра, из которого всякая власть прямо исходила бы и на котором прямо бы держалась».

К.П. Победоносцев возлагает вину за происходящее и могущее произойти в будущем прежде всего на Александра II: «А это 25-летие роковое, и человек его — человек роковой: для несчастной России, — пишет он Е.Ф. Тютчевой в феврале 1880 года. — Бог с ним, Бог рассудит, виноват ли он или нет, только в руках у него рассыпалась и опозорилась власть, вручённая ему Богом, и царство его, может быть и не по вине его, стало царством лжи и мамоны, а не правды!»

Через полтора десятка лет в письме Николаю II обер-прокурор отмечает, что к концу царствования Александра II «…влияния и направления государственных либералов приобрели господственное значение. Началось, ввиду общего недовольства, безумное стремление к конституции, то есть к гибели России. Это стало в умах какою-то заразой: русские люди, сохранившие ещё разум и память прошедшего, ждали в страхе, что будет, ибо покойного Государя склонили уже совсем к этому гибельному шагу».

Появление таких мнений в сановном окружении Александра II было вполне закономерным. Государственные реформы, развернувшиеся в России с 1861 года (отмена крепостного права, судебная, земская и университетская реформы) привели в движение русское общество. Усилению в правительственных кругах Российской империи конституционных настроений способствовала и резкая активизация деятельности революционеров-террористов. По словам русского общественного деятеля и мыслителя Льва Александровича Тихомирова, «в 1878 году революционное движение проявило себя так отчаянно, как будто у него были в запасе целые армии. 24 января 1878 года эру политических убийств начала Вера Засулич выстрелом в генерала Трепова⁹. 1 февраля убит в Ростове-на-Дону полицейский агент Никонов. 23 февраля в Киеве Осинский с товарищами покушались на жизнь товарища прокурора Котляревского. 25 мая в Киеве убит жандармский капитан Гейкинг. 4 августа в Петербурге убит шеф жандармов генерал Мезенцев. Революционные прокламации призывали к восстанию. Сверх того, в разных местах произошли уличные демонстрации. Либеральные элементы общества неоднократно участвовали в них, а оправдание Веры Засулич, при рукоплескании публики, само по себе составляло демонстрацию, которая, по агитирующему значению, превышала всякие выходки революционеров». Подобные факты свидетельствовали о дошедшем до крайности расколе общества, а также о том, что немалая часть общества воспринимала правительство в качестве злейшего врага, подлежащего уничтожению.

В этих условиях создание общероссийского представительства и введение конституционного правления стало рассматриваться многими либерально мыслившими сановниками в качестве единственного способа ослабления революционных настроений и преодоления раскола между правительством и обществом.

По мнению же К.П. Победоносцева, опасность отстранения монарха от непосредственного управления состоит в том, что она может быть возведена в политический принцип, приводящий к имеющему реальную власть правительству и нравственно распущенному вследствие отсутствия власти обществу: «проповедники свободы и парламентаризма» только того и ждут, что «всё само собою сложится без власти, лишь бы власть отступила». «Придёт, может быть, пора, — предупреждает К.П. Победоносцев своего воспитанника, будущего императора Александра III, — когда льстивые люди… что любят убаюкивать монархов… станут уверять вас, что стоит лишь дать русскому государству… конституцию на западный манер, — и всё пойдёт гладко и разумно, и власть может совсем успокоиться. Это ложь, и не дай Боже, истинному русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться».

24 апреля 1880 года император Александр II назначил К.П. Победоносцева обер-прокурором Святейшего синода, оставив его при этом на должностях сенатора и члена Государственного совета. В обер-прокурорские функции входил контроль за назначениями тех или иных лиц на епископские и митрополичьи кафедры, а также на профессорские должности в духовных учебных заведениях. К.П. Победоносцев сделался, таким образом, фактическим руководителем русской православной церковной организации.

Новая, более высокая, должность не обрадовала его. «О, подлинно страшное дело власть, и те, кто желают её, не ведают, что глаголют, — восклицал он в письме к Е.Ф. Тютчевой, грустно замечая при этом: — Я всегда смотрел на неё как на бедствие, зная, что во власти надо потерять свободу и быть всем слугою. Поддерживают меня вера в святость призвания и надежда на живые силы».

Вскоре после назначения обер-прокурором К.П. Победоносцев был введён в состав комитета министров. Такое почти одновременное назначение свидетельствовало, что ему удалось сразу поднять статус порученного ему поста, которым тот до него не пользовался, и достигнуть преимущественного внимания правительственных сфер к ведомству православного исповедания. До того времени обер-прокурор хотя, по своему значению в управлении делами православного ведомства занимал пост, почти равный министерскому, не считался, однако, членом комитета министров.

В отличие от своих предшественников на обер-прокурорском посту К.П. Победоносцев, сам вышедший из духовной среды и не порвавший с ней ни внешней, ни внутренней связи, был человеком горячо верующим и страстно и убеждённо исповедующим православие. Обладая обширным умом и громадной эрудицией, будучи лицом, приближённым ко двору и имеющим непосредственный доступ к престолу и царской семье, он сразу выдвинул с необычайной силою значение своей должности, потребовал почтения и внимания к церковным вопросам, к нуждам православной церкви и её представителям. К.П. Победоносцев авторитетно и властно заявил правительству и обществу: встаньте перед православным священником, поклонитесь с почтением и любовью перед его саном и отнеситесь благоговейно к той трудной и полной сокровенного и высшего значения крестной ноше, которую он несёт. Его материальная бедность, приниженность и забитость, низкая порою степень его умственного и культурного развития — общий грех нашей исторической жизни, грех, который мы все должны искупить совокупными и дружными усилиями. Значение церковности в русской жизни должно быть восстановлено, как то было в допетровский период, но, конечно, применительно к новому укладу государственно-церковных отношений и общественной жизни духовенство должно быть поставлено на подобающую высоту, обеспечено в материальном отношении и по возможности поставлено вне зависимости от житейских случайностей; государство должно принять на себя попечение о нём, его семьях, ему должно быть вручено духовно-нравственное воспитание народа, для чего надлежит усилить его образовательные ресурсы и дать ему возможность влиять широко и глубоко на все стороны отечественной жизни.

По мнению его принципиальных и идейных противников, в воздухе запахло ладаном и постным маслом, и московско-византийские идеалы начали вытеснять идеалы западноевропейские. Мягкий, несколько нерешительный и уступчивый в личных отношениях, К.П. Победоносцев в роли обер-прокурора Синода как царский слуга, как блюститель государственных интересов и исторических традиций был суров и последователен в том, что он считал должным. Проявляя заботу о духовенстве, о его материальном благополучии и социально-этическом значении, он вместе с тем предъявлял и ему требование, чтобы оно было достойно тех благ, которые ему даются из народных средств и того положения, в которое обер-прокурор возводит его своими реформами и мероприятиями. Напрасно было бы думать, что он идеализировал духовенство — как белое, так и чёрное, как в его высших слоях, так и в низших. Далеко нет. Он прекрасно понимал все слабые дефектные стороны его жизни и относился к ним с грустною иронией.

В годы обер-прокурорства К.П. Победоносцева церковная жизнь реально оживилась: Синод получил право решать некоторые вопросы без ведома царя, после 200-летнего перерыва возобновились соборы епископов, с 1881-го по 1894-й каждый год открывалось 250 новых храмов, причём их архитектурный стиль приближался к допетровскому, реставрировались и восстанавливались древние храмы, активизировалась миссионерская и просветительская деятельность. Константин Петрович покровительствовал религиозной живописи В.М. Васнецова и М.В. Нестерова. Его личными стараниями было организовано общенародное празднование 1000-летия со дня кончины святого Мефодия (1885), 900-летия Крещения Руси (1888), 500-летия со дня кончины Преподобного Сергия Радонежского (1892).

Под влиянием ряда мероприятий, предпринятых обер-прокурором, с 1880 года возникают новые учреждения духовно-просветительного и благотворительного характера, вызываются к жизни и восстанавливаются отодвинутые и затемнённые течением времени некоторые формы древнерусского церковного строя; происходят значительные перемены в сфере высшего церковного управления; восстанавливается и открывается большое число новых приходов; возникают во множестве женские общины, большею частью со школами или другими благотворительными учреждениями для окрестного населения, а равно женские и мужские монастыри; учреждаются новые епархии. Особенное в этот период внимание уделялось улучшению быта и материального положения духовенства ассигнованием на этот предмет в государственном бюджете более или менее значительных сумм, установлением пенсий и жалований, заботой об образовании детей церковнослужителей; были пересмотрены уставы и штаты духовно-учебных заведений. Начальное народное образование организовано путём учреждения церковноприходских школ на церковных основах и в ближайшем общении с церковью; церковно-книжное издательство достигло при нём небывалых размеров, а церковное строительство получило особое значение и направление; преобразованы петербургская и московская синодальные типографии, благодаря чему они получили возможность выпускать ежегодно многие тысячи общедоступных для народа дешёвых изданий религиозно-нравственного содержания.

Назначение К.П. Победоносцева обер-прокурором Синода в 1880 году состоялось во многом благодаря ходатайствам П.А. Валуева и М.Т. Лорис-Меликова. Ни Пётр Александрович, ни Михаил Тариэлович не предполагали тогда, что в скором времени им придётся сойтись с новым обер-прокурором в жёсткой политической схватке за будущее России и потерпеть в ней поражение.

Между тем нарастала волна террора, поднятая боевиками-революционерами и поддерживаемая «прогрессивным общественным мнением». В 1879 году радикальные революционеры сформировали сообщество «Народная воля», единственным способом борьбы с самодержавием они сочли индивидуальный террор. На учредительном съезде организации была определена основная задача — физическое устранение императора Александра II. «Террористическая борьба представляет собою совершенно новый прием борьбы… террористическая революция представляется самой справедливой из всех форм революции. В России дело террора потребует целого ряда политических убийств и цареубийств», говорилось в программной брошюре организации.

2 апреля 1879 года во время прогулки Александра II на площади Гвардейского штаба на него было совершено покушение: молодой революционер А.К. Соловьёв пытался убить государя выстрелами из револьвера, но промахнулся. На следствии преступник заявил, что мысль покуситься на жизнь его величества зародилась у него под влиянием социально-революционных учений; что он принадлежит к русской социально-революционной партии, признающей крайнею несправедливостью положение, при котором большинство народа трудится, а меньшинство пользуется результатами народного труда и всеми благами цивилизации, недоступными для большинства. 28 мая 1879 года А.К. Соловьёв был казнен.

19 ноября 1879 года было совершено новое покушение на Александра II: террористы взорвали участок железной дороги при прохождении по нему поезда, который они считали царским. На самом деле это был состав с царской прислугой, который во изменение принятого порядка пустили не впереди царского поезда, а позади.

Данное покушение побудило императора прислушаться к мнению либерально настроенных высших должностных лиц, призывающих к допущению представителей общества к участию в осуществлении государственной власти. 10 декабря 1879 года к Александру II пришел с докладом П.А. Валуев, занимавший в то время должность министра государственных имуществ. Пользуясь случаем, Пётр Александрович высказал его величеству всё, что думал о сложившемся в стране положении, и предложил вновь вернуться к рассмотрению составленного им в 1863 году проекта реформы Государственного совета, предполагавшего допуск общественных представителей к участию в его деятельности. Император разрешил ему вновь представить этот документ. Через неделю П.А. Валуев снова был на докладе у государя и передал ему текст проекта реформы Государственного совета.

5 февраля 1880 года, в тот момент, когда Александр II и его домочадцы направлялись в столовую Зимнего дворца, раздался мощный взрыв. Взорвался заряд, заложенный под столовой боевиком Степаном Халтуриным. Царская семья избежала гибели только потому, что обед был отложен по случаю ожидавшегося приезда принца Гессенского. Погибло одиннадцать солдат, несших службу поблизости от столовой. Все они были героями недавней войны с Турцией и были зачислены на службу в Зимний дворец в качестве награды за свой героизм.

Через три дня состоялось совещание высших должностных лиц империи с участием государя и наследника цесаревича Александра Александровича. В ходе его цесаревич предложил учредить «верховную следственную комиссию с диктаторскими, на всю Россию распространенными компетенциями».

12 февраля 1880 года была учреждена наделённая обширными полномочиями Верховная распорядительная комиссия во главе с героем Русско-турецкой войны 1877–1878 годов генералом М.Т. Лорис-Меликовым. Указ о создании комиссии отводил М.Т. Лорис-Меликову лишь роль диктатора, призванного покончить с терроризмом и восстановить в стране государственный порядок и спокойствие. Однако Михаил Тариэлович понял свою роль по-другому. Главную причину возникновения и распространения революционного движения в России он усматривал прежде всего в отрыве государства от общества, в разобщении верховной государственной власти со страной. Поэтому самым эффективным способом борьбы с революционным движением и самым радикальным его проявлением — терроризмом М.Т. Лорис-Меликов счёл меры, направленные на преодоление раскола государства и общества в России.

6 августа 1880 года М.Т. Лорис-Меликов был назначен министром внутренних дел. В России ещё со времён императора Александра I в рамках именно этого органа велась разработка проектов государственных реформ. Таким образом, Михаил Тариэлович получил легальную возможность для осуществления своих преобразовательных замыслов. 28 января 1881 года он подал государю доклад о необходимости привлечения представителей общества к разработке дальнейших административно-хозяйственных и финансовых реформ. В нём, в частности, утверждалось, что привлечение общества к участию в разработке необходимых для настоящего времени мероприятий есть именно то средство, какое и полезно, и необходимо для дальнейшей борьбы с крамолою. Впоследствии этот доклад будут называть «конституцией Лорис-Меликова». Предложения министра внутренних дел, будучи осуществленными, открывали бы путь для преобразования государственного строя в направлении к конституционной монархии, неслучайно император Александр II назовёт этот документ «шагом к конституции» в своей надписи на первой странице его текста.

И тем не менее, ознакомившись с докладом, Александр II принял решение обсудить его сначала в узком кругу высших сановников. В результате 17 февраля 1881 года государь одобрил доклад совещания о предложениях М.Т. Лорис-Меликова и распорядился привести их в исполнение. В правительственной сфере данное высочайшее распоряжение было расценено рядом влиятельных сановников как шаг по пути к конституции.

В действительности документ, который одобрил Александр II, был очень далёк от настоящей конституции. Вопрос о введении в России представительного правления и преобразовании самодержавия в конституционную монархию, возникший в процессе подготовки и проведения крестьянской, судебной и земской реформ, являлся на всём протяжении царствования Александра II постоянным предметом дискуссий в среде русской правящей элиты и интеллигенции. Этот вопрос периодически вставал и перед императором, который был вынужден давать на него свой ответ. И каждый раз данный ответ был отрицательным. Так, например, в письме императору Вильгельму в 1880 году он прямо высказывает, что не только не имеет намерения дать России конституцию, но и впредь, пока жив, не сделает этой ошибки.

Но наступило 1 марта 1881 года. Александр II выехал из Зимнего дворца в Михайловский манеж, где собирался принять участие в разводе караулов. Несмотря на постоянные покушения, его сопровождал лишь обычный конвой — шесть конных казаков охраны и двое полицейских с полицмейстером, следовавшие в отдельных санях за царской каретой. Поприсутствовав на разводе караула лейб-гвардии сапёрного батальона и выпив чаю у своей кузины, царь отправился обратно в Зимний дворец через Екатерининскую набережную. Здесь он и был атакован несколькими членами террористической организации «Народная воля» с помощью самодельных метательных снарядов.

В подготовку убийства Александра II — главного террористического предприятия «Народной воли» — с 1879 по 1881 год было вовлечено всего 12 человек. Этим занимались строго законспирированный Исполнительный комитет партии и несколько человек, в случае необходимости привлекаемых в помощники. Народники надеялись, что убийство царя вызовет революцию и приведёт к социальным преобразованиям.

Четверо «бомбистов» — Игнатий Гриневицкий, Николай Рысаков, Иван Емельянов и Тимофей Михайлов — заняли позиции вдоль канала. Когда карета царя выехала на набережную, руководившая покушением Софья Перовская подала условленный знак, помахав платочком с противоположного берега канала. Николай Рысаков бросил бомбу. Карета продолжала двигаться, и бомба взорвалась за ней, повредив заднюю стенку, убив конвойного казака, ранив ещё нескольких и смертельно ранив 14-летнего мальчишку-разносчика. Николай Рысаков пытался убежать, но его схватили.

Офицеры полиции убеждали императора как можно скорее покинуть место покушения, но Александр «чувствовал, что военное достоинство требует посмотреть на раненых и сказать им несколько слов». Он вышел из кареты и подошёл к раненым, перекрестил кричащего изувеченного мальчика, после чего направился к Рысакову. Перовская, поняв, что покушение не удалось, перестала отдавать команды. Император подошёл к задержанному Рысакову и спросил его о чём-то, потом пошёл обратно к месту взрыва, и тут стоявший у решётки канала и не замеченный охраной Гриневицкий вдруг бросил ему под ноги бомбу, завёрнутую в салфетку.

Взрывная волна отбросила Александра II на землю, из раздробленных ног хлестала кровь. Упавший император прошептал: «Несите меня во дворец… там… умереть…» Государя внесли на руках в его кабинет и положили на постель. Лейб-медик Боткин на вопрос наследника, долго ли проживёт император, ответил: «От 10 до 15 минут». В 15 часов 35 минут на флагштоке Зимнего дворца был спущен императорский штандарт, оповестив население Санкт-Петербурга о смерти императора.

В первые дни после гибели Александра II К.П. Победоносцев употребляет всё своё влияние на нового государя для того, чтобы не допустить конституционного пути развития России, которое предусматривалось проектом министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова.

Уже 1 марта он писал вступившему на престол Александру III: «Вам достаётся Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы её повели твёрдою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твёрдо, чего она хочет и чего не хочет и не допустит никак». Понимая, в каком тяжёлом положении оказался после гибели отца его ученик, ставший императором, К.П. Победоносцев старался морально поддержать его. Он не раз в первые недели царствования нового монарха напоминает ему о том, что «судьбы России на земле — в руках Вашего Величества», а потому «новую политику надобно заявить немедленно и решительно»: «Ради Бога в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решительное значение, не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: „Я так хочу, или я не хочу и не допущу“; „Надобно покончить разом, именно теперь, все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании. Всё это ложь пустых и дряблых людей, и её надобно отбросить ради правды народной и блага народного“».

Ещё до суда над террористами Лев Толстой обращается к Александру III с просьбой не казнить убийц его отца: «Простите, воздайте добром за зло…» Толстой просил К.П. Победоносцева передать царю написанное им письмо. Но Константин Петрович исполнить поручение отказался, и письмо Толстого передали великому князю Сергею Александровичу, и через него уже оно попало в руки Александра III. По этому поводу К.П. Победоносцев писал государю: «Ваше Императорское Величество… Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осуждённых преступников от смертной казни… Может ли это случиться? Нет, нет и тысячу раз нет — этого быть не может, чтобы Вы, перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется».

На письме К.П. Победоносцева Александр III написал: «Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь».

Л.Н. Толстому К.П. Победоносцев ответил: «Не взыщите, достопочтеннейший граф Лев Николаевич, за то, что я уклонился от исполнения Вашего поручения. Прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная — другая, и что наш Христос — не Ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления. Вот почему я по своей вере и не мог исполнить Ваше поручение».

Через шесть лет К.П. Победоносцев чуть не спас от смертной казни Александра Ульянова, старшего брата будущего вождя Октябрьской революции, который был одним из руководителей «Террористической фракции» движения «Народная воля». Они планировали осуществить покушение на Александра III. На деньги, вырученные от продажи золотой медали Ульянова, была приобретена взрывчатка для бомбы. Покушение было предотвращено, организаторы и участники арестованы. К.П. Победоносцев настаивал, что требование казни несостоявшихся цареубийц незаконно — по законам Российской империи нельзя казнить за намерения, но не смог убедить в том императора.

На 8 марта 1881 года было назначено заседание Совета министров, созванного Александром III специально для обсуждения доклада Особого совещания сановников о предложениях М.Т. Лорис-Меликова. За два дня до его проведения Александр III получил от К.П. Победоносцева письмо, в котором тот советовал своему ученику отказаться от проведения либеральных реформ. Он писал в частности: «Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, — о, ради Бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и Ваша: это ясно для меня как день. Безопасность Ваша этим не оградится, а ещё уменьшится. Безумные злодеи, погубившие родителя Вашего, не удовлетворятся никакой уступкой и только рассвирепеют. Их можно унять, злое семя можно вырвать только борьбой с ними на живот и на смерть, железом и кровью. Хотя бы погибнуть в борьбе, лишь бы победить. Победить нетрудно: до сих пор все хотели избегать борьбы и обманывали покойного государя, Вас, самих себя, всех и всё на свете, потому что то были не люди разума, силы и сердца, а дряблые евнухи и фокусники. Нет, Ваше Величество: один только и есть верный, прямой путь — встать на ноги и начать, не засыпая ни на минуту, борьбу, самую святую, какая только бывала в России. Весь народ ждёт Вашего властного на это решения, и, как только почует державную волю, всё поднимется, всё оживится, и в воздухе посвежеет».

После этих слов, призванных воодушевить молодого государя, только что взошедшего на престол, как на Голгофу, К.П. Победоносцев давал ему сугубо конкретный совет: «Простите мне мою правду. Не оставляйте графа Лорис-Меликова. Я не верю ему. Он фокусник и может еще играть в двойную игру. Если Вы отдадите себя в руки ему, он приведёт Вас и Россию к погибели. Он умел только проводить либеральные проекты и вёл игру внутренней интриги. Но в смысле государственном он сам не знает, чего хочет, — что я сам ему высказывал неоднократно. И он — не патриот русский. Берегитесь, ради Бога, Ваше Величество, чтоб он не завладел Вашей волей, и не упускайте времени». При этом и так была ясна зыбкость положения М.Т. Лорис-Меликова, роковое событие 1 марта показало, что доклады, в которых он уверял Александра II об успехах борьбы с заговорщиками, оказались ложью.

Об опасности в период начала нового царствования, исходившей от представителей земского движения, писал Л.А. Тихомиров: «Политиканы, которые вели земскую агитацию, выставили бы себя представителями „воли народа“ и, имея графа Лорис-Меликова около государя, стали бы фактически выше Государственного совета, завоёвывая себе значение настоящего парламента. Мы, очевидно, готовились войти в такую полосу внутренней смуты, исход которой при данных условиях трудно даже было предсказать».

О том, что такой сценарий развития органов общественного представительства в России того времени был вполне реальным, свидетельствуют события, происходившие в целом ряде губерний после смерти Александра II. Удавшееся покушение террористов на особу императора породило в земствах мнение о том, что центральная власть ослабела и поэтому для земцев настало время заявить о своих притязаниях на участие в управлении государством.

В марте 1881 года члены Земского союза, собравшиеся в Харькове, приняли программу развития всероссийского и местного общественного представительства, предусматривавшую создание в России двухпалатного парламента. Его нижнюю палату, названную Государственной думой, предполагалось составить из депутатов, избираемых всеобщим голосованием, а верхнюю — так называемую Союзную думу — из представителей областных собраний. Согласно этому проекту, обе думы, заседая одновременно, должны были принимать законы и утверждать государственный бюджет. Они получали правомочие делать запросы во все государственные органы и выражать доверие или недоверие отдельным министрам и правительству в целом. Подобную организацию государственной власти намечалось закрепить конституцией, по которой обязывался бы действовать и глава государства — император, и парламент. Все российские законы должны были соответствовать конституции.

8 марта 1881 года Самарское губернское собрание приняло постановление о том, чтобы послать к императору Александру III адрес с ходатайством о созыве избранных представителей народа. Выступивший на заседании этого собрания губернский гласный Нудатов высказал мысль о том, что только «свободно избранные представители всех сословий» могут предотвратить повторение трагического события 1 марта 1881 года.

Постановления и обращения к императору Александру III, выражавшие идею о том, что только привлечение общественных представителей к участию в управлении российским государством может спасти его от новой смуты, были приняты земскими собраниями в целом ряде и других губерний: Казанской, Новгородской, Рязанской, Таврической, Тверской, Черниговской.

Между тем 8 марта 1881 года состоялось заседание Совета министров, которое оказалось решающим для проекта М.Т. Лорис-Меликова. Оно продолжалось два с половиной часа. Председательствовал на заседании сам государь. После того как все сановники уселись за длинный стол, Александр III объявил повестку заседания и предложил министру внутренних дел зачитать текст доклада, записанный в журнале Особого совещания и одобренный 17 февраля 1881 года покойным императором.

Оглашение записи, в которой приводились оценки внутриполитической ситуации в России, дававшиеся им в конце января 1881 года, было явно не выгодно для М.Т. Лорис-Меликова. После дерзкого покушения террористов на жизнь Александра II говорить о том, что предпринятые министром внутренних дел меры «оказали и оказывают благотворное влияние на общество в смысле успокоения тревожного состояния оного» было в высшей степени неуместно. Представлять предложения о реформе государственного строя в докладе с такими фразами означало заранее обречь их на неприятие. Поручив М.Т. Лорис-Меликову зачитать публично этот доклад, Александр III тем самым во многом предопределил ход его обсуждения.

Первым слово взял генерал-адъютант С.Г. Строганов как самый старший из присутствующих. «Предполагаемая мера, — по его мнению, — была не только несвоевременна при настоящих обстоятельствах, требующих особой энергии со стороны правительства, но и вредна. Мера эта вредна потому, что с принятием её власть перейдёт из рук самодержавного монарха, который теперь для России, безусловно, необходим, в руки разных шалопаев, думающих не о пользе общей, а только о своей личной выгоде… Путь этот ведёт прямо к конституции, которой я не желаю ни для вас, — обращаясь к Александру III, — ни для России».

«Я тоже опасаюсь, что это первый шаг к конституции», — заявил в ответ на эти слова император.

Выступили и сторонники проекта преобразований (сам М.Т. Лорис-Меликов, министр финансов А.А. Абаза, военный министр Д.А. Милютин, председатель Госсовета великий князь Константин Николаевич), настаивая на участии выборных представителей в государственном управлении, в качестве способа умиротворения взбудораженного общества.

Кульминацией заседания стала речь К.П. Победоносцева, она окончательно определила ход обсуждения этого плана. Д.А. Милютин в своей дневниковой записи написал о речи Победоносцева: это было уже не одно опровержение предложенных ныне мер, а прямое, огульное порицание всего, что было совершено в прошлое царствование; он осмелился назвать великие реформы императора Александра II преступною ошибкой! Произнесённая с риторическим пафосом, она была отрицанием всего, что составляет основу европейской цивилизации.

К.П. Победоносцев предстал на рассматриваемом заседании Совета министров в качестве идеолога — выразителя особого политического и правового мировоззрения, отличающегося своим глубинным смыслом от мировоззрения западноевропейского типа. Обер-прокурор Святейшего синода противопоставил предложениям о введении в России общественного представительства не отдельные аргументы, но понимание этого института как явления, имеющего свои пороки, причем такие, которые способны нивелировать все его достоинства. Более того, он показал, что в условиях России общественное представительство может стать орудием разрушения государства и общества.

Начиная свое выступление, К.П. Победоносцев первыми же словами дал понять, что будет говорить не просто о каком-то нововведении в государственный строй России, но о величайшей опасности, угрожающей существованию самого государства. «Ваше Величество, по долгу присяги и совести я обязан высказать Вам всё, что у меня на душе. Я нахожусь не только в смущении, но и в отчаянии. Как и в прежние времена перед гибелью Польши говорили: „Finis Poloniae“, так теперь едва ли не приходится сказать: „Finis Russiae“. При соображении проекта, предлагаемого на утверждение Ваше, сжимается сердце. В этом проекте слышится фальшь, скажу более: он дышит фальшью».

Дальнейшее содержание речи К.П. Победоносцева было посвящено разоблачению этой фальши. «Нам говорят, — продолжал он, — что для лучшей разработки законодательных проектов нужно приглашать людей, знающих народную жизнь». Но обер-прокурор обращал внимание императора и членов Совета министров на то, что обсуждаемый план исходит из ложного суждения о представителях как о выразителях мнения страны, тогда как в действительности представители, если и будут что выражать, то лишь «своё личное мнение и взгляды».

«Правительство, — напоминал К.П. Победоносцев, — должно радеть о народе, оно должно познать действительные его нужды, должно помогать ему справляться с безысходною часто нуждою. Вот удел, к достижению которого нужно стремиться, вот истинная задача нового царствования». Представительство же, утверждал Константин Петрович, скорее превратится в обыкновенную говорильню, чем в эффективный институт, способствующий удовлетворению народных интересов. Это своё мнение он выводил из опыта реформ, которые были осуществлены в царствование Александра II. «Благодаря пустым болтунам, что сделалось с высокими предначертаниями покойного незабвенного государя, принявшего под конец своего царствования мученический венец? К чему привела великая святая мысль освобождения крестьян? — вопрошал обер-прокурор Синода и тут же отвечал: — К тому, что дана им свобода, но не устроено над ними надлежащей власти, без которой не может обойтись масса тёмных людей. Мало того, открыты повсюду кабаки; бедный народ, предоставленный самому себе и оставшийся без всякого о нём попечения, стал пить и лениться в работе, а потому стал несчастною жертвою целовальников, кулаков, жидов и всяких ростовщиков. Затем открыты были земские и городские общественные учреждения — говорильни, в которых не занимаются действительным делом, а разглагольствуют вкривь и вкось о самых важных государственных вопросах, вовсе не подлежащих ведению говорящих. И кто же разглагольствует, кто орудует в этих говорильнях? Люди негодные, безнравственные, между которыми видное положение занимают люди, не живущие со своим семейством, предающиеся разврату, помышляющие лишь о личной выгоде, ищущие популярности и вносящие во всё всякую смуту».

Подобные пороки обер-прокурор Святейшего синода усматривал и в новых судебных учреждениях. Они так же, как и земства, превратились, по его мнению, в «новые говорильни, говорильни адвокатов, благодаря которым самые ужасные преступления — несомненные убийства и другие тяжкие злодейства — остаются безнаказанными».

В своей речи К.П. Победоносцев подверг уничтожающей и не безосновательной критике почти все реформы царствования Александра II. Многое из того, что он говорил, не имело прямого отношения к предложениям М.Т. Лорис-Меликова, которые были главным предметом обсуждения на рассматриваемом заседании Совета министров. Но своей критикой указанных реформ Константин Петрович внушал государю и сановникам мысль о том, что непродуманные, неподготовленные нововведения несут в себе всегда больше пороков и бедствий, нежели достоинств и благих последствий для общества.

В результате заседания и резкого столкновения на нём либеральных и консервативных сановников не последовало определённого решения. Однако созыв комиссий с общественными представителями был вначале отложен, а потом так и не состоялся. Впоследствии на «всеподданейшем докладе» М.Т. Лорис-Меликова Александр III наложил резолюцию: «Слава Богу, этот преступный и спешный шаг к конституции не был сделан, и весь этот фантастический проект был отвергнут в Совете министров весьма незначительным меньшинством». Окончательно «конституцию» похоронил Манифест о незыблемости самодержавия, изданный 29 апреля 1881 года.

За неделю до того, 21 апреля, император пишет К.П. Победоносцеву: «Сегодняшнее наше совещание сделало на меня грустное впечатление. Лорис, Милютин и Абаза положительно продолжают ту же политику и хотят так или иначе довести нас до представительного правительства, но пока я не буду убеждён, что для счастья России это необходимо, конечно, этого не будет, я не допущу. Странно слушать умных людей, которые могут серьёзно говорить о представительном начале в России, точно заученные фразы, вычитанные ими из нашей паршивой журналистики и бюрократического либерализма».

Между тем до обнародования манифеста в обществе продолжается некоторое брожение, ожидание либеральных новшеств. К.П. Победоносцев несколько раз пишет Александру III:

«Смею думать, Ваше Императорское Величество, что для успокоения умов в настоящую минуту необходимо было бы от имени Вашего обратиться к народу с заявлением твердым, не допускающим никакого двоемыслия. Это ободрило бы всех прямых и благонамеренных людей»;

«Между тем вся Россия ждёт, все честные люди в смущении. С другой стороны, все безумные, которые ждали конституции, — журналисты, профессора, чиновники-либералы, — проклинают меня на всех перекрёстках, так как пущен слух, будто я помешал конституции»;

«Спешу представить Вашему Величеству выработанную мною редакцию манифеста, в коей каждое слово мною взвешено. По моему убеждению, редакция эта совершенно соответствует потребности настоящего времени. Вся Россия ждёт такого манифеста и примет его с восторгом, разумеется, кроме безумных людей, ожидающих конституции»;

«Если Ваше Величество подлинно имеет, — в чём не сомневаюсь, — твёрдую волю не допускать учреждений безумных, гибельных для России, умоляю Вас, не остановитесь заявить свою волю всенародно; как изволите увидеть, в редакции нет ничего резкого».

В результате Константин Петрович убедил императора, не совещаясь с министрами, подписать подготовленный им Манифест о незыблемости самодержавия, в котором торжественно заявлялось о намерении утверждать и охранять для блага народного самодержавную власть от всяких на неё поползновений.

29 апреля 1881 года Высочайший манифест императора Александра III был обнародован. Текст его, написанный К.П. Победоносцевым, подтверждал незыблемость неограниченной власти монарха и ставил крест на попытках ввести в России элементы представительного правления:

«Объявляем всем верным Нашим подданным:

Богу, в неисповедимых судьбах Его, благоугодно было завершить славное Царствование Возлюбленного Родителя Нашего мученической кончиной, а на Нас возложить Священный долг Самодержавного Правления.

Повинуясь воле Провидения и Закону наследия Государственного, Мы приняли бремя сие в страшный час всенародной скорби и ужаса, пред Лицем Всевышнего Бога, веруя, что, предопределив Нам дело Власти в столь тяжкое и многотрудное время, Он не оставит Нас Своею Всесильной помощью. Веруем также, что горячия молитвы благочестиваго народа, во всем свете известнаго любовию и преданностью своим Государям, привлекут благословение Божие на Нас и на предлежащий Нам труд Правления.

В Бозе почивший Родитель Наш, прияв от Бога Самодержавную власть на благо ввереннаго Ему народа, пребыл верен до смерти принятому Им обету и кровию запечатлел великое Своё служение. Не столько строгими велениями власти, сколько благостью ея и кротостью совершил Он величайшее дело Своего Царствования — освобождение крепостных крестьян, успев привлечь к содействию в том и дворян-владельцев, всегда послушных гласу добра и чести; утвердил в Царстве Суд и подданных Своих, коих всех без различия соделал навсегда свободными, призвал к распоряжению делами местнаго управления иобщественнаго хозяйства. Да будет память Его благословенна вовеки!

Низкое и злодейское убийство Русского Государя, посреди вернаго народа, готоваго положить за Него жизнь свою, недостойными извергами из народа, — есть дело страшное, позорное, неслыханное в России и омрачило всю землю нашу скорбию и ужасом.

Но посреди великой Нашей скорби Глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления в уповании на Божественный Промысл, с верою в силу и истину Самодержавной Власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений.

Да ободрятся же пораженныя смущением и ужасом сердца верных Наших подданных, всех любящих Отечество и преданных из рода в род Наследственной Царской Власти. Под сению Ея и в неразрывном с Нею союзе земля наша переживала не раз великия смуты и приходила в силу и в славу посреди тяжких испытаний и бедствий, с верою в Бога, устрояющего судьбы ея.

Посвящая Себя великому Нашему служению, Мы призываем всех верных подданных Наших служить Нам и Государству верой и правдой к искоренению гнусной крамолы, позорящей землю Русскую, — к утверждению веры и нравственности, — к доброму воспитанию детей, — к истреблению неправды и хищения, — к водворению порядка и правды в действии учреждений, дарованных России Благодетелем ея, Возлюбленным Нашим Родителем» (выделено. — Д.П.).

На заседании Комитета министров манифест был заслушан. Это было совершенной неожиданностью. Кто писал манифест? Константин Петрович. Он сам с восторгом рассказывал Его Величеству, как после чтения манифеста «многие отворачивались и не подавали руки» ему. В тот же день К.П. Победоносцев пишет Е.Ф. Тютчевой: «Все, одни с восторгом, другие с ужасом, ждали манифеста о конституции. Вся Россия в смятении. Необходимо было прекратить все толки твердым словом. Имя моё в ушах всей здешней интеллигенции с проклятиями, с пеною у рта: „отверзоша на мя уста своя“».

На либеральную общественность манифест произвёл удручающее впечатление. В то же время сторонники консервативной линии восторженно приветствовали его. «Теперь мы можем вздохнуть свободно, — писали „Московские ведомости“ Каткова. — Конец малодушию, конец всякой смуте мнений. Пред этим непререкаемым, пред этим твёрдым, столь решительным словом монарха должна, наконец, поникнуть многоглавая гидра обмана. Как манны небесной народное чувство ждало этого царственного слова. В нём наше спасение: оно возвращает русскому народу русского царя самодержавного».

На следующий день после издания манифеста М.Т. Лорис-Меликов подал прошение об отставке с поста министра внутренних дел, 6 мая 1881 года был уволен с поста министра финансов А.А. Абаза, 22 мая отправлен в отставку военный министр Д.А. Милютин и 4 октября 1881 года последовала отставка председателя Комитета министров П.А. Валуева.

В России началась новая эпоха — Александра III и К.П. Победоносцева. Комментируя издание Манифеста о незыблемости самодержавия и последовавшую вслед за ним отставку либерально настроенных министров, К.П. Победоносцев заявляет Б.Н. Чичерину в мае 1881 года: «Манифест был необходим: в противном случае люди, обезумевшие от прикосновения к власти, вскоре привели бы нас к гибели. Радоваться надобно, что нет уже ни Л.-Меликова, ни Абазы. Последний совсем потерял голову и уже не мог бы возвратиться к рассудку».

Очередную опасность для самодержавной власти К.П. Победоносцев увидел в проекте созыва Земского собора, представленного новым министром внутренних дел Н.П. Игнатьевым, в назначении которого на эту должность вместо М.Т. Лорис-Меликова он принял самое непосредственное участие. В период борьбы со сторонниками «конституции Лорис-Меликова» Н.П. Игнатьев был союзником обер-прокурора. Так, в докладе, представленном лично императору 12 марта 1881 года, он пишет: «В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел… Эта группа соприкасается с развившимся расхищением казны и крамолой». Разошлись же они в вопросе о созыве Земского собора, сторонником которого был Н.П. Игнатьев, для К.П. Победоносцева же Собор был столь же неприемлем, как и парламент, поскольку противоречил коренным основам его мировоззрения.

К.П. Победоносцев сообщает С.А. Рачинскому 18 июня 1882 года: «Не советуясь ни с кем из дельных и серьезных людей, он, сговорясь с фантазёром Аксаковым, изготовил проект Высочайшего Манифеста на 6 мая и тайно поднёс его Государю. Объявлялось о созыве весною Земского собора от всех сословий и со всей России, из Польши, Финляндии и пр. тысячи в полторы. Этому-то сброду предлагалось отдать на обсуждение устройство губернского и уездного управления, и сделать это учреждение постоянным. Акт написан фразами, напоминающими передовые статьи „Руси“¹⁰. К счастью, дело не удалось». По настоянию К.П. Победоносцева Н.П. Игнатьев был отправлен в отставку, и по его же рекомендации новым министром внутренних дел был назначен граф Д.А. Толстой.

К этому времени государь император освободился уже от всяческих колебаний и стал целиком на точку зрения своего бывшего преподавателя гражданского права. Манифест Александра III о незыблемости самодержавия не оставил в современниках никакого сомнения в том, что наступил уже новый курс, при котором о каких-либо уступках общественному мнению не может быть и речи, а тем более не будет допущено никакое общественное вмешательство в дело государственного управления. Благодаря влиянию, которое смог оказать обер-прокурор на события переходной эпохи начала нового царствования, за К.П. Победоносцевым единомышленниками признана заслуга спасения самодержавия, а недругами — печальная слава «вдохновителя реакции», надвинувшейся на Россию с мартовских дней 1881 года.

9. «Московский сборник» (1896)

Будучи выдающимся государственным деятелем, в течение четверти века формировавшим идеологию Российской империи, К.П. Победоносцев оставил после себя богатое литературное и публицистическое наследие. Неустанно разрабатывая многие вопросы отечественной жизни в их историко-юридической постановке, он продолжал от времени до времени откликаться и на политические злобы дня. Так, во время славянского освободительного движения на Балканском полуострове им были изданы две переводные работы: одна с английского — «Болгарские ужасы и восточный вопрос» Гладстона (1876) и с чешского — «Приключения дворянина Вратислава в Константинополе, в тяжкой неволе у турок с австрийским посольством» (1877). Необходимо отметить, что Балканский кризис будущий обер-прокурор встретил на позициях панславизма, подвергая критике пассивность правительства. В последующие же десятилетия он выступает в литературе по преимуществу с вопросами церковными и нравственно-религиозными и публикует в этой области ряд трудов значительной важности.

Центральным из всех произведений К.П. Победоносцева, в котором изложено его полное религиозно-философское и политическое мировоззрение, стал, конечно, «Московский сборник» — книга, которая, по убеждению князя В.П. Мещерского, «должна быть читанною и перечитываемою не только начинающим свою сознательную жизнь человеком, но каждым педагогом, каждым государственным человеком. Читая страницы этой гениальной книжки, где на каждой из них нельзя не приходить в восхищение от тонкого анализа самых сокровенных душевных тайн, от светлого и зоркого взгляда на каждый государственный вопрос, от теплых отзвуков сердечного участия к немощам и слабостям человека и, наконец, от проявления самого чистого культа христианства».

Название «Московский сборник» повторяет наименование литературного альманаха славянофилов, выходившего в 1846, 1847 и 1852 годах. В обоих случаях ощутимо подчёркивается значение Москвы (в отличие от Санкт-Петербурга) как хранительницы народного религиозного духа. По жанру это сборник статей-эссе, посвященных таким явлениям, как церковь, вера, христианские идеалы, государственный строй, демократия, парламентаризм, суд присяжных, печать, воспитание, семья и т. д. Пожалуй, ни в каком другом произведении Константин Петрович не раскрылся в качестве идеолога в такой степени, как на страницах „Московского сборника“. Здесь в концентрированном виде нашли своё отражение убеждения, которыми он руководствовался в своей государственной деятельности на протяжении всего правления Александра III и первого десятилетия царствования Николая II. Идеологической доминантой сборника была идея о пагубности политических и юридических учреждений, оторванных от исторических устоев общества и не соответствующих быту и сознанию народа. Такими учреждениями К.П. Победоносцев считал для России институты западной демократии — парламент, так называемую свободную печать, суд присяжных и т. п.

Книга вышла в свет в самом начале царствования Николая II в 1896 году. Первое её издание разошлось уже через месяц после выхода, тут же начинает печататься второе, всего за пять лет вышло пять изданий. Значительный резонанс «Московский сборник» произвёл за рубежом. Книга была переведена на немецкий (два издания), французский, английский, сербский, чешский и польский языки, вызвала массу откликов и оживлённую дискуссию в печати. Английская «Дейли График» отмечала, что «вряд ли кто-либо из англичан, читая книгу Победоносцева, не почувствует уважения к учёности, богатым дарованиям и, прежде всего, глубокой искренности этого выдающегося защитника российского самодержавия». Одна из французских газет рекомендовала своим читателям перевод «Московского сборника»: «Книгу эту надо прочесть, во-первых, потому, что г. Победоносцев думает глубоко, во-вторых, потому, что он думает иначе, чем мы, и, в-третьих, потому что император Николай II и его народ думают, как он».

Открывает сборник глава «Церковь и государство». Здесь уместно упомянуть о двойственности позиции обер-прокурора: с одной стороны, являясь апологетом православия и русской исторической церковности, он стремится отвратить современников от тех ложных западноевропейских ценностей, к которым в безумии мысли и вожделений устремлён русский интеллигент, а с другой — как руководитель ведомства православного исповедания умалчивает об ущербности с точки зрения церковных канонов синодального управления Церковью.

В ходе истории складывались различные модели взаимоотношений между Православной Церковью и государством. В православной традиции сформировалось определённое представление об идеальной форме взаимоотношений между ними. В своей совокупности эти принципы получили название симфонии Церкви и государства. Суть её — в обоюдном сотрудничестве, взаимной поддержке и взаимной ответственности, без вторжения одной стороны в сферу исключительной компетенции другой. Епископ подчиняется государственной власти как подданный, а не потому, что епископская власть его исходит от государства. Точно так же и представитель государственной власти повинуется епископу как член Церкви, ищущий в ней спасения, а не потому, что власть его исходит от власти епископа.

Идеалу симфонии в большей или меньшей степени при разных государях соответствовали (или стремились к этому) взаимоотношения церковной и государственной власти на Руси в досинодальную эпоху. Реформы Петра I положили конец самой возможности реализовать симфонию властей в России. Согласно Духовному регламенту 1721 года, вопросы церковного управления полностью подчинялись воле императора, он же именовался «крайним» (то есть высшим) судией Церкви. Уничтожается патриаршество, вопросы церковного управления переданы в ведение Духовной коллегии, в дальнейшем именовавшей себя Святейшим синодом. Официально Синод считался постоянно действующим церковным собором, на самом деле являясь бюрократической структурой, одним из подразделений государственного аппарата.

Упразднение первосвятительского сана, замена его Синодом, равно как и исчезновение более чем на 200 лет поместных соборов из жизни Русской Церкви, явилось грубым нарушением 34-го Апостольского правила, согласно которому «епископам всякаго народа подобает знати перваго в них, и признавати его яко главу, и ничего превышающаго их власть не творити без его разсуждения… Но и первый ничего да не творит без разсуждения всех». Русские иерархи и церковно-сознательные миряне переживали каноническую реформу Петра I как реформу «нечестивую», противную православной традиции.

Рассуждая о праве выбора пастырей и епископов, К.П. Победоносцев утверждает, что оно «принадлежит клиру и народу по праву историческому и апостольскому. Государство, в сущности, только держит за собою это право, но оно не ему принадлежит». Этим он как бы подводит каноническую базу, оправдывает синодальное правление.

Обер-прокурор отрицательно относился к самой мысли о самостоятельности Церкви, боялся ослабить над ней государственную опеку; идеи самоуправления Церкви К.П. Победоносцев отождествлял со стремлениями к парламентаризму. «Идеалисты наши пропагандируют… соборное управление Церковью посредством иерархии и священников. Это было бы то же самое, что ныне выборы, земские и крестьянские, из коих мечтают составить представительное собрание для России». До конца жизни он оставался принципиальным противником восстановления патриаршества.

В основном же в «Московском сборнике» Константин Петрович подвергает критике идею отделения церкви от государства. «Политическая наука, — писал он, — построила строго выработанное учение о решительном отделении церкви и государства, учение, вследствие коего, по закону не допускающему двойственного разделения центральных сил, церковь непременно оказывается на деле учреждением, подчиненным государству. Вместе с тем государство как учреждение в политической идее своей является отрешённым от всякого верования и равнодушным к верованию. Естественно, что с этой точки зрения церковь представляется не чем иным, как учреждением, удовлетворяющим одной из признанных государством потребностей населения — потребности религиозной… Этой теории, сочинённой в кабинете министра и учёного, народное верование не примет. Во всём, что относится до верования, сознание народное успокаивается только на простом и цельном представлении, объемлющем душу, и отвращается от искусственно составленных понятий, когда чует в них ложь или разлад с истиною. Так, например, политическая теория может удобно мириться с оставлением в должности и на церковной кафедре пастора или профессора на богословской кафедре, который (явление, к несчастью, ставшее уже обычным в Германии) публично объявил, что не верует в Божество Спасителя; но совесть народная никогда не поймёт такой конструкции понятия о церковном пастыре и с отвращением назовёт её ложью».

Христос заповедал: «научите вся языки». Вот это и есть дело Церкви по убеждению К.П. Победоносцева. «Ей предстоит образовывать на земле людей для того, чтобы люди среди земного града и земной семьи сделались не совсем недостойными вступить в град небесный и в небесное общение. При рождении, при браке, при смерти — в самые главные моменты бытия человеческого церковь является с тремя торжественными таинствами, а говорят, что ей нет дела до семейства! На неё возложено внушить народу уважение к закону и к властям, внушить власти уважение к свободе человеческой, а говорят, что ей нет дела до общества!.. Церковь, хранящая сознание своего достоинства, никогда не откажется от своего законного влияния в вопросах, относящихся и до семьи, и до гражданского общества…

В наше время, кто решился бы объявить себя свободным от государственной власти, не платить податей, не несть воинской повинности, никого не слушать и не подчиняться никому, быть самому себе государством, такого человека объявили бы безумцем, каким считался безверный в средние века, только не предали бы его сожжению, но принудили бы его или подчиниться государству, или уходить из государства вон. Он ушёл бы в другое государство, где бы также или привели бы его в послушание, или выгнали вон… Ныне можем мы свободно уклониться от религии и от церкви, но от государства уклониться не можем. Государство обеспечивает нам полноту общественной жизни, а церковь уже не господствует над общественной жизнью так, как прежде господствовала…

Людей невозможно считать только умственными машинами, располагая ими так, как располагает полководец массами солдат, когда составляет план баталии. Всякий человек вмещает в себя мир духовно-нравственной жизни; из этого мира выходят побуждения, определяющие его деятельность во всех сферах жизни, а главное, центральное из побуждений проистекает от веры, от убеждения в истине… Доверие массы народа к правителям основано на вере, то есть не только на единоверии народа с правительством, но и на простой уверенности в том, что правительство имеет веру и по вере действует…

Свободное государство может положить, что ему нет дела до свободной церкви, только свободная церковь, если она подлинно основана на веровании, не примет этого положения и не станет в равнодушное отношение к свободному государству. Церковь не может отказаться от своего влияния на жизнь гражданскую и общественную…

Вот какие действительные опасности скрывает в себе прославляемая либералами-теоретиками система решительного отделения церкви от государства. Система господствующей или установленной церкви (то есть современная К.П. Победоносцеву практика церковно-государственных отношений в России. — Д.П.) имеет много недостатков, соединена со множеством неудобств и затруднений, не исключает возможности столкновений и борьбы. Но напрасно полагают, что она отжила уже своё время».

В главе «Печать» обер-прокурор подвергает резкой критике периодическую печать и сам принцип «свободы печати».

«С тех пор как пало человечество, ложь водворилась в мире, в словах людских, в делах, в отношениях и учреждениях. Но никогда ещё, кажется, отец лжи не изобретал такого сплетения лжей всякого рода, как в наше смутное время… Так нам велят верить, что голос журналов и газет, или так называемая пресса, есть выражение общественного мнения… Увы! Это великая ложь, и пресса есть одно из самых лживых учреждений нашего времени…

Кто же эти представители страшной власти, именующей себя общественным мнением? Кто дал им право и полномочия — во имя целого общества — править, ниспровергать существующие учреждения, выставлять новые идеалы нравственного и положительного закона?

Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету, хотя бы большую. Ежедневный опыт показывает, что тот же рынок привлекает за деньги какие угодно таланты, если они есть на рынке, — и таланты пишут, что угодно редактору. Опыт показывает, что самые ничтожные люди — какой-нибудь бывший ростовщик, жид-фактор, газетный разносчик, участник банды червонных валетов — могут основать газету, привлечь талантливых сотрудников и пустить свое издание на рынок в качестве органа общественного мнения…

Мало ли было легкомысленных и бессовестных журналистов, по милости коих подготовлялись революции, закипало раздражение до ненависти между сословиями и народами, переходившее в опустошительную войну? Иной монарх за действия этого рода потерял бы престол свой; министр подвергся бы позору, уголовному преследованию и суду; но журналист выходит сух из воды, изо всей заведенной им смуты, изо всякого погрома и общественного бедствия, коего был причиной; выходит, с торжеством улыбаясь и бодро принимаясь снова за свою разрушительную работу…

Можно ли представить себе деспотизм более насильственный, более безответственный, чем деспотизм печатного слова? И не странно ли, не дико ли и безумно, что о поддержании и охранении именно этого деспотизма хлопочут все более ожесточённые поборники свободы, вопиющие с озлоблением против всякого насилия, против всяких законных ограничений, против всякого стеснительного распоряжения установленной власти? Невольно приходит на мысль вековечное слово об умниках, которые совсем обезумели от того, что возомнили себя мудрыми».

В главе «Народное просвещение» К.П. Победоносцев пишет о несовместимости европейской системы образования с российской действительностью. Он возвращается к мысли о том, что не всякое механическое накопление знаний можно считать благом.

«Нет спора, что ученье свет, а неученье тьма, но в применении этого правила необходимо знать меру и руководствоваться здравым смыслом… Сколько наделало вреда смешение понятия о знании с понятием об умении. Увлекшись мечтательной задачей всеобщего просвещения, мы назвали просвещением известную сумму знаний… Мы забыли или не хотели осознать, что масса детей, которых мы просвещаем, должна жить насущным хлебом, для приобретения коего требуется не сумма голых знаний, а умение делать известное дело». Кроме того, если во вновь открытых школах поставить учителями недоучившихся «ходоков в народ», то от этого будет больше вреда, чем пользы.

«Понятие о народной школе есть истинное понятие, но, к несчастью, его перемудрили повсюду новой школой. По народному понятию, школа учит читать, писать и считать; но в нераздельной связи с этим учит знать Бога и любить Его и бояться, любить Отечество, почитать родителей».

«Девятнадцатый век справедливо гордится тем, что он век преобразований. Но преобразовательное движение, во многих отношениях благодетельное, составляет в других отношениях и язву нашего времени».

В главе «Болезни нашего времени» автор ставит диагноз одной из них, осуждая при этом требование «прогресса» и неустанных преобразований.

«Слово „преобразование“ так часто повторяется в наше время, что его уже привыкли смешивать со словом „улучшение“. Итак, в ходячем мнении поборник преобразования есть поборник улучшения, или, как говорят, прогресса, и, наоборот, кто возражает против необходимости и пользы преобразования какого бы то ни было на новых началах, тот враг прогресса, враг улучшения, чуть ли не враг добра, правды и цивилизации… Кредитом пользуется с первого слова тот, кто выставляет себя представителем новых начал, поборником преобразований и ходит с чертежами в руках для возведения новых зданий. Поприще государственной деятельности наполняется всё архитекторами, и всякий, кто хочет быть работником, или хозяином, или жильцом, должен выставить себя архитектором… Мудрёно ли, что лучшие деятели отходят, или, что еще хуже и что слишком часто случается, не покидая места, становятся равнодушными к делу и стерегут только вид его и форму ради своего прибытка и благосостояния… Вот каковы бывают плоды преобразовательной горячки, когда она свыше меры длится… „Не расширяй судьбы своей! — было вещание древнего оракула: — Не стремись брать на себя больше, чем на тебя положено“. Какое мудрое слово! Вся мудрость жизни — в сосредоточении силы и мысли, всё зло — в её рассеянии».

Здесь можно усмотреть и критическое отношение К.П. Победоносцева к результатам правления Александра II, и предостережение современным ему государственным деятелям.

В главе «Вера» обер-прокурор с беспокойством отмечает, что «мы переживаем такое время, когда начинает, по-видимому, оживать давно прошедшее язычество и, поднимая голову, стремится превозмочь христианство, отрицая и догматы его, и установления, и даже нравственные начала его учения; когда новые проповедники, подобно языческим философам древнего века, со злобной иронией обращают к остатку верующих горькое слово: „Вот к чему привело мир ваше христианство; вот чего стоит ваша вера, исказившая природу человеческую, отнявшая у ней свободу похоти, в которой состоит счастие!“ Что же, неужели погибает перед напором древнего язычества „победа, победившая мир, вера наша“? Нет, она остается целой в святой Церкви, о коей Создавший её сказал: „Врата адовы не одолеют её“. Она хранит в себе ключи истины, и в наши дни, как и во все времена, всяк, кто от истины, слушает гласа её. В ней под покровами образов и символов содержатся силы, долженствующие собрать отовсюду рассеянное и обновить лицо земли. Когда это будет, ведает Един, времена и лета положивый в Своей власти».

При этом народная вера не зависит от внешних факторов, и заблуждается тот, кто хочет отнять эту веру у народа во имя мнимой исторической истины, и даже грубая вера благотворнее просвещённого неверия.

«В массе религиозное представление, религиозное чувство выражается во множестве обрядностей и преданий, которые с высшей точки зрения могут казаться суеверием и идолослужением. Строгий ревнитель веры возмущается, негодует и стремится разбить насильственной рукой эту оболочку народной веры, подобно тому, как Моисей разбил тельца, слитого Аароном по просьбе народа, в то время когда пророк пребывал в высоком созерцании на высотах Синайских. Отсюда — доходящая до фанатизма пуританская ревность вероучителей.

Но в этой оболочке, нередко грубой, народного верования таится самоё зерно веры, способное к развитию и одухотворению, таится та же вечная истина. В обрядах, в преданиях, в символах и обычаях масса народная видит реальное и действенное воплощение того, что в отвлечённой идее было бы для неё нереально и бездейственно. Что если, разбив оболочку, истребим и самоё зерно истины? Что если, исторгая плевелы, исторгнем вместе с ними и пшеницу? Что если, стремясь разом очистить народное верование под предлогом суеверия, истребим и самоё верование? Если формы, в которых простые люди выражают свою веру в живого Бога, иногда смущают нас, подумаем, не к нам ли относится заповедь Божественного Учителя: „Блюдите, да не презрите единого от малых сих верующих в Мя“».

В главе «Власть и начальство» красной нитью проходит мысль о том, что власть является особым служением, на которое обречён человек. «Несть власть, аще не от Бога» — заповедал нам святой апостол. «Слово это обращено подвластным, но оно относится столь же внушительно и к самой власти, и о когда бы сознавала всякая власть всё его значение! Великое и страшное дело — власть, потому что это дело священное. Слово священный в первоначальном своем смысле значит: отделённый, на службу Богу обречённый. Итак, власть не для себя существует, но ради Бога, и есть служение, на которое обречён человек. Отсюда и безграничная, страшная сила власти, страшная тягота её…

Дело власти есть дело непрерывного служения, а потому, в сущности, дело самопожертвования. Казалось бы, естественно людям бежать и уклоняться от жертв. Напротив того, все ищут власти, все стремятся к ней, из-за власти борются, злодействуют, уничтожают друг друга, а достигнув власти, радуются и торжествуют. Власть стремится величаться и, величаясь, впадает в странное мечтательное состояние, как будто она сама для себя существует, а не для служения, а между тем непререкаемый, единый истинный идеал власти — в слове Христа Спасителя: „Кто хочет быть между вами первым, да будет всем слуга…“

Власть как носительница правды нуждается более всего в людях правды, в людях твёрдой мысли. Только такие люди могут быть твёрдою опорою власти и верными её руководителями. Счастлива власть, умеющая различать таких людей и ценить их по достоинству, и неуклонно держаться их. Горе той власти, которая такими людьми тяготится и предпочитает им людей склонного нрава, уклончивого мнения и языка льстивого…

Народ ищет наверху, у власти, защиты от неправды и насилий, и стремится там найти нравственный авторитет в лице лучших людей, представителей правды, разума и нравственности. Благо народу, когда есть у него такие люди в числе его правителей, судей, духовных пастырей и учителей возрастающего поколения. Горе народу, когда в верхних, властных слоях общества не находит он нравственного примера и руководства: тогда и народ поникает духом и развращается…

Я буду приказывать — мечтает иной искатель власти, — и слово мое будет творить чудеса; мечтает, воображая, что одно властное слово, подобно магическому жезлу, само собою действует. Но бедный человек! Прежде чем приказывать, научился ли ты повиноваться? Прежде чем изрекать слово власти, умеешь ли ты выслушивать и слово приказания, и слово возражения, прошел ли ты школу служебного долга?»

Завершает главу о власти рассуждение о нравственном критерии, «мериле праведном», которое «даёт силу судить каждого по достоинству и воздавать каждому должное, не ниже и не свыше его меры. Оно научает соблюдать достоинство человеческое в себе и в других и различать порок, которого терпеть нельзя, от слабости человеческой, требующей снисхождения и заботы. Оно даёт крепость веленью, исходящему от власти, и властному слову присваивает творческую силу. Кто утратил это мерило своим равнодушием и леностью, тот забыл, что творит дело Божие, и творит его с небрежением».

«Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений» — таким категоричным утверждением К.П. Победоносцев начинает ключевую для «Московского сборника» главу «Великая ложь нашего времени», которая за двенадцать лет до выхода сборника, в 1884 году, была издана в виде статьи в еженедельнике «Гражданин».

«Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени Французской революции идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции, — и проникла, к несчастию, в русские безумные головы. Она продолжает ещё держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь её с каждым днём изобличается всё явственнее перед целым миром.

В чём состоит теория парламентаризма?.. Народ должен переносить своё право властительства на некоторое число выборных людей и облекать их правительственною автономией. Эти выборные люди, в свою очередь, не могут править непосредственно, но принуждены выбирать ещё меньшее число доверенных лиц — министров, коим предоставляется изготовление и применение законов, раскладка и собирание податей, назначение подчинённых должностных лиц, распоряжение военною силой…

В самых классических странах парламентаризма выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчётом… Министры в действительности самовластны… Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставит к власти или устраняет от неё могущественное личное влияние или влияние сильной партии. Они располагают всеми силами и достатками нации по своему усмотрению, раздают льготы и милости, содержат множество праздных людей на счёт народа, — и притом не боятся никакого порицания, если располагают большинством в парламенте, а большинство поддерживают раздачей всякой благостыни с обильной трапезы, которую государство отдало им в распоряжение. В действительности министры столь же безответственны, как и народные представители. Ошибки, злоупотребления, произвольные действия — ежедневное явление в министерском управлении, а часто ли слышим мы о серьёзной ответственности министра?..

На фронтоне этого здания (парламентской формы правления. — Д.П.) красуется надпись: „Все для общественного блага“. Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Всё здесь рассчитано на служение своему „я“. По смыслу парламентской фикции представитель отказывается в своём звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей; а в действительности избиратели — в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу избранного представителя… Избиратели являются для него стадом для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе…

Вот как практикуется выборное начало. Честолюбивый искатель сам выступает перед согражданами и старается всячески уверить их, что он, более чем всякий иной, достоин их доверия. Такому человеку не стоит труда надеть на себя маску стремления к общественному благу, лишь бы приобрести популярность. Своим положением и тою ролью, которую берёт на себя, он вынуждается лицемерить и лгать… Какая честная натура решится принять на себя такую роль? Изобразите её в романе: читателю противно станет; но тот же читатель отдаст свой голос на выборах живому артисту в той же самой роли…

Много зла наделали человечеству философы школы Ж.-Ж. Руссо. Философия эта завладела умами, а между тем вся она построена на одном ложном представлении о совершенстве человеческой природы и о полнейшей способности всех и каждого уразуметь и осуществить те начала общественного устройства, которые эта философия проповедовала. На том же ложном основании стоит и господствующее ныне учение о совершенствах демократии и демократического правления…»

Далее автор сравнивает монархию и демократию, и это сравнение выглядит у него явно не в пользу последней.

«Вместо неограниченной власти монарха мы получаем неограниченную власть парламента с той разницей, что в лице монарха можно представить себе единство разумной воли; а в парламенте нет его… Политическая свобода становится фикцией, поддерживаемою на бумаге, параграфами и фразами конституции; начало монархической власти совсем пропадает; торжествует либеральная демократия, водворяя беспорядок и насилие в обществе, вместе с началами безверия и материализма, провозглашая свободу, равенство и братство — там, где нет уже места ни свободе, ни равенству».

В целом о сборнике можно сказать, что если «Курс гражданского права» — это главный, фундаментальный труд К.П. Победоносцева как учёного-правоведа, то «Московский сборник» — это квинтэссенция его мировоззрения как идеолога, государственного и политического деятеля.

10. Последние годы

Восшествие на императорский престол Александра III усилило роль К.П. Победоносцева в политической жизни России, хотя он остался в прежних своих должностях. В течение целой четверти века, с 1881 по 1905 год, Константин Петрович являлся самым влиятельным сановником империи. Влияние К.П. Победоносцева на политику российской государственной власти было влиянием не властителя, которому повинуются под страхом наказания или добиваясь наград, но идеолога, завораживающего логикой своих суждений. Публицист М. Ростовцев, откликаясь на его смерть, писал в газете «Пензенские губернские ведомости»: «В русской „гражданской“ истории мы знаем две таких крупных типичных фигуры: Сперанский и Победоносцев, кстати, оба из духовного звания. Не по родству или свойству, без заимствования и унижения пред сильными мира эти два человека выдвинулись на роль первостепенных государственных деятелей. Говоря о последнем, можно сказать, что его деятельность в течение 25 лет — история России за этот период. Победоносцева считали злым гением России, но его логике, точно загипнотизированные, подчинялись все те, которые от него нисколько не зависели».

Самодержцам, сначала Александру III, а затем — первую половину своего царствования — Николаю II, требовался в качестве помощника — «серого кардинала» в первую очередь государственный деятель — идеолог. К.П. Победоносцев подходил на эту роль во многих отношениях лучше других из сановного окружения императоров.

Интересно мнение о герое нашего повествования Л.Д. Троцкого: «Восьмидесятые годы стояли под знаком обер-прокурора Святейшего синода Победоносцева, классика самодержавной власти и всеобщей неподвижности. Либералы считали его чистым типом бюрократа, не знающего жизни. Но это было не так. Победоносцев оценивал противоречия, кроющиеся в недрах народной жизни, куда трезвее и серьёзнее, чем либералы. Он понимал, что если ослабить гайки, то напором снизу сорвёт социальную крышку целиком и тогда развеется прахом всё то, что не только Победоносцев, но и либералы считали устоями культуры и морали. Победоносцев по-своему видел глубже либералов. Не его вина, если исторический процесс оказался могущественнее той византийской системы, которую с такой энергией защищал вдохновитель Александра III и Николая II».

Одной из своих главных задач обер-прокурор Святейшего синода считал развитие народного образования. «Чтобы спасти и поднять народ, — писал он, — необходимо дать ему школу, которая просвещала бы и воспитывала бы его в истинном духе, в простоте мысли, не отрывая его от той среды, где совершается жизнь его и деятельность». В письме к Александру III (1883 год) он приводит доводы о том, что таким учебным заведением должна быть церковно-приходская школа. «Для блага народного, — полагал Константин Петрович, — необходимо, чтобы повсюду, поблизости от него и именно около приходской церкви, была первоначальная школа грамотности, в неразрывной связи с учением закона Божия и церковного пения, облагораживающего всякую простую душу. Православный русский человек мечтает о том времени, когда вся Россия по приходам покроется сетью таких школ, когда каждый приход будет считать такую школу своею и заботиться об ней посредством приходского попечительства и повсюду образуются при церквах хоры церковного пения. Ныне все разумные люди сознают, что именно такая школа, а не иная должна быть в России главным и всеобщим средством для начального народного обучения».

Церковно-приходская школа — это в полном смысле слова излюбленное детище К.П. Победоносцева, на неё он возлагал все свои надежды на обновление России и потому все свои силы отдавал развитию сети таких школ. Проклиная российское чиновничество, презирая высших сановников, он верил в русский народ и считал, что со временем народ, пройдя повсеместно эти центры просвещения, обретёт твёрдую Веру и осознанную церковность.

Устроению этих школ он уделял наибольшее внимание и считал это самым важным делом, которое необходимо для народа. Поэтому наряду с заботой о сельском священнике как главном руководителе церковно-приходской школы, он на первый план выдвигал заботу и о народном учителе, рисуя себе его в идеале по типу Рачинского¹¹. Народный учитель в его представлении должен после законоучителя быть главным проводником в народную массу церковных идеалов, религиозно-нравственных начал и исторических национальных традиций. «Школе, — писал обер-прокурор, — прямое место при церкви и в тесной связи с церковью. Она должна быть проникнута церковностью в лучшем, духовном смысле этого слова». По его мнению, «народная школа должна быть не только школой арифметики и грамматики, но прежде всего школой добрых нравов и христианской жизни».

Император Александр III будучи глубоко верующим человеком, старался для православной церкви сделать всё, что считал нужным и полезным. По ходатайствам обер-прокурора в распоряжение духовного ведомства выделялись большие средства для развития именно церковно-приходских школ и церковного просвещения народа. Благодаря этому если в 1881 году в России существовало 4440 церковных школ для народа, то в 1903 году число их достигло 44 421.

Не ограничиваясь делами церковными, К.П. Победоносцев существенно влиял на деятельность министерств — народного просвещения, юстиции, внутренних дел. Выезжая в губернии, он нередко собирал там для координации их деятельности местных светских и духовных деятелей. При этом режим работы, установленный для себя обер-прокурором, был на пределе его сил и возможностей. У него не было секретаря, часто весь день, с утра лишь позавтракав, без перерыва проводил в работе. Доходило до того, что во время совещаний он падал в обморок от усталости.

С осени 1885-го и в течение 1886 года К.П. Победоносцев преподавал семнадцатилетнему великому князю Николаю Александровичу, ставшему после восшествия на трон его отца цесаревичем (наследником престола), юриспруденцию. Константин Петрович был в своё время очень сильно привязан к сыну Александра II, безвременно ушедшему из жизни цесаревичу Николаю Александровичу, видел в нём признаки выдающегося государственного деятеля — надежду России на лучшее будущее. Повторение полного имени его любимого ученика в сыне наследника престола Александра Александровича (будущего императора Александра III) непроизвольно внушало ему надежду на повторение и достоинств личности.

В 1877 году, побывав в комнате девятилетнего великого князя, К.П. Победоносцев с удовлетворением писал Александру Александровичу, пребывавшему в то время на Русско-турецкой войне: «Я в первый раз смотрел в подробностях, в ожидании детей, помещение Николая Александровича. Очень хорошо и совсем просто… Слава Богу! Все здоровы, все об Вас думают, все Вас ждут, Все о вас молятся. У Николая Александровича на спальном столике лежит славянская тетрадка — молитвы о победе над врагами, которые принёс Янышев. Дай-то Боже ему вырастать в силу и в разум и любить всей душою Россию, которая уже наверное его любит. Храни его Боже и Вас и весь дом Ваш!»

Учебная программа, по которой занимался будущий император Николай II, была весьма насыщенной: она предполагала изучение им всех основных юридических наук. Об этом свидетельствует короткий отчёт о занятиях с Николаем Александровичем, поданный К.П. Победоносцевым императору 27 февраля 1886 года. В нём Константин Петрович писал: «Занятия мои с его Императорским Высочеством Великим князем цесаревичем начались 11 октября 1885 года и продолжаются в течение 2 часов каждую неделю. Для первого курса избран мною круг общих понятий сведений, относящихся к так называемой энциклопедии законоведения, с применением к особливому положению слушателя. Так пройдены и разъяснены по возможности общие понятия о праве и отличительных его свойствах и признаках, о законе и его значении, о системе и разделении прав и властей в государстве с кратким обозрением общей истории законодательств и кодификаций. Затем пройдена в главных явлениях история русского законодательства с наглядным указанием наглавнейшие его памятники, до издания свода законов. После того происходило последовательно обстоятельное обозрение всех томов и частей законов, дабы ознакомить великого князя со всеми главными предметами русского законодательства в современном его содержании и составе. По временам мы останавливались, возвращаясь к прежде пройденным предметам, дабы удостовериться, какое об них понятие осталось в уме у цесаревича. В течение следующего года предполагается ещё пройти с его высочеством учение о лицах с их правами и обязанностями и о разных родах имуществ, а затем перейти к предметам государственного права, конечно, к изложению учреждений государственных».

Смерть императора Александра III, случившуюся 20 октября 1894 года, Константин Петрович воспринял как трагедию для себя и для России. «Скорби нашей и плачу о возлюбленном государе нет меры и пределов» — такими словами он начал своё письмо наследнику императорского престола цесаревичу Николаю Александровичу. Для него смерть Александра III была двойным горем: он потерял не только отца, но и прежнюю беззаботность. На следующий день ему предстояло взойти на трон. Казалось бы, его наставник должен был в данной ситуации искать слова утешения. Однако К.П. Победоносцев и в столь трагический день остался верен себе. «Но в эту страшную минуту надобно думать о России и о Вашем Императорском Величестве, — наставлял он цесаревича. — Вся Россия жаждет видеть невесту Вашу православною. Она сама жаждет этого; этого желал в Бозе почивший родитель Ваш. Вы этого желали всей душой. В его болезненном состоянии трудно было приступить к нему с решением этого великого дела, и оно не успело состояться до кончины его. Теперь какое было бы счастье, какое утешение для народа, если можно было бы приступить к нему немедленно — пускай посреди горя, но на самом пороге нового царствования.

Завтрашний день — день восшествия на престол, считается днём не траурным. Что препятствует завтра же совершить священнодействие? Оно не требует ни оповещения, ни присутствия многочисленных официальных свидетелей, может совершиться просто и тихо; вся семья собрана теперь в Ливадии. Приготовлений никаких не нужно.

Но в тот же день последовал бы от имени Вашего манифест о сём, который поднял бы дух во всей России и для Вашего Величества был бы великим актом вступления, так сказать, в народную душу. В манифесте можно было бы всё это объяснить прекрасно».

Молодой император сделал всё, как советовал К.П. Победоносцев. 21 октября был издан высочайший манифест «О восприятии Её Великогерцогским Высочеством, Принцессою Алисою Гессенскою Православной веры». Николай II сообщал в нём: «Сегодня совершилось Священное Миропомазание над Наречённою Невестою Нашею. Прияв имя Александры, она стала Дщерию Православной Нашей Церкви, к великому утешению Нашему и всей России».

У самого же обер-прокурора семейная жизнь протекала в любви и согласии. Екатерина Александровна Победоносцева заведовала Свято-Владимирской женской церковно-учительской школой, открытой в 1889 году в память 900-летия крещения Руси с целью подготовки учительниц для церковно-приходских школ Петербургской епархии. Школа эта пользовалась большой известностью и многие родители из разных слоёв общества стремились отдать в неё своих дочерей. Но установленные правила приёма разрешали принимать только девочек из простого народа.

В письме к князю А.В. Шаховскому от 21 августа 1901 года К.П. Победоносцев, отказывая в приёме в школу дочери его бывшего камердинера, объяснял ему, кто и как поступает в это учебное заведение: «По уставу Владимирской школы принимаются туда исключительно крестьянки из деревни, притом лучшие ученицы церковно-приходских школ; приём бывает раз в два года, о чём оповещается Училищным советам всех губерний и оттуда присылаемые подвергаются строгому экзамену, так что извергаемых бывает очень много. Приводят до двухсот и более девочек, а принимаются только двадцать пять. Это для жены моей поистине страдная пора».

Единственным поводом для огорчения и даже предметом страдания для четы Победоносцевых было отсутствие детей. В письме к Анне Федоровне Аксаковой (в девичестве Тютчевой) 20 сентября 1868 года Константин Петрович делился своей печалью: «Оба мы друг другом довольны и, несмотря на внешние невзгоды, довольны были бы своей участью совсем, когда бы Бог дал нам детей — это у нас больное место». Спустя месяц он сделал такое же признание в письме к её сестре Екатерине Федоровне Тютчевой: «Дома в нас и около нас всё, слава Богу, тихо и мирно, и я доволен, насколько позволяет быть довольным общая наша рана, то есть отсутствие детей в нашем доме, но на то воля Божия!»

9 июня 1897 года в дом Софьи Васильевны Ланской (двоюродной сестры супруги обер-прокурора) была подброшена новорождённая девочка. Впоследствии она была принята в семью Победоносцевых, крестили её и, назвав Марфинькой, официально удочерили.

Константин Петрович был в восторге от приёмной дочери, и этот восторг скрашивал последние годы его жизни. 5 декабря 1899 года он писал князю Александру Валентиновичу Шаховскому о своей радости: «Марфинька продолжает утешать нас и удивляет быстротой своего развития», а 21 августа 1901 года сообщал ему: «Марфинька паки хорошеет и умнеет и по дням, и по часам, и нас утешает».

Привязанность Победоносцевых к приёмной дочери была настолько сильной, что они не мыслили свою жизнь без неё и впадали в панику, если она заболевала. 19 марта 1900 года Константин Петрович жаловался А.В. Шаховскому: «У нас в эти два дня сильная тревога. Заболела тяжко наша милая Марфинька — вчера целую ночь не спали. Сегодня, слава Богу, лучше. Авось, Бог даст, оправится. Страшно подумать, если Богу угодно будет взять от нас это утешение».

И Бог оказывал милость благочестивой семье. Их дочь росла и хорошела. 2 марта 1905 года Константин Петрович сообщал князю Шаховскому: «Марфинька же наша стала такая прелестная и умная девочка, что все на неё любуются. Я же ныне, когда вижу детей, готов плакать при мысли, что с ними будет в мире сем прелюбодейском и грешном. Но на всё воля Господня и милость Господня».

После революции, в 1920-е годы, Марфе удалось эмигрировать из Советской России. Она осталась незамужней и умерла во Франции в 1964 году.

Екатерина Александровна вспоминала, что по праздникам муж заказывал массу игрушек, которые лакей разносил по квартирам бедных, а по воскресеньям после церковной службы много денег раздавал нищим.

Среди соседских детей, часто посещавших Победоносцевых в конце 90-х годов XIX — в первые годы ХХ века, была Лиза Пиленко, впоследствии ставшая известной как мать Мария (Скобцова). В своих воспоминаниях об этих посещениях она писала: «Победоносцев страстно любил детей. Насколько я могла судить, он любил вообще всяческих детей — знатных и незнатных, любых национальностей, мальчиков и девочек, — вне всяких отношений к их родителям. А дети, всегда чувствительные к настоящей любви, платили ему настоящим обожанием. В детстве своём я не помню человека другого, который так внимательно и искренне умел бы заинтересоваться моими детскими интересами. Другие люди из любезности к родителям или оттого, что в данное мгновение я говорила что-нибудь забавное, слушали меня и улыбались. А Победоносцев всерьёз заинтересовался тем, что меня интересовало, и казался поэтому единственно равным из всех взрослых людей. Любила я его очень и считала своим самым настоящим ДРУГОМ.

Дружба эта протекала так. Мне, наверное, было лет пять, когда он впервые увидел меня у бабушки. Я сделала книксен (присела), появившись в гостиной, прочла с чувством какие-то стихи и расположилась около бабушки на диване, чтобы по заведённому порядку молчать и слушать, что говорят взрослые. Но молчать не пришлось, потому что Победоносцев начал меня расспрашивать. Сначала я стеснялась немного, но очень скоро почувствовала, что он всерьёз интересуется моим миром, и разговор стал совсем непринуждённым. Уехав, он прислал мне куклу, книжки английские с картинками и приглашение бабушке приехать со мной поскорее в гости. Мы поехали.

Огромный старообразный швейцар Корней открывал дверцу. Синодальный дом, где жил Победоносцев, был огромный, бесчисленное количество зал совершенно сбивало меня с толку. Я помню маленькую комнату, всю заставленную иконами и сияющую лампадами. Жена Победоносцева, Екатерина Александровна, по сравнению с мужем ещё очень молодая женщина, „принадлежала к миру взрослых“, а потому меня мало интересовала. Гораздо позже я заметила, что она очень величественна и красива, — я заинтересовалась ею, уже узнав, что будто бы с неё Толстой писал свою Анну Каренину. Волосы у неё были великолепные, заложенные низко тяжёлыми жгутами, а на плечах она носила бархатную, такую особенную красную тальму (или уже не так всё это называется?). Была у них приёмная дочь — Марфинька, она была моложе меня года на три. И несмотря на то, что в победоносцевском доме был ребёнок, никто не думал, что меня привозят в гости к Марфиньке, — я ездила к моему ДРУГУ Константину Петровичу.

Бабушка бывало сидит с Екатериной Александровной и пьёт чай, а мы с Константином Петровичем пьём чай отдельно. Помню, как он повёл меня однажды в свой деловой кабинет. Там было много народу. Огромная и толстая монашенка, архиерей, важные чиновники и генералы. Не помню, какие вопросы они мне задавали и что я отвечала, но всё время у меня было сознание, что я с моим ДРУГОМ и все это понимают, и это вполне естественно, что уже немолодой Победоносцев мой ДРУГ.

Рядом с кабинетом была ещё какая-то ОСОБЕННАЯ КОМНАТА. В ней все стены были завешаны детскими портретами, а в углу стоял настоящий волшебный шкаф. Оттуда извлекались куклы, книги с великолепными картинками, различные игрушки… Помню, однажды я была у Константина Петровича на Пасху. Он извлёк из шкафа яйцо лукутинской работы и похристосовался со мною. Внутри яйца было написано: „Его Высокопревосходительству Константину Петровичу Победоносцеву от петербургских старообрядцев“. Это яйцо я потом очень долго хранила.

Однажды Константин Петрович приехал к бабушке в обычном своём засаленном сюртуке, галстуке бантиком, криво повязанном, и произнёс: „Я был сейчас, любезнейшая Елизавета Александровна, во дворце у Марии Фёдоровны¹²…“ — и потом он начал длинный разговор о том, какие люди раньше были (Елена Павловна!..) и какие теперь пошли… Я была страшно удивлена. Цари были у меня чем-то совершенно сказочным. Я была уверена, например, что царская карета обязательно должна ездить по коврам и по аналогии со спускаемыми с берега в море лодками, которые я часто видела. Я думала, что ковры перед царской каретой так же заносятся, как козлы, по которым подвигается лодка… А тут вдруг засаленный сюртук и кривой галстук Константина Петровича.

Когда я приезжала в Петербург, бабушка в тот же день писала Победоносцеву: „Любезнейший Константин Петрович. Приехала Лизанька!“ А на следующее утро он появлялся с книгами и игрушками, улыбался ласково, расспрашивал о моём, рассказывал о себе.

Научившись писать, я стала аккуратно поздравлять его на Пасху и на Рождество. Потом переписка стала более частой. К сожалению, у меня сейчас не сохранились его письма. Но вот каково приблизительно их содержание. На половинке почтового листа, сложенного вдвое, каждая последующая строчка начинается дальше от края бумаги, чем предыдущая. Обращение всегда „Милая Лизанька!“. Первые письма, когда мне было лет шесть — девять, заключали только сообщение, что бабушка здорова, скучает обо мне, подарила Марфиньке огромную куклу и т. д. Потом письма становятся серьёзнее и нравоучительнее.

Я помню, что в минуты всяческих детских неприятностей и огорчений я садилась писать Константину Петровичу и что мои письма к нему были самым искренним изложением моей детской философии.

И вот, несмотря на то, что семья моя была ему совершенно чужой, Константин Петрович быстро и аккуратно отвечал на мои письма, действительно ощущая меня не как „бутуза и клопа“, а как человека, с которым у него есть определённые отношения. Помню, как наши знакомые удивлялись всегда: зачем нужна Победоносцеву эта переписка с маленькой девочкой? У меня на это был точный ответ: „Потому что мы друзья!“

Так шло дело до 1904 года. Мне исполнилось тогда двенадцать лет. Кончалась японская война. Начиналась революция.

Я слушала приезжающих из Ялты ораторов, сама подвергалась ежедневному распропагандированию и чувствовала, что всё трещит, всё, кроме моей личной дружбы с Константином Петровичем.

Долой царя? Я на это легко соглашалась. Республика? Власть народа? — тоже всё выходило гладко и ловко. Российская социал-демократическая партия? Партия социалистов-революционеров? В этом я, конечно, разбиралась с трудом. В общих чертах вся эта суетливо-восторженная и героическая революция была очень приемлема, так же, как и социализм, не вызывая никаких возражений. А борьба, риск, опасность, конспирация, подвиг, геройство — просто даже привлекали. На пути ко всему этому стояло только одно, НО ОГРОМНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ — Константин Петрович Победоносцев. Увлечение революцией казалось мне каким-то ЛИЧНЫМ предательством Победоносцева, хотя, между прочим, ни о какой политике мы с ним не говорили никогда.

Помню сатирические журналы того времени. На красном фоне революционного пожара зелёные уши „нетопыря“. Это меня просто оскорбляло. Я любила старческое лицо Победоносцева с умными и ласковыми глазами в очках, со складками сухой и морщинистой кожи под подбородком. Но изображать его в виде „нетопыря“ с зелёными ушами — это была в моих представлениях явная клевета.

Я решила выяснить все свои сомнения у самого Победоносцева. Помню, с каким волнением я шла к нему!

Тот же ласковый взгляд, тот же засаленный сюртук, тот же интерес к моим интересам. Мне казалось, что одно мгновение — и вопрос будет решён в пользу Константина Петровича.

— Константин Петрович, мне надо поговорить с Вами серьёзно, наедине.

Он не удивился, повёл меня в свой кабинет, запер дверь.

— В чём дело?

Как объяснить ему, в чём дело? Надо одним словом всё сказать и в одном слове получить ответ на всё. Я сидела против него в глубоком кресле. Он пристально и ласково смотрел на меня в свои большие очки.

— Константин Петрович, что есть истина?

Вопрос был пилатовский. Но в нём действительно всё сказано и в одном слове хотелось так же получить ответ. Победоносцев понял, сколько вопросов покрыто им, понял всё, что делается у меня в душе. Он усмехнулся и ответил ровным голосом:

— Милый мой друг Лизанька! Истина в ЛЮБВИ, конечно. Но многие думают, что истина в любви к дальнему. Любовь к дальнему — не любовь. Если бы каждый любил своего ближнего, настоящего ближнего(!), находящегося действительно около него, то любовь к дальнему не была бы нужна. Так и в делах: дальние и большие дела — не дела вовсе. А настоящие дела — ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, а в самопожертвовании, в скромности».

Лиза была разочарована таким ответом. Его мудрость она поймёт четверть века спустя, и после этого всю себя отдаст служению Богу и людям. Когда Лиза уезжала из Петербурга, Константин Петрович писал ей письма. Она долго потом помнила одну строчку из них: «Слыхал я, что ты хорошо учишься, но, друг мой, не это главное, а главное — сохранить душу высокую и чистую, способную понять всё прекрасное».

Лиза Пиленко выполнила завет своего мудрого друга: многое утратила в жизни и в конце концов и саму жизнь, но душу — «высокую и чистую» — сохранила. Она стала известной поэтессой и жила во Франции. Дважды была замужем, в 1932 году приняла монашеский постриг, получив имя Мария. Когда во Францию пришли фашисты, мать Мария (Скобцова¹³) участвовала в Сопротивлении, дом её стал убежищем для евреев и военнопленных, мать Мария и священник Димитрий Клепинин также выдавали евреям фиктивные свидетельства о крещении, которые иногда помогали. Была арестована и помещена в концлагерь Равенсбрюк. За неделю до освобождения лагеря Красной армией добровольно надела робу с номером приговорённой к смерти молодой женщины и 31 марта 1945 года приняла мученическую смерть в газовой камере. Посмертно награждена орденом Отечественной войны и канонизирована как преподобномученица Константинопольским патриархатом.

Волна революционного террора, захлестнувшая Россию в начале ХХ века, не обошла (да, наверное, и не могла обойти) обер-прокурора Святейшего синода. 21 июня 1893 года К.П. Победоносцев пережил покушение учащегося Псковской духовной семинарии В. Гиацинтова. На следствии Гиацинтов заявил, что является сторонником конституционного образа правления, а целью его приезда в Петербург было покушение на жизнь императора Александра III. Впоследствии он осознал, что «доступ к государю почти невозможен», и поменял свои планы: вознамерился «лишить жизни» обер-прокурора Победоносцева, поскольку, как ему было известно, именно он «воспротивился желанию государя при восшествии на престол даровать конституцию». Как показал Гиацинтов, он не убил обер-прокурора только потому, что не рассчитал расстояния и, замахнувшись ножом, не достал К.П. Победоносцева, успевшего отступить и скрыться за дверью.

Екатерина Александровна, жена К.П. Победоносцева, так вспоминает об этом: «Когда мы проводили лето в Царском Селе, Константин Петрович раз сходил с лестницы и встретился в передней, где в ту минуту никого из прислуги не было, с незнакомым семинаристом, который сразу агрессивным тоном стал в чём-то упрекать Константина Петровича, говорил, что он очень им недоволен и уже поднял на него руку, но в это самое время подоспевший Корней схватил сзади семинариста, и у него из рук выпал большой нож».

8 марта 1901 года произошло покушение, организованное социалистами-революционерами. В воспоминаниях сенатора А.А. Половцова осталось свидетельство об этом покушении: «Накануне вечером стреляли в Победоносцева. Он вернулся домой и сел заниматься в своём кабинете, расположенном в нижнем этаже обер-прокурорского дома. Когда он встал с кресла, чтобы пройти в соседнюю комнату, то с улицы последовали три выстрела, но ни одна из трёх пуль его не тронула. Стрелявший статистик Самарской губернской земской управы Н.К. Лаговской был тотчас арестован. Он заявил, что на него пал жребий убить Победоносцева, несколько дней сряду он его караулил и, прозевав его приезд, стрелял в окно».

Сам Константин Петрович, описывая покушение, сообщает, что в своих показаниях тот прямо объяснял, что хотел истребить его «как главного виновника всяких притеснений, мешающих прогрессу и свободе». При этом К.П. Победоносцев особо подчёркивал, что на первом месте в указании его вины стрелявший в него революционер поставил распространение в народе суеверия и невежества посредством церковно-приходских школ. «Из этого уже видно, — заключал обер-прокурор, — в каком невежестве и в какой дикости ума и сердца растет и развивается эта масса недоучек или пролетариев науки, воспитанная на статьях либеральных газет, на нелепых прокламациях, на подпольных памфлетах, на слухах и сплетнях, из уст в уста передающихся… И мне ставится в вину дело, — возмущался он, — которое я считаю в нынешнее время самым важным и нужным для России делом, ибо в народе вся сила государства, и уберечь народ от невежества, от дикости нравов, от разврата, от гибельной заразы нелепых возмутительных учений — можно уберечь только посредством церкви и школы, связанной с церковью».

Неудача Лаговского не обескуражила эсеров, и следующее покушение на обер-прокурора готовилось более обстоятельно. С осени 1901 года, когда начала действовать Боевая организация, ЦК эсеров в качестве основной задачи определил убийства министра внутренних дел Д.С. Сипягина и К.П. Победоносцева. Главным организатором покушения на К.П. Победоносцева стал знаменитый Г.А. Гершуни, стоявший у самых истоков создания Боевой организации партии.

Гершуни вспоминал: «Как известно, одновременно с Сипягиным второго апреля должен был быть убит Победоносцев. Ровно в час Сипягин приезжал в Мариинский дворец, а Победоносцев выезжал из Синода. К первому должен был направиться молодой адъютант от Сергея, ко второму — старец генерал флигель-адъютант. Благодаря одной из совершенно нелепых случайностей, так часто рушащих самые сложные конспиративные планы, с „флигель-адъютантом“ не встретились. Откладывать предприятие нельзя было, так как второго было последнее собрание комитета министров, и он ушёл от верной смерти. И в то время, как весь Петербург ликовал по поводу удачного акта Степана Балмашева (убийства Сипягина. — Д.П.), организация испытывала муки нелепого провала — победоносцевской неудачи».

Об ещё одном покушении 1905 года мы узнаём из письма самого К.П. Победоносцева петербургскому генерал-губернатору, товарищу министра внутренних дел Дмитрию Фёдоровичу Трепову: «Когда мы приехали… в Петербург и вышли из вагона, на платформе, куда мы вышли, не было никакой толкучки, наш вагон — вагон самый крайний, и публика из других вагонов выходила впереди нас и вслед за нами. При выходе поджидал человек дикого вида, подходивший решительным шагом в упор и смотревший пристально в упор в глаза жене моей, с коей я шёл рядом: жена до сих пор видит перед собой лицо его. Человек этот держал руку в кармане. Тут, очевидно, был его револьвер. К счастью, сопровождавший нас Т. Батюшков имел присутствие духа, мгновенно ухватить его за обе руки и предупредить выстрел, иначе он поразил бы меня наповал. В руке его находился револьвер, и жена моя ясно видела, что он уже брался за него». Батюшков, по словам Победоносцева, сумел задержать нападавшего и сдать его подоспевшим полицейским.

Революция 1905 года и Манифест 17 октября стали крушением основ, защите которых обер-прокурор посвятил свою жизнь. Объявленный манифестом созыв законодательной Государственной думы означал упразднение абсолютной монархии. На следующий день после его публикации улицы заполнились ликующими толпами под красными знамёнами, полиция не вмешивалась.

Предчувствовалось уже воплощение стихотворного пророчества, написанного чуть меньше ста лет до этого шестнадцатилетним Михаилом Лермонтовым:

«Настанет год, России чёрный год,

Когда царей корона упадёт;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жён

Низвергнутый не защитит закон…»

Полувековые усилия, направленные на отстаивание принципов самодержавия, оказались бесплодными. Многочисленные попытки покушений на К.П. Победоносцева потерпели фиаско, но истинное поражение обер-прокурора произошло в сфере идеологии.

Через два дня после выхода Манифеста 17 октября 1905 года К.П. Победоносцев уходит в отставку с должности обер-прокурора, прекращает заниматься политической и государственной деятельностью.

В бытность свою руководителем Синода, то есть в то время ведомства православного исповедания, Константин Петрович Победоносцев с недоверием относился ко всякому яркому деятелю в церковной среде, даже своим идейным и духовным единомышленникам, таким как протоиерей Иоанн Кронштадтский и архиепископ Антоний (Храповицкий). Их популярность и боевая позиция, проявленные этими духовными лицами, не во всём встречали его поддержку и сочувствие.

Скитание по епархиям, которое пришлось вынести преосвященному Антонию с перемещением из епархий, близких к столице, в более глухие и отдалённые, было делом рук обер-прокурора Синода, стремившегося как бы ограничить широко развёртывавшиеся силы этого видного архипастыря. Несмотря на высокопатриотическую, с яркой националистической и народнической окраской деятельность этого талантливого иерарха, К.П. Победоносцев далеко не всегда оказывал ему должную поддержку, хотя, казалось, взгляды и убеждения их обоих по многим кардинальным вопросам русской жизни совпадали. Тем ценнее признание заслуг Константина Петровича в письме преосвященного Антония, которое он послал ему после того, как обер-прокурор Синода сложил с себя в 1905 году должностные полномочия, отошёл от дел и подвергся в печати многочисленным нападкам и обвинениям.

Преосвященный писал ему: «Я откладывал со дня на день начертание Вам русского слова „прощайте и спасибо“, сомневаясь в том, доставило ли вам удовольствие или, напротив, неприятное чувство. Однако наглые выходки газет, которые хотят свести на ничто Вашу высокоценимую патриотическую и народную деятельность, побуждают меня всё-таки исполнить требования своего сердца и высказать Вам своё высокое уважение и благодарность.

Промыслу Божию угодно было ставить меня в такие положения по отношению к людям, пользовавшимся Вашим доверием, что я часто навлекал на себя Ваше неудовольствие; кроме того, мои взгляды на Церковь, на монашество, на церковную школу и на патриаршество не могли встретить в Вас сочувствия и одобрения; однако при всём том я никогда не мог сказать по отношению к Вашей личности слов укорительных или враждебных: так непоколебимо было моё к Вам уважение.

Я чтил в Вас христианина, чтил патриота, чтил учёного, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с Церковью, начатое в 1884 году исключительно благодаря Вам и Вами усиленно поддерживавшееся до последнего дня вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее вашу заслугу Церкви, престолу и Отечеству, что в этом деле Вы были нравственно почти одиноки.

Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить Ваши жалкие бездарные критики. Напротив, Вы подымали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до Вас администрации неведомые.

Первое — дело церковно-приходских школ — Вы таким образом подняли и вынесли на своих плечах.

Второе — приближение духовной школы к духовным нуждам народа, к жизни Церкви — Вы старались выполнить, но здесь натолкнулись на слишком неодолимую двухвековую косность самоуверенной и схоластической сословной громады, и хотя не сдвинули её с места, но значительно поколебали её в её самоуверенности и успели внести в неё несколько сильных оздоравливающих лучей церковного и народного духа.

Вы подняли над грамотной Россией свет Божественной Библии, распространили слово Божие по дешёвой цене на всех наречиях православных племён России и иных отдалённых стран. Вы украсили издания книг святых молитв и песнопений церковных и старались убедить духовенство и общество в том, что послепетровская эпоха не улучшила, а понизила и исковеркала наши напевы и богослужение. Вы убедили лучшего из покойных царей наших приказать строить православные храмы в православном их архитектурном благолепии, а не в безобразном виде еретических капищ. Вы оценили высокие качества единоверческих общин, поддержали и ободрили поборников этого единственного надёжного моста от раскола к Церкви. Вы умели ценить снедающую ревность о Боге под мужицкими зипунами, под бешметами учителей из крещёных инородцев, Вы отыскивали ревнителей веры и Церкви и не стыдились учиться у смиренных тружеников провинции — Рачинского и Ильминского в то время, когда царь России имел Вас своим главным советником, а Европа знала вас как просвещённейшего профессора и общественного деятеля.

Те самые восьмидесятые годы прошедшего столетия, столь ненавистные нынешним ненавистным для России либералам, но ценные в глазах истинно русского патриота как годы реформ нравов, те 80-е годы отрезвления русских умов и обращения их к родной забытой старине имели в лице Вашем одного из главных вдохновителей собирания Руси — в области убеждения и нравов и несомненно самого главного — в области преобразований административных, законодательных.

Я не встречал ни одного умного человека, желающего быть беспристрастным, который бы не отдавал дани глубокого уважения Вашей деятельности и Вашей личности. Зато все люди нашего образованного общества, ненавидящие Россию, а таких весьма много, ненавидели и Вас, и ненавидели пропорционально своей ненависти к отчизне. Такая ненависть — едва ли не большая честь, чем уважение людей благонамеренных. Последние иногда могут ошибаться, но первые не могли ошибиться, сливая вашу деятельность с благоденствием ненавистной им русской монархии.

Теперь, когда она обуревается, аки овощное хранилище, когда преданные Церкви и отечеству деятели просят себе у Бога скорейшей смерти и говорят горам: „Падите на нас“ и холмам: „Покройте нас“, теперь русским людям отрадно оглянуться на отходящих честных деятелей и поклониться им. Я льщу себя надеждой, что эти искренние строки утвердят в Вас заслуженную Вами перед Россией уверенность в том, что Вы не отходите от государственной службы непонятым со стороны Ваших соотечественников и со стороны служителей Церкви. Вы не только служили, Вы подвизались добрым подвигом.

Вы не были, однако, сухим фанатиком государственной или церковной идеи: Вы были человеком сердца доброго и снисходящего, как и все три государя, которым Вы служили. Люди бедные, люди скорбящие духом, люди споткнувшиеся находили сердечный отклик в Вашем сердце. Вы не отступали пред страхами человеческими, но часто отступали пред слезами. Быть может, иногда погрешали против принципа, подчиняясь жалости, но не погрешали этим против Господа Иисуса Христа. Вопреки заявлению Ваших презренных врагов, форма и буква закона не были для Вас высшим доводом — горячая и убеждённая просьба склоняла Вас на изъятия во имя милосердия. Особенно ценно в Вас было то, что Вы верили в человеческое раскаяние и исправление: в 1883 году Вы простили одного раскаявшегося семинариста-революционера, а в 1898 году он был епископом, и таких случаев было много за время вашей службы.

Один легкомысленный Ваш диффаматор предсказывал Вам тяжёлую смерть. Я, напротив, уверен, что Ваша кончина будет христианская, непостыдная и мирная. Но я желаю, чтобы ей предшествовала ещё долгая и безболезненная старость, не для того, чтобы видеть вакханалии революционеров, как они Вам того желают, но чтобы Вы ещё здесь, на земле, увидели русское общество, образумившееся после взрывов народной мести за поругание его святынь, чтобы Вы могли увидеть всходы интеллигенции возрождённой, народной, православной.

Таковы мои Вам искренние пожелания, в знак которых не откажите принять от меня святую икону, посылаемую особо от вашего покорнейшего слуги и богомольца.

Ноябрь 1905 года».

В последние годы жизни Константин Петрович занимается переводом Евангелия с церковнославянского на общедоступный русский язык. Он уже не мог ответить своим оппонентам; «он умирал медленно, как тяжело раненный воин. Перед ним… наступало со страстью и необдуманной стремительностью торжество тех начал, на подавление которых он столь бесплодно употребил и свой острый ум, и своё влияние», — свидетельствовал хорошо знавший бывшего обер-прокурора А.Ф. Кони.

10 марта 1907 года Константин Петрович Победоносцев скончался на 80-м году жизни и 13 марта был похоронен в приделе церкви при Свято-Владимирской женской церковно-учительской школе в Санкт-Петербурге, основанной в 1889 году при его попечении.

11. Основные даты жизни К.П. Победоносцева

1827, 18 (30) ноября — родился одиннадцатый (последний) ребёнок у профессора Московского университета Петра Васильевича Победоносцева в его втором браке с Еленой Михайловной Латышевой.

1841 — Константин поступил в Императорское училище правоведения — одно из наиболее престижных учебных заведений России, целью которого была подготовка гражданских чиновников для учреждений государственного управления.

1846 — выпускник училища К.П. Победоносцев приступил к службе в чине титулярного советника VIII московского департамента Правительствующего Сената, через месяц назначается на место помощника секретаря, к концу года — на должность младшего секретаря.

1847–1854 — спустя год после окончания училища начинающий чиновник назначается секретарем канцелярии, в 1853 году поднимается до должности исполняющего обязанности обер-секретаря (руководителя канцелярии) Общего собрания московских департаментов Сената, в 1854 году — получает чин коллежского советника.

1858 — К.П. Победоносцев утверждается на место обер-секретаря, становится статским советником. В этом же году появляются первые публикации К.П. Победоносцева по вопросам правоведения.

1859 — Константин Петрович приглашается Императорским Московским университетом на должность преподавателя права, вскоре защищает степень магистра права.

1860 — через год после начала работы в университете К.П. Победоносцев избирается профессором юридического факультета.

1861 — по распоряжению Министерства юстиции К.П. Победоносцев включён в состав «Комиссии о судебных уставах», занимающейся подготовкой проекта реформы судебной системы России. В этом же году приглашается для преподавания законоведения престолонаследнику Николаю Александровичу.

1862 — К.П. Победоносцев, продолжая преподавательскую работу в Московском университете, назначается обер-прокурором VI (уголовного) департамента Сената.

1863 — получает чин действительного статского советника и назначается обер-прокурором VIII (апелляционного) департамента Сената.

1865, 12 апреля — скоропостижно умирает цесаревич Николай, в августе К.П. Победоносцев приглашается на место преподавателя к младшему брату Николая, будущему российскому императору Александру III. Занятия с цесаревичем и возросший объём сенатских обязанностей вынуждают Константина Петровича оставить преподавательскую работу в Московском университете, к концу года за свои заслуги он избирается его почётным членом.

1868 — К.П. Победоносцев возведён в чин тайного советника, назначен сенатором II департамента Сената. Весной выходит из печати первый том «Курса гражданского права», ставшего его основным научным трудом. За эту работу Московский университет удостаивает учёного степени доктора юридических наук без защиты диссертации.

1871 — выходит в свет вторая часть «Курса гражданского права».

1872 — Указом от 1 января Александр II назначает К.П. Победоносцева членом Императорского Государственного совета.

1880 — К.П. Победоносцев назначается обер-прокурором Святейшего синода с правами министра по законодательной и административной деятельности Церкви. В этом же году закончена работа над «Курсом гражданского права», выпущен третий том монографии.

1881 — спустя два месяца после восшествия на престол императором Александром III издан Высочайший Манифест о незыблемости самодержавия, автором текста которого выступил К.П. Победоносцев.

1883 — К.П. Победоносцев получает чин действительного тайного советника, соответствующий 2-му классу Табели о рангах (чина 1-го класса на тот момент не имел ни один государственный деятель Российской империи).

1885–1888 — Константин Петрович вновь становится учителем права, на этот раз для цесаревича Николая Александровича. После восшествия Николая II на престол К.П. Победоносцев остается одним из главных его советников.

1905, 19 октября — через два дня после выхода Манифеста об усовершенствовании государственного порядка, объявившего созыв законодательной Государственной думы, К.П. Победоносцев уходит в отставку с должности обер-прокурора, прекращает заниматься политической и государственной деятельностью.

1907, 10 марта — Константин Петрович Победоносцев скончался на 80-м году жизни. Похоронен в Санкт-Петербурге в приделе церкви при Свято-Владимирской женской церковно-учительской школе, основанной в 1889 году при его попечении.

Книга написана на основе следующих трудов:

1. Дмитрий Пашков, диакон. К.П. Победоносцев и Ф.М. Достоевский [Электронный ресурс]. URL: https://pstgu.ru/download/1254134507.9.pdf

2. Победоносцев Константин Петрович. Избранные сочинения [Электронный ресурс]. Lib.Ru/Классика. URL: http://az.lib.ru/p/pobedonoscew_k_p/

3. Победоносцев «Московский сборник»: Краткое содержание [Электронный ресурс].Русская историческая библиотека. URL: http://rushist.com/index.phpphilosophical-articles/3357-pobedonostsev-moskovskij-sbornik-kratkoe-soderzhanie

4. Победоносцев К.П. Юридические произведения / Под ред. и с биографическим очерком В.А. Томсинова. М., 2012.

5. Полунов А.Ю. Победоносцев. Русский Торквемада. М.: Молодая гвардия, 2017. (Серия: Жизнь замечательных людей).

6. Профессор К.П. Победоносцев [Электронный ресурс]. Азбука веры. URL: https://azbyka.ru/otechnik/Konstantin_Pobedonoscev/

7. Константин Петрович Победоносцев: Краткая биография [Электронный ресурс]. Kratkoebio.RU. URL: https://kratkoebio.ru/konstantin-pobedonostsev/

8. Кудрина Ю. Духовный вождь монархической России [Электронный ресурс]. НГ. URL: https://www.ng.ru/kafedra/2018-01-18/12_919_leader.html

9. Степанов Ю. О Победоносцеве [Электронный ресурс]. Яков Кротов. Опыты. URL: http://krotov.info/library/18_s/te/panov_01.htm

10. Материалы из открытых интернет-источников.

Примечания

1

Князь Юрий Александрович Оболенский (1825–1890) принадлежал к древнейшей аристократической фамилии, отец его был в своё время калужским губернатором. О нём рассказывает Иван Аксаков в письмах отцу, написанных осенью 1846 года: «Юша Оболенский теперь путешествует пешком по России и сделал до 700 вёрст. Был в Ростове, в Орле, в Туле; теперь пришёл пешком из смоленской деревни своей сестры прямо в Лаврентьевский монастырь, где похоронены его мать и сестра, оттуда в гостиницу, куда я приехал к нему. Из Калуги он пешком же отправляется в Москву. Ходит себе один, с котомкой за плечами… Молодец!»

(обратно)

2

Как прекрасно окунуться / Нам в природу, / Как светит солнце, / Как смеется луг. (нем.)

(обратно)

3

Архивные юноши — собирательное прозвище образованных молодых людей, служивших в 1820-х годах в Московском архиве Коллегии иностранных дел.

(обратно)

4

Александр Александрович — будущий император Александр III.

Великий князь Владимир — брат наследника Александра Александровича, сын Александра II.

Цесаревна Мария Фёдоровна — супруга Александра Александровича.

Великий князь Сергей — брат Александра Александровича, сын Александра II.

Великий князь Николай Константинович — сын Великого князя Константина Николаевича, младшего брата императора Александра II, двоюродный брат Александра Александровича.

(обратно)

5

Тертий Иванович Филиппов (1826–1899) — государственный деятель Российской империи, действительный тайный советник (с 1889 года), Государственный контролёр (с 1889 по 1899 год). Помимо официальных должностей Тертий Филиппов был известен как публицист, православный богослов и собиратель русского песенного фольклора. Был близок с кругом славянофилов, принимал участие в издании славянофильских журналов «Москвитянин», «Московский сборник» и «Русская беседа»; его статьи были в основном посвящены истории Русской Церкви допетровского периода. Его основная идея: Соборы и патриаршество делали Церковь живой действенной духовной силой, обеспечивающей симфонию властей.

(обратно)

6

Николай Николаевич Страхов (1828–1896) — русский философ, публицист, литературный критик, член-корреспондент Петербургской академии наук (1889). Действительный статский советник. В книгах «Мир как целое» (1872), «О вечных истинах» (1887), «Философские очерки» (1895) высшей формой познания считал религию, критиковал современный материализм, а также спиритизм; в публицистике разделял идеи почвенничества; первый биограф Ф.М. Достоевского.

(обратно)

7

Великий князь Константин Константинович, поэтический псевдоним К.Р. (1858–1915) — член Российского императорского дома, внук Николая I. Известный русский поэт, автор нескольких сборников. С великим князем вели переписку И.А. Гончаров, Я.П. Полонский, А.А. Фет, ценивший его вкус и даже поручавший ему исправлять свои стихи.

(обратно)

8

Тэн И. История французской революции.

(обратно)

9

В июле 1877 года петербургский градоначальник Ф.Ф. Трепов отдал приказ о порке политического заключённого народника А.С. Боголюбова за то, что тот не снял перед ним шапку. Приказ Ф.Ф. Трепова о сечении розгами был нарушением закона о запрете телесных наказаний от 17 апреля 1863 года и вызвал широкое возмущение в российском обществе. 24 января (5 февраля) 1878 года Засулич пришла на приём к Трепову и выстрелила из револьвера, пуля от которого попала в левый бок петербургского градоначальника. Была немедленно арестована, но на суде снискала симпатии присяжных заседателей. И хотя по закону за подобные преступления полагалось от 15 до 20 лет тюремного заключения, суд присяжных 31 марта (12 апреля) 1878 года полностью её оправдал. Оправдательный приговор был восторженно встречен в обществе и сопровождался манифестацией со стороны собравшейся у здания суда большой массы публики.

Князь В.П. Мещерский о процессе над В. Засулич 1878 года писал: «Оправдание Засулич происходило как будто в каком-то ужасном кошмарном сне, никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы».

Вера Засулич дожила до 1919 года, Октябрьскую революцию она считала контрреволюционным переворотом, прервавшим нормальное политическое развитие буржуазно-демократической революции, и расценивала созданную большевиками систему советской власти зеркальным отражением царского режима. Она утверждала, что новое властвующее меньшинство просто «подмяло вымирающее от голода и вырождающееся с заткнутымртом большинство».

(обратно)

10

«Русь» — московская газета, основанная в 1880 году И.С. Аксаковым, поддерживала взгляды славянофилов.

(обратно)

11

Сергей Александрович Рачинский (1833–1902) — российский учёный, педагог, просветитель, профессор Московского университета, ботаник и математик. Член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук. В 1872 году в родовом селе Татево построил и учительствовал в первой в России сельской школе с общежитием для крестьянских детей. С.А. Рачинский обустраивал существующие школы и создавал новые, всего 18, число учащихся в них — до тысячи человек.

(обратно)

12

Мария Фёдоровна — вдовствующая императрица, супруга Александра III, мать императора Николая II.

(обратно)

13

По второму мужу.

(обратно)

Оглавление

От автора-составителя

1. Предки, отец

2. Детство, училище правоведения

3. Начало службы, литературной, научной и преподавательской деятельности

4. Славянофилы, Аксаковский кружок

5. Приглашение преподавать царским детям, путешествие с наследником (1863), переезд в Петербург (1865), женитьба (1866)

6. Курс гражданского права (1868–1880)

7. Достоевский (1872–1881), участие в «Гражданине»

8. Обер-прокурор (1880), гибель Александра II (1881), Манифест о незыблемости самодержавия

9. «Московский сборник» (1896)

10. Последние годы

11. Основные даты жизни К.П. Победоносцева

Книга написана на основе следующих трудов:

*** Примечания ***