Семья [Титовы] (fb2) читать онлайн

Титовы Семья

Семья

Мне нужно заснуть как можно быстрее. Ненавижу эти временные промежутки, когда в мою бессонную башку вползают чертовы вопросы и шевелятся червивым клубком: «Кто я? Зачем это все? Я неудачник? Что не так?» Упираюсь глазами в потолок, считаю вдохи и выдохи, сминаю подушку, но ничего не помогает. Несколько минут трачу на выбор и волоку себя в ванную. Привычным движением кисти правой руки провожу вверх — свет сужает зрачки. Моргаю — как всегда. Кран. Гул. Холодная вода. Наклоняюсь к зеркалу: красные — все обычно — белки глаз. «Ты кретин! Ты дебил!» — с собой я так неласково, но это надо сделать — нельзя держать злость в себе (читал где-то) — иначе инсульт в 30 лет. И не страшно, если это конец, страшно — если нет. Сажусь на край ванной. Холодный бортик быстро набирает себе моего тепла.

Вода в ванной доползла до моей руки. Вздрагиваю — почти заснул, но не там. Перемещаюсь с бортика в податливую теплоту. Закидываю левую руку за голову и, раздвинув полупустые флаконы, привычным движением сжимаю отполированный шарик ручки штихеля. Несколько минут смотрю на жало — так положено — впиваю себе в безымянный палец и отдергиваю. Ягода смородины от укола — иллюзорный урожай. Опускаю руку в воду — красный туман мгновенно рассеял чары. Поднимаю руку, кладу палец в рот. Каждое движение выверенно сотней повторений, нет суеты, нет беспорядка, жизнь вытекает в привычном темпе и в привычном направлении. Это ли не успокаивает? Во рту вкус железа: я жертва, но я же и хищник. Цикличная мысль забавляет, заставляя губы подрагивать в усмешке. Хищник, волк, волк-одиночка. Стоп! Уже не так весело. Смирись уже: семья — самое большое заблуждение человечества, мистификация лживей подарка от Санты, популярней сказок о загробной жизни, желанней личной свободы. И в основе всего этого нелепого розыгрыша стремление быть для кого-то ценным, важным, любимым, для кого-то еще, не для себя. Эй, люди, да наплевать на других, если эти другие перестают быть полезными здесь и сейчас. Не вырезать теперь уж Евы из родного упругого ребра: в насущном мире все мы живем как прах.

Шнурок с ключом от прошлого, куда я запечатал вход, намок и натирает шею. Железка елозит по груди, пробуждая навязчивые воспоминания. Десять шагов вверх, поворот, щелчок, скрип, привет, мам, опять ты на полу, не ты, конечно, а твое тело — все что от тебя осталось. Торопливо подбегаю, заглядываю в глаза — холодные синие льдины — Кай в отчаянье, и тысячи Герд не помогут. Жива? Возвращайся, молю. На кухне уже ворочаются твои прирученные животные — сосед из сто второй, бывший коллега с последней работы, профессиональный нищий из подземного перехода через две улицы и папин сослуживец с чужими орденами. Бычки расползлись по квартире, то тут, то там оставляя черные отметины на линолеуме, бутылки, преклонив узкие горлышки перед мощью людской жажды, давно пребывают в ожидании короткой прогулки до местного пункта приема стеклотары. Их многоразовые опустошенные граненные собратья все еще стоят в предвкушении новой порции эликсира жизни. В луче, сумевшем пробиться сквозь грязное стекло, золотится безмятежная пыль, но эта красота отравлена вонью мочи, пота и рвоты — так пахнет родимая типовая нищета.

Все повторяется с пугающим постоянством: все те же шаги, все тот же скрип, все та же мать на полу из рубрики «найдите десять отличий». Память услужливо склеивает фото воспоминаний в один ролик со странным вогом в исполнении кривляющейся белокурой танцовщицы в окружении продавленного дивана, засаленных обоев с увядающими коричнево-белыми цветами, надорванных коробок. Оскалившихся консервных банок, стекольных лепестков, окурков и скомканных пачек с мертворождением и парадонтозом, стаканов, засаленных газет с сальными статьями, чьих — то знакомых и незнакомых тел, замотанных изолентой проводов, поношенных пальто и стоптанных ботинок: ожившие снимки — навсегда поблекшие люди. Продано и пропито было все ценное, до чего дотянулась хваткая рука служителей Бахуса, не осталось ничего свято чтимого, кроме живой воды из емкостей по 0,5 и 0,7. Я сам чуть не попался однажды, вернувшись из школы чуть раньше окончания веселья: ты, мама, решила, что сын — достойный обмен на пару бутылок водки, и меня потащил за капюшон из квартиры новый случайный, а потому все еще при деньгах, знакомый, не благоговеющий перед спиртным, но излучающий непомерную любовь к детям. Я трепыхался под одобрительные выкрики твоих собутыльников и твое хриплое бормотание «тебе же будет лучше, тебе же будет лучше». Выскользнув из куртки, бросился к ощетинившемуся корявыми ветвями парку и бродил там до темноты, а когда вернулся, вытирал твои пьяные слезы под прерываемую икотой сердечную речь о материнских чувствах. Эти хмельные признания в любви держали меня, как поводок, за который ты дергала, мама, с ужасающим безразличием. Только со временем я понял: любовь ребенка безусловна, реальна и, увы, слепа, любовь к ребенку — едва ли.

Мой дом давно превратился в закрытую территорию, скрывающую стыдную болезнь: было унизительно и неловко, когда пришедшие вдруг друзья с упорным любопытством пытались заглянуть в щель приоткрытой двери, когда учителя надменно отчитывали за порванный рукав или свежие синяки и ссадины. «Все хорошо, все в порядке», — голос звучит спокойно, взгляд тверд, чувство вины за то, что ты — жертва скандалов, побоев и драк, оставляющих снаружи фиолетовые отметины, запрятано глубоко внутри — подальше от чужих пытливых глаз. В конце концов я преуспел в обмане так, что сам поверил — могу стать актером, чтобы уже в полную силу прочувствовать, каково это прожить чужую жизнь, чтобы понять, как это — быть другим, потому что быть собой отвратительно, чтобы с еще более уверенным видом повторять: «Все в порядке, все хорошо». Однако вместо художественной декламации, исторических костюмов с белоснежными жабо, повелительных «представьте, что вы — неодушевленный предмет» и «лра, лря, лру, лрю», произносимых на выдохе, усилившийся от тяжкой жизни с недостатком закуски, в которую мгновенно превращались все вносимые в дом продукты, твой вой, мама, погнал меня на простую человеческую работу, как только мне в руки впихнули паспорт. Настало время поменяться ролями: теперь ты — капризный ребенок, я — добытчик. Что ж, по крайней мере, трудоголизм — приемлемая обществом форма аддикции.

Взросление сопровождалось давящим поиском одобрения. Я жаждал привязаться хоть к кому-нибудь и попался бездушной дрессировщице. Она то звала к себе, и я бросался к ней тут же, то отвергала — и я скулил, не в силах занять чем-то время, предназначенное для ее внимания. Сам не заметил, как превратился в марионетку, деревянного Пиноккио, который самозабвенно врет себе, что не только он зависим, но и она никогда не выпустит вагу из рук. На деле желание моей госпожи увидеть меня измерялось в основном стоимостью подарков; мои любовь, улыбки, прикосновения, объятия, как и проступки и упущения в ее голове переводились во всеобщий эквивалент по одной ей известному прайсу: при положительном балансе она позволяла развлекать ее своим присутствием — я мчался к ней верным псом. Но как-то посчитав на своем ментальном абакусе, что я недостаточно перспективный, моя Айса оборвала нас связывающее. Чувство покинутости умертвило то, что осталось от меня, пусть это и невозможно: на самом деле мы состоим не из тканей и клеток, не из желаний и надежд, не из воды (слез? пота?) или вина, мы сотканы из пустоты, разделяющей те малые по сравнению с ней атомы, что произвольно оказались нашей и под нашей оболочкой. И все же я готов был валяться у нее в ногах — но смысл? — родительское пренебрежение давно взрастило во мне веру — меня не за что любить.

В действительности я несколько раз пытался освободиться от тяготящей меня связи: тогда впервые мне в руки попался набор остро заточенных резцов по дереву, и, лежа в ванной, как сейчас, я представлял, как снимаю с себя стружку, делаю зарубки и клинорезные выемки на месте крепления нитей. Теперь от былых фантазий остались лишь неровные белые полосы, обхватывающие запястья, и пара кривых линий на левом боку. Я стал уязвим, покорился красоте и попал в капкан, но именно тогда решил, что я не пес, а волк. В действительности? Нет, это вымышленный мир, любое совпадение с реальностью случайно.

Как ни странно, я спасался работой, стараясь закрыть ей все бездонные бреши в моей жизни. Я попал в отдел продаж одного из крупнейших поставщиков алкогольной продукции в регионе и, по большому счету, решал, кто будет наслаждаться бархатисто-ягодным Каберне или прочувствует оттенки фруктов и ванили в букете Шардоне — истинная ирония судьбы. Вскоре я перезнакомился со всем офисом и уже здоровался за руку со специалистами по армянским коньякам: «Как дела, брат?» — «Отлично, брат» — будто пробовал на вкус суррогат семьи. Меня приняли, я свой: «Мы с тобой одной крови — ты и я». Какое спокойное, безмятежное было время, пока не пришла новая сотрудница в отдел логистики.

Одного взгляда достаточно, чтобы заметить что-то притягательно родное, что нас объединит — распознание на уровне инстинкта «свой-чужой». Но сближаться я не спешил: убеждал себя, что нужно проверить, не обманываюсь ли, боясь ошибиться, хотя знал — темное притягивается к темному. Нам приходилось вести длительную рабочую переписку, и уже вскоре стал считывать твое настроение лишь по точкам, скобкам и восклицательным знакам. Порой мне казалось, что ты специально стараешься так сообщить что-то между строк. Каждый раз при встрече я ловил твой долгий заинтересованный взгляд. На корпоративных праздниках старался оказаться рядом, а после, выбирая снимки для Инстаграма, запрятывал твои фотографии среди десятка мне безразличных, подписывая их все ценным — «семья», но это лишь иллюзия, подмена.

Я хотел понять, какая ты на самом деле, изучил вдоль и поперек твои соцсети — записи, посты, видео, аудио, группы, друзья, подписки, сообщества, но мне этого было мало. Стал искать, сколько стоит «пробив» человека, как следить по телефону, как установить шпионские программы, однако ничем не воспользовался — к счастью, я пока не стал сумасшедшим фанатиком; но я все равно проверял каждое утро и каждый вечер WhatsApp, чтобы знать, во сколько ты засыпаешь и просыпаешься. Не спрашивай, не знаю, зачем. Всякий раз видя, что ты онлайн, чувствовал, что мы связаны. Пару раз чуть не написал банальное: «Почему не спишь?», вовремя остановился.

Я поселил твой образ в голове: ты словно раздвоилась как оригинал и его зеркальное отражение, которое, вдруг став отдельной личностью, подчинило себе мои мысли, заодно исказив понимание случайно запавшей в память в Николин день строки «не ведает твоя шуйца, что творит правая десница», попутно вселяя надежду формулой «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно». Поначалу разговоры были похожи на репетиции: если мне не нравились твои ответы, я просто заставлял сцену повторяться снова и снова, пока она не будет сыграна в точности по задумке режиссера, но потом ты стала жить своей, независимой жизнью, отказываясь подчиняться готовому сценарию. Ты ходила по комнатам, чувствуя себя хозяйкой, переставляла вещи, роняла, гремела, шуршала — сопровождала свои передвижения потоком звуков: так правдоподобие обращается в подлинность, и все чаще возникает мысль, что ежедневно на работе сталкиваюсь с твоим клоном, а оригинал надежно заперт у меня в голове.

Я спешил домой рассказать тебе, как прошел день, как прошли все дни до тебя, не мог сдержаться, не мог удержать всю эту запрятанную непомерную боль в себе. Первая слеза неторопливо слезала с моей щеки, ее последователи догоняли друг друга все быстрее и быстрее — перестал их ловить. Женщины любят честность — выпотрошил себя перед тобой. Безопасные разговоры. Откройся. Доверься. Простое правило — не забегай за красные флажки. Но мне все равно не хватало реализма — не доставало прикосновений, поцелуев, запахов, касаний — всего того, что делает наше существование полным. Как мне быть? Я ходил, словно опутанный этими мыслями, не мог выбраться из их паутины, не мог сосредоточиться на делах, но выход нашелся неожиданно: случайно в отделе кадров подсмотрел твой адрес в личном деле — папки лежали в пустом кабинете стопкой, твоя вторая сверху — что это, если не знак?

Новые дома, все похожи один на другой, размноженные, бесконечные повторения, путающие меня, заманивающие в тупики искусственного лабиринта, но я не поддаюсь, я в предвкушении, и этот район (от слова «рай» же? верно?) наполняется вожделенным очарованием. Нашел твой дом, подъезд, проворно скользнул в него вслед за зазевавшимся мальчишкой, первый этаж, второй, а вот и твоя квартира — значит окна во двор. Узнал все, что надо — время уходить — нелепо будет столкнуться здесь с тобой.

Я стоял под окнами и смотрел наверх. Всего второй этаж: нас разделяет несколько метров и стекло — хрупкая граница. Несколько дней я бродил у твоего дома, не представляя, что я жду от этих прогулок. На последнюю я взял с собой камеру на всякий случай. Общий балкон дома напротив отлично подошел для наблюдения — благословен человек, придумавший зум. Я всматривался в закулисье — небрежно задернутые шторы дозволили взглянуть на приватную жизнь. Я тебя вижу, я в тебя верю, я тебе верю.

Слишком узкие щели, мелькание и мельтешение раздражали чрезвычайно, но моя фантазия была напитана сочными впечатлениями. Я приходил каждый день за новой дозой эмоций, пока не увидел, как чьи-то крупные руки обхватили тебя за талию. И в тот же миг будто бы те же громадные щупальцы стиснули мою шею и перекрыли кислород. Безумный фокусник сквозь межреберные промежутки вытянул все, до чего дотянулась проворная хищная рука, оставив лишь желудок с подступающей к горлу тошнотой. Мне нужен был воздух, и я как можно шире открывал рот, пытаясь откусить от загустевшего и уплотнившегося пространства, но мое тело отказывалось впускать постороннюю субстанцию — внутри было место только для распирающей меня пустоты.

Я не замечал, что передвигал ноги, пока не услышал визг тормозов и два желтых софитных луча не слились в одно красное пятно.

Очнулся поломанный, условно-живой. Открыл глаза и снова зажмурился — каждый фотон дарил мне 80 кг боли. Так я провел несколько месяцев в больнице, сращивая свои конечности с помощью спиц, врачей и желания поскорее распрощаться с бесплатно навязанной заботой. Ты писала и присылала мемы, и каждое твое сообщение было хуже тысячи фотонов. Я просил оставить меня в покое, отвечал, что мы не друзья и никогда ими не будем, что мне не нравится получать от тебя что-либо, у нас нет общих тем для разговоров и вообще не хочу ничего с тобой обсуждать, но ты с наблюдательной холодностью садиста продолжала отправлять свои «как дела?». Играешь со мной? Кто я для тебя? Кукла? Подопытный образец? Испытуемый в твоем жестоком психологическом триллере? Знай: я сильный, я справлюсь, я зверь, смогу без тебя, уйди, изыди, отстань, только бы найти способ выселить тебя из головы. Я уговаривал — ты не уходила, умолял — смеялась надо мной, ползал на коленях — смотрела с презрением. Ненавидел тебя, но больше всего на свете боялся, что послушаешь меня и оставишь навсегда: пойми, я отвергаю не тебя, а ту адскую, жгучую боль, которую ты способна причинить.

Что в тебе особенного, что заставляет память впитывать каждый твой жест, взгляд, движение? Твои черты запечатлены с поразительной точностью и ради чего? Чтобы я мог спутать воспоминания с проделками, вытворяемыми мозгом? Привлекательная внешность — недостаточное условие для отклика душ: еще предстоит зацепиться за изъяны личности, чтобы сложенный словно из цветных фрагментов стекла узор, воспринимаемый на просвет, составил узнаваемый двумя причудливый рисунок единого витража.

В первый день на работе после длительного перерыва в конце коридора увидел тебя — смотришь мне прямо в глаза. Захотел, чтобы вопреки всякой логике, здравому смыслу ты подошла и обняла. Разве я так многого хочу? Но нет — даже не сдвинулась с места — простой кивок. Тяжело сознавать, что ты принадлежишь обладателю огромных грубых рук, говорить, что все хорошо, когда разъедает обида от невзаимных чувств. Значимый, близкий и ненавистный человек.

Пытаясь справиться с тобой, я бессистемно, но настойчиво поглощал книги, статьи и блоги по психологии, в конце концов осознав, что моя любовь ненастоящая: ты всего лишь моя зависимость, а я пара-алкоголик. Разузнав, где собираются группы ВДА, пришел на первую встречу. Легкое прикосновение к плечу. Вздрогнул. Обернулся. Хитроумный план — из моей головы прямым рейсом без пересадок, таможни, паспортов, билетов и посадочных талонов, через тернии к звездам, до луны и обратно, из точки А в пункт Б и сразу, обгоняя велосипедистов и скоростных пешеходов, разрывая на части пространство и пренебрегая временем, сюда, в этот зал с облезшими деревянными полами, складными пластиковыми стульями и людьми, жаждущими избавления от, ты пробралась помешать мне освободиться. Нет, я не пойду с тобой в кафе или в парк, не предлагай, мы разные и нам не по пути — зачем ты снова? И здесь тоже мне не место. Ты ненасытная: у тебя уже есть один, тебе мало? И если ты не знаешь, что значит быть верной, то и меня пнешь как надоевшего пса. Стиснув зубы, противостою мощному животному искушению, заранее отказываясь от фальшивых посулов и ядовитых даров — лишаю себя права на ошибку, потому что ошибка — это ты и есть.

Несколько недель подряд я буквально не вылезал из-за рабочего стола: выполняя работу и за себя, и за всех отсутствующих коллег, непрерывно благодарил сезон простуд и прочей хвори — спонсора длительных больничных и моей психической стабильности. Я каждый день хвалил себя за выдержку и силу воли: было окончательно покончено с привычкой перечитывать сообщения и пересматривать фотографии — нет, не удалил, иначе не проверить силу закаленного детством характера. Я столько пережил и преодолел, это всего лишь еще одно препятствие, и я справлюсь с ним легко. Так думал. Но это было лишь затишье. Перед нашей закономерной встречей у дверей твоего кабинета. Воспоминания нахлынули лавиной, я растерялся так, что забыл зачем пришел, забыл слово «добрый» и слово «день», схватился за ручку и не знал, то ли распахнуть дверь, то ли закрыть окончательно, но потом спохватившись, притворился, что хотел лишь таблетку от головной боли. Что так действует на меня? Твой звериный магнетизм, манкость, магия, вуду, приворот, что? С чем мне предстоит бороться? Кто ты есть, что не получается никем заменить? Совет бывалых соблазнителей о быстрых свиданиях не сработал — калейдоскоп из пурпурных, бордовых, малиновых и красных губ не вызвал ничего, кроме раздражения. Шутки друзей казались сплошным повторением слышанного, торжественные тосты произносились с подчеркнутой неискренностью, а пожелания отливали сарказмом. Карусель праздников, застолий, юбилеев и вечеринок укатала меня до тошноты, но дома наедине с собой было еще невыносимей. Я сам не понимал, как скучал по нашим разговорам, и не заметил, в какой момент ты вернулась. Пару раз обнаруживал себя под твоими окнами и не мог придумать оправдания.

Быть рядом с тобой и не дать себя ранить — два моих желания, словно короли разных мастей, соперничали между собой, но хранишь ли ты тузы в рукаве или бьешься в лоб, все равно не увернешься от пиковой дамы: кто-то шепнул тебе, что часто видит меня на твоей улице, и ты стала осторожней — плотные занавески еле пропускают свет. Но мне уже не нужно смотреть, просто хочу быть рядом, поблизости — это успокаивает так же, как и запах кожи кресел, как и дым сигареты, выпущенный тонкой струйкой сквозь приоткрытое окно, как и тени ветвей, попавших в бледный луч фонаря и самовольно устроивших на капоте моей машины театральное представление, не дождавшись запоздавшего даланга. Много раз я воображал, что ты выскочишь из подъезда, чтобы отправиться туда, где давно уже живешь: я открываю тебе переднюю дверь, ты осторожно садишься, придерживая подол своего голубого льняного платья или шоколадного шелкового, или снежно-белого шерстяного — разный облик, неизменная ты. Но что-то нарушилось в привычном ходе вещей: последняя сигарета нырнула под педаль тормоза, и я вышел из своего укрытия найти соратника, кто сможет поделиться завернутой порцией никотина и смол. Ты прошла мимо меня — не увидела или сделала вид? Как теперь объяснить свое внезапное появление? Хотя уверен: ты все и так замечаешь.

Я шел за тобой следом, придумывая фразы, которые дадут понять, что я здесь случайно. Остановился позади тебя у лифта. Тонкая шея почти в один обхват моей ладони, острые позвонки, худенькие плечи — чистая хрупкость. Нечаянно сорванная сережка безгласно скользнула за воротник, оставив напоследок на кружеве тонкий рубиновый след. Ты была так послушна и так нежна, и так крепко прижата к моему телу! О, если б я мог, я бы вдавил тебя в себя, чтобы навсегда стать одним целым. Наши первые объятия.

Очнулся. Вода остыла. Взглянул на руки: холодная кожа побледнела и сморщилась, как у старца — вылезу и отмотаю годы назад. Знаю, что волки живут не больше двадцати лет и я давно превысил свой лимит, но течение жизни невозмутимо и удивительно, и моя идеальная волчица — преданная, всегда молчаливая, покорная — лежит в моей постели. Жаль, что она бесчувственно холодна. По возвращении я замечу как поблекли ее волосы и как предательски она не смотрит в глаза. Что ж, мне предстоит обреченно-вечный поиск: одиночество — сука.

Декабрь, 2021 г.

Титовы.