Война Крайер [Нина Варела] (fb2) читать онлайн

Война Крайер

Нина Варела

Хронология

ДО ЭРЫ АВТОМОВ

Эра 900, год 7 – Начало правления Тейи

Королева Тея, "Бесплодная королева", правительница всей Зуллы, желает ребёнка

Открывается Королевская академия мастеров при дворце

год 911

Мастер Томас Рен создаёт Киру, первого автома

год 915

У человеческой элиты стало модно заводить домашних автомов

Кира становится неуравновешенной, вспыльчивой

год 917

Томас Рен арестован за попытку убийства Киры

год 920

Находясь в тюрьме, Рен совершенствует сердечник, драгоценный алхимический камень, служащий питанием для автомов, и начинает производить его в больших количествах

Королева милует Рена

Рен открывает Железное Сердце – шахту по добыче сердечника

год 921

Автомы начинают бунтовать против хозяев-людей

год 924

Автом по имени Нео убивает человека-хозяина и сбегает, призывая всех автомов к оружию

Первое организованное восстание автомов

Между людьми и автомами объявлена война

годы 924-929 – Война Видов

Нео и группа повстанцев-автомов убивают Томаса Рена и берут под контроль Железное Сердце

Кира нападает на королеву Тею; королева Тея убивает её

Автом по имени Тайол убивает королеву Тею

Положение кардинально меняется в пользу автомов, и они побеждают

НАЧАЛО ЭРЫ АВТОМОВ (далее в книге – "э.а.")

годы 1-2

Тайол раздаёт землю и ресурсы правящему классу автомов

В Зулле царит хаос; автомы грабят деревни людей

год 3

Тайол становится правителем Зуллы

Нео создаёт группу «Хранители Сердца»; в неё входят автомы, которые посвящают свою жизнь защите Железного Сердца

год 5

Женщина по имени Сиена создаёт девочку-автома, которой не нужны кровь и камень-сердечник

Сиена называет девочку Йора... и хранит её существование в тайне

год 6

Автомы шахтёрской страны Варн объявляют независимость от остальной Зуллы

год 7

Правитель Тайол устанавливает Традиционализм

Тайол назначает наследником Эзода

год 10

К власти в Варне приходит король-автом Фирвен

год 31

Дочь Сиены, Клара, рожает собственных детей: близнецов Эйлу и Сторми

Эзод становится правителем Зуллы и формирует Красный Совет

Эзод назначает наследницей Крайер

год 40

Правитель приказывает захватить деревню Делан

год 43

Скир Кинок публикует первые брошюры о новом движении, которое называет “Движение за Независимость", антитезе Традиционализму

год 44

Скир Кинок завоёвывает авторитет среди автомов в Рабу

Король-автом Фирвен из Варна убит; на трон восходит его дочь Джунн

год 46

Движение за Независимость продолжает расти

Скир Кинок ищет союза с правителем Эзодом

Скир Кинок и леди Крайер помолвлены

год 47 – настоящее время

Пролог

Некогда жила королева по имени Тея, и на 21-ом году её жизни было решено, что она должна родить ребёнка. По традиции Старой Зуллы, королеву изолировали для подготовки к рождению. Её тело очищали ежедневными ваннами с молоком и солёной лавандой, регулярными приёмами синего корня дара, а служанки вплетали ей в волосы ленты и белый лилейник. Люди эры 900 считали, что для зачатия ребёнка человеку необходим полный покой, особенно следует отказаться от обязанностей на троне. Такие представления не имели ничего общего со знаниями об Органике, поскольку теперь известно, что люди могут практически в любых условиях размножаться и давать новую жизнь, желанную или нет, подобно сорнякам.

Однако королева Тея была исключением. Согласно всем отчётам того времени, включая записи придворной ведьмы-повитухи Брин, королеву через некоторое время признали бесплодной. Несмотря на это, королева Тея, сопровождаемая только Брин и единственной служанкой, заперлась в своих покоях и настояла на дополнительных семи неделях церемониальной подготовки, за которыми последовали ещё три месяца попыток спаривания с королём Эделом. Два раза она повторяла процедуру, а потом официально признала, что не может выносить ребёнка.

В эру 900, год 7, после подозрительной смерти короля Эдела, королева Тея объявила, что любого мастера, способного создать для неё ребёнка, который бы в совершенстве подражал всем действиям человека, она одарит золотом по гроб жизни и наградит правом сидеть по правую руку от трона.

Поскольку люди подвержены порочным Столпам Интуиции и Страсти, мастера сочли эту просьбу невыполнимой. Они ошибались.

– из книги "Начало эры автомов", написанной Эоком из дома Медора, 2234610907, год 4 э.а.

Осень, год 47 э.а.

1

Когда она была совсем свежей и хрупкой, а свежесотканная кожа ещё мягкой и блестящей от сотворения, отец сказал Крайер:

– Не забывай смотреть им в глаза. Только так ты и поймёшь, человек ли перед тобой. Смотри им в глаза.

Крайер считала, что отец, правитель Эзод, говорит иносказательно и подразумевает, что люди обладают особой властью. Любовь – горящий фонарь в их сердцах; голод – жидкий жар в их желудках; души – тёмные колодцы в их глазах.

Конечно, позже она поняла, что его слова следует понимать буквально.

Когда свет попадает автомам в глаза, радужная оболочка на долю секунды вспыхивает золотом – отражение, преломление, как у кошек ночью. Один такой золотой отблеск – и становится понятно, что эти глаза не человечьи.

Человеческие глаза поглощают свет целиком.

* * *

Крайер слышала биение четырёх сердец: крольчиха и трое крольчат.

Лес, казалось, сворачивался вокруг неё, деревья смыкались над головой, а под ногами располагалась тёплая маленькая кроличья нора, скрытая под землёй от волков и лис... но не от неё.

Она стояла неподвижно, прислушиваясь к четырём крошечным сердцам, так быстро бьющимся в земле, будто жужжал пчелиный улей. Крайер склонила голову набок, очарованная приглушённым гулом живых органов. Сосредоточившись, она слышала, как воздух проходит через четыре пары лёгких размером с палец. Как и все автомы, она могла улавливать даже самые слабые и далёкие звуки.

Глубоко в лесу рассвет едва касался лесной подстилки – идеальное время для охоты. Хотя Крайер и не слишком любила охотиться.

Охота была старым человеческим ритуалом, настолько старым, что большинство людей им больше не пользовалось. Но Эзод в душе был традиционалистом и историком, он глубоко чтил человеческие традиции и мифы. Когда сотворили Крайер, он помазал ей лоб вином и мёдом на удачу. На 13-летие он подарил ей серебристое платье, расшитое фазами луны. Когда он решил, что она выйдет замуж за Кинока, скира с Западных Гор, он не распорядился, чтобы Крайер по традиции автомов пришла к мастерам для разработки и создания символического подарка будущему мужу. Он устроил охоту.

Значит, Крайер в лесу не одна. Где-то там, за покровом теней и деревьев, охотится её жених Кинок.

Кинока считали за военного героя. Его создали задолго до Войны Видов, но за пять десятилетий, прошедших с момента самой Войны, произошло множество восстаний, больших и малых. Самое крупное, серия переворотов, получивших название "Южный Бунт", Кинок со своей изобретательностью подавил почти без труда.

Вдобавок ко всему, он был основателем и главой Движения за Независимость – совершенно новой политической группы, которая стремилась к ещё большему отделению человечества от автомов. В буквальном смысле. По большей части они призывали построить для автомов вместо нынешней столицы, Янны, которая когда-то была городом людей, новую столицу на Крайнем Севере, непригодном для жизни. Это было, откровенно говоря, нелепо. Не нужно было быть дочерью правителя, чтобы понимать, что для строительства нового города потребуется десять тысяч, сто тысяч, миллион королевских сундуков золота, но будет ли это стоить затраченного времени и сил? Просто мечта.

До того, как Кинок основал Движение за Независимость, около трёх лет назад, он был Хранителем Железного Сердца. У них была священная задача – защищать рудник, на котором добывают камень-сердечник, и он был первым Хранителем, покинувшим свой пост. Что, конечно, вызвало множество кривотолков среди автомов, будто его уволили или изгнали за какой-то серьёзный проступок. Но Кинок утверждал, что просто не согласен со взглядами на судьбу их Вида, и никто не заподозрил в этом ничего дурного.

В тот единственный раз, когда Крайер спросила его о прошлом, тот ответил уклончиво.

– То были тёмные времена, – сказал он. – Мы почти не видели света.

Она совершенно не понимала, что это означает. Возможно, она слишком всё усложняет: в конце концов, он жил в шахте.

Тем не менее, благодаря своим тайным знаниям: о Железном Сердце, о том, как оно работает, о его точных координатах в западных горах – он стал могущественным и немного странным. Многих советников её отца – “Красные Советники" правителя, как их называли, – казалось, тянуло к Киноку. Как и Эзод, Кинок обладал определённой серьёзностью и привлекательностью, хотя там, где он был серьёзен, Эзод был весел. Там, где Кинок был сдержан и тих, Эзод был громок, вспыльчив, часто дерзок. И он был полон решимости выдать дочь замуж за Кинока, несмотря на все слухи и домыслы. Или, возможно, как раз из-за них.

За несколько месяцев до прибытия Кинока Крайер с отцом отправились на прогулку вдоль морских утёсов.

– Последователей у Кинока немного, и они разобщены, но он набирает влияние такими темпами, что мне и не снилось, – объяснил Эзод.

Она внимательно слушала, пытаясь понять, к чему он клонит. Она слышала о собраниях Кинока, если их вообще можно назвать “собраниями" – по сути, это были просто интеллектуальные сборища, на которых небольшие группы автомов делились своими взглядами, обсуждали политику и дальнейшие действия.

– Скир Кинок – философ, а не политик, – сказала Крайер отцу. – Он не представляет угрозы твоему правлению.

Стоял конец лета, небо было ясным и голубым, как цветы дельфиниума. Крайер дорожила этими долгими, медленными прогулками с отцом, копила мгновения, как драгоценности – красивые вещицы, которые можно вынуть и полюбоваться на свету. Она с нетерпением ждала их каждый день. Это было их время – подальше от Красного Совета, от учёбы, – когда она могла учиться у отца и только у него.

– Да, но его философия набирает популярность среди Рукотворных, а защищать их и управлять ими – наша с тобой обязанность. Надо убедить его присоединиться к семье – чтобы преодолеть пропасть.

Крайер остановилась рядом с морскими цветами, которые только начали распускаться на краю утёса.

– Конечно, если он не согласен с принципами Традиционализма, то не согласится и на союз, который ты ему предлагаешь, – она пока не могла заставить себя произнести слово "замужество".

– Это вполне может быть, но у меня есть основания полагать, что он воспользуется этой возможностью. Так он получит власть и статус. А мы получим стабильность и доступ. Мы сможем следить за Движением за Независимость и успешнее сдерживать его.

– Значит, ты не согласен с целями Движения? – спросила Крайер.

Эзод уклонился от ответа:

– По-моему, они придерживаются слишком крайних взглядов на человечество. Одно дело подчинять тех, кто ниже тебя, но совсем другое – вести себя так, будто их вовсе не существует. Надо строить политику исходя из реальности того, откуда мы пришли. Нас создали не в пустоте, без истории. Невежественно полагать, что мы не можем учиться у существующих структур человечества.

– Считаешь Движение за Независимость экстремистами… Значит, их лидер тоже опасен? – спросила Крайер.

– Нет, – холодно ответил Эзод и добавил: – Пока ещё.

Она всё поняла. Крайер станет своеобразной повязкой на ране – пока что незначительной, но со временем способной загноиться. Она станет мостом через крошечный пролом в железном правлении Эзода и его контроле над всей Зуллой от восточного моря до западных гор – за исключением королевства Варн. Варн был частью Зуллы, но по-прежнему управлялся монархом-автомом – королевой Джунн, прозванной Королева-Дитя, Безумная Королева, Пожирательница Костей.

Эзоду больше не нужны расколы. Он жаждет объединения.

Он хочет того же самого, чего, по мнению Крайер, хочет и Кинок: власти.

Итак ветви над головой Крайер наполовину обнажились из-за приближающейся зимы, но деревья стояли так плотно, что закрывали почти весь слабый серый солнечный свет и окутывали лесную подстилку тенью. Листья над головой были похожи на медную гравюру, на тысячу машущих рук, окрашенных оттенками красного, оранжевого и полированного золота; внизу они были бледно-коричневыми, будто мёртвыми. Крайер чувствовала запах влажной земли и древесного дыма, мускус животных, резкий аромат сосны и древесного сока. Это так отличалось от того, что она обычно ощущала на ледяных берегах Стеорранского моря: острый морской воздух, привкус соли на губах, тяжёлый запах рыбы и гниющих водорослей.

Чтобы добраться до этих лесов, требовалось полдня езды, и поэтому Крайер была здесь всего один раз, почти 5 лет назад. Отцу нравилось охотиться на оленей, как и людям. Она вспомнила, как в тот вечер съела несколько кусочков горячей оленины с пряностями – набила желудок едой, которая ей не требовалась. Скорее ритуал, чем приём пищи. Основа отцовского Традиционализма: внедрение человеческих привычек и обычаев в повседневную жизнь. Он говорит, что так создаётся смысл, структура. В большинстве случаев Крайер принимала убеждения Эзода. Вот почему она называла его “отцом", хотя у неё никогда не было матери и она никогда не рождалась. Её заказали, создали.

В отличие от людей, всё, что нужно автому, это камень-сердечник. Если человеческим телам нужны мясо и зерно, автому нужен камень-сердечник: из особого красного минерала, пропитанный алхимической энергией; необработанный камень добывали глубоко в западных горах, а затем алхимики превращали его в мощный магический предмет. Именно так Томас Рен, величайший из людей-алхимиков, сотворил их почти 100 лет назад, создав Киру –первую. Автомы до сих пор моделировались по её образу и подобию.

Крайер пробиралась сквозь подлесок, держась в самой тёмной тени. Её шаги были бесшумны, даже когда она ступала по веткам и сухим листьям, рыжему ковру из сосновых иголок. Никто не мог услышать её приближения: ни олень, ни лось, ни даже другие автомы. Каждые несколько мгновений она останавливалась и прислушиваясь к звукам, издаваемым маленькими животными, пробирающимися сквозь кусты, шёпоту ветра, перекличкам полуденных птиц и старых ворон. Она старалась сдерживать сердцебиение. Если оно застучит, сигнал тревоги в задней части шеи прозвучит так громко, что услышат другие автомы – сбегутся все её гвардейцы.

Церемониальный лук оттягивал руку. Он был вырезан из цельного куска тёмно-красного дерева, отполирован до идеального блеска и инкрустирован прожилками золота, драгоценными камнями, костью животных. Три стрелы, вложенные в ножны за спиной, были не менее прекрасны: одна с железным наконечником, другая с серебряным, а третья с костяным. Железо – для силы, серебро – для процветания, кость – для двух тел, связанных воедино.

Щёлк. Крайер резко обернулась, уже зарядив стрелу и готовая выстрелить, но вместо этого столкнулась лицом к лицу с самим Киноком. Он застыл на полпути, частично скрытый массивным дубом, половина его лица была в тени, а другая – освещена водянистым солнечным светом. Каждый раз, когда она видела его, а теперь это случалось примерно по десять раз в день с тех пор, как он поселился в гостевых покоях отца, Крайер вспоминала, насколько он красив. Как и все автомы, он был высоким, сильным и широкоплечим, Созданным для того, чтобы быть прекраснее самого красивого человека. На лице играли свет и тени: высокие скулы, линия подбородка как лезвие ножа, тонкий острый нос. Его кожа была смуглой, но на оттенок светлее, чем у неё, тёмные волосы коротко подстрижены. Его карие глаза были острыми и изучающими – глаза учёного, политического лидера. Её жених.

Её жених, который целился стрелой с железным наконечником прямо в лоб Крайер.

Был момент – настолько краткий, что, когда она вспоминала позже, то её одолевали сомнения, – когда Крайер опустила свой лук, а Кинок нет. Одно-единственное мгновение, в течение которого они смотрели друг на друга, и Крайер чувствовала, как нервы слегка натягиваются.

Затем Кинок, улыбаясь, опустил лук, а она отругала себя за глупые мысли.

– Леди Крайер, – сказал он, продолжая улыбаться. – Вряд ли нам можно общаться, пока охота не закончится... Но с вами говорить намного приятнее, чем с птицами. Вы уже что-нибудь поймали?

– Нет, пока нет, – сказала она. – Надеюсь подстрелить оленя.

– А я – лису, – он сверкнул зубами.

– Почему это?

– Они проворнее оленей, меньше волков и умнее ворон. Мне нравятся достойные задачи.

– Понятно, – она пошевелилась, уловив далёкую возню кролика в подлеске.

Тени ложились пятнами на лицо и плечи Кинока, как лошадиная масть. Он продолжал смотреть на неё, последние остатки улыбки по-прежнему играли в уголках его безупречного рта.

– Желаю вам удачи с лисой, скир, – сказала она, готовясь выследить кролика. – Смотрите, не промахнитесь.

– Вообще-то, я хотел поздравить вас, миледи, – внезапно сказал он, – пока мы здесь, вдали от… дворца. Слышал, вы убедили правителя Эзода разрешить вам присутствовать на заседании Красного Совета на следующей неделе.

Крайер прикусила язык, пытаясь скрыть волнение. После многих лет унизительный просьб, отец согласился позволить ей присутствовать на заседании Совета. После нескольких лет изучения истории, философии, политологии, чтения и перечитывания книг из дюжины библиотек, написания очерков и писем, а иногда и маленьких лихорадочных манифестов ей наконец разрешат занять место среди Красных Советников – может быть, даже поделиться своими предложениями по реформе Совета. Как дочери правителя, участие в Красном Совете было её правом по рождению; оно столь же принадлежит ей, как и её Столпы. Ради этого её и создали.

– Наверное, вы правы, – продолжил Кинок. – Я прочитал открытое письмо, которое вы отправили советнице Рейке – о предлагаемом перераспределении представительства в Красном Совете. Вы правы в том, что, хотя в Зулле каждый район, кроме Варна, имеет право голоса, ни у одной системы ценностей нет права голоса.

– Вы читали моё письмо? – спросила Крайер, поднимая на него взгляд. – Его никто не читал. Сомневаюсь, что даже советница Рейка прочла.

Она не смогла сдержать нотку горечи в голосе. Это было глупо, но она думала, что советница Рейка всё же прислушается к её мнению. Её предложение заключалось в том, что Красные Советники, заседающие в отцовском совете, должны как-то учитывать интересы и людей, живущих в местах компактного проживания. Хотя она и недоумевала: когда Кинок повторил её выражение “система ценностей", не подразумевает ли он собственные ценности? Какие ценности он имеет в виду: те, которые сам пытается распространить с помощью Движения за Независимость, или ценности людей?

И всё же ей польстило, что он прочитал её письмо. Это означало, что в её предложениях больше силы и масштаба, чем она предполагала.

Она надеялась, что Рейка тоже прочитала письмо, но, не получив ответа, ей пришлось поверить в худшее – что Рейка считает её наивной и глупой. Иногда Крайер недоумевала, не того же ли мнения о ней и отец. Он так долго отказывал ей.

Но Рейка всегда проявляла некоторую слабость к Крайер. Как самый давний член Красного Совета, Рейка всегда была неотъемлемой частью жизни Крайер. Она довольно часто бывала во дворце. Когда Крайер была моложе, Рейка привозила ей маленькие подарки из своих путешествий: флаконы со сладко пахнущим маслом для волос, музыкальную шкатулку размером с ноготь большого пальца, странное тёмное лакомство – засахаренный камень-сердечник.

Крайер стала считать её за крёстную из книг для человеческих детей. Она не могла сказать этого Рейке или кому-либо ещё, настолько это была слабая и расплывчатая идея. Так что она просто подумала об этом про себя, и ей стало тепло.

– Что ж... – Кинок шагнул немного вперёд, свет скользнул по его лицу. Его ноги бесшумно ступали по одеялу из сухих листьев. – Я прочитал ваше письмо дважды. И я согласен с ним. Красные Советники не должны зацикливаться на округах; это приводит к дисбалансу и предвзятости. Вы упоминали об этом отцу?

– Да, – тихо сказала Крайер. – Но вряд ли он меня услышал.

– Всему своё время, – на её удивленный взгляд Кинок пожал плечами. – Нам предстоит свадьба, не так ли? Я на вашей стороне, леди Крайер, как и вы на моей. Верно?

– Верно, – с удивлением для себя сказала она, глядя на него.

Какие новые возможности могут открыться перед ней в этом браке? Уже несколько месяцев она считала брак не более чем затянувшимся политическим манёвром – неприятным, но в конечном счёте терпимым, как вонь гниющей рыбы на морском воздухе.

Ей и в голову не приходило, что она, возможно, обретает не только мужа, но и союзника.

– А коль скоро мы на одной стороне, вам следует кое о чём знать, – сказал Кинок, понизив голос, хотя они были совершенно одни, а вокруг не было никаких живых существ, кроме кроликов и птиц. – Недавно в столице произошёл скандал. Я знаю только потому, что был с советницей Рейкой, когда она узнала об этом.

Крайер засомневалась: ни для кого не было секретом, что советница Рейка ненавидела всех в Движении за Независимость, включая самого Кинока. Но её внимание привлекло другое слово.

– Скандал? – переспросила она. – Какой скандал?

– Диверсия акушерки.

– Что ты имеешь в виду под диверсией? – Крайер широко раскрыла глаза.

Акушерки были неотъемлемой частью процесса. Их создали в помощь мастерам, они являлись связующим звеном между мастером и создателем и помогали новым автомам адаптироваться к миру.

– Что же натворила эта акушерка?

– Подделала шаблоны для ребёнка знатного происхождения. Это катастрофа! Ребёнка создали неправильно. Получилось скорее животное, чем автом или даже человек. Его разум стал диким и жестоким. От него пришлось избавиться ради безопасности семьи дворянина.

– Ужас! – выдохнула Крайер. – Зачем акушерка так поступила? Это же безумие!

Она знала, что не всем людям нравится существующее положение.

– Неизвестно, – ответил Кинок. – Но, леди, вам следует кое-что знать.

В его голосе было что-то странное. Предупреждение? Трепет?

– Это было не первое её творение, – пояснил Кинок, встретившись взглядом с Крайер. – Она десятилетиями работала с аристократами Рабу.

Внутри Крайер, казалось, разверзлась пустота, но она не знала почему.

– Как её звали, скир? – медленно спросила она. – Та акушерка – как её звали?

– Торрас. Её звали Торрас.

Крайер так крепко сжала лук, что дерево протестующе заскрипело, потому что она знала, кто такая акушерка Торрас.

Именно Торрас помогала сотворить и её.

* * *

Как только охота завершилась (два кролика и перепёлка) и они вернулись во дворец, Крайер удалилась в свои покои, снова углубившись в "Справочник акушерки" – тонкую брошюру в кожаном переплёте, на которую наткнулась в прошлом году в книжном ларьке на рынке и купила с такой радостью, что несколько озадачила владельца ларька. Она убедила себя, что рассказ Кинока был выдумкой.

Как можно изменить её Проект? Она же самого высокого происхождения.

И, кроме того, если бы в ней было что-то неправильное и чужеродное, она бы уже знала об этом... не так ли?

* * *

Обязанность человеческой акушерки – заботиться о новом Заказе так, как она бы заботилась о собственном человеческом потомстве.

Обязанность акушерки – снабдить новый Заказ камнем-сердечником, подобно тому как вынашивающие ребёнка женщины обеспечивают человеческое потомство молоком.

В обязанности акушерки входит обеспечение того, чтобы внутренние системы нового Заказа работали правильно и без неполадок. Новый Заказ должен содержать в себе Четыре Столпа: Разум, Расчёт, Органику и Интеллект. Подобно человеческим темпераментам, эти Четыре Столпа являются основой индивидуальности автома и общества в целом.

Обязанностью акушерки является обеспечение того, чтобы новый Заказ выполнялся в соответствии с Проектом Заказчика; в случае обнаружения расхождений акушерка должна подробно сообщить о них Главному Заказчику и старшей акушерке и продолжать ухаживать за новым Заказом до принятия решения.

Обязанность акушерки – ставить дальнейшее существование нового Заказа выше своего собственного.

Обязанность акушерки – ставить дальнейшее существование нового Заказа превыше всего.

В редких случаях, когда правитель отдаёт Приказ о Прерывании при единодушной поддержке Красного Совета, только тогда акушерка подчиняется Закону и прерывает ущербный Заказ.

– из "Справочника акушерки", написанного акушеркой Халлой из Акушерни RM437 суверенного государства Рабу

2

Люну убили в белом платье.

Со дня её смерти прошла всего неделя, а её платье, сорванное с тела, висело на самом высоком столбе и всё так же развевалось на слабом ветерке, как некий символ или предупреждение. Теперь платье насквозь пропиталось гнилью и дождевой водой, но некоторые лоскуты, сохранившие изначальную белизну, отражали солнечный свет и бросались в глаза.

Эйла то и дело переводила взгляд на это платье – и каждый раз при этом будто получала удар под дых от того, что случилось с Люной. И теперь, несколько дней спустя, воспоминание колыхалось в памяти других людей, как само платье колышется на летнем ветру. Никто даже не знал, что такого сделала Люна, что гвардейцы правителя её убили.

Эйла продолжила свой путь через рыночную площадь. Обычно она работала в садах дворца правителя Эзода: сеяла семена и собирала спелые яблоки, – но другой слуга слёг с лихорадкой, и Эйле приказали заменить его. На прошлой неделе она с другими измученными слугами вставала с постели посреди ночи, добиралась до ближайшей деревни Калла-ден в добрых четырёх лигах от дворца по опасному скалистому берегу и на рассвете выставляла свой товар на продажу. Это было и так ужасно, но когда на рынке её встречало пустое платье Люны, всё становилось ещё хуже. Это платье было похоже на привидение. Словно бледная рыбка в тёмной воде, оно мелькало по краю поля зрения Эйлы.

Последние четыре года Эйла работала во дворце правителя. Несколько месяцев назад её, наконец, перевели из конюшен в садовники. Иногда она подходила так близко к белокаменным стенам дворца, что чувствовала запах горящего камина внутри, привкус дыма на языке. И всё же... ей никак не удавалось попасть внутрь.

Пробраться туда нужно было любой ценой. И она поклялась проникнуть во дворец, чтобы отомстить – даже если это грозит ей смертью.

Но сейчас Эйла смотрела на рыночную площадь, на толпу изящных, красивых автомов – пиявок – и пыталась скрыть ненависть и отвращение на лице. Никто не покупал цветы у девушки, стоящей с видом, будто она продаёт яд.

– Цветы! – зазывала она, стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо. Близился закат, пора заканчивать торговлю, но в корзинке ещё оставалось много нераспроданных гирлянд. – Морские цветы, яблоневый цвет, самая красивая солёная лаванда на всём побережье!

Ни одна пиявка не взглянула в её сторону. Рынок Калла-ден был царством хаоса, втиснутым в площадь размером с амбар. Тут было так шумно, что слышно за пол-лиги. Рыночная площадь представляла собой прилавки торговцев, придвинутые друг к другу в три ряда. Их тележки и корзины ломились от засахаренных фруктов, выпечки, свежевыловленной рыбы и устриц, которые пахли смертью даже под слабым осенним солнцем. Пиявки толпились вокруг корзинок с пылью камня-сердечника, тыкали кончиками пальцев в порошкообразные красные крупинки и подносили их к губам, чтобы проверить качество. Целые куриные или козьи ножки вращались на вертелах и медленно поджаривались, воздух наполнялся дымом, от которого у Эйлы слезились глаза – вино, яблочный сидр и горы разноцветных специй; толпа чумазых, костлявых, отчаявшихся людей предлагала свой товар бесконечному потоку автомов.

И, конечно же, тут были знаменитые солнечные яблоки Эзода, сверкающие, как красные драгоценные камни – малиновые и яркие, как и сам камень-сердечник.

Но большинство автомов, казалось, воспринимали рынок, как бродячий зверинец – Подходите и бесплатно поглазейте на людей. Посмотрите на животных из плоти и костей. Тыкайте пальцем и смотрите на здоровье, как они потеют и визжат, подобно свиньям.

Единственным, чем ей нравился рынок, был Бенджи. Она посмотрела на него и снова крикнула: "Цветы!" Он был самым близким другом, которого Эйла могла себе позволить. Она знала его с тех пор, как ей было 12 лет. В то время тяжёлое горе опустошало ей душу и преследовало по пятам. Собственно, с тех пор мало что изменилось.

В отличие от Эйлы, Бенджи привык к безумию Калла-дена. Казалось, ему тут даже нравится. Его яркие карие глаза весело искрились, солнце высвечивало веснушки на смуглых щеках. В первый день, когда они с Эйлой первый раз торговали на рынке, он показал ей множество интересных вещиц: разноцветные стеклянные безделушки, механических насекомых с заводными крылышками, ломтики засахаренного хлеба в форме животных. На второй день Бенджи показал Эйле тайную подноготную рынка: Рукотворные предметы. Так называли запрещённые предметы, созданные мастерами-алхимиками и переходившие из рук в руки в тени, под покровом пыли и толпы. Предметы меньше мизинца Эйлы, но стоящие вдвое дороже своего веса в золоте. Людям запрещалось владеть Рукотворными предметами, поскольку те появились благодаря алхимии и считались опасными и могущественными. Однако сами автомы тоже были Рукотворными. Возможно, им не нравилось напоминание о том, что с ними тоже когда-то обращались как с безделушками или игрушками. Рукотворные предметы были совершенно незаконны и поэтому невероятно соблазнительны.

Эйла не умела поддаваться искушению, за исключением одного единственного случая – медальон, который она носила на шее. Единственное, что осталось у неё от семьи, напоминание о насилии, которому они подверглись, и о мести, которую она планировала осуществить. Эйла даже не знала, как он работает, если вообще работает, но знала, что он тоже Рукотворный, и владеть им запрещено, и что это единственная вещь, которую она может назвать своей.

– Будешь помогать мне или нет? – спросила Эйла, ткнув Бенджи в рёбра. Он взвизгнул. – Я орала во всё горло целый час; теперь твоя очередь.

Он посмотрел на неё сверху вниз, щурясь от заходящего солнца:

– Поверь тому, кто простоял здесь не одну сотню дней. День окончен. Сейчас будут покупать только сердечник.

– Ты лучше других понимаешь, что если мы не продадим все эти цветы до единого, нам нечем будет ужинать, – фыркнула Эйла.

– Поверь, я это прекрасно понимаю. У меня урчит в животе с самого утра.

– Ты не приберёг какой-нибудь еды?

– Нет, – печально сказал он. – Я припрятал несколько сушёных слив в пристройке старого садовника, но в прошлый раз, когда туда залез, их уже не было. Видимо, их нашёл кто-то другой.

Он поправил свои растрёпанные тёмные кудри, вытер пот со лба, поиграл с одной из непроданных гирлянд. В этом был весь Бенджи – всегда в движении. Эйла бы забеспокоилась, если бы не привыкла к этому.

– В мире полно воров, не так ли? – сказала Эйла с оттенком веселья.

– Уж кто бы говорил! – Бенджи сорвал лепесток с одного из морских цветов.

Она усмехнулась.

Когда Эйла впервые встретила Бенджи, он был больше похож на оленёнка, чем на мальчика. Длинноногий, неуклюжий, с вечно широко раскрытыми глазами, милый, юный и сердитый, но без агрессии – безобидная, безопасная разновидность злости. Его семью не убили люди правителя. Он вообще не знал своей семьи: мать оставила его на пороге старого храма ещё не обсохшим после рождения. На его месте Эйла обязательно бы разыскала родителей, нашла свою биологическую мать, задала ей тысячу вопросов, которые все начинались с "почему". Но Бенджи был не таким. Он прожил под опекой священников храма 9 лет, затем сбежал. Три месяца спустя его приютила Роуэн.

Теперь гнев Бенджи был другим – он вырос, узнал больше об этом расколотом мире и о Революции. Он пропитался какой-то горечью и страстью. Но при всём при этом он оставался таким же мягким. Он всегда будет таким. В течение многих лет эта мягкость чертовски раздражала Эйлу. Ей хотелось схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока не выйдет наружу ярость.

В конце концов, именно ярость подпитывала жизнь Эйлы все эти годы; ярость, которая зажгла пламя в её груди и толкала вперёд из чистого гнева.

Когда у неё не было огня в очаге, чтобы согреться, она представляла выражение лица Эзода, когда его драгоценная дочь будет лежать в руках Эйлы, сломанная без возможности починки. В те дни, когда её живот, казалось, сжимался от нехватки пищи, она представляла себе какую-нибудь более взрослую и сильную версию себя, смотрящую Эзоду прямо в бездушные глаза и говорящую: "Это тебе за мою семью, кровожадная пиявка!"

Эйла оглядела толпу, чувствуя себя ужасно маленькой и беззащитной, мышкой в окружении кошек. Автомы были столь же похожи на людей, как и статуи – издалека можно спутать, но если подойти поближе, то увидишь все различия. Большинство пиявок были под 180 см ростом, некоторые даже выше, а их тела, независимо от формы или размера, были изящны и мускулисты, лица угловаты, черты резки. Каждый автом появлялся в Акушерне, в их проектирование закладывались требования красоты, но это была пугающая красота, какое-то нездоровое тщеславие: Насколько большими можно сделать ей глаза? Насколько острыми скулы? Насколько идеально симметричными можно сделать ей черты лица?

Было также что-то странное во внешнем виде кожи пиявок. Конечно же, она была безупречна – ни пор, ни персикового пушка, ни веснушек, ни солнечных ожогов, ни шрамов, просто гладкая, эластичная кожа. Но помимо этого автомы выглядели высеченными из камня, несокрушимыми. Их кожа как бы натягивалась на созданные вручную мышцы и кости, будто удерживала чудовище внутри.

Пиявки уже забыли, что созданы теми же людьми, с которыми сами теперь обращались хуже, чем с собаками. За 48 лет, прошедших с момента их прихода к власти, они благополучно стёрли из своей памяти прошлое – забыли, что когда-то тоже были всего лишь домашними животными и игрушками для человеческой знати.

Также и Эйла не позволяла себе вспоминать своё прошлое: пожар, страх, потерю, которая жила в груди и грызла её изнутри. С такими воспоминаниями долго не прожить.

Они с Бенджи закрыли торговлю ещё до захода солнца, намереваясь уйти задолго до того, как на Калла-ден опустится темнота. Когда они с корзинами непроданных морских цветов на спине срезали путь по сырому переулку, кто-то последовал за ними. Эйла оглянулась и, увидев Роуэн, невольно чуть не улыбнулась.

Роуэн была швеёй, которая жила и работала в Калла-дене. По крайней мере, так о ней было известно.

Для таких, как Эйла, она была совершенно другой: наставницей, защитницей, матерью для потерянных, избитых и голодных. Она давала им убежище. И учила сопротивляться.

По её внешности такого не скажешь. У неё было одно из тех лиц, по которому невозможно точно определить, сколько ей лет – единственными признаками возраста были серебристые волосы и лёгкие морщинки в уголках глаз. Она была невысокой, даже ниже Эйлы, и похожа на маленького пухленького воробышка, прыгающего вокруг и ерошащего пёрышки. Милая и безобидная.

Как и многое другое, это была тщательно созданная маска. Роуэн была не воробышком, а хищницей.

Семь лет назад она спасла Эйле жизнь.

* * *

Ей было так холодно, что она уже не чувствовала холода. Она даже не горела. Она едва замечала зимний воздух, снег, насквозь пропитавший ей поношенные ботинки, кристаллики льда, от которых лицо всё краснело и горело. Она продрогла насквозь, холод пульсировал с каждым слабым биением сердца. Смутно она понимала, что именно так чувствуешь себя перед смертью.

Это успокаивало.

Ей было холодно, и она устала от одиночества и боли. Последнее, что она ела, был кусок полусгнившего мяса три дня назад. Может быть, четыре. Время расплывалось, переворачивалось брюхом вверх, как мёртвое животное. Эйла больше не испытывала голода. Желудок перестал урчать и стал незаметно разъедать те немногие мышцы, которые у неё ещё оставались.

Впереди виднелось тёмное пятно – значит, там нет снега. Эйла, спотыкаясь, двинулась вперёд, земля странным образом качалась у неё под ногами. Глаза продолжали закрываться сами собой. Она заставила себя открыть их снова, в голове стучало, зрение сузилось до светлой точки в конце длинного-предлинного туннеля. Темнота – там. Она близко. Серая стена. Тёмно-коричневая каменная кладка.

Это был крошечный просвет между двумя зданиями. Наклонная крыша защищала землю от снега. Эйла выбралась на тёмное пространство без снега – и колени сами подкосились. Она ударилась о стену боком и тяжело упала, раскроив череп о каменную кладку, да так и осталась лежать.

– Эй!

Глаза не открывались.

– Эй! Очнись!

Нет. Наконец-то ей стало тепло.

– Очнись, дура!

Звук, похожий на удар устричной раковины о камень; резкое, жгучее прикосновение к щеке. На мгновение становится жарко. Возможно, кто-то говорил с ней, но очень далеко, и Эйла не могла разобрать слов. Усталость захлестнула её с головой, как вода, и она расслабилась.

* * *

Только позже она узнала, что Роуэн затащила её в тепло и вылечила.

Тогда волосы у Роуэн были каштановыми, с седоватыми прожилками только на висках. Но глаза у неё были те же, глубокие и спокойные.

– Ты чуть не замёрзла, – сказала она.

Эйла не ответила.

– Не знаю, что с тобой случилось, – сказала Роуэн, – но знаю, что ты одна. Знаю, что тебя бросили умирать в снегу, как животное, – она потянулась и взяла Эйлу за руки, будто баюкала в своих объятиях. – Ты больше не одна. Дитя моё, я могу дать тебе то, за что стоит бороться, – цель.

– Цель? – спросила Эйла. Её голос был слаб и надтреснут.

– Справедливость, – сказала Роуэн и сжала ей руки.

* * *

– Сейчас полная луна, – Роуэн смотрела вперёд и говорила приглушённым, таинственным голосом, который Эйла так хорошо знала.

Они втроём легко продвигались сквозь толпу людей, привычно уворачиваясь от прохожих, повозок и бродячих собак. Хаос на улицах Калла-дена был странным благословением: тысячи человеческих голосов, кричащих одновременно, обеспечивали идеальное место для разговоров, которые нежелательно, чтобы ещё кто-нибудь подслушал.

– В последнее время небо прояснилось, – хором сказали Эйла и Бенджи. Новостей нет.

Конечно, именно Роуэн научила их языку восстания. Веточка розмарина, передаваемая из рук в руки на людной улице, гирлянды, сплетённые из цветов с символическим значением, зашифрованные послания, спрятанные в буханках хлеба, сказочные истории или старые народные песни, используемые в качестве паролей, чтобы найти тех, кому можно доверять. Роуэн научила их всему. Сначала она спасла Эйлу, а несколько месяцев спустя – Бенджи: приютила их, одела, научила просить милостыню, а затем – находить работу, накормила, но также привила другой голод: справедливость.

Потому что они вообще не должны просить милостыню.

– Какие новости? – спросил Бенджи.

– Комета летит по южному небу, – сказала Роуэн с улыбкой. – Через неделю будет прекрасная ночь.

Бенджи взял Эйлу за руку и сжал. Она не ответила, потому что знала, что означает этот кодовый знак: восстание на Юге. Ещё одно. Внутри поселились подозрение и страх.

Они свернули на более широкую улицу, толпа немного поредела. Теперь они говорили тише.

– Комета летит на юг, – повторила Эйла. У неё упало сердце. – А сколько звёзд будет на южном небе?

Роуэн не уловила её скептицизма:

– О, я слышала около двухсот.

– Двести, – повторил Бенджи, сверкая глазами.

Двести человек-повстанцев собираются на Юге.

– Самое время, дорогие.

Роуэн исчезла так же быстро, как и появилась, оставив в руках Бенджи только скомканную листовку – религиозную брошюру, что-то о богах и верующих. Эйла знала, что это зашифрованное послание, понятное только членам Сопротивления.

Отчасти Эйла беспокоилась, что Роуэн продолжает лелеять надежду на эти восстания, на то, что она называла “справедливостью", из-за своего горя по Люне и сестре Люны, Фэй. В конце концов, Роуэн когда-то спасла их так же, как Эйлу и Бенджи. В деревне было известно, что любой ребёнок-сирота может найти еду и утешение у Роуэн. Эйла вспомнила, как Фэй и Люна пришли к Роуэн после смерти матери. Эйле сразу понравилась Люна, девочка с застенчивой улыбкой и милыми вопросами. Фэй была более колючей, недоверчивой, слишком похожей на Эйлу, чтобы они могли поладить. Но, тем не менее, они выросли вместе. И Эйла знала, что мягкое сердце Роуэн скорбит о сёстрах – о тех двух девочках, которых она пыталась спасти.

И не спасла.

И с этим горем Роуэн была готова спасти ещё больше невинных, чтобы найти свою “справедливость".

За прошедшие годы они получили известие о нескольких восстаниях здесь, в Рабу, но каждое из них быстро топили в крови. Суверенное государство Рабу управлялось правителем Эзодом. Его правление простиралось по всей Зулле, за исключением королевства Варн. Хотя он вечно утверждал, что не обладает всей полнотой власти над Рабу, поскольку приходится делить её с Красным Советом, группой автомов-аристократов, Эйла ему не верила. Эзод был невероятно богат и влиятелен. Он также жаждал власти. Именно его отец возглавлял отряды автомов в Войне Видов. Именно он первым заявил, что людей нужно разлучить с их семьями. И именно на его личной земле, обширной территории его приморского дворца, жили и работали Эйла, Бенджи и четыреста других слуг-людей.

Красный Совет был жесток, безжалостен и, что хуже всего, изобретателен. Именно поэтому Революция продвигалась так медленно – люди были просто в ужасе от Совета и его всё более и более жестоких законов. Даже Эйле пришлось признать, что их опасения вполне обоснованы. Люна и её рваное платье служили тому наглядным доказательством.

Бенджи смотрел на Эйлу, когда они поднимались по круто идущей ко дворцу тропинке, глазами, полными надежды и волнения. Тут не нужно гадать: он хотел присоединиться к восставшим. Даже после катастроф прошлого года.

Онапомотала головой. Нет. Он всё понял. Он знал, что она не может уйти сейчас, этим вечером. Не тогда, когда ей почти удалось пробраться во дворец. К Крайер.

– Эйла! – улыбка исчезла с лица Бенджи.

– Нет, – сказала она. – Я не пойду.

Хочет ли она того же, что и он? Хочет ли она смерти пиявкам? Конечно, хочет, но не такой. Это не должен быть лишь след из человеческой крови, обречённой на провал попыткой. Она не готова потерять кого-то ещё. В последний раз, когда на Юге было восстание, его подавили почти сразу – и это восстание было массовым, когда почти две тысячи человек прошли маршем по улицам города Брэм, вооружённые факелами и селитрой, в попытке захватить сердце города, где жили самые могущественные автомы. Восставших разбили за одну ночь. Автома, возглавившего контратаку и уничтожившего их, наградили как героя войны. Обычное имя, обычный монстр. Кинок.

Бенджи замолчал, но Эйла наконец почувствовала его гнев – поняла, что теперь он направлен на неё. Когда они достигли узкой тропинки, которая изгибалась вверх, к дворцу, его шаги стали широкими и решительными. Теперь вдалеке уже виднелись островерхие крыши дворцовых башен.

Она поспешила догнать его, задыхаясь от жары. К тому толпа была уже далеко. Она схватила его за плечо, и он остановился так внезапно, что она чуть не врезалась в него.

– Я знаю, что ты собираешься сказать, – процедил он сквозь стиснутые зубы.

Эйла с трудом перевела дыхание:

– Ты всегда можешь... понаблюдать за кометой без меня, – слова застряли у неё в горле, будто в рот насыпали соли.

Его тёмно-карие глаза встретились с её. Ветерок играл в его растрёпанных волосах. Он стал выше неё и шире в плечах. Она выдержала его взгляд.

Целую минуту он молчал. Они просто стояли, тяжело дыша и глядя друг на друга, но думали о том же: слишком рано.

Эйле хотелось сказать: "Не бросай меня".

Но следовало сказать: "Оставь меня". Потому что, может быть, так будет лучше.

Гнев Бенджи, казалось, сменился печалью, его губы приоткрылись. Наконец он сказал:

– Я не уйду без тебя, и ты это знаешь.

Да, она это знала. И это напугало её больше всего на свете. Он не бросит её. От этой мысли внутри всё перевернулось. "Уходи! – едва не крикнула она. – Не оставайся ради меня".

Но затем другой голос, скрывающийся очень глубоко, подсказал, что у неё ничего не выйдет – ничего из её планов мести – без него.

Его губы по-прежнему были слегка приоткрыты, как будто Бенджи хотел сказать что-то ещё. Она знала, насколько его захлестнуло этим стремлением. Революция. Кровь. Перемены. Она ждала, что он продолжит, снова попытается убедить её. Но он также знал, как сильно она хочет мести: обагрить руки кровью леди Крайер.

Так что в конце концов Бенджи просто вздохнул. Всё больше и больше слуг ходило мимо них по узкой тропинке, и Эйла отошла на несколько шагов от Бенджи, не сводя глаз с истоптанной тропинки, пока они молча шли обратно в свои комнаты, а прошлое шлёпалось в её мысли, как комья грязи.

После того, что Эйла привыкла считать тем днём, который все изменил, точкой разлома в её сознании, тем, что раскололо её жизнь на до и после, кошмарным сном наяву, кровавым пятном, раздробленной костью, которая не заживала, в тот день Эйла позволила себе неделю погоревать.

Даже в 9 лет она знала, что слишком легко утонуть в горе – уйти на дно и никогда не всплыть. Одна неделя, сказала она себе. Одна неделя.

Одна неделя, чтобы оплакать смерть своей семьи.

Mама. Папа. Её брат-близнец, Сторми, который любил Эйлу больше всего на свете. Которого оторвали от неё при попытке защитить её от них. Сторми, который, судя по оборвавшимся звукам его криков, встретил смерть прямо там, за стенами того, что когда-то было их домом.

В этом мире мало что есть определённого, но можно сказать точно: любовь не приносит ничего, кроме смерти. Там, где есть любовь, смерть ходит за ней, как волк за раненым оленем. В воздухе витал запах крови. Эйла познала это на собственном горьком опыте.

Теперь ей было 16, и всё, чего она хотела, находилось всего в нескольких дюймах от её пальцев.

Когда Роуэн спасла её, у Эйлы были только боль и гнев.

Но однажды, примерно через месяц после знакомства с Роуэн, в город пришла группа людей-кочевников. Роуэн предоставила Эйле выбор: уехать со странниками, оставить свою боль и воспоминания позади и начать всё заново, или остаться под крылом Роуэн. Роуэн будет заботиться о ней, пока она не найдёт работу. И Эйла научится сражаться, жить и строить планы во имя справедливости.

Эйла выбрала последнее. И Роуэн, сдержав обещание, нашла Эйле работу дворцовой служанки.

Эзод. Пиявка, по приказу которого вырезали деревню Эйлы.

Именно люди Эзода ворвались в дом Эйлы и убили её семью только потому, что могли.

Эзод гордился тем, что распространял Традиционализм по всему Рабу – веру автомов в моделирование общества по образцу человеческого поведения, как будто люди были давно исчезнувшей цивилизацией, у которой они могли выбрать лучшие атрибуты для имитации. Правитель Эзод всячески поддерживал семейные ценности, по крайней мере, так утверждали он и его Совет. Ирония не ускользнула от Эйлы.

И теперь она работает на него. Каждая секунда этой работы вызывала у неё отвращение, но только там можно подобраться к Эзоду. Она зашла слишком далеко. Она не собирается отказываться от всего этого ради какой-то обречённой мечты о Революции.

Роуэн всегда говорила ей, что нужно добиваться справедливости. И долгое время Эйла верила ей. Она верила, что Революция возможна, что если люди будут продолжать восставать, отказываясь подчиняться, то смогут всё изменить. Но теперь у Эйлы открылись глаза. За прошедшие годы она убедилась, насколько безнадёжны мечты Роуэн. Каждое восстание проваливалось; каждый блестящий план проваливался; каждый новый манёвр приводил только к новым человеческим жертвам.

Справедливость – это бог, а Эйла больше не верит в такие детские штучки.

Она верит только в кровь.

3

Когда Крайер появилась утром в новое платье, Эзод и Кинок уже сидели в большом зале за завтраком. Они тихо что-то обсуждали, но тут явилась она.

На мгновение Крайер уставилась на отца – того, кто её заказал. Эзод был шедевром проектирования. Его создали могущественным, влиятельным, блестящим даже для автома, уважаемым всеми в Зулле. Когда он говорил, все слушали.

Что он скажет о предательстве акушерки Торрас?

Она ещё не говорила с ним об этом.

На самом деле она боялась.

Кинок рассказал об этой диверсии неделю назад, во время охоты, и всё же она ни с кем не обсуждала это происшествие.

Крайер села за стол напротив Кинока. Большой зал в восточном крыле дворца легко мог вместить 50 человек – он был огромным, просторным, с высоким сводчатым потолком и массивным банкетным столом, сделанным из хорошо отполированной сосны. Но несмотря на его вместимость, здесь бывали только Крайер, Эзод и горстка слуг. И, в последние месяцы его ухаживаний, Кинок.

– Доброе утро, миледи, – поздоровался Кинок.

Крайер кивнула в знак приветствия, стараясь не встречаться с ним взглядом.

– Дочь моя, – сказал Эзод, и Крайер заглянула ему в глаза.

– Отец, – прошептала она.

Вошёл мальчик-слуга с золотым блюдом, а на нём – жидкий камень-сердечник.

Добываемый из-под земли драгоценный камень был источником силы автомов. Он тёк по их жилам и внутренним системам, не как человеческая кровь, а как ихор, кровь древних богов из человеческих книг. Что-то ближе к магии и алхимии, чем к природе.

Крайер выпрямилась в кресле.

Жидкий камень-сердечник подавался в чайнике в форме птичьего черепа с длинной ручкой, вырезанной из самого сердечника. Из глазниц птицы выходил пар. Крайер старалась не выглядеть нетерпеливой, когда подставляла чашку.

Ей это было нужно. Особенно после того, что Кинок рассказал ей на прошлой неделе: о скандале с акушеркой, о том, что чей-то Проект подделали. От мысли, что существовал хотя бы малейший риск подделки и её Проекта, у нее внутри всё сжималось. С тех пор она не спала.

Автомам не требовалось ночного отдыха, как людям, но рекомендовалось, чтобы они спали не менее 6 часов каждые 3 дня. Сон позволяет органам замедлиться и перезагрузиться, а телам восстановить любые внутренние или внешние повреждения. Обычно Крайер очень старательно высыпалась – ей было почти приятно свернуться калачиком под мягкими одеялами и наблюдать за восходом луны за окном, позволяя мыслям утекать, как вода в ванне.

Это было похоже на игру в человека.

Но с тех пор, как Кинок вернулся во дворец, Крайер становилось всё труднее и труднее отпускать мысли, чтобы заснуть.

Мальчик-слуга наполнил чашку Крайер последней. Жидкость, которую он налил, была тёмно-красной, цвета каменной пыли, разведённой в воде. В таком виде камень был менее концентрированным, но его было легче употреблять, и кроме того Эзоду доставляло удовольствие подражать человеческим обычаям, таким как утреннее чаепитие. В отличие от некоторых других членов Красного Совета, он считал, что автомы могут учиться у людей. Человеческая культура была, в конце концов, основой стабильности в Рабу: организация, система, семья. Основные ценности Эзода. Мы никогда не должны забывать, говорил он, что на протяжении тысячелетий все короли этой страны были людьми. А короли-люди начинали день с чаепития.

Крайер потянулась за чашкой, но в спешке её рука дрогнула. Жидкость расплескалась.

– Прошу прощения… – пробормотала она, беря салфетку, чтобы вытереть пятно.

Эзод остановил её рукой:

– Не надо. Для этого есть другие.

Он щёлкнул пальцами, подзывая мальчика-слугу.

Крайер опустила глаза.

Когда тот закончил убирать, она снова взяла чашку, стараясь крепко её держать. Один глоток жидкого камня-сердечника, и Крайер почувствовала, как внутри разливается сила. Будто она вышла на солнечный луч или погрузилась в горячую ванну – медленное, приятное ощущение, согревающее с головы до ног. Все негативные побочные эффекты от недостатка сна прошли. Крайер почувствовала себя настолько сильной, будто способна добежать без остановки из большого зала до самых гор Адерос, находящихся в пятистах лигах отсюда. Даже мозг стал работать чётче, увереннее. Она спрятала довольную улыбку за чашкой чая.

– Вы что-то находите забавным, леди Крайер? – спросил Кинок, с любопытством глядя на неё.

Конечно, Кинок заметил. Он подмечал всё. Теперь он смотрит на неё поверх своей чашки, а его губы слегка окрашены в красный цвет.

– Это не важно, – сказала Крайер, немного взволнованная непоколебимым взглядом Кинока. – Я просто вспомнила книгу, которую читала вчера вечером.

– Какую книгу?

– Сборник очерков об структуре экономики, – сказала она. – В частности, зависимость структуры рынка от физической или географической среды.

– Понятно… – Кинок поднял брови и обратился к Эзоду: – Такая прирождённая любознательность! Возможно, это к лучшему, что она ещё не присутствовала на заседании Совета. Придёт час – и она вступит в должность главы.

Крайер расцвела, но одновременно заметила, как Эзод сжал челюсти.

– Согласен, – сказал он. – Считаю, что посещение заседания на следующей неделе станет для неё бесценным опытом. Возможно, после этого она сначала подумает в следующий раз, когда у неё возникнет искушение высказать своё мнение о том, как управлять страной.

Крайер взглянула на Кинока. Тот криво улыбнулся ей:

– Для меня будет честью видеть её там.

Что означало, что он тоже будет присутствовать.

Она вспомнила, что сказал ей отец: Кинок не представляет угрозы его власти над Рабу и другими территориями. Особенно если он присоединится к семье. Особенно если он перейдёт в Традиционализм.

Похоже, Эзод доверяет ему настолько, что теперь подключил к делам Красного Совета.

В течение почти 50 лет, прошедших после Войны Видов, отец Крайер прилагал огромные усилия, чтобы мирно сосуществовать с людьми Зуллы. С образованием Красного Совета он успешно установил контроль над всеми человеческими поселениями не только в Рабу, главной территории Зуллы, где они жили, но даже в самых крошечных рыбацких деревушках, разбросанных по побережью Таррина.

Зулла подобна сердцу автома, как он однажды объяснил ей – в ней четыре слоя, точно так же, как у автомов четыре Столпа: Разум, Расчёт, Органика и Интеллект. В Зулле слои располагаются с севера на юг: Крайний Север, Рабу, Варн и Таррин. Вдоль западного побережья Рабу и извилисто поднимаясь на север, возвышались горы Адерос, среди зазубренных вершин которых скрывалось Железное Сердце. В нескольких лигах от восточного побережья: Золотые острова, нейтральная территория, населённая в основном морскими птицами и дикими кабанами.

Королевство Варн лежало между Рабу на севере и Таррином на юге. В результате Таррин был известен как дикая местность, лишённая какого-либо порядка и цивилизации, нежели Рабу. Попытки Эзода контролировать его, управлять его народом и использовать его немногочисленные ресурсы были одной из величайших проблем, с которыми он сталкивался при жизни Крайер.

Даже в диком Таррине Эзод пытался сохранить человеческий образ жизни везде, где это было возможно. Он воспитал в себе искреннюю признательность к их еде, музыке, странным церемониям; он находил всё это очень занимательным, а Эзод любил, когда его развлекали. Его преданность делу была достойна восхищения – особенно потому, что многие другие автомы, включая Кинока, не относились к человеческой культуре столь же непредвзято. Хотя, возможно, Кинок был более ярым противником совместного проживания людей и автомов, чем большинство, потому что, помимо того, что он был бывшим Хранителем Железного Сердца, он был и скиром: частью элиты, которая изучала Четыре Столпа с целью дальнейшего развития автомов.

Крайер старалась смотреть на свои руки, колени, пустую чайную чашку с красной каёмкой, но не смогла удержаться, чтобы ещё раз украдкой не взглянуть на того, кому предстояло стать её мужем.

Кинок был её будущим, и это будущее было облачено в прекрасную чёрную парчу. Герб Железного Сердца сверкал у него на шее, напоминая о прежнем статусе Хранителя. Напоминание о том, что он был загадкой.

По окончании ужина Кинок догнал Крайер по пути в библиотеку на её первый урок. Его шаги по каменным плитам были такими бесшумными, что она не слышала его приближения, пока он не коснулся её плеча.

– Скир? – сказала она. Он предпочитал, чтобы его называли именно так.

– Оставьте нас, – сказал он гвардейцам, стоявшим в конце коридора.

Те посмотрели на Крайер в ожидании одобрения, и она в замешательстве кивнула. Кинок подождал, пока их шаги стихнут, а потом заговорил, наклонившись к ней поближе.

– Миледи, – сказал он и достал из чёрного парчового плаща свиток пожелтевшего пергамента, перевязанный бечёвкой. – Вам, должно быть, не терпится побольше узнать об акушерке Торрас, поэтому надеюсь, что вы не сочтёте мои действия оскорбительными. Но благодаря личным связям я смог получить несколько её личных писем и Проектов.

Крайер ждала, прекрасно осознавая, что они стоят вплотную друг к другу, судя по тому, как он наклонил голову, чтобы тихо говорить ей на ухо.

– Один из них был Проектом тебя, – продолжал он. – Миледи, он выполнен по поручению правителя.

– Проект меня? – она уставилась на свиток пергамента в его руке. – Это и есть Проект меня?

За неделю он навёл справки и получил Проект её. Она подумала о том, насколько обширны его связи по всей территории. Акушерня, где её произвели на свет, находилась почти в полном дне езды отсюда. И по соображениям конфиденциальности им, как правило, строго рекомендовали сохранять все Проекты в тайне.

– Да. Я подумал, что из-за скандала это может быть вам интересно.

– Скир Кинок, – выдохнула она. – Могу я...?

Но вместо того, чтобы вручить ей свиток, он взял её за руку.

– Крайер, – сказал он тихо и твёрдо. – Я даю это вам по другой причине. Мне… известно, что вы... неохотно принимали мои ухаживания в течение последнего года. Знаю, что у вас остались сомнения, хотя я и старался показать себя полезным для вашего дела и… амбиций. Надеюсь, что это послужит жестом моей преданности вам, если вы решите принять его.

Она посмотрела на него: точёное лицо, тёмные и непроницаемые глаза. Она не знала, что думать или сказать.

– Спасибо.

– Пожалуйста, – сказал он, вкладывая пергамент ей в руку. Его глаза не отрывались от её лица, почти обеспокоенные. – Помните, мне можно доверять. Мы на одной стороне.

А потом он ушёл.

* * *

Крайер быстро выбежала на улицу со свёрнутым Проектом в руке и помчалась через северо-восточные ворота в сады.

Сады отца были широкими и раскидистыми, они начинались у восточного крыла дворца и тянулись до края утёсов, где Стеорранское море всё покрыло коркой соли. Почти каждый вечер после учёбы – дни Крайер были заняты чередой репетиторов по истории, естественным наукам, экономике и высшей математике – она убегала в сады, на прохладный воздух к запахам растений. Она редко подходила близко к скалам, но ей хотелось просмотреть документы наедине. Что бы она там ни нашла, она хотела увидеть это одна.

Сады были тщательно разгорожены по видам и цветам: фруктовые и цветущие деревья – возле восточного крыла, так что из окна можно было любоваться сладкими солнечными яблоками и сочными спелыми сливами. За ними – лилейники, белые и бледно-жёлтые, а за ними – солёная лаванда и грецкий орех. Далее – дикие морские цветы, которые срывали и продавали в близлежащих деревнях. За ними – море.

Затем, если идти на грохот волн на юг, проплыть вдоль неровной и скалистой береговой линии, то придёшь в Варн – королевство, которым правит королева Джунн. Единственное место, до которого отец Крайер не мог дотянуться. О королеве ходило больше слухов, чем о Киноке и Хранителях Сердца, вместе взятых. На каждом совещании шептались: что королева Джунн сумасшедшая, что в Варне часто вспыхивают междоусобицы из-за её прогрессивной политики, что она настраивает Варн против остальной Зуллы, что она безжалостна и вероломна.

Но Крайер всегда считала, что история о Джунн – это история о власти и силе, о девушке, взошедшей на трон всего в 16 лет после убийства отца-короля.

Она поправила полоску красной ткани, повязанную вокруг предплечья, знак невесты, и продолжила свой путь через сады.

Повсюду работали садовники: удобряли, поливали, подстригали и приводили в порядок, срезая засохшие цветы, когда они сворачивались и темнели. В отличие от большинства других людей, садовники не шарахались в стороны при появлении Крайер. Они привыкли к её присутствию.

Крайер всегда восхищалась людьми: их горящими тёмными глазами и странными песнями, которые они пели по ночам, в садах, на полях и у чёрных берегов, где они ныряли за устрицами; их движениями, словно внутри них было что-то ещё, слишком большое и скрежещущее зубами, чтобы мягкая человеческая кожа могла это вместить. Однажды и только однажды она упомянула об своём восхищении отцу. Она рассказала ему о песнях, похожих на песни китов или несвязанную речь, и о том, что люди часто поют о любви, ненависти и расставании.

Отец тогда сказал, что он не до конца понимает все формы человеческой любви, но как-то задумывался над этим и решил, что, возможно, помимо своего увлечения их историей и мелкими культурами, он действительно любит людей. По-своему.

Например, за то, как они любят собак настолько, что кормят их кусочками мяса.

Крайер продолжала идти, пока не нашла пустынный уголок сада, заросли высоких розовых кустов с шипами размером с её ногти. Здесь, скрытая от посторонних глаз, она наконец развязала шнурок и развернула толстую пачку страниц. Руки не дрожали, но было ощущение, что подрагивало сердце, зубы или внутренние органы. Она не могла припомнить, чтобы когда-либо испытывала такой сильный ужас. "Всё будет хорошо, – сказала она себе, когда глаза привыкли к мелкому, корявому почерку на первой странице. – Кто посмеет испортить Проект правителя?"

Проект мастера по Заказу, окончательная версия, 30-й год э.а.:

Крайер из дома Эзода, Модель 9648880130

Она быстро прочитала страницы, и нервы успокоились. Ничего необычного. Там было письмо отца, выцветшее и пожелтевшее за 17 лет, в котором он официально заявлял о желании зачать ребёнка, как это сделал до него предок, первый правитель Тайол.

Там была серия шаблонов, которые они вместе разработали с акушеркой Торрас – первый, третий, восьмой варианты облика Крайер. Её четыре Столпа были сбалансированы, основываясь на требованиях Эзода к потенциальному наследнику. Также разработали её внутренние системы и внешний вид, цвет кожи, волос и глаз, размеры тела, тщательно продумав всё от формы носа до точной длины пальцев. Пока она читала, едва замечая опускающуюся вокруг ночь, Крайер не могла удержаться, чтобы не сравнить документы со своим реальным физическим телом. Она коснулась носа, горла, пошевелила длинными пальцами и изучила едва заметные линии на ладонях.

Последняя страница была окончательным эскизом её Проекта – тем, который мастера использовали для её создания. В отличие от предыдущих черновиков, на этом был только аккуратный, но размашистый почерк Торрас – никаких каракулей отца. Всё походило на правду. Торрас был акушеркой, а не её отцом. Крайер быстро окинула взглядом рисунки тушью своего тела, поперечный срез своих внутренних систем. Она была более чем готова вернуть эти документы Киноку и напрочь забыть о своей нелепой паранойе.

Но на этой странице было нечто странное.

Крайер, нахмурившись, поднесла её к лунному свету. Пропорции её тела остались прежними. Ни одно из чисел не изменилось. Но что это?

Вот. Поперечный разрез её мозга. Небольшая часть его была перерисована сбоку более подробно: та часть, которая представляла её Столпы. Это были не физические элементы тела, а метафизические элементы разума, интеллекта, личности. Каждый эскиз показывал четыре Столпа в её сознании, балансирующие, как весы.

Интеллект, Органика – два человеческих Столпа.

Расчёт, Разум – два Столпа автомов.

На эскизе, только на этом, их было пять. Внутри Проекта разума Крайер виднелась ещё одна маленькая колонка, нарисованная тёмно-синими чернилами. Пятый Столп.

Страсть – так значилось в подписи под ним.

Страсть.

У Крайер, дочери правителя, было пять Столпов вместо четырёх. Это было неслыханно! Все знали, что автомы создаются с двумя человеческими Столпами и двумя Столпами самих автомов. Крайер не представляла, что может существовать нечто с тремя человеческими Столпами. И третий столп, Страсть, без сомнения, был человеческим.

Листки задрожали в руках. Нет, это задрожали руки. Внезапно охваченная паранойей, Крайер огляделась, чтобы убедиться, что она действительно одна в этом уголке сада. Что, если кто-нибудь увидит?

Что произойдёт, если какой-то человек (вообще кто-нибудь) обнаружит, что наследницу правителя Рабу испортила придворная акушерка? Что с ней будет? Она вздрогнула, вспомнив слова Кинока в лесу во время охоты. От них пришлось избавиться. Избавятся ли от неё? Или нет, нет, нет… Что, если кто-то пытается настроить её против отца? Идеальный шантаж.

Наследница, дочь правителя, оказалась ошибкой. Позор её семье! Хуже того, это может вызвать политический скандал века. Люди потребуют, чтобы Эзод сложил с себя полномочия правителя. Они могут использовать Крайер, чтобы угрожать отцу. Через него они захватят весь Красный Совет, весь Рабу – и даже больше.

Крайер ущербна. Она неисправна.

Эта мысль глубоко потрясла её. Всё это время с ней обращались как с жемчужиной правителя, великолепным творением. Но нет, она отвратительна.

Это было слишком – эта злая, отвратительная правда о ней самой, была слишком велика, чтобы принять её.

Поскольку ей некуда было идти, негде побыть одной, чтобы обдумать это, она опустилась прямо там, где была, посреди сада, когда солнце скрылось за кустами, и закрыла глаза.

* * *

[Бесплодная Королева] желает невесть чего: гомункула! творение алхимика! дьявола во плоти! Она не представляет себе, чего просит от нас, и осмеливается предлагать какую-то совершенно смехотворную награду, размахивая ей перед нами, как мясом перед стаей голодных волков. С таким же успехом она могла бы предложить чёртов трон первому, кто пообещает ей принести целый океан в напёрстке.

Меня могут повесить за такие слова, но Бесплодная Королева не представляет себе, чего просит.

– из дневника Грея Элинга, главного мастера, эра 900, год 7

4

Стоял поздний вечер, Эйла решила отдохнуть от работы. К счастью, с прошлой недели её больше не заставляли торговать на рынке в Калла-дене. Вместо того, чтобы ужинать, как другие слуги, она использовала краткие минуты отдыха для тренировки. Оттачивать мастерство, тренироваться – она должна быть готова, когда придёт её час.

Надо быть готовой взять то, за чем она пришла и чего ждала много лет.

Мышцы болели, но тело жаждало разрядки. Нужно было найти тайное, уединённое место. И, кроме того, она не могла сидеть рядом с Бенджи ещё одну ночь подряд. Хотя после разговора с Роуэн в Калла-дене прошла почти неделя, Бенджи по-прежнему злился на Эйлу. По правде говоря, она его не винила. Она знала, как сильно ему хотелось присоединиться к Роуэн на Юге, сражаться, помогать Революции, а она убедила его остаться и продолжать заниматься этой бесполезной работой во дворце.

Эйла подозревала, что прямо сейчас Роуэн собирает сумки. Бенджи ещё мог поехать с ней, но Эйла знала, что он этого не сделает.

Эйла разрывалась между облегчением оттого, что Бенджи в безопасности, и отвращением к самой себе из-за этого облегчения. Он был обузой, слабым местом в её броне.

Было неприятно думать о нём в таком ключе. Но в прошлый раз, когда у Эйлы было слабое место, она чуть не погибла. После смерти семьи она стала не человеком, а призраком, разрушенной оболочкой, остовом. То, что уцелело, навсегда останется запятнанным.

Ей не хотела смотреть, как он дуется на неё. И всё же она знала: лучше поступать правильно, чем быть доброй.

Этот урок она усвоила, когда ей было 13. Она подобрала умирающего от голода щенка и очень удивилась, когда Роуэн разрешила оставить его при условии, что она никогда не будет выпускать его из виду. Но однажды ночью щенок так жалобно скулил и царапался в дверь, что она, наконец, выпустила его. Больше она его не видела. Она плакалась Роуэн, что хотела сделать доброе дело – щенок так отчаянно рвался на улицу подышать свежим воздухом. Но Роуэн напомнила ей: внешний мир опасен. Всегда лучше делать то, что правильно, чем проявлять доброту.

Теперь, пробираясь через бесконечные цветочные сады правителя, она вспоминала слова Роуэн. Дневная жара спала; морской бриз дул ей в лицо благословенной прохладой. Через сады она едва могла разглядеть гвардейцев-пиявок, расставленных вокруг дворца, высокие тени на фоне белых каменных стен. Металлические ножны блестели у них на бёдрах, отражая лунный свет.

Гвардейцы находились в каких-то трехстах шагах отсюда. Это означало, что если Эйла хотя бы моргнёт неправильно, они добегут к ней за… Она провела пальцем по стеблю солёной лаванды, производя подсчёты. Может быть, секунд шесть.

А потом кому-то другому придётся вытирать её кровь с цветов.

На востоке океан вздымался и с грохотом обрушивался на утёсы. Время от времени чёрная туча закрывала луну, и весь дворец погружался во тьму.

Темнота.

Эйла спаслась только потому, что брат Сторми услышал их приближение. Теперь он мёртв.

* * *

Сторми схватил её за руку и потащил к задней двери, когда они ворвались через переднюю.

Первым закричал отец.

Сторми повёл её к пристройке, хотя Эйла умоляла его остановиться. Нет, нет, пожалуйста, нет, отпусти меня, там папа, позволь мне пойти помочь папе. Он с усилием поднял деревянную доску и столкнул Эйлу вниз, в сырую неглубокую яму. Она упала на колени, руки и ноги покрылись грязью, дерьмом и мочой. Запах стоял невыносимый. Она посмотрела на Сторми и отодвинулась к стене, освобождая место. Именно тогда она поняла, что тут есть место только для одного.

Онемев от шока, она смотрела, как брат-близнец поставил доску на место и исчез.

Темнота.

Затем раздался его крик, а потом – крики матери.

Несколько часов Эйла не двигалась и почти не дышала, хотя через некоторое время перестала ощущать зловоние. Она вообще перестала ощущать запахи.

Налёты начались на рассвете. Должно быть, ближе к вечеру она наконец сочла, что уже можно выбираться наружу.

В доме колотая рана в груди матери запеклась, потемнела и затвердела. Эйла уставилась на мать, а та невидящими глазами смотрела на неё. Она погибла, не сводя глаз с отца Эйлы, голова которого лежала всего в дюйме от трупа матери. Больше от него ничего не осталось.

Перед домом лежал ещё один труп. Он обгорел до неузнаваемости, но Эйла видела, что его голова смотрит в сторону уборной.

Сторми.

* * *

Теперь Эйла пробиралась вдоль морских цветов в сторону скалистых утёсов, возвышавшихся над Стеорранским морем. Ботинки оставляли мокрые следы на мягкой тёмной почве.

Дворец был выстроен в виде гигантской розы ветров со спицами, указывающими на север, юг, восток и запад. В центре располагался сам дворец, весь из белого мрамора и светящихся окон, а спицами служили хозяйственные постройки, которые отделяли сады солнечных яблок от садов с морскими цветами, пастбищ и, наконец, зерновых полей. На внешнем краю самой северной спицы располагались помещения для прислуги, а в конце восточной спицы, сразу за складом, лежало море – пенящееся, сердитое и вечно холодное.

Эйла подошла прямо к краю обрыва. Здесь было скользко, чёрные камни намокли от морских брызг. Опасно, особенно ночью. Она сунула руку в карман и схватила нож, который украла у пиявки на рынке в Калла-дене почти месяц назад, когда впервые в жизни пошла продавать цветы.

Первая возможность раздобыть оружие.

Эйлу настолько переполняло адреналином от того, что она вырвалась из дворца правителя, что она просто сунула руку в складки юбки девушки-пиявки и взяла нож, а потом затерялась в толпе.

Украсть его было достаточно легко, а вот для овладения им требовалось терпение.

И тренировки. Она была знакома со спаррингами, специфическими движениями тела, весом ножа в руке – хотя этот, с которым она тренировалась, был значительно тяжелее того и сбалансирован иначе. Приняв боевую стойку – ноги на ширине плеч, передняя ступня вперёд, а задняя слегка под углом, – она слегка улыбнулась, вспомнив бесконечные дни, которые проводила в спаррингах с Бенджи после того, как его спасла Роуэн. Та настояла на том, чтобы они освоили приёмы самообороны, будь то с ножом или просто кулаками. Роуэн была строгим, но справедливым тренером. Она заставляла Эйлу и Бенджи раз за разом отрабатывать одно движение, пока у них не начинали болеть руки, дрожать мышцы, а мозоли на ладонях не трескались и не кровоточили, но потом всегда хвалила и вознаграждала горячим, сытным ужином. Она растирала мазью их воспалённые мышцы, вылечивала ранки на костяшках пальцев и ладонях.

Однажды днём она отвела Эйлу в сторону после особенно жестокой тренировки, оставив Бенджи у камина с вывихнутым запястьем.

– Ты сильнее его, Эйла, – сказала тогда Роуэн. – Ты должна защищать его.

В то время Эйла ничего не поняла. Конечно, она быстрая и хитрая, но физически Бенджи намного сильнее. Он выигрывал их бои восемь раз из десяти.

– О чём ты говоришь? – спросила она. – Только вчера он практически швырнул меня через всю комнату. У меня до сих пор болит копчик.

– Но ты встала, – сказала Роуэн, – и дралась ещё три раунда. И сегодня ты снова здесь, несмотря на боль. А вот Бенджи... – она замолчала. – Я говорю не о физической силе, Эйла, а о стойкости – о том, что ты никогда, ни за что не перестанешь бороться, как бы больно тебе ни было.

Нож, наконец, стал естественным продолжением руки. Всего несколько дней спаррингов в темноте уже начали приносить плоды. Она приходила сюда при любой возможности, за край сада, скрываясь из виду, ускользая в тень и становясь смертоносной с клинком в руках.

Удар. Замах. Пригнуться.

Чтобы убить автома, надёжнее всего лишить его камня-сердечника. Вторым по эффективности способом было обезглавливание. Но для этого требовалась сила, которая не всегда есть у человека с голыми руками.

Взмах. Меняем руку. Наносим удар.

Пиявку также можно убить ударом ножа в сердце.

Удар. Отскок.

Под правильным углом это можно сделать за считанные секунды.

Выпад. Эйла выставила нож вперёд, повернула его в невидимом теле, представив, что это тело Крайер, а затем, обливаясь потом, опустила руку и сунула нож обратно в карман. Переведя дыхание, она посмотрела на широкое ночное небо и вытащила из-под рубашки свой медальон, талисман.

Это был ещё один секрет,ы который она хранила от Бенджи. Ожерелье не было оружием, и всё же оно было намного опаснее украденного ножа. Она вынула его к лунному свету, любуясь, как делала бесчисленное множество раз прежде, восьмиконечной звездой, выгравированной на золоте. В центре звезды располагался красный драгоценный камень. Такое тоже можно делать только под покровом ночи, в одиночестве.

В законе не было исключений. Если поймают с запрещённым предметом, то тут же убьют. Даже если этот предмет, как ожерелье Эйлы, совершенно безвреден и, честно говоря, не особо бросался в глаза. Вероятно, мастер создал его с какой-то целью – может быть, для будущей музыкальной шкатулка, или, может быть, медальон мог превращаться в золотого жука и порхать над головами людей, – но какова бы ни была задумка, Эйла так и не разгадала её. Ей даже не удавалось открыть медальон, как бы усердно она ни ковыряла крошечную застёжку. Единственным интересным свойством ожерелья был доносящийся изнутри трепещущий звук, похожий на тиканье часов, но более мягкий, ритмичный. Пам-пам, пам-пам. Почти как сердцебиение.

Это было не оружие, не инструмент, но из-за него её легко могут убить. Эйле следовало выбросить ожерелье в море много лет назад, но она этого не сделала. Потому что его подарила мать – вложила в ладонь Эйлы, когда той было не больше четырёх или пяти лет: "Береги его, дитя, помни нас, помни нашу историю" – и потому, что, звёзды и небеса, она не могла. Ожерелье было всем, что у неё осталось от них, единственным доказательством того, что её семья вообще когда-либо существовала. Как и у самой Эйлы, у этого ожерелья когда-то был близнец; другая половинка такого же комплекта. Второе ожерелье было утеряно много лет назад, ещё до рождения Эйлы и её брата. Эйла не допустила бы, чтобы и это постигла та же участь.

Она сунула ожерелье обратно под рубашку.

Ветер леденил ей щёки. Во рту чувствовался привкус соли. Море, освещённое лунным светом, искрилось. В сотне футов ниже волны вздымались белой пеной. Оставалось совсем немного времени до комендантского часа, когда придётся вернуться в комнаты для прислуги, но сейчас можно постоять здесь, на краю утёса, с ножом в кармане – обещание того, что должно было произойти. Месть. Убийство дочери Эзода. Даже если этого придётся ждать несколько лет.

Слева от неё послышался шум. Звук шагов по мокрому камню.

Эйла обернулась.

Кто-то ещё стоял на утёсе примерно в тридцати шагах от неё и глядел на океан. Видели ли они её? Её сердце забилось чаще, затем успокоилось. Нет. Они стояли спиной к Эйле. Они ещё не заметили, что она здесь. Ещё одна служанка?

Затем послышался чей-то голос:

– ...и это единственная причина, по которой вы согласились на брак?

– Вы и так это знали, – раздался второй голос, и Эйла ещё глубже спряталась за кустом морских цветов.

Первого голоса Эйла не узнала. Кому принадлежал второй, сомнений быть не могло. Это был сам правитель Эзод. Она видела его только издалека, так как он всегда был во дворце в окружении стражи, но она слышала его голос. Однажды он произнёс речь после того, как конюх попытался напасть на одного из гвардейцев. Конюха, конечно, убили на месте – проткнули горло тем же шилом, которое тот использовал в качестве оружия. А на следующий день всех слуг собрали на главном дворе и заставили опуститься на колени и прижать лбы к утоптанной грязи. Эзод встал над ними и сказал:

– Я скорее убью вас всех, чем заменю хоть одного гвардейца. Предлагаю до этого не доводить.

Но сейчас его некому было защитить.

– Ваш брак с Крайер принесёт огромную пользу Рабу, – продолжил Эзод, и Эйла навострила уши.

– Вижу, вы заметили мою растущую популярность? – протянул первый голос.

– Да, заметил... – и голос Эзода понизился настолько, что даже автом не смог бы разобрать его слова за шумом волн и морского ветра.

Эйла напряглась, чтобы что-то расслышать, но по-прежнему могла уловить только обрывки.

– ...это всё политика, скир Кинок, – сказал Эзод.

Кинок? Герой войны? Жених леди Крайер?

Он подавил человеческие восстания и виновен в смерти многих. И всё же, имея дело с монстрами, Эйла предпочитала, когда они нападают в лоб, а не действуют коварно, как Эзод, который минуту назад выражает свою признательность человечеству, а в следующую отдаёт приказы о массовых убийствах. Он издавал законы, притворяясь, что они послужат на “благо" людей. Например, тот, который запрещал любое использование больших складских помещений, в соответствие с которым все места, где зерно или сухие товары можно хранить на время засухи и холодов, недвусмысленно запретили под предлогом заботы о благополучии людей. Эзод и Красный Совет запретили людям занимались "скопидомством", а то пища начнёт гнить и служить источником болезней. Но восставшие прекрасно чувствовали ложь. Роуэн сказала Эйле и Бенджи, что автомы обеспокоены тем, что любые большие складские помещения можно использовать для тайных встреч или сокрытия оружия. И в своём страхе автомы приговорили многие семьи практически к голодной смерти зимой.

– Ни для кого не секрет, – говорил Кинок, – что объединение наших двух политических взглядов пойдёт только на пользу Рабу. Пока Варн становится сильнее, а королева Джунн получает всё большую поддержку, купилась она на это или нет... её народ по-прежнему разделён, но всё так же готов сражаться за неё.

– Ходят слухи, – пренебрежительно сказал Эзод, – что Джунн тешит себя самообманом. Её люди слабы, а её государственной системе, если её вообще можно так назвать, не хватает прочности. Варн легко падёт, если до этого дойдёт дело.

– Конечно, правитель.

Ветер снова переменился, и их голоса стихли вдали. Эйла поймала себя на том, что наклоняется вперёд, почти утыкаясь носом в морские цветы, и напрягает слух, чтобы уловить хоть что-нибудь...

– Если оставить в стороне политику, я слышал, что в вы в своих экспериментах достигли каких-то успехов. Не могли бы вы подробнее рассказать о результатах?

Кинок на мгновение замолчал, а потом она услышала его ответ:

– Пока ещё рано о чём-то говорить, правитель.

– Что ж, уверен, что, учитывая ваши знания и опыт, вы добьётесь успеха в своих начинаниях, – ответил Эзод.

О чём они говорят? О каких начинаниях?

Эзод продолжал говорить, но теперь его тон стал несколько предупреждающим:

– Быть Хранителем Сердца – великая честь, и мы должны позаботиться о том, чтобы её не запятнали, – говорил он.

Эйла моргнула. Кинок был Хранителем? А разве им позволено покидать Сердце? В этом-то и был весь смысл существования Хранителей – в жертве. Они охраняли местонахождение Сердца всю жизнь.

– Да, это честь, – согласился Кинок. – И к ней я никогда не относился легкомысленно. Как и к своей нынешней работе.

– Я и себя всегда считал стражем Сердца, – сказал Эзод как бы издалека, будто вообще не слышал Кинока. – По крайней мере, в переносном смысле. Как глава Совета, я обязан следить за тем, чтобы торговые пути были свободны и хорошо охранялись, чтобы ничего не мешало поставкам камня-сердечника. Можно сказать, я защищаю жилы этой земли.

– И Хранители вам за это вечно благодарны, правитель. Мы знаем, что Сердцу требуется так много, чтобы хранить свои секреты в безопасности, – Кинок сделал паузу. – Хотя если бы вы позволили Варну торговать через ваши границы, а не заставляли их ходить морем, стало бы намного лучше.

Хранить секреты в безопасности? Кинок, должно быть, подразумевал местонахождение Железного Сердца. У Эйлы перехватило дыхание. Будучи Хранителем, Кинок знает, где находится Железное Сердце... его точное местонахождение, как оно работает. Ему известно всё.

И он стоит всего в нескольких шагах от Эйлы.

Конечно, всем известно, что Сердце находится где-то на западе, глубоко в горах Адерос. В огромном горном хребте скрывается шахта, в которой добывают камень-сердечник: таинственный красный минерал, который, будучи измельчённым в мелкую пыль, служит питанием для автомов. По словам Роуэн, мятежники-люди много раз пытались напасть на караваны, перевозившие пыль сердечника по всей Зулле, и каждый раз это оканчивалось неудачей; они теряли десятки, иногда сотни человеческих жизней за каждый украденный драгоценный камень, отчего их попытки становились рискованными и в конечном итоге бесполезными. Запасы сердечника казались безграничными.

В том-то всё и дело: если пиявки не будут каждый день глотали пыль сердечника, они перестанут функционировать. В камне заключалась их жизненная сила. Лишить их пыли сердечника было самым простым способом их убить – даже быстрее, чем лишить человека пищи или воды. Поэтому, конечно, пыль и горы Адерос автомы охраняли тщательнее, чем что-либо ещё.

Вот почему поиски Железного Сердца стали навязчивой идеей Революции.

Ключ к восстанию, единственная информация, которую Роуэн неустанно искала с тех пор, как Эйла её знала.

И теперь разгадка находилась всего в нескольких шагах.

Это было важнее, чем любое восстание. Больше, чем любое из полнолуний Роуэн.

Сердце Эйлы затрепетало в груди, как птичьи крылья. Она не расслышала следующие слова Эзода, по-автомовски тихие, зато услышала нечто другое – шаги по мокрому камню.

Затем шорох.

Эйла подслушивала не одна.

5

Крайер давно не спала как следует и очень удивилась, проснувшись и обнаружив себя в садах несколько часов спустя. Свитки с эскизами по-прежнему лежали в рукаве. Наступила ночь, стрекотали сверчки. Она услышала голоса – вот что её разбудило. Теперь она опёрлась о ветку, стараясь не зашуршать цветами и листьями, и медленно приблизилась к источнику звука.

Это был отец.

И Кинок.

У них, по-видимому, был какой-то тайный разговор.

Крайер нахмурилась. Несмотря на все её политические устремления, ей не нравилось, как отец проводит тайные собрания или запирается в северном крыле и перетасовывает жизни и судьбы, какфигуры на шахматной доске, решая их дальнейшую участь так, словно это сады, поместья или помолвка Крайер: логично, мастерски, аккуратно предотвращая все возможные препятствия за месяцы или годы до того, как те возникнут. А теперь это – уединённый разговор с Киноком, здесь, в тёмном саду, её тайном месте, куда она приходила подумать и побыть в одиночестве.

Она не собиралась подслушивать, да и вряд ли что-либо можно было расслышать за шумом ветра и грохотом моря – но теперь, оказавшись здесь, ей стало любопытно.

– ...и я далёк от того, чтобы раскрывать подобные секреты, правитель, – сказал Кинок.

Секреты? Достаточно того, что её не допускают до работы отца – Крайер не могла смириться с мыслью, что у него есть секреты с Киноком. Отчасти она считала, что это к лучшему, что можно не слушать, о чём они говорят, но другой голос более авторитетно утверждал, что они говорят о её Ущербности. А если Киноку всё известно, и он теперь рассказывает об этом отцу?

Как тот отреагирует?

Её отдадут на прерывание?

Такое случалось и раньше – молодым автомам с Ущербными Проектами назначали досрочное прерывание. Так было ещё до правления Эзода, но это не означало, что не могло случиться снова.

Она выскользнула из-за куста морских цветов и перешла к следующему, потом к следующему, стараясь не показываться.

Отец и Кинок, повернувшись спиной, были шагах в пятидесяти-шестидесяти от неё.

Если она просто перебежит из этого ряда в следующий, возможно, ей удастся подобраться ближе. Но тогда она на секунду покажется из-за кустов. Она пригнулась и пробралась в конец цветочного ряда. Бледный лунный свет освещал ей кожу.

– ...это будет более плодотворно, чем я когда-либо надеялся, – сказал Эзод, но Крайер не расслышал его последующие слова из-за завывания морского ветра. Она наклонилась вперёд, напрягая слух.

Она стояла прямо на краю обрыва.

А потом земля вдруг выскользнула у неё из-под ног.

Доля секунды – и Крайер просто качнулась вперёд, застыв. В голове гудело – почему я потеряла равновесие, почему я соскальзываю – и затем она поняла, что неосторожно просчиталась. Под действием её веса камни ломались и соскальзывали со скалы, и она скользила вместе с ними – вниз, вниз, вниз. Она стала извиваться, пытаясь нащупать пальцами что-нибудь твёрдое, но не нашла ничего, кроме обломков камня, скользкой желтоватой травы и...

Выступа скалы. Твёрдого. Она ухватилась за него обеими руками как раз в тот момент, когда кусок скалы размером с Крайер обрушился вниз. Она услышала, как он с треском разбился о зазубренный чёрный камень, торчащий из воды, и постаралась не думать о том, что сама может с треском удариться об этот камень и разлететься вдребезги.

Такая вероятность сохранялась. Она свисала с края обрыва, и под ногами у неё был только воздух.

Эскизы Проекта выскользнули из рукава, словно запоздалая мысль, и полетели вниз, в темноту, хлопая крыльями, как птицы, пока не исчезли из виду.

Она понимала, что сейчас упадёт. Выступ скалы, который спас её, был гладким. В запястье у неё что-то кольнуло, и она поняла, что плоть разорвало, образовался глубокий трёхдюймовый порез. Кожа разошлась, обнажая полоски тонко сложенных мышц и костей. Тёмно-пурпурная жидкость закапала из раны, стекая по руке.

– Помогите… – сказала она, но вышло хрипло, слабо, жалко; Кинок с отцом никогда не услышат её за грохотом волн. – Помогите… пожалуйста… я, я… пожалуйста.

Пальцы соскользнули ещё на полдюйма. Потом ещё. Сейчас она упадёт. Крайер была в десять раз сильнее любого человека, её создали совершенной – и сейчас она упадёт, разобьётся о мокрые чёрные камни, а её совершенные внутренности выплеснутся в море, которое поглотит их навсегда.

Нет. Нет, нет, пожалуйста, нет...

Чья-то рука схватила её за запястье, пока она свисала с края обрыва.

– О...

Крайер подняла голову и встретилась взглядом с парой тёмных глаз.

Её спас не Кинок, не отец.

Это был человек.

На мгновение Крайер застыла. Она забыла об океане и скалах внизу.

Она никогда не видела таких глаз. Это было всё равно что стоять в дверях тёмной комнаты, балансировать на пороге, держать фонарь повыше и наблюдать, как он окрашивает одни предметы в золото, а другие оставляет в тени. Это была та темнота, которая многое скрывает и таит – горячая текучая темнота, темнота заводи после летнего прилива, дикая, захватывающая дух темнота.

Рука на запястье Крайер крепко её держала. Большой палец впивается в рану на плоти.

Лицо круглое, как луна, с густыми дугообразными бровями и копной спутанных тёмных волос. Красная одежда, тёмная, как засохшая кровь.

Глаза этой человеческой девушки расширились. Она перехватила раненое запястье Крайер.

Крайер поняла, что её ещё не спасли.

Девушка тяжело задышала, рот скривился, хватка ослабла…

Ожерелье выпало из-под её рубашки и повисло между ними. Пристальный взгляд Крайер переместился с лица девушки на ожерелье, на долю секунды блеснувшее золотом в лунном свете – кулон с вырезанной восьмиконечной звездой, слишком знакомым символом мастеров, – а затем девушка еле слышно вскрикнула и потянула Крайер вверх, через край обрыва. Потом обе отползли от края, рухнув под кустом морских цветов, задыхаясь и дрожа. Крайер зажмурилась и уткнулась лицом в грязь, что было нелогично, но казалось единственным местом, где ей хотелось скрыться на всю оставшуюся жизнь. Земля пахла дождём, мягкой зеленью и тем, что не умирает.

Четыре секунды. Пять. Она заставила себя выпрямиться. Её лицо было мокрым, к щекам прилипла грязь, и она не понимала почему. Она чувствовала привкус соли. Морские брызги, но совсем другие.

Незнакомая девушка смотрела на неё. Крайер увидела отражение своего шока в этих тёмных глазах. Но почему они обе столь шокированы? Конечно, девушка спасла её. Крайер нужна была помощь. Эта девушка работает у Эзода, а следовательно, и у Крайер. Разве она могла поступить по-другому? Почему зрение Крайер затуманилось?

Девушка протянула руку и прижала большой палец к мягкой коже под левым глазом Крайер. Они снова уставились друг на друга. Взгляд девушки метался между своей рукой и лицом Крайер, как будто она стеснялась того, что делает. Крайер стояла очень тихо, и когда большой палец девушки оторвался от её кожи, она заметила, что он блестит от чего-то влажного.

Слёзы.

Крайер ощупала щёки руками. Кожа была грязной, почти липкой, влажной от грязи и... слёз. Из глаз текли слёзы, на губах была соль. Слёзы были похожи на странную влагу, стекающую по человеческим лицам, но это были её собственные слёзы, горячие, как кровь, будто она истекает кровью и ранена. Но автомы не плачут, как люди. Зачем им это?

Девушка вытерла большой палец о рубашку. "Это мои слёзы, – подумала Крайер, глядя на влажное пятно. – Моя соль".

У неё защипало глаза.

– Леди Крайер?

К ним направлялось шестеро гвардейцев, тёмные фигуры во мраке. Они даже бежали равномерно, выстроившись в линию; их униформа была безупречной. Должно быть, сработал сигнал тревоги Крайер. Она протёрла лицо, стирая следы слёз. Никто не должен их видеть. (Кое кто уже видел.) Она и так чуть не умерла, а тут ещё её спасла служанка, человек.

Что подумает отец?

Что подумает Кинок?

Крайер поднялась на ноги, тщательно отряхнула грязь с одежды и поправила растрёпанные ветром волосы. Краем глаза она заметила, что девушка делает то же самое. Она смотрела, как девушка прячет золотое ожерелье обратно под рубашку, стараясь не смотреть на Крайер.

Значит, ей ничего не известно о символе мастера, вырезанном на маленькой подвеске, похожей на монету. Крайер снова уставилась на девушку, на этот раз снова потрясённая.

Этот символ был написанный на языке, мёртвом уже 100 лет, на древнем языке алхимиков.

"Откуда у тебя это ожерелье? – задумалась Крайер, не в силах оторвать взгляда от лица девушки. – Кто ты вообще такая?"

Но гвардейцы уже добежали до них и немедленно набросились на девушку – заломили ей руки за спину и пригнули голову. Трое держали девушку, а остальные трое приставили мечи к её горлу, животу, основанию шеи. Девушка не сопротивлялась. В этом не было смысла. Чтобы сломать человеку шею, требовалось чуть больше трехсот килограмм силы. У гвардейцев на это уйдёт полсекунды.

Она уставилась на гвардейцев:

– Что вы делаете?

– Откуда здесь человек? – спросил один из гвардейцев. – Что он здесь делает? Он напал на вас?

Говорил тот, который опускал голову девушки к земле. Крайер не видела её лица.

Крепкая хватка на запястье Крайер. Решительный взгляд в её глазах. Большой палец на ране Крайер. Крайер ни на мгновение не сомневалась, что девушка сбросит её вниз. У обеих был шок на лице, когда девушка вытащила её наверх, на твёрдую землю.

Конечно, девушка спасла её.

Но на мгновение… на мгновение…

– Нет, – услышала Крайер собственный голос. – Нет, она не толкала меня. Я сама упала. Этот человек спас мне жизнь.

Голова девушки дёрнулась под рукой гвардейца. Как будто она пыталась поднять голову.

– Этот человек спас мне жизнь, – повторила Крайер. Она посмотрела в ту сторону, откуда слышала разговор отца и Кинока, но те давно ушли. Они, должно быть, направились обратно во дворец, когда она упала. – Я немного поранилась. Мне требуется медицинская помощь. Немедленно отведите меня к врачу. И, пожалуйста, никому об этом не говорите – отец очень занят гостем, и ему не нужен дополнительный стресс.

– Есть, леди Крайер.

Они отпустили девушку, и та, слегка пошатнувшись, выпрямилась. Она смотрела на Крайер достаточно долго, чтобы Крайер увидела, что её лицо ничего не выражает, эмоции подавлены, но глаза... они были какими угодно, только не пустыми. В них читалось потрясение, смущение и ярость (на гвардейцев? на Крайер?). Они были тёмные, и когда лунный свет падал на них под нужным углом, то оставались тёмными, горячими и ужасно, до невозможности человеческими.

Что она здесь делала, совсем одна, в темноте?

Крайер предположила, что то же самое можно спросить и у неё.

– Пойдёмте, пожалуйста.

Крайер препроводили обратно во дворец.

Девушка осталась позади, её силуэт растаял в ночи. Крайер оглянулась на неё и больше не смотрела.

Когда гвардейцы привели её к врачу, Крайер остановилась в дверях и сказала:

– Подождите.

Вообще-то Крайер нужно о ней донести.

– Та девушка с утёсов, – сказала она. – Узнайте её имя.

* * *

Эйла.

Эйла.

Крайер повторяла в голове её имя, изучая каждый его угол и изгиб, когда ранним утром следующего дня сидела на подоконнике в спальне с книгой на коленях и наблюдала, как солнце золотым отблеском отрывается от горизонта.

Руки болели. На кончиках пальцев остались ужасные царапины, кожа содрана до крови – следы того места, где она вчера отчаянно царапалась о камни в поисках опоры для рук, когда соскальзывала в пропасть. После приёма у врача, служанка Крайер Малвин приготовила ей успокаивающую ванну; вместе они смотрели, как грязь и кровь стекают с тела Крайер и исчезают под мыльными и паровыми струями. Врач дал ей мазь, способную устранить дефекты на коже столь же легко, как и залечить рану на запястье. Через несколько часов у Крайер будут чистые кончики пальцев, и пропадут все физические напоминания о том, что она, по сути, чуть не погибла. Что её спасли.

Она ещё не наносила мазь.

Вместо этого она ковырялась в ранах, бередя царапины. Крошечные бусинки крови проступали на коже, как драгоценные камни. Кровь автомов не так уж сильно отличается от человеческой, за исключением цвета. Если человеческая кровь красная, то у автомов она тёмная, синяя, почти фиолетовая. Теперь Крайер посмотрела на свою кровь, сияющую на свету, и выдохнула. Фиолетовая. Нечеловеческая. Безупречная.

И всё же...

Первые розовые лучи рассвета проникали в окно, окрашивая стопки книг и карт на письменном столе Крайер и кровати с балдахином. На дальней стене её спальни висел шёлковый гобелен. Крошечные, переплетённые серебряные и золотые нити ярко блестели на солнце, выделяясь на глубоком красочном фоне.

В отличие от большинства гобеленов во дворце, этот был очень простым. Здесь не было автомов-охотников, преследующих дикого кабана, с человеческими слугами, бегущими позади с собаками, ни изображения Железного Сердца, ни усыпанного драгоценностями замка, ни кораблей, покачивающихся на синем шёлке океана. Там была только женщина. Темноволосая, смуглокожая, красивая, она смотрела на спальню Крайер со стены. Её платье было шафраново-жёлтого цвета, губы – цвета корня марены. Её глаза были пронизаны золотом.

Кира.

Первая из своего Вида.

В солнечном свете её глаза почти светились.

Когда раздался стук в дверь, Крайер выпрямилась, положила книгу на бёдра, а потом отложила её в сторону.

– Войдите, – сказала она, и Эйла (Эйла) вошла к ней в покои.

Она выглядела так же, как и прошлой ночью – красная одежда, растрёпанная тёмная коса, большие карие глаза. От неё исходила та же напряжённость, словно её кожа источала тепло, хотя она просто стояла в дверном проёме, а не спасала жизнь Крайер.

Как будто она была не просто обычной девушкой.

Как будто она была летней бурей во плоти.

Руки Эйлы повисли вдоль туловища, пальцы запутались в складках одежды. Крайер казалось, что она поймала бабочку сложенными чашечкой ладошками, и теперь та отчаянно бьёт крыльями.

– Вы звали меня? – спросила Эйла.

Её голос был низким, немного хрипловатым.

Возможно, эта бабочка – оса.

Одна оса уже однажды ужалила Крайер. Она ухватилась за это воспоминание, и внезапно ей захотелось вспомнить, каково это.

– Эйла, – сказала Крайер, имя сорвалось с её губ. – Я вызвала тебя сюда, потому что должна кое о чём спросить.

Эйла вздёрнула подбородок:

– Каким бы ни было моё наказание, я приму его с высоко поднятой головой.

– Наказание? – Крайер пристально посмотрела на неё. – Пойдём, пройдёмся.

– Пройтись с вами?

– Да. Или ты не поняла меня?

– Нет, я поняла вас, – сказала Эйла, а затем добавила: – миледи.

Как будто только сейчас вспомнила, что ей полагалось называть Крайер по титулу. Она стояла, не шевелясь, пока Крайер поднялась с подоконника и подошла к Эйле в дверях. Пространство, казалось, схлопнулось, когда Крайер подошла к ней вплотную.

Она повела её по извилистым коридорам дворца, молча шагая на несколько шагов впереди, как и полагалось, хотя с каждым шагом ей хотелось обернуться, чтобы посмотреть Эйле в лицо, попытаться прочесть выражение её лица, разгадать, о чём она думает. Лицо Эйлы было завораживающим. Крайер видела её всего два раза, но уже знала его, как созвездия на небе.

Это было похоже на гобелен с Кирой: с первого взгляда бросались в глаза самые насыщенные цвета её кожи, бровей и розовый оттенок губ. Со второго взгляда замечаешь золотые нити, искорку в глазах и крошечный шрам на левой скуле, вечно хмурый вид – и ты уже очарован.

Кожа Крайер казалась слишком натянутой.

Она вывела Эйлу из дворца в сады, влажные от поздней утренней росы, а затем на утёсы. Прохладный морской воздух принёс облегчение.

Они остановились только тогда, когда достигли самого края утёса – того самого места, где прошлой ночью Крайер упала, а Эйла вытащила её. Крайер потёрла запястье. На утёсе остались следы от её падения: тёмные пятна там, где Крайер хваталась за пучки водорослей, зазубренный обломок скалы. Восемь пар следов, отпечатавшихся в мягкой грязи: Крайер, Эйлы и гвардейцев.

– Вот здесь, – сказала Крайер, – я упала.

Пауза.

– Да, миледи.

– Почему ты спасла меня? – спросила Крайер.

Впервые за всё время Эйла подняла глаза и встретилась взглядом с Крайер, вызвав у неё шок.

– Это моя работа, – медленно произнесла она. – Это моя работа – служить дому правителя Эзода. И вам тоже.

Собственно, так она и должна была отвечать.

Но Крайер хотела услышать совсем другое.

– А другой причины нет? – спросила она, сопротивляясь желанию наклониться ближе. – Не было другой причины сохранить мне жизнь?

Ты когда-нибудь видела меня раньше, в садах? Ты что-то увидела во мне?

Разве ты не видишь, что я другая? Ущербная?

Посмотри на меня ещё раз.

Рот Эйлы скривился, но она не подала виду – и это тоже было облегчением.

И всё же: это румянец проступил на её щеках, под смуглой кожей, под веснушками? Или это игра утреннего солнца, которое взошло как порыв ветра, как взрыв селитряных бомб в ночном небе, разноцветных, огненных и светящихся? Теперь Крайер чувствовала, как внутри неё тоже что-то лопнуло. Ты что-то увидела во мне?

Ей хотелось задать этот вопрос, но она сдержалась.

Вместо ответа Эйла сама задала вопрос:

– Как получилось, что вы чуть не разбились? – спросила она.

Какой любопытный вопрос. С другой стороны, действительно: как так получилось? Почему она упала?

– В последнее время я была занята, – сказала Крайер, складывая слова вместе, как слои накрахмаленного шёлка, и прикрываясь ими. – Завтра я… меня официально обручат со скиром Киноком, будет праздник, а через три дня после этого я впервые приду на заседание Совета в качестве дочери правителя. Надеюсь, у меня это будет не последнее заседание. Так много нужно сделать… я была занята, поглощена своими мыслями. Хотелось свежего воздуха, и я подошла слишком близко к краю обрыва.

Эйла кивнула, а затем подняла глаза, встретившись с пристальным взглядом Крайер:

– Почему вы не донесли на меня?

Эйла протянула руку и коснулась груди – там, где под рубашкой, должно быть, висело запретное ожерелье, холодящее разгорячённую кожу. Эйла плотно сжимала челюсти, выпятив подбородок.

Крайер сглотнула, хотя в этом не было необходимости. Хороший вопрос. Слишком много вопросов без ответов – Крайер такие ненавидела.

– Потому что ты спасла мне жизнь, – запинаясь, ответила она.

Эйла помотала головой:

– Стража прибыла достаточно быстро. С вами всё было бы в порядке, даже если бы меня там не было.

– Это правда, – признала Крайер, потому что так оно и было. Всегда было. Её стража всегда была на высоте. – Отец создал меня с сигналом тревоги, – внезапно ей захотелось, чтобы Эйле стало понятно. – Если у меня пульс слишком учащается, устройство посылает гвардейцам беззвучный сигнал бедствия. Даже мы его не слышим, а они услышат.

Она говорила только для того, чтобы заполнить тишину, и поэтому замолчала.

Брови Эйлы слегка приподнялись. Лёгкий ветерок, словно невидимый палец, шевелил маленькие завитки волос, выбившиеся из косы Крайер. Волосы у автома были густыми и блестящими, обычно их носили высоко на голове, заплетая в косу, скрученную в тугой венец. Внезапно Крайер почувствовала себя очень незащищённой, слишком остро ощущая крошечные, тонкие завитки на висках и затылке. Ей было неуютно под пристальным взглядом Эйлы. Она смутилась.

– Это потому, что я видела, как вы плачете? – сказала Эйла и сильно прикусила нижнюю губу.

– Я не плакала, – натянуто сказала Крайер.

– Вы плакали, я видела. Я дотронулась до вас. Морская вода не такая тёплая.

Они пристально посмотрели друг на друга.

– Прекрасно, – сказала Крайер. – Но я твоя миледи. И ты не единственная, кто прошлой ночью видел нечто, не предназначенное для твоих глаз, – она многозначительно посмотрела на то место, где должно было висеть ожерелье. – Таким, как ты, нельзя носить подобные безделушки.

Руки Эйлы дёрнулись, будто ей захотелось дотронуться до своего ожерелья.

– Это не безделушка.

– Что бы это ни было, оно запрещено, – Крайер склонила голову набок. – Это правда, что люди собирают блестящие предметы, как сороки?

Она видела, как птицы с чёрными перьями задерживались на высоких ветвях и пикировали вниз, чтобы осмотреть упавшие монеты; однажды она даже слышала о вороне, которая чуть не выклевала глаз благородной даме, пытаясь осмотреть её украшенную драгоценными камнями диадему. Иногда, во время трапез в большом зале, она вспоминала эту сказку, и каждый раз приходилось прятать улыбку за рукавом.

– Вы живёте во дворце из белого мрамора и золота, – недоверчиво сказала Эйла. – У вас в волосах жемчуг. И вы называете меня сорокой?

– Я леди, – отрезала Крайер. – Ты – нет.

– Ну, моё ожерелье – это не безделушка, – огрызнулась Эйла. – Это не просто что-то блестящее. Оно – часть истории.

– Правда? – сказала Крайер. – Какой истории? Что значит "часть истории"? – она пристально посмотрела на грудь Эйлы, будто пытаясь разглядеть таинственные свойства ожерелья. – Внутри зашифрованное послание? Ожерелье – ключ к секретной библиотеке? Это древняя реликвия?

– Нет, нет и ещё раз нет, – сказала Эйла, широко раскрыв глаза. – Нет, я... ну, на самом деле я сама не знаю.

– Жаль.

Губы Эйлы дрогнули. Возможно, от горечи.

Глядя на неё, Крайер почувствовала головокружение. Потеряла равновесие. Так близко к краю утёса ей грозила опасность снова упасть – казалось, что бушующее море под ними зовёт её, манит. Глаза Эйлы были такими тёмными.

Крайер внезапно подумала о садах. Все эти краски поддерживались слугами-людьми. Во дворце цвета были только в её спальне, на гобелене с изображением Киры. Кто соткал этот гобелен? Автом? Крайер изучила 14 языков, 29 отраслей науки и математики, тысячелетнюю историю каждого официально признанного королевства и территории, но она ни разу не сплела ни единой нити, никогда не рисовала, не писала ничего, кроме очерков. Она посмотрела на Эйлу, которая тоже не отрывала от неё пристального взгляда. Волосы Эйлы развевались на океанском бризе и прилипли к вискам.

– Ты когда-нибудь брала уроки? – она не собиралась об этом спрашивать.

Эйла сморщила нос. Она часто так делала.

– Нет. Я не...

– Что "не"?

– Я не умею читать, миледи.

Крайер помолчала, осмысливая её слова. Она не могла представить, что кто-то не умеет читать. Почему-то это казалось очень жестоким.

– А ты бы хотела чему-нибудь научиться?

Она имела в виду: "Что тебе интересно? Существуют ли какие-то слова или мысли, от которых морщины на твоём лбу разгладятся, а глаза заблестят?" Крайер хотелось изучить её, как карту. Нарисовать прямой путь между всеми её конкретными, но разбросанными по разным местам точками.

– Может быть, – Эйла пожала плечами.

Крайер ждала.

Эйла смотрела на океан:

– Очень давно я знала одного человека, которому нравилось изучать природу, её законы. Однажды я спросила его почему, и он сказал мне, что ему нравится, когда во вселенной существуют определённые законы. Он сказал, что нельзя считать, что всё остаётся неизменным, потому что всегда действует какая-то сила. Даже там, за небесами, так далеко, что мы даже не можем себе этого представить, всё работает точно так же, как и здесь, но уже с телами на орбите. Они взаимно притягиваются и отталкиваются. Кажется, это называется законом падения.

Закон падения.

– Кто тебе такое рассказал?

Когда Эйла снова посмотрела на неё, в её тёмных глазах горел огонь:

– Тот, кого я больше не увижу, – сказала она. Она снова помолчала. – Вы ещё что-то надо, леди Крайер? Если вы не собираетесь меня наказывать, то что мы здесь делаем?

Ты здесь, потому что видела, как я плачу.

– Я устала от своей нынешней служанки, – сказала Крайер. – Хочу найти ей замену.

Когда Эйла в замешательстве нахмурилась, она продолжила:

– Ты уже помогла мне однажды. Хочу, чтобы ты помогла мне снова. Будь моей служанкой.

– Что? – Эйла судорожно втянула воздух.

– Ты будешь приходить в мои покои на рассвете и весь день будешь рядом со мной. Ты будешь служить мне и только мне. Это положение власти и чести. Служанка наследника правителя.

Крайер знала это выражение. Шок. Но Крайер было всё равно. Она была знакома с Эйлой меньше часа, но уже знала, чего хочет. Ей нравились эти тёмные глаза, эта спокойная, резкая напряжённость, уклончивые ответы, от которых, как она знала, её ожидает ещё одна бессонная ночь, проведённая в раздумьях, догадках и… мечтах. Или что-то близкое к этому.

И снова Крайер почувствовала что-то вроде притяжения, искушения наклониться поближе к Эйле, своего рода внутреннее падение. Она стояла неподвижно. Это был навык, которым обладали только автомы – стоять неподвижно, не дрожа.

– Зачем вам это? – наконец спросила Эйла. – Почему вы не донесли на меня за ожерелье? Почему вы хотите, чтобы я была рядом?

"Эйла мне не поможет," – понимала Крайер. Она не сможет исправить её ущербный Проект, не спасёт Крайер от брака с Киноком. Она скорее всё испортит – Крайер это понимала.

И всё же тут что-то было: толчок, притяжение.

Внутреннее падение, как некий закон.

– Твоё ожерелье. Мои... – она не могла произнести человеческое слово "слёзы". Она свысока посмотрела на Эйлу и расправила плечи. – У нас обеих есть тайны. А когда кто-то знает твои тайны, не стоит ли держать такого на расстоянии вытянутой руки?

Эйла промолчала.

– Жду тебя завтра на рассвете, – сказала Крайер и отвернулась.

* * *

У всего есть начало: все вещи обладают определённой первичной материей, чистой, неосязаемой субстанцией, более древней, чем сама Вселенная; метафизическим материалом, из которого соткан такой безграничный объект, как человеческая душа. Если человечество создано из такого материала, из органов, костей, плоти и даже неосязаемой души, то, несомненно, мастер может изменить человеческую жизнь.

– из "Справочника мастера", написанного Ульгой из дома Дамероса, 2187440906, год 4 э.а.

6

Она была так близка к цели.

Во второй раз за столько дней Эйла застала Крайер прямо на краю обрыва. И всё же Крайер по-прежнему жива. Направляясь обратно через дворцовую территорию к длинному низкому зданию, где спали слуги, Эйла боролась сама с собой. Один голос бушевал, кричал от отчаяния: она была так чертовски близка к цели. Она могла позволить Крайер упасть, либо вообще не хватать её за запястье, либо посмотрев ей в глаза, сказать "это за мою семью" и столкнуть её вниз, а потом смотреть, как тело падает на камни во всепожирающий океан внизу. Сегодня она тоже могла столкнуть Крайер с обрыва. Во время их разговора было много моментов, когда Эйла замечала, что Крайер теряет бдительность; она бы не успела среагировать; она могла быть мертва прямо сейчас. Но она ещё жива.

Другой голос в голове Эйлы отчаянно пытался оправдать собственное бездействие. Да, она могла позволить Крайер упасть, можно было столкнуть её. Но на протяжении многих лет, когда Эйла представляла себе свою месть, она всегда представляла кровь: нож в сердце, в горле, тёмная, неестественная кровь Крайер на руках. Жестоко. Приятно. Столь же жестоко, как и налёты на деревню Эйлы. Иначе зачем ей ждать так терпеливо и долго? Зачем идти на всё, чтобы пробиться наверх, украсть нож, часами тренироваться в ночных садах?

Недостаточно просто позволить Крайер погибнуть в результате несчастного случая, и даже недостаточно столкнуть её с морских утёсов. Ни одна из этих смертей не казалась справедливой. И даже тогда... что-то в разговоре с Крайер пробудило… не любопытство, не желание, но... скорее, смесь того и другого. У леди Крайер были секреты. Это было не то, что Эйла когда-либо ожидала увидеть или услышать, и ей очень хотелось узнать больше. Проникнуть во дворец под прикрытием работы у Крайер. Она всегда считала, что максимум её возможностей – это убить дочь Эзода. Но что, если она сможет уничтожить и его? Убить дочь и сжечь его королевство дотла?

Полуденное солнце слишком ярко било в глаза и обжигало. Эйла поспешила по узкой грязной тропинке, соединявшей помещения для прислуги с дворцом, располагавшимся примерно в полумиле. Эзод предпочёл, чтобы конюшни находились на виду у главного дома, а человеческое жилье было скрыто от глаз приезжих чиновников. Сегодня так даже лучше. Роуэн собиралась попрощаться с Эйлой и Бенджи, а потом отправиться на юг, чтобы присоединиться к восстаниям, и помещения для прислуги были самым безопасным местом для встречи. Днём, когда все слуги работали в других местах, гвардейцы патрулировали территорию лишь каждые несколько часов.

Эйла ускорила шаг. Месть была не единственной целью; сама того не желая, леди Крайер передала Эйле важную информацию о Железном Сердце. Эта информация может быть очень важной для неё, повстанцев и Роуэн, в ближайшие дни. Эйле не терпелось рассказать Роуэн и Бенджи о том, что ей удалось узнать.

Она проскользнула в дверь помещения для прислуги и, опустив голову, прошла между рядами коек, хотя в это время дня здесь никого не было. Она направилась прямо в подсобку, где была ещё одна дверь, поменьше.

Эйла сделала глубокий вдох чистого воздуха и открыла дверь в уборную.

Как всегда, запах подействовал на неё, как леденящий душу удар, неприятные воспоминания поднялись, как жёлчь, чёрные точки выступили перед глазами. Уборные были маленькими и тесными, с каменными стенами, несколькими ночными горшками и двумя деревянными досками, прикрывавшими глубокие ямы, в которые слуги выбрасывали отходы. Деревянные крышки абсолютно не защищали от вони. На глаза навернулись слёзы, Эйла подняла воротник, чтобы прикрыть нос, и заставила себя войти внутрь.

Бенджи и Роуэн забились в угол уборной, завязав носы и рты носовыми платками, солнечный свет проникал сквозь стропила и подсвечивал седые волосы Роуэн. Глаза Бенджи расширились, когда он увидел Эйлу, и он подскочил к ней одновременно с облегчением и раздражением.

– Где, чёрт возьми, тебя носило? – требовательно спросил он сквозь носовой платок, искажавший ему голос. – Сначала ты не появляешься к завтраку, потом не приходишь на перекличку к Нессе, а одна из посудомоек сказала, что видела тебя в саду с Крайер. А теперь ты опаздываешь, когда Роуэн пора отправляться в дорогу, и если я не вернусь в сады меньше чем через час, меня, вероятно, выпорют...

– Наверное, если ты хочешь объяснений, нужно дать девушке высказаться, – вмешалась Роуэн, от которой пахло розмарином. Она быстро обняла Эйлу, её волосы щекотнули Эйле щеку. – Привет, пташка. На тебя не похоже опаздывать... Что-то случилось?

– Да, вы не поверите, – ответила Эйла.

Шёпотом, потому что никогда не знаешь, кто может подслушать, она рассказала им всё, что произошло с тех пор, как её вызвали в спальню леди Крайер тем утром: о прогулке в саду, о странных, настойчивых расспросах Крайер, о предложении (нет, не предложении, приказе) Эйле стать личной служанкой Крайер.

– Никогда не думала, что мне выпадет такой шанс, – призналась она, встретив пристальный взгляд Роуэн. – Я мечтала получить назначение куда-нибудь во дворец, но... думала, что буду на кухне или безымянной слугой... Теперь я служанка самой леди Крайер. Это должно быть знаком.

– Знаком чего? – переспросил Бенджи.

– Знаком того, что... – Эйла понизила голос ещё больше. – Убийство Крайер не будет настоящей местью. Я по-другому всё это видела. Если я хочу уничтожить Эзода, уничтожить его по-настоящему... я должна убить всё, что ему дорого.

– Что ты имеешь в виду? – он раздражённо фыркнул.

– Убить его дочь – это одно, но для Эзода… Для таких, как он, автомов или людей, нет ничего дороже власти. Кровь, золото и драгоценные камни – всё это стоит на втором месте после места в Совете, командования армией. На первом месте для него власть. Единственный способ по-настоящему уничтожить Эзода – это лишить его власти.

– Значит, ты по-прежнему хочешь мести? – сказал Бенджи почти раздражённо. – А Революция тебя не интересует.

Эйла уставилась на него. Как он не поймёт? Она умоляюще повернулась к Роуэн.

– А ты меня понимаешь?

– Понимаю, – Роуэн протянула руку, взъерошила волосы Бенджи, улыбнулась, когда он увернулся, а затем для пущей убедительности взъерошила волосы Эйле. – Бенджи, дорогой, это и есть Революция. Правитель – это голова великого зверя. У каждого из нас есть причины отрубить эту голову. И рано или поздно кто-то это сделает.

– Кроме того, я буду ближе к Эзоду, – добавила Эйла. – Роуэн, что ты знаешь о Киноке?

– О скире? – Роуэн нахмурилась.

– Он не просто скир, – Эйла взволнованно наклонилась ближе. Она так и не смогла полностью избавиться от дикого желания произвести впечатление на Роуэн, заставить её… гордиться что ли. – Раньше он был Хранителем.

– Что? – переспросил Бенджи. – Это… это невозможно. Хранители не покидают Сердце. Никогда. Они посвящают всю жизнь его защите.

– Не знаю, как он покинул свой пост, но он это сделал. А теперь он здесь и собирается жениться на леди Крайер.

– И он по-прежнему знает, где Сердце, – сказала Роуэн. В её голосе было что-то приглушённое, почти благоговейное.

– У него не только связи, – сказала Эйла, сдерживая лукавую усмешку. – Он много чего известно: как оно работает, как туда добраться, торговые маршруты. Может быть, даже... слабые места, уязвимые точки. Как знать!

Бенджи открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, но Роуэн перебила его:

– Звёзды и небо, пташка моя, – сказала она, и её карие глаза засверкали на солнце.

Она была непохожа на воробья, а больше на... на воина, свирепого, блестящего и полного надежды. Как воин, которым она была во время прошлых восстаний; как воин, которым она станет снова. Революционер, лидер.

– Эйла, дорогая, – сказала она. – Это невероятно, это... лучший шанс, который у нас был за годы. Ты можешь быть нашими глазами и ушами во дворце, дорогая. Работать прямо в сердце паучьего логова, только представь. И… личной служанкой леди Крайер? Боги, они будто сами напрашиваются на государственный переворот.

– Значит, ты считаешь, что нужно воспользоваться моим положением? – сказала Эйла, не в силах скрыть торжества в голосе, хотя и видела, что Бенджи нахмурился ещё сильнее. – Считаешь, что я должна быть шпионом?

– Да, – сказал Роуэн. – Да, боги, конечно. Хотя… – тут её голос немного изменился, стал твёрже. – Это будет опасно. Эйла, ты должна сосредоточиться на скире. Он единственный, кто знает о Железном Сердце. Может быть, у него даже есть карта гор Адерос или торговых путей, реестр всех торговцев сердечником, что угодно. Что бы ты ни нашла, это будет бесценно, – она улыбнулась резко и ярко и обхватила лицо Эйлы обеими руками, запечатлев поцелуй на её лбу. – Ты умная девочка. Умная и опасная.

Эйла улыбнулась в ответ, но мысли уже путались. Возможно ли это? Возможно ли, чтобы у скира Кинока действительно была карта гор Адерос – карта, которая приведёт их прямо к Железному Сердцу?

Если она есть...

Больше никаких белых платьев, висящих над рыночной площадью, как призраки.

Потому что людям не придётся убивать автомов, чтобы освободиться. Автомы умрут все сразу. В течение первого года работы Эйлы при правителе Эзоде сады почти полностью съела саранча. Весна была необычайно тёплой: из тех, когда конец зимы ощущается не как возрождение, не как стряхивание тяжести снега с плеч и облегчение после него, а скорее как медленное погружение в кипящую воду. Воздух был густым и влажным, как пар. Иногда даже дышалось с трудом. Когда налетела саранча, опускаясь на сады живой, жужжащей тенью, даже они, казалось, немного устали от жары. Они ели медленно: сначала распускающиеся плоды, затем цветы, затем листья. Они ели без остановки несколько дней. Все слуги были в панике, потому что никто не знал, что делать с потерей урожая фруктов. А что будет, когда саранча объест фруктовые деревья догола? Улетят ли они или просто примутся за сады, поля ячменя и морской лаванды? Сожрёт ли саранча весь урожай этого года?

Их спасла Несса – старшая служанка. Нессе пришла в голову идея обрызгать саранчу облаками отравленной воды. Деревьям это не повредило, они и так в большинстве стояли голые и мёртвые, а вот саранча стала дохнуть в ту же секунду, как отрава касалась их блестящих зелёных панцирей.

В течение одного дня деревья опустели. Земля под их ветвями была усеяна миллионами трупиков саранчи, покрывавших землю по щиколотку. Эйла была одной из служанок, приставленных убирать их. Босиком она пробиралась через фруктовые сады, снова и снова наполняя корзину дохлой саранчой, а затем грузила корзины на тележку, тащила её к утёсам и выбрасывала содержимое каждой корзины за край в ожидающее море. Крошечные переливающиеся крылышки саранчи сверкали на солнечном свету, падая в море; Эйле казалось, что с каждой корзинкой высыпает пригоршни сверкающих драгоценных камней.

Один день работы – и вся саранча уничтожена; сады спасены.

Вот что произойдёт, если уничтожить Железное Сердце и лишить автомов пыли камня-сердечника. Работа на один день – и живая тень исчезнет.

Эйла моргнула, вспомнив, что Роуэн по-прежнему ждёт её ответа. Бенджи не смотрел ни на кого, уставившись в земляной пол и двигая челюстью.

– Я буду работать у леди Крайер, – сказала Эйла. – Я буду шпионить за скиром и узнаю всё, что смогу, о Железном Сердце.

– А как же твоя месть? – пробормотал Бенджи.

– Не будем торопиться, – пообещала она.

Не было смысла говорить Бенджи, что огонь в ней не угас – даже вырос. Этот убийственный огонь внутри неё – Бенджи необязательно знать, как долго и жестоко он горел, сколько ожогов и шрамов она из-за него получила. Где-то в глубине сознания эхом отдавался голос брата. Действуй только тогда, когда шансы на твоей стороне, Эйла. Рискуй хлебом и монетами, но не своей жизнью.

– Клянусь тебе, Бенджи, – сказала она. – Я ничего не сделаю Эзоду или Крайер, пока не найду достаточно информации, чтобы уничтожить Железное Сердце. Я не позволю мести помешать Революции.

– Вот это наш человек! – Роуэн, сияя, потрепала её по щеке.

И хотя её глаза ещё слезились от ужасной вони уборных, а мысль о том, чтобы прислуживать Крайер, вызывала у неё отвращение, хотя она совсем не была уверена, что вообще сможет найти какую-либо информацию о Сердце... впервые с того дня у Эйлы появился план. Не просто туманное, не совсем сформировавшееся представление о том, что "я хочу отомстить Эзоду. Хочу забрать его семью, как он забрал мою", а реальный план. Что-то намного большее, чем Крайер, Эзод, Кинок, даже она сама. Казалось, что... что так нужно было сделать с самого начала.

Сердце озарилось чем-то быстрым и горячим. Внутри разбушевалась гроза.

В какой-то момент она забыла, каково ей было в самом начале.

* * *

Спланировать слежку за скиром было намного проще, чем это сделать. Эйла была слишком занята домашней суетой и повседневными делами, главным образом, просьбами Крайер, чтобы отлучиться хотя бы на секунду. Её новый график оказался столь же напряжённым, как и работа в поле.

Этим утром, впервые за 4 года службы правителю, Эйла не явилась на рассвете ни в конюшни, ни в сады. Вместо этого она слилась с тонким потоком людей, направлявшихся из помещений для прислуги к самому дворцу, и – после того, как автом-гвардеец проверил её лицо, крепко схватив за подбородок, чтобы удостоверить её личность, – она прошла через огромные деревянные двери.

Это было всё равно что попасть в пещеру дракона.

Эйла торопливо шла по огромным извилистым коридорам с высокими сводчатыми потолками над головой, пытаясь запомнить планировку, которая казалась гораздо сложнее, чем следовало бы, хотя ей было известно, что дворец разделён на четыре крыла. Северное крыло охранялось наиболее тщательно – она знала это, просто наблюдая за стражей, когда работала на территории дворца. Вероятно, там находятся спальные покои, а может быть, кабинет правителя или его военный штаб. Кинок спит там же, или гостей размещают в другой части дворца? Кухни и большой зал находились в восточном крыле, на всех этажах, кроме первого, откуда открывался потрясающий вид на Стеорранское море. Большой бальный зал находился на западе, а на юге располагались помещения стражи, дополнительные склады продовольствия и оружия, солярии, большие комнаты, где иногда собирался Красный Совет. Но крылья были огромными – все четыре из них были высотой в три этажа и достаточно большими, чтобы вместить десятки просторных комнат. В них могло скрываться что угодно.

Задачей Эйлы было выяснить, где находятся покои Кинока – и как туда попасть.

Сегодня вечером в большом бальном зале западного крыла состоится бал по случаю помолвки. Именно туда Эйле предстояло прибыть первой, и у неё едва хватило двух секунд, чтобы оценить размер помещения – весь яблоневый сад мог бы удобно поместиться в его стенах, похожих на пещеру; потолок был настолько высок, что Эйле приходилось откидывать голову назад, чтобы взглянуть на него; со стен свисали свечи и прозрачные золотые занавески; мраморный пол был отполирован до стеклянного блеска и расчищен для танцев.

– Ты! – незнакомая горничная отдавала приказы. – Ты же новая служанка, так?

– Да, – ответила Эйла. Она уже с ужасом ожидала задания, которое ей собирались поручить.

– Натри танцпол, – ухмыльнулась горничная.

Эйла оглянулась на широкое пространство в центре бального зала. Поверхность мраморного пола была безупречной:

– При всем уважении, разве танцпол не в порядке?..

– Мы всегда натираем его повторно, – сказала горничная, продолжая ухмыляться. – Всё необходимое – вон там. Только побыстрее, ладно? Это займёт не больше часа.

С этими словами она развернулась на каблуках и убежала.

Эйла стиснула зубы и направилась к краю танцпола. Она чуть не рассмеялась, когда увидела “всё необходимое", которые оставила ей горничная: ведро с мыльной водой и тряпку. Ей ни за что не управиться за час. Танцпол был огромным, достаточно большим, чтобы вместить сотню кружащихся пар, а его нужно натирать на коленях. Это не работа, а унижение.

Но Эйла знала, что если попросить о помощи, то будет ещё хуже. Поэтому она засучила рукава и принялась за работу.

Ей удалось протереть только участок размером шесть на шесть футов, когда она чуть не провела тряпкой прямо по паре туфель. Эйла присела на корточки и, подняв глаза, увидела Нессу, стоящую над ней, уперев руки в бока. Эйла не знала, как ей удалось подойти так тихо, почти как автому. Она, конечно, знала Нессу. Все слуги подчинялись ей. Но как старшая слуга, Несса большую часть времени проводила во дворце, и Эйле редко приходилось работать под её началом. Женщина была высокой, властной и слегка сгорбленной, весь день обременённой месячным ребёнком, привязанным к груди. Она была единственной известной Эйле служанкой с ребёнком.

Несса казалась недовольной.

– Здравствуйте, мэм, – Эйла вытерла пот со лба.

– Не надо ходить грязной обувью по чистым участкам, – сказала Несса, тыкая пальцем.

Эйла оглянулась – и действительно, на полу, который она только что натёрла, виднелись полосы грязи. Она громко застонала, отбросила тряпку в сторону и начала стаскивать туфли.

– Приношу свои извинения, мэм, – пробормотала она.

Несса вздохнула, а потом опустилась на колени и стала помогать Эйле: вытащила из кармана тряпку и окунула её в мыльную воду. Эйла видела, что макушка её ребёнка, сидевшего на перевязи, опасно низко свисает, пока Несса натирает пол.

– На что ты смотришь, девочка? – спросила Несса, а затем проследила за взглядом Эйлы и фыркнула. – Боги, как будто ты никогда раньше не видела ребёнка. Можешь идальше пялиться. Уверена, тебе больше нечем заняться.

– Гвардейцы не возражают? – спросила Эйла.

– Лили тихая. Никогда не шумит.

Некоторое время они молча работали вместе, сидя бок о бок на полу. Наконец Эйла не удержалась и выпалила:

– Это правда, что ты вышла замуж за Тома?

Несса недоверчиво посмотрела на неё:

– Ты за всеми шпионишь или только за мной? – после молчания Эйлы, она закатила глаза. – Да, конечно, это правда. Какие тут могут быть слухи?

– Но... почему?

Ещё один взгляд.

– По той же причине, по которой у меня есть Лили, дура. Потому что я люблю его.

Для Эйлы это было непонятно. Но Несса тут же вернулась к мытью, и Эйла поняла, что и так перегнула палку, поэтому воздержалась от дальнейших расспросов. Так она провела остаток утра, молча натирая пол, пока у неё не онемели колени и не заболели руки.

Гости правителя уже начали прибывать; Эйла то и дело бросала на них взгляды, когда вставала, чтобы отжать тряпку и выглянуть из окон второго этажа, выходящих во внутренний двор. Их шеи, запястья и уши были увешаны золотом. Они прибывали верхом, в позолоченных каретах, в экипажах, запряжённых лошадьми. А потом она увидела их: чёрную форму среди слуг в красной форме – цвета скира.

По коже побежали мурашки. Ей не нравилось сидеть взаперти в этом холодном дворце с таким количеством пиявок.

В тот вечер Эйле было приказано забрать у швеи бальное платье Крайер. Ноги болели от того, что она весь день ходила по каменным плитам вместо более мягкой грязи, и она потащилась вниз, на подземный уровень, где работали горничные, прачки и швеи. Ей дико хотелось спать – свернуться калачиком прямо здесь, на холодных каменных плитах, спрятаться в тени, проспать десять лет. Это была такая усталость, от которой в голове стоял туман, она была пьяна и медлительна. Она представляла, что работа во дворце будет легче, чем в поле, но недооценила не только количество работы, но и явную усталость от постоянного наблюдения, от контроля за выражением лица и подавления любого намёка на усталость – за один зевок её могли выгнать из дворца навсегда.

Вот почему, войдя в прачечную, она остановилась как вкопанная в дверях. Ей на мгновение показалось, что она видит сон наяву.

Потому что там была Фэй, которая склонилась над одной из огромных ванн с дымящейся мыльной водой. Сестра Люны. Та, о которой сплетничали все на рынке. Та, кого никто не видел с тех пор, как Люна чем-то провинилась, а затем её убили пиявки.

Фэй держала длинную деревянную лопатку, помешивая постельное бельё и одежду, её лицо было розовым и потным от жары.

В последний раз Эйла видела Фэй в полдень. Солнце палило прямо в лицо, а Фэй лежала на земле в пыли, и кричала грубо и бессловесно, как замученное животное. Солдаты-автомы пинали её в живот, и она не переставала кричать. Иногда её губы произносили "Люна". Но оно было таким протяжным, таким искажённым ужасом и тоской, что совсем не походило на имя сестры.

Белое платье, развевающееся на ветру.

Оказывается, она жива. Она здесь, во дворце, мешает бельё в ванне. Она не кажется раненой. Ни отсутствующих конечностей, ни шрамов на лице. Единственная разница заключалась в том, что у Фэй месяц назад были длинные волосы, всегда скрученные в узел на затылке. У этой Фэй волосы коротко подстрижены, местами так неаккуратно, что сквозь них просвечивают кусочки бледной кожи головы.

Но она жива.

Фэй жива.

– Фэй, – беспомощно произнесла Эйла. В ту же секунду, как она издала звук, Фэй вздрогнула и выронила деревянную лопатку; она развернулась к Эйле, её глаза были огромными. Дверь за Эйлой закрылась. Они остались одни. – Фэй, где ты была? Я думала, ты...

– Не произноси моего имени, – попросила Фэй.

– Что?

– Не произноси. Моего имени, – Фэй склонила голову набок, не сводя глаз с Эйлы. Она не мигала. У неё была странная манера говорить отрывисто, её слова были резкими, хотя голос тихим. – Это не моё имя. Больше. Не произноси его. Кто ты?

– Что ты имеешь в виду? – переспросила Эйла. – Я… я Эйла. Мы даже знакомы. Помнишь? Я подруга Роуэн. Не знала, что ты жива. Клянусь, я бы нашла тебя. Роуэн тоже ещё не знает. Мы думали, тебя забрали.

Фэй рассмеялась.

Или закричала.

– Забрали меня, – повторила она. – Забрали меня. Нет, не совсем. Хотя должны были. Заслужила. Это не она, не она.

Её глаза были столь же безумными, как и раньше. Обычно такие глаза можно увидеть на кладбищах, на казнях, или при сожжении. Эйла впервые ощутила укол беспокойства по спине. Она слышала о том, что Эзод брал слуг-людей во дворец за долги, даже разлучал их с семьями, но разве смерть Люны – не достаточное наказание?

– Что "не она"? – переспросила Эйла. – Ты говоришь о Люне?

– Не произноси её имени, – прошипела Фэй и оскалилась.

– Что она сделала? – спросила Эйла. Тут явно скрыта какая-то тайна. – Чем провинилась Люна? Что она сделала?

– Яблоки, – пробормотала Фэй, хватаясь за свои волосы. – Яблоки, яблоки...

Затем она заорала так, что звук отразился эхом от стен крошечной стиральной комнаты, и бросилась вперёд стремительно, как автом – в одну секунду она пересекла комнату и оказалась прямо перед Эйлой, её грудь вздымалась. Эйла отпрыгнула назад, прикрываясь мешком с бельём, как жалким щитом, но было слишком поздно.

– Не трогайте её! – визжала Фэй. – Не трогайте сестру!

Она вслепую взмахнула рукой, пытаясь схватить Эйлу за нос. Эйла отшатнулась, почувствовав острую боль в том месте, куда её ударили. Она протянула руку, чтобы ощупать лицо – пальцы оказались красными от горячей липкой крови, потёкшей из носа.

– Я сказала, не трогайте её! – хрипела Фэй, мотая головой и разбрызгивая капли пота. – Не трогайте её! Возьмите меня вместо неё! Не трогайте её! Нет-нет-нет-нет-нет-НЕТ…

Её голос дрогнул, и она попятилась, сначала медленно, а потом чуть не споткнулась. Фэй ударилась об одну из ванн, кипяток выплеснулся через противоположную стенку, лопатка со звоном упала на пол, а затем Фэй взвыла и выбежала из прачечной в поглощающую темноту коридора. Прохладный воздух ворвался в вонючую, влажную комнату для стирки.

Дрожа, Эйла откинула голову назад, чтобы остановить кровотечение. Нос болел, но не настолько, чтобы быть сломанным. Просто слабый укол, пульсирующий в такт биению сердца, болезненное напоминание… о чём? О горе Фэй? О её безумии? О том и другом?

Яблоки, яблоки.

– Вот, возьми, – сказал кто-то у неё за спиной, и она вздрогнула – но в дверях стояла Несса со своим неизменным ребёнком на перевязи. Она протягивала Эйле носовой платок, внимательно разглядывая её своими глазами-бусинками. – Вытри кровь, – сказала она. – Тебе повезло, что сегодня леди занята приёмом гостей, чтобы возиться с тобой.

– Мне повезло? – пробормотала Эйла и неуклюже промокнула нос.

Несса фыркнула:

– На будущее держись подальше от этой девушки. Она не в себе и уже никогда в себя не придёт. Только боги знают, почему её ещё не уволили.

И правда, только боги знают.

– Хорошо, – кивнула Эйла.

Несса развернулась на каблуках и направилась в ту сторону, куда убежала Фэй, а Эйла осталась наедине со своими мыслями, дымящейся ванной, кровью во рту и воспоминанием о безумных глазах Фэй.

* * *

День был мучительно долгим. После мытья полов и отчаянных попыток изгнать из мыслей образ перепуганного лица Фэй Эйле дико хотелось упасть ничком на кровать и никогда не просыпаться. У неё разболелся нос, а платок Нессы по-прежнему лежал в кармане, как вещественное доказательство.

Но тут её вызвали в покои Крайер.

– Спой мне, – приказала Крайер. Они находились в одной из комнат поменьше рядом с её покоями, и Эйла только что вылила тяжёлый кувшин горячей воды в отдельно стоящую ванну. Руки ныли, когда она смотрела, как вода плещется по гладкому белому фарфору.

– Миледи? – переспросила Эйла.

– Малвин часто пела мне, – сказала Крайер, расстёгивая пуговицы на рукаве. – Мне это нравилось. Я хочу, чтобы ты тоже спела мне.

– Я… не особо умею петь, миледи, – попыталась отвертеться Эйла.

Это была правда. Она не пела уже много лет, по крайней мере, вслух. Сами песни врезались ей в память: голос матери, поющей колыбельные и морские баллады, ей подпевает отец – дуэт, похожий на соловьиное пение, сопровождаемое глубоким, низким шумом океана. Маленькая Эйла и Сторми смеются, подпевают, неуклюже танцуют перед огнём в очаге. Нет, Эйле не хочется петь.

Но она вспомнила случай на рынке, когда в город приехали чиновники-автомы. Эзод подошёл к мужчине и женщине и велел им станцевать. Женщина, испугавшись, расплакалась, но они подчинились. Потому что отказом последовало бы наказание. И вот мужчина кружит свою рыдающую партнёршу, их движения неестественны и отрывисты, как у кукол, которых хлещет жестокий ребёнок. Теперь Эйла пристально смотрела на Крайер; казалось, дочь пошла в отца.

– Вот как раз и научишься, – сказала Крайер.

Эйла запела.

Она напевала старую народную песню, наливая розовое масло в ванну Крайер, отводя взгляд, пока госпожа раздевалась, опускалась в неё и намыливала ноги мылом. Она пела, расчёсывая и смазывая маслом тёмные волосы Крайер, ощущая их удивительную мягкость, замечая также гладкое совершенство её кожи там, где ключицы складываются в ложбинку под изящным подбородком.

Основание черепа. Нежная кожа между рёбрами. Изгиб горла.

Если бы у неё сейчас был нож, она могла бы убить Крайер десять раз.

Но она не убьёт её. Не сегодня.

Голос от недостатка практики был слабым, с придыханием и постоянно прерывался в трудных местах, хотя чем больше она пела, тем сильнее он становился, как будто сами песни пробудились от долгого сна. Сначала она планировала спеть только одну песню, но потом не смогла остановиться. Это придавало ей спокойствие, даже пока мыслями она скользнула под дверь и бесшумно, как дым, проплыла по залам дворца, составляя их план. Пока Крайер будет занята сегодняшней вечеринкой, у Эйлы наконец-то появится шанс приступить к своей задаче.

Приняв ванну и причесавшись, Крайер приказала надеть на неё новое платье. Это было самое нелепое бальное платье, которое Эйла когда-либо видела. Оно было бледно-серебристого цвета, с вышитым шлейфом и юбкой в виде широкого колокола, а лиф на шнурках облегал грудь Крайер, как охотничий капкан. Единственным плюсом этого платья, подумала Эйла, завязывая, должно быть, тысячную пару крошечных шнурков, было то, что Крайер выглядит в нём примерно столь же несчастной, как и Эйла. Она всё время дёргалась, глаза метались по спальне, пальцы дрожали.

Её взгляд то и дело задерживался на шее Эйлы – на том месте, где под воротником висело ожерелье. Эйле снова захотелось огрызнуться: "Да, помню, что ты его видела". Хотелось сказать, что с ней нельзя играть. Что не имеет значения, накажет ли её Крайер сейчас или отложит это на пару недель. Итог будет таким же.

Эйла дёрнула за шнурки сильнее, чем необходимо.

Двое слуг принесли большое зеркало, чтобы Крайер приготовилась к балу. Крайер стояла прямо перед ним, Эйла позади неё, и когда Эйла подняла голову, её взгляд встретился со взглядом Крайер в отражении.

Она отвлеклась от шнурков, приготовившись к приказам.

– Почему люди по-прежнему женятся? – спросила Крайер.

– Что? – не ослышалась ли Эйла?

– В прошлом, – запинаясь, сказала Крайер, будто эта мысль не выходила у неё из головы. – Знаю, что ваши брачные обычаи были похожи на наши. В основном ради политической или стратегической выгоды, особенно среди влиятельных семейств.

– Вы правы, – сказала Эйла и удержалась от того, чтобы не добавить: "Ваши обычаи похожи на наши, потому что вы украли у нас нашу культуру. Потому что у вас нет собственной истории или культуры".

– Прошлой весной слуга женился на конюхе отца. А годом ранее, насколько мне известно, Несса ухаживала за Томом, садовником. Все они отнюдь не знатного происхождения. Так что...

– Откуда вам это известно? – Эйла резко выпустила из рук шнурки.

Она уставилась на отражение Крайер, не в силах скрыть удивления. Эйлу и Нессу нельзя было назвать подругами, но Эйла старалась не лезть в личную жизнь прислуги. Браки между слугами не были незаконными, но законы могли измениться в любой момент, или же автомы придумают что-то ещё, чтобы наказать собственных слуг и посеять волну страха среди людей.

Крайер склонила голову набок.

– Мальчики поженились в полночь на утёсах. Той ночью было частичное затмение, и я захотела понаблюдать за ним с высоты. Я подслушала их разговор. О Нессе и Томе мне рассказал Кинок.

У Эйлы внутри всё сжалось.

Как, чёрт возьми, Кинок узнал? Почему его это вообще должно волновать? Зачем ему рассказывать обо всём Крайер?

– Итак, если выгоды никакой: ни политического влияния, ни стратегического преимущества, ни раздела собственности, – тогда зачем люди женятся? – Крайер смотрела на Эйлу в зеркало широко раскрытыми от любопытства глазами, её тело было неестественно неподвижным.

Эйла заметила, что такое уже бывало раньше. Крайер настолько занимал какой-то вопрос, что она, по-видимому, забывала воспроизводить мельчайшие движения, чтобы быть похожей на человека: дыхание, моргание, движение руками, а иногда и выражение лица. Вместо этого она просто стояла – высокая и застывшая, будто высеченная из камня.

– Не знаю, что тут сказать, – пробормотала Эйла.

– Но ты моя служанка, – сказала Крайер с лёгким торжеством, – ты ведь должна выполнять мои приказы. И я требую ответа.

Эйла не отрывала глаз от шнурков в руках и старалась не встречаться взглядом с Крайер в зеркале. За окнами становилось всё темнее, небо было фиолетовым от сгущающихся сумерек. Совсем скоро Крайер должна появиться на вечеринке, и Эйла жаждала краткого мига свободы, которую, как она знала, принесёт сегодняшний вечер.

– Обычно мы женимся по любви, – ответила наконец Эйла.

Это слово горьким комочком застряло на языке. Она никогда раньше не была влюблена, но чувствовала любовь – к своей семье.

– Должно быть, так поступать очень... – Крайер нахмурилась, – опрометчиво.

– Согласна.

Голос Крайер теперь звучал мягче, едва слышно:

– Наверное, такое заканчивается одними страданиями.

Да что ты знаешь о страданиях?

Эйла затянула предпоследнюю пару шнурков на самом верху платья Крайер:

– Почти готово.

Теперь она спешила, нетерпение разгоралось внутри подобно пламени.

Сегодня вечером, когда весь дворец: и автомы, и слуги – будут заняты балом по случаю помолвки, Эйла спустится из большого бального зала на нижние этажи, где, как она узнала, находятся покои Кинока. Она пороется в его вещах, переписке – во всём, что сможет найти. Роуэн выразилась предельно ясно. Поищи карту или реестр поставок сердечника, может быть, схему местоположения самого Железного Сердца, если такая вообще существует. Эйла могла прочесть лишь несколько слов, но однажды Бенджи перечислил ей нескольких членов Совета, написал их имена на грязи, а затем смахнул рукой. Она забыла большинство из них, но по-прежнему помнила, как выглядит каждая буква: Эллиос, Берн, Маркус. Кит, Таддиан. Она знала, как пишутся слова: "автом", "человек", "бунтарь", "сердце".

Возможно, сегодня она ничего не найдёт, но всему своё время. Она узнает секреты Кинока. Она выяснит, что ему известно о Железном Сердце, как проникнуть в него и уничтожить. Она найдёт информацию, которая изменит всё и поможет уничтожить автомов одним махом. Это навсегда положит конец их правлению. Свобода для всего человечества.

Слишком великий замысел. Слишком много всего нужно продумать. Это серьёзнее, чем нанести всего один смертельный удар, который был для неё намного важнее – мёртвая Крайер у неё на руках.

Но этого Эйле придётся подождать. Она и так долго ждала; подождёт ещё немного – столько, сколько потребуется.

Во-первых, она сделает то, что обещала Бенджи и Роуэн – поможет делу Революции. Она найдёт путь к Железному Сердцу, если такой существует. Тогда и только тогда она позволит себе то, чего хочет больше всего, – личную месть.

Она убрала с лица прядь волос Крайер, более чем готовая покончить со всем этим, и именно тогда увидела татуировку.

Она был крошечная, однотонная. Десять цифр, выгравированных на коже Крайер иссиня-чёрными чернилами, каждая меньше ногтя. Эйла и раньше слышала об этих татуировках, но никогда не подходила достаточно близко к автому, чтобы увидеть их вживую.

Это был серийный номер модели Крайер. Первые шесть цифр обозначали её как Крайер из дома Эзода. Вторые четыре указывали год её создания. Это было ещё одним напоминанием о том, что существо, стоявшее перед Эйлой, облачённое в богатое, красивое платье и бродившее по ночам по утёсам, – это существо не человек.

Машинально Эйла провела большим пальцем по номеру. Мягкое, едва заметное прикосновение; но едва она осознала, что делает, как отстранилась и попыталась выдать это за чистую случайность. Она не смотрела в зеркало, не осмеливаясь проверить, заметила ли Крайер или нет.

Кожа Крайер оказалась теплее, чем могла подумать Эйла.

Тишину между ними нарушила Крайер.

– Ты когда-нибудь любила? – спросила она

– Да, – Эйла прикусила язык.

– На что это похоже?

Эйла думала не о любви, а о своём ожерелье. Единственное блестящее доказательство того, что когда-то, очень давно, она не была так одинока.

– Уже не помню, – ответила она наконец.

Она затянула последний шнурок и сделала шаг назад, подальше от зеркала, по-прежнему избегая взгляда Крайер.

Крайер не сдавалась:

– Какие ты испытывала ощущения? Это приятно или нет?

– Бывает по-разному.

– Значит, ты всё-таки что-то помнишь?

Да отстань ты от меня!

– Иногда мне становится лучше, когда я вспоминаю одну песню, – сказала Эйла. – Это я точно могу сказать.

– Песню? Я её слышала?

– Нет.

– Ты мне её не пела?

– Нет, миледи.

– Почему?

– Ну, это... – Эйла вздохнула, – очень личное.

Слуги редко произносили это слово. Ничто в их жизни не должно было оставаться тайной.

Крайер тихо и задумчиво хмыкнула:

– То есть… тебе нравится какая-то песня? Ты любишь музыку?

– Конечно.

Крайер повернулась лицом к Эйле. Почему-то в бальном платье она выглядела более устрашающе, чем в простой одежде – выше, свирепее, выпятив мускулы на руках. Не помогало и то, что она была накрашена – подведены глаза, на губах тёмное пятно. Она была похожа на чудовище из старых сказок – кровопийца, ведьма, красивая и смертоносная.

– Подойди сюда, – сказала Крайер и подошла к прикроватному столику.

Она открыла один из ящиков, что-то достала и резко бросила Эйле.

Эйла вздрогнула и едва успела поймать предмет, прежде чем тот ударил её по лицу. Когда она посмотрела на него, то увидела, что держит металлический ключ.

– В западном крыле есть музыкальный салон, – сказала Крайер. – Я иногда хожу туда, чтобы помузицировать.

Эйла уставилась на неё, затем на ключ в руках.

Это подарок?

У неё это не укладывалось в голове. Казалось невозможным, чтобы Крайер доверилась ей так скоро, с такой готовностью.

Если только... Если только она уже не хотела доверять ей. Если только не поэтому она сделала её своей служанкой.

От этой мысли у Эйлы что-то шевельнулось внутри, но она не знала, как на такое реагировать. Доверие? Доверие означало близость.

Доверие означало, что Эйле будет легче получить ответы.

Ключ был холодным, но увесистым.

– Стены там толстые, поэтому снаружи никто ничего не услышит. Тебе там не будут мешать. А теперь, – сказала Крайер, явно удовлетворённая потрясением, которое, должно быть, читалось у Эйлы на лице, – проводи меня в бальный зал.

7

Сегодня Крайер всё сделает по правилам.

Сегодня вечером её тайна останется в безопасности. Возможно, она Ущербная, и Столп Страсти разрушает её изнутри, но это никому не известно.

Крайер знала, что на бал прибудет несколько сотен гостей, поскольку многие приглашения написала сама, изучив длинные списки имён и связей. Все они собрались, чтобы отпраздновать её помолвку с Киноком, толпились от краёв танцпола к возвышению у парадного входа, потягивали жидкий камень-сердечник и светлое вино и перешёптывались в предвкушении. Хотя ей не было видно всех со своего возвышения, она слышала, как гости просачиваются через входы в обоих концах зала. Вскоре Крайер стало казаться, что толпа почти душит её.

Там были мужчины в тёмных парчовых жилетах и женщины в платьях всех цветов и фасонов, с распущенными и ниспадающими волосами, заплетёнными в тугие косы или спрятанными под разноцветными шелками; некоторые были в строгой военной форме, с гербами или значками на шее. Крайер задумалась: бывали ли они в настоящих сражениях? Несомненно, большинство из них происходило из последнего поколения автомов, созданных задолго до Войны Видов.

Большой бальный зал всегда был прекрасен, но сегодня на него было особенно любо-дорого посмотреть, всё сверкающее и изысканное. Пол, гладко натёртый и сияющий, как лёд, расчистили, чтобы освободить место для танцев. Стены были увешаны огромными, от пола до потолка, гобеленами, которых Крайер никогда раньше не видела, со сценами празднований и воссоединений: коронация какого-то древнего короля; королевская свадьба в платье, полностью сшитом из белого жемчуга; сцена битвы, на которой автомы в форме стоят над трупами бесчисленного количества людей – и телами редких сочувствующих людям предателей. Крайер знала, что всех этих автомов потом утилизировали, признав Ущербными. Сожгли.

Во главе всего этого стояла Крайер и размеренно дышала четыре раза в минуту. Церемониальный помост перед ней был вырезан в виде массы переплетённых человеческих тел, над которыми торжествующе возвышались автомы. Даже украшенный сусальным золотом и почти светящийся в тёплом свете двух дюжин хрустальных люстр с четырьмя сотнями свечей, помост выглядел отвратительно. Крайер продолжала смотреть на него, каждый раз подмечая новые детали: неестественный изгиб ноги, лицо с выпученными глазами, золотистый рот, искривлённый в беззвучном, нескончаемом крике.

Помост специально сделали таким, чтобы он привлекал внимание. Где бы вы ни стояли, невозможно было забыть, ради чего вы сегодня вечером сюда пришли.

Ради официальной помолвки между Крайер и Киноком.

Крайер очень хотелось отвести взгляд, но единственным другим вариантом было повернуться к Киноку, который неподвижно стоял рядом с ней. Он был абсолютно спокоен, но, глядя на него, Крайер вспоминались приливные заводи – с тихой поверхностью, под которой прячутся тёмные и колючие твари.

Снаружи бального зала луна, должно быть, находилась в зените.

Время пришло.

Отец взошёл на помост. Он казался гордым и могущественным, стоя там в одиночестве, как фигура на носу корабля, плывущего в океане автомов.

– Организация, Система, Семья, – сказал Эзод, его голос гремел и эхом разносился по комнате.

Мгновенно низкий гул тысячи разговоров сменился приглушённой тишиной. Несколько гостей, которых видела Крайер, одновременно повернулись, чтобы узреть Эзода.

– Красоту и симметрию таких ценностей нельзя растрачивать на человеческую жизнь, – продолжил он, цитируя собственный манифест, – а надо изучать и применять во благо всех автомов. Организация, Система, Семья. Сегодня мы почтим эти ценности и две жизни, которые вскоре будут неразрывно связаны, но также мы почтим то, что символизирует эта связь: нашу вечную культуру, объединение нашего народа, продолжающийся успех цивилизации, основанной на традиции – цивилизации, которая благодаря традиции стала более могущественной и величественной, чем любая другая, которая расцветала и увядала до нас.

В задней части помоста, прямо перед лицом Крайер, было вырезано тело обнажённой человеческой женщины. Её конечности, длинные и сломанные, переплетались с телами вокруг неё; её волосы золотым облаком обрамляли голову. Как и все остальные тела на помосте, её лицо было обращено вверх, будто она тоже слушала речь Эзода. Но в отличие от Крайер и Кинока, в отличие от всех гостей-автомов, её лицо было искажено выражением чистой муки. Широкий и кривящийся рот, огромные, гротескные, почти лягушачьи глаза. Виднелась одна из её рук, пальцы были жёсткими и заострёнными, как когти стервятника. Другие тела хватались за неё – руки были на её бёдрах, ляжках, лодыжках, –будто отчаянно пытались взобраться, используя её тело как лестницу. Им хотелось убежать.

– Единство политики, мысли, семьи заложено в нашем Проекте, – говорил Эзод. – Сегодня леди Крайер из Рабу и скир Кинок с Западных Гор принесут клятву верности друг другу и, прежде всего, основным принципам нашего славного общества. Дочь моя и достопочтенный скир, поднимитесь ко мне.

Секунду Крайер не двигалась. Затем Кинок прошёл мимо неё, направляясь к помосту. Она стряхнула оцепенение со своих конечностей и последовала за ним.

Ступени, встроенные в боковую часть помоста, имели форму сложенных чашей человеческих рук. Крайер медленно поднялась наверх, осторожно ставя ноги в их позолоченные ладони.

После этого время потекло само по себе. Церемонию Крайер воспринимала фрагментами: голос отца, гремящий по большому залу, когда он декламировал древние, получеловеческие слова; глаза Кинока, устремлённые на Крайер; неподвижная толпа, как сборище статуй, уставившаяся на Крайер тысячей пустых глаз. Это собственное сердце стучит у неё в ушах? Она слышала какой-то стук и тихие щелчки своих систем. Не ускорили ли они ход?

Дышит ли она?

Она всё время забывала дышать.

Четыре вдоха в минуту.

Она не приходила в себя, пока не пришло время, а время пришло. Кинок поднял церемониальный нож. На его лезвии отразился свет всех четырёхсот свечей, и Крайер смутно подумала о звёздах или светлячках.

Затем Кинок сказал:

– Мы будем связаны телом и кровью.

Она опёрлась предплечьем о край помоста, и он почти нежно провёл лезвием по её коже от локтя до запястья.

Тут же выступила тёмно-фиолетовая кровь. Эзод крепко схватил Крайер за плечи – уверенность? гордость? Они с Киноком смотрели, как кровь стекает по её руке и пальцам, капли падают на золотой пол помоста, сбегают крошечными ручейками по внешней стене, по лицам и телам обнажённых позолоченных людей. Ни одна капля не попала на платье Крайер. Кинок отложил нож в сторону. Длинными, уверенными пальцами он развязал повязку, которую Крайер носила последние несколько месяцев, и положил её рядом с ножом – красный свёрток, змея.

Как и обычно, после раны пришла боль. Рука Крайер ужасно заболела, хотя она логически понимала, что длинный и аккуратный порез на коже (хирургически точный, отстранённо подумала она) уже начал заживать. Ей потребовалось собрать все силы, чтобы стоять спокойно, сохранять непроницаемое выражение лица и позволить себе истечь кровью. Ей дали всего несколько мгновений, чтобы собраться с силами, прежде чем настала её очередь взяться за нож. Порез, который она сделала на предплечье Кинока, был далеко не таким аккуратным, как у него, – немного дрожащий, в некоторых местах слишком глубокий или слишком неглубокий, – но, конечно, его кровь всё равно пролилась. Она развязала его повязку и отбросила её в сторону. И под руководством Эзода они прижались друг к другу предплечьями, фиолетовая кровь смешалась между ними, стекая по локтям. Единственная капля упала на юбку Крайер.

– Мы будем связаны, – сказала Крайер. Её голос был тихим, но ясным, как звон колокола, разносящийся по бальному залу. – Телом и кровью.

– Мы будем связаны, – пробормотал Кинок, встретившись с ней взглядом. Они застыли в своей позе – лицом друг к другу, прижавшись друг к другу ранами – ещё на мгновение.

Затем Эзод сказал:

– Свершилось! – и толпа, которая до этого молчала, повторила в унисон:

– Свершилось! – тысячеголосый хор.

Крайер отвела взгляд от лица Кинока так быстро, как только смогла. Она посмотрела на крошечное тёмное пятно на юбке – каплю упавшей крови.

Свершилось.

По окончании церемонии Крайер могла свободно пообщаться с гостями, хотя ей этого совершенно не хотелось. Кинок помог ей спуститься с помоста, поддерживая своей прохладной рукой, и вместе они шагнули в ожидающую толпу. Музыканты молчали в течение всей церемонии, а сейчас снова заиграли серию вальсов, музыка которых мягко переливалась под гул разговоров. Крайер вскоре уступила отца члену Совета, а Кинока – женщине, которая, очевидно, тоже была скиром, но Крайер не сожалела. Она была не в настроении для светских бесед. Руку перевязали, но она по-прежнему болела, а внутри вернулось тошнотворное ощущение. Возможно, оно никогда и не уходило.

Найдя тихое местечко возле одного из гобеленов, Крайер поймала себя на том, что украдкой поглядывает на единственных людей в бальном зале, которые не были слугами – музыкантов, расположившихся в дальнем углу. Это был квартет: лютня, арфа, свирель и медленный, ритмичный барабан. Они не поднимали головы, склонившись над своими инструментами. Дирижёра не было, и всё же каждое произведение плавно перетекало в следующее, сладковатые тарринские баллады сменялись варнскими танцевальными песнями, а потом быстрыми и лёгкими мелодиями, которые напоминали Крайер солнечный свет, рассеянный в океане и искрящийся в волнах. С каждой новой песней Крайер думала: понравится ли она Эйле?

Толпа расступилась, когда она направилась к краю бального зала в поисках свободного места, воздуха и тишины – всего того, чего она жаждала, но не могла найти здесь. Каждые несколько минут её останавливал гость с добрыми пожеланиями, новостями, представлением или бокалом бледного вина.

В первый раз, когда она увидела кого-то с чёрной повязкой, так похожей на красную, которую Кинок только что снял с её предплечья, она не обратила на это особого внимания.

Во второй раз она подумала, что это странное совпадение.

В третий раз она задалась вопросом: не является ли это новым модным трендом?

В четвёртый раз она решила задать вопрос и заметила давнюю знакомую: девушку по имени Рози, дочь купца, достаточно важного, чтобы посещать дом правителя несколько раз в год, но недостаточно важного, чтобы оказывать какое-либо значительное влияние на Совет. Рози была одета в платье из тёмно-синего шелка с волосами, собранными на макушке в блестящий узел. На носу красовались крошечные веснушки, щёки были подрумянены. На левой руке у неё красовалась полоса чёрной ткани.

– Леди Крайер! – позвала Рози и оторвалась от разговора с другой девушкой, чтобы скользнуть к ней, двигаясь с той непринуждённой грацией, которая должна быть свойственна всем автомам. Она всегда была такой. – Леди Крайер, сколько лет, сколько зим!

– По меньшей мере год, – сказала Крайер. – Очень надеялась, что ты придёшь сегодня вечером.

И она говорила серьёзно. Крайер чувствовала, что Рози больше всего заинтересована в ней из-за возможности социального продвижения, возможно, полагая, что Крайер, как дочь правителя, могла бы помочь ей улучшить собственное положение. Но даже несмотря на это, Крайер ценила, что у неё есть кто-то, кому можно регулярно писать, благодаря кому её жизнь становится не такой скучной и замкнутой.

За последние несколько лет они написали друг другу несколько писем и были настолько близки, насколько двух автомов люди могли назвать “друзьями". Автомы не дружили так, как люди, поскольку такие отношения не закладывались ни рождением, ни воспитанием – они не предполагались Традиционализмом и, следовательно, не укреплялись, как поощрялись семья и некоторые виды искусства при правлении Эзода.

Возможно, именно поэтому Рози выглядела такой удивлённой – и одновременно радостной.

– В самом деле? Я польщена, миледи.

– Что у тебя за чёрная повязка на руке? Ты никогда не упоминала об этом в переписке. Это такая новая мода?

Рози рассмеялась, а затем, казалось, поняла, что Крайер говорит серьёзно.

– О! Нет, миледи, – сказала она, слегка смущённо улыбнувшись Крайер. – Разве вам не известно? Это символ вашего жениха.

– Его символ?

– Да! – Рози одним глотком допила вино и передала пустой бокал слуге-человеку, взяв у него полный. Потребовалась бы, наверное, бочка вина, чтобы как-то повлиять на способности автома; видимо, она была полна решимости достичь этой точки. – Так мы обозначаем товарищей по Движению.

Движение за Независимость?

Крайер нахмурилась, оглядывая переполненный бальный зал. Присмотревшись, она заметила, что практически каждый десятый гость носит чёрную повязку. Неужели у Кинока так много преданных последователей? И, похоже, они не боятся заявить о своём участии в Движении столь открыто, прямо под носом у Эзода.

– Ясно, – сказала она. – А ты... тоже состоишь в Движении?

– О, да. Вообще-то, я узнала о Движении от своего жениха. Он где-то здесь – Фоер, сын Советника Эддока. Вы знакомы?

– Да, я знаю Фоера, – из того, что могла вспомнить Крайер, он был тихим, непритязательным мальчиком, мягче, чем хотелось его отцу. – Поздравляю с таким хорошим женихом.

– Спасибо, миледи, – сказала Рози. Затем она огляделась по сторонам, словно убеждаясь, что за их разговор никто не подслушивает, и наклонилась ближе. – По правде говоря, этого бы никогда не случилось, если бы не скир Кинок.

– В смысле?

– Поместье Советника Эддока сильно пострадало во время Южных Бунтов. Если бы скир Кинок не предупредил его, не помог ему отразить нападения, люди бы захватили его поместье. Советник Эддок, его муж, мой Фоер – всех их могли убить.

– Понимаю, – пробормотала Крайер.

– О, смотрите! – снова громко сказала Рози. – Начались танцы. Скоро ваш первый танец, миледи, – она рассмеялась, легко и мило. – Такой старомодный обычай, не правда ли? Я предпочитаю не танцевать сама. Это всегда выглядит так неуклюже.

– А мне нравится, – сказала Крайер, продолжая играть примерную дочь.

Затем она повернулась – как раз вовремя, и едва не столкнулась с тем самым человеком, которого искала. Кинок стоял перед ней, спокойный, как всегда, в красном жилете цвета человеческой крови.

– Миледи, – сказал он. – Разрешите пригласить вас на первый танец?

Теперь все гости вокруг смотрели на неё; танцпол опустел. Освободилось место только для Крайер и её жениха. Её союз. Телом и кровью.

– Да, скир, – сказала она и последовала за ним на середину бального зала.

Все смотрели на неё, включая отца. Казалось, он продолжает беседу с посланницей с Крайнего Севера, весело улыбаясь, очаровывая её и всех, но его взгляд был прикован к Крайер. Она вспомнила: во всём хаосе приготовлений и церемонии она почти забыла, что всего через 3 дня ей предстояло присутствовать на своём первом заседании Совета. По крайней мере, этого можно было ожидать с нетерпением.

Улыбаясь, Кинок привлёк её ближе. Одной рукой он обхватил её за поясницу, а другой взял за руку. Их пальцы соприкоснулись, как швы на открытой ране. Крайер положила свободную руку на плечо Кинока, стараясь, чтобы её прикосновение было как можно более лёгким, по-прежнему не желая прижиматься к нему.

Звук арфы.

Низкий, глубокий барабанный бой.

Они одни в центре бального зала, бесчисленные пары глаз следят за каждым их движением, Крайер и Кинок начали танцевать.

Это был вальс – ещё одна человеческая традиция, которая особенно нравилась отцу. Он часто приводил человеческих танцоров во дворец и просил их исполнить для него медленные вальсы и быстрые – дикие номера, которые больше походили на драку, чем на танец, – и наблюдал за происходящим тёмными, зачарованными глазами.

“Смотрите, – говорил он Крайер, приказывая танцорам повторить определённое движение или последовательность па. – Полюбуйся на их плавность и грацию. У них всё так легко получается, но посмотри, как дрожат их мышцы. Это совсем не легко". Однажды он сказал: “Если и существует человек, способный разрушить наш мир, то это танцор".

Крайер всё это вспоминала, кружась по танцполу с Киноком. Мысли вернулись к её новой служанке. Эйла умеет вальсировать? Скорее всего, нет. А даже если и умеет, она, конечно, не станет танцевать с Крайер, никогда не положит руку ей на талию и не поведёт через бальный зал так, как это делал Кинок, кружась в такт музыке близко друг к другу, хотя их разделяло бы несколько сантиметров напряжённого пространства – достаточно близко, чтобы почувствовать ритм её человеческого дыхания.

Нет, ей никогда не танцевать с Эйлой.

И всё же Крайер вспомнила удивление на лице служанки, когда вручала ей ключ от музыкального салона. По какой-то причине этот сюрприз её обрадовал.

– Вы, должно быть, в хорошем настроении, – сказал Кинок, и Крайер поняла, что улыбалась сама себе. – Сегодня просто прекрасный вечер!

– Да, отец будет доволен, – осторожно согласилась она.

– А вы? Разве вам не нравится праздник?

– Я... – она подняла глаза. Он пристально смотрел на неё сверху вниз. – Считаю, что наш союз полезен для будущего страны.

– Я спрашивал не об этом.

– Не понимаю. Какая разница, нравится мне этот праздник или нет? – она перешла к следующим па вальса, возможно, слишком быстро.

– Леди Крайер, – Кинок легко подстраивался под её движения, – зачем скрывать что-то от меня?

– Скрывать? – она взглянула на него и встретилась с его пристальным взглядом его глаз, карих и пронзительных. Это было пугающе, но любопытство взяло верх. Казалось, он так много знал о ней – она хотела уравнять чаши весов. – Разве у вас самих нет тайн, скир Кинок?

– Что вы имеете в виду? – улыбка обнажила его идеальные зубы.

– Вы гостили у нас почти год, приезжали и уезжали, когда вам заблагорассудится, занимались своими частными исследованиями и создавали своё Движение. Кажется, вы проявляете интерес к моим политическим взглядам и очеркам, но ни разу не рассказывали о том, чем занимаетесь сами.

– Задавайте вопросы – и я отвечу, – улыбка осталась прежней.

– Что вы столько времени исследуете?

– Историю, связи, творчество Томаса Рена.

– Первого мастера?

– Создателя нашего Вида, – кивнул Кинок.

– Человек-гений, – добавила Крайер.

Он закружил её в вальсе:

– Будучи скиром, я изучал мастеров, которые служили в академии Бесплодной Королевы. Томасу Рену приписывают много заслуг, но оказалось, что это преуменьшение истинного богатства истории.

– Богатства нашей истории.

– Верно, – он на мгновение перевёл взгляд на неё. – Красиво, правда? В том, как мы созданы, есть немало сложностей. Каждый из нас немного отличается от других. Хотя, конечно, есть пределы тому, насколько мы отличаемся.

Крайер невольно стало интересно. Мало того, что Кинок, казалось, знает что-то, чего не знает она о Томасе Рене, было удивительно, что он вообще настолько увлечён этой темой.

– Леди Крайер, – тихо произнёс он, прерывая её размышления. – Я знаю вашу тайну.

Ей потребовалось собрать все силы, чтобы продолжать танцевать, сохранить приятное бесстрастие на лице, даже когда кровь застыла в жилах.

– Не совсем понимаю, о чём вы, скир.

– Я видел ваш Проект.

Внутри всё сжалось, а мысли понеслись вскачь. Он видел? Он знает?

– Я не...

– Пожалуйста, поймите меня правильно. Я не желаю вам зла, миледи, – он склонил голову и зашептал ей на ухо. Сторонние наблюдатели сказали бы, что между ними происходит очень личное общение. Оно и было личным, поняла она. – Я никому не скажу, что вы... Ущербны, – это слово он произнёс шёпотом, и всё же оно ужалило, как укус змеи. – Я сохраню ваш секрет. Мы же теперь связаны, не так ли?

Он предлагал ей утешение, поддержку. И всё же...

– Конечно, – выдохнула Крайер. Сердце колотилось так быстро, что сигнал тревоги мог вот-вот зазвонить. – Мы... мы связаны.

– Итак, я помогу вам и уверен, что для меня вы сделаете то же самое.

– Поможете мне? Но как?

Его пальцы сжались на её талии:

– Правитель ничего не смог разузнать об акушерке Торрас. Любой, кто сделал такое с вами, а возможно, и с другими, заслуживает наказания.

Он не стал вдаваться в подробности, что, вероятно, было и к лучшему. Если Кинок считает, что раскопает что-то недоступное правителю, то, вероятно, он будет действовать вне закона. Обычно Крайер отговаривала его. Но если в связи с Торрас всплывёт что-то такое, что может помочь Крайер защитить её репутацию и отца... то этим нужно воспользоваться.

– Хорошо, – сказала она дрожащим голосом. – Найдите её. Делайте всё, что сочтёте нужны. Просто... никому не говорите.

– Конечно, – сказал он. – Мы же связаны – вы и я, леди Крайер.

Прозвучал последний звук арфы. Высокая, тонкая нота задрожала в воздухе, и вальс подошёл к концу.

Они выпустили друг друга из объятий и отошли назад. Крайер опустила руки по бокам, пустые.

– Вы и я, – сказала она.

* * *

Мастер Томас Рен создал ребёнка, который соответствовал требованиям королевы. Этот ребёнок был в 10 раз сильнее самого сильного человека, когда-либо жившего, он ходил в 10 раз быстрее пешком. Этому ребёнку не требовались ни еда, ни сон; он мог расслышать шёпот на расстоянии тысячи шагов и видеть в темноте, как кошка; его мозг решал самые сложные математические и метафизические уравнения в 50 раз быстрее, чем знатоки-люди; он никогда не уставал, не слабел и не болел.

Рен назвал девочку Кирой и доставил её в столицу. Королева Тея была настолько рада, что в тот же день ещё до захода солнца удочерила Киру и объявила наследницей. Она расплатилась с Реном обещанным золотом и разрешила сидеть по правую руку от трона. В течение следующих 7 дней королева отправляла караваны с хлебом и мёдом в самые отдалённые уголки Зуллы, празднуя рождение дочери.

Кира.

Величайшее творение Рена имело только один недостаток: поскольку она представляла собой не только результат алхимических опытов, не совсем механизм, не состояла из плоти и костей, а сочетала в себе все эти три качества, она не была полностью самодостаточной. В этой вселенной есть закон. Нельзя создать что-то из ничего. Поскольку Кира была создана для королевы и связана с ней, ей требовалась кровь королевы, чтобы выжить.

– из книги "Начало эры автомов", написанная Эоком из дома Медора, 2234610907, год 4 э.а.

8

У себя над головой, даже сквозь толстые слои камня, Эйла слышала шум, доносившийся из огромного бального зала: музыку, гулкие разговоры нескольких сотен голосов одновременно. Наверху светло, шумно и тепло, а здесь, внизу, в подземных коридорах под бальным залом, темно, тихо и жутко холодно. Из-за настенных бра, изящных безделушек из голубого стекла с мерцающими внутри свечами, казалось, будто находишься под водой.

Эйла быстро двигалась в темноте, прислушиваясь к любым звукам шагов или голосов, пока пробиралась по коридору. Это был её шанс исследовать и посмотреть, сможет ли она найти какую-либо информацию о Киноке. Она столкнулась с двумя гвардейцами во время обычного патрулирования, но достаточно было сказать “я по поручению миледи", и её отпустили. Имя леди Крайер работало, как секретный пароль, отмычка.

Церемония помолвки уже закончилась, так что Эйлебыло легко ускользнуть, хотя она понятия не имела, как долго Кинок задержится на собственной вечеринке. Оставалось лишь надеяться, что он пробудет в бальном зале всю ночь, общаясь со своими поклонниками. Всякий раз, проходя мимо двери, она дёргала за ручку. Все они немедленно распахивались, но за ними были лишь тёмные прачечные, кладовые или какой-нибудь винный погреб. Эйла уже засомневалась в себе. Неужели она ошиблась? Неужели Кинок здесь, внизу? Но вот, наконец, одна из дверей не открылась.

Она опустилась на колени, прищурилась и вгляделась в крошечную щель между дверью и косяком. Взломать замок не составит особого труда – брат научил её. Она полезла в карман, достала шпильку для волос, которую ранее украла из комнаты Крайер, и осторожно вставила в замочную скважину. Взламывать замки – дело грубое и не слишком красивое, по крайней мере для неё. Хотя брат Сторми был настоящим знатоком этого дела. Он смог взломать замок в семейном коттедже ровно за десять секунд. Стиль Эйлы был больше похож на “подёргай дверную ручку и посмотри, что получится". Она прикусила губу, вставила шпильку в замочную скважину, и… щёлк.

Затем она достала носовой платок, который Несса одолжила ей ранее, чтобы промокнуть разбитый нос, и воспользовалась им, чтобы стереть отпечатки пальцев или следы кожного жира, когда поворачивала дверную ручку, осторожно приоткрывая дверь. Она по-прежнему стояла на коленях, и только поэтому увидела то, что увидела.

Волосок из дверной защёлки бесшумно упал на каменные плиты.

Эйла вся похолодела. Это была не обычная ловушка, с помощью которой они со Сторми обычно разыгрывали друг друга: кувшин с водой над входной дверью, верёвочка, о которую неизбежно споткнёшься, или чайник, с грохотом падающий на пол. Такие ловушки были очевидны, их использовали, чтобы отпугнуть злоумышленника или подать сигнал предупреждения.

Эта ловушка была другой. Только человек, установивший ловушку, мог знать, что дверь открывали, что кто-то побывал в этой комнате. Кинок не хотел пугать незваных гостей. Он просто хотел знать, были ли такие. От этого у Эйлы на душе стало ещё более жутко. Она вздрогнула и, подобрав волосок, осторожно положила его в карман, чтобы вернуть на место при уходе, как, должно быть, делал Кинок. Затем она проскользнула внутрь.

Его покои были почти точной копией покоев Крайер. Тут стояла точно такая же кровать, как у неё, большая, с четырьмя столбиками и полотняным балдахином, зеркало, ванна, большой деревянный сундук в углу. Однако Кинок не поддерживал огонь в очаге, поэтому в комнате было так холодно, что в своей тонкой форме служанки Эйла невольно задрожала. А ещё тут висел гобелен.

Она методично искала любые карты, рисунки, символы или книги с информацией о Железном Сердце. "Думай, как он, – повторяла она себе, снова обматывая руку носовым платком и проводя пальцами по крышке деревянного сундука. – Думай, как автом".

В сундуке не оказалось ничего, кроме одежды и нескольких монет. Ничего не оказалось ни в ванне, ни вокруг неё, ни за зеркалом, ни на полупустой книжной полке, ни у камина… Эйла проверила каждую поверхность, каждый уголок, каждую тень, постельное бельё, ширму для купания, занавески; она даже залезла под кровать, чтобы посмотреть, не спрятано ли что-нибудь в раме кровати… Ничего.

Разочарованная и всё больше нервничающая с каждой минутой, Эйла наконец повернулась к гобелену. Он был прекрасен – вытканная сцена с музыкантами, играющими для маленькой девочки с золотистыми глазами. Эйла ощупала его по краям, приподняла на стене, чтобы проверить обратную сторону… но когда она подняла его, то под ним была не каменная стена, а бумага.

Сердце подскочило к горлу, она схватила гобелен обеими руками и ещё сильнее подняла над головой, пытаясь разглядеть, что под ним скрывается.

Сначала Эйла подумала, что это карта. Но потом поняла, что нет, она была слишком обширной. К тому же там не было ни суши, ни голубого океана. Карта звёздного неба? Она прищурилась в темноте, пытаясь разглядеть рисунок…

И у неё перехватило дыхание.

Кинок не увлекался звёздами.

Он коллекционировал людей.

Там были нарисованы в мельчайших деталях человеческие лица. Их были сотни, каждое выполненное чёрными чернилами, размером не больше медной монеты. Эйле потребовалось всего мгновение, чтобы увидеть лицо, которое она узнала: Несса. И правее, на расстоянии вытянутой руки: Том, муж Нессы, который ухаживал за садами. Там были Лорел, Гедд, Ри с кухни. На рисунке Ри виднелся даже глубокий рябой шрам там, где раньше был её левый глаз.

Там были Юн с кухни, Идрик, Уна, Джек. Каждый рисунок был связан с другими рисунками нитками разного цвета: красной, синей, золотой. С расстояния в несколько шагов это действительно было похоже на звёздную карту, ночное небо, полное созвездий.

Нессу и Тома, которые не скрывали своей любви друг к другу, соединяла красная линия. Гедда и его близкого друга, ещё одного конюха по имени Кет, соединяла синяя линия. Лорел и её младшую сестру Эди – золотая. Нити протянулись по всей схеме, их были десятки и десятки, они пересекались друг с другом, создавая обширную, сложную сеть… связей.

С нарастающим холодным, болезненным ужасом Эйла поискала на схеме одного конкретного человека.

Бенджи.

Синие линии соединяли Бенджи с парой других слуг. Золотых линий не было – семьи у него нет.

Зато имелась одна яркая кроваво-красная линия. Она, как вена, пересекала всю схему.

Лицо на другом конце линии принадлежало Эйле. Она уставилась на своё крошечное изображение: круглое лицо, иссиня-чёрные волосы. Красная нить подходила прямо к её горлу.

Забавно, но её первой реакцией было горячее смущение. Кинок считает, что они с Бенджи любовники? Почему? Их отношения не выходили за рамки дружеских, они никогда не заходили дальше, да и не могли. (Однажды Бенджи прижался к ней лбом, и на мгновение Эйла подумала – нет.) В течение многих лет Эйла изо всех сил старалась держать Бенджи на расстоянии вытянутой руки. Она знала, что даже от дружбы становишься слабым, а трудные решения становится только труднее принимать там, где в первую очередь нужно думать о себе.

А как же любовь? Она ещё хуже, чем слабость.

Любовь ломает тебя. В конце концов, именно от любви Эйла неделями плакала после смерти семьи и сворачивалась калачиком, не в силах пошевелиться. От любви ждёшь смерти, желаешь её, жаждешь её, просто чтобы освободиться от боли.

Как только Роуэн поставила Эйлу на ноги и дала ей возможность начать всё сначала, Эйла поклялась, что никогда больше не позволит любви сломить себя.

Сейчас Эйла вздрогнула и наклонилась ближе, почти касаясь носом схемы. Она не могла не заметить, что её лицо было единственным на карте, с которым была связана только одна нить. От остальных чернильных лиц отходили нити всех цветов – друзья, братья и сёстры, возлюбленные.

Медленно, словно в трансе, Эйла продолжала искать знакомые лица. Там было много тех, которых она наполовину узнала. Она мельком видела их в Калла-дене – сельских жителей и торговцев. Есть ли Роуэн на этой схеме? А Фэй?

А Люна?

Какого цвета линия соединяет тебя с умершими?

Вглядываясь, Эйла встала на цыпочки. Вот она – Фэй с безумными глазами. От неё шла чёрная нить. Эйла проследила за ней – но лицо на другом конце нити Фэй было зацарапано. Её чёрная нить ни к чему не вела.

Это, должно быть, была Люна.

Эйла уставилась на царапины, которые когда-то были лицом Люны, желая, чтобы правда оказалась неправдой, но было слишком поздно; она уже поняла, почему нить была чёрной; это было ужасно и вызывало отвращение, но всё равно оставалось единственным правдоподобным объяснением.

Зачем Киноку эта схема? Зачем ему знать все эти связи?

Если только... если только он каким-то образом не использует человеческие отношения против самих людей, чтобы держать их в напряжении, в узде.

Эта мысль поразила её, как раскат грома. Вот и разгадка тайны смерти Люны.

Это не было наказанием за какой-то проступок. "Это была не она, не она", – твердила Фэй.

Потому что Люна не сделала ничего плохого.

Смерть Люны стал наказанием за что-то, что сделала Фэй.

Вот для чего нужна схема – находить человеческие слабости и использовать их.

Это было за гранью жестокости и больного воображения.

Это была работа мастера-манипулятора.

Боги, неудивительно, что Фэй сошла с ума. "Возьмите меня вместо неё, – кричала она. – Убейте меня вместо неё".

Скрип в коридоре за дверью Кинока вернул Эйлу к настоящему. Она выпустила из рук гобелен, отпрыгнула от карты и прижалась к стене. К счастью, никто не вошёл внутрь. Шаги стихли дальше по коридору. Здесь небезопасно. Задыхаясь, со звоном в ушах, она выскользнула из покоев Кинока, не забыв вставить волос в щеколду, и закрыла за собой тяжёлую деревянную дверь. Затем она практически побежала по коридору, прочь от морозильной камеры, потухшего очага и похожей на паутину схемы с лицами.

Она свернула за угол и направилась по узкому коридору к лестнице, которая должна была вывести её наверх, к свету и теплу. Дыхание сбивалось.

Эйла пыталась запоминать повороты, пока спешила по коридорам: налево, налево, направо, – но перед глазами стояли рисунки, крошечные чернильные веснушки Бенджи, её собственные чернильные волосы, и она сбилась со счёта: налево, потом направо… нет, ещё раз направо. Она безнадёжно заблудилась.

Затем она резко остановилась перед дверью с золотым молотком в форме арфы.

Музыкальный салон.

Она сунула руку в карман и нащупала холодный металлический ключ, который дала ей Крайер. Тяжело дыша, Эйла дважды чуть не выронила его, прежде чем наконец вставила в замок. Ключ повернулся, дверь открылась, и вот он: музыкальный салон.

Мимолётный вздох облегчения сменился совершенно другим чувством – удивлением. Страхом. Крайер не преувеличивала толщину стен. Когда Эйла закрыла за собой дверь, тишина окутала её, как живое существо, или как бархат, прижатый к губам. Внутри музыкальный салон был прекрасен – просторный, с высоким сводчатым потолком. Эйла могла различить большие тёмные очертания того, что, должно быть, было двумя дюжинами музыкальных инструментов, даже больше, висевших на стенах. Но, звёзды и небо… тишина. Тут было тихо, как в могиле. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что ей напоминает это место.

Другое место, тёмное и пустое. Другое место, где она была совершенно одна, где не было ничего, кроме ветра в голове.

Уборная, где она пряталась во время налёта. Когда они ворвались внутрь и забрали всё.

Эйла опустилась на кожаную скамью и подтянула колени ко лбу. До сих пор она не осознавала, что дрожит всем телом, но в тишине салона не могла остановиться. Она чувствовала, как даже что-то важное в глубине души – её месть – начала трепетать. Она всегда была похожа на жарко пылающий костёр, но теперь она подпрыгивала и опускалась, и так много раз, как будто пламя поливало лёгким дождём.

Она не сразу поняла, что это за чувство: неуверенность.

* * *

Перед самым рассветом Бенджи затряс Эйлу с такой силой, что она почти, почти вернулась в тот день.

Когда она открыла глаза, он нависал над ней в темноте. Его лицо было бескровным, губы сжаты в белую линию. Одной рукой он сжимал её плечо, другой схватил её одеяло, так крепко сжав его в кулак, что казалось, костяшки пальцев вот-вот прорвутся прямо сквозь кожу.

– Эйла, – сказал он. – Произошло что-то ужасное. Нессу убили.

Эйла пошатнулась.

– Это невозможно, – услышала она собственный голос. – Я же буквально сегодня видела её во дворце.

– Зря ты так. Они способны на всё. Ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, – сказал Бенджи. – Говорят, гвардейцы пытались забрать у Нессы ребёнка, а она не отдавала, и...

– Как это… вообще могло случиться? – голос Эйлы срывался.

Слова душили её. Она попыталась закрыть глаза, но тогда в голове возникали крики брата и рассеивали тьму. Запах горелой плоти, пепла. Парализующий страх, от которого немеешь. Она открыла глаза. Видеть лучше, чем не видеть.

Лицо Бенджи было потрясённым, руки тряслись от страха, или гнева, или чего-то большего:

– Брось, ты же знаешь, что о таком я не стану врать. Все видели её труп, Эйла, включая Тома.

– Но почему? Что она сделала? За что её наказали?

– Слышал, она зашла туда, где ей быть не следовало, – Бенджи сжал челюсть. – Кто-то сказал, что три дня назад её носовой платок нашли в покоях скира. Наверное, подумали, что она что-то вынюхивает.

Он продолжал говорить, но Эйла уже не слушала.

Её носовой платок нашли в комнате скира.

Подумали, что она что-то вынюхивает.

Во рту появился привкус жёлчи, кислый, мёртвый и противный. Эйла чувствовала, как к горлу подступает комок – её вот-вот вырвет, или, может быть, это было просто чувство вины, физическое чувство внутри неё, душащее её, как сорняк.

"Это я виновата," – подумала она. Это не Несса что-то вынюхивала. Это не она оставила свой платок на полу, как флаг капитуляции, неопровержимую улику. Теперь Несса мертва, Том вдовец, а Лили осталась без матери.

– Нет… – Эйла помотала головой.

– Тише! – Бенджи огляделся вокруг.

– Мне нужно идти, – выдавила она и встала, а потом оказалась у двери.

Может быть, люди смотрели, но она не замечала. А потом она оказалась снаружи в платье, едва завязанном на шее и запястьях, в предрассветной прохладе, где темнота на вкус похожа на соль.

Они нашли носовой платок Нессы в комнате скира. В комнате скира. Почему Несса не сказала пиявкам, что отдала свой носовой платок, что её нога никогда не ступала в покои Кинока?

Возможно, Несса всё же рассказала.

Возможно, тогда это уже не имело значения… или было слишком поздно.

У неё пытались забрать ребёнка.

Придут ли они в следующий раз за Эйлой?

Или за Бенджи?

Эйла вспомнила собственное лицо на схеме Кинока, лицо Бенджи, его волосы, похожие на завиток чёрных чернил, эту длинная красная нить… Киноку известно, что Бенджи – единственный, кто небезразличен Эйле. Если он захочет наказать её, он знает, как это сделать.

Она согнулась пополам, одной рукой упёршись о каменную стену здания для прислуги, и рухнула в чахлую траву. Желудок скрутило спазмом, хотя наружу не вытекло ничего, кроме тонкой струйки слюны. В желудке и так было пусто.

Если Несса что-то рассказала, Бенджи сейчас в серьёзной опасности.

Если Несса ничего не рассказала, значит, она умерла за Эйлу, из-за Эйлы…

– Эйла? – Бенджи окликнул её сзади, и Эйла побежала.

Бежала от вида его лица: веснушек, карих глаз, чернильно-чёрных кудрей.

Может быть, уже слишком поздно. Схема, линия, соединяющая их.

Она свернула за угол здания для прислуги и продолжила идти, шлёпая тонкими туфлями по утоптанной грязи. Она пробежала мимо фруктовых садов.

И тут она увидела их.

Висящие между двумя деревьями у входа в сады. Где все могли видеть. Подвешенные, как фонарь.

Туфли Нессы. И её носовой платок.

Кровь на нём (из разбитого носа Эйлы после той дурацкой встречи с Фэй) засохла и потемнела, но перепутать её было невозможно. Носовой платок трепетал на ветру, бледный, как платье Люны, которое, казалось, она видела целую вечность назад, но вдруг оно снова встало у Эйлы перед глазами.

Под деревьями собралось несколько слуг. Они молча смотрели на туфли и носовой платок. Просто смотрели.

Эйла слышала собственное дыхание, слишком громкое и хриплое в тишине раннего утра, но не могла успокоиться.

В толпе была и Малвин в своей белой шляпке. После долгой паузы она отвернулась от носового платка, туфель и поспешила прочь, втянув голову в плечи. Прежде чем Эйла осознала, что делает, она уже гналась за ней.

Она быстро догнала Малвин.

– Эй!

Гнев, печаль, паника, наполнившие вены, – всё сузилось в точку. Её трясло от нетерпения. Несса умерла. Но Бенджи ещё жив – пока. Она должна быть уверена, что он в безопасности. Пока больше никому не известно о схеме Кинока. Она никому не говорила.

И никто, никто больше не умрёт из-за неё, если только не Крайер.

Малвин резко обернулась. Её глаза были дикими, лицо бескровным.

– Ты, – сказала она. Скорее, сплюнула.

Эйла пропустила это мимо ушей.

– Ты работаешь во дворце дольше любого из нас, – сказала она. – Ты знаешь больше, чем... чем кто-либо другой теперь, после того как Нессы...

– Чего тебе надо? – Малвин сплюнула.

– Правду. О Нессе и о том, что она сделала, что им сказала, за что её убили...

– Из-за тебя я лишилась работы, – рот Малвина искривился. – Ты отняла мою работу, мои деньги. Я тебе ничего не должна.

– Я прошу не для себя.

– Тогда послушайся моего совета, – сказал Малвин, подходя к Эйле. Теперь она была так близко, что Эйла чувствовала её запахи: трав и муки, как на кухне. Её волосы под белой шляпкой были влажны от пота. – Не проси ни ради кого, кроме себя. Думай только о себе. Только так можно выжить в этом месте.

– Малвин...

– Они знают о нас всё, – выдохнула Малвин. – Всё, что мы делаем. Всех, кого мы… – она попятилась назад, сжав кулаки и задрожав. – Скир следит за всеми.

– Скир? Что ты знаешь о Киноке?

– Нет уж, ничего у тебя не выйдет, – прошипела Малвин. – Не хочу, чтобы со мной поступили так же, как с Фэй. Ты видела, что случилось с её сестрой.

– Фэй...? – Эйла нахмурилась, гобелен в покоях Кинока и схема, которую он прикрывал, не выходили у неё из головы. – Неужели... неужели Фэй чем-то провинилась перед Киноком? И поэтому пиявки убили Люну? Ты этого боишься?

– Не хочу говорить об этом, – прошептала Малвин, её глаза метались по сторонам. – Не хочу навлекать на себя беду, – затем она наклонилась ближе, говоря почти шёпотом. – Могу сказать только одно: присматривай за солнечными яблоками. Скир надёжно хранит свои секреты. Держись от него подальше.

Надёжно? Подальше?

Эйла ждала, но Малвин больше ничего не объяснила.

– И это всё, что ты слышала? – спросила Эйла, стараясь не показывать своего разочарования.

Малвин кивнула головой:

– Это всё. Я же говорила тебе, что немного не знаю. Я не сую свой нос туда, куда не надо, – многозначительно сказала она, – потому что не хочу, чтобы кто-то ещё умер из-за меня.

– Конечно, – согласилась Эйла, понимая, что разговор окончен. – Спасибо тебе, Малвин.

– Не подходи ко мне больше. Я не буду с тобой разговаривать, – Малвин сплюнула на землю к ногам Эйлы. – Я не хочу закончить, как Несса.

Затем она гордо удалилась.

Эйла осталась стоять одна посреди сада и долгое время не двигалась. Она чуть не плакала, хотя утратила эту способность много лет назад.

Бенджи хотел присоединиться к восстанию на Юге вместе с Роуэн, хотел уехать, ведь она сказала Бенджи, что шансы в их пользу. Что положение Эйлы в качестве служанки – их шанс совершить настоящую Революцию. Он поверил ей.

То же самое предчувствие, что посетило её прошлым вечером в музыкальном салоне, вернулось к ней и сейчас: взлёты и падения, страх. Неужели она сделала неправильный выбор?

Имеет ли это значение?

Она посмотрела на свои руки. Они дрожали.

Роуэн. Ей хотелось поговорить с Роуэн, ей нужен её совет. Нужно, чтобы она была рядом. Хочется чувствовать, что Роуэн всегда будет рядом, чтобы перевязать ей раны, поставить на ноги. Роуэн, которая помогла ей в жизни – которая уже уехала, чтобы возглавить восстание на юге, броситься с головой в видение справедливости, в которую она верила.

Роуэн не было рядом, чтобы утешить её, но благодаря ей Эйла знает, что должна делать.

В конце концов, сегодня она кое-что выяснила. У Кинока есть кабинет, отдельный от его покоев. И в этом кабинете есть сейф.

Стая птиц взмыла в небо, криками призывая рассвет.

Она зашла слишком далеко. И она знала: пути назад уже нет.

9

На следующий день после того, как гвардейцы отца убили женщину и повесили её туфли на солнечных яблонях, утренний свет окрасился в странный оттенок.

К рассвету, когда Эйла должна была прийти и разбудить её, Крайер уже слышала об убийстве – от не менее перепуганной служанки, которая вошла к ней в покои, чтобы подбросить дров в очаг, даже не от отца. Крайер стояла посреди своей комнаты и дрожала от тошнотворной смеси ужаса, ярости и мучительного горя. Она знала, что подобные вещи иногда случались в других местах, но отец уже много лет не назначал такого сурового наказания, тем более по такой бессмысленной причине.

Крайер зажала рот рукой, пытаясь успокоиться. Может быть, Эзод вообще не отдавал такого приказа? Может быть, гвардейцы перестарались? Она знала, что это невозможно, но от такой альтернативы её затошнило. Знать, что отец способен на нечто подобное…

Мысли бурлили, как море, а Крайер всё ждала и ждала стука Эйлы.

Но Эйла так и не появилась.

Взошло солнце, а Эйлы всё не было.

Больше всего на свете Крайер хотелось найти Эйлу, разыскать её в комнатах для прислуги и убедиться, что с ней всё в порядке. Но Крайер нельзя опаздывать на первое заседание Совета. В конце концов, она поймала служанку и приказала ей доставить полный завтрак: хлеб, фрукты, сыр, миску мёда – служанке Эйле, где бы та ни находилась, и сообщить ей, что она освобождена от всех обязанностей на следующие два дня. Служанка, должно быть, очень удивилась, но её научили не показывать этого. Она просто кивнула и пробормотала:

– Слушаюсь, леди Крайер, – и поспешила прочь в направлении кухни.

Но этим Крайер не удовлетворилась. Если она не видит Эйлу, то, во всяком случае, должна убедиться, что живот Эйлы не пуст. Однако ей надо явиться на заседание Совета. Нужно бороться – предлагать и разрабатывать новые законы для защиты людей, запрещающие убивать слуг или детей. Она может сделать всё, что в её силах, чтобы такое никогда больше не повторилось.

На данный момент этого должно быть достаточно.

* * *

Проведя в карете более трёх часов, Крайер не могла не думать о том, что произошло во дворце и что произойдёт, когда она прибудет на заседание. Когда Крайер впервые мельком увидела Зал Совета, она была едва созданной. Она потом несколько недель умоляла отца, прежде чем ей разрешили сопровождать его в столицу, и даже тогда ей было категорически запрещено входить в Зал Совета, а разрешалось только сидеть рядом с отцом в карете, наблюдая, как за окнами проплывают скалистые холмы, сменяясь широкими торговыми дорогами, крупными деревнями, а затем городами и, наконец, самой столицей, Янной, жемчужиной Рабу, кишащей людьми и сверкающей на весеннем солнце. Тогда она впервые увидела город, а также людей, которые не были слугами отца. Она до сих пор помнила, как они шли, согнув спины, не сводя глаз с пыльной улицы. Их одежда была старой и выгоревшей на солнце, кожа покрыта разводами грязи, масла и пыли.

– Мы так много делаем для них, – сказал Эзод. – Под нашей властью они процветают. До нас здесь царил хаос.

Крайер прижала маленькие ручки к окну и уставилась на толпы людей, наблюдая, как они расступаются вокруг отцовской кареты, перемешиваются и кружатся, словно разноцветный ил в воде. Она увидела человеческую девочку примерно своего возраста, с тонкими ручками и светлыми спутанными волосами. Её ноги были босы и грязны. Через две улицы все здания были высоки и роскошны, улицы свободны от мусора и прочих человеческих отбросов – там магазинами управляли автомы. Разница между частями города, где проживали люди и автомы, была разительной, почти шокирующей. Это зацепило её мысли, как рыболовный крючок, не давая думать ни о чём другом. Её Вид жил в роскоши, в то время как люди умирали с голоду у их ног.

Она вздрогнула, глядя в окно кареты. Они проехали по мощёным улицам и въехали в массивные ворота Старого Дворца в самом центре города.

Когда-то он принадлежал королю людей, а теперь здесь разместился Красный Совет. Сам дворец был сделан из камня бледно-кораллового цвета, сияющего в слабых лучах зимнего солнца, почти такого яркого, что на него невозможно было смотреть. Именно здесь спроектировали Крайер, как и остальных дворян. Здесь отец работал с создателями и мастерами над её эскизами, прежде чем их отправили в Акушерню. Когда она была моложе, ей нравилось представлять, как отец прогуливается по городу, дворцовым садам и длинным залам с потолками из цветного стекла, размышляя о том, какую именно дочь хочет создать.

Теперь, думая о своём Проекте, Крайер захотелось содрать с себя искусственную кожу. Она не могла думать о Проекте, не вспоминая, что она Ущербна.

Внутри Зал Совета был отделан в белых тонах. Полы, стены, два длинных стола, разделяющих комнату пополам, даже 50 стульев вокруг столов – всё это было сделано из безупречного белоснежного мрамора, почему-то более светлого и чистого, чем остальная часть дворца. Вдоль стен располагались окна, выходящие на восток; утреннее солнце струилось внутрь, яркими квадратами ложась на столешницу. Пылинки парили в воздухе, как крошечные светящиеся точки. Единственным цветным предметом в комнате, не считая красных мантий пятидесяти Красных Советников, которые стояли у своих стульев, был военный флаг. Он висел на северной стене, во главе стола, порванный и грязный, один край обгорелый и сморщенный.

Крайер видела картины с изображением флага в этой комнате. Это была реликвия, момент истории, застывший, реальный. Этот флаг: чёрная полоса внизу, обозначающая Железное Сердце, тёмно-фиолетовая полоса вверху, цвета крови автома; четыре вертикальные белые линии, обозначающие Четыре Столпа, – был тем самым флагом, который генерал Иден нёс в бой во время Войны Видов. На некоторых картинах флаг был новым и великолепным, развевающимся высоко над полем боя. На других он был пропитан красным цветом человеческой крови.

Когда Крайер и Эзод вошли в Зал Совета, остальные Красные Советники в унисон склонили головы. Крайер оглядела стол, глаза скользнули по знакомым лицам других Советников – пятидесяти лицам от древних до чуть старше, чем она, пятидесяти лицам, представляющим различные города и регионы Рабу и несколько населённых областей Крайнего Севера – на всех было одинаково торжественное выражение. Она посмотрела на них, запоминая... а потом снова. И снова.

Кого-то не хватало. Где Советница Рейка? Она надеялась увидеть её здесь, чтобы спросить, читала ли она её очерк и почему не ответила.

Также за столом было одно новое лицо – Кинок.

Крайер знала, что он будет здесь. Он приехал с запада с отдельным караваном, запряжённым его собственными чудовищными серыми лошадьми. Крайер не знала, почему он всегда путешествует отдельно, но не задавала вопросов. Они союзники и помолвлены, но ей бы не хотелось три часа трястись с ним в тесной, дребезжащей карете.

Теперь, однако, она заметила, что он успел воспользоваться своим ранним появлением – выбрал место за столом, стул по правую руку от Эзода. В Зале Совета те, кто сидит ближе всех к главе (отцу Крайер), были самыми важными и влиятельными. И тут появляется Кинок, новичок, сравнительно молодой человек, стоящий подобно гордой, неподвижной статуе у второго по значимости кресла в комнате.

Другие Советники не возражают?

А где Рейка?

– Крайер, – сказал Эзод, вырывая её из раздумий. – Постой тут.

Сбитая с толку, Крайер осталась у двери, а отец сел на своё место во главе стола. Когда он встал за белым мраморным креслом, военный флаг послужил ему чёрно-фиолетовым обрамлением.

Свободных стульев больше не было. Крайер потребовалось возмутительно много времени, чтобы понять, что ей придётся стоять в дверях в течение всего заседания, как гвардейцу или слуге.

Но я же его дочь. Эта жалкая мысль исходила из тайного, слабого места внутри неё.

Я должна стать одной из вас.

Но это было не так. Она стояла, молчаливая и униженная, пока отец здоровался с остальными. Ему это прекрасно удавалось: он руководил залом, смотрел каждому в глаза, пожимал руки, давая почувствовать, что их видят и знают. Он был опытным политиком. Прирождённый лидер, способный изменить мнение любого за один разговор и убедить его следовать за ним.

По команде Эзода Советники заняли свои места. Только Крайер осталась стоять, как чужая, вся горящая от смущения. Но, казалось, это даже не имело значения. Никто, даже Кинок, не взглянул на неё – ни взгляда, ни на долю секунды осознания того, что она находится в комнате. Как будто Эзод вошёл один. Как будто Крайер вообще не существует. Во всех своих фантазиях, когда она осмеливалась представить себе эту картину, то сидела на том месте, которое занимал Кинок. Иногда она даже представляла себя сидящей во главе стола. В её фантазиях все Советники приветствуют её, почтительно склоняя головы, а на ней тёмно-алые одежды, и когда она говорит, то весь зал слушает.

Не думала, не гадала она, что будет вот так неловко стоять в дверях, полностью оторванная от реальной встречи, как бессмысленный, невидимый наблюдатель.

"Всё в порядке, – пыталась она убедить себя. – Это лишь первое заседание. По крайней мере, ты в Зале. По крайней мере, тебе не запрещено говорить".

Эзод объявил собрание открытым. Сначала советники рассказали о последних повседневных событиях в своих округах. Затем леди Мар, которую Крайер всегда считала очаровательной, вплоть до того, что сознательно отследила подробности прихода Мар к власти в западном Рабу, встала, положив обе руки на стол, и сказала:

– Нет смысла тянуть время. Мы собрались здесь не просто так. Слишком долго Совет пассивно хранил молчание, пока по всему королевству разгоралась новая война.

– Вы говорите о восстаниях людей? – спросил советник Яаник. – Я бы не стал утверждать, что мы были пассивны. Восстания небольшие, дело рук нескольких людей-радикалов, устроивших бунты. С ними всегда расправлялись быстро и безжалостно.

– Я говорю не о людях, – сказала Мар, – а о Движении за Независимость.

Взгляды множества советников обратились к Киноку, однако он никак не отреагировал.

– При всем моем уважении, милорд, – продолжила Мар, склонив голову в сторону Эзода, – почему скир вообще присутствует на этой встрече? Он – лидер Движения, воплощение насилия и противоречий. Его "политические собрания" перерастают в беспорядки по его указке – или, по крайней мере, он неспособен осудить такое поведение?

Беспорядки? Крайер ничего не слышала о беспорядках. Конечно, её мысли сразу же вернулись к Южному Бунту – тому самому, который Кинок с такой помпой подавил.

– Согласен, – добавила Советница Парадем с Крайнего Севера.

Крайер не знала, сколько ей лет, но она была намного старше других советников. Её кожа приобрела определённую тусклость, глаза затуманились. Её голова была обрита, возможно, чтобы скрыть, что волосы потеряли свой цвет. Иногда, когда она держала перо, её руки дрожали.

– Год назад я присутствовала на одном таком собрании Движения за Независимость, – сказала она. – Ожидала, что это будет собрание интеллектуалов, но вместо этого оказалась в толпе из сотен горлопанов, призывающих к полному прекращению отношений с человечеством. Как подло и мерзко! Такого можно ожидать от людей, но не от высшего Вида. И какая же цель у вашего Движения, скир? Построить новую столицу? Это никому не нужно.

– Война давно закончилась, – кивнула Мар. – При надлежащем управлении люди способны участвовать в развитии общества, – её губы скривились. – Не слишком ли далеко зашло это Движение за Независимость? Разве нужно резать вьючных лошадей и крупный рогатый скот? Неужели нужно топить Железное Сердце в море? Зачем нам зарываться глубоко под землю, чтобы прятаться от солнечного света?

– Обстоятельства бывают разные, Советница, – сказал Кинок, впервые подав голос.

Он вытащил что-то похожее на карманные часы, поднёс их к свету, а затем покачал в руке, как маятник гипнотизёра. Казалось, ему очень хотелось, чтобы все Советники увидели этот предмет, и, к удивлению Крайер, все они, казалось, точно знали, что это такое. Более того, при виде карманных часов все немного выпрямились и обратили свои взгляды на Кинока.

– Неужели вьючные лошади и крупный рогатый скот способны сговориться и убить нас в наших постелях, сжечь дотла наши поселения? Шепчет ли Железное Сердце тайными словами, планируя следующее восстание? Запасает ли солнечный свет ножи и сельскохозяйственные инструменты, чтобы зарезать всех в Акушерне глухой ночью? – он холодно обвёл взглядом зал, и все до единого Советники восхищённо переглянулись. – Надлежащее управление может осуществлять только наш Вид, а не люди. Бешеными зверями невозможно управлять. Они жестоки и становятся всё более жестокими, организованными и сильными с каждым днём. Люди опасны. Нам хочется верить, что они никогда не причинят нам вреда, но они могут; и это происходит прямо сейчас. Нет ничего постыдного в том, чтобы признать угрозу – и устранить её.

Образ туфель, качающихся на ветках солнечной яблони, снова всплыл в сознании Крайер. Она на мгновение заколебалась, зная, что ей никто не давал слова, но...

– Да, некоторые люди могут быть опасны, – сказала она, удивлённая тем, что её голос не дрожит.

Все лица повернулись к ней с бесстрастным выражением. В комнате, заполненной безмолвными автомами, было трудно угадать, о чём они думают, и легко почувствовать насмешку. Крайер выпрямилась во весь рост, пытаясь выглядеть так же внушительно, как и отец.

– Но слишком часто кажется, что мы наказываем за незначительные нарушения пытками, тюремным заключением и даже смертью, – закончила она.

Она почувствовала на себе взгляд отца.

– Нас создали, как просвещённый Вид, – продолжила Крайер, заставляя себя оглядеть зал, чтобы встретиться со всеми глазами. Разве не этого она ждала? Ей нельзя молчать от страха. – Нас создали, чтобы мы были выше и лучше, чем люди, но… действительно ли мы лучше, если так легко прибегаем к бессмысленному насилию? Далеко ли мы готовы зайти? Не нужно...

– Дочь моя! – перебил её Эзод.

Она резко замолчала. Чувствуя холод, она наконец посмотрела на отца и обнаружила, что тот смотрит на неё. Но выражение его лица не было сердитым; скорее читалась осторожность.

Она столько раз видела этот взгляд раньше, в ответ на свои очерки, мысли, предложения.

– Приношу свои извинения, – сказал Эзод, обращаясь ко всему Совету. – Дочь считает себя мудрой не по годам.

Лёгкий смешок.

– Видимо, она стала мудрее, – сказал Советник Шен, – коли уж занялась текущим положением дел в человеческой популяции. Как нам известно, поступают сообщения о новых восстаниях в Таррине. На этот раз погиб один из нашего Вида. Его голову отрубили и сожгли.

Несколько Советников громко выразили своё негодование.

– Это не первый и не последний инцидент, – сказал один из них. – Всего два дня назад в двадцати лигах к югу слуги на ферме сговорились и напали на своего господина. Все жертвы были человеческими, но хозяин фермы был на волосок от гибели.

Вот так в безмолвной, исполненной достоинства комната пятьдесят человек стали говорить одновременно. Безмолвная, униженная Крайер слушала, как они спорят: некоторые сдержанно и красноречиво, а некоторых распирало от возмущения. Единственный, кто молчал, был Кинок. Он откинулся на спинку своего мраморного кресла, глядя на собравшихся холодными, насмешливыми глазами и по-прежнему вертя в руках карманные часы… и Крайер, наконец, разглядела их как следует. Она поняла, что это не часы.

Это был... компас?

– Тихо! – наконец крикнул Эзод.

Голоса стихли, сменившись очередной звенящей тишиной.

– Есть более неотложные вопросы, – сказал Эзод. – Королева Джунн из Варна обратилась с официальным запросом...

– Безумная королева? – пробормотал кто-то.

– Но как же восстания? – спросил Шен.

– А как же Рейка? – спросил другой советник, и Крайер резко подняла голову – что случилось с Рейкой? – но Эзод проигнорировал эти вопросы.

– Королева Варна Джунн обратилась с официальным запросом о дипломатическом визите, – сказал он, – чтобы начать восстанавливать отношения между нашими народами. Она желает проехать от нашей общей границы до города Янна, отдавая дань уважения каждому Красному Советнику по пути.

Крайер медленно подалась вперёд, широко раскрыв глаза. Королева Джунн?

Та самая, кого все называют сумасшедшей?

Та, чьей властью Крайер так долго восхищалась, с которой она так жаждала встречи?

– Почему сейчас? – спросила Парадем. – Зачем ей приезжать сейчас? Что изменилось?

– Верится как-то с трудом, – сказала Мар. – Не зря её называют Безумной Королевой. Она известна своим непостоянством и непредсказуемостью. Наше равновесие и так достаточно шатко.

Крайер не выдержала.

– Нельзя называть её высочество королеву Джунн непостоянной, – громко сказала она, и её голос разнёсся по комнате. Все Красные Советники одновременно повернулись и уставились на неё, некоторые из них моргали, как будто полностью забыли о её существовании. – Она правит быстро и энергично, но не безрассудно. Я слежу за её двором уже много лет. Если она говорит, что хочет навести мост между нашими королевствами, она так и думает. Ни одно из её действий за последние 2 года не противоречило этому желанию наладить наши отношения или, по крайней мере, сформировать военный союз. Она уже давно работает над этим.

– Тогда тебе должно быть приятно услышать, что королева обратилась ещё с одной просьбой, – сказал отец. В его глазах ничего нельзя было прочесть. – Похоже, она весьма заинтересована во встрече с тобой.

Необъяснимым образом Крайер почувствовала, как щёки запылали. Прежде чем она успела хотя бы начать обдумывать ответ, Совет перешёл к последнему пункту повестки дня.

Советница Рейка исчезла.

Крайер была настолько поглощена мыслями о безжалостной Джунн, Безумной Королеве, Пожирательнице Костей, желавшей встретиться с Крайер, что ей потребовалась секунда, чтобы осознать эту новость.

– Рейка? – выпалила она под потрясённое бормотание других Советников.

Рейка, её наставница, подруга, если автом может использовать такое слово – Рейка, которая так и не ответила на политические очерки Крайер. Может быть, поэтому? Неужели она пропала несколько недель назад, и никто ничего не знает?

Вопросы слетали с уст других Советников, но у Эзода, казалось, не было других ответов. Рейка просто... пропала. Она не мертва, выкупа не потребовали, и никаких признаков для беспокойства, по крайней мере, насколько ему известно – она просто исчезла. Ночью. Совершенно невозможно узнать, где она, почему ушла, или когда (если) вернётся.

– Возможно, она примкнула к людям, – сказал Советник Шен. – Там ей самое место, не так ли? Она вечно защищала людей, вечно беспокоилась о человечестве. Не удивлюсь, если она отреклась от своего Вида, надела форму служанки и отправилась работать в поле.

По комнате прокатился слабый смех. Крайер почувствовала, что вскипает. Неужели они то же самое будут говорить и о ней? Кто-нибудь из них читал её очерк о перераспределении представительства? Когда она его писала, это казалось правильной теорией. Справедливой, но безобидной. Только сейчас ей пришло в голову, что для других Советников это могло прозвучать как смертный приговор, будто она защищает человечество.

Что она и делала.

Как и Рейка.

– Возможно, она присоединилась к ним, но не по своей воле, – сказал Кинок, и смех стих. – Это уже не первый случай, когда кого-то из нашего Вида похищают люди-повстанцы. Они сделают всё, чтобы сломить и ослабить нас, – он помолчал. – С другой стороны, возможно, Советник Шен прав. Странно, что Советница Рейка была так... увлечена людьми, не так ли?

Он сказал это как шутку, и Советники все как один ухмыльнулись друг другу.

Только Крайер застыла в ужасе. Увлечена?

Внезапно там, где раньше она видела потенциального партнёра, защитника, теперь она увидела Кинока таким, какой он есть. Интриган. Он притворялся её союзником, только ты и я, леди Крайер, но союзник не стал бы делать ничего подобного. Верно? Крайер знала, что она наивна, но не глупа. Союзник не стал бы использовать самую неприятную тайну против неё вот так, просто ради собственного развлечения. Союзник не стал бы насмехаться над Советницей Рейкой, которая даже не может защищаться. Нет. Крайер нельзя, опасно доверять Киноку. Она не могла отвести глаз от сверкающего компаса, которым он покачивал в руках, как каким-то трофеем. Все остальные тоже продолжали смотреть на него – украдкой, некоторые с любопытством, некоторые настороженно, некоторые почти... с завистью.

– К сожалению, – сказал Эзод, снова перекрывая шум, – пока Рейка не решит вернуться, в Совете остаётся незанятое место.

И сердце Крайер подпрыгнуло к горлу.

"Так вот почему он всё же разрешил мне присутствовать на заседании?" – эта мысль появилась сама собой, и ей тут же ей стало стыдно за себя. Рейка пропала, возможно, она в опасности. Сейчас было не время думать о собственных политических амбициях.

– В нынешнем политическом климате кажется разумным заполнить это место как можно скорее, даже при условии, что Рейка вернётся, – продолжил Эзод. – У меня уже есть кандидатура на место нового Советника, но она будет поставлена на голосование.

Крайер оглядела лица других Советников в поисках знакомой реакции. Мар, Шен, Шаста, Парадем, Лаон... – все лица, на которые она смотрела с тех пор, как её создали. Неужели она скоро присоединится к ним после стольких лет? Как дочь повелителя, она очевидный выбор. Предвкушение гудело под кожей, хотя она по-прежнему беспокоилась о Рейке. Если она станет Советницей, найти Рейку станет её первой задачей.

– Все, кто "за", пусть скажут "да", – сказал отец.

Красные Советники ждали. Крайер затаила дыхание.

– На незанятое кресло Советницы Рейки, – сказал Эзод, – я выдвигаю кандидатуру скира Кинока из Западных гор.

Кинока?

Ну, конечно.

Боль, скрутившаяся внутри Крайер, была почти невыносимой – казалось, что отцу даже не пришло в голову подумать в первую очередь о ней.

Но всё это было частью его стратегии, не так ли? Предложение Киноку должности в Совете обеспечит… как он выразился? Стабильность. Доступность. Власть. Это был жест не только в пользу Кинока, но и других сторонников Движения за Независимость. Он как бы говорил: "Мы вам рады, мы с вами на одной стороне. Давайте работать вместе". Но также он предостерегал: "Мы следим за вами".

Зловещая мысль: что, если отец или сам Кинок причастны к исчезновению Рейки? Время для этого казалось слишком подходящим. Место освободилось только сейчас, поскольку движение Кинока было на подъёме и Эзод искал способы привлечь инакомыслящих.

Она попыталась отогнать мрачное подозрение, но оно осталось, как неприятный запах.

Крайер почувствовала, что онемела, когда один за другим все, за исключением Мар и Парадем, сказали "да". Голоса эхом разнеслись по мраморному залу. Крайер всё слышала, но не верила своим ушам.

– Тогда решено, – сказал отец. – Советник Кинок...

И это было последнее, что услышала Крайер. Голова наполнилась бессловесным, стремительным шумом, похожим на шум океана или на первые капли дождя во время грозы. Она стояла там, покачиваясь, как лодка, сорвавшаяся с якоря. Кинок занялместо Советницы Рейки, занял её место. Кинок теперь новый Красный Советник, член Совета, а она нет. Хоть она находилась в мраморном зале, ещё никогда она не была так далеко от заветной цели.

В этот момент Крайер поняла, что этого никогда не случится. Отец никогда не воспримет её всерьёз, что бы она ни делала. Он буквально создал её, чтобы она стала его наследницей, и всё равно она была недостаточно хороша.

Ей никогда, никогда не быть членом Совета.

У неё никогда не будет права голоса в будущем своей страны.

* * *

Но кое-что королева Тея любила даже сильнее, чем дочь Киру, – свою певчую птичку, подарок короля Таррина. Это была порода птиц, которая водилась только в джунглях юга. У птицы были тёмно-синие перья – королева часто говорила, что они цвета лазурита, – и она пела на рассвете и в сумерках прекрасным переливчатым голоском, сидя в золотой клетке в восточном солярии, а королева садилась рядом и слушала.

Каждый день королева повторяла этот ритуал на рассвете и в сумерках.

Пока однажды утром она не вошла в солярий и увидела, что маленькая Кира съела певчую птицу заживо. Кости застряли у неё в челюсти, перья падали с пальцев на пол, как ленты прекрасного неба.

Позже королева Тея сообщила двору, что Кира не сделала ничего плохого. По её словам, королева сама виновата в том, что не дала ребёнку надлежащего образования. Это была просто ошибка, сказала она; некоторых животных люди едят, а некоторых нет. Кира, вполне естественно, просто не разобралась. Теперь она знает.

Служанка убрала кровь, перья и осколки костей с пола восточного солярия. И эта служанка видела сомнение в глазах королевы. Как оно росло и гноилось.

– из личного дневника Эймс, служанки королевы Теи, эра 900, год 9

10

Эйла провела день Луны Жнеца, свернувшись калачиком в кроватке, парализованная чувством вины. Она почти жалела, что Крайер уехала в столицу и её не заставили явиться в покои миледи и заняться обычными бессмысленными делами: приготовить ванну для Крайер, расчесать ей длинные тёмные волосы, погладить платье, подкрасить губы нежными румянами. По крайней мере, так Эйла была бы в движении, работала бы руками, отвлеклась мыслями от Нессы. Она бы не пялилась весь день, парализованная нерешительностью, на корзину с едой, которую ранее принесла очень подозрительная служанка: хлеб с мёдом, солёная рыба, мягкий жёлтый сыр, солнечные яблоки, упаковка засахаренных орехов. Столько еды Эйла не видела за целую неделю. Есть не хотелось, хотя она умирала с голоду. Живот переворачивался сам по себе, но поесть было бы всё равно что сдаться и признать какую-то потребность. Верно?

Крайер разрешила Эйле остаться, дала ей выходной. У неё никогда раньше не было выходных – с тех пор, как она стала здесь работать. Она ненавидела тишину. Чувство вины терзало её так же, как голод – тихая, уединённая, безжалостная пытка. Из-за мести её руки были в крови, но это была не та кровь.

Она знала, что делать. Надо найти личный кабинет Кинока. Если он хранит какие-либо секретные документы, относящиеся к Железному Сердцу, которые могут пригодиться Революции: карту, схемы, книгу учёта камня-сердечника, информацию о его поставках, – они там, в сейфе, о котором упоминала Малвин.

И всё же каждый раз, когда она приближалась к дверям дворца, её охватывал холодный ужас. Воспоминание о носовом платке Нессы, её туфлях.

Может быть, нужно сдаться?

Но если я сдамся, тогда ради чего я вообще живу?

Оставшись одна, она смотрела, как солнечные лучи скользят по стенам помещений для прислуги. Четыреста пустых кроватей. Все были в полях, садах, огородах дворца. Луна Жнеца – отмеченная последним полумесяцем сезона сбора урожая, луна в форме косы комбайна – означала, что недели работы на полях подошли к концу, и пришло время готовиться к зиме.

Когда родители Эйлы были маленькими, Луна Жнеца отмечалась тремя днями и ночами праздников, танцев, вечеринок до рассвета и огромных застолий на деревенской площади. Соседи ели, смеялись и пели песни, красили себе лица в золотой цвет. Когда Эйла и Сторми были маленькие, больших праздников не устраивалось – по крайней мере, из-за постоянной угрозы набегов. Но мать всегда вплетала Эйле в волосы золотые ленты, а отец пел песни об урожае, луне и любви. У камина было тепло, и все они улыбались.

Койка Эйлы была холодной и неудобной. Обычно она не ощущала одиночества так сильно. Но в это время года труднее игнорировать дыру в сердце. Ещё труднее, когда на кладбище прибавилось две могилы.

Солнечный свет скользил по стенам и с заходом солнца менял цвет с бледно-жёлтого на золотисто-оранжевый. В другой жизни Эйла бы сейчас танцевала в праздничной одежде, с накрашенным лицом, причёсанными волосами, прямо на деревенской площади. У неё болели бы ноги, и это было бы так приятно, особенно когда на душе не висит каменного жёрнова. Ни ненависти, ни страха, ни смерти.

А в этой жизни она закрыла глаза.

И открыла их всего минуту спустя, когда кто-то резко ткнул её в лоб.

– Бенджи, – рявкнула она, отталкивая его руку и игнорируя его ухмыляющееся лицо. – Чего ты хочешь?

– Думаешь, я позволю тебе проспать праздник? – спросил он, плюхаясь на её койку. – Ни за что! Посмотри на себя – у тебя все кости видны. Праздник Тебе тужен так же, как и всем нам.

Это означало, что рабочий день окончен. Слуги отказывались от ужина, чтобы подготовиться к тайному празднованию, глубоко в лесу или где-нибудь вдали от прилегающей территории. Заседание Совета – идеальный предлог для Эзода, Кинока, и Крайер уехать на целый день.

Но Эйла не могла смириться даже с мыслью о праздновании:

– Я не пойду.

– Ой, да ладно, будет же весело. Отвлечёшься от всяких мыслей, – он мягко толкнул её в плечо. – Будет вино. Помнишь прошлый год?

– Да. Ты слишком много выпил, и тебя стошнило прямо в океан.

– Разве не охота посмотреть, как я опять напьюсь до чёртиков?

– Нет, Бенджи, – сказала она, уставившись на крошечный кусочек соломы, торчащий из матраса, стараясь не смотреть парню в глаза. – Я не пойду, не в этот раз. А ты – развлекайся.

– И как, по-твоему, мне это делать без тебя? – нахмурился он.

– Бенджи...

– Эйла, – сказал он уже не раздражённо, а мягко и умоляюще. – Пожалуйста. Мы с тобой уже почти не видимся. А когда видимся, то только потому, что случается что-то ужасное. Я скучаю по тебе. Ты моя лучшая подруга, и я… скучаю по тебе, – он схватил её за руку и сжал. – Пойдём, прошу тебя.

Лучшая подруга?

Эйла не могла выкинуть из головы ту нить на схеме Кинока, пылающую красным, как огонь, цветом.

Она посмотрела на их руки. Его пальцы были намного крупнее её, но в остальном они были похожи: испорченные ногти, рабочие мозоли.

В ней снова поднялось чувство, знакомое, как лицо Бенджи: борьба между тем, чтобы быть рядом с ним, и тем, чтобы оттолкнуть его. Дружить с ним и не дружить ни с кем. Что хуже: уязвимость или одиночество? Опасность дружбы или безопасность полной изоляции?

Чем безопасность ей помогла?

– Ладно, – сказала она наконец. – Пойдём.

Хотя бы для того, чтобы он прекратил её умолять. Чтобы хоть немного отвлечься, перестать думать и задаваться вопросами.

Он завопил и вытащил её наружу, в гостеприимную темноту, навстречу празднику – и она не сопротивлялась.

В её волосах не было золотых лент, но снаружи стояли бочонки с бледным кисловатым вином, и это было ничуть не хуже. Или, может быть, лучше.

Они направились к одной из больших пещер у подножия скал, где в этом году проходили празднества, – грот с влажным песчаным полом. Внутри пещеры развели костёр, по изогнутым каменным стенам развесили фонари. Двое мальчиков играли на самодельных барабанах – удары эхом разносились по пещере, звук удваивался, такой глубокий и непрекращающийся, что Эйла странно себя почувствовала, почти до тошноты, ошеломлённой. Многие танцевали как внутри пещеры, так и на пляже с чёрным песком, где прилив разбивался и растворялся о скалы, которые выстроились вдоль берега, как высокие стражи с прямыми спинами.

В воздухе витали хлопья белой пены, запах дыма, вина и морских брызг, раздавались звуки барабанов, танцев и старинных песен урожая, распеваемых сотнями голосов. Все были в масках. Некоторые были раскрашены золотом или киноварью, но большинство масок были просто сделаны из обрезков соломы и одежды. Эти люди были слугами. Любые красивые вещи нужно прятать и получше.

В тот момент, когда они с Бенджи вошли в пещеру, к ним подскочил парень одного с Бенджи возраста. На нём была только полумаска – серебристо-фиолетовая повязка вокруг глаз.

– Бен! – радостно воскликнул он, заключая Бенджи в объятия.

Эйла настороженно попятилась. Она определённо никогда раньше не видела этого парня, но Бенджи обнял его в ответ, столь же счастливый от встречи с ним.

Бенджи взъерошил парню волосы и отошёл назад, указывая на Эйлу.

– Финн, это моя самая близкая подруга, Эйла. Эйла, это Финн.

Финн. Она вспомнила рассказы. Детьми они с Бенджи выросли вместе в храме, задолго до знакомства Эйлы с Бенджи. Финн сбежал первым. Бенджи был подавлен его побегом, но в вскоре тоже бежал. Годы спустя Роуэн помогла им снова найти друг друга. С тех пор они поддерживали связь.

Бенджи широко улыбался, как счастливый дурак:

– Он приехал сюда из поместья на востоке. Я не видел этого ублюдка почти два года.

Финн рассмеялся:

– Вряд ли ты бы приехал навестить меня!

– Ну, по крайней мере, я всегда отвечаю на твои письма!

– Конечно! – сказал Финн, закатывая глаза. – И на каждое письмо у тебя уходит всего три месяца.

Они толкали друг друга, препираясь с непринуждённой фамильярностью. Эйла держалась позади, молча, чувствуя себя немного потерянной. Она знала, что Бенджи пишет письма знакомым за пределами дворца, но никто из них никогда не приезжал его навестить. И проделать такой дальний путь только ради Луны Жнеца? Это казалось безумием. Празднования были рискованны сами по себе. Их не разрешали – они не были строго незаконными, но автомам не нравилось любое человеческое сборище, будь то десять человек или сотня. Они видели в этом угрозу.

– Подождите здесь, я принесу вам обоим маски, – сказал Финн и снова исчез в толпе.

Бенджи повернулся к Эйле, продолжая ухмыляться:

– Он ничуть не изменился. Всехний лучший друг, куда бы он ни пошёл. Держу пари на одну монету, что когда он соберётся уезжать, за ним поедет какая-нибудь девчонка, хотя он здесь всего на одну ночь, – когда Эйла не ответила, улыбка стёрлась с его лица – С тобой всё в порядке?

– Разве покидать поместье не опасно? – спросила Эйла. – Хочешь сказать, он приехал сюда только ради праздника?

– Не только, – заявил Бенджи. – Он явился сюда, чтобы повидаться со мной.

– Но это опасно, – настаивала Эйла.

– И что? – теперь Бенджи нахмурился. – Хочешь сказать, оно того не стоит? Мы же семья. Важно сохранять связь друг с другом. На случай, если ты забыла, Эйла, за это мы и боремся.

Сохранять связь? Она снова подумала о красной нити на схеме Кинока.

– У меня нет семьи. Но я тоже борюсь.

Выражение его лица смягчилось. Он протянул руку, коснулся её плеча и провёл большим пальцем по ключице.

– Но у тебя остались воспоминания о них. У тебя есть предки, ты помнишь рассказы.

– Не совсем, – сказала она. – Вся отцовская семья погибла, а мать никогда не рассказывала о своих родственниках. Я лишь знаю, что меня назвали в честь её бабушки, вот и всё.

– Твою бабушку тоже звали Эйла?

– Сиена Эйла, – Эйла отвернулась, стиснув зубы. – Имя это всё, что у меня есть.

Она сжала медальон под рубашкой. Имя и ожерелье.

– Эйла, – тихо позвал Бенджи.

– Что?

– Ничего. Я просто произношу твоё имя – Эйла, – он шагнул ближе, позволив её имени прошуршать по коже. – Эйла. Это дар, это воспоминания. Этого у тебя не смогут отнять.

Эйла почувствовала странное желание рассмеяться. Воспоминание – совсем не дар.

* * *

Воспоминание: день перед налётами. Глупая, детская ссора, Сторми и Эйла кричат друг на друга без всякой причины, Эйла швыряет в него горсть грязи, а затем, когда он продолжает дразнить её, заявляет: "Ненавижу тебя! – она выплёвывает эти слова, как отравленную воду. – Ненавижу тебя! Хоть бы у меня не было брата! Хочу, чтобы ты навсегда сгинул!" Она настолько злится, что дрожит всем телом а он смеётся над ней, будучи ещё ребёнком. "Оставь меня в покое!" – кричит она ему, да так и не берёт своих слов обратно.

А на следующий день…

* * *

– Иногда мне хочется ничего не помнить, – прошептала она, отходя назад с горящим горлом. – Иногда кажется, что так было бы намного проще.

Бенджи открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент вернулся Финн, сунув им в руки маски: лисы для Эйлы и простую соломенную маску для Бенджи. Эйла надела маску, сразу почувствовав себя гораздо комфортнее, когда лицо скрыто. Крашеная шерсть колючками липла к щекам.

Они присоединились к празднику, Финн кричал, смеялся и тащил за собой Бенджи. Девушка, которую она узнала по конюшням, протянула Эйле кубок светлого вина. Вкус у него был ужасный, горький и кислый одновременно, но Эйла всё равно выпила. Вино обожгло до самого горла, протянувшись нитью от горла к животу. После второго бокала Эйла согрелась и была приятно пьяна, голова кружилась. В груди стучали барабаны. Всякий раз, когда Бенджи не был с Финном, он продолжал легонько прикасаться к ней, ведя сквозь толпу и касаясь рукой её бедра, предплечья или плеча.

На какое-то время об этом было легко забыть. Эйла пила вино большими глотками и раскачивалась в такт музыке, разгорячённая и слегка вспотевшая. Она позволила Бенджи притянуть себя, а затем ещё ближе, обняв за талию. Она улыбалась всем, кого узнавала, а также всем, кого не узнавала, хотя лицо и было скрыто за маской.

– Разве ты не рада, что пришла? – спросил Бенджи, когда они вернулись к бочонкам с вином за третьим кубком. – Разве не рада, что послушала меня?

– Может быть, – поддразнила она его. – Не знаю… Тебе не следует задавать мне вопросы, когда я навеселе.

– О… Почему это?

– Потому что я могу сказать “да".

– А если я как раз хочу, чтобы ты сказала "да"?

– О чём ты? – рассмеялась Эйла.

– Эйла, – сказал он внезапно очень серьёзно. Она уловила движение его горла, нервный глоток. – Эйла, мне нужно тебе кое-что сказать...

Внезапно внутри всё сжалось.

Нет, нет, нет...

– Это я виновата в смерти Нессы, – выпалила она.

Последовавшая пауза была ужасной. Бенджи секунду растерянно смотрел на неё, а затем покачал головой.

– Подожди, – сказал он, – подожди, что… что ты... Эйла, мне действительно нужно сказать тебе... я хочу сказать тебе...

– Она одолжила мне свой носовой платок, – продолжала Эйла, достаточно тихо, чтобы никто другой не услышал её за грохотом барабанов и пением, но достаточно громко и резко, чтобы Бенджи закрыл рот. Она не могла, не хотела слушать то, что он хочет ей сказать; у неё было болезненное предчувствие насчёт того, что он сейчас скажет, и ей не хотелось этого слушать, во всяком случае, не сейчас. Что, если она почувствует к нему то же, что он чувствует к ней... а потом потеряет его?

От такой потери она уже не оправится. Она знала, что не оправится. Но как это объяснить?

– Это я случайно оставила платок Нессы в покоях Кинока, Бенджи, – сказала она вместо этого. – Это я виновата, что они подумали, будто Несса шпионка. Это я виновата, что они пытались отнять у неё ребёнка, – она обхватила себя руками, отчаянно жалея, что выпила так много вина. – Это я виновата, что она погибла.

– Тебе не стоит винить себя... – решительно помотал головой Бенджи.

– А кого тогда винить? Это же я виновата!

– Тише, говори тише, – прошипел он, обводя глазами пульсирующую толпу. Он положить руки ей на плечи, раскачиваясь в такт музыке, создавая впечатление, что они просто разговаривают и танцуют, как все остальные. – Эйла, ты не можешь винить в этом себя. Ты сама сказала, что всё произошло случайно, верно? Ты ведь случайно оставила платок Нессы в покоях Кинока?

– Да. Я просто про него забыла. Не могу поверить, что была столь беспечна. Какая же я дура!

Он ещё сильнее обхватил её за плечи.

– Несса не первая, кто погиб на этой войне, Эйла, – его слова были похожи на удар под дых. – И она не будет последней. Это не значит, что мы сдадимся. Это значит, что мы будем ещё сильнее бороться… пока не выиграем эту войну.

– Война? – она чуть не отшатнулась, но он крепче обхватил её за бёдра. Его руки были большими, тёплыми и очень сильными. – Нет никакой войны. Есть только восстание, которое продолжает терпеть неудачу. Несса умерла не за правое дело. Она умерла из-за меня, потому что я облажалась, потому что я вечно лажаюсь. Чёрт возьми, Бенджи, если бы я уронила свой носовой платок, на яблоне висели бы мои туфли, а не её.

– Нет. Несса, должно быть, сделала что-то ещё. Даже пиявки не стали бы убивать хорошую служанку только за то, что она уронила носовой платок во время обхода.

– Дело не в том, что она уронила носовой платок, – сказала Эйла. – Дело в том, что она пришла туда, куда ей входить запрещено. Они пытались за это отнять у неё ребёнка, но Несса сопротивлялась. То же самое случилось с Фэй и Люной.

– О чём ты?

– Люну убили не за какой-то её проступок. Её убили из-за того, что сделала Фэй. Они наказали Фэй, убив самое дорогое для неё существо в мире.

– Ты уверена?

Она снова вспомнила ту схему из покоев Кинока:

– Более чем.

Эйла быстро рассказала о своей ужасной встрече с Фэй.

– Не знаю, что она натворила, но, должно быть, это было что-то серьёзное.

– Может быть... Может быть, это как-то связано с Киноком? – голос Бенджи за соломенной маской звучал откуда-то издалека. – Я никогда раньше не слышал, чтобы с Нессой происходило что-то подобное. Может быть, она перешла дорогу Киноку? Может быть, поэтому наказание было таким суровым? Может быть, Фэй сделала то же самое, может быть, она... каким-то образом встала у него на пути?

– Может быть. Но какое это имеет значение? Результат был тот же. Самый дорогой для Фэй человек стал козлом отпущения.

Эйла виновато подумала о своём ожерелье – медальон, который до сих пор лежал у неё под рубашкой. Крайер ещё не донесла на неё, но что, если кто-то ещё видел медальон?

Придут ли они в следующий раз за Бенджи?

Эйла оглядела грот новыми глазами. То, что всего несколько минут назад казалось весёлым, громким и красивым, теперь стало гнетущим и тошнотворным. Вся вечеринка кружилась, как детская игрушка, – размытое пятном шума, цвета и гротескных масок. Ей захотелось выйти на свежий воздух, чтобы земля перестала дрожать у неё под ногами. Она посмотрела на вход в пещеру, с тоской вглядываясь в прохладную тёмную ночь – и увидела...

Вспышку золотистых глаз.

Кто-то следил за ними.

Автом.

Её насквозь пронзило шоком. Она не была уверена, откуда это знала, но инстинктивно догадалась, кто это был. Крайер.

Она быстро научилась ощущать, каково это, когда за тобой следят, а Крайер всегда пристально следила за ней, когда видела, что Эйла чем-то занята.

Только, откуда здесь Крайер? Разве она не должна быть на заседании Совета? И почему она следит за ними? Что она сделает, увидев их вместе? И…

– Бенджи, – сказала она, высвобождаясь из его объятий, – принесёшь мне ещё выпить?

– Конечно, – вздохнул он и, взяв у неё кубок, направился к бочонкам.

Когда он вернулся к костру, Эйлы уже не было.

11

Возможно, для Крайер хуже всего было не наблюдать, как Кинок занял место, о котором всегда мечтала она, а то, что её отправили домой пораньше. Это, помимо всего прочего, ясно давало понять, что она нежеланна в Старом Дворце, а в Зале Совета для неё нет места. И никогда не будет.

Это было неожиданно и обидно.

Во время долгого молчаливого пути каравана домой она спрашивала себя: что бы чувствовал в такой ситуации другой автом? Будет ли ему столь же обидно, с тупой болью глубоко внутри? Или же она расстроена только потому, что Ущербна? На заседании перед всеми Кинок пошутил, что Рейка тоже немного увлеклась. Крайер подумала о женщине-автоме, на которую она всегда смотрела снизу вверх, почти как на наставницу. Рейка всегда смотрела Крайер в глаза, когда та говорила, хвалила её и вдохновляла составлять обо всём собственное мнение. Но ради чего?

Впервые с тех пор, как она обнаружила свой испорченный Проект, существование пятого Столпа у Крайер стало реальным, ощутимым. Это был не отдалённый, унизительный страх – он причинял ей боль. От этого не существовало ни мази, ни бинтов. Она хотела избавиться от пятого Столпа, вырезать его из себя, но резать было нечего. Был только призрачный комок в животе, воображаемый камень, застрявший в горле. Весь мир казался ужасным, тошнотворным и раздражающим, как будто сам воздух грубо тёрся о кожу. Даже от малейших звуков: ржания лошадей, скрипа деревянного колеса по мокрому камню – виски пульсировали.

В ту секунду, когда свита въехала через ворота во внутренний двор, Крайер выпрыгнула из кареты. Она приземлилась тяжело, грязь прилипла к туфлям и забрызгала юбки, но ей было всё равно.

– Леди! – крикнул ей вслед один из гвардейцев. – Леди, где нам…?

Но она так и не услышала конца его вопроса. Она уже удалялась от дворца в гущу ночи, стараясь скрыться, потеряться.

Ей хотелось побродить в одиночестве. Возможно, чтобы морально подготовиться к обещанному прибытию королевы Джунн – единственного яркого пятна на горизонте.

Однако, к удивлению Крайер, в полночь на бесплодном каменистом пляже люди что-то праздновали. Она увидела жёлтый свет фонарей с расстояния в пол-лиги и, охваченная любопытством, пошла вдоль скалистого песчаного берега, пока не нашла источник: одна из пещер, изрытых прибрежными утёсами, была полна людей.

И они танцевали.

Крайер подкралась ближе ко входу в пещеру, не в силах отвести взгляд. Пещера была огромной, как будто великан из старых человеческих сказок откусил кусок от скалы и оставил после себя пустое пространство размером с отцовские сады. Крайер бывала в этой пещере раньше, однажды даже провела здесь целую ночь, наблюдая за приливами, но она всегда была одна, в темноте. Сегодня вечером пещера светилась. Вдоль неровных стен висели бумажные фонарики. В центре располагалась яма для костра, достаточно большая, чтобы зажарить боевого коня, но люди не использовали её для приготовления пищи. Вместо этого они подбрасывали в огонь что-то похожее на мокрые, гниющие деревяшки. Иногда от таких кусков пламя на мгновение становилось синим или зелёным. "Водоросли", – поняла Крайер. Каждый раз, когда это случалось, люди радовались и пили. В пещере звучала громкая и непонятная музыка – в основном, ударные; пара парней у стены пещеры стояли у барабана, похожего на винную бочку с натянутым сверху куском шкуры животного. Они раскраснелись, смеялись, хлопали по барабану руками. Это было скорее возбуждение, чем ритм, но каким-то образом люди подпевали. Крайер напрягла слух, чтобы уловить слова – что-то о соломенных шляпах и серпах. Она попыталась понять, откуда людям известна одна и та же песня, один и тот же танец.

Ей хотелось разглядеть их лица, но все они были в масках. Большинство из них были простыми: красными, жёлтыми и золотыми, – но некоторые маски напоминали животных. Крайер отметила льва, волка, птицу с яркими перьями, лису.

У "лисы" было что-то знакомое – не маска, а человек под ней, чьё тело двигалось, как бурлящая вода. Крайер была уверена, что это девушка, и она танцевала возле костра, ступая босиком по каменистой земле. Большинство людей были одеты в разноцветные платья или туники, но некоторые – в красную форму слуг правителя. "Лиса" была одной из них, низ её красных штанов намок от грязи и морских брызг.

Затем "лиса" обернулась, и Крайер увидела растрёпанные тёмные волосы. Она не удивилась, так как догадывалась, что это Эйла, с того самого момента, как впервые увидела "лису", танцующую быстрыми ножками. Её лишь удивило, что Эйла танцует с кем-то другим – долговязым, с кудрявыми волосами парнем. Однако Крайер его не узнала – на нём была маска, сплетённая из лент и соломы. Как и Эйла, он был в форме слуги; его рубашка была влажной от пота или морской воды.

Парень в соломенной маске придвинулся ближе и положил руки Эйле на бёдра. Та не сопротивлялась. Вместе они закружились в танце, она подняла руки, а он своими длинными пальцами хватал её за бёдра, талию; она запрокинула голову, смеясь, или крича, или напевая, и её шея казалась золотой колонной в прыгающем свете камина. Парень качнулся вперёд. Крайер сделала то же самое, но тут же взяла себя в руки.

Крайер отвела взгляд. Другие люди танцевали, причём некоторые находились гораздо ближе, чем Эйла и её парень в соломенной маске: Крайер видела переплетённые полуобнажённые тела, кожу, блестящую от пота, пары, танцующие не столько под барабанный бой, сколько в своём медленном, одним им понятном ритме, с закрытыми глазами, запрокинутыми назад головами. Двое парней пили вино. Одна девушка прижимала другую к стенке пещеры, их тела странно двигались.

Крайер что-то почувствовала – укололо глубоко внутри. Она поёрзала, внезапно смутившись по непонятным самой себе причинам, и оторвала взгляд от двух девушек. Наблюдать за остальной толпой было достаточно увлекательно. Многие кружили и врезались друг в друга, как волны. Крайер знала, что отец такое никогда бы не разрешил. Если бы она была хорошей дочерью, она бы сообщила об этом, положив празднику конец.

"Похоже, я плохая дочь", – подумала она, но почему-то совершенно не расстроилась.

Эйла на некоторое время исчезла, поглощённая кружащей толпой. Но довольно скоро она появилась вновь, теперь с чашей вина в обеих руках, слегка спотыкаясь на скользком, неровном полу пещеры – песок, камни, неглубокие лужи. Она так порежет себе стопы. С лисьей мордочкой, заострёнными ушами и огненно-оранжевым мехом она напомнила Крайер о недавней охоте, о лисах, пробирающихся сквозь подлесок. Неужели с тех пор действительно прошло всего две недели?

Однако те лисы были дикими, испуганными, готовыми убежать – когти, зубы и спутавшийся мех. Иногда Эйла была на них похожа, но не всегда.

В последнее время Эйла чаще всего вела себя очень деликатно.

Крайер не осознавала, насколько она высунулась из своего скрытого наблюдательного пункта, пока, словно почувствовав взгляд Крайер, Эйла не обернулась и не посмотрела прямо на неё. Проклятье! Эйлу тряхнуло, вино выплеснулось из её кубка бледной дугой. Парень в соломенной маске толкнул её в плечо, и она, казалось, попросила его о чём-то, указывая на свой бокал. Он взял его и растворился в толпе. Как только он ушёл, Эйла стала пробираться к выходу... прямо к Крайер. Проклятье! Проклятье! Крайер хотела тут же сбежать, но поняла, что уже слишком поздно. Её заметили. Вместо этого она выскользнула из пещеры и снова спряталась в тени, чтобы, по крайней мере, её не увидели другие.

Тихий шорох босых ног по камню – и Эйла появилась у входа в пещеру. Её силуэт вырисовывался на фоне фонарей и отблесков костра, словно единственный зуб во рту какого-то древнего левиафана. Она огляделась по сторонам, по-прежнему скрывая лицо под лисьей маской, и, наконец, прошипела:

– Я знаю, что вы там. Я видела ваши глаза.

– Я здесь, – Крайер перевела дыхание.

Она приготовилась к гневу Эйлы, к резким, яростным вопросам: почему ты шпионишь за нами? Но вместо этого услышала...

– Никому не рассказывайте, – прошептала Эйла, присоединяясь к Крайер в темноте. Они укрылись на склоне утёса, на клочке чёрного песка среди высоких зазубренных скал, на участке, окружённом приливными заводями. – Пожалуйста, не рассказывайте отцу.

Страх?

– Хорошо, не буду, – автоматически ответила Крайер, а затем почувствовала себя ещё более смущённой и немного не в себе. – С другой стороны, а о чём мне ему рассказывать? Что здесь происходит?

– Просто... праздник, – ответила Эйла и сдвинула маску на макушку, наконец открыв лицо. На её коже была тонкая струйка пота. – Мы устраиваем его всего раз в год после сбора урожая. Мы ничего не крали, так что рассказывать правда нечего.

– После сбора урожая? Сегодня Луна Жнеца?

– Вы слышали о нём? – насторожилась Эйла.

– Я живу в Рабу, не так ли?

– Ну, да, но...

– Я знаю о ваших праздниках. Я всё о них читала.

Честно говоря, ей следовало догадаться раньше. Маски, танцы, выбор времени – прямо накануне зимы.

– Тогда вам известно, что это не преступление, – сказала Эйла. Её глаза сияли в свете полумесяца, голос был низким и яростным, но всё же достаточно громким, чтобы его было слышно сквозь барабаны, голоса и грохот океана. – Мы просто танцуем, всего одну ночь, мы не делаем ничего плохого...

– Я никому не скажу, – повторила Крайер.

– …и никого не надо наказывать…

– Я никому не скажу, – снова повторила Крайер.

– Не скажете?

– Нет. Отец не узнает. Я... я обещаю.

В темноте, под шум океана, бушующего вокруг них, обещание казался таким весомым. Вероятно, Крайер принесла его со всей серьёзностью.

– Вы… – начала Эйла, но тут обе одновременно услышали хруст второй пары шагов, доносившихся из глубины пещеры и приближавшихся. – О чёрт, это, должно быть, Бенджи, – пробормотала Эйла. – Чёрт, он не должен видеть вас здесь. Нужно идти.

Она схватила Крайер за рукав и поволокла по тёмному пляжу. Они обогнули острые скалы, спускаясь по узкой рыбацкой тропе, петляющей между утёсами. Время от времени Эйла оглядывалась через плечо, чтобы убедиться, что за ними никто не идёт.

Она остановилась возле заводи и тут же отпустила руку Крайер. Здесь, вдали от праздника Луны Жнеца было намного тише. Над ними висел полумесяц, освещая ночь. Вокруг раскинулось море, скалы, приливные заводи, кишащие разноцветной жизнью. Зрение Крайер приспособилось к темноте. К вискам и шее Эйлы прилипли пряди волос. Пока Крайер наблюдала, Эйла переводила взгляд со своей руки на рукав Крайер, как будто тоже удивлялась ей.

Крайер не хотелось, чтобы она удивлялась. Она не хотела, чтобы Эйла жалела, что ушла с вечеринки.

– Ты, кажется, нервничаешь, – сказала она, пытаясь разобраться в клубке человеческих эмоций Эйлы.

– Я – нет.

– Волнуешься?

– Разве это не одно и то же?

Крайер наклонился ближе, вглядываясь в освещённое луной лицо Эйлы:

– Ты… чувствуешь себя виноватой?

Эйла вздрогнула:

– Нет! Нет, вы были правы, я просто волнуюсь.

– По поводу чего?

– Вечно вы со своими вопросами… – сказала Эйла, но в её голосе не слышалось раздражения. Скорее, она была измучена. – Наверное, я волнуюсь, потому что моя… э-э… подруга Фэй, она тоже служанка, и она... больна.

– Она заболела? Это нормально, особенно когда зима близко.

– Нет, – помотала головой Эйла. – Я в том смысле, что у неё здесь не всё в порядке, – она указала на голову. – И я не знаю, что с этим делать, как ей помочь.

Она фыркнула, издав короткий, разочарованный звук, и скрестила руки на груди, будто защищаясь от следующего вопроса.

Крайер хотелось узнать побольше об этой Фэй. Ей хотелось понять, что имеет в виду Эйла, когда сказала, что у той не всё в порядке с головой. Лишь бы Эйла не убегала.

Она хотела найти предлог, чтобы та задержалась. Поэтому Крайер села прямо на мокрые песчаные камни. Холодная сырость мгновенно намочила ей платье.

– В отцовской библиотеке есть книги по человеческой мифологии. Там собраны не только мифы Рабу… или даже всей Зуллы, а сказки со всего мира, насчитывающие тысячи лет. И я прочитала их все.

Эйла вздохнула, но села рядом с Крайер у заводи, свесив ноги с края. Она провела пальцем по поверхности воды, отчего рябь разошлась идеальными концентрическими кругами, и долгое время молчала.

– Расскажите мне какую-нибудь сказку, – наконец попросила Эйла.

Казалось, она не понимала (или, может быть, ей просто было всё равно), что она только что о чём-то попросила свою миледи.

Вероятно, она не знала, что это очень понравилось Крайер, которая сама хотела рассказать ей сказку.

Возможно, она просто хотела убедиться, что Крайер отвлеклась и не донесёт о празднике отцу.

Или, может быть, она тоже хотела остаться.

Такое, конечно, невозможно, но Крайер могла поклясться, что у неё в искусственных жилах потеплело, когда сказки всплыли на поверхность её разума, как мусор после кораблекрушения, тысячи и тысячи сказок из Рабу, Варна, джунглей Таррина и земель по ту сторону Стеорранского моря. Нужно выбрать подходящую из них, чтобы Эйла слушала её как можно дольше.

Сначала ей захотелось рассказать о королеве Варна Джунн. Но нет, эта история не подойдёт – наверняка до Эйлы дошли слухи, которым, похоже, верили все остальные, что королева Джунн безумна.

Нет, нужно рассказать что-то другое. Что-то про людей.

– Однажды, – начала она, – в далёком королевстве, в стране льда и снега, жила принцесса, которая была очень, очень печальна. Назревала война между её отцом, королём, и соседним королевством. Принцесса, которая любила свой народ больше всего на свете, знала, что война принесёт только смерть и разрушения. Она отчаянно пыталась остановить войну до того, как она начнётся, но отец был слеп от гнева и гордыни. Он не слушал её мольбы о перемирии. Поэтому принцесса решила пойти на хитрость: она от имени отца написала мирный договор и отправилась в соседнее королевство одна в самый тёмный час ночи.

– Мир, построенный на лжи? – заметила Эйла.

Крайер не ответила, но осторожно сняла туфли и опустила ноги в заводь, как и Эйла. Холод охватил её лодыжки, словно стихия из другого мира.

– Принцесса упорно скакала три дня и три ночи, – продолжала она, – не встретив ни бандитов, ни застав на дороге, ни плохой погоды. Но на четвёртый день ей пришлось пройти горный перевал, такой узкий, что его назвали Игольным Ушком. И поскольку приближалась зима – и поскольку это всего лишь сказка, – она была ровно на полпути, как разразилась сильная метель.

Эйла выдавила из себя улыбку:

– Кто бы сомневался…

Она водила рукой в холодной воде, рябь расходилась кругами, которые и в итоге коснулись лодыжек Крайер.

– Принцесса оказалась в ловушке, – тихо сказала Крайер. – Ослеплённая снегом и наполовину замёрзшая, она едва сумела найти расщелину в склоне горы, достаточно большую, чтобы укрыться вместе со своим пони. А потом, от нечего делать, она села и стала ждать, пока метель утихнет, – она помолчала. – Но она не утихла.

Эйла была настолько же молчалива, насколько грохотала буря в голове Крайер. Сердце бешено колотилось.

– Через три дня, – продолжала она, – принцесса и её пони замерзали. Принцесса много раз пыталась разжечь костер, но всё было мокро от снега, и у неё не получалось. Сумка с провизией пропала во время метели. Без еды и огня она поняла, что умрёт здесь в холоде и одиночестве. Хуже всего, что в её королевстве начнётся война. Она заплакала, но слёзы замерзали на щеках, сверкая, как кристаллы.

Всего несколько мгновений спустя из расщелины донёсся голос. "Привет! – сказал он. – Кто живёт в этой пещере? Это твою блестящую шубку я заметил?"

Второй голос ответил: "Если у тебя есть мозг между ушами, то там никого нет. Должно быть, ты заметил ярко сверкающий драгоценный камень".

“Нет, – сказал третий голос, на этот раз низкий, рокочущий. – Очевидно, это просто отблески на снегу".

“Помогите, – прошептала принцесса онемевшими губами. – Пожалуйста, помогите мне".

И три зверя: заяц-беляк, северный олень и огромный медведь – просунули головы в расщелину. Принцесса была так слаба от холода, что не испугалась даже медведя. Заяц сказал: "Ну и ну! Так это у тебя сверкают жемчужины на щеках? А я-то думал… Что ты здесь делаешь в такую метель?"

“Я еду сквозь Ушко", – сказала принцесса и рассказала им обо всём. Когда она закончила, животные со страхом переглянулись. "Это ужасно! – воскликнул олень. – Если между двумя королевствами начнётся война, твой народ вытопчет мои леса".

“И будет ходить через мои горы", – добавил медведь.

“И будет охотиться на меня ради мяса и шкуры!" – простонал заяц.

“Вы поможете мне? – спросила принцесса. – Я так замерзла и проголодалась".

“Жди здесь, – сказал олень. – Мы найдём тебе хворост для костра и пищу для желудка". С этими словами трое животных поспешно скрылись в метели.

К ночи принцесса была при смерти. Её губы посинели, кожа стала белой и жёсткой, пальцы онемели, и даже сверкающие слёзы на щеках смахнуло ледяным ветром. Она откинулась на спинку своего пони и закрыла глаза, думая только о мирном письме в кармане.

Первым вернулся олень. Он гордо нёс охапку сухих веток для растопки. "Если остановишь войну, – сказал он, – помни, что я для тебя сделал".

Принцесса разожгла огонь и согрелась.

Следующим вернулся медведь. Он был слишком велик, чтобы пролезть в расщелину, но просунул голову рядом с северным оленем и бросил охапку коры и зимних ягод к ногам принцессы. "Это для твоего пони, – сказал он. – Если остановишь войну, помни, что я для тебя сделал".

Принцесса накормила пони, но её собственный желудок по-прежнему был пуст. Вместе с оленем и медведем она ждала возвращения зайца. Олень и медведь начали ворчать. "От зайца вечно мало толку, – говорили они. – Он много говорит, но мало делает. Может быть, он вообще не вернётся".

Прошло много времени, прежде чем заяц вернулся. Ни с чем.

"Мне жаль, принцесса, – прошептал он и склонил голову так низко, что его длинные уши коснулись земли. – Я повсюду искал еду. Я не нашёл ни рыбы, ни мышей, ни птиц. Я даже проверил охотничьи капканы. Все они были пусты. Мне нечего тебе дать. Но ты должна жить, принцесса. Ты должна остановить войну".

С этими словами он бросился в огонь.

Принцесса закричала и попыталась спасти его, но было слишком поздно. заяц сгорел. Его плоть превратилась в мясо. Испуганные и пристыжённые тем, чему они стали свидетелями, медведь и олень убежали в кружащийся снег, и их больше никогда не видели.

Хотя принцессу затошнило от этой мысли, она съела зайца. С каждым кусочком она благодарила его за жертву. Ещё больше блестящих слёз замёрзло на её щеках. Когда на следующее утро метель наконец утихла и принцесса вышла из своего убежища, она уже не была прежней. Некоторые говорили, что у неё сердце замёрзло от слёз.

Вода и Эйла замерли, и Крайер почти ощущала, как она слушает. Как будто молчание Эйлы обладало собственной формой и пульсацией.

После долгой паузы Эйла повернулась к ней и сказала:

– Подождите… и это всё? Это не может быть концом. Это ужасный конец! Весь смысл сказок в том, что они отличаются от реальной жизни! Заяц погиб, а принцесса умерла изнутри? А как же война? Звёзды и небо, как же принцесса? Ей удалось заключить мир? Или заяц погиб напрасно?

– Не знаю, – сказала Крайер. – Может быть.

– Это не ответ! – встрепенулась Эйла. – Ну же, чем заканчивается сказка? Вы читали книгу и должны знать.

Её лицо в лунном свете было почти разъярённым. Глаза метали искры, хрупкая фигурка вытянулась, как у солдата, готовящегося к битве.

Почему-то от возмущения Эйлы: сказкой, её словами, возможно, ей самой – Крайер улыбнулась. Ей пришла в голову мысль: это уже другая сказка – о двух девушках, человеке и Рукотворной, которые рассказывают друг другу древние волшебные сказки. Они плещут ногами в воде, шепчутся о красоте снега и страхе смерти в темноте позднего осеннего вечера.

И с этой мыслью, с этим бутоном новой сказки, распускающимся внутри, Крайер соскользнула в заводь.

Она по плечи погрузилась в воду. Холод был настолько бодрящим, что у неё закружилась голова. В воде платье стало раз в десять тяжелее и плотно обхватило кожу.

– Крайер! – прошипела Эйла у неё за спиной. – Что вы делаете? Вы так и не рассказали, чем закончилась сказка!

Крайер.

Просто Крайер, без "леди".

Это было новое ощущение.

Она развернулась к Эйле.

– Если хочешь знать, что было дальше, ныряй в воду.

Так станет известна концовка обеих сказок: о принцессе и о ней самой.

Она услышала, как Эйла фыркнула, но не поняла, то ли от раздражения, то ли от чего-то ещё. А затем…

Эйла плюхнулась в воду. Она не скользнула мягко, как Крайер, а нырнула, подняв волну, и направилась прямо к Крайер. Подплыв, она встала лицом к лицу с Крайер. Обе стояли и дрожали, хотя Эйле было гораздо тяжелее. Тело Крайер могло выдерживать гораздо более экстремальные температуры.

На нижней губе Эйлы заблестела капля воды. Как ни странно, от этого Крайер захотелось пить.

– Ну так? – прошептала Эйла. По её телу пробежала непроизвольная дрожь.

Крайер сделала паузу. Эйла пришла к ней. Она терпит холод воды ради неё, ради её сказки.

Эйла подошла ещё ближе. Их разделяли всего несколько дюймов.

– Так чем же всё закончилось? – спросила она, и от её слов Крайер стало жарко, а не холодно.

Но затем Крайер вспомнила свою сказку: война, заяц, принцесса, жестокий король…

– Все заканчивается счастливо, – солгала она. Она заставила лицо не двигаться, а искусственные лёгкие не дышать. – Принцесса передаёт договор, и её хитрость срабатывает. Отец заключает мир с соседним королевством. Всё заканчивается хорошо.

– Ах… – произнесла Эйла скорее вздохом, чем словами. – Это хорошо.

Ещё долгое мгновение они не двигались, а просто смотрели друг на друга в темноте. Лицо Эйлы было непроницаемым, снова скрытым маской, на этот раз лунным светом и тенью. Она продолжала дрожать.

– Ты заболеешь, – сказала наконец Крайер. – Нельзя дальше сидеть в воде.

И вот, промокшие и дрожащие, они выбрались обратно на камни. Концы их мокрой одежды волочились по песку и земле всю обратную дорогу ко дворцу. Они молча расстались на краю сада, и ночь показалась ещё более пустой, а воздух холоднее, чем вода, когда Эйла ушла, и каждая пообещала не говорить о том, что произошло.

Однако той ночью, лёжа в постели, когда лунный свет падал в окно, словно занавеска из белого шёлка, Крайер не могла перестать думать об Эйле – о её лице, словах, любопытстве, повадках. О том, как она двигается и говорит. Она не привыкла к такому отсутствию контроля над своими мыслями. Обычно она думала только об учёбе, или о книге, которую читала, или о тщательно продуманных фантазиях о будущем. До этого она испытывала подобную потерю контроля только тогда, когда слушала музыкальные произведения, которое казались ей особенно приятными или забавными, а затем слышала, как они звучат в глубине её сознания в прекрасном исполнении ещё нескольких дней. Невидимый оркестр. Мягкие звуки рояля и скрипки, глубокий бой барабана, которые могла услышать только Крайер.

Теперь на смену роялю пришло воспоминание о том, как тёмные глаза Эйлы шарили по покоям Крайер, когда она увидела её в первый раз, как её взгляд задержался на очаге, уголке для чтения, массивной кровати. Скрипку сменила напряжённая челюсть Эйлы, когда она опустилась на колени рядом с Крайер за завтраком, сложив руки исклонив голову в знак уважения к своей госпоже.

Рояль, скрипка и глубокие барабанные удары сердца сменились единственным вопросом: Почему ты спасла меня в тот день на утёсах?

Ты чувствуешь во мне человека?

На этот вопрос было два возможных ответа, и Крайер понятия не имела, какой бы она предпочла услышать: Нет, ты идеальный автом, или. . .

Да. Ты другая.

Я вижу тебя насквозь.

Как ни старалась Крайер, у неё не получалось уснуть. Эйла не выходила у неё из мыслей, а её взгляд был похож не на звезды, а на мягкую темноту, которая их окутывала.

Перестань.

Когда она не думала об Эйле, то думала о королеве Джунн, чей предстоящий визит, возможно, наконец-то даст ответы на интересующие Крайер вопросы.

От беспокойства она встала с постели и вышла в коридор. Ей просто хотелось немного пройтись, чтобы разобраться в мыслях. Наряду с лицом Эйлы, она также не могла перестать думать о леденящих душу словах Кинока во время заседания совета – даже после ночи, полной сказок, ужас и унижение прошедшего дня по-прежнему никуда не делись, а живые и голодные поджидая её в темноте. Неужели он действительно считает, что Советница Рейки тоже Ущербна? Наверняка Кинок сказал это только для того, чтобы подразнить Крайер. Скрытая угроза. Но что, если в этом есть доля правды? И теперь Рейки больше нет?

В голове у неё что-то промелькнуло, какой-то жар, и она снова подумала о том, какой была Эйла, когда увидела её на празднике: обеспокоенной.

Крайер заволновалась. Что будет с ней, если другие узнают её секрет? Узнают, что она Ущербна?

Крайер на мгновение остановилась, злясь на саму себя. У Кинока столько власти над ней, что он подчинил себе даже её мысли.

Смогла бы отбиться хотя бы от части этой власти?

Она не знала, остались ли у Кинока копии её Проекта, но если остались... если остались, он обязательно будет её шантажировать. Он может контролировать её всю оставшуюся жизнь. Но если она добудет их...

Отец и Кинок остались в Старом Дворце с другими Советниками. Эзод как-то сказал Крайер, что настоящая политика происходит после официальных заседаний Совета – законы пишут, обсуждают и меняют в беседах за стаканами жидкого камня-сердечника. Хотя Крайер вернулась домой рано, Эзод и Кинок вернутся только завтра утром. Ещё один удар.

Но это был такой же хороший шанс, как и любой другой.

Прекрасно понимая, что это опасная, глупая и ужасная затея, Крайер направилась в кабинет Кинока. Конечно, он запирал его, пока уезжал в город, но Крайер знает всё о том, как работают замки, вплоть до того, что изобрела свои собственные, не поддающиеся взлому, просто для развлечения. Замки были интересны, как шестерёнки часов или как механические игрушки. И в отличие от замков, сконструированных Крайер, замок в кабинете Кинока было легко взломать.

Итак, вынув костяную шпильку из косы, Крайер вскрыла его.

Она почувствовала лёгкий трепет, когда замок с удовлетворительным щелчком открылся. Затем она проскользнула через дверь в кабинет Кинока.

В комнате было темно. В ней не было окон, только потухший очаг и остывший фонарь. Крайер зажгла фонарь, вспыхнуло масло, и она огляделась. Письменный стол, книжные полки, гобелен на стене, прикрывающий вход в подземную комнату. Теперь, попав сюда, Крайер не знала, с чего начать. Она даже не знала, будут ли здесь вообще копии её Проекта.

Она без особого энтузиазма шарила вокруг, слишком нервничая, когда что-нибудь нащупывала. Кинок не должен узнать, что она побывала здесь; иначе всё станет намного хуже. Теперь, когда беспокойство и возбуждение от желания вернуть себе часть силы стали утихать, Крайер чувствовала себя глупее всех на свете. Чего она добивается, вломившись в кабинет Кинока глубокой ночью? Что она ищет?

Смущённая собой, она в последний раз просмотрела бумаги на столе Кинока. Его почерк было трудно разобрать, особенно в слабом, мерцающем свете фонаря, особенно когда сердцебиение Крайер так громко отдавалось в ушах. Ей очень хотелось уйти отсюда, вернуться в уютную постель. Она уже собиралась погасить фонарь, как что-то привлекло её внимание.

На столе лежала открытая книга. С первого взгляда Крайер увидела, что это невероятно плотная книга о зулланских законах судоходства и торговли, и вначале она не обратила на неё внимания. Но едва она наклонилась вперёд, как свет фонаря осветил что-то, написанное на полях книги бледными тонкими чернилами. Два слова.

Сердце Йоры.

Оно повторялось повсюду: на полях и в отметках Кинока. Иногда эти два слова сочетались с другими: Сердце Йоры… ПРОТОТИП?; Сердце Й… топливо, вечное, больше никакого св.; Сердце Йоры… т.р.? с.? Что-то в груди Крайер замерло, когда она уставилась на слова. Что это означает? Кто такая Йора?

Где-то за окнами уже брезжил рассвет. Раздался крик совы.

Вздрогнув, Крайер положила книгу обратно на стол. Оттуда вылетела единственная страница с заметками, и она импульсивно свернула её и поспешно засунула в рукав, а потом бесшумно выскользнула из комнаты. Задув фонарь в холле, который окутал её слабым масляным дымком, она поспешила прочь, на ощупь возвращаясь в свои покои в темноте, снова и снова прокручивая в голове загадочные, наспех нацарапанные слова: сердце Йоры.

* * *

Эра 900, года 4-5: Т. Рен назначен королевским учёным; он всё так же молод и неизвестен; все доступные оценки (см.: служанка Примроуз, мастер Уна) того времени отмечают его “жажду славы", он отчаянно ищет в признания и одержим к. Тея

лично назначен к. Тея –почему?

романтическая/сексуальная одержимость?

Эра 900, год 10: Рен получает письмо от неизвестной женщины “Х...". (Имя на письме скрыто, никаких записей о ней в документах Академии или каких-либо других за этот период не найдено – намеренно? Даже в собственных дневниках Рен называет её “Х.". Возможно, чтобы защитить её от будущих историков. Возможно, чтобы защитить себя.) “Х..." будучи любовницей Рена со времён учёбы в Академии Мастеров, в письме сообщает ему, что Х... родила от него ребёнка.

Выдержка из личного дневника Рена (I):

“[…] письмо пришло […] потрёпанным. Половина слов растеклась от воды. Прочесть что-то почти нереально. Только одно слово выделялось из остальных. Её имя. Девочка. Моё дитя. Сиена."

Рен немедленно едет к Х…. По его собственному признанию, он хотел проводить время с девочкой Сиеной (родилась где-то в год 9; сейчас ей почти 2 года) и растить её как свою собственную.

Выдержки из личного дневника Рена (II):

“[...] У Сиены мои глаза. Мой нос. Без сомнения, она моя; я произвёл её на свет. Я тоже буду растить её. Х упрямится. Сожалеет, что отправила письмо, сожалеет, что снова увидела меня. Иногда отказывается впустить меня в дом, позволить мне увидеть собственную дочь.

[…]

Открытие.

Это оно. Это всё. Подумать только. Она это скрывала. Вот почему она не хотела, чтобы я приходил домой. Ей все равно, увижу я ребёнка или нет. Она не хотела, чтобы я это видел. И её можно понять. Кажется, золота мне теперь хватит на всю жизнь. Хватит и всем моим потомкам.

Это ребёнок. Малыш; они влезают во всё. Она всё приносила мне какие-то мелкие предметы со всего дома: ручка, туфля, маленькая деревянная игрушка. Бумаги из кабинета Х. Эскизы. Проекты. Хвала богам, я просмотрел их, а не вернул вслепую.

Сиена.

Не знаю, увижу ли тебя снова.

Но я всем обязан тебе…"

Эра 900, год 11: Т. Рен создаёт первый прототип того, что позже станет называться "автом". Он называет своё творение “Кира".

– заметки о Томасе Рене из досье скира Кинока, бывшего Хранителя Железного Сердца

Поздняя осень, год 47 э.а.

12

Безумная Королева прибыла в брызгах красок и золота.

Прошло две недели после заседания Совета, две недели после Луны Жнеца, и погода на северо-западном побережье Рабу стала угрюмой и холодной. Свита королевы, сверкающая и броская, странно выделялась на фоне серого утра.

Эйла была на ногах вместе с Крайер задолго до рассвета, на этот раз в сопровождении нескольких других служанок, которые порхали вокруг Крайер, как пчёлы, заплетая ей волосы, подкрашивая лицо и уговаривая облачиться в платье, которое, по-видимому, надевают при встрече с королевой, – шёлковое, цвета тёмно-золотистого мёда, с лифом, отделанным сотнями жемчужин.

К возмущению Эйлы, Крайер казалась почти... легкомысленной. Но как можно? Несмотря на молодость, у королевы была репутация жестокой и темпераментной. Даже автомы называли её Джунн, Пожирательница Костей.

На мгновение при сборах Крайер заметила в зеркале, как Эйла разглядывает её красные, накрашенные губы. Это было неловко, глупая оплошность, но вид губ Крайер напомнил Эйле другой момент: праздник Луны Жнеца, когда Крайер соскользнула в заводь, а Эйла, как мотылёк на огонёк, последовала за ней. При лунном свете Эйла могла бы поклясться... Они стояли так близко друг к другу в тёмной воде с прилипшей к телу одежде, и взгляд Крайер задержался на губах Эйлы.

"Этим нужно пользоваться, – думала Эйла. – Потому что чем ближе я подберусь к Крайер, тем ближе я к мести".

Объяснение тому было только одно.

И оно не имело никакого отношения к красоте Крайер. С тем, как работал её мозг, с какой осторожностью она подбирала слова, с тем, насколько запоминающуюся сказку она рассказала Эйле той ночью.

Это не имело никакого отношения ни к ключу от музыкального салона, ни к тому, что Крайер, казалось, так легко ей доверяла. Её голос становился тонким и нежным в присутствии Эйлы, а взгляд внимательным и глубоким.

Нет. Эйла не позволит снова поймать себя на том, что пялится на миледи. До конца утра она ни разу не посмотрела на Крайер, игнорируя её пытливые взгляды. Затем она и Крайер присоединились к Эзоду, Киноку и целой веренице других слуг-людей во внутреннем дворе, дожидающихся королеву Джунн.

На втором часу ожидания небо разверзлось проливным дождём. После минутного замешательства слуг отправили за навесом, а затем началась самая ужасная часть утра: стояние промокшими до нитки под протекающим навесом, когда за стеной ледяного дождя в любом направлении не было видно дальше, чем на расстояние вытянутой руки. Пиявкам было всё равно – казалось, они не чувствовали холода, – а вот Эйлу била дрожь, совсем как ночью на Луну Жнеца, когда она искупалась в запруде вместе с Крайер.

Эйла снова вспомнила, как та рассказывала сказку о принцессе и смотрела на Эйлу в лунном свете...

Нет. Об этом нельзя думать.

Возможно, Крайер права: Эйла похожа на сороку, привлечённую блеском безделушек. Возможно, Крайер именно такая – блестящая, красивая безделушка, помеха с загадочной полуулыбкой.

Но в тот момент, когда Эйла пыталась выкинуть Крайер из головы, на её месте всплывала смерть Нессы. Или нарисованное тушью лицо Бенджи. Она чувствовала себя растерянной и разорванной. Она собиралась отомстить и помочь Революции, но пока что несёт другим только боль, страдания и замешательство.

Двойной поток мыслей и проливной дождь начали понемногу стихать только тогда, когда, наконец, сквозь туман показалась процессия Безумной Королевы.

Эйла не в первый раз видела одежду и цвета Варна. Даже при закрытых границах множество торговцев приезжали и продавали свои товары в Калла-дене и других людских деревнях. Но она впервые видела жителей Варна, которые не были бедные и голодные. Процессия несла тёмно-зеленые флаги с эмблемой королевы – фениксом, сжимающим меч в одной когтистой лапе и кирку в другой. Колесница впереди была усыпана серебром и золотом. Слуги, следовавшие за королевой: длинная вереница лошадей, повозок, несколько отставших пеших – все были одеты в красивые цвета: зелёный, синий и фиолетовый. Их лица выглядели... странно. Неестественно бледные, будто фарфоровые. Затем они подошли ближе, и Эйла увидела, что дело не в том, что у них кожа белая, как кость, а в том, что все они были в белых масках, закрывавших им носы и рты. Маски выглядели, словно сделанные из глины или фарфора, идеально подогнанные к носу и губам владельца. Некоторые из них были украшены винно-тёмными румянами, накрашенными губами, серебристыми и зелёными завитками. По отдельности маски были симпатичными, но все вместе… от вида множества невыразительных белых лиц Эйле стало немного не по себе.

Протрубили в рог.

– Открыть ворота! – сказал Эзод.

Потребовалось почти полчаса, чтобы вся процессия вошла во внутренний двор. "Смешно", – подумала Эйла, пока все ждали появления самой королевы. С расстояния половины ярда она могла разглядеть детали колесницы королевы, размеры огромных боевых коней, на которых ехали её солдаты и слуги. Она также видела, что люди промокли насквозь и дрожат под своими богатыми одеждами.

Значит пиявки по ту сторону границы ничем не отличаются от здешних.

Ещё один сигнал рога, и, наконец, тяжёлые ворота закрылись за последним из слуг, и вся процессия собралась во внутреннем дворе. Дождь сменился холодным туманом, небо затянулось тусклыми облаками без солнца. Перед Эйлой стояла Крайер, выпрямив спину, с царственно поднятым подбородком и прилизанными дождём волосами, прилипшими к шее. Даже когда её поливало дождём, она не пошевелила ни единым мускулом.

Дверца королевской кареты открылась, и Безумная Королева Джунн выбралась наружу. Её ноги даже по грязной земле ступали легко и беззвучно. Как и у слуг, на ней была белая маска, закрывавшая нижнюю половину лица, а рот был нарисован красным. Кожа у неё была такая же смуглая, как у Эйлы, но, как у большинства варнцев, волосы светлые, медово-золотистые.

Она не была похожа на пожирательницу душ.

– Рад встрече, ваше высочество, – выступил вперёд Эзод и жестом приказал слугам собрать вещи королевы.

Та приветствовала его кивком, и Крайер, стоявшая перед Эйлой, почтительно склонила голову. Все остальные тоже кланялись; большинство людей стояло на коленях, едва не падая ниц в грязь. Королева что-то говорила, и Эйла должна была кланяться, но не могла пошевелиться. Ноги не слушались. Уши тоже.

Потому что кто-то ещё вышел из колесницы позади королевы.

В отличие от королевы и большинства других слуг, его волосы были тёмными. Он был одет в цвета Варна, и его лицо было в основном закрыто белой маской, и он был высоким (почти на метр выше) с тех пор, как она видела его в последний раз, но, звёзды и небеса, о боги, над его левым глазом был шрам в форме вспышки звёзды, побледневший от времени, но по-прежнему знакомый – с расстояния в пол-ярда особенно. Она видела его тысячу раз. Он получил его в 3 года после того, как ударился лицом об угол каменного очага. Глупая детская рана – шрам так и не исчез.

Эйле он был знаком, как боль печали в костях: мужчина, стоящий рядом с Безумной Королевой, был её давно погибшим братом Сторми.

Как будто она позвала его по имени – будто её вопли были настолько громкими, что он их услышал – Сторми отыскал её взглядом в толпе пиявок и слуг. Он глянул на неё и снова отвёл взгляд, а затем его глаза снова скользнули к её лицу, и все давние сомнения Эйлы исчезли.

Сторми выглядел так, словно получил кулаком в живот. Над белой маской были видны только его глаза, но большего было и не нужно. Когда Сторми увидел её, эти ужасно знакомые глаза стали огромными. Он остановился как вкопанный. Один из слуг налетел на него, но он по-прежнему не двигался, по крайней мере, в течение долгого, мучительного мгновения, пока, казалось, не осознал, что королева идёт по двору без него, и тогда, наконец, опустил взгляд и продолжил идти. После единственного мига зрительного контакта сомнений больше не осталось. Этот мужчина – её брат.

Если у неё и оставались какие-то сомнения, они исчезли в течение нескольких часов, потому что Сторми не переставал следить за ней взглядом.

Она знала, потому что тоже следила за ним.

Однажды, так давно, что иногда Эйла не была уверена, было ли это реальным воспоминанием или просто приснилось, отец показал ей записную книжку мастера с рисунками забавных механических безделушек: музыкальных шкатулок, заводных птиц, солнечных часов размером с ноготь, сферической серебряной головоломки с разными положениями для разных фаз Луны. Рисунки были подробными, замысловатыми, нарисованными чёрными чернилами на бумаге, такой тонкой, что просвечивала. Если смотреть на одну страницу, можно видеть следующую насквозь. Два изображения друг на друге, одно трудно разобрать, но всё же есть.

Вот на что было похоже глядеть на Сторми.

Каждый раз, когда Эйла осмеливалась оглянуться, она видела двух Сторми, наложенных друг на друга: один был тем, кого она видела на самом деле, 16-летним Сторми, одетым в нефритово-зелёную шерсть, всё в нём было сильным, сияющим и богатым, роскошным, будто он ни в чём не нуждался последние 7 лет. Но под ним был тот, которого Эйла знала (когда-то знала): 9-летний мальчик с глазами, слишком большими для своего лица, с выступающими костями, потому что он рос слишком быстро. Сторми, который затолкал её во флигель, оставил там, и погиб. Она видела это. По крайней мере, слышала. Считала, что это правда. Но этот шрам…

У этого Сторми, который молчаливо шагал за королевой Джунн, был такой же шрам. Точно такой же, вплоть до расселины на брови.

Потому что он жив.

Он жив, реален, и оказался здесь спустя так много времени.

"Что с тобой случилось? – в отчаянии думала Эйла, в тысячный раз за последние несколько часов отводя от него взгляд. – Как ты выжил? Как ты выбрался из нашей деревни? Как ты оказался в Варне? Почему ты пропал?"

Она слышала, как он умер. Одна в ужасной темноте. Она нашла его труп – то, что она приняла за его труп.

7 лет она думала, что он мёртв. Это было единственное возможное объяснение. Потому что… потому что, если он не погиб, то вернулся бы. Он бы вернулся за ней.

Обязательно бы вернулся.

Эйла вяло плелась позади Крайер, пока они сопровождали Эзода, Кинока и королеву Джунн на экскурсию по дворцу, садам, поросшим травой утёсам. Она даже не пыталась сосредоточиться, просто смотрела в затылок Крайер и старалась не поскользнуться в грязи. Она и Сторми были единственными людьми в их маленьком отряде. Эйла смутно помнила, как одна из старших судомоек пыталась заставить Эйлу остаться с другими слугами, а Крайер сказала: “Служанка пойдёт со мной".

Так что служанка, похожая на тень, оказавшаяся между воспоминаниями и реальностью, следовала за ней.

* * *

Когда растёшь на улицах человеческих деревень, то много чего услышишь от помойных крыс и шептунов: о Безумной Королеве, Королеве-Ребёнке. Некоторые рассказывали, что это она убила собственного отца, чтобы занять трон. Некоторые говорили, что она купается в человеческой крови. Она была легендой или сказкой ужасов. Но теперь, когда Безумная Королева стояла перед ней, Эйла задавалась вопросом: откуда пошли эти рассказы? Как бы ей ни было неприятно это признавать, Безумная Королева не вела себя как чудовище. Она не казалась жестокой, высокомерной или вспыльчивой. Когда она разговаривала со своими людьми (а это были не просто слуги – у королевы были люди-гвардейцы и Сторми), её голос был повелительным, но уважительным, почти мягким. Во время прогулки по дворцу Сторми всё время находился рядом. Когда она видела что-то интересное, например, охотничьи гобелены в большом зале или библиотеку, посвящённую обширной коллекции человеческих книг Эзода, она указывала ему и слушала его негромкие комментарии. Как будто для неё это было важно. Как будто они общались на равных.

Всего один день в её присутствии, и Эйла поняла, что королева Варна – сплошной клубок противоречий. Она носила власть подобно короне из чистого золота, которую невозможно игнорировать, и всё же она ни разу не использовала её для унижения или наказания. Она была молода – едва ли старше Эйлы, – но держалась как стареющая королева-воительница. Она была свирепой, но нежной и непредсказуемой из-за отсутствия жестокости. Она выглядела так, словно могла вызвать на дуэль любого в королевстве и победить, но в то же время предпочитала перехитрить его.

Она была не такой, как в рассказах. Эйла смотрела на неё и не могла представить, что она купается в человеческой крови или грызёт кости.

Встреча затягивалась, и Эйла начала понимать, что не она одна пристально смотрит на Джунн. Крайер тоже украдкой поглядывала на неё. Для пиявки Крайер даже не старалась скрывать свои мысли. Она смотрела на королеву Джунн не столько с любопытством или интересом, а почти с благоговением.

Они прошли по западному и восточному крылу, где должна была остановиться королева. В восточном крыле было намного просторнее, чем в западном. В некоторых больших коридорах вдоль стен располагались окна, пропускавшие бледный солнечный свет после дождя. Белые мраморные стены почти светились от него. Шаги процессии отдавались эхом по мраморным полам, сливаясь в бесконечный парад звуков. Всё это были люди – люди королевы. Автомы двигались совершенно тихо, как призраки – свидетельство почтения.

Крайер не сводила взгляда с королевой.

Эйла – со Сторми.

"Может быть, Сторми тогда схватили?" – рассуждала она. Пиявки редко берут пленных во время набегов, но и такое случалось. Вероятно. Может быть, его схватили и привезли ко двору королевы, и у него никогда, ни разу за 7 лет, не было шанса сбежать и найти сестру, которая считала его погибшим?

По широкому коридору с окнами они вернулись обратно в недра дворца, где мраморные залы не были такими яркими и непритязательными. Свет ламп мерцал на стенах, создавая странные, прыгающие тени. Здесь было сумрачно даже при дневном свете. Шаги процессии по-прежнему отдавались эхом, но звук был более глухим и пустым, немного притупившись. Эйла напрягла слух, чтобы уловить слова Эзода, когда тот рассказывал Безумной Королеве об истории этих залов, о знаменитых автомах, которые построили этот дворец и жили здесь со времён Войны Видов. Сила порождает силу. Она очнулась от оцепенения, только когда Крайер остановилась перед единственной дверью незаметно от остальных участников вечеринки, и поманила Эйлу подойти поближе. Эйла послушалась, нахмурившись.

– Хочу тебе кое-что показать, – тихо сказала Крайер, кивая на тёмную деревянную дверь. – Думаю… это что-то значит для тебя. Раньше тут было пусто, но со вчерашнего дня больше нет. Угадай, кто поселился здесь?

– Не знаю, – сказала Эйла, помотав головой.

– Фэй! – улыбнулась Крайер.

Эйла уставилась на неё:

– Простите, с каких пор Фэй живёт в восточном крыле?

Крайер казалась довольна собой:

– По моему распоряжению.

– Но почему?..

– Миледи, – сказал другой слуга, прежде чем Крайер успела ответить. – Отец заметил ваше отсутствие и просит, чтобы вы присоединились к нему.

– Конечно, – спокойно ответила Крайер и, не сказав больше ни слова, отвернулась от Эйлы, и прошла за слугой по коридору к процессии, где последние варнцы исчезали за углом. – Пойдём, Эйла.

Но Эйла словно приросла к мраморной двери, за которой, очевидно, поселилась Фэй.

Что ты наделала, Крайер?

Сама того не замечая, она постучала в дверь. Изнутри донёсся шаркающий звук, а затем дверь чуть приоткрылась. Ровно настолько, чтобы показался кусочек чьего-то лица и единственный широко раскрытый немигающий глаз.

– Что ты здесь делаешь? – прошипела Фэй. – Чего тебе надо?

Эйла оглядела коридор – Крайер стояла в самом конце, наполовину растворившись в тени, такая неподвижная, что могла казаться продолжением мраморного пола – статуей, воздвигнутой посреди зала. Она ждала Эйлу.

– А ты что здесь делаешь? – Эйла прошептала так тихо, что даже слух Крайер не смог бы разобрать её слов. – Зачем тебя поселили в эту комнату?

– Солнечные яблоки, – сказала Фэй.

– При чём тут яблоки? Пожалуйста, просто ответь мне, Фэй, почему ты здесь?

– Не знаю, – снова сказала Фэй и издала низкий шипящий звук. Она по-прежнему не моргала. – В посылках, которые он мне передавал, не было яблок, они...

– Он? – она имела в виду Кинока. – Что случилось, Фэй?

– Я пыталась всё исправить, – говорила Фэй, по её лицу текли слёзы. – Я пыталась, я хотела рассказать, но он узнал раньше и...

– Эйла! – позвала Крайер, её голос эхом отразился от стен. – С подругой поговоришь позже. Мы пропустим остаток встречи. Иди сюда.

Эйла попятилась от двери, но не могла отвести глаз от Фэй. У неё перехватило дыхание. Что там говорила Малвин? Следи за солнечными яблоками. Фэй, должно быть, говорила о ящиках с солнечными яблоками, которые правитель разослал в качестве подарков Красным Советникам, знати, крупным торговцам – всем, к кому проявлял благосклонность. Кинок организовал все эти поставки, а затем поручил их Фэй? Зачем?

– Эйла, служанка, иди сюда!

– Это всё я виновата, – прошептала Фэй и захлопнула дверь.

13

Встреча королевы утомила Крайер, будто она весь день таскала на себе что-то тяжёлое, чью-то тень. И с тех пор, как Эйла прошла мимо комнаты, полной нарядов, которые Крайер специально заказала для Фэй, узнав о заботе Эйлы о ней, Эйла, казалось, помрачнела, похолодела. Крайер ничего не понимала – она должна была быть... рада? Довольна? Она снова почувствовала себя совершенно сбитой с толку тем, насколько реакция людей может быть далека от желаемой.

А потом, в перерыве между встречей и ужином, Эйла ускользнула, не посмотрев Крайер в глаза. Что случилось?

Крайер сидела в своих покоях и ждала ужина. Услышав тихий стук в дверь, она подняла глаза от книги. Странно: это не Эйла, та всегда стучала в дверь костяшками пальцев, будто пыталась затеять драку. Но Крайер ещё больше удивилась, когда открыла дверь и увидела Кинока.

– Леди Крайер, – мягко произнёс он. – Приглашаю вас на ужин.

"Почему не Эйла?" – хотела спросить Крайер, но вместо этого просто кивнула. Она могла бы воспользоваться такой встречей с Киноком, какой бы короткой она ни была, чтобы разузнать о Рейке.

И, возможно, ей удастся найти ответы на вопросы, которые она не могла задать, не выдав, что пыталась шпионить за ним: Почему его записи пестрят фразой "сердце Йоры"? Кто та неизвестная женщина, упомянутая в его записях о Томасе Рене?

Она закуталась в тонкую шаль и позволила ему взять себя под руку. Они медленно пошли по коридорам мимо судомоек и мальчиков на побегушках. Крайер подождала, пока они не достигли относительно пустого участка коридора. Затем, теряя терпение, она сказала:

– На помолвке вы сказали, что отныне мы будем вместе. Вы сказали, что сохраните мой… мою тайну. Однако когда вы предстали перед Советом, то упомянули об Ущербности и страсти. Как вы могли?

– Я сказал это только для того, чтобы спровоцировать вас.

– Вы… – она зажала рот, когда из-за угла показалась горничная, и подождала, пока та не скроется из виду. – Как вы посмели? Говорить что-то подобное перед Советом, просто чтобы… чтобы… не могу в это поверить.

Она не могла припомнить, чтобы когда-либо раньше испытывала к кому-то такое отвращение, хотя всего несколько недель назад искренне верила, что Кинок не более чем философ, мыслитель, историк своего Вида.

– И всё, что вы сказал о Томасе Рене в ночь помолвки – о красоте его работы, о том, что каждый из нас немного отличается... полагаю, это тоже была, что ли, очередная провокация? Вы просто играете со мной?

– Не совсем, – он усмехнулся.

– Тогда что это значило? Что вообще всё это значит?

Кинок был настолько погружён в свои исследования, эксперименты и теории, и Крайер внезапно поняла, что понятия не имеет, как всё это связано. Какая связь между его интересом к Рену и Движением за Независимость или его прошлой службой Хранителем? И причём здесь… “сердце Йоры". Она остановилась, внезапно повернувшись к нему лицом и выпалила:

– Что такое "сердце Йоры"?

Его глаза на мгновение вспыхнули. Её даже не волновало, что она, возможно, только что призналась, что рылась в его кабинете – ей нужны ответы, и она устала от того, что не получает их, а все вокруг выражаются полуправдами, загадками и непонятными головоломками.

– Мне приятна ваша любознательность, леди Крайер, – сказал он, улыбаясь. – Позвольте мне кое-что вам показать.

Он провёл её по коридору тем же путём, которым они пришли, к своим покоям в западном крыле. Крайер задержалась, когда он отпер дверь в свою комнату и оглянулся через плечо, ожидая, что она последует за ним внутрь.

– Что вы собираетесь мне показать? – спросила она всё более недоверчиво.

– Просто зайдите внутрь, – сказал он. – Обещаю, вам это будет интересно.

Она вошла за ним. Крайер никогда раньше не бывала в его спальных покоях, которые находились на совершенно другом этаже от его личного кабинета на нижних этажах, и, войдя, на мгновение насторожилась. Это было большое, но относительно пустое помещение, апартаменты временного гостя, с кроватью, письменным столом, несколькими сундуками одежды и массивным гобеленом у боковой стены. Крайер не могла представить, что он мог бы ей показать, если только это не какая-нибудь безделушка из его многочисленных путешествий. Она ждала, что он достанет что-нибудь из сундуков, но вместо этого Кинок направился прямо к дальней стене комнаты.

Он прижал руку к одному из камней на стене, и участок стены сдвинулся под его прикосновением – потайной проход. Крайер знала, что во дворце их несколько, большинство предназначено для отхода в случае нападения, некоторые ведут в покои, подобные этому.

Дверь открылась со звуком скрежета камня о камень, и Кинок снова оглянулся на Крайер, его глаза сверкали.

– Идёте, миледи?

Она последовала за ним в потайную комнату и остановилась.

В отличие от спальни позади них, эта комната была какой угодно, но только не пустой. Она была тесной, едва ли больше шкафа, но выглядела как алхимическая лаборатория, какие Крайер видела на иллюстрациях в научных книгах: повсюду стояли флаконы размером от длины её мизинца до пузатых стеклянных графинов, в которые могло поместиться пол-бочки вина. Некоторые флаконы соединялись тонкими стеклянными трубками; из некоторых валил дым; некоторые казались пустыми, а в других была густая пурпурно-чёрной жидкость. Стены комнаты были увешаны схемами человеческих тел и тел автомов, поперечные сечения которых показывали вены, мышцы, сложную паутину нервной системы. Когда Крайер вдохнула, воздух показался ей едким и металлическим на вкус.

– Что это? – ошеломленно спросила она. Отец об этом знает?

– Это мой маленький эксперимент, – сказал Кинок. Он наклонился, осматривая один из флаконов, наполненных тёмной жидкостью. – Леди Крайер, что вы слышали о Турмалине?

– Почти ничего, – ответила она. – Это такой камень, верно?

– И да, и нет. Турмалин – это также название соединения, открытию которого я посвятил свою жизнь. Некоторые: мастера, акушерки, скиры – верят, что можно создать состав, который служил бы вечным питанием для автомов.

Теперь Крайер уже с интересном оглядела флаконы:

– Хотите сказать, он лучше, чем камень-сердечник?

– Турмалин будет производить на наш Вид такое же действие, как вино на людей, – он вовремя взглянул на неё и заметил, как расширились её глаза. На его губах появилась тонкая улыбка. – Представьте себе: больше не нужно поглощать что-то каждый день, чтобы выжить, никакой зависимости от Железного Сердца, поставок камня-сердечника, от этих весьма ненадёжных торговых путей. Турмалин можно будет производить где угодно. Мы сможем просто... жить. Никакого страха, никаких опасностей. А вы станете намного сильнее, чем сейчас.

– Вы... считаете, нам не следует полагаться на Железное Сердце?

– Конечно, не следует, – сказал он. – Камень-сердечник всегда был ограниченным ресурсом. Этим Железное Сердце ничем не отличается от алмазной шахты, леди Крайер. Рано или поздно, но бриллианты всё же закончатся.

Её глаза расширились:

– И когда же у нас закончится камень-сердечник?

– Этого не знают даже Хранители. Но… я предпочитаю готовиться к худшему. Чтобы меня уже не застали врасплох.

Переминаясь с ноги на ногу, Крайер переваривала полученную информацию, но не позволяла себе забыть, зачем она здесь.

– Но какое отношение всё это имеет к "сердцу Йоры"?

– Ах… миледи, это просто другое название Турмалина. Полагаю, так его назвали после человеческие слухов и бабушкиных сказок о его истории. Вот и всё.

Он отвернулся, давая понять, что больше не станет отвечать на вопросы. На лице и в языке тела читалась незаинтересованность, но Крайер не могла отделаться от мысли, что он что-то недоговаривает о сердце Йоры.

В углу стоял небольшой столик со множеством инструментов. Кинок достал тонкий нож и на глазах у Крайер уколол палец и капнул кровью в один из флаконов. И Крайер поняла, что это за тёмно-пурпурная жидкость. Кинок экспериментировал с собственной кровью.

Она отвернулась, чувствуя лёгкое отвращение. Её взгляд упал на одну из диаграмм на стене. Это было что-то вроде генеалогического древа человека, за исключением того, что оно располагалось не сверху вниз, а наружу от центра, как спицы колеса. В центре древа красовалось имя – Томас Рен.

– Ваше расследование, – пробормотала Крайер. – На схеме указаны те, кто работал с Реном?

– Каждый гений черпает вдохновение у окружающих, – криво усмехнулся Кинок. – Многое можно узнать, прослеживая связи от одного разума к другому.

Она не ответила, но почувствовала некоторое облегчение, увидев работу Кинока в таком виде. Она провела пальцем по одной из линий на карте; она была единственной, выделенной красным.

– Что это? – спросила Крайер.

Кинок оглянулся:

– Слух, не до конца подтверждённый, но некоторые говорят, что Томас Рен был влюблён в другую учёную и та родила ему ребёнка.

Это немного успокоило Крайер. Ничто из его занятий не казалось таким уж опасным – возможно, она слишком остро реагирует на свои подозрения насчёт него. Может быть, он действительно хотел с ней породниться, помочь ей, несмотря на её Ущербность?

– Рад, что моя работа кажется вам полезной, – сказал Кинок несколько минут спустя, тщательно закрыв потайную дверь, когда они, наконец, направились в большой зал на ужин с Эзодом и Джунн.

– Вы правы, – честно ответила Крайер. – Мне интересно всё, что связано с историей нашего Вида. И... Турмалин, безусловно, заманчивая идея. Особенно если у нас может закончиться камень-сердечник. Вы говорили об этом с отцом или с кем-нибудь ещё из Совета?

– Так много вопросов, леди Крайер, – заметил он, снисходительно улыбаясь. – Не волнуйтесь, я отвечу на все. И я могу показать вам больше, гораздо больше, пока вы будете оставаться преданной мне.

Что?

У Крайер не было возможности переспросить, что означают его слова. Они дошли до большого зала, где их уже ждала королева Джунн.

* * *

Ужин прошёл напряжённо.

Демонстрируя убеждения Эзода, стол в большом зале был заставлен человеческими деликатесами в дополнение к чайнику с жидким сердечником в виде птичьего черепа: тушёная баранина, солёная рыба, сдобный чёрный хлеб с маслом и мёдом, блюда с засахаренными фруктами из садов. Никто не ел, кроме королевы.

Эзод сидел рядом с королевой Джунн, пока она пировала, и вёл сердечную беседу. Но Крайер заметила что-то холодное и расчётливое в глазах отца. Сегодня вечером он выглядел по-королевски, в тёмно-красной мантии, которую обычно приберегал для заседаний Совета или других официальных мероприятий. На его шее поблескивала золотая брошь с выгравированным гербом правителя: сжатый кулак, корона, сверкающий рубин. Он улыбался, придав своим чертам дружелюбное выражение – гостеприимный, добродушный правитель. Но его глаза говорили о другом.

Крайер сделала глоток жидкого сердечника. Что-то другое просто не шло в горло. Она слышала, как желудок Эйлы переваривает сам себя. Эйла, как обычно, стояла на коленях у ног Крайер, хотя советник королевы Джунн по человеческим вопросам сидел за столом вместе со всеми остальными. От этого кожа Крайер зудела и чесалась.

Эйла весь день вела себя отстранённо. Во время встречи королевы она по пятам ходила за Крайер, как безмолвный призрак, глядя перед собой незрячими глазами, и в какой-то момент чуть не споткнулась о шлейф её платья. Так бы и случилось, если бы Крайер вовремя не убрала его у неё из-под ног.

Единственное, что, казалось, привлекло внимание Эйлы, был человек-советник. Всякий раз, когда он даже громко дышал, Эйла переводила на него взгляд, острый и удивлённый. Так продолжалось весь день. Что в нём такого завораживающего? Крайер нахмурилась, глядя на недоеденные кусочки мяса на своей тарелке. Это потому, что он человек? Она взглянула на него поверх чашки. Он весьма недурен собой без белой маски. Он даже чем-то похож на Эйлу, как будто они из одной деревни. Как и у Эйлы, у советника густые тёмные волосы. У него такой же подбородок, такая же шишка на переносице, хотя Крайер отметила, что у него нет веснушек Эйлы или её скул.

"А он симпатичный," – подумала она про себя и отломила ещё кусок хлеба, есть который у неё не было ни малейшего желания.

Будто почувствовав, что она думает о нём, советник обратился к ней.

– Леди Крайер, – сказал он, и Крайер замерла, немного ошеломлённая тем, что человек обратился к ней напрямую, без приказа говорить. Он говорил как прирождённый житель Рабу, а не как кто-то из Варна. Вот почему у него тёмные волосы. – Вы хотите что-то сказать?

Она моргнула.

– Я… я задумалась. Прошу прощения, – сказала она, кивая королеве, а затем отцу. – О чём идёт речь?

– Как о чём? – недоумённо спросил он. – О мирном сосуществовании людей и автомов.

– Я дочь отца, – сказала она. – Я верю в сохранение традиций. Сосуществование возможно только отчасти, с определёнными социальными, культурными и политическими границами, разделяющими наши два Вида.

Крайер произносила эти слова много раз раньше, но на этот раз они оставили неприятный привкус во рту. Она поискала глазами Эйлу, но вместо неё встретилась взглядом с отцом.

Через стол Эзод одобрительно смотрел на неё.

Она всегда к этому стремилась – к его одобрению. Но почему-то в этот момент оно не принесло ей удовлетворения. Скорее, она почувствовала неловкость.

– Интересно, дочь Эзода, – сказала королева Джунн, сидевшая во главе стола. В отличие от большинства гостей, она не сопротивлялась, когда ей предлагали человеческую еду, и ела без жалоб. Теперь она смотрела на Крайер, сжимая длинными пальцами чашку с жидким сердечником. – Значит, вы правда считаете, что для мира между двумя Видами необходимо установить границы?

– Верно, – сказала Крайер. По какой-то причине ей было трудновато выдержать взгляд Джунн. – Все общества требуют определённого уровня социальной организации. Общество без границ и иерархии скатывается в анархию, хаос.

– Вам это известно по собственному опыту?

– Благодаря глубоким исследованиям.

– Согласна с вами, – сказала королева. – Я тоже считаю, что для успешного существования обществу требуется своего рода организация. Но мне любопытно, леди Крайер, почему вы считаете, что обоим Видам следует жить раздельно? Зачем делить всех на Рукотворных и нет?

"Потому что это очевидно, – чуть не сказала Крайер. – Один Вид сильнее, другой слабее. Один правит, другой подчиняется. Один рождён править, другой – повиноваться".

Два месяца назад она бы именно так и ответила – прямо словами из книг, уроков и наставлений отца.

Однако сейчас…

Теперь, когда рядом Эйла (стоит на коленях у её ног, отказываясь от объедков), а напротив сидит советник-человек королевы, у Крайер не получилось ответить столь же легко. Её колебание длилось всего мгновение, но этого было достаточно, чтобы вмешался Эзод.

– Вы слишком много от неё требуете, – сказал он, снова наполняя свою чашку. Его губы были в красных пятнах. – Моя дочь блестяща, но её ум – больше для библиотеки, чем для политических споров.

"Ты никогда не позволял мне вступать в споры, – кисло подумала Крайер. – Так откуда тебе знать?"

– Приношу свои извинения, леди Крайер, – сказала Джунн. – Я немного забылась. Делиться своими убеждениями – редкое удовольствие.

– Так-так… – сказал Эзод, снисходительно улыбаясь. – Сейчас мы услышим.

– Видите ли, леди Крайер, – продолжала Джунн, – для меня сосуществование это не Традиционализм и не Недоверие, – Крайер напряглась при упоминании движения Кинока и надеялась, что королева этого не заметит, – то есть абсолютное сосуществование, истинное сосуществование, равенство между Видами – это реальность, а не фантазия. В Варне автомы и люди живут и работают бок о бок.

– Трудно представить себе что-то более восхитительное, – сказала Крайер, и улыбка Эзода стала натянутой. Кинок же хранил молчание. Его лицо было непроницаемым, глаза блестели – возможно, от смеха. – Насколько мне известно, вы стремились к такой реальности с тех пор, как взошли на трон.

– Моя страна практически разрушена войной, – заметила Джунн. – Мы до сих пор никак не оправимся от её последствий. Мы одновременно древние и новорождённые. Мы растущая нация, а всё растущее болеет, учится и приспосабливается. Но в моей стране мы с каждым днём приближаемся к будущему, в котором автомы и люди живут в гармонии.

Крайер смотрела на неё, как заворожённая.

– Захватывающая идея, – сказал Эзод. – Но совершенно непрактичная. Наш Вид создали с особой целью...

– Леди Крайер, – перебила королева, и Эзод замолчал, возможно, только потому что его никто и никогда раньше не перебивал. Крайер видела, как сильно это его задело, но он промолчал. Джунн – королева, прибывшая с дипломатическим визитом. Никому не позволено её оскорблять. – После ужина я бы очень хотела поговорить с вами, – сказала она, – наедине.

Потрясение Эзода, Кинока и, по общему признанию, самой Крайер было ощутимым, но королева не переставала улыбаться. Крайер почти повернулась к отцу в поисках указаний, но потом вспомнила, как он игнорировал её во время заседания Совета, сказав только: "Стой здесь".

Она вздёрнула подбородок и встретилась взглядом с королевой:

– Сочту за честь, ваше высочество.

Итак, после ужина Крайер вызвали в покои королевы Джунн. Сначала она старалась идти медленно, с достоинством, но из-за дурного предчувствия у неё возникло ощущение, будто она проглотила гнездо слепней. Шаги становились всё быстрее и быстрее, пока она не свернула за угол так быстро, что напугала горничную, уронившую целый поднос со столовыми приборами, которые с оглушительным грохотом упали на каменные плиты, в результате чего горничная попыталасьодновременно сделать реверанс, собрать упавшие вилки и ножи и рассыпаться в извинениях. Крайер на мгновение задержалась, а потом поняла, что её присутствие, похоже, действует горничной на нервы, и поспешно ушла, чувствуя себя крайне неловко и не менее встревоженно.

Когда она постучала в дверь, та немедленно открылась. Королева Джунн безмолвно приглашала её войти. Возможно, Крайер была не единственной, кто ощущал странную срочность.

В спальне было немноголюдно. Свита королевы должна была отбыть следующим утром на рассвете, поэтому единственными признаками жизни в огромной комнате были огонь в очаге и слегка смятые постельные принадлежности. На столе стояло нетронутое блюдо с сыром и засахаренными фруктами.

Крайер неловко переступила с ноги на ногу, придерживая юбки:

– Вы хотели поговорить со мной, ваше высочество?

– Пожалуйста, – сказала королева. – Садитесь.

Крайер села на один из двух стульев за столом. Королева села напротив неё, намного ближе, чем за ужином. Крайер чувствовала её запах, похожий на запах дождя и тёмных специй.

– Буду говорить прямо, миледи, – сказала королева Джунн. – Скир – это проблема.

Первой мыслью Крайер было: "Наконец-то, звёзды и небо!"

– В самом деле?

– Но вам уже это известно, не так ли? – спросила Джунн, прочитав ответ на лице Крайер. – Вы явно боитесь его.

– Нет, не боюсь, – поправила её Крайер. – Я никого не боюсь.

Джунн улыбнулась, обнажив зубы. Эта улыбка была одновременно доброй и порочной.

– Страх – хорошая вещь, леди Крайер. Страх означает, что вы живы и хотите таковой оставаться.

– Моей жизни ничего не угрожает.

– Конечно, – согласилась Джунн. – Потому что вы неприкасаемая. Потому что вас создали непобедимой, – она пригнулась. – Открою вам секрет, леди Крайер: люди тоже считают себя непобедимыми.

Вспышка воспоминания: почва уходит из-под ног, скользкий склон утёса крошится в руках, тёмная вода внизу, белая пена, острые, как зубы, камни, чёткий образ собственного тела, разбившегося вдребезги, а её плотью гнушаются даже кружащие чайки…

Непобедимых не существует.

– Что вам известно о Киноке? – спросила Крайер.

– Он могущественен, – ответила Джунн, – и его идеи опасны. Они распространяются, как зараза среди людей. Уверена, вы изучали различные бедствия человеческого мира.

Крайер кивнула.

Она вспомнила книги, полные ярких иллюстраций: человеческие тела, разрезанные пополам, исследования повреждённой кожи, кровоточащих ран; схемы, покрытые тонкими красными линиями, с подробным описанием распространения сотен различных заболеваний.

– Слабоумие и отвага, – сказала Джунн. – В конце концов, разница невелика.

– Отвага не обязательно опасна, ваше высочество. Как и страсть.

Крайер очень хотелось зажать рот рукой. Внезапно она почувствовала себя иллюстрацией из тех медицинских книг, будто с неё содрали кожу и выставили напоказ. Разве страсть не опасна? Нет ничего опаснее. У неё также нет причин защищать Кинока – это была скорее внутренняя реакция, защитный механизм, потому что она чувствует себя такой взволнованной. Но почему?

Королева Джунн наклонилась ближе, а затем ещё ближе – так близко, что у Крайер участилось дыхание.

– Вы правы, – пробормотала Джунн. – Но идеи скира действительно опасны. Вам это известно так же, как и мне. Я вижу это по вашему лицу, когда вы смотришь на него. Мне знаком этот взгляд, потому на меня тоже так смотрели.

– Что вы имеете в виду, ваше высочество?

– Вы не первая девушка, привлёкшая его внимание, миледи, – сказала Джунн, сжав челюсти. – До вас это была я. Он приезжал ко мне во дворец прошлой осенью. Признаю: вначале я считала его очаровательным, даже желанным. Он умён, миледи, даже для нашего Вида.

– Он... он ухаживал за вами? – Крайер была шокирована тем, что не знала об этом. Известно ли это отцу? Имеет ли это вообще какое-либо значение?

– Конечно, – ответила королева, взмахнув ладонью, словно отгоняя муху. – Как вы, возможно, заметили, его привлекает любое дуновение власти. Его сторонники горазды заявлять о себе, но их мало. Чтобы продвигать свою программу, ему надо объединиться с устоявшейся силой. Но признаю, что сама поначалу была заинтригована. Всю осень его идеи, казалось, варились у меня в голове. Он говорил о славном будущем для нашего Вида, и мне так хотелось помочь ему приблизить его. Но это был клубок лжи, леди. Лисья уловка.

Заметив растерянный взгляд Крайер, она продолжила:

– Есть старая человеческая сказка. Однажды, во время долгой и ужасной зимы, лиса и медведица испугались, что их детёныши умрут с голоду. У них закончилось молоко, и обе были слишком слабы, чтобы охотиться. Все знали, что лиса – самое умное животное во всём лесу, поэтому медведица пошла к ней и стал умолять о помощи. "Мои дети голодны, – говорила она. – Я слышу, как по ночам у них урчит в животе. Что мне делать?" И лиса сказала ей: "На прошлой неделе волк напал на ферму на краю этого леса. Он зарезал одну овцу и двух жирных кур. Теперь люди его боятся. Приди к людям с миром и скажи, что в обмен на одну свежую курицу в день будешь охранять их кур и домашний скот от волков. Ты слаба, но у тебя большое тело, а зубы острые. Волк не посмеет на тебя напасть". И медведица сделала, как сказала лиса: оставила детёнышей в логове и отправилась на ферму на опушке леса. Она осторожно постучала в дверь фермера и сказала: "Я пришла с миром. Пожалуйста, впустите меня". И фермер открыл дверь, но сразу же вонзил охотничий нож ей в сердце. Видишь ли, он подумал, что она тоже хочет на него напасть.

Крайер наблюдала за лицом Джунн, пока та рассказывала. Джун смотрела на что-то, отсутствующее в комнате и видимое только ей.

– Что было дальше? – спросила Крайер. – Лиса украла кур фермера?

– Нет, – сказала Джунн. – Лиса подождала, пока медвежата не умрут с голода, а затем съела их. Мяса двух медвежат было достаточно, чтобы лисе и лисятам протянуть последние недели зимы. Она получила добычу, не пошевелив лапой.

– Значит, она намеренно убила медведицу?

– Вы что, не слушали? – спросила Джунн. – Лиса её не убивала. Её убил фермер. Когда другие животные узнали, что произошло, они сказали, что медведица сошла с ума. "Пошла прямо к двери фермера, – сказали они. – Вот дура". И лиса кивала вместе с ними. Никто так и не узнал, как было на самом деле.

Она пристально посмотрела на Крайер, изучая её лицо.

– Значит, Кинок – лис? – спросила Крайер. – Умный и лживый?

– Нет, моя дорогая, Кинок – волк, – королева улыбнулась, замолчала и на мгновение уставилась на Крайер, а потом сказала: – Я хочу, чтобы лисой были вы.

Её слова подействовали на Крайер, как волна арктического воздуха.

– Вы рассказывали, что он говорил вам о будущем нашего Вида, – медленно произнесла она. – Какое будущее он рисовал?

– Новую эру, – улыбка сошла с лица Джунн. – Золотую эру. Скиру кажется неестественным, что мы по-прежнему живём в человеческих городах. Он считает нас стервятниками, клюющими мертвечину и живущими на костях рухнувшей цивилизации. Истинные цели Движения за Независимость простираются далеко за пределы столицы. Он хочет стереть с лица земли все старые города и построить новые – города для Рукотворных, предназначенные исключительно для нашего Вида. Города, где люди не только нежелательны, но и неспособны к выживанию. Пусть они борются, голодают, убивают друг друга, пока, как выразились бы его сторонники, "совсем не перестанут быть нашей проблемой". И это ещё не всё. Он хочет создать новую породу автомов. Он хочет, чтобы следующее поколение нашего Вида было ещё сильнее, сообразительнее. Чтобы у него вообще не было человеческих Столпов. И самое главное, он отчаянно хочет положить конец нашей зависимости от Железного Сердца.

– Он... он упоминал что-то подобное и при мне, – разум Крайер гудел, ошеломлённый всей этой информацией. – Он утверждал, что открыл новый источник энергии.

– Да, он рассказывал мне о своей идее, но... – Джунн одарила её долгим, спокойным взглядом. – Миледи, вы, как никто другой, должны знать, что не существует просто идей, – Джунн снова наклонилась вперед. – Это вам не отвлечённая философия. Это очень реально. Движение за Независимость уже началось. Последователи скира пьют его слова, как сладкое вино. Сейчас их всего несколько сотен, но с каждым днём их число растёт. Несколько сотен за считанные дни могут превратиться в несколько тысяч. Мне нужна ваша помощь, леди Крайер.

– Моя... моя помощь?

– Надо остановить болезнь, пока та не распространилась.

Крайер продолжала смотреть на неё, не понимая, что всё это значит.

Итак, королева уточнила:

– Надо свергнуть его.

Джун произнесла это почти небрежно, как будто говорила "надо пожелать ему доброго утра".

Наконец, Крайер поняла, почему люди прозвали её Безумной Королевой, Королевой-Ребёнком и "Джунн, Пожирательница Костей" – всем сразу.

– Не знаю, – прошептала она, подавленная собственной трусостью и всё же неспособная скрыть это. – Я... я помолвлена с ним, он в Совете, он могущественный... он под защитой отца...

Он знает о моём пятом Столпе…

Он может уничтожить меня...

Фактически, он хочет уничтожить всех людей или, по крайней мере, сделать мир непригодным для их жизни…

Он гораздо большее чудовище, чем ей казалось.

– Не стыдитесь своего страха, леди Крайер, – сказала Джунн. – Если бы вы ничего не боялись, я бы ушла отсюда и ни разу не оглянулась. Но вы боитесь. Вот почему я доверяю вам и прошу вашей помощи, – выражение её лица смягчилось. – И я правда прошу. Я не буду заставлять вас, миледи. Но и умолять тоже не буду.

– Мне нужно время, – сказала Крайер. – Мне нужно подумать.

Джун кивнула, немного откидываясь назад. Без её запаха и тепла дышать стало немного легче.

– Конечно, – сказала она. – Жаль, что я не могу уделить вам больше времени, но на рассвете мы со свитой уезжаем. Если вы решите мне помочь, возьмите это и суньте под дверь моей спальни, – она протянула Крайер зелёное перо. – В Варне зелёный цвет символизирует союз. Мы используем его для общения.

– Мы? Кто это "мы"?

– Те, кто хочет противостоять волку, – сказала Джунн и улыбнулась, обнажив зубы.

* * *

Несколько часов спустя Крайер стояла в коридоре перед покоями королевы, крепко сжимая в руке зелёное перо. Как бы ей сейчас хотелось увидеть Рейку, поговорить с ней, спросить совета. Но Рейка по-прежнему отсутствовала, и каждый прошедший день означал, что возможно худшее. Рейка могла быть мертва. Её могли убить.

Не было никаких доказательств ни того, ни другого, только затяжной привкус ужаса каждый раз, когда Крайер думала об этом.

Она боялась, но одновременно устала чувствовать себя пешкой.

И Джунн права. Она устала от Кинока: его шантажа, его ненависти к людям, его последователей с чёрными повязками. Она устала видеть, как он упивается властью, заставляет Крайер чувствовать себя беспомощной, напоминая ей на каждом шагу, что знает о её Ущербности.

Ей не нравилось чувствовать себя беспомощной.

Она понятия не имела, что произойдёт, если она согласится помогать королеве Джунн, но дни летят быстро. Скоро деревья будут голыми. Скоро наступит зима, и она выйдет замуж. Её грубо втолкнут в новую жизнь с Киноком. Куда они поедут после свадьбы? У Кинока нет своего поместья. Вероятно, поэтому он пытался добиться расположения королевы Джунн. Куда он собирался увезти её – на Крайний Север, к месту новой столицы?

Крайер не знала, чего хочет. Её старая мечта разбилась вдребезги. Она лишь понимала, что не хочет быть женой Кинока.

С этой мыслью она шагнула вперёд – и услышала странный шум из спальни королевы.

Низкий и хриплый, он звучал почти как выражение боли.

Крайер застыла. Королева в опасности? У неё есть стража, но что, если гвардейцев обезвредили? Что, если на королеву напали?

Затем шум раздался снова, на этот раз более громкий и протяжный, хриплый, и Крайер поняла, что это было.

Все тело похолодело, а затем разлилось ужасное, жгучее тепло.

Тот, кто издавал эти звуки, не испытывал боли.

В шоке Крайер не могла пошевелиться. Она прислушалась к вздохам, и сразу же разум вспомнил плоть, дыхание, губы и...

Она отползла назад и скрылась за углом, подальше от двери королевы, чтобы больше не слышать, что происходит внутри. Сердце учащённо забилось, кожу снова обдало жаром. Она даже не понимала, почему так бурно реагирует. Она видела такое раньше, издалека: слуги обнимались в саду, когда думали, что никто не видит. Но это было по-другому. Люди спаривались физически, потому что не были Рукотворными. "Люди отдаются своим низменным искушениям и желаниям, как собаки во время течки", – заметил однажды отец.

Автомы этого не делают.

Им это не нужно.

Но голос, который она услышала (стон, нашептал ей разум), определённо принадлежал королеве Джунн.

Крайер прижала руку к лицу, касаясь собственной разгорячённой кожи, и решила немного подождать. Если она уйдёт сейчас, то, возможно, никогда не наберётся смелости вернуться.

Прошло ещё несколько минут, прежде чем она услышала, как дверь в покои королевы открылась и закрылась. Крайер едва успела ещё глубже спрятаться в тень, прежде чем кто-то прошёл прямо мимо угла, за которым она пряталась, и направился к другой двери дальше по коридору. Было темно, и их лица были скрыты маской, но очертания силуэтов можно было безошибочно узнать. Человек, крадущийся из спальни королевы, был её советником-человеком.

Тайный любовник.

Тайный любовник-человек.

Молодой человек, которого, как она слышала, королева называла Сторми.

Крайер прислонилась спиной к стене, ощущая холодный камень затылком. Звёзды и небо. Она подумала о королеве и советнике, о том, чем они занимаются друг с другом сегодня.

Она попыталась сосредоточиться, замедлить бешеный рой мыслей, но они неудержимо устремились туда, куда она и предполагала, – к Эйле, её губам, её дыханию, её коже. Темнота, прикосновения, поцелуи и...

Она прикусила губу так сильно, что пошла кровь.

Голова закружилась, рот наполнился тяжёлым привкусом собственной крови. Крайер побежала прочь по коридору и не останавливалась, пока не добралась до своих покоев, но даже когда дверь захлопнулась, она столкнулась с пьянящей темнотой. Внутри всё пульсировало от новой информации. Теперь она знает, чего хочет, даже если это неестественно и неправильно.

Страсти.

* * *

Её называли Бесплодной Королевой, но я никого не встречала столь же пустого. Ибо если кто-то хочет ребёнка, то по природе своей его сердце переполняется любовью – оно переполнено, жаждет нового сосуда, вмещающего эту любовь, подобно пролитой воде.

Некоторые называют её монстром, некоторые – сумасшедшей.

Если страстное желание – это безумие, тогда среди нас нет здоровых.

– из личного дневника Брин, ведьмы-повитухи королевы Теи, эра 900, год 40

14

– Вы слышали о Фэй?

– Да. Слышала, у неё теперь личные покои во дворце и личная служанка, совсем как у леди.

– Не только. Сейчас она купается в роскоши, как пиявка.

– Как это произошло? Последнее, что я слышала, она сошла с ума. Бродила по коридорам, как привидение.

– Я бы убила за кусочек её торта.

– Я бы убила за её отдельную комнату.

– Я бы убила за ночь в настоящей постели.

– Интересно, как она этого добилась.

Шёпот был невыносим.

Эйла весь день их слышала: в комнатах для прислуги, в столовой, в коридорах, одна судомойка разговаривала с другой, мальчишки на кухне шептались друг с другом, когда думали, что одни. Фэй – предательница, Фэй – комнатная собачка. Эйла точно знала, кто обеспечил Фэй такие перемены в жизни, и ей очень хотелось встряхнуть её так сильно, чтобы у неё застучали зубы.

Как можно быть настолько тупой?

Она подозревала, что Крайер всего лишь пытается помочь. Но разве она ничего не замечает? Стало только хуже. Она привлекла к Фэй внимание, будто нарисовав у неё на спине яблочко мишени... и достаточно скоро мишень Крайер окажется и на спине Эйлы, если она уже не там.

Не говоря уже об этих маленьких проявлениях... чего?... доброты? Они вселяли в Эйлу неуверенность. Из-за них она уже сомневается в своих представлениях о Крайер и о пиявках вообще. Вроде как у них нет чувств, они не могут проявлять доброту. Крайер ничем не должна отличаться.

Или она всё же отличается?

Как только стемнело, остатки терпения Эйлы иссякли. Ноги болели после долгого дня работы на встрече королевы: беготни с обустройством покоев для гостей, вечерним платьем Крайер и... список можно было продолжать и дальше.

Тем не менее, выждав ещё несколько минут, пока остальные слуги уснут, она выбралась из постели, накинула пальто поверх ночной туники и направилась к двери.

Но как только она вышла наружу, на прохладный ночной воздух, то услышала, как кто-то тихо позвал её по имени изнутри:

– Эйла.

Это был Бенджи. Он выскользнул из домика для прислуги и стоял в темноте ночи. Его вьющиеся волосы отливали лунным светом, челюсть избороздили тени.

– Куда идёшь? – прошептал он. – Надеюсь, не к леди в такой час?

– Ты на что намекаешь? – Эйла резко остановилась.

– Ни на что, – Бенджи поднял руки, словно сдаваясь. – Только учти, что люди всякое болтают. Кажется, она испытывает к тебе... не знаю… какую-то нежную привязанность. По крайней мере, так говорят.

– Люди вечно болтают, Бенджи, хотя сами ничего не знают. И... нет, я не собиралась идти к Кра… к миледи. Я...

С чего начать? Так много всего произошло за день: она увидела Сторми, снова живого после стольких лет уверенности в том, что он мёртв и потерян для неё навсегда. Затем сама королева оказалась немного странной. И тревожная встреча с Фэй. И то, как Крайер весь день поглядывала на неё, когда Эйла шла всего в нескольких шагах позади, с чем-то похожим на любопытство… или даже больше.

Но как всё это объяснить Бенджи?

Вместо этого она лишь сказала:

– Я не забрала платье, которое нужно погладить до завтра. Не могу заснуть. Меня не покидает мысль, что завтра меня из-за него накажут.

Бенджи склонил к ней голову.

– Знаешь, я скучал по тебе, – тихо сказал он.

Её грудь болезненно сжалась. Она не могла смотреть в его тёмные блестящие глаза:

– Я тоже.

Он шагнул к ней, и теперь она могла лучше разглядеть его лицо. Его губы снова были приоткрыты, как будто он собирается сказать ей что-то важное, но она услышала лишь:

– Что ж, поторопись, чтобы варнская королева не обглодала тебе кости.

– Она не чудовище, как все говорят, – Эйла негромко рассмеялась. – А если и так, то она хорошо это скрывает.

– Так поступают только самые опасные монстры, – подтвердил Бенджи.

– Верно… Послушай, Бенджи. Сегодня я узнала кое-что странное. Не совсем понимаю. Это касается Фэй.

– Что-то случилось? Я слышал сплетню, что её перевели в комнату для гостей. Тебе это известно?

Эйла вздрогнула, когда прохладный ветерок шевельнул полы её пальто. Она обхватила себя руками.

– Я видела её. И... с ней определённо что-то... не так. Она всё время твердит о солнечных яблоках. Наверное, Кинок поручил ей заниматься их поставками. Не совсем понимаю, откуда это всё взялось, связано ли это со смертью Люны или помешательством Фэй. Я просто... хотела, чтобы ты знал – на случай, если что-нибудь услышишь.

Бенджи кивнул:

– Попробую выяснить что-нибудь со своей стороны.

– Отлично, – приятно работать с ним, даже если пульс частит от беспокойства. – А теперь возвращайся ко сну. Я вернусь через несколько минут, но не жди меня.

– Моей красавице тоже нужен отдых, – сказал Бенджи и, не сказав больше ни слова, скользнул обратно в спальню.

Как только он ушёл, Эйла поспешила по грязной тропинке ко дворцу. Ночь была суровой и ветреной.

Она не рассказала ему о Сторми. Не могла. По крайней мере, не сейчас. Она сама не знала, что об этом думать.

Сначала нужно повидаться с братом – наедине.

Чтобы получить ответы на некоторые вопросы.

В ушах у неё не переставало звенеть, в голове гудело осиное гнездо воспоминаний: Сторми, молодой и тощий, улыбается в пыльных солнечных лучах; Сторми сидит рядом с отцом и выстругивает новую рукоятку для ножа; Сторми смеётся рядом матерью, когда та ерошит ему тёмные кудри.

Сторми толкает её вниз, в темноту; Сторми с искажённым от ярости лицом рычит: "Убью! Убью их всех до единого!"; Сторми выглядывает из-за двери во время одного из первых налётов: "Ненавижу этих пиявок больше всего на свете…"; Сторми со сверкающим ножом в руке: "Я вырежу им сердца из мёртвой груди".

Сторми, правая рука королевы пиявок.

Вряд ли он служит ей по собственной воле. Королева, должно быть, заставила его – жизнью друга, возлюбленной, ребёнка, кого угодно. Эйле хотелось узнать, чем она его шантажирует, и помочь освободить брата.

У неё по-прежнему был ключ Крайер от музыкального салона. Она найдёт Сторми и приведёт туда, где они смогут поговорить наедине.

Она расскажет ему о Революции, о зловещей схеме Кинока, о его способах наказаний, о его секретном сейфе, спрятанном где-то в кабинете, в недрах дворца.

Она уже привыкла к извилистым коридорам дворца, так как много раз ходила по ним с Крайер. Королеву поселили в северном крыле, поближе к Эзоду и Крайер, поскольку это единственное крыло с гостевыми покоями, достаточно просторными, чтобы разместить её стражу, слуг, советников и всех остальных, кого она привезла с собой из южных рудников на холодные северные берега.

– Стой!

Эйла замерла на полушаге. Она медленно повернулась и увидела гвардейца-пиявку, идущего к ней. Его лицо в лунном свете походило на мрамор, сапоги неестественно бесшумно ступали по каменным плитам. На его поясе поблескивали ножны.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил он. – Слугам запрещено входить в это крыло, – он оглядел её с ног до головы. – И никаких домашних животных.

Отвращение имело привкус жёлчи. Она изо всех сил старалась сохранить лицо и голос спокойными:

– Я служанка леди Крайер. Я здесь по её прямому приказу.

– Хорошо. И что за такое срочное поручение у леди в столь поздний час?

– Вас это не касается, – ответила Эйла.

Ошибка.

Глаза гвардейца расширились, а его идеальный рот скривился в нечто уродливое:

– Ты, высокомерная маленькая личинка, – холодно сказал он, подходя ближе.

Чем ближе он подходил, тем очевиднее становилось, насколько он выше её, любого человека, которого она знала; и настолько же сильнее. Он мог броситься вперёд и свернуть ей шею просто за дерзость.

– Знай свое место. Иначе я с удовольствием тебя научу.

Эйла отшатнулась, вспомнив об украденном ноже – своём маленьком остром ножичке, таком смертоносном и бесполезном там, в комнате для прислуги.

– Не прикасайтесь ко мне. Леди Крайер не понравится, если вы мне что-то сделаете.

– Леди Крайер не нужна столь непослушная служанка, – сказал он, поигрывая рукоятью меча. – Ты лучше послужишь в качестве предупреждения остальным.

– Я сказала, не надо...

– Служанка!

Эйла обернулась и увидела Сторми. Тот шагал по коридору навстречу гвардейцу, освещённый лунным светом из окон, расположенных вдоль каменных стен. Эйлу в очередной раз поразило, какой он большой и широкоплечий. Она знала его тощим ребёнком, без мяса на костях. Она сама была маленькой, полуголодной и занималась самой тяжёлой работой, но Сторми вырос сильным. Она почувствовала двойной прилив гордости и стыда.

– Свободны, – сказал он гвардейцу, не оставляя места для споров. – Эту девушку вызвала королева Варна. Не надо её больше задерживать. Оставьте нас.

Даже манера речи брата теперь была другой – голос зрелого мужчины, а не мальчика.

Мужчины, с которым она не знакома.

Но это сработало: гвардеец открыл и закрыл рот, а затем, взбешённый, развернулся на каблуках и ускользнул в тень.

Ни Сторми, ни Эйла не произнесли ни слова, пока шаги гвардейца не стихли вдали. Затем...

– Эйла, – выдохнул Сторми.

Всё тело напряглось. Каждый мускул в ней желал броситься к нему, обвить руками его талию, почувствовать самой, что он действительно здесь – целый, живой. Рукам хотели обнять его, а глазам – запомнить его лицо, найти все крошечные похожести на родителей; ногам хотелось наступить на его пальцы; губам – сказать: "Я так скучала по тебе. Не могу поверить, что ты здесь и выжил. Почему ты так и не вернулся за мной?"

Вместо этого губы произнесли:

– Никогда не думала, что ты будешь служить пиявке.

Лицо Сторми мгновенно вытянулось. Он прислонился спиной к окну:

– Я мог бы то же самое сказать и про тебя.

Эйла хотела начать разговор по-другому, но теперь не могла остановиться.

– Ты такой же слуга, как я? – она подошла ближе. – Ты тоже в ловушке, как и я? Что у королевы есть на тебя, Сторми? Ты что-то замышляешь против неё? Ты подбираешься к ней поближе, чтобы...

– Заткнись! – яростно сказал он. – Ты же знаешь, нас могут услышать и сквозь каменные стены. Тебя убьют.

Она сделала паузу и поняла, что тяжело дышит. Она была такой – для этого не было подходящего определения; она не была ни злой, ни грустной, ни напуганной, ни вне себя от радости, ни виноватой, ни преданной. Ничего подобного, она была всем этим сразу, эмоции смешивались, как масло в воде для ванны, их невозможно было разделить и определить.

– Ты ей не слуга, – сказала она, пытаясь разобраться в вопросах, которые задавала себе весь день. – Ты… она обращается с тобой не как со слугой. Ты её советник. Как это получилось, Сторми? – она уставилась на него так, словно ответ должен был отразиться на его лице. – Что с тобой случилось?

– Я тебе расскажу, – пообещал он, – но позже, не сейчас. Здесь нас могут услышать.

– Позже… – медленно повторила Эйла, по-прежнему пребывая в шоке. – И сколько же у нас времени? Где ты был? Что с тобой случилось? – снова спросила она.

– Всё слишком сложно, Эйла – вздохнул он.

– Не разговаривай со мной, как с маленькой, – прошипела она. – Не смей говорить так, будто я не знаю, что такое "сложно".

– Есть вещи, которых ты не...

– …понимаешь? – она отшатнулась, настолько потрясённая, что чуть не рассмеялась. – Ты чертовски прав, кое-чего я действительно не понимаю. Например: не понимаю, как ты 6 лет жил в Варне? Ты втёрся в милость королевы, пока в твоей родной стране люди умирали каждый день, набеги не прекращались, и... я была здесь. Я была здесь, а ты не вернулся за мной. Ты прав: я этого не понимаю.

К её ужасу, на последнем слове голос дрогнул.

– Не кричи, Эйла, – сказал Сторми. – Звёзды и небеса, держи себя в руках.

Она уставилась на него.

И глубоко вздохнула.

– Я спокойна, – сказала она. – Я тут целый день тем и занимаюсь, сто контролирую себя. Как, по-твоему, я оказалась здесь, в этом дворце? Как, по-твоему, я стала… служанкой пиявки? Последние 5 лет я шла к этому каждый день.

– К чему "этому"?

Сказать ему? Слова уже лились из неё потоком. Сопротивление. Шпионаж. Железное Сердце.

Месть.

Какое-то время Сторми молча смотрел на неё. Она вспомнила, как раньше умела читать это молчание; теперь оно было похоже на невыносимую тяжесть.

– Не стоит переходить Киноку дорогу, Эйла. Тем более одной. Это небезопасно.

Она усмехнулась:

– Кто бы ещё указывал мне, что безопасно, а что нет.

– Ты вообще представляешь, что такое Движение за Независимость? Ты хоть представляешь, во что ввязываешься?

– Я знаю достаточно.

– Боги, Эйла! Ты ничего не знаешь. Оно может показаться безобидным на первый взгляд, но под ним нет ничего, кроме темноты. Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, ты будешь держаться подальше от всего, что связано с ним.

Эйла едва сдержалась, чтобы не закричать: "Не указывай мне, что делать!" – как истеричный ребёнок. Частично проблема заключалась в том, что, вопреки её желанию, его слова западали ей в душу. В самом деле: что ей известно о Движении за Независимость такого, чего не говорил бы сам Кинок?

– Тебя долго не было, Сторми, – сказала она, отбрасывая сомнения в сторону. Если и она в чём-то уверена, так это в своём гневе. – Ты ушёл. А теперь слишком поздно. Ты не властен надо мной. Я обещала. Что бы ты ни сказал, меня это не остановит.

– Ты всегда была такой, – вздохнул он. – Малышка Эйла, которая вечно что-то затевает. Ты уже забыла о крысах?

– Это не имеет к делу никакого отношения, – возразила она. – Это было... я была ещё ребёнком.

– В сущности это одно и то же.

– Нет.

– Подумай об этом, Лала.

– Не называй меня так...

* * *

Стояло жаркое и душное лето. Все в деревне потели, всё покрылось коркой соли и кишело слепнями. В воздухе пахло гниющими морскими водорослями. Эйле было шесть, может быть, семь, она была достаточно взрослой, чтобы знать определённые вещи: мы бедны, мы голодны, что-то плохое живёт на северных утёсах, мама и папа напуганы, ходят слухи о налётах – но слишком маленькой, чтобы понимать, что надвигается, или насколько всё плохо на самом деле, или насколько близки они к смерти каждый час, каждый день.

Но Эйле хотелось помочь.

Ей хотелось испечь хлеб.

Идея была простой. Практически все в деревне получали пайки: зерно, соль, масло. Эйла месяцами не ела хлеба. Семья питалась солёной рыбой.

Она знала, как испечь хлеб: смешать муку с водой и дать настояться; она знала, как раскатать тесто, посолить его, нарезать ломтиками и на какое время оставить его в горячей золе очага.

Итак, в течение нескольких недель она тайком брала по ложке муки из зернового пайка каждую пятую ночь, такое маленькое количество, что мама ничего не замечала. Она украла щепотку соли с порога дома старухи Эйды, которая верила, что соль отгоняет злых духов, демонов и пиявок. Последним, что она достала, был горшочек с мёдом, вернее, его остатки, немного мёда, который мама дала ей в качестве редкого лакомства после того, как они израсходовали остаток своего пайка. Было трудно сохранить мёд вместо того, чтобы разбить горшок и дочиста вылизать осколки, но Эйла отличалась большой сила воли.

Мука, соль, мёд: она спрятала всё это под расшатанными половицами под своей кроватью, ожидая, пока летний воздух немного подсохнет. Каждую ночь она засыпала, представляя выражение лиц своих родителей, когда она преподнесёт им идеальную буханку сладкого чёрного хлеба, ещё дымящегося на углях. В те ночи в её желудке было пусто.

Однажды утром она проснулась от крика.

Она резко вскочила с кровати: "Это налёт?" – и вскрикнула от ужаса, когда её нога приземлилась на что-то мягкое. Это "что-то" противно завизжало в ответ, а затем вывернулось из-под её ноги. Тут Эйла увидела, что мать орудует сковородкой, брат – веником, а отец топает по полу в своих рыбацких сапогах – а на полу колышется и извивается какая-то тёмная масса...

Крысы.

На полу копошилась, должно быть, сотня крыс, они шипели и карабкались друг на друга, их костлявые розовые хвосты шевелились, как змеи. Они прогрызли себе путь сквозь расшатанную половицу под её кроватью. Они съели муку и соль, даже сунулись в пустой горшочек из-под мёда и вылизали его дочиста.

Они съели всю солёную рыбу. И маринованную тоже.

Весь мамин мучной паёк.

Весь ячмень, и водоросли, и сало, и яйца. Всё пропало.

* * *

– Это было много лет назад, – сказала она сейчас, запихивая крыс и их ужасный мускусный запах в самый дальний уголок сознания. – Я была ещё ребёнком, как и ты.

– Да, – сказал он. – И я вырос.

"Что, чёрт возьми, это означает? Ты предатель и трус!" – хотелось крикнуть ей, но она сдержалась.

– Да. Ты точно вырос. Где-то. Но где? Куда ты вообще пропал? После того, как ты... после того, как... я думала, что ты... я думала, что ты погиб. Ты хотя бы представляешь, каково мне было? – слова застряли у неё в горле, и она стиснула зубы, чтобы не закричать. – Твой труп. Он весь обгорел. Это был ты – я видела. И ты так и не вернулся, Сторми. Ты так и не вернулся.

Сейчас она ничего не могла с собой поделать. Слёзы текли по лицу, и она сердито тёрла их по щекам, пытаясь вытереть, но это было бесполезно. Как он посмел исчезнуть? Как он посмел быть живым всё это время и ни разу не протянуть руку, не успокоить её, не дать о себе знать?

Это был совершенно новый вид боли, острой и мучительной, которую она подавляла весь день, поняла она, а теперь эта боль бесконтрольно прорвалась наружу.

– Эйла, – его рука легла на её руку, а затем он нежно коснулся золотой цепочки, которая всегда была там, прямо под отворотом её рубашки. – Ты по-прежнему носишь его, – прошептал он.

Она задрожала. Конечно, она носит ожерелье. Это было единственное, что осталось у неё от прошлой жизни – память о нём.

Внезапно это оказалось слишком. Она почувствовала, что вот-вот разобьётся вдребезги. Она отпрянула от его прикосновения, ударившись спиной о стену.

– Не прикасайся ко мне.

– Эйла… – в его голосе да и во всём лице читалась боль. Она помнила этот взгляд. Конечно, помнила. Она запомнила каждый взгляд. – Ты знаешь, мы не можем здесь разговаривать, – сказал он. – Не здесь. Я могу сказать тебе – я сбежал. В тот день, после налётов. И меня нашла… группа, которая... Послушай, Эйла, они приняли меня к себе и говорили со мной. Они заставили меня поверить всему, что они говорили: о пиявках, о том, что мы должны сделать, чтобы остановить их. Они заставили меня поклясться, что я никогда не вернусь искать тебя. Я должен был пообещать, иначе они бы сделали что-нибудь ужасное. Я должен был пообещать, я… Эйла, – теперь он перешёл на шёпот, и приступ страха пробежал по её телу.

– О чём ты говоришь, Сторми?

– Я думал, ты тоже погибла, вместе с матерью и отцом. Я боялся худшего, но также надеялся на лучшее. Я надеялся, что ты выживешь, хотя и думал, что это невозможно. Я надеялся, что ты выживешь, и в этой надежде я знал, что не могу подвергать тебя опасности. У меня не было выбора.

Теперь она оцепенела. Бессмыслица какая-то…

– У тебя не было выбора, кроме как бросить меня и никогда не оглядываться назад? И теперь ты вознаграждён, став правой рукой Безумной Королевы? Уверена, ты поймёшь, что я в такое не поверю.

– Если... если ты пойдёшь с нами, я расскажу тебе больше. Пойдём со мной. С нами. Приезжай в Варн.

– Что? – всё её тело взбунтовалось.

Пока они спорили, она отчасти надеялась... молилась, воображала, что он останется, что он снова будет принадлежать ей.

– Это не то, что ты думаешь. Если ты поедешь со мной ко двору королевы в Варн, ты увидишь. Я все объясню.

Она говорила тихо и сдержанно:

– Значит, ты уедешь вместе с Джунн?

– Конечно.

Ей будто залепили пощёчину.

– Да, – повторила она. – Конечно, – она почувствовала отвращение. Нужно убираться отсюда. – Что ж, надеюсь, вам с Джунн понравился ваш маленький визит, – выплюнула она.

– Прояви хоть немного уважения, – огрызнулся он в ответ. – Она всё-таки королева.

Даже после всего случившегося Эйле по-прежнему казалось, что он только что ударил её по лицу. Снова.

"Кто ты? – хотелось ей спросить. – Ты не мой брат, что ты сделал с моим братом?" Но она знала, что просто выставит себя глупой и безнадёжно наивной, как та слабая, испуганная девочка, из-за которой в доме завелись крысы.

Вот. Вот её брат – стоит перед ней и приказывает проявить уважение к кровожадной пиявке. Вот её Сторми.

– Я знаю, что сейчас ты мне не поверишь, – тихо сказал он, не сводя с неё взгляда. – Но не осуждай меня. Мы не такие уж разные.

– Нет уж! – выдавила она. – Я не комнатная собачка.

– Разве нет?

– На что ты опять намекаешь?

– Я видел, как смотрит на тебя леди Крайер, – сказал Сторми. – И видел, как ты смотришь на неё, как ты с ней разговариваешь, как ты иногда почти прикасаешься к неё.

– Ты сам не знаешь, о чём говоришь, – хрипло сказала Эйла. – Ты ничего не понимаешь. Ты во дворце пиявки, которая приказала напасть на нашу деревню. Ты в паучьем гнезде. Тебе это известно? Это всё Эзод. Это он убил наших родителей. Он создал её. Нужно быть... больным, чтобы... с любым его отродьем...

– Да, – сказал Сторми. – Согласен. Спокойной ночи, Эйла. Пожалуйста, подумай над тем, что я сказал. Ещё есть время передумать.

И он оставил её там.

Несколько минут она стояла, дрожа от гнева и шока. Ещё есть время передумать. И да, ей очень хотелось передумать. Ей хотелось исправить всё, что только что произошло. Ей хотелось вернуться назад во времени, к тому моменту, когда она в последний раз видела Сторми, и броситься к нему и обнять. Ей хотелось вернуться ещё дальше назад, до того как их разлучили навсегда, и прямо там остановить время.

Но, как и многое другое, что произошло за последние месяцы, это напомнило ей о том, что в жизни всё устроено не так. Каким бы ужасным и уродливым ни было будущее, какими бы трудными ни были грядущие события, их не избежать, но и назад не вернуться. Всё происходит совсем не так, как хочется.

Не когда твое прошлое покрыто таким же количеством крови, как у неё.

Единственный путь был вперёд. Во тьму. В хаос.

Она вышла из северного крыла на ночной воздух и прошлась по территории, рискуя наткнуться на гвардейца, который мог обнаружить её, донести и притащить к Эзоду на допрос. Она бы прямо здесь вырвала ему искусственные глаза из головы.

Она была слишком взбешена и расстроена, чтобы отдыхать, но ноги и разум были не в ладах между собой.

Ей хотелось свернуться калачиком в объятиях Роуэн, как в ту первую ночь, когда Роуэн нашла её, и плакать до тех пор, пока не иссякнут силы, а она не превратится в пустую оболочку. Но Роуэн ушла в путешествие, которое вполне могло закончиться её смертью. Эйла не знала, увидит ли её когда-нибудь снова.

Эйле хотелось лечь и никогда больше не вставать.

Ей хотелось послушать колыбельную матери. Но её не было слышно.

Ей захотелось посидеть одной в музыкальном салоне.

Вместо этого она оказалась у двери в спальню Крайер.

15

Крайер лежала в постели, остро осознавая, что королева Джунн находится в своей комнате всего в четырёх коридорах и двух лестничных пролетах от неё. Она не могла выкинуть из головы звуки стонов, тяжёлого дыхания, даже когда читала и перечитывала письмо Рози, которое ждало её в комнате, когда она вернулась. Она снова взяла его.

Вниманию леди Крайер из дома Эзода:

Отвечу на первый из ваших вопросов – нет, я не слышал ни слова об исчезновении Советницы Рейки. Но позвольте поздравить вас и вашего жениха с новым местом скира Кинока в Красном Совете! Он будет прекрасным помощником правителю, вашему отцу, и уверена, что для вас это должно быть большой честью.

Я никогда не скромничала в поддержке и оценке вашего жениха. Скир Кинок много сделал для меня и Фоера! Надеюсь, вы не сочтёте слишком опрометчивым с моей стороны, что мы более чем готовы снова помочь скиру Киноку в его исследованиях, если возникнет такая необходимость.

И даже без этого мы знаем, что должны благодарить Кинока за саму нашу жизнь. Если бы он не предупредил нас о бунте людей, назревающем на юге, так близко от нашего поместья, мы не были бы сейчас в безопасности – мы двое, а также Советники Лаон и Шаста. Мы все благодарны и считаем себя самыми преданными сторонниками скира Кинока!

Посылаю вам немного Паслёна в знак своей “привязанности" – благодаря ему я неделями не прикасаюсь к сердечнику! – и надеюсь вскоре снова получить от вас весточку.

С уважением,

Рози из дома Эмиэля

Крайер сглотнула.

Королева Джунн говорила: Кинок – это проблема и опасность. Он и так силён и с каждым днём становится ещё сильнее.

Королева Джунн. Рассказать ей об этом? Зелёное перо по-прежнему у Крайер, но... внутри всё сжалось. Совершенно не было желания снова идти к покоям королевы. Не после тех... звуков, которые она подслушала всего час или два назад. Эти звуки не выходили у неё из головы. Не стоны советника, а низкие, хриплые звуки Джунн, обрывки слов. Крайер почувствовала тепло во всём теле, кожу покалывало, ощущение почти как укол голода внизу живота, будто она давно не принимала сердечник, но также и нет. Она этого не понимает и не хочет понимать. Нет, пока лучше держаться подальше от покоев королевы.

Но, боги, что с Рейкой? Она пропала несколько недель назад, и от неё до сих пор ни слуху, ни духу. А теперь и Рози утверждает, что ничего не знает. Крайер хотела сохранять надежду, что, возможно, Рейка по каким-то причинам залегла на дно; возможно, она скрывается по собственной воле и не хочет, чтобы её нашли – но разум не соглашался и придумывал сценарии наихудшего развития событий. Рейка была Красным Советником, влиятельной политической фигурой. Вместе с должностью появились и враги. Крайер очень надеялась, что Рози что-нибудь узнает. Что угодно.

В конце концов, Рози гостила в поместье Фоера, которое находится всего в нескольких лигах от деревни Элдерелл – последнего места, где Рейку видели живой.

Но Рози ничего не знает. Казалось, её вообще не волнует исчезновение Рейки. Крайер в десятый раз, стиснув зубы, перечитала письмо. Кинок это, Кинок то… И – Паслён? К письму прилагался крошечный бумажный пакетик, наполненный незнакомым порошком. По текстуре он напоминал пыль камня-сердечника, но вместо красного был глубокого обсидианово-чёрного цвета.

Благодаря ему я неделями не прикасаюсь к сердечнику!

Но что это?

Размышления Крайер прервались звуком, настолько слабым, что она сначала подумала, не почудилось ли ей. Но затем он повторился: звук чьего-то мягкого дыхания прямо за дверью в спальню, за которым последовал робкий стук костяшек пальцев по дереву.

Она выпрямилась.

Больше так никто не стучит.

Она вылезла из постели, чувствуя холод каменных плит босыми ногами, засунула под кровать крошечный пакетик с тёмной пылью и открыла дверь. И да, там стояла Эйла – тёмная фигура в свете настенных бра. Её глаза были странно широко раскрыты, тело ещё более напряжённым, чем обычно. Её губы вытянулись в тонкую линию.

Не говоря ни слова, Крайер отошла назад и пропустила её внутрь, тихо закрыв за собой дверь.

– Ты хочешь мне что-то сказать? – спросила она после долгой паузы, в течение которой Эйла просто стояла молча и неподвижно. – Или тебе от меня что-то нужно? Тебя прислал отец? – она склонила голову набок. – Что-то случилось?

– Нет, – ответила Эйла деревянным голосом. – Ничего не случилось.

"Врёт," – подумала Крайер.

Эйлу что-то тревожило. Она это прекрасно понимала. Эйла отвела взгляд, и Крайер из уважения сделала то же самое.

Она снова присела на край кровати и уставилась на тлеющую золу в очаге, где прыгали и гасли искры.

– Вы не дышите, – наконец сказала Эйла.

Крайер подняла голову. Эйла стояла на расстоянии вытянутой руки. Угасающий свет камина согревал кожу, освещая все места, которые обычно оставались в тени: впадины на щеках и ключицах, темноту в карих глазах.

– Ты права, – согласилась Крайер. – Иногда я забываю.

Эйла почему-то сжала челюсти. Крайер старалась не смотреть слишком долго, но это был редкий момент, когда она смотрела на Эйлу, а та не обращала на неё внимания – не наблюдала за ней настороженно. Сейчас Эйла выглядела особенно маленькой:руки в карманах красных форменных брюк, рубашка расстёгнута и свободно облегает фигуру, на шее поблескивает золото, почти скрытое под воротником и ниспадающими тёмными волосами – Рукотворная вещь.

Внезапно в её голове всплыли звуки – те самые, которые она слышала сегодня вечером из-за двери королевы Джунн: стоны, мягкие и сладкие, перемежались вздохами. От этого воспоминания Крайер вздрогнула, внутри разлилось тепло.

– Зачем ты пришла сюда? – тихо спросила она.

– Я... не могу уснуть, – сказала Эйла, а затем поджала губы, будто вообще ничего не собиралась говорить.

Крайер кивнула:

– Этот недуг мне знаком.

– Правда? – в голосе Эйлы не слышалось любопытства. Её голос звучал сердито. И измученно.

Крайер это отметила.

– Да. Мне удаётся заснуть всего одну ночь из десяти.

Мгновение никто из них не произносил ни слова. Крайер поняла, что это такой редкий вид общения: они вместе, но всё происходит случайно. Как в тот вечер у заводи. Ни учителей, ни заданий, ни предстоящего ужина. Крайер уже приняла ванну перед сном. Эйлы не должна была появляться ещё несколько часов. До рассвета можно заниматься чем угодно. Можно сходить в музыкальный салон или библиотеку. Можно пробраться на кухню, и Эйла могла бы полакомиться любимым хлебом, с запечёнными внутри орехами и фруктами. Можно пойти в сад, чтобы посмотреть на ночные цветы, распускающиеся в лунном свете, подняться на крышу и посмотреть на звезды, или даже дойти до самого утёса и посмотреть, как волны разбиваются о чёрные скалы.

Крайер посмотрела на Эйлу. Тени под её глазами. В ней было что-то ужасное, когтистое, злое, испуганное и печальное. Она не знала, откуда ей это известно. Правда об Эйле и её боль подобны песне, которая разлита в воздухе, даже если не знать слов. Это был гул, низкий, хриплый и полный печали.

– Подойди ко мне, – сказала Крайер. – Тебе нужно спать больше, чем мне, а моя кровать мягче, чем что-либо в комнатах для прислуги, – она похлопала по кровати рядом с собой.

– Я... я в порядке. Я вообще не должна была сюда приходить, – сказала Эйла.

Она говорит, что не должна здесь находиться... а сама не двигается с места, чтобы уйти.

Опять врёт. Хоть и правдоподобнее, чем в прошлый раз.

– Останься. Здесь полно места, – Крайер не была уверена, откуда взялись эти слова; она знала только, что что-то овладело ею, заставляло вести себя с этим человеком иначе, чем с другими. Она только припоминала, как много дней назад Эйла дразняще нырнула в заводь и одинокая капля воды жемчужиной блестела на её нижней губе.

При воспоминании о Джунн и её человеке-советнике Крайер приходило на ум только одно: Эйла.

– Тебе нужно поспать, – сказала она, потому что это было правдой. – Мне как леди нужно, чтобы моя служанка была здорова и полна сил.

Медленно, почти нерешительно Эйла обошла кровать с другой стороны. Она долго стояла и просто дышала. Крайер тоже не шевелилась. А потом кровать прогнулась под весом Эйлы.

– Спасибо, – прошептала она.

Её голос дрогнул, и Крайер почувствовала это дрожание всем телом.

Кровать была большой, и между ними было много места, но казалось, что места вообще очень мало. Стоит Крайер протянуть руку – и она коснётся изгиба лопатки Эйлы кончиками пальцев.

Даже при свете камина и луны было темно.

– Что ты делаешь, когда не можешь заснуть? – тихо спросила Крайер.

– Когда я была маленькой, – прошептала Эйла, – мне пела мама.

Первой мыслью Крайер было: "У меня нет матери".

Удивительно! Она никогда не думала об этом раньше и не хотела сейчас.

– И что она тебе пела?

– Много чего, – ответила Эйла. – Колыбельные, народные песни, иногда военные песни.

– Поэтому ты любишь музыку?

Любовь. Это слово вертелось у неё на языке, проскальзывая само собой.

Ей захотелось облизать губы, хотелось говорить дальше, продолжать задавать Эйле вопросы, пока не взойдёт солнце.

Но Эйла не ответила.

– Какая песня твоя любимая? – снова спросила Крайер, вцепившись пальцами в покрывало, чтобы они были заняты. Но снова возникло непреодолимое желание… сделать ими что-то другое: протянуть руку к Эйле, взять её за руку, повернуть лицо Эйлы к себе.

Они с Эйлой обе лежали поверх одеял, как всегда спала Крайер, но теперь она задавалась вопросом, не предпочла бы Эйла оказаться под одеялами, в тепле. Если Эйла перевернётся, протянётся ли её рука через пустое пространство между ними? Мысли и образы теснились в голове Крайер, тысяча различных сценариев… возможных…

В следующую секунду разум помутился.

Мысли исчезли, как танцующие искры.

Потому что Эйла запела.

– Прислушайся к моему голосу над широкими, тёмными от шторма водами, – пропела она себе под нос так тихо, что это едва ли походило на мелодию. – Прислушайся к моему голосу, позволь ему указать тебе путь домой…

Она пошевелилась, ещё больше уходя в себя, и продолжила. Затем, ещё через минуту, она остановилась так же резко, как и начала, оборвав последнюю ноту.

Тишина.

Крайер чувствовала себя арфой с натянутыми струнами. Всё тело гудело.

– Спасибо тебе, – сказала она, затаив дыхание.

Эйла долго не отвечала. Когда она наконец заговорила, это не имело никакого отношения к песне:

– Не нужно больше опекать Фэй.

– Что?

– Фэй. Вы выделили ей комнату, разрешили не работать. Не знаю, зачем вы это сделали, но не стоило.

Крайер нахмурилась в темноте:

– Так будет несправедливо.

– Нет, это не совсем так. Справедливость тут и так не ночевала, миледи. Но так вы ей не поможете. На неё все будут тыкать пальцем.

– Кто именно? Другие слуги?

– Слуги, ваш отец, скир – все. Это нехорошо. Это... опасно.

Крайер почему-то стало обидно.

– Я просто пыталась помочь, – прошептала она. "Потому что ты беспокоилась за неё. Ты беспокоилась за Фэй. Я хотела помочь тебе".

– Знаю, – сказала Эйла, и в её голосе прозвучала досада. – Я... правда верю вам. Но нельзя просто помочь одному человеку, Крайер, – простыни зашуршали. Эйла медленно повернулась лицом к Крайер, изогнувшись к центру кровати. – Вы поможете Фэй, только если поможете всем нам.

Крайер посмотрела в темноте на Эйлу:

– Тогда как мне вам помочь?

Наступила долгая пауза. Крайер слышала дыхание Эйлы, тихое, как далёкий шум океана, но гораздо ближе.

– Вы это серьёзно? – наконец спросила Эйла. – Потому что... потому что из-за этого меня могут убить. Это не игра, Крайер. Это не волшебная сказка из ваших книг. Это вопрос жизни и смерти.

– Я серьёзно, – сказала Крайер. Она приподнялась на локте, отыскав в темноте глаза Эйлы. – Позволь мне доказать тебе это.

Они внимательно посмотрели друг на друга. Глаза Эйлы блестели в лунном свете – не золотые, не как у Крайер, а глубокие колодцы, в которых тонет свет.

Доверяет ли ей Эйла? Нет, пока нет. Крайер это видела. Но нет ничего невозможного.

– Что вы знаете о Киноке? – прошептала Эйла, как будто вдруг испугалась, что Кинок подслушивает.

– Немного, – прошептала в ответ Крайер. – Я пыталась узнать больше. Знаю, что он могущественнее, чем я когда-либо ожидала. Знаю, что он экспериментирует с камнем-сердечником. Знаю, что у него есть особый компас. Не знаю, чем он особенный, но Красные Советники определённо знают. И они ему... завидуют.

Лёгкий шорох, Эйла кивает головой на подушке.

– Узнайте, что он на самом деле задумал, – сказала она. – Так вы и поможете.

Эйла ничего ей не сказала, не открылась по-настоящему. Но она попросила её о помощи.

Дрожь волнения пробежала по коже Крайер и никуда не ушла. Принцесса оставалась бдительной и бодрствующей, даже когда Эйла стала засыпать, тянуться к Крайер, двигаться навстречу её теплу, словно забывая, кто она такая – враг, автом. Вместо этого в темноте между ними и вокруг них, Крайер была просто телом. Она почувствовала момент, когда Эйла вздохнула, дыхание замедлилось, погружаясь глубже в сон – бездонные глубины сна, место сновидений, доступное только людям.

И в какой-то момент ночи это случилось. Эйла перевернулась на спину на середину кровати и обвила одной рукой талию Крайер. Крайер замерла, мгновенно проснувшись, более чем проснулась. Она лежала совершенно неподвижно, и всё внутри неё сузилось до мягкой тяжести руки Эйлы на изгибе её талии, этого тёплого пятнышка. Ей пришлось напомнить себе, что нужно дышать. Эйле нравится, когда она дышит.

Дыши ради Эйлы.

Запах её волос, напоминающий мыло и морскую лаванду.

Дыши.

Полночь.

Лунный свет.

В этом положении Эйл прижалась щекой к сгибу собственного локтя. Её рот был слегка приоткрыт, выглядя таким мягким, чего Крайер раньше не замечала. Когда Эйла бодрствовала, её рот часто вытягивался в тонкую недовольную полоску, а челюсть сжималась. Крайер попыталась представить, как бы это выглядело, если бы Эйла открыла глаза, если бы она не спала, а её губы по-прежнему были такими мягкими и приоткрытыми, взгляд тёмным и горячим, её рука нарочно, с намерением обнимала Крайер за талию, и… Сердце Крайер забилось очень громко. Гулкое биение в груди, боль внизу живота. Опять этот не-голод.

Тихие стоны, которые она слышала сквозь каменно-деревянную дверь Джунн, всплыли в её сознании подобно золотым искрам в темноте. Прерывистое дыхание, скачущие и затихающие голоса, осознание того, что два тела движутся вместе, губы и кожа и…

Серебристый свет играл на тёмных волосах Эйлы; ресницы отбрасывали крошечные колючие тени на щёки. Крайер прислушалась к своему дыханию – такому же медленному и ровному, размеренному. Она не знала, долго ли они так лежат.

Затем Эйла пошевелилась, уткнувшись носом в подушку, и что-то золотое выпало из воротника её рубашки. Ожерелье. Недолго думая, Крайер протянула руку, чтобы заправить цепочку обратно под рубашку Эйлы, и её сердце бешено заколотилось, когда кончики пальцев мягко коснулись ключиц Эйлы, но вместо этого цепочка выпала из её пальцев – застёжка сломалась.

Был короткий, ужасный момент, когда Крайер подумала, что это она её сломала, а затем она присмотрелась повнимательнее и поняла, что ожерелье намного старше, чем она думала. Цепочка была тусклой и грязной, а застёжка просто износилась.

Оно по-прежнему хранило тепло кожи Эйлы.

И теперь оно лежало в ладони Крайер – изящная золотая цепочка и золотой кулон размером с монету, странно тяжёлый. В центре был вставлен единственный кроваво-красный драгоценный камень. Он почти светился даже в темноте, как гранёное стекло, как бокал с вином, который держат перед фонарём. Глубокий, насыщенный цвет. Она провела пальцем по краю кулона, любуясь гладким золотом. Может быть, ей удастся починить застёжку до того, как Эйла проснётся, придать металлу нужную форму. Она поднесла его поближе к глазам, сжимая застёжку между указательным и большим пальцами, пока чем-то не поцарапалась. Она нахмурилась, подставив руку на лунный свет. Край сломанной застёжки, должно быть, был острым; что-то зацепилось за кончик её пальца. На поверхность выступила кровь. Одна капля.

Машинально она снова провела пальцем по подвеске, привлечённая неестественным теплом драгоценного камня, более тёплого, чем золото вокруг него, как будто внутри был крошечный источник тепла…

Затем мир покачнулся.

Знакомые стены спальни растаяли.

Крайер моргнула, и мир вокруг загорелся.

* * *

Она ахает и тут же жалеет об этом. Лёгкие наполняются дымом и обжигающим пеплом, горло сжимается от боли.

Она стоит посреди незнакомой улицы. Здания по обе стороны слишком высокие, построенные из дерева и голого камня вместо побелённых известью зданий приморских деревень вокруг дворца. Крыши крутые и заострённые, пронзающие небо, а внешние стены выложены террасами из искорёженного чёрного металла, – и всё это горит.

Небо над головой представляет собой кровавое месиво из красного, жёлтого и гнилостно-чёрного дыма. Пепел, как снег, падает с горящих крыш, здания прогибаются под тяжестью бушующего пожара – горят обе стороны улицы, огонь воет, окна врываются, и стекло дождём сыпется на булыжники мостовой…

“БЕГИ – БЕГИ, БЕГИ". Кто-то пробегает мимо Крайер, шлёпая босыми ногами по булыжникам, и она замечает, что вокруг люди. Они повсюду и потоком высыпают на улицу с лицами, испачканными пеплом и слёзами.

Крайер хватает какую-то женщину за рукав, вернее, пытается схватить, но руки проходят сквозь женщину.

– Где я? Что здесь происходит? – кричит Крайер, но женщина не смотрит на неё. Кажется, она даже не слышит её голоса.

Должно быть, у неё кошмар. Крайер слышала о таком, хотя думала, что они свойственны только человеческим умам, как хроническая болезнь.

Город кошмаров горит, и где-то в хаосе Крайер слышит детский плач. Она резко оборачивается. Там, на другой стороне улицы, стоит мужчина – человек со светлыми волосами, как большинство в Варне. Его глаза бледно-серые, как утро. Даже сквозь дым она видит их цвет.

В одной руке он держит плачущего ребёнка за крошечную ручку.

– Тише, Клара, – шепчет он. – Всё будет хорошо. Мама сейчас придёт.

Он неподвижно стоит всего мгновение, не сводя глаз с бушующего неба, рушащихся крыш. Его грудь тяжело вздымается, костяшки пальцев на руке ребёнка белеют. Он шевелит губами, но не произносит ни звука. Сначала кажется, что он просто кричит, а потом Крайер понимает, что он что-то говорит, одно-единственное слово, снова и снова, его губы произносят одно и то же имя.

Сиена?

В дыму появляется силуэт. Как призрак: сначала тень, потом фигура. Это девушка появляется из дыма, похожего на стену тёмного океана, массивную, неудержимую волну. Она вся в бледном пепле а голова опущена. Крайер видит только копну растрёпанных волос.

Затем фигура выпрямляется, и Крайер замирает, потому что узнаёт эту девушку. Это Эйла. Покрытая коркой пепла, с окровавленным лицом, но это Эйла.

Или не она?

Нет, понимает Крайер, когда девушка подходит ближе. Нет, это не совсем Эйла. У неё длиннее волосы, она выше, почти такого же роста, как Крайер. В форме её лица что-то не совсем правильное. Это не Эйла, но, звёзды и небеса, это может быть сестра Эйлы, или мать, или...

Ребёнок плачет, и Крайер отводит взгляд от девушки, похожей на Эйлу.

– Сиена!

Мужчина подходит к девушке. Они стоят всего в трёх метрах друг от друга, не сводя глаз, и девушка хватает его за руки.

– Лео, возьми это. Мне нужно вернуться за эскизами. Но возьми это.

Девушка (Сиена) протягивает ему большой голубой самоцвет, больше кулака, мерцающий, как гигантский кристалл камня-сердечника, только такого же насыщенного морского цвета, насколько сердечник был красным.

– Нет, Си, – говорит он, держа в руках сияющий лазурный камень. – Останься с нами, останься...

Но девушка снова уходит, возвращается в пламя горящей деревни. Маленькая Клара кричит: “Мама!", – а затем вдалеке раздаётся взрыв, и...

Что-то происходит в груди Крайер. Открывается пропасть.

Казалось, все её внутренние системы разом останавливаются.

Она сгибается пополам, задыхаясь. Внутри неё что-то появляется. Она чувствует, как оно царапает грудную клетку, поднимаясь, как жёлчь, в горле. Монстр, запертый в плоти. Крайер всхлипывает и понимает, что зрение затуманилось. Щёки намокают.

Крайер хватается за грудь, рвёт пальцами рубашку, царапает кожу под ней, будто пытаясь разорвать себя и вытащить эту штуку из систем. Но не получается. Будто яд, маслянистая чёрная субстанция заполняет ей лёгкие. Она тонет изнутри, задыхается, становится невозможно дышать.

Спокойствие, ей надо успокоиться. Внезапно она что-то вспоминает, но воспоминание словно превращается в далёкий сон – как ожерелье соскользнуло с шеи Эйлы, пока она спала, как легко было поднять его, рассмотреть при лунном свете, как она пыталась починить сломанную застёжку… капля крови…

Зажмурившись, Крайер пытается сосредоточиться на весе кулона в руке – мягкого золота, по-прежнему хранившего тепло Эйлы; она пытается сосредоточиться на том, чтобы не выпустить его из рук… выпустить… она выпускает…

* * *

Хаос.

Потребовалась секунда, чтобы осознать, что она снова в своих покоях, потому что всё по-прежнему было в хаосе, но другого рода: вместо огня, дыма, жары и криков Крайер вернулась в тёмный и холодный мир. Она лежала на кровати, кто-то вскрикнул, и... масса тёмных фигур корчилась в центре комнаты, и потребовалось несколько мгновений лихорадочного моргания, чтобы понять, что это гвардейцы – в её комнате находятся гвардейцы, и...

Эйла.

Они схватили Эйлу. Её прижимали к полу, трое гвардейцев удерживали её, один прижимал её лицом к каменным плитам. Крайер вскочила с кровати и пошатнулась, нетвёрдо держась на ногах. Когда она поняла, что, должно быть, произошло, кровь застыла у Крайер в жилах. Неужели она настолько разволновалась, что включился встроенный сигнал? В любом случае: сигнал сработал, и прибыла стража.

"И они увидели Эйлу, – ошеломленно подумала Крайер. – В моей постели, посреди ночи, когда она должна была быть в комнатах для прислуги".

Это я во всём виновата.

– Остановитесь! – сказала она. – Остановитесь, отпустите её! Она не сделала ничего плохого…

Но гвардейцы даже не взглянули на неё. Они оторвали Эйлу от земли и потащили вон из комнаты. Она не сопротивлялась, отметила Крайер. Её глаза были огромными и дикими, зубы стиснуты, но она не сопротивлялась. Она молча посмотрела на Крайер, и их взгляды встретились. Крайер не знала, что происходило с выражением её лица, но подумала, что оно, вероятно, не так уж сильно отличалось от выражения лица Эйлы. Потрясённая, испуганная, беспомощная, сбитая с толку.

Затем гвардейцы выволокли Эйлу из комнаты.

По-прежнему ничего не понимая, Крайер бросилась за ними. Она задержалась только затем, чтобы спрятать подвеску в ящик стола, куда прятала ключ от музыкального салона, а затем выбежала за дверь и понеслась по коридору. Гвардейцы вообще не успели далеко уйти, особенно с Эйлой, которая их задерживала.

– Стойте! – крикнула Крайер так резко, как только могла, и, к её облегчению, они подчинились.

Один из гвардейцев повернулся к ней лицом, его глаза сверкнули золотом в свете настенных бра. Это он прижимал Эйлу лицом к каменным плитам.

– Миледи, – монотонно произнёс он. – У нас приказ правителя. Пожалуйста, возвращайтесь в свои покои. Врач сейчас прибудет.

– Я не ранена, – отрезала Крайер. – Я совершенно не пострадала, и Эй… человек не сделал ничего плохого.

– У нас приказ правителя, – повторил гвардеец. – Если леди Крайер окажется в какой-либо опасности, всех без исключения людей, находящихся поблизости, нужно доставить скиру Киноку на допрос.

Лёд в венах Крайер дрогнул. Она пошатнулась, стараясь не показать страха и отвращения на лице:

– Киноку? Почему не к отцу?

– У нас приказ правителя.

Она уставилась на него. Он ответил непроницаемым взглядом.

– Я твоя госпожа, – попыталась переспорить его она. – Ты должен подчиняться мне так же, как и отцу.

– Приказы правителя превыше.

Крайер открыла рот, но ничего не произнесла. Она понятия не имела, что делать дальше. Как заставить их освободить Эйлу, которая не сделала ничего плохого? Её нельзя подпускать даже близко к Киноку, по крайней мере, без Крайер, которая защитит её, приглядит за ней.

Гвардейцы аккуратно обошли её, и с Эйлой, всё также висевшей в них в руках, прошли по коридору и исчезли.

Крайер стояла несколько мгновений, широко раскрыв глаза, босая и застывшая от шока, остатки горящего города по-прежнему мерцали на краях её сознания – горящего города, который, как она знала, был реальным. Это не было кошмаром. Теперь всё встало на свои места: странная паранойя Эйлы по поводу своего ожерелья, то, как она всегда его носила, будто боялась, что кто-нибудь обнаружит.

Медальон был хранителем памяти, который срабатывал от крови. Крайер слышала о подобных предметах в записях старых мастеров, в документах аукционов недвижимости, в которых перечислялись многочисленные выставленные на продажу алхимические безделушки и приспособления, ныне запрещённые для людей: серебряные модели созвездий, которые, будучи активированы раздроблёнными костями птиц, могли описывать круги над вашей головой в точном соответствии с небесными телами; стеклянные глазные яблоки, которые вращались в направлении того, что вы искали…

Но это ожерелье было не просто каким-то Рукотворным. Оно принадлежало Эйле, и воспоминания, хранящиеся в нём, были, так или иначе, воспоминаниями об истории Эйлы и её семьи. Тот, кто носил его до Эйлы – тот мужчина среди пожаров, его звали Лео, – запечатлел в медальоне свои воспоминания, и теперь они там хранились.

Она не знала, что это значит, знала только, что история Эйлы полна насилия и печали.

И теперь её будущее будет таким же, если Крайер что-нибудь не предпримет.

Она повернулась на каблуках и побежала в противоположную от гвардейцев сторону. Она мчалась по тёмным коридорам, настенные бра обдавали её жёлтым светом. Она не замедляла шага, пока перед ней во мраке не замаячила дверь отцовских покоев. Она бежала так быстро, что было трудно остановиться; ноги буквально скользили по каменным плитам. Затем она нащупала дверь, распахнула её и ввалилась внутрь.

– Отец!

Тот не спал. Он стоял у очага, глядя на языки пламени.

– Отец… – выдохнула она, – отец, они забрали её, гвардейцы забрали её, но она ни в чём не виновата...

Он медленно повернулся к ней:

– Ты о служанке? О человеке?

– Да, да, мой сигнал сработал не из-за неё. Я просто разволновалась, а гвардейцы...

– Дочь моя.

Её рот резко закрылся.

– Начальник стражи Лейкелл доложил мне, что, когда его люди вошли в твои покои, у тебя в постели был человек. Это правда?

Горячий, покалывающий румянец разлился от лица Крайер по всему телу.

– Отец, я...

– Этот человек был в твоей постели?

Крайер кивнула, ни слова не говоря.

Эзод отвернулся и снова уставился в пламя.

– Ты чуть не умерла от… припадка посреди ночи, а в твоей спальне, в твоей постели оказывается человеческая девушка. Хочешь сказать мне, что это совпадение? Что твой сигнал срабатывает только в её присутствии?

Значит ему известно, что произошло на утёсах. Даже несмотря на то, что она умоляла гвардейцев не говорить ему.

Казалось, ему известно всё.

Но он не мог знать, что на уме у Крайер и что она чувствует. Ему не известно о её Ущербности. Во всяком случае, пока.

"Мы просто спали, – хотела сказать Крайер, но даже не знала, от чего защищается. – Мы ничего не делали". А что они могли делать?

Румянец стал глубже.

– Служанка не сделала мне ничего плохого, – настаивала она как можно спокойнее. – Она ни разу не прикоснулась ко мне. Я не спала, так как размышляла… о визите королевы… и расстроилась.

– Какие же мысли столь расстроили тебя?

– Королева... очень властная, – она запнулась, пытаясь придумать оправдание.

– Что ж, тогда можешь быть спокойна. Королева и вся её свита уже отбыли. Это тоже хорошо, поскольку происшествие вызвало бы настоящий скандал, если бы она оказалась поблизости и стала тому свидетельницей.

Королева уехала.

Крайер упустила свой шанс вручить зелёное перо, встать на её сторону.

– Ходит много слухов, дочь моя, – продолжал Эзод. – Я слышу их в коридорах, на кухнях. У дворцовых слуг сложилось впечатление, что госпожа привязалась к человеческой девушке, которая ей прислуживает.

– Они ошибаются, отец, – Крайер решительно помотала головой.

– Знаю, – мягко сказал Эзод. – Ни один мой ребёнок, ни один ребёнок, созданный моей рукой, не совершил бы такого отвратительного предательства против своего Вида. Я знаю, что слуги ошибаются, дочь моя. Но людей, убеждённых в чём-то, трудно убедить в обратном. Их разум не такой сложен и податлив, как наш. Ты же не хочешь, чтобы они продолжали распространять столь опасные слухи, не так ли?

– Нет, – прошептала Крайер.

– Тогда предлагаю тебе сделку, – сказал Эзод, – потому что верю, что ты говоришь правду, хотя все остальные врут. Я дам служанке последний шанс. Ей будет позволено оставаться у твоих ног и прислуживать тебе, – он сделал паузу. – Если, конечно, не произойдёт другого инцидента. Тогда с ней придётся расстаться.

– Да, отец.

– Тем временем ты будешь носить чёрную повязку, символизирующую Движение за Независимость – как жест доброй воли, мира и терпимости между Традиционализмом и Движением за Независимость.

– Да, отец, – оцепенело ответила Крайер. – Я сделаю всё, что ты просишь.

Эзод наконец снова посмотрел на неё, и его глаза блеснули в свете костра.

– Я рад, – сказал он, – что вырастил такого послушного ребёнка.

* * *

После разговора с отцом Крайер написала письмо, в которое вложила всю душу. Она не выйдет замуж за Кинока. Она больше не будет подчиняться решениям отца.

Слова выходили из-под её пера без особых усилий, даже зашифрованные имена давались легко.

Удовлетворившись написанным, она некоторое время смотрела на влажные чернила, слегка подула на страницу, чтобы высушить их, затем вложила зелёное перо в конверт, запечатала его воском и отдала одному из отцовских посыльных.

– Доставь его, – сказала она с улыбкой, представив хитрое выражение, которое появится на лице королевы Джунн, когда она получит это письмо по прибытии в Варн. Королева поймёт, что у неё появился союзник. И вместе они одолеют сказочного волка.

Подруга,

ты сказала мне, что страх – это способ выживания.

Надеюсь, ты права.

Среди нас действительно бродит волк, и нам надо действовать сообща, чтобы выследить его. Если он убьёт снова, добычу разделят трое. Двоих найдут с красной кровью на руках. Чтобы найти третьего, смотри вперёд; он ближе, чем ты думаешь.

Во время нашего последнего разговора ты сказала: “Нужна всего одна умная лиса, чтобы победить тысячу человек".

Признаюсь, хотела бы я быть этой лисой.

В эти дни тени стали длинными. Скоро ночи начнут поглощать нас целиком. Я всегда боялась зимы, но сейчас больше, чем когда-либо.

Лиса

16

Гвардейцы провели Эйлу через недра дворца: по лабиринту западного крыла, затем через деревянную дверь и вниз по беломраморным ступеням, которые казались бесконечными, и чем дальше они спускались, тем холоднее и сырее становился воздух вокруг. Её уводили под землю. Эйле не удавалось унять дрожь в руках, даже немного. Они были так глубоко под землёй, что тут можно было кричать во всю глотку, но все звуки поглотят грубые, уродливые каменные стены и темнота.

Неужели её ведут на смерть прямо здесь и сейчас?

Она подумала о своём преступлении – свернуться калачиком рядом с миледи, в её постели. О чём она думала? В тот момент после яростной ссоры со Сторми, страха и замешательства она пришла туда, не думая и не задавая вопросов. Ноги сами привели её к Крайер.

Может быть, это потому, что Крайер так долго была объектом её мыслей и навязчивых идей? Задолго до того, как она стала её служанкой? А теперь одержимость начала выходить наружу, уже не такая простая, как желание убивать, теперь временами окрашенная желанием чего-то другого?

Желанием, которое Эйла просто не могла выразить.

Чувство вины и стыда взорвались внутри, и она чуть не согнулась пополам, её стошнило, но гвардейцы крепко держали её и продолжали вести вперёд, в темноту.

По крайней мере, напомнила она себе, она кое-что узнала прошлой ночью.

Крайер упомянула кое-что важное, потенциально очень важное.

У Кинока есть “особый компас". Если бы это было что-то другое, она бы не придала этому значения: компас и компас; он указывает на север и всё.

Но особый компас, который носит Хранитель Железного Сердца, – это нечто другое.

Они свернули за угол к другой лестнице. Один из гвардейцев отпустил её руку из-за узости лестничного пролёта, и она инстинктивно потянулась к знакомой тяжести ожерелья, но пальцы не нащупали ничего, кроме кожи.

Нахмурившись, она ощупала вокруг горла, потом волосы (ожерелье иногда путалось в волосах, пока она спала), а потом вокруг воротника рабочей формы. Ничего. Она проверила нижнее бельё. Ничего. Оно также не зацепилось за внутреннюю сторону рубашки.

Если страх был холодной водой, то паранойя – льдом. Она расползлась по коже, как иней по оконному стеклу.

Она потеряла ожерелье – самое простое и самое ужасающее объяснение. Пропало её ожерелье – пропала единственная вещь, которая у неё была, из-за которой её (и Бенджи) могли убить. Она потеряла ожерелье. Когда? В спальне Крайер только что, когда гвардейцы выволокли её из постели? В коридорах до этого?

Если кто-нибудь его найдёт?

Если оно выведет их на неё?

Бенджи.

Погружённая в свои мысли, Эйла чуть не влетела в спину гвардейцу, когда они наконец спустились по ступенькам. Было так темно, свет факелов падал далеко друг от друга на влажные каменные стены, что она не заметила каменную дверь, пока кто-то не отпер её изнутри.

Кинок зажёг единственную лампу, и Эйла едва сдержала удивлённое ругательство – она ожидала увидеть тюремную камеру, но вместо этого её привели в кабинет Кинока.

Комната, о которой упоминала Малвин.

Именно то место, которое ей нужно было найти.

Она знала, что где-то в этом кабинете находится сейф, в котором могут храниться секреты Кинока. Сведения о Железном Сердце.

Может быть, даже тот самый компас, о котором упоминала Крайер.

Какой бы больной и напуганной она себя ни чувствовала, оказаться здесь было определённо удачным стечением обстоятельств.

Она прошла вслед за гвардейцем через каменную дверь в маленькую комнату, устланную таким количеством ковров, карт и гобеленов, что почти ничего не было видно на полу и стенах.

"Это специально, чтобы заглушить звук," – подумала Эйла и стиснула зубы.

Гвардейцы закрыли за ней дверь, и она осталась наедине с Киноком.

Он сидел за большим письменным столом у стены, поверхность которого была завалена бумагами, книгами, картами. Чернильница и перо. Рядом с ним книжная полка, заставленная книгами в кожаных переплётах. Все они были толстыми и древними на вид, корешки украшены тиснёными золотом названиями, длинными строками слов, которые Эйла не могла прочесть, и...

На этот раз Эйла действительно выругалась.

Потому что увидела своё ожерелье.

Её Рукотворный предмет. Оно лежало на самом видном месте на книжной полке Кинока, между странным маленьким стеклянным шариком и кучей использованных перьев.

Как ему удалось достать его так быстро, когда она едва заметила пропажу? Это казалось невозможным. Он умел работать настолько быстро, что поспевал повсюду.

Она отвела взгляд, но недостаточно проворно. Когда она посмотрела на Кинока, тот уже смотрел на неё в ответ, переводя взгляд с неё на книжную полку.

Он всё знал. Вот почему он привёл её сюда. Это смертный приговор. За найденное ожерелье и то, что её застукали в постели Крайер, её точно приговорят к смерти.

А если не её, то Бенджи – схема, красная нить.

Сердце бешено заколотилось в груди, когда она встретилась взглядом с Киноком, ожидая приговора – петли, ножа, огромного лезвия гильотины, всего того, что таилось в глазах Кинока. Что бы он ни сказал, она будет всё отрицать. Что бы он ни захотел сделать с Бенджи, она помешает. Она...

– Где ты родилась, служанка?

Она не ответила. Не смогла, не сейчас. Всё тело напряглось, как струна арфы, кровь стучала в висках.

Это какая-то игра?

Кинок щёлкнул пальцами, и она вздрогнула.

– Я задал тебе вопрос, служанка. Где ты родилась?

– Деревня Делан, – ответила Эйла. Её голос прозвучал хрипло. – На севере.

– Ты там выросла?

У неё всё скрутило внутри. И да, и нет. Она кивнула.

– Когда ты впервые попал во дворец?

У неё закружилась голова. Зачем он всё это спрашивает? "Зачем тебе всё это? – хотела сказать она. – Зачем ты затягиваешь, просто покончи с этим," – но вместо этого она попыталась успокоиться. Глубокий вдох.

– Я приехала сюда 5 лет назад, – сказала она.

– Значит, в детстве.

– Нет.

Она больше не была ребёнком. Этого у неё отняли задолго до переезда.

– Понятно, – он сверкнул глазами. – А твоя семья, твои родители – они приехали с тобой? Они тоже здесь работают?

– Они умерли.

– Как их звали?

– А что? – возразила Эйла. – Какое это имеет значение?

– Здесь не ты задаёшь вопросы.

– Их звали Ян и Клара.

– А бабушку и дедушку? Как их звали?

– Родителей матери звали Лео и Сиена, – сказала Эйла. – Но… родители о них не рассказывали. Большинство в моей деревне не помнили своего прошлого, – она попыталась, но не смогла скрыть горечь в своём голосе. – Я не знаю, кто из моих предков уцелел в войне. У нас в каждой семье были потери.

– Люди не ведут записей? – казалось, Кинок был немного заинтригован, будто они на рынке обсуждали растущие цены на чай. – Вы не записываете историю своих семей? Своих родных?

– Мы вели записи, – сказала Эйла. – А потом правитель Эзод сжёг мою деревню дотла.

Они с Киноком встретились взглядами, и ни один из них не моргнул.

– Замечательно, – сказал Кинок.

Он по-прежнему выглядел вполне довольным, но его челюсти были, пожалуй, чуть крепче сжаты, чем до того, как они начали разговор, и от этого зловещая нотка удовлетворения пробивалась сквозь туман подозрительности и страха Эйлы. Казалось, что бы он ни искал, он это так и не нашёл.

Что он теперь сделает? Избавится от неё? Сверится с своей схемой и проследит линию до Бенджи? Что, если это её единственный шанс?

– Я тут кое о чём подумала, – смело сказала она, стараясь, чтобы её дрожащий голос звучал спокойно. – Слышала, вы были Хранителем. Но ведь Хранители не покидают Сердца, не так ли?

Это было не столько смело, сколько уже нелепо. Отчаянный поступок человека, который знал, что у него последний шанс.

– Не помню, чтобы давал разрешение задавать какие-либо вопросы, – улыбнулся он.

– Я только имела в виду, что вы, должно быть, особенный... – настаивала она. "Держи себя в руках, Эйла. Не сдавайся".

Улыбка стала шире, но в ней не было ни грамма теплоты.

– Я не будут тебе отвечать, служанка Эйла.

– Почему? – дерзко спросила она. – Вас выгнали?

– Конечно, нет, – сказал он. – Я могу вернуться в любое время, когда захочу.

Эйла ощутила новый прилив удовлетворения. Автом или нет, Кинок не так уж сильно отличается от обычного человека. Тщеславие – его слабое место.

– Но я думала, что вернуться обратно после ухода уже невозможно, – сказала она, притворяясь, что хмурится в замешательстве. – Я думала, что будет невозможно найти дорогу через горы.

На долю секунды его взгляд метнулся вбок.

Доля секунды, за которой она внимательно наблюдала. Автомы не единственные умеют находить то, что ищут.

– Есть способы, – сказал он и тут же встал. – На сегодня мы закончили. Оставайся здесь.

Затем, двигаясь с чуть большей скоростью и грацией, чем это было возможно для человека, он вышел из комнаты. Дверь за ним захлопнулась прежде, чем Эйла успела осознать, что прямо перед уходом он схватил с книжной полки ожерелье.

Оно снова исчезло.

И она осталась одна.

* * *

Она заставила себя подождать целых 5 минут, считая секунды, прежде чем поняла, что Кинок в ближайшее время не вернётся. Затем она вскочила со стула и направилась прямо в угол кабинета – туда, где на мгновение мелькнули глаза Кинока.

Даже у пиявок есть тайны.

На первый взгляд, в углу не было ничего интересного: край книжной полки, а потом больше ничего, только сплошная каменная стена, сплошной каменный пол. Эйла провела руками по стене, проверяя, нет ли выемок, петель, чего угодно. Она тихонько постучала по стене и полу, но не обнаружила ни одного участка, который мог быть полым.

Но она была уверена, что сейф должен быть где-то здесь.

Затем она провела руками по книжной полке. Это был прочный предмет мебели, сделанный из того же тёмно-вишнёвого дерева, что и письменный стол Кинока. Быстро, по мере того как тянулись минуты, всё больше и больше опасаясь возвращения Кинока, Эйла начала проверять каждую книгу на полке – осторожно поднимая каждую, чтобы не потревожить пыль, листая страницы в поисках чего-нибудь отдалённо необычного. Она ничего не нашла ни на первой, ни на второй полке. Она опустилась на колени, чтобы обыскать третью и последнюю полку, самую нижнюю, стараясь действовать как можно осторожнее, но при этом двигаться быстро. Наверняка Кинок вернётся с минуты на минуту...

Вот.

В деревянной задней стенке книжной полки, спрятанной за одной из книг, стоящих посередине неё, и видимой только потому, что Эйла стояла на коленях, был крошечный, почти незаметный шов.

С колотящимся сердцем Эйла отложила книгу в сторону и, протянув руку, провела пальцами по шву. Он имел прямоугольную форму, едва больше её ладони. Он напоминал крошечную дверцу. Она надавила на края, пытаясь понять, как его открыть – и там, да, да, да, был крошечная выемка, когда она надавила на одну сторону шва. Она нажала сильнее, и крошечная дверца распахнулась, а за ней...

Металл.

Край чего-то, похожего на тонкую металлическую коробку. Сейф. Он был похож на тот, в котором Крайер хранила свои самые дорогие ожерелья.

Этот, должно быть, был толщиной всего в дюйм, раз так идеально поместился в задней части книжной полки, старательно скрытый крошечной деревянной дверцей. Эйла наклонилась вперёд, раздумывая, удастся ли ей вытащить его ногтями... но нет, он был наполовину вмурован в дерево. Потребовалось бы вынуть все книги, а затем поставить их на место в нужном порядке, что заняло бы время, которого у неё определённо нет, и даже тогда она смогла разглядеть часть замка на передней панели сейфа, несколько маленьких заводных шестерёнок, помеченных странными алхимическими символами. Некоторые она узнала: восьмиконечная звезда, символы соли, ртути и серы; тело, разум и дух.

Язык мастеров. Она его не знает, зато Бенджи знал. Он научился этому в храме, ещё ребёнком.

Затаив дыхание от своего открытия, Эйла вернула книгу на полку и вернулась в кресло, лихорадочно соображая. Значит, она не сможет открыть сейф одна. Но эту дверцу нужно открыть. Она знала почти с абсолютной уверенностью – той, которая приходит только тогда, когда ты так близко к смерти, что ощущаешь её вкус , – что это тот самый кусочек головоломки, который ей так нужен.

"Я могу вернуться в любое время, когда захочу, – сказал Кинок. – Есть способы".

Теперь осталось только залезть в сейф.

Кинок вернулся всего через несколько минут. Эйла выпрямилась, как только услышала скрежет ключа в замке, чувствуя себя гораздо менее напуганной, чем раньше. Даже несмотря на то, что она по-прежнему не знала, почему он спрашивал её о родителях, даже несмотря на то, что она по-прежнему не знала, почему и как к нему попал её медальон, даже несмотря на то, что она по-прежнему не знала, каким будет её наказание. Если ей удастся рассказать кому-нибудь о местонахождении сейфа, это будет её победа. Она выиграет – или умрёт.

Она уставилась на Кинока в ожидании.

– Уходи, – сказал Кинок.

Эйла резко напряглась:

– Что?

– Уходи, – повторил он медленно и протяжно, как будто разговаривал с лошадью или с особо тупым ребёнком. – Мне от тебя ничего не надо. Уходи.

– Не понимаю, – услышала она свой голос, хотя все тело стремилось к двери и ступенькам обратно, к солнечному свету, к чему-то, что не было свободой, но всё же лучше. – Не понимаю, вы не собираетесь...?

– Мы закончили, – сказал он, каждое слово срывалось с его губ, словно тяжёлые камни падали на ковёр между ними.

Она колебалась ещё мгновение: неужели это ловушка? – но затем, наконец, тело победило паранойю, и она бросилась прочь от него, за дверь, вверх по мраморным ступеням, пока снова не оказалась внутри дворца, и воздух снова наполнился приторным ароматом цветов.

Она поспешила к ближайшему к помещениям для прислуги выходу, шагая так быстро, как только могла, стараясь не выглядеть слишком подозрительно, зная, что ей нужно поговорить с Бенджи – и немедленно.

Но не успела она выйти на улицу, как её резко остановил другой слуга.

– Иди на кухню. Тебя ищет Малвин.

Малвин? Чего ей нужно? Их последний разговор нельзя назвать приятным. Она не скоро забудет, как Малвин плюнула ей под ноги.

Но она не могла ослушаться.

Охваченная новым страхом, Эйла направилась на кухню.

По прибытии в полутемную, прокуренную, похожую на пещеру комнату ей было приказано пройти прямиком на угловой пост и начать чистить репчатый лук. Она провела здесь не так уж много времени, всего раз или два дежурила на кухне – люди её возраста обычно предназначены для физического труда.

Кухни дворца пиявки не были похожи ни на одну человеческую кухню. На утоптанном земляном полу стояли жаровня, кладовая, несколько больших, грубо сколоченных рабочих столов, стена, предназначенная для горшков, тарелок и ножей, – но был также массивный глиняный камин, занимавший почти всю стену, а пламя нагревало чёрный котёл, в котором и Эйла, и Бенджи могли бы с комфортом свернуться калачиком, и ещё бы оставалось свободное место. Этот котёл использовался только для приготовления жидкого сердечника. Белый пар, густо поднимающийся в дымоход, имел горьковатый металлический запах. Эйла дышала ртом, но всё равно чувствовала его привкус на языке. У котла для сердечника всегда стоял один-единственный страж-пиявка. Вздрогнув, Эйла поняла, что узнала сегодняшнего гвардейца – того самого, с которым поругалась прошлой ночью.

Эйла поёрзала, пряча лицо.

Сквозь густую завесу волос Эйла наблюдала, как поварёнок помешивает содержимое котла. Она знала, что скоро его процедят и перельют в другой котёл для охлаждения. Можно было сказать, кто занимался разливом, потому что их руки и одежда были в красных пятнах.

– Служанка.

Эйла подняла голову.

Перед ней стояла Малвин. Она не казалась злой или сердитой, как ожидала Эйла. Во всяком случае, она смотрела на Эйлу с чем-то похожим на любопытство.

– У меня приказ советника королевы Джунн, – сказала Малвин приглушённым голосом, чтобы не услышала стража пиявок.

Сторми.

Каким-то образом Эйла сохранила невозмутимое выражение лица.

– Он человек, мэм?

– Да. Он поймал меня перед самым отъездом.

Значит, он действительно уехал. Это не было неожиданностью, но всё равно снова стало больно. Сторми уехал.

Так много всего произошло между их ссорой прошлой ночью и тем, что её поймали сегодня утром. У неё едва было время снова подумать о нём – или погоревать.

Потому что именно такое её охватило чувство. Это было похоже на ещё одну смерть – не такую жестокую или непонятную, как первая, но тупую, глубокую и ноющую.

– И причём здесь я, мэм?

– Он дал мне кое-что для тебя. Сказал, что ты это уронила. Просил передать тебе: "Не потеряй его снова".

Эйла вытаращила глаза, когда Малвин сунула руку в карман униформы и вытащила оттуда зелёное перо.

– Знаешь, оно ведь не твоё, – пожурила её Мэлвин. – Не знаю, зачем ты носишь его с собой, но уверена, что оно считается твоим. Тебе повезло, что советник видел, как ты его уронила, а не лорд Эзод. У тебя могли быть настоящие неприятности, девочка.

Эйла чуть не расхохоталась. Очевидно, Малвин не знала, в какиенеприятности она уже влипла.

– Верно, – сказала Эйла после паузы. – Ты права, я... буду осторожнее.

– Мне это можешь не говорить. Не моя шея лежит на плахе, – она сунула перо в руки Эйлы. – Спрячь его. Мне следовало бросить его в огонь, но сегодня я добрая.

– Спасибо, мэм. – Эйла положила перо в карман... и решила не проявлять любопытства. Позже у неё будет время поразмыслить.

Сейчас нужно поговорить с Бенджи.

* * *

Эйла ждала его под деревом, глядя в узловатое дупло. Она оставила ему на подушке расчёску – знак того, что хочет встретиться. Но что если он не заметил? Это было так странно – использовать расчёску в качестве сигнала вместо того, чтобы просто прошептать ему или похлопать по тыльной стороне его ладони, когда она проходила мимо. Раньше они проводили вместе каждую возможную минуту, но с тех пор, как Эйла стала служанкой, она почти не виделась с Бенджи. Обычно им едва ли удавалось обменяться взглядом, когда они забирались в постель среди дюжины других спящих слуг.

Пока она ждала, мысли не находили себе покоя. Почему Кинок расспрашивал её о семье? Увидит ли она когда-нибудь Сторми снова?

А как же Роуэн и другие повстанцы, которые присоединились к ней, отправляясь на юг? Она отчаянно старалась не думать о том, что с тех пор ничего о них не слышала. Что с ними случилось?

Однако сейчас она не могла беспокоиться об этом. Пока нет. Потому что она должна рассказать Бенджи о том, что рассказала ей Крайер.

Компас Кинока указывает на Железное Сердце. Она уверена в этом. Зачем ещё такой вещи была столь особенной? Иначе зачем бы он понадобился ещё и Красным Советникам?

Теперь полное уничтожение человечества стало возможным, нежели раньше.

Эйла буквально кипела от осознания этого.

Она была настолько взволнована, что, будь Крайер здесь, могла бы расцеловать её за это.

Ей хотелось выбросить эти мысли из головы, но как раз в этот момент Бенджи нырнул под ветку дерева. Пыль и солнечный свет смешались в его вьющихся волосах. Эйла с острой болью осознала, что он даже не знает, что она встретила Сторми. Но, возможно, будет лучше, если он останется непосвящённым в её тайны.

Что угодно, лишь бы порвать нить между ними.

Но Эйла скучала по Бенджи. Она скучала по нему так, как скучают по тем, кто не умер, а находится рядом и дышит. Такого она не испытывала раньше. Скучать по родителям (и по Сторми, до вчерашнего дня) было совсем по-другому; это было все равно что пытаться набрать воды из колодца, который давным-давно пересох. Скучать по Бенджи было всё равно что смотреть на ведро с прохладной, чистой водой и отказываться пить. Он всегда был рядом. Но ей нужно держать его на расстоянии вытянутой руки, потому что любое приближение слишком опасно.

– Привет! – сказал он, улыбаясь ей, но она не улыбнулась в ответ. – Как жизнь в королевском дворце?

– Очаровательно. Малвин с удовольствием откусит мне голову.

– Бедняжка, – он прислонился к стволу дерева. – Хочешь поменяться?

Она закатила глаза:

– Прекрати. Ты и секунды не продержишься в качестве служанки.

Что-то промелькнуло на его лице.

– Да, – медленно произнёс он. – Вероятно, у меня это получится не так хорошо, как у тебя.

– Ты на что намекаешь?

– Ни на что, – он вздохнул и покачал головой. Протянув руку, Бенджи сорвал лист и повертел его между пальцев. – Извини, у меня был долгий день. Да и неделя выдалась долгая.

– И жизнь тоже.

– Послушай, у меня новости.

– У меня тоже. Но ты говори первым.

– Роуэн. Она вернулась.

Это было совсем не то, что Эйла ожидала услышать. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

– С ней все в порядке? Где она?

– Тс-с-с… – он отошёл от дерева, часть его лица скрывалась в тени. – Не здесь.

– Но...

Он взял её за руку. Его рука была тёплой и шершавой.

– Она ждёт нас у скал. Пойдём.

Вместе они срезали путь через территорию, направляясь к морским утёсам – месту, где Эйла и Крайер впервые встретились, где Эйла спасла Крайер жизнь. Они держались в тени, в проходах из мягкой чёрной грязи между рядами морских цветов, и Эйла каждые несколько мгновений оглядывалась назад, проверяя, нет ли стражи или других слуг. Но никого не было, и они добрались до утёсов незамеченными.

У самого океана было холоднее, скалы были скользкими от морских брызг. Руки Эйлы покрылись гусиной кожей.

Роуэн уже ждала их на утёсах – силуэт на фоне ночного неба и океана. Её серебристые волосы рассыпались по плечам, и она выглядела спокойной, как всегда, но когда они подошли ближе, Эйла увидела мешки у неё под глазами и то, как осторожно она держалась, словно скрывала рану. Эйла забыла о собственном дискомфорте и поспешила вперёд.

– Роуэн! – Эйла подошла к ней на краю утёса. – Боги, я думала, тебя не будет ещё несколько недель.

Если вообще вернёшься.

– Что случилось? Ты ранена?

– Я в порядке, – пренебрежительно сказала Роуэн. – И... ничего не случилось.

Бенджи нетерпеливо фыркнул, и Эйла подняла руку, призывая его к молчанию.

– За нами не было слежки, – сказала она. – А если бы и было, никто не смог бы услышать нас из-за шума волн. Ты можешь говорить открыто.

– Я уже всё и сказала, – сказала Роуэн. Она казалась ещё более измученной, чем чувствовала себя Эйла, её голос был опустошён. – Вот почему я вернулась так скоро. Вот что произошло на юге: ничего.

Эйла нахмурилась.

– Не понимаю, – сказал Бенджи рядом с ней.

Роуэн вздохнула и тяжело опустилась на камни. Эйла тут же опустилась на колени рядом с ней, почти запаниковав, но Роуэн отмахнулась:

– Пустяки, Эйла. Просто у меня несколько синяков на рёбрах. Трудно слишком долго стоять.

– Но что произошло? – настаивала Эйла. – Это явно не пустяки. Ты сказал, что на юге собирается двести человек, в полнолуние, ты сказала...

– Я помню, что говорила. И знаю, что слышала, и от кого я это слышала – от человека, которому, как я считала, можно доверять. Но едва я приехала на юг, ничего не подтвердилось. Никаких восстаний не было и не планировалось, – она переводила взгляд с одного на другого, её лицо было серьёзным. – Люди в тех поместьях даже слухов не слышали. Мои контакты ничего не знали. Я пришла за восстанием и жила обычной жизнью день за днём. Всё это было ложью.

Все трое молчали, Эйла и Бенджи пытались осмыслить рассказ Роуэн.

Первым заговорил Бенджи:

– Но кто мог распространять подобную ложь? Кто от этого выиграет? Какая-то пиявка, пытающаяся сбить с толку Сопротивление, заставить нас сомневаться друг в друге? Может быть, даже спровоцировать нас на драку друг с другом, а не с врагом?

– Не знаю, кто это был, – сказал Роуэн. – Мне кажется, это была не столько провокация, сколько эксперимент.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Эйла.

– Я имею в виду, что кто бы ни запустил эту ложь, кто бы ни хотел, чтобы я поверила в грядущие восстания на юге... Мне кажется, они так сделали, потому что хотели знать, откуда я получаю информацию и куда я её несу. Кажется, они хотели отследить связи между членами Сопротивления – увидеть, кто с кем общается, кто за кем следует. Хотели раскрыть нашу сеть.

Бенджи что-то сказал в ответ, но Эйла не расслышала – в ушах зашумело, и это был не шум океанских волн, разбивающихся о скалы.

Они хотели раскрыть нашу сеть.

У неё было чёткое представление о том, кто солгал Роуэн о восстаниях.

Но как?

Она не осознавала, что произнесла это вслух, пока Роуэн не сказала:

– Не знаю как. Не знаю, кому из моих контактов я могу больше доверять. Знаю только, что у нас есть "крот". И мы, всё Сопротивление, в опасности.

– От кого ты впервые услышала о восстаниях? – тихо спросила Эйла.

– Я не называю имён, – сказала Роуэн. – Но... скажу вам: это кто-то из дворца. Служанка, – она отвела взгляд, на её челюсти дрогнул мускул. – Та, чья информация всегда была правдивой. Она никогда раньше не вводила меня в заблуждение.

– А этот человек? От кого он это услышал?

Она пожала плечами:

– В прошлом они упоминали только, где она служит.

Она.

– И где же? Где она служит? – сердце Эйлы бешено колотилось.

Она наклонилась вперёд, не сводя взгляда с Роуэн. Отчасти она уже догадывалась, что сейчас услышит, уже знала ответ, но всё равно спросила.

– Связной сказал, что она судомойка, – осторожно сказала Роуэн. – Дежурит в прачечной.

– Кто-нибудь приходит на ум? – спросил Бенджи у Эйлы, заметив выражение её лица.

– Фэй, – тихо откликнулась Эйла.

Лицо Роуэн вытянулось, но она не выглядела шокированной. Должно быть, у неё было такое же подозрение.

Но если это правда...

– Бенджи, ты узнал что-нибудь ещё о солнечных яблоках, о которых говорила Фэй?

Он кивнул с мрачным видом:

– Сегодня утром я пытался проникнуть в сарай на краю поля. Говорил, что видел плохую партию зерна и хотел проверить кое-что из припасов. Там была гора ящиков из-под солнечных яблок – столько в садах не собирают и за месяц.

– Это странно, – медленно произнесла Эйла.

– Не так странно, как то, что я нашёл внутри них.

– И что же ты там нашёл? – спросила Роуэн хриплым и низким голосом.

– В ящиках вообще не было яблок – по крайней мере, в тех, которые мне удалось открыть. У меня было не так много времени до того, как этот высокий гвардеец, Тирен, раскусит меня, поэтому действовать пришлось в спешке, но мне удалось открыть два ящика, и... там было много... Я правда не знаю. Эта... эта пыль. Чёрная пыль.

– Чёрная пыль? Что-то вроде пороха? – спросила Роуэн.

– Это могло быть оружие? – спросила Эйла.

Бенджи помотал головой:

– Честно сказать, не знаю.

Эйла посмотрела на Роуэн:

– Если Фэй помогает Киноку доставлять эту пыль...

– Она определённо не понимает, во что ввязалась, – закончил Бенджи.

Дыхание вырвалось у Эйлы из груди, когда она попыталась заговорить:

– Ну, для чего бы им ни понадобилась эта пыль, одно мы знаем точно – Кинок контролирует Фэй, использует её. Может быть, она пыталась отказаться. Может быть, поэтому...

Ей не нужно было заканчивать фразу. Все трое думали об одном и том же. Может быть, именно поэтому Кинок приказал убить Люну.

Эйла с трудом сглотнула:

– Так что же нам делать?

Они с Бенджи переглянулись с Роуэн. Та холодно произнесла:

– Надо убирать скира.

– Подожди, – внезапно сказала Эйла. – Я кое-что знаю, узнала буквально прошлой ночью.

Она избегала смотреть Бенджи в глаза. Он по-прежнему не знает правды о том, что произошло прошлой ночью. Что она выскользнула не для того, чтобы погладить платье, а чтобы встретиться с братом. А в итоге она свернулась калачиком в постели Крайер. Это был только вопрос времени, когда эта тайна выйдет наружу.

– У скира есть кое-что, что может нам помочь. Оно нам действительно поможет. Это компас. Очевидно, он очень важен для Кинока, и скорее всего это не просто какой-то компас – он особенный. Вместо того, чтобы указывать на север, он указывает на Железное Сердце.

Глаза Бенджи расширились.

– Ты серьёзно? – ахнул он, и одновременно Роуэн спросила:

– Ты уверена?

– Крайер сказала, что это что-то особенное, она сказала, что даже Красные Советники, казалось, завидуют ему, – сказала им Эйла, но тут же пожалела об этом, когда взгляд Бенджи стал подозрительным. Она продолжила, прежде чем он успел что-либо сказать или заподозрить: – Иначе зачем мне проводить с ней так много поздних ночей? Она такая наивная, она выдаст любой секрет, если её как следует уболтать, – она говорила намеренную неправду, но это было необходимо. – Компас может привести нас к Сердцу. Подумайте о его силе. И он находится в кабинете Кинока.

Она быстро рассказала о странном допросе в кабинете Кинока, аккуратно обойдя причину, по которой её допрашивали; она сказала, что у Кинока просто паранойя по поводу ближайшей служанки его будущей жены. Эйла рассказала, как нашла потайной сейф:

– Если и есть место, где он прячет компас, то это там. Даже если это не компас, это должно быть что-то другое, не менее ценное.

Роуэн кивнула. В её глазах снова зажёгся огонёк возбуждения по поводу новой цели:

– Надо вскрыть этот сейф. Затем, как только у нас будет то, что нам нужно, мы уничтожим скира и спасём Фэй, – она улыбнулась и взъерошила волосы Эйлы, как делала с тех пор, как Эйла была маленькой и умирала с голоду. – Ты молодец, моя девочка.

Эйла подавила гордую, глуповатую ухмылку.

– Прошёл почти час, – заметил Бенджи. – Гвардейцы скоро будут проверять помещения для прислуги. Нам пора возвращаться.

– Да, – сказал Роуэн. – Я снова уеду на следующей неделе – в то же время, в то же место. Мы как можно скорее разработаем план, как нам вскрыть сейф. Понадобится отвлекающий манёвр. Что-то витает в воздухе, что-то маячит на горизонте. Я это чувствую. Время поджимает.

– Мы всё выполним, – кивнули Эйла и Бенджи.

Роуэн кивнула, и все трое разошлись.

Зима, год 47 э.а.

17

Что если королева Джун не получила её письма?

Эта мысль не выходила у Крайер из головы всю неделю с тех пор, как Кинок застал Эйлу в её постели, а затем освободил без единого слова упрёка или беспокойства со своей стороны – неделю с тех пор, как она отправила зашифрованное послание королеве Джунн с клятвой в тайной верности.

Ну, она думала не только об этом. Потребовалась сила воли, о которой она и не подозревала, чтобы всю неделю избегать взгляда Эйлы и не вспоминать, как она повернулась к Крайер во сне. Хотя Эйла никогда бы в этом не призналась, и хотя у Крайер не было доказательств этого, она почувствовала: Эйла понемногу начала доверять и открываться ей.

Но сейчас риск слишком высок. Все следят за её следующим шагом. Она не может позволить Эйле снова попасть под пристальное внимание Кинока, то есть не может давать ему никакого повода для этого. Она не может уделять Эйле лишнего внимания, не может позволить себе отвлекаться на её взгляд, как это часто случалось за последний месяц.

А тем временем необходимость притормозить Кинока, пресечь его усилия и отсрочить замужество только возрастала. Она отправила королеве Джунн информацию в надежде, что это докажет её лояльность, а Джун взамен предложит стратегию для альянса, о котором она говорила – чтобы навсегда устранить “проблему" по имени Кинок.

Итак она лежала без сна несколько часов, мысли кружили, как стервятники. Получила ли королева Джунн её послание? Наверное, уже получила. Если только письмо не перехватили.

Если письмо не перехватили и оно в руках королевы Джунн, что королева собирается делать? Можно ли Крайер называть Фоера, Советника Лаон и Советницу Шасту сторонниками Кинока? Правильно ли она поняла слова Рози? Не подвергнет ли она опасности Рози, называя имя её жениха? Что если королева Джунн решит, что Крайер недостаточно полезна, и прекратит общение, и Крайер снова останется одна?

Она как раз собиралась приступить к третьему часу панических, бессмысленных размышлений, когда услышала шаги в коридоре за дверью. Их было много, быстрых и свойственных людям.

Голоса, отрывистые приказы. Кто-то посылает за экипажем?

Крайер не стала дожидаться прихода Эйлы – до рассвета оставалось ещё четверть часа – и, даже не переодевшись из ночной рубашки, поспешила из своей комнаты и позвала первого попавшегося слугу:

– Что случилось? Для чего нужна карета?

– Правитель отбывает в Беллран, миледи. Срочно.

– Что? Прямо сегодня? Зачем?

Маленький городок Беллран находился в дне езды к западу. Отец обычно навещал его всего раз или два раза в год, чисто формально, просто чтобы показаться людям.

– Да, миледи. Сегодня утром и как можно скорее. Там ночью произошло несколько убийств, – сказал слуга, приглушенно, как это делали люди, когда говорили о мёртвых.

Убийства? Массовая казнь? Подавленный мятеж?

– Кого убили? – требовательно спросила Крайер. – Людей-мятежников?

– Нет, миледи, – слуга заёрзал. – Убили автомов.

– Как их звали? – от охватившего её болезненного чувства неверия Крайер зашаталась.

Возможно, она уже догадывалась, но хотелось услышать это вслух.

– Двое были Красными Советниками, миледи – Лаон и Шаста. Ещё убили лорда южного поместья, Фоера.

Звёзды и небо!

– Прошу прощения, миледи?

Она произнесла это вслух.

– Ничего, – выдавила Крайер и отвернулась, прежде чем слуга успел сказать что-нибудь ещё или, что ещё хуже, уловить выражение лица Крайер и позвать врача.

"Я убила их, – тупо подумала Крайер, двигаясь в трансе обратно по коридору. – Я назвала их, и теперь они мертвы".

Приказ могла отдать королева Джунн. Конечно же, это была королева Джунн, это никак не могло быть совпадением. Крайер назвала ей три имени, и теперь их обладатели мертвы.

Но причиной всего этого была Крайер.

Она не могла поверить, насколько быстро действует Джунн – без предупреждения, без колебаний, просто быстрое убийство.

Это означало, что у королевы, должно быть, наёмники по всему Рабу.

В висках у Крайер стучало; она чувствовала нехватку кислорода, хотя его потребление не изменилось.

О, боги, Рози. Жених Рози мёртв, и в этом виновата Крайер.

"Ну, а чего ты ожидала? – яростно спрашивала она себя, останавливаясь на мгновение и прислоняясь лбом к прохладной каменной стене коридора. – Думала, Безумная Королева отправит сторонникам Кинока письма с самыми наилучшими пожеланиями? Думала, она проявит снисходительность?"

Она вспомнила сказку о лисе, волке и медведице – никто из них не мог доверять другим.

Крайер посмотрела на свои руки и на мгновение представила, что её пальцы запачканы фиолетовой кровью.

* * *

Несколько минут спустя Крайер сидела в кресле напротив отца. Они были вдвоём в его кабинете. Она пыталась не показывать вину и ужас на своём лице.

Убийца – вот кто она.

К счастью, Эзод был погружён в свои мысли и выныривал только для того, чтобы рявкнуть приказания слугам, которые продолжали прибывать к двери: "Подготовьте экипажи! Почистите лошадей! Упакуйте одежду и сердечник для трёхдневной поездки! Подготовьте отряд гвардейцев и слуг! Заранее отправьте весточку во владения покойных!" Он собирался в траурное турне. Это было похоже на победный тур, который Эзод совершил в первые недели после своего коронования правителем, но вместо победы в воздухе не было ничего, кроме смерти, шока и закипающего гнева Эзода. Он принимал смерть своих Красных Советников близко к сердцу.

Если он когда-нибудь узнает о роли Крайер в их убийствах...

Нет, он ничего не узнает.

Да и откуда ему.

– Дочь моя.

Крайер вздрогнула. Эзод пристально смотрел на неё через стол. Она пыталась казаться пустой, ничего, кроме тупого сочувствия и беспокойства за него.

– Да?

– Через час я отбываю на юг, чтобы засвидетельствовать своё почтение в поместьях Советников Лаона, Шасты и лорда Фоера. Ты останешься здесь, пока меня не будет, продолжишь учёбу и выполнение своих обычных обязанностей. Это всё.

Может быть, месяц назад Крайер приняла бы такое приказание без разговоров. Но проведя столько времени рядом с Эйлой, которая ставила под сомнение всё, начиная от целей Кинока и заканчивая предпочтения Крайер в маслах для купания, она села немного прямее и помотала головой.

– Нет, – сказала она. – Я знакома с Рози, невестой Фоера. Смерть Фоера будет для неё ударом. Я... должна навестить её и убедиться, что с ней всё в порядке.

Эзод холодно посмотрел на неё:

– После всего, что произошло на прошлой неделе в ночь визита Джунн, почему ты думаешь, что я разрешу тебе присоединиться к поездке?

– Для меня это способ восстановить доверие, – настаивала Крайер, хотя и обиделась на его слова. – Ты сможешь проводить общаться с родными Красных Советников – они выше по рангу, чем Фоер, не так ли? Я же смогу самостоятельно поехать в поместье Рози и утешить её, – она наклонилась вперёд. – Я совершила ошибку, проявив такую снисходительность к... к служанке. Знаю, что разочаровала тебя. Позволь мне загладить свою вину.

Он по-прежнему колебался.

– Я хочу лишь выполнить свой долг перед государством, отец, – продолжала она. – Поместье Фоера, где Рози жила во время его ухаживаний, находится всего в дне езды на юг, недалеко от границы Варна и приграничной деревни Элдерелл. Меня не будет всего два дня, если тебе угодно. Что скажут другие, если я проигнорирую близкую подругу?

– Ладно, – сказал Эзод. – Можешь ехать. Но если что-нибудь пойдёт не так, дочь моя, хоть что-нибудь...

– Ничего не случится, отец, – сказала Крайер. – Я обещаю.

Выйдя из кабинета отца, Крайер поймала первую попавшуюся служанку.

– Пошли за служанкой Эйлой, – приказала она девушке. – Скажи ей, чтобы немедленно встретила меня у конюшни.

– Да, миледи.

Девушка поспешила прочь, а Крайер прошествовала по коридорам обратно в свои покои, потратив несколько драгоценных минут на то, чтобы одеться – её руки дрожали, она не привыкла завязывать шнурки самостоятельно. Затем она бросила одежду, запасённую на два дня, в сундук.

Она почувствовала дикое биение сердца, на мгновение напомнившее ей крошечные, учащённые удары, которые слышала из кроличьей норы много недель назад, во время охоты.

Она действительно собиралась утешить Рози, она заставит себя увидеть последствия убийства Фоера. Но у неё был другой, скрытый мотив для поездки на юг.

Деревня Элдерелл.

Место, о котором советник Рейка упоминала несколько раз все эти годы, хотя никогда не говорила, почему крошечная деревушка имеет для неё такое значение. Крайер спросила однажды, и Рейка ответила только: “У меня там дела".

Теперь Крайер не могла не задаться вопросом, имеют ли эти "дела" какое-то отношение к её исчезновению.

Схватив дорожную сумку, Крайер вышла из дворца и направилась к конюшням, где её уже должен был ждать экипаж. Утреннее солнце скрылось за густыми серыми облаками, в воздухе висел запах зимнего дождя.

Эйла уже ждала у конюшни, когда появилась Крайер. Она выглядела в равной степени настороженной и разъярённой.

– Что происходит? – спросила Эйла, едва Крайер оказалась в пределах слышимости. – Почему вы...?

Крайер схватила её за запястье и мягко, но настойчиво, оттащила в сторону. Она наклонилась ближе и даже сквозь пелену беспокойства отметила веснушки на носу Эйлы, очертания её полных, красивых губ. Вот они снова – негодование и гнев, столь резкие, от которых Эйла становится той, кем она есть. Та яростная вибрация, благодаря которой Крайер тянуло к ней сильнее и сильнее…

– Тише! – прошипела Крайер, отчасти самой себе. – Пожалуйста, подожди здесь. Не высовывайся, не устраивай сцен.

У Эйлы отвисла челюсть, но Крайер повернулась и быстро направилась к экипажу. Он ждал у входа в конюшню – чёрный панцирь жука, запряжённый двумя прекрасными старыми лошадьми. Кучер, пожилой слуга с потрескавшейся кожей, уже взгромоздился на сиденье впереди и держал в руках вожжи.

– Вам помочь донести сундук, миледи? – спросил он.

– Нет, – сказала Крайер. – Мы отправляемся немедленно?

Он кивнул и натянул поводья; лошади забили копытами о землю, нетерпеливо водя ушами.

– По первому же сигналу, миледи.

Крайер погрузила свой сундук в экипаж и бросилась обратно к конюшне. Эйла продолжала стоять там, гнев читался в каждой чёрточке тела, но времени что-либо объяснять не было. Крайер не хотела, чтобы кто-нибудь из конюхов – или, что ещё хуже, отец – увидел Эйлу, узнал, что Крайер забирает Эйлу с собой на Юг. Отец прямо не запрещал этого, вероятно, только потому что считал, что Крайер ни за что не осмелится.

Что ж, она осмелилась.

В конце концов, она знала, что не может оставить Эйлу здесь одну. Она могла бы выиграть Эйле немного времени, передышку в безопасности, но как долго это продлится, если её не будет рядом?

– Пойдём, – пробормотала Крайер. – Я расскажу тебе всё через минуту, просто пойдём со мной и помалкивай.

Эйла смутилась, но Крайер взяла её за руку и повела за собой, прежде чем та успела ответить. К её удивлению, Эйлы тоже сжала её рукой. И вопреки ей самой, вопреки всему, её охватил трепет.

Как только обе сели, Крайер задёрнула занавески и постучала костяшками пальцев по тонкой стенке, отделяющей их от кучера:

– Едем, едем!

Карета дёрнулась вперёд, и они тронулись в путь.

* * *

По мере того как Кира, Первая, становилась старше и сильнее, ей требовалось всё больше и больше крови – и вот, к пятому году королева умерла.

Любовь королевы к Кире была столь велика, что она с радостью пожертвовала бы собой, чтобы подарить Кире ещё хотя бы день жизни... Но Рен по уши влюбился в королеву Тею. Ослеплённый этой человеческой слабостью, этой любовью, которая росла внутри него, вся искорёженная и прогнившая, он планировал спасти королеву, убив Киру. Но королева раскрыла его планы прежде, чем он успел что-либо предпринять, и Томаса Рена заключили в тюрьму.

Отчаявшись спасти королеву, Рен продолжал работать мастером даже в заключении.

И это, прежде всего, никогда не должно затеряться в волнах Времени: независимо от того, как сильно королева Тея утверждала, что любит свою дочь-автома, именно она, а не Томас Рен, в конце концов убила Киру.

– из книги "Начало эры автомов", написанной Эоком из дома Медора, 2234610907, год 4 э.а.

18

Мысли Эйлы грохотали громче, чем колёса кареты.

На обозримое будущее она застряла в замкнутом пространстве с Крайер, разъярённая тем, что её фактически похитили, и ещё больше тем, что присутствие Крайер ощущалось чертовски остро – их колени соприкасались каждый раз, когда карета кренилась, запах её волос, аромат её чистой, надушенной кожи, очертания её подбородка и гладкая линия шеи...

Эйла прижалась лбом к окну кареты и старалась смотреть на Крайер. Потому что каждый раз, когда она переводила на неё взгляд, ей было трудно перестать смотреть.

Может быть, она уже злилась не на Крайер, а на себя – вот объект её мести. И всё же с каждым проходящим днём, когда ей не удавалось убить Крайер, а вместо этого она использовала миледи, чтобы получить доступ к какой-либо информации – каждый такой день она чувствовала, что... слабеет, смягчается, проникается теплотой. Вот подходящее описание её состояние: её воля была похожа на широкое озеро под солнцем, медленно испаряющееся по краям, и в один прекрасный день от неё не останется ни воли, ни силы, ни напора, ни гнева. Она будет пуста.

И всё из-за Крайер, из-за тех чувств, что она у неё вызывала, из-за ощущения, что на неё смотрят и думают о ней – думают доброжелательно, с нежностью и любопытством, чего Эйла просто не могла выносить. Это мешало всему тому, что так долго придавало Эйле силы жить дальше: инстинкту самосохранения, жажде крови Крайер на руках, чтобы свести счёты, чувству справедливости, мести. Только эти силы поддерживали жизнь Эйлы, а теперь трепещущая, тревожная сладость, которая кипела внутри, всё разрушала и отнимала.

Она не знала, что делать.

Нужно было как можно скорее приступить к осуществлению планов, пока Эйла окончательно не пала.

Но теперь и это всё пошло прахом, потому что сегодня они с Бенджи договорились встретиться с Роуэн, а Эйлы не будет… сколько, ещё три дня? И кто знает, когда ей в следующий раз удастся улизнуть, чтобы встретиться с Роуэн?

Она чувствовала отчаяние и одиночество. Ей не у кого было спросить совета. Она не могла (упасите боги!) рассказать об этом Бенджи. И даже Роуэн, которая была ей почти матерью... Было бы слишком большим предательством даже признаться в том, что творится у неё в голове… и в сердце.

Ей хотелось ударить кого-нибудь кулаком. Хотелось разбить окно, выпрыгнуть на дорогу, убежать в лес. Бежать вечно. Освободиться от этого – что бы оно ни было. Эта близость. Глаза Крайер. Её колени. Её мысли. Эйла ощущала мысли Крайер, словно нежные ласки в темноте, и...

Перестань думать о ней. Эйла закрыла глаза, пытаясь освободиться от этого чувства, вместо этого сосредоточиться на переборе всего, что она нашла и узнала за те недели, что провела рядом с Крайер. Это было похоже на просеивание песка сквозь пальцы в поисках золотых крупинок. Она так много всего видела, но совсем ничего не понимала. Информация подобна звёздам. Она пыталась составить созвездие.

Она подумала о зелёном пере от Сторми. Что оно означает? Это какой-то секретный пароль, доказательство её надёжности, который нужно показать королевской страже, если ей когда-нибудь понадобится аудиенция у брата? Она подумала о ящиках из-под солнечных яблок, наполненных пузырьками с чёрной пылью. Зачем эта пыль? Она что-то вроде камня-сердечника? Ей лишь известно, что эта пыль – от Кинока.

А теперь сама Крайер носит его чёрную повязку – почему?

Перестань думать о ней.

Эйла подумала о Сторми.

И от этого на душе почему-то стало ещё хуже. Вспомнилась та новая и жгучая боль, как неделю назад, когда она стояла в коридоре и молча умоляла его снова любить её, сказать правду, остаться. Но она не могла сказать ничего из этого вслух, и это не имело значения, потому что он не хотел, не был к этому готов.

В некотором смысле, последнюю неделю она вообще жалела, чтобы он не погиб, как в её мыслях на протяжении стольких лет.

Сторми. Мальчик, которого она когда-то знала, её близнец, её ясноглазый брат, сияющий в воспоминаниях, а затем пропавший. Затем: мужчина, правая рука королевы пиявок, ворвавшийся в жизнь Эйлы со всей силой пороховой бомбы, а затем, как пороховая бомба, не оставивший после себя ничего, кроме обломков.

Как это возможно, что он снова был с ней, но всего один день?

Вовремя Крайер похитила её для траурного тура. Эйла была в трауре. По Сторми – и по своему ожерелью тоже. Последняя связь, которая была у неё с семьёй и матерью, оказалась потеряна. Но больше всего она оплакивала прежнюю себя – девушку, в груди которой горел неугасимый огонь, пока она не уничтожит всю боль в мире.

Куда подевалась эта девушка?

Она поймала себя на том, что по старой привычке дотрагивается до места над грудью, где обычно висел медальон. Шее стало легче без цепочки и кулона, но в плохом смысле, до боли, как будто кто-то отрезал ей волосы. Стало легче, но это было неприятно.

Вместо того чтобы прикоснуться к ожерелью, она сунула руку в карман униформы и провела большим пальцем по другому предмету: ключу от музыкального салона. Он стал постоянным талисманом с тех пор, как она лишилась ожерелья. Она тёрла его пальцами, когда начинала беспокоиться. Как неловко, что подарок от Крайер может так хорошо успокаивать и служить утешением. Она уже несколько раз пользовалась им на прошлой неделе, чтобы посидеть в тихом месте, когда выдавалась свободная минутка на работе и нужно было немного подумать, отдышаться, побыть по-настоящему одной.

Если честно, она ходила в музыкальный салон, чтобы подумать о Крайер. Казалось, если она подумает о ней в присутствии Бенджи и других слуг, те сразу увидят, что написано у неё на лице.

Желание.

Тоска.

Одиночество.

Любопытство.

Досада.

Ей очень хотелось снова оказаться в постели Крайер. Или что-то в этом роде. Она много месяцев, если не лет, не спала так крепко, как той ночью. Она давно не чувствовала себя в такой безопасности, как тогда. Казалось, Крайер имела над ней какую-то власть.

Перестань думать о ней.

Почему это так трудно?

Боги! Чем скорее она украдёт компас у Кинока, тем лучше. Ей просто нужно добыть этот компас, и тогда у неё будет всё необходимое, чтобы привести Роуэн, Бенджи и других повстанцев прямо к Железному Сердцу. Ей больше не придётся быть служанкой Крайер. Наконец-то она сможет отомстить, а затем сбежать, покинуть дворец и никогда не оглядываться назад.

Эйла заметила, что сжимает ключ от музыкального салона так крепко, что острые кончики больно впиваются в ладонь. Она отпустила его и положила обе руки на колени, по-прежнему стараясь не смотреть на Крайер. Их колени соприкасались. Это было даже не соприкосновение; на Эйле были форменные брюки, а на Крайер – длинное чёрное траурное платье. Так почему же Эйла столь остро ощущает её прикосновение?

Те глупые, тайные мгновения в запруде у моря, холодная вода, чёрная ночь и кожа Крайер, отливающая серебром в лунном свете. Сказка о принцессе и зайце. Голос Крайер тогда звучал тихо, неуверенно, но становился всё сильнее по мере того, как она рассказывала эту сказку. Эйле хотелось сказать: "Расскажи мне ещё". Хотелось сказать: "Продолжай".

Приливная заводь. Кровать Крайер. Снова лунный свет. Мягкий и тёплый запах Крайер повсюду, на подушках и одеялах. Когда Эйла уткнулась лицом в подушку и вдохнула, он наполнил ей лёгкие. Это было похоже на яд, но не было ядом. По ночам ей следовало не спать, а думать о том, как вонзить клинок в сердце миледи. Но всё было по-другому. Вместо этого она размышляла о странной, неловкой привязанности Крайер, её вопросах, её бесконечном любопытстве – милом, часто наивном, почти детском, но всегда серьёзном, очарованном любыми ответами, которые Эйла была готова дать.

Эйла краем глаза взглянула на Крайер. Та смотрела в другое окно, отвернувшись от Эйлы. Шторы были задёрнуты; тонкая полоска сероватого солнечного света делила её лицо пополам: одна половина была освещена, другая в тени. Один глаз отливал золотым, другой – тёмно-карим. Она была прекрасна. Возможно, признавать это было ужасно, но Эйла ничего не могла с собой поделать. Крайер была прекрасна. Она и задумывалась красивой, но это было нечто большее, чем просто идеальная структура костей, симметричные черты лица и безупречно смуглая кожа. Дело было в том, как её глаза загорались интересом. Пальцы всегда были такими осторожными, почти благоговейными, когда она переворачивала страницы книги. Иногда она держалась абсолютно неподвижно, как олень в лесу, настолько неподвижно, что Эйле хотелось прикоснуться к ней, протянуть руку и коснуться её лица, чтобы убедиться, что она настоящая.

– Я знаю, ты смотришь на меня, – сказала Крайер, и Эйла отвела взгляд так быстро, что чуть не ударилась головой об окно кареты. – Я это чувствую. Тут меня не обманешь.

– Вы ошибаетесь, – пробормотала Эйла с горящими щеками.

– Я правда ошиблась? – Крайер подняла бровь.

Эйла не ответила. Вместо этого она перевела взгляд с лица Крайер на чёрную повязку на её руке, в немом вопросе. Вопрос на вопрос.

– А… – сказала Крайер. – Да. Я... заключила сделку. С отцом, – она коснулась повязки, потирая толстую чёрную ткань между пальцами. Её челюсти сжались. – Не задумывалась, почему Кинок так быстро освободил тебя?

– Думала, это потому, что я для него бесполезна, – слабым голосом произнесла Эйла. У неё всё внутри свернулось от – подумать только! – чувства благодарности. Или чувства вины. – Думала, у меня просто нет того, что он искал.

– У тебя действительно нет. А вот у меня – есть.

– Что? Что у вас есть? Что вы ему сказали? – Эйла наклонилась вперёд, сердце бешено колотилось. – Крайер, что вы сделали?

Это из-за меня?

– Я поделилась с ним не информацией, а властью.

Крайер почти улыбнулась, тонко и без чувства юмора, отпустила повязку и сложила руки на коленях. Так она стала похожа на картину, портрет – запечатлённым светом, красками и совершенством, пусть и всего на мгновение.

– Властью над собой – вот его знак на моей руке. Своей поддержкой, но… только внешней.

Эйла выдохнула:

– Значит, на самом деле вы к нему не присоединились?

– Нет, – удивлённо ответила Крайер. Как будто ей даже в голову не приходило, что Эйла может усомниться в её целях или взглядах. – Никогда бы так не поступила. Но, пожалуйста, пойми: я не знала, что он собирался с тобой сделать. Я... очень беспокоилась. Хотелось увезти тебя... подальше от него.

– Вам не следовало этого делать, – яростно сказала Эйла.

– Хотела, чтобы я оставила тебя там гнить заживо? Или того хуже?

– Нет, но вам не следовало ему подыгрывать. Он всегда на три шага впереди. Можно поспорить, что он уже планирует, как будет использовать вашу фальшивую поддержку...

– Я и так знаю.

– Тогда почему вы так поступили? Зачем вам так рисковать?

Снова удивление.

– Потому что знала, что только так он позволит тебе остаться. Со мной.

Эйла откинулась на бархатное сиденье кареты, снова приходя в ярость:

– Вам не следовало этого делать, – прошипела она. – Это было безрассудно, опасно, это было...

– Оно того стоило, – сказал Крайер.

Её глаза, защищённые от прямых солнечных лучей и одновременно тёмно-карие, как у человека, не отрывались от лица Эйлы. Она казалась спокойной, если не считать, что крепко сжала руки, лежащие на коленях.

В крошечном пространстве кареты было слишком тесно.

Эйла свернулась калачиком в углу сиденья, чтобы не касаться Крайер даже коленями, и остаток пути тупо смотрела в окно, наблюдая за проплывающими мимо мёртвыми жёлтыми холмами. Она даже не пыталась не думать о Крайер и о боли, широко разлившейся в груди.

19

Поместье Фоэра было меньше, чем у правителя, и располагалось в глубине долины. Как это было принято на Юге, здания строились из гранита и тёмного блестящего дерева, деревянные крыши резко изгибались к небу. Территория состояла в основном из полей и пастбищ для лошадей, с несколькими фруктовыми садами. Отсутствие садов всегда тем, чего не хватало Крайер, когда бы она ни навещала Рози здесь на протяжении многих лет. Садов и морского воздуха.

Кортеж медленно спускался в долину, солнце садилось за спиной. Крайер раздвинула бархатные занавески и окинула взглядом пейзаж: склоны холмов, покрытые травой и неровными выступами серого камня, поросшими ежевикой.

– Вы бывали здесь раньше? – спросила Эйла, нарушив тишину так резко, что Крайер чуть не вздрогнула.

– Да, – сказала она, стараясь не замечать лёгкого веселья на лице Эйлы. – Несколько раз. Рози – моя самая близкая подруга и уже давно.

– Правда?

– Ну, – Крайер задумалась. – Да. Сравнительно.

Эйла, казалось, тоже задумалась:

– У вас не так много подруг.

– Ты права. Их немного.

Где-то вдалеке зазвучали рога. Один из слуг объявил об их прибытии. Крайер пригладила юбки, волосы, придала лицу подобающее случаю мрачное выражение. Это было нетрудно – она была не в самом приподнятом настроении, но рядом с Рози всегда чувствовала себя особенно застенчивой и неуёмной.

– С моим лицом всё в порядке? – неожиданно для себя спросила она Эйлу.

Та подняла брови:

– В смысле “всё ли в порядке"?

– Не знаю, – пробормотала Крайер. – Неважно… глупый вопрос.

Она чувствовала на себе взгляд Эйлы и старалась не поднимать глаза. Она уставилась на свои руки, лежащие на коленях, светло-смуглые на фоне полуночно-чёрного платья.

– Да, всё в порядке, – сказала Эйла почти неохотно. – То есть, вы выглядите нормально.

Крайер широко раскрыла от удивления глаза, но не успела она ответить, как карета с грохотом остановилась. Она услышала, как кучер вскочил с места. Его шаги хорошо слышались по скудной траве, лошади тихо фыркали. Они прибыли.

– Леди Крайер, – сказал кучер; мгновение спустя дверца экипажа открылась, и ей помогли выйти.

Она моргнула, глаза мгновенно привыкали к вечернему полумраку в долине. Позади неё Эйла спрыгнула на землю и тихо выругалась, когда жёстко приземлилась. Крайер подавила совершенно неуместную улыбку.

– Леди Крайер!

Голос Рози прорезал вечер, как нож бархат. Она стояла у главного входа в особняк, по бокам от неё – слуги и служанка. На фоне холмов особняк позади казался громадой из тёмного камня, в окнах горел свет фонарей.

– Леди Крайер, вы одна?

– Правитель шлёт свои соболезнования, – сказала Крайер, когда они с Эйлой приблизились ко входу в особняк. – Он посещает поместья Советников Лаона и Шасты, но не из недостатка уважения к тебе или скорби по лорду Фоеру. Я попросила разрешения навестить тебя лично – не как наследница правителя, а больше как подруга, – она подошла к Рози перед массивными двойными дверями и склонила голову, сложив руки на груди. – Искренне сочувствую твоей потере. Правитель выяснит, кто это сделал, и… и правосудие восторжествует.

– Благодарю вас, миледи, – сказала Рози.

Как и у Крайер, на ней было чёрное траурное платье. Но на этом всё знакомое в ней заканчивалось. Крайер старалась не приглядываться, но теперь, увидев Рози вблизи, стало очевидно, что с ней что-то очень, очень не так. Что-то изменилось с тех пор, как она видела её в последний раз во дворце на балу в честь помолвки. Меньше чем за месяц Рози стала дёрганой, зрачки расширились, губы почти посинели – она стала напоминать скелет. Как будто внутри неё что-то высасывало жизнь из костей. Ключицы выступали над вырезом платья; лицо стало измождённым, глаза ввалились в глазницы. Когда она говорила, Крайер замечала, что не только её губы, но и зубы и язык испачканы иссиня-чёрными пятнами, будто она выпила чёрных чернил.

Но на что Крайер не могла перестать смотреть и что пугало её больше всего, так это вены Рози. Они проступили на висках, шее, суставах рук и были совершенно чёрными.

– Рози, – тихо сказала Крайер. – Рози, ты... ты в порядке?

Это был глупый вопрос, учитывая обстоятельства, но Рози ничего не сказала о Фоере. Она рассмеялась, пронзительно и почти истерично:

– Я в порядке, миледи. Заходите, заходите в дом. И прихватите своего маленького зверька-человека. Кто знает, что случится, если мы оставим её совсем одну в темноте.

Войдя внутрь, Рози провела Крайер и Эйлу в роскошную гостиную с высокими окнами, бархатными шторами, тёмно-синими диванами, роялем и подносом с жидким сердечником, который уже ждал их. Кровь Крайер уже жаждала сердечника – она не ела весь день и определённо ощущала последствия.

– Питомец может подождать за дверью, – легкомысленно сказала Рози.

Крайер хотела возразить, но понимала, что это будет просто звучать подозрительно. Она кивнула Эйле извиняющимся тоном и заставила себя не вздрогнуть, когда Рози захлопнула двери гостиной прямо у той перед носом.

Рози и Крайер заняли свои места на диване. Рози налила Крайер чашку жидкого сердечника, но сама не притронулась к нему. Крайер вспомнила слова из её письма: "Я не прикасалась к сердечнику неделями".

Вместо него она пьёт чёрную пыль.

Паслён.

Крайер сделала большой глоток чая, чувствуя, как он растекается по ней подобно расплавленному золоту, а силы возвращаются к конечностям. Затем она поставила чашку и обратилась к Рози:

– Искренне сочувствую твоей потере, подруга. Мы все скорбим о Фоере.

– Благодарю вас, миледи, – сказала Рози.

Боги, она не смогла выдержать взгляд Крайер дольше секунды, прежде чем отвела его в сторону.

– Пожалуйста, если я или отец можем что-нибудь сделать...

– Смерть Фоера – это сущий ужас, – вздохнула Рози. Казалось, она не слушала Крайер, однако совсем не казалась опечаленной или подавленной горем. Возможно, этого следовало ожидать. Автомы не страдают из-за смерти близких так же, как люди. – Знаете, как это произошло и как его нашли? – она склонилась ближе. – Ему отрубили голову. Вы, наверное, догадались об этом. Мне сказали, что рана была чистой. Ну, настолько чистой, насколько это было возможно. Перерезать позвоночник – нелёгкая задача. Но тут работал профессионал,не какой-нибудь человек с топором. Убийца воспользовался мясницким ножом. Знаете, как его нашли?

– Рози, – сказала Крайер, чувствуя тошноту, – Рози, тебе необязательно мне всё это рассказывать.

– Его нашли, когда его кровь пропитала половицы – не дома, знаете ли, а на конюшне. На верхнем этаже он чистил лошадиную сбрую. Он любит сам смазывать сёдла. Его убили там, и всё вокруг пропиталось кровью, даже закапало фиолетовым дождём со стропил, – она отрывисто рассмеялась. – Прямо на голову конюху. Вот тогда-то он и заорал.

Крайер ничего не мог поделать, кроме как смотреть на неё.

– В любом случае, – продолжала Рози. – До всего этого он работал с Киноком над чем-то очень важным. И, насколько я знаю, у них всё было почти готово.

– Над чем-то очень важным? – глухо переспросила Крайер.

Она вспомнила письмо Рози, её упоминания о совместной работе Фоера и Кинока, но по-прежнему не понимала, о чём говорит подруга.

– Это совершенно секретно, – кивнула Рози, широко раскрыв глаза. Очевидно, ей нравилось знать то, чего не знает Крайер. – Странно, что скир не рассказал вам об этом, миледи.

– Фоер, должно быть, очень тебе доверял, – отметила Крайер, игнорируя неявное оскорбление. – Ты, должно быть, была ему очень дорога.

– Была, – ответила Рози. – Он всё мне рассказывал. Знаете, он был безмерно необходим для Движения. Абсолютно необходим.

– Да, это мне известно, – призналась Крайер. – Кинок тоже говорил мне, насколько важен для них Фоер. И ты тоже, конечно.

– Он правда так говорил?

– Да, и неоднократно.

Это было неправдой, но Крайер прекрасно понимала, что сейчас хочет услышать Рози.

Рози заговорщицки понизила голос:

– Фоер был единственным, кому Скир доверил расследование по делу Томаса Рена. В Движении состоит много других Красных Советников, но он доверял именно Фоеру. Разумеется, я не хотела вас обидеть, миледи.

– Я не обижаюсь, – заверила её Крайер. – Конечно, он доверял Фоеру больше всех. Кому ещё можно было поручить то, чем он занимался?

Она пыталась выудить у Рози, что ей известно.

– Верно, никому, – ответила та. – Ни у кого больше нет таких связей с акушерками, как у Фоера.

– Вот именно, – сказала Крайер. – Поэтому-то Кинок и выбрал Фоера для расследования дела Рена.

Она пыталась собрать все детали воедино, но картинка не складывалась. Причём тут исследования Рена и акушерки? Должно быть, это как-то связанно с Проектом, с оригинальным Проектом Рена для автомов и, возможно, с тем, как акушерки могли улучшить его.

Она вспомнила страницу с заметками, выскользнувшую из книги Кинока в ночь Луны Жнеца. В ней раскрывалась тайная связь Рена с некоей женщиной по имени Х.

Тем временем Рози ещё ближе пригнулась к ней:

– Хотите знать, что раскопал Фоер, миледи?

Крайер изобразила неуверенность, стараясь не выглядеть слишком нетерпеливой. Ей не хотелось вызывать у Рози подозрения.

– А разве можно мне это рассказывать? Это же совершенно секретно.

– Вы невеста скира Кинока, – заявила Рози. – Вы помолвлены с ним. Разглашение его секретов будет равно вредно как вам, так и правителю, – её руки, лежавшие на коленях, дрожали. – Кроме того, я… я хочу продемонстрировать вам своё доверие, миледи. Вы же помните, что мы близкие подруги и насколько я важна для скира Кинока и Движения.

– Ты очень важна, – пробормотала Крайер. – Ты жизненно важна для него и для Движения.

Рози счастливо вздохнула:

– Ну, хорошо.

– Итак... Томас Рен... ?

– Я не знаю подробностей, – сказала Рози, – Но точно знаю, что скир поручил Фоеру изучить исследования Рена и всех его сотрудников – фактически всех, с кем он когда-либо разговаривал. И Фоер обнаружил, что совсем не Томас Рен создал первого автома. Вы когда-нибудь о таком слышали? Он проследил работу Рена и вышел на совершенно другого человека – какую-то крестьянку. Именно она и создала наш Вид, а не Рен.

Потрясение Крайер было неподдельным. Первого автома создала крестьянка? Не Томас Рен из Королевской академии мастеров? Какая-то женщина, о которой никто никогда не слышал?

Этого не могло быть.

– Ты уверена?

– У Фоера, похоже, не осталось в этом ни капли сомнений.

Крайер откинулась на спинку стула. Рози жадно оглядела её, словно питаясь реакцией Крайер на тайну.

Та снова вспомнила записи Кинока, фразу “сердце Йоры", тайную связь Рена (роман?) с этой самой Х…

– Но... не понимаю, – сказала Крайер. – Зачем тогда она позволила Рену присвоить результаты своей работы? Зачем ей отдавать ему что-то настолько ценное?

– Я задавалась тем же вопросом. Фоер сказала, что, возможно, она сделала это не сама. Вероятно, результаты её работы похитили.

Они вдвоём сидели и некоторое время размышляли над полученными открытиями. Или, по крайней мере, размышляла Крайер. Рози, казалось, вообще ни о чём не думала, её глаза с пустым взглядом метались по сторонам, как мухи, пальцы барабанили по коленям.

– Интересно, почему Кинок занялся Реном? – размышляла вслух Крайер. – Почему он велел Фоеру исследовать его записи?

– Кто знает… – пренебрежительно фыркнула Рози. – Кинок гений. Если кто-то и найдёт Турмалин, так это он.

Турмалин.

– Спасибо тебе, Рози, – сказала Крайер. – Этого более чем достаточно.

* * *

После заверений в том, что люди правителя хорошо позаботятся о Рози, если той понадобится какая-либо поддержка после смерти Фоера, Крайер посчитала свой долг выполненным – и, честно говоря, ей не терпелось поскорее выбраться из дома Рози, подальше от девушки, чьи руки дрожат, глаза горят, а вены темнеют на коже. Но было бы неприлично уезжать без торжественного ужина, а поездка была слишком долгой, чтобы успеть вернуться одним днём.

Итак, Крайер поужинала, едва откусив кусочек бесполезной еды, выставленной перед ней. Она положила в карман печенье, чтобы утром отнести Эйле.

Когда рассвело, ей не терпелось поскорее тронуться в путь. Эйлу положили спать в комнату для прислуги. Крайер чувствовала приступы невольной заботы. Она беспокоилась о безопасности служанки, хотя здесь не было и намёка на опасность для неё.

Они покинули поместье Рози следующим утром, и Крайер чувствовала себя более встревоженной, чем когда-либо. Паслён, Турмалин, сердце Йоры, Томас Рен, тайна неизвестной женщины, не говоря уже о странном и пугающем поведении Рози…

Это Кинок посадил её на чёрную пыль. Это всё его работа, а также бесчисленное множество других непонятных случаев. С каждым днём, с каждой новой информацией улики против него, казалось, множились и множились. Крайер была полна решимости продолжать выяснять до тех пор, пока у отца не останется иного выбора, кроме как выслушать её и увидеть Кинока таким, какой он есть на самом деле – угрозой.

Перед возвращением домой ей предстояло сделать ещё одну остановку. Деревня Элдерелл – последнее место, где видели Советницу Рейку перед исчезновением.

Крайер подождала, пока кортеж не оказался достаточно близко к воротам деревни, а затем постучала в стенку кареты, надеясь, что это прозвучит достаточно громко, чтобы её услышали сквозь цокот лошадиных копыт. Ответа не последовало. Она постучала снова, на этот раз громче и неистовее, и услышала, как кучер кричит остальным:

– Останавливаемся, миледи...

У неё было всего несколько секунд до того, как он откроет двери. Она проигнорировала шипение Эйлы "что вы делаете" и прошипела в ответ:

– Просто подыграй мне, хорошо? Просто делай, как я говорю.

Секундой позже дверца кареты открылась, и кучер спросил:

– Всё в порядке, леди Крайер?

– Нет! – настойчиво сказала она. – Моя служанка тяжело больна.

Кучер взглянул на Эйлу, которая тут же согнулась пополам и громко застонала. Может быть, немного театрально, но это сработало.

– Нам следует продолжать путь, если хотим вернуться во дворец к заходу солнца, миледи, – заметил кучер. – Возможно, служанка...

– Ты хочешь, чтобы она умерла? – спросила Крайер, выпрямляясь. Кучер съёжился под её пристальным взглядом. – Она человек, она слаба. Что скажет правитель, если я вернусь с мёртвой служанкой? Что мне говорить ему, если он спросит, почему ты не сохранить нам обеим жизнь всего за два дня?

Эйла снова застонала.

– Мои глубочайшие извинения, леди Крайер, – поспешно произнёс кучер. – Мы всего в лиге от деревни Элдерелл. Я немедленно отвезу вас туда.

– Тогда в путь! – Крайер резко оборвал его. – Отвези нас в гостиницу "Зелёная Река" в центре деревни. Немедленно!

Кучер кивнул и захлопнул дверцы экипажа. Несколько мгновений спустя карету снова зашатало на дороге, и Крайер удовлетворённо откинулась на спинку бархатного сиденья, когда их курс слегка отклонился на восток. Когда она подняла глаза, Эйла пристально смотрела на неё.

– Спасибо тебе, – сказала Крайер. – Ты хорошо справилась.

– Верно, – сказала Эйла после некоторого молчания. Затем она наклонилась ближе, и Крайер перевела дыхание. – Не расскажете мне, что там такого интересного в Элдерелле?

Крайер колебалась. Ей и самой почти ничего не известно. В последний раз, когда она поспешно что-то ляпнула, за ночь убили сразу троих.

– Не могу. Не сейчас. Это слишком... опасно.

Эйла мгновение смотрела на неё, затем отстранилась и отвела взгляд.

– Эйла.

Эйла по-прежнему не смотрела на неё.

К его чести, кучер доставил их в гостиницу "Зелёная Река" в рекордно короткие сроки. Крайер выбрала её, потому что много раз слышала, как Рейка упоминает эту гостиницу, когда останавливается по делам в Элдерелле. Они подъехали к гостинице – несколько обветшалому зданию недалеко от деревенской площади, с дружелюбной зелёной дверью и дымом, валившим из трубы, – сразу после полудня. Крайер выпрыгнула из кареты, приказала кучеру и гвардейцам оставаться снаружи гостиницы и готовиться к отъезду, и помогла Эйле спуститься. Та притворялась раздражённой, что приходилось разыгрывать больную, но Крайер подозревала, что втайне ей это нравилось. Её болезненные стоны были довольно громкими, и она очень сильно хромала.

– Разве есть такая болезнь, от которой болит живот и хромаешь? – пробормотала Крайер, помогая Эйле пройти через зелёную дверь гостиницы.

– Это очень тяжёлая болезнь, – парировала Эйла.

Внутри было тепло и по-домашнему. На первом этаже располагалась таверна, а все номера – наверху. В углу в огромном очаге весело потрескивал огонь, над ним медленно вращался вертел; в воздухе витал запах жареного мяса. Значит, это человеческая гостиница. Неудивительно – Рейка всегда предпочитала места, которыми управляют люди, а не автомы. Она говорила, что там теплее.

Крайер “помогла" Эйле сесть за один из низких столиков в центре комнаты. В это время дня здесь была всего пара посетителей, и оба потягивали из кружек эль. Солнце стояло ещё высоко в небе.

Хозяйка гостиницы, полная женщина, сразу заметила Крайер. Она медленно приблизилась к ней, по-видимому, опасаясь странного автома в своей таверне – особенно потому, что Крайер выглядела как аристократка.

– Чем могу вам помочь, мэм? – спросила она.

– Когда ты в последний раз видела Советницу Рейку? – спросила Крайер.

Та нахмурилась:

– Советницу Рейку? Должно быть, больше месяца назад, мэм, – она поколебалась, а затем наклонилась ближе. – Признаюсь, я сама немного волнуюсь за неё. Обычно она приезжает раз в две недели, как часы. Я знаю её уже почти 5 лет, мэм, и никогда не видела, чтобы она пропускала больше одного визита подряд.

Каждые две недели в течение 5 лет Рейка приезжала в эту крошечную деревушку?

– Ты случайно не знаешь, какие дела здесь были у Советницы? – спросила Крайер, стараясь, чтобы её голос звучал не слишком отчаянно.

– Нет, мэм, извините. Она об этом особо не распространялась, – снова колебания. – Но она была… добра, всегда так добра… Если с ней что-нибудь случилось...

Крайер проигнорировала испытующий взгляд хозяйки. Ей нечего было сказать. Вместо этого она почувствовала, как внутри поднимается горечь. Напрасно Крайер заехала сюда по пути домой.

– Понимаю, – раздосадовано сказала она. – Спасибо за помощь.

Она уже собиралась позвать Эйлу и направиться обратно к экипажу, как её внимание привлекло какое-то движение. Там, на лестнице, ведущей в номера, человеческая девушка пристально смотрела на Крайер. Когда Крайер посмотрела на неё, та поманила её к себе.

Заинтригованная, Крайер соскользнула со стула и направилась к лестнице. Она чувствовала спиной взгляд Эйлы и, оглянувшись через плечо, коротко кивнула Эйле: "Оставайся здесь. Я сейчас вернусь".

Не говоря ни слова, незнакомка повела Крайер вверх по лестнице. Она явно была горничной, одетая в сизо-серую униформу, с волосами, спрятанными под косынкой. Она была молода – едва ли старше Крайер и Эйлы, с большими глазами лани и волосами цвета льна.

Они дошли до второго этажа, и девушка остановилась.

– Я случайно услышала, как вы спрашивали о Красной Советнице, – сказала она шёпотом, не отрывая глаз от земли. Она выглядела испуганной, теребя руками подол рубашки. – Она была… она всегда была добра ко мне. Она хорошо ко мне относилась.

– Что тебе известно? – спросила Крайер. – Давно ты её видела?

– Давно, – девушка кивнула. – Уже несколько недель. Но в последний раз, когда она была здесь, она... она кое-что оставила после себя.

Девушка поспешила прочь и вернулась минуту спустя, держа в руках маленькую деревянную шкатулку.

– Она была под кроватью, – сказала она и вложила шкатулку в руки Крайер. – Я не открывала её, клянусь, я бы никогда… Я просто хотела сохранить её в безопасности. Для Рейки, – она широко раскрыла глаза. – Советница Рейка. Мне жаль. Я просто... она была очень добра.

– Спасибо, – мягко сказала Крайер. – Как тебя зовут?

– Лор, – сказала девушка. Она встретилась взглядом с Крайер и затем снова отвела взгляд. – Меня зовут Лор.

– Спасибо, Лор. Когда я снова увижу советника Рейку, то расскажу ей, что ты для неё сделала. Она будет так же благодарна, как и я.

– Надеюсь, с ней всё в порядке, – сказала Лор, закусив губу.

– Я тоже, – сказала Крайер. – Я в этом уверена. Итак, у вас есть свободный номер для меня?

Несколько минут спустя Крайер сидела одна в пустом номере гостиницы. Она поставила деревянную шкатулку на кровать и уставилась на неё, странно нервничая. Это была единственная зацепка, которая у неё была к исчезновению Рейки. Единственная вещь, которая могла помочь ей найти Рейку и убедиться, что она жива и невредима. Крайер глубоко вздохнула, успокаиваясь, готовясь к разочарованию, и открыла коробку.

Там был ворох зелёных перьев.

Крайер зажала рот обеими руками. Ужас окатил её, как холодная вода.

Рейка поддерживала королеву Джунн, и кто-то, должно быть, прознал об этом – кто-то, кому не нравилась королева, кто считал её, а значит, и Рейку, врагом государства.

Но кто мог испытывать такую ненависть к королеве?

На ум приходило только одно имя: Кинок.

Конечно, у Крайер не было доказательств, но опять же, у Кинока было множество причин. Ему не нравились королева и её убеждения. И он хотел получить место в Красном Совете.

Что он сделал?

Рейка, пожалуйста, будь жива.

Возможно, ответ был не таким ужасным. Возможно, Рейка просто поняла, что её разоблачили, и пришлось скрыться.

Может быть, даже сейчас она находится в Варне, под защитой королевы. Эта мысль принесла Крайер некоторое облегчение.

Крайер уставилась на зелёные перья, такие тонкие и невесомые, но несущие в себе столько смысла.

Если это действительно сделал Кинок, если он готов убить Советницу, где он остановится? Что, если он узнает, что Крайер тоже в сговоре с королевой Джунн?

Заставит ли он и её исчезнуть? Раскроет ли он её Ущербность?

Или он попытается найти её уязвимую точку, которая в данный момент сидит в таверне этажом ниже, не подозревая, что ей грозит невыразимая опасность?

Когда она подняла глаза и увидела Эйлу, неподвижно стоящую в дверях комнаты, Крайер сначала усомнилась в собственных глазах. Казалось, она просто подумала об Эйле – и Эйла появилась. Но это не было иллюзией, Эйла стояла там, не сводя широко раскрытых глаз с открытой коробки. Зелёные перья.

Паника.

Секунду назад они смотрели друг на друга с расстояния трёх метров, а в следующее мгновение Крайер уронила коробку с колен, рассыпав перья по полу, пересекла комнату, вцепилась пальцами в воротник рубашки Эйлы, втащила Эйлу внутрь, закрыла дверь и толкнула Эйлу к двери несколько сильнее, чем намеревалась, – достаточно сильно, чтобы Эйла вскрикнула от боли, удивления или гнева.

– Ты ничего не видела, – прошипела Крайер, её голос был напряжённым и отчаянным, как никогда раньше. – Ты ничего не видела, понятно?

– Отпустите меня! – рявкнула Эйла. Она попыталась вывернуться из хватки Крайер, но Крайер только крепче сжала воротник Эйлы. Она чувствовала биение сердца Эйлы под пальцами, исходящее от точки пульса на её мягкой шее, быстрое, как у кролика и человека. – Я не собираюсь...

– Об этом нельзя рассказывать, – настаивала Крайер. – Никому.

– Крайер...

– Если Кинок узнает, он убьёт меня, – сказала Крайер, встретившись взглядом с Эйлой. Их лица были так близко – у неё было преимущество в росте над Эйлой, но почему-то оттого, как она смотрела Эйле в лицо сверху вниз, даже когда та кипела от негодования, кровь у Крайер пришла в волнение. – Он убьёт меня. А если я умру, умрёшь и ты.

* * *

На 50 году эры 900 справедливость снизошла на Зуллу, как летний дождь на выжженную и бесплодную землю.

Их звали Тайол и Нео, и именно они получили контроль над Железным Сердцем.

Именно они захватили Томаса Рена, создателя Первой из нашего Вида – Киры. Когда-то блестящий алхимик, а теперь позор человечества и отшельник, копил камень-сердечник глубоко в горах и использовал его для шантажа Рукотворных.

Именно Тайол и Нео убили Рена.

И этим поступком они освободили нас.

– из книги "Война Видов", написанной Рией из дома Дариллиса, 0922950901, год 8 э.а.

20

– Да успокойтесь же! – огрызнулась Эйла, пытаясь сама сохранять спокойствие. Казалось, разум замедлился, перешёл в режим выживания. – Я никому не собираюсь рассказывать. Я знаю, что означают эти перья. Вы общаетесь с Безумной королевой.

Губы Крайер шевельнулись, но с них не сорвалось ни звука.

– Откуда ты это знаешь? – прошептала она наконец.

– Я расскажу. Но сначала отпустите меня.

По-прежнему разинув рот, Крайер наконец отпустила её и сделала шаг назад, не сводя глаз с лица Эйлы.

– Боги… – Эйла потёрла плечо. Она уже чувствовала, как образуются синяки и отметины в форме пальцев Крайер.

– Откуда ты знаешь о перьях? – требовательно спросила Крайер.

– Вот откуда.

Эйла полезла в карман и вытащила своё зелёное перо, которое передал ей Сторми. Она терпеть не могла его вспоминать. Это было всё равно что давить на старую рану, которая только недавно открылась вновь. Но не было более безопасного места для хранения пера, чем при себе.

– Не знала, что она с вами общается.

– Я тоже не знала, что она общается и с тобой, – заметила Крайер.

Эйла фыркнула:

– Полагаю, вы считаете, что королева вряд ли будет со мной общаться, не так ли?

– И с Рейкой тоже, – поймав удивлённый взгляд Эйлы, объяснила Крайер. – Ты права, я поддерживаю связь с королевой Джунн. Но эти перья не мои. Я хотела остановиться в этой деревне, потому что здесь в последний раз видели Советницу Рейку живой.

– Шкатулка – её, – поняла Эйла, оглядывая разбросанные повсюду перья.

– Да. Очевидно, она оставила её, когда останавливалась здесь в последний раз, где-то этой осенью. Видимо, она сделала это нарочно. Возможно, она знала, что находится в опасности, может быть, оставляла подсказку на случай, если кто-то придёт её искать. В любом случае, она общалась с королевой. И я не уверена, но мне кажется, что за её исчезновением стоит Кинок.

– Зачем вы мне всё это рассказываете? – спросила Эйла.

Крайер прикусила губу – человеческий жест.

– Ты уже знаешь о перьях. Тебе можно доверять, не так ли?

Эйла помолчала:

– Час назад в карете вы мне не доверяли.

– Я не хотела подвергать тебя опасности, – сказала Крайер.

Эйла поняла, что это правда. Она понимала Крайер –уже некоторое время.

– Той ночью, – тихо сказала она, – когда сработал ваш сигнал, – она не могла заставить себя сказать: "Той ночью, когда мы лежали рядом на вашей кровати". Ей казалось, что это произошло в другой жизни. Она почувствовала, как по телу разлилось тепло при воспоминании об этом, – я спросила вас, что вам известно о Киноке. Что-то удалось узнать?

– Его влиянием пронизаны все слои общества автомов. Он управляет своими последователями с помощью чёрной пыли. Они принимают её вместо сердечника. Они называют её Паслёном, но, похоже, что Паслён… ядовит.

– Понятно.

Ящики с пылью – вот, значит, что это было. Не совсем оружие, но отрава.

– И не только общество автомов, – отозвалась Эйла.

Крайер посмотрела на неё:

– Что ты имеешь в виду?

– Он и о нас всё знает, о таких, как я: как мы связаны друг с другом, о ком заботимся. Он даже нанёс это на схему – я видела её у него в кабинете, это было похоже на карту наших отношений, наших связей. Там не только родословные, но и узы дружбы, отношений. Любой любви, – слово "любовь" повисло в воздухе между ними. – И...

Можно ли рассказывать всё это Крайер?

– И что? – Крайер шагнула к ней, и Эйла попятилась, вспомнив силу хватки Крайер всего несколько мгновений назад – это была сила и мощь автома, врага.

Но этот враг может и помочь.

– Полагаю, – медленно произнесла Эйла, вспоминая, что Роуэн говорила ей и Бенджи в саду всего неделю назад, – что ему помогли распространить среди нас ложную информацию о Сопротивлении. Распространяли слухи о восстании среди людей, возможно, чтобы... – у неё путались мысли. – …чтобы подставить нас.

Крайер смотрела на неё с таким напряжением, что Эйла испугалась, как бы от её взгляда у неё не загорелась кожа.

– Рози сказала мне, что Кинок вооружил владения перед самыми Южными Бунтами, – сказала Крайер. – Почти как если бы сам...

– …первым узнал о них. Или...

– …сам их спровоцировал.

Эйле стало дурно.

– Он не просто обладал шпионской информацией. Он сам всё подстроил. Запад был пороховой бочкой, а он сыграл роль кремния, искры. Он поднял восстание, чтобы оправдать истребление моего Вида...

– И при этом выставил себя героем, – заключила Крайер.

У Эйлы закружилась голова. Комната закружилась: лицо Крайер, её сильные руки, закрытая дверь, коробка с зелёными перьями…

– Ты сказала, что он распространял эту ложь через людей, а не только через автомов. Тебе известно, кто ему помогал?

Эйла сделала паузу и с трудом сглотнула. Она почувствовала тошноту, вспомнив испуганное лицо Фэй, слова, которые она пробормотала, которые сначала казались бессмыслицей, но теперь…

Это всё я виновата.

Крайер зачарованно смотрела на неё. Эйла колебалась. Назвать имя было огромным риском. И всё же это было имя человека, который потенциально предал Роуэн и Сопротивление.

– Фэй, – прошептала она.

– Та кухарка? Неужели?

Дыхание Эйлы дрогнуло, когда она заговорила – картинка складывалась по мере того, как она рассказывала, все её части наконец встали на свои места.

– Преступление, за которое наказали Люну, та не совершала. Это была Фэй. Фэй даже сказала мне, что это она во всём виновата. Её мучает чувство вины за что-то. Я не могла понять, за что именно, но она сказала… "солнечные яблоки". Она была так на них… зациклена, я понятия не имела почему. Болтала о Киноке и его солнечных яблоках и о чём-то, что пошло не так. Но потом я поняла: это кодовое слово. Из дворца вывозят груды ящиков с надписью "солнечные яблоки", но они наполнены чёрной пылью. Должно быть, их отвозят... его последователям.

Крайер уставилась на неё:

– Кинок перевозит чёрную пыль под видом солнечных яблок из дворца?

Эйла кивнула:

– А что касается Фэй... – она снова вспомнила о сломленном рассудке девушки, об ужасе в её глазах, о чем-то большем, хуже простого горя. – Должно быть, она чем-то настроило Кинока против себя – возможно, даже пыталась предупредить нас или сбежать. И он... – её голос дрогнул, но она выдавила из себя остальное: – …убил её сестру, убил Люну. И теперь он, должно быть, использует её как пешку. Вряд ли ему от неё много пользы – она кажется наполовину сумасшедшей. Но, возможно, она по-прежнему доставляет его письма, простые сообщения. Она, вероятно, слишком напугана, чтобы вообще ему перечить.

– Эйла, – тихо позвала Крайер. В тусклом свете номера золото её глаз казалось почти зелёным, как перья.

Эйла прочистила горло:

– Чего я не понимаю, так что это за чёрная пыль и почему она столь важна для автомов.

Крайер села на кровать:

– Несколько дней назад он показал мне некоторые из своих экспериментов. Кажется, он пытался найти… создать… замену сердечнику. Всё это он вкладывает в своё понимание "за Независимость". Он хочет, чтобы мы были неуязвимы. Что касается чёрной пыли, ну… не иначе ему наконец-то удалось.

Неуязвимы. Эйла знала, что это значит. Неуязвимы для нападений человека. В течение многих лет восстание стремилось открыть торговые пути к Железному Сердцу, и, возможно, Кинок боится, что они приближаются, знает, что они хотят уничтожить Железное Сердце. Как всегда, он всё знает и уже на шаг впереди.

Если автомам больше не будет нужен сердечник, Железное Сердце станет им ненужным. И вся затея с восстанием окажется напрасной. Больше не будет способов победить автомов. У них больше не будет слабого места.

– Надо выяснить, кто его поддерживает, – сказала Эйла. – Если мы получим список всех, кому Фэй посылала "солнечные яблоки" от имени вашего отца, у нас будет список заговорщиков.

– Эйла, это… это разумная мысль, – сказала Крайер, встала и взяла Эйлу за руку. – Тогда ты поможешь мне?

Эйла инстинктивно отдёрнула руку.

– Эйла? – Крайер нахмурилась.

– Давайте разберёмся с этими перьями, – сказала Эйла, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Надо убрать их, пока не вошёл слуга и...

– Эйла, – снова сказала Крайер, на этот раз мягче. – Я... мне так жаль.

– Что жаль?

– Всего. Что... что я была столь резка с тобой, что толкнула тебя к двери... Я не осознавала своей силы... Я...

– Вы – автом. Вам свойственно полагаться на силу.

Крайер выглядела так, словно ей дали пощёчину.

По какой-то причине обида на лице Крайер привела Эйлу в ярость. Как она смеет сейчас выражать печаль или раскаяние? Её Вид ужасно обращался с людьми, он ответственен за столько смертей и страданий, ещё со времён Войны. И теперь она просит прощения, хочет, чтобы Эйла отпустила ей грехи, но не за зверства, а за то, что толкнула её к двери?

Прощения не будет. Не здесь. Не сегодня. И никогда.

Нежно, осторожно Крайер приподняла подбородок Эйлы так, что той пришлось посмотреть ей в глаза. Лёгкое прикосновение, два пальца коснулись подбородка Эйлы, появились и исчезли.

– Мы равны, Эйла, – сказала она. – Мы должны быть… мы должны быть союзницами, – она как-то странно вздохнула, губы приоткрылись, как раскрывается цветок на рассвете. – Мы должны быть подругами.

Эйла на мгновение потеряла дар речи.

– Подругами? – её голос дрожал. – Я ваша служанка. И я продолжаю быть человеком. Автомы убивают таких, как я, ради забавы.

Ей казалось, будто внутри разгорается пламя, которое поглотит всё, к чему прикоснётся; давно она уже не была так зла. Возвращаться в это состояние было так приятно, всё равно что возвращаться домой. Этот огонь был её домом, стихией, в которой она процветала – слова Крайер были ветром, раздувающим пламя, превращающим его во что-то пылающее.

И вопреки самой себе, вопреки своей ярости, ненависти, охватившему её жару – а может быть, из-за всего этого – Эйла почувствовала, что сердце забилось сильнее, чем когда-либо прежде.

– Мы очень похожи, – тихо и настойчиво повторила Крайер.

Казалось, она искала что-то в лице Эйлы, скользила взглядом по широко раскрытым глазам Эйлы, её бровям, полуоскаленному рту.

– Ничуть! – выдавила Эйла, желая заткнуть Крайер. Потому что отчасти, в глубине души, в центре этого гневного пламени, она точно знала, что Крайер говорит правду.

Она знала, что чувствует Крайер.

Что-то происходило между ними уже несколько недель. В приливной заводи, в постели Крайер, в грубых песнях, от которых потом болит горло, и в аромате роз, поднимающемся из ванны. Холодная морская вода и тепло её прикосновений. Эйле казалось, будто её кто-то дёргает её внутри за крючок: резкая боль, рывки – и она становится беспомощна. Что-то гораздо большее и могущественнее, чем она сама, тянуло её вперёд, затягивало внутрь.

– Мы похожи.

Пальцы Крайер коснулись запястья Эйлы быстрым, но нежным движением, словно нащупывая её пульс. Эйла не отстранилась.

Крайер взяла руку Эйлы и положила себе на грудь. Прямо над сердцем. Она чувствовала глухой стук – искусственный, но не менее реальный, чем её собственный.

– У меня тоже есть сердце, как и у тебя, – выдохнула она, и снова её глаза впились в лицо Эйлы.

Эйла услышала, как громко бьётся её собственное сердце – как барабаны в пещере в ту ночь, когда она вывела Крайер на чёрный каменистый пляж и умоляла дорассказать ту сказку.

– У меня такое же сердце, как и у тебя, Эйла, – повторила Крайер, сильнее прижимая руку Эйлы к своей груди.

Эйла услышала биение собственного сердца и почувствовала биение Крайер – ритмичное постукивание по ладони, учащённая пульсация под пальцами. Эйла дышала слишком тяжело.

– Я тоже способна чувствовать, – прошептала Крайер.

Рука, которой не было на груди Крайер, двинулась сама по себе. Эйла смотрела, как протягивает руку, как её собственные пальцы пробегают по острой линии челюсти Крайер, как они останавливаются на мягком местечке чуть ниже челюстного сустава, где сердцебиение ближе к поверхности. Эйла слегка прижала пальцы к мягкому теплу, трепещущему, как крылышко мотылька, пульсу. Крайер стояла совершенно неподвижно. Она не сопротивлялась, не отстранялась, хотя могла бы.

Вместо этого Крайер поднесла свободную руку к тому же месту на челюсти Эйлы.

– Мы одинаковые, – сказала она.

– Это не так, – прошептала Эйла. – Мы совсем не одинаковые, Крайер, – сказала она, хотя имела в виду обратное.

Она рванулась вперёд – должно быть, для того, чтобы оттолкнуть Крайер, может быть, даже ударить её и сделать ей больно. Но всё получилось по-другому. Она знала, что у неё не получится.

Она знала, что давно хотела этого, хотя и ненавидела себя за это.

Крайер тронулась одновременно с ней и подняла руки, чтобы обхватить лицо Эйлы. Они поцеловались. Разгорячённые и яростные, они впились друг другу в губы, пальцы Крайер в волосах Эйлы. Не отпуская нижнюю губу Эйлы, она прижалась к ней всем телом. На мгновение Крайер застыла, её губы не двигались под губами Эйлы, и сквозь туман Эйла поняла, что Крайер не знает, как это делается. Крайер неоткуда было почерпнуть таких знаний, у неё отсутствовали инстинкты. Но они двинулись друг к другу одновременно.

Каким-то образом руки Эйлы нащупали плечи Крайер, её шею, челюсть, и она впилась ногтями в кожу Крайер, по-прежнему желая причинить ей боль, пустить кровь, заставить кричать – но вместо этого Крайер содрогалась рядом с ней, издавая другой звук, более мягкий, полный желания, ноющий. Эйле хотелось снова услышать этот звук, этот тихий, раненый звук, приглушённый её губами, прерывающийся гул.

Эйла прижала большой палец к уголку губ Крайер, заставляя их открыться, углубляя поцелуй, и – о, боги! – это было дыхание и жар, намёк на влажность, на вкус Крайер напоминала каплю мёда, и она ни с кем ещё не была так близка, никогда не делала ничего подобного. Всё её тело проснулось и трепетало, пульс горячо бился под кожей. Ей хотелось подобраться ещё ближе, прижаться всем телом, слиться с ней воедино. Хотелось–

– нет –

Эйла вырвалась и отползла к стене, самой дальней от кровати. Она знала, что, должно быть, выглядит такой столь же безумно, как и Крайер, если не хуже: губы тёмные и припухшие, волосы растрёпаны, глаза широко раскрыты.

Временное безумие прошло и сменилось ужасом.

Что я наделала?

– Подожди! – Крайер двинулась вперёд, а затем замерла, когда Эйла попятилась от неё прочь.

– Подожди, – повторила Крайер тихо и отчаянно. – Просто, просто подожди минутку, пожалуйста. Я должна тебе кое-что дать.

– Что вы можете мне дать? – спросила Эйла.

Губы горели, а сердце… Она задыхалась от ужаса, будто стояла на краю морских утёсов, всего в шаге от того, чтобы прыгнуть с обрыва. Хотелось убежать. Хотелось снова притянуть Крайер к себе. Хотелось разбиться вдребезги, как стекло, исчезнуть, чтобы не чувствовать себя так.

Затем Крайер сунула руку в карман платья и вытащила что-то, что блеснуло в свете факела, что, казалось, светилось изнутри…

Ожерелье Эйлы?

– Нет… – сказала Эйла, качая головой. Перед глазами плыло, внутри всё скрутило. – Нет… не может быть… как вы…

Она же видела его на столе Кинока. Неужели Крайер выкрала его у своего жениха? Он отдал его ей? Зачем он отдал его ей?

– Это твоё, – сказала Крайер, протягивая его. Ожерелье висело на ладони, изящное и золотистое. – Это твоё. Не отрицай. Ты не... – выражение её лица дрогнуло под действием некоторого чувства вины, – это не ловушка, я обещаю, я просто хочу вернуть его тебе.

Но Эйла снова попятилась назад. Её распухшие от поцелуя губы, трясущиеся руки, привкус Крайер на языке. Ей хотелось стереть со своей кожи всё, что касалось этого момента, стереть саму кожу. Что я наделала…

– Уберите его от меня.

Это слабость. Как и всякая другая. Как и всегда.

– Это просто глупая безделушка. Мне она больше не нужна.

Крайер нахмурилась, продолжая протягивать ей ожерелье:

– Безделушка? Ты хотя бы знаешь, на что она способна?

– О чём вы говорите? Вы опять о чём-то сговорились с Киноком, и решили вернуть его мне?

Крайер уставилась на неё, отчаянный взгляд сменился замешательством:

– У Кинока никогда не было такого ожерелья.

Теперь настала очередь Эйлы удивиться и тонуть в замешательстве. Если у скира никогда не было такого медальона, то что же она тогда видела у него в кабинете во время допроса?

И тут её осенило.

Другой медальон. Такой же, как у неё. Она всегда думала, что он пропал. Оказывается, нет.

Взгляд Крайер метался по комнате. Смотреть было особенно не на что: кровать, комод, маленький прикроватный столик с тусклым латунным подсвечником, ручка, чернильница – всё, что может понадобиться путешественнику. Эйла открыла рот, собираясь потребовать объяснений, но Крайер уже спешила к прикроватному столику. Схватив ручку, она в раздумье осмотрела её а затем прижала острое лезвие к подушечке большого пальца и проколола кожу. Выступила тёмная кровь, и Эйла судорожно втянула воздух, но лицо Крайер даже не дрогнуло. Она протянула ручку Эйле:

– Теперь ты.

– Вы хотите, чтобы я... закололась?

– Уколи только кончик пальца ровно настолько, чтобы вышла хотя бы капля крови, – сказала Крайер. – Поверь мне, просто уколи палец – и ты всё увидишь сама.

Если бы это был приказ, Эйла развернулась бы на каблуках, вышла из комнаты и вообще сбежала из гостиницы. Но сейчас ей стало любопытно. Она совсем растерялась...

Поверь мне.

Выругавшись себе под нос, уже сожалея об этом, Эйла уколола ручкой кончик указательного пальца. Крошечная ранка пульсировала.

– Хорошо, – дрожащим голосом сказала Крайер. – А теперь…

Она протянула ожерелье между ними, медальон блеснул в слабом свете факела. На мгновение Эйла могла бы поклясться, что свет, казалось, пульсировал вместе с раной на пальце; казалось, медальон светился, излучал свет, а не отражал его. Крайер держала свой кровоточащий палец прямо над медальоном, показывая, что делать.

Вместе они прикоснулись к медальону.

Их кровь – красная и фиолетовая, человеческая и Рукотворная.

Мир накренился и завертелся.

* * *

Эйла выдыхает – и ощущает вкус пыли; она выдыхает – и улавливает солнечный свет, летний воздух, что-то сочное и зелёное. Она понимает, что глаза закрыты, и открывает их.

Она в лесу и не одна. С ней Крайер. Едва перевалило за полдень, хотя солнце село за окнами таверны несколько мгновений назад. Маслянистый солнечный свет струился сквозь листву, создавая пятнистый узор из теней и золота на лице Крайер.

– Это всё… реально? – шепчет Эйла.

– Похоже на то. Или... было реально. Теперь это память, это...

– Лео?

Эйла и Крайер одновременно оборачиваются на звук голоса. Мгновение спустя в подлеске слышится шорох, а затем из-за деревьев на поляну выходит девушка – босоногая и красивая, с такой же загорелой кожей, как у Эйлы. Её чёрные волосы распущены и ниспадают на плечи. Платье на ней странное, старомодное, как одежда на старых картинах.

– Лео? – тихо зовёт девушка. – Лео, ты здесь?

Наступает тишина, в течение которой слышен только щебет птиц над головами. Девушка замирает. Лес, кажется, поглощает все остальные звуки. Девушка даже не смотрит на Эйлу и Крайер, хотя их троих разделяет менее десяти шагов. Она... их не видит?

Слышится шум потасовки, приглушённые ругательства, а затем из-за дерева, спотыкаясь, выходит мужчина. Он так же молод и красив, как и девушка, широкоплечий, со смуглой кожей и рыжеватыми волосами. Подойдя к девушке, он обхватывает её руками и притягивает к себе. Она фыркает и пытается отстраниться, а затем тает и утыкается лицом ему в грудь. Эйле вдруг становится не по себе. Эти люди ей незнакомы, она не собиралась приходить сюда, и всё же она чувствует, что стала свидетельницей чего-то недозволенного, слишком интимного и личного.

– Что ты хотела мне сказать? – спрашивает мужчина. – Что это за тайна, что нам пришлось встретиться здесь?

Когда девушка молчит, он начинает беспокоиться:

– Что-то случилось?

– Нет, – отвечает девушка. – Точнее... да, кое-что случилось, но тут нет ничего плохого. Это совсем не плохо. Я… я нашла эскизы, Лео. Я нашла эскизы матери.

Она ухмылялась, он – нет..

– Си... – медленно произносит он. – Ты обещала. Ты обещала, что не будешь... заходить слишком далеко.

– Слишком далеко? – переспрашивает девушка, почти смеясь. – Боги, Лео, неужели ты не понимаешь? Нет такого понятия, как "слишком далеко". Это моё призвание. Если боги и дали мне что-то, так это оно. Я хочу продолжить то, на чём остановилась мать. Я должна.

– Си…

Она высвобождается из его объятий, все следы веселья исчезают:

– Ты не понимаешь, – говорит она. – Я для этого рождена, Лео.

– Рождена, чтобы бросать вызов законам природы?

– Нет, любовь моя. я рождена для другого – чтобы сотворить... её.

Лео открывает рот, чтобы возразить, но в этот момент Си испуганно оборачивается, как будто слышит внезапный шум. У Эйлы отвисает челюсть. Потому что она наконец может разглядеть черты лица Си и видит... свои глаза, уставившиеся на неё, похожие по форме и цвету. Приглядевшись, она замечает, что нос Си тоже похож на её собственный, у неё такое же круглое лицо, такие же широкие, полные губы – звезды и небо, у этой Си такая же россыпь веснушек на носу и щеках, бледная, но заметная.

Си. Сиена. Сиена Эйла, тёзка Эйлы. Её бабушка.

– Подожди, – говорит Эйла, но не успевает.

Крайер тянет за медальон в окровавленных руках, и лесная поляна исчезает, как будто её никогда не было.

* * *

Было уже поздно – звуки из таверны внизу стали громче, и Эйла содрогнулась при мысли обо всех этих путешественниках внизу, и о том, что кто-то войдёт в их комнату и увидит их.

Эйла почувствовала, что миллион вопросов вертится у неё на языке: кто это был? что это было? как, как, как, как, как, как, как… – но у неё кружилась голова, а небо и запах эля из таверны вызвали слишком свежие воспоминания о том, что они с Крайер делали всего несколько минут назад – воспоминание о тепле в теле, о её руках в волосах, о дыхании Крайер на её губах, и это было уже слишком.

– Эйла, – произнесла Крайер.

Она сжимала окровавленный медальон обеими руками, не сводя глаз с Эйлы. Она говорила низким и нежным голосом, словно разговаривала с испуганной лошадью. Заметила ли она панику на лице Эйлы?

– Не надо, – сказала Эйла. – Просто... не надо.

Затем она открыла дверь и выбежала.

* * *

Но далеко ей не удалось уйти.

– Ты видела леди? – спросила хозяйка гостиницы, когда Эйла, спотыкаясь, спускалась по лестнице.

– Да, она наверху, готовится к отъезду, – Эйла подыскивала осмысленные слова. Она убирает рассыпавшиеся перья. У неё мой медальон. Она поцеловала меня, а я поцеловала её в ответ.

Но хозяйка гостиницы просто стояла, ломая руки, и преграждала Эйле путь.

– К сожалению, вынуждена попросить вас пока остаться здесь. Боюсь, уходить небезопасно.

– Почему?

Крайер появилась позади неё – проследовала за Эйлой вниз по лестнице. Эйла непроизвольно напряглась, не в силах встретиться взглядом с Крайер, чтобы не выдать ей своих чувств.

Хозяйка запнулась:

– Я… не уверена, мэм, но на дорогах за деревней какие-то беспорядки. Я... не знаю, что там конкретно происходит, но...

– Это люди или автомы? – требовательно спросила Крайер.

– Простите?

– Кто бунтует? – повторила она. – Твой Вид? Или мой?

– Мой, миледи, – сказала хозяйка. – Кажется, на рыночной площади вспыхнула драка между одним из моих и одним из… гвардейцев правителя. Началась заваруха, и теперь толпа направляется сюда. Поблизости есть пост стражи. Они идут туда. Мы… они пытались сжечь его и раньше, – она казалась напуганной собственной оговоркой, но Крайер, казалось, ничего не заметила, за что Эйла была очень благодарна. – Покидать Элдерелл небезопасно, миледи. По крайней мере, пока не прибудет дополнительная стража.

– Сколько времени это займёт?

– Не знаю, – хозяйка указала на окно. – Увидите сами, миледи. Передвигаться по единственной дороге практически невозможно. Предлагаю вам обеим переночевать у нас, а потом отправиться в путь завтра.

Переночевать. Нет, Эйла не сможет провести здесь целую ночь наедине с Крайер. Даже в тесноте помещений для прислуги во дворце и то лучше. По крайней мере, там она сможет бороться со своими чувствами вдали от пристального взгляда Крайер.

Крайер выглянула в окно, и Эйла тоже. Сначала она ничего не увидела. Но затем, приглядевшись к крышам деревни, увидела дым, поднимающийся в небо чёрным шлейфом над внешними воротами.

– Мы не можем оставаться, – сказала Крайер хозяйке гостиницы. Эйла заметила, что та тоже не смотрит ей в глаза. – Нам надо ехать сейчас, мы не можем ждать. У нас срочное сообщение.

Хозяйку гостиницы охватило отчаяние:

– Советую вам всё же подождать.

Эйла наконец взглянула на Крайер – на мгновение, а затем снова отвела взгляд:

– Нам нельзя ждать. Надо ехать.

– Скажи кучеру, чтобы готовил экипаж, – приказала Крайер хозяйке гостиницы.

– Слушаюсь, миледи. Если... если вытак желаете.

Через несколько минут появилась карета, и Крайер с Эйлой поспешно в неё сели. Небо вокруг потемнело – не из-за вечера, а из-за дыма.

Едва Крайер закрыла за ними дверь, как кучер щёлкнул кнутом, и они тронулись с места, подпрыгивая на булыжниках. Эйла села у дальней стенки, как можно дальше от Крайер, почти у самого окна. К счастью, Крайер молчала.

Они ехали по дороге, стёкла дребезжали от неровностей улицы, и поначалу казалось, что всё будет хорошо. Будто можно беспрепятственно покинуть Элдерелл, какой бы бунт ни вспыхнул.

Но вскоре Эйла поняла, что что-то не так. Она слышала, как кучер громко выругался и погнал лошадей вперёд, услышала крик, который принадлежал не ему, а потом ещё один, и ещё. Она напряглась и отодвинула бархатную занавеску, чтобы выглянуть на улицу. Сначала она не увидела ничего необычного.

Что-то ударило в окно с такой силой, что стекло треснуло, всего в дюйме от носа Эйлы. Она ахнула и отшатнулась. Кто-то бросил камень в окно кареты.

– Боги, – прошептала Эйла. Она отодвинулась в середину кареты, желание держаться подальше от Крайер уступило место желанию остаться в живых.

– Слышу, – сказала Крайер. – Это они.

Два крика превратились в дюжину, дюжина – в неисчислимую стену сердитых голосов.

– Там толпа. Она приближается.

Эйла выругалась:

– Как далеко мы от ворот деревни?

– Недалеко, но не знаю, сможем ли мы...

Ещё один камень с треском ударил в окно, на стекле появилась новая паутина. Шум толпы всё приближался. Эйла рискнула выглянуть в треснувшее окно и, к своему ужасу, увидела толпу людей снаружи и ещё один столб дыма, на этот раз поднимающийся с крыши всего через улицу от них.

– Миледи! – услышала она крик кучера.

Затем толпа обрушилась на карету, как волны о скалу. Ещё один камень ударился о борт экипажа, снова раздался оглушительный треск – затем Эйла услышала, как дюжина рук ударила по бортам кареты. Их раскачивало взад-вперёд, люди толкали экипаж с обеих сторон.

Она прислонилась к дрожащей стене.

– Боги, они не остановятся, пока не разорвут нас на части...

В голове Эйлы промелькнула абсурдная картина: карета раскалывается, как панцирь гигантского чёрного краба, её и Крайер вытаскивают из-под обломков, как куски мяса.

– Вон ещё идут, – сказала Крайер. Ей приходилось перекрикивать толпу и ужасный скрип кареты. – Они не сдадутся.

– Мы либо подождём, что они сделают с нами, когда ворвутся внутрь... Либо попытаемся сбежать, – сказала Эйла, собираясь вырваться.

Других вариантов не было. Однако…

Карету тряхнуло так сильно, что обеих отбросило вбок, Крайер едва не ударилась головой об окно. Эйла ахнула.

Она нырнула вперёд, чтобы посмотреть, всё ли в порядке с Крайер – конечно, с ней всё в порядке, её Вид мог справиться и с гораздо худшим, чем это, – но тут она заметила что-то в окне.

Серебристые волосы.

Лицо.

– Роуэн…

Имя в шоке сорвалось с языка, прежде чем она смогла остановиться. Она откинула бархатные занавески как раз в тот момент, когда Крайер вжалась в сиденье, в ужасе глядя на разъярённых людей, окруживших карету, на море рук и лиц, зубов и диких глаз. Позади них с крыши соседнего здания поднимался маслянистый чёрный дым. Люди смотрели в карету и на Крайер, распалённые ненавистью, выкрикивая что-то, чего Эйла не могла разобрать, хлопали по окнам кареты, толкали колёса и борта.

– Роуэн! – снова закричала Эйла.

Потому что там была она: женщина, неподвижно стоявшая в центре толпы и смотревшая на экипаж. Её серебристые волосы маяком выделялись на фоне корчащейся толпы, её губы беззвучное произносили: "Эйла".

Эйла прижала обе руки к окну, от толпы её отделяла только тонкая полоска стекла. Ей было всё равно.

– Роуэн!

Крайер переползла через сиденья и схватила Эйлу за воротник рубашки, пытаясь оттащить от окна, но Эйла вывернулась из её хватки.

– Отпустите меня! – рычала она. – Отпустите, там Роуэн...

Крики перекрыл звук рога. Должно быть, прибыли гвардейцы, о которых говорила хозяйка гостиницы. Эйла пока не видела их, но заметила ропот в толпе. Некоторые закричали от нового приступа гнева или страха, а несколько человек отделились и бросились наутёк.

Кто-то вытащил деревянную дубинку.

– Эйла, – настойчиво сказала Крайер, дёргая Эйлу за руку, – отойди от окна.

– Нет! Надо вытащить оттуда Роуэн! – Эйла сопротивлялась, почти паникуя. – Нельзя, чтобы её поймали! Она нужна нам, мы ничего не сможем без неё сделать! Роуэн!

– Эйла, я прикажу страже отвести её в безопасное место, только отойди от окна.

– Ты защитишь её? – Эйла повернулась к Крайер, тяжело дыша. – С ней будет всё в порядке?

– Да, – сказала Крайер.

Она выглянула из-за плеча Эйлы. Роуэн размахивала руками и что-то кричала другим повстанцам, указывая на что-то. Пыталась их успокоить? Или ещё больше распаляла?

– Обещаю тебе, – сказала Крайер. – Просто пригнись, убери лицо от стекла!

Ещё один камень ударил в стекло, на этот раз пробив его насквозь; Эйле в лицо полетели осколки. Сначала она почувствовала удар, а затем боль, сильную и обжигающую, распространившуюся по всему лицу. Губа и лоб кровоточили; кровь стекала по подбородку; она чувствовала её вкус.

Крайер стащила её на пол, а снаружи кареты что-то мелькнуло. Прибыли гвардейцы. Смутно она видела, как они смыкаются вокруг толпы с обнажёнными мечами. Автомы – они были разные на вид, но у всех одинаковое выражение: пустое, как свежий пергамент, и холодное, как лёд.

Всё это, казалось, происходило в замедленной съёмке, даже когда Эйла цеплялась за Крайер, пробираясь обратно к разбитому окну, потому что ей нужно было освободиться, чтобы добраться до Роуэн...

Сначала гвардейцы стояли по краям толпы, не давая возможности никому сбежать. Затем в центре произошло какое-то движение, и человек, вытащивший деревянную дубинку, снова появился, размахивая ею над головой.

Роуэн обхватила его руками, пытаясь заставить опустить оружие. Но было слишком поздно. Гвардейцы увидели угрозу.

Эйла не слышала звука, который издал меч, пронзивший спину Роуэн, но видела, как это произошло, и услышала ужасный, выворачивающий наизнанку звук – звук лезвия, проходящего сквозь плоть, органы и позвоночник.

Гвардеец вытащил меч из спины Роуэн медленно, очень медленно, дюйм за дюймом. Металл потемнел от крови. До людей в толпе начало доходить, что только что произошло; новые крики страха и гнева разорвали воздух. Человека с дубинкой забрызгало красной человеческой кровью. Она стекала с рукояти меча. Большое красное пятно стало расползаться из позвоночника Роуэн. Её платье было тёмно-зелёного цвета, но от крови почернело.

Роуэн покачнулась и упала.

Только тогда Эйла закричала.

* * *

Эйла едва помнила, как вернулась во дворец. Звук металла о кость никак не выходил из головы. Она даже не взглянула на Крайер всю обратную дорогу в экипаже, не говоря уже о том, чтобы заговорить. Хотя они ехали всю ночь, до рассвета и половину утра, ни одна из них не спала. Эйла просто сидела опустошённая, посасывая разбитую губу. На языке у неё была кровь.

Когда они остановились у конюшен, она практически выпрыгнула из экипажа. Глаза щипало от непролитых слёз, но она не заплакала – Роуэн бы такое не понравилось. Роуэн всегда побуждала её действовать.

Ты молодец, моя девочка.

Пришло время Эйле закончить начатое.

Бенджи. Нужно разыскать Бенджи.

Он ещё не знает. Это казалось невероятным. Он не почувствовал, как вселенная изменилась резко и бесповоротно, когда призрачный меч пронзил позвоночник Роуэн.

Полевая работница – девушка с коротко подстриженными волосами, знакомое лицо. Эйла поймала её за рукав возле комнат для прислуги, может быть, что-то сказала, может быть, просто назвала имя Бенджи. В любом случае, девушка молча указала в сторону садов.

Эйла отыскала Бенджи под солнечной яблоней, он грязными руками собирал блестящие красные плоды.

И он сразу же заметил кровь на её лице.

– Что случилось? – спросил он, дико озираясь по сторонам, как будто боялся, что Эйлу преследуют. – Что произошло?

Какое-то время она не могла вымолвить ни слова. Не хотела. Это было по-детски – как будто, если она не скажет этого вслух, то как бы ничего и не было.

Но мир устроен по-другому.

– Роуэн… – выдавила она, и тут весь ужас и горе нахлынули на неё, и мир встал на свои места, дымка рассеялась, шок снова дал о себе знать.

Она попыталась разобраться в этом, объяснить: толпа, давка, хаос, стража, кровь…

– Что ты хочешь сказать?

Он шагнул вперёд, положил руки ей на плечи, и только тогда Эйла поняла, что дрожит. Глаза Бенджи были огромными. Он был похож на мальчика, которого она впервые встретила 4 года назад – сплошные глаза, скулы и веснушки.

"Ты сильнее него, Эйла, – сказала как-то Роуэн. – Ты должна защищать его".

Она с трудом сглотнула.

– Роуэн мертва. Её убили гвардейцы в деревне Элдерелл.

– Нет… – Бенджи просто уставился на неё.

– Мне так жаль.

И вот тогда слёзы, наконец, потекли – резкие, жгучие и опустошающие. Она присела на корточки, а он сел рядом с ней, обнял её, шепча "нет". В его голосе слышалась боль.

Она знала, какую боль он испытывает – такую же, как и её собственная.

Они потеряли мать, наставницу, стрелку, которая всегда указывала на север. До встречи с Роуэн они были никем, и сейчас были бы никем, если бы не она.

Пиявки убили её точно так же, как всех, кто был дорог Эйле: её родителей, Люну, Нессу, тысячи других, Роуэн, которая заботилась о ней, приняла её, дала ей жизнь и цель, ругала её бесчисленное количество раз, но всегда ради того, чтобы Эйла становилась сильнее, чтобы сберечь ей жизнь.

– Ты… ты видела её труп? Ты уверена, что её просто не ранили? – Бенджи крепко сжимал челюсти и тряс Эйлу, злясь на неё. – Она сильная. Ты же знаешь, что она сильная. Может, она ещё жива?

– Бенджи, – захныкала Эйла. – Я видела, как она упала...

Он до синяков сжал ей плечи.

– Я хочу похоронить её, – сказала Эйла. – И мы это сделаем. Но не сейчас.

Она стала вытирать лицо, сопли, слёзы, но в итоге только размазала кровь.

– О чём ты говоришь? Что значит "мы не можем похоронить её прямо сейчас"? Когда, чёрт возьми, ещё...?

– Мне нужно многое тебе рассказать, – пробормотала она. – Времени мало.

И она рассказала ему: о чёрной пыли, распространяющейся по Зулле подобно яду, которым она и была. Едва она станет такой же привычной, как камень-сердечник, будет слишком поздно начинать атаку на Железное Сердце. В этом не будет смысла, если автомы с сердечника перейдут на чёрную пыль. Сопротивлению нельзя медлить.

– Надо проникнуть в кабинет Кинока и украсть компас, как мы и договаривались. Как и хотела Роуэн. Завтра. Больше никаких отсрочек.

– Мы не успеем составить план, Эйла.

Она слегка толкнула его плечом:

– Именно этим мы сейчас и займёмся.

Бенджи фыркнул, и она увидела, что он тоже сдерживает слёзы, пытаясь быть храбрым, поступать правильно.

– Пока тебя не было, я думал о том, как вскрыть сейф. Если кому-то удастся отвлечь внимание на одном из верхних этажей дворца, можно будет проникнуть в кабинет и, по крайней мере, украсть сейф целиком – мы всегда сможем вскрыть его позже.

– Отвлекающий манёвр, – догадалась Эйла.

– Да. Единственная проблема: в чём будет состоять такой манёвр? – он шмыгнул носом и потёр его. – Я подумал, может быть, пожар или что-то в этом роде... Нам просто нужно на несколько минут отвлечь стражу – достаточно, чтобы попасть в кабинет... Что-то такое, на что они гарантированно сбегутся.

Они замолчали, задумавшись.

– Я знаю, что надо сделать, – услышала Эйла свои слова. – Её сигнал тревоги.

Казалось, это говорила не она, а кто-то другой, кто-то более сильный. Девушка, которая хотела отомстить. Девушка, которая ради этого пойдёт на всё. Девушка, которую Роуэн нашла на улицах Калла-дена, голодную и замёрзшую. Девушка, которая потеряла всё.

– Если включить сигнал тревоги у Крайер, все гвардейцы во дворце сбегутся прямо к ней. Если это будет ночью, она будет в своих покоях в северном крыле, вдали от кабинета Кинока.

– Это... это может сработать, – сказал Бенджи по-прежнему хриплым от слёз голосом.

– Это сделаю я, – осознание камнем упало ей в душу с глухим стуком. – Я её служанка. Я могу... я могу приходить к ней в покои даже ночью, и никто не остановит меня, – она повернулась и посмотрела на Бенджи. – Это должна сделать я.

– Эйла… – он криво усмехнулся.

– Бенджи. Ты помнишь, к чему я стремилась? Чего я так долго хотела?

Они уставились друг на друга. Эйла знала, что оба думают об одном и том же.

– Ты не просто включишь сигнал, – медленно произнёс Бенджи. – Ты же хочешь убить её. Эйла, ты в своём уме? Гвардейцы схватят тебя или убьют на месте.

– Нет, – сказала она.

Она посмотрела на восток.

Там, за фруктовыми садами, дворцом и огородами Стеорранское море билось о скалы, как это всегда было и всегда будет. Эйла вспомнила: бурлящая чёрная вода, бледно-зелёная пена, утёсы – место, где Крайер чуть не упала, когда Эйла, не раздумывая, бросилась вперёд и схватила её за запястье. Спасла ей жизнь. Привела всё это в движение.

– Наконец-то я в здравом уме, – осторожно произнесла она, и ей снова показалось, что слова идут откуда-то извне, от Эйлы из прошлого. – Я была... я стала мягкой, слабой, потеряла из виду единственное, чего добивалась всё это время. Я хочу убить их всех, Бенджи, но больше всего – дочь правителя. Эзод должен заплатить за то, что сделал. Это мой шанс, разве ты не понимаешь? Я не упущу его – не могу.

Что-то тёмное промелькнуло на его лице:

– Ты уверена, что сможешь?

– Чёрт возьми, на что ты опять намекаешь?

– Ты сама сказала, – пробормотал он, глядя на океан. – Ты так долго была рядом с ней. Ты стала мягкой… к ней.

С минуту она молчала. Несмотря ни на что, она не могла сказать, что это неправда.

Наконец, она с трудом сглотнула:

– Единственное, чего я когда-либо хотела, это мести. Я никогда об этом не забывала.

– Знаю, – сказал он. – Но всё изменилось, не так ли? Я видел, как она держит тебя рядом, как смотрит на тебя.

Эйла почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Ей снова захотелось заплакать, чтобы её вырвало или...

– Ты не понимаешь, о чём говоришь.

Эта попытка всё отрицать тоже была слабой.

– Нет, понимаю, – сказал он, и теперь в его голосе таилось что-то большее, чем горечь или даже ревность, что-то молодое, страдальческое и почти испуганное. – Я понимаю, Эйла, боги, как ты не...

Он замолчал, прерывисто вздохнув.

– Бенджи...

– Я знаю, каково это, – сказал он, склонившись над ней. – Любить кого-то, кто... кто никогда не будет твоим. Я лучше всех на свете знаю, на что это похоже.

Эйла от изумления потеряла дар речи.

– Но ты просто делай то, что считаешь правильным, Эйла, – продолжал Бенджи. – Перед тобой же никогда не стоял такой выбор, не так ли: желать её или убить её?

Эйла поднялась на ноги, не в силах больше выносить этот разговор. Прямо перед тем, как оставить Бенджи одного в саду, она посмотрела на него сверху вниз и постаралась сказать холодно и жёстко:

– Если паук плетёт паутину на мух, а туда попадает бабочка, что он сделает?

Бенджи промолчал.

– Он съест бабочку, – сказала Эйла.

21

Той ночью ожерелье в руках Крайер казалось тяжелее обычного. Как будто каждый раз, проваливаясь в чужие воспоминания, она теряла часть себя, а теперь и часть Эйлы. Лесная поляна была зелёной и живой в сознании Крайер, запечатлённая на внутренней стороне её век: солнечный свет, шелест ветвей, смеющаяся девушка, смеющийся молодой мужчина, который подхватил её на руки и крепко обнял. Лёгкая близость между ними – любовь, светящаяся в их глазах, и улыбках. Какое кристально чистое воспоминание! Когда-то тайное, теперь известное и ей.

День был долгий.

Крайер всё утро просматривала бесконечные отчёты о поставках. Отец вернулся на день раньше из своей части “траурного турне", полный праведного гнева из-за восстаний в сельской местности, а Кинок выразил лишь вежливое облегчение по поводу того, что Крайер благополучно пережила нападение на свой экипаж. Она не рассказала им всего остального: что на её глазах убили повстанца.

Она заметила, как после этого единственного события Эйла опять спряталась под непробиваемую оболочку, холодную и закованную в броню ненависти. Крайер не могла выбросить этот образ из головы – чистую ненависть на лице Эйлы, напряжение её тела, защитный механизм "держись подальше" – она не могла перестать думать об этом, даже когда вспоминала их поцелуй.

Поэтому она занялась реестром поставок.

В этом списке было много Красных Советников.

Предательство отдавало металлическим привкусом на языке. В порыве гнева (как они смеют называть себя Красными Советниками и заявлять, что служат Совету, народу Зуллы, и всё это время…) Крайер описала последние сведения в своём послании Джунн.

Подруга,

страх расцветает, как хорошо политый сад. У меня есть основания полагать, что именно волк виноват в исчезновении красной курицы. Его лапы дотягиваются далеко, а жадность неуёмна.

Однако я знаю, как выследить тех, кто поддерживает волка – стаю, которая защищает его и выполняет его приказы. Лапы волка оставляют после себя тёмные следы – по ним мы его и выследим.

Не заблуждайся: волк – хищник, угроза для всей Зуллы. Пожалуйста, помоги мне остановить его до наступления весны. Сбор урожая в конце зимы – идеальное время для того, чтобы сорвать снежные цветы и избавиться от сорняков.

Лиса

В Рабу было традицией на свадьбу двух автомов украшать зал белыми цветами. На её свадьбе должны присутствовать все Красные Советники. Все они (во всяком случае, те, кто ещё жив) соберутся в одном месте.

Королева Джунн читала между строк.

Отчасти Крайер была в ужасе от того, что может сделать Джун, но ещё её сжигал собственный гнев, горькое разочарование в лидерах, которыми она так долго восхищалась.

Отправлять письмо с курьером, зная, что уже поздно менять собственные слова, переписывать их, казалось непосильной и ужасной задачей. Слишком поздно что-либо исправлять. Крайер старалась не думать о Красных Советниках, которые уже погибли от быстрой и безжалостной руки королевы Джунн. У неё не было иллюзий относительно методов королевы, которые не отличались мягкостью или добротой.

Превратится ли свадьба Крайер в кровавую баню?

Можно ли поменять мир одним днём?

"Да, – шептало что-то внутри. – Несмотря ни на что, да".

И это единственный выход, твёрдо сказала она себе. Она ни за что не выйдет замуж за Кинока. Особенно не сейчас – после поцелуя. Только не после того, как узнала правду о себе.

Она способна на самое человеческое из всех чувств.

Она любит Эйлу.

Эта мысль была подобна звону громкого колокольчика, резонирующего внутри и отдающегося эхом. Она не знала, как такое возможно – должно быть, это результат её Ущербности. Но это правда.

Кроме того, если она выйдет замуж за Кинока, даже если он не убийца, как она подозревает, у него всегда будет абсолютная власть над ней. Она никогда, никогда не будет свободной, а станет лишь ещё одной исполнительницей его планов. Люди нам вообще не понадобятся.

Чтобы выжить, нужно помешать планам Кинока, прежде чем они сбудутся, – провести рукой по шахматной доске и сбросить все фигуры на пол.

Многие автомы погибнут.

Но Крайер будет жить. Отец будет жить.

И, может быть, когда-нибудь, если она докажет, что достойна, если она остановит Кинока и создаст хорошие условия жизни для Вида Эйлы, для каждого человека в Зулле... может быть, тогда у неё будет то же, что у королевы Джунн с тем мужчиной.

Может быть, она будет с...

Она повертела ожерелье в руках, в тысячный раз разглядывая тёмно-красный камень. Лунный свет скользил по стене её покоев, играя на золотых нитях гобелена с изображением Киры. Было далеко за полночь. Она не спала как следует уже дней пять, может, больше. Надо выспаться.

Или.

Не особо задумываясь над тем, что она собирается делать, Крайер протянула руку и вытащила из волос заколку – красивую вещицу, с маленьким белым цветком из жемчуга и двумя нефритовыми листьями. Что важнее, кончик был острым. Было легко, с каждым разом всё легче и легче, уколоть палец, чтобы пошла кровь.

Она прижала окровавленный палец к красному камню в центре кулона, и снова мир вокруг размазался, как краска, потёкшая по стенам.

* * *

Когда она открывает глаза, то по-прежнему находится в своей спальне.

Крайер хмурится и садится на кровати, сбитая с толку – и сразу понимает, что, хотя она сидит в кровати в темноте, это не её кровать. И это не её спальня, а гораздо меньшая. Стены сложены из грубого сырцового кирпича, а не из камня. Здесь нет ни книжных полок, ни гобеленов – ничего, кроме очага, маленького столика и деревянного сундука в углу.

Как всегда, Крайер не одна. На каменном выступе очага сидят две женщины. Крайер узнаёт в одной из них Сиену, смеющуюся девушку из леса. Она выглядит, может быть, на несколько лет старше и взрослее. Тёмные волосы заплетены сзади в косу, а не распущены вокруг лица. Плечи уже сгибаются под невидимой тяжестью, чего Крайер не замечала за ней в лесу.

Другая женщина, сидящая рядом с ней, не человек.

Но и не автом тоже.

Крайер зачарованно разглядывает её. Не автом, но очень похожа. Ранний прототип? Девушка, сидящая рядом с Сиеной, красива до такой степени, что кажется почти гротескной. Черты её лица слишком симметричны и слегка преувеличены: глаза немного великоваты, нос тонковат, губы красноваты. Как ни странно, она похожа на красивую птицу. У неё загорелая кожа, волосы цвета тёмного мёда ниспадают локонами до поясницы. Её щеки тронуты искусственным румянцем. Крайер придвигается ближе, понимает, что ни одна из девушек не видит и не слышит её. Она проходит по полу и встаёт позади Сиены, чтобы получше разглядеть лицо девушки-неавтома.

Свет камина ласково освещает её нечеловеческие черты, добавляя теплоты и мягкости резким линиям скул и подбородка. Её глаза ярко-золотистые даже в тени, в мерцающем полумраке камина. И всё же они кажутся тусклыми – как пустые глаза фарфоровой куклы. Или мёртвого животного. Чем дольше Крайер смотрит на девушку, тем больше понимает самую большую разницу между собой и этим созданием: у Крайер есть разум, сердце, собственные мысли. У этой девушки их нет. Она похожа на прекрасный, но пустой сосуд.

Однако это, кажется, не мешает Сиене любить её. Сиена осторожно проводит расчёской по длинным волосам девушки. На лице Сиены нет ничего, кроме нежности, умиротворённой и гордой разновидности любви.

Крайер настолько увлекается наблюдением за ними, что не сразу замечает, что в комнате есть кто-то ещё.

Лео.

Он сидит в углу, вдали от тепла и света камина. У него пара кожаных ботинок и баночка крема для обуви на коленях, но, похоже, он долгое время не шевелится. Он сидит неподвижно. Как и Крайер, он также наблюдает за Сиеной и Рукотворной девушкой. Однако он совсем не кажется очарованным, скорее... огорчённым. Почти ревнует. Откуда у него ревность?

Пока Крайер рассматривает Лео, её захлёстывает волна… эмоций. Это похоже на самое первое воспоминание, в которое она провалилась, – горящий город, когда она почувствовала ослепляющий ужас Лео, как свой собственный. На этот раз это не ужас, а что-то более тихое и тонкое. Укол тоски усиливается, когда Сиена откладывает расчёску и проводит пальцами по волосам Рукотворной девушки, разделяя их на пряди для косы.

– Ты не устала, любимая? – внезапно спрашивает Лео, напугав Сиену, которая вздрагивает и чуть не роняет прядь волос. – Тебе не хочется спать? Или… Клара спит, но ты могла бы её разбудить. Она с удовольствием послушает твои сказки.

Сиена даже не глядит на него, просто продолжает заплетать волосы другой девушке:

– Она уже выросла для моих сказок.

– Ей едва исполнилось 7 лет, – возражает Лео. – Она ещё ребёнок.

– Сказки, – произносит незнакомый голос. Странный, шепчущий, металлический голос, похожий на жужжание часовых колёс. Рукотворная девушка смотрит через плечо на Сиену широко раскрытыми глазами и не моргает. – Обожаю твои сказки.

– Знаю, Йора, – отвечает Сиена. – Тебе они всегда будут нравиться, не так ли?

– Всегда, – подтверждает девушка.

Крайер чувствует все ощущения Лео в этот момент. Это ужасная смесь отвращения, вины, ревности к Рукотворной девушке, а под всем этим, как подземная река: любовь к Сиене, жене. Неприкосновенная, неизменная. Даже несмотря на всё плохое, что наслаивалось сверху.

– Давай расскажу тебе сегодня сказку, – предлагает Сиена. – Что бы ты хотела услышать, Йора?

– Про короля и чёрного коня, – говорит Йора своим металлическим голосом.

Крайер чувствует приступ отчаяния, отголосок печали Лео по... по маленькой девочке в соседней комнате, семилетней Кларе; Лео дуаает о ней, Кларе, своей дочери – их дочери, их настоящей дочери…

* * *

Ощущение падения, ещё одно пятно цвета, света от камина и темноты – и Крайер снова оказалась в своих покоях, в своей постели. Она была одна. Огонь в её очаге был холодным и мёртвым, давно потухшим. И она по-прежнему ощущала боль Лео, словно кинжал в груди. Его тоска по ненадёжной любви Сиены, пронизывающий до костей страх, что она любит Рукотворную девушку, Йору, больше, чем его – или даже их дочь.

Йора. Имя застряло в голове Крайер, как заноза. Она слышала его раньше. Точнее, читала. Крайер без труда могла вызвать эту картинку в воображении, её собственное кристально чистое воспоминание об этих двух словах, написанных почерком Кинока: "Сердце Йоры".

И тут она кое-что поняла, нечто ужасное.

В этом медальоне заключается история семьи Эйлы...

В нём содержится тайна, которую пытается разгадать Кинок.

Нужно рассказать Эйле, нужно предупредить её. Сегодня же вечером.

Нет, будет слишком поздно. Нельзя так рисковать. Не сейчас – не после всего... Ей хотелось найти Эйлу немедленно, но она знала, что Эйла сейчас испытывает горе и ярость из-за её поцелуя, даже хотя Крайер могла поклясться, что та ответила взаимностью, может быть, даже сама сделала первый шаг и хотела этого так же сильно, как и она сама.

Нет, она не станет искать и будить её сейчас. Она поспит – Крайер уже давно не спала, и телу нужен отдых.

Завтра.

Завтра утром Эйла придёт к ней, и Крайер всё ей расскажет.

Крайер найдёт для Эйлы безопасное место – подальше отсюда.

Но сначала она скажет ей тысячу других слов. Что ей жаль. Что она любит её. Что она обязательно докажет это, если только Эйла даст ей шанс. Что она поможет уберечь её и что, когда придёт время, она найдёт её снова.

Завтра.

Она расскажет ей всё завтра.

* * *

Они приходили ночью. Они двигаются бесшумно в темноте. Их приближения не заметишь, пока они не окажутся у твоих дверей. Все они выглядят одинаково. Высокие и сильные. Все двигаются одинаково, как монстры из старых сказок. Как тени. Демоны из царства мёртвых.

У них нет факелов. Но когда я увидела армию демонов, то заметила свет. Сначала я не поняла, что это. Тысяча крошечных пятнышек света. Это было похоже почти на светлячков.

Потом я поняла. Это их глаза.

– из личного дневника неизвестной девушки времён Войны Видов, эра 900, около 51 года

22

Эйла весь день дрожала не от холода, а от страха – адреналиновая нервная дрожь, как будто что-то живое извивалось в костях, от чего зубы стучали, а волоски на руках вставали дыбом. Она чуть не уронила чайную чашку с жидким сердечником, книгу, гребень Крайер с костяной ручкой. Когда она передавала чашку с сердечником, та звякнула о блюдце, и Крайер слегка нахмурилась, но чудесным образом промолчала.

Она также никак не прокомментировала опоздание Эйлы тем утром. В противном случае Эйла сказала бы: "Я задержалась, чтобы помочь горничной из прачечной собрать рассыпавшуюся корзину с одеждой". Да, это была бы ложь, но она действительно видела, как горничная из прачечной споткнулась и разбросала корзину с грязным бельём по каменным плитам западного коридора, хотя и не остановилась помочь. Она возвращалась из музыкального салона. Это был первый этап.

Но Крайер не задала никаких вопросов. Она вообще ничего не говорила почти час, а только работала челюстью, теребя длинными пальцами маленькие вьющиеся пряди волос, которые всегда выбивались из косы. Казалось, она к чему-то готовилась.

Эйла было всё равно к чему.

Поэтому, когда Крайер наконец произнесла “Эйла" грубым, надтреснутым голосом, когда Эйла наливала ей вторую чашку сердечника, она посмотрела ей прямо в глаза (между ними будто пошёл пар) и сказала:

– Не надо.

– Но, – начала Крайер, – Эйла, это важно, ты в...

– Опасности? – Эйла вскинула голову. – В отличие от остального времени, когда я в полной безопасности? – она не дала Крайер ответить. – Если только сейчас за дверью не стоит батальон гвардейцев вашего отца, готовый утащить меня отсюда, я не хочу ничего знать. Это не имеет значения.

Крайер открыла было рот, но потом закрыла, хотя и вновь открыла.

– Я… – сказала она. – Я… но я… но это не... это не то, я хотела...

– Я – не – хочу – ничего – слышать, – отрывисто повторила Эйла. Несколько недель назад, возможно, она ощутила бы неприятный страх – вот так разговаривать с леди Крайер. Сегодня она ничего не чувствовала. Совсем ничего. – Что бы вы ни собирались сказать, клянусь, я не хочу этого слышать.

И Крайер как-то странно вздохнула и замолчала, и больше никто из них не произнёс ни слова.

В любом случае. Музыкальный салон был первым этапом.

После этого начинался второй.

Ночью сады были совершенно другими. Днём они были почти такими же, как и вся остальная территория Эзода – аккуратными, тщательно размеченными и совершенно бездушными, природа даже отдалённо не напоминала естественность. Но когда солнце садилось, скользя по зимнему небу, как капля воды по оконному стеклу, казалось, что тени касаются предметов и вносят в них хаос. Как та старая-престарая сказка о короле, от прикосновения которого вещи и люди превращались в золото. Такая странная алхимия – вещи превращаются в другие вещи, деформируются, скручиваются и запутываются, а тщательно подстриженные розы превращаются в кусты дикого терновника, когда тени скользят по их зелёным колючкам. Солнечные яблони становятся корявыми; плоды сияют, как драгоценные камни, или гниют прямо на ветках; у кустов морской капусты вырастают ножки и расползаются по разным рядам. Эйла, провёдшая в этом проклятом саду треть жизни, не сразу поняла, что немного заблудилась.

Но она не опоздала.

Она заметила Бенджи под яблоней с узелком, похожим на глаз, как они и договаривались. Она пробралась сквозь заросли роз, стараясь вообще ни о чём не думать, и смотрела, как оживился Бенджи при её появлении. В воздухе пахло розами и перезрелыми фруктами, но также чувствовался привкус соли и морских брызг.

В темноте новолуния Бенджи выглядел разъярённым, холодным и жёстким, словно его отлили из бронзы. Все его грани были остры и смертоносны.

Бесшумно ступая по мягкой земле, Эйла подошла к Бенджи под ветви солнечной яблони.

– Привет, – сказал Бенджи скорее шёпотом, чем голосом.

– Где остальные?

– Там, – сказал он, указывая на сад.

Эйла увидела горстку фигур, растаявших в темноте между рядами солнечных яблонь. Через несколько мгновений они подошли к ним под дерево. Там была Юн с кухни, Тем и Идрик с конюшни, ещё пара работников, которых Эйла видела во дворце, но не знала по имени. Всего их было семеро, и все они смотрели на Бенджи, ожидая, что он скажет. Эйла не заметила, как он стал их лидером, но была благодарна ему за это. Ей не хотелось, чтобы на неё внимательно смотрели. Она боялась того, что они увидят на её лице.

– Который час? – спросила Юн, нарушив молчание. – Когда нам...?

Бенджи взглянул на запястье, и Эйла мельком увидела дедушкины часы.

– Пять минут до первого отвлекающего манёвра. Затем мы проникаем во дворец, – он обвёл взглядом их маленький кружок, встречаясь глазами со всеми. Добравшись до Эйлы, он задержался на её лице. – Потом у нас будет 15 минут, – сказал он и замолчал.

Эйла слишком поздно поняла, что он ждёт от неё какой-то реплики.

– Да, – сказала она, стараясь не съёжиться, когда в неё впились взглядами семь пар глаз. – С того момента, как мы войдём в музыкальный салон, у нас, вероятно, будет около 15 минут. Бенджи отведёт вас в кабинет Кинока в подвале, чтобы украсть сейф с компасом. А тем временем я... я позабочусь о Крайер.

– Это отвлекающий манёвр номер два, – пояснил Бенджи. – Так стража отвлечётся от кабинета Кинока. Мы входим, берём сейф и возвращаемся в музыкальный салон. Там ждём до полуночи. Потом убегаем.

– А как же ты? – спросил Идрик, адресуя вопрос Эйле. – Тебя тоже ждать?

– До полуночи, – краем глаза Эйла заметила, как Бенджи переступил с ноги на ногу. Ему по-прежнему не нравится эта часть плана, и Эйла понимала, что он отчасти надеется, что у неё ничего не выйдет – она не сможет убить Крайер. – Если часы бьют полночь, а меня нет в музыкальном салоне, вы убегаете. Меня не ждите.

Юн открыла рот, чтобы возразить, но, казалось, передумал. Все остальные просто кивнули или вообще ничего не сказали. Здесь никто не тешил себя иллюзиями. Они не знакомы ни с Эйлой, ни друг с другом, и вполне вероятно, что не переживут эту ночь. Они бросят её в мгновение ока, и Эйла нисколько их в этом не винила. Вопрос был только в том, как поступит Бенджи.

Тот расправил плечи.

– Осталось две минуты, – сказал он. – Прежде чем мы уйдём – прежде чем всё это случится, прежде чем все сойдут с ума – помните, что сегодня мы создаём новое будущее. Помните, что мы на правильной стороне. Пиявки убили наших людей. Они сожгли наши деревни. Они отравили наши колодцы. Они убивали наших детей на улицах.

Он говорил почти шёпотом, но с таким же успехом мог кричать. Даже морской ветер притих, прислушиваясь. Выражения семи лиц в кругу были от серьёзного до страдальческого и разъярённого – все оттенки.

– Пиявки считают, что могут смотреть на нас сверху вниз со своих мраморных тронов и править железной рукой. Они считают, что мы ничем не лучше безмозглого скота; они считают, что мы не будем сопротивляться. Сегодня мы докажем, что они ошибаются, – он в последний раз огляделся вокруг, снова встречаясь глазами со всеми. – Вы готовы?

Семь кивков, семь произнесённых шёпотом "да".

– Ты готова? – спросил он тише, только для Эйлы.

Она кивнула, не решаясь заговорить.

– Хорошо, – сказал Бенджи. – Пора.

Семь превратились в четыре – Юн, Тем и Идрик отошли в сторону, растворившись в тени фруктового сада и других садов за его пределами. Эйла, Бенджи и остальные, затаив дыхание, ждали под солнечной яблоней, наблюдая за тёмными просторами дворцовой территории. Секунды ползли, как муравьи, по коже Эйлы, каждая минута тянулась тысячу лет, пока... вот оно.

Сияние.

Вспышка оранжевого света посреди моря черноты.

Затем, мгновение спустя, вспышка превратилась в ад, когда загорелась пропитанная маслом крыша конюшни. Всё произошло так быстро: практически между одним вздохом и следующим Эйла видела, как огонь охватил половину крыши, а затем и всю её целиком, бледный дым поднимался в ночное небо, заслоняя звёзды. Она чувствовала запах дыма в воздухе – будто одновременно горела тысяча масляных ламп. Лошади, должно быть, уже запаниковали. Эйла не сводила глаз с конюшни, пока не увидела вспышку света в западном углу горящего здания. В крошечном ручном зеркальце Юн отразился свет пожара.

– Это сигнал, – сказала Эйла, подталкивая Бенджи локтем.

Зеркало сверкнуло снова. Отвлекающий маневр сработал; все находившиеся поблизости гвардейцы бросились к конюшням, чтобы выпустить лошадей и потушить пожар.

– Иди за мной, – сказала Эйла.

Она не стала дожидаться ответа, вышла из относительно безопасных солнечных яблонь и направилась прямо во дворец. В то утро она опоздала к двери Крайер ещё и потому, что открыла одно из окон в музыкальном салоне. Просто щёлка: недостаточно широкая, чтобы кто-нибудь заметил, но достаточная, чтобы её можно было открыть до конца снаружи. Все шестеро: Эйла, Бенджи и горничные – обошли западное крыло по краям, пока не добрались до этого окна. Бенджи, самый высокий среди них, распахнул его и помог Эйле, а затем и остальным перекинуть ногу через подоконник. Затем, бесшумно, как кошки, они по очереди проскользнули через окно в тёмный, пустой музыкальный салон.

Бенджи вошёл последним.

– Звезды и небо! – пробормотал он, с чем-то похожим на благоговейный трепет глядя вокруг, и Эйла вспомнила собственный шок и изумление, когда впервые попала сюда.

Ночью салон была устрашающе прекрасен. Лунный свет падал на инструменты, и что-то в изящных линиях арфы, фортепиано, скрипок делало их не похожими на вещи, а скорее на людей: как мраморные статуи в саду, бледные и застывшие, но полные выражения.

Эйла поёжилась. Сегодня нет времени предаваться подобным мыслям. Она повернулась к Бенджи и остальным, стараясь вообще ни о чём не думать.

– Кто-нибудь помнит дорогу к кабинету Кинока?

Бритоголовая горничная резко кивнула:

– Я ходила туда каждый чёртов день целый год. Принесла ему море чернил и сердечника. Я могу ходить по этим коридорам с завязанными глазами.

– Прекрасно, – Эйла с трудом сглотнула. – Помни – в полночь вы уходите через это окно. Что бы ни случилось.

Горничная кивнула. Через мгновение Бенджи тоже кивнул.

– Тогда идите, – сказала Эйла. – И удачи вам.

Они направились к двери, но Бенджи задержался.

– Подождите нас минутку, – сказал он бритоголовой горничной.

Та бросила на него короткий взгляд и закрыла за собой дверь салона, оставив Эйлу и Бенджи наедине.

– Бенджи, – выдавила Эйла, – у нас нет времени...

– Эйла.

Он был ближе, чем она думала. Ближе, чем в ночь праздника, когда они танцевали вместе в морской пещере. Его взгляд ощупывал ей лицо, и отчасти она понимала, что он ищет, а отчасти задавалась вопросом, находит ли.

– У нас бы ничего не получилось без тебя, – прошептал он. – Без тебя этого бы никогда не случилось. Ты ведь это знаешь, верно? Всё, что ты сделала, вся информация, которую ты дала нам, какой бы незначительной она ни была, – всё это очень важно. Помни об этом. Люди тебя запомнят как Эйлу – служанку, шпионку, девушку, которая жила с пиявками, – он усмехнулся, сверкнув белыми зубами, а затем кончиками пальцев взял её за подбородок и приподнял лицо. – Ты творишь историю, Эйла.

Пришло время. Нужно было уходить.

– Знаешь, это даже не убийство, – сказал Бенджи почти успокаивающе, – она ведь никогда не была жива с самого начала. Ты поймала свою бабочку, маленький паучок. Ты знаешь, что делать дальше.

Никогда не была жива. Живые существа рождаются, а не синтезируются. Живые существа растут вверх или сворачиваются внутрь, в самый центр самих себя – сердцевину, старую сморщенную косточку-зёрнышко – и становятся коричневыми, начинают издавать этот сладкий влажный гниющий запах и, наконец, снова превращаются в грязь. Живые существа растут, гниют и вырастают из гнили. Вот как это работает. Пиявки не гниют. Когда Крайер умрёт, её тело просто затвердеет, как окаменевшее дерево, и её сбросят в океан, или в могилу, или повесят на съедение воронам, но она не сгниёт, и вороны её не съедят, потому что её кожа сделана не из кожи.

– Пора, – сказал Бенджи, его глаза расширились в темноте. – Ты готова, Эйла?

Готова ли она?

Ей лишь нужно открыть рот и сказать "да".

Почему она не может этого сделать?

Почему она не может пошевелиться?

– Ладно, – сказал Бенджи. – Давай снова всё повторим: я беру сейф, а ты...

– Я иду прямо в комнату леди Крайер, – прохрипела Эйла. – Без пяти полночь...

– Ты вонзаешь ей нож в сердце.

Лицо Бенджи было так близко. Его глаза казались такими странными в лунном свете, как глаза призрака. Рукой он держал ей подбородок.

– Увидимся уже потом, Эйла, – сказал он и поцеловал её.

Это длилось всего мгновение, его шершавые губы прижались к её губам – мгновение жара и давления, он крепко держал её большими руками. Затем он отстранился, посмотрел на неё и снова ощупал взглядом. Как всегда.

У Эйлы не нашлось для него ответов. Слишком много времени тому назад она была в чём-либо уверена.

– Будь осторожна, – сказал Бенджи.

А потом он ушёл, и дверь музыкального салона за ним закрылась. Эйла не дышала с тех пор, как он поцеловал её. (Её поцеловали дважды. Один поцелуй так отличался от другого. Один разбудил её, после другого у неё осталось ощущение… будто пришёл конец.) Она взглянула на старые карманные часы, которые ей дал один из слуг. До полуночи оставалось 15 минут.

За поясом формы у неё был спрятан нож. Он холодил бедро.

11:46.

В какой-то момент она, должно быть, начала идти, потому что моргнула и поняла, что больше не находится в музыкальном салоне. Она кралась по беломраморным коридорам, её мягкие кожаные ботинки бесшумно ступали по каменным плитам. Никто не пытался её остановить. Она прошла мимо всего одной пары гвардейцев, и они не обратили внимания на человеческую девушку в форме служанки даже в этот час. Эйла превратилась в невидимку. Она проскользнула через тёмный дворец совершенно незамеченной.

11:49.

Она коснулась груди, где должно было висеть ожерелье, и снова ощутила потерю. Физическая боль откуда-то из глубины лёгких. Теперь не просто потеря семейной реликвии; потеря жизней, историй. Сколько ещё воспоминаний хранилось в том странном красном камне? Она никогда этого не узнает. Её собственная история, история её семьи – всё пропало.

11:50.

Нож, прижатый к бедру, был холодным.

Она свернула за угол и увидела дверь в покои Крайер. Эйла, которая открывала эту дверь бесчисленное количество раз за последние 2 месяца, открыла её и сегодня, прошла за порог, раздула огонь и наполнила комнату теплом и светом.

Петли не скрипнули от её рук.

(В тот день. В тот первый день на утёсе, когда ожерелье Эйлы выпало из-под рубашки и Крайер заметила его. На долю секунды Крайер отвлеклась настолько, что сбросила маску. Её плотно сжатые губы обмякли, плоские глаза широко раскрылись от страха. Из пиявки она превратилась в девушку, просто девушку. И тогда Эйла поняла, что не может позволить этой девушке умереть.)

Но она ненавидит Крайер.

Она до сих пор её ненавидит. Это не ложь. Ей приходилось напоминать себе обо всех причинах: Крайер наивна и высокомерна, достаточно глупа, чтобы думать, что может помочь им с Эйлой. Она невежественная, твердолобая и упрямая дочь правителя и дала обещание Киноку. И она пиявка, грёбаная пиявка. Она олицетворяет все несчастья этого жалкого мира: смерть и боль, белое платье, свисающее со столба, туфли, раскачивающиеся под солнечной яблоней, сестру-предательницу, не находящую себе места и воющую от горя. Крайер олицетворяет горящие деревни, разрушенные семьи, потерянных родных. Эйла ненавидит её. Она дико ненавидит её. Это неложь.

Это просто не вся правда.

11:52.

Она стояла над кроватью Крайер, потрясённая тем, что Крайер не слышала, как она вошла, хотя иногда она могла слышать даже чьё-то дыхание, доносящееся из дальнего конца коридора. Должно быть, она находится в состоянии глубокого сна.

Эйла стояла, уставившись в недоумении.

Она держала нож в руке.

Ручка, вырезанная из тёмного дерева, была прохладной на ощупь.

За 5 минут до полуночи она вонзит Крайер нож в сердце. Осталось 3 минуты. Крайер спала с левой стороны кровати, ближе всего к Эйле; она всегда спала на этой стороне. Видимо, она предпочитала лежать лицом к двери. Она подложила руку под голову, а подушка небрежно лежала на полу. Она спала поверх одеял, как всегда – Эйле это прекрасно известно, и она об этом уже никогда не забудет. Волосы Крайер рассыпались по матрасу, как морские водоросли. Было странно, что она спит. Эйла почти ожидала обнаружить её бодрствующей на скамейке у окна, уткнувшейся в книгу.

11:54.

Крайер пошевелилась во сне. Дыхание Эйлы замерло в легких, она крепче сжала нож, однако Крайер только вздрогнула и слегка нахмурила брови, но не проснулась. Она свернулась на одеялах открытой скобкой, началом предложения. Она дрожала; ей было холодно. Чтобы пиявка замёрзла, нужно очень постараться. Огонь в камине погас; в комнате было темно, холодно и тихо, как в могиле – ни потрескивания огня в очаге, ни тепла. Крайер было холодно. Позади неё за спиной на кровати оставалось свободное место, где бы мог лежать кто-то ещё – изогнуться, прижаться к ней, прижаться лицом к изгибам позвоночника Крайер.

В груди, в самой глубине души, Эйла почувствовала, как сердце растягивается, набухает и пускает корни.

11:55.

Сделать это быстро – скорее одолжение.

Но Крайер не убивала семью Эйлы.

Эта ужасная, правдивая мысль захлестнула её, как волна.

11:55.

Эйла подняла нож.

11:55.

Одно-единственное движение вниз. Проколоть плоть, точно так же, как Крайер прокалывала большой палец кончиком ручки. Почти одно и то же. Это чистое милосердие. Может быть, Крайер даже не почувствует боли.

(Крайер смотрит на неё в карете. Мысли Эйлы витают где-то в другом месте, погружённые в глупые, наполовину воображаемые представления о южной жаре, белом берегу, голубой воде, брюхе, полном рыбы, которой никогда не бывает холодно, страшно или тяжело, и о том, что Крайер не сводит с неё глаз. Взгляд Крайер не холодный, а тёплый, как солнечный блик на коже Эйлы.)

11:55.

(Этот поцелуй. Всё тело вспыхнуло, всё внутри проснулось.)

Костяшки пальцев Эйлы побелели, как необработанная кость. Нож дрожал, отражая лунный свет. Нужно решиться; сигнал тревоги Крайер должен сработать. Второй отвлекающий манёвр. Где-то ещё в недрах дворца в этот момент Бенджи, должно быть, обыскивает кабинет Кинока в поисках сейфа.

11:55.

(В ту ночь на утёсах Крайер задушевно рассказывала сказку о зайце и принцессе. Она знала, что конец у сказки ужасный, но всё поменяла и пообещала Эйле, что всё закончится хорошо и спокойно – красивая ложь, добрая ложь, потому что сказки редко заканчиваются хорошо. Потому что некоторые вещи просто невозможны. Всё время, пока Крайер говорила, её слова были подобны мёду в темноте, Эйле хотелось слушать её голос вечно.)

Вспышка золота. На какой-то ужасный миг Эйле показалось, что Крайер проснулась. Но нет, то не её глаза, это сверкнуло что-то у неё в руке, засунутое во впадинку у горла. Золото.

Ожерелье.

Крайер держала в руках ожерелье Эйлы. Она намотала цепочку на пальцы, а кулон зажала в ладони. Точно так же держала его Эйла. Крайер со всем обращалась бережно: с книгами, картами и чайными чашками. Это приводило в бешенство. Эйле хотелось видеть, как она всё ломает, хотела видеть её сломленной и смотреть, как она распадается на части, хотелось быть причиной этого, хотелось, чтобы она снова задрожала, стала учащённо дышать.

А она спит с ожерельем Эйлы в руках.

11:56.

Нож выскользнул из пальцев Эйлы и со звоном упал на пол.

Глаза Крайер резко открылись.

Нет. Эйла чертыхнулась и потянулась за ножом. Она снова подняла его, дрожа всем телом, готовая нанести удар, полоснуть ножом по горлу Крайер, вонзить его в грудь, живот, куда угодно, но её трясло, она не могла – Крайер просто смотрела на неё, губы приоткрылись от шока, и хуже всего было то, что она казалась даже не испуганной, а просто растерянной.

– Эйла? – прошептала Крайер.

И Эйла убежала.

23

Крайер мгновенно вскочила на ноги, адреналин бурлил в венах.

– Эйла! – почти крикнула она, имя вырвалось сдавленным голосом, но Эйла уже скрылась.

Крайер была одна, но это было недолго – дюжина гвардейцев ворвалась в её покои, половина из них немедленно бросилась обыскивать комнату, другая половина образовала защитный круг вокруг Крайер.

– Что происходит? – потребовала она ответа, задыхаясь, когда один из гвардейцев положил руку ей на плечо, заставляя опуститься на кровать. – Не прикасайся ко мне! Что происходит?

– Нам нужно, чтобы вы оставались на месте, – сказал гвардеец, схвативший её. – Во дворце небезопасно.

Крайер сбросила его руку с плеча. У окна раздался громкий шум. Она снова вскочила на ноги и увидела, как двое гвардейцев сметают книги с полок и стола. Карты и бумаги летали по воздуху, перевёрнутая банка с перьями, банка с чернилами падают на пол и разбиваются, чернила разливаются повсюду.

– Прекратите! – почти истерично приказала она. Её книги, карты, некоторые из них древние, бесценные. Она несколько лет жизни искала и выторговывала их. – Остановитесь, пожалуйста, остановитесь! Что вы делаете?

Но гвардейцы игнорировали её. Один из них сорвал со стены гобелен с изображением Киры, будто думал, что за ним может скрываться мятежник-человек.

– Неизвестно, долго ли они планировали это нападение, миледи, – сказал один из гвардейцев. – Они могли подбросить оружие, зажигательные бомбы.

– На мою книжную полку?

Ответа не последовало. Крайер опустилась на кровать и зажала рот обеими руками, пытаясь успокоиться, но это было невозможно. Эйла. Эйла, стоящая над ней с этим ужасным выражением на лице, нож.

Она собиралась убить тебя. Крайер скрючилась на коленях, крепко сжав веки. Нет, только не Эйла! Но какое ещё могло быть объяснение? Она бесшумной тенью проскользнула в комнату Крайер посреди ночи с ножом руке. Эйла собиралась убить тебя.

Она читала о разбитом сердце в сотнях разных человеческих сказок. Всегда считала, что это метафора, иносказательный рассказ о боли. Но пока она сидела там, в темноте, когда гвардейцы уничтожали её книги, а собственный разум мучил её воспоминанием о ноже в руке Эйлы, Крайер чувствовала, что разрывается на части. В сердце образуются трещины, боль вытекает наружу, как пролитые чернила, полуночно-чёрные и ядовитые. Было по-настоящему больно, она никогда не чувствовала ничего подобного, даже когда пережила страдания Лео в воспоминаниях о медальоне – то были отголоски чьей-то чужой боли, а это была её собственная, настоящая и безжалостная. Было очень больно.

Она смутно осознала, что по-прежнему держит медальон. Она не выпускала его из рук даже во время суматохи. Ей очень хотелось выбросить его, раздавить ногой. Застёжка была сломана, она даже не могла его надеть. Вместо этого она сунула его в рукав.

Он уже был пережитком прошлых времён – тех самых, когда Крайер даже представить себе не могла, что такое произойдёт.

Эйла.

Наконец гвардейцы убедились, что в покоях безопасно. Крайер оглядела свои разгромленные вещи – повсюду были разбросаны книги и карты, ящики стола опустошены, одна из книжных полок опрокинута, одежда разбросана по полу; один из гвардейцев даже вскрыл мечом её матрас и подушки, и теперь по комнате, как снег, летали перья. Всё уничтожено. Крайер почувствовала тупую боль утраты своих книг и карт, но не могла даже думать об остальном. Эйла.

– Пойдёмте, миледи, – сказал один из гвардейцев. – У нас приказ отвести вас в кабинет правителя. Там безопасно.

Она не стала огрызаться на них или пытаться сопротивляться, когда её грубо подняли на ноги. Весь адреналин, вся воля к сопротивлению покинули её, и теперь она была просто… опустошена. Она покорно пошла за гвардейцами по тёмным коридорам дворца. Было странно не видеть ни одного слуги-человека. Крайер задумалась, сколько слуг участвовало в нападении. Сколько из них замышляли её убийство?

Они подошли к кабинету отца. Гвардейцы распахнули дверь и пропустили Крайер внутрь. Эзод стоял в центре комнаты в окружении стражи. При виде Крайер его лицо на долю секунды вытянулось от облегчения, но потом снова разгладилось. Крайер очень хотелось броситься к нему в объятия, чтобы отец обнял её и сказал, что всё это лишь ужасный сон. Но нельзя делать ничего подобного, её уже наказывали за это раньше, поэтому она стояла неподвижно.

– Ты в безопасности, – сказал Эзод.

Она кивнула.

– Тебе нужен врач?

Она помотала головой.

– Что ж, садись к огню, – сказал Эзод, внимательно глядя на неё. – Ты плохо выглядишь.

Крайер повиновалась и присела на край очага. Через мгновение Эзод накинул ей на плечи тонкое одеяло. Должно быть, она выглядела хуже, чем "плохо", если он так за неё беспокоился. Интересно, какое у неё сейчас выражение на лице? Заметил ли он, что у неё трясутся руки?

Эйла собиралась убить тебя. Она хотела убить тебя.

Всё это время…

Крайер плотнее натянула одеяло на плечи, хотя и знала, что это ничего не даст. От такого холода не избавиться. Кинжал Эйлы не пронзил её, но вполне мог: холод ощущался так, словно лезвие ножа вонзилось Крайер в рёбра. Наверняка рана была какой-то невидимой.

Вошёл гвардеец и заговорил с Эзодом.

– По нашим подсчётам, около половины повстанцев сбежало, – сказал он тихим шёпотом.

Она понятия не имела, кому из них это не удалось.

Это был неведомый ей уровень унижения: надеяться, что те, кто пытался её убить, остались невредимы. Она уставилась в огонь. Пламя было таким ярким, горящие белые рты пожирали щепки. Затем дверь позади неё распахнулась, заскрипев на петлях, Крайер автоматически выпрямилась. Вошёл Кинок в сопровождении лучших гвардейцев отца. Глаза Кинока были плоскими и лишёнными света, как две чернильные лужицы.

– Оставьте нас, – приказал Эзод.

Гвардейцы заколебались.

– Я сказал, оставьте нас, – прогремел Эзод, и гвардейцы поспешили к выходу. Он закрыл за ними дверь и повернулся лицом к кабинету, в котором теперь никого не было, кроме него, Кинока и Крайер. – Встань, дочь моя.

Крайер поднялась на ноги, стараясь не спотыкаться на негнущихся ногах. Несколько часов её не отпускало напряжение.

– Отец, что?..

– Стража ещё обыскивает дворец и окружающие земли в поисках людей-предателей, – сказал Эзод. – Всего в двух лигах к югу они настигли одинокого курьера без знамён и герба. Он попытался убежать от них, как будто ожидал перехвата. Ему это не удалось. Курьер вёз только одно письмо. Зашифрованное послание королеве Варна Джунн.

Ей потребовались все силы, чтобы выражение лица оставалось любопытным, а не испуганным. Её заговор раскрыли. Отец наверняка уже сложил в уме два и два. На письме была печать Крайер. Её личная печать. Во всём мире была только одна подобная печать, и она стояла на письменном столе Крайер. Крайер использовала её, чтобы убедиться, что письмо дойдёт до Джунн, но теперь оно стало красной стрелкой, указывающая прямо на Крайер, а у неё на груди будто появилось клеймо: ПРЕДАТЕЛЬНИЦА.

Она не могла смотреть на отца. Ей не было стыдно за то, что она сделала, но, как глупый, эгоистичный ребёнок, она была в ужасе от последствий. Она предала собственного отца и… Киноку это известно. На него она тоже не могла смотреть. Он уже рассказал Эзоду о её пятом Столпе? Известно ли Эзоду, что его дочь не просто предательница, а ошибка, ущербный автом?

– Отец, – начала она, – я...

Тот поднял руку:

– Крайер, на письме стояла твоя печать. Ты знаешь, что это значит?

Она отчаянно замотала головой:

– Отец, пожалуйста...

– Во дворце есть шпион.

Крайер резко остановилась. Она, наконец, осмелилась посмотреть отцу в глаза, и в них по-прежнему была заметна ярость, но – не на неё. Это был далёкий гнев, направленный на кого-то другого. Правителя Эзода предали, на него напали, его обманули, и он жаждал крови. Но не её.

– Вероятно, это кто-то во дворце, – тихо сказал он. – У него есть доступ в твои покои и к твоей печати. Кто-то, кто в прошлом нарушал субординацию. Можешь вспомнить кого-нибудь, кто подходит под это описание, дочь моя?

Когда Крайер не ответила, его губы изогнулись в подобии улыбки, но ею не были.

– Я и не заметил, как ты стала даже мягче, чем я опасался. Сегодня ночью служанка пыталась убить тебя во сне. В течение нескольких месяцев, возможно, лет, она работала на Безумную Королеву, чтобы уничтожить нас всех изнутри.

– Я этого не знала… – прошептала Крайер, слишком потрясённая такими новостями, чтобы что-то ещё говорить.

Он всё понял неправильно. Пока что она в безопасности, а вот Эйла...

– Ну, теперь ты знаешь, – сказал Эзод. – И ты по-прежнему выгораживаешь её своим молчанием.

– Отец...

Эзод посмотрел на неё. Он изучал ее лицо с выражением человека, пытающегося прочесть отрывок, написанный на языке, которым он не владеет. Наконец, он медленно выдохнул.

– Неужели это я создал тебя? – пробормотал он, больше для себя, чем для неё, и Крайер поняла, что боль бывает бесконечной; нет предела боли без ран.

И она промолчала.

"Конечно," – подумала она безучастно. Отец очарован людьми. Ему нравится читать об их богах, ему нравятся их песни, их сказки и языки, их священные праздники и странные ритуалы. Но он по-прежнему смотрит на них, как на животных – быков и собак. Они не правители, не дочери. Крайер всегда это знала и будет помнить.

– Правитель, – сказал Кинок, нарушая ужасное молчание. – При всём уважении, глаза всего мира наблюдают за вами пристальнее, чем когда-либо. О сегодняшнем нападении пойдут слухи. Надо доказать всему миру, что леди Крайер жива и здорова – и что ваше положение в Зулле не пошатнулось.

– И как ты предлагаешь нам это сделать, скир? – спросил Эзод.

– Во-первых, – сказал Кинок, – придётся ускорить свадьбу. Не дадим им времени спланировать ещё одно нападение. Во-вторых, леди Крайер должна постоянно находиться под стражей. Сегодня ночью она едва спаслась, – ему так хорошо удавалось казаться обеспокоенным, что Крайер чуть не стошнило. – В-третьих, мы находим эту служанку и убиваем её.

Глаза Крайер расширились, но Эзод уже кивнул:

– Как всегда, прекрасный совет, скир Кинок, – сказал он. – Свадьба будет через неделю. Назначь четырёх лучших гвардейцев следить за леди Крайер днём и ночью. И да, Скир, найди ту служанку. Принеси мне её голову. Я хочу её видеть.

Кинок кивнул:

– Конечно, правитель.

И он вышел из комнаты, оставив Крайер и Эзода наедине.

– Отец... – начала она.

– Если ты собираешься просить о жизни служанки, дочь, я настоятельно советую тебе этого не делать.

– Я и не собиралась, – спокойно сказала Крайер. – Я не хочу ничего, кроме небольшого одолжения. Теперь, когда через неделю я выхожу замуж, разреши мне на 3 дня съездить в Акушерню, где я появилась на свет, – она проигнорировала то, как поднялись брови Эзода, и быстро продолжила: – Хочу сделать подарок будущему мужу. Когда-то это было традицией, не так ли, как охота? Невеста дарит своему суженому самодельную вещь, изящную безделушку, знак доброй воли. Позволь мне что-то подобное подарить и Киноку, как жест доброй воли и веры в наше совместное будущее. О большем я не прошу.

Забери меня отсюда. Подальше от него.

– Дочь моя, сегодня тебя чуть не убили. Ты действительно хочешь покинуть дворец?

– Я никому не скажу, куда направляюсь. Даже Киноку. Будем знать только мы с тобой. И можешь послать со мной дюжину гвардейцев. Да хоть две дюжины. Если служанка была шпионкой, кто знает, сколько ещё слуг работает на королеву? А заодно в дороге я в большей безопасности, чем здесь.

Он задумался.

– Пожалуйста, отец, – сказала Крайер. – Всего три дня.

– Ладно, – сказал Эзод. – Три дня.

* * *

В начале Войны Видов костяные твари – мягкотелые и хрупкие, достигшие брачного возраста, убивающие так же легко, как умирали их детёныши-личинки, – считали себя королями этой земли. К концу Войны небо почернело от дыма двадцати тысяч трупов, и высший Вид занял своё законное место.

Эпоха автомов как простых домашних животных и собственности человечества закончилась.

Началась Золотая Эра.

– из книги "Эпоха Просвещения", написанной Идоной из дома Фириса, 3382960905, год 19 э.а.

24

Вот два изменения, произошедшие с тех пор, как Эйла в последний раз посещала рынок в центре Калла-дена. Во-первых, платье Люны наконец исчезло. Может быть, его разорвали в клочья любопытные чайки, а может быть, его просто унесло сильным порывом морского ветра. Неважно, как это произошло, результат был тот же: платье исчезло, а вместе с ним и призрачное присутствие Люны, которая когда-то висела, как и платье, над рыночной площадью в качестве сурового напоминания о том, что никто никогда не был в безопасности.

Второе изменение заключалось в том, что Эйла и Бенджи стали беглецами.

– Вот и он, – прошипел Бенджи ей на ухо. – Вот этот ублюдок.

Она проследила за его взглядом.

Они прятались за штабелем бочек с устрицами на рынке в Калла-дене. Это был второй рассвет с момента нападения, с тех пор как Эйла безуспешно пыталась убить Крайер. Они с Бенджи провели прошедшие день и ночь у одного из старых друзей Роуэн – рыбака, который жил в крошечной лачуге, приютившейся на изгибе прибрежных скал, которую невозможно было найти, если точно не знать, где она находится. Он узнал Бенджи в лицо и укрыл их, пока гвардейцы правителя обыскивали близлежащие деревни. Вчера они вступили в контакт с владельцем рыбной повозки, предложили ему всё, включая нескольких своих потёртых монет, плюс часы дедушки Бенджи, чтобы он закрыл глаза на то, что они заберутся в его тележку этим утром в напряжённый час перед рассветом, когда все проезжие торговцы и торговки, включая продавца рыбы, направлялись в Калла-ден на весь день, запруживая улицы. План состоял в том, чтобы провести день в деревне, купить или украсть достаточно еды для трёхдневного путешествия, а затем на закате проскользнуть обратно в повозку с рыбой. Оттуда они покинут Калла-ден под прикрытием движения и окружающих торговцев, а продавец рыбы отвезёт их в доки.

К тому времени должна будет наступить ночь – чёрные утёсы, чёрные скалы, чёрная вода. Лучшего времени для того, чтобы незаметно проникнуть на чей-нибудь корабль, не найти.

Всё шло хорошо – они стащили трёхдневный запас хлеба, солёного мяса, сухарей, бурдюки с водой. Всё шло по плану.

Но чертова повозка с рыбой в условленном месте так и не появлялась.

Они ждали на другой стороне рыночной площади, и, прищурившись, Эйла посмотрела на разносчика рыбы и подумала, что с ним что-то не так. Он двигался как-то неуверенно.

– Он собирается уехать без нас, – прошептала она, продолжая следить за ним взглядом. – Наверное, он понял, кто мы такие.

– Пожалуйста, не высовывайся, – прошептал в ответ Бенджи.

Она рискнула взглянуть на него. Лицо его было почти полностью скрыто под капюшоном – оба позаимствовали плащи с капюшонами у рыбака, – но по тому, как он поджал губы, Эйла поняла, что ему больно. Его ранили во время нападения, гвардейца рассёк ему мечом левую икру. Порез был недостаточно глубоким, чтобы повредить что-то важное, но всё равно причинял боль. Если они не позаботятся об этом в ближайшее время, может произойти заражение, и от этого каждый шаг Бенджи становился невыносимым. От боли его губы постоянно сжимались в тонкую белую линию.

Эйла отвела взгляд. Она пыталась не думать о губах Бенджи.

Его поцелуй. Её нож. И всё это впустую.

Ей не удалось включить сигнал тревоги Крайер, но план провалился не из-за этого. Бенджи и другие повстанцы предположили, что у неё что-то пошло не так, и воспользовались шансом. Они пробрались в кабинет Кинока даже без всяких отвлекающих манёвров. Стража их не заметила. Они нашли сейф, спрятанный на книжной полке, но когда Бенджи, единственный среди них, кто умел читать на языке Создателей, взломал замок, компаса, который привёл бы их к Железному Сердцу, там не было. Они нашли нечто совершенно другое: выцветший кусок пергамента с тремя словами на нём:

Лео

Сиена

Турмалин

Имена её дедушки и бабушки и что-то ещё.

Услышав, что гвардейцы подняли тревогу, мятежники покинули кабинет, прихватив с собой кусок пергамента. Как и планировалось, они ждали Эйлу в музыкальном салоне, дико озираясь по сторонам и тяжело дыша среди безмолвных прекрасных инструментов, словно грабители в нетронутой могиле.

Эйла не знала, какое выражение было у неё на лице, когда она ворвалась в салон, но Бенджи было достаточно одного взгляда на неё.

– Крайер жива. Бежим, – сказал он остальным.

И они сбежали: через то же окно, через которое прокрались внутрь, а затем через тёмные сады, и никто из них не останавливался, пока дворцовая территория не осталась далеко позади и не затерялась среди лишённых света холмов между дворцом и окружающими фермами и деревнями. Оттуда Бенджи и Эйла отделились, переночевали в ветвях солнечной яблони какого-то фермера и ещё до рассвета добрались до хижины рыбака.

А теперь они беглецы. Это была единственная часть плана, которая прошла так, как ожидалось. Но вместо славы: компаса, дающего проход к Железному Сердцу, побеждённого Движения за Независимость Кинока, сердца Крайер в руках Эйлы (нет, пронзённого её ножом) – вместо всего этого им пришлось рассеяться. У Эйлы и Бенджи не было возможности узнать, пережили ли остальные ночь. Они были в бегах, одни, с пустыми руками, после того как отдали все деньги мужчине с повозкой для рыбы.

О, он точно собирался скрыться без них. Взять их деньги и дать дёру.

– Ублюдок, – пробормотала Эйла.

Но у неё не было возможности проклинать его дальше, потому что её внимание привлекла авария на другой стороне рынка, всего в нескольких киосках от рыбной повозки. У неё кровь застыла в жилах: стража. Их было с полдюжины, и у всех герб правителя. Пока она смотрела, один из солдат перевернул бочку, расплескав устрицы и рассол по булыжникам. Один из продавцов-людей возмущенно закричал, но другой гвардеец повалил его на землю и приставил меч к горлу.

– Нужно выбираться отсюда, – выдохнула Эйла.

– Тебе придётся мне помочь, – натянуто сказал Бенджи.

Она обхватила его рукой за спину, помогая подняться на ноги. Он тяжело опирался на неё, морщась при каждом шаге, и вместе они двинулись прочь от рыночной площади, держась в последних тенях угасающей ночи. Где-то на востоке восходящее солнце, должно быть, простирает свои руки над краем Стеорранского моря, окрашивая небо и воду в бледно-розовый цвет, похожий на блеск жемчужной пуговицы.

Эйла хотелось двух вещей. Первой была месть. Второй было то, в чём она не хотела признаваться самой себе, не могла выразить словами, потому что даже от мысли об этом её сердце превращалось в мост, рушащийся в воду, а все его осколки уносило течением чего-то гораздо более древнего и могущественного, чем она сама. Прямо сейчас у Эйлы не было ничего, кроме этих осколков. Ей нельзя проявлять слабость.

Медленно, зажав рот рукой, Эйла оставила всё, что когда-либо знала, позади себя: дворец правителя, Калла-ден, северные берега и где-то среди них деревню, в которой она родилась, Делан, – всё это теперь было у неё за спиной. Три слова снова и снова звучали в её сердце: Лео, Сиена, Турмалин. Лео и Сиена, наследие бабушки и дедушки – воспоминания в медальоне, который теперь у Крайер, а второй медальон каким-то образом заполучил Кинок.

Одно становилось ясно: нужно узнать больше о своём прошлом. Только так можно идти дальше вперёд, продолжать бороться.

И она точно знала, с чего начать. Сторми.

То есть – надо ехать в Варн, границы которого на суше были закрыты, но не на море.

– Мы почти на месте, – сказала она Бенджи, указывая взглядом на узкий переулок между двумя зданиями, где можно было переждать охрану. – С тобой всё в порядке?

Он вздрогнул:

– Со мной всё будет в порядке. Просто не останавливайся.

– Никогда, – сказала она. – Никогда.

25

По дороге в Акушерню, сидя в одиночестве в карете, Крайер пришла к одному выводу: даже после всего, что случилось, после того, что Эйла пыталась сделать, Крайер по-прежнему любит её. Может быть, она полюбила её с того самого момента, как Эйла спасла ей жизнь на утёсе много недель назад.

Крайер создали по Проекту. Она Рукотворная. Но когда Эйла впервые прикоснулась к ней, Крайер узнала, каково это – родиться.

Однажды она спросила Эйлу, на что похожа любовь.

– Не помню, – ответила Эйла, зашнуровывая ей платье.

Крайер до сих пор помнит, как грубые, мозолистые пальцы касаются её лопаток.

– Это приятно или больно? – спросила Крайер.

– По-разному, – мягкий голос Эйлы у неё на шее.

– Значит, ты всё-таки помнишь?

Такому безумию было только одно логическое объяснение: она любит Эйлу, потому что она Ущербна. Потому что у неё есть пятый Столп. Эйлу полюбила её Страсть, не сама Крайер – иначе она никогда не вела себя столь глупо, необдуманно и самонадеянно. Леди Крайер – автом. Она – наследница правителя и намерена реформировать Красный Совет, изменить законы и обычаи Зуллы. Леди Крайер никогда бы не позволила себе стать слабой и мягкотелой из-за какой-то человеческой девушки, никогда бы не пошла на предательство.

Всё это произошло только из-за пятого Столпа. По логике вещей, было только одно решение.

Его нужно удалить.

Эйле не удалось вырезать сердце Крайер, так что Крайер сделает это за неё. Ей нужно избавиться от Страсти, вырезать её из себя, как срезают гниль с фруктов. Это все равно что выжечь смертоносные споры на ветке дерева, убить его часть, чтобы остальное выжило.

Акушерня располагалась в здании, которое когда-то было человеческим собором. Это было массивное сооружение размером почти со Старый дворец, шпили которого вздымались в небо, как столбы дыма. Каждый дюйм фасада был покрыт замысловатыми узорами: сценами из древних человеческих сказок, богами и героями, картами ночного неба: планетами, созвездиями, фазами луны. Автомы, охранявшие двери, были одеты в чёрное, их лица скрывались за масками, и они слишком сильно напомнили Крайер Кинока. Когда её экипаж подъехал ближе, она невольно сжала ожерелье, нащупав большим пальцем гладкий красный камень. Каким-то образом это помогло ей успокоиться.

Пара акушерок появилась в тот момент, когда карета Крайер въехала в железные ворота. Как и все акушерки, они были людьми и одеты во всё белое: белые форменные рубашки и брюки, белая вуаль поверх зачёсанных назад волос. У одной из них рот закрывала белая маска, вроде тех, что носили королева Джунн и её свита. Они выглядели полной противоположностью гвардейцам.

– Добро пожаловать, леди Крайер, – сказала акушерка без маски, хотя Крайер не представилась и не предупредила заранее, что приедет. – Для нас это большая честь.

Акушерки помогли Крайер выйти из кареты, а затем та, что в маске, отвела экипаж к небольшому замку, чтобы лошади могли отдохнуть и набраться сил перед обратной дорогой. Оставшаяся акушерка бесстрастно взглянула на немногочисленную стражу Крайер.

– В Акушерню запрещено проносить оружие, – сказала она.

– Не волнуйся, – сказала Крайер. – Они останутся снаружи.

Акушерка кивнула, бросив на Крайер долгий взгляд из-под белой вуали. Затем она склонила голову:

– Можете называть меня Йезен.

Затем она повернулась на каблуках и направилась к широким деревянным дверям Акушерни.

Крайер последовала за ней через двери в чрево собора.

Если и снаружи Акушерня была прекрасна, то внутри просто захватывало дух. Вдоль стен тянулись полированные каменные колонны, которые соединялись, образуя сводчатый потолок так высоко над головой, что Крайер пришлось запрокинуть шею, чтобы разглядеть его. Лучи солнечного света струились сквозь высокие окна по периметру нефа, крошечные галактики пылинок плавали и вращались по орбитам в лучах света, а стены были расписаны изображениями, похожими на те, что высечены на фасаде. Но рисунки были новее, чем резьба. На них были изображены автомы: золотоволосые фигуры, появляющиеся из клубов красного дыма; образы Киры в кроваво-красном плаще; Киры, бросающейся в бой во время Войны Видов; люди, преклоняющие колени у её ног; люди, благоговейно взирающие на новеньких автомов; люди, плачущие от радости и кланяющиеся до земли, как будто нет ничего приятнее, чем быть под чьей-то властью.

Крайер отвела взгляд от картин. Она увидела достаточно.

Там, где в человеческом соборе когда-то стояли скамьи, в Акушерне располагались столы – что-то вроде рабочего места в задней части аптеки. Некоторые столы были занавешены, прикрывая недавно созданных автомов. Другие были покрыты растениями, некоторые – камнями или кусками металла. На некоторых столах стояли явно Рукотворные предметы: всё от инструментов до безделушек, украшений и, вопреки словам Йезен, даже оружия. Именно здесь спроектировали и создали Крайер. Когда-то на одном из таких столов за занавеской лежала и она. Существующая, но ещё не живая.

– Зачем вы приехали, леди Крайер? – спросила Йезен, остановившись в центральном проходе нефа между двумя рядами столов.

– Через несколько дней я выхожу замуж, – Крайер запнулась. – Я приехала сделать подарок мужу.

Йезен мгновенно оглядела её:

– Это неправда.

Крайер хотела указать на грудь: тут очень болит, тут всё истекает кровью, вылечи меня.

Она посмотрела в большие зелёные глаза Йезен, сделала глубокий вдох, потом ещё, а потом поняла, что переняла подобную манеру, должно быть, у Эйлы. От этого говорить стало легче.

– Ты должна мне помочь.

– Леди Крайер?

– Я Ущербна, – сказала Крайер. – Меня неправильно создали. Ты должна помочь мне это исправить.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – медленно произнесла Йезен. Она оглядела Крайер с ног до головы, словно ища хорошо спрятанную третью руку. – В чём заключается ваша Ущербность?

– У меня пять Столпов, – Крайер увидела, как Йезен широко раскрыла глаза, и продолжила. – Мне этого нельзя было знать. Меня создал отец, но кое-кто испортил его Проект и специально сделал меня с пятью Cтолпами. Акушерка Торрас, – сказала она, вспомнив имя, которое сообщил ей Кинок. – Не знаю, зачем она это сделала. Как мне сказали, разразился грандиозный скандал – не я одна такая. Но я видела разницу между черновиком отца и окончательным Проектом. У меня есть Интеллект, Органика, Расчёт, Разум… и Страсть.

Она ждала, что акушерка ахнет от шока. Возможно, отшатнётся, как люди отшатываются от прокажённых. Но вместо этого Йезен просто посмотрела на неё, слегка нахмурив брови, и выражение её лица было скорее растерянным, чем что-либо другое.

– У меня два Столпа от автомов и три от человека, – повторила Крайер, на случай если Йезен почему-то не поняла. – У меня есть пятый Столп. Уберите его.

– Нет, миледи, – сказал Йезен. – У вас нет пятого Столпа и быть не может.

Крайер помотала головой:

– Пожалуйста, не ври мне. Я знаю – видела собственными глазами.

– Леди Крайер, я не пытаюсь ничего от вас скрыть. Просто... то, что вы видели, это невозможно. Я знаю это лучше, чем кто-либо другой. Много лет назад я была одной из многих акушерок, которые экспериментировали с созданием автомов с пятью Столпами, надеясь, что мы сможем создать ещё более сильное и совершенное существо. Но у нас ничего не получилось. Такие автомы все до единого гибли в процессе изготовления. Все до единого. Что бы мы ни делали, пятый Столп выводил их внутренние системы из равновесия. Поверьте, миледи, мы перепробовали всё. Иметь пять Столпов невозможно. Вы бы умерли сразу после сотворения.

– Но… я тоже не лгу, – сказала Крайер. – Я… я же видела эскизы…

– Я вам верю. Вы действительно их видели. Вы говорите правду, леди Крайер. Но я тоже права, – Йезен на мгновение замолчала, затем кивнула сама себе. – Я вам это докажу. Подождите здесь, миледи. Я сейчас вернусь.

Крайер не смогла бы пошевелиться, даже если бы попыталась. В течение нескольких минут, пока Йезен отсутствовала, она стояла, пытаясь осознать то, что сказала акушерка.

Йезен вернулась со свитком пергамента в руках.

– Мы, конечно, ведём записи обо всём, – сказала она, подзывая Крайер к ближайшему рабочему столу и развязывая кожаную бечёвку, которой был перевязан пергамент. – Вот... это ваши чертежи, миледи. Ваши настоящие чертежи.

Она развернула пергамент. Как и документы, которые Крайер получила от Кинока, там было несколько Проектов – сначала черновой, затем улучшенный, поскольку отец работал с акушерками и мастерами над окончательной моделью. И, наконец, последний лист пергамента. Окончательный эскиз. В отличие от бумаг, которые нашла Крайер, на нём стояла подпись отца. Тёмно-синие чернила Эзода резко выделялись на фоне более мягких и светлых линий эскиза.

Йезен указала в центр эскиза, на центр Крайер на странице, но в этом не было необходимости. Крайер уже смотрела на Столпы. Четыре крошечных чернильных Столпа: Интеллект, Органика, Расчёт, Разум. Четыре – как и должно быть.

– Не понимаю… – прошептала она. – Откуда тогда...

И уже произнеся эти слова, она всё поняла.

– Чертежи, которые вы видели, были поддельными, – мягко сказала Йезен. Она, вероятно, уже могла видеть понимание на лице Крайер. – Их вполне можно подделать. Как думаете, кому могло понадобиться обмануть вас, леди Крайер?

Конечно, ответ ей известен. Этот "кто-то" хотел не просто обмануть её, но и контролировать, шантажом добиться абсолютного повиновения. Заставить её жить в постоянном страхе.

Она почувствовала тошноту.

Крайер не Ущербна. И никогда такой не была. Она совершенна – настоящий автом. У неё всё в порядке, никакая Страсть не поглощает её изнутри. Никакой любви.

– Не знаю, – сказала она, сама того не желая. – Не знаю, кому это могло понадобиться.

Собственный голос звучал так далеко, как будто она слышала его через всю Акушерню.

Она осторожно взяла собственные чертежи, снова свернула их и туго обвязала кожаным шнурком – без единой мысли в голове, если не считать слабого гула, жужжания роя саранчи. Возможно, она наконец достигла своего предела.

– Леди Крайер, – сказал Йезен.

Крайер вернула ей свиток пергамента.

– Спасибо, что всё мне разъяснила, акушерка Йезен, – сказала она. – Прошу прощения, что отняла твоё время.

– Леди Крайер...

– Кучер уже ждёт. Мне пора возвращаться. Ещё раз спасибо.

– Крайер! – сказал Йезен, хватая Крайер за рукав. Та снова повернулась к ней, настолько удивлённая тем, что человек вот так схватил её, что даже не пыталась сопротивляться. – Прежде чем вы уйдёте, позвольте вам кое-что сказать.

Крайер ждала. Глаза Йезен цвета леса в воспоминаниях Сиены, внимательно смотрели на Крайер.

– Человечность – она в поступках, миледи, – сказала Йезен, – а не в том, как вас создали.

И она отпустила рукав Крайер.

* * *

Вернувшись в карету, Крайер ничего не делала, только снова и снова вертела в руках ожерелье Эйлы. У неё вошло в привычку теребить золотую цепочку пальцами, рассматривать крошечный красный камешек на свет, тереть золотую оправу, как талисман, между пальцев, подносить камень к уху и слушать слабое тиканье его странного неорганического сердцебиения.

Она подумала, что должна избавиться от него немедленно. Он принадлежал Эйле, а она больше никогда её не увидит. До Эйлы он принадлежал Сиене, давно умершей. Крайер закончила рыться в воспоминаниях человека, которого никогда не увидит. Что бы ни побудило Сиену изготовить или заказать это ожерелье, Крайер никогда не узнает. Ей не хотелось снова видеть Сиену с этим диким, красивым, смеющимся юношей. А ещё видеть её с этим не-автомом, Йорой. Эта история могла закончиться только горем и кровью.

Однако она по-прежнему не понимала: при чём тут сердце Йоры? И почему это настолько важно для Кинока?

Закрыв глаза, Крайер держала медальон в ладонях. Она чувствовала кожей бьющееся сердце – легчайшую вибрацию.

"В последний раз," – подумала она, крепко сжимая медальон. Если она не может избавиться от любви, она поступит, как в таких случаях делают люди: расстанется. Прощай, Эйла. Она вытащила из волос костяную шпильку и осторожно уколола кончик пальца. Затем она прижала палец к красному камню и закрыла глаза.

Образы пронеслись в голове, один за другим, и она поняла, что её отбросило назад в то же воспоминание, свидетелем которого она была раньше, в тот самый момент, где оно обрывалось...

* * *

Горящий город. Здания рушатся под тяжестью пламени, дым поднимается в небо, как открытая рана. Две фигуры бегут прочь от пламени – к морю, к порту. Лео и Сиена, маленькая Клара на руках у Лео.

– ...Люди в рыбацких деревнях на юго-востоке держатся стойко, – говорит Лео, его голос, громкий и хриплый, перекрывает оглушительный рёв огня. – Нужно добраться до побережья, и мы будем в безопасности...

Они добираются до порта. В доках собирается много перепуганных людей: все они грязные и растерянные, дети плачут, родители смотрят на город с мукой на лицах. Их город, их прекрасный город, их история, их жизни – всё это разрушено. Клара шевелится в его руках, прижимается лицом к его шее. Слава богам, с ней всё в порядке.

Но что-то всё равно не так. Сиена продолжает колебаться, оглядываясь на город, на пелену дыма и пламени. Лео знает, чего она хочет. Знает, что уже слишком поздно. Но она никогда в это не поверит. Особенно, когда это касается Йоры.

Прямо на краю причала, когда морская вода плещется у их ног, Сиена останавливается как вкопанная. Она что-то держит обеими руками. Должно быть, она держала это всё время, но он не замечал. Сиена протягивает руки, показывая камень, зажатый в ладонях. Он размером со сливу, гладкий, как стекло, тёмного, головокружительного синего цвета.

– Вот, возьми, – говорит Сиена, вкладывая голубой камень в свободную руку, которой Лео не держит дочь. – Пожалуйста, просто возьми его.

– Си, что это?

Она похожа на сумасшедшую:

– Турмалин. Просто возьми его.

– Что… что это такое? Зачем он мне? Си, пожалуйста...

– Это Йора! – говорит она отчаянно, в ужасе, её голос дрожит при произнесении имени. – Пожалуйста, Лео, пожалуйста, это Йора, это её сердце, это всё, пожалуйста, просто возьми его, возьми и сохрани в безопасности. Я должна вернуться за ней, за её Проектом, я должна спасти то, что от неё осталось, но я вернусь. Обещаю.

– Нет! – говорит он. – Нет, Си, не вздумай… СИЕНА!

Но она уже бежит прочь от него и Клары, прочь из порта, обратно в горящий город. Лео кричит её имя. Клара плачет, вырываясь из его объятий, взывая к матери.

– Мама!

– Си, пожалуйста, не делай этого…

– Мама, вернись…

* * *

И тут Крайер резко очнулась, задыхаясь, чувствуя привкус жёлчи.

Она отшвырнула медальон в сторону. Он ударился о противоположную стену кареты, упал на пол к её ногам и приземлился с глухим стуком – гораздо громче, чем любой такой маленький предмет.

Крайер попыталась успокоить дыхание. Она уставилась на медальон, так невинно лежавший на полу кареты, практически сияющий, хотя бархатные занавески на окнах кареты были задёрнуты.

Это Йора. Это её сердце.

"Нет," – подумала Крайер, даже когда кусочки мозаики наконец встали на свои места.

Турмалин.

"Ты – Турмалин, – подумала она, вспомнив великолепный голубой камень, который Сиена держала в руках. – Ты – Йора, и ты – Турмалин". Казалось невероятным, что правда всё это время была рядом, сначала под воротником формы Эйлы, а затем в руках Крайер. Это не сказка.

Всё было именно так, как сказала Рози – кто-то уже изобрёл автомов до Томаса Рена, но их разработки украли. Мать Сиены изобрела и создала Йору: существо, похожее на автома Рена, но не такого. Другой прототип. Тот, у которого вместо сердца был голубой драгоценный камень, и для жизни ему не требовался сердечник.

Голубой камень. Турмалин. Источник бессмертия.

Теперь Крайер тоже поняла, что это за медальон. Сиена был мастером – может быть, любителем, но гением. Должно быть, она сделала медальон, чтобы сохранить воспоминания, а может быть, она сделала его для Лео, поскольку, похоже, в нём запечатлелся его взгляд на события, а не её.

Каким-то образом, сочетая гений и алхимию, Сиена создала и Турмалин; она вложила его в тело Йоры, чтобы та, её величайшее творение, никогда не умерла. Это было реально.

Это было реально.

О, боги!

Возможно, Турмалин не идеален – Крайер не могла забыть бездушные глаза Йоры, её пустой взгляд. Но всё же… Бессмертие, бесконечный источник… Автом, который узнает, как создать Турмалин, за одну ночь станет самым могущественным в Зулле. Кинок может стать могущественнее правителя, более могущественным, чем весь Красный Совет, другие скиры, Хранители, королева Джунн. Все до единого автомы будут ему подчиняться.

В том числе девушка, которую Крайер больше не может защитить.

"Нет, – произнёс голос в голове Крайер, такой свирепый, что ей потребовалась секунда, чтобы узнать в нём свой собственный. – Нет, её тебе не забрать с собой".

Оставалось сделать только одно. Крайер почувствовала странное спокойствие, обдумывая эту возможность. Что-то внутри уже смирилось с тем, что она сделает то, что нужно сделать, чтобы спасти Эйлу и остановить Кинока. В конце концов, всё очень просто. Она должна найти источник Турмалина раньше него.

У неё уже есть первая зацепка – медальон Сиены. А Эйла была второй. Нет на свете другого человека, который мог бы проследить историю медальона, помочь ей узнать больше о том, откуда он взялся. Была вероятность, что Эйла вообще не сможет помочь – она даже не знает о свойствах медальона, – но кроме неё у Крайер никого нет. Она единственная надежда.

Найти Эйлу.

Найти Турмалин.

Только так она сможет помешать Киноку.

Крайер прижала обе руки к груди и глубоко вдохнула. Найти Эйлу. Эта идея вызвала так много эмоций, что она не знала, как разобраться в них, на какой из них сосредоточиться. Крайер вздрогнула, закрыла глаза и сделала ещё один глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

Надо найти Эйлу. Надо предупредить её…

* * *

– Миледи, – окликнул её кучер, постучав в дверцу экипажа.

Боги, неужели они остановились? Она даже не заметила.

– Нас догнал посыльный из Варна. Для вас срочное сообщение.

Сообщение? Из Варна? Крайер распахнула дверцу экипажа, и кучер протянул ей письмо. Воск, которым оно было запечатано, был зелёным, а сама печать представляла собой отпечаток крошечного пёрышка.

Крайер снова закрыла дверь и с колотящимся сердцем трясущимися рукамиразорвала конверт…

Лисичка,

не беспокойся о пропавшей красной курочке. Я позаботилась о ней.

Знаю, это неприятно, но тебе придётся выйти замуж. Поверь мне, лисичка. Волк, его последователи и все продажные Красные Советники будут в одном месте... Не могу представить лучшей возможности устранить худшее из того, что стоит на нашем пути.

Не сомневайся. Верь в себя. Ты молодец.

Крайер выронила письмо из рук. Оно упало на пол кареты.

Рейка мертва, но убил её не Кинок.

Её убила королева Джунн.

Безумная Королева Варна.

И теперь Крайер увидела холодную правду: она в большей ловушке, чем когда-либо. Кинок охотится за сердцем Йоры, то есть – за Эйлой. Но если Крайер сбежит, чтобы найти Эйлу и предупредить её, она станет угрозой для королевы Джунн – такой же, какой была Рейка. Королеве не нравятся самостоятельные единицы, неконтролируемые переменные. Она на дух не выносит болтливых.

Какой бы полезной она была, Крайер вспомнила все слухи, которые когда-либо слышала о Безумной Королеве, и в глубине души поняла: Джунн не проявит к Лисе ни капли милосердия.

Крайер может рискнуть жизнью, чтобы спасти Эйлу, которая пыталась её убить. Или она может залечь на дно – устроить свадьбу, если это так надо Джунн, разобраться с Киноком и его Движением изнутри.

Это был ужасный выбор, и Крайер пришлось выбирать.

Но сейчас единственное, что она могла сделать, это раздвинуть бархатные шторы, позволить вечернему свету проникнуть в карету и позволить второй, более сокровенной истине заявить о своём присутствии в сердце. Независимо от того, что она выберет: бросит ли свою жизнь и обязанности, чтобы преследовать предательницу, или выйдет замуж за Кинока с единственной целью уничтожить Движение за Независимость – это будет прямым восстанием против отца, против Красного Совета, против своего народа. Крайер станет такой же предательницей, как Эйла, такой же беглянкой.

Такой же бунтаркой.

Что бы ни выбрала Крайер, предстоит битва, в которой нужно победить. Нет, не просто битва.

Война.

Благодарности

Кирин. Ты мой человек. Для меня большая честь познакомиться с тобой. После знакомства с тобой я стала добрее – ко всем, к самой себе. После знакомства с тобой я уже по-другому пишу и думаю о любви; я теперь люблю тоже по-другому. Любить тебя – большая честь. В следующий раз, когда захочешь поговорить о чувствах, а у меня начнётся сыпь, можешь об этом сказать. Абзаца недостаточно. Моя благодарность тебе – это всё, что я написала за последние 6 лет. Всё, что я пишу, всё, что я напишу – это благодарность тебе. Твоё существование наполняет и преображает каждую страницу. Мой человек, мой партнёр по сценарию, моя платоническая любовь, моя родственная душа, сородич зверя, спасительница заговоров, создательница миров и планов побега из апокалипсиса, а также обычных планов побега. Я бы в любой день нажарила с тобой 10 кг латкеса. Надеюсь, этим всё сказано.

Мама и папа, я хотела стать писательницей с тех пор, как мне было… сколько, четыре? – и ваша вера в меня ни разу не поколебалась. Вы ни разу не усомнились, что у меня всё получится. Вы верили в меня гораздо больше, чем я когда-либо верила в себя; когда я говорила “если", вы всегда говорили “когда". Не думаю, что это норма. Мне повезло с вами. Спасибо, что любили свою странную дочь. Спасибо, что растили меня в домах, полных книг. Спасибо, что хвалите каждую книгу. Вы мои первые читатели, мой дом. Я люблю вас.

Пьера, ты младшая, но считаю, что ты научила меня большему, чем я тебя. Ты мой образец для подражания. Ты – сочувствующая и храбрая с чертовски хорошими стихами. Не в обиду нашим родителям, но я твоя самая большая поклонница.

Тони, ты уже учишь меня новому. Как ты смеешь быть таким молодым, но таким мудрым. Помни, что я люблю тебя, помни, что я скучаю по тебе, помни, что мой дом – это твой дом, помни, что я здесь для тебя, всегда. Фиона, спасибо тебе за бесконечную любовь. Ты не обязана относиться ко мне, как к дочери, но это было так. С самого начала. Пол, спасибо тебе за всё, что ты для нас сделал; спасибо тебе за то, что ты безоговорочно рядом.

Спасибо бабушке и дедушке за любовь и поддержку, за марафоны "Доктора Кто" и фруктовые кексы, и просто за то, что были рядом. Бабушке: я скучаю по тебе; клянусь никогда не смотреть на жирафа, не думая о тебе.

Да, Гомо, Полный зал, мой рофл, спасибо тебе за твою странность и доброту, за то, что заставляешь меня смеяться, за то, что слушаешь, за то, что заставляешь этого южного ребёнка чувствовать себя в Лос-Анджелесе как дома; ты стоишь отсутствия зелёных вещей. Эми, спасибо тебе за улетающие ночи с музыкой "вверх окнами", спасибо тебе за дни, когда можно побаловать себя, за твоё громкое, прекрасное сердце, за то, что ты всегда пишешь мне сообщения, когда луна особенно прекрасна.

Спасибо мистеру Уилсону за то, что он что-то увидел во мне, за то, что отнёсся ко мне серьёзно. За Джейн Кеньон.

Спасибо Леди за то, что она неизменно ужасна, а также любовь всей моей жизни. Спасибо Crave Café за то, что оно открыто 24/7. Спасибо Намджуну за свет.

Ребята из Гласстауна, спасибо вам за то, что всё это сбылось. Спасибо, что дали этой девушке с нетрадиционной ориентацией шанс написать о других таких же девушках. Спасибо Лексе за то, что была рядом на каждом шагу, за то, что зажигала во всём, за то, что так глубоко любила эту историю и этих персонажей, за то, что верила в меня и мой сценарий, за ваше терпение и тяжёлую работу, за то, что отстаивали эту книгу, за нежность, когда вы в тысячный раз напоминали мне, что нельзя ограничиваться внутренним монологом и в какой-то момент нужен и сюжет. Спасибо Джессике Сит за помощь воплотить этот мир в жизнь, Мекише Телфер и Кэт Чо за вашу вдумчивость и проницательность при написании стольких черновиков, Лорен Оливер за то, что нашла место для подобных историй. Ребята из Inkwell, Стивен Барбара и Линдси Блессинг, спасибо вам за то, что эта книга появилась на полках магазинов.

Спасибо всем в HarperCollins: Карен Чаплин за превращение черновика в книгу, за распутывание некоторых очень запутанных нитей, за усердную работу, чтобы сделать эту книгу красивой внутри и снаружи; Розмари Броснан за веру в эту историю с самого начала; Дэвиду Кёртису и Эрин Фитцсиммонс за абсолютно великолепную обложку; Меган Генделл за редактуру (прошу прощения за все пропущенные запятые); Джону Ховарду за то, что свели всё воедино; всей команде по маркетингу и рекламе за то, что эта книга дошла до читателей; Эмили Бердж-Тилман за тяжёлую работу и энтузиазм, несмотря на мою неумелость в социальных сетях.

Спасибо Райану Дагласу – я ценю тебя, твои усилия, твою вдумчивость.

Спасибо старым читателям. Я размещаю свои книги в Интернете уже более 10 лет, и меня всегда, всегда встречали с добротой. Кое-что из написанного было невероятно кринжово – работа встревоженной 13-летней девочки. Было бы легко разнести всё это в клочья, но никто этого не сделал. Не могу передать, как много ваша доброта и поддержка значили для той встревоженной 13-летней девочки. А потом для встревоженной 16-летней девушки. А потом для встревоженной 20-летней девушки. А потом… ну, вы поняли. Благодаря вам я продолжала писать. На самом деле, прежде всего, это были вы. Ваши комментарии, ваша слава, ваша дружба на разных платформах, в десятках историй. От молчаливых затаившихся до преданных комментаторов и онлайн-друзей, которых я знаю много лет, это были вы. Мне было грустно и одиноко, и мне нужно было, чтобы кто-нибудь сказал мне: “Ты работаешь не впустую, у тебя это получается, продолжай", – и вы мне это говорили. Снова и снова. Десятки тысяч таких, как вы. По иронии судьбы, я не могу выразить словами, как много это значило, как много это значит. Как сильно вы помогли мне. Я писала для вас. Я пишу для вас. Спасибо.

Читательницам с нетрадиционной ориентацией: за прочтение этой книги, но также и за то, что вы просто существуете. Некоторые пытаются сказать вам, что ваша жизнь не имеет значения. Это самая большая ложь, которую вы когда-либо слышите. Читатели, всё, что вы чувствуете, переживаете и создаёте, жизненно важно для этого мира. Никогда не сдавайтесь; никогда не затыкайтесь. Больше никто не захочет писать о нас, так что – к чёрту всё это! Мы всё сделаем сами. Мы будем писать о себе в любом жанре. Мы сделаем так, чтобы никто не мог притворяться, что нас не существует. Пожалуйста, напишите свою книгу – я с удовольствием её прочту. Спасибо, что прочитали мою.

Об авторе

НИНА ВАРЕЛА – автор сценариев и художественной литературы. Родилась в Новом Орлеане и выросла в коммуне хиппи в Дареме, штат Северная Каролина, где провела большую часть детства, играя в реке Ино, строя сказочные домики из мха и коры и бегая босиком по лесу. Сегодня Нина живёт в Лос-Анджелесе со своим партнёром и несносной крошечной собакой. Она склонна писать истории о молодых людях, свергающих монархию / патриархат / что угодно в этом роде. С одной стороны, она квир. С другой стороны, она обожает хашпаппи и хорошую джамбалайю. "Война Крайер" – её первый роман. Вы можете найти Нину в любом кафе в районе большого Лос-Анджелеса или по адресу www.ninavarela.com.

Оглавление

Хронология

Пролог

Осень, год 47 э.а.

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

Поздняя осень, год 47 э.а.

  12

  13

  14

  15

  16

Зима, год 47 э.а.

  17

  19

  20

  21

  22

  23

  25

Благодарности

Об авторе