Однажды рабби уйдёт [Гарри Кемельман] (fb2) читать онлайн

Гарри Кемельман

ОДНАЖДЫ РАББИ УЙДЁТ

Перевод с английского Викентия Борисова

© Copyright: Викентий Борисов, 2024

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА.

«Гарри Кемельман (1908 – 1996 гг.) — американский писатель, мастер иронического детектива. Настоящую славу Кемельману принёс цикл детективных романов, в которых главным действующим лицом является раввин Смолл — наподобие Честертоновского отца Брауна демонстрирующий куда бо́льшие успехи в раскрытии преступлений, чем профессиональные сыщики и полицейские, благодаря здравому смыслу и постоянному обращению к источникам религиозной мудрости» (Википедия).

Вначале Г. Кемельман написал так называемую «недельную серию» — семь романов, каждый из которых связан с определённым днём недели. Несколько позже вышла книга «Беседы с рабби Смоллом» — на сей раз не детективная, а популярно-религиоведческая. Предметом дискуссий раввина Смолла с любознательным евреем-агностом Аароном и девушкой, выросшей в христианской семье и мечтающей стать супругой молодого еврея-учёного, становятся история еврейского народа и народов, существенно повлиявших на эту историю, философские вопросы роли религиозной морали в обществе, нравственно-этические и социально-правовые вопросы.

А в 1985 году писатель приступил к новой серии, которую можно объединить в цикл под названием «Однажды». Дословный перевод названий – «В какой-то день рабби уйдёт» (1985), «В один прекрасный день рабби купил крест» (1987), «День, когда рабби ушёл в отставку» (1992) и «В тот день рабби уехал из города» (1996). Для единообразия и большей благозвучности я заменил сочетания со словом «день» словом «однажды».

Перед вами – первый роман из этой серии.

В. Борисов.

Последнему пополнению моей семьи,

ЭННИ М. К. РОССАНТ

Удачи в жизни!

1

Сидя в гостиной и читая дневную газету, рабби Дэвид Смолл слышал, как его жена Мириам передвигается по кухне. По производимому шуму – грохоту кастрюль и сковородок и стуку дверцы духовки – он понимал, что она раздражена. И знал, почему. Она увидела ежемесячные счета.

Мириам подошла к двери гостиной. Её фигура, отметил он, была такой же стройной и подтянутой, как у старшеклассницы. Она нетерпеливо откинула прядь светлых волос, падавших на лицо.

– Дэвид, нам нужно больше денег, – объявила она.

– Да, дорогая, – автоматически ответил он кротким тоном, не опуская газету.

– Наверно, я буду искать работу.

Он отложил газету.

– Какую?

– Возможно, машинистки. Нет, тогда мне придётся работать в конторе, и мало кто меня увидит. Я стану кассиршей в супермаркете. Тогда люди заметят и поймут, что они недоплачивают своему рабби.

Зазвонил телефон, и рабби потянулся к нему.

– Рабби Смолл, – отозвался он. Затем: – О, как дела?.. Нет, у нас ничего не запланировано... Конечно… Конечно... Около восьми?.. Ладно, в любое время. До свидания. – И объяснил Мириам: – Это был Сэм Файнберг. Он осведомился, будем ли мы дома сегодня вечером. Он хотел бы приехать.

– Отлично. Можешь попросить у него побольше денег.

– Вот так вот? И что он тогда сделает? Полезет в карман за бумажником или попросит у меня ручку, чтобы выписать чек?

– О, ты знаешь, что я имею в виду. Мне известно, что финансовый комитет должен одобрить его кандидатуру, по-моему, по рекомендации ритуального комитета, и тогда весь совет должен проголосовать за него. Но кто-то должен это предложить, привести колёса в движение. Ну что плохого в том, чтобы спросить мистера Файнберга? Ты ему нравишься. Вы хорошо ладите друг с другом. За пару лет, когда он был президентом, у тебя ни разу не возникало проблем с ним. По крайней мере, я не помню, чтобы ты когда-нибудь жаловался на него.

– Мы хорошо ладим.

– Тогда почему бы не…

– Я не могу его просить, Мириам.

– Но почему нет? Нынешняя инфляция сократила твоё жалованье…

– Я получаю надбавку на стоимость жизни.

– Но её постоянно не хватает, и ты не получишь её до следующего контракта. Если бы, по крайней мере, ты не возвращал свои вознаграждения…

– Я согласился на это условие, когда впервые приехал сюда.

– Но нам бы они совсем не помешали, – простонала она. – Свадьба Беренсона принесла тебе двести долларов.

Он улыбнулся.

– Я уверен, что и четверти этой суммы не получил бы, если бы Беренсоны думали, что она пойдёт в мой карман. Они знают, что я передаю вознаграждение в казну храма^[1], и поэтому платят больше, чтобы все узнали, сколько они пожертвовали.

– Ты можешь учитывать все деньги, которые возвращаешь, и просить правление увеличить твоё жалованье хотя бы на эту сумму. Это было бы только честно. Большинство рабби сохраняют свои гонорары.

Он молчал, демонстрируя, что не хочет продолжать обсуждение. Хотя ему было всего сорок лет, рабби Смолл порой казался стариком из-за сутулости, свойственной учёным, и бледного лица, на котором красовались очки с толстыми линзами. А иногда – как сейчас – маленьким упрямым мальчишкой, который не хотел слушаться, да ещё и отказывался извиняться.

Мириам не отставала.

– Разве ты не собираешься просить о повышении зарплаты, Дэвид?

Он улыбнулся и мягко произнёс:

– Послушай, Мириам, для меня просить о повышении – унизительно.

– Но это деловое соглашение, – возразила она. – У тебя есть контракт.

– Конечно, вот я и поступлю по-деловому. Когда придёт время.

– А что ты называешь «по-деловому»?

– Когда я смогу заявить, что хочу больше денег, а иначе уйду. Разве ты не понимаешь – если я прошу о повышении зарплаты, и при этом вполне очевидно планирую продолжать свою работу, это – как… как попрошайничество. Я будто клянчу милостыню, взывая к их милосердию. А что, если мне откажут? Обидеться, надуться? Я не могу так поступить. Если я перейду на такие отношения с ними, то потеряю всю власть.

– На раввинской конференции в Провиденсе Сара Метценбаум рассказала мне, как Джек работает, когда хочет чего-то добиться. Он по секрету сообщает о своих желаниях близким друзьям на поле для гольфа, и они поднимают вопрос на собрании.

Рабби мысленно отметил один из наиболее печальных аспектов раввинских конференций: раввины встречались и слушали лекции, их жёны также встречались и сравнивали впечатления.

– Джек Метценбаум – дружелюбный, общительный парень, который заводит друзей легко, практически автоматически. Я – нет. Над этим нужно работать. Необходимо общаться с ними, обедать с ними…

– И в чём трудности?

– У скольких из наших членов правления есть кошерные дома^[2], где мы могли бы поесть? И я не играю в гольф.

– У Честера Каплана и его группы есть кошерные дома.

– Ну да, всё, что мне требуется – проявить пристрастие к Честеру Каплану, – усмехнулся он. – Большинство членов правления и так считают, что я всегда на стороне ортодоксальной группы^[3].

– И какой выход? Ты не будешь просить о повышении, и нет никого, чтобы походатайствовать за тебя. Если они до сих пор не подумали о том, чтобы повысить тебе жалованье, то вряд ли это случится в будущем.

Рабби видел, что Мириам взволнована и расстроена, и решил, что стоит её успокоить.

– О, я что-нибудь придумаю. Не беспокойся об этом.

Но она не собиралась сдаваться:

– Учитывая основные правила, которые ты изложил, я бы хотела знать, что именно.

Мириам была похожа на маленькую девочку, и даже не верилось, что она – мать двух детей-подростков. Голубые глаза, широкие и обычно весёлые, теперь резко, даже обвинительно смотрели на мужа. Подбородок высоко поднялся, чтобы подчеркнуть решимость, а масса светлых волос, небрежно уложенных на макушке, рисковала упасть, когда Мириам властно откинула голову назад – жест, который всегда заставлял рабби защищаться.

Он постарался выиграть время.

– Ну-у, когда мой контракт подойдёт к концу, наверно, мне отправят очередной. И... и я просто не подпишу его. Вот и всё. Когда меня спросят о причине отказа, я скажу, что не могу оставаться с нынешней зарплатой.

– И сколько ты попросишь?

Он недовольно фыркнул.

– Я не знаю. Это будет зависеть от…

– Нам нужна ещё как минимум пара тысяч.

– Значит, я попрошу ещё две тысячи.

– Две тысячи пятьсот.

– Хорошо. Две тысячи пятьсот.

– А если они откажутся?

– Тогда я не подпишу контракт и начну искать другую работу. Устроит?

Она медленно кивнула.

– Хорошо, но когда вечером к нам придёт Файнберг, не стоит ли намекнуть ему о том, что ты планируешь – пусть он предупредит правление, и они начнут думать об этом?

Он покачал головой.

– Или это приведёт к тому, что они уже сейчас начнут искать замену.

– Тогда ты хотя бы поймёшь своё положение и тоже сможешь начать поиски до истечения срока действия контракта.

– Послушай, Мириам, – терпеливо сказал рабби, – я не знаю, почему он приезжает, и о чём хочет поговорить…

– Но если подвернётся удобный случай…

– Хорошо. Если он сообщит о большом профиците в казне и попросит у меня совета, как его потратить, я упомяну, что правление может рассмотреть вопрос о повышении моей зарплаты. Устроит?

Задняя дверь открылась, а затем с грохотом затворилась. Из кухни донёсся резкий голос их тринадцатилетней дочери Хепсибы, розовощёкой, белокурой, но, вопреки моде, приземистой и коренастой.

– Джонатон^[4] – свинья! – заявила она. – Эл Штайнер подвозил его, и вместо того, чтобы остановиться, они проехали прямо мимо меня. Джонатон даже махнул рукой. Привет, папа. Привет, мама. Он наверху?

– Он ещё не пришёл домой, – ответила Мириам. – А ты припозднилась, и если не поспешишь, то опоздаешь в еврейскую школу.

– Папа, ты можешь меня подвезти?

– Прогулка пойдёт тебе на пользу, – сообщил отец.

– Отец занят, Сиба. Лучше выпей молока. У тебя осталось достаточно времени, чтобы добраться туда, если не копаться.

– Ну и на кой мне идти в эту чёртову старую еврейскую школу?

– Потому что сегодня среда, – отрезала мать, – и у тебя занятия.

Последовали звуки шагов, поднимавшихся по лестнице, швыряния книг, шагов, летевших с лестницы, а затем грохот задней двери. Мириам вздохнула.

Минут пятнадцать было тихо, а затем задняя дверь распахнулась и закрылась.

– Джонатон? – спросила Мириам.

Их семнадцатилетний сын, высокий, худой и неуклюжий, вошёл в гостиную.

– Привет, папа. Привет, мама.

– Почему ты не отвёз сестру домой? – спросил рабби.

– Потому что мы не собирались домой. Мы ехали к Элу Штайнеру. А она – вреднюга. Эл Штайнер только что заимел компьютер. Я хотел его увидеть. Знаешь, это нечто. Можно напечатать на нём домашнюю работу и внести всевозможные исправления, а затем просто нажать кнопку, и работа наберётся сама с положенными полями и всем остальным. А ещё можно нажать кнопку, и она исправит все ваши ошибки в написании.

– Ты мог бы подвезти её до главной улицы, – отметила Мириам.

– Она бы попыталась увязаться вместе с нами. Ты испекла печенье?

– В банке есть немного, – бросила Мириам. – Сегодня вечером ты сидишь с малышом Коулманов, так?

– О, да. Не можешь меня подбросить, пап?

– Извини, не могу. Вечером мы ожидаем гостя. Возьми велосипед.

– Мне нужно быть там в семь, так что я подумал: когда ты отправишься для миньяна^[5] на вечернюю службу…

– В такую погоду я с удовольствием хожу пешком. Кроме того, как ты собираешься добираться домой?

Джонатон что-то пробормотал и поднялся по лестнице в свою комнату. И в доме Смоллов снова воцарился мир.

2

Говард Магнусон, одетый в спортивную рубашку, синий пиджак и серые брюки, спустился на завтрак в солнечную столовую с видом на гавань Барнардс-Кроссинга. Он наклонился, подарив своей жене Софии небрежный поцелуй, а затем занял место за столом напротив неё. Кивнув головой в сторону третьего места, он спросил:

– Лора?

– Всё ещё спит, – ответила жена. – Накануне пришла очень поздно.

Горничная, девушка местная и не очень хорошо вышколенная, поставила перед ним бекон и яйца, положила у локтя экземпляр «Нью-Йорк Таймс», а затем наполнила кофейную чашку из тяжёлого серебряного кофейника, уже стоявшего на столе. Магнусон сделал пробный глоток.

Девушка колебалась.

– Миз^[6] Хагерстрём велела спросить: кофе свежего принести?

– Нет, этот абсолютно нормальный.

– Не нужно подогреть?

– Нет, всё отлично.

Магнусон был красивым мужчиной лет пятидесяти с седыми волосами и дружелюбными голубыми глазами. Девушка подарила ему тоскующий, обожающий взгляд – что немало развлекло жену – а потом неохотно удалилась на кухню.

– Нерешительная девица, – заметил он.

– Она влюблена в тебя.

– Смешно, – фыркнул он, пытаясь казаться раздражённым, хотя втайне испытывал удовольствие. – Когда Лора вернулась?

– В два, в три – кто знает? Я слышала, как она вошла, но не смотрела на часы. К чему?

– К чему? К тому, что она наша дочь. Она девушка…

– Ей двадцать пять лет, Говард.

– И что?

– И она провела последние три года в Англии, а до этого училась в школе, которая тоже находится достаточно далеко от дома.

– Понятно, – смутился он. – Тем не менее... она никогда не говорит тебе, куда идёт?

– Говорит, если задумывается об этом, или если я её спрашиваю. Накануне вечером она отправилась в Кембридж^[7]. Что-то связанное с политикой.

– О, политика…

– Почему бы и нет? – София Магнусон была высокой женщиной с длинным узким лицом – скорее правильным, чем красивым. Даже сейчас, сидя в халате, она выглядела достаточно величественно, чтобы отправиться на посольский бал. – Тебе тоже стоит задуматься об этом, Говард. О, я хочу не баллотироваться на должность, но советовать, влиять. Что ожидается от человека, занимающего такое положение, как ты. – Она постучала по местной газете, которую читала. – Здесь говорится, что Ронни Сайкса пригласили в Вашингтон. Он собирается служить в какой-то президентской комиссии. Почему они никогда не приглашают тебя?

Он посмотрел вверх.

– Очевидно, потому, что я не принимаю активного участия в политике. Ронни Сайкс – член республиканского комитета штата. Почему тебя это интересует? Ты хочешь поехать в Вашингтон? Зачем?

– Ну, мы бы завязали знакомство с разными людьми, важными людьми, людьми, которые сидят за рулём. Ты же вносишь взносы в казну партии?

– Ничего существенного. Всякий раз, когда у них происходит банкет, я покупаю кучу билетов, но и всё. Между прочим, Сайкс – грек. Раньше его звали Скурос или что-то в этом роде.

– Какое это имеет значение?

– Это означает, что он общается с меньшинством, и поэтому может быть полезным для администрации.

– Ну, мы вроде бы тоже меньшинство? Почему ты не можешь быть в контакте с еврейской общиной?

– Он не просто грек. Он тесно связан со своей общиной. Кажется, он когда-то был президентом «АХЕПЫ»^[8].

– А ты когда-то занимал высокую должность в храме.

– Вице-президента. И это было семь или восемь лет назад, когда мы ещё жили в Бостоне. И я не играл какой-то значимой роли. Мой дедушка практически основал храм и был его первым президентом. А потом мой отец стал президентом на пару сроков. Так что я более или менее ожидал, что буду вовлечён в храмовые дела. Честно говоря, одной из достопримечательностей прихода в Барнардс-Кроссинге было то, что у меня появился повод отказаться от участия в этих делах.

– Однако ты присоединился к здешнему храму в первый же год, как только мы приехали.

– Это другое. Это единственная еврейская организация в городе. Если бы я носил явно еврейское имя – Коэн, Леви или Гольдштейн – то не стал бы беспокоиться. Но Магнусон мог быть кем угодно – британцем, шведом. Я не хотел, чтобы кто-то думал, что мне стыдно за свои корни, и поэтому присоединился к храму.

– Хорошо, но в прошлом году ты стал членом правления. Разве это не означает более активное участие в делах? – вызывающе спросила София.

Магнусон усмехнулся.

– Я чувствовал, что должен был. Вот послушай: ты была в Париже, а у меня возникли проблемы. Я ни разу не рассказывал тебе о том, что случилось. Первое, о чём я подумал – проконсультироваться со своими адвокатами в Бостоне. Но быстро понял, что такой подход будет неправильным. Они превратят это в дело Верховного суда. Они предстанут перед коллегией выборщиков с письменными показаниями, свидетельствами, прецедентами. И я чувствовал, что это не сработает. Избиратели – местные люди, простые люди. Например, парикмахер. Такой подход может просто отвратить их от меня. Поэтому вместо шумихи я пошёл в ратушу, чтобы самостоятельно разобраться в ситуации. На стене висел каталог с именами городских чиновников, а юриста звали Моррис Гальперин.

Она понимающе улыбнулась.

– Ясно.

– В тот момент он оказался у себя в кабинете, поэтому я объяснил ситуацию и попросил его разобраться с этим, как моего адвоката.

– И?

– Он отказал мне.

– Он знал, кто ты?

– Да, конечно, но он объяснил, что здесь имеет место конфликт интересов, и он не может выступать в качестве моего адвоката по вопросу, по которому ему, возможно, пришлось бы давать советы выборщикам. Затем он сказал, что мне не нужен адвокат, и я просто должен предстать перед коллегией и рассказать свою историю, и это произведёт лучшее впечатление, чем если бы меня представлял адвокат. А потом подмигнул мне и сказал: «Кроме того, если выборщик задаст мне вопрос, моё мнение может помочь».

– Очень дружелюбно с его стороны, надо сказать.

– Конечно. Как оказалось, они даже не спросили его мнения. И единогласно решили в мою пользу. Поэтому после того, как решение опубликовали в городском вестнике, в результате чего оно приобрело официальную силу, я снова пошёл к Гальперину. Я чувствовал, что должен ему кое-что – за то, что он посоветовал мне не привлекать адвоката.

– И на этот раз, держу пари, он оказался более податливым.

– Ты проиграла! Он сказал, что не может взять плату за совет, так как дал его, исполняя обязанности городского юриста.

– Сколько лет этому Гальперину?

Он задумался, поджав губы.

– Около сорока.

– Приятно видеть, что, по крайней мере, у некоторых молодых людей осталось чувство этики. – Жена заметила лукавый взгляд мужа и добавила: – Или что-то ещё?

Магнусон рассмеялся.

– Ну, не совсем. Мы поговорили, и разговор перешёл на храм. Затем он неожиданно спросил меня, не возражаю ли я, если он предложит моё имя для членства в правлении.

– Просто так?

– М-м... Видишь ли, он знал, что я ему обязан.

– Но ты не интересуешься религией, и…

– Я объяснил ему, и он ничуть не смутился. Он сказал, что очень немногие члены правления действительно религиозны, но это не касается их чувства принадлежности к евреям, которое, по их мнению, связано с синагогой. Он понял, что при моей занятости я не смогу регулярно посещать собрания, а я понял, что не имеет значения, посещаю ли я их. Они просто хотели получить престиж моего имени на своей почтовой бумаге. И я согласился. Что ещё я мог сделать?

– Но ты посещал собрания – во всяком случае, некоторые.

Он улыбнулся с сожалением.

– Пару раз. А следовало бы чаще. По-моему, они не знают, как вести бизнес. Я мог бы исправить положение.

– Я уверена, что мог бы. Так как насчёт того, чтобы стать президентом?

– Храма? Зачем, ради Бога?

– Неважно. Но мог бы, если бы захотел?

Рассматривая это с той же точки зрения, что и проблему корпоративной и институциональной политики^[9], он склонил голову вбок, размышляя.

– Ну…

– Не поговорить ли тебе об этом с рабби?

– О нет. – Он нетерпеливо покачал головой. – Он просто служащий храма. Наверно, я мог бы... хм-м... знаешь, как я поступлю? Поговорю с этим Моррисом Гальпериным.

– Потому что он первым предложил тебя в Совет?

– Нет. Потому что у него есть понимание политики. То, что его избрали городским юристом, хотя он и иудей, подтверждает этот факт. Я бы предложил ему выступить в роли организатора выборной кампании.

– С чего ты взял, что он согласится?

– О, думаю, что так и будет. Он молод и стремится сделать карьеру. Уверен, что он будет признателен за возможность сотрудничать со мной.

– Откуда ты знаешь, что он стремится сделать карьеру?

– А зачем иначе он занялся работой городского юриста? Зарплата ничтожна, и в течение года каждую среду по вечерам надо посещать собрания выборщиков. – Лицо Магнусона расслабилось в широкой улыбке. – Кроме того, я посмотрел его счёт в банке, прежде чем отправился к нему во второй раз.

– Как тебе это удалось?

– Это местное отделение моего банка. А я – директор. Как ты думаешь, управляющий будет сопротивляться мне, если я захочу с чем-либо ознакомиться?

– И?

Он пожал плечами.

– Он зарабатывает на жизнь, но ничего из ряда вон выходящего.

– Какой он? Как он выглядит?

– Достаточно достойно. Крупный мужчина, шести футов^[10] росту и довольно коренастый, но не толстый – пока нет. У него большой нос и мясистые губы. Линия роста волос уже подкралась к макушке, но у него симпатичное лицо, и он всё время улыбается.

– Замечательно, – кивнула София. – Я приглашаю его на ужин.

– Зачем?

– О, потому что он был порядочным и услужливым, – туманно ответила она. – И потому, что было бы интересно изучить возможности. Кроме того, после продажи «Электек Корпорейшн» тебе нужна новая цель. Не возражаешь?

– Что толку возражать, если ты уже всё решила?

3

Сэм Файнберг, президент храма, невысокий, крепкий и лысеющий, был скромным, деликатным человеком с талантом к компромиссу. Именно поэтому его избрали президентом в первом туре после почти катастрофического правления администрации Честера Каплана и ортодоксальной группы. Он отбыл три срока – в 1980 году, затем в 1981, и ещё раз в 1982, в последний раз практически не встретив сопротивления. С точки зрения реформистов он был современным человеком, не выставлявшим напоказ своё соблюдение религиозного кодекса; ультрарелигиозная клика нашла его приемлемым, потому что им было известно, что он содержал кошерный дом, и, кроме того, регулярно приходил на шаббатние службы^[11] и периодически участвовал в дневном миньяне.

Первым делом рабби спросил Файнберга о жене, которая неважно себя чувствовала. Файнберг печально покачал головой.

– Вот потому я и пришёл к вам. Я решил, что нам нужно уехать до наступления зимы. Мы отправляемся в Аризону.

– Понятно. И надолго?

– Я не вернусь. Мы переезжаем туда навсегда. Буду полностью откровенен с вами, рабби: я уже давно планировал этот шаг. На прошлой неделе я летал в Финикс^[12]. Мой сын Марк, как вам известно, работает там в сфере недвижимости. Он переехал в Финикс несколько лет назад. Он тоже страдал от астмы, но с момента переезда у него не было ни одного серьёзного приступа. Он настаивал на нашем переезде из-за состояния матери. Короче говоря, я купил там дом.

– Что ж, быстрое решение. Конечно же, я желаю вам удачи. А как насчёт вашего бизнеса здесь?

– Им управляет мой младший, Абнер, вместе с моим зятем, и уже давно. Последние пару лет я вообще ни во что не вмешиваюсь. Так, появляюсь несколько раз в неделю, и всё. Они вполне могут справиться без меня.

– Когда вы планируете уехать? Это прощальный визит?

Файнберг засмеялся.

– О нет, через месяц, а то и больше. Остаётся ещё много работы. Но главное, что меня беспокоит – это храм. – Он испустил густой смешок. – Я не смогу качественно управлять им по переписке из Аризоны.

– Так что наш вице-президент... о нет, его нет. У нас нет вице-президента. Это означает, что нам придётся провести дополнительные выборы.

– На днях, рабби, я просматривал подзаконные акты. Когда храм только зарождался, в совете директоров было около сорока пяти человек и три вице-президента: первый, второй и третий. Я не знаю, чего ожидали от такого состава.

Рабби объяснил:

– Как я понимаю – я не был здесь в самом начале, вы знаете – не для обеспечения преемственности, но как своего рода честь. И именно поэтому в совете было сорок пять членов. Из них лишь около пятнадцати человек приходили на собрание, но идея состояла в том, чтобы привлечь как можно больше участников. Затем, несколько лет назад, после сокращения числа членов правления до пятнадцати, в уставе произошли изменения: остался только один вице-президент, но вместо дополнительных выборов президент получил право назначать на своё место вице-президента, если по какой-либо причине должность освободится. Очевидно, они осознавали, что на специальное собрание членов только для того, чтобы избрать вице-президента, пришли бы немногие.

– Верно. Это происходило примерно в то время, когда Агню подал в отставку, и Никсон назначил Форда[13]. Правление полагало, что, раз уж так смогли поступить Соединённые Штаты, то нашему храму сам Бог велел. «Если по какой-либо причине должность вице-президента станет вакантной, тогда президент может назначить члена на эту должность с одобрения не менее двух третей директоров на любом очередном заседании совета». Во всяком случае, что-то подобное. Поэтому я решил назначить кого-то, получить одобрение совета директоров, а затем уйти в отставку. Я думал о ком-то вроде… Нет? – в этот момент рабби покачал головой.

– Думаю, вы могли бы назначить своего друга Шишкина^[14].

– Или Эли Манна, или Мюррея Ларкина.

– Ну, кого бы вы ни назначили, правление, вероятно, одобрит, потому что должность сейчас не считается важной. Но затем, когда вы объявите, что уходите в отставку, следующим звуком, который вы услышите – и будете слышать всю дорогу до Линна – будут громогласные проклятия Честера Каплана. Он воспримет это как уловку, и его группа не позволит волнениям стихнуть. Они организуют собрания, запустят телефонную кампанию – это расколет конгрегацию, и распри не утихнут в течение многих лет.

– Но если я просто уйду в отставку, через неделю или две проведут внеочередные выборы, и Честер Каплан легко победит, – заупрямился Файнберг.

– Почему он выиграет?

– Потому, что у него сплочённая группа. Они постоянно встречаются друг с другом – Каплан еженедельно проводит собрания у себя на дому. Его кампанию запустят ещё до того, как консерваторы смогут договориться о кандидате.

– Тем не менее, – подытожил рабби, – вы рискуете пойти на это. Когда вы планировали объявить об отставке?

– Я думал, что подожду отъезда – примерно через месяц. Тогда же я собирался бросить подсказку парочке консерваторов, и они могли бы начать работу.

Рабби снова покачал головой.

– Это было бы нечестно. Кроме того, об этом так или иначе станет известно.

– Тогда что я могу сделать?

Рабби встал и начал шагать взад-вперёд, кивая в такт своим размышлениям. Затем остановился перед гостем:

– Я скажу вам, что: объявите об отставке на следующем заседании правления, в это воскресенье.

– И?

– То, что ваша отставка вступит в силу через месяц, или шесть недель, или когда вы действительно соберётесь уйти.

– А, – Файнберг кивнул и улыбнулся. – Да, понятно. Это даст другим возможность действовать.

– Может быть, – мрачно отозвался рабби.

Когда Файнберг ушёл, и они остались одни, Мириам спросила:

– Неужели было бы так ужасно, если бы Честер Каплан и его группа снова пришли к власти?

– Ты помнишь, что случилось в тот год, когда он был президентом^[15].

– А, тот случай, когда он хотел купить за городом местечко для обители? Но он, вероятно, усвоил урок, и больше так не поступит.

– Нет? Знаешь, только вчера на утреннем миньяне, когда мы ждали десятого человека, он предложил, чтобы мы вели учёт посещаемости миньяна, а затем воздавали почести в Верховные праздники^[16] лишь тем, кто присутствовал в течение определённого процента времени.

– О нет!

– О да. Я уверен, что у него в запасе множество других ярких идей, которые он попытается осуществить. Возможно, ограничить хор мужскими голосами. Возможно, изменить порядок рассадки, чтобы с одной стороны были мужчины, а с другой – женщины.

– Но это вызовет такое противодействие, что…

– В том-то и дело. Мы хотим избежать раскола. Мы не можем себе этого позволить. В городе с большим еврейским населением прихожане консервативной синагоги – те, кто верят в консервативный иудаизм. Но в небольшом городе, таком, как Барнардс-Кроссинг, консервативная синагога представляет собой компромисс между тремя элементами: реформа, консервативность и ортодоксия. Мы должны поддерживать баланс. Если мы наклонимся слишком далеко в одном или другом направлении, то потеряем прихожан. Если Каплан и его команда снова начнут заправлять, есть большая вероятность, что реформисты отколются и организуют свой собственный храм. А наше сообщество просто недостаточно велико, чтобы поддерживать два храма. В основном это беспокоит Файнберга. И меня, безусловно, тоже. Но я обеспокоен вдвойне, потому что Каплан и его группа представляют то, что я считаю Новой Ортодоксией.

– Новой Ортодоксией?

– Вот именно. Они чрезмерно религиозны. А в этом случае религия легко может превратиться в религиозность. Знаешь, несмотря на то, что мой отец был консервативным рабби, наш дом был тем, что в нынешние дни считается ортодоксальным домом. И, конечно, мой дедушка был ортодоксальным рабби, и все мои родственники ходили в ортодоксальные синагоги. Но их религия была лёгкой. В действительности она являлась скорее образом жизни, чем попыткой общения с Божественным. Соблюдение заповедей было делом привычки. Они так же не могли есть некошерную пищу, как большинство людей – змеиное мясо. И использовать отдельные блюда для мяса и для молочных продуктов^[17] было так же естественно, как… как есть с тарелок за столом, а не со старой газеты на полу. В первый раз, когда я оказался в ресторане и увидел, как кто-то мажет хлеб маслом перед тем, как разрезать тем же ножом бифштекс – и, напоминаю, я в то время учился в колледже – меня чуть не вырвало.

– А как насчёт субботы? Разве она не была ограничением?

– Ограничением? Ничуть. Она была праздником. В субботу ты одевался получше и отправлялся в синагогу. А затем – праздничный ужин. Это был день для посещения других и для приёма гостей. Мой дед спрашивал меня о том, что я узнал в религиозной школе в течение недели, и иногда дополнял это своим собственным наставлением, особенно после того, как я начал изучать Талмуд^[18]. Если гости не приходили, или после того, как они уходили, моя семья отсыпалась днём. День проходил в другом ритме. Совсем не сложно, и я никогда не чувствовал никакого напряжения.

– Ну, у нас всё было не так, – заметила Мириам.

– Конечно, нет, потому что твоя семья – реформисты, – усмехнулся он. – Вы ходили в храм, как христиане ходят в церковь, преисполняясь торжественного достоинства. Но иудаизм не таков, по крайней мере, в отношении традиций. Вы горячо молились или чувствовали себя слегка виноватыми, если молитве не хватало пыла. Но обычно евреи вообще не молятся; они давен^[19]. То есть бормочут заданный текст так быстро, как только могут, и, поскольку он написан на иврите, вряд ли кто-нибудь из них понимает его. Это и стало у реформистов причиной изменения молитв с иврита на язык страны, в нашем случае – английский.

– Разве не имеет смысла понимать, что ты говоришь?

– Я не совсем уверен. Ты помнишь старого мистера Горальского?

– Ты имеешь в виду отца Бена Горальского? Конечно.

– Так вот, как-то раз он сказал мне, что никогда не пропускал повторение ежедневных молитв с пятилетнего возраста. Тогда ему было уже семьдесят пять или восемьдесят. Он знал их наизусть, но не знал, что означают их слова. Он объяснил, однако, что, когда молился, у него возникали иные мысли, отличавшиеся от обычных. По сути, он медитировал, и молитвы, которые он бормотал так быстро, что заканчивал «Амиду»^[20], когда другие и до половины не добирались, были своего рода мантрой. Он был соблюдающим евреем в том смысле, что вначале быстро исполнял заповеди, а затем занимался своими делами. Я никогда не думал о нём как о религиозном человеке, то есть о таком, который намеревается предсказывать волю Бога. Но теперь я считаю Каплана и его группу религиозными.

– И ты боишься, что, оказавшись у власти, они извратят…

– Суть службы. Безусловно. Я пытаюсь сказать, что мы, евреи, всегда относились с подозрением к религиозности в соответствии с заповедью: «Не произноси имя Господа попусту».

Она кивнула.

– Сказать тебе кое-что, Дэвид? Ты так и не упомянул Файнбергу о повышении.

– Мириам, Мириам, ты слышала, что я говорил?

– Конечно. И уже не в первый раз. Но сейчас я обеспокоена тем, чтобы ты получал больше денег. Нам следует думать о колледже Джонатона. И Хепсиба взрослеет. Ей понадобятся платья и туфли вместо джинсов и кроссовок, которые она носила раньше.

4

Скофилды были одним из старейших семейств Барнардс-Кроссинга – как Мичумы и Кроссеты. В городе находились переулок Скофилда, выходивший на общественную пристань, и немного травы с парой скамеек, которые фигурировали в городском архиве под именем «парк Скофилда». Но в отличие от дюжины Мичумов и полудюжины Кроссетов, в телефонном справочнике значился только один Скофилд – Джон. Согласно городским сплетням, «Скофилды были осторожными людьми и, как правило, поздно вступали в брак, поэтому заводили не слишком много детей».

К сожалению, это не привело к процветанию, за исключением краткого периода в девятнадцатом веке, когда судья Сэмюэл Скофилд внезапно сорвался в Китай для торговых операций и заработал много денег за одно путешествие. Но затем врождённая осторожность снова одержала верх, и он не рискнул повторить. К моменту его смерти состояние было в значительной степени растрачено. Но добросовестный судья, по крайней мере, сумел учредить стипендии в Гарвардском колледже и Гарвардской юридической школе с условием, что их может получить только тот, кто носит имя Скофилда. В отсутствие кандидата деньги направлялись, соответственно, в общие операционные фонды колледжа и юридической школы.

Возможно, из-за того, что в течение многих лет не оказалось ни одного претендента, и приёмная комиссия чувствовала себя немного виноватой, Джона Скофилда, чьи оценки в высшей школе Барнардс-Кроссинга были честными, но низкими, приняли в колледж. А через четыре года он подал заявление и поступил в юридическую школу.

В двадцать восемь лет Джон Скофилд был высоким, белокурым молодым человеком с бледно-голубыми глазами и большими квадратными белыми зубами, красивым и флегматичным. Он делил офис в Салеме с четырьмя другими адвокатами, которые, как и он, боролись за создание собственной практики. Однако Джону приходилось немного лучше, так как его коллеги были женаты, а он мог поддерживать только себя: «Скофилды, как правило, поздно вступают в брак».

Через зал находилась контора пожилого адвоката, Дж. Дж. Малкейхи, владельца офиса, который арендовали Скофилд с товарищами. Джон Скофилд часами просиживал в кабинете Малкейхи, потому что у него было много времени, и потому что старик любил поговорить, особенно пропустив рюмочку-другую. Часто Малкейхи давал ему какую-то работу, в основном канцелярскую, за которую платил, обычно довольно щедро. А иногда Малкейхи передавал ему дело, если сам был слишком занят или ленился. Именно так Скофилд стал защитником Хуана Гонсалеса. Утром, однако, он сидел не в суде, а в кабинете Малкейхи. Старик взглянул на часы и спросил:

– Ты не пошёл сегодня утром на суд?

– Всё кончено, – удовлетворённо улыбнулся Скофилд. – Я заключил сделку о признании вины.

– Какую сделку?

– Шесть месяцев и годовой испытательный срок. Я полагаю, что это намного лучше, чем рискнуть на три-пять лет.

– Я бы его вытащил, – буркнул Малкейхи.

– Да ну, Дж. Дж., он был чертовски виновен.

– Какое это имеет значение? Пусть решает жюри. Что произошло?

– Ну, у Гонсалеса огромная семья, и каждую секунду появлялся кто-то из них, чтобы задать мне вопрос или дать какой-нибудь дурацкий совет. Это начало действовать мне на нервы. Поэтому вскоре я перешёл улицу и устроился выпить чашку кофе. Через пару минут там же оказался помощник окружного прокурора Чарли Вентуро. Вы его знаете?

– Конечно. Я ни за что не повернусь к нему спиной.

– Да ну, он хороший парень. Во всяком случае, он присоединился ко мне, и мы начали говорить. Он продолжает рассказывать о то, как сильно занят этим делом, и как окружной прокурор наступает ему на пятки. А потом он так забавно улыбается углом рта…

– Вот когда действительно стоит остерегаться. Я тут же отступаю назад и крепко держу кошелёк.

Скофилд приоткрыл губы и показал зубы, демонстрируя, что оценил шутку.

– В общем, он сказал, что лучше бы мне посоветовать своему клиенту признать вину. Поскольку дело разбирал судья Прентисс, и вы знаете, как он относится к чернокожим и пуэрториканцам, и я знаю, что у него есть готовое дело…

– У него не было дела, – категорически отрезал Малкейхи.

– О, нет, Дж. Дж., у него был свидетель, приличный парень средних лет, который…

– Который облажался или не смог подтвердить свои показания.

– Нет, всё в порядке. Я видел его в коридоре.

– Значит, он облажался. Он сказал Вентуро, что не уверен, что это был Гонсалес.

– Зачем ему так поступать?

– Потому что жена его достала. «Зачем тебе связываться с кучей сумасшедших пуэрториканцев?» Вот почему. Это случается постоянно. Итак, Вентуро, зная, что у него нет дела, и увидев, как ты идёшь выпить чашку кофе, следует за тобой и предлагает сделку. Позволь спросить: если у него было готовое дело, и он был уверен в осуждении на срок от трёх до пяти лет, зачем ему предлагать соглашаться на паршивые шесть месяцев?

– Ну, он был занят…

– Ну и что? Они всегда заняты, и окружной прокурор вечно подгоняет их, чтобы быстрее шевелились. Что он выиграл? Дело было бы закончено до полуденного перерыва.

– Вы думаете, он меня облапошил?

– Именно.

– И я должен был идти в суд?

– Это азартная игра. Особенно ради себя самого.

– Что вы имеете в виду?

Малкейхи посмотрел на удручённого молодого человека, сидящего через стол. Что с ним не так? Чего не хватает? Такой красивый парень… Он пожалел его и попытался объяснить.

– Послушай, у этих пуэрториканцев большие семьи. У каждого есть куча братьев и сестёр и больше двоюродных братьев и сестёр, тётушек и дядюшек, чем ты можешь сосчитать. У тебя была бы большая публика в зале суда, если бы ты выступил на заседании. Если они увидят, как адвокат борется за своего клиента, встаёт и возражает, опровергает показания на перекрёстном допросе, подводит итоги, обращаясь к присяжным со страстной речью, они подумают, что он довольно хорош, даже если проиграет дело. Что произойдёт, если твой клиент получит от трёх до пяти? С этим ничего не поделаешь. Но его семья, они думают, что суд – это игра: ты можешь выиграть, можешь проиграть. Для них важно то, хорошо ли ты сражаешься или нет. И если ты им понравился, то у тебя есть шанс получить новое дело. Гражданское или уголовное. Аренда, контракт, подтверждение права на недвижимость – они придут к тебе, потому что видят, что ты борешься за своего клиента, и тебе не всё равно. Но если ты соглашаешься на признание вины, рано или поздно им придёт в голову мысль, что, может быть, если бы суд состоялся, ты мог бы выиграть.

– Вы думаете, я всё испортил?

– Уверен в этом, – ответил Малкейхи. Он собирался произнести обычные слова сочувствия и утешения, но, увидев отражение в пыльном окне офиса, не мог не сравнить свой внешний вид – приземистое и бесформенное тело, пухлое лицо и нос картошкой – с симпатичным молодым человеком, сидевшим напротив. У Скофилда было всё, чего не было у Малкейхи, когда он начинал, и всё же... Внезапно им овладели злость и раздражение. Не только из-за неверного поведения в деле Гонсалеса, но и из-за общего самодовольства сидевшего напротив молодого человека. Однако Малкейхи не проявил никаких признаков раздражения, когда выдвинул нижний ящик стола и достал бутылку и стакан. Автоматически он протянул бутылку собеседнику.

Скофилд покачал головой.

Малкейхи налил себе выпить, сделал глоток, а затем, держа бокал в руке, откинулся на спинку стула и прижал ногу к боковой поверхности выдвижного ящика, чтобы сохранить равновесие.

– Ты когда-нибудь думал, – лениво спросил он, – что, возможно, занялся не тем?

– Вы думаете, я настолько плох, а?

Старик беспомощно развёл руками.

– Ты не продумываешь всё до конца. Ты импульсивен. У тебя появляются мысли, и иногда очень хорошие, но ты следуешь им, не принимая во внимание долгосрочные эффекты. Например, сегодня, или тот контракт, который ты подписал пару дней назад. Ты думаешь быстро, но не думаешь долго. А адвокат должен думать о долгосрочной перспективе для своего клиента. Клиент что-то предпринимает или хочет что-то предпринять, он горит жаждой деятельности, но его адвокат – парень, который спрашивает: «А что, если…?» Понятно? Кажется, твой разум работает не так.

– Так что же мне делать?

Малкейхи задумался.

– Тебя не было три-четыре года?

– Ага.

– И ты не справляешься, не так ли? Ты хорошо одеваешься, и у тебя квартира в Уотерфронт Тауэрс^[21]. С другой стороны, у тебя эта ненормальная подержанная машина. Скажи мне, ты вообще зарабатываешь деньги?

– Немного.

Пожилой мужчина грубо рассмеялся.

– Ну, ты можешь жениться на богатой девушке. Это решит твою проблему.

– О, богатые девушки в наши дни не выходят замуж. Они предпочитают карьеру. Они становятся врачами, юристами и преподавательницами колледжей.

– Может быть, тебе следует объединиться с каким-нибудь умным молодым евреем или итальянцем. Ты работаешь над привлечением бизнеса, и он справится с этим. У тебя имеются внешность, манеры и всё такое, ты должен знать многих. Любых клиентов, которых сможешь заполучить, ты будешь передавать ему… нет. – Взмахом руки он отклонил идею. – Он бросит тебя, как только ты создашь ему клиентуру. Я скажу тебе, что ты можешь сделать. Иди в политику. Там не имеет значения, если ты валяешь дурака. Ты становишься представителем или сенатором штата^[22], и дело в шляпе. В дополнение к зарплате это пойдёт на пользу делу. Видишь ли, люди будут думать, что у тебя есть связи... ну, с окружным прокурором, судьями и судебными клерками. Более того, они не считают, что ты займёшься их делами лично, поскольку занят государственной деятельностью. Они ожидают, что ты передашь это кому-нибудь в своём офисе.

Скофилд снова показал свои квадратные белые зубы.

– Какой-то еврей или итальянец…

– Конечно. Почему бы и нет? – Тут его осенила внезапная мысль. – Слу-ушай, заметил парня, который сидел уменя в офисе вчера днём? Так вот, это был Джим Талли. Он медбрат, или санитар, или что-то такое в больнице Линна. Он сообщил мне, что Джо Брэдли, сенатор от этого округа, оказался в больнице с тяжёлым сердечным приступом. Официальная версия – прохождение обследования, но на самом деле у него инфаркт, причём тяжёлый.

– И?

– Так что, скорее всего, он не будет баллотироваться на переизбрание. Никто ещё не знает, поэтому, если бы ты заявил об этом…

– Сенатор штата? Это просто смешно. Как можно надеяться баллотироваться на пост сенатора штата с бухты-барахты? Для этого следует хорошо потрудиться. Возможно, я мог бы баллотироваться на члена городского управления Барнардс-Кроссинга, но…

– Должность члена городского управления не даст тебе ничего, кроме, может быть, нескольких телефонных звонков с жалобами на сборку мусора. И никакой зарплаты. Сколько известных тебе муниципальных служащих играют важную роль в политике? Ты хочешь выбраться из местного болота и попасть в сенат. И там уже лавировать. – Малкейхи зигзагообразно взмахнул обеими руками. – После этого ты можешь стать членом какой-либо комиссии или судьёй, если тебе это по вкусу. Или остаться сенатором, затем перейти к конгрессмену и переехать в Вашингтон. А там возможности... – Он развёл руки над головой, демонстрируя бесконечность.

– Да, но всё это требует денег.

– Первое правило политики, – веско проронил Малкейхи, – не использовать свои собственные деньги. Только деньги других людей, вклады в кампанию.

– Но для начала требуется хоть какая-то сумма.

Малкейхи кивнул.

– Конечно, стартовый капитал. Но у тебя он есть. Твоя одежда, твои апартаменты в Уотерфронт Тауэрс...

– Немного, – признался Скофилд. – Моя доля от продажи дома после смерти отца. Всего лишь несколько тысяч.

– Слушай, мальчик, тебе не нужно много, чтобы начать. И ты не выбрасываешь деньги на ветер. Это реклама. Неужели непонятно? Выигрыш, проигрыш – ты получаешь всю эту рекламу бесплатно. Скажем, ты проводишь митинг. И начинаешь, представляя себя: «Я Джон Скофилд, практикующий адвокат с офисами в Салеме». Уловил? В аудитории обязательно окажется какой-то зануда, у которого имеется небольшая юридическая проблема. Кто-то должен ему денег и не возвращает долг. Или ему нужно составить какой-то контракт. У него нет адвоката. Ну вот, перед ним порядочный молодой парень, который говорит здравые вещи, и он адвокат в Салеме. Почему бы не пойти к нему? Ясно? А теперь – что будет, если ты выиграешь?

– И что же?

Малкейхи возвёл руки к небу, как будто собрался обнять небеса.

– Ты будешь ворочать большими делами. Мы создадим юридическую фирму: «Скофилд, Малкейхи, Коэн и Мастранжело». – Он махнул рукой, будто указывая на дверную табличку.

– Кто такие Коэн и Мастранжело?

– Мы заполучим умного еврея или итальянца. А может, и обоих сразу.

– А может быть, Вентуро из офиса окружного прокурора для итальянской общины, – предложил Скофилд.

– Возможно, – кивнул Малкейхи.

Скофилд в восторге сверкнул зубами при мысли об одурачившем его человеке, который теперь станет трудиться на него. Но потом вернулся к реальности.

– Нет, это глупо. Я не могу баллотироваться на пост сенатора штата.

– Почему бы и нет? Это наилучший выбор для тебя. Ты бы баллотировался как республиканец, и к тому же на первичных выборах. Кандидат от республиканцев обязательно победит на выборах в этих округах, независимо от того, кто он. Вот основной вопрос, который должен тебя интересовать. Сколько людей голосует на первичных выборах? Двадцать процентов? Максимум двадцать пять. Ты получаешь твёрдую поддержку Барнардс-Кроссинга, и дело в кармане. Теперь – самое главное. Ты – один. Единственный, кто будет баллотироваться от республиканцев.

– Почему единственный?

– Потому что никто, никто в здравом уме не собирается оспаривать выдвижение Джо Брэдли. Он был сенатором от округа – не знаю, сколько лет. Итак, ты заявляешь об этом. Затем, когда он, наконец, сообщает, что не будет переизбираться, ты получаешься единственным игроком на поле.

– Да, и в ту минуту, когда он заявляет, на поле выскакивает полдюжины других.

– Ну и что? Ты-то выступил первым. И получишь известность прежде, чем другие начнут действовать.

– А если ваш друг ошибся, и Брэдли снова выставит свою кандидатуру?

– Значит, ты проиграешь. Но у тебя останется вся бесплатная реклама, вся шумиха.

– Ну-у...

5

Когда его спрашивали, чем он зарабатывает на жизнь, Тони Д’Анджело предпочитал уклончиво отвечать, что связан с политикой. Но он ни разу не баллотировался на выборах и не проводил кампаний за чьи-либо выборы. А вместо этого заключал сделки. Сведения, которыми он владел, позволяли чётко определять точки давления на различных ключевых членов законодательного собрания штата и администрации. Недавно Д’Анджело почти полностью посвятил себя потребностям партийного большинства, и связь не осталась незамеченной, поэтому он встречался с помощником по административным вопросам в захудалом кафе в Саут-Энде, а не в обычном ресторане в Хилле.

– Сейчас, Тони, ты опасен, – объяснил администратор. – Большая шишка из партии огорчился бы, если бы узнал, что я вообще разговариваю с тобой.

Тони Д’Анджело кивнул. Он не огорчился и даже не обиделся. Лидер большинства просто уведомил его через своего административного помощника, что не хочет видеть его рядом с собой. Ничего личного. Просто политика – по крайней мере, тот аспект политики, в который вовлечён Тони.

– Так что же мне делать? – спросил он.

Администратор развёл толстыми, мясистыми руками. Это был крупный, розовощёкий молодой человек лет тридцати, прекрасно понимавший свою силу и значимость.

– Ты слишком часто бросался в глаза, Тони. Репортёр из «Глоб» принялся всюду совать свой нос. До нас дошли слухи, что он создал целую сеть из сенатских корреспондентов, в том числе телевизионщиков, чтобы следить за тобой – из каких офисов ты выходишь и в какие заходишь. Так что Большая шишка считает, что тебе стоит немного отдохнуть. Два-три месяца, а после выборов всё утихнет. Найди себе девушку и отправляйся во Флориду.

– У меня есть девушка.

– Тем лучше, сможешь уехать пораньше.

– Ты говоришь мне, что запахло жареным?

– Может быть, и не так уж сильно. Но зачем рисковать? Даже если ты просто останешься дома – где это? Линн? Ревир?

– Ревир.

– Пусть Ревир. Притихни на некоторое время. Прогуляйся по набережной, подыши морским воздухом, сходи на ипподром, в салоны для игры в бинго…

– Да, а на что мне покупать еду?

– На свои запасы.

– А где мне взять эти запасы?

Помощник по административным вопросам улыбнулся, как будто Тони хлопнул его по колену.

– А твои гонорары за сделки? Что случилось с ними?

– Спроси букмекеров.

– Да? Ну, значит, найдёшь какую-нибудь работу. Я уверен: с твоими связями…

– У меня нет никаких связей в Ревире. Я слишком осторожен, чтобы лезть в местную политику. Там меня никто не знает.

– Как насчёт «Атлантик Дреджинг»? Разве ты не имеешь отношения к тому, что Кэш голосовал против Закона о гавани^[23]?

– Я никогда ничего не получал от Кэша. Он всё проворачивал сам и втихую.

Администратор не поверил ему, но, конечно, вслух заявить такое было бы невежливо. Он кивнул.

– И потом, закон всё равно прошёл, – мрачно бросил Тони, высокий худой человек с красивым, хотя и мрачным лицом. У него была странная сардоническая^[24] улыбка, обычно начинавшаяся с чего-то похожего на гримасу. Вот и сейчас он улыбнулся именно так, чтобы показать, что знает больше, чем говорит. А также дать понять: его финансовое положение не совсем безнадёжно, но в следующий раз, когда им придётся заниматься совместными делами, ему будут должны.

Потянувшись за счётом, Тони обронил:

– Вот что, парни, вы знаете кого-нибудь в «Атлантик Дреджинг»?

– Ну, например, Фаулера.

– Да, верно, Фаулера. – Чёрт побери, Фаулера – президента компании – знали все. Его имя можно было узнать из телефонной книги. Выскользнув из кабинки и направившись к кассе, Д’Анджело оглянулся через плечо. – Хорошо. Какое-то время я отсижусь дома.

– Если Большая шишка захочет связаться с тобой…

Снова сардоническая улыбка.

– Я сам свяжусь с ним. Так будет лучше.

Когда помощник по административным вопросам уже собрался уйти, Тони позвал его:

– Эй, ребята, у вас есть что-нибудь о Фаулере?

– То есть?

– Ну, что-то вроде того: если бы он знал то, что знаю я, ему было бы интересно поговорить со мной.

Администратор покачал головой.

– Ничего подобного. Если я что-нибудь услышу...

– Конечно.

6

Белль Гальперин, яркая женщина со светло-рыжими волосами, была полна решимости не преувеличивать изобилие дома Магнусонов, но на протяжении всего обеда – а вообще-то с того момента, как они переступили порог дома – она без устали думала о том, как будет рассказывать «девочкам»: «Мы обедали у Магнусонов – он же клиент Морри, знаете ли…»

Отбивные из ягнёнка и печёный картофель разочаровали только потому, что она предполагала, что основное блюдо будет чем-то необычным и французским. С другой стороны, такая еда подчёркивала её описание миссис Магнусон: «Она такая простая, грациозная и практичная».

Позже, за кофе, она сказала хозяйке:

– У вас прекрасные картины.

– Белль без ума от искусства, – объяснил Морис.

– О, тогда позвольте мне показать вам, – улыбнулась София Магнусон. – У нас на втором этаже есть кое-что, что вам понравится.

– С удовольствием.

– Вы извините нас? – поднялась миссис Магнусон.

Оставшись наедине с Моррисом Гальпериным, Магнусон наполнил кофейные чашки и спросил:

– Вы действительно связаны с храмом, не так ли?

Гальперин кивнул.

– Это правильно. Не то чтобы я был особенно религиозен, знаете ли, но, по-моему, я из тех парней, которые вмешиваются, если им что-то интересно.

– Я сам немного такой, – усмехнулся Магнусон. – По крайней мере, мне нравится знать всё о том, с чем имею дело. Возьмём храмовую организацию. Раз я являюсь членом правления, то хочу знать, что к чему. Конечно, я посетил только пару собраний, последнее примерно месяц назад, но мне кажется, что мы на самом деле не движемся ни в каком направлении. У меня нет впечатления от программы, если вы понимаете, о чём я.

– Ну…

– Наш президент, кажется, очень порядочный человек, и хорошо справляется с ведением собраний, но у меня нет впечатления, что он руководит политикой. У меня такое чувство, что он больше намерен поддерживать статус-кво^[25].

– Ах, вы заметили!

Магнусон улыбнулся.

– Я посетил достаточно заседаний Совета директоров, чтобы уловить всё, что витает в воздухе. Файнберг – тот, кого бы я назвал временным президентом.

– Чудесно, – согласился Гальперин. – Вы совершенно правы. Видите ли, мы – консервативный храм, потому что консерватизм – это своего рода компромисс между ортодоксами и реформистами. Поскольку сообщество недостаточно велико, чтобы поддерживать более одного храма, оно должно быть в значительной степени консервативным. И хотя некоторые из наших президентов склонялись к реформе, а другие – к ортодоксии, все они были в основном консерваторами. Кроме одного. Пару лет назад Честер Каплан сумел добиться избрания, а он – ортодокс, каких поискать.

– Каплан? Тот толстый коротышка в ермолке, который садится в конце стола? Адвокат, верно?

– Верно. И успешный. Он носит ярмулке^[26], потому что собрание проводится в храме. А также носит её дома. И уверен, что будет носить её в суде, если судья не будет возражать или это не произведёт плохого влияния на присяжных. И он ходит к миньяну каждый день, утром и вечером. Он чуть ли не расколол конгрегацию в тот год, когда был президентом.

– Значит, Файнберг был избран, чтобы залечить раны, да?

– Более или менее. Во всяком случае, чтобы держаться среднего курса. И он проделал очень достойную работу, поэтому его дважды переизбирали.

– А в следующем году?

– Ах, вот в этом и загвоздка, мистер Магнусон. На последнем заседании правления Файнберг объявил, что в следующем месяце уходит в отставку. Его жена больна, и они переезжают в Аризону.

– Значит, тогда вице-президент…

– У нас нет вице-президента. Эйб Кан умер менее чем через месяц после вступления в должность. Вполне ожидаемо. Он был болен и стар. – В ответ на поднятую бровь Магнусона Гальперин объяснил: – Он был членом конгрегации с самого начала и внёс много денег. Люди думали, что ему нужно какое-то признание. Вы знаете, как это происходит в Верховные Праздники. Президент и рабби сидят с одной стороны Ковчега, а вице-президент и кантор – когда не ведёт молитвы – с другой. Поэтому решили, что, если Кан сядет рядом с Ковчегом, он почувствует, что его оценили.

– Понимаю. Значит, без вице-президента и отставки президента будут очередные выборы?

– В точку. Внеочередные выборы. А Каплан планирует снова участвовать в них.

– Если его администрация потерпела фиаско, я не считаю, что у него много шансов, – заметил Магнусон.

– Вот тут вы не правы. Выборы проводятся на собрании всех членов конгрегации. У нас около трёхсот пятидесяти участников, но я не думаю, что придёт более двухсот человек. Из этих двухсот от силы пятьдесят понимают, что происходит. Далее, у Каплана сплочённая группа правоверных. И они примутся за работу. Некоторые будут голосовать за него, потому что его имя знакомо. Другие – потому что он соблюдает традиции, а они полагают, что президент синагоги должен быть именно таким. О, я бы сказал, что у него чертовски хорошие шансы.

– А с кем бы вы выступили против него? Я так понимаю, вы – один из оппозиции?

– В том-то и беда. Мы не смогли определиться с кандидатурой. Объявление Файнберга застало нас врасплох. Мы не организовались на продвижение кого-то одного. У нас слишком много возможностей.

– Как насчёт вас? Вы заинтересованы?

– О нет. Во-первых, это занимает слишком много времени. На эту должность требуется кто-то пожилой и, желательно, тот, кому не нужно зарабатывать на жизнь в обществе таким путём, как я.

– Это почему? По-моему, реклама никому ещё не помешала.

Гальперин покачал головой.

– По сути, это политическая позиция, что означает: хотя половина членов и поддерживает тебя, другая половина – против. Я не могу себе этого позволить.

– Раньше я участвовал в работе храма Цедек в Бостоне^[27]. Мой дедушка был одним из основателей, – заметил Магнусон как бы между прочим.

– Я надеялся, что вы заинтересуетесь. И уверен, что вы поддержите нашу кандидатуру, кого бы мы ни выбрали…

– Меня не очень-то устраивает задний план, – возразил Магнусон. – Когда я вступаю в организацию, я хочу управлять ей.

– Это значит?.. – Внезапно Гальперина осенило. – Послушайте, вы хотели бы выдвинуть свою кандидатуру?

– Знаете, это довольно неожиданно. Я должен подумать.

– Так может, вы подумаете об этом? – серьёзно спросил Гальперин.

– Я не знаю. Конечно, если бы я думал, что у меня есть шанс выиграть…

– Это выборы, поэтому не может быть никаких гарантий, но…

– О, я и не ожидаю гарантии, но не хотел бы выглядеть глупо. Я новичок в организации и никому не известен…

– Не известен? Да право, мистер Магнусон. Кто здесь известен больше, чем вы? Кто не слышал о «Магнусоне и Беке», самом большом магазине в Бостоне?

– В Новой Англии, – поправил его Магнусон. – Однако мы больше не связаны с ним. Хотя новые владельцы по-прежнему используют наше имя.

– Вот именно это я и имею в виду. Имя известно.

– Но у меня нет предвыборного штаба…

– Скажите слово, и я устрою вам штаб.

Магнусон улыбнулся.

– Вы очень убедительны. Вот что я вам скажу: поспрашивайте вокруг, забросьте наживку, а потом сообщите мне о результатах. Тогда и решим.

По дороге домой Белль Гальперин не могла сдержать восторга, выпаливая в необычайном возбуждении:

– У них есть Шагал и Сёра, а в спальне – настоящий Ренуар^[28]. Представь, в спальне. – Затем внезапно сменила тему: – Он хотел встретиться с тобой по какому-то юридическому вопросу?

Муж усмехнулся.

– Нет. Он хочет быть президентом храма.

– Президент? Но... но он никогда не был должностным лицом. Он справится?

– Почему бы и нет? Нет правил, которые это запрещают. Любой член конгрегации может выдвинуть свою кандидатуру. А он – один из конгрегации.

– И он хочет, чтобы ты руководил его кампанией?

– Что-то в этом роде.

– Он сумеет? У него есть шанс? Я имею в виду, что никто его не знает и всё такое.

– Не-ет, но с другой стороны, все знают имя, и всем по душе миллионер.

– Он собирается платить тебе за работу?

– Этот вопрос не обсуждался.

– Тогда что ты от этого выиграешь?

– Видишь ли, когда слоняешься вокруг людей с такими деньгами, как у Говарда Магнусона, часть перепадает и тебе.

7

Лора Магнусон в двадцать пять лет была симпатичной, даже хорошенькой, если не красавицей. Её рот был широковат, а нос – длинноват с точки зрения современного вкуса, судя по моделям на обложках журналов, глаза – внимательны и проницательны, подбородок демонстрировал твёрдость и решимость, каштановые волосы до плеч были разделены посередине и зачёсаны назад за уши в стиле, который требовал минимальных усилий.

Она закончила Брин-Мар^[29] со степенью magna cum laude^[30] в области политических наук и поступила в Лондонскую школу экономики на три года, чтобы вернуться без степени. И объяснила обожавшему её отцу и понимавшей её матери:

– У меня было чувство, что если я получу докторскую степень, то рано или поздно обнаружу себя преподавателем. А я этого не хочу.

– А чего ты хочешь? – спросил её отец.

– О, я не знаю. Может быть, заняться чем-нибудь в сфере управления.

Она сидела дома пару месяцев, ничем не занимаясь – по крайней мере, с точки зрения родителей. Несколько раз побывала в Нью-Йорке, чтобы купить одежду, пойти в театр, навестить друзей и быбывших одноклассников. Магнусоны устроили для неё пару вечеринок в Барнардс-Кроссинге, чтобы она могла повстречать новых людей, сыновей и дочерей своих знакомых, приехавших из Бостона. В течение дня, если была хорошая погода, Лора усаживалась в машину и разъезжала по графству до Рокпорта, чтобы побродить по картинным галереям, или до Глостера, чтобы пообедать на пристани и понаблюдать за чайками. Вечерами она предпочитала отправляться в Бостон или Кембридж на лекцию или встречу, которая, по её мнению, могла бы представлять интерес.

Тем вечером Лора решила поехать в центр города, размышляя: то ли пойти в кино, то ли просто побродить по улицам, чтобы возобновить знакомство со старым городом. Проходя мимо унитарианской^[31] церкви, она заметила табличку с надписью: «Ночь Кандидатов. Шанс встретиться с кандидатами».

Она проехала ещё один квартал, чтобы найти парковочное место, а затем пошла обратно. Встреча проходила в ризнице, где уже сидела пара сотен человек. Но комната была заполнена меньше чем наполовину, хотя к моменту появления Лоры оставалось несколько минут до начала собрания.

В широком проходе, окружавшем комнату, установили маленькие складные столики, на каждом из которых разложили агитационные материалы конкретного кандидата. Рядом с ними сидели агитаторы, предлагавшие интересующимся пластиковые значки, наклейки на бампер автомобиля и тому подобное. На платформе для кандидатов стоял ряд из пятнадцати стульев. Председательствовал один из членов городского управления, Герберт Боттомли, высокий, худой, сутулый мужчина с непослушными седыми волосами и густыми бровями. В мешковатом костюме и очках в стальной оправе он выглядел, как школьный учитель на пенсии, председательствовавший на собрании клуба «Золотой век»^[32], но в действительности в свои пятьдесят был успешным подрядчиком и пользовался большой популярностью в городе.

Боттомли стукнул по кафедре молотком и провозгласил:

– Внимание, прошу всех успокоиться и призываю к порядку. Я собираюсь пригласить кандидатов, они рассядутся позади меня, и вы сможете рассмотреть их. – Он отошёл в сторону, открыл дверь и торжественно объявил: – Дамы и господа, кандидаты.

Кандидаты появились в ризнице: кто-то – робко, кто-то – напыщенно, изображая уверенность, кто-то – улыбаясь, кто-то – задумчиво. Но каждый был заинтересован в том, чтобы продемонстрировать позицию, которая с большей вероятностью создаст хорошее впечатление и тем самым обеспечит голоса. Очевидно, в соседней комнате они выстроились колонной, поэтому вышли на сцену, соблюдая очерёдность: первый занял кресло справа, остальные последовательно расположились слева.

Когда все расселись, председатель Боттомли продолжил:

– К сожалению, нас не посетил ни один из кандидатов на должность в руководстве штата – губернатора, заместителя губернатора и генерального прокурора, – но за них выступят их представители. Далее, мы хотим сократить официальную часть собрания, чтобы бо́льшую часть вечера мы могли посвятить неофициальному знакомству с кандидатами. Поэтому я попрошу выступающих ограничиться четырьмя минутами. Так, пятнадцать раз по четыре – шестьдесят минут, всего час. Так будет правильно. – Он повернулся лицом к кандидатам. – Я не собираюсь включать секундомер и перебивать вас в середине предложения. Я просто встану и подойду к вам, и вы поймёте, что пора заканчивать. Согласны? Хорошо, тогда мы начнём с представительства штата. Дамы и господа, первый оратор, – он заглянул в список, – Чарльз Кимборо. Мистер Кимборо, прошу.

Кимборо был человеком средних лет, улыбающимся и уверенным в себе, возможно, потому, что действительно совершенно не волновался. Губернатор, демократ, которого он представлял, мало что мог выиграть или проиграть в этой аудитории, в подавляющем большинстве – республиканской.

– Я здесь, чтобы передать вам приветствия Его Превосходительства и выразить сожаление по поводу того, что он не смог быть с вами сегодня вечером из-за ранее данного обязательства. Сегодня я пришёл, чтобы убедить вас вновь поддержать его кандидатуру на высокий пост, который он сейчас занимает и на котором он продемонстрировал свои способности и свою заботу… – и так далее, все четыре минуты. Когда Боттомли шагнул к нему, Кимборо запнулся, но изящно завершил: – Я мог бы занять весь вечер, перечисляя достижения Его Превосходительства за четыре года пребывания в должности, но Герб ясно даёт понять, что мне пора заканчивать, выразив вам благодарность за внимание, вежливость и гостеприимство. Спасибо.

Следующие шестеро выступавших представителей кандидатов на руководящие посты в штате – как республиканцы, так и демократы – один за другим рекламировали достижения своих работодателей. Это было смертельно скучно, и часть зрителей ушла. У Лоры Магнусон появилось искушение последовать за ними, но Джон Скофилд, сидевший на платформе, пробудил её любопытство и интерес. Он, безусловно, был молод и симпатичен, но самое главное – у него хватило смелости (или безрассудства) бросить вызов действующему сенатору Джосайе Брэдли. Прочие вступили в гонку только после того, как Брэдли объявил, что не будет добиваться переизбрания. Лора задавалась вопросом, упомянет ли он об этом во время своей речи.

Боттомли вышел вперёд, поднял руки и помахал публике, чтобы привлечь внимание.

– Хорошо, друзья, – сказал он. – Теперь, когда мы закончили с руководством штата, можем заняться той частью программы, которая вас особенно интересует, а именно – кандидатами на должности сенатора и представителя в Генеральный суд^[33]. К счастью, ни у кого из них не было неотложных дел (хихиканье и смешки), и все они присутствуют здесь. Сначала мы выслушаем кандидатов в сенаторы штата. Их трое, и все считают себя республиканцами. Я не знаю, почему демократы не выдвинули своих кандидатов (смешки). Мы предоставим им слово в алфавитном порядке. Итак, – беглый взгляд на список, – мы начнём с Томаса Баджо, члена городского совета Ревира, затем выступит Альберт Кэш, представитель нашего округа в Генеральном суде, а завершит Джон Скофилд из Барнардс-Кроссинга. Мистер Баджо, прошу.

Баджо был коротким, толстым, смуглым, с иссиня-чёрными щеками, густыми тёмными волосами и маленькими гитлеровскими усиками. Он вышел вперёд, источая уверенность.

– Как городской советник Ревира, я учредил… я предложил… я вызвал… – И в заключение: – То, что я сделал для моего родного города Ревира, я могу сделать для всех городов и посёлков округа, став сенатором. И трудиться я намерен с той же преданностью долгу, с той же сосредоточенностью, которые проявил, будучи городским советником.

Он сел под вежливые аплодисменты. Лоре пришло в голову, что он допустил ошибку, потратив всё время на изложение своего послужного списка в качестве члена городского совета, хотя бы потому, что это включало повторение высказываний от первого лица — что всегда являлось проблемой при цитировании вышеуказанного списка.

Альберт Кэш был пожилым человеком далеко за пятьдесят. Он говорил гладко и бегло, а лицо оставалось бесстрастным, как будто слова звучали с магнитофона. Суть речи Кэша заключалась в том, что он посвятил свою жизнь служению обществу. Он перечислил все политические должности, которые занимал, включая комиссии и комитеты, куда его включали. И теперь, после трёх сроков в качестве представителя в Генеральном суде, будет только справедливо, если его изберут в Сенат.

Он также получил вежливые аплодисменты, хотя кто-то в аудитории крикнул:

– Как насчёт Закона о гавани?

Притворяясь, что не слышит, Кэш вернулся на своё место, и одновременно несколько человек в аудитории обернулись, чтобы взглянуть на кричавшего. Лора сделала мысленную пометку: узнать об этом Законе и роли Кэша в этом – хотя бы потому, что она увидела намёк на смущение в том, как небрежно Кэш рассматривал потолок в задней части зала, усаживаясь на своё место.

– Говори с теми, кто там будет, – советовал Малкейхи. – То есть не беспокойся о тех, кого нет. Понял, что я имею в виду?

– Конечно, – ответил Скофилд.

Малкейхи пристально посмотрел на него.

– Ничего подобного. Пустые слова. Вот смотри: собрания в округе Эссекс проходят в Линне и Ревире, а также в Барнардс-Кроссинге. Так? Ну, и кто будет присутствовать на том собрании, о котором идёт речь? Только жители Барнардс-Кроссинга. И всё. Может быть, забредёт один-два человека из Линна или Ревира, но маловероятно, и в любом случае их не стоит брать в расчёт. Поэтому прими решение: ты разговариваешь только с людьми из Барнардс-Кроссинга. Уловил? Когда окажешься в Линне, будешь разговаривать только с тамошними обитателями. То же самое и в Ревире. Суть в том, что не следует разговаривать с кем-то, кого там нет.

– Да, но ведь меня услышат, разве не так?

– Конечно, если ты президент Соединённых Штатов и выступаешь в Алабаме, мы узнаем об этом и здесь, в штате Массачусетс, но если ты баллотируешься в сенаторы штата, занимайся самообманом – цитировать тебя не будут. Если там найдётся репортёр из «Линн Экспресс», считай, что тебе повезло, даже если тебя упомянут всего лишь как одного из выступавших. Кто противостоит тебе? Ал Кэш из Линна и Томми Баджо из Ревира. Пусть так. Кэш был представителем Линна в Генеральном суде в течение нескольких сроков. Он расскажет о своей деятельности и заявит, что заслуживает продвижения в Сенат. Но собравшимся на это плевать. То же самое с Томми Баджо, который был членом городского совета. Он расскажет о своих достижениях, но всё это было в Ревире, так с какой стати его речь должна произвести впечатление на добропорядочных избирателей Барнардс-Кроссинга?

– Да, но о чём я буду говорить? У меня нет заслуг.

– Тогда выступай с тем, что у тебя есть.

– Но у меня ничего нет.

– Отнюдь. Ты местный парень, и при этом симпатичный и дружелюбный. Вот и покажи им, что ты симпатичный и дружелюбный. Люди не слушают; они смотрят. Вот почему телевидение побеждает радио. Ты просто стоишь и позволяешь всем видеть тебя, а то, что ты говоришь, не имеет ни малейшего значения.

Лора видела, что Скофилд нервничал, и ей стало жаль его. Он одарил публику смущённой мальчишеской улыбкой, а затем нервным хмыканьем.

– Я Джон Скофилд, мне двадцать восемь лет. Я практикующий адвокат с конторами в Салеме. Я не женат, – начал он. – Я родился прямо здесь, в Барнардс-Кроссинге, и прожил здесь всю свою жизнь. И моя семья живёт здесь с колониальных времён. Я ходил в школу «Гейтскилл», затем в старшую школу «Барнард». После чего отправился в Гарвард, в Гарвардскую школу права^[34]. Возможно, несколько лет назад к ним было немного проще попасть. Я люблю этот город и его жителей. – Он продолжал рассказывать о различных местах в городе – Лендинге, Фримонт Хилле, Детском острове – и о том особом значении, которое, которые они имели для него. Внезапно он услышал за спиной лёгкое шарканье и скрип, говорившие о том, что Боттомли встал и направляется к нему. Мысли Скофилда мгновенно сосредоточились на том, как закончить свою небольшую речь, но осенило его в тот момент, когда он ощутил присутствие председателя собрания рядом с собой, идея буквально озарила его яркой вспышкой. — Дело в том, — улыбнулся Джон, — что мне нравится то, что есть, и я абсолютно ничего не хочу менять.

Лоре показалось, что Скофилду аплодировали чуть громче и менее равнодушно, чем другим ораторам, но, в конце концов, он был единственным кандидатом из Барнардс-Кроссинга.

Затем последовали выступления тех, кто баллотировался в представители. Лору Магнусон они не интересовали, но она осталась, потому что хотела поговорить со Скофилдом, чтобы увидеть его вблизи. Наконец, председатель объявил:

– Ну что ж, друзья, вы услышали всех, и это заняло чуть больше часа – совсем неплохо. Я думаю, кто-то из наших гостей задержится, и вы можете поговорить с ними в неформальной обстановке, или поспорить, если пожелаете.

Лора подошла к стойке с материалами кампании, предполагая, что именно туда он и спустится с платформы, и обнаружила, что Скофилда там нет. Поэтому она поспешила к двери и достигла её одновременно с ним.

– Вы произнесли впечатляющую речь, – произнесла она.

Удивлённый, он остановился и с интересом посмотрел на Лору:

– В самом деле?

Она торжественно кивнула.

– Очень. Это будет темой вашей кампании?

Скофилд почувствовал себя в тупике: какое из его слов могло бы стать темой для кампании?

– Э-э… что… то есть, какая часть...?

Лора почувствовала: он не представлял, о чём она говорила, и даже не думал о каком-либо политическом эффекте.

– Вы сказали, что против перемен.

– Ну, знаете, я просто, понимаете, выражал свои чувства…

– Дело в том, – продолжала она, – что большинство собравшихся здесь сегодня вечером – люди среднего возраста или старше. И так можно охарактеризовать практически всех избирателей. Молодые хотят перемен, а пожилых изменения беспокоят. Они боятся их. Поэтому, когда вы сказали, что хотите оставить всё по-прежнему, большинство зрителей это одобрили. Политики всегда говорят людям, что собираются что-то изменить. А немолодые слышали эти обещания всю свою жизнь, и не верят им. Так что кампания против перемен может действительно сработать.

– Кажется, вы много знаете о политике. Вы репортёр или кто-то в этом роде?

– Нет, просто интересуюсь.

– Слушайте, мы могли бы пойти куда-нибудь и выпить и, может быть, одновременно поговорить об этом?

– Хорошо. Куда? Рядом кофейня на Уэст-стрит.

– Да, но в это время ночи очень людно, – возразил Джон. – Как насчёт съездить в Салем? Я припарковался прямо за углом.

По пути он искоса бросал на неё взгляды, не зная, пытается ли она его закадрить или серьёзно интересуется политикой.

– Пришли, – сказал он.

Лора слегка испугалась, увидев машину ярко-розового цвета.

– Это ваша машина? – спросила она. – Я-то считала вас консерватором. А она похожа на фургон мороженщика.

Джон усмехнулся.

– Это и есть – или был – фургон мороженщика – вернее, что-то в этом роде. Парень, у которого я его купил, владел четырьмя грузовиками того же самого цвета, которые развозили мороженое по окрестностям, а он разъезжал по округе, следя за ними. Потом он разорился, и я купил эту машину задёшево из-за окраски. Я планирую перекрасить её. Без этого не обойтись.

Начну с крыльев. Просто руки не доходят. – Он не стал объяснять, что купил машину чуть ли не год назад.

– Надеюсь, вы не займётесь этим до выборов. Автомобиль, который так выбивается из общего ряда, может принести пользу кампании.

– Вы так думаете?

– Конечно. Это принесёт вам мгновенное признание. Вы планируете установить что-нибудь на крыше, не так ли?

– Безусловно.

– На вашем месте я бы сделала это прямо сейчас. То, что принесёт вам голоса избирателей, и это самый простой способ получить признание. Установите табличку с вашими фотографией и именем.

– Вы так много знаете об этом.

– Не так много, как хотелось бы знать.

– Вас интересует политика? – спросил Джон с любопытством.

– Я думаю, что она – самое захватывающее из того, что существует в мире.

8

На специальном собрании членов общины, созванном для выборов нового президента храма, успешный кандидат даже не присутствовал. Как и рабби Смолл, поскольку, строго говоря, он не был членом правления храма. Рабби ушёл домой сразу после миньяна, до начала встречи. О результатах его уведомил Мортон Брукс, директор религиозной школы, который также не входил в правление, но присутствовал, потому что по воскресным утрам школа была открыта, и собрание проходило в актовом зале школы.

Вскоре после полудня Мортон Брукс с грохотом промчался по улице в спортивной машине и остановился перед домом рабби. Он позвонил, и когда Мириам открыла дверь, широко расставил руки и объявил:

– Та-дам!

Для визита он облачился в светло-палевое спортивное пальто в «ёлочку» с замшевыми лоскутами на локтях и кожаной вставкой с петлицей на одном лацкане. Под пальто виднелись кремовая спортивная рубашка с открытым горлом и ярко-красный шарф. Брюки песочного цвета обтягивали короткие тонкие ноги, а шоколадно-коричневые замшевые туфли демонстрировали причудливые шнурки.

Мириам улыбнулась:

– Да вы просто красавчик, Мортон. Заходите.

– Воскресенье в городке, – кратко ответил он, как будто давая исчерпывающее объяснение.

– Но директор религиозной школы…

– Мириам, уж вам-то известно, что это временно, – укоризненно произнёс Мортон. Хотя он уже восьмой год занимал должность директора религиозной школы Барнардс-Кроссинга, а до этого в течение нескольких лет преподавал в других еврейских школах, он считал свои занятия всего лишь временной работой и ждал возможности вернуться к своему истинному призванию – театру. Некогда он был бухгалтером и основным фактотумом^[35] идишской театральной группы в Нью-Йорке, постоянно находившейся на грани банкротства, и иногда брался за небольшую роль, чтобы сэкономить на жалованье для актёра.

В гостиной Мортон без устали ходил взад-вперёд, как режиссёр, разъясняющий сцену артистам:

– Вот смотрите. Хотя собрание было назначено на десять часов, многие пришли к девяти, потому что отводили детей в школу. Думали, что они с нетерпением будут ожидать десяти? Ничего подобного, люди продолжают приходить, толпиться и болтать. Будто наступила очередная Неделя Старого Дома^[36]. Итак, десять часов, затем четверть одиннадцатого, половина одиннадцатого. Уже одиннадцать, а началом представления и не пахнет. Затем в углу я вижу Каплана, одного из кандидатов – сразу и не заметишь – и его приятелей, долговязого Херби Коэна, Гарольда Гестнера и Хайми Стерна; они подходят к нему и что-то шепчут на ухо. А он слушает и делает какие-то заметки на бумаге – список членов, наверное. И мне всё становится ясно. Видите ли, он продолжает проводить кампанию. Магнусона нет рядом, а Каплан куёт железо, пока горячо. – Он кивнул и подмигнул своей проницательности.

– А как вы всё это увидели? – спросил рабби. – Разве у вас не было занятий?

– Урок у меня в десять. Ну вот, я вхожу в свой кабинет в десять часов, чтобы взять расписание, и кого я вижу за своим столом, если не нашего президента Сэма Файнберга? «Надеюсь, вы не против, что я занял ваш кабинет», – грит он^[37]. И что мне сказать? Что я против? Ну, вы знаете: когда я преподаю, то вечно бегаю в соседний кабинет за текстом, который поможет подчеркнуть какую-то особую мысль. Я не мог сделать это в присутствии Сэма Файнберга. Он подумал бы, что я шпионил за ним. Так что я дал своему классу письменную работу. А одиннадцать часов – моё время; я сижу в кабинете и жду родителей, которые хотят поговорить со мной о детях. Но когда я вернулся в кабинет, чтобы положить работы учеников в ящик стола, он бросил на меня такой взгляд, будто я не… не...

– Незваный гость? – предположила Мириам.

– Точно. Что-то вроде незваного гостя, наглого пришельца. Пришлось слоняться по коридору возле актового зала, выясняя, какие родители хотят меня видеть, так что я был рядом, понимаете?

– Но собрание, наконец, началось, – терпеливо промолвил рабби.

– Ясное дело. Но когда? Без четверти двенадцать! – торжествующе воскликнул Брукс, как будто получил главный приз.

Рабби посмотрел на каминные часы. Половина первого.

– Значит, собрание ещё продолжается? – спросил он.

– Закончилось. Они начали без четверти двенадцать и управились к полудню.

– А выборы? Они провели выборы?

– Я и пытаюсь сказать вам об этом, если только вы позволите мне.

– Пусть рассказывает по-своему, Дэвид, – предложила Мириам.

– Спасибо, Мириам, – бросил ей быстрый благодарный взгляд Мортон Брукс.

– Согласен, – заключил рабби. – Все просто толпились вокруг, просто говорили друг с другом и…

– И Каплан проводил кампанию, – подхватил Брукс, предостерегающе подняв указательный палец. – Не забывайте об этом. Его лейтенанты ходили везде и всюду, перешёптывались с теми и другими, а затем отчитывались перед Капланом.

– Хорошо, не забуду, – добродушно заверил его рабби.

– Поэтому я думаю, – продолжал Брукс, – что именно люди Каплана тормозили работу. Почему? Таким образом, они могли пройти по всем базам^[38], связаться с как можно бо́льшим количеством членов общины до начала голосования. И я подумал, что он победит, потому что он в храме практически с самого начала, и он соблюдающий^[39], и ходит к миньяну каждый день, тогда как Магнусон – новоявленный выскочка, и кто его знает? Но потом я замечаю, что лицо Каплана становится более серьёзным, как будто всё не так уж хорошо. Он и его ребята сгрудились в углу и о чём-то спорят, и кто-то придерживается одного мнения, а другие – противоположного. Но довольно скоро они приходят к какому-то соглашению, потому что все кивают головой, словно в них пружинку встроили. Затем Каплан спускается ко входу в зал, где сидит секретарь Мелвин Вейл, наклоняется и что-то шепчет ему, и я вижу, что Мелвин удивлён. Затем он кивает, встаёт и убегает по коридору. Я стою у дверей, и он даже не бросает мне: «Привет, Морт», хотя я был у него в гостях не знаю, сколько раз. Он заходит в мой кабинет, где до сих пор сидит Сэм Файнберг.

Я подумал было пойти за ним – ну, например, достать какие-нибудь бумаги из своего стола – но прежде чем я смог принять решение, дверь открывается, и Файнберг выходит из кабинета и идёт по коридору, он останавливается у дверей зала, и как только его заметили, все начинают успокаиваться и занимать места – как кучка детей в классе, когда учитель возвращается после того, как вышел на несколько минут. Он поднимается на трибуну и объявляет собрание открытым. Без четверти двенадцать. Так. Затем Файнберг говорит: «У меня есть объявление. Мистер Каплан, один из двух кандидатов на этих выборах, уполномочил меня заявить от его имени, что ради сохранения единства он уходит в отставку и просит, чтобы Говард Магнусон как оставшийся кандидат был избран путём аккламации^[40]». Ну, на пару минут разразился традиционный пан… пан… – как это называется?

– Пандемониум^[41]? – предположил рабби.

– Правильно. Обычный кромешный ад. Все кричат, спорят. Видите ли, помощники Каплана знали, что должно было случиться – должно быть, ещё с того времени, когда спорили в углу – но не удосужились предупредить тех, на кого они давили, чтобы Каплан получил их голоса. Многие подумали, что Каплан продался, что Магнусон купил его. Вы не выглядите удивлённым, Дэвид.

– Ничуть, – согласился рабби. – Я полагал, что Магнусон победит.

– Полагали? Но почему?

– А почему Каплан сдался без боя? – спросила Мириам.

– О, я думаю, что Мортон прав: Каплан подсчитывал голоса и понял, что проиграет, но не просто так, а с разгромным счётом. Вот он и снял свою кандидатуру, чтобы не позориться.

Мортон Брукс поднял руки и покачал головой.

– Я не понимаю. Зачем им голосовать за Магнусона?

– Не понимаете? Скажите мне, Мортон: когда вы вернётесь в Нью-Йорк и сообщите друзьям, что являетесь руководителем религиозной школы храма Барнардс-Кроссинга, то уверены, что не упомянете, что президентом является Говард Магнусон? Сам Говард Магнусон?

Брукс небрежно пожал плечами.

– Возможно. Но причём тут…

– И каждый прихожанин храма поступит так же. Каплан просто обычный, порядочный человек, а Магнусон – это нечто. О нём писали в «Тайме», а акции «Магнусон и Бек» котируются на бирже. Может быть, кому-то приходило в голову, что Магнусон, став президентом, внесёт свой вклад в различные храмовые проекты, но я полагаю, что большинству хватило громкого имени.

– Пусть так. Но зачем ему эта работа?

Рабби покачал головой.

– Это я не знаю.

– Может быть, он ударился в религию, – предположил Брукс.

Рабби улыбнулся.

– Может быть. По-моему, путь обретения религии для магната – стать президентом конгрегации.

9

Маленькая меблированная квартира Тони Д’Анджело в Ревире странно контрастировала с его залихватскими повадками. Располагалась она в районе, где жили низшие слои среднего класса, и скудная мебель была дешёвой и потёртой. Одна большая комната служила одновременно кухней, гостиной, столовой и спальней, а сбоку притулилась крошечная ванная. Но это не имело значения – Тони никогда не приводил к себе никого важного.

Милли Хэнсон, которая жила с ним уже несколько месяцев – как в браке, с удивлением подумывал он иногда – была сорокалетней пышногрудой блондинкой. Родом из небольшого городка в штате Небраска, она дрейфовала на восток, поддерживая себя чередой случайных заработков– продавщица, кассир в супермаркете, официантка – и, наконец, приехала в Ревир, где трудилась коктейль-официанткой в одном из ночных клубов на набережной. Она была покладистой и дружелюбной, и Тони не потребовалось особых усилий, чтобы уговорить её пойти к нему домой. Никакого длительного ухаживания. Они легко съехались и, хотя не говорили об этом вслух, но негласно решили, что она уйдёт без лишних слов, если кто-то из них захочет перемен.

Милли продолжала работать в ночном клубе. Иногда Тони приходил перед закрытием и забирал её домой. В другие дни она добиралась на такси. Если, когда она возвращалась, в квартире было темно, это означало, что он спал, и в этом случае она раздевалась в ванной, подсвечивая себе карманным фонариком, а затем ложилась в кровать рядом с ним.

Обычно Тони вставал первым и готовил тосты и кофе на двоих. Если он оставался дома, Милли отвечала взаимной любезностью, готовя обед, обычно консервированный суп и бутерброды. По вечерам они обедали в небольших недорогих итальянских или китайских ресторанчиках, а затем возвращались в квартиру и смотрели телевизор, пока Милли не наступало время отправиться на работу.

Весь день она ходила по квартире в халате и разношенных шлёпанцах, читала газеты или любовные романы, которые покупала в аптеке^[42], или смотрела мыльные оперы. Иногда ей вдруг приходила в голову блажь заправить постель и убрать квартиру, а иногда – сходить в магазин за продуктами.

По воскресеньям они вставали поздно, и, пока Тони бездельничал в халате и пижаме, Милли сооружала особый завтрак с французскими тостами и колбасками. Они ели перед телевизором, чтобы он мог смотреть политические шоу^[43]. В это воскресенье, когда она начала одеваться, он спросил:

– Куда собралась, детка?

– В аптеку, купить газету.

– Возьми мне сигарет, ладно? Достаточно денег?

– Да, хватает.

Милли вернулась менее чем через полчаса, вынула пачку сигарет из бумажного пакета и бросила ему на колени. Затем достала жёлтый конверт.

– Взяла фотографии с плёнки, которую ты отдал на проявку.

– М-да? Что-то хорошее?

– Ещё не смотрела. – Она протянула Тони конверт и принялась рассматривать фотографии поверх его плеча.

– Ты отрезал мне кусок головы,– фыркнула она, взглянув на первую.

– Наверно, я сосредоточился на твоих ножках.

На следующем снимке внезапный порыв ветра поднял её юбку.

– Вот паршивец! – воскликнула она. – Видно всё моё это самое!

Он провёл рукой под её платьем вдоль бедра до ягодицы.

– Очень хорошее это самое, – усмехнулся Тони и ласково помассировал его.

– Ну ты и… – Милли выхватила у него из рук фотографии и стала перетасовывать их, комментируя каждую. – Немного не в фокусе… А здесь хорошо… Ты решил… Что это?

Тони взял у неё снимок.

– А, это памятный обед у Блейни, пару месяцев назад. Видишь пятерых парней за главным столом? – Он громко рассмеялся. – Вот Рокко Вестуччи и Чарли Мэйс, вот Джим Блейни посередине, а по другую сторону от него Фрэнк Каллахан и Петерсон… как его там… Нельс Петерсон. И каждому из этих парней предъявлено обвинение, и все попадут в тюрьму. Как тебе такое?

– Ну и друзья у тебя!

– Брось, детка, это бизнес. Я веду с ними дела, поэтому, когда они просят купить билет на чествование друга, приходится покупать билет.

– Но идти-то не обязательно!

– Ну, кормят там неплохо, да ещё ты заплатил за это. И почти всегда веселье. Вот почему я беру камеру с собой. Поняла, что я имею в виду?

– Конечно. Голых девок.

– Не в этот раз. Одним из гостей был священник. Бьюсь об заклад, парень, который продал ему билет, попал в ад, когда ему пришлось отчитываться перед хозяином. – Он призадумался и покачал головой идею. – Нет, священник не купил бы билет. Он получил бы его бесплатно. Может быть, по приказу Блейни. Он очень религиозный парень, Джим Блейни. Ходит в церковь каждое воскресенье.

– А если он окажется в тюрьме?

– Думаешь, там нет церкви?

– Да уж. А кто этот тип с краю? Ему тоже предъявлено обвинение?

– Дай-ка взглянуть. Ну и дела, я его и не помню. Может, он заглянул на минутку, чтобы переговорить с Нельсом Петерсоном или с кем-то другим. Он тебе никого не напоминает?

– Абсолютно.

– А как насчёт Томми Баджо?

– Кто такой Томми Баджо?

– Городской советник. Баллотируется на должность сенатора штата. Его фотку поместили во вчерашней газете. Ты её покупала? Не выбросила случайно?

– Навряд ли. Минутку, сейчас гляну.

Милли открыла кухонный шкаф, порылась в большой корзине, нашла газету и бросила её Тони. Он быстро просмотрел каждую страницу и вдруг воскликнул:

– А вот и он! Разве не похож на парня на снимке?

Милли охотно обрадовала бы Тони, но не могла согласиться.

– Нет, милый. У этого типа на снимке нет усов.

– Попробуем по-другому. Вот, посмотри. – Он закрыл на снимке ногтем нижнюю часть лица. – Глаза, лоб, волосы…

– Ну, может быть…

– Добавить усы – пара пустяков, – протянул Тони. Его взгляд устремился к потолку, а мысли блуждали где-то далеко.

– Но тебе-то что до этого? – не унималась Милли.

Он улыбнулся.

– Это может окупиться, детка.

– Как окупиться? Каким образом?

Он расплылся в широкой улыбке.

– Принести мне немного денег, детка.

– Но как?

– Буду удить рыбку, детка. Нужно как следует всё обмозговать.

10

– У вас найдётся минутка, Дэвид? – поинтересовался Мортон Брукс, директор религиозной школы.

– Конечно.

– Я сейчас поднимусь.

Рабби выключил переговорник, удивляясь вежливости директора. Обычно тот не удосуживался позвонить, чтобы узнать, свободен ли рабби, если хотел встретиться с ним. Как правило, директор, небрежно постучав, незамедлительно вваливался в кабинет – даже если дверь была закрыта. Несколько минут спустя – ровно столько, сколько требовалось, чтобы подняться по лестнице из директорского кабинета в ризнице к кабинету рабби на втором этаже – Мортон Брукс рухнул в кресло для посетителей перед столом рабби.

Он был одет в строгий серый деловой костюм, голубую рубашку и чёрный вязаный галстук. На вытянутых ногах красовались лакированные чёрные туфли. Ничего общего с традиционной одеждой – спортивным стилем, яркими твидовыми жакетами, а порой и шейными платками вместо галстука.

Рабби приподнял брови и спросил:

– Были на похоронах, Мортон, или вам предложили роль в пьесе?

– Нет, – широкий взмах руки, – шоу-бизнес в болоте. – Затем пришло понимание. – А, вот вы о чём. Это из-за нового президента.

– Вы хотите сказать, что Говард Магнусон предложил вам одеваться поскромнее? Он попросил вас отказаться от прежних привычек?

– Когда они спрашивают, Дэвид, уже слишком поздно. Тогда это критика, понимаете? Это значит, что вы что-то сделали – возможно, ничего страшного, но не совсем так, как требуется. Вам следовало бы понять этот тип магнатов, Дэвид. Они могут одеваться так, как им заблагорассудится. Они могут заходить в офис в комбинезонах, но служащим, подчинённым положен строгий деловой стиль. Может, он и не сказал бы ничего, но для себя решил бы, что я не вписываюсь в команду.

Губы рабби дрогнули.

– И вы пришли посмотреть, правильно ли я одет?

Брукс подарил ему страдающий взгляд доброго дядюшки.

– Вы никогда не будете одеты надлежащим образом, Дэвид. У вас попросту нет чувства одежды. Может быть, дело не в том, что вы носите, а в том, как вы это носите. – Взмахом руки он отверг портняжные проблемы рабби. – Нет, я хочу, чтобы вы посмотрели на это, Дэвид, и высказали мне своё мнение.

Рабби взял протянутый ему лист бумаги с крупным заголовком: «ОБЯЗАННОСТИ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ДИРЕКТОРА РЕЛИГИОЗНОЙ ШКОЛЫ» – целая страница убористого машинописного текста. Рабби читал, кивая время от времени: «ответственный за составление учебных планов для каждого класса… рекомендации в школьный комитет… бюджет… совещается с рабби по указанию… нанимает учителей… беседует с родителями…»

– Это очень хорошо, – кивнул рабби, закончив читать. – Однако мне кажется, что вы вложили слишком много сил в организацию общего надзора за школой.

– В таких вещах, Дэвид, чем больше вкладываешь, тем лучше. Это помогает выбрать верное направление для работы.

– Ну, в таком случае, вы можете договориться с кантором о специальном обучении для мальчиков к бар-мицве^[44].

– Что ж, это хорошая идея. – Он потянулся за бумагой и написал на полях: «Кантор – бар-мицва, мальчики». – Что-нибудь ещё пришло в голову? – Он поднял взгляд, держа карандаш наготове.

– Ну, когда учителя нет, вы замещаете его.

Мортон Брукс задумался, почесал редкие волосы, а затем осторожно прижал их к лысине. Наконец он изрёк:

– Э-э-э… Это может внушить ему ненужные мысли.

– Ему?

– Магнусону. Он интересовался. Вы не в курсе? Если я скажу, что буду вести занятия вместо отсутствующих учителей, он поймёт, что у меня есть для этого время, а у него, соответственно – возможность сэкономить на жалованье учителя. С такими типами, как Магнусон, мне всегда беспокойно.

– В самом деле? Почему?

– Вначале он просит нас составить должностные инструкции, затем устраивает хронометраж по пунктам, а после всего станет платить сдельную зарплату^[45].

Рабби рассмеялся.

– Это не слишком вероятно.

– Вот как? Что вы знаете о Говарде Магнусоне?

– Как я понимаю, это «Магнусон и Бек», розничная торговля…

– Не-а, – презрительно отмахнулся Брукс. – Они продали фирму в 1929 году. Может быть, купили её снова, потому что сейчас «Магнусон и Бек» – это конгломерат, а это значит, что они занимаются собственно бизнесом. Я прочитал всё о компании в журнале «Тайм», а после выборов перечитал статью ещё раз. Магнусон занимается покупкой и продажей бизнеса, как другие люди покупают и продают обувь или автомобили. Он скупает предприятия. Затем привлекает команду управляющих, которые повышают эффективность компании и увольняют всех старых специалистов – это называется «избавиться от балласта». После этого, если показатели ежеквартального отчёта хороши, а запасы растут, они используют полученные резервы, чтобы купить другую компанию – или, возможно, доят её некоторое время, а затем пускают ко дну. Они занимаются электроникой, отелями и обувью – и самой обувью, и шипами для бейсбольных кроссовок. Магнусона назвали романтиком из-за его склонности покупать то, что его интересует. Да уж, романтик!

– Значит, вы думаете, что он попытается повысить нашу эффективность, а затем обменять нас на другую синагогу или, может быть, церковь?

– Смейтесь, смейтесь, Дэвид, но уверяю, что с ним хлопот не оберёшься. Он не из наших.

– Что вы имеете в виду?

– Мы все – второе или третье поколение. Наши родители или бабушка с дедушкой приехали из России, Польши, Литвы или откуда-то в этом роде. Могу поспорить, что в Совете директоров нет никого, чьи родители не разговаривали бы с акцентом – на худой конец, дедушка с бабушкой. Запах штетла^[46] все ещё витает вокруг нас. Но Магнусон – другой. Он американец пятого поколения, а то и шестого. Его прапрадедушка, говорится в статье, участвовал в Гражданской войне^[47]. Он думает не так, как мы. Он – янки, оспа…

– БАСП? Белый, англосакс, протестант?^[48]

– Может быть, и не протестант, но вы меня поняли. Он не такой, как мы, а это значит – неприятности. Взять хотя бы эти должностные инструкции, которые он попросил нас составить. Я не утверждаю, что, скажем, Сэму Файнбергу не приходило подобное в голову, когда он стал президентом. Я даже могу представить, как он отправлял эти формы. Потом, когда мы их заполнили, он, возможно, прочитал их, а затем бросил в ящик стола и думать об этом. Но Говард Магнусон пойдёт по другому пути. Он собирается получить ответы от всех, а потом сверить их. И если что-то не увяжется с чем-то, начнутся проблемы. – Тон Брукса приобрёл лёгкость и непринуждённость, и рабби почувствовал, что сейчас услышит истинную причину визита. – Вот я и подумал: поскольку мы оба контролируем религиозную школу, каждый по-своему, нам следует скорректировать наши должностные инструкции так, чтобы они сочетались, а не противоречили одна другой. – Он выжидательно посмотрел на рабби.

– Я не составлял инструкцию.

– Разве вы не получили такую форму?

– Получил, – согласился рабби, – но решил, что это ошибка.

– Нет, Дэвид, раз уж вам послали такую форму – это не ошибка. Магнусон хотел, чтобы вы её заполнили.

– Документ был адресован служителям храма, – спокойно возразил рабби, – а я не считаю себя наёмным работником.

– Да, я всё отлично понимаю. Я знаю, что вы всегда говорите, что вы – рабби общины, а не только конгрегации храма, но зарплату вам платит храм, и с точки зрения Магнусона, это делает вас служащим. Поймите, Дэвид, – было ясно, что Брукс действительно обеспокоен, – вы имеете дело не с Сэмом Файнбергом, а с Говардом Магнусоном.

– Какая разница?

– Это я и пытаюсь вам втолковать. Для Сэма Файнберга, как и для всех нас, вы, рабби, что-то вроде священника для ирландца. Но для Говарда Магнусона вы – просто работник, подчинённый, тот человек, которому он всю свою жизнь отдавал приказы.

11

Нижняя треть витрины была закрыта плакатом с надписью большими буквами: «Скофилда в сенаторы штата». А пониже – курсивом, в кавычках: «Давайте оставим всё так, как есть». Внутри имелись конторка, длинный стол с предвыборной литературой у стены, четыре деревянных кресла, пара металлических шкафов и стопка складных стульев, арендованных у местного дилера офисной техники. В задней части была перегородка, закрывавшая шкаф для одежды, унитаз и умывальник, над которым висело небольшое зеркало^[49].

Любой, проходивший по Хай-стрит, мог видеть голову Лоры Магнусон прямо над подоконником, если девушка сидела за столом. Где сейчас как раз просматривала утреннюю почту. Она разрезала каждый конверт, бросала взгляд на содержимое и раскладывала его в одну из стопок на конторке. В первой кучке находились предложения от печатников, фабрикантов целлулоидных пуговиц, служб по подбору вырезок, фотографов, фирм электроники, сдававших в аренду усилительное оборудование – всё, что могло понадобиться в кампании. Другая стопка состояла из счетов, в большинстве своём – от тех же самых компаний; а в третьей, самой важной, лежали письма с вложениями. В одном из конвертов оказался целый лист почтовых марок. А в другом – чек на сто долларов. Когда Лора со слабо скрытым волнением показала его Скофилду, он взглянул на подпись и кивнул:

– Да, это мой зять. Похоже, сестрёнка вцепилась в него, как клещ.

Девушка записывала имя и адрес каждого жертвователя, а также сумму взноса, и отправляла письмо-подтверждение с благодарностью, как правило, в течение одного-двух дней после получения. Для этого она подготовила три вида бланков: один – для небольших пожертвований (до пяти долларов), другой – для более крупных и третий – для взносов на сумму более пятидесяти долларов. К сожалению, третьей формой пользоваться приходилось редко. Изредка Лора получала анонимный взнос наличными, и в этом случае добавляла к нему пять-десять долларов из собственного кошелька.

Она приходила около десяти часов утра, в полдень уходила домой на обед, вывешивая в окне табличку с указанием, что вернётся днём, и возвращалась около двух часов пополудни. Зачастую ей было нечего делать, и она просто сидела и читала местные и бостонские газеты, вырезая те фрагменты, которые, по её мнению, следовало прочитать Скофилду. Иногда в конторе появлялись люди, желавшие дать совет: «Скофилду нужно вызвать своих противников на дебаты. Вот там он им покажет…»; передать приглашения: «Мы собрали дискуссионную группу, которая собирается раз в неделю. Мы говорим обо всём, от Организации Объединённых Наций до проблем с сорняками. И если он придёт, мы можем устроить диспут по местной политике или…»; попросить поделиться информацией: «Какова его позиция по пересмотру Закона о гавани? Вот что я хочу знать»; попытаться устроиться на работу: «Я думал, что вам может понадобиться кто-то на полставки. У меня есть двое детей, но я свободен по утрам, потому что они в школе. Я могу вести записи и печатать, хотя и не очень быстро», или: «Вам нужен хороший водитель? Для того, чтобы возить вас на встречи и тому подобное?», или: «Вам нужно выстраивать людей в очередь для наблюдения за выборами?», или (более амбициозно с учётом будущего): «Я – первоклассный садовник, и хотел бы осведомиться, не знает ли мистер Скофилд какое-либо правительственное учреждение, нуждающееся в моих услугах?».

Скофилд редко появлялся в конторе днём. Он приходил после пятнадцати, закончив работу в Салеме. Лора рассказывала ему о событиях дня, показывала ему газетные вырезки, после чего начиналось обсуждение будущей стратегии. Лора считала, что Скофилд с самого начала проявлял чрезмерный пессимизм.

В самом начале, когда она предложила помощь, он ответил:

– Мне пригодится любая помощь, но я не могу заплатить вам много, возможно, вообще ничего до окончания выборов – если выиграю.

– О, не волнуйтесь. Мне не нужны деньги, и я располагаю всем временем мира.

– Это очень любезно с вашей стороны, но…

– Послушайте, кто руководит вашей кампанией? Кто работает на вас? Где ваша штаб-квартира?

– Ну, у меня в офисе, в Салеме. Я ещё не очень-то много сделал. Видите ли, есть у меня один старый знакомый, у него офис через холл, Дж. Дж. Малкейхи. Именно он втравил меня в эту авантюру и кое-что мне посоветовал, но...

– Вы не можете устраивать свою штаб-квартиру в Салеме. Это вне пределов округа. Вам нужно найти какое-то место в Барнардс-Кроссинге, в свободном помещении.

– Но это будет немало стоить. Кроме того, у меня просто нет времени искать. И мне понадобится офисная мебель, хотя бы письменный стол и картотека. Может быть, я смогу раздобыть подержанные, но…

– Их можно арендовать. А что касается лавки, то за несколько месяцев до выборов она не будет стоить дорого.

– Разве? Когда я впервые подумал о выборах, то позвонил нескольким риэлторам, у которых были свободные помещения. Один хотел тысячу долларов в месяц, и оплата вперёд.

– Позвольте мне разобраться с этим.

– Ну…

Через несколько дней она позвонила ему в офис.

– Лора Магнусон, – бодро представилась она. – Знаете пустующую лавку на Хай-стрит? Прямо за рынком? Я могу арендовать её за сотню в месяц, с настоящего момента и до ноября.

– Ну и дела! Сто долларов в месяц! Как вам это удалось?

– Я объяснила, что у вас имеется реальная возможность стать сенатором, и хозяевам не помешал бы друг-сенатор. Видите ли, я кое-что проверила и обнаружила, что у них возникли проблемы с зонированием^[50].

– Чёрт побери, это просто замечательно. Теперь я должен подписать договор аренды? И отправить им чек на аренду за первый месяц?

– Я сама выпишу им чек, а вы расплатитесь со мной. Понимаете, мне пришлось представиться руководителем вашей кампании, чтобы заставить их серьёзно говорить со мной. Если бы они решили, что я – просто назойливая бездельница, не имеющая никаких полномочий…

– Естественно, я понимаю. Вас не свернуть с курса.

– И если хотите, я осведомлюсь об аренде мебели.

– Да, конечно. У нас должна быть какая-то мебель.

Вот так Лора подписала договор аренды, арендовала мебель, а затем занялась организацией печати и канцелярскими товарами. Скофилд с изумлением рассказал об этом Малкейхи.

Пожилой мужчина поджал губы и медленно кивнул.

– Один из приятных моментов в политике. Все подряд стремятся запрыгнуть на подножку вагона, пусть даже нет толпы, а то и самого вагона. Как она выглядит?

– Шикарно выглядит с деловой точки зрения. Одета как полагается, умело накрашена – любой голову потеряет, но она и сама по себе красавица.

– Ты к ней подкатывал?

– Чёрт возьми, нет. Разве я не говорил вам, кто она? Её отец – Говард Магнусон. Вы же знаете о «Магнусоне и Беке».

– Ну и что? – Малкейхи грубо рассмеялся. – Писает-то она сидя, верно? Знаешь что? Ты для неё – новая игрушка, игрушка для богатенькой девочки, – презрительно фыркнул он, слегка раздражённый тем, что Лора заменяет его в качестве наставника, гида, руководителя карьеры Скофилда. – Когда через пару недель она устанет играть в политику, то попросту вышвырнет тебя из своей жизни.

– Ну, право, не думаю. Кажется, ей это нравится гораздо больше, чем мне. – Скофилд застенчиво усмехнулся. Он не хотел признаваться даже самому себе, что, хотя причина его участия в выборах заключалась в том, что он в минуту слабости позволил Малкейхи убедить себя, только интерес к Лоре удерживал его от прекращения предвыборной гонки. До сих пор ему не удавалось привлечь юридический бизнес – что, по заверению Малкейхи, должно было непременно произойти – и теперь его беспокоили непрерывно растущие счета. У Скофилда хранилась небольшая сумма, шесть тысяч долларов – всё, что осталось из его доли от продажи родительского дома – и его терзала горькая уверенность в том, что эти средства иссякнут ещё до завершения кампании.

В самом начале он ещё соглашался ходить на различные политические встречи, и по настоянию Лоры поднимался, чтобы задать вопрос или высказать комментарий, каждый раз представляя себя кандидатом в сенат штата от округа. Но когда ничего существенного не произошло – ни в политике, ни в юридическом бизнесе – он потерял веру. И теперь, когда Лора рассказала ему о группе, которая собиралась, например, по поводу Закона о гавани, и заметила: это удобный случай, чтобы выступить и изложить свою позицию, Скофилду хотелось ответить, что в тот вечер он занят, что у него намечена работа в юридической библиотеке, или же ему необходимо подготовиться к явке в суд на следующий день. Он так мало верил в свои шансы на избрание, что Лора тоже начала задумываться, не выбрала ли она неудачника. Когда «Курьер», выходящий в Барнардс-Кроссинге, опубликовал отчёт о телефонном опросе, который показал, что все три кандидата идут практически ноздря в ноздрю, Скофилд не проявил особого энтузиазма.

– Что такого замечательного в том, чтобы соревноваться с другими? – жалобно спрашивал он. – Опрос проводился главным образом для руководства штата – губернатора, вице-губернатора и генерального прокурора. Затем, когда они добрались до сенатора штата, то, вероятно, просто зачитали три имени, Скофилда, Баджо и Кэша, и спросили, кто кому нравится. Если имена перечисляли в алфавитном порядке, моя фамилия была последней, поэтому обыватель, которому всё равно, выбрал то, что услышал. Но эта пара, Баджо и Кэш – они профессионалы. У них есть организации, люди, которым они оказали услуги, или люди, которые надеются что-то получить от них. Какой шанс у новичка?

– Вот тут вы ошибаетесь. Вы знаете, почему Кэш баллотируется в Сенат, а не переизбирается на своё место в Генеральном суде? Потому, что у него нет шансов на переизбрание. Никаких. Поговорите с любым из горожан. Он голосовал против Закона о гавани, и жители Линна не простят ему этого. Баллотируясь в Сенат, он надеется, что сможет набрать голоса в Челси, Ревире и Барнардс-Кроссинге, чтобы компенсировать провал в Линне. Дело в том, что он не рассчитывает на победу. Видите ли, если он проиграет, то не становится политическим мертвецом, каким оказался бы, если бы его не переизбрали. Потому что должность сенатора на ступеньку выше.

– Да, я что-то слышал об этом, но…

– А Баджо твёрдо стоит на ногах только в Ревире. А как насчёт результатов по второму выбору? В нём вы лидируете. – Она сунула ему в руки лист бумаги. Но он не взял его. И вместо этого спросил:

– Что это за второй выбор?

Лора объяснила:

– Каждому задавали вопрос, кого он предпочитает, а затем – кого бы он поставил на второе место. Сторонники Кэша разделились между вами и Баджо, но ваши люди выбрали Баджо, а люди Баджо выбрали вас.

– И?

– А это означает, что многие не столько за кого-то, сколько против Кэша. Если бы вы заполучили часть голосов Баджо, то оказались бы на коне.

– А если он заберёт часть моих голосов, то сам окажется на коне. К сожалению, это не скачки с победой, призовым местом и праздничной шумихой. Окупается только победа.

Лора разозлилась на него. Но ещё больше – на себя. Неужели она неверно оценила Скофилда, совершенно неправильно поняла его характер? Она подумала, что, похоже, ей следует уйти, поскольку впереди не видно никакого просвета.

– Возможно, мне придётся отсутствовать в течение некоторого времени, – предприняла она ещё одну попытку. – У вас найдётся кто-нибудь, чтобы занять моё место?

– Как долго?

– О, неделю или, может быть, две, а то и больше.

– Тогда всё в порядке. Я закрою контору и буду приходить днём, чтобы заняться почтой.

Нет, он просто невозможен! И всё же – у него были все полномочия. Он был высоким и красивым. Приятным и дружелюбным. Носил имя, связанное с городом. Обладал правильными степенями от правильных школ. Должен существовать какой-то способ, с помощью которого она могла бы сдвинуть Скофилда с места, привить ему желание и амбиции и заставить действовать. Да что же с ним не так?

12

С самого начала Говард Магнусон продемонстрировал свою работоспособность, начиная заседания правления точно в девять и завершая их около одиннадцати вместо полудня. Члены правления, которые надеялись перекусить пораньше, чтобы провести день на поле для гольфа, приветствовали перемены, но те, кто приводил детей в религиозную школу на воскресные занятия, могли отвезти их домой не раньше полудня, когда завершался последний урок. И в результате целый час не знали, чем себя занять.

Рабби не присутствовал на собраниях и почти не видел нового президента. В течение месяца, если не двух, они не обменялись ни словом. Президент не посещал вечерние службы в пятницу, а тем более ежедневный миньян. И у него не было кабинета в синагоге, куда рабби Смолл мог бы зайти, хотя бы из вежливости. Несколько раз рабби думал о том, чтобы позвонить Магнусону вечером, предполагая, что тот желал бы поговорить с ним, но потом объяснил Мириам:

– Он сам должен позвонить мне. Если ему позвоню я, он воспримет это как нахальство.

– Но он работает в офисе больше месяца…

– Ну и что? Он, естественно, занят, а из срочных дел меня ничего не касается.

Рабби Смоллу пришлось слышать отзывы о Магнусоне от разных членов правления. Он пользовался явной популярностью – в основном потому, что был дружелюбным и приветливым, тогда как от него ожидали высокомерия и холодного отстранённого отношения. Хотя люди и осознавали наличие экономической и социальной пропасти между ними и Магнусоном, но это осознание проявилось не в сдержанности с их стороны, а скорее в некоем сыновнем уважении, которое они оказали Магнусону, что, в свою очередь, привело чуть ли не к отеческой заботе с его стороны.

Гарри Берг, владевший небольшой сетью из трёх продуктовых магазинов, сообщил:

– Я рассказывал Баду Грину о том, что у меня возникли проблемы с получением денег в здешнем городском банке. Говард услышал меня и спросил: «Почему бы вам не обратиться в главный банк Бостона? Может быть, ваши желания чрезмерны для филиала. Я знаком с главой кредитного комитета. Если хотите, я могу позвонить ему». Я, конечно, согласился. И знаете, когда я пришёл к этому парню, он отнёсся ко мне так, будто я – его богатый дядюшка из Австралии.

Доктор Лоуренс Кон, дерматолог, время от времени пускавшийся в авантюры на фондовом рынке, рассказывал о том, что ему предложили акции, чью стоимость обещали удвоить за пару месяцев.

– Я говорил, что грядёт поглощение, понимаете? Говард состроил гримасу и ответил, что сомневается. Я прямо спросил его, знает ли он что-нибудь, и он категорически заявил, что поглощения не будет. Я не стал ничего покупать, и вскоре акции упали на двадцать пунктов.

Эл Роллинз был уверен, что Говард Магнусон помог его дочери поступить в выбранный ею колледж, «хотя и с неполной стипендией», замолвив словечко в нужном месте.

Единственный неприязненный отклик исходил от Честера Каплана, с которым рабби регулярно встречался на ежедневном миньяне.

– Этот человек – обычный гой^[51]. Он не приходит на службы в шаббат. И ни разу не участвовал в миньяне. Ни разу с тех пор, как я появился в храме. Поверьте, я бы запомнил. Даже в Йом-Кипур…

– Он приходил в синагогу в Йом-Кипур, – быстро сказал рабби. – Я видел его.

– Может быть, утром, где-то на час. А потом ушёл домой – я уверен, на ланч. И этого мы должны ожидать от президента храма^[52]?

– Большинство наших президентов были несоблюдающими, – возразил рабби. – За исключением Джейкоба Вассермана и вас…

– Да, они не соблюдали традиции, но, по крайней мере, выросли в домах, где придерживались религиозных принципов. Их родители придерживались. Пусть они и не посещали миньяны регулярно, но, по крайней мере, их видели на йарцайт, когда полагалось читать каддиш^[53]. Этот – ни разу. Он общался с вами, рабби, с тех пор, как стал президентом? Вы вообще с ним разговаривали?

– Нет, но…

– Вот! – торжествующе подытожил Каплан. – Человек становится президентом синагоги и даже не встречается с рабби!

Рабби улыбнулся.

– Это не беспокоит меня, так почему должно беспокоить вас?

Но в следующее воскресенье Говард Магнусон дал о себе знать. Вскоре после того, как заседание правления объявили закрытым, в дверь кабинета рабби постучали, и, после приглашения, в комнату вошёл Магнусон.

– Я ожидал увидеть вас на заседаниях правления, но вы, кажется, перестали посещать их, – начал он, заняв кресло для гостей.

– Я не посещал их, потому что меня не приглашали, – ответил рабби.

С лёгкой иронией Магнусон спросил:

– Вам нужно особое приглашение?

– Не особое, – улыбнулся рабби. – Просто приглашение.

На лице Магнусона читалось явное недоумение.

– Я не понимаю.

– Видите ли, я не член правления и, строго говоря, даже не член храмовой организации. Поэтому прихожу на заседания правления только по приглашению президента. Обычно новый президент в начале своего срока просит меня посещать заседания. Хотя и не всегда. Были президенты, либо не приглашавшие меня вообще, либо только на определённые встречи, если считали, что я мог бы помочь с делом, которое предстояло обсуждать.

– Ну, я этого не знал. В нынешней игре я новичок. Но рад, что вы сказали мне. Поэтому приглашаю вас присутствовать на заседаниях правления.

– Хорошо. Спасибо. В будущем я постараюсь присутствовать.

– Вы знаете, я ещё не получил описание вашей работы. – Он улыбнулся. – Если бы оно у меня имелось, возможно, я бы увидел, что вы посещаете заседания совета директоров только по приглашению. Вы ещё работаете над ним?

– Нет, я не собирался его составлять. Я не считал, что ваше письмо относится ко мне, поскольку не принадлежу к персоналу организации храма.

– Не принадлежите? Разве мы не платим вам?

– Да, но по сути дела это некая субсидия, поскольку я являюсь рабби еврейской общины Барнардс-Кроссинга и служу всем здешним евреям – как тем, кто не является членами храмовой организации, так и тем, кто входит в неё.

– Вы хотите сказать, что являетесь консультантом наподобие агента по рекламе или юриста, но в какой-то степени связаны контрактом.

– Нечто в этом роде, но они действуют только по требованию, тогда как я могу действовать самостоятельно. Если организация храма предложит что-то, что, по моему мнению, противоречит нашему закону или традиции – и, кстати, именно я буду решать, так ли это – тогда я запрещу их предложение.

– А если мы, то есть организация храма, решим проигнорировать ваш запрет? Вы ведь не могли бы подать заявление в суд, не так ли?

– Не в светский суд, но я могу обратиться в раввинский суд. Но скорее всего, я бы просто отмежевался от вас, уйдя в отставку. Если бы речь шла о чём-либо серьёзном, принципиальном, я мог бы предъявить вам обвинение в Раввинской ассамблее^[54] или перед лицом еврейской общины в целом.

– Понимаю. Да, этого я не знал. Подобное случается не очень часто, не так ли?

Рабби широко улыбнулся.

– Нет, не часто. Крайне редко.

Магнусон вопросительно посмотрел на рабби.

– Это всё, или есть что-то ещё?

– О, далеко не всё, – ответил рабби. – Я осуществляю надзор за школой и религиозными службами. Я преподаю нашу традицию с помощью лекций и проповедей. Я зачастую являюсь голосом еврейской общины в её отношениях с обществом в целом. Я, по крайней мере, один раз выступал в качестве судьи раввинского суда и выносил на основании фактов решение по чисто светскому вопросу^[55]. Ах да, я, так сказать, здешний учёный^[56]. И затем, конечно, те функции, которыми обычно занимается рабби – брак, развод, обращение, погребение.

– Хм, вы довольно занятой человек, рабби. – Хотя Магнусон и желал придать своей реплике оттенок сарказма, в ней проскользнул намёк на уважение. – Я рад был услышать ваши слова. Вы же понимаете, что только что дали мне устное описание своей работы.

Рабби улыбнулся.

– С удовольствием. Но так как нам предстоит работать вместе, возможно, вам бы следовало изложить мне свои… ну, не совсем описание вашей работы, а, пожалуй, представления о ваших планах, вашем отношении к храму и общине.

Магнусон кивнул.

– Справедливо. Что ж, я бизнесмен по философии и убеждениям.

Рабби слабо улыбнулся.

– Значит ли это, что вы попытаетесь получить от храма прибыль?

Магнусон улыбнулся в ответ, демонстрируя, что не обиделся.

– Нет, рабби. Я имею в виду следующее: я бизнесмен в том смысле, что мне нравится получать результаты деловыми способами, подобно тому, как учёный желает добиться цели научным путём. Вот почему я предложил всем сотрудникам представить должностные инструкции. И я намерен составить организационные схемы…

– Думаете, это поможет?

– Поверьте – никогда не повредит. Например, у нас есть школьный комитет, директор и вы, и все трое теснейшим образом связаны с религиозной школой. Что произойдёт, если какой-то ученик или его родители с кем-либо поссорятся? Они пожалуются вам, или Бруксу, или школьному комитету, а может быть, даже и мне. Лучше всё предусмотреть заранее. Однажды я занялся компанией, в которой работало всего три человека. – Он поднял три пальца, чтобы подчеркнуть суть. – Три. Предприятие беспрерывно теряло деньги. Я применил собственные методы, дал понять, кто за что отвечает, и через шесть месяцев компания стала прибыльной, а штат увеличился до двадцати сотрудников. Так вот, многие бизнесмены – возможно, большинство бизнесменов – интересовались бы только прибылью. А меня, кроме прибыли, интересовало и другое: как создать лучшие условия для труда, как добиться того, чтобы сотрудники получали большее удовлетворение от работы, как продемонстрировать им шансы на рост и продвижение.

– Ясно.

– По сути дела, для меня прибыль – просто подтверждение того, что я на правильном пути. Доказательство правильности моих методов. – Он откинулся на спинку стула. – Когда мой отец со своим партнёром продали универмаг в Бостоне, ещё в двадцать девятом, они оказались с кучей денег. Если бы мы жили в Англии, мой отец мог бы купить поместье и сделать нас жителями графства, джентри^[57]. Но в Штатах так не принято. Вместо этого Магнусон и Бек принялись скупать компании одну за другой, и мы стали тем, что сегодня известно как конгломерат. Нам повезло не только в том, что мы успели всё распродать до Краха^[58], но и в том, что после этого у нас остались реальные средства. Мы заработали много денег. Ко времени нашего с братьями совершеннолетия мы могли выбирать любую профессию, заниматься всем, чем только пожелаем. Мой старший брат, Майрон, выбрал ничегонеделание.

– Ничегонеделание?

– О, он живёт в Париже и ходит по театрам и музеям. Он путешествует. У него много друзей, которых он посещает и развлекает. Он никогда не был женат.

– Довольно тяжёлая жизнь, – прокомментировал рабби.

Магнусон кивнул.

– И я того же мнения. Но он, похоже, наслаждается этим. Мне кажется, он живёт во Франции, потому что к такому образу жизни там относятся гораздо спокойнее, чем здесь. Мой другой брат, Лоуренс, подвизается в медицине в Нью-Йорке. Я решил заняться бизнесом, но вкладываю средства только в то, что меня интересует. Например, у меня есть команда из Малой бейсбольной лиги^[59], потому что я люблю бейсбол. Но толку от этого пока нет, – добавил он с сожалением, – возможно, потому, что мои методы не очень-то применимы к бейсболу.

– А Бек? – спросил рабби.

Магнусон рассмеялся.

– Я женился на ней. У Маркуса Бека была только одна дочь, София. Мы росли вместе, и нас в какой-то степени предназначали друг для друга. Обычно из таких договоров ничего не выходит, но в нашем случае это сработало.

– А у вас есть дети, мистер Магнусон?

– Да, дочь. – И продолжил с явной гордостью в голосе: – Она закончила Брин-Мар со степенью magna cum laude, а затем поступила в Лондонскую школу экономики, где написала дипломную работу в области политологии. Она интересуется политикой.

Рабби улыбнулся.

– Почему-то у меня сложилось впечатление, что вы одобряете её.

Магнусон просиял.

– Софи и я – мы только ей и живём.

– Она хоть сколько-нибудь интересуется храмом?

Магнусон покачал головой.

– Нынешней молодёжи это и в голову не приходит. Конечно, в детстве она посещала воскресную школу, но не думаю, что та сильно на неё повлияла, хотя Лора очень любила свою бабушку Бек, а Беки соблюдали традиции несколько строже, чем мы. Моя свекровь не пользовалась отдельной посудой для мясного и молочного. Её нельзя было причислить к фанатикам. Да и её кухарку это не беспокоило. Но когда мы обедали у Беков, на столе никогда не стояло масло, если подавали мясо. Впрочем, если Лора сидела рядом с нами, она вечно требовала, чтобы с мясом ей давали стакан молока. Не совсем то, чему её учили, и София по этому поводу её поддразнивала. – Он застенчиво улыбнулся, осознав, что рабби может показаться странным его отношение к правилам еды. Чтобы сменить тему, он спросил: – А у вас, рабби, у вас есть дети?

– Двое. Джонатон в следующем году поступит в колледж, а Хепсиба – в старшую школу^[60].

– Бывает, что они треплют вам нервы?

– Конечно. Дети для того и существуют.

– То есть?

– Шучу, конечно. – Рабби усмехнулся. – Тем не менее, я не думаю, что каждый холостяк, каждая старая дева, а также любая бездетная пара расстраиваются из-за отсутствующей пуговицы на рубашке, грязной пепельницы или чего-нибудь в этом роде в той же степени, как и я, когда кто-то из детей заболевает. Я считаю, что имеется определённое количество беспокойства и неприятностей, которые всем необходимо вынести, и если это не связано с чем-то разумным, вроде больного ребёнка, то окажется каким-то глупым и тривиальным. Я подозреваю, что дети воспитывают в нас чувство меры.

– И чем же они вам докучают?

– О, ничего серьёзного. Хепсиба в том возрасте, когда чрезвычайно важно прислушиваться к мнению сверстников: что надеть, чем заниматься... Но по этому поводу голова болит в основном у матери. Что касается Джонатона, он раздумывает о будущей карьере. В прошлом году хотел стать профессиональным бейсболистом…

– А он хорош? Я мог бы помочь ему. Вы знаете, у меня есть бейсбольный клуб.

Рабби улыбнулся.

– Поздно. В этом году последнее, что я слышал – он хочет стать нейрохирургом.

Магнусон улыбнулся.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Но вы не направляете его? Не указываете сторону, куда он должен идти?

Рабби покачал головой.

– Мудрецы утверждали, что у отца имеется четыре обязанности перед сыном: обрезать его, учить Торе, обучить ремеслу и женить его. Конечно, первую я выполнил, а остальные три толковал свободно. Я включаю гуманитарное образование в положение о Торе, а профессию расцениваю как возможную замену торговле^[61]. Что касается того, чтобы найти ему жену, я сомневаюсь, что его это устроит.

– Но при выборе профессии вы не попытаетесь повлиять на него? Хотели бы, чтобы он ста рабби?

– Только если он сам пожелает. В наши дни не так-то легко приказывать детям.

– Возможно, вы и правы, рабби, но я не прекращу попыток. Я считаю себя авторитарным. И теперь, когда храм – моё дитя, я намерен руководить им.

– А как именно вы планируете руководить храмом? – спросил рабби.

– Я собираюсь сделать его как лучшим местом для работы, так и лучшим местом для богослужения. Далее, я хотел бы привлечь к этому большинство наших людей. Я хотел бы видеть каждого членом еврейской общины.

– С этим никто не поспорит, – с лёгкостью согласился рабби.

– И я не терплю ссор в любой организации, которой управляю^[62]. – Магнусон улыбнулся. Это была дружеская улыбка, но рабби почувствовал и в заявлении, и в улыбке намёк. Вызов? Или предупреждение?

13

Печатник заменил очки на другую пару, вытащив её из ячейки на столе с выдвижной крышкой, и осмотрел лист бумаги, предложенный ему Тони Д’Анджело. Вверху бросалась в глаза надпись заглавными буквами: КОМИТЕТ ОБЕСПОКОЕННЫХ ГРАЖДАН. Чуть ниже прикрепили снимок, сделанный на банкете. Под каждым человеком, изображённым на фотографии, были написаны имя и краткое обвинение – «Грандиозная Кража», «Нападение С Целью Убийства» или «Заговор С Целью Мошенничества». И только один фигурант снимка остался безымянным и избежал обвинений.

Печатник кивнул сам себе и поднял глаза.

– Ты всё ещё работаешь на Мориарти? – спросил он.

– На Большую шишку? Я чертовски уверен, что уж точно не буду работать против него, – добродушно отозвался Тони.

– Что ты хочешь?

– Хочу, чтобы это напечатали на одном листе бумаги. На чём-нибудь таком, что можно сложить один раз и положить в конверт. – Он оглянулся на пыльные полки и, обнаружив кучу печатных форм, взял одну. – Что-то вроде этого. Примерно такого размера, но хорошего качества. Понимаешь, мы не хотим, чтобы это выглядело дёшево. И заголовок – «ОБЕСПОКОЕННЫЕ ГРАЖДАНЕ» – в правом верхнем углу. Ясно?

Печатник кивнул.

– Затем фото, имена и эти маленькие подписи под каждым парнем; я хочу, чтобы всё поместилось чуть выше места, где лист согнут. Уловил? А пониже, чтоб было ниже сгиба – понял, да? – я хочу только одну строчку: «Вас волнует, с кем связан ваш сенатор?»

– С чем,– заметил печатник.

– Что – с чем?

– Не с кем, а с чем. С чем связан ваш сенатор.

– Да? – Тони повторил: – «Вас волнует, с кем связан ваш сенатор?» Да, так изящнее. А как тебе такое: «Вас не волнует окружение будущего сенатора?»

– Ещё лучше.

– Вот и давай. – Он помолчал, пока печатник карандашом записывал фразу. – А вот эти маленькие подписи подкаждым – как насчёт того, чтобы поместить их в рамку со стрелкой, указывающей на того, к которому она относится?

– Я могу, но если я поставлю рамку чуть ниже каждой фигуры, то стрелка не понадобится. Рамки вполне достаточно. А то и без неё, если парни находятся на расстоянии. – Он изучил черновики фотографию, затем указал пальцем, вымазанным в чернилах: – А этот?

– Под ним – ничего. Ты его знаешь?

Печатник покачал головой.

– Никогда не слышал о Томми Баджо?

Печатник снова покачал головой.

– Он баллотируется на должность сенатора штата.

– И думаю, вы, ребята, предпочли бы, чтоб у него не выгорело?

– В яблочко. Одна мелочь. Ему нужны усы, маленькие усы Гитлера. – Тони вытащил из бумажника газетную вырезку с фотографией Баджо. – Вот как он выглядит сейчас. Вопрос в том, можешь ли ты нарисовать усы?

Печатник бросил взгляд на вырезку и фотографию и ответил:

– Нет проблем.

– Хорош. Во сколько это всё обойдётся?

– Вместе с конвертами и всем прочим?

– Да, обязательно конверты. И на конвертах – заголовок в верхнем левом углу: «КОМИТЕТ ОБЕСПОКОЕННЫХ ГРАЖДАН».

– Без адреса?

– Без. Просто: «КОМИТЕТ ОБЕСПОКОЕННЫХ ГРАЖДАН». Сколько это будет стоить?

– А сколько штук тебе надо?

– М-м... Пока не знаю. Можешь сварганить штучку на пробу? И потом я скажу, сколько нам понадобится.

– Да, без вопросов.

Тони направился к двери, а затем остановился.

– Эй, как насчёт того, чтобы заменить начало на «Вас не тревожит»? Знаешь, так вроде посимпатичнее.

– Конечно. Я отпечатаю оба варианта, и сам увидишь, какой тебе больше понравится.

– Шикарно.

14

Говард Магнусон похлопал по бумагам, разложенным на столе в кабинете, и сообщил Моррису Гальперину:

– Парни из моего бостонского офиса провели небольшое исследование. Я хотел узнать, как выглядит наш график зарплат по сравнению с другими религиозными учреждениями. Некоторые результаты просто поразительны. Вам известно, что в целом мы платим нашим людям намного больше, чем наши христианские друзья?

Гальперин кивнул. У него возникло неприятное предчувствие, что сейчас он станет свидетелем демонстрации делового мышления Магнусона: если зарплаты в синагогах в целом выше, чем в церквях, очевидно, можно сэкономить деньги, сократив расходы. Он размышлял, как бы отговорить его.

– Это старая история о том, как сравнивают тёплое с мягким, – небрежно бросил он. – Невозможно отождествлять работу наших учителей в религиозной школе, которые являются профессионалами и работают целую неделю, и деятельность учителей воскресной школы, которые преподают около часа в неделю. Что касается работы кантора, то не знаю, с кем в церкви можно его сравнить. Может быть, с регентом хора. Да нет, ничего общего.

– Я думал в первую очередь о рабби, – пояснил Магнусон. – Вполне разумно сравнить рабби с одной стороны и священника – с другой.

– Только на первый взгляд, – возразил Гальперин. – Служитель или священник имеет призвание; он получает призыв проповедовать слово Божие – что-то вроде того, что случилось с пророком Ионой^[63].

– И?

– Таким образом, он находится в положении того, кто очень хочет продать нечто кому-то, кто не особенно заинтересован в покупке. В результате он зависит от покупателя.

– А рабби?

– Он не получает подобных распоряжений от Бога. Он идёт в раввинат так же, как другие идут в юриспруденцию или медицину. И он работает в конгрегации не потому, что его зовут – если только это не телефонный звонок от главы ритуального комитета – а потому, что ему предложили контракт. В результате действует закон спроса и предложения, и раввинов не так-то уж много.

– Кажется, вы много знаете о ситуации с рабби, – заметил Магнусон.

Гальперин улыбнулся.

– Приходится. У нас в семье есть один. Мой младший брат – рабби.

– Вот как? Понятно. Ну, я привёл сравнение с церквями в качестве примера, представляющего второстепенный интерес. Что меня действительно беспокоит, так это разница между синагогами. Во-первых, похоже, что существуют принципиальные различия между тремя группами: реформистами, консерваторами и ортодоксальными.

– Естественно, потому что это зависит от размера и достатка общины. Многие ортодоксальные общины невелики. Иногда это всё, что остаётся в городе, когда происходит общий переезд населения в пригород^[64].

– Да, я знал об этом, но всё равно удивляюсь. Заработная плата учителей в религиозных школах – принимая во внимание различия между крупными и маленькими городами – удивительно похожи. Однако зарплаты канторов существенно различаются.

– Голоса тоже существенно различаются, – парировал Гальперин.

– Безусловно. Так вот, зарплаты раввинов, если учитывать размер, социальный статус общины и тому подобное, выглядят примерно одинаковыми.

– Правда?

– Вот почему мне интересно, какую зарплату мы платим рабби Смоллу. Она значительно меньше, чем получают другие рабби в сопоставимых ситуациях.

– Может быть, это потому, что он никогда не просил повышения.

– А другие просят?

– Или они сами, или их партия, – ответил Гальперин.

– Что вы подразумеваете под их партией? Что за партия?

Гальперин откинулся на спинку стула и начал:

– Позвольте мне рассказать вам кое-что о раввинах, мистер Магнусон. Рабби находится в уязвимом положении, как любой государственный служащий, допустим, мэр или директор школы. В конгрегации всегда найдутся люди, которые не ладят с ним, потому что были друзьями его предшественника, или потому, что их жёны считают его жену слишком высокомерной, или потому, что им не нравится, как он укладывает волосы, или по любой другой причине, по которой одним людям не нравятся другие. У него есть контракт, но это, по сути дела, контракт на обслуживание, и он не так уж много значит. Если члены общины захотят избавиться от рабби, они могут, вне зависимости от наличия контракта, устроить ему неприятности. И поскольку рабби приходится ввязываться в споры только из-за того, что он сказал в какой-то проповеди, всегда существуют те, кто хотел бы от него избавиться. Поэтому умный человек, появившись в общине, немедленно начинает организовывать группу друзей, единомышленников — по сути дела, партию — желательно из числа важных членов конгрегации.

– Понимаю.

– Эта партия поддерживает вас и стоит за вас в сражениях. В таких вопросах, как зарплата, они будут на вашей стороне. Если рабби стесняется просить о повышении, или о том, чтобы провести субботний год^[65] в Израиле, или о чём-то другом, именно они поднимают этот вопрос перед руководством.

– Я понял. А кто в партии рабби Смолла?

– В том-то и дело. У него нет партии. О, есть люди, которым он нравится, но это не мешает рабби Смоллу не соглашаться с ними или противиться им по определённому вопросу, к которому он серьёзно относится. Другой раввин смягчил бы свою позицию, пошёл бы на небольшой компромисс ради дружбы и для того, чтобы не настроить против себя своих сторонников, но только не рабби Смолл. Вы можете сказать, что у него нет ни малейшего политического здравого смысла. Или можете решить, что ему плевать.

Магнусон кивнул. Затем улыбнулся:

– Знаете, я вот как считаю: первое, что мне следует сделать – проследить, чтобы рабби Смоллу повысили зарплату.

Гальперин посмотрел на него с удивлением.

– И не просто символически, – продолжил Магнусон, – а достаточно солидно, что поставит рабби Смолла в один ряд с другими рабби из конгрегаций, сходных с нашей. Я имею в виду увеличение в размере около шести тысяч в год.

– Но… но… я не понимаю…

Магнусон широко улыбнулся и откинулся на спинку стула:

– Позвольте мне рассказать вам кое-что об управлении бизнесом, мистер Гальперин. Когда вы вступаете во владение компанией, важно получить полный контроль над всей управленческой командой. Руководитель обычно избавляется от любого, кто, по его мнению, не предан ему и его интересам. Проблема в том, что при этом можно потерять талантливого сотрудника. Следовательно, целесообразнее попытаться изменить его отношение. Иногда оказываешь небольшое давление. Если сработает – хорошо, но я обнаружил, что лучшие результаты получаешь, давая человеку повышение. Если он джентльмен, то всегда будет помнить, что обязан вам.

– Вы думаете, что правление вас поддержит?

– О, полагаю, да. Я могу рассчитывать на ваш голос и вашу поддержку, не так ли?

– Да, конечно.

– Превосходно. – Он потянулся к телефону. – А теперь я позвоню рабби.

– Вы собираетесь рассказать ему до голосования?

– Конечно, нет. Я просто позвоню, чтобы сказать ему: я бы предпочёл, чтобы он не приходил на следующее заседание правления.

15

Тони Д’Анджело наблюдал, как секретарь Ала Кэша, достойная шестидесятилетняя женщина, работавшая у него много лет, покидала Прескотт-билдинг, здание на центральной площади Линна. Затем поднялся по лестнице и вошёл в офис Кэша по недвижимости и страхованию.

Не дожидаясь приглашения, Д’Анджело уселся в кресло посетителя.

– Привет, Ал, – дружелюбно произнёс он.

– Э-э-э, привет, – ответил Кэш в замешательстве. – Что привело тебя сюда?

– Ходил с подружкой за покупками. Тебе когда-нибудь приходилось болтаться по магазинам со своей хозяйкой? Они не просто идут и покупают то, что им нужно, даже когда твёрдо знают, что именно. Им ещё требуется обойти все другие магазины и посмотреть, не найдётся ли там чего-нибудь получше. Так что я сказал, что встретимся, когда она закончит. Что даёт мне немного времени, его надо убить – ну, раз уж я прямо по соседству, то подумал, что зайду и поболтаю с тобой.

– В последнее время я не видел тебя в Палате представителей, – заметил Кэш.

Д’Анджело кивнул.

– Это факт. Я решил отдохнуть.

– Тебя послал Мориарти?

– Большая шишка? Ну, скажем так, я здесь совсем один. – Д’Анджело одарил Кэша заговорщической улыбкой.

– Понимаю. Он не хочет быть причастным. Ладно, что у тебя?

Улыбка Д’Анджело исчезла; он наклонился вперёд и пристально посмотрел на человека за столом.

– В гонках участвуют трое. Поможет ли тебе, если останется только два?

– Кто именно?

– Ты и Скофилд.

– Ты имеешь в виду, что Баджо может уйти? У тебя что-нибудь есть на него?

Д’Анджело молчал, скрестив руки на груди.

– Почему глава фракции большинства хочет вмешаться в политику республиканцев? – с подозрением поинтересовался Кэш.

– Он не хочет вмешиваться, но ты должен понимать, что он может быть заинтересован.

– Понимаю. Вот почему ты здесь, – улыбнулся Кэш, – совсем один.

– Ага.

– Хорошо. Так почему же Мориарти хочет, чтобы я победил? Я голосовал против Закона о гавани, и… он хочет, чтобы я проголосовал против пересмотра. Quid pro quo^[66], не так ли?

– Можешь голосовать, как тебе вздумается.

– Я не понимаю.

– Чего не понимаешь?

– Я объясню тебе. Почему глава фракции – да, я знаю, ты убеждаешь, что ему всё равно, но мы оба знаем лучше, не так ли? – почему он должен быть настолько заинтересован в моей победе на выборах, чтобы принять в ней участие, если это даже не его партия? И он знает, что я в большинстве случаев буду голосовать против него. И более того, именно я возглавил борьбу против Закона о гавани и почти добился успеха. И ещё ему известно, что я поддерживаю пересмотр, и у меня есть хорошие шансы его осуществить. Неужели он поссорился с «Атлантик Дреджинг» и хочет показать им, что в его силах принять их паршивый Закон о гавани или отклонить его – как ему заблагорассудится? Верно? Он хочет показать «Атлантик Дреджинг», что они не распоряжаются им?

– То, что он поддержал Закон о гавани, не означает, что он получает приказы от «Атлантик Дреджинг», – холодно бросил Д’Анджело. – Не в большей степени, чем ты выполняешь приказы «Нортист Фишериз»^[67], против которой выступаешь.

– У меня нет связи с «Нортист Фишериз», – ледяным тоном отрезал Кэш.

– Ну да, об этом и речь, – учтиво подтвердил Д’Анджело. – Точно так же, как у тебя нет связи с «Нортист Фишериз», у Большой шишки нет связи с «Атлантик Дреджинг».

– Тогда почему он хочет сделать мне одолжение? – Внезапно Кэша осенило: – Он хочет разделаться с Баджо?

– Я не говорил, что это будет даром, – заметил Д'Анджело. – Придётся раскошелиться.

– Во сколько это мне обойдётся?

– Ничего особенного. Всего несколько тысяч долларов – на расходы.

– Сколько это – несколько тысяч?

Д’Анджело пожал плечами.

– Три, четыре, пять тысяч самое большее. Что бы ни случилось.

– Так, кажется, туман рассеялся. По какой-то причине вы, ребята, не хотите Баджо. Хотя и не представляю, что вы имеете против него. Он никто. Если только вы не думаете о его зяте в Избирательной комиссии, возможно, из-за того, что он контролирует paisanos^[68]. Итак, вы пришли ко мне, чтобы я помог вам угробить Баджо. Почему? Потому что ни в коем случае не должно создаваться впечатление, что партийный организатор большинства вмешивается в выбор оппозицией своего представителя. Значит, ты пришёл ко мне не как его агент, а по собственной инициативе, предлагая прямолинейное, честное мошенничество. – Он потёр руки. – Хорошо, что у тебя имеется?

– Фотография.

16

Несколько раз Лора уже собиралась умыть руки. Но продолжала из чистого упрямства. Она слишком тщательно всё продумала и не желала признать, что могла ошибаться. По её мнению, Скофилд был подходящим кандидатом и вполне мог победить в тех условиях, которые она ему создала. За исключением того, что, кажется, он сам ничего не хотел. А на это она не рассчитывала.

Кроме того, Лорой двигало любопытство. Почему он ничем не интересуется? Не только кампанией, но и ей самой? Правда, она держала его на расстоянии, намереваясь во время кампании поддерживать исключительно деловые отношения. Тем не менее её задевало то, что он не предпринимал ни малейших усилий, чтобы узнать её получше. При этом она была совершенно уверена в отсутствии другой женщины. А он вообще нормальный? Может быть, он гей? Сегодня так много говорят о подобных вещах. Конечно, в таком случае он бесполезен с точки зрения её долгосрочных планов. Однако, несмотря на то, что сама Лора понемногу начала терять энтузиазм по поводу кампании из-за отсутствия у Скофилда интереса, она была полна решимости продолжать предвыборную кампанию – хотя бы потому, что начала её.

И вот однажды, за несколько недель до первичных выборов, это случилось. Рано утром Джон пришёл в их штаб-квартиру и объявил:

– Я могу победить на этих выборах, Лора. Просто скажите мне, что я должен сделать, и я сделаю это.

– Великолепно! Слушайте, вы должны стать известным. Ваше имя известно в городе, а вы сами – нет. Значит, вам следует посещать мероприятия, где будет много людей – встречи, слушания, форумы, лекции, групповые дискуссии. Когда по завершении начинают задавать вопросы, вы встаёте и что-нибудь говорите. Обычно вначале просят назвать себя, и вот что вы отвечаете: «Я Джон Скофилд. Я кандидат на должность сенатора штата. Я хотел бы отметить…» или: «Я хотел бы спросить спикера…» Я могу организовать вам приглашение в различные частные дома для неформальной беседы с небольшими группами. У нас много предложений. Позже вам придётся ходить в торговые центры и раздавать предвыборные карточки. Вам это даже может понравиться. – Она оценивающе посмотрела на него. – Есть одна вещь, которую мы должны оговорить заранее. Вы Джон или Джек?

– Какая разница?

– Джек отличается от Джона. Он и одевается по-другому, и говорит по-другому. Давайте попробуем оба варианта. – Она взяла на себя роль председателя собрания и прошла в другой конец комнаты. – Спикер готов ответить на вопросы из зала. Да, джентльмен в углу. У вас есть вопрос? Пожалуйста, назовите своё имя.

Он ухмыльнулся при виде этой выдумки.

– Меня зовут Джон Скофилд, и мой вопрос…

– М-м, нет. Давайте попробуем по-другому. Джентльмен в углу. Пожалуйста, назовите своё имя.

Все ещё улыбаясь, он начал:

– Я – Джек Скофилд, кандидат в Сенат от округа Эссекс…

– Вот и всё, – прервала она. – Теперь вы будете Джеком Скофилдом. Джон несколько скучен и старомоден. – Лора смерила Скофилда критическим взглядом. – Этот галстук и этот костюм…

– Что с ними не так?

– Неплохо, если вы собираетесь на похороны, но…

– Я выступал сегодня в суде перед судьёй Левиттом, весьма консервативным типом.

– Ладно. В суде вы можете быть Джоном Скофилдом, а в другом месте будете Джеком, и одевайтесь соответственно. Более неформально.

– Джинсы?

– Ни в коем случае. Вы занимаете консервативную позицию, не забыли? «Давайте оставим всё так, как есть». Я предлагаю серые фланелевые брюки и твидовый пиджак. И рубашка с воротником на пуговицах.

– Я понял, – отозвался он с энтузиазмом.

– Тогда давайте попробуем сегодня вечером. В ратуше проходят слушания по регистрации избирателей. Они хотят перенести срок регистрации на пару недель. Я думаю, что мы должны выступить против. Там, вероятно, будет немного людей – максимум двадцать-тридцать, но это хороший опыт. Почему бы вам не пойти домой и не переодеться, а я встречу вас там.

– Когда начало?

– В восемь часов.

– Тогда как насчёт того, чтобы до этого где-нибудь поужинать?

– Я ужинаю с другим, – быстро ответила она. Это не соответствовало реальности, но Лоре было важно показать Скофилду, что она не отличается лёгкой доступностью. Но она смягчилась, увидев расстроенное выражение на его лице. – Мы могли бы пойти куда-то после слушаний – выпить кофе или чего-либо покрепче…

Они пошли на слушание, и в какой-то момент он действительно получил возможность сказать:

– Я – Джек Скофилд, кандидат в Сенат от этого округа, поэтому весьма заинтересован в этом слушании. Я хотел бы отметить, что...

Лоре показалось, что он произвёл впечатление. К сожалению, среди присутствующих были и другие кандидаты, вступившие с ним в спор, да и в ходе дискуссии он выступил не очень-то удачно.

Позже, за чашкой кофе, Джон пробурчал:

– Кажется, я не слишком хорошо справился сегодня вечером, согласны?

– Ну, они подготовились, а вы – нет.

– Вы имеете в виду, что я глупец, – с горечью выплюнул он.

– Ничего подобного. Но вы не можете зависеть от идей, которые приходят к вам под влиянием момента. У вас имеется склонность к этому. Но никто не знает, к чему подобные идеи могут привести. Что вам нужно – так это продуманные позиции по всем основным вопросам. Я начну работать над ними завтра утром.

Он взглянул на неё с искренним восхищением.

– Знаете, Лора, вы просто удивительная.

17

Рабби повесил трубку и ответил на вопросительный взгляд Мириам:

– Это звонил наш президент, мистер Магнусон.

– Да? Чего он хотел?

– Он сказал мне не приходить на заседание совета директоров в воскресенье. Очень любезно с его стороны позвонить достаточно рано, чтобы я при желании мог строить другие планы на воскресное утро.

– А он сообщил, почему не хочет, чтобы ты присутствовал?

Рабби покачал головой.

– Скорее всего, потому, что намерен обсуждать вопросы, не предназначенные для моего слуха.

– Ты считаешь, что он собирается говорить о тебе?

– Очевидно. – Он вернулся в кресло и взял книгу, которую отложил на время звонка.

Но Мириам не могла успокоиться.

– Ты хорошо с ним ладишь, Дэвид?

– С Говардом Магнусоном? Вероятно, да. Мы мало встречались с ним. Совсем недавно он пришёл ко мне в кабинет. По сути дела, меня просто спросили, почему я не прихожу на заседания правления. После этого я видел его на нескольких последующих собраниях, но и всё.

– А на этих собраниях было что-нибудь особенное? Что-нибудь, что могло заставить тебя встревожиться?

– Ничего сверхъестественного. А в чём дело?

– Ты не выступал против Магнусона? – не унималась Мириам.

– Я не принимал участия ни в одном обсуждении. Ах да, при разговоре о «Добре и Благосостоянии»^[69] я высказал мнение, что все члены правления должны посещать вечерние службы в пятницу^[70], но…

– Вот и всё, – решительно перебила Мириам.

– Что – всё?

– Говард Магнусон истолковал это как личную критику, потому что никогда не посещает вечерние службы в пятницу.

– И любые другие.

– Ну вот! – торжествующе объявила она. – Он думает, что ты критиковал его.

– Ну, с этой точки зрения, возможно, и так. И что из этого?

– О, Дэвид, ты действительно не понимаешь? Ты не критикуешь таких людей, как Магнусон. Вернее, критикуешь, но я хочу сказать... Я пытаюсь сказать, что такие, как Магнусон, не привыкли к тому, что их критикуют люди, которых они считают своими подчинёнными. А ты нарушил традицию, и не один раз. Поэтому Магнусон полон решимости что-то предпринять по этому поводу.

– Что? – усмехнулся рабби. – Заставить правление принять резолюцию, в которой говорится, что рабби не имеет права позволить себе критические высказывания в адрес президента?

– Смейся, смейся, – бросила Мириам, – но я не в своей тарелке. Не забывай, что у тебя нет пожизненного контракта. И год за годом приходится заключать его заново.

– Как я и хотел. Это развязывает храму руки, но одновременно развязывает руки и мне.

– А если они откажутся продлить контракт?

Рабби пожал плечами.

– Значит, я займусь поисками другой работы. И по ряду обстоятельств предполагаю, что она, вероятно, будет лучше. Может быть, большая синагога в большем городе или в городе с верующими, которые лучше способны к пониманию. Реакция на мою статью в «Квотерли»^[71] была довольно лестной, и я до сих пор получаю письма.

– Тогда почему бы не подумать о дальнейшем? Я имею в виду, присмотреться…

– Ну, потому что мне нравится жить в Барнардс-Кроссинге, с одной стороны. А с другой – я чувствую, что нужен здесь. Хотя здесь и сложнее, и часто возникают конфликты. Постоянное давление со стороны той или иной группы с целью двигаться во всевозможных нежелательных направлениях. Я чувствую, что возвращаю их к традиции. В другом месте, с более старой и устоявшейся конгрегацией, жизнь была бы легче, но менее плодотворной.

Разговор произошёл в среду вечером. Хотя Мириам больше не возвращалась к этой теме, рабби знал, что у неё на уме, когда она задавала ему вопросы. Мистер Каплан был в миньяне? Он что-нибудь говорил? Есть какие-нибудь новости от Мортона? Рабби отлично понимал подоплёку. Наконец он прямо спросил Мириам, почему она так встревожена.

– Я не так уж сильно встревожена. Нет, всё-таки сильно. Меня не слишком волнует вопрос, сможешь ли ты получить другую работу, если придётся. Мне здесь тоже нравится, и я бы предпочла, чтобы этим не пришлось заниматься. Но если у тебя проблемы с президентом…

– Ну и что? Мне и раньше приходилось конфликтовать с президентами. Чуть ли не с половиной из них. Ничего нового.

– Но Магнусон – совсем другое дело, Дэвид. В прошлых конфликтах у тебя была чёткая позиция. Речь во всех случаях шла о каком-то базовом принципе, и ты был прав, а они – нет. Ты всегда мог сплотить конгрегацию вокруг себя, если дело доходило до открытого столкновения. И всегда мог объяснить, как предмет спора противоречит нашей традиции и почему ты должен противостоять этому. Дело в том, что другие президенты были тесно связаны с храмом, с нашей религией. Они были евреями…

– А Магнусон – нет?

– Он, безусловно, еврей, но ему плевать на храм. Для него он – просто организация, а раз это организация, он хочет управлять ей. И он может хотеть, чтобы ты отказался от своих взглядов, потому что… потому что ты мешаешь ему. И если бы он пожелал избавиться от тебя, то так бы и сделал. Не вдаваясь в детали. Просто убедил бы правление, и мог бы не продлить твой контракт по его завершении. А контракт, кстати, скоро истекает, не забыл?

– Серьёзно? Нет, не забыл. Тогда, наверно, дело вот в чём. Говард Магнусон – бизнесмен, уделяющий внимание деталям. Поскольку мой контракт истекает, он считает, что за его продление должно проголосовать правление. И вполне естественно, что он хочет, чтобы голосование произошло в моё отсутствие.

В воскресенье утром, когда Мириам разбудила мужа, чтобы тот успел к утреннему миньяну, он лениво потянулся и пробормотал:

– Наверно, я пропущу его. Сегодня утром помолюсь дома.

– Что-то случилось, Дэвид? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я чувствую себя хорошо, – заверил рабби, – просто ленюсь. И хочу немного побаловать себя.

Завершив утренние молитвы и приступив к завтраку, он объяснил:

– Собрание происходит сразу после миньяна. Присутствовавшие на молитве члены правления переходят по коридору в зал заседаний, где ждут тех, кто не ходит к миньяну, и Магнусон обычно среди последних. И через несколько минут он открывает собрание. Так вот, если после миньяна я пойду в другом направлении – к лестнице в мой кабинет, кто-то обязательно спросит меня, не собираюсь ли я идти на собрание. Мне, естественно, придётся ответить отрицательно. Тогда, скорее всего, они поинтересуются, почему, и мне будет неудобно объяснять, что меня попросили держаться подальше.

– Но если это именно то, о чём ты думаешь – формальное голосование за продление контракта – ведь они могли бы с этого начать, а затем пригласить тебя для дальнейшего участия в собрании?

– Возможно. Но я не намерен быть лакеем, готовым услужить им по первому требованию. В любом случае, наши заседания правления не работают даже при Магнусоне, который старается придать им деловой характер. Они гораздо больше говорят, чем занимаются реальными делами. Если бы Магнусон поднял этот вопрос, скажем, сразу после отчётов комитетов, пытаясь побыстрее разобраться с ними, они всё равно потратили бы массу времени на обсуждение, хотя это чистая рутина. Завязалась бы дискуссия, и каждый из членов правления воспользовался бы возможностью высказать несколько слов обо мне – о том, как я что-то не так сказал или сделал.

– У тебя нет друзей в правлении, Дэвид?

– Есть, конечно, если ты имеешь в виду людей, с которыми я общаюсь. Большинство из них, может быть, все. Но если ты имеешь в виду, есть ли у меня клика, партия рабби – нет, определённо нет.

– Может быть, это и ошибка – то, что у тебя нет своей группы. Помнишь, что говорил рабби Бернштейн…

– Сол Бернштейн – политик из далёкого прошлого. Он был политиком ещё в семинарии. Это – его образ жизни. Что означает необходимость общаться с важными людьми, обедать с ними, ходить с ними в разные места. Я не могу так поступать. Существует от силы три-четыре дома, где я могу пообедать. У остальных нет кошерной кухни. Кроме того, это дорога с двусторонним движением. Если ты ожидаешь, что они поддержат тебя, ты в ответ обязан поддерживать их. Я предпочитаю независимость.

В голосе рабби звучало раздражение – подобные беседы велись не впервые. Мириам подумала, что лучше сменить тему.

– Как думаешь, когда ты узнаешь? Тебе отправят письмо?

– Ну, Магнусон, будучи сторонником деловых методов, скорее всего, отправит мне письменное уведомление. Но, без сомнения, секретарь позвонит мне около полудня или сразу по завершении заседания.

Однако вместо секретаря позвонил сам Магнусон.

– Рабби? Это Говард Магнусон. Я решил, что вам будет приятно услышать: мы только что проголосовали за увеличение вашей зарплаты на шесть тысяч долларов в год, и это решение вступает в силу немедленно.

– О, вот как… да, благодарю. Крайне признателен. Это очень любезно и щедро…

– Просто хорошая деловая практика, рабби. Мой кардинальный принцип – никогда не недоплачивать персоналу, особенно ключевым сотрудникам.

– Замечательный принцип. Ещё раз благодарю.

Мириам стояла рядом, так что не было необходимости повторять.

– О, Дэвид, разве это не чудесно! И теперь я чувствую себя просто ужасно после всего, что наговорила о нём; я уверена, что это – целиком его заслуга.

– Да, я уверен, что так и есть.

Она пристально посмотрела на него.

– Однако ты выглядишь не очень-то довольным.

– Нет, я доволен, честно, но только…

– Что – только?

– Только я не уверен, что за меня голосовали, не считая одним из людей президента.

18

За неделю до первичных выборов^[72] Лора убедила Скофилда держаться подальше от своего адвокатского бюро в Салеме и посвятить всё время кампании. Ежедневно ранним утром она сопровождала его на вокзалы в Ревире или Линне, где раздавала карточки пассажирам, направлявшимся в Бостон. Сам Скофилд подходил к стоявшим на платформе людям с протянутой рукой и говорил:

– Привет! Я Джек Скофилд, кандидат в сенаторы штата от республиканцев. Буду признателен вам за поддержку. – Затем вручал собеседникам плакатик со своей фотографией и лозунгом под ней: «Давайте оставим всё так, как есть».

В основном люди кивали или что-то бормотали, и брали карточку лишь для того, чтобы незаметно выбросить её, когда им казалось, что он отвернулся в другую сторону. Вначале Скофилд расстраивался, когда видел, что платформа после отхода поезда усыпана кучей карточек. Потом перестал обращать на это внимание.

Но иногда кто-то говорил: «Я намерен голосовать за вас», – и в этом случае он слегка сжимал руку и улыбался: «Спасибо, и, пожалуйста, расскажите своим друзьям». – Ещё реже ему заявляли: «Извините, но я голосую за Кэша (или Баджо)». – В этих случаях Лора научила его отвечать: «Он хороший человек. Главное, что у власти остаётся республиканец».

– Если ваш собеседник говорит, что он демократ, не спорьте с ним, – проинструктировала она. – Просто предложите ему карточку и скажите: «Если вы передумаете, я буду признателен вам за поддержку», – и всё на этом закончится. Что бы ни случилось, не спорьте. Вы никого не переубедите, и впустую потратите время, потеряв возможность побеседовать с кем-либо ещё. И всё время двигайтесь. Не стойте на одном месте, ожидая, пока люди приблизятся к вам. Сами идите к ним.

После вокзалов они отправлялись в супермаркеты и торговые центры. Здесь техника немного отличалась.

– В основном их посещают женщины, – объясняла Лора. – Поэтому вы не протягиваете им руку, если они не предлагают свою. Вы просто вручаете им карточку. И попытайтесь подойти к ним, когда они входят в магазин, а не когда они уходят, нагруженные покупками. И ради Бога, двигайтесь. Не стойте столбом.

– Что вы имеете в виду – не стойте столбом?

Она бросила на Скофилда игривый взгляд.

– Некоторые из этих девушек могут быть весьма голодны – эмоционально.

У Скофилда возникло искушение заметить – мимоходом, шутливо – что он и сам эмоционально изголодался, но он заколебался, и возможность была упущена. А правда состояла в том, что он восхищался Лорой. Она была такой уверенной, такой хладнокровной, такой…такой богатой. Он расценивал девчонок, с которыми общался в школе, и девушек, которых подбирал в барах, как цыпочек или шлюх, и его интерес к ним был определённо сексуальным. Но Лора была леди. Лора была классной. Конечно, если бы он выиграл выборы...

Первые несколько дней она возила его в своей машине – удостовериться, что он добрался до места, посмотреть его выступление и высказать своё мнение. По вечерам она назначала ему встречи, иногда две-три подряд. Он посещал жилые дома, где произносил небольшую речь, отвечал на несколько вопросов, а затем, получив знак от Лоры, говорил:

– Извините, ребята, но у меня плотный график. – И, улыбаясь, кивал в её направлении: – Босс сигнализирует мне, и я должен бежать. – На эти встречи ему полагалось ездить на своей машине с табличкой на крыше, потому что, как объяснила Лора, было очень полезно, чтобы его машину видели и за пределами этих домов.

Когда кампания подошла к концу, Скофилд обеспокоился отсутствием организации.

– У других кандидатов есть люди, которые стоят возле каждого участка, чтобы раздавать карточки и сопровождать людей на выборы.

– И у нас тоже, – заверила Лора Джона.

– Тоже? Где мы их раздобыли?

– Мне удалось продать республиканскому комитету Барнардс-Кроссинга нелицензионный товар, – ответила она. – Я указала на очевидное: вы – единственный местный уроженец. Теоретически они должны быть нейтральными, пока на первичных выборах не будет избран кандидат от республиканцев, но я убедила их, что ваш выигрыш им выгоден. Я также связалась с Джозайей Брэдли, бывшим сенатором, вернее, с его людьми, а те привлекли своих сторонников. Не волнуйтесь, у нас будут отряды для патрулирования возле участков.

Он изумлённо воззрился на неё.

– Знаете, я даже и не думал об этом.

– И не должны были, – заверила Лора. – Этим положено заниматься руководителю кампании. Всё, что требуется от вас, это бежать.

– Как скаковой лошади, а вы – мой жокей, да?

Она улыбнулась.

– Что-то в этом роде.

В субботу перед днём выборов Лора получила по почте листовку, выпущенную «Комитетом обеспокоенных граждан». На ней красовалась нечёткая фотография группы из шести человек, сидевших за столом, который выглядел праздничным. Пять человек назвали по именам, и под каждым именем сообщалось о том, что имярек был обвинён в тяжком преступлении или осуждён за него. Шестой – вне всяких сомнений, Томас Баджо – не был назван, но его лицо обвели рамкой. В нижней части листовки была отпечатана единственная строка: «ВАС ЭТО НЕ ТРЕВОЖИТ?»

Лора изучала листовку, барабаня пальцами по столу. И показала её Скофилду, когда тот появился в штабе.

– Вы уже видели? Она пришла с утренней почтой.

Он посмотрел на листовку:

– Это же Томми Баджо, так?

– Безусловно. Подлый трюк. Вы когда-нибудь слышали о «Комитете обеспокоенных граждан»?

Он медленно покачал головой.

– Я тоже, – кивнула Лора, – и если бы такой комитет действительно существовал, я бы знала об этом. Явно фальшивка.

– Как вы думаете, кто это устроил?

– Может быть, люди Ала Кэша. – Она нагнулась, чтобы достать конверт из мусорной корзины. – Почтовый штемпель Ревира. А может, кто-нибудь из политических врагов Баджо в его собственном городе. Выборы во вторник, так что бедняге ничего не удастся с этим поделать. Даже если он попытается устроить пресс-конференцию с целью опровержения, результат, вероятно, не попадёт в местные газеты до вторника. Я сомневаюсь, что бостонские газеты вообще это заинтересует.

– Но это фотография, а снимки не лгут.

– Какая разница? – отмахнулась Лора. – Возможно, проводилось какое-то мероприятие – реклама, сбор денег... Баджо участвует в выборах. И его обязательно приглашают на подобные заседания. Ему сообщают: «Такой-то только что вышел из больницы, или получает новую работу на Западном побережье, или только что избран президентом Ассоциации продавцов-левшей, и мы устраиваем собрание в честь этого события. Можете ли вы прийти и сказать несколько слов?» Что ж, он проходит, произносит несколько приветственных слов, фотографируется и уходит. С его точки зрения, там имеются избиратели, которые голосуют, и этого достаточно, чтобы пойти.

– Да, я вас понял.

Внезапно её осенило.

– Вот что, мы должны отреагировать на это письмо.

– Каким образом?

– Ну, нельзя просто его проигнорировать. Нам следует высказать позицию по этому вопросу. Что в результате может даже принести нам пользу. Вот послушайте: мы отвергнем обвинения. Вы выступите с заявлением о том, что осуждаете подобную политику, и считаете – нет, абсолютно уверены, в том, что Томас Баджо – честный человек. Я позвоню в местные газеты прямо сейчас. Возможно, нам удастся попасть в понедельничный выпуск.

Он задумался на мгновение, а затем кивнул.

– Да, так и сделаем. Напишите заявление, и мы передадим его по телефону.

19

Милли Хэнсон выложила на бумажную салфетку полдюжины полосок шкварчавшего бекона, накрыла их другой салфеткой и промокнула насухо. Она положила по три кусочка на тарелку рядом с французским тостом^[73], помедлила, а затем перенесла одну из полос на другую тарелку. Бекон полнил, а ей следовало следить за своей фигурой. Милли подошла к столу и поставила перед Тони тарелку с четырьмя кусочками.

– Спасибо, детка. Боже, ну и голоден же я. – Развернув салфетку, он потянулся за бутылкой кленового сиропа и обильно полил французский тост. – Когда ты вчера вернулась?

– После двух. Ты же знаешь субботние вечера.

– Дела, да?

– Выше крыши! Меня просто загнали. Кстати, я видела этого парня. Он был с парочкой других …

– Какого парня, детка?

– Да того, чья фотка была в газете. Ты же помнишь. На той вечеринке щёлкнули группу проходимцев, а снимок одного из них был в другой газете, и ты сказал, что он куда-то баллотируется.

– Баджо? Томми Баджо?

– Да, они называли его Томми.

– Ты уверена, что это был он?

– Да, конечно. Точь-в-точь как на фотке.

– А ещё кого-то узнала?

– Рыжего, которого называли Майком. Он приходил к нам раньше. И всё.

– Косоглазый? Это Майк Спрингер, руководитель его кампании. Ты случайно не слышала, о чём они болтали? – мимоходом поинтересовался Тони.

– Они говорили тихо, чуть ли не шептали. И когда я подходила к столу подавать им напитки, они замолкали. Но потом осушили несколько стаканов, подзабыли про осторожность, и я услышала, как рыжий спросил: «Как они получили снимок?» – И этот тип Баджо ответил: «Говорю вам, что это подстава. Клянусь, меня там никогда не было».

– А больше ничего не слышала?

– Я же тебе говорила – мы были заняты. Я только и бегала взад-вперёд, к бару и обратно. У меня были все кабинки слева и три стола, так что не присесть. Я слышала обрывки, в основном о какой-то избирательной комиссии. И однажды Баджо сказал, что он собирается трахнуть своего зятя. Ты считаешь, что его подставил этот парень? Его зять?

Тони пожал плечами в знак отрицания какого бы то ни было мнения.

– Эти выходцы из Ревира, кто знает? С них станется и собственную мать подставить.

Внезапно Милли осенило.

– Ты не имел к этому никакого отношения, Тони?

– Я? С чего ты взяла?

– Ну, фотография, которую ты сделал, и они говорили о снимке…

– Слушай, детка, – лицо Тони заледенело – забудь о фотографии, которую я тебе показывал. Ясно?

– Конечно. Ты меня знаешь. Но…

– Никаких «но». Просто забудь, что ты когда-либо видела её. – Он улыбнулся. – Вот так. На том снимке, должно быть, пять или десять парней. Могу поспорить, что у десяти-двадцати собравшихся были камеры. Я же говорил, что это – мальчишник, и там обещали развлечения. Так что все ожидали баб, и кое-кто подготовился заранее. Когда они увидели, что девками и не пахнет, то начали фотографировать что ни попадя. Допустим, один из этих парней пытается наехать на Баджо, или собирается встретиться с кем-то, кто не любит Баджо и думает, что тот раскошелится…

– Но не ты, Тони. Ведь это не ты?

– Я? Я не играю в такой дыре, как Ревир.

– Понимаешь, работая в ночном клубе, приходится слышать разное. И я не хотела бы несколько месяцев проводить всё своё свободное время, заботясь о том, у кого сломаны обе ноги.

– Детка! – Он развёл руками, изображая невинность и искренность. – Ты слышала, как они что-то говорили о снимке. Это больше всего похоже на то, что его сфотографировали в каком-то мотеле с бабёнкой, которая не была его женой. И к нам не имеет никакого отношения. Так как насчёт того, чтобы ты налила мне ещё одну чашку кофе и просто забыла обо всём этом?

20

– Можно мне машину, пап?

Рабби удивлённо посмотрел на сына.

– В понедельник вечером?

– Он собирается встретиться с Алисой, – объяснила Хепсиба. – Она позвонила ему.

– Ма! – Протест Джонатона продемонстрировал давнее раздражение.

– Сколько раз я тебе говорила, Хепсиба? – вздохнула Мириам скорее жалобно, чем зло.

– Это не свидание, – объяснил Джонатон. – Это как задание по моему курсу «Политический процесс».

– Какое задание? – недоверчиво спросил рабби.

– Ну, ты же знаешь, что сегодня последний вечер перед первичными выборами. Поэтому в центре города пройдёт пара встреч с кандидатами. И мистер Кронин сказал, что мы должны присутствовать, а потом обсудим их в классе, и, возможно, даже проведём что-то вроде теста.

– Я и не знал, что выборы состоятся завтра, – ответил рабби Смолл. – Где будут проходить встречи?

– Одна, большая, в ратуше. И в конце Мейн-стрит поставили платформу. Так что, думаю, там состоится ещё одна.

– Это может быть интересно, – протянул рабби. – Возможно, я пойду с тобой.

– Я тоже хочу пойти, – вмешалась Хепсиба.

– Нет, – автоматически отрезал рабби.

– Нет, – подтвердила Мириам. – У тебя есть домашнее задание, Сиба, и я хочу, чтобы ты легла пораньше. Ты забыла, что накануне пришла очень поздно?

– Ничего не поделаешь, – ухмыльнулся Джонатон. – Мне только домашнего вредителя не хватало для полного счастья.

Так что около половины восьмого рабби и Джонатон вышли из своего дома на Мейпл-стрит. И в ответ на вопрос Джонатона, можно ли сесть за руль, рабби передал ему ключи и устроился на пассажирском сиденье.

– Давай по Мейн к Фостеру, – посоветовал он. – Там обязательно найдётся место. А оттуда пойдём пешком.

Они нашли место для парковки и отправились в ратушу, находившуюся на расстоянии около ста ярдов. Но, когда они приблизились к дверям, Джонатон спросил:

– Ты хочешь пойти в ратушу, пап? Я собирался ненадолго поехать в другое место. Почему бы нам не встретиться потом?

Рабби колебался. Он предположил, что Джонатон договорился встретиться с друзьями на митинге возле платформы.

– Хорошо, – кивнул он. – Но как только митинг закончится, ты возвращаешься в ратушу. Или ещё лучше: встречаемся здесь, в ратуше, в десять…

– Ой-ой…

– Хорошо, в пол-одиннадцатого, но не позже.

Зал ратуши был почти полон, и в нём царили шум и беспорядок. Люди постоянно вставали со своих мест, чтобы с кем-нибудь переговорить, а то и просто бродили вокруг. Беседующие практически не обращали внимания на выступавших, да и сами ораторы игнорировали шум, даже когда тот исходил от сидевших на сцене. Некоторые зрители держали в руках плакаты с именами кандидатов и выражали одобрение или неодобрение – трудно было понять, что именно – стуча стойками этих плакатов по полу.

– Похоже на Национальную конвенцию Демократической партии^[74], правда ведь? – раздался голос сзади. Рабби обернулся и увидел начальника полиции Хью Лэнигана. Лэниган был мужчиной с квадратными плечами, круглым румяным лицом и седыми волосами, подстриженными так коротко, что сквозь них проглядывала розовая кожа головы. Он много лет тесно общался с рабби, и они стали хорошими друзьями. Он неоднократно сообщал рабби о вопросах, которые касались еврейской общины. Но игра отнюдь не шла в одни ворота: во многих случаях советы рабби очень помогали Лэнигану.

– Я не ожидал увидеть вас здесь, Дэвид. С другой стороны, почему бы и нет? – улыбнулся Лэниган.

– Я пришёл с Джонатоном, если не считать того, что он отправился в другое место. Он сказал, что это его задание по курсу «Политическийпроцесс». Просто удивительно, какие курсы преподают в средней школе в наши дни. Довольно шумно, согласны?

– Да, шумно, но уж как есть. Когда я был помоложе, они маршировали по улицам, размахивая факелами – вернее, красными сигнальными ракетами, вроде тех, что продаются в автомагазинах. В основном это были дети; они участвовали в парадах, чтобы иметь возможность размахивать факелами. Но затем Совет выборщиков^[75] вынес запрещающее постановление – пожарная опасность, понимаете ли – и это положило конец парадам. А с ними и веселью. То же самое случилось, когда они запретили фейерверк на Четвёртое июля^[76].

– Похоже, всем весело, – заметил рабби. – Кто-нибудь слушает ораторов?

– Не-а. Это просто шанс провести предвыборную кампанию в последнюю минуту.

– И…

– Ожидается выступление кандидатов. Думаю, что тот, кто этим не воспользуется, вообще ни к чему не пригоден. Впрочем, публика успокоится, когда появятся кандидаты на выборные должности в масштабах штата.

– Вы имеете в виду, что здесь выступят Констэнт и Белиз?

– Нет, потому что в нашем городе сильны позиции республиканцев; они могут добиться большего успеха в городах западной части штата. Но выступят кандидаты в вице-губернаторы и Даффи, один из баллотирующихся в генеральные прокуроры.

Когда Джеремия Даффи появился на сцене, всё стихло. Его почтительно слушали и проводили аплодисментами.

Рабби посмотрел на часы:

– Уже почти половина одиннадцатого. Джонатон либо ждёт меня, либо приедет в любую минуту.

– Да тут всё равно уже заканчивается. Я тоже пойду, – ответил Лэниган. – А что вы думаете об идее Даффи о создании фонда для жертв грабежа, нападения и всего остального?

Рабби улыбнулся.

– Одобрительно. Видите ли, это совпадает с нашей точкой зрения.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, по талмудическому закону воровство, грабёж, нападение и тому подобное не являлись собственно преступлениями; они были пытками, направленными против жертвы, и преступник должен был не только исправить то, что, скажем, украл, но и заплатить дополнительную сумму, иногда в несколько раз превышавшую стоимость похищенной вещи.

– Но если это не преступление…

– В нашей стране преступление – это то, что наносит вред государству; в Англии, откуда исходит наше общее право^[77], это вред, причинённый Короне. Но само преступление, очевидно, юридическая фикция. Когда А крадёт у Б, как это влияет на Содружество^[78] или, если дело происходит в Англии, королеву Елизавету? Но Содружество открывает против него судебный процесс, и если человека признают виновным, он отправляется в тюрьму. Сколько стоит содержание человека в тюрьме?

– Последнее, что я слышал – около двадцати тысяч долларов в год, – мрачно буркнул Лэниган.

– Поэтому все мы платим налоги, чтобы держать преступников в тюрьме, но какую выгоду от этого получает жертва? А по талмудическому закону жертва должна оправиться, а преступник – выполнять тяжёлую работу, чтобы искупить свою вину.

– Вы имеете в виду, что евреи, вернее, соблюдающие евреи, будут поступать именно так?

– О нет, потому что есть главный закон Талмуда, Дина Малхута Дина^[79], который гласит, что закон страны, в которой мы проживаем, имеет приоритет.

– Во всяком случае, это интересная идея. Мне просто интересно, как бы это сработало в случае, допустим, ограбления «Бринка»^[80]. Им придётся трудиться всю оставшуюся жизнь. Скажите, как вам понравился Джек Скофилд?

– А кто это?

– Местный кандидат в сенаторы штата. Высокий белокурый парень.

– Похоже, я не заметил его. Выступавших было слишком много. А в чём дело?

– О, я думал, что вы, ребята, будете поддерживать его.

Прежде чем рабби успел спросить Лэнигана, что тот имел в виду, появился Джонатон и крикнул:

– Папа!

– Да, Джонатон. Иду. – И, махнув рукой Лэнигану, он направился к сыну.

21

В полдень понедельника, когда вышла местная газета, Лора с удовольствием увидела их негативную реакцию на листовку «Комитета обеспокоенных граждан» под заголовком «СКОФИЛД ОСУЖДАЕТ ГРЯЗНЫЕ ТРЮКИ И НАЗЫВАЕТ БАДЖО ЧЕСТНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ». Председатель Республиканского комитета Барнардс-Кроссинга позвонил и сказал:

– Со стороны Скофилда в высшей степени порядочно выступить с таким заявлением. Мы все – честные республиканцы и не должны грызться между собой.

Затем позвонили из штаб-квартиры Баджо:

– Я звоню от имени Томаса Баджо, чтобы выразить признательность мистеру Скофилду за его заявление. Мы подали официальную жалобу в Избирательную комиссию, но я хочу, чтобы вы знали, что мы ценим поддержку Скофилда.

– А из штаб-квартиры Ала Кэша что-нибудь сообщали? – спросила она.

– Ни слова.

– Ну, может, он не видел листовку, – предположила она. – Мы получили её с субботней почтой.

– Может быть, – последовал скептический ответ.

Скофилд появился поздно вечером, и по тому, как блестели его глаза, Лора поняла, что он опрокинул пару стаканчиков. Когда она попыталась рассказать ему о событиях дня, он прервал её взмахом руки.

– Послушайте, что вы скажете, если мы поедем куда-нибудь поесть и… и проведём там весь вечер?

– Нет, не сегодня, – твёрдо и решительно заявила она. – Сегодня вы идёте на встречу. Разве вы забыли?

– Ах, да. Вы идёте?

– Может быть.

По её тону он понял, что спорить бесполезно, поэтому пробормотал: «Хорошо». И без лишних слов вышел, не решаясь оставаться с ней наедине.

В тот день он понял, что она ему очень нужна. Более того, необходима. И у него остался последний шанс. Скофилд был уверен: если проиграет, то больше её не увидит. Она скажет, как обычно, что они хорошо поборолись, и, может быть, в следующий раз он справится лучше. Потом они обменяются рукопожатием и попрощаются, и на этом всё закончится. Она давала ему цель и направление, и завтра, если он проиграет, он останется один и не будет знать, что делать. Поэтому он решил, что всё должно случиться сегодня вечером, и слегка подкрепился спиртным. При этом напрочь забыл о встрече и подумал, что Лора разозлилась на него.

Но, конечно, если завтра он победит...

Вторник был ясным, свежим днём. Скофилд прибыл в штаб-квартиру рано, но Лора всё равно его опередила.

– Что мне делать? – бодро поинтересовался он. Не упоминая ни встречу, ни неявку Лоры на мероприятие.

– Вы уже проголосовали?

– Чёрт возьми, нет.

– Тогда это первое, что вам нужно. Затем вернётесь сюда, возьмёте с собой карточки и совершите поездку по району, чтобы увидеть, есть ли у каждого участка хотя бы один из наших. Поблагодарите его, скажите, как сильно вы цените его помощь, и дайте ему запас карточек, если у него заканчивается.

– Есть. – Он шагнул к двери.

Она крикнула ему вслед:

– Нос кверху! Это наша погода.

Он остановился.

– То есть?

– Скверная погода сыграла бы на руку Кэшу и Баджо. У них есть средства, чтобы доставить людей на участки, будь то дождь или ясно. Но если погода хорошая, то на выборы могут пойти даже те, кто обычно равнодушен к голосованию.

– Да, верно. Вы уже проголосовали?

– Естественно.

– И за кого вы проголосовали?

– За Томми Баджо, конечно. Я влюбилась в этого парня с самого начала.

По пути к участку он лениво размышлял: не намекает ли она ему на что-то, не пытается ли натолкнуть на какую-то мысль своим замечанием. Когда он шёл по улице, его приветствовали прохожие, окликая и желая ему удачи, или сообщая, что они только что проголосовали за него. Один даже назвал Скофилда «Сенатором».

Он провёл всё утро, путешествуя по округу, и когда вскоре после полудня вернулся, то обнаружил, что Лора водрузила на стол большую электрическую кофеварку, а также несколько картонных коробок с различными пончиками. Корзина для мусора была переполнена бумажными стаканчиками и смятыми бумажными салфетками, а несколько грязных стаканчиков валялись на полу под столом.

Скофилд налил себе немного кофе и выбрал пончик. Прожевав кусок, он сказал:

– Проверил все участки. Везде сообщают, что голосование идёт медленно. Остаётся только ожидать результатов. У вас, должно быть, здесь была целая толпа.

– Не так много, но люди заглядывали.

– Почему бы нам не привести штаб в порядок? – предложил он.

– Нет, оставьте всё, как есть. Пейзаж выглядит так, будто у нас отбою от посетителей не было.

– Много машин заказывали?

– Не слишком. Большинство из них предпочитают звонить в офисы тех, кто баллотируется на высшие должности штата. – Зазвонил телефон. – Одну минуту.

Она подняла трубку и объявила:

– Штаб-квартира Скофилда. – Немного послушала и ответила: – Да, сегодня удачный день. Похоже, явка хорошая. Кого вы предпочитаете на пост губернатора, Констэнта или Белиза? Да, он хороший человек. Они оба хорошие люди и хорошие республиканцы. Какой адрес, ещё раз? Хорошо, мы скоро пришлём машину.

– О чём это? – спросил Скофилд. – Вам-то какое дело, кого они предпочитают видеть губернатором?

– Теперь я знаю, к кому обратиться за машиной. Она назвала Констэнта, поэтому я позвоню в штаб-квартиру Констэнта. У них гораздо больше машин, чем у нас.

Он смотрел на неё с восхищением.

– Почему бы нам не пойти пообедать?

– И оставить штаб-квартиру без присмотра? Нет уж, отправляйтесь и принесите мне гамбургер без горчицы.

– А потом?

– Снова обойдите участки. Это самое важное — показать людям, что вы заинтересованы в том, что они делают, и цените их труд. И только вы можете это осуществить. А когда закончите, начнёте снова.

– Ладно, милая, как скажете. Но мы ужинаем вместе сегодня вечером.

– Хорошо, после закрытия избирательных участков.

– Но это не раньше восьми часов, – возразил он.

– Ну, если проголодаетесь, всегда можно съесть пончик, чтобы подкрепиться, – фыркнула Лора.

Скофилд ушёл и не появлялся до половины восьмого. А вернувшись, настоятельно потребовал от Лоры уйти вместе с ним.

– Но мы не можем уйти до закрытия избирательных участков.

– Сколько звонков у вас было за последние полчаса?

– Только пара, – призналась она, – но…

– Но ничего. Если они позвонят сюда и не получат ответа, они позвонят в штаб-квартиру одного из кандидатов на высшую должность. Скорее всего, в первую очередь позвонят именно им. Кроме того, кто бы ни звонил сейчас, к тому времени, когда машина приедет к ним, избирательные участки уже закроются.

Это казалось разумным. И Скофилд неожиданно был настолько твёрд, что она согласилась.

– Свет выключить? Или повесить табличку «Приходите позже»?

– Зачем?

– Могут прийти люди, чтобы сидеть и ждать результатов.

– Не сюда. Они пойдут в штаб-квартиру комитета. Пусть там и остаются. – На тротуаре он продолжил: – Наверное, лучше взять вашу машину. У меня наверху прикреплён плакат, а я хотел бы на время забыть обо всей этой кампании. Я рассчитывал, что мы поедем по трассе 128 куда-нибудь за пределы округа.

В ресторане Лора обнаружила, что Скофилд уже забронировал столик. Как ни удивительно, это не вызвало у неё недовольства. Он выбрал коктейли, а когда официант спросил, хотят ли они заказать еду, он покачал головой:

– Нет, после того, как выпьем. – И повернулся к Лоре: – Сегодня вечером я постараюсь поесть не спеша.

Было почти десять часов, когда они допили кофе.

– Результаты будут транслироваться в одиннадцатичасовых новостях, – заметил он. – Как насчёт того, чтобы послушать их у меня дома?

– Согласна.

У него была большая однокомнатная квартира на верхнем этаже в Уотерфронт Тауэрс, одном из немногих многоквартирных домов Барнардс-Кроссинга. Обстановка в комнате была скудной: большая кровать, пара мягких современных кресел без подлокотников, деловой письменный стол, стул с прямой спинкой и столик с телевизором.

Пока Джон занимался кубиками льда и бутылкой виски, Лора включила телевизор и в ожидании новостей подошла к окну и посмотрела на гавань.

– Хороший вид, – отметила она.

– Угу. – Он протянул ей высокий стакан и сел в одно из кресел лицом к телевизору. Она осталась стоять, потягивая напиток.

Начались новости, и главной темой, естественно, были первичные выборы. В дополнение к двум ведущим в студии сидела пара «экспертов» – политических обозревателей из бостонских газет, комментировавших результаты голосования.

– … Пока ещё не на всех участках… однако Констэнт, похоже, опережает Белиза… В соревновании за должность генерального прокурора…– Это продолжалось и продолжалось: на табло высвечивались различные числа, после чего раздавались призывы к экспертам объяснить результаты голосования на том или ином участке. Явка избирателей была небольшой, как и положено на предварительных выборах, и становилось очевидным, что ведущие делали всё возможное, чтобы создать сюжет, хватаясь за каждое изменение показателей, создавая напряжение и волнение.

Около полуночи один из ведущих объявил:

– А теперь региональные отделения… действующий демократ в Сенате, конечно, не имел конкурентов в Первом округе, но, кажется, идёт соревнование для выдвижения кандидатуры республиканцев… во Втором округе... Третий округ, Эссекс, традиционно считается республиканским, и выдвижение кандидатуры считается равносильным избранию. На пост сенатора претендовали три человека...

Скофилд наклонился вперёд в своём кресле, а Лора поставила стакан на подоконник.

– … Победителем с большим перевесом стал Джон Скофилд. Так что у нас будет новое лицо в Сенате...

Скофилд, ошеломлённый, снова откинулся на спинку кресла. Лора вытянула обе руки к потолку.

– Ух ты! – воскликнула она. И затем вполне осознанно уселась на колени к Скофилду и прижалась своими губами к его губам.

Мгновение спустя, когда она попыталась встать, он крепко обнял её:

– Нет. – Это говорил официальный кандидат в Сенат от республиканцев.

Лора не сопротивлялась и не пыталась увильнуть. И когда почувствовала его руку на своём бедре под платьем, просто удовлетворённо вздохнула.

Много позже, когда они лежали в постели, расслабленные и довольные, он сказал:

– Знаешь, я немного напуган. В действительности я ничего не знаю о политике, а теперь буду одним из немногих новичков. Мне будут задавать самые разные вопросы…

– Мне нужно подумать об этом. Увидимся завтра.

– О чём ты? – недоумённо спросил он.

– Это то, что ты говоришь, когда не знаешь ответа. А мы обсудим и решим, какую позицию ты займёшь.

– Ты остаёшься?

– Конечно. Я буду управлять твоим офисом. Пару сроков в качестве сенатора штата, а затем мы делаем следующий шаг.

Вспомнив свою метафору о лошади и жокее, он спросил:

– Ты собираешься отправить меня в Вашингтон?

– Правильно, конгрессмен. И, может быть, после пары сроков, если придёт время, ты будешь баллотироваться в вашингтонский Сенат^[81]. А там – кто знает, вдруг я доставлю тебя прямо в Белый дом?

– Белый дом! – захлебнулся от восторга Скофилд. – С ума сойти – Президент этих Соединённых Штатов! А ты кем будешь?

– Само собой разумеется, первой леди.

– Ты уже моя первая леди, – веско проронил Скофилд. – Устроим это официально?

– Конечно.

– Когда?

– О, когда-нибудь после выборов.

– Почему не сразу? Какой смысл ждать?

– Это плохая политика. Я еврейка, и это значит, что нас должен венчать рабби. Есть масса фанатиков, которые из-за этого могут обидеться и проголосовать против – просто назло.

– А почему нас должен венчать рабби?

– Потому что свадьбу устраивает родня невесты. Ты не мог ожидать, что мой отец организует церковную службу.

– А как насчёт судьи или секретаря суда^[82]? Я знаю…

– Нет, – решительно отрезала Лора. – Это оскорбит моих родных и причинит им боль, да и мне самой не понравится. Я не смогу считать такой брак настоящим.

– Я сделаю так, как ты захочешь, любимая.

22

Моррис Гальперин чихнул раз, потом другой.

– Начинается простуда, Морри? – спросила его жена.

– Не-а. – Он шмыгнул носом. – Уже готов.

– Тогда тебе лучше не идти на совещание сегодня вечером. Прими пару таблеток от простуды и ложись спать.

– Я приму таблетки, но на встречу пойду. Вернусь домой – возьму ещё пару, а потом пойду спать.

– Твоё дело, – бросила жена. Затем заглянула в аптечку. – Осталось только две штуки.

– Я возьму бутылку в аптеке.

Совет выборщиков собирался каждую среду вечером на протяжении всего года, и Моррис Гальперин, как юридический советник города, был обязан присутствовать на заседаниях. Перед публичным слушанием в зале заседаний пятеро членов Совета уединялись на пятнадцать-двадцать минут в своём офисе — небольшой комнатке, в которой едва помещались пять столов — чтобы обсудить повестку дня предстоящего заседания и договориться о порядке рассмотрения дел. Обычно Моррис Гальперин присоединялся к ним, чтобы в случае необходимости дать юридический совет.

Когда Гальперин доехал до ратуши, ему показалось, что таблетки подействовали. Но как только он оказался в закрытой атмосфере офиса, тут же снова принялся чихать.

– Словили простуду, Моррис? – спросил Том Брэдшоу, председатель.

– Или простуда словила меня.

– Вы знаете, что вам нужно? Порция хорошего виски. – Брэдшоу полез в нижний ящик стола и вытащил бутылку и стакан. Налил его и передал Гальперину.

– Я, право, не знаю. Я уже принял несколько таблеток^[83]…

– Давай, выпей, дружище. Тебе сразу станет лучше.

И, похоже, действительно помогло. По крайней мере, вначале немного полегчало, но в зале заседаний Гальперина прошиб обильный пот, хотя было не так уж и жарко. Голова была тяжёлой, а кости ломило вовсю. Когда около десяти часов собрание закончилось, он решил не присоединяться к «ребятам», то есть к выборщикам и присутствовавшим старшим городским чиновникам, которые отправлялись выпить в «Корабельный камбуз». Он извинился, объявив, что идёт домой и ложится спать.

– Выпей побольше виски и ещё немного горячего чая, – убеждал Том Брэдшоу, – и утром всё как рукой снимет.

– Хорошо.

Направляясь к дому, он проехал мимо аптеки, уже закрытой, и вспомнил, что у него не осталось таблеток от простуды. Однако аптека в Линне работала допоздна, и, хотя ему и было не по пути, он решил, что результат стоит дополнительных пятнадцати минут езды.

Аптекарь знал его и задал вопрос, когда Гальперин попросил стакан воды, чтобы принять пару таблеток прямо сейчас:

– Вы отправляетесь домой, мистер Гальперин? Я имею в виду, вы не едете в Бостон или что-то в этом роде, а?

– Нет, я прямо домой и спать. А в чём дело?

– Они содержат антигистаминный компонент и могут вызвать у вас сонливость.

– Да? Нет, я еду домой.

***

Милли Хэнсон оторвала взгляд от книги из серии «Настоящая романтика», когда Тони Д’Анджело подошёл к шкафу в прихожей и снял пальто с вешалки.

– Куда ты идёшь, любовничек? – спросила она.

– Собираюсь раздобыть немного хлеба.

– Но у нас есть булочки, и магазины закрыты… О, ты говоришь о деньгах? Надолго уходишь?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Может быть, и не слишком.

Она знала, что лучше не спрашивать дальше. Любопытство гасилось смутным ощущением: раз Тони скрывает свои действия, то, вероятно, лучше ничего не знать. Милли услышала, как хлопнула дверца машины и завёлся мотор. Затем она поправила подушки, растянулась на диване и вскоре с головой погрузилась в проблемы, с которыми сталкивалась медсестра Мэри Мак-Тиг, пытаясь угодить своей пожилой и раздражительной пациентке леди Хавершем, и заставить её сына, красавчика лорда Хавершема, заметить бедную сиделку.

Тони миновал Ревир, Линн и выехал на Хай-стрит. Увидев плакат «Вы находитесь в Барнардс-Кроссинге», он замедлил ход и повернул направо. Затем он заметил знак «Глен-лейн» в небольшом просвете между деревьями и кустарником, выстилавшим дорогу. Если бы не знак, этот переулок можно было бы легко пропустить в темноте. Тони проехал по извилистой, петляющей аллее около сотни ярдов; затем, увидев просвет с одной стороны, свернул туда и припарковался. Выключил фары, закурил сигарету и устроился ждать.

***

Вскоре после выхода из аптеки Моррис Гальперин действительно начал испытывать сонливость. Попутные машины проносились мимо, а те, что ехали во встречном направлении, ослепляли его ярким светом фар. Несколько раз ему яростно сигналили – то ли потому, что он убрал ногу с педали газа и неожиданно затормозил, то ли потому, что съехал с полосы. Поэтому он решил добраться домой по Глен-лейн, а не по шоссе — это был короткий путь, и, что ещё важнее, он предполагал, что там не будет такого движения.

Он ехал, включив дальний свет, когда внезапно попал в выбоину. Когда капот автомобиля подскочил, Гальперину показалось, что на дороге лежит тело. Он резко нажал на тормоза и остановил машину. Затем опустил окно, высунул голову и оглянулся. На земле действительно кто-то лежал. Гальперин вылез из машины и пошёл назад. Он опустился перед телом на колени, не зная, что делать. Тихо, почти шёпотом он выдавил:

– Эй, друг, с вами всё в порядке? – Затем: – Вы меня слышите?

Если бы только здесь появился другой автомобиль, подумал Гальперин. Он мог бы его остановить. Тогда кто-то остался бы с бедолагой, пока другой отправился бы за помощью. Но в такой поздний час на это нечего было и рассчитывать. Ночью по Глен-лейн почти никто не проезжал.

Гальперин вновь уселся в машину и проследовал до конца Глен-лейн, где она переходила в Мейпл-стрит. Он думал, что сумеет позвонить кому-нибудь в дверь и попросить разрешения воспользоваться телефоном. Но во всех домах было темно, за исключением редких лучей света, пробивавшихся сквозь задёрнутые шторы на верхнем этаже.

Внизу, почти в конце улицы, где она пересекалась с Мейн-стрит, светились окна только в одном доме – доме рабби Смолла. Но Моррис не хотел идти туда. Ноги подкашивались – то ли из-за таблеток, то ли из-за виски. Конечно, он выпил всего один стакан, и то несколько часов назад, но разве виски не мог взаимодействовать с таблетками? Рабби ещё подумает, что он пьян.

Гальперин продолжал ехать по Мейпл-стрит, а затем, повернув на Мейн-стрит, увидел патрульный полицейский автомобиль. Он нажал на клаксон, патруль замедлил ход и остановился. Полицейский вышел и подошёл к машине Гальперина.

Осветив его лицо фонариком, офицер сказал:

– А, это вы, советник. Что случилось?

– На дороге на Глен-лейн, прямо за подъёмом, лежит тело. Я… я думаю, что он мёртв.

– Глен-лейн? Хорошо, проверим.

***

Сержант Драммонд присел на корточки возле тела на дороге и засунул короткие пальцы под воротник.

– Кажется, он мёртв, но точно не скажешь. Вот что, пока я всех вызываю, возьми сигнальные огни и перегороди дорогу. Лучше от обочины до обочины. Мы же не хотим, чтобы кто-нибудь въехал в переулок и всё испортил.

– Правильно. – Офицер Ноуленд принялся рыться в задней части автомобиля. – Как насчёт другого конца?

– Я сам поставлю, как только передам вызов.

Но когда Ноуленд вернулся к машине, сержант всё ещё был там, освещая землю фонариком.

– Наехали и скрылись, ясно, как дважды два. Посмотри, сколько тут стекла. Это от фар. Нужно быть осторожным, ничего не трогать. Ребятки из лаборатории умудряются творить чудеса с вещами, которые подбирают. Ну ладно, теперь давай установим вспышки на другом конце. Они будут здесь через пару минут.

Когда они спустились вниз по склону, сержант провёл фонарём от одной стороны дороги до другой. И полицейские заметили машину, припаркованную у маленького разъезда.

– Вы думаете, это его машина? – спросил Ноуленд.

– Должно быть. Решил выйти отлить, наверное. — Он повернулся и помахал фонариком в сторону холма. — Похоже, за той кучей деревьев на вершине холма.

– Чёрт, серж, но вокруг сплошные кусты. Всё, что ему нужно было сделать – это открыть дверь, развернуться на сиденье и расстегнуть штаны.

Сержант Драммонд не собирался проявлять снисходительность к возражениям со стороны подчинённого, особенно такого, как Билл Ноуленд.

– Некоторые люди, – процедил он высокомерно, – не гадят в собственных гнёздах^[84].

23

София Магнусон, присев на край кровати, наблюдала, как дочь расчёсывает волосы у туалетного столика. Обращаясь к изображению Лоры в зеркале, она промолвила:

– Мы за последние недели тебя почти не видели.

– Я была занята кампанией, – призналась Лора, не оборачиваясь, – но сейчас всё пойдёт на спад. Конечно, процесс ещё продолжается, но мы не особенно переживаем, поскольку выиграли первичные выборы. Здесь всегда был республиканский округ. Конечно, мы не можем расслабиться, и нам предстоит ещё много работы, но всё идёт хорошо, и мы больше не боимся.

– Ты говоришь «мы», как будто… как будто…

Она обернулась к матери.

– Как будто я сама баллотируюсь? Пожалуй, так и есть. Мы – команда, Джек Скофилд и я. Он бы никогда не выиграл праймериз без меня, и знает об этом. Он, вероятно, вообще сошёл бы с дистанции, если бы не я. И, безусловно, я без него тоже не смогла бы далеко продвинуться.

– Я не понимаю, – покачала головой мать. – Когда ты принялась за это… эту политическую работу, мы с отцом понимали: ты намерена получить практические знания о политике, чтобы дополнить то, чему училась в школе. Во всяком случае, ты нам заявила именно так. Твой отец считал, что таким образом ты сможешь встретиться с интересными молодыми людьми, и в конце концов ты успокоишься и… и…

– И выйду замуж?

– Для женщины есть карьеры и похуже, – спокойно произнесла София.

– О, мама, на дворе восьмидесятые годы.

– Но так считал твой отец. А он довольно консервативен. Как и большинство мужчин.

– Но ты не согласна?

– Ну, видишь ли, я понимаю, что всё изменилось. Я, естественно, не возражаю против твоей карьеры в политике, равно как не возражала бы против того, чтобы ты планировала карьеру в области права или медицины. Но ты должна признать, что политика – это… это риск. Можно работать, не покладая рук, а затем, проиграв выборы, оказываешься за бортом. И весь труд впустую.

– Конечно, – нетерпеливо перебила Лора. – Вот почему я пошла таким путём. Я не заинтересована в том, чтобы самой баллотироваться в правительство, потому что меня не интересует слава. Кроме того, женщина, баллотирующаяся на государственную должность, находится в крайне невыгодном положении. Её голос не подходит для политических речей. Когда она пытается выразить убеждённость, ей приходится кричать. Более того, в наши дни любая женщина, выставившая свою кандидатуру, не может не оказаться втянутой в «Женское освободительное движение»^[85], а я не собираюсь становиться его частью. Я просто хочу иметь возможность сделать что-то важное и стоящее.

– Ты имеешь в виду, что хочешь власти и влияния.

– Ну да. Почему бы и нет? Власть должна доставаться тем, кто может использовать её разумно.

Мать улыбнулась.

– А ты имеешь в виду тех, кто получает удовольствие, используя власть.

Лора вернула улыбку.

– Прекрасно. Так вот, у меня возникла идея прицепиться к какому-нибудь политическому кандидату, которого я могла бы направлять и которым могла бы управлять. О, я не имею в виду, что заранее всё так и планировала. Изначально я рассчитывала, что начну с помощи в кампании, а затем, возможно, стану незаменимой. Но потом я встретила Джека Скофилда, и всё стало на свои места. Он оказался идеальным кандидатом. Во-первых, он был одинок.

– То есть?

– Никаких политических покровителей, никакой группы влияния, которую он бы представлял, так что о конкуренции и речи не шло. Более того, он – холостяк, так что не было жены, с которой мне пришлось бы соперничать. Я могла сразу вмешаться и взять верх. И, что самое приятное, у него не было никакой должности, никакой платформы, никаких особых идей, которые он бы продвигал, никаких причин баллотироваться – кроме, может быть, смутного представления о том, что кампания обеспечит ему рекламу, и это поможет его юридическому бизнесу, не приносящему сейчас особых дивидендов.

– А также стремление к власти и влиянию? – предположила миссис Магнусон.

Лора, подумав, покачала головой.

– Нет, не похоже. Он не из тех, кто отдаёт приказы. Ему удобнее исполнять их. Может быть, даже не приказы, а предложения.

– Ты предлагала возглавить его кампанию, поддержать его деньгами?

Лора засмеялась.

– Ничего подобного. Мы просто поговорили, я выдвинула несколько предложений, и, прежде чем он узнал об этом, создала штаб-квартиру. Естественно, это повлекло за собой трату денег, что порядком его беспокоило. Знаешь, мама, люди, у которых не так много средств, склонны очень сильно беспокоиться об оплате счетов.

– У него вообще нет денег?

– О, несколько тысяч, которые он копит, как скряга. Когда я договаривалась, чтобы он где-то выступил, он соглашался, потому что это означало возможность пожертвований на кампанию. – Она хихикнула. – Вот так я и заставила его работать, не покладая рук.

Мать сочувственно улыбнулась.

– Но если он победит на выборах…

– Почти наверняка, раз уж мы выиграли первичные.

– Тогда он переедет в Бостон, так ведь? А ты?

– Тоже, ведь я управляю его бостонским офисом.

– То есть ты останешься с ним?

– Можешь держать пари. Я собираюсь продвинуть его в Вашингтон в качестве конгрессмена, а то и сенатора.

– Но если он холостяк, он может жениться и…

– Он женится на мне, естественно. Ты же не думаешь, что я позволю кому-то ещё вмешиваться в мои действия?

– Ты хочешь сказать, что он сделал тебе предложение?

Лора снова улыбнулась.

– В наши дни мужчины так не поступают. Вы как бы приходите к пониманию.

Мать нервно заломила руки.

– Лора, ты была… близка с ним?

– Конечно. Как же я могла согласиться без этого?

В нынешние времена не осталось ни скрытности, ни сдержанности, подумала миссис Магнусон. Будто пробуешь машину перед покупкой. Ну, похоже, в некотором роде это действительно так, подумала она, и, вероятно, это и к лучшему.

– Ты его любишь? – спросила она.

– То есть хочется ли мне щебетать, как птичка, когда я думаю о нём? Как я, будучи первокурсницей колледжа, щебетала из-за преподавателя математики? Нет, и не хотела бы в будущем. Но он мне очень нравится. Мы дополняем друг друга, и я ожидаю, что у нас будет хороший брак. И мы заведём детей. Они – не только политический актив, но и благодатный материал для предвыборных фотографий, – добавила она с озорной ухмылкой.

Миссис Магнусон колебалась. И наконец спросила:

– Он знает, что ты еврейка?

– Конечно.

– И это для него не имеет никакого значения?

– О, мама, в наши дни это вообще никого не волнует.

– Но теперь это может иметь какое-то значение для твоего отца, раз он является президентом здешнего храма.

– Церемонию проведёт рабби, если ты об этом. Я ясно дала понять Джеку с самого начала. Поскольку свадьбу готовит семья невесты, я чувствовала, что мы должны сделать это по-своему.

– Ты подразумеваешь, что он перейдёт в иудаизм?

– О нет. Я бы не позволила ему, даже если бы он пожелал. Это помешало бы ему политически. Я бы не позволила ему принять иную веру, как и сама бы не приняла.

– Тогда я не уверена, что рабби обвенчает вас, – с сомнением протянула София. – Я думаю, что есть какие-то еврейские правила, запрещающие подобные браки.

– Чепуха. Разве я не была подружкой невесты на свадьбе Тоби Бермана пару лет назад? Жених был христианином, и у них был рабби, даже с бородой, совершавший необходимый фокус-покус. Хотя припоминаю, что Тоби сказал, что им пришлось забрать его из какого-то места в Нью-Гемпшире.

– Хорошо, я поговорю об этом с отцом. Может, твоего молодого человека как-нибудь вечером стоит пригласить на ужин?

– Отлично,– восторженно ответила Лора. – Ты увидишь, он тебе понравится, и папе тоже.

– Надеюсь. Даже уверена. – Миссис Магнусон встала, собираясь уйти. У двери она вновь заколебалась. – Рассматривали ли вы возможность проведения чисто гражданской церемонии, с судьёй? Твой отец знаком с судьёй Пирсоллом из Верховного суда штата Массачусетс.

Лора сжала губы в тонкую линию. Мать отлично знала эту гримасу – дочь приняла решение, и его не изменить.

– Это моя свадьба, и правила устанавливаю я. И хорошо, что Джек понял это с самого начала.

24

Начальник полиции Ревира, Чезаре Орландо – для близких Чеззи – посчитал целесообразным ради гармонии в округе отчитаться лично перед шефом Лэниганом.

– Хью? Чеззи Орландо. Я подумал, что нужно сообщить тебе – мы разобрались с этим делом о наезде и побеге с места преступления. Я послал детектива Лэнса. Помнишь его? Он похож на гробовщика. Очень хорош в таких делах. Вызывает симпатию.

– Очевидно, в Ревире он нарасхват, – предположил Лэниган.

– Да ну, Хью. Мы – солидный город, а не маленький городок, как Барнардс-Кроссинг. Так вот, Лэнс пошёл по адресу. Это многоквартирный дом – жилое место гостиничного типа. Не слишком чистый, но довольно респектабельный. Не доставляет нам особых неприятностей, понимаешь? В основном – временные жители, но есть и старики, которые живут там годами.

– Ясно.

– И там обнаружилась бабёнка. Выглядит достаточно прилично. Не бросается в глаза. Тридцать пять или даже немного старше. Они жили вместе несколько месяцев, она и жертва, Тони Д’Анджело. В наши дни это – практически брак.

– У неё есть имя? – Лэниган потянулся к блокноту.

– О, я не сказал? Милдред Хэнсон. Но когда соседи звали её миссис Д’Анджело, она не исправляла их. Лэнс сказал, что она похожа на порядочную женщину. Он отвёл её в морг, и она тут же опознала тело.

– На него что-то есть?

– По её мнению, он приехал из Нью-Йорка.

– А чем он зарабатывал на жизнь?

– Она ничего определённого не знает, за исключением того, что он был как-то связан с политикой.

– А ты не знал его, Чеззи? – откровенно недоверчиво поинтересовался Лэниган.

– Он не работал на местном уровне. Он играл с большими мальчиками в Бостоне. Поэтому, несмотря на то, что это твоя работа, а не моя, я в качестве одолжения тебе позвонил парочке своих приятелей-итальянцев…

– Спасибо, Чеззи, ты милашка.

– Ну, я всегда говорил, что рука руку моет. Он был чем-то вроде мальчика на побегушках.

– Для кого?

– В основном на вольных хлебах, но много сделал для Большой Шишки.

– Что-нибудь ещё?

– Послушай, Хью, это не похоже на убийство, это банальный наезд. Да, я вот что хотел спросить. Твои люди обыскали его. Сколько у него было денег?

– Всего несколько баксов. Подожди минутку. Вот, двадцать семь долларов в кошельке и немного мелочи, пятьдесят два цента в правом кармане брюк. А в чём дело?

– Девушка намекнула, что у него то ли было при себе много денег, то ли они должны были появиться.

– Ясно. Где девушка сейчас? Где она живёт?

– Насколько я могу судить, остаётся по прежнему адресу.

– У неё есть деньги? Как она собирается жить?

– Она официантка. В «Голубой луне». Что-то вроде коктейль-бара.

– Хорошо, Чеззи, спасибо. Дай мне знать, если что-нибудь услышишь.

– Ты знаешь меня, Хью.

***

Нельзя сказать, чтобы детектив-сержант Данстейбл был лентяем или нытиком, но он терпеть не мог бесполезную работу. Поэтому, получив задание, он заявил:

– Боже, лейтенант, этот тип должен быть полным психом, чтобы чинить фару в местном гараже после того, как разбил её из-за наезда.

– А откуда ты знаешь, что он не псих? Может быть, он был пьян, и сбил парня, но решил, что просто наехал на кочку. Не забудь, это Глен-лейн, где выбоин больше, чем тротуаров. Поэтому он едет домой и ложится спать. А на следующее утро, когда проснулся, то увидел, что у него разбита фара.

– Да, но…

– Так что было бы чертовски смешно, если бы мы не удосужились проверить, и при этом на самом деле существует работник автозаправки, который помнит, как заменял чью-то фару. И когда один из избирателей позвонит Хью Лэнигану, что тот скажет? «Офицер Данстейбл сказал, что этот тип должен быть полным психом, чтобы чинить фару в местном гараже после того, как разбил её из-за наезда, поэтому я не стал проверять местные гаражи»?

– Просто мысли вслух, лейтенант.

В первом же гараже владелец покачал головой и сказал:

– Речь идёт о наезде, да? Слушай, парень должен быть болваном, чтобы чинить фару там, где он только что совершил наезд.

– Как вы узнали?

– Билл Ноуленд упомянул об этом в кафе сегодня утром.

– М-да? Что ж, это рутина, но мы имеем права упускать шанс, – сухо ответил сержант.

– Попробуйте у Гейтли, – крикнул ему вслед владелец.

При проверке четвёртого гаража сержант Данстейбл напал на золотую жилу. Мистер Глоссоп из «Авторемонта и заправки Глоссопа» бросил на него взгляд из-под выбеленных солнцем бровей и сообщил:

– Да, я вчера установил фару.

– Вы уверены, что это было вчера?

Глоссоп убрал каблуки со стола и сел. На его длинном обветренном лице отразилось раздражение.

– Конечно, я уверен, что это было вчера. Я что, часто меняю фары?

– Кому-то из ваших знакомых?

Глоссоп покачал головой.

– Чёрный «шевроле», семьдесят третьего года, немного побитый, но водителя я не знаю.

Помощник Глоссопа, Том Блейкли, крупный рыжий молодой человек, оформлявший рядом с ними квитанцию об оплате заправки кредитной картой, вмешался в разговор:

– Я знаю его, сержант.

– Правда? Как его зовут?

– Ну, на самом деле я не знаю его, но видел, где он живёт. Минутку, серж.

Он вышел, чтобы получить подпись клиента на квитанции, а Глоссоп продолжил рассказ.

– Этот тип приехал поздно вечером и сказал, чтобы я заправил бак. Я заметил разбитую фару и спросил, не хочет ли он заменить её. – Он посмотрел на потолок. – Наверно, я провернул что-то вроде рекламного трюка. Я как бы намекнул, что вы, ребята, проводите проверку, чтобы убедиться, что все машины должным образом оборудованы, а сейчас темно, и у него работает только одна фара... Почему вся выгода должна доставаться «Сирсу»^[86]?

– Конечно, лучше сразу решить все вопросы на месте.

Глоссоп кивнул.

– Вот и я так думаю. Ну, он вылез, подошёл, посмотрел и сказал что-то вроде того, что, мол, камень отлетел от колеса, так что валяйте. И я открутил ободок и вынул то, что осталось от фары, горловину, знаете ли…

– Что вы сделали с этой, с горловиной?

– Там, в мусорном баке.

Том Блейкли вернулся.

– Как я уже сказал, серж, на самом деле я его не знаю, но часто видел его. Кажется, он новичок в городе. Почти такой же высокий, как я, может быть, шесть футов, но гораздо худее. Он живёт на Мейпл-стрит, в конце, недалеко от Глен-лейн. Я видел его машину, припаркованную там. Последний дом, кажется. У него наклейка на заднем стекле, «Северо-восточный университет», так что, думаю, он учится в Бостоне.

Сержант подошёл к мусорному баку и неуверенно сунул туда руку. Затем вернулся и сказал:

– Я хочу позвонить по вашему телефону в участок. Мне нужно, чтобы кто-нибудь приехал сюда и забрал этот мусорный бак.

– Как это – забрал? – рассердился Глоссоп.

– Ненадолго. Мы вернём его. Я просто хочу, чтоб его опустошили.

– А нам что делать?

– У нас есть картонная коробка, её и возьмём, – вставил Блейкли.

– Что ты забыл на Мейпл-стрит? – полюбопытствовал.

– О, там живёт моя знакомая, – улыбнулся Блейкли.

Несколько позже в участке сержант доложил шефу Лэнигану:

– Парень живёт на Мейпл-стрит, угол Глен-лейн. Зовут Крамер. Доставить его сюда?

– Нет, подождём, пока не получим ответ из дорожной полиции. Если фара совпадёт с осколками, тогда и займёмся им. Хорошая работа, сержант.

Сержант Данстейбл ухмыльнулся.

– Просто нормальная работа сыщика.

25

– Ну, что ты думаешь о нём? – спросила миссис Магнусон, закрыв за собой дверь спальни.

Говард Магнусон попытался выиграть время, развязывая галстук.

– Он симпатичный парень.

– Он явно предан Лоре, – продолжала миссис Магнусон. – За весь ужин глаз с неё не сводил.

– Да, я это заметил. Даже когда он говорил со мной, то продолжал смотреть на Лору. Возможно, это и преданность, но мне показалось, что он ожидал от неё подсказки.

– Ну, он оказался в непривычной обстановке, – попыталась защититься жена. – И естественно, боялся совершить ошибку.

– Да, конечно, я понимаю. – Он изо всех сил старался чувствовать себя довольным. Однако врождённая непереносимость самообмана заставила его добавить: – Но согласись, что сгустком энергии его не назовёшь.

– Почему ты так считаешь?

– Ну, из рассказа Лоры я понял, что он занялся политикой, потому что не преуспел в юриспруденции. И если бы не Лора, с политикой произошло бы то же самое. У него есть несколько тысяч унаследованных долларов, и он помещает их в сберегательный сертификат^[87]. Он покупает розовую машину, потому что может получить её задёшево. Он…

– Но кто сказал, что для хорошего брака необходим сгусток энергии? – попыталась зайти с другой стороны миссис Магнусон. – Взять такую ​​девушку, как наша Лора, решительную, сильную, да, в конце концов, упрямую – и если бы она вдруг вышла замуж за сильного и решительного мужчину, знаешь, что бы случилось? Они разорвали бы друг друга в клочья. Возможно, Лора умнее тебя, по крайней мере, в требованиях к собственному мужу. Я склонна думать, что Лоре нужен кто-то покладистый, гибкий…

– Почему ты не говоришь откровенно? – вызывающе перебил Магнусон. – Мягкий, слабый, тупой.

– Ну и пусть, – спокойно ответила жена. – Что из этого? Она будет вести его. Она будет направлять его. А он, зная это, будет благодарен и предан. У него нет денег? Ну и что? Зато у неё есть, и когда-нибудь станет намного больше. Ей нужна политическая карьера, и она добьётся цели с его помощью. Я предполагаю, что с её поддержкой, советами и руководством он станет успешным сенатором штата. После нескольких сроков он будет баллотироваться в Конгресс, и победит, и они поедут в Вашингтон. Если ты заинтересован в том, чтобы жизнь твоей дочери сложилась успешно, чтобы Лора могла реализовать себя, то был бы рад её выбору.

– Безусловно, но, чёрт возьми...

– А знаешь, что произойдёт, если она приведёт домой того мужчину, которого, по твоему мнению, ей следует выбрать? Блистательного молодого врача, или юриста, или бизнесмена? Он будет строить успешную карьеру, а Лора будет сидеть дома, планируя и устраивая обеды для его друзей. Она будет домохозяйкой – и всё. Он будет заниматься тем, что его интересует, а она – советоваться с декораторами интерьера о цвете штор. Послушай, Лора – сын, которого у нас не было. И мы воспитали её соответствующим образом. Когда все её друзья собирались заканчивать обучение в школе, ты настоял, чтобы она пошла в колледж. Если бы она была мужчиной, ты был бы только рад её увлечённостью политикой.

– Да, но…

– Предположим, у нас сын. И он привёл домой женщину-Скофилда. Ты бы просто посмеялся и над тем, как она вложила немногие деньги, которые у неё были, в сберегательный сертификат, и над тем, как она купила розовую машину, потому что та была дешёвой, инад тем, как она всё время смотрела на вашего сына в поисках подсказок, прежде чем произнести хотя бы слово.

– Как насчёт детей? – резко спросил Магнусон.

– У них будут дети.

– Я не об этом. Я думаю о том, что дети возьмут от родителей. Они могут быть копией Лоры, могут быть его копией, а могут копировать обоих. И ты намерена нетерпеливо ждать появления внуков с такими умами и характерами, как у Скофилда?

Миссис Магнусон на мгновение растерялась, но быстро пришла в себя.

– А тебе пришло бы это в голову, если бы Лора была нашим сыном, Ларри, и привела домой такую девушку, как Скофилд? Если бы ты вообще думал о детях, то только о том, достаточно ли она здорова, чтобы их иметь. Ну, он, конечно, выглядит достаточно здоровым, а в остальном придётся положиться на удачу.

Магнусон вздохнул.

– Хорошо, Соф, ты выиграла, как и обычно. – Он улыбнулся. – Будем надеяться, что у них всё получится так же хорошо, как и у нас.

Миссис Магнусон возмутилась:

– Ты намекаешь, что я командую тобой? Ты прекрасно знаешь, что сам принимаешь все решения.

– Да, ты только советуешь, но твои советы ужасно убедительны. Я полагаю, что у Лоры то же самое. А может, и у всех женщин. Она советовалась с тобой о дне свадьбы?

Жена покачала головой.

– Она не упомянула конкретную дату. У меня сложилось впечатление, что это будет сразу после выборов.

– Это всего лишь через месяц. Мне стоит поторопиться.

– Почему, что ты собираешься делать?

– Я должен всё уладить с рабби. Что-то подсказывает мне, что это будет нелегко.

26

Пол Крамер открыл дверь и вопросительно посмотрел на двух мужчин. Один из них раскрыл кожаную обложку со значком и представился:

– Сержант Данстейбл, полиция Барнардс-Кроссинга. – Он кивнул в сторону своего спутника. – Офицер Нортон. Можно войти?

– Конечно. Моих предков здесь нет, если у вас к ним дело.

– Это ваша машина припаркована на Глен-лейн? Чёрный «шевроле»?

– Да, моя.

– Она была припаркована там прошлым вечером?

– Да-а.

– А позапрошлым?

– Ага. – Затем пришло понимание. – О, я знаю, что с ноября нельзя парковаться ночью на улице. Но я подумал, что Глен-лейн не в счёт, потому что это не совсем улица. Кроме того, это немного похоже, – нервно рассмеялся он, – на парковку на тротуаре, если бы там был тротуар.

– Почему бы вам не оставлять машину в гараже или на подъезде к дому? – полюбопытствовал Данстейбл.

– Потому что аккумулятор порой разряжается, особенно когда ночью идёт дождь, и утром мне трудно завести машину. Вот потому я и паркуюсь на этом маленьком склоне в конце Глен-лейн. Таким образом я могу завестись с наката.

– Вы запираете свою машину, когда оставляете её на ночь?

– Да, конечно. – Он снова нервно рассмеялся. – Видите ли, я каждое утро езжу в университет, и там паркуюсь на Хантингтон-авеню. Я всегда запираю машину, потому что автомобили то и дело угоняют. В какой-то степени я понимаю, что осторожность излишня, потому что кому взбредёт в голову позариться на потрёпанный «шевроле» семидесятых годов? Но я привык.

– Вы запирали машину в среду вечером?

– Да, кажется. – Он замолк на мгновение. – Да, я уверен, что это был вечер среды. А в чём дело? Что случилось в среду вечером?

– Вы не знаете? Об этом писали в «Линн Экспресс».

– Я не читаю «Экспресс», только бостонские газеты.

– На Глен-лейн сбили человека. Водитель скрылся.

– И какое это имеет отношение ко мне?

– Вчера у вас была разбита фара, не так ли?

– Всё верно. Бо́льшую часть дня я провёл в Бостоне. Должно быть, там это и случилось. Или по дороге из-под колеса вылетел камень. Я и не знал об этом, пока парень на заправке не обратил внимание.

– А где вы были в среду вечером?

– Здесь, готовился к экзамену. Даже поесть не выходил. Сидел, как приклеенный.

– Что ж, предлагаю вам отправиться со мной к шефу Лэнигану и рассказать ему обо всём.

– Хорошо, я поеду за вами.

– Нет, вы поедете вместе со мной. Дайте офицеру Нортону ключи, и он поведёт вашу машину.

Молодой человек колебался.

– Это... вы меня арестовываете?

Ответ сержанта Данстейбла был тщательно продуман:

– У меня нет ордера. Шеф всего лишь приказал мне попросить вас приехать к нему. Конечно, если вы не хотите, я вернусь и сообщу. Тогда он может послать за ордером или обратиться в дорожную полицию.

Пол соображал быстро. Конечно, всё это было ошибкой. Пьяный водитель сбил какого-то парня. Вероятно, на месте происшествия нашли стекло, отсюда и полицейские проверки. Ему заменили фару, поэтому он оказался одним из тех, кого допрашивали. Возможно, допрашивают и других – в полиции Линна, Ревира, а то и Бостона. Ему предстояло объяснить, что в то время его и на дороге-то не было. Возможно, его показания запишут, напечатают и дадут ему подписать. И дело с концом.

– Хорошо, – кивнул он, – поехали.

Но всё оказалось не так-то просто. Шефа Лэнигана, с которым следовало встретиться, не было на месте. Пол ждал на диване под присмотром сержанта. Раз или два он встал – размять ноги, достать выброшенную газету из мусорной корзины в углу. Затем, когда он подошёл к двери, сержант спросил его, куда он идёт.

– Я думал, что смогу где-нибудь выпить чашку кофе.

– Шеф будет через минуту. Ему не понравится, если вас не будет. Хотите чашку кофе? Хорошо, я посмотрю, что могу устроить.

Сержант велел кому-то принести кофе и даже пончик из бара. Пол не чувствовал, что его задерживают, и ему не говорили, что он не может уйти. Но у полицейских остались ключи от его машины, и до их возвращения попытки уйти не имели никакого смысла. Лишь после семи шеф Лэниган наконец-то вернулся в участок и пригласил Пола в свой кабинет.

Крамер сидел в кресле для посетителей, пока Лэниган говорил по телефону. Завершив разговор, он повернулся к нему. Заложив руки за голову и переплетя пальцы, Лэниган покачался взад-вперёд в своём вращающемся кресле. Затем улыбнулся:

– Итак, я жду, что вы мне всё расскажете.

– Я не знаю, что вы хотите от меня услышать.

– Просто расскажите мне, что случилось.

– Послушайте, всё, что я знаю – это то, что сказал мне сержант: в среду вечером на Глен-лейн произошёл наезд. Я тем вечером был дома. И вообще не выходил.

– Как вы разбили фару?

– Я не знаю. Я езжу в Бостон каждый день и паркуюсь на Хантингтон-авеню, или на Фенуэй, или там, где найду место. Иногда, когда возвращаюсь, обнаруживаю, что крыло смято или поцарапано. Вы думаете, что кто-то оставляет записку с просьбой связаться с ними, чтобы оплатить ремонт? Они просто уезжают. Так что кто-то вполне мог разбить мне фары в четверг, а то и в среду. Или во время поездки из-под колеса вылетел камень. Я не знаю.

– Но если бы это случилось в среду, разве вы не заметили бы этого, когда утром в четверг собрались в Бостон?

– Я не осматриваю машину каждый раз, когда езжу на ней. Просто сажусь и уезжаю. Я не вижу переднюю часть машины. Если бы дело было ночью, когда нужно включать фары, то я бы заметил. Но не утром.

– Разумно, – кивнул Лэниган. И ненадолго задумался. – Где ваши родители? – спросил он после паузы.

– Далеко.

– Да, но где?

– Я не знаю. Они колесят по всей стране.

– Так что, если вы захотите связаться с ними, то не сможете?

– Ну, они сказали, что будут звонить мне каждые несколько дней. Должны были как раз сегодня вечером.

– Ясно. Хорошо, а теперь я расскажу вам, с чем мы столкнулись. Жертва наезда умерла, что превращает преступление в убийство на автомобиле. Это серьёзно. Детективы штата, детективы дорожной полиции, даже офис окружного прокурора – все вовлечены. Далее, возле тела нашли стекло, стекло от фары, разбитой при ударе. Вы знаете, как мы поступаем в таком случае?

– Ну, я видел детективный фильм по телевизору, где копы… извините, полиция подбирает их и складывает как… кусочки головоломки, пазла.

– Правильно. Абсолютно точно. Мы сопоставляем кусочки и склеиваем их, если они подходят друг к другу. Вам заменили фару у Глоссопа. В течение нескольких дней до этого фары не чинили никому. Остатки вашей старой фары они выбросили в мусорный бак. Наш сотрудник изъял эти остатки, и мы соединили их и скрепили так же, как и остальные. – Лэниган предостерегающе поднял указательный палец. – И вот какая ситуация: найденные нами фрагменты со всеми своими зубчатыми краями полностью совпадают с вашей фарой.

– Но это невозможно.

– Полностью, раньше они были единым целым.

– Но я всю ночь сидел дома.

Лэниган пожал плечами, а затем потянулся к карточке с правилом Миранды^[88], застрявшей в стопке промокательной бумаги на столе.

– Мне нужен адвокат, – сказал Пол.

Лэниган кивнул.

– Да, я думаю, это хорошая мысль. – Он подвинул телефон к Полу. – Вперёд. Звоните. Я выйду из комнаты, если хотите.

– Я… я не знаю ни одного адвоката, – смущённо промямлил Пол. – Мы здесь как новенькие. Я подумал... я подумал...

– Что его предоставляем мы? Что ж, когда вы предстанете перед судом в понедельник, вам назначат адвоката, если у вас его нет. Но…

– О, я знаю одного. Тот парень, который только что выиграл первичные выборы в сенат.

– Скофилд? Вы знаете Джека Скофилда?

– Ну, лично не знаю. Но однажды вечером я был со своими предками на вечеринке, а он пришёл туда и говорил несколько минут. И сказал, чтобы не стеснялись позвонить ему, если понадобится помощь. Мой старик, то есть мой отец, сказал потом, что он, похоже, заинтересован в получении клиентов, ну, понимаете, и в клиентах, и в получении голосов. Может быть, если я позвоню ему... больше ничего в голову не приходит.

– Позвоните ему, но не разочаровывайтесь, если он откажется.

– Почему он должен отказаться? Это дело юриста.

– Да, но вам предъявлено уголовное обвинение, поэтому он может сначала поговорить с вашими родителями. Потому что в уголовных делах адвокаты обычно ожидают, что им заплатят заранее.

27

Рабби и Мириам вернулись домой с вечерней службы в пятницу после десяти. Ещё когда рабби возился с замком, они услышали, как внутри зазвонил телефон.

– Вероятно, ошиблись номером^[89], – предположила Мириам.

– Или что-то важное, – возразил рабби, – если звонят в субботу.

Не снимая плаща, рабби поднял трубку. И услышал торопливый и задыхающийся женский голос:

– Рабби Смолл? О, слава Богу, наконец-то. Простите, что звоню так поздно, но я… мы ужасно переживаем. Мы не знали, кому позвонить, а потом подумали о вас. Я Салли Крамер. Мы соседи. Мы переехали в дом в конце улицы, Мейпл-стрит, прямо на углу Глен-лейн. Я бы позвонила соседям, но не знаю их. То есть я даже не знаю их имени. Конечно, я и вас не знаю. Я имею в виду, вы меня не знаете, но мы планируем присоединиться к храму при первой же возможности и…

– Что вы хотите от меня, миссис Крамер?

Рабби услышал мужской голос:

– Так, дай мне поговорить с ним. – Через мгновение по телефону: – Говорит Бен Крамер. Моя жена немного нервничает, рабби. Видите ли, мы путешествуем по стране. Я сказал нашему сыну Полу, который остался дома, так как должен заниматься в университете, что мы будем звонить ему каждую пятницу около семи. Так вот, мы позвонили, а ответа нет. Скорее всего, он не думал, что я начну звонить уже в эту пятницу – мы уехали только в среду утром – и он, вероятно, где-то гуляет, но жена беспокоится.

– Что бы вы хотели от меня, мистер Крамер?

– Хорошо, если бы вы могли пойти туда и просто осмотреться. Посмотрите, на месте ли его машина. Это такой потрёпанный чёрный «шеви», мне кажется, семьдесят третьего, и… ну да, с наклейкой «Северо-Восточный университет» на заднем стекле, тогда это будет означать, что он дома, и вы можете попросить его позвонить нам. Если его машины там нет, и её не будет в гараже или на подъездной дорожке, прямо на углу Глен-лейн – значит, он куда-то уехал на вечер, и нет смысла волноваться.

– Ясно. И вы хотите, чтобы я вам перезвонил и сообщил?

– Конечно. Вот номер телефона. У вас под рукой есть карандаш и бумага?

– Я не пишу в шаббат, мистер Крамер. Но вы продиктуете номер, и я повторю его, и моя жена запомнит его, если я забуду.

– Чудесно, рабби. Поверьте, мы очень признательны. И если вы можете хотя бы примерно сказать, когда отправитесь туда…

– Прямо сейчас.

– Замечательно. Вот номер телефона. – Он назвал несколько цифр, и рабби повторил их вслух, чтобы Мириам услышала.

– Мне ждать вашего звонка через полчаса? Сорок пять минут?

– Раньше, я думаю.

– О, превосходно. Вы, конечно, во всём разберётесь.

Рабби прошёл Мейпл-стрит до конца, огляделся и вернулся через двадцать минут. Он набрал оператора и сообщил ей номер. Ему не потребовалась помощь Мириам, так как он постоянно повторял про себя этот номер, пока ходил по улице.

Ответила миссис Крамер.

– На углу Глен-лейн, миссис Крамер, не припарковано ни одной машины. И на подъездной дорожке – тоже. Я заглянул в окно вашего гаража, там была машина, маленькая, серая…

– О, это моя. Тогда он, вероятно, уехал.

– В коридоре горел свет, а на втором этаже – одно окно, – продолжал он. – Я позвонил – звонок дребезжал внутри – и довольно громко постучал, но ответа не было. Вы хотите, чтобы я уведомил…

– Нет, всё в порядке, – перебила она. – Я сказала ему оставлять свет в коридоре и в спальне всякий раз, когда вечером он куда-нибудь уходит. Я думаю, всё в порядке. Мы позвоним в следующую пятницу вечером. Если… – она заколебалась.

– Да?

– Ну, если это не доставит вам лишних хлопот, и если вы не забудете, мы будем признательны, если вы бросите записку в почтовый ящик – завтра, послезавтра – и сообщите Полу, чтобы он обязательно сидел дома и ждал нашего звонка.

– Я думаю, что смогу справиться с этим, миссис Крамер.

Субботний выпуск местной газеты доставлялся не так уж поздно, но Смоллы старались не читать его до окончания шаббата. А вечером в субботу они ушли гулять, и только в воскресенье утром Мириам принялась листать газету. В «Полицейских заметках» напечатали несколько строк о том, что Пола Крамера, проживающего на Мейпл-стрит, арестовали за наезд со смертельным исходом, совершённый на Глен-лейн в среду. Она показала заметку мужу.

– Значит, его забрали в пятницу днём. Так что ты стучал в его дверь, пока он сидел в участке.

– М-м…

– Ты должен уведомить его родителей, Дэвид.

– Как?

– Разве ты не помнишь номер, который они дали тебе?

Он покачал головой.

– В этом нет смысла. Почти уверен, что их там уже нет.

– Но люди, у которых они жили...

– Какой-то отель или гостиница. Когда я перезвонил, трубку взял оператор коммутатора.

– О, Дэвид, разве мы ничего не можем сделать?

– Думаю, стоит позвонить шефу Лэнигану. Поскольку это был наезд, возможно, арест произвели сотрудники дорожной полиции, но он наверняка знает что-нибудь об этом. Он, скорее всего, дома. Я позвоню ему.

Рабби позвонил Лэнигану и спросил:

– Ваши люди арестовали Пола Крамера?

– Верно.

– Не могли бы вы рассказать мне об этом?

– Что вас интересует в этом деле, Дэвид, кроме того, что он один из ваших?

– Думаю, этого уже достаточно, но, кроме того, меня попросили его родители. – Он рассказал, что произошло в пятницу вечером по возвращении из храма.

– Понимаю. Ну вот что. Я собираюсь в участок. Вообще-то вы поймали меня буквально на пороге. Почему бы нам не встретиться там?

28

Будучи членом исполнительного комитета Ассоциации начальников полиции, Чезаре Орландо часто общался со своими коллегами по всему штату. В настоящее время он занимался повышением интереса к конференции, которую планировалось провести в Бостоне в День благодарения^[90], и, в частности, привлечением на неё участников. Поскольку реакция обычно была в лучшем случае едва тёплой, он приобрёл привычку обсуждать этот вопрос окольными путями. Поэтому, когда позвонил Лэнигану, то начал с того, что поздравил его с успешным и быстрым раскрытием дела.

– Как ты справился, Хью?

– О, просто хорошая детективная работа, которой славится полицейский департамент Барнардс-Кроссинга, Чеззи.

– Ага. Можешь составить отчёт и прочитать его на конференции в Бостоне.

– Да, смогу, если найду карандаш.

Орландо засмеялся.

– Ну, раз ты так любезен, я разыщу тебе один. И вот что: у меня есть новости, связанные с этим делом.

– Вот как?

– Угу. Помнишь листовку, которую какая-то группа – то ли «Хорошее правительство», то ли «Обеспокоенные граждане» – распространяла непосредственно перед выборами? Так вот, напоминаю: Томми Баджо утверждал, что это фальсификация, и он никогда не был на этом ужине; но выборы он проиграл. Он подал в Избирательную комиссию жалобу на нарушение правил, и они выделили пару детективов.

– Хочешь сказать, что они действительно расследуют такие штуки?

– Да ты и сам знаешь. Обычно требуется некоторое время, пока они поднимут задницы, но у Томми зять в комиссии, так что он смог довольно быстро принять меры. И знаете, что они откопали? Что «Обеспокоенные граждане» — это не кто иной, как Тони Д'Анджело, жертва вашего маленького наезда.

– Очень удобно, – хмыкнул Лэниган.

– Я знаю, о чём ты думаешь, Хью. И не буду отрицать, что время от времени на плечи покойника вешают каждое нераскрытое преступление. Мы делали то же самое во время войны, когда я служил в Интендантстве. Каждый раз, когда один из наших грузовых кораблей топили, мы загружали его всем утраченным или потерянным имуществом, за которое отвечали. Помню один корабль, «Либерти», водоизмещением десять тысяч тонн, так вместе с ним затонуло около ста тысяч тонн столов, пишущих машинок и автокранов. Но этим точно занимался Тони Д’Анджело, к гадалке не ходи. Они нашли печатника, а дальше – дело техники.

– А Томми Баджо всё отрицает? – спросил Лэниган скептически.

– Ну, от доказательств трудновато увильнуть. Но говорит, что никогда даже не встречал Тони Д’Анджело, и не узнал бы его, если бы столкнулся с ним лицом к лицу. Значит, покойник работал на кого-то другого. Баджо думает, что всему виной братья Фиоре из-за того, что ему удалось выполнить постановление о введении комендантского часа в час ночи в ночных клубах. Но зачем им вмешиваться в его избрание – ведь, победив, он уедет из города, а в случае проигрыша останется городским советником и костью у них в горле?

– Звучит разумно. Как насчёт женщины? Что она говорит?

– Женщина? О, ты имеешь в виду Милдред Хэнсон, с которой он жил? Уехала. Но это ничего не значит. Такие постоянно перемещаются.

– Значит, Избирательная комиссия закрывает дело? Что ж, приятно знать. Спасибо, что позвонил и рассказал мне, Чеззи. – Улыбаясь, он повесил трубку.

Менее чем через полминуты зазвонил телефон. Это снова был Орландо.

– Эй, ты повесил трубку!

– Но я думал, мы закончили разговор, Чеззи, – удивился Лэниган.

– Умный ты, как я погляжу. Слушай, Хью, ты приедешь на собрание после Дня благодарения, не так ли?

– Почему оно всегда проводится в Бостоне? –

– А где же ещё? Может быть, в Барнардс-Кроссинге? Заказать тебе и твоей миссис комнату?

– Для чего мне нужна комната, Чеззи? Я могу добраться туда за тридцать-сорок минут.

– Послушай, Хью, нам нужно заказывать в «Статлере»^[91] определённое количество номеров.

– Нет, Чеззи. Я постараюсь, но потом уеду.

– Ну хотя бы поужинать с тобой я могу?

Лэниган смягчился.

– Хорошо, договорились.

29

– Дети! – Лэниган выплюнул это слово, как какую-то непристойность. – Тут ничего не скажешь. Всё как на ладони. Его взяли с поличным. Осколки стекла, найденные на месте происшествия, точно соответствуют рассеивателю, снятому с его автомобиля, когда там меняли фару. Я говорю не о том, что это просто стекло того же типа. Я хочу сказать, что кусочки, осколки совпадают, как в мозаике. Достаточно? Но он говорит, что был дома весь вечер и всю ночь.

– Кто-то другой мог взять его машину, – предположил рабби.

Лэниган покачал головой.

– Он отрицает.

– Я хотел сказать, без его разрешения.

Лэниган снова покачал головой, на этот раз широко улыбаясь.

– Он запирает свою машину, когда уходит. И не только запирает её, но и прикрепляет какое-то из тех запатентованных устройств, которые фиксируют руль. Помнится, что там, где он обычно паркуется днём, в Бостоне на Хантингтон-авеню, где находится университет, постоянно угоняют автомобили.

Рабби кивнул.

– Это скорее ограничивает возможности, не так ли? Жертва – он был пешеходом, правильно? Кем он был и что делал, прогуливаясь по Глен-лейн ночью? Был ли это какой-то бродяга или…

– Забавно, – усмехнулся Лэниган. – Я только что закончил разговаривать с начальником полиции Ревира, как раз перед вашим приходом. Погибший был мелким политиканом из Ревира. По словам шефа, именно он выпустил листовку, на которой Баджо, кандидат в сенаторы штата, засветился на каком-то обеде с кучкой гангстеров. Вы видели это? Что касается того, что он делал в Глен-лейн, наша теория состоит в том, что он направлялся в Салем и почувствовал неотложный зов природы. Поэтому он повернул в Глен-лейн и вышел из машины, чтобы прогуляться и облегчиться.

– Понимаю. – Рабби задумался на мгновение. – И тот, кто едет по тёмной пустынной дороге, такой, как Глен-лейн, может не ожидать пешеходов…

– Это точно, – согласился Лэниган. – Парень, возможно, в тот момент вышел из леса. Может быть, он внезапно испугался какого-то животного, енота, допустим, или скунса, и выскочил из леса и врезался прямо в машину. Видите ли, в наезде есть два элемента: удар и побег^[92]. Конечно, наезд – всегда несчастный случай. Тем не менее, мы всегда начинаем с предположения о халатности со стороны водителя, и, если он выпил, это становится чем-то бо́льшим, чем просто предположение. Но здравый смысл подсказывает, что иногда это вина жертвы, и самый осторожный водитель в мире не мог избежать аварии. Однако нормальную юридическую процедуру мы начинаем с предположения, что вина лежит на водителе. Дорожная полиция автоматически приостановит действие его водительских прав, и именно обвиняемый, водитель, берёт на себя бремя доказывания того, что невиновен, чтобы вернуть их. Далее, если жертва умирает в результате дорожно-транспортного происшествия, наказание не слишком строго. Обычно это не более чем приостановление действия прав на определённый срок. Но второй элемент – побег – осознанное решение со стороны водителя, и оно преступно и предосудительно. Он оставляет свою жертву на дороге, корчащуюся от боли, и почти наверняка ей грозит ухудшение состояния из-за отсутствия медицинской помощи.

Лэниган откинулся на спинку стула, сложив руки на коленях, и несколько секунд смотрел на посетителя. Затем снова выпрямился.

– Что ж, мы взяли его, и я рассказал ему обо всём, что у нас есть. Он сидел в том же кресле, где и вы. Я не давлю на него, не запугиваю его, а говорю ему, что у нас есть. И он это отрицает! Утверждает, что никогда не покидал свой дом, и требует адвоката.

– Это его право, – рассудительно отозвался рабби.

– Конечно, – согласился Лэниган. – И поверьте мне, со всем этим делом Миранды я бы не стал брать у него показания без присутствия адвоката. Но он вёл себя настолько круто, насколько мог. Если бы я в его возрасте по какой-то причине оказался в полицейском участке, то был бы в панике, независимо от того, виновен я или нет, хотя бы из-за того, что сказали бы мои родители. Но арест больше ничего не значит для этих детей. Они ищут его. Тебя прижали – и ты герой. Это доказывает, что ты заботишься об экологии или гражданских правах, о борьбе с жестокостью полиции или о чём-то ещё, высоком и достойном. Просто быть арестованным означает, что это случилось по какой-то благородной причине.

– Он получил адвоката? – спросил рабби.

– Как ни странно, да.

– Что же в этом странного?

– Видите ли, адвокаты обычно просят заплатить им авансом, прежде чем возьмутся за уголовное дело. Конечно, поверенный семьи, скорее всего, возьмётся за работу, но эти люди – новички в городе, и мальчик не знал никого местного. Затем он вспомнил, что Джек Скофилд во время своей кампании посетил дом, где они были в гостях, поэтому он позвонил ему, и, к моему удивлению, Скофилд согласился. «Очень порядочно с его стороны», – подумал я. Продолжит ли он с ним возиться – это уже другой вопрос.

– Почему он не должен продолжить защищать его?

– Ну, естественно, Скофилд ничего мне не сказал, но по выражению его лица после беседы с мальчиком у меня сложилось впечатление, что он не слишком доволен. Может быть, парень попытался что-то скрыть, а это осложняет работу адвоката. Видите ли, в таком случае обычная стратегия — признать факты, представив их в максимально выгодной окраске: что жертва выскочила из леса, или, допустим, вы посигналили, а сбитый прыгнул не в ту сторону. Чёрт, жертва не собирается это отрицать. Что касается побега – он мог сказать, что запаниковал или бросился домой, намереваясь вызвать полицию, а затем потерял сознание. Что-то в этом роде. Но если парень продолжает настаивать на том, что даже не выходил из дома, что может сделать для него Скофилд?

– И что с ним будет дальше? – спросил рабби.

– Вы имеете в виду – в самом конце?

– Нет, я хотел спросить, как будет идти процедура? Я предполагаю, что его привлекут к суду.

– Безусловно. Утром в понедельник. Мы попросим его задержать, так как это убийство, или, по крайней мере, попросим высокий залог. Однако есть вероятность, что судья отпустит его под подписку о невыезде, поскольку он учится в университете и вряд ли сбежит. Это нынешняя тенденция. Если уж на то пошло – залог никогда не беспокоил богатых, только бедных.

– Я бы хотел увидеться с ним, – внезапно выпалил рабби, как будто ожидал возражений шефа.

Но Лэниган сразу согласился.

– Конечно. Может быть, вам удастся малость вправить ему мозги. Дайте мне знать, когда закончите.

30

– Я рабби Смолл, ваш сосед.

– Да, я вас видел.

– Твои родители позвонили мне поздно вечером в пятницу, когда не смогли связаться с тобой.

– И вы сказали им, что меня арестовали. – Интонация, хотя вообще-то не враждебная, указывала на мнение Пола: в обычном противостоянии поколений, родителей и детей, рабби, очевидно, на стороне первых.

Рабби почувствовал отношение молодого человека, но не приложил никаких усилий, чтобы смягчить его.

– Не-ет, тогда я не знал. Но, конечно, сообщил бы. Они имеют право знать. Но я узнал о твоём аресте только сегодня утром, когда увидел статью в газете.

– И вы пришли…

– Помочь, чем смогу, и выяснить, что произошло, на случай, если твои родители решат снова мне позвонить. Ты не хочешь рассказать мне, что случилось?

– А вы расскажете это полиции?

Рабби поджал губы, обдумывая ответ.

– Здесь не исповедальня, и я не католический священник. Если ты скажешь мне, что совершил преступление, я обязательно сообщу об этом полиции. Но так как они считают, что у них есть абсолютное доказательство твоей виновности, я не думаю, что это будет иметь большое значение. Я хотел бы знать, что произошло, в моих собственных интересах и для твоих родителей, если они снова позвонят мне. Я бы хотел показать себя с лучшей стороны.

– Ничего не происходило.

– Хорошо. Тогда чем ты занимался после того, как твои родители уехали?

– Предки уехали рано утром в среду около восьми часов. Я ушёл в университет через двадцать минут. Бо́льшую часть дня заняли уроки, последний начался в три. Я отправился в Барнардс-Кроссинг чуть позже четырёх. Я припарковался на Глен-лейн, как всегда. Там есть небольшой уклон, похожий на кучу песка и гравия, которую можно использовать для ремонта дороги, и если аккумулятор разряжается, как это иногда бывает, когда идёт дождь, я завожусь, пуская машину накатом. Мама оставила мне ужин, и всё, что мне требовалось – вынуть его из холодильника и разогреть. Потом я помыл посуду и погрузился в чтение. На следующий день у меня был экзамен, и я много читал. Я лёг спать около одиннадцати. На следующее утро мы пошли в университет…

– Мы?

Молодой человек выглядел растерянным.

– Мы? – повторил он.

– Ты сказал – «мы», – кивнул рабби.

– О… я имел в виду меня и мой драндулет.

– А, – рабби кивнул, показывая, что всё понял. – А ты не заметил, что у тебя сломалась фара?

– Рабби, вы проверяете переднюю часть своей машины, прежде чем садитесь за руль? – мгновенно отреагировал юноша.

– Как правило, нет.

– В общем, я сдал экзамен, пошёл на другие уроки, а затем около четырёх отправился домой. Когда приехал в Барнардс-Кроссинг, то увидел, что у меня мало горючего, и поехал на заправку. Пока меня заправляли, кто-то из ребят заметил разбитую фару, и я попросил установить новую. А на следующий день пришли копы и сцапали меня. Вот и всё, что случилось с того момента, как родители отправились в путешествие.

– Ты был дома в среду с тех пор, как пришёл домой из университета? Примерно с пяти часов?

– Верно.

– Тогда как ты объяснишь тот факт, что куски рассеивателя твоей фары нашли в Глен-лейн?

– Откуда мне знать, что это от моей фары? – возразил Пол.

– Полиция сопоставила осколки с фарой, снятой с твоей машины на заправке.

– Откуда мне знать, что фара, которую нашли на заправке – моя? Она могла быть из другой машины.

– Насколько я понял, твоя фара – единственная, которую они заменили за последние несколько дней.

– Хорошо. Откуда я знаю, что одно соответствует другому? Вы когда-нибудь изучали антропологию, рабби?

Рабби покачал головой, удивляясь внезапной смене темы.

– Так вот, я в прошлом году начал заниматься антропологией. Кто-то находит зуб, а в паре ярдов от него – фрагмент челюстной кости. Он вставляет зуб в лунку в этой кости. Сами понимаете – не идеально, не так, как стоматолог подгоняет зубы к пластине. Просто вставляет. И – voilá!^[93] – на основании этого доказывает, что парень был пяти футов ростом, прямоходящим, охотился и ел мясо. И вам нарисуют его портрет и расскажут историю всей его жизни. Вы когда-нибудь слышали о пилтдаунском человеке^[94]? Какой-то шутник соединил голову современного человека с челюстью обезьяны. Или наоборот, не помню. И все крупные учёные изучали его и выдвигали всевозможные теории. А затем, пятьдесят лет спустя – пятьдесят лет! – они обнаружили, что это подделка.

– И ты думаешь, что в данном случае могло произойти нечто подобное, и что полиция пытается подставить тебя? Зачем?

– О, я не говорю, что они что-то лично имеют против меня, хотя мы, считайте, новички в городе, а здешние люди считают вас чужаком, если вы не родились здесь. Но я понимаю, что полиция хочет разобраться с делом так, как им удобнее.

– Ты высказывал эти возражения шефу Лэнигану?

– Я думаю, что чем меньше с ним беседую, тем лучше. Во всяком случае, без присутствия адвоката.

***

– Он не дурак, – заметил рабби шефу Лэнигану. – А должен быть чрезвычайно глупым, чтобы отрицать, что его машина попала в аварию на Глен-лейн, несмотря на имеющиеся у вас доказательства.

– Дело в том, Дэвид, когда кто-то совершает преступление, и его ловят, он часто проявляет чрезвычайную глупость, пытаясь объяснить случившееся, хотя в других вопросах он может показаться достаточно умным.

– Боюсь, вы упускаете мою точку зрения, – не отступал рабби. – Если бы он просто хотел снять с себя ответственность за наезд и побег с места происшествия, то мог бы привести веские доводы в пользу того, что просто не знал об этом. И он мог бы доказать свою правоту, потому что припарковал свою машину прямо там, в конце Глен-лейн, где её мог бы заметить любой, а не в гараже. Кроме того, он не заменял сломанную фару до следующего полудня. И даже тогда он заменил его на местной станции технического обслуживания, когда мог легко купить новую фару в любом другом месте, например, в «Сирсе» в Бостоне, где его бы не заметили и не вспомнили.

– Ну, конечно, но…

– А вместо этого он отрицает, что вообще был на Глен-лейн, и настаивает, что всё время находился дома.

– Тогда как он объясняет тот факт, что стекло его фары совпадает со стеклом, найденным на месте происшествия?

Рабби улыбнулся.

– Он отрицает это. Он спрашивает, правда ли это.

– Поверьте мне, это так.

– Он думает, что полиция придирается к нему, потому что он чужак.

– Что мы подставляем его? Вы верите в это, Дэвид?

– Конечно, нет.

– Но тем не менее вы думаете, что он говорит правду. Хорошо, вы можете объяснить, как он может говорить правду перед лицом имеющихся у нас доказательств?

– Кто-то другой мог взять его машину, пока он сидел дома.

Шеф энергично покачал головой.

– Ни малейших шансов. Он сказал, что его машина была заперта, и руль закреплён каким-то приспособлением. Вор, конечно, мог его сломать, но вот починить бы потом не смог.

– Я не о воре, – возразил рабби. – Предположим, что кто-то взял машину с разрешения Пола, и этот человек был водителем, совершившим наезд.

– Тогда почему он даже не обмолвился об этом?

Рабби пожал плечами.

– Возможно, ошибочно понимаемая верность. – Он задумался на мгновение. – Или рыцарство. Это могла быть девушка.

– У вас есть основания думать, что преступник – кто-то другой, кроме того, что Пол Крамер не мог быть таким глупым?

Рабби заколебался.

– Никакой действительно веской причины, за исключением того, что, возможно, было обмолвкой. Когда он рассказывал мне, чем занимался последние несколько дней, то упомянул, что оставался дома вечером всю среду, чтобы подготовиться к экзамену, который должен был сдавать на следующее утро. Затем он сказал: «На следующий день мы пошли в университет». Когда я спросил его о слове «мы», он сказал, что имел в виду себя и машину.

– Может быть. Эти ребятки думают о своих драндулетах так, как ковбои – по крайней мере, ковбои из кино – думали о своих лошадях.

– Да, но позже он сказал: «По дороге домой я остановился на заправке». Мне кажется, что, если бы он привык называть себя и машину «мы», то в этом случае тем более употребил бы множественное число.

Лэниган усмехнулся.

– Я понял вашу точку зрения, Дэвид. Очень тонко. Что бы вы хотели, чтобы я сделал?

Рабби замялся.

– Я не знаю, разве что быть непредвзятым и постараться проверить возможность того, что в среду вечером он был не один.

Лэниган медленно покачал головой.

– У меня нет сил для такого расследования. Я не могу просто взять и приказать полисменам проверять любую мизерную возможность, которая может прийти в голову. Если на самом деле и было что-нибудь в этом роде, пусть сам решает, рассказывать ли, потому что сейчас он взят с поличным.

31

Говард Магнусон отблагодарил Морриса Гальперина за оказанные услуги, передав ему несколько юридических дел.

– И помните, — добавил Магнусон, — вы не принесёте себе никакой пользы, взимая плату, которую получаете на местном уровне. Это бостонский филиал национальной компании, и они ожидают адекватный счёт за оказанные услуги.

Отношения между ними были прибыльными, и Гальперин старался их поддерживать. В любое время, когда бы Магнусон ни хотел посоветоваться с ним, Гальперин немедленно отзывался.

Поэтому для Магнусона было вполне естественно посоветоваться с ним перед тем, как пойти к рабби Смоллу с сообщением о планах свадьбы Лоры. Хотя Гальперины и собирались пойти в кино, Моррис заверил его:

– Нет, вечером я свободен. И могу прийти в любое время. – Ему не требовалось что-то объяснять жене или извиняться перед ней. Она не хуже мужа понимала важность сохранения связей с Магнусоном для финансовых и общественных выгод их семьи. И вполне можно пропустить фильм, если при этом невзначай бросишь позвонившей подруге: «Мы собирались пойти в кино, но Говард Магнусон – он же клиент Морри, ты помнишь – хотел увидеть его по какому-то неотложному вопросу, который не терпел отлагательства. И ты знаешь, как Моррис относится к своим клиентам. Они всегда на первом месте».

Магнусон, хотя и прекрасно понимал, что у Гальперина имелись причины быть ему благодарным, всегда старался вести себя так, как будто адвокат своим визитом оказывал ему большое одолжение. Он восторженно приветствовал его.

– Заходите, заходите. Искренне рад вас видеть. Я рискнул предположить, что вы можете быть свободны.

– Так и есть, Говард. И очень рад увидеться с вами.

– Я хотел бы посоветоваться с вами – нет, я не так выразился. Это не юридический вопрос. И это не совсем вопрос храма. И одновременно он. Но очень личный. Мне бы хотелось, чтобы вы обдумали этот вопрос, если вы понимаете, о чём я.

– Вы просто хотели поговорить со мной.

– В точку. Именно так. Видите ли, моя дочь Лора планирует выйти замуж.

– О, поздравляю. Мазель тов.^[95]

– Да, хорошо, спасибо. Но есть проблема. Молодой человек не еврей…

– А, и он хочет обратиться?

– Нет. То есть, я так не думаю. Вообще-то совершенно уверен, что нет. Я не говорил с ним об этом, но понимаю, что Лора даже обсуждать это не будет. Она считает этот вариант плохим решением. Я говорил, что он занимается политикой? Ну вот. Нет смысла нагнетать таинственность. Это Джон Скофилд, республиканец, который только что выиграл первичные выборы в сенат штата. Лора считает, что у молодого человека прекрасное будущее в политике, и… – он вопросительно посмотрел на гостя.

Гальперин кивнул.

– Да, я немного знаю Джона. И, конечно, знаю, что ваша дочь интенсивно трудилась для него. Еврею труднее найти место в политике, по крайней мере, в этой части страны. Может быть, в Нью-Йорке или во Флориде, но не в Массачусетсе. И понимаю, что ваша дочь может считать, что его обращение может повредить ему политически. Я полагаю, вы были бы категорически против её перехода в христианство.

– В первую очередь – она. Естественно, я тоже, но Лора совершенно непреклонна в этом вопросе.

– Итак, очевидно, что им следует заключить гражданский брак.

– Вот в том-то и дело. Лора настаивает, чтобы их венчал рабби. Это не религия, – добавил он, когда Гальперин поднял брови. – Это обещание, которое она дала своей бабушке, моей свекрови, создавшей для Лоры довольно либеральный целевой фонд.

Гальперин наклонился вперёд в кресле. Вопрос перешёл в юридическую плоскость.

– И фонд зависит от того, выйдет ли она замуж за еврея?

– Нет, не совсем. В то время Лоре было около шестнадцати лет. У двоюродной сестры моей жены была свадьба, на которой мы все присутствовали. Она вышла замуж за нееврея, хорошего мужчину, и у них хороший брак. Уже трое детей. Церемонию проводил священник, но она была действительно несектантской^[96]. Я имею в виду, что не было упоминания об Иисусе или чём-то подобном, и проходила она не в церкви. А в доме девушки, в саду. Но моя свекровь была очень расстроена. Позже я узнал, что она говорила с Лорой и потребовала от неё обещание: когда внучка соберётся замуж, церемонию будет проводить рабби. Лора согласилась. Она очень любила свою бабушку Бек. Потом бабушка сказала Лоре, что создаёт для неё целевой фонд, на который та сможет рассчитывать, когда ей исполнится двадцать один год.

– Это зависит от того, будет ли её венчать рабби?

– Возможно, не с юридической точки зрения, но Лора чувствовала, что связана моральным обязательством с того момента, как начала пользоваться фондом пять-шесть лет назад.

– Понятно. Ну, я не знаю, сколько потратила ваша дочь, но не думаю, что вам будет трудно возместить деньги.

– Нет, так не получится. Лора твёрдо стоит на своём.

– Ясно. Что ж, существуют рабби-реформисты, которые порой соглашаются участвовать вместе со священником или пастором^[97] в том, что вы можете назвать экуменической свадьбой^[98]. Так, с ходу, я не назову вам ни одного консервативного рабби, который на это пойдёт. А ортодоксальные и слышать об этом не захотят.

– А рабби Смолл, естественно, консервативный, – подхватил Магнусон.

– С наклоном в сторону ортодоксии, – добавил Гальперин.

– Знаете, свадьбу не обязательно проводить в храме.

Гальперин покачал головой.

– Для рабби Смолла это не имеет никакого значения. Я уверен, что он не согласится.

– Но, чёрт возьми, такие вещи периодически случаются.

– Конечно. В наши дни чаще да, чем нет. Мой племянник…

– Женат на нееврейке?

– Ага. Гражданская свадьба, поэтому проблем не было. Но мои родители были очень огорчены. Потом – племянница Бена Джозефа, сестра Марти Слободкина, брат Айры Лампорта и… знаете, что? Могу поспорить, что нет ни одного члена правления, в семье которого нет смешанного брака – брат, сестра, племянник, племянница, двоюродный брат. Я слышал, что таких чуть ли не половина.

– И как они поступали?

– По-разному. Иногда язычник проходил гиюр^[99]. Иногда обращался еврей. Или… может быть, это не является фактическим обращением, но некоторых из них венчал в церкви священник или пастор. Похоже, католики немного расслабились. Раньше они требовали письменного соглашения о том, что дети будут воспитаны в католической вере. Сейчас – нет; по крайней мере, обходятся без письменных соглашений. Я считаю, что в большинстве случаев у них гражданский брак. Кажется, в Нью-Гемпшире есть рабби, который зарабатывает на смешанных браках. Я слышал, он ездит по всей Новой Англии.

– Мне бы хотелось связаться с ним, – задумался Магнусон.

– Я с лёгкостью могу узнать имя и адрес.

– Хорошо. Но, конечно, из вежливости мне придётся поговорить с рабби Смоллом.

– Безусловно.

– Я объясню ему ситуацию и попрошу его исполнять свои обязанности.

– Он откажется.

– Тогда я скажу ему, что найду кого-нибудь другого.

– Ему это не понравится, – заметил Гальперин.

– Мне самому это не нравится. И не какая-то часть. Честно говоря, мне не нравится то, что моя дочь выйдет замуж за Джона Скофилда. Мне не нравится, что она настаивает на том, чтобы их венчал рабби, когда они могли бы обратиться к любому судье или секретарю суда. И крайне не нравятся иезуитские тонкости со стороны моей дочери. Потому что очевидно: когда моя свекровь взяла с неё обещание, что она выйдет замуж за рабби, то имела в виду, что та должна выйти замуж за еврея, урождённого или хотя бы новообращённого. Но жизнь меня не баловала и научила, что многие вещи, которые мне не нравятся, всё равно приходится принимать.

– Да, но рабби может посчитать, что не должен это принимать.

– И что он может сделать?

– Не знаю, разве что отказаться.

32

Пол Крамер предстал перед судом в понедельник утром в Салеме. Сержант Данстейбл присутствовал и как офицер, производивший арест, и как сопровождавший обвиняемого из участка в Барнардс-Кроссинге. Помощник окружного прокурора Чарли Вентуро настаивал на высокой сумме залога на том основании, что произошло серьёзное преступление, убийство. Джон Скофилд, выступая в качестве защитника обвиняемого, утверждал, что у Пола не было никаких приводов в полицию, что он учится в университете, и нет никаких оснований предполагать, что он окажется недоступен длясуда.

Судья кивнул и, обращаясь к Полу, сказал:

– Я назначаю суд на двадцатое ноября. Я освобождаю вас под подписку о невыезде. Вам придёт уведомление о суде по почте, но даже если вы его не получите, я сообщил дату, до которой оставляю вас на свободе, и в этот день вы должны быть здесь. Вы всё поняли?

– Да, сэр, то есть ваша честь.

Скофилд был чрезвычайно доволен собой, поскольку обогнал Вентуро, пусть и в незначительном деле. И не мог не выразить своё удовольствие сопернику, когда они покинули зал суда:

– Я обошёл тебя на этот раз, Чарли.

Вентуро, по своему многолетнему опыту и не ожидавший большего, улыбнулся и заметил:

– Где-то выиграл, где-то проиграл. Ты выиграл, поэтому покупаешь напитки. – Позже, когда они сидели в кафе, он спросил: – Как ты сюда угодил, Джек?

Скофилд ответил:

– Парень сам позвонил мне. Он говорит, что встретил меня на какой-то вечеринке, где я остановился на несколько минут во время кампании.

– Он заплатил?

– Нет, но когда его родители вернутся домой, я поговорю с ними. Я уверен, что они оплатят мою работу.

Вентуро кивнул.

– Что ж, имея частную практику, порой приходится работать именно так.

Сержант Данстейбл вернулся в Барнардс-Кроссинг и доложил Лэнигану, который не выказал ни удивления, ни возмущения.

– Естественно. Мальчик не преступник. Они отпускали без залога и в худших случаях. Чёрт, да им бы иначе просто сажать людей некуда было бы.

Он отметил дату судебного разбирательства в своём календаре и выкинул прошедшие события из головы. Несмотря на сомнения, высказанные рабби Смоллом, он чувствовал, что дело в шляпе.

Но на следующий день дежурный сержант просунул голову в дверь кабинета Лэнигана и сообщил:

– Тут хотят что-то рассказать про дело о наезде на Глен-лейн, шеф.

– Хорошо, пусть он заходит.

– Это не он, это она.

– Тогда пусть заходит она.

Сержант убрал голову, а затем отошёл в сторону, чтобы впустить молодую женщину в джинсах и толстовке с рукавами, закатанными до локтей. Явно обесцвеченные светлые волосы были завиты в афро-стиле и откинуты назад так, чтобы обнажить оба уха, в которых звенели гагатовые серьги. Бесцветная помада придавала губам влажный розовый оттенок. Глаза были тщательно обведены синим сверху и зелёным снизу, а края век окаймлены чёрным. Джинсы соблазнительно туго обтягивали зад, и, пока она шла к стулу перед столом Лэнигана, груди, не стеснённые бюстгальтером, покачивались под толстовкой.

– Я пришла сказать вам, что вы не правы в отношении Пола Крамера. Он этого не делал.

– Да ну? Откуда вы знаете?

– Я была с ним в тот вечер. Примерно с четверти восьмого. И он ни разу не выходил из дома.

Лэниган, бездельничавший в своём вращающемся кресле, наклонился вперёд и сел прямо. Он пристально посмотрел на неё.

– Как тебя зовут?

– Фрэн Кимбалл.

– А ты живёшь…?

– На Элм-стрит.

– Элм-стрит? Том, нет, Тед Кимбалл?

– Мой отец. Но больше не живёт с нами.

– Три, четыре года назад?

– Больше шести, – ответила она.

– Ну ладно. Итак, ты заявляешь, что была с Полом Крамером в ту ночь. Что ты имеешь в виду? До каких пор?

– До следующего утра, когда мы вместе пошли в университет.

– Вы были там всю ночь? Ты провела с ним ночь?

– Ага.

– Твоя мать знала?

– Конечно же, нет. Меня прикрыла моя подруга, Бет Мак-Аллистер. Видите ли, у меня был на следующий день экзамен, то есть у нас обоих, я хотела сказать, Пола и меня.

– В Северо-Восточном?

– В яблочко. Я старшекурсница, изучаю управление бизнесом. Пол – просто второкурсник, но мы взяли один и тот же курс в американской литературе, потому что так требуется. Мы сидим рядом, потому что наши имена близки. В алфавитном порядке, вы понимаете: Кимбалл, Крамер. И иногда он меня подвозит. Ну вот, в тот день, в среду, мы ехали домой и говорили об экзамене, который нам предстоял, и он сказал, что готов. Он мозг…

– Мозг?

– Я хотела сказать, он много учится. Я собиралась подготовиться по плану курса. Это книга, в которой что-то вроде плана всего прочитанного. Но когда я вернулась домой, то обнаружила, что её нет. Плана этого. Оставила в университетском шкафчике. Естественно, я позвонила Полу и спросила, могу ли одолжить у него справочник, а он сказал, что у него его нет, что он им не пользуется. Он просто читает подряд всё, что нужно.

– Вы только представьте себе, – пробормотал Лэниган.

– Поэтому я спросила, не могу ли я пойти к нему домой, чтобы мы позанимались вместе. Он говорил мне, что утром его родители отправились в длительное путешествие по стране, так что я знала, что всё будет в порядке, потому что он останется один.

– Это он предложил тебе провести с ним ночь?

– О нет. Он ужасно молод, ему не больше девятнадцати.

– А тебе?

– Мне двадцать два.

– Так это ты предложила ему провести ночь вместе?

– Да, типа того. Я не планировала, сами понимаете. Так получилось. Видите ли, я не говорила маме, что иду к нему домой, потому что она начинает задавать всевозможные вопросы – например, кто там ещё будет, когда я вернусь… Я сказала ей, что иду к Бет. Когда я пришла к Полу, то позвонила Бет и попросила её прикрыть меня…

– Как это – прикрыть тебя?

– Ну, понимаете, если звонит мама, Бет отвечает, что я в ванной или вышла на минуту, и что она скажет мне перезвонить. Потом она звонит мне в дом Пола – я дала ей номер, понимаете – и я перезваниваю.

– И она звонила?

– М-м... Но потом, около десяти, я позвонила ей, я имею в виду, маме, и сказала, что остаюсь у Бет и в университет поеду оттуда.

– Понимаю. И это было около десяти часов?

– Или около. Да, потому что Пол хотел включить телевизор для десятичасовых новостей. – Она наморщила лоб, пытаясь сосредоточиться. – Да, как раз перед десятью, когда я вернулась от телефона, новости только начинались. Понимаете, к тому времени я увидела, что предстоит масса работы, и мы провозимся до полуночи. Он мне излагал всё, что требовалось прочитать, а я записывала. Он знал всё назубок. Потрясающе!

– Хорошо. А когда вы закончили?

– Должно быть, около часа. Да, верно.

Лэниган откинулся на спинку стула и смерил девушку взглядом. Затем произнёс:

– А когда вы закончили, ты предложила ему лечь с ним в постель в качестве оплаты, или это подразумевалось с самого начала?

– Да ничего подобного, – возмутилась Фрэн. – Мы просто отправились в постель. Не как оплата, а потому, что он был… ну… хорош. Конечно, он ужасно молод, но хорошо выглядит, и здорово… здорово…

– Понимаю. Итак, на следующее утро...

– Мы встали. В холодильнике было немного апельсинового сока, он приготовил кофе и тосты, и мы отправились в университет.

– Вы вместе подошли к машине?

– Точно.

– Машина была заперта?

Она снова нахмурилась, пытаясь вспомнить.

– Да, всё верно, я подошла к пассажирской двери и подождала, пока он не сядет и не потянется, чтобы открыть мне её. Потом он снял этот крючок, который у него на руле, и мы тронулись.

– Ясно. Ну хорошо, а что заставило тебя прийти сегодня?

Она явно удивилась.

– Ну как, когда я услышала... Естественно, я должна была прийти и сказать...

– Он просил тебя?

– О нет. Он очень расстроился, когда я сказала ему, что собираюсь. Он не хотел вмешивать меня. Был вроде как смущён. Понимаете, он ужасно молод.

Шеф Лэниган поджал губы, размышляя о ситуации. Что он на самом деле имел? История девушки, которую она могла бы выдумать вместе с Полом Крамером. В конце концов, они были сокурсниками и, по её собственному признанию, любовниками.

Лэниган встал и подошёл к карте города, прикреплённой к стене. Несколько минут он изучал рисунок, а затем ткнул пальцем:

– Вот Элм-стрит. И ты живёшь прямо здесь, насколько я помню.

– Да, возле Лорел-стрит.

– И ты ушла из дома…?

– Около восьми часов.

– И пошла по Лорел к Мейпл…

– Нет. Я спустилась с Элм к Мейну, а затем повернула на Мейн к Мейпл.

– Почему ты сделала круг, когда могла дойти до дома Крамера прямо по Лорел?

Фрэн даже растерялась из-за такой глупости.

– Бет живёт на Гейтскилл-Сёркл, так что мне пришлось идти в этом направлении, что тут странного?

– А, понял. А ты не встречала кого-то из знакомых? Не останавливалась с кем-нибудь поболтать?

Она немного подумала, а затем так энергично покачала головой, что серьги зазвенели.

– Нет.

Лэниган кивнул.

– Следовательно, никто не знал, что ты той ночью была в доме Крамера.

– Ну, Бет Мак-Аллистер знала, – возразила девушка.

– Вообще-то нет. Всё, что у неё было – телефонный номер, по которому она так и не звонила. И твоя мать не знала, и никто не видел, как ты входила или выходила на следующее утро?

Она снова покачала головой и затем добавила с лёгкой похотливой улыбкой:

– Ну, Пол видел.

– Догадываюсь. Хорошо. Я хотел бы попросить тебя сделать заявление, чтоб я его напечатал, а ты – подписала.

– Ой! А мама узнает об этом?

– Зависит от обстоятельств. Возможно.

– Потому что я бы не хотела. Я… ну, вы понимаете, о чём я. С другой стороны, я не хочу, чтобы Пол отправлялся в тюрьму или куда-то ещё, когда он этого не делал. То есть это мой гражданский долг, правильно?

33

Хотя Магнусон и сказал, что из соображений вежливости должен переговорить с рабби Смоллом, в глубине души он думал, что рабби, вероятно, согласится провести церемонию. Их краткое знакомство оставило у него впечатление о рабби Смолле как о разумном человеке. Магнусон сделал ему одолжение, о котором тот не просил, добившись значительного повышения зарплаты. И рабби знал это. Что ж... по правилам Магнусона, если ты сделал кому-то одолжение, тебе должны ответить взаимностью. Принимая услугу, человек брал на себя обязательство, долг, и каждый, кто не отвечал добром, был неблагодарным существом и не джентльменом.

Поэтому, отправляясь на встречу с рабби, он ожидал полного успеха и предполагал, что обсуждение коснётся лишь деталей.

– У меня возникла проблема, – начал он.

– Если я могу помочь...

– Моя дочь выходит замуж...

– О, мазель тов! Когда запланирована свадьба? Это местный мальчик?

– Да, он здешний…

– Причина, по которой я спрашиваю, – продолжил рабби, – заключается в том, что, если это вообще возможно, мне бы хотелось встретиться с будущими невестой и женихом…

– Он республиканский кандидат на пост сенатора от нашего округа.

– Но это…

– Джон Скофилд, – заключил Магнусон.

До рабби дошло: именно поэтому Лэниган ожидал, что евреи будут поддерживать Скофилда. Но он всего лишь тихо произнёс:

– Я и не знал, что он еврей.

– Он – нет.

– А, понял. Он планирует обратиться.

– Боюсь, что нет, рабби. Об обращении не может быть и речи.

Рабби ненадолго замолчал.

– Значит, вы планируете гражданскую церемонию? – по-прежнему тихо спросил он.

– Лора настаивает на том, чтобы церемонию проводил рабби. Я понимаю, что вы не можете сделать это в храме, – поспешно продолжил он, – но, по сути, с самого начала мы планировали провести её в доме или в нашем саду, если погода позволит.

– Это абсолютно невозможно, – категорически отрезал рабби.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что, если это религиозная свадьба, то она должна быть между двумя евреями. Если один из брачующихся не является евреем, то религиозная свадьба, еврейская религиозная свадьба состояться не может, равно как если оба – не евреи. Это противоречие в терминах.

– Но… но… послушайте, рабби, я знаю, что это религия, и религия важна. Но когда пара приходит навестить вас по поводу вступления в брак, вы задаёте им вопросы об их верованиях и обычаях, или просто говорите: «О, поздравляю, мистер Гольдштейн и мисс Коэн. Когда вы планируете свадьбу? Будете ли вы венчаться в храме?» И при этом оба могут быть отъявленными атеистами.

– Верно.

– Но тогда…

Рабби вздохнул.

– К сожалению, посторонние, особенно наши злейшие враги, похоже, лучше понимают ситуацию, чем многие евреи. По крайней мере, они понимают, что это вопрос этнической принадлежности, и еврей – это еврей, даже если он никогда не переступает порог синагоги. Мы племя, семья, если хотите, потомки Авраама, Исаака и Иакова. В некоторых примитивных племенах брак всегда заключается с кем-то за пределами племени. Антропологи называют это экзогамией. У других племён практика состоит в том, чтобы вступать в брак только внутри своего племени. Эндогамия. Так вот, мы эндогамны. Это традиция, закон нашего племени. Потому что мы верим, что мы – как племя, учтите – заключили договор с Богом. И этот контракт требует от нас исповедовать иудаизм, нашу религию. Когда один из нас вступает в брак с чужаком, мы требуем, чтобы этот чужак не просто обязался присоединиться к нам и выполнить нашу часть соглашения, но и чтобы он стал одним из нас — путём принятия в племя.

Иудаизм – это система морали и этики, а также церемоний, ритуалов и литургических практик, которые в первую очередь призваны укрепить нас в соблюдении нашего этического кодекса. Основой этого этического кодекса являются заповеди, данные нам Богом, результат нашего договора с Ним на Синае. Некоторые евреи соблюдают эти заповеди буквально, – он улыбнулся, – можно сказать, скрупулёзно^[100]. Некоторые выполняют лишь часть заповедей, а есть и такие, которые вообще не обращают на них внимания. Но обязательства остаются.

Существуют и язычники, исполняющие заповеди, но это не делает их евреями. Они приходят к соблюдению другим путём. Возможно, они считают, что заповеди ведут к хорошей жизни, возможно, полагают их разумными. Но поскольку они разработали эти заповеди самостоятельно, то точно так же могут их изменить. А мы не можем, потому что заключили договор с Богом, и это те условия, которые мы приняли. Когда вы заключаете с кем-то деловой контракт, а ваш партнёр не выполняет все условия договора, это означает не аннулирование договора, а лишь невыполнение своих обязательств. И когда речь идёт о группе, общности, а не отдельном человеке, она не распадается, когда один из членов группы уходит.

Католик, который не верит в принципы своей церкви и не следует им, не является католиком. Но еврей, не соблюдающий заповеди и никогда не посещающий синагогу, остаётся евреем. И имеет право жениться на дочери главного раввина Израиля. Вполне вероятно, раввину это не понравится. Он может попытаться предотвратить этот брак. Он может даже отречься от своей дочери, но не станет оплакивать её, как мёртвую; это может быть лишь в том случае, если она выйдет замуж за язычника.

Магнусон покачал головой.

– Я не понимаю вас, рабби. Вы бы предпочли, чтобы она заключила гражданский брак…

– Я бы предпочёл, чтобы она вышла замуж за еврея.

– Я знаю, но в контексте нынешней ситуации это должен быть гражданский брак? И дети, очевидно, будут – по еврейскому закону – незаконнорождёнными?

– О нет, – потрясённо ответил рабби. – Дети будут евреями, как дети еврейской матери. Вот если бы всё было наоборот, то есть, если бы отец был евреем, а мать – язычницей, тогда они были бы язычниками, даже если бы были воспитаны как евреи и соблюдали все заповеди от и до. Фактически, даже если брак вообще не заключат, они не будут незаконнорождёнными, согласно еврейскому закону. Только в случае прелюбодеяния или инцеста.

– Ну, в моём случае это не обсуждается. Лора полна решимости быть обвенчанной рабби. Я вас не понимаю. Разве половина буханки хлеба не лучше, чем ничего?

– Ваша половина буханки похожа на частичную беременность, – отрезал рабби. – Я не могу участвовать в свадебной церемонии.

– Подозреваю, что не все рабби придерживаются ваших взглядов, – отпарировал Магнусон.

– Ни один ортодоксальный или консервативный рабби не совершит церемонию. Я слышал, что это делают некоторые рабби-реформаторы, но никого из тех, кого я знаю, здесь нет.

– Я уверен, что смогу найти того, кто проведёт церемонию, – мрачно пробурчал Магнусон, – даже если мне придётся привезти его издалека. Что ещё я могу сделать?

– Вы можете уйти в отставку, – тихо промолвил рабби.

– Уйти в отставку?

– Как президент храма, – твёрдо уточнил рабби.

– Почему я должен уйти в отставку? – Магнусон покраснел от злости.

– Потому что это вопрос чести, – ответил рабби. – Как президент храма, вы фактически являетесь лидером консервативной еврейской общины и планируете совершить некий поступок, противоречащий консервативному иудаизму. Если бы ваша дочь отправилась в Нью-Гемпшир или Вермонт, или где бы ни жил этот угодливый рабби, и там вышла замуж, я бы сочувствовал вам и понял бы. Нельзя вечно контролировать поведение своих детей. Но вы планируете привезти другого рабби сюда, в Барнардс-Кроссинг, в мой район и, стоит отметить, в ваш район, чтобы осуществить что-то, что я считаю неправильным. Я не могу закрыть на это глаза, особенно если так действует президент храма. Я должен запретить это. – Он не собирался заходить так далеко, но увлёкся собственной риторикой.

Что касается Магнусона, он почувствовал внезапное облегчение, в каком-то смысле оказавшись на знакомой почве. Несколько раз, захватывая другие компании, он обнаруживал, что предыдущий владелец, сохранивший акции компании, менеджер или какие-то старшие сотрудники не одобряли внесённые им изменения. Иногда доходило до ожесточённой борьбы в Совете директоров. Он льстил себе надеждой, что разбирается в политике руководства. Магнусон встал и потянулся к дверной ручке.

– Нет, рабби, я не собираюсь уходить в отставку. – Он начал открывать дверь, когда у него появилась другая мысль. – И в сложившихся обстоятельствах я бы предпочёл, чтобы вы больше не приходили на заседания правления.

34

– Ты собираешься позвонить окружному прокурору? – мрачно спросил лейтенант Эбан Дженнингс, когда Лэниган закончил рассказывать ему о Фрэн Кимбалл. Дженнингс был высоким и худощавым, с водянисто-голубыми глазами и крупным адамовым яблоком, усердно ходившим туда-сюда при волнении.

– Хорошо, давай просто подумаем. Откуда мне знать, что она говорит правду?

– Девушка не будет лгать о такой вещи, Хью. Ни одна девушка не признается, что провела ночь с каким-то парнем, если её не заставили, не говоря уже о том, чтобы добровольно это сделать.

– Ха, Эбан, всё изменилось с тех пор, как ты бегал за девчонками. Со времени возникновения противозачаточных таблеток это для них ничего не значит. Женское освободительное движение. Они даже лгут об этом не хуже мужчин. Возьми какого-нибудь важного парня, скажем, актёра кино, рок-певца или крупного политика. И девушка может утверждать, что переспала с ним, хотя этого и не было – просто, чтобы улучшить своё положение.

– У меня не сложилось впечатления, что этот Пол Крамер – звезда.

– Возможно, и нет. Но вполне могу представить, что эта девчонка Кимбалл готова оказать ему услугу. Она сказала, что он – мозг. И яркая личность. Ладно, предположим, что он обещает помочь ей с учёбой в обмен на то, что она придёт ко мне и навешает лапши на уши, уверяя, что провела с ним всю ночь. Мы не в состоянии проверить её историю. Мы не можем спросить её маму. Сама она скажет, что была с подружкой, – он взглянул на свои записи, – Бет Мак-Аллистер. И если мы спросим эту Мак-Аллистер, всё, что она нам скажет – ей дали номер телефона для звонка, который, имей в виду, ей так и не понадобился.

– Ну, можно расспросить её мать.

– О чём?

– Просто спросить её, была ли девица дома ночью в среду.

Лэниган покачал головой.

– Скорее всего, нет. Я уверен, что она подумала бы об этом. Хорошо, берёмся за девчонку Мак-Аллистер. И скорее всего, она не будет фыркать, если мы не будем слишком сильно давить на неё. И предположим, что она признается, что прикрыла свою подружку Кимбалл. «Она дала мне номер телефона, чтобы позвонить». «Какой номер?» «Не помню. Я где-то записала, но не сохранила бумажку».

– Но предположим, что нам сказали правду.

– Это значит, что водителю сбившей машины пришлось продолжить движение по Глен-лейн, остановиться на углу, выйти из машины, подойти к месту, где была припаркована машина Крамера, разбить фару, а затем собрать осколки, уложить их в свою машину, развернуться, вернуться туда, где лежало тело, выбросить осколки и скрыться. Объясни, зачем кому-то делать такую глупость?

– Ну, он мог ненавидеть Крамера.

– Очевидно, он ненавидел его очень сильно. Подумай о том, как он рисковал. И Крамер – новичок в городе. Он здесь всего лишь с начала учёбы. Вероятно, даже не знает никого в округе.

Дженнингс поднял очки на лоб и вытер глаза носовым платком.

– Да не так уж рискованно. Он подъезжает к Глен-лейн и останавливается. Если кто-то увидит его, он скажет, что увидел тело на дороге. Так что если он наклоняется, чтобы рассыпать осколки вокруг тела, и кто-то подходит, тогда вполне естественное объяснение – он просто хотел проверить, жив ли тот, кого сбили. – Он засунул в карман носовой платок, изогнувшись в кресле, чтобы достать до заднего кармана. – Я согласен, что это не совсем обычно, но… – он умолк от внезапно осенившей его мысли. Кадык нервно подёргивался. – Слушай, Хью, а что, если парень, то есть водитель, был обижен на девушку? Предположим, у него были чувства к девушке. Он ревнует, понимаешь?

– Так почему же он хотел повесить наезд на Крамера?

– Ну, как всегда, ты видишь парня со своей девушкой и…

– А как он узнал, что она с Крамером?

– Может, девчонка Мак-Аллистер упоминала об этом, а может быть, он видел, как Кимбалл входила в дом.

– Возможно, – протянул Лэниган.

Воцарилась тишина. Наконец Дженнингс буркнул:

– Эй, ты же понимаешь, что если история девушки правдива, нам опять придётся начинать с самого начала.

Лэниган мрачно кивнул.

– И ни малейшей зацепки.

– Моррис Гальперин, – предложил Дженнингс.

– Городской юрист? Продолжай. На него что-то есть?

– Ну, он был там. Он сообщил о наезде, – медленно произнёс Дженнингс. И внезапно разволновался: – Тем вечером я был на Совете выборщиков, и он тоже сидел там. Выглядел скверно. Сильно простуженный. Затем выборщики вместе с кем-то из городских чинуш отправились в «Корабельный Камбуз» за пивом, и я пошёл за ними. И они смеялись над Гальпериным. Кажется, Том Брэдшоу дал ему выпить хороший стакан крепкого виски для простуды, а кое-кто заметил, что на собрании Гальперин был как не в своей тарелке.

– И?

– Так, может быть, стакан подействовал. Может быть, наш юрист был подшофе.

– Как? От одного стакана?

– А почему нет, если стакан большой, и если он не привык к спиртному, и если он скверно чувствовал себя и мог принять несколько таблеток. Или, может, он остановился где-то и ещё выпил. Но точно не ехал домой, это сто процентов – что ему делать на Глен-лейн, если он направляется домой? Совсем не по пути. Итак, предположим, он пьян и сталкивается с парнем, не ожидая увидеть кого-нибудь посреди дороги в Глен-лейн, особенно в этот час.

– Да, но почему он хочет разбить чью-то фару и обвинить другого?

– Потому что наезд со смертельным исходом может разрушить его карьеру.

– Любой может попасть в аварию. Я думаю, что если бы с Гальпериным это случилось, он бы сообщил в полицию.

– Но если он ехал под действием… или думал, что он…

– Ну... Но он действительно сообщил об этом в полицию. Сказал патрульным.

– Конечно, потому что увидел их и думал, что они, в свою очередь, могли заметить его. Но он не выходил из машины. Он просто сказал, что на дороге лежит тело. И, естественно, они сразу же отправились посмотреть.

– Хм. – Лэниган прикусил нижнюю губу. – Проверка не повредит. Но я не могу просто противостоять ему, городскому юристу. Всё нужно устроить должным образом. Я могу вызвать его для заявления. И пока его машина будет находиться на стоянке, ты успеешь хорошенько её осмотреть.

Дженнингс усмехнулся.

– Если бы я оказался там, когда он подъезжал, и если бы на парковке было много машин, я мог бы пригласить его припарковаться прямо в гараже.

– Хорошо, давай попробуем. А пока я должен позвонить окружному прокурору и рассказать ему об этой девице Кимбалл.

– А зачем?

– Он должен уведомить защитника, а тот уже пусть делает то, что ему в голову взбредёт.

35

– Должен признать, – торжественно провозгласил Говард Магнусон, когда Моррис Гальперин занял своё место, – что я ошибся в оценке рабби Смолла. Я думал, что он – джентльмен. Я ошибался.

– О?

Магнусон кивнул.

– Я предполагал, что он приложит хоть какие-то усилия, попытается что-нибудь придумать для меня. Но нет, он был непреклонен. Я признался, что нахожусь в затруднительном положении, но он и на йоту не обеспокоился. Когда я спросил его, что мне делать, вы знаете, что я услышал в ответ? Он посоветовал мне уйти в отставку.

– Он… что? – Гальперин был потрясён, но, будучи юристом и, следовательно, привыкнув получать искажённые версии фактов, переспросил: – Что именно он сказал?

Магнусон вспомнил беседу с рабби.

– Я согласился с его мнением о том, что он не может сам проводить церемонию, хотя, учитывая, что некоторые рабби делают это, не подвергаясь отлучению от храма или лишению работы, или как ещё это называется, я обоснованно полагаю, что он был излишне догматичен. Я принял его заявление, что церемония не может быть проведена в синагоге. Но его настойчивые заявления о том, что я не имею права пригласить рабби по собственному выбору даже в свой собственный дом, потому что этот дом находится на его территории и в его юрисдикции – это уж слишком. И я не намерен это терпеть. А в следующий раз он захочет осмотреть мою кухню, чтобы проверить, есть ли у нас два комплекта посуды.

Хотя Гальперин естественным образом был склонен согласиться с Магнусоном, но как беспристрастный человек он счёл, что должен объяснить позицию рабби.

– Я думаю, что рабби пытался сказать вам, что проведение церемонии в вашем доме было бы неприличным, так как вы являетесь президентом общины. С его точки зрения это выглядит…

– Я знаю, что он пытался мне сказать, – резко перебил Магнусон. – Вы с ним согласны?

Гальперин понял, что Магнусон хочет услышать от него чёткий и недвусмысленный ответ, его собственную позицию. Ему пришло в голову, что главная доблесть – суметь удержаться в седле. Он слегка пожал плечами и улыбнулся.

– Насколько я понимаю, это просто церемония, а я не очень люблю церемонии. Важен сам брак, а не то, кто и что говорит и где его заключить. Меня гораздо больше волнует вопрос о том, кто является боссом, конгрегация через своих избранных представителей или рабби. Меня интересует вопрос о том, может ли рабби при каких-либо обстоятельствах приказать или даже предложить, чтобы президент конгрегации подал в отставку. Кто выше, рабби или конгрегация? Другими словами, кто кого может уволить?

Магнусон не был дураком. Он увидел едва заметное изменение направления, на которое намекал Гальперин.

– Как вы думаете, остальные члены правления разделяют вашу точку зрения?

Гальперин на мгновение задумался.

– Думаю, да, если на этом заострят их внимание. Конечно, если вы осуществите свои планы, и пригласите какого-то постороннего рабби, я предполагаю, что Смолл заявит о своей оппозиции, уйдя в отставку. Затем он объяснит конгрегации, почему так поступает. Может подняться жуткий скандал.

– Согласен. Но мы не должны так действовать.

– Нет?

– Я бывал в подобной ситуации и раньше. Когда вступаешь во владение компанией и не можешь заставить кого-то из ключевых сотрудников смотреть со своей точки зрения, как выйти из положения? Ты их увольняешь.

– Но вы не можете уволить рабби только потому, что он не станет венчать вашу дочь.

– Конечно, нет. Но мы можем уволить его за то, что он бросил вызов авторитету правления, потребовав моей отставки. То есть эти факты пойдут одним пакетом.

– Но у него есть контракт.

– Нет проблем. Мы бы просто продолжали платить ему зарплату, пока контракт не завершится. Ждать не так уж долго. Мы могли бы даже заплатить ему единовременно. Если мы требуем от него уйти в отставку, он, естественно, сочтёт необходимым объяснить конгрегации, по крайней мере, той её части, которая приходит на вечернюю службу в пятницу. Сколько их там будет? Семьдесят пять? Сотня? Но на следующей неделе, появится двести или триста прихожан, и он снова объяснит им. Это подольёт масла в огонь^[101]. Но если мы уволим его, потому что… потому что потеряли доверие к нему, я думаю, что он не скажет ни слова, разве что попрощается. Он чертовски горд. Сомневаюсь, что он предположит, будто это связано с его отказом провести церемонию бракосочетания на свадьбе моей дочери, особенно если об этом не будет никакого упоминания в уведомлении об увольнении. Конечно, было бы лучше, если бы у нас имелся ещё один рабби, готовый приступить к работе уже на следующей службе. Но не знаю. Это будет трудно устроить? Как вы думаете?

Гальперин откинулся на спинку стула и скрестил ноги. Он запрокинул голову, слегка отклонив её вбок, и уставился на углу потолка, задумавшись над этим вопросом. Наконец он подчёркнуто небрежно ответил:

– Я мог бы предложить эту работу моему брату.

– Да, вы упоминали, что у вас есть брат, и он рабби. Чем он сейчас занят? Разве у него нет должности?

– Да, у него есть кафедра, но она его не очень-то волнует, и он отказался подписывать контракт. Вы когда-нибудь слышали о Джезриле в Канзасе? Вот там он и живёт.

– По какой причине?

– Без причины. Я считаю, что он чертовски хороший рабби. У меня есть видеокассета, которую он подготовил как своеобразное резюме для подачи заявки на работу. Вы можете просмотреть её и сложить собственное мнение, и, конечно, если он приедет, то с испытательным сроком, а остальное будет зависеть от него.

– Да, я бы хотел посмотреть кассету. Но если он так хорош, почему он там застрял?

– Ему не повезло. Иначе не объяснишь. Когда он закончил семинарию, то стал капелланом во флоте, главным образом потому, что его невеста, а впоследствии жена, была дочерью флотского дантиста. Затем, когда его трюк удался, он получил работу в «Гилеле»^[102], поскольку в то время не было приличных кафедр. А потом взялся за эту работу в Канзасе, потому что думал, что лучше заняться своей карьерой, и любая кафедра лучше, чем ничего. Набраться опыта, понимаете ли. Да там и остался.

– Ясно. Что ж, склонен полагать, что опыт армейской службы, особенно в сочетании с опытом работы с молодёжью в «Гилеле», может оказаться как раз тем, что нам нужно. Но как насчёт моей проблемы?

– Естественно, я бы объяснил ему, что это – часть сделки. Он на три года моложе меня, и всегда смотрел мне в рот. Думаю, что смогу его убедить. Я позвоню ему, если вы даёте согласие.

– Ладно. Действуйте. Но сначала переговорите с другими членами правления.

36

Моррис Гальперин выглядел дружелюбным и сердечным, но немного озадаченным.

– У вас есть виновник, которого вы быстро нашли, поэтому я не понимаю…

– Это молодой помощник окружного прокурора, – устало выдохнул Лэниган. – Он хочет получить от вас показания, так как вы нашли тело. То есть – как вы оказались на Глен-лейн, что вы видели, что сделали. Чертовски глупо, но он этого хочет.

– Ну, если он новичок, тогда всё понятно. Ладно, валяйте.

Лэниган потянулся за блокнотом, а затем открутил колпачок старомодной авторучки.

– Начнём с самого начала. В тот вечер собирался Совет выборщиков. Вы были там, не так ли?

– Угу. А разве у вас нет стенографиста?

– Сейчас нет. Я сделаю записи, потом отпечатаю протокол, а вы просмотрите и подпишете. Вы оставались до конца встречи?

– Да, но ушёл сразу после её окончания

– Это было около десяти часов?

– Примерно так. Может быть, немного позже.

– Вы не пошли с остальными в «Корабельный Камбуз»?

– Нет, я был простужен и собирался отправиться в постель. Я с ног валился.

– И…

– У меня не было с собой тех таблеток, которые я принимаю, чтобы стало легче. Я выпил последние две, прежде чем уйти на встречу. Я хотел купить новые, но забыл. Конечно, когда я уехал, аптеки уже были закрыты. Поэтому я решил съездить в Линн, где есть аптека, которая открыта до полуночи.

– Минутку, Моррис. «Открыта до полуночи». Сбавьте темп, ладно?

– Поэтому я поехал туда, купил таблетки и принял пару прямо на месте. – Гальперин стал говорить медленнее, чтобы Лэниган успевал записывать. – Затем я отправился домой, конечно, по Хай-стрит.

– Как вы себя чувствовали?

– О, хорошо, просто отлично. Нос заложен, но голова совершенно чистая. Когда я доехал до Глен-лейн, то повернул на него, подумав, что смогу сэкономить несколько минут. Там темно, как в кармане, поэтому я включил дальний свет. Как только я подъехал к вершине холма в середине улицы, попал в выбоину. Вы понимаете, с дальним светом я не видел поверхность дороги.

– Конечно.

– Капот машины качнулся вверх и вниз. Похоже, нужны новые амортизаторы. Во всяком случае, именно так я случайно увидел тело. Подпрыгнув.

– «Подпрыгнув». Ага. И что дальше?

– Ну, я нажал на тормоза и остановился примерно в двадцати-тридцати футах дальше. Вышел из машины…

– Вы выключили мотор?

– Я… надо было. Но нет. Я просто припарковался.

– Ладно.

– Затем вернулся и присел на корточки рядом с телом. И увидел осколки стекла. Господи, я жутко обрадовался. Видите ли, на минуту я подумал, что мог сбить его. Но обе моих фары горели, поэтому я понял, что нет.

– Как вы могли видеть что-нибудь в темноте, если ваши фары были направлены в другую сторону?

– В свете задних огней. Тускло, но достаточно.

– И что вы предприняли?

– Ничего. О, я позвал его, спросил, слышит ли он меня, но старался не трогать его. Я не хотел двигать его или что-то в этом роде, потому что, если кости сломаны, я мог бы сделать ему ещё хуже. И я понял, что случился наезд, поэтому не хотел случайно уничтожить улики. Юридическая подготовка. Если бы это случилось где-то в другом месте, я бы остался там и попытался бы остановить какую-нибудь машину, но на Глен-лейн... и поздно ночью... Поэтому я вернулся в машину и направился к ближайшему телефону. Я собирался позвонить кому-нибудь в дверь, но знаете, нигде не горел свет, кроме дома рабби Смолла. Кажется, он всегда ложится спать поздно.

– Так почему вы не позвонили оттуда?

– Я собирался, но потом мне пришло в голову, что вы могли бы попросить меня подождать там, или что я мог бы заразить рабби, и я ужасно хотел лечь. Кроме того, я находился всего в нескольких минутах от дома. Как бы то ни было, я заметил патрульный автомобиль, когда свернул на Мейн. Я остановил и сказал им.

Несколько минут Лэниган продолжал писать. Затем он поднял голову и улыбнулся.

– Я думаю, хватит. Я напечатаю это, и вы подпишете, если всё в порядке.

Позже Лэниган спросил у Дженнингса:

– Времени хватило? Раздобыл что-нибудь?

– Ага. Много. Кучу отпечатков с капота и крыльев. Скорее всего, они его самого, или его жены, или заправщика с бензоколонки. Я проверю их на случай, если какой-то из них совпадёт с пальчиками мертвеца. А также нашёл волокна, которые могут совпасть с волокнами мужского пальто. Вмятин не было. Он что-нибудь заподозрил?

Лэниган покачал головой.

– Не было причин.

37

Мейер Андельман пришёл в ужас, когда Моррис Гальперин сообщил ему, что Говард Магнусон может уйти в отставку. Будучи главой ОЕП^[103], он не только рассчитывал на большое пожертвование от Магнусона, но и чувствовал, что оно поможет увеличить размер взносов, которые будут вносить другие.

– Вы имеете в виду – только с поста президента, Моррис, или из храма? – спрашивал он с тревогой.

– Насколько я знаю, только с поста президента, – ответил Моррис Гальперин. – Вероятно, он продолжит быть членом правления.

– Не думаю. Если он уйдёт с поста президента из-за какого-то спора с рабби, то выйдет и из правления. И даже если он этого не сделает, вы больше никогда не увидите его на заседаниях.

– Возможно, вы и правы, – согласился Гальперин, – но сейчас это выглядит так: или он, или рабби.

– Выбор, значит? Тогда я без разговоров голосую за Магнусона. Раввинов – пруд пруди, но где нам взять другого такого бизнесмена-миллионера, как Говард Магнусон? Он – ценное имущество для правления. Я ничего не имею против нашего рабби, хотя он какой-то бесчувственный и порой ведёт себя как Всемогущий Господь, но если вы попросите меня выбрать между ними, двух мнений быть не может.

– Но, Мейер, речь вовсе не о том, чтобы выбирать одного или другого.

– Нет?

– Ну, вообще-то и да, и нет. Видите ли, если Говард пойдёт дальше и заставит какого-то постороннего рабби обвенчать его дочь, даже если церемония пройдёт в его собственном доме, наш рабби уйдёт в отставку. Но, – и он поднял указательный палец, – при этом объяснит причину всей конгрегации. А Говарду это не нужно, потому что он думает, что подобное может привести к расколу.

– Что ж, весьма тактично. Он согласен с отставкой рабби, но не желает создавать проблемы. Тогда вот что я скажу вам. Почему бы нам не уволить рабби за… допустим, ненадлежащее выполнение своих обязанностей, или просто потому, что мы хотим перемен? В конце концов, он отказался принять пожизненный контракт, предложенный ему несколько лет назад. Он хотел быть свободным, чтобы иметь возможность уйти, так почему мы не можем нанять кого-то другого? Тогда он не будет апеллировать к общему собранию, не так ли? Что он им скажет? Правление увольняет меня, потому что я им надоел, но я не разделяю их точку зрения?

Гальперин склонил голову в знак согласия.

– Это мысль. Но держите её при себе, пока я не поговорю с другими.

– Ясненько. Да, и разве ваш брат не рабби?

– Да, и что?

– Может быть, его заинтересует эта работа.

Оскар Стейн искренне сочувствовал Магнусону.

– Когда моя младшая сестра сказала мне, что собирается выйти замуж за гоя, естественно, я был расстроен, но больше потому, что знал, как отреагируют родители. Они только что не рыдали, особенно мать. И не пошли на свадьбу. Свадьба? Какая там свадьба! Я пошёл с ними в здание суда в Салеме, а затем мы отправились за праздничный стол. Если бы у нас был рабби, родители устроили бы свадьбу в доме, и чувствовали бы себя куда лучше. Потому что им нравился зять. Он очень порядочный. Я говорил об этом с нашим рабби, но он не сдвинулся с места. Очевидно, с его точки зрения, он не имел права. Я не спорил с ним, но не мог избавиться от мысли, что нужно что-то придумать, потому что такие вещи случаются раз за разом. В конце концов, есть такие рабби, которые венчают гоев. А раз так, в законе должна быть определённая свобода действий. В смысле, если это противоречит закону, то почему другим сходит с рук? Ни разу не слышал о том, чтобы кого-нибудь разраввинили^[104] или что-то в этом роде. Может быть, наш рабби – просто твердолобый упрямец. Понимаешь, о чём я?

– Многие согласны с тобой, Оскар, – кивнул Гальперин. – И я слышал, что кое-кто намерен предпринять некоторые меры.

– Да ну? И какие?

– Например, пригласить другого рабби. Многие считают, что, поскольку рабби всегда настаивал на годовом контракте, чтобы иметь возможность уйти, когда сам захочет, а то, что хорошо для одного, хорошо и для других, и поскольку он обеспечил президенту головную боль, почему бы нам не нанять другого рабби для разнообразия?

– По мне, вполне разумно.

Малкольм Ковнер рассуждал:

– Возможно, рабби прав, а может, и нет. Может ли он венчать кого-то или нет – это его дело, и я готов признать, что он, вероятно, разбирается в своих делах. Но он не имел права приказывать Магнусону уйти в отставку. Это уже не его дело, и когда он так сказал, то взял на себя слишком много. Далее, если бы Магнусон пригласил другого рабби, то наш по-прежнему остался бы вне игры, но нас бы это не коснулось. Я не думаю, что мы стали бы что-то делать, если бы не получили жалобу от Магнусона. Но если Магнусон говорит, что собирается уйти в отставку – это сваливается нам прямо на головы. Нужно учесть, что Магнусон – один из нас, а рабби – нет.

– Почему, Мал?

– Ну посмотри сам: в старых добрых американских Соединённых Штатах имеются три ветви: исполнительная власть, конгресс и судебная власть^[105]. – Он показал три пальца. – Видишь? Они раздельны, но равноправны. Это как баланс сил. Конгресс не может указывать чиновнику правительства, что делать. Это прерогатива Президента. Точно так же и Президент не может сказать Конгрессу: мне не нравится этот сенатор, и я хочу, чтобы вы избавились от него. Это в компетенции Сената. Далее, мы являемся правлением храма, а рабби – человек со стороны, которого мы нанимаем. Поэтому он не может приказать кому-либо из нас уйти в отставку, так же как не может нам приказывать Стэнли, уборщик. Понял, о чём я?

– Конечно, но что нам с этим делать?

– Послушай, Моррис, у нас было сколько, полдюжины президентов? Так где написано, что у нас может быть только один рабби? Время от времени мы меняем президентов, поэтому, возможно, пришло время сменить рабби.

– Многие думают так же. – Гальперин усмехнулся. – Мейер Андельман предложил мне связаться с моим братом – он рабби – и узнать, интересует ли это его.

– Ух ты, вот как! Думаешь, его это заинтересует?

– Не знаю. Сомневаюсь.

– А почему бы тебе не спросить его, Моррис? Это всего лишь телефонный звонок.

– Спрошу.

Чарли Таннеру рабби никогда не нравился.

– Он – не моего поля ягода. Я и так не в восторге от раввинов, но этот мне особенно не по вкусу. И я не одинок. Многие терпеть его не могут. Вот назови мне хоть одного настоящего друга, который имеется у него в правлении. Хоть одного, который известен как друг рабби, который стоит за ним и поддерживает его. Днём с огнём не найдёшь. А знаешь, почему? Да потому, что он ведёт себя чертовски высокомерно. Мой старик рассказывал, что в старые времена рабби был столпом общества. Он был единственным образованным человеком, и потому все привыкли полагаться на него. И рабби Смолл продолжает действовать так, будто мы в девятнадцатом веке, и он единственный, кто хоть что-то знает. Но в наши дни в обществе полно врачей, юристов, бухгалтеров, инженеров. И большинство бизнесменов окончили колледж. Так почему же он смотрит на нас сверху вниз и указывает нам, что мы можем сделать, а что нет? Вот в этом-то и суть. Он – старомодный тип в современном мире. Он анахронизм, вот он кто. Честер Каплан говорит мне, что знает Талмуд наизусть. А ты знаешь, что это такое? Это законы, которые существовали ещё во времена создания Библии. Понятно, если бы мы жили в библейские времена, но ведь это не так. Мы живём в старых добрых США, в двадцатом веке, и приближаемся к двадцать первому. Так кто нам нужен? Нам нужен современный человек, который понимает, что происходит в современном мире, и может дать духовное руководство для решения проблем наших дней.

– Значит, ты не будешь против перемен?

– Моррис, Моррис, о чём я говорил? Я готов взять практически любого, только что вышедшего из семинарии, в обмен на рабби Смолла.

– Это, кажется, общее настроение.

– Так что же нам делать? Попросить его уйти в отставку?

– Нет. Это означало бы, что мы должны изложитьему какую-то причину, возможно, предъявить обвинения. Тогда он может обратиться к общему собранию, и тогда нам грозят все виды неприятностей. Наша идея – уведомить его, что контракт не будет продлён. Причина не указана. Если он спросит, мы отвечаем, что просто хотим перемен. До истечения срока действия контракта ему придётся искать другую работу. И вскоре мы получим замену.

– То есть, пока он ещё здесь?

– Почему бы и нет? Рассмотрим этот вариант. Предположим, мы уведомили его о том, что не возобновляем его контракт, и он продолжает служить, пока мы не получим замену. И что в результате? Он зубами вцепится в каждый шанс, который подвернётся. Допустим, похороны, упаси Бог. Он может сказать, что не может их провести. Или бар-мицва, или свадьба. Можешь себе представить, что случится, если идёт свадьба, а рабби нет, жених и невеста стоят рядом со всей семьёй и друзьями, а рабби и след простыл? И он может так поступить, ему это – как с гуся вода, поскольку он передаёт свои гонорары храму. Но если у нас есть ещё один рабби, готовый, желающий и способный взять на себя ответственность на следующий день после того, как мы уведомим Смолла о том, что его увольняют, тогда всё в порядке.

– Но у него есть контракт.

– Поэтому мы продолжаем платить ему до истечения срока контракта. Или можем даже осуществить ему единовременную выплату.

– Да уж. Тогда у него не останется никаких оснований крутить носом. Слушай, а мне это нравится.

38

Уведомление о предъявлении обвинения Полу Крамеру появилось в разделе «Судебные новости» местной газеты. Рабби, который обычно пролистывал газету, только чтобы просмотреть колонку «Религиозные новости», пропустил её. Но Мириам, читавшая газету более тщательно, заметила её и привлекла внимание мужа.

– Здесь говорится, что он освобождён под залог. Значит ли это, что судья считает, что Крамер, вероятно, невиновен?

Рабби покачал головой.

– Нет, судья просто решил, что парнишка не сможет скрыться от правосудия.

– Бедный мальчик. Тебе не кажется, что его следует навестить, Дэвид? Просто он сейчас один, а родители в отъезде.

– Ну, я полагаю, можно по-соседски пригласить его на ужин как-нибудь вечером. Давай так. Я пообещал его матери, что заеду и оставлю записку, чтобы удостовериться, что он будет дома, когда родители снова позвонят. Почему бы мне просто не добавить приглашение на шаббатний ужин?

– Но они будут звонить как раз в пятницу вечером.

– Хорошо, я попрошу его прийти к нам на ужин в другой вечер. И прямо сейчас.

Он немедленно сел и нацарапал записку, а затем надел пальто, чтобы выйти и доставить её.

– Я скоро вернусь.

Но пришлось задержаться, потому что в тот момент, когда рабби подошёл к дому Крамеров, Пол вышел из дверей.

– О, я просто собирался бросить записку в ваш почтовый ящик, – улыбнулся рабби. – Мать попросила меня напомнить тебе, чтобы ты был дома и ответил на звонок.

– О, спасибо. Я вряд ли забуду.

– А также приглашаю тебя к нам на ужин.

– Ну и дела, спасибо, рабби.

– Возможно, в пятницу вечером, встретить шаббат?

– Предки как раз позвонят. Может быть, если они позвонят достаточно рано...

– Хорошо. Можешь прийти сразу после. Ты собираешься рассказать им о своей проблеме?

– Нет, не буду. И если им случится позвонить вам, я надеюсь, вы об этом не упомянёте.

– Но они узнают рано или поздно, – не отступал рабби.

– Нет, не узнают. Я уверен, что всё это лопнет через пару дней. Видите ли, появилось некое новое доказательство, которое определённо оправдывает меня.

– Да?

Молодой человек смутился, но понял, что объяснений не избежать.

– Ну, дело в том, что тем вечером я дома был не один. Мы занимались. С девушкой, и занятия затянулись допоздна, поэтому она осталась. Я думал, вы как-то догадались, когда мы разговаривали в участке.

– Ясно. – Рабби пришлось приложить некоторое усилие, чтобы на лице не отразились ни потрясение, ни неодобрение. Он сухо бросил: – И она собирается явиться в суд и…

– Уже. Когда услышала, что меня арестовали и всё такое, то заявила, что поедет к Лэнигану и расскажет ему. Я пытался отговорить её, потому что вы знаете, что люди могут подумать. И я не хотел, чтобы мои родители думали, что, стоит им уйти, как, ну, сами понимаете...

– Она пошла и сказала шефу Лэнигану, что провела с тобой ночь?

– Точно. – Пол улыбнулся, чтобы скрыть смущение.

– Ясно. Она рассказала тебе, что ей ответил шеф Лэниган?

– Вообще ничего. Да, он попросил её рассказать, как она добралась до моего дома, то есть, какой дорогой она пошла, и видела ли она кого-нибудь из знакомых, и знала ли её мать, и как она её обманула. Видите ли, когда она добралась до моего дома, то позвонила подруге и дала ей мой номер на случай, если мать захочет поговорить с ней, и подруга могла сказать, что девушка только что на минуту вышла и перезвонит прямо сейчас. Затем подруга наберёт меня, и девушка позвонит оттуда, как будто находится у подруги. А потом она сама позвонила матери и сказала, что осталась с ночёвкой, но, естественно, в доме подруги. Вы поняли, нет?

– Да, понял.

– Ну вот, я полагаю, что через день-два полиция или суд сообщат мне, что я чист, и я приеду и заберу свою машину. И тогда предкам незачем знать.

– А твой адвокат, он знает об этом?

– Я ещё не говорил ему. Может быть, полиция.

– А что ты будешь делать, когда он выставит счёт за свои услуги?

– Ну, я ему всё объясню и скажу, что скажу, что буду платить столько-то в неделю. Он кажется порядочным парнем, так что думаю, согласится. – Молодой человек с тревогой посмотрел на рабби и выпалил: – Послушайте, рабби, если вы предпочитаете, чтобы я не приходил, ну, никаких проблем. Я понимаю, что вы рабби и всё такое.

– Нет, я бы предпочёл, чтобы ты пришёл к нам, если можешь.

39

Уже в десятый раз шеф Лэниган просматривал документы по делу Пола Крамера и снова удивлённо кивнул, читая донельзя подробный отчёт сержанта Данстейбла:

«Осмотр мусорного контейнера, гараж Глоссопа, 16:13.

Уведомлен начальник (лейтенант Дженнингс) по телефону из гаражного отделения, контейнер остаётся в поле зрения, 16:15.

Ожидается прибытие грузовика для перевозки контейнера. Грузовик прибыл, 16:31.

Чёрный «шевроле», номер лицензии 937254, расположен на углу Мейпл-стрит и Глен-лейн, 16:52.

Вернулся… сообщил…»

Что-то в этом отчёте озадачивало Лэнигана. И только сейчас до него дошло. Он нажал на клавишу селектора и позвал по интеркому дежурного сержанта:

– Билли Данстейбл где-нибудь рядом?

– Да сэр. Он в общей комнате.

– Пусть зайдёт. – И через мгновение, когда появился сержант: – Садитесь, сержант, садитесь. Я читал ваш отчёт об этом наезде. Я заметил, что вам удалось найти машину Крамера примерно через двадцать минут после того, как вы покинули гараж Глоссопа.

– Да, сэр.

– Как вам удалось?

Данстейбл ухмыльнулся.

– Просто обычная детективная работа.

– Но, учитывая трафик, вам понадобилось довольно мало времени, чтобы добраться до Глен-лейн от Глоссопа.

– Да, сэр.

Лэниган откинулся назад, скрестил руки на животе и, мягко улыбнулся сержанту:

– Это не обычная детективная работа. Это необыкновенная детективная работа.

Данстейбл покраснел.

– Ну, я получил наводку.

Лэниган наклонился вперёд.

– То есть кто-то сказал вам, где припаркована эта машина.

Данстейбл неловко поёжился.

– Ну, не совсем. Он подумал, что она может стоять там, где обычно паркуется.

– Кто? Кто сказал вам?

– Том Блейкли, который работает в гараже.

– Вы его знаете?

– Конечно. Вы тоже должны его знать. Рыжий громила. Разве не помните? Он был защитником команды Барнардс-Кроссинга, которая пять лет назад упустила шанс попасть в чемпионат штата.

– О да, я помню. Геройский парень. И он сейчас работает в Глоссопе? Я и не знал. Нечасто, но бывает. Я думал, что он пошёл в колледж после окончания учёбы, что ему наперебой предлагали различные стипендии.

– Так и есть. Он отправился на юг, но ушёл после первого семестра. Он сломал запястье, и его отовсюду вышвырнули. В южных колледжах такое случается.

– И с тех пор он работает на Глоссопа?

– Нет, принялся за ловлю лобстеров. До сих пор занимается этим, а также работает на Глоссопа.

– А как он узнал, где Пол Крамер припарковал свою машину?

– Он встречается с Агги Десмонд, которая живёт на Мейпл-стрит. Наверное, он видел машину, когда звонил ей.

– Похоже, вы много знаете о нём.

– Ну да, мой младший брат учился вместе с ним в старшей школе, и они дружат до сих пор.

Лэниган выпалил наугад:

– А Фрэн Кимбалл была в этом классе?

– Да уж. Она была чирлидершей^[106].

– А Бет Мак-Аллистер?

– Ага. Тоже училась в этом классе.

– Поэтому они должны знать Тома Блейкли.

– Да, конечно. Фрэн Кимбалл ходила с Томом.

– Ходила?

– О да. Они были парой.

– А потом они расстались? Поссорились?

– Я так не думаю. По крайней мере, я никогда не слышал о ссоре. Но он отправился в колледж на юг, а она пошла в бостонский колледж. Наверное, встретила других и потеряла к нему интерес.

Лэниган на секунду задумался.

– Вы знаете, что я хотел бы? – Он пристально посмотрел голубыми глазами на сержанта. – Я хотел бы знать, что делал этот Том Блейкли в ту среду вечером.

Сержант Данстейбл рассмеялся.

– Могу рассказать. Вы знаете, в тот вечер мне следовало быть на встрече выборщиков по делу о винном магазине. Именно я поймал малыша с фальшивым удостоверением личности, когда тот покупал пиво. Поэтому, закончив с показаниями, я спустился в «Корабельный Камбуз», примерно в половине десятого, и Том Блейкли сидел там, опрокидывая одну за другой.

– Опрокидывая?

– Да, знаете ли, напился в стельку. Что-то бормотал о том, что его девушка продинамила его. Скорее всего, он сидел там не две и не три минуты. Затем, кажется, после десяти, его отказались обслуживать, и он ушёл – очевидно, домой и спать.

– Это было бы разумно, – согласился Лэниган. – Вы знаете, на какой машине он ездит?

Данстейбл покачал головой.

– Я мог бы с лёгкостью выяснить.

– Неважно. Это уже не имеет значения. Вы мне очень помогли, сержант.

40

В кабинете шефа Лэнигана рабби Смолл откинулся на спинку кресла.

– Я встретил Пола Крамера, и он сказал мне, что кто-то пришёл к вам…

– Верно. Девушка, которая сообщила, что провела с ним всю ночь.

– И что вы теперь собираетесь делать?

– Ни черта. С какой стати? Теперь дело не в моих руках. Всё зависит от окружного прокурора.

– Вы сообщили об этом ему?

– Конечно. А он должен уведомить защитника. Очевидно, уже известил.

– А что будет дальше?

Лэниган покачал головой.

– Это зависит от адвоката, от его тактики. Он может попытаться заставить окружного прокурора отменить обвинение. Или сохранить этот факт для суда и затем предъявить его.

– Но я не понимаю. Это обеляет парня, не так ли? Если она готова засвидетельствовать, что была с ним всю ночь, и что они не выходили из дома…

– Но окружной прокурор может ей не поверить, Дэвид, – терпеливо объяснил Лэниган. – И адвокат Пола – тоже, и в этом случае ему лучше довести дело до суда в надежде одурачить присяжных, чтобы те вынесли оправдательный приговор.

– Будет ли девушка рисковать своей репутацией, признаваясь, что провела ночь с молодым человеком, если в наличии что-то меньшее, чем возможность осуждения за тяжкое преступление? – не отступал рабби.

– Да, Дэвид, будет. Вы просто не знаете молодых людей. Они не такие, как вы, когда вы были в их возрасте. Это другая порода.

– Я постоянно соприкасаюсь с ними, – возразил рабби. – Я занимаюсь с ними после конфирмации^[107] и…

– Это совершенно другое. Они приходят на эти занятия с религиозными целями. Вы – рабби, поэтому они ведут себя хорошо и стараются не говорить ничего, что вы бы не одобрили. А я вижу их, когда они попадают в беду. Вы предполагаете, что девушке будет стыдно признать, что она была с мальчиком всю ночь…

– Полу тоже, – заметил рабби.

– Конечно, потому что мальчики, особенно молодые, ещё подростки, склонны быть консервативными. По крайней мере, в сексе. Но молодые женщины изменились. Они не стесняются признать, что переспали с мужчиной. Напротив, они склонны стесняться признавать себя девственницами. В глазах их друзей это означает, что они отсталые и, скорее всего, непривлекательные. Это отнюдь не жертва – то, что девушка пришла ко мне с этой историей, равно как если бы она сказала мне, что провела ночь со своей подругой Бет Мак-Аллистер. Для неё это ничего не значило. – Он положил обе руки на стол и продолжил: – И что у нас остаётся в итоге? Неподтверждённая история. Она говорит, что провела с ним ночь. Но вы не можете спросить её мать, правда ли это, потому что мать думает, что дочь гостила у Бет Мак-Аллистер. Вы спрашиваете Мак-Аллистер – и что получаете? Как вы заставите её признать, что она прикрывала Фрэн? Всё, что она знает – ей дали номер телефона, по которому она должна была позвонить, если мать Фрэн хочет поговорить с дочерью. Какой номер? Она не может вспомнить. Она записала его на листе бумаги, но, конечно, не удосужилась его сохранить. Или у неё может остаться номер Пола, но откуда мы знаем, что его сообщили не потому, что Фрэн и Пол обдумывали свою историю? Что касается самой Фрэн Кимбалл, она говорит, что никто не видел, как она вошла в дом Пола или покинула его на следующее утро.

Но даже если мы поверим её рассказу о том, что она была с Полом всю ночь, это всё равно не снимает его с крючка. Это не доказывает, что они вообще не выходили. Вот примерный сценарий. Она идёт к нему домой заниматься. Около десяти кто-то предлагает часок отдохнуть. Съездить куда-нибудь за пивом, или за гамбургером и кофе. На обратном пути они проезжают по Глен-лейн и попадают в аварию. А потом… – он замолчал, когда ему пришла в голову мысль. Он широко улыбнулся. – Даже лучше. Предположим, она ехала и попала в аварию. Естественно, она в панике и боится сообщить об этом в полицию. Она умоляет его не доносить на неё, и он соглашается, если она проводит с ним ночь. Затем, когда он арестован, то заставляет её прийти ко мне. Что вы думаете об этом?

– Я думаю, что ваше «даже лучше» для них гораздо хуже, – сухо бросил рабби. – Вы рассматривали возможность того, что оба могут говорить правду? Если наезд совершил Пол, или девушка, или оба вместе, стал бы он тогда парковать свою машину под открытым небом на Глен-роуд, если мог бы спрятать её в своём собственном гараже?

– Стал бы, если был пьян, или накурился травки.

– Даже если он был пьян в ту ночь, стал бы он менять фару в местном гараже? Это случилось на следующий день после обеда. К тому времени он уже протрезвел.

– Не обязательно, – возразил Лэниган. – Со спиртным он бы справился. А вот наркотики могли действовать и на следующий день. Но вопрос в ответ на вопрос: разве кто-нибудь в здравом уме попытался бы выставить кого-то другого виновным в наезде, когда всё, что требовалось – просто скрыться, и никто бы об этом не узнал? И, заметьте, собственная фара гипотетического виновника не сломалась. А теперь подумайте о том, насколько безрассудно его поведение. Его могли увидеть, когда он разбивал фару, а затем снова, когда он приехал назад и разбросал стекло около тела. Зачем кому-то так рисковать?

– Он мог...

– И не говорите мне, что он мог быть пьяным или обкуренным, Дэвид, потому что это моя идея.

– Я собирался сказать, что он мог ненавидеть Пола, – вежливо произнёс рабби.

– И хотел отомстить за причинённый ему вред? Возможно, но едва ли. Слишком длинная цепочка совпадений. Сразу после серьёзной аварии он натыкается на автомобиль своего врага в нескольких сотнях ярдов, и машина стоит на открытом воздухе, а не припаркована в гараже, и владельца нет рядом, и на улице темно и безлюдно. Это должен быть кто-то местный, иначе мало шансов, что он поедет по Глен-лейн. Но Крамеры – новички. Живут здесь всего пару месяцев. Нет никаких шансов на появление кровной вражды. И разве Пол не знал об этом? Однако, когда вы пришли к нему, он предположил, что его подставила полиция. Если у него был такой злобный враг, почему он не упомянул его вместо оскорблений в адрес полиции? Обвинение кого-либо в убийстве – довольно предосудительное дело, или вы так не думаете?

– Конечно, это так, – согласился рабби. – Мы, вероятно, считаем это более серьёзным, чем вы. Это нарушение заповеди «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего»^[108], и у нас за это полагается более суровое наказание.

– Вот как?

– Библейский закон по отношению к лжесвидетелю гласил: «То сделайте ему то, что он умышлял сделать брату своему».^[109]

Лэниган кивнул.

– Звучит разумно. Впрочем, к лжесвидетелям и мы не проявляем снисхождения. Но я думаю, что это относится только к показаниям под присягой в суде. В данном случае мы не можем предъявить виновному никаких обвинений, кроме умышленного уничтожения имущества.

– А перенос стекла к телу на дороге?

– Ну, полагаю, мы могли бы обвинить его во вмешательстве в действия полиции при исполнении ими своих обязанностей. Но не думаю, что из этого что-то выйдет.

– Не могли бы вы проверить?

Лэниган медленно покачал головой.

– Теперь дело не в моих руках, Дэвид. Это ребёнок окружного прокурора. Конечно, если бы появилось новое свидетельство, я бы изучил его, прежде чем передать его окружному прокурору. Но я не могу просто надеяться на то, что найду что-то, учитывая, что у нас имеются железные доказательства против Крамера. У меня просто нет людей для такой работы.

– Будете ли вы, по крайней мере, непредвзяты?

– Я всегда стараюсь.

Рабби встал и направился к двери, и тут Лэниган спросил:

– Как дела у Джонатона?

– Хорошо. Почему вы спрашиваете?

– Просто днём я видел его в центре города.

– О, он после школы ходит в республиканский штаб. Понемногу подрабатывает, выполняет разные поручения и всё такое за дополнительные карманные деньги. – Он широко улыбнулся. – Теперь он считает, что хочет заняться политикой.

– Отказался оперировать мозги, да? Что ж, будем надеяться, что это продлится недолго.

– Мы оба будем надеяться, – согласился рабби.

41

Гальперин усмехнулся, услышав на другом конце телефона глубокий, торжественный литургический тон:

– Рабби Гальперин слушает.

– Привет, Херб, – радостно крикнул он. – Кончай. Это я.

– Моррис! – Октавой выше: – Как дела? – И с внезапным беспокойством: – Что-то неладно?

– Неладно то, что я здесь, а мой младший брат в захолустном городке, который и на карте не найдёшь, и в существование которого никто не верит. Так вот, Херби, послушай меня. У меня есть предложение. – Он объяснил ситуацию в храме.

Брат терпеливо выслушал и протянул:

– М-да, Моррис, я бы с удовольствием согласился, но просто не могу. Я не могу стать участником заговора, который лишит парня работы. А этот ваш рабби Смолл, он вообще особенный. Он настоящий учёный. У него была статья в последнем «Квотерли»…

– Послушай, малыш, его уход не имеет к тебе никакого отношения. Мы избавляемся от него, потому что просто больше его не хотим. Может быть, он особенный и всё такое, но он не ладит с конгрегацией. Практически с самого начала. Несколько раз он удержался на своём посту буквально чудом. Если его место должен занять другой, так почему бы не ты?

– Но остаётся проблема свадьбы.

– Знаешь, время от времени нам всем приходится вносить постепенные коррективы в своё мышление. И разве ты однажды не сделал то же самое, когда был директором «Гилеля»? Когда дочь декана вышла замуж за профессора…

– Это было совсем другое. Её бабушка была еврейкой, поэтому и мать была еврейкой^[110]…

– Да, как будто я ирландец.

– Я хотел сказать, по Галахе…

– Я знаю всё о Галахе и прочей чепухе. Ты смухлевал и знаешь это. И всё, что я прошу – повторить то же самое здесь. Никто не узнает об этом. Если дадут объявление в газету, твоё имя либо не упомянут, либо мы напишем его неправильно. И всё будет происходить в доме президента. Позволь мне поговорить с Долли…

– Я слушаю, Моррис, – сказала жена рабби.

– Ну вот, теперь ты знаешь, о чём идёт речь. Теперь ты должна обработать Херби. Это его шанс на выигрыш. Президент нашей общины – знаешь, кто он? Это Говард Магнусон. Говард Магнусон из «Магнусон и Бек». Я объясню тебе, что это за человек. Он дал мне три случая, только три случая, и я заработал больше, чем за всю свою практику за весь прошлый год. Он предупредил меня, он недвусмысленно предупредил меня, чтобы я не запрашивал слишком мало, иначе его репутация пострадает. Вот с кем будет связан Херби.

– Да, но ты сказал, что это временно. Как долго – временно?

– Ты сама знаешь, как всё происходит, Долли. Это не столько временная работа, сколько испытательный срок, потому что мы не посылаем ритуальный комитет, чтобы выслушать и оценить Херба. Я покажу им ту видеокассету, которую он прислал, но он всё равно приедет сюда вне зависимости от её просмотра, тихо и незаметно. И если он ничего не испортит и не будет совать нос, куда не надо, тогда устроится не хуже Флинна^[111], поверь мне. Это исключительный шанс для Херби. Другого может не представиться.

– Да нам и так неплохо, Моррис.

– Плохо-шмохо. Вы в Канзасе, а от Канзаса шаг до Арканзаса^[112]. Я говорю о Восточном побережье. Полчаса до Бостона и Кембриджа. Театр, концерты и всякие университеты.

– Ну ладно, мы подумаем и дадим тебе знать, скажем, к концу недели.

– Не пойдёт^[113]. Значит, так: сейчас десять часов. Вы звоните мне сегодня в одиннадцать. Не позднее. Я буду ждать у телефона.

В одиннадцать зазвонил телефон, и Долли Гальперин сказала:

– Хорошо, Моррис, мы согласны. Что нам теперь делать?

– Абсолютно ничего, милая. Просто тихо ждите. А в воскресенье вечером, если мы будем готовы к тому времени, или в следующее воскресенье вечером я сам позвоню вам. Моя идея состоит в том, что Херби должен приехать один. Он остановится у нас. И если всё пойдёт хорошо, ты выезжаешь с детьми и начинаешь поиски дома. Но ничего никому не говори, пока не получишь звонок от нас. Ладно?

– Ты начальник, Моррис.

Моррис взглянул на часы и решил, что ещё не поздно позвонить Магнусону.

– Всё готово, – объявил он. – Мне пришлось довольно сильно потрудиться, и не думаю, что справился бы без помощи моей невестки, но он, наконец, согласился.

– А моя маленькая проблема?

– О да, я объяснил, что это – часть сделки. Я обещал ему, что не будет никакой публичности, несмотря на свадьбу. Я имею в виду, что церемония пройдёт в вашем доме. Поэтому, если ваша дочь отправит уведомление в газеты, ей не нужно будет указывать, кто на самом деле проводил венчание. Или можно сообщить, что церемонию проводил преподобный Гальперин, так что читатели посчитают его протестантским пастором. А если свадьбу проводит рабби – значит, обещание бабушке, которой больше нет рядом, выполнено. Согласны? Так что для публикации вообще нет причин.

– Думаю, всё будет в порядке, – ответил Магнусон. – Я просмотрел кассету, и он мне пришёлся по вкусу. Пожалуй, я соглашусь, что он именно тот человек, которого мы хотим принять на работу. Естественно, я понимаю, что не могу действовать в одиночку, и что нам нужен консенсус членов правления. Поэтому я подумал, что если вы соберёте группу и попросите их прийти ко мне завтра вечером или на следующий день, может быть, на лёгкий ужин – ничего сверхъестественного, только бутерброды и напитки – мы могли бы показать им ленту, и если они одобрят то, что увидят, мы сможем поднять этот вопрос на следующем заседании правления.

– Вам не нужно всё правление, верно?

– Не-ет. Лучше, если у нас будут те, кто, вероятно, отреагирует положительно. Это даст нам большинство, согласны?

– Думаю, так. Я уверен в этом. А остальным можно показать на следующий день или…

– Никакой необходимости, Моррис. Позвольте мне рассказать вам кое-что о корпоративном управлении. Если у вас есть голоса, всё проворачивается в два счёта^[114]. Пусть это и не демократия, но единственный способ, который работает.

42

Видя, как рабби закатывает левый рукав и вынимает филактерии^[115] из синего бархатного мешка, в котором держал их, Мириам спросила:

– Ты не идёшь в храм, Дэвид?

– Нет, не сегодня.

Она смотрела широко раскрытыми глазами, как он надел тфилин и талит^[116], а затем, повернувшись на восток, начал утренние молитвы. Затем пошла на кухню, чтобы приготовить завтрак. Дождя не было. Свежее, ясное воскресное утро – как раз тот день, когда рабби, как правило, наслаждался короткой прогулкой до храма. Один-два раза она заглядывала в кухонную дверь, пытаясь по внешнему виду и поведению мужа понять, не расстроен ли он, не огорчён ли.

За завтраком Мириам спросила:

– Заседание правления, не так ли?

– Правильно. Президент попросил меня не приходить.

Храбро пытаясь улыбнуться, она поинтересовалась:

– Очередное повышение?

– Сомневаюсь. Совсем наоборот. На этот раз наш президент дал понять, что я больше не буду посещать собрания.

– Почему, что случилось?

– Я сказал ему, что он должен уйти в отставку.

– Дэвид! Ты не мог!

– Мог. – Он рассказал, почему так поступил.

Жена удивлённо покачала головой.

– Тебе удалось ввязаться в конфликт?

– Нет, не думаю, – легкомысленно отмахнулся рабби. – Хотя признаю, что за эти годы разные президенты сумели ввязаться… ну, в разногласия со мной. Это закаляет, знаешь ли.

– Но Магнусон – другое.

– Да? Каким образом?

– Помнишь, что сказал Мортон Брукс? Магнусон не понимает, что такое рабби. С его точки зрения, ты просто сотрудник храмовой организации.

– Ну, другие тоже так думали.

– Но Магнусон всю жизнь имел дело с сотрудниками. Его естественная реакция на человека, проявляющего непокорность, буйство или просто не согласного с ним — увольнение.

– Я знаю.

– Но тогда…

Рабби поставил кофейную чашку и вытер салфеткой губы.

– Я не могу так жить. Я не могу согласиться с тем, что мой образ жизни, моё благополучие зависят от прихоти одного человека, и что я должен сосредоточить свои силы на том, чтобы доставить ему удовольствие или даже не обидеть его. Если это характер моих отношений с Говардом Магнусоном, то я немедля разорву их.

– Но что, если он попросит тебя уйти в отставку?

– Я откажусь, конечно. Если правление проголосует за мою отставку, я потребую объяснить причину, а также права изложить свою позицию перед всеми членами общины и …

– О, Дэвид, Говард Магнусон никогда не позволит втянуть себя в открытую конфронтацию с тобой перед конгрегацией. Он просто убедит большинство членов правления не продлевать твой контракт после его завершения. И что ты будешь делать?

Он пожал плечами.

– Я бы, вероятно, уведомил семинарию, что свободен и ищу другую работу. Или я мог бы попробовать что-нибудь ещё: преподавать, получить какую-то редакционную работу в издательстве, возможно, работать корреспондентом по еврейским вопросам в какой-либо газете, или…

– Но всё это связано с тем, чтобы быть обязанным, как правило, одному человеку – директору или декану, редактору или издателю, который может оказаться другим Магнусоном.

– Тогда я вспомню, что у меня есть сбережения, чтобы начать собственное дело.

– Какое дело?

– О, не знаю. Может быть, открыть собственную школу, еврейскую школу для взрослых, или… или любой другой вид бизнеса, обувной магазин или кондитерскую, или… или...

– Рабби, управляющий кондитерской?

Он улыбнулся.

– Конечно, почему бы и нет? Ну, возможно, не кондитерскую, потому что с моей любовью к сладкому я съел бы всю прибыль. Дело в том, что, в отличие от католического священника или протестантского пастора, я не предан религии. Как рабби, я светская фигура. И зарабатывать на жизнь торговлей, бизнесом или профессией – вполне в нашей традиции. Многие великие рабби в старые времена трудились плотниками, кузнецами, лесозаготовителями. Совсем недавно в гетто России и Польши некоторым рабби приходилось обеспечивать себя какими-то светскими предприятиями. Мой собственный дедушка, когда служил рабби в штетле до того, как приехал в эту страну, заправлял лавкой, хотя местечко и предоставляло ему льготные условия, ограничивая конкуренцию.

В некотором смысле это даже более правильный путь, поскольку наша традиция требует, чтобы никто не использовал своё обучение в качестве получения дополнительных наград. Нынешняя система оплаты труда раввина основана на тонкой пилпулистической^[117] казуистике, которая утверждает, что община платит не за учёность и знания, а за то время, когда он не может зарабатывать на жизнь, выполняя функции раввина.

– Скажи мне, Дэвид, ты устал быть раввином?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты был рабби двадцать лет. Если бы ты занялся чем-то другим, юриспруденцией или бизнесом, я уверена, что нам было бы намного лучше в финансовом отношении. Так что, если ты откажешься от этого сейчас, у меня возникнет ощущение, что эти двадцать лет были потрачены впустую.

– Нет, Мириам, я не устал быть раввином. Если учесть всё случившееся, это были очень приятные двадцать лет. – Он потёр челюсть, пытаясь помочь умственной деятельности. – Но если рабби действительно заботится о своей конгрегации, и если община – не просто стадо овец, которые думают о нём, как о своём пастухе, то периодически должна вспыхивать драка. Как в хорошем браке, – добавил он.

Мириам хихикнула.

– Мужская или женская обувь? – спросила она.

– Что?

– В своём магазине ты будешь продавать мужскую или женскую обувь?

– О, женскую, конечно, и я бы ограничил торговлю небольшими размерами, чтобы привлечь молодых и симпатичных.

Тут на лестнице послышались шаги, и вошёл Джонатон, зевая и потягиваясь.

– Эй, папа, мы едем или идём?

Прежде чем рабби успел ответить, Мириам сказала:

– Отец сегодня не пойдёт к миньяну, Джонатон, и я думаю, что было бы лучше, если бы ты по утрам тоже молился дома.

– Ладно. Я пойду наверх. – В будние дни так и было, а в субботу и воскресенье – когда нет занятий – Джонатон сопровождал отца к миньяну. И, конечно, он предпочитал домашние молитвы, так как это быстрее, и не требовалось ждать, чтобы набралось десять человек, необходимые для миньяна.

Когда он ушёл, рабби заметил:

– Знаешь, Мириам, мне просто пришло в голову, что Джонатан не намного моложе юного Крамера.

– И?

– И если бы он во что-то вляпался…– Он ненадолго замолчал. Затем продолжил: – Я собираюсь немного покататься по Глен-лейн.

Рабби Смолл проехал весь Глен-лейн до Хай-стрит, а затем развернулся и направился назад, двигаясь очень медленно. Когда он добрался до полянки, где Д’Анджело оставил свою машину, то припарковался и вышел. Хотя он и был знаком с дорогой, но, шагая, понял, что она длиннее, чем он думал раньше. Кроме того, на полпути к Мейпл-стрит имелось значительное возвышение, которое он не заметил, находясь в машине. Достигнув вершины холма, рабби смог увидеть весь дальнейший путь до Мейпл-стрит. Затем он повернулся и пошёл туда, где оставил машину, по дороге считая шаги.

43

– Получил лабораторный отчёт о машине Гальперина, – объявил лейтенант Дженнингс, занимая кресло посетителя.

– И? – Нетерпеливо спросил Лэниган.

– Ну, один из отпечатков возможен.

– Что это означает?

– Это означает: если у нас есть другие подходящие отпечатки, можно использовать и этот.

– Зачем?

– О, знаешь, для положения жертвы на капоте, чтобы указать, как он мог упасть.

– Но без уверенности?

Дженнингс покачал головой.

– Без. Теперь вот что. Одно из волокон, снятых с обода фар на машине Гальперина, соответствует волокнам, взятым с обода автомобиля Крамера. – Он поднял глаза от отчёта. – Видишь ли, у нас есть два шанса: действие на вершине холма в Глен-лейн, где был сбит парень, и действие, связанное с поломкой фар Крамера. Очевидно, и то и другое – дело рук одного и того же типа, поэтому, если мы сможем связать его с фарами, это будет означать, что он – тот, кто совершил наезд. Здесь говорится: «Возможный источник – махровое полотенце».

– Притянуто за уши, – с отвращением фыркнул Лэниган. – Стоит протереть свою фару махровой тряпкой, или доверить это заправщику, и тут же получишь несколько волокон в щели, где фара присоединяется к крылу. Могу поспорить, что их можно найти и на твоей, и на моей машине.

– Догадываюсь, – уныло согласился Дженнингс. – Ну что, забываем о Моррисе Гальперине?

– Давай ненадолго оставим его в покое. Сейчас я сконцентрировался на Томе Блейкли.

– Правда?

– Вчера вечером я спустился на Мейпл-стрит и остановился перед домом Десмонда. И, знаешь, там, сидя в машине, видишь весь дом Крамера в зеркале заднего вида.

– Да?

– Итак, допустим, Том Блейкли договорился о свидании с Агги Десмонд. Мы знаем, что это так, по его собственным словам в «Корабельном Камбузе» тем вечером. Это слышал Билли Данстейбл. Блейкли паркует свою машину примерно там же, где и я. И ждёт, пока Агги выйдет. Ну вот, пока он сидит в машине и ждёт, мимо проходит девица Кимбалл. Может быть, он с ней поздоровался. Раньше они были парой. Возможно, она машет в ответ. А может быть, просто качает головой и идёт дальше. Поэтому он следит за ней в зеркало заднего вида и видит, как она входит в дом Крамера.

– Так.

– А Десмонд не появляется, или выходит и говорит ему, что свидания не будет. Он злится на Десмонд, а то и на Кимбалл за то, что те продинамили его. Когда я спросил Кимбалл, видела ли она кого-нибудь знакомого по дороге к Крамеру, она как-то заколебалась, прежде чем даль отрицательный ответ.

– Хорошо.

– По словам Данстейбла, он оставался в «Корабельном Камбузе» примерно до десяти часов, а затем ушёл, потому что его отказались обслуживать. Данстейбл думал, что он, вероятно, отправился домой. Но если так, Блейкли был не настолько пьян, как казалось. Скорее всего, он уселся в машину и отправился искать место, где его обслужат. В Барнардс-Кроссинге ему ничего не светит, потому что мы здесь довольно осторожны. Но в Линне или Ревире масса очаровательных маленьких ночных клубов, где не будет никаких проблем с выпивкой, если только ты не валяешься на полу.

– Чёрт, в этих заведениях иногда так темно, что и не узнаешь, что кто-то лежит на полу, разве что сам грохнешься на него.

– Ну, во всяком случае, я подумал, что стоит проверить. Поэтому я попросил парня посетить эти клубы с фотографией Блейкли.

– Где ты взял снимок?

– Из ежегодника^[118]. Они хранятся в городской библиотеке. И мы сделали на их аппаратуре несколько фотокопий. Снимки не очень чёткие, и он в то время был на пять лет моложе, но в целом они достаточно хороши.

– И?

– И – в яблочко. В одном из мест его узнали. Немного путаются во времени, но считают, что он приехал около десяти, а уехал около одиннадцати.

– Итак, мы можем доказать, что Том Блейкли напился в Линне и отправился домой около одиннадцати часов. Что нам это даёт, Хью?

– Это даёт мне основание для размышлений.

– Например?

– Я предполагаю, что Блейкли вернулся домой по Глен-лейн. Если он был пьян, то хотел бы как возможно больше избегать главной дороги. Кроме того, это короткий путь.

– Хорошо. Согласен.

– Он сбивает парня на холме…

– Всего минута.

– Время подходит. Он набрал скорость, поднявшись на возвышение, и вдруг на дороге неожиданно появился пешеход. Блейкли пьян, реакция замедленная.

– Хорошо. Возможно.

– Что ж, он испуган. И не может заявить об этом обычным способом, даже если может доказать, что это была ошибка пешехода, даже если у него имеется видеозапись жертвы, бросившейся под его машину, потому что он пьян и поэтому автоматически считается виновным. По меньшей мере, он потеряет водительские права. Как можно работать в гараже без водительских прав? Возможно, он не очень заботится о работе, хотя в наши дни не так-то просто её найти, но…

– Ясно. Он скорее убежит, чем сообщит об этом в полицию. Принимается.

– Итак, он едет обратно по Глен-лейн, и как только подъезжает к углу, очевидно, замечает свет. – Лэниган откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на животе, явно довольный собой.

– Какой свет?

– Свет в доме Крамера, наверху, в спальне с видом на Глен-лейн. Может быть, он увидел женскую тень на шторах, а возможно, шторы даже не были опущены, так как с той стороны нет домов, и он на самом деле увидел её, или просто предположил, что она там, наверху…

– И он приходит в ярость и…

Лэниган кивнул.

– И решает отомстить. Он разбивает фары Крамера, потому что в тот момент думает, что Крамер украл его девушку. Затем он разворачивается, возвращается на место происшествия и бросает туда осколки фары. На следующий день ему удаётся рассказать Билли Данстейблу, где находится машина.

– И конечно, у тебя нет ни малейшего доказательства, Хью.

– Ни единого. Но у меня есть хорошая история, и если я её доработаю, а затем позвоню Тому Блейкли и ошарашу его, она может сработать. У нас много зацепок. Мы можем взглянуть на его машину. И найти помятое крыло. Он скажет, что это старая вмятина, но вдруг Глоссоп вспомнит, что это не так? Скорее всего, он помыл свою машину на следующий день, и, возможно, Глоссоп припомнит и этот факт.

– Не припомнит. В этом гараже моют чёртову уйму машин. У них стоит агрегат, который очищает двигатель паром, так что, скорее всего, машину в гараже моют и полируют кузов воском.

– Он может вспомнить, если это необычно для Блейкли. Затем я поболтаю с Агги Десмонд и выясню, когда именно Блейкли звонил той ночью. И снова поговорю с девицей Кимбалл. Я хотел бы знать, во сколько они легли, и в какой спальне, и был ли свет включён, когда они раздевались, и были ли опущены шторы.

– Можно узнать у Крамера.

– Нет, ему предъявлено обвинение. Я не могу допрашивать его, если адвокат не согласится.

– Ну, может быть, Скофилд согласился бы, если бы ты объяснил, что тебя интересует не его клиент, или что ты пытаешься избавить его от обвинений.

– Возможно, – признался Лэниган. – Суть в том, чтобы получить как можно более хорошую историю, со всевозможными мелкими деталями, подкреплёнными свидетельствами разных людей, и тогда я бы попросил Данстейбла привести Блейкли, чтобы сделать заявление.

– Заявление о чём?

– О том, как он узнал, где находится машина Крамера, – лениво протянул Лэниган. – Просто формальный вопрос для возможного использования в суде. Я заставлю его выждать некоторое время, чтобы он обеспокоился и занервничал, а потом спрошу, как он сломал фару Крамера. Если помнишь, мы использовали ту же технику пару лет назад, чтобы расколоть Слокума по поводу взлома и проникновения, когда у нас вообще не было ни единой улики.

– Как насчёт Миранды?

Лэниган взглянул на лейтенанта с невинным удивлением.

– Да ведь я ни в чём не обвиняю его, а просто спрашиваю, как он разбил чью-то фару.

44

За обеденным столом рабби Смолл посмотрел на пустое место справа и спросил:

– Где Джонатон?

– О, он позвонил и сказал, что его попросили допоздна поработать в республиканском штабе. Они сейчас очень заняты.

– Он считает себя большим прыщом на ровном месте, – зло фыркнула Хепсиба.

– Сиба!

– Мне не нравится, что он не будет ужинать…

– Он сказал, что ему дадут бутерброд и молока, – объяснила Мириам.

– Но мне не нравится, когда он пропускает семейный ужин. И не уверен, что хочу, чтобы он там работал, – ответил рабби.

– Почему бы и нет? Оплачивается лучше, чем присмотр за детьми, и он считает, что это более достойный труд. А также говорит, что многому научился, и теперь лидирует в изучении политических процессов у себя в классе.

– Ну, до выборов осталось всего две-три недели. Как он планирует вернуться домой? Он взял велосипед?

– Нет, он пошёл туда прямо из школы. Пешком или, может быть, сядет на автобус…

– Или, возможно, позвонит и попросит меня подъехать и забрать его, – закончил рабби.

– А может, его подвезут.

– Он сказал, когда его ждать? – спросил рабби.

– Около половины девятого. Ты слишком волнуешься, Дэвид. В конце концов, ему семнадцать.

– Он очень восприимчивый. Вокруг штаб-квартиры Республиканского комитета всегда масса бездельников, они разговаривают и пьют, особенно по вечерам, и я не думаю, что это окажет хорошее влияние на юношу.

– Ты можешь сказать ему, что не хочешь, чтобы он там работал допоздна, и что ему каждый вечер следует быть дома к ужину, – рассудительно ответила Мириам.

– Да, думаю, что так и скажу.

Но Джонатон не пришёл домой ни в восемь, ни даже в полдевятого. Когда часы пробили девять, встревоженная Мириам подошла к телефону, чтобы позвонить в штаб-квартиру Республиканского комитета. Через несколько минут она вернулась в гостиную и сказала:

– Я разговаривала с ответственным дежурным. Он говорит, что послал Джонатона с поручением около часа назад, до восьми. Вероятно, он идёт домой. Как ты думаешь, тебе не следует поехать и посмотреть, не встретитесь ли вы на улице?

– Нет. Если он ушёл до восьми, то скоро должен быть дома.

***

Шеф Лэниган поднял стакан виски в формальном и автоматическом тосте за свою жену, которая только что вручила ему этот стакан, и выпил одним большим глотком. Он хорошо пообедал — Эми каким-то особым способом готовила свиные рёбрышки — затем расслабился за вечерней газетой и некоторое время смотрел телевизор. В девять часов он собрался надеть пижаму, лечь и почитать перед сном, но Эми была настроена на разговор.

– Ну, что у тебя сегодня?

– Ничего особенного. Обычная работа. – Затем из вежливости: – А у тебя?

– Днём я повстречала Мэри Хагерстрём.

– Ага.

– Ты помнишь её.

– Хагерстрём?

– Она экономка и кухарка у Магнусонов.

– А-а…

– Я спросила её, почему она не пришла на заседание общества. И она сказала, что мистер Магнусон попросил её остаться, потому что у него были гости, и он хотел, чтобы она приготовила для них кучу бутербродов.

– Вот как?

– Ты в последнее время виделся с Дэвидом Смоллом, Хью?

Эта внезапная смена темы, хотя и раздражала время от времени, не удивила Лэнигана. Он привык. Более того, был уверен, что рано или поздно Эми установит связь между Магнусонами, Мэри Хагерстрём и рабби Смоллом. Поэтому он ответил:

– Нет, не за последние дни.

– У него какие-нибудь проблемы?

– У кого? Дэвида Смолла? Толком не знаю. Но, конечно, ничего, что касается полиции.

– Я имею в виду – с его конгрегацией.

– Разные слухи. Я постоянно слышу то одно, то другое с момента его появления у нас. Кажется, что евреи не очень-то довольны своим рабби.

– Я говорю о заговоре, чтобы избавиться от него.

– Нет, ничего подобного не слышал. А в чём дело? – Он положил газету и сосредоточил взгляд на лице жены.

– Ну, по словам Мэри Хагерстрём, причиной этой вечеринки с бутербродами – знаешь, там былитолько мужчины…

– Ближе к делу, женщина.

– Они смотрели видеозапись рабби.

– У них была видеозапись рабби Смолла?

– Не рабби Смолла. Другого рабби, молодого человека. Он был в облачении и шарфе, а также в такой маленькой шапочке, какую носят епископы, только чёрной^[119]. И он стоял у кафедры, наверное, проповедовал. Мэри только мельком увидела, когда заносила в комнату бутерброды и кофе. И слышала комментарии о том, как он хорош, и как здорово работает.

– Мэри Хагерстрём рассказала тебе всё это? Почему?

– Ну, она просто вскользь упомянула, а я вытянула из неё остальное.

– К чему ты клонишь, Эми?

– Я думаю, что те гости на вечеринке – большие шишки в храме. Мистер Магнусон – президент, ты помнишь. И я думаю, что они планировали избавиться от рабби и нанять другого на его место. Мэри Хагерстрём сказала, что, когда они уходили, мистер Магнусон напомнил им о необходимости держать язык за зубами, и даже жёнам не обмолвиться.

– Может быть, они решили нанять Смоллу помощника, своего рода викария, – предположил Лэниган, но его тон отнюдь не был убедительным.

– Тогда рабби Смолл знал бы об этом, не так ли?

– Да, конечно.

– Почему бы не позвонить и не спросить его?

– Да, пожалуй.

Он подошёл к телефону и набрал номер. Когда Мириам ответила, он представился:

– Хью Лэниган.

– О, привет. Вы хотели поговорить с Дэвидом?

– Да. Нет, Мириам, подождите. Просто скажите мне: вы одни, никого не ждёте?

– Да, шеф. Хотите приехать?

Он сменил домашние тапочки на мокасины и надел свитер.

– Я скоро вернусь, Эми. Я не могу спрашивать об этом по телефону.

Он поехал на Мейпл-стрит, и Мириам открыла ему дверь, едва услышав, как он свернул на подъездную дорожку.

– Мы собирались пить чай, когда вы позвонили, – объяснила она, – и решили подождать вас.

– Спасибо, Мириам, не откажусь от чашки.

Только после того, как чай был налит, и собравшиеся принялись есть печенье, Лэниган спросил:

– У вас проблемы с конгрегацией, Дэвид?

– О, у Дэвида вечно проблемы с конгрегацией, – небрежно бросила Мириам. – Обычное дело.

– Почему вы спрашиваете? – произнёс рабби.

Окинув их взглядом, Лэниган рассказал им о том, что слышал. Застывшая улыбка на лице Мириам ясно показывала, что женщина расстроена. Однако её муж просто кивнул и улыбнулся:

– Это доказывает важность наличия высокопоставленного руководителя на руководящей должности. Предпринять определённые меры, прежде чем выгнать меня. Раньше меня уже пытались уволить. Обычно диссиденты начинают с попыток получить большинство в правлении, и к тому времени, как им это удаётся, формируется значительная оппозиция: часть, надеюсь, одобряет меня, другим не нравятся те, кто пытается меня вытеснить, а больше всего тех, кто хочет избегнуть неприятностей. Им придётся обходиться без раввина, пока они не найдут другого, и как можно быть уверенным, что новый будет лучше? Но с таким руководителем, как Говард Магнусон, эффективность обеспечена. Сначала они подбирают другого раввина, а затем получают большинство, и держат всё это в секрете, чтобы оппозиция не могла действовать.

– И вы ничего не можете с этим поделать? – спросил Лэниган.

– Я не уверен, что хочу.

– Не уверены?

– Нет. Я не могу допустить, чтобы моя жизнь и общее благосостояние моей семьи полностью зависели от доброй воли одного человека. Если я так думаю, то перестаю быть хозяином самому себе. Придётся провести остаток своей жизни в постоянном беспокойстве, понравится ли ему то, что я говорю или делаю. А я не могу так жить.

– Один человек – Магнусон?

– Конечно.

– Но он не может действовать в одиночестве. Разве ему не нужно заручиться большинством голосов членов правления?

– О, это не проблема для него. Он магнат, миллионер.

– Вы не имеете в виду, что он подкупит их, или что они продадут свои голоса…

– Не голоса – только души. Вот мелкий делец, которому нужен банковский кредит или доступ к конкретному оптовику. Магнусон может договориться об этом по телефону. Или, скажем, врач, стоматолог или юрист – у них у всех есть портфели акций. «Что вы думаете, мистер Магнусон? Продавать ли их? Правдивы ли слухи о том, что ABC собирается слиться с XYZ?» Даже если вы никогда не обращаетесь к нему за помощью, приятно иметь друга-миллионера, просто для того, чтобы похвастаться перед друзьями. Нет, это полностью его работа. Видите ли, я знаю действительную причину. Его дочь…

Он остановился, услышав, как к дому подъезжает машина.

– Это, вероятно, Джонатон, – промолвил он. – Должно быть, его подвезли домой.

Мириам с рабби подошли к двери, и Лэниган, удивляясь их беспокойству, присоединился к ним.

– Он сказал, что будет дома в восемь часов, и до сих пор не ужинал, – объяснила Мириам.

В свете гостиной они увидели розовую машину Скофилда с табличкой на крыше. Джонатон вышел, обогнул машину и сказал водителю:

– Ох, спасибо, мистер Скофилд.

– Спасибо вам, – ответил Скофилд и уехал.

Когда Джонатон появился в гостиной, Мириам спросила:

– Почему ты так поздно? Что с твоей рукой?

Джонатон поднял правую руку, замотанную носовым платком.

– Просто поцарапался. Ничего страшного.

– Покажи.

– Мам, да говорю тебе, ерунда. Мистер Скофилд ремонтировал машину возле своей штаб-квартиры. Мистер Чисхолм отправил меня туда с кое-какими агитационными материалами. Естественно, я помог ему. Должно быть, я поцарапал руку, когда полез в багажник за гаечным ключом. Там было много хлама.

– Я хочу увидеть.

– Ой, мам… – Он размотал носовой платок.

– Это не царапина. Это порез. Отправляйся наверх и как следует вымой руки с большим количеством мыла и горячей воды. Затем смажешь меркурохромом и заклеишь лейкопластырем. А потом уже можешь поужинать на кухне.

– Хорошо, хорошо. Но я не голоден. Мне дали пару бутербродов с сыром.

– Ну, если хочешь, еда готова. Или возьми молока с печеньем.

– Это была машина Скофилда? Я имею в виду – та, на которой он постоянно ездит? Или она только для целей кампании? – спросил Лэнигана рабби Смолл после того, как Джонатон вприпрыжку помчался наверх.

– Нет, это его машина. Насколько мне известно, у него другой нет.

– Но цвет!

Лэниган усмехнулся.

– Да, единственная в своём роде.

– Тогда это может быть причиной! – воскликнул рабби.

– Какой причиной? – удивился Лэниган. – О чём вы говорите?

– Это может быть причиной разбитой фары Крамера и осколков, рассыпанных на месте происшествия, – тихо произнёс рабби.

Лэниган пристально посмотрел на него. Мириам, поднявшаяся, чтобы убрать чайный поднос, снова села.

– Если вы сбили кого-то своей машиной на тёмной, одинокой дороге, такой, как Глен-лейн, – продолжил рабби, – и не хотите сообщать об этом из-за страха перед последствиями, что вы предпримете?

– Ну, вероятно…

– Вы скроетесь так быстро, как только сможете, – перебил рабби. – Это очевидно и разумно. Но я предполагаю, что вы бы сбавили скорость, приближаясь к Мейпл-стрит, потому что там есть дома́, и кто-то мог бы увидеть вас выезжающим из Глен-лейн и вспомнить это, когда найдут тело. Вы могли бы даже остановиться, выйти и посмотреть на переднюю часть автомобиля, чтобы проверить, нет ли чего-нибудь компрометирующего – например, вмятины на крыле или частей одежды жертвы, зацепившихся за крыло или бампер. Вы заметили, что там, где крыло проржавело, откололась краска. Она могла отслоиться и раньше, но вы не уверены, что на земле рядом с телом жертвы нет куска краски. И если ваша машина яркого, шокирующего розового цвета, то вы – тот, к кому полиция отправится немедленно, потому что другой такой машины в округе не найти. Но вы опасаетесь вернуться туда, где лежит жертва, чтобы поискать маленькие кусочки краски. Поиски могут занять несколько часов. Однако вы видите машину, припаркованную прямо на углу, как будто её поместило туда Провидение.

– И даёте полиции очевидную подсказку – разбитую фару, – подхватил Лэниган. – Да, ради такого стоило развернуться и…

– Точно. Вы открываете багажник, чтобы достать фонарь – не маленький, который может уместиться в бардачке…

– Что-нибудь вроде такого большого фонаря, как у электрика, который приходил на днях, – предположила Мириам.

– Правильно, электрический фонарь, – продолжил рабби. – И там, конечно же, обязательно найдётся гаечный ключ или ручка домкрата…

– И вы достаёте газету или журнал, чтобы собрать осколки фары, – перебил Лэниган.

– Или у него лежит в багажнике старый свитер, как у тебя, Дэвид… – вставила Мириам.

– Или старая тряпка, или кусок махрового полотенца для жира или грязи, – подытожил рабби. – Которые одновременно могли приглушить звук. Он накрыл фару тряпкой, затем ударил по ней гаечным ключом, собрал разбитое стекло и положил на пассажирское сиденье. Затем развернулся и вернулся к телу. Он вытряхнул полотенце, а затем направился в Барнардс-Кроссинг по Хай-стрит. А когда на место происшествия прибыла полиция, у них оказалась чудесная подсказка – стекло от разбитой фары.

– Но он по-прежнему рисковал, Дэвид, разве нет? – спросила Мириам. – А если бы Пол Крамер пошёл в кино с друзьями? Тогда полиция узнает, что это – ложная улика.

– Не сразу, – взглянул рабби на начальника полиции. – Сначала они проверят его алиби у друзей. «Далеко ли от Пола ты сидел? Он вставал в течение фильма? Покупал попкорн? Он твой близкий друг, и ты бы сделал всё, чтобы вытащить его из передряги, правильно?» Далее, если бы алиби подтвердилось, они начали бы проверять врагов Пола, тех, кто, вероятно, хотел бы причинить ему вред. Предположим, наезд совершил тот самый Сэмюэль Перкинс, автор всех тех критических писем, которые появляются в «Курьере».

– Сэмми Перкинс? Чёрт возьми, тогда придётся проверить половину города, – засмеялся Лэниган.

– Рука Джонатона! – воскликнула Мириам.

Мужчины озадаченно посмотрели на неё.

– При чём тут рука Джонатона? – спросил Лэниган. – Что с ней…

– Он порезал её. Вечером он помогал Скофилду сменить шину, – взволнованно выпалила Мириам. – Что Скофилд сделал с полотенцем? Зачем ему его выбрасывать? Держу пари, он просто бросил его обратно в багажник. И когда Джонатон пытался найти гаечный ключ, он порезался.

– Я возвращаюсь в участок, – резко встал Лэниган. – У меня много работы. Я хочу осмотреть машину Скофилда.

– Но как вы…

– Он припарковался на улице. Я собираюсь отбуксировать автомобиль. Ночью в зимние месяцы, начиная с ноября, запрещено парковаться на улицах.

Он шагнул к двери. И спросил, взявшись за дверную ручку:

– Вас осенило, когда вы увидели розовую машину?

– Ну, я размышлял об этом с тех пор, как встретился с Полом Крамером. Видите ли, я ему поверил. И какое-то время я полагал, что виновным может быть Моррис Гальперин.

– Моррис Гальперин? Почему он?

– Потому что именно он сообщил о наезде в полицию. Но когда я узнал, что Скофилд взял на себя защиту Крамера без предварительной оплаты, я начал думать о нём.

Лэниган усмехнулся.

– Может быть, в этом и состоит разница между полицейским и рабби. Я склонен не думать плохо о своих собратьях. И просто считал его хорошим парнем.

45

Рабби только что закончил завтракать, когда Лэниган позвонил и с ликованием сообщил:

– Полагаю, вы заслужили право знать. Сегодня утром мы взяли Скофилда под стражу. Вы высказали удачную догадку.

– Это было не просто предположение. Видите ли, я начал с другого конца.

– Что вы имеете в виду – с другого конца? Впрочем, неважно. Не по телефону. Я собираюсь приехать к вам. Вскоре здесь начнётся чёрт знает что, и мне бы не хотелось отвечать на миллион вопросов.

Невероятно довольный собой, Лэниган начал, как только вошёл в дом:

– Я отбуксировал машину в час ночи. Я открыл багажник…

– Взломали?

– Нет, не было нужды. Есть рычаг, который открывает его изнутри. Ну, полотенце оказалось на месте, и я сразу увидел, что в нём застряли осколки стекла. Патрульный отвёз его в Бостон. Я уже связался с экспертами и попросил их задержаться. Мой сотрудник ждал результатов. Они нашли четырнадцать кусочков стекла, один из которых – полоска длиной почти в дюйм и шириной в восьмую дюйма… – внезапно он остановился, чтобы спросить: – Какая группа крови у Джонатона?

– Как и у меня. Четвёртая.

– Точно. На осколке была кровь четвёртой группы, а сам осколок идеально соответствовал краешку сломанного отражателя, который мы изъяли в гараже. – Он хихикнул. – Утром Скофилд позвонил и сообщил, что его машину украли. Я подсоединился к разговору и объяснил, что полицейский-новичок отбуксировал автомобиль из-за постановления о зимней парковке. Я попросил его подождать несколько минут. – Он поднял глаза к потолку. – Полагаю, Скофилд думал, что мы собираемся отбуксировать машину обратно и извиниться за причинённые неудобства. Но вместо этого я послал Эбана Дженнингса арестовать его. Так что вы имели в виду, говоря, что начали с другого конца?

– Ну, полиция начала с аварии…

– Естественно.

– Но это был конец, кульминация. Мне же в первую очередь было интересно, как там оказался погибший, Д’Анджело. Почему он поздней ночью прогуливался посреди дороги?

– Он поехал туда. Его машина находилась на маленькой поляне прямо за Хай-стрит.

– Хорошо, но почему он туда поехал? Почему он свернул на Глен-лейн? Этот переулок едва заметен с шоссе.

– Мы предполагали, что ему понадобилось… – Лэниган бросил взгляд на Мириам и прочистил горло, – облегчиться.

– Так почему же он оказался посреди дороги в ста ярдах от того места, где припарковал свою машину? В воскресенье я прошёлся по Глен-лейн пешком и подсчитал шаги. Добрые сто ярдов. Если бы ему хотелось облегчиться, он мог пойти куда угодно. Дорога усеяна кустами и деревьями по обе стороны от Хай-стрит до Мейпл.

– Значит…

– Я предположил, что он пошёл туда, чтобы встретиться с кем-то, – завершил рабби.

– А может, он хотел поспать несколько минут. Скажем, он засыпал за рулём…

– Спать, стоя в ста ярдах от машины? – разбил довод рабби.

– Хорошо, допустим, что он собирался встретиться с кем-то, – согласился Лэниган.

– Тогда, очевидно, эту встречу держали в секрете, и если бы их увидели вместе, это было бы опасно или, по крайней мере, неудобно. Поэтому я спросил себя, кем может быть другой человек.

– Да почти кто угодно, разве нет?

– Мы можем немного сузить круг поиска, – возразил рабби. – Прежде всего – какова была цель встречи? Не просто разговор: поговорить можно и по телефону, что, кстати, будет даже более личной беседой, а если опасаешься прослушивания – по телефону-автомату. Я предположил, что один должен что-то передать другому. Скорее всего – деньги, пачку наличных.

– Вознаграждение?

– Разумеется. То, что нельзя доверить почте или курьеру. И тогда я задумался о том, кто будет тайно расплачиваться наличными.

– А, вы имеете в виду шантаж. Ну, это может случиться с кем угодно.

– Я думал не о том, кого можно шантажировать, а о том, кому придётся платить, скрываясь от всех. – Рабби встал и начал расхаживать по полу. Его голос приобрёл традиционную для талмудиста напевность. – Не доктор. Любой может прийти к врачу, и ему не составит труда передать деньги в уединённом кабинете. Не адвокат, потому что в ходе обычной практики он встречается с разными людьми, будь то клиенты или возможные свидетели по любому делу, в котором он участвует. И то же самое можно сказать о бизнесмене – у него есть офис или магазин. Единственный, кому требуется с осторожностью выбирать круг знакомств – это политик, который занимает некую должность или баллотируется куда-либо. Даже если политик является юристом, он тщательно сортирует тех, кого можно увидеть входящим в его контору. И когда я прочитал в газете, что жертва – как там его звали?

– Д’Анджело. Тони Д’Анджело.

– Да, точно. Когда я прочитал в газете, что он был известен в политических кругах Бостона, то понял, что прав. Он не занимал никакой должности – ни выборной, ни назначаемой – иначе об этом упомянули бы. Даже если он был клерком в правительственном учреждении. Но термин «известный в политических кругах» обозначает человека, не имеющего официального положения и действующего в качестве посредника или прихлебателя политического босса, человека, не имеющего постоянной работы, которому платят за крупицы информации или оказанные мелкие услуги.

– Да, думаю, это точная характеристика Д’Анджело, – кивнул Лэниган.

– С этого момента мне пришлось подключить своё воображение, – продолжил рабби.

– Боже мой, а что же вы до сих пор делали?

– До сих пор – только логические выводы, – серьёзно ответил рабби. – Я вижу, как Д’Анджело ждёт в своей машине, курит сигарету за сигаретой. Затем ему приходит в голову, что он должен был ждать на другом конце Глен-лейн. Вот почему я думаю, что он отправился к возвышению. Если бы он хотел просто прогуляться, то не пошёл бы так далеко. Но если он хотел посмотреть, не остановилась ли машина на другом конце Глен-лейн, ему пришлось бы идти к возвышению. Я вижу, как Скофилд с пачкой банкнот в конверте съезжает на Глен-лейн с Хай-стрит. Может быть, он не замечает машину, припаркованную на полянке. Или, может быть, наоборот, и он замедляется или останавливается и, увидев, что в машине пусто, едет дальше. Вероятно, он включил дальний свет. Вполне естественно. Очевидно, он ехал медленно, чтобы случайно не проехать мимо своего конфидента. Затем он замечает его на пригорке и увеличивает скорость, чтобы как можно быстрее добраться до него, дать ему деньги и уехать.

– Но речь не шла об обмене какого-либо рода – на компрометирующее письмо или фотографию. И ему пришлось бы остановиться.

– Очевидно, нет, поскольку ничего подобного у мертвеца не обнаружили, и вряд ли Скофилд остановился бы, чтобы обыскать его. Нет, дело заключалось в единовременной выплате, и он надеялся, что этим закончится.

– Да, всё верно.

– Он замечает, что его фары ослепили Д’Анджело. Может быть, тот вскинул руку, защищаясь от яркого света, и Скофилду внезапно пришло в голову, что, если он собьёт его, то будет свободен, и необходимость выплаты исчезнет. Поэтому он нажал на газ.

– Но всё равно это мог быть несчастный случай.

– Конечно, но Скофилду будет трудно настаивать на этом, раз он сам назначил встречу с Д’Анджело. Я полагаю, что он даже не остановился, чтобы посмотреть, насколько сильно жертва ранена. Это было опасно: если пострадавший остался в сознании, то узнал бы его…

– Но в любом случае он знал бы, что на него наехал Скофилд, – возразил Лэниган.

– Как? Как он, ослеплённый дальним светом, мог распознать машину в темноте?

– Пожалуй, никак.

– Но… но если Скофилд знал, кто это был, и должен был встретиться с ним, разве это не убийство? – робко вмешалась Мириам.

– Максимум – второй степени^[120], – ответил Лэниган. – Я не знаю, сможем ли мы доказать его. И уверен, что адвокаты защиты попытаются отвергнуть часть наших доказательств на основании правила Миранды, но надеюсь, что окружной прокурор посчитает наши аргументы вескими. – Он встал, собираясь уходить. – Знаете, Дэвид, я буду сожалеть, когда вам на смену придёт новый человек, и вы уедете из города.

– Спасибо. Благодарю за ваши слова, но, вероятно, пока что я останусь.

– Из-за случившегося?

– Именно.

– Этот тип, Магнусон, был как-то связан со Скофилдом?

– Он хотел, чтобы я провёл обряд бракосочетания его дочери со Скофилдом. Вот из-за этого и разгорелся весь сыр-бор.

– А вы разрешаете брак с иноверцами не больше, чем мы. Хотя за последние годы мы немного снизили требования^[121].

– А мы – нет.

– Так вот в чём дело, а? – Он восхищённо покачал головой. – Могу сказать лишь одно: вы – счастливчик.

Рабби улыбнулся.

– Видите ли, мы верим в удачу.

– А разве другие не верят?

– Нет, у нас всё по-другому. Мы верим в удачу, хорошую и плохую, как в вопрос практической философии. Можно даже сказать, что для нас это – вопрос религии.

– Вот как? А можно поподробнее?

– Ну, когда человек болен, беден или несчастен, мы не предполагаем, что он зол и грешен. Мы просто считаем его неудачником.

– Всё верно, но…

– Я могу включить телевизор в любое воскресное утро, да и в другое время, и услышать, как проповедник говорит: если вы покаетесь в своих грехах и отдадите своё сердце Иисусу, то избавитесь от болезней и страданий. И тут же появляются свидетельства: люди, рассказывающие об ужасных недугах, от которых они излечились молитвами, или о том, как, отдав свои сердца Иисусу, они добились процветания. А общий смысл в том, что болезни и несчастья в целом являются результатом греха или неверия.

– А, эти евангелические секты^[122], – небрежно взмахнул рукой Лэниган.

– Да, но в последнее время католическая церковь тоже пошла по этому пути. Например, вы можете молиться различным святым, чтобы они походатайствовали за вас. Предположительно, молитвенный акт с подразумеваемым покаянием устраняет грех, который является причиной невзгод. Основное различие между католической церковью и протестантскими евангельскими церквями в этом отношении, по-видимому, состоит в том, что в католической церкви работа в значительной степени делегирована святым. Я полагаю, что в свете сложной системы бухгалтерского учёта, связанной с уравновешиванием греха и благодати, логично определить конечный пункт назначения – рай, ад или чистилище. Мы ни во что из этого не верим, и поэтому можем быть реалистами.

– А если вас увольняют? – поинтересовался Лэниган.

– Тогда это случится просто потому, что мне не повезло. Не из-за греха, даже не из-за ошибки. Просто не повезло.

Лэниган широко улыбнулся.

– Хорошо, я рад, что вам повезло, – усмехнулся он. – Говорят, что это заразно.

46

Лора в полном недоумении положила трубку телефона.

– Его арестовали. Они арестовали Джека.

– Кто арестовал? О чём ты? – отозвался отец. – С кем ты разговаривала?

– Я позвонила в офис Джека и поговорила с дежурной. Она сказала, что Джек позвонил, чтобы сказать, что его арестовали, и хотел, чтобы Дж. Дж. Малкейхи – он там вроде старшего юриста – приехал к нему в полицейский участок Барнардс-Кроссинга. Малкейхи ещё не появлялся на работе, но вызов был срочным, поэтому она позвонила ему домой, и он ответил, что уже выезжает. Но он ещё не добрался до офиса, а уже почти одиннадцать.

– Она сказала, почему его арестовали?

– Она не знала. О, я должна прямо сейчас поехать туда.

– Нет, Лора. Поеду я. Я могу узнать в полиции больше, чем ты.

– Почему? – Она с подозрением относилась к отцу, поскольку чувствовала, что он не испытывал особого энтузиазма по отношению к Скофилду.

– Потому что я каждый год делаю значительный взнос в Полицейскую ассоциацию.

– Когда ты поедешь? – спросила Лора, по-прежнему сомневаясь.

– Прямо сейчас. И незамедлительно вернусь, как только что-нибудь узнаю.

В участке Магнусон сразу же увидел Лэнигана, который стоял у стойки регистрации и разговаривал с сержантом. Увидев Магнусона, он кивнул:

– Здравствуйте, мистер Магнусон. Что привело вас сюда?

– Вы меня знаете? – спросил Магнусон, удивлённый и немного польщённый. – Могу ли я поговорить с вами…

– Конечно, идёмте в мой кабинет и там поговорим. Кофе?

– Э-э… нет, спасибо. – Когда они уселись, Магнусон начал: – Послушайте, я хотел бы знать, что у вас есть против Джека Скофилда.

Лэниган развёл руки и пожал плечами.

– Это – компетенция окружного прокурора.

– Я спрашиваю не просто из любопытства. Моя дочь связана с этим человеком.

– Да, я знаю. Она управляла его кампанией.

– Нечто большее. Она почти помолвлена с ним. Так вот, если вы арестовали его за нарушение какого-то незначительного постановления, за то, что он что-то сделал или не сделал, допустим, в связи с кампанией – это одно. Но если здесь нечто серьёзное, предосудительное, тогда я должен это знать ради Лоры – ради моей дочери. Думаю, что радио и газеты сообщат о случившемся ещё до вечера, так почему бы не дать мне фору? Возможно, я даже смогу вам помочь.

Лэниган поджал губы и кивнул.

– Хорошо. Некоторое время назад на Глен-лейн произошёл наезд, и жертва погибла. Скофилд был за рулём. Это серьёзно?

Магнусон кивнул. Не остановиться после аварии, не проверить, насколько сильно пострадала жертва, и не обратиться за помощью – просто ужасно. С другой стороны, он вполне мог понять панику Скофилда, учитывая то, что ставилось на кон.

– И всё? – спросил он.

– Не только. Чтобы сбить с толку полицию, он разбил фару на припаркованной машине, привёз на место преступления осколки стекла и разбросал их возле тела. По моему мнению, достаточно предосудительно.

– Вы точно знаете, что он это сделал?

– Ага. Видите ли, он собрал осколки в старое полотенце, которое хранил в багажнике своей машины. Некоторые фрагменты прилипли к полотенцу. И они идеально сочетаются с разбитым стеклом возле корпуса.

– А этот припаркованный автомобиль – он принадлежал кому-то из врагов Скофилда?

– Нет, просто стоял, можно сказать, подвернулся под руку.

– Понятно. Вот, значит, как. Наехал, скрылся, а затем пытался сбить с толку полицию.

– Это всё, что мы можем доказать на данный момент. Но у нас есть основания полагать, что Скофилд знал человека, которого убил, что он поехал туда, чтобы встретиться с ним, и что эта встреча не случайная, а заранее оговорённая.

– То есть…

– М-м… Мы считаем, что погибший провернул для Скофилда какой-то грязный политический трюк, и тот договорился встретиться с ним на Глен-лейн, чтобы заплатить ему.

– Но это убийство.

– Да, так мы и считаем.

Магнусон кивнул.

– Понимаю. – Он подумал о Лоре и о том, как она воспримет новости. Его дочь была разумной девочкой, но если она любила этого человека, то могла считать, что должна быть ему верна. Возможно, она сможет оправдать наезд и побег, аргументируя тем, что он был слаб, и запаниковал. Может быть, даже оправдает попытку ввести в заблуждение полицию. Но убийство? Магнусон был уверен, что она не сможет принять его. И тем не менее... Он принял решение.

– Когда Лора сказала мне, что интересуется Скофилдом, я проверил его банковский счёт, – тихо промолвил он. – Я директор главного банка в Бостоне. Однажды, сразу после выборов, Скофилд снял три тысячи долларов наличными, половину своего общего капитала.

– И?

– И вернул всю сумму на следующий день.

– Очень интересно. Мы запросим в суд банковские записи и проверим их. Большое спасибо, мистер Магнусон.

Рассказать Лоре оказалось не так сложно, как считал Магнусон. Сначала она пришла в ужас, а потом разрыдалась – трудно сказать, из-за Скофилда или из-за себя.

– Это я виновата, – не унималась она. – Может быть, если бы я не поощряла его победить... Если бы я не подталкивала его... Я видела, что ему не хватало энергии, но думала, что мы вдвоём составим первоклассную команду. Понимаешь, он слабый...

– Знаешь, Лора, слабые люди не просто слабы в чём-то одном; обычно они слабы во всём.

– Я должна повидаться с ним.

– Нет, Лора. Это – единственное, что ты не должна делать. Я хочу, чтобы ты и на милю к нему не приближалась. Он отравляет всё, с чем соприкасается.

– Но я должна. Даже просто… осталось то, что нужно доделать в связи с кампанией – неоплаченные счета, неотвеченные письма…

– Я не хочу, чтобы ты имела к ним какое-либо отношение. Для тебя это может оказаться опасным. Пусть делами занимается Моррис Гальперин. Он свяжется с этим Малкейхи, который защищает Скофилда, и между собой они решат, что нужно сделать.

– О, папа, это похоже на крыс, покидающих тонущий корабль.

– Нет, Лора. Это гораздо больше похоже на заботу о том, как не оказаться в грязной луже.

– Но что я буду делать всё время, пока он…

– Я предлагаю тебе поехать в Париж с мамой. А я составлю вам компанию. Давно уже не виделся с братом.

47

– Послушай, сынок, – сказал Малкейхи, – если тебе нужен другой адвокат, я не против. Но если ты хочешь меня, тогда будь любезен выложить мне всё начистоту.

– Я бы хотел, чтобы вы занялись этим, но…

– Послушай, малыш, я защищал обвиняемых в изнасиловании, убийстве и даже кровосмешении. Я не сижу в судейском кресле. Говорить со мной – всё равно, что разговаривать с магнитофоном, что бы ты ни натворил. Всё, что меня интересует – что мне нужно преувеличить, а что преуменьшить, чтобы добиться оправдания. Но я не выношу сюрпризов в суде. Так что либо выкладывай мне всё как на духу, либо ищи себе другого адвоката.

– Конечно, Дж. Дж., я понимаю. Видите ли, кампания шла не очень хорошо, и я не думал, что у меня имеется шанс. Много счетов, и никакой бесплатной рекламы, о которой вы говорили. Дело застопорилось на месте. И тут ко мне пришёл этот тип.

– Д’Анджело?

– Он самый. Казалось, он знал, как всё устроено. Он говорил так, будто знал всех больших шишек в Бостоне. И он сказал, что следил за мной, потому что я был новой фигурой, а Баджо и Кэш – просто обычными политиками. Мы говорили о кампании, и он сказал, что я должен победить Баджо, и не нужно беспокоиться о Кэше, потому что тот не выиграет. Ему не позволят. Затем он сказал, что есть способ победить Баджо, но это будет кое-чего стоить.

Я спросил его, сколько, и он сказал – пару тысяч. Я сказал ему, что у меня нет таких бабок, и он объяснил, что всё сразу платить не нужно, что я могу дать ему пару сотен сейчас, а остальное – после выборов. Но я подумал, что, если проиграю, то всё равно буду платить ни за что, и это только увеличит сумму неоплаченных счетов. В общем, мы в конце концов договорились: я даю ему пару сотен на расходы, если выиграю номинацию – ещё три тысячи. А если проиграю, то ничего не буду должен. Это мне показалось хорошим соглашением. Я чувствовал, что он может кое-что сделать.

– Что ты получил в обмен?

– У него была эта фотография, снимок группы гангстеров в смокингах. И рядом с ними – Баджо. Он собирался выпустить листовку, перечислив имена всех этих парней и то, в чём они обвиняются, а внизу крупным шрифтом написать: «Вас не тревожит окружение будущего сенатора?». Понимаете, он не стал бы выпускать листовку лично. А от имени ассоциации, «Комитета обеспокоенных граждан».

– Ах, значит, он и был этим комитетом. Но потом ты отказался от него перед выборами.

– Да, Лора настояла. Она подумала, что это подло. Наверное, так и было, но вы знаете, как говорится, все средства хороши…

– В любви и на войне все средства хороши – это пословица. И в наши дни это не относится к политике, – перебил Малкейхи.

– Да, ну, можно сказать, что это было по любви, потому что к тому времени я был довольно сильно зациклен на Лоре, и чувствовал, что, если проиграю, у меня не останется шансов с ней.

– Возможно, но не очень умно с твоей стороны.

– Это обеспечило мне победу, – возразил Скофилд.

– Может быть. Но если бы это вышло наружу, то испоганило бы тебе всю оставшуюся жизнь. Нельзя играть грязные трюки с членами своей собственной партии. Если ты выигрываешь номинацию, то рассчитываешь, что остальные помогут тебе победить на выборах. Грязные трюки можно проворачивать только с противниками. И что случилось дальше? Он позвонил тебе и потребовал заплатить?

– Не сразу. Было не совсем ясно, должен ли я платить ему после выдвижения или после окончательных выборов. Но Баджо оказался на высоте; он очень переживал по этому поводу, потому что на самом деле это была не его фотография. А кого-то другого. Он никогда не был на вечеринке, где сделали этот снимок, и мог это доказать. В тот день его не было в штате. Он пожаловался в Избирательную комиссию, и, похоже, у него там имелись друзья, потому что они сразу же взялись за работу.

– У него зять в комиссии.

– О, вот как? Тогда всё понятно. Затем мне позвонил Д’Анджело. Он сказал, что детективы из комиссии рыскали среди печатников, и он боялся, что рано или поздно они доберутся до него. Он думал, что должен исчезнуть на некоторое время, может быть, до выборов, когда, по его мнению, всё утихнет. Естественно, я согласился. Он сказал, что собирается уехать рано утром, но ему нужны деньги на отъезд. Вот как он выразился. Он хотел, чтобы я взял деньги, а он сам зайдёт в офис или в мою квартиру, чтобы забрать их. Ну, в сложившихся обстоятельствах я, естественно, не хотел, чтобы меня видели с ним, поэтому я предложил ему встретиться в другом месте – на Глен-лейн. Ему следовало прийти туда около десяти и подождать, потому что я ужинал в доме Лоры – я ужинал там практически каждый вечер – и не знал, как скоро я смогу уйти. Видите ли, я беспокоился, потому что дал ему чек на две сотни – не ему, понимаете ли, а комитету…

– Твой личный чек или из фонда кампании?

– Я не мог выписать ему чек из фонда кампании, потому что Лора всё проверяла, и я не хотел, чтобы она знала. Но когда из банка пришла выписка из моего счёта, чек оставался необналиченным, поэтому я разволновался. Узнав, что фотография была подделкой, и что Избирательная комиссия проводит расследование, я решил, что попал в передрягу. Поэтому, естественно, мне было приятно, что он собирался уехать из города. Я пошёл в банк и снял три тысячи долларов наличными. Когда вечером я пришёл к Лоре, то предупредил, что мне придётся уйти пораньше. Обычно я оставался до одиннадцати, но тут мне удалось уйти сразу после десяти.

Когда я выехал на Глен-лейн, в голове завертелись разные мысли. А вдруг там будет фотограф, который снимет меня во время передачи денег? Теперь, когда я узнал, что за человек Д’Анджело, то решил, что невозможно предсказать, что ему ещё взбредёт в голову.

– Ясно.

– Ну вот, я выехал из Салема, добрался до Глена, и двигался медленно, потому что боялся его пропустить. А потом увидел его машину на маленькой поляне и одновременно – его самого перед собой, посреди дороги. Сам не знаю, что случилось. Мне пришло в голову, что даже после того, как я заплачу ему, он не отцепится от меня и после выборов из-за того чека, который я ему выписал. Ну, я нажал на газ...

– И сбил его. А дальше? Ты остановился?

– Пришлось. По крайней мере, я уверен, что снизил скорость, потому что оглянулся и увидел, что он лежит на дороге лицом вниз. Я собирался сообщить об этом в полицию. Я действительно хотел. То есть сообщить об этом как о несчастном случае. Я мог бы сказать, что он внезапно вышел из леса, и что я его не заметил. Но вы знаете, как полиция относится к автомобильным авариям. И можете представить, как это повлияет на выборы. А если бы я проиграл выборы, то потерял бы Лору и… вообще всё. Поэтому я решил просто остановиться где-нибудь и сделать анонимный звонок. И Д’Анджело найдут, и я не пострадаю. Ведь он меня шантажировал. Я остановился у подножия холма, где Глен-лейн поворачивает на Мейпл-стрит, чтобы проверить машину…

– Проверить для чего?

– Ну, вы видели фильм по телевизору, где судмедэксперт раскрыл дело о наезде с помощью химического анализа маленьких кусочков краски, найденных на месте происшествия? Он смог доказать, что они принадлежат машине, которая виновна в аварии. Поэтому я хотел посмотреть, не откололась ли краска на моём крыле и не помято ли оно.

– И?

Скофилд печально покачал головой.

– Ничего не вышло. Крыло немного проржавело, и я не мог определить. Но моя розовая машина, насколько я знаю, единственная в городе, и я встревожился. А потом заметил машину, припаркованную чуть дальше. Я подумал, что, возможно, удастся заставить полицию искать в другом направлении. Во всех домах было темно, и я решил рискнуть. Я вытащил из машины гаечный ключ и старое полотенце, которое валялось в багажнике. Я обернул полотенце вокруг фары, а затем ударил её гаечным ключом. Затем я собрал осколки рассеивателя, которые упали в полотенце, и принёс их обратно в машину. Потом развернулся, поехал обратно, туда, где он лежал, и выбросил стекло на дорогу. И уехал домой.

– А как они тебя поймали?

– Они забрали мою машину из-за парковки на улице. Запрещено парковаться на ночь в Барнардс-Кроссинг в зимние месяцы. Это может помешать уборке снега. Но погода была такой мягкой…

– Машина была заперта?

Скофилд покачал головой.

– Нет. Я обычно не запирал её. Я думал, что её никто не угонит. Розовый цвет, легко узнать…

– Хорошо, продолжай.

– А дальше они нашли полотенце в багажнике…

– Ты сохранил его?

– Ну, конечно, мне не пришло в голову, что в нём могут остаться кусочки стекла.

– Но, конечно, багажник был заперт.

– Конечно.

– Тогда они должны были взломать замок.

– Нет, под приборной панелью есть рычаг, который открывает багажник. Что это меняет?

– Мы можем заявить о незаконном обыске. Хорошо, я проверю. Кто тебя арестовал?

– Пришёл лейтенант Дженнингс с другим полицейским. Он сказал, что они нашли осколки стекла в моём багажнике, которые соответствуют стеклу на дороге рядом с телом.

– Понимаю. А что ты сделал с деньгами?

– Какими деньгами?

– Где три тысячи, которые ты не передал Д’Анджело?

– Вернул их в банк на следующий день.

– Это все деньги, которые у тебя есть?

– Нет, у меня ещё три тысячи там же. А в чём дело?

– Итого получается шесть тысяч. Хорошо, для начала сойдёт.

– Что вы имеете в виду – для начала?

– Послушай, малыш, я планирую снизить собственный гонорар, но дело будет связано с большими расходами – детективами, экспертами того или иного рода, психиатрами. На твои шесть тысяч далеко не уедешь, по крайней мере, в наши дни. Где ещё ты можешь раздобыть денег?

– Ну, если Магнусоны не оставят меня…

– И пальцем не пошевельнут. Забудь про них. Если окружной прокурор выдвинет обвинение в убийстве, такой человек, как Магнусон, не допустит, чтобы его имя ассоциировалось с твоим.

– Тогда не знаю. Может быть, моя сестра…

– Ну, в общем, думай. У тебя теперь много времени. Я пойду к помощнику окружного прокурора, который будет заниматься этим делом. Если он не узнает о твоей связи с Д’Анджело, то может обвинить только в наезде и побеге с места аварии. Тогда наша стратегия – признать себя виновным. Ты запаниковал. И всё.

– Как насчёт того, что я разбил фару?

– Я постараюсь отделить этот факт от наезда. Два разных суда, если удастся.

– А смысл?

– Потому что всё, в чём тебя сейчас могут обвинить – это введение полиции в заблуждение или, на худой конец, воспрепятствование сотруднику полиции в исполнении им своих обязанностей. Но если окружной прокурор откопает твою связь с Д’Анджело, он обязательно предъявит обвинение в убийстве, и тогда нам, возможно, придётся заявить, что ты был охвачен временным безумием. Я не знаю. Я говорю с тобой открыто, потому что ты всё-таки юрист, и сразу поймёшь, если я попытаюсь тебя обмануть. А пока, я думаю, тебе лучше уйти в отставку с поста кандидата в сенаторы. Я состряпаю какое-нибудь заявление, а ты подпишешь. Что-то вроде желания сначала очистить своё имя. И что бы ни случилось, ни с кем не разговаривай, даже с Лорой или её стариком. Уяснил?

48

Говард Магнусон давал Моррису Гальперину инструкции перед отъездом в Париж.

– Вот ключи Лоры от лавки. Она говорит, что документы на арендованные вещи находится в верхнем ящике стола, вот ключ. Вы свяжетесь с человеком Малкейхи и договоритесь с ним о том, чтобы закрыть лавку и вернуть мебель. Вот доверенность от Лоры. Она позволит вам использовать деньги в фонде кампании, чтобы погасить любые счета. Лора подписывала все чеки. Но Малкейхи, защищающий Скофилда, может взять это дело в свои руки.

– Он хочет.

– Предоставьте ему свободу действий. Я хочу закончить с этим как можно быстрее. Если в фонде кампании не хватит денег для покрытия, я восполню любой дефицит. Уведомите мой офис в Бостоне, и они заплатят. Ну что, всё?

– Как насчёт моего брата, мистер Магнусон?

– Ну, видите ли, в сложившихся обстоятельствах вы понимаете, что мы не можем придерживаться первоначального плана. Он ушёл со своей работы в Канзасе?

– Нет, но…

– Послушайте, Моррис, такие вещи случаются. Вы как-то сказали мне, что вашему брату не повезло. Я полагаю, что всё сводится к тому, что рабби Смоллу повезло. Почему бы вам не позвонить брату, не объяснить ситуацию и не сказать ему, что я благодарен ему за готовность сотрудничать, считаю себя в долгу перед ним и помогу ему при первой же возможности. И, кто знает, может быть, однажды рабби уйдёт.

Примечания

1

Храм – у Кемельмана так именуются и собственно здание синагоги, и конгрегация (прихожане, паства, т. е. верующая часть еврейской общины города). Храмом руководит правление с президентом, избираемым на определённый срок. Правление учреждает комиссии, в ведении которых находятся различные вопросы. (Здесь и далее примечания переводчика).

(обратно)

2

Кашру́т — термин в иудаизме, означающий дозволенность или пригодность чего-либо с точки зрения галахи (см. ниже). В русском языке прилагательное коше́рный образовано от ивритского каше́р, ашкеназский вариант произношения — ко́шер. Галаха́ — традиционное иудейское право, совокупность законов и установлений иудаизма, регламентирующих религиозную, семейную и общественную жизнь верующих евреев.

(обратно)

3

Пояснение для тех, кто не читал предыдущие романы. В иудаизме, как и в любой религии, есть множество течений, различающихся прежде всего по строгости соблюдения заповедей и взглядам на применение этих заповедей в современном мире. Очень приблизительно можно выделить четыре группы (в порядке возрастания, так сказать, либерализации взглядов): ортодоксы, консерваторы, реформисты и прогрессивисты. Рабби Смолл – раввин консервативного толка. Правление храма Барнардс-Кроссинга специально пригласило консервативного раввина в виде своеобразного компромисса – для того, чтобы привлечь в храм максимальное количество верующих разных взглядов. В противном случае религиозной жизни иудейской общины грозил бы упадок, так как ортодоксы не пошли бы к реформистам, а те, в свою очередь – к ортодоксам.

(обратно)

4

Так в оригинале. Хотя в романах недельной серии сына зовут Джонатан.

(обратно)

5

Минья́н – необходимый кворум для совершения публичного богослужения, община из не менее 10 взрослых евреев-мужчин старше 13 лет и 1 дня, собирающаяся для общинного богослужения и проведения ряда религиозных обрядов.

(обратно)

6

Миз — «госпожа»; нейтральное обращение к женщине в англоязычных странах. Ставится перед фамилией женщины, как замужней, так и незамужней — в том случае, если её семейное положение неизвестно или она сознательно подчёркивает своё равноправие с мужчиной. Появилось в 1950-х годах; вошло в употребление с 1970-х годов по инициативе феминистского движения.

(обратно) name="n_7">

7

Кембридж. Речь идёт не об английском городе, где расположен знаменитый Кембриджский университет, а о городе в штате Массачусетс в США, который отделяется рекой Чарльз от Бостона. Как и его английский тёзка, американский Кембридж является крупным интеллектуальным центром – здесь расположены не менее знаменитые Гарвардский университет, Массачусетский технологический институт (MIT), Университет Лесли и Международная бизнес-школа Hult.

(обратно)

8

«АХЕПА» – Американо-греческий прогрессивный просветительский союз — базирующаяся в США крупнейшая и старейшая в мире действующая международная греческая низовая общественная некоммерческая благотворительная организация, учреждённая 26 июля 1922 года в Атланте (Джорджия) в ответ на чинимые членами Ку-клукс-клана изуверства, имевшие место в американском обществе в начале XX века, а также для оказания помощи греческим иммигрантам в ассимиляции в это общество.

(обратно)

9

Корпоративная политика — это принципы, правила и регламенты, которыми должны руководствоваться в своей работе сотрудники и руководство данной организации. Институциональная политика – проводимые государством мероприятия по формированию новых, устранению старых и трансформации имеющихся собственнических, трудовых, финансовых, социальных и других экономических институтов.

(обратно)

10

1 ярд – примерно 0,91 метра. 1 ярд = 3 фута. 1 фут – примерно 30,5 см. 1 фут=12 дюймов. 1 дюйм – примерно 2,54 см.

(обратно)

11

Шаббат – седьмой день недели в иудаизме, суббота, в который Тора предписывает евреям воздерживаться от работы. Как и все еврейские праздники, он начинается накануне вечером (т. е. в пятницу) с заходом солнца, а завершается в тот же период в субботу. Шаббатние службы – службы наступления и завершения субботы.

(обратно)

12

Финикс – столица Аризоны.

(обратно)

13

Спиро Агню избирался вице-президентом вместе с Никсоном на два срока в 1968 и 1972 гг., на выборах 1976 г. планировал баллотироваться в президенты. В июне 1973 года были преданы гласности некоторые его финансовые злоупотребления (уклонение от налогов, взятки) и началось судебное преследование. 10 октября 1973 Агню в рамках соглашения о признании вины фактически признал одно из обвинений (отказался объяснять происхождение суммы денег, полученной в 1967 году) и ушёл в отставку с поста вице-президента. На его место тогдашний президент Ричард Никсон назначил Джеральда Форда. А в 1974 году и сам Никсон ушёл в отставку под угрозой импичмента, и очередным президентом США стал Дж. Форд.

(обратно)

14

В оригинале – Сискина, но по-русски это звучит не очень-то прилично.

(обратно)

15

Здесь и далее идёт речь о событиях, описанных в шестом романе недельной серии – «В среду рабби промок». Попытка организовать загородную обитель для членов конгрегации (несмотря на возражения рабби) закончилась сокрушительным провалом.

(обратно)

16

Верховные праздники – Рош-ха-Шана, Новый год, Йом-Кипур, Судный день, и десять дней между этими событиями – «Дни покаяния», «Дни трепета».

В той части синагоги, которая соответствует местоположению святилища в храме, устанавливается большой шкаф (иногда в нише), покрытый занавесом. Такой шкаф называется «синагогальный ковчег», символизирующий Ковчег Завета в Иерусалимском Храме, в котором хранились скрижали с десятью заповедями. В шкафу находятся свитки Торы — самое священное достояние синагоги. В день, когда проводится служба по поводу Йом-Кипура, для совершения молитвы к Ковчегу Завета вызываются заслужившие почести члены конгрегации.

(обратно)

17

Одно из требований кашрута – не смешивать мясное и молочное, как в отношении еды, так и в отношении посуды.

(обратно)

18

Талмуд — свод правовых и религиозно-этических положений иудаизма. Он охватывает две части: Мишну и Гемару. В нём содержатся дискуссии, которые велись на протяжении около восьми столетий законоучителями Земли Израиля и Вавилонии. Изначально содержание Талмуда передавалось от поколения к поколению в устной форме. Поэтому в отличие от Библии, именуемой «писанным законом», Талмуд назывался «устным законом». В основе талмудического творчества лежит комментарий Танаха, в особенности его первой части — Пятикнижия, или Торы. Талмуд содержит учения и мнения тысяч раввинов на различные темы (закон, этика, философия, обычаи, история, краеведение и пр.). Помимо этого, в нём можно найти россыпь притч и пословиц, сказок, легенд, мифов, басен, а также множество элементарных сведений по медицине, математике и географии.

(обратно)

19

Давен – читать предписанные литургические молитвы (идиш).

(обратно)

20

Амида — одна из основных молитв в иудаизме, центральный элемент ежедневного богослужения.

(обратно)

21

Уотерфронт Тауэрс – апартаменты на набережной.

(обратно)

22

Законодательная власть каждого штата (кроме Небраски) называется Конгрессом и состоит из двух палат: верхняя – Сенат, нижняя – Палата представителей (в некоторых штатах – Палата делегатов, Генеральная ассамблея).

(обратно)

23

«Атлантик Дреджинг» — судя по названию, компания занимается дноуглубительными работами в океане. Закон о реках и гаванях может относиться к одному из многих законодательных актов и ассигнований, принятых как Конгрессом Соединённых Штатов, так и местными законодательными собраниями с момента принятия первого такого закона в 1824 году. В частности, он предусматривает финансирование исследований и различных работ в реках и гаванях.

(обратно)

24

Сардонический смех — злобно-насмешливый, презрительный смех или, реже, горький смех утраты.

(обратно)

25

Status quo – существующее положение (лат.).

(обратно)

26

Ярмулке – кипа, ермолка (идиш).

(обратно)

27

Храм Израиля – реформистская синагога в американском городе Бостон, Массачусетс. Одно из её подразделений – Охель Цедек («Шатёр справедливости»).

(обратно)

28

Марк Захарович (Моисей Хацкелевич) Шагал (1887 – 1985 гг.) — русский и французский художник еврейского происхождения. Помимо графики и живописи занимался также сценографией, писал стихи на идише. Один из самых известных представителей художественного авангарда XX века. Жорж-Пьер Сёра (1859 – 1891 гг.) — французский художник-импрессионист, основатель неоимпрессионизма, создатель оригинального метода живописи под названием «дивизионизм», или «пуантилизм». Пьер Огюст Ренуар (1841 —1919 гг.) — французский живописец, график и скульптор, один из основных представителей импрессионизма. Известен, в первую очередь, как мастер светского портрета, не лишённого сентиментальности.

(обратно)

29

Брин-Мар – частный женский гуманитарный университет в г. Брин-Мар, Пенсильвания, США. В переводе с валлийского языка bryn mawr означает «большой холм». Основан в 1885 году квакерами. Входит в ассоциацию семи старейших и наиболее престижных женских колледжей на восточном побережье США.

(обратно)

30

Латинские награды представляют собой фразы на латыни, показывающие уровень отличия при получении академической награды. Выделяются следующие их типы (в порядке увеличения отличия):

лат. cum laude (с почётом);

лат. magna cum laude (с большим почётом);

лат. insigni cum laude (с заметным почётом);

лат. maxima cum laude (с максимальным почётом);

лат. summa cum laude (с наибольшим почётом);

лат. egregia cum laude или eximia cum laude (с исключительным почётом).

(обратно)

31

Унитарианство (Унитарианская церковь) — антитринитарное движение в протестантизме. Отвергает догмат о Троице, некоторые теологи не принимают также учение о грехопадении.

(обратно)

32

Клуб «Золотой век» — аналог обществ «Для тех, кому за сорок» и клубов для общения пожилых.

(обратно)

33

Генеральный суд — название законодательных органов штатов Массачусетс и Нью-Гэмпшир. Этот термин использовался в колониальные времена для описания группы, обладающей как судебной, так и законодательной властью.

(обратно)

34

Гарвардская школа права – юридический факультет Гарвардского университета.

(обратно)

35

Фактотум (от лат. facere – делать, totum – всё) – человек, заведующий всеми делами, домашними или какой-либо отраслью общественных; в ироническом смысле – человек, всюду сующий свой нос, во всё вмешивающийся.

(обратно)

36

Неделя Старого Дома – практика, зародившаяся в регионе Новая Англия в Соединённых Штатах, аналогична празднику урожая или фестивалю. В начале 19-20 веков она включала в себя усилия муниципалитетов по приглашению бывших жителей деревни, посёлка или городишки – обычно людей, которые выросли в муниципалитете и в зрелом возрасте переехали в другое место – посетить «Старый Дом», родительское хозяйство и родной город. Некоторые муниципалитеты отмечают этот праздник ежегодно, в то время как другие – каждые несколько лет.

(обратно)

37

Брукс использовал слово «sezee» из диалекта чернокожего населения южных штатов – искажённое «says he», «говорит».

(обратно)

38

Бейсбольный термин.

(обратно)

39

Соблюдающий – в данном случае приверженец строгого и неукоснительного исполнения религиозных правил, ортодокс.

(обратно)

40

Аккламация – единодушное принятие или отклонение собранием какого-либо устного предложения без голосования, по реакции участников собрания, выражаемой возгласами, репликами и т. п.

(обратно)

41

Пандемониум – 1) собрание злых духов, царство сатаны; 2) храм, посвящённый всем демонам. В переносном смысле – ад кромешный (лат.).

(обратно)

42

В американских аптеках продаются не только лекарства, но и масса других товаров. И, более того, там можно напиться и перекусить – во всяком случае, так было в шестидесятые годы прошлого века.

(обратно)

43

В оригинале – «panel show», групповое шоу или групповая игра, телевикторина, в которой участвует группа знаменитостей.

(обратно)

44

Бар-мицва (древнеевр. «сын заповеди») – в иудаизме обряд инициации, означающий, что еврейский мальчик, достигший 13 лет, становится совершеннолетним в религиозном отношении и возлагает на себя все религиозные обязанности (до этого ответственность за их исполнение лежит на родителях). Обряд совершается в синагоге, обычно в субботу; дата рождения вычисляется по еврейскому календарю. Мальчика приглашают прочитать последний отрывок из чтения Торы на данный день, а также отрывок из пророческих книг. Он может выступить с подготовленной речью на заданную тему, чаще всего посвящённой разъяснению прочитанной главы из Торы.

(обратно)

45

Сдельная форма оплаты труда – это метод начисления зарплаты в зависимости от количества произведённой продукции надлежащего качества. При этом за единицу изделия устанавливается определённый размер оплаты, то есть сдельная расценка. Естественно, она будет ниже нынешней зарплаты – почасовой, да и критерии качества можно назначить произвольно.

(обратно)

46

Штетл (идиш) — «городок» или «еврейское местечко», небольшое поселение полугородского типа с преобладающим еврейским населением в Восточной Европе в исторический период до Холокоста. Еврейские местечки находились в областях, составлявших с конца XVIII века черту оседлости в Российской империи: Царство Польское, Литва, Белоруссия, Бессарабия, а также часть территории современной Украины, расположенная в южных губерниях Российской империи. Языком еврейских местечек был идиш. Образ штетла используется как метафора для обозначения традиционного образа жизни восточно-европейских евреев, их бытового и культурного уклада, а также как символ утерянного традиционного мира восточно-европейского еврейства. (Википедия).

(обратно)

47

Война между северными и южными штатами в 1861 – 1865 гг.

(обратно)

48

Янки (англ.) — прозвище жителей Новой Англии, а позднее — северных штатов и в более широком смысле — жителей США в целом. Белые англосаксонские протестанты (англ., сокращённо WASP или БАСП) — популярное идеологическое клише в середине XX века; термин, обозначавший привилегированное происхождение. Аббревиатура расшифровывается как «представитель европеоидной расы, протестант англосаксонского происхождения». Имеет хождение преимущественно в странах Северной Америки. До изменения демографической ситуации в связи с иммиграцией акроним WASP был аналогичен понятию «100%-й американец» — то есть, представители более зажиточных слоёв общества США, ранее игравшие доминирующую роль в формировании элиты американской политической и экономической жизни. К белым англосаксонским протестантам относятся в первую очередь потомки иммигрантов первой волны XVII—XVIII веков времён британской колонизации (американцы английского происхождения), в значительной степени сформировавшие США и до сих пор оказывающие решающее влияние на некоторые сферы американской жизни. (Википедия).

(обратно)

49

В оригинале использовано слово «store» – магазин, лавка, склад. Судя по контексту, для предвыборной кампании арендовали нечто вроде складского помещения.

(обратно)

50

Зонирование – это термин, используемый для описания контроля со стороны властей за использованием земли, а также зданий и улучшений на ней. Земельные участки делятся соответствующими органами власти на зоны, в пределах которых разрешено различное использование. Любые здания, которые будут построены на нём, предназначены для определённого использования, и их размер, расположение и внешний вид регулируются.

(обратно)

51

Гой — народ (ивр.). Стандартное выражение в Танахе для «народа», включая евреев. В настоящее время слово «гой», вошедшее во многие языки, обозначает нееврея, язычника. Напоминаю, что Честер Каплан – «соблюдающий», ортодокс, строго относящийся к соблюдению религиозных предписаний.

Танах – название еврейской Библии, включающей в себя 3 раздела: Тора (Закон), Невиим (Пророки), Ктувим (Писания). Танах – акроним названий этих разделов. По содержанию c Танахом совпадает Ветхий Завет христианской Библии, за исключением неканонических (или второканонических) книг, а также дополнений, отсутствующих в Танахе, и, частично, порядка расположения книг.

(обратно)

52

В Йом-Кипур верующие евреи соблюдают почти 25-часовое воздержание от приёма пищи.

(обратно)

53

Йарцайт (йорцайт) – годовщина смерти родственника (идиш). Каддиш – поминальная молитва (ивр.).

(обратно)

54

Раввинская ассамблея — это организация консервативных раввинов в США, Канаде, Латинской Америке, Европе и Израиле. Она была основана в 1900 году как Ассоциация выпускников Еврейской теологической семинарии. В 1940 году организация была реорганизована в Раввинскую ассамблею Америки, а в 1962 году приобрела своё нынешнее название и международный размах. Раввинская ассамблея рекомендует раввинов для назначения в консервативные общины и продвигает цели консервативного иудаизма.

(обратно)

55

Очевидно, речь идёт о судебном разбирательстве, описанном в первом романе недельной серии – «В пятницу рабби долго спал».

(обратно)

56

В оригинале использовано выражение «scholar in residence» – «учёный в резиденции». Это человек, чьё назначение – жить и работать в определённом месте, особенно в колледже или университете, в течение определённого периода времени, чтобы являться источником вдохновения, интереса и знаний для других в этой области.

(обратно)

57

Джентри – английское нетитулованное мелкопоместное дворянство, занимающее промежуточное положение между пэрами и йоменами. В отличие от йоменов джентри не занимались земледелием.

(обратно)

58

Крах Уолл-стрит в 1929 году, также известный как Великий крах, Крах 29-го или Чёрный вторник – крупный американский обвал фондового рынка, произошедший осенью 1929 года. Он вызвал так называемую Великую депрессию – мировой экономический кризис, начавшийся 24 октября 1929 года и продолжавшийся до 1939 года.

(обратно)

59

Малая бейсбольная лига – профессиональная бейсбольная организация, расположенная ниже Высшей лиги бейсбола (MLB), включающая команды, связанные с клубами MLB и четыре независимые лиги.

(обратно)

60

В США дети идут в школу с трёх лет, но официальное государственное образование начинается с kindergarten — это пред‑первый (или подготовительный) класс. Дальше три уровня: с 1-го по 5-й (иногда по 6-й) класс — elementary school, с 7-го по 8-й класс — middle school (но частные школы иногда эти классы тоже называют high school), и третья ступень с 9-го по 12-й класс — собственно high school. Судя по контексту, Хепсиба поступает в 9 класс.

(обратно)

61

В оригинале, по-моему, игра слов: trade можно перевести и как «ремесло», и как «торговля». Согласно Вавилонскому Талмуду, «отец обязан сделать сыну обрезание, выкупить его, если он – первенец, (см. Бемидбар 18:15-6), обучить его Торе, найти ему жену и обучить его ремеслу или профессии».

(обратно)

62

Ещё одна двусмысленность, на этот раз – очень многозначительная. Слово «quarrels» можно перевести и как «ссоры», и как «споры». И рабби, и Магнусон употребили именно это слово.

(обратно)

63

Писание повествует, что в царствование Иеровоама II Иона получил от Бога повеление идти в Ниневию с проповедью покаяния и предсказанием гибели города за нечестивость его жителей, если они не раскаются.

(обратно)

64

Частая практика: жить в пригороде (где обычно меньшие цены), а работать в городе (где больше выбор вакансий). Получила массовое распространение после Второй мировой войны.

(обратно)

65

Субботний год (Шмита) – в еврейской культуре седьмой год семилетнего сельскохозяйственного цикла, предусмотренного Торой, в течение которого по библейскому закону земля оставалась под паром (пар в земледелии — вспаханное поле, оставляемое на одно лето незасеянным) и погашались всякие денежные обязательства. В Библии этот год называется «годом отпущения». В переносном смысле – год отдыха, своеобразный аналог шаббата.

(обратно)

66

Quid pro quo — «нечто за нечто» (лат.), фразеологизм, обычно используемый в английском языке в значении «услуга за услугу».

(обратно)

67

«Нортист Фишериз» — «Северо-Восточное рыболовство».

(обратно)

68

Paisanos – крестьяне, земляки, соотечественники (исп.). Не могу с уверенностью сказать, о ком идёт речь и почему Кэш использовал испанское слово. Насколько можно судить по романам недельной серии, в этом округе испаноязычных жителей практически нет.

(обратно)

69

«Добро и Благосостояние» — это термин, который относится к благополучию отдельных лиц, сообществ и общества в целом. Он охватывает все аспекты жизни, включая физическое здоровье, психическое здоровье, финансовую стабильность и социальные отношения. Различные вопросы, связанные с этими понятиями, могут стоять в повестке дня различных собраний. (Во всяком случае, в интернете по этому вопросу мне больше ничего не удалось найти – В. Б.).

(обратно)

70

То есть службы по поводу наступления шаббата.

(обратно)

71

Quarterly – квартал, ежеквартальное издание (англ).В частности, то же название носил известный американский литературный ежеквартальник, выходивший с 1987 по 1995 года.

(обратно)

72

Первичные выборы, праймериз (англ. primaries - первичный) – тип предварительного (то есть происходящего до основных выборов) голосования, в ходе которого выбирается по одному кандидату от каждой партии. Суть праймериз заключается в том, чтобы кандидаты от одной партии не отбирали голоса друг у друга в основных выборах, так как их электорат в основном очень близок. Кандидаты, проигравшие в праймериз, всё равно имеют право участвовать в основных выборах, но лишь в качестве независимых – без поддержки своей партии.

(обратно)

73

Французский тост – это блюдо из нарезанного хлеба, пропитанного взбитыми яйцами и часто молоком или сливками, затем обжаренного на сковороде.

(обратно)

74

Национальная конвенция Демократической партии – серия президентских номинационных конвенций, проводимых Демократической партией США каждые четыре года с 1832 года. Ирония ещё и в том, что собрание проводят республиканцы – конкуренты демократов.

(обратно)

75

Board of Selectmen – Совет выборщиков. Является исполнительным органом городских властей в регионе Новая Англия в Соединённых Штатах. Совет обычно состоит из трёх или пяти членов, с чередованием сроков или без него.

(обратно)

76

Четвёртое июля – День независимости США, национальный праздник. Он сопровождается фейерверками, парадами, барбекю, карнавалами, ярмарками, пикниками, концертами, бейсбольными матчами, семейными встречами, обращениями политиков к народу и другими традиционными для Соединённых Штатов мероприятиями.

(обратно)

77

Common law — это совокупность неписаных законов, основанных на правовых прецедентах, установленных судами.

(обратно)

78

Содружество наций (до 1946 года — Британское Содружество наций), кратко именуемое просто Содружество — объединение суверенных государств, в которое входят Великобритания и почти все её бывшие доминионы, колонии и протектораты. Членами Содружества также являются и другие государства, не имеющие исторических связей с Великобританией.

(обратно)

79

Дина де-малхута – дина: Закон страны – закон (ивр.).

(обратно)

80

The Great Brink's Robbery (Великое ограбление «Бринка») – вооружённое ограбление здания «Brink's» в северном Бостоне, штат Массачусетс, 17 января 1950 года. Кража на сумму 2,775 миллиона долларов (35,1 миллиона долларов сегодня) состояла из 1 218 211,29 долларов наличными и 1 557 183,83 долларов чеками, денежными переводами и другими ценными бумагами. На тот момент это было крупнейшее ограбление в истории Соединённых Штатов, его назвали «преступлением века». Ограбление оставалось нераскрытым в течение почти шести лет, пока отколовшийся от банды Джозеф О'Киф не дал показания всего за несколько дней до истечения срока давности. Из одиннадцати человек, участвовавших в ограблении, восемь получили пожизненное заключение, а двое других умерли до того, как их смогли осудить. Из более чем 2,7 млн. ​​украденных долларов удалось вернуть менее 60000. Ограбление получило широкое освещение в прессе, на эту тему сняли четыре фильма.

(обратно)

81

В данном случае Лора имеет в виду членство в верхней палате Конгресса США – законодательном органе, одном из трёх высших федеральных органов государственной власти США.

(обратно)

82

Гражданские союзы, которые не являются религиозными, осуществляются судьёй, мировым судьёй или судебным секретарём. Иногда судья или секретарь судебного заседания получают временные юридические полномочия на заключение брака. Свадьбы, являющиеся религиозными церемониями, проводятся представителями духовенства. Обычно это священник, служитель или раввин.

(обратно)

83

Ряд лекарственных препаратов несовместим с алкоголем.

(обратно)

84

Намёк на известную поговорку: «Ни одна птица не гадит в собственном гнезде».

(обратно)

85

Женское освободительное движение (ЖОД, WLM) – политическое объединение женщин и феминистского интеллектуализма. Оно возникло в конце 1960-х и продолжалось до конца 1980-х гг., в первую очередь в промышленно развитых странах западного мира, что привело к большим переменам (политическим, интеллектуальным, культурным) во всём мире. Ветвь радикального феминизма ЖОД, основанная на современной философии, состояла из женщин с различным расовым и культурным происхождением, которые утверждали, что экономическая, психологическая и социальная свобода необходима женщинам для того, чтобы они перестали быть гражданами второго сорта в своих обществах. (Википедия).

(обратно)

86

«Сирс» – американская сеть универмагов.

(обратно)

87

Сберегательный сертификат — ценная бумага, удостоверяющая сумму вклада, внесённого в банк физическим лицом, и права вкладчика (держателя сертификата) на получение по истечении установленного срока суммы вклада и обусловленных в сертификате процентов в банке, выдавшем сертификат, или в любом филиале банка. По сути дела – обычный банковский вклад.

(обратно)

88

Правило Миранды — юридическое требование в Соединённых Штатах Америки, согласно которому во время задержания задерживаемый должен быть уведомлен о своих правах, а задерживающий его сотрудник правопорядка обязан получить положительный ответ на вопрос, понимает ли он сказанное.

Правило Миранды возникло вследствие исторического дела «Миранда против Аризоны» и названо именем обвиняемого Эрнесто Миранды, чьи показания были исключены из материалов дела как полученные в нарушение пятой поправки. Миранда, тем не менее, был осуждён на основании других материалов дела.

Пятая поправка к Конституции США (составная часть т. наз. Билля о правах») гласит, что лицо, обвиняемое в совершении преступления, имеет право на надлежащее судебное разбирательство, не должно привлекаться к ответственности дважды за одно и то же нарушение и не должно принуждаться свидетельствовать против себя, а также, что государство «не имеет права изымать частную собственность без справедливого возмещения».

(обратно)

89

Вечер пятницы, то есть – наступление шаббата. Телефонные звонки относятся к запрещённой работе. Исключением является необходимость спасения человеческой жизни.

(обратно)

90

День благодарения — североамериканский праздник, отмечается во второй понедельник октября в Канаде и в четвёртый четверг ноября — в США. С этого дня начинается праздничный сезон, который включает в себя Рождество и продолжается до Нового года. День благодарения изначально был праздником выражения благодарности и признательности Богу, равно как семье и друзьям за материальное благосостояние и доброе отношение. В США и Канаде этот праздник в значительной степени утратил религиозное значение и стал гражданским, общепринятым и общенародным.

(обратно)

91

«Статлер»: компания Statler Hotel – одна из сетей отелей в США, обслуживающих путешествующих бизнесменов и туристов.

(обратно)

92

Игра слов. Наезд на пешехода с последующим исчезновением с места происшествия называется «hit-and-run», «удар и побег», «наехал и скрылся».

(обратно)

93

Voilá! – здесь: оп-ля! (фр.)

(обратно)

94

«Пилтдаунский человек», также «Пильтдаунский человек» (Эоантроп) — одна из самых известных мистификаций XX века. Костные фрагменты (часть черепа и челюсть), обнаруженные в 1912 году в гравийном карьере Пилтдауна (Восточный Сассекс, Англия), были представлены как окаменелые останки ранее неизвестного древнего человека — «недостающего звена» в эволюции между обезьянами и человеком. В течение сорока лет образец оставался объектом споров, пока в 1953 году искусную подделку всё же не разоблачили и не установили, что это череп полностью развитого современного человека, намеренно соединённый с немного подпиленной нижней челюстью орангутана и обработанный бихроматом калия для имитации древней окраски. Вопрос об авторстве мистификации ещё до конца не решён, но главным подозреваемым считается адвокат и археолог-любитель Чарльз Доусон.

(обратно)

95

«Мазель тов, мазл тов» — фраза на идише, которая используется для поздравления в честь какого-либо события в жизни человека. Прямой перевод фразы — «удачи». Однако полное значение выражения определяется как поздравление с уже произошедшим хорошим событием. То есть грубо: «я рад, что тебе так повезло».

(обратно)

96

Несектантская – в данном контексте объединяющая или включающая все религии.

(обратно)

97

То есть католиком или протестантом.

(обратно)

98

Экуменическая свадьба (межконфессиональный брак) — это случай, когда молодожёны — христиане, но относятся к разным церквям.

(обратно)

99

Гиюр – обряд посвящения в иудаизм.

(обратно)

100

Игра слов: рабби употребил слово «religiously», которое можно перевести и как «религиозно».

(обратно)

101

Английская идиома «масло в огонь», «the fat in the fire» гораздо сильней и выразительней аналогичной русской. Она означает: беда совершена, и придётся столкнуться с неприятными последствиями; совершена непоправимая ошибка, которая повлечёт за собой плохие последствия; совершён какой-то ужасный поступок, который, несомненно, вызовет взрыв гнева.

(обратно)

102

«Гилель: фонд еврейской жизни в кампусах», также известный как «Международный Гилель» — крупнейшая студенческая еврейская организация в мире, способствующая возрождению еврейской жизни: ознакомлению с историей, культурой и традициями еврейского народа. Цель движения — становление нового поколения образованных и просвещённых евреев, гордящихся своим наследием. Студенческое движение названо по имени мудреца рабби Гилеля.

(обратно)

103

ОЕП – «Объединённый еврейский призыв», благотворительная организация, созданная в 1939 г. В настоящее время, слившись с Советом еврейских федераций, сменила название на «Еврейские федерации Северной Америки».

(обратно)

104

В оригинале – «unrabbied», нечто вроде «расстригли», т. е. лишили сана, по отношению к раввину.

(обратно)

105

Высший орган законодательной власти — двухпалатный Конгресс: верхняя палата — Сенат; нижняя — Палата представителей. Президент США — глава исполнительной власти с функциями главы государства, правительства, верховный главнокомандующий вооружёнными силами США. Администрация президента является правительством страны.

(обратно)

106

Чирлидер, чирлидерша — это участник (участница) группы поддержки на спортивных мероприятиях. Они работают с командами на матчах, привлекают внимание болельщиков и создают позитивную атмосферу на стадионе во время матча. Чирлидинг — это командный вид спорта, который сочетает в себе элементы акробатики, гимнастики и хореографии. Во время выступлений спортсмены показывают различные танцевальные связки, составляют пирамиды, выполняют прыжки и многое другое — всё это оценивается судьями. Чирлидинг зародился в США в 1870-е годы и приобрёл наиболее широкое распространение к середине XX века.

(обратно)

107

Конфирмация (лат. confirmatio — утверждение) — в католицизме одно из семи церковных таинств (аналогично таинству миропомазания в православии и древних вост. церквах). Во многих протестантских деноминациях — особая богослужебная церемония. В данном случае рабби, очевидно, имеет в виду церемонии бар-мицвы (см. выше) и бат-мицвы (аналог бар-мицвы для девочек, достигших 12 лет), но употребляет термин, понятный католику Лэнигану.

(обратно)

108

Исход, 20:15 (20:16).

(обратно)

109

«Если выступит против кого свидетель несправедливый, обвиняя его в преступлении, то пусть предстанут оба сии человека, у которых тяжба, пред Господа, пред священников и пред судей, которые будут в те дни; судьи должны хорошо исследовать, и если свидетель тот свидетель ложный, ложно донёс на брата своего, то сделайте ему то, что он умышлял сделать брату своему; и так истреби зло из среды себя». Второзаконие, 19:16-19.

(обратно)

110

Частично эту ситуацию обрисовал рабби Смолл, беседуя с Магнусоном. Согласно Галахе, еврейство определяется по женской линии. Следовательно, если бабушка по матери была еврейкой, то и мать является ею, равно как и дети матери, даже если она вышла замуж за нееврея.

(обратно)

111

«In Like Flynn» — сленговый термин, возникший в начале 20 века и ставший популярным в 1940-х годах. Он относится к человеку, способному легко и быстро добиться успеха, особенно в романтических начинаниях. Это выражение имеет два различных источника и два различных значения — американское и австралийское. Американское значение этого выражения — выгодная или гарантирующая успех позиция. Источник — Эд Флинн, политический лидер Нью-Йорка. В 40-е гг. XX в. демократическая партия приобрела абсолютную политическую силу в Бронксе, районе Нью-Йорка. Сам Флинн и другие кандидаты, которых он поддерживал, были «in» (внутри), т. е. существовала гарантия их избрания, если они выставляли свои кандидатуры. Австралийское значение этого выражения – успешно использовать любую предложенную возможность, особенно сексуальную. Относится к уроженцу Австралии, американскому киноактёру Эрролу Флинну (1909 — 1959 гг.), знаменитому своими сексуальными победами.

(обратно)

112

Многие считают Арканзас одним из худших штатов США.

(обратно)

113

В оригинале: «No, sirree» — то же самое, что и «Нет, сэр», но с более выраженной эмоциональной окраской.

(обратно)

114

Использовано выражение «Railroad it through» — это идиома, означающая принудительное проведение или принятие чего-либо, особенно законодательства, через авторитетный орган в спешке и под давлением. При этом стандартные рассмотрения последствий игнорируются или избегаются. Другое её значение – ловко управиться, провернуть в два счёта.

(обратно)

115

Тфилин или филакте́рии — элемент молитвенного облачения иудея, пара коробочек из выкрашенных чёрной краской (бычьей, козьей) кожи кошерных животных, содержащие написанные на пергаменте отрывки из Торы и повязываемые на лоб и руку. При помощи чёрного кожаного ремня, продетого через основание, ручную тфилу укрепляют на плече левой (левши — правой) руки напротив сердца, немного повернув к телу, а головную тфилу укрепляют на лбу, на линии волос, между глаз.

(обратно)

116

Талит — молитвенное облачение в иудаизме, представляющее собой особым образом изготовленное прямоугольное покрывало.

(обратно)

117

Пилпул — метод изучения Талмуда и ведения дискуссии.

(обратно)

118

Ежегодник – здесь: ежегодный сборник фотографий студентов различных курсов.

(обратно)

119

Еврейская кипа действительно немного похожа на головной убор высшего католического духовенства.

(обратно)

120

Убийство первой степени – это умышленное убийство и убийство, совершённое во время тяжкого преступления, например, такого, как грабёж. Убийство второй степени – это убийство, которое не является преднамеренным, или убийство, вызванное небрежным отношением к человеческой жизни со стороны преступников. Убийство третьей степени, также известное как убийство по неосторожности – это незапланированное, непреднамеренное убийство, которое не является частью другого преступления.

(обратно)

121

В частности, католическая церковь стала признавать действительным брак, заключённый по протестантскому обряду.

(обратно)

122

Ева́нгельские христиа́не (евангели́ческие христиане, евангелисты, еванге́лики, тж. евангельские верующие) — ряд протестантских конфессий, получивших обобщённое название от Евангелия, которое (как и в целом Библия) рассматривается как основной источник вероучения. Основные характерные черты евангельских протестантских церквей: акцент на личном духовном возрождении каждого верующего, миссионерская активность и строгая этическая позиция. Движение рассматривает спасение как свершившийся факт и считает, что оно возможно только через веру в искупительную жертву Иисуса Христа. Внутри евангелизма, как и в других религиях, имеется множество различных течений и сект.

(обратно)

Оглавление

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

*** Примечания ***