Девять драконов. Садовые чары. Человек на картине. Натюрморт [Майкл Коннелли] (fb2) читать онлайн

ИЗБРАННЫЕ РОМАНЫ Ридерз Дайджест

ДЕВЯТЬ ДРАКОНОВ Майкл Коннелли 

Гарри Бош далеко не новичок в полиции. Но по зубам ли ему новое дело, которое касается его лично?

Глава первая

Гарри Бош смотрел через проход на своего напарника, исполнявшего каждодневный ритуал. Тот выравнивал стопки папок, убирал с середины стола бумаги и наконец опускал вымытую кофейную кружку в ящик стола. Бош взглянул на часы — всего лишь 15.40. Ему казалось, что каждый день Игнасио Феррас приступает к выполнению этого ритуала на минуту раньше, чем в день предыдущий. Сегодня был всего лишь вторник, следовавший сразу за Днем труда, — начало сокращенной рабочей недели, а Игнасио уже вознамерился смыться пораньше. И эта рутинная процедура неизменно начиналась со звонка из дома. Дома его ждала жена и совсем недавно родившиеся близнецы. Жена поглядывала на часы точно так, как владелец кондитерской лавки поглядывает на забредающих в нее упитанных детишек. Жене требовалась передышка, а дать ее мог только вернувшийся домой муж. Даже сидя через проход от напарника, Бош обычно слышал ее голос в трубке. Разговор неизменно начинался с вопроса: «Когда ты вернешься домой?»

Приведя свое рабочее место в окончательный порядок, Феррас взглянул на Боша и сказал:

— Я пойду, Гарри, пока нет пробок. Мне еще должны звонить разные люди, но у них есть мой сотовый.

Говоря это, Феррас потирал левое плечо. Что также было частью ритуала. Этим он напоминал Бошу, что получил пару лет назад пулю и потому заслуживает раннего ухода с работы.

Бош лишь кивнул. Дело было не в том, когда его напарник уходит с работы и чего он заслуживает. Дело было и отношении к работе. Перед тем как вернуться на службу, Феррас. девять месяцев восстанавливал здоровье. Однако последовавший за этим год работал вполсилы, понемногу истощая терпение Боша. Феррас утратил преданность делу, и Бошу надоедало ждать, когда он ее вновь обретет.

Феррас встал, запер стол. Он уже снимал пиджак со спинки стула, когда Бош увидел, как из своего кабинета, расположенного в дальнем конце помещения личного состава, вышел Ларри Гэндл. Месяцем раньше, когда отдел грабежей и убийств переезжал из Паркер-центра в новое здание Управления полиции, Бош как старший в паре получил право выбора своего рабочего отсека. Он мог бы выбрать отсек с окнами, выходящими на здание городского совета, но предпочел тот, из которого было видно все, что происходило в помещении личного состава. И сейчас, увидев приближавшегося лейтенанта, Бош понял, что уйти пораньше его напарнику нынче не удастся.

Гэндл держал в руке листок бумаги, и походка его была особенно пружинистой. Последнее свое дело Бош и Феррас закрыли четыре недели назад, и теперь Бош понял, что период ожидания завершился. Он начал привставать из кресла.

— Бош и Феррас, на выезд, — сказал, подойдя к ним, Гэндл. — Вам придется заняться делом для Южного Бюро.

Бош увидел, как обмякли плечи его напарника. Не обращая на это внимания, он взял у Гэндла листок, взглянул на записанный там адрес. Авеню Саут-Норманди. Он бывал в тех местах.

— Это винный магазин, — сказал Гэндл. — Один труп за прилавком. Патруль задержал свидетельницу. Вот все, что мне известно. Займетесь этим?

— Займемся, — ответил Бош, прежде чем его напарник успел возразить. Не помогло.

— Лейтенант, мы работаем в специальном убойном отделе, — сказал Феррас и, повернувшись, ткнул пальцем в висевшую над дверью помещения эмблему отдела, кабанью голову. — Почему мы должны заниматься ограблением винного магазина? Вы же знаете, это дело рук какого-нибудь бандюги, и ребята из Южного смогут еще до полуночи взять стрелка.

Вообще-то говоря Феррас был прав. Специальный убойный занимался делами особой сложности, это была элитная команда, бравшаяся за самые трудные случаи и решавшая их с безжалостным усердием откапывающего трюфели кабана. А ограбление винного магазина на контролируемой гангстерами территории вряд ли относилось к числу таких дел.

Гэндл, чья лысеющая голова и кислое выражение лица придавали ему вид образцового администратора, развел руками — жест, который выражал полное отсутствие сочувствия.

— Я еще на прошлой неделе сказал вам всем: на следующей неделе мы помогаем Южному Бюро. Людей у них пока не хватает, они только еще ждут пополнения из полицейской академии. За последние выходные у них появилось три дела, а сегодня утром еще одно. Этими делами их сотрудники и занимаются. Так что поезжайте, ребята, и займитесь этим ограблением.

— Мы готовы, шеф, — сказал, прекращая дискуссию, Бош.

— В таком случае жду ваших донесений.

Гэндл пошел к своему кабинету. Бош надел пиджак, открыл средний ящик своего стола, достал из заднего кармана брюк записную книжку в кожаном переплете, заменил в ней блок линованной бумаги новым, чистым. Свеженькое убийство требует свежей бумаги. Эта процедура уже стала привычной.

Феррас стоял, уперев руки в бока и глядя на настенные часы.

— Черт, — сказал он. — Каждый раз одно и то же.

— Что значит «каждый раз»? — спросил Бош. — У нас уже месяц как дела не было.

— Ну да, и я как-то привык к этому.

— Если тебе неохота заниматься убийствами, переходи в отдел угонов автомобилей, работа там спокойная, бумажная.

— Тоже верно.

— Ну тогда поехали.

Бош пошел к двери, Феррас последовал за ним, на ходу вытаскивая из кармана телефон, чтобы сообщить жене неприятную новость. Каждый из них, перед тем как пройти в дверь, поднял руку и похлопал кабана по носу — наудачу.

Объяснять Феррасу, как добраться до Южного Лоc-Анджелеса, необходимости не было. Бош просто молчал нею дорогу, кы-ражая свое неодобрение.

В конце концов напарник Боша наговорил гам:

— Меня все это с ума сведет.

— Что? — спросил Бош.

— Близнецы. Так много работы по дому, так много крика. Эффект домино. Один просыпается и начинает вопить, а за ним и другой. Мы с женой не высыпаемся, она уже на стенку лезет. Все время звонит мне, спрашивает, когда я вернусь. Я возврата юсь домой, мне вручают мальчишек, никакой передышки я не получаю. Только работа, близнецы, работа, близнецы.

— Насчет няни вы не думали?

— Няня нам не по карману. Особенно теперь, когда нам не платят сверхурочных.

Бош не знал, что на это ответить. Нго дочери было тринадцать лет, да и жила она за тысячи миль отсюда. В ее воспитании уча стия он никогда не принимал. Они проводили вместе четыре педели в году: две в Гонконге, две в Лос-Анджелесе — и все. Что же он мог посоветовать отцу троих детей?

— Не знаю, что тебе и сказать, — произнес он. — Ты ведь видишь, я стараюсь помочь тебе. Чем могу и когда могу. I [о может быть, дело не только в близнецах. Может быть, дело в тебе.

— Во мне? Ты это о чем?

— Да о том, что дело, возможно, в тебе самом. Может быть, ты слишком рано вернулся к работе.

Феррас покраснел, но ничего не ответил.

— Знаешь, такое временами случается, — сказал Бош..— Ты получаешь пулю и начинаешь думать, что молния может ударить в тебя и дважды.

— Слушай, Гарри, на этот счет у меня все в порядке. Все нормально. Мне не хватает сна, я все время устаю, а сил набраться не удается, потому что, как только я возвращаюсь домой, жена начинает доставать меня. Поверь, выговоров я от нее получаю более чем доста точно. Так что твои мне без надобности.

Бош кивнул, решив, что сказанного вполне достаточно. Он всегда знал, когда следует остановиться.

Адрес, который дал им Гэндл, относился к одному из семидесятых кварталов авеню Саут-Норманди, винный магазин стоял неподалеку от перекрестка Флоренс и Норманди, места, где журналисты и телевизионщики засняли с вертолетов самые страшные картины бунта 1992 года.

Однако Бош быстро понял, что знает место, куда они ехали, по совершенно другой причине.

Винный магазин «Удача» уже был окружен желтой полицейской лентой. У нее собралось некоторое количество зевак, однако убийства в этих местах большого любопытства не вызывали. Здешние жители уже видели их — и не раз. Феррас припарковал машину. Бош вылез из нее, достал из багажника свой кейс и направился к ленте.

Бош и Феррас назвали свои имена и номера значков патрульному полицейскому, стоявшему у ленты, и поднырнули под нее. Подходя к двери магазина, Бош сунул руку в карман пиджака и извлек из него спичечную книжечку. На обложке ее значилось «Винный магазин “Удача”» и стоял адрес дома, к которому они сейчас подходили. Бош большим пальцем открыл книжечку. В ней недоставало только одной спички, а на внутренней стороне обложки было напечатано: «Счастлив тот, кто находит прибежище в себе самом».

Бош носил ее с собой почти двенадцать лет. Не столько надеясь на удачу, которую она может ему принести, хоть он и верил в справедливость этой надписи. Нет, носил он ее из-за отсутствующей спички и того, о чем она ему напоминала.

В магазине, длинном, узком, разделенном на три прохода, стояли несколько патрульных и сержант. Центральный проход упирался в другой, поперечный, и в открытую заднюю дверь, выходившую на автостоянку. Вдоль стены левого прохода и вдоль стены поперечного стояли стеклянные холодильные шкафы с прохладительными напитками. Правый проход занимали напитки крепкие, центральный — вино.

Бош увидел в поперечном проходе еще двух патрульных и подумал, что они-то, по-видимому, и охраняют свидетельницу, которая, скорее всего, сидит в подсобке магазина или в офисе его владельца. Он поставил кейс на пол, достал из кармана две пары резиновых перчаток, отдал одну пару Феррасу.

К ним уже направлялся заметивший детективов сержант.

— Рэй Лукас, — не поздоровавшись, представился он. -Жертва лежит за прилавком. Это старик по имени Джон Ли. Убит, как мы полагаем, меньше двух часов назад. Похоже на ограбление, при котором грабителю не захотелось оставлять свидетеля. Здесь, в семьдесят седьмом, многие знали господина Ли, в том числе и многие из наших. Хороший был человек.

Лукас указал Бошу и Феррасу на прилавок. Бош протиснулся за него, присел на корточки, чтобы получше разглядеть убитого.

Убитый был азиатом и выглядел лет на семьдесят. Он лежал на полу, пустые глаза его смотрели в потолок. Губы были растянуты — почти в улыбке. На губах, щеке и подбородке виднелась кровь, по-видимому, он харкал ею, умирая. Рубашка пропиталась кровью, Бош увидел три пулевых отверстия. Правая нога убитого была согнута в колене и неловко просунута под. левую. Похоже, получив первую пулю, старик сразу упал.

— Гильз мы пока не обнаружили, — сказал Лукас. — (/грелок прибрал за собой и даже диск из системы видеозаписи — она стоит вон там, в глубине магазина, — вытащил.

— Он мог стрелять из револьвера, — сказал Бош. Тогда ему гильзы собирать не пришлось.

— Возможно, — согласился Лукас. — Хотя револьверы в этих местах встречаются редко. Здесь мало желающих попасть в перестрелку на улице, имея оружие всего с шестью патронами.

Лукас давал Бошу понять, что хорошо ориентируется в здешней обстановке. Бош был для него всего лишь заезжим гостем.

— Буду иметь это в виду, — сказал Бош.

Он молча осмотрел место преступления. Бош почти не сомневался в том, что жертвой оказался тот самый человек, с которым он много лет назад разговаривал в этом магазине.

Он заметил на правой ладони у убитого размазанную кровь. В этом ничего необычного не было. С самого раннего детства мы привычно прикасаемся к царапине или ранке, пытаясь закрыть ее или как-то исцелить. Естественный инстинкт. То же самое проделал и убитый, скорее всего схватившийся за грудь, когда ее пробила первая пуля.

Расстояние между пулевыми отверстиями составляло примерно четыре дюйма. А при трех быстро произведенных с близкого расстояния выстрелах пули, как знал Бош, должны были лечь ближе одна к другой. Отсюда следовало, что после первого выстрела старик упал на пол, а убийца, скорее всего, перегнулся через прилавок и выстрелил еще два раза.

Пули прошли сквозь грудь жертвы, пробив сердце и легкие. Кровь, которая запеклась на губах у старика, доказывала, что умер он не сразу. Он еще пытался дышать. Проработавший столько лет в полиции Бош мог с определенностью сказать одно: легких смертей не бывает.

Бош оторвал взгляд от жертвы, огляделся, не поднимаясь, вокруг. И на глаза ему сразу попался пистолет, торчавший из закрепленной под прилавком кобуры — так, чтобы в случае ограбления или чего-то похуже до него было легко дотянуться.

— Здесь есть пистолет, — сказал Бош. — Похоже на сорок пятый калибр, в кобуре, вытащить его старик не успел.

— Стрелок ворвался в магазин и пристрелил старика, прежде чем тот успел дотянуться до оружия, — сказал Феррас. — Скорее всего, местные жители знали, что у старика есть пистолет.

Лукас издал выражающий несогласие звук.

— Пистолет наверняка новый, — сказал он. — За последние пять лет старика грабили шесть раз, а о том, что у него есть пистолет, я слышу впервые.

Бош кивнул. Замечание сержанта было ценным.

— Расскажите мне о свидетельнице.

— Да ну, какая из нее свидетельница, — ответил Лукас. — Это госпожа Ли, жена убитого. Обнаружила тело мужа, когда принесла ему обед. Мы держим ее в подсобке, да только вам, чтобы поговорить с ней, переводчик понадобится. Я уже позвонил в ОАБ, попросил прислать какого-нибудь китайца.

Лукас имел в виду отдел азиатских банд.

Бош еще раз взглянул в лицо покойного и встал — оба его колена громко хрустнули. Вообще говоря, решение о том, чтобы привлечь к делу еще одного детектива, кем бы тот ни был, должен был принять он, глава следственной группы.

— Вы говорите по-китайски, сержант?

— Нет, иначе бы я в ОАБ не звонил.

— Тогда почему вы попросили прислать вам китайца, а не корейца или вьетнамца?

— Я как-то раз заглянул сюда, хотел купить банку энергетического напитка. Так и познакомился с господином Ли. Старик сказал, что и сам он, и его жена родом из Китая.

Бош кивнул, устыдившись предпринятой им попытки смутить Лукаса.

— Это госпожа Ли позвонила по девять-один-один? — спросил он.

— Нет, я же говорил, она по-английски ни слова не знает. Диспетчер сказал мне, что она позвонила своему сыну, а уж тот позвонил по девять-один-один.

Бош вышел из-за прилавка. Феррас зашел за него, присел, чтобы взглянуть на старика.

— Где сейчас сын? — спросил Бош.

— Он работает в Долине. Должен вот-вот подъехать.

Бош указал на прилавок:

— Скажите своим людям, чтобы, когда он появится, они его туда не пускали.

Сержант вызвал из глубины магазина своих подчиненных.

Феррас, осмотревшись за прилавком, присоединился к Бошу, который стоял теперь у входной двери, вглядываясь в видеокамеру, закрепленную под потолком в центре торгового зала.

— Ты бы сходил в подсобку, — сказал Бош. — Посмотри там, действительно ли грабитель утащил диск, и выясни, как себя чувствует наша свидетельница.

— Сейчас сделаю, — ответил Феррас и пошел по центральному проходу.

Бош оглядел сцену в целом. Прилавок имел в длину около двенадцати футов, кассовый аппарат стоял в самой его середине. По одну сторону от кассы возвышались стеллажи с жевательной резинкой и конфетами, по другую — с ходовыми товарами вроде дешевых сигар плюс витрина с билетами лото.

Позади прилавка до самого потолка поднимались полки с. дорогими спиртными напитками. Бош насчитал шесть полок с «Хеннесси». Он знал, что склонные к транжирству бандиты с удовольствием тратятся на дорогой коньяк. А затем, заметив два любопытных обстоятельства, подошел поближе к прилавку.

Кассовый аппарат стоял неровно. Бош решил, что убийца, вытаскивая деньги из ящика кассы, потянул ее на себя. Это означало, что Ли ящика не открыл и денег грабителю не отдал. И вероятно, означало также, что к моменту изъятия денег он был уже мертв. Теория Ферраса насчет того, что убийца выстрелил, едва войдя в магазин, могла оказаться верной. А это существенно, поскольку указывает на преднамеренное убийство.

Не прикасаясь ни к чему, Бош склонился над прилавком, чтобы взглянуть на клавиатуру кассы. Ни кнопки с надписью «ОТКР», ни каких-либо других, позволяющих сразу понять, как открывается ящик с деньгами, он не увидел. Интересно, откуда убийца знал, как это делается.

Он выпрямился, еще раз осмотрел полки. Ровные ряды бутылок «Хеннесси» стояли в центре. Никаких пустот в них не было.

Бош снова склонился над прилавком. На этот раз он попытался дотянуться до бутылок и понял, что, если упереться рукой в прилавок, труда это не составит.

— Гарри!

Бош распрямился, оглянулся на своего напарника.

— Сержант был прав, — сказал Феррас. — Подключенная к камере система ведет запись на диск. Он отсутствует.

— Резервные диски имеются?

— Парочка есть, однако система рассчитана на работу только с одним диском. Она просто пишет на него картинки снова и снова. Я прокрутил один из оставшихся, на нем таких картинок целая куча. Диска хватает примерно на день, а затем его содержимое просто переписывается.

— Ладно, не забудь забрать их.

В дверь магазина вошел Лукас.

— Приехал человек из ОАБ, — сказал он. — Впустить его?

— Нет, не надо. Я сам к нему выйду.

Бош вышел из магазина под зной позднего лета. Сквозь горные перевалы сюда долетал из Санта-Аны сухой ветер, и Бош почувствовал, как на его затылке подсыхает пот. У желтой ленты стоял, ожидая его, детектив в штатском.

— Детектив Бош?

— Да.

— Детектив Дэвид Чу, ОАБ. Меня вызвал патруль.

Ростом Чу обладал небольшим, телосложением легким. Никакого акцента в его говоре не ощущалось.

Бош, взмахом руки предложив Чу следовать за ним, поднырнул под желтую ленту и направился, на ходу стягивая пиджак, к своей машине. Он вынул из кармана спичечную книжечку и сунул ее в карман брюк, затем сложил пиджак подкладкой наружу и опустил его в чистую картонную коробку, которую держал в багажнике служебной машины.

— Жарко здесь, — сказал он Чу.

— И не только здесь, — отозвался тот. — Сержант велел мне подождать вашего появления.

— Да, извините меня за это. В общем так, под прилавком магазина лежит убитый хозяин, господин Ли. По меньшей мере три выстрела в грудь, очень похоже на ограбление. Убитого обнаружила его жена, не говорящая по-английски. Она позвонила сыну, сын позвонил в полицию. Нам, понятное дело, требуется допросить ее, поэтому вы и понадобились. Возможно, нам потребуется ваша помощь и при разговоре с сыном, который должен скоро приехать. Это все, что мне пока известно.

Они направились к ленте.

— Вы не знаете, на каком диалекте говорит госпожа Ли? — спросил Чу.

— Нет. А что, это может составить проблему?

— Я хорошо владею кантонским и мандаринским диалектами. Они встречаются в Лос-Анджелесе чаще всего.

Бош приподнял ленту, чтобы пропустить под нее Чу.

— А сами вы откуда?

— Сам я родился здесь, детектив. Однако семья мои родом из Гонконга, и дома мы говорим на мандаринском.

— Да? Моя дочь живет с матерью в Гонконге. Она как раз мандаринский и осваивает.

— Молодец. Надеюсь, он ей в жизни пригодится.

Они вошли в магазин. Бош позволил Чу быстро осмотреть труп под прилавком, а затем повел его вглубь магазина. Там их поджидал Феррас. Чу представил его и Боша госпоже Ли и представился сам.

Только что овдовевшая женщина явно пребывала в шоке. Бош решил, что она ждет появления сына, чтобы тогда уж наплакаться всласть. Чу мягко заговорил с ней и, проговорив несколько минут, повернулся к Бошу и Феррасу:

— Ее муж остался в магазине один, а она поехала домой, чтобы привезти еду. Когда вернулась, нашла его под прилавком. Входя в магазин, никого не видела. Она поставила машину за магазином и открыла своим ключом заднюю дверь.

Бош кивнул:

— Спросите, в какое время она покинула магазин.

Чу спросил и, выслушав ответ, снова повернулся к Бошу:

— Она ежедневно уезжает за едой около половины третьего.

— Кто-нибудь еще в магазине работает?

— Нет, об этом я уже спросил. Магазин открыт каждый день, кроме воскресенья, с одиннадцати до десяти.

Типичная история иммигрантов, подумал Бош. Никто из них не думает о том, что точку в их истории поставит пуля.

— Спросите о сыне. Когда она позвонила ему, он был дома?

— И об этом я уже спросил. Семья владеет еще одним магазином, в Долине. В нем работает сын. Живут они все вместе, на полпути от одного магазина к другому. В Уилшире.

Бош понял, что Чу свое дело знает и в подсказках относительно того, какие вопросы следует задавать, не нуждается.

— Ну ладно, мы с напарником вернемся в торговый зал. Побудьте пока с ней, а когда появится сын, всем нам, наверное, будет лучше перебраться в центр города. Вас это устроит?

— Вполне, — сказал Чу.

Бош с Феррасом прошли в магазин. Там уже появилась бригада медэкспертов, которым предстояло официально зарегистрировать смерть старика и увезти его труп, и вторая бригада — криминалистов, также успевших приступить к работе.

Бош и Феррас решили, что им следует разделиться. Бош останется в магазине, чтобы понаблюдать за сбором улик, а Феррас обойдет окрестные дома и попытается найти кого-нибудь, кто видел или слышал что-либо, связанное с убийством. Бош понимал, что такой обход скорее всего окажется бесполезным, однако отказаться от него было нельзя. Описание автомобиля или подозрительного человека могло стать одним из кусочков пазла, способным привести в конечном счете к раскрытию преступления.

Через две минуты после ухода Ферраса снаружи донеслись громкие голоса. Бош вышел из магазина и увидел, что двое патрульных удерживают мужчину, норовящего прорваться за желтую ленту. Мужчина был азиатом лет двадцати с небольшим. Бош быстро подошел к спорящим.

— А ну-ка отставить, — резко потребовал он, давая поют., кто здесь главный. И добавил: — Отпустите его.

— Я хочу увидеть своего отца, — заявил молодой человек.

Бош кивнул патрульным:

— Я сам позабочусь о господине Ли.

Патрульные отошли, оставив Боша наедине с сыном убитого.

— Ваше полное имя, господин Ли?

— Роберт Ли. Я хочу увидеть своего отца.

— Я понимаю. Если вы действительно этого хотите, я позволю вам взглянуть на него. Но пока на этот счет не наступит полная ясность, вы его не увидите. Я детектив, руководящий расследованием, и мне нужно, чтобы вы успокоились.

Молодой человек уставился в землю.

Бош коснулся его плеча.

— Вот и правильно, и хорошо, — сказал он.

— Где моя мать?

— Она в подсобке, разговаривает с другим детективом

— Хотя бы ее я увидеть могу?

— Да, можете. Но сначала мне нужно задать вам несколько вопросов. Хорошо?

— Хорошо. Задавайте.

— Прежде всего, меня зовут Гарри Бош. Я возглавляю расследование. И собираюсь найти убийцу вашего отца. Это я нам обещаю.

— Не надо давать обещания, выполнять которые мы не собираетесь. Вы даже не знали отца. Он вам безразличен. Для нас он всего лишь очередной... а, не важно.

— Очередной кто?

— Я же сказал: не важно.

Бош с секунду молча смотрел на него, потом спросил:

— Сколько вам лет, Роберт?

— Мне двадцать шесть, и я хочу увидеть свою мать.

Он повернулся, чтобы пойти к задней стене магазина, однако Бош схватил его за руку с силой, удивившей молодого человека.

Ли замер, опустил взгляд на удерживавшую его руку.

— Позвольте я вам кое-что покажу, а потом вы пойдете к вашей матери.

Бош выпустил руку Ли, достал из кармана спичечную книжечку, протянул ему.

Ли, увидев ее, удивился:

— Ну и что? Мы раздавали такие спички покупателям, пока не начался кризис и нам это стало не по карману.

Бош отобрал у него книжечку.

— Двенадцать лет назад я получил ее в магазине вашего отца, — сказал он. — В городе начинался бунт. Прямо здесь.

— Я помню. Они тогда ограбили магазин, избили отца. Ему вообще не следовало открывать здесь магазин. И мама, и я, мы уговаривали его сделать это в Долине, однако он нас не послушал. И посмотрите, что вышло. — Молодой человек горестно повел рукой в сторону магазина.

— Да, ну так вот, я был здесь той ночью, — продолжал Бош. — Бунт начался и закончился очень быстро. Пострадал лишь один человек.

— Коп. Я знаю. Они вытащили его из полицейской машины.

— Я тоже был в той машине, но меня они не тронули. А добравшись до места, на котором мы с вами стоим, я оказался в безопасности. Мне очень хотелось курить, и я зашел в магазин. Ваш отец стоял за прилавком, однако грабители утащили все сигареты до единой пачки. — Бош поднял перед собой книжечку. — Спичек я увидел множество, а сигареты ни одной. И тогда ваш отец достал из кармана свою собственную. Эта сигарета была у него последней, и он отдал ее мне.

Рассказ Боша закончился.

— Я не знал вашего отца, Роберт. Но я собираюсь найти человека, который убил его. И я это обещание выполню.

 Глава вторая

В Управление полиции двум детективам удалось вернуться лишь около полуночи. Бош решил не тащить туда родных убитого для снятия официальных показаний. Взял с них обещание явиться в отдел на следующее утро и отпустил домой. А добравшись с напарником до офиса, отпустил и его, чтобы тот попытался как-то загладить свою вину перед женой, Сам Гарри остался в Управлении, чтобы систематизировать собранные ими сведения и без помех поразмышлять над делом.

Совершенный Феррасом обход ближайших к винному магазину домов оказался, как и ожидалось, безрезультатным, и все же одного возможного подозреваемого вечерняя работа детективам дала. За три дня до убийства у Ли произошла стычка с молодым человеком, который, как полагал Ли, уже не раз совершал и его магазине кражи. Согласно показаниям миссис Ли, парень яростно отрицал свою вину и заявил, что Ли обвивает ею в кражах лишь потому, что он черный. Заявление, строго говоря, смехотворное, поскольку 99 процентов покупок совершали у Ли именно чернокожие окрестные жители. В полицию Ли обращаться не стал. Он просто выгнал парня из магазина, велев ему никогда там больше не появляться. Госпожа Ли скатала, что тот, уходя, пообещал Ли вернуться и снести ему голову. В ответ Ли вытащил из-под прилавка пистолет, наставил его на угрожавшего ему парня и сказал, что будет готов к встрече.

Все это означало, что этот тинейджер знал об оружии под прилавком. И если он собирался выполнить свою угрозу, то должен был, появившись в магазине, действовать быстро.

Наутро госпоже Ли предстояло просмотреть альбом с фотографиями местных бандитов и попытаться найти среди них пригрозившего ее мужу юнца.

Разумеется, этой ниточкой придется заняться и допросить мальчишку, однако Бош в ценности ее, как и в том, что парень окажется серьезным подозреваемым, уверен не был, поскольку три обнаруженных им на месте преступления факта в картину убийства из мести не укладывались.

Рядом с кабинетом лейтенанта находилась совещательная комната с длинным, как и положено залу заседаний, столом. Получив от криминалистов свежие отпечатки сделанных на месте преступления фотографий, Бош перешел в нее и разложил их по столу, соорудив подобие незаконченной мозаичной картины.

Теперь он вглядывался, отхлебывая из большой кружки кофе, в эти снимки и думал о том, что привлекло его внимание при первом осмотре места убийства. О нетронутых бутылках «Хеннесси», которые стояли прямо за прилавком. Гарри трудно было поверить, что убийство совершено гангстером, поскольку ему не верилось, что гангстер забрал бы из кассы деньги, но не взял ни одной бутылки «Хеннесси».

Стало быть, думал Бош, искать следует стрелка, к «Хеннесси» равнодушного. Стрелка, ни в какой банде не состоящего.

Следующим интересным моментом были полученные жертвой раны. С точки зрения Боша, они исключали неведомого магазинного воришку из числа подозреваемых. Три выстрела в грудь не оставляли сомнений в том, что убийство было преднамеренным. А вот в голову убийца не стрелял, и это могло свидетельствовать, что действиями его руководил не гнев и не жажда мести. Бош знал: выстрел в голову говорит о личном мотиве убийства, о том, что убийца — кто-то из знакомых жертвы. Но тогда справедливым должно быть и обратное. Три выстрела в грудь личного мотива не подразумевают. Только деловой. Необходимо искать человека, Джону Ли совершенно чужого, человека, который спокойно вошел в магазин, трижды выстрелил его владельцу в грудь, столь же спокойно опустошил денежный ящик кассы, да еще и сходил вглубь магазина, чтобы вынуть диск из записывающей системы.

Скорее всего, думал Бош, этот человек убивал не впервые. Утром придется проверить, не совершалось ли в Лос-Анджелесе и его окрестностях аналогичных убийств.

Переведя взгляд на фотографию лица жертвы, Бош вдруг заметил нечто новое. Кровь на щеке, губах и подбородке Ли была размазана. А зубы остались чистыми. На них кровь отсутствовала. Бош поднес фотографию поближе к глазам. Там, в магазине, он решил, что кровь попала на лицо Ли, когда тот закашлялся, напоследок наполнив воздухом продырявленные легкие. Но в таком случае она не могла не попасть и на зубы.

Он отложил этот снимок, нашел в своей мозаике фотографию правой, откинутой в сторону руки жертвы. Кончики ее пальцев покрывала кровь, тонкой струйкой стекшая в ладонь.

Бош снова взглянул на кровь, размазанную по лицу. И внезапно понял, что Ли притронулся к ране не инстинктивно, не из желания уменьшить боль. Коснувшись груди, он поднес пальцы ко рту. Двойной перенос: Ли прикасается рукой к груди, кровь попадает на пальцы, а затем переносится ими на губы.

Но почему он это сделал?

Бош вытащил из кармана сотовый и позвонил по служенной линии в офис главного медэксперта. Посмотрел, услышан гудок, на часы. Десять минут первого.

— Управление коронера.

— Кассел еще там? Это Бош.

Макс Кассел был следователем управления главного медэксперта, выезжавшим на место преступления в винный магазин «Удача» и увезшим оттуда тело.

Вызов перевели на ожидание, затем Кассел взял трубку:

— Я уж было ушел, Бош. Просто вернулся за чашкой.

Бош знал, что Кассел живет в Палмдейле, в часе пути отсюда. А снабженные нагревающим элементом кофейные чашки, которые подключаются в машине к гнезду прикуривателя, что непременный атрибут тех, кто работает в центре города и вынужден проделывать долгий путь до дома.

— Ты уже уложил моего старика в ящик?

— Нет, все ящики заняты. Он в третьем холодильнике. Но я закончил с ним и собираюсь домой, Бош.

— Понимаю. У меня всего один короткий вопрос. Ты его рот не проверял?

— Что значит «не проверял»? Конечно, проверял.

— Ничего там не обнаружил? Во рту или в горле?

— А как же, кое-что обнаружил.

Сердце Боша забилось чаще.

— И что же?

— Язык. — И Кассел фыркнул.

— Очень смешно. Кровь там была?

— Да, в малых количествах, на языке и в горле. Все это есть в моем отчете, который ты завтра получишь.

— Да, но три выстрела. Его легкие должны были походить на кусок швейцарского сыра. Разве это не приводит к обильному кровотечению?

— Если человек уже мертв, не приводит. Первая пуля могла пробить сердце, и он перестал дышать. Слушай, Бош, мне пора. Тебя завтра в два ждет Лаксми. Вот ей эти вопросы и задавай.

— Задам, конечно. Однако сейчас я разговариваю с тобой. Я думаю, что мы кое-что пропустили: господин Ли положил что-то в рот.

Наступила пауза, Кассел обдумывал услышанное.

— Ну, если и так, я ни во рту, ни в горле ничего не увидел. А если он что-то проглотил, так это не по моей части. По части Лаксми, и она это завтра найдет — что бы это ни было.

— Ты не оставишь для нее записку на видном месте?

— Ладно, оставлю все, что угодно. Тебе известно, что никто из нас больше сверхурочных не получает?

— Да, известно. У нас то же самое. Спасибо, Макс.

Бош закрыл крышку телефона и повернулся к пластиковым пакетам, содержавшим два взятых из магазина диска. Каждый лежал в помеченной датой пластмассовой коробочке. На одной значилось 01/9 — день, отстоявший от дня убийства ровно на неделю, на другой — 27/8. Бош отнес обе к стоявшему в дальнем конце комнаты DVD-плееру и вставил в него диск 27/8.

На экране появились две разделившие его пополам картинки. Одна показывала переднюю часть магазина, в том числе и прилавок с кассой, другая — заднюю. Поверху каждой картинки бежала строка с указанием даты и времени.

Бош пододвинул к экрану кресло, увеличил скорость воспроизведения в четыре раза. На просмотр первого диска уйдет, прикинул он, чуть меньше трех часов. Потом можно будет поехать домой, несколько часов поспать, а утром явиться на работу.

Боша грубо вырвали из сна, кто-то тряс его за плечо. Открыв глаза, он увидел, что это лейтенант Гэндл.

— Как ты попал в мой кабинет, Бош?

Бош сел на диване.

— Я... я смотрел в совещательной видеозаписи, засиделся допоздна, домой ехать смысла не было. Который час?

— Около семи. Сказанное никак не объясняет твое присутствие в моем кабинете. Уходя вчера, я запер дверь.

— Правда?

— Да, правда.

Бош делал вид, что в голове его еще не прояснилось. Хорошо хоть, что он, вскрыв дверь, вернул отмычки и бумажник. Единственный во всем отделе грабежей и убийств диван как раз в кабинете Гэндла и стоял.

— Может, тут побывали уборщики, и они заныли снова запереть кабинет? — предположил он.

— У них нет ключа от кабинета. Послушай, Гарри, мне не нравится, когда кто-то открывает запертую мной дверь.

— Вы правы, лейтенант. Я все понял. — Бош встал. — Ладно, мне пора заняться делом.

— Не так скоро. Расскажи-ка, что за видео ты здесь смотрел?

Бош коротко рассказал Гэндлу о том, что Джон Ли, сам того не желая, оставил на двух дисках нечто похожее на улику

— Хотите, пройдем в совещательную, и я нам все покажу?

— Может, дождемся твоего напарника? А там вместе все и посмотрим.

Бош покинул кабинет Гэндла, пересек еще пустовавшее помещение личного состава. Лейтенант всегда приходил сюда первым.

Гарри спустился в кафетерий, который открывался в темь, но пока пустовал, поскольку значительная часть тех, кто работал в Управлении полиции, все еще оставалась в Паркер-центре. Бош получил стандартный завтрак копа: два пончика и кофе. ()п взял еще один кофе — для Ферраса. Быстро проглотив попчики, он поднялся лифтом на свой этаж. Как и ожидалось, Феррис уже сидел за своим рабочим столом. Бош поставил перед ним бумажный стакан с кофе и направился к своему отсеку.

— Спасибо, Гарри, — сказал Феррас. — Слушай, ты же и вчера в этом костюме ходил. Только не говори мне, что ты проработал здесь всю ночь.

Бош сел.

— Нет, пару часиков я все-таки поспал на диване лейтенанта. Когда должны появиться госпожа Ли с сыном?

— Я сказал им, чтобы они приехали в десять. А что?

— По-моему, я наткнулся на нечто такое, чем стоит заняться. Я просмотрел ночью диски, которые мы забрали из магазина. Бери кофе, и я покажу их тебе. Тебе и лейтенанту.

Десять минут спустя Бош стоял в совещательной, держа в руке пульт управления ГЖО-плеером, а Феррас и Гэндл сидели за столом. Бош прокрутил диск 01 /9 до нужного ему места и остановил картинку.

— Значит, так, наш стрелок вытащил диск из записывающей системы, поэтому увидеть то, что произошло в магазине вчера, мы не можем. Однако он оставил два других диска, записанных двадцать седьмого августа и первого сентября, — последний ровно за неделю до вчерашнего дня. Пока все понятно?

— Все, — ответил Гэндл.

— Собственно говоря, Ли интересовала пара магазинных воришек. Общее между двумя дисками состоит в том, что именно в эти дни воришки и появлялись. Один подходил к прилавку и просил продать ему сигареты, второй отправлялся к стеллажам с крепкими напитками. И пока Ли продавал курево тому, кто стоял у прилавка, второй малый засовывал в штаны пару фляжек водки, потом брал третью и шел к прилавку — якобы для того, чтобы за нее заплатить. Тот, что стоял у прилавка, доставал бумажник, обнаруживал, что оставил все деньги дома, и они уходили, ничего не купив. Это произошло в оба названных мной дня.

— Так это и есть след, который ты обнаружил? — спросил Гэндл. — И ты потратил ночь на то, чтобы найти его?

— Это не след, — с раздражением ответил Бош. — Я всего лишь объяснил вам, почему Ли сохранил именно эти два диска. На наше счастье, один из них был записан первого сентября.

Бош нажал на кнопку воспроизведения. На разделенном надвое экране открылась дверь пустующего магазина, и в него вошел покупатель. Он небрежно помахал ладонью стоявшему за прилавком Ли и направился вглубь магазина. Изображение было зернистым, но достаточно четким для того, чтобы трое зрителей увидели: покупатель был азиатом лет тридцати с небольшим. Вторая камера зафиксировала его, когда он приблизился к одному из стеклянных шкафов с охлажденными напитками и вынул из него банку пива. Потом он возвратился к прилавку, что-то сказал Ли, и владелец магазина снял с одной из верхних полок блок сигарет «Кэмел», положил его на прилавок, а затем сунул банку пива в пакетик из бурой бумаги.

Впечатление покупатель производил внушительное низкорослый, плотный, с толстыми руками и тяжелыми плечами. Он уронил на прилавок одну купюру, Ли взял ее, открыл шпик кассы, положил купюру в последнее отделение, потом передал через прилавок сдачу. Покупатель принял деньги, уложил их в карман. Затем, сунув блок сигарет под мышку, снял с прилавка банку с пивом и наставил указательный палец свободной руки на Ли — как пистолет, — пару раз дернул оттопыренным большим пальцем, словно стреляя, и покинул магазин.

Бош остановил воспроизведение.

— Что это было? — спросил Гэндл. — Что за угроза? Это и есть твоя находка?

Феррас молчал, однако Бош был совершенно уверен: его молодой напарник увидел то, что хотел показать им Гарри. Он запустил воспроизведение уже показанного куска сначала

— Что ты здесь видишь, Игнасио?

Феррас подошел поближе к экрану.

— Прежде всего, этот парень азиат. Значит, живет он не вблизи магазина.

Бош кивнул.

— Что еще, Игнасио?

— Присмотритесь к деньгам, — ответил Феррас. Денег он получил назад больше, чем отдал. Видите, Ли кладет cm бумажку в ящик, а затем начинает отдавать ему деньги, включая и те, что получил от него. То есть пиво и курево достались парню задаром, а в придачу к ним он получил деньги. Это дань.

Бош кивнул снова. Феррас молодец.

— Ночью я просмотрел это место на малой скорости, - сказал он. — Ли положил бумажку покупателя в четвертое' отделение. Выходит, что сразу после этого он отдал парню доллар, пятерку, десятку и одиннадцать двадцаток.

— Двести тридцать шесть долларов? — спросил Гэндл. — Странная какая-то сумма.

— На самом деле, — сказал Феррас, — если вычесть двадцатку покупателя,двести шестнадцать.

— Правильно, — сказал Бош.

— Ну хорошо, Гарри, — произнес Гэндл, — так что же это значит?

Бош указал на метку времени вверху экрана:

— Платеж был произведен ровно за неделю до убийства. А в нынешний вторник, где-то около трех часов дня, господина Ли застрелили. Возможно, он решил на этой неделе не платить.

— Или у него не было денег, — предположил Феррас. — Сын сказал нам вчера, что дела идут плохо.

— То есть старик говорит «нет» и получает пулю? — спросил Гэндл. — Не слишком ли крутая мера? Убив старика, этот тип лишается источника денег.

Феррас пожал плечами.

— Остаются еще жена с сыном, — сказал он. — Они быстро поймут полученный ими намек.

— Они приедут сюда в десять, чтобы подписать показания, — добавил Бош. — Тогда мы все и выясним.

Обычно кислое лицо Гэндла просветлело. Ему явно понравилось то, как продвигается расследование.

— Ладно, джентльмены, держите меня в курсе, — сказал он и покинул совещательную.

— Хорошая работа, Гарри, — сказал Феррас. — Ты его порадовал.

— Он обрадуется еще сильнее, если мы быстро раскроем дело. — Бош выключил экран, извлек из плеера диск. — До появления семьи Ли я хочу переговорить с детективом Чу.

— Думаешь, он что-то от нас утаил?

— Вот это я и собираюсь выяснить.

Отдел азиатских банд входил в состав отдела по борьбе с бандитизмом и поддержке операций, многие сотрудники которого работали под прикрытием. ОБПО располагался в здании без вывески, которое стояло всего в нескольких кварталах от здания Управления полиции.

— С добрым утром, детектив Бош, не ожидал увидеть вас здесь, — сказал Чу, когда Бош вошел в небольшую комнату личного состава. — Я собирался прийти к вам к десяти, ко времени появления госпожи Ли. Чем могу быть полезен?

— Мне нужно кое-что показать вам. У вас здесь есть DVD-плеер?

— Да, вон там.

За комнатой личного состава располагались четыре комнатки для допросов. В одной из них стоял DVD-плеер, а поверх него телевизор на вращающейся подставке. Имелся здесь и хороший графический принтер.

Бош отдал Чу диск, взятый из винного магазина, Чу вставил его в плеер. Бош взял пульт и быстро прокрутил изображение до метки 15.00.

— Мне хочется, чтобы вы пригляделись к парню, который сейчас войдет в магазин, — сказал он.

Чу молча наблюдал за тем, как азиат входит в магазин, покупает пиво и блок сигарет и получает солидную прибыль на вложенные им деньги.

— Что скажете? — спросил Бош, когда покупатель покинул магазин.

— Это сбор дани. Он получил больше, чем отдал.

— Ага, двести шестнадцать долларов плюс собственную двадцатку. Мы подсчитали. — И Бош, увидев, что брови Чу поползли вверх, спросил: — Что это может значить?

— Ну, скорее всего, это может означать «Триаду», — будничным тоном ответил Чу.

Бош кивнул. Убийств, совершенных «Триадой», ему пока расследовать не доводилось, однако он знал, что носящие это название тайные китайские общества действуют в большинстве крупных американских городов.

— Почему вы решили, что этот малый состоит в «Триаде»? — спросил он.

— Вы сказали, что дань составила двести шестнадцать долларов, так?

— Так. И что же?

— Основу построенного на вымогательстве бизнеса «Триады» образуют еженедельные платежи владельцев мелких магазинов, которые нуждаются в защите. Обычная сумма — сто восемь долларов. Двести шестнадцать — двойной платеж.

— Но почему сто восемь? Это что, налог на налог? «Триада» отдает восемь долларов государству или еще кому-то?

Сарказма Боша Чу не заметил и потому ответил ему тоном учителя, объясняющего что-то непонятливому ученику:

— Нет, детектив, к налогам это отношения не имеет. Позвольте мне дать вам маленькую историческую справку, тогда, надеюсь, вы поймете, что тут к чему.

— Конечно, — согласился Бош.

— «Триады» возникли в Китае в семнадцатом столетии. В монастыре Шаолинь жило сто тринадцать монахов. Напавшие на него маньчжуры убили почтивсех, в живых осталось лишь пятеро. Вот эти пятеро монахов и начали создавать тайные общества, цель которых состояла в том, чтобы свергнуть власть завоевателей. Так родились «Триады». Однако с течением времени они забыли о политике и патриотизме и превратились в преступные организации, занимающиеся вымогательством и «крышеванием» тех, кто им платит. А в честь погибших монахов требуемые ими суммы всегда устанавливаются кратными ста восьми.

— В живых осталось пять монахов, не три, — сказал Бош. — Откуда же взялось название «Триада»?

— Каждый из тех монахов основал собственную «Триаду». «Тянь ди хуэй». Что означает «сообщество неба и земли». У каждой имелся треугольный флаг, символизировавший отношения между небом, землей и человеком. Отсюда и «Триады».

— И теперь они обирают своих же соотечественников?

— По большей части — да. Однако Ли был человеком верующим. Вы видели вчера в его подсобке буддийский алтарь?

— Проглядел.

— Я расспросил об этом его жену. Ли был очень религиозен. Верил в духов. Для него плата «Триаде» могла быть чем-то вроде приношения духу. Духу предка. Понимаете, если вы с самого начала знаете, что часть ваших денег пойдет «Триаде» — так же, как другая часть налоговому управлению, •— то жертвой себя уже не считаете. Это просто элемент вашей жизни, и все.

— Да, но налоговое управление не стреляет вам в грудь, если вы ему не заплатите.

— Вы полагаете, что Ли убил этот человек из «Триады»? — спросил Чу. — А как же та нить, которую мы получили от миссис Ли? Бандит, угрожавший ее мужу в субботу?

Бош покачал головой:

— Там все не сходится. Мальчишка обещал вернуться и снести Ли голову, а стреляли ему в грудь. Это не было убийством, совершенным в приступе гнева. Не похоже на то. Но не беспокойтесь, мы проверим и эту возможность, даже если проверка окажется пустой тратой времени. — Бош указал на временную метку изображения. — Ли убили в это же время и в тот же день недели. Надо полагать, плату он вносил регулярно. И надо полагать также, что этот человек присутствовал при убийстве. Думаю, это превращает его в более вероятного подозреваемого.

Комната, в которой они находились, была очень маленькой, дверь ее оставалась открытой. Однако теперь Бош отступил к двери и закрыл ее, а затем повернулся к Чу:

— Ну что же, скажите мне, что вчера вы ни о чем подобном не догадались.

— Разумеется, нет.

— И госпожа Ли ничего не сказала вам о выплатах «Триаде»?

Чу замер:

— Вы на что намекаете, Бош?

— На то, что это ваш мир и вам следовало уведомить меня о существовании такой возможности. Я обнаружил ее совершенно случайно.

Теперь они стояли лицом к лицу.

— Я не увидел вчера ничего, содержавшего хотя бы намек на такую возможность, — сказал Чу. — Меня вызвали туда в качестве переводчика. Моим мнением относительно чего бы то ни было вы не поинтересовались. Вы намеренно не подпускали меня к расследованию, Бош. Возможно, если бы подпустили, я бы и смог увидеть или услышать что-то.

— Вы детектив, Чу. И для того чтобы задавать вопросы, приглашение вам не требуется.

— Понаблюдав за вами, я решил, что требуется.

— И что это должно означать?

— Только то, что я наблюдал за вами, Бош. За тем, как вы обращались с госпожой Ли, с ее сыном... со мной.

— Ах, вот оно что.

— Что на вас так повлияло, Вьетнам? Вы ведь служили во Вьетнаме, верно?

— Не притворяйтесь, будто вы ничего обо мне не знаете, Чу.

— Я знаю то, что вижу, а это я видел и прежде. Я родом не из Вьетнама. Я американец. Родился здесь, так же как и вы.

— Послушайте, может, оставим эту тему и займемся делом?

— Как скажете. Вы здесь главный.

Чу отвернулся к экрану. Бош постарался как-то успокоиться. Кое в чем Чу был, разумеется, прав. И Бошу стало стыдно за то, что в нем так легко распознать человека, вернувшегося из Вьетнама напичканным расовыми предрассудками.

— Хорошо, — сказал он. — Может быть, мое вчерашнее поведение было ошибкой. Прошу у вас прощения. Но теперь вы в деле, и мне необходимо знать то, что знаете вы.

Чу заметно расслабился:

— Я уже все вам рассказал. Единственное, что вызывает у меня недоумение, это сумма — двести шестнадцать долларов. Двойной платеж. Возможно, господин Ли задолжал деньги за прошлую неделю. Не исключено, что у него были трудности с наличными.

— И может быть, за это его и убили. — Бош ткнул пальцем в экран: — Вы не могли бы распечатать для меня эту картинку?

— Я бы ее и для себя распечатал.

Чу подошел к принтеру, дважды нажал на одну из кнопок. И принтер начал печатать две копии изображения только что отвернувшегося от прилавка мужчины.

— У вас ведь имеются альбомы с фотографиями гангстеров?

— Конечно, — ответил Чу. — Я постараюсь установить его личность. Надо распечатать и изображение его татуировки.

— Какой татуировки? — удивился Бош.

Чу забрал у него пульт, перемотал изображение. И, остановив его на мгновении, когда мужчина протянул левую руку, чтобы принять деньги от Ли, ткнул пальцем в едва различимый рисунок на внутренней стороне его предплечья. Да, верно. Это была татуировка, однако до того плохо различимая из-за зернистости изображения, что Бош ее проглядел.

— И что это такое? — спросил он.

— Судя по форме, нож. И наколол он себе этот рисунок сам.

— Вам это о чем-нибудь говорит?

— Нож по-китайски «ким». Здесь, в Южной Калифорнии, имеется по меньшей мере три «Триады» — «Еэ Ким», «Сай Ким» и

«Юн Ким». Это означает «Праведный нож», «Западный нож» и «Отважный нож». Все три — филиалы гонконгской «Триады», именуемой «Четырнадцать К». Очень сильной.

— «Четырнадцать К»? Это четырнадцать карат, что ли?

— Нет, четырнадцать — это число, знаменующее злую судьбу. В китайском языке оно напоминает по звучанию слово «смерть». А К означает убийство.

Навещая в Гонконге дочь, Бош узнал, что любое число, в состав которого входит цифра четыре, считается зловещим. Дочь и бывшая жена Боша жили в высоченном кооперативном доме, где не было ни одной двери, на которой стояла бы четверка. Четвертый этаж дома был обозначен буквой «П» — парковка, — а четырнадцатый отсутствовал: так же, как в большинстве зданий на Западе отсутствует тринадцатый.

Бош снова указал на экран.

— Так вы думаете, этот малый может быть одним из сборщиков дани, которую получает «Четырнадцать К»? — спросил он.

— Возможно, — ответил Чу. — Как только мы с вами простимся, я начну наводить о нем справки.

Бош посмотрел на Чу, пытаясь понять смысл этих слов. И кажется, понял: Чу хотел, чтобы Бош ушел и дал ему возможность вернуться к работе. Гарри вынул из плеера диск.

— Оставайтесь на связи, Чу, — сказал он.

— Хорошо, — коротко ответил Чу.

— Ладно, увидимся в десять.

На столе у Ферраса стоял соединенный проводом с его компьютером кассовый аппарат из винного магазина «Удача».

— Криминалисты с ним закончили. Никаких отпечатков, кроме отпечатков убитого. Я залез в его память. Ко времени появления убийцы дневная выручка составляла меньше двухсот долларов. Отдать двести шестнадцать жертве было трудновато.

— Ладно, у меня тоже имеется кое-что для тебя, — сказал Бош и положил на стол распечатки. — Другие новости от криминалистов поступили?

— Почти никаких. Они все еще исследуют каждую... да, еще вот что: пороховой гари на руках вдовы не обнаружено. Но мы, собственно, этого и ожидали.

Бош кивнул. Поскольку тело обнаружила госпожа Ли, правила требовали проверить ее руки на предмет наличия остатков пороховой гари, которые присутствовали бы там, если бы она недавно стреляла из пистолета. Однако Бош и без результатов этого анализа не сомневался в том, что из списка подозреваемых ее можно вычеркнуть.

— На какой срок рассчитана память этой штуковины? — спросил он.

— Да, похоже, на целый год. Я вывел кое-какие средние цифры. Общая выручка магазина составляла чуть меньше трех тысяч в неделю. Если вычесть издержки, у старика оставалось от силы пятьдесят тысяч в год. Он едва сводил концы с концами.

— Сын говорил вчера, что в последнее время дела у магазина пошли на спад.

— Судя по этим цифрам, на подъем они никогда и не шли.

Бош передал Феррасу все услышанное от Чу, сказал, что ОАБ, возможно, удастся выяснить личность подозреваемого. Они сошлись на том, что главным направлением расследования должны стать поиски работающего на «Триаду» сборщика податей. Тем не менее необходимо будет найти и допросить и предполагаемого члена одной из банд, который поругался с Ли в последнюю перед убийством субботу.

Затем они занялись бумажной работой, неотделимой от любого расследования. А ровно в десять появился Чу.

— Госпожа Ли еще не приехала? — спросил он вместо приветствия.

Бош поднял взгляд от бумаг:

— Пока нет. У вас есть что-нибудь новое?

— Я просмотрел наши альбомы. Этого парня в них нет. Сейчас мы наводим о нем справки в китайской общине и пытаемся выяснить, в каких отношениях состоял с ним господин Ли.

— Отношениях? — переспросил Феррас. — Из старика просто-напросто тянули деньги, вот и все отношения.

— Детектив Феррас, — терпеливо произнес Чу, — вы смотрите на это с типичной для западного человека точки зрения. Я уже говорил детективу Бошу, что господин Ли был связан с «Триадой» всю свою жизнь. На его диалекте такая связь называется «цюан си». Точного перевода этого выражения не существует, но оно относится ко всей системе социальных связей, в том числе и связей с «Триадой».

Некоторое время Феррас молча смотрел на Чу, а потом сказал:

— Мне все едино. Господин Ли прожил здесь тридцать лет. И как бы эта штука ни называлась в Китае, у нас она называется вымогательством.

Решительный тон напарника понравился Бошу. Он уже собрался ввязаться в этот спор, но тут у него на столе зазвонил телефон. Бош поднял трубку:

— Бош.

— Это Роджерс, дежурный. К вам посетители по фамилии Ли.

— Пошлите их сюда.

Бош положил трубку.

— Значит, так, они поднимаются к нам. Поступаем следующим образом. Чу, вы отводите пожилую леди в одну из комнат для допросов, снимаете с нее показания, и она их подписывает. А уже после этого спрашиваете о выплатах тому парню с видеозаписи. И показываете ей его фотографию. Мы с Феррасом разговариваем с сыном. Я хочу выяснить, платит ли и он за «крышевание» магазина в Долине. Если платит, там мы нашего подозреваемого и возьмем.

Бош взглянул на дверь комнаты и увидел входящую в нее госпожу Ли. Вот только сына с ней не было. Старуху сопровождала молодая женщина. Бош помахал им рукой.

— Вы не знаете, кто это, Чу?

Чу повернулся к приближавшимся женщинам. И ничего не сказал. Стало быть, вторую из них он тоже не знал. Когда они подошли к столу Боша, он увидел, что вторая женщина — азиатка тридцати с чем-то лет, хорошенькая. Волосы ее были не по моде зачесаны назад, так что уши оставались открытыми. Она шла на полшага позади госпожи Ли и не отрывала глаз от пола.

Чу что-то спросил у госпожи Ли по-китайски, затем перевел ее ответ:

— Это Миа, дочь господина и госпожи Ли. Ей пришлось привезти сюда мать, потому что Роберт Ли задерживается.

Боша обе новости разозлили.

— Хорошенькое дело, — сказал он. — И почему же мы узнаем о существовании дочери только сейчас? Спросите у Миа, где она живет.

Молодая женщина кашлянула, взглянула на Боша.

— Я живу с мамой и отцом, — сказала она. — Вернее, жила с ними до вчерашнего дня. Теперь только с мамой.

Бошу стало стыдно — он мог бы и сообразить, что Миа говорит по-английски.

— Извините. Просто нам необходима вся информация, какую мы можем получить. — Он посмотрел на двух других детективов. — Хорошо. Детектив Чу, отведите госпожу Ли в комнату для допросов и снимите с нее показания. Я поговорю с Миа, а ты, Игнасио, дождись появления Роберта.

Он повернулся к Миа:

— Вы не знаете, надолго ли задерживается ваш брат?

— Он уже должен быть в пути. Сказал, что покинет магазин около десяти.

— Хорошо, Миа. Вы пойдете со мной, а ваша мать с детективом Чу, ладно?

Миа что-то сказала матери по-китайски, и все четверо направились к комнатам для допросов.

Бош ввел дочь убитого в маленькую комнату без окон, и они уселись лицом друг к другу за стоявший в ее центре стол.

— Итак, Миа, — сказал он, — начнем. Я детектив Бош, мне поручено возглавить расследование убийства вашего отца. Я очень сожалею о постигшей вас утрате.

— Спасибо.

Она опустила глаза.

— Назовите мне, пожалуйста, ваше полное имя.

— Миа Лин Ли.

— Дата вашего рождения?

— Четырнадцатое февраля тысяча девятьсот восьмидесятого.

— День святого Валентина.

Впрочем, Бош тут же сообразил, что в Китае вряд ли отмечают День святого Валентина. И, произведя быстрый подсчет, понял, что Миа моложе, чем выглядит, что она лишь на несколько лет старше своего брата.

— Вы приехали сюда с родителями? Когда?

— В восемьдесят втором.

— В двухлетнем возрасте.

— Да.

— Еще какие-нибудь братья и сестры, кроме Роберта, у вас есть?

— Нет, нас только двое.

— Хорошо. Как долго вы живете с родителями?

Она быстро взглянула на него и снова потупилась:

— Всю жизнь. За исключением двух лет, но это было давно.

— Вы замужем?

— Нет. Но какое отношение это имеет к убийству моего отца? Вы же должны искать его убийцу, верно?

— Извините, Миа. Мне необходимо выяснить основные факты, а затем я примусь за поиски убийцы. Вы разговаривали с братом? Он сказал вам, что я знал вашего отца?

— Брат сказал, что вы однажды встречались с ним. Это не значит, что вы его знали.

Бош кивнул:

— Вы правы. Я допустил преувеличение. Я не знал вашего отца, но благодаря познакомившей нас ситуации мне казалось, что я его словно бы знаю. Я действительно хочу найти его убийцу, Миа. И найду. Однако для этого необходимо, чтобы вы и ваши родные помогли мне всем, чем сможете. И ничего от меня не скрывали, потому что сказать заранее, что способно помочь расследованию, невозможно.

— Я понимаю. Я не буду ничего скрывать.

— Хорошо. Чем вы зарабатываете на жизнь?

— Ничем. Я ухаживаю за моими родителями.

— То есть работаете по дому?

Теперь она оторвала взгляд от стола и посмотрела Бошу прямо в глаза. Зрачки ее были такими темными, что прочесть в них что-либо никакой возможности не было.

— Да. Такова традиция в нашей семье: дочь должна ухаживать за родителями.

— Вы получили какое-нибудь образование?

— Да, я проучилась два года в университете. Но потом вернулась домой. Я стряпаю, прибираюсь, поддерживаю порядок в доме. В общем, ухаживаю за родителями и братом.

— То есть до вчерашнего дня все вы жили вместе.

— Да.

— Когда вы в последний раз видели отца?

— Вчера утром, когда он уходил на работу. Около половины десятого.

— Ваша мать ушла с ним?

— Да, они всегда уходили вместе.

— А после полудня она вернулась домой?

— Да, я готовлю еду, а мама приезжает за ней. Каждый день, в три.

Бош уже знал, что их дом находится примерно в получасе езды от магазина.

— Сколько времени она провела дома?

— Около получаса.

Бош кивнул. Все это совпадало с тем, что рассказала мать.

— Миа, отец не говорил вам о том, что опасается кого-то из тех, кто бывает в его магазине? Покупателя или еще кого-нибудь?

— Нет. Отец был очень немногословным человеком. И о работе никогда дома не говорил.

— Ему нравилось жить здесь, в Лос-Анджелесе?

— Нет, не думаю. Он хотел бы вернуться в Китай, но не мог.

— Почему?

— Потому что, уезжая, не следует возвращаться назад. Родители покинули Китай из-за того, что ожидали рождения Роберта, а в нашей провинции разрешалось иметь только одного ребенка. У родителей уже была я, и маме не хотелось отдавать меня в сиротский приют. А отец хотел сына, и, когда мама забеременела, мы перебрались в Америку.

О том, какой политики придерживается Китай в отношении деторождения, Бош знал. Политика эта была направлена на сдерживание роста населения страны, а результатом ее стало то, что мальчики там ценились гораздо больше, чем девочки. Новорожденных девочек нередко отдавали в детские дома — и это было еще самое лучшее из того, что их могло ожидать.

Бош решил, что сведений по этой части он получил достаточно. Открыв папку, он вынул из нее распечатку полученной с помощью камеры картинки и положил ее перед Миа.

— Кто это, Миа?

Она, прищурившись, вгляделась в распечатку.

— Я не знаю этого человека. Кто он? Это он убил моего отца?

— Пока мы ничего точно не знаем. По мы это выясним. Ваш отец никогда не упоминал о «Триадах»? О том, что ему приходится платить им?

Этот вопрос Миа, похоже, сильно напугал.

— Об этом я ничего не знаю.

— А какие-нибудь разговоры родителей на эту тему вам слышать не доводилось?

— Нет. Мне об этом ничего не известно.

— Хорошо, Миа, думаю, на этом мы можем пока закончить.

— Я могу отвезти маму домой?

— Да, как только ее отпустит детектив Чу. Как, по-вашему, что теперь станет с магазином? Ваша мать и брат будут по-прежнему управлять им?

Она покачала головой:

— Я думаю, они его закроют. И теперь мама будет работать в магазине брата.

— А вы, Миа? В вашей жизни произойдут перемены?

Миа задумалась — надолго, как если бы такая мысль до этой минуты ей в голову не приходила.

— Не знаю, — наконец сказала она. — Возможно.

 Глава третья

Чy уже закончил разговор с госпожой Ли, и она сидела в помещении личного состава, ожидая появления дочери. Роберт Ли так и не приехал. Феррас, увидев Боша, сообщил ему, что Роберт позвонил и сказал, что не может оставить магазин, его помощник неожиданно заболел.

Проводив женщин до лифта, Бош взглянул на часы и решил, что успеет съездить в Долину и поговорить с сыном убитого, а затем вернуться в город к двум часам дня, ко времени, на которое было назначено вскрытие тела. С собой он взял Чу.

По дороге Чу рассказал ему, что показания госпожа Ли подписала, но заявила при этом, что о выплатах «Триаде» ей ничего не известно. Бош пересказал Чу то немногое, что узнал от Миа, и спросил, что ему известно о традиции, согласно которой взрослая дочь должна жить с родителями и ухаживать за ними.

— Это что-то вроде Золушки, — ответил Чу. — Сидит дома, стряпает, моет и так далее. В общем, она просто состоит в служанках при своих родителях.

— То есть они не хотят, чтобы она вышла замуж и покинула дом?

— Нет, конечно, да и с чего бы? Тогда им пришлось бы нанимать служанку, стряпуху и водителя.

Бош замолчал, размышляя о жизни, которую вела Миа Лин Ли. Он сомневался, что смерть отца приведет к каким-либо переменам в ее жизни. В конце концов, у нее осталась мать, которая также нуждается в уходе.

Дорога была забита машинами. На то, чтобы добраться до Шерман-Оукс, ушло сорок минут. «Магазин изысканных блюд и напитков “Удача”» стоял на авеню Сепульведа, всего в нескольких кварталах к югу от бульвара Вентура. Его окружали богатые многоквартирные и кооперативные дома, расположившиеся под еще более богатыми, построенными на склонах холмов резиденциями. Бош припарковал машину на этой улице.

Дорогой они с Чу составили план действий. Оба считали, что, если кто-то, кроме убитого, и знал о выплатах «Триаде», так это его сын Роберт, владелец такого же, как у отца, магазина. Вопрос, и вопрос существенный, состоял в том, почему он ничего не сказал об этом детективам днем раньше.

«Магазин изысканных блюд и напитков “Удача”» сильно отличался от своего расположенного в Южном Лос-Анджелесе собрата — он был по крайней мере в пять раз больше, да и вообще более чем соответствовал своему богатому окружению. В нем имелся кофейный бар самообслуживания. Холодильные шкафы его были открытыми и ярко освещенными. Полки одного из рядов были заставлены деликатесами, имелись также прилавки, позволявшие посетителям магазина покупать свежее мясо, рыбу или уже готовые — только разогрей — блюда.

В магазине работали две кассы, и Чу спросил у одной из кассирш, как найти Роберта Ли. Та указала детективам на двойные двери, ведущие в складское помещение. Слева от них имелась еще одна дверь с табличкой «Офис». Бош постучался, и дверь тут же открыл Роберт Ли.

Увидев гостей, Роберт явно удивился.

— Входите, детективы, — сказал он. — Простите, что не сумел сегодня приехать в город. Мой помощник заболел, а оставить магазин совсем без присмотра я не могу. Простите.

— Ничего страшного, — сказал Бош. — Мы ведь всего лишь пытаемся найти убийцу вашего отца.

Бошу требовалось, чтобы Роберт ощутил необходимость оправдываться. Разговаривая с детективами в собственном магазине, он обладал определенными преимуществами. А Бош хотел, чтобы Роберт испытывал дискомфорт — тогда он мог стать более сговорчивым.

— Простите. Я думал, что вам требуется лишь подпись под моими показаниями.

— Показания ваши у нас уже есть, господин Ли, однако нам нужна не только ваша подпись под ними. Расследование продолжается. Что-то меняется. У нас появляется новая информация.

— Все, что я могу, — это извиниться перед вами. Прошу вас, присаживайтесь.

Кабинет представлял собой узкую комнатку и использовался, как сразу заметил Бош, двумя людьми. У правой стены стояли

бок о бок два письменных стола. Дополнением к ним служили два рабочих кресла и два складных стула.

Ли снял телефонную трубку, сказал, что занят и беспокоить его не надо. После чего показал жестом, что готов к разговору.

— Прежде всего я несколько удивлен тем, что вы вышли сегодня на работу, — сказал Бош. — Все-таки вчера убили вашего отца.

Ли печально кивнул:

— Увы, у меня нет времени на то, чтобы оплакивать его. Либо я занимаюсь делом, либо попросту лишаюсь его.

Бош тоже кивнул и взглянул на Чу, предлагая ему продолжить разговор. Тот достал из кейса отпечатанные показания Роберта. Пока Чу и Ли просматривали их, Бош оглядывал кабинет. Над письменными столами висели рамки с полученными от штата лицензиями на торговлю, дипломом школы бизнеса Университета Южной Калифорнии, которую Ли окончил в 2004 году, и выданным Американской ассоциацией продовольственных магазинов дипломом «Лучшего нового магазина» 2007 года.

Бош протянул руку к слегка покосившейся рамке университетского диплома, поправил ее, думая при этом о том, что Роберт получил возможность пойти по стопам отца и расширить бизнес, а его старшая сестра между тем сидит дома и застилает постели родителей и брата.

Ли подписал свои показания и взглянул на настенные часы. Он явно полагал, что теперь детективы оставят его в покое.

Однако в покое они его не оставили. Настал черед Боша. Он открыл кейс, достал папку, а из папки — распечатку, изображавшую рэкетира, который получал деньги от отца Роберта.

— Расскажите мне об этом человеке, — попросил он.

Ли взял распечатку обеими руками и, нахмурив брови, вгляделся в нее. Бош знал — такую маску надевают люди, желающие изобразить сосредоточенность и внимание, однако, как правило, за этим кроется что-то другое. Скорее всего, мать Роберта уже позвонила ему и предупредила о распечатке.

— Ничего не могу сказать, — произнес, потратив на ее изучение полминуты, Роберт. — Я не знаю, кто это. Никогда его не видел.

Он протянул распечатку Бошу, но тот ее не принял.

— Однако вам известно, кто он такой, не так ли?

— Вообще-то нет, — с раздражением в голосе ответил Ли.

Бош одарил его одной из тех улыбок, в которых нет ни грана тепла или веселости.

— Господин Ли, ваша мать не звонила сюда, не предупреждала, что мы покажем вам эту картинку?

— Нет.

— Знаете, мы ведь можем и проверить это с помощью телефонной компании.

— Ну хорошо, если она и звонила, так что же? Она не знает этого человека, и я его тоже не знаю.

— Вы ведь хотите, чтобы мы нашли убийцу вашего отца?

— Конечно! Что за вопрос?

— Вопрос из тех, что я задаю, когда понимаю, что человек пытается утаить от меня сведения, которые...

— Что? Как вы смеете!

— ...могут оказаться очень полезными для проводимого мной расследования.

— Я ничего от вас не утаиваю! Я не знаю этого человека. Не знаю его имени, я вообще его никогда не видел! И это чистая правда, черт побери!

Лицо Ли побагровело. Бош, немного помолчав, спокойным тоном произнес:

— Возможно, вы говорите правду. Возможно, вы не знаете имени этого человека и никогда его не видели. Но кто он такой, вам известно, Роберт. Вам известно, что ваш отец платил дань. Не исключено, что и вы ее платили. Если вы думаете, что, сказав нам об этом, подвергнете себя опасности, не беспокойтесь, мы способны защитить вас.

Ли покачал головой и улыбнулся, словно не веря, что попал в такое положение. Потом тяжело вздохнул:

— Только что умер — был убит — мой отец. Почему вы не можете просто оставить меня в покое?

— Я бы с удовольствием оставил вас в покое, Роберт. Но если мы не найдем убийцу, его не найдет никто. А вы ведь не хотите такого развития событий, не правда ли?

Ли, которому, похоже, удалось взять себя в руки, отрицательно покачал головой.

— Послушайте, — продолжал Бош, — человек, убивший вашего отца, забрал из системы видеонаблюдения диск, но оставил два старых. На одном из них запечатлен этот парень. За неделю до убийства он получил от вашего отца деньги — причем в день и час, аналогичные тем, в которые произошло убийство. Он работает на «Триаду», и я думаю, вам об этом известно.

Бош замолчал. Ли опустил распечатку на стол.

— Ну хорошо. Да, отец платил «Триаде», — сказал он.

Бош вздохнул. Это был шаг вперед, и шаг немалый.

— Как долго? — спросил он.

— Не знаю, думаю, что всю свою жизнь — во всяком случае, всю мою. Всегда. Для него это было просто частью существования — существования китайца. Ты китаец, значит, ты платишь.

Бош кивнул:

— Спасибо, Роберт, за то, что сказали нам это. Далее, вчера вы говорили, что дела у магазина вашего отца шли не очень хорошо. Вы не знаете, не задержал ли он выплату?

— Не знаю, может быть. Мне он ничего не говорил. Мы с ним по-разному смотрели на это.

— То есть?

— Я считал, что ему не следует платить. Говорил об этом миллион раз. Это Америка, папа, ты не должен платить им.

— Но он все равно платил.

— Да, каждую неделю. Он был человеком старой школы.

— А вы, стало быть, за ваш магазин не платите?

Ли покачал головой и на миг отвел взгляд в сторону. Чем себя и выдал.

— Так платите или нет? — спросил Бош.

— Нет.

— Роберт, нам необходимо...

— Я не плачу потому, что за меня платил отец. Он платил за оба магазина. Что будет теперь, не знаю.

Ли вытер о брюки вспотевшие ладони.

— Стало быть, платеж вносился за два магазина.

— Да. Раз в неделю.

Бош увидел, как в глазах у Ли собираются слезы. Гарри знал, что ответ на следующий его вопрос будет иметь особое значение.

— А что произошло на этой неделе?

— Я не знаю.

— Но хотя бы представление об этом вы ведь имеете, Роберт?

Тот снова кивнул:

— Оба магазина терпели убытки. Мы затеяли расширение, неправильно выбрав для этого время — как раз перед началом экономического спада. Я говорил отцу, что мы не можем позволить себе платить и дальше. Говорил, что потеряем в итоге оба магазина. Восемьсот долларов в месяц — в нашем бизнесе сумма немалая. Однако отец думал, что сможет найти другие способы экономии денег. Начал с маниакальным упорством ловить магазинных воров. Он считал, что, если их удастся отпугнуть, все переменится. Отец был человеком другого времени.

Бош, наклонившись вперед, взглянул на Чу.

Им удалось разговорить Ли. И теперь Чу должен был задать ему два-три конкретных, связанных с «Триадой» вопроса.

— Вы очень помогли нам, Роберт, — начал Чу. — У меня есть к вам несколько вопросов насчет человека на распечатке.

— Я сказал вам правду. Я не знаю, кто он.

— Да, но не говорил ли о нем что-нибудь ваш отец? Знаете, когда вы обсуждали эти платежи.

— Он ни разу не назвал его имени. Сказал лишь, что, если мы перестанем платить, этот человек сильно расстроится.

— А название группировки, к которой он принадлежал, ваш отец не упоминал? «Триады»?

Ли покачал головой:

— Нет, никогда... Хотя постойте, да, один раз упомянул. Что-то такое, связанное с ножом. Точно я не помню.

— Вы уверены? Это помогло бы нам сузить зону поисков.

Ли нахмурился и снова покачал головой.

— Ну хорошо, Роберт.

Чу задал ему еще несколько вопросов, однако все они были слишком специфичны, и Ли на каждый отвечал, что этого он не знает. Впрочем, Боша устраивали и такие ответы. Так или иначе, а им удалось сильно продвинуться вперед.

В конце концов Чу закончил и вернул инициативу Бошу.

— Ну хорошо, Роберт, — сказал тот. — Вы не думаете, что человек, которому платил ваш отец, теперь придет за деньгами к вам?

Ли, сильно помрачнев, ответил:

— Не знаю.

— Если у вас кто-то появится, не гоните его. Пообещайте ему деньги.

— У меня нет денег!

— В том-то и суть. Пообещайте ему деньги, но скажите, что вам потребуется день, чтобы достать их. И позвоните нам. А дальнейшее — уже наше дело.

— А если он просто заберет их из касс? Вы же сказали вчера, что касса отца оказалась пустой.

— Если он сделает это, не мешайте ему и позвоните нам. Мы возьмем его, когда он придет снова.

Ли еще раз кивнул. Бош видел, что он сильно напуган.

— У вас есть в магазине пистолет, Роберт?

Это была проверка. Они уже навели справки — пистолет был зарегистрирован только за вторым магазином.

— Нет, пистолет был у отца. Его магазин находится в плохом районе.

— Хорошо. В этом деле лучше обойтись без оружия. Если к вам придут, соглашайтесь на все.

— Ладно.

— Кстати, зачем ваш отец купил пистолет?

— При последнем ограблении его избили. В магазин пришли два бандита. Ударили отца бутылкой по голове. Я сказал ему, что, если он не хочет продать магазин, так пусть хотя бы оружие купит. Однако пользы оно ему не принесло.

— Пользы оно, как правило, никому не приносит.

— Когда я смогу получить тело отца?

— Скорее всего, завтра, — ответил Бош. — Вскрытие назначено на сегодня.

— Отец был очень верующим человеком. Неужели нельзя обойтись без осквернения его тела?

Бош покачал головой:

— Вскрытие производится при любой насильственной смерти. Таков закон.

Ли кивнул, соглашаясь:

— Только, прошу вас, не говорите об этом моей матери. Когда появится возможность забрать тело, мне сообщат?

— Об этом я позабочусь.

Бош подвез Чу до здания ОАБ, а затем поехал на Мишн-роуд, в управление окружного коронера. К тому времени, когда он расписался в регистрационном журнале, переоделся в халат и вошел в зал номер три, вскрытие уже шло полным ходом.

Обнаженное тело Джона Ли лежало на столе из нержавеющей стали. Его грудная клетка была вскрыта, основные органы удалены. За соседним столом доктор Шарон Лаксми переносила на предметные стекла образцы тканей.

— Добрый день, доктор, — сказал Бош.

Лаксми оторвалась от работы, оглянулась на него:

— Опаздываете, Бош. Я начала без вас.

Это была маленькая смуглая женщина. Самой заметной особенностью ее лица были обведенные тушью глаза под пластиковым козырьком хирургической маски.

— Да, простите. Я беседовал с сыном убитого, и разговор получился более долгим, чем я ожидал.

— Вот, посмотрите, похоже, это то, что вы искали.

Она постучала скальпелем по четырем стальным чашечкам, стоявшим на столе. Бош подошел, заглянул в чашечки. В трех лежали извлеченные из тела пули, в четвертой гильза.

— Вы обнаружили гильзу? На теле?

— Строго говоря, в теле.

— Внутри?

— Именно так. В пищеводе.

Бош вспомнил, как он разглядывал сделанные на месте преступления фотографии. Вспомнил кровь на пальцах, губах и подбородке жертвы. Его догадка оказалась правильной.

— Похоже, убийца был настоящим садистом, детектив Бош.

— Почему вы так решили?

— Потому что либо он засунул гильзу в горло своей жертвы, либо она сама залетела туда, когда ее выбросил пистолет. А поскольку последнее случается в одном случае из миллиона, думаю, что произошло первое.

Бош кивнул. Не потому, что согласился с ней. Лаксми не додумалась до еще одной возможности. Одна из выброшенных пистолетом гильз упала на пол рядом с умиравшим Джоном Ли. Он увидел, как убийца собирает гильзы, и понял, что каждая из них может оказаться важной уликой для тех, кто будет расследовать его убийство. И в одно из последних мгновений своей жизни успел схватить и проглотить гильзу, чтобы она не досталась убийце. То, что сделал Джон Ли, было попыткой снабдить Боша серьезной уликой.

— Вы промыли гильзу, доктор?

— Да. В горле жертвы скопилась кровь, а гильза не пропускала ее в рот. Я извлекла гильзу и очистила.

Бош знал, что с гильзы практически невозможно снять отпечатки пальцев. Когда пуля вылетает из патрона, следующие за ней газы почти всегда выжигают все оставшиеся на гильзе отпечатки. И все-таки гильза почти наверняка окажется важной уликой. На ней остались следы от эжектора, от бойка, а они позволят идентифицировать орудие убийства, если, конечно, его удастся найти. Гильза даст возможность связать убитого с пистолетом, из которого его застрелили.

— Хотите, перед тем как уйти, услышать суть того, что я обнаружила? — спросила Лаксми.

— Конечно, доктор, слушаю вас.

Пока Лаксми перечисляла главные моменты своего будущего отчета, Бош разложил пули и гильзу по четырем пластиковым пакетикам для вещдоков. Судя по гильзе, орудие убийства было пистолетом калибра 9 мм, однако полную ясность на этот счет должно было внести заключение баллистиков. Бош проставил на каждом пакетике номер дела и опустил их в карман.

— Первая пуля попала в верхнюю левую часть груди, пробила правый желудочек сердца, повредила один из позвонков и разорвала спинной мозг. Жертва сразу же упала на пол. Две следующие пули пробили нижнюю часть грудины — слева и справа, — разорвали левую и правую легочные доли и застряли в нижних мышцах спины. Результатом этих трех выстрелов стала мгновенная утрата кардиопульмональной функции. По моим оценкам, после первого выстрела жертва прожила около тридцати секунд.

— После повреждения спинного мозга он еще мог двигать руками?

— Очень недолго. Да и смерть наступила почти мгновенно.

Что же, получается, что теория Боша оставалась верной. Ли мог, пока убийца огибал прилавок, чтобы собрать гильзы, схватить, напрягая последние силы, одну из них и сунуть ее в рот.

Боша понемногу охватывало возбуждение. Гильза представляла собой очень важную находку.

— Хорошо, доктор, что-нибудь еще?

— Возможно, вам стоит увидеть еще кое-что, не дожидаясь фотографий. Помогите мне перевернуть тело.

Они перешли к столу и осторожно перевернули тело. Оно уже окоченело, так что сделать это было легко. Лаксми указала на лодыжки — сбоку от ахилловых сухожилий были вытатуированы два или три китайских иероглифа.

— У вас здесь есть кто-нибудь, кто может их прочитать? — спросил Бош.

— Не думаю.

— Ладно, давайте подвинем его, и я сделаю фотографии.

Лаксми помогла Бошу сдвинуть тело так, что ступни его свисали с края стола, Бош сфотографировал на сотовый телефон татуировки. Затем, сунув телефон в карман, он вместе с Лаксми вернул тело в прежнее положение.

Бош снял перчатки, бросил их в мусорную корзину, снова достал телефон и электронной почтой послал только что сделанные им фотографии Чу, попросив его сообщить, что означают эти иероглифы. Теперь можно было возвращаться в Управление.

— Спасибо, доктор, — сказал он. — Пометьте в ваших документах, что я забрал улики.

— Распишитесь за них вон там. — Она указала на папку с зажимом, лежавшую на столе.

Бош расписался в графе, указывавшей, в чье распоряжение перешли улики.

— На составление официального отчета о вскрытии у меня уйдет пара дней, — сказала Лаксми.

— Конечно, — ответил Бош и направился к выходу.

По пути в Управление Бош позвонил Чу и спросил, что тот думает о татуировках.

— Я пока не смог перевести иероглифы, — ответил Чу. — Пытаюсь найти кого-нибудь, кто сделает это. Образование я получил на английском языке. Дома говорю по-китайски, однако читать не умею.

— Чу, вы работаете в отделе азиатских банд, так? Должен же у вас быть кто-то, кто может перевести их.

— Да, такие люди у нас имеются, просто их сейчас нет на месте. Как только у меня появится перевод, я позвоню вам.

— Хорошо. Жду.

Бош прервал вызов. Эта задержка расстроила его. Дело, подобно акуле, должно пребывать в постоянном движении. Безостановочно продвигаться вперед, не сбавляя скорости. Он взглянул на часы. Три с минутами. А у дочери на девять часов меньше, она сейчас еще спит. Он сдал машину к обочине, остановился и электронной почтой отправил Мадди фотографии татуировок. Примерно через час она проснется и, собираясь в школу, обнаружит их в своем телефоне.

Довольный собой, Бош вернулся в поток машин. Благодаря дочери, он смог лучше освоить цифровую связь. Это Мадди настояла на том, чтобы он общался с ней, используя все современные средства — электронную почту, текстовые сообщения, видеосвязь, — она даже попыталась приучить его к чему-то, именуемому «Твиттером», но, правда, с этим успеха не добилась. Бош же в свою очередь настоял на том, что они будут общаться и старомодным способом тоже — посредством обычных разговоров по телефону.

Несколько минут спустя он подъехал к зданию Управления, поднялся на четвертый этаж, в отделение баллистики и огнестрельного оружия, и отдал пакетики с вещественными доказательствами эксперту Россу Мэлоуну.

Мэлоун начал с гильзы — достал ее пинцетом из пакетика, поместил под сильное увеличительное стекло с подсветкой и некоторое время рассматривал гильзу. Потом сказал:

— Это «Кор-Бон», девять миллиметров. Похоже, тебе следует искать «глок».

Бош ожидал, что Росс подтвердит калибр и определит изготовителя патрона, но никак не марку оружия.

— Как ты это понял?

— А ты сам посмотри.

Бош заглянул ему через плечо и увидел слова «Кор-Бон», оттиснутые по краю капсюля гильзы. В центре виднелась оставленная бойком пистолета вмятина.

— Видишь, вмятина продолговатая, почти прямоугольная? — спросил Мэлоун. — Это может быть только «глок» с его прямоугольным бойком. Так что ищи «глок».

— Спасибо, это нам поможет. А что скажешь о пулях?

Мэлоун возвратил гильзу в пакетик и начал одну за другой доставать пули и помещать их под увеличительное стекло. И наконец покачал головой.

— От них пользы будет мало. Сильно деформированы. Лучшее, что у тебя есть для сравнения, это гильза. Принеси мне оружие, и я, скорее всего, смогу определить, от него ли она. — Затем Мэлоун спросил: — Ты прикасался к гильзе, Гарри?

— Нет, однако доктор Лаксми смыла с нее водой кровь. Гильзу она обнаружила в горле убитого. Он пытался проглотить ее.

— Ага. Значит, руки Лаксми, когда она нашла гильзу, были в перчатках.

— Точно. Но ты, собственно, о чем, Росс?

— Да есть одна мысль. Около месяца назад мы получили информационное письмо насчет латентных отпечатков, в нем говорилось, что разработан новый метод снятия отпечатков с гильз и для его тестирования требуются свежие гильзы. Знаешь, чтобы можно было использовать полученные с его помощью результаты в суде.

Бош удивленно уставился на Мэлоуна. Он никогда еще не слышал о возможности получения отпечатков пальцев со стреляной пистолетной гильзы.

— Ты уверен, что речь там шла о стреляных гильзах, Росс?

— Ну да, именно о стреляных в письме и говорилось. У нас ими занимается Тери Сопп. Ты бы поговорил с ней.

Через пятнадцать минут Бош входил в лабораторию латентных отпечатков, где работала Тери. Она прослужила в полиции почти столько же времени, сколько и Бош, они хорошо понимали друг друга, однако ему по-прежнему казалось, что ей необходимо все разжевывать.

— С чем пожаловал, Гарри?

Тери всегда встречала его этим вопросом.

— Вот с чем: я получил вчера дело, убийство в южной части города, а сегодня мы нашли гильзу от пистолета убийцы. — И Бош протянул ей пакетик с гильзой.

Сопп вгляделась в нее сквозь пластик:

— Стреляная?

— Ну да. Я понимаю, надежды мало, но вдруг на ней сохранился отпечаток пальца?

— Ладно, посмотрим. Вообще-то я должна бы поставить тебя в очередь, но, поскольку мы с тобой пережили пятерых начальников Управления полиции...

— Потому я к тебе и пришел, Тери.

Сопп уселась за рабочий стол и точно так же, как Мэлоун, извлекла пинцетом гильзу из пакетика. А затем, подержав ее в парах цианакрилата, поместила под ультрафиолетовый свет.

— Один есть, но смазанный. Похоже, кто-то держал ее в руке уже после выстрела. А больше ничего. Увы, Гарри.

Сердце Боша упало.

Сопп начала укладывать гильзу обратно в пакетик. Бош видел: она что-то обдумывает.

— Расскажи мне о деле, Гарри. Хотя бы в общих чертах.

Бош рассказал, не упомянув, однако, о подозреваемом. В таком изложении дело выглядело безнадежным — ни улик, ни подозреваемого, ни мотива. Nada, ничего.

— Ну ладно, — сказала Сопп, — хотя бы одно мы сделать все-таки можем. Провести электростатическое обогащение. Это будет наш первый опыт, но вдруг да получится.

— А что это за хреновина?

Сопп улыбнулась — совсем как ребенок, у которого еще осталась конфетка после того, как все прочие дети свои уже съели.

— Это такой процесс, разработанный в Англии полицией Нортгемптоншира, он позволяет снимать отпечатки с латуни с помощью электричества.

— Как именно?

— А вот послушай. Когда ты заряжаешь револьвер или автоматический пистолет, то берешь каждый патрон пальцами и вставляешь его куда следует. Держишь ты его крепко, оставляешь отпечатки, так? Латентный отпечаток — это, по существу, следы пота, который скапливается в неровностях твоей кожи. Беда в том, что при выстреле он обычно исчезает.

— Все это я знаю, — сказал Бош. — Ты расскажи мне то, чего я не знаю.

— Хорошо-хорошо. Так вот, этот процесс дает наилучшие результаты, если патрон используют не сразу. Иными словами, если пистолет зарядили, но патрон провел в нем по крайней мере несколько дней и пот успел вступить в реакцию с латунью. Понимаешь?

— Ты говоришь о химической реакции, так?

— О микроскопической химической реакции. Пот состоит из самых разных веществ, но главным образом из хлористого натрия — обычной поваренной соли. Она реагирует с латунью — и оставляет следы. Однако просто так увидеть их невозможно.

— А электричество позволяет их увидеть.

— Точно. Мы пропускаем через гильзу разряд в две с половиной тысячи вольт, наносим на нее порошок графита и видим отпечаток.

Боша охватило волнение.

— Такпочему мы этого до сих пор не сделали?

Сопп, успокаивая его, подняла перед собой ладонь:

— Не торопись, Гарри. Все не так просто. Калифорнийский суд пока еще не признал результат применения этого процесса доказательной уликой. А нам следует думать о будущем. Первое использование такой улики установит прецедент. Но если дело окажется ненадежным, мы сделаем шаг не вперед, а назад.

— А кто решает, надежно дело или нет?

— Бреннеман изучает его, потом докладывает о нем окружному прокурору.

Чак Бреннеман был главой отдела научных исследований, и Бош хорошо понимал, что на выбор подходящего дела у него может уйти несколько недель.

— Тери, мне нужен этот результат. На гильзе могли остаться отпечатки убийцы.

Сопп, похоже, поняла, что ее загнал в угол человек, от которого так просто не отвертишься.

— Хорошо, послушай. Очередные эксперименты этого рода назначены на следующую неделю. Тогда я и посмотрю, что можно будет сделать.

— Спасибо, Тери.

Бош заполнил формуляр передачи вещественного доказательства и покинул лабораторию.

Выйдя из лифта на пятом этаже, он посмотрел на часы и понял, что может позвонить дочери. Она уже шла по Стаббс-роуд к «Академии Долины счастья». Если он не свяжется с ней сейчас, придется дожидаться окончания уроков. Он остановился в коридоре, у самой двери помещения личного состава, достал телефон и нажал на кнопку быстрого набора номера.

— Пап! Фотографии какого покойника ты мне прислал?

Бош улыбнулся:

— И тебе тоже доброго утра. Как ты поняла, что это покойник?

— Мм, дай сообразить. Значит, так, мой папа занимается расследованием убийств, он присылает мне фотографии голых ступней человека, который лежит на стальном столе. Кошмар! В моем сотовом хранятся снимки ног покойника.

— Можешь стереть их, как только объяснишь мне, что означают татуировки на лодыжках.

— Нет уж, стирать их я не буду. Я их друзьям покажу. Они подумают, что это клево.

— А вот этого делать не следует. Снимки — часть дела, над которым я сейчас работаю, и видеть их не должен никто. Тебе я их послал только потому, что хотел поскорее получить перевод иероглифов.

— А что, во всем Управлении полиции Лос-Анджелеса не нашлось человека, который знает китайский? И ты должен звонить своей дочери в Гонконг из-за такой ерунды?

— Ну, примерно так. Приходится хвататься за то, что есть под рукой. Так ты знаешь, что означают эти значки?

— Знаю, пап. Это совсем просто. Символы успеха. Слева от лодыжки нанесены иероглифы «Фу» и «Цай» — удача и деньги. Справа «Ай» и «Си» — любовь и семья.

Бош задумался. Видимо, эти символы обозначали важные для Джона Ли вещи. И ему хотелось, чтобы они были с ним, куда бы он ни пошел. А затем Бошу пришло в голову, что расположены они по сторонам от ахилловых сухожилий. Возможно, Ли считал, что это его ахиллесова пята.

— Ну что, тебе это поможет? Мне удалось раскрыть дело?

Бош улыбнулся, но тут же сообразил, что улыбку его дочь видеть не может.

— Не до конца, однако мне это поможет.

— Ладно. Ты мой должник.

Бош кивнул:

— Ты у нас умница, верно? Похоже, мама правильно воспитывает тебя.

— Я бы этого не сказала.

— Эй, о матери так говорить не следует.

— Пап, тебе же не приходится жить с ней. А это не так уж и весело. Вот приеду в Лос-Анджелес, расскажу.

— Она с кем-то встречается?

— Ну да, а я для нее — прошлогодний снег.

— Ты не права, Мадди. Просто она долгое время оставалась одинокой.

«Как, собственно, и я», — подумал Бош.

— Не вставай на ее сторону, пап. Я для нее помеха. А когда я говорю ей: ладно, буду жить с папой, она отвечает «нет».

— Ты должна жить с мамой. Она тебя вырастила. Послушай, через месяц я приеду к вам на недельку. Тогда обо всем и поговорим.

— Как скажешь. Ладно, мне пора. Я уже в школе.

Он закрыл телефон. Недели и месяцы, проходившие между встречами с Мадди, давались ему все труднее и труднее. Она становилась личностью — умной, общительной, а он любил ее все больше и постоянно скучал по ней. Мадди побывала в Лос-Анджелесе совсем недавно, в июле, впервые в жизни самостоятельно прилетев сюда самолетом. Бош взял тогда отпуск, они провели вместе две недели, осматривая город. Для него это стало замечательным отдыхом, а под конец она впервые заговорила о том, что хочет жить в Лос-Анджелесе. С ним.

Бошу хватило ума понять: это желание вызвано двумя неделями жизни с отцом, который отдавал ей все свое время и начинал каждое утро с вопроса о том, чем она хочет заняться. А это сильно отличалась от жизни с матерью, которая день за днем растила ее, зарабатывая при этом на достойную жизнь для них обеих. И все же самым трудным для него стал день, когда он проводил дочь до самолета, на котором она улетала назад. С тех пор в душе у него поселилась пустота. 

 Глава четвертая

Домой Бош возвратился в восемь вечера — с пакетом еды, купленной в Кауэнге, в ресторанчике быстрого питания.

Он прошел на кухню, достал из холодильника бутылку пива и направился к веранде. Включив по пути CD-плеер, он оставил раздвижную дверь веранды открытой, чтобы музыка смешивалась со звуками движения, доносившимися со 101-й магистрали.

Веранда смотрела на северо-восток, с нее открывался вид на Юниверсал-Сити, Бербанк и горы Сан-Габриель. Гарри сжевал два гамбургера, наблюдая за тем, как садящееся солнце меняет цвет гор, и слушая «Семь шагов в небо» из альбома Рона Картера «Dear Miles». Картер был одним из самых значительных басистов последних пяти десятилетий. И в собственных записях, и в чужих его партия выделялась всегда. По мнению Гарри, происходило это потому, что басист никогда не бывает рядовым оркестрантом. Именно он задает ритм, даже если саму музыку исполняет труба Майлза Дэвиса.

В музыке, которую он слушал сейчас, присутствовала неоспоримая стремительность. Как в автогонках. И она заставила Боша задуматься о той гонке, в которой участвовал он сам. Он был доволен набранной им скоростью, однако его тревожило то, что дело дошло до той точки, когда ему приходится полагаться на других людей. Ждать, когда кто-то из них ему позвонит. А Бош предпочитал дела, развитие которых зависит только от него. Он не был рядовым оркестрантом. Он сам хотел задавать ритм.

Он стал обдумывать свои следующие шаги — возможностей у него осталось немного. Можно, конечно, начать обходить китайских бизнесменов Южного Лос-Анджелеса, показывая им фотографию сборщика податей из «Триады», однако Бош понимал, что затея эта наверняка окажется пустой. Слишком велик разрыв культур. Никто из этих людей по собственной воле члена «Триады» полиции не выдаст.

Сотовый телефон зазвонил, когда он дожевывал остатки последнего гамбургера.

— Бош.

— Гарри, это Дэвид Чу. Я в Монтерей-Парке. Мы нашли его! — Чу задыхался от волнения. — Нашего человека. Подозреваемого.

Городок Монтерей-Парк был населен по преимуществу китайцами. Пятнадцать минут езды от центра Лос-Анджелеса, а попадаешь словно в чужую страну.

— Вы хотите сказать, что установили его личность? — спросил Бош.

— Не только. Мы нашли его и сейчас наблюдаем за ним.

В сообщении Чу присутствовало сразу несколько моментов, которые мгновенно насторожили Боша.

— Прежде всего, кто такие «мы»?

— Со мной здесь полицейские из Монтерей-Парка. Они опознали его по портрету и привели меня прямо к нему.

Бош почувствовал, как в виске у него начинает биться жилка. Разумеется, установление личности сборщика податей из «Триады», если это и вправду он, было серьезным шагом вперед. Однако подключение к расследованию полицейских из другого участка, как и приближение к подозреваемому, могло оказаться роковой ошибкой, и без разрешения главы следственной группы предпринимать такие шаги права никто не имел.

— Детектив Чу, слушайте меня внимательно. Вы уже вступили в контакт с подозреваемым?

— В контакт? Нет, не вступил. Никого из наших рядом с ним нет. Мы находимся на другой стороне улицы. Наблюдаем за ним в бинокли.

«И на том спасибо», — подумал Бош. Значит, положение еще можно спасти.

— Хорошо, оставайтесь там, только назовите мне точные координаты. Как вы вообще оказались в Монтерей-Парке?

— У ОАБ налажен тесный контакт со здешним отделом по борьбе с бандитизмом. Сегодня после работы я взял фотографию нашего парня и приехал сюда, надеясь, что кто-нибудь его опознает. И третий человек из тех, кому я ее показывал, детектив Тао, опознал его. Я сейчас с ним и его напарником.

— Хорошо, имя парня?

— Бо Цзин Чан. — Чу повторил имя по буквам.

— Чан — это фамилия? — спросил Бош.

— Да. И по их данным он состоит в «Юн Ким» — «Отважном ноже». Это соответствует его татуировке.

— Так, что еще?

— Пока все. Предположительно ранг в банде у него невысокий. У всех ее членов имеется легальная работа. Он работает в магазине подержаных автомобилей — здесь, в Монтерей-Парке. Живет в городе с девяносто пятого, имеет двойное гражданство. Ни разу не арестовывался, по крайней мере в США.

— И сейчас вы смотрите на него в бинокль?

— Да, наблюдаю за тем, как он играет в карты. Большинство членов «Отважного ножа» живут в Монтерей-Парке. Здесь есть клуб, в котором они собираются в конце дня. Тао и Эррера привезли меня к нему.

Эррера — это, надо полагать, напарник Тао, подумал Бош.

— Хорошо, я сейчас подъеду. До моего приезда ничего не предпринимайте. И удалитесь от клуба самое малое на квартал.

Чу некоторое время помолчал, потом сказал:

— Зачем же нам удаляться? Если мы потеряем его из виду, он может уйти.

— Послушайте меня, детектив. Я приказываю вам отъехать от клуба. Если он уйдет от нас, это будет моя вина, не ваша. Я не хочу, чтобы он заметил слежку.

— Мы же стоим на другой стороне улицы, — протестующе произнес Чу. — Тут четыре полосы движения.

— Вы не слушаете меня, Чу. Если вы его видите, то и он может вас увидеть. Отъезжайте и ждите меня. Я буду там меньше чем через полчаса. Как называется это заведение?

Чу, снова помолчав, обиженным голосом ответил:

— «Клуб восемьдесят восемь». Находится на Гарви, в четырех кварталах к западу от Гарфилда. Проедете десять миль до...

— Я знаю, где это. Еду.

Он закрыл крышку телефона, не желая продолжать препирательства. Если Чу не отъедет от клуба, придется подать рапорт.

Через две минуты Гарри уже садился в машину. Он спустился с холмов и по 101-й покатил к центру города. Потом свернул на 10-ю и поехал на восток. Машин на шоссе было немного, так что до Монтерей-Парка он добрался через десть минут. По пути Бош позвонил домой Игнасио Феррасу, сообщил ему о том, что происходит, и предложил встретиться в Монтерей-Парке. Феррас встретиться отказался, сказав, что буде лучше, если один из них выйдет с утра на работу со свежей головой.

Бош согласился с ним, закрыл телефон. Ничего другого он от напарника и не ждал. Страх, который внушали Феррасу улицы, становился все более очевидным. Бош старался, как мог, дать ему время, чтобы тот пришел в себя, однако надо же было думать и о жертвах преступлений, не получавших того внимания, какого они заслуживали. Очень трудно вести расследование, если твой напарник не хочет вылезать из кресла.

Монтерей-Парк легко мог сойти за какой-нибудь из одноэтажных районов Гонконга. Неоновая реклама, краски, магазины, язык вывесок — все здесь определялось потребностями говорящего на китайском населения. Не хватал только высотных домов-башен. Бош свернул на авеню Гарви и вытащив телефон, позвонил Чу:

— Все, я на Гарви. Где вы?

— Поезжайте по авеню до большого супермаркета на ее южной стороне. Мы на стоянке рядом с ним. По дороге проедете мимо клуба, он стоит на северной стороне.

— Понял.

Бош прервал вызов и поехал по улице, посматривая налево. И скоро увидел красные неоновые цифры «38», горевшие над входом в маленький клуб. Почему клуб получил такое название, Бош понял сразу. Он знал от дочери, что у китайцев восьмерка считается счастливым числом.

Проезжая мимо клуба, Бош увидел свет всего выходящем на улицу окне. Шторы были раздвинуты, и это позволило Бошу разглядеть около десятка мужчин, сидевших либо стоявших вокруг стола. Он поехал дальше и вскоре уже свернул на парковку супермаркета «Большой Лау». На дальнем конце парковки стоял полицейский «краун-виктория». К нему Бош и подъехал.

Стекла на окнах обеих машин опустились сидевший на заднем сиденье «краун-вика» Чу познакомил Боша со своими спутниками. Эррера сидел за рулем, Тао — с ним рядом. Обоим еще не было тридцати.

— Это вы идентифицировали Чана? — спросил Бош у Тао.

— Я, — ответил Тао. — Полгода назад я задержал машину Чана и, когда Дейв показал мне фотографию, я его вспомнил.

— Где это произошло?

Пока Тао говорил, Эррера не сводил глаз с «Клуба 88».

— В складском квартале — это вон там, в конце Гарви. Время было позднее, а Чан вел закрытый фургон. Чан позволил нам осмотреть машину, она оказалась пустой, и я решил, что он приехал забрать груз, что-то в этом роде. Через те склады проходит масса контрафактных товаров, а запутаться среди этих ангаров легко, потому что их много и все они выглядят одинаково. В общем, фургон был зарегистрирован на Винсента Цинга. Он живет в Пасадене и хорошо известен нам как член «Отважного ножа». Здесь, в Монтерей-Парке, ему принадлежит магазин по-держаных автомобилей, где работает Чан.

Бош хорошо представлял себе случившееся. Тао остановил фургон, однако причины для обыска или ареста не имел, так что ему оставалось полагаться лишь на готовность Чана к сотрудничеству. Полицейские заполнили стандартный бланк сведениями, которые сообщил им Чан, и, получив от него разрешение, осмотрели фургон.

— И что же, он добровольно признался в своей принадлежности к «Отважному ножу»? — спросил Бош.

— Нет, — сердито ответил Тао. — Мы увидели его татуировку, выяснили, кому принадлежит фургон, ну и сложили одно с другим, детектив.

— Хорошо. Его шантажная карточка у вас с собой? — спросил Бош.

Тао протянул ему в окно бланк размером три на пять дюймов. Поскольку борцы за права человека уже не один год твердили, что полицейские опросы на улицах и дорогах — это просто попытки вымогательства и шантажа, такие бланки получили название шантажных карточек. Тао подошел к разговору с Бо Цзин Чаном со всей серьезностью. На бланке значился даже номер его сотового телефона.

— Номер его сотового еще действует?

— Не знаю, как сейчас, — эти типы то и дело выбрасывают свои сотовые. В то время он работал. Я проверил это прямо на месте, позвонив на него.

— Ладно, это следует выяснить. Вам. Подключите антиопределитель и через пять минут позвоните Чану. Если он ответит, скажите, что ошиблись номером. Дайте мне бинокль, а вы, Дейв, пересядьте в мою машину.

— Минутку, — сказал Тао, — а на хрена нам эти игры с телефоном?

— Если номер еще работает, мы сможем поставить его на прослушку. Давайте стеклышки. Вы позвоните, когда я уже буду наблюдать за ним, так мы все и выясним, понятно?

— Конечно.

Бош вернул Тао шантажную карточку и получил взамен бинокль. Чу пересел в машину Боша.

Он доехал по Гарви до «Клуба 88», свернул на парковку, расположенную на другой стороне улицы.

— Который из них Чан? — спросил он.

— Чан сидит слева от мужчины в шляпе.

— Возьмите бинокль и посмотрите, ответит ли он на звонок, — велел Бош.

Пока Чу наводил бинокль на резкость, Бош взглянул на часы. Тао должен был вот-вот позвонить.

— Чем мы, собственно, занимаемся? — спросил Чу.

— Выстраиваем дело, детектив. Мы проверяем номер телефона, получаем разрешение на его прослушивание, начинаем слушать и узнаем много полезного. С кем он говорит и о чем. Может быть, приставляем к нему хвост и выясняем, кого он навещает. В общем, берем его в плотное кольцо.

Чу промолчал. Он прижимал к глазам бинокль.

— А скажите-ка, — спросил Бош, — вы доверяете Тао и Эррере?

Чу ответил без колебаний:

— Доверяю. А вы нет?

— Я их совсем не знаю, значит, и доверять не могу. Я знаю только одно: вы взяли материал из моего дела и показали его всем, кто служит в здешней полиции.

— Послушайте, я попытался продвинуть расследование вперед — и продвинул. Мы установили личность подозреваемого.

— Ну да, установили и будем надеяться, что он об этом не узнает.

Чу опустил бинокль, взглянул на Боша:

— Вы вообще кому-нибудь верите?

— Наблюдайте за клубом, — сердито ответил Бош.

Чу снова приложил бинокль к глазам и сказал:

— Я вот думаю, может, вы просто не доверяете именно мне и Тао. Может, все дело в этом.

Бош взглянул за него:

— Не начинайте вы ворошить это дерьмо заново. Если хотите, возвращайтесь в ваш ОАБ и забудьте к чертям о моем деле. И я вас больше не потревожу...

— Чан только что ответил на вызов.

Бош взглянул в сторону клуба, и ему показалось, что он видит, как человек, которого Чу назвал Чаном, поднес к уху трубку. И тут же опустил ее.

— Он кладет трубку в карман, — сказал Чу. — Номер работает.

Бош вывел машину со стоянки и поехал к супермаркету.

— Почему бы нам просто не взять его? — спросил Чу. — Он же есть на видеозаписи. Тот же день, тот же час. Это поможет расколоть его.

— Ну, расколется он, и что? Нам нужно иметь на него побольше улик, Чу. Именно это я и пытаюсь вам внушить.

— Ладно, будь по-вашему. Что дальше?

— Мы возвращаемся на парковку и отпускаем ваших друзей. Говорим им, что дальше управимся сами. Дело-то ведем мы.

— Им это не понравится.

— Меня не интересует, что им понравится, что нет. Хотите, придумайте, как распрощаться с ними по-доброму.

— Я?

— Ну а кто же еще? Вы привлекли их к расследованию, вам их и выставлять.

— Спасибо, Бош.

— Пожалуйста, Чу. И добро пожаловать в убойный отдел.

Бош, Феррас и Чу сидели по одну сторону стоявшего в совещательной стола, по другую расположились лейтенант Гэндл и начальник отдела грабежей и убийств капитан Боб Доддс. Между ними лежали на полированной столешнице документы по делу и фотографии, среди которых особенно выделялся полученный с помощью видеокамеры снимок Бо Цзин Чана.

— Я не уверен, что это правильный путь, — сказал Доддс.

Было утро вторника — ровно шесть часов назад Бош и Чу закончили слежку за Чаном после того, как он вернулся в свою квартиру в Монтерей-Парке и, похоже, завалился спать.

— Слежка — дело, конечно, хорошее, но прослушивание требует большого объема работы, а обосновать ее нам пока, кроме домыслов, нечем.

Бош хорошо понимал капитана. Доддсу приходилось лавировать, чтобы получать серьезные результаты при минимуме средств. При этом он не должен был допускать ухудшения статистики арестов и раскрытия дел. Это сделало его реалистом, а реальность состояла в том, что электронная слежка — вещь очень дорогостоящая. После того как суд выдает разрешение на нее, персоналу службы прослушивания приходится работать круглые сутки, а с ними и детективу, который ведет наблюдение за линией связи. А между тем прослушивание одного номера порождает необходимость прослушивания других, закон же требует, чтобы каждым из них занимались отдельные группы людей. И такая операция начинает всасывать в себя сверхурочную работу точно огромная губка. Доддсу не хотелось расходовать и без того довольно скудный бюджет оплаты сверхурочных на расследование убийства владельца винного магазинчика.

— Это всего лишь верхушка айсберга, капитан, — сказал Бош. — Речь идет не просто о стрельбе в винном магазине. Расследуя это дело, мы можем свалить всю здешнюю «Триаду». Что, если мы откажемся от сверхурочных?

Капитан покачал головой.

— Вы же понимаете, что я не могу просить вас об этом, — ответил он.

В конце концов раздражение, которое вызывала у Боша бюрократия, взяло верх над благоразумием.

— Ну и что прикажете нам теперь делать? Арестовать Чана? Все мы знаем, что он не скажет ни слова и дело просто развалится.

— Вы же понимаете, Бош, что существуют и другие возможности. Вы работаете над делом, пока не откопаете что-нибудь. Работаете со свидетелями. С уликами. Следы остаются всегда. Ищите их. Прослушивание — история длинная, вы и сами это знаете. Побегать, подсуетиться — оно гораздо надежнее. Ладно, у нас есть что-нибудь еще?

Гарри почувствовал, как лицо его заливает краска. Капитан просто отмахнулся от него. А хуже всего было то, что в глубине души Бош сознавал: Доддс прав.

— Спасибо, капитан, — резко произнес он и встал.

Детективы оставили капитана и лейтенанта в совещательной и перешли в отсек Боша.

— Козел он, вот что я вам скажу, — заявил Чу.

— Да нет, — ответил Бош, — он прав и как раз поэтому и стал капитаном.

— Ну и что нам теперь делать?

— Продолжать заниматься Чаном. Меня переработка не пугает, а то, о чем капитан не знает, не заставит его страдать. Будем следить за Чаном и ждать, когда он совершит ошибку. А сколько времени это займет, мне без разницы.

И Бош взглянул на Ферраса и Чу, не сомневаясь, что они участвовать в этом откажутся.

К его удивлению, Чу кивнул:

— Мое начальство уже распорядилось, чтобы я подключился к этому расследованию. Я готов.

Бош повернулся к своему напарнику:

— А что скажешь ты? Ты с нами?

Феррас неохотно, но кивнул:

— С вами, но до определенных пределов. У меня семья. Я не могу всю ночь вести слежку — особенно задаром.

— Ладно, — сказал Бош тоном, дававшим напарнику понять, что он им недоволен. — Будешь делать, что сможешь. Займешься бумажной работой, а мы с Чу последим за Чаном.

Заметив интонацию Боша, Феррас запротестовал:

— Ты не представляешь себе, что это такое, Гарри. Трое детей... Ты пытаешься наладить отношения с женой, потом проводишь всю ночь, следя за каким-то типчиком из «Триады», и возвращаешься домой с зарплатой, которая выглядит так, точно ты всю эту ночь продрых дома.

Бош поднял перед собой ладони, словно говоря: «Ну хватит».

— Ты прав. Мне никаких отношений ни с кем налаживать не приходится. Только делать дело. Это моя работа.

Сидя за рулем своей машины, Бош наблюдал за тем, как Чан выполняет черную работу на автостоянке «Цинг моторс» в Монтерей-Парке. Машина Боша стояла в полуквартале от оживленной авеню Гарни, заметить ее Чан не мог. Чу находился по другую сторону от магазина и тоже в половине квартала от него. Использование личных машин для слежки было нарушением принятых в Управлении полиции правил, однако свободных машин без опознавательных знаков там все равно сейчас не нашлось бы. Бош с удовольствием нарушал это правило, поскольку в его машине имелось шесть компакт-дисков с записями недавно открытого им Томаша Станько, польского трубача, игравшего, точно призрак Майлза Дэвиса.

Они наблюдали за подозреваемым уже почти три часа. Затем в четыре пополудни Чан зашел в маленькую контору магазина, сменил рубашку. Когда он вышел оттуда, наблюдателям стало ясно, что с работой он на сегодня покончил. Чан сел в свой «мустанг» 1989 года и выехал со стоянки.

Телефон Боша сразу же зазвонил. Он приглушил музыку.

— Вы видели? — спросил Чу. — Он уезжает.

— Да, видел. Я поеду за ним, вы за мной, потом мы поменяемся местами.

Чан направлялся по 10-й магистрали на запад, к центру города. Бош ехал за ним, выдерживая расстояние в пять машин. В свою — также записанную на Винсента Цинга — квартиру в Монтерей-Парке, до которой они проводили его прошлой ночью, Чан явно возвращаться не собирался. Он ехал в Лос-Анджелес, и ехал, как подсказывал Бошу инстинкт, по делам «Триады». Бош прибавил скорость и обогнал «мустанг», прижав к уху сотовый, чтобы Чан не увидел его лица. А затем позвонил Чу и сказал, что теперь его очередь вести наблюдение.

Бош и Чу продолжали сменять друг друга, пока Чан не свернул на 101-ю и не поехал через Голливуд на север, к Долине. Ему потребовался почти час, чтобы добраться до Шерман-Оукс и свернуть на ведущий к авеню Сепульведа съезд с магистрали.

Бош позвонил Чу:

— По-моему, он едет во второй магазин.

— Думаю, вы правы. Может, предупредить Роберта Ли?

Бош помолчал. Хороший вопрос. Нужно было решить, угрожает ли Роберту Ли опасность. Если да, предупредить его необходимо. Однако это может поставить под удар всю операцию.

— Нет, пока не стоит. Посмотрим, что будет дальше. Когда Чан войдет в магазин, мы войдем следом. И если что-то пойдет не так, вмешаемся.

— Вы уверены, Гарри?

— Нет, но поступим мы именно так. Постарайтесь проскочить за ним под светофор.

Они остались на связи. На съезде с шоссе загорелся зеленый свет. Боша отделяли от Чана четыре машины, а вот Чу самое малое восемь. Машины двигались медленно, Бош полз вперед, не отрывая глаз от светофора. Он успел проскочить под желтый свет, однако Чу остался сзади.

— Я еду за ним, — сказал в трубку Бош, — не волнуйтесь.

Он закрыл телефон и тут же услышал полицейскую сирену и увидел в зеркале заднего вида проблески синего огня.

— Черт!

Чан ехал по Сепульведа на юг. От магазина «Удача» его отделяло всего четыре квартала. Бош остановил машину у обочины, открыл дверцу и выскочил наружу. Подходя к остановившему его дорожному полицейскому, он уже держал в руке свой значок.

— Я веду слежку! Мне некогда!

— Закон запрещает разговаривать по сотовому за рулем.

— Напишите рапорт и отправьте его наверх. Я не могу срывать из-за этого слежку.

Бош повернулся и пошел к своей машине. Сев в нее, он втиснулся в поток машин. «Мустанга» нигде видно не было.

Движение было медленным, и Бош запаниковал, поскольку улица была забита машинами настолько, что уйти далеко Чан просто не мог. Бош оставался в своем ряду, понимая, что, если он начнет скакать из ряда в ряд, Чан заметит это в зеркало заднего вида. Через две минуты он добрался до перекрестка Сепульведа и бульвара Вентура и увидел неоновую вывеску «Магазина изысканных блюд и напитков “Удача”», находившегося всего в одном квартале от перекрестка. И позвонил Чу:

— Я на перекрестке с Вентура и не вижу его. Возможно, он уже в магазине. Я подъеду к магазину, войду внутрь. Останьтесь снаружи, попытайтесь найти его машину. Как только увидите ее или самого Чана, сразу звоните мне.

Едва зажегся зеленый, Бош нажал на педаль акселератора и проскочил перекресток, чудом не зацепив машину, шедшую по Вентура уже на красный свет. Он проехал квартал, свернул на парковку магазина. Машины Чана на ней не было. Бош проехал через парковку в проулок, остановился за мусорным баком и, выскочив наружу, рысцой побежал к магазину.

Подойдя к автоматической двери с надписью «ВХОД», он увидел в двери с надписью «ВЫХОД» Чана. Бош машинально провел по волосам ладонью, прикрыв ею лицо, и пошел дальше.

Он миновал кассы, за которыми сидели две женщины, не те, что в прошлый раз. Бош, не останавливаясь, спросил:

— Где господин Ли?

— Там, внутри, в своем кабинете, — ответила одна из кассирш.

Бош позвонил Чу:

— Он только что вышел из магазина. Оставайтесь с ним. Я посмотрю, что там с Ли.

— Понял.

Дверь кабинета была закрыта. Бош, чувствуя, как в его кровь поступает адреналин, толкнул, не постучавшись, дверь и увидел Ли и еще одного азиата — оба сидели за рабочими столами. Они о чем-то разговаривали, однако при появлении Боша умолкли.

— Детектив! — воскликнул Ли. — Я как раз собирался звонить вам! Он был здесь! Человек с фотографии!

— Знаю. Я следил за ним. Что произошло?

Ли замялся, подыскивая слова.

— Успокойтесь, — сказал Бош. — А потом расскажите мне. Вы кто?

С этим вопросом он обратился к мужчине, сидевшему за вторым столом.

— Это Юджин Лам, мой помощник, — сказал Ли.

Мужчина встал, протянул Бошу руку. Бош пожал ее.

— Вы оба были здесь, когда пришел Чан? — спросил он. — Человек, фотографию которого я вам показывал?

— Да, Юджин и я. Он вошел без стука.

— Чего он хотел?

— Он сказал, что я должен платить «Триаде». Сказал, что, раз мой отец умер, платить придется мне. Что на следующей неделе он придет за деньгами.

— Он сказал вам, что случится, если вы не заплатите?

— Ему это было не нужно.

Бош кивнул. Ли был прав. Угроза подразумевалась сама собой. Боша понемногу охватывало волнение. Совершенная Чаном попытка вымогательства могла привести к его аресту, а арест — к обвинению в убийстве.

Гарри повернулся к Ламу:

— Вы засвидетельствуете это?

Лам с явной неохотой кивнул. Бош подумал, что ему, похоже, хочется остаться в стороне.

— Да или нет, Юджин? Вы только что сказали, что присутствовали при разговоре.

Лам снова кивнул, потом ответил:

— Да, я видел этого человека, однако... я не говорю по-китайски. Я почти ничего не понял.

Бош повернулся к Ли:

— Он говорил с вами по-китайски?

Ли тоже кивнул:

— Да. Вы собираетесь арестовать его? И мне придется выступить в суде?

Такая возможность явно внушала ему опасения.

— Послушайте, если он убил вашего отца, мы должны предъявить ему обвинение в этом. И я уверен — вы сделаете все необходимое, чтобы помочь нам посадить убийцу вашего отца.

Ли кивнул, однако Бош видел, что ему сильно не по себе. Роберту не хочется навлекать на себя гнев Чана или «Триады».

— Мне нужно переговорить с напарником, — сказал Бош. — Я выйду, позвоню ему, а после вернусь к вам.

Бош покинул кабинет, закрыв за собой дверь. И позвонил Чу:

— Вы его видите?

— Да, он направляется к магистрали. Что там произошло?

— Он сказал Ли, что тот должен платить деньги, которые его отец платил «Триаде».

— Господи! Теперь он наш!

— Не спешите. Пока мы можем обвинить его только в вымогательстве, да и то если сынок согласится сотрудничать с нами. Куда едет Чан?

— Он на сто первой, направляется к югу. Похоже, возвращается назад. Спешит. Идет впритык к машине, которая перед ним, но она его не пропускает.

— Хорошо. Я поговорю еще немного с ребятами, потом буду свободен. Коли Чан остановится где-нибудь, позвоните мне.

— «С ребятами»? А кто там, кроме Роберта Ли?

— Его помощник, Юджин Лам. Когда пришел Чан, он был в кабинете. Правда, Чан говорил по-китайски, а Лам знает только английский. Хороший свидетель из него не получится.

— О’кей, Гарри, — сказал Чу. — Мы уже выбрались на скоростное шоссе.

— Не упустите его, я позвоню, как только освобожусь, — сказал Бош.

Он закрыл телефон и вернулся в кабинет.

— Система видеонаблюдения у вас в магазине имеется? — спросил он.

— Да, — ответил Ли. — Такая же, как в магазине отца. Только у нас камер больше.

Бош окинул взглядом потолок и стены:

— Но здесь камеры нет, так?

— Нет, — подтвердил Ли. — В моем кабинете камеры нет.

— Ладно, мне понадобится диск — в доказательство того, что Чан побывал у вас.

Ли неуверенно кивнул и вынул диск из системы.

Похоже, нежелание помогать следствию возрастало в Ли с каждым новым вопросом Боша. Так что Бош начал проникаться уверенностью в том, что рано или поздно сын жертвы откажется сотрудничать с полицией. И все-таки предполагаемую попытку вымогательства они использовать смогут — как достаточное основание для ареста Чана. Диск позволит Бошу арестовать Чана и обыскать его квартиру и рабочее место независимо от того, согласится Ли помогать ему или нет.

Пройдя сквозь автоматически открывавшуюся дверь магазина, Бош позвонил Чу.

— Чан вернулся в свою квартиру, — сообщил тот. — Нигде не останавливался. Задернул шторы. По-моему, устраивается на ночь.

— Хорошо. Еду к вам.

Бошем владел азарт. Дело обретало новую жизнь.

Чан не выходил из квартиры до девяти утра пятницы, а когда вышел, нес с собой большой чемодан.

Бош позвонил Чу. Всю ночь они вели наблюдение, сменяя друг друга каждые четыре часа. Чу должен был спать с четырех до восьми, однако звонка от него Бош так и не получил.

— Проснулись? Чан сделал новый ход.

Голос у Чу был все еще сонный:

— Да? Какой? Почему вы не позвонили мне в восемь?

— Он укладывает в машину чемодан. Подается в бега. Думаю, его кто-то предупредил.

— Насчет нас? Но кто мог предупредить его, Гарри?

— Не знаю, — ответил Бош. — Вы же раззвонили о нашем деле по всему Монтерей-Парку. Сейчас я знаю только одно: похоже на то, что он покидает город.

— По всему Монтерей-Парку? Что за ерунда? — В голосе у Чу слышалась обида несправедливо обвиненного человека.

Бош уже ехал за направлявшимся на север «мустангом» Чана, держась от него на расстоянии квартала.

— Вчера вы сказали мне, что Чана опознал третий из тех, кому вы показывали его фотографию. А у этих троих есть напарники, и все они встречаются на утренних инструктажах с другими копами, и все разговаривают.

— Ну, может быть, этого не случилось бы, если бы мы не отстранили от дела Тао и Эрреру — так, точно мы им не доверяем.

Бош высматривал Чу в зеркало заднего вида. И старался не дать злости отвлечь его от слежки. Сейчас они не могли позволить себе потерять Чана.

— Ладно, пошевеливайтесь. Он направляется к десятке. Как только выедет на нее, смените меня.

— Понял.

Голос Чу все еще оставался сердитым. Боша это не волновало. Если кто-то стукнул Чану насчет их расследования, он, Гарри, найдет этого человека и вобьет его по уши в землю, даже если им окажется Чу.

Чан выехал на 10-ю магистраль, покатил на запад, и вскоре Чу обогнал Боша, чтобы возглавить преследование. Бош перестроился в другой ряд, сбавил скорость и позвонил Гэндлу.

— Что у вас, Гарри?

— У нас проблемы. Первая состоит в том, что наш парень утром погрузил в багажник чемодан и едет сейчас по десятой в сторону аэропорта.

— Черт, а что еще?

— Насколько я понимаю, кто-то настучал ему на нас — может быть, посоветовал смыться из города.

— Или ему приказали смыться после того, как он прикончил Ли. Зачем сразу предполагать самое худшее, Гарри?

Отсутствие поддержки со стороны лейтенанта рассердило Боша, однако он решил не отвлекаться на это.

— Мы можем взять Чана? — спросил он.

— Вы уверены, что он собирается улететь? Какой у него чемодан?

— Большой. Такой чемодан берут, если не собираются возвращаться.

Гэндл вздохнул, как человек, которому предстоит принять трудное решение.

— Ладно, я тут переговорю кое с кем, а потом свяжусь с тобой.

Переговорит он, скорее всего, с капитаном Доддсом, решил Бош.

— У меня есть и хорошая новость, лейтенант, — сказал он.

— Господи, это ж надо! — воскликнул Гэндл. — И какая?

— Вчера мы проследили Чана до второго магазина. Того, которым управляет в Долине сын убитого. Чан пригрозил парню, сказал, что теперь, когда старик умер, платить придется ему.

— Так это же отлично! Что же ты мне сразу не сказал?

— Теперь сказал.

— Это дает нам основания для ареста!

— Для ареста, но не для предъявления обвинения. Сыну не хочется становиться свидетелем. Я не уверен, что он вообще станет нам помогать. Да и в любом случае это не обвинение в убийстве. А нам требуется именно оно.

— Ну, по крайней мере мы можем не позволить ему улететь.

Бош кивнул, у него в голове уже начал складываться план.

— Сегодня пятница. Если мы задержим его и зарегистрируем арест ближе к вечеру, судебное разбирательство он получит лишь в понедельник, да и то после полудня. Это даст нам по меньшей мере семьдесят два часа на то, чтобы выстроить дело.

— Имея в запасе обвинение в вымогательстве.

— Верно.

Телефон Боша запищал, сообщая, что поступил еще один вызов. Бош попросил Гэндла перезвонить, как только тот изложит этот сценарий начальству, и принял второй звонок, даже не взглянув на экран.

— Гарри? Это Тери Сопп.

— О, привет, Тери. Что нового?

— Да просто хотела сообщить тебе, что уговорила наших использовать гильзу, которую ты мне вчера отдал, для тестирования метода электростатического обогащения.

— Ты моя богиня! А существует какая-нибудь возможность проделать это в понедельник утром?

— В понедельник? Не думаю, что мы всерьез возьмемся...

— Я вот почему спрашиваю: возможно, сегодня к вечеру наш подозреваемый уже сядет в тюрьму. Похоже, он собирается удрать из страны, и нам придется его арестовать. Если так, к понедельнику мы должны будем выстроить дело, Тери. Неприятно снова просить тебя об одолжении, но нам потребуется все, что удастся получить.

Она немного помолчала, потом ответила:

— Я посмотрю, что можно сделать. А пока, если ты его арестуешь, пришли мне отпечатки пальцев, чтобы я могла провести сравнение, если у нас что-то появится.

— Ты их получишь, Тери. Миллион раз спасибо.

Бош закрыл телефон, вгляделся в шоссе. И не увидел ни «мазды-миата» Чу, ни «мустанга» Чана. И сразу же позвонил Чу:

— Где вы?

— Едем на юг по четыреста пятой. Он направляется к аэропорту. Что нового у вас?

— Гэндл звонит начальству, чтобы выяснить, вправе ли мы взять Чана.

— Мы же не можем просто отпустить его.

— Именно это я ему и сказал.

Бош прервал вызов и начал обгонять шедшие впереди машины, чтобы догнать Чу и Чана. Еще два раза сменив друг друга, они доехали вместе с подозреваемым до поворота к Международному аэропорту .Лос-Анджелеса, Теперь никаких сомнений в том, что Чан собирается покинуть город и что его необходимо арестовать, не осталось. Бош снова позвонил Гэндлу.

— В чем дело, Гарри?

— Он на бульваре Сенчури, в четырех кварталах от МАЛА.

— Мне пока не удалось ни с кем поговорить.

— Я за то, чтобы взять Чана. Мы арестуем его за убийство, а в самом худшем случае предъявим ему в понедельник обвинение в вымогательстве. Его, разумеется, выпустят под залог, однако судья запретит ему покидать город, особенно после того, как он попытался сделать это сегодня.

— Действуй, Гарри, я тебя поддержу.

Это означало, что, если к понедельнику все развалится и Чан выйдет из тюрьмы, виноватым окажется Бош.

— Спасибо, лейтенант. Буду держать вас в курсе.

Через несколько секунд после того, как Бош закончил разговор, Чан повернул на долгосрочную парковку, от которой ко всем терминалам аэропорта ходили маршрутки.

Как он и ожидал, позвонил Чу:

— Ну вот и все. Что будем делать?

— Брать его. Подождем, пока он поставит машину и вытащит из нее чемодан. И возьмем на остановке маршрутки.

— Вас понял.

Первым за Чаном ехал Бош, он и проследовал за ним на стоянку, получив из автомата парковочную квитанцию. Шлагбаум поднялся, пропустив Боша в главный проезд парковки. Когда Чан повернул направо, Бош проехал немного дальше и, поставив свою машину на первое же свободное место, вылез из нее и пошел туда, куда повернули Чан и Чу. Вскоре он увидел Чана, вытаскивавшего из багажника «мустанга» здоровенный чемодан.

Чу, сообразивший, что без багажа он будет выглядеть на долгосрочной парковке подозрительно, уже шел к остановке маршруток с кейсом в одной руке и плащом, переброшенным через другую, — ни дать ни взять бизнесмен, отправляющийся в деловую поездку.

Чан запер свою машину и поволок тяжелый чемодан к остановке. Чу уже стоял там. Бош приблизился к остановке, укрываясь за припаркованными автомобилями, и вышел из-за них, когда до нее осталось только две машины.

— Бо Цзин Чан, — громко произнес Бош, подходя к нему.

Подозреваемый резко повернулся к Бошу. С близкого расстояния было видно, что он силен, широкоплеч и определенно опасен. Бош заметил, как напряглись его мышцы.

— Вы арестованы. Будьте добры, уберите руки за спину.

Даже если бы Чан попытался полезть в драку или удрать, возможности такой у него уже не осталось. Чу подступил к нему сзади и защелкнул браслет наручников на его правой руке, одновременно вцепившись в левую. Чан попытался вырваться, однако Чу с немалой сноровкой защелкнул браслет и на левом его запястье, завершив тем самым арест.

— Что такое? — гневно спросил Чан. — Что я сделал?

Говорил он с сильным китайским акцентом.

— Это мы с вами еще обсудим, господин Чан. Как только попадем в Управление полиции.

— У меня билет на самолет.

— Сегодня он улетит без вас.

Бош показал ему свой значок и удостоверение, затем представил Чу, не забыв сообщить, что тот работает в отделе азиатских банд. Бош надеялся, что эта информация припугнет Чана.

Затем он вызвал по телефону патрульную машину, которой предстояло отвезти Чана в город, и тягач, чтобы тот отбуксировал его машину в полицейский гараж. Проделал он все это неторопливо: чем больше времени займет доставка Чана в город, тем ближе они подберутся в двум часам, когда закрывается суд. А если сегодня удастся обойтись без суда, Чан проведет уик-энд как гость городской тюрьмы.

Простояв пять минут в молчании — Чан сидел в это время на скамейке, — Бош повернулся к нему, указал на чемодан и небрежным тоном осведомился, словно бы и не ожидая ответа:

— Судя по виду, эта штука весит не меньше тонны. Далеко собрались?

Однако Чан явно был человеком опытным. Когда тебя арестовывают, в разговоры лучше не вступать. Он смотрел прямо перед собой, как будто и не услышал вопроса.

Взглянув вдоль длинного ряда стоявших на парковке автомобилей, Бош увидел въезжавшую на нее патрульную машину и помахал рукой.

Он почувствовал, как завибрировал его телефон, достал трубку, чтобы взглянуть на .-жран. На экране было написано, что к нему поступило видеосообщение от дочери.

Ладно, он посмотрит его попозже. В Гонконге уже очень поздно, дочь, скорее всего, лежит в постели, ожидая ответа, однако ему нужно работать. Подъехала патрульная машина, Бош убрал телефон в карман.

— Я поеду с ним, — сказал он Чу. — Вдруг он надумает что-то сказать.

— Может быть, с ним лучше поехать мне?

Бош взглянул на Чу. Момент был очень важный. Гарри понимал, что ехать с Чаном лучше Чу, потому что ему будет легче установить с арестованным контакт и склонить его к разговору. Однако это означало бы, что Бош потеряет полный контроль над делом. И означало бы также, что он проявит доверие к Чу всего через час после того, как обвиняюще ткнул в него пальцем.

— Хорошо, — сказал Бош. — Поезжайте вы.

Чу кивнул, несомненно поняв все значение принятого Бошем решения.

— Хотите, я отведу вашу машину в город? — спросил Бош. — Я могу бросить свою здесь.

— Нет, Гарри, не стоит. Я вернусь за ней позже. К тому же вам не понравится музыка, которую проигрывает мой си-диплеер.

Бош улыбнулся:

— Ладно, поеду на своей.

Бош велел двум патрульным усадить Чана на заднее сиденье их машины и снова повернулся к Чу:

— Я попрошу Ферраса добыть ордер на обыск квартиры Чана. Любое его признание поможет нам получить разумные основания для ареста. Так что попробуйте выяснить у него, куда и зачем он собрался ехать. Попытайтесь разговорить его. Но только я не хочу, чтобы он понял, что мы собираемся ему предъявить. Поэтому просто тяните время.

— Понятно. Это я умею.

— Хорошо, я дождусьэвакуатора, а вы поезжайте.

Чу скользнул на заднее сиденье патрульной машины, закрыл за собой дверцу.

Когда Бош вернулся в Управление, был почти полдень. Игнасио Ферраса он обнаружил в его отсеке за компьютером.

— Что у нас нового? — спросил Бош.

— Я почти уже добился разрешения на обыск.

— Тебе удалось договориться с судьей?

— Да. Я позвонил клерку судьи Шампань. Меня ждут там после ланча.

Похоже, Феррас и вправду хорошо поработал.

— Совсем неплохо. А где Чу?

— В видеокомнате, наблюдает за арестованным.

Прежде чем присоединиться к Чу, Бош зашел в свой отсек, бросил на стол ключи. Чу оставил здесь тяжелый чемодан Чана и разложил по столу все остальные изъятые у него вещи.

Бош изучил посадочный талон Чана, судя по всему распечатанный им у себя дома, и обнаружил, что у него имелся билет компании «Аляска эрлайнз» до Сиэтла. Это озадачило Гарри, он думал, что Чан направляется в Китай. А полет до Сиэтла вовсе не предполагал попытки покинуть страну.

Гарри вернул пластиковый пакетик с талоном на стол, взял другой, с телефоном. Ему ничего не стоило открыть телефон, просмотреть список вызовов и установить, кто звонил Чану. Однако Бош решил играть по правилам, дождаться разрешения судьи. Тут следовало действовать осторожно, иначе любая твоя находка может быть отвергнута судом.

На столе зазвонил телефон. Дисплей показал ХХХХХ — это означало, что звонок переведен сюда из Паркер-центра. Бош снял трубку:

— Бош слушает.

Молчание.

— Алло. Детектив Бош слушает. Чем могу вам помочь?

— Бош... ты можешь помочь себе. — Акцент был явно азиатский.

— Кто вы?

— Окажи себе услугу, закрой дело, Бош. Чан не один. Нас много. Закрой, на хрен, дело. Иначе тебя ждут неприятности.

— Слушай, ты...

Звонивший прервал разговор. Бош опустил трубку на аппарат и уставился на пустой дисплей. Он понимал: звонивший не настолько глуп, чтобы использовать номер, который легко отследить. И вместо того, чтобы тревожиться по этому поводу, сосредоточился на самом звонке, на содержании разговора. «Триада» Чана каким-то образом уже узнала о том, что он арестован. Узнала она и фамилию Боша.

И его снова посетили мрачные мысли. Если не исходить из того, что у Чана была назначена в аэропорту встреча с соотечественником, или того, что за ним следили на протяжении всего пути из дома, остается только одно: утечка информации.

Он направился к видеокомнате, маленькому, напичканному электроникой помещению, из которого можно было наблюдать за подозреваемыми.

Открыв дверь комнаты, Бош увидел Чу и Гэндла, стоявших у монитора, на котором застыла физиономия Чана. Когда в комнатку вошел еще и Бош, в ней сделалось тесновато.

— Что-нибудь есть? — спросил Бош.

— Пока он не произнес ни слова, — ответил Гэндл. — Ни на каком языке. Даже адвоката не потребовал.

— Я посмотрел его посадочный талон, — сказал Бош. — То, что он летел в Сиэтл, тоже нам не поможет.

— Может и помочь, — возразил Чу.

— Каким образом?

— Я подумал, что, прилетев в Сиэтл, он мог направиться через границу в Ванкувер. У меня есть знакомый в канадской конной полиции, я попросил его проверить списки пассажиров. Этой ночью Чан собирался вылететь из Ванкувера в Гонконг. Самолетом компании «Кэтей пасифик». Отсюда следует, что он намеревался обманом покинуть страну, причем быстро.

Бош кивнул:

— Отличная работа, Чу.

— Спасибо.

— Вы сказали об этом Игнасио? Попытка Чана замести следы даст нам достаточные основания для обыска.

— Игнасио о ней знает. И отметил ее в ходатайстве.

— Хорошо.

Бош посмотрел на монитор. Чан сидел за столом, положив на него запястья, скованные наручниками, которые были в свою очередь прикованы к торчавшему из середины стола железному кольцу. Массивные покатые плечи Чана, казалось, вот-вот прорвут его рубашку.

Бош взглянул на Чу:

— Придется брать его на фук. Вы к этому готовы?

— А что это значит?

— Нужно, чтобы вы вошли туда и начали задавать ему вопросы. Не важно, ответит ли он на них. Мы заявим, что дали ему возможность все нам объяснить, а поскольку он этого не сделал, мы официально арестовали его. Сможете?

Чу неохотно кивнул:

— Ладно, попробую.

— Хорошо. О чем вы его будете спрашивать, не важно. Нам просто необходимо протянуть еще один час. Нужно, чтоб он попал в тюремную камеру уже после двух.

— Понятно.

Чу вышел, Гэндл собрался последовать за ним, однако Бош постучал пальцами по его плечу и жестом попросил остаться. Заговорил он лишь после того, как закрылась дверь:

— Мне только что звонили по телефону. Угрожали. Требовали прекратить расследование этого дела.

— Ты пытался отследить звонок? Думаешь, угрозы серьезны?

— Отслеживание звонка было бы пустой тратой времени. Что касается угроз, посмотрим. Буду ждать. Вопрос в том, как они узнали об аресте Чана. После него прошло всего два часа, а какой-то тип из «Триады» уже позвонил мне и велел закрыть дело. У нас утечка, лейтенант. Кто-то из наших доносит...

— Ну-ну-ну, мы же ничего не знаем. Есть и другие объяснения. Его сотовый у нас. Возможно, он должен был позвонить из аэропорта, доложить, что все в порядке. Мало ли что возможно.

Бош покачал головой. Инстинкт подсказывал ему совершенно иное. Утечка существовала. Но Гэндл уже открыл дверь. Ему не нравился этот разговор, и он хотел поскорее покинуть комнату. Однако, перед тем как уйти, он оглянулся на Боша.

— Ты все-таки будь поосторожнее, — сказал он.

Гэндл закрыл за собой дверь, Бош остался один. Он повернулся к монитору, увидел, как Чу говорит что-то Чану в допросной. Чан был нем и неподвижен. Ни по его глазам, ни по движениям никто не сказал бы, что он слышит вопросы Чу.

Бош вернулся в помещение личного состава. Телефонная угроза и нежелание Гэндла задуматься об утечке информации не давали ему покоя.

Отсек Ферраса был пуст, Бош решил, что он отправился к судье с ходатайством о проведении обыска.

Теперь все зависело от санкции на обыск. Они могут задержать Чана за попытку вымогательства, если Ли согласится дать показания, но это не приблизит их к раскрытию убийства. Бош сидел за своим столом, потирая пальцами глаза. Дело не сдвинется с места, пока судья не подпишет санкцию на обыск. Бошу оставалось только ждать — или сменить Чу в допросной.

И тут он вспомнил о видеопослании дочери.

Бош достал телефон, открыл его. В последний день последнего пребывания Мадди в Лос-Анджелесе они зашли в телефонный магазин, и там она выбрала для них по трубке одной модели, позволявшей осуществлять связь на нескольких уровнях. Бош использовал ее главным образом для отправки электронной почты, однако умел и проигрывать видеосообщения, которые любила присылать ему дочь. Он часто пересматривал их.

Бо Цзин Чан временно отошел на второй план. Как и озабоченность утечкой информации. Бош улыбнулся, предвкушая удовольствие, которое его ожидало, и нажал на кнопку.

Бош вошел в допросную, оставив дверь открытой. Чу остановился на середине фразы, взглянул на гостя.

— Может, передохнете, Дэвид? — сказал Бош. — Давайте я с ним немного поговорю.

— О... э-э, конечно, Гарри.

Он встал из-за стола, Бош отступил в сторону, пропуская его в дверь.

Уверившись, что Чу ушел, Бош быстро подступил сзади к Чану и схватил его за горло. Гнев, который владел им, становился неуправляемым. Он стиснул горло Чана, придушив его, что давно уже было запрещено правилами. Чан, лишившийся возможности дышать, напрягся.

— Слушай, мать твою, камера отключена, стены здесь звуконепроницаемые. Где она? Я убью тебя прямо сейчас, если ты...

Чан резко дернулся назад, выдрав из стола железное кольцо, к которому были прикованы его руки. Бош врезался спиной в стену и вместе с Чаном повалился на пол. Чан сражался, как животное, он упирался ногами в одну из привинченных к полу ножек стола и раз за разом вбивал Боша в стену.

— Где она? — ревел Бош.

Чан хрипел, однако сила его на убыль явно не шла. Запястья Чана были скованы, но возможность бить руками, точно дубинкой, назад, у него оставалась. Он метил Бошу в лицо.

Бош, поняв, что от удушающего захвата большого проку не будет, отпустил горло Чана и схватил его за запястья. Ему удалось навалиться на Чана, прижать его к полу. Бош поднял обе руки и, точно молот, опустил их на затылок Чана.

— Я спрашиваю, где...

— Гарри! — услышал он у себя за спиной голос Чу. — Эй! — крикнул Чу в сторону помещения личного состава. — На помощь!

Послышались быстрые шаги, в комнату влетело сразу несколько человек.

На миг в допросной наступила тишина, наполненная лишь звуками отрывистого дыхания. Затем в дверях появился Гэндл.

— Что за чертовщина тут происходит?

— Не знаю, — ответил Чу. — Я вернулся за курткой, а здесь точно ад разверзся.

Все взгляды обратились к Бошу.

— Они захватили мою дочь, — сказал он. 

 Глава пятая

Бош стоял посреди кабинета Гэндла. Вернее, не стоял. Стоять на месте он просто не мог. Расхаживал взад-вперед.

— Так что же случилось, Гарри?

Бош достал из кармана телефон, нажал на кнопку воспроизведения видеозаписи и передал телефон Гэндлу.

— О боже... о госпо... Гарри, ты уверен, что это не подделка? — О чем вы? Это настоящая запись. Они схватили ее, а этот гад знает, кто это сделал и где! — Бош ткнул пальцем в сторону допросной. Теперь он расхаживал по кабинету, точно тигр по клетке. — Я должен заставить его сказать...

— Ты к нему больше и близко не подойдешь, — произнес, глядя в сторону, Гэндл. — Где она, Гарри? В Гонконге?

— Да, к Гонконге. И он тоже направлялся туда. Он состоит в тамошней «Триаде». Мало того, я же сказал вам, они говорили, что меня будут ждать неприятности, если я...

— В этой видеозаписи вообще никто ничего не говорит. Почему ты решил, что ее сделали люди Чана?

— Да им и не нужно было ничего говорить. Запись сама все сказала!

— Хорошо, хорошо. Давай все обдумаем. Твоя дочь у них, чего они хотят? Что ты должен сделать?

— Отпустить Чана.

— Что значит «отпустить»? Просто позволить ему уйти отсюда?

— Не знаю. Да, каким-то образом развалить дело. Тогда он сможет уйти. Послушайте, я не могу оставаться здесь. Я должен...

— Нам следует отдать эту запись криминалистам. Это во-первых. Ты звонил своей бывшей жене, выяснил, что ей известно?

И Бош вдруг понял, что в панике, охватившей его после просмотра записи, он совершенно забыл о том, что следует позвонить Элеонор Виш.

— Вы правы. Отдайте мне трубку.

— Гарри, запись необходимо отдать кримина...

Бош, перегнувшись через стол, выхватил телефон из руки Гэндла, открыл меню, нажал на кнопку набора номера Элеонор. Пока звучали гудки, он взглянул на часы. В Гонконге уже была суббота, четыре утра. Он не мог понять, почему Элеонор не сообщила ему, что их дочь пропала.

— Гарри? — Голос ее звучал встревоженно. Не похоже было, что звонок разбудил ее.

— Что происходит, Элеонор? Где Маделин?

Он вышел из кабинета Гэндла и направился к своему рабочему отсеку.

— Я не знаю. Она не позвонила мне и на мои звонки не отвечает. Как ты узнал, что ее нет дома?

— Я не узнал, я... получил от нее сообщение.

— Что было сказано в сообщении?

— Ничего. Это было видео. Расскажи мне, что происходит.

— После школы она отправилась в торговый центр, а домой не вернулась. Была пятница, обычно я позволяю ей в этот день погулять с подругами. В шесть часов она звонит мне, спрашивает, нельзя ли задержаться еще ненадолго, но на этот раз не позвонила. Когда она не вернулась домой, я сама позвонила ей, однако она не ответила. Я оставила ей кучу сообщений, очень сердитых. Но ты же ее знаешь, скорее всего, она тоже рассердилась, прочитав их, и вообще не пришла домой. Я обзвонила ее подружек, они говорят, что не знают, где она.

— Элеонор, у вас там четыре утра. Ты звонила в полицию?

— Гарри...

— Что?

— Она уже поступала так и прежде.

Бош тяжело опустился в стоявшее у стола кресло, сгорбился, прижал к уху трубку:

— Что это значит?

— Она решила проучить меня и осталась на ночь у подруги, — ответила Элеонор. — Я позвонила в полицию, и получилась очень неприятная история, потому что у подруги-то они ее и нашли. Прости, что не рассказала тебе об этом. У нас с ней не все просто, понимаешь? Такой уж у нее возраст. Она говорит, что хочет жить с тобой в Лос-Анджелесе. Говорит...

Бош прервал ее:

— Послушай, Элеонор, все это я понимаю, но сейчас произошло кое-что другое.

— О чем ты? — В ее голосе прозвучал страх.

Ему не хотелось рассказывать ей о видеозаписи, однако он понимал: сделать это придется. Она должна знать все. И Бош описал увиденную им тридцатисекундную запись, не утаив ничего. Элеонор, слушая его, тихонько причитала:

— О боже, о боже.

— Мы вернем ее, Элеонор. Я...

— Чего они хотят, денег?

— Нет... — Бош старался говорить спокойно, надеясь, что его спокойствие передастся Элеонор, как только пройдет первое потрясение. — Я думаю, это связано со мной. Они не требовали денег. Просто сообщили, что Мадди у них.

— С тобой? Но почему? Что они... что ты сделал, Гарри? — Последний вопрос прозвучал уже как обвинение.

— Я расследую дело, связанное с «Триадой». И думаю...

— Они взяли ее, чтобы подобраться к тебе? Но как они вообще о ней узнали?

— Пока я этого не знаю, Элеонор. Пытаюсь выяснить. Мы...

Она снова перебила его, на этот раз стоном. Звуком, который каждый родитель издает, когда воплощается в жизнь худший из его кошмаров. И тогда Бош понял, что ему следует делать. Он понизил голос:

— Выслушай меня. Мне нужно, чтобы ты взяла себя в руки. Начинай обзванивать людей, наводи справки. Я скоро прилечу. Буду в Гонконге в воскресенье, еще до рассвета. Выясни, с кем из подруг она была в торговом центре, куда отправилась оттуда. Выясни все, что сможешь. Ты меня слышишь, Элеонор?

— Я кладу трубку и звоню в полицию.

— Нет!

Бош огляделся по сторонам и понял, что его вскрик привлек внимание всех, кто находился в помещении личного состава. Он опустился в кресле пониже, склонился над столом, чтобы никто не мог его видеть.

— Почему? Гарри, мы должны...

— Сначала выслушай меня, потом делай что сочтешь нужным.

Я не думаю, что тебе следует звонить в полицию. Пока что — нет. Если похитители узнают об этом, они могут не вернуть ее. Мы не вправе идти на такой риск.

Элеонор не ответила. Бош слышал, как она плачет.

— Элеонор! Послушай! Ты хочешь вернуть ее или не хочешь? Подбери сопли. Ты же была агентом ФБР! Ты сможешь. Мне нужно, чтобы, пока я не приеду, ты работала как агент. Я проведу здесь анализ видеозаписи. Мадди ударила по камере, та сместилась. Я видел какое-то окно. Возможно, наши аналитики смогут что-то вытянуть из него. Как только я приземлюсь в Гонконге, приеду прямо к тебе. Ты все поняла?

Элеонор ответила далеко не сразу. А когда ответила, голос ее был спокойным:

— Я поняла, Гарри. И все же думаю, что мне следует позвонить в полицию Гонконга.

— Если ты так думаешь, звони. Ты там кого-нибудь знаешь?

— Нет, но в полиции есть бюро, которое ведает делами «Триады». Они приходили к нам в казино.

Элеонор, почти двадцать лет назад ушла из ФБР и работала профессиональным карточным игроком. По меньшей мере шесть последних лет она жила в Гонконге, и служила в казино «Клеопатра», в находящемся недалеко от Гонконга Макао. Всем серьезным игрокам из материкового Китая хотелось сыграть против «гвейпо» — белой женщины. Элеонор притягивала их. Играла она на деньги заведения, получая процент от выигрышей и не оплачивая проигрышей. И это позволяло ей зарабатывать на весьма комфортную жизнь. Она и Мадди жили в высотном доме, который стоял в Долине счастья, а когда Элеонор надо было отправляться на работу, казино присылало вертолет, который забирал ее прямо с крыши дома.

Да, жизнь Элеонор была устроенной — до нынешнего дня.

— Поговори с людьми из своего казино, — сказал Бош. — Если они назовут тебе человека из полиции, которому можно доверять, позвони ему. А мне пора двигаться. Я еще свяжусь с тобой.

Она ответила как-то вяло:

— Хорошо, Гарри.

— И еще, Элеонор!

— Что?

— Постарайся раздобыть для меня ствол.

— Тебя здесь за это в тюрьму посадят.

— Знаю, но тебе же известны в казино надежные люди. Добудь для меня ствол.

— Я попробую.

Прежде чем положить трубку, Бош помолчал. Ему хотелось протянуть к Элеонор руку, коснуться ее, попытаться успокоить.

— Постарайся сохранять спокойствие, Элеонор. Ради Мадди.

— Мы же вернем ее, правда, Гарри?

Прежде чем ответить, Бош кивнул — сам себе.

— Да. Мы вернем ее.

Группа обработки цифровых изображений была одним из подразделений отдела научных исследований, по-прежнему размещавшихся в старом здании Управления полиции — в Паркер-центре. Бош проскочил два квартала, которые разделяли новое и старое здания, точно человек, опаздывавший на самолет. Он показал на входе в старое здание свой значок и поднялся лифтом на третий этаж.

ОНИ готовился к переезду в новое здание. В первой из двух занимаемых им комнат стояла по меньшей мере дюжина набитых чем-то картонных коробок. Ни фотографий, ни карт на стенах комнаты уже не осталось, большая часть висевших на них полок опустела. В лаборатории Бош нашел лишь одного человека.

За сорок лет работы в ОНИ Барбара Старки приобрела едва ли не все требовавшиеся отделу специальности и оказалась свидетелем взрывного роста новых технологий расследования преступлений. Барбара любила рассказывать новичкам, что, когда она начинала карьеру криминалиста, ДНК были всего лишь тремя буквами алфавита. Теперь же Старки стала экспертом почти во всех областях криминалистики.

Она оторвала взгляд от сразу двух компьютерных мониторов:

— Гарри Бош! Человек, у которого всегда есть идея.

На шутливую перепалку у Боша времени не было. Он сразу перешел к делу:

— Мне нужна твоя помощь, Барб.

Заметив, как напряженно звучит его голос, Старки озадаченно нахмурилась:

— Что случилось, дорогой?

Бош показал ей телефон:

— У меня здесь видеосообщение. Мне нужно увеличить его, замедлить воспроизведение и попытаться понять, в каком месте оно снято. Речь идет о похищении.

Старки, указав на экран, сказала:

— Я только что начала...

— О похищении моей дочери, Барбара. И твоя помощь необходима мне сейчас.

На этот раз Старки ответила без промедления:

— О’кей, ты можешь переслать мне изображение по электронной почте?

— Не знаю. Я этого ни разу не делал.

Старки объяснила ему, какие кнопки надо нажать, и Бош послал ей видеозапись как файл, приложенный к электронному сообщению. Старки вошла в почту, загрузила сообщение. И воспроизвела его на левом мониторе. Гарри смотрел, стараясь оставаться спокойным, на свою дочь.

— Мне очень жаль, Гарри, — сказала Старки.

— Я знаю. Давай не будем об этом.

Экран показывал тринадцатилетнюю Мадди Бош, сидевшую в кресле, к которому она была привязана. Рот ее был туго перетянут ярко-красной тряпкой. Она была одета в школьную форму — синюю клетчатую юбку и белую блузку с гербом школы на левой стороне груди. Она смотрела в камеру — предположительно, в камеру собственного сотового телефона, — и взгляд ее разрывал сердце Боша на части. Отчаянный, испуганный — это были первые слова, приходившие ему в голову.

Ни звука слышно не было, никто из участников записи не произнес ни слова. В течение первых пятнадцати секунд камера просто снимала Мадди. Потом человек, державший камеру, протянул руку и на время ослабил кляп, закрывавший ей рот.

— Пап!

Кляп тут же вернулся назад, приглушив слова, которые пыталась произнести Мадди, и Бош не смог их разобрать.

Рука опустилась к груди девочки, чтобы потискать ее. Мадди резко рванулась в сторону, отбив руку левой ногой. Камера дернулась, отъехала в сторону, потом снова вернулась к Мадди.

Она показывала ее еще несколько секунд, а затем экран погас.

Старки отреагировала на увиденное не сразу. Она держала ладони на подсоединенной к компьютерной клавиатуре панели редактирования изображения, стараясь сохранять на лице профессиональное выражение.

— Я просмотрю запись кадр за кадром, Гарри, но это займет немалое время, — сказала она. — Как только найду что-нибудь, сразу позвоню тебе. Поверь. Я понимаю, что такое дочь.

Бош кивнул. Он сознавал — нужно позволить Старки работать, не дыша ей в затылок. Это даст наилучшие результаты.

— Ладно. Давай посмотрим эпизод с ударом, потом я уйду. По-моему, когда она стукнула по камере, там мелькнуло что-то светлое — может быть, окно.

Старки прокрутила запись назад — к тому моменту, когда Мадди ударила своего похитителя. При просмотре в реальном времени запись была смазанной — резкое движение камеры, после которой она оказалась снова направлена на девочку. Однако теперь, при замедленном покадровом просмотре, Бош увидел, что камера на миг показала окно, а затем вернулась к Мадди.

— Ты молодец, Гарри, — сказала Старки. — Похоже, тут есть на что взглянуть.

Бош склонился над ее плечом, вглядываясь в экран. Старки запустила еще более замедленное воспроизведение записи.

Комната походила на дешевый гостиничный номер — за стулом, к которому была привязана Мадди, различалась узкая кровать, столик и на нем лампа. Стену над кроватью покрывали дырки от гвоздей.

Когда на экране появилось окно, Старки остановила воспроизведение. Окно было узкое, вертикальное. Оно было открыто настежь, и в его стекле отражался городской пейзаж.

— Как ты думаешь, Гарри, что это за город?

— Гонконг. Она живет там с матерью. Ты можешь увеличить вот эту часть картинки? — спросил Бош.

Старки, пользуясь мышью, очертила на экране квадрат и перенесла часть изображения на второй экран. Затем увеличила картинку, сфокусировала ее.

— Тут не хватает пикселей, Гарри, но я могу прогнать картинку через программу, которая восполняет их недостачу и делает изображение более четким.

Первое, что отметил Бош, — комната находилась высоко над землей. Отражение показывало уличный колодец с высоты примерно десять этажей. Он различил стены стоящих вдоль улицы зданий, край не то рекламного щита, не то названия дома с буквами NO. И пеструю смесь расположенных на уровне улицы китайских вывесок.

За всем этим виднелись вдали высокие здания. Одно из них Бош признал по двум белым шпилям на крыше — соединенным крест-накрест радиоантеннам, всегда напоминавшим Бошу ворота на поле для американского футбола. За зданиями тянулся горный хребет, очертания которого нарушались лишь строением, увенчанным чашей, подпираемой двумя белыми колоннами.

— Увидел что-нибудь полезное, Гарри?

— Да, да, конечно. Это Коулун. В стекле отражается вид на центр Гонконга со стороны гавани и на горы за ним. Дом с воротами на крыше — Банк Китая. Приметная часть силуэта города. А вот это — пик Виктория. В общем, я уверен, это Коулун, а окно выходит на гавань. Ты можешь распечатать эту картинку? — Он указал на второй экран с увеличенным изображением окна.

— Конечно. Ты заметил, в ней есть одна странность?

— Какая?

— Видишь отражение куска вывески? — Она указала курсором на две буквы, N и О, составлявшие часть английского слова. — Это же отражение, не забывай. Зеркальное, в нем все должно быть перевернуто. А буквы остались нормальными. Значит...

— Мы видим их с обратной стороны?

Она была права. Впрочем, задумываться над этой странностью у Боша времени не было. Пора было двигаться. И позвонить Элеонор, сказать ей, что, по его данным, их дочь держат в Коулуне. Может быть, это как-то свяжется с тем, что успела выяснить она. Да и в любом случае он смог сделать хороший первый шаг.

— Так ты распечатаешь мне копию?

— Уже печатаю. Принтер у нас с высоким разрешением, так что печать займет пару минут.

— Понял.

Бош вглядывался в экран, надеясь увидеть еще какие-нибудь полезные детали.

— Коулун, — произнесла Старки. — Звучит как-то зловеще.

— По словам дочери, это означает «Девять драконов».

— Вот и я о том же. Дать своему району название «Девять драконов» можно только, желая отпугнуть от него людей.

— Название связано с легендой. Император одной из древних династий был еще мальчиком, когда монголы загнали его в место, которое теперь называется Гонконгом. Он увидел восемь стоявших вокруг этого места горных пиков и решил назвать его «Восемь драконов». Однако кто-то из его охраны напомнил мальчику, что император — это, вообще говоря, тоже дракон. Вот и получилось «Девять драконов», Коулун.

— Тебе все это дочь рассказала?

— Ну да. А ей рассказали в школе.

Наступило молчание. Бош слышал, как где-то у него за спиной гудит принтер. Наконец Старки встала, извлекла из принтера готовую распечатку и протянула ее Бошу.

— Спасибо, Барбара.

— Я еще не закончила, Гарри. Я уже говорила тебе, нужно будет просмотреть запись кадр за кадром — если в ней есть что-то полезное, я это найду.

Возвращаясь в новое здание, Бош позвонил бывшей жене.

Она первым делом спросила:

— Что-нибудь есть, Гарри?

— Немного, но я над этим работаю. И почти уверен, что присланная мне видеозапись сделана в Коулуне. Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Нет. В Коулуне? Почему именно там?

— Понятия не имею. Но, возможно, нам удастся вычислить это место. Я вылечу сегодня первым же ночным рейсом. Ты уже позвонила кому-нибудь? У тебя что-нибудь появилось?

— Ничего! — крикнула она. — Мою дочь держат где-то здесь, а у меня ничего нет. Полицейские меня даже слушать не стали!

— То есть? Ты им все-таки позвонила?

— Да, позвонила. Они ввели мое имя в компьютер и получили совпадение. У полиции на меня досье заведено. В нем есть сведения о том, прежнем исчезновении Мадди. Ну, полицейские мне и не поверили. Решили, что она снова сбежала, а ее подруги просто врут мне. И сказали: подождите денек и, если она не объявится, позвоните.

— Про видео ты им рассказала?

— Рассказала, но на них это никакого впечатления не произвело. Они говорят, раз выкупа никто не требует, значит, запись сделана Мадди и ее подругами. Они не верят мне!

Элеонор заплакала — от отчаяния и страха, — а Бош, поразмыслив над реакцией полицейских, решил, что она, пожалуй, может сыграть ему на руку.

— Знаешь, Элеонор, по-моему, это даже к лучшему. Я уже говорил, мне не хочется впутывать сюда полицию. Люди, которые похитили Мадди, учуют полицию за милю. А на меня они просто не обратят внимания.

— Здесь не Лос-Анджелес, Гарри. И город этот ты знаешь плохо.

— Ничего, разберусь, а ты мне поможешь.

Она молчала долгое время, потом сказала:

— Пообещай, что вернешь ее.

— Верну, Элеонор, — мгновенно ответил он. — Обещаю.

Он уже вошел в вестибюль Управления.

— Слушай, я не могу разговаривать дальше. Скажи, ты что-нибудь выяснила о той, другой вещи, про которую мы говорили?

— О стволе? — спросила Элеонор.

— Ну да.

— Гарри, здесь еще даже рассвет не наступил. Я займусь этим, когда можно будет не поднимать людей из постели.

— Хорошо, понял. Давай созваниваться, как только у нас будут появляться новости.

— До свидания, Гарри.

Бош закрыл телефон и поднялся на лифте в свой отдел.

Ни Ферраса, ни Чу там не было. Бош вытащил из ящика своего стола адресную книгу, открыл ее на странице с перечислением авиалиний, самолеты которых летали из Международного аэропорта Лос-Анджелеса в Гонконг. Все они отправлялись между одиннадцатью и часом ночи, а прибывали в Гонконг ранним утром в воскресенье. Четырнадцать с лишним часов полета и пятнадцать часов разницы во времени съедали почти всю гонконгскую субботу.

Бош позвонил в «Кэтей пасифик» и получил место в первом из вылетавших в Гонконг самолетов. Приземлялся он в 5.25.

— Гарри!

Он развернулся вместе с креслом и увидел стоявшего у входа в его отсек Гэндла. Бош поднял ладонь, прося лейтенанта подождать, закончил разговор, записал регистрационный код своего билета и положил трубку на аппарат.

— Куда это все подевались, лейтенант?

— Феррас еще в суде, Чу занимается оформлением ареста Чана.

— Как идут дела у Ферраса?

— Не знаю. Он пока не звонил. Твои дела как? Ты показал запись криминалистам?

— Ею сейчас занимается Барбара Старки. И она уже получила вот это.

Бош достал из кармана пиджака распечатку, развернул ее и объяснил Гэндлу, о чем, по его, Боша, мнению, она говорит.

— Ты, как я понял, заказал билет на самолет. Когда летишь?

— Этой ночью. Я потеряю целый день, но, вернувшись, все наверстаю. Туда я попаду рано утром в воскресенье, и у меня будет для поисков весь день. В понедельник утром вернусь прямо сюда. Мы съездим в прокуратуру, доложим об аресте Чана. У нас все получится, лейтенант.

— О деле не беспокойся, Гарри. Лети туда и найди дочь. А делом займемся мы.

— Хорошо.

— Что насчет тамошней полиции? Твоя бывшая позвонила туда?

— Попробовала. Они не приняли ее всерьез. Решили, что Мадди просто сбежала и нам следует дожидаться ее возвращения. Меня это устраивает, потому что я не хочу привлекать к поискам полицию. Пока не хочу.

— Знаешь, у них ведь имеется целый отдел, который занимается «Триадами». А твоя бывшая, скорее всего, позвонила какому-нибудь придурку, всего-навсего отвечающему на звонки. Их опыт тебе не помешает.

— Шеф, я не сомневаюсь в том, что у них имеются опытные люди. Однако «Триады» процветают вот уже две сотни лет. Без связей в полиции это было бы невозможно. Если бы речь шла о вашей дочери, обратились бы вы к людям, которым не можете доверять, или попытались управиться сами?

Бош знал, что у Гэндла две дочери. Одна была сейчас на востоке, училась в Университете Хопкинса, и лейтенант все время беспокоился о ней.

— Я тебя понял, Гарри.

— Мне требуется только одно воскресенье. Если я не смогу найти дочь, то в понедельник утром пойду в полицию. Я сделаю все, что требуется, но воскресенье необходимо мне для поисков.

— Знаешь, если не закончишь в воскресенье, позвони мне. Сколько веревочке не виться... А Чана мы прижучим в другой раз.

Лейтенант Гэндл, отец двух дочерей, по сути дела, говорил Гарри, что готов выпустить Чана на свободу, если поиски Мадди не увенчаются быстрым успехом.

— Вы хороший человек, лейтенант.

— Но, разумеется, ничего этого я тебе не говорил.

— Надеюсь, никто меня об этом не спросит, однако я благодарен вам за то, что вы мне только что не говорили. А кроме того, печальная истина состоит в том, что нам, возможно, так и так придется отпустить этого парня в понедельник, если за время уик-энда у нас не появится ничего нового.

Гэндл кивнул, попросил держать его в курсе происходящего, и ушел к себе в кабинет.

Бош положил распечатку на стол, достал из ящика лупу и принялся изучать каждый квадратный дюйм картинки в поисках чего-либо, способного помочь ему в поисках дочери. Потратив на это десять минут, он так ничего и не нашел, а затем зазвонил его сотовый. Звонок поступил от Ферраса.

— Готово, Гарри. Я получил разрешение на осмотр телефона, чемодана и машины.

— Ты гений, Игнасио. И по-прежнему умеешь мастерски подавать мяч.

Это было чистой правдой. За три года их совместной работы ни одно из прошений Ферраса судьей отвергнуто не было. Улиц он, может, и побаивался, зато в суде оставался бесстрашным.

— Спасибо, Гарри. Я возвращаюсь в Управление.

— Может, заглянешь в гараж и займешься машиной? Телефон и чемодан здесь, у меня, я в них сейчас покопаюсь. Чу все еще оформляет арест Чана.

— Сделаю, — ответил Феррас.

— Хорошо, — сказал Бош. — Найдешь золотую жилу, позвони мне.

Он закрыл телефон. Он не считал пока необходимым говорить Феррасу о похищении дочери. У Ферраса имелось трое собственных маленьких детей, и напоминание о том, насколько он уязвим, мало помогло бы Бошу сейчас, когда ему требовалось, чтобы напарник работал в полную силу.

Бошу потребовалось пять минут, чтобы сообразить: от сотового телефона Бо Цзин Чана никакой пользы расследованию не будет. Список вызовов содержал всего лишь два последних исходящих и один входящий. Все три были сделаны этим утром. И больше в списке ничего не значилось. Вся история использования телефона оказалась стертой напрочь.

Бош понимал, что криминалисты, повозившись с телефоном, смогут, вероятно, восстановить утраченные данные, однако быстро извлечь из него что-нибудь полезное не удастся. Он позвонил по номерам, на которые утром звонил Чан, и выяснил, что один из них принадлежит компании «Герц», занимающейся прокатом автомобилей, другой — авиакомпании «Кэтей пасифик». Скорее всего, Чан звонил на них, желая убедиться, что рейс его не отложен и что он сможет спокойно доехать на машине от Сиэтла до Ванкувера, чтобы улететь оттуда в Гонконг. Проверил Бош и номер, с которого звонили Чану, — этот номер принадлежал компании, в которой он работал, «Цинг моторс». Звонить из нее могли по какому угодно поводу, однако сам номер никаких новых улик или сведений расследованию не давал.

Бош-то рассчитывал, что телефон не только позволит выстроить обвинение против Чана, но, возможно, и даст какую-то новую информацию о местонахождении его дочери. Разочарование Бош испытал серьезное, однако понимал, что терзаться мыслями об этом он не вправе — нужно думать о том, что делать дальше. Он вернул телефон в пластиковый пакетик для вешдоков и поставил на стол большой чемодан Чана. Замочек на молнии был заперт. Бош достал из кармана отмычки и вскрыл его. Затем расстегнул молнию и откинул крышку чемодана.

Тот был разделен на два отделения. Бош начал с левого.

Походило на то, что Чан побросал в чемодан все, что у него имелось. Одежда была не сложена, но просто небрежно скомкана. В одну из маек были завернуты часы, в другую старинная детская погремушка. В самой последней, лежавшей на дне, обнаружилась бамбуковая рамка с выцветшей фотографией женщины. Матери Чана, предположил Бош.

Обыскав эту половину чемодана, Бош понял: возвращаться назад Чан не собирался.

В правом отделении опять-таки лежала скомканная одежда, а с нею обувь и предназначенная для туалетных принадлежностей сумочка на молнии. Сначала Бош перебрал одежду и ничего необычного не нашел. В нее была завернута маленькая нефритовая статуэтка Будды, в сумочке лежал нож в ножнах.

Оружие было явно не боевым — лезвие всего пять дюймов длиной, рукоять из украшенной резьбой кости. Резьба изображала картину неравного боя: люди, вооруженные ножами, копьями и топорами, убивали безоружных и, похоже, молившихся людей. Бош предположил, что это резня в монастыре Шаолинь, которую Чу упомянул, рассказывая о происхождении «Триад». Нож мог послужить доказательством принадлежности Чана к «Триаде» «Отважный нож», но о совершении какого бы то ни было преступления не свидетельствовал. Бош продолжил обыск.

Вскоре чемодан опустел. Бош прощупал его подкладку, под ней ничего спрятано не было.

И наконец он добрался до уложенной Чаном в чемодан обуви. Сначала Бош осмотрел рабочие башмаки, в которых видел Чана днем раньше. Башмаки были старые, поношенные, но с новыми шнурками, а кроме того, Чан регулярно их смазывал. Бош вытащил шнурки, чтобы отогнуть язычки и осмотреть внутренность ботинок. Взрезал ножницами стельки, дабы убедиться, что в каблуках нет никаких тайников. В первом ботинке тайника и вправду не было, зато во втором обнаружилась засунутая между двумя слоями уплотнительного материала визитка.

Бош, ощущая прилив адреналина, отложил башмак в сторону и осмотрел карточку. Наконец-то он нашел хоть что-то.

Карточка была двухсторонней. Китайский текст на одной стороне, английский на другой. Бош, разумеется, прочитал английский.

ДЖИММИ ФОН

УПРАВЛЯЮЩИЙ АВТОПАРКОМ

ТАКСИ “КОЗВЭЙ”

Далее следовал адрес в гонконгском районе Козвэй-Бэй и два телефонных номера. Бошу оставалось только гадать, что именно он нашел, если вообще нашел что-то. Козвэй-Бэй находился неподалеку от торгового центра, из которого, скорее всего, и похитили его дочь. Бош перевернул карточку, вгляделся в китайские иероглифы. Судя по всему, они повторяли английский текст.

Бош сунул карточку в пакетик для вещдоков, чтобы она попалась на глаза Чу, и занялся следующей парой обуви. Еще через двадцать минут он закончил обыск, так больше ничего и не обнаружив. Разочарованный, он сложил вещи обратно в чемодан.

А затем позвонил напарнику. Ему не терпелось узнать, дал ли обыск машины лучшие результаты.

— Мы проделали только половину работы, — сообщил Феррас. — Пока ничего не нашли.

На Боша накатила волна разочарования. Похоже, Чан может оказаться чистым. А это означает, что в понедельник он выйдет на свободу.

— Ты что-нибудь нашел в телефоне? — спросил Феррас.

— Нет, ничего. И в чемодане тоже практически пусто.

— Ну, мы пока обыскали машину изнутри, теперь занялись багажником. Проверим еще дверцы и воздушный фильтр.

— Хорошо. Найдешь что-нибудь, позвони.

Бош отключился и тут же позвонил Чу:

— Вы все еще оформляете арест?

— Нет, с этим я закончил полчаса назад. Сижу в суде, жду приема у судьи Шампань, хочу подписать у нее бумагу о наличии достаточных оснований для задержания Чана. Что там с вашей дочерью, Гарри?

— Пока не найдена.

— Сочувствую. Я могу чем-нибудь помочь?

— Мы получили ордер на обыск, — сказал Бош. — В телефоне пусто, однако в одном из ботинок Чана была спрятана визитная карточка. Английский текст с одной стороны и китайский с другой. Я знаю, вы по-китайски не читаете, но, если я пришлю карточку факсом в ОАБ, вы сможете устроить так, чтобы на нее кто-нибудь взглянул?

— Да, Гарри, сейчас договорюсь. Позвоните туда и скажите, что посылаете факс.

Бош закрыл телефон и, покинув свой отсек, направился к стоявшему у стены копировальному аппарату. Бош понимал, что, как только он окажется на борту самолета, расследование приостановится по меньшей мере на четырнадцать часов. Из самолета никуда дозвониться невозможно. Так или иначе, он должен получить хоть какую-то новую информацию.

Отправив факсом копию визитки в отдел азиатских банд, он вернулся в свой отсек. Сотовый его лежал на столе, и Бош, увидев, что пропустил звонок от своей бывшей жены, перезвонил ей.

— Ты что-нибудь нашла? — спросил он.

— У меня состоялись очень долгие разговоры с двумя подругами Мадди. На этот раз они разговаривали с готовностью и рассказали о двух молодых ребятах, с которыми Мадди подружилась в последнее время, девочке по имени Хи, — имя Элеонор произнесла с сильным китайским акцентом, получилось что-то вроде Хи-ю, — и ее брате, который в их школе не учится. Мадди встречалась с ними в торговом центре, однако они живут не в Долине счастья.

— Девочкам известно, откуда они?

— Нет, известно только, что они не местные. По их словам, Мадди очень подружилась с Хи и ее братом. Произошло это сразу после того, как она вернулась от тебя. Обе ее подруги сказали, что от них Мадди несколько отдалилась.

— Как зовут брата?

— Квик — это все, что мне удалось выяснить. Он представлялся Квиком, а фамилии, как и его сестра, никогда не называл.

— Это нам даст немного. Что-нибудь еще?

— Девочки сказали мне, что Квик — этакий крутой малый. Они думают, что ему самое малое семнадцать лет. У него есть машина. Весь в татуировках, в браслетах, курит. Я думаю... ну, в общем, что их привлекал в нем элемент опасности.

— Их или Маделин?

— Главным образом ее.

— И они думают, что в пятницу после школы Мадди могла встретиться с этой парочкой?

— Девочки этого не говорили, но, по-моему, именно такую мысль и пытались мне внушить. Торговый центр откроется через пару часов, — продолжала Элеонор. — Я собираюсь съездить туда с фотографиями Мадди.

— Хорошая мысль. Там может найтись видеозапись. И если в прошлом Квик попадался на чем-то, служба безопасности центра может знать его.

— Да, наверное. — Она помолчала. — Знаешь, ты ведь практически так и не сказал мне, что происходит. Я же не дура. Я понимаю, почему ты так себя ведешь. Ты не хочешь расстраивать меня, сообщая известные тебе факты, но, по-моему, мне следует знать все, Гарри.

Бош понимал, что она права. Если он хочет, чтобы Элеонор работала в полную силу, то должен рассказать ей все.

— Хорошо. Я расследую убийство китайца, которому принадлежал здесь винный магазин. Его убили в день, когда он отдавал «Триаде» еженедельную дань. Это привело нас к Бо Цзин Чану, сборщику дани. Беда в том, что у нас нет улик, которые связали бы его с убийством. Сегодня нам пришлось взять Чана, потому что он собирался покинуть страну. На то, чтобы найти улики, которые позволят обвинить его, у нас есть лишь этот уик-энд. Он не говорит ни слова, я только что обыскал его чемодан, проверил телефон, мы продолжаем обыскивать его машину. Пока ничего не нашли. А данных, которые позволили бы получить ордер на обыск его квартиры, у нас нет.

— И как все это связано с нашей дочерью?

— Элеонор, я имею в Управлении полиции дело с людьми, которых не знаю. Кто-то мог сообщить самому Чану или «Триаде» о том, что мы идем по его следу, и нас попытались остановить. Им ничего не стоило собрать сведения обо мне и выбрать Маделин как средство давления на меня. Мне позвонили. Кто-то сказал, что, если я не отпущу Чана, меня будут ждать неприятности. Я и подумать не мог, что эти неприятности могут оказаться связанными с...

— Мадди, — закончила предложение Элеонор.

Последовало долгое молчание. Бош понял, что его бывшая жена пытается совладать с нахлынувшими на нее чувствами, испытывая ненависть к нему и одновременно надеясь, что он сумеет спасти их дочь.

— Гарри!

— Что?

— Если мы вернем Мадди, возможно, ты никогда больше ее не увидишь. Я должна сказать тебе это. — Голос ее звучал сдавленно, было ясно, что Элеонор задыхается от гнева.

Бош помолчал. Он понимал, гнев Элеонор оправдан. И он способен умножить ее силы.

— Никаких «если», — наконец произнес он. — Я собираюсь вернуть ее.

Он подождал ответа, но услышал только молчание.

— Ладно, Элеонор. Я буду держать тебя в курсе.

Закрыв телефон, Бош повернулся к своему компьютеру и распечатал сделанную при оформлении ареста фотографию Чана, которую хотел взять с собой в Гонконг.

Затем позвонил Чу и сказал, что бумага подписана и суд он покидает. Чу сказал также, что поговорил с сотрудником ОАБ, получившим факс Боша. Тот подтвердил, что на обеих сторонах визитки напечатано одно и то же. Это карточка менеджера таксопарка, находящегося в Козвэй-Бэй.

Бош поблагодарил Чу и положил трубку как раз в тот миг, когда у входа в его отсек остановился уже покидавший зданиеУправления лейтенант Гэндл.

— У меня такое чувство, Гарри, что я бросаю тебя в беде. Чем я могу помочь?

— Все возможное уже сделано, лейтенант.

Он рассказал Гэндлу о последних результатах поисков. И сказал также, что о местонахождении дочери так пока ничего и не известно. Гэндл помрачнел.

— Нам необходимо найти хоть что-то, — заявил он.

— Мы работаем над этим.

— Ладно, мои телефоны у тебя есть. Если что-то понадобится, звони в любое время, хоть днем, хоть ночью. Я сделаю все, что смогу.

— Спасибо, босс.

Лейтенант неловко протянул ему руку, Бош пожал ее. Впервые, кажется, за все три года их знакомства они обменялись рукопожатиями. После этого Гэндл ушел. Бош окинул взглядом отдел. Кроме него никого больше не было.

Перед тем как отправиться в аэропорт, Бош решил заехать домой — взять паспорт и запереть в сейф пистолет. Вывозить за границу оружие без разрешения государственного департамента он не мог, а получение такой бумаги заняло бы несколько дней. Одежду он брать с собой не собирался, полагая, что переодеваться в Гонконге ему все равно будет некогда. Исполнение его миссии начнется, как только он выйдет из самолета.

Едва Бош успел усесться в машину, как завибрировал его сотовый. Звонила Барбара Старки.

— Барбара, ты должна была уйти домой еще три часа назад.

— Да, но я же говорила тебе, что собираюсь просмотреть твою запись.

— Спасибо, Барбара. Я очень тебе обязан. Ты что-нибудь нашла?

— Пару вещей. Прежде всего я сделала более четкую распечатку, можешь получить ее, если хочешь.

Бош почувствовал разочарование. Это было не намного больше того, что у него уже имелось.

— Что-нибудь еще? — спросил он. — Я уже еду в аэропорт.

— Да, у меня есть пара новых визуальных и звуковых опорных точек, которые, возможно, тебе помогут.

Бош мгновенно навострил уши:

— Каких?

— Ну, одна из них — это, по-моему, звук поезда или подземки. Другая — обрывок разговора. Плюс к тому — бесшумный вертолет.

— Что значит «бесшумный»?

— Именно это и значит — бесшумный. Я увидела в оконном стекле отражение промелькнувшего вертолета, но никакого звука не услышала.

На это Бош ответил не сразу. О чем идет речь, он догадался быстро. Бесшумные реактивные вертолеты развозили по Гонконгу людей, обладавших богатством и властью. Он такие видел. Полеты на них были не столь уж заурядной вещью, однако Бош знал, что в каждом районе города имеется несколько зданий, на крышах которых оборудованы вертолетные посадочные площадки. Одна из причин, по которой его бывшая жена выбрала для проживания ее теперешний дом, как раз и состояла в том, что на его крыше имелась посадочная площадка, позволявшая ей, выйдя из дверей квартиры, войти через двадцать минут в двери казино, находящегося в Макао.

— Я буду у тебя через пять минут, Барбара, — сказал он.

Бош поехал к Паркер-центру. Поставил машину в гараж, вошел в здание через черный ход. А в почти уже опустевшей лаборатории появился через семь минут после телефонного разговора с Барбарой.

— Опаздываешь, — сказала она.

— Прости, и спасибо, что дождалась.

— Да будет тебе, уж и побрюзжать нельзя. Ладно, я понимаю, что ты спешишь, поэтому просто взгляни на то, что я обнаружила.

Старки указала на один из экранов с остановленным на нем кадром из присланной по телефону видеозаписи.

— Так, — сказала она. — Смотри на отражение в стекле.

Она начала медленно поворачивать круглую ручку управления, показывая кадры записи в обратном порядке, и Бош увидел в темном стекле то, чего не заметил прежде. Как раз перед тем, как камера начала возвращаться к его дочери, по верхнему участку оконного стекла скользнуло, точно призрак, отражение маленького вертолета. Это была хорошая находка.

— Весь фокус в том, Гарри, что отразиться в окне мог только вертолет, летевший довольно низко.

— То есть он либо взлетал, либо приземлялся.

— Думаю, что взлетал. На каждом следующем кадре отражение его слегка приподнимается. А когда я проверила звуковую дорожку и разложила звук на составные части, то получила вот это.

Она указала на график, представлявший собой практически горизонтальную линию с небольшими равноотстоящими возвышениями.

— Тут что-то вроде шума винтов, — сказала она. — Самого вертолета ты не слышишь, но звуковой фон он искажает.

Бош кивнул. Теперь он знал, что его дочь держат в здании, стоящем рядом с одной из вертолетных площадок Коулуна.

— Ну что, тебе это поможет? — спросила Старки.

— Должно помочь.

— Хорошо. И вот еще что.

Она воспроизвела другую звуковую дорожку — низкий шипящий звук. Он возникал, усиливался и стихал.

— Что это? Вода?

Старки покачала головой:

— С этим еще нужно будет поработать. Но, по-моему, воздух. Вырывающийся откуда-то. Я бы сказала, что из входа на станцию метро, а может быть, из вентиляционного канала, через который выходит воздух, вытесняемый приходящими на станцию метро поездами. Комната расположена высоко. Судя по отражениям, этаже на пятнадцатом. Поэтому точно определить источник шума непросто. Он может находиться где-то под самим зданием или в квартале от него. Сказать трудно.

— И все равно это мне поможет.

— Ну и последнее.

Старки воспроизвела первую часть записи, где камера еще смотрит на дочь Боша. И усилила отфильтрованный ею звук. Бош услышал какой-то приглушенный разговор.

— А это что такое? — спросил он.

Старки проиграла запись еще раз. Бош смотрел в испуганные глаза дочери, одновременно вслушиваясь в звук. Мужской голос, слишком глухой, чтобы можно было разобрать хотя бы слово, обрывался на середине фразы.

— Кто-то прервал его?

— Либо прервал, либо закрылась дверь лифта, в котором он находился.

Бош кивнул. Это казалось наиболее правдоподобным объяснением.

Старки указала на экран:

— Стало быть, когда ты найдешь здание, ищи комнату, расположенную неподалеку от лифта.

Бош еще раз вгляделся в глаза дочери.

— Спасибо, Барбара.

— Удачи тебе, Гарри. Вызволи свою дочь. 

 Глава шестая

В самолете, летевшем над Тихим океаном, поспать Бошу удалось лишь урывками. Весь день он старался думать как можно быстрее, и это позволяло ему отгонять свои страхи, чувство вины, упреки. Ему удавалось уходить от них в сторону, потому что стремление к цели было важнее всего того, что его обременяло. Теперь же, на борту самолета компании «Кэтей пасифик», совершавшего рейс 883, Бош словно остановился на бегу. Самолет несся сквозь мрак к городу, в котором похитили Маделин, а Бош один долгий час за другим сидел в темноте, сжав кулаки и глядя перед собой.

Встречные ветры над Тихим океаном оказались более слабыми, чем предполагалось, и в 4.55 самолет уже совершил посадку в аэропорту на острове Ланьтау. У Боша был лишь маленький рюкзачок, и вскоре он уже шагал впереди всех пассажиров к постам таможенной и иммиграционной служб.

Таможенный инспектор пролистал его паспорт, потом взглянул на экран компьютера, установленный так, что Бош увидеть его не мог.

— У вас какие-то дела в Гонконге, мистер Бош? — спросил инспектор.

— Нет, — ответил Бош. — Здесь живет моя дочь, и я довольно часто навещаю ее.

Инспектор взглянул на рюкзачок, висевший на плече Боша: — Багаж вы уже получили?

— Нет, у меня только этот рюкзак. Я приехал ненадолго. Инспектор кивнул и попросил Боша пройти сквозь металлодетектор. Затем Бош направился к месту выдачи багажа. А по пути увидел пункт обмена валюты, открытый несмотря на ранний час. Бош вошел в него, достал из рюкзака конверт с наличными и сказал сидевшей за стеклом женщине, что хочет обменять 5000 долларов США на гонконгские доллары. Это были его «деньги на случай землетрясения» — Бош держал их в оружейном сейфе. Потрясшее Лос-Анджелес землетрясение 1994 года преподнесло ему хороший урок. Наличные превыше всего.

Обменяв деньги, Бош направился к выходу из здания аэровокзала, Тут его ожидал первый сюрприз этого дня — в главном зале стояла, ожидая его, Элеонор Виш, а рядом с ней мужчина в темном костюме. Он слегка расставил ноги, приняв типичную для телохранителя позу. Элеонор помахала Гарри рукой — на случай, если он ее не заметил.

— Элеонор? Не думал, что...

Она быстро и неловко обняла его, помешав закончить предложение. И Бош понял: Элеонор дала ему понять, что претензии и извинения можно отложить на потом.

Затем она повела рукой в сторону мужчины в костюме:

— Это Сунь Е.

Какое из этих двух слов было именем, а какое фамилией, Бош не понял и потому просто кивнул, и мужчина кивнул в ответ. Гарри решил, что лет ему примерно под пятьдесят. Возраст Элеонор. Низкорослый, но очень мощного сложения. Глаза закрывали темные очки, хотя еще и не рассвело.

— Он наш водитель? — спросил Бош.

— Он наш помощник, — поправила его Элеонор. — Работает в службе безопасности казино.

Это разрешило загадку.

— А по-английски Сунь Е говорит? — спросил Бош.

— Да, мистер Бош, говорю, — ответил Сунь Е.

Бош с секунду вглядывался в него, потом посмотрел на Элеонор и увидел на ее лице выражение решимости, хорошо знакомое ему по тем годам, которые они прожили вместе. Сунь Е был частью того, что им предстояло.

— В таком случае называйте меня Гарри, — сказал Бош.

Сунь Е коротко кивнул.

Они направились к стеклянным дверям аэровокзала — Сунь Е пошел впереди, предоставив Бошу возможность переговорить с бывшей женой с глазу на глаз. Лицо ее было напряженным, однако Бошу она казалась такой же красавицей, какой была всегда. Волосы у Элеонор были зачесаны назад — на манер деловой женщины — и стянуты в узел, что подчеркивало решительные очертания ее нижней челюсти.

— Расскажи мне, что здесь происходит, Элеонор, — попросил он. — Что у тебя нового?

— Вчера я провела четыре часа в торговом центре. Там нашлись записи камер системы наблюдения, на одной из них есть Мадди вместе с братом и сестрой, о которых я тебе говорила. Запись сделана с большого расстояния, узнать по ней никого, кроме Мад, невозможно. Но ее-то я разгляжу с любого расстояния.

— Запись показывает момент захвата?

— Захвата не было. Они просто бродили по торговому центру. Потом Квик закурил сигарету, кто-то пожаловался, подошли охранники и выставили его. Маделин вышла следом. По собственной воле. Назад они не вернулись.

Бош понимал, что произошло. Все это могло быть спланировано для того, чтобы выманить девочку наружу. Квик закурил, зная, что его выставят из торгового центра, а Маделин выйдет с ним.

— В какое время они вышли?

— В шесть пятнадцать.

— Когда здесь темнеет? В какое время?

— Обычно около восьми. А что?

— Присланная мне запись сделана при дневном свете. Значит, меньше чем через два часа после ухода из торгового центра она уже была в Коулуне, и ее записали на видео.

— Я хочу посмотреть эту запись, Гарри.

— Я покажу ее тебе в машине. Ты получила мое сообщение? Выяснила, есть ли в Коулуне вертолетные площадки?

Элеонор, кивнув,сказала:

— Я позвонила начальнику транспортного отдела казино. По его словам, на крышах Коулуна их семь. Список у меня имеется.

— Хорошо. Ты объяснила ему, зачем тебе этот список?

— Нет, Гарри. Не считай меня дурой.

Бош взглянул на нее, затем на Сунь Е, шедшего в нескольких шагах впереди. Элеонор поняла значение этого взгляда.

— Сунь Е — другое дело. Он знает, что происходит. Я попросила его о помощи, потому что знаю, ему можно доверять. Он три года был моим телохранителем в казино.

Бош кивнул. Для курорта и казино «Клеопатра» в Макао его бывшая жена была ценным имуществом. Казино оплачивало ее квартиру и вертолет, возивший Элеонор на работу и с работы — от частных столов, за которыми она играла с самыми богатыми из клиентов заведения. Частью всего этого была и охрана.

— Да, ну ладно, жаль, что он не присматривал и за Мадди.

Элеонор резко остановилась, повернулась к Бошу. Не заметивший этого Сунь Е продолжал идти вперед. Элеонор взглянула в глаза Гарри:

— Послушай, тебе обязательно влезать в это прямо сейчас? Я могу, если тебе так хочется. Мы можем поговорить о Сунь Е, а можем и о тебе, о том, как твоя работа привела мою дочь к этому... этому...

Она не закончила, просто ухватила Боша за пиджак, гневно встряхнула его, а затем обняла и заплакала.

Бош положил ладонь ей на спину.

— Нашу дочь, Элеонор, — сказал он. — Нашу дочь, и мы вернем ее.

Сунь Е, заметивший, что они не идут за ним, остановился. Он направил взгляд укрытых темными очками глаз на Боша, тот поднял ладонь, прося его подождать немного, не подходить.

Наконец Элеонор отступила на шаг, вытерла тыльной стороной ладони нос.

— Держись, Элеонор. Ты будешь нужна мне.

— Перестань повторять одно и то же, ладно? Конечно, я буду держаться. С чего мы начнем?

— Ты раздобыла, как я просил, карту МТР?

Такое название носило гонконгское метро.

— Да, она в машине.

— А что насчет такси «Козвэй»? Ты что-нибудь выяснила?

— Этого мы не успели. Однако Сунь Е хорошо знает, что местные компании такси нанимают людей из «Триад». Им же нужна легальная работа, чтобы избежать подозрений. Большинство получает лицензии таксистов и отрабатывает по нескольку смен в той или иной компании — таково их прикрытие. Скорее всего, твой подозреваемый собирался повидаться с директором таксопарка насчет работы.

— Ты побывала в компании? Поговорила с директором?

— Нет. Я не хотела предпринимать такие шаги без твоего ведома. А ты летел сюда, и связаться с тобой я не могла. Кроме того, этот человек, скорее всего, просто взял бы Чана на работу. И все. К похищению он не причастен. А если и причастен, ничего бы о нем рассказывать не стал.

Скорее всего, Элеонор права, подумал Бош, и все же, если их попытки выяснить местонахождение дочери не дадут результатов, заняться директором таксопарка придется.

— Ладно, — сказал он. — Что насчет пистолета?

— Ну, если он так уж тебе нужен, — неуверенным тоном сообщила Элеонор, — то Сунь Е знает, где его можно раздобыть. В Ваньчай.

Бош кивнул. Разумеется, где же еще? Ваньчай был районом, в котором вылезала на поверхность вся неприглядная изнанка Гонконга. Бош побывал в нем лет сорок назад, когда приезжал сюда в отпуск из Вьетнама.

— Хорошо, пошли к машине, — сказал он. — Время идет.

Они миновали автоматические двери аэровокзала, и в лицо

Боша пахнуло теплым влажным воздухом. Он почувствовал, как его рубашка начинает липнуть к телу.

— С чего начнем? С Ваньчай? — спросила Элеонор.

— Нет, с Пика. Начнем оттуда.

В колониальные времена это место называлось пиком Виктория. Теперь оно было просто Пиком — горой, возвышавшейся над Гонконгом и позволявшей любоваться захватывающими дух видами Центрального района и лежавшего за гаванью Коулуна. Здесь круглый год роились туристы, да и Бош несколько раз приезжал сюда с дочерью, чтобы позавтракать в ресторане обзорной башни или в построенной позади нее торговой галерее.

Бош, его бывшая жена и ее телохранитель поднялись на гору еще до того, как над городом загорелась заря. Оставив черный «мерседес» Сунь Е на автостоянке, они пошли по тропе, тянувшейся вдоль самого края горы. Бош нес на плече свой рюкзачок.

— Зачем мы сюда приехали? — спросила Элеонор.

Это был первый заданный ею за долгое время вопрос. По дороге из аэропорта Бош установил телефон на воспроизведение видеозаписи и отдал его Элеонор. Она просмотрела запись и молча вернула ему телефон. После чего наступило жутковатое молчание, которое только здесь, на тропе, и закончилось.

Бош достал из рюкзака и отдал Элеонор распечатку и фонарик.

— Это кадр видеозаписи. Когда Маделин ударила парня с камерой, в ее объектив попало окно.

Элеонор на ходу изучила распечатку. Сунь Е шел позади, в нескольких шагах от них.

Бош, объясняя свой замысел, сказал:

— Не забывай о том, что в окне все отражается задом наперед. Видишь эти «футбольные ворота» на крыше Банка Китая? На снимке между ними различается пагода. По-моему, ее называют «Львиной пагодой». Я бывал в ней с Мадди.

— Я тоже. Только называется она «Беседкой льва». Ты уверен, что на снимке именно она?

— Да, просто без лупы ее не разглядишь.

Тропа изогнулась, и Бош увидел впереди похожее на пагоду строение. Из него открывались лучшие виды, какие мог предложить Пик. Бош прошел в здание и вскоре оказался в обзорной беседке. Внизу под ним раскинулся колоссальный город. В светлевшем уже воздухе горел миллиард огней.

Элеонор стояла рядом с Бошем, светя фонариком на распечатку. Сунь Е, как и положено телохранителю, прикрыл их спины.

— Не понимаю, — сказала Элеонор. — Ты думаешь, что по зеркальному отражению этой картинки можно определить место, где находится Мадди?

— Именно так.

— Гарри...

— Там есть и другие ориентиры. Нам нужно просто сузить район поисков.

Бош достал из рюкзачка мощный бинокль, которым пользовался, когда следил за кем-нибудь, и поднял его к глазам.

Нет, все еще слишком темно. Он опустил бинокль.

— Так что это за ориентиры, Гарри?

Бош указал ей на картинке вешки, о которых говорила ему Барбара Старки, в том числе и часть щита с буквами О и N. И рассказал о звуках, исходивших со станции метро.

— Думаю, если мы сложим все это воедино, то сумеем подобраться к ней достаточно близко, — сказал он. — А если я подберусь достаточно близко, то найду ее.

— Ну, могу сразу сказать тебе, что нам нужно искать рекламный щит «Кэнон».

— Компании, которая производит фотоаппараты? А где он находится?

Элеонор указала в сторону Коулуна. Бош снова поднес к глазам бинокль.

— Я вижу его каждый раз, как лечу на вертолете над гаванью. Щит «Кэнон» установлен на одном из тамошних домов. Одно слово — «Кэнон» — на крыше здания. И оно вращается. Если ты оказываешься в Коулуне за ним, а оно в это время повернуто к гавани, ты видишь его задом наперед. Но в зеркальном отражении оно при этом выглядит правильно. Это наверняка тот щит и есть.

— Да, но где он? Я его что-то не вижу.

— Обычно он светится, однако перед рассветом его, скорее всего, отключают на пару часов — энергию экономят. Минут через пятнадцать мы сможем его увидеть.

Бош неохотно опустил бинокль и следующие десять минут наблюдал за тем, как свет понемногу заливает горы и сползает по их склонам к гавани.

Рассвет выдался розово-серый. По гавани уже сновали во всех направлениях катера и паромы, создавая подобие балетной сцены. Низкий туман плыл, обтекая высотные дома, по Центральному району. В воздухе вдруг повеяло дымом.

— Пахнет, как в Лос-Анджелесе после бунта, — сказал он. — Как будто город горит.

— Ну, примерно так оно и есть, — подтвердила Элеонор. — Сейчас самый разгар Юе-Лааня.

— Да? А что это?

— Праздник голодного духа. Начался на прошлой неделе. Говорят, что в четырнадцатый день седьмого лунного месяца врата ада открываются и в мир выходят злые духи. Люди сжигают приношения, чтобы умиротворить предков и отпугнуть духов.

— И что это за приношения?

— Главным образом бумажные деньги и сделанные из папье-маше копии домов и автомобилей. В общем, все, что требуется духам в другом мире.

Бош, взглянув на город, понял: то, что он принял за утренний туман, было на самом деле дымом костров.

— Похоже, верующих здесь хватает.

— Да уж.

Он снова приложил к глазам бинокль. Солнце добралось наконец до зданий, выстроившихся у гавани. Бош повел биноклем в одну сторону, потом в другую, стараясь не удаляться от футбольных ворот на крыше Банка Китая. И наконец обнаружил рекламный щит «Кэнон» на здании из стекла и алюминия.

— Вижу щит, — сказал он, не отрываясь от бинокля.

— Дай взглянуть, — попросила Элеонор.

Бош протянул ей бинокль, Элеонор сразу навела его на рекламу «Кэнон».

— Ну да, — сказала она. — В двух кварталах от него стоит на другой стороне улицы отель «Полуостров». Как раз на его крыше одна из вертолетных площадок и находится.

Бош взглянул в указанном Элеонор направлении. Щит, теперь уже ярко освещенный солнцем, он нашел почти мгновенно.

Рядом со зданием, на крыше которого находился щит, в Коулун входила широкая магистраль.

— Что это за улица? — спросил он.

— Натан-роуд, — сказала Элеонор, не отрывая бинокль от глаз. — Идет из гавани на Новые Территории и Коулун.

Бош окинул взглядом Натан-роуд и Коулун.

— Девять драконов, — прошептал он сам себе.

— Что? — спросила Элеонор.

— Я говорю, что она там.

Они вернулись к «мерседесу» Сунь Е и начали спускаться с горы, чтобы ехать в Ваньчай. И Бош сообразил вдруг, что, совсем немного уклонившись в сторону, они смогут оказаться у дома, в котором жили Элеонор и его дочь.

— Давай сначала заглянем к тебе домой, Элеонор. Я забыл сказать тебе, чтобы ты прихватила паспорт Маделин. Да и твой тоже может понадобиться.

— Зачем?

— Видишь ли, когда мы вернем ее, этим ведь все не закончится. Поэтому вам будет лучше на время уехать из города.

Элеонор повернулась к Сунь Е, что-то сказала ему по-китайски. Сунь Е тут же сдал машину к обочине и остановил ее. Элеонор снова повернулась к Бошу.

— Мы заедем за паспортами, — ровным голосом сказала она, — но, если нам понадобится исчезнуть, ты нам компанию не составишь, даже не думай об этом.

Бош кивнул. Ему было довольно и того, что Элеонор согласилась с ним.

— Тогда, может быть, тебе стоит уложить пару чемоданов и сунуть их в багажник.

Она, ничего не ответив, отвернулась.

Пятнадцать минут спустя машина остановилась перед двумя башнями, которым местные жители дали прозвище «Палочки для еды». Элеонор, не сказавшая за эти пятнадцать минут ни слова, протянула на заднее сиденье оливковую ветвь.

— Не хочешь подняться? Сможешь сделать себе кофе, пока я буду укладываться. Судя по твоему виду, тебе он не повредит.

— Кофе — это неплохо, однако нам не стоит...

— Я говорю о растворимом.

— А, тогда ладно.

Сунь Е остался в машине, Бош и Элеонор поднялись наверх. «Палочки для еды» представляли собой связанные переходом башни, поднимавшиеся на высоту семьдесят три этажа из середины склона горы, которая нависала над Долиной счастья.

Пока лифт шел вверх, Бош держался за металлический поручень. Его не радовала мысль о том, что под ним находится открытый колодец, уходящий вниз на сорок четыре этажа. Они вышли из лифта в маленький вестибюль, Элеонор достала ключ и отперла первую дверь справа.

— Кофе в шкафчике над раковиной. Я быстро.

— Хорошо. На твою долю сделать?

— Нет, я уже выпила кофе в аэропорту.

Они вошли в квартиру, Элеонор удалилась в свою спальню, Бош отправился на кухню и занялся приготовлением кофе. Потягивая горячую жидкость, он любовался потрясающим видом Гонконга и его гавани. Бош бывал в квартире Элеонор нечасто и никогда не уставал от этого вида. Обычно, приезжая в Гонконг, он встречался с дочерью у школы, после уроков.

Огромный белый круизный лайнер пересекал гавань, направляясь к открытому морю. Некоторое время Бош наблюдал за ним, а потом ему попался на глаза щит «Кэнон», возвышавшийся над крышей одного из зданий Коулуна. Щит напомнил ему о его миссии. Он прошел по коридору и обнаружил Элеонор в спальне дочери — она укладывала в рюкзак одежду.

— Не знаю, что взять, — сказала она. — Непонятно же, сколько времени мы будем отсутствовать и что ей понадобится.

Плечи ее задрожали, из глаз полились слезы. Бош положил руку на плечо Элеонор, однако она тут же ее сбросила. Его утешения ей не требовались. Она резко застегнула молнию на рюкзаке и вынесла его из спальни. Бош остался в комнате один.

Все горизонтальные поверхности в спальне были заставлены сувенирами, купленными в Лос-Анджелесе и других городах. На маленьком столе стоял открытый ноутбук с темным экраном. Стены комнаты были обклеены постерами фильмов и музыкальных групп. У подушек на кровати толпились многочисленные плюшевые зверушки, память о детстве Мадди,

— Ты готов?

Бош обернулся. В двери спальни стояла Элеонор.

— Готов.

Он снял с кровати подушку и сложенное одеяло. Элеонор этот поступок, похоже, удивил.

— Она, наверное, устала и захочет поспать, — пояснил Бош.

Они покинули квартиру и вошли в лифт. Бош нес один из рюкзаков, прижимая к себе другой рукой одеяло с подушкой.

— Можно спросить тебя кое о чем? — поинтересовался он.

— О чем?

Бош сделал вид, что разглядывает украшавший одеяло узор.

— Насколько ты доверяешь Сунь Е? Я не уверен, что ему следует оставаться с нами после того, как он достанет пистолет.

Элеонор ответила без колебаний:

— Я уже сказала тебе: на его счет не беспокойся. Я полностью доверяю ему. И Мадци тоже. Он останется с нами.

— Но откуда же Мадди...

Бош не договорил. Он вдруг понял смысл сказанного Элеонор. Сунь Е был тем самым мужчиной, о котором говорила ему дочь. Мужчиной Элеонор.

— Дошло, наконец? — спросила она.

— Дошло, — ответил Бош. — Но ты совершенно уверена в том, что Маделин доверяет ему?

— Да, уверена. Если она сказала тебе что-то другое, то лишь потому, что хотела добиться твоего сочувствия. Да, порядок ее жизни оказался несколько... расстроенным из-за моего знакомства с Сунь Е. Однако в его отношении к ней не было ничего, кроме доброты и уважения.

Машина Сунь Е ожидала их на круглой подъездной площадке перед зданием. Они уложили рюкзаки в багажник, однако подушку и одеяло Бош взял с собой на заднее сиденье. Сунь Е включил двигатель, машина пересекла Долину счастья и въехала в Ваньчай.

Бош пытался выбросить из головы состоявшийся в лифте разговор. Но ему было трудно разложить то, что он чувствовал, по полочкам. Тогда, в Лос-Анджелесе, дочь сказала ему, что у Элеонор появился мужчина. Однако столкнуться с ним лицом к лицу в Гонконге — в этом приятного было мало. Он ехал в одной машине с женщиной, которую все еще любил, и ее новым мужчиной. Как можно смириться с этим?

Сидя за спиной Элеонор, Бош вглядывался в стоически невозмутимое лицо Сунь Е. Он был не наемным громилой, но человеком, у которого имелся здесь свой интерес. И Бош понимал, что это делает Сунь Е ценным союзником.

Сунь Е, словно почувствовав, что его изучают, обернулся и взглянул на Боша. И даже несмотря на закрывавшие его глаза темные очки, Бош увидел, что Сунь Е разобрался в ситуации, понял, что никаких секретов больше не существует.

Бош кивнул. Это не было какого-либо рода одобрением. Просто сообщением о том, что он осознал: все они союзники.

Ваньчай был той частью Гонконга, которая не спит никогда. Здесь могло случиться все, что угодно, и можно было купить все, что угодно, заплатив хорошие деньги. Все.

Было 8.30, уже совсем рассвело. Машина катила по Локхарт-роуд, многие ночные клубы еще работали, окна их были закрыты ставнями, не пропускавшими дневной свет, однако неоновые вывески ярко горели в дымном воздухе. У тротуара выстроились в два ряда красные машины такси, среди которых изредка попадались и «роллс-ройсы» с «мерседесами», — все они ожидали, когда из клубов выйдут и наконец поедут по домам люди с деньгами.

Почти перед каждым заведением имелись металлические урны, в которых сжигали приношения голодным духам. Бош увидел женщину в шелковом халате с красным драконом на спине, стоявшую у клуба, который «Красным драконом» и назывался. Женщина роняла в вырывавшееся из урны пламя бумажки, выглядевшие как самые настоящие гонконгские доллары. Заручается поддержкой духов, понял он.

Машина проехала два квартала, клубы становились более маленькими и захудалыми. Неоновые вывески на китайском и английском выглядели здесь слишком кричащими и, как правило, сопровождались фотографиями красавиц, которые предположительно ожидали клиентов внутри. Немного не доехав до перекрестка, Сунь Е припарковал машину во втором ряду.

Затем он повернулся к Бошу и сообщил:

— Вы со мной не пойдете.

Бош удивился:

— Вы уверены? Я при деньгах.

— Деньги не нужны, — сказал Сунь Е. — Оставайтесь здесь.

Он вылез из машины, Бош остался сидеть в ней.

— Что происходит? — спросил он.

— Сунь Е пошел к своему знакомому, чтобы взять у него пистолет. Все обойдется без траты денег.

— Сунь Е состоит в «Триаде»?

— Нет. Иначе он не получил бы работу в казино. И я бы не стала иметь с ним дело.

В том, что работа в казино для человека из «Триады» недоступна, Бош уверен вовсе не был.

— Но прежде он в «Триаде» состоял?

— Не знаю. Сомневаюсь. Из нее так просто не уходят.

— Да, но ведь пистолет он получает от кого-то из людей «Триады», верно?

— Послушай, Гарри, ты сказал, что тебе нужен пистолет, мы пытаемся раздобыть его. Нужен он тебе или нет?

— Нужен.

— Ну вот мы и делаем то, что необходимо сделать, чтобы его получить. И должна добавить, Сунь Е рискует ради этого работой и свободой. Здесь за хранение оружия по головке не гладят.

— Я понял. Больше вопросов не имею.

Оба умолкли, и Бош услышал приглушенную музыку, долетавшую из закрытых окон одного из клубов. Сквозь лобовое стекло он видел, как Сунь Е подошел к трем мужчинам в костюмах, стоявшим у дверей клуба под названием «Желтая дверь». Сунь Е коротко переговорил с ними, затем небрежно откинул полу своего пиджака, показав, что не вооружен. Один из мужчин быстро, но умело прохлопал его, и Сунь Е вошел в клуб.

Ожидание продлилось без малого десять минут. Элеонор за это время практически ничего не сказала. Бош понимал, что она боится за дочь и злится на него за вопросы, и все же ему требовалось знать больше того, что он знал.

Наконец он увидел, что Сунь Е выходит из клуба. Однако к машине тот не вернулся, а пересек улицу и вошел в торговавший лапшой магазин.

— Он что, еду решил купить? — спросил Бош.

— Сомневаюсь, — ответила Элеонор. — Скорее всего, его отправили туда из клуба.

Бош кивнул. Мера предосторожности. Еще через пять минут Сунь Е вышел из магазина, неся пенопластовую коробку, обвязанную двумя круглыми резинками. Нес он ее осторожно, словно боясь нарушить сохранность находившейся внутри тарелки лапши. Он подошел к машине, уселся за руль и молча через спинку сиденья протянул коробку Бошу.

Бош опустил коробку пониже, стянул с нее резинки, открыл, а Сунь Е тем временем отъехал от тротуара. В коробке лежал среднего размера пистолет из голубоватой стали. Больше ничего. Ни запасного магазина, ни дополнительных патронов.

Бош бросил коробку на пол машины, взял пистолет в левую руку. На его рукоятке была выгравирована пятиконечная звезда, и Бош понял, что это пистолет «Черная звезда», произведенный в Китае для нужд армии. Он несколько раз видел такие в Лос-Анджелесе — по-видимому, немалое их число контрабандой доставлялось и в Гонконг.

Зажав пистолет между колен, Бош извлек из него магазин, наполненный пятнадцатью 9-миллиметровыми патронами от «парабеллума», уложенными в два ряда. Большим пальцем он один за другим извлек их из магазина и уложил в имевшийся на подлокотнике сиденья подстаканник для чашки. Потом извлек из патронника шестнадцатый патрон и отправил его туда же.

Шестнадцать патронов — вот все, что у него было.

Бош взглянул вдоль дула через прицел, осмотрел патронник — нет ли там ржавчины, — несколько раз нажал на курок. Походило на то, что пистолет работает исправно.

— Доволен? — спросила с переднего сиденья Элеонор.

Бош поднял взгляд от пистолета и увидел, что они съезжают по пандусу к туннелю «Кросс-Харбор», который приведет их прямиком в Коулун.

— Не совсем, — ответил он. — Не люблю иметь дело с пистолетом, из которого я ни разу не стрелял. Вдруг у него боек спилен и он меня подведет.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь. Тебе придется довериться Сунь Е.

Машин в туннеле с его двухрядным движением было по воскресному времени мало. Бош подождал, пока «мерседес» минует нижнюю точку туннеля и начнет подниматься к Коулуну, затем быстро обернул левую руку и пистолет одеялом дочери. После чего, взяв в правую руку подушку, взглянул в заднее окно. Машин сзади не было.

— Кстати, а чья это машина? — спросил он.

— Она принадлежит казино, — ответила Элеонор. — Я взяла ее на время. А что?

Бош опустил в окне стекло, поднял подушку, вдавил в нее дуло пистолета и дважды выстрелил.

Даже несмотря на одеяло, выстрелы отдались в машине громким эхом. Машина вильнула, поскольку Сунь Е обернулся.

Элеонор крикнула:

— Какого дьявола ты творишь?

Бош уронил подушку на пол, поднял стекло. Пистолет работал, курок его спускался легко и плавно. Патронов осталось четырнадцать, но это не страшно.

— Мне нужно было проверить исправность оружия, — сказал Бош.

— Ты спятил? Нас же арестуют, и мы ничего не успеем сделать!

— Если ты не будешь кричать, а Сунь Е выезжать из ряда, ничего с нами не случится.

Бош наклонился вперед и засунул пистолет за брючный ремень — на спине. Скоро они окажутся в Коулуне.

Время пошло.

 Глава седьмая

Натан-роуд оказалась широким бульваром, по обеим сторонам которого уходили вдаль высокие дома. Коммерческие здания перемешались на ней с жилыми, неряшливые постройки середины столетия — с гладкими строениями из стекла и стали, возведенными в пору недавнего процветания. С теснившихся один к другому видеоэкранов и рекламных щитов изливалась буйная мешанина красок и движений.

Когда реклама «Кэнон» оказалась прямо у них над головами, Бош попросил Сунь Е остановиться.

Сунь Е подъехал к тротуару, Бош выпрыгнул из машины, достал из рюкзачка распечатку, развернул ее. Затем Сунь Е уехал — поискать место, где можно припарковаться, — а Бош и Элеонор остались на тротуаре.

— Хорошо, — сказал Бош. — Начнем отсюда.

Он смотрел снизу на надпись. Она медленно поворачивалась. Бош опустил взгляд на снимок.

— По-моему, нам нужно удалиться от гавани еще на один квартал, это самое малое.

— Давай дождемся Сунь Е.

— Позвони ему и скажи, куда мы идем. — Бош уже шел по тротуару.

Элеонор осталось лишь последовать за ним.

— Ладно, сейчас.

Она достала телефон, стала набирать номер. На ходу Бош вглядывался в крыши зданий, отыскивая на них агрегаты системы кондиционирования. Утро было уже в самом разгаре, улицы наполнились людьми, и Бошу приходилось то и дело отвлекаться от крыш, чтобы избежать столкновений. В воздухе висел дым и запах гари. Голодные духи сновали где-то поблизости. Городской пейзаж был битком набит неоновыми вывесками, зеркальными стеклами, гигантскими плазменными экранами.

Они прошли два квартала, и Бош увидел и услышал, как встает на свое место еще один кусочек пазла. На другой стороне улицы показался вход в метро — большой стеклянный короб.

— Погоди-ка, — сказал, остановившись, Бош. — Это метро. Его было слышно на видео.

И, словно дождавшись нужной ему реплики, из короба с шипением вырвался воздух — на станцию пришел поезд. Звук был примерно такой же, какой создает набегающая на берег волна. Бош снова взглянул на фотографию, которую держал в руке.

— Давай перейдем на другую сторону.

Как только замигало разрешающее переход световое табло, они торопливо пересекли улицу. Людей из метро выходило больше, чем входило в него. Коулун наполнялся публикой.

Бош огляделся по сторонам. Квартал этот составляли дома довольно старой постройки. Он словно перешел в самолете из первого в эконом-класс. Здания здесь были не такие высокие и ухоженные, как те, что стояли ближе к гавани. Многие окна были распахнуты, на других висели ящики индивидуальных кондиционеров. И Гарри почувствовал, как в его теле открылись все краны резервуара, в котором хранился адреналин.

— О’кей, мы на месте. Она в одном из этих домов.

Бош пошел по кварталу, удаляясь от толпы и шума, который создавали разговоры выходивших из метро людей. И, пройдя половину квартала, остановился и снова взглянул на фото. Он понимал, что подошел близко к цели, но понимал и то, что завершающая часть поисков выглядит безнадежной. Он проделал почти восемь тысяч миль, чтобы найти дочь, а был сейчас примерно таким же беспомощным, как нищенка, сидящая на тротуаре и выпрашивающая у прохожих монетки.

— Дай мне взглянуть на снимок, — попросила Элеонор.

Бош протянул ей распечатку:

— Все эти дома кажутся мне совершенно одинаковыми.

— И все-таки дай взглянуть.

Элеонор всматривалась в снимок довольно долго, а Бош, наблюдая за ней, видел, как она словно бы возвращается в те два десятилетия, когда она была агентом ФБР. Глаза ее сузились, она анализировала снимок как агент, а не как мать исчезнувшей дочери.

— Так, — наконец сказала она. — Похоже, тут что-то есть.

В этот момент появился Сунь Е, раскрасневшийся от усилий, которых потребовали от него поиски двух находившихся в постоянном движении людей. Элеонор молча протянула ему распечатку. Отношения их явно достигли стадии, на которой никакие слова уже не нужны.

Бош отвернулся, взглянул вдоль Натан-роуд. Сознательно или нет, но он не хотел смотреть на то, что ему больше не принадлежало. Голос Элеонор произнес у него за спиной:

— Точно. Тут есть система.

Бош немедленно повернулся к ней:

— То есть?

— У нас все получится, Гарри. Эта система приведет нас к ней.

Бош почувствовал, как у него по спине пробежали мурашки.

Он подошел поближе к Элеонор, чтобы видеть снимок.

— Объясни, — произнес он с напором.

Элеонор провела пальцем по череде отраженных в оконном стекле кондиционеров.

— В доме, который мы ищем, кондиционеры установлены не в каждом окне. В некоторых, как вот в этом, окно просто распахнуто. Так что система у нас имеется. В наших руках находится лишь ее кусочек, поскольку мы не знаем, где именно в здании расположена эта комната.

— В центре. Звуковой анализ позволил услышать приглушенный разговор, оборванный закрывшимися дверями лифта. А лифт, надо полагать, находится в центре здания.

— Это нам поможет. Благодаря подземке мы знаем, что дом стоит где-то здесь. Ладно, скажем так: окна — это точки, а ящики кондиционеров — тире. В окне мы видим отражение, соответствующее этажу, на котором находится Мадди. Мы начинаем с комнаты, в которой ее держат, — это тире, затем переходим к точке, точке, тире, точке, тире. — Элеонор вела ногтем по распечатке. — Такова наша система. На здании они должны идти слева направо.

Она повернулась, окинула взглядом выстроившиеся вдоль улицы дома:

— Может, поделим здания между собой?

— Хорошо, — согласился Бош. — Какое взять мне?

Она указала пальцем:

— Вот это. Я возьму то, а ты, Сунь Е, проверь вон то. Когда покончишь с ним, перейди через два дома к следующему. Будем заниматься этим, пока не найдем нужное. Из фотографии следует, что они держат Мадди на одном из верхних этажей. Так что, думаю, первые восемь нас интересовать не должны.

Она права, подумал Бош. И поиски могут завершиться быстрее, чем ему представлялось. Он отошел к выделенному ему дому и начал осматривать этаж за этажом.

Полчаса спустя, когда Бош уже просканировал взглядом половину третьего дома, Элеонор крикнула:

— Нашла!

Бош бегом понесся к ней. Элеонор стояла, подняв руку и считая этажи возвышавшегося на другой стороне улицы дома. Подошел и Сунь Е.

— Четырнадцатый этаж.

Бош, подняв взгляд вверх, тоже перебрал этажи. И, дойдя до четырнадцатого, увидел нужную последовательность окон.

— Это оно самое.

Бош всмотрелся в окно, стекло которого отражало то, что он увидел на видеозаписи. Теперь оно было закрыто.

— Это «Чанкинг-мэншенс», — сказала Элеонор.

— Тебе этот дом известен? — спросил Бош.

— Я никогда в нем не была, однако «Чанкинг-мэншенс» здесь знают все. Самое дешевое жилье в городе, первое пристанище всех иммигрантов из третьего и четвертого миров. Каждую пару месяцев газеты пишут о том, что в этом доме кого-то арестовали, застрелили или зарезали.

— Ладно, пошли.

И Бош начал переходить улицу прямо в середине квартала, огибая медленно идущие автомобили и заставляя такси останавливаться и гудеть.

— Что ты делаешь, Гарри? — крикнула ему в спину Элеонор.

Бош не ответил. Он уже добрался до тротуара и вошел в «Чанкинг-мэншенс».

Ему показалось, что он ступил на другую планету. Первым, что его поразило, был запах. Резкий смрад пряностей и чего-то жареного бил в ноздри Боша, пока его глаза приспосабливались к тускло освещенным проходам и отгородкам крестьянского рынка третьего мира. На лотках шириной шесть футов лежало все, что угодно, — от часов и сотовых телефонов до газет и съестных припасов. В самом здешнем воздухе ощущалось что-то тревожное, настораживающее.

Дойдя до середины вестибюля, Бош увидел лифтовую нишу. Лифтов было два, у ниши стояла очередь человек в пятнадцать — впрочем, один из лифтов был открыт, темен и, похоже, не работал. В начале очереди маячили двое охранников, проверявших всех входящих в лифт. У тебя либо должен был иметься ключ от комнаты, либо ты мог сопровождать человека, у которого ключ был.

Бош постоял, размышляя о том, как ему подняться на четырнадцатый этаж, а тем временем к нему подошли Элеонор и Сунь Е. Элеонор схватила Боша за руку:

— Хватит воевать в одиночку, Гарри! Не убегай больше так.

Бош взглянул ей в лицо. Гнева в глазах Элеонор не было, только страх. Ей требовалось, чтобы он находился рядом, когда они столкнутся с тем, что ожидает их на четырнадцатом этаже.

— Мне просто нужно было двигаться вперед, — сказал он.

— Тогда двигайся с нами, а не от нас. Попробуем подняться?

— Для этого необходим ключ.

— Значит, нам нужно снять комнату.

— А где это можно сделать?

Элеонор взглянула на Сунь Е. Тот кивнул и провел их к череде стоек с табличками.

— Комнаты сдают здесь, — сказал он. — В этом доме много отелей.

Много демпингующих отелей, понял Бош, норовящих отбить один у другого клиентов.

— Спросите, какой из них занимает четырнадцатый этаж, — сказал он.

— Здесь нет четырнадцатого этажа.

Ну конечно, сообразил Бош.

— Пятнадцатый, Сунь Е. Какой из них занимает пятнадцатый этаж?

Сунь Е пошел вдоль стоек, задавая этот вопрос, и, остановившись у третьей, поманил к себе рукой Элеонор и Боша.

— Это здесь.

Мужчине за стойкой было на вид лет сорок. Его грушевидное тело заполняло собою кресло, в котором он сидел. Он курил сигарету, вставленную в четырехдюймовый костяной мундштук.

— Вы говорите по-английски? — спросил Бош.

— Да, я имею английский, — ответил мужчина.

— Хорошо. Нам нужен номер на пятнадцатом этаже.

— Всем? Один номер?

— Да, один номер.

— Один номер нельзя. Только двое.

Бош понял: в один номер здесь селят максимум двоих.

— Тогда два номера на пятнадцатом.

Портье пододвинул кнему папку с зажимом.

Бош заполнил бланк регистрации и отдал его портье.

— Документ, паспорт, — сказал тот.

Бош достал свой паспорт, портье полистал его и вернул.

— Сколько? — спросил Бош.

— Вы на какое время?

— На десять минут.

Портье, размышляя над смыслом сказанного Бошем, обвел троих клиентов внимательным взглядом.

— Ну же? — нетерпеливо спросил Бош. — Сколько?

И достал из кармана пачку наличных.

— Две комнаты — одна тысяча пятьсот гонконгских долларов.

Сунь Е шагнул вперед и накрыл ладонью деньги Боша.

— Это слишком много.

Он быстро и властно заговорил с портье, не желая позволить ему ограбить Боша. Однако Гарри расходы не волновали. Он отсчитал пятнадцать сотен и потребовал:

— Ключи.

Портье отвернулся от Сунь Е к полочке с двумя рядами отделений для ключей. Однако, вытащив из них два ключа, так сразу их Бошу не отдал.

— Залог за ключи — одна тысяча.

Бош уже понял, что деньги свои ему показывать не следовало. Он снова вытащил пачку, не подняв ее на сей раз над прилавком, вытянул из нее еще две бумажки и бросил их на прилавок. Портье наконец протянул ему ключи, и Гарри, схватив их, направился к лифту.

В очереди к нему стояло уже человек тридцать. Бош провел в ней самые длинные в своей жизни минуты. Элеонор попыталась как-то успокоить его, затеяв разговор:

— Что будем делать, когда поднимемся? Какой у тебя план?

Бош покачал головой:

— У меня нет плана. Будем действовать по обстоятельствам.

— То есть? Как ты намерен поступить — стучаться в двери?

Бош снова поднял перед собой фотографию.

— Нет. Этот снимок показывает, что наше окно — седьмое на фасаде, который выходит на Натан-роуд. Поднявшись, мы просто вышибем дверь седьмой от конца коридора комнаты.

— Вышибем?

— Стучаться в нее я не собираюсь, Элеонор.

Подошла наконец и их очередь. Охранник проверил ключ Боша и пропустил его вместе с Элеонор к лифту, однако Сунь Е остановил. Принять еще и Сунь Е лифт не мог.

— Давай подождем, Гарри, — сказала Элеонор. — Поедем на следующем.

Но Бош уже втиснулся в лифт.

— Жди, если хочешь, — сказал он. — Я не стану.

Элеонор, поколебавшись, тоже вошла в лифт. И, когда дверь начала закрываться, сказала что-то Сунь Е по-китайски.

Лифт поднимался медленно. Он весь провонял человеческим потом и рыбой. Бош старался дышать ртом, понимая, впрочем, что потом несет и от него самого. В последний раз он принимал душ в пятницу, в Лос-Анджелесе. То есть, по его понятиям, лет сто назад.

Наконец лифт остановился на пятнадцатом этаже. К этому времени в нем остались только Бош, Элеонор и двое ехавших на шестнадцатый этаж мужчин. Взглянув на них, Бош вышел из лифта, завел левую руку за спину, чтобы, если потребуется, мгновенно выхватить пистолет. Элеонор вышла следом за ним.

Ниша лифта находилась в середине Н-образного этажа. Бош пошел по коридору направо, поскольку знал, что именно в той стороне находится выходящий на Натан-роуд фасад.

Затем он начал отсчитывать двери и дошел до седьмой, до номера 1514. Сердце его забилось быстрее. Он был у цели.

Бош наклонился, приложил ухо к щели между косяком и дверью, однако, сколько ни вслушивался, ни одного звука за дверью не услышал.

— Ну что? — прошептала Элеонор.

Бош покачал головой, взялся за дверную ручку, попробовал повернуть ее. Он не ожидал, что дверь окажется незапертой, просто хотел проверить, насколько крепко держится ручка.

Ручка оказалась старой, разболтанной. Бош опустился, чтобы получше разглядеть ее, на одно колено. Вскрыть замок отмычкой было несложно, однако с внутренней стороны двери могли находиться засов или цепочка. Бош вытащил из кармана бумажник с полицейским значком. Перед тем как пройти в аэропорту досмотр, он засунул за значок две свои лучшие отмычки, понимая, что при рентгеновском просвечивании эти тонкие полоски металла будут сочтены просто частью значка. План сработал, и теперь Бош вытащил отмычки и вставил их в замочную скважину.

На то, чтобы отпереть замок, у него ушло меньше минуты. Он взялся за ручку двери и прошептал:

— Готова?

Элеонор кивнула. Бош снова сунул руку за спину, достал пистолет, снял его большим пальцем с предохранителя и взглянул на Элеонор. Оба в унисон произнесли губами «один, два, три» — и с силой толкнули дверь.

На цепочку дверь заперта не была. Она распахнулась, Бош влетел в комнату, Элеонор последовала за ним.

В комнате было пусто.

Бош прошел в крошечную ванную, отбросил в сторону грязную занавеску маленькой, выложенной кафелем душевой кабинки — пусто. Он вернулся в комнату, взглянул в лицо Элеонор.

— Ее здесь нет.

— Ты уверен, что мы не ошиблись комнатой? — спросила Элеонор.

В этом Бош был уверен. Он уже осмотрел стену над кроватью и увидел знакомый рисунок трещин и дырок от гвоздей. Он снова достал из кармана куртки снимок, протянул его Элеонор:

— Комната та самая.

Он засунул пистолет за ремень на спине, стараясь отогнать от себя ощущение тщетности своих усилий.

— Тут должны были остаться какие-то ее следы, — сказала

Элеонор и опустилась на колени, чтобы заглянуть под кровать.

— Под кроватью ее нет, Элеонор. Ее увезли куда-то, и нам нужно двигаться. Позвони Сунь Е, скажи, чтобы сюда он не поднимался. Пусть подгонит машину к дому.

— Нет, не может быть. Она не могла просто исчезнуть. Мы должны...

Бош обогнул кровать, склонился над Элеонор, обхватил ее руками и рывком поднял на ноги.

— Пойдем, Элеонор. Мы должны найти Мадди.

Он подтолкнул ее к двери, однако Элеонор вырвалась у него из рук и бросилась к ванной комнате. Ей нужно было самой убедиться, что там пусто.

— Элеонор, прошу тебя.

Однако она уже скрылась в ванной — Бош услышал шелест отдергиваемой занавески.

— Гарри!

Бош быстро пересек комнату, вошел в ванную. Элеонор указала ему на мусорное ведерко. На дне его лежал клочок туалетной бумаги со следами крови.

Элеонор двумя пальцами вытащила его из ведерка. Пятнышко крови было маленьким, меньше десятицентовика. Бош знал: Элеонор уверена, что это кровь их дочери.

— Нам пока не известно, что это значит, Элеонор.

Она ничего не ответила, и Бош понял — сейчас она сорвется.

— Они накачали ее наркотиком, — сказала Элеонор. — Ввели его в вену.

— Мы этого не знаем. Давай спустимся вниз, поговорим с портье. Выясним, кто снял в пятницу этот номер.

Элеонор даже не шелохнулась.

Бош всегда носил в карманах пластиковые пакетики для вещдоков. Теперь он достал один такой пакетик, и Элеонор опустила в него туалетную бумагу. Бош положил пакетик в карман.

— Ладно, пошли.

И они наконец покинули комнату. Когда они вышли в коридор, Бош обнимал Элеонор за плечи. Он боялся, что она вырвется и вернется назад. Но затем увидел, что в ее устремленных вперед глазах промелькнуло нечто, словно она кого-то узнала.

— Гарри!

Бош посмотрел вперед. С конца коридора к ним приближались двое мужчин. Бош узнал в них двух последних пассажиров лифта. Как только они увидели его и Элеонор, оба сунули руки под пиджаки. Бош, заметив, как сжалась в кулак рука одного из них, понял, что тот достает пистолет.

Он опустил правую руку к середине спины Элеонор и толкнул ее в сторону лифта. Левая его рука рванулась за спину, к пистолету. Один из мужчин крикнул что-то и поднял руку с оружием.

Бош, схватив пистолет, выбросил руку вперед и открыл огонь одновременно с одним из нападавших. Он стрелял и стрелял, пока оба мужчины не повалились на пол.

Держа их на прицеле, Бош приблизился к ним. Один лежал поверх ног другого. Первый был мертв, второй еще дышал, часто и прерывисто, но тем не менее пытался вытянуть из-за пояса пистолет. Бош увидел, что тот зацепился за брючный ремень.

Он протянул руку, вырвал пистолет из-за ремня. Рука мужчины упала на пол. Бош оттолкнул пистолет в сторону и спросил:

— Где она? Где?

Мужчина захрипел, изо рта по щеке у него потекла струйка крови, и Бош понял, что жить ему осталось не больше минуты.

Он услышал, как где-то в коридоре открылась и сразу закрылась дверь. В таком месте, как это, никому не хочется оказаться причастным к перестрелке. И все же полиция очень скоро получит сообщение о стрельбе и приедет в отель. Он снова повернулся к умирающему и повторил:

— Где она? Где моя...

Однако мужчина уже не дышал.

— Черт! — Бош поднялся на ноги, повернулся к Элеонор: — Должно быть...

Она лежала на полу. Бош бросился к ней, упал на колени.

— Элеонор!

Но было уже поздно. Открытые глаза Элеонор стали такими же пустыми, как у лежавшего неподалеку от нее мужчины.

— Нет, нет, пожалуйста, нет. Элеонор!

Раны Бош не видел, однако Элеонор не дышала. Он потряс ее за плечи — никакого ответа. Бош сунул ей руку под затылок, открыл другой рукой рот. Наклонился, чтобы вдуть в ее легкие воздух. И только тогда понял, куда попала пуля. Ладонь, которую он вытянул из-под затылка Элеонор, была в крови. Он повернул ее голову, и увидел рану — за ухом, на линии волос. Скорее всего, пуля ударила в Элеонор, когда он отбросил ее в сторону. Он сам толкнул ее под пулю.

— Элеонор, — тихо произнес он.

Бош наклонился, прижался лицом к ее груди, вдохнул такой знакомый аромат. И, услышав громкий, мучительный стон, не сразу понял, что стонет он сам.

Он провел без движения тридцать секунд, обнимая ее. А потом услышал, как отворилась дверь лифта. Вышедший из него Сунь Е сразу увидел лежавшую на полу Элеонор.

— Элеонор! — Сунь Е бросился к ней.

— Она мертва, — сказал Бош. — Простите.

— Кто это сделал?

Бош, поднимаясь на ноги, ровным тоном произнес:

— Вон те. Двое, которые стреляли в нас.

Сунь Е оглянулся и увидел двоих лежавших на полу мужчин. На лице у него появилось выражение ужаса и недоумения.

Бош прошел по коридору, поднял с пола пистолет, который он чуть раньше вырвал из-за пояса второго мужчины, и, сунув его себе за ремень, вернулся к Сунь Е, так и стоявшему на коленях у тела Элеонор. Он держал ее за руку.

— Мне очень жаль, Сунь Е. Они застали нас врасплох.

Он помолчал. Сунь Е ничего не ответил, даже не пошевелился.

— Нам нужно уходить, — сказал Бош. — Скоро здесь будет полиция.

Он опустил ладонь на плечо Сунь Е, потянул его к себе. Потом встал на колени, поднял с пола правую руку Элеонор и вложил в ее ладонь пистолет, который получил от Сунь Е. Он выстрелил из этого пистолета в стену и осторожно опустил сжимающую пистолет руку Элеонор обратно на пол.

— Что вы делаете? — спросил Сунь Е.

— Оставляю на руке пороховую гарь. Этот пистолет чист или можно проследить, от кого вы его получили?

— Он чист.

— Тогда пошли. Спускаться придется по лестнице.

Сунь Е на миг склонил голову, потом медленно встал.

Они пошли по коридору, однако Сунь Е вдруг остановился, чтобы осмотреть лежавших на полу мужчин.

— Пойдемте же, — сказал Бош. — Нам нужно спешить.

Сунь Е подчинился. Они начали спускаться.

— Эти люди не из «Триады», — сказал Сунь Е.

Шедший на две ступеньки впереди него Бош остановился.

— Что? Почему вы так думаете?

— Это не китайцы. Индонезийцы, вьетнамцы — по-моему, вьетнамцы.

Бош снова пошел вниз, ускорив шаг. Он обдумывал услышанное и не мог понять, как оно сочетается с тем, что ему уже было известно. А дойдя до первого этажа, чуть приоткрыл входную дверь, чтобы оглядеться. Дверь выходила на пешеходную улочку, отделявшую «Чанкинг-мэншенс» от соседнего дома. Где-то рядом слышался звук движения машин — и вой сирен.

Внезапно дверь захлопнулась. Бош обернулся и увидел Сунь Е, державшегося за ее ручку. Пальцем другой руки он гневно указывал на Боша:

— Вы! Ее убили из-за вас!

— Я знаю. Знаю, Сунь Е. Во всем виновато дело, которое я...

— Нет, они не из «Триады»! Я же сказал вам.

С секунду Бош смотрел на него, не понимая.

— Вы показываете деньги, и они вас грабят.

Теперь Бош понял. Сунь Е говорил о том, что мужчины, лежавшие мертвыми неподалеку от тела Элеонор, были просто грабителями, которые охотились за деньгами Боша. Однако что-то здесь не складывалось. И Гарри покачал головой.

— В очереди к лифту они стояли впереди нас. Они моих денег не видели.

— Им сказали.

Бош обдумал это, и его мысли обратились к портье. С этим малым и вообще-то стоило поговорить, но сценарий, изложенный Сунь Е, делал такой разговор попросту необходимым.

— Нам нужно выбираться отсюда, Сунь Е. Полиция, как только она окажется здесь, перекроет все двери. Подгоните машину к центральному входу. Я вернусь в холл и выйду через пять минут.

— Что вы собираетесь сделать?

— Вам об этом лучше не знать.

Выйдя из улочки на Натан-роуд, Бош увидел толпу зевак, которые собрались, чтобы понаблюдать за действиями полиции, приехавшей по звонку из «Чанкинг-мэншенс». На самой Натан-роуд уже стояли, затрудняя движение, машины полиции и спасателей. Бош протолкался через толпу к тому крылу здания, в котором находились стойки гостиничных портье. И войдя в него, обнаружил, что появление полиции сыграло ему на руку — люди из этого зала разбежались.

Подойдя к стойке, у которой он получал ключи, Бош увидел портье, сидевшего спиной к нему и запихивавшего в кейс какие-то документы — похоже, он тоже собирался смыться отсюда.

Бош, перепрыгнув через стойку, врезался в него всем телом — так, что портье полетел на пол. Бош запрыгнул на него и дважды ударил кулаком по лицу.

— Не надо, прошу! — успел выпалить между ударами портье.

Бош быстро оглянулся — вокруг никого не было. Он выхватил пистолет и уткнул его дуло в подбородок портье.

— Это из-за тебя ее убили, сука! Теперь я убью тебя.

— Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, сэр!

— Это ты навел их на нас, так? Сказал, что я при деньгах.

— Нет, нет.

— Не ври, иначе сдохнешь прямо сейчас. Ты навел их!

Портье приподнял голову над полом:

— Хорошо, послушайте меня, пожалуйста. Я сказал им: никого не трогать, понимаете? Сказал: никого...

Бош с силой ударил его дулом пистолета по носу. Голова портье со стуком упала на пол. Бош уткнул дуло в его шею:

— Плевать мне, что ты им сказал. Они убили ее! Ты понял?

Из носа портье текла кровь, сознание его явно мутилось.

— Мне очень жаль, сэр. Прошу вас, не...

— Ладно, слушай меня. Если хочешь жить, скажи, кому ты сдал номер пятнадцать-четырнадцать в пятницу. Пятнадцать-четырнадцать. Говори сейчас.

— Ладно-ладно, сейчас я вам все покажу.

Бош слез с него. Кровь у портье текла теперь не только из носа, но и изо рта. Бош протянул руку назад, опустил на стойку железную шторку: закрыто.

Портье достал из кейса пачку регистрационных бланков — самым верхним был заполненный Бошем. Бош схватил этот бланк, смял и сунул в карман куртки, не переставая, однако, держать портье на прицеле.

— Пятница, номер пятнадцать-четырнадцать. Найди его.

Портье, положив стопку бланков на столик в тыльной части своей конторы, начал перебирать их. Бош понял: он тянет время. В любой миг здесь могла появиться полиция.

Он опустил пистолет на стойку и один только вид этого оружия напомнил ему, что тело Элеонор одиноко лежит сейчас наверху. Мысль эта пронзила его сердце болью, и он закрыл глаза.

— Нашел.

Бош открыл глаза. Портье поворачивался к нему от столика. Бош услышал резкий металлический щелчок, увидел, как правая рука портье описывает широкую дугу и понял, что в ней зажат нож, еще не успев увидеть его. Он бросился на портье, подняв перед собой, чтобы защититься от удара, левую руку, — кулак правой уже двигался к горлу портье.

Нож распорол рукав пиджака Боша, лезвие его полоснуло по предплечью, однако удар в горло отбросил портье назад, и он рухнул на опрокинутый стул. Бош снова упал на него, вцепился в запястье руки, державшей нож, и начал бить ею об пол. Он продолжал колотить ею о бетон, пока пальцы портье не разжались.

Держа портье за горло, Бош снова вспомнил о Элеонор, лежавшей сейчас на полу коридора пятнадцатого этажа.

И Бош, замахнувшись левой рукой, врезал кулаком по ребрам портье, потом еще и еще раз — пока тот не лишился чувств.

Только тогда Бош перевел дыхание, поднял с пола пружинный складной нож, сложил его и сунул в карман. Потом он встал, собрал рассыпавшиеся по полу регистрационные бланки, побросал их в кейс, закрыл его. Выглянув из-за шторки, он увидел, что зал все еще пуст, хотя из лифтовой ниши уже доносились какие-то усиленные мегафоном приказы. Бош понимал, что полиция вот-вот перекроет все выходы из здания.

Он взял со стойки пистолет, засунул его сзади за пояс, проверил, не осталось ли на стойке крови, а затем, взяв кейс, перелез через нее и направился к выходу из здания.

На ходу он осмотрел предплечье. Рана была поверхностной, но все же кровоточила. Бош поддернул рукав пиджака — так, чтобы обшлаг его прикрыл рану и впитывал в себя кровь.

Полицейские уже вели людей, стоявших в очереди у лифта, к выходу на улицу, чтобы выяснить там, кто из них что-нибудь видел или слышал. Бош понимал, что ему лучше в этом не участвовать. Он развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел по проходу, который вел к другой стороне здания. На пересечении этого прохода с другим он мельком увидел двоих мужчин, торопливо удалявшихся от полицейских.

Бош, поняв, что не только он не желает беседовать с полицией, последовал за ними.

Мужчины свернули в узкий коридорчик между двумя уже закрытыми лавочками. Коридорчик этот привел Боша к лестнице, спускавшейся в заставленный ящиками с какими-то товарами подвал. Он увидел, как те двое бегут к двери, над которой светился красным китайский иероглиф, и понял, что это выход. Мужчины проскочили сквозь дверь, отчего сразу же завыл сигнал тревоги.

Бош последовал их примеру и оказался на уже знакомой ему пешеходной улочке. Он быстро вышел на Натан-роуд и огляделся в поисках «мерседеса» Сунь Е.

В полуквартале от него мигнули фары, и Бош увидел автомобиль, ожидавший его за сгрудившимися у входа в «Чанкинг-мэншенс» полицейскими машинами. Сунь Е подъехал к проулку, Бош уселся на переднее сиденье.

— Что-то вы долго, — сказал Сунь Е.

— Да, давайте выбираться отсюда.

Сунь Е взглянул на кейс, на кровоточащий кулак Боша и, ничего не сказав, поехал прочь от «Чанкинг-мэншенс».

Бош обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на здание, в котором они оставили мертвую Элеонор. Он почему-то всегда думал, что ему и ей предстоит состариться вместе, в обществе друг друга. Развод — это не важно. Другие любовники и любовницы тоже. В глубине души он всегда верил, что они воссоединятся. Теперь надежда на воссоединение умерла. Из-за него. И как ему жить с этим дальше, Бош не знал.

Он наклонился вперед, сжал ладонями виски.

— Простите, Сунь Е... я тоже любил ее.

Сунь Е ответил далеко не сразу, и ответ его вырвал Боша из глубин горя и вернул на землю:

— Мы должны найти вашу дочь. И мы сделаем это — ради Элеонор.

Бош выпрямился, кивнул. Поднял с пола машины кейс и положил его себе на колени.

— Остановитесь, где сможете. Нам нужно просмотреть содержимое кейса.

Сунь Е остановил машину у обветшалого рынка, стоявшего в нескольких кварталах от «Чанкинг-мэншенс».

Бош открыл кейс и, достав из него неряшливую пачку регистрационных бланков, протянул ее Сунь Е. Большая их часть была заполнена по-китайски.

— Что я должен искать? — спросил Сунь Е.

— Дату и номер комнаты. Пятница — это одиннадцатое. Нам нужна комната номер пятнадцать-четырнадцать. Здесь должен быть бланк, в котором указано, кто ее снял.

Сунь Е начал читать бланки. Бош смотрел в окно машины на рынок. Он видел ряды лотков под фанерной и брезентовой кровлей, стариков и старух, продающих свои товары. По стоявшему у входа на рынок столику были разложены предназначенные для сожжения изделия из папье-маше. Увидев среди них тигров, Бош удивился — на что духам предков тигры?

— Есть, — сказал Сунь Е и показал Бошу бланк.

— Что там сказано?

— Тхюньмунь. Новые Территории. Этот человек живет там.

— Как его зовут?

— Пен Цинцай.

«Цинцай», — подумал Бош. Если переделать это имя на американский манер, чтобы знакомиться с девушками в торговом центре, может получиться и «Квик». Возможно, Пен Цинцай и есть тот юноша, с которым Маделин покинула торговый центр.

— Дом найти сможете?

— Да, я этот район знаю.

— Хорошо. Тогда поехали.

Как только машина тронулась, Бош стянул с себя пиджак и закатал рукав рубашки, чтобы взглянуть на ножевую рану на руке. Шедшая из раны кровь уже начинала сворачиваться.

Сунь Е быстро взглянул на нее и снова уставился на дорогу.

— Чья это работа?

— Портье. Он увидел деньги и навел на нас грабителей. Я вел себя как дурак.

— Вы просто ошиблись.

Судя по всему, Сунь Е совладал с гневом, который заставил его предъявлять Бошу обвинения, однако у Боша имелись и свои основания для суда над собой. Элеонор убили из-за него.

— Да, — сказал он, — только расплатиться за это пришлось не мне.

Он достал из кармана нож, взял с заднего сиденья одеяло и, отрезав от него длинную полоску, обмотал ею рану, чтобы не дать крови стекать по руке. Потом надел пиджак. По счастью, он был черным, так что пятна крови на нем не выделялись.

— Расскажите мне про Тхюньмунь.

— Очень густо населенный район, — сказал Сунь Е. — Население чисто китайское. На редкость сильная «Триада». Не лучшее место для вашей дочери.

В этом Бош не сомневался. Впрочем, одна положительная сторона тут присутствовала. Спрятать в таком районе белую девочку и остаться незамеченным было трудно. И если Маделин держат в Тхюньмунь, они найдут ее.

 Глава восьмая

Огромная, окружающая Коулунский полуостров и носящая название Новые Территории зона была отдана Гонконгу в аренду более столетия назад и служила буфером, защищавшим британскую колонию от вторжения извне. Когда срок аренды истек, а Гонконг в 1997 году вернулся в состав Китайской Народной Республики, Новые Территории стали частью Специального административного района, или САР, что позволило Гонконгу продолжать функционировать в качестве одного из мировых центров капитализма и оставаться культурным центром, уникальным городом, где Восток встречается с Западом. НТ населяли самые бедные и необразованные граждане САР. Уровень преступности здесь был высоким, уровень достатка низким, а «Триады» обладали большой притягательной силой.

— Во времена моего детства здесь жили пираты, — сказал Сунь Е.

Это были первые слова, прозвучавшие в машине за более чем двадцать минут езды — каждый из мужчин провел их, размышляя о своем. Они только что въехали по скоростной автостраде в Тхюньмунь. Бош увидел ряды высоких жилых домов, образующих микрорайон, явно построенный правительством. Силуэты их большим изяществом не отличались. Дома выглядели монотонными, гнетущими — рыбацкой деревней, превращенной в огромный вертикальный жилой комплекс.

— Вы хотите сказать, что вы родом отсюда?

— Да, я вырос здесь. И жил до двадцати двух лет.

— Вы состояли в «Триаде», Сунь Е?

Сунь Е не ответил. Сделал вид, что занят включением поворотника, — они уже съезжали с автострады.

— Меня это, собственно, не волнует, — сказал Бош. — Меня волнует только одно.

Сунь Е кивнул:

— Я знаю.

Бош размышлял: не хотел ли Сунь Е, упоминая о пиратах, внушить ему какую-то мысль?

— И чем эти пираты занимались? — спросил он.

— Контрабандой. Поднимались из Южно-Китайского моря вверх по реке. Контролировали ее.

— Что они оттуда ввозили?

— Да все. Оружие, наркотики. Людей.

— А вывозили туда?

Сунь Е ответил далеко не сразу:

— Электронику. Американские DVD. Иногда детей.

— Для каких целей?

—- Для самых разных. Для секса. Для получения органов. Некоторые из жителей материкового Китая покупали мальчиков, потому что у них не было сыновей.

Бош вспомнил о клочке туалетной бумаги со следами крови на нем. Элеонор решила, что Маделин вкололи какое-то успокоительное. Теперь же он понял, что у девочки могли брать кровь для анализа.

И это меняло все. Похитители его дочери не просто будут удерживать ее, пока Бош не освободит в Лос-Анджелесе Чана. Они могут увезти Мадди куда-то или продать в такое место, откуда не возвращаются.

— У нас еще есть время, — сказал он, хорошо понимая, что обращает эти слова не столько к Сунь Е, сколько к самому себе. — С ней пока еще ничего не случилось. Они ничего не предпримут, пока не получат известия из Лос-Анджелеса.

Бош взглянул на Сунь Е — тот кивнул, соглашаясь.

— Мы найдем ее, — сказал он и, указав сквозь лобовое стекло на многоквартирное здание, прибавил: — Приехали.

На каждом этаже этого дома имелись открытые галереи. Почти против каждой выходящей на них двери висела на перилах постиранная одежда, превращавшая тусклый фасад здания в цветную мозаику. В центре здания висела доска, сообщавшая на многих языках, что оно носит несуразное название «Владение “Гарден Майами-Бич”».

— Квартира находится на шестом этаже, — сказал Сунь Е, заглянув в регистрационный бланк из «Чанкинг-мэншенс».

— Поставьте машину и будем подниматься.

Сунь Е кивнул, проехал мимо здания. На следующем перекрестке он развернулся и, возвратившись назад, остановился у бордюра — напротив игровой площадки, окруженной оградой высотой десять футов и заполненной детьми и их мамами.

Они вылезли из машины и направились к входу в здание.

Длинный коридор привел их к лифтам, у которых стояли две женщины, державшие за руки детей. За маленьким столиком сидел охранник, читавший, не отрываясь от нее ни на миг, газету.

Бош и Сунь Е вошли за женщинами в лифт. Одна из них вставила ключ в пульт управления лифтом, нажала на две кнопки. Прежде чем она успела вытащить ключ, Сунь Е быстро нажал на кнопку с цифрой 6.

Первая остановка лифта пришлась как раз на шестой этаж. Сунь Е с Бошем прошли по галерее к третьей от лифта двери. Бош заметил перед дверью следующей квартиры маленький алтарь с пеплом, над которым еще вился дымок, — кто-то совсем недавно приносил здесь жертву голодным духам. В воздухе витал запах горелой пластмассы.

Сунь Е встал перед дверью, Бош справа от нее. Он завел руку за спину, под пиджак, и стиснул рукоять пистолета.

Сунь Е взглянул на него, Бош кивнул, давая понять, что готов. Сунь Е постучал в дверь, и оба замерли, ожидая ответа. Ответа не последовало.

Он постучал снова. На этот раз сильнее.

Ответа не было.

Сунь Е на шаг отступил от двери.

— Что будем делать?

Бош взглянул на дымившийся в тридцати футах от него пепел.

— Давайте спросим у соседей, может, они видели этого малого.

Сунь Е подошел к соседней двери, постучал в нее. На этот раз дверь открылась, и из нее выглянула миниатюрная женщина лет шестидесяти. Сунь Е улыбнулся, заговорил с ней по-китайски. Вскоре женщина тоже улыбнулась и отступила от двери, приглашая гостей войти.

Когда Бош переступал порог, Сунь Е прошептал:

— Я пообещал ей пятьсот гонконгских долларов.

— Не проблема.

Они очутились в маленькой двухкомнатной квартирке. Первая из комнат служила и кухней, и столовой, и гостиной. Обставлена она была скудно и вся пропахла пригоревшим кулинарным жиром. Бош вытащил из пачки денег пять сотенных бумажек и подсунул их под стоявшую на кухонном столе солонку.

Сунь Е снова заговорил по-китайски. Бош кивал и улыбался, притворяясь, будто понимает, о чем идет речь. Через три минуты Сунь Е прервал разговор, чтобы изложить его суть Бошу.

— Ее зовут Фенъи Май. Живет здесь одна. Говорит, что не видела Пен Цинцая со вчерашнего утра. Он живет в соседней квартире — с матерью и младшей сестрой, Хи. Их она тоже не видела. Но вчера после полудня слышала. Через стену.

Бош, обдумав услышанное, спросил:

— Она уверена, что видела его именно вчера? И чем он в это время занимался?

Пока Сунь Е переводил его вопросы, Бош вглядывался в женщину. Разговаривая с Сунь Е, она смотрела ему в глаза, однако, отвечая на последние вопросы, отвела взгляд в сторону.

— Она уверена, — сказал Сунь Е. — Вчера утром она услышала за входной дверью какие-то звуки, а открыв ее, увидела Пена, сжигавшего приношения. На ее алтаре.

Бош кивнул, не сомневаясь, впрочем, что в чем-то женщина солгала.

— Что он жег?

Сунь Е спросил об этом у женщины. Она, отвечая, снова отвела взгляд.

— Говорит, что он жег бумажные деньги.

Бош встал, подошел к двери и, выйдя в нее, поднял и перевернул алтарь. Черный дымящийся пепел рассыпался по галерее. Судя по всему, где-то в течение последнего часа Фенъи Май сожгла некое жертвоприношение. Бош вытащил из алтаря ароматическую курительную палочку, поворошил ею пепел. Покопавшись в нем, Бош обнаружил кусочек расплавленной пластмассы, почерневший и бесформенный.

Он вернулся в квартиру.

— Спросите, когда она в последний раз использовала алтарь и что сжигала.

Сунь Е перевел ему ответ:

— Использовала этим утром и тоже сжигала бумажные деньги.

— А теперь спросите, почему она врет.

Сунь Е замялся.

— Спросите.

Сунь Е задал этот вопрос, женщина заверила его, что не врет.

Бош подошел к столу, взял с него деньги и сунул их в карман.

— Скажите ей, что за вранье мы не платим, но, если она скажет правду, то получит две тысячи долларов.

Выслушав Сунь Е, женщина снова запротестовала, но тут вся повадка его изменилась, он гневно рявкнул на женщину, и она явно испугалась — сложила, словно прося прощения, ладони и ушла во вторую комнату.

— Что вы ей сказали? — спросил Бош.

— Что она должна говорить правду, а иначе лишится квартиры.

Бош удивленно приподнял брови. Похоже, Сунь Е попал в ее больное место.

— Она уверена, что я полицейский, а вы мой начальник, — прибавил Сунь Е.

— С чего она это взяла? — спросил Бош.

Прежде чем Сунь Е успел ответить, женщина вернулась, неся картонную коробочку. Она подошла к Бошу и протянула ему коробочку. Гарри, открыв ее, увидел остатки расплавившегося, обгоревшего сотового телефона.

Пока женщина давала Сунь Е объяснения, Бош достал свой сотовый и сравнил его с обгоревшим. Несмотря на повреждения, было ясно, что телефон, который женщина извлекла из своего алтаря, не отличается от его телефона.

— Она говорит, что Пен сжигал эту вещь, — сказал Сунь Е. — Запах был очень плохой, он мог не понравиться духам, и она достала телефон из алтаря.

— Это телефон моей дочери.

— Вы уверены?

— Уверен. Я сам его покупал.

Бош открыл свой телефон, нашел, перебрав хранившиеся в нем фотографии, снимок Мадди.

— Покажите ей это. Спросите, не видела ли она ее с Пеном.

Сунь Е показал женщине телефон, задал вопрос. Женщина покачала головой. Перевод Бошу не потребовался. Он встал, достал деньги, положил на стол 2000 гонконгских долларов — около 300 американских — и направился к двери.

— Пошли, — сказал он.

Они снова постучали в дверь Пена и снова не получили ответа. Бош опустился на колено, развязал и снова завязал шнурок на полуботинке, — осматривая при этом замок.

— Что будем делать? — спросил Сунь Е, когда Бош встал.

— У меня есть отмычки. Я могу вскрыть замок.

Даже несмотря на темные очки, Бош заметил недовольство, скользнувшее по лицу Сунь Е.

— Давайте сначала последим за квартирой, — сказал он. — Пен может вернуться. И привести нас к Маделин.

Бош посмотрел на часы. Половина первого дня.

— Не думаю, что у нас есть на это время. Если мы хотим найти ее, надо действовать быстро.

Сунь Е повернулся к нему:

— Один час. Мы наблюдаем. А если возвращаемся сюда, чтобы вскрыть дверь, вы оставляете пистолет в машине.

Бош кивнул. Он понял. Оказаться пойманным на проникновении со взломом — это одно дело. Оказаться в той же ситуации с пистолетом — совсем другое, и тянет оно лет на десять.

— Хорошо, один час.

Они вернулись в машину, Сунь Е сказал, что хочет поставить ее в менее заметном месте. Он проехал по улице и остановился у загородки, за которой стояли мусорные баки. Дверь квартиры Пена была видна и отсюда.

— Думаю, мы зря тратим время, — сказал Бош.

— Один час, Гарри. Пожалуйста.

Сунь Е впервые назвал его по имени. Однако Боша это не успокоило. Он вытащил из кармана куртки картонную коробочку, открыл ее, взглянул на телефон.

— Вы следите за квартирой, — сказал он. — А я повожусь с этой штукой.

Пластмассовые шарниры трубки оплавились, и, когда Бош нажал на нее посильнее, она просто распалась на две половинки. Жидкокристаллический дисплей потрескался и тоже частично оплавился. Бош отложил эту половинку трубки и занялся другой. Крышка аккумуляторного отсека тоже оплавилась, извлечь батарейку оказалось непросто. Бош все-таки вытащил ее — с помощью отмычек. Под батарейкой находилось углубление, в которое вставлялась СИМ-карта.

Пустое.

— Черт! — Бош бросил телефон на пол машины.

Он посмотрел на часы. Из шестидесяти минут, которые он согласился дать Сунь Е, прошли только двадцать. Инстинкт твердил Бошу, что ему все равно придется проникнуть в квартиру Пена. Там может находиться его дочь.

— Простите, Сунь Е, — сказал он. — Вы, если хотите, ждите здесь, а я не могу. Пойду в квартиру.

Бош наклонился вперед, вытащил из-за пояса пистолет. Ему хотелось оставить его где-то вне «мерседеса» — на случай, если их схватят в квартире и полиция сумеет связать их с машиной. Он завернул пистолет в одеяло дочери, открыл дверцу машины и вышел наружу. А затем зашел в загородку и, подойдя к одному из переполненных мусорных баков, положил сверток на крышку. Сверток можно будет забрать, когда он вернется.

Выйдя из-за загородки, он увидел, что Сунь Е стоит рядом с машиной.

— Хорошо, —• сказал Сунь Е. — Пойдем.

Они направились к квартире Пена.

— Позвольте задать вам один вопрос, Сунь Е. Вы вообще когда-нибудь снимаете свои очки?

Ответ Сунь Е никаких объяснений в себе не содержал:

— Нет.

И снова сидевший в вестибюле охранник не оторвал взгляд от своей газеты. Здание было большим, так что у лифтов всегда стоял кто-нибудь, у кого был ключ. Через пять минут они уже подошли к двери нужной им квартиры. Бош занялся замком.

— Готово, — сказал Бош, справившись с ним.

Сунь Е вошел вслед за Бошем в квартиру.

Еще не успев закрыть дверь, Бош понял: они найдут в ней мертвое тело. Трупного запаха не было, крови на стенах тоже, однако у Боша, выезжавшего за время службы в полиции более чем на 500 убийств, развилось, как он это называл, чутье на кровь. И то, что на этот раз кровь могла принадлежать его дочери, делало все лишь еще более страшным.

Он поднял руку, давая Сунь Е понять, что дальше тому идти не следует.

— Ни к чему не прикасайтесь и старайтесь, если сможете, передвигаться только по моим следам.

Планировка квартиры была такой же, как у соседней. Двухкомнатное жилье, которое занимала в данном случае мать с двумя детьми. В первой комнате никаких следов насилия не наблюдалось. Здесь стояла софа с подушкой и небрежно наброшенной на нее простыней — скорее всего, решил Бош, на этой софе спал мальчишка, а его сестра с матерью занимали спальню.

Бош пересек первую комнату и вошел в спальню. Оконная штора была задернута, в комнате царила темнота. Бош локтем нащупал на стене выключатель и включил свет. Никаких следов борьбы, насилия, смерти. Бош взглянул направо и увидел дверь, ведущую, предположил он, в ванную комнату.

Он всегда носил с собой латексные перчатки и теперь вытащил их из кармана и, надев одну перчатку на левую руку, отворил дверь.

Маленькая ванная комната была залита уже подсыхавшей кровью. Ею была покрыта раковина и кафельный пол. Пятна и струйки крови виднелись и на дальней стене ванной, и на белой, украшенной изображениями цветов занавеске.

Войти в ванную комнату, не наступив в кровь, было невозможно, однако Боша это не заботило. Ему нужно было добраться до занавески. Он хотел знать.

Он быстро пересек ванную и отдернул занавеску.

Ванна была крошечная, однако кому-то удалось втиснуть в нее три трупа, один поверх другого.

Бош, задержав дыхание, наклонился, чтобы разглядеть убитых. Все трое были одеты. Юноша, самый крупный из них, лежал сверху. Лицо его прижималось к телу женщины лет сорока — его матери. Горло у обоих было перерезано от уха до уха.

За матерью и частично под ней, словно спрятавшись, лежало тело юной девушки. Лицо ее закрывали длинные темные волосы.

— О господи, — произнес Бош и тут же крикнул: — Сунь Е!

Спустя секунду он услышал, как у него за спиной Сунь Е издал какой-то сдавленный звук.

— Там на дне девочка, а я не могу понять, Мадди это или нет, — сказал Бош. — Наденьте.

Он достал из кармана еще пару перчаток, протянул их Сунь Е. Вместе они сдвинули два тела и смогли увидеть лежавшую под ними девочку. У нее тоже было перерезано горло. Открытые глаза ее со страхом смотрели в лицо смерти. Зрелище это надрывало сердце Боша, однако это была не его дочь.

— Это не Мадди, — сказал Бош. — Должно быть, Хи.

Гарри вышел в спальню, присел на кровать и с шумом выпустил из груди воздух.

— Что здесь произошло? — шепотом спросил он.

Ему было слышно, как Сунь Е возвращает трупы в прежнее положение. Потом он вышел из ванной и замер в привычной для него позе телохранителя. Он молчал.

— Могла другая «Триада» отнять ее у мальчишки? И убить всех, чтобы замести следы?

Сунь Е покачал головой:

— Это привело бы к войне. Да мальчишка и не был членом «Триады».

— Что? Откуда вы знаете?

— В Тхюньмуне только одна «Триада» — «Золотой треугольник». Я посмотрел, у него нет ее знака.

— Какого знака?

Сунь Е, поколебавшись немного, поднял руку ко рту и оттянул нижнюю губу. И Бош увидел на внутренней ее стороне татуировку — два черных китайских иероглифа. Видимо, они означали «Золотой треугольник».

— Так вы состоите в «Триаде»?

Сунь Е отпустил губу, покачал головой:

— Уже не состою. Больше двадцати лет.

— Я думал, из «Триады» так просто не уходят. Если ее и покидают, то только в гробу.

— Я принес жертву, и совет разрешил мне уйти. Пришлось также уехать из Тхюньмуня. Так я и попал в Макао.

— Какого рода жертву?

На этот раз Сунь Е колебался несколько дольше. Однако в конце концов снова поднял руку и снял темные очки. В первый миг Бош ничего не заметил, но затем сообразил, что вместо левого глаза у Сунь Е протез. Стеклянный глаз. От внешнего края глазницы отходил, изгибаясь, едва приметный шрам.

— Чтобы уйти, вам пришлось пожертвовать глазом?

— Я об этом не жалею.

И Сунь Е снова надел очки.

Откровения Сунь Е и страшная сцена в ванне породила у Боша ощущение, что он попал внутрь какой-то средневековой картины.

Он встал:

— Хорошо, я не знаю, что здесь произошло, но нам необходимо идти по следу. В этой квартире должно находиться что-то, способное сказать нам, где Мадди. Нам нужно найти это.

Следующие двадцать минут они обыскивали квартиру, но не нашли ничего полезного, пока не добрались до кухни. Бош увидел на кухонном столе такую же, как в соседней квартире, чашу с солью. Только здесь соли было побольше. И кто-то сложил ее кристаллики горкой. Бош порылся в ней пальцами и нашел маленький черный пластиковый квадратик — СИМ-карту.

— Есть, — сказал он.

Сунь Е обернулся к нему от ящика кухонного стола, в котором копался.

Бош показал ему карту:

— Она была спрятана в соли. — Он не сомневался в том, что это карта из телефона его дочери. Бошу хотелось просмотреть ее прямо здесь, однако он решил, что задерживаться в квартире будет поступком не самым умным, и потому сказал: — Уходим.

Он подступил к окну, немного отвел занавеску, осмотрел улицу и подал Сунь Е знак: все чисто. Сунь Е открыл дверь, они быстро вышли на галерею. Отходя от двери, Бош оглянулся и увидел старуху-соседку, стоявшую на коленях перед алтарем. Приглядевшись к ней, он понял, что старуха сжигает на свече одну из полученных от него сотенных банкнот.

Подойдя к машине, Бош забрал пистолет, а едва усевшись в нее, достал свой сотовый, точную копию телефона дочери. Он вытащил из трубки батарейку и СИМ-карту, вставил туда карту из трубки дочери, вернул батарейку на место, закрыл ее крышкой и подождал, пока телефон загрузится. А затем быстро вывел на экран список вызовов. Список оказался пустым.

— Здесь ничего. Ни одной записи о вызовах, — сообщил он.

Бош заглянул в электронную почту — та тоже была пуста.

— На карте ничего, — сказал он с разочарованием.

— Обычное дело, — спокойно ответил Сунь Е. — На карту записываются только постоянные файлы. Посмотрите, может, на ней есть видеозаписи или снимки.

Бош, пользуясь круглым джойстиком, перешел к иконке видео и выбрал ее. Файл видео оказался пустым. Он выбрал фото и увидел список снимков в формате JPEG.

— Снимки имеются.

Он открывал фотографии одну за другой, но все они выглядели давними. Снимки подруг Мадди, фотографии, сделанные во время школьных экскурсий, — с похищением ни одна из них связана явно не была.

— Ничего, — сообщил он Сунь Е.

Бош продолжил рыскать по меню, надеясь найти какое-нибудь скрытое сообщение. И наконец добрался до телефонной книжки Маделин.

— Здесь есть ее телефонная книжка.

Открыв этот файл, Бош увидел список контактов. Всех ее подруг и друзей он не знал и потому не мог определить, какое из имен здесь неуместно. Он открыл строчку «Папа», увидел на экране свой сотовый и домашний номера, но опять-таки ничего такого, чему здесь не место.

Бош снова вернулся к списку, прошелся по нему и наконец, дойдя до буквы «Т», обнаружил то, что, возможно, искал. Список номеров, относящихся к Тхюньмуню, состоял только из одного номера.

Сунь Е въехал в длинный, узкий парк, тянувшийся вдоль реки, и остановил машину под одним из мостов.

— Посидим здесь, пока не поймем, куда нам надо ехать.

Бош протянул ему телефон:

— Здесь есть единственный номер без имени.

— Зачем он ей мог понадобиться?

— В том-то и дело. Не мог. Остается предположить, что телефон у нее отобрали. Скорее всего, Пен звонил по этому номеру сразу после похищения, чтобы о чем-то договориться. Вероятно, он и записал этот номер на карточку. Либо потому, что часто звонил по нему, либо желая оставить след — на случай, если с ним что-то произойдет. Поэтому он и спрятал карточку в соль. Чтобы ее кто-нибудь нашел.

Сунь Е взял у него телефон, взглянул на экран:

— Это сотовый номер.

— Откуда вы знаете?

— Он начинается с девятки. Как все сотовые в Гонконге.

— Хорошо, и что нам теперь делать? Номер может принадлежать человеку, в руках которого находится моя дочь.

Сунь Е смотрел на реку.

— Мы можем послать ему текстовое сообщение, — наконец сказал он. — Может быть, он нам ответит.

— Да,верно, попытаемся облапошить его. Вдруг нам удастся выяснить место, где он ее прячет.

— Что значит «облапошить»?

— Обмануть. Будем вести себя так, точно нам все известно, назначим встречу. И он приведет нас на место.

Сунь Е, продолжая смотреть на реку, обдумал это предложение. На юг, к морю, медленно шла баржа.

— Он может узнать номер и понять, что его обманывают, — наконец сказал Сунь Е. — Давайте воспользуемся моим телефоном. Сообщение должно быть написано на традиционном китайском. Тогда оно покажется более правдивым.

— Верно. Хорошая мысль.

Сунь Е достал свой телефон, попросил Боша продиктовать найденный им номер, открыл поле ввода сообщения:

— Что я должен написать?

— Ну, нам нужно, чтобы наше дело выглядело неотложным. Чтобы он решил, что ответить необходимо, и назначил встречу.

Несколько минут они обсуждали эту идею и наконец придумали текст, который выглядел простым и бьющим прямо в нужную точку. Сунь Е перевел его на китайский и отправил. Сообщение гласило: «У нас проблема с девчонкой. Где мы можем встретиться?»

— Ладно, ждем, — сказал Бош.

Он посмотрел на часы. Два часа дня. Он провел в Гонконге уже девять часов и не только не приблизился к дочери, но и навсегда потерял Элеонор Виш. Бош снова взглянул на телефон, который Сунь Е держал в руке, — не пришел ли ответ?

Ответа не было.

Минуты проходили в молчании — медленно, как суда по реке. Бош старался сосредоточиться на мыслях о Пен Цинцае, о цепочке событий, приведших к похищению Мадди.

— Это я виноват, Сунь Е. Я совершил ошибку, которая породила все случившееся.

— Гарри, нет никакой причины думать, что...

— Нет, погодите. Выслушайте меня. Вам следует знать все.

Сунь Е промолчал, и Бош продолжил:

— Все началось с меня. Я работал над делом, в котором фигурировал проживавший в Лос-Анджелесе подозреваемый из «Триады». И ничего не мог добиться, поэтому попросил дочь перевести китайские иероглифы, из которых состояла одна татуировка. Послал ей фотографию. Сказал, что дело касается «Триады», поэтому ни рассказывать о татуировке, ни показывать ее никому не следует. В этом и состояла моя ошибка. Говорить что-то тринадцатилетней девочке все равно что оповещать об этом мир — ее мир. Она встречалась с Пеном и его сестрой. А те живут на другой стороне улицы. Скорее всего, ей захотелось произвести на них впечатление. Она рассказала им о деле, с этого все и началось.

Он взглянул на Сунь Е, однако прочитать по его лицу ничего не смог.

— О какой улице вы говорите? — спросил Сунь Е.

— Это просто такое выражение. Они не из Долины счастья, вот и все, что оно означает. Вы сказали, что Пен не состоял в «Триаде», однако он мог знать людей из нее и, может быть, хотел стать одним из них. Возможно, он решил, что эта информация станет для него пропуском в «Триаду». И рассказал кому-то о том, что услышал. Они связали это с Лос-Анджелесом и приказали ему похитить девочку и послать мне видео. Но потом что-то произошло. Что-то изменилось. Может быть, Пен предложил мою дочь «Триаде», и те ребята ее забрали. А его все равно не приняли. Просто убили и мальчишку, и его родных.

Сунь Е слегка покачал головой:

— Но зачем им было убивать всю семью?

— Вспомните о времени. Соседка слышала голоса за стеной под вечер, так? В то время я летел сюда на самолете, и они откуда-то узнали об этом. Они не хотели рисковать тем, что я найду Пена, или его сестру, или мать. И устранили эту угрозу.

Сунь Е, словно руководствуясь инстинктом, уцепился за то, что Бош опустил:

— Как они узнали, что вы летите сюда?

Бош кивнул:

— Хороший вопрос. Я думаю, они узнали об этом потому, что кто-то из Лос-Анджелеса с самого начала передавал им сведения о расследовании. Кто-то предупредил подозреваемого, и он попытался удрать. Поэтому мы и арестовали его еще до того, как все подготовили, и поэтому же они схватили Мадди.

— Кто этот человек, вы знаете?

— Наверняка не знаю. Но, вернувшись, я это выясню. И тогда я...

В ладони Сунь Е завибрировал телефон. Пришло текстовое сообщение. Бош склонился к телефону, Сунь Е прочитал сообщение, короткое, написанное по-китайски.

— Что там сказано?

— «Ошиблись номером».

— Черт. Он понял, что это ловушка.

— Что теперь?

— Пошлите ему еще одно сообщение. Напишите, что, если он не встретится с нами, мы пойдем в полицию.

— Слишком опасно. Он может тогда избавиться от Мадди.

— Если у него уже есть покупатель, не станет. Он может ускорить выполнение заказа, и в этом состоит наш главный риск, но избавляться от нее он не станет.

— Мы же не знаем, тот ли это человек.

Бош покачал головой. Он понимал: Сунь Е прав. Выстреливать сообщениями в полную темноту было слишком опасно.

— Сунь Е, в службе безопасности вашего казино есть человек, способный проверить этот номер и дать нам имя и адрес его владельца?

Сунь Е обдумал этот вопрос, потом покачал головой:

— Нет, это невозможно. Из-за Элеонор там начнется расследование...

Бош понял. Сунь Е обязан делать все, чтобы не поставить под удар свою компанию. И Бош начал обдумывать альтернативный вариант. У Дэвида Чу могут иметься здесь связи, люди, способные выяснить нужное ему имя и адрес. Однако утечка информации могла как раз через Чу и происходить. Хоть и не обязательно через Чу — через кого-то из связанных с ним сотрудников его подразделения или любого другого отдела Управления полиции.

— Ладно, возможно, у меня самого есть нужный нам человек.

Бош вернул в телефон свою карту и позвонил Чу. В Лос-Анджелесе уже почти наступила полночь.

Чу ответил после первого гудка:

— Детектив Чу.

— Дэвид, это Бош. Простите за поздний звонок.

— Совсем не поздний. Я еще работаю.

Бош удивился:

— Занимаетесь делом Ли? Появилось что-то новое?

— Да нет, большую часть этого вечера я провозился с Робертом Ли. Пытался уговорить его сотрудничать с обвинением.

— Он дал согласие?

— Пока не дал. Вы нашли дочь?

— Еще нет. Но у меня есть одна ниточка. И мне требуется ваша помощь. Можете вы проследить для меня номер гонконгского сотового телефона?

Прежде чем ответить, Чу помолчал:

— Гарри, у тамошней полиции больше возможностей на этот счет, чем у меня.

— Я понимаю, но я не хочу связываться с полицией. Не могу идти на риск утечки информации. Я довольно близко подошел к похитителям. Шел по следу дочери весь день и получил этот номер. Думаю, он принадлежит человеку, который держит ее у себя. Можете вы мне помочь?

Теперь молчание продлилось еще дольше.

— Вы понимаете, что если я возьмусь помогать вам, то мой источник окажется сотрудником гонконгской полиции?

— Вы же не обязаны сообщать ему причину, по которой вам понадобилась эта информация.

— Да, но если дела там обернутся плохо, это может привести к удару по мне.

Бош начинал терять терпение, но постарался, чтобы голос его не выдал:

— Послушайте, у меня мало времени. По моим сведениям, ее продадут. Скорее всего, сегодня. Мне нужна эта информация, Дейв. Можете вы получить ее для меня или нет?

На этот раз Чу ответил без колебаний:

— Давайте номер.

Чу сказал, что ему нужен час самое малое. Мысль о том, чтобы потратить столько времени, когда его дочь может в любую минуту перейти из рук в руки, была Бошу ненавистна, однако выбора у него не осталось. Он сказал Чу, чтобы тот никому в Управлении о его просьбе не говорил, и закончил вызов.

Время тянулось очень медленно, а стоило очень дорого. Бош снова обдумал все свои действия, начиная с той минуты, когда он осматривал тело Джона Ли. И окончательно понял, что его погоня за убийцей поставила под угрозу далеко не одного человека. Его дочь. Его бывшую жену. Целую семью из Тхюньмуня. Чувство вины навалилось на него грузом настолько тяжелым, что он начал сомневаться в своей способности нести его.

Впервые он ввел в уравнение своей жизни слово «если». Если он найдет дочь, то сможет оправдаться перед собой. Если никогда ее больше не увидит, оправдания ему не будет.

И все для него закончится.

Эти мысли пронзили его сердце насквозь. Бош открыл дверцу машины:

— Мне нужно пройтись.

Он вылез из машины. Вдоль реки тянулась тропинка, и Бош пошел по ней, понурив голову, полную тягостных мыслей.

Однако вскоре у него за спиной загудел клаксон автомобиля, и Бош, обернувшись, увидел, что Сунь Е стоит у машины и возбужденно машет ему рукой. Бош побежал назад.

Сунь Е снова уселся в машину, Бош рухнул на сиденье рядом с ним.

— Что?

— Еще одно сообщение. Текстовое.

— Что в нем сказано?

— В нем сказано: «Какая проблема? Кто это?»

Бош кивнул. Автор сообщения продолжал изображать полное неведение. Он-де не знает, о чем идет речь, и тем не менее прислал это сообщение, уже непрошеное.

— Как будем реагировать? — спросил Сунь Е.

Бош ответил не сразу. Он думал.

— Хорошо, посылаем ему новый текст. Говорим, что писать ничего не можем, это опасно. Что нужна личная встреча.

— То есть? Он спрашивает, какая проблема, а я не отвечаю?

— Вот именно. Чем дольше это продолжается, тем больше времени мы предоставляем Мадди.

Сунь Е набрал предложенное Бошем сообщение и отправил его.

— Придется ждать снова, — сказал он.

В напоминаниях об этом Бош не нуждался. Однако что-то подсказывало ему, что ожидание окажется недолгим. Их уловка сработала, они уже держали на крючке человека, находившегося на другом конце линии связи. И едва он пришел к этому выводу, как на телефон Сунь Е поступил новый текст.

— Он готов встретиться с нами, — сказал, глядя на экран, Сунь Е. — В пять часов, в «Гео».

— Что это?

— Ресторан рядом с отелем «Золотой берег», в часе езды отсюда. Очень популярный. В воскресенье под вечер там будет полным-полно народу.

Следовало учитывать возможность того, что человек, с которым они переписываются, играет с ними, просто желая на час убрать их с дороги. Прежде чем являться на встречу, необходимо проверить, удалось ли Чу выяснить что-либо. И, как только Сунь Е включил двигатель, Бош снова набрал номер Чу.

— Детектив Чу.

— Это Бош. Час прошел.

— Не совсем, впрочем, я еще не получил ответа. Позвонил, но мне пока не перезвонили.

— Вы с кем-нибудь разговаривали?

— Э, нет, оставил сообщение. Думаю, из-за позднего времени он может не...

— Здесь не позднее время, Чу! У вас — да, здесь — нет. Так позвонили вы или не позвонили?

— Гарри, прошу вас, конечно, позвонил. Я просто оговорился. Здесь время позднее, но там-то у вас воскресенье. Может быть, из-за этого он не держит, как обычно, телефон при себе. Я позвоню вам, как только у меня что-то появится.

— Ладно, хорошо, но вы можете опоздать.

Бош закрыл телефон. Он уже сожалел о том, что доверился Чу.

 Глава девятая

До «Золотого берега» они добрались за сорок пять минут. Это был курортный отель на западной окраине Новых Территорий, обслуживавший как приезжих из материкового Китая, так и жителей Гонконга. Сверкающее здание отеля возвышалось над заливом Касл-Пик, вдоль прибрежного променада во множестве выстроились в ряд открытые рестораны.

Ресторан «Гео» был выбран для встречи неспроста. Он расположился между двумя похожими заведениями. Все три ресторана были битком набиты отдыхающими. На променаде толпились торговцы сувенирами, что удваивало число находившихся здесь людей. Но и мест, где мог укрыться наблюдающий за рестораном человек, было предостаточно.

Сунь Е высадил Боша у входа в «Золотой берег» и поехал дальше. Проходя через отель, Бош зашел в сувенирную лавку и купил темные очки и бейсболку с золотой эмблемой отеля, а также карту и одноразовый фотоаппарат.

Без десяти пять Бош подошел к ресторану «Желтый цветок». Отсюда весь «Гео» был виден как на ладони. Разработанный им и Сунь Е план был прост. Они постараются выявить владельца телефонного номера, найденного в трубке Мадди, и последуют за ним, как только он покинет «Гео».

Ожидая, когда его усадят за столик, Бош окинул взглядом три переполненных ресторана. Несколько больших компаний — семей, собравшихся на воскресный обед, — в счет не шли, вряд ли нужный ему человек окажется участником вечеринки. И все же задача Боша, состоявшая в том, чтобы выявить в толпе нужного человека, была, как он быстро понял, пугающе трудной.

Задвинутый в угол, рассчитанный на одного человека столик, за который его усадили, занимал не самую лучшую позицию, однако видеть все три ресторана позволял. Бош еще раз взглянул на часы и расстелил на столике карту. Затем снова окинул рестораны взглядом, но ни одного кандидата на роль контактера не увидел. Никого, похожего на Боша, то есть сидящего в одиночку и нацепившего на себя темные очки или какое-то иное средство маскировки человека, в ресторане не было. Бош начал думать, что их визави разгадал шараду и сам их облапошил.

Бош снова взглянул на часы — минутная стрелка как раз перескочила на двенадцать: пять часов. Ровно в пять Сунь Е должен был отправить сообщение о том, что он застрял в пробке и потому немного опоздает.

Бош опять окинул взглядом рестораны, надеясь увидеть какое-то быстрое движение — или человека, который читает сообщение на экране сотового телефона.

— Здравствуйте, сэр. Вы один? — спросила подошедшая к его столику официантка.

Бош ответил, не взглянув на нее, глаза его перебегали с одного сидевшего за столиком «Гео» человека на другого:

— Принесите мне пока чашку кофе. Черного.

— Хорошо, сэр.

Он услышал, как отошла официантка. Еще раз просканировал толпу. Теперь он включил в сферу своих поисков и «Желтый цветок», и третий ресторан, «Большой борт». Во всех трех по сотовому разговаривал только один человек, женщина.

В кармане Боша завибрировал мобильный. Бош достал трубку, ответил на вызов, зная, что тот поступил от Сунь Е.

— Он ответил на первое сообщение. Написал: «Я жду». И все.

— Я никого не засек, — сказал Бош. — Вы где?

— В баре «Большого борта». Я тоже никого не засек.

— О’кей. Следующее отправить готовы?

— Готов.

Бош открыл меню и начал просматривать его, держа правую руку на столе — так, чтобы видеть часы. Следующее сообщение Сунь Е должен был послать в 5.05.

Официантка принесла кофе и спросила, что он хочет заказать. Намек был недвусмысленным. Заказывай или уходи.

— Принесите мне рис с креветками, — сказал Бош и отдал ей меню, чтобы она поскорее ушла.

Официантка удалилась, а Бош возобновил осмотр ресторанов. И опять ничего подозрительного не увидел. Женщина, которую он заметил чуть раньше, снова разговаривала по телефону. Вместе с ней за столиком сидел маленький мальчик.

Завибрировал лежавший на столе телефон Боша.

— Еще один ответ, — сказал Сунь Е. — Если меня не будет через пять минут, встреча отменяется.

— Кого-нибудь заметили?

— Никого. Следующее сообщение отправлю в пять десять.

— Хорошо.

Бош закрыл телефон. Третье сообщение было задумано так, чтобы ожидавший их человек, получив его, покинул ресторан. Сунь Е напишет, что отменяет встречу, потому что обнаружил за собой хвост и думает, что это полиция. Это заставит контактера сразу же уйти из «Гео».

Подошла официантка и поставила перед ним чашку с рисом. Поверх риса лежали креветки с выпученными, побелевшими от кипятка глазами. Бош отодвинул от себя чашку.

Телефон завибрировал.

— Гарри, это Чу.

Бош взглянул на часы. Настало время следующего сообщения.

— Я вам перезвоню.

Он прервал вызов и вновь стал оглядывать рестораны, надеясь, что обнаружит наконец иголку в стоге сена. Кого-то, читающего сообщение или набирающего ответ на него.

И никого не обнаружил. Их затея оказалась бессмысленной, и от этого Бош ощутил нараставшую у него в груди пустоту. Он посмотрел на столик, за которым сидела женщина с мальчиком, и увидел, что за столиком их уже нет. Бош пробежал глазами по ресторану и увидел, что они уходят. Женщина шла очень быстро, волоча за собой мальчика, которого держала за руку.

Бош открыл телефон, вызвал Сунь Е:

— К вам идет женщина с мальчиком. Я думаю, это она.

— Она получала текстовые сообщения?

— Нет, полагаю, ее просто прислали для установления контакта. А сообщения получал кто-то другой, находившийся вне ресторана. Нам нужно проследить за ней. Где машина?

— Перед рестораном.

Бош встал, положил на столик три сотенных бумажки и направился к выходу.

Сунь Е уже ждал его в машине, стоявшей перед входом в «Желтый цветок». Бош нырнул в нее, и Сунь Е сразу же втиснулся в поток автомобилей.

— Они в белом «мерседесе», в полутора кварталах впереди.

— За рулем она? — спросил Бош.

— Нет, она и мальчик сели в ожидавшую их машину. За рулем сидит мужчина.

—- Ладно, вы их видите? Мне нужно позвонить.

— Да, вижу.

Пока Сунь Е следил за «мерседесом», Бош позвонил Чу:

— Это Бош.

— Ну так вот, я получил информацию из Управления полиции Гонконга. Но они задали мне кучу вопросов, Гарри.

— Сначала давайте информацию. — Бош достал из кармана блокнот и ручку.

— Стало быть, номер телефона, который вы мне дали, зарегистрирован на компанию «Нортстар. Морепродукты и перевозки». «Нортстар» пишется слитно. Компания расположена в Тхюнь-муне, это на Новых...

— Я знаю. Точный адрес у вас есть?

Чу назвал адрес дома на Хои-Вах-роуд, и Бош повторил его вслух. Сунь Е кивнул. Он знал, где это.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

— Да. «Нортстар» состоит на подозрении, Гарри.

— Что это значит? На каком подозрении?

— Ничего конкретного мне не сказали. Незаконные перевозки и торговля. Я уже говорил, мне задали кучу вопросов о том, почему меня интересует этот номер.

— Что вы им ответили?

— Что просто веду поиск, вслепую. При расследовании убийства был обнаружен клочок бумаги с этим номером. О его связи с совершенным преступлением мне ничего не известно.

— Молодец. Какое-нибудь имя с номером связано?

— Напрямую нет. Однако человека, которому принадлежит «Нортстар», зовут Деннис Хо. Ему сорок пять лет, это все, что я смог узнать, не возбудив подозрений. Вам это поможет?

— Уже помогает. Спасибо.

Бош завершил разговор и пересказал его Сунь Е.

— Вы когда-нибудь слышали о Деннисе Хо? — спросил он.

Сунь Е покачал головой:

— Никогда.

Бош понял, что им предстоит принять важное решение.

— Мы не знаем, имеет ли какое-нибудь отношение ко всему этому та женщина, — сказал он, указывая на шедший впереди белый «мерседес». — Не исключено, что мы попусту тратим время. Я за то, чтобы бросить ее и ехать прямиком в «Нортстар».

— Сейчас нам ничего решать не нужно. Мы уже направляемся к порту. Может быть, они в «Нортстар» и едут.

Бош кивнул. Пока расследование можно было вести по двум направлениям сразу.

В следующие полчаса они, не упуская из виду «мерседес», приближались по Касл-Пик-роуд к береговой полосе. Ехали молча. Оба уже понимали, что времени осталось в обрез.

Когда впереди показались высокие жилые дома Тхюньмуня, Бош увидел, что «мерседес» включил сигнал поворота.

— Они поворачивают налево, — сказал он.

— Вот это уже проблема, — ответил Сунь Е. — Промышленный порт впереди. А они поворачивают к жилому району.

С мгновение они просидели в молчании, надеясь, что у них сам собой созреет какой-нибудь план.

— Так куда поедем? — спросил Сунь Е.

Бошу казалось, что его разрывают на две части. От его выбора зависела жизнь дочери. И он, повинуясь инстинкту, выбрал то, что пришло ему в голову после звонка Чу.

— Оставим их, — сказал он. — Поедем в «Нортстар».

Сунь Е смотрел вперед, и скоро они миновали сворачивавший налево белый «мерседес». Бош глянул в окно на притормозившую машину. Сидевший за рулем мужчина тоже взглянул на него, но лишь на секунду.

— Черт, — сказал Бош. — Он увидел меня. Водитель. По-моему, они знали, что мы следили за ними. Похоже, мы были правы: она участвует в этом.

— Тогда все в порядке. Если они поняли, что мы едем за ними, то их поворот — это попытка увести нас от «Нортстар».

— Будем надеяться, что вы правы.

Вскоре они въехали в район, застроенный ветхими складами и упаковочными мастерскими, которые выстроились вдоль причалов и пирсов. Здесь нагружались речные баржи и средних размеров морские суда, пришвартованные кое-где в два-три ряда. В гавани стояли на якорях рыболовецкие суда. В этот день здесь было пусто. По воскресеньям работать не полагалось.

Машин на дороге стало гораздо меньше, и Бош начал тревожиться, что в этих местах черный, блестящий «мерседес» казино будет слишком бросаться в глаза. Сунь Е, похоже, пришла в голову та же мысль. Он повернул к парковке.

— Мы уже очень близко, — сказал он. — Думаю, лучше оставить машину здесь.

— Согласен, — отозвался Бош.

Они вылезли из «мерседеса» и прошли остаток пути пешком, поглядывая по сторонам в поисках людей, которые могли бы наблюдать за подходами к «Нортстар».

Компания «Нортстар. Морепродукты и перевозки» располагалась на седьмом причале. Здание ее представляло собой большой зеленый склад с английскими и китайскими надписями на стенах. За складом уходил в залив пирс, к которому швартовались суда. По обеим сторонам от него стояли четыре семидесятипятифутовых трейлера с черными корпусами и зелеными рулевыми рубками. В конце пирса было пришвартовано судно побольше, над которым торчала в небе стрела подъемного крана.

Бош остановился у угла склада, стоявшего на шестом причале. Никакого оживления ни на судах, ни на пирсе отсюда видно не было. Он начинал думать, что совершил, не последовав за белым «мерседесом», страшную ошибку. Но тут Сунь Е похлопал его по плечу и указал на пирс.

Вернее, на кран. Управлялся этот кран из небольшой, находившейся на той же платформе будки, и Бош разглядел сквозь тонированные стекла ее окон мужчину, темный силуэт которого очерчивало садившееся в море солнце.

Бош и Сунь Е отступили за угол склада.

— Есть, — произнес Бош сдавленным от волнения голосом.

Он был уверен — его дочь находится на этом судне. Однако подобраться к нему, оставшись незамеченным, невозможно. Придется подождать, пока кто-нибудь сойдет с судна на берег, но когда это случится, сказать тоже было нельзя. А в Боше нарастала потребность действовать, не желавшая мириться с ожиданием.

Он взглянул на часы. Почти шесть. До наступления темноты оставалось два часа. Можно, конечно, дождаться ее и потом подобраться к судну. Однако два часа — это слишком долго. Обмен сообщениями наверняка насторожил похитителей Мадди. Они могут вот-вот что-нибудь предпринять.

И словно подтверждая такую возможность, со стороны причала донесся стук заработавшего судового двигателя. Бош выглянул из-за угла и увидел, что от кормы пришвартованного в конце пирса судна поднимается дым. И увидел какое-то движение за окнами рулевой рубки.

Он отпрянул назад и сказал Сунь Е:

— Они включили двигатель.

— Скольких людей вы разглядели? — спросил Сунь Е.

— В рубке по меньшей мере один, еще один на кране. Нужно что-то делать. Немедленно.

Его так и подмывало выскочить из-за угла и помчаться по пирсу с пистолетом наголо. У него имелся полностью заряженный пистолет 45-го калибра, а риск всегда был ему по душе. В подземных туннелях Вьетнама он видывал и не такое. Восемь пуль — восемь драконов. А дальнейшее будет зависеть лишь от него самого. Он обратится в девятого дракона, неудержимого, как пуля.

— Какой у вас план? — спросил Сунь Е.

— Я пойду и заберу ее. Если мне это не удастся, я позабочусь о том, чтобы и им это не удалось. И тогда ее заберете вы и посадите на самолет до Штатов. Паспорт Мадди лежит у вас в багажнике. Вот и весь план.

Сунь Е покачал головой:

— Они наверняка вооружены. Это плохой план.

— У вас есть идея получше?

Бош еще раз выглянул из-за угла. Никаких перемен. Двигатели судна работали на холостом ходу. Походило на то, что на судне чего-то ждали. Или кого-то.

Он отступил назад, постарался успокоиться. Внимательно огляделся вокруг. Может быть, помимо самоубийственной пробежки, существует и какая-то иная возможность?

Бош взглянул на Сунь Е:

— Нам нужна какая-нибудь маленькая посудина. Если она подойдет к судну с другого борта, это отвлечет их внимание и позволит мне пробежать по пирсу, оставшись незамеченным.

Сунь Е кивнул:

— Верно, тут пригодился бы какой-нибудь катер. Хотите, чтобы я раздобыл его?

— Да, — ответил Бош. — А я проскочу по пирсу, к дочери.

Сунь Е достал из кармана ключи от машины:

— Возьмите ключи. Когда дочь окажется у вас, уезжайте. Обо мне не беспокойтесь.

Бош покачал головой:

— Мы найдем где-нибудь поблизости безопасное место, и я позвоню вам оттуда. Мы дождемся вас.

Сунь Е кивнул:

— Удачи, Гарри.

— И вам тоже, — ответил Бош.

Сунь Е ушел, а Бош прижался спиной к стене склада и приготовился к ожиданию. Каким образом Сунь Е сумеет раздобыть катер, Бош представления не имел, однако не сомневался: как-нибудь да сумеет.

Он уже собрался выглянуть из-за угла, посмотреть, что происходит на принадлежащем «Нортстар» судне, когда увидел приближавшийся с юга белый «мерседес».

Бош, чтобы сделаться менее приметным, соскользнул по стене вниз. Машина свернула на седьмой причал и покатила к судну с краном.

Бош быстро перебрал в уме все, что ему было известно, и пришел к выводу: за рулем «мерседеса» сидит человек, телефонный номер которого значился в телефоне дочери. Он послал женщину с мальчиком — возможно, жену и сына — в «Гео» как прикрытие, которое помогло бы установить того, кто посылал ему сообщения. Последнее из них спугнуло его, и он отвез эту парочку в безопасное место, а теперь приехал на седьмой причал, туда, где держат Мадди.

С учетом того, как мало было известно Бошу, этот вывод мог содержать и серьезные натяжки, однако Бош верил, что нашел того, кого искал, и что вот-вот произойдет нечто, в планы этого человека не входившее. Возможно, он попытается ускорить события, возможно, избавиться от «товара».

«Мерседес» остановился у судна с краном. Водитель выскочил из него и быстро поднялся по сходням на борт. Он что-то прокричал тому, кто сидел на кране и, не сбавляя шага, направился к рулевой рубке.

На миг единственным движущимся объектом оставалась его фигура. Затем Бош увидел крановщика, выбравшегося из будки и начавшего спускаться с платформы. Спрыгнув на палубу, он направился вслед за человеком из «мерседеса» к рубке.

И Бош понял: у него появился шанс проскочить пирс, оставаясь незамеченным. Он позвонил Сунь Е. Прозвучало восемь гудков, затем послышалась просьба оставить сообщение.

— Сунь Е, где вы? Здесь человек из «мерседеса», подходы к судну они больше не просматривают. Возвращайтесь сюда и приготовьтесь к тому, чтобы быстро уехать. Я иду на судно.

Он сунул телефон в карман, встал, в последний раз взглянул на судно с краном, затем выскочил на пирс и побежал.

Стоявшие на пирсе штабеля пустых ящиков давали Бошу частичное прикрытие, однако последние двадцать ярдов, оставшихся до сходней судна, представляли собой открытое пространство. Бош набрал скорость и стремительно проскочил его, нырнув под прикрытие стоявшего у сходней «мерседеса», от которого исходил отчетливый звук и запах работающего на холостом ходу дизельного двигателя. Взглянув поверх багажника, Бош понял, что никто на судне его пробежки не заметил. Он выскочил из укрытия, взбежал по сходням, подлетел к рулевой рубке и прижался к ее стене рядом с дверью.

Здесь он отдышался, прислушиваясь. Ничего, кроме стука двигателей да посвиста ветра в такелаже, он не услышал. Гарри заглянул в маленькое квадратное окошко двери. В рубке никого не было. Он быстро открыл дверь и вошел.

Здесь находился пульт управления судном. По сторонам от штурвала светились шкалы и маленькие экраны. У задней стены рубки стояли койки и висела закрывавшая их занавеска.

В передней части рубки, слева, виднелся открытый люк с уходившей в трюм лесенкой. Бош присел около него на корточки и услышал доносившиеся снизу мужские голоса, похоже, их было три. Разговор велся на китайском. Голоса дочери он не услышал, но не сомневался: она тоже там.

Бош подошел к пульту управления, вгляделся в два расположенных бок о бок тумблера, над которыми светились красные лампочки. Он повернул один и сразу услышал, что шум двигателей стал вдвое тише. Стало было, один двигатель он отключил.

Подождав пять секунд, Бош повернул и второй выключатель. А затем отошел к койкам, задернул занавеску и стал ждать. Гарри знал: тот, кто поднимется из трюма, увидеть его не сможет. Он сунул пистолет за пояс и достал из кармана нож.

Скоро снизу донеслись шаги. Судя по звукам, совещание в трюме происходило в носовой части судна. Шаги принадлежали только одному мужчине. Что ж, тем лучше.

Мужчина поднялся из люка, спиной к койкам. Не оглядываясь по сторонам, он быстро подошел к пульту и начал искать причину остановки двигателей. А не найдя ее, приступил к выполнению процедуры их запуска. Бош тихонько вышел из-за занавески и в тот миг, когда ожил второй двигатель, уткнул острие ножа в спину мужчине.

Схватив его за ворот, Бош прошептал:

— Где девочка?

Мужчина произнес что-то по-китайски.

— Говори, где девочка?

Мужчина потряс головой.

Бош грубо протащил его через дверь и перегнул через перила борта. До воды было футов двадцать.

— Ты плавать умеешь, засранец? Где девочка?

— Не... говорить, — прохрипел мужчина. — Не говорить.

Держа его над водой, Бош оглянулся в поисках Сунь Е, своего переводчика, но нигде его не увидел.

Мужчина воспользовался этой заминкой. Он двинул локтем и попал Бошу по ребрам. Тот отлетел к стене рубки. Мужчина стремительно развернулся и бросился, подняв руки, в атаку. Бош прикрылся, однако удар ногой выбил нож из его руки.

Мужчина же, работая кулаками, осыпал мощными ударами грудь и живот Боша. Бош почувствовал, как у него перехватило дыхание, и тут же получил еще один удар, под подбородок.

Бош упал. Он пытался подняться, однако у него потемнело в глазах. А его противник спокойно отступил на шаг, и Бош услышал, как он поднимает с палубы нож. Стараясь не потерять сознание, Бош сунул левую руку за спину.

— Ты плавать умеешь, засранец? — без всякого акцента спросил по-английски мужчина.

Бош выхватил пистолет и дважды выстрелил в него. Первая пуля попала мужчине в плечо, зато вторая вошла прямо в грудь. На лице у мужчины появилось удивленное выражение, и он повалился на палубу.

Гарри с немалым трудом поднялся на четвереньки. Он понимал, что двигаться следует быстро.

И едва он успел встать на ноги, как кто-то открыл по нему огонь со стороны носа судна. Бош нырнул за рубку, потом выпрямился, взглянул через ее окна вперед. По палубе к нему приближался еще один бандит, державший в каждой руке по пистолету. У него за спиной был виден открытый люк, через который он вылез на палубу.

Бош знал, что у него осталось только шесть патронов. Ему нужно было напасть первым и вывести стрелка из строя.

Он огляделся по сторонам и увидел ряд закрепленных на заднем планшире швартовых кранцев. Гарри сунул пистолет за пояс, вытащил один кранец из его гнезда, вернулся к рубке и снова взглянул сквозь ее окна. Стрелок уже начал обходить рубку с левого борта, намереваясь проскочить на корму. Бош отступил на шаг и метнул кранец через крышу рубки. И пока тот взлетал, побежал по правому борту, на ходу вытаскивая пистолет.

Он выскочил из-за рубки как раз в тот момент, когда стрелок пригнулся, чтобы увернуться от падавшего на него кранца. Бош всадил в стрелка несколько пуль, и тот рухнул на палубу.

Бош подошел к нему, убедился, что тот мертв, потом бросил свой теперь уже бесполезный пистолет за борт и подобрал с палубы оружие убитого — два пистолета «Черная звезда».

Теперь внизу оставался по крайней мере еще один человек и с ним Мадди. Бош сунул пистолеты за пояс и соскользнул по лесенке в трюм — словно пожарник, обвив ногами перила. Достигнув пола, он упал, перекатился и вытащил оружие.

Когда глаза Боша привыкли к тусклому освещению, он увидел, что находится в пустой спальной каюте, дверь которой выходила в центральный проход. Тусклый свет попадал в него через открытый наверху носовой люк. Гарри отделяли от люка шесть отсеков, по три с каждой стороны прохода. Дверь последнего слева была распахнута. Он засунул один пистолет за пояс и, держа второй поднятым вверх, пошел по проходу.

Он шел, проверяя отсеки — они были пусты и если и использовались когда-то, то это было давно. В отсеках были стальные стены и не было иллюминаторов. Пол их покрывали смятые коробки из-под овсяных хлопьев и иной еды, пустые бутылки из-под воды. На привинченных к стенам крюках висели сделанные из рыболовных сетей гамаки. В воздухе стоял едкий запах, никакого отношения к рыбе, которую когда-то брало на борт это судно, не имевший. В нем явно перевозили людей.

Дойдя до последнего отсека, Бош пригнулся и одним плавным движением проскочил в открытую дверь.

И этот отсек был пуст.

Но он отличался от остальных. Здесь никакого сора не было. С потолочного крюка свисала на проводе питаемая аккумуляторной батареей электрическая лампочка. Посреди отсека стоял перевернутый ящик, на котором были сложены невскрытые коробки с хлопьями, упаковки лапши и бутылки с водой. Бош огляделся в поисках свидетельств того, что здесь держали его дочь, и не нашел их.

Внезапно у него за спиной раздался металлический скрежет. Бош повернулся как раз в тот миг, когда дверь отсека захлопнулась. Он увидел, как, вращаясь, уходит в свой паз один из четырех расположенных по углам двери штифтов запорной системы, верхний правый, и только теперь заметил, что ручки запоров с внутренней стороны двери сняты. Его заперли. Он подождал, когда начнет вращаться следующий штифт, и выстрелил в дверь из обоих стволов. За дверью кто-то вскрикнул — от удивления или от боли, — потом послышался глухой УДар.

Бош подошел к двери, попытался пальцами повернуть штифт. Однако головка его была слишком маленькой, не ухватишься. В отчаянии Бош отступил на шаг и ударил в дверь плечом, надеясь сломать проржавевший запор. Не получилось.

Он был заперт.

Бош подошел вплотную к двери, наклонил, прислушиваясь, голову. До него донесся только звук работающих двигателей. Он ударил по двери рукоятью одного из пистолетов.

— Мадди? — крикнул он. — Мадди, ты здесь?

Никакого ответа. Он ударил снова, сильнее.

— Подай мне знак, малыш. Если ты здесь, пошуми!

И снова никакого ответа. Бош достал телефон, открыл его, собираясь позвонить Сунь Е. И увидел, что сигнал отсутствует.

Гарри в отчаянии прижался к двери потным лбом. Он расстегнул на вороте рубашки еще одну пуговицу и начал сползать вниз по ржавой стене, пока не оказался на полу. Его заперли в замкнутом пространстве, способном наградить человека клаустрофобией, что напоминало ему туннели, по которым он когда-то бродил во Вьетнаме. А его дочери даже не было на этом судне. Батарея, питавшая лампочку на потолке, понемногу разряжалась, скоро здесь станет темно. Бошем овладели отчаяние и чувство поражения. Он подвел и свою дочь, и самого себя.

Внезапно размышления Боша о постигшей его неудаче оказались прерванными. Он что-то услышал. Сквозь гудение двигателей до него донесся звук удара.

Он вскочил на ноги. Еще один удар, и Бош понял — кто-то проверяет отсеки, как это недавно делал он сам.

Бош двинул по двери рукоятками обоих пистолетов. И крикнул что было сил, перекрывая голосом эхо удара:

— Сунь Е! Эй! Я здесь!

Ответа он не получил, зато штифт в верхнем правом углу двери начал поворачиваться. Кто-то открывал дверь. Бош отступил от нее и замер в ожидании. Потом повернулся нижний левый штифт, и дверь начала медленно открываться. Бош поднял перед собой пистолеты, не уверенный, впрочем, в том, что в них еще остались патроны.

В тусклом свете прохода он различил лицо Сунь Е.

— Где вас черти носили?

— Я искал катер и...

— Я же звонил вам. Просил вернуться.

Бош вышел в проход. В нескольких футах от двери лежал в луже крови человек из «мерседеса». Гарри, надеясь, что он еще жив, перевернул его.

Тот был мертв.

— Где Маделин, Гарри? — спросил Сунь Е.

— Не знаю. Все они мертвы, а я ничего не знаю!

Хотя... в голове у Боша начал складываться последний план. У него остался один-единственный шанс. «Мерседес». Блестящий, новенький. В такой машине должны иметься все новейшие приборы, в том числе и навигационная система, а самый первый адрес, записанный в ее памяти, наверняка относится к дому владельца «мерседеса». Туда они и направятся. Они приедут в дом человека из «мерседеса», и там Бош найдет свою дочь.

Гарри оглядел лежавшее перед ним тело. Он полагал, что это Деннис Хо, владелец «Нортстара». Он прохлопал карманы покойника, надеясь обнаружить в одном из них ключи от машины, но не обнаружил, и план его начал разваливаться так же быстро, как возник.

— Ключи! Нам нужны его ключи, без них мы...

И тут Бош замолк. Он понял, что упустил кое-что из виду. Пробежав по пирсу и нырнув за белый «мерседес», он слышал и нюхал дизельный двигатель. Работавший.

Тогда Бош не придал этому значения, поскольку был уверен — его дочь находится на судне. Теперь он знал, что это не так. А причина, по которой Деннис Хо оставил двигатель своей машины включенным, могла существовать только одна: он собирался вернуться к машине. Не с девочкой, которой на судне не было.

А для того, чтобы привезти Мадди сюда, как только в трюме все будет подготовлено к ее приему.

Бош взлетел по лесенке, выскочил из рулевой рубки, промчался по сходням, подбежал к водительской дверце «мерседеса», распахнул ее. Он заглянул на заднее сиденье — пусто. И начал искать кнопку, которая открывает багажник.

Не найдя ее, Бош выключил двигатель, схватил ключи. И отойдя к багажнику, нажал на кнопку, которую разглядел на ключе зажигания.

Крышка багажника поднялась. Внутри лежала на одеяле дочь Боша — с повязкой на глазах и кляпом во рту. Руки ее были стянуты за спиной клейкой лентой. Лодыжки тоже.

Бош, увидев ее, вскрикнул.

— Мадди! Это я, малыш! Это папа! — Он торопливо снял с глаз дочери повязку, вынул изо рта кляп.

Как только он вынул кляп, девочка издала крик, пронзивший сердце Боша. Он понял — этот звук останется с ним навсегда.

— Папочка!

Бош вытащил ее из багажника, и она заплакала. Подоспевший Сунь Е помог ему.

— Теперь все будет хорошо, — сказал Бош.

Зубчиками одного из ключей он вспорол клейкую ленту. На Маделин все еще была школьная форма. Едва лишь ее ноги и руки оказались свободными, она обняла Боша и что есть силы прижала его к себе.

— Я знала, что ты придешь, — произнесла она сквозь рыдания.

Слов, которые значили бы для него так много, Бош, пожалуй, еще ни разу в жизни не слышал.

— Тебе никакого вреда не причинили, Мадди? Если причинили, нам придется отвезти тебя в...

— Нет, не причинили.

Он слегка отстранился от дочери, положил руки ей на плечи, заглянул в глаза:

— Ты уверена? Мне ты сказать можешь.

— Я уверена, пап. Все хорошо.

— Хорошо. Тогда нам лучше ехать в аэропорт. — Он повернулся к Сунь Е. — Отвезете нас в аэропорт?

— Конечно.

Бош обнял дочь рукой за плечи, и они пошли за Сунь Е. И только когда все уселись в его машину, Мадди задала вопрос, которого Бош так боялся.

— Пап!

— Что, Мадди?

— А где мама?

Бош не ответил на ее вопрос прямо. Просто сказал дочери, что мама сейчас быть с ними не может, однако она уложила для нее рюкзак, и теперь им необходимо покинуть Гонконг.

Это объяснение вроде бы предоставило Бошу время, которое требовалось ему для того, чтобы придумать, как и когда лучше будет дать дочери ответ, который изменит всю ее жизнь. Как только они добрались до черного «мерседеса», Бош усадил Мадди сзади и лишь после этого достал из багажника ее рюкзак. Он не хотел, чтобы дочь увидела рюкзак, который Элеонор уложила для себя.

Он сел на пассажирское сиденье, передал ей рюкзак. Потом взглянул на часы и кивнул Сунь Е:

— Поехали.

Сунь Е выехал со стоянки и быстро поехал прочь от порта.

После нескольких прошедших в молчании минут Бош обернулся. Мадди смотрела в окно. По щекам ее текли слезы.

— С тобой все в порядке, Мадди?

Девочка, не отрывая взгляда от окна, спросила:

— Она мертва, да?

— Что?

Бош хорошо понимал, о ком и о чем говорит дочь, но старался потянуть время, отсрочить, насколько это возможно, неизбежное.

— Я же не дура. Ты здесь. Сунь Е здесь. И она тоже должна быть здесь. И была бы, если бы с ней ничего не случилось.

Боша снова ударили под дых. Маделин обнимала стоявший на ее коленях рюкзак и продолжала смотреть в окно.

— Прости, Мадди. Я хотел сказать тебе, но время было неподходящее.

— А сейчас оно разве подходящее?

Бош кивнул:

— Ты права. Подходящего не бывает.

Он потянулся через сиденье, положил руку ей на колено, однако Мадди мгновенно сбросила ее.

— Мне очень жаль, Мадди. Я не знаю, что тебе сказать. Твоя мать хотела только одного. Вернуть тебя домой невредимой. Больше она ни о чем не думала, и о себе в том числе.

Маделин прикрыла ладонями глаза:

— Это я во всем виновата.

Бош покачал головой, хоть дочь его и не видела.

— Нет, Мадди. Послушай меня. Никогда так не говори. И даже не думай. Это не твоя вина. Моя. Все произошло по моей вине.

Она не ответила. Лишь сильнее прижала к себе рюкзак и уставилась на придорожный пейзаж.

Час спустя они подъехали к аэропорту. Бош помог дочери выйти из машины, затем повернулся к Сунь Е. По дороге они почти не разговаривали. Теперь же пришло время попрощаться, к тому же Бош понимал, что без помощи Сунь Е он свою дочь спасти не смог бы.

— Спасибо за то, что вы спасли мою дочь, Сунь Е.

— Это вы ее спасли. Вас ничто не способно остановить, Гарри Бош.

— Что вы будете делать? Полиция придет к вам в связи со смертью Элеонор, если не со всем остальным.

— С этим я справлюсь, а вашего имени называть не стану. Это я вам обещаю. Что бы вам ни говорили.

Бош кивнул.

— Удачи, — сказал он.

— И вам тоже удачи.

Бош пожал ему руку, отступил на шаг. После неловкой паузы Маделин подошла к Сунь Е и обняла его. А Бош, вглядываясь в его лицо, понял, что при всех различиях между ним и Сунь Е тот тоже нашел в спасении Маделин некую точку опоры.

— Мне так жаль, — сказала Маделин.

Сунь Е разомкнул ее объятия, отступил к машине.

— Теперь летите, — сказал он. — И будьте счастливы.

Бош отыскал окно, в котором авиакомпания «Кэтей пасифик» продавала билеты первого класса, и купил два билета на рейс 23.40 до Лос-Анджелеса. Правда, для их покупкиему пришлось использовать сразу две кредитные карточки, однако расходы его не заботили. Он знал, что пассажиры первого класса обладают особым статусом, позволяющим им быстро проходить досмотр перед посадкой на самолет, даже если пассажирами оказываются встрепанный мужчина со следами крови на пиджаке и заплаканная тринадцатилетняя девочка. К тому же Бош понимал, что события последних дней сильно травмировали Мадди, и хотя он не имел ни малейшего понятия о том, как с этим бороться, но инстинктивно чувствовал, что лишний комфорт ей не повредит.

Как он и ожидал, проверку службой безопасности они прошли почти мгновенно. Теперь надо было убить на что-то три часа.

— Ты не голодна, Мадс?

— Не очень.

— А когда последний раз ела?

Она подумала.

— Съела кусок пиццы в пятницу, в торговом центре. Перед...

— Ну тогда давай поедим.

Они поднялись эскалатором в зону, где находились самые разные ресторанчики. Бош выбрал ресторан, находившийся в середине зала ожидания и позволявший с удобством наблюдать за происходящим вокруг. Мадди заказала жареное куриное филе, он — бифштекс с картошкой фри.

— Выходит, я теперь буду жить с тобой в Лос-Анджелесе?

Бош кивнул.

— Думаю, да.

Он взглянул в лицо дочери, пытаясь понять ее реакцию. Лицо не изменилось — пустой взгляд, подсохшие слезы на щеках, выражение печали.

— Я этого хотел бы, — добавил Бош. — Да и ты в последний раз говорила, что хочешь остаться у меня.

— Но не так, как теперь.

— Я понимаю.

— Мы не сможем вернуться сюда, чтобы я забрала свои вещи и попрощалась с друзьями?

Прежде чем ответить, Бош помолчал, размышляя.

— Не думаю, — наконец сказал он. — Может быть, мне удастся договориться о том, чтобы нам переслали твои вещи. А вот с друзьями тебе, насколько я понимаю, придется общаться по электронной почте.

— Ну хотя бы так.

Бош кивнул и больше ничего говорить не стал, лишь отметив про себя отсутствие каких-либо упоминаний о матери. Скоро Мадди заговорила снова, и совсем на другую тему. Сознание ее напоминало сейчас воздушный шарик, унесенный ветром и касающийся земли в самых непредсказуемых местах.

— Нас что, может разыскивать здешняя полиция?

Бош огляделся по сторонам, опасаясь, что кто-то мог услышать этот вопрос.

— Я не знаю, — сказал он. — Может быть. Вполне возможно. Но выяснять это здесь мне не хочется. Находясь в Лос-Анджелесе, справляться с такими сложностями намного легче.

А следом она задала вопрос, который застал Боша врасплох.

— Пап, ты убил людей, которые удерживали меня? Я слышала выстрелы.

Бош задумался над тем, что он ей может ответить — как отец, как полицейский, — впрочем, думал он недолго.

— Давай скажем так: они получили по заслугам. И все случившееся было результатом их собственных действий. Идет?

— Идет.

Когда им принесли еду, разговор прервался, потому что оба набросились на нее, как голодные волки. Бош выбрал столик, от которого хорошо были видны двери службы безопасности аэропорта. Гарри не знал, попал ли он уже в поле зрения местной полиции, однако путь, проделанный им по Гонконгу, был усеян трупами, и ему следовало оставаться начеку — на случай, если кто-то выйдет на его след.

— Ты картошку доедать будешь? — спросила Мадди.

Бош подтолкнул к ней свою тарелку:

— Ешь.

Мадди протянула к тарелке руку, рукав ее задрался вверх, и Бош увидел перебинтованный сгиб локтя. И вспомнил об окровавленном клочке бумаги, найденном Элеонор в «Чанкинг-мэншенс».

Он указал на руку:

— Откуда это у тебя, Мадди?

Она прикрыла ранку ладонью другой руки, словно желая прекратить все разговоры о ней.

— Пап, мне не хочется говорить об этом. Давай потом.

— Ладно, милая, когда захочешь, тогда и поговорим.

Поев, они спустились в торговую зону. Бош купил в мужском магазине новую одежду, потом зашел в спортивный магазин и купил там кроссовки и несколько напульсников. Мадди от новой одежды отказалась.

Затем они прошли в зал ожидания первого класса и попросили предоставить им по душевой кабине. Бош помылся быстро — ему не хотелось надолго расставаться с дочерью. Прежде чем одеться, он осмотрел рану на руке. Кровь засохла, рана начала затягиваться. Он соорудил для нее из напульсников повязку.

Одевшись, Бош свернул старую одежду, вытащил из мусорной корзины бумажные полотенца и прочий мусор и похоронил под ними этот сверток вместе со своими полуботинками.

Чувствуя себя немного посвежевшим, готовым к долгому ночному полету, Бош вышел из душевой и осмотрелся в поисках дочери. В зале ее не было, и он вернулся к дверям женской душевой. Прошло пятнадцать минут, однако Мадди так и не появилась. Бош забеспокоился. Он попросил стоявшую за служебной стойкой женщину послать кого-нибудь проверить, в душевой ли его дочь.

Женщина сказала, что сделает это сама. Бош последовал за ней, женщина вошла в душевую, он остался у дверей. Он услышал, когда дверь открывалась, звук текущей из душа воды. Теперь до него донеслись голоса, и скоро женщина вышла наружу.

— Она под душем, говорит, что у нее все хорошо, но она побудет там еще немного.

— Хорошо, спасибо.

Женщина возвратилась на свое рабочее место, Бош посмотрел на часы. Посадка на их самолет должна была начаться не раньше, чем через полчаса. Он вернулся в зал ожидания. Ему трудно было представить, о чем сейчас думает Маделин. Он понимал: его дочь нуждается в помощи, а он к этому совершенно не подготовлен. Главная его мысль состояла в том, чтобы доставить ее в Лос-Анджелес, а там видно будет.

Мадди появилась в зале сразу после объявления о посадке на их рейс. Она переоделась, зачесала назад влажные волосы. Выглядела она странно холодной.

— С тобой все в порядке? — спросил Бош.

— Мне просто нужен был долгий горячий душ.

— Я понимаю. Объявили посадку на наш рейс. Пошли.

Они покинули зал ожидания и направились к выходу на летное поле. Никакого необычного скопления сотрудников службы безопасности Бош там не увидел. У них забрали билеты, проверили паспорта и разрешили подняться на борт.

Сопровождавший их служащий сообщил, что первым классом никто больше не летит, поэтому они могут выбрать себе любые места. Ощущение было такое, что это их личный самолет.

Перед самым окончанием посадки пилот объявил по радио, что самолет проведет в воздухе тринадцать часов. Это означало, что в Лос-Анджелесе они приземлятся в 9.30 воскресного вечера — за два часа до вылета из Гонконга.

Бош прикинул, сколько времени в итоге он проведет без сна, — получалось тридцать девять часов. Самый долгий день в его жизни.

В конце концов их самолету дали разрешение на взлет, он прокатился, набирая скорость, по полосе и поднялся в темное небо. Выглянув в иллюминатор и увидев, как огни Гонконга скрываются за облаками, Бош ощутил небольшое, но облегчение.

Дочь потянулась к нему из своего кресла, взяла его за руку. Бош взглянул на нее, и она не отвела глаз. Она снова плакала. Бош сжал ее ладонь.

— Все будет хорошо, Мадди.

 Глава десятая

Когда они добрались до дома на Вудро-Вильсон-драйв, время уже шло к полуночи. Бош занес рюкзак наверх, в гостевую, его дочь поднялась следом за ним.

— Раз ты будешь жить здесь постоянно, — сказал Бош, — мы можем украсить эту комнату так, как тебе захочется. Я знаю, в Гонконге у тебя была масса плакатов и прочего. Делай здесь все, что тебе нравится.

В углу комнаты стояли две большие картонные коробки, в которых хранились папки со скопированными Бошем документами, относящимися к его старым делам.

— Это я отсюда уберу, — сказал он.

Перетащив коробки в свою спальню, Бош вернулся, присел на кровать, посмотрел на дочь. Она так и стояла посреди комнаты. Бошу было больно на нее смотреть. Он видел, как ранит ее то, что произошло. Конечно, Мадди не раз говорила о своем желании жить в Лос-Анджелесе, но теперь она приехала сюда навсегда и освоиться с этой мыслью ей было трудно.

— Я хочу кое-что сказать тебе, Мадди, — произнес Бош. — До сих пор я был твоим отцом всего на две-три недели в году. Это было легко. А теперь станет трудно. Я буду совершать ошибки, но ты наберись терпения, подожди, пока я всему научусь. Обещаю, что я буду очень стараться.

— Ладно.

— А теперь скажи, тебе что-нибудь нужно? Ты не хочешь поесть, отдохнуть? Что?

— Нет, все хорошо. Похоже, я отоспалась в самолете.

— Ну, это не имеет значения. Поспать всегда полезно. Сон лечит.

Она кивнула, неуверенно оглядывая комнату. Это была основная гостевая комната Боша. Кровать, комод и столик с лампой.

— Завтра мы поставим здесь телевизор. Письменный стол, компьютер. Нам придется объехать не один магазин.

— Мне понадобится новый сотовый. Прежний забрал Квик.

— Да, и новый сотовый мы тоже для тебя раздобудем. Сим-карта памяти от старого у меня, так что номера друзей ты не потеряла.

Мадди подняла на него взгляд, и Бош понял, что совершил ошибку.

— Карта у тебя? Ты отобрал ее у Квика? А Хи при этом присутствовала?

Бош поднял перед собой ладони в успокаивающем жесте, покачал головой.

— Ни с Квиком, ни с его сестрой я так и не познакомился. Я нашел твой телефон, и он оказался испорченным. Все, что у меня есть, это его СИМ-карта.

— Она пыталась спасти меня. Поняла, что задумал Квик, хотела помешать ему. А он выкинул ее из машины.

Бош подождал, надеясь, что Мадди расскажет что-нибудь еще, однако она молчала. Ему хотелось задать дочери множество вопросов — о брате с сестрой и обо всем остальном, — однако роль отца была для него важнее роли полицейского. Сейчас не время для таких вопросов. Нужно, чтобы дочь успокоилась. В полицейского он сможет обратиться и позже.

— Все будет хорошо, Мадди. Обещаю.

Она кивнула.

— Мм, можно я немного побуду одна?

— Конечно. Это же твоя комната. Да и мне нужно позвонить кое-кому. — Он поднялся с кровати, пошел к двери. — Если тебе что-то понадобится, скажи мне, ладно?

— Да, пап. Спасибо.

Бош закрыл за собой дверь спальни, прошел в гостиную, вытащил из кармана телефон и позвонил Дэвиду Чу:

— Это Бош. Простите за поздний звонок.

— Не страшно. Что у вас там происходит?

— Я уже в Лос-Анджелесе.

— Вернулись? А как с дочерью?

— Она в безопасности. Что у нас с Чаном?

Чу поколебался, потом ответил:

— Ну, утром он выйдет на свободу. Мы ничего на него не нашли.

— А попытка вымогательства?

— Я сегодня в последний раз попытался уговорить Ли и Лама. Оба слишком испуганы. Ли говорит, что ему кто-то уже угрожал.

Бош вспомнил об угрозах, полученных им по телефону в пятницу. Скорее всего, тот же человек позвонил и Ли.

— Стало быть, Чан выходит завтра утром на свободу, садится на самолет, и больше мы его не увидим. — Бош покачал головой, в нем начинал закипать гнев. — Будь они прокляты, сукины дети.

Тут Бош сообразил, что его может услышать дочь. Он сдвинул одну из дверей гостиной и вышел на заднюю веранду дома.

— Они собирались продать мою дочь, — сказал он. — На органы.

— Господи, — произнес Чу. — Я думал, они просто пытались связать вам руки.

— Да, но они взяли у нее кровь для анализа, и, по-видимому, кровь оказалась такой же, как у какого-то человека с большими деньгами, и в итоге их планы изменились.

— Она вернулась с вами, Гарри?

— Я же сказал, она в безопасности.

Бош понимал, Чу сочтет этот уклончивый ответ знаком недоверия, но что в этом нового? Да и после дня, который наконец завершался, ему было просто-напросто трудно владеть собой.

Он закрыл телефон, постоял у перил, глядя на ночной город. Почти полночь, воскресенье, и тем не менее проходящая внизу магистраль забита машинами. Конечно, дома намного безопаснее, чем в других местах, однако Бош не мог отогнать от себя мыслей об утрате, о том, что он оставил позади. Ему казалось, что голодные духи последовали за ним через Тихий океан. Не способны ли люди, захватившие Мадди в Гонконге, отыскать ее и здесь? Маловероятно, конечно, однако рисковать, оставляя ее дома одну, он не мог. Беда была в том, что он не сдружился со своими соседями, никогда не общался с людьми, жившими на одной с ним улице. Не знал, на кого из них можно положиться, кто хоть чем-нибудь отличается от обычных, совершенно посторонних приходящих помощниц по дому, объявления которых печатаются в телефонном справочнике. До него начинало доходить, что самостоятельно вырастить дочь он попросту не способен.

— Пап? У тебя все хорошо?

Он обернулся. В открытых дверях стояла Мадди.

— Конечно, малыш. А что?

Она вышла на веранду, приблизилась к нему:

— Мне показалось, что ты очень сердито разговаривал по телефону.

— Это касается дела. С ним не все ладно. Послушай, я не хочу оставлять тебя дома одну. Тут у нас под холмом есть школа, давай я завезу тебя туда утром. Ты осмотришься, может, посидишь на нескольких уроках. Как ты насчет этого? Я знаю замдиректора и доверяю ей. Она о тебе позаботится.

Прежде чем ответить, Мадди заправила за ухо прядь волос, окинула взглядом город:

— Да, наверное, это будет неплохо.

— Ладно, значит, так мы и сделаем. Утром я позвоню туда и обо всем договорюсь.

— Пап?

— Что, малыш?

— Я слышала, что ты сказал по телефону. Про то, что меня хотели продать на органы. Это правда?

— Не знаю, милая. В чем состоял их план, мне в точности не известно.

— Квик взял у меня кровь. Сказал, что пошлет ее тебе. Ну, знаешь, чтобы ты проверил ДНК и убедился, что меня действительно похитили.

— Ну что ж, он предал тебя и получил по заслугам.

Она мгновенно повернулась к нему, и Бош понял, что снова проговорился.

— Что ты хочешь сказать? Что с ним случилось?

Бошу не хотелось вступать на скользкий путь лжи. К тому же он понимал, что Мадди наверняка питала теплые чувства к сестре Квика, если не к нему самому. А размеров его предательства она, скорее всего, еще не осознала.

— Он мертв.

У нее перехватило дыхание, она подняла ладони ко рту.

— Это ты?..

— Нет, Мадди, не я. Я нашел его мертвым тогда же, когда нашел твой телефон. Прости, я так понимаю, что он немного нравился тебе. Но он предал тебя, малыш. — Бош отвернулся от перил. — Пойдем в дом.

Он сделал шаг к двери.

— А сестра Квика, Хи?

Бош остановился, оглянулся на дочь:

— О Хи мне ничего не известно.

Он вошел в дом. Вот он и соврал ей впервые в жизни. Чтобы избавить ее от горя, конечно, но дело не в этом. Он чувствовал, что уже вступил на скользкий путь.

В кармане завибрировал телефон. Звонил лейтенант Гэндл.

— Я слышал, ты вернулся? Дочь выручил?

— Да, я как раз собирался позвонить вам. Она в безопасности. Будет жить у меня.

— А что произошло там, в Гонконге? У меня есть поводы для беспокойства?

Бош не понимал пока, что ему следует рассказать лейтенанту. И решил оставить это на потом.

— Надеюсь, здесь ничего не аукнется.

— Если я что-нибудь услышу, дам тебе знать. Ты когда выйдешь на работу?

— Ну, мне понадобится пара дней, чтобы устроить дочь. Школа и так далее. Да и психотерапевту ее стоит показать.

— Сам-то ты как, Гарри?

— Все хорошо.

— Полагаю, Чу сказал тебе, что Чана придется выпустить. А жаль. Но тут мы ничего сделать не можем.

— Да, сказал.

Сью Бэмброу, заместитель директора школы, согласилась разрешить Маделин посидеть на уроках восьмого класса и попытаться понять, нравится ли ей школа. А когда Бош пришел в ее кабинет, чтобы забрать дочь, Бэмброу попросила его присесть, сказав, что дочь еще в классе и, похоже, ассимилируется там вполне удачно.

Бэмброу Бош знал уже довольно давно. Пару лет назад одна из соседок, ребенок которой учился в этой школе, попросила Боша встретиться с классом ее сына и рассказать о преступности и работе полиции. Прежде чем позволить Бошу выступить перед детьми, Бэмброу долго беседовала с ним. О качестве работы городской полиции она была мнения весьма невысокого, однако доводы ее были хорошо продуманы и сформулированы очень четко. В общем, Бош ее уважал.

— Урок закончится через десять минут, — сказала Бэмброу. — Тогда вы ее и заберете. Но сначала я хотела бы поговорить с вами, Гарри.

Бош уселся перед ее рабочим столом:

— О чем?

— Видите ли, ваша дочь — большая фантазерка. Во время перемены она рассказывала ученикам, будто только что приехала из Гонконга, где убили ее мать, а саму ее похитили. Меня тревожит, что она пытается придать себе побольше веса, чтобы...

— Все рассказанное ею — чистая правда. От начала и до конца.

— Как это?

— Мадди похитили, а ее мать была убита.

— Боже милостивый! Когда это случилось?

Бош пожалел о том, что не рассказал Бэмброу всю историю еще утром. Тогда он просто сказал ей, что дочь переехала к нему и хочет присмотреться к школе.

— В прошедший уик-энд, — ответил он. — Мы прилетели оттуда прошлой ночью.

Вид у Бэмброу был такой, точно ее сильно стукнули по голове.

— В прошедший уик-энд? Вы меня не обманываете?

— Разумеется, нет. Ей пришлось пережить многое. Я понимаю, может быть, спешить со школой не стоит, однако... В общем, я сейчас отвезу ее домой и, если она захочет вернуться, дам вам знать.

— А психотерапевт? А медицинское обследование?

— Я занимаюсь этим.

— Только не бойтесь обращаться за помощью. Дети любят поговорить. Но не всегда с родителями. За время моей работы я поняла: они обладают врожденной способностью понимать, что им необходимо для исцеления и выживания. Матери у нее теперь нет, вы как родитель человек для нее новый, поэтому Маделин понадобится посторонний слушатель.

Бош, дослушав эту лекцию, кивнул:

— Она получит все, в чем нуждается. Что мне нужно будет сделать, если она захочет учиться в вашей школе?

— Всего лишь позвонить мне. Надо будет заполнить кое-какие бумаги, мы постараемся получить из Гонконга сведения о ее учебе. А от вас потребуется свидетельство о рождении дочери, вот и все.

Бош сообразил, что это свидетельство лежит, скорее всего, где-то в ее гонконгской квартире.

— Свидетельства у меня нет. Его придется восстанавливать. Но есть паспорт Мадди, — сказал он.

— Ладно, пока не добудете свидетельство, мы обойдемся и паспортом. Думаю, сейчас самое главное — позаботиться о психическом здоровье вашей дочери. Нужно, чтобы она поговорила с психотерапевтом.

— Не беспокойтесь, это я сделаю.

Зазвенел, извещая об окончании урока, звонок, Бэмброу встала. Они вышли из ее кабинета и пошли по главному коридору школы. Бош видел, что Бэмброу все еще пытается переварить полученную от него информацию.

— Мадди сильная девочка, — сказал он.

— Дай как не стать сильной после таких испытаний.

Из классов высыпали в коридор школьники. Бэмброу увидела дочь Боша раньше, чем он.

— Маделин, — позвала она.

Бош помахал дочери рукой. Мадди шла вместе с двумя другими девочками, с которыми, похоже, уже успела подружиться. Попрощавшись с ними, она быстро подошла к отцу:

— Привет, пап.

— Привет, ну как тебе здесь понравилось?

— Да вроде ничего.

Тон ее был сдержанным — Бош не знал, объясняется ли это только тем, что рядом с ними стоит заместитель директора школы. И решил избавить дочь от разговоров ни о чем.

— Ну что, ты готова, Мад? Мы собирались заняться сегодня покупками, помнишь?

— Конечно. Я готова.

Бош взглянул на Бэмброу:

— Спасибо за помощь, я позвоню вам.

Мадди тоже пробормотала слова благодарности, и они покинули школу. Усевшись в машину, Бош повел ее вверх по холму, к своему дому.

— Так что ты думаешь на самом деле, Мад?

— Мм, там хорошо. Просто все по-другому, понимаешь?

— Да, конечно. Мы можем поискать и частную школу. Здесь поблизости есть несколько.

— Я думаю, мне подойдет и эта, — помолчав, сказала Мадди.

— Уверена?

— Да вроде бы. Можно я прямо завтра и начну?

Бош быстро взглянул на нее.

— А ты не слишком спешишь? Ты ведь попала сюда лишь прошлой ночью.

— Я понимаю, но что мне еще остается? Сидеть целый день дома и плакать?

— Нет, но я думал, если мы будем делать все не спеша, это может...

— Я не хочу отставать.

Бош вспомнил слова Бэмброу: дети сами знают, что поможет им исцелиться. И решил довериться инстинктам дочери.

— Ладно, если ты считаешь, что так лучше, я перезвоню миссис Бэмброу и скажу, что ты хочешь учиться в ее школе.

Как только Бош подъехал к дому, завибрировал его телефон.

Звонил Игнасио Феррас:

— Гарри, я слышал, ты вернулся и твоя дочь в безопасности.

Поздновато он узнал эту новость. Бош отпер кухонную дверь, подержал ее открытой перед дочерью.

— Да, у нас все хорошо. Чем занимаешься?

— А так, всякой ерундой. Пишу резюме по делу Джона Ли.

— По чему? Оно же закрыто. Мы его провалили.

— Я знаю, но мне нужно представить суду результаты обыска. Я потому и звоню. Ты смылся в пятницу, не оставив никаких заметок о том, что нашел при обыске чемодана и осмотре телефона.

— Да, верно, но я ничего и не нашел. И это одна из причин, по которой дело у нас развалилось, ты не забыл?

Бош, бросив ключи на кухонный стол, смотрел вслед уходящей по коридору в свою комнату дочери. Он чувствовал, как возрастает раздражение, которое вызывал у него Феррас. Одно время он подумывал о том, чтобы прочитать молодому детективу суровую нотацию, но теперь смирился наконец с мыслью, что Феррас никогда не оправится от полученного им при перестрелке ранения. Физически — да. Душевно —• нет. Настоящим детективом он больше не станет. Так и будет бумажки перебирать.

— Значит, результат был нулевым? — спросил Феррас.

Бош на мгновение задумался о визитной карточке гонконгского такси. Впрочем, она ничего не дала, а значит, и упоминать ее в отчете о результатах обыска не стоит.

— Да, нулевым. В чемодане ничего не было.

— И в телефоне тоже?

Бошу вдруг пришло кое-что в голову:

— В самом телефоне тоже, но разве вы не запросили у телефонной компании список его входящих и исходящих?

Чан мог стереть память своего телефона, однако до записей, которые ведет провайдер сотовой связи, ему было не дотянуться.

Феррас ответил не сразу:

— Нет, я думал... телефон же был у тебя, Гарри. Я думал, что ты сам связался с телефонной компанией.

— Не связался, потому что улетел в Гонконг.

У всех телефонных компаний имелись процедуры приема официальных ордеров на обыск и ответа на них. Дело самое простое, однако с ним замешкались, а теперь, когда Чан вышел на свободу, браться за него было, скорее всего, уже поздно.

— Проклятие, — сказал Бош. — Тебе следовало сделать это, Игнасио.

— Мне? Чушь. Телефон же был у тебя. Ты что, собираешься свалить всю вину на меня?

— Виноваты мы оба. Да, я мог сделать это, но тебе следовало проверить — сделал ли. А ты не проверил, потому как домой спешил. Ты безответственно отнесся к работе, напарник.

Ну вот он это и сказал.

— А это уже вранье, напарник. По-твоему, если я не похож на тебя, если не забываю ради работы о семье, если не рискую семьей ради работы, значит, я отношусь к ней безответственно?

Боша эта вспышка ошеломила. Феррас ударил его в самое больное место. Однако он взял себя в руки и спокойно произнес:

— Игнасио, я не знаю, в какой из дней я выйду на работу на этой неделе, но, когда я выйду, нам придется поговорить.

— Хорошо. Я буду на месте.

— Разумеется. Ты же всегда на месте. До встречи.

Бош закрыл телефон, не дожидаясь протестов Ферраса. Он не сомневался, что Гэндл поддержит его просьбу о новом напарнике. Он прошел на кухню, чтобы выпить пива и попытаться избавиться от привкуса, который оставил этот разговор. Открыл дверцу холодильника и сразу одернул себя. Ему же предстоит полдня возить в машине дочь по магазинам Долины.

Бош закрыл холодильник, прошел по коридору. Ведущая в комнату дочери дверь была закрыта.

— Ты готова, Мадди?

— Я переодеваюсь. Через минуту выйду.

Отрывистый тон, что-то вроде «оставь меня в покое». И что он означает, Бош не понимал. Они планировали поехать сначала в телефонный магазин, потом в одежный, в мебельный, в компьютерный. Он собирался купить дочери все, что она захочет, и дочь это знала. И тем не менее разговаривала с ним резко, а он не понимал почему. Он провел в роли полноценного отца всего один день и уже чувствовал себя человеком, свалившимся в океане за борт корабля.

На следующее утро Бош и Мадди приступили к сборке вчерашних покупок. Первым на очереди стоял компьютерный стол и кресло, которое они приобрели в Бербэнке, в магазине IKEA.

Сдвинув кофейный столик в сторонку, Гарри разложил составные части компьютерного стола по полу гостиной. Теперь он и Маделин сидели, скрестив ноги, на полу и пытались разобраться в инструкции по сборке.

— Похоже, начинать надо с крепления боковых панелей к крышке стола, — сказала Маделин.

— Ты уверена? Мне казалось, что начать следует вот с этих деталей.

— Нет, у нас две боковые панели, и обе помечены единицей. Это означает — шаг номер один.

Зазвонил стоявший в столовой телефон. Бош медленно встал — колени его ныли от долгого сидения со скрещенными ногами.

Он подошел к обеденному столу и успел снять трубку еще до того, как звонок оборвался.

— Гарри, это доктор Инохос. Как вы?

— Тружусь, док. Спасибо, что перезвонили.

— Простите, что звоню только сегодня, — сказала Инохос. — Понедельник у нас всегда — день тяжелый. Так в чем дело?

Инохос возглавляла отдел поведенческой науки, подразделение, следившее за психическим здоровьем сотрудников Управления. Бош знал ее уже лет пятнадцать.

Он вышел из комнаты и понизил голос:

— Я хотел попросить вас об услуге.

— Тут многое зависит от того, какой именно.

— Мне нужно, чтобы вы поговорили с моей дочерью.

— С вашей дочерью? Гарри, вы же знаете, мы работаем только с полицейскими, но не с членами их семей. Я могу дать вам направление к детскому психиатру.

— Детский мне не нужен. Я хочу, чтобы она поговорила с вами. Вы знаете меня, я знаю вас. Ну и так далее.

— Но, Гарри, у нас это не принято.

— В прошлый уик-энд девочку похитили. Ее мать убили, когда она попыталась вернуть дочь. Девочке здорово досталось, док.

— Какой кошмар, Гарри!

— Да уж, хорошего мало. Ей нужно поговорить с кем-то, кроме меня. И я хочу, чтобы она поговорила с вами, док.

Еще одна пауза, Бош ждал. Давить на Инохос смысла не было никакого. Бош знал это по собственному опыту.

— Ладно, у меня есть сегодня время, — наконец сказала Инохос. — Она сможет приехать сюда к часу?

— Конечно. Могу я сам привезти ее или это грозит какими-нибудь сложностями?

— Думаю, можете. Никаких записей я делать не буду.

Бош услышал гудочек — поступил еще один вызов. Он отнял телефон от уха, взглянул на экран. Звонил Гэндл.

— Хорошо, док, — сказал он. — Спасибо вам.

— Я бы и с вами была не прочь повидаться. Возможно, у нас найдется о чем поговорить. Я же знаю, как много значила для вас ваша бывшая жена.

— Давайте сначала позаботимся о моей дочери. А уж потом обо мне. Я завезу ее к вам и оставлю вас наедине.

Бош завершил вызов, посмотрел, не оставил ли Гэндл сообщение. Сообщения не было. Он вернулся в гостиную и увидел, что Мадди уже собрала большую часть стола.

— Ого, да ты, девочка, оказывается, знаток этого дела.

— Тут все просто.

Едва он успел опуститься на пол, как зазвонил кухонный телефон. Бош снова встал и торопливо пошел к нему.

— Чем занимаешься, Гарри? — Это был лейтенант Гэндл.

— Я же сказал вам, мне потребуется несколько дней.

— Мне нужно, чтобы ты приехал сюда. В кабинете капитана Доддса сидят двое типов из Управления полиции Гонконга. Они хотят поговорить с тобой. Ты не сказал мне, Гарри, что твоя жена убита, не сказал о трупах, которыми ты, по их словам, усеял свой тамошний путь.

Бош помолчал, обдумывая имевшиеся у него варианты.

— Передайте им, что я буду в час тридцать, — сказал он.

Ответ Гэндла прозвучал резко:

— В час тридцать? Что ты будешь делать целых три часа? Приезжай немедленно.

— Не могу, лейтенант. Я увижусь с ними в час тридцать.

Бош положил трубку, вытащил из кармана сотовый. Он понимал, что рано или поздно гонконгские полицейские объявятся здесь, и уже обдумал план действий.

Сначала он позвонил Сунь Е. Он знал, что время сейчас в Гонконге позднее, однако ждать не мог. После восьмого гудка телефон переключился на голосовую почту.

— Это Бош. Позвоните мне, когда сможете.

Затем он пролистал список абонентов и нашел номер, по которому не звонил уже по меньшей мере год. На этот раз ему ответили сразу:

— Микки Хэллер.

— Это Бош.

— Гарри? Вот уж не ожидал...

— Похоже, мне нужен адвокат.

 Глава одиннадцатая

Гэндл, едва заметив входившего в помещение личного состава Боша, выскочил из своего кабинета.

— Бош, я же приказал тебе приехать сюда немедленно. Какого...

Однако, увидев человека, вошедшего следом за Бошем, он умолк. Микки Хэллер был хорошо известным в городе адвокатом.

— Лейтенант, — сказал Бош. — Мистер Хэллер приехал сюда, чтобы помочь мне убедить людей из Гонконга в том, что никаких преступлений я в их городе не совершил.

Гэндл провел их обоих в совещательную комнату, примыкавшую к кабинету капитана Доддса. Там сидели двое гостей из Гонконга. При появлении Боша оба встали и протянули ему свои визитные карточки. Альфред Ло и Клиффорд By, оба из Бюро по делам «Триады» Управления полиции Гонконга.

Бош, представив Хэллера, отдал эти карточки ему.

— Может быть, присядем и попробуем во всем разобраться? — предложил Хэллер.

Все, включая Гэндла, уселись за стол.

Первым заговорил Хэллер:

— Позвольте мне сказать сразу, что мой клиент, детектив Бош, ни от каких гарантированных ему Конституцией прав в настоящее время отказываться не собирается. Мы находимся на территории Америки, а это означает, что разговаривать с вами, джентльмены, он не обязан. Однако он, помимо всего прочего, является детективом и хорошо понимает, с чем вам обоим приходится каждодневно сталкиваться. И вследствие этого решил, вопреки моим рекомендациям, поговорить с вами. Поэтому действовать будем так: вы сможете задавать ему вопросы, а он постарается ответить на них, если я сочту это возможным. Мы надеемся, что, закончив этот разговор, вы двое уйдете отсюда с лучшим пониманием того, что произошло в прошлые выходные в Гонконге. Но одно могу сказать совершенно определенно, а именно: уйдете вы без детектива Боша. Его сотрудничество с вами по этому вопросу закончится одновременно с нашей встречей.

И Хэллер одарил гостей широкой улыбкой.

Перед тем как приехать в здание Управления полиции, Бош провел с Хэллером без малого час. Закончив разговор, они отвезли Мадди к доктору Инохос, а сами поехали в Управление.

Будучи детективом, Бош понимал, что ступает по очень тонкому льду. Все свои действия в Гонконге он считал оправданными. И сказал Хэллеру, что попадал в инициированные другими ситуации типа «убей или убьют тебя». В число которых входила и его стычка с портье «Чанкинг-мэншенс».

Ло достал ручку и блокнот, By задал первый вопрос, из чего следовало, что главный у этих двоих он:

— Прежде всего мы хотели бы спросить, что заставило вас прибыть в Гонконг со столь коротким визитом?

Бош пожал плечами, давая понять, что ответ очевиден:

— Чтобы забрать мою дочь и привезти ее сюда.

— В субботу утром ваша бывшая жена сообщила полиции, что дочь пропала, — сказал By.

— В субботу утром я находился в тридцати пяти тысячах футов над Тихим океаном. Я ничего не могу сказать о том, что делала в это время моя бывшая жена.

— По нашим сведениям, вашу дочь похитил человек по имени Пен Цинцай. Вы его знаете?

— Никогда с ним не встречался.

— Пен мертв, — сообщил Ло.

Бош кивнул:

— Меня это не огорчает.

— Соседка Пена, госпожа Фенъи Май, помнит, что в воскресенье говорила с вами и пустила в свой дом, — сказал By. — Вас и мистера Сунь Е.

— Да, мы постучались в ее дверь. Она нам ничем не помогла.

— Вы были в квартире Пена?

— Мы постучались, но нам никто не ответил.

— Вы признаете, что были с мистером Сунь Е?

— Конечно. Я был с ним.

— Как вы узнали этого человека?

— Через мою бывшую жену. В воскресенье утром они встретили меня в аэропорту и проинформировали, что занимаются поисками моей дочери, поскольку тамошнее Управление полиции в ее похищение не поверило. — Бош улыбнулся двум гостям, помолчал, затем продолжил: — Видите ли, ваше Управление допустило серьезную ошибку. И если меня втянут в эту историю, я обзвоню все газеты Гонконга, на каком бы языке они ни печатались, и расскажу им свою историю.

План состоял в том, чтобы использовать угрозу международного скандала, связанного с УПГ, и тем самым вынудить его детективов вести себя поосторожнее.

— Известно ли вам, — спросил By, — что ваша бывшая жена Элеонор Виш умерла от пулевого ранения в голову, полученного ею в «Чанкинг-мэншенс», Коулун?

— Да, известно.

— Вы присутствовали при этом?

Бош взглянул на Хэллера, адвокат кивнул.

— Я был там. И видел, как это произошло.

— Можете рассказать нам?

— Мы искали нашу дочь. Не нашли ее. Шли по коридору, собираясь уйти оттуда, и тут двое мужчин открыли по нам огонь. Пуля попала в Элеонор, и она... скончалась. Те двое также были ранены. Мы вынуждены были защищаться.

By склонился над столом:

— Кто застрелил этих мужчин?

Хэллер тоже склонился над столом:

— Я не думаю, что детективу Бошу следует углубляться в теории типа «кто кого застрелил», — сказал он. — И уверен, что ваши криминалисты уже получили ответ на этот вопрос.

By двинулся дальше:

— Был ли Сунь Е на пятнадцатом этаже?

— В тот момент не был.

— Вы можете рассказать подробнее?

— О стрельбе? Нет.

Перед людьми из Гонконга лежала на столе папка. By открыл ее, достал документ, подтолкнул его по столу к Бошу.

— Это показания Сунь Е. Пожалуйста, прочитайте и подтвердите их правильность.

Хэллер склонился вместе с Бошем над двухстраничным документом, оба прочитали его. Бош мгновенно сообразил — это теория следствия, замаскированная под показания Сунь Е. Половина содержания документа была верна, другая представляла собой домыслы.

Гарри понимал, они либо блефуют, чтобы заставить его рассказать, как все было на самом деле, либо арестовали Сунь Е и заставили его подписать то, что им было надо.

И Бош вспомнил слова, услышанные им в аэропорту от Сунь Е: «С этим я справлюсь, а вашего имени называть не стану. Это я вам обещаю».

— Джентльмены, — произнес Хэллер, первым дочитавший «показания». — Этот документ...

— Чушь собачья, — закончил за него Бош.

— Нет-нет, — быстро произнес By. — Он настоящий. Он подписан мистером Сунь Е.

— Может быть, вы держали у его виска пистолет. Ведь у вас это так делается?

— Детектив Бош! — воскликнул By. — Вы приедете в Гонконг и ответите на эти обвинения. Вы убили много людей. Использовали огнестрельное оружие. Вы поставили вашу дочь выше всех китайских граждан и...

— Они взяли у нее кровь на анализ! — гневно прервал его Бош. — Кровь, понимаете? Вам известно, когда они это делают?

Он замолчал, наблюдая за тем, как выражение лица By становится все более неуверенным. Выбранная Хэллером стратегия оказалась правильной. Вместо того чтобы стараться оправдать действия Боша как самозащиту, надлежало дать людям из Гонконга понять, что именно может попасть на страницы международной прессы, если они попытаются состряпать против него дело. И теперь настало время нанести им последний удар.

— Джентльмены, — сказал, улыбаясь, Хэллер, — вы можете, конечно, держаться за то, что изложено в этих показаниях. Но позвольте мне просуммировать факты, которые являются строго доказуемыми. В вашем городе похитили тринадцатилетнюю американскую девочку. Ее мать должным образом обратилась в полицию и сообщила об этом преступлении. Полиция отказалась расследовать его, и тогда...

— Девочка убегала из дома и раньше, — перебил его До.

Хэллер поднял перед собой палец, заставив До замолчать.

— Это не имеет никакого значения, — тоном с трудом сдерживаемого гнева произнес он. Улыбка его куда-то исчезла. — Вашему Управлению сообщили об исчезновении американской девочки, а оно по каким-то причинам предпочло проигнорировать это сообщение. Что и заставило мать девочки предпринять самостоятельные поиски. И первым делом она вызвала из Лос-Анджелеса ее отца. — Хэллер указал на Боша. — Детектив Бош прилетел в Гонконг и вместе со своей бывшей женой и другом их семьи, мистером Сунь Е, приступил к поискам, в которых полиция Гонконга решила не участвовать. И они сами отыскали доказательства того, что девочку собираются продать, чтобы использовать ее органы!

Гнев Хэллера все нарастал, и Бош не сомневался — это вовсе не игра. Хэллер позволил сказанному несколько секунд повисеть над столом, подобно грозовой туче, а затем сказал:

— Далее, как вам, джентльмены, известно, были убиты люди. Достаточно сказать, что мать и отец девочки, оказавшиеся в Гонконге совершенно одинокими и никакой помощи со стороны полиции не получавшие, сталкивались в процессе поисков своей дочери с очень дурными людьми и попадали в ситуации типа «убей или убьют тебя». Их действия были спровоцированными!

Последнее слово Хэллер выкрикнул с такой силой, что оба гонконгских детектива отшатнулись от стола.

Адвокат же продолжил голосом более спокойным:

— Все случившееся произошло лишь потому, что ваше Управление махнуло рукой и на юную американку, и на ее родителей. И если вы собираетесь просто сидеть и анализировать действия, предпринятые детективом Бошем лишь потому, что ваше Управление не пожелало исполнить свой долг, если вы ищете козла отпущения, которого сможете забрать с собой в Гонконг, говорю вам раз и навсегда: здесь вы его не найдете. Мы вам помогать не станем. Впрочем, я знаю в нашем городе человека, который будет рад поговорить с вами на эту тему. Мы можем начать с него.

Хэллер вытащил из нагрудного кармана рубашки визитную карточку и пододвинул ее по столу к гонконгцам. By поднял карточку, прочитал ее. Бошу Хэллер ее уже показывал. Это была визитка репортера «Лос-Анджелес таймс».

— Джок Микевой, — прочитал Ло. — У него имеется информация по этому делу?

— Джек Макевой. Пока у него никакой информации не имеется. Но история эта очень его заинтересует.

И это тоже было частью плана. Хэллер блефовал. Правда состояла в том, что из «Таймс» Макевоя уволили еще полгода назад. Хэллер просто нашел его старую визитку.

— Прекрасная получится статья, — спокойно продолжил Хэллер. — Тринадцатилетнюю американку похищают в Китае, чтобы продать на органы, а полиция ничего не предпринимает. Ее родителям приходится самим вступить в борьбу с преступниками, и мать убивают, когда она пытается спасти свою дочь. Разумеется, отсюда эта статья разлетится по всему свету. Каждая газета, каждый новостной канал мира захочет предать гласности хотя бы часть этой истории.

Хэллер открыл принесенную им с собой папку. Он пододвинул ее по столу к By и Ло.

— Перед вами статьи, которые я предоставлю в распоряжение Макевоя и любого другого журналиста, которому захочется провести собственное расследование. Статьи рассказывают о недавнем разрастании китайского черного рынка человеческих органов. В них говорится, что в Китае самая длинная в мире очередь тех, кто ожидает пересадки органов. И то, что недавно правительство Китая, попав под давление международной общественности, запретило использование органов, полученных у казненных преступников, нисколько не помогло. Эта мера лишь увеличила уже существовавший на черном рынке спрос. Уверен, вы способны понять, какой резонанс будет иметь статья Макевоя. Так что решайте сами, нужна ли вам такая статья.

By склонился к Ло и быстро зашептал ему что-то на ухо. Потом выпрямился.

— Прежде чем мы продолжим нашу беседу, нам необходимо сделать частный телефонный звонок, — сказал он.

Гэндл встал:

— Вы можете позвонить из моего кабинета.

И вывел гонконгцев из совещательной комнаты.

— Думаете, они согласятся уехать с пустыми руками? — спросил Бош у Хэллера.

— Думаю, они уже смирились с этим, — ответил Хэллер. — Насколько я могу судить, разговор окончен.

Пока они ожидали возвращения гонконгских детективов, Бош решил проверить, не поступили ли на его рабочее место какие-либо новые документы или сообщения. Документов там не оказалось, зато он увидел помигивавшую на телефоне красную лампочку. Стало быть, сообщения имелись.

Он сел, ввел в телефон свой код. Сообщений оказалось пять. Первые четыре были рутинными вызовами, связанными с другими делами. Записав кое-что в свой блокнот, Бош стер их.

Пятое сообщение поступило от Тери Сопп из лаборатории латентных отпечатков. Поступило этим утром, в 9.15.

— Гарри, мы провели электростатическое обогащение твоей гильзы. Сняли с нее отпечаток, все в полном восторге. Мало того, он имеется и в компьютере Министерства юстиции. Так что позвони мне, как только прочитаешь это.

Бош позвонил в лабораторию, попросил позвать к телефону Тери Сопп. Пусть Чана и выпустили, пусть он уже возвращается в Гонконг, но если его отпечаток имеется на гильзе одной из убивших Джона Ли пуль, то игра теперь пойдет совсем другая. Чана можно будет обвинить в убийстве и потребовать от Китая его экстрадиции.

— Тери слушает.

— Это Гарри Бош. Я только что прочитал твое сообщение.

— А я-то думала, куда ты запропастился. Мы получили совпадение для отпечатка с твоей гильзы.

— Великолепно. Бо Цзин Чан?

— Я сейчас в лаборатории. Дай мне вернуться в свой кабинет. Фамилия была китайской, но не той, что стояла на карточке, которую ты мне дал. Подожди, не клади трубку.

Она пошла к своему кабинету, а Бош чувствовал, что его версия начинает расползаться по швам.

— Ты скоро закончишь, Гарри?

Бош выглянул из своего отсека и увидел Гэндла, возвращавшегося в совещательную с двумя гонконгскими детективами. Бош показал ему телефонную трубку и покачал головой. Недовольный Гэндл направился к его отсеку.

— Послушай, положи трубку, — сердито сказал он. — Ты нужен нам там, необходимо покончить с этой историей.

— С ней справится мой адвокат. Я только что получил звонок, который меняет всю...

— Гарри? — Это вернулась на линию Сопп.

Бош прикрыл ладонью микрофон трубки.

— Мне нужно поговорить, — сказал он Гэндлу. А затем убрав ладонь с микрофона, попросил: — Назови мне имя, Тери.

Гэндл, покачав головой, направился к совещательной.

— Записывай, Генри Лау. Л-А-У. Родился девятого сентября восемьдесят второго.

— Как он попал в компьютер?

— Два года назадего оштрафовали за превышение скорости.

— И все? Адрес его у тебя имеется?

— Адрес указан в его водительских правах: Венис, Квотердек, восемнадцать, строение одиннадцать.

Бош занес адрес в записную книжку.

— Ладно, а скажи, отпечаток, который вы получили, он что, четкий?

— Еще какой четкий, Гарри. Светился, точно рождественская елка. Это фантастическая технология.

— Спасибо, Тери. Мы займемся этим немедленно.

Бош положил трубку, взглянул поверх стенки своей кабинки на совещательную комнату. И увидел Хэллера, что-то говорившего двум детективам из Гонконга.

Бош заглянул в отсек своего напарника. Феррас все еще не вернулся с обеда. И Бош, приняв решение, снова снял с телефона трубку.

Он позвонил в отдел азиатских банд, на звонок ответил Дэвид Чу. Гарри пересказал ему новости, полученные им из лаборатории латентных отпечатков, и попросил проверить, не содержится ли имя Генри Лау в посвященных «Триадам» файлах,

— А я скоро заеду за вами, — сказал Бош.

— Куда направимся? — спросил Чу.

— Искать этого малого.

Бош положил трубку и пошел в совещательную. Когда он открыл ее дверь, на лице Гэндла появилось выражение, говорившее: «Ну наконец-то».

— Гарри, у этих людей еще остались к вам вопросы, — сказал он.

— Простите, но с ними придется подождать. По делу Ли появились важные новости, мне нужно уехать. Сейчас.

— Я думаю, что справлюсь здесь и один, Гарри, — сказал со своего места за столом Хэллер.

Бош поблагодарил его и вышел из комнаты.

Подъехав к зданию ОАБ, Бош увидел на тротуаре Чу, стоявшего с кейсом в руке. Чу сел в машину.

— В Венис едем? — спросил Чу.

— Совершенно верно. Что вам удалось накопать на Лау?

— Ничего.

Бош быстро взглянул на него:

— Ничего?

— Насколько мы знаем, он чист. В собранных нами данных его имя не встречается ни разу. Я поговорил кое с кем, сделал несколько звонков. Ничего. Кстати, я распечатал фото из его водительских прав.

Чу открыл кейс, достал из него цветную фотографию. Бош, ведя машину, бросил на нее несколько быстрых взглядов. Машин на автостраде сегодня хватало. У Лау было молодое лицо и модная стрижка. Трудно представить, что такое лицо может принадлежать хладнокровному убийце хозяина винного магазина. Да и адрес в Венисе для убийцы тоже как-то не годился.

— Я проверил его по базе данных о владельцах оружия. За Генри Лау числится девятимиллиметровый «глок», девятнадцатая модель. Куплен шесть лет назад, на следующий день после того, как ему исполнился двадцать один год.

Для Боша это означало, что они подобрались близко к цели. Лау владел нужным им оружием, а то, что он купил его, едва достигнув возраста, делающего такую покупку законной, превращало Лау в обитателя того мира, который Бош знал очень хорошо. После того как они возьмут Лау под стражу, выяснить его связь с Джоном Ли и Бо Цзин Чаном не составит никакого труда.

Они свернули на десятую и поехали к Тихому океану. Завибрировал телефон Боша.

— Это доктор Инохос, Гарри. Мы ждем вас.

О дочери Бош совсем забыл. Уже больше тридцати лет он просто отправлялся туда, куда вело его расследование, ни о ком при этом не думая.

— А, доктор! Простите. Я... я еду на задержание подозреваемого. Вы сможете побыть с Маделин еще немного?

— Ну... Да, полагаю, она может остаться здесь. У меня на сегодня намечена только административная работа. Вы уверены, что хотите именно этого?

— Послушайте. Я знаю, выглядит это плохо. Но как раз из-за дела, которым я сейчас занимаюсь, она здесь и оказалась. Я должен взять этого типа. Я позвоню вам.

— Хорошо, Гарри. Я могу провести с ней еще какое-то время. Но и нам с вами нужно будет подыскать время для разговора.

— Мы его подыщем. Я могу поговорить с Мадди?

— Минутку.

Спустя несколько секунд в трубке прозвучал голос Мадди:

— Пап?

Одного этого слова ей хватило, чтобы передать все, что она чувствовала: удивление, разочарование, обиду.

— Я понимаю, малыш. Прости. Появилось срочное дело, мне необходимо заняться им. Побудь еще с доктором Инохос, я приеду, как только освобожусь.

— Хорошо.

— Ладно, Мад. Люблю тебя. — Бош закрыл телефон, положил его рядом с собой. И сказал, прежде чем Чу успел задать вопрос: — Я не хочу говорить об этом.

— Хорошо, — отозвался Чу.

Машин на дороге стало поменьше, и примерно через полчаса они уже въезжали в Венис. По пути Бош сделал еще один звонок, на этот раз Хэллеру. Тот сказал Бошу, что полиция Гонконга беспокоить его больше не будет.

— Они еще свяжутся с тобой по поводу тела твоей бывшей жены, но не более того. Расследование, касающееся какой-либо твоей причастности к этой истории, прекращено.

— Спасибо, Микки.

— Такова моя работа. Тебе больше ничто не грозит, Гарри.

Бош закрыл телефон. Теперь он мог сосредоточиться исключительно на поисках Генри Лау.

Венис представлял собой богемный район с запредельными ценами на жилье. Лау жил в одном из новых кооперативных комплексов, понемногу выраставших вместо маленьких бунгало для отпускников, когда-то построенных на здешних пляжах. Бош оставил машину на одной из соседних улиц, дальше он и Чу пошли пешком.

Они прошли сквозь стеклянную дверь и оказались в маленьком вестибюле с металлической внутренней дверью со смонтированной на ней кнопочной панелью, позволявшей связываться со строениями, из которых состоял комплекс. Лау жил в одиннадцатом. Бош начал вызывать другие строения. И в конце концов ему ответил женский голос:

— Да?

— Полиция Лос-Анджелеса, мэм, — сказал Бош. — Мы можем поговорить с вами?

— Будьте добры, поднесите к камере ваши значки, — ответила женщина.

Бош, никакой камеры пока не заметивший, огляделся по сторонам.

— Да вот она, — сказал Чу, указав на маленькое отверстие в панели. Они подержали перед ним свои значки, и дверь негромко загудела. Бош открыл ее.

Дверь вела в общую для жильцов зону, лежавшую под открытым небом. Здание № 11 стояло на западном краю зоны.

Бош подошел к двери дома, постучал и не получил никакого ответа. Зато открылась дверь соседнего особняка, и на его пороге появилась женщина.

— Я думала, вы со мной хотели поговорить, — сказала она.

— Вообще-то мы ищем мистера Лау, — ответил Чу. — Вы не знаете, где он?

— На работе, наверное. Хотя, по-моему, он всю ночь снимал.

— Кого? — спросил Бош.

— Он сценарист, работает в кино.

И тут распахнулась дверь одиннадцатого строения. Из нее выглянул заспанный мужчина. Бош сразу узнал его по распечатанной Чу фотографии.

— Генри Лау? — спросил Бош. — Полиция.

 Глава двенадцатая

Генри Лау жил в просторном доме, с веранды которого открывался вид на Венис-Бич и Тихий океан. Он пригласил Боша и Чу войти, провел в гостиную и предложил присесть. Чу сел, Бош остался стоять. Он почему-то не ощущал притока энергии, предвкушавшегося им по дороге сюда. Лау воспринял их визит как нечто само собой разумеющееся. А Бош ничего подобного не ожидал.

Одет Лау был в джинсы, теннисные туфли и футболку с портретом длинноволосого мужчины в темных очках и надписью «Чувак верен себе».

— «Чувак»! — весело произнес Чу. — Мне нравился этот фильм!

— Нравился? — переспросил Лау. — Не стоит говорить о нем в прошедшем времени. Этот фильм жив.

О каком фильме идет речь, Бош не знал. Он указал Лау на квадратное, обтянутое черной кожей кресло:

— Присядьте, мистер Лау.

Лау, человек невысокий, чем-то похожий на кота, уселся в кресло и подобрал под себя ноги.

— Вы пришли по поводу стрельбы на пляже? — спросил он. Бош взглянул на Чу, потом снова на Лау:

— Какой стрельбы?

— Да было тут дело пару недель назад. Хотя раз вы о нем ничего не знаете, значит, пришли по другому поводу.

— Совершенно верно, мистер Лау. Мы пришли по поводу другой стрельбы. Известен ли вам человек по имени Бо Цзин Чан? — Бо Цзин Чан? Нет, это имя я слышу впервые.

Он выглядел искренне удивленным. Бош подал Чу знак, тот достал из кейса фотографию Чана, сделанную сразу после задержания, и показал ее Лау. Лау вгляделся в нее, покачал головой: — Я его не знаю. Так в чем дело-то?

— Давайте вопросы будем пока задавать мы, — сказал Бош. — А уж потом перейдем к вашим. Ваша соседка сказала нам, что вы сценарист, это верно?

— Да.

— Я мог видеть какой-нибудь фильм, снятый по вашему сценарию?

— Нет. До последнего времени мне ни одного сценария пристроить не удавалось, сейчас снимается фильм по первому.

— Хорошо, а кто же оплачивает эту симпатичную лачужку на берегу океана?

— Я и оплачиваю. Сценарии-то у меня покупают. Просто до экрана ни один пока не добрался. Это требует времени, понимаете?

Бош зашел за спину Лау, и тому пришлось повернуться в кресле, чтобы видеть его. Бошу нужно было как-то усыпить бдительность Лау, чтобы затем застать его врасплох.

— Где вы родились, Генри? — спросил он.

— В Сан-Франциско. Приехал сюда учиться, да так здесь и остался.

— За кого болеете — за «Гигантов» или за «Ловкачей»?

— За «Гигантов».

— Это плохо. Когда вы в последний раз были в Южном Лос-Анджелесе?

Вопрос оказался для Лау неожиданным, и, прежде чем ответить, он немного подумал:

— Не помню. Лет пять или шесть назад. В общем, давно. Вы бы сказали мне, в чем дело, может, тогда я смог бы помочь вам.

— То есть если бы кто-то заявил, что видел вас там на прошлой неделе, он солгал бы?

Лау ухмыльнулся, похоже, эта игра начинала ему нравиться: — Наверное, хотя он мог и просто ошибиться. Знаете, как про нас говорят? Все китаезы на одно лицо.

Он весело улыбнулся и посмотрел, ожидая подтверждения, на Чу. Тот ответил ему непонимающим взглядом.

— А как насчет Монтерей-Парка?

— Э, пару раз я ездил туда обедать — и зря, еда там так себе.

— То есть вы никого в Монтерей-Парке не знаете?

— Нет, никого.

— Где ваш пистолет, мистер Лау?

Лау спустил ноги с кресла.

— А, так вы пришли ко мне из-за пистолета?

— Шесть лет назад вы купили и зарегистрировали «глок» девятнадцатой модели. Вы можете сказать нам, где он сейчас?

— Ну понятно. Во время той стрельбы на пляже мистер Долдон из восьмого номера увидел меня на веранде с пистолетом в руке и стукнул в полицию, так?

— Нет, с мистером Долдоном мы не разговаривали. Вы хотите сказать, что во время стрельбы на пляже пистолет был у вас?

— Конечно. Я услышал выстрелы, потом крик. Я был в своем доме и имел право на самозащиту.

Бош кивнул Чу. Тот сдвинул стеклянную дверь и вышел на веранду, чтобы позвонить в местную полицию и выяснить все насчет той стрельбы.

— Послушайте, если кто-то заявил вам, что я стрелял из пистолета, так это полное вранье, — сказал Лау.

Некоторое время Бош молча смотрел на него. У Боша возникло чувство, что он упустил что-то важное, уже промелькнувшее в этом разговоре.

— Вы можете показать нам ваш пистолет, Генри?

— Конечно, сейчас принесу. Он в запертом ящике стола, который стоит рядом с моей кроватью.

Лау выскочил из кресла и устремился к ведущей наверх лестнице.

— Подождите, Генри, — сказал Бош. — Мы пойдем с вами.

Лау, начавший подниматься по лестнице, остановился:

— Как хотите.

Бош повернулся к веранде. Чу уже входил в гостиную. Они поднялись вместе с Лау наверх и прошли по коридору в спальню.

— Я позвонил в участок Пасифик, — сказал Чу Бошу. — Стрельба произошла ночью, первого числа. Задержаны двое подозреваемых.

Бош мысленно перелистал странички календаря. Речь шла о вторнике, до убийства Джона Ли оставалась еще неделя.

Лау сел на неубранную кровать рядом со столом с двумя ящиками. Открыл нижний и вытащил из него стальную шкатулку.

— Не открывайте, — сказал Бош.

Лау опустил шкатулку на кровать, встал и поднял перед собой руки.

— Вы же сами хотели взглянуть на пистолет.

— Пусть шкатулку откроет мой напарник, — Бош достал из кармана пару резиновых перчаток и протянул их Чу.

— Да пожалуйста. Ключ висит на крючочке, вон там, с задней стороны стола.

— Зачем вы купили пистолет, Генри?

— Так я в то время жил в жуткой дыре, кругом бандит на бандите.

Чу сунул руку за стол, нащупал ключ и отпер шкатулку. В ней лежал на каких-то сложенных в несколько раз бумажках черный бархатный мешочек с пистолетом внутри. Чу вынул мешочек, достал из него черный стальной полуавтоматический пистолет и осмотрел его.

— Здесь есть еще упаковка девятимиллиметровых патронов «Кор-Бон». Похоже, это он, Гарри.

Лау шагнул было к двери, но Бош мгновенно положил ему на грудь ладонь и прижал его спиной к стене.

— Послушайте, — сказал Лау, — я не знаю, в чем дело, но вы, ребята, меня уже напугали. Что тут происходит?

Бош по-прежнему прижимал его ладонью к стене.

— Расскажите-ка мне о пистолете, Генри. В ночь на первое он был у вас. А с той ночи пистолет дома не покидал?

— Нет, я... Я всегда держу его здесь.

— Где вы были в прошлый вторник, в три часа пополудни?

— Мм, всю прошлую неделю я провел дома. Думаю, сидел в это время здесь, работал. Хотя нет, постойте! Постойте! Прошлый вторник я провел на студии «Парамаунт». Мы читали сценарий с актерами. Всю вторую половину дня.

— И найдутся люди, которые это подтвердят?

— Полдюжины, самое малое. Тот же Мэттью Макконехи. Он тоже был там. Он у нас в главной роли снимается.

Бош решил, что Макконехи — это скорее всего кинозвезда, правда, сам он о нем никогда не слышал. И задал Лау вопрос, который должен был сбить его, образно говоря, с ног. Просто удивительно, какие секреты начинают сыпаться из людей, когда их обстреливают вопросами, на первый взгляд никакого касательства один к другому не имеющими.

— Вы как-нибудь связаны с «Триадой», Генри?

Лау прыснул:

— Что? О чем вы... Послушайте, я не хочу здесь оставаться.

Он отбросил руку Боша и снова шагнул к двери. Бош только этого и ждал. Он схватил Лау за руку, ударил ногой по лодыжке и бросил лицом вниз на кровать. А затем, прижав к ней коленом, защелкнул на его запястьях наручники.

— Вы с ума сошли! — закричал Лау. — Вы не имеете права!

— Успокойтесь, Генри, — сказал Бош, — просто успокойтесь. Сейчас мы поедем в город и все там выясним.

— Но у меня же съемки! Через три часа я должен быть на съемочной площадке!

— Хрен с ними, со съемками, Генри. Это реальная жизнь.

Чу шел по коридору первым, неся стальную шкатулку с «глоком». Бош следовал за ним, ведя перед собой Лау и держась рукой за соединявшую наручники цепочку. Однако, дойдя до лестничной площадки, он остановился.

— Минутку. Давайте-ка вернемся.

Он кое-что заметил в коридоре.

Бош повел Лау назад и остановился перед висевшей на стене рамкой с дипломом Южнокалифорнийского университета. В 2004-м Лау получил там степень магистра гуманитарных наук.

— Так вы учились в Южнокалифорнийском? — спросил Бош.

— Да, в киношколе. А что?

И университет, и год выпуска были теми же, что значились на дипломе, который Бош видел в «Магазине изысканных блюд и напитков “Удача”». Бош знал, что из этого университета каждый год выходят несколько тысяч выпускников и многие из них — китайцы по происхождению.

— Вы не знали там человека по имени Роберт Ли?

Лау кивнул:

— Да, знал. Мы с ним снимали одну квартиру.

Бош почувствовал, как все известные ему по делу факты начинают с неудержимой силой выстраиваться в четкую картину.

— А Юджин Лам? Его вы знали?

Лау кивнул снова:

— Он тоже жил с нами. Помните, я говорил — жуткая дыра, а кругом бандит на бандите.

Бош знал, что Южнокалифорнийский университет представляет собой оазис хорошего образования, окруженный районами, в которых без средств самозащиты обойтись попросту невозможно.

— Эти двое знали, что вы приобрели пистолет?

— Так мы его вместе и покупали. Они помогали мне выбрать модель. А почему вы...

— Вы с ними поддерживаете какие-либо отношения?

— С Робом и Хью? Конечно. Видел их обоих в прошлую среду. Мы чуть ли не каждую неделю в покер играем.

Бош взглянул на Чу. Похоже, дело об убийстве было практически раскрыто.

— Давайте вернемся в гостиную и поговорим, Генри.

Они поместили Юджина Лама в комнату для допросов и оставили там потомиться. В ОГУ это называлось «мариновать мясо». Только подозреваемые мариновались не в уксусе, а во времени. Что всегда делало их более мягкими. Чан был исключением из этого правила. Он остался твердым как камень. Невиновность иногда наделяет человека подобным даром.

Был четверг, с того времени, как в деле все встало по местам, прошло два дня. Они использовали эти дни для того, чтобы собрать улики и выработать стратегию. А кроме того, Бош успел записать дочь в школу. Этим утром она впервые отправилась туда в качестве ученицы.

Лама арестовали в проулке за «Магазином изысканных блюд и напитков “Удача”». Бош считал, что Лам и был стрелком, да к тому же и более слабым из двух подозреваемых человеком. Начать следовало с него, а потому уж взяться за Роберта.

Выждав час, Бош вошел, неся картонную коробку с вещественными доказательствами, в допросную и уселся за стол напротив Лама. Подозреваемый уставился на него испуганным взглядом. У человека, долгое время пробывшего в изоляции, взгляд всегда становится испуганным.

Бош опустил коробку на стол.

— Юджин, я пришел, чтобы сообщить вам кое-какие факты, — сказал он. — Поэтому слушайте меня внимательно. Главный из них состоит в том, что вас ожидает тюрьма. В этом можете не сомневаться. Однако в следующие несколько минут вам придется решить, как долго вы хотите в ней просидеть. Вы можете выйти из тюрьмы глубоким стариком, а можете получить шанс вернуться на свободу намного раньше. Человек вы еще очень молодой, Юджин. Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

Он замолчал, ожидая ответа, однако Лам, изображая храбрость, лишь покачал головой:

— Я уже сказал вашим людям, мне нужен адвокат. Я свои права знаю. После того как я потребовал адвоката, вы мне никаких вопросов задавать не можете.

Бош кивнул, соглашаясь:

— Да, Юджин, тут вы правы. Абсолютно правы. Но, видите ли, я именно потому никаких вопросов вам и не задаю. Просто говорю, что у вас имеется выбор. Молчание — это определенно один из вариантов выбора. Но если вы изберете молчание, то внешнего мира больше уже не увидите.

Лам покачал головой, потупился:

— Оставьте меня, пожалуйста, в покое.

— Может быть, вам будет проще принять решение, если я поточнее объясню вам, как вы здесь оказались. Я готов открыть перед вами все свои карты — и знаете почему? Потому что у меня на руках королевский флеш. Вы ведь играете в покер? И стало быть, знаете, что это комбинация беспроигрышная.

Бош замолчал. Он видел, как в глазах Лама загорается любопытство. Разумеется, Лама не могло не интересовать, какими уликами против него располагает полиция.

— Мы знаем, Юджин, что вам в этой истории выпала работа самая грязная. Вы пришли в магазин и хладнокровно застрелили мистера Ли. Однако мы совершенно уверены, что идея эта принадлежала не вам. Это Роберт послал вас убить его отца. Ну так именно Роберт нам и нужен. Сейчас здесь, за стенкой, сидит человек из окружной прокуратуры, готовый предложить вам сделку — пятнадцать лет вместо пожизненного, если вы отдадите нам Роберта. Пятнадцать вы получите наверняка, но после этого сможете убедить комиссию по условному освобождению, что были всего лишь жертвой, и выйти на свободу...

Лам негромко произнес:

— Мне нужен адвокат.

Бош тоном усталой покорности ответил:

— Ладно, друг мой, значит, ваш выбор таков.

Он поднял взгляд к потолку, на котором была закреплена видеокамера, и поднял к уху воображаемую телефонную трубку.

И снова взглянул на Лама:

— Все, сейчас они начнут звонить вашему адвокату. Но если вы не против, пока мы его ждем, я вам кое-что расскажу. А когда появится адвокат, вы сможете поделиться с ним тем, что услышите от меня.

— Да на здоровье, — ответил Лам. — Пока не пришел адвокат, мне все равно заняться нечем.

— Хорошо, тогда давайте начнем с места преступления. Знаете, я увидел там пару вещей, которые меня озадачили. Одна из них состояла в том, что у мистера Ли имелся прямо под прилавком пистолет, однако он так его и не достал. Другая — ни одного выстрела в голову сделано не было.

— Да что вы говорите? — саркастическим тоном произнес Лам.

— И знаете, о чем мне все это сказало? О том, что Ли, скорее всего, хорошо знал убийцу и не опасался его. И о том, что убийство Ли было связано с бизнесом — и только. Не с местью, не с какими-то личными мотивами. Только с бизнесом.

Бош извлек из картонной коробки пластиковый пакетик, в котором лежала обнаруженная в горле Ли гильза.

— Помните, как вы ее искали? Как гадали, куда она подевалась? Ну так вот она.

Он помолчал, пока Лам со страхом вглядывался в гильзу.

— Никогда не оставляй своих на поле боя. Таково главное правило убийцы, верно? А вы оставили, и это привело нас прямиком к вашей двери. На этой гильзе имелся отпечаток пальца, Юджин. Мы получили его с помощью нового метода, который называется электростатическим обогащением. И отпечаток привел нас к вашему старому знакомому, к Генри Лау. Генри очень помог нам. Он сказал, что в последний раз стрелял из пистолета и перезаряжал его восемь месяцев назад. Тогда-то он и оставил на гильзе отпечаток своего пальца.

Гарри снова залез в коробку и извлек из нее черный бархатный мешочек с пистолетом Генри Лау. Он вынул пистолет, положил его на стол.

— Вчера наши баллистики проверили этот пистолет и, разумеется, он оказался орудием убийства. Именно из него Джона

Ли и застрелили. Беда, однако, в том, что у Генри Лау имеется на время убийства несокрушимое алиби. Он находился в одной комнате аж с тринадцатью людьми. Мало того, он сказал нам, что никому свой пистолет не одалживал.

Бош откинулся на спинку стула, почесал пальцами подбородок, словно пытаясь сообразить, каким же это образом пистолет все-таки обратился в орудие убийства Джона Ли.

— Это была серьезная проблема. Однако нам повезло.

Он выдержал театральную паузу, а затем обрушил на голову Лама свою главную улику:

— Видите ли, в чем дело: тот, кто воспользовался пистолетом Генри для убийства Джона Ли, почистил его и перезарядил, чтобы Генри и догадаться не мог, что кто-то заимствовал его оружие. Идея была хорошая, однако этот человек совершил одну ошибку. — Бош склонился над столом и взглянул Ламу прямо в г лаза. — На одном из патронов, которыми был перезаряжен пистолет, остался четкий отпечаток пальца. Вашего пальца, Юджин. Он совпал с одним из тех отпечатков, которые с вас сняли, когда вы получали водительские права.

Взгляд Лама медленно опустился к столу.

Бош вернул пистолет и гильзу в коробку. Потом взял ее обеими руками и встал.

— Вот, собственно, и все, Юджин. Подумайте над этим, пока будете ждать адвоката.

И Бош неторопливо направился к двери. Он надеялся, что Лам остановит его, попросит вернуться, захочет заключить сделку. Однако подозреваемый молчал.

Бош отнес коробку в свой отсек, со стуком опустил ее на стол. Потом заглянул в отсек напарника, дабы убедиться, что там по-прежнему пусто. Ферраса отправили в Долину, приглядывать за Робертом Ли. Если Роберт догадается, что Лама взяла полиция, он может попытаться сбежать.

Вскоре в его отсек пришли Чу и Гэндл, наблюдавшие за разговором Боша с Ламом из видеокомнаты.

— Я же говорил тебе, позиция у нас слабая, — сказал Гэндл. — ()п наверняка был в перчатках, когда перезаряжал пистолет. И знает, что ты блефуешь.

— Ну да, — ответил Бош, — но я думал, что это хороший ход.

— Согласен, — сказал, поддерживая Боша, Чу.

— И тем не менее нам придется отпустить его, — продолжал Гэндл. — Мы знаем, что у него была возможность взять пистолет, но доказательств того, что он это и вправду сделал, не имеется. Суду нам предъявить будет нечего.

— Это вам Кук сказал? И кстати, где он?

Словно в ответ на эти вопросы, заместитель окружного прокурора Эбнер Кук, также наблюдавший за допросом из видеокомнаты, окликнул Боша с другой стороны помещения:

— Вернитесь туда! Он хочет поговорить с вами.

Бош встал и пошел в допросную.

— В чем дело? — спросил он, войдя в нее. — Адвокату мы позвонили, он едет сюда.

— Я хочу поговорить о сделке. Ваше предложение остается в силе?

— Пока да. Правда, человек из прокуратуры уже собрался уезжать.

— Приведите его сюда. Я хочу заключить сделку.

— А что вы дадите нам, Юджин? Я приведу к вам прокурора, только если буду знать, что вы можете предложить.

Лам кивнул:

— Я дам вам Роберта Ли... и его сестру. Все это придумали они. Старик был упрям и не хотел ничего менять. А им нужно было ликвидировать его магазин и открыть еще один, в Долине. Но старик сказал — нет. Он всегда говорил нет, и в конце концов у Роберта лопнуло терпение.

Бош опустился на стул, изо всех сил стараясь скрыть удивление, которое вызвало у него известие о причастности Миа к убийству.

— Значит, сестра тоже в этом участвовала?

— Она-то все и спланировала. Правда...

— Что?

— Она хотела, чтобы я пришел туда пораньше и прикончил обоих. И мать, и отца. Однако Роберт запретил мне это. Он не хотел, чтобы пострадала и его мать.

— А кому принадлежала идея свалить все на «Триаду»?

— Идея была ее, а детали придумал Роберт.

Миа Бош почти не знал, однако о жизни ее знал достаточно, чтобы услышанное опечалило его. Он взглянул на видеокамеру, надеясь, что этот взгляд даст Гэндлу понять: нужно немедленно послать людей и арестовать Миа.

Затем он снова взглянул на Лама.

— А вы, Юджин? Вы-то зачем ввязались в это?

Лам покачал головой. Бош увидел на его лице сожаление.

— Не знаю. Роберт сказал, что ему придется уволить меня, потому что отец теряет деньги. И сказал, что я могу сохранить свое место... что, когда они откроют в Долине второй магазин, управлять им буду я.

Ответ был таким же жалким, как и любой подобный ответ, слышанный Бошем за многие годы работы. Похоже, мотивов убийства, способных удивить его, на свете уже не осталось.

— А Генри Лау? Он сам отдал вам пистолет или вы взяли оружие без его ведома?

— Мы взяли его сами... вернее, взял я. Мы играли у Генри в покер, я сказал, что мне нужно в уборную. А сам пошел в его спальню и забрал пистолет. Я знал, где Генри держит ключ от шкатулки. Забрал пистолет, а после вернул — во время следующей игры. Мы думали, что он ничего не заметит.

Это объяснение показалось Бошу вполне правдоподобным. О деталях он сможет расспросить Лама попозже, а сейчас у него остался еще один вопрос, который следовало выяснить до появления Кука.

— Что вы можете сказать мне насчет Гонконга? — спросил он.

Вопрос явно удивил Лама.

— Гонконг? При чем здесь Гонконг?

— У кого из вас имелись там связи?

Лам удивленно покачал головой.

— Я не понимаю, о чем вы. У меня там никого нет и, насколько я знаю, у Роберта и Миа тоже.

Теперь удивился Бош. Что-то во всем этом не сходилось.

— Ладно, а что вам известно о «Триаде», которой платил господин Ли?

— Мы знали об этих выплатах, а Роберт знал и день, в который они еженедельно происходят. Поэтому он все так и спланировал. Я подождал, увидел, как Чан выходит из магазина, а поcле вошел в него. Роберт велел мне забрать диск из записывающей системы, а старый оставить на месте. Он знал, что на нем записан визит Чана и что вы ухватитесь за эту запись.

Молодец Роберт, подумал Бош. Мы попались на эту уловку.

— Что вы сказали Чану, когда он пришел в ваш магазин?

Лам потупился. Вопрос явно смутил его.

— Роберт сказал, что полицейские показывали нам его фотографию, говорили, что он совершил убийство. Сказал, что полиция ищет его. Мы надеялись, что Чан сбежит и все будет выглядеть так, точно он и есть настоящий преступник.

— Кто звонил мне? — спросил Бош. — Кто требовал закрыть дело?

Лам медленно кивнул.

— Это был я, — сказал он. — Роберт записал на бумажке, что я должен сказать, я нашел в центре города телефон-автомат и позвонил из него. Мне очень жаль, детектив Бош. Я не хотел пугать вас, я всего лишь делал то, что велел мне сделать Роберт.

Бош кивнул. Ему тоже было жаль — но совсем по другой причине.

Час спустя Бош и Кук вышли из допросной с полными показаниями Юджина Лама и подписанным им согласием на сотрудничество. Кук пообещал немедленно заняться оформлением обвинений, которые будут предъявлены убийце, а также Роберту и Миа Ли.

Бош, Чу, Гэндл и еще четверо детективов собрались в совещательной, чтобы обсудить процедуру ареста. Феррас по-прежнему сидел в своей машине, стоявшей напротив «Магазина изысканных блюд и напитков “Удача”». Гэндл сообщил о возвращении детектива, которого посылали в Уилшир, в дом Ли, и который никого там не застал.

— Будем ждать появления Миа или возьмем Роберта сейчас, пока он не начал интересоваться, куда подевался Лам? — спросил Гэндл.

— Я считаю, что нам пора действовать, — сказал Бош. — Он уже теряется в догадках по поводу Лама. И если у него появятся подозрения, он может сбежать.

Гэндл оглядел присутствовавших на совещании, ожидая возражений. Возражений не последовало.

— Ладно, тогда по коням, — сказал он. — Берем Роберта в магазине и приступаем к поискам Миа. Сообщите Феррасу, что мы направляемся к нему. Я поеду с вами.

Все встали и покинули совещательную. Бош и Гэндл вышли из нее последними. Гарри вытащил из кармана сотовый и набрал номер Ферраса.

— Знаешь, кое-чего я так и не понял, — говорил между тем Гэндл. — Кто же все-таки похитил твою дочь? Лам уверяет, что ничего об этом не знает. А врать ему никакого смысла нет. Ты все еще думаешь, что это были люди Чана?

Феррас ответил на вызов раньше, чем Бош успел ответить на вопрос Гэндла.

— Это я, — сказал Бош. — Где Ли?

Он поднял палец, прося Гэндла подождать, пока закончится разговор.

— В магазине, — ответил Феррас. — Знаешь, Гарри, нам нужно поговорить.

По напряжению, звучавшему в голосе напарника, Бош понял, что поговорить он хочет отнюдь не о Роберте Ли. Феррас долгое время просидел в машине один, и что-то не переставая грызло его.

— Поговорим позже. Сейчас не до этого. Мы выпотрошили Лама. Он сдал нам всех. Роберта Ли и его сестру. Она тоже в этом участвовала. Она в магазине?

— Насколько я знаю, нет. Она привезла сюда мать около часа назад.

Гэндл, которому надоело ждать, направился к своему кабинету. «По крайней мере на какое-то время я избавлен от необходимости отвечать на его вопросы», — подумал Бош. И пора наконец разобраться с Феррасом.

— Ладно, сиди тихо, — сказал он. — Если что-то изменится, сообщи мне.

— Знаешь что, Гарри? Ведь ты не дал мне ни одного шанса.

В голосе напарника прозвучала жалобная нотка, которая едва не вывела Боша из себя.

— Какого шанса? О чем ты говоришь?

— Мне сказали, что ты попросил лейтенанта дать тебе нового напарника. Знаешь, что он со мной собирается сделать? Перебросить на автомобильные кражи.

— Игнасио, у тебя было два года. Два года шансов. Но сейчас не время говорить об этом. Давай позже, ладно? А пока сиди на месте. Мы едем к тебе.

— Нет уж, Гарри, это ты сиди на месте.

Бош, помолчав, спросил:

— И что это должно означать?

— Да то, что с Ли я справлюсь и сам.

— Послушай меня, Игнасио. Ты там один. Ты не войдешь в магазин, пока не прибудет наша команда. Тебе все ясно?

— Мне не нужна никакая команда, и ты тоже не нужен, Гарри.

Феррас прервал связь. Бош, торопливо шагая к кабинету лейтенанта, нажал на кнопку повторного вызова. Феррас не ответил. Когда Бош вошел в кабинет Гэндла, лейтенант надевал пуленепробиваемый жилет.

— Надо спешить, — сказал Бош. — У Ферраса поехала крыша.

Вернувшись с похорон, Бош стянул с себя галстук и достал из холодильника бутылку пива. Потом вышел на веранду, опустился в шезлонг и закрыл глаза. Он подумал, не включить ли ему музыку, может быть, хоть Арту Пепперу удастся разогнать его хандру.

Однако обнаружил, что не может даже пошевелиться. И потому просто сидел с закрытыми глазами, изо всех сил стараясь забыть о событиях двух только что завершившихся недель. Пиво поможет, пусть и ненадолго. Это была последняя в холодильнике бутылка, и Бош дал себе клятву, что она будет последней и в его жизни. Ему теперь дочь нужно растить.

И словно в ответ на эти мысли дочь, услышал Бош, сдвинула выходящую на веранду дверь.

— Привет, Мадс.

— Пап.

Слово она произнесла только одно, однако Бошу показалось, что голос ее звучит как-то не так, тревожно. Он открыл глаза, прищурился от ударившего в них послеполуденного солнца. Дочь сменила платье на синие джинсы и рубашку из тех, что уложила в рюкзак ее мать. Бош уже заметил, что одежду, привезенную из Гонконга, она надевает чаще, чем ту, которую они купили здесь.

— Что такое, малыш?

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Давай.

— Мне очень жаль твоего напарника.

— Мне тоже. Он совершил грубую ошибку и заплатил за нее. Хотя не знаю, по-моему, это наказание, не соответствующее преступлению.

И мысли Боша мгновенно перенеслись к жуткой сцене, которую он увидел, войдя в кабинет управляющего «Магазина изысканных блюд и напитков “Удача”». Феррас, получивший четыре пули в спину, ничком лежал на полу. Роберт Ли сидел в углу. Трясясь и рыдая, он смотрел на лежавшее у двери тело сестры, пустившей пятую пулю себе в висок. Не проронившая ни единой слезинки, госпожа Ли, глава этой семьи, состоявшей из убийц и их жертв, стояла в дверном проеме.

Увидеть Миа Игнасио не успел. Что-то заставило ее вернуться в магазин после того, как она завезла туда мать. В Управлении некоторые считали, что она засекла Ферраса и поняла, что скоро в магазине появится полиция. Так или иначе, она поехала домой, взяла пистолет, который держал у себя под прилавком ее убитый отец, и возвратилась в Долину. Что она задумала, так и осталось загадкой. Возможно, она хотела убить Лама или мать. А может быть, просто дождаться полиции. Так или иначе, она вернулась в магазин через служебный вход примерно в то же время, когда через главный туда входил, чтобы в одиночку арестовать Роберта, Феррас. Миа увидела, как он входит в кабинет ее брата, и последовала за ним.

Бош отогнал от себя эти картины и мысли, выпрямился в шезлонге, глядя на дочь. Он заметил ее напряженный взгляд и понимал, что сейчас произойдет.

— Я тоже совершила ошибку, пап. Только заплатила за нее не я.

— О чем ты, милая?

— Доктор Инохос сказала, что я должна снять груз с души. Рассказать о том, что меня мучает.

Из глаз у нее потекли слезы. Бош подвинулся, усадил дочь рядом с собой и обнял за плечи.

— Мне ты можешь рассказать все, Маделин.

Она закрыла глаза руками:

— Это я погубила маму. Ее убили из-за меня.

— Минутку, минутку. Ты же не можешь отве...

— Нет, подожди, послушай. Все сделала я, папа, и должна сесть за это в тюрьму.

Бош крепко прижал ее к себе, поцеловал в макушку.

— А теперь ты послушай меня, Мадс. Я знаю, как все произошло, но ты не можешь отвечать за чужие поступки. Я не хочу, чтобы ты даже думала об этом.

Она отклонилась назад, чтобы посмотреть на него:

— Ты знаешь? Знаешь, что я сделала?

— Ты доверилась дурному человеку... а в остальном, во всем остальном виноват он.

Маделин покачала головой:

— Нет, нет. Ведь все придумала я. Я знала, что ты приедешь, и думала, что, может быть, ты увезешь меня с собой.

— Я знаю.

— Откуда? — спросила она.

Бош пожал плечами.

— Это не важно, — сказал он. — Важно другое: ты не могла знать, что Пен воспользуется твоим замыслом и попробует извлечь из него выгоду.

Она понурилась:

— Все равно. Это я убила маму.

— Нет, Маделин. Если кто и повинен в ее смерти, так только я. Нас пытались ограбить, а произошло это потому, что я повел себя как дурак, показав деньги в таком месте, где показывать их не следовало. Понимаешь? Я совершил ошибку, не ты.

Однако ни успокоить, ни утешить дочь ему не удалось.

— Ты не оказался бы там, если бы мы не послали тебе видеозапись. А это сделала я! Я же знала, что ты прилетишь первым же самолетом! Я собиралась вернуться домой еще до твоего прилета, притвориться, что мне удалось сбежать. Ты приехал бы к нам, и все было бы хорошо, но ты сказал бы маме, что в Гонконге мне угрожает опасность, и увез бы меня с собой.

Бош молча кивал. Примерно такой сценарий и сложился у него в голове несколько дней назад, когда выяснилось, что Бо Цзин Чан никакого отношения к убийству Джона Ли не имеет.

— А теперь мама мертва! Убито столько людей! И во всем виновата я!

Бош взял Маделин за плечи и развернул ее лицом к себе:

— Многое ли из этого ты рассказала доктору Инохос?

— Я ничего ей не рассказала. Хотела сначала поговорить с тобой. И теперь ты должен посадить меня в тюрьму.

Бош снова обнял дочь, прижал ее голову к своей груди.

— Нет, малыш, ты останешься со мной. — Он нежно гладил ее по волосам и спокойно говорил: — Все мы ошибаемся. Каждый из нас. Иногда человек совершает, как мой напарник, ошибку, которую невозможно исправить. Он просто не получает на это никаких шансов. Иногда исправить ее удается. Мы с тобой наши ошибки исправить можем. Вдвоем.

Слезы текли из глаз Маделин уже не так обильно. Бош услышал, как она шмыгает носом. И подумал, что, может быть, ради этого она к нему и пришла. В надежде найти выход.

— Мы можем делать добро, которое искупит совершенное нами зло.

— Как? — тоненьким голоском спросила она.

— Я покажу тебе как, малыш. Покажу, и ты увидишь, что мы многое можем поправить.

Он еще крепче прижал к себе дочь и с сожалением подумал о том, что рано или поздно ему все же придется выпустить ее из объятий.

* * * 

МАЙКЛ КОННЕЛЛИ

Собирая материал для романа «Девять драконов», Майкл Коннелли не раз побывал в Гонконге. В одном из последних интервью он сказал, что особое впечатление на него произвел «Чанкинг-мэншенс» — «целая вселенная в одном доме, прибежище выходцев из стран третьего и четвертого миров». Всякий раз оказываясь там, Коннелли испытывал ощущение тревоги и опасности.

Это семнадцатиэтажное здание состоит из пяти блоков: А, В, С, D и Е. Похожий на лабиринт нижний этаж представляет собой огромный базар, где менялы, продавцы мобильных телефонов, лавочники с национальной едой и одеждой не дают прохода. На верхних этажах находятся отели и пансионы. В 1980 расположенных под одной крышей комнатах одновременно проживает около 4000 человек.

«Чанкинг-мэншенс» открыл свои двери в 1961 году. С тех пор эти доходные комнаты с самыми низкими в городе ценами служат приютом для пеших туристов, нелегальных иммигрантов, мелких преступников и торговцев наркотиками.

За последние годы владельцы здания потратили миллионы гонконгских долларов на то, чтобы усилить его охрану и усовершенствовать противопожарную систему. Но вряд ли это место утратит когда-нибудь свою дурную славу. Скорее всего, «Чанкинг-мэншенс» навсегда останется таким же мрачным, как его описал в «Девяти драконах» Майкл Коннелли.

О каких мерах пожарной безопасности, например, можно говорить, в период проведения Праздника голодных духов — Юе-Лааня.

Целый месяц в конце лета на специально установленных алтарях китайцы приносят подношения духам: жгут благовония, бумажные деньги и фигурки из папье-маше. Эти действия, как они верят, даруют им благосклонность обитающих в ином мире предков — голодных духов.

Праздник достигает своего апогея на пятнадцатый день седьмого месяца китайского лунного календаря, когда люди выносят на улицу разную еду — свежие продукты и жареное мясо. А ночью зажигают цветные фонарики, приглашая на пиршество голодных духов, то есть тех, у кого не осталось на земле живых потомков.

На импровизированных сценах устраиваются музыкальные и кукольные представления, которые призваны развеселить духов и отвлечь их от попыток посеять хаос и разрушение.

В конце месяца плавучие фонарики в форме лилий уводят духов обратно в ад. Время, пока длится праздник, считается неблагоприятным для заключения брака, переезда и смены работы.

САДОВЫЕ ЧАРЫ Сара Эддисон Аллен 

Этому не учат в школе. Тайные знания о чудесных свойствах растений передаются из поколения в поколение.

1

Каждый раз в новолуние Клэр снились сны о детстве. В темном небе перемигивались звезды, тонкий месяц кокетливо улыбался в вышине, как улыбались на старинных рекламных щитах красавицы, предлагавшие сигареты и лимонад. Летом в такие ночи Клэр вообще не ложилась спать. Она уходила в сад и работала при свете садовых фонарей — пропалывала и подрезала ночные цветы: душистый табак и индейский дурман, жасмин и луноцветную ипомею. Раньше в саду Уэверли такие несъедобные растения не выращивали, но Клэр посадила их из-за бессонницы — чтобы было чем заняться по ночам, когда ей делалось так беспокойно, что казалось, тревога прожигает подол ночной рубашки, а на кончиках пальцев вспыхивают искры.

Ей всегда снился один и тот же сон. Бесконечные дороги, змеясь, уходят вдаль. Ночь, она спит в машине, пока Лорелея, ее мама, заигрывает с мужчинами в барах и забегаловках. Или стоит на страже, пока мама крадет шампунь, дезодорант, губную помаду и, случается, шоколадку для нее, Клэр, в каком-нибудь придорожном магазинчике на Среднем Западе. А потом, перед самым пробуждением, всегда возникала в ореоле света ее сестра Сидни. Лорелея с Сидни на руках бежала к огромному бабушкиному дому в Северной Каролине. Клэр обязательно бы отстала и потерялась, но она крепко, изо всех сил держалась за мамину ногу.

В то утро, проснувшись в саду за домом, Клэр ощутила во рту горький привкус сожаления. Да, теперь ей стыдно за то, как она обходилась с сестрой. Но первые шесть лет ее жизни, пока не появилась на свет Сидни, были наполнены постоянным страхом: она все время боялась, что их с мамой поймают, побьют, что им будет нечего есть и нечем укрыться, когда настанет зима. Мама всегда умудрялась выкрутиться, но, как правило, в самый последний момент. Их никогда не ловили, Клэр никогда не били, но Лорелея считала, что Клэр может жить и такой неустроенной жизнью, а вот Сидни достойна лучшего, у Сидни должен быть дом. Клэр так и не смогла ей этого простить.

Подобрав с земли секатор и совок, Клэр встала — ноги сильно затекли — и пошла сквозь предрассветный туман к сараю. В саду было тихо и сыро, ветви яблони, росшей у самой ограды, слегка подрагивали, будто ей тоже снился сон. Несколько поколений семьи Уэверли ухаживали за этим садом. Клэр знала: в этой земле заключено их прошлое — и будущее. Что-то еще должно было произойти,что-то, о чем сад ей пока не поведал. Главное — не проглядеть.

Она дошла до сарая, тщательно обтерла от росы садовые инструменты, повесила их на гвоздики. Закрыла на засов тяжелую калитку и направилась к большому дому из красного кирпича — Клэр унаследовала его от бабушки. Войдя в дом с заднего двора, она оказалась на застекленной террасе, превращенной в сушильню для растений. Здесь сильно пахло лавандой и мятой, точно она шагнула прямо в воспоминание о Рождестве, правда не свое, а чужое.

Хлопотный будет день, подумала она. Вечером ей предстоит обслуживать банкет, а кроме того, сегодня последний вторник мая, а значит, нужно отвезти на рынок и в магазин деликатесов мятное и розовое желе, а также уксус, настоянный на цветках настурции и лука-резанца. Клэр поднялась в спальню и, устроившись перед зеркалом, начала причесываться — закреплять гребнями пышные волосы. В это время в парадную дверь постучали. Все еще босиком, в легком белом платье, она кинулась открывать. На крыльце стояла сухонькая старушка.

Эванель Франклин было семьдесят девять лет, а на вид — и все сто двадцать, но она по-прежнему пять раз в неделю вышагивала милю на стадионе местного колледжа. Она была из рода Уэверли и приходилась Клэр дальней родственницей — троюродной или четвероюродной тетушкой. После бегства Сидни и смерти бабушки Клэр интуитивно тянулась к ней, единственной родной душе во всем городе.

Когда Клэр была маленькая, Эванель вручала ей пластырь еще до того, как она расцарапает коленку; дарила им с Сидни четвертаки перед тем, как на их улице появлялся фургон мороженщика, а еще она дала Клэр карманный фонарик — и велела держать его под подушкой — за целых две недели до того, как из-за удара молнии весь район остался без электричества. Если Эванель вам что-то дарила, можно было не сомневаться: рано или поздно эта вещь пригодится.

— Ой, ты прямо как итальянка! Волосы чернющие и платье как у Софи Лорен, — восхитилась Эванель.

Она была в зеленом бархатном спортивном костюме, на плече — объемистая сумка, набитая медяками, почтовыми марками, дешевыми таймерами и кусками мыла — всякой всячиной, которую, кто знает, вдруг придется кому-нибудь подарить.

— Как ты вовремя! — обрадовалась Клэр. — Я как раз кофе собралась варить.

— Не откажусь. — Эванель прошла вслед за Клэр на кухню и села за стол, а Клэр тем временем принялась хлопотать у плиты. — Знаешь, что я больше всего ненавижу? Лето.

Клэр улыбнулась. Эванель чудачка, но рядом с ней так уютно. Уже много лет Клэр уговаривала старушку переехать в просторный дом Уэверли, где Клэр сможет за ней ухаживать.

— Почему? Летом так хорошо! Свежий воздух, солнце припекает, можно есть помидоры тепленькими, прямо с грядки.

— А я ненавижу лето, потому что в каникулы студенты разъезжаются кто куда, бегунов нет, и на стадионе ни единого красивого мужского зада, на который можно поглазеть.

— Старая ты скабрезница, Эванель, — усмехнулась Клэр, ставя перед старушкой чашку кофе.

Эванель с подозрением заглянула в чашку:

— Ты ведь ничего туда не подмешала?

— Сама прекрасно знаешь, что нет.

— Да ведь ты же из тех Уэверли, которые вечно что-нибудь подмешивают. А я люблю, чтобы все было в чистом виде, просто и ясно. Да, кстати, я тут тебе кое-что принесла.

Эванель порылась в сумке и выудила оттуда желтую пластмассовую зажигалку.

— Спасибо, Эванель. — Клэр машинально сунула зажигалку в карман. — Полагаю, она мне обязательно пригодится.

— Я вдруг поняла, что должна тебе ее подарить. — Эванель поднесла чашку к губам и покосилась на форму для кекса, стоявшую на полке. — А что это ты там такое испекла?

— Бисквит с лепестками фиалок. Это для сегодняшнего банкета. — Клэр взяла стоявшую рядом пластиковую коробку. —  А вот этот кексик — для тебя. И в него ничего не подмешано, честное слово.

— Какое же ты золотце! И когда только ты замуж выйдешь? Вот случись со мной что, кто будет о тебе заботиться?

— Ничего с тобой не случится. А дом этот идеально подходит для одинокой женщины. Я спокойно доживу тут до старости, а когда соседские ребятишки полезут в сад за яблоками, буду гонять их метлой.

Эванель покачала головой:

— Твоя беда в том, что ты слишком погрязла в повседневности. Вся в бабушку пошла. Ты слишком дорожишь этим домом, как и она.

Клэр польстило такое сравнение. Она ведь понятия не имела, что это значит — принадлежать к определенной семье, пока мама не привезла ее сюда, к бабушке. Они прожили в Баскоме недели три, Сидни только что родилась, Клэр играла во дворе у крыльца, а соседи заходили проведать Лорелею и ее новорожденную. Одна супружеская пара вышла из дома, и женщина заметила, глядя на Клэр, строившую домик из прутиков: «Настоящая Уэверли. Вся в собственном мире». С того дня Клэр каждое утро ходила с бабушкой в сад, наблюдала за ней, мечтала стать такой же, как она, — настоящей Уэверли.

— Мне нужно запаковать кое-что, — сказала она Эванель. — Если подождешь минутку, я подброшу тебя до дома.

— Повезешь товар к Фреду?

—  Да.

— Тогда я с тобой, — сказала Эванель. — Хочу купить кока-колы. И шоколадных батончиков. И помидоров. После твоих слов захотелось съесть помидорку.

Клэр принесла из кладовой четыре картонные коробки и уложила в них баночки с вареньем и бутылочки с уксусом. Когда все было готово, они с Эванель вышли во двор, где стоял пикап с надписью: «УЭВЕРЛИ. ОБСЛУЖИВАНИЕ БАНКЕТОВ». Эванель устроилась на пассажирском сиденье, а Клэр поставила коробки в багажник. Потом передала старушке коробочку с ее кексом и пакет из плотной бумаги.

— А тут что? — поинтересовалась Эванель.

— Особый заказ.

— Для Фреда, — догадалась Эванель.

Но Клэр пояснять не стала:

— Если я проболтаюсь, он больше никогда не станет мне ничего заказывать.

И они выехали со двора.

Клэр неплохо зарабатывала, потому что местные жители знали: блюда, приготовленные из цветов, растущих возле яблони в саду Уэверли, действуют на тех, кто их ест, самым неожиданным образом. Если подать на стол обжаренные бутоны одуванчиков с рисом, приправленным лепестками маргариток, ваши гости заметят только то, что в вашем доме красиво, и проглядят все недостатки. От гренок с маслом и медом из иссопа дети станут послушными. Вино из жимолости наделяет способностью видеть в темноте, а салат из мяты и цикория вселяет уверенность, что вскоре случится что-то неожиданное и прекрасное.

В этот вечер Клэр обслуживала банкет у Анны Чэпел, декана факультета искусств Колледжа Орион, — та каждый год в конце весеннего семестра приглашала к себе коллег. Клэр уже пять лет обслуживала эти вечера — отличный способ найти новых клиентов среди университетской публики.

Первым делом Клэр отвезла на рынок желе и уксус. Потом направилась в центр города, в «Лавку деликатесов Фреда», а проще говоря, в бакалею Фреда — именно так это заведение называлось много лет подряд, пока в городе не появилась публика с претензиями.

Они с Эванель вошли в магазин — деревянные половицы поскрипывали под ногами. Эванель сразу кинулась к лоткам с помидорами, а Клэр направилась в подсобное помещение, где находился кабинет Фреда.

Она постучала в дверь, потом тихонько приоткрыла ее:

— Привет, Фред.

Он сидел за старым письменным столом, вокруг были навалены счета, но, судя по тому, как поспешно он вскочил и кинулся ей навстречу, мысли его витали где-то далеко.

— Я привезла заказ, две коробки.

— А, отлично. — Он поспешно надел белый пиджак, висевший на спинке стула, и помог Клэр донести коробки. — А ты привезла... гм... этот, другой мой заказ? — тихо спросил он, пока они шли к складу.

Загадочно улыбнувшись, она снова вышла на улицу, вернулась через минуту и вручила ему бумажный пакет, в котором лежала бутылка вина из розовой герани.

Фред вытащил бутылку — вид у него был смущенный. Потом передал ей конверт с чеком, только на этот раз сумма была в десять раз больше обычной. Да и конверт был на редкость красивым, краски на нем так и сияли — для него это был свет надежды.

— Спасибо, Фред. Увидимся через месяц.

— Да. Пока, Клэр.

Фред Уокер все смотрел на Клэр — она ждала в дверях, пока Эванель расплатится у кассы. Клэр была хороша собой — кареглазая, смуглая, черноволосая. И тем не менее местные побаивались ее, хотя и были подчеркнуто вежливы. Она ведь из Уэверли, а это очень странное семейство. Мамаша Клэр уехала, оставив дочек на попечение бабушки, а через несколько лет погибла в Чаттануге в автокатастрофе. Бабушка вела жизнь затворницы и почти не выходила из дому, ее дальняя родственница Эванель вечно дарила всем странные подарки. Впрочем, при Клэр старинный дом — местная достопримечательность — содержался в образцовом порядке, его показывали туристам, и это шло городу на пользу. А самое главное, когда кому-нибудь нужно было решить некую проблему и помочь в этом могли только цветы из сада Уэверли, Клэр никогда не отказывала.

Фред, крепко прижимая к груди пакет с бутылкой, вернулся в кабинет. Снял пиджак, сел за стол и задумчиво посмотрел на фотографию в рамке. На ней был изображен привлекательный мужчина лет пятидесяти, его друг Джеймс, с которым они прожили вместе больше тридцати лет. Но в последнее время что-то у них разладилось, и это давало повод для беспокойства. Теперь Джеймс все чаще оставался на ночь в Хикори, где несколько дней в неделю работал по вечерам. Он объяснял другу, что заканчивает поздно и ночью тащиться обратно в Баском нет смысла. Фред в такие ночи оставался дома один и не знал, чем заняться. Ведь это Джеймс обычно говорил: «Ты так замечательно готовишь мясное рагу. Давай-ка сделаем его на ужин». Или: «Сегодня по телевизору интересный фильм, давай посмотрим». Фред во всем полагался на мнение друга, а когда его не было рядом, совершенно терялся. Что съесть на ужин? Отнести вещи в химчистку сейчас или подождать с этим до утра?

Фред давно слышал удивительные рассказы о вине из розовой герани, которое делают дамы Уэверли. Поговаривали, что это вино приносит людям счастье. Стоит его пригубить — и сразу вспоминается что-нибудь хорошее, а Фреду сейчас хотелось вернуть все то хорошее, что было у них с Джеймсом. Клэр обычно делала всего одну бутылку такого вина в год, стоила она огромных денег, но действовала безотказно.

Он дотянулся до телефона, набрал рабочий номер Джеймса. Нужно спросить, что бы он хотел на ужин.

И кстати, с каким мясным блюдом подают на стол волшебное вино?

Вечером Клэр отправилась к Анне Чэпел. Анна жила на тихой улочке возле кампуса колледжа.

Анна предупредительно распахнула перед ней дверь:

— Здравствуйте, дорогая. — Клэр стояла на крыльце, в руках у нее была сумка-холодильник, доверху набитая деликатесами. — Вам чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо, я сама справлюсь, — отказалась Клэр, хотя вообще-то помощь ей не помешала бы.

Во время учебного года она часто нанимала себе в помощники студентов-первокурсников, изучавших ресторанное дело. Их, слава богу, интересовали лишь вопросы, связанные с кулинарией. Она на собственном горьком опыте убедилась: местных лучше на работу не брать. Эти все надеялись, что научатся у нее какому-нибудь волшебству или хотя бы доберутся до яблони у нее в саду и проверят, действительно ли она волшебная. Ведь всем известно: если съесть яблочко с ее ветвей, узнаешь, какое самое главное событие ждет тебя в жизни.

Клэр прошла на кухню и перегрузила что нужно в холодильник. Потом внесла с черного хода все остальные припасы. Вскоре приятные ароматы с кухни заполнили собой весь дом, приветствуя гостей подобно поцелую в щеку.

Когда гости расселись, Клэр начала подавать угощение. В меню значились салат, суп из юкки, запеченная свинина с настурцией, чесноком и козьим сыром, вербеновый шербет и бисквитный кекс с фиалками на десерт.

Дел у Клэр было много, только успевай поворачиваться: подогревать еду, раскладывать ее по тарелкам, подавать на стол, потом аккуратно и незаметно собирать со стола посуду. Она делала все четко, почти механически, стараясь не отвлекаться. Когда она работала в одиночку, думать приходилось не о гостях, а о том, что и в какой последовательности делать; сегодня было особенно трудно, ведь накануне она спала в саду, на голой земле. Впрочем, общаться с людьми ей было непросто и в лучшие дни.

И все же она его заметила. Анна сидела во главе стола, а он — недалеко от нее. Все остальные, когда перед ними ставили тарелки, смотрели на еду. А он смотрел на Клэр. У него были темные волосы до плеч, изящные руки с длинными пальцами, полные губы. Глядя на него, она почувствовала смутную тревогу.

— Мы с вами знакомы? — улыбнулся он, когда она ставила перед ним десерт.

Улыбка была такой открытой и приятной, что она едва не улыбнулась в ответ.

— Кажется, нет.

— Это Клэр Уэверли, наша кулинарка, — ответила Анна, ее щеки раскраснелись от выпитого вина. — Я каждый раз ее приглашаю, когда устраиваю факультетские банкеты. Клэр, это Тайлер Хьюз. Он работает у нас первый год.

Клэр кивнула, чувствуя страшную неловкость от того, что взгляды всех гостей теперь обращены на нее.

— Уэверли, — задумчиво повторил Тайлер. Она двинулась было прочь, но он задержал ее руку в своей. — А, ну конечно! — улыбнулся он. — Вы моя соседка. Я живу рядом с вами. Вы из большого дома в стиле королевы Анны?

То, что он к ней прикоснулся, так ее изумило, что она смогла лишь нервно кивнуть.

Словно почувствовав, как она окаменела, он отпустил ее руку.

— Я купил голубой дом рядом с вашим, — пояснил он. — Переехал туда месяц назад.

Клэр лишь смотрела на него и молчала.

— Ну, рад наконец познакомиться, — сказал он.

Она снова кивнула и вышла из комнаты. Вымыла посуду, упаковала свои вещи, а остатки салата и кекса поставила в холодильник — Анне на завтрак. Делая все это, она то и дело неосознанно проводила пальцами по запястью в том месте, где ее коснулся Тайлер, — как будто пыталась что-то стереть с кожи.

Выйдя с последней коробкой к своему пикапу, она вдруг ощутила странный порыв ветра. Она обернулась и заметила под дубом в саду темную фигуру. Очертания едва угадывались, но над головой у человека чуть мерцал красноватый свет, словно электрические разряды.

Стоявший шагнул ей навстречу, она видела, что он не сводит с нее глаз.

— Подождите, — окликнул ее Тайлер. — У вас есть зажигалка?

Клэр поставила на землю коробку, пошарила в кармане и вытащила желтую зажигалку, подарок Эванель. Вот, значит, для чего она предназначалась!

Ей казалось, что в спину ей ударяет стена воды, выталкивая ее на глубину, — с этим чувством она и подошла к нему, протягивая зажигалку. Остановилась в нескольких шагах, изо всех сил противясь той неведомой силе, что толкала ее вперед.

Он улыбнулся ей — открыто, доброжелательно. Он вертел в пальцах незажженную сигарету.

— Вы курите? — спросил он.

— Нет.

Зажигалка так и осталась в ее протянутой руке.

— Я сам знаю, что это вредно. Пытаюсь бросить, дошел вот до двух сигарет в день. Теперь это не в моде. — Она по-прежнему не отвечала, он понимал неловкость ситуации и переминался с ноги на ногу. — Ужин был прекрасный, — сделал он еще одну попытку ее разговорить.

— Спасибо.

— Может, как-нибудь еще увидимся?

У нее бешено колотилось сердце. Нет, ей достаточно того, что уже есть. Стоит понадеяться на что-то еще — и жизнь ответит ударом.

— Оставьте себе, — сказала Клэр, сунула ему в руку зажигалку и быстро пошла прочь.

Клэр подъехала к дому и обнаружила, что на верхней ступеньке крыльца кто-то сидит. Не погасив фары, не захлопнув дверцу, она опрометью бросилась через двор.

— Эванель, что случилось?

Эванель с трудом поднялась — в свете уличных фонарей ее фигура казалась почти призрачной. В руках у нее были два пакета с постельным бельем и коробка пирожных-корзиночек с клубничным джемом.

— Не могла заснуть, пока не отнесу тебе вот это. Держи скорей, и я отправлюсь на боковую.

Клер взлетела по ступенькам и забрала у старушки пакеты, потом обняла ее.

— Ты давно ждешь?

— Да с часик уже. Легла было, и тут меня как стукнуло. Тебе нужно постельное белье и корзиночки.

— Что же ты не позвонила мне на мобильный? Я бы к тебе приехала.

— А так не получится. Сама не знаю почему. И понятия не имею, к чему тебе все это! — Эванель глубоко вздохнула, потом прошептала: — Я хочу домой.

— Ну конечно. Я сейчас тебя отвезу. — Клэр положила пакеты на плетеное кресло-качалку у двери. — Ну, пойдем, дорогая, — добавила она и помогла старушке спуститься с крыльца и сесть в машину.

Когда Тайлер Хьюз возвращался с ужина, в окнах у соседки было темно. Он вышел из машины и помедлил у своего крыльца. Идти в дом пока не хотелось.

В этом году Тайлеру предстояло вести летние курсы, но между весенним и летним семестрами был небольшой перерыв на пару недель, а без жесткого расписания он почему-то всегда начинал нервничать. Твердый распорядок был ему больше по душе. Родители его, люди богемные, всегда поощряли его творческие наклонности. Только пойдя в школу, он узнал, что рисовать на стенах не принято. В его жизни появились распорядок, правила, указания — и лишаться всего этого потом не захотелось. Потому-то он и стал преподавателем.

Получив диплом, он поначалу работал учителем старших классов во Флориде. Примерно через год стал преподавать на вечернем факультете местного университета. Еще через несколько лет, во время летних каникул, как всегда мучительных, он узнал, что в Колледже Орион открылась вакансия на факультете искусств; он прошел собеседование, и его взяли на работу.

Тут он услышал какой-то глухой удар во дворе за домом и пошел посмотреть, что там происходит. Фонарь, висевший на заднем крыльце, освещал дворик полностью — тот был вовсе не так велик, как в соседнем доме. Участки разделяла возведенная Уэверли изгородь, увитая зеленью. С тех пор как он сюда переехал, Тайлер уже дважды стаскивал с этой изгороди ребятишек. Они пытались подобраться к яблоне в саду Уэверли. По их словам, это была какая-то необычная яблоня.

Он прошел вдоль изгороди, вдыхая густой аромат жимолости. Потом обо что-то споткнулся, наклонился и увидел под ногами яблоко. Рядом другое, за ним третье — а под самой изгородью их нападала целая кучка. Странно, ведь из его дворика эту яблоню даже не видно.

Он подобрал маленькое розовое яблочко, протер рукавом рубашки, надкусил.

Он решил, что завтра соберет яблоки в коробку и отнесет их Клэр. Будет повод еще раз с ней повидаться.

Последнее, что он запомнил — как поставил ногу на нижнюю ступеньку крыльца.

А потом ему пригрезилось что-то совершенно удивительное.

 2

Сидни подошла к детской кроватке.

— Просыпайся, доченька.

Бэй открыла глаза, и Сидни прижала палец к губам:

— Мы уходим, только тихо, чтобы Сьюзен не слышала. Помнишь? Мы договаривались.

Бэй молча встала, пошла в туалет и не забыла, что воду спускать нельзя: в их загородном доме у двух квартир была общая стенка, и Сьюзен, соседка, могла их услышать. Потом Бэй надела туфельки с мягкими бесшумными подошвами и одежду, которую ей приготовила Сидни.

Пока Бэй одевалась, Сидни ходила взад-вперед. Дэвид уехал по делам в Лос-Анджелес; уезжая, он всегда просил пожилую соседку приглядывать за Сидни и Бэй. Всю последнюю неделю Сидни понемногу выносила из дому одежду, продукты и другие вещички — складывала их в хозяйственную сумку и ни на шаг не отступала от маршрута, который предписал ей Дэвид: за этим Сьюзен тоже следила. Ей позволено было по понедельникам, вторникам и четвергам гулять с Бэй в парке, а по пятницам ходить в магазин за продуктами. Два месяца назад она познакомилась в парке с Гретой, которая тоже гуляла с ребенком, и та рискнула задать ей вопросы, от которых удерживались другие мамаши. Откуда у нее столько синяков? Почему она такая запуганная? Грета помогла Сидни купить за триста долларов старенький «субару» — на эту покупку ушла почти вся сумма, которую Сидни скопила за последние два года, потихоньку таская купюры у Дэвида из кошелька. Продукты и одежду она отдавала в парке Грете, а та складывала их в машину. Сидни молила Бога, чтобы Грета не забыла поставить машину там, где они договорились. В эту ночь Дэвид должен был вернуться.

Раз в два или три месяца Дэвид улетал в Лос-Анджелес, чтобы проверить, как работает ресторан, в котором он был совладельцем. Потом оставался покутить с партнерами. Домой он возвращался довольный, слегка навеселе, но благодушие его сохранялось недолго, потому что Сидни не шла ни в какое сравнение с роскошными девицами, которых он цеплял в Лос-Анджелесе. А ведь когда-то она и сама была из таких девочек. Ей так же, как и ее матери, нравились рисковые парни, по крайней мере она так считала. Отчасти именно поэтому — но не только поэтому — в один прекрасный день Сидни сбежала из Баскома с одним рюкзаком и пачкой маминых фотографий.

— Я готова, — прошептала Бэй.

Сидни молча обняла дочку. Бэй исполнилось пять лет, и она уже понимала, что к чему. Сидни пыталась, как могла, оградить ее от влияния Дэвида, и по негласному уговору он никогда не бил Бэй — пока Сидни выполняла все его требования.

Когда-то она умела уходить легко. Уходить приходилось постоянно — пока она не познакомилась с Дэвидом. А сейчас ей было так страшно, что перехватывало дыхание.

Тогда, сбежав из Северной Каролины, Сидни прямиком отправилась в Нью-Йорк. Поселилась с какими-то актерами, которые старательно копировали ее южный акцент — сама она тем временем столь же старательно от него избавлялась. Через год перебралась в Чикаго с парнем, профессиональным угонщиком автомобилей. Когда его поймали, она забрала его деньги и переехала в Сан-Франциско. Сменила имя, чтобы бывший дружок ее не нашел, и назвалась Синди Уоткинс. Когда деньги закончились, отправилась в Сиэтл и устроилась работать в ресторан «У залива Салмон-Бэй».

Владелец ресторана Дэвид был настоящий мачо, а такие мужчины ей всегда нравились — правда, пока не начинали ее пугать. Как только это случалось, она уходила. С Дэвидом ей сделалось страшно примерно через полгода после того, как они начали встречаться. Она собралась было уйти, но тут обнаружила, что беременна.

Бэй родилась семь месяцев спустя — Дэвид дал ей имя в честь своего заведения. Сидни поначалу невзлюбила дочку, считала, что из-за нее вся ее жизнь пошла прахом. Дэвид теперь вызывал у нее лишь отвращение — он запугал ее так, как, ей казалось, запугать человека просто невозможно. Семейная жизнь не была пределом ее мечтаний. Она не собиралась всерьез связываться ни с одним из своих мужчин. А теперь ей пришлось смириться ради Бэй.

Но в один прекрасный день все изменилось. Бэй, которой едва исполнился годик, тихонько играла с чистым бельем в корзине. И вдруг Сидни увидела себя — как она играет совсем одна, а мама заламывает руки и мечется по комнате в Баскоме; вскоре после этого мама, не сказав ни слова, исчезла. Сидни захлестнуло незнакомое прежде чувство сострадания к маленькому беспомощному существу — в этот момент она дала себе слово не повторять маминых ошибок. Мама была доброй, но так и не сумела стать хорошей матерью. Она бросила дочерей, не объяснив даже причины своего ухода, и больше они ее не видели. Сидни дала себе слово, что будет хорошей матерью, а хорошие матери защищают своих детей. Еще год ушел на то, чтобы осознать: совершенно не обязательно оставаться здесь только ради Бэй. И она забрала дочку с собой.

Прежде она всегда очень ловко заметала следы, но на этот раз утратила бдительность. И даже за недолгое время свободы успела закончить парикмахерские курсы. Но как-то раз она вышла из салона красоты в Буазе, где нашла работу, и обнаружила, что на парковке ее поджидает Дэвид. Он бил ее, пока она не потеряла сознание. Потом они поехали в детский сад забирать Бэй — собственно, именно через садик Дэвид их и нашел, увидел дочкино имя в списке. Он умел быть обаятельным, и воспитательницы, глядя на ссадины на лице Сидни, поверили, когда он сказал, что она попала в автомобильную аварию.

С тех пор как он привез ее из Буаза и запер здесь, Сидни каждое утро чувствовала запах жимолости. Запах всегда долетал из окна или из-за двери — оттуда, где лежал путь на волю. Однажды она поняла: это запах дома. Им пора домой.

Они с Бэй тихонько спустились в гостиную в предрассветной мгле. Из соседской квартиры было видно и парадную, и заднюю двери, поэтому беглянки направились к окну гостиной, которое выходило в узкий боковой дворик — его Сьюзен не видела. Сидни заранее выставила москитную сетку, теперь осталось только тихо открыть окно и опустить Бэй на землю. Потом она перекинула через подоконник сумку, чемодан и дочкин рюкзачок. Сама выбралась следом и повела Бэй через кусты гортензии.

Грета обещала оставить «субару» дальше по улице, перед домом номер сто. Ключи она собиралась спрятать под боковым зеркалом. Страховки на машину не было, техосмотр был просрочен, но это не имело никакого значения. Главное — на этом можно уехать прочь.

Моросило, Сидни и Бэй чуть не бежали по тротуару, наконец они подошли к сотому дому. Где же машина?

Сидни оставила Бэй ждать и посмотрела на следующей улице — так, на всякий случай. Ничего.

Задыхаясь, она примчалась обратно к Бэй — ей сделалось жутко уже от того, что, запаниковав, она решилась хоть на минуту оставить дочь одну. Села на тротуар, уронила голову на руки. Она так долго набиралась храбрости — и все зря. И что, теперь вести Бэй обратно в этот ад? Сидни не хотела, да и не могла больше оставаться Синди Уоткинс.

Бэй пристроилась с ней рядом, Сидни обняла дочку одной рукой.

— Мам, все будет хорошо.

Сидни услышала звук мотора. Свет фар медленно приближался, будто кого-то выискивая. Потом машина остановилась, хлопнула дверца.

— Синди?

Она подняла глаза и увидела Грету — невысокую блондинку, которая неизменно носила джинсы, ковбойские сапоги и большие перстни с бирюзой.

— Господи, — выдохнула Сидни.

— Ты уж меня прости. Я попыталась тут припарковаться, но меня застукал мужик вон из того дома и пригрозил, что вызовет эвакуатор. Я с тех пор проезжала тут каждые полчаса, дожидаясь вас.

Грета помогла Сидни подняться и подвела их с Бэй к «субару» — кусок пластмассы вместо выбитого стекла, пятна ржавчины на крыльях.

— Удачи вам. Уезжайте как можно дальше.

— Спасибо.

Грета кивнула и забралась на пассажирское сиденье подъехавшего следом джипа.

— Вот видишь, мама, — сказала Бэй. — Я-то знала, что все будет хорошо.

— Я тоже, — соврала Сидни.

Клэр отправилась в сад нарвать мяты. Нужно было приготовить обед для ежегодного заседания клуба ботаников-любителей, которое должно было состояться в Хикори в пятницу. Ботаникам, понятное дело, нравилась мысль о съедобных цветах. Членами клуба были в основном пожилые богатые дамы, платили они не скупясь, да и другим потом могли порекомендовать. Словом, очень даже выгодный заказ. Правда, придется нанять помощницу-официантку.

Сад, будто готическое кладбище, был обнесен тяжелой металлической изгородью, ее закрывали с обеих сторон густые кусты жимолости. Даже калитка почти полностью заросла, а тайное отверстие, куда вставлялся ключ, удавалось обнаружить совсем немногим.

Она вошла — и сразу заметила непорядок.

Из земли пробивались побеги плюща.

Плющ в ее саду.

Всего за одну ночь.

Сад словно давал ей знак, что нечто попыталось проникнуть извне, нечто на вид симпатичное и безобидное, но только позволь — и оно заполонит все вокруг.

Она быстренько вырвала побеги плюща, потом принялась старательно выкапывать корни. В спешке она даже забыла закрыть калитку и, вздрогнув, вскинула голову, когда услышала, как хрустит гравий на дорожке, вьющейся между клумбами.

К ней шел Тайлер — он нес картонную коробку и с некоторой опаской озирался по сторонам, словно попал в какое-то странное место. Здесь все цвело сразу, даже те растения, что не должны цвести одновременно. Тайлер резко остановился, заметив коленопреклоненную Клэр, которая как раз выкапывала корни плюща из-под куста сирени.

— Тайлер Хьюз, — напомнил он, будто опасаясь, что она его не признает, — ваш сосед.

Она кивнула:

— Я вас помню.

Он подошел ближе.

— Яблоки, — сказал он, присаживаясь с ней рядом на корточки и ставя коробку на землю. — Нападали из-за забора. Я подумал — вдруг они вам нужны для вашей стряпни, вот и решил принести. Позвонил сперва в дверь, но мне никто не ответил.

— Не нужны, но все равно спасибо. А вы что, не любите яблоки?

— Ем иногда. Просто ума не приложу, как они залетели ко мне во двор. Дерево-то вон как далеко.

Ни о каких видениях он не упоминал, от этого ей сразу полегчало. «Видимо, все-таки не пробовал», — мелькнула мысль.

— Наверное, ветром закинуло, — предположила она.

— А на тех яблонях, которые растут у нас в кампусе, яблоки еще зеленые.

— Это дерево цветет зимой и плодоносит всю весну и лето.

Тайлер поднялся и уставился на яблоню:

— Ничего себе.

Дерево раскинуло ветви, как танцовщица — руки, яблоки на самых кончиках ветвей, казалось, лежат на ладонях. Кора на стволе поблекла и потрескалась от старости. Клэр замечала, что яблоня иногда кидается яблоками, словно бы от скуки. Она строго посмотрела на дерево. Иногда удавалось так его приструнить.

— Дерево как дерево, — сказала она и снова стала вытягивать из земли корни.

Она столько лет работала в саду одна, а сейчас вдруг поняла: ей очень не хватает живого общения. Вспомнились времена, когда они с бабушкой вдвоем пропалывали клумбы. Этот труд не был раньше таким уединенным.

Тайлер стоял поодаль и наблюдал за ней.

— Вы давно живете в Баскоме? — спросил он.

— Практически всю жизнь.

— Практически?

— Наша семья отсюда. Моя мать здесь родилась. Потом уехала, а когда мне исполнилось шесть лет, вернулась. С тех пор я здесь и живу.

— Выходит, вы отсюда родом.

Клэр замерла. Ну как у него это получается? Как можно такое сотворить с помощью всего лишь нескольких слов? Он сказал именно то, что она всегда мечтала услышать. Он проник за ее заслоны. Он был прямо как плющ. Она медленно обернулась и внимательно посмотрела на него — худощавый, резкие черты лица, выразительные карие глаза.

— Верно, — сказала она.

— И кто же ваши гости? — поинтересовался он.

Смысл этих слов дошел до нее не сразу.

— Я не жду никаких гостей.

— Когда я проходил мимо парадной двери, как раз подъехала машина, набитая какими-то сумками и коробками. Я подумал, гости издалека прибыли...

— Странно.

Клэр встала, сняла перчатки и зашагала прочь из сада, предварительно убедившись, что Тайлер идет следом. Она не собиралась оставлять его наедине с яблоней, пусть даже он и не любит яблок.

Она вышла во дворик — и застыла как вкопанная. Тайлер тоже подошел и осторожно поддержал ее за плечи, словно поняв, что у нее подкашиваются ноги.

И с этой стороны плющ прокрался.

Девочка лет пяти бегала по двору, раскинув руки и явно изображая самолет. Какая-то женщина стояла, прислонившись к потрепанному «субару» — немытые каштановые волосы растрепаны, руки скрещены на груди. Казалось, она едва сдерживает нервную дрожь.

Клэр сделала несколько нерешительных шагов ей навстречу:

— Сидни?

Сидни резко оттолкнулась от машины, словно перепугавшись. Но, увидев Клэр, улыбнулась:

— Привет, Клэр.

Клэр не верила своим глазам. Неужели это та самая Сидни, о которой все знали: она никогда не выйдет из дому с грязными волосами и скорее умрет, чем покажется на людях в футболке с жирным пятном?!

— Где ты была?

— Лучше спроси, где я не была.

Сидни улыбнулась своей очаровательной улыбкой — и грязные волосы, и заляпанная футболка теперь уже не имели значения. Да, это была Сидни.

Девочка подбежала к Сидни, встала с ней рядом. Та положила руку ей на плечо.

— Это моя дочь Бэй.

Клэр через силу улыбнулась. У девочки были темные волосы — такие же темные, как у Клэр, — а глаза голубые, как у Сидни.

— Здравствуй, Бэй.

Сидни вопросительно взглянула на незнакомого мужчину.

— Тайлер Хьюз, — представился он, протягивая ей руку. — Сосед.

Сидни пожала Тайлеру руку и кивнула.

— А я Сидни Уэверли, сестра Клэр.

— Очень приятно. Я как раз собирался уходить. Клэр, если что, я всегда к вашим услугам...

И он зашагал прочь.

Сидни многозначительно повела бровями:

— Симпатичный.

— Уэверли, — сказала Клэр.

— Что?

— Ты представилась как Уэверли. А мне казалось, ты терпеть не можешь эту фамилию.

Сидни неопределенно пожала плечами.

— А Бэй?..

— Ее фамилия тоже Уэверли. Иди-ка поиграй, лапушка, — сказала Сидни, и Бэй снова убежала во дворик. — Ничего себе, какой же наш дом стал красивый. Свежая краска, новые окна, новая крыша. Я и подумать не могла, что из него можно сделать такую картинку.

— Я потратила на ремонт всю бабушкину страховку, после ее смерти.

Сидни на миг отвернулась, застыла, и до Клэр вдруг дошло, что сестру поразила эта новость. А чего она, интересно, ожидала — что бабушка жива и здорова?

— Когда она умерла? — спросила Сидни.

— Десять лет назад. В тот год, когда ты сбежала, перед самым Рождеством. Я не могла тебе об этом сообщить. Мы не знали, где тебя искать.

— Бабушка знала. Я ей все сказала. Слушай, можно я загоню эту развалюху куда-нибудь на задний двор? — Сидни стукнула кулаком по капоту. — А то перед соседями стыдно.

— А что сталось со старой бабушкиной машиной, с той, которую она тебе подарила?

— Я ее продала в Нью-Йорке.

— Вот, значит, где ты жила — в Нью-Йорке?

— Нет, там всего год. А потом в разных местах. Как мама.

Глаза их встретились, и внезапно повисла мучительная пауза.

— Что тебе здесь нужно, Сидни?

— Мне больше некуда податься.

— Ты надолго?

Сидни глубоко вздохнула:

— Не знаю.

— Не вздумай бросить здесь Бэй.

— Что?

— Как мама нас бросила. Не смей ее здесь бросать.

— Я никогда не брошу свою дочь! — вскинулась Сидни, в голосе ее зазвенела истерическая нотка, и Клэр вдруг поняла, что случилось что-то очень серьезное. Иначе Сидни ни за что не вернулась бы. — Клэр, чего ты хочешь, чтобы я ползала перед тобой на коленях и умоляла приютить нас?

— Не надо ползать на коленях, — поморщилась Клэр.

— Мне больше некуда идти, — еле слышно проговорила Сидни.

Что Клэр оставалось делать? Ведь это сестра, как-никак родной человек. Клэр на собственном горьком опыте убедилась, что родными людьми не разбрасываются. А еще она убедилась, что они могут причинять такую боль, какой не причинит больше никто на свете.

— Ты завтракала?

— Нет.

— Я буду на кухне.

— Идем, Бэй. Я отгоню машину за дом, — сказала Сидни, и Бэй бросилась к матери.

— Бэй, ты любишь корзиночки с клубничным джемом? — спросила Клэр.

Бэй улыбнулась — точь-в-точь так же, как Сидни когда-то. Клэр невыносимо было на это смотреть — она вспоминала все свои детские поступки, о которых теперь жалела: как выгоняла Сидни из сада, когда та хотела посмотреть, чем бабушка с Клэр там занимаются, как прятала рецепты на верхние полки, чтобы Сидни не выведала ни одного из их секретов. Клэр часто раздумывала, не из-за нее ли Сидни ненавидит все, что связано с именем Уэверли.

Жизнь Клэр переменилась за несколько минут. Их бабушка когда-то приняла в дом Клэр и Сидни. Клэр сделает то же самое для Сидни и Бэй. Не задавая лишних вопросов.

— Я ужасно люблю корзиночки с клубничным джемом! — объявила Бэй.

Сидни удивленно посмотрела на сестру:

— Как ты об этом узнала?

— Я — никак, — сказала Клэр, поворачиваясь к дверям. — Что Эванель.

Сидни поставила «субару» за белым пикапом на заднем дворе, возле гаража. Она взяла из салона свою сумку и рюкзачок Бэй, потом подошла к машине сзади и открутила номерной знак штата Вашингтон. Сунула его в сумку. Ну вот. Теперь никто не узнает, откуда они прибыли.

Бэй стояла возле террасы.

— Мы что, правда будем здесь жить? — спросила она уже раз в пятнадцатый с тех пор, как они подъехали к дому.

— Да.

— Прямо замок принцессы. — Бэй указала пальцем на открытую калитку. — Можно пойти посмотреть цветочки?

— Нет. Это цветы Клэр. — Она услышала глухой стук и увидела, как из сада выкатилось яблоко и подкатилось к самым ее ногам. Она некоторое время не сводила с него глаз. — И не смей подходить к яблоне.

— Да я же не люблю яблоки.

Сидни опустилась перед Бэй на колени. Заправила ей волосы за уши.

— Ну ладно. Так как тебя зовут?

— Бэй Уэверли.

— А где ты родилась?

— В междугородном автобусе.

— Кто твой папа?

Я не знаю.

— Где ты раньше жила?

— Повсюду.

Она взяла дочкины руки в свои:

— Ты ведь понимаешь, почему должна так говорить, да?

— Потому что здесь мы не те, что раньше. А другие.

— Какая ты молодец.

Они прошли в кухню через застекленную террасу, и Сидни огляделась, не скрывая изумления. Кухня была полностью переоборудована. Сплошь нержавеющая сталь и прочие изыски, два больших холодильника и две духовки.

Они молча сели за кухонный стол и стали смотреть, как Клэр заваривает кофе и выкладывает на блюдо корзиночки. Клэр тоже переменилась — не сильно, скорее в мелочах, так меняется свет на протяжении дня. Другой ракурс, другой оттенок. Чувствовалось, что здесь она на своем месте.

Сидни наблюдала за ней и вдруг поняла, какая Клэр красивая. Новый сосед наверняка это оценил. Да и Бэй она будто заворожила — девочка не сводила с нее глаз, даже когда Клэр поставила перед ней блюдо с корзиночками и стакан молока.

— Так ты занимаешься обслуживанием банкетов? — спросила наконец Сидни, когда Клэр протянула ей чашку кофе. — Я видела надпись на пикапе.

— Да, — ответила Клэр, отворачиваясь, и в воздухе запахло мятой и сиренью.

Ее волосы ниспадали на плечи, будто черная шаль. Это для Клэр своего рода средство защиты. Если в чем Сидни и разбиралась, так это в волосах. Ей очень нравилось учиться на курсах парикмахеров, а потом работать в салоне. Волосы могли рассказать о людях многое, а у Сидни был дар понимать этот язык. Некоторым ее однокурсницам трудно было освоить даже азбуку этого языка. А у Сидни получалось само собой.

Не в силах больше продолжать разговор с немногословной Клэр, Сидни поднесла к губам чашку с кофе и почувствовала запах корицы, бабушка тоже всегда варила кофе с корицей. Очень хотелось спать. Когда же она последний раз спала? Сидни понимала, что долго не продержится и вот-вот расплачется.

— Пошли, Бэй, — сказала она, как только Бэй доела завтрак. — Идем наверх.

— Я постелила вам чистое белье, подарок Эванель, — заметила Клэр.

— А в какой комнате?

— Твоя комната по-прежнему твоя. Бэй можно устроить в моей бывшей комнате. Я перебралась в бабушкину, — сказала Клэр.

Сидни повела Бэй к лестнице, стараясь не смотреть по сторонам — ей не хотелось видеть, что еще в доме переменилось. Бэй, опередив ее, взбежала по ступенькам и ждала наверху, улыбаясь. Только ради того, чтобы увидеть радостную улыбку дочки, стоило пойти на все это.

Первым делом Сидни отвела Бэй в бывшую комнату Клэр. Бэй сразу кинулась к окну.

— Мне здесь нравится.

— Твоя тетя Клэр раньше любила сидеть у этого окна и смотреть на сад. Я буду понемножку переносить сюда наши вещи. Идем со мной.

Девочка посмотрела на нее с надеждой:

— А можно я здесь останусь?

Сидни слишком устала, чтобы спорить.

— Только никуда не выходи. Захочешь осмотреть дом — давай лучше вместе.

Сидни вышла за дверь, но вместо того, чтобы отправиться вниз, к машине, она пробралась в свою прежнюю комнату. В юности она часами сидела там совсем одна, иногда воображая, что ее заперла злая сестра, совсем как в сказке. После того как пропала их мама, Сидни два года спала, положив под кровать связанные вместе простыни — чтобы быстро вылезти в окно, когда мама приедет ее спасать. Но потом она повзрослела и поняла, что мама никогда не вернется. Еще она поняла, что мама поступила правильно, когда сбежала отсюда. Сидни сама только и ждала момента, когда можно будет бросить этот городок и уехать с Хантером Джоном Маттесоном в колледж, потому что они поклялись любить друг друга вечно.

Эта комната была храмом воспоминаний. Ее кровать и платяной шкаф стояли на прежних местах. На большом зеркале сохранились ее старые наклейки. Пыли не было, в комнате стоял привычный запах гвоздики и кедра. Клэр содержала комнату в порядке и при этом не превратила ее в гостиную, не вынесла старую мебель Сидни.

И это стало последней каплей.

Сидни подошла к краю кровати, присела. Зажала рот рукой, чтобы Бэй, которая тихо напевала за стенкой, не слышала ее рыданий. Столько всего переменилась, а комната осталась точно такой, какой и была до ее отъезда.

Она дотянулась до подушки в изголовье, свернулась клубочком. И через несколько секунд уснула.

 3

В то утро, вместо того чтобы отправиться на стадион, Эванель решила прогуляться по центру города — пока не открылись магазины. Проходя мимо «Лавки деликатесов Фреда», она случайно заглянула в окно. Обычно Фред приходил на работу гораздо позднее, а тут надо же — тут как тут, в одних носках, как раз берет коробочку с йогуртом с витрины молочного отдела. Одежда на нем мятая, сразу видно, что ночь он провел в магазине.

Она решила минутку повременить — вдруг даст о себе знать ее дар предвидения. Посмотрела на Фреда еще немного, но озарения не последовало. Ей нечего было ему дать, кроме доброго совета, а этот подарок, как правило, люди не принимают всерьез.

Эванель следила за Фредом — он подошел к стойке с товарами для пикника, вскрыл пакет с пластмассовыми столовыми приборами. Вытащил оттуда ложку, открыл коробочку с йогуртом. Тут она вдруг заметила, что Фред застыл, так и не вынув пластмассовой ложки изо рта, и таращится на нее сквозь витрину. Эванель улыбнулась и помахала ему рукой.

Он подошел к двери, отпер.

— Тебе чем-нибудь помочь, Эванель? — спросил он.

— Нет. Просто проходила мимо и увидела тебя.

— Не хочешь мне ничего подарить? — осведомился он.

— Нет.

— А-а, — протянул он, и было ясно, что он ждал какого-то подарка — подарка, который поможет все исправить. Осмотрелся — не видит ли их кто из прохожих, потом нагнулся к ней и зашептал: — Последние два дня он не ночевал дома. А когда его нет, я просто сам не свой, Эванель. У него так хорошо получается все решать за нас обоих. Вчера я вообще заснул на диване в кабинете. Сам не понимаю, что делаю.

Эванель покачала головой:

— Ты тянешь время, вот что ты делаешь. А если что-то необходимо сделать, лучше сделатьэто сразу. Чем дольше откладываешь, тем хуже. Ты уж мне поверь.

— Я стараюсь, — сказал Фред. — Я купил у Клэр вина из розовой герани.

— Я не о том. Ты должен с ним поговорить. Не жди, пока он вернется домой. Позвони ему, спроси обо всем честно. Хватит откладывать. — На лице у Фреда отразилось упрямство, и Эванель рассмеялась. — Ну ладно. Ты пока к этому не готов. Тогда, может, вино подействует — если сумеешь заставить своего дружка его выпить. Но в любом случае, прежде чем что-либо делать, лучше надеть ботинки.

Фред бросил ошарашенный взгляд на свои ноги в одних носках и ринулся обратно в магазин.

Вздохнув, Эванель пошла дальше по тротуару, разглядывая витрины. Может, стоит вернуться домой и привести себя в порядок, прежде чем навещать Сидни. Накануне вечером ей позвонила Клэр и рассказала о возвращении сестры.

Эванель прошла мимо салона красоты «Белая дверь», где дамы, у которых было слишком много свободного времени и слишком много лишних денег, транжирили эти самые излишки на парикмахерские процедуры и массаж нагретыми камнями. Потом она остановилась напротив, возле магазина «Максин», модного местечка, куда клиентки «Белой двери» любили заглядывать после того, как их подстригут. В витрине висела шелковая блузка на пуговицах.

Эванель вошла в магазин, хотя на него еще даже не повесили табличку «Открыто». Ее дар имел свойство превращаться в зуд, который не уймешь, пока не сделаешь то, что требуется. А сейчас он внезапно и настойчиво потребовал, чтобы она купила Сидни эту блузку.

Сидни вздрогнула, проснулась, глянула на часы. Она сама не заметила, как заснула. Пошатываясь, доплелась до ванной, глотнула воды из-под крана, потом побрызгала на лицо.

Вернувшись из ванной, она пошла посмотреть, как там Бэй, но комната Бэй была пуста. Впрочем, постель оказалась застелена, а на подушке сидела парочка ее любимых игрушек. Сидни осмотрела все комнаты наверху, потом бросилась вниз, пытаясь побороть панику. Где же дочь?

Шагнула в кухню и замерла.

Казалось, она попала на небо. И там, на небе, была бабушка, в каждом запахе — сладком и тягучем, пряном и душистом, сдобном и свежем. Именно так и стряпала бабушка Уэверли.

На столешнице из нержавеющей стали высились две большие миски, одна с лавандой, другая с листьями одуванчиков. На боковых столах дымились свежеиспеченные караваи. Бэй стояла на стуле рядом с Клэр у дальнего стола и кисточкой с деревянной ручкой смазывала лепестки фиалок яичным белком. Клэр брала цветки один за другим, аккуратно обмакивала в сахарную пудру и укладывала на противень.

— Как это вы столько успели всего за пару часов? — недоверчиво спросила Сидни.

Бэй и Клэр разом обернулись на ее голос.

— Привет, — сказала Клэр, глядя на нее с удивлением. — Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. Поспала часик — и немного пришла в себя.

Бэй спрыгнула со стула, подбежала к матери и обхватила ее руками. На ней был синий фартук, который волочился по земле, а на нем надпись: «Уэверли. Обслуживание банкетов».

— Я помогаю Клэр засахаривать фиалки, которыми она будет украшать корзиночки. Вот, посмотри. — Бэй побежала обратно к своему стулу.

— Потом, лапушка. Пойдем принесем вещи из машины, а ты не мешай Клэр.

— Мы с Бэй все принесли еще вчера, — сказала Клэр.

Сидни снова посмотрела на часы:

— В каком смысле? Я проспала всего пару часов.

— Ты проспала ровно двадцать шесть часов.

Сидни, пошатнувшись, шагнула к столу и опустилась на стул. Она оставила дочь без присмотра на целых двадцать шесть часов? Не успела ли Бэй что-нибудь разболтать Клэр про Дэвида? Бэй, наверное, было одиноко и страшно одной в комнате, в незнакомом доме...

— Бэй...

— Она мне помогает, — объяснила Клэр. — Схватывает все на лету. Мы вчера целый день готовили, вечером я ее искупала в ванне, а потом уложила спать. С утра мы опять принялись за дело.

Наверное, Клэр решила, что Сидни плохая мать. Единственное, чем Сидни могла бы гордиться, а она и тут опростоволосилась.

— Выпей кофе и съешь хлеба с лавандой, — предложила Клэр. — Эванель сказала, что зайдет сегодня с тобой повидаться.

Неужели Клэр искренне о ней заботится? Все эти годы она часто думала про Клэр. В основном в том смысле, какая она, Сидни, смелая авантюристка, и как бедная, жалкая Клэр сиднем сидит в своем скучном Баскоме. Это было жестоко, но у нее от таких мыслей поднималось настроение, потому что она всегда завидовала Клэр, ее душевному покою. Умяв третий кусок хлеба, Сидни принялась расхаживать по кухне.

— Впечатляет. Я и не знала, что ты все это умеешь. Это бабушкины рецепты?

— Некоторые — да. Пирог с одуванчиками и хлеб с лавандой — да, это ее.

— А от меня ты их всегда прятала, когда я была маленькой.

Клэр повернулась от стола, вытерла передником руки:

— Послушай-ка. Это для одного банкета в Хикори, завтра. Я позвонила двум девушкам, которые летом иногда мне помогают, но если тебе нужны деньги, можешь поработать вместо них. Ты ведь завтра еще будешь здесь?

— Разумеется, — ответила Сидни.

— Пока ты здесь, я бы не отказалась от твоей помощи.

Клэр улыбнулась краешками рта, и Сидни это понравилось — между ними установилось некоторое понимание. Приободрившись, она сказала, вызывая сестру на откровенность:

— Ну, расскажи мне про этого Тайлера.

Клэр опустила глаза и отвернулась.

— Что рассказать?

— Он сегодня придет?

— Он не каждый день здесь бывает. На самом деле вчера он пришел впервые. Принес яблоки, которые упали на его участок.

— Ты их закопала?

— Мы всегда закапываем яблоки с этого дерева, — сказала Клэр, и Бэй бросила на нее заинтересованный взгляд.

— Так, значит, Тайлер, — продолжила Сидни, не дав Бэй возможности вставить вопрос. — Он тебя интересует?

— Нет, — гневно ответила Клэр голосом обиженной школьницы.

— Он тут на месте, — произнесла Бэй.

Клэр удивленно обернулась к ней.

— С ней такое бывает, — объяснила Сидни. — Она очень четко знает, что где на месте, а что нет.

— Тогда понятно. Я попросила ее подать мне вилку, и она сразу открыла нужный ящик. А когда я спросила, откуда она знает, что вилки именно там, она сказала, что там им место. — Клэр бросила на Бэй задумчивый взгляд.

— Не надо, — сказала Сидни. — Не навязывай ей это.

— Я и не собиралась, — отозвалась Клэр, вроде как обидевшись. — И тебе никто ничего не навязывает. Строго говоря, именно от всего этого ты и сбежала на край света — и никто даже не подумал тебя остановить.

— Да мне весь город все это навязывал! Я пыталась жить нормальной жизнью, но мне не дали! — Кастрюли, висевшие на крючках над кухонным столом, тревожно закачались. Сидни уже и забыла, каким чутким бывает этот дом, как дрожат половицы, когда кто-то сердится, как распахиваются окна, когда все дружно смеются. — Прости, я не хотела тебя обижать. Чем тебе помочь?

— Пока ничем. Бэй, ты тоже можешь идти. — Клэр сняла с племянницы фартук. — У тебя найдется черная юбка и белая блузка — надеть завтра на работу? — спросила она у Сидни.

— Белая блузка у меня есть, — ответила Сидни.

— Юбку возьми мою. Ты когда-нибудь обслуживала банкеты?

— Случалось.

— Вот, значит, чем ты занималась, когда сбежала? Работала официанткой?

Сидни не собиралась рассказывать Клэр о своем прошлом. По крайней мере прямо сейчас.

— И официанткой тоже.

Ближе к середине дня Сидни сидела на крыльце и смотрела, как Бэй делает «колесо» во дворе. Увидев, что по тротуару идет Эванель, Сидни улыбнулась. На старушке был синий спортивный костюм, с плеча свисала знакомая объемистая сумка. Когда-то Сидни очень нравилось угадывать, что лежит в этой сумке. Она надеялась, что Бэй тоже понравится.

Эванель остановилась у соседнего дома поболтать с Тайлером — тот стоял во дворе, разглядывая внушительную гору скошенной травы. Ему было скучно, Сидни быстро это подметила. Волосы он носил довольно длинными — видимо, вьются от природы, и он пытается за счет длины избавиться от завитков. Итак, творческая натура, которую он постоянно силится обуздать — вот сегодня обуздывает, гоняя граблями по двору свежескошенную траву.

Едва Эванель распрощалась с Тайлером, как Сидни бросилась с крыльца ей навстречу.

— Эванель! — воскликнула она, обнимая старушку. — Как же я рада тебя видеть! Ты совсем не изменилась.

— Такая же старая.

— Такая же красавица. Что это ты там делала у Тайлера?

— А, вот как его зовут? Мне показалось, ему не помешает несколько больших мешков, чтобы сложить траву. По счастью, у меня они были с собой. Вот его номер телефона. — Она протянула Сидни листок из блокнота.

Сидни смущенно глянула на бумажку:

— Эванель, я ведь не собираюсь...

Эванель погладила ее по руке:

— Полно, душенька, я представления не имею, что тебе теперь с этим делать. Просто поняла, что должна тебе его отдать. А в свахи вовсе не рвусь.

Сидни рассмеялась. Уже легче.

— Для тебя у меня кое-что другое.

Эванель покопалась в сумке и вручила Сидни фирменный пакет из магазина «Максин». Сидни открыла его и вытащила блузку из голубого шелка. Та была велика размера на три, но она давно уже не держала в руках такой дорогой вещи. Сидни опустилась на ступеньки.

— Какая прелесть!

— Я сама знаю, что велика. Вот тебе чек. Я сегодня утром шла по городу как раз мимо «Максин». И вдруг подумала о тебе и поняла, что должна ее для тебя купить. Эту блузку. Именно этого размера.

Подошла Бэй и принялась застенчиво поглаживать мягкий шелк.

— Эванель, это моя дочь Бэй.

Эванель пожевала губами, и Бэй хихикнула.

— Точь-в-точь твоя бабушка, когда она была маленькой. Темные волосы, голубые глаза. В ней течет кровь Уэверли, не перепутаешь.

Сидни обхватила дочку рукой, будто пытаясь защитить. Ну уж нет.

— Она очень любит корзиночки с клубничным джемом. Спасибо тебе большое.

— Я всегда радуюсь, когда подарок оказывается к месту. — Эванель похлопала Сидни по коленке. — А где Клэр?

— Возится на кухне, готовится к банкету.

— Ты вот что запомни хорошенько. Клэр никогда ни о чем сама не попросит. Не любит она этого. — Помолчав, Эванель добавила: — Просить о помощи вообще непросто. Ты очень смело поступила, приехав сюда. Хвалю.

Сидни посмотрела старушке в глаза и поняла, что та все знает.

В пятницу Клэр, Сидни и Бэй вернулись с банкета в Хикори только около пяти вечера. Бэй заснула в машине. Сидни боялась, что Клэр не захочет брать девочку с собой, но та и слова не сказала против, когда Сидни призналась ей, что пока побаивается оставлять Бэй с Эванель. Всего три дня как они сюда приехали. Ей бы очень не хотелось бросать дочь одну в незнакомом месте.

Клэр просто сказала:

— Ну разумеется. Возьмем ее с собой.

Так все и решилось.

Бэй очень понравилось обслуживать банкет. Всякий раз, как Клэр и Сидни входили в кухню, собрав грязные тарелки или подав гостям свежие напитки, они обнаруживали, что Бэй расчистила место на столе или разложила поудобнее продукты в переносном холодильнике — девочка чутьем понимала, что и куда нужно поставить.

Сидни отнесла Бэй наверх и уложила в постель. Потом переоделась в шорты и футболку — подумав, что Клэр тоже сперва переоденется, а потом будет разгружать пикап. Но когда она вернулась вниз, выяснилось, что Клэр уже успела перетащить все в дом и теперь загружает посудомоечную машину, попутно засыпая в графины соду и заливая водой, чтобы они отмокали.

— Я хотела тебе помочь, — сказала Сидни.

Клэр явно удивилась, увидев сестру.

— Я сама справлюсь. Когда я нанимаю помощников, это в их обязанности не входит. Можешь отдыхать. Я не была уверена, что тебя больше устроит, чек или наличные, потом решила, что все-таки наличные лучше. Конверт вон там. — Она кивнула в сторону кухонного стола.

Сидни слегка опешила. Она не могла понять сестру. Они ведь так хорошо трудились вместе. Что же ей теперь делать? Если Клэр нужно только помогать от случая к случаю, она, Сидни, здесь просто свихнется от тоски. Клэр ведь даже по дому ей ничего делать не позволяет.

— Разве я ничем не могу тебе помочь?

— Я справлюсь. Привыкла.

Не сказав больше ни слова, Сидни взяла конверт и вышла во двор. Дошла до своего «субару», прислонилась к машине и пересчитала деньги. Клэр очень щедро ей заплатила.

Сложив конверт, она сунула его в карман джинсовых шортов. Идти обратно в дом и смотреть, как Клэр работает, ей не хотелось, поэтому она вышла на улицу. У тротуара был припаркован джип Тайлера. Повинуясь минутному порыву, она подошла к его дому и поднялась на крыльцо. Постучала и стала ждать.

Тайлер открыл — на нем были перемазанные краской джинсы и футболка, волосы взъерошены.

— Здравствуйте, — сказала Сидни, после того как он довольно долго таращился на нее, не узнавая. — Я Сидни Уэверли, ваша соседка.

Тут он наконец улыбнулся:

— Ах да, конечно. Я вас помню.

— Вот, решила зайти на минутку. Я одна, без Клэр.

— Очень жаль, — сказал он, распахивая дверь пошире. — Прошу.

Когда-то, в молодости, ей довелось забежать в этот дом на несколько минут. С тех пор здесь многое изменилось. Стены стали светлее, в гостиной появился красивый красный диван. У стен громоздились бесконечные картины без рам, всюду стояли картонные коробки.

— А я не знала, что вы только что переехали.

Он провел рукой по волосам.

— Почти месяц назад. Все собираюсь разобрать вещи. Я тут смешивал краски на кухне.

— А в какой цвет вы ее собираетесь покрасить?

Он рассмеялся и покачал головой:

— Нет-нет. Я работаю на кухне, пишу картины. У меня там мольберт стоит.

— А, так вы настоящий художник?

— Преподаю живопись в колледже. — Он снял со стула стопку газет и переложил их на пол. — Садитесь, пожалуйста.

— Вы давно в Баскоме? — поинтересовалась она.

— Почти год. — Он поискал глазами, куда еще можно сесть, снова провел рукой по волосам, откидывая пряди со лба.

— Если хотите, я подстригу вам волосы покороче.

— Я все забываю зайти в парикмахерскую. А вы умеете?

— Могу показать диплом об окончании специальных курсов.

— A-а. Конечно. Спасибо. — Он снял с дивана одну из коробок и сел. — Я очень рад, что вы зашли. Я пока не познакомился толком ни с кем из соседей.

— Завтра принесу инструменты и подстригу вас. Только приду с дочкой, не возражаете?

— Конечно, приходите.

Сидни посмотрела на него пристальнее:

— Вам нравится моя сестра, да?

Этим вопросом она его, похоже, обескуражила, но он не стал запираться:

— Какая вы, однако же, прямолинейная. Я пока мало знаком с вашей сестрой. Но... да, она мне нравится. Очень нравится. — Он улыбнулся, подался вперед. — Я однажды видел ее во сне. Это был такой удивительный сон... Волосы у нее были коротко подстрижены, и на них такая повязка... — Он осекся и снова сел прямо. — Лучше больше не буду, а то вы станете надо мной смеяться.

Она и не думала смеяться. Она даже позавидовала сестре.

— Моей дочери Клэр тоже нравится.

— А вам, похоже, это не по душе.

— Да нет, я не хотела ничего такого сказать. — Сидни вздохнула. — Просто я этого как-то не ожидала. Мы с Клэр в детстве все время ссорились. По-моему, мы обе вздохнули с облегчением, когда я отсюда уехала. Она не слишком-то меня любила. И я никак не ждала, что она найдет общий язык с Бэй.

— А вас тут долго не было?

— Десять лет. Я ведь не собиралась возвращаться. — Она тряхнула головой, словно отгоняя неприятные мысли. — Ничего, что я к вам зашла? Мне иногда просто необходимо хоть ненадолго выбраться из дому.

Тайлер задумчиво посмотрел на нее.

— Заходите когда вздумается. Однако десять лет — немалый срок. Неужели вам не хочется повидать кого-то из старых друзей?

Она чуть не рассмеялась. Подлые лицемеры, вот они кто, а не старые друзья.

— Я же не собиралась возвращаться.

— Сожгли все мосты? — догадался Тайлер.

— Вроде того. 

 4

В тот же вечер на другом конце города Эмма Кларк готовилась к благотворительному балу и не подозревала, что ее мир вот-вот перевернется с ног на голову. Собственно, она рассчитывала приятно провести время — и, как всегда, покрасоваться перед знакомыми. Женщины из семьи Кларк любили быть на виду. Особенно им льстило внимание мужчин.

Муж Эммы Кларк, Хантер Джон Маттесон, был когда-то самым завидным женихом в городе. Красивый, атлетически сложенный, да еще и наследник фамильной строительной империи по производству сборных домов. Матушка Эммы, женщина недюжинной проницательности, прочила Хантера Джона Эмме в мужья, еще когда они в детский сад ходили. Обе семьи принадлежали к одному кругу, ездили отдыхать в одни и те же места, так что делать намеки и сводить детей вместе было несложно. «Вы только поглядите, какая прекрасная пара», — говорила ее мать при каждом удобном случае.

Была лишь одна проблема: несмотря на все эти интриги, невзирая на красоту, богатство и социальное положение Эммы, короче говоря, несмотря на то, что она — воплощенная мечта любого мало-мальски разумного мужчины, в старших классах Хантер Джон был безумно влюблен в Сидни Уэверли.

Ну да, он прекрасно знал, что они не пара. Представители его класса не якшались с людьми вроде Уэверли. Но в день своего шестнадцатилетия он в первый и последний раз взбунтовался и наконец пригласил Сидни на свидание. Его родители, ко всеобщему удивлению, не стали ему перечить. «Пусть мальчик перебесится, — сказал его отец. — Она из всех Уэверли самая хорошенькая и без этих их закидонов, так что вреда никакого. Мой сын знает, чего от него ждут, когда он окончит школу».

Это был один из двух самых ужасных дней в жизни Эммы. Следующие два года школьным приятелям Хантера Джона ничего не оставалось, кроме как терпеть Сидни в своей компании, потому что эти двое были неразлучны. Эммина мама поучала дочь: держи рот на замке, а врагов — накоротке, так что

Эмма, наступив себе на горло, сдружилась с Сидни. Сидни была всего-навсего какой-то там Уэверли, однако умом и чувством юмора бог ее не обделил, а кроме того, она оказалась кудесницей по части причесок. Эмма навсегда запомнила, как Сидни однажды сделала ей укладку — и в тот день все у нее получалось будто по волшебству. Даже Хантер Джон отметил, как отлично она выглядит. Сама Эмма так и не сумела эту укладку повторить. Словом, когда-то Эмма очень хорошо относилась к Сидни.

Сидни уехала из города после того, как прямо в день школьного выпуска Хантер Джон ее бросил. Ее, видимо, сломила мысль о том, что школьная жизнь была ненастоящей, что им с Хантером Джоном не суждено быть вместе, что школьные друзья больше никакие не друзья. Все они шагнули в высший свет Бас-кома и должны были делать то, чего от них ждали их родители. Ну а Сидни, в конце концов, была всего лишь одной из Уэверли. И ведь надо же, надумала бунтовать и обижаться. Кто бы мог подумать, что она совсем не знает правил!

Эмма, пожалуй, посочувствовала бы подруге, если бы не видела, что Хантер Джон расстроен не меньше Сидни. Целое лето Эмма как могла старалась его утешить, а он все твердил, что уедет учиться. Нечего ему делать в этом городишке. И тогда Эмма сделала единственное, до чего сумела додуматься. Она забеременела.

Хантер Джон остался дома, женился на ней и никогда не жаловался на судьбу. Через несколько лет они даже решили, теперь уже вдвоем, завести второго ребенка. Хантер Джон работал у отца, потом, когда отец отошел от дел, сам встал во главе семейного предприятия. Когда родители Хантера Джона переехали во Флориду, молодые перебрались в их просторный особняк. Все, казалось бы, шло лучше некуда, но Эмма все же не была уверена, что Хантер Джон ее любит, и эта мысль мучила ее постоянно.

И вот тут-то мы и добрались до худшего дня в жизни Эммы Кларк.

В ту злополучную пятницу Эмма еще не понимала, что вот-вот случится что-то очень важное. Когда они с Хантером Джоном приехали на бал, все вроде бы шло хорошо. Вернее даже, прекрасно. Благотворительные балы в пользу городской больницы обычно проводились в Гаральд-Мэноре, роскошном особняке второй половины девятнадцатого века. Праздничное убранство залов создавало удивительную, сказочную атмосферу, и Эмма, как всегда, сразу же оказалась в центре внимания. Но что-то на этот раз было не так: у нее было такое ощущение, что все перешептываются за ее спиной и по непонятным причинам пытаются подобраться к ней поближе.

Хантер Джон ничего не заметил, но он никогда не замечал подобных вещей, поэтому Эмма решила отыскать свою мать. Мама наверняка успокоит ее, подтвердит, что все в порядке.

Разыскивая мать, она столкнулась с Элизой Бофор. В старших классах школы Элиза была одной из ее близких подруг. «Держи Бофоров в друзьях, и всегда будешь знать, кто и что о тебе говорит», — советовала Эмме ее мать.

— Ну наконец-то, я жду не дождусь, когда ты появишься! — налетела на нее Элиза. — Выкладывай скорей, как ты это восприняла.

Эмма улыбнулась, искренне недоумевая:

— Что восприняла?

— Как, ты еще не в курсе? Сидни Уэверли вернулась.

Эмма спокойно выдержала любопытный взгляд, в лице ее не дрогнул ни один мускул. Так вот почему все сегодня так странно себя ведут!

— Она приехала в среду и поселилась у сестры, — продолжала Элиза. — Ты что, и правда не знала?

— Правда не знала. Ну вернулась. И что?

Элиза удивленно подняла брови:

— Вот уж не думала, что ты так это воспримешь.

— Да, собственно, мне не о чем тревожиться, Хантер Джон со мной счастлив. Так мы устраиваем ланч на следующей неделе, да?

Наконец она нашла свою мать — та сидела за столиком, потягивала шампанское и развлекала знакомых, которые то и дело останавливались рядом. Ариэль была царственно элегантна. Как и дочь, она была блондинкой с пышными формами. Ариэль ездила на кабриолете, надевала к джинсам бриллианты и вообще вела себя как типичная южанка.

Эмма подошла, мать взглянула на нее — и Эмма сразу поняла, что та все знает. И совсем не рада новости.

— Давай-ка выйдем на веранду, — приказала Ариэль, взяла Эмму под руку и решительно вывела из зала.

Они улыбались, проходя между группками гостей, которые вышли покурить.

Оказавшись в дальнем углу, Ариэль сказала:

— Полагаю, ты уже знаешь про Сидни Уэверли. Не переживай. Все будет хорошо.

— Я не переживаю, мама.

Ариэль будто и не слышала:

— В следующие выходные устроим прием у тебя дома. Пригласи всех своих друзей. Пусть в очередной раз убедятся, какая ты замечательная. Хантер Джон увидит, как все тебе завидуют. В понедельник пойдем купим тебе новое платье. Красный очень тебе к лицу. Хантер Джон любит, когда ты надеваешь красное.

— Мама, я совсем не переживаю из-за того, что Сидни вернулась.

— А вот это, душенька, очень и очень зря. Первая любовь — сильная штука. Почаще напоминай мужу, почему он выбрал именно тебя, тогда у тебя не будет никаких проблем.

В понедельник, ближе к полудню, Клэр повесила в кладовой трубку телефона, но так и не отняла от нее руку. Когда интуитивно чувствуешь неладное, в самом воздухе что-то меняется. Клэр это чувствовала. Она знала, что если выйдет в сад, то обнаружит, что цветы вьюнка раскрылись в середине дня.

— Клэр?

Она обернулась и увидела в дверях Сидни.

— А, привет, — сказала Клэр. — Давно вернулась?

Сидни с Бэй ходили в гости к Тайлеру, уже четвертый день подряд.

— Только вошли. Что случилось?

— Не знаю. — Клэр отняла руку от телефона. — Мне только что позвонили, просят в выходные провести банкет у мистера и миссис Маттесон.

Сидни, поколебавшись, уточнила:

— Это те Маттесоны, которые живут в большом особняке на Уиллоу-Спрингс?

—  Да.

— Поздно они спохватились, мало времени осталось, — заметила Сидни, тщательно скрывая любопытство.

— Да. И поэтому обещали заплатить в двойном размере, но только если у меня будет достаточно помощников.

— Мне всегда нравилась миссис Маттесон, — сказала Сидни. — Ты как, возьмешься? Я тебе помогу.

— Ты уверена? — уточнила Клэр, все еще чувствуя: что-то не так. С Хантером Джоном у Сидни был роман, с Эммой они когда-то считались подругами. Если бы Сидни хотела с ними увидеться, она бы уже давно к ним сходила.

— Конечно.

Клэр пожала плечами:

— Ну, договорились. Спасибо.

Они пошли на кухню.

Кое-что в Сидни осталось прежним, например светло-каштановые волосы, которые слегка вились, слегка напоминая карамельную глазурь на торте. Сидни за последние годы сильно похудела, но фигура у нее была по-прежнему точеная.

Остальное в Сидни оставалось загадкой. Уже почти неделю она жила в Баскоме, а Клэр так и не сумела в ней разобраться. Матерью она оказалась отличной — тут сомнений не было. При этом она стала какой-то дерганой, а раньше никогда такой не была. Например, Сидни вставала несколько раз за ночь и ходила проверять, надежно ли заперты двери внизу. Чего она боится? Задавать вопросы было бессмысленно — если речь заходила о последних годах ее жизни, Сидни попросту меняла тему. Она сбежала из дома и уехала в Нью-Йорк. Только это Клэр и знала. Из Бэй тоже ничего не удавалось вытянуть. По ее словам, она родилась в междугородном автобусе и они с мамой жили повсюду.

— Кстати, я пригласила на ужин Тайлера, — сообщила Сидни сестре, подходя к дымящейся кастрюле с супом и вдыхая запах куриного бульона с ромашкой. — Ты ведь не против?

Клэр уставилась на нее, опешив:

— Что ты сделала?

— Да брось ты, — рассмеялась Сидни. — Хватит его гонять. Он очень симпатичный.

— Поэтому ты там постоянно пропадаешь? Он тебе нравится?

— Нет. Скорее уж тебе.

По счастью, Клэр не пришлось отвечать, потому что в дверь постучали.

— Это к тебе, — сказала Сидни.

— Он твой гость, я его не звала.

Сидни пошла открывать, Клэр напрягала слух, стараясь расслышать, что скажет Тайлер.

— Спасибо за приглашение, — услышала она. — Какой у вас прекрасный дом.

— Показать вам его? — предложила Сидни, еще сильнее обескуражив сестру.

Та совсем не хотела, чтобы Сидни показывала Тайлеру дом. Не хотела, чтобы этот мужчина проник в ее тайны.

На миг Клэр закрыла глаза. Надо что-то придумать. Как заставить Тайлера выбросить ее из головы? Какое блюдо поможет ему переключить внимание на что-нибудь другое? Она должна сделать все, чтобы его расхолодить. В ее жизни просто нет для него места. В ней и так в последнее время стало слишком людно.

Бэй вбежала в кухню, опередив Сидни и Тайлера. Она обняла Клэр, как будто обниматься без видимой причины было самым естественным делом, и Клэр ненадолго прижала ее к себе. Потом Бэй высвободилась, подбежала к столу и села.

Вошла Сидни, за ней Тайлер. Клэр сразу заметила, что у него другая прическа. Она ему очень шла, он казался серьезнее, строже. «А это, — подумала она, когда его задумчивый взгляд остановился на ней, — мне вовсе ни к чему». И отвернулась.

— Как, наверное, было здорово провести детство в таком доме, — заметил Тайлер.

— Да уж, не скучно, — откликнулась Сидни. — Там на лестнице есть ступенька, третья по счету, она скрипит. Когда мы были маленькие, всякий раз, как кто-нибудь на нее наступал, из норки на следующей ступеньке высовывалась мышка — посмотреть, что там за шум.

Клэр в изумлении уставилась на сестру:

— Ты об этом знала?

— Я, конечно, не настоящая Уэверли, но я тоже тут выросла.

— Вы в детстве были очень дружны? — спросил Тайлер.

— Нет, — быстро ответила Сидни, не дав Клэр открыть рот.

Клэр налила три тарелки супа и поставила их на стол, подав еще миску с миндальным маслом и хлеб с имбирным джемом.

— Ешьте на здоровье, — сказала она, вышла из кухни и направилась в сад.

Тайлер, Сидни и Бэй долго смотрели ей вслед.

Примерно три четверти часа спустя Клэр закончила рыть яму у забора и теперь собирала с земли яблоки-падалицу. Было тепло, чувствовалось приближение лета.

— Прекрати, — твердила она яблоне, которая продолжала стряхивать плоды, словно пытаясь вывести ее из себя. — Сколько ни роняй, я их все закопаю.

Маленькое яблочко стукнуло ее по голове.

— Так это и есть ваш секрет?

Она обернулась и увидела Тайлера. И давно он здесь? Она не слышала, как он подошел. Чертово дерево.

— Какой секрет? — спросила она настороженно.

— Ваш и вашего сада. Вы разговариваете с растениями.

— А. — Она снова набрала полные руки яблок. — Да, разговариваю.

— Ужин был очень вкусный.

— Рада, что вам понравилось. — Он не шелохнулся, и она добавила: — Я вообще-то занята.

— Сидни предупредила, что вы именно так и скажете. А потом посоветовала, чтобы я все равно к вам сходил.

— Я понимаю, иногда простота подкупает, но вообще-то мне кажется, что сейчас она просто подыскивает друга, — проговорила Клэр и сама себе ужаснулась.

Слова как-то сами слетели с языка. И прозвучали так, будто ей не все равно. Да, она действительно хочет, чтобы Тайлер заинтересовался кем-нибудь другим. Но только не Сидни. А ей-то казалось, что ревновать она давно разучилась.

— Ну а вы? Вам разве не нужен друг?

Она бросила на него смущенный взгляд: он был воплощенное спокойствие. Ей вдруг захотелось броситься ему в объятия, чтобы окунуться в эти волны покоя и безмятежности. Что же это с ней творится?

— Нет, мне не нужны друзья.

— Значит, вам нужно что-то большее?

У нее было мало опыта общения с мужчинами, но она поняла, что он имеет в виду.

— Мне довольно того, что у меня есть.

— Мне тоже, Клэр. Вы очень красивая. Ну вот, я это сказал. Просто не мог больше молчать.

Он не боится боли. Пожалуй, даже напрашивается. Кому-то из них двоих нужно проявить благоразумие.

— Я не шутила, когда говорила, что занята.

— И я не шутил, когда сказал, что вы красивая.

Она подошла к яме у забора и бросила в нее яблоки.

— И буду занята еще очень, очень долго.

Она обернулась и увидела, что Тайлер улыбается.

— А я не буду.

Он пошел прочь, и она долго смотрела ему вслед в сильном смятении. Похоже, он хотел ей что-то сказать? О чем-то предупредить?

У меня куча времени на то, чтобы пробраться в твою жизнь.

Особняк Маттесонов выглядел точно таким, каким Сидни его помнила. Даже сейчас она могла бы пройти в спальню Хантера Джона с закрытыми глазами. Когда они оставались в доме одни, ей нравилось представлять, будто они здесь живут. А потом, на выпускном вечере, он сказал: «Я думал, ты все понимаешь».

Тогда она не понимала, а теперь поняла. Поняла, что любила его безумно — возможно, он был единственным, кого она любила по-настоящему. И еще поняла, что все равно уехала бы из Баскома, хоть с ним, хоть без него.

Она ощутила знакомый трепет — сейчас она окажется там, где быть не должна.

Клэр и Сидни вошли в кухню. Их встретила экономка, Джоан. На вид ей было за сорок, ее черные волосы, удивительно прямые и гладкие, лежали совсем неподвижно, а это означало, что она не любит и не допускает ошибок.

— Мне велели без вас не расставлять цветы, — сказала Джоан. — Когда разложите продукты, найдете меня в патио.

И она скрылась за вращающейся дверью кладовой.

Они быстро внесли продукты в дом, что нужно поставили в холодильник. Теплый летний ветерок доносил из патио запахи роз и хлорки. Вокруг бассейна были расставлены столы и стулья на витых чугунных ножках, в углу находился изысканный бар. Длинные столы для закусок шли вдоль стен — там и стояла Джоан, окруженная пустыми вазами и цветами в ведрах.

У Сидни слегка закружилась голова. Настоящая сказка — белые скатерти на столах колышутся на ветру, огни в бассейне рассыпаются жидкими бликами, сквозь кустарник видны звезды. Как ей хотелось всего этого в молодости — этой роскоши. Пусть даже все это — сплошное лицемерие.

Она слушала, как Клэр объясняет Джоан, куда именно ставить розы, фуксии и гладиолусы. Гладиолусы сюда, сказала она, рядом с цветками тыквы, начиненными мускатным орехом, и с курицей под фенхелем. Розы сюда, ближе к булочкам с розовыми лепестками. Воплощался в жизнь сложный, продуманный план — заставить гостей почувствовать то, чего они иначе не почувствовали бы. Вряд ли до такого додумалась миссис Матте-сон. А между тем в понедельник Клэр очень долго обсуждала с ней по телефону подробности меню. До Сидни долетали фразы: «Вы хотите продемонстрировать любовь — тогда розы». Или: «Мускатный орех и корица — символы благополучия».

Расставив с помощью Джоан цветы, Клэр двинулась было обратно в дом, но вдруг поняла, что Сидни не идет следом, и остановилась.

— Что случилось? — спросила Клэр.

Сидни обернулась.

— Как красиво, да? — выдохнула она, будто бы гордясь этой красотой, будто бы она была здесь хозяйкой.

— Очень... — Клэр секунду поколебалась, — претенциозно. Идем, а то не управимся вовремя.

Эмму приводили в восторг приемы, она снова чувствовала себя маленькой девочкой, которая наряжается на бал. Мать ее была такая же.

— Всякое там колдовство оставь Уэверли, — говорила она маленькой Эмме, собираясь на званый вечер и примеряя перед зеркалом платья одно за другим. — У нас есть кое-что получше. Фантазия.

Эмма стояла рядом с баром — потому что там стоял Хантер Джон. Никогда еще ни на одном приеме не бывало такого — каждая обращенная к ней фраза была либо комплиментом, либо завистливым замечанием. Поразительное ощущение.

Ариэль подошла поближе, поцеловала дочь в щеку.

— Милочка, в красном платье ты выглядишь идеально. Просто идеально.

— Да, мама, ты все это здорово придумала. Спасибо за помощь. А кто нас сегодня кормит? Гости в восторге.

Ариэль обняла дочь за плечи и развернула — так, чтобы та оказалась лицом к дверям в патио у дальнего конца бассейна.

— Это, солнышко, мой главный тебе подарок.

— Ты о чем?

— Подожди. Увидишь. Я тебе все покажу.

Эмма рассмеялась, предвкушая что-то интересное.

— Мамуля, ты чего темнишь? Ты мне что-то купила?

— Можно и так сказать. А, вот и сюрприз. — Ариэль указала рукой, в которой держала бокал шампанского.

— Где? — не скрывая любопытства, поинтересовалась Эмма.

Наконец она заметила двух женщин, которые как раз выходили из дома с подносами в руках. Судя по всему, подавальщицы.

И только потом она узнала одну из этих подавальщиц.

— Это Уэверли? Ты наняла ее обслуживать мой прием?! — За одну ужасную секунду ей стало ясно, что натворила ее мать.

Ариэль наклонилась к самому ее уху и прошипела:

— Не волнуйся, иди к ней. Напомни, что она не из нашего круга, что возврата к прошлому нет. А своему мужу покажи, что гы — царица бала, а она всего лишь подавальщица. Ступай.

Никогда в жизни путь еще не казался ей таким длинным. А Хантер Джон уже опередил ее и с удивлением смотрел на Сидни, которая спокойно расставляла подносы вдоль стен. Эмма уже почти добралась до мужа, когда Хантер Джон наконец прочистил горло и спросил:

— Сидни, это ты?

После этого случилось сразу несколько вещей. Сидни вскинула голову и в упор посмотрела на Хантера Джона. Элиза Бофор, стоявшая у соседнего столика, развернулась на каблуках. А Кэрри Хартмен, тоже из их прежней школьной компании, подошла ближе.

— Сидни Уэверли, — произнесла она нараспев.

Сидни казалась озадаченной. Эмма почувствовала, как Сидни неловко, и ее бросило в краску.

— Мы все слышали, что ты вернулась, — проговорила Элиза. — Долго же тебя не было. Где обреталась?

Сидни вытерла руки о передник, поправила волосы.

— Повсюду, — ответила она; ее голос слегка дрожал.

— Ты уехала в Нью-Йорк? — предположил Хантер Джон. — Ты всегда говорила, что хочешь уехать в Нью-Йорк.

— Я прожила там год. — Взгляд Сидни забегал. — Э-э... а где твои родители?

— Два года назад перебрались во Флориду. Бизнес теперь на мне.

— Так, значит, ты тут живешь?

— Мы тут живем, — поправила Эмма, беря Хантера Джона под руку и подаваясь вперед, чтобы прижаться к нему своим декольте.

— Эмма? Вы с Хантером Джоном... женаты? — выдавила Сидни, ошарашенная настолько, что Эмме стало не по себе.

— Поженились сразу после выпуска. Сразу после твоего отъезда, — сказала она. — Вон на тех двух подносах пусто.

Эмма пыталась убедить себя, что Сидни сама на это напросилась, что она одна виновата в собственном унижении. Впрочем, легче Эмме от этого не стало. Ей совсем не хотелось ставить Сидни в неудобное положение. Ведь в конце концов она, Эмма, давно уже победила. Или нет? Но ведь именно так поступила бы мать Эммы, именно это она бы и сказала. Ну и что, надолго ли ей удалось удержать Эмминого отца?

Хантер Джон переводил взгляд с Эммы на Сидни.

— Мне нужно поговорить с тобой наедине, — сказал он супруге и повел ее сквозь толпу гостей в дом.

Сидни провожала их взглядом.

— Что такое, солнышко? — спросила Эмма, когда Хантер Джон ввел ее в кабинет и затворил дверь.

Эмма сама заказывала оформление кабинета — стены кофейного цвета, фотографии в рамах, запечатлевшие давние школьные триумфы Хантера Джона на футбольном поле, огромный письменный стол, обтянутый кожей. Эмма оперлась на него в соблазнительной позе.

Хантер Джон встал у двери, он был мрачнее тучи.

— Ты это специально подстроила. Специально решила унизить Сидни.

— И с каких пор тебя это вдруг стало волновать?

— Меня волнует одно — как все это выглядит. Зачем было звать ее к нам в дом?

— Тише, солнышко. Успокойся. Я тут ни при чем, я тебе клянусь. — Она подошла ближе, подняла руки, провела по лацканам пиджака. Одна рука скользнула ниже, на брюки.

Он сжал ей запястья.

— Эмма, не надо, — сказал он впервые за десять лет и вышел.

Клэр нервничала — и ее это раздражало. Она всегда раздражалась, когда не знала, как поступить.

Лицо у Сидни окаменело, она развернулась и прошествовала на кухню — Клэр последовала за ней. Как только за ними закрылась дверь, Сидни швырнула пустые подносы на стол и спросила:

— Почему ты мне не сказала, что мистер и миссис Маттесон — это Хантер Джон и Эмма?

Клэр взяла брошенные Сидни подносы и положила их поверх других.

— Мне и в голову не пришло, что ты не знаешь.

—  Я была уверена, что это родители Хантера Джона! Откуда мне было знать, что Хантер Джон и Эмма поженились?

— Ну, когда ты с ним порвала, они начали встречаться, — объяснила Клэр, стараясь не давать воли панике.

— Мне-то откуда было знать? — выкрикнула Сидни. — И вообще, я с ним не порывала. Это он со мной порвал. Ты думаешь, почему я уехала?

Клэр ответила не сразу:

— Я думала, ты уехала из-за меня. Из-за того, что я не давала тебе ничему учиться и из-за меня тебе стало противно носить фамилию Уэверли.

— Это не из-за тебя мне стало противно ее носить. А из-за нашего городка, — сердито ответила Сидни. — Но если тебе станет от этого легче, знай, что сейчас я ухожу из-за тебя.

— Сидни, постой, подожди!

— Это все нарочно подстроено! Ты что, не видишь? Эмма Кларк выставила меня... выставила меня прислугой перед Хантером Джоном, перед моими старыми друзьями. — В глазах Сидни стояли слезы. — Почему ты это допустила? Ты что, не поняла? Эмма специально позвала тебя обслуживать этот прием, чтобы выставить напоказ свое богатство, о котором и так все знают. И еще хотела меня этим поразить.

— Вообще-то заказывала банкет не она, а ее мать. С Эммой я вообще не говорила. Возможно, это просто случайность, Сидни. Может, это ровным счетом ничего не значит.

— Неужели ты не понимаешь? Да для Уэверли «просто случайностей» не бывает! И ты еще их защищаешь! Разве тебе не противны эти спесивые люди? Я ведь наблюдала за тобой, когда мы были маленькими. Мальчишки никогда тебя не замечали. Я и подумала: потому-то ты и отгораживаешься от мира за всем этим, — Сидни взмахнула рукой, указывая на цветы на столах, — ведь тебе ничего не было нужно, кроме дома и бабушки. А мне нужно было гораздо больше. Я чуть не умерла от горя, когда Хантер Джон меня бросил, а ты даже ничего не заметила. А сегодня меня унизили, Клэр. А тебе все равно, да?

Клэр не знала, что сказать, и от этого Сидни, похоже, разошлась еще больше. Она подошла к входной двери, подняла оставленную там сумочку. Вытащила листок бумаги, сняла трубку с телефона, висевшего на стене, и набрала записанный на бумаге номер.

— Тайлер? — сказала Сидни в трубку. — Это Сидни Уэверли. Я тут застряла в одном месте, ты не мог бы меня забрать? — Пауза. — Уиллоу-Спрингс, тридцать два, большой особняк в тюдоровском стиле. Подъезжай сзади. Огромное тебе спасибо.

Сидни сорвала передник, швырнула его на пол и выбежала из кухни. Клэр беспомощно смотрела ей вслед. Растерять последние остатки семьи она не могла. Она не хотела стать причиной нового бегства Сидни.

Эти люди, что развлекаются сейчас в патио, все подстроили. Сидни права. Просто случайностей не бывает, а она, Клэр, по глупости проигнорировала предупредительные знаки. Она глубоко вздохнула, выпрямилась. Сейчас она все поправит.

Подошла к телефону, нажала на кнопку «повтор номера».

Тайлер ответил не сразу, он явно запыхался:

— Слушаю.

— Тайлер, это Клэр Уэверли.

На том конце повисла изумленная пауза.

— Клэр? Вот странно. Мне только что звонила ваша сестра. Она чем-то расстроена.

— Верно. Я хочу... попросить вас об одолжении.

— Просите о чем угодно, — ответил он.

— Не могли бы вы, прежде чем ехать сюда за Сидни, зайти ко мне в дом? И привезти мне кое-что из дома и из сада? Я скажу нам, где прячу ключи.

Дожидаясь, пока Тайлер привезет необходимое, Клэр аккуратно расставила цветы и кушанья. Потом выписала на отдельные карточки, какие нужно использовать ингредиенты и какие цветы — чтобы не спутать рецепты и не вызвать смешанных чувств. Очень уж это все было важно. Они попросили роз, которые будут символизировать их любовь, — но любовь, к которой подмешана горечь, превращается в муку. Они просили мускатного ореха, чтобы похвастать своим благополучием, — но когда к благополучию добавляется чувство вины, возникает стыд.

Она надеялась, что Тайлер не спросит, зачем он все это ей привез. Хотя с чего ему спрашивать? Он не здешний. Он не знает, какие она умеет творить недобрые дела.

Когда Клэр вернулась домой, Сидни с Бэй уже спали. Видимо, Сидни попросила Тайлера заехать по пути к Эванель и забрать Бэй. Ну, во всяком случае, они останутся на ночь, а за это время многое можно исправить.

Клэр долго не ложилась — как всегда, испекла шесть дюжин булочек с корицей, которые каждое воскресенье доставляла в кофейню на площади. Ближе к полуночи, полусонная, она пошла в свою комнату. Когда она шла по коридору, Сидни вдруг подала голос:

— Пока тебя не было, мне весь вечер звонили.

Клэр сделала шаг назад и заглянула в комнату Сидни. Та лежала на кровати, закинув руки за голову.

— Элиза Бофор, Кэрри, всякие незнакомые люди, которые тоже были на приеме. И все говорили одно и то же — как им стыдно.Элиза с Кэрри даже заявили, что в школьные годы я им очень нравилась и жалко, что так получилось. Что ты им такое сказала?

— Ничего не говорила.

Сидни примолкла, а потом задала вопрос, из которого Клэр заключила, что ее сестра обо всем догадалась.

— Чем ты их накормила?

— Лимонным шербетом в цветках тюльпана. Во фруктовый салат я добавила бутоны одуванчика, а в шоколадный мусс — листья мяты.

— Кажется, в меню такого десерта не было.

— Ну да.

— Между прочим, ни Эмма Кларк, ни ее матушка так и не позвонили.

Клэр прислонилась к дверному косяку:

— Они заметили, что я делаю. И отказались от десерта. А потом отправили меня восвояси.

— А заплатили, что оставались должны?

— Нет. И еще сегодня утром две их приятельницы аннулировали заказы. Но сказали, что, когда им что-нибудь понадобится, они все равно позвонят. Просто чтобы я держала это в тайне.

— Я доставила тебе кучу хлопот. Прости, пожалуйста.

— Никаких ты мне хлопот не доставила, — возразила Клэр. — Сидни, пожалуйста, не уезжай. Я хочу, чтобы ты осталась здесь. Я правда этого хочу.

— А я и не собираюсь уезжать. Просто не могу, — вздохнула Сидни. — Здесь у вас сумасшедший дом, но здесь безопасно. А Бэй должна жить в безопасном месте. Я ее мать, я обязана об этом позаботиться.

Слова эти повисли в воздухе — и Клэр сразу поняла, что Сидни с удовольствием взяла бы их обратно.

— А сюда ты приехала из такого места, где было небезопасно? — не выдержав, спросила Клэр.

Спрашивая, она заранее знала, что Сидни не ответит. Та только взбила подушку.

— Ты меня разбуди, я утром помогу тебе отвезти булочки, — проговорила она, снова опуская голову.

— Нет, не надо... — Клэр осеклась. — Спасибо тебе. 

 5

Во вторник днем Клэр объявила, что собирается в магазин за продуктами, и Сидни спросила, не возьмет ли она и их с Бэй. Сидни хотела купить газету — просмотреть объявления о вакансиях, а еще, как ни обидно, нужно было вернуть в магазин блузку, подаренную Эванель. И заодно купить Бэй какой-нибудь детской еды. Клэр была замечательной кулинаркой, но, когда накануне Бэй попросила пиццы, Клэр, похоже, даже не попила, о чем речь.

Они подъехали к магазину Фреда. Клэр с Бэй отправились покупать продукты, а Сидни прошла чуть дальше, до «Максин». Она вернула блузку, которая была ей велика, и по дороге обратно вдруг оказалась у входа в салон красоты «Белая дверь». Дверь открылась, из нее вышла клиентка, окутанная запахами парикмахерской химии, приглушенными сладковатым ароматом шампуня. Этот запах всегда будоражил Сидни, она словно бы взлетала. Как же ей его не хватало!

На курсах парикмахеров она училась под своим настоящим именем, которого Дэвид не знал, — а значит, напомнила она себe, он их здесь не отыщет. В Буазе он добрался до них только потому, что дочку записали в детский сад под ее подлинным именем — в саду потребовали свидетельство о рождении. Да и воoбще, Сидни тогда полагала, что Дэвид станет искать Синди Уоткинс, а не Бэй. Больше она не допустит такой ошибки. Здесь фамилия Бэй — Уэверли.

Сидни поправила прическу — по счастливой случайности как раз этим утром она подровняла челку. Потом расправила плечи и шагнула внутрь.

Когда они снова встретились у пикапа, Сидни была сама не своя от счастья. Она помогла Клэр и Бэй донести пакеты с продуктами, и при этом с лица у нее не сходила улыбка.

— Угадай!

Клэр улыбнулась — ее радовало, что у сестры хорошее настроение.

— Что угадать?

— Я нашла работу! Я же тебе говорила, что останусь здесь!

На лице у Клэр отразилось неподдельное смятение.

— Ноу тебя уже есть работа.

— Клэр, ты одна прекрасно справляешься, помощь тебе нужна только время от времени. Когда понадобится, я всегда в твоем распоряжении.

— И где ты нашла работу?

— Сняла кабинку в «Белой двери».

На это ушли все ее сбережения, включая те деньги, которые ей вернули за блузку, но Сидни все равно чувствовала себя окрыленной. Скоро она начнет сама зарабатывать, а еще все в Баскоме увидят, что она вовсе не безрукая и не бестолковая. К ней будут приходить так же, как приходят к Клэр, — потому что она мастер своего дела.

— Так ты выучилась на парикмахера? — спросила Клэр.

— Ага.

— Я этого не знала.

Опять сам собой напрашивался вопрос — где же они с Бэй жили все это время, но Сидни пока еще была не готова рассказывать о последних десяти годах. Они продолжали грузить пакеты в машину; Сидни заглянула в один из них.

— Что это у тебя тут? Черника? Водяные орехи?

— Я хочу кое-что приготовить для Тайлера, — ответила Клэр.

— Вот оно как? А мне казалось, ты даже видеть его не желаешь.

— Так и есть. Это особые блюда.

— Ты, надеюсь, не собираешься его отравить?

— Конечно, нет. Просто хочу, чтобы он перестал мною интересоваться.

Сидни рассмеялась и промолчала. Она много что знала о мужчинах, но специально отваживать их — этого у нее никогда даже и в мыслях не было. Пусть уж Клэр сама с этим справляется.

Бэй вытянулась на траве, подставив лицо солнцу. Воспоминания о том, что с ней было еще неделю назад, стремительно исчезали. Какого цвета были у папы глаза? Сколько шагов от их бывшего дома до тротуара? Она не могла припомнить.

Бэй уже давным-давно знала, что рано или поздно они уедут из Сиэтла. Просто там им было не место, а Бэй очень хорошо чувствовала такие вещи. Иногда в старом доме после маминой уборки Бэй потихонечку перекладывала некоторые предметы туда, где, как она знала, их станет искать папа. Правда, его желания менялись с такой быстротой, что иногда даже Бэй не могла за ними уследить — и тогда папа начинал кричать и обижать маму. Жить так было ужасно утомительно, и как же здорово было наконец оказаться там, где у всего есть свое место. Кастрюли — всегда в ящике слева от раковины. Скатерти — всегда в комоде на верхней площадке лестницы.

Когда-то, очень давно, Бэй видела этот дом во сне. В том сне она лежала в саду на мягкой траве, прямо под этой яблоней. Только во сне по лицу ее пробегали радуги и солнечные зайчики, будто бы над головой что-то сияло. И еще вроде как лист бумаги шуршал на ветру, а вот теперь она слышала совсем другой звук — это шуршали на ветру листья яблони.

Яблоко стукнуло ее по коленке, Бэй открыла один глаз и взглянула на яблоню. Та вечно роняла на нее яблоки, будто просилась поиграть.

Тут она вдруг услышала, как Клэр зовет ее по имени, и быстро села. Сегодня Сидни в первый раз пошла на работу, и Бэй осталась на попечении Клэр.

— Тут я! — откликнулась Бэй, вставая.

Клэр стояла в другом конце сада, у калитки, и держала в руках большую миску, накрытую алюминиевой фольгой.

— Я пойду отнесу это Тайлеру. Давай со мной.

Бэй подбежала по гравийной дорожке к Клэр — как замечательно, что она снова увидит Тайлера! В прошлый раз, когда они ходили к нему с мамой, Тайлер дал ей порисовать на мольберте, а когда она показала ему рисунок, он прикрепил его магнитами на холодильник.

Выйдя из сада, Клэр заперла на замок калитку, а потом они вместе пошли в обход дома к участку Тайлера.

— Тетя Клэр, а почему яблоня все время бросает в меня яблоки?

— Хочет, чтобы ты одно из них съела, — ответила Клэр.

— Да я же не люблю яблоки.

— Она это знает.

— А почему ты их все время закапываешь?

— Чтобы никто ни одного не съел.

— А почему ты не хочешь, чтобы их ели?

Клэр чуть помедлила с ответом:

— Потому что, если съесть яблоко с этого дерева, ты увидишь самое главное событие в своей жизни. Если это окажется что-то хорошее, все остальное будет тебе не в радость. А если увидишь что-то плохое, так и будешь жить, постоянно думая, что вот-вот случится несчастье. Таких вещей лучше не знать.

— А есть люди, которые хотят знать?

— Да. Но поскольку эта яблоня растет у нас в саду, мы можем им помешать.

Они подошли к крыльцу.

— Так, значит, это и мой сад тоже?

— Безусловно, это и твой сад, — улыбнулась Клэр.

— Какой приятный сюрприз, — сказал Тайлер, открывая дверь.

Прежде чем постучать, Клэр набрала полную грудь воздуха, а когда увидела его, забыла выдохнуть. На нем были футболка и джинсы, перепачканные краской. По ее коже прошла какая-то нервная зыбь, захотелось выкарабкаться из собственного тела. Интересно, подумала она, а что будет, если он меня поцелует? Полегчает? Сделается еще хуже?

— Я приготовила вам запеканку, — сказала она, показывая свою ношу.

— Пахнет просто замечательно. Прошу вас. — Он посторонился, приглашая их войти. Как раз этого-то Клэр совсем и не хотела.

Тайлер провел их через гостиную в белую кухню, где стояли шкафы со стеклянными дверцами. Рядом с кухней был просторный, полностью застекленный уголок для завтрака. Пол там был покрыт брезентом, на котором стояли два мольберта.

— Вот почему я купил этот дом. Свет уж больно хорош, — сказал Тайлер и поставил запеканку на кухонный стол.

— Тайлер, можно мне порисовать? — попросила Бэй.

— Конечно, дружок. Твой мольберт вон там. Дай я только закреплю на нем бумагу.

Пока Тайлер опускал мольберт под ее рост, Бэй подошла к холодильнику и указала на рисунок — яблоню.

— Смотри, Клэр, это я сама нарисовала.

Клэр тронуло даже не то, что Тайлер повесил рисунок Бэй на холодильник, а то, что он его там и оставил.

— Очень красиво.

Вручив Бэй кисточку и краски, Тайлер вернулся к Клэр. Он улыбался.

Клэр тревожно посмотрела на запеканку. Она была из курицы и водяных орехов, с добавлением масла из семян львиного зева. Львиный зев помогает избавиться от постороннего влияния, а Тайлеру как раз необходимо было избавиться от нее.

— Будете есть? — не выдержала она.

— А надо прямо сейчас?

—  Да.

Он недоуменно пожал плечами:

— Ну хорошо. Почему бы и нет? А вы со мной поедите?

— Нет, спасибо. Я уже ужинала.

— Тогда посидите со мной за столом. — Он вынул из шкафа тарелку и положил на нее кусок запеканки. Потом усадил Клэр за стол, а сам сел напротив. — Ну, как вы управляетесь с Бэй, пока Сидни на работе? — спросил он. — Она заходила вчера и рассказала мне, что пошла работать. У нее настоящий парикмахерский талант.

— Нормально управляюсь, — сказала Клэр, не сводя глаз с Тайлера — он тем временем поддел вилкой большой кусок запеканки и поднес его ко рту. Прожевал, проглотил, и на миг ей подумалось, что лучше бы не смотреть. Было в этом нечто очень чувственное — в полных губах, в движении адамова яблока. Совершенно ни к чему испытывать такие чувства к человеку, который через несколько секунд утратит к ней всякий интерес.

Он указал вилкой на тарелку:

— Невообразимо вкусно. До встречи с вами я никогда так вкусно не ел.

Наверное, все-таки нужно несколько минут, чтобы подействовало.

— Вы мне еще скажите, что я напоминаю вам маму.

— Нет, вы ничем не напоминаете мою маму. Она считала, что свободному художнику не место на кухне. — Услышав эти слова, Клэр подняла брови. Он улыбнулся и отправил в рот новый кусок. — Ну, давайте, вам же очень хочется задать еще один вопрос.

Она чуть поколебалась, а потом все-таки сдалась и спросила:

— Так она была художницей?

— Мои родители — керамисты. Я вырос в колонии художников в Коннектикуте. Однако богемная жизнь не для меня. Я ничего не могу поделать со своей творческой натурой, но жесткий распорядок и уверенность в завтрашнем дне для меня важнее, чем для моих родителей. Правда, у меня не очень хорошо получается.

«Зато я в этом специалист», — подумала она, но вслух ничего не сказала. Еще, чего доброго, ему это в ней понравится.

Осталась всего пара кусков — скоро тарелка опустеет.

Она выжидательно посмотрела на него:

— Вы что-нибудь чувствуете?

Он поймал ее взгляд, и сила его желания поразила ее. Это напоминало сильный порыв осеннего ветра, под которым опавшие листья несутся так стремительно, что могут порезать.

— Да, чувствую, что хочу пригласить вас на свидание. В Орионе, во дворе колледжа, каждую субботу по вечерам играет оркестр. Сходим вместе в эту субботу?

— Нет, я буду занята.

— Чем же?

— Буду готовить вам другую запеканку.

Третий рабочий день Сидни стал третьим днем без единого, пусть даже случайного, клиента. Другие парикмахерши оказались женщинами дружелюбными, они подбадривали ее. Сидни знала: она должна показать, на что способна, тогда и к ней потянутся посетители.

Делать ей было все равно нечего, и Сидни решила подмести пол вокруг одного из кресел в дальнем конце зала.

— Спасибо, Сидни, — поблагодарила ее соседка. Она мелировала какой-то даме светлые волосы.

Клиентка дернула головой, и Сидни увидела, что это Ариэль Кларк.

Сидни заставила себя вежливо улыбнуться, хотя для этого ей пришлось изо всех сил стиснуть ручку швабры. Если она хочет чего-то добиться в этом заведении, уж точно не следует лупить клиентов шваброй по голове, даже тех, которые этого явно заслуживают.

— Здравствуйте, миссис Кларк. Как поживаете? Жаль, что на приеме мы даже поздороваться не успели.

— Ну разумеется, милочка. Ты ведь работала. Каждый из нас был при своем деле. — Взгляд миссис Кларк скользнул вниз, на швабру и собранные в кучку волосы. — Я смотрю, ты и здесь работаешь?

—  Да.

— Но ты ведь не... стрижешь? — осведомилась Ариэль с таким видом, будто ее напугала сама эта мысль.

— Да, именно что стригу.

— А разве для этого не нужно специальное образование?

Кончики пальцев у Сидни побелели, так крепко она сжимала ручку швабры.

— Нужно.

— Гм-м, — протянула Ариэль. — Я слышала, у тебя дочка. А кто ее отец?

— Вы его не знаете.

— В этом я и не сомневалась.

— Что-нибудь еще, миссис Кларк?

— Моя дочь очень счастлива. И ее муж счастлив с ней. Не знаю, на что ты рассчитывала, когда возвращалась. Но тебе его не видать.

А, так вот, оказывается, в чем дело!

— Я знаю, вас это сильно удивит, но я вернулась вовсе не за ним.

— Так я тебе и поверила. Знаю я вас, Уэверли, и ваши штучки. Не думай, что не знаю. — Она извлекла из сумочки мобильный телефон и принялась набирать номер. — Эмма, золотце, у меня просто потрясающие новости, — сказала она в трубку.

Ближе к пяти, отчаявшись, Сидни собралась уходить. Тут-то она и заметила у стойки мужчину в дорогом сером костюме, и сердце у нее сжалось.

Хантер Джон что-то спросил у дежурной, та обернулась и указала на Сидни.

Он пошел в ее сторону. Ему только двадцать восемь, а волосы уже редеют. Правда, если подстричь по-другому, будет незаметно.

— Мне сказали, что ты тут работаешь, — сказал Хантер Джон, поравнявшись с ней.

— Да уж не сомневаюсь, что сказали. — Она скрестила руки на груди. — Значит, ты теперь заправляешь семейным бизнесом?

—  Да.

Семейное дело Маттесонов состояло из нескольких заводов по производству домиков-фургонов — они находились в окрестностях Баскома. В то лето, когда Хантер Джон проходил там практику, Сидни работала на стойке информации. Когда отец Хантера Джона уходил обедать, они встречались у него в кабинете и не теряли времени зря.

— Можно присесть? — спросил Хантер Джон.

— Хочешь я тебя подстригу? Я это здорово делаю.

— Нет, я просто не хотел, чтобы все выглядело так, будто я просто пришел поговорить, — сказал он и сел.

Она закатила глаза:

— Еще не хватало.

— Я хотел бы окончательно все прояснить. Так всегда лучше. — Хантер Джон всегда поступал так, как лучше. Примерный мальчик. Послушный сын. — Я понятия не имел, что ты окажешься на том приеме. Эмма тоже. Мы удивились не меньше твоего, но, может, оно и к лучшему. Как ты заметила, я счастливо женат.

— Господи ты боже мой! — выдохнула Сидни. — Тут что, все думают, что я вернулась только ради тебя?

Хантер Джон вздохнул:

— Я когда-то любил тебя, Сидни. После того как мы расстались, мне было очень нелегко.

— Так ты посмотрел на собор Парижской Богоматери? Съездил в путешествие по Европе, как тогда собирался?

— Нет. Мечты остались мечтами.

— Похоже, ты от многих из них отказался.

— Я — Маттесон. И должен был делать то, чего от меня ждала семья.

— А я — Уэверли, и за это нашлю на тебя заклятие.

Он слегка вздрогнул, будто принял ее слова всерьез, но потом улыбнулся:

— Да ладно тебе, ты же всегда страдала от того, что ты Уэверли.

— Иди отсюда, — сказала Сидни.

Хантер Джон встал и потянулся за бумажником.

— И не вздумай платить, я ведь тебя не стригла.

— Прости меня, Сидни. Я не выбирал, в какой семье родиться. Ты тоже.

Когда он ушел, она подумала: как грустно, что за всю жизнь она любила лишь одного мужчину. Вот этого.

Жаль, что на самом-то деле она не знает ни единого волшебного слова и не умеет насылать заклятия.

— А я уже волноваться начала, — сказала Клэр, когда вечером Сидни вошла в кухню. — Бэй наверху.

Сидни открыла холодильник, достала бутылку воды.

— Задержалась на работе. — Она подошла к раковине, где Клэр мыла чернику. — Что это ты там готовишь? Опять понесешь Тайлеру?

— Да. Испеку пирожки с черникой и добавлю лепестки васильков.

— А что они означают?

— Васильки проясняют взор, помогают найти разные потерянные вещи — ключи, записные книжки, — сказала Клэр.

— Ты хочешь, чтобы Тайлер прозрел и понял, что ты ему не подходишь?

Клэр улыбнулась:

— Думай как знаешь.

Некоторое время Сидни следила, как Клэр готовит.

— Интересно, почему я его не унаследовала.

— Что не унаследовала?

— Это таинственное чутье, которое есть у вас с Эванель. У бабушки ведь оно тоже было. А у мамы?

Клэр завернула кран, дотянулась до полотенца и стала вытирать руки.

— Трудно сказать. Сад она ненавидела, это я помню точно. Даже близко к нему не подходила.

— Сад я скорее люблю, но в остальном я, кажется, похожа на маму больше всех вас. Она ведь вернулась сюда, чтобы у тебя был нормальный дом, чтобы ты могла ходить в школу, как вот я вернулась ради Бэй.

— Мама вернулась не ради меня, — возразила Клэр, недоумевая, как Сидни могла такое подумать. — Она вернулась, чтобы ты родилась здесь.

— Мне было шесть, когда она уехала, — сказала Сидни. — Если бы не те ее фотографии, которые мне подарила бабушка, я бы даже лица ее не помнила. Я для нее ничего не значила, иначе она бы осталась.

— А что ты сделала с фотографиями? — поинтересовалась Клэр. — Я про них совсем забыла.

Сидни перенеслась мыслями в Сиэтл, в гостиную их дома. Там, под диваном, лежал конверт с надписью «МАМА». А она о нем напрочь забыла. Внутри были фотографии — Лорелея во дни ее кочевой жизни, той жизни, которую Сидни так долго пыталась повторить. На одной фотографии Лорелея — ей тогда было лет восемнадцать — стояла на фоне форта Аламо. Она улыбалась, а в руках у нее был самодельный плакат: «ПРОЧЬ ИЗ БАСКОМА! СЕВЕРНАЯ КАРОЛИНА — ГНИЛЬ!»

А если Дэвид обнаружит этот конверт? И сообразит, что к чему?

— Сидни? — Клэр дергала ее за руку.

— Я не привезла эти фотографии, — сказала Сидни. — Забыла их в одном месте.

— Да что с тобой?

Сидни потрясла головой, стараясь взять себя в руки.

— Ничего. Просто подумала про маму.

Сидни передернула плечами, стараясь побороть внезапный страх. Дэвид не знает, где они лежат. И никогда их не найдет.

Вечером Эванель накинула халат поверх ночной сорочки и отправилась на кухню. Ей пришлось перешагивать через коробки, наполненные спичками, резиночками для волос и елочными игрушками. Пробравшись на кухню, она принялась рыться среди коробок и бутылок — разыскивала пачку попкорна, который разогревают в микроволновке.

Все это барахло было ей совсем ни к чему, но в один прекрасный день могло кому-нибудь понадобиться, так что проще было держать его под рукой, чем бежать в три часа ночи в круглосуточный супермаркет, когда она в очередной раз почувствует озарение.

Услышав стук, она обернулась. Кто-то стоял под дверью.

Это было неожиданно. Вообще-то гости приходили к ней редко.

Она включила свет на крыльце, потом отперла. За дверью стоял невысокий мужчина средних лет, у его ног притулился небольшой чемодан.

— Фред!

— Здравствуй, Эванель.

Лицо его осунулось, но он попытался выдавить улыбку.

— Мне... нужно у кого-нибудь пожить. И я подумал о тебе.

— Ну так входи.

Фред поднял чемодан, вошел и остановился посреди гостиной — точь-в-точь маленький мальчик, сбежавший из дому.

— Моя заместительница сегодня пришла на работу пораньше. И застала меня в кабинете в пижаме, — пожаловался Фред.

— Так ты поговорил с Джеймсом?

— Я пытался. Как ты и велела. После того как я первый раз заночевал в магазине, я позвонил ему на работу. Он сказал, что не желает ни о чем говорить, — если я наконец заметил, что что-то не так, это еще не значит, что дело можно поправить. Я так и не понял, что произошло. Похоже, он шаг за шагом уходил от меня, а я даже не догадывался. Но как можно не заметить такое?

— Ну, ты живи у меня сколько хочешь. Только если посыплются вопросы, я буду отвечать, что моя неотразимая женственность заставила тебя изменить предпочтения.

— А я пеку восхитительные бельгийские вафли и делаю отменный компот из персиков. Ты только скажи, чего тебе хочется, и я все приготовлю.

Она погладила его по щеке:

— Да мне все равно никто не поверит.

Она проводила его в гостевую спальню в конце коридора.

Фред положил чемодан на кровать, а Эванель сказала:

— Я как раз собиралась разогреть попкорн и посмотреть новости. Хочешь со мной?

— Очень. — Фред пошел за ней следом, явно довольный, что ему говорят, что делать.

Вот и славно, подумала Эванель, когда они вдвоем уселись на диван, водрузив посередине тарелку с попкорном, и принялись смотреть одиннадцатичасовые новости.

— А правда, что когда вы с папой были маленькие, ты однажды подарила ему ложку? — спросил Фред. — А он этой ложкой выкопал из грязи двадцатипятицентовую монету — просто увидел, как что-то блестит? И на эти деньги купил билет в кино? И там познакомился с мамой?

— Ложку я ему подарила, это верно. Но я никакая не добрая волшебница, Фред.

— Это я понимаю, — прервал ее Фред. — Так просто спросил.

Эванель вдруг осознала подлинную причину, по которой он оказался в ее доме. Фред хотел быть поблизости на тот случай, если она вдруг достанет из кармана что-то такое, с помощью чего он разберется в этой истории с Джеймсом — какую-нибудь ложку, которой он сможет выкопать из грязи свое счастье.

В воскресенье Сидни, Бэй и Клэр сидели на крыльце и ели булочки с корицей — кроме обычного заказа для кофейни, Клэр испекла несколько штук для себя. Было жарко, и в доме творилось неладное. Дверные ручки, которым полагалось находиться на правой стороне двери, вдруг оказывались на левой. В холодильнике таяло сливочное масло. Жаркий воздух был тяжелым от недосказанностей.

— А вон Эванель, — сказала Сидни.

Клэр обернулась и увидела на тротуаре старушку.

Эванель, улыбаясь, поднялась по ступенькам.

— Ваша мама родила двух красавиц, постаралась. Только вид у вас у обеих какой-то кислый.

— Так ведь жара. У всех мозги плавятся, — сказала Клэр, наливая Эванель чая со льдом из кувшина. — Как ты там живешь? Я тебя уже дня два не видела.

Эванель взяла стакан и уселась в плетеное кресло-качалку рядом с Клэр.

— А у меня гость.

— Кто такой?

— Да вот, Фред Уокер решил у меня пожить.

— Ого! — удивилась Клэр. — А тебе это не в тягость?

— Мне это совсем не в тягость. Приятно сознавать, что кроме вас двоих я еще кому-то нужна. — Эванель поставила стакан и полезла в сумку. — Я, собственно, пришла подарить тебе вот это. — Она вытащила белую головную повязку и протянула ее Клэр. — Фред пытался меня отговорить. Он сказал, что ты ведь носишь гребни, а не повязки, повязки для тех, у кого короткая стрижка. Ничего-то он не понимает. Я просто должна была тебе ее подарить. — Эванель повернулась к Сидни. — Ну, как там твоя работа?

Сидни и Бэй сидели на качелях, и Сидни слегка покачивала качели, упершись босой ногой в пол.

— За работу я должна благодарить тебя. Если бы ты не подарила мне ту блузку и я не понесла бы ее обратно, я бы никогда не попала в «Белую дверь».

— Фред сказал, что на прошлой неделе видел, как ты подметаешь пол.

— Я пока только на это и гожусь.

— Но почему же? — недоуменно спросила Клэр.

Поначалу Сидни так радовалась новой работе, а вот теперь день проходил за днем, и она возвращалась все раньше и раньше, а улыбалась все меньше и меньше.

— Все клиенты «Белой двери», похоже, друзья-приятели Кларков и Маттесонов. На третий день ко мне заявился Хантер Джон. А некоторым — не будем уточнять кому — это, понятное дело, сильно не понравилось, и они распускают всякие слухи.

— Так, выходит... тебя игнорируют? — спросила Клэр.

— Если так и дальше пойдет, мне придется отказаться от рабочего места. Хотя, может, это и к лучшему, — добавила Сидни, обнимая Бэй. — Буду больше времени проводить с дочкой. Да и тебе смогу помогать в любое время.

За всю свою взрослую жизнь Клэр ходила в парикмахерскую всего три раза — когда волосы становились слишком длинными и надо было укоротить их сантиметров на пять. Ходила она в «Салон красоты Мэвис Адлер», что возле шоссе. Когда-то давно Мэвис приходила к ним на дом и стригла бабушку Клэр, а что устраивало бабушку, то, разумеется, устраивало и Клэр.

Клэр никогда не считала себя робкой и неотесанной, но, когда вошла в «Белую дверь» и обнаружила внутри кожаные диваны, настоящие картины в тяжелых рамах и сборище самых состоятельных дам города — многие нанимали ее обслуживать обеды, банкеты и приемы, — она вдруг почувствовала себя решительно не в своей тарелке.

В дальнем конце зала она увидела Сидни — та подметала пол вокруг кресла другой парикмахерши. Сидни была красива, замкнута — и совершенно одинока.

Увидев сестру, Сидни бросилась в приемную:

— Клэр, что случилось? Где Бэй?

— Все в порядке. Я попросила Эванель посидеть с ней пару часов.

— Зачем?

— Потому что я хочу, чтобы ты меня подстригла.

Вокруг собралась целая толпа парикмахеров и клиенток — все они ждали, когда Сидни приступит к делу. В воздухе, словно пылинки, витали шепотки — о прекрасных длинных волосах Клэр и серьезных сомнениях в способностях Сидни.

— Ты мне доверяешь? — спросила Сидни, поднимая повыше кресло, — она уже успела вымыть сестре голову.

Клэр перехватила в зеркале ее взгляд.

— Да, — ответила она.

Сидни развернула ее к зеркалу лицом.

С каждой минутой Клэр чувствовала, как волосы ее становятся все легче — влажные черные пряди, похожие на длинные палочки лакрицы, падали на закрывавший ее пеньюар. Время от времени хозяйка салона Ребекка задавала Сидни вопросы, и та отвечала уверенно и без запинки, используя слова вроде «скошенный край» и «прореженная челка».

Когда Сидни наконец снова развернула кресло, все вокруг зааплодировали.

Клэр не верила своим глазам. Сидни укоротила ей волосы сантиметров на двадцать пять. Стрижка была фигурная — спереди подлиннее, сзади пышно и коротко. Глаза под негустой челкой стали красивыми и яркими, без прежней суровости. Из зеркала на нее смотрела женщина, которой Клэр всегда хотелось быть.

Сидни не стала спрашивать, нравится ей или нет. Это было ни к чему. То было превращение, совершенное рукой мастера. Все смотрели на Сидни с почтением, а Сидни сияла как начищенная монета.

Клэр почувствовала, как к глазам подступают слезы — слезы радости, знаменующей возрождение, освобождение. Вот он, дар, который от рождения таился у Сидни внутри, ожидая возможности себя проявить.

— Теперь можешь не отпираться, — сказала Клэр.

— От чего? — спросила Сидни.

— Ты, как и все Уэверли, волшебница.

 6

Честер Хопкинс сидел на раскладном садовом стульчике у себя во дворе. Пыль лентой вилась за машиной, которая была еще далеко, на проселочной дороге, что шла мимо молочной фермы.

После прошлогоднего инсульта Лестер охромел, оползший вниз краешек рта так и не вернулся на место, так что теперь он большую часть дня проводил сидя — и ничего не имел против. Наконец-то появилось время поразмышлять. По правде говоря, он всегда мечтал о том времени, когда выйдет на пенсию.

Впрочем, жизнь его была не такой уж безоблачной. Ему было семнадцать, когда умер его отец; пришлось одному управляться с хозяйством на ферме, а это оказалось куда труднее, чем он мог подумать. Да и сына им с женой Бог послал только одного. Правда, сын женился на работящей женщине, у сына тоже родился сын, и все они жили вместе под одной крышей, и все шло хорошо. Потом жена Лестера умерла от рака, а еще через два года сын погиб в автокатастрофе. Невестка замкнулась в своем горе и в конце концов решила перебраться в Тускалузу, к своей сестре. А Генри, внук Лестера, которому тогда было одиннадцать, решил остаться с дедом.

Так что в жизни у Лестера было лишь две постоянные и неизменные вещи: его ферма и его внук.

Машина подъехала ближе, и тут за спиной у Лестера стукнула раздвижная дверь. Он обернулся и увидел, что Генри вышел из дома посмотреть, кто там подъехал. Для делового визита вроде бы поздновато. Солнце уже почти село.

— Ты кого-нибудь ждешь, дед? — обратился к деду Генри.

— Милого дружка с другого бережка. Только это не он.

Генри спустился с крыльца, подошел к каштану и встал рядом с Лестером. Лестер окинул его взглядом. Красавец парень, вот только, как все мужчины из рода Хопкинсов, он всегда был взрослым не по годам и теперь всю жизнь будет ждать, когда тело догонит разум. Вот почему Хопкинсы всегда женились на женщинах старше себя. Генри, однако, с женитьбой не спешил, и Лестер уже стал подумывать, как бы помочь ему с этим. Например, когда на ферму приезжали школьники, ученики младших классов, с подходящими по возрасту незамужними учительницами, он всегда отправлял Генри проводить с ними экскурсии. Церковный комитет, отвечавший за украшение храма к праздникам, в основном состоял из разведенных дам, и Лестер приглашал их летом за сеном, а зимой — за остролистом, и всегда отправлял Генри им помочь. Но как-то не складывалось. Мужественный, уверенный в себе, работящий и отзывчивый, Генри был завидным женихом — но ему, верно, нравилось жить одному.

Впрочем, так оно и бывает, если ты родился старичком.

Машина остановилась. Лестер не опознал водителя, зато сразу признал женщину, которая встала с пассажирского сиденья.

Он усмехнулся. Всегда приятно, когда Эванель Франклин заезжает в гости. Как увидеть снегиря посреди зимы.

— Похоже, Эванель надумала нам что-то подарить.

Водитель остался в машине, а Эванель пошла к дому.

— Лестер, — сказала она, останавливаясь прямо перед ним и упирая руки в бока, — ты с каждым днем выглядишь все лучше и лучше.

— Ты бы удалила катаракту, нынче это умеют, — съязвил он. — Какими судьбами в наши края?

— Понадобилось подарить тебе вот это. — Она сунула руку в свою объемистую сумку и протянула ему банку вишен в ликере.

— Что ж, давно я таких не ел. Спасибо, Эванель.

— Не за что.

— Слушай, а кто это тебя привез?

— Да Фред из продуктового магазина, — ответила Эванель. — Как, четвертого июля увидимся на празднике?

— Мы туда собираемся, — ответил Лестер, а потом они с Генри долго смотрели ей вслед.

— Она однажды подарила мне моток бечевки, — припомнил Генри. — Мне было лет четырнадцать, мы с классом пошли на экскурсию в центр города. А через неделю эта бечевка мне очень пригодилась, чтобы выполнить одно школьное задание.

— Все мужчины в нашем городе с юных лет знают, как обращаться с женщинами из этой семьи, — сказал Лестер. — Как увидишь Уэверли, сиди смирно и делай что скажут.

На следующий день Клэр услышала сверху голос Сидни:

— Где вы там?

Потом заскрипели пыльные ступени, и Сидни спустилась в подвал, ориентируясь на свет карманного фонарика Клэр. Лампочки в подвале перегорели еще году в тридцать девятом — тогда кому-то оказалось недосуг их поменять, а потом хождение в темноте превратилось в семейную традицию.

— А где Бэй? — спросила Сидни. — Разве она не с тобой?

— Нет, она почти все время в саду, ей там нравится. Не волнуйся. Яблоня перестала швырять в нее яблоки, потому что она начала швыряться в ответ. — Клэр передала сестре фонарик. — Поможешь мне? Посвети вот сюда.

— Вино из жимолости?

— На той неделе День независимости. Я решила пересчитать бутылки, посмотреть, сколько у нас в наличии.

— Я заметила какую-то бутылку на кухонном столе, когда пришла, — сказала Сидни, пока Клэр считала.

— Это вино из розовой герани, Фред принес его обратно, — объяснила Клэр, а потом похлопала ладонью о ладонь, стряхивая пыль. — Тридцать четыре бутылки. А мне казалось, я в прошлом году сделала сорок. Ну да ладно. И этого хватит.

— Ты собираешься напоить Тайлера вином из розовой герани?

— Честно говоря, я очень рассчитывала, что ты отнесешь ему бутылку вместо меня.

— Он же сейчас ведет занятия в летней школе, — напомнила Сидни. — И редко бывает дома.

— Да? — Клэр отошла в сторонку, надеясь, что Сидни не заметила ее смятения. Порой ей казалось, что она сходит с ума. Каждое утро она просыпалась с одной мыслью — надо выкинуть его из головы. А сама то и дело поглядывала на его дверь, одновременно строя сложные планы, как бы сделать так, чтобы никогда его больше не видеть. Бред какой-то.

Они вышли в кухню, Клэр закрыла и заперла дверь в подвал.

— Он хороший человек, Клэр, — сказала Сидни. — Как ни странно, мужчины бывают хорошими.

— В нем нет постоянства, — ответила Клэр. — В яблоне есть постоянство. В вине из жимолости — тоже. В этом доме — тем более. А Тайлер Хьюз — преходящее явление.

— А я тоже — преходящее явление? — спросила Сидни, но Клэр промолчала в ответ.

И действительно, кто она, Сидни? Нашла ли она свое место в Баскоме или скоро снова сбежит? Клэр не хотела об этом думать. Единственное, что было в ее власти, — не стать причиной нового бегства Сидни, сделать так, чтобы сестре хотелось остаться.

— Как там работа? — бодро спросила Клэр.

— Ни минутки свободной, и все благодаря тебе. На меня теперь смотрят как на какого-то гуру. Я сама удивляюсь.

— Ты только что раскрыла секрет моего успеха, — сказала Клэр. — Когда людям кажется, что ты можешь дать им нечто такое, чего не может дать больше никто, они готовы тратить на это и время, и деньги.

Сидни рассмеялась:

— Ты хочешь сказать, раз уж нас тут все равно держат за ненормальных, не мешает на этом подзаработать?

— Именно.

— У тебя паутина в волосах, видимо, из подвала, — сказала Сидни, подходя поближе и смахивая паутину. Волосы Клэр она теперь считала своим достоянием и часто подходила поправить челку или распушить прическу.

— А где ты раньше стригла? — спросила Клэр.

Сидни отпрянула.

— Это было несколько лет назад. И недолго. В Буазе. — Она отвернулась, схватила со стола бутылку и выскочила в заднюю дверь, оставив за собой непривычный запах мужского одеколона. — Пойду поздороваюсь с Бэй, а потом отнесу это Тайлеру.

С того самого дня, когда Сидни мысленно вернулась в их дом в Сиэтле и вспомнила, что оставила под диваном фотографии, вокруг нее время от времени вдруг возникал запах одеколона, которым пользовался Дэвид. Иногда Клэр чуяла его в доме и начинала вслух гадать, откуда он взялся. Запах всякий раз напоминал Сидни, какой опасности она подвергает сестру, живя в ее доме. А Клэр так много для нее сделала!

Когда Сидни вышла из дома в сад, запах одеколона растаял среди аромата яблок, шалфея и влажной земли. Сидни присела рядом с Бэй под яблоней, и они завели разговор — как прошел день, что будет на празднике Четвертого июля. Бэй каждый день по нескольку часов лежала на земле под яблоней. Когда Сидни спросила, почему она это делает, Бэй ответила, что пытается понять одну вещь. Сидни не стала расспрашивать дальше — ведь в последнее время в жизни Бэй столько всего произошло, ей нужно было время, чтобы разобраться.

Поговорив с дочкой, Сидни отправилась к Тайлеру. Она обнаружила его на заднем дворе — он как раз выкатывал из сарая газонокосилку.

— Я тебе принесла подарок от Клэр. — Сидни протянула ему бутылку.

Тайлер запнулся: явно хотел что-то сказать, а потом передумал.

— Знаешь, я никак не могу раскусить твою сестру. Она постоянно делает мне подарки, хотя совершенно очевидно, что я ей не нравлюсь. У вас, южан, так принято?

— Просто ты ей нравишься. Поэтому она и делает тебе подарки. Слушай, можно я тоже отхлебну? А то чего-то нервы сдают.

— Ну конечно, заходи. — Они прошли на кухню, и Тайлер достал из шкафчика два бокала. Как только он наполнил ее бокал, она сделала большой глоток.

— Что-то случилось?

— Просто вернулась мыслями туда, куда не надо возвращаться. И теперь мучаюсь.

— Расскажешь подробнее?

— Нет.

Он кивнул:

— Ладно. Ну и что у нас тут? — Тайлер налил и себе вина и поднес бокал к носу.

— Вино из розовой герани. Говорят, оно возвращает добрые воспоминания.

Он поднял бокал:

— За добрые воспоминания!

Прежде чем он успел отхлебнуть, Сидни быстро проговорила:

— Она надеется, что ты, как выпьешь, вспомнишь кого-нибудь другого и забудешь ее. Для того же и запеканка с маслом из львиного зева.

Он опустил бокал:

— Ничего не понимаю.

— Цветы, которые растут в нашем саду, особенные. Они действуют на того, кто их ест. Но на тебя, судя по всему, нет. А может, она просто слишком сильно старается, поэтому ничего и не выходит. Ну, я не знаю.

Тайлер посмотрел на нее с недоверием:

— Так она хочет, чтобы я перестал о ней думать?

— Вот ты и выдал себя: значит, сейчас думаешь. Я сейчас скажу тебе одну важную вещь про Клэр. Она не любит, чтобы что-то исчезало из ее жизни. Так что не исчезай.

Сидни тут же пожалела, что выдала такую важную, сокровенную тайну. Но Тайлер улыбнулся, и она поняла, что поступила правильно.

— Я никуда не исчезну, — сказал он.

— Вот и хорошо. — Сидни отвернулась. Слова хорошего мужчины могут заставить женщину плакать. С тех пор как она уехала из Баскома, она знала многих мужчин, но хороших среди них не было. — Пей, — приказала она.

Тайлер поднес бокал ко рту и отхлебнул.

— А какие у тебя добрые воспоминания? — поинтересовался он.

— Ты удивишься, но это воспоминания о последних днях. Эта неделя была лучшей в моей жизни. А у тебя?

— Вино хорошее, но я ничего такого не вижу. Просто думаю о Клэр.

Сидни улыбнулась и отпила еще глоток.

— Ты безнадежен.

Праздник, посвященный Дню независимости, всегда проходил в Баскоме на центральной площади. Прихожане разных церквей и просто отдельные семьи ставили столики на лужайке у фонтана и раскладывали на них всяческую еду, чтобы, дожидаясь фейерверка, гости могли перекусить. Уэверли всегда приносили на праздник вино из жимолости, чтобы все потом лучше видели в темноте, но кроме того — хотя вряд ли в городе об этом знали — каждый год четвертого июля благодаря этому вину происходили какие-то открытия. Таков был побочный эффект способности видеть в темноте: люди начинали замечать то, на что раньше не обращали внимания.

Столик Уэверли был крайним. Бэй оставили на детской площадке — там, под присмотром взрослых, она делала бумажные колпаки, а еще ей разрисовали лицо. Так что у столика были только Сидни и Клэр — они разливали вино. Горожане подходили за бумажными стаканчиками с вином, а еще время от времени мимо столика шествовал шериф и каждый раз спрашивал:

— Оно ведь безалкогольное, да?

И Клэр, даже не поведя бровью, как это делали все Уэверли, отвечала:

— Ну разумеется.

Когда Сидни была подростком, этот праздник всегда проходил одинаково: они веселились у бассейна в доме кого-нибудь из друзей, а на площадь являлись только к фейерверку. Теперь она чувствовала себя куда взрослее своих бывших одноклассников, которые пришли сюда после домашнего барбекю или посиделок у бассейна — со свежим загаром, в купальниках, завязки которых выглядывали из-за воротников. Эмма Кларк стояла у столика пресвитерианской церкви, разговаривая с Элизой Бофор. Но Сидни успела поумнеть и больше не завидовала этим светским дамам.

Подошла Эванель, взяла стаканчик с вином.

— Ух, до чего кстати, — сказала она, осушив его залпом. — Столько всяких дел. Я должна кое-что подарить Бэй. — Она поставила стаканчик и извлекла из сумки невероятно уродливую брошку. Вещица была в стиле пятидесятых, из когда-то чистого, а теперь пожелтевшего хрусталя, в виде звезды с расходящимися лучами.

— Ей сейчас лицо раскрашивают, — доложила Клэр.

— Ладно, загляну на детскую площадку. Фред помогает мне навести порядок в доме. Мы вытащили одну старую шкатулку с бижутерией, там я это и нашла и, как увидела, поняла: нужно подарить ее Бэй.

— Фред тебе помогает? — спросила Клэр.

— Он придумал систему учета для всего моего барахла. Сделал какую-то штуковину, которая называется «электронная таблица».

— Я же тебе давно это предлагала, Эванель, — проговорила Клэр с явным укором.

— Знаю, но очень уж не хотелось тебя обременять. А раз Фред живет у меня...

— Живет у тебя? — воскликнула Клэр. — Я думала, он просто приехал погостить.

— Ну, мы подумали и решили, что ничто не мешает ему устроиться поудобнее. Он оборудовал на чердаке собственную квартирку и помаленьку помогает по дому со всякой мужской работой.

— Не забывай, если я тебе понадоблюсь, я всегда готова, — сказала Клэр.

— Я знаю. Ты у меня умница. — Она сунула брошь обратно в сумку. — Как повидаю Бэй, мне нужно отнести гвозди отцу Маккуэйлу и зеркало Мэри-Бет Клэнси. Пока.

— Пока, Эванель. Понадоблюсь — звони!

Прошло еще несколько минут, мимо еще раз прошел шериф, и тут Сидни толкнула Клэр локтем:

— Ты, может, не заметила, но Тайлер все время на тебя таращится.

Клэр искоса глянула в указанную сторону и простонала:

— Ну вот, зря мы на него смотрели. Теперь он идет сюда.

— Влипли.

— Да уж. Кстати, не на одну меня таращатся. На тебя тоже. — Клэр указала на столик под тентом, стоявший напротив. На тенте красовалась надпись «Молочные продукты Хопкинсов». Привлекательный мужчина — худой загорелый блондин — накладывал в вафельные рожки мороженое из электрической мороженицы. Он был мускулистым и крепким, будто специально скроенным для того, чтобы противостоять ветру. И он постоянно бросал взгляды на столик Уэверли.

— Это Генри Хопкинс, — напомнила Клэр.

— Генри! А я о нем почти забыла. Мы были... ну, пожалуй, друзьями в младших классах. А потом перестали дружить.

— Почему? — поинтересовалась Клэр, поглядывая на Тайлера, который подходил все ближе.

— Потому что в старших классах у меня ум за разум зашел, —ответила Сидни.

— Ничего подобного.

— Еще как.

— Приветствую вас. Вам, может, нужен третейский судья?

— Привет, Тайлер, — сказала Сидни.

— Клэр, ваши волосы... — проговорил Тайлер, и Клэр, смутившись, поднесла руку к волосам. Она сегодня надела белую головную повязку, которую ей подарила Эванель. — Как красиво. Мне однажды приснилось... приснилось, что у вас именно такая прическа. Простите, я сам понимаю, как глупо это звучит. — Он рассмеялся, потом потер руки. — Ну-с, все мне твердят, что я обязательно должен попробовать ваше вино из жимолости. То ли это местная традиция, то ли все включились в игру под названием «Клэр пытается меня отвадить».

— Что?

— Сидни сказала, что именно для этого и предназначалась вся та еда, которой вы меня угощали

Клэр обернулась к Сидни, которая прикинулась, что она тут ни при чем.

— Вино из жимолости дает способность видеть в темноте, — пытаясь скрыть неловкость, стала объяснять Клэр. — Хотите пейте, хотите нет. Можете врезаться в дерево, когда стемнеет. Или свалиться в канаву. Мне все равно.

Тайлер взял стаканчик и осушил его, не сводя глаз с Клэр. Сидни помалкивала и улыбалась. Это напоминало танец, где лишь один из партнеров знает нужные па.

Когда Тайлер отошел, Клэр напустилась на сестру:

— Так ты ему все рассказала?

— А чему ты удивляешься? Ты что, меня плохо знаешь?

— Значит, плохо.

— Вот такая вот я.

— Ой, ладно, иди поразвлекайся, хватит изображать из себя колдунью Уэверли, — проговорила Клэр. Но на лице мелькнула тень улыбки, будто между ними зарождалось нечто новое, новая близость.

И это было хорошо.

Генри до сих пор прекрасно помнил тот день, когда они с Сидни Уэверли стали друзьями. Была перемена, и Сидни сидела совсем одна на брусьях в спортзале. Она казалась такой несчастной, что он тоже подошел к брусьям и забрался на них.

Некоторое время она наблюдала за ним, а потом спросила:

— Генри, ты помнишь свою маму?

Он расхохотался:

— Конечно, помню. Я же ее видел утром. А ты свою что, не помнишь?

— А моя ушла из дому год назад. И я начинаю ее забывать. Когда я вырасту, я ни за что не брошу своих детей.

Генри вдруг стало стыдно, и стыд захлестнул его так, что он свалился с брусьев. И вот с того самого дня он ходил за Сидни хвостом. Целых четыре года они вместе играли и обедали, всегда сверяли домашние задания и вставали в пару во время экскурсий.

Он вовсе не ожидал, что с началом занятий в средней школе, после летних каникул, все вдруг переменится. Но вот он вошел и класс и увидел ее. Она выросла за лето — и от ее нового облика у него, подростка, закружилась голова. Сколько она ни пыталась заговорить с ним в тот день, он смущался — и убегал. Через некоторое время она оставила попытки.

Это новое незнакомое чувство застало его врасплох — и обернулось несчастьем. Он очень хотел, чтобы все было по-прежнему. Ему казалось, Сидни решит, что он ее бросил, как и ее мама. Ему было ужасно стыдно. Кончилось тем, что Хантер Джон Маттесон тоже в нее влюбился и сделал то, чего никак не удавалось Генри, — признался ей в любви. Генри наблюдал, как друзья Хантера Джона становились ее друзьями, как она перенимала их замашки, как начала насмехаться над одноклассниками, даже над Генри.

— Таким взглядом недолго и с ног свалить.

Генри обернулся к деду, который сидел на своем алюминиевом стуле чуть в стороне.

— Каким таким взглядом?

— Которым ты пялишься на нее последние полчаса, — ответил Лестер. — Я с тобой разговариваю, а ты как глухой.

— Прости.

— Смотри-ка, она куда-то пошла.

Генри обернулся и увидел, что Сидни отошла от своего столика и направилась к детской площадке. Волосы ее сияли на солнце, точно жидкий мед. Она подошла к дочери и рассмеялась, когда та надела ей на голову бумажный колпак. Что-то сказала девочке, та кивнула, и они вместе пошли в его сторону.

Он смотрел на них не отрываясь.

Подойдя к его столику, Сидни улыбнулась:

— Привет, Генри. Помнишь меня?

Генри боялся пошевельнуться. Он лишь кивнул.

— Это моя дочь Бэй.

Генри снова кивнул.

Сидни, похоже, ждала чего-то другого, но выразила разочарование лишь пожатием плеч и принялась обсуждать с дочерью, какое мороженое лучше купить. Было шоколадное с мятой, клубничное с ревенем, персиковая карамель и кофе с ванилью.

— Два шоколадных с мятой, пожалуйста, — попросила Сидни.

Генри подцепил два шарика мороженого и положил их в бумажные стаканчики. Но по-прежнему молчал. Даже не мог выдавить из себя улыбку.

— Рада снова повидаться, Генри. Ты замечательно выглядишь.

Они с дочерью пошли прочь. Дойдя до середины лужайки, Сидни глянула на него через плечо.

— В жизни не видывал, чтобы кто выставлял себя этаким болваном, — наконец прокомментировал Лестер.

— Сам не верю, что не сказал ей ни слова, — отозвался Генри.

Эванель и Фред сидели на каменной скамье у фонтана. Они помахали Сидни и Бэй, когда те проходили мимо с мороженым. Уродливая брошка, подарок Эванель, была прицеплена к розовой футболке Бэй, и Эванель стало стыдно. Ну к чему маленькой девочке такая побрякушка? С какой радости Эванель понадобилось дарить ей этот кошмар? Старушка вздохнула. Не исключено, что она этого никогда не узнает.

— Я нервничаю, — сознался Фред, вытирая руки о свои све-жеотглаженные шорты. — Он сказал, что придет сюда для разговора. На людях. Он что, думает, что, если мы окажемся наедине, я его застрелю?

— Все вы, мужчины, таковы. Жить с ними невозможно, а стрелять их не смей. — Эванель похлопала его по колену.

— Скоро совсем стемнеет, — вздохнул Фред. — Вон, многие уже одеяла расстилают. А вдруг я его пропустил?

Эванель заметила Джеймса раньше, чем Фред. Джеймс был высок и хорош собой. Эванель при всем желании не могла бы сказать о нем ни одного дурного слова. Да и никто не мог. Он работал в финансовой компании в Хикори, жил очень уединенно. Все эти тридцать лет единственным близким ему человеком был Фред, но теперь все вдруг изменилось, и Фред никак не мог понять почему.

Заметив наконец Джеймса, Фред замер.

— Прости, что опоздал. — Джеймс немного запыхался, на лбу выступили капельки пота. — Заходил в дом. Забрал кое-какие вещи, остальное твое. Я хотел тебе сказать, что у меня теперь квартира в Хикори.

Так Эванель и думала. Вот почему Джеймс договорился встретиться здесь — чтобы, когда он придет в дом, Фреда там точно не оказалось, чтобы можно было забрать вещи без пререканий. Глянув на Фреда, Эванель сразу поняла, что тот тоже обо всем догадался.

— Я решил на будущий год досрочно выйти на пенсию и перебраться во Флориду. Или, может быть, в Аризону. Пока не решил куда.

— Так, значит, все? — спросил Фред, и Эванель поняла: он слишком многое хочет сказать, слова рвутся наружу, отталкивая друг друга. В результате вырвалось только одно: — Это действительно — все?

— Мне надоело вечно водить тебя за руку, — сказал Джеймс. — Ради тебя я бросил учебу. Приехал сюда, поселился с тобой, потому что без меня ты не знал, что делать. Я всегда решал, что нам съесть, чем заняться в свободное время. Мне казалось, так и надо. Когда умер твой отец и тебе пришлось бросить колледж, я страшно боялся, что ты один не справишься. Много времени ушло на то, чтобы понять: на деле я оказал тебе медвежью услугу, Фред. Пытаясь облегчить тебе жизнь, я так и не дал тебе научиться жить самостоятельно. Пытаясь дать тебе счастье, я потерял свое собственное.

— Но я исправлюсь. Только скажи как... — Фред осекся — в этот миг он понял: все, что говорит Джеймс, правда.

Джеймс зажмурился, потом снова открыл глаза.

— Мне пора.

— Джеймс, пожалуйста, не уходи, — прошептал Фред, хватая его за руку.

— Я больше так не могу. Не могу указывать тебе, как жить. Я из-за этого и сам почти забыл, как живут. — Джеймс поколебался. — Слушай, этот преподаватель кулинарного мастерства из Ориона, Стив, тот, который часто заходит в магазин и обсуждает с тобой разные рецепты... Ты бы познакомился с ним поближе.

Фред отдернул руку — казалось, его ударили в живот.

Не сказав больше ни слова, Джеймс медленно пошел прочь — высокий, худой, скованный, будто акробат на ходулях.

Сидни смотрела на Бэй — та бегала по лужайке с бенгальским огнем, — но тут кто-то приблизился к ней, и она отвлеклась.

Генри Хопкинс подошел к самому краю ее подстилки и остановился. Он стал настоящим красавцем — густые белокурые волосы коротко, практично подстрижены, руки крепкие и мускулистые. Когда-то он был довольно нескладным подростком, но при этом очень спокойным и независимым — это она ценила даже в детские годы. Но, повзрослев, они стали чужими, причем она так и не поняла почему. Хотя одно она знала точно: в старших классах, когда ей казалось, что у нее уже есть все, что нужно, она обращалась с ним просто ужасно. И если честно, то она не вправе упрекать его за то, что сегодня, когда она подошла к его столику, он с ней даже не заговорил.

— Привет, — сказал Генри.

Сидни улыбнулась:

— Выходит, ты не совсем онемел.

— Можно я тут с тобой посижу?

— Ну, не могу же я отказать мужчине, который бесплатно угощает меня мороженым, — улыбнулась Сидни, и Генри опустился на землю с ней рядом.

— Прости за молчание, — сказал Генри. — Я страшно удивился, когда тебя увидел.

— А я решила, что ты на меня злишься.

Генри опешил — судя по всему, совершенно искренне.

— С чего бы это мне на тебя злиться?

— Я в старших классах очень гнусно с тобой обращалась. Мне ужасно стыдно.

— Да никогда я на тебя не злился. Я и по сей день, когда прохожу мимо брусьев, думаю о тебе.

— Ну, конечно, — фыркнула Сидни. — Такое я от вашего брата много раз слышала.

Он засмеялся. Она засмеялась. Им вдруг стало хорошо. Когда смех умолк, он поймал ее взгляд и сказал:

— Я рад, что ты вернулась.

Сидни тряхнула головой. Какой неожиданностью обернулся сегодняшний день.

— А ты ведь, пожалуй, первый, кто мне это сказал.

— Ну, услышать приятную вещь лучше поздно, чем никогда.

— Вы не останетесь посмотреть фейерверк? — спросил Тайлер у Клэр, которая убирала в ящики пустые бутылки.

Он подошел к ней сзади, но она не обернулась. Не могла себе этого позволить. Обернувшись, она превратилась бы в слабую женщину, которая не в состоянии отшить мужчину, проявляющего к ней излишний интерес.

При этом она чувствовала, как крепостные стены ее души крошатся по краям, она становится совсем беззащитной.

— Я салют уже и раньше видела, — буркнула она, не глядя. — Будет страшный грохот.

— Ну вот, теперь мне неинтересно смотреть. Вам помочь?

Она составила коробки одну на другую и взяла две из них, намереваясь потом вернуться за двумя оставшимися.

— Нет.

— Понятно, — сказал Тайлер. — Ну, тогда я просто донесу вот это.

Он пошел за ней следом к пикапу, припаркованному на улице. Она чувствовала его взгляд. Раньше она и не подозревала, каким уязвимым делают человека короткие волосы. Теперь то, что раньше было надежно скрыто — шея, плечи, — оказалось выставлено напоказ.

— Чего вы боитесь, Клэр? — спросил он мягко.

— Не понимаю, о чем вы.

Они подошли к пикапу, она открыла багажник, поставила туда коробки. Тайлер встал рядом и поставил свои коробки туда же.

— Вы меня боитесь?

— Еще мне не хватало вас бояться, — фыркнула она.

— Вы боитесь любви? Боитесь поцелуя?

— Ни один нормальный человек не станет бояться поцелуя. — Она захлопнула багажник, повернулась и обнаружила, что он стоит гораздо ближе, чем ей казалось. Слишком близко. — И думать не смейте, — сказала она, прижавшись спиной к пикапу.

— Всего-навсего поцелуй, — сказал он, приблизившись еще — ей казалось, просто невозможно стоять так близко и не соприкасаться. — Тут ведь нечего бояться, верно?

Он положил ладонь на корпус машины возле ее плеча, наклонился. Она, конечно же, могла вырваться. Но тут он наклонил голову, и она сдалась.

Его губы коснулись ее губ — она ощутила тепло и покалывание, как от камфорного масла. Потом он чуть повернул голову, и откуда-то взялось это новое ощущение. Оно пришло ниоткуда, пронизав все ее тело. Губы ее раскрылись, она задохнулась от удивления — и тут ситуация полностью вышла из-под контроля. Мириады сумасшедших образов закружились в ее мозгу. Ее руки вдруг оказались повсюду — они трогали, обнимали, притягивали его ближе. Он прижал ее к багажнику — почти приподнял ее над землей. Это было слишком; она чувствовала, что сейчас умрет, но сама мысль о том, чтобы остановиться, разомкнуть объятия этого мужчины, этого прекрасного мужчины, разрывала ей сердце.

Вдруг она услышала какой-то свист, отпрянула и увидела, что по тротуару, хихикая, идут подростки.

— Отпусти, — потребовала она.

— Вряд ли у меня это получится.

Она выскользнула из его рук. Он упал вперед, на машину, будто у него не было сил держаться на ногах. Она едва дошла до водительского кресла: ее охватила такая слабость, что она еле-еле переставляла ноги.

— А это был всего лишь поцелуй, — сказал он. — Если мы когда-нибудь окажемся в постели, я потом буду неделю в себя приходить.

С какой легкостью он говорит о будущем! Только она не позволит всему этому начаться, потому что рано или поздно все закончится и у нее до конца жизни останутся горькие сожаления.

— Отвяжись от меня, Тайлер, — сказала она, когда он отлепился от пикапа, грудь его все еще бурно вздымалась. — Этого не должно быть. И никогда больше не повторится.

Она прыгнула в машину и помчалась прочь, цепляя колесом тротуары и не обращая внимания на красные сигналы светофоров. 

 7

Больше ста лет тому назад Уэверли были состоятельным, почтенным семейством; они выстроили в Баскоме дом, соответствующий их положению. Когда несколько неудачных финансовых операций привели к их разорению, Кларки втайне возрадовались. Кларки были крупными землевладельцами — у них были обширные плантации лучшего хлопка и сады с самыми сладкими персиками. Уэверли никогда и не пытались сравняться с ними по богатству, но всегда задирали нос, что, по мнению Кларков, было совершенно необоснованно.

Прослышав про разорение Уэверли, женщины из семьи Кларк устроили победный танец при свете луны, а потом, гордясь собственным бескорыстием, понесли Уэверли шерстяные платки, проеденные молью, и пресные булочки. На самом-то деле они просто хотели посмотреть, сильно ли потускнели полы, которые больше не натирала прислуга, и насколько опустели комнаты, из которых вынесли почти всю мебель.

А кроме того, Риси, двоюродная прапрапрабабка Эммы Кларк, отведала яблок с того самого дерева — и с этого-то все и началось. Женщины из семьи Уэверли хотели показать женщинам из семьи Кларк свои цветы, потому что если они с чем и управлялись без помощи горничных, так это со своим садом. Увидев его, Риси Кларк прямо скорчилась от зависти, потому что сад Кларков не шел с ним ни в какое сравнение. По всему саду валялись яблоки, гладкие, без единой червоточинки, — и Риси тайком набила ими карманы и ридикюль. И к чему этим Уэверли столько яблок, если они их даже не едят?

Вернувшись домой, она отдала яблоки кухарке и велела той сделать яблочное повидло. Многие недели после этого всех женщин из семьи Кларк посещали за завтраком такие изумительные эротические видения, что каждое утро они вставали все раньше и раньше — чтобы поскорее сесть за стол. Оказалось, что главные события в жизни женщин из рода Кларков были связаны с сексом — что совершенно не удивило их мужей.

А потом повидло неожиданно закончилось, а с ним и эротические завтраки. Сварили новое, но толку от него не было никакого. Риси поняла: дело в тех самых яблоках. Яблоках из сада Уэверли. Ее обуяла черная зависть. Какая несправедливость — у Уэверли есть такая яблоня, а у Кларков нет.

Эта давняя обида осталась, даже когда повод давным-давно забылся.

Пятого июля, на следующий день после праздника, Эмма Кларк-Маттесон попробовала с помощью проверенного способа получить от Хантера Джона то, чего ей хотелось. Потом Эмма попыталась навести его на разговор о Сидни — чтобы он не забывал, насколько Эмма сексуальнее его бывшей подружки. Но Хантер Джон наотрез отказался говорить о Сидни, просто сказал, что она больше не имеет к нему никакого отношения. Встал и пошел принимать душ.

Эмма была обескуражена и сделала единственное, что ей пришло в голову: позвонила матери и разрыдалась.

— Зря ты с утра пораньше заговорила с Хантером Джоном о Сидни, — укорила ее Ариэль.

— Но ты же сама велела: устраивай так, чтобы он вас сравнивал, — всхлипнула Эмма, лежа в постели с подушкой в обнимку. — А как это устроить, если не говорить о ней?

— Ты меня просто не слушаешь, милочка. Я специально навела его на это сравнение, когда Сидни была подавальщицей, а ты — хозяйкой приема. Только тогда. Ради бога, не вздумай все время тыкать его в это носом.

У Эммы голова пошла кругом. Она никогда бы не посмела подвергнуть сомнению материнские таланты в области обращения с мужчинами, но как же трудно постичь все эти тонкости!

— Ты ведь не подпускала Хантера Джона к ней с тех пор, как он тогда заходил в «Белую дверь»? Да, отпустить его туда тоже было большой ошибкой.

— Нет, мама. Но я же не могу следить за ним каждую минуту.

— Хочешь его удержать — придется потрудиться, — сказала Ариэль. — Купи какую-нибудь обновку пооткровеннее. Специально для него. Сделай ему сюрприз.

— Хорошо, мама.

— От женщин из нашей семьи мужья не уходят. Потому что мы умеем сделать их счастливыми.

— Конечно, мама.

— А где Бэй? — спросила Сидни, заходя в кухню, понедельник у нее был выходной. — Я думала, она тебе помогает.

— Помогала, а потом услышала, что летит самолет, и убежала в сад. Она так всегда.

— Не понимаю. Раньше самолеты ее совсем не интересовали.

Клэр стояла у плиты и пекла шоколадные кексы для Хэвершемов, которые жили на той же улице. Они собирались отмечать день рождения внука, которому исполнилось десять лет, и устраивали «пиратский» праздник. И вместо большого торта заказали семьдесят кексов, в каждый из которых нужно было что-то запечь — детское колечко, монетку, брелок.

Сидни смотрела, как Клэр покрывает кексы глазурью.

— И когда намечается это буйство?

— День рождения у Хэвершемов? Завтра.

— Если хочешь, я возьму выходной и помогу тебе.

Клэр улыбнулась — предложение сестры ее тронуло.

— На этот раз я справлюсь. Спасибо.

Тут вбежала Бэй, и Сидни обратилась к ней:

— Лапушка, может, ты не будешь надевать эту брошку каждый день? Хотя Эванель тебе ее и подарила, но явно не для этого.

Бэй посмотрела на брошку, прицепленную к футболке:

— А вдруг она мне понадобится?

— Ну что, пойдем смотреть школу?

— А ты без меня справишься, тетя Клэр? — спросила Бэй.

— Ты мне очень сегодня помогла, остальное я и сама доделаю, — успокоила ее Клэр. И подумала: как будет грустно, когда осенью Бэй пойдет в школу.

— Мы ненадолго, — пообещала Сидни.

— Ладно. — Клэр вдруг почувствовала, как покалывает кожу. — Тайлер сейчас постучит в дверь. Черт. Скажи ему, пожалуйста, что я не хочу его видеть.

Сидни рассмеялась — и тут же раздался стук.

— Как ты догадалась?

— Догадалась — и все.

Тайлер и Бэй сидели вдвоем на качелях. Покачиваясь, Бэй думала про свой сон — тот, где она была в саду. Жизнь не станет совсем хорошей, пока она не сумеет в точности его повторить. А она никак не могла придумать, как сделать так, чтобы солнечные зайчики побежали по лицу. Кроме того, хотя она много раз подставляла ветру листок из блокнота, шуршание тоже получалось каким-то неправильным.

— Тайлер? — окликнула Бэй.

— Да?

— Как сделать так, чтобы по лицу побежали солнечные зайчики? Ну, вот лежишь на улице под солнцем. Иногда, когда пролетают самолеты, на них вроде как похоже блестит солнце, но, когда я ложусь во дворе, а сверху летит самолет, никаких солнечных зайчиков на лице не получается.

— Ты имеешь в виду пятна отраженного света?

— Да.

Он немного подумал.

— Ну, когда свет попадает на зеркало, он отражается. Если повесить на солнце металлические ромбы или стеклянные призмы, то тоже получатся отражения. А еще пятна бывают на воде, освещенной солнцем.

— Надо все это обязательно попробовать! Спасибо.

— Не за что, — улыбнулся он.

Тут вышла Сидни, и Тайлер так резко остановил качели, что Бэй ухватилась за цепь, чтобы не упасть. И мама, и тетя Клэр всегда так действовали на людей.

— Привет, Тайлер, — сказала Сидни, останавливаясь. Она как-то неуверенно посмотрела вглубь дома. — Это... Клэр говорит, что не хочет тебя видеть.

Тайлер поднялся, отчего качели закачались снова.

— Так я и знал. Я напугал ее.

— Что ты такое сделал? — осведомилась Сидни. Таким же голосом она говорила, когда Бэй однажды попыталась сама подстричь себе волосы.

Тайлер смотрел себе под ноги:

— Я ее поцеловал.

Тут Сидни вдруг хихикнула, но сразу же прикрыла рот ладонью.

— Прости, Тайлер. Давай я с ней сама потом поговорю, потому что, если ты станешь стучать, она не откроет. — Сидни жестом велела Бэй слезть с качелей, и они все вместе спустились с веранды. — Поцеловал, значит?

— И какой это был поцелуй!

— Я и не знала, что она умеет целоваться.

— А я знал.

Тайлер распрощался с ними у своего дома.

— Тетя Клэр на что-то обиделась? — спросила Бэй, когда они свернули за угол. — Она сегодня утром забыла, куда складывать чистые ножи и вилки. Пришлось показывать.

— Обиделась — это громко сказано. Просто она не любит, когда что-то выходит у нее из-под контроля. Есть люди, которые не умеют влюбляться — как вот другие не умеют плавать. И, оказавшись в воде, начинают кричать и барахтаться.

— А я уже влюбилась.

— Да что ты говоришь?

— Да, в наш дом.

— Ты с каждым днем становишься все больше похожа на Клэр, — вздохнула Сидни, и тут они как раз остановились перед длинным зданием из красного кирпича. — Ну вот. Мы с тетей Клэр тоже тут учились. Отличная школа.

Бэй всмотрелась в здание. Она уже знала, где будет ее класс — через вестибюль и по коридору, третья дверь налево.

— Да, правильное место, — кивнула она.

— Верно, — согласилась Сидни. — Именно правильное. Так ты рада, что пойдешь в школу?

— Конечно, рада. Мы с Дакотой будем в одном классе.

— Кто это — Дакота?

— Один мальчик. Мы познакомились на празднике.

— Вот оно что. Хорошо, что у тебя появляются друзья.

— Тебе тоже нужны друзья, мам.

— Обо мне не беспокойся, лапушка.

Сидни обняла Бэй за плечи и притянула к себе, а в воздухе снова поплыл запах Дэвидова одеколона. На миг Бэй испугалась, но не за себя, а за маму.

— Давай зайдем к Фреду и купим корзиночек! — бодро сказала Сидни голосом, каким говорят взрослые, когда нужно отвлечь детей от того, что происходит на самом деле.

Бэй не стала спорить. В конце концов, корзиночки — вкусная штука. Их она любила куда больше, чем папу.

Они вошли в магазин и едва миновали первую витрину с продуктами, раздался грохот и повсюду раскатились сотни яблок — в хлебный отдел, под тележки покупателей. Виновник этого безобразия стоял у опустевшей яблочной стойки, причем смотрел не на то, что он натворил, а на Сидни.

Это был Генри Хопкинс, который на празднике угостил их мороженым. Бэй он понравился. Он был спокойным, как Клэр. Надежным.

Не сводя с Сидни глаз, он пошел им навстречу.

— Привет, Сидни. Привет, Бэй, — сказал он.

Сидни указала на яблоки:

— Можно так и не стараться, чтобы нас удивить.

— А это такая мужская тайна. Мы делаем глупости без всякой задней мысли. Однако и без злого умысла.

— Мы с Бэй разыскиваем корзиночки с джемом.

— Сегодня у всех, похоже, обострилась любовь к сладкому. Пару недель назад Эванель подарила отцу банку вишен в ликере. Вчера эта банка попалась ему на глаза, он и говорит: а давай сделаем еще мороженого и поедим с бананами? Правда, бананов дома не оказалось, так что пришлось пораньше закончить с делами и ехать сюда.

— Ради сладкого можно и прокатиться, — заметила Сидни.

— А поехали к нам! Мороженого у нас хоть завались. Заодно покажу Бэй ферму. Посмотрит на коров.

— Поехали смотреть коров! — заявила Бэй с энтузиазмом. — Я очень люблю коров!

Сидни бросила на нее удивленный взгляд:

— Сперва самолеты, теперь коровы. С каких это пор ты интересуешься коровами?

Бэй дернула маму за блузку. Та что, не видит, как рядом с Генри спокойно, как все их сердца бьются в одном ритме? И даже жилки на шее пульсируют в такт.

— Мам, ну пожалуйста!

Сидни посмотрела на Бэй, потом на Генри.

— Похоже, я в меньшинстве.

— Ну и отлично. Встречаемся у кассы! — сказал Генри и пошел дальше.

— Так, любительница коров, это еще что за фокусы? — осведомилась Сидни.

— Ну разве ты не видишь? — восторженно проговорила Бэй. — Ты ему нравишься. Как Тайлеру нравится Клэр.

— Ну, вообще-то немножко не так, лапушка. Мы с ним друзья.

Бэй наморщила лоб. Это может оказаться куда труднее, чем она думала. Вот вещи никогда так не сопротивлялись, когда Бэй указывала им нужное место. А ей хочешь не хочешь нужно придумать, как повторить свой сон наяву, ведь до тех пор жизнь не станет совсем хорошей.

Генри дожидался их на улице; он усадил их в свой фургон. Бэй устроили на заднем сиденье, и это было очень здорово.

День прошел просто отлично. Увидев Сидни, старый мистер Хопкинс прежде всего спросил, когда у нее день рождения. Выяснив, что она на пять месяцев старше Генри, он усмехнулся, хлопнул внука по спине и сказал:

— А, ну-ну, вот и дело.

Бэй сразу же поняла: вот это и есть правильное место для ее мамы.

Только Сидни этого, похоже, не знала. Бэй уже уяснила: мама очень плохо умеет определять, в подходящем ли месте оказалась.

Ее счастье, что Бэй это умеет прекрасно.

Уже стемнело, когда Генри повез их домой, и Бэй уснула в машине. Остановившись у дома, Генри заглушил двигатель, и они разговорились. О том, чего хотели бы добиться в жизни и чего ждут от будущего. Сидни не стала рассказывать Генри о своих злоключениях, о том, что крала по мелочам, умолчала и о Дэвиде. Ей сейчас казалось, что ничего этого вообще не было. И какое же это было замечательное чувство!

Сидя в машине, они все говорили и никак не могли наговориться. И оглянуться не успели, а уже настала полночь.

Взяв Бэй на руки, Сидни вошла в дом. И тут появилась Клэр, в ночной рубашке.

— Где ты была?

— Встретила в магазине Генри Хопкинса. Он пригласил нас к себе на мороженое, — сказала Сидни.

Тут она посмотрела на сестру внимательнее, и сердце у нее сжалось. Лицо у Клэр осунулось, она стискивала руки, будто ей только что сообщили какую-то страшную новость. Неужели Дэвид их разыскал?

— Что такое? Что случилось?

— Ничего не случилось. — Клэр повернулась и пошла на кухню. — Просто могла бы позвонить и предупредить.

Сидни пошла следом, прижимая к себе Бэй. Когда она догнала сестру, та уже вышла на веранду и надевала садовые калоши.

— Только это? — все еще сомневаясь, спросила Сидни. — Больше ничего?

— Я волновалась. Я решила... что вы уехали, — тихо сказала Клэр.

Сидни пыталась понять — и не могла.

— Ты расстроилась, потому что решила, что мы уехали? В смысле, навсегда?

— Если я тебе понадоблюсь, я в саду.

— Я... прости, что заставила тебя волноваться. Действительно надо было позвонить. Мы никуда не уедем. Прости.

— Ничего страшного, — сказала Клэр, открывая дверь веранды — на деревянной раме остался темный дымящийся отпечаток ее ладони.

Сидни смотрела ей вслед — Клэр вышла во двор и открыла калитку в сад. Когда она скрылась в саду, Сидни повернулась и пошла обратно на кухню. Минуту постояла, размышляя. Потом села и, устроив Бэй на коленях, сняла телефонную трубку.

Как и любой человек, которого угораздило влюбиться, Тайлер Хьюз безуспешно пытался понять, что же с ним такое произошло. В Клэр была какая-то необыкновенная энергия, которая захлестнула и его, когда они целовались. Но что он на самом деле о ней знает? Кто она вообще такая, эта Клэр Уэверли?

В тот вечер он сидел в своем университетском кабинете и вдруг увидел, что мимо идет декан факультета Анна Чэпел. Он позвал ее, Анна просунула голову в дверь.

— Ты хорошо знаешь Клэр Уэверли? — спросил Тайлер.

— Клэр? — Анна пожала плечами и прислонилась к косяку. — Дай подумать. Мы знакомы лет пять. Она обслуживает все факультетские праздники.

— Я имею в виду — а лично ты ее хорошо знаешь?

Анна понимающе улыбнулась:

— Вот ты о чем. Нет, лично я ее знаю плохо. Ты тут уже год; наверное, заметил, что в нашем городе есть некоторые... странности.

Тайлер подался вперед, заинтригованный.

— Заметил.

— У нас, как и во всех маленьких городках, очень трепетно относятся к местным преданиям. А одно из них гласит, что травы, растущие в саду Уэверли, обладают магическими свойствами. А еще у Уэверли есть яблоня, о которой сложены чуть ли не легенды. Клэр — загадочная женщина, потому что загадочными были все ее предки. Хотя на самом деле она такая же, как мы с тобой. Может, немножко мудрее. В конце концов, ей же хватило ума сделать из местного поверья прибыльный бизнес. Только сдается мне, ты не это хотел знать, — добавила она.

— Не совсем это, — улыбнулся Тайлер.

— Ну, еще у нее есть сестра. Сводная.

— Сводная? — переспросил Тайлер.

— У них, насколько я знаю, разные отцы. Мамочка у них была довольно беспутная. Сбежала из дому, родила двоих, привезла их сюда, потом опять сбежала. Я правильно поняла, что Клэр тебе небезразлична?

— Да, — ответил Тайлер.

— Что же, удачи тебе, — пожелала Анна. — Только, пожалуйста, веди себя осмотрительно. Если ты разобьешь ей сердце, придется искать нового человека для факультетских приемов, а это мне совсем не улыбается.

Вечером он сидел дома на диване, пытаясь сосредоточиться на задании по рисунку, которое собирался дать в классе, но мысли все время обращались к Клэр. Зазвонил мобильный.

— Алло?

— Тайлер, это Сидни, — сказал тихий голос на другом конце. — Клэр в саду. Калитка не заперта. Я бы на твоем месте туда сходила.

— Она не желает меня видеть, — ответил он не вполне уверенно. — Или все-таки...

— Мне кажется, ты ей нужен. Она сегодня сама не своя. Под руками все плавится, буквально.

Он вспомнил свои собственные ощущения.

— Сейчас иду.

Он обогнул дом Уэверли и прошел в сад. Как Сидни и говорила, калитка была не заперта. Он распахнул ее.

Его тут же окутали запахи мяты и розмарина. Садовые фонари вдоль дорожки казались огоньками на взлетной полосе. Яблоня смутным силуэтом вырисовывалась вдалеке. Он нашел Клэр возле грядки с душистыми травами, увидел — и обомлел. Короткие волосы были перехвачены той самой белой головной повязкой. Она стояла на коленях в длинной ночной рубашке — узкие лямки на плечах, оборки по подолу — и рыхлила землю тяпкой. Он медленно подошел, стараясь ее не напугать. Она прекратила рыхлить, повернула голову, подняла на него глаза. Веки припухли и покраснели. Неужели она плакала?

Клэр поморщилась:

— Уходи, Тайлер.

— Что случилось?

— Ничего не случилось, — проговорила она ровным голосом, продолжая поддевать тяпкой землю. — Попала себе по большому пальцу, больно.

— Из-за пальца Сидни не стала бы меня звать.

— Она тебя позвала?

— Сказала, что тебе плохо.

— Позвала, ну надо же! Ей, наверное, будет не так совестно уезжать с мыслью, что она не оставит меня тут одну! А потом и

ты уедешь. Она что, этого не понимает? Конечно, не понимает, потому что она всегда первая уезжала. Ее никогда не бросали. — Губы у Клэр дрожали. — Все меня бросают. Мама, бабушка, Сидни.

— Ну, во-первых, я никуда не уеду. Во-вторых, а Сидни-то куда собралась?

Клэр снова отвернулась:

— Не знаю. Просто я очень этого боюсь.

«Она не любит, чтобы что-то исчезало из ее жизни», — как-то сказала ему Сидни. Эту женщину слишком часто бросали, она не хочет, чтобы это повторилось. От этого ее признания у него буквально подкосились ноги. Многие ее странности сразу нашли объяснение, и в одном Анна оказалась права: Клэр такая же, как и все. Как и всем, ей бывает больно.

— Ах, Клэр. — Он опустился рядом с ней на колени.

— Не смотри на меня так.

— Не могу не смотреть, — сказал Тайлер, протягивая руку и касаясь ее волос.

Он ждал, что она отпрянет, но она, к его удивлению, подалась ему навстречу.

Он прижался к ней, обнял. Она положила ему голову на плечо. Какие мягкие волосы. Он пропустил их между пальцами, потом коснулся ее плеч, погладил по спине, пытаясь утешить.

Через мгновение Клэр отпрянула и взглянула на него. Глаза у нее все еще были мокрые от слез. Она коснулась пальцами его губ, обвела их по контуру, и он смотрел, завороженный, как она наклоняется, чтобы его поцеловать. Ему показалось, он вот-вот потеряет сознание. Потом она прервала поцелуй, откинулась назад, а он не отрывался от нее, искал губами ее губы.

Минута шла за минутой.

— Скажи — и я перестану, — выдохнул он.

— Продолжай, — шепнула она, целуя его в шею. — Пусть станет еще лучше.

Она обняла его — его словно обожгло огнем.

«Пожалуй, меня это и вовсе убьет, — подумал он в опьянении, — но, черт возьми, за это и жизнь отдать не жалко».

Он поцеловал ее снова. Она толкнула его вперед, он упал навзничь, не отрываясь от ее губ. Под ним на грядке было какое-то душистое растение — наверное, тимьян, — и с каждой минутой аромат становился все гуще. Происходящее почему-то казалось смутно знакомым, но почему, он не мог понять.

Наконец Клэр отстранилась от него. Слезы все еще катились по ее щекам.

— Не плачь, пожалуйста. Прошу тебя. Я сделаю все, что скажешь, — пообещал он.

— Все? — повторила она. — Сможешь завтра ни о чем не вспоминать? Сможешь все это забыть?

Он чуть помедлил.

— Ты именно этого хочешь?

— Да.

— Тогда смогу.

Дышать вдруг опять сделалось трудно. Он обвил ее руками, увлекая на ковер из шалфея. И вновь все казалось знакомым. И тут он вспомнил. Он это видел во сне.

Теперь он точно знал, что будет дальше. Клэр была неотъемлемой частью его судьбы. Неведомые силы, которые привели его в Баском, предначертали и это.

Предначертали,что сон сбудется.

Утром Клэр услышала, как совсем рядом что-то ударилось о землю. Она открыла глаза — сантиметрах в десяти от ее лица лежало маленькое яблоко. Еще один удар — и рядом с ним появилось второе.

Опять она заснула в саду. Но это с ней случалось так часто, что ничуть ее не удивило. Она резко села и машинально протянула руку за своей тяпкой. Но потом открыла глаза и обомлела. Рядом с ней на мягкой зеленой траве лежал Тайлер! Он улыбался.

— С добрым утром.

Она тут же все вспомнила.

— Ни слова, — сказала она, вставая. — Ты обещал обо всем забыть. Не говори об этом ни слова.

Он сонно потер глаза, все еще улыбаясь.

— Хорошо.

Тяжелые капли дождя упали на землю — она выбежала из сада. Когда она влетела в дом, небеса разверзлись и ливень хлестал вовсю.

 8

— Если мы тебе понадобимся, мы с Бэй и Генри будем у Лансфордского водохранилища. Вернемся не позже пяти, — сказала Сидни, будто пытаясь успокоить Клэр. — Обязательно вернемся.

Клэр закрыла крышку корзинки для пикника и передала корзинку сестре. Похоже, она здорово перепугала Сидни в ту ночь неделю назад. Впрочем, если делать вид, что все хорошо, может, все и будет хорошо. В последнюю неделю Сидни и Генри очень много времени проводили вместе — в основном ужинали в кафе и брали с собой Бэй. А в воскресенье ходили в кино. Клэр пыталась убедить себя, что это к лучшему. Пока их не было дома, она консервировала овощи, пропалывала грядки, приводила в порядок счета — понятные, привычные дела. Это помогало.

— С вами там ничего не случится? — спросила Клэр, провожая Сидни до дверей.

— Да нет, конечно. С чего бы?

— Это довольно далеко, и вы там будете совсем одни.

Сидни рассмеялась, поставив корзинку на порог.

— Хорошо если найдем местечко, чтобы расположиться. Летом у водохранилища толпы народа.

— Правда? — Клэр смутилась. — А я и не знала. Ни разу там не была.

— Так поехали с нами! — воскликнула Сидни, хватая сестру за руки. — Ну пожалуйста! Будет так здорово! Ты ведь прожила здесь почти всю жизнь и ни разу не была на водохранилище. Ну поехали! Давай!

— Не стоит.

— А по-моему, тебе хочется поехать, — заметила Сидни, с надеждой сжимая руку сестры.

При мысли о выходе на люди Клэр почувствовала привычное беспокойство. Работа — другое: на работе не надо ни с кем общаться. Там она говорила положенные слова — или и вовсе ничего не говорила. Увы, в менее официальной обстановке этот номер не проходил: такое поведение воспринималось как замкнутость или надменность, хотя на самом деле это была лишь отчаянная попытка не сказать и не сделать ничего неуместного.

— Мне казалось, вам с Генри хочется побыть наедине.

— Ничего подобного, — ответила Сидни, внезапно став серьезной. — Мы с ним просто друзья. Я еду ради Бэй. Ты приготовила нам угощение — поехали, хоть попробуешь, что получилось. Ну же, иди переодевайся.

Внутренне ужасаясь тому, что сразу не отвергла это предложение, Клэр оглядела свои белые брюки капри и блузку без рукавов.

— Во что переодеться?

— В шорты. Или в купальник, если собираешься поплавать.

— Я не умею плавать.

Сидни улыбнулась:

— Хочешь научу?

— Нет! — выпалила Клэр. — В смысле, спасибо, не стоит. Я не люблю, когда вокруг много воды. А Бэй умеет плавать?

Сидни пошла в гостиную, где оставила две пляжные подстилки и сумку с полотенцами. Она вынесла их в прихожую и положила рядом с корзинкой.

— Да, она ходила в бассейн в Сиэтле.

Клэр тут же отреагировала:

— В Сиэтле?

Сидни кивнула. Это слово не случайно сорвалось у нее с языка. Сидни произнесла его преднамеренно. Первый шаг.

— В Сиэтле. Там Бэй и родилась.

Раньше она упоминала Нью-Йорк, Буаз, теперь вот Сиэтл.

Снаружи послышался автомобильный гудок.

— Бэй, пошли! — крикнула Сидни.

Бэй сбежала с лестницы — на ней было желтое летнее платьице, а под ним — купальник.

— Поехали скорее! — сказала она и выскочила за дверь.

— Ладно, можешь не переодеваться. — Сидни вытащила из сумки розовую панаму и надела Клэр на голову. — Вот и отлично. Идем.

Она потащила Клэр к выходу. Если Генри и огорчился, что Клэр тоже едет, он не подал виду. Сидни все твердила, что они просто друзья, но Клэр подозревала, что Генри думает иначе.

Клэр с Бэй залезли на заднее сиденье машины. Сидни уже собиралась сесть впереди, как вдруг до Клэр долетели ее слова:

— Привет, Тайлер!

Клэр вздрогнула и увидела, что Тайлер вылезает из своего джипа, припаркованного перед домом. На нем были шорты с большими карманами и аляповатая цветастая рубашка. После сцены в саду она видела его впервые, и у нее перехватило дыхание. Как вести себя после такого? Как люди видятся и общаются после близости? Будто открыл кому-то важный секрет и тут же об этом пожалел. Сама мысль о том, что придется с ним заговорить, заставила ее вспыхнуть.

— Мы едем к водохранилищу на пикник. Хочешь с нами? — предложила Сидни.

— Сидни, ты что делаешь? — ахнула Клэр.

— Учу тебя плавать, — загадочно ответила Сидни.

— У меня вечером занятия, — сказал Тайлер.

— А мы успеем вернуться.

— Тогда другое дело. Конечно, еду, — сказал Тайлер и пошел в их сторону.

Сидни открыла заднюю дверь, а Клэр быстро поменялась с Бэй местами, чтобы та стала живым буфером между нею и Тайлером. А потом ей даже стало смешно, когда Тайлер заглянул в машину и увидел ее.

— Клэр! — воскликнул он, застывая на месте. — Я не знал, что ты тоже едешь.

Когда наконец, собравшись с духом, она заглянула ему в глаза, она не увидела там никакой задней мысли, никаких признаков того, что он обдумывает ее тайну. Тайлер как Тайлер. Что теперь — вздохнуть с облегчением или встревожиться еще сильнее?

Как только они отъехали, Тайлер спросил у Клэр:

— А что это за водохранилище?

— Я там ни разу не была. Спроси у Сидни, она тут ответственная за развлечения.

Сидни обернулась к нему.

— Это такое популярное место для купания, — сказала она. — Летом там полно подростков и семей с маленькими детьми. А по ночам там раздолье любовникам.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Тайлер.

Сидни усмехнулась и многозначительно подняла брови.

— Ты туда ездила по ночам? — удивилась Клэр. — А бабушка про это знала?

— А то не знала. Она говорила, что в юные годы и сама постоянно ездила туда по ночам.

— Мне она этого никогда не говорила.

— Наверное, боялась, что у тебя отвалится челюсть и ты наглотаешься мух.

Клэр плотно сжала губы.

— Я и помыслить не могла, что у нее в жизни было такое.

— У каждого хоть раз в жизни бывает такое. — Сидни пожала плечами. — Она ведь когда-то была молодой.

Клэр украдкой взглянула на Тайлера. Он улыбался. Он тоже когда-то был молодым.

А Клэр всю жизнь гадала, каково это.

Лансфордское водохранилище располагалось на двадцати гектарах густого леса, которым из поколения в поколение владели лентяи Лансфорды. Гонять с водохранилища чужаков им было недосуг, а превратить это место в частный парк было чересчур хлопотно. А поскольку дело происходило на Юге и в сельской местности, они расставили повсюду знаки «Проход запрещен», на которые никто не обращал ни малейшего внимания, и на том успокоились.

От парковки к водохранилищу вела тропинка длиной километр. Всю дорогу Тайлер шел позади Клэр, и она настороженно прислушивалась к ощущениям своего тела, ощущала то, что он о нем знает, — знает не ведомое больше никому. Ей казалось, что она чувствует на себе его взгляд, но если она оглядывалась, всякий раз выяснялось, что он смотрит в другую сторону. Возможно, она чувствовала лишь то, что хотела. Возможно, именно так и должно быть. Если ты открыл кому-то секрет, которого сам ужасно стесняешься, между вами возникает связь. Этот человек тебе уже не посторонний хотя бы потому, что он о тебе знает.

Наконец дорожка вывела к берегу — и оттуда накатила волна шума. Водохранилище представляло собой лесное озеро — один берег был пологим, с естественным пляжем, другой скалистым и отвесным: подростки взбирались на кручу и ныряли оттуда. Сидни оказалась права — здесь было очень людно, однако они отыскали местечко подальше от воды и разложили там свои подстилки.

Клэр сделала бутерброды с курятиной и авокадо, испекла пирожки с персиковой начинкой, а Сидни добавила к этому чипсы и кока-колу. Они сидели, ели, болтали, и просто удивительно, как часто к ним подходили поздороваться— в основном клиентки Сидни, которые спешили сообщить, что с новой стрижкой они чувствуют себя увереннее, что мужья обращают на них больше внимания. Клэр гордилась сестрой.

Поев, Бэй сразу запросилась купаться; Сидни и Генри пошли с ней к воде. В результате Клэр и Тайлер остались наедине.

Клэр сидела на отдельной подстилке. Тайлер приподнялся на локтях, взгляд его блуждал по берегу — там, у кромки воды, стояли Сидни и Генри и наблюдали за Бэй. Кто-то окликнул Сидни. Она сказала Генри несколько слов, он кивнул; тогда она отошла к группке женщин и включилась в разговор.

Тайлер встал и скинул ботинки.

— Пожалуй, пойду поплаваю.

— Как, не раздеваясь?

— Я очень многое в тебе люблю, Клэр, — сказал он, поднимая руки и стягивая рубашку через голову, — одно плохо: ты слишком много думаешь.

Он добежал до воды, нырнул. Минуточку. Он это серьезно? Он ее любит? Или это просто ничего не значащие слова? Как жаль, что она ничего не понимает в этих играх. Если бы понимала, может, поиграла бы тоже. Может, она тогда как-нибудь справилась бы с чувствами, которые испытывает к Тайлеру, — такими мучительными и одновременно такими прекрасными.

Бэй была под надежным присмотром Генри, поэтому Сидни вернулась в их уголок и присела рядом с Клэр.

— Это Тайлер нырнул?

— Да, — сказала Клэр, дождавшись, когда его голова снова покажется над водой.

Он встряхнулся, темные волосы взметнулись, прилипли к лицу. Бэй начала смеяться над ним, он подплыл поближе и принялся брызгаться. Она стала брызгаться в ответ. Генри, стоявший на берегу, стянул через голову рубашку и прыгнул к ним.

— Ну и ну, — сказала Сидни. — Молоко телу на пользу.

— Я ведь не без причины такая, какая есть, — вырвалось у Клэр, ей нужно было хоть кому-то это объяснить.

Сидни взяла банку кока-колы и посмотрела на сестру, ожидая продолжения.

— Первые шесть лет моей жизни мы с мамой были бездомными. Ночевали в машинах или приютах. Она воровала, спала со всеми подряд. Ты ведь этого даже не знала, да? — спросила Клэр.

Сидни покачала головой.

— Не знаю, собиралась она здесь оставаться или нет, но, когда мы сюда попали, я твердо решила: больше я никуда не уеду. Этот дом и бабушка казались вечными и неизменными, а именно о неизменном я всегда мечтала. Вскоре родилась ты, и я просто умирала от зависти. Тебе эта стабильность была дана с самого первого дня. То, что мы не ладили в детстве, — всецело моя вина. Прости, что я такая плохая сестра. Прости, что так скверно обхожусь с Тайлером. Но я ничего не могу с собой поделать. Я все время думаю: это преходящее, а я боюсь преходящих вещей. Я постоянно боюсь, что меня бросят.

— Век живи — век учись, Клэр, — помолчав, сказала Сидни. — Никогда не поздно меняться.

— Боюсь, мне уже поздно, — покачала головой Клэр.

— Ничего подобного. — Сидни вдруг сердито ударила кулаком по подстилке. — Как мама могла не понимать, что такая жизнь — не для ребенка? Это непростительно. Мне теперь стыдно, что я ей завидовала: иногда мне кажется, что я выросла такой же, как она, вот только я никогда тебя не покину. Никогда. Посмотри на меня, Клэр. Я никуда не уеду.

— Порой я пытаюсь понять, зачем маме это было нужно. Она ведь росла умницей. Эванель говорит, что, прежде чем бросить учебу, она была отличницей. Что-то с ней случилось.

— Что бы ни случилось, это еще не повод испортить жизнь и мне, и тебе. Но мы с этим справимся, Клэр. Верно?

Такое проще сказать, чем сделать, поэтому Клэр ответила: «Верно», а про себя подумала: как она справится с тем, к чему приучала себя много лет?

Они посмотрели на воду. Бэй надоело купаться, она подплыла к берегу и вернулась к маме и тете. Генри с Тайлером продолжали брызгаться, каждый старался плеснуть сильнее.

— Ты только посмотри на них, — сказала Сидни. — Двое мальчишек.

— Как здорово, — сказала Клэр.

Сидни обняла ее:

— Действительно здорово.

— Знаешь, что я сегодня слышала от Элизы Бофор? — сказала Эмма Кларк-Маттесон за ужином в тот вечер. — Сидни и Клэр Уэверли были сегодня на Лансфордском водохранилище, причем обе с кавалерами. Сидни, похоже, совсем обалдела. Разве в нашем возрасте туда ездят? А Клэр! Можешь себе представить — Клэр у водохранилища!

Хантер Джон не отрывал глаз от тарелки — он ел десерт. Свой любимый шоколадный торт с масляным кремом. Эмма специально заказала его для мужа.

Вместо ответа Хантер Джон вытер рот и бросил на стол салфетку.

— Эй, ребята! — позвал он сыновей, отодвигая стул. — Пошли мячик покидаем.

Джош и Пэйтон сразу вскочили. Они очень любили играть с отцом, а Хантер Джон всегда находил для них время.

— Я тоже с вами, — сказала Эмма. — Подождете?

Эмма помчалась наверх, надела красное бикини — то, которое так нравится Хантеру Джону, — но, когда она спустилась обратно, оказалось, что ее не дождались. Бассейн был совсем рядом с отделанной изразцами гостиной — Эмма вышла на балюстраду, с которой открывался вид на лужайку. Хантер Джон с мальчиками играли во дворе — волосы их уже взмокли от пота. Было половина восьмого, но солнце еще не село и жара не спадала. Лето в этом году было как примадонна, которая не спешит уступать другим место на сцене. Эмма это прекрасно понимала. Она любила лето.

Стоит ли портить водой прическу, если Хантер Джон все равно не увидит, как она плавает? Она надела парео и стала болеть за мальчиков. Когда солнце склонилось к горизонту, Эмма вынесла к бассейну кувшин лимонада. Через некоторое время подбежали мальчики, за ними Хантер Джон.

— Лимона... — начала было она, но закончить не успела — мальчики попрыгали в бассейн, чтобы охладиться.

Эмма добродушно покачала головой. К ней шел Хантер Джон. Она улыбнулась и протянула ему стакан:

— Лимона...

И опять договорить не успела — он прошел мимо и скрылся в доме. Ей не хотелось, чтобы дети почуяли неладное; поэтому она посидела у бассейна, пока они плескались, потом принесла полотенца и велела им вылезать. Разогнала их по комнатам — чтобы переоделись и включили телевизор; потом отправилась разыскивать мужа.

Хантер Джон мылся под душем — душ у них был особый, с паром; Эмма присела на стойку напротив душевой и принялась терпеливо ждать.

Когда дверь распахнулась и он появился на пороге, у нее перехватило дыхание. Какой красивый! Он вымыл волосы, и было видно, как они поредели, но для нее это не имело никакого значения. Она очень его любила.

— Нам надо кое-что прояснить, — сказала она. — Я хочу знать, почему ты отказываешься говорить со мной про Сидни.

Он поднял глаза — явно удивился, увидев ее в ванной. Схватил полотенце и принялся тереть волосы.

— Мне кажется, есть вопрос поважнее: на что она тебе далась? Ты разве не знаешь, что Сидни давно уже не имеет к нам никакого отношения? Почему ты будто и не видишь, что она ровным счетом ничего нам не сделала?

— Сделала, и еще как, хотя бы тем, что вернулась, — ответила Эмма. — Ты отказываешься про нее говорить. Откуда мне знать почему, а может, ты все еще питаешь к ней нежные чувства? Откуда мне знать, может, ты бросил на нее один взгляд и сразу вспомнил те мечты, от которых тебе пришлось отказаться, когда я забеременела? Откуда мне знать, может, если бы ты мог начать все сначала, ты поступил бы иначе? Не стал бы со мной спать? Не женился бы на мне?

Он выпростал голову из полотенца и подошел к ней вплотную. У него было такое лицо, что сердце ее зашлось от страха, ведь он казался таким разгневанным, и одновременно от страсти — потому что он выглядел таким сексуальным.

— Откуда тебе знать? — повторил он недоверчиво, тихим, глубоким голосом. — Откуда тебе знать?

— Она где только не побывала. А ты всегда хотел посмотреть мир.

— Да что же все эти десять лет творилось у тебя в голове, Эмма? О чем ты думала все эти годы? Только о постельных играх, о сексуальных шмотках? О безупречных приемах и о футболе? И все потому, что ты вечно гадала, хочу я или не хочу с тобой жить? А я думал, ты стараешься потому, что меня любишь. Или все эти годы ты просто пыталась переплюнуть Сидни?

— Не знаю, Хантер Джон. А я разве пыталась?

— Не такого я ждал ответа, Эмма, — сказал Хантер Джон и вышел.

— Клэр, ты не спишь? — Ближе к ночи Сидни подобралась к дверям сестриной спальни.

Она совсем не удивилась, когда Клэр ответила:

— Нет.

Сидни вошла к сестре — в комнату в башне, где когда-то жила их бабушка. Стены здесь были светло-желтыми, на полу лежали ковры. Возле удобного дивана под окном стопками громоздились книги.

Сидни подошла к кровати и обвила рукой один из столбиков балдахина.

— Я должна тебе кое-что сказать.

Клэр села в постели.

— Про последние десять лет.

— Говори, — тихо откликнулась Клэр.

Сидни могла бы заговорить об этом, еще когда они сидели на пляже, но тогда у нее не хватило духу. В тот момент она еще не понимала, а вот теперь поняла и ждала прихода ночи, потому что некоторые вещи можно сказать только в темноте.

— Сперва я поехала в Нью-Йорк, это ты знаешь. Потом — в Чикаго. Дальше — в Сан-Франциско, в Лас-Вегас... наконец в Сиэтл. У меня было много мужчин. И еще я понемногу воровала. Имя я сменила на Синди Уоткинс — его я тоже украла.

— Мама тоже так делала, — сказала Клэр.

— А как ты думаешь почему — потому что искала приключений? Да, приключений хватало, но эта жизнь так выматывала! Потом родилась Бэй. — Сидни села на краешек кровати, просто чтобы быть к сестре поближе. — Ее отец живет в Сиэтле. Там мы и познакомились. Его зовут Дэвид Леони. — Она испугалась оттого, что осмелилась произнести вслух это имя. — Настоящая фамилия Бэй — Леони. Но мы не женаты. Дэвид — страшный человек, я поначалу думала, что обуздаю его. Потом я уже собиралась от него уйти — я всегда уходила, когда становилось невмоготу, — и тут обнаружила, что беременна. До того я понятия не имела, какой уязвимой становишься, родив ребенка. Дэвид начал меня бить, чем дальше, тем больше распоясывался. Когда Бэй исполнился годик, я попыталась сбежать от него. Мы уехали в Буаз, я окончила парикмахерские курсы, нашла работу. Казалось бы, все наладилось. А потом Дэвид нас разыскал. После нашего первого разговора я осталась без зуба и несколько недель видела только одним глазом. Ну, убил бы он меня, разве Бэй было бы легче? Поэтому я поехала с ним, а потом чем дальше, тем хуже. И вот однажды я познакомилась в парке с одной женщиной. Она только взглянула на меня и сразу поняла, что к чему. Она-то и купила мне эту машину и помогла убежать. Дэвид не знает моего настоящего имени, он вообще уверен, что я родом из Нью-Йорка, так что мне больше некуда было податься, здесь единственное место, где он не сможет меня найти.

Пока сестра говорила, Клэр все больше и больше приподнималась в постели.

— Вот, теперь ты знаешь все мои тайны, — прошептала Сидни. — Не такие уж они великие, как мне казалось.

— Все тайны таковы. Чувствуешь запах? — вдруг спросила Клэр. — Я его и раньше замечала. Вроде одеколона.

— Это он, — шепнула Сидни, будто Дэвид мог ее услышать. — Это воспоминания, которые я привезла с собой.

— Залезай-ка в кровать, — сказала Клэр, откидывая одеяло.

Сидни скользнула к ней, Клэр накрыла сестру своим одеялом.

Ночь была теплой, окна на втором этаже открыли настежь, но Сидни внезапно стал бить озноб, и она прижалась к сестре. Клэр обвила ее одной рукой и притянула к себе.

— Все будет хорошо, — прошептала Клэр. — Все обязательно будет хорошо.

— Мам?

В дверях стояла Бэй.

— Давай, лапушка, быстренько залезай в кровать, — сказала Сидни, откидывая одеяло.

Все они прижались друг к другу, и воспоминания о Дэвиде растворились в воздухе за окном.

Следующее утро выдалось ярким, сверкающим, как леденец. Клэр приготовила Сидни и Бэй завтрак. Хорошее было начало дня — веселая болтовня, радостное настроение, ничем дурным в то утро и не пахло. Сидни ушла на работу через заднюю дверь, крикнув на прощание через плечо:

— Тут яблок целая груда!

После чего Клэр вытащила из кладовой ящик, и они с Бэй отправились собирать яблоки, которые яблоня всю ночь швыряла в дверь.

— Зачем она это делает? — спросила Бэй, пока они шли к садовой калитке, залитые ярким, переливчатым утренним светом.

— Эта яблоня вечно лезет не в свое дело, — ответила Клэр, отпирая калитку. — Мы вчера вечером все были вместе, и ей тоже хотелось к нам.

— Ей тут, наверное, скучно.

Клэр покачала головой и пошла к сараю за лопатой.

— Она вредная и злобная, Бэй. Не забывай этого. Она все пытается рассказать людям то, чего они не должны знать.

Она принялась копать у забора яму, а Бэй стояла под деревом и смеялась, потому что яблоня осыпала ее зелеными листьями.

— Клэр, смотри, дождик пошел!

Никогда еще Клэр не видела, чтобы яблоня проявляла к кому-нибудь такую привязанность.

— Как хорошо, что ты не любишь яблоки.

— Терпеть не могу, — подтвердила Бэй. — Зато яблоня мне нравится.

Клэр забросала яму землей, и они с Бэй пошли обратно в дом.

— Кстати, — сказала Клэр, стараясь говорить как можно беспечнее, — а у Тайлера сегодня тоже вечерние занятия, как вчера?

— Нет, у него занятия по понедельникам и по средам. А что?

— Просто спрашиваю. Знаешь, что мы с тобой сегодня сделаем? Посмотрим старые фотографии, — бодро предложила Клэр. — Я тебе покажу, как выглядела твоя прабабушка. Она была такой замечательной!

— А фотографии твоей и маминой мамы у тебя есть?

— Нет, боюсь, нет. — Клэр вспомнила, что ей говорила Сидни — что где-то забыла эти фотографии. Где, в Сиэтле? Она так перепугалась, когда сообразила, что их у нее больше нет.

Клэр мысленно сделала заметку: спросить об этом у сестры.

А может, платье — это все-таки слишком? Клэр смотрелась в зеркало, которое висело у нее в спальне. А вдруг он подумает: чего это она вырядилась? Раньше она никогда не наряжалась и ничего в этом не смыслит. На ней было то же белое платье, что и в тот вечер, когда она познакомилась с Тайлером. Эванель еще сказала, что в нем она похожа на Софи Лорен. Она дотронулась до голой шеи. Волосы у нее тогда были длиннее.

Может, это все-таки глупо? Ей тридцать четыре года. Никак не шестнадцать — а по ощущениям именно столько. Она в жизни не чувствовала себя такой юной.

Клэр спустилась вниз, вышла на улицу. Она редко носила обувь на каблуке, а вот сегодня надела босоножки на небольшой платформе, так что идти пришлось по тротуару, а не напрямую через двор.

Она подошла к двери Тайлера — навстречу ей из открытых окон лились теплый свет и негромкая музыка. Он слушал что-то лирическое, из классики. Она оправила платье и постучала.

Никакого ответа.

Она нахмурилась, обернулась — убедиться, что его джип здесь, на улице. Стоя спиной к двери, почувствовала, как одна створка приоткрылась, задев подол ее платья. Она повернулась снова.

— Привет, Тайлер.

Он стоял в дверях, похоже от удивления не в силах пошевелиться. Если он ждет, что она все сделает сама, тогда дело плохо. «Давай по шагам, — приказала она себе, — как когда готовишь по рецепту. Берешь одного мужчину и одну женщину, кладешь в подходящую емкость...»

— Можно войти? — спросила она.

Он постоял в нерешительности, оглянулся через плечо.

— Ну конечно. Разумеется.

Он сделал шаг в сторону. Она прошла мимо, почти коснувшись его — так, чтобы он заметил, что она вся словно наэлектризована. Видимо, он этого не ждал, потому что тут же спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, — ответила Клэр — и тут увидела ее.

На полу, скрестив ноги, сидела миниатюрная рыжеволосая женщина; рядом с ней на кофейном столике стояли две бутылки пива. Незнакомка скинула туфли и наклонилась вперед — в треугольном вырезе свободной блузки был виден бюстгальтер персикового цвета. Похоже, сразу две претендентки надумали сегодня соблазнить Тайлера.

Можно ли быть такой наивной? С чего она взяла, что он сидит и дожидается ее?

— А, у тебя гости. — Она попятилась и тут же наткнулась на него. — Я не знала. Извини.

— Извиняться не за что. Рэйчел — моя давняя приятельница, она тут проездом, по пути в Бостон из Флориды. Остановилась у меня на несколько дней. Рэйчел, это Клэр, моя соседка. Она кулинарка и специализируется на съедобных растениях. Прекрасный человек.

Тайлер взял Клэр за локоть и попытался втащить в гостиную. Через пару секунд он отдернул руку, будто обжегшись. Встретился с Клэр глазами — и понемногу до него дошло.

— Прости. Мне действительно пора. Не хотела тебе мешать.

— Да ты и не... — начал было Тайлер, но она уже выскочила за дверь.

Клэр сбросила платье, надела ситцевый халат. Принялась искать шлепанцы — и тут дверь ее спальни отворилась.

Ей оставалось только смотреть в немом молчании, как Тайлер входит и аккуратно закрывает за собой дверь.

— Зачем ты сегодня приходила, Клэр?

— Пожалуйста, забудь об этом.

Он покачал головой:

— Не получится. Я помню все, что связано с тобой. Так уж вышло.

Они смотрели друг на друга в упор. «Берешь одного мужчину и одну глупую женщину, кладешь в подходящую емкость. И ничего у тебя не выйдет».

— Ты опять слишком много думаешь, Клэр, — сказал Тайлер. — Так вот какая у тебя спальня! А я все гадал, которая твоя. Мог бы и сам догадаться, что она в башне.

Он обошел комнату, а она с трудом удержалась от того, чтобы не броситься к нему, не вырвать из рук фотографию, которую он взял с ее письменного стола, не крикнуть: «Не прикасайся к книгам у дивана, они сложены в определенном порядке!» Только что она мечтала о телесной близости с ним, а теперь боится впустить в свою комнату?

— Тебя, наверное, Рэйчел ждет, — сказала она нервно.

— Мы с Рэйчел просто друзья. Да, когда-то у нас был роман, когда я работал во Флориде. Продлился около года. Пары из нас не получилось, но мы остались друзьями.

— Разве такое бывает?

— Не знаю. Но у нас вышло именно так. — Он подошел к ней. Она могла поклясться — стулья и ковры сдвигаются с места, давая ему дорогу. — Ты хотела поговорить? Пригласить меня в кино или на ужин?

Он буквально загнал ее в угол. Подошел совсем близко, вновь играя в эту свою игру «неприкосновение», которая ему так хорошо удавалась.

— Если я скажу вслух, я умру, — прошептала она. — Прямо здесь. Упаду на пол и умру от стыда.

— Сад?

Она кивнула.

Его ладони легли ей на плечи.

— Не так-то просто забыть?

— Да.

Он прильнул к ее губам и, не размыкая объятий, потянул ее прочь из угла. «Берешь одного мужчину, одну глупую женщину, кладешь в подходящую емкость, перемешиваешь...»

— Дай мне десять минут, чтобы избавиться от Рэйчел, — сказал он.

— Как это так — избавиться от Рэйчел?

— Но она собирается проторчать здесь целых три дня. — Они смотрели друг на друга, он наконец перевел дыхание. — Впрочем, в ожидании, пожалуй, тоже что-то есть, — сказал он. — Целых три дня ожидания.

— Целых три дня, — повторила Клэр.

— Почему ты передумала?

Она зажмурилась. Как можно вот так нестерпимо чего-то желать — того, что она даже не понимает?

— Пора наконец впускать людей в свою жизнь. Если тебя потом бросят — значит, так тому и быть. Так ведь со всеми бывает. Правда? — спросила она.

Он заглянул ей в глаза:

— Ты думаешь, что я тебя брошу?

— Это не может быть навсегда.

— С чего ты так решила?

— Такого просто не бывает.

— А вот я все время думаю о будущем. Всю жизнь я гонялся за мечтами. Впервые в жизни мне удалось поймать одну из них. — Он поцеловал ее снова. — Что же, живи сегодняшним днем, Клэр. Только помни: я-то вижу вперед на тысячи дней.

Фред впервые ночевал на чердаке — каморку расчистили от хлама и заново покрасили. Он перевез сюда свои вещи, дом запер и подумывал сдать его внаем. Эванель сказала: «Можешь жить у меня сколько захочешь». Вот и сейчас она слышала над головой его шаги. Ей нравился этот топоток, нравилось слышать, что в доме кто-то есть.

Вдруг она села в постели.

Ох. Нужно кому-то что-то подарить. Она чуть подумала. Ну, да, Фреду. Фреду нужно что-то подарить.

Она зажгла ночник и потянулась за халатом. Вышла в прихожую, остановилась, соображая, куда дальше. В двух незанятых комнатах на первом этаже теперь стояли картотечные шкафы, а все ее имущество было аккуратно разложено по выдвижным ящикам.

Эванель щелкнула выключателем и вытянула ящик, помеченный буквой «К». В ящике оказались калоши, калориметр и клизма. Дальше, в отделении «Кухонные приборы» обнаружилось то, что она искала. Приборчик в заводской упаковке под названием «мангорезка» — суть его, по всей видимости, заключалась в том, чтобы без сложностей вырезать из плода косточку.

Она засомневалась — как-то он это воспримет? Он ведь, собственно, поначалу переехал к ней только потому, что надеялся: она подарит ему что-то, что поможет восстановить отношения с Джеймсом. Прошло столько времени, и вот теперь она раз — и подарит ему нечто, что не имеет к Джеймсу никакого касательства. Может, оно и к лучшему. Может, он воспримет это как знак, что пора забыть прошлое и двигаться дальше.

А может, он просто решит, что ему нужно почаще есть манго.

Она постучала в дверь, ведущую на чердак. Поднявшись по лестнице на самый верх, увидела, что Фред сидит в кожаном кресле возле углового шкафа — в нем стоял телевизор. Перед Фредом на кожаной оттоманке лежал каталог антиквариата. На чердаке по-прежнему пахло свежей краской.

— Да-да, — говорил Фред кому-то по мобильному. Увидев Эванель, приветливо махнул рукой. — Вы уж постарайтесь. Спасибо, что позвонили.

Он повесил трубку.

— Я тебе помешала?

— Да нет, это по делу. Задерживают поставку. — Он встал. — А ты чего здесь? Что-то случилось? Не спится? Хочешь, я тебе что-нибудь приготовлю?

— Нет, все в порядке. — Она протянула ему коробку. — Просто должна была подарить тебе вот это.

 9

Клэр поняла: бывает приятное ожидание — когда наступит Рождество, когда поднимется тесто, — а бывает мучительное. Например, мучительно ждать отъезда некой особы.

Каждое утро, перед рассветом, Клэр и Тайлер встречались в саду. Были и объятия, и поцелуи, а еще они говорили друг другу слова, которые заставляли ее вспыхивать, если она вспоминала их среди дня. А потом, перед тем как восток окрасится розовым, он уходил с обещанием: «Осталось три дня». «Осталось два дня». «Один».

Накануне отъезда Рэйчел Клэр пригласила их с Тайлером на обед — под предлогом добрососедского гостеприимства, на деле же потому, что ей хотелось почаще видеться с Тайлером, а залучить его без Рэйчел было невозможно. Она накрыла стол на веранде и приготовила салат с индейкой и цветками цукини. Она знала: Тайлер нечувствителен к чарам ее блюд, зато на Рэйчел они должны подействовать — а цветки цукини способствуют пониманию. Рэйчел должна была понять, что Тайлер принадлежит Клэр. Все очень просто.

Бэй уселась на свое место, а Клэр едва успела подать хлеб, когда на веранду вошли Рэйчел и Тайлер.

— Как тут замечательно, — проговорила Рэйчел.

Садясь, она окинула Клэр быстрым оценивающим взглядом. Может, она и была очень хорошим человеком, но было совершенно ясно: она не оставила мысли заполучить Тайлера — и ее внезапное возвращение в его жизнь не было случайным. Тут была какая-то долгая история. Которую Клэр не имела ни малейшего желания узнавать.

— Рад, что вы хоть познакомитесь, а то ведь ты уже завтра уезжаешь, — сказал Тайлер, обращаясь к Рэйчел.

— Но я могу и задержаться, — сказала Рэйчел, и Клэр чуть не выронила кувшин с водой, который держала в руках.

— Вот, попробуйте цукини, — предложила она.

Обед получился просто ужасный — страсть, нетерпение, неприязнь напоминали три ветра, которые дули с трех разных сторон и образовывали вихрь посреди стола. Масло плавилось. Хлеб поджарился сам собой. Стаканы с водой заваливались набок.

— Как-то здесь странно, — пожаловалась Бэй, она сидела на своем стульчике и пыталась поесть.

Она взяла горстку картофельных чипсов и отправилась в сад, где, по ее мнению, не было ничего странного — чего же странного в яблоне? В конце концов, каждый сам решает, что странное, а что нет.

— Нам, пожалуй, пора, — наконец произнес Тайлер, и Рэйчел тут же вскочила.

— Большое спасибо за обед, — сказала она. При этом оставив несказанным: «Он с тобой не останется, он уедет со мной». Клэр-то услышала.

В ту ночь Клэр не могла заснуть. Ближе к утру она пробралась в комнату Сидни и опустилась на колени у окна, из которого был виден дом Тайлера. Так и стояла там до рассвета, пока наконец не заметила Тайлера — он шел следом за Рэйчел к ее машине и нес ее вещи. Он чмокнул ее в щеку, а потом Рэйчел уехала.

Тайлер постоял на тротуаре, глядя на дом Уэверли. Этим он занимался все лето — смотрел на этот дом, пытался войти в ее жизнь. Пора открыть ему дверь. Что ей суждено — жить или умереть? Как поступит Тайлер — останется или уедет? Она тридцать четыре года жила, замкнувшись на засов, пора выпустить чувства на свободу, как выпускают бабочек из коробки.

В одной ночной рубашке Клэр прокралась вниз, вышла на улицу. Взгляд Тайлера следовал за ней, пока она пересекала двор. Он встретил ее на полпути; пальцы их переплелись.

Они смотрели друг на друга, ведя безмолвную беседу:

«Ты уверен?»

«Да. Тебе этого хочется?»

«Больше всего на свете».

Они вместе вошли в его дом и обзавелись новыми воспоминаниями; одно из них впоследствии получило имя Мария Уэверли-Хьюз — оно появилось на свет девять месяцев спустя.

Несколько дней спустя, ближе к вечеру, Сидни и Генри шли по лужайке в центре города. Генри встретил ее после работы — у них уже вошло в привычку выпивать вместе по чашке кофе. Эти прогулки редко длились дольше двадцати минут, она спешила домой к дочке, а он — к дедушке, и все же каждый день ближе к пяти она начинала оглядываться на приемную — когда же он придет. И как только он появлялся, с двумя чашками кофе глясе из соседней кофейни, она окликала его:

— Генри, ты просто спаситель!

Когда Сидни заявила коллегам, что они с Генри просто друзья, они посмотрели на нее с такой укоризной, будто бы знали нечто, чего она не знала.

— Ну как, приедете с дедушкой к Клэр на ужин? — спросила Сидни, шагая с ним рядом.

Раньше Клэр никого не приглашала к себе в гости, но теперь у нее был Тайлер, и любовь сильно ее изменила.

— Я записал дату в ежедневнике. Обязательно будем, — сказал Генри. — Знаешь, здорово, что вы с Клэр так хорошо ладите. Я смотрю, ты даже одеваться стала так же, как она.

Сидни бросила взгляд на свою блузку без рукавов — это была блузка Клэр.

— И верно. Тем более что когда я сюда приехала, я не привезла почти никакой одежды.

— Торопилась с отъездом?

— Да, — ответила она, пресекая дальнейшие расспросы.

Ей нравилось, как все идет, какие у них складываются отношения — почти как в детстве. Дэвид отсутствовал в этой картине. И никто не требовал от нее ничего, кроме дружбы, — это тоже было огромным облегчением.

— Слушай, а ты в старших классах встречался с девчонками? Что-то я тебя не видела в тех местах, куда обычно ходят на свидания, — сказала она, когда они присели на каменную скамейку у фонтана.

— Случалось. — Он пожал плечами. — В выпускном классе я встречался с девушкой, которая училась в Университете Западной Каролины.

— А, со студенткой. — Она игриво ткнула его локтем. — Смотрю, тебе нравятся женщины постарше.

— Дедушка мне вечно твердит: Хопкинсы всегда брали жен старше себя по возрасту. Я, разумеется, стараюсь делать как он велит, да и, пожалуй, во всем этом есть своя сермяжная правда.

Сидни рассмеялась:

— А, вот почему твой дедушка так интересовался моим возрастом, когда мы приехали к вам есть мороженое!

— Именно поэтому, — подтвердил Генри.

Сидни все откладывала этот разговор, потому что ей было так хорошо с Генри, и все же теперь сказала — искренне уверенная, что оказывает ему большую услугу:

— Знаешь, Эмбер, нашей секретарше, уже почти сорок. И ты ей нравишься. Хочешь, я вас познакомлю?

Генри уставился на свою чашку с кофе и ничего не сказал. Она испугалась — вдруг он обиделся.

Потом он поднял голову и посмотрел на нее очень странным, каким-то печальным взглядом:

— Ты помнишь свою первую любовь?

— Ну конечно. Это был Хантер Джон Маттесон. Первый мальчик, который пригласил меня на свидание, — сокрушенно сказала Сидни. — А кто был твоей первой любовью?

— Ты.

— Я? — рассмеялась Сидни, приняв эти слова за шутку.

— В шестом классе, когда мы вернулись с каникул, я увидел тебя и понял, что пропал. После этого я вдруг разучился с тобой говорить. И теперь буду жалеть об этом всю жизнь. Когда я увидел тебя четвертого июля, все началось снова.

Сидни никак не могла постичь полный смысл этих слов.

— Да что ты такое говоришь, Генри?

— Я говорю, что не хочу знакомиться с этой твоей Эмбер.

В одно мгновение картина мира переменилась. Она уже больше не сидела рядом с мальчиком Генри, другом детства.

Она сидела рядом с мужчиной, который ее любит.

Примерно в то же время Эмма Кларк вошла в гостиную после безуспешной попытки поднять себе настроение прогулкой по магазинам.

В центре города она столкнулась с Эванель Франклин, и та всучила ей две монетки по двадцать пять центов. Можно судить, какой ужасный выдался день, если единственным светлым воспоминанием стала встреча с этой ненормальной старухой и подаренные ею четвертаки.

Главной Эмминой ошибкой стало то, что она назначила матери встречу в ресторане — показать свои покупки. Ариэль напустилась на дочь — почему купила так мало красивого белья — и немедленно отправила ее подыскать что-нибудь сексуальное, что понравится Хантеру Джону. Толку-то. Они с Хантером Джоном уже неделю, а то и больше не были близки.

А вот сейчас она вдруг увидела, что Хантер Джон сидит на диване возле кофейного столика и рассматривает какой-то альбом. От неожиданности Эмма выронила пакеты с покупками. Он снял пиджак и галстук — на работу он ходил в строгом костюме — и закатал рукава рубашки.

— Ты, Хантер Джон? — произнесла она с бодрой улыбкой, хотя внутри все как-то тягостно сжималось. — Чего это ты дома в такой час?

— Освободил себе вторую половину дня. Ждал тебя.

— А где мальчики?

— Ушли с няней в кино, а потом в кафе. Я думаю, нам нужно поговорить.

Она нервно сжала руки. Потом указала на альбом:

— Что ты рассматриваешь?

— Фотографии последнего школьного года, — ответил он.

Школьные годы — время надежд, когда все еще было возможно. А она лишила его этих возможностей.

Оставив свертки и пакеты на полу, она подошла к дивану и села рядом с мужем — робко, осторожно. Ей казалось, одно резкое движение, и он сбежит. Альбом был открыт на развороте, заполненном всякими сюжетными снимками. Сидни, Эмма и Хантер Джон были почти на всех.

— Я любил Сидни, — сознался Хантер Джон, и Эмма поняла, что ее опасения были не напрасны. Но потом он продолжил: — Любил так, как любят в юности. Тогда мне казалось: это — настоящее. Вот, я рассматриваю фотографии: нет такой, где я бы не смотрел на нее. А теперь поищем тебя: нет такого симка, где ты не смотрела бы на нее. Я давно уже забыл о ней, Эмма. Но ты, похоже, не забыла. Что, все эти десять лет Сидни была третьей в нашем браке, а я об этом даже не подозревал?

Эмма снова уставилась на фотографии, пытаясь удержать слезы.

— Не знаю. Если я что и знаю, так только одно: меня все эти годы мучила мысль: если бы ты мог начать сначала, как бы ты поступил? Выбрал бы меня?

— Так вот, значит, в чем дело? Ты так старалась, потому что думала — я живу с тобой против своей воли?

— Я старалась, потому что я люблю тебя! — выкрикнула она в отчаянии. — Но я лишила тебя выбора! Я вынудила тебя остаться дома и забыть о высшем образовании. Ты не смог поехать на год в Европу, потому что у нас родились дети. Я разрушила все твои планы. И с тех пор каждый божий день пытаюсь загладить вину.

— Да что ты несешь, Эмма? Ты не лишала меня выбора. Я сам тебя выбрал.

— Но когда ты снова увидел Сидни, ты не подумал — хотя бы на минуточку — какой могла быть твоя жизнь без меня?

— Да нет, конечно, — сказал он с искренним недоумением. — За эти десять лет я вообще почти не думал о Сидни. Это ты постоянно о ней вспоминала. А теперь вдруг решила, что ее возвращение может что-то изменить. Лично для меня — ничего.

Он пальцем приподнял ее подбородок, заставил взглянуть себе в лицо.

— Я совсем не хочу ничего менять, Эмма. Мне с тобой очень хорошо. День за днем ты не перестаешь меня радовать, не перестаешь удивлять. Ты меня смешишь, ты меня заставляешь думать, ты меня заводишь. Иногда ты меня озадачиваешь, но все равно это великое счастье •— просыпаться рядом с тобой по утрам, возвращаться к тебе и мальчикам вечером. Я самый счастливый человек на свете.

— Сидни...

— Нет! — перебил он. — Не начинай все сначала. Да с чего ты взяла, что я сожалею о своем выборе? Я люблю тебя. А Сидни — нет. Мы уже не те, кем были. — Он захлопнул альбом. — По крайней мере я — не тот.

— И я не хочу быть той, кем была, Хантер Джон. Правда не хочу.

— Вот и попытайся, Эмма. Это единственное, о чем я тебя прошу.

Фред сидел за столом в своем рабочем кабинете, разглядывая мангорезку.

— И что бы это значило?

Джеймс любил манго. Может, это значит, что Фред должен позвонить ему и... пригласить поесть фруктов? Неужели нельзя было сказать яснее? Как можно с помощью этой штуковины вернуть Джеймса?

Раздался стук, и Шелли, его помощница, просунула голову в приоткрытую дверь:

— Фред, там с тобой хотят поговорить.

— Сейчас иду. — Фред сдернул со стула пиджак и быстренько надел.

Выйдя в зал, он увидел, что Шелли стоит у винного прилавка и беседует с каким-то мужчиной. Она указала на Фреда и отошла. А, это Стив Маркус, преподаватель кулинарного мастерства из Колледжа Орион. За прошедшие годы они частенько беседовали о еде, о готовке. Фред не сразу заставил себя подойти. Последнее, что ему сказал Джеймс: познакомься со Стивом поближе. Это тут, конечно же, ни при чем, осадил он себя, и все же каждый шаг пришлось делать через силу. Он совсем не хотел заводить роман со Стивом.

— Рад тебя видеть, Фред, — протянул руку Стив.

Фред ответил на рукопожатие.

— Чем могу служить?

— Хотел пригласить тебя на свой бесплатный курс кулинарного мастерства — его спонсирует колледж, — дружелюбно сказал Стив. Он был человеком крупным, с добродушным лицом. — Курс будет веселый и интересный — как облегчить приготовление пищи с помощью кухонной техники и специальных приемов. Будет просто здорово, если ты присоединишься, ты столько всего знаешь о продуктах и о том, что продается в здешних магазинах.

Это было слишком. Слишком стремительно.

— Не знаю, у меня работа...

— Первое занятие завтра вечером. Ты свободен?

— Завтра? Ну...

— Я прошу всех участников рассказать о своих кулинарных секретах и принести приспособления, о которых мало кто знает.

Я тебя, конечно, не уговариваю. Но если получится — завтра в шесть. — Он достал из заднего кармана бумажник. — Вот моя визитка с телефоном, если будут вопросы.

Фред взял карточку.

— Я подумаю.

— Ну и отлично. До встречи.

Фред вернулся в кабинет и тяжело опустился на стул. Кулинарные секреты и приспособления, о которых мало кто знает.

Например, мангорезка.

Он так долго ждал, когда же Эванель сделает ему подарок. И тогда — он верил — все наладится. Фред решительно снял телефонную трубку. Сейчас он позвонит Джеймсу. Он как-нибудь так устроит, чтобы эта штуковина вернула ему Джеймса, он что-нибудь да придумает.

Он набрал номер Джеймса. После десятого гудка он почувствовал беспокойство. Потом начал твердить себе: после двадцатого я буду знать наверняка, что эта штука предназначалась не ему. Тридцатый гудок. Сороковой.

Лежа под яблоней, Бэй наблюдала за приготовлениями к ужину. Все вроде бы складывалось очень хорошо, и она не могла понять, почему ей так неспокойно. Может, потому, что в дальних углах сада вдруг прорезались какие-то колючки — пока совсем мелкие, так что даже Клэр, которая видела все, что происходит в саду, их пока не заметила. Хотя, возможно, просто решила не обращать внимания. В конце концов, Клэр была счастлива, а счастье заставляет забыть, что в мире бывают плохие вещи. Бэй была не настолько счастлива, чтобы забыть. Ведь жизнь еще не стала совсем хорошей.

Может, потому, что Бэй пока так и не придумала, как повторить наяву свой сон об этом саде. Ничего не получалось. Она так и не нашла, с помощью чего можно пустить солнечных зайчиков по лицу, а выносить на улицу хрустальную посуду и ставить с ней опыты мама запретила. Да и шуршание бумаги на ветру никак не выходило правильно. Ветра вообще не было уже много дней, по крайней мере до сегодняшнего дня, до того момента, когда Сидни и Клэр попытались расстелить на садовом столе бежевую скатерть: тут ни с того ни с сего налетел ветер, скатерть вырвалась у них из рук и полетела над садом — будто проказливый ребенок обмотал ею голову и пустился наутек. Хохоча, обе сестры побежали ее ловить.

Сидни и Клэр были счастливы. По утрам они добавляли в овсянку лепестки роз, по вечерам стояли у раковины плечом к плечу, мыли посуду, перешептывались и хихикали. Может, в этом и состояло самое главное. И Бэй больше не о чем было тревожиться.

На небе появились громоздкие облака, белые и серые, похожие на слонов из цирка. Бэй, лежа навзничь под деревом, смотрела, как они проносятся мимо.

— Эй, яблоня, — прошептала она. — Что же теперь будет?

Листья всколыхнулись, яблоко шлепнулось на землю совсем рядом с ней. Она даже не глянула в его сторону. Поняла: надо подождать. Что будет, то будет.

— Простите, пожалуйста, — донесся от соседней бензоколонки мужской голос.

И тут говоривший внезапно оказался перед Эммой — на фоне слоноподобных туч, загромоздивших небо. Она заглянула в его темные глаза.

Эмма стояла рядом с материнским кабриолетом, держа в руке заправочный «пистолет», а Ариэль сидела за рулем и поправляла макияж, глядя в зеркало заднего вида. Услышав мужской голос, Ариэль обернулась, расцвела улыбкой и вылезла из машины.

— Добрый день, — сказала Ариэль, подходя и становясь рядом с Эммой.

Они возвращались из очередного похода по магазинам. Эмма с Хантером Джоном собрались на выходные на остров Хилтон-Хед, вдвоем, без детей. Ариэль настояла, чтобы Эмма купила себе новое бикини — ведь Хантеру Джону это понравится, — а Эмма не стала возражать, потому что так было проще. Тем более что теперь ее мать могла говорить все что ей заблагорассудится — Эмма знала, как на самом деле относится к ней муж. И не хотела ругать мать за дурные советы.

Незнакомец был хорош собой, улыбка в целый мегаватт.

— Добрый день, дамы. Надеюсь, я вас не потревожил. Я тут ищу одного человека. Вы не могли бы мне помочь?

— Попытаемся, — вызвалась Ариэль.

— Вам знакомо такое имя — Синди Уоткинс?

— Уоткинс, — повторила Ариэль, потом покачала головой. — Нет, я такой не знаю.

— Это ведь город Баском, штат Северная Каролина, да?

— Ну, строго говоря, вы как раз перешагнули городскую черту, но по идее — да.

Он сунул руку в карман своего удивительно элегантного пиджака и вытащил небольшую стопку фотографий. Передал Ариэль ту карточку, что лежала сверху:

— Вы не знаете, кто эта женщина?

Щелкнув переключателем, чтобы бензин продолжал течь в бак, Эмма наклонилась и вместе с матерью стала рассматривать черно-белый снимок. Это была фотография женщины, вроде как на фоне форта Аламо. В руке женщина держала плакат, из которого явственно следовало, что она не слишком-то жалует Северную Каролину. Судя по одежде, снимок был сделан лет тридцать назад.

— Извините, не знаю, — сказала Ариэль и протянула было карточку обратно, но вдруг вгляделась в нее снова: — Хотя погодите-ка. Это, кажется, Лорелея Уэверли. Только это очень старый снимок, — добавила Ариэль. — Она давно умерла.

— А вы не знаете, откуда бы у этой женщины, — он протянул Ариэль другой снимок, явно недавний, — могли быть фотографии Лорелеи Уэверли?

Эмма не верила своим глазам. На фотографии была Сидни, рядом с этим мужчиной. На ней было узкое вечернее платье, его рука властно лежала на ее талии. Сидни не казалась счастливой. Наоборот, можно было понять — ей очень плохо.

Ариэль нахмурилась.

— Это Сидни Уэверли, — сказала она без всякого выражения, потом вернула мужчине фотографии, будто брезговала теперь к ним прикасаться.

— Сидни? — повторил мужчина.

— Дочь Лорелеи. А Лорелея была совсем беспутная. Между нами, девочками, Сидни того же поля ягода.

— Сидни Уэверли, — повторил мужчина, будто примериваясь к этому имени. — А у нее нет ребенка, дочери?

— Есть, ее зовут Бэй, — ответила Ариэль.

— Мама, — предостерегающим тоном сказала Эмма. Разве можно рассказывать такое незнакомым людям?

Мужчина тут же изменил тактику — он понял, что Эмма насторожилась.

— Спасибо вам огромное. Всего самого лучшего, дамы.

Он подошел к огромному джипу, забрался в него. Пока он отъезжал, небо делалось все темнее, будто он был тому причиной.

Эмма нахмурилась, ее одолевали странные чувства. Она вытащила пистолет из бака, повесила на колонку. Да, они с Сидни не самые лучшие друзья, уж это точно. Но что-то тут было не так.

— Я заплачу за бензин, мама, — сказала она, надеясь добыть из машины свою сумочку, где лежал мобильный телефон.

Но Ариэль уже держала наготове кредитную карточку.

— Вот еще глупости. Я сама заплачу.

— Да ладно. Давай я.

— Возьми. — Ариэль вручила карточку Эмме, а сама уселась в машину. — Перестань препираться, иди плати.

Эмма вошла в помещение, протянула карточку кассиру. Дожидаясь, она сунула руки в карманы ветровки — и вдруг нащупала в одном из них что-то. Извлекла два четвертака. Эта ветровка была на ней, когда Эванель преподнесла ей свой странный подарок.

— Простите, — обратилась она к кассиру, — у вас есть телефон-автомат?

Ветер не стихал весь день. Сидни и Клэр пришлось привязать скатерть углами к ножкам стола и отказаться от мысли зажечь свечи — ветер их все время задувал. Вместо свечей Клэр принесла прозрачные пакеты янтарного, малинового и бледно-зеленого цвета и положила в каждый по электрическому фонарику — и вокруг засияли праздничные огоньки.

Первой пришла Эванель.

— Привет, Эванель. А где Фред? — спросила Клэр, когда старушка вошла в кухню.

— А он не смог прийти. У него свидание. — Эванель поставила сумку на стол. — Чумной, как мартовский заяц.

— У Фреда роман?

— Вроде того. Один преподаватель кулинарного мастерства из Ориона пригласил Фреда походить к нему на занятия. А Фредсчитает, что это приглашение на свидание.

— А почему это он чумной?

— Да я подарила ему одну штуку, которая свела его с этим преподавателем, а Фред думал, она вернет ему Джеймса. Ну и, видите ли, Фред пришел к выводу, что ему суждено провести с этим преподавателем всю оставшуюся жизнь. Он меня иногда просто поражает. Но, надеюсь, он скоро поймет, что пора уже самому принимать решения. Представляете, он даже просил меня умыкнуть ему яблоко с вашей яблони — можно подумать, оно подскажет, как ему поступить.

Клэр вздрогнула:

— Никогда заранее не угадаешь, что тебе скажет эта яблоня.

— Что верно, то верно. Например, что она сказала вашей маме, мы узнали только после ее гибели.

В кухне повисла тишина. Сидни и Клэр инстинктивно придвинулись друг к другу.

— Ты это о чем? — спросила Клэр.

— Ах ты, боже мой. — Эванель прижала руки к щекам. — Я же обещала вашей бабушке, что не проговорюсь.

— Мама съела яблоко? — недоверчиво спросила Сидни. — С этой яблони?

Эванель подняла глаза к потолку.

— Прости меня, Мэри, — проговорила она, будто бы обращаясь к призраку. Потом придвинула к кухонному столу стул и, вздохнув, села. — Когда вашей бабушке позвонили и сказали, что Лорелея погибла в этой аварии, она все поняла. Как мы с ней догадались, Лорелея съела яблоко лет в десять. Съела — и, видимо, увидела, как именно умрет, так что все, что она вытворяла потом, было лишь попытками сделать так, чтобы сон не сбылся, чтобы с ней произошло нечто еще более важное и значительное. Мэри сказала, что накануне второго бегства вашей мамы видела ее в саду — она пришла туда впервые после возвращения. Возможно, в тот вечер она съела еще одно яблоко. Тут ведь все шло хорошо, и, может быть, Лорелея решила, что судьба ее переменилась. Но этого не произошло. Она оставила вас здесь, в надежных руках. Чтобы одной погибнуть в этой ужасной аварии. Девочки, да что с вами?

— Ничего, — сказала Клэр.

А Сидни долго не могла прийти в себя. Выходит, у мамы не было другого выхода. А вот Сидни, подражая ей, пошла на это сознательно.

— Посижу пока в саду, — сказала Эванель.

— Ты там поосторожнее. Яблоня нынче не в духе. Остается надеяться, что Тайлер с Генри не струсят.

— Если уж вам жить с этими молодыми людьми, вы бы рассказали им все как есть. — Эванель подхватила сумку и пошла к дверям.

— Как ты думаешь, она права? — спросила Сидни. — В смысле, про маму?

— Это очень похоже на правду. Помнишь, когда позвонили и сказали, что мама погибла, бабушка попыталась поджечь яблоню?

Сидни кивнула.

— Я по собственной воле уехала и стала скитаться, как мама. Но она все это сделала только потому, что знала, как умрет. Как я могла совершить такую глупость?

— Ты Уэверли. Мы всегда знаем либо слишком мало, либо слишком много. Среднего не дано.

Сидни покачала головой:

— Ненавижу эту яблоню.

— Тут ничего не поделаешь. Нам от нее не избавиться. — Клэр взяла блюдо, подошла к плите и принялась вытаскивать из кастрюли кукурузные початки. — И вообще, Эванель права. Наверное, нужно все рассказать Тайлеру и Генри.

— Генри и так все знает. Все-таки хорошо иметь дело с человеком, который знаком с тобой всю жизнь. Он знает, какие мы странные.

— Никакие мы не странные.

— Генри кое-что сказал мне на днях, — проговорила Сидни, стирая со столешницы воображаемое пятно.

— Сказал, что он тебя любит? — догадалась Клэр.

— А ты-то откуда знаешь?

Клэр улыбнулась.

— Мне хорошо с ним, — продолжала Сидни, размышляя вслух. — Стоит, наверное, его поцеловать. Поглядим, что из этого выйдет.

— И Пандора сказала: «Интересно, что тут в этой коробочке?» — проговорил Тайлер, входя на кухню. Он встал за спиной у Клэр и поцеловал ее в шею.

Сидни с улыбкой отвела взгляд.

Некоторое время назад Генри позвонил и сказал, что задержится, так что Тайлер, Эванель и Бэй уже сидели в саду за столом, а Сидни с Клэр выносили последние тарелки с едой, когда Генри наконец постучал в дверь.

Сидни пошла открывать, а Клэр понесла кукурузный хлеб с ежевикой в сад.

— Ты как раз вовремя, — сказала Сидни, открывая перед Генри раздвижную дверь.

— Прости, раньше было не успеть, — сказал он.

— Жалко, что ты без дедушки.

— Очень странная история, — заметил Генри, входя вслед за ней в кухню. — Мы как раз собрались к вам, а тут подъехал Фред и привез Эванель. Она хотела кое-что деду подарить. Оказалась — книга, которую он давно мечтал прочесть. Вот он и решил остаться дома.

— А нам Эванель не сказала, что была у вас.

— Она очень торопилась. Упомянула, что Фреду нужно на какое-то занятие. Ого! Я наконец-то увижу знаменитую яблоню Уэверли.

— Только запомни две вещи. Первое — не смей есть яблоки. А второе — пригибайся.

— Пригибаться?

— Сам увидишь. — Она улыбнулась ему. — А ты здорово сегодня выглядишь.

— А ты сегодня очень красивая. — Ради этого ужина Сидни купила новую юбку, розовую с блестящей серебряной вышивкой. — Ты ведь даже не знаешь, что в восьмом классе я сидел за тобой и трогал твои волосы, а ты и не чувствовала?

У Сидни вдруг странно защемило в груди. Недолго думая, она сделала шаг к Генри и поцеловала его. Он прислонился к холодильнику, она прильнула к нему, и цветные салфетки, которые

Клэр держала на холодильнике, попадали вниз и разлетелись вокруг, будто конфетти.

Сколько раз она целовалась с мужчинами, которые ее желали, но ей так давно не приходилось целоваться с мужчиной, который ее любил.

Генри спросил, задыхаясь:

— А это зачем?

— Просто чтобы убедиться.

— В чем?

— Я тебе потом скажу, — улыбнулась она.

— Только уж знаешь, теперь я ни за что не стану ухаживать за Эмбер из вашего салона.

Сидни рассмеялась, подхватила одной рукой тарелку с помидорами и моцареллой и повела Генри к выходу. Когда они вышли в сад, в доме зазвонил телефон. Сидни не слышала ни звонка, ни того, как включился автоответчик:

— Сидни? Это Эмма. Я... я хотела тебе сказать, что тут какой-то мужчина расспрашивает о тебе и о твоей дочери. Мне показалось... я хотела сказать, в нем есть что-то такое... — Повисло молчание. — Я просто хотела сказать: будь осторожна.

Ужин и веселье затянулись до позднего вечера. Когда все поели, Клэр подняла бокал:

— Давайте каждый скажет свой тост. За еду и цветы.

— За любовь и смех, — провозгласил Тайлер.

— За старое и новое, — подхватил Генри.

— За то, что будет, — добавила Эванель.

— За яблоню, — сказала Бэй.

— За... — Сидни осеклась, она почувствовала запах. Нет, нет, нет. Не здесь. Не сейчас. Почему она именно сейчас вспомнила про Дэвида?

Яблоня содрогнулась, раздался удар — яблоко попало в кого-то в саду перед домом, у самой калитки.

Мужской голос пробормотал проклятие, и все, кроме Сидни, обернулись.

Она почувствовала, как сквозь кожу, будто сыпь, проступают синяки.

— Бэй, за яблоню, — кратко приказала она. — И беги. Ну!

Бэй, сразу же сообразившая, кто пришел, вскочила и бросилась бежать.

— Сидни, что такое? — спросила Клэр, увидев, как сестра поднялась и медленно оборачивается.

— Это Дэвид.

Клэр тут же вскочила. Тайлер с Генри переглянулись — они видели, что Сидни и Клэр чем-то напуганы. Оба разом встали.

— Кто такой Дэвид? — осведомился Генри.

— Отец Бэй, — ответила Клэр.

Сидни чуть не разрыдалась от облегчения, что не ей пришлось произнести эти слова.

Из теней, отбрасываемых жимолостью у калитки, наконец вылепился Дэвид.

— Вижу, у вас тут праздник, а меня забыли позвать? — проговорил он, и гравий зловеще заскрипел под его ногами.

Сидни знала — она обязана защитить Бэй, Клэр и всех остальных. Вернувшись сюда, она подставила своих близких под удар. Она одна во всем виновата.

— Ничего, все в порядке, — сказала она всем. — Мы с Дэвидом пойдем поговорим. — А потом прошептала Клэр: — Позаботься о Бэй.

— Нет-нет. — Дэвид подошел ближе, и Сидни словно оцепенела. Ужас. У него пистолет. Откуда у него пистолет? — Я не хочу вам мешать, — проговорил он.

— Что за идиотские шутки? — спросил Тайлер, заметив оружие. — Эй, приятель, положи эту штуку.

Дэвид навел пистолет на Тайлера.

— Этот, да, Синди?

Сидни поняла, что Генри собирается сделать, с опережением в несколько секунд.

— Генри, не надо! — крикнула она и бросилась к Дэвиду.

В тишине, точно гром, прогремел выстрел, и рука, которую Генри протянул было к пистолету, окрасилась красным.

Генри, вскрикнув, опустился на колени, прижимая руку к груди. Эванель, маленькая и хрупкая, как листик, скользнула к нему — Дэвид даже не заметил.

— Ну что ж, — сказал Дэвид. — Похоже, разобрались который.

Он поднял ногу и одним движением перевернул стол — посуда разбилась, куски льда полетели в кусты. Тайлеру пришлось оттолкнуть Клэр, чтобы ее не задели осколки.

— Как ты меня нашел? — спросила Сидни, только чтобы отвлечь внимание Дэвида от Клэр и Тайлера.

Эванель достала из сумки шарф и перевязывала Генри руку.

— А вот так. — Он протянул ей пачку фотографий. — Особенно вот эта пришлась кстати. «Прочь из Баскома! Северная Каролина — гниль!»

Он поднял повыше фотографию ее матери. Яблоня содрогнулась, будто узнала ее на снимках. Дэвид швырнул фотографии Сидни, которая отступала от него, от стола, от всех, кого любила.

— Ты хоть знаешь, каким дураком меня выставила? Я вернулся из Лос-Анджелеса, со мной Том. И нате вам — ни тебя, ни Бэй. — Том был его однокурсником и деловым партнером. Именно то, что она выставила его дураком перед Томом, и заставило Дэвида бегать за ней с пистолетом. Он не любил, когда его дурачили. — Не увиливай, Синди. Я знаю, что ты задумала. Ты не хочешь, — он обернулся и посмотрел на Клэр, — чтобы я заметил ее. Так кто же она такая?

— Я Клэр, — ответила та яростно. — Сестра Сидни.

— Сидни. — Он рассмеялся, качая головой. — Ну никак не привыкну. Сестра, значит? Ты, похоже, такая же дура, как и она, а то не стала бы покушаться на то, что принадлежит мне.

Тайлер шагнул вперед и загородил собой Клэр, но Дэвид лишь улыбнулся.

— А где Бэй? Я ее видел. Иди сюда, котенок. Папа приехал. Поцелуй папу.

— Бэй, ни с места! — крикнула Сидни.

— Не смей со мной спорить на глазах у ребенка! — Дэвид пошел на нее, но тут к его ногам подкатилось яблоко. — А, моя малышка спряталась за деревом? Хочет, чтобы папа скушал яблочко?

Боясь пошевелиться, Сидни, Клэр и Эванель смотрели, как Дэвид подобрал яблоко. Тайлер дернулся было — хотел воспользоваться тем, что Дэвид отвлекся, — но Клэр схватила его за руку и шепнула:

— Стой, подожди.

Дэвид поднес безупречно круглое яблоко ко рту. Сочный хруст раскатился по всему саду, цветы качнулись и съежились, словно от испуга.

Мгновение он жевал, потом вдруг замер.

Глаза его забегали, будто он видел нечто, невидимое остальным, некий фильм, который крутили для него одного. Он разом выронил и яблоко, и пистолет.

— Что это было? — спросил он дрожащим голосом. Никто не ответил, и он рявкнул: — Что, черт вас раздери, это было?

Сидни посмотрела на материнские фотографии, разбросанные по траве у ее ног. Ее вдруг объяло странное спокойствие.

— Ты увидел, как умрешь, да? — сказала она. — Увидел то, чего боишься сильнее всего на свете?

Дэвид побелел как полотно.

— Многие годы ты причинял боль другим, а тут вдруг кто-то сделал больно тебе. — Она подошла к нему и встала рядом, она его больше не боялась. — Уезжай как можно дальше, Дэвид, — шепнула она. — Кто знает, может, ты убежишь от судьбы. Останешься здесь — она тебя настигнет. Уж я постараюсь, чтобы настигла.

Он повернулся, сделал несколько неверных шагов, а потом пустился бежать.

Как только он скрылся из виду, Сидни позвала:

— Бэй! Бэй, ты где?

Бэй выскочила откуда-то сбоку — она была далеко от яблони. Бросилась матери в объятия. Сидни притянула ее к себе, а потом обе подошли к Генри. Сидни опустилась перед ним на колени, обхватила руками его голову и прижала к себе.

— Все с ним будет хорошо, — успокоила ее Эванель. — Пойду вызову «скорую».

— Сообщи полиции его приметы! — крикнул ей вслед Тайлер, поднимая с земли пистолет. — Я надеюсь, они задержат этого ненормального. Какая у него машина, Сидни?

— Он больше не появится, — отозвалась Сидни. — Можно не волноваться.

— Не волноваться? Да вы что? — Тайлер обвел их взглядом и вдруг понял — они знают что-то, чего не знает он. — Почему

он вдруг удрал? И как это яблоко подкатилось прямо к его ногам, если Бэй была совсем в другом месте?

— Это все яблоня, — сказала Клэр.

— Как это — яблоня? Почему я один переживаю из-за того, что здесь произошло? Надо, чтобы кто-нибудь хоть номер машины записал.

Тайлер бросился было бежать, но Клэр схватила его за руку.

— Тайлер, послушай, — сказала она. — Тот, кто съест яблоко с этой яблони, увидит самое главное событие в своей жизни. Я знаю, в это трудно поверить, но Дэвид, видимо, увидел свою смерть. Поэтому и убежал. Наша мать в свое время тоже убежала. Для некоторых самое страшное событие в жизни является также и главным. Он больше не вернется.

— Чушь все это, — возразил Тайлер. — Я тоже съел яблоко, но я же не побежал с воплями в ночь.

— Ты съел яблоко? — ошарашенно спросила Клэр.

— Да, в тот вечер, когда мы познакомились. Когда все эти яблоки попадали на мою сторону.

— И что ты увидел? — требовательно спросила она.

— Я увидел тебя, — сказал он, и Клэр смягчилась. — А что...

Он не договорил, потому что Клэр вдруг решила его поцеловать.

— Эй, — встрепенулась Бэй, — а куда девались фотографии?

 10

Бэй вытянулась на траве под деревом. Дул легкий ветерок, и над головой она слышала шуршание бумаги. Она посмотрела вверх, на фотографии, которые яблоня в тот вечер забрала себе — черно-белые квадратики, мелькавшие в листве на самых верхних ветках. Уже полтора месяца Клэр и Сидни пытались отобрать эти карточки, но яблоня всякий раз принималась угрожающе размахивать ветками и не подпускала их. Снимки начали выцветать на солнце, Лорелея постепенно исчезала. В конце концов Эванель велела сестрам бросить это дело. Яблоня всегда любила Лорелею. Пусть оставит ее себе.

Начался учебный год, и они с Дакотой действительно оказались в одном классе. Все идет как надо, подумала Бэй. Может, и не совсем хорошо, потому что солнечных зайчиков и радуг на лице как не было, так и нет, но и без них неплохо. Ее сон об этом доме сбылся — ну, почти сбылся.

На прошлой неделе Клэр посадила в саду гипсофилу — ее еще называют подвенечной вуалью — а это значит, что кто-то собирается замуж. Клэр сказала, что Сидни. Сидни сказала: я если и соберусь, то через несколько лет, и не раньше, чем у Генри начнет нормально действовать рука, на которой пуля задела нерв. Когда Генри начинал возражать, мол, жениться можно и с такой рукой, Сидни всегда напоминала, что рука-то левая. И что же — она наденет ему обручальное кольцо, а он ничего не почувствует? Генри отвечал, что он и так уже чувствует на руке это кольцо. И вообще, они в ноябре куда-нибудь сбегут. А это значит, мелкие белые цветочки все-таки пойдут на букет Клэр, просто она сама пока этого не знает. Бэй-то знает, только никому не говорит.

Частенько заходила Эванель — она постоянно о чем-то спорила с Фредом, который до сих пор не желал признавать, как ему нравятся занятия по кулинарному мастерству. Тем не менее они ему нравились. Очень нравились. И он свято хранил мангорез-ку, подаренную Эванель. Об этом Бэй знала тоже.

Минуточку.

Она вдруг вспомнила про брошку, подарок Эванель, и в голову ей пришла неожиданная мысль. Неужели? Неужели все так просто?

Бэй отцепила брошку от футболки — она носила эту брошку уже два месяца, на случай если та вдруг понадобится.

Трава была такой же мягкой, как и в ее сне. Аромат листьев и цветов был точно таким же. Над головой шуршали листки бумаги. Не дыша, Бэй подняла блестящие стразы над головой. Рука дрожала — Бэй так боялась обмануться. Она пошевелила брошкой — и вдруг будто вспыхнул бенгальский огонь, свет вырвался наружу и разноцветные блики хлынули ей на лицо. Она даже почувствовала их — прохладное тепло многоцветных огоньков, подобных хлопьям снега.

Бэй улыбнулась и выдохнула.

Вот теперь жизнь будет хорошей.

Совсем хорошей.

* * *

«Наше настроение и самочувствие зависит от того, что мы едим».

САРА ЭДДИСОН АЛЛЕН

Я родилась в Эшвилле, штат Северная Каролина, в 1971 году. Это причудливый, богемный городок, родина писателя Томаса Вулфа. Когда я была маленькой, мы прожили несколько лет на севере, а потом вернулись в Эшвилл. Папа работал журналистом, вел свою колонку в местной газете «Ситизен таймс», добился признания.

Я поступила в Университет Северной Каролины и все пять лет обучения пыталась придумать, чем же я хочу заниматься дальше. В конце концов защитила диплом по литературе.

Первую книгу я написала в шестнадцать лет — футуристический роман «Однажды под настроение», за который мне теперь очень стыдно. Окончив университет, я так и не решила, что буду делать, но мне всегда нравилось писать, и я снова занялась этим в надежде найти издателя. Одновременно я подрабатывала где и кем придется.

В 2003 году издательство «Харлекин дуэтс» опубликовало мой первый роман «Надежный и верный», написанный под псевдонимом Кэти Галлахер. А два моих рассказа вошли в антологии художественной прозы юга США в 2005 и 2007 годах.

Семейка у нас веселая: мама — из потомственных южан. Она всю жизнь носила перчатки до локтя и высокую прическу. Рано вышла замуж, воспитывала детей, была идеальной женой. А потом, после пятидесяти, вдруг выкрасила волосы в рыжий цвет и вставила серьгу в нос. Я зову ее «вечной девчонкой». А моя сестра Сидни уже четыре раза была замужем.

Нашим с сестрой «правильным» воспитанием занималась двоюродная бабушка Шарлотта, утонченная женщина. С ранних лет нас обучали искусству красиво накрывать на стол, фигурно складывать салфетки и вышивать носовые платки. Бабушка наставляла: ногти красить следует только бесцветным лаком, ни в коем случае не заправлять машину собственноручно. Мы с Сидни честно старались, изо всех сил. Но мы — дочери разбитной вечной девчонки. Ничего такого у нас не получалось. ■ 

ЕДА И НАСТРОЕНИЕ

В «Садовых чарах» Клэр Уэверли готовит блюда, которые влияют на настроение. Это, разумеется, выдумка. Или не совсем? Ученые утверждают, что наше настроение действительно зависит от того, что мы едим. Например, витамин В, содержащийся в шпинате, поднимает настроение, аминокислота триптофан в мясе индейки помогает расслабиться. Рыба — к примеру, лосось и селедка, — богата жирными кислотами омега-3, которые «заряжают мозг» и успокаивают нервы. Бор в авокадо и брокколи способствует концентрации внимания. А полезнее всего шоколад, содержащий фенилэтиламин, — именно то, что нужно для романтического настроя!

 ЧЕЛОВЕК НА КАРТИНЕ Сьюзан Хилл

Как только профессор Тео Пармиттер увидел картину, она буквально пленила его. Он купил ее, не подозревая, какую зловещую роль она сыграет в его жизни...

Пролог

Эту историю рассказал мне мой старый научный руководитель Тео Пармиттер, когда однажды холодной январской ночью мы сидели у огня в его квартире при колледже. В те дни огонь в камине еще был настоящий и слуга приносил уголь в огромном латунном ведре. Я приехал из Лондона навестить своего старого друга. Хотя ему было уже хорошо за восемьдесят, он был здоров и бодр, сохранил острый ум, но страдал от жестокого артрита, отчего почти не выходил на улицу. В колледже хорошо за ним ухаживали. Он был представителем вымирающего племени старых кембриджских холостяков, которым колледж заменяет семью. В этих прелестных декорациях он жил уже больше полувека и здесь же собирался умереть. Время от времени кое-кто из нас, его бывших учеников, приезжал к нему, привозил новости и дыхание внешнего мира. Ибо он любил этот мир. Он любил сплетни — любил послушать, кто где работает, кто преуспел, кто имеет возможность получить тот или иной высокий пост, кто был замешан в каком-нибудь скандале.

Мне бы не хотелось, чтобы сложилось впечатление, будто это был визит вежливости к старику, от которого я ничего не ждал для себя. Напротив, Тео был прекрасный собеседник, остроумный, резкий, проницательный; его рассказы не имели ничего общего с бессвязными стариковскими воспоминаниями. Рассказчиком он был великолепным — на обедах в студенческой столовой люди всегда старались сесть поближе к нему, даже самые молодые.

Я развлекал его почти весь день и потом за ужином, который нам подали прямо в квартиру. Шла последняя неделя зимних каникул, и в колледже было тихо. Мы выпили бутылку доброго кларета и развалились в креслах у огня. За окнами завывал зимний ветер с болот, стекло чуть дребезжало под натиском ледяных крупинок.

Последний час наша беседа постепенно затухала. Я рассказал все свои новости, мы обсудили все мировые события, и теперь, при вспышках огня, острота разговора притупилась. Было удивительно уютно сидеть вот так, в круге света, который давали две лампы, и мне уже показалось, что Тео задремал.

Но вдруг он сказал:

— Я вот подумал, а не хотите ли вы услышать одну странную историю?

— Очень хочу.

— Странную и немного тревожащую. — Он приподнялся в кресле. Хотя он никогда не жаловался, я подозревал, что артрит сильно его мучает. — История как раз для такого вечера.

Я посмотрел на него. Его лицо, освещаемое отблесками пламени, было таким серьезным — я бы сказал, смертельно серьезным, — что я вздрогнул.

— Думайте что хотите, Оливер, — тихо сказал он, — но я уверяю вас, эта история правдива. — Он подался ко мне. — Пока я не начал, могу я попросить вас принести сюда графин с виски?

Я поднялся и подошел к шкафчику с напитками, и Тео сказал:

— Моя история — о картине слева от вас. Вы ее помните?

Он указал на узкую полоску стены между двумя книжными шкафами. Она была в глубокой тени. Тео был известен как тонкий знаток и коллекционер живописи; у него было несколько очень ценных рисунков старых мастеров и акварелей XVIII века, купленных им в юности за очень скромные деньги, как он когда-то признался. Я подошел к картине, на которую он указывал.

— Зажгите там лампу.

Теперь я мог как следует рассмотреть ее, хотя масляные краски несколько потемнели. Это была сцена из венецианского

карнавала. На пристани Большого канала и видневшейся за ней площади вокруг жонглеров, акробатов и музыкантов толпились люди в масках и ряженые; одни только садились в гондолы, другие уже плыли, лодки сталкивались друг с другом, и гондольеры сшибались шестами. Как обычно в таких сценах, вспышки шутих и свет факелов бросали зловещие отблески на лица и яркие одежды, на серебристую рябь воды, оставляя другие части картины в глубокой тени. Я подумал, что все это отдает искусственностью, но, конечно же, работа была очень тонкая.

Я выключил лампу, и картина со своими слегка зловещими персонажами снова погрузилась в темноту.

— Раньше я как-то не обращал на нее внимания, — сказал я, наливая себе виски. — Давно она у вас?

— Дольше, чем я имел на это право. — Тео еще глубже утонул в своем кресле, так что его лицо тоже оказалось в тени. — Рассказать об этом будет для меня облегчением. До сего дня я ни с кем этим не делился, и это стало меня тяготить. Вы не откажетесь разделить со мной это бремя?

Я никогда еще не слышал, чтобы он говорил так серьезно, но, конечно же, без колебаний сказал, что я весь к его услугам, не представляя, впрочем, чем мне придется поплатиться за то, что я, как он выразился, разделил с ним это бремя.

 Глава 1

Pассказ Тео Пармиттера

Моя история начинается лет семьдесят назад, когда я был мальчишкой. Я был единственным ребенком, и моя мать умерла, когда мне было три года. Я ее совсем не помню. Сейчас, конечно, отец мог бы достойно справиться с моим воспитанием самостоятельно, по крайней мере пока не женился во второй раз, но то были совсем другие времена, и, хотя он нежно обо мне заботился, он и понятия не имел, как обращаться с мальчишкой, едва вышедшим из пеленок, и потому нанимал бесконечных мамок-нянек. Все они были добрыми и хорошими женщинами, все знали свое дело, и хотя я почти не помню ни одной из них, с большой теплотой отношусь ко всем ним и к воспитанию, какое они дали мне в раннем детстве.

Сестра моей матери была замужем за состоятельным человеком, владельцем обширных поместий в Девоне, и начиная лет с семи я провел у них немало счастливых каникул. Мне разрешалось ходить где угодно, я общался с местными ребятишками — у тетушки и дяди не было общих детей, однако у дяди был взрослый сын от первого брака, а жена умерла при родах, — с фермерами-арендаторами, крестьянами, пахарями и кузнецами, конюхами, садовниками и землекопами. Я рос здоровым и крепким малым оттого, что много времени проводил на свежем воздухе. Когда же мы не жили в деревне, я получал образование совсем другого рода. Тетушка и дядя были культурными людьми, весьма начитанными, с прекрасной библиотекой. Мне разрешалось пользоваться ею, когда я гостил в их поместье, и, следуя их примеру, я стал запоем читать.

Тетушка также великолепно разбиралась в живописи. Она любила английских акварелистов, имела вкус к старым мастерам и, хотя не могла себе позволить покупать полотна великих мастеров, собрала неплохую коллекцию малых художников. Муж ее счастлив был финансировать это ее увлечение, и, глядя на то, как я с юным восхищением смотрю на иные картины в доме, тетушка Мэри радовалась, что кто-то еще разделяет ее энтузиазм. Она стала рассказывать мне об этих картинах и предлагать книги о художниках, и я быстро понял, почему она так ими наслаждалась; у меня появились и собственные предпочтения. Я полюбил большие морские пейзажи, а также акварели восточно-английской школы — удивительные небеса над ровными болотами — видимо, мой вкус в искусстве в немалой мере сформировала окружающая природа. К портретам и натюрмортам я относился спокойно — тетушка Мэри тоже не очень их любила, их у нее было совсем мало. Она учила меня быть открытым всему, не подражать ее вкусу, но развивать свой собственный, и всегда готова была удивиться и поспорить, но вместе с тем и обрадоваться, когда я демонстрировал собственное видение.

Любовью к живописи я обязан тетушке Мэри и этим счастливым годам, которые меня сформировали. Когда она умерла — я тогда только что поступил в Кембридж, — она завещала мне многие из картин, которые вы здесь видите. Там были и другие картины, но я их продал, чтобы купить те, которые мне нравились, — я знаю, она бы это одобрила. Она хотела, чтобы моя коллекция была живой, чтобы я покупал новые картины взамен надоевших.

Короче говоря, лет на двадцать или больше я сделался настоящим арт-дилером, регулярно посещал аукционы и, увлекшись этим делом, даже составил себе капитал несколько больший, чем давало мне мое академическое жалованье. В промежутках между вылазками в мир искусства я постепенно поднимался по академической лестнице, работая в этом колледже и публикуя известные вам книги.

Я обрисовал свое детство, и теперь вы знаете немного больше о моей любви к живописи. Но вы не представляете, что случилось в один прекрасный день, и, возможно, просто не поверите моему рассказу. Могу только повторить то, что я сказал в самом начале. Это правда.

 Глава 2

Pассказ Тео Пармиттера

В один прекрасный день в начале пасхальных каникул я на пару недель поехал в Лондон — посидеть в читальном зале Британского музея и заняться своей коллекцией. В этот самый день проходил аукцион с утренним просмотром, и я отметил для себя в каталоге два рисунка старых мастеров и одну большую картину, на которую особенно хотел посмотреть. Я предполагал, что картина пойдет по гораздо более высокой цене, чем я мог себе позволить, но надеялся на рисунки и бодро шагал под весенним солнышком от Блумсбери к Сент-Джеймсскому парку. Магнолии распустились, и вишни стояли в цвету на фоне белой лепнины террас восемнадцатого века, и все это радовало сердце и поднимало дух. Не то чтобы мой дух надо было поднимать. Когда я был молод, я был куда более весел и оптимистичен — вообще-то у меня легкий и ровный характер — и наслаждался прогулкой, радостно предвкушая просмотр и торги. На небе не было ни облачка — ни буквально, ни метафорически.

Картина оказалась не так хороша, как ее расписывали, и я не захотел за нее биться, но мне хотелось купить хоть один из рисунков, и еще я присмотрел пару акварелей для перепродажи, цены на которые не должны были слишком уж подняться. Отметив их в каталоге, я продолжал осмотр.

И тогда мое внимание привлекла эта венецианская карнавальная сцена, полускрытая двумя мощными полотнами на религиозные сюжеты. Она была в плохом состоянии, требовала чистки, и рама была в нескольких местах повреждена. Вообще-то я не люблю такую живопись, но в этой картине было что-то странно-притягательное — я очень долго смотрел на нее и потом еще несколько раз к ней возвращался. Эта картина словно бы втягивала меня в себя, я словно бы был участником этой ночной сценки, освещаемой факелами и китайскими фонариками. Я то ли толпился среди масок, то ли садился в гондолу и плыл по лунному каналу в темноту под старинным мостом.

Я долго стоял перед ней, вглядываясь в каждый закоулок, в каждую трещинку на стенах палаццо со ставнями, кое-где раскрытыми, в темноту комнат, где не горели ни свечи, ни лампы, лишь виднелись в отблесках света с улицы странные темные фигуры. У карнавальных гуляк были классические венецианские лица с выдающимся вперед носом, — такие лица можно увидеть у волхвов и ангелов, святых и пап в росписях венецианских храмов.

Торги начинались в два, и я вышел на весеннее солнышко: нужно было подкрепиться перед возвращением в аукционный зал. Но когда я устроился в полутемном баре тихого паба, сквозь окна которого проникали редкие лучи солнца, я все еще мыслями был в этой венецианской сценке. Я понял, что, конечно, должен ее купить. Я едва мог есть — волновался, как бы чего не случилось, не помешало мне вернуться в зал и вступить в борьбу. В итоге я пришел туда одним из первых. Но почему-то остался стоять ближе к выходу, вдалеке от кафедры, и, по мере того как зал заполнялся народом, все отступал к дверям. На продажу выставлялись очень значительные работы, и я увидел в толпе нескольких известных дилеров. Ни один из них меня не знал.

Картина, из-за которой я приехал, была продана за сумму гораздо большую, чем я ожидал, цена на рисунки тоже скоро превысила мои возможности. Но мне удалось приобрести акварель Котмана, шедшую сразу вслед за ними. Я пропустил несколько хороших морских пейзажей и потом долго отдыхал, пока одно за другим шли полотна спортивной тематики: толстяк на лошади; охотники; лошади с развевающимися хвостами, придававшими им странный, безумный вид; лошади, ведомые скучающими конюхами, — они шли одно за другим, и все вызывали среди покупателей ажиотаж. Меня едва не стошнило. Но под самый конец торгов дошла очередь и до картины с венецианским карнавалом — выставленная на всеобщее обозрение, она казалась темной и непривлекательной. После пары нерешительных надбавок сверх стартовой цены повисла пауза. Я поднял руку. Никто не возразил. Молоток опустился, и тут у меня за спиной возникло какое-то движение и раздался голос, поднимавший цену. Я оглянулся, удивленный и раздосадованный появлением в последнюю минуту соперника, но аукционист решил, что молоток уже опустился и все кончено. Картина стала моей — и за очень скромную сумму.

Ни одна покупка не вызывала у меня такого волнения — оно было сродни безумию. Ладони вспотели, сердце колотилось. Меня прямо-таки трясло — от облегчения и от других эмоций, которых я не мог распознать и назвать. Почему я так сильно хотел эту картину?

Когда я вышел из зала и направился к кассе, кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел крупного потного мужчину с большой черной кожаной папкой.

— Мистер?.. — спросил он.

Я остановился в замешательстве.

— Мне очень нужно поговорить с вами.

— Простите, но я хочу скорее подойти к кассе, чтобы быть в начале очереди...

— Нет. Пожалуйста, не спешите.

— Простите?

— Сначала выслушайте, что я вам скажу. Есть здесь такое место, где нас не подслушают? — Он огляделся, словно ожидал, что к нам немедленно кинется дюжина подслушивающих, и я забеспокоился. Я не знал этого человека и не имел желания уединяться с ним в укромном месте.

— Все, что вам нужно мне сказать, безусловно, можно сказать прямо здесь. Все люди здесь заняты собственными делами и нами вовсе не интересуются. — Я хотел скорее оплатить свои покупки, заказать их доставку и уйти.

— Мистер... — снова выжидательно замолчал он.

— Джойнер, — резко сказал я, назвавшись псевдонимом, которым пользовался на аукционах, как делали все или, во всяком случае, многие дилеры.

— Благодарю вас. Мое имя не важно, я действую в интересах клиента. Я должен был прийти сюда раньше, но меня задержало дорожное происшествие: пришлось разговаривать с полицией, поэтому я опоздал. Я... — Он вынул большой носовой платок и вытер лоб и верхнюю губу, но капли пота тут же выступили снова. — У меня поручение. Здесь одна картина... Я должен был купить ее. Это вопрос жизни и смерти.

— Но вы опоздали. Не повезло. И в этом нет вашей вины — вряд ли ваш клиент обвинит вас в том, что вы оказались свидетелем дорожного происшествия.

Он явно испытывал все большую неловкость — и все сильнее потел. Я шагнул прочь, но он схватил меня за плечо с такой силой, что мне стало больно.

— Это последняя картина, — сказал он, зловонно дыша мне в лицо, — венецианская сцена. Вы ее приобрели, но я должен купить ее. Я заплачу сколько попросите, гораздо больше, чем она стоит. Вы не прогадаете. В конце концов, это в ваших интересах; вы просто потом продадите ее мне. Ваша цена?

Я высвободил руку:

— Нет. Картина не продается.

— Не глупите; мой клиент богат, называйте вашу цену. Как вы не понимаете? Я обязательно должен купить эту картину.

Мне это надоело, я отвернулся и пошел прочь. Но он меня настиг, снова хватал руками и не отставал.

— Вы должны продать мне эту картину.

— Если вы не уберете руки, я вынужден буду позвать охрану.

— Мой клиент велел... Годы ушли, чтобы найти эту картину. Я должен ее получить.

Мы подошли к кассе, где уже стояла длинная очередь желающих оплатить свои покупки.

— В последний раз говорю вам, — прошипел я, — оставьте меня в покое. Я уже сказал: мне нравится эта картина и я хочу владеть ею.

Он отступил на шаг, и я вздохнул было с облегчением, но тут он подался ко мне и сказал:

— Вы пожалеете. Я должен вас предостеречь. Вы не обрадуетесь, что она у вас. — Он выпучил глаза, и пот градом покатился по его лицу. — Понимаете? Продайте ее мне. Для вашей же пользы.

Я едва удержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Вместо этого я просто покачал головой, отвернулся и уставился на серую ткань пиджака мужчины, стоявшего передо мной в очереди, словно ничего интереснее в жизни не видел.

Я боялся оглядываться, но к тому времени, как я отошел от окошечка кассы, оплатив свои приобретения, в том числе и венецианскую сценку, потного уже не было видно.

Я вздохнул с облегчением и выбросил этот случай из головы, как только вышел на солнышко в Сент-Джеймсский парк.

И только позже, вечером, устроившись за столом поработать, я вдруг ощутил странный озноб — словно мурашки пробежали по спине. Меня ничуть не напугали слова этого человека — ясно, что он просто старался убедить меня уступить картину, — но мне стало нехорошо.

На следующий день мне доставили все, что я купил на аукционе, и первым делом я повез венецианскую картину через весь Лондон в реставрационную мастерскую. Там ее должны были почистить и починить старую раму — или найти новую: Я взял с собой еще одну картину, где нужно было исправить мелкий изъян, и, поскольку реставраторы работают медленно, я не видел этих картин больше месяца. К тому времени я уже вернулся в Кембридж, где в разгаре был летний семестр.

Все новые приобретения я привез с собой — я слишком редко бывал в своей лондонской квартире, чтобы хранить там что-то ценное и интересное. Все картины я развесил легко, но никак не мог найти места для венецианской. Никогда я так не мучился. И поскольку найти ей правильное место у меня не получалось, я просто поставил ее на шкаф, вот туда. И не мог отвести от нее глаз. Каждый раз, когда я входил в комнату, меня буквально тянуло к ней. Я проводил очень много времени, глядя на нее — нет, в нее, — гораздо больше, чем на другие картины, куда более красивые и ценные. Я словно бы впал от нее в зависимость, все пристальнее разглядывая каждый уголок, каждое отдельное лицо.

О надоедливом типе, что прицепился ко мне в аукционном доме, я с тех пор не слышал и вскоре совершенно его забыл.

Лишь одна любопытная вещь произошла тогда. Это был тот же год, первая неделя осеннего семестра; первые заморозки заставили меня разжечь камин. Огонь в нем разгорелся, я работал за столом в круге света лампы и вдруг случайно поднял взгляд. Он уперся прямо в венецианскую картину, и что-то заставило меня вглядеться в нее попристальнее.

Чистка открыла новые глубины, стало видно гораздо больше деталей. Я видел гораздо больше людей, столпившихся у воды. На воде канала стало больше гондол и лодок, нагруженных гуляющими в масках и без. Я снова и снова вглядывался в их лица, и каждый раз их становилось все больше. Люди высовывались из окон, свешивались с балконов, прятались в темноте открытых окон палаццо. Но мое внимание привлекла одна фигура, стоящая особняком на переднем плане картины. Раньше я не замечал этого мужчину. Он смотрел не на лагуну с лодками, а словно бы прямо на меня, на эту комнату. На нем была одежда того времени, но обыкновенная, не фантастический карнавальный костюм, как на других. Рядом с ним стояли двое в масках, и они его держали, один за плечо, другой обхватил его левое запястье, словно бы стараясь оттащить назад. На лице его было странное выражение, удивленное и в то же время испуганное. Он смотрел прочь, потому что не хотел быть частью картины, смотрел на меня — то есть на любого, кто стоял перед ней, — с мольбой, другого слова я не могу подобрать. Но о чем он молил?

Увидеть мужскую фигуру там, где раньше я ее не замечал, было для меня потрясением. Я предположил, что луч лампы упал под определенным углом и высветил эту фигуру. Как бы то ни было, выражение его лица расстроило меня, и я не смог работать с прежней сосредоточенностью.

Ночью я несколько раз просыпался, причем однажды — от странного сна, в котором мужчина с картины тонул в воде канала и протягивал ко мне руки, умоляя спасти его. Сон был настолько реалистичен, что я встал с постели, вошел в эту комнату, зажег лампу и посмотрел на картину. Разумеется, в ней ничего не изменилось. Мужчина не тонул, хотя по-прежнему смотрел на меня с мольбой. Он словно старался вырваться из рук двоих мужчин, которые его держали.

Я вернулся в постель. И все; очень долго ничего не происходило. Картина долго стояла на шкафу, пока наконец я не нашел ей места там, где вы сейчас ее видите.

Больше она мне не снилась, но не отпускала, я все время ощущал ее мощное присутствие, словно призраки людей, участвующих в этой зловеще освещенной искусственной сцене, навечно поселились со мной в этой комнате.

Прошло несколько лет. Картина не потеряла своей странной силы, но жизнь идет, и я к ней привык. Я часто смотрел на нее и, разглядывая эти лица, здания, темные воды Большого канала, клялся себе, что однажды отправлюсь в Венецию. Но, как вы знаете, я не очень люблю путешествовать, по мне ничего нет лучше английской деревни, и мне не хочется на каникулах уезжать далеко. Кроме того, в те дни я много преподавал, в колледже у меня было много других обязанностей, я писал и публиковал книги, продолжал покупать и продавать картины, в общем, жил своей обычной жизнью.

Тогда случилась лишь одна странность, относящаяся к картине. Ко мне сюда приехал мой старый друг Брэммер. Мы не виделись несколько лет и все не могли наговориться, но в какой-то момент, когда я вышел из комнаты, он стал рассматривать картины. Когда я вернулся, он стоял перед венецианской сценкой и внимательно ее изучал.

— Тео, откуда у тебя это?

— Несколько лет назад купил на аукционе. Почему ты спросил?

— Это невозможно. Если бы не... — Он помотал головой. — Нет.

Я подошел к нему:

— Что такое?

— Когда, ты говоришь, она была написана?

— В конце восемнадцатого века.

Он опять покачал головой:

— Тогда я не могу этого понять. Видишь, этот мужчина вот здесь, — показал он на одну из фигур в ближайшей гондоле, — я его знаю... то есть знал. То есть он как две капли воды похож на человека, которого я очень хорошо знал. Мы в юности дружили. Конечно, это не может быть он... Но все — посадка головы, выражение лица... это просто сверхъестественно.

— На свет появляются миллиарды людей, и у каждого два глаза, один нос, один рот. Скорее, удивительно то, что похожих так немного...

Но Брэммер меня не слушал. Он был поглощен созерцанием одного-единственного лица. Мне с трудом удалось вернуть его к теме нашего предыдущего разговора, но в следующие сутки он несколько раз возвращался к картине и застывал перед ней с выражением сосредоточенности и недоверия.

Больше ничего не происходило, и я не то что выбросил из головы странное открытие Брэммера, но задвинул его подальше.

Если бы через несколько лет обо мне не вышла статья в совершенно не академическом журнале, вероятно, ничего больше и не было бы и тем самым история закончилась. Но случилось так, что я завершил долгую работу над книгой о Чосере в год празднования его очень круглой годовщины, которое включало в том числе и выставку в Британском музее. Там были обнаружены важные рукописи, имевшие отношение к его жизни. Пресса заинтересовалась, и появилось изрядное количество публикаций, посвященных моему любимому поэту. Это было приятно. Я давно хотел разделить с широкой публикой радость, которую доставляло мне его творчество, и мой издатель был очень доволен, когда я согласился на интервью.

Журналист привез с собой фотографа, который сделал здесь несколько снимков. Если вы подойдете к бюро и выдвинете второй ящик, то найдете там журнал с этой статьей.

 Глава 3

Тeo был педантичен — у него всебыло систематизировано, все разложено по папочкам. Меня это поражало, еще когда я студентом приходил сюда на консультации и видел идеальный порядок на его столе. Это — ключ к человеку. У Тео исключительно упорядоченный ум. В другой жизни он, наверное, был бы адвокатом.

Статья лежала точно там, где он сказал. Это был большой материал о Тео, о Чосере, о выставке и о новых открытиях, очень компетентный и информативный, с фотографией на целую страницу. Фотография отличалась не только замечательным сходством с Тео, каким он был лет тридцать назад, но и как таковая была великолепна. Тео сидит в кресле, очки подняты на лоб, перед ним низкий столик со стопкой книг. Через высокое окно льется солнечный свет, выигрышно освещая композицию.

— Тео, какая прекрасная фотография!

— Но посмотрите... посмотрите, куда падает солнце.

Солнце падало на венецианскую картину, висевшую у него за спиной. Оно высветило на ней удивительную гармонию света и тени. Казалось, это не просто фон, а что-то гораздо более значительное.

— Фантастика!

— Да, сознаюсь, я был потрясен, когда ее увидел. Я подумал тогда, что я к ней привык и не отдавал себе отчета в том, насколько сильно ее присутствие в этой комнате.

Я повернулся к картине. Сейчас, когда она была наполовину скрыта, наполовину в тени, она казалась маленькой и не привлекала внимания. Фигуры застывшие и неживые, блики на ряби канала какие-то тусклые. Она была словно человек, который так застенчив и скучен в компании, что его просто не замечают.

На фотографии в журнале я видел совсем другой холст — не по предмету изображения, который, безусловно, был один и тот же, но, как бы это сказать, по положению.

— Ведь странно, не правда ли? — Тео внимательно смотрел на меня.

— А фотограф заметил эту картину? Он специально расположил ее у вас за спиной в таком освещении?

— Нет, он ничего такого не говорил. Он повозился немного со столиком и с книгами, насколько я помню... выровнял стопку, потом сдвинул... попросил меня приподняться в кресле... Вот и все. Я помню, что когда увидел результат — разумеется, он сделал довольно много снимков, — то очень удивился. На самом деле... — Он замолчал.

— Что?

Он покачал головой.

— Честно говоря, мне потом кое-что пришло в голову, особенно в свете... последующих событий.

— Что именно?

Но он не ответил. Я ждал. Он не двигался, глаза его были закрыты. Я понял, что он устал, и, подождав еще немного в молчании, встал и вышел, стараясь двигаться бесшумно, и по темной каменной лестнице спустился во двор.

Ночь была тихая, ясная и морозная, на небе сверкали многочисленные звезды, и я быстро взбежал к себе по другой лестнице, чтобы взять пальто. Было поздно, но мне захотелось пройтись быстрым шагом по свежему воздуху. Двор был пуст, светились лишь одно-два окна.

Ночной привратник уже заступил на пост в своей каморке с горящим камином и большим коричневым чайником.

— Осторожнее, сэр, тротуары обледенели, — сказал он мне.

Я поблагодарил его и вышел из главных ворот. Кингз-Парейд была пустынна, магазины закрыты. Одинокий полисмен кивнул мне. Я старался, с одной стороны, идти быстро, чтобы не замерзнуть, а с другой — удержаться на ногах, ибо, как предостерегал привратник, тротуар действительно был скользкий.

Но вдруг я остановился — не следуя предостережению, но от чувства страха и подавленности, которое охватило меня, как лихорадка, так что дрожь пробежала по телу. Я огляделся — переулок был пуст. Страх был не перед кем-то или чем-то — я был в тисках необъяснимого, беспричинного ужаса, предчувствия надвигающейся беды и страшной тоски, как бывает, когда рядом страдает близкий человек и ощущаешь его страдания как свои.

Я не подвержен дурным предчувствиям; насколько я знал, никому из моих близких, друзей и членов семьи не угрожала никакая опасность. Я был здоров. Единственное, что пришло мне в голову, это рассказ Тео Пармиттера, но какое отношение он имеет ко мне, я ведь лишь сидел у огня и слушал?

Мне расхотелось в одиночестве бродить по улицам, я резко повернул назад. Должно быть, под ногами у меня оказался лед, потому что я поскользнулся и рухнул на тротуар. Я лежал, тяжело дыша и дрожа, но больно не было. Вдруг откуда-то слева я услышал крик и приглушенные голоса. Потом — звуки борьбы и снова отчаянный крик. Они доносились со стороны парков, и в то же время у меня было странное чувство, которое трудно объяснить: мне казалось, что они звучат не издалека, а совсем рядом. Не могу выразиться яснее, потому что мне самому ничего не было ясно — я лежал на обледенелом тротуаре и гадал, насколько сильно расшибся.

Если я слышал крик человека, на которого напали в темноте и ограбили, то нужно скорее подняться, найти его и помочь или сказать полисмену, которого я видел несколько минут назад. Уже за полночь, ночами никто не гуляет, кроме таких дураков, как я.

Тут мне пришло в голову, что и на меня могут напасть. В кармане у меня бумажник, на цепочке — золотые часы, грабителям будет чем поживиться.

Я поспешно поднялся на ноги — цел, если не считать ушибленного колена, завтра не разогнется — и огляделся. Вокруг никого не было.

Может быть, мне померещился этот шум? Нет. На тихой улице ясной морозной ночью, где все звуки слышны особенно отчетливо, я не мог принять за них шелест ветра в ветвях деревьев или звон в собственных ушах. Я действительно слышал крик, голоса и даже всплеск воды, хотя река была довольно далеко, за стенами колледжей и за полосой парков.

Я вернулся на главную улицу и снова увидел полисмена — он пробовал, крепко ли заперты двери магазинов. Подойти к нему и сказать? Но если я слышал грабителей, то он, будучи в нескольких ярдах от меня на соседней улице, тоже должен был их услышать, а он спокойно, размеренным шагом совершал свой обход Кингз-Парейд.

С Тринити-стрит свернул автомобиль и проехал мимо меня. Кот скользнул в темный проход между домами. От моего дыхания на морозе поднимался пар. Вокруг было спокойно, город спал.

Может быть, подавленность и страх охватили меня из-за того, что через минуту я упал? Но мне до сих пор было не по себе. К тому же я промерз до костей и потому быстро пошел к колледжу, подняв воротник пальто.

Привратник, уютно сидя у огня, пожелал мне спокойной ночи. Я тоже пожелал ему спокойной ночи и вошел во двор.

Было темно и тихо, только горел свет в одном из двух окон, что я заметил, уходя, и теперь еще в одном, в дальнем левом углу. Должно быть, кто-то только что вернулся. Через две недели начнется семестр и свет зажжется в каждом окне.

Я постоял, вспоминая прекрасные годы, проведенные в этих стенах, разговоры за полночь, розыгрыши, творческие муки над курсовыми работами и зубрежку перед экзаменами... Я никогда не хотел, как Тео, провести здесь все свои годы, как ни удобна жизнь при колледже, но всегда буду с благодарностью вспоминать тогдашние вольности и длить тогдашние дружбы.

И тут свет в одном окне, первом, погас, и осталось только одно освещенное окно в дальнем углу, и я машинально взглянул на него.

Кровь застыла у меня в жилах.

До этого в комнате было пусто, а теперь из окна выглядывала мужская фигура. Свет лампы падал сбоку на лицо мужчины, и это пугающе напоминало световые эффекты венецианской картины. В чем, впрочем, нет ничего странного — свет лампы, как и свет факела, всегда выделяет контрасты. Но меня поразило то, что этот мужчина смотрел прямо на меня, и, клянусь, я узнал его: это был человек с картины. Он имел столь сверхъестественное сходство с одним из ее персонажей, что я готов поклясться хоть в суде — это один и тот же человек. Но как такое может быть? Так не бывает, и кроме того, он от меня довольно далеко. Как это сказал Тео? Комбинаций так много.

Однако потрясло меня не просто сходство, но выражение этого лица. Я отметил это лицо на картине, потому что в нем воплотились черты вырождения, жадности и порока, злобы и ненависти — все противные человеку чувства и устремления. Глубоко посаженные, пронзительные глаза, рот растянут в заносчивой ухмылке. Гипнотически неприятное лицо, оно оттолкнуло меня на картине и испугало сейчас. Я отвел глаза, но потом вновь посмотрел в окно. Лицо исчезло, через пару секунд унесли лампу, и комната погрузилась в темноту. Теперь во всем дворе не осталось ни одного светящегося окна, только по углам горели фонари, освещая желтоватым светом гравийные дорожки.

Я окоченел от холода и дрожал от страха. Чувство ужаса и неминуемой гибели вернулось и окутало меня. Однако, не желая позволить этим чувствам взять над собой верх, я прошел по двору и поднялся по лестнице в комнату, где только что горел свет. Я помнил ее: там когда-то жил мой друг, так что найти нужную дверь не составило труда.

Я стоял перед дверью и вслушивался. Абсолютная, жуткая тишина. Обычно в старых зданиях постоянно что-то поскрипывает, потрескивает, но здесь было тихо как в могиле. Мгновение подождав, я постучал в дверь, впрочем, не ожидая ответа, поскольку обитатель комнат, по всей видимости, находился в спальне и не должен был меня услышать.

Я снова постучал, уже погромче, и, опять не услышав ответа, повернул ручку и вошел в маленькую прихожую. Было очень холодно — странно, в такую холодную ночь не топить невозможно. Поколебавшись, я двинулся дальше.

— Ау, — тихо сказал я.

Нет ответа, и, повторив свое «ау», я нашарил на стене выключатель. В комнате не было ничего, кроме стола, стула, кресла перед холодным камином и книжного шкафа без книг. Верхний свет был, но больше никаких ламп. Я прошел в спальню. Там стояла незастеленная кровать. Ничего больше.

Очевидно, ошибся дверью, — и я перешел к двери соседнего блока, единственной, оставшейся на верхней площадке этой лестницы. На каждой площадке было по два блока, а на первом этаже — один, но гораздо более просторный, и по такой модели были устроены здания с трех сторон Грейт-Корт.

Я постучал и, не услышав в ответ ничего, кроме тишины, вошел и в эти комнаты. Как и первые, они были пусты — даже еще пустее: здесь не было даже мебели, если не считать книжных шкафов, встроенных в стены. Пахло краской и штукатуркой. Я подумал, что сейчас пойду к привратнику и спрошу, кто занимает блоки этой лестничной площадки. Но зачем? Аспиранты здесь уже давно не живут, этими квартирами явно много лет никто не пользовался, потому и вид у них нежилой.

Я никак не мог видеть зажженную лампу и фигуру человека в этом окне.

А я видел.

Дрожа крупной дрожью, я спустился по лестнице и перебежал через двор в гостевой блок, где квартировал. Там я налил себе добрую порцию скотча и выпил одним глотком. Потом еще одну, которую выпил уже помедленнее. И только тогда пошел спать. Несмотря на виски, я долго дрожал, пока наконец не забылся тяжелым сном. Меня мучили кошмары, я ворочался и покрывался холодным потом, в кошмарах были вспышки света и крики тонущих.

Я проснулся от собственного крика и, придя в себя, услышал страшный грохот, словно упало что-то тяжелое. Потом раздался далекий сдавленный крик, словно кого-то ударили, причинив сильную боль.

Сердце колотилось так сильно, а в голове роились столь страшные образы, что я не сразу смог отделить сон от реальности. Лишь посидев немного с включенной лампой, я понял: то, что я видел, и голоса тонущих — просто часть ночного кошмара, а грохот и последующий крик — скорее всего, нет.

Теперь все стихло, но я выбрался из постели и прошел в гостиную. Здесь все было в порядке. Я вернулся в спальню за халатом и вышел на лестницу, но там тоже было тихо. В примыкающем блоке никто не жил, но я не знал, есть ли кто-нибудь в комнатах этажом ниже. Квартира Тео Пармиттера была на другой лестнице. Я спустился на один этаж в темноту и холод и послушал у двери. Ни звука.

— Есть здесь кто-нибудь? С вами все в порядке? — позвал я, но никто не ответил, только эхо моего голоса на каменных ступенях.

Я вернулся к себе, лег в постель и до утра проспал, то и дело просыпаясь, — в основном от холода, я сильно промерз и все никак не мог согреться.

Когда в девятом часу я выглянул в окно, падал легкий снежок, а фонтан в середине двора совершенно замерз.

Я одевался, когда раздался торопливый стук в дверь и вошел встревоженный служитель колледжа.

— Я подумал, сэр, вам нужно знать об этом. У нас несчастный случай. С мистером Пармиттером...

 Глава 4

— Нет нужды беспокоить врача. Я немного испугался, но цел. Со мной все в порядке.

Слуга устроил Тео в кресле в гостиной, и он сидел там, бледный, со странным выражением лица.

— Врач уже вызван, и не будем больше об этом, — сказал я, утвердительно кивнув слуге, который внес поднос с завтраком и стал наливать воду в чайник. — Расскажите, что произошло.

Тео откинулся на спинку кресла и вздохнул, но мне показалось, что он больше не будет спорить.

— Вы упали? Должно быть, поскользнулись. Надо проверить...

— Нет. Дело не в этом, — оборвал он меня.

Я налил чаю нам обоим и дождался, когда слуга уйдет. Я уже заметил, что венецианской картины нет на прежнем месте.

— Что-то случилось, — сказал я. — Вы должны рассказать мне, Тео.

Он взял свою чашку, и я заметил, что руки у него слегка дрожат.

— Я плохо спал, — сказал он наконец. — В этом нет ничего необычного. Но прошлой ночью я заснул только в третьем часу и часто просыпался от кошмаров и от смутной тревоги.

— Мне тоже снились кошмары, — сказал я. — Со мной такое редко бывает.

— Это я виноват. Не надо было начинать этот проклятый рассказ. Так или иначе, мне было не по себе, не спалось, и я подумал, что лучше будет посидеть здесь в кресле. Я не сразу выбрался из постели и когда пошел сюда, часы пробили четыре. Подойдя к стене, где висела картина, я на долю секунды замешкался — что-то заставило меня остановиться. Тут проволока, на которой она висела, лязгнула, и картина упала, задев мне плечо. Я потерял равновесие и упал. Если бы я не замешкался, она бы разбила мне голову, без сомнения.

— А что заставило вас остановиться? Предчувствие опасности?

— Нет, нет. Наверное, подсознательно я понимал, что проволока вот-вот порвется. Но это происшествие меня несколько напугало.

— Мне очень жаль — конечно, в первую очередь вас, но, признаюсь, жаль также, что не услышу продолжения этой истории.

Тео встревожился:

— Почему? Конечно, если вам пора уезжать... Но мне бы хотелось, чтобы вы остались, Оливер, мне бы хотелось, чтобы вы меня выслушали.

— Ия этого хочу. Вы меня раздразнили. Но, может быть, для вашего душевного спокойствия лучше будет, если мы оставим это.

— Ни в коем случае! Если я не расскажу все до конца, боюсь, я не смогу спать спокойно. Эта история кружится у меня в голове, как рой разъяренных пчел. Так вы должны возвращаться в Лондон?

— Я могу остаться еще на день — я проведу его с пользой. Посмотрю кое-что в библиотеке.

В дверь постучали — пришел врач. Я сказал Тео, что приду вечером, если он хочет продолжить свой рассказ, но если доктор запретит, то, безусловно, будем следовать его рекомендациям — рассказ подождет. Но в глубине души я так не думал. Эта история стала для меня важнее, чем я хотел признать. Случилось достаточно много неприятных событий, чтобы я забеспокоился и счел, что они связаны с этой историей. Надо сказать, я вовсе не из тех людей, что склонны делать скоропалительные выводы. Я ученый и привык требовать доказательств — порой мне хватает и косвенных, поскольку я все же не юрист. Я мужчина с крепкими нервами и сангвиническим темпераментом, и если уж меня что-то беспокоит, то этот факт, безусловно, заслуживает внимания. И теперь я понял, что Тео тоже встревожен и начал рассказывать мне историю венецианской картины не для того, чтобы меня позабавить, но чтобы сбросить с себя бремя, разделить свои страхи с другим человеческим существом, с себе подобным, кто способен спокойно и разумно к ним отнестись.

Но хотя разум говорил, что падение картины — вещь обычная и легко объяснимая, не отпускавшая меня тоска и дурные предчувствия говорили об обратном.

Почти весь день я провел в библиотеке, изучая средневековые псалтыри, а потом вышел в город, чтобы попить чаю в кафе на Трампингтон-стрит, где когда-то был завсегдатаем и где обычно, во время семестра, стоял дым коромыслом и не смолкали разговоры. Сейчас же, во время каникул, здесь было почти пусто; я ел свои оладьи с маслом в обстановке холодной и мрачной. Надежды, что меня взбодрит людское общество, не оправдались — даже торговые улицы были пустынны: для гуляющих слишком холодно, а те, кому нужно было сделать покупки, делали их молниеносно, чтобы скорее вернуться в тепло и уют своих домов.

Завтра так же поступлю и я — и хотя я люблю этот город, где прожил несколько очень счастливых лет, завтра я не буду сожалеть о том, что уезжаю отсюда. Эта поездка получилась неудачной. Мне хотелось вернуться в суету Лондона, в мой уютный, удобный дом.

Я вернулся в колледж и, испытывая потребность в общении, пошел обедать в тамошнюю столовую в обществе полудюжины коллег. Беседа с ними оказалась приятной и, по кембриджскому обыкновению, закончилась распитием бутылки доброго портвейна, так что, когда я вернулся к себе, было довольно поздно. Меня ждала взволнованная записка от Тео с просьбой прийти к нему, как только я освобожусь.

Стряхнув с себя липкую паутину прежней тоски и тревоги, я был готов услышать продолжение рассказа Тео. Я почувствовал угрызения совести — ведь он просил прийти и выслушать его, от этого зависело его душевное спокойствие, а я на весь день оставил его одного. И я поспешил на улицу и спустился вниз по лестнице.

Тео выглядел лучше. Перед ним стоял стаканчик с виски, в камине пылал огонь, лицо лучилось довольством, и о том, как я провел день, он спросил совершенно спокойно.

— Простите, я был занят и не мог прийти раньше.

— Дорогой коллега, вы приехали в Кембридж не для того, чтобы сидеть при мне день и ночь.

— Все равно...

Я сел и взял предложенный Тео стаканчик «Макаллана».

— Я хочу услышать продолжение истории, если только вы не раздумали рассказывать.

Тео улыбнулся.

Войдя в комнату, я первым делом посмотрел на картину. Она висела на прежнем месте, но теперь была в глубокой тени — лампу повернули так, что она светила на противоположную стену. Я подумал, что это сделано специально.

— На чем я остановился? — спросил Тео. — Не могу вспомнить.

— Ах, Тео, — тихо сказал я, — боюсь, вы прекрасно это помните, потому что задремали и я ушел, чтобы не мешать вашим снам. Вы как раз подошли к самой важной части истории.

— Вероятно, я задремал из чувства самосохранения.

— Так или иначе, расскажите, что было дальше, иначе мы оба опять будем плохо спать. Вы показали мне фото в журнале, на котором эта картина прямо-таки бросалась в глаза. Я спросил, не сделал ли это фотограф нарочно.

— Нет. Насколько я понимаю, он не обратил на нее внимания, и я, конечно, тоже ему не подсказывал. Но тем не менее на фотографии она, можно сказать, оказалась доминирующей вещью в комнате. Я поудивлялся, но не более того. Но через пару недель после выхода журнала я получил письмо. Я его сохранил и сегодня утром нашел. Оно на столе, перед вами.

И он показал на плотный конверт из пожелтевшей бумаги.

Я взял конверт. Он был адресован ему, сюда, в колледж, надписан фиолетовыми чернилами, аккуратным старомодным почерком, и отправлен из Йоркшира около тридцати лет назад.

Ходон Близ Эскби

Северный райдинг Йоркшира

Дорогой доктор Пармиттер,

Я пишу Вам по поручению графини Ходон, которая, увидев статью о Вас и о Вашей работе в журнале... хочет побеседовать с Вами относительно картины, висящей в комнате, где Вы были сфотографированы. Эта картина маслом с изображением сцены венецианского

карнавала вызвала чрезвычайный личный интерес ее светлости.

Леди Ходон поручила мне пригласить Вас к ней, настоятельно желая обсудить с Вами некоторые вопросы, связанные с этой картиной.

Ее дом расположен к северу от Эскби, автомобиль будет ждать Вас на железнодорожной станции. В случае Вашего согласия приехать к ее светлости прошу Вас связаться со мной и назначить дату на Ваше усмотрение. Еще раз подчеркиваю, что по причине хрупкости здоровья леди Ходон и чрезвычайной важности этого дела был бы очень желателен немедленный приезд.

Ваш

Джон Терлби, секретарь

— И вы поехали? — спросил я, положив письмо на стол.

— Да. Да, я поехал в Йоркшир. Что-то в тоне этого письма подсказало мне, что у меня нет выбора. Кроме того, я был заинтригован. Тогда я был моложе и авантюрнее. Не прошло и двух, недель, как я поехал — едва закончился семестр.

Он налил себе еще виски и знаком предложил мне сделать то же самое. В отблесках пламени камина я всматривался в его лицо. Он говорил о поездке на север спокойно, но взгляд у него был затравленный и тревожный.

— Не знаю, чего я ждал, — сказал он, сделав глоток виски. — Я ничего не знал ни о графстве Ходон, ни о графине. А если бы знал... Вы, Оливер, сочли мою историю странной. Но моя история — это ничто, это только прелюдия к тому, что рассказала мне эта очень старая женщина.

 Глава 5

Рассказ Тео Пармиттера

Тот день, когда я отправился в Йоркшир, был мрачен и сер. Когда ближе к полудню я делал пересадку, зарядил дождь, и, хотя, вероятно, местность, по которой мы ехали, в хорошую погоду была прелестна, сейчас я даже не смотрел в окно — не было видно ни холмов, ни долин, только серые тучи нависали над серой равниной. Стоял декабрь, и, когда нескорый поезд подъехал к станции Эскби, уже стемнело. Горстка пассажиров высыпала на перрон и тотчас скрылась в вокзальном переходе. Холодный, сырой ветер дул мне в лицо, когда я вышел на привокзальную площадь, где стояли два такси и в некотором отдалении от них большой черный автомобиль. Как только я появился, из темноты выскочил мужчина в твидовой кепке.

— Доктор Пармиттер, — утвердительно произнес он. — Я Гарольд, сэр. Я отвезу вас в Ходон.

Это были единственные слова, что он произнес по собственной воле за всю дорогу. Он указал на заднее сиденье, хотя я предпочел бы сесть рядом с ним, и, после того как мы проехали городок, уютно расположившийся на склоне холма, дорога погрузилась в беспросветный мрак.

— Далеко еще? — спросил я в какой-то момент.

— Четыре мили.

— А вы давно работаете у леди Ходон?

— Давно.

— Я так понял, что у нее слабое здоровье?

— Слабое.

Я замолчал, откинувшись на холодную кожу сиденья, и промолчал до конца поездки.

Чего я ожидал? Унылого одинокого дома над оврагом с сырыми стенами, увитыми плющом? Рва со стоячей водой? Древнего иссохшего дворецкого, согбенного и морщинистого, и призрачных искривленных фигур, скользящих по лестницам?

Что ж, дом действительно располагался в отдалении от другого жилья. Мы свернули с большой дороги и больше мили ехали по узкой и неровной, но потом она вдруг стала шире, и моим глазам предстали огромные кованые ворота — они были открыты. Дорога пошла вниз, мы резко повернули направо, на низкий каменный мост, и в темноте передо мной предстал внушительных размеров дом с высокими ярко освещенными окнами.

По усыпанному гравием двору мы подъехали к парадному входу, к которому вели два пролета каменных ступеней. Он был открыт, и из него тоже лился свет. Все это выглядело куда гостеприимнее, чем я ожидал, и нимало не походило на дом Ашеров, который мне вспомнился.

Со мной поздоровался дворецкий с приятным лицом, отрекомендовавшийся Стивенсом; он провел меня в прелестную комнату на втором этаже с опущенными темно-красными шторами, где я нашел все, что только можно было пожелать, чтобы переночевать с комфортом. Шел седьмой час вечера.

— Ее светлость будет ждать вас в гостиной в семь тридцать. Если вы позвоните, когда будете готовы, я приду проводить вас.

— Леди Ходон переодевается к ужину?

— Да, сэр. — Лицо дворецкого было бесстрастно, но я расслышал в его голосе нотки презрения. — Если у вас нет смокинга...

— Благодарю вас, есть. Но я подумал, что лучше спросить.

Задним числом я объяснил себе, что положил в чемодан смокинг и бабочку, потому что предпочитаю перестараться, но не оказаться недостаточно подготовленным. Однако теперь я совсем не знал, чего ждать от предстоящего вечера.

В положенное время Стивенс явился и повел меня вниз по лестнице и дальше по широкому коридору, увешанному огромными холстами, гравюрами на охотничьи темы и витринами с масками, окаменелостями и раковинами, серебром и эмалями. Мы шли слишком быстро, я успевал только вертеть головой, но настроение у меня поднялось при мысли о том, что в этом доме такие сокровища и мне позволено будет их увидеть.

— Доктор Пармиттер, миледи.

Я вошел в огромную залу с великолепным камином, перед которым группировались три больших дивана, ярко освещенных лампами и живым огнем. Лампы в изобилии были расставлены по всей комнате на столиках, лампы подсвечивали картины — но их свет был приглушен. На стенах висело множество прекрасных картин: эдвардианские семейные портреты, охотничьи сцены, миниатюры. В дальнем конце комнаты стоял рояль.

В этой гостиной не было ничего обветшалого и унылого, но женщина, сидевшая в кресле с высокой спинкой спиной к огню, являла собой выразительный контраст теплоте и гостеприимству комнаты. Она была чрезвычайно стара, с бледной пергаментной кожей, похожей на лепестки засушенных цветов. Ее седые редкие волосы были уложены в замысловатую прическу и украшены двумя сверкающими заколками. На ней было длинное зеленое платье с роскошной бриллиантовой брошью; бриллианты были и вокруг ее длинной жилистой шеи. Глаза хоть и ввалились, но не выцвели по-старушечьи — они были пронзительно голубые.

Она не двинулась, только протянула мне левую руку, пристально всматриваясь мне в лицо. Я взял ее холодные костлявые пальцы, до нелепости густо унизанные кольцами, преимущественно с бриллиантами, среди которых выделялся перстень с крупным изумрудом.

— Пожалуйста, садитесь, доктор Пармиттер. Спасибо за то, что приехали.

Я сел, и вновь появился дворецкий с шампанским. Шампанское было очень хорошее, выдержанное, но графиня его не пила.

— У вас очень красивый дом и прекрасные произведения искусства, — сказал я.

Она слабо махнула рукой.

— Я полагаю, в этом доме жили несколько поколений вашей семьи?

— Да. — Повисло молчание, и я понял, что вечер будет непростым. Графиня явно не склонна была к светской болтовне, я не вполне понимал, зачем меня сюда пригласили, и, несмотря на комфорт и красоту интерьеров, чувствовал себя неловко. И тут она сказала; — Вы не представляете, каким потрясением для меня было увидеть эту картину.

— Венецианскую? Ваш секретарь упоминал о ней в письме ко мне...

— Я вас не знаю. Я обычно не читаю иллюстрированных журналов. Это Стивенс наткнулся на эту статью и обратил на нее мое внимание. И я была потрясена, как я уже сказала.

— Можно спросить почему? Какое отношение имеет к вам эта картина — или к вашей семье? Видимо, для вас она очень важна, иначе вы не пригласили бы меня сюда.

— Так важна, что я не могу этого выразить. Важнее всего в жизни. Важнее всего.

Она вцепилась в меня взглядом — так рука стальным захватом стискивает руку. Я не мог отвести глаз, и страшные чары развеял только голос бесшумно вошедшего дворецкого, возвестившего, что ужин подан.

В столовой с высокими потолками было свежо, мы уселись друг напротив друга на одном конце длинного стола, уставленного серебряными подсвечниками и полным набором фарфора, серебра и хрусталя для обильного изысканного ужина. Интересно, когда графиня одна, она ужинает с такой же торжественностью? Я предложил ей руку, чтобы она не поскользнулась на натертом паркете, — мне на руку легла словно бы птичья лапка. Ее спина согнулась, а плоти на костях не было вовсе. Я подумал, что ей уже хорошо за девяносто.

На близком расстоянии она напоминала уже не птичку, а моль. Лицо в пудре и румянах, ногти тоже накрашены. Волосы взбиты над высоким лбом, костистый клювообразный нос, тонкая линия рта, высокие скулы. Я подумал, что в юности, когда ее торчащие кости были покрыты плотью, она наверняка была синеглазой красавицей.

Нам подали блюдо копченой рыбы с тонкими ломтиками хлеба и кружками лимона и салат. Я знай набивал рот — частью потому, что проголодался, но в основном, чтобы не было необходимости разговаривать. Открыли прекрасное белое бургундское — ужин был просто королевский. Графиня говорила мало, лишь рассказала немного об истории поместья и о его окрестностях да задала несколько вопросов о моей работе. В ней не было жизни. Ела она тоже мало, крошила на тарелке кусочек хлеба и забывала о нем, казалась усталой и отрешенной. Я мрачнел при мысли о том, что с ней придется провести весь вечер, и жалел, что мой приезд, похоже, оказался бесполезным.

В конце ужина вошел дворецкий и объявил, что кофе подан в «голубую комнату». Графиня оперлась на мою руку, и мы снова пошли по длинному коридору — в небольшую комнату, облицованную деревянными панелями. Я почти не чувствовал веса ее бледной руки, лежавшей поверх моего рукава, огромный изумруд в кольце сверкал, как карбункул.

Голубая комната служила библиотекой, хотя вряд ли хоть один из этих тяжелых, переплетенных в кожу томов снимали с полок в последние годы. Но там был большой полированный стол, на котором лежало несколько альбомов и журнал со статьей обо мне, раскрытый на странице с фотографией. Дворецкий разлил кофе по чашкам, налил графине стакан воды, помог ей усесться в кресло у стола и вышел. Выходя, он уменьшил верхний свет, и теперь стол освещали две лампы; графиня жестом пригласила меня сесть рядом с ней.

Она открыла один из альбомов. В нем были фотографии с подписями: имена, названия мест и даты были аккуратно выведены чернилами. Без всяких объяснений она осторожно перевернула несколько страниц и дошла до разворота со свадебными фотографиями семидесятилетней давности, на которых жених сидит, а невеста стоит; они же с родителями; женщины в кружевах и огромных шляпах, мужчины с усами.

— Это моя свадьба, доктор Пармиттер. Смотрите внимательнее. — Она повернула альбом ко мне. Я стал рассматривать фотографии. Графиня действительно была очень красива, даже при том, что не улыбалась, — я залюбовался ее продолговатым лицом с прямым носом, прелестным ртом и упрямым подбородком.

— Вы ничего не заметили?

Не заметил. Я смотрел долго, но никого и ничего не узнал.

— Посмотрите на моего мужа.

Это был молодой темноволосый мужчина — единственный, кто не носил усов. Слегка вьющиеся волосы, полные губы. Красивое характерное лицо, но, я бы сказал, достаточно заурядное.

— Боюсь, я его не знаю — я никого здесь не узнаю.

Она взглянула на меня с непонятным выражением лица, в котором надменность смешивалась со страданием.

— Пожалуйста...

Я снова посмотрел на фотографию, и в долю секунды вспыхнуло — что? Потрясение? Понимание? Озарение? Вероятно, это чувство отразилось на моем лице, потому что графиня сказала:

— А, теперь вы поняли.

Я увидел... так что же я увидел? Я увидел нечто знакомое, очень хорошо знакомое, в одном из лиц... но в каком? Не в ее, не в... Да, в лице ее мужа! Я знал человека с этим лицом — или очень похожим. Я знал его так хорошо, словно он был членом моей семьи, словно я видел это лицо ежедневно и оно настолько мне примелькалось, что я перестал его замечать — если вы понимаете, о чем я.

Что-то крутилось в глубине мозга, но не давалось; я никак не мог ухватить ускользающий образ. Я покачал головой.

— Смотрите.

Она взяла журнал и через стол подтолкнула ко мне, указывая длинным тонким пальцем.

И тут я испытал такой сильный шок, что на мгновение к горлу поднялась тошнота и комната бешено закружилась у меня перед глазами. Я уловил неуловимое, все встало на место, но как я мог поверить своим глазам? Ведь такого не может быть.

На журнальной фотографии венецианская картина была видна очень четко, но и без этого я знал, что не ошибаюсь. Помните, внутри этой сцены есть еще одна? Молодого человека тащат в лодку, хватают за руки и угрожают; он повернул голову и слово бы смотрит в глаза зрителю с выражением страха и отчаянной мольбы. Так вот, у молодого человека, которого тащили в лодку, было лицо мужа графини. В этом не было никаких сомнений. Сходство было абсолютным. У двух мужчин не может быть столь похожих физиономий. Это безусловно был один и тот же человек.

Она внимательно наблюдала за мной.

— Боже мой, — прошептал я, не находя слов и силясь удержаться на краю безумия. Наверняка этому есть разумное объяснение!

— Ваш муж позировал этому художнику? — Еще не договорив, я понял, что это смешно.

— Картина написана в конце восемнадцатого века.

— Тогда — это его родственник? Наверное, вы о нем только что узнали? Исключительное сходство!

— Нет. Это мой муж. Это сам Лоуренс.

— В таком случае я ничего не понимаю.

Она склонилась над альбомом и посмотрела на фотографию, на лицо своего мужа с такой любовью, какую я редко видел в жизни.

Я ждал. Наконец она сказала:

— Давайте лучше вернемся в гостиную. Вы это увидели, и теперь я могу рассказать вам то, что хотела.

— Я с удовольствием послушаю. Но не понимаю, чем я могу вам помочь.

Она протянула мне руку:

— Стивенс нам не нужен. Мы и сами дойдем.

И снова тонкая невесомая рука легла на мой локоть и мы двинулись по бесконечному коридору, теперь полутемному, потому что лампы были притушены, так что картин и витрин не было видно, лишь порой блеснет зловеще угол рамы.

 Глава 6

Рассказ графини

Я вышла замуж в двадцать лет. С мужем мы познакомились на балу — и это был coup de foudre. Немногим посчастливилось испытать это чувство, обычно называемое любовь с первого взгляда. Немногие познали его громадную преображающую силу. Мы были из числа этих немногих счастливцев. Такое чувство изменяет человека раз и навсегда.

Он был старше меня — чуть за тридцать. Но это было не важно. Все было не важно. Мои родители были обеспокоены — я была слишком молода, и к тому же у меня была старшая сестра, которая, как это было принято, должна была выйти замуж первой. Однако они отнеслись к Лоуренсу благосклонно. И тревожило нас только одно. Он был без пяти минут помолвлен. Он не сделал предложения, но вот-вот должен был сделать. И если бы в тот вечер мы не встретились, то и сделал бы, и женился. Естественно, эта юная леди сильно горевала. Такие вещи случаются, доктор Пармиттер. Здесь нет моей вины. Да и его тоже. Но, конечно, его очень волновала судьба этой девушки, и, когда он в конце концов рассказал мне об этом, я, как и следовало ожидать, стала сочувствовать ей, ведь мне было двадцать лет и я любила всем сердцем.

Обычно покинутая сторона некоторое время страдает от разбитого сердца и уязвленной гордости, но в конце концов излечивается, как правило, с появлением нового поклонника.

Но в данном случае все было иначе. Молодая женщина, которую звали Кларисса Виго, страдала так сильно, что повредилась рассудком. Я не знала ее до этой истории, но мне говорили, что она была очаровательна, умна и благородна. А стала злой мучительницей, чья единственная мысль была о нанесенном ей оскорблении и о том, как бы отомстить. Как разрушить наше счастье. Именно на эту задачу нацелила она свой ум, именно этим была одержима. Я тогда еще этого не понимала, по крайней мере поначалу. А потом я узнала, что ее семья так боялась за ее душевное здоровье, что к ней пригласили пастора!

Это был не приходской викарий, доктор Пармиттер. Это был пастор, что практикует экзорцизм. Его приглашали в дома, куда вселялись злые духи, и к людям, которые вели себя как одержимые. Я думаю, от этого-то ее и лечили. Но он ушел от нее в отчаянии. Он не смог ей помочь, потому что она не позволила себе помочь. Горечь и желание возмездия владели ею постоянно, они стали смыслом ее жизни. Не знаю, возможно, это и есть одержимость бесами. Но знаю, что она стремилась к разрушению. И преуспела — самым чудовищным образом. И это стремление становилось все сильнее, и так же росла ее вредоносная мощь. Она действительно была одержима. Злость и ревность могут стать страшной силой в соединении с железной волей.

Но начнем с того, что я ничего этого не понимала. Лоуренс говорил о ней неохотно и обиняками, а я в свою очередь тоже была одержима — я ни о чем не могла думать, кроме как о своей великой любви.

Все свое время и силы я отдавала Лоуренсу и предстоящей свадьбе. Это вещь совершенно обычная. Я, знаете ли, была совершенно обыкновенная молодая женщина. И в эти недели перед свадьбой случились два события. Я получила анонимное письмо. Оно не было подписано, я не знала, кто его послал. Тогда не знала. Оно было полно яда и злобы. Злобы по отношению ко мне, к Лоуренсу —• ожесточенной, мстительной злобы. В нем были угрозы расстроить наше будущее, принести нам горе, боль, опустошительные потери. Я очень испугалась. До этого, в своей счастливой юности, я еще не сталкивалась с такой вещью, как ненависть, да еще ненависть, направленная именно на меня; ненависть и стремление — более того, твердая решимость — навредить. Несколько дней я держала это письмо под замком в ящике письменного стола. Казалось, оно прожигает древесину. Я ощущала излучение ненависти каждый раз, как проходила мимо, и в конце концов я порвала его в клочья и сожгла в камине. И постаралась выбросить из головы.

До свадьбы оставалось меньше месяца, и в дом моих родителей начали присылать свадебные подарки — серебро, фарфор и прочее, и я в счастливом предвкушении занималась тем, что распаковывала их, рассматривала и писала благодарственные записки. И однажды — я очень ясно помню этот день — вместе с прелестным старинным столиком и подставкой для ног прибыла картина. При ней была карточка, на которой значилось имя художника и дата: 1797. Еще там были слова: «Невесте и жениху. Пусть завершится то, что начато», написанные тем же почерком, что и злобное письмо.

Я возненавидела эту картину сразу, как только увидела. В основном потому, что она пришла от человека, желавшего нам зла, но не только. Я не слишком разбиралась в искусстве, но выросла я среди прелестных картин, которые пришли в наш дом из дома родителей моей матери, — очаровательные английские пасторальные сценки, натюрморты с цветами и фруктами — невинная, радостная живопись. Эта же картина была мрачная и зловещая. Если бы я знала тогда слова «ущербная» и «декадентская», я употребила бы их для ее описания. Вглядываясь в лица изображенных там людей, в их глаза за масками, в их двусмысленные улыбки, в едва различимые фигуры в темноте окон, я зябко вздрагивала. Мне становилось плохо и страшно.

Но когда картину увидел Лоуренс, она ему понравилась. Он нашел ее интересной. Когда он спросил, кто ее прислал, я солгала — сказала, что потеряла карточку. Я не могла рассказать ему о своих чувствах к этой картине — они были так странны, даже для меня, так ни на что не похожи; никогда со мной не было ничего подобного.

Две тайны. Не лучшее начало брака, скажете вы. Но что я могла сделать? Я была так неопытна, так мало знала об этом мире и о том, что люди бывают разные. У меня было счастливое, защищенное детство и такая же юность. Только за день до свадьбы я поняла, кто прислал анонимное письмо и картину, когда случайно увидела конверт, адресованный Лоуренсу и надписанный тем же почерком. Я спросила, от кого письмо, и он ответил, что от той девушки, на которой он едва не женился. Я помню, какой у него был голос, — словно он что-то скрывает, словно старается сделать вид, будто в этом письме ничего нет. Это просто какие-то вещи, о которых он спрашивал ее очень давно, сказал он и заговорил о другом. Я не боялась, что он все еще ее любит. Я испугалась, потому что поняла, что он тоже получил письмо, полное ненависти и злобы, и что он хочет меня защитить, и что картину прислала эта женщина. Я ни о чем его не спросила. В этом не было необходимости. Просто, когда все это сложилось воедино, я очень испугалась. Но чего? Мне не понравилась картина. Она была мне отвратительна до дрожи. Но это ведь была всего лишь картина. Ее можно повесить в самый дальний угол дома или даже совсем не вешать, избавиться от нее.

Свадьба была веселая. Все были довольны — наши родители, наши друзья. Мы были счастливы. Все, кроме одной-единственной женщины, — но это естественно; меньше всего в тот день мы думали о ней.

Я постаралась выбросить из головы и этот случай, и эту картину. Началась наша семейная жизнь. Через полтора месяца после свадьбы граф Ходон, отец Лоуренса, скоропостижно скончался. Лоуренс был его старшим сыном, и я, не достигнув и двадцати одного года, оказалась хозяйкой огромного дома, а моему мужу пришлось взять на себя управление огромным поместьем. Наш медовый месяц на южном побережье был коротким; более продолжительную поездку мы планировали на следующую весну. Теперь, однако, мы никуда не могли поехать.

Я сказала, что мой свекор умер скоропостижно — совершенно внезапно и неожиданно. У него было отменное здоровье, он был полон энергии, но однажды вечером, после ужина, его нашли мертвым за письменным столом. Удар. Разумеется, мы поверили врачам. Кто бы не поверил? С чего бы нам усомниться?

Теперь я должна вам сказать нечто такое, чему вы наверняка не поверите. Сначала не поверите. Прошу вас, подойдите к бюро вон там, в углу, и посмотрите на фотографию в рамке.

Я отошел от графини — крошечная призрачная фигурка сгорбилась в кресле, в круге света от лампы, — пересек просторную комнату и подошел к бюро. На нем тоже стояла лампа, я включил ее, и у меня перехватило дыхание.

На фотографии в простой серебряной рамке был изображен мужчина средних лет. Он сидел за этим самым бюро вполоборота к камере, положив руку на пресс-папье, которое тоже сейчас стояло передо мной. Высокий лоб, густые волосы, полные губы, тяжелые веки — хорошее, решительное лицо, в котором чувствовался характер, и при этом красивое. Но поразило меня другое. Я знал этого мужчину. Я видел его раньше, и много раз.

Я жил рядом с этим лицом.

Я оглянулся на старуху — она сидела с закрытыми глазами, но тут произнесла, заставив меня вздрогнуть;

— Теперь вы видите.

В горле у меня было сухо, пришлось дважды откашляться, прежде чем я смог говорить, да и тогда мой голос звучал странно.

— Вижу, но не понимаю, что это.

Но я понял. Когда я говорил это, я уже понял. Понял в тот самый миг, когда взглянул на фотографию. И в то же время я ничего не понимал.

Я снова сел напротив старухи.

— Прошу вас, наполните свой бокал.

Я сделалэто с благодарностью. Выпив виски и помолчав секунду, сказал:

— Признаюсь, я ничего не понимаю, могу только предположить, что это какая-то мистификация... Эта картина написана позже, это подделка, обман? Надеюсь, вы объясните?

Я говорил фальшиво-удивленно и слишком громко. Слова падали в разделявшее нас молчание, и я чувствовал себя глупо как никогда. Каково бы ни было объяснение, это была не шутка.

Графиня оскорбленно посмотрела на меня.

— Это никоим образом не мистификация и не ошибка. Да вы и сами знаете.

— Да.

Молчание. Удивительно, насколько безмолвным был этот огромный дом. Все старые дома, какие я знал, как-то разговаривали, в них слышались какие-то шорохи, тихие голоса, скрип пола; они жили собственной жизнью. А этот дом — нет.

 Глава 7

Рассказ графини

Долгое время ничего не происходило. Мой свекор умер, мы погрузились в дела, которыми обычно сопровождается смерть, — моему мужу пришлось совершенно изменить образ жизни ввиду его новых обязанностей. Мы даже не стали переезжать в домик на другом конце поместья, в котором должны были поселиться после свадьбы, теперь нам пришлось жить в этом доме. Мы начали распаковывать свадебные подарки и поняли, что большинству из них нет здесь места. Лоуренс и его мать были потрясены и глубоко скорбели. Я тоже горевала, но я знала своего свекра слишком недолго. Я как потерянная бродила по этому огромному дому, заглядывала в каждую комнату. Я пыталась найти себе занятие и никому не попадаться на глаза. Примерно через неделю блужданий я наткнулась на венецианскую картину. Ее вместе еще с кое-какими вещами поставили в небольшую гостиную на втором этаже, которой почти не пользовались. В ней пахло пылью и заброшенностью. Шторы висели криво, мебель плохо подобрана.

Картина бросилась мне в глаза сразу, как только я туда вошла. И... и мне показалось, что она притягивает меня, а каждое лицо на ней смотрит прямо на меня. Я не могу объяснить лучше. Буквально каждое. Мне захотелось тут же уйти из этой комнаты, но я не могла. Картина тянула к себе так, словно каждая фигура, на ней изображенная, вот-вот дотянется до меня и втащит внутрь. Как только я приблизилась, лица отдалились, а иные и вовсе исчезли, попав в тень.

Но одно лицо осталось. Лицо в окне. Там есть палаццо с двумя освещенными окнами, где ставни открыты, и с балконом, выходящим на Большой канал. В одной из этих освещенных комнат лицом ко мне стоял мужчина; он словно бы хотел бежать, выпрыгнуть с балкона прямо в воду канала. Его тело не было прописано — одежда в спешке едва намечена, словно бы задним числом. Но лицо... Это было лицо моего свекра, так недавно, так внезапно умершего. Сходство было полное, только я никогда не видела у свекра такого выражения лица. Страха и отчаяния. Ужаса? Пожалуй, даже ужаса. Я не только раньше не замечала этого сходства, но абсолютно точно знала: его там и не было.

Можете представить себе эту сцену, доктор Пармиттер. Я одна, в какой-то дальней комнате этого дома, который еще не успел стать мне родным, смотрю на искаженное ужасом лицо своего умершего свекра, попавшее в картину, как в ловушку. Мне стало дурно, голова закружилась, помню, я вцепилась в стул и стояла так, пока пол не перестал подо мной качаться. Что делать? Как привести сюда мужа и показать ему это? Как рассказать ему то, что я так долго держала при себе? Об этом знают только два человека — я сама и эта женщина, Кларисса Виго. Я столкнулась с тем, чего не понимала, с чем не могла справиться.

Если бы я осмелилась коснуться этой картины, я повернула бы ее лицом к стене или отнесла на самый заброшенный чердак и там спрятала. Но я подумала, что вряд ли люди часто заходят в эту пыльную старую комнату. Уходя, я заметила ключ, торчавший из двери; повернула его и положила в карман. А потом сунула в ящик своего письменного стола.

В следующие месяц-два я была слишком занята, чтобы думать о картине, хотя она являлась мне в ночных кошмарах, и я предпочитала не заходить в коридор, ведущий к пыльной малой гостиной, обходя ее весьма длинными путями. Моя свекровь тяжело переживала свое горе, и здоровье ее расстроилось; я должна была проводить много времени с ней, а Лоуренс был занят от рассвета до заката — он принимал бразды правления поместьем.

Свекровь была женщина добрая, но не очень общительная. В основном мы сидели с ней в этой гостиной или в ее будуаре: я — переворачивая страницы книги, которую не могла читать, или просматривая журналы, она — с вышиванием на коленях, неподвижно уронив руки и глядя прямо перед собой. И я хранила в себе эту пугающую, смущающую тайну. Раньше я не понимала, что если что-то стало известно, то уже не может снова стать неизвестно. А теперь поняла. О, как поняла!

Я даже похудела, и Лоуренс раз-другой заметил, что я бледна и, должно быть, устала. В один прекрасный день он сказал, что хочет уехать, пусть лишь на десять дней, и совершить путешествие по Франции и Италии — на поезде в Венецию. Он так радовался, так хотел, чтобы мне понравилось, чтобы я была здорова и весела. Я тоже обрадовалась. Мы почти не оставались наедине, и к тому же я никогда еще не путешествовала. Но когда он сказал, что мы поедем в Венецию, ощущение у меня было такое, будто чья-то рука сжала мне сердце так, что невозможно дышать.

Но я ничего не сказала — что я могла сказать? Я молча терпела.

Перед отъездом нас пригласили на грандиозный ужин к соседу-помещику, и, когда мы сели за стол, напротив меня, точно напротив, так, что я не могла скрыться от ее взгляда, оказалась Кларисса Виго. Она была замечательно красива и прекрасно одета. Я не умела одеваться. Я не любила выделяться, носила простую одежду, и Лоуренсу это нравилось. Кларисса же выделялась. Я сидела напротив нее и, во-первых, чувствовала себя золушкой, а во-вторых, мне было страшно. Она неотрывно смотрела на меня, побуждая встретиться с ней взглядом. И когда я наконец сделала это, я содрогнулась. Я никогда не видела такой ненависти и злобы. Я старалась не обращать внимания, но это мне плохо удавалось. Она не спускала с меня глаз; у нее была какая-то жуткая, отвратительная власть надо мной, над нами, и она это понимала. В тот вечер мне стало плохо — от страха.

Но все проходит. Она не сказала мне ни слова. Ужин кончился.

Через неделю мы уехали в Европу.

Не буду утомлять вас подробностями нашей поездки по Франции и Северной Италии. Мы были счастливы, мы были вместе, напряжение и усталость последних месяцев отступили. Мы притворялись беззаботными молодоженами, но надо мной словно бы нависла черная тень — я боялась Венеции. Я не знала, что там произойдет. Много раз я строго говорила себе, что мои страхи беспочвенны и что Кларисса Виго не имеет власти над нами.

Доктор Пармиттер, я читала, что, раз попав в Венецию, каждый влюбляется в этот город, что Венеция очаровывает всех. Я никогда не смогла бы ее полюбить — из-за этой картины, но даже сама поразилась, насколько она мне не понравилась с первой минуты, как мы приехали. Я любовалась зданиями, каналами, лагуной — и ненавидела все это. Это город упадка и излишеств, искусственный город, полный мрака и вони. Я была предубеждена. Все в нем казалось мне зловещим и угрожающим, и поэтому между мною и Лоуренсом пролегла трещина, ибо он любил этот город, восхищался им и говорил, что никогда не был так счастлив.

Я слушала его, улыбалась и молчала. Дни тянулись невыносимо медленно, и я все время боялась. Моя любовь к мужу превратилась в страстное, пугающее стремление владеть им и не отпускать от себя. Я не выпускала его из поля зрения, я смотрела и смотрела на него — словно боялась забыть. Вероятно, это странно, но это правда. Мною владел безраздельный ужас.

Мы предполагали провести в Венеции пять дней; все случилось на третий. Я заснула среди дня, устав от своих постоянных страхов, не в силах ничего с собой поделать. Пока я спала, Лоуренс ушел погулять. Он любил просто бродить по городу, по его площадям и мостам, смотреть, восхищаться.

Когда я проснулась, он был рядом и улыбался, довольный. Сказал, что встретил друзей. Я бы не поверила, но это были его друзья, которые проводили в Венеции по нескольку месяцев в году и имели палаццо на Большом канале. На следующий день в городе был мини-карнавал с костюмированным балом. Они собирались пойти повеселиться, и мы с ними. Нужно было пойти к костюмеру, взять напрокат маски и костюмы, и он назначил встречу через час.

Как передать всю жуть и мерзость этого места? Темный узкий магазинчик в одном из бесконечных переулков внутри оказался очень длинным. Его стены были увешаны традиционными костюмами, масками, шляпами, какие веками наполняли улицы Венеции в дни карнавала. Но мне они не казались ни красивыми, ни интересными, ни забавными — лишь зловещими и странными. Можно было нарядиться евреем с пейсами, сатиром, палачом, королем со скипетром или предсказателем с обезьянкой на плече; пейзанкой с младенцем, уличным бандитом или маской на ходулях, Панталоне, Пульчинеллой, Доктором... Для женщин выбор был меньше; Лоуренс хотел нарядить меня в шелка, кружева и тафту с изукрашенной драгоценными камнями маской, но я выбрала костюм пейзанки с ребенком в корзинке — я не рождена для изысканных нарядов; однако к этому костюму тоже полагалась маска на палочке, украшенной тесьмой.

Для себя Лоуренс выбрал черную мантию и треугольную шляпу с черной маской, усыпанной перламутровыми пуговицами. На ногах — длинноносые лакированные ботинки. Он был радостно возбужден, как ребенок, идущий в гости. А меня трясло от страха. Я то и дело начинала дрожать крупной дрожью и была бледнее смерти. Я молилась, чтобы этот бал поскорее начался и кончился, — мне почему-то казалось, что, когда он кончится, кончатся и мои страхи.

Вечер был жаркий, меня подташнивало от запаха гнили, которым тянуло из каналов. В их густой черной воде плавали, чудилось мне, все отбросы и нечистоты этого города. Запах масла и дыма от факелов и фонарей смешивался с запахом жарящегося на углях мяса и специй у уличных продавцов. В бальном зале палаццо было полно народу и шумно; мне было так странно не видеть лиц, не знать, юноша перед тобой или старик и даже мужчина это или женщина. Но там была прекрасная еда и напитки; я с удовольствием подкрепилась фруктами и конфетами и выпила игристого вина. Потом я танцевала с Лоуренсом, и этот вечер стал казаться если не приятным, то по крайней мере не столь ужасным, как я боялась.

Я почти успокоилась, когда объявили, что мы должны выйти из палаццо и устроить шествие с факелами по улицам и площадям, а горожане будут смотреть из окон, и случайные прохожие будут вливаться в наше шествие. Вероятно, так было принято. Народ ждал этого момента. Возникла страшная суматоха, все перепуталось, и меня оттеснили от мужа. В толпе на ступенях лестницы меня окружали Пульчинелла, Аббат и злая старая Ведьма; шествие выплеснулось на улицу. Зажгли факелы. Я живо вижу их, дымные, ярко-оранжевые на фоне ночного неба. Вы можете представить себе эту сцену, доктор Пармиттер; вы слишком часто ее видели. Огни, отраженные в темной воде, гондолы, стремящаяся вперед толпа, маски, блеск глаз, окна, зажигающиеся в зданиях над Большим каналом... Все это вы знаете.

О том, что случилось потом, мне до сих пор трудно рассказывать. Вы не поверите, и ни один нормальный человек не поверит, и я бы не поверила, и не хочу верить. Но это правда.

Мы стояли на деревянном причале перед палаццо. Часть толпы уже растеклась по улочкам на этом берегу канала, были слышны смех и крики, и горожане высовывались из окон посмотреть на нас. На воде выстроились гондолы, готовые перевезти масок на другой берег или двинуться вдоль по каналу к мосту Риальто. Они сталкивались и качались, и отражения их фонарей неистово плясали в водоворотах и воронках. Я была уже в ярде-другом от Лоуренса, как вдруг услышала, что кто-то меня зовет, и обернулась. Странное дело — я обернулась, хотя услышала свою девичью фамилию. Кто здесь мог ее знать? Голос донесся откуда-то сзади, но я не увидела ни одного знакомого лица — одни в масках, другие с теми или иными странностями.

Внезапно я поняла, что смотрю не в лицо, но в глаза человеку мне знакомому. Я узнала глаза Клариссы Виго в прорези белой шелковой маски с серебряными блестками и пышным плюмажем из белых перьев. Как я могла их узнать? Однако узнала.

Я двинулась было сквозь толпу к ней поближе, но тут кто-то меня толкнул, я отступила, чтобы меня не затоптали, и снова начала искать ее глазами, но женщина в белой маске исчезла.

Кричали гондольеры, у деревянного причала раздавались всплески воды, кто-то пытался затащить меня в гондолу. Конечно, я никуда бы не поплыла одна, без Лоуренса; только с ним. Да по большому счету я предпочла бы совсем не садиться в гондолу, не плыть по этим темным и зловещим водам. Я отпрянула и стала искать мужа. Я прошла вдоль домов, поднялась на узенький мостик, который вел на площадь. Но шествие оттуда уже ушло, я не слышала даже криков, и вымощенная булыжником площадь погрузилась во тьму. В панике я вернулась назад. На пристани Лоуренса не было, и я не сомневалась, что он не стал бы пересекать канал без меня. Я решила вернуться в палаццо и поискать его там. Мне было страшно. Я видела эту женщину, я слышала, как она произнесла мое имя. Я не зря боялась этого вечера и этого города. Во рту у меня все пересохло от страха.

Пробираясь к распахнутым дверям палаццо, я услышала у себя за спиной какой-то шум и потом — крик. Это кричал мой муж; он звал меня, и я никогда не слышала у него такого голоса. В нем была тревога — не просто тревога, но ужас, жуткий страх. Я бросилась к краю причала. Отплывала последняя гондола, я искала глазами своего мужа, но там не было никого, на него похожего. Теперь почти все разошлись, лишь несколько человек стояли, гадая, придет ли еще одна гондола, чтобы забрать их, и нужно ли им это.

Я вернулась в палаццо. Огромные залы были пусты, только слуги убирали последствия празднества. Я не говорю по-итальянски, но стала спрашивать, не видели ли они моего мужа. Они улыбались, разводили руками, но не понимали меня. А гости уже разошлись.

Я надела свою накидку с капюшоном и ушла. Я бегала с площади на площадь, как безумная, выкликая имя Лоуренса. Вокруг никого не было. Бродяга, спавший в переулке, огрызнулся на меня, какая-то собака меня облаяла. В гостиницу я вернулась в состоянии крайнего возбуждения, однако я все еще надеялась, что всему найдется разумное объяснение, что Лоуренс ждет меня там. Но его не было. Я подняла на ноги всех и была в таком расстройстве чувств, что, влив в меня бокал бренди, владелец гостиницы вызвал полицию.

Лоуренса так и не нашли. Я пробыла в Венеции еще шестнадцать дней. Полиция искала его со всем возможным тщанием, но так ничего и не выяснила. Его никто не видел, никто, кроме меня, не слышал его последнего крика. Никто ничего не помнил. Решили, что он случайно упал в канал и утонул, но тела его не нашли. Он просто исчез.

Я вернулась домой. Я была в таком состоянии, что две или три недели врачи опасались за мою жизнь. Я почти ничего не помню об этом страшном времени, но иногда в лихорадочных снах мне чудился последний крик мужа, совсем рядом, стоит протянуть руку — и я его спасу. И все это время что-то словно бы ускользало от моего сознания, как бывает, когда нужно вспомнить чье-то имя и не получается. Что-то дразнило меня в лихорадке дней и в ночных кошмарах, что-то неуловимое, я не могла понять что.

Я медленно выздоравливала. Сначала вернулась способность сидеть, потом я стала выходить на веранду и греться на солнышке. Я все спрашивала, нет ли новостей о Лоуренсе, но их не было. Моя свекровь впала в глубокую депрессию, перестала разговаривать, и я ее почти не видела.

А когда я чуть окрепла, то обнаружила, что жду ребенка. Мой муж был последним в роду, и с его смертью род прекратился бы — если он действительно умер. А теперь, если у меня родится сын, род продолжится и ничто не будет угрожать титулу, поместьям и дому. У меня появилась цель в жизни. Свекровь тоже приободрилась.

Кошмары стали мягче, превратились в странные сны, страшные лишь порою. Но однажды я вдруг проснулась среди ночи — мне явилось наконец то, что так долго от меня ускользало. Это не была мысль или имя, это был образ, и когда он явился мне, я похолодела. Руки оцепенели, пальцы едва двигались, но я надела халат, нашла в ящике письменного стола ключ и пошла по длинному, темному, безмолвному коридору. Портреты и гравюры смутно вырисовывались в свете неяркой лампы, которую я несла в руке, потому что не хотела включать свет да и, честно говоря, не знала, где находится по крайней мере половина выключателей.

Чем дальше я углублялась в редко посещаемое крыло дома, тем ярче был явившийся мне образ. Мне было плохо, страшно, ноги подкашивались, но у меня не было выбора — я должна была увидеть эту жуткую вещь.

Ни звука. Мои ноги в ночных туфлях бесшумно ступали по длинному ворсу ковра. У меня было чувство, что за мной наблюдают — не то чтобы идут вслед, но словно бы все время кто-то идет рядом, следя, чтобы я не ослабела и не повернула назад. Ох, как мне было страшно! Каждый раз, когда я об этом вспоминаю, меня бьет дрожь, а вспоминаю я об этом часто.

Я дошла до двери малой гостиной и повернула ключ. Пахнуло старой мебелью и тканями, которые давно не проветривали и не сушили. Мне не хотелось оставаться здесь только лишь со своей переносной лампой, я нашла выключатель и, когда вспыхнули две люстры, вновь увидела эту картину. И вдруг почувствовала, что к запаху затхлости примешивается какой-то другой, резкий и отчетливый. Это был запах свежей масляной краски. Я огляделась. Может быть, здесь был кто-то из слуг, что-то починил и покрасил? Но ничего такого я не заметила. И никаких красок или кистей в комнате не было.

Я посмотрела на картину.

На первый взгляд она осталась такой же. Она напомнила мне тот страшный вечер — маски, карнавальные костюмы, звуки, запахи, пламя факелов и то, как мой муж потерялся в толпе. Какие-то костюмы и маски показались знакомыми —• но они ведь традиционные, они из века в век присутствуют на всех венецианских карнавалах.

Но вдруг в углу я увидела белую шелковую маску с белыми перьями, почти скрытую толпой, и глаза Клариссы Виго. И эти глаза убедили меня, что мне ничего не померещилось. Это был тот же ясный, злой взгляд, исполненный ненависти, но теперь в нем было еще и злорадство. Казалось, он был обращен прямо на меня и в то же время указывал еще на что-то. Как могут глаза одновременно смотреть в двух направлениях — и на меня, и на...

Я посмотрела туда. И увидела.

На корме гондолы стоял мужчина в черном плаще и черной треуголке, зажатый между двумя другими мужчинами в масках. Один схватил его за плечо, другой подталкивал вперед. Под качающейся гондолой плескалась черная вода. Голова мужчины была повернута ко мне, и лицо у него было такое, что страшно смотреть — униженность и ужас были на этом лице. Он старался вырваться. Он просил о помощи. Он не хотел, чтобы его схватили эти двое.

Это было, без сомнения, изображение моего мужа, и, когда я в последний раз видела картину, его здесь не было — я была в этом абсолютно уверена. Мой муж стал одной из фигур на картине, написанной двести лет назад. Я дотронулась пальцем до холста — он был сухим и чистым. Никаких следов того, что недавно туда что-то вписывали, вносили какие-то изменения; да и я больше не чувствовала запаха масляных красок, так остро ощущавшегося несколько минут назад.

От потрясения голова у меня закружилась, пришлось сесть, посидеть в этой пыльной комнатке. Я не могла объяснить, что случилось, но поняла, что виной всему — силы зла, и точно знала, кто это сделал. Но это было уже не важно. И сейчас это тоже не важно.

И еще я поняла с некоторым облегчением, что Лоуренс мертв — «живым похоронен» в этой картине или похоронен на дне Большого канала, но мертв. До этой минуты я вопреки всему надеялась получить сообщение, что его нашли — живого. Теперь я знала, что такого сообщения я не получу.

Что было дальше, я помню плохо. Должно быть, я вернулась в свою спальню и заснула, но когда проснулась на следующий день, картина стояла у меня перед глазами, и я заставила себя вернуться и снова посмотреть на нее. Ничего не изменилось. При свете дня, сочившемся из-под опущенных портьер, на меня смотрело лицо моего мужа, молящее о помощи. 

 Глава 8

Рассказ Тео Пармиттера

Она надолго замолчала. Я подумал, что она устала. Мы сидели друг напротив друга, не говоря ни слова, но я ощущал близость понимания, мне хотелось рассказать ей, как остро я чувствовал присутствие венецианской картины, как часто она тревожила меня.

Я стал уже подумывать, не следует ли мне просто встать и пойти в свою комнату, отложив дальнейшие разговоры на завтра, когда она отдохнет, однако голубые глаза открылись и остановились на моем лице.

— Эта картина должна быть у меня, — сказала графиня с такой отчаянной силой, что я содрогнулся.

— Не понимаю, — ответил я, — каким образом она ушла из ваших рук и в итоге попала ко мне.

Ее старое лицо сморщилось, и блеск голубых глаз смягчили слезы.

— Я устала, — сказала она. — Я прошу вас подождать до завтра. Сегодня у меня не хватит сил рассказать эту страшную историю до конца. Но меня поддерживает мысль, что скоро все будет кончено и я смогу отдохнуть. Это был долгий, долгий путь, и он почти подошел к концу. Несколько часов ничего не изменят.

Я не вполне понял, что она имеет в виду, но согласился, что ей нужно отдохнуть, и сказал, что весь следующий день я в ее распоряжении. Она попросила позвонить в колокольчик, и тотчас появился Стивенс, чтобы сопроводить меня в мою комнату. Я взял ее руку и, повинуясь внезапному импульсу, поднес к губам. Словно перышко поцеловал.

Спал я плохо. Поднялся ветер, он дребезжал задвижками окон, и мне все вспоминались эпизоды истории, рассказанной графиней, и я все искал и не находил им разумного объяснения. Я бы не стал терзаться, решив, что она стара и разум ее слабеет, если бы не мой собственный опыт с этой картиной. Мне было не по себе в этом доме, меня глубоко встревожил ее рассказ. Я слишком хорошо знал, какова мощь ревности, разжигающей страсть к отмщению. Это случается нечасто, но когда случается, когда чью-то любовь отвергают и предают тем самым все надежды на будущее, ярость, гордость и ревность становятся страшной силой и могут принести неизмеримый вред. И кто станет утверждать, что они приносят зло не сверхъестественными средствами?

Моя роль во всем этом была достаточно невинна. Мне нечего было бояться обманутой женщины, которой к тому же, вероятно, давно уже нет в живых. Однако, когда я ворочался в постели этой долгой бессонной ночью, мне показалось, что я тоже одержим, ибо во мне росла решимость оставить венецианскую картину у себя. Не знаю, почему мне вдруг так страстно захотелось этого. Она причиняла мне массу беспокойства. Она была мне не нужна. Но так же, как после тех торгов, когда ко мне подошел вспотевший запыхавшийся мужчина и умолял продать ее, во мне заговорило упрямство, обычно мне не свойственное. Я не продал ее тогда и сейчас не продам и не отдам графине. Меня испугала собственная решимость, лишенная смысла и словно бы внушенная какой-то внешней силой. Ибо, разумеется, графиня пригласила меня сюда, чтобы попросить картину. Зачем же еще? Не может быть, чтобы ей просто захотелось рассказать свою историю незнакомому человеку.

Я встретился с ней только поздним утром, а до этого совершил долгую прогулку по прекрасному парку и ознакомился с великолепной библиотекой. Я никого не встретил, кроме нескольких садовых рабочих и служанок, убиравших дом, — причем служанки при виде меня разбегались, как мыши. Но вскоре после одиннадцати материализовался бесшумный Стивенс и сказал, что кофе и графиня ждут меня в утренней комнате.

Это была прелестная комната в весенних желтых и светло-зеленых тонах, с высокими окнами в сад, залитыми солнцем. Удивительно, как солнечный свет улучшает вид комнаты и настроение входящего в нее. Усталость и помятость после бессонной ночи исчезли, я рад был видеть старушку графиню, столь же маленькую и хрупкую, но с куда более живыми красками на лице.

Я начал было восхищаться угодьями, но она меня перебила.

 Глава 9

Рассказ графини

Мне осталось рассказать совсем немногое. У меня родился сын Генри. В этой семье имена наследников по мужской линии чередовались — Лоуренс и Генри, и так во многих поколениях. Все шло хорошо. Я держала дверь малой гостиной на замке, а ключ в свою очередь заперла в ящике своего письменного стола и после той ужасной ночи ни разу туда не заходила.

Свекровь жила с нами, сын рос. Постепенно я привыкла к своему положению, и этот дом стал мне родным. Естественно, я обожала своего единственного сына, который был так похож на отца.

В день его совершеннолетия мы устроили большой прием — соседи, арендаторы, работники. Такова традиция. Это было бы радостное событие, если бы в числе гостей из другого дома не приехала эта женщина, Кларисса Виго. Когда я ее увидела... ну, можете себе представить. Но все должно было остаться в рамках приличий. Я не могла испортить самый торжественный день в жизни своего единственного сына.

И насколько я могла видеть, ничего недостойного не произошло. Прием удался. Все были довольны. Мой сын, прекрасный молодой человек, с гордостью принял на себя свои обязанности.

Однако я не учла, сколь могущественно зло. В тот вечер Кларисса Виго забрала моего сына. Я именно это имею в виду. Она забрала его силой или убеждением — она соблазнила его, говоря иными словами. Он был потерян для меня — и для всего остального. Он попал под ее влияние, под ее власть и женился на ней.

Ясно, что она замышляла это давно. Не прошло и полугода с этого ужасного дня, как моя свекровь умерла и меня отсюда выселили в небольшой фермерский дом в дальнем конце поместья, дав с собой немного мебели. У меня осталось наследство от мужа, мой персональный доход, в противном случае я не получила бы ничего. Я не виделась с сыном. Ее власть была абсолютной. Этот дом был закрыт для меня — все вещи передвинули, что-то продали, что-то выбросили; ей не было дела до этих вещей; и все это без единого слова протеста со стороны моего сына. Ее воля была законом. Она получила что хотела, о чем мечтала столько лет. Венецианская картина была среди вещей, от которых она избавилась, и я ничего о ней не знала.

Последняя трагедия произошла через пять лет. Она и мой сын поехали на охоту, как почти каждый день зимой. Мой муж не охотился — он этого не любил, хотя и позволял отстреливать хищников в своих поместьях. Он был мягкий человек; но из его сына она выжгла всю мягкость. В тот ноябрьский день, перескакивая в лесу через барьер, она упала с лошади и расшиблась насмерть, в падении обрушив гнилое дерево, которое убило еще одного всадника и задело моего сына.

Он выжил, доктор Пармиттер. Он жил еще семь лет, полностью парализованный. Он выжил, чтобы горько сожалеть о том, что он наделал, чтобы раскаиваться в своей женитьбе; он вышел из-под ее чар и просил у меня прощения. Конечно, я без колебаний простила его, вернулась сюда жить и ухаживала за ним до самой его смерти.

Я положила себе восстановить этот дом таким, каким он был, уничтожив сделанные ею перемены и выбросив все эти отвратительные новомодные штуки. Я вернула слуг, которых она уволила. Я твердо решила уничтожить все следы ее пребывания в Хо-доне и сделать дом, насколько возможно, таким же, каким он был, когда я впервые его увидела. Мне помогали верные люди, которые стали возвращаться сюда, друзья и соседи, которые долгое время разыскивали здешние вещи и привозили их назад.

Лишь эту картину я не могла найти. А она очень много для меня значит, потому что... в ней остался мой муж. Мой муж остался живым внутри этой картины.

Я разыскивала ее долгие годы, продолжала графиня, и наконец она обнаружилась в каталоге аукциона. Я поручила доверенному человеку поехать на торги и купить ее для меня за любые деньги. Но как вы знаете, дело не заладилось: в последнюю минуту ее купили вы, потому что мой представитель опоздал, а потом вы отказались продавать ее. Ваше право. Но я рассердилась, доктор Пармиттер. Я рассердилась и расстроилась. Я так хотела вернуть себе эту картину, мою картину! Я так страстно хотела этого все эти годы. Но вы исчезли. Нам не удалось найти покупателя картины.

— Конечно. В те дни я довольно много покупал и продавал и пользовался псевдонимом, как все дилеры. Разумеется, аукционные дома знали мое настоящее имя, но они не разглашают такого рода информацию.

— Вы назывались мистер Томас Джойнер, и мы не смогли найти мистера Джойнера. Тем дело и кончилось. Конечно, я продолжала надеяться, и мои друзья продолжали держать глаза и уши открытыми, но моя картина исчезла вместе с мистером Джойнером.

— Пока вы не увидели фотографию в журнале.

— Именно. Не могу описать вам свои чувства, когда я ее увидела. Чувство окончательного завершения большого дела, радость от того, что наконец, через столько лет, мой муж наконец вернется домой, ко мне.

У меня мелькнуло мрачное сравнение — для графини эта картина как урна с прахом мужа. И что бы ни случилось, в ее сознании он всегда будет в венецианской сценке, как в погребальной урне.

— Я с величайшим удовольствием пригласила вас сюда. Вы имеете право познакомиться со мной, услышать мою историю и увидеть этот дом. Я могла бы поручить это своему представителю — в надежде, что он окажется удачливее, чем в прошлый раз, — но мне хотелось довести это важнейшее для меня дело до завершения именно так.

— До завершения? — переспросил я с фальшивым недоумением. Я чувствовал решимость — абсолютную, стальную решимость. Это совершенно на меня не похоже. Тот Тео Пармиттер, которого вы знаете, даже не продал бы, а подарил картину графине. Но в меня словно бес вселился. Я был не тот человек, которого вы знаете.

— Я имею в виду, я получу наконец свою картину. Называйте цену, доктор Пармиттер.

— Но она не продается.

— Продается. Только дурак откажется продавать, если сам назначает цену. Вы же были арт-дилером.

— Я давно уже не арт-дилер. Венецианская картина и все остальные картины, которые я отобрал, составили мою постоянную коллекцию. Ее ценность для меня выше денег. Как я уже сказал, картина не продается. Я с удовольствием предоставлю вам очень хорошую фотографию. Я буду рад видеть вас у себя в Кембридже — приезжайте, смотрите на нее в любое удобное вам время. Но я ее не продам.

Два ярких пятна разгорались на высоких скулах графини, две яркие точки засветились в ее и без того ярких синих глазах. Она сидела с абсолютно прямой спиной, и лицо ее было как белая маска гнева.

— Мне кажется, вы меня не поняли. Я хочу вернуть себе картину. Она моя.

— Тогда — мне очень жаль.

— Вам она не нужна. Для вас она ничего не значит. У вас она просто украшает стену.

— Нет. Она значит для меня гораздо больше. Вспомните, я прожил с ней годы.

— Это не важно.

— Для вас, но не для меня.

Она молчала, испепеляя меня взглядом. Ее лицо было страшно. Она и так не производила впечатления женщины, обладающей душевной теплотой, хотя рассказывала о своих страданиях, о своих чувствах, и я ей сопереживал. Но теперь ее лицо выражало холодную безжалостность и целеустремленность, просто-таки пугающую.

— Если вы не отдадите мне картину, вы пожалеете о своем решении, пожалеете как никогда и ни о чем.

— Ах, графиня, в моей жизни осталось немного такого, о чем стоит пожалеть. — Я старался говорить легко и с юмором, хотя испытывал совсем другие чувства.

— Картине лучше будет здесь. Она не принесет вреда.

— Разве может быть иначе?

— Вы слышали мою историю.

Я поднялся.

— Я сожалею, но мне пора уезжать, графиня. Я сожалею, что не могу выполнить вашего требования. Ваша история очень интересна и необычна. Благодарю за гостеприимство. Желаю вам провести остаток дней в этом прекрасном месте в мире и покое, которые вы заслужили после пережитых страданий.

— Мне не будет мира и покоя, ни довольства, ни отдыха, если эта картина ко мне не вернется.

Я вышел. Но когда я был уже в дверях, графиня добавила:

— И вам тоже, доктор Пармиттер. И вам тоже... 

 Глава 10

— Вы рассказали мне об этом, и теперь вам станет легче, — ^сказал я Тео.

Закончив рассказ, он осушил стаканчик виски, поставил его на стол, откинул голову назад и закрыл глаза.

Было поздно. Мне показалось, что он вдруг резко постарел, но, когда он снова открыл глаза и посмотрел на меня, в них появилось нечто новое. Облегчение. Он, казалось, успокоился.

— Спасибо, Оливер. Я полон благодарности. Вы даже не понимаете, насколько мне стало легче.

Я ушел от него с легким сердцем, сделал круг-другой по двору колледжа. Сегодня двор был тих и спокоен, никаких теней, шепотов, шагов, никаких лиц в освещенных окнах. И никаких страхов.

Я заснул мгновенно и глубоко и, помню, перед тем как упасть в мягкие объятия забвения, успел помолиться о том же и для Тео. Я думал, так оно и будет.

Я проснулся очень ранним утром. Было беспросветно темно и тихо, соборные часы пробили три. Я был весь в поту, сердце бешено колотилось. Это был не кошмар — мне вообще ничего не снилось, — это был жалкий страх. Я встал, выпил воды, снова лег, но тотчас ощутил настоятельную потребность спуститься вниз и зайти к Тео. Это чувство нельзя было оставить без внимания.

Я сунул голову под холодный кран и сильно растер ее полотенцем, стараясь прийти в себя и размышлять здраво, но не мог. Я боялся за Тео. Рассказанная им история живо встала передо мной — хотя он сбросил с себя это бремя и облегчил душу, я чувствовал, что это еще не конец, что может случиться еще что-то странное и страшное.

Не в силах успокоиться, я спустился по темной лестнице и поднялся в блок Тео. Приложил ухо к его двери, но оттуда не доносилось ни звука. Не постучать ли, думал я, но было очень холодно, а на мне был только тонкий халат, и я повернул было назад, но тут мне пришло в голову, что Тео мог и не запереть дверь. Он был стар, двигался с трудом, за ним надо было присматривать. И как он позовет на помощь, если не сможет дотянуться до телефона?

Я нажал на дверную ручку, и в этот самый миг изнутри послышался треск, страшный крик и громкий удар.

Я повернул ручку — дверь была не заперта. Я вошел и включил свет.

Тео, в пижаме, лежал на спине у входа в гостиную. Его лицо было слегка перекошено, губы словно бы готовились заговорить. Глаза широко открыты, и я до смертного часа не забуду их выражения, такой в них был ужас, такой испуг, как будто он увидел, как сбывается самый страшный его кошмар. Я стал на колени, коснулся его: ни пульса, ни дыхания. Он был мертв. На секунду я подумал, что ударом, который я слышал, был удар от его падения, но потом увидел на полу, в нескольких футах от него, венецианскую картину. Проволока, которая еще вечером была надежной и крепкой, порвалась, крюк в стене был на месте. Ничего не сломано, удар пришелся мимо Тео — он не дошел до картины, упал.

Я понял, что должен сделать две вещи. Разумеется, позвонить привратнику, поднять на ноги колледж и сделать все, что полагается. Но сначала мне надо было сделать еще одну вещь; хоть и страшно, но это мой долг перед старым учителем; я должен знать. Я поднял картину, поставил ее на шкаф и направил свет лампы прямо на нее.

Затаив дыхание, я вглядывался в картину; я знал, что ищу.

Но не нашел. Я изучил каждый дюйм холста. Я посмотрел в каждое лицо: в толпе, в гондолах, в окнах, по углам, в едва различимых переулках. Тео не было. Ни одно из лиц даже отдаленно его не напоминало. Я нашел молодого мужчину, который по описанию был мужем графини, нашел фигуру в белой шелковой маске с плюмажем из белых перьев, это Кларисса Виго. Но Тео — слава Богу, слава Богу — Тео там не было. По всей вероятности, он проснулся, почувствовал себя плохо, встал и тут его настиг инсульт или сердечный приступ. От его падения пол и стены содрогнулись — он был грузный мужчина — и картина тоже упала.

Снова покрывшись потом, на сей раз от облегчения, я подошел к телефону и набрал номер привратника.

Это были печальные дни; я очень горевал по Тео. В день его похорон церковь была полна народу, и панихида была лучшая из всех, что я слышал, а потом каждый сказал о нем несколько слов, и все с любовью. Я был потрясен, я все вспоминал проведенные с ним последние часы. Порой меня мучила одна мысль: хотя я был уверен, что смерть Тео никак не связана с его рассказом, с венецианской картиной, но мне никак не удавалось забыть его мертвое лицо, ужас в глазах и вытянутую вперед руку. И упавшую картину. Хотя всему этому было разумное объяснение, меня это смутно тревожило.

С тяжелым сердцем уезжал я из Кембриджа. Никогда уже не придется мне сидеть в его комнате у камина, попивая виски и беседуя, никогда не услышу я его проницательных суждений, его полных юмора, острых, но не жестоких замечаний о коллегах. Но нельзя грустить бесконечно. Нужно было возвращаться к работе, а главное — у меня была Анна.

В первые же минуты по приезде я рассказал Тео, что я помолвлен с Анной Фернлей — и она не наша коллега, изучающая английское Средневековье, а барристер. Она на несколько лет моложе меня, очень красивая, великолепно образованная и веселая. Прекрасная жена. Тео меня благословил и попросил привезти ее познакомиться. Я обещал. Теперь уже не привезу. Как печально. Всегда хочется, чтобы два человека, которых ты любишь, познакомились и тоже полюбили друг друга.

Конечно, я рассказал ей о смерти Тео — вот отчего я остался в Кембридже дольше, чем планировал, — а еще, после хорошего обеда у нее, я рассказал ей историю венецианской картины.

Она слушала очень внимательно, а потом улыбнулась и сказала:

— Как жаль, что я не успела познакомиться с твоим старым учителем. Кажется, он бы мне понравился. Чего я, к сожалению, никак не могу сказать о картине. Она ужасна.

— На самом деле она неплоха.

— Я не про живопись — наверняка здесь ты прав. Я имею в виду всю эту историю... — Она зябко вздрогнула.

— Это же сказка. Страшная сказка. Не надо бояться.

— Но он боялся.

— Ну, не слишком. Он просто хотел рассказать эту историю под виски у камина в холодную ночь. Забудь. У нас есть более важные вещи для обсуждения. Я хочу тебя о чем-то попросить. — После смерти Тео, не знаю почему, мне казалось очень важным жениться немедленно, а не следующим летом, как мы планировали, чтобы без спешки устроить пышную свадьбу со всей торжественностью. — Я понимаю, это означает, что свадьба будет скромной, без особых вывертов и, может быть, тебя это разочарует. Но я не хочу ждать. Смерть Тео заставила меня понять, что не надо откладывать жизнь на потом. Ты же знаешь, он был одинок, никакой семьи, кроме кембриджского колледжа. Нет, он был всем доволен, но страшно одинок: в колледже постоянно новые люди, и как бы хорошо они к нему ни относились, это совсем не то, что жена и дети.

Анна на удивление легко согласилась не устраивать пышной свадьбы, а пожениться тихо, только семья и ближайшие друзья, но зато в ближайшее же время.

— Брак — это не пышная свадьба за бешеные деньги, это куда более серьезные вещи, и это на всю жизнь. Вспомни о бедной старухе графине, о других несчастных женщинах. Нам с тобой очень повезло. Не стоит забывать об этом.

Я и не забывал. Не было человека счастливее меня. И у меня было такое чувство, что Тео тоже бы это одобрил. Когда шли приготовления к свадьбе, я все время ощущал его благодатное присутствие.

Из-за работы мы не могли позволить себе длинного медового месяца в Кении, как планировали, и Анна решила съездить куда-нибудь на длинные выходные. Я смутился, когда она предложила поехать в Венецию.

— Я была там только один раз, когда мне было четырнадцать лет, и было в этом городе что-то магическое. Но я мало что поняла тогда по молодости лет. Кажется, так бывает: слишком молода для Венеции.

— Тогда давай отложим ее для более долгой поездки, а сейчас съездим на юг Франции.

— Нет, там будет еще холодно. В Венецию. Пожалуйста.

Я пренебрег предчувствиями и заказал билеты. Никакие загадочные истории не должны отбрасывать тень на первые дни нашей семейной жизни. Я почувствовал, что тоже с радостью предвкушаю новую встречу с этим городом. Венеция волшебна. Другого такого города нет ни в реальном мире, ни в воображаемом.

Я вспомнил, как оказался там в первый раз, совсем молодым человеком, когда несколько месяцев путешествовал по Европе. Как только я вышел из здания вокзала, передо мной открылось удивительное зрелище: вместо улиц — вода. Первая прогулка по Большому каналу на вапоретто. Первый взгляд на встающий из тумана храм Сан-Джорджо Маджоре. Голуби на площади Святого Марка, шпили, тронутые золотистыми лучами солнца. Прогулки по площадям, где слышны лишь шаги, потому что машин нет. Часы, проведенные за столиком кафе на тихой Джу-декке, крики продавцов рыбы по утрам, изящная арка моста Риальто, лица местных святых с такими запоминающимися, типично венецианскими чертами — длинными носами, рыжими волосами...

Чем дольше я вспоминал, тем чаще билось сердце от предвкушения вновь увидеть этот город, да еще с Анной. Венеция снилась мне, и наяву я тоже грезил Венецией. Я достал с полки книги о ней — романы Генри Джеймса и Эдит Уортон, в которых так точно поймано ее настроение. Раз или два я вспомнил картину Тео и его историю, но только лишь с мыслью о том, где именно происходили эти события и насколько давно. По возвращении я решил съездить в Ходон, в родовое гнездо графини, и, может быть, когда-нибудь провести несколько дней в Йоркшире. Есть некое очарование в местах, где происходили события каких-то историй.

Через две недели мы с Анной поженились. В тот день светило яркое, теплое солнце — это доброе предзнаменование. После торжественного обеда с родителями и несколькими близкими друзьями — хотел бы я, чтобы и Тео был с нами, — вечером того же дня мы уже были на пути в Венецию.

 Глава 11

Чтобы занять себя чем-нибудь, пока я жду, я решил записать то, что, боюсь, станет концом этой истории. Ручка выпадает у меня из рук. Но я пишу, чтобы хоть что-то делать в эти страшные часы, когда надеяться уже не на что, но надо надеяться, ибо пока жива надежда, еще не все потеряно.

Я сижу в номере нашего отеля. Я пишу, не понимая, что и зачем. Говорят, если записывать, то тем самым изгоняешь страх, рассеиваешь кошмар. Писание успокоит меня, пока я жду. Стоит мне перестать писать, я начинаю мерить шагами комнату и снова сажусь к столу возле окна. Справа от меня телефон. В любой момент онможет зазвонить, и я жду этого со страстным нетерпением.

Как описать случившееся? Как объяснить необъяснимое? Я смогу лишь передать свою боль.

Но надо писать. Я не могу оставить эту историю незаконченной, иначе я сойду с ума. Ибо теперь это моя история, моя и Анны; каким-то образом мы оказались частью этого кошмара.

Не успели мы пробыть в Венеции и суток, как Анна обнаружила, что сегодня, как это часто здесь бывает, устраивается праздник в честь одного из многочисленных местных святых, с шествием, фейерверками и танцами на площадях.

Я сказал, что мы пойдем, но твердо заявил — никаких костюмов, никаких масок. Я не очень поверил рассказу Тео, но все же странные вещи, которые происходили со мной в Кембридже, и затем его кончина сделали меня нервным и подозрительным. Пусть это глупо, но мне казалось, что не стоит искать неприятностей.

Начинался праздник очень весело. На каждой улице в шествие вливались все новые люди, в лавочках пекли и продавали особое печенье, и его аромат наполнял ночной воздух. На каждом углу били в барабаны, дули в флейты, танцевали; с балконов свешивались флаги и гирлянды. Я сейчас стараюсь вспомнить, как счастливо, с легким сердцем, шли мы с Анной по улицам — еще совсем недавно.

Площадь Святого Марка была запружена народом, отовсюду лилась музыка. Мы шли по Рива-дельи-Скьявони, двигаясь медленно, вместе с шествием, и вдруг начался фейерверк над водой. Небо и воды канала окрашивались зеленым, синим, красным, золотым. В воздухе вспыхивали серебряные и золотые дожди, взрывались шутихи, сыпались конфетти. Потрясающее зрелище!

Мы шли вдоль канала и По площадям, сворачивали в переулки и наконец, пройдя между двумя высокими зданиями, снова оказались на площадке перед причалом, откуда открывался вид на мост.

На причале толпился народ. Казалось, здесь находятся все участники шествия. Нас толкали со всех сторон — люди стремились скорее перебраться через канал, и гондолы застыли в ряд, готовые перевезти их на другой берег. Повсюду по-прежнему взрывались фейерверки — почти каждую минуту по толпе пробегал коллективный вздох восхищения. И тут я заметил, что многие были в карнавальных костюмах: Старуха, Гадалка, Доктор, Брадобрей, Человек с обезьянкой, Пульчинелла и Смерть с косой сновали среди нас — с раскрашенными лицами, или в масках, или в низко надвинутых шляпах. В прорезях масок блестели глаза. Меня вдруг охватила паника. Мне захотелось уйти отсюда, вернуться на нашу тихую площадь. Я повернулся к Анне.

Но ее не было рядом. Толпа оттеснила ее. Я стал проталкиваться сквозь толпу, выкликая ее имя, то и дело оборачиваясь — нет ли ее сзади. И, раз обернувшись, покрылся холодным потом. Кровь застыла в жилах, сердце едва не остановилось, во рту пересохло, и язык распух, не в силах ничего произнести.

Я увидел в ярде-другом фигуру в белой шелковой маске, усыпанной блестками, с белым плюмажем. Взгляд огромных темных глаз под маской излучал ненависть.

Я рванулся налево, к переулку, прочь от воды, от танцующих на воде гондол, от масок, ряженых и бриллиантовой россыпи фейерверков, которые продолжали каскадами вспыхивать над водой. Женщина затерялась в толпе; когда я в очередной раз оглянулся, она исчезла.

И тогда я побежал. Я звал Анну и бежал, следуя всем поворотам и извивам Венеции, я исступленно искал свою жену и плакал.

Я вернулся в отель, поднял на ноги полицию. Долго ждал, чтобы сообщить полицейским ее приметы. Мне сказали, что туристы теряются в Венеции каждый день, особенно в толпе во время праздников, и что, пока не настанет день, ее вряд ли найдут, но что, скорее всего, она придет в отель сама или ее приведет кто-нибудь из местных жителей, что она могла упасть, почувствовать себя плохо. Полицейские постарались успокоить меня и ушли, наказав ждать Анну в отеле.

Но я не могу ждать. Я должен закончить эту жуткую историю и тогда опять пойду искать ее. Я сойду с ума, если ее не найду. Потому что я видел эту женщину, женщину в белой шелковой маске с белыми перьями, женщину из истории Тео, женщину, одержимую местью. Теперь я поверил в нее. Я видел ее сам. Не знаю, почему она хочет погубить Анну, но она разрушает всякое счастье, она преследует и жалит, и даже смерть ее не остановит.

И я сделаю все, что нужно, — кроме меня, некому, — чтобы положить этому конец.

 Глава 12

Рассказ Анны

Мне, Анне, остается только закончить эту историю. Но будет ли этому конец? Должен быть; не может ведь зло сохранять свою силу вечно.

В толпе на пристани меня едва не столкнули в воду — я испугалась за девочку, стоявшую на самом краю, и стала оттаскивать ее от воды. При этом я и сама едва не потеряла равновесие, но чья-то рука помогла мне удержаться на ногах. Мне не понравилось только, что эта рука схватила меня слишком сильно, я поймала обращенный на меня злобный взгляд. Но тут встречная толпа рванула от гондол на берег, я смешалась с ней и оказалась в узком переулке между двумя высокими домами, а дальше всей толпой мы двинулись по мосту через боковой канал.

Шествие оформилось вновь, оркестр заиграл, и под музыку мы пошли к мосту Риальто и потом по нему, и дальше, и дальше. Я была захвачена празднеством: смеялась, хлопала в ладоши, восхищалась фейерверками, то и дело расцветавшими в ночном небе. Было весело, радостно. Я не понимала, куда мы идем, но была совершенно счастлива и уверена, что еще немного, и я выйду из толпы и поверну назад.

Но пока мне не хотелось возвращаться. Оркестр играл, дети колотили в игрушечные барабаны, и так мы шли по улицам, мостам, площадям. Знакомая мне Венеция осталась позади. Вдруг я поскользнулась и упала — всем своим весом на руку. Что-то хрустнуло, руку пронзила боль, я вскрикнула. Рядом тоже кто-то закричал, люди столпились вокруг меня, помогли мне встать и при этом они очень быстро говорили по-итальянски — я ни слова не понимала. И тут небо закрутилось воронкой и стало падать на меня — я потеряла сознание от боли.

Дальше нечего рассказывать. Меня отвели в ближайший дом, вызвали врача. Он сказал, что рука не сломана, что я очень сильно ее ушибла и порезала ладонь. Руку перевязали, дали мне болеутоляющего, сделали укол против инфекции. В два часа ночи я написала на листке свое имя и номер телефона отеля и отдала листок кому-то, кто за мной ухаживал. Но тут меня затошнило, и врач настоял, чтобы я поспала до утра, и сказал, что все будет сделано.

Я поспала. За несколько часов боль меня отпустила, и проснулась я посвежевшей и даже смогла выпить прекрасного крепкого кофе и съесть мягкий рогалик с маслом.

Дальше было смешно. Интересно, когда я вновь обрету способность смеяться?

Меня с перевязанной рукой, торжественно возложенной на колени, усадили в инвалидное кресло бабушки семейства и по утреннему солнышку покатили по улицам Венеции в отель, к мужу.

Но в отеле Оливера не было. Мне сказали, что он ушел меня искать; рано утром, совершенно обезумевший, проскользнул мимо ночного портье. Сначала его никто не видел, но уже днем полицейские, которым пришлось переключиться с поисков меня на его поиски, несколько раздраженные постояльцами, все время попадающими в неприятности, рассказали, что рано утром один гондольер, который мыл свою лодку, видел мужчину, отвечающего описанию Оливера. Двое других мужчин, крепко держа его за руки, явно против его воли заставили его спуститься в другую гондолу. Я не верила, говорила, что это не мог быть Оливер, Оливер был бы один.

Однако полицейские отнеслись к его словам более серьезно, хотя они тоже не понимали, зачем этим двоим было тащить куда-то Оливера против его воли. Он не выглядел богачом, отель наш был не из роскошных, его бумажник остался в номере, и часы у него были стальные, не представлявшие большой ценности.

Итальянская полиция выдвинула версии похищения, выкупа, мафии. Я не верю ни в одну, я-то понимаю, что все они далеки от истины.

Я все поняла. Я прочла историю, записанную Оливером. Я дважды перечитала ее, медленно, внимательно, ища объяснения.

В Лондон я вернулась одна. Это было две недели назад. Ничего нового не случилось. Однажды мне позвонил инспектор венецианской полиции; у него был хороший английский.

— Синьора, мы пересмотрели нашу версию. Этот мужчина, которого гондольер видел с двумя другими... в итоге мы решили, что это был не ваш муж. Теперь мы думаем, что ваш муж поскользнулся и упал в Большой канал. Было темно, а доски там всегда мокрые и скользкие.

— Вы обнаружили его тело?

— Еще нет. Но рано или поздно оно всплывет, и тогда мы вам позвоним.

— Я должна буду приехать его опознать?

— Да. Мне очень жаль, но это необходимо.

Я поблагодарила его и разрыдалась. Я плакала, пока у меня не заболело все тело, не распухло горло; плакала, пока не выплакала всех слез. И я боялась возвращаться в Венецию, чтобы увидеть мертвого Оливера — утопленника — труп.

Я решила вернуться на работу, в офис. Мне нужно было отвлечься, и часы, когда я должна была разбирать сложный сухой язык юридических документов, приносили покой в мою душу.

Когда же мои мысли обращались к Венеции, к черной воде Большого канала, к необходимости вновь лететь туда, я выходила на улицу и милю за милей шагала по Лондону, стараясь довести себя до полного изнеможения.

Позавчера я вернулась из Линкольнз-инн в свою квартиру, мечтая принять сильное болеутоляющее и лечь спать, потому что рука все еще болела. Телефонные звонки из офиса я перевела на свой мобильный и не волновалась, что пропущу звонок из полиции.

Швейцар сказал, что мне пришла посылка и он оставил ее у дверей квартиры. Я не ожидала никаких посылок. С грустью прочла я, что посылка адресована Оливеру. К ней сверху был прикреплен конверт — все это было доставлено курьером.

Я внесла ее в комнату, сняла пальто, просмотрела остальную почту там не было ничего интересного. Там не было ничего об Оливере.

Я вскрыла конверт. К этому времени я уже не верила, что Оливер вернется и вскроет его сам. Оливер умер. Утонул. И скоро мне предстоит в этом убедиться.

Письмо было из кембриджской юридической фирмы, к нему прилагался чек на тысячу фунтов, которые завещал Оливеру его старый учитель Тео, чтобы тот «сам купил себе подарок». Мне пришлось вытереть слезы, прежде чем читать дальше, — что с письмом придет еще одна вещь, также оставленная Оливеру доктором Пармиттером по завещанию.

Странно, но, разворачивая коричневую плотную бумагу, я не представляла себе, что это может быть за вещь. Я должна была догадаться, должна! Я должна была выбросить эту посылку, не разворачивая, в мусоросжигатель или взять нож и изрезать на куски.

Но я сняла последний лист оберточной бумаги и увидела венецианскую картину.

Пальцы у меня онемели, сердце замерло, и я почувствовала слабый запах свежей масляной краски.

Тогда я стала искать на картине своего мужа.

Это было нетрудно. Позади толпы в масках, плащах и треуголках, за мерцающими водами канала с пляшущими гондолами и бликами факелов я увидела уходящий вдаль узкий переулок и спины двух дюжих мужчин в черных плащах, крепко держащих за плечи третьего. Тот повернул голову, оглядываясь, выглядывая прочь из картины, глядя поверх карнавального мира прямо на меня, и его лицо было полно ужаса. Его глаза умоляли меня найти его, догнать, спасти. Вернуть.

Но было поздно. Он, как и все остальные, ушел в картину. Через некоторое время я нашла и ту женщину — почти незаметный в уголке мазок: белый шелк, блестки, край белого пера. Но это была она. Она вытянула руку в сторону Оливера, но глаза ее были устремлены на меня, прямо на меня, и в них было злобное торжество.

Ноги у меня подкосились, я упала в кресло. Я мечтала лишь об одном — что, забрав Оливера, как забрала других, эта женщина удовлетворит наконец свою мстительность. Кто следующий? Что она еще устроит? И не достаточно ли?

Не знаю. И не узнаю, хотя не стану говорить «никогда». Я буду жить в страхе, в постоянном страхе, пока не вырастет ребенок, которого, как выяснилось, я ожидаю. Я могу лишь молиться, и я молюсь только об одном, пусть это глупо, ибо смерть на всех одна.

Я молюсь, чтобы это был не сын.

 * * *

"Я никогда не сомневалась, что меня будут печатать."

СЬЮЗАН ХИЛЛ

Сьюзан Хилл, которую восхищает музыка Бенджамина Бриттена, часто работает над своими книгами в городе Олдборо, где жил композитор.

Ридерз Дайджест: Вы выросли в Скарборо. Какие яркие воспоминания у вас сохранились о детстве?

Сьюзан Хилл: Море, море, море. Красоты побережья. Я была единственным ребенком в семье, и когда возвращалась из школы, нередко общалась с природой — она возбуждала мое воображение.

Р.Д.: Ваш первый роман «Преграда», который вы написали еще в шестом классе, был напечатан в 1961 году. Как вы к этому отнеслись, изменило ли это вас, или, быть может, возбудило честолюбивые стремления?

С.Х.: Не подумайте, что хвастаюсь, но я не удивилась. Куда больше я удивилась и возгордилась, поступив в Кингз-колледж в Лондоне на отделение английского языка и литературы. Но честолюбивых стремлений это не возбудило, а лишь укрепило их.

Р.Д.: В Лондоне вы встречались со многими писателями: Томасом Элиотом, Уистеном Оденом. У вас сохранились о них воспоминания?

С.Х.: Об Одене — как снисходителен он был к юным писательницам. Он усадил меня на пол у своих ног, и мы разговаривали. Об Элиоте — как невероятно счастлив он был со своей тогда еще новой второй женой.

Р.Д.: После университета вы работали редактором книжного раздела в газете. Вам нравилось? И почему вы ушли?

С.Х.: Нравилось. Работа в редакции дала мне прекрасный профессиональный опыт — писать к определенному сроку и в строго определенном формате. А ушла, потому что в газете сменился главный редактор. Новая метла по-новому метет; я была не единственная.

Р.Д.: Как вы познакомились с вашим мужем, шекспироведом Стэнли Уэллсом? Это была любовь с первого взгляда?

С.Х.: Ничего подобного. Я не сразу его полюбила. Познакомились мы у кого-то в гостях... подозреваю, что нас сосватали.

Р. Д.: У вас две дочери. Как вы относитесь к тому, что они рано или поздно покинут родительский дом?

С.Х.: Старшая его уже покинула — как только ей исполнилось восемнадцать лет. Сейчас она замужем. Она училась в частной школе, а после этого домой не возвращаются. Младшая учится в Калифорнийском университете в Беркли. Без нее мне как-то непривычно. Я часто вспоминаю детей. Но мне нравится жить одной — меньше стирки.

Р.Д.: Вас вдохновило на создание «Человека на картине» что-то конкретное? Какая-нибудь картина?

С.Х.: Нет. Я все выдумала. Лучшие книги пишутся именно так.

Р.Д.: Какими прилагательными вы можете себя описать?

С.Х.: Спокойная, теплая, прямая.

НАТЮРМОРТ Джой Филдинг 

Что может быть хуже смерти?

ГЛАВА 1

Обед подходил к концу. Кейси Маршалл сидела в небольшом уютном зале «Саутварка» — самого модного из роскошных ресторанов Южной Филадельфии, болтая с подругами и поглядывая в окно на уединенный внутренний дворик. Меньше часа оставалось до момента, когда на скорости пятьдесят миль в час в нее врежется машина, подбросив в воздух, переломав все кости и шарахнув головой о бетон.

Долго ли будет стоять такая неестественно теплая для марта погода, думала Кейси, и хватит ли времени на короткую пробежку перед следующей, уже назначенной встречей, и не сказать ли Джанин, что на самом деле она думает о ее новой стрижке. Хотя она, покривив душой, уже похвалила ее. Кейси улыбнулась мыслям о ранней весне и посмотрела направо, на ярко освещенный натюрморт с розовыми пионами.

— Тебе же не нравится, — услышала она голос Джанин.

— Картина? По-моему, чудесная.

— Моя стрижка. Ты считаешь, что она ужасна.

— Я не считаю, что она ужасна.

— Ты считаешь, что я переборщила.

Кейси посмотрела в ярко-синие глаза Джанин, на тон-другой темнее ее собственных.

— Ну, пожалуй, — согласилась она и подумала, что прямые, геометрически четкие пряди подчеркивают и без того тяжеловатый подбородок Джанин.

— Я просто устала, все время одно и то же, — объяснила Джанин, взглядом ища поддержки у Гейл.

Гейл согласно кивнула:

— Изменить — все равно что отдохнуть.

— Мы ведь уже не студентки, — продолжала Джанин. — Нам за тридцать, и хватит строить из себя Алису в Стране чудес. — Она выразительно посмотрела на распущенные светлые волосы Кейси длиной до плеч.

— А мне нравилось, когда у тебя были длинные волосы, — возразила Кейси.

— Мне тоже, — согласилась Гейл, убирая за ухо свои мелкие темно-русые кудряшки. У Гейл не было проблем с прической: ее волосы всегда выглядели так, словно по ним только что прошлись электрошоком. — Хотя и стрижка мне тоже нравится.

— Конечно, надо же двигаться вперед, как ты всегда говоришь. — Джанин так сладко улыбнулась, произнеся эти слова, будто хотела задеть подругу.

— Ну ладно, можно выпить еще кофе, — объявила Гейл, не придав значения реплике подруги, и позвала официанта.

Кейси тоже не стала искать скрытого смысла в замечании Джанин. Зачем бередить старые раны? Вместо этого она пододвинула миловидному официанту свою фарфоровую чашечку. Кейси понимала, что Джанин никогда не простит ей ухода из рекрутинговой фирмы по подбору юристов, которую они вместе основали сразу после окончания университета, но убеждала себя, что все-таки прошел почти год и Джанин, должно быть, смирилась. Проблему осложняло то, что у Кейси ее студия дизайна интерьера процветала, а у Джанин дело несколько застопорилось. Кому же такое понравится? «Забавно, все, к чему ты прикасаешься, превращается в золото», — любила повторять Джанин, маскируя ослепительной улыбкой завистливые нотки в своем голосе.

Кейси отпила кофе. Они с Джанин дружили со второго курса Университета Брауна. Джанин перевелась с юридического на филологический и окончила с отличием. А Кейси училась на филологическом, а потом специализировалась на психологии. Несмотря на разные характеры — Кейси помягче, более сговорчивая, Джанин несколько нервная, вспыльчивая, но отходчивая и очень общительная, — они немедленно сошлись. Возможно, именно потому, что прекрасно дополняли друг друга. Кейси не слишком задавалась вопросом, почему их дружба выстояла, несмотря на множество изменившихся обстоятельств, в том числе на разрыв их делового сотрудничества и брак Кейси с мужчиной, которого Джанин охарактеризовала как «разумеется, совершенство». Она просто была благодарна судьбе за подругу.

И так же она благодарила судьбу за вторую свою подругу, Гейл. Они познакомились еще в школе, и хотя прошло уже больше двадцати лет, Гейл оставалась все той же простодушной девчонкой с открытым лицом, какой была всегда. Ее жизнь сложилась нелегко, но она, вопреки всему, почти всегда улыбалась. Как если бы щенок всякий раз подставлял животик, чтобы его погладили, думала Кейси, глядя на Гейл.

В отличие от Джанин Гейл не притворялась и не держала задних мыслей. Она обычно сразу старалась уловить, что ты думаешь, а потом уже высказывалась. Джанин слегка недолюбливала Гейл за наивность, но Кейси восхищало, как искусно Гейл умела убедить каждого, что она на его стороне. Возможно, это и делало ее хорошим агентом по продажам.

— Ну в целом у тебя все нормально? — спросила Кейси, обращаясь к Джанин.

— Все отлично. Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Кажется, ты немного... Я не знаю.

— Знаешь. Все ты знаешь.

— Вот видишь — именно это я и имела в виду.

— Я что-то пропустила? — спросила Гейл, беспокойно оглядывая подруг.

— Ты на меня сердишься, — предположила Кейси.

— С чего мне на тебя сердиться?

— Не знаю.

— Честное слово, не понимаю, о чем ты, — сказала Джанин, поправляя воротничок белоснежной блузки от Валентино. Кейси знала, что это «Валентино», потому что видела такую на обложке последнего «Вог». И еще знала, что Джанин не может позволить себе заплатить почти две тысячи долларов за блузку.

— Вот и хорошо, — заключила Кейси.

— Ну, может быть, я немного раздражена, — признала Джанин, тряхнув своими иссиня-черными каскадными прядями. — Не из-за тебя, — быстро добавила она.

— А в чем дело?

— Помнишь этого недоделанного, Ричарда Муни?

— Которого мы пристроили в «Хаскинс и Фабер»?

— Того самого. Этот урод едва диплом получил, — пояснила Джанин для Гейл, — знания на нуле, общаться ни с кемне умеет. Не мог найти работы, никакой. Пришел к нам. Я сказала Кейси, что он полная дрянь и нам не стоит им заниматься, но она решила дать ему шанс. Ну ясное дело, отчего ж не дать — она же собиралась уходить.

— Э-эй, — воскликнула Кейси, вскинув руки.

Джанин неотразимой улыбкой отмела все ее возражения.

— Шучу. А потом, ты ведь действительно через пару месяцев ушла. — Джанин продолжала, обращаясь к Гейл: — Надо ли говорить, что, когда Кейси взмахнула ресницами не то на Хаскинса, не то на Фабера, тот немедленно взял Муни.

— Вряд ли только по этой причине, — перебила ее Кейси.

— Не важно. Так вот, Муни проработал у Хаскинса почти год, а потом его выгнали. Кейси, конечно, давно уже не до этого — она оформляет апартаменты звезд. А кому расхлебывать?

— Что расхлебывать? — спросила Гейл.

— Каких звезд? — удивилась Кейси.

— Вряд ли, конечно, Хаскинс с Фабером прибежали бы ко мне с просьбой найти замену. Но угадайте, кто сегодня явился не запылился? Этот урод, собственной персоной! Он хочет работать! Он заявил, что мы все испортили, устроив его к Хаскинсу, и теперь я должна найти ему более подходящее место. А когда я предложила ему обратиться к кому-нибудь еще, он поднял такой шум, что я даже хотела вызвать охрану.

— Ужас! — сказала Гейл.

— Бедная. — Кейси припомнила, что Джанин, наверное, права: это она решила помочь Ричарду Муни и пару раз взмахнула ресницами на Сида Хаскинса.

— Ты не виновата, — отмахнулась Джанин. — Не знаю, почему я позволила ему пудрить себе мозги. Видимо, ПМС.

— Кстати, о ПМС... ну, не прямо об этом... — оживилась Кейси, решив-таки поделиться своими последними переживаниями с подругами: — Мы с Уорреном думаем завести ребенка.

— Ты шутишь, — выпалила Джанин, и подбородок ее дрогнул.

— И ты весь обед молчала? — воскликнула Гейл.

— В конце месяца я перестану принимать таблетки.

— Фантастика! — восхитилась Гейл.

— А ты уверена, что пришло время? — уточнила Джанин. — Я имею в виду, вы не так давно женаты и ты совсем недавно начала свое дело.

— Бизнес идет отлично, брак — лучше и быть не может, и, как ты правильно заметила, мы давно уже не студентки. Мне скоро тридцать три.

— Рада за тебя. — Гейл взяла Кейси за руку. — По-моему, это прекрасно. Из тебя получится великолепная мать.

— Ты думаешь? Пример мне брать было не с кого.

— Но ты ведь практически воспитала свою сестру, — продолжала Гейл.

— Да, и что получилось...

— А кстати, как там Дрю? — спросила Джанин.

— Больше месяца не отвечает ни на письма, ни на звонки.

— Понятно, все как обычно. — Теперь Джанин позвала официанта. — И ты понимаешь, что с прекрасной фигурой придется расстаться, — прищурившись, сказала она, изучив счет. — Прежней уже не вернешь.

— Конечно. Но...

— Надо двигаться вперед? — сострила Джанин и подсчитала: — По пятьдесят пять с носа, вместе с чаевыми.

— Ладно, а какие у вас планы на выходные? — спросила Кейси, протягивая ей деньги.

— У меня свидание с банкиром, как и на прошлой неделе. — Синие глаза Джанин потемнели, в них отразилась скука. — Он купил билеты на «Парней из Джерси». Вы же понимаете, как их трудно было достать.

— О, тебе понравится, — заверила ее Кейси. — Я видела премьеру на Бродвее несколько лет назад. Это просто сказочно.

— Ну конечно, ты видела, — улыбнулась Джанин. — И выходные ты проведешь со своим сказочным мужем, и вы будете делать сказочных детишек. Извини, — произнесла она на одном дыхании, — я просто сука.

— А сейчас ты куда? — спросила Гейл у Кейси, когда им подавали пальто.

— Думала пойти побегать, но, боюсь, уже не хватит времени. — И Кейси взглянула на свои золотые часики от Картье, подарок мужа на вторую годовщину свадьбы.

— Побереги силы для ночи, — посоветовала Джанин, целуя подругу в щеку. — Пойдем, Гейл, я подброшу тебя до работы.

Они пошли по Саут-стрит, Кейси проводила их взглядом. Забавно они смотрелись вместе, такие разные: высокая, стройная Джанин и Гейл, маленькая, приземистая, словно кто ее растянул по бокам.

Ну что ж, подумала Кейси. Может быть, сменить прическу на более современную? Хотя кому могут надоесть длинные светлые волосы? И они так идут к мягкому овалу и тонким чертам ее лица, к изящной фигурке. «Только не говори, что тебя не выбирали королевой красоты», — усмехнулась Джанин, едва они познакомились. Кейси тогда рассмеялась и промолчала. Да, она была королевой красоты. И капитаном команды по плаванию, и всегда хорошо училась. И семья ее была неприлично богата. Правда, родители — отец-бабник, мать-алкоголичка — погибли, разбившись на собственном самолете, а ее младшая сестра — наркоманка и тусовщица, и это просто полный кошмар.

Такие мысли занимали Кейси по дороге к многоуровневому паркингу на Вашингтон-авеню. Пообедать в этом районе — проблема, потому что невозможно припарковаться, а стоит отойти от Саут-стрит, и немедленно оказываешься на территории Рокки.

Кейси поднялась на лифте на шестой уровень парковки и направилась к дальнему углу площадки. Услышав звук включаемого двигателя, она оглянулась: ничего, кроме рядов автомобилей. Ничего и никого.

Машина возникла внезапно. Кейси уже подошла к своему «лексусу» и нажала кнопку пульта, когда из-за угла вдруг вылетел серебристый внедорожник. Она не успела отскочить — в следующую же секунду ее подкинуло в воздух, а еще через секунду на бетон рухнуло обмякшее тело с переломанными костями и разбитой головой.

Внедорожник затерялся в путанице улочек Южной Филадельфии, Кейси Маршалл погрузилась во тьму.

Она открыла глаза в темноте.

Не просто в темноте, подумала Кейси, ища хоть слабый проблеск света, а в самой черной-черной черноте, словно я провалилась в глухую подземную пещеру.

Где я? Почему так темно?

— Эй, есть здесь кто-нибудь?

Никого? Никто меня не слышит?

Ответа не было. Кейси старалась не поддаваться панике, постепенно охватывающей ее. Всему должно быть какое-то логическое объяснение, говорила она себе, и нечего бояться.

— Ау! Кто-нибудь!

Она нахмурилась и где-то вдали словно бы услышала замечание Джанин: не хмурься, будут морщины.

— Джанин, — прошептала она, с трудом вспоминая, как они обедали...

Когда же это было?

Недавно. Кажется, буквально только что мы расстались. Ну да, мы с Джанин и Гейл пообедали на Саут-стрит — я съела теплый салат из курицы с папайей, выпила бокал пи-но, потом отправилась на Вашингтон-авеню забрать машину. А потом что?

А потом... ничего.

Кейси представила себя — вот она идет по бетонному полу старой парковки, цокая каблучками черных туфель от Феррага-мо, приближается какой-то звук... Звук чего?

Кейси вдруг поняла, что не может двигаться.

— Что?.. — начала было она, но паника уже завладела ею, сжала горло, лишила голоса.

Она попыталась поднять руки — рук не почувствовала. Попробовала подрыгать ногой — но ног не почувствовала тоже. Впечатление было такое, словно она — это только мысли. Она даже не представляла, лежит она или сидит, безуспешно пытаясь повертеть головой.

Меня похитили. Она судорожно искала хоть одно разумное объяснение своему положению. Какой-то сумасшедший схватил меня на парковке и заживо похоронил у себя на заднем дворе. Давным-давно я что-то такое видела в кино.

О господи! Спокойно. Спокойно. Спокойно.

Кейси старалась выровнять дыхание. Я не чувствую недостатка воздуха. Не чувствую холода. Или еще чего-нибудь. Я вообще ничего не чувствую.

Может быть, я умерла?

Этого не может быть. Не может быть.

Разумеется, этого не случилось, обрадовалась она своим мыслям. Это просто сон. Это кошмар. Всего-то и нужно, что проснуться. Вот только я не помню, как ложилась в постель.

Но как-то легла. Должна была как-то лечь. Видимо, и весь этот день мне приснился. То есть утром я не встречалась с Рондой Миллер, чтобы обсудить заказ, не обедала с подругами, и мы не говорили о новой стрижке Джанин и о Ричарде Муни, этом «недоделанном», как называет его Джанин.

Надо же какой подробный и живой сон. Получается, сон о сне — я же еще не проснулась? Что это за кошмар такой?

Проснись, мысленно приказала она себе. И еще раз: проснись! Где-то я читала, что громкий крик выталкивает человека на другой уровень сознания — буквально.

— Проснись! — закричала она во всю силу легких, надеясь не слишком испугать Уоррена, который наверняка спит рядом.

Может быть, поэтому я и не могу двинуться. Может, это Уоррен прижался ко мне. Уоррен Маршалл — без малого шесть футов роста и почти двести фунтов мышц.

Нет, Уоррена здесь нет. И никого нет. Я одна, и мне это не снится.

— Помогите, хоть кто-нибудь! — завопила она.

Крик отдался у нее в ушах, почти не потревожив всепоглощающего молчания, которое окружало ее. Кейси лежала в глубокой черной дыре, напрасно ожидая ответа; кричала она в пустоту.

Она уснула, и приснилось ей, что еще девочкой она играет с папой в гольф. В десять лет отец впервые взял ее в роскошный гольф-клуб «Мерион» и на своем эксклюзивном поле, не жалея времени, оттачивал ее свинг. Когда ей было двенадцать, она впервые прошла поле меньше чем за сотню ударов, в пятнадцать — меньше чем за девяносто, в двадцать лет впервые попала в лунку с первого удара. Ей снилось, что она предлагает помочь в игре своей младшей сестре, но Дрю отказывается и в раздражении убегает с поля. «Пусть уходит, — слышит она голос отца, — в нашей семье спортсменка ты, Кейси». Ведь он назвал ее в честь Кейси Стенджел, напоминает отец.

— Итак, что мы имеем? — спросил отец. — Пожалуйста, доктор Пибоди.

Кто такой доктор Пибоди? Нашим семейным врачом, сколько я себя помню, был доктор Маркус. Откуда же взялся доктор Пибоди? И что он делает в моем сне?

И тут Кейси поняла, что уже не спит, а голос, который она слышит, принадлежит не ее умершему отцу, а человеку живому и здоровому, который стоит рядом с ней. Она открыла глаза. По-прежнему кромешная тьма. Но по крайней мере она была не одна, голоса звучали совсем рядом.

— Я здесь, — закричала она.

— Пациентку, — как ни в чем не бывало заговорил другой голос, — тридцатидвухлетнюю женщину — сбила машина. Поступила три недели назад. Если быть точным, двадцать шестого марта.

— Э-эй, — позвала Кейси, — доктор Пибоди! Я здесь!

— Многочисленные травмы, в том числе множественные переломы таза, ног, рук, потребовали обширного хирургического вмешательства, — продолжал доктор. — Подключена к системе жизнеобеспечения. Фиксаторы костей потребуются ей еще по меньшей мере месяц. Диагностирован разрыв селезенки, селезенка удалена.

О ком он говорит? И почему его голос звучит то громко и уверенно, то, через минуту, слабеет, словно вязнет в черной патоке?

— Эй, — снова позвала она.

— Магнитно-резонансная томография показала, что перелома позвоночника, к счастью, нет...

— «Счастье» в данном случае — не слишком точно выбранное слово, вы согласны, доктор Пибоди? — перебил первый голос. — Учитывая то, что пациентка до конца своей жизни может пролежать в коме.

Какая пациентка? Кто эти люди? Я что, в больнице? Как я сюда попала? И почему меня никто не слышит?

— Да, сэр. Я имею в виду...

— Доктор Бенсон, вы что скажете?

Доктор Бенсон? Кто такой доктор Бенсон?

— У пациентки было мозговое кровоизлияние, — заговорил третий голос. — Необходимо было откачать кровь из-под черепной кости. Это взял на себя доктор Джарвис.

— И каков прогноз?

— В целом благоприятный, поскольку миссис Маршалл молода и находится в великолепной физической форме...

Миссис Маршалл? Это мое имя! О ком они говорят? Здесь есть еще одна миссис Маршалл?

— ...однако она получила сильнейшее сотрясение мозга, что и привело к коме. Еще рано говорить о том, сможет ли мозг восстановиться. Как уже было сказано, мозг пациентки поврежден.

— Кто так сказал? — спросила Кейси. Бедная женщина в коме, а эти бесчувственные так спокойно и рассудительно обсуждают ее состояние.

— Как долго, по вашим оценкам, она будет подключена к системе жизнеобеспечения?

— Тело пациентки функционирует, следовательно, мозг тоже функционирует, хотя и чрезвычайно слабо. Кейси Маршалл может долгие годы оставаться в таком состоянии, а может прийти в себя завтра.

— Кейси Маршалл? — не веря своим ушам, переспросила Кейси.

— Внушает ли надежду тот факт, что вчера она открыла глаза?

— К сожалению, нет. Это бессознательное действие, как моргание. Она ничего не видит, несмотря на то, что ее зрачки реагируют на свет.

— А дыхание, доктор Царб?

— Искусственная вентиляция легких длится уже несколько недель. Но следует произвести трахеотомию, иначе трубка, которую мы ввели через рот, может повредить гортань.

Доктор Царб? Доктор Бенсон? Доктор Пибоди? Сколько же здесь врачей? Почему я никого не вижу? Я же не та женщина, не та несчастная, которая лежит в коме. И пролежит так годы. Возможно, до конца жизни. Нет! Не может быть! Страшно даже подумать об этом! Как я могу быть в коме, если я все слышу?

— Мы сделаем надрез в области шеи, — продолжал доктор Царб, — и, когда пациентка сможет дышать самостоятельно, удалим трубку и свищ затянется.

— Каковы шансы, что это случится, доктор Эйн?

— Сейчас невозможно сказать. В ее пользу говорит то, что она молода. Она в очень хорошей физической форме. И не забывайте, она дочь Рональда Лернера. Для тех, кто слишком молод, напомню: этот сомнительной репутации бизнесмен несколько лет назад разбился в авиакатастрофе и оставил большую часть своего значительного состояния женщине, которая сейчас перед вами. Кейси Маршалл может позволить себе самую лучшую медицинскую помощь.

Это все неправда. Мне нужно отсюда выбраться.

— Еще вопросы есть? — спросил кто-то.

Кажется, доктор Эйн.

— Когда будет вынут желудочный зонд?

— Когда пациентка начнет есть самостоятельно, — последовал ответ.

— Я хочу домой. Пожалуйста, отпустите меня домой.

— А когда можно будет отменить антибиотики?

— Не раньше чем через неделю. Пациентка сейчас беззащитна перед инфекциями. Еще вопросы есть?

— Есть! Вы должны объяснить мне все с самого начала: что случилось, как я здесь оказалась, что со мной будет. Вы не можете уйти и оставить меня здесь одну в темноте. Я хочу вас слышать! Вернитесь!

— Доктор Эйн, — сказал кто-то.

— Да, доктор Бенсон.

— Похоже, пациентке плохо. Сердцебиение ускорено.

— Вероятно, она испытывает боль. Усилить дозу дилаудида, демерола и ативана.

— Нет, подождите. Здесь какая-то страшная ошибка.

Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы эти люди поняли, что я их слышу. Сделай это, и я обещаю, что стану лучше. Стану лучшей женой, лучшей подругой, лучшей сестрой.

Прошу Тебя. Я так боюсь. Я не хочу до конца жизни лежать здесь, не видя, не двигаясь, молча. Прошу Тебя.

Мысли Кейси стали путаться, голова закружилась. Дилаудид, демерол, ативан. Глаза ее закрылись. Через секунду она уже спала.

 ГЛАВА 2

— Кейси. Проснись, милая.

Просыпаться не хотелось. Она открыла глаза —  над ней склонился муж, черты его красивого лица расплывались.

— Что происходит? — спросила она, стараясь стряхнуть с себя остатки сна. Часы у кровати показывали три ночи.

— В доме кто-то есть, — прошептал Уоррен, беспокойно оглядываясь. — Сюда могут войти. Я хотел позвонить по 911, но провод перерезали.

— Ох, только не это. — Кейси проследила за его взглядом.

— Ничего, у меня есть пистолет. — И он поднял пистолет. Ствол блеснул в лунном свете — в окне виднелась половинка луны.

Кейси с колотящимся сердцем резко села в постели.

— Что же нам делать?

— Спрячемся в кладовке и закроем дверь. А если кто-нибудь ее откроет, я сначала стреляю, а потом уже задаю вопросы.

— Ужас какой, — сказала Кейси голосом Гейл. — Неужели кто-то так разговаривает?

— Только по телевизору, — ответил Уоррен.

Что? Что здесь происходит? Какой телевизор?

— Кажется, этого фильма я не видела.

Что делает Гейл в нашей спальне?

— Его никто не видел. Обычный сериал, снятый на живую нитку. Врачи считают, что включенный телевизор стимулирует мозг Кейси, да и, честно говоря, он помогает мне скоротать время.

— Почти час, — взглянула на часы Гейл. — Ты обедал?

— Медсестра принесла мне кофе. Есть не хочется.

— Надо поесть, Уоррен. Ты должен поддерживать свои силы.

— Они все ближе! Я слышу их шаги уже на лестнице.

Кто на лестнице? Что случилось?

— Забирайся под кровать, быстро!

— Только с тобой.

Кто эти люди?

— Ну хватит этой ерунды, — сказал Уоррен.

Щелчок, потом тишина.

Что происходит? Кейси вдруг поняла, что не знает, открыты у нее глаза или закрыты. Может быть, я сплю? Но почему мне до сих пор не ясно, что реально, а что нет? Это мой Уоррен и моя Гейл?

— Цвет лица у нее получше, — заметила Гейл. — Есть какие-нибудь изменения?

— Врачи говорят, она сильнее чувствует боль. Пациенты в глубокой коме могут испытывать боль, — упавшим голосом объяснил Уоррен. — Разве это честно?

Это действительно мой Уоррен. О, Уоррен, ты нашел меня, я знаю, ты меня не бросишь здесь, в темноте.

— Все думаю, неужели это Кейси, — вздохнула Гейл. — В тот день она была так прекрасна, так полна жизни.

— Она и сейчас прекраснее всех в мире, — сказал Уоррен.

Кейси представила себе его глаза, наполняющиеся слезами, которые он изо всех сил сдерживает.

— Я даже не помню, о чем мы говорили за обедом, — размышляла вслух Гейл. — Кто же знал, что, может быть, это наша последняя встреча.

— Тсс, так ты можешь вызвать болезненные воспоминания, — предупредил Уоррен.

Кейси представила, как Гейл слегка пожимает плечами и заправляет кудряшки за правое ухо.

— За два месяца до смерти Майка увезли в хоспис. — Гейл говорила о своем муже, который умер от лейкемии пять лет назад. — Уже ничего нельзя было поделать, только смотреть, как он угасает.

— Кейси не умрет, — упрямо сказал Уоррен. — Я даже не рассматриваю вариант отключить ее от системы жизнеобеспечения.

— Отключить от системы жизнеобеспечения? А кто это предложил?

— И врачи говорят, что рано еще думать об этом.

— Разумеется. Так кто?

— А как ты думаешь?

— Я и не знала, что Дрю сюда приходила.

Сюда приходила моя сестра?

— Ты шутишь? Она здесь ни разу не была. Говорит, что не может видеть сестру в таком состоянии. Вчера вечером она звонила узнать, как дела, ну и спросила, как долго я намерен заставлять Кейси страдать. Сказала, что Кейси ни в коем случае не захотела бы быть овощем, подключенным к трубке и к искусственному дыханию.

— Но это же временно, пока она не начнет дышать сама, — уверенно сказала Гейл. — Кейси выкарабкается. Ее организм восстановится. Благодарение Богу, она не понимает, что с ней происходит...

Раньше не понимала. А теперь я все понимаю, и мне страшно. Дико страшно лежать одной в этом мраке.

— Нет, нет, нет, — закричала она, отказываясь принимать жестокую правду: она в коме, она может слышать — но не видеть, может думать — но не говорить, существовать — но не действовать.

Черт, я даже дышать не могу без помощи аппарата. Неужели я обречена провести остаток своих дней в этой пустоте, в этой неопределенности, не отличая реальности от воображаемого? Сколько дней, недель, месяцев, лет — Господи, не допусти, чтобы лет, — придется пролежать мне здесь, не в силах докричаться до тех, кого я люблю?

«Мозг пациентки поврежден».

И если это так, то через какое-то время подруги перестанут приходить ко мне, и даже муж... будет жить дальше. Гейл теперь все реже говорит о Майке. А Уоррену всего тридцать семь. Год-другой он будет ждать и надеяться, но в конце концов рутина возьмет свое и он успокоится. Меня отправят в какой-нибудь хоспис и забудут — в затхлом коридоре, на инвалидном кресле. И там я сойду с ума от горя и ярости.

«А может прийти в себя завтра».

— Я могу прийти в себя завтра, — прошептала Кейси.

Может быть, возвращение слуха — это первый шаг на пути к выздоровлению? Глаза у меня открыты. Может быть, завтра тьма рассеется? А потом и трубку вынут изо рта — если еще не вынули. Интересно, мне уже сделали трахеотомию? И я вновь научусь пользоваться голосовыми связками. Я уже лучше различаю внешние голоса. Может быть, я иду на поправку?

А может быть, все останется как есть. И в таком случае сестра права: лучше умереть.

— У полиции появились какие-то версии? — услышала она голос Гейл.

— Насколько я знаю, нет, — ответил Уоррен. — Нив одну автомастерскую не обращались с таким повреждением. Свидетелей нет. Словно машина, которая ее сбила, растворилась в воздухе.

— Как можно совершить такой чудовищный поступок? Я хочу сказать, сбить ее — само по себе ужасно, но оставить вот так...

Кейси представила, как Уоррен качает головой. Мягкие темно-русые волосы падают на лоб, лезут в глаза — в чудесные карие глаза.

— Может, водитель был пьян. Или испугался. Кто знает?

Они замолчали.

— Я вспомнила, о чем мы говорили за обедом, — вдруг проговорила Гейл с печалью в голосе. — О том, что вы с Кейси хотели завести ребенка.

— Да, Кейси переживала из-за всего этого, даже боялась немного. Наверное, из-за матери.

— Да-а, ее мать была нечто.

— Кейси мне почти ничего о ней не рассказывала.

— А нечего рассказывать. Алана Лернер была из тех женщин, которым вообще не следует иметь детей. Просто чудо, что Кейси оказалась такой хорошей, — сказала Гейл и вдруг расплакалась. — Извини.

— Тебе не за что извиняться. Я же знаю, как ты ее любишь.

— Она была свидетельницей на моей свадьбе. Я вышла замуж сразу после школы, а Майк был на десять лет старше меня и уже с диагнозом лейкемия. И все мне говорили, что я гублю свою жизнь, все, кроме Кейси.

— Гейл, она выздоровеет.

— Обещаешь? — спросила Гейл.

Уоррен не успел ответить. Послышался звук открываемой двери, быстрые уверенные шаги.

— Пожалуйста, выйдите, — попросил женский голос. — Мы должны сделатьпациентке обтирание.

— Это займет не больше десяти минут, — добавил другой голос.

— Может, пойдем пока в кафетерий, поедим чего-нибудь, — предложила Гейл.

— Давай, — согласился Уоррен, судя по голосу, неохотно.

— Не беспокойтесь, мистер Маршалл, — сказала медсестра, — мы с Пэтси вашу жену не обидим.

— Я скоро вернусь, Кейси, — пообещал Уоррен.

— Донна, какой мужчина! — воскликнула Пэтси, как только дверь за ними закрылась. — У меня просто сердце из груди выпрыгивает. Что ж, миссис Маршалл, давайте вас оботрем для вашего красавца муженька.

Кейси услышала шуршание простыней и, хотя чувствовать ничего не могла, почувствовала себя как никогда обнаженной и беззащитной. Интересно, что на мне? Больничная рубашка? И есть ли вообще что-нибудь?

— Как думаешь, долго он продержится? — спросила Донна. — Скоро он поймет, что лучше ей не станет...

— Тсс. Не говори так, — возмутилась Пэтси.

— Почему? Она же не слышит.

— Это еще неизвестно. Она вон глаза открыла.

— Это ничего не значит. Я слышала, кто-то из врачей объяснял, что, когда глаза открывают, это плохой признак. Это может указывать на переход в вегетативное состояние.

Для них я уже сейчас —- неодушевленный предмет. Просто тело, которое нужно регулярно переворачивать, чтобы не образовались пролежни, и обмывать, чтобы не завоняло. Ни больше ни меньше.

— Помоги мне перевернуть ее на бок, — попросила Донна.

Кейси почувствовала, что с ее телом что-то делают: голова расположилась под другим углом.

— Я закончила, — через несколько минут сказала Донна.

— Думаю, ее надо причесать. А ты иди, не жди меня.

— Ну, как хочешь.

— Вот мы сейчас причешемся для нашего преданного красавца мужа, — мурлыкала Пэтси, пока Донна направлялась к двери. — Хотя ты удивишься... — Как только Донна закрыла за собой дверь, ее голос тотчас потерял мягкость. — Я имею в виду, в конце концов, он мужчина. Очень богатый, весь из себя, но мужчина. — Она засмеялась. — Как ты думаешь, сколько времени мне понадобится, чтобы уложить его в постель? Спорим? На десятку. Или на сотню. Черт, лучше на тысячу. Тебе это по средствам.

— Пэтси, — позвала из коридора Донна. — Нас ждут в триста седьмой.

— Хорошо, — ласково ответила Пэтси, — бегу-бегу.

Кейси было три года, когда она узнала, что красавица с белокурыми волосами до пояса — ее мама, а не просто загадочная женщина по имени Алана с неизменным бокалом в руке, которая спит в отцовской кровати.

— Кейси, миленькая, послушай. Отнеси, пожалуйста, этот бокал наверх, маме. Я говорю по телефону и не могу отойти.

— Маме? — переспросила девочка. О ком это она говорит? Майя у них недавно, может быть, еще не всех знает.

— Красивой блондинке, которая замужем за твоим папой, — пояснила Майя, словно так Кейси было понятнее. — Той тете, которая целыми днями лежит в постели, — со смехом добавила она, и ее обычно бледное лицо покраснело. — И не вздумай передавать маме то, что я сказала.

Кейси взяла в руки бокал с прозрачной жидкостью и кубиками льда и поднесла к носу.

— Что это?

— Вода.

Кейси хотела было попробовать, но Майя тотчас выхватила у нее бокал.

— Что ты делаешь? Я сейчас налью тебе в твой стаканчик. — Она плеснула Кейси холодной воды.

— А почему мне нельзя той воды?

— Потому что нехорошо пить из чужого бокала.

Несмотря на свой нежный возраст, Кейси поняла, что Майя говорит неправду. И что красивая женщина наверху — ее мама, это тоже неправда. Толком Кейси не знала, что такое мама, но очень хорошо помнила одну сцену в парке, где какая-то женщина с густыми растрепавшимися каштановыми волосами играла в песочнице с малышом.

— Вы здесь новенькая, — заговорила с ней Майя, подводя Кейси к песочнице. — Вы у кого работаете?

Женщина, казалось, не сразу ее поняла.

— Я не няня. Я его мать.

— В самом деле? — Майя очень удивилась. — Наверное, вы единственная настоящая мать во всей округе.

— Что такое настоящая мать? — спросила Кейси потом, когда они возвращались домой.

Майя засмеялась и не ответила, а Кейси больше не спрашивала. Но она поняла, что женщина, которая спит в одной постели с ее отцом, не может быть настоящей матерью. У нее душистые светлые волосы, которые она постоянно расчесывает, а к песочнице она и близко не подходит. Она вообще все время сидит в своей комнате, и если появляется на людях, то только вечером.

— Поцелуй Алану и пожелай нам спокойной ночи, — обычно говорил отец дочери, когда они с Аланой куда-нибудь уходили.

— Ты такая красивая, — шептала Кейси, целуя Алану в гладкую щеку. И однажды она совершила страшную ошибку: захотела обнять красавицу своими ручонками за шею. Алана оттолкнула ее, прошипев: «Осторожно, прическа».

— Так чего ты ждешь? — поторопила Майя и снова сунула холодный бокал ей в руку. — Неси наверх. И не смей пить. Ты поняла?

Кейси кивнула и пошла наверх по огромной винтовой лестнице. В спальне было очень тихо. Она чуть слышно постучала.

— Почти вовремя, — раздался за дверью суровый голос. — Какого черта ты там делаешь целое утро?

Кейси вошла. Алана сидела среди кружевных подушек в кровати темного дуба с пологом. На ней было розовое неглиже, распущенные волосы падали ей на плечи.

— A-а, это ты, — сказала она.

— Вот твоя вода. — Кейси протянула ей бокал.

— Ну, давай сюда. Думаешь, у меня руки по восемь футов длиной?

— Ты заболела? — Кейси смотрела, с какой жадностью она делает первый глоток.

Алана ничего не сказала, даже «спасибо».

— Ты моя мама?

— Разумеется, я твоя мама. Что с тобой сегодня?

Мама допила то, что осталось в бокале, откинула одеяло и спустила ноги с кровати.

— Помоги мне дойти до ванной, — распорядилась она.

Кейси увидела большой круглый живот.

— Какая ты толстая!

— Не умничай.

Кейси отвела ее в ванную.

— Что значит «не умничай»?

— Это значит, что маленьким девочкам не следует говорить глупости.

Кейси обиделась на замечание и больше ничего не говорила.

В туалете Алану вырвало, и она вернулась в кровать.

— Пришли сюда Майю с другим бокалом, — велела она.

— У твоей мамы будет ребенок, — объяснила ей потом Майя. — Но кажется, она не слишком этому рада.

— Почему?

— Материнство — не для нее.

— А что для нее? — спросила Кейси, не вполне понимая, о чем они говорят, впрочем, как и всегда, когда они разговаривали с Майей. Однако Майя была единственной взрослой в доме, кто уделял ей внимание, и Кейси очень надеялась, что ее вопрос прозвучал не слишком глупо.

— Алана женщина непростая, — только и ответила Майя.

— Я бы хотела, чтобы ты была моей мамой, — призналась ей как-то Кейси.

А потом Майя внезапно исчезла, ее сменила Шона. После Шоны появилась Лесли, грудастая бывшая официантка из бара, — ее наняли заниматься младенцем, но она гораздо охотнее занималась отцом Кейси. Лесли быстро заменили на Рози, но и она скоро исчезла, уступив место Келли, потом Мише и, наконец, Даниэле.

— Твой отец гораздо старше матери, — заметила как-то Шона, ведя Кейси на занятия в подготовительный класс.

— На семнадцать лет. — Кейси не задумывалась, откуда ей это известно. Наверное, услышала разговоры взрослых, они ведь не обращали на нее внимания.

Позже Кейси узнала от Келли, что ее отец — «мерзавец», который «набрасывается на все, что движется», и что ее родители «грязные богачи», хотя они ежедневно принимали ванну.

— Если подумать, откуда на человеке в коме столько грязи? — Эти слова вернули Кейси в действительность.

Сколько времени я проспала?

— Это просто отмершая кожа, — ответил другой голос.

Донна и Пэтси. Они же только что ушли.

— И где же сегодня ваш красавчик муж? — спросила Донна.

— Я уже два дня его не видела, — заметила Пэтси.

Два дня? Прошло два дня? Но это, наверное, лучше, чем. если бы день за днем тянулись бесконечно. Хотя днем по крайней мере приходят и уходят люди, суетятся, что-то обсуждают, сплетничают. А ночи совсем глухие, тихие лишь иногда смеются дежурные медсестры или кто-то стонет в палатах.

— Кто-нибудь, — закричала вдруг она, — перекройте кран! Сделайте что-нибудь, прекратите эту пытку!

— Осторожнее с трубкой в шее, — предупредила Пэтси.

Тихо, успокойся. Успокойся. Это всего лишь трубка. Мне сделали трахеотомию.

— Не самая красивая штука в мире, — вздохнула Донна.

— Не думаю, что кому-то есть дело до того, как она выглядит, — ответила Пэтси так, словно ей-то как раз и было до этого дело.

Нет, не могла же Пэтси на самом деле произнести такие отвратительные, злые слова.

— А она в хорошей форме, учитывая то, что ей пришлось пережить, — сказала Донна. — Смотри, какие крепкие руки. Наверняка тягала гантели.

— Хотела бы я, чтобы у меня было на это время, — откликнулась Пэтси.

— Тебе и не нужно. У тебя и так отличная фигура.

— Правда? — В голосе Пэтси послышалось самодовольство.

— Ты прекрасно выглядишь и сама это знаешь.

Раздался скрип открываемой двери.

— Извините, сейчас сюда нельзя входить, — предупредила Донна.

— Чем мы можем вам помочь? — одновременно с ней выпалила Пэтси.

— Я ищу Уоррена Маршалла, — ответил мужской голос.

— Сегодня я его не видела, — сухо сказала Донна.

— Что ему передать? — улыбнулась Пэтси.

— Спасибо, я подожду.

— Комната для посетителей дальше по коридору, — подсказала Пэтси, а когда незнакомец ушел, добавила: — Интересно, что ему нужно? Похоже, добра от него не жди. Еще расстроит мистера Маршалла, и так ему плохо.

— Что-то ты слишком заботливая, — усмехнулась Донна.

— Медсестры и должны быть заботливыми.

— Медсестры — возможно, а мы нянечки. Все, я закончила.

— Отлично, все, — подтвердила Пэтси, и тут раздался стук в дверь. — Входите, мы уже закончили.

«Добра от него не жди». Что Пэтси имела в виду?

— О, здравствуйте, мистер Маршалл, — радостно воскликнула Пэтси. — Как вы сегодня?

— Спасибо, хорошо, — ответил Уоррен. — А как себя чувствует моя жена?

— Без изменений.

— Кажется, чуть получше, — сказала Донна, — после того как ей вставили трубку в горло.

— Да? — Он подошел к кровати. — Будем надеяться, что скоро она начнет дышать сама и трубку уберут.

— Мы будем за нее молиться, — прощебетала Пэтси.

Кейси услышала, что женщины направились к двери.

— Ой, здесь вас искал какой-то мужчина, — вспомнила Донна. — Мы его отправили в комнату для посетителей.

— Хотите, я скажу ему, что вы пришли? — предложила Пэтси.

— Мне неловко вас беспокоить.

— Это никакое не беспокойство, мистер Маршалл. — Она помолчала секунду. — Если только вам что-нибудь понадобится...

— Спасибо, вы очень добры.

— И я бы с радостью стала работать у вас, когда вашу жену выпишут из больницы. Здесь у меня временная работа.

Ах, какая ты отзывчивая, какая учтивая...

— Спасибо. Буду иметь в виду...

— Пэтси, — подсказала она.

— Пэтси, — повторил он. — Спасибо. Я уверен, Кейси бы оценила вашу доброту по отношению к ней.

А я вот что-то не уверена.

Уоррен поблагодарил ее еще раз, и Пэтси вышла из палаты.

Не вздумай ее нанимать. Я не хочу, чтобы она была рядом. Она же охотится за тобой, это даже мне ясно, даром что я в коме! Что такое творится с мужчинами? Они что, действительно слепнут, когда дело касается женщин?

«Мужчины в основе своей создания простейшие», — бросила как-то Джанин, и Кейси тогда подумала: какой цинизм! Она решила, что Джанин говорит так потому, что слишком часто ее надежды оказывались разбиты. А может быть, она права?

Еще Джанин любила повторять: «Мы выходим замуж за наших отцов», и эти слова Кейси часто вспоминала, думая об Уоррене. Женщин так и тянуло всегда к нему. Однажды, когда они вместе проходили через переполненный зал ресторана, она своими глазами видела, как одна нахалка сунула ему в руку визитку. Но через секунду он бросил бумажку в ближайшую корзину, даже не взглянув на нее. Уоррен Маршалл не такой, как Рональд Лернер. Он совсем не похож на моего отца. А значит, у женщин типа Пэтси шансов нет.

— Давай включим телевизор? — предложил Уоррен, щелкнув кнопкой пульта.

Палату тотчас наполнили разные голоса.

— Ты никогда меня не любил, — сказала женщина. — Ты лгал мне с самого начала.

— Нес самого, — нагло ответил мужчина.

— Как ты себя чувствуешь, моя хорошая? — спросил Уоррен.

Интересно, он погладил меня по руке? Смогу ли я когда-нибудь вновь ощутить нежность его прикосновений?

— Медсестра сказала, что тебе лучше с трубкой, — продолжал Уоррен.

Не медсестра. Они нянечки.

— О тебе здесь очень заботятся, — сказал он и вздохнул.

Ты устал. Вымотался, словно кто-то забрал у тебя все силы. Как не похож ты сейчас на того мужчину, который пришел к нам в офис «Лернер и Пигейбо» в темно-сером костюме и шелковом бордовом галстуке, загорелый и стройный, уверенный в себе и энергичный.

— У меня назначена встреча с Джанин Пигейбо.

— Вы Уоррен Маршалл? — уточнила Кейси, стараясь дышать ровнее, потому что сердце ее вдруг забилось чаще при виде их нового клиента. — Мне очень жаль, но Джанин внезапно пришлось уйти. У нее сломался зуб, и у дантиста не оказалось другого времени... — Что она мелет? — Меня зовут Кейси Лернер, я ее партнер. Она просила меня принять вас. Надеюсь, вы не против?

— Отнюдь нет. — Уоррен уселся в красное бархатное кресло напротив ее стола. — Какая интересная обстановка, — сказал он, обводя внимательными карими глазами ковровое покрытие с леопардовым рисунком, темный ореховый стол, серые стены, украшенные черно-белыми фотографиями цветов и фруктов. — Кто это делал?

— Что, простите?

— Кто оформлял ваш офис? — пояснил он, улыбнувшись.

— A-а, нет. Мы никого не нанимали. Это я сама. У меня такое хобби. Так чем я могу вам помочь, мистер Маршалл?

— Как я уже объяснял мисс Пигейбо по телефону, последние пять лет я работал у Миллера и Шеридана и теперь хочу уйти от них. Я передал по факсу свое резюме...

— Да, оно впечатляет. Думаю, подобрать вам новую работу будет нетрудно. А можно уточнить, почему вы хотите уйти от Миллера и Шеридана?

— Я ищу более мощную компанию, мне интересны крупные серьезные процессы, — спокойно ответил он. — И еще, я не хочу ждать десять лет, пока меня сделают партнером.

Кейси снова заглянула в его резюме: стажировался в Принстоне, с отличием окончил Колумбийский университет, специализировался по корпоративному и коммерческому праву, добился заработной платы в несколько сотен тысяч долларов в год.

— Но я не уверена, что смогу найти вам более высокооплачиваемое место, по крайней мере сразу.

— А я уверен, — улыбнулся он.

Немного самонадеян, но это даже хорошо, решила Кейси и поймала себя на том, что смотрит, есть ли у него кольцо на пальце. Она невольно улыбнулась, увидев, что кольца нет, хотя, конечно, это ничего не значило. Что это с ней? Это так на нее не похоже.

— В адвокаты идут не затем, чтобы разбогатеть, —продолжал Уоррен. — Вы получаете более чем достойные деньги, но, учитывая все издержки, налоги, накладные расходы, вы никак не сможете уйти на пенсию в сорок лет.

— А вы планируете уйти на пенсию в сорок лет?

— Нет, но вот в шестьдесят — это совсем другое дело.

Следующие полчаса они говорили о его предпочтениях, политических взглядах, целях, мечтах — и все совпадало с ее собственными убеждениями и вкусами. Несколько раз один начинал фразу, а другой ее заканчивал. Кейси, удивляясь тому, как легко они подружились, подумывала о том, как хорошо было бы продолжить знакомство.

— Итак, значит, вам удастся подобрать для меня что-нибудь? — заключил он, поднимаясь с кресла.

— Думаю, это будет нетрудно, — подтвердила Кейси.

— Кстати, выходите за меня замуж, — так же деловито и спокойно предложил Уоррен.

— Что?

— Простите. Если хотите, начнем с ужина.

— Что? — опять повторила Кейси.

— Нет, я не могу поверить, — простонала Джанин, вернувшись через полчаса от зубного врача. — Мне достается сломанный зуб, а тебе — свидание.

«Не просто свидание, — подумала тогда Кейси. — А свидание с мужчиной моей мечты».

Меньше чем через год они поженились.

Дверь палаты открылась.

— Вот, это к вам, — услужливо сказала Пэтси.

— Мистер Маршалл, — произнес мужской голос. — Я детектив Спинетти из Филадельфийского управления полиции.

 ГЛАВА 3

— Как себя чувствует ваша жена? — спросил детектив.

— Все так же, — ответил Уоррен. — А у вас какие новости?

— Сначала я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы не против.

— Каких вопросов?

Но детектив Спинетти сразу перешел к делу:

— Вам известно, что делала ваша жена в Южном Филли в день происшествия?

— Обедала с подругами.

— Вы знаете этих подруг?

— Конечно. Джанин Пигейбо и Гейл Макдональд.

Кейси услышала, как детектив что-то записал.

— Это ее самые близкие подруги, — продолжал Уоррен. — Но какое отношение они имеют к несчастному случаю?

— Мы теперь не уверены, что это был несчастный случай. Что он имеет в виду? Кто-то переехал меня нарочно?

— Что? Что вы такое говорите?

— У нас есть причины считать, что вашу жену ждали на стоянке. Анализируя видеозаписи наружного наблюдения парковки...

— Вы видели лицо водителя? — перебил Уоррен. — Вы узнали, кто это?

— Боюсь, что нет. Водитель был в капюшоне и темных очках. Провести идентификацию невозможно.

— Тогда я не понимаю. Почему вы думаете, что кто-то сознательно хотел сбить мою жену? — Голос Уоррена дрогнул.

— Если вы дадите мне говорить, то я объясню, — нахмурился детектив.

— Извините. Продолжайте, пожалуйста. Извините меня. Послышался скрип стульев. Видимо, на один стул сел Уоррен, а на другой, рядом с ним, полицейский.

— К сожалению, этой парковке уже лет сто и камеры слежения там дышат на ладан, — заговорил детектив Спинетти. — Поэтому с уверенностью можно сказать только, что машина — это последняя модель «форда»-внедорожника, вероятнее всего, серебристого цвета. Как вы уже знаете, мы смогли лишь частично рассмотреть номера, но при проверке выяснилось, что они фальшивые. Это плюс тот факт, что в свое время отец вашей жены много кого обидел, навело нас на мысль, что наезд и бегство с места происшествия не были случайностью. Мы еще раз просмотрели записи, как на выезде, так и на въезде. И оказалось вот что: ваша жена въехала на стоянку незадолго до полудня, а через несколько секунд за ней въехал внедорожник.

Через несколько секунд? И что?

— Вы хотите сказать, что за ней следили?

— Если нет, то совпадение какое-то уж очень подозрительное, мистер Маршалл: ваша жена въезжает в полдень на парковку и вслед за ней тот самый внедорожник, который позже ее сбивает.

— Боже милосердный, — прошептал Уоррен.

— Подумайте, кто мог желать зла вашей жене, мистер Маршалл?

— Никто. Кейси удивительная женщина. Ее все любили.

— Может быть, отвергнутый поклонник?

Кейси поняла, что Уоррен отрицательно качает головой.

— Ваша жена занимается дизайном интерьеров. Может быть, недовольные заказчики?

— Если вы недовольны своим дизайнером, вы просто не платите ему, но не убиваете же его.

— Все-таки я хотел бы получить полный список ее клиентов.

— Завтра утром я вам его предоставлю.

— А люди, которые на нее работали? Какие-нибудь обиженные, недавно уволенные?

— Кейси работала одна. Она не так давно открыла свой бизнес. Раньше они вместе с Джанин Пигейбо занимались трудоустройством юристов, но около года назад их пути разошлись.

— Почему?

— Кейси решила попробовать себя в дизайне. Она всегда им увлекалась. Понятно, что Джанин расстроилась, но не настолько, чтобы пытаться убить Кейси.

— Вы знаете, какая у нее машина, мистер Маршалл?

— Э-э, «тойота», кажется.

«Ниссан». И красный, а не серебристый.

— Причем красная. У Джанин все машины красные, — пояснил Уоррен.

— А у мисс Макдональд?

— Понятия не имею.

«Форд-малибу», белый.

— Но Гейл — тишайший человек, — начал объяснять Уоррен. — Я однажды видел, как она посадила на салфетку муравья и отнесла его подальше, чтобы случайно не раздавить. Буквально! Она никогда не причинила бы Кейси зло.

— Вы сказали, что ваша жена занималась трудоустройством юристов. Не могла она разозлить кого-нибудь из своих клиентов? — сухо продолжал детектив.

— Об этом лучше спросить у Джанин.

Может быть, этого недоделанного? Ричарда Муни?

— Кому выгодна смерть вашей жены? Не секрет, что она очень состоятельная женщина, — продолжал Спинетти.

— Вероятно, ее имущество наследует младшая сестра Дрю, — после минутного раздумья ответил Уоррен. — Сказать по правде, я точно не знаю.

— Не знаете? Вы же адвокат...

— Но не адвокат Кейси, детектив.

— Вы упомянули ее сестру Дрю. Они были близки?

— Не особенно.

— Могу я спросить почему?

Уоррен снова помолчал.

— При том, что Дрю чрезвычайно хорошо обеспечена, — Уоррен тщательно подбирал слова, — она считает себя оскорбленной тем, что ее отец поручил управлять имуществом Кейси. Дрю — не самый ответственный человек, у нее были некоторые проблемы с алкоголем и наркотиками.

— Вы знаете, какая у нее машина?

— Даже не представляю. Она меняет их так же часто, как и бойфрендов. Но при всей своей экстравагантности и при всех странностях Дрю никак не могла сбить Кейси.

— А с кем она сейчас встречается? — уточнил детектив.

— Кажется, его зовут Шон. Простите, фамилии не помню.

— И вы не знаете, на какой машине ездит этот Шон.

— К сожалению, нет. Но неужели вы думаете...

— Я не думаю, я собираю информацию, мистер Маршалл.

— В таком случае, полагаю, вы хотите знать, и где я был в тот день, когда мою жену сбила машина.

— Я должен об этом спросить.

Что-о? Нет!

— И, как я понимаю, в подобных случаях муж — главный подозреваемый. Но я сейчас готовлюсь стать полноправным партнером одной из известнейших в городе юридических фирм, и у меня весьма солидный доход, так что я не заинтересован в деньгах своей жены. Тем не менее отвечу: я был в своем кабинете, в офисе. Могу предоставить вам список людей, которые подтвердят, что я весь день не вставал из-за стола, даже обедать не ходил. И когда позвонили из больницы... — Его голос дрогнул.

— Жизнь вашей жены застрахована? — перешел к следующему вопросу Спинетти.

— Нет.

— Как же так, вы ведь юрист!

— Когда речь заходит о собственных делах, юристы славятся своей беспечностью. А кроме того, Кейси молода, у нее было отличное здоровье, детей у нас не было и оба мы считали, что рано еще говорить о таких вещах. — Голос его постепенно слабел. — Детектив, почему я не оказался на ее месте? Я так люблю ее!

Ах, Уоррен, я тоже тебя люблю, ты даже не представляешь себе как сильно!

Уоррен встал и отодвинул стул. Тотчас раздался скрип второго стула.

— Вы будете держать меня в курсе дела? — спросил Уоррен.

— Можете на это рассчитывать. Мы все выясним в ближайшие же дни.

В ближайшие же дни, думала Кейси, когда они ушли. В ближайшие же дни, повторяла она про себя, пока звуки дня не затихли, сменившись ночными стонами.

Кто-то сбил меня сознательно, думала она, засыпая. Кто-то пытался меня убить. Кто-то желает мне смерти. Кто же?

— Где вы были этой ночью? — спросил вдруг мужской голос.

Детектив Спинетти?

— Ночью я был дома, — ответил другой мужской голос.

Кто это?

— С кем вы были дома?

— Я был один.

Не понимаю. О чем они говорят?

И вдруг она поняла. В палате никого нет, я одна, а мужчина — герой какого-то фильма.

Все это происходит только в моем воображении.

Весь этот бред — не что иное, как соединение снов и телесериалов, порождение мозга. Никто не пытался меня убить. Не было никакого детектива Спинетти. Мозг поврежден! Так сказали врачи. А может быть, это тоже фантазии.

Проснись же! Это давно потеряло всякий смысл.

Никакая машина меня не сбивала. Я не в коме. Я не лежу в больнице с переломанными костями, и трубки в трахее у меня нет. Никакая нянечка не собирается соблазнять моего мужа. И полицейский детектив не подозревает в этом всех, кто мне дорог.

Ничего этого нет. Нет. Нет.

Она лежала в кровати, невидящими глазами глядя в потолок.

— Кинофестиваль ты все-таки пропустила.

Сколько я проспала? Когда приехала Джанин?

— Но не волнуйся. Ты ничего не потеряла, фестивальные фильмы полная чушь. Я вчера посмотрела один — только время зря потратила, — рассказывала Джанин.

Кейси пыталась сосредоточиться. Скромная попытка властей города провести кинофестиваль была назначена на апрель. Фестиваль только что закончился, значит, сейчас еще апрель.

— Ладно, я принесла газету. Врачи говорят, что полезно читать тебе вслух, это стимулирует твой мозг. Хотя в этой газете, похоже, нет ничего особенно стимулирующего.

Не волнуйся. У меня и так чрезмерно живые галлюцинации.

— Посмотрим... Вот, например, знаешь ли ты, что по сравнению с шестидесятыми годами прошлого века количество постоянных жителей Филадельфии уменьшилось приблизительно на шестьсот тысяч и в городе появилось шестьдесят тысяч заброшенных зданий? Ну как, стимулирует? Моргни дважды, если «да».

Моргаю. Раз. Два. Ты. видишь?

— Не вижу, чтобы ты моргала, значит, не действует. Так, сейчас узнаем, какие интересные события ты пропустишь в мае, если не выйдешь из этой мерзкой комы.

Джанин, кажется, листает страницы. Или это воображаемый шелест? А Джанин — она действительно здесь?

— Так... Регата папаши Вейла ежегодно привлекает на реку Скулкилл тысячи гребцов и зрителей. Я думаю, это ты не захочешь пропустить. И еще в мае в Филадельфии откроются несколько отреставрированных исторических зданий. Твой дом можно назвать историческим, как ты считаешь? А ведь многим хочется увидеть, где и как жил Рональд Лернер. Правда, в воображении всегда все интереснее, чем в реальности.

Поверь, Джанин, это не так. Ты просто не знаешь.

— Да, я снова встречалась с полицейским детективом. Почему-то по телевизору все полицейские похожи на Криса Нота, а в жизни — на детектива Спинетти.

Значит, он существует? Я его не выдумала?

— Он разговаривал с Ричардом Муни, и тот утверждает, что в момент несчастного случая был у матери. Спинетти явно не считает, что это был несчастный случай. Мать Муни все подтвердила, а Спинетти говорит, что полиция не доверяет матерям, когда речь идет об алиби. Его не исключают из числа подозреваемых, особенно если учесть — слушай, слушай, — что он ездит на серебристом «форде»-внедорожнике. Ты скажешь, что ему, скорее, меня надо было убить — он же со мной ругался. Но ты ведь всегда и во всем первая, — усмехнулась Джанин.

Кейси живо представила себе кривую усмешку подруги.

— Да, Спинетти прямо замучил вопросами про Дрю. Видимо, он оставил ей не меньше десятка сообщений в голосовой почте, но она все равно не реагирует. Я ему сказала: добро пожаловать в наш клуб. Он спросил, как мне кажется, способна ли она тебя убить. Я честно ответила: с Дрю никто никогда ничего не знает. Ну и, конечно, он расспрашивал про Уоррена.

— Ты рассказываешь о детективе? — донесся от двери голос Гейл.

— А, привет! — откликнулась Джанин. — Давно ты здесь?

— Только пришла. Как сегодня Кейси?

— Да все так же.

Звук приближающихся шагов, тихий смех.

— Цвет лица хороший, — бодро сказала Гейл.

— Если тебе нравится цвет снятого молока. А с тобой он тоже общался?

— Спинетти? Я думаю, он опросил всех из окружения Кейси.

— Спрашивал про Уоррена?

— Я ему сразу сказала, что Уоррена он может исключить. То же самое я сказала, когда он стал расспрашивать о тебе.

— Идиот. Ты ему не напомнила, что мы с тобой были вместе, когда Кейси сбили?

— Он заявил, что ты могла успеть отвезти меня на работу и вернуться на парковку на серебристом «форде».

— Вот гад. Ну а как твое вчерашнее свидание?

— Хорошо, — смущенно улыбнулась Гейл.

— «Хорошо» это как?

— Я прекрасно провела время. Ты хуже детектива Спинетти.

— Давай-давай рассказывай, — нажимала Джанин.

— Ну, все было замечательно. Только я чувствую себя предательницей, — вздохнула Гейл.

— Почему вдруг ты чувствуешь себя предательницей?

— Потому что наша лучшая подруга лежит здесь в коме...

— Вот уж чего бы она не хотела, так это чтобы мы сидели дома и утирали слезы. Кроме всего прочего, случившееся с Кейси лишний раз доказывает, что мы не знаем, сколько нам еще осталось, и потому наш долг — жить полной жизнью, пока есть возможность.

Кейси задумалась, но потом решила, что Джанин права.

— Так расскажи мне об этом парне. Какой он?

— Парень как парень.

— А имя у него есть?

— Какая тебе разница? Ты его не знаешь.

— Вот партизанка! Вы познакомились на работе?

— Нет.

— Почему же ты не говоришь, кто он?

— Потому что...

— Потому что он тебе нравится, — заключила Джанин.

Кейси представила, как вспыхнули щеки Гейл.

— Не знаю. У нас было только одно свидание. Может быть, он больше и не позвонит мне.

— Почему это вдруг не позвонит? Вы что, уже переспали?

— Нет, конечно. Слушай, давай о чем-нибудь другом!

— Тоже мне скромница, — хмыкнула Джанин.

— Никакая я не скромница.

— Скромница!

— Нет!

Обе рассмеялись, и напряжение спало.

— Ладно, мне пора. — Стул скрипнул, Джанин поднялась. — В следующий раз принесу книгу, буду читать Кейси. Я думаю, «Мидлмарч» подойдет — в университете она ее ненавидела.

— Тогда зачем такую приносить?

— Потому что как только она опять это услышит, так сразу же очнется и скажет мне: заткнись!

— Сумасшедшая!

— Не спорю. Ладно, я пошла. Пока, Кейси!

--- Здравствуй, моя хорошая. Как ты себя чувствуешь? Как спалось?

Нежный голос Уоррена успокаивал. Сколько же я спала, гадала Кейси, просыпаясь и чувствуя, что сердце опять забилось сильнее от смутной тревоги, которая охватывала ее всякий раз, когда она просыпалась вот так, в темноте.

Раздался скрип выдвигаемого стула.

— Врачи считают, что ты готова дышать самостоятельно, — продолжал он. — Тебе отключат искусственное дыхание, и это замечательная новость.

В самом деле? Какая разница, сама я дышу или нет, если я все равно не могу видеть, двигаться, говорить?

— Все по-прежнему звонят, интересуются твоим здоровьем — друзья, соседи, сотрудники.

С одним лишь ярким исключением.

— Кажется, ты одна обеспечиваешь работой всех флористов города. Джанин и Гейл каждую неделю присылают свежий букет. Сейчас это белые и розовые тюльпаны. А ваза с эффектными спиральными линиями — от моих партнеров. Не говоря уже о дюжине алых роз от твоего покорного слуги — они прекрасны!

В дверь тихо постучали.

— Простите, если помешала, — сладким голоском проговорила Пэтси. — Я увидела, что вы пришли, и решила узнать, как у вас дела.

— Спасибо, все хорошо, — кивнул Уоррен.

— Выглядите усталым.

— Не выспался.

— И это зрелище не облегчает жизнь, правда? Видеть жену в таком состоянии, — продолжала Пэтси. По сильному запаху лаванды Кейси поняла, что нянечка вошла в палату.

Действительно запахло лавандой? Кейси изо всех сил принюхалась. Или все дело в том, что разговор шел о цветах?

— Опять приходил детектив Спинетти, — сообщила Пэтси, — опять выспрашивал.

— О чем?

— Кто ее навещает, не замечали ли мы чего подозрительного. Я ему сказала, что замечаю только одно: это искренне горюющие люди с любовью в сердце. Должно быть, Кейси была необыкновенной женщиной.

— И остается, — поправил ее Уоррен.

— Конечно. Мне так жаль, я не хотела...

— Я понимаю. Просто все и так плохо, даже если бы это был несчастный случай. А если это сделали сознательно... Невозможно смотреть на нее, неподвижную. В ней всегда было столько огня, столько жизни.

— Расскажите мне о ней, — с деланым участием попросила Пэтси.

Уоррен тихо усмехнулся:

— О, она удивительная. Вы же видите. Даже в таком состоянии. И не только внешне. И еще она очень веселая. Мы с ней так много смеялись!

Это правда. Мы все время смеялись.

— А еще она очень чуткая, сильная, умная. Мне безумно ее не хватает!

Кейси представила, как Пэтси подходит ближе и нежно гладит Уоррена по плечу.

— Если она хотя бы вполовину такая сильная и умная, как вы говорите, она найдет способ вернуться к вам.

— Спасибо, — улыбнулся Уоррен.

— Принести вам чего-нибудь? Чашку кофе? Или поесть?

— Хорошо бы кофе. Давайте я дам вам денег.

— Глупости какие. Сейчас принесу.

Интересно, какая у нянечек униформа? Наверное, в облипочку. А она молодая? И считает ли Уоррен ее красивой?

— Милая девушка, — заметил Уоррен, когда она вышла. — Хорошенькая, хотя мама и не научила ее высокому искусству красить ресницы. — Он пододвинулся к кровати. — Ну, что тебе еще рассказать? За окном — прекрасный весенний день. Солнышко, плюс двадцать два. Все меня зовут играть в гольф. А я не могу заставить себя играть, пока ты вот так лежишь здесь. Мне говорят, что нельзя бесконечно сидеть в больнице. Но мне все кажется таким пустым...

Кейси почувствовала, что плачет, хотя вряд ли слезы действительно выступили у нее на глазах.

— Да, Тед Бейтс — помнишь, мы ужинали с ним и его женой пару месяцев назад, — очень старается вытащить меня на поле, пройти несколько лунок. Я сказал, что подумаю. Но, черт, конечно, я не пойду играть без тебя. Впрочем, может быть, наоборот, нужно использовать это время для тренировок? — Он хрипло засмеялся. — И тогда, очнувшись, ты удивишься, в какой я замечательной форме. — Смех перешел в сдавленное рыдание. — Кейси, я так скучаю по тебе.

Я тоже по тебе скучаю.

В дверь снова тихо постучали.

— Извините, я побоялась, что кофе остынет, — сказала Пэтси.

Теперь даже в самые интимные моменты не можем остаться наедине, подумала Кейси, и сердце ее заныло.

— Я найду способ вернуться к тебе, — безмолвно крикнула она. — Найду. Найду. 

 ГЛАВА 4

— Не могу поверить, что ты сказал этому копу, будто я пыталась убить свою сестру, — кричала Дрю.

— Я не говорил ему этого, — возразил Уоррен.

— Возвращаюсь из отпуска, а в вестибюле в моем доме дежурит чуть ли не полроты полицейских! Словно я какой-то Усама Бен Ладен, прости господи. И меня практически обвиняют в попытке убийства собственной сестры! Моей сестры!

— Мне очень жаль...

— Как ты можешь обвинять меня в таких вещах?

— Дрю, — сказал Уоррен, — я ни в чем тебя не обвиняю.

В его голосе Кейси услышала покорность и нежелание спорить. Переспорить Дрю невозможно, на нее не действуют разумные аргументы. Она вспомнила день, когда родилась сестра, через три месяца после ее четвертого дня рождения.

— Да и что это за имя такое — Дрю? — фыркнула Лесли, когда малютку принесли домой из больницы. Лесли — няня, которую взяли для новорожденной, молодая женщина с круглыми румяными щеками и жесткими темными волосами.

— Думали, что родится Эндрю, — со знанием дела объяснила Шона, нанятая присматривать за Кейси вместо Майи. Кейси не любила ее.

— А получилась еще одна вонючая девчонка, — беззаботно закончила Лесли, словно Кейси не было в комнате.

А Кейси, стоявшая между ними, заявила:

— Она не вонючая, она пахнет гораздо лучше, чем ты.

Лесли засмеялась:

— Ты хочешь сказать, тебе не нравятся мои духи?

— Они пахнут мочой.

— Они пахнут мускусом. Твоему отцу очень нравится.

— Тише, — сказала Шона. — Такие разговоры обычно приводят к увольнению.

Лесли передернула плечами и положила Дрю в кроватку. Ручки и ножки ее тотчас взметнулись вверх, личико сморщилось, ротик открылся, и тишину прорезал пронзительный вопль.

— Боже, что за ужас, — всплеснула руками Лесли.

— Может быть, она хочет есть, — предположила Кейси.

— Она только что поела. Можешь дать ей свою соску.

— Я давно уже не сосу соску.

— Да что же это такое, — обратилась Лесли к Шоне, — кричит не переставая.

— Я думаю, синдром пьяного зачатия. Так часто бывает, когда матери пьют, — прошептала Шона, но Кейси все слышала.

— Да уж, мать у них — не позавидуешь. Понятно, почему муж от нее гуляет.

— Тсс. — Шона показала глазами на Кейси.

— Я думаю, она хочет на ручки, — опять вмешалась Кейси.

— Ах, ты так думаешь? Тогда сама и возьми ее? — Лесли вытащила орущего ребенка из кроватки и вручила Кейси.

Кейси взяла свою младшую сестренку, чье личико сейчас напоминало сморщенный красный шарик, отнесла в уголок и опустилась с ней на мягкий голубой ковер.

— Ничего, ничего, моя маленькая, — ласково приговаривала Кейси. — Я с тобой. Не плачь. — Она укачивала Дрю, пока рев не перешел в редкие всхлипывания. — Теперь тебе получше, да? Я твоя старшая сестра, я о тебе позабочусь. Не надо плакать.

Но Дрю все равно плакала. Непрерывно. «Утром, днем и ночью», — устало говорила Лесли. Потом Лесли вдруг исчезла, и вместо нее появилась черноволосая Рози.

— Никогда не встречала ребенка, который бы столько кричал, — жаловалась она. — Колики коликами, но это, это...

— Это синдром, — объяснила ей Кейси.

И Рози улыбнулась. У Рози было доброе лицо с большими темными глазами — Кейси однажды слышала, как отец сказал, что ее глаза похожи на озера шоколада. А Рози в ответ засмеялась.

— Не могу поверить, что ты сказал этому копу, будто я пыталась убить свою сестру, — кричала Дрю.

О чем это она?

— Разговаривая с детективом Спинетти, я особо отметил, что не считаю, будто ты можешь иметь отношение к тому, что случилось с Кейси.

— Тогда что он все вынюхивает, выспрашивает, обвиняет меня в том, что я уехала из города?

— Ты не отвечала на его звонки. Никто не знал, где ты.

— Я отдыхала на Багамах. Можешь подать на меня в суд.

— Ты отдыхала на Багамах, — ничего не выражающим голосом повторил Уоррен.

— Мне нужно было отдохнуть. Это что, преступление?

— Дрю, твоя сестра в коме.

— Ну да, причем уже почти два месяца.

— И за это время сколько раз ты здесь была?

— Я же тебе говорила, мне тяжело видеть ее в таком состоянии. Я надеялась, будут улучшения.

— Улучшения есть. Гипс сняли. Переломы срослись. Ее скоро отключат от искусственного дыхания. Даже начали курс физиотерапии.

— Зачем, господи боже мой? Она же не будет ходить. Молчание.

— Прости, — поникла Дрю. — Я просто расстроена. Из-за этого детектива. А кстати, правда, кто мог желать Кейси смерти?

— Ты знаешь ее дольше всех, Дрю. Может быть, в прошлом у нее был кто-то, кто...

— Мы вообще-то вращались в разных кругах.

— А в твоем кругу...

— На кого это ты намекаешь, а?

— Я просто спрашиваю, Дрю. Я вовсе не хочу ссориться. Особенно в присутствии твоей сестры.

— Почему? Думаешь, она нас слышит?

— Нет, конечно, нет.

— Кейси, ты нас слышишь? — спросила Дрю, склонившись над ней и согрев дыханием ее щеку.

Да. Слышу и все понимаю.

— Никого нет дома, — подняв голову, произнесла Дрю.

— Локоть убери, — сказал Уоррен. — Ей и без того тяжело.

Дрю обиженно фыркнула:

— Ну и что теперь?

— Теперь будем ждать.

— Врачи говорят, что она придет в сознание?

— Нет. Этого никто не говорит.

— А что они говорят? Что она так навсегда и останется? Нет! Уоррен, скажи, что этого не будет!

Молчание.

— Ну и что же дальше? — спросила Дрю настойчивее.

Уоррен глубоко вздохнул:

— Когда Кейси сможет дышать сама, можно будет забрать ее домой, нанять людей...

— Я имею в виду, что теперь будет со мной? — перебила Дрю.

Кейси бы рассмеялась, если бы могла. Кое-что в этом мире остается неизменным. «Роза есть роза есть роза»... А Дрю есть Дрю. И с этим ничего не поделаешь.

Ее сестра с ранних лет усвоила, что единственный человек, который может о ней позаботиться, — это она сама. Кейси пыталась заменить ей родителей, но Дрю яростно сопротивлялась. «Ты мне не мать», — твердила она. И Кейси в итоге сдалась.

— Что будет с тобой, — повторил Уоррен. — Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос. Я не специалист в вопросах имущества.

— Я уверена, ты уже поговорил с нужными людьми.

— Нет. На самом деле — нет.

— Ты до сих пор не выяснил, что случится с состоянием твоей жены, если она останется овощем? В это трудно поверить.

— Я не рассматриваю такой вариант развития событий.

Кейси услышала цоканье каблучков сестры, шагавшей взад-

вперед вдоль кровати, и попыталась ее представить — в черных легинсах и свободном трикотажном топе, темно-русые волосы забраны в хвост высоко на макушке. У нее не было сомнений, что зеленые глаза Дрю мечут молнии.

— Я думаю, что, если с Кейси что-то случится, имущество моего отца автоматически переходит ко мне.

— Кейси еще не умерла, Дрю, — напомнил Уоррен.

— Все равно что умерла.

— Ладно, хватит. Боюсь, тебе придется подождать.

— Тебе легко говорить. Тебе не нужно думать о деньгах.

— А поработать ты не хочешь?

— У меня ребенок, не забывай.

У Кейси слезы подступили к горлу при мысли о пятилетней племяннице — точной копии своей матери во всех смыслах. Интересно, Лола действительно вырастет красавицей, как предрекает Дрю? Помнится, и Дрю пророчили то же самое, но, повзрослев, она немного недотянула.

— Кстати, а где Лола? — забеспокоился Уоррен.

— Шон повел ее в кафетерий есть мороженое.

— А кто вообще этот парень? Давно ты с ним знакома?

— Какое твое дело, Уоррен? Ты хочешь знать, не попросила ли я своего бойфренда наехать на сестру? Это тебя интересует?

Нет, конечно. Ты же так не думаешь, Уоррен?

— Мама! — раздался детский голосок и легкие шаги в палате.

— Нет-нет-нет. Уведи ее отсюда. Я думала, вы там едите мороженое, — закричала Дрю.

— Она уже съела мороженое, — произнес мужской голос.

— Купи ей еще.

— А что случилось с тетей Кейси? — спросила малышка.

— Она плохо себя чувствует, — раздраженно ответила Дрю.

— Она спит?

— Она попала в автокатастрофу, — объяснил Уоррен.

— Она поправится?

— Мы молимся за нее и очень надеемся, — сказал Уоррен.

— Можно я тоже буду молиться?

— Я думаю, ей это поможет.

— Отлично, — сказала Дрю. — Шон, пожалуйста. Больничная палата не место для ребенка.

— Ладно, ладно. Пойдем, Лола. Хочешь пирожное, которое тебе понравилось.

— Я больше не хочу есть.

— Знаете, здесь внизу есть игровая комната для детей. Давайте я отведу туда Лолу, — предложил Уоррен. — Мне кажется, на сегодня мы уже все обсудили.

— Ты тоже иди, Шон, — бросила Дрю. — Уоррен, я дождусь твоего возвращения.

— Как хочешь.

Дверь закрылась, Кейси осталась наедине с сестрой.

— Ну вот, — начала Дрю, и Кейси представила себе, как она подошла к окну. — Почти как в старые добрые времена, только тогда я была практически в коме, а ты вышагивала по комнате, думая, что же со мной делать.

Да, в самом деле. Кейси вспомнила те годы, когда они жили вместе. Вспомнила, как волновалась, ждала, когда же сестра вернется домой, как смотрела на нее, пьяную.

— Ты все говорила, что если я не исправлюсь, то не доживу и до тридцати. — Дрю невесело засмеялась. — А что теперь? — Она плюхнулась на кровать. — Не могу на тебя смотреть. Не потому что ты плохо выглядишь — нет, ты совсем как живая. Врачи прекрасно тебя заштопали. Послушай, Кейси, — Дрю вдруг повысила голос, — хватит уже. Прекращай это дело. Я совершенно не могу без тебя. Выходи уже из этой своей комы, возвращайся к нам. Давай-давай. Я знаю, что ты меня слышишь.

Да? Ты и в самом деле это чувствуешь?

— Ты должна очнуться. Так нечестно. И не гони пургу, что от тебя это не зависит, что у тебя нет выбора. Сколько раз ты сама мне говорила, что у нас всегда есть выбор? Мне нужно, чтобы ты выздоровела. К пятнице придет куча счетов, а оплачивать их нечем. Если ты не очнешься и не переведешь мне денег... Они же все равно мои, если ты забыла!

Ох, Дрю.

— Мне, конечно, очень неловко взваливать все это на тебя, когда ты в таком состоянии, но положение у меня безвыходное. Чего, кстати, можно было бы избежать, если бы отец не назначил тебя единоличным распорядителем или если бы ты не приняла на себя эти обязательства. Я не получаю ни цента с тех пор, как ты впала в спячку. А мне надо было свозить Шона на Багамы и одеться на весну. На кредитках у меня теперь по нулям. Скоро нечем будет ребенка кормить. Я же знаю, ты безумно любишь Лолу, хотя и не радовалась моей беременности, прямо как отец. Мне нужны деньги, понимаешь! Твой муж сказал, что придется подождать, и это ты во всем виновата. Плохо так говорить, но в такой ситуации было бы куда легче, если бы ты умерла.

Ох, Дрю, ты действительно так сильно меня ненавидишь?

Кейси почувствовала, что Дрю вскочила с кровати. Она никогда не могла больше минуты оставаться на одном месте. Слишком много лет баловалась белым порошком. Но, правда, обнаружив, что беременна, она согласилась пройти курс реабилитации и до самого рождения Лолы не нюхала и не пила. Кейси перевезла сестру в более просторную квартиру, наняла Лоле хорошую няню, оплачивала потом ее повторное лечение. Иногда у нее опускались руки, ей не хотелось больше никогда возиться с сестрой. До аварии они не разговаривали почти месяц.

— A-а, ноги болят, — простонала Дрю, подтаскивая кресло к кровати. — Не верь тому, кто скажет, что обувь от Маноло удобная. Семь сотен долларов, конечно, чрезмерная плата за полоску кожи и каблук, но они произведение искусства. — Она перевела дыхание. — Жаль, что ты не можешь увидеть эти туфли. Жаль, что ты не видишь, как отлично они сидят на моей ноге. Жаль, что ты не видишь, как хорошо я сейчас выгляжу. Я начала крутить педали на этом велосипеде, который никуда не едет, хотя ты, наверное, скажешь, что этим я занимаюсь всю свою жизнь.

Вот как? Неужели Дрю взялась за ум?

— Словом, я прекрасно выгляжу. Конечно, не так, как ты, Спящая красавица, до тебя мне далеко, даже когда ты в коме. Боже, что я болтаю? Боюсь, совсем не то, что имели в виду врачи, когда велели как можно больше с тобой разговаривать. Но не похоже, что ты меня слышишь. Слышишь? Слышишь меня? Хотя иногда мне кажется, что слышишь...

Да! Слышу. Слышу!

— Нет. Это просто смешно, — со вздохом сказала Дрю. — А Шон тебе понравился? — вдруг спросила она.

Шон?

— Парень, который только что сюда заходил. По-моему, вы раньше не встречались. Волнистые светлые волосы, курносый нос, карие глаза. — Дрю хихикнула. — Шон ничего себе. Не слишком умный только. Но он определенно не хапуга, так что не беспокойся. Тебе сейчас и без того есть о чем беспокоиться.

Кейси почувствовала, что Дрю наклонилась к ней ближе.

— Кейси, — позвала она тихо-тихо, нежно-нежно. — Кейси, что же это такое? Почему мне кажется, что ты меня слышишь?

Потому что ты знаешь меня лучше всех. Потому что ты моя сестра и, несмотря ни на что, наша связь неразрывна.

— Она вас не слышит, — спокойно произнес незнакомый мужской голос.

Кто это?

— Я понимаю, — согласилась Дрю. — Но иногда вдруг что-то такое появляется в ее лице, и на минуту мне кажется, что, может быть... Не знаю. Вы ее врач?

— Нет. Я физиотерапевт. Джереми Росс.

— Дрю Лернер, сестра Кейси.

— Да, вижу фамильное сходство. Рад познакомиться, Дрю. Кейси все лучше и лучше.

Физиотерапевт подошел, уверенно взял руку Кейси и легонько сжал ее.

В самом деле сжал? Или я это себе вообразила? Неужели я чувствую, как он поднимает и опускает мои пальцы?

— Я определенно вижу улучшение.

— Правда?

— Она стала гораздо сильнее. Я чувствую это по ее пальцам. А когда ее отключат от искусственного дыхания, мы сможем гораздо больше с ней упражняться.

— А если у нее не получится дышать самой?

— Ее не отключат, пока это не будет совершенно безопасно.

— Как вы думаете, она придет в сознание?

— Трудно сказать. Одни приходят, другие нет. — Джереми начал работать с запястьем Кейси, медленно вращая его. — Как правило, чем дольше человек находится в коме, тем меньше шансов на полное выздоровление. Но никогда нельзя знать точно. Не теряйте надежды.

Вверх по руке Кейси поползло приятное покалывание. Неужели я потихоньку начинаю обретать свое тело? Или мозг просто отражает мое страстное желание вновь обрести его?

— Молодец, Кейси. Отлично работаешь, — похвалил Джереми.

— Я вам не мешаю? — спросила Дрю.

— Нет, нисколько. Вы смотрите и учитесь, чтобы, приходя, сами могли с ней заниматься.

— Ой, нет. Я боюсь сделать ей больно. Я не смогу. Правда.

— Уверяю вас, вы не сделаете ей больно. Давайте.

Кейси почувствовала, как ее правая рука перешла из уверенных ладоней Джереми в мягкую ладошку Дрю. Я это чувствую! Она ликовала.

— Так, хорошо. А теперь потихоньку двигайте пальцами вверх и вниз, по одному, медленно, бережно. Поняли? А теперь вращаем запястье. Так, хорошо. У вас отлично получается.

Дрю смущенно усмехнулась:

— Ну, не думаю.

— Не стоит себя недооценивать. Сейчас вы очень нужны Кейси.

— Поверьте, я последняя, кто ей нужен. — Она быстро отпустила руку Кейси.

— Почему же? — Джереми начал массировать локти Кейси.

Нет, это не воображение. Я действительно чувствую.

— Знаете пословицу «В семье не без урода»? — сказала Дрю. — Так вот моя семья — это собрание уродов. Кроме Кейси. Она всегда была совершенством.

— Да, трудно соревноваться с совершенством.

— О, я давно уже не пытаюсь. А у вас есть братья или сестры?

— По двое.

— Ого! Большая семья. А дети у вас есть?

— Мы с женой думали об этом, но потом развелись. А у вас?

— У меня есть дочь. А мужа нет, — быстро добавила Дрю.

— Привет, Джереми, — открывая дверь, сказал Уоррен. — Дрю, — он помолчал, — Шон и Лола ждут тебя внизу.

— Но нам нужно поговорить, — запротестовала она.

— Не сейчас.

— Никаких проблем, — вмешался Джереми. — Я вернусь через несколько минут. Рад был познакомиться, Дрю.

— Я тоже.

— Пожалуйста, обещай мне, что не будешь флиртовать с массажистом Кейси, — попросил Уоррен, когда Джереми вышел.

— А что такого? Она же не видит.

— Слушай, там внизу тебя ждет твой бойфренд с Лолой. Вот немного денег, возьми.

— И что прикажешь делать с пятьюстами долларами?

— Это на первое время. Ситуация непростая.

— Так упрости ее.

— У меня связаны руки.

— Развяжи.

— Как ты не понимаешь? Это не от меня зависит.

Прошу вас. Я не могу больше этого слышать.

— О, вот, посмотри на нее! — вдруг вскричала Дрю. — Посмотри на ее лицо.

— Что у нее с лицом?

— Она нас слышит!

— О чем ты говоришь?

— Она нас слышит, Уоррен! Я знаю, слышит!

Кейси почувствовала, что Уоррен наклонился к ней.

— Ты с ума сошла, Дрю, — сказал он после долгой паузы. — А теперь сделай одолжение, иди домой. — Он глубоко вздохнул, и его голос стал мягче: — Я поговорю кое с кем в своей фирме. И надеюсь, мы что-нибудь придумаем.

— Была бы очень благодарна.

— Извини, если чем-то тебя обидел. Я позвоню.

Кейси слышала, как застучали каблучки от Маноло — ее сестра быстро вышла из палаты, даже не попрощавшись.

 ГЛАВА 5

— Чудо, что она не умерла, — прозвучал чей-то голос. — Ее шансы выжить были меньше десяти процентов.

— Да, она настоящий борец, — согласился второй голос. Кейси пыталась совладать с волной паники, которая всегда поднималась в ней откуда-то изнутри, когда она просыпалась в беспросветной темноте. Привыкну ли я когда-нибудь к этому?

— На первом консилиуме я взглянул на нее и подумал: какой консилиум? Бедняжка не жилец, — продолжал первый голос.

— Боялись, она не переживет ту первую ночь, — произнес второй голос.

Голос Уоррена, узнала Кейси.

— Но она удивила нас всех, — сказал первый, и его низкий голос был полон восхищения. — И вот теперь она дышит сама...

— И все-таки... — Уоррена очевидно одолевали противоречивые чувства. — Это не жизнь. Я уверен, она никоим образом не хотела бы провести всю оставшуюся жизнь в таком состоянии.

— Я понимаю, как вам тяжело, мистер Маршалл. Но мы пока не можем сказать, придет ли ваша жена в сознание.

— Вы — лучший невролог города. Ответьте, когда вы сможете это сказать? Через год? Через пять? Через пятнадцать?

Пятнадцать лет? Или даже пять? Господи, нет! Я и пяти месяцев не выдержу! Уоррен прав. Лучше умереть.

Но кто же, если не я, узнает правду о преступлении?

Кейси вдруг осенило. Именно эта загадка привязывает меня к жизни больше, чем трубки, которыми я опутана. Это занимает ум больше, чем телевизор, и стимулирует сильнее, чем разговоры подруг и отчеты врачей.

Мысль о том, что кто-то пытался убить ее, целиком завладела ее сознанием.

— Могу сказать только, что надежда есть, — бодро произнес доктор Кийт. — Кости срастаются, сердце в полном порядке, ваша жена сама нормально дышит, ее мозг функционирует.

— А есть шанс, что она способна на большее, чем мы предполагаем? Что она, например, слышит? Или видит?

Кейси затаила дыхание. Что скажет врач?

— Чрезвычайно маловероятно, — ответил доктор Кийт. — Но мы можем сделать тест на чувствительность роговицы.

— Как это происходит?

— Мы касаемся роговицы ватным тампоном, и если это вызывает моргание, значит, глазам вернулась чувствительность. Подавить моргание очень трудно.

— Но она и так моргает.

— Чисто рефлекторно. Я говорю о моргании как реакции на прямое воздействие. — Кейси услышала какой-то щелчок. — Видите, — сказал доктор Кийт, — я свечу вашей жене прямо в глаза. В нормальном состоянии человек бы моргнул. Человек в коме не моргает. Но это отнюдь не исключает того, что завтра она может начать видеть.

— А можно определить, слышит ли она? Доктор Кийт, мысль, что моя жена в сознании, но некоммуникабельна, что она в плену собственного тела, в ловушке собственной головы, не в силах дать нам знать...

— Я понимаю ваши чувства. Мы проведем исследование потенциала отклика мозга на звуковые раздражители.

— Как это делается?

— В уши пациента вставляются наушники, в которые подается серия звуков определенной тональности, и далее записывается отклик мозга — к нему подсоединяются электроды. Мы увидим волны, отвечающие раздражителю.

— Понятно. Давайте это сделаем.

Давайте сделаем!

— Мистер Маршалл, а почему вы думаете, что состояние вашей жены изменилось?

— Не знаю, не могу сказать точно. Но, понимаете, сестра моей жены на прошлой неделе сказала, что иногда на лице у Кейси появляется такое выражение, как будто она слышит, и ее слова не выходят у меня из головы.

Все замолчали. Наверное, рассматривают меня.

— Честно вам сказать, я не вижу в выражении ее лица ничего такого, что бы на это указывало. Но вы знаете ее гораздо лучше, чем я. И потом, все возможно. Однако будьте готовы к тому, что даже если тест покажет, что ваша жена может слышать, она не обязательно понимает смысл услышанного.

— Конечно, но все же я хочу знать.

— Не волнуйтесь так сильно, мистер Маршалл. Если окажется, что ваша жена может слышать, значит, ее состояние улучшается и, возможно, она на пути к полному выздоровлению.

Полное выздоровление. Неужели это возможно?

— Вы уже думали о том, куда отправить ее на реабилитацию?

— Я возьму Кейси домой, — сказал Уоррен.

— Я бы вам не советовал, — нахмурился доктор Кийт. — Еще по меньшей мере месяца два-три ей потребуется круглосуточное наблюдение и уход. Она под капельницей, ее кормят через трубку, каждые несколько часов ее нужно переворачивать, чтобы не допустить пролежней. Вряд ли вам все это по силам. Если передумаете, мы дадим вам список достойных мест...

— Я уже договорился с сиделкой и физиотерапевтом. И заказал специальную кровать с электронным управлением. Я думаю, доктор, моя жена предпочла бы быть дома.

— Ну что ж, тогда желаю вам успеха, мистер Маршалл. — Попрощавшись, доктор Кийт вышел.

— Ну, Кейси, ты слышала? — Уоррен придвинул стул к ее постели и сел. — Скоро мы узнаем, права ли Дрю. Это же прекрасно! — Он помолчал. — Если ты меня слышишь, то я хочу, чтобы ты знала, как много для меня значат эти два года с тобой. Ты была отличной женой, Кейси, и лучшей в мире возлюбленной, ты была спутницей жизни, какую только может пожелать мужчина. Дни, что мы провели вместе, стали самыми счастливыми в моей жизни. И для меня важно, чтобы ты знала об этом.

Я знаю. Я чувствую то же самое.

— Мистер Маршалл, — послышалось от дверей.

О господи, Пэтси.

— Простите, если помешала. Как вы сегодня? Выглядите не очень.

— Все в порядке, спасибо. И называйте меня Уоррен, прошу вас.

— Уоррен, — нежно повторила Пэтси. — Как себя чувствует миссис Маршалл?

— Без изменений.

В нос Кейси снова ударил запах лаванды.

— Смотрите, волосы у нее уже отросли там, где пришлось их сбрить, — заметила Пэтси, поправляя подушки. — Ой, а что это вы шею трете?

— Что-то немного свело. Должно быть, неудачно повернулся во сне.

— Дайте я посмотрю. Я окончила курсы массажисток.

Как же без этого.

— Вы прямо на все руки мастер.

— В жизни все пригодится. Где больно?

— Вот здесь. Да, в этом самом месте.

— Мышцы сильно напряжены, — деловито произнесла Пэтси. — И на этом плече тоже.

— Что ж, сейчас мне не до расслаблений.

— Но это ведь не шутки — вы каждый день приходите сюда, сидите на этом неудобном стуле, беспокоитесь о своей жене. Наверняка не высыпаетесь. У вас вся спина — ужас что такое.

Уоррен застонал.

— Расслабьтесь. Так, хорошо. Глубоко вдохните. Медленно выдохните. Хорошо. Но, конечно, вам требуется полный глубокий массаж.

— Мне требуется, чтобы моя жена выздоровела, — сказал Уоррен.

— Если вы сляжете, ей от этого лучше не станет. Вы должны беречь себя, мистер Мар... Уоррен. Иначе как вы будете за ней ухаживать, когда она вернется домой?

— Ну, в этом я рассчитываю на вас. То есть если ваше предложение остается в силе.

О нет. Это не очень удачная мысль. Кейси живо представила себе, как лицо Пэтси расцвело лучезарной улыбкой.

— Конечно, оно в силе. Я уже сижу на чемоданах. Как только выпишут миссис Маршалл, скажите, и я буду у вас.

— Дом большой. Я выделю вам отдельную комнату, красивую. Ох, как хорошо. Вам говорили, что у вас волшебные...

— Чем вы тут занимаетесь? — раздался вдруг голос.— Мне казалось, что больная здесь одна!

— Джанин, — встрепенулся Уоррен. — У меня немного свело шею, и Пэтси...

— Пэтси может идти, — отрезала Джанин.

Шорох, запах лаванды истаял.

— Я хочу выпить кофе. — Уоррен был немногословен. — Тебе принести?

— Нет, спасибо. — Джанин уселась на стул и ласково погладила Кейси по лбу. — Что же это такое, а?

— Что же это такое, а? — кричала она со слезами в голосе, размахивая утренней газетой перед отцом. — Почему ты позволяешь писать о себе такие вещи? Почему не подаешь в суд?

Отец засмеялся, глянув на свою шестнадцатилетнюю дочь.

— Пусть говорят, что хотят. Брань на вороту не виснет. У них нет доказательств, что я совершил что-то противозаконное.

— Противозаконное? — встряла в разговор Дрю. — Ты совершил что-то противозаконное?

Рональд Лернер не ответил — словно ее тут не было.

Кейси безмолвно застонала во сне. Ее вдруг настигли давние воспоминания об отце. Ей всегда казалось, что его можно описать одним словом — «слишком». Слишком красивый, слишком богатый, слишком обаятельный, слишком успешный. Голос слишком приятный, улыбка слишком обольстительная. Женщины, деньги, всеобщее восхищение •— всего этого было у него в достатке.

Дед Кейси с отцовской стороны, успешный биржевой маклер, оставил своему единственному сыну наследство в несколько миллионов долларов, а тот превратил состояние почти в миллиардное. Рональд Лернер пользовался заслуженной репутацией человека проницательного, умного и решительного. Постоянно о нем ходили грязные слухи, но он от них только отмахивался, говоря, что мелкие людишки судачат от зависти.

— Ты заметила, он ничего не отрицал, — сказала Дрю, когда отец допил свой кофе и вышел из дома.

— Заткнись, Дрю.

— Сама заткнись.

— Он знал, ты думаешь, что эта компания вот-вот обанкротится? — спросила Кейси свою двенадцатилетнюю сестру. — Ну, как он мог это знать?

— А я откуда знаю?

— Вот и молчи, ничего ты не знаешь! — закричала Кейси.

— И ты тоже.

— Я знаю нашего отца!

— Нуда. — Допив свой апельсиновый сок, Дрю направилась к двери.

Кейси сидела несколько секунд неподвижно, а потом, уронив голову на стеклянную столешницу, разрыдалась. Потому что поняла: Дрю права. Отец изображал безразличие и широко улыбался, но не отрицал, что занимается противозаконными делами.

Дрю была права и еще в одном: Кейси не знала своего отца. Его воображаемый образ, который она себе нарисовала, совсем не соответствовал образу истинному.

От этой привычки жить фантазиями нелегко избавиться, подумала она, открывая глаза.

Кейси вдруг показалось, что темнота, окружающая ее, стала не такой беспросветной, какой была раньше. Она различала очертания предметов: кресло в углу, тусклая луна за жалюзи, маленький телевизор, подвешенный к стене.

Я вижу!

Кейси медленно обвела глазами палату. У ее кровати стоял стул, еще один — у противоположной стены. Справа располагалась маленькая ванная. Дверь в коридор была закрыта, из-под нее пробивалась полоска света.

Кейси услышала шаги и увидела, как полоску света перечеркнула чья-то тень. Неужели там кто-то есть? Чего от меня хотят среди ночи?

Дверь открылась. Вспыхнул яркий свет, Кейси вся сжалась внутри. В палату кто-то вошел. Кто-то из врачей?

— Ну-ну, значит, выжила, — услышала она.

Кто это? Фигура приближалась, и Кейси охватила паника.

— Вся в трубках и проводах. Не очень красиво. Но что поделаешь. Ты устроила мне веселую жизнь, знаешь ли.

Что происходит? Кто этот мужчина?

— С тех пор, как тебя сбили, полиция допрашивала меня трижды? Очевидно, слов матери недостаточно для наших доблестных стражей закона. Конечно, мать может солгать во благо сына. Я сам знаю. Я все-таки адвокат, хоть и безработный.

Боже милосердный, это Ричард Муни. Что он здесь делает?

— Я подумал: посмотрю-ка на тебя собственными глазами. И вот вижу: ты еще дышишь. Сейчас мы это исправим. Мама всегда говорит: не бросай то, что начал.

Он вытащил подушку из-под ее головы и зажал ей нос и рот.

И Кейси вдруг закричала.

Она кричала громко и долго, до последнего вздоха своего исстрадавшегося тела, и успела еще услышать в коридоре шаги Уоррена, но было уже поздно.

Кейси по-прежнему лежала в своей кровати, невидящими глазами глядя в потолок. Никакого Ричарда Муни здесь не было, и Уоррен не спешил ей на помощь — все сон. Ее окружала тьма.

По ночам бывало хуже всего. По ночам снились сны, мучили кошмары и являлись призраки. Сколько раз ей снилось, что зрение вернулось, а просыпалась она все в той же черной дыре, куда провалилась в тот мартовский день. Сколько раз ей снилось, что она может говорить, а просыпалась — безмолвна. Сколько раз ей снилось, что она может двигаться, а проснувшись, она обнаруживала, что ее некогда сильное, полное жизни тело превратилось в ловушку, из которой не выбраться.

Когда же наконец прекратится этот кошмар!

— Вот смотри, Кейси, — зазвучал в ночи голос отца. — Переносишь вес тела на правую ногу и резко отталкиваешься бедром, занося клюшку.

Как это было просто — безо всяких усилий — переносить вес тела, не задумываясь, отталкиваться бедром и, красиво занеся вуд над левым плечом, изящным свингом отправлять мяч в лунку.

— Дурацкая игра, — бурчала Дрю, наблюдая, как тренируется Кейси, приехав домой из Брауна на летние каникулы.

— Отец любит говорить, что гольф — это не игра, гольф — это...

— Ой, я тебя умоляю! — застонала Дрю. — Если я еще раз услышу эту чушь насчет того, что гольф — это жизнь, меня стошнит.

Тело пятнадцатилетней Дрю начинало приобретать соблазнительные формы. Вскоре просторные футболки и рваные джинсы сменили маечки с глубоким декольте и коротенькие шортики — настолько коротенькие, что в них запретили появляться в гольф-клубе. А потом одного юниора застукали с Дрю в не имеющей ничего общего с гольфом позиции.

Рональд Лернер оказался совершенно не готов к такому повороту событий.

— Запомни, — выговаривал он младшей дочери, — мальчики останутся мальчиками, но девочки окажутся шлюхами, если не поостерегутся.

Дрю не поостереглась — она наконец нашла способ привлечь внимание отца.

Но удержать его внимание надолго не мог никто.

— А где отец? — услышала Кейси голос матери.

— Кажется, ушел. — Кейси, перестав укладывать в чемодан вещи, повернулась к матери, стоявшей в дверях. Алана вышла из своей спальни — это было очень необычно; впрочем, в руке она держала неизменный бокал — это было обычно.

— Что ты делаешь? Ты куда-то уезжаешь?

— Я переезжаю в город, — напомнила Кейси. — В квартиру. — Вдаваться в подробности она не стала. Зачем? Мать все равно забудет. Кейси уже несколько раз говорила ей о переезде.

— Все меня бросили, — заныла Алана.

— Я уверена, отец скоро придет.

— Почему мы не можем жить вместе? — В ее тоне прозвучал явный упрек.

Потому что тебе это не нужно, ответила про себя Кейси. Потому что ты постоянно или пьяная, или спишь, или разъезжаешь по курортам. Потому что ты никогда не проявляла ко мне ни малейшего интереса. Никогда. Ни разу за все эти годы.

— Ты меня не любишь, — продолжала мать.

Кейси не ответила. И подумала, что это, кажется, самый длинный их с матерью разговор. Он оказался и последним. Через три месяца Алана и Рональд Лернер погибли.

— И что теперь? — спросила Дрю. — Мы разделим добычу?

— Не совсем. — Кейси была готова отразить атаку.

— Что-то мне это не нравится. — Дрю подалась вперед. Она была беременна Лолой, уже на четвертом месяце, но еще ничего не было заметно. — Ты хочешь сказать, он все оставил тебе?

— Нет, конечно. Состояние разделено пополам. Но в завещании есть условия, они направлены на защиту твоих...

— Давай ближе к делу.

— Дело в том, что отец назначил меня распоряжаться имуществом.

— Он назначил тебя, — согласилась Дрю, непрерывно отбивая такт ногой. Потом вскочила и стала расхаживать перед Кейси. — Значит, ты распорядишься отдать мне мои деньги.

— Отец хотел, чтобы я выплачивала тебе ежемесячное содержание, — пояснила Кейси. — Это довольно значительная сумма.

— Содержание, — повторила Дрю. — Я не ребенок.

— Тебе всего двадцать один год, Дрю.

— А тебе — целых двадцать пять. А какое содержание он положил тебе? — Ее глаза от злости наполнились слезами. — Это же гнусно. Было бы куда проще, если бы ты умерла.

— Ого! — воскликнула Джанин, появившись из ванной со свежей помадой на губах. — Что ты такое говоришь своей сестре?

— Она имеет право сердиться, — начала оправдывать ее Кейси, когда Дрю растаяла в противоположной стене.

— Да ты отдай ей ее часть и все? — предложила Гейл, материализуясь на подоконнике над горшком с геранью.

— Я же хотела, — напомнила Кейси подруге. — Я же выдала ей сто тысяч на покупку фитнес-клуба, о котором она мечтала. Он прогорел меньше чем за год.

— Может, сделаешь ее партнером в своем новом деле? — блеснула своей ослепительной улыбкой Джанин.

— Перестань, Джанин. Я думала, мы прошли этот этап.

— А я думала, что мы были подругами.

— Мы и остаемся подругами.

— Ты уверена?

Нет, нет, нет. Я не хочу этого слышать.

— Пациентка — тридцатидвухлетняя женщина, жертва автокатастрофы, — вдруг заговорил доктор Пибоди, входя в палату вместе с Уорреном и Дрю.

— Как себя чувствует пациентка сейчас? — спросил Уоррен.

Проснись. Проснись же!

— Давайте выйдем, — встала Гейл. — Не будем мешать врачам.

— Тест займет некоторое время, — пояснил врач.

— Мы пойдем пить кофе. Хочешь с нами, Уоррен? — спросила Джанин.

Он глубоко вздохнул.

— Нет, спасибо.

— Не волнуйся, — подбодрила его Гейл. — Как сказал врач, что если окажется, что она слышит, значит, она на пути к выздоровлению.

Погоди. О чем ты говоришь?

Кейси услышала, как вкатывают какое-то оборудование, переговариваются врачи, шелестят переворачиваемые страницы. Она ощутила чьи-то руки у себя на лбу, ей вставили наушники.

Ночь кончилась, и призраки ушли. Уже утро, я проснулась, и все это происходит на самом деле.

— «Тот, кто ищет узнать историю человека, постигнуть, как эта таинственная смесь элементов ведет себя в разнообразных опытах, которые ставит Время, конечно же, хотя бы кратко ознакомился с жизнью святой Терезы и почти наверное сочувственно улыбнулся, представив себе, как маленькая девочка однажды утром покинула дом, ведя за руку младшего братца, в чаянии обрести мученический венец в краю мавров»^[1]. А? Повторить? — спросила Джанин. — Да-а, неудивительно, что ты ненавидела эту книгу. Я прочла только один абзац и уже запуталась. Язык какой-то тарабарский. Всегда думала, что Джордж Элиот умеет писать. — Послышался шелест страниц. — Вот в предисловии говорится, что «Мидлмарч» — лучший из полудюжины лучших романов мира. Итак, продолжаем. «Они вышли за пределы суровой Авилы, большеглазые и беззащитные на вид, как два олененка, хотя сердца их воспламеняла отнюдь не детская идея объединения родной страны...» О господи. Кейси, очнись скорее, а то я тоже окажусь в коме рядом с тобой.

Тихий смех, шаги. Кто-то подошел к постели.

— Что ты делаешь? — спросила Гейл.

— Осуществляю свою угрозу.

— Думаешь, она понимает, что ты ей читаешь?

Глубокий вздох.

— Тест показал, что Кейси слышит, но черт меня побери, если я знаю, хорошая это новость или плохая.

— Что ты хочешь сказать?

Джанин заговорила тише:

— Я понимаю, что ее состояние значительно улучшилось, что она к нам возвращается. Но в то же время, — уже шептала она, — как ужасно, должно быть, лежать здесь без движения, но при этом все слышать. А что, если она все понимает? Что, если она знает про покушение?

— К чему ты клонишь?

— Как ты считаешь, вдруг она думает, что это я пыталась ее убить?

— Не смеши меня.

— Мы обе знаем, что наши с Кейси отношения не всегда были безоблачны. Когда она решила оставить наш бизнес, все было очень напряженно. Я прямо-таки молилась, чтобы ее новое дело накрылось, чтобы она потеряла все деньги и чтобы волосы у нее повыпадали.

— Ты молилась, чтобы она облысела? — недоверчиво переспросила Гейл.

— Тсс! Я не это имела в виду.

Неужели это действительно была ты? Это ты устроила мне этот ад?

— Кейси, ты же знаешь, что я люблю тебя, — жалобно произнесла Джанин.

Да?

— Я думаю, во всем надо искать хорошую сторону, — улыбнулась Гейл. — Кейси, если ты меня слышишь, если тебе больно, и плохо, и тяжело, но по крайней мере ты знаешь, что мы о тебе заботимся и что Уоррен тебя обожает, так что скорее выздоравливай.

— А что, если пройдут годы, — тихо заговорила Джанин, — и все останется без перемен, и она застынет так навечно?

— Нет. Кейси сильная. Она уже прошла через многие...

— Я тебя умоляю, — перебила Джанин. — Да, у Кейси были не самые лучшие родители в мире, но они, во всяком случае, благопристойно умерли, оставив ее очень богатой. Да и по части красоты она не обделена. Не говоря уже о том, что она умна, образованна и...

— И в коме.

— Ну да, в коме. Прости, Кейси. Я совсем не хотела ничего такого. Я говорила все это, вовсе так не думая. Ну, словом, «зелен виноград».

Правда?

— Она все понимает, — сказала Гейл.

— Помнишь, как мы с тобой познакомились? — спросила Джанин.

— Конечно, — ответила Гейл. — Это была ненависть с первого взгляда.

— Ты меня ненавидела?

— И ты меня ненавидела, — сказала Гейл.

— Ну, наверное, я почувствовала в тебе угрозу, — признала Джанин. — Потому что вы с Кейси дружили уже целую вечность.

—- Кажется, каждой из нас хотелось иметь Кейси в безраздельном владении, — улыбнулась Гейл.

— И как же в конце концов мы стали подругами?

— Кейси не оставила нам выбора. Да, Кейси? Все эти совместные ланчи, девичники...

— Это было мучительно.

— А когда ты изменила свое мнение об мне? — спросила Гейл.

— Пожалуй, когда Майк попал в хоспис. Ты так его любила, и ты была сильной — невозможно было не восхищаться тобой.

Под этими кудряшками и застенчивой улыбкой скрывается истинная сила. А ты когда поняла, что ошибалась насчет меня?

— Примерно тогда же, — кивнула Гейл. — После похорон, на поминках, когда я принимала соболезнования, а ты пошла на кухню, стала делать сэндвичи, потом мыть посуду.

— Я просто боялась, что все заслуги припишут Кейси.

— Почему ты так боишься показаться в истинном свете?

А какая ты на самом деле, Джанин?

— Может быть, потому что тогда станет понятно, что смотреть не на что.

Звук отодвигаемого стула.

— На сегодня хватит уже великой литературы. Пойду.

Запах дорогих французских духов. Прикосновение губ Джанин к щеке.

Все возвращается, подумала Кейси взволнованно. Я слышу, различаю запахи. А в один прекрасный день смогу двигаться, говорить — да хоть кричать во весь голос.

— Позвонишь мне?

— Конечно.

Короткое объятие; дверь открылась и закрылась.

— Надеюсь, Кейси, ты не приняла все это близко к сердцу, — сказала Гейл. — Знаешь, Джанин приходит к тебе каждый день, честно. Зачем бы ей приходить, если бы она тебя не любила?

Например, чтобы найти возможность завершить начатое.

Кейси почувствовала на лбу нежное прикосновение Гейл.

— Да, и нас так обрадовали новости. Вчера вечером Уоррен всех обзвонил, радостно кричал: «Она слышит! Врачи дают умеренно оптимистичный прогноз; это ведь лучше, чем умеренно пессимистичный...» А еще... — Она чуть запнулась. — Я не буду тебе читать. Я просто посижу с тобой, если ты не против, и расскажу, что происходит в моей жизни. Поверь, ты не захочешь пропустить ни слова, так все это интересно. Ну, то есть для меня интересно. — Она перевела дыхание. — Я познакомилась с одним человеком. — Снова пауза. — Его зовут Стен. Может быть, ты слышала, как я рассказывала о нем Джанин. Совсем немного, потому что ты же знаешь Джанин — ей надо всюду сунуть свой нос, а пока еще рано, я боюсь сглазить. Может, я веду себя глупо, ну и ладно. Его зовут Стен Леонард, ему тридцать восемь лет. Его жена умерла от рака груди, и у него осталось двое детей. Он программист, у него дом на Чеснат-Хилл.

Он, знаешь, где-то на дюйм выше меня, и, пожалуй, ему нужно сбросить несколько фунтов, но мне он нравится, какой есть, пусть он и далек от совершенства. Волосы у него редкие, но зато красивые серо-зеленые глаза. И, как выяснилось, весьма впечатляющие бицепсы. У «тупого компьютерщика», как он сам себя называет, такие не ожидаешь увидеть. Только ты не думай, что он действительно тупой. Он замечательный.

Кейси, я рассказываю ему такие вещи, которые раньше могла рассказать только тебе, ну, знаешь, про Майка, и он понимает, потому что его жена тоже умерла молодой. Это не слишком сентиментально? Но не подумай, что мы все время сидим и проливаем вместе слезы. Нет, мы то и дело смеемся.

Поначалу меня мучило чувство вины. Как будто я изменяю Майку, понимаешь? Хотя прошло уже столько времени... На третьем свидании Стен наконец поцеловал меня на прощание. И это было прекрасно. Ах, Кейси, как это было прекрасно!

Да ты влюбилась, подруга. По-настоящему.

— Теперь он приглашает меня за город на выходные, что означает — он хочет переспать со мной. И я, Кейси, ни о чем другом даже думать не могу. Я сто лет не спала с мужчинами. Вдруг он, как только увидит меня раздетую, убежит и бросится в реку Скулкилл?

Ох, как мне тебя не хватает, Кейси! Не у кого мне спросить совета. Но, боже, все так ничтожно по сравнению с тем, что пришлось пройти тебе. Я себя чувствую так же, как тогда с Майком: как можно веселиться, если ты лежишь в коме?

Можно, можно. Ты это заслужила. Ведь жизнь идет.

— Я люблю тебя, Кейси, и очень скучаю.

Гейл, я тоже тебя люблю!

— Возвращайся! — всхлипнула она. — Прошу тебя, Кейси, возвращайся.

 ГЛАВА 6

— Лестер Уитмор, прошу! — завопил ведущий. — Вы — следующий участник шоу «Цена верна».

— Ты только посмотри на него! — взвизгнула Дрю. — Ой, прости. Я все забываю, что ты не видишь. Черт, лак размазала.

По запаху лака, стоявшему в палате, Кейси поняла, что ее сестра поправляет маникюр. Давно ли она пришла?

— Ты бы его видела, — продолжала Дрю. — Так волнуется, что просто на грани инфаркта. Весь вспотел, и вся его уродливая гавайская рубашка мокрая. Еще бы, прыгает как сумасшедший и все норовит обнять других участников.

«Цена верна». Кейси выросла под это шоу. И мысль о том, что оно все еще идет, почему-то успокаивала ее.

— Ой, смотри. Они должны угадать цену набора для гольфа, включая сумку.

— Четыреста долларов, — предложил первый участник.

— Четыреста долларов? — эхом отозвалась Дрю. — С ума сошел. Даже я знаю, что это стоит гораздо дороже.

— Семьсот пятьдесят долларов, — предложил второй.

— Тысяча, — сказал третий.

— Тысяча сто, — выкрикнул Лестер Уитмор.

— Что скажешь, Кейси? Ты же знаешь правильный ответ.

Если клуб хороший, то, я думаю, где-то тысяча шестьсот.

— Правильный ответ — одна тысяча шестьсот двадцать долларов! — объявил ведущий. — Лестер Уитмор, вы победитель шоу «Цена верна».

— Насколько близко ты была? — спросила Дрю. — Наверняка очень близко. Когда речь заходит о гольфе, тебе нет равных, правда ведь?

— Ого, вот это удар! — восхитился Уоррен, всплыв вдруг в сознании Кейси. Они на поле для гольфа, в небе ярко светит весеннее солнце.

— Где ты научилась так бить по мячу?

— Отец научил, — ответила Кейси.

— Твой отец что, Арнольд Палмер?

Кейси рассмеялась и направила их гольф-кар по фервею.

— Ты меня обогнала, — удивился Уоррен, когда они подошли к двум белым мячам, лежавшим в нескольких дюймах друг от друга и в двух сотнях ярдов от площадки ти. — И ты даже не хочешь сказать, что это случайное везение? Не утешишь мое уязвленное мужское самолюбие?

— А оно требует утешения?

— Ну, хоть доброго слова.

— Когда ты удивляешься, ты такой забавный, — сказала Кейси в ответ, и, к счастью, Уоррен рассмеялся. Она не хотела показаться ни злонамеренной, ни высокомерной. Когда Уоррен позвонил и пригласил ее встретиться, робко спросив, играет ли она в гольф, она не стала говорить, что является членом самого крутого гольф-клуба города и девять раз становилась его чемпионкой.

Кейси смотрела, как Уоррен готовится к следующему удару: примеривается, раскачивается, делает несколько отточенных поворотов и, наконец, посылает мяч в ручей. Можно было бы позволить ему выиграть. Легко! Уронить левый локоть или отвести взгляд от мяча. Но она, приняв удобную стойку, размахнулась и ударила. Мяч перелетел через ручей и упал в десяти футах от берега.

— Почему-то у меня возникло такое чувство, что ты не в первый раз делаешь это, — усмехнулся Уоррен, кладя свой третий мяч рядом с ее.

— Да, я неплохо играю, — призналась она.

— Без шуток.

— Но я отказалась от спортивной стипендии Университета Дьюка, — сказала она через две лунки и два пара.

— Почему?

— Потому что гольф должен быть досугом, а не работой.

— И вместо того, чтобы участвовать в самых известных турнирах, ты ищешь работу недовольным юристам?

— Да, но лучше бы я оформляла их кабинеты, — ответила Кейси.

— И что тебе мешает этим заняться?

Кейси вытащила мяч из лунки, сунула в карман и живо направилась к следующей.

— Отец не считал достойной профессию дизайнера, поэтому я училась психологии и английской литературе. Но последние несколько лет я хожу на курсы дизайна интерьеров.

— И как к этому относится твой отец?

— Он погиб. Пять лет назад они с матерью разбились на своем самолете.

— Прости. Для тебя это, наверное, было ужасно.

— Да, тяжело. Особенно надоедала пресса.

— А почему вами интересовалась пресса? — спросил Уоррен.

— Потому что моего отца звали Рональд Лернер, — ответила Кейси, наблюдая за реакцией Уоррена. Реакции никакой не было. Неужели он не знает, кем был ее отец? — Слышал о нем?

— А надо было?

Выражение лица Кейси показывало, что да, надо было.

— Я вырос в Нью-Джерси, учился в Нью-Йорке, — слегка смутился Уоррен. — В Филадельфию я приехал, только когда поступил работать к Миллеру и Шеридану. Может быть, заполнишь пробел?

— Может быть, позже.

— Черт, — выругалась Дрю, вырвав Кейси из омута воспоминаний. — Вот что бывает, когда ты вынуждена сама себе делать маникюр. Обычно мне делает его Эми. Помнишь Эми с Пайн-стрит? Лучшая маникюрша, какую я знаю. Я хожу к ней уже целую вечность. То есть ходила, пока ты не оказалась здесь. Теперь я не могу позволить себе отдать за маникюр даже жалкие двадцать пять долларов в неделю. Никаких маникюров, если я не хочу, чтобы моя дочь голодала. — Дрю насмешливо фыркнула. — Если бы ты не упрямилась, мы бы сейчас так не мучились.

— Анджела Кэмпбелл, прошу! Вы — следующий участник шоу «Цена верна».

Дрю продолжала болтать, перекрикивая взвизги очередных участников, но Кейси уже не слышала ее. С тех пор как врачи велели больше с ней разговаривать, она очень уставала от сплошного потока слов, обрушивавшегося на нее в режиме нон-стоп. Шум начинался утром, с приходом врачей и медсестер. Потом появлялись друзья и знакомые. Кто-то о чем-то рассказывал, кто-то читал, работал телевизор, одно за другим шли идиотские ток-шоу и бесконечные сериалы.

Но, конечно, был и Уоррен.

Он приходил каждый день, неизменно целовал Кейси в лоб и гладил по руке. Потом придвигал стул и тихо рассказывал, как у него прошел день и о чем он беседовал с разными врачами. Наверняка есть способ измерить активность мозга, сердился он на доктора Царба. Сколько времени потребуется, чтобы вновь научиться пользоваться руками и ногами, расспрашивал он Джереми. И когда ее можно будет забрать домой?

Тогда, конечно, Джанин перестанет заходить каждый день. И Дрю, которой ни до чего нет дела, кроме нее самой.

А вдруг кое до чего Дрю все-таки есть дело?

Возможно ли, что сестра пыталась меня убить, чтобы получить деньги, которые считала по праву своими?

Нет, я не буду так думать. Я не позволю подозрениям детектива Спинетти отравлять мой мозг. Уоррен и сейчас уверен, что это был несчастный случай. Нужно доверять себе. Сосредоточиться на чем-то приятном. Слушать этот проклятый телевизор. Думать, сколько может стоить этот огромный тюбик зубной пасты.

— Итак, расскажите немного о себе. — Телеведущий представил новую участницу шоу.

— Расскажи мне о себе, — нежно попросил Уоррен, теплым дыханием щекоча ей затылок. Тогда их отношения только начинались.

— Что именно ты хочешь узнать?

Было утро, они бродили по фермерскому рынку в Ланкастере, прелестном городке в шестидесяти милях от Филадельфии. Рынок, где фермеры-аманиты продавали мясо, фрукты, овощи и выпечку, располагался в большом здании из красного кирпича и считался самым старым крытым рынком Америки.

— Все, — заявил Уоррен.

— Во мне нет ничего сложного, — улыбнулась Кейси. — Что видишь, то и есть, я как на ладони.

Они провели ночь — свою первую ночь — в небольшой гостинице, обставленной старинной мебелью, где утром подавали завтрак в номера. В ту ночь они бесконечно любили друг друга. И в следующие ночи тоже. Это было волшебно, призналась потом Кейси подругам.

— Он словно бы читает мои мысли, — сказала она.

— Как романтично, — вздохнула Гейл.

— Меня сейчас стошнит, — отвернулась Джанин.

О детях они впервые заговорили во время уик-энда в Геттисберге. Они заканчивали вечерний променад, когда мимо них пробежали трое мальчишек.

— А сколько бы ты хотела иметь детей? — спросил Уоррен.

— Не знаю, никогда об этом не думала, — солгала Кейси. На самом деле она много думала о детях. — Хорошо бы Двоих, наверное. А ты?

— Ну я, как ты знаешь, единственный ребенок, поэтому всегда мечтал, чтобы в доме было полно детей. Но двое — вполне подойдет. — И он улыбнулся, словно бы они договорились о чем-то очень важном. А Кейси сделала вид, что ничего не заметила.

— Расскажи мне о своих родителях? — попросила она.

— Отца своего я не знал, — спокойно начал Уоррен. — Он умер, когда я был совсем ребенком. А мама... — Он засмеялся. — О, это сила, с которой нельзя было не считаться! Семейная легенда гласит, что с мужем номер один она развелась после того, как он сбросил ее с лестницы, с номером два — когда тот сел в тюрьму за растрату. Номер три, мой папа, умер от инфаркта в сорок девять лет. Я плохо помню четвертого и пятого, потому что уехал учиться, но они оставили маме достаточно денег, чтобы жить так, как она мечтала. И раз уж мы об этом заговорили, то я считаю, что должен требовать добрачного контракта.

— Что?

— Прежде чем продолжать разговор о женитьбе...

— Какой разговор?

— В твоем офисе, в день нашего знакомства. Ты уже забыла?

— Я думала, ты пошутил, — сказала Кейси, хотя ни минуты так не думала.

— Я хочу, чтобы у тебя было составленное адвокатом добрачное соглашение. В случае развода, которого никогда не будет, я хочу, чтобы твои деньги былисовершенно защищены. Тогда никто меня не станет спрашивать, из каких соображений я на тебе женился, или обвинять в том, что я женился ради денег.

— Так что, ты принес мне деньги? — спросила Дрю, возвращая Кейси в реальность.

С кем она говорит?

— Я же тебе уже сто раз объяснял: ситуация непростая, — ответил Уоррен.

— Что там может быть сложного? Это мои деньги.

— Да, но управляет ими Кейси, а Кейси сейчас...

— Спасибо, я в курсе. Скажи что-нибудь новенькое, адвокат. — Кейси словно бы увидела, как ее сестра скрестила руки на груди, выставив свежепокрашенные ногти. — Ближе к делу.

— Я поговорил со своим коллегой Уильямом Билли...

— Это его настоящее имя?

— Да, он Уильям Билли.

— Уилли-Билли? — залилась смехом Дрю.

— Тебе смешно?

— А тебе нет?

— Мне нет. Уильям — один из лучших специалистов по правам наследования в этом городе.

— Как же иначе.

— Можно продолжать? Мне казалось, ты хочешь поскорее разрешить эту проблему.

— Хочу. Говори, пожалуйста. — Она снова рассмеялась.

— Ты под кайфом? Ты что-то приняла?

— Ой, да говори уже!

— Определенно ты под кайфом.

— Уоррен, мы не в суде. Не надо обращаться со мной как с этим свидетелем... Ну, как они называются?

— Свидетели Иеговы? — бесстрастно подсказал Уоррен.

Новый взрыв смеха.

— Я не буду с тобой разговаривать, пока ты в таком состоянии.

— Я не под кайфом, Уоррен. Просто, перед тем как сюда войти, я немножко покурила травки. И кто меня осудит? Да, мне хотелось немного смягчить это дело. Не так уж приятно, приходить сюда и видеть сестру в таком состоянии. Ну, ты поговорил с Уильямом Билли, одним из лучших юристов Филадельфии — Уилли-Билли-Филли! Какая прелесть! — Она снова рассмеялась. — Прости, это сильнее меня. Да и Кейси тоже смешно.

— Что?

— Смотри, какое у нее лицо, — сказала Дрю. — Она смеется.

«Уилли-Билли-Филли» — ха-ха-ха — это действительно смешно. Неужели сестре удалось меня рассмешить?

— Ты не понимаешь, что говоришь, — огрызнулся Уоррен.

— Я сказала, что Кейси слышит, — и оказалась права, и сейчас я тоже права. Кейси смеется. Она все понимает. Так что лучше будь паинькой, потому что, когда она придет в сознание, ей очень не понравится, что ты плохо со мной обращался.

— Дурочка, я же стараюсь тебе помочь.

— Каким образом? Завладев моими деньгами?

— Послушай, я не хочу ссориться. Я поговорил с коллегой...

— И теперь состоянием моих родителей распоряжаешься ты?

— Не все так просто. В период недееспособности Кейси я назначен временным распорядителем — пока у нас нет четкого понимания того, что с ней будет происходить. А когда оно появится, это решит суд...

— Значит, это растянется на годы, — перебила Дрю. — Долгие годы ты будешь временно распоряжаться моими деньгами.

— Ты получишь свои деньги, Дрю. Я в точности исполню волю твоей сестры. Ты будешь по-прежнему получать свое содержание.

— Это гадость, ты же понимаешь.

— Ничего не изменилось.

— Изменилось все. Моя сестра в коме. И ты теперь самый главный. Хотя почему ты вообще принимаешь в этом участие?

— Потому что я муж Кейси.

— Ты ее муж всего-то последние года два. Мне отец не доверил свое драгоценное состояние, хорошо, но уж тебе-то он точно бы его не доверил.

— Этот разговор ни к чему не приведет.

— Отлично, я сама поговорю с Уилли-Билли...

— С удовольствием запишу тебя к нему на прием.

— От тебя мне ничего не нужно! Я найму себе собственного Уилли-Билли и буду с тобой судиться!

— Вперед, Дрю! Только запомни, что судиться — стоит очень дорого. И еще хорошо бы тебе задуматься об исходе этого процесса, учитывая тот факт, что я — чертовски неплохой юрист, а ты — незамужняя мать-одиночка, злоупотребляющая наркотиками, с беспорядочными связями.

— Ого! Этот аргумент закрывает дискуссию, адвокат. Интересно, Кейси хоть раз видела тебя с этой стороны?

— Слушай, делай что хочешь. Судись со мной, если не боишься окончательно потерять свои деньги. Это будет тебе хорошим уроком.

Молчание, прерываемое лишь тяжелым дыханием обоих.

Кейси было жаль свою младшую сестру — где той тягаться с Уорреном! Он-то не позволит давить на себя, как позволяла сплошь и рядом Кейси.

— Кто ты такая, чтобы указывать мне, что делать? — Кейси вспомнилось, как однажды Дрю кричала на нее в гостиной своей маленькой квартирки на Пенс-Лэндинг. Тяжелые портьеры горчичного цвета с застоявшимся запахом дыма в глубоких складках не пропускали лучи закатного солнца в захламленную комнату, но Кейси даже в полумраке видела, что сестра была под кайфом.

— Ты опять взялась за старое, — досадовала Кейси. — Да как можно принести крошечного младенца в этот бардак!

— Ты думаешь, я буду ужасной матерью?

— Я думаю, ты можешь стать прекрасной матерью, — искренне сказала Кейси, — если остепенишься, бросишь пить и не будешь принимать наркотики. Вспомни, какие у тебя были проблемы из-за того, что Алана много пила, когда...

— Ты приравниваешь меня к нашей матери? Так нечестно, Кейси. Так нечестно. Ради бога, я сделаю все, чтобы завязать. Я буду так заботиться об этом младенчике. Я знаю, ты думаешь, что я на это не способна... — И по щекам Дрю полились слезы.

— Я думаю, что если ты что-то решила, то так и сделаешь, — возразила Кейси, ясно слыша неуверенность в собственном голосе и понимая, что Дрю это тоже слышит. — Но просто мне кажется, что сейчас не лучшее время принимать такое решение.

— А меня не интересует, что тебе кажется, — крикнула Дрю. — Знаешь что? Вали ты к черту!

И меньше чем через год Дрю расхаживала по этой же комнате с вопящей дочуркой на руках.

— Что мне делать, Кейси? Она меня ненавидит.

— Нет, совсем нет.

— Она все время кричит. Я так стараюсь, Кейси. Я ношу ее на руках, пою ей песенки, кормлю. А она кричит — весь день, потом всю ночь.

— Все дети кричат. Лола хорошая, Дрю. И очень красивая.

— Правда, красивая?

— Вся в маму.

— Я так ее люблю. Почему она меня ненавидит?

— Она не ненавидит тебя.

— Я же ведь хотела только одного — чтобы она меня любила. Она понимает, что я обманщица.

— Ты не обманщица. Ты ее мать.

— Я плохая мать. Иногда, когда она плачет, я просто схожу с ума и мне хочется придушить ее подушкой. Нет-нет, я этого не сделаю.

— Я понимаю. Ты просто устала, — сказала Кейси.

— Я не сплю по ночам. Стоит мне прилечь, как она начинает кричать. Как будто нарочно.

— Да нет же.

— Я вымоталась.

— А если нанять няню? — осторожно закинула удочку Кейси.

— Няню? — Дрю произнесла это слово, словно оно было грубой бранью. — Я не хочу, чтобы моего ребенка воспитывали чужие люди.

— Никто не говорит, что это навсегда.

— У меня нет денег на няню.

— Я буду платить ей, — предложила Кейси.

— Я не нуждаюсь в подачках.

— Это не подачки, Дрю.

— Ты собираешься платить из моих денег? Это мои деньги!

— Дрю, это смешно. Разве ты не видишь, что я хочу тебе помочь? Почему ты всегда все сводишь к деньгам?

— Потому что к ним-то все всегда и сводится! Ты что, слепая? Или просто дура?

— Ох, ради бога, заткнись!

— Иди ты к черту! — заорала в ответ Дрю.

— Так когда я получу свои деньги? — через силу спросила Дрю, и Кейси поняла, что их разговор с Уорреном еще не закончен.

— Могу выписать чек хоть сейчас, — ответил Уоррен, и Кейси услышала какой-то шорох. — Посмотри, сумма правильная?

— Да. — Секундная пауза. — Счастливо, Кейси. — Дрю ушла.

— Приятно видеть, что ты не разучился общаться с женщинами, — буквально через несколько секунд послышался от двери мужской голос.

— Какого черта ты здесь делаешь? — вскочил Уоррен.

Кто это?

— Вот подумал, надо заглянуть проверить, как себя чувствует пациентка.

— Ты с ума сошел?

— Спокойно, дышите глубже. Слишком нервный ты стал. Если кто-нибудь войдет, то я просто твой друг по тренажерному залу, зашел с визитом вежливости.

Кто этот мужчина? Что случилось? Почему Уоррен так волнуется?

— Уходи немедленно.

— Никуда я не уйду, — спокойно сказал мужчина, закрывая за собой дверь. — Прошло два месяца, Уоррен. Ты не звонишь, на мои звонки не отвечаешь.

— Я был немного занят все это время.

— Ответственный, любящий муж.

— Ты не оставил мне выбора, — сказал Уоррен.

Что это значит? О каком выборе он говорит?

— Ну и как наша Спящая красавица?

— Ты же видишь.

— А она выглядит лучше, чем я ожидал. Полиция близка к разгадке?

— Нет, — презрительно фыркнул Уоррен. — Никаких ниточек. Послушай, давай поговорим об этом потом. Сейчас не время и не место...

— Что такое? Ты же знаешь, я не виноват.

— Моя жена в коме, до конца жизни она будет подключена к трубкам, и ты не виноват?

Ничего не понимаю. Что происходит?

— Ну нет, мне, конечно, очень жаль, что все так обернулось, но я врезался в нее нормально. Обычно люди от такого умирают.

Что? Что? Что-о-о?

— Заткнись, прошу тебя!

Это правда? Я не сплю? Это не телевизор?

— Слушай, — хрипло зашептал Уоррен. — Говори потише. Провели тест, он показал, что Кейси слышит...

— Слышит? — Кейси почувствовала, что мужчина склонился над ней. — Спящая красавица, ты меня слышишь? — Он отошел. — Так говоришь, она понимает, о чем мы?

— Может быть, и нет. Но это возможно.

— Снимаю шляпу, красавица, — хмыкнув, сказал мужчина. — Сильна!

— Послушай, — умолял Уоррен, — уходи отсюда.

— Не раньше, чем мы придем к взаимному пониманию.

— Пониманию чего?

— Не тупи, Уоррен, у тебя не получается. К пониманию того, когда я получу пятьдесят тысяч долларов.

Пятьдесят тысяч долларов? За что?

— Я не плачу пятьдесят тысяч долларов тому, кто облажался.

— Я не облажался. Совершенно очевидно, что это вопрос времени.

— Вопрос времени, — устало повторил Уоррен. — Врачи говорят, что она, может быть, еще всех нас переживет.

Долгая пауза.

— Тогда нужно ускорить процесс.

— И как ты предлагаешь это сделать?

— Ну, парень, я же всего только тренер. Это ты у нас университет окончил.

— Да? А когда мы договаривались, у меня сложилось впечатление, что я имею дело с настоящим экспертом.

Мужчина засмеялся:

— Ну, например, пережать пару этих трубочек.

О господи! Помогите! Помогите!

— Ты что, совсем идиот? Никто не должен ничего заподозрить.

— Эй, я понимаю, ты расстроен, но зачем так раздражаться?

— Меня раздражает, когда люди, которых я нанял, не выполняют своих обязательств.

Уоррен нанял этого мужчину, чтобы убить меня? Не может быть. Не может быть.

— Ладно, все будет сделано. — Тяжелый вздох. — Каков дальнейший сценарий? Она лежит здесь?

— Нет, скоро я заберу ее домой.

— Ну и тогда всякое может случиться.

— Не все так просто, — проговорил Уоррен, меряя шагами комнату. — Полиция уверена, что это не несчастный случай. Я должен быть осторожен.

— Не трясись. Тебя с этим никак не свяжешь.

— Если только Кейси не понимает в чем дело и если она не придет в сознание.

Кейси казалось, что две пары глаз прожигают ее, как кислотой.

— Значит, надо сделать так, чтобы этого не случилось.

Боже милосердный, ты этого не допустишь.

— И как же мы это сделаем?

— Умный у нас ты, — сказал мужчина. — Когда придумаешь, звони. — Кейси почувствовала дыхание мужчины у себя на губах, словно его рот был всего в нескольких дюймах от ее лица. — Пока, красавица. Береги себя.

Шаги удалились. Открылась и закрылась дверь.

Этого не может быть. Я не слышала, как мой муж говорил с кем-то о неудавшейся попытке убить меня и планировал следующую. Этого не было.

Уоррен никогда не делал ничего, что могло бы хоть каплю задеть меня, а уж нанять убийцу... Это просто смешно. Что такое творится? Сначала я подозревала Джанин, потом Дрю, теперь Уоррена. Откуда эти безумные мысли?

Что это со мной творится? Уоррен меня любит!

Она почувствовала рядом какое-то движение. Кто это? Уоррен все еще здесь? Или кто это?

— Это был Ник, — спокойно начал объяснять Уоррен. — Ты помнишь, я о нем рассказывал. Отличный тренер. Жестокий человек. Из тех, кто любит отрывать крылья бабочкам. Как-то я пошутил, что он тратит время впустую, тренируя офисных крыс вроде меня, — с его данными он мог бы сделать карьеру наемного убийцы. Он ответил: назови имя, время, место. — Уоррен хмыкнул. — Не стоило об этом рассказывать, но все равно кот уже выпрыгнул из мешка. И почему ты не умерла сразу, как было задумано?

Вмиг все застыло. Даже воздух в палате словно бы вдруг перестал циркулировать. Кейси не могла дышать. Паника затопила ее.

— Пойду выпью кофе. — Голос Уоррена стал тише, он подошел к двери. — Тебе не предлагаю.

Итак, загадка разрешилась.

Но как такое могло случиться? Мы ведь были счастливы. Никогда не ссорились, даже спорили редко. И все это время он планировал меня убить. Но за что? Зачем ему убивать меня? Деньги? Но он же сам настаивал на брачном контракте. Страховки у меня нет...

Но, наверное, это все и не нужно. Как муж он наследует львиную долю моего состояния по закону, даже без завещания. Сто миллионов долларов минимум.

«В адвокаты идут не затем, чтобы разбогатеть. Вы никак не сможете уйти на пенсию в сорок лет».

Разве этого он хотел? Уйти на пенсию в сорок лет? Да нет же. Вовсе нет. У него была престижная высокооплачиваемая работа, которую он любил. Наша совместная жизнь была прекрасна. Он не мог этого сделать.

Он любит меня.

Но на сто миллионов долларов можно купить очень много любви.

— Ну, как себя чувствует наша пациентка? — прозвучал чей-то голос.

Что? Кто это?

— Я вижу, вы смотрите «Газовый свет». Прекрасный фильм.

— А я не видел, — произнес второй голос. — О чем он?

— Сюжет банальный: муж пытается убедить свою жену, что она сошла с ума. Но Ингрид Бергман здесь красавица.

«Пока, красавица».

— Давление немного выше обычного. Миссис Маршалл, вам больно?

Помогите мне! Меня мучают безумные, страшные мысли.

— Увеличить дозу.

Нет, пожалуйста, не надо ничего увеличивать. Поверьте, я и так в постоянном бреду. Если бы я могла, я бы давно покончила с собой!

— У меня к вам огромная просьба, — раздался шепот.

— Какая?

— Если в один прекрасный день меня вкатят сюда в подобном состоянии, прижмите, пожалуйста, мне к лицу подушку, чтобы разом покончить с этим, ладно?

— Только если вы пообещаете сделать для меня то же самое.

Все звуки в палате стихли.

Не уходите! Помогите, помогите же мне. Я схожу с ума.

Я тебе верила.

Я доверила тебе свою жизнь.

 ГЛАВА 7

Он остался сиротой в тот же самый год, когда окончил школу. Его отец был военным и почти не обеспечил детей, а потому, когда Тертий выразил желание заняться медициной, опекуны сочли возможным исполнить просьбу юноши и, вместо того чтобы возражать против такого поношения фамильной чести, устроили его учеником к деревенскому доктору».

— Что это вы ей читаете? — спросила Пэтси, поправляя Кейси подушку. В лицо Кейси пахнуло лавандой.

— «Мидлмарч».

— «Мидлмарч»? Что это такое?

— Название города, где происходит эта история.

— А о чем она?

— О жизни.

Пэтси не то фыркнула, не то усмехнулась.

— Интересная?

— Считается шедевром.

— Толстая книжка, — оценила Пэтси. — Слишком толстая для меня. И шрифт мелкий. Я бы просто ослепла.

— А вы любите крупный шрифт, да? — Кейси представила, как Джанин улыбается.

— Я не очень много читаю, — призналась Пэтси. — И люблю только детективы с убийствами. Там всегда есть над чем посмеяться.

— Вы считаете, что убийство — это смешно?

— Ну, не смешно, хорошо, интересно. Как вот с миссис Маршалл. — Пэтси громко вздохнула. — Вы думаете, ее действительно хотели убить?

— Кто знает. Полиции пришлось исключить всех главных подозреваемых. Теперь, видимо, все ниточки оборвались, — ответила Джанин.

Ты хочешь сказать, полиция прекратила расследование?

— Ладно, простите, что перебила. Читайте дальше.

Кейси почувствовала, как напряглась Джанин: она терпеть не могла, когда ей указывали, что делать.

— «Почти все мы, кого влечет то или иное поприще, храним в памяти тот утренний или вечерний час, когда мы влезли на табурет, чтобы достать с полки прежде не читанный том, или с открытым ртом слушали рассказы нового собеседника, или за неимением книг просто начали внимать внутреннему голосу, — короче говоря, тот час, с которого началась наша любовь...»

— О чем это?

— Вероятно, о том, как люди начинают любить что-то или кого-то.

— Тогда почему он так прямо и не сказал?

— Она, — поправила Джанин.

— А?

— Не важно.

А я влюбилась в Уоррена в ту же минуту, как только его увидела. Хотя многие безусловно назвали бы это просто физическим влечением. Любовь, сказали бы они, приходит позже, когда получше узнаешь друг друга.

Вот и получилось, что я его не узнала. Не узнала по-настоящему.

Кто этот мужчина, за которого я вышла замуж? Кто такой Уоррен Маршалл? Действительно ли его мать пять раз была замужем? И от нее ли Уоррен унаследовал вкус к роскошной жизни? И все эти прекрасные слова, которые он наговорил обо мне Пэтси, — он действительно так думает?

«Я хочу, чтобы ты знала, как много для меня значат эти два года с тобой. Ты была отличной женой, Кейси, и лучшей в мире возлюбленной, ты была спутницей жизни, какую только может пожелать мужчина». Он и правда так считает? Или по ночам лежит в постели и вычисляет, каким должен быть его следующий шаг?

— Вы давно дружите с миссис Маршалл?

— С университета.

А я еще в тебе сомневалась! Какая же я после этого подруга?

— Мистер Маршалл сказал, что у вас был общий бизнес?

— Да? А что еще рассказал вам мистер Маршалл?

— Больше ничего.

— Больше ничего, — машинально повторила Джанин. — И как он вам показался? Как он держится?

— Он удивительный. И видно, что они безумно любили друг друга.

— Из чего видно?

— Ну, из того, как он всегда берет ее за руку и шепчет ей что-то. Должно быть, ему тяжело, вам не кажется? Я хочу сказать, вот сейчас ты счастливо женатый мужчина, а через минуту...

— Жизнь полна неприятных сюрпризов, — оборвала ее Джанин.

— А он что, адвокат? — спросила Пэтси.

— Почему вы спрашиваете?

— Почему? Да так, просто так.

— Пытаетесь поддержать разговор — в этом нет необходимости, — холодно произнесла Джанин.

Пэтси замялась:

— Наверно, я пойду.

Кейси знала, что Джанин ей ослепительно улыбнулась.

— Не смею задерживать.

— Ну, приятно было поговорить с вами. — Пэтси явно тянула время. — О, здравствуйте, мистер Маршалл, — вдруг вскрикнула она. — Вы сегодня поздно.

— Я разговаривал с врачами, — объяснил Уоррен, подходя к кровати и целуя Кейси в лоб. — Здравствуй, милая. Как ты себя чувствуешь?

Мне лучше с каждым днем. Не это ли тебя пугает?

— Привет, Джанин. Как дела в Мидлмарче?

— Дела идут, близимся к середине, — ответила Джанин.

— Кейси сегодня прекрасно выглядит, — бодро сказал Уоррен и с улыбкой взглянул на Пэтси.

— Трахея заживает, так что теперь это вопрос времени.

— Времени — для чего? — спросила Джанин.

— Я собираюсь забрать Кейси домой, — пояснил Уоррен.

— Да? Ты думаешь, уже можно?

— Думаю, лучшее для нее сейчас — это родной дом.

— А как же все эти трубки? — удивилась Джанин.

— Это мелочи.

Мелочи?

— Мелочи?

— Врачи здесь сделали все что могли, и к тому же в больнице ограничено количество мест. Вопрос только в том, отправится ли Кейси в реабилитационную клинику или домой.

Не давай ему увезти меня домой, Джанин, пожалуйста! Он хочет со мной покончить!

— Но ей требуется круглосуточное наблюдение.

— Все будет. Я уже нанял домработницу и договорился с физиотерапевтом, чтобы тот приходил три раза в неделю.

— И еще со мной, — вставила Пэтси.

— С вами? — переспросила Джанин.

— Кейси нужен самый лучший уход, — кивнул Уоррен.

— Что ж, — заключила Джанин. — Ты все предусмотрел. И когда предполагается великое переселение?

— Как только оформят все бумаги. Видит бог, я готов забрать жену домой хоть завтра.

Уоррен наклонился ближе, и Кейси почувствовала, как он сверлит ее глазами.

— Это же прекрасно, Кейси. Скоро ты вернешься домой.

К десяти утра все было готово к переезду.

— Сегодня у вас большой день, — приторно-приветливым тоном сказал один из студентов-практикантов, помогавших врачам; с ней все так говорили, как с трехлетним недоумком. — Наверное, ждете не дождетесь, когда выберетесь отсюда?

Нет. Я не хочу отсюда уезжать. Прошу вас, не позволяйте меня забирать.

Все утро в палате толпился народ: приходили прощаться медсестры и нянечки, забегали студенты, заглядывали врачи. Словно я уже умерла.

— Так, я думаю, все. Можно ехать. — Вдруг объявил Уоррен, входя в палату.

— Вы будете держать нас в курсе? — спросил доктор Кийт.

А в полицию кто-нибудь позвонил? Знает ли детектив Спинетти, что меня выписывают?

— Конечно, — заверил его Уоррен. — Вы первый услышите о малейшем улучшении ее состояния.

— Все-таки имейте в виду, что в Винневуде при больнице Ланкено есть прекрасный реабилитационный центр...

— Я уверен, это не понадобится, но спасибо вам. Спасибо вам всем, — сказал Уоррен. — Вы были так добры к Кейси и ко мне. Нет слов выразить, как я вам благодарен.

Кейси услышала, что кто-то даже начал всхлипывать.

— Но теперь пришла моя очередь заботиться о Кейси, — продолжал Уоррен. — Будем надеяться, что в следующую нашу встречу моя жена сможет поблагодарить каждого из вас сама.

— Будем надеяться, — эхом откликнулись все.

Послышался скрип каталки.

— Ну, вперед, — сказал Уоррен.

— Осторожнее голову, — предупредил кто-то.

Сильные руки подхватили Кейси, переложили ее с кровати, которая за последние три месяца стала ей домом, на узкую каталку и выкатили из палаты.

— Принести вам чего-нибудь, мистер Маршалл? — спросила Пэтси. — Я могу попросить домработницу сварить свежего кофе.

— Хорошо бы джина с тоником.

— Значит, джина с тоником.

— Налейте и себе тоже. День был суматошный, мы оба заслужили отдых.

— Да? Спасибо, мистер Маршалл. Я сейчас.

— Пэтси... мы же договорились обходиться без формальностей. Называй меня Уоррен.

Удовлетворенный вздох.

— Я сейчас, Уоррен.

— Джин в шкафчике над баром, — кинул он ей вслед. — А тоник должен быть в холодильнике.

— Я найду. — Шаги Пэтси затихли на лестнице.

— А тебе, милая? — спросил Уоррен, заботливо кладя руку Кейси на лоб. — Хотел бы я принести чего-нибудь и тебе. Ты в порядке? Ты хоть понимаешь, где ты?

От его прикосновения сердце Кейси забилось чаще, как и всегда. Только раньше им двигала страсть, а теперь — страх.

— Должно быть, ты устала, — продолжал он. — Дорога, вся эта суета. Но теперь тебе наверняка уютно и спокойно. Ты в своем доме. Нравится тебе новая кровать? Надеюсь, удобная — стоит целое состояние. А когда ты поправишься, мы продадим этот мавзолей и купим все новое, как ты мечтала. Яркие, чистые цвета. Хорошая идея?

Идея-то неплоха, размышляла Кейси, не понимая, почему ее муж так мило с ней разговаривает. В комнате есть еще кто-нибудь?

— Я перебрался в спальню твоих родителей, — продолжал он. — Она не связана у меня с неприятными воспоминаниями, так что я временно обосновался там.

Ты перебрался в родительскую спальню?

— Я подумал, что тебе нужна собственная комната. Твоя кровать обращена к окну, и если ты чуть вытянешь шею, то увидишь ивы на берегу реки. Ты слышишь меня, Кейси? Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я дома — вот все, что я понимаю. В бело-сиреневой спальне, той самой, которую мы делили с тобой с того дня, как ты переехал сюда.

Зазвонил телефон, Уоррен поднялся.

С какого кресла, интересно? В кремовую и лиловую полоску? Или того круглого с цветастой обивкой?

— Алло? — сказал Уоррен. — А, привет, Гейл. Да, Кейси хорошо. Мы приехали ближе к обеду. Прости, да, я обещал позвонить, но закрутился.

А я весь день пролежала одна. Заходила Пэтси, включала телевизор, мерила давление. Заглядывал Уоррен, что-то двигал, устраивал. Потом я заснула, а проснулась, только когда начались пятичасовые новости.

— Да, сначала давление немного подскочило, но теперь в норме. Вот почему я хочу несколько дней не принимать никого. Я понимаю, ты волнуешься и хочешь ее видеть. Цветы, которые вы с Джанин прислали, изумительны. Я поставил их на столик у ее кровати.

Кейси принюхалась и уловила запах ландышей.

— Я просто хочу дать Кейси время адаптироваться... Спасибо. Конечно. И будь добра, позвони Джанин... Ладно. Отлично. Конечно. Пока. — Он повесил трубку. — Гейл передает привет и говорит, что должна многое тебе рассказать. Это все ваши секреты. Еще она просила тебя поцеловать. — Уоррен поцеловал ее в щеку. — Любой предлог поцеловать мою девочку...

Послышалось звяканье льда в бокале.

— Ну как? — спросила Пэтси, входя в комнату.

— Все хорошо. По-моему, Кейси здесь удобно.

— А сам-то?

— Сам? Мне полегчает после первого же глотка. Спасибо.

— Не слишком крепко?

— Слишком крепко не бывает.

— Миссис Сингер оставила ужин в духовке. Я ее отпустила.

— Спасибо. Я и не думал, что уже так поздно.

Кто такая миссис Сингер?

— Давно она у вас работает? — поинтересовалась Пэтси.

— С тех пор как Кейси попала в больницу. Один я не справлялся.

— Конечно, такой огромный дом. А раньше у вас не было помощников?

— Кейси не хотела. Когда она росла, дом был полон слуг, и она старалась не вспоминать об этом.

— Понимаю, — сказала Пэтси, хотя явно ничего не поняла.

— Дважды в неделю приходили убираться, — сказал Уоррен.

— А готовил кто?

— Ну, мы в основном ели в городе, особенно когда оба работали. Если Кейси оставалась дома, она варила какие-нибудь макароны. Если я приходил рано, я жарил мясо.

— Получалось?

— Исключительно получалось. Просто великолепно.

— Ого!

— Ты должна как-нибудь попробовать, при условии, что ты любишь чеснок.

— Очень люблю.

Ну разве не прелестно?

— Это хорошо. Потому что мое мясо — чистый чеснок. Пройдет не один день, пока сможешь поцеловаться с бойфрендом.

— Тогда очень удачно, что у меня нет бойфренда. Нелегко встретить человека в этом городе, поверь.

Так, все ближе к делу!

— Да, но я думаю, тебе все-таки это удалось.

— Как и тебе, — улыбнулась Пэтси. — Я была замужем. Мы в разводе, — быстро добавила она. — Кажется, он сбежал в Лос-Анджелес. Ему все говорили, что надо становиться актером и прочее.

Опять зазвонил телефон.

— Прости, — сказал Уоррен и снял трубку. — Алло? Привет, Джанин. Как дела?

— Налить еще? — шепотом спросила Пэтси.

— Да, пожалуйста, — ответил Уоррен. — Да, Джанин, это Пэтси. Она предложила мне чашку чаю. Напряженный был день... Да, сказал, что позвоню. Гейл уже звонила. Я просил передать тебе... Да, правильно. Потому что, я думаю, Кейси нужно акклиматизироваться. Давление слегка повышено... Да, в субботу нормально. И спасибо за цветы. Ладно, в субботу увидимся. Пока. — И он повесил трубку.

Вошла Пэтси — снова звякнули кубики льда.

— Попробуй этот.

— Мм. Даже лучше, чем первый.

— Спасибо. И что Джанин?

— Непотопляема. Настанет конец света, и выживут только тараканы и Джанин.

— Похоже, ты ее недолюбливаешь.

— Ну, скажем так, она хороша в малых дозах. — Снова зазвонил телефон. — Прямо коммутатор центральной телефонной станции.

— Ответить? — предложила Пэтси.

— Нет, не нужно. Алло, — буркнул он, сняв трубку. И после долгой паузы: — Ах да, Стив. Прошу прощения. Я совсем забыл. Подождите полминуты, пока я найду эту папку...

— Давай я принесу, — вызвалась Пэтси.

— Принеси, пожалуйста, мой портфель, он в кабинете внизу, — прошептал Уоррен. — Рядом с большим дубовым столом.

— Я мигом.

— Да, мне сейчас принесут портфель... Что ты делаешь, черт тебя побери! — зашипел вдруг Уоррен. — Ты что, не знаешь, что звонки можно отследить?

Кто это звонит?

— Да, здесь, — продолжал он. — Я сейчас рядом с ней. Ей лучше с каждым днем.

— Вот, — выдохнула Пэтси, вбегая в комнату.

— Спасибо. Прости, дело строго конфиденциальное, — немного замялся Уоррен. — И пожалуйста, закрой дверь... Да, Стив, прошу прощения. Спасибо, что подождали. Еще минутку, я только найду контракт...

Дверь закрылась, и в тот же миг тон Уоррена изменился:

— Слушай, я не могу сейчас говорить. Я сам тебе позвоню. Ждать уже недолго, вот все, что я могу сказать. И не вздумай здесь появляться. Понял? — Он бросил трубку и в сердцах воскликнул: — Ну что за идиот!

Это ведь тот мужчина, который приходил в больницу?

Кейси слышала, как Уоррен нервно вышагивает по комнате.

Помогите! Заберите меня отсюда! Помогите, хоть кто-нибудь!

— Опять давление подскочило, — прозвучал голос Пэтси. — Сто семьдесят на сто.

Когда Пэтси вернулась?

— Позвонить врачу? — забеспокоился Уоррен.

— Пока не надо. Доктор Кийт сказал, что этого нужно ожидать. Если повысится еще, я сама позвоню в больницу. Я думаю, к утру все станет понятно.

— От меня никакой пользы!

— Ты сделал все, что было в твоих силах, чтобы помочь Кейси. Больше просто невозможно.

— Я думал, переезд домой пойдет ей на пользу.

— Пойдет. Должно пройти некоторое время.

— Ты думаешь? Спасибо. Ты очень добра.

Зазвонил телефон.

— Пусть идет на автоответчик, — устало сказал Уоррен. — Наверное, это Дрю. — После трех гудков телефон замолчал.

— Пойди поешь, а я побуду с ней, — предложила Пэтси. Кейси чувствовала, что Уоррен колеблется.

— Хорошая мысль. Я быстро, милая, — сказал он. И, помолчав, добавил: — Интересно, она хоть понимает, как сильно я ее люблю?

— Я уверена в этом, — твердо ответила Пэтси.

 ГЛАВА 8

Господи, еще цветы, — запыхавшись сказала Пэтси, входя в комнату.

Какой сегодня день? Где я?

— Здесь прямо как в траурном зале. — Стук передвигаемой по столу тяжелой вазы. — Впрочем, почему «как»? В некотором роде он и есть, — продолжала Пэтси. — Только мужу не говори, что я это сказала. — Она хихикнула. — Ага, вот последний букет: от добрых врачей и медсестер Пенсильванской больницы. Я думаю, они без тебя скучают.

Значит, я дома. Переезд мне не приснился. Я действительно дома.

— Это очень мило с их стороны — послать тебе цветы. Но глянь, о нянечках на карточке нет ни слова. О нас никто никогда не упоминает. Да, надо было окончить училище и получить диплом медсестры, но я тогда думала... Черт возьми, я вообще ни о чем не думала. Так и мама мне твердила. — Звук раздвигаемых штор. — Да будет свет, как говорится. Какой у тебя здесь красивый вид!

Кейси любила вид, открывавшийся из окна ее спальни. По этой причине она ее и выбрала — из семи возможных — еще в детстве. Дрю тоже ее хотела, но Кейси успела первая. Как и всегда, подумала вдруг она, ощутив острый укол вины при мысли о младшей сестре.

— И с ней ведь не поспоришь, — продолжала Пэтси. — С матерью, я имею в виду. Я действительно наделала кучу глупостей. В шестнадцать лет бросила училище. В восемнадцать вышла за Джеффа. Не получила диплом медсестры. Два года потеряла, ожидая, когда Джонни Таттл уйдет от жены, а он, понятно, и не собирался. Матери, они такие. С ними ничто не сравнится.

Воспоминания об Алане Лернер закружились в голове у Кейси, как жужжащие мухи: Алана с хрустальным бокалом шампанского в руке; Алана отрешенно отталкивает Кейси, когда та повисла на ней; Алана, разодетая для выхода в свет; раздутый труп Аланы, выловленный из вод Чесапикского залива.

И все же Кейси плакала, когда ее вызвали на опознание тела. В отличие от Дрю.

— Да ладно, Кейси, — отмахнулась сестра. — Зачем тебе надо, чтобы я притворялась?

— Мне надо, чтобы ты проявила должное уважение.

— Нет уж, это слишком.

Может быть, я действительно требовала от Дрю слишком многого? И сейчас слишком многого от нее жду? Или просто я совершенно не знаю и никогда не знала, чего от нее можно ждать?

— Твоя мать была настоящая красавица. — Пэтси грубо отодвинула голову Кейси, чтобы взбить подушку. — Уоррен показал мне несколько старых фотографий, на которых она в длинном блестящем платье и с бриллиантовой диадемой на голове, как английская королева.

Перед глазами Кейси вспыхнул образ Аланы Лернер в вечернем платье, залитом шампанским, с диадемой набекрень и размазанной по щекам тушью. Она нетвердой походкой идет к кровати, за ней — Рональд Лернер, за ними — никем не замеченная маленькая Кейси.

— Ради бога, что ты несешь! — крикнул отец.

— Не смей говорить, что я это придумала! Это видел весь зал. Что, все обязательно должны знать о твоей последней победе? Что, меня обязательно нужно позорить перед друзьями?

— Ну, это ты успешно делаешь сама, — заявил ей Рональд Лернер.

— Ты чертовски самоуверен.

— А ты чертовски пьяна.

— Ублюдок несчастный!

— Жалкая сучка!

Кейси видела, как мать нетвердой походкой подошла к ночному столику и, пошатнувшись на высоких каблуках в попытках выдвинуть ящик, упала.

— Какого черта ты там делаешь? — спросил отец.

— Так, значит, я жалкая, жалкая, да? — Правой рукой мать слепо шарила в ящике. — А теперь тоже жалкая?

— Алана, оставь пистолет, пока никого не ранила.

— Я тебе покажу, кто из нас жалкий. Я убью нас. Убью обоих.

Отец резко выбил пистолет из ее руки и дал ей пощечину.

— Жалкая сучка, — повторил он и швырнул Алану на кровать. Он пытался зажать ей руки, а она колотила его по голове. Потом он рванул ее платье, а она стала стаскивать с него пиджак, и скоро брань сменилась взвизгами и смехом. Кейси тихонько вышла из комнаты.

На следующее утро, проходя мимо дверей родительской спальни, Кейси увидела, как они завтракают в постели. Отец помахал ей рукой. Родители полулежали, обнявшись, и улыбались. И Кейси решила, что весь этот ночной скандал — просто страшный сон.

Теперь она думала иначе. Но действительно ли я видела в руке у матери пистолет? И если да, то где он сейчас? Может быть, он здесь, в доме?

— Я и сама немножко королева, — вновь заговорила Пэтси. — Порой чувствую — истинная королева, только вот гардероба подходящего нет. — Она громко вздохнула. — Готова поклясться, твоя гардеробная набита дорогой дизайнерской одеждой, такой же, как носит твоя подружка. Как ее? Такая стервозная... Джанин! Можно мне посмотреть?

Кейси услышала, как Пэтси подошла к шкафам справа от кровати и открыла двери.

— Не возражаешь, а? Я хотела посмотреть с того самого момента, как приехала сюда, только боялась, что Уоррен не одобрит. Ты ведь не против, если я буду звать твоего мужа Уорреном? А если даже и против, мне без разницы.

Раздался щелчок — Пэтси включила свет.

— Ну-у, полная ерунда. Ты, Кейси, совсем не любишь одеваться. Все это слишком консервативно на мой вкус. Совсем не то, чего я ожидала. Вот, конечно, очень миленький жакетик от Армани, и брючки эти тоже ничего — «Прада»... Но, боже мой, Кейси, а это. «Гэп»? И почему все черно-коричневых цветов? Ты что, не понимаешь, что весной женщины должны быть яркими? Хотя да, в этом году ты пропустила смену сезона. Не успела прикупить веселеньких шмоток... А, может быть, летняя одежда у тебя в какой-нибудь другой комнате? Ладно, в следующий раз посмотрю, когда Уоррен опять пойдет в тренажерный зал. Вот сказал, что все мышцы стали дряблые. Я возразила, мол, что он в отличной форме, но, с другой стороны, я же сама ему говорила, что без толку сидеть к тебе приклеившись двадцать четыре часа в сутки.

Какая прелесть! — воскликнула вдруг она. — Шарфик от Гермес! Неужели настоящий? Конечно, настоящий! Ты же не покупаешь эти жуткие подделки, правда? Не должна бы. Ты не против, если я его поношу? Желтый с черным — не совсем мои цвета, но о-го, смотрится совсем неплохо. Как ты думаешь? Ой, прости. Ты же не можешь думать, да? Так что не напрягай свою пустую головку. Я буду думать за нас обеих. И я думаю, что в отношении твоего мужа я сильно продвинулась. Пускай он все время разглагольствует насчет того, как тебя любит, но я-то не слепая. Я-то вижу, как он на меня смотрит. Он ведь мужчина в конце концов. И так давно обходится без малейшего... утешения. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Пэтси хихикнула. — Надеюсь, понимаешь.

Вдруг хлопнула входная дверь. Слава богу, эта пытка кончилась. Пэтси быстро закрыла все шкафы, а с лестницы уже доносились раздраженные голоса.

— Ты совсем сумасшедшая? Набрасываешься на меня из-за кустов, — кричал Уоррен.

— А что прикажешь делать? Ты не отвечал на мои звонки. Дверь бы уж точно не открыл.

Дрю?

— Похоже, заявилась твоя сестра, — сказала Пэтси.

— Я сказал тебе: чек пришлю по почте. А если ты хочешь получить его лично, приходи ко мне в офис. А теперь извини, я пойду посмотрю, как моя жена.

— Из-за которой, между прочим, я сюда и пришла. Я ведь даже не знала, что ты забрал ее из больницы.

— Может быть, потому что ты больше месяца ее не навещала? Она без изменений, Дрю. Иди домой.

— Это и есть мой дом, — ответила Дрю. — Во всяком случае, половина.

— Только после тридцати.

— А тридцать мне, если ты забыл, через год и два месяца. Недолго осталось.

— Много чего может случиться за это время, — усмехнулся Уоррен.

Что, например?

— Что, например? — Дрю опешила. — Ты мне угрожаешь?

— Мне незачем тебе угрожать, Дрю. Ты прекрасно справляешься сама: ты уже изгадила свою жизнь так, что дальше некуда.

— Ты что, на самом деле не пустишь меня к сестре? — воскликнула Дрю. — Да я полицию вызову.

— Ради бога, — отмахнулся Уоррен.

— А если я все расскажу прессе? Скажу, что ты не позволяешь мне навещать сестру?

— Тебе не кажется, что пресса уже сыта гадостями о вашей семейке? Что это ты вдруг? Опять захотелось покрасоваться перед камерами?

— Я хочу видеть сестру.

Короткое молчание.

— Спасибо, — наконец произнесла Дрю. Через несколько секунд она уже влетела в комнату Кейси.

Кейси словно бы увидела младшую сестру: как она всплескивает руками, длинными ногами стремительно переступает через порог, ее темно-русые волосы развеваются, щеки горят негодованием. О, Дрю. Я так рада, что ты пришла. Ты должна мне помочь. Ты должна меня вытащить отсюда.

— Кто вы? — недовольно спросила Дрю.

— Я — сиделка Кейси, — ответила Пэтси. — Меня зовут Пэтси Лукас.

— Почему на вас шарф моей сестры?

— Что?

Кейси представила себе, как Пэтси схватилась за шею и по ее лицу разлилась краска стыда.

— Быстро снимите, — приказала Дрю.

— Я не то имела в виду. Я просто...

— ...воруешь у моей сестры.

— Нет, вовсе нет! Я просто...

— Что здесь происходит? — спросил, входя, Уоррен.

— Похоже, нанятая тобой сиделка носит «Гермес». Причем «Гермес» моей сестры, — хмыкнула Дрю.

— Извини, пожалуйста, — сказала Пэтси. — Я хотела найти что-нибудь, чтобы немножко приукрасить Кейси к твоему приходу. Я уже почти повязала ей его... Честное слово, Уоррен! Я не...

— «Уоррен»? — перебила ее Дрю. — Вы настолько близки?

— У тебя одно на уме, — ничуть не смутился Уоррен. — В любом случае это совершенно не твое дело. Главное, что за Кейси очень хорошо ухаживают.

Да?

На Кейси повеяло лавандой. Сильные руки схватили ее за шею, по коже скользнул шелк.

— Вот, — сказала Пэтси. — Гораздо лучше.

— А мне так не кажется? — фыркнула Дрю. — Она выглядит ужасно бледной. По-моему, ей плохо.

— Кейси чувствует себя прекрасно, — возразил ей Уоррен. — Позавчера у нее поднялось давление, но сейчас все в норме. Врач сказал, что, по-видимому, это из-за переезда.

— Врач приходил? Осматривал ее?

— В этом нет необходимости. Пэтси все держит под контролем.

— Ну что ж, тогда все хорошо. — Дрю глубоко вздохнула и плюхнулась в кресло. — Знаешь, я бы выпила чашечку кофе.

— Здесь недалеко «Старбакс», — подсказал Уоррен.

— Но кухня ближе. Пэтси, дорогая, вы не будете так добры...

— Ладно, Дрю, хватит, — оборвал ее Уоррен.

— Ничего-ничего, — сказала Пэтси. — Мне не сложно. Сейчас попрошу миссис Сингер сварить свежего.

— Кто такая, черт возьми, миссис Сингер?

— Я нанял домработницу, — ответил Уоррен.

— Вы какой кофе будете, Дрю? — уточнила Пэтси.

— Черный и горячий.

— Тебе принести? — спросила Пэтси Уоррена.

— Нет, спасибо, — отказался Уоррен. А когда Пэтси ушла, воскликнул: — Что ты себе позволяешь, Дрю! Она не прислуга.

— Она ворует у моей сестры.

— Я уверен, она этого не делает.

— Ладно, не делает. А что она делает?

— Хочешь подробностей? Изволь. Она меряет твоей сестре давление, вводит и вынимает трубку для кормления, моет ее, проверяет, нет ли пролежней, вставляет катетер. Продолжать?

Нет, пожалуйста, не надо.

— Нет, — тихо сказала Дрю.

— Далеко не каждому нравится этим заниматься, и мне очень повезло — нам очень повезло, — что Пэтси согласилась взять это на себя.

— А кто ее сменяет, когда она уходит домой?

— Она не уходит домой, — резко ответил Уоррен. — Она живет здесь.

— Надо же, как удобно. А миссис Сингер? Она тоже живет здесь?

— Нет. Нет, я не знаю, где она живет.

— А Пэтси живет здесь.

— К чему ты клонишь, Дрю?

— Мне просто не нравится эта ситуация. Тебе не кажется все это странным? Моя сестра в коме, а какая-то девка надевает ее вещи... — рассуждала Дрю.

Кейси мысленно усмехнулась.

— Все это было бы смешно, если бы не было так грустно, — сказал Уоррен. — Я люблю Кейси, Дрю.

Не верь ему. Он только кажется искренним. Не верь.

— Я знаю. Ты думаешь, она когда-нибудь выздоровеет?

— Я должен так думать.

Не верь ничему, что он говорит. Все обман.

— Полиция больше не связывалась с тобой? — спросила Дрю.

— Нет. А с тобой?

— Нет. Я думаю, они потеряли интерес к этому делу. Послушай, я ненавижу говорить об этом...

— Ты хочешь получить ответ насчет своих денег, — закончил за нее Уоррен.

— Кажется, я ждала достаточно.

— Мне очень жаль, но это дело требует больше времени...

— Сколько? Месяцы? Годы? — Кейси вновь услышала в голосе сестры гневные нотки.

— Не знаю.

— Мне это не нравится, Уоррен. Мне это совсем не нравится.

— Слушай, я понимаю, ты расстроена, но не я назначал твою сестру распорядителем имущества. Это не я придумал держать тебя на коротком поводке. Такова была воля твоего отца, а я только слежу за ее исполнением. Потерпи еще чуть-чуть. Я постараюсь получить еще немного, пока все не решится.

— Хорошо бы.

— В понедельник позвони мне, посмотрим, что можносделать.

Не давай ему так легко себя успокоить. Не позволяй сводить все к деньгам.

— Но все же как-то странно получается, — опять заладила Дрю.

Так держать, Дрю! Вот такую сестренку я знаю и люблю!

Уоррен вздохнул:

— Думай что хочешь, я больше ничем не могу тебе помочь. Ладно, пойду, мне нужно поработать.

— Я открою окно? От запаха дешевых духов меня тошнит, — фыркнула Дрю, но Уоррен уже вышел за дверь.

Скрип поворачиваемой бронзовой задвижки.

— Ну вот. Так-то лучше. Запах лаванды мне всегда казался слишком навязчивым, а тебе? Считается, что он успокаивает, а меня, наоборот, раздражает.

Кейси почувствовала, как ласковые руки сняли с нее шарфик.

— Так-то лучше, — приговаривала Дрю. — Тебе нужно что-нибудь покруче. Вот, это тебе понравится. — Дрю надела ей что-то через голову. — Это ожерелье, — пояснила она. — Ничего особенного, просто серебряная цепочка, а с нее свисают крошечные серебряные туфельки на высоких каблуках. Напоминают мои «Маноло». Оно очень тебе идет. Что скажешь? — спросила она, словно ожидая ответа. — Ну, как дела-то в целом? — снова спросила она, помолчав полминуты. — Да, у меня тоже ничего нового. Если не считать того, что я избавилась от Шона. Помнишь Шона? Высокий блондин, чуть заторможенный. Я его бросила. Он стал действовать мне на нервы. — Она засмеялась. — Честно говоря, он не расстроился. Расстроилась только Лола, малышка. Оказывается, он ей нравился. Я не самая лучшая мать в мире, но ведь не ужасная? — Она помолчала, словно давая Кейси возможность ответить. — У меня такое чувство, что она все время здесь, понимаешь? Всякий раз обернусь — здесь. Хочется сказать: послушай, дай мне несколько дней для себя. Но разве я могу? Она все время на меня так смотрит, словно ждет, чтобы я что-нибудь сделала. Жуткое чувство — постоянно всех разочаровывать. Хотя пора бы уж и привыкнуть.

Ох, Дрю...

— Я думала, что все сложится по-другому, понимаешь? Я представляла себе, что, когда у меня будет малышка, она будет любить меня сильно-сильно.

Она тебя любит, Дрю.

— А она любит тебя. До этой твоей аварии она все спрашивала, когда мы поедем к тете Кейси.

В комнату ворвались несоединимые запахи кофе и лаванды.

— Ваш кофе, — объявила Пэтси.

— Спасибо.

— Осторожно, горячий. Послушайте, я страшно сожалею об этом недоразумении. Могу себе представить, как это выглядело со стороны.

— Что ж, принимаю ваши извинения. Не будем больше вспоминать об этом.

В дверь позвонили.

— Наверное, это массажист. А то мы уже заждались его, — предположила Пэтси.

Через несколько секунд в спальню вошел Джереми.

— A-а, здравствуйте, здравствуйте, — улыбнулся он. — Давно вас не видел. Как поживаете?

— Хорошо, — ответила Дрю. — Приятно снова встретиться.

В голосе сестры Кейси расслышала напряжение — изо всех сил она старалась говорить без напряжения.

— Вы немного запоздали, — заметила Пэтси. — Что-нибудь случилось?

— Авария на дороге, пришлось стоять целых двадцать минут. Прошу прощения. Но все-таки я здесь, и кофе пахнет замечательно. Может, и мне нальете чашечку?

— Какой вам?

— Со сливками, много сахара.

Пэтси вышла, и Кейси ощутила на себе взгляд Джереми. Он подошел к кровати.

— Привет, Кейси. Как самочувствие? Дома лучше?

Нет! Заберите меня отсюда!

— Я слышала, у нее тут поднималось давление, — сказала Дрю, — но теперь вроде все в норме.

— Она немножко бледновата. Что ж, надеюсь, наши упражнения взбодрят ее.

— Мне уйти, не мешать вам?

— Я думаю, Кейси нравится, когда вы рядом. Я уверен.

Кейси ощутила на лбу его руку. Чувствует ли он, что мой мозг работает? Послушайте меня! По-слу-шай-те! Это сделал со мной мой муж. Он пытался убить меня.

— У нее температура? — спросила Дрю.

— Нет, лоб холодный. А кстати, какое очаровательное ожерельице. Это вы ей подарили?

— Да. Как вы догадались?

— Оно на вас похоже.

— Я что, туфля? — засмеялась Дрю.

— Ну, вы поняли, что я хотел сказать.

— Что ж, спасибо, приму это за комплимент.

— Правильно. Я это и имел в виду. — Джереми взял руку Кейси и начал разминать ей пальцы.

— Можно задать вам вопрос? — поинтересовалась Дрю.

— Конечно.

Недолгое молчание — Дрю колебалась.

— Какого мнения вы о Пэтси?

Короткая пауза.

— Как человека я ее почти не знаю. А профессионально — я бы сказал, что она знающий и ответственный работник. Пациенты ее любят. И она безусловно предана вашей сестре.

— Вы так думаете?

— А вы нет? Случилось что-нибудь?

— Пока ничего, но когда я пришла, на ней был шарфик Кейси, очень дорогой, и я сорвалась, наговорила тут всякого. А она сказала, что как раз хотела повязать его Кейси.

Джереми взял левую руку Кейси.

— Думаю, не исключено, что она хотела забрать его себе, — подмигнул он.

Кейси словно увидела благодарную улыбку Дрю.

— Спасибо.

— Не за что? А что думает мистер Маршалл?

— Боюсь, он не разделяет нашу с вами точку зрения. Но, конечно, главное, что она опытная медсестра.

Джереми большим пальцем массировал ладонь Кейси. Ах, если бы я могла схватить его за палец. Как дать ему знать...

— Она, кстати, не медицинская сестра, — сказал Джереми. — Она работала нянечкой.

— Не понимаю. Зачем тогда Уоррен нанял ее...

— Не волнуйтесь. В данной ситуации уже и не нужна медсестра. А Пэтси действительно очень ответственная. Плюс она хорошо знает состояние Кейси. Честно говоря, я считаю, что Кейси с сиделкой повезло. Просто вам она не нравится.

— Не нравится, — тихо подтвердила Дрю.

Шаги на лестнице и запах свежего кофе.

— Со сливками, много сахара, — бодро объявила Пэтси, входя в комнату.

— Будь добра, поставь на этот столик, — попросил Джереми, и Пэтси прошла к столику возле кровати. — Спасибо, пахнет замечательно.

— А вам, Дрю, принести еще чашечку?

— Мне хватит, — криво улыбнулась Дрю. — Джереми тут показал мне несколько упражнений, которые полезны Кейси. Вам тоже не мешало бы у него поучиться.

— Обязательно, но чуть позже, не возражаете? Сейчас мистер Маршалл попросил меня заняться другими делами. Крикни, когда закончишь, Джереми. — И Пэтси вышла.

Пожалуйста, помогите мне. Заберите меня отсюда.

— Вот так. Я абсолютная стерва, — констатировала Дрю. — А она — сама любезность.

— Не знаю, — усмехнулся Джереми. — Я с подозрением отношусь к людям, которые слишком любезны.

И опять Кейси словно бы увидела улыбку сестры.

— А как, по-вашему, Кейси?

— Трудно говорить о степени улучшения, когда пациент в коме, но у нее хорошая гибкость и великолепный мышечный тонус. Давайте возьмите ее другую руку... Так... И делайте то, что я вам в прошлый раз показывал. Нет физической причины, которая помешала бы ей ходить, когда она очнется и ее мозг начнет посылать соответствующие сигналы.

Черт возьми, я уже очнулась. Почему мой мозг ничего не посылает? Ну же, мозг! Соберись. Сделай что-нибудь. Сделай хоть что-нибудь!!!

— Давно вы занимаетесь этой работой? — спросила Дрю.

— Не очень, — ответил Джереми. — Чуть больше четырех лет.

— А до этого?

— Армия.

— Армия?

— Долгая и грустная история. — Он вздохнул, словно бы размышляя, рассказывать или нет. — Мы с женой едва сводили концы с концами. Я взял кредит на обучение, и армия предложила его погасить. Офицер, проводивший набор, сказал, что вряд ли меня отправят за океан, скорее всего, припишут к медчасти и я так никогда и не увижу ни одного боя.

— И куда вас отправили?

— В Афганистан.

— Офицер, проводивший набор, вам солгал?

— В том-то и штука. Не то чтобы прямо солгал. Он очень осторожно выбирал слова.

— Вы испугались?

— Да.

— Вы убивали? — Голос Дрю упал до шепота.

Долгая пауза.

— Да.

— Ужас какой. Я бы никого не смогла убить.

Джереми потянулся к своему кофе и сделал первый глоток.

— Вы удивитесь, на что может оказаться способен человек, особенно, если его жизни угрожает опасность.

— Долго вы там пробыли?

— Двадцать три месяца, одну неделю и пять дней. Но кто считал? Жена и та меня не дождалась. Однако что сделано, то сделано. — Он перешел к ногам Кейси. — А вы?

— Я?

— Как сложилась ваша жизнь?

— Кажется, у меня еще все впереди, — пожала плечами Дрю.

— Не решили, кем хотите стать в итоге?

— Это ужасно, да? Мне ведь почти тридцать, и у меня ребенок.

— Я верю, вы найдете свое призвание.

— Э-э, спасибо за поддержку. Спасибо. А можно вам задать еще один вопрос? — сказала Дрю.

— Задавайте.

— На что это похоже — убить человека?

Молчание. Потом:

— Я не могу ответить.

— Ой, простите. Мне не надо было спрашивать.

— Нет, дело в том, что я не знаю, как ответить. Честно говоря, я не помню, что чувствовал. Я так боялся! — Он помолчал, глотнул еще кофе. — Ты в чужой стране, не понимаешь языка. И единственное, что ты твердо знаешь, это что бомбы и мины взрываются. Когда ты стреляешь и видишь, что кто-то упал, тебе некогда рассуждать или прислушиваться к себе — можно только порадоваться, что упал не ты. Не знаю... Всюду разрушения. Всюду кровь. Рано или поздно перестаешь все это воспринимать. В этом и ужас — убить человека и совсем ничего не почувствовать.

А Уоррен? Неужели он ничего не чувствовал, разрабатывая план моего убийства? Совсем ничего?

— Иногда так хочется ничего не чувствовать. Поэтому люди и принимают наркотики, чтобы можно было ничего не чувствовать, — сказала Дрю.

— Вы для этого их принимали?

— Считается, что наркотики принимают для кайфа, — ответила Дрю. — Но на самом деле не просто для кайфа, а для такого, высшего кайфа, когда плывешь надо всей этой дрянью и вообще ничего не чувствуешь.

— Я пробовал кокаин, — признался Джереми. — Ломка невыносима. Ну и решил, что оно того не стоит.

— Ага, я решала так много раз.

— А сестра? — спросил Джереми, сгибая и разгибая ногу Кейси.

— Нет. Кейси никогда не принимала наркотики. Вообще никогда. Она была такой правильной. Всегда держала все под контролем.

— Сейчас — нет. — заметил Джереми.

— А сейчас — нет. Разве это справедливо? — Дрю сжала руку Кейси. — Всю жизнь она была хорошей дочерью и отличной женой и вот чем кончила. Вы пошли в армию, чтобы расплатиться с кредитами, а в итоге убивали людей. А я полжизни провела под кайфом, и вот сижу здесь, живая и практически здоровая. И в чем смысл?

Смысл в том, что не мы управляем жизнью. Смысл в том, что гарантий нет, номы не должны сдаваться. Смысл в том, что мы, слабые и глупые, тянемся друг к другу...

— Господи! — воскликнула Дрю. — Она сжала мне руку.

— Что? Вы уверены?

Кейси почувствовала, что Джереми схватился за ее руку.

— Я ничего не чувствую, — сказал он через несколько секунд.

—- Клянусь! Мне никогда ничего не мерещится, — настаивала Дрю.

— Кейси, вы можете еще раз? — Джереми сжал ей пальцы, словно показывая, что надо делать.

Да, могу, могу! Вот так. Жму! Жму!

— Ну что? — нетерпеливо спросила Дрю.

— Не знаю.

То есть как? Я же крепко сжимаю ваши пальцы.

— Давай, Кейси. Ты же можешь, — подбадривала Дрю.

— Что она может? — спросила Пэтси, появившись на пороге.

— Кейси только что сжала мне руку, — объяснила Дрю.

— Что? Вам, наверное, показалось, — отмахнулась Пэтси.

— Даже если она действительно сжала вам руку, — сказал Джереми, — это не значит, что она сделала это сознательно.

— А что это значит? — прозвучал вдруг голос Уоррена.

Кейси вся сжалась от страха, услышав его.

— Скорее всего, мышечный спазм, — предположил Джереми.

— А может быть, нет, — сказала Дрю. — Может быть, это значит, что к Кейси возвращается способность пользоваться руками. Может так быть?

— Может, — ответил Джереми. — Но лучше не надеяться понапрасну.

— Джереми прав, — сказал Уоррен, поднося к губам руку Кейси и нежно целуя каждый ее пальчик. — Подождем, посмотрим.

 ГЛАВА 9

Cтояла ночь, в доме было тихо.

Кейси лежала без сна в своей кровати. Сколько же времени прошло с тех пор, как я сжала руку сестры? Она старалась вспомнить каждую подробность этого события. Неужели я сделала это? И если да, то было ли это сознательным действием? Уоррена определенно интересует ответ.

Весь день он дежурил возле Кейси, следил за малейшим сокращением ее мышц, обедал не отходя и отказался от ужина, держа ее за руку и уговаривая сжать ему пальцы.

Джереми ушел, когда закончил с ней упражнения. Дрю досмотрела какой-то фильм и тоже ушла, пообещав прийти завтра. Пэтси то входила, то выходила из комнаты, хлопоча в основном над Уорреном, пока в одиннадцать не отправилась спать. Уоррен оставался до конца шоу Дэвида Леттермана, потом нажал на пульт и погрузил дом в тишину.

Она лежала, вслушиваясь в пугающие поскрипывания и постукивания, какие раздаются обычно в доме, когда все засыпают. Все, кроме нее, спали.

Я и впрямь сжала руку Дрю или сестра выдала желаемое за действительное? И тут Кейси вдруг почувствовала легкое колебание воздуха. Кто-то вошел. Сердце ее забилось быстрее. Кто смотрит на меня?

— Кейси, — позвал ее Уоррен. — Ты не спишь?

Зачем он пришел? Доделать то, что начал? Как? Положив подушку мне на лицо и подержав немного? Или пустив мне в вену пузырек воздуха?

— Не могу заснуть, — сказал Уоррен, подходя к окну. — А ты?

Раньше, когда Уоррена мучила бессонница, он часто будил

Кейси. А что теперь, привычка? Зачем ты пришел?

— Как красиво! На небе полно звезд. Луна почти полная. Тебе бы понравилось.

Я любила тебя. Любила всем сердцем. Как ты мог это сделать?

— Так это правда? — спросил он, подходя к кровати. — Ты сжала руку Дрю? — И он взял ее ладонь в свою. — Или это плод пылкого воображения твоей сестры, или это просто мышечный спазм, или ты хотела что-то сказать?

Значит, последние часы мы провели будто вместе: не спали, мучимые одним и тем же вопросом. Даже теперь мы мыслим одинаково.

А может быть, мы никогда не мыслили одинаково и ты только притворялся.

Уоррен сжал пальцы Кейси.

— Скажи мне, Кейси, — вкрадчиво прошептал он. — Ты же знаешь, что ничего не можешь от меня скрыть. Ты думаешь обо мне? О том, как мы были счастливы? — Он присел на кровать и стал машинально поглаживать ее бедро.

Ах, Уоррен. Мы же действительно были счастливы.

— Признаюсь, мне тебя не хватает. Помнишь, как ты прижималась ко мне ночью? Мне не хватает твоих ласк, долгих, сладких. Я был таким хорошим мужем. И, кстати, после этого несчастного случая с тобой я стал еще лучше. Более внимательным, более заботливым. И гораздо более верным.

Что ты говоришь?

— Голову даю на отсечение, ты ни о чем не подозревала. Твоя наивность — половина твоего очарования. Несмотря на дурной пример своих родителей, ты верила в семью и в моногамию. Ты верила в сказки.

Кейси вдруг осознала — и внутренне содрогнулась, — что муж говорит о ней в прошедшем времени.

— Впрочем, в отличие от твоего отца, я был очень осторожен.

Уоррен склонился к ней и захватил ртом ее губы. Кейси хотелось отвернуться, хотелось поднять руку и дать ему пощечину.

Он поднялся, выпустив ее руку, и та упала на матрас, как дохлая рыба.

— Ох, что же делать, что же делать, — бормотал он. — Ты, Кейси, просто загадка, ты знаешь. Что мне с тобой делать?

Ты уже сделал достаточно.

Он вдруг кинулся к ней, грубо схватил за подбородок и поднял ее голову вверх.

— Ты видишь этот свет? Видишь?

Что ты делаешь?

— Не моргаешь, никак не реагируешь, — сказал он с явным облегчением. Кейси по звуку догадалась, что он прячет фонарик в карман халата. — Итак, теперь мы знаем, что ты по-прежнему не видишь. Но это, судя по всему, вопрос времени. А время — это все. Правильно? Правильно? Черт возьми, Кейси, ты здесь?

— Что-то случилось? — открывая дверь, спросила Пэтси.

Кейси почувствовала, как Уоррен вздрогнул.

— Ты давно здесь?

— Секунды две. Мне показалось, что я слышу голоса.

— К сожалению, только мой, — сказал Уоррен со смущенным смешком.

— С Кейси все в порядке?

— С ней все хорошо, это я не мог заснуть, — объяснил Уоррен. — И подумал, что надо пойти посмотреть, как она.

— Приготовить тебе чего-нибудь поесть? Ты ведь не ужинал.

— Не нужно.

— А чаю?

— Нет. Спасибо. Иди спать. Завтра будет тяжелый день. Прости, что разбудил.

— Ничего, я всегда чутко сплю. Ты, к счастью, спас меня от очень неприятного сна.

— Да? И что тебе снилось?

— Обычный кошмар. Человек без лица, с ножом, гонится за мной по темному переулку, я кричу, а он все ближе и ближе... Вот ты и спас меня от него.

— Хм, пригодился.

— Ну давай, что-нибудь простенькое, скажем, чашку горячего шоколада? — настаивала Пэтси. — Это поможет заснуть.

— Не беспокойся.

— Меня это ничуть не затруднит, честное слово.

— Конечно, горячий шоколад — звучит заманчиво... — Голос его вдруг сорвался. — Прости, — сказал он, сдерживая рыдания.

Пэтси бросилась к Уоррену и обняла его.

— Ничего, ничего, — приговаривала она, — тебе надо выплакаться. Поплачь, поплачь.

— Все так ужасно, мне так жаль. Я стараюсь быть сильным для Кейси...

— Невозможно быть сильным двадцать четыре часа в сутки.

— Но не могу. Иногда накатывает такая тоска, такой я никчемный.

— Что ты говоришь. Ты лучший мужчина из всех, кого я знаю.

В комнате стало тихо, и Кейси, не способная видеть, увидела Пэтси в объятиях Уоррена, их губы были нежно прижаты друг к другу.

— Ох, прости, — сказал он, вдруг отпрянув. — Не знаю, что это на меня нашло. Как я мог такое сделать?

— Ничего страшного не случилось, Уоррен. Все в порядке.

— Нет, не в порядке. Я поставил тебя в неловкое положение. Я пойму, если ты захочешь уйти.

— Я не уйду. Я знаю, что ты не в себе, ты переживаешь.

— Это меня не оправдывает. Я не имел права.

Снова молчание. Потом голос Уоррена:

— Ты такая нежная. Кейси так повезло, что ты у нее есть. Нам обоим повезло, — добавил он.

— Так я приготовлю горячий шоколад?

— Лучше я пойду спать, — сказал Уоррен, направляясь к двери. — Что-то я явно не в себе.

— Тогда увидимся утром. Спокойной ночи, Уоррен.

— Спокойной ночи, Пэтси. Мне очень, очень жаль...

Через несколько секунд Кейси услышала, как закрылись двери комнат Уоррена и Пэтси, а еще через секунду она почувствовала свои руки — они были крепко сжаты в кулаки.

— «Доротея, совершенно обессилев, позвонила и попросила Тэнтрип принести накидку. Потом она недвижно просидела несколько минут, но не потому, что снова впала в нерешимость: она была готова принять свой приговор; ее охватила такая слабость, так страшила мысль о...» Ладно. — Джанин прервала чтение. — На сегодня хватит. Кажется, бедная Доротея скоро станет действовать мне на нервы. Попробуем переключиться на что-нибудь более интересное, например на свежий номер «Вога», он у меня как раз с собой. — Шуршание, шелест страниц. — Ты знаешь, стиль хиппи в осеннем сезоне вновь актуален. Какой ужас! Нет, я этого не перенесу! — Она положила журнал на кровать.

Медленно, осторожно Кейси потянула пальцы к руке Джанин.

— К нам гости, — объявил Уоррен, появляясь в дверях.

Кейси тотчас убрала руку. Он заметил?

— Детектив Спинетти, — поздоровалась Джанин, не скрывая удивления.

Детектив Спинетти? Слава богу, вы пришли.

— Мисс Пигейбо, — откликнулся детектив, — рад вас видеть.

— Ну как продвигается расследование?

— Боюсь, что никак.

— А что Ричард Муни? — спросила Джанин.

— Консьерж дома его матери вспомнил, что видел его примерно во время несчастного случая с Кейси, так что...

— Несчастного случая? — переспросил Уоррен.

— Мы не можем считать происшествие несчастным случаем, но у нас нет доказательств того, что было совершено покушение.

— Вы так и не нашли внедорожник? — уточнила Джанин.

— Мы продолжаем поиски. Но сейчас это, наверное, уже груда металлолома.

— И, насколько я понимаю, никаких новых подозреваемых, — констатировал Уоррен.

— Боюсь, что нет. Но дело пока не закрыто. Придется набраться терпения.

— Так зачем вы пришли, детектив? — спросил Уоррен.

— Я слышал, миссис Маршалл выписали из больницы, и решил проведать ее.

— Вы очень любезны, — сказал Уоррен. — Как видите, она практически без изменений.

Наоборот. Посмотрите на меня, детектив. Посмотрите!

— Как вы справляетесь?

— Справляюсь. У Кейси есть сиделка и физиотерапевт, подруги заходят почти каждый день.

— А ее сестра? Заходит?

— Да, а что?

— Ничего.

Она здесь совсем ни при чем.

— Что ж, мне пора.

Не уходите! Посмотрите на меня! Возьмите меня за руку!

— Я провожу детектива Спинетти, — сказала Пэтси. В нос Кейси ударил запах лаванды.

— Счастливо, Кейси, — попрощался детектив Спинетти.

— До свидания, детектив, — сказала Джанин.

— Мисс Пигейбо, мистер Маршалл. — Детектив быстро вышел из комнаты.

Нет! Вернитесь! Вернитесь!

— Что бы это значило? — спросила Джанин. — Он словно бы продолжает подозревать Дрю. Тебе не кажется?

— Не знаю, что и думать. — Уоррен тяжело вздохнул. — Ну, как дела на работе? Не похоже, что ты там днюешь и ночуешь.

— Я махнула на нее рукой.

— Решай сама, но тебе не обязательно приходить сюда каждый день.

— Я понимаю.

Снова вздох.

— Тебе не в чем себя винить.

— А кто говорит, что я себя виню? Ты?

О чем это вы?

— Жизнь слишком коротка, чтобы о чем-либо сожалеть, — заявил Уоррен.

В дверь позвонили.

— Какое оживленное утро, — заметила Джанин.

Через несколько секунд на лестнице послышался топот маленьких ножек и крики.

— Тетя Кейси, сейчас я покажу, что я для тебя сделала!

— Тише, Лола, — сказал Уоррен, когда девочка вбежала в комнату.

Кейси представила себе племянницу — в шортиках и футболке, с волосами, забранными в хвост высоко на макушке, как у матери.

— Я нарисовала картину для тети Кейси. Это зебра.

— А я думал, зебры черно-белые, — удивился Уоррен.

— Эта зебра особенная, черно-бело-красно-оранжевая.

— Очень красиво, — похвалила ее Джанин. — Кейси обязательно понравится.

— Можно ей показать?

— Сейчас она пока ничего не видит, — сказал Уоррен. — Давай я повешу картину на стену, и как только тетя Кейси проснется, то сразу ее увидит. Пойду возьму скотч.

— Не уходи, ты нам не мешаешь, — сказала Дрю, входя в комнату.

— Он пошел за скотчем, чтобы приклеить мою картину, — объяснила Лола, взбираясь на кровать и устраиваясь в ногах у Кейси.

Кейси почувствовала пальцы своих ног и попробовала ими пошевелить.

— Привет, Джанин, — сказала Дрю. — Рада тебя видеть.

— Ты разминулась с детективом Спинетти. Он тут заходил проведать Кейси.

Дрю подошла к кровати.

— И как она себя чувствует?

— Да все так же.

Кейси начала двигать пальцами ног под одеялом. Дрю, посмотри на мои ноги. Прошу тебя, посмотри на мои ноги.

— У меня есть книжка, — вспомнила Лола. — Мама, где моя книжка?

— У меня в сумке. Сумки сейчас в моде такого размера, что можно уложить туда целую жизнь. Вот только очень тяжело получается... Господи боже мой!

Ты видишь! Ты видишь, я двигаю пальцами ног!

— Глазам своим не верю! — воскликнула Дрю. — Это и в самом деле свежий «Вог»? Можно посмотреть?

Посмотри лучше на меня! На меня!

— Осторожно. Он почти такой же тяжелый, как твоя сумка.

— Хочу книжку! — требовала Лола.

— Прости, Лола. Я, кажется, забыла ее взять. Займись чем-нибудь еще. — Дрю с увлечением листала страницы. — Вот это да! Хиппи в осеннем сезоне! Мне это нравится!

— Ладно, — решила Лола. — Раз тетя Кейси все еще спит, я расскажу ей сказку про Спящую красавицу.

— Очень подходящая сказка, — заметила Джанин.

— Давным-давно, — начала Лола, — жили-были король с королевой. Они очень любили друг друга. Правильно, мама?

— Что?

— Ты не слушаешь!

— Мама читает журнал. Продолжай. Рассказывай сказку.

— У короля с королевой родился ребеночек, и они пригласили к себе людей со всего королевства, но король забыл пригласить одну волшебницу, и она очень разозлилась. Когда пришла ее очередь благословлять младенца, она вместо благословения наложила проклятие. Она сказала, что, когда принцессе исполнится шестнадцать лет, она уколет пальчик веретеном и умрет. Это очень подло, правда, мама?

— Конечно, — откликнулась Джанин, когда стало ясно, что от Дрю ответа не дождешься.

— Но добрая волшебница смогла ослабить проклятие, и принцесса должна была не умереть, а заснуть на сто лет.

— Смотри, что я нашел, — входя в комнату, сказал Уоррен. — Это скотч. Давай свою картину.

— Повесим ее над головой у тети Кейси?

— Да. Давай еще ближе. Вот сюда.

— Хорошо. Как ты думаешь, ей понравится?

— Я думаю, очень понравится, — сказал Уоррен.

В дверь снова позвонили.

— Я открою, — крикнула снизу Пэтси.

— Чтобы избежать злого заклятия, — продолжала Лола, — король приказал уничтожить все веретена в своем королевстве. Но одно осталось.

— Всем привет, — сказала Гейл, появляясь в дверях.

— Привет-привет, пропащая душа, — произнесла Джанин. — Она так увлечена своим бойфрендом, что я ее совсем не вижу.

— Неправда, — смущенно усмехнулась Гейл. — Как себя чувствует Кейси?

— Неплохо, — сказал Уоррен. — Гейл, ты ведь помнишь сестру Кейси?

— Конечно. Как поживаешь, Дрю?

— Спасибо, хорошо. Вот интересуюсь последней модой.

— А я Лола, — поздоровалась девочка. — Я рассказываю тете Кейси сказку про Спящую красавицу.

— Рада с тобой познакомиться. Ты очень похожа на свою маму.

— Я уже дошла до того места, когда малышка выросла и превратилась в прекрасную принцессу. И вот в свой шестнадцатый день рождения она нашла на самом верху лестницы комнатку, в которой стояла прялка с веретеном.

— А потом что случилось? — заинтересовалась Гейл.

— Ну, она не знала, что это такое, и дотронулась до него. И, конечно, уколола палец и сразу уснула.

Кейси почувствовала, что пальцы обеих ее ног сжались, ухватив простыню. И стала их сжимать и разжимать.

— И тогда уснули и король с королевой, и слуги, и весь народ. И замок до самой крыши зарос виноградом... Эй!

— Что случилось, маленькая?

— Тетя Кейси пихается!

Господи боже!

— Что? — в один голос воскликнули взрослые. Кейси затаила дыхание.

— То есть как это пихается? — спросил Уоррен.

— По попе, — ответила Лола и соскочила с кровати. Приподняли одеяло на ногах.

— А вчера она сжала мне руку, — сказала Дрю.

— Да? — обрадовались Гейл и Джаннн.

— Возможно, это был просто мышечный спазм, — сказал Уоррен.

— Кейси, — сказала Дрю, — если ты слышишь нас, подвигай ногами.

Кейси не знала, что делать. Если Уоррен узнает, что я начинаю контролировать мышцы, что вот-вот со мной можно будет общаться, не ускорит ли он исполнение своего плана? А мне нужно время.

— Слышишь нас, Кейси? — спрашивала Дрю. — Сожми пальцы.

— Нет, — через несколько секунд сказал Уоррен.

— А ты уверена, что сама не села ей на палец? — спросила Дрю дочку.

— Не знаю, — жалобно ответила Лола. — Может быть.

— Кейси, не могла бы ты для нас пошевелить пальцами? •— попросила Джанин.

— Нет, ничего, — сказала Гейл.

— Знаете, что я думаю? — Уоррен укрыл ноги Кейси одеялом. — Я думаю, что пора попить молока с печеньем. Что скажешь, Лола? С хрустящим арахисовым печеньем.

— Мое любимое!

— Я знаю. Пойдем попробуем.

— Принесите и нам немножко, — попросила их Дрю.

Кейси с облегчением перевела дыхание.

— Ну а у тебя что происходит? — спросила Джанин подругу. — Как там Стен?

— Хорошо, — застенчиво ответила Гейл. — У нас все хорошо.

— И когда ты меня с ним познакомишь?

— Скоро.

— Она уже месяц обещает, — обратилась Джанин к Дрю. — Так что я не уверена, что он вообще существует в природе.

— Существует, — со своей обычной улыбкой сказала Гейл.

— Давай в следующую субботу пообедаем где-нибудь. И ты с нами, Дрю.

— Я не могу, — выпалила Гейл. — Я уезжаю на следующие выходные.

— Ты же никогда никуда не уезжаешь. Ты хочешь сказать, со Стеной?

Гейл тяжело вздохнула:

— Да.

— Просто не верится. И давно ты с ним спишь?

— Вы только послушайте ее, — сказала Гейл, смущенно рассмеявшись. — Я не... Мы не...

— Не понимаю, — перебила Джанин. — И чего ты ждешь?

— Следующих выходных, — не растерялась Гейл.

На этот раз рассмеялись все трое.

Когда все ушли, Уоррен вернулся к постели Кейси.

— Какой напряженный день, — сказал он, снова откидывая одеяло с ее ног. — Должно быть, ты устала. Все эти гости бесконечные.

Кейси почувствовала, что его пальцы разминают ей стопу, и нога ее непроизвольно дернулась.

— Так скажи мне, Спящая красавица, это снова был мышечный спазм? — Он больно сжал ей пальцы. — Ты меня не обманешь. Я знаю, ты понимаешь каждое мое слово. Красавица не спит, правда? — И он поцеловал ее в лоб.

Он ушел, а эти его слова еще долго звучали в комнате.

Красавица не спит, будто шептали стены. Красавица не спит.

 ГЛАВА 10

Так, так, — ворковала Пэтси, обходя кровать Кейси и раздвигая шторы. — И как мы себя чувствуем? Как нам спалось?

Нам вообще не спалось. Кейси чувствовала, как сиделка дергает одеяло и простыню, чтобы высвободить заправленные под матрас концы.

— Сегодня понедельник, — радостно объявила Пэтси. — А это значит, как говорит миссис Сингер, что сегодня день большой стирки. Да-а, но для того, чтобы вытащить простыню, придется пересадить вас в кресло.

Она вздохнула так, будто уже утомилась.

— Думаю, я подожду Уоррена, пусть поможет. — Еще один вздох, на этот раз с явным удовлетворением. — Он как раз заканчивает принимать душ, приводит себя в порядок после тренировки. Он такой милый, ваш муж! Я говорила, что он принес мне капучино из «Старбакса»? В общем, я в отличном настроении. Достанем-ка наволочку.

И она резко выдернула подушку у Кейси из-под головы, так что та упала затылком на матрас. Кейси лежала, диву даваясь на эту Пэтси. Уж не собирается ли она и простыню из-под меня выдернуть, будто это скатерть. Тоже мне фокусница. А я тогда кто? Сервиз? Ваза с фруктами?

Натюрморт. Мертвая натура, вот я кто.

Хотя не такая уж и мертвая в последнее время, подумала она, вновь испытывая радостное волнение. Она не сомневалась, что чувства и ощущения медленно, но верно возвращаются к ней. Я могу слышать, различать запахи, тепло и холод, жесткое и мягкое; я безошибочно отличаю равнодушное прикосновение Пэтси от заботливой ласки Гейл.

А вдобавок я могу выпрямить пальцы рук и пошевелить пальцами ног! Сжать руки в кулак и вращать стопами. Еще неделя, и я смогу спустить ноги с кровати. А потом смогу ходить, потом — видеть, разговаривать! Смогу всем рассказать о том, что произошло на самом деле.

С каждым днем мне все лучше и лучше. Я постепенно возвращаюсь в свое тело, из которого меня так жестоко вырвали... Но удастся ли мне спастись?

В коридоре послышались шаги.

— Что ты делаешь? — спросил Уоррен, входя в комнату.

Кейси застыла. Неужели мысли выдали меня? Я сжала пальцы? Пошевелила ступнями?

— Помочь тебе с этим? — продолжал он.

Что он подразумевает под «этим». Меня саму или простыни? Так я уже и для него стала неодушевленным предметом?

— Да, мне нужно перенести твою жену в кресло, — сказала Пэтси.

Кейси почувствовала сильные руки Уоррена у себя на спине и под коленками.

— Осторожно, — забеспокоилась Пэтси, — не перенапрягись.

— Я таскал вещи и тяжелее, — ответил Уоррен.

Итак, я вещь.

Вот это вещь! Кейси рассмеялась.

Внезапно Уоррен разжал руки, и ее тело упало обратно на кровать.

— Кажется, Кейси... Нет, это бред какой-то!

— Что такое?

Повисла пауза, потом он сказал:

— Я почувствовал легкую дрожь. Не знаю... Как будто Кейси смеялась.

Что ты почувствовал?

— Смеялась? Наверное, это просто желудок, — успокоила его Пэтси.

— Наверное. — И Уоррен вновь обхватил Кейси.

И что это значит? Уоррен сумел различить вызванные смехом сокращения мышц — говорит ли это о том, что я была как никогда близка к тому, чтобы по-настоящему громко рассмеяться?

— Надо поменять ей заодно и рубашку, — сказала Пэтси.

Слушая, как Пэтси роется в ее шкафу, Кейси ощутила пробежавшую по телу дрожь возмущения. Осторожно! Собственное тело может предать ее в любой момент.

— Вот симпатичная рубашка, Кейси. Тебе нравится?

Уоррен бережно посадил жену в кресло, аккуратно подложив ей под поясницу подушки. Кажется, это полосатое кресло, подумала Кейси, ощущая изгиб его спинки, пока кто-то поднимал ей руки и стаскивал ночную рубашку. И... оставил ее голой — в одном памперсе — на обозрение мужу и его без пяти минут любовнице. Кейси знала, что Пэтси на нее смотрит, и ее захлестнула волна отвращения.

— Хотите, я оботру вас губкой? — спросила нянечка.

Мысль о том, что эта женщина будет трогать ее на глазах у мужа, была слишком страшна.

— Не думаю, что на это есть время, — сказал Уоррен. — Джереми может прийти в любой момент.

Кейси почувствовала, как на нее надевают чистую ночную рубашку: шелковая ткань опала и облепила тело, словно обмякший купол приземлившегося парашюта.

Звонок в дверь раздался, когда Пэтси снимала простыню.

— Черта помянешь... Я отнесу белье миссис Сингер.

— Ты знаешь, она отлично целуется, — усмехнулся Уоррен, как только за Пэтси закрылась дверь. — Как ты думаешь, затащить ее в постель прямо сейчас или подождать? Не стоит, наверное, обсуждать с тобой такие вещи... Но я уже привык использовать тебя в качестве немой жилетки!

Открылась и закрылась входная дверь.

— Кейси? — раздался из холла голос ее сестры.

Дрю!

— Вот черт, — выругался Уоррен, — чего ей надо?

— Кейси! — снова выкрикнула Дрю, взбежав по ступеням и ворвавшись в комнату. — Господи ты боже мой, да вы только посмотрите на нее! Сидит в кресле. Вау! Выглядишь потрясающе. Смотрите, Джереми, она сидит в кресле!

— Джереми? — сказал Уоррен, когда физиотерапевт вошел в комнату вслед за Дрю. — Очень мило. Вы приехали вместе?

— Мы столкнулись в дверях, — пояснил Джереми.

— Ты опять пришла, Дрю. Обычно ты не отличаешься постоянством.

— Постоянство... Не думаю, чтобы так кто-нибудь говорил в отношении меня. Но мне нравится. — Дрю опустилась на колени рядом с сестрой. — Ты такая хорошенькая! Хотя на голове просто кошмар. Где твоя расческа? Кейси любила меня причесывать, когда мы были детьми. Я знаю, как ей это нравится...

— Вот, возьмите. — Джереми протянул ей расческу.

Дрю провела рукой по длинным, шелковистым волосам сестры.

— У Кейси всегда были роскошные волосы! Хотя надо бы немного подновить цвет. Может быть, когда приду в следующий раз, принесу краску. Что? Ты думал, она натуральная блондинка? — спросила Дрю, очевидно, в ответ на брошенный Уорреном взгляд.

— Думаю, нам надо уйти и дать Джереми спокойно поработать.

— Но я же вам не помешаю, правда, Джереми?

— Конечно, не помешаете, — подтвердил тот.

— В таком случае вы не будете возражать, если я тоже останусь? — спросил Уоррен.

— Нисколько.

— Чем больше народу, тем веселее, — сказала Дрю, бережно проводя щеткой по волосам сестры. — Вообще-то она и есть натуральная блондинка, — болтала Дрю. Джереми уже начал массировать Кейси пальцы. — Пока ей не исполнилось двенадцать, волосы у нее были словно чистое золото. Папина золотая девочка, так отец ее назвал. Помнишь, Кейси?

Помню, конечно, помню.

Дрю продолжала бережно ее расчесывать. Так приятно, когда мягкие зубчики нежно, словно тысячи маленьких пальчиков, щекочут кожу головы! Она чувствовала, как каждый взмах щетки выпрямляет и разделяет волоски. Джереми массировал ей предплечья, и Кейси отдалась этому потоку непривычных ощущений...

— Она закрыла глаза, — выпалил Уоррен.

Что?

— А теперь открыла. — Он подошел к ней вплотную.

— Это рефлекторное движение, — сказал Джереми. — Оно ни о чем не говорит.

— Все только это и повторяют.

— Некоторые функции организм выполняет автоматически. Она не контролирует...

— А если котролирует? — возразил Уоррен.

— Что ты имеешь в виду? — Дрю опустила щетку. — Думаешь, она пытается нам что-то сказать? Ты правда пытаешься, Кейси? Ты меня слышишь? Моргни один раз, если «да».

Кейси не собиралась подавать никаких сигналов, тем более в присутствии Уоррена. А если бы захотела, я смогла бы моргнуть?

— Ничего, — с явным разочарованием в голосе проговорила Дрю.

Зазвонил телефон. Через секунду в дверях появилась Пэтси:

— Мистер Маршалл, это вас. Говорят, срочно.

— Я отвечу из кабинета. — Уоррен встал. — Скоро вернусь.

— Можешь не торопиться, — буркнула Дрю, взяв ладонь Кейси в свои.

Из коридора донесся шум шагов: Пэтси спускалась по лестнице вслед за Уорреном.

— Что-то с ним не так, — пробормотала Дрю.

— В каком смысле? — спросил Джереми.

— Сложно сказать... Уж слишком ему нравится роль хозяина! Знаю, ему пришлось со многим столкнуться, а из меня какая помощница...

— Вы отличная помощница. Не стоит себя недооценивать.

— Спасибо, — прошептала Дрю и разрыдалась.

— Эй, что с вами? — забеспокоился Джереми. — В чем дело?

— Простите. Просто не привыкла к тому, что люди хорошо ко мне относятся...

— Подождите, я принесу вам платок, — сказал Джереми и направился в ванную.

— Прошу прощения, — еще раз извинилась Дрю и машинально сжала руку Кейси.

Медленно, призывая на помощь все силы, сестра сжала ей руку в ответ.

— О боже! — вскричала Дрю, вскочив на ноги, но так и не выпустив ладонь сестры. — Джереми!

Кейси вновь сжала ей пальцы, сильнее, чем в первый раз.

Нет! Не говори ему. Не говори никому!

— Что случилось? — спросил Джереми, выглянув из ванной.

Еще одно пожатие.

Пожалуйста, молчи. Он расскажет Уоррену! Ты не должна никому ничего говорить. Пока я не найду способ рассказать тебе всю правду...

— Вы нашли платки? — спросила Дрю, словно услышав просьбу Кейси.

— Вот, возьмите. — Джереми подошел к креслу. — И все же, что случилось? Вы побледнели. Все в порядке?

— Не знаю... Легкое головокружение.

— Тогда вам лучше присесть.

— Все уже прошло, честное слово.

— Не спорьте. Садитесь.

Дрю с неохотой разжала пальцы, и рука Кейси тут же упала. Раздался шум: Джереми придвинул стул.

— Сделайте несколько глубоких вдохов и выдохов, — посоветовал он. — Дать вам воды? Или лучше чаю?

— Я бы предпочла чай.

— Сейчас принесу.

— Спасибо.

Едва он вышел, Дрю схватила сестру за руку.

— О’кей, это не было случайностью. Ты тут, правда? Ты понимаешь, что происходит, но почему-то не хочешь, чтобы я рассказала об этом Джереми. Так?

Еще одно пожатие.

— О’кей. Предположим, что это значит «да». Почему ты не хочешь, чтобы я рассказала Джереми? Нет, слишком сложный вопрос. Хочешь, я расскажу Уоррену? Ну разумеется, хбчешь.

Кейси сжала пальцы сестры так сильно, как только могла.

— В смысле? Не хочешь? Или, наоборот, хочешь?

Несколько быстрых пожатий одно за другим.

— Нет, так не пойдет. Нам нужна система. Можешь моргнуть? Один раз значит «да», два раза — «нет».

Кейси изо всех сил сосредоточилась на своих веках. Моргните, взывала она. Моргните!

— Ничего. Сожми мне руку один раз, если «да», два раза, если «нет». Хочешь, чтобы я рассказала Уоррену?

Она сжала руку один раз, хотела сжать второй, но пальцы отказались подчиниться. О боже! Дрю ведь может подумать, что я сказала «да»!

— Не поняла, это было один раз или два? Попробуем еще раз?

— Попробуем что? — раздался у дверей голос Уоррена.

Тут же выпустив руку Кейси, Дрю выпалила:

— Ой, Уоррен! Ты меня напугал до полусмерти! Я не слышала, как ты поднимался.

Уоррен вошел в комнату:

— А где Джереми?

— Спустился вниз за чаем. У меня голова закружилась.

— Если тебе нехорошо, может, поедешь домой?

— Нет, все в порядке. Мне уже лучше.

— Интересно. Мне показалось, ты просила Кейси попробовать что-то еще раз.

— Да? — Дрю закашлялась. — А, ты об этом. Я просто думала вслух. Спросила у Кейси, стоит ли мне дать Шону еще один шанс. Помнишь Шона? В общем, он позвонил мне среди ночи и попросил начать все с чистого листа.

— Неужели? И что ответила Кейси?

— Она думает что мне... э-э-э... лучше быть поосторожнее.

— Не могу согласиться, — сказал Уоррен. — Шон показался мне отличным парнем. Думаю, он стоит того, чтобы дать ему еще один шанс.

— Серьезно?

— Что ж... После аварии мы все живем в постоянном напряжении. Будет даже лучше, если вы с Шоном уедете на пару недель. Скажем, в романтический круиз.

— В круиз? Сейчас? Когда моя сестра в коме?

— Ну, это же будет не в первый раз, Дрю, — напомнил он ей.

— Теперь все по-другому. Я чувствую, что нужна ей.

— Кейси хочет, чтобы ты была счастлива. Уверен, она поймет.

В комнату вошел Джереми, и Кейси ощутила аромат черничного чая.

— Если, конечно, тебя тут не удерживает кое-что еще, — заметил Уоррен.

— Осторожно, — предупредил Джереми, — чай горячий.

— Спасибо, — поблагодарила Дрю.

— Вам уже лучше?

— Дрю в полном порядке, — ехидно ответил вместо нее Уоррен. — А вот моя жена, наоборот, чувствуется, загрустила без внимания.

Джереми присел, взял ногу Кейси и начал осторожно вращать ей ступню.

— Что ж, сейчас мы это исправим.

Несколько секунд он работал в полной тишине.

— Может быть, спросим Джереми, что он об этом думает? — произнес Уоррен.

— Думает о чем? — поинтересовался Джереми.

— Один из бывших парней Дрю бегает за ней, пытаясь возобновить отношения. По мне, так это вполне достойный молодой человек. Уж, во всяком случае, лучше большинства неудачников, с которыми она обычно связывается. Так что я считаю, она должна согласиться. А вы что скажете?

Рука Джереми напряглась, почувствовала Кейси.

— Я думаю, единственный человек, который может в данной ситуации принимать решение, — это сама Дрю, — спокойно ответил он.

— Так-то оно так, только наша Дрю никогда не умела размышлять и делать правильные выводы, — засмеялся Уоррен. — В любом случае будет лучше, если она уедет на какое-то время. Организм у нее ослаблен, а мы ведь не хотим, чтобы она подхватила какую-нибудь гадость сама и заразила Кейси.

— Ничего я не подхвачу.

— Лола контактирует с разными детьми, и все они — ходячие разносчики вирусов. Кстати, где она?

— В школе. Им осталось учиться еще неделю.

— А что потом? Отошлешь ее опять в какой-нибудь лагерь? Вообще-тобольшинство родителей не отправляют детей одних в таком возрасте. Лола была самой маленькой в лагере в прошлом году.

— В этом году она никуда не поедет, — заявила Дрю. — Знаешь, я как раз размышляла о том, чтобы перебраться с ней сюда на лето. Что скажешь?

На этот раз рассмеялся Джереми.

— Что вас так развеселило? — резко спросил Уоррен.

Джереми промолчал и переключился на другую ногу Кейси.

— Достаточно массажа, — вдруг отрезал Уоррен.

— Мы только начали, — возразил Джереми.

— Отнюдь. Думаю, ваша работа здесь закончена.

— Боюсь, я вас не понял. Вы меня увольняете?

— Чушь какая! — воскликнула Дрю. — Ты хочешь его уволить за то, что он принес мне чаю?

— Нет. Я нанял его, чтобы он ухаживал за моей женой, а не, пользуясь своим положением, лазал под юбку к ее сестре!

— Эй, погодите! — Джереми встал.

— Нет, это вы погодите. Вас наняли, чтобы вы делали свою работу. Вы ее не делали. Опаздывали, были небрежны...

— Вы перешли все границы.

— А вы обнаглели. Убирайтесь из моего дома.

— Это и мой дом, — напомнила Дрю. — Сестре с каждым днем все лучше. Я хочу, чтобы Джереми остался.

— Твоей сестре все лучше по другим причинам. Тебе тоже хорошо бы уйти, Дрю. Пожалуйста.

— Уоррен, я останусь тут, и катись ты к черту, — выкрикнула Дрю.

— Поверь мне, я уже там, — вздохнув, ответил Уоррен.

Повисло молчание.

— Полагаю, вы должны со мной расплатиться, — выступил Джереми.

— Пойдемте, я выпишу вам чек.

— Стойте! — крикнула Дрю им вдогонку.

— До свиданья, Дрю, — обернулся Джереми. — Берегите сестру.

Кейси услышала шум удаляющихся шагов.

— Да что тут происходит! — простонала Дрю.

О’кей, Дрю, возьми меня за руку. У нас мало времени...

— Ты все слышала, да? Все, что тут произошло?

Дрю схватила руку сестры.

Та сжала ее пальцы. Один раз. Сильно.

— Один раз значит «да», — произнесла Дрю. — Хорошо. И что нам теперь делать? Скажи мне, что делать. Я совсем запуталась.

Кейси крепко держала ее руку. Спокойно!

— О’кей. Нужны простые вопросы. Какие вопросы? Так. Думай! Первый вопрос: ты хочешь, чтобы я рассказала Уоррену?

Кейси ответила двойным пожатием. Почувствовала ли Дрю?

— Два раза. Итак, ты не хочешь, чтобы Уоррен знал. Почему нет? Согласна, он ведет себя немного странно, но ему через многое пришлось пройти...

Одно пожатие.

— Но почему? Что происходит? О, черт. Я идиотка. Так. Хорошо. Будем произносить по буквам, я такое по телику видела. Там один парень был парализован, но он указывал на нужную букву морганием. Но моргать ты не можешь... А постучать пальцем? По моей руке?

Вложив все силы в указательный палец, Кейси смогла поднять его и опустить. Еще раз. И еще раз.

Дрю буквально завизжала от восторга:

— Здорово, Кейси, это просто здорово! Итак, один раз — «а», два раза — «б» и так далее. Уж не знаю, как далеко мы продвинемся, но давай начнем. Почему ты не хочешь, чтобы Уоррен знал? Потому что...

Кейси стукнула пальцем сначала шестнадцать, потом пятнадцать раз.

— О... Н... Потому что он...

Утвердительное пожатие. Потом Кейси стукнула двадцать три раза, чтобы обозначить букву «х».

— Он х...

Он хотел меня убить!

Кейси вновь сжала пальцы Дрю и принялась отбивать букву «о».

— Стой, — вздохнула Дрю. — Я сбилась со счета. Начнем заново. Прости, Кейси!

Теперь она вслух отсчитывала каждый удар.

— «О»! — воскликнула она, на мгновение выпустив руку Кейси, затем схватив ее снова.

Кейси приступила к букве «т».

— О, п, р... «Р»?

Двойное пожатие. Нет!

— Не «р»?

До них донесся шум закрывшейся входной двери.

— Черт! Есть хоть кто-нибудь, кому я могу рассказать?

Кому можно доверить секрет и быть уверенной, что Уоррен ни о чем не узнает?

— Уоррен? — внезапно раздался из коридора голос Пэтси.

Шаги на лестнице.

— Да? — отозвался он.

— Миссис Сингер спрашивает, ты будешь обедать!

Джереми! Уоррен только что его уволил. Можно не сомневаться — он будет молчать. Кейси начала яростно стучать пальцем по руке сестры.

— Погоди! Может, я буду называть буквы, а ты сожмешь мне руку, когда услышишь нужную. Хорошо? Готова? А... б... в...

Быстрее. Быстрее!

— Г...д...

Кейси сжала пальцы.

— Джереми? Ой, или Джанин? Кто из них, Джереми?

Шум приближающихся шагов. Дрю выпустила руку сестры.

— Джереми уже уехал, — сообщил Уоррен.

— О’кей, мне тоже пора, — ответила Дрю, поднимаясь со стула. Потом наклонившись, зарылась лицом в волосы Кейси.

— Не волнуйся, Кейси, — прошептала она. — Я скоро вернусь.

— Ну как ты?

Голос Пэтси прозвучал так тепло и обеспокоенно, что Кейси сразу поняла: вопрос был адресован не ей.

— Не знаю, — ответил Уоррен, сидевший на стуле у постели жены. — У меня был тяжелый день...

— Ты едва притронулся к еде, — заметила Пэтси. — Сестра Кейси кого угодно выведет из себя.

— Дрю всю жизнь была эгоистичной дрянью, а тут вдруг превратилась в идеальную сестру! Не знаю, что и думать.

— Наверное, это просто блажь, и ей скоро надоест.

— Ты ведь не думаешь, что она может навредить Кейси?

Что?

— В каком смысле?

— Нет, это полная бессмыслица. Забудь о том, что я сказал.

— Думаешь, Дрю как-то замешана в том, что случилось с Кейси?

— Нет, что ты, нет. Конечно, полиция еще рассматривает эту версию, но... Понимаешь, просто я уверен, что ее визиты расстраивают Кейси. Видишь, у нее давление подскочило, когда Дрю ушла.

— И ты считаешь, тут есть связь?

— Не знаю. Может быть, я и хотел бы запретить Дрю приходить сюда, но она страшная скандалистка и наверняка раструбит обо всем журналистам. А это последнее, что сейчас нужно нашей семье. Просто надо быть начеку, пока она тут крутится. Не оставлять ее с Кейси наедине.

— Сделаю все, что в моих силах. А ты уже нашел кем заменить Джереми? — спросила Пэтси.

— Да, уже нашел одного человека у себя в тренажерном зале.

Все тело Кейси словно онемело.

— Он приедет к нам сегодня вечером.

Что? Неужели я опоздала?

— Что-нибудь ему приготовить? Кофе? — предложила Пэтси.

— Не думаю, что это понадобится. Послушай, может, тебе сегодня отдохнуть немного? Сходить в кино или еще куда-нибудь?

Нет, не уходи! Не уходи!

— Я так устала... Пожалуй, пойду к себе в комнату, посмотрю телевизор и лягу спать пораньше. Позови меня, если что.

— Конечно.

Напоследок Пэтси устроила целое шоу, активно взбивая Кейси подушки.

— Спокойной ночи, Кейси, — прощебетала она и направилась к двери. — Спокойной ночи, Уоррен.

— Приятных снов.

— Тебе тоже.

И что теперь будет? Уоррен пододвинул свой стул ближе к ее кровати.

— И что теперь будет? — словно эхо, повторил он.

Он просидел неподвижно минут десять: его глаза, казалось, прожигали дыры в ее теле.

— И почему все так запуталось? — бормотал он.

Раздался звонок.

— Знаешь, что я тебе скажу? Твой новый физиотерапевт уже здесь.

— Открыть дверь? — крикнула Пэтси.

— Нет-нет, — откликнулся Уоррен. — Я сам спущусь. — Он тронул Кейси за руку: — Лежи спокойно, — и вышел.

Я должна встать. Времени не осталось!

Она мысленно направила поток энергии к своим ногам. Двигайтесь, черт побери! И, словно по волшебству, она почти сразу же ощутила, как напряглись мышцы. Руки вытянулись, пальцы сжались. Ее тело мобилизовало все ресурсы, чтобы подняться с постели.

А потом... ничего.

Спина так и не оторвалась от матраса. Голова неподвижно лежала на подушке. Никуда я не пойду.

Да и о чем я думала? Даже если я встану и пойду, видеть-то я все равно не могу! Не могу даже позвать на помощь. И потом, неужели я и впрямь рассчитывала, что Пэтси бросится меня спасать?

Кейси услышала голоса, доносившиеся из холла, затем — звук шагов на лестнице.

— Кейси, — объявил Уоррен пару секунд спустя, — Гейл пришла тебя проведать.

— Как тут моя девочка? — ласково спросила Гейл, приближаясь к постели.

— Без особых изменений, — ответил Уоррен.

— У нее улучшился цвет лица. — Гейл глубоко вздохнула, стараясь унять дрожь в голосе. — Я чувствую себя виноватой из-за того, что уезжаю на уик-энд. Наверное, мне не стоило бы...

— Куда ты собираешься?

— На Мартас-Винъярд. Ты не поверишь, но я ни разу там не была.

— Тебе понравится. Там очень красиво.

— Вот и Стен так говорит, но...

— Никаких но. Ты должна хорошо отдохнуть. Кейси бы этого хотела.

— Я немного волнуюсь, — призналась Гейл.

— Из-за чего?

— Знаешь, Джанин уговорила меня купить новую ночную рубашку. Кружевную и с большим вырезом. Это не вполне мое, так что... совет Кейси был бы как нельзя кстати.

— Могу я дать тебе совет вместо Кейси? — мягко сказал Уоррен. — Просто будь собой.

— Думаешь, этого хватит?

— Если нет, значит, он дурак и не достоин тебя.

Раздался благодарный вздох Гейл.

— Спасибо. — Она поцеловала Кейси в щеку. — Увидимся через пару дней. Пока, Кейси.

— Я тебя провожу.

И что мне теперь делать, подумала Кейси, когда они вышли из комнаты. Она попробовала поднять ногу, чувствуя, как та напрягается, вытягивается на кровати. Попробовала повернуть голову. Удалось ли хоть немного сдвинуться с места?

— Ох, ну ничего себе, — сказала Пэтси, открывая дверь. — Похоже, ваша подруга слишком уж бурно с вами обнималась. Посмотрите только, что она сделала с вашей бедной головой!

Она подошла к кровати и повернула Кейси голову.

— Должно быть, было ужасно неудобно. Как хорошо, что я к вам зашла!

Я повернула голову? Я действительно повернула голову?

Пэтси сделала шаг назад, будто любуясь своим шедевром.

— Недолго она тут пробыла. Но такова жизнь. Визиты становятся все короче и короче, а промежутки между ними — все длиннее и длиннее. Скоро они будут приходить на пять минут, потом раз в месяц на две, потом, дай бог, раз в год, а потом вы и вовсе забудете, когда в последний раз кого-то видели...

Я повернула голову.

— Но лично я терпеть не могу, когда люди вот так заскакивают на минутку. А кстати, возможно, в один прекрасный день я стану новой хозяйкой этого особняка. И не такое случалось!

— Все в порядке? — раздался голос Уоррена у нее за спиной.

Пэтси молниеносно обернулась:

— В полном. Голова Кейси немного сползла с подушки, я поправила.

Звонок в дверь.

Кто бы это мог быть?

— Открыть? — спросила Пэтси.

— Да, пожалуйста.

Входная дверь открылась и закрылась, раздался шум шагов по лестнице.

— Привет, Уоррен, — произнес мужской голос мгновение спустя.

О боже! Это он!

Помогите! Кто-нибудь, помогите!

— Здравствуй, красавица.

 ГЛАВА 11

— Как ты себя чувствуешь? — Незнакомец навис над ней, словно королевская кобра, готовая в любой момент броситься на свою жертву.

Кейси ощутила, как он стаскивает с нее одеяло.

— Я бы сказал, Уоррен, для трупа она очень неплохо выглядит. Посмотрим-ка, что у нас тут. — Он взял Кейси за руку, поднял ее и опустил, согнул в локте, повернул запястье.

— Ну? — спросил Уоррен.

— Ничего нового, скажу тебе. Определенно никакого сопротивления. Мертвый груз. — Его пальцы скользнули к ногам Кейси. Ей пришлось напрячь все силы, чтобы не содрогнуться от его прикосновений.

Он взял ее за лодыжку, согнул ногу в колене, подвигал из стороны в сторону.

— Ну что ж, говори, чего ты хочешь. И я это сделаю.

— Да по-простому: войдешь к ней в комнату, задушишь подушкой и уйдешь, чтобы тебя никто не заметил, — спокойно, словно зачитывая вслух кулинарный рецепт, ответил Уоррен.

Войдешь к ней в комнату, задушишь подушкой, повторила про себя Кейси, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Настоящие слезы? Заметил ли их Уоррен?

— Сможешь?

— Когда?

Слеза прочертила тонкую дорожку на щеке Кейси.

— В эти выходные, — ответил Уоррен. — Все происходит быстрее, чем я ожидал. Нельзя терять времени. Я сделаю так, чтобы дома никого не было. Не завали все дело.

— Хороший план. Не волнуйся, не завалю.

— Встречайте Венди Джексон! Венди Джексон — следующий участник телеигры «Цена верна»!

Кейси представила себе Венди Джексон: сорокалетняя блондинка с выпирающей под кофтой складкой жира, подрагивающей при каждом движении.

Где ты, Дрю? Почему тебя до сих пор нет?

— Не могу поверить! Не могу! — кричала Венди Джексон.

— Здравствуйте, Венди! — сказал ведущий.

«Здравствуй, красавица».

— О’кей, Венди, успокойтесь и внимательно смотрите сюда, — продолжал ведущий. — Начинаем новый раунд!

Ну где же ты, Дрю? Что тебя задерживает?

— Новый гарнитур для столовой! — выкрикнул ведущий, вызвав в зале взрыв аплодисментов.

— Помойка! — прокомментировала Пэтси, сидевшая на стуле у постели Кейси, когда ведущий начал активно расхваливать разыгрываемый в раунде товар. — Как можно так восторгаться этой дурацкой рухлядью?

— Две с половиной тысячи долларов, — предположила Венди.

— Три тысячи, — сделал ставку ее соперник.

— Вы знаете, что они дают расписку — не продавать выигранные товары? — спросила Пэтси. — Если не нравится, все — влип, дружок.

Где ты, Дрю? У меня так мало времени!

Раздался громкий гудок.

— Сигнал означает, что вы превысили реальную стоимость товара! — радостно объявил ведущий.

Четыре участника шоу снова сделали ставки, и на этот раз один из них выиграл, правда, это была не Венди Джексон.

Прощай, красавица.

— Бедняжка Венди. Ну, по ней сразу было понятно, что она неудачница.

Она может видеть, ходить, говорить. Боже, она может позвать на помощь! По-моему, все это уже делает ее победительницей.

— Как ведущий мне больше нравился Боб Баркер. Но он, кажется, уже умер?

«Войдешь к ней в комнату, задушишь подушкой и уйдешь». Я слышала, как это говорил мой муж!

Звонок в дверь.

— Можете открыть, миссис Сингер? — крикнула Пэтси.

Мгновение спустя в холле раздался голос Дрю.

Дрю, слава богу! Где ты пропадала? Время, время!

Та ворвалась в комнату и тут же застыла на месте.

— О, привет, Пэтси. Я не думала, что ты здесь.

— А где мне еще быть?

— Как Кейси себя сегодня чувствует? — Дрю незаметно пожала руку сестры. — Прости, я опоздала. Небольшие проблемы в Лолиной школе. Я забыла подписать одну бумажку, чтобы она могла пойти в какой-то поход. А когда я пришла в школу, меня никто не узнал. Серьезно, пришлось показывать водительские права. Которые, понятное дело, просрочены. Кстати, могу я попросить чашку кофе? — обратилась она к Пэтси.

— Спуститесь и попросите миссис Сингер, — ответила та. — Я получила четкие указания не оставлять Кейси без присмотра.

— Правда? Почему это? Что случилось?

— У нее нестабильное давление и спазмы.

— В каком смысле спазмы? С каких пор?

— Со вчерашнего вечера. Сначала голова повернулась, а потом я обнаружила, что она сползла на край кровати. — Пэтси рассмеялась. — Мистер Маршалл сказал, что все выглядело так, будто она пыталась встать с постели.

— Кейси пыталась встать?

— Что? Нет, конечно, нет. Утром врач сказал, что у нее, скорее всего, были мышечные спазмы. Они могут быть довольно болезненными, так что он сделал ей укол и прописал обезболивающие и релаксанты. Собственно, Уоррен сейчас покупает лекарства.

— Ну что ж, теперь я могу присмотреть за Кейси, — сказала Дрю. — Уверена, Уоррен не станет возражать, если ты устроишь себе перерыв на полчасика.

— Я лучше останусь. Не хочу пропустить финал.

Дрю подтащила к кровати стул, просунула руку под одеяло и взяла сестру за руку.

— Кейси, тебе больно?

Кейси два раза сжала палец Дрю. Ведущий шоу начал объявлять очередной лот.

— Многотомная энциклопедия! — провозгласил он. — В этой роскошно изданной «Британнике» вы найдете сведения обо всем на свете — от «а» до «я». Начнем, например, со статьи «Акрополь». Эта информация, несомненно, пригодится вам, когда вы начнете планировать путешествие... в Грецию!

Дружные охи и ахи, взрыв аплодисментов.

— Да, победитель и его спутник полетят в Афины бизнес-классом, посетят Акрополь и множество других потрясающих достопримечательностей. А потом отправятся в роскошный круиз по греческим островам!

— Вы ведь любите круизы, да? — спросила Пэтси. — А в Греции когда-нибудь были?

— Пару лет назад, — ответила Дрю. — Там чудесно.

— А я вообще нигде не была. Но кто знает? — тихонько засмеялась Пэтси. — Может быть, в один прекрасный день...

— Знаете, я попыталась связаться с Джереми, — сказала Дрю, — но в больнице не дают номеров личных телефонов врачей. Так что я оставила ему записку вчера вечером, но он пока мне не перезвонил.

— Зачем он вам понадобился? — поинтересовалась Пэтси.

— Просто чтобы узнать, как у него дела. — Крепкое пожатие Дрю означало: и чтобы рассказать ему о Кейси. — Уоррен был с ним довольно резок.

— Он это заслужил.

— В любом случае я могла бы делать с Кейси упражнения, которые он мне показал.

— Не думаю, что это хорошая идея, — сказала Пэтси. — У нового физиотерапевта Кейси, наверное, своя система.

— Уоррен уже нанял нового? И кто это?

— Его зовут Ник как-то там... Марголин? Или Марголис? Он тренер в фитнес-клубе, где занимается Уоррен.

— Уоррен нанял какого-то тренера для моей сестры?

— Он настоящий профессионал. Мистер Маршалл не нанял бы для своей жены недостаточно квалифицированного специалиста.

— Ну нанял же он вас, — заметила Дрю.

— Я отлично забочусь о Кейси! — возмутилась Пэтси.

— Поймите, я беспокоюсь за сестру.

— Вы просто не знаете, как он ее любит! Уоррен прекрасный человек. Если бы Кейси была в сознании, ей бы очень не понравилось, как вы к нему относитесь.

— Думаешь? — Пальцы Дрю нашли под одеялом руку Кейси. — Уоррен прекрасный человек, Кейси?

Кейси сжала руку сестры. Пожала ее один раз. Потом еще. Два раза значит «нет».

— Так я и знала!

— Что знали? — спросила Пэтси.

— Знала, что эта участница сделала слишком низкую ставку. Теперь в Грецию поедет другая — будет смотреть на руины, которые ей до лампочки. Слушайте, я должна перед вами извиниться, — выпалила Дрю на одном дыхании.

Правда?

— Правда?

— Я была груба с вами, извините, пожалуйста. — Дрю сжала пальцы сестры, словно говоря: потерпи немного! — Я понимаю, вы стараетесь изо всех сил. Но так больно видеть ее в таком состоянии, вот я и сорвалась и наговорила гадостей вам и Уоррену.

— Он заслуживает лучшего.

— Ну конечно.

В серьезном голосе сестры Кейси явственно расслышала насмешливые нотки.

— Уф... Я не спец по части извинений. Но если вы больше не сердитесь на меня, может быть, нальете мне кофе?

— Даже не просите.

Входная дверь открылась и закрылась.

— Я вернулся! — крикнул Уоррен из холла. Через минуту он уже поднялся.

— Привет, Дрю! Рад тебя видеть.

Кейси почувствовала, как он наклонился, чтобы поцеловать ее сестру в щеку. Он, очевидно, решил сменить тактику.

— Насколько я поняла, ночь у Кейси прошла беспокойно, — сказала Дрю.

— Врач считает, что у нее были мышечные спазмы. Сейчас сделаем еще один укол, чтобы ей лучше спалось.

Не нужен мне укол! Мне нужна свежая голова!

— Думаешь, это правильно — держать ее на успокоительных? — спросила Дрю. — Ей все лучше, а лекарства могут затормозить процесс.

— По правде говоря, Дрю, я не вижу никаких улучшений. И я не хочу, чтобы она страдала. Пэтси, умираю, как хочется кофе. Не принесешь?

— Конечно. А вам, Дрю?

— Да, спасибо, Пэтси, — ответила Дрю. — Это было бы очень мило.

— Как там моя племянница? — спросил Уоррен, как только Пэтси вышла из комнаты. — Я как раз размышлял, не поехать ли нам в субботу в Геттисберг.

— Ты хочешь взять нас в Геттисберг?

— Я подумал, что вам там понравится. И мне в радость. Нам с Кейси было там так хорошо! Я не лучшим образом себя вел последнее время, хотел бы загладить...

Нет, не позволяй себя обманывать. Ему нужно алиби!

— Ну, я тоже не была воплощением доброты и нежности...

— Так как, поедем? Дашь мне шанс?

Нет, пожалуйста, нет! Не делай этого!

— В воскресенье? Отличная мысль, — ответила Дрю.

— «Доротея редко отлучалась из дому без мужа, но временами ездила в Мидлмарч одна, за покупками или с благотворительной целью, как делают все богатые и небогатые дамы, живущие в окрестностях какого-нибудь города», — читала Джанин. — Доротее не помешало бы расширить круг интересов!

Где я? Что происходит?

Снова в больнице? Вся эта неделя была просто сном?

— «Под предлогом такой поездки она решила спустя два дня после сцены в тисовой аллее побывать у Лидгейта и узнать, не появились ли у мужа новые симптомы болезни и не расспрашивал ли он о своем состоянии врача».

— Почти закончили книгу? — проплыл голос Пэтси где-то у Кейси над головой.

— Страница триста пятнадцать.

— Еще много осталось.

— Боюсь, о Кейси можно сказать то же самое, — сказала Джанин. — С тех пор как я здесь, она ни разу не открыла глаза.

— По крайней мере ей сейчас не больно.

Когда мне было больно?

Словно блуждая в тумане, Кейси пыталась собрать воедино все кусочки головоломки. Сколько времени я балансирую на грани сна и яви? Какое сегодня число?

— Кейси! — раздался шепот сестры. — Кейси, ты меня слышишь? Если слышишь, сожми мне руку.

Давно это было? Нашла ли я силы?

— Кейси, послушай меня. — Опять раздался голос Дрю.

Или это было тогда же?

— Сожми мою руку один раз, если «да», два раза, если «нет».

Какой сегодня день? Сколько времени у меня осталось?

— Уоррен хочет взять нас с Лолой в Геттисберг в это воскресенье. Он вдруг стал ужасно добр ко мне. Не понимаю, он правда решил помириться или что-то задумал?

Он собирается меня убить!

«Войдешь к ней в комнату, задушишь подушкой и уйдешь, чтобы тебя никто не заметил». Когда он это сказал?

— Мне нравится ваша футболка, — одобрила Пэтси. — А кто такой Эд Харди?

— Татуировщик, — ответила Джанин.

— Вау. Наверное, дорого стоит, а?

— Средне. Двести долларов.

Раздался пронзительный звук. «Сигнал означает, что вы превысили реальную стоимость товара!»

Что это?

— Что это? — спросила Пэтси.

— Мой «Блэкберри». Очередное сообщение от Ричарда Муни. Надо ему перезвонить. Здесь есть комната, где я могу спокойно поговорить?

— Всего-то штук восемьдесят.

— Я спущусь в холл.

Который сейчас час?

Сколько времени я потеряла? И сколько еще осталось, прежде чем меня снова одурманят? Она попыталась пошевелить пальцами под одеялом, но ничего не почувствовала.

— Кейси, сожми мне руку! — шептала сестра.

Когда я слышала эту просьбу? Сегодня? Вчера? Позавчера? Когда Дрю была здесь в последний раз?

— Мило, что Джанин приходит так часто, — сказала Пэтси.

Открылась и закрылась входная дверь.

Это Дрю?

— Я вернулся! — крикнул Уоррен, поднимаясь по лестнице.

Не Дрю. Уоррен. Где он был?

— Как Кейси? — спросил он, войдя в комнату.

— Спокойно спит, — ответила Пэтси. — Как прошла тренировка?

— Не очень. Кажется, плечо потянул.

— О нет! Дай посмотрю.

— Не надо,все в порядке.

— Ладно тебе. У меня же волшебные руки, сам говорил. А теперь сядь и дай мне посмотреть. О, прости, — тут же извинилась она. — Я забылась...

— Вовсе нет. — Уоррен уселся в ближайшее кресло.

— Где болит? — спросила Пэтси.

— Тут. И вот тут немного.

— Глубоко вдохни и полностью расслабься. Вот так...

— Как хорошо... У тебя и правда волшебные руки.

— Во всех отношениях, — заметила Джанин, которая как раз вернулась.

— Джанин! — воскликнул Уоррен. — Я не знал, что ты здесь.

— Ну еще бы. Нам надо поговорить. Наедине.

— Я буду у себя, — бросила Пэтси.

Кейси услышала, как дверь в комнату Пэтси закрылась.

— Что-то не так? — спросил Уоррен.

— Это ты мне скажи. Что у тебя с этой Флоренс Найтингейл?

— Если ты намекаешь...

— Я ни на что не намекаю. Ты с ней спишь?

— Конечно, нет! Я просто повредил плечо на тренировке. Пэтси была так...

— Так что? Так доступна?

— Правда, Джанин, что такого ужасного ты увидела?

— Как бы там ни было, я это вижу уже второй раз. Мне это не нравится, и, главное, я не думаю, что это понравилось бы Кейси.

— Как ты запела! Наверное, ей понравилось бы, что я спал с тобой. Но тебя это почему-то не волновало.

Что?

Молчание. Потом:

— Не время и не место об этом говорить.

— Может быть, как раз наоборот.

Джанин закрыла дверь в спальню и тяжело вздохнула:

— То, что произошло между нами, случилось очень давно.

— Меньше года назад, — поправил Уоррен.

Нет! Не может быть! Это просто кошмарный сон. Успокоительные, которыми меня пичкают. У меня снова галлюцинации!

— Мы не должны были этого делать, — сказала Джанин.

Не верю! Не верю!

Не предательство Уоррена так тяжело вынести, поняла Кейси. А предательство Джанин.

— Слушай, я вовсе не горжусь тем, что сделала, — продолжала Джанин. — Когда Кейси вышла из нашего совместного бизнеса, я была обозлена, рассержена, вот и позволила себя соблазнить...

— Насколько я помню, это ты меня соблазнила, — снова поправил Уоррен.

— Я просто флиртовала! Я не думала, что ты этим воспользуешься.

— Ты обманываешь себя, Джанин.

— Может быть. А ты обманываешь Кейси, это уж точно.

— Я люблю ее.

— И демонстрируешь свою любовь весьма занятным способом, тебе не кажется?

— Что было, того уже не изменить. Надо двигаться дальше.

— Ты неподражаем!

— А ты ревнива!

Джанин перевела дыхание:

— Как же мне больно! Из-за того, что предала лучшую подругу, что ее муж не тот, за кого себя выдает, что это она лежит в коме, хотя на ее месте должна быть я!

— О, прошу тебя, перестань. Благородство тебе не идет.

— А больнее всего, что у тебя так мало совести, что ты продолжаешь свои игры прямо у постели больной жены.

— Чушь, — холодно произнес Уоррен. — Тебя волнует только то, что я изменяю ей не с тобой.

— Я хочу, чтобы она покинула этот дом, Уоррен. Сегодня же. Или она уйдет, или, клянусь, я всем о нас расскажу. Включая детектива Спинетти.

— Во имя всего святого, зачем тебе делать такую глупость?

— Потому что это все, что я могу сделать сейчас для Кейси. Ей нужен самый лучший уход, и, честно говоря, Пэтси не тот человек, который может его обеспечить.

Повисло долгое молчание.

— Может быть, ты и права, — произнес наконец Уоррен. — Я вовсе не бесчувственная скотина. И, веришь ты или нет, я хочу, чтобы у Кейси было все самое лучшее. Скажу Пэтси, что ее услуги больше не требуются.

— Когда?

— Как только ты уйдешь, — твердо пообещал он. — И еще, Джанин. Думаю, нам стоит установить очередность. Дай мне знать, когда ты соберешься к нам в следующий раз. Я куда-нибудь уйду.

Хлюпая носом, Пэтси вытащила свой чемодан на лестницу.

— Вот, возьми, — раздался голос Уоррена за дверью спальни.

— Что это?

— Небольшая компенсация, чтобы поддержать тебя, пока ты не найдешь новую работу. Просто справедливое возмещение. Пожалуйста, я хочу, чтобы ты приняла эти деньги.

Он взял чемодан и отнес его вниз. И она ушла.

— Что ж, все отлично, — сказал Уоррен минуту спустя, устроившись на стуле возле кровати Кейси. — Миссис Сингер уехала на выходные, с Пэтси покончено. Гейл в городе нет, теперь и о Джанин можно не волноваться. Итак, к воскресенью все готово. Это послезавтра, на случай, если ты следишь за событиями.

Послезавтра, повторила про себя Кейси. Где Дрю? У нас остался всего день!

— Я договорился с новой сиделкой, она придет завтра. Чуть позже зайдет врач и сделает тебе укол. Так что, когда появится Дрю, вам уже не удастся порезвиться, — продолжал Уоррен. — Давай попробуем расслабиться, хорошо? Скоро все закончится.

Ей снилось, что она сидит на пассажирском сиденье двухмоторной «сесны». Самолет попадает в зону турбулентности, теряет управление, пассажиров, словно из пушки, выбрасывает в воздух, разреженный и холодный.

— Папа! — кричит Кейси, видя, как ее мать, кувыркаясь, падает вниз в своем розовом пеньюаре, точно Алиса, исчезающая в кроличьей норе.

— Не бойся, золотце, — раздается голос отца из пепельного цвета облака у нее над головой. — Держись за мою руку!

Она вытягивает руку, яростно хватая пальцами пустоту в поисках спасительных объятий. Ничего. Отца там нет, поняла она. И не было никогда.

Ему меня не спасти. Никому не спасти.

Кейси лежала в кровати, медленно приходя в себя. И хотя в голове еще шумело, она понимала: пусть ей больше не грозит разбиться насмерть, но опасность не миновала. Я умру,  думала она, пытаясь понять, что чувствовали ее родители, когда их самолет падал в Чесапикский залив.

Раньше она никогда об этом не думала, не позволяла своему воображению проникнуть на борт обреченного самолета и почувствовать то же, что чувствовали ее родители, когда их самолет швыряло во все стороны, — за миг до того, как его поглотило море. Металась ли беспомощно мать, ругая отца в приступе панической ярости? Или пыталась поцеловать его в последний раз, даже когда волны уже расступались, чтобы принять их в свои объятия? Или потеряла сознание от избытка алкоголя и усталости, в то время как отец яростно боролся с управлением? Была ли она настолько пьяна, что не осознавала грозящую ей опасность? Думала ли в последний миг о нас с Дрю? А отец?

Разве это важно?

Разве важно теперь хоть что-нибудь?

Разве я вообще для кого-нибудь что-то значу?

Безмолвно плача, она пыталась заглянуть в будущее, на два дня вперед. Пыталась представить, каково это, когда тебе затыкают нос и рот подушкой, пока не перестанешь дышать. Буду ли я хватать ртом воздух? Будет ли мое умирание долгим или милосердно мгновенным? Примет ли Господь мою душу? И вообще, каково это — умирать?

Бывает ли что-нибудь страшнее?

И вот, несмотря на весь ужас последних месяцев, череду обманов и предательств, потерю всего, что составляло ее самость,

Кейси поняла: умирать она не готова. Не сейчас, когда ей почти удалось вернуть утраченное. Не так — без борьбы.

Борьба, думала она, чувствуя дурманящую слабость — результат воздействия сильных успокоительных. Борьба, только вот не совсем честная.

— Какой смысл драться, если собираешься драться по правилам? — Она услышала голос отца, с громким смехом ворвавшегося к ней в комнату, чтобы выглянуть в окно.

— Привет, пап, — сказала Кейси, приподнимаясь на кровати.

— А что это ты до сих пор в постели? — Он неодобрительно посмотрел на дочь, отвернувшись от окна.

— Плохо себя чувствую.

— Чушь. Ты просто себя жалеешь. Прояви силу воли, Кейси. Переставляй ноги. Одну, вторую. И увидишь, все получится.

— Но я не могу видеть!

— Так открой глаза, — просто ответил он, прежде чем раствориться в ночи.

Кейси открыла глаза.

Первое, что она увидела, был лунный свет, льющийся из окна, возле которого стоял отец.

Она моргнула раз, другой, третий.

С каждым разом свет становился все ярче.

Рано радоваться, осадила она себя. Очевидно, ты все еще спишь. Это галлюцинация.

Однако это не похоже на прежние галлюцинации.

Это лекарства. Наркотики играют со мной злую шутку.

Я вижу. Она снова моргнула, крепко сжав веки.

Не смеши меня. Ты просто воображаешь серп луны в эркерном окне. На самом деле, ты не различаешь ни лиловых портьер, ни кресел с полукруглой спинкой, обитых тканью с цветочным рисунком. Ты не можешь видеть полосатое кресло у кровати, большой телевизор с плоским экраном, камин, белые простыни на постели. Не видишь розовато-лиловое покрывало, прикрывающее тебе ноги!

Я не могу! Это невозможно!

Она быстро водила глазами из стороны в сторону, и ликование охватывало все ее существо, словно огонь — сухие дрова.

Это все лекарства. Ты сейчас проснешься!

«Расслабься. Скоро все закончится».

Нет! Не сейчас, когда я так близка к победе! Кейси лежала в постели, чувствуя, как ее дыхание становится все чаще, смотрела на круглую люстру у себя над головой и пыталась успокоиться.

Я выкарабкаюсь. Я смогу! Смогу!

В коридоре раздались шаги Уоррена — он шел ее проведать. Даже в полумраке он тут же поймет, что зрение ко мне вернулось. И все же она не могла заставить себя закрыть глаза, так ее пугала мысль о том, что, когда она их вновь откроет, вокруг будет только чернота.

Уоррен вошел в комнату.

Кейси глубоко вздохнула, мысленно пробормотала молитву и закрыла глаза.

— Привет, дорогая. Как ты? — Он присел на край кровати, и Кейси ощутила исходящий от него запах алкоголя. — Опять не могу заснуть, вот и решил посмотреть, вдруг ты тоже не спишь. Кажется, я уже начинаю скучать по нашим милым беседам.

Он погладил ее по ноге.

— У тебя немного стесненное дыхание. Что такое? Уж не собираешься ли ты умереть у меня на руках? — Короткий смешок. — Звонила твоя сестра. Хочет приехать завтра с Лолой. Я сказал, что закажу пиццу и мы устроим пикник на заднем дворе. Она ответила, что это отличная идея, и знаешь что? Зачем тратить время на борьбу, если все мы знаем, что я не воин, а любовник? — Он снова рассмеялся. — Раньше я об этом не думал, был слишком всем этим подавлен. А теперь вдруг понял, что Дрю похожа на грустного щеночка, которого все только и пинают. Так что я решил обращаться с ней не как с куском дерьма в шмотках от Гуччи, а как с принцессой из Лолиных сказок. Я прискачу к ней на белом коне и вскружу ей голову.

Но как, спросишь ты. Что ж, ты не переживешь этого воскресенья. А когда тебя положат в могилу и засыплют землей, я подставлю твоей сестрице крепкое плечо и предоставлю жилетку, чтобы выплакаться. Безутешный вдовец утешает обезумевшую от горя свояченицу. Любовь, скрепленная общей потерей, — это прекрасно, ты не думаешь? Мы не будем торопиться, разумеется, подождем годик и устроим изящную свадьбу. Лола будет держать букет, а Гейл и Джанин будут подружками невесты. Впрочем, лучше без Джанин.

Так или иначе, мы с Дрю будем жить в любви и согласии, по меньшей мере год или два. А потом — еще один страшный удар судьбы! Мать и дитя гибнут, обезумевший муж пытается их спасти. Тут на сцену вновь выйдет детектив Спинетти, но его второе расследование зайдет в тот же тупик, что и первое. Думаю, я смогу пережить месяц подозрений ради того, чтобы жить в роскоши всю оставшуюся жизнь. И тогда уже все будет мое! Все, ради чего работал твой отец. Ради чего обманывал и крал. Твой отец не был таким уж хорошим человеком! Я долгие годы следил за его карьерой. Не могу передать, как я им восхищался. Кажется, я тебе не говорил, но я написал о нем статью еще в университете.

Веки Кейси нерешительно подрагивали: ей хотелось посмотреть на человека, которого она любила и который ее лишь использовал. Она должна была посмотреть ему в лицо — лицо чудовища под маской прекрасного принца, — в последний раз перед смертью.

Это рискованно. Смогу ли я обмануть его, заставить поверить, что мои глаза ничего не выражают? Медленно, осторожно она разлепила веки.

Он стоял у окна, глядя в ночь; луна освещала его красивый профиль.

Ничуть не изменился. Кейси едва подавила вздох желания, такого сильного, что она едва не застонала. Желания... чего? Разве можно желать мужчину, который хочет лишь моей смерти?

И все же это было желание, пусть и смешанное со страхом, гневом и отвращением. Не приходилось сомневаться, что Дрю легко затянет в тот же заколдованный омут. Рональд Лернер не слишком хорошо подготовил своих дочерей ко встрече с такими мужчинами, как Уоррен Маршалл...

Уоррен вздохнул и потуже затянул пояс шелкового халата, который она подарила ему на прошлое Рождество. Кейси закрыла глаза.

— Ну что ж. — Он подошел к кровати и снова вздохнул. — Как меня утомляют все эти выражения сочувствия! Пойду спать.

И он поцеловал Кейси в уголок рта.

Она пролежала остаток ночи с открытыми глазами, не желая поддаваться усталости. Смотрела, как блекнет лунный свет, как нежно-голубое утреннее небо затягивает серая пелена облаков. Потом услышала, что Уоррен принимает душ, и тут небо прочертила молния и загрохотал гром.

Светозвуковое шоу специально для меня. Кейси, наслаждалась зрелищем вопреки всему. Или, может быть, не вопреки, а благодаря? Когда в последний раз мне доставляло столько удовольствия созерцание хлещущего по стеклу дождя?

Дрю всегда боялась гроз. Маленькой она часто приходила среди ночи в комнату к Кейси и забиралась к ней в постель, когда за окном неистовствовал гром. Кейси целовала сестру в макушку, и та всегда засыпала; сама же Кейси не могла заснуть, пока буря не стихнет. Утром Дрю, ни слова не сказав, возвращалась к себе. Когда они выросли и отдалились друг от друга, Дрю перестала приходить к сестре. Нашла другое сильное плечо, чтобы успокоиться, другие постели, чтобы укрыться в грозу.

Зазвонил телефон.

Уоррен ответил из своей комнаты:

— О, привет, Дрю. — Его голос звучал тепло. — Да, просто ужасно. В прогнозе говорят, что будет еще хуже. Но ночью должно развиднеться, так что насчет Геттисберга все остается в силе. Нет, на твоем месте я бы сегодня остался дома. Конечно. Я все понимаю. Я позвоню тебе позже и все расскажу в подробностях. Не волнуйся и поцелуй от меня Лолу... — Он повесил трубку.

Минуту спустя он уже стоял в дверях ее спальни.

— Это была твоя сестра. Она сегодня не приедет. 

 ГЛАВА 12

— Так-так-так, — повторял мягкий женский голос, — как вы себя чувствуете в это прекрасное воскресное утро, миссис Маршалл? На вас подействовала вчерашняя буря? Давление у вас, я вижу, чуть повышено.

Кейси узнала сиделку Хэрриет Фридландер, которая приходила накануне вечером, и с радостью отдалась ее заботливым рукам. Как Хэрриет отличается от Пэтси, думала она, пока сиделка обтирала теплой влажной салфеткой ее лицо и тело, а потом закрепляла питательную трубку.

— Ну вот, — сказала она, закончив, — теперь вы готовы встретить новый день!

Встретить смерть, мысленно поправила ее Кейси.

— Как себя чувствует моя жена? — спросил Уоррен, войдя в комнату. Он подошел к кровати и сжал руки Кейси.

— Давление выше нормы. Нужно проконсультироваться с лечащим врачом.

— Это первое, что я сделаю завтра утром. Если, конечно, вы не считаете, что надо отвезти ее в больницу прямо сейчас...

— Нет, в этом нет необходимости. Воскресенье — не лучший день для госпитализации. Врача не найти, одни практиканты и стажеры. Я вернусь в пять часов, чтобы покормить ее.

— Отлично. До встречи, — сказал Уоррен. — Пойдемте, я вас провожу.

Как только они ушли, Кейси открыла глаза. В окно спальни смотрело яркое летнее солнце. Это был удивительно красивый день.

Жаль умирать сегодня, подумала Кейси и принялась двигать пальцами рук и ног, вращать ступнями и лодыжками. Остановилась она только тогда, когда услышала хлопок входной двери.

— Эта милая дама, — отметил Уоррен, появляясь в дверях, — будет очень расстроена, когда вернется и обнаружит тебя мертвой. А что делать? Ник будет здесь через пару часов. Надеюсь, я отправляю тебя в лучший мир, так что береги себя. — Он наклонился и крепко поцеловал ее в губы. — Пока, Кейси.

Она почувствовала, что он остановился на пороге, чтобы посмотреть на нее в последний раз. Сожалеет ли он хоть каплю, гадала она. Через секунду хлопнула входная дверь. Только тогда Кейси решилась открыть глаза. И отчетливо увидела комнату.

Я должна выбраться отсюда.

Но как? Что я могу сделать?

Кейси попыталась перевернуться на бок, но ее тело едва сдвинулось с места, пока она изо всех сил сражалась с неподвижной правой рукой. На глаза навернулись слезы. Если бы мне удалось добраться до телефона и позвонить по 911!

Оставался сущий пустяк — встать с постели, при том что она беспомощна как младенец.

Должен быть какой-то выход! Не могу же я просто лежать и ждать.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Кейси удалось повернуть голову на пару дюймов влево. Комната медленно заскользила перед ее глазами: ярко-голубое небо сменила розовато-лиловая стена, экран телевизора, полосатое кресло и изящный прикроватный столик. Я это сделала. Она остановила взгляд на больших красных цифрах, горящих на дисплее электронных часов: 11.15.

Времени еще много, успокаивала себя Кейси, борясь с дурнотой, накатившей после того, как у нее наконец получилось вернуть голову в изначальное положение. Все, что мне нужно, — это встать с кровати и взять телефон.

Она медленно повернула голову к прикроватному столику; пальцы двигались свободно. Она представила себе столик у постели матери. Ее пистолет все еще лежит в верхнем ящике? Возможно ли это? До Уоррена никто этой комнатой не пользовался...

О нет, подумала Кейси, посмотрев на часы. 11.52. Не может быть, чтобы такие простые действия отнимали так много времени!

И что мне делать?

Пытаться еще и еще, ответила она себе, и в этот момент зазвонил телефон. Один звонок, второй, третий. Я дотянусь до него и отвечу. Четвертый, пятый. Алло? Алло? Но стоило Кейси потянуться к аппарату, как звонки прекратились.

Это нечестно! Несправедливо!

— О, пора бы уже повзрослеть, — раздался вдруг голос Джанин. — Кто тебе сказал, что жизнь вообще справедлива?

— Думаешь, я был готов умереть? — спросил отец.

— Майк умер от рака, — вздохнула Гейл. — Скажешь, это справедливо?

Вы правы. Кейси повернула голову обратно. Справедливость никогда не значилась среди законов этого мира. Если ты спрашиваешь «за что?», когда дела идут плохо, то должен задать тот же вопрос, когда они пойдут хорошо. Вывод один: какие карты пришли, такими и играй.

Она решила начать с упражнений, которые с ней проделывал Джереми: сгибать руки, пытаться согнуть ноги в коленях. Одна проблема — кровать была заправлена так туго, что ей почти не оставалось пространства для маневра. И все же спустя десять минут простыня и покрывало поддались. Обессиленная, она закрыла глаза.

Когда она вновь их открыла, было уже десять минут первого.

Нет, не может быть! Не может быть!

На этот раз ей удалось наполовину согнуть ноги в коленях. Сердце бешено колотилось. Наверное, давление подскочило до небес.

Мне надо встать, надо подняться с постели!

— Me наа...

Откуда этот странный звук? Кто здесь? Она медленно повернула голову. Тщательно осмотрела комнату. Никого.

— Штаа?..

О боже! Эти звуки выходят из моего собственного рта, поняла Кейси и тут же издала какие-то хрипы и сиплые стоны.Теперь я просто не могу умереть! Не могу!

— Тееерь...

Снова зазвонил телефон. Кейси повернула голову к столику — уже не так медленно, как в прошлый раз.

Двигайся! Двигайся!

Телефон замолчал всего на четвертом звонке.

У меня нет времени возиться, ругала себя Кейси, пытаясь подтянуть к груди то одно, то другой колено. Пытайся!

— Пыыыааа...

Теперь часы показывали 12.30.

Пытайся! Пытайся!

12.35. 12.42. 12.47.

Опять телефон.

Еще четыре звонка. Может быть, кому-нибудь покажется подозрительным, что никто не отвечает? Может быть, он сообщит в полицию?

Через пять минут раздался звонок в дверь, за которым последовал громкий стук.

— Памаиии... — слабо выдохнула Кейси, когда входная дверь открылась и вновь закрылась.

Он тут. Убийца в доме!

— Эй! — позвал вдруг женский голос. — Есть кто-нибудь?

Пэтси? Что она тут делает?

— Уоррен? Ты дома? — Пэтси поднялась на второй этаж.

Кейси вытянула ноги, положила руки поверх покрывала и пристроила голову в привычную вмятину в подушке. Не закрывая глаз, она смотрела прямо перед собой.

— Так-так-так, — пробормотала Пэтси, войдя в комнату и уронив на пол большую холщовую сумку. — Я думала, они вас забрали в больницу или что-то в этом роде. Не могу поверить, что все ушли и оставили вас одну! Не очень-то любезно с их стороны, правда? — склонившись над кроватью, она рассмеялась.

Пэтси оказалась красивее, чем ожидала Кейси. У нее были темно-карие глаза, которые немного портили обильно накрашенные ресницы. Светлые волосы с рыжеватым оттенком были собраны на затылке в пучок. Пышная грудь выглядывала из низкого выреза фиолетовой кофточки. Над поясом обтягивающих белых джинсов виднелся пупок с пирсингом в виде золотой петельки.

— А где Уоррен? На тренировке? — спросила Пэтси. — Не надо было меня увольнять. Не так-то просто найти мне подходящую замену! — Снова смех, с примесью обиды. — Вы что-то растрепаны. — Она наклонилась ниже, потом резко отодвинулась.

Поняла ли она, что я ее вижу? Открыться ей?

— Да что я делаю? — воскликнула Пэтси, отходя от кровати. — Я тут больше не работаю. Ах, да, — вздохнула она, — вам, наверное, интересно, зачем я пришла. Я случайно уронила свитер за комод, хотела попросить Уоррена помочь мне поис-

кать его... и заодно поманить его вот этой аппетитной ложбинкой. Звонила по телефону, но никто не подошел. Специально позвонила в дверь. Громко стучала. А потом подумала: стоило ли ехать в такую даль, чтобы вернуться с пустыми руками? Совершенно случайно у меня оказался с собой ключ. В любом случае, я думала, что вы в больнице. Но вы тут... И я тут. Не уходить же без пары прощальных подарков!

Она подошла к гардеробной Кейси и открыла двери. Через минуту появилась снова, и на ее шее красовался небрежно повязанный черно-желтый шарфик от Гермес.

— Вам-то это теперь зачем? И потом, на мне он гораздо лучше смотрится, правда ведь?

Бери все, что хочешь, только помоги мне выбраться отсюда!

— Помоги! — тихо прошептала Кейси; ее едва слышная мольба слетела с губ, словно лист с дерева.

Девушка замерла. Ее нижняя губа поползла вниз.

— Что?

Кейси вновь попыталась собрать звуки воедино, но они будто соскальзывали с языка, отказываясь подчиняться.

Пэтси уставилась на нее.

— Вы меня до смерти напугали! Я уж подумала, что вы что-то сказали. Черт, надо убираться отсюда.

Нет, подожди! Прошу тебя!

— Но сначала возьму еще пару вещичек. — Было слышно, как Пэтси снова перебирает вещи на вешалках. — Мне нравится этот пиджачок от Армани, хотя в груди он и тесноват.

Ты должна мне помочь! Ты не можешь меня тут бросить! Кейси начала безумно молотить ногами под одеялом. Ее правая рука хватала воздух так, словно это был спасательный круг. Помоги! Ты должна мне помочь!

— О’кей, вот и все. — Пэтси закрыла двери шкафов и повернулась с охапкой вещей. Ее глаза встретились с глазами Кейси. — О боже мой!

Полностью истощенная затраченными усилиями, Кейси откинулась назад. Пэтси осела на пол.

Пэтси? Пэтси! Она что, убежала? Кейси попыталась приподняться и осмотреться, но тело отказывалось подчиняться.

Пэтси, во имя Господа, где ты? Вытащи меня отсюда!

Прошло несколько минут, прежде чем ей вновь удалось приподнять голову. Сначала она увидела только свои вещи, устилающие ковер, словно небрежно собранные в кучу листья. А потом заметила Пэтси, привалившуюся к двери шкафа. Ее глаза были закрыты.

Не вздумай тут устраивать мне обмороки, глупая воровка! Вставай!

Пэтси застонала. Стон перешел в приглушенный крик.

— О боже, — прохрипела она. Через минуту она поднялась на ноги, глаза ее смотрели на Кейси с явным ужасом. — Поверить не могу! Вы меня видите, да? Вы пришли в себя. Кто-нибудь звонил в больницу? — И она направилась к телефону.

И тут раздались щелчки поворачиваемого в замке ключа.

— Уоррен? — смущенно охнула Пэтси.

Звук шагов вверх по лестнице.

— Черт, — выругалась Пэтси, сгребла в охапку разбросанные вещи и швырнула их в шкаф. — И что я ему скажу? Как объясню...

— Красавица? — донеслось из коридора. — Приехал твой принц.

Кейси увидела, как Пэтси схватила сумку и кинулась к шкафу, не успев прикрыть за собой дверь.

Смотрит ли она? Увидит ли, что произойдет? Есть ли хоть малейший шанс, что она мне поможет?

Краем глаза Кейси заметила в дверном проеме мощную фигуру Ника. Он подошел к изножью кровати:

— Ты определенно красотка, — протянул он. — Как жаль, что мне придется это сделать!

Перед Кейси стоял мужчина среднего роста, с внушительными бицепсами. Темные волосы коротко подстрижены.

Ее глаза расширились от ужаса, когда она увидела, что он надевает хирургические перчатки. Но мужчина был слишком занят, чтобы это заметить.

— Не могу же я оставить тут свою ДНК! — хмыкнул он, обогнул кровать и приблизился к ней вплотную.

Без лишних проволочек он левой рукой зажал Кейси нос, а правую положил на рот и придавил.

Она безнадежно пыталась вдохнуть, комната закружилась перед глазами. Руки инстинктивно вытянулись. С губ сорвался громкий стон...

Но это не мой стон, поняла она, когда сдавливающие нос и рот руки внезапно ослабли.

— Это еще что? — спросил мужчина, отходя от Кейси.

Она осталась лежать с открытым ртом, жадно глотая воздух. Перед ее глазами пол то и дело менялся местами с потолком, а картины скользили по стенам.

Ник заглянул в шкаф, вступил внутрь и вышел, волоча за собой всхлипывающую Пэтси.

— Что, черт побери, ты тут делаешь?

— Пожалуйста, — взмолилась она, — не трогайте меня! Не...

Он швырнул ее на кровать Кейси, и с рычанием:

— Это что, шутка? — ударил по лицу.

Пэтси закричала, вцепилась в кресло, пытаясь защититься, но Ник отбросил его в сторону и, схватив девушку, потянул за концы шарфика от Гермес. Руки Пэтси взлетели, длинные ногти пробороздили ему лицо. Потекла кровь. В ярости он туже затянул шарфик.

Кейси в ужасе наблюдала, как ноги Пэтси приподнялись над полом и бешено замолотили по воздуху, как ее руки пытались ослабить смертельную шелковую удавку. Нет, умоляю, нет!

А потом что-то хрустнуло, и Пэтси перестала сопротивляться. Кейси закрыла глаза, понимая: девушка мертва.

Когда она снова их открыла, Ник уже ослабил хватку, и тело Пэтси неуклюже соскользнуло на пол.

— Черт! — со злостью повторял он, трогая щеку тыльной стороной руки. Снял перчатки и посмотрел на Кейси.

Усилием воли она заставила свое лицо превратиться в застывшую маску и устремила глаза вдаль.

Ник стоял не двигаясь минуты две, явно прикидывая разные варианты.

— О’кей. Похоже, ты получила отсрочку, красавица. У меня идет кровь, а у этой сучки под ногтями моя ДНК. И я не такой дурак, чтобы убивать двух по цене одной.

Пройдя по комнате, он оглянулся и через пару секунд появился в поле зрения с холщовой сумкой Пэтси.

— Займусь тобой позже, красавица, — пообещал он, поправив одеяло на ее кровати.

Взвалив тело Пэтси на плечо, едва оглянувшись, Смерть покинула комнату.

И лишь когда хлопнула входная дверь, Кейси, поняв, что он наконец ушел, испустила долгий гортанный вой, примитивный, как сама жизнь.

Через два часа открылась входная дверь, и в дом ворвалась Лола, за ней вошли Дрю и Уоррен, переговариваясь и смеясь.

Уже вполне счастливая семья.

— Тетя Кейси, — позвала Лола, — тетя Кейси! Я тут!

— И я! — крикнула Дрю, со смехом поднимаясь вслед за дочкой.

Идет ли за ними Уоррен? Что он сделает, когда увидит меня? Кейси действительно не терпелось это узнать.

Лола вскарабкалась на постель и прижалась к Кейси.

— Я была в Геттисберге! Там так весело! Правда, мам?

— Да, ужасно весело, — согласилась Дрю. — О боже! У тебя глаза открыты!

— Тетя Кейси проснулась?

— Не знаю, милая. Ты проснулась, Кейси? — Дрю взяла сестру за руку.

Та сжала пальцы так сильно, как только могла.

— Знаешь что, Лола? — сказала Дрю. — У меня есть идея. Спустись-ка в кухню и нарисуй для тети что-нибудь из того, что мы видели сегодня в Геттисберге?

— Мы видели большие-пребольшие камни! Мамочка, а как они называются?

— Валуны.

— А можно я их раскрашу синим и зеленым?

— Конечно, можно.

Девочка спрыгнула с кровати и побежала к двери, с размаху налетев на Уоррена.

— Что случилось? — спросил он.

— Иду рисовать валуны для тети Кейси!

Кейси явственно ощутила его растерянность. Она словно читала его мысли: «Они что, не видят, что она мертва?»

— Как Кейси? — решил он прощупать почву.

— Глаза опять открыты, — сказала Дрю. — Знаю, врачи говорят, что это ничего не значит, но...

Взяв у Дрю руку Кейси, Уоррен незаметно нащупал ей пульс.

— Но ты думаешь, это хороший знак?

— Не знаю... Но мне от этого легче.

— И мне. — Уоррен посмотрел Кейси в глаза.

Она ответила немигающим взглядом.

— А где Пэтси? — внезапно спросила Дрю.

— Я ее уволил. — Он не сводил с Кейси глаз. — Она плохо работала.

— Ого! Сначала Джереми, потом Пэтси. Я смотрю, ты решительно подходишь к кадровому вопросу. А кто присматривает за Кейси?

— Нанял временную сиделку.

— И где она?

— Я велел ей вернуться в пять. Можно оставить тебя на пару минут? Мне надо позвонить.

— Конечно, не торопись, — ответила Дрю и, едва Уоррен покинул комнату, схватила Кейси за руку. — О’кей, ты еще здесь?

Кейси сжала пальцы Дрю.

— Помоги мне! — с трудом прошептала она, но слова слипались в кашу, словно переваренный рис.

— О боже! Ты что-то сказала?

— Помоги! — вновь нечленораздельно промычала Кейси.

— Уоррен! — крикнула Дрю. — Иди сюда!

— Нет, — отрезала Кейси. На этот раз — кристально чисто.

— Не понимаю, почему ты не хочешь, чтобы я сказала Уоррену? Он так тебя любит, Кейси! Весь день только о тебе и говорил. Он просто чудесно обращался с Лолой. Я была несправедлива к нему...

— Нет! — снова сказала Кейси. Он хочет меня убить! Позвони в полицию.

— Но почему не рассказать Уоррену?

Потому что он пытается меня убить. И ты следующая!

Но с ее губ срывались лишь отрывистые звуки, отказывающиеся складываться в слова.

В комнату вбежала Лола:

— Тетя Кейси поет?

— Иди нарисуй тете картинку, — нервно сказала Дрю.

— Не могу найти краски!

— Посмотри в ящике под раковиной.

— Я там смотрела! Хочу, чтобы тетя Кейси спела мне песенку.

— Она не может петь, золотце мое.

— Нет может! Я слышала! — И Лола опять забралась на ее постель.

— Ты меня звала? — крикнул Уоррен из коридора.

— Тетя Кейси поет!

Нет!

— Лола... Она не пела, — вздохнула Дрю.

— Тогда что она делала? — Уоррен подошел к кровати.

— Это было больше похоже на стон, — ответила Дрю, бросив взгляд на Кейси.

— Почему ты на нее так смотришь? Думаешь, она тебя видит? — Внезапно он сорвал со стены картинку Лолы, изображавшую разноцветную зебру, и начал махать ей перед глазами жены. — Ты видишь? Видишь?

— Ты испортишь мою картинку! — захныкала Лола.

— Моргнула! — воскликнул Уоррен. — О боже, ты можешь видеть!

— Это правда? Кейси, ты видишь? — Дрю взяла сестру за руку. — Сожми один раз, если «да».

— Что ты делаешь? — На лице Уоррена был написан шок. — Ты хочешь сказать, она может ответить? Дрю, если ты что-то знаешь о состоянии моей жены, прошу, скажи мне. Ты не считаешь, что у меня есть право знать?

Долгая пауза.

Нет, не говори ему! Не говори!

— Кейси пришла в себя, — наконец ответила Дрю.

— Что? Давно?

— Уже несколько дней. Она произносит отдельные слова.

— Отдельные слова? — ошеломленно повторил Уоррен. Он рухнул в кресло и закрыл лицо руками.

— Просто потрясающе! — сказала Дрю. — Кейси видит. Она начинает с нами общаться. Скоро будет ходить и говорить. Разве это не прекрасно, Уоррен? Кейси возвращается! 

 ГЛАВА 13

— Уснула? — спросил Уоррен, сидевший у постели Кейси, несколько часов спустя.

В комнату вошла Дрю.

— Отключилась, словно лампочка. Должно быть, страшно устала после Геттисберга, а потом еще и переволновалась из-за моей сестры.

— Да, тот еще денек выдался, — согласился он. — Кейси наконец успокоилась. Похоже, валиум, который дала ей сиделка, начал действовать.

— Думаешь, это было необходимо? Разве хорошо опять ее усыплять, когда она только-только стала приходить в себя?

— Кейси была слишком возбуждена, Дрю. Она напугана. Не хочу, чтобы она рухнула с кровати и ушиблась.

— Наверное, ты прав. Дозвонился до врача?

— Еще нет. Позвонил в больницу, разослал сообщения по всему городу. Вечер воскресенья, что ж поделать!

— Мне так жаль, что я не сказала тебе раньше!

— Почему же ты скрывала от меня? Это же так важно! — печально спросил Уоррен.

— Не знаю. Наверное, из-за того, что злилась на тебя и не могла рассуждать логически. А сегодня, когда нам так хорошо было вместе, я решила тебе рассказать. Я собиралась...

— Ничего страшного, — успокоил ее Уоррен. — Главное, что теперь я все знаю. — Он умолк на секунду. — А не выпить ли нам по бокалу шампанского?

— Шампанского?

— Отпраздновать знаменательное событие.

Дрю колебалась:

— Не знаю. Едва ли мне стоит...

— Ладно тебе. Заночуешь у нас, за руль тебе не садиться. Всего один бокал. Больше выпить я тебе все равно не позволю! — Думаешь, это хорошая идея?

— Кейси определенно заслужила тост в свою честь. Счастливо улыбнувшись, Дрю ответила:

— О да. Заслужила.

Как только он ушел, Кейси, с трудом продираясь сквозь окутавший сознание туман, схватила сестру за руку.

От неожиданности Дрю вскрикнула.

— Кейси! Ты меня напугала.

— Помоги мне, — сказала Кейси, открывая глаза. Произнесла ли я хоть что-то на самом деле?

— Что? Я не понимаю.

Он пытается меня убить!

— Ты совсем меня запутала. Позвать Уоррена?

Кейси заметалась из стороны в сторону, сжимая руку сестры. Нет!

— Хорошо-хорошо! Пожалуйста, успокойся. Уоррен прав: ты точно упадешь, если будешь так дергаться.

Он не звонил в больницу! Он хочет тебя задобрить и подпоить, а потом убьет меня и свалит всю вину на тебя.

— Прости. Я не понимаю, что ты говоришь.

Он собирается меня убить!

— Кейси, успокойся. Понимаю, это ужасно обидно, но ты пока не можешь говорить членораздельно. Попытайся уснуть, а утром тебе станет лучше, обещаю! — Дрю глянула в сторону двери. — О, кажется, Уоррен идет сюда с шампанским.

Кейси закрыла глаза.

— Все в порядке? — спросил Уоррен, входя в комнату.

— Она немного стонала, но теперь все хорошо. Давай мне бокалы.

Пожалуйста, Дрю. Кейси боролась со сном, накрывающим сознание, словно надетый на голову мешок. Не пей!

— «Дом Периньон», — воскликнула Дрю. — Как мило.

— Хранил эту бутылку для особых случаев.

— Это случай точно особый, — согласилась Дрю, и Кейси услышала громкий хлопок, вслед за которым раздался заливистый смех сестры. — Осторожно! Льется на ковер.

— Значит, купим новый, — тоже смеясь, ответил Уоррен. — Держи бокал.

Нет, не надо! Прошу, не пей! Ты же знаешь, что потом будет...

— И? Каков вердикт? — спросил Уоррен.

— Совершенно потрясающе!

— Ты слышишь, Кейси? Это совершенно потрясающе. Итак, за любовь всей моей жизни!

— С возвращением, Кейси! — добавила Дрю.

В голове у Кейси возникла картина: ее муж и ее сестра поднимают бокалы.

— Поправляйся скорее! — пожелала Дрю, опустошив бокал до дна. — О небеса, я и забыла, каким вкусным может быть шампанское!

— Нужно произнести еще один тост. Теперь твоя очередь, — предложил Уоррен.

— Моя? Тогда мне нужно еще немного шампанского. Спасибо. Итак... За мою сестру, которую я люблю всем сердцем! Хоть и не всегда умею это выразить.

— Внимание-внимание! А еще — за счастье и наше здоровье!

— У меня ведь получится уговорить тебя налить мне еще немного? — чуть позже спросила Дрю.

Нет, Дрю, не делай этого!

— Разве что самую капельку.

— Ну просто образцово-показательный гражданин. Ладно тебе, Уоррен. Не занудствуй. Мы празднуем или как?

— Ладно. Но это последний раз.

Слыша звук льющегося в бокал шампанского, Кейси чувствовала, как мягкие пальцы сна бережно массируют ей виски. Приходилось напрягать все силы, чтобы ему не поддаться.

— За настоящую любовь! — провозгласила Дрю.

— За настоящую любовь, — эхом отозвался Уоррен.

— Думаешь, я свою когда-нибудь встречу? — В голосе Дрю прозвучала тоска.

— Настоящую любовь? Почему же нет. Ты красивая девушка...

— Богатая красивая девушка, — поправила Дрю.

Уоррен рассмеялся:

— Ты веселая, и темпераментная, и...

— Великолепная, как это шампанское, — хихикнула она. — Как насчет еще одного бокала? Обещаю, больше просить не буду.

— Хорошо. Но больше ни капли.

— Удивительно мягко пьется с такими забавными пузырьками! — опять захихикала Дрю.

— О да. Дрю, а что у тебя с Шоном?

— С кем?

— С Шоном. Твой бывший парень, который хочет начать все заново.

— Правда?

— А что, уже не хочет? — спросил Уоррен.

— Наверное, — со смехом ответила Дрю. — В смысле, почему бы ему этого не хотеть? Я же веселая, и темпераментная, и... Как там было?

— Великолепная. И к тому же невероятно быстро пьешь. Не могу поверить, что ты уже осушила бокал!

— Это потому, что ты ужасно медленно наливаешь.

— Что ж, это можно исправить.

— Ты щедрый человек и настоящий мужчина.

— А ты милая и чуткая женщина.

— Спасибо. Но не позволяй мне слишком много пить. Ты же знаешь, у меня проблемы с алкоголем.

— Не волнуйся, я начеку.

Дрю засмеялась так, будто это лучшее, что она слышала в своей жизни.

— А ты веселый. Знаешь это? И темпераментный.

— Куда же подевалось «великолепный»?

— Ну, ты вполне великолепен, не спорю.

— Спасибо. — И снова звук льющегося в бокал шампанского. — У тебя есть новости от Джереми?

— От кого? — спросила Дрю.

— Джереми, физиотерапевт Кейси. Я был уверен, что он попытается с тобой связаться.

— Ах, этот. Ну да, он звонил. Вчера. Я оставила ему записку в больнице. Надо же было узнать, как у него дела. Он хороший.

— Пей, — сказал Уоррен.

— Ты тоже хороший.

Уоррен рассмеялся:

— И куда он тебя поведет на первое свидание?

— Говорит, что хочет придумать что-нибудь необычное. Просил перезвонить.

— А ты позвонишь?

— Может быть.

— Выпей еще. — Уоррен вновь наполнил ее бокал.

— Ой, только не говори мне, что бутылка уже пустая!

— Ничего страшного. У меня есть еще одна. Знаешь, он не слишком тебе подходит.

— Что? Кто?

— Джереми.

— Может, и так. Но, согласись, он милый.

— Мне такие не нравятся. Ты достойна лучшего.

Дрю улыбнулась:

— У тебя есть кто-нибудь на примете?

— Возможно.

— Нет, не говори мне. Вдруг его зовут Уилли-Билли? — Дрю согнулась пополам от хохота.

— Торжественно клянусь: его точно зовут не Уилли-Билли. Что-то мне подсказывает, что тебе уже хватит шампанского.

— Да ладно тебе, дядюшка Уоррен. Давай уж прикончим бутылку.

— Кажется, мы уже.

— Но ты же сказал, что у тебя есть еще одна? — Дрю вскочила на ноги. — Где она? Я принесу. У нас же праздник!

— Да, праздник. Бутылка в холодильнике. Осторожно на ступеньках.

— Я в полном порядке. Не беспокойся.

— Не буду. — Уоррен опустился в кресло у постели Кейси. — У меня других забот хватает, правда ведь, Кейси? Старина Ник опять оплошал. — Он начал гладить ей волосы. — Я ему звонил. Сплошные оправдания, мол, у него не было другого выбора, кроме как убить Пэтси. — Его рука замерла. — А теперь он ждет, что я заплачу ему вдвое больше. Идиотская ситуация. Но что, черт возьми, тут забыла Пэтси? Глупая девчонка!

Кейси открыла глаза и встретила ответный взгляд Уоррена. Кто этот человек, гадала она, наблюдая, как его образ двоится, троится, кружится вокруг ее головы...

— Не стоит сопротивляться, Кейси. — Голос Уоррена был мягким, как шерстка котенка. — Ты всем усложняешь жизнь. — Он склонился над ней. — Боюсь, это наша последняя беседа.

Два Уоррена поцеловали ее четыре руки. Веки Кейси налились такой тяжестью, что она больше не могла держать их открытыми.

— Вот моя умница, — сказал Уоррен, когда она закрыла глаза.

Кейси изо всех сил пыталась оставаться в сознании. Не спи, говорила она себе. Не облегчай ему задачу. Он просто ждет, пока Дрю отключится, а потом... что?

Я так устала!

У Дрю нет против него ни малейшего шанса.

Внезапно Уоррен встал и направился к двери.

— Дрю! — позвал он. — Ты что там делаешь? Допиваешь вторую бутылку одна?

— Так ли, этак ли, — бормотала Дрю, поднимаясь по лестнице, — но я тут. — Сдавленно хихикая, она вошла в комнату. — Скучали без меня?

— Я скучал по «Периньону».

— Хорошая новость: я его нашла! Это было не так-то просто! Вот, держи.

— Отойди немного, — раздался громкий хлопок. — Как насчет того, чтобы выпить за мир во всем мире?

— Мой любимый тост. За мир во всем мире! И за Мадонну, — сказала Дрю. — Она мой кумир. Умеет постоянно меняться, это просто нечто.

— За Мадонну, — со смехом произнес Уоррен. — Вот. Дай налью еще. Дрю, что у тебя с носом?

— С носом?

— Что ты делала внизу?

— Сам знаешь, — ощетинилась Дрю. — Искала шампанское!

— От шампанского белого порошка не остается.

Кейси почувствовала, как ее сестра отшатнулась от Уоррена.

Нет. Нет-нет-нет!

— Это просто сода, — сказала Дрю, громко шмыгая носом. — Может, я пекла пирог.

— Сода? Что ты несешь?

— Ну ладно, это просто пустячок, чтобы немного расслабиться. Нам же так хорошо. А может быть еще лучше. Как там было: «С кокой дела идут лучше!»

Ох, Дрю... Ты только что подписала мой смертный приговор.

— Сколько ты приняла?

— Всего-то пару дорожек! Это же пустяк! Давай выпьем еще шампанского!

— Думаю, тебе уже хватит.

— Шутишь? Да это же почти ничего! Не порти веселье.

Уоррен вздохнул:

— Ты точно этого хочешь?

— Конечно! И себе заодно налей, если ты не против.

Муж и сестра Кейси продолжали шумно отмечать ее выздоровление. Кейси подчинилась неизбежности и провалилась в небытие.

Когда она открыла глаза, в комнате никого не было.

Который час? Она повернула голову к ночному столику. Семь минут третьего, показывали красные цифры.

Два часа ночи. Она отвернулась, гадая, что ее разбудило.

А потом услышала тихий скрип ступеней.

Кейси застыла. Кто это? Уоррен или тот, кого он нанял сделать грязную работу? Неужели даже сейчас мой муж спокойно лежит в своей постели, ожидая, пока смерть не спустит меня со ступеней, словно мешок с грязным бельем? А может, он сам — решил лично со всем покончить?

Она напряженно вглядывалась в темноту. Тусклый лунный свет, проникая в окно, окутывал комнату серебристым маревом. На пороге появилась чья-то фигура, заполнив собой дверной проем. Мужчина на секунду замер, потом быстро пошел по ковру на цыпочках. На глаза ей навернулись слезы. Хватит ли у меня сил, чтобы закричать? Поможет ли это?

— Нет! — услышала Кейси свой собственный крик. Сердце колотилось как бешеное, едва не разорвавшись в груди, когда чья-то большая ладонь закрыла ей рот.

— Шшшш... — прошептал мужчина.

Я сплю? Это сон? Это же невозможно!

— Все в порядке, — успокаивающе продолжал он, медленно убирая руку с ее лица. — Не кричите. Все будет хорошо.

Он откинул покрывало и осторожно поднял Кейси с постели.

Джереми.

— Мы вытащим вас отсюда.

Мы? И только сейчас Кейси заметила вторую фигуру, стоящую на пороге комнаты. Дрю. О боже мой, это Дрю!

— Быстрее! Я возьму Лолу, — прошептала Дрю и тихонько пошла дальше по коридору. Джереми вынес Кейси и направился к лестнице.

И тут вдруг, преграждая им путь, появилась еще одна фигура.

— Уже уходите? — почти небрежно спросил Уоррен. Даже в темноте Кейси различила очертания пистолета в его руке.

Пистолет матери! Он все-таки его нашел...

— Опусти мою жену на пол, — приказал он Джереми. — Живо!

Медленно, осторожно Джереми опустил Кейси на пол, прислонив ее спиной к стене у лестницы.

— Спокойно, приятель...

— Заткнись! Что, черт возьми, ты тут делаешь?

— Он забирает мою сестру из этого дома! — с вызовом ответила Дрю.

— Ты решила ее похитить? С какой это стати?

— Потому что она этого хочет. И потому что я поняла: ты что-то замышляешь. Уж не знаю, что именно, но ты совершенно сознательно пытался меня споить.

— Не помню, чтобы я тебя заставлял силой.

— Знаешь, тебе почти удалось меня провести. Я и правда начала винить себя за то, что доставила такому хорошему парню столько неприятностей. А потом подумала: зачем он предлагает мне шампанское, если знает, что со мной бывает от алкоголя? Хотя ты, кажется, все-таки просчитался — для этого надо гораздо больше двух бутылок шампанского и соды. Да, совершенно случайно это оказалась именно сода.

— Положи пистолет, — сказал Джереми. — Мы просто уйдем, и никто не пострадает.

Уоррен направил пистолет в голову Дрю:

— Это вряд ли.

— Ты что, хочешь нас всех перестрелять? — спросила Дрю. — Ты не сможешь...

— Чего я не смогу? О, только не говори мне, что я не смогу остаться безнаказанным! Почему это? Ревнивая наркоманка вступает в сговор с только что уволенным — и потому жажду-

щим мести — массажистом с целью убийства своей сестры. Храбрый и самоотверженный муж бросается на преступников, ему удается их застрелить. Думаешь, хороший детектив на такое не поведется? Сейчас моя версия, правда, не идеальна, но к тому моменту, как сюда прибудут копы, я все устрою как надо.

— О боже, — выдохнула Дрю, переводя взгляд с Уоррена на сестру. — Детектив Спинетти был прав, авария не была несчастным случаем! Это она и пыталась мне сказать...

— Как нехорошо, Кейси, действовать за спиной у мужа! — сказал Уоррен, махнув пистолетом в ее сторону.

— Послушай, парень, — опять вступил Джереми, — убери пистолет, пока никто не пострадал.

Уоррен прицелился в него и нажал на курок.

— Нет! — закричала Кейси. Ответным эхом раздался вопль Дрю: Джереми, весь в крови, рухнул на пол. Дрю бросилась к нему, а Уоррен совершенно спокойно прицелился ей в голову.

— Мама? — раздался тоненький голосок за спиной Уоррена. — Что это за шум?

Уоррен резко обернулся. В тот же миг Кейси увидела, как ее сестра буквально взвилась с места и бросилась на него, яростно нанося удары кулаками, ногами, пытаясь дотянуться до глаз и до горла. Пистолет выпал из его руки и оказался в паре футов от Кейси. Она медленно к нему потянулась...

Ты сможешь! Ты сможешь!

Несколько неудачных попыток — и она нащупала кончиками пальцев металлическую рукоять, подтянула оружие к себе. Уоррену уже удалось заломить Дрю руки за спину. Приподняв ее вверх, он с размаху швырнул ее об стену. Дрю рухнула на пол бесформенной грудой тряпья.

— Мама! — закричала Лола, кидаясь к ней.

Пальцы Кейси сжали рукоять пистолета — к ней направлялся Уоррен.

— Отдай мне пистолет, — сказал он, наклонившись.

Кейси подняла оружие и приставила его прямо к сердцу мужа. Да есть ли у него вообще сердце.

— У тебя не хватит сил, чтобы спустить курок, — сказал Уоррен.

Он прав?

«Стукни пальцем один раз, если да, два раза, если нет», — зазвучал в ее голове голос Дрю.

— А если и хватит, ты все равно этого не сделаешь, — продолжал он своим мягким, завораживающим голосом. — Я твой муж, Кейси. Я люблю тебя, и ты это знаешь. Мне так жаль, что тебе пришлось через все это пройти. И в глубине души ты это понимаешь. Еще не поздно. Мы можем начать все заново. Прошу тебя...

«Стукни пальцем один раз, если да, два раза, если нет».

— Неужели ты хочешь меня убить, Кейси?

Она посмотрела в его лучистые карие глаза и увидела душу хладнокровного чудовища. И когда он взялся за пистолет, она изо всех сил ударила пальцем по спусковому крючку.

Один раз значит «да».

 ГЛАВА 14

Она не тронулась с места, и он направился к ней; Доротее никогда еще не приходилось видеть у него такого робкого и нерешительного выражения на его лице», — читала Джанин. — «Он был так неуверен, что боялся неосторожным словом или взглядом еще больше увеличить разделявшую их пропасть; Доротея же боялась своих чувств». Как ты? — Джанин положила книгу на колени и взяла Кейси за руку.

— Лучше всех, — отозвалась Гейл, сидевшая в кресле у камина. — Правда, Кейси?

— Она просто хочет поскорее избавиться от проклятого «Мидлмарча», — сказала Дрю, наклоняясь поворошить дрова. Несколько угольков, взлетев, упало на пол ее гостиной. Дрю затушила их потоптавшись в своих сапожках от Маноло на высоких каблуках. — Поверить не могу, что ты все еще не закончила эту книгу!

— Осталось всего двадцать три страницы. Ладно тебе, ты же хочешь узнать, чем все закончится. Признайся.

— А что, на первых шестистах страницах что-то все-таки началось? — хмыкнула Дрю. — Ладно, признаюсь. Мне это нравится. Неужели я повзрослела?

— Это случается и с лучшими из нас.

— Нет, до лучших мне далеко.

— Равно как и до худших, — сказала Гейл.

— Благодарю за любезное замечание. Мой психолог говорит то же самое.

— Да, Кейси сказала, психолог и правда помогает вам заново строить отношения.

Женщины, улыбаясь, повернулись и посмотрели на Кейси.

— Мы над этим работаем, — сказала Дрю. — Так ведь, Кейси?

— Не попить ли нам чаю? — спросила Гейл.

— Хорошо бы, — согласилась Джанин.

— Я принесу, — предложила Дрю.

— Не надо, просто скажи мне, где у тебя все лежит, — сказала Гейл.

Чайные пакетики в шкафчике, а чашки — в ближнем шкафу, — ответила Дрю и посмотрела на Джанин: — Что, не веришь? Да, я стала такой хозяйственной.

— Я не верю только в то, что наступили такие холода.

На Хеллоуин всегда холодно. — Гейл направилась в кухню. — Каждый год, Стен говорит, дети кутаются в зимние куртки, так что и не поймешь, кого они там изображают.

— Пойдешь с Лолой за угощениями? — спросила Джанин.

— Да. Она будет кошкой.

— Кошкой? Я думала, она будет феей.

— Феи — вчерашний день. Теперь она хочет быть кошкой. — Гордая улыбка тронула губы Дрю. — Вся в мать. Я всегда наряжалась кошкой на Хеллоуин. Помнишь, Кейси?

Кейси улыбнулась далекому воспоминанию.

— Поэтому, когда Лола вернется из школы, мы будем делать кошачьи уши.

— Забавно, — усмехнулась Гейл.

— Гейл тоже пойдет. И Кейси. Они тоже будут кошками.

Джанин повернулась к Кейси:

— Бедняжка! Вот так тебе приходится расплачиваться за то, что Дрю тебя приютила!

— Ей тут нравится! Правда, Кейси?

— Думаешь, она уже готова к активной жизни?

— Джереми считает, что да, — ответила Дрю вместо Кейси. — Мы и пройдем-то всего пару кварталов.

— Кстати, как он себя чувствует?

— Отлично. Плечо почти зажило. Надеется вернуться на работу в начале года.

— И как у вас с ним?

— Все еще вместе, — ответила Дрю, хихикнув совсем как Гейл.

— Как здорово. — В голосе Джанин звучала искренняя радость. — Ужасно за вас рада. И за тебя тоже, — сказала она входящей в комнату Гейл. — Хотя секс делает тебя совершенно невыносимой.

— Ты тоже себе кого-нибудь найдешь, — бросила Гейл.

— В данный момент это далеко не первый номер в списке моих приоритетов. — Джанин сжала Кейси руку.

— Как с бизнесом? — спросила Дрю.

— Потихоньку идет в гору. О! Никогда не угадаешь, кого я недавно встретила! Ричарда Муни! Судя по всему, он получил работу у Гудмана и Френсиса.

— Это те, что представляют интересы Уоррена?

— Нет, у него Гудман—Латимер. Они лучше, чем Гудман и Френсис. Но ему это не поможет.

— У них связаны руки. Как только Ник Марголис согласился дать показания в обмен на отмену смертного приговора...

— Никак не могу поверить, что он пытался убить Кейси, а потом задушил бедняжку Пэтси!

— Ну не знаю, — сказала Джанин. — Помню моменты, когда я сама готова была свернуть ей шею.

— В конце концов, Уоррен получил то, что заслужил.

— Не совсем, — возразила Дрю. — Он ведь еще жив, не так ли?

— Если провести остаток дней за решеткой означает «жить», то да.

— Лучше, чем провести его в коме. Правда, Кейси? — спросила Дрю. — Жаль, что моя сестра такая мазила. Пару дюймов правее, и не о чем было бы спорить.

С кухни донесся свисток чайника.

— Это меня, — сказала Гейл, выходя из комнаты.

— Я тебе помогу! — Дрю направилась вслед за ней.

— Ты сегодня молчалива, — сказала Джанин после долгой паузы. — Тебе неприятно слушать, как мы тут обсуждаем все это?

— Не очень приятно, — медленно ответила Кейси, которая все никак не могла привыкнуть к собственному голосу и к постепенно возвращающейся подвижности тела.

— Кажется, раньше я слишком много думала о себе.

— Я знаю, — ответила Кейси.

— Прости. Я не хотела...

— Спать с Уорреном, — продолжила за нее Кейси. — Я все знаю.

Джанин кивнула, ничуть не удивившись ее словам.

— Ты меня ненавидишь?

— Нет.

— Я бы тебя ненавидела, — сказала Джанин.

— Догадываюсь.

— Хочешь, чтобы я ушла?

— Куда же ты уйдешь? Осталось еще двадцать три страницы.

Губы Джанин искривились в горькой улыбке.

— Тебе уже не надо читать вслух.

— Не думаю, что смогу продраться через «Мидлмарч» без тебя, Джанин.

Склонив голову, та разрыдалась.

— Ох, Кейси. Мне так жаль! Я была такой дурой! А ведь я ненавижу дураков...

— Уоррен нас всех одурачил, — улыбнулась Кейси.

— Если бы можно было все повернуть назад!

— Нельзя. Надо двигаться вперед.

— Если я могу хоть как-то загладить, ты понимаешь...

Можешь пойти сегодня с нами клянчить конфеты.

— Что?

— Лола будет счастлива сделать еще пару ушей.

— О нет! Ты все-таки меня ненавидишь!

Кейси от души рассмеялась.

— Что за дивный звук, — воскликнула Дрю, заходя в гостиную с подносом, на котором возвышалась горка печенья в виде хеллоуинских тыкв и четыре кружки. Гейл шла за ней с чайником в руках. Дрю поставила поднос на пуфик рядом с диваном, а сама села на пушистый ковер. Гейл опустилась рядом с ней. Кейси с трудом поднялась со своего мягкого бархатного кресла и присоединилась к компании на полу.

— Осторожно, — предупредила Джанин.

— Давай помогу, — эхом отозвалась Гейл.

— Да все со мной в порядке, — ответила Кейси, усаживаясь поудобнее.

Гейл разлила по кружкам ароматный травяной чай.

— Вот, — сказала Дрю, — попробуйте печенье. Сама пекла.

— Есть ли что-нибудь страшнее наркомана, вставшего на путь истинный? — возопила Джанин, откусывая печенье. — О! А это вкусно!

— Мой собственный рецепт, — пояснила Дрю. — Арахисовое масло, сахар и немного гашиша. Да я шучу, — добавила она, к всеобщему веселью. — Честно, Кейси. Просто шучу!

Кейси смеялась вместе с ними, ощущая спиной тепло камина.

— За сестру, — провозгласила она, подняв вверх чашку, — которая спасла мне жизнь.

— За сестру, — тихонько отозвалась Дрю, — которая спасла жизнь мне...

Кейси сжала в кулаке серебряную туфельку, висевшую на цепочке у нее на шее, и загадала желание: всегда чувствовать себя вот так — в полной безопасности. Маленькими глоточками она пила чай. Радостно вздохнув, Кейси перевела взгляд с сестры на двух лучших подруг — и глубоко вздохнула еще раз.

 * * *

"Когда я пишу, я управляю миром."

ДЖОЙ ФИЛДИНГ

Впервые напечататься Филдинг попробовала в восемь лет. Рассказ, который она отправила в журнал «Джек и Джилл», не приняли. В двенадцать она попробовала еще раз, представив на суд редакторов сценарий телефильма о девочке, своей ровеснице, которая убивает родителей. Результат — еще один отказ и чрезвычайно сконфуженные ее собственные родители!

К счастью, Джой Филдинг не унывала, а всегда следовала правилу — если что-то не получается, пробуй, пробуй еще. В итоге ее настойчивость была вознаграждена — она стала автором бестселлеров, хотя и не сразу.

Окончив Университет Торонто и получив степень бакалавра английской литературы, Филдинг подалась в актрисы и даже переехала в Лос-Анджелес, где, по ее словам, «играла в эпизодах “Порохового дыма” и однажды поцеловала Элвиса Пресли».

Вернувшись в родной Торонто, Филдинг снималась в основном в рекламе и вскоре убедилась, что все-таки ее подлинное призвание — литература.

— Я люблю писать, потому что, когда я пишу, я управляю миром, — объясняет Джой Филдинг. — Никто ничего не говорит и не делает без моего повеления. Но, правда, эта власть иллюзорна, потому что наступает определенный момент, когда персонажи выходят из-под контроля и начинают действовать самостоятельно.

Сюжеты для своих книг Филдинг черпает из новостей, из собственного прошлого, из наблюдений за окружающей жизнью.

— Я обнаружила, что чем больше в книгах меня, тем больший успех они имеют и тем больше читателей идентифицируют себя с героями, — говорит она. — Я подхожу к своим героиням «по системе Станиславского». Думаю, что бы я ответила, если бы мне задали этот вопрос? Как бы я отреагировала, если бы это случилось со мной?

Чтобы лучше знать, о ком пишет, Джой Филдинг даже создает для каждого из своих персонажей генеалогическое дерево.

Филдинг написала уже двадцать одну книгу, многие из которых стали бестселлерами. ■

ИЗВЕСТНЫЕ СЛУЧАИ КОМЫ

То и дело публикуются истории о людях в коме. Вот несколько самых значительных.

— Карен Энн Квинлан. В двадцать один год Квинлан впала в кому, приняв наркотики и алкоголь. В прессе развернулась горячая дискуссия о «праве на смерть». После судебного решения ее отключили от аппаратов, но, удивив всех, девушка прожила еще девять лет в устойчиво вегетативном состоянии.

— Санни фон Бюлов. Эта состоятельная «светская львица» провела в коме двадцать восемь лет. Ее мужа Клауса обвинили в попытке убийства посредством огромной дозы инсулина, но потом оправдали.

— Терри Шайво. Муж Шай-во боролся с ее родителями за то, чтобы отключить ее от аппарата жизнеобеспечения.

В итоге аппарат искусственного питания убрали, и через несколько дней она умерла.

Примечания

1

Здесь и далее цитаты из романа Дж. Элиот «Мидлмарч» приводятся в переводе Е. Коротковой, И. Гуровой.

(обратно)

Оглавление

ДЕВЯТЬ ДРАКОНОВ Майкл Коннелли 

  Глава первая

   Глава вторая

   Глава третья

   Глава четвертая

   Глава пятая

   Глава шестая

   Глава седьмая

   Глава восьмая

   Глава девятая

   Глава десятая

   Глава одиннадцатая

   Глава двенадцатая

  * * * 

САДОВЫЕ ЧАРЫ Сара Эддисон Аллен 

  1

   2

   3

   4

   5

   6

   7

   8

   9

   10

  * * *

 ЧЕЛОВЕК НА КАРТИНЕ Сьюзан Хилл

  Пролог

   Глава 1

   Глава 2

   Глава 3

   Глава 4

   Глава 5

   Глава 6

   Глава 7

   Глава 8

   Глава 9

   Глава 10

   Глава 11

   Глава 12

   * * *

НАТЮРМОРТ Джой Филдинг 

  ГЛАВА 1

   ГЛАВА 2

   ГЛАВА 3

   ГЛАВА 4

   ГЛАВА 5

   ГЛАВА 6

   ГЛАВА 7

   ГЛАВА 8

   ГЛАВА 9

   ГЛАВА 10

   ГЛАВА 11

   ГЛАВА 12

   ГЛАВА 13

   ГЛАВА 14

   * * *

*** Примечания ***