Чужие свадьбы, я и Кирилл [Даяна Брук] (fb2) читать онлайн

Даяна Брук Чужие свадьбы, я и Кирилл

Глава 1. Танцы — это моя жизнь

Утро началось с дилеммы мирового масштаба: юбка или джинсы? Это не просто выбор одежды, это выбор жизненной позиции: быть сегодня девушкой, которой подают руку, или той, кто сама таскает стулья и не роняет подносы.

Юбка лежала на кровати как обещание чего-то романтичного: лёгкая, летящая, купленная ещё прошлым летом «на случай свиданий» и по случаю распродажи. С тех пор этот случай так и не наступил, зато юбка побывала на четырёх свадьбах, двух поминках и одном корпоративе бухгалтеров. И каждый раз я надеялась, что следующий вечер будет особенным. Не был.

Джинсы висели на спинке стула как надёжный партнёр, с которым можно пройти любые катастрофы. В них я выношу мусор, бегаю на смены, встречаю курьеров и прощаюсь с надеждой. Удобно, практично, без шансов и компромиссов.

— Юбка или джинсы? — спросила я у Вселенной.

Вселенной, как обычно, было всё равно: она ответила шумом от Нины.

— Возьми обе, — пробормотала она, не открывая глаз.

Она спала в своём фирменном состоянии: одно око на страже, другое на удаленке.

— Начни в юбке, закончишь в джинсах. Символично.

— Как моя жизнь, — буркнула я. — Начинается с иллюзий, заканчивается практичностью.

— Главное, чтобы хоть в чём-то была выгода, — сказала Нина и укрылась с головой.

Я посмотрела на неё — на подругу, соседку, напарницу по выживанию. Нина всегда умела говорить так, будто цитирует инструкцию по эксплуатации реальности. Её это спасало, меня раздражало.

На подоконнике догорала свеча из «Фикс Прайса» с надписью Love Yourself. Любовь к себе у меня горит ровно столько, сколько парафин, и это не три дня.

Я подошла к зеркалу. Оттуда на меня смотрела девушка с нормальной кожей, приличными волосами и не самой худшей фигурой. Просто лицо было такое, будто оно видело всё это раньше и не впечатлилось.

Двадцать пять лет, странный возраст: ты уже не студентка, но ещё не женщина с утюгом и ипотекой. Ты вроде взрослая, но в голове живёт голос: «Может, всё ещё наладится?» Пока не налаживается.

Я взяла юбку в одну руку, джинсы в другую. Вес примерно одинаковый, но символика разная. Юбка звала в жизнь, где кто-то ждёт тебя вечером с цветами. Джинсы шептали: «Остынь, там опять всё отменится».

— Ладно, — сказала я своему отражению, — юбка утром, джинсы вечером. Если что, поменяю судьбу на середине дня.

Телефон пискнул. Парень из приложения, Сергей, двадцать шесть, на аватарке у него гитара и кот, написал: «Давай вечером после твоей смены, я в центре».

В моей голове заиграла фанфара. Почти свидание. Не лайк, не стикер, не «привет, красотка», а реальная встреча. То есть потенциальный бот по имени Сергей готов лично проявиться в пространстве. В 2025 году это уже серьёзное намерение, даже слишком.

Я сделала глоток кофе. Кофе был как моя жизнь: терпкий, чуть горький и с осадком на дне. Похож на грязь, но бодрит.

Нина снова зашевелилась:

— Опять эти из приложения?

— Ну да. В этот раз вроде живой.

— Проверяй, чтобы не женат. Или чтобы хотя бы не сильно женат.

— Это уже пункт из ТЗ на отношения?

— Да. Мы живём в Петербурге, а не в сказке.

Она зевнула, натянула одеяло на нос и пробурчала:

— Если что, не забудь презерватив.

Я усмехнулась. Самоирония у меня всегда при себе, иногда даже вместо презерватива. Сделала пару шагов к окну. За стеклом серый питерский свет, тот самый, от которого не просыпаешься, а просто смиряешься. Люди спешили куда-то, будто у них в жизни расписание электричек: успеешь счастье, опоздаешь опять осень.

Я стояла в пижаме с пончиками, пила остывший кофе и думала: «А вдруг сегодня все пойдет иначе? Вдруг кто-то всё-таки дождётся меня после смены?». Потом вспомнила: я же работаю на свадьбах. По статистике, сегодня точно кто-то женится. Но не я.

* * *

Метро Петербурга — это место, где даже надежда едет с пересадкой и с запахом. Здесь время не движется, а медленно скрипит по рельсам, как старый вагон. Пахнет железом, пылью, мокрыми куртками и булочками, будто у кого-то точно всё складывается. В этом запахе есть что-то утешающее: даже если жизнь идет под откос, метро довезёт до конечной, но тоже под откос.

Я села у окна и автоматически достала телефон. На экранепустота. Ни сообщений, ни сердечек, ни «онлайн». Всё стабильно. В отражении стекла я, усталая девушка с глазами, которые уже видели слишком много чужих поцелуев и тортов с надписью «Навсегда вместе».

Рядом шумел вагон: подростки спорили о музыке, мужчина читал газету, кто-то в наушниках шептал: «Следующая станция Гостиный двор».

И вдруг я заметила её: полная дама лет сорока пяти в ярко-розовой толстовке с надписью огромными белыми буквами Танцы — это моя жизнь. Я уставилась на эту надпись и не могла не усмехнуться. Вот уж правдатанцы её жизнь. Но смеялась я не над ней, а над собой. Если у неё танцы, то у меня бесконечная репетиция, где партнёр всё время опаздывает, а музыку выключают на самом интересном месте.

И разумеется, дама была не одна. Рядом сидел мужчина: высокий, с цветами, с тем самым выражением лица «я всё правильно сделал». Он держал её за руку. Не просто касался, держал. И она светилась. Не как лампочка, а как человек, которого выбрали.

Я посмотрела в окно, где в стекле отражались они и я. Три силуэта, три разные жизни, одно направление движения. У меня в руках сумка, поднос и вечное недовольство. У неё мужик.

И всё же я тоже умею светиться. Иногда от монитора ноутбука, когда сериал попадает в настроение. Иногдаот бокала вина. А иногда от мысли, что, может быть, ещё не всё потеряно. Что, может, даже моя пересадка когда-нибудь окажется конечной.

* * *

Банкетный зал «Свобода» на Казанской, 7, место, где субботы пахнут шампанским, духами, усталостью и чужими ожиданиями. Каждый раз, проходя под витиеватой вывеской, я думаю, что это название придумал кто-то с чувством чёрного юмора. Свободы здесь меньше, чем кислорода: воздух густой от духов и женской надежды, перемешанной с потом поваров.

Я захожу через служебный вход, где пахнет хлоркой и жареным мясом, и автоматически надеваю униформу: черная рубашка, фартук, волосы в пучок, грёбаное выражение лица. Как только застегивая последнюю пуговицу, чувствую, как исчезаю. Вика, человек с мыслями, чувствами и мечтами, остаётся в раздевалке. На смену ей приходит Вика-официантка, часть интерьера, без права голоса и выходных.

В зале уже идёт подготовка: официанты таскают стулья, флористы доделывают композиции, диджей проверяет колонки, пробуя микрофон фразой:

— Раз, два, три. Проверка любви.

И вот среди этой суматохи появляется он, Кирилл. Всё тот же: быстрый, собранный, с подносом, который у него слушается лучше, чем люди. Только на этот раз он, увидев меня, сначала смотрит не на зал, а на моё лицо.

— Ты красная. Опять на автобус бежала? Давай возьмёшь воды, а я бокалы дотащу.

Он не ждёт разрешения: ловко перехватывает мой поднос, а мне в руку бутылку и едва заметный жест подбородком: «Пей».

— Опоздала на пять минут, — улыбается мягче. — Я прикрыл. Сказал, что у нас «такой темп».

— И тётю с пирожными очаровал?

— Тётя сама очаровательная. Но сейчас важнее, чтобы ты не упала до первого тоста.

Кирилл не «реклама дезодоранта». Он из тех, кто в шуме слышит людей по одному. Иногда это раззадоривает, иногда бесит. Сегодняспасает.

— Ты сегодня в юбке, — говорит он уже без подмигиваний, как факт заботы. — Если будет неудобно, поменяемся дорожкой. Я дальние столы, ты ближние.

— Экспериментирую с женственностью. Получается?

— Тебе идет, но спину береги. Я помню, после прошлой смены ты два дня стонала.

Сцена вокруг оживает: хлопают двери кухни, звенят бокалы, ведущий репетирует:

— Дорогие молодожены, сегодня начинается ваша новая жизнь!

А у меня всё та же старая. С подносом, Кириллом и этой проклятой «Свободой», где никто не свободен.

* * *

Сегодняшняя свадьба «трендовая», как сказала бы сама невеста, если бы не лежала потом лицом в пол. Молодожёны из TikTok это всё объясняет. У них каждая репетиция ради видео, эмоции на камеру. У невесты платье со шлейфом длиной в ипотеку и лицо, на котором больше косметики, чем будущего. Жених в пиджаке цвета шампанского выглядит как бокал, из которого уже выпили и осталось немного помады.

Они готовятся к танцу. Звучит Эд Ширан, гости выстраиваются полукругом, ведущий с придыханием объявляет:

— А сейчас — особенный момент, первый танец молодых!

Я держу поднос с бокалами и внутренне замираю. Я уже знаю, чем это закончится. Если жених просит: «Держи меня покрепче», держись сама за трезвость расчёта.

Музыка набирает обороты. Невеста делает шаг назад, жених вперёд, руки вверх, вспышки телефонов. И тут он скользит. Один миг и вся их совместная жизнь, кажется, промелькнула перед глазами гостей: от первого взгляда до падения. Невеста красиво, почти грациозно, как замедленная драма, летит прямо на пол.

Громкий шлёп. Шампанское фонтаном, ведущий заикается в микрофон:

— Ой… аплодисменты молодожёнам!

Кирилл реагирует первым. Поднос на пол, стул под руку жениху, голос твёрдый:

— Осторожно. Лёд сюда.

И зовёт меня. Я уже бегу.

Он держит невесте плечо, пока кто-то ищет нашатырь, и спокойно говорит жениху:

— Всё нормально. Дышите. Сейчас пройдёт.

Когда приезжает скорая и зал снова начинает шевелиться, он только тогда оборачивается ко мне:

— Ты как? Не дрожишь?

— Немного.

— Это всегда хрупко, — тихо говорит он. — Свадьбы, люди, мы. И в этом, наверное, и есть красота.

На кухне он кладет мне в ладонь теплую, влажную салфетку:

— Руки ледяные. Дай поднос, я добью зал.

— Я справлюсь.

— Я знаю. Но сегодня вместе.

* * *

Все смотрят на танцующую пару, будто это что-то сакральное. Первый танец молодых — ах, любовь, судьба, момент, который запомнится навсегда. На самом деле это просто элемент шоу. Никакой мистики. Секс у них, скорее всего, уже был, клятвы прописаны, платье арендовано, музыка собрана по алгоритму «самое романтичное».

Все знают, что сейчас они просто двигаются в такт, чтобы потом это красиво выглядело в сторис. Но почему-то каждый гость делает вид, что это магия. Наверное, потому что хочется верить, что у других получилось. Что не просто танец, а символ. Хотя символ чего? Что два человека в неудобной обуви синхронно не падают под Ширана?

Я гляжу на них: она держится за него, он боится отпустить. И понимаю, первый танец как жизнь в миниатюре. Красиво, пока музыка держит ритм. Стоит одному промахнуться и весь символизм падает вместе с каблуком.

* * *

Смена закончилась около десяти. Музыка стихла, свечи догорали, гости разошлись, и в воздухе остался запах духов, вина и уставших желаний.

Я сняла фартук, разулась и на секунду просто села на край стола. Пальцы ныли, спина гудела, ноги пульсировали от усталости, но голова жила своей жизнью. Там, среди километров мыслей и запахов чужих букетов, по-прежнему бродил Кирилл.

Если бы он хоть раз посмотрел на меня так, как смотрит на свою кружку кофе: с любовью, с фокусом, с пониманием, что именно сейчас его момент. Но нет: я для него часть декора, удобная мебель с голосом.

Смешно, конечно, но в зале под названием «Свобода» я чувствую себя особенно несвободной.

В раздевалке он стучит в дверь краем кулака:

— Эй, герой дня, — улыбается краешком глаз. — Я закажу тебе такси.

— Обойдусь.

— Тогда хотя бы напиши, когда доедешь.

— Куда?

Он мнется, редкость для него:

— Просто… напиши. Хочу знать, что ты окей.

Я переоделась: юбку — в рюкзак, джинсы — на себя. Лаконичный обряд возвращения к реальности.

На секунду подумала: может, поехать домой, лечь в ванну, включить подкаст про уверенность и уснуть с ощущением, что всё ещё впереди. Но внутри зудело что-то вроде протеста. Хватит смотреть на чужие свадьбы, я заслужила хотя бы чужой бокал вина.

* * *

Бар Old Dog встретил меня привычным гулом голосов. Это место, где официанты, бармены и хостес отдыхают от клиентов и от самого слова «гости». Здесь никто никому не улыбается из вежливости, только из понимания.

Запах, смесь алкоголя, «Аякса» и уставших историй.

Я села у стойки, заказала бокал белого, открыла приложение знакомств почти машинально, как другие проверяют курс доллара.

Сергей, мой потенциальный романтик из интернета, написал: «Прости, не получится. Срочно кое-что важно».

Экран моргнул ещё раз.

Кирилл: «Дошла? Пожалуйста, поешь что-нибудь горячее. Белое на пустой зло».

Я уставилась на «пожалуйста». Смешное слово от человека, у которого всё обычно «легко».

Ответила: «Дошла. Жива. Всё ок». И внезапно стало теплее, чем от вина.

Рядом кто-то подсел. Я узнала его по голосу, тот самый дядька со свадьбы, которому я наливала шампанское, пока он рассказывал анекдоты жениху.

— А вот и моя фея из торта, — сказал он весело. — Не прячься, я плачу за ужин.

— Я не ем после десяти.

— Тогда я плачу за вино.

Он оказался неожиданно нормальным. Без пошлостей, без «а что делаешь вечером». Просто говорил: о жизни, о детях, о том, как рано женился, как любил, как всё рассыпалось. Голос у него тёплый, немного хриплый, как у человека, который много смеялся и чуть больше пил.

— Не повторяй моих ошибок, — сказал он. — Не выходи замуж, пока не захочешь быть вдвоём, а не просто «замужем».

— А если не захочу никогда?

Он усмехнулся, глотнул вина:

— Тогда живи красиво. Только не работой на свадьбах.

Он заплатил за счёт, кивнул бармену и ушёл, оставив легкий след одеколона и ощущение, будто я поговорила не с мужчиной, а с опытом.

Никаких «дай номер», никаких «проведу домой». Ничего не хотел и это было странно приятно.

* * *

Дома было тихо. Та самая питерская тишина: за стеной храпит сосед, за окном шуршит дождь, и всё равно кажется, что мир наконец-то выдохнул.

Я скинула кеды, расстегнула джинсы и повесила юбку на спинку стула. Пусть висит как памятник надеждам на личную жизнь.

На кухне тикали часы, пахло вчерашним кофе и чем-то чуть грустным, домашним.

Я открыла заметки. Пальцы устали, но набрали почти сами:

Запись № 176. Никогда никаких акробатических танцев на свадьбе. Даже если жених клянётся, что «держит крепко».

Я улыбнулась. Пусть это и не счастье, зато честный итог дня.

Сохранила, выключила свет и услышала через стену, как храпит Нина.

Сон подкрался быстро, как официант с подносом, когда ты уже на последнем издыхании.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 2. Ещё одна история Веры

«София» просыпается позже города. Петербург уже стучит дождём по крышам, а у нас пахнет кофе, бумагой и лёгкой усталостью. Свет из окна размытый, будто город не решился окончательно проснуться. Я включаю лампы, жёлтые, чуть пыльные, тёплые, как свет в старом фильме. Когда они загораются, книжные корешки блестят, будто радуются, что их снова заметили.

За окном плывут зонты, как медузы. Кто-то торопится на работу, кто-то просто спасается от жизни под дождём. В витринах отражаются вывески соседнего кафе и лица прохожих. Иногда кажется, что весь город читается как длинная книга, просто не у всех хватает терпения дойти до конца главы.

Дверь звенит ровно в 10:50, как по расписанию электрички, и в зал заходит Вера. Ей под семьдесят, но одевается она так, будто сама TikTok: велосипедки цвета мокрого асфальта, ярко-желтая сумка через плечо и белые кроссовки, которые видели больше арт-пространств, чем я мужчин. Волосы собраны в небрежный пучок, очки на цепочке, помада коралловая. Старушка из будущего. Или у неё просто поехала кукуха. Не исключено.

— Доброе утро, девочки и мальчики, — говорит она бодро, хотя я тут одна. — Вика, кофе сделала?

— Секунду.

— Без секунд, — смеётся Вера. — У меня сахар по минутам расписан.

Я ставлю чашку на прилавок. Вера пока не пьёт.

— Я тебе рассказывала, откуда у нас такое название — «София»? — спрашивает она, не дожидаясь ответа.

— Рассказывай, — улыбаюсь. У неё каждый день будто премьера.

— Так вот, — начинает Вера, — «София» названа в честь Софии Фрейшнер, поэтессы из Витебска. Первая книга, которую тут продали, была её. Все стихи про картошку. Варёную, жареную, философскую. «Ты, клубень мой, звезда подземного мира» — это цитата.

— По-моему, вы уже рассказывали.

— Неправда, — искренне возражает Вера. — Просто у неё был тираж в шесть экземпляров, и все купили. Знак судьбы!

Она говорит это с таким убеждением, что ей веришь, будто картошка и правда первая муза. Вера не фантазёрка, она просто уверена, что мир устроен именно так, как ей кажется. Я ей немного завидую. Всей душой.

Пока она пьёт кофе, мимо прилавка проходит молодой парень с рюкзаком. Вера кивает ему, будто они старые друзья, и говорит:

— Не забывай, книги надо не просто читать, их надо переживать.

Парень смущённо улыбается, а я вспоминаю, что так она говорит всем. Каждому покупателю, как благословение на чтение.

Дверь снова звенит, и появляется Игорь, наш коллега, младший консультант. Лет тридцать с небольшим, в очках без оправы, застенчивый, вечно извиняющийся за то, что существует. Если бы совесть ходила на работу, выглядела бы точно как он.

— Привет, Вера, привет, Вика, — говорит тихо.

— Привет, Игорь, — отвечает Вера. — Ты сегодня бледный. Опять книги таскал, вместо того чтобы девушкам комплименты делать?

— Я не умею, — смущается он. — Да и кому?

Он смотрит на меня. Я делаю вид, что протираю витрину.

— Тогда хотя бы пригласи кого-нибудь после смены на кофе, — говорит Вера. — Кофеин — это форма любви. Или формат, как-то так.

— Я попробую, — отвечает он.

Мы переглядываемся, и он вдруг добавляет:

— Вика, может, сходим после работы куда-нибудь, просто посидим.

— А ты не слишком устал?

— Нет, всё хорошо, — говорит он, и тут из носа кровь. У него, конечно.

Классика моего жанра: как только кто-то предлагает встречу, организм сразу саботирует. Игорь хватается за салфетку, краснеет, а Вера уже командует, будто хирург:

— Садись, голову вперёд, не зажимай. Вика, перекись, быстро.

Я подаю ватный диск, холодный пакет из морозилки.

— Не обижайся, — говорю. — Лучше домой. Это не свидание отменяется, это организм говорит: «Полежи».

Он кивает, глаза мокрые, нос тоже.

— Спасибо. Я потом напишу, ладно?

— Ладно. Только без крови.

Когда за ним закрылась дверь, в воздухе остался запах аптечки и растерянность. Я смотрю на салфетку с каплей крови и думаю: как только появляется кто-то нормальный, организм подбрасывает спецэффект. Игорь из тех мужчин, у которых даже тревога вежливая. Если бы он опоздал, извинился бы заранее.

* * *

Вспомнилось, как мы впервые открывали смену. Он стоял за кассой, мучился с программой и шептал:

— А где буква Ё?

— Её нет, — сказала я. — Это же «София», тут даже алфавит интеллигентный.

С тех пор он каждое утро здоровается: «ё-моё, доброе утро». Маленький человек с большим упорством. Его руки — честные, книжные, чуть в чернилах, с мозолем от сканера. Наверное, единственный, кто действительно любит книги, а не скидки.

Иногда думаю, что таких, как он, природа создаёт специально, чтобы остальные не скатились в цинизм. Он тихий, нескладный, но когда говорит «спасибо», в этом больше смысла, чем в половине признаний, что я слышала.

Вера сказала бы: «Это знак». Но я не верю в знаки. Знаки — это совпадения, которым мы даём имена, чтобы не признаться себе, что всё хаос. И всё же я смотрела ему вслед чуть дольше, чем стоит.

Может, жалость — это любовь без разрешения на действие. А я вроде взрослая, должна знать: не жалеть, а действовать. Только непонятно, что и с кем.

На всякий случай открываю заметку, но Вера уже возвращается с видом медика:

— Если что, Вика, рецепт от кровотечений — холод на переносицу и думай о налогах. Всё перекрывает.

Я смеюсь, и мир становится чуть теплее, будто кто-то поставил чайник внутри груди.

* * *

После обеда заходит мужчина средних лет, в пальто, которое помнит дожди ещё девяносто шестого.

— Добрый день, — говорит он. — Мне бы все книги про железные дороги.

— Все?

— Да, все. Я не спешу.

Мы собираем ему целый вагон литературы. Он просматривает семнадцать штук подряд и берёт тонкую с паровозиком.

— Вам точно эту? Ей три плюс.

— Мне тридцать, — спокойно отвечает он. — Но я работаю на железке. Иногда полезно напоминать себе, что можно тянуться в горку, даже если маленький.

Вера сияет:

— Вот, мудрость в простоте. У меня, кстати, в восьмидесятом был любовник, замминистра железных дорог СССР. Так вот, он говорил то же самое. Железка.

Я прикусываю язык, чтобы не засмеяться. Мужчина уходит.

— Вера, вам нужен подкаст, — говорю.

— Зачем подкаст, если у меня ты, — отвечает она и уходит сортировать буклеты.

Она уходит громко ступая кроссовками и, конечно, через минуту возвращается: истории у Веры долго не держатся внутри.

* * *

Иногда, когда в магазине тихо, я вспоминаю, как сюда впервые зашла. Тогда я была просто прохожей, мокрой, уставшей, с кофе из автомата и ощущением, что жизнь идёт без меня. На витрине стояла открытка, женщина на диване, голая, в стиле импрессионистов. Ничего пошлого, просто тело, которое не извиняется за себя. Я смотрела на неё, будто на подсказку: можно быть вот такой, живой, без фильтров и планов на пять лет.

И тут за спиной:

— Вам нравится одиночество или просто привыкли?

Я обернулась, Вера. Тогда ещё в берете и огромных бусах, похожих на спасательный круг от реальности.

— Простите?

— Вы так смотрите, будто узнаёте себя, — сказала она. — Обычно так смотрят те, кто живёт один, но ещё не смирился.

Я притворилась, что не поняла, но внутри всё ёкнуло.

— Наверное, просто устала.

— Усталость — это форма одиночества, — кивнула она. — Но у нас есть вакансии. Хотите поработать с книгами? Они тоже одиночки, пока их не возьмут.

Так я и осталась. Без собеседования, без плана. Просто решила задержаться «на время», а время не любит быть временным.

* * *

С тех пор каждое утро я открываю дверь «Софии», а Вера говорит: «Добро пожаловать домой, Вика, только кофе не забудь».

На днях клиентка вернула роман: «Не могу, пахнет чужой жизнью».

А Вера вздохнула: «Все книги пахнут чужой жизнью, деточка. Это и есть смысл».

И я подумала: я тоже так, стою на чужих страницах, надеюсь, что хоть одна перепишет мою.

Перед закрытием я смотрю на ту самую открытку у кассы. Женщина по-прежнему лежит на диване и никуда не спешит. Может, однажды и я научусь просто быть, а не спасаться.

* * *

Вечером дом пахнет пиццей, мандариновыми свечками и чем-то подгоревшим. Нина в блёстках, как вечеринка в человеческом виде.

— У нас гости, — говорит она. — Не будь монахиней.

— Я просто устала.

— От чего, от жизни? Мы все от неё устали, но налей вина, сухого-полувкусного.

Я делаю глоток. Гости приходят шумно, кто-то с бутылкой, кто-то с идеями. Среди них Стас. Чистые кеды, белые носки, и всё бы ничего, но я думаю: зря. Пол просится на швабру, и носки станут серыми через пять минут. Придётся мыть полы. Когда-нибудь.

Стас садится рядом:

— Я в дизайне интерфейсов. И немного в дегустации.

— Что?

— В дегустации вкусов. У меня тонкое восприятие запахов. Например, у тебя шампунь с манго, верно?

— Верно, — говорю. — И тонкое восприятие границ, да?

Он улыбается и начинает рассказывать про «чистые ароматы тела». С каждой фразой энтузиазм испаряется. Через десять минут он обсуждает форму лопатки для пиццы:

— Отличная эргономика. Видно, не из масс-маркета.

Я смотрю на него и понимаю, что обсуждать кухонную утварь на вечеринке — пик тоски. Даже в баре официанты веселее. Стас держит лопатку, как будто она ответит на вопрос: «Что я делаю со своей жизнью».

Я достаю телефон и пишу Игорю: «Сегодня не смогу. Извини». Отправляю и сразу жалею. Потому что в этот момент Стас начинает сравнивать ножи по толщине стали.

— Ты зря с Игорем не пошла, — говорит Нина. — Он милый.

— Милый — да. Только немного… кровавый.

— В этом городе это даже романтично.

— Спасибо, эксперт по романтизму в блёстках.

* * *

Домашние вечеринки — это попытка есть икру, когда денег только на майонез. Пока ставишь дешёвое игристое в морозилку и надеешься, что оно станет шампанским, кто-то уже обсуждает форму лопатки для пиццы. На кухне весело, пока вас двое: одинаковая пауза после шутки, один плед на двоих, кружка звенит как точка. Но когда людей больше, воздух делится на доли, кислорода не хватает даже холодильнику.

Кто-то сидит в ванной с котом и объясняет ему жизнь, кто-то ищет шапку на балконе, кто-то моет посуду, потому что так проще держать себя в руках. Все делают вид, что близость — это толпа, хотя на самом деле близость — это когда можно молчать и всё равно не одиноко. Домашние вечеринки придуманы, чтобы прятаться от дождя, но иногда стоит просто выйти под него вдвоём, без посуды, без розеток и без майонеза.

* * *

К полуночи гости расходятся. Нина с Олегом уходят в комнату, за стеной смеются. Я собираю бокалы, вино устало быть вином. Посудомойка урчит, как метро, будто тоже переваривает события дня. Иногда мне кажется, что она понимает меня лучше любого мужчины: шумит, пока боль не утихнет, и через час всё чисто.

Телефон мигает: «Вика, спасибо за помощь сегодня. Буду рад реваншу, когда перестану быть героем носовых платков». Я улыбаюсь. Пишу: «Реванш принят. Только без крови и картошки».

* * *

Открываю заметки. Пальцы уже знают, что дальше.

Запись № 177. Никаких паровозиков на свадьбе. И стихов про картошку тоже.

В комнате тихо. За стеной — смех. А я стою в кухонном свете и думаю, что, может быть, когда-нибудь у меня будет вечер, где не нужно никого спасать, только просто быть. И, возможно, ответ уже мигает на экране.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 3. Двое трусов и конфета

«София» жила своей обычной жизнью: книги дышали пылью, лампы теплом, а мы — остатками терпения. За витриной снова моросил дождь, Петербург включал свой стандартный фильтр «Серое всё».

Вера сортировала каталоги, Игорь переставлял ценники строго по линейке. Я как раз раскладывала открытки — голые дамы, цветы, чайники — когда дверь звякнула, и в магазин вошел мужчина в клетчатом пальто и с фотоаппаратом наперевес.

— Здравствуйте, — улыбнулся он слишком уверенно, чтобы быть обычным покупателем. — Я фотограф. Делаю серию портретов про «людей, которые пахнут книгами» в Санкт-Петербурге. Можно вас снять?

— Я ещё не проснулась, — ответила я, — ну и тут не бордель, снимать не надо нас.

Он рассмеялся, будто это был флирт.

— Смешно. Но вы такая натуральная. Настоящесть — тренд.

Вера подняла голову, прищурилась:

— Молодой человек, у нас тут не фотостудия, а святилище.

— Я быстро. Можно прямо за стойкой.

Он подошёл ближе. Ловко поправил объектив, щелкнул один кадр, потом другой.

Игорь нервно переставлял книги — как будто от расстановки «Толстого» зависела его самооценка, будущее и ужин.

— Может, хватит? — буркнул он, не поднимая глаз.

— Последний, — пообещал фотограф и кивнул мне. — Я пришлю снимки. Может, захотите для профиля.

Он оставил визитку — «Евгений М., арт-фотограф» — и ушёл, оставив после себя аромат амбиций. То есть дешевого парфюма.

Вера хмыкнула:

— Фотограф… Это те, кто видят женщину и сразу хотят сделать «серию»?

— Похоже, да.

Игорь тихо добавил:

— Не стоит ему писать. Они потом просят «ещё пару кадров без света».

Я сунула визитку в карман.

— Не переживай, — сказала я. — Я пока даже не умею красиво падать в объектив.

Но внутри кольнуло. Кирилл, конечно, к мне равнодушен, и всё, что остаётся, развлекаться фальшивыми перспективами. Иногда это лучше, чем ничего.

* * *

Дома Нина стояла у двери с коробками.

— Ты куда, — спросила я, — «Икея» же закрылась?

— Почти. В новую жизнь, — ответила она и, не оборачиваясь, застегнула молнию на куртке. — Я съезжаю.

У меня в руках застыл пакет с хлебом.

— Что?

— Нашла комнату ближе к работе, — произнесла она слишком спокойно. — И, главное, с окном, где видно хоть кусочек солнца.

Солнце. Я посмотрела на нашу кухню: здесь свет был только от лампочки в форме лимона, купленной на распродаже за 199 рублей. Она мигала, как сердце на последнем вдохе. лампочка крутая, а я нет. Печаль.

— Подожди… а как же мы?

— Мы? — Нина усмехнулась, поднимая коробку. — Вика, мы просто делили квадратные метры и доставку из «Самоката». Не драматизируй.

— То есть просто так?

— Не совсем. — Она чуть замялась. — У Влада освободилась комната. Ну, ты помнишь Влада? Того, у кого всегда есть сыр, вино и нормальный Wi-Fi.

— Влад? Тот самый, который на твоей прошлой вечеринке считал всех «средним классом по глазам»?

— Он хороший. Просто немного… концептуальный. И, да, он предложил жить вместе. Красиво и дешевле.

Я почувствовала, как что-то внутри оседает не больно, а тяжело, как пыль на старых полках.

— То есть у тебя теперь… с Владом?

— Ну, типа. Посмотрим. Но точно не хуже, чем с тобой, — она улыбнулась, будто это шутка.

— А я?

— А ты сильная. У тебя потрясающее чувство самоиронии, с ним можно пережить всё. Даже ЖКХ.

Она сказала это мягко, но уже стояла в ботинках. Коробки у двери выглядели, как маленькие гробики нашей совместной жизни в одном постельное бельё, в другом общие кружки и половина соли.

— Подожди, — я шагнула ближе. — А если я найду кого-то?

— Кого? Кирилла? — усмехнулась она, но без злости. — Найди хотя бы кого-то, кто делает тебе чай.

Она обняла меня одной рукой, быстро, как ставят подпись внизу договора.

— Всё будет хорошо, — сказала. — Просто теперь по отдельности.

Когда дверь за ней захлопнулась, квартира сразу стала в два раза больше и в десять раз тише. Я включила чайник, и тишина наполнилась шипением воды, как будто тоже злилась. На подоконнике остался её кактус в розовом горшке, колючий, живучий и, конечно, цветущий именно сейчас.

Я села рядом и сказала в пустоту:

— Ну вот, Вика. Теперь у тебя тоже началась новая жизнь. Без Влада, без солнца, но с полным депозитом одиночества.

Чайник вскипел. Никто не сказал: «Выключи». Жизнь дермо? Дерьмо.

* * *

Банкетный зал «Свобода» сегодня принимал свадьбу категории «сорок и старше».

Возраст, когда белое платье уже не мечта, а форма упрямства. Когда вместо «всё впереди» звучит «ну хоть теперь-то получится».

Невеста сияла, как реклама отбеливателя, в платье с блёстками, которое явно видело больше надежды, чем ткани. Жених держался бодро, но глаза уже смотрели не на невесту, а в сторону торта в нём было больше смысла и сахара. Вера бы сказала: «Любовь это храбрость второй попытки». Но это была уже третья.

Я узнала об этом из тостов.

Один из друзей жениха, слегка перебравший коньяк, сказал:

— Третий раз — это уже не ошибка, это хобби!

Зал взорвался смехом, невеста кокетливо закатила глаза, а ведущий бодро подхватил:

— Главное, что у каждого теперь своё счастье, по абонементу!

Креативно, наверное провели пол вечера с ИИ, генерили шутейки.

Я посмотрела на Кирилла он, как всегда, сохранял серьезное лицо официанта, но уголки губ дрогнули. Свадьбы бывают романтичными, бывают громкими, но эта с горьким привкусом опыта.

Перед банкетом невеста энергичная женщина с голосом, способным перекричать диджея, и укладкой, которой не страшен ни дождь, ни возраст, — позвала весь персонал к себе.

— Дорогие мои, без вас бы ничего не вышло! — произнесла она с тем восторгом, с каким обычно открывают фирменный магазин. — У меня маленький презент.

Из коробки она достала десяток кружевных трусиков — белых, розовых, с бантиками, с этикетками «Lingerie Boutique Valentina».

— Я владелица сети магазинов нижнего белья, — объявила она с гордостью. — Хочу, чтобы вам тоже повезло в любви! и приходите ко мне за трусиками и не только.

И начала раздавать.

— Размер S! — торжественно. — Счастье, как и кружево, должно быть в пору! а если не в пору, раздайте подружкам.

Я застыла с подносом. Кирилл стоял рядом и, конечно, получил свою порцию счастья.

Он поднял кружевной треугольник двумя пальцами, как редкий экспонат.

— Твои, — сказал он с ухмылкой. — По размеру угадала.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно. Мне всё равно некуда их надевать.

— А твоя девушка? — вырвалось у меня прежде, чем мозг включил фильтр.

Он пожал плечами.

Я сделала вид, что просто беру бельё, профессионально, без эмоций. Но внутри хотелось подпрыгнуть и аплодировать. Ура. Кирилл свободен. Мир снова обрел контрастность, даже шампанское зазвучало веселее, чем обычно.

На танцполе гости кружились под Билана, зал светился гирляндами и потными надеждами, а я впервые за долгое время улыбнулась не по работе. Смешнона свадьбе людей, которые уже трижды пытались быть счастливыми, я впервые почувствовала, что шанс всё ещё есть.

* * *

Представьте себе свадьбу, где у жениха и невесты это уже шестнадцатый брак. Там даже ведущему не нужно придумывать тост он просто открывает Excel. Там букет бросают не подружкам, а нотариусу, чтобы сразу оформил новый договор. Там первый танец не символ единства, а лёгкая разминка перед следующей регистрацией.

На торте не надпись «Навсегда вместе», а «Снова попробуем». Гости сидят, устало подмигивая:

— Ну, может, теперь-то…

А сам тост звучит как коллективная молитва «Ctrl+S» сохранить, хоть что-то. И всё равно они улыбаются. Смотрят друг на друга, будто верят, что шестнадцатый — это не номер, а шанс. И, наверное, в этом и есть всё безумие любви: люди женятся не потому, что уверены, а потому что забыли, как не надеяться.

* * *

К концу вечера зал опустел. Кирилл собирал бокалы, я протирала столы.

— Ты всё ещё думаешь про трусы? — спросил он.

— Они символ.

— Чего?

— Что жизнь иногда подкидывает странные подарки.

Когда мы выходили, он задержал дверь:

— Доедешь?

— Да.

— Напиши.

И всё. Ни намека, ни приглашения. Только привычное «напиши».

* * *

Такси пахло мятной жвачкой. За окном ночной Петербург, как аквариум с плавающими огнями и людьми-рыбками, плывущими по делам даже в три ночи.

Я открыла заметки и нарисовала таблицу «за и против».

За: он свободен, мы ладим, вдвоём веселее.

Против: он увидит, как я ем гречку ложкой из кастрюли и выхожу из туалета, глядя в зеркало с выражением «вот опять».

Телефон подпрыгнул на ухабе, и я уставилась в окно. И думала:

— Вселенная, — , — если ты там есть, дай знак. Но, пожалуйста, без голубей, цитат из сторис и чисел ангелов. Что-нибудь нормальное. Человеческое. Обычное, но понятное

Таксист посмотрел на меня через зеркало.

— Что-то случилось?

— Решаю, кого поселить у себя, — ответила я. — Хочу, чтобы это был правильный человек, но, кажется, таких не сдают в аренду.

— Главное, чтобы человек был хороший, — сказал он после паузы, и, улыбнувшись, полез в бардачок.

Щёлкнула крышка, и он протянул мне карамель в золотистой обертке.

— Держи. Конфета от сомнений. Помогает не всегда, но вкусная.

Я взяла. Обёртка блестела в тусклом свете, как мини-оракул.

— Вот, — сказала я, — спасибо, Вселенная. Именно так я и представляла твой знак: липкий и калорийный. Спасибо.

Водитель засмеялся.

— Значит, всё решено?

— Да, — сказала я, разворачивая карамель. — Судьба намекнула не слабо так.

Надо поставить ему оценку 5. И не забыть бы.

* * *

Дома я села на край кровати. Комната дышала тишиной и пустотойбудто сама обиделась. На подоконникенераспакованные кружевные трусики S, нелепый сувенир чужого счастья, и та самая карамель из такси. Золотая обертка поблескивали в полумраке, как обещание, которое никто не собирается выполнять.

Я взяла телефон. Экран светился холодно и равнодушно, как официантка в конце смены. Пальцы сами набрали:

«Кирилл, у меня освободилась комната. Хочешь — поживи. Без аренды, только кофе дели пополам.»

Отправила. Сердце тут же рванулось, как будто письмо полетело не по вайфаю, а прямо в грудную клетку. Пять минут. Ничего. Десять. Проверяю связь, Wi-Fi, даже свой пульс. Всё работает.

Я смотрю на кружевную S, и она кажется символом всего, что я о себе думаю: немного не по размеру, чуть не к месту и абсолютно лишней. Конфета лежит рядом, тёплая, будто живая. Я разворачиваю её и она тут же тает, прилипает к пальцам. Сладко, липко, бесполезно. Как все мои надежды.

Я ложусь, смотрю в потолок. Он серый, как прогноз. Может, Вселенная всё-таки ошиблась конфетой? Может, нужно было прислать что-то посильнеемолнию, землетрясение или хотя бы сообщение «он уже идёт».

Экран снова гаснет. Тишина расползается по комнате, как вода по плитке. И в ней я слышу только одно: собственное дыхание короткое, неровное, будто я снова жду, когда кто-то скажет «да».

* * *

Иногда любовь приходит в виде кружевных трусиков S и растаявшей карамели. Главное не путать знак и сахар.

Запись № 178.

Никаких подарков официанткам. Ни трусиков, ни советов. Даже если белые — всё равно не по размеру.

Пятерку я ему не поставила, забыла, а потом забила.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 4. Новоселье втроем

Телефон зазвонил в самый момент, когда я мыла пол и чувствовала себя человеком, который хотя бы контролирует пространство. Пузырьки пены бежали по ведру, и жизнь казалась управляемой: вот грязно, а вот чисто. Просто формула счастья, если не вдаваться в подробности.

На экране высветилось имя: Кирилл.

Внутри что-то щелкнуло, будто кто-то невидимый включил аварийный генератор сердца. Оно выдало пару лишних ударов пробный пуск перед апокалипсисом.

— Привет, — сказал он. Голос тот самый — уверенный, чуть хриплый, как будто из рекламы кофе для сильных и добрых. — Слушай, идея огонь! Я за! Мы приедем вечером.

Пена на полу остановилась, как в замедленной съёмке.

— Мы? — переспросила я, медленно выпрямляясь и вытирая руки о футболку. — В смысле мы?

— Ну я и Лера. Посмотреть квартиру.

Мир не рухнул, он просто тихо отодвинулся, чтобы я сама споткнулась. Воздух встал колом, будто даже кислороду стало неловко.

Пауза длилась ровно столько, чтобы успеть прожить маленькую драму в трёх действиях.

Акт первый: Что?

Акт второй: Почему вместе?

Акт третий: Поздно отменять.

— Ага, конечно, — сказала я тоном человека, у которого в душе пожар, но лицо — инструктаж по технике безопасности. — Жду. Спасибо, что позвонил.

Он что-то ещё сказал про “захватим кофе” и “посмотрим вместе интерьер”, а я уже не слышала. Мозг ушел в авиарежим, где вместо мыслей всплывают списки дел: вынести мусор, спрятать эмоции, стереть с пола отчаяние.

Когда звонок оборвался, я осталась стоять посреди кухни, держа тряпку как знамя капитуляции. Кирилл. Лера. В одном предложении. В одном глаголе“ приедем”.

Два человека, у которых, похоже, всё просто. И одна я с ведром и внезапным чувством, что вымыла себе место под плаху.

В голове мелькали идиотские мысли: может, я не так поняла? Может, “мы” — это он и его рюкзак? Или он просто вежливо включил девушку в множественное число, как бонусную запятую в тексте? Но нет. Кирилл не тот, кто делает запятые случайно.

Я открыла окно, душно. За окном лил питерский дождь, уверенный, как судьба. В таких каплях хочется написать заявление об отставке из взрослой жизни. Небо серое, как сообщение “он набирает текст”. И так же обманчивое.

“Мы приедем вечером”. Фраза короткая, но бьет как диагноз.

Я представила, как они заходят: Лера в белых кедах и уверенности, Кирилл с сумкой и тем взглядом, от которого хочется выключить себя. Они осмотрят полки, спросят, где ванная, и скажут “как уютно”. А я буду улыбаться, потому что у меня талант притворяться хозяйкой, когда на самом деле гость.

Я посмотрела на часы. До “вечера” оставалось шесть часов. Достаточно, чтобы привести квартиру в порядок и окончательно разрушить душевное равновесие.

“Жду”, — сказала я ему. И впервые поняла, что это не просто вежливость. Это диагноз.

* * *

В «Софии» я рассказала всё Вере. Потому что если в жизни случается эмоциональный ураган, ты идешь не к психологу, а к Вере женщине, у которой и жизненный опыт, и словарный запас позволяют лечить фразами. И это бесплатно.

Она слушала молча, с тем видом, будто я зачитываю начало романа, в котором она — редактор. Когда я закончила, она спокойно отпила кофе из кружки с надписью «Смерть скуке» и спросила:

— Так значит, он к тебе съезжается, но с девушкой?

— Ну… да, — выдохнула я.

— И ты согласилась?

— Не успела отказаться.

Вера кивнула, как будто я только что подтвердила какую-то жизненную теорему.

— И правильно. Иногда мужчину проще вырастить под рукой, чем ловить по объявлениям.

Я моргнула.

— Вера! Он не мой!

— Все мы чьи-то, просто иногда — с опозданием, — сказала она с видом человека, который однажды опоздал на самолёт, но всё равно долетел.

Я вздохнула. Вера, как всегда, рассуждала на частотах, недоступных остальным смертным. У неё для всего найдётся афоризм, даже для катастроф.

Она поставила кружку на прилавок и вдруг спросила:

— Знаешь, почему магазин называется «София»?

— Почему? — нет смысла отвергать безысходность.

— Это имя первой жены моего мужа.

— Простите, первой жены?

— Да. Мы жили втроём три месяца, пока она не уехала наБрайтон-Бич.

Я уставилась на нее, уверенная, что сейчас последует «шутка дня». Но нет. Вера продолжала спокойно сортировать закладки для книг и говорить буднично, как будто рассказывает рецепт пирога.

— Я тогда думала, что сойду с ума, — сказала она. — А оказалось, привыкла. Она пекла оладьи, я варила борщ, он бегал между нами с чашками. Даже мило.

— Мило?! — у меня чуть не задёргался глаз.

— Конечно. Пока не уехала, жила, как человек. А потом всё вернулось в норму. Так что, — она подмигнула, — если не можешь выбить соперницу, попробуй подружиться.

— Вы шутите?

— Нисколько. Жизнь — это длинная коммуналка с плохой звукоизоляцией, — сказала Вера и спокойно добавила: — Главное, чтобы хоть кто-то мыл за собой кружки и унитаз.

Я села на стул, чувствуя, что реальность слегка поплыла.

— Спасибо, Вера, но я не готова жить в коммуналке под названием “Любовный треугольник”.

— Не переживай. Все сначала “не готовы”, а потом даже мебель переставляют, чтобы всем хватило места.

В этот момент мимо прошёл Игорь в очках, с коробкой книг, как воплощённое смущение. Он явно подслушивал.

— Вика, — сказал он тихо, — если что, у нас дома есть свободная комната. Мама будет рада.

— Спасибо, но я не готова к третьей мировой.

Он улыбнулся смущённо и ушёл, а Вера хмыкнула:

— Видишь? Мужчины повсюду. Даже если ты просто стоишь у полки с классикой. Главное — не перепутай Чехова с жизнью: у него всегда все уезжают, а у тебя кто-нибудь, может быть, останется.

Я вздохнула и протёрла прилавок, стараясь не думать, кто именно и с кем собирается “остаться” в моей квартире сегодня вечером.

* * *

Вера подкинула сверху:

— Почитай биографию Маяковского. Там всё про любовные треугольники. Тебе понравится, он тоже страдал, но с рифмой.

Я фыркнула:

— Я не хочу страдать, даже с рифмой.

— Ну и зря, — отрезала Вера, — страдание — это топливо великих. У кого боль, у того и стихи. У кого всё спокойно, те пишут бухгалтерские отчёты.

Она с удовольствием отхлебнула кофе, будто подогрела вдохновение, и заговорила уже с выражением лектора на вечере поэзии:

— У него, между прочим, был настоящий любовный треугольник. Лиля Брик, её муж Осип и сам Маяковский. Они жили, писали, ревновали и при этом умудрялись не убивать друг друга. Он любил Лилю до безумия, а она его и мужа одновременно. Представь, они все жили в одной квартире!

— Что, прямо вместе?

— Прямо вместе. Делили дом, стол, постели, иногда даже идеи. Лиля редактировала его стихи, Осип помогал издавать, а сам Владимир Владимирович ходил с сердцем, как с бомбой. И всё это — под вывеской дружбы и искусства.

Она задумчиво провела пальцем по краю чашки:

— Он, бедняга, писал про любовь, как про геометрию. И не просто геометрию, авысшую математику чувств. У него даже строчки такие были, послушай.

Вера поправила очки и, почти не глядя в книгу, начала читать, как будто эти слова всегда ждали момента прозвучать в «Софии»:

Любовь — не прямая, а ломаная линия,

где угол острее, чем совесть моя.

Один я смеюсь, другая обижена,

третья рисует прощай на стекле дождя.

Я — точка в треугольнике вечной геометрии,

где чувства сходятся, как в узел трамвайных рельс.

И если любовь — это формула метрики,

то я не вписываюсь в ваш Евклидов текст.

Она закрыла книгу, будто закончила молитву, и вздохнула:

— Вот видишь? Даже в гении не хватило места для спокойствия.

— Спасибо, Вера, утешили, — сказала я. — Значит, мне теперь тоже пора искать мужа для моей соперницы, чтобы всё было по классике?

— Не торопись, — усмехнулась она. — Маяковский хоть и сжёг себя в чувствах, но писал, что без любви ни одна строка не горит. Может, твой Кирилл не поэт, зато у него шанс стать хотя бы вдохновением.

Я поклялась, что не буду жить в поэзии, но, похоже, уже живу в рифме. Может мне написать романс? Или шансон?

* * *

Дома я устроила генеральную уборку века такую, после которой квартиру можно показывать в рекламе моющих средств или в документалке о женщинах на грани. Мыла полы, пока не начала видеть в отражении свое уставшее лицо и собственную глупость. Пыль стирала, как будто вместе с ней могла стереть ревность. Носки рассортировала по цвету аурыбелые к надеждам, серые к сомнениям, одинокие в стирку. Даже батареи протерла, хотя им, кажется, всё равно, кто в квартире дышит.

Потом стояла посреди кухни, с ведром и тряпкой, и ловила себя на мысли, что всё это не уборка, а акт отчаянного самоуважения. «Почему я так стараюсь ради мужчины, который придёт с другой женщиной?», спросила я у собственного отражения в чайнике. Оно не ответило, только помутнело от пара.

Я понимала, что это нелепо полировать кухонные шкафы вместо границ, мыть окна, через которые всё равно видно только дождь. Но руки продолжали двигаться, будто каждая тряпка была моей последней попыткой навести порядок хотя бы в одной вселенной.

Когда закончила, швабра стояла у стены, как жезл поражения. Я опёрлась на неё и подумала: ну вот, теперь всё блестит кроме меня.

* * *

Жить с парнем, которого хочешь, и его девушкой, как быть статистом в собственном фильме. Ты вроде на площадке, слышишь реплики, запах кофе, смех, но твоя сцена давно вырезана. Улыбаешься, говоришь «нет, мне не мешает», а внутри репетируешь крик, который никто не услышит за саундтреком чужого счастья.

Убираешь кухню, чтобы не думать, как они делят подушку. Гладишь скатерть и чувствуешь, как вместе с ней выравнивается самооценка. Снаружиспокойствие, внутри геометрия боли: любовь втроём при комнатной температуре.

И всё равно ждёшь их возвращения, потому что хуже тишины бывает только тишина без него.

* * *

Когда Кирилл с Лерой приехали, я стояла у двери, как экскурсовод по собственной глупости. Всё уже блестело: пол, посуда, даже зеркало, где отражалась моя нервная улыбка. Я репетировала ее весь день: немного радости, немного безразличия. Улыбка человека, которому всё равно, хотя всем известно нет.

— Проходите, — сказала я голосом, который не принадлежал мне.

Лера вошла первой. Она сияла не от счастья, а от уверенности, что всё под контролем: длинные волосы, белые кеды, лёгкий запах шампуня и новой жизни. Тип девушки, у которой даже шторы лежат как надо. Кирилл помог ей снять куртку, а потом улыбнулся мне так, как улыбаются старым друзьям, которые не должны ничего чувствовать.

— Классное место, — сказала Лера, окинув взглядом комнату. — Можно тут повесить зеркало? Я люблю, когда свет отражается.

— Можно, — ответила я. — Хоть в каждой комнате.

Кирилл засмеялся. Его смех, тёплый и невинный, прошел по мне, как ток.

— Вот за это я тебя и люблю — всё с иронией.

Слово “люблю” прозвучало не для меня, но ударило точно. Маленький, неосторожный осколок нежности, который застрял где-то под рёбрами. Я даже не моргнула, только кивнула, будто мне действительно смешно.

Они ходили по квартире, осматривались, как новые жильцы в сериале о счастливых людях. Кирилл открывал шкафы, стучал по подоконнику, говорил что-то про “отличную вентиляцию”. Лера говорила про уют и “прекрасную энергию пространства”. А я шла за ними и чувствовала, как каждая комната становится чужой. Вчера это была моя квартира, сегодня их декорация.

— Тут красиво, — сказала Лера, — особенно кухня. Такая домашняя и чистая.

Я чуть не рассмеялась. Конечно, чистая. Я в ней только что отмыла всю свою гордость.

Кирилл достал из сумки пакет, поставил на стол.

— Я привёз кофе. Будем делить пополам, как договаривались.

Я смотрела на этот пакет как на символ новой жизни. Половина кофемоя. Всё остальное нет.

Лера подошла к окну, выглянула на улицу.

— Вид какой романтичный, — сказала она. — Особенно дождь.

Кирилл обнял её за плечи. Просто, привычно. А у меня сердце внутри сделало вид, что споткнулось. Я взяла чашки, чтобы спрятаться за действием. Вода шумела в чайнике, и этот звук казался громче, чем нужно. Когда они сели на диван, я налила кофе в три кружки, одинаково, будто равенство спасёт.

— За начало, — сказал Кирилл.

— За уют, — добавила Лера.

А я подумала: за самообладание. За терпение. За Сталина!

Мы выпили. Смех, разговоры, пустяки всё выглядело нормально. Только внутри всё перекосилось, как картина, которую никто не поправил.

И вдруг я поняла: это и есть начало. Начало моей новой ролидевушки, которая живёт с парнем своей мечты и его девушкой. Без сценария, без дублей. И, как назло, без права выйти из кадра.

* * *

Ночью я услышала, как Лера говорит из комнаты:

— Зай, не забудь меня поцеловать.

Сначала тишина. Потом тихий смех, лёгкий шорох одеяла, звук дыхания, которое невозможно не услышать, если ты лежишь в соседней комнате и считаешь секунды между их словами. Казалось, что даже стены слушают, и им стыдно.

Я перевернулась на другой бок, спрятала лицо в подушку и впервые за долгое время захотела плакать не из-за них, а из-за себя. Из-за того, что всё вроде правильно: жильцы довольны, кофе куплен, полы блестят, а внутри всё крошится. Хотелось хоть как-то выключить чувства, но единственное, что я могла выключить, это свет.

* * *

В телефоне открыла заметки. Пальцы дрожали, будто от холода, хотя в комнате было тепло и пахло их шампунем. Напечатала медленно, почти печатным почерком, чтобы не стереть лишнего:

Запись № 179.

Никаких коммуналок любви. Даже если жильцы мечта и её приложение. Даже если кажется, что это временно. Свадьбы не будет?!

Посмотрела на экран. Текст был короткий, но в нём уместилось всё: усталость, злость, и какая-то тихая, почти взрослая жалость к себе.

Я отложила телефон, выключила свет и прошептала в темноту:

— Добро пожаловать домой, Кирилл.

Ответа, конечно, не было. Только стук капель по подоконнику, как аплодисменты пустого зала после плохого спектакля, который всё равно кто-то сыграл до конца.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 5. Утро на троих

Утро началось с запаха клубничного шампуня не моего. Он выполз из щели под дверью и первым вошел на кухню, пока я еще стояла босиком на плитке и пыталась вспомнить, кому вообще принадлежит это утро? Мне, Кириллу или той, у кого шампунь пахнет уверенностью в завтрашнем дне.

Я мыла кружку и считала до десяти, чтобы не думать. На пятёрке дверь в коридоре щелкнула. На восьмёрке послышался смех тихий, сонный, как будто кто-то в соседней комнате гладит время. На десятом я натянула улыбку тонкую, как пищевая пленка и сказала зеркалу чайника:

— Доброе утро. Нам будет весело, да?

Чайник промолчал. Мудрое существо. Лера вошла первой сияющая, как реклама витаминов. Волосы блестящие, настроение тоже. Белая футболка, кеды, идеальное ощущение, что мир создан ради утреннего света и её подписчиков. Кирилл шёл за ней, с пакетом кофе и видом человека, который умеет жить просто: «без драмы, без сложностей, зато с бодрящим ароматом арабики». Он улыбнулся по-дружески, не подозревая, что этим улыбается прямо по больному месту.

— У тебя тут уютно, — сказала Лера, оглядывая кухню, как дизайнер шоу «Квартирный вопрос». — Можно повесить зеркало? Здесь свет красивый.

— Можно, — ответила я. — Хоть в каждой комнате.

— А если в ванной два? — хихикнула она.

— Тогда сразу видно, кто настоящий человек, а кто отражение, — сказала я, и Кирилл усмехнулся.

— Вот за это я тебя и люблю — всё с иронией.

Слово «люблю» пролетело мимо, задело кожу и растворилось в запахе кофе. Мир сжался до одной кухни, двух кружек и трёх человек, из которых только я понимала, что происходит.

— Полотенца где? — спросил он уже по-домашнему, будто переезд — это просто новый сезон сериала.

— Над стиралкой, справа от бойлера. Только не перепутай кнопки, а то будет сауна без предупреждения.

— Принял.

— А чашки? Какие общие?

— Все, кроме жирафа. Он переживает только мои кризисы.

— Окей, — Кирилл поднял руки. — Без жирафов.

Лера засмеялась и достала телефон.

— Идеальный кадр, — сказала она. — «Новая квартира, старые друзья».

Она поднесла телефон ближе к окну, и экран поймал отражение чайника, в нём моя рука, боком, как дополнительный реквизит в кадре про «чужое счастье». Я сделала вид, что ищу ложку, хотя искала самообладание.

Они завтракали разговорами, я паузами между фразами. Иногда Кирилл смотрел на меня, и я видела, что он всё ещё тот же просто теперь у него другое «доброе утро».

Вся сцена напоминала ситком, где зрители смеются не тогда, когда тебе больно.

Когда посуду помыли, Лера бодро сказала:

— Надо создать чат! Чтобы решать бытовые вопросы — кто покупает молоко, а кто мусор выносит.

Конечно. Вот и он, цифровой апокалипсис.

Кирилл кивнул, как будто это был план спасения человечества:

— Логично. Всё по уму.

Он достал телефон, набрал название:

«Квартира на троих (без кошек и паники)» и добавил нас троих.

Мой экран мигнул, как уведомление от кармы:

«Вас добавили в группу».

Я стояла с кружкой и думала: началось. Раньше у меня были сны — теперь будут push-уведомления.

Квартирный чат — это когда твоя жизнь превращается в табличку «Кто купит салфетки». И особенно весело, когда в этом чате ты, твой краш и его девушка. Ты вроде житель, но на правах мебели с вайфаем. Пишешь «окей» с минимальным энтузиазмом и ставишь эмодзи, которые означают «я не умру сегодня от ревности, возможно».

Я сразу представила будущее этого чата:

Лера: Кто включил духовку?

Кирилл: Я, пицца на обед.

Я: А я — лишняя.

Телефон пикнул. Лера уже написала первое сообщение:

Лера: Ребят, давайте договоримся — не будим друг друга по утрам

Кирилл поставил смайлик с кофе. Я поставила лимон.

Он посмотрел на экран, усмехнулся:

— Лимон?

— Универсальный ответ, — сказала я. — От сглаза, от усталости и от совместного быта.

Он засмеялся. Лера улыбнулась. А я впервые за утро почувствовала, что могу дышать, хоть немного, хоть между их смехом.

* * *

В метро я стояла у двери ближе к выходу и к правде. Рядом женщина листала телефон: свадебные платья, белые, одинаковые. Я посмотрела в стекло напротив. В отражении три лица: её, моё и чужое, прилипшее к памяти. Телефон вибрировал. Сообщение в новом чате:

Кирилл: Кто взял мои наушники с кухни?

Я усмехнулась вслух. Мир так быстро научился превращать жизнь в уведомления.

«Может, любовь — это просто договор о шуме?» — подумала я. — «Ты терпишь чужие звуки и надеешься, что твои не мешают».

Следом вспыхнул экран:

«Игорь: Как ты?»

Не открыто. Не прочитано.

Я убрала телефон обратно, как бомбу замедленного действия. Напротив парень уронил книгу. Я помогла поднять — «Любовь втроём». Случайность рассмеялась мне в лицо. Я вышла на следующей остановке, просто чтобы дышать. Гребанная Вселенная.

* * *

«София» встретила меня, как старая подруга, которая всё видела и всё пережила. Полки стояли по стойке «смирно», на кассе царил привычный хаос из чеков, ручек и чужих историй. А за прилавком Вера. Как всегда в жилете цвета мела и мудрости, с выражением лица человека, который лично спорил с судьбой и выиграл два раунда из трёх.

— Ну что, коммунарка, — сказала она, не поднимая глаз от каталога. — Как твоя новая жилищная драма?

— Пока тихо.

— Тишина — это то, что предшествует буре или скуке. Выбирай сама.

Она полезла под стойку, зашуршала коробками и извлекла нечто подозрительно морщинистое. Сморщенный лимон, величественный, как экспонат из музея бытовой магии.

— Держи, — торжественно сказала она. — Оберег от дураков.

— От каких именно?

— От всех. Но в первую очередь — от внутреннего. Порча — это не магия, это люди. И, к сожалению, чаще всего — мы сами.

Я повертела лимон в руках.

— Он же умер, — сказала я.

— Значит, уже кого-то победил, — отрезала Вера. — Носи. Или ставь на тумбочку рядом с самооценкой.

Я засмеялась. Этот смех спас день хотя бы на пару часов — до следующей встречи с реальностью.

В этот момент дверь скрипнула, и в «Софию» зашёл Игорьаккуратный, как пунктуация в хорошем романе. С коробкой книг, сдержанный, настоящий.

— Привет.

— Привет.

— Как ты? — спросил он.

— Нормально.

— Нормально — это как?

— Как лимон, — сказала я. — Снаружи живой, внутри терпкий.

Вера, конечно, не могла пройти мимо.

— Вот кому пригодился бы оберег, — хмыкнула она. — Слишком мягкий. Надо закалять характер цитрусами.

Игорь улыбнулся.

— Если захочешь уехать, я помогу. У нас дома есть место.

— Не готова к третьей мировой, — ответила я как обычно.

— Тогда хотя бы объяви перемирие с собой, — сказал он и поправил коробку.

Вера к этому времени уже достала телефон и хитро прищурилась:

— А теперь бонус-трек. Смотри. Лера. Stories. Подпись: «Новая глава, новый вид из окна».

На заднем плане моя кружка с жирафом. Я чуть не рассмеялась: слишком нарочито, чтобы злиться, и слишком точно, чтобы не понять намек.

— У некоторых уши только на красоте, — сказала я.

— А у некоторых и сердце там же, — ответила Вера. — Но не завидуй. Снаружи красиво, внутри пыль. И, возможно, тараканы с самооценкой.

Я посмотрела на лимон, на экран, потом снова на Веру. Она вздохнула, как хирург перед сложной операцией, и вручила мне оберег обратно.

— На, носи в сумке. От плохих мыслей. Или кидай, если рядом Кирилл.

— Попаду — что тогда?

— Тогда придётся признать, что всё это не случайность. И что карма у тебя с отличным прицелом.

Я улыбнулась и убрала лимон в карман.

Он там, кажется, зашевелился — как будто сам понимал, что работа будет тяжелая.

* * *

Вечером магазин опустел, книги наконец задышали без людей. Кофе на прилавке остыл, превратился в маленький закат. День, кажется, устал быть днем и медленно сдавал позиции ночи. Я закрыла кассу и на секунду представила, что вся моя жизнь — это букинистическая полка:

— чужие истории, аккуратно расставленные по темам,

— все с подписями, только ни одной моей.

Я прошлась между рядами, провела рукой по корешкам книг. Одни были шероховатые, другие глянцевые, будто уверенные в своём праве быть прочитанными. А я, как закладка, которую случайно забыли и которая теперь живёт здесь насовсем.

Вера собиралась уходить. Она натянула свою шляпу с полями, вечно сбившуюся на бок, и достала ключи, звякнув ими, как дирижер палочкой перед финалом.

— Не забудь закрыть окна, — сказала она, — и сердце тоже, на случай сквозняка.

— Стараюсь, — ответила я.

— Только не думай, что ревность лечится уборкой, — добавила она, глядя поверх очков. — Она пылью питается. Чем больше трешь, тем сильнее растёт.

— Тогда я задохнусь, — сказала я.

— Зато станешь чище, — усмехнулась Вера. — И будешь блестеть как витрина, только не перепутай — блеск не всегда счастье.

Она помахала рукой и ушла, а я осталась среди книг, света и звона тишины. Полка “Философия” смотрела на меня с укором, “Романы о любви” с жалостью, а “Мистика” с пониманием. Я улыбнулась им всем и подумала, что если уж моя жизнь и похожа на книжный магазин, то я, кажется, тот экземпляр, который никто не берёт, потому что аннотация слишком честная.

* * *

Дома было тихо. На кухне горел свет, упрямо и мягко, будто сам не знал, зачем.

Три кружки: две пустые, одна с моим следом человека, который всё ещё делает вид, что живет здесь по праву, а не по инерции.

Я посмотрела на отражение в окне три силуэта, как будто всё ещё здесь: я, он и призрак того, чего не будет. В окне дождь расплывался по стеклу, превращая город в акварель, где все границы стёрты, кроме одной между мной и остальными.

Я вытерла стол, потом окно, потом слёзы не по плану.

Вода текла тонкой струйкой, шептала вместо меня. В этот момент я поняла, что кранидеальный собеседник: слушает, не советует и никогда не упрекает.

Телефон мигнул.

Сообщение.

Кирилл → Лера:

Спасибо, что уговорила переехать. Здесь правда уютно.

Я не хотела читать. Глаз предал первым. Взгляд скользнул по строчке, как по порезу.

Слово “уютно” оказалось острым и не моим.

В животе будто звякнула пустая баночка та, где раньше жили надежды, аккуратно уложенные слоями, как селёдка под шубой. И вот теперь шуба слетела, осталась только соль.

Я поставила лимон на подоконник, рядом с отражением дождя.

«Смотри, — подумала я, — мы теперь оба немного сморщенные, но ещё держимся».

На улице сверкнула молния коротко, как напоминание: всё, что яркое, редко бывает тёплым Села за стол, открыла заметки. Пальцы двигались сами, будто давно знали текст, который я всё это время не решалась написать.

* * *

Запись № 188 Уют — это когда никто не знает, что тебе больно.

Я положила телефон. Экран погас, как будто тоже устал быть свидетелем.

В комнате стало темно не внезапно, а плавно, как будто свет не ушёл, а просто притворился спящим.

Снаружи дождь стучал по подоконнику: упрямо, с чувством, будто тоже хочет что-то сказать, но не умеет подбирать слова. Этот звук был честнее любых признаний. Он не лгал, не оправдывался просто был, как факт существования.

Я тихо сказала:

— Добро пожаловать домой, Кирилл.

Дождь усилился. Подоконник дрожал от его ритма будто время хлопало в ладоши,

прощаясь с чем-то, что не дожило до финала. Я закрыла глаза, и на миг показалось: если прислушаться, можно услышать, как шепчет город «не плачь, завтра снова будет утро».

Я легла, не выключая свет. Сон пришёл, как уставший кот, и устроился рядом без слов. В этом молчании впервые не было боли. Только дыхание. И немного надежды, что завтра я проснусь в своей роли.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 6. Первые столкновения

Утро началось с грохота посуды, будто кто-то решил устроить музыкальный фестиваль под названием «Моя нервная система». Я открыла глаза, услышала звон ложек и поняла: покой официально закончился.

На кухне стояла Лера в белой футболке с огромной надписью be kind. Футболка сидела на ней идеально, как будто kindness у неёврождённое. На ней были короткие шорты цвета капучино и высокий хвост, который держался лучше, чем мои отношения с реальностью. Лера двигалась уверенно, как человек, который не живёт “у кого-то”, а “вдохновляет пространство”.

— А ты… зачем? — спросила я, выбирая между «убей» и «улыбнись».

Она даже не обернулась, только привычно откинула волосы и ответила:

— Так удобнее. Теперь всё ближе к раковине.

— Ага, ближе к сердцу, — сказала я. — Только я привыкла к старому порядку.

— Привычки — это вторая кожа. Иногда стоит менять гардероб.

Мы улыбнулись. Вежливо. По-женски. С мягкой ядовитостью, как будто в воздухе пахло мятой и ревностью одновременно.

На столе стояла моя любимая кружка с жирафом. Она смотрела на меня с высоты своего фарфорового роста и, кажется, тоже осуждала происходящее.

Кружка с жирафом, единственная вещь, которую я привезла из той жизни, где Кирилл был просто Кирилл. Тогда он ещё снимал видео для свадеб, и однажды мы ждали невесту, которая опаздывала уже на два часа.

Мы сидели в кафе у Зоопарка, и он сказал:

— Видишь? Жираф — идеальный символ терпения. Ест, молчит и всё видит сверху.

А потом купил мне кружку, “чтобы напоминала, что всё проходит, даже дурные женихи.” С тех пор я пью из неё всё: от кофе до самоиронии.

И вот теперь эта кружка стояла рядом с Лерой, а её надпись be kind казалась персональным издевательством.

— Ну раз тебе так удобно, — сказала я, — пусть будет по-новому.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Я чувствую — мы с тобой подружимся.

Подружимся.

Я мысленно записала это слово на список “вещей, которые звучат как угроза”.

Кухня пахла кофе и нарушением личных границ. Солнечный свет пробивался через жалюзи полосками, как будто делил комнату на зоны влияния. Моя сторона холодильник и стол. Её мойка и всё остальное.

В этот момент на сцену вышел Кирилл. С кружкой в руке, в футболке цвета усталости и с видом человека, который верит, что кофе решает любую мировую войну.

— Что тут? — спросил он, хмурясь.

— Ничего, — ответили мы одновременно.

— Отлично, — усмехнулся он. — Только без битвы за жирафа, ладно?

Я посмотрела на него спокойно, с тем самым выражением “всё нормально, просто ты сейчас между двумя вулканами”.

— Пока только за территорию, — сказала я.

Он не услышал. Или сделал вид, что не услышал. Отхлебнул кофе и сказал бодро:

— Главное, чтобы все живы.

И ушёл. Миротворец с кофеином вместо щита, оставив нас вдвоём в поле боевых действий под названием “кухонный порядок”. Я посмотрела на жирафа.

Он стоял невозмутимо, как наблюдатель ОБСЕ, и молчал.

— Вот видишь, — сказала я ему, — даже тебе здесь тесно.

Жираф ничего не ответил. Но, кажется, мысленно покачал головой. Да, уж, Вика, да.

* * *

Вера сидела за прилавком и листала каталог свадебных сценариевтех, где обещают «жить долго и счастливо», а мелким шрифтом добавляют: при наличии терпения и бюджета.

— Ну? С кем сегодня дралась?

— С привычками.

— Своими или чужими?

— Обеими.

— Отлично. Значит, взрослеешь. Раньше бы плакала, а теперь моешь тарелки с достоинством.

— Вера, можно без философии до обеда?

— Нельзя. Философия — мой завтрак. Кофе?

Я рассказала про утреннюю перестановку.

— Влюбиться — не преступление, — сказала Вера. — Преступление — мыть за него посуду, пока он живёт с другой.

— Я не мою.

— Пока, — вздохнула она. — Не трогай их, пусть сами обожгутся. А ты держи огнетушитель.

— Какой прагматизм.

— Опыт, — усмехнулась Вера. — Я тоже когда-то жила с мужчиной и его девушкой. Только девушка была я, а мужчина — не мой.

Мы обе рассмеялись. В «Софии» даже смех звучал с эхом будто книги поддакивали.

* * *

Ближе к вечеру дверь магазина звякнула, и я узнала его по походке. Фотограф который был в магазине. Зачем он тут? Впрочем зачем тут я? Теперь он стоял передо мной с той же камерой и улыбкой, как будто вспомнил кадр, который не успел сделать.

— Привет, — сказал он. — Забыла меня?

— К сожалению, нет

— Зря, а бы еще хотел тебя пофоткать.

Я моргнула.

— Это приглашение на свидание или к фотосессии?

— А разве нельзя совместить?

Слева от полки послышалось тихое покашливание. Игорь стоял у входа в пальто, с коробкой книг, как обычно. Он явно услышал последние слова.

— Какая романтика, — сказал он сухо. — Съемка при свете совести.

— Привет, Игорь, — сказала я, — не знала, что ты веришь в фотоэнергию.

— Не верю, — ответил он, — просто странно, что у тебя вдруг появилось время для этого.

Фотограф улыбнулся ещё шире, чуть поигрывая камерой.

— Я не отнимаю время, я его фиксирую, — сказал он. — Завтра в три на Марсовом поле. Не опаздывай, свет ждать не будет.

Игорь фыркнул.

— Конечно, не будет. У вас же съёмка, не жизнь.

Когда фотограф ушёл, Вера театрально подняла глаза к потолку:

— Господи, дай всем женщинам по одному фотографу. И убери свидетелей с комплексами.

Я покраснела.

— Вера…

— Иди, — отмахнулась она. — Пусть хоть кто-то тебя пофотографирует без лимона в руке.

Игорь смотрел на меня, как будто я уже сделала что-то неправильное.

— Не думаю, что тебе это нужно, — тихо сказал он. — Он типичный “солнце и воздух”, а ты — не та, кто живет в фильтрах.

— А может, пора проверить, как я выгляжу при хорошем освещении, — ответила я.

Он ничего не сказал. Только пожал плечами и вышел, звякнув дверью так, будто поставил точку. Я смотрела ему вслед и вдруг поняла, что именно эта точка стала для меня стартом.

— Ну, — сказала Вера, довольно кивая, — видишь? Весна действует даже на петербуржцев.

— Угу, — ответила я. — Особенно на тех, у кого фотоаппарат и свободный день и вечер.

* * *

Вечером у нас снова была свадьба. Не своя, чужая, но по всем признакам типичная миссия по спасению торжества Банкетный зал «Свобода» сиял гирляндами, как витрина с иллюзиями. Невеста с глазами на влажном месте, жених с галстуком, затянутым на уровне паники. А диджей… диджей сиял алкоголем.

Он, по идее, должен был следить за треклистом. На деле он следил только за тем, чтобы стакан не опустел. И он не справился прм с самого начала, уснул. Должен быть скандал, но я решила подстраховать.

Когда подошло время первого танца, жених обратился ко мне, доверительно:

— Девушка, поставьте, пожалуйста, двадцать четвёртую — она для нас особенная.

Я кивнула уверенно, как человек, у которого под рукой профессиональное оборудование и уверенность в завтрашнем дне. Только вот треков в списке было… тринадцать.

Я пролистала плейлист ещё раз. Нет, не ослышалась: тринадцать.

И вот я стою, флешка в руке, гости ждут, невеста всхлипывает, Кирилл где-то в стороне кивает “давай уже”. Мозг выбрал единственную логику: если двадцать четыре не существует, то включи последнюю. Ведь это почти то же самое.

Колонки зашипели, и зал огласил Шура.

“Твори добро на всей Земле…”

Воздух замер. Кирилл обернулся, он был удивлен. Жених моргнул, невеста всхлипнула, гости коллективно задержали дыхание. А я мысленно составляла заявление об увольнении. Это скандал? Это скандал!

И вдруг, аплодисменты. Жених обнял невесту, закружил её прямо под припев:

— Пусть будет так! Это судьба!

Невеста плакала уже от счастья, зал хлопал в ритм, даже повар выглянул из кухни, чтобы подпеть. Шура звучал как гимн нового мира, где ошибки становятся лучшими моментами.

Когда песня закончилась, жених подошел ко мне и торжественно вложил в руку тысячу рублей.

— Это был знак, — сказал он. — Мы хотели танцевать под любовь, а получили смысл жизни.

Кирилл подошёл чуть позже.

— Поздравляю, — сказал он. — Ты только что сделала ребрендинг свадебного танца.

— Ага, — ответила я. — Новый жанр — романтическая комедия с элементами благотворительности.

Мы оба рассмеялись. А потом долго не могли остановиться. И я подумала: может, не так уж плохо, что треков всего тринадцать. Главное попасть в свой.

На 1000 поставлю свечек в храм. Ну или потрачу на золотое яблоко. Скорее второе.

* * *

Когда я уже собирала бокалы со стола, из-за занавеса донёсся голос невесты звонкий, как колокольчик, но с интонацией тревоги воздушной тревоги.

— Подожди, — сказала она жениху, — ты ей дал деньги?

— Ну, сто рублей, чисто символически.

— Сто?

— Ну, ладно, тысячу. За песню.

Пауза. Та, в которой даже официанты перестают дышать.

— А со мной ты посоветовался? — спросила невеста. — Мы вообще-то теперь одна семья, или ты раздаешь семейный бюджет всем, кто включает Шуру?

— Зай, но это же благодарность!

— Благодарность выражают словами, а не купюрами!

Я застыла у занавески, с бокалом в руках, как шпион среднего уровня. Кирилл, проходя мимо, шепнул мне:

— Прячься, сейчас гроза.

Жених стоял с видом человека, который внезапно понял, что семейная жизнь — это не танец, а бухгалтерия.

— Хорошо, — сказал он примирительно. — Считай, я пожертвовал в фонд “Свадьба без нервов.”

— Тогда я — председатель фонда! — фыркнула невеста и ушла.

Кирилл хмыкнул:

— Зато теперь мы знаем, как рождаются семейные скандалы — с трека “Твори добро.”

Я кивнула.

— Кажется, Шура только что разрушил чей-то брак. Или спас пока неясно.

* * *

Дом встретил меня ветром, открытое окно хлопало занавеской, как будто напоминало: жизнь продолжается, даже если ты сегодня ошиблась с треком и песней.

На кухне стояла тишина. На холодильнике висел желтый стикер: «Йогурт Леры. Не трогать». Шрифт был идеальный, ровный, как её настроение.

Я усмехнулась. Йогурт стоял на полке, как трофей победы. Я мысленно взвесила карму и ложку. Решила не трогать. Пока.

Телефон мигнул.

Чат «Квартира на троих (без кошек и паники)”:

Я: Кто съел мой йогурт?

Лера: Я. Он скучал.

Пауза. Та самая неловкая цифровая пауза, когда даже мессенджер ждёт драмы.

Я: Карма. Её не остановишь.

Три секунды тишины — и всплыл ответ:

🍋 Лимон от Кирилла.

Я не выдержала и рассмеялась. Тихо, почти беззвучно. Смайлик-лимон — наш личный язык. Отсылка к Верному «оберегу от дураков», и, кажется, теперь это и был мой новый оберег.

Я поставила телефон на стол и подумала:

вот как теперь выглядит близость — не в объятиях, а в эмодзи,

не в словах, а в знаке, который понимают только двое.

Смайлики — это новая форма признаний. Всё остальное пережиток романтизма.

* * *

Запись № 182.

Быт — это не просто уборка. Это способ расставить чувства по местам. И иногда главное — не перепутать полку.

Я сидела у окна и смотрела, как вечерний свет ползет по крышам.

Петербург был не серым, не мокрым, редкий день, когда город напоминал не депрессию, а фильм. Воздух пах чем-то новымможет, шансом, может, просто свободой, пока никто не пришёл переставлять кружки.

И мне вдруг стало легко. Как будто весь день был не о ревности, а о том, что я наконец могу дышать сама, без разрешения.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 7. Кофе с Игорем

Петербург проснулся солнечным, будто кто-то сверху включил фильтр «тёплое утро».

Даже голуби выглядели дружелюбнее обычного наверное, перепутали весну с надеждой. Воздух пах чем-то новым: то ли свободой, то ли аллергией на очередные глупости.

Я шла по аллее в парке, глядя на свои кеды и пытаясь не думать, что с утра всё уже началось не по плану кофе закончился, настроение тоже. И тут за спиной услышала бодрый голос:

— Улыбнись, ты же не на похоронах!

Фотограф. Тот самый. С неизменной камерой и шарфом, который, кажется, стоил больше моей месячной аренды. Но это не точно. Он шёл уверенно, как человек, который привык ловить свет и случайные женские взгляды.

— Вика! — сказал он, щурясь от солнца. — Давай ещё пару кадров? У тебя лицо — будто в нём спрятан сюжет.

— Сюжет там действительно есть, но с открытым финалом.

— Тем интереснее!

Щёлкнул затвором, ещё раз, ещё. Я стояла, как школьница на медосмотре, не понимала, куда деть руки и почему вообще согласилась.

— Поехали как-нибудь в лес, — сказал он вдохновенно. — Снимем серию “естественная женщина на фоне природы”. Без поз, без фальши и без одежды.

— Ага, а без одежды — обязательно? — уточнила я.

— Ну, не без… просто можно босиком. Я люблю, когда героиня чувствует землю. Это так… искренне. Ну или полностью, как хочешь?

Он сказал это с таким жаром, будто речь шла о спасении мира, а не о моих ногах. Потом опустился на колени, выдохнул и нацелил камеру вниз.

— Стоп, — сказала я. — Ты что делаешь?

— Просто хочу поймать свет. У тебя красивые ступни, они… живые.

Я отступила на шаг.

— Спасибо за профессиональную оценку, но я не часть флоры и фауны.

Он поднял глаза, смущённо, как мальчик, пойманный с дневником одноклассницы.

— Не обижайся, я художник.

— А я человек. И у меня ограниченный лимит на чужие фантазии.

Он поднялся, виновато развёл руками.

— Прости, я увлекся.

— Увлекаться можно хобби, не конечностями моделей, — ответила я. — Тем более бесплатных.

Мы замолчали. На ветке рядом каркнула ворона, будто подтверждая, что финал очевиден. Я развернулась и ушла, чувствуя, как злость смешивается со смехом. Шла быстро, спиной ощущая, что он всё ещё стоит там с камерой, и, скорее всего, думает о композиции, а не о приличиях.

Вот и всё: моя первая фотосессия закончилась на слове «ступни». Символично. Всё в моей жизни начинается с головы, а заканчивается тем, что кто-то смотрит под ноги.

* * *

В «Софии» было прохладно, пахло бумагой, пылью и новой партией свадебных каталогов тех, где на обложках обещают вечное счастье в рассрочку. Вера сидела за кассой и считала монеты так внимательно, будто собирала пазл из судьбы.

— Ну? — спросила она, не поднимая глаз. — Фотографировал?

— Фотографировал.

— И?

— Предложил съемку в лесу.

— Голую?

— Почти. Только без контракта и с обещанием духовности.

— Классика жанра, — кивнула она. — Все творцы одинаковые. Им подавай “душу на фоне природы”. Главное, чтобы природа не сопротивлялась. Ты отказалась? Дурочка ….

Я усмехнулась и села на прилавок.

— Думаю, природа во мне проснулась, когда он начал ползать у моих ног.

— Главное, что не успел посадить семена, — спокойно ответила Вера. — Пей чай. От сглаза и от глупости помогает одинаково.

Я не успела ответить, дверь магазина звякнула. Вошёл Игорь. Аккуратный, как пунктуация, с коробкой книг в руках и тем самым взглядом, от которого чувствуешь себя одновременно школьницей и персонажем Чехова.

— Привет, — сказал он. — У тебя минутка?

— Зависит от темы, — ответила я. — Если ноги, ступни, ногти на ногах то нет.

— Темакофе.

Вера издала довольный звук, как кот, услышавший слово «рыба».

— Я пойду в подсобку, — сказала она. — Не мешать кофею завязаться с молоком.

Игорь подошёл ближе, чуть помявшись.

— Я подумал… может, пойдём куда-нибудь? Без лимонов, без посуды, просто поговорить.

Я прикусила губу. Хотелось ответить в привычном стиле: “я занята” или “я не верю в прогулки по майскому воздуху”. Но вспомнила фотографа, его взгляд, который видел свет везде, кроме лица, и слово “ступни”. И вдруг ощутила, что устала от внимания, в котором нет смысла.

Может, не все мужчины в этом городе измеряют интерес длиной ног? Некоторые толщиной книги. Это уже почти надежда.

— Ладно, — сказала я. — Один кофе. Без обещаний и без сахара.

Он улыбнулся так, будто ему только что выдали пропуск в мой внутренний мир.

— Договорились, — соврал он.

И я подумала, что если Петербург действительно город встреч, то, может, это одна из тех, которые что-то меняют. Или хотя бы дают повод надеть платье без пятен от кофе.

* * *

Когда мы вышли, Игорь держал дверцу, как джентльмен из фильма. Я обернулась, а у входа стоял тот самый фотограф. С букетом.

— Вику не ищите, — сказала Вера ему. — Она уже на кофе.

— Я хотел извиниться, — сказал он.

— Поздно. Но я могу принять извинения за неё.

Он посмотрел на неё внимательнее.

— У вас необычные руки.

— Не хуже ног, — ответила Вера, не моргнув.

Я услышала только кусочек разговора, уходя с Игорем, но потом Вера мне всё переслала. Они пошли в кафе, где подавали вино “для творческих личностей”, и он действительно фотографировал её ноги. А Вера потом написала: «Он сказал, у меня форма стоп — как у женщины, которая знает себе цену. Я не спорила»

* * *

Кафе оказалось уютным: кирпичная стена, немного тусклого света, будто его специально приглушили, чтобы люди казались мягче, чем есть. На полкахстарые книги и растения, которые выжили вопреки уходу. Меню без цен. Тревожный знак: если в жизни что-то без цены, значит, платить придется чем-то другим.

Игорь выбрал столик у окна, аккуратно подвинул мне стул, как будто это часть ритуала.

— Возьми что хочешь, — сказал он. — Сегодня я угощаю.

— Ну тогда чизкейк. Сладкое помогает не выглядеть напряженной.

— А ты напряжена?

— Всегда. Просто иногда маскирую под иронию.

Он улыбнулся.

— Ты красивая, когда не саркастичная.

— А я саркастичная, когда пытаюсь выжить, — ответила я, и впервые за день почувствовала, что говорить правду можно не в шутку.

Разговор шел легко: про книги, кино, странные привычки. Он рассказывал, как в детстве мечтал быть актёром, а я, как мечтала не быть официанткой на чужих свадьбах. Смех был настоящий, и я даже поймала себя на мысли, что этот вечер может стать началом чего-то нормального. Без пафоса, без драм. Просто люди и кофе.

Пока не наступила фраза, после которой вселенная тихо потерла виски.

— Я подумал, тебе стоит меньше работать, — сказал Игорь. — Я мог бы помочь тебе с деньгами.

Я моргнула.

— С деньгами?

— Ну да. Я всё посчитал. Если ты поедешь ко мне, расходы уменьшатся. Мама готовит, у нас есть гараж. Я мог бы тебя содержать.

Он говорил это спокойно, уверенно, как бухгалтер, читающий инструкцию к совместной жизни.

Я посмотрела на него поверх чашки.

— Подожди. То есть ты предлагаешь мне стать приложением к гаражу?

— Нет, конечно! Просто стабильность. Женщина должна быть под защитой.

Эта фраза ударила мягко, но точно в висок. Я почувствовала, как всё во мне сжалось, будто кто-то снова пытается упаковать меня в коробку под названием «нормальная жизнь».

Я сделала глоток кофе, горький, как здравый смысл.

— Спасибо, — сказала я, — но я уже под защитой. От глупых идей.

Он смутился.

— Я, наверное, поторопился. Просто хотел, чтобы тебе было спокойно.

— Спокойно — это когда в душе не стоит сигнализация, — ответила я. — А не когда мама варит борщ.

Он отвел взгляд в окно. За стеклом шел редкий петербургский дождь, тот самый, который всё время обещает начаться и не может решиться. Мы сидели, как два человека, у которых внезапно закончился Wi-Fi, а тема для разговора пропала вместе с сетью.

Официант принёс счёт. Игорь быстро схватил чек.

— Я заплачу.

— Конечно, — сказала я. — Ты же всё посчитал.

Он вздохнул, и в этой паузе было всё: растерянность, усталость, попытка быть нужным. Я знала, что он не злой. Просто из другой эпохи, где женщины «под защитой», а чувства измеряются в килограммах борща и литрах бензина до гаража.

Когда мы вышли из кафе, я подумала: мир делится на тех, кто хочет тебя понять, и тех, кто хочет тебя содержать. Первым благодарность.Вторым чек за кофе.

* * *

Иногда я думаю, что жить с родителями в тридцать — это как подписка на базовый тариф жизни: всё вроде есть, но без функции «свобода».

Плюсы очевидны: еда, забота и ощущение, что тебя всё ещё кто-то ждёт домой.

Минусы: те же самые. Еда, забота и ощущение, что тебя всё ещё кто-то ждёт домой.

Когда у тебя секс, мама и папа знают это с вероятностью сто процентовдаже если делают вид, что просто смотрят телевизор.

Когда ты болеешь, они ставят чайник быстрее скорой помощи, но вместе с чаем подают лекцию «а мы тебе говорили».

И самое сложное — это не отсутствие уединения, а отсутствие взрослости.

Ты вроде взрослая, но каждый раз, когда моешь посуду, чувствуешь себя подростком на продлёнке.

Жить с родителями — это удобно, вкусно и очень тепло.

Но иногда тепло — это просто форма зависимости, завернутая в плед.

* * *

Я набрала маму, просто услышать голос, без повода. Долгие гудки. Никто не ответил.

Наверное, на даче, наверное, занята. Я смотрела на экран и подумала: странно, как быстро взрослеешь, когда некому сказать, что устала.

* * *

В метро я стояла у окна и наблюдала за своим отражением в стекле. Оно казалось усталым, как и город тот, что всегда делает вид, будто никуда не спешит, но всё время кого-то подгоняет.

По вагону тянуло теплом и чужими разговорами. Все напоминало про некие извращения. Напротив женщина листала глянцевый журнал со статьёй: «5 способов ухаживать за ногами».

На соседнем сиденье две девушки оживленно обсуждали эпиляцию, спорили, что лучше сахар или воск? А чуть дальше мужчина лет сорока пристально смотрел вниз. Прямо на мои ноги. Я почувствовала, как раздражение медленно, но верно ползет вверх по позвоночнику. Только не ещё один фетишист. Господи, ну за что мне второй за день?

Я сделала шаг в сторону, но взгляд его не изменился. Он словно изучал меня, и это было не просто взгляд — это была диагностика с уклоном в тревогу. Я уже почти готова была сказать что-то едкое вроде: «Насмотрелись? Экспонат закрыт».

Он поднял руку, сделал жест, прямо на меня, пальцем. Я резко отпрянула, чувствуя, как напряглись плечи. только не это! И в этот момент он спокойно произнес:

— У вас пятно. Кофе. На джинсах.

Я моргнула. Посмотрела вниз, действительно, на колене коричневое пятнышко, аккуратное, как клеймо моего неловкого дня.

— Простите, — пробормотала я. — Долгий день.

Он улыбнулся с легкой усталостью.

— Бывает, — сказал он и вышел на следующей остановке.

Двери закрылись, поезд снова дернулся, а я осталась стоять, глядя в окно и чувствуя, как краснеют уши. От стыда, от глупости, от того, что слишком быстро привыкла ждать подвоха.

Может, проблема не в людях, а во мне? Может, просто устала от подозрений, от напряжения, от постоянного ожидания, что кто-то снова захочет забрать кусок моего спокойствия: взглядом, словом, предложением «поймать свет».

В отражении я выглядела нормально: ни героиней, ни жертвой, просто женщиной, у которой кофе пролился не туда, куда нужно. И впервые за день мне стало немного смешно. Если это и знак, то, наверное, такой: хватит воспринимать всё как сигнал тревоги. Иногда это просто пятно.

* * *

Дома всё было по привычному сценарию, только актёры не менялись. Кирилл и Лера сидели на кухне, идеальная пара в декорациях бытового счастья. Он резал сыр ровными кубиками, как будто от этого зависел мировой баланс, а она смеялась своим фирменным смехом звонким, уверенным, без лишних пауз. Что-то рассказывала про йогу, про баланс и дыхание и в её голосе было то спокойствие, которого мне хронически не хватало.

Я прошла мимо, сказала «привет» и тут же спряталась в своей комнате, как человек, который знает: чем меньше реплик, тем меньше шансов на боль. Закрыла дверь, облокотилась на неё и выдохнула, будто сбежала с поля боя.

Телефон мигнул.

Игорь: «Я был не прав. Просто хотел, чтобы тебе было спокойно. Может, начнём заново?»

Я прочитала сообщение дважды. «Спокойно» — слово, которое почему-то всегда звучит как «удобно». Я не ответила. Просто положила телефон рядом, включила ноутбук, чтобы спрятаться в сериалы, где у героинь хотя бы саундтрек к страданиям прописан заранее.

Экран мигнул — новое уведомление.

Вера.

Фото. Её ноги в колготках в мелкий горошек, аккуратный, почти художественный кадр.

Подпись: «Ну как, нормально получилось?»

Я моргнула.

— Откуда? — написала я, хотя уже подозревала ответ.

Через секунду пришло новое фото. Селфи: Вера и фотограф.

Он с довольной улыбкой творца, она сияющая, как будто выиграла не конкурс красоты, а внутренний спор с возрастом.

«Он сказал, у меня шикарная арка стопы. А я не спорила», — добавила Вера.

Я уронила телефон на кровать и сначала просто сидела, не зная, смеяться или звать священника. Как мне это теперь забыть?! Потом всё-таки рассмеялась. Громко, до слез, с тем самым хриплым звуком, который появляется, когда жизнь превращается в комедию без сценариста.

Весна в Петербурге время чудес. Кто-то влюбляется, кто-то цветет, а кто-то открывает в себе фетиш, не дожидаясь психолога.

Я посмотрела на окно — за стеклом уже темнело, на кухне снова зазвучал смех Леры,

и вдруг стало как-то тепло. Не от лампы и не от батареи, а от осознания, что я хотя бы ещё могу смеяться. Даже если всё вокруг напоминает цирк без клоунов.

Запись № 183

Перед свадьбой проверить жениха на всякие извращения. А то потом выяснится, что у него альбом не с отпуском, а с чужими ногами.

Я нажала «сохранить заметку» и улыбнулась. Кажется, у каждой любви свой ракурс.

Просто у некоторых слишком нижний.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 8. Бар после сказки

Мама невесты начала раньше всех.

Ещё до того, как молодые успели подъехать, она собрала нас, официантов, как школьников на классный час, и велела выключить свет.

— Чтобы вы понимали, — сказала она с торжественным видом, — как всё начиналось. Это важно, чтобы работать с душой.

А эхо разнесло от стен “шизанутая-я-я-я-я”

На стене вспыхнул проектор. Заиграла нежная музыка из разряда «вечная любовь в исполнении синтезатора». И началось слайд-шоу, десять минут чужого счастья, смонтированного в PowerPoint.

На первом кадре — дочка в купальнике на фоне Турции.

На втором — дочка на Бали, с коктейлем в руке и фразой в подписях: «Жизнь — это путешествие».

Дальше дочка с подругой в кафе. С той самой подругой, как я поняла, которую потом лишили и кафе, и парня.

Потом — дочка в салоне красоты, дочка в машине, дочка на коне (в буквальном смысле, хотя метафора точная).

Двадцать кадров. Из них только два с женихом.

И оба какие-то случайные, будто он попал в кадр по ошибке, пока снимали дачу.

— Они познакомились, — рассказывала мама, вытирая уголки глаз, — когда у нее был трудный период. У нее были сложные отношения.

Я мысленно отметила, что у всех трудный период, просто не у всех потом свадьба

— Но потом появился Олег, — продолжала мама. — Он старше. Он надёжный. Он… ну, вы видите.

Мы все посмотрели. Видели. Старше — это факт, надёжный — по выражению лица, а «богаче» даже без уточнений. Он из тех, кто входит в зал с уверенностью человека, который умеет платить картой без лимита.

Я стояла с подносом, глядя на экран, и думала:

Иногда финансы действительно стреляют быстрее, чем купидон. Особенно если у купидона ипотека и просрочка по кредиту.

На очередном кадре дочка позировала с букетом у моря, та самая поза «невеста мечтает о будущем». Слева были обрезаны “сложные отношения” или просто бывший, но руку его мама не заметила. Я усмехнулась: всё понятно. Новый жених просто попал в кадр повыше, на уровне счета в банке.

Кирилл, проходя мимо, тихо шепнул:

— Такое ощущение, что свадьба — это просто презентация нового айфона под брендом “Олег”.

Я едва сдержала смешок.

— Главное, чтобы гарантия дольше года.

Музыка все играла, мама сияла. Последний слайд надпись «Судьба всё расставит по местам» и фото дочки в белом платье. Мама всхлипнула, выдохнула и объявила:

— Ну вот. Теперь вы знаете, что такое настоящая любовь.

— Угу, — пробормотал Кирилл, — Любовь живет 20 слайдов

Свет включили, мама взяла салфетку и вытерла глаза.

— Прошу всех держать настроение. Свадьба — это день, когда нельзя грустить. Только счастье и только любовь.

Я посмотрела на экран, где завис последний кадр, невеста смотрит вдаль, а рядом только тень от мужчины, которого почти не видно. И подумала: да уж. Главное — не кто рядом, а кто оплачивает декорации.

Музыка смолкла, мама ушла проверять цветы. А я поймала себя на мысли, что сегодня будет длинная ночь. Слишком длинная, чтобы верить в сказки.

* * *

Сначала всё шло по сценарию. Шампанское, поцелуи, медленные танцы, селедка под шубой (так захотела мама невесты). Будто всё это уже кто-то когда-то репетировал и просто нажал “повтор”. Я стояла у стойки с подносом, наблюдала за происходящим и пыталась не считать, сколько раз за вечер слово «любовь» прозвучало рядом с «торт».

А потом по классике жанра появился бывший. На каждой свадьбе есть один такой, который не смог пережить. На самом деле это редкость, я такое видела не часто. Но тут он был так актуален, как никогда. Как в российском сериале, только менее талантливо.

Он ворвался в зал, как новая этика в инфоповестку. Громко, не к месту и с обвинениями.

— Это не любовь! — крикнул он, дрожащим голосом. — Она мне клялась!

Музыка оборвалась, диджей завис над пультом, как студент перед экзаменом. Мама невесты побледнела, схватилась за торт и едва не повалилась на стол с закусками.

Невеста замерла, жених напрягся, а Кирилл, как всегда, решил сыграть в дипломата.

— Успокойтесь, — сказал он, поднимая руки. — Давайте выйдем, поговорим.

— Да пошел ты! — взревел тот и махнул кулаком.

Кирилл увернулся… почти. В итоге получил аккурат под глаз, будто по заказу фотографа, симметрично и выразительно. В зале повисла пауза. Я услышала, как у кого-то из гостей упала вилка. Скоро придет еще какая-то женщина?! Бывшая жениха …

Бывшего скрутили охранники, мама невесты плакала, а Кирилл стоял, прижимая лёд к лицу и улыбаясь так, будто это был не удар, а татуировка от судьбы.

— Всё нормально, — сказал он, когда я подошла. — Главное, без потерь.

— Ну, кроме синяка, — заметила я.

— И гордости, — добавил он, рассмеявшись.

Жених подошёл, глядя на него с жалостью и лёгким чувством превосходства.

Сунул в руку купюру.

— На лекарства.

Я сразу подумала “мудак”. Кирилл хотел отказаться, но жених уже ушёл, хлопнув по плечу, как старшего по цеху. Через минуту вернулсявдохновленный, как человек, который наконец нашел себе социальную миссию.

— Слушай, — сказал он, — вот ещё тысяча. А тебе сорок сверху.

Он передал мне купюры

— Кинь, пожалуйста, в ползунки за мальчика.

Я моргнула.

— В какие ползунки?

— В конкурсе! — улыбнулся он. — Мы сейчас определяем, кто у нас родится первым — мальчик или девочка. Надо бросить деньги. Ок?

Он подмигнул. Я машинально взяла деньги. Потом подошла и на автомате кинула купюры куда надо.

Ведущий, сияя от энтузиазма, подхватил микрофон:

— Вот это да! Даже обслуживающий персонал голосует за мальчика! Вот это единство! Вот это любовь!

Гости зааплодировали. Кто-то крикнул “молодцы”, кто-то поднял бокал. Я стояла с подносом и чувствовала, как внутри всё переворачивается.

От смеха, от неловкости, от того, как быстро чужие деньги превращаются в форму власти. Когда за тебя решают даже в шуточных конкурсах, когда твоя улыбка становится частью “атмосферы праздника”, а твой жестдекорацией для чужого счастья.

Мне стало физически тошно. Ведущий всё ещё говорил про “единство команды”, а я думала, что это не команда. Это аукцион. Кто больше заплатит, тот и прав. А у меня денег нет. Печаль.

Кирилл посмотрел на меня, усмехнулся сквозь синяк:

— Всё в порядке?

— Конечно, — сказала я. — Просто думаю, за кого бы я сама поставила деньги.

Он кивнул, не задавая лишних вопросов. Мы оба знали: в этой работе ты всегда либо декорация, либо фон. Главное — не стать ставкой. Очень захотелось домой.

* * *

Ближе к полуночи, когда гости уже перешли из состояния «танцуют» в стадию «плывут», ко мне подплыл один из друзей жениха. Тот самый тип мужчин, которые считают себя подарком человечеству, но явно без чека.

— Слушай, — сказал он, держа бокал и слегка покачиваясь, — а ты красивая.

Я выдохнула. В его голосе была вся усталость мира и много-много виски.

— Не хочешь немного… расслабиться? — добавил он, при этом подмигнув так медленно, будто делал это впервые. Возможно даже успел поспать немного.

— Нет, спасибо, — ответила я, — я уже работаю в сфере обслуживания.

Он хмыкнул, сделал шаг ближе.

— Ну, я не про обслуживание, — сказал он, — а про удовольствие.

— А я не про то и не про другое.

— А если за деньги? — он улыбнулся, будто произнес что-то остроумное.

Я повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза.

— Деньги покупают еду, диван и тишину. Но счастье и оргазм, у них другая валюта.

Он моргнул.

— Какая ещё валюта?

— Согласие. И взаимность, — сказала я, — в обменнике не продаётся.

Он не понял. Обычно такие не понимают, у них на месте эмпатии банковский терминал. Я уже хотела просто уйти, но тут рядом появился Кирилл.

— Всё нормально? — спросил он.

— Почти, — ответила я.

— Уйди, — сказал Кирилл мужчине, спокойно, но так, что спорить не хотелось. — Пока культурно.

Тот хмыкнул, но отступил.

— Я просто шутил, — сказал он, пятясь.

— Отлично, — ответил Кирилл. — Тогда все посмеялись.

Он ушел, ворча себе под нос, что “раньше девушки были проще”. Я фыркнула:

— Ага, просто не было фронтлайна между границей личного и общественного.

Кирилл усмехнулся.

— Ты умеешь словами ставить на место.

— Ну а ты — лицом. Отличная командная работа.

Он пожал плечами.

— Нет, просто устал смотреть, как идиоты думают, что могут купить всё.

Я посмотрела на его синяк, теперь уже слегка пожелтевший, как воспоминание о чужих ошибках.

— С таким лицом ты похож на человека, который спасает мир по ночам.

— Не мир, — сказал он, — просто коллег. Мир слишком дорого обойдётся.

Он зевнул, потянулся, снял галстук, словно сбрасывая день.

— Всё, хватит героизма. Смена закончилась.

Я улыбнулась.

— И что теперь?

— Пойдём в «Дикую лошадь». Там бармен понимает, когда молчание, лучший заказ. ты сейчас, я тут закрою и присоединюсь.

Я кивнула. Свадьба за стеной всё ещё гудела — музыка, тосты, смех. Но мы шли к выходу, и каждый шаг казался глотком воздуха после многочасового шампанского. Иногда лучший звук в мире — это просто тишина, в которой никто не предлагает тебе купить твоё собственное спокойствие.

* * *

Бар «Дикая лошадь» жил своей ночной жизнью: полумрак, липкий пол, запах пива и разговоров, которые никому не нужны утром. Я пришла раньше Кирилла, заказала сидр и попыталась притвориться частью интерьера. Но у бара сидел он, тот самый бывший, который вчера врезал Кириллу.

Когда он заметил меня, то встал, снял кепку, как на исповеди.

— Прости, — сказал он. — За всё. За глаз, за шум, за…

— Не извиняйся, — ответила я.

Он усмехнулся и кивнул бармену.

— Девушке ещё один сидр. На меня запиши.

Мы выпили. Он стал говорить быстро, будто боялся, что музыка его перебьет:

— Я не хотел туда приходить. Просто… не смог смотреть, как она за другого.

Пауза. Он достал телефон, показал экран.

— Видишь? Пишет всё ещё. Только осторожно. «Ты же знаешь, всё не так».

Я посмотрела на сообщения, короткие, будто любовь на диете.

— Любит, но выбрала стабильность, — сказал он. — У него деньги. У меня чувства.

— Может, у тебя просто меньше денег, — тихо ответила я. — А чувства — это валюта, которая редко котируется.

В этот момент появился Кирилл. Синяк уже почти сошел, но выглядел как напоминание о вчерашнем.

— О, герой, — сказал бывший. — Я твой должник.

Он жестом подозвал бармена:

— Два пива.

Кирилл сел рядом, поднял бокал:

— За то, чтобы драться только один раз, и потом пить вместе.

Мы чокнулись.

Разговор пошел сам собой: про свадьбы, людей, выбор, деньги.

— Деньги — это зло, — сказал бывший. — Они забирают чувства.

— Не согласен, — возразил Кирилл. — Деньги — это тест. Проверка, кто ты без них и с ними.

Я задумалась.

— А может, всё проще? — сказала я. — Деньги — это просто инструмент. Как штопор. Главное не пытаться им открыть сердце.

Мы рассмеялись. Не громко. Бармен поставил новый раунд, а я поймала себя на мысли: в этот момент никто не был врагом. Просто трое уставших людей, которые пытались понять, что важнее: счастье или счёт в банке. И ответа, конечно, не было. Только тишина между фразами та, где каждый слышит свое.

* * *

Такси пахло освежителем и таксистом, потому что по другому запах я не смогла описать. Таксист оказался из тех, кто верит, что каждая поездка, это повод для беседы.

— Молодые, вы куда? — спросил он бодро.

— Домой, — ответила я.

— Вместе? — уточнил он.

— Ну да, — машинально сказала я, и сразу почувствовала, как Кирилл чуть напрягся рядом. Он помолчал. Я считала 1-2-3-4-5. После пяти он отреагировал.

— Мы не пара, — уточнил он, глядя в окно.

Таксист усмехнулся:

— Не пара? Да вы что! У вас аура общая, сразу видно. Такая синенькая.

— Это просто совпадение графика, — буркнул Кирилл.

— Ага, — сказала я. — Мы просто синхронизированы бытовыми страданиями.

Таксист засмеялся:

— Ну, так с этого всё и начинается. Сначала “не пара”, потом “посуду вместе моем”.

Кирилл молчал. Я смотрела в окно, огни города растекались по стеклу, будто кто-то подрисовывал маршрут наших эмоций. И всё же в этой тишине было странное тепло. Он не оборачивался, но я знала: улыбается. Не широко чуть, едва заметно.

Когда мы доехали, Кирилл вышел первым, заплатил и, неожиданно для себя, подал мне руку. Я взяла её на секунду, без слов. Как будто действительно вместе. Хотя бы на эти пять секунд между «не пара» и «доброй ночи».

* * *

Дома мы почти не разговаривали, будто всё уже было сказано в такси, и теперь каждая фраза могла разрушить хрупкое перемирие. Кирилл пошёл в ванную, я в свою комнату. Закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и слушала, как он чистит зубы. Ритмично, спокойно, будто от этого зависело равновесие мира.

Звук воды казался странно интимным не громким, не навязчивым, просто живым. Я ждала, пока он закончит, чтобы не столкнуться. И в то же время, чтобы столкнуться.

Эта дилемма была в духе всего, что происходило между нами: хочу и не хочу одновременно.

В голове уже шёл фильм. Он выходит, я выхожу. Секунда паузы, взгляд в глаза.

Шаг навстречу, ещё один. Поцелуй не как признание, а как ошибка, на которую всё равно не жалеешь.

Я даже представила, как потом всё будет: неловкий смех, его рука на моём плече, реплика про “это случайно”. Но реальность оказалась проще и честнее. Я уснула раньше, чем он выключил воду. А может, просто закрыла глаза, чтобы не увидеть, что между нами пока тишина не от покоя, а от осторожности.

* * *

Утром я проснулась от солнца, которое, как всегда, пришло без предупреждения и без приглашения. Комната была залита светом, будто кто-то включил прожектор на мою неготовность к новому дню. Из кухни тянуло кофе не моим, конечно. Лера уже успела сварить, Кирилл, судя по звукам, искал чистые чашки.

Я взяла телефон, пролистала до заметок и напечатала:

Запись № 185. Никаких презенташек на свадьбах.

Любовь не стартап, и никому не нужно знать, как ты “всё почувствовала”. Главное, чтобы потом не пришлось делать слайды с подписями “ошибка” и “новый этап”.

Я улыбнулась. Петербург снова дышал сыростью и началом весны, как будто город всё ещё не определилсяжить или дремать. На кухне Лера что-то напевала, Кирилл ронял ложки, а я лежала и думала: может, счастье и правда где-то рядом?

Просто иногда оно пахнет не цветами, а кофе, зубной пастой и лёгким синяком под глазом.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 9. Сосед по тишине

Лера уже ушла. Это было странно само по себе, потому что обычно ее уход невозможно не заметить. Она шумела, как женщина-бытовой-оркестр: фен, звонки, хлопки дверей, аромат духов, который заполнял пространство так, будто собирался зарегистрироваться по месту жительства. А сегодня все тихо.

А на кухне сидел Кирилл. Растрепанные волосы, домашняя футболка с надписью “Ctrl+S your life”, бутерброд в одной руке и нож в другой, как будто балансировал между завтраком и самоанализом. Он выглядел так естественно, что даже эта кухня вдруг показалась его осбственностью. Я остановилась в дверях, глядя на него, и поймала себя на мысли: мне не нравится, как легко он вписывается в мой утренний хаос.

— Доброе утро, — сказала я, стараясь звучать спокойно.

Он поднял взгляд, улыбнулся уголком губ.

— Уже обед. Я думал, ты не проснешься.

— Я тоже думала, — ответила я, наливая себе кофе. — Но организм решил, что депрессия — это роскошь не моего бюджета.

Он усмехнулся.

— С таким подходом ты точно выживешь.

Мы ели бутерброды молча, глядя в окно. Петербург неохотно притворялся южным городом: редкое солнце разливалось по подоконнику, на стекле играли блики, за окном кто-то чинил велосипед. Тишина была не неловкой, скорее, тёплой. В ней можно было остаться, не объясняясь.

— Ты правда любишь эту работу? — спросил он после паузы, кивая на мою сумку с логотипом «Софии».

— Ага. Там людьми, которые все еще ищут себя между страниц.

— Но платят тебе копейки.

Я пожала плечами.

— Это не главное.

— А что главное? — спросил он. — Самореализация, атмосфера, чай из старого чайника?

— Чтобы не скучно было жить.

Он посмотрел на меня чуть дольше, чем стоило.

— Может, всё-таки пора повзрослеть?

— Ты предлагаешь мне офис? — я усмехнулась. — Серые стены, корпоративные рассылки и разговоры о KPI?

— Почему нет? Стабильность, чайник, график, корпоративы. Всё, как у людей.

— Я представляю себя в офисе — и сразу вижу книгу «Мы». Все одинаковые, улыбаются по расписанию, дышат по норме, еда по норме, секс по норме, оргазм если выполнишь KPI. Брррррр.

— Не всё так страшно.

— Там душно от чужих планов. Я знаю.

Он рассмеялся.

— Ты неисправима.

— Я предпочитаю слово “живая”.

Мы снова замолчали. Кирилл откинулся на спинку стула, положил руку на стол. Его пальцы почти коснулись моих. Почти, но этого было достаточно, чтобы всё внутри сжалось и расправилось одновременно. Тепло от его руки будто просочилось сквозь воздух такое, которое не обжигает, а просто напоминает, что ты еще можешь чувствовать.

Я не отдернула руку. Просто смотрела, как солнечный луч упал прямо на наши пальцы, делая этот момент каким-то слишком настоящим. Мир вдруг стал тише, как будто всё лишнее ушло в фон.

Он первым отвел руку.

— Пора на работу, книжница, — сказал он, вставая.

Я улыбнулась.

— А ты романтик, хоть и притворяешься реалистом.

Он уже был в дверях, когда добавил:

— Просто знаю, что завтра снова утро. И всё начнётся заново.

А я осталась сидеть за столом с чашкой, хлебными крошками и чувством, что этот день запомнится не событиями, а дыханием.

* * *

В своей комнате я открыла шкаф и уставилась на свой личный музей вечной юности. Джинсы три пары, все с разными степенями выцветания и историей неудачных свиданий.

Толстовки, как эмоциональные доспехи, удобные и безопасные, потому что никто не ожидает от девушки в толстовке решения судьбоносных вопросов.

Футболки с надписями: “Books not boys”, “Coffee and sarcasm”, “Живу как пишу, через запятую”.

Юбки лежали отдельно, будто на карантине, редко выгуливающие и подозрительно оптимистичные.

Каблуков — ноль. Пиджаков — ноль. Блузка — одна, но она для совращения, прозрачная.

Только кеды, свитеры и вещи, в которых удобно бежать, но не стоять.

Я вздохнула. Может, и правда пора «повзрослеть»? Купить пиджак. Научиться гладить рубашки. Говорить фразы вроде: «У меня встреча в 10» и «да, я на фрилансе, но с НДС».

Я представила себя в офисе: застывшая улыбка, бейдж, коллеги, которые знают всё про ипотеку и ничего про смысл жизни. Кофе из автомата, скука по графику, разговоры про отпуск “на две недели в Сочи”. Всё аккуратно, всё правильно. И пахнет не свободой, а сгоревшими мечтами и кондиционером.

Нет, не моё. Мой гардероб, как и я, всё ещё живёт между подростковыми бунтами и взрослыми счетами. И, может быть, это честнее, чем казаться тем, кем не успела стать.

Кеды, джинсы и футболка. Все мое богатство на мне. Вперед.

* * *

В «Софию» пришел философа в костюме. Он выглядел как Нео из «Матрицы», если бы выбрал не ту таблетку и остался работать в бухгалтерии. Белая рубашка, серый пиджак, глаза с выражением: «а смысл?»

— Посоветуйте что-нибудь про систему и личность, — сказал он, поправляя галстук.

— “1984”?

— Читал.

— “Скотный двор”?

— Читал.

— “Мы”?

— Моя настольная.

— “Рассказ служанки”?

— Есть.

— “Первому игроку приготовиться”?

— Дважды.

Я вздохнула и капитулировала:

— Зову подкрепление.

Из подсобки вышел Игорь.

— Опять антиутопист? Сейчас вылечим.

Они быстро нашли общий язык, рассуждали о мире, где всё по правилам, и свободе, которую никто не выдерживает дольше недели. Я слушала и думала: наш магазин — тоже антиутопия, только с запахом кофе и пыли.

Вера, проходя мимо, вставила реплику без приглашения:

— Люди, которые любят антиутопии, просто боятся жить. На бумаге страдать безопаснее.

— А почему магазин называется “София”? — спросил клиент.

Вера загадочно улыбнулась.

— В честь пуделя.

— Простите?

— Сучка. София. Умерла во время Олимпиады-80. Светлая память. Моя любимица.

Она сказала это с такой серьезностью, что клиент кивнул.

— Соболезную.

— Спасибо, — ответила Вера. — Всё настоящее рождается из любви и потерь. Даже названия магазинов.

— Хорошо, что вы не назвали его “Сучка София”.

* * *

К вечеру я собиралась на очередную свадьбу, четвёртую за месяц и, кажется, тридцатую по счёту в моей внутренней статистике чужих чувств.

Мир снова готовился праздновать любовь, ту самую, которую клянутся хранить до смерти, а в итоге возвращают по гарантии через пару сезонов.

Вокруг меня были книги: полки, страницы, мягкое шуршание бумаги.

Они смотрели с лёгкой усталостью и будто шептали: «Мы всё это уже читали. И концовка там всегда одна».

* * *

Свадьба проходила в старом особняке, где каждая стена, кажется, помнила как минимум три поколения тостов, признаний и скандалов. Свечи, белые ленты, живая скрипка, всё выглядело как в фильме, где у любви приличный бюджет и хороший осветитель. Воздух пах не чувствами, а шампанским и нарезкой из сыра, но никто не возражал, ведь у каждого праздника своя правда.

Гости улыбались, фотограф размахивал объективом, официанты двигались слаженно, как хор из усталых ангелов. Невеста блистала, жених сиял, мама невесты плакала строго по плану. Казалось, ничто не сможет нарушить гармонию этого тщательно продуманного счастья. Пока мама жениха не встала.

Она поднялась со своего места с тем выражением лица, которое бывает у людей, решивших “сказать от сердца”. будет фиаско. Все замолчали.

Она взяла микрофон, выдохнула и произнесла:

— Я так рада, что не сделала тот аборт, как хотели твои бабушка и дедушка!

Это было круто и неожиданно. В стиле “Мужское и женское”.

Воздух в зале застыл, как желе на шведском столе. Жених побледнел, невеста застыла с бокалом, диджей замер у пульта, будто боялся нажать не ту кнопку и вызвать аплодисменты. Кто-то закашлялся, кто-то уронил вилку, кто-то пытался хлопать, но не решился.

Я стояла у стены и мысленно поставила галочку: это лучший анекдот, который никто никогда не расскажет. Даже ведущий, профессионал с лицом человека, который видел всё, моргнул пару раз и выдавил из себя:

— Спасибо… очень трогательно! — и включил музыку.

Скрипка робко вступила, как будто сама сомневалась, уместна ли мелодия после таких откровений.

Праздник постепенно вернулся в привычное русло: тосты, танцы, неловкие объятия.

Гости решили, что неловкость можно залить шампанским, и это, как ни странно, сработало. К полуночи снова все смеялись, снимали сторис и радостно выкрикивали “Горько!”. Любовь, как и общественное мнение, быстро забывает неудобные моменты.

Потом настал момент букета. Невеста вышла в центр зала, повернулась спиной, сделала вдох и крикнула:

— Девочки, ловите счастье!

Счастье описало в воздухе аккуратную дугу и упало прямо к моим ногам.

Я машинально потянулась, уже готовая схватить счастье. Ну хоть потрогать, не для судьбы, для фото. Но рядом стояла бабушка невесты, лет восемьдесят не меньше, в блестящей кофте и кроссовках, в которых, кажется, можно выиграть марафон или конкурс с воздушными шарами. Она наклонилась с реакцией гепарда и выхватила букет прямо у меня из-под пальцев.

— Моё! — сказала она победно, подняв цветы над головой.

Гости зааплодировали, кто-то засвистел, ведущий в восторге прокричал:

— Вот это энергия любви! Браво бабушке!

Я выпрямилась, отступила и, глядя на бабушку, которая уже позировала фотографу, пробормотала:

— Не судьба.

И добавила про себя. Хотя, если в восемьдесят у меня будет такая хватка, может, шанс ещё есть.

Кирилл, проходя мимо, тихо усмехнулся:

— Ты видела, как она взяла этот букет?

— Да. Если бы любовь выбирали по реакции, она бы точно выиграла.

Мы оба рассмеялись. Свадьба шла дальше, музыка играла, гости кричали “Горько!”, а я поймала себя на мысли: любовь, похоже, тоже спорт — кому-то достаются цветы, кому-то синяк под глазом, а кто-то просто наблюдает со стороны и аплодирует чужим победам.

* * *

Домой мы возвращались молча, шаг в шаг, как люди, у которых слишком много мыслей и ни одной подходящей фразы. Кирилл шёл рядом чуть уставший, с той мягкой улыбкой, которую он, кажется, носит специально для чужих свадеб.

— Хорошая была свадьба, — сказал он, глядя вперёд.

— Да, особенно тост мамы, — ответила я. — Прямо в сердечко.

Он рассмеялся.

— Думаешь, у нас с тобой тоже будут тосты такого уровня?

— Не уверена, что доживу до такого сценария, — сказала я. — У меня слабая психика.

Мы поднялись по лестнице, стараясь не шуметь. В квартире было темно, только свет из прихожей резал пол в узкий прямоугольник. Лера уже спала, по крайней мере, из её комнаты не доносилось ни звука, даже дыхания. Мы разулись на цыпочках, я чуть не потеряла равновесие. Но Кирилл меня придержал.

— Осторожно, — шепнул он и поймал меня.

На секунду всё остановилось: шаг, воздух, мысль. Он держал меня, и я почувствовала, как близко его плечо, как тепло от ладони проникает сквозь ткань платья. Дышать стало труднее, не от стеснения, а от того, что это “почти” всегда сильнее, чем “настоящие отношения”.

Я подняла глаза, он тоже молчал. Мир будто завис между вдохом и выдохом. Даже старые половицы решили не вмешиваться, впервые за всё время.

И тут из комнаты Леры, глухо и сонно, прозвучало:

— Кирилл, не забудь выключить свет.

Мы одновременно отпрянули, как школьники, застуканные с сигаретой. Он тихо усмехнулся, потер затылок.

— Спокойной ночи, Вика.

— Ага, тебе тоже, — ответила я и быстро ушла в свою комнату, пока тишина снова не стала слишком личной.

* * *

Я легла и долго смотрела в потолок, считая трещинки, как чужие дороги. Мысли не строились в порядок: прыгали, перебивали друг друга: про работу, про Веру, про Кирилла, про то, почему жизнь так упорно маскирует тревогу под стабильность. Может, взрослеть — это не про ответственность и кредиты, а просто про умение перестать ждать чудо и начать честно составлять отчёт о его отсутствии?

Я перевернулась на бок, уткнулась в подушку и всё равно не смогла заснуть. Телефон мигал на тумбочке, как будто напоминал: “ты же любишь всё фиксировать”.Я открыла заметки и набрала:

Запись № 186.

На свадьбе лучше всего прописать текст тоста маме заранее. Чтобы любовь не превратилась в стендап без репетиции.

Сохранила и выключила экран. В квартире было тихо, только за стеной Кирилл двигал стул — медленно, осторожно, будто боялся разбудить тишину. Я улыбнулась в темноте Вот он, мой сосед по тишине, единственный человек, с которым даже молчание звучит не как пауза, а как смысл.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 10. Гусары не отступают, они атакуют

В «Софии» было пусто. Даже касса щелкала с паузами, как старик, считающий вдохи.

Весна официально наступила, но покупателей это не впечатлило^ все уже перешли в сезонный режим: «солнце светит, а думать лень».

Я решила спасти день стендом. Большим, вызывающим, со стыдной, но рабочей вывеской: «Весна — время любви».

На полках выстроила строй из проверенных бойцов книжного фронта:

«Берег неожиданной любви», «Страсть и страх в замке», «Жить, чтобы любить», «Любовь живёт всегда».

Смотрелось как витрина для тех, кто верит в чудеса по талонам и хранит билет до счастья в старом пальто.

Рядом Игорь возводил свою цитадель, фэнтези-арену:

«Властелин колец», «Песнь льда и огня», «Дюна».

Прилепил картонную табличку: «Мир, где всё по-настоящему».

— То есть мир, где за женщин хотя бы кто-то сражается, а не спорит о том, кто выносит мусор? — спросила я.

— Где люди вообще читают, — ответил он, не поднимая головы.

— О, так это тоже фэнтези.

Мы стояли плечом к плечу, архитекторы параллельных реальностей. Моя — это про «всё будет хорошо, но не у тебя». Его — это про пустыню, где сюжет держится на специи, вере, упрямстве и червяках

— Знаешь, — сказала я, продвигая книгу к краю полки, — эти «Берега любви» — настоящая магия. Мужчина и женщина любят друг друга без ссор, без дележки аренды и кредитов. Вот где жанр фэнтези раскрыт честно. Толкиен не рискнул бы.

— Тогда твоему стенду не хватает орков, — кивнул Игорь. — Можно наклеить стикеры “бывший” и “ред флаг”.

Я хмыкнула:

— А ты — “Песнь льда и раздельного бюджета”. По мотивам моей жизни.

В эту секунду появилась Вера, как режиссёр, который входит в кадр, потому что не выдержал.

— Кстати о жанрах, — сказала она. — Знаете, почему магазин называется «София»?

— Потому что мудрость? — предположила я.

— Нет. Потому что любовницу моего мужа звали София.

Мы зависли, как браузер на слабом вайфае. это вранье, конечно, но что то новое.

— Он открыл магазин для неё. А потом внезапно умер, — произнесла Вера буднично, будто рассказывала про планировку склада. — Магазин достался мне. Я никого не переименовала. Простила обоих. Это и есть христианство, всепрощение. От него, между прочим, меньше морщин, чем от коллагена.

Мы синхронно кивнули, больше из уважения к сюжету, чем к морали. Игорь неловко кашлянул. Я сделала вид, что перекладываю книги.

И в этот момент дверца звякнула. В магазин залетел бодрый пенсионер, как будто только что сбежал с плаката «Долголетие — это я». Щёки розовые, глаза блестят, шаг от бедра, кроссовки знают свой километраж.

— Знакомьтесь, Анатолий, — представила Вера. — Мы вместе растягиваем мышцы и границы приличия.

Он пожал нам руки и, не моргнув, выдал:

— Секс после восьмидесяти, как утренняя зарядка на повышенных. Главное за сердцем следить, а не за временем.

Игорь уронил степлер. Я челюсть. Вера только поправила прядь и томно сказала:

— Сегодня у нас свидание. Под «Сумерки». Романтика для опытных. Смотрим кино и не только.

— Мы… э-э… в шоке, — призналась я.

— Просто вы молоды, — рассмеялась Вера. — Любовь, не вдвоём. Это вообще командный спорт. Состав плавающий, страсть постоянная.

Она подмигнула Анатолию, и тот послал нам воздушный поцелуй, как будто репетировал сцену влюблённого пенсионера в театре абсурда. Игорь набрал воздух, явно хотел вставить что-то умное про поколенческие различия, но я перехватила инициативу:

— Я побегу. У меня сбор гусар.

— Гусары, — мечтательно сказала Вера, — ах, молодость… тогда и корсет держался лучше, и свидания дольше.

Она рассмеялась, Анатолий тоже. Я выскользнула из магазина, чувствуя, что весна в Петербурге началась официально. Если в этом городе кто-то ещё способен на свидания под «Сумерки», значит, жить можно.

Как мне теперь не думать про секс 80летних любителей вампиров?! и как потом смотреть “Сумерки”?

* * *

Во «Свободе» нас выстроили, как роту исторических реконструкторов, только вместо пушек подносы, а вместо чести корпоративная этика. Предстояла свадьба века: бюджет, как у Олимпиады по пошлости, гостив костюмах 1812 года, каждая женщина — Наташа Ростова, каждый мужчина — герой, если не считать бухгалтеров. У каждогосвоя война и мир в одной персональной голове и без Пьера Безухова.

Мы гусары. Сапоги блестят, мундир стягивает грудь до откровений, но, черт возьми, красиво. Сердце село на шпоры и замирало где-то под эполетами.

Я стояла у зеркала, натягивала перчатки и не узнавала себя. В отражении женщина, которая будто случайно заглянула в другую жизнь. Попа, как у человека с планом на будущее, грудь, как у человека с премией за настойчивость. Чертовски красиво и сексуально.

Даже глаза выглядели по-другому, с оттенком авантюры и немного тревоги, как у той, кто не уверена, где кончится бал и начнётся утро. Может быть я прошлой жизни очень красивый гусар?

Мимо прошел Кирилл уже в мундире, с расстегнутым воротом, лохматый и внезапно похожий на актёра, которого позвали сыграть «молодого героя, ещё не понявшего, что его любят». И в очень-очень облегающих штанах.

Он замедлил шаг. Взгляд ровный, спокойный, но с электричеством по краям, которое ни спрятать, ни списать на усталость.

— Классный костюм, — сказал он, чуть усмехнувшись.

— Удобный, — пожала я плечами, стараясь не смотреть прямо.

— Вижу, — ответил он, и угол его губ дрогнул.

Я почувствовала, как ткань мундира будто стала плотнее, а воздух суше, а между нами искра, та самая, из-за которой когда-то выгорали целые города и нервы. Он сделал вид, что поправляет ремень, а я, что протираю поднос, но зеркало всё зафиксировало.

На секунду показалось, что если кто-то сейчас включит музыку, мы начинаем танцевать.

Но, как вы понимаете, никто музыку не включил.

* * *

Помощник костюмера попросила:

— На минутку, подержи пуговицу на вороте, — и растворилась в толпе.

Я стояла, прижимая ворот мундира, пытаясь не дышать слишком активно, ткань и так жила своей жизнью. Кирилл оказался ближе всех.

— Можно? — спросил он тихо, с тем самым тоном, от которого любая инструкция по безопасности превращается в признание.

Он поддел ногтем петлю, медленно застегнул пуговицу. Его пальцы едва коснулись кожи почти ничего, но ток прошёл, будто кто-то щелкнул выключателем прямо в груди. Пульс сделал «Ctrl+Alt+Del». Сердце зависло, перезагрузилось без подтверждения пользователя.

Он посмотрел, чуть прищурившись:

— Норм?

— Дышать можно, — сказала я. — Но не глубоко.

— Это уже успех, — усмехнулся он.

Мы разошлись, но воздух между нами остался густым, как после короткого замыкания.

Дальше маршировка, репетиция, подносы в линию. Кто опоздал, тот в хоре судьбы на заднике, без текста и перспектив.

Администратор щёлкала каблуками:

— Синхрон! Энергия! Вы, элита банкетной войны!

Мы двигались в такт. Я старалась смотреть вперед, но в зеркале то и дело ловила отражение Кирилла: плечо, рукав, кусок профиля. Каждый взгляд, как короткий сбой системы.

Отрабатывали «пируэты официанта». Под столом тянулся кабель, верная ловушка для романтиков. Я, естественно, споткнулась. Поднос качнулся, бокалы дрогнули, время сделало вдох.

Кирилл шагнул, перехватил поднос и мою руку. Ладонь легла на мою кисть, не хватая, а будто защищая.

— Осторожнее, — сказал без пафоса. — У тебя талант все рушить.

— Это не талант, — ответила я. — Это диагноз.

Мы на секунду замерли: наши пальцы почти сцепились. Бокалы звякнули. Тихо, как дыхание. Игорь где-то ругнулся, музыка включилась, жизнь сделала вид, что ничего не было.

В этот момент вышел ведущий в образе Пушкина. Бакенбарды, накладная наглость, уверенность, что рифмы принадлежат лично ему. Он вскинул бокал и продекламировал с пафосом чиновника от любви:

Любовь как бой; у рифмы звон,

у сердца шрам, у смысла трон.

Так пей, Петрополь, за темперанс

и чтоб без драм, но с мадригалом!

Зал хлопал. Я сделала шаг назад и попой уткнулась во что-то. Кирилл. Тёплый вдох у виска, короткое «ой» в унисон, как будто мы и правда репетировали это всю жизнь. Мы одновременно отступили зеркально, синхронно, с той самой нелепой точностью, которую не поставит ни один режиссёр. В зеркале отражение: два гусара, которые слишком хорошо знают, где стоит другой. Он улыбнулся краешком губ, я отвела взгляд.

— Вам двоим, на право! — крикнула администратор, как будто она полководец ранга Кутузова или Багратиона.

Мы пошли рядом. И я чувствовала не шаг, не взгляд, а лёгкий треск в воздухе между нами. Будто где-то на уровне сердца щелкала статика, напоминая, что электричество, не метафора.

* * *

После смены было кафе.Моя бывшая соседка уже сидела у окна, в окружении пустых чашек и ожиданий. Нина всегда приходила раньше, будто боялась, что жизнь начнётся без неё.

— Он меня бросил, — сказала она вместо «привет». — Сказал, я сложно эмоциональная.

— Это лучше, чем «токсичная», — ответила я. — Хотя звучит так же, только с налётом интеллекта.

— Переедешь ко мне? Как раньше. Будем нудно счастливы вдвоём. Я купила новую кружку и перестала есть после шести.

Как это Нина быстро это выпалила. Я представила это: коробки, засохшие цветы, чай из одной кружки, плед, под которым холоднее, чем без него. Полуночные разговоры про карму и бывших, попытки поверить в судьбу с помощью вина из пакета.

И Кирилл, застегивающий мне ворот, Кирилл, ловящий мой поднос, Кирилл, у которого в глазах электричество, не требующее розетки.

— Не перееду, — сказала я. — Я сейчас живу в коммуналке чувств. Там шумно, но интересно.

Она вздохнула:

— Коммуналки заканчиваются дракой или свадьбой.

— Тогда у меня, похоже, сериал, — усмехнулась я.

Мы молчали, слушая, как бариста делает кофе, будто тоже кого-то любил не туда.

Соседка взяла латте, уткнулась в пену капучино, как в подушку.

— Если что, дверь открыта, — сказала она. — Но это не постоянно.

Я улыбнулась. Иногда — это больше, чем никогда.

* * *

В метро я встала у двери и решила сыграть в духовный квест под названием «дай знак».

— Вселенная, если это всё не зря, покажи мне хоть что-то ясное, — мысленно попросила я, глядя на своё отражение в мутном стекле.

Поезд дернулся, лампы мигнули, и из динамика раздалось знакомое, равнодушное:

— Не прислоняйтесь к дверям.

— Отлично, — подумала я. — Это не знак, это инструкция по технике безопасности. Хотя, если подумать, тоже совет полезный.

Напротив сидела пара подростков, обнимались, смеялись, делились наушниками. Рядом пожилая женщина держала букет нарциссов, явно купленный самой себе. Всё вокруг выглядело как реклама «жизнь продолжается», снятая на минимальный бюджет.

Телефон пискнул. Сообщение от Нины:

«Мы помирились. Он меня любит. Примирительный секс — огонь.»

Я вздохнула и рассмеялась. Иногда Вселенная действительно стендапер, просто без чувства меры. Она не утешает, она добивает логикой. Тайминг идеальный, сюжет так себе. Похоже, это и был знак. Просто с юмором.

* * *

Дома за стеной кто-то смеялся под сериал, где все проблемы решаются за двадцать две минуты + время на рекламу. Из ванной появилась Лера — в полотенце на голое тело (как иначе?). Полотенце летело отдельно, решив, что ему пора в сольный проект. На секунду я увидела всё: спину, талию, ровные линии, кожу цвета уверенности в себе. Рекламный слоган: «будь собой, но только если у тебя пресс».

— Ой, — выдохнула я и мгновенно ретировалась в комнату, где выглядела на свою совесть, то есть без зеркала. Села на кровать, взяла телефон и машинально открыла заметки. Но пальцы не печатали, просто зависли, как будто тоже не знали, куда себя деть.

Я сделала внутреннюю инвентаризацию:

у Веры свидание и пульс молодости,

у Леры секс и полотенце с характером,

у бывшей соседки примирение и огонь,

у меня электрические сбои сети и ощущение, что пароль от счастья я ввожу не туда.

Ну и воспоминания, как один гусар немного соблазнил другого.

Паника прошлась троллейбусом по рёбрам тихо, но с остановками. Может, я сломана? Или просто у меня тариф «долгая загрузка», и чувство любви всё ещё грузится, кружок крутится, а результата нет.

Запись № 187. Никакого сексуального воздержания до свадьбы. Перестать ждать благословения, хотя бы попробовать грех.

Сохранила. Улеглась. Телефон мигнул, как будто хотел добавить: «Подтверждаю», и погас. За стеной тихо щелкнула мебель, будто Кирилл ставит стул на место и заодно мои мысли. Этот звук был почти интимным: не прикосновение, но близко.

Я посмотрела в потолок и решила: любовь — это действительно не вдвоём. Иногда по очереди. Иногда через электричество в воздухе. А иногда в тот момент, когда кто-то мягко застегивает тебе ворот, не требуя ничего взамен и ты вдруг понимаешь, что именно это и есть прикосновение, которое дольше всего держится на коже.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 11. Треугольник в дождь

Дождь начал еще ночью тонкий и вязкий, как спешка, от которой не убежишь. К утру двор превратился в серую акварель, где всё течёт и ничего тебе не принадлежит. Я стояла босыми пятками на плитке, слушала, как капли лупят по подоконнику, будто проверяют на прочность наш коммунальный мир.

— Я не понимаю, Кирилл, — Лера появилась в дверях в белой футболке и с идеальными кругами под глазами, — как так можно планировать? Мы же договорились! В июле Португалия. Потом Барселона. Ты сам говорил.

Кирилл наливал кофе в мою кружку с жирафом, опасный манёвр для человека, который спорит с женщиной. Поставил на стол, не глядя:

— Говорил. Но мне предложили проект на весь июль. Хорошие деньги. За один проект можно закрыть долги по технике. Европа подождёт.

— Европа не ждёт, — отрезала Лера. — Европа случается с теми, кто с ней синхронизирован. Ты снова выбираешь работу вместо нас.

«Нас» ударило в солнечное сплетение. Я сделала вид, что сортирую сушеные апельсины. Они пахли летом, которое нам никто не обещал. За окном дождь перешел в сплошной шум, как будто город потянул плед на голову.

— Я выбираю реальность, — тихо сказал он. — У меня нет волшебной карты, где отпуск в евро падает с неба. Можно вместо отпуска купить объектив.

— Вот! — Лера ткнула пальцем в воздух. — Всё про тебя: твой объектив, твой график, твои планы. А мне? Мы неделю толком не виделись! Ты приходишь, как курьер: «здравствуйте, ваша усталость, куда положить?».

Она была красива в своей злости. А у меня в голове бесстыдно перескочило: Португалия — это океан, серф и вино на крышах; моё море — в его тембре, в этом «я выбираю реальность». Мне в Европу не надо. Мне нужен Кирилл. Стыдно, но правда.

— Лер, я не против поездки. Я против минуса на карте. Перенесем. На сентябрь. На октябрь.

— А смысл? — усмехнулась она, но глаза блестели мокрым стеклом. — Ты всё переносишь. Любовь нельзя переносить. Её либо проживают, либо экономят на ней, как на билетах.

Да, Лера на эконом не похожы, скорее комфорт +.

Он поймал мой взгляд — уставший, виноватый. Хотелось подойти, положить ладонь на плечо и сказать «давай я понесу твой август». Но моё место — у полки со специями, где чужие ароматы.

— Сегодня точно без Европы, — он опустил глаза. — У нас «Война и мир». Я после обеда уйду.

— Конечно, — Лера провела пальцем по стеклу. — У тебя «Война и мир». А у меня только «война».

Дверь её комнаты закрылась с тем звуком, после которого в квартире становится холоднее. Кирилл сделал глоток из жирафа и подвинул кружку ко мне, как будто возвращал границы.

— Прости. Потом объясню нормально.

— Не надо. Всё очевидно.

Мы оба тихо засмеялись. Смех, как зонтик: не спасает, но придаёт вид.

* * *

В «Софии» дождь звучит особенно музыкально: стучит по широким подоконникам, и внутри всё становится камерным кино. Я пришла на десять минут раньше, заварила чай, мед и горечь. Вера раскладывала книги и напевала «На заре ты её не буди», хотя будить сегодня нужно было нас всех.

Игорь стоял у кассы, держал телефон, как диагноз.

— Вика, можно быстро, пока пусто?

— Конечно. Ты же про общение.

— Я ухожу.

Слова упали ровно и тяжело, как монеты в ящик для чаевых.

— Куда?

— В корпорацию, — криво улыбнулся. — Родители дожали. «Нормальная работа», «стабильность», «ты же мужчина». Оклад… триста. В месяц.

— Триста? Я даже шутить не хочу — у меня взлетели брови. — Из редких книг в редкие отчёты?

— Видимо. Не хочу. Но спорить бесполезно. Они уже всем родственникам сказали. А я устал быть «не таким». И да, сумма… впечатляет. Кажется, за такие деньги можно полюбить даже кофе из автомата.

Подошла Вера с подносом закладок, вид судьи по семейным делам:

— Деньги портят людей. С ними человек хочет большего. И забывает, что малое, единственное, что спасает.

— Это как? — Игорь попытался улыбнуться.

— В восемьдесят четвёртом мне привезли видик. Глухой звук, усы у всех мужчин, одна кассета — какая-то пошлая эротика. Сюжета нет, только намеки. Мы смотрели её раз сорок. Все, кто заходил, просили «кино». Не потому что искусство, а потому что другого не было. Дети дефицита умеют любить малое до коленопреклонения. Возле единственной радости вырастают ритуалы. А у кого всего много, тот переключает и остаётся без вкуса.

— Вы предлагаете мне смотреть один фильм сорок лет?

— Я предлагаю не рассыпать жизнь на каналы. Но уходи, если надо. Заработай свой телевизор. Только возвращайся к книгам, пока зарплата не развратила.

Игорь кивнул. На шее вздрогнули тонкие жилки. Человек, который априори извиняется перед миром. Стало страшно, как мир с такими обходится.

— Вечером зайду. Отдам ключ.

Он ушёл в подсобку за курткой. Вера посмотрела на меня:

— Плачешь?

— Нет. Нормально.

Она сжала мою ладонь — коротко, как выключатель света:

— Запомни: деньги не зло. Деньги — это лупа. Через неё виднее, кто перед тобой.

* * *

Днем было тихо: пара туристов, шальная студентка, дама «за книгой о том, как не быть дурой, но легкой, чтобы в трамвае читать». Мы с Верой посмеялись, Игорь вынул из запасников тонкого Маркеса и толстого Свифта на выбор.

Ключ «Софии» он отдал медленно, будто в нём часть позвоночника.

— Спасибо за всё. Если что, буду рядом.

— У нас не уходят, у нас возвращаются, — сказала я.

— Иногда, — уточнила Вера. — Когда деньги перестают хрустеть в голове. И не драматизируй. Ты не викинг.

Он вышел под дождь. Как точка, после которой долго не хочется писать.

* * *

«Свобода» сегодня играла в «Войну и мир». На входе — вензеля, кокарды, мундиры. На заднике проекция салона, свечи, колонны. Гости «аристократы 1812». Обслуживание «гусары». Нам выдали шнуры, эполет, узкие брюки, которые тянут не хуже совести. Я снова стала тем, кем была во сне: гусар, у которого дрожат руки от бокалов и от одного взгляда.

Кирилл в мундире выглядел как человек, у которого наконец-то есть роль, подходящая плечам. Мы встретились глазами в зеркале щелкнуло что-то неисправимое.

— Готова, поручик? — усмехнулся он.

— Рождена служить, — примерила чужое звание.

Гости стекались как шпильки на магнит: жемчуг, кружево, надменные подбородки. В одних глазах «подавайте быстрее», в других скука с нулевой ценой. Дождь барабанил по лакированной вывеске, и весь Петербург становился мокрым театром.

Первый танец начался красиво. Невеста точёная, корсет держит мечты. Мы с Кириллом расходили бокалы по проходам и вдруг ткань на её платье дрогнула, как море перед бурей. Треск короткий, страшный. Корсет сдался. Юбка поехала вниз, будто поезд, не дождавшийся платформы.

Зал сделал один длинный вдох. Я бросила поднос Кириллу, шагнула как на пожар: подхватила полотно и прижала к талии, закрывая. Кирилл с другой стороны, загородил плечи. Стена из двух гусаров. Невеста прижалась лбом к моему виску, прошептала влажно:

— Господи, спасибо.

— В гримёрку, быстро, — Кирилл кивнул. Мы практически вынесли её, как фарфор. Скрипки смолкли.

В гримёрке стилистки уже стояли с иголками. Невеста дрожала, как трамвай на повороте.

— Современное, — сказала я. — Быстро.

Через семь минут она вышла в белом простом с открытыми плечами, без исторических страданий. В залеаплодисменты. Жених смотрел лучше, чем до катастрофы. Иногда счастье случается, когда ломается декорация.

Гусары в очередной раз спасли честь женщине. Ура!

* * *

Потом всё вернулось к богатому порядку. Богатые обычно побеждают неловкость деньгами. Победа пахнет шампанским.

— Девушка, — бархатный бас, от которого по протоколу положено улыбаться. Мужчина лет пятьдесят пять: ухоженная седина, идеальный фрак, на руке часы стоимостью маленькой кафешки. — Выпьем со мной. За смелость. За вашу.

Он протянул мне бокал. Второй держал сам. Взглядом уже отодвинул свидетелей.

— Я работаю, — сказала я. — Инструкция запрещает.

— А я умею менять инструкции, — сложенная купюра мягко легла в ладонь. Толстенько. — Пятнадцать. Просто шампанское.

Пятнадцать — кусок аренды, стоматолог без боли, билет на «никуда, но с кондиционером». Я на секунду закрыла глаза.

— Ок, — сказала и выпила. Шампанское холодное, руки горячие, совесть тоже где-то есть, но ее сейчас неслышно и невидно.

— Какая вы… правильная. И неправильная, — он подбирал слово. — Мне это нравится.

Я поставила бокал и почти побежала. В метре от меня — Кирилл. Смотрел так, будто в глазах только что выключили свет.

— Что? — старалась звучать просто.

— Ты взяла деньги, — сухо. — За… это.

— За время. Мы все здесь — за время.

— Это разные вещи, — он отвел взгляд. — Ты ненавидишь, когда тебя покупают.

— Меня не покупали, — почувствовала, как поднимается волна. — Я пью шампанское каждый день. Сегодня — с корректировкой бюджета.

— Все женщины помешаны на деньгах, — сорвалось у него. Не крик, а констатация.

Внутри треснуло. До этого было просто мокро, теперь — больно.

— Правда? — сказала я. — Тогда я верну.

Подошла к «бархатному басу», положила свёрток в ладонь:

— Спасибо. Но я перешла на воду.

Он удивился, ухмыльнулся:

— Ах, гордость. Гордость не оплачивается.

— Зато спится легче, — я развернулась. В спину прилетело: «бедная гордость — самое дорогое хобби». Обожгло.

Кирилл стоял у колонны. Я показала пустые руки:

— Доволен? — голос мне не понравился.

— Нет. Я злюсь. На себя.

— За что?

— Мне страшно, как тебе тут. И за то, что не умею вовремя говорить.

Мы помолчали. Сквозняк сдул пафос. Хотела сказать «я тоже была неправа», но администратор разрезала воздух:

— Третий стол, немедленно!

Иногда спасение — это поднос.

Дальше пошло по графику: «сфоткайте нас», «переобуться», «а девушка у вас одинока?». Один просил поменять кусочек рыбы на кусочек молодости, другой интересовался, умею ли я «улыбаться без зубов». Я улыбалась по инструкции, то есть с зубами, и считала минуты до конца.

* * *

Ночь была густой, как итальянский кофе. Мы вышли под дождь, он не собирался заканчивать день без фанфар. У дверей стояли машины как в автосалоне кошмаров: чёрные, блестящие, длинные. Один «Бентли» с хищными фарами ждал внимания.

Я решила не переодеваться. Мой такси-конь задерживался.

— Девушка-гусар, — мягкий бархат другого кроя. Мужчина во фраке эпохи, но носил его так, будто родился в нём. — Позвольте довезти. Гусары не обязаны промокать.

Кирилл говорил с администратором в двух шагах. Встретил мой взгляд, едва кивнул: «как хочешь».

— Вынуждена согласиться, — сказала я. — Мой конь по имени Таймураз застрял в пробке.

Дверь «Бентли» закрылась со звуком «здесь вас не бросят». Машина поплыла по лужам, как корабль по зеркалу.

— Я — Степан, — он улыбнулся. — Сегодня играю аристократа, в жизни юриста. К сожалению, совпадение.

— Вика. Сегодня — гусар. В жизни — книготорговец и официантка. К счастью, тоже совпадение.

— Вы спасли невесту. Благородно. Этого мало.

— Благородство — это вернуть чужие деньги, даже если пригодятся, — сказала я и уставилась в окно. Петербург в мае лучше всего выглядит мокрым, как человек после правды.

— Иногда деньги — просто признание, — мягко возразил он. — Не злитесь на тех, кто плохо ими владеет. Они больше о себе рассказывают, чем о вас.

— Я учусь не злиться, — сказала слишком быстро.

Подъехали к моему дому. Под козырьком одинокий петербуржец с пакетом «Продукты». Смотрел на «Бентли», как на дельфина в канаве.

Я открыла дверь. Он присвистнул:

— Ох ты ж… гусар!

— Спокойной ночи, — кивнула ему и Степану.

— Можно пригласить вас на ужин? Без реконструкций. В любой одежде, — спросил Степан.

Я подумала две секунды — самые длинные за день. Не из-за машины. Из-за усталости ждать знаков, кроме тех, что липнут к пальцам.

— Можно. Напишите завтра. Если не передумаете.

— Не передумаю. И вы тоже, — он улыбнулся так, как умеют люди с давним романом с грандиозностью.

Я вышла. Дождь шел как шел. Пьяный мужчина проводил взглядом:

— Красиво жить не запретишь… особенно если на тебе мундир.

* * *

Дома было темно. Лера спала. Я сняла мокрые перчатки, провела пальцами по щекам выскочили две капли дождя, наверное.

Мундир повесила на спинку стула мой двойник. Телефон мигнул. Кирилл: «Ты как?». Две короткие капли — вопрос не про здоровье, а про «держишься ли ты в мире, который всё время норовит тебя обменять».

«Нормально», — набрала и стерла. «Мокро», — набрала и стерла.

Положила телефон экраном вниз и уставилась в потолок. Дождь барабанил, как неисправный метроном. В голове блуждали странные мысли: корсет, который ломается в самый торжественный момент; деньги, которые жгут ладонь как лёд; чужие машины и собственные лестницы.

А в деньгах ли счастье?

Деньги не счастье и не зло. Деньги — это право не объяснять, почему выбрал такси вместо автобуса, белую простыню вместо двуспального компромисса, врача, который спрашивает «где болит», а не «кто вы по полису». Деньги тишина между тобой и чужими претензиями. Но тишина — не всегда любовь. Любовь — это когда кто-то становится стеной в твой позорный момент и несет тебя в гримерку без вопросов. Любовь — это когда «все женщины помешаны на деньгах» превращается в «я был неправ» раньше, чем ты научился это произносить.

Я перевернулась на бок, достала телефон. Пальцы сами нашли «Заметки».

Запись № 189.

Деньгине счастье и не зло. Это подсветка. С ними видно, кто ты: покупатель, продавец или тот, кто остается с пустыми рукамии не боится.

Сохранить. Экран погас. Капли стучали, как буквы по стеклу. Где-то за стеной Кирилл тихо кашлянул, скрипнул стулом. Я представила его в темноте: слушает дождь и считает, на что хватит реальности на объектив, Европу, честность.

Я улыбнулась в подушку. Внутри поднимался шторм, после которого города выглядят чище. «Вика, ты не Европа, — подумала. — Может быть, ты его дождь». И если да, то это и есть мой способ быть счастьем — не купюрами, а моментами, когда двое гусаров становятся ширмой для чьей-то испуганной жизни.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 12. Ключи от мудрости

Вера пришла в «Софию» в панаме цвета выцветшего лимона и с чемоданом, который выглядел так, будто собирался путешествовать сам, без хозяйки. Она была в белых кедах и настроении женщины, которая уже простила себя, и кассу, и мир.

— Я уезжаю на море, — сказала она, ставя чемодан посреди прохода, как манифест. — Не по любви, а по предписанию здравого смысла. Когда женщина перестаёт смеяться, ей нужен витамин D и мужики в шортах.

— А магазин? — спросила я, хотя знала ответ.

— Магазин тебе, — просто сказала Вера. Достала связку ключей и положила на кассу, как реликвию. — Береги книги и здравомыслие. Обе штуки редкие и обе требуют полива.

Я рассмеялась, но в горле защипало. С Веры всегда слетали советы, как со специями, чуть больше нормы, но интересно.

— А если кто-то спросит, где хозяйка?

— Скажи, что пошла искать смысл жизни и билет обратно не брала, — пожала плечами. — В крайнем случае, что её смыло приливом страсти.

Я усмехнулась. Вера, как всегда, превращала прощание в жанр стендапа.

— Если станет скучно, флиртуй, — добавила она, проверяя телефон и панаму. — Если больно, перечитай Чехова. Он всё понял раньше нас и, главное, без Интернета.

Она окинула взглядом полки, погладила корешок какого-то Толстого, словно прощалась с другом, и вздохнула:

— Книги как мужчины. Пока рядом раздражают. Когда уходят пусто.

— А если вернутся?

— Значит, не читали инструкцию, — улыбнулась она. — Я же тебе говорила: любовь и литература должны вызывать хотя бы легкую зависимость, иначе зачем?

Она сняла очки, сунула в сумку, поправила панаму. В проеме пахнуло морем и прощением.

— И ещё, Вика, — сказала она, обернувшись. — Не бойся быть одна. Иногда одиночество, просто черновик перед отношениями.

Я кивнула, хотя внутри всё кольнуло. Черновик — это ведь тоже текст. Просто ещё не отредактированный.

Дверь за ней закрылась, и «София» на секунду будто выдохнула. Стало пусто и светло. Пахло пылью, бумагой и чужими планами на счастье. Я осталась стоять у кассы, держа ключитяжёлые, как новая ответственность. За окном шёл мелкий питерский дождь. Похоже, теперь он мой напарник.

* * *

Вечером дома тянуло грозой. Воздух был тяжёлый, липкий, будто сама погода ждала, кто первый сорвется. Лера стояла у чемодана с тем выражением, с каким уходят не на сутки, а из жизни без истерики, но с обидой, которая давно созрела и теперь пахла спокойствием.

— Я к Кати, — сказала она, застегивая молнию. — На пару дней. Надо подумать.

Голос ровный, будто объявляла прогноз погоды: осадки, переменная нежность, ветер из чувства вины.

Кирилл молча стоял рядом. Хотел что-то сказать, но не нашёл слов, которые не прозвучали бы глупо. Он просто взял чемодан и донес до двери. Джентельмен. Никаких «останься» или «давай поговорим», только тихий, уставший звук колес по коридору. Когда лифт закрылся, он остался стоять в проеме, держась за перила, будто за поручни в шторм.

Я наблюдала со своей привычной точки, то есть с кухни. Вода в чайнике закипала, как всегда вовремя. В жизни хоть что-то работает по инструкции.

Он вернулся медленно, как человек, который случайно нашел себя в чужой квартире и не знает, имеет ли право тут остаться.

— Не хочу туда, — сказал он. — Там всё про неё. Даже тишина говорит её голосом.

Я поставила перед ним чайник и кружку с жирафом. В таких ситуациях слова бессмысленны, но жесты всё еще имеют значение.

— Можешь остаться, — сказала я. — Кровать не кусается. Только чайник шипит.

Он усмехнулся.

— Ты всегда так спокойно всё принимаешь?

— Нет. Просто зачем кричать в закрытые двери, — ответила я, глядя в окно.

За стеклом отражался город, уставший, как будто он тоже участвовал в чьём-то расставании и теперь не знал, на чьей он стороне.

— Знаешь, — тихо сказал он, — она ведь не плохая. Просто мы разные фильмы смотрим. Я документалку, она мелодраму.

— А я, кино без финала, — ответила я. — Зато с хорошим саундтреком.

Он усмехнулся, но не поднял глаз. Мы оба молчали, слушая, как дождь нарастает. Иногда в таких вечерах есть странное спокойствие: никто не победил, никто не виноват. Просто гром где-то далеко, чемодан в лифте и чай, который стынет быстрее, чем чувство, что всё могло быть иначе.

* * *

Если бы жизнь была как кино, я бы давно понимала жанр. С человеком, который любит документалки, отношения были бы честные, но скучные. Разговоры про факты, графики чувств, кадры без фильтров. Он бы снимал, как я режу хлеб, и говорил: “Это реальность”.

С фанатом «Терминатора» всё иначе. Страсть, драйв, немного дыма и вечная готовность спасать человечество, даже если я просто попросила открыть банку.

А я в детстве обожала «Джуманджи». Поэтому мои отношения — это крики, смех, разбросанные кости и ощущение, что сейчас кто-то выскочит из шкафа с новым испытанием. Ни стабильности, ни правил, зато каждый деньприключение. И пусть иногда страшно, зато живо. Ну и у меня было бы нашествие обезьянок, чем не бонус?

* * *

Я налила чай аккуратно, чтобы не расплескать, будто от этого зависел баланс вселенной. Телефон мигнул. На экране сообщение от Степана, того самого из «Бентли»:

«Сегодня ужин в Порту“. Обещаю без фрака.»

Я перечитала трижды. Буквы выглядели спокойно, но между ними звучало: «я умею выбирать женщин, не ждущих у чайника». На секунду захотелось ответить «да». Просто чтобы почувствовать, каково это не ждать, а быть выбранной?

В голове щелкнуло: можно уйти из этой влажной коммуналки чувств в ресторан, где тихо, сухо и подают жизнь с гарниром. За стол, где никто не спорит о Португалии, а просто наливает вино и говорит «ты красивая».

Пальцы набрали: «Не сегодня. Дождь. И гости»

Стерла «гости», поставила «друзья». Хотелось, чтобы не звучало как отказ, а как вежливое «я ещё не определилась, кто я? Гость или хозяйка».

Отправила. Телефон замолчал. Дождь нет. Он всё лупил по подоконнику, будто подшучивал: «Выбор сделан, детка. Без фанфар, без платьев. Просто между чайником и чужим сообщением»

* * *

Мы сидели на кухне, где время двигалось медленно, как желе. Воздух был густой от несказанного, словно в комнате кто-то третий, невидимый, держал нас за горло тишиной.

Кирилл сидел напротив, глядел в ладони, будто там спрятано объяснение, почему всё так.

— Иногда мне кажется, — сказал он наконец, — что я живу в режиме демо. Без сохранений. Всё время начинаю заново.

Я усмехнулась.

— А я живу в режиме наброска. Всё вроде есть, фон, линии, даже эмоции, но без финала.

Он кивнул, глядя в окно. Дождь разбивался о стекло, как мысли о стену.

— Когда я познакомился с Лерой, всё казалось простым. Она знала, чего хочет, ячего не могу дать. Казалось, что из этого можно построить компромисс.

— А потом стало слишком реально? — спросила я тихо.

— Да, — он усмехнулся, без радости. — Реальность всегда приходит без цветов и музыки.

Мы снова замолчали. Часы тикали, как метроном чужих решений.

— Ты из тех, кто всё видит, даже когда молчит, — сказал он, глядя на меня. — Это и бесит, и спасает одновременно.

— А ты из тех, кто всё чинит, — ответила я. — Даже то, что не просили.

Он коротко засмеялся, и в этом смехе было что-то опасно тёплое — как дыхание над кружкой в холодном помещении.

— Мы оба перегрели чувства на медленном огне, — сказал он.

— Зато кухня общая, — попыталась я пошутить, но получилось не смешно, а жалобно.

Он посмотрел на меня дольше, чем позволено соседству. Эта пауза тянулась, как нить, и я вдруг почувствовала: стоит пошевелиться и все оборвется.

Воздух между нами был не страстью, а напряжением, которое страшнее страсти. Оно дышит, но не трогает.

— Знаешь, Вик, — сказал он наконец, — мы друзья. Хорошо, что такие бывают.

Внутри что-то щелкнуло не громко, но с искрой. Как плохой контакт в лампе: свет есть, но мерцает.

— Да, друзья, — ответила я. Хотела добавить «к сожалению», но язык не повернулся.

Он поднялся, поставил чашку в мойку, посмотрел на чайник, словно тот мог что-то посоветовать.

— Пойду спать. К себе. Там пусто, но честнее.

Я кивнула. Он ушёл, дверь закрылась мягко, будто не дверь, а граница между “почти” и “никогда”. Я осталась одна на кухне, слушая, как за стеной он двигает стул и ложится на кровать. Дождь не прекращался. Он барабанил по подоконнику, будто пытался дописать за нас ту фразу, которую мы оба не решились произнести.

* * *

Слово «друзья», как жвачка со вкусом ментола: одному тепло, другомухолод. Для кого-то это спасение, для кого-то приговор. Никто не предупреждает, что френдзона — это не географическое место, а диагноз взаимности: один ждёт, другой благодарит. Странно, что в школе нас учат квадратным уравнениям, но не тому, как пережить, когда тебе улыбнулись и поставили точку.

* * *

Проснулась я так рано, что утро еще сомневалось, вставать ли. Кухня пахла кофе и чем-то, похожим на тихое счастье, которое боится быть замеченным. Кирилл стоял у плиты.

Он посмотрел на меня — устало, но мягко.

— Спасибо за вчера. Без этого вечера я бы, наверное, сломался.

Я отпила кофе, обожглась, но виду не подала.

— У меня тариф на чужие нервы, — сказала я. — Оплата честностью.

Он кивнул, усмехнулся тем редким, тёплым смехом, где нет защиты.

— Тогда я твой постоянный клиент.

Мы оба посмеялись, неловко, но по-настоящему. На секунду показалось, что всё действительно стало легче, будто ночь выжгла то, что не нужно, и оставила только тепло и запах кофе.

Он собрался быстро: куртка, ключи, жест «не ищи тапки, я тихо». Перед уходом задержался у двери, будто хотел что-то сказать, но передумал.

— До вечера, — только бросил. — Если не затопит.

А на столе осталась его записка, вырванная из блокнота с чеком и следом от кружки.

«Спасибо. Было честно»

Я стояла с этой бумажкой в руках и думала, что иногда счастье и правда пахнет кофе, только остынет быстрее, чем успеваешь допить.

* * *

В «Софии» пахло пылью, старой бумагой и Вериным парфюмом, чем-то между ванилью, иронией и терпением. Магазин был тихий, как библиотека после откровений. Я открыла дверь, щелкнула замком, включила свет и привычно поставила чайник — мой способ сказать миру «ещё один день, попробуем снова».

Я даже тут одна. На кассе лежала записка аккуратная, как завещание. Почерк Веры: округлый, уверенный, без тени сомнений.

«Если вдруг любовь — не пугайся.

Она всё равно не слушает доводы.

Ключиот магазина.

Мудрость ищи сама.

P.S. Чай в шкафу, терпкий, как жизнь»

Я усмехнулась.

— Спасибо, Вера. Постараюсь не утонуть в мудрости, — сказала вслух, хотя в ответ отозвался только шорох книжных страниц.

Села за кассу, открыла ящик, там звякнули монеты, будто проверяя, не слишком ли я романтична для этой работы. За окном Петербург сушил свои крыши после вчерашней воды, медленно, неуверенно, как человек, переживший признание. Свет был влажный, отражённый, но уже без шторма, как утро после сложного сна.

Я достала из шкафа Верин чай, терпкий, с намеком на лекарство. Заварила, вдохнула аромат. Горечь, тепло и чуть-чуть воспоминаний.

Телефон завибрировал. Сообщение от Степана:

«А ужин еще в силе. Без фрака, но с вином»

Я долго смотрела на экран. Слова простые, а внутри, будто снова гроза собирается. Мысли ходили по кругу, как питерский трамвай по кольцу: Кирилл + дождь + кружка = «друзья».

Можно было не отвечать. Можно было подождать знака. Но жизнь не кино — дублей не будет. Я набрала коротко:

«Да»

Пальцы дрогнули, когда отправила. Телефон мигнул и успокоился.

Я сделала глоток чая. Горечь ударила в язык, как честность в сердце. Иногда нужно идти туда, где сухо. Даже если сердце навсегда прописано под дождём.

* * *

Вечером я шла по набережной без зонта, с волосами, впитывающими питерскую влагу. Каждый шаг отзывался внутри странной лёгкостью.

Впереди горели огни кафе, отражаясь в лужах, как приглашения, от которых невозможно отказаться. Петербург делал вид, что умеет быть тёплым, когда надо.

Я достала телефон и открыла заметки. Пальцы сами набрали:

Запись № 190.

«Временно не значит мимо. Иногда это форма ожидания, пока кто-то дорастет до навсегда. А иногда просто способ сказать себе: пора жить дальше.»

Я нажала «сохранить», спрятала телефон в карман и вдохнула воздух, пахнущий дождем и шансом.

И я пошла не в сказку, не в финал, а просто на свидание. В платье под пальто, с замиранием под рёбрами и странной верой, что, может быть, не все истории обязаны быть драмой. Может, некоторые просто ужин с вином и возможностью начать с чистого листа.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 13. Свидание с законом

Начало лета в Петербурге, как обманка. На календаре июнь, а по ощущениямвсё та же поздняя весна, у которой просто закончились силы объясняться. Воздух ещё не теплый, но уже пахнет надеждой, что дальше будет солнце. Или хотя бы видимость солнца.

Петербург вдруг высох. Никаких луж, никакой привычной влаги, город решил проверить, кто я без дождя. Без своего постоянного оправдания грусти. Свет скользил по крышам, отражался в окнах домов, где давно не открывают форточки, и даже асфальт выглядел уставшим от драмы.

Я шла по набережной в платье, которое вроде как праздничное, но на самом деле просто чистое. Под пальто, конечно: июнь тут умеет кусаться. Ветер с Невы поднимал волосы и мысли, а внутри было странное спокойствие, как перед экзаменом, где не готовилась, но почему-то уверена, что списывать не придётся.

Сегодня, свидание. Не мечта, не кино, не случайный бар после смены. Настоящее. УРА! Там, где люди сидят за столами с тканевыми салфетками и говорят вещи вроде «ещё по бокалу». Там, где никто не кричит, что жизнь несправедлива, потому что у всех план и ипотека.

Ресторан «Порту» встретило меня теплом и запахом дорогого хлеба, того самого, который покупают не ради вкуса, а ради статуса. Здесь всё выглядело так, будто счастье можно заказать курсом дегустации. Официанты двигались плавно, как уверенность в завтрашнем дне, музыка была ровной, без лишних нот, и даже свет казался фильтрованным.

Я пришла на десять минут раньше, не потому, что пунктуальна, а потому что хотела привыкнуть к новой роли. Сегодня я не официантка, не наблюдатель, не стенографистка чужих эмоций. Сегодня я участница. В первый раз за долгое время.

Села спиной к залу, лицом к окну. Петербург снаружи отражался в стекле, немного мутный, но терпимый. Я поправила волосы, проверила телефон, сделала глоток воды и убедилась, что не нервничаю. Почти.

Степан вошел минута в минуту. Тот самый из «Бентли». Без фрака, но с той же выверенной точностью во всём. В нём не было ни одного случайного жеста. Он двигался, как человек, у которого все решения прошли согласование.

— Вы вовремя, — сказал он, улыбаясь уголками губ. — Это уже редкость.

— Просто я не люблю опаздывать на новую жизнь, — ответила я.

Он заказал вино, даже не взглянув в меню. Уверенность — это язык, на котором он думал. И в этом не было ни капли снобизма, только привычка жить без колебаний. Я поймала себя на мысли, что с ним даже молчание кажется законным, а паузы звучат как утверждения.

Петербург за окном замедлил шаг. Первое лето без дождя началось, и я почему-то тоже решила не прятаться под зонт.

* * *

Чтобы не утонуть в неловких паузах, я сделала то, что всегда спасает, достала свой профессиональный арсенал свадебных историй.

Рассказала про невесту, уронившую букет в унитаз, и мы всей сменой вытаскивали его, как редкий цветок отчаяния.

Про жениха, сбежавшего в туалет от тёщи и просидевшего там сорок минут, пока гости скандировали «Горько!» в никуда.

Про диджея, который включил песенку Мамонтенка, а потом уверял, что это был «саунд-дизайн судьбы».

Степан слушал не из вежливости. Не перебивал, не пытался сделать умное лицо, не вставлял «а я читал исследование». Просто слышал.

— У вас взгляд оператора, — сказал он, когда я замолчала. — Вы не участвуете, вы фиксируете.

— Это не талант, а профессиональное выгорание, — усмехнулась я. — Я человек, который подаёт бокалы и моральные выводы.

Он засмеялся тихо, не показывая зубов, и от этого смех стал каким-то тёплым, как старое пальто, которое ждало, когда его снова наденут. Я поймала себя на мысли: может, именно так и выглядит взрослая химия, не фейерверк и не ток по венам, а лёгкость быть собой. Когда молчание не тянет вниз, а просто даёт передышку.

* * *

Телефон завибрировал. На экране — Игорь. Конечно, именно сейчас. Вселенная как будто специально подсылает прошлое, когда ты пытаешься начать хоть что-то новое.

— Возьми, — спокойно сказал Степан, делая глоток вина. — Все нормально.

Я кивнула и вышла в коридор. Стены были увешаны чёрно-белыми фотографиями чаек над Финским заливом, слишком символично, чтобы не усмехнуться. Чайки кричали даже на снимках, как будто знали, что всё это про свободу, которая всегда мимо.

— Вика! — голос Игоря звенел, как кофемашина в утренней спешке. — Я теперь с видом на Неву! Представляешь? Офис, деньги на обеды, ассистентка, корпоративный ноутбук. И смарт-доска!

Я усмехнулась, глядя на чайку, застывшую в полёте:

— Теперь ты не просто Игорь. Ты Игорь-с-корпоративным-кофе. Осталось понять, где теперь твоя душа, в бухгалтерии или в теле?

Он рассмеялся, но смех получился короткий, ломкий.

— Знаешь, там всё идеально, кроме смысла. Можно я вечером загляну? Просто вдохнуть пыли, книжной, живой. Я соскучился по хаосу.

Я помолчала секунду, чувствуя, как голос Степана из зала звучит фоном — спокойный, ровный.

— Заглядывай, — сказала я. — Если не утонешь в Неве и в своих регламентах.

— Не утону, — вздохнул он. — Я просто всплываю не туда.

Связь оборвалась. Я задержалась у стены, вдохнула запах дорогого кофе, смешанного с моим простым парфюмом, как будто между двумя мирами.

Когда вернулась, Степан не спросил ни слова. Только посмотрел поверх бокала и сказал:

— Вы меняетесь голосом, когда говорите с «своими». Там появляется живость. Та, которой не учат.

Я пожала плечами:

— Иногда быть живой — самое подозрительное качество в мире, где все стараются быть спокойными.

Он улыбнулся, но ничего не ответил. В бокале отражался светровный, предсказуемый. А я вдруг поняла, что мне снова хочется дождя.

* * *

После второго бокала вино окончательно сняло с вечера галстук. Степан откинулся на спинку кресла, снял запонку и чуть прищурился, как человек, который впервые за долгое время позволил себе не следить за формулировками.

— Я из Москвы, — сказал он, глядя куда-то поверх моего плеча, будто там висела карта, на которой его жизнь вычерчена пунктиром. — Приехал открывать филиал. Глава департамента по Северо-Западу, звучит громко, живется скучно. Развелся два года назад, детей нет, драмы тоже нет.

Он говорил спокойно, как о погоде, без тени сожаления, но в голосе проскальзывала хрупкость, как трещина на идеально полированной чашке.

— Я не романтик, я логик, — продолжил он. — Но мне нравятся те, кто ломает систему. Вы — из них.

Я улыбнулась.

— Я просто человек, который всё время теряет инструкцию. Особенно по жизни.

Он кивнул, собираясь ответить, но в этот момент телефон взорвался слишком громким звуком. Один официант чуть не выронил поднос, а Степан усмехнулся:

— Принимается.

— Вера, — прошипела я в трубку, — ты в эфире.

В ответ — только ветер, чайки и восторженный крик:

— Вика! Здесь всё божественно! Мужчины как коктейли красивые, но быстро кончаются! А деньги кончились ещё быстрее! Банкоматы мёртвые, как совесть депутата. Спаси! Возьми из кассы, а если не получится, придумай чудо!

— Сейчас ночь, Вер, — сказала я, чувствуя, как Степан отставляет бокал и слегка наклоняет голову, прислушиваясь.

— Сколько? — спокойно спросил он, будто речь шла о налоговой отчётности.

— Нет, нет, — замахала я руками. — Она просто в настроении драматической оперы…

Вера перекричала море:

— Двести пятьдесят! Только не пугайся! Верну, когда море вернёт приливом!

Я выдохнула. Это была Вера, для которой слово «разумно» звучало как оскорбление. Степан, не теряя ни секунды, достал телефон.

— Дайте номер. Я переведу.

— Вы не обязаны, — прошептала я, чувствуя, как всё во мне сопротивляется — гордость, воспитание, привычка платить за себя даже за собственную ошибку.

— Зато могу, — сказал он просто и нажал «отправить».

Минутой позже Вера выдохнула в трубку так, будто увидела архангела в очках и с лимитом на чудеса:

— Передай ему, что он спас честь литературы на юге страны! Деньги будут потрачены с радостью!

Я отключила звонок и посмотрела на Степана. Он не улыбался, просто крутил бокал в пальцах, будто размешивал вине смысл.

— Спасибо, — сказала я тихо, неловко, как человек, которому впервые не пришлось быть сильной.

Он поднял глаза и ответил без пафоса, почти буднично:

— Не благодарите. Это не геройство. Это просто взрослость, когда можешь помочь и не требуешь аплодисментов.

И в этот момент мне стало немного страшно. Потому что впервые за долгое время рядом оказался мужчина, который не спасает, а просто делает то, что должен. Без слов, без расчета, без театра.

* * *

Мы вышли из «Порту», и город встретил нас ярким июньским светом, который бывает только в начале лета, когда вечер вроде бы закончился, но небо всё ещё думает, что утро. Петербург сиял витринами, как сцена после генеральной репетиции: актеры разошлись, а декорации остались стоять, делая вид, что жизнь продолжается.

— Куда теперь? — спросил Степан, доставая зонт, хотя небо было чистым. Профессиональная привычка, быть готовым к форс-мажорам.

— Проверить магазин, — сказала я. — После Веры тревожно оставлять кассу без присмотра. Она, конечно, женщина совести, но совесть у неё в отпуске.

— Тогда поехали в ваш храм книг, — предложил он. — Хочу увидеть место, где рождаются ваши монологи.

«София» встретила нас стандартно, тишина и книги. Внутри было тихо, как в музее после закрытия: ни звука, только дыхание страниц. Лампа у кассы мигала в такт моим мыслям. Всё было на месте, даже тень Веры где-то между полками.

Степан прошёлся вдоль рядов, провёл пальцами по корешкам, как по клавишам старого пианино.

— «Над пропастью во ржи», «Жизнь взаймы», «Посторонний»… — прочитал он. — Хороший набор для первого свидания.

— Это у нас постоянная экспозиция по жанру “всё сложно”, — сказала я.

Он усмехнулся и посмотрел на меня так, будто видел не продавца, а персонажа из книги, которую только начал читать.

— Знаете, Вика, вы очень питерская. Даже когда сухо, от вас всё равно пахнет дождём.

Я не ответила. Только улыбнулась и подумала: вот он, взрослый мужчина без хаоса. Уверенный, предсказуемый, умеющий слушать и платить без дрожи в голосе. Всё как должно быть. Почему же не щёлкает? Почему внутри тишина, а не музыка?

Я вернула ему 250 тысяч рублей, которые Вера тратила сейчас на свою радость где то там далеко.

Мы вышли. Ночь окончательно легла на город. Он проводил меня до двери, дождался, пока я открою замок, и поцеловал в щёку. Вежливо, почти официально, как ставят печать на договор.

— Берегите себя, — сказал он. — И ключи от мудрости.

Я кивнула. Ключи звякнули в ладони тяжело, будто напоминая, что мудрость, как и взрослость, всегда весит больше, чем кажется.

* * *

Подъезд встретил тишиной и полосой света из-под двери. Она была не заперта. Ятолкнула и всё стало слишком ясно.

Сначалачемодан Леры. Потом рука Кирилла на её плече. Они спали. Не страсть, а усталость. Не измена, а возвращение туда, где привычнее.

Я стояла босиком, в пальто, еще пахнущем рестораном, и понимала: снова оказалась в сцене без репетиции. Без скандала, без слёз. Просто момент, когда приходишь не вовремя в собственную жизнь.

Тихо закрыла дверь, прошла на кухню. Налила холодной воды, как необходимость принять факт. Телефон мигнул: Степан.

«Спасибо за вечер. С вами спокойно. Это редкость»

Я набрала: «Спасибо за взрослость. Без иронии»

На столе стояла кружка с трещиной, посуда Кирилла. Я провела пальцем по сколу, как по старому шраму. Иногда доброта путает карты хуже любви. А за стеной кто-то вздохнул и стало ясно: утро начнется раньше, чем я к нему готова.

* * *

Запись № 191

Не путай доброту с судьбой. Иногда человек просто оплатил счет, а ты уже придумала будущее. Если в кадре тишина, это тоже звук.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 14. Рубашка и обморок

Утро выглядело очень даже прилично. Свет, тишина, даже чайник не спорил с розеткой. Всё шло к миру, пока Кирилл не сказал:

— Лер, погладь рубашку, пожалуйста.

Лера сидела за ноутбуком и даже не повернула голову.

— Нет. У меня работа, не прачечная.

Кирилл выдохнул и перевёл взгляд на меня, как на запасной вариант человечности.

— Вика, можешь? Только быстро. Я уже опаздываю.

— Конечно, — ответила я, и внутри щелкнул привычный тумблер. Это «конечно», вообще мой диагноз. Я соглашаюсь, даже когда понимаю, что история закончится ожогом.

Рубашка лежала на гладильной доске как знамя перемирия, на котором уже видны следы прежних войн. Я включила утюг, он зашипел, будто тоже не верил в мирное решение. Хотелось просто сделать всё правильно: провести ровную линию по чужой ткани и не оставить следов.

Телефон зазвонил. Степан. Голос у него спокойный, выверенный, как юридический документ, где даже запятые уверены в себе.

— Доброе утро. Я подумал… может, сегодня прогуляемся? Без повесток дня и протоколов. Просто воздух и разговор.

Я кивнула, хотя он этого не видел. В тот момент пар пошёл не туда. На рубашке проступило пятно, идеальное по форме, как печать: «дело закрыто».

— Что это?! — Лера вылетела из комнаты, как прокурор на допрос. — Это же новая рубашка!

Я стояла с утюгом в руках, как с уликой.

— Я перезвоню (и повесила трубку) Похоже, знак, — сказала я. — Судьба против идеальных складок.

— Или против невнимательных, — отрезала она.

Кирилл подошёл, молча взял испорченную рубашку и поставил передо мной чашку с чаем.

— Спасибо, — сказал он. — Я переоденусь.

Он ушёл, а я осталась у гладильной доски, держа утюг, как микрофон караоки. Хотелось что-то объяснить себе, не им. Почему я опять стала частью чужой логистики?

Лера хлопнула дверцей шкафа.

— В следующий раз пусть твой юрист гладит, — сказала она.

Я не ответила. Просто смотрела на рубашку. Белую, с пятном в форме неправильного сердца. И подумала: может, это и правда знак. Не путай теплое с чувством, если его источник розетка. Может, пора переключиться на того, кто звонит, а не на тех, кто просит погладить.

* * *

Гладильная доска смотрела на меня, как памятник женской эволюции, немного шатается, но всё ещё держит форму. Когда-то женщина хранила очаг, пока мужчина убивал мамонта.

Теперь мамонта тебе привезут в пакете из доставки, аккуратно нарезанного, подписанного и, если повезёт, ещё тёплого. Разве что теперь сила тратится не на охоту, а на бесконечное поддержание чистоты и приличия. Мы больше не убиваем зверей, только собственное время и нервы, чтобы доказать, что всё под контролем.

Почему в каждой квартире женщина становится добровольным министром быта? Никто не назначал, но должность пожизненная. Мужчины ведь умеют готовить, стирать, убирать, просто в детстве им никто не подарил игрушечный пылесос. Девочкам дарят кукол, мальчикам конструкторы, а потом удивляются, почему одни всю жизнь чинят, а другие моют.

Я представила первобытное сообщество с доставкой еды: мамонт по подписке, скидка по промокоду «ОЧАГ». Курьер приносит тушу прямо в пещеру, ставит у камня, просит поставить пять звезд. И всё, не нужно идти на охоту, рисковать жизнью, устраивать войны. Никаких подвигов, никаких героев, только логистика и возврат по гарантии.

Если бы доставка еды существовала десять тысяч лет назад, мир, возможно, был бы спокойнее. Не нужно было бы мириться копьями, не нужно было бы придумывать «мужскую силу». Все просто выбирали бы, кто оплачивает подписку, а не жизнь.

И, может быть, эволюция наконец позволила бы женщинам не быть многозадачными, а просто жить, не гладя чужие рубашки в надежде, что на них хоть раз не останется следа.

* * *

В магазине было тихо, как в библиотеке. Даже книги казались сонными, лежали на полках, будто выдохлись от человеческой драмы. Веры нет. Игоря нет. Только я, чайник, который так и не закипел, и один посетитель. Лет двадцати пяти, с аккуратной стрижкой, в рубашке без складок и с выражением лица «всё знаю, но уточняю».

— У вас есть Домострой? — спросил он, не мигая.

— Что? — ответила я. — Для чтения или для применения?

— Для жизни, — совершенно серьёзно сказал он. — Хочу понять, как воспитать жену.

Я моргнула. Хотелось проверить, не снимает ли кто-нибудь это на скрытую камеру.

— А зачем ее воспитывать?

— Чтобы слушалась, — ответил он, как будто это очевидно. — Чтобы порядок был.

Я оперлась о кассу, стараясь не улыбнуться.

— А если ты ошибаешься? Если окажется, что слушать нужно тебя?

Он нахмурился.

— Вот для этого и нужен Домострой. Чтобы не было вопросов.

Я достала с полки Рассказ служанки.

— Тогда, может, начнём с этого? Тут как раз про женщин, которые слишком долго слушались.

Он взял книгу, прочитал аннотацию.

— Хорошее название, — кивнул он. — Куплю.

— Конечно, — сказала я. — Отличный подарок самому себе.

Он заплатил и вышел. Спокойный, уверенный, будто только что решил вопрос мироустройства.

Когда дверь закрылась, я осталась в пустом зале и подумала: вот так всегда, чем меньше опыта, тем больше правил. Мысленно записала: «Поколение Y всё ещё мечтает о поколении кухонных рабынь. Прогресс дошёл до Марса, но не до некоторых чердаков». И добавила про себя: может, Домострой и правда нужен, но не для жён, а для мужской логики, чтобы она хотя бы иногда стирала историю ошибок перед перезапуском.

* * *

Метро гудело, как желудок города после обеда. Мы с Кириллом ехали на свадьбу, на чужую естественно. Он кипел, я старалась не мешать закипанию.

— Она ничего не делает по дому, — начал он. — Совсем. Хотя зарабатывает не меньше меня.

— Может, устала? — осторожно.

— От чего? От дивана? Я уже пять раз подряд мыл посуду.

— Трагедия уровня античных пьес, — сказала я, но он не улыбнулся.

В окне отражались наши силуэты. Два человека, у которых слишком много общего, чтобы быть вместе, и слишком мало, чтобы быть чужими. Он жаловался на Леру, но звучало так, будто защищается. Я слушала и думала: я не люблю прибираться, он не любит одиночество. Мы оба ищем порядок, просто в разных квартирах мира.

* * *

Сегодняшняя свадьба выглядела как реклама счастья с лёгким налётом тревоги. Белый шатер на лужайке, гортензии, как пена взбитых ожиданий, невеста тонкая, как уверенность перед штормом. Всё дышало продуманностью и дорогим вкусом: ровные скатерти, идеально настроенный свет, музыка ровно на грани «тронуло» и «слишком».

Я стояла с подносом и думала, что в таких декорациях даже воздух держит осанку.

Невеста вышла к микрофону, сжала букет, глаза блестят или от любви, или от страха.

— Дорогие гости… — начала она, и тут голос дрогнул, пальцы побелели.

Ещё мгновение и она осела, плавно, как лист с дерева.

— Поймали?! — крикнул кто-то из гостей.

Поймали. Кирилл подхватил её за плечи. Диджей, не разобравшись, включил грустную композицию, где пели про вечность, явно не к месту. Жених побледнел, тётя невесты перекрестилась, а флористка, не прекращая, поправляла букет, будто порядок в цветах мог вернуть сознание.

Через минуту невеста открыла глаза, вздохнула, как человек, который только что встретился с собой на том свете, и прошептала:

— Всё нормально. Наша любовь началась с обморока.

Зал замер, потом аплодисменты. Настоящие, громкие, с облегчением. Как будто все присутствующие решили: если любовь выдержала падение, значит, выживет и ипотеку.

Жених расплакался, ведущий схватил микрофон и произнес с чувством:

— Вот она, настоящая любовь! Даже судьба решила проверить!

Все смеялись, хлопали, снимали на видео. А я стояла рядом, держала бокалы и улыбалась так, как улыбаются те, кто слишком хорошо знает кулисы праздника.

Любовь, начавшаяся с обморока, идеальная метафора. Впечатляет, пугает, но, возможно, именно так и работает: сначала отключаешься, потом начинаешь дышать заново.

Я смотрела на невесту, румяную, уже смеющуюся, с поцарапанным локтем и сияющими глазами и подумала: с чего начнется моя история?

Может, тоже с обморока? Только эмоционального. Когда не падаешь в обморок от любви, а просто перестаёшь стоять на ногах от того, как много внутри не сказано. Может, моё начало — это не встреча, а признание самой себе: «ты устала ждать».

И, если честно, в этот момент я почти завидовала, не её платью, не жениху, а смелости рухнуть перед всеми и назвать это началом.

* * *

Дорога домой казалась бесконечной, как сериал без финала. В метро гудело, пахло металлом и пересаженными надеждами. Я листала приложение для знакомств, не из жажды любви, а будто проверяла каталог возможных судеб: «серьезные отношения», «ищу музу», «главное, чувство юмора». Всё это выглядело, как раздел супермаркета под названием “выбор без гарантии”.

И вдруг он. Игорь. На фото в костюме, с ноутбуком, с видом человека, который теперь точно знает, где его KPI и куда вставлять смайлик в корпоративной переписке. Улыбкакорпоративная, глаза прежние. Я почти пролистнула, но палец замер. Щёлк, лайк. Через секунду, уведомление:

«Привет. Увидел знакомое лицо. Ужасно скучаю по нашим разговорам. Можно кофе?»

Я ещё не успела придумать ответ, как экран снова вспыхнул. Степан.

«Завтра парк. Погода обещает вменяемость. Присоединяйтесь?»

Я смотрела на два сообщения. Два мира. Две интонации:

Хаос в костюме воспоминаний.

Порядок с ароматом стабильности.

Один знает, как я смеюсь.

Другой, как мне спокойно.

Наверное, это и есть выбор, когда ни один вариант не кажется спасением, но оба выглядят как проверка. Или, может, просто плохой интернет внутри себя, ловишь сигнал, а ответа всё равно нет.

* * *

Дома всё выглядело подозрительно… неправдоподобно чистым. Полы сверкали, как будто тут снимали рекламу моющих средств, столы отражали свет, как совесть после исповеди, даже зеркало выглядело так, будто впервые увидело свое предназначение.

— Что случилось? — спросила я осторожно, проверяя, не начался ли у нас апокалипсис.

— Клининг, — сообщила Лера тоном министра благоустройства, так чтобы Кирилл не услышал, — Я всё организовала.

Кирилл стоял рядом, сиял, как человек, которого наконец услышали не только во время ссор.

— Супер, — сказал он. — Спасибо тебе.

Я смотрела на них и думала, что, может, и правда, любовь в XXI веке это когда тебе убирают квартиру по подписке. Когда они ушли спать, я зашла в свою комнатуи контраст был как удар током. Пыль, бардак, кружка с остывшим чаем на подоконнике, утюг сиротой на стуле. Клининг, видимо, работал по тарифу «без свидетелей».

Я села на кровать, включила телефон. На экране мигали два мира: лайк от Игоря тёплый, ностальгический, как старая песня, и сообщение от Степана короткое, ясное, без намёков. Я выбрала второе.

«Да. Завтра парк. Без зонта» Отправила и стало спокойно.

Иногда выбор не между людьми, а между направлениями ветра.

Одни тянут в прошлое, другие просто позволяют дышать.

Запись № 192

Всегда ешь перед свадьбой. Даже если немного толстая. Обморокидля невест, а не для тех, кто держит их платье.

Если вам понравилось — добавьте книгу в библиотеку

Это очень помогает истории расти.

И пишите, что чувствуете — я читаю всё.

Глава 15. Кухонная система 4–2–1

Павловск изображал из себя маленькую Европу: дорожки вымыты до зеркала, деревья стоят по линейке, воздух будто прошёл проверку на внутренний покой. Начало лета без дождя^ почти нарушение местных законов. Всё выглядело слишком прилично, чтобы быть по-настоящему питерским.

Мы со Степаном шли рядом и не нуждались в словах. Он нёс кофе и одну розу — простую, без упаковки, будто тестировал мир на минимализм.

— Без повода, — сказал он. — Иногда поводы всё портят.

— Тогда это почти революция, — ответила я. — Обычно у меня всё важное начинается со скандала.

Он усмехнулся, легко, без вызова:

— Посмотрим, может, на этот раз получится без разрушений.

Я кивнула, сделала глоток кофе и подумала: вот так, наверное, и выглядит взрослая версия романтики^ когда не обещают вечность, а просто идут рядом и не мешают твоему дыханию.

* * *

Мы свернули к пруду, где уточки выглядели счастливее, чем большинство пар на лавках. Разговор сам себя завёл, про свидания, про людей, которые описывают себя, как товар с опцией возврата.

— Один позвал меня в июне и попросил прийти в шубе и сапогах, — сказала я. — Я подумала: стилизация, арт-директор. А оказалось, что это фетиш. Ушла, пока он не начал рассказывать, что “женщина должна шуршать”.

Степан рассмеялся. В его смехе не было ни неловкости, ни снисхождения.

— У меня была своя драма, — признался он. — Девушка спросила знак зодиака. Я сказал “козерог”. Она встала и ушла. Сказала, что это тупик по Венере.

— Венера у нас вообще всех подставляет, — вздохнула я. — Мы живём в мире, где фетиш и звезды решают больше, чем психология и общение.

— Хорошо хоть законы ещё не пишут под ретроградный Меркурий, — ответил он.

— Пока, — уточнила я. — Дальше, судебные приговоры по натальной карте.

Он усмехнулся:

— Законы, те же звёзды, просто светят реже и холоднее.

Я посмотрела на воду. В отражении мы выглядели как два человека, которые не ищут совпадений, но случайно идут в одном направлении.

* * *

Небо потемнело, сначала как угроза, потом как повод. Петербург умел превращать любую погоду в сюжет.

— Поедем к вам? — спокойно предложил Степан. — Хочу увидеть, как вы живёте. Не из любопытства, из уважения к месту действия.

Я усмехнулась.

— Место действия, коммуналка чувств и бытовых ошибок. Там даже чайник боится кипятить лишний раз.

— Тем интереснее, — сказал он, как будто приглашали не в хрущевку, а в музей человеческих компромиссов.

Я хотела ответить «лучше не надо», но дождь уже начинал капать, как будто подталкивал: «ну, рискни». И всё. Решение принял не разум, а маршрут. Пока мы ехали, я успела трижды передумать: сначала «зачем», потом «а вдруг», и под конец «пусть будет».

Когда его пальто коснулось моего локтя, я поняла, что поезд уже пришел в мою реальность с пассажиром, у которого билет только в одну сторону.

* * *

Дома полный состав. Кирилл и Лера на кухне, как с картинки «идеальная пара до рекламы моющего средства». Она в лёгкой сорочке, волосы собраны, осанка безупречная. Он в новой футболке, той самой, что я гладила утром, пока не сожгла судьбу. Их «мы» выглядело синхронно и отрепетировано, как постановка под хэштегом #совместимость.

Я после парка, с ветром вместо укладки и одной розой в руке, чужой и не к месту. Лера улыбнулась чуть шире, чем требовалось:

— О, гости.

Кирилл бросил коротко:

— Не ожидал.

Степан кивнул спокойно и уверенно, как человек, который привык входить в чужие пространства без извинений.

— Я тоже, — сказал он. — Но приятно познакомиться.

Он оглядел кухню, сел и добавил, глядя на полки и кружки:

— У вас уютный хаос. Это комплимент.

Кирилл напрягся, будто слово «уютный» задело за живое. Я почувствовала, воздух сменил полярность. Между ними возникло напряжение, как перед грозой, которую никто не заказывал.

* * *

Кирилл улыбался. Вежливо, ровно, с тем выражением, которое носят мужчины, когда в комнате появляется конкурент. Только глаза говорили другое: холоднее, внимательнее, как будто он подсчитывал шансы.

— И где вы познакомились? — спросил он, облокотившись о стол.

— На дороге между реальностью и «Порту», — ответила я, не отводя взгляд.

Степан кивнул:

— Случайность в рамках закона.

— Звучит как протокол допроса, — заметил Кирилл. — Вы по работе или по увлечению так точны?

— Просто по привычке, — спокойно ответил Степан. — А вы?

Кирилл пожал плечами.

— По настроению.

Воздух стал плотнее, чем разговор. Лера рассмеялась, но смех прозвучал, как попытка выключить сигнал тревоги.

— Может, всё-таки кофе всем?

— Или глинтвейн, — добавила я. — Для профилактики войн.

Никто не ответил. Лето заглянуло в комнату через открытое окно и тихо заняло место свидетеля. Всё выглядело мирно, но под поверхностью шёл шёпот ревности, у каждого свой.

— Давайте играть в крокодила! — предложила Лера с той живостью, которой спасают неловкость. — Проверим, кто кого чувствует.

Команды сложились сами собой: Кирилл и Лера против нас со Степаном. Пары получились как в жизни. Случайные, но показательные.

Лера начала первая. Махала руками, изображала то ли страсть, то ли пожар.

— Любовь! — крикнула она.

— Пожар, — ответил Кирилл.

— Почему пожар?!

— Потому что тоже жжёт и неожиданно.

Смех, нервный, но искренний. Я почувствовала, что это не просто игра, это тест на близость. Моя очередь. Я показала «гусара». Кирилл понял сразу.

Потом «записку», он даже не дождался, пока я покажу жест.

«Жираф», он угадал, глядя на выражение моего лица.

Мы угадывали друг друга без слов, до интонации, до дыхания.

Степан наблюдал, молчаливо и внимательно. Потом усмехнулся:

— Видимо, старая команда.

Когда настала очередь Леры и Степана, всё поменялось. Они понимали друг друга с полуслова. Юрист и блогер. Странное совпадение, но работало идеально. Он угадывал все её намёки, даже те, что не требовали угадывания. Кирилл скрипел зубами, делал вид, что смеётся.

В конце игра превратилась в формулу отношений:

четыре — угаданных мной и Кириллом,

два — у Леры и Степана,

один — наш общий промах, когда я попыталась изобразить «мир».

4–2–1. Мир в цифрах. Чувства в остатке. И где-то между этими числами прячется ответ, кто с кем на самом деле играет.

* * *

Я смотрела на бумажку со счетом и думала: вот бы существовало приложение, где совпадения определялись не по анкетам, а по крокодилу. Кто угадывает тебя по одному жесту твой человек. Кто просит «объяснить», тот выбывает.

Без гороскопов, без опций «ищу серьезные отношения». Просто ты, мимика и взаимопонимание.

Жаль, жизнь не умеет в такие фильтры. Она упрямо даёт шанс всем. Даже тем, кто не понимает ни других, ни самого себя.

* * *

Лера вдруг поднялась из-за стола. Быстро, будто решение было давно готово.

— Я к подруге, — сказала она, застёгивая браслет. — Не ждите.

Степан поднялся почти одновременно, вежливо, как человек, который привык подбирать конец чужих фраз.

— Я тоже поеду. Спасибо за вечер.

Он повернулся к Лере:

— Тебя подвезти? — вопрос прозвучал нейтрально, но в воздухе повис оттенок «я просто предлагаю».

— С удовольствием, — ответила она, не глядя на него, а прямо в глаза Кириллу.

Тот не шелохнулся. Только пальцы под столом сжались в кулак, будто пытались удержать невидимую грань терпения.

Никто не добавил ни слова. Лера взяла сумку, Степан кивнул мне. Дверь закрылась за ними мягко, без звука. И тишина вошла в комнату, как новый персонаж. Без приветствия, без объяснений.

Я вообще ничего не поняла. Почему? Зачем? Эх …

* * *

Мы остались с Кириллом одни. На столе четыре кружки, одна трещина и слишком много воздуха. Он уставился в чашку, будто пытался найти там ответ на что-то личное.

— И что ты в нём нашла? — спросил он, не поднимая глаз.

— А ты в ней? — ответила я.

Он усмехнулся без веселья:

— Он покупает жизнь деньгами. А ты любишь тех, кто покупает.

— А ты — тех, у кого есть форма. Содержание — по желанию, — парировала я.

Кирилл откинулся на спинку стула.

— Удобно, да? Говорить о чувствах, сидя в чужом платье и мечтая о чеке.

— А тебе удобно прикрываться бедностью, чтобы казаться глубже.

Пауза. Иногда тишина бьёт громче любого крика, прямо в сердце, не промахиваясь.

— Ты меркантильная, — сказал он наконец.

— А ты поверхностный. Мы оба притворяемся, что это диагноз, а не защита.

Он молча встал, собрал со стола две кружки, будто пытался забрать с собой хоть какую-то логику, и пошёл к двери.

— Спокойной ночи, — бросил он, не оборачиваясь.

Дверь закрылась с тихим щелчком, как точка в чужом предложении, где ты даже не подлежащее.

* * *

Мы остались с Кириллом одни. На столе четыре кружки, одна трещина и слишком много воздуха. Даже чай, казалось, остыл от неловкости. Кирилл молчал, уставившись в чашку, будто там можно было прочитать смысл всего, что между нами не случилось.

— И что ты в нём нашла? — спросил он наконец, не поднимая глаз. Голос тихий, но с той интонацией, где ревность притворяется безразличием.

— А ты в ней? — ответила я.

Он усмехнулся, без искры.

— Он покупает жизнь деньгами. А ты любишь тех, кто покупает.

Я подняла взгляд:

— А ты — тех, у кого есть форма. Содержание для тебя — пункт факультативный.

Он откинулся на спинку стула, сложил руки на груди.

— Удобно, да? Говорить о чувствах, сидя в чужом платье и мечтая о чеке.

— А тебе удобно прикрываться бедностью, чтобы выглядеть честнее. Только честность без тепла, это просто холод.

Мы замолчали. Воздух между нами стал плотным, как натянутая простыня перед бурей. Иногда молчание звучит громче любого крика, особенно когда оба знают, что крик был бы признанием.

— Ты меркантильная, — сказал он тихо. Не в обвинение, а как приговор без апелляции.

— А ты поверхностный. И оба мы слишком умные, чтобы это признать. Притворяемся, что это диагноз, а не броня.

Кирилл встал. Медленно, будто взвешивал каждое движение. Собрал со стола две кружки, хотя мог взять одну. Наверное, хотел забрать хоть часть логики, которую мы потеряли между репликами.

— Спокойной ночи, — сказал он. Голос ровный, но взгляд короткий, режущий.

Я не ответила. Просто смотрела, как он уходит, как закрывается дверь — мягко, почти бережно. Щелчоки тишина. Как точка в чужом предложении, где я не подлежащее и даже не запятая, а пауза между словами, которые никто так и не сказал.

* * *

Я осталась одна. Кухня дышала чужими голосами, которые уже ушли. Экран мигнул: Игорь. «Я рядом. Можем увидеться».

Я перевернула телефон экраном вниз. Пусть рядом будет кто угодно, только не прошлое.

Через минуту — Степан.

«Довёз. Всё спокойно. Ты как?».

Я перевернула снова. Слишком вежливо, чтобы тронуть, слишком правильно, чтобы согреть.

Три мужчины. Три вектора. Я центр этого треугольника без геометрии, где стороны не сходятся. Один зовёт в хаос, другой в порядок, третий непонятно куда. Хочется одного простого, честного, моего. Только непонятно чего. Внутри гул, как в пустой станции: поезда уже ушли, а эхо всё ещё ходит по тоннелю, будто не верит, что финал действительно состоялся.

* * *

Я взяла листок и карандаш. Начертила таблицу: 4–2 — 1.

Четыре — угадывания с Кириллом.

Два — у Леры со Степаном.

Один — наш общий промах.

Я смотрела на цифры, как на уравнение, где решение известно, но не радует. Может, это и есть формула совместимости^ не по звёздам и не по гороскопам, а по количеству совпадений в молчании. Кто угадывает твой жест без слов^ тот и свой.

Я положила листок на стол, карандаш покатился и остановился у края, как мысль, не решившая, падать или остаться. Всё равно система не сходится. Не потому что цифры неверны, а потому что я не игрок. Я официантка, у которой на подносе всегда чужие чашки. И ни одна из них не моя.

Запись № 193.

Совместимость — это не любовь на троих, а кто угадывает твой жест с первого движения. Если крокодил молчит, не ищи субтитры.

Глава 16. Пять вопросов и одна футболка

В «Софии» было тихо настолько, что даже воздух казался в отпуске. Вера стояла за прилавком, листала какой-то женский журнал и выглядела как человек, который вот-вот устроит революцию против покоя. Ну или просто перевернет страницу глянца.

— Разошлись, — сказала она, не поднимая глаз. — Этот старик хотел от меня только секс.

Я моргнула, не сразу найдя слова.

— Прямо так и сказал?

— Нет, конечно. Он произнес: “Ты меня вдохновляешь на жизнь”. — Вера усмехнулась. — А вдохновлен он был исключительно частями тела у меня и частью тела у себя.

Я смутилась, словно словила чужое откровение без разрешения и регистрации.

— Мы же девочки, — добавила она, будто объясняя очевидное. — Игоря нет, можем говорить вслух.

— Просто… неожиданно, — выдавила я.

— А вот нечего всё время делать вид, что у нас нет тел, — отрезала Вера. — Прямота, это уважение. Если не говорить честно, начинаешь верить даже себе.

Она перевернула страницу журнала, потом резко закрыла его, словно тема исчерпана. Колокольчик на двери звякнул. В зал вошел мужчина лет сорока: аккуратный, с тем выражением лица, будто ищет не просто книгу, а подтверждение собственной теории о мире.

Вера просияла, как актриса, получившая новую сцену.

— Когда у тебя был секс? — громко спросила она, будто объявляла акцию недели.

Я едва не уронила стопку закладок. Показала глазами на мужчину: мол, Вера, пожалуйста. Тут посетитель.

Она поняла все по-своему. Кивнула и пошла прямо к нему.

— Знакомьтесь. Это Вика, — сказала гордо, как будто представляла новый шедевр. — Она потрясающая, умная, начитанная и вообще редкий экземпляр порядочной женщины. А какое у нее тело?

Да, интересно, а какое у меня тело? По мне так не очень. Надо заняться собой.

Мужчина замер, потом чуть улыбнулся.

— Очень приятно.

Я успела только вдохнуть:

— Нет, спасибо. У меня есть Степан.

Вера довольно прищурилась, а я осознала, что прозвучала так, будто объявила о помолвке в прямом эфире. Когда дверь за клиентом закрылась, Вера с самым довольным видом протерла прилавок и сказала:

— Так, значит, есть Степан. Мне нравится его имя. Серьёзное, без истерики.

Я села на табурет, глядя на полку с любовными романами. «Я сказала “Степан”, не “Кирилл”, — подумала я. — Значит ли это, что я уже выбрала? Или просто проговорилась? А может, это как в ресторане, назвала блюдо, потому что официант смотрел в ожидании?»

Вера вздохнула и положила руку мне на плечо.

— Иди к людям, Вика. Пока не заросла сомнениями. Или хотя бы к Нине. Она вытащит из тебя всё, даже то, что ты прячешь за сарказмом.

Я усмехнулась:

— Это угроза или забота?

— И то, и другое, — сказала Вера. — А теперь иди. У тебя лицо женщины, которая слишком долго ждала подсказку, хотя давно знает ответ. И тебе пора это обсудить с кем то младше шестидесяти.

Я взяла сумку и вышла из магазина. На улице стояло ленивое питерское лето, когда солнце светит из незнание, что это Питер. И вдруг стало ясно: пока Вера говорит о сексе, я всё ещё учусь говорить о жизни.

* * *

Нина ответила почти мгновенно, как всегда, когда чувствует, что я на грани.

— Йога через сорок минут, — сказала она. — Приходи. Я уже в леггинсах.

Зал был белый, ровный, будто его нарисовали специально для внутреннего равновесия. Воздух тихий, мягкий, а инструктор, женщина с идеальной осанкой и голосом, способным усмирить даже паническую атаку.

— Вирабхадрасана два. Смотрим вперёд. Не падаем. Дышим.

Мы с Ниной стояли бок о бок, как два потерянных дерева в саду, где давно не сеяли надежды.

— Сделаем тест, — шепнула она, вытягивая руки. — Быстро и честно. Два варианта ответа: Кирилл или Степан. Без пауз, без “а если”.

— Я против психологического насилия.

— Это не насилие. Это диагностика. Гармония, наконец.

— Можем хотя бы дождаться шавасаны?

— Нет. Шаванасы для слабаков. Тогда ты начнёшь думать. А это испортит всё веселье.

Я вздохнула.

— Ладно, давай.

— Первый вопрос: кому ты первой напишешь, если пропадёт свет?

— Кирилл.

— Второй: кто угадает твой жест в крокодиле?

— Кирилл.

— Третий: чью ошибку ты простишь без обсуждения?

— Степана.

— Четвёртый: с кем сможешь молчать и не чувствовать себя виноватой?

— Степаном.

— И пятый: кто не сделает тебе больно специально?

— Степан.

Нина сложила руки в «намасте» и посмотрела на меня так, будто только что диагностировала редкий вид эмоционального раздвоения.

— Два три. Гости проявили характер и выиграли.

— Я не хочу “дом без огня”.

— А “огонь без дома”? — спокойно уточнила она.

Я молчала. Внутри всё будто повисло между вдохом и выдохом.

Инструктор перешла к следующей позе:

— Уттанасана. Склоняемся к земле. Освобождаем голову от ненужных мыслей.

Нина усмехнулась:

— Слышала? Даже йога тебя уже троллит.

Я не выдержала, убрала коврик, как будто он был спасательным кругом, который вдруг утяжелили камнем.

— Извини, — прошептала я. — Мне надо.

— Конечно надо.

— Спасибо за тест.

Я вышла в коридор, где зеркала и запах мокрых полотенец отражали чужую собранность. В телефоне вспыхнули непрочитанные сообщения. От Кириллатишина, от Степана «Как день?». И вдруг стало ясно: тест не про мужчин. Он про меня. Про то, что я всё ещё балансирую между “люблю” и “удобно”, между “жду” и “иду сама”.

Когда я закрыла за собой дверь студии, воздух на улице показался громче. Лето в Петербурге начиналось мягко, почти по-южному.

* * *

Вечерний поезд гудел, как сердце города, которое никак не решится на ритм. Я смотрела на своё отражение в окне, оно напоминало уставшую версию оптимизма: вроде жива, но уже не спорит с реальностью.

Пальцы сами нашли телефон. «Если ты не занят…» — написала я Степану.

Ответ пришёл мгновенно, будто он всё это время держал сообщение наготове:

«Никогда не занят, если речь о вас. Заезжайте. Ужин, паста и немного вина».

Я усмехнулась. Четкий план, пунктуация на месте, как в договоре. Степан человек, у которого даже чувства наверняка в алфавитном порядке. И всё же в его предсказуемости было что-то странно утешающее.

Может, потому что я устала быть героиней чужих драм”. Хотелось просто быть в чьей-то тишине, где никто не требует финала, а только предлагает поужинать.

И надо после йоги принять душ и переодеться. Вот это точно здравая мысль.

* * *

У Степана было так аккуратно, что даже воздух держал осанку. Каждая вещь знала свое место, и даже стол выглядел так, будто готов дать показания по делу «О порядке и здравом смысле».

Он снял пиджак, закатал рукава, достал тарелки. Движения точные, уверенные, почти юридические.

— Паста простая, — сказал он, ставя передо мной дымящуюся тарелку. — Зато честная. Как свидетели в суде.

— Главное, чтобы без приговора, — ответила я.

— Я обещаю мягкий вердикт, — улыбнулся он.

Мы ели медленно, с тем вниманием, которое обычно оставляют для разговоров. Говорили про всё и ни о чём: клиентов, абсурдные жалобы, «дело о кошке, которая съела документы» и женщину, требующую моральную компенсацию за испорченную тюль. Он рассказывал спокойно, без самолюбования, с легкой иронией, как человек, который умеет держать дистанцию и всё равно быть живым.

Я слушала и вдруг поняла, что это — редкость. Он не спорит, не оценивает, не ловит поводы блеснуть интеллектом. Просто слышит. В какой-то момент я поймала себя на мысли: вот оно, взрослая версия покоя. Не буря, не фейерверк, не история с саундтреком, просто вечер, где никому не нужно оправдываться за то, что ему хорошо.

После ужина он налил вина. Ровно, без жеста соблазна, скорее как символ доверия. Мы сидели напротив друг друга. Я смотрела, как отражение свечи дрожит в бокале, и думала, что иногда покой выглядит подозрительно. Как будто где-то за ним спрятана ловушка.

— Останься, — сказал он вдруг. — Не ради чего-то. Просто потому, что не хочу отпускать тишину.

— Это предложение или вежливость?

— Баланс между тем и другим, — ответил он.

Его голос был ровным, но взгляд с оттенком ожидания.

Я сделала глоток вина, чувствуя, что внутри всё равно начинается драма, тихая, без реплик. Та, где одно слово может перевернуть вечер, как монету между «остаться» и «уйти».

* * *

Он открыл шкаф и достал большую серую футболку с Томом и Джерри.

— Символично, — сказала я, принимая её. — Кот и мышь. Кто из нас кто?

— Посмотрим к утру, — ответил он с лёгкой улыбкой.

Он постелил диван аккуратно, как будто готовил место не для человека, а для аргумента, который должен звучать убедительно. Проверил плед, включил мягкий ночник. Потом замер на секунду в дверях.

— Спокойной ночи, Вика.

— Спокойной, — ответила я, и это слово прозвучало как попытка успокоить не его, а себя.

Когда дверь в спальню закрылась, комната наполнилась звуком моего собственного дыхания. Я легла, уставилась в потолок, где от света ночника тени складывались в странные узоры, как мои мысли: переплетенные, запутанные, без точки.

«Если бы он предложил кровать — я бы отказалась?» — подумала я. Ответ не пришёл. Только новое: «А если бы согласилась, разве это что-то изменило бы?» Смешно, как часто мы ведем переговоры с собственными сомнениями, будто ониравноправные партнёры.

Рука сама потянулась к телефону. На экране имя, которое появляется всегда в самые морально подозрительные моменты. Вера. Конечно, Вера.

* * *

— Я тебя слушаю, — сказала она мгновенно, будто ждала весь вечер. — Что случилось?

— Я у Степана, — выдохнула я. — Он хороший, спокойный, даже слишком. Но я не знаю. Я на диване, он у себя в спальне. Идти к нему или остаться здесь, изображая принцип?

— Принципы — это как чулки, — сказала Вера. — Красиво, пока не мешают двигаться.

— И ты думаешь, идти?

— Думаю, что если сомневаешься, значит, уже решила. Просто ищешь себе оправдание.

— А если потом пожалею?

— Тогда, милая, у тебя хотя бы будет материал для книги. Никакой сюжет не начинается со слова «воздержание».

Я усмехнулась, но сердце билось так, будто в груди заперли оркестр.

— Я не уверена, — прошептала я.

— Вот именно поэтому и живи, — ответила она. — Уверенные редко что-то чувствуют.

Я сбросила звонок, будто обрезала нить, соединяющую меня с здравым смыслом. Несколько секунд сидела в тишине и вдруг почувствовала чей-то взгляд. Подняла голову в дверях стоял Степан. В пижаме, без пиджака и без маски «идеального юриста».

— Я не подслушивал, — сказал он спокойно. — Просто воды хотел.

Он помолчал, потом добавил с мягкой иронией:

— Но даже если бы подслушал — всё равно понял. Давай останемся людьми. Сегоднядиван. Завтра всё, что решишь сама. По классике третьего свидания.

— По какой именно классике? — спросила я, чувствуя, как в уголках губ появляется почти-улыбка.

— По той, где у человека остается выбор, — ответил он.

Он улыбнулся и ушёл в комнату, оставив за собой только легкий след тишины, в которой вдруг стало слишком тесно для принципов.

* * *

Телефон снова загорелся. На экране сообщение от Веры: «Жизнь мимолётна. Не упусти момент».

Я долго смотрела на экран, потом на дверь спальни. Сердце стучало спокойно, без привычной тревоги. Ни страха, ни адреналина, просто ясность. Степан не требовал, не давил, не манипулировал. Он просто был рядом, спокойно, по-настоящему. И вдруг в этой нормальности оказалось больше страсти, чем во всех прежних поцелуях под музыку и грозу.

Я встала, босиком дошла до двери и тихо постучала. В футболке и с пятью ответами на тест в голове.

— Степан?

Он открыл почти сразу, без удивления, будто знал, что я приду.

— Я передумала, — сказала я. — Не про диван. Про страх.

Он чуть отступил, освобождая проход. Никаких фанфар, никаких слов, которые потом стыдно вспоминать. Только двое взрослых людей, уставших от недосказанности.

Иногда самое драматичное — это не признание, а разрешение себе жить, не извиняясь.

Сегодня больше без телефона, никаких записей.

Глава 17. Ругань на свадьбе

Степан подвёз меня к «Софии» на своей идеальной машине. Такой гладкой, что даже дождь, кажется, просил разрешения упасть. Он поцеловал в щёку. Коротко и точно, как подпись под документом: без эмоций, но с юридической силой.

Когда я вышла, Вера уже стояла на пороге и светилась, как гирлянда, подключается к чужому счастью.

— Ну наконец-то! — сказала она с восторгом начальницы отдела личной жизни. — У тебя появился мужчина, а не сюжет!

— Вера…

— Так, без «Вера». Как оно?

Я покраснела не от скромности, а от понимания, что врать ей бесполезно.

— Хорошо. Очень.

— Прекрасно, — кивнула она с довольным видом. — Значит, ты ещё живая.

Я усмехнулась. Вера всегда измеряла любовь не по количеству чувств, а по признакам жизни. Если глаза блестят, значит, всё в порядке с кровообращением. Если не блестят, значит, пора менять мужчину или лампочку

* * *

Через десять минут после того, как я успела сделать вид, будто работаю, в дверь «Софии» вошел курьер с лицом человека, которому поручили доставить счастье наложенным платежом. В руках два огромных букета. Один белый, почти светящийся, другой густой, как поздний вечер после признаний.

— Это вы? Виктори? Вера? — сказал он, глядя на нас по очереди, будто не решался определить, кто из нас больше заслужил цветы.

— От Степана, — добавил он и исчез, оставив после себя аромат сюжета, который я не заказывала.

Вера прижала свой букет к груди с видом женщины, которой наконец выдали визу в страну личного счастья.

— Девочка моя, — сказала она торжественно, — такого не бросают.

— А с чего я должна его бросать? — удивилась я.

— Сердцу не прикажешь, — произнесла она с загадочностью, достойной гадалки с телевизора.

— А можно конкретнее?

— Нельзя, — усмехнулась она. — У сердца, Вика, древняя лицензия на туман. Оно работает без гарантий, но с сюрпризами.

* * *

В метро я смотрела на своё отражение в запотевшем окне и пыталась не придумывать будущее. Но мозг, как всегда, включил сценариста без запроса. «Если вдруг ребёнок… как будет отчество? Степановна? Звучит, как бухгалтер из отдела кадров. Кирилловна? Еще хуже, будто девочка, которая читает стихи на родительском собрании, а мама плачет от неловкости».

Я фыркнула, поймав себя за руку, буквально. «Стоп. Какой ребёнок? Мы сходили на три свидания и один раз остались. Это даже не сериал, это пилотный выпуск без бюджета».

В соседнем вагоне мальчик ел мороженое и читал инструкцию к игрушке, так же серьезно, как я анализировала свою жизнь. Хотелось тоже вернуться в тот возраст, когда всё просто: если вкусно, значит, правильно.

Поезд дернулся, и я мысленно приказала себе: «Мозг, вернись на станцию “сегодня”. Без пересадок на “воображение”. Без детей и отчеств…. пока что».

* * *

Я забежала домой переодеться к банкету, привычный ритуал: черные брюки, белая рубашка, хвост, немного тонального крема, чтобы лицо не выдало бессонницу. Но с порога ощутила, воздух другой. Не просто тишина, а какая-то стерильность.

В прихожей странно пусто. Там, где раньше стояли Лерины коробки с надписями «летнее», «зимнее», «не выбрасывать», теперь только следы на пыли. Ни следов, ни запаха духов, ни того легкого хаоса, который создавал ощущение, будто в квартире живёт жизнь.

Я заглянула на кухню. Кирилл сидел за столом, опершись о ладони. Смотрел в одну точку, как будто надеялся, что она моргнет и даст объяснение.

— Лера?.. — спросила я тихо, почти виновато.

Он не сразу отреагировал. Только моргнул, как человек, которого вернули издалека.

— Уехала, — сказал он. Голос глухой, будто прошел через фильтр апатии.

— Куда?

— Не знаю. Всё забрала.

— Почему?

Он пожал плечами.

— Просто уехала.

Мы замолчали. Его молчание было не о гордости, не о холоде. Я стояла у дверного проёма, держась за косяк, будто за поручень на ходу. Хотелось спросить: «Из-за меня?», но язык не повернулся. Эти слова звучали бы как провокация, а не сочувствие.

Я выбрала другое — просто остаться рядом.

— Хочешь кофе?

— Не хочу ничего.

Сегодня он не Кирилл, а тень человека, который ещё не понял, что остался один.

Я молча взяла сумку.

— Мне на банкет, — сказала, и в этом было всё: попытка уйти, чтобы не быть свидетелем чужого разбора полётов.

— Иди, — ответил он, глядя мимо. — Тебе идет, когда ты куда-то идёшь. Я позже буду.

Я кивнула и вышла. Дверь закрылась тихо, но внутри звенело, как после хлопка.

* * *

Свадьбу сегодня оживляла гадалка. Хрупкая женщина в ярком шелковом платке, с глазами цвета старого янтаря и голосом, в котором всё время звучало «еще один секрет». Пока жених с невестой задерживались на фотосессии, она обходила столы, раздавая судьбу, как визитки.

— Удача ждёт у порога, — говорила она одному. — Дорога зовёт. И небо по подписке, если успеете до конца банкета.

Гости смеялись, подставляли ладони,фотографировали её для сторис. Казалось, ей и правда верили, хотя бы на один вечер.

Перед уходом гадалка остановилась у нас с Кириллом.

— У вас линия сердца смелая, — сказала она мне, глядя прямо в глаза. — Вы встретите решение, которого сами от себя не ждёте.

Потом взяла ладонь Кирилла, скользнула пальцем по его линии жизни и усмехнулась:

— А у вас любовь уже случилась. Просто вы делаете вид, что это простуда.

Мы замерли. Хотелось отдернуть руку, но она уже успела сказать то, что нельзя опровергнуть шуткой.

* * *

Торжество шло по всем правилам свадебного жанра. Белый шатёр, фотозона с золотыми буквами, тосты «за родителей», за «взаимопонимание», за «чтобы как у всех, но чуть лучше». Воздух густел от шампанского и чужих обещаний. Салфетки в форме лебедей, конфетти в форме сердец, ведущий с микрофоном, который знал, как говорить одновременно громко и бессмысленно.

— А теперь конкурс! — объявил он с тем восторгом, которым обычно начинается катастрофа.

Гости оживились, невеста поправила фату, жених уже слегка сиял от тостов.

Тамада вытащил из пакета пачку бумажных следов, вырезанных из белого картона.

— Вот, друзья! Дорога любви! Жених идет к своей невесте, но на каждом шаге, говорит комплимент! — торжественно пояснил он.

Музыка сменилась на что-то из эпохи «Свадебного марша в стиле диско». Жених выпрямился, шагнул на первый след и уверенно произнес:

— Любимая!

Аплодисменты. Второй шаг:

— Красавица!

Третий:

— Хорошая моя!

Все умиляются, снимают на телефоны.

И вот, четвертый шаг. Пол слегка скользкий, каблук предательски уходит в сторону. Жених теряет равновесие, машет руками, как птица, у которой отменили взлет, и, падая на бок, выдыхает громко, от души, с интонацией, которую не спутать ни с чем:

— Бл***!

Пауза. Даже саксофонист замер, не решаясь взять следующую ноту. Невеста закрыла лицо букетом. Мама невесты покраснела за всех. Кто-то прыснул, кто-то хихикнул, потом смех стал лавиной.

Ведущий сработал как профессионал, взял микрофон, улыбнулся и объявил:

— Ну вот и первое честное слово в семейной жизни!

Зал захлопал. Жених встал, обнял невесту, все облегченно выдохнули. Я стояла с подносом, ловя бокал, который чуть не упал от вибрации общего веселья, и подумала:

«Вот она, семейная жизнь в миниатюре. Шёл по любви, споткнулся, выругался, все посмеялись, а потом сделали вид, что ничего страшного».

* * *

Пока официанты выносили горячее, зал гудел, как улей на шампанском. Мы с Кириллом нашли укрытие у стойки бармена, между ведром с льдом и стопкой бокалов. Место было нейтральное: ни война, ни перемирие.

Я повернулась к нему.

— Что случилось с Лерой? — спросила тихо, почти шёпотом, чтобы не расплескать чужой праздник.

Он не ответил сразу. Смотрел в сторону, будто ждал, что бармен подскажет правильные слова.

— Ничего, — сказал наконец.

— «Ничего» не собирает вещи ночью и не исчезает без записки, — напомнила я.

Он сжал пальцы на стакане.

— Иногда просто надо уйти, — сказал он, не поднимая глаз. — Даже если никто не выгоняет.

Его голос был ровным, но в этой ровности звучала усталость, как эхо слишком долгих объяснений, которые всё равно ни к чему не привели.

— Как Степан?

— Мы провели вместе ночь, — сказала я ровно, глядя прямо.

Кирилл напрягся, будто эта фраза прошла по коже током.

— Ты его любишь?

— Я не знаю, — ответила слишком быстро.

Он усмехнулся — сухо, без радости.

— Удобно, да? Любить «потом». Когда всё уже безопасно.

— А ты — не любить «никогда»? — парировала я.

Он вздрогнул, как от пощёчины.

— Я хотя бы не покупаю чувства, — сказал жестко.

— Зато ты их дешевишь, — ответила я. — Скидки на эмоции, как на кофе по утрам.

Мы смотрели друг на друга, как двое, которые стояли слишком близко у края сцены и не знали, кто из нас должен сделать шаг первым, чтобы сорваться или спастись. Смех, тосты и музыка гремели где-то позади, но весь мир сузился до этого взгляда.

Он выдохнул первым.

— Пора к столам, — сказал, беря поднос. — У нас работа.

И пошёл вперёд, будто разговор был просто лишним шумом.

А я осталась на секунду стоять у стойки, глядя на бокалы и понимая, что хрупкость не в стекле. Хрупкость в людях, которые всё ещё делают вид, что не чувствуют.

* * *

После полуночи я поехала домой одна. Кирилл остался, «дела», сказал, не глядя. В его голосе было что-то от осени: вроде спокойно, но всё умирает. Дом встретил тишиной и собственным отражением в окне лицо, как после длинного дня и коротких иллюзий. Я упала на кровать, даже не сняв обувь. Город шумел где-то далеко, будто чужая вечеринка, на которую меня не позвали.

Телефон вспыхнул. Лера. «Извини, что пишу. Мы поссорились. Он во время… назвал меня тобой. Я не хочу мешать вам. Уехала, потому что так честнее».

Я перечитала сообщение трижды. Каждое слово било в грудь отдельно.

«Он назвал меня?» — думала я. — «Меня?»

Ком в горле был не от боли, а от странного осознания: кто-то наконец сказал вслух то, чего я боялась подумать. Хотеть оказалось слишком просто. А вот что делать с этим, никто не учил.

* * *

Я перевела дыхание, убрала телефон под подушку и легла на бок, глядя в пустоту. Мысли носились, как чемоданы в сортировочном центре после отмены рейса: «Кирилл хочет меня? Любит? А Степан? Или я просто станция пересадки между их историями?» Наверху мозга мигал один ярлык, «поздно думать».

Я уже почти проваливалась в сон, когда в замке тихо провернулся ключ. Звук, будто выстрел в тишине. Я подскочила. Майка, трусы, голые колени, босые ступни на тёплом полу, весь мой «вечерний образ» неожиданно стал слишком честным.

Вышла в коридор. Свет из окна падал полосой, как сцена, и я на ней без сценария.

На пороге стоял Кирилл. Уставший, мокрые волосы, куртка в каплях дождя. Взгляд, в котором не было защиты, только что-то оголенное, почти опасное.

Он посмотрел на меня и сказал тихо, будто боялся спугнуть воздух:

— Ты не спишь.

— Нет, — ответила я.

Мы стояли напротив, разделённые двумя шагами, расстояние между «уйти» и «остаться». Снаружи шумел дождь, внутри молчала совесть. И вдруг я поняла: никакая гадалка не предскажет, чем закончится момент, когда один просто вошёл, а другой не смог отступить.

* * *

— Лера… написала, — произнесла я, чувствуя, как пересыхает горло. — Сказала правду?

Кирилл закрыл глаза на секунду — будто собирался с силами признаться не мне, а себе.

— Да.

— Почему? — спросила я тише, чем планировала.

— Потому что я идиот, — сказал он с горькой усмешкой. — И потому что… — он замолчал, слова будто застряли где-то между ребер. — Потому что это случилось с тобой.

Воздух стал густым, как перед грозой. Сердце билось, как сигнал тревоги, а мозг шептал: «Осторожно. Это снова тот же круг». Внутри начался тендер, кто получит право решать мою жизнь: чувство или инстинкт самосохранения.

— Уходи, — сказала я наконец, и мой голос звучал спокойнее, чем я ожидала. — Мне нужно понять, где я. Не между — а где.

Он стоял секунду, словно хотел запомнить всё: коридор, свет, мои босые ступни на полу. Потом кивнул.

— Я рядом.

Дверь закрылась мягко, почти бережно. Я стояла в коридоре, слушая, как стихает его шаг. И впервые за долгое время выбрала не драму, а паузу, короткую, честную, без обещаний.

* * *

Я вернулась в комнату, села на край кровати и открыла заметки — мой единственный способ не сойти с ума от чувств.

Запись № 194. Никаких конкурсов с риском упасть. Ни на свадьбе, ни в жизни. Комплименты только на твёрдом полу, решения тоже.

Иногда ругань, это не злость, а отчаянная попытка достучаться до правды без нежности. А иногдапросто страх произнести её вслух.

Я натянула одеяло до подбородка, вдохнула темноту и позволила себе редкую роскошь, уснуть до ответа.

Глава 18. Три угла и одна прямая

«София» будто дразнилась, каждая полка подсовывала мне подсказки: «Страсть и разум», «Тихая жизнь», «Любовные треугольники». Я переставляла книги, как будто могла поставить собственные чувства. Страсть налево, разум направо, а спокойствие в центр, на отдельную полку с пометкой “временно недоступно”. Все выглядело аккуратно, кроме меня.

— Извините, — появился мужчина в очках, интеллигентный, с тем самым выражением, которое выдают только гуманитарии с кризисом среднего возраста. — Мне бы… что-то про любовный треугольник.

— Вас интересует теория или практика? — спросила я автоматически, устало, но с улыбкой. Он смутился, как будто я застала его за чем-то личным.

— Надеюсь, теория. Пока ещё.

Я вытащила с полки три книги.

— Вот: классика, психология и, если захотите страдать, современная проза.

Он взял их осторожно, как будто каждая страница могла укусить.

Когда дверь за ним закрылась, я поймала себя на мысли, что дрожу не от холода. Любовные треугольники в книгах всегда выглядят симпатичнее, там герои делают выбор за тебя. В жизни всё сложнее: углы живые, острые, и ты сама вершина, у которой кончается воздух.

* * *

Вера впорхнула в «Софию» с той уверенностью, с какой другие входят в телестудию и сразу заняла центр кадра.

— Ну все, новости века, — объявила она. — У меня теперь свой любовный треугольник.

— Опять? — уточнила я, убирая книги в стопку.

— Не «опять», а наконец-то устойчивый, — гордо пояснила она. — Я, отпускной любитель и мой старый знакомый. И, представляешь, все довольны.

— Поздравляю, — сказала я. — Геометрия счастья, фигура со стабильной ревностью.

— Не саркастничай, — щелкнула она пальцем. — Это современный формат. Никто никого не спасает, никто не врёт про «единственного». Каждый живёт, как хочет, но вместе. тем более в нашем то возрасте. Все уже все поняли.

Она говорила легко, будто речь шла не о чувствах, а о новой подписке на комфорт.

Я посмотрела на неё внимательнее. Волосы идеально уложены, губыярко, глаза ярко. Вера всегда выглядела так, будто знает рецепт жизни, который нам не выдают.

— Ты не уходишь? — вдруг насторожилась. — Только не говори, что тебе срочно нужно куда-то. Ты всегда сбегаешь, когда разговор пахнет личным.

— Я на месте, — сказала я спокойно.

— Вот и славно, — довольно кивнула она. — Потому что ты сейчас в идеальной фазе: между хаосом и осознанием. Это как шампанское, шипит, пока не выдохнется. Самое вкусное состояние.

Я кивнула, но внутри подумала, что её «вкусное состояние» похоже на чай с перцем: вроде бодрит, а потом обжигает изнутри. И не для всех.

Я молчала, потому что знала — Вера не поймёт.

А я хочу не вместе “как-нибудь”, а вместе “как-правда”.

Но если сказать это вслух, она только усмехнется и ответит:

— Правда, Вика, — это скука с расписанием.

И, возможно, будет по-своему права.

* * *

Зазвенел дверной колокольчик. Тонко, как нерв. Вера, не поднимая головы от записей, кивнула:

— Я отскочу на пять минут. Дыши. И, пожалуйста, не пиши никому «срочно поговорим». Это всегда плохое начало.

— Даже если хочется?

— Особенно тогда, — сказала она, уже исчезая за дверью.

Я осталась одна, мирно переставляла книги с «Как отпустить прошлое» на «Как не влюбиться в коллегу», когда дверь распахнулась с таким драматизмом, будто в магазин ворвался финал сериала.

— Вика! — сказал Игорь. Нет, воскликнул.

На нём было всё то же пальто, что и год назад, но взгляд другой. Как у человека, который наконец-то решился на подвиг, а потом не знает, куда деть руки. В руках цветы и маленькая коробочка. На лице уверенность в том, что сейчас всё станет правильно, как в инструкциях к бытовой технике.

— Я всё понял, — начал он с пафосом. — Хватит играть в независимость. Я готов.

— К чему именно? — осторожно уточнила я.

— Ко всему! — ответил он, будто делал предложение не мне, а мировой гармонии. — Переезжай ко мне. Ты не будешь больше работать, я обеспечу. С родителями жить не будем, куплю квартиру. Хочу семью, сына, назовём Никитой, в честь деда.

Он говорил быстро, словно боялся, что реальность не успеет за его скоростью.

Потом достал из кармана коробочку. Щёлк. Кольцо блеснуло, нарочито, как рекламный щит с лозунгом «Живи, как в кино».

Я вдохнула. Хотелось как-то мягко, но получилось просто:

— Игорь… нет.

Он моргнул, как человек, который случайно нажал не ту кнопку в презентации.

— В смысле «нет»? Я всё продумал! Всё идеально.

— Вот в этом и проблема, — сказала я тихо. — Всё идеально, кроме меня в этой схеме.

Он растерянно засмеялся, потом нахмурился.

— Ты опять боишься стабильности. Я знаю таких. Им подавай страсть, нервы, неопределённость! А потом плачут под сериал.

— Возможно, — согласилась я. — Но мне хотя бы не скучно с собой.

Он шагнул ближе, поставил цветы на прилавок.

— Ты даже не посмотрела кольцо. Оно дорогое, не просто так.

— Я верю. Просто я не ношу чужие сценарии. Даже с бриллиантами.

Он выдохнул, будто я выбила из него весь воздух.

— Я… не готов к такому.

— Я тоже, — ответила я. — К жизни без себя внутри.

Игорь опустил взгляд. Цветы в его руке померкли, как кадр без света. Он кивнул, поставил коробочку на прилавок — аккуратно, почти с уважением.

— Всё равно позвоню, — сказал он. — Просто… не могу иначе.

— А я могу, — ответила я.

Дверь хлопнула тихо, но эхом отозвалась в груди. Я стояла посреди «Софии», окруженная книгами про любовь, и вдруг поняла, что ни одна из них не предупреждает, что иногда самое трудное «нет» — это честное «да» себе.

* * *

Я вышла на Невский, как на длинную, нескончаемую мысль. Люди текли в обе стороны, кто-то с кофе, кто-то с усталостью, кто-то с делами и мечтами, и город принимал всех одинаково спокойно, как старый музей, привыкший к посетителям с разбитыми сердцами.

«Степан и я через сорок лет, — представила я. — Тишина, два кресла у окна, шахматы, чай в одно и то же время. Спокойно. Но без света. Мы, как хорошо вымытые чашки: чисто, но пусто».

«Я и Кирилл? Картинка не собирается. Много искр, но дом от этого не зажечь. Тепло на секунду, потом снова холодно».

«Я и Игорь? Это стабильность с функцией “контроль”. Я управляю им, его мама мной. Вечный корпоратив под лозунгом “всё под надзором”».

Я свернула во двор-колодец, где стены слушали лучше, чем люди, и рассмеялась вслух.

— Вика, — сказала я себе, — ты опять путаешь любовь с режиссурой. Влюбляешься не в людей, а в сценарии. А потом репетируешь боль по тексту, который сама написала.

* * *

Кафе на углу встретило меня зеркалами и одиночеством на всех столиках. Я заказала американо без молока, без сахара, без оправданий. Горький, честный, как утро после важного решения. Сделала первый глоток и телефон ожил, будто знал, когда ударить по равновесию.

Степан: «Как день? Когда увидимся?»

Кирилл: «Можно поговорить?»

Игорь: «Прости. Я перегнул. Но предложение в силе».

Три окна. Один экран. И я между ними, как пунктир между адресатами.

Я поставила чашку, наблюдая, как по стенкам медленно стекает след кофе. «Мужчин в стране меньше, чем женщин, — вспомнила я из какого-то интервью. — А у меня трое на линии. Это не статистика. Это гарем с переработками».

Представила: личный гарем имени Вики. Один варит пасту, другой спорит с миром, третий пишет финансовый план моего будущего. Все заняты мной, но ни один не знает, кто я на самом деле. В финале я, уставшая султанша с синдромом менеджера по чувствам.

Смешно. И немного страшно. От мысли, что, возможно, любовь теперь всегда будет выглядеть как переписка с тремя чатами.

Все решено… Ну, скорее всего, да.

* * *

Вернулась в «Софию», как домой, где всё на своих местах, кроме меня. Игорь всё ещё сидел у прилавка, с тем лицом, что бывает у людей после несостоявшегося чуда.

Вера, как хозяйка эмоционального кризиса, разливала чай по кружкам. Её голос звучал мягко, но с железом под бархатом:

— Мы ценим ваши чувства, молодой человек. Но чувства — это глагол, не существительное. Их нужно делать, а не объявлять.

Игорь встал, осторожно, будто из стекла. Поставил чашку, посмотрел на меня.

— Прости. Я, кажется, слишком всё упростил. Мы ведь друзья и коллеги, верно?

Я кивнула.

— Верно. И давай так и оставим. Без побочных эффектов.

Он сжал губы, хотел что-то добавить, но передумал. Просто развернулся и ушёл. Дверной колокольчик звякнул тихо, как точка в переписке.

Вера сделала глоток чая и посмотрела на меня поверх чашки:

— Если что, он не пропадёт. Мужчины с иллюзиями всегда всплывают. Главное, ты сама не утони в их попытках тебя спасти.

Я усмехнулась, чувствуя, как под смехом шевелится усталость.

— Пытаясь не утонуть, — сказала я. — Как умею.

— Главное — не ныряй обратно, — ответила Вера. — Спасай себя, а не сюжет.

* * *

Вечером я стояла у двери Степана, как школьница у кабинета директора, готовая к выговору, но без чувства вины. Он открыл сразу, будто ждал, хотя я не писала. Его квартира встретила тем же порядком: идеальные линии, ровный свет, ни одной эмоции не вне полок. Всё на своих местах, кроме меня.

— Заходи, — сказал он спокойно и отступил, уступая проход.

Я прошла, не снимая пальто. Воздух пах аккуратностью. Даже его молчание было вежливым.

— Я пришла сказать правду, — начала я, и голос дрогнул, как чайная ложка в пустой чашке. — Наши отношения ошибка. Не потому что ты плохой. Наоборот, ты слишком хороший. Просто я тебя не люблю. И если продолжу, начну использовать твою доброту как оправдание своей нерешительности.

Он слушал, не перебивая, только чуть сжал пальцы и снова отпустил.

— Спасибо, что честно, — произнес наконец. — Больно, но понятно.

Я кивнула.

— Прости.

— Не за что, — сказал он. — Не вышло — это тоже форма выхода.

Мы постояли напротив, в неловкой тишине, где даже слова боялись шуметь. И вдруг стало ясно: мы оба выросли за этот короткий роман. Не в любовь, а в ясность.

Он проводил меня до лифта, не касаясь, не удерживая взглядом. Просто стоял, пока двери не закрылись. Я видела его отражение в зеркале кабины, все спокойно.

И подумала: вот так, наверное, и выглядит финал взрослых отношений, без сцен, без громких фраз. Просто две честности, встретившиеся посреди вечера. Мелодрама без музыки. Но с уважением.

* * *

По дороге домой я зашла в цветочный киоск и купила букет, не себе, а кухне. Пусть тоже вспомнит, что такое жизнь. Иногда мебель нуждается в празднике больше, чем люди.

Когда открыла дверь, квартира встретила тишиной, в которой даже свет звучал осторожно. Всё на своих местах и никого. На столе лежала записка. Его почерк уверенный, без сомнений:

«Попробую наладить с Лерой. Она в Екатеринбурге. Поеду к ней. Не исчезаю. Просто должен попытаться».

Я перечитала дважды. Потом поставила цветы в вазу, медленно, будто этим могла заполнить пустоту. Вода зашумела в стекле, и это был единственный звук, который не лгал.

Села за стол. Стол, стул, я, простая геометрия одиночества. Тишина не давила, она просто была. Как вежливость после разрыва.

— Правильно, — сказала я вслух. — Каждый должен попробовать своё «да».

Пауза. Я усмехнулась.

— Иначе так и будем годами играть в крокодила, пытаясь угадать не жест, а совесть.

Кухня молчала, но, кажется, понимала. У кухни есть цветы в вазе, у меня никого.

* * *

Телефон дрогнул, аудио от Веры. Я включила. Ее голос звучал, как теплый компресс после нервного дня:

— Любовь — не музей, Вика. Экспонаты можно трогать. Но если не хочется, не трогай. И не извиняйся за это. Ты никому ничего не должна. Даже прошлому.

Я улыбнулась, глядя на экран, где бежала звуковая волна, её уверенность в звуке. Набрала ответ: «Сегодня я выбрала не человека. Я выбрала себя. Надеюсь, это не прозвучит как эгоизм».

Ответ пришел почти сразу, смайлик и короткое:

«Прозвучит как нормальная женщина. Растешь».

Я поставила чайник, достала из холодильника всё, что не успело испортиться, и соорудила салат. Без рецепта, но с философией выживания. Заварила чай, открыла заметки.

Запись № 195. Количество мужчин меняется непредсказуемо.

Я перечитала, кивнула и выключила свет. В квартире стало тихо и спокойно. Как будто внутри тоже кто-то наконец перестал спорить. Но все осталось непредсказуемо? Или предсказуемо? Непонятно.

Глава 19. Объяснение пустое

Квартира дышала эхо, не просто звуком, а воспоминаниями. Лера уехала, Кирилл уехал, а счёт за аренду остался, как собака, которая верна только долгам. Раньше я собирала деньги «с миру по нитке»: от Леры вовремя, от Кирилла после напоминаний, и всегда с фразой «я потом». Теперь это «потом» наступило, и платить предстояло только мне.

На карте хватало, технически. Но морально я жила в музее временных экспонатов Каждая кружка, каждая тень от рамки на стене напоминала, что всё это когда-то было “на троих”. Теперь всё “на одну”, и от этого даже чайник свистел как-то одиноко.

Я включила ноутбук. Серый экран отразил меня, немного бледную, немного сильную, как плохое фото на паспорт новой жизни. Открыла сайт объявлений и стала писать:

«Сдам комнату. Девушка. Без парней, без зверинца, с чувством меры и тапочками. Ятерпимая, но не всесильная. Кухняобщая, совесть тоже». Нажала «опубликовать» и засмеялась. Мой текст звучал так, будто я искала не соседку, а моральную поддержку с базовыми навыками выживания.

Но где-то глубже под шуткойбыло другое чувство. Не тревога, а усталость от постоянных «мы». Я вдруг поняла, что привыкла жить как переводчик чужих голосов. Лера «давай покрасим стены», Кирилл «оставь как есть». Я всегда посредине, человек-запятая, который разделяет, но не принадлежит.

Теперь в квартире звуки стали громче. Скрип двери, как обвинение. Шорох штор, как напоминание, что воздух тоже ушёл вместе с ними. Я прошлась босиком по коридору.

Пол холодный, словно квартира ещё не решила, принимает ли она нового жильца, или всё это репетиция тишины.

Открыла холодильник. На верхней полке сиротливый лимон и баночка варенья, которую Лера забыла или специально оставила, чтобы я не казалась себе окончательно покинутой. Внизу бутылка молока с вчерашней датой, но всё ещё терпимо, как я сама.

Я вернулась к ноутбуку. Курсор мигал, словно подбадривал: «Ну? Что дальше?» Я добавила в объявление строку: «Порядочной девушке скидка за адекватность».

Сохранить. Опубликовать.

И подумала, что одиночество — это тоже работа. Его нужно организовать, структурировать, вовремя оплачивать и иногда сдавать в аренду, чтобы не сойти с ума.

Я встала, подошла к окну. На улице июнь, город жил на полную громкость. Снизу доносился лай, смех, кто-то выгуливал собаку и себя. А я стояла на подоконнике с кружкой чая и впервые за долгое время чувствовала в этой тишине есть что-то живое.

Может, свобода? Скорее, просто эхо, которое наконец перестало звучать чужими голосами.

* * *

Нашла коробку и пошла по квартире в рейд мародера. Тихо, как будто могла потревожить духов недавнего прошлого. Сначала — Лерино.

Заколка-«бабочка» блестит, будто всё ещё ждёт, когда её наденут на светлые волосы и выбегут на работу с фразой: «Я опоздала, но красивая».

Фотография с Кириллом оба смеются, как люди, которые еще не успели поссориться. На заднем плане солнце, которого в Питере не бывает так часто, чтобы его не считать чудом.

Магнит-черепаха на холодильнике с надписью «Пхукет, 2019». Теперь черепаха одна, и вроде бы ползёт вперёд, но в сторону прошлого.

Дальше Кириллово.

Тюбик пасты в стакане, почти пустой, но выдавленный с такой тщательностью, будто борьба за каждую каплю — это борьба за контроль.

Флакон туалетной воды на полке, пахнет им. Пахнет вечером, когда он еще не знал, что всё закончится.

И книга «Сто лет одиночества». Закладка на шестой странице. Шестой! Как будто кто-то попытался понять мир, но передумал после первой главы. Я усмехнулась, «впечатлительная попытка». И всё равно аккуратно поставила книгу в коробку, будто в ней лежит не литература, а осколок прошлого, на который можно порезаться.

Села на пол. Пыль, холод и немного жалости к самой себе. «Сто лет одиночества» — это как вообще? Это когда ты разговариваешь только с чайником, и он тебя перебивает? Или когда никто не звонит, потому что уверены, у тебя всё под контролем? Представила себя через десять, двадцать, сорок лет.

Я и мои банки для круп, каждая подписана аккуратно, ровным почерком: «гречка», «рис», «жизнь». Никакой драмы, только порядок и надежный Wi-Fi. Страшно не от одиночества, а от его комфорта.

Захотелось позвонить маме. Набрала. Не взяла. Экран погас, и я рассмеялась. Ну да. Жизнь тоже иногда ставит на беззвучный, особенно когда ты звонишь слишком поздно.

* * *

Сняла крышку с флакона Кирилла и пшикнула в воздух. Один раз, почти неслышно. Запах расползся по комнате, и всё вокруг на секунду ожило. Кровать будто ждала, что кто-то сейчас уронит туда куртку. Стул, что его отодвинут коленом. Даже свет стал теплее, как будто узнал знакомый голос.

Я стояла посреди этой призрачной декорации и не двигалась. Комната притворилась, что он просто вышел за зарядкой, а я, что всё ещё можно вернуть.

Улыбнулась по инерции, и в этой улыбке было больше горя, чем в слезах. Иллюзии, как Stories, живут сутки, но оставляют след. А запах, как память: выветривается последним.

* * *

В «Софии» Вера встретила меня с видом министра по делам несчастной любви, уверенно, громко и с лёгким запахом мятного оптимизма. Она стояла за прилавком, как врач, готовая выписать диагноз без анализов.

— Свободна сегодня, — сказала, не глядя в журнал. — Официально. Приказом от здравого смысла.

Протянула конверт.

— И вот тебе премия. Десять тысяч. Потрать их на что-нибудь, кроме мыслей.

— Спасибо, — ответила я, подозревая подвох.

— Не благодари. Деньги любят движение. Особенно в баре.

— Я не хочу в бар, — вздохнула я.

— Хочешь, — отрезала Вера. — Просто путаешь «не хочу» с «я взрослая и устала». А это разные болезни.

Я уже набрала в грудь воздуха, чтобы прочитать лекцию о зрелости, самоуважении и пользе тишины, но взгляд Веры был железный.

— Иди, — сказала она мягче. — Посмотри на людей, которые ещё не знают, как им повезло, что они не думают, как ты.

Я кивнула, чувствуя, как внутренний спор проигрывает внешней логике.

Когда она положила конверт в мою ладонь, я вдруг вспомнила про аренду и про то, что взрослость, это не умение пить кофе без сахара, а способность говорить «да» деньгам и «нет» драме.

Премию я взяла. Бар под вопросом. Но мысль о том, что жизнь всё ещё готова мне платить, пусть и мелкими купюрами, показалась неожиданно утешительной.

* * *

Лето в Петербурге, как культурная программа: красиво, просветительно и без лишней интимности. Воздух пропитан событиями, но не участием. Город живет по расписанию: выставки, концерты, тургруппы с флажками. А я просто шла, без цели, будто случайный персонаж в чужом фильме.

Позвонила подруге № 1 — занята. Подруге № 2 — «ой, сегодня не могу». Подруге № 3 — на море. Окей. Вселенная подтвердила статус: «временно не в расписании».

Я свернула к киоску с шавермой, купила горячую, завернутую, как надежду, и села на лавку. Петербург мимо шёл, звенел, разговаривал. Люди ели мороженое, строили планы, ругались из-за парковки, у всех был кто-то рядом.

Я смотрела на шаверму и вдруг подумала:

«Если бы я была шавермой, то кем именно? Лаваш держит форму, терпеливо обнимает хаос. Соус всё портит и делает вкусно. Морковь ответственность, курица надёжность, огурец свежесть. А я кто?»

Откусила. Рука в соусе. Джинсы в соусе. Сумка почти в соусе. Вздохнула.

«Вот и ответ», — сказала я сама себе. — «Стоило моргнуть — и вся жизнь уже на коленях».

Протянула салфетку, вытирая липкий след. Город мимо шуршал машинами и разговорами, а я чувствовала себя частью большого питерского контраста, чистые фасады, запачканные мысли. Кусочек шавермы выпал на асфальт. Голубь мгновенно клюнул его и улетел довольный, с крошкой счастья. Я улыбнулась: «Вот так, наверное, и выглядит жизнь, кто-то ест соус, кто-то ест остатки».

Поднялась. На остановке завизжал трамвай, и я пошла домой, обдумывая, что, может, зря отказалась от бара. Но, с другой стороны, шаверма дешевле, честнее и не обещает любви до утра.

* * *

У подъезда стоял Игорь, с тем лицом, с каким обычно заходят в переговорную: уверенно, с планом, с чувством, что всё сейчас разрулит. В руках ничего, но по походке было видно: он пришел с предложением, от которого, по его версии, не отказываются.

— Я подумал, — сказал он с интонацией человека, который редко думает, но, если уж подумал — значит, судьба. — Давай я перееду к тебе. Или ты ко мне. Как угодно. Я беру аренду на себя, полностью.

Пауза.

— Тебе — не работать, не волноваться, я всё обеспечу.

Я моргнула. Это звучало как реклама банковского приложения, только с человеческим лицом.

— Игорь, — сказала я, устало, но мягко, как объясняют ребенку, что Дед Мороз — это бюджетный проект родителей. — Сегодня не тот день и не та книжка.

Он нахмурился.

— Почему?

— Потому что я хочу быть одна. Не “временно”, не “переосмыслить”, не “дай мне время”. Просто одна. По-настоящему. Без сносок и приложений.

Он кивнул, решительно, как будто ставит печать на документ, который всё равно не читал.

— Я на связи, всегда, — сказал, отступая на шаг.

— А я — нет, — ответила я. — Но спасибо за попытку.

Он ещё секунду стоял, будто ждал, что я передумаю. А я подумала: если бы мужчины писали инструкции к себе, то в разделе «возможные ошибки» обязательно стояло бы пытался спасать женщину, которой не требовалось спасение. Дверь хлопнула за спиной, и лестничная клетка впервые за долгое время показалась уютной. Никаких свиданий, ни драмы. Просто я, подъезд и ощущение, что сегодня хотя бы один мужчина ушел вовремя.

* * *

Дома я включила режим «список контактов». Девочки из университета, коллеги-официантки, Нина, кто-то из старых знакомых.

— «Сегодня вписка?» — «Сегодня сериал».

— «Бар?» — «Дедлайн».

— «Посидим?» — «Тренировка».

Мир живёт, но без меня.

Вере писать, ну это слишком. Если звать спасателя каждый раз, когда скучно, потом уже никто не отличит скуку от беды.

Я положила телефон на стол и подумала, что одиночество, это не отсутствие людей, а их занятость. И тут — дзынь. Незнакомый номер:

«Здравствуйте. Я по объявлению. Марина. Могу подъехать посмотреть?»

Я перечитала трижды.

Ответила: «Конечно. Адрес такой-то».

Поставила смайлик, редкий символ надежды, что сегодня кто-то всё-таки придёт.

* * *

Марина оказалась из тех, кто входит и сразу видит, где ставить чашки, уверенно, но без лишнего шума. Светлые волосы, короткая стрижка, быстрые руки, глаза с выражением человека, который уже выжил в собственной буре.

— Мы знакомы? — спросила она, прищурившись. — Вы ведь были на свадьбе, где я упала во время первого танца.

— Простите, — смутилась я, — такого в моей карьере было… много.

— Я та, у которой восемьдесят приглашений и тётя с борщом в боксе для подарков, — подсказала она.

— А! — вспомнила я. — И как вы? Уже не невеста?

— Уже и не жена, — спокойно ответила она. — Муж хотел, чтобы я была как его мама. Но у меня, знаете, другая квалификация.

Она прошлась по квартире, оценивая всё взглядом хозяйки: кухня, ванна, окно, будто сверяла план побега.

— Нравится, — сказала. — Я тихая, работаю много. Вещей — две сумки и швабра характера.

— Швабра — в актив, — кивнула я. — Съезжайся.

Через час у нас появилось ещё два полотенца, маленький чайник и коробка с надписью «Марина / книги / оставить». Я стояла у двери и смотрела, как пустота медленно отступает, сдавая позиции под шум чужих шагов.

«Сто лет одиночества — это миф, — подумала я. — Иногда оно заканчивается за час тридцать и одну новую соседку».

* * *

— В честь заселения — в бар? — предложила я, глядя на её коробку с надписью «книги / оставить».

— В честь развода — вино, — поправила Марина и улыбнулась так спокойно, будто эта глава уже закрыта не болью, а здравым смыслом.

Мы оказались в ближайшей «тихой точке», бар без претензий, музыка без амбиций, публика без планов на трагедию. Заказали по бокалу вина, уселись у окна.

— У меня, — начала я, — было три мужчины в очереди: юрист со стабильностью, коллега с внутренним ураганом и менеджер, который сразу предложил план «дети, ипотека, шкаф под счастье».

Марина хмыкнула.

— А у меня был один, зато со всеми тремя ролями внутри. И мама в комплекте, которая знала, как правильно. На второй день брака он сказал, что мы не так застелили кровать. На третий, что мы не те.

— Классика, — сказала я. — Брак как чек-лист: «Пункт первый — одеяло квадратное, пункт второй — чувства круглые».

— И пункт третий — «улыбаться на фото, пока не разведетесь», — добавила она.

Мы рассмеялись. Смеялись долго, от души, как люди, которым наконец можно. К нам подходили парни — приличные, уверенные, с тем типом энтузиазма, что пахнет дезодорантом и самодовольством. Мы улыбались, но не отвечали.

Сегодня был вечер без мужских ролей. Без «должна», «нужно», «а как же». Только две женщины, которые устали быть чьими-то историями и решили хотя бы на час стать своими. Мы допили вино, глядя на отражения в витрине, два лица, похожие на послевкусие свободы. И я подумала: «Кажется, впервые за долгое время я пью не от тоски, а за баланс».

* * *

Мы вернулись поздно. Марина укладывала свои две сумки с такой сосредоточенной аккуратностью, будто знала: чем меньше вещей, тем легче дышать. В ее движениях было что-то освобождающее, как у человека, который наконец сбросил чужое ожидание с плеч. Я налила воды, прислонилась к дверному косяку, наблюдая.

— Тебе страшно? — спросила я тихо, не про ночь, а про всё сразу.

— Уже нет, — ответила она. — Я обнаружила, что тишина — не враг. Она просто громкая. Её надо выслушать до конца.

Я кивнула, чувствуя, как эти слова ложатся на сердце точнее любой психологической мантры.

— У меня тоже, — призналась я. — Сегодня я поняла, что вечных вещей нет. Ни одиночества, ни брака. Всё движется. Просто иногда мы пытаемся это остановить, как лифт на своем этаже, а жизнь уже едет дальше.

Марина улыбнулась.

— Главное — не пытаться удержать тех, кто выходит, — сказала она. — А дверь за собой закрывать мягко.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, коротко, но с тем спокойствием, которое звучит честнее, чем любое «держись». Как люди, которые устали от спектаклей и теперь репетируют реальность.

В своей комнате я включила настольную лампу, открыла заметки. Пальцы сами нашли ритм, как будто знали, что нужно написать:

Запись № 196.

Одиночество и брак, две крайности одного коридора. В первом ты слышишь себя слишком громко, во втором слишком тихо. Золотая середина — это когда открываешь дверь не из страха и не из вежливости, а потому что за ней ты.

Глава 20. Правка будущего

Кухня работала как штаб мирного времени. Мы с Мариной сидели напротив друг друга, как два офицера на совещании по быту: кто берёт утро, кто вечер, кто моет посуду, кто выносит мусор, и что делать, если кто-то из нас внезапно влюбится и выпадет из графика, оставив на столе тарелку и драму.

Жить вдвоем оказалось проще, чем я ожидала. Марина была из тех людей, которые приносят порядок, естественно, как воздух, который сам знает, куда ему лечь. Без фанатизма, без чек-листов. Просто идёт и пространство вокруг делается менее тревожным, как будто она разлаживает не вещи, а меня.

Я устроила её в «Софию», временно, конечно: касса, выкладка, клиенты, мелкая магия книжного спокойствия. Вера одобрила без условий, что для неё равнялось благословению архангела в велосипедках. Она только махнула рукой: мол, правильно, пусть девочка встанет на ноги и на стабильный график.

— Спасибо, — сказала Марина утром, осторожно, будто благодарность может пугать.

— Не благодарите трудовой рынок, — ответила я. — Благодарите Веру. Она любит, когда вокруг нее женщины живут лучше, чем мужчины хотя бы попытались бы.

Марина рассмеялась — тихо, как будто боялась спугнуть удачу. А я подумала: может, жить вместе — это и правда не трагедия, а что-то вроде совместного дежурства по собственной жизни.

* * *

За чаем мы обсуждали Веру. Это стало нашим вечерним ритуалом: у кого-то есть спорт, у кого-то медитация, а у нас разбор феномена женщины, для которой возраст не число, а должность, причем руководящая. Марина укуталась в плед, я заваривала что-то с бергамотом, и мы начинали вечернюю «Вероведческую минутку».

— Ты знаешь, — сказала я, крутя ложку в кружке, — Вера трижды объясняла мне, почему магазин называется «София». И все три раза разными способами.

Марина подняла брови так, будто я собралась рассказывать тайну Вселенной или хотя бы исторический анекдот.

— Звучит как начало мифа.

Я загнула пальцы, потому что так удобнее воспринимать многоуровневые легенды.

— Версия первая. «СОФИЯ» — это аббревиатура ещё советских времён: «Соц. отдел формирования идеологически ясности. Какая-то придуманная структура при библиотечной сети. По словам Веры, раньше книги распределяли по уровню лояльности, а она была чем-то вроде хранителя духовной чистоты.

Марина фыркнула, улыбаясь:

— Господи. Это она выдумала?

— Подожди. Версия вторая. София — это её довоенное имя. «У меня его украли, когда я вышла замуж, а потом я вернула себе вместе с магазином». Формулировка почти юридическая, но звучит как возвращение батального знамени.

— Уже лучше, — оценила Марина. — Более драматично.

— И третья, любимая. «В 1978-м я сместила директора и фактически приватизировала точку». Прямо так и сказала, будто это был переворот, а не рутинная кадровая реформа.

Марина оперлась на стол, смеясь, но тих, чтобы не расплескать чай.

— Мне нравится любой вариант, где Вера звучит как человек, который захватывал крепости.

— А она и есть такой человек, — сказала я. — Просто её крепости, это человеческие души и акции на скидку. Иногда мне кажется, что если Вера захочет завоевать район, ей хватит одной витрины и уверенного взгляда.

* * *

В первый рабочий день к Марине пришёл её формально ещё муж. Он вошёл тихо, почти извиняясь перед дверью, но сел громко, как человек, который привык заниматься тяжёлой мебелью своих собственных решений. Стул под ним прогнулся не столько от веса, сколько от слов, которые он принёс. В «Софии» даже книги настороженно притихли, будто почувствовали драму.

— Я ошибся, — сказал он. — Я испугался. Вернись.

Марина стояла за кассой, ровная, как отвес или как линия горизонта, которая уже всё решила задолго до появления корабля. Она не моргнула, не отступила, даже не поправила воротник.

— Нет, — ответила она просто. Не холодно. Не зло. А так, будто сказала «сегодня среда».

Он попытался ещё. Слова «я понял», «я осознал», «ты моя жизнь» звучали так, будто их выдали ему в ЗАГСе под залог и теперь он спешно сдаёт обратно комплект, чтобы избежать пени. Говорил торопливо, с тем отчаянным нажимом, которым люди спасают не любовь, а привычку быть рядом с кем-то, кто закрывал им быт.

— Человек за неделю не меняется, — сказала Марина всё тем же ровным тоном. Даже не осуждающим, скорее констатирующим, как кассир сообщает цену товара, который давно снят с производства.

Когда он ушел, дверь качнулась и тихо вернулась в раму. Марина вздохнула, не тяжело, а освобождающее, как человек, который наконец выпрямил спину после долгого ношения чужих надежд.

— Удивительно, — сказала она. — Когда я жила с ним, я думала, что он громкий. А сегодня, что он пустой.

И в этот момент я впервые увидела, как внутри неё что-то задвигалось: не боль, не обида, а место, в которое могло войти будущее.

* * *

Вера подошла к Марине так, как хирург подходит к пациенту перед операцией: мягко, уверенно и с тем выражением лица, которое сообщает, сейчас будет больно, но нужно.

— Вернуться можно, — сказала она, наклонившись чуть ближе. — Но только на своих правилах. Потом сложнее. Мужчины, они как тесто: если упустишь момент, потом уже не раскатать.

Марина коротко хмыкнула, будто проверила прочность метафоры на зуб.

Но Вера вошла во вкус:

— Я вот сама развелась на двенадцатый день брака. Через сутки мы решили, что бумага, не повод рушить близость. Жили гражданскими двадцать лет. Он был известным вологодским архитектором. Ходил в шляпе. Я была его лучший проект. До сих пор дом стоит. Наклонный, правда, но стоит, характер у нас обоих был с уклоном.

Марина слушала молча. Не спорила, не соглашалась, просто впитывала. Но я по глазам видела: внутри у неё эта история никак не складывается в цельную картинку. Как будто Вера говорит пазлами из разных коробок.

Когда Вера ушла на склад выписывать товар, я наклонилась к Марине и тихо сказала:

— Она придумывает.

— А если нет? — спросила Марина так спокойно, будто допускает существование альтернативной реальности с архитектурными романами.

Я на секунду представила Веру в молодости: тонкие стрелки, красная помада, поэты на кухне читают стихи про картошку, архитектор в шляпе делает барельеф с её профилем на хрущёвке… картина одновременно невозможная и абсолютно в духе Веры.

— Если правда, — сказала я, — это не отменяет того, что она сегодня за нас.

* * *

К обеду в «Софию» вошел курьер. Растерянный, будто сам чувствовал чужую неловкость. В руках держал букет, тот самый тип, которым обычно пытаются закрыть вмятину на отношениях.

— Виктория?

— Да.

Он протянул мне цветы и маленькую открытку. Степан написал:

«Попробуем еще раз?»

Я села на стул, как на короткий допрос самой себя, и быстро набрала:

«Нет. Ты хороший, но мы не подходим. Тебе нужна другая девушка. Не я».

Отправила. Букет поставила в вазу с водой, там емубудет проще пережить отказ.

— Жестоко? — спросила Марина.

— Нет. Это честно. А честное редко бывает мягким.

* * *

На вечер была свадьба. Та самая, из тех, где счастье подается красиво и с подсветкой. Шёлковый шатёр мерцал, как гигантский кокон, в котором обещают родиться две новые версии людей. Белые дорожки лежали так ровно, будто их гладили утюгом на максимальном режиме «верьте в любовь». Гирлянды висели в воздухе, как тщательно дозированная магия: ни слишком много, ни слишком мало, чтобы никто не почувствовал искусственности момента.

Но за час до первого танца невеста исчезла.

Администратор ходил по кругу, будто измерял тревогу шагами. Где она? Ведущий усиливал конкурсы до уровня, на котором обычно спасают тонущий корпоратив. Где она? Гости смеялись, фотографировались, ничего не замечали. Где она? И только подруга невесты уловила пропажу. Где она?! Но делала вид, что всё под контролем. Героиня, которая держит мир на зубах, хотя зубы уже сводит от напряжения.

Я пошла искать. Иногда на свадьбах я чувствую себя санитаром эмоциональных аварий, знаю, куда могут утечь чувства, если прорвало.

Нашла её. Через минут 5–6. Она сидела на скамейке, спина идеально ровная, руки сложены в коленях, будто она сейчас сдаёт экзамен невесты на соответствие собственному счастью. Лицо спокойное, но в глазах, тот тихий шторм, который не видно на карте, но который способен снести берег.

— Я вижу его рядом через пять лет, — сказала она тихо, глядя в темноту. — И не узнаю себя. Как будто меня заменили на более удобную версию.

Я села рядом. На секунду почувствовала, как холод от скамейки проходит в колени, будто напоминание, что решения редко бывают теплыми.

— Прошлое не правится, — сказала я. — Но будущее точно да. Оно не бетон. Ты можешь менять ритм, расстояние, правила. Это не стройка века. Это просто жизнь.

— А если ошибусь? — спросила она.

Голос дрожал, но не от страха — от честности.

— Ошибки будут и там, и здесь. Вопрос только в том, за чье счастье ты готова платить своей жизнью.

Она кивнула медленно, так, будто решала судьбу континента, где она единственная жительница и законодатель в одном лице.

Мы вернулись аккурат к началу первого танца. Подруга выдохнула так резко, что от её движения взлетели несколько салфеток со стола, маленький пожар паники, который никто, кроме нас, не заметил. Жених продолжал улыбаться в стиле «всё отлично», не подозревая, что за последние пять минут его брак прошел перезагрузку системы. Гости хлопали в такт музыке, думая, что поддерживают романтику.

Невеста подняла глаза на зал. Улыбнулась. Без чужой тени, без попытки соответствовать картинке. Просто как человек, который выбрал себя, а потом уже кого-то рядом.

И в этот момент внутри меня что-то дернулось. Глупо, неожиданно, но правда: прошлое не меняется. Но будущее — это всегда черновик, который можно переписать, если хватит смелости взять ручку.

* * *

Это необычное время — это время новых людей в квартире. Только я стабильно тут, остальные изменчивы.

Дом. Тишина. Марина спала за стеной ровно, спокойно, как новый этап жизни, который ещё учится не шуметь и не требовать объяснений. Я сидела в полутьме, слушала, как остывает чай, и смотрела на телефон.

Имя «Кирилл» светилось на экране так, будто это дверь, которую нельзя открывать ночью: знаешь, что за ней, но всё равно тянешься к ручке.

Я положила телефон обратно. Медленно, будто возвращала опасный предмет на полку.

Правило простое: не звонить туда, где ответы уже известны. Даже если хочется услышать их ещё раз, вдруг случится чудо, и они изменятся.

* * *

Я долго держала телефон в руке, как будто он был градусником моей решимости. Пальцы скользили по экрану, но я не нажимала. Странно, как иногда страшно позвонить самому безопасному человеку.

Когда вызов всё-таки пошёл, я на секунду вспомнила: мне семь. Дверь в нашу старую кухню закрывается плохо, зима дует щелью, а я лежу с температурой и жду маму. Она приходит поздно, приносит с собой холод и запах мороза, ставит мне ладонь на лоб тёплую, как обещание, что всё под контролем. И я помню, как засыпаю только потому, что она рядом. Даже не лекарства, просто она.

Сейчас вызов тянулся так же долго, как тогда тянулась ночь.

— Да? — Мама взяла трубку сонно, но в её голосе сразу открылись окна. Как будто она всю жизнь ждала этого звонка и специально не ложилась, чтобы не пропустить.

Я улыбнулась, впервые за день по-настоящему. Мы говорили двадцать минут. Про соседку, которая снова «борется» с голубями. Про мою работу. Про то, как она научилась готовить рыбу в духовке так, чтобы «даже папа бы съел». Разговор обычных людей, которые не пытаются друг друга чинить или стыдить. Просто присутствуют.

Где-то на десятой минуте я поймала себя на том, что дышу спокойнее. Как в детстве, когда ее ладонь ложилась мне на лоб.

— Приезжай через месяц, — сказала она спокойно. Как будто не приглашала, а констатировала неизбежность.

— Приезжаю, — ответила я.

И впервые поверила себе. Потому что иногда смелость начинается не с больших решений, а с одного маленького звонка туда, где тебя помнят такой, какой ты была до всех ошибок.

* * *

Вернувшись в комнату, я села на кровать, тишина легла рядом, как одеяло. Открыла заметки. Пальцы сами нашли нужную строку, будто знали, что сейчас нужно зафиксировать, чтобы не развалиться обратно.

Написала: «Запись № 197. Будущее лучше прошлого не потому, что добрее, а потому, что подвижнее. Менять, моя обязанность».

Сохранила. И впервые за много дней стало спокойно. Тихо, ровно, как будто внутри кто-то наконец выключил тревожный свет.

* * *

Утром мы с Мариной снова распределяли обязанности, наш маленький штаб выживания. Кто покупает яйца, кто моет раковину, кто завтра делает зарядку, а кто честно признается, что делать не будет, даже под угрозой общественного порицания.

— Жизнь любит простые пункты, — сказала Марина, записывая что-то в блокнот.

— А я люблю, когда пункты не превращаются в приказы, — ответила я. — И когда никто не штрафует за пропущенную зарядку.

Перед выходом я достала телефон и отправила Степану последнее сообщение:

«Спасибо за уважение. Дальше, без меня».

Игорю ничего. Кириллу тоже.

Я выбрала паузы, там, где раньше ставила восклицательные знаки. И в этих паузах впервые почувствовала свободу.

* * *

В «Софии» день прошёл спокойно, почти медитативно. Поставки, списания, редкие покупатели, которые заходили так осторожно, будто проверяли погоду внутри магазина. Марина разбирала коробку с новыми книгами, погруженная в работу по-своему нежно, как будто каждая книга — это чужая исповедь, которую надо разложить аккуратно.

Вера подошла ко мне, держа руки в карманах фартука.

— Сделаем витрину? «Решения и перемены», — сказала она так, будто объявляла новый сезон наших жизней.

Мы втроём я, Марина и Вера расставили книги удивительно быстро, будто давно знали, куда что должно встать.

Наверху поставили: «Как принять сложное».

По центру «Как не откладывать ясное».

А внизу оставили пустую полку.

— Место для того, что появится, — сказала Вера.

Мы посмотрели на неё вместе. И на секунду стало так тихо, что было слышно собственное будущее. Это был честный план.

Глава 21. Книга чужого счастья

Вера собрала нас на кухне «Софии», как собирают свидетелей перед важными показаниями. Я, Марина, чайник и её фирменный прищур «сейчас будет великое». Даже чайник как будто зашумел настороженно.

— Девочки, — сказала она, уперев руки в бока. — Хватит просто обслуживать чужое счастье. Пора его монетизировать.

— Мы же и так на зарплате, — осторожно уточнила Марина, прижимая кружку как щит.

— Я сейчас не про ваш оклад, — отмахнулась Вера. — Я про бессмертие. Мы напишем книгу. Про свадьбы Санкт-Петербурга. Круто? Книга, тираж, интервью, автографы. Я в очках, вы в свитерах, все делают вид, что мы эксперты.

Она смотрела прямо на меня, как будто идея уже лежала у меня в голове, только я её плохо поливала и не подкармливала.

— Не знаю, — честно призналась я. — Книга — это… навсегда. А у меня даже посты в соцсетях живут по три дня и то с не всегда.

— Я вообще не писала никогда, — добавила Марина. — Только заявления и объяснительные. И пару гневных отзывов на сервис доставки.

— Тем более, — сказала Вера. — У меня две музЫ. Одна писатель, вторая менеджер. Осталось только их уговорить и выдать им по кружке чая для храбрости.

Она села за стол и, конечно, выдала ещё одну историю про «Софию». Теперь уже особую, праздничную, из разряда тех, где сразу хочется проверять Википедию.

— На самом деле, — начала она торжественно, — «София» — это свадебный подарок моей прабабки. Её звали София, она была княжна, известная по всему Петербургу. После революции стала женой большого партийного чиновника. Любовь, понимаете? Идейная. Сначала бал, потом партсобрание.

Марина чуть вытаращила глаза, я брови.

— Прабабка-княжна? — уточнила я. — Та самая, что до этого была библиотекаршей и контрабандой вывозила Лермонтова?

— Это другая, — без паузы ответила Вера. — У меня их много. Тридцать шесть! Женщин, которые всё решали. В любом случае, прабабка купила вот это помещение на последние царские облигации и сказала: «Здесь будут храниться истории. Даже если все остальные сожгут».

Она обвела рукой стеллажи, как генерал, показывающий карту боевых действий.

— Вот мы и выполняем завет, — подвела она итог. — Истории храним.

Потом посмотрела на меня и добавила:

— Только пора истории не только хранить, но и продавать. А то, что мы как дураки: всё знаем, всё видим, а прибыль идет только на шампунь и коммуналку.

* * *

— Ладно, убедила, — сказала я. — И что в этой книге будет?

— Истории. Живые. Смешные. Честные, — перечислила Вера, загибая пальцы, будто считала грехи человечества. — Виктория, расскажи мне какую-нибудь смешную свадьбу. Самую дерзкую из тех, что тебя ещё не уволили.

Я задумалась на секунду, выбирать было, честно говоря, из музея катастроф.

— Ну… была одна невеста, — начала я. — У неё было платье мечты. Без карманов, без швов, без здравого смысла. Такое, знаешь, ради которого женщины готовы терпеть дискомфорт, а швеи нервный тик. Телефон ей был нужен постоянно: маме написать, фотографу отвечать, подругам слать «я сейчас». Кармана нет. И она засунула телефон в лифчик.

Марина уже улыбалась, Вера подалась вперёд, как зритель, который чувствует, что сейчас начнётся кино.

— Во время первого танца, — продолжила я, — телефон звонит. Громко, с песней про вечную любовь, какой-то совсем без стыда. Невеста дергается, пытается его достать, но он застревает между косточками. Платье не выдерживает напряжения и…

Я развела руками.

— Шов сдаёт. Вся юбка остаётся в руках жениха. Зал видит не только лифчик невесты, но и то, как швея в этот момент, наверное, прокляла всех заказчиков на свете.

Марина прыснула в чай, чуть не пролила.

— Все застыли. Диджей выключил музыку, мама невесты перекрестилась, хотя в анкете указывала себя как убеждённую атеистку. Жених, кстати, молодец: завернул невесту в фату и сказал «Главное, что звонит счастье».

— И что дальше? — спросила Марина, уже готовая упасть от смеха.

— Дальше мы три минуты искали булавки, пока невеста сидела на стуле в фате и лифчике, как арт-объект на выставке современного искусства. Телефон так и звонил. Никто не решился ответить, вдруг это судьба, а вдруг такси.

Вера разогнулась и заржала так, что дрогнули полки и завибрировал металлический стеллаж.

— Ещё сорок таких историй и книга готова! — сказала она. — Ты будешь писать. Марина всё организовывать. А я вдохновлять, направлять и контролировать финансовые потоки, чтобы никто не убежал с авансом.

— А кто будет нервничать? — спросила я, хотя ответ был очевиден.

— Читатель, — сказала Вера. — Ему полезно. Пусть учится, что свадьба, штука непредсказуемая.

* * *

К обеду дверь «Софии» распахнулась так уверенно, как будто в магазин вошло сразу несколько проектов. Игорь. В идеально сидящем пальто, с портфелем, от которого веяло ипотекой, совещаниями и успешными презентациями.

— Пожалуйста, нет, — выдохнула я автоматически.

— Спокойно, я не к тебе, — сказал он, словно услышал. — Я к Вере Павловне.

— Вот так всегда, — пробормотала я. — Переквалифицироваться в фон.

Вера вышла из подсобки с тем лицом, которым обычно встречают проверяющих или бывших мужчин, которые принесли тортик.

— А-а-а, наш стратег, — сказала она. — Заходи, знакомься с командой.

Они пожали друг другу руки как люди, которые уже делили что-то сверхличное: бюджет.

— Игорь представляет корпорацию, — объяснила Вера нам. — Они вкладываются в нашу книгу. У них дейтинг-сервис, им нужен человеческий имидж. Любовь, истории, Петербург, всё вот это.

— Мы верим в ценность локальных нарративов, — сказал Игорь тем самым корпоративным голосом, который одновременно вроде бы про чувства, но на самом деле про KPI. — Хочется показать, что за каждым мэтчем стоит история.

— За каждым мэтчем стоит человек, — поправила Вера. — А за человеком я.

Она ткнула в нас.

— Это Марина, наш будущий менеджер проекта. Это Виктория, наш автор.

Именно в этот момент я почувствовала, как вселенная слегка подвинула декорации. Игорь посмотрел на Марину чуть дольше, чем надо. Марина посмотрела на Игоря на секунду слишком прямо.

О, здравствуй, романтизм, мы тебя не ждали.

Внутри укололо: еще недавно он смотрел так на меня. Ну или мне казалось.

— Приятно познакомиться, — сказал Игорь, и в его голосе впервые за всё время стало меньше стекла, больше тепла.

Марина чуть смутилась, но не отвела взгляд. Я стояла рядом и думала: Сколько живёт любовь в сердце мужчины? Час? Год? Сто лет? Или до первой новой удобной совместимости расписаний?

* * *

К вечеру Вера уже раздавала должности, как медали на параде тех, кто пережил несколько браков и один ремонт.

— Значит так, — сказала она, щёлкнув ручкой так громко, будто подписывала указ о мобилизации. — Марина менеджер проекта. Ты умеешь делать списки, звонить людям и не бояться чужих календарей. Это редкий дар, почти как ясновидение.

Марина кивнула. Аккуратно, с достоинством человека, который наконец нашёл применение своим табличкам, цветовым меткам и любовью к дедлайнам.

— Игорь — инвестор и партнёр, — продолжила Вера, будто представляла нового министра в нашем маленьком государстве.

— А Вика? — спросила я, заранее подозревая подвох.

— А Вика сердце, мозг и клавиатура проекта, — торжественно объявила Вера. — Автор. Глаза, которые всё видели, но ещё не всё рассказали. Ты наша летопись любви, ошибок и плохих тамадов.

В этот момент мне захотелось одновременно лечь спать, уехать в другой город и немедленно сесть писать первую главу, такой странный микс вдохновения и паники бывает только перед экзаменами и свиданиями.

— Мы вечером поедем обсудить детали, — сказала Марина, листая уже созданный ею «Проект_Книга. xlsx». — Бюджет, сроки, формат. Две-три встречи, может больше и всё прояснится.

— Мы? — переспросила я, хотя ответ уже ощущался в воздухе, как запах жареного кофе.

— Я и Игорь, — спокойно ответила она. — Мы же теперь команда.

Слово «команда» слегка хрустнуло внутри, как сухарь, который ты пыталась откусить без подготовки.

— Веселитесь, — сказала я, стараясь звучать легко. — А я дома попробую понять, что такое свадьба.

Хотя, если честно, я надеялась, что ответ найдется быстрее, чем Марина и Игорь успеют договориться о первом общем гугл-доке.

* * *

Дома я открыла ноутбук. Пустой документ смотрел на меня белым квадратом Малевича, только без гениальности и без намека, что когда-нибудь станет чем-то осмысленным.

«Глава 1.. О чём вообще свадьбы?» написала я и тут же стерла, будто боялась оставить улики собственной некомпетентности.

Что такое свадьба? Зачем она вообще человечеству? Почему люди продолжают жениться, когда вокруг столько разводов, мемов и готовых шаблонов для совместной аренды жилья, где даже фотки на стену выбираются по принципу «давай потом»?

«Оформление собственности», — подумала я.

«Я твоя, ты мой, вот чек, расписка и гарантийный срок».

Но это было слишком цинично даже для моего внутреннего стендапа. Я видела столько лиц испуганных, счастливых, пьяных, уставших, чтобы понимать: не всё сводится к регистрации прав и покупке тортов, которые никто не доедает.

Я уткнулась в соцсети. Классика побега, проверенная временем и поколением тревожных миллениалов.

В ленте всплыл Степан. На фото — стол, вино, какая-то девушка напротив. Только локон и часть руки, но этого достаточно, чтобы мозг дорисовал всё, чего не хватает. Подпись: «Хороший вечер».

Меня слегка передернуло, как от холодной воды.

Это сигнал? «Смотри, кого ты потеряла?». Или просто человек живёт своей жизнью, и вселенная не в курсе, что должна подстраивать его сторис под мой сценарий развития событий?

Я честно попыталась спросить себя: больно мне или всё равно? Получилось, как обычно, «скорее неприятно». Такое мелкое укололо внутри, как иголка от швейной машинки, которая только что порвала космическое платье невесты.

Я сама отказалась, сама ушла, сама поставила точку. Но тело не читает переписку. Тело просто обижается и делает вид, что не знало о моём героическом решении жить лучше.

Я открыла страницу Кирилла.

Тишина.

Пара старых фото с камерой, с друзьями, с закатом. Ни одной свежей сторис. На аватарке он с той самой выраженной улыбкой: «я всё как-нибудь разрулю, просто дай мне десять минут и кофе».

Интересно, где он сейчас? С кем он? Смотрит ли на чужие кольца или на чьи-то новые глаза? Смеется ли, снимает ли кого-то на ту самую камеру, которую я могла бы узнать из тысячи?

Написать? «Как ты?» «Жив?» «Опять забыл про ужин и зарядку?»

Я закрыла вкладку. Не стоит. Некоторые двери ночью лучше не открывать, не из-за монстров, а потому что внутри может оказаться правда, к которой ты пока не готова.

* * *

Марина вернулась ближе к ночи. Лёгкая улыбка и запах чужого кафе.

— Ну? — спросила я, стараясь звучать нейтрально. — Как ваш корпоративный роман… то есть ужин?

— Нормально, — сказала она и плюхнулась в кресло. — Он… другой. Спокойный. Уверенный. Слушает. У него всё по плану, даже отпуск.

Я вспомнила его «тесную связь» с родителями, расписанные выходные, контролирующие звонки и бесконечные «ну я же за тебя переживаю».

— Его мама всё ещё знает, где он в любой момент времени? — уточнила я.

— Да, — кивнула Марина. — Но мне это даже… нравится. У них есть связь. Семья. Опора. Странно …

Я моргнула. Все минусы, которые я видела в Игоре, у Марины волшебным образом превращались в плюсы. Его планирование стало надежностью, его контроль заботой, его инфантильные привязанности ценностью семейных уз.

— Марин, — осторожно сказала я. — Ты так-то ещё официально не разведена.

Она махнула рукой.

— Развод будет скоро. Я просто живу дальше чуть раньше бумаги.

Мне стало неожиданно смешно и грустно одновременно. Жизнь такая: я мучилась между тремя мужчинами и выбрала себя. И вот один из этих трёх уже, кажется, выбрал не меня. И это… нормально.

Наверное.

* * *

Утро в «Софии» началось с удара, но не по голове, а по сюжету.

— У нас фотосессия, — объявила Вера, появляясь из подсобки в своих боевых велосипедках. — Для будущей книги. Надо сделать красивые кадры. Я нашла фотографа.

Я внутренне напряглась.

— Какого ещё фотографа? — спросила я. — Опять того, который любит ступни?

— Нет, того я заблокировала в реальной жизни, — отрезала Вера. — Этот другой. Модный. Молодой. Начинающий, но с перспективой. Прошёл мой тест.

— Какой еще тест? — не выдержала Марина.

— Я попросила его снять меня так, чтобы было видно, что мне много лет, но я всё ещё могу разрушать жизни одним взглядом, — сказала Вера. — Получилось идеально.

Дверь зазвенела колокольчиком. Я обернулась. Кирилл. В дверях «Софии», с камерой через плечо и той самой улыбкой «я всё как-нибудь разрулю». И он в Петербурге, не где то там в стране, а тут.

— Нет, — сказала я автоматически.

— Да! — обрадовалась Вера. — Виктория, Кирилл, вы же знакомы. Вот и прекрасно. Вы должны творить вместе. Она — слова, ты — свет и лица.

— Это… неожиданно, — выдохнула я.

— Это Петербург, детка, — сказала Вера. — Тут всё неожиданно.

Я стояла посреди книжного магазина и пыталась разобраться, кто он мне сейчас. Даже не бывший. Даже не друг. Какое-то «недо» всех возможных ролей. Кирилл посмотрел на меня серьёзнее, чем обычно.

— Привет, — сказал он. — Давно не виделись.

— Слишком давно для одного города, — ответила я. — Поздравляю, ты теперь официальный фотограф чужого счастья.

— И твоего текста, — добавил он.

Где-то внутри меня кто-то выключил режим защиты и тихо включил дофамин.

* * *

Весь день мы провели вместе.

Сначала Кирилл снимал полки, Веру, Марину, наши руки, книги с подозрительными названиями вроде «Второй шанс», «Договор взрослых людей» и «Пять шагов к честности, если вы уже всё испортили». Я бегала за ним с блокнотом, ловила его ракурсы и придумывала подписи к каждому кадру, как будто участвовала в чемпионате мира по иронии.

— Вот это, — сказала я, — «жених, который боится невесту сильнее кредита».

— А вот это, — добавил он, — «девушка, которая соглашается на букет, но не на фамилию».

Мы спорили, хохотали, переставляли книги, словно играли в тетрис чувств. Ловили свет, тот редкий питерский луч, который появляется на секунду и сразу делает всех красивее.

Марина в углу записывала всё в таблицу: страницы, концепции, дедлайны, «кто за что отвечает» и «кто точно забудет».

Вера ходила вокруг с величием режиссёра, которому дали маленький бюджет, но огромные амбиции. Иногда вставляла своё:

— Вот сюда добавьте развод через три года, чтобы было реалистично.

Или:

— А эту книгу в центр. Пусть читатель сразу знает, что любовь — это не марафон, а полоса препятствий.

За окном медленно темнело. Ноябрь ползал в город по-пластунски. А внутри меня, наоборот, становилось чуть светлее, как будто кто-то подвинул внутренний переключатель на режим «чуть-чуть надежды».

Мне было хорошо. По-настоящему. Просто. Спокойно. Без требований, без «определись прямо сейчас», без нависающего вопроса «куда всё это идёт». Рядом был человек, с которым жизнь всегда казалась не легче, но… гораздо живее. Такая живая, что иногда хотелось включить на себе авиарежим, хотя бы на пять минут.

Я поймала себя на мысли:

Может быть, вселенная действительно выдала мне золотой билет. Не в шоколадную фабрику Вилли Вонки, где всё сладкое и подозрительное, а в цех, где из чужих свадеб можно собрать свою историю. Не идеальную, не кинематографическую, но честную. И, возможно, впервые мою?

* * *

Запись № 198. Книга про чужие свадьбы, это не про них. Это про то, кто держит ручку. И если сегодня мне снова дают общий проект с Кириллом, значит, у прошлых чувств тоже есть черновик.

Глава 22. Полевые исследователи счастья

В «Софии» утро начиналось с привычной суеты. Той самой, что появляется у людей, которые решают написать книгу, хотя у них нет ни структуры, ни дедлайн-плана, ни понимания, с какой стороны вообще подступиться к теме. Только уверенность, что «как-нибудь разберёмся».

Марина раскладывала накладные с педантичностью человека, который обожает порядок во всём, включая хаос. Вера, сидя за компьютером, правила заголовки в моём документе так, будто лично отвечает за то, попадёт ли когда-нибудь наша рукопись в школьную программу. А я пыталась понять, какой раздел должен идти первым: «Свадьба как культурный код» или «Как выбрать ведущего, чтобы потом не вспоминать об этом через годы терапии».

— Девочки, — начала Вера и щелкнула пальцем по карте Петербурга, — вот тут, в Шушарах, будет наш первый объект исследования. Дом культуры «Нива». Прекрасная локация. Честная. Социально ответственная.

— Это звучит так, будто ты продаёшь её инвесторам, — сказала я.

— А ты и продай, — отрезала Вера. — Читателям нравится реализм. Пусть знают, что свадьбы происходят не только в лофтах и на крышах, но и там, где у сцены чуть шатается лестница.

Марина подняла голову от своего файла «Проект_Книга. xlsx», где уже было больше вкладок, чем страниц в черновике.

— Кирилл сказал, что будет через двадцать минут. Нам составить план съёмки? Или хотя бы список кадров?

— План? — Вера так выразительно захлопала ресницами, что могла бы получить роль в немом кино. — Свадьбы не планируют. Их фиксируют. Всё самое важное происходит вне сценария.

Она ткнула пальцем в меня:

— Поэтому — ты пишешь. Он снимает. Марина руководит процессом. Я контролирую вдохновение и адекватность. Всё. Ну еще Игорь что-то там делает.

Я уже хотела уточнить, ведёт ли Вера учёт «адекватности» по шкале от одного до десяти, но в этот момент дверь звякнула, как будто у нас появился новый герой эпизода.

Кирилл вошёл уверенно, с камерой через плечо и шарфом, который сделал бы его звездой любого независимого фестиваля короткого метра.

— Ну что, готовы? — спросил он, оглядывая наш треугольник «редактор — менеджер — автор».

— Готовы, — ответила я. — Мы же просто наблюдаем? Без вмешательства, без драм?

— Ты только попробуй вмешаться, — сказала Вера, указывая на меня ручкой, как педагог с сорокалетним стажем. — Это документальное исследование, а не продолжение вашей… как бы это назвать… многоходовочки.

Марина тихо хихикнула. Я сделала вид, что не поняла, о чём речь. Кирилл тоже сделал вид. Но я заметила чуть-чуть, на долю секунды, ту его улыбку, которая постоянно срывает мне внутренний баланс.

Вера хлопнула в ладоши:

— Ладно, поехали. Вперёд — в научный хаос. Вы удивитесь, как много можно узнать о людях, когда они пытаются соединить свои жизни официально.

И я уже чувствовала: этот день точно войдёт в книгу. Даже если сама книга еще понятия не имела, что с нами делать.

* * *

Дом культуры «Нива» выглядел так, будто он ещё помнил каждую агитбригаду, что проходила по его сцене: лозунги, которые уже никто не понимал, и свет, который мигал с чувством исторической обреченности. Само здание стояло немного перекошенным, как человек, который уже устал держать спину ровно, но всё ещё делает вид, что «всё хорошо».

Вывеска висела под углом, словно её кто-то пытался поправить, но передумал на полпути. По ступенькам носились дети в костюмах: кто-то в ушах зайца, кто-то в бумажном рыцарском шлеме, кто-то просто в чулках поверх джинсов. Они, кажется, репетировали свою собственную жизнь параллельно взрослой свадьбе.

Когда мы вошли внутрь, Кирилл замедлил шаг, как будто попал в заповедник детской самодеятельности.

— Вот она, — прошептал он, будто открывал портал. — Моя стихия.

— Старинные стены? — попыталась уточнить я.

— Драматургия, — улыбнулся он и поднял камеру. — Здесь всё построено на ней.

И правда: на сцене уже стояли сказочные персонажи, будто сбежавшие из разных книжек и случайно встретившиеся на одной свадьбе.

Крокодил Гена и Чебурашка — родители невесты.

Синьор Помидор и Чиполлино — родители жениха.

Все четверо стояли торжественно, как дипломаты, только в резиновых головах и тканевых костюмах, слегка просевших от времени.

А сами молодые… Иван-Царевич и Василиса Премудрая. У Ивана сапоги действительно были великоваты, а у Василисы корона сидела так, будто думала сбежать с головы.

— Это свадьба мечты, — невеста, то есть Василиса, спускалась по ступенькам со сцены, придерживая юбку. — Я всегда хотела спектакль. Чтобы родители участвовали. Чтобы всё было по-настоящему весело, а не по расписанию с Тамадой № 4.

— Вам весело? — спросила я и подняла блокнот.

— Так весело, что я перестала переживать, что у Ивана эти сапоги тридцать седьмого размера, — сказала она. — Я их заказывала ночью, в последний момент. И теперь думаю: судьба.

Она поправила корону, которая тоже, кажется, верила в судьбу.

— А папа… папа так тронулся…

Мы обернулись. Папа-крокодил Гена стоял в кулисах и пытался вытереть глаза, забыв, что на голове у него резиновая маска. Маска чуть накренилась, будто сама не выдержала эмоционального напряжения.

— Это крокодиловы слёзы, — прокомментировала Чебурашка-мама. — И не говорите потом, что у зверей нет чувств.

Кто-то в зале хихикнул. Кирилл успел поймать момент, камера щелкнула, как будто тоже подтвердив: «да, так и было».

— Это надо запомнить, — прошептала я.

— Уже, — сказал он мягко.

Мы подошли к Ивану-Царевичу. Он стоял, как человек, ещё не понял, что именно подписал, но надеялся, что всё обойдётся.

— А вы будете жить… сказочно? — спросила я.

— Конечно! — Василиса ответила так уверенно, что на секунду в это поверила даже я, человек, который больше видел разводов, чем солнечных дней в октябре.

— И если что-то пойдёт не так, — добавила она, — мы сделаем вторую часть. Сиквел. Сейчас же это модно.

Я записала это, подпирая блокнот плечом и стараясь не уронить ручку. Писать на свадьбах, отдельный жанр акробатики.

В это время на сцену выкатили бумажный сундук «символ богатства семьи». Три ребёнка в костюмах гномов пытались его открыть одновременно, опередив друг друга. У кулис стояли «лесные жители» подростки, которые явно были в труппе только потому, что репетиций было мало, а костюмы комфортные.

Гости рассаживались, негромко обсуждая декорации, чужие платья и как они сами «в своё время» делали всё без спектаклей, но с энтузиазмом и компотом.

Кирилл снимал всё подряд:

руки Василисы,

корону,

кривую вывеску,

крокодила Гену,

детей-гномов,

моё удивлённое лицо.

Я записывала каждую реплику, каждую смешную деталь, каждый символический предмет, который попадался под руку.

И чем дольше я наблюдала, тем сильнее чувствовала:

никто так не верит в продолжение своей сказки, как люди в ДК «Нива».

Ни лофты, ни рестораны, ни фотозоны с золотыми шарами, ничто не даёт такой честной веры в будущее.

Вера была права: свадьбы невозможно планировать.

Но их можно поймать, как свет, который внезапно падает точно туда, где надо.

И Кирилл сейчас ловил этот свет. А я слова.

И, кажется, в этот момент мы впервые делали что-то по-настоящему вместе.

* * *

Следующая локация была… мягко говоря, контрастной. Если «Нива» была про детскую самодеятельность и советскую надежду, то «Зависть богов» про неоновую искренность взрослой жизни.

Вывеска мигала, как будто сама была в лёгком сомнении: «Ну… давайте попробуем провести свадьбу, но без обещаний». Буквы мерцали неровно, одна вообще погасла, как главный скептик в коллективе.

— Ты уверена, что это свадьба? — спросил Кирилл, останавливаясь на пороге.

Он выглядел так, будто готов был в любой момент развернуться и сделать вид, что нам сюда «просто по пути».

— Абсолютно, — сказала я. — Вера сказала: «нашумевшая пара». В её словаре это обычно что-то между тайным обрядом и пожарной эвакуацией из ЗАГСа.

Кирилл открыл дверь.

Внутри было темно, как в театре перед началом спектакля, где никто не уверен, трагедия это или фарс. Свет падал пятнами, как будто кто-то пытался выбрать атмосферу, но устал. По стенам шли тени. Напоминали про то, что жизнь может быть другой, если позволить себе.

Сцена стояла в центре зала, готовая принять главную героиню вечера Мишель.

В прошлом танцовщица, в настоящем невеста. И, кажется, всегда персонаж, который знает себе цену лучше, чем большинство людей, встреченных мной на свадьбах.

— Восемь лет, — сказала я Кириллу. — Она работала здесь восемь лет.

— И выходит замуж за… — он заглянул в свои записи. — Менеджера крупной компании?

— Да. Это судьба, которая любит контрасты.

Гости постепенно рассаживались. Это был удивительный состав:

танцовщицы уверенные, прямые, с осанкой, которую не купить ни на одном фитнесе;

их кавалеры смесь айтишников, бодибилдеров и тех, кто явно пришёл «поддержать девчонок».

Всё это смотрелось неожиданно гармонично. Как будто мир на секунду решил: «Ладно, давайте дадим людям поблажку».

Когда зазвучала музыка, сцена ожила. Мишель вышла из тьмы, словно привыкла к аплодисментам даже там, где их нет.

Первый танец был её соло. Она двигалась красиво, мягко, уверенно. Это не было вульгарно. Это было… честно. Тело, история и выбор — всё на сцене, всё открыто.

В финале она расстегнула верх костюма, ровно настолько, чтобы зал сделал коллективный вдох.

Не больше. Столько, сколько хотела сама.

Аплодисменты поднялись мгновенно, горячие и настоящие.

Кирилл покраснел. Настолько заметно, что мне захотелось приложить к нему салфетку «прощай, внутренняя наивность».

— Ты жив? — спросила я тихо.

— Я… да… просто… — он слегка кашлянул, будто проглотил собственную реакцию. — Это нестандартно.

— Свадьбы разные бывают, — сказала я. — И счастье тоже. Иногда оно выходит в блёстках на сцену.

Когда шоу закончилось, мы подошли за кулисы. Мишель смеялась громко, полной грудью, будто освобождалась от всех стереотипов разом. Её глаза сияли так же ярко, как прожекторы, и гораздо теплее.

— Я всегда так свою свадьбу и представляла, — сказала она, поправляя волосы. — Чтобы были мои девочки. Чтобы всё было моё.

Чтобы никто не делал вид, что ему это не нравится.

Чтобы Олег… — она повернулась к жениху. — Чтобы он видел меня настоящую.

Олег стоял рядом, и было понятно: он действительно видел. Он держал её руку уверенно, без попыток прикрыть, переделать, скорректировать.

— Он меня такую полюбил, — сказала Мишель. — И это лучшее, что могла придумать судьба.

— Это любовь? — спросила я, хотя ответ был очевиден.

— Конечно. Честная. Не идеальная. Но честная, — сказала она.

И я, неожиданно, ей поверила так, как редко верю невестам.

Кирилл смотрел на них внимательно, как человек, который пытается перестроить внутренние файлы о том, как «должно» быть. Будто в его голове кто-то нажал: «обновить представления о мире».

— Тебе нравится? — спросила я.

— Я… не знаю, — он честно вздохнул. — Но я уважаю. Это… другое.

— Иногда «другое» — самая правильная форма любви, — сказала я.

Он кивнул.

И в этом кивке было странное, мягкое принятие: мира, людей, выборов и того факта, что в Петербурге свадьба может быть чем угодно, хоть танцем на грани, хоть тихим «да» в ДК, хоть спектаклем в костюмах овощей.

Главное, что она по-честному про тех, кто стоит рядом. И, кажется, Кирилл только что это понял.

* * *

Мы сидели в кафе у Финляндского, в промежуточной зоне между двумя свадьбами и двумя версиями себя. У окна солнце, которое в Петербурге всегда появляется с лицом «я тут на минуту, не расслабляйтесь». На столе суп и паста, две противоположные философии питания.

Я ковыряла свой «корпоративный суп», который уверял в меню, что «укрепляет командный дух». На вкус он был скорее «разводящий на неприятные мысли». Кирилл ел пасту и молчал, признак того, что в его голове идёт сложная перегруппировка чувств.

— Ты задумался? — спросила я, притворившись спокойной.

— Просто… — он потёр переносицу. — Сколько разных свадеб мы сегодня увидели. И всё по-настоящему. Настолько разное, что даже смешно, как люди умудряются верить в одно и то же слово, но по-разному.

— У всех своя правда, — сказала я, хотя сама не всегда понимала свою.

Он посмотрел на меня чуть внимательнее, чем надо:

— А у тебя? Какая свадьба твоей мечты?

Я усмехнулась коротко, почти болезненно.

— Не знаю. — Честность иногда звучит как диагноз. — Я пока вижу только чужие картинки. Они шумные, яркие, странные, честные… но мои — нет. Свою не вижу.

Он кивнул медленно, как человек, который давно знает свой ответ и удивлён, что у кого-то всё иначе.

— А я знаю, — сказал он. — На берегу. Солнце. День. Всё натуральное. Без декораций и надрывов. В конце — мы отплываем на яхте, а гости остаются на берегу махать. И ничего громкого. Просто… правильно.

— Красиво, — сказала я. — Но это свадьба из открытки.

— Может, — улыбнулся он. — Но это моя открытка. Она у меня давно в голове лежит. И не надо её трогать — она как-то сама по себе живет.

Я смотрела в своё отражение в оконном стекле: уставшие глаза, брови «я ещё думаю», плечи, которые давно хотели отдыха.

И поняла: мне никогда не давалась картинка будущего. Особенно — свадебного.

Ни берегов, ни яхт, ни людей, которые должны стоять рядом.

Будущее для меня было скорее черновиком: с помарками, стрелками, удалёнными кусками и заметками: «подумать потом».

И в этой тишине между супом и пастой я вдруг почувствовала не драму, не ревность, не страх потерять. А пустое место, которое я пока не умею заполнять. И это, наверное, и есть самая честная часть меня.

* * *

В «Софии» нас встретили Марина и Игорь, уже не два сотрудника, а слаженный механизм. Вера называла их «бюджетно-сметным монстром», и теперь я видела: ни капли преувеличения.

— Вы слишком долго ездили, — сказала Марина, не отрываясь от своей таблицы.

— Слишком много материала, — добавил Игорь, сверяя что-то в телефоне.

— И слишком эмоционально, — закончили они одновременно, даже не посмотрев друг на друга.

Я тихо пробормотала:

— Вы слишком… вместе.

Они, конечно, не услышали, синхронность выше среднего полностью захватила их внимание.

— Ускоряйтесь, — сказал Игорь.

— И не тратьте много ресурсов, — подхватила Марина.

— А жить можно? — спросила я.

— По остаточному принципу, — улыбнулся Игорь, будто это был комплимент.

Я посмотрела на них обоих: одинаковые позы, одинаковый тон, одинаковое выражение «мы знаем, как лучше». Кирилл стоял рядом растерянно, будто пытался понять, не попал ли он случайно на корпоративный тренинг по оптимизации эмоций.

Марина листала Excel: вкладки «Нива», «Зависть богов», «медиа-риски», «потенциал сторителлинга». Игорь уже планировал даты встреч, дедлайны и что-то бормотал про «ресурсность материала».

Я вздохнула. Если эти двое когда-нибудь поцелуются, они точно составят предварительный график и таблицу KPI.

Иногда мне правда казалось: ещё чуть-чуть и они оптимизируют даже любовь. О ужас.

* * *

— Так, покажите, что вы там насочиняли! — Вера вылетела из подсобки так стремительно, будто только что выгнала оттуда целую литературную мафию.

Она схватила мой ноутбук, не спрашивая разрешения, и начала читать вслух. Чтение Веры — это отдельный жанр: смесь театра одного актёра, политической речи и слегка возмущенного ангела-хранителя.

— Так, вот здесь убрать нытьё, — сказала она, постукивая по экрану. — Здесь добавить сарказм, иначе читатель заснет. Тут подчеркнуть женскую силу, но не переборщи, ты же не манифест пишешь. А вот это оставить. Хорошо звучит.

Она кивнула сама себе, как будто вручала литературную премию.

— Я вообще талантливая редактор, — добавила Вера с таким видом, будто ждет аплодисментов стоя.

Я кивнула. Потому что спорить с Верой — это занятие, от которого никто ещё не выигрывал. Да и правда: в ее хаотичных указаниях был свой порядок. Талантливый. И совершенно непредсказуемый. и мне это все равно не нравилось.

* * *

Дома я открыла заметки. За день я написала так много, но всё чужое: чужие свадьбы, эмоции, костюмы, попытки быть счастливыми. Хотела добавить что-то своё, финальную мысль, вывод, хотя бы шутку. Но внутри было удивительно пусто. Пауза, как между тостом и звуком разбившейся тарелки.

Я закрыла телефон, оставив страницу пустой. И впервые за долгое время просто легла и уснула. Без вопросов, без попыток всё разложить по полкам. Без Кирилла в голове.

Ну… почти.

Хотя одна мысль все такие совершенно не давала мне спать. Я что писатель? Блин, это же круто!

Глава 23. Редактура правды

Вечеринка проходила в лофте, который обычно арендуют под женский стендап или корпоративы уровня «нас наградили кружками». Место с кирпичными стенами, лампочками на чёрном проводе и вечным ощущением, что вот-вот выйдет ведущий и скажет: «Ну что, девочки, обнуляемся?» Но сегодня был другой жанр, праздник развода.

На стене висел огромный баннер, который будто написала судьба после двух бокалов просекко: «Денис + Инга = 22 года опыта»

И ниже, аккуратным фирменным шрифтом какого-нибудь коучинга: «Теперь — два филиала счастья».

Гости фотографировались на этом фоне, как на выпускном. Некоторые делали жест сердечка, некоторые большой палец вверх, особенно те, кто давно ждал, когда эта пара наконец официально признает, что соленый огурец и шоколад не обязаны жить в одной банке.

Инга выглядела свежей, как женщина, которая впервые за много лет сняла с шеи тяжёлую шаль под названием «семейные компромиссы». Платье простое, белое, почти свадебное, только без намека на иллюзию. Рядом с ней стоял новый мужчина высокий, спокойный, аккуратно сложенный, как человек, который хранит носки по цветам и знает свои чувства по именам. Он держал Ингу под руку так деликатно, будто встречал делегацию из её будущего.

Денис, наоборот, сиял так, будто его наконец выпустили из учебного лагеря «будь надежным мужчиной, не выдумывай». Он рассказывал всем подряд, что теперь будет учиться танго, наконец-то выспится и откроет барбершоп «на полставки». Мечту, которую он держал в столе с 2009 года.

В центре стоял торт, половина розовая, половина голубая, посередине аккуратный разрез, как демонстрация здоровой сепарации. На верхушке фигурки: женщина, идущая в одну сторону с чемоданом, мужчина в другую, оба улыбаются.

Когда Инга поднялась на импровизированную сцену, люди даже притихли.

— Мы не расстаёмся, — сказала она. — Мы просто переводим отношения в другой формат. Как два ресторана одной сети: теперь у каждого своё меню.

Зал взорвался аплодисментами.

Какая-то тётя с короткой стрижкой закричала:

— Так и надо!

Кто-то вытирал глаза. Кто-то выглядел так, будто внутри него уже оформляется заявление на развод со словами: «тоже хочу филиал».

Кирилл стоял рядом со мной, снимая происходящее. Камера у него в руках всегда выглядела, как продолжение честности.

— Новая эпоха, — пробормотал он.

— Какая? — спросила я.

Он чуть наклонил голову:

— Когда развод, это не поражение. А апгрейд. Обновление системы без потери данных.

Я посмотрела на Ингу и Дениса. И правда, здесь не было трагедии. Никакой сцены, никаких обвинений, никаких драм в три акта. Просто люди, которые честно признают: мы сделали всё, что могли. Мы были семьёй. А теперь будем двумя семьями. Или двумя одиночками с правом на радость.

Атмосфера была не про «мы не смогли», а про «мы больше не обязаны». Не про боль, а про облегчение. Не про страх, а про честность.

Удивительно честный вечер. И немного пугающий. Потому что честность — это всегда чуть страшно.

* * *

Поздно вечером мы с Кириллом сидели на кухне. Уставшие, немного расхлябанные, но странно бодрые, как люди, которые посмотрели на чужую жизнь под микроскопом и теперь не знают, что с этим знанием делать. Марина ещё не вернулась от Игоря, поэтому пространство было не только кухонным, но и редким эмоциональным убежищем, где можно говорить честно, не отводя глаз в сторону.

— Ну и как тебе вечеринка? — спросил он, открывая минералку торжественно, будто это шампанское победителей.

— Нормально… по-своему, — сказала я. — Если брак был мучением, праздник логичный финал.

— Но всё равно жёстко, да? — он сделал глоток и поморщился, как будто в бутылке был не газ, а правда.

— Жёстко было двадцать два года до этого, — ответила я. — Праздник уже реабилитация.

Кирилл усмехнулся, но не полностью, так улыбаются люди, которым нужно время, чтобы уложить эмоции на полочки.

— Мне показалось странным, что дети дарили им открытки: «Спасибо, что перестали ругаться», — сказал он.

— Детям можно верить, — сказала я. — Они не пытаются выглядеть благородно. Они говорят, как есть.

Он покрутил крышку и задумался.

— А ты бы смогла так? Праздник развода?

— Вряд ли, — честно сказала я. — Я не умею красиво расставаться. У меня всё либо тихо, либо в блок-лист. В промежутках я не живу.

Он кивнул, слишком узнающе, чтобы это был просто жест вежливости. Кажется, мы оба были в чьих-то блок-листах, и не только из-за ошибок.

Я вдохнула:

— Но одно я точно поняла. Если людям было плохо, а теперь хорошо значит, это правильно. Даже если выглядит… экстравагантно, громко или странно.

Кирилл посмотрел на меня так, будто хотел спросить о самом важном про нас, про почти-нас, про то, что застряло между «было больно» и «может стать хорошо».

Но он не спросил. И, как ни странно, это тоже было правильным.

* * *

Утро в «Софии» началось с того самого крика Веры, который способен оживить даже инвентаризацию и напугать человека, одетого в три слоя профессиональной усталости.

— Девочки! И мальчики! Это что за издевательство?! — Вера влетела в зал, размахивая распечатками так, будто собиралась ими экзорцистски изгнать зло. — ОНИ ПРИСЛАЛИ …. ПРАВКИ!

Марина осторожно выглянула из-за монитора ровно в той манере, в которой животные выглядывают из нор, проверяя, ушёл ли хищник. Игорь уже читал документы, деловито, ровно, как будто смотрел рентген сложного перелома и искал, с какого конца начать лечение.

Я взяла одну страницу. Одной хватило.

«Убрать бедность. Убрать разводы. Убрать одиночество. Добавить больше счастливых финалов. Добавить гламур. Убрать авторку (слишком субъективно)»

Я моргнула.

— Они что, издеваются? — спросила я. — Это не правки. Это попытка сделать пластическую операцию на тексте.

— Они хотят сделать глянцевый буклет, — сказала Вера, театрально падая на стул. — Буклет! По мотивам нашего пота, крови и моих личных вдохновений!

Марина робко подняла руку, как будто находилась на собрании анонимных редакторов:

— Это всего лишь пожелания…

— Это не пожелания, — отрезала я. — Это «подрисуйте невестам талию и не болтайте о фактах».

Вера закивала так энергично, что серьги затряслись, как миниатюрные метрономы гнева.

Игорь откашлялся, готовясь сказать что-то «объективное»:

— Книга должна быть дружелюбной. Легкой. Без… — он задумался, двигая пальцем по строчке.

— Жизни? — подсказала я.

Он поморщился, но не опроверг. Это была победа, но такая, после которой хочется лечь на пол и не вставать.

Марина снова посмотрела на меня не обвиняюще, но растерянно, как человек, который застрял между Excel и совестью.

— Может, они просто хотят уйти от тяжёлых тем… — попыталась она.

— Свадьба сама по себе тяжёлая тема, — сказала я. — Там всегда есть то, что не помещается в хэппи-энд.

Вера закатила глаза:

— Они хотят, чтобы книга выглядела как реклама дейтинга. Чтобы на каждой странице мелькали счастливые пары, тонкие тали, приличные мужчины и вообще впечатление, что мир — это витрина.

И вдруг меня накрыло так резко, что я даже опустилась на корточки, будто искала упавшую ручку, а нашла новую правду.

Если вырезать правду свадьбы станут рекламой. А реклама последнее место, куда я готова отнести свои истории.

Я встала. Скомкала листок. И впервые в жизни почувствовала: моя злость не каприз. Это профессиональная защита. То самое чувство, когда понимаешь: если уступишь сейчас, потом будешь жалеть на каждой странице.

Вера посмотрела на меня внимательно, даже чуть мягко:

— Ну что, автор? Что делаем?

Я вдохнула. И впервые за долгое время знала ответ.

* * *

— Я вспомнила одну свадьбу, — сказала я, чувствуя, как внутри поднимается знакомая смесь иронии и тоски. — Блогеры.

Марина подняла глаза так, будто я произнесла слово «дельфины». Блогеры были её любимой исследовательской фауной: яркие, прогнозируемые и всегда немножко в браке с рекламными интеграциями.

— У них всё было забрендировано под банк, — начала я. — Всё. Всё. Даже корсет невесты был в цветах корпоративной палитры. На столах промокоды на ипотеку. Ведущий называл свидетелей «амбассадорами семейных ценностей и кэшбеком жизни». А на торте был логотип, который светился так, будто получал проценты с брачного договора.

Марина закрыла рот рукой.

— Это ужас, — прошептала она.

— Это рекламная кампания, — уточнила я, — и даже не самая плохая. Было чувство, что, если бы они могли, они бы проспонсировали поцелуй и вывесили QR-код «Сканируй любовь».

— Это успешный кейс! — вставил Игорь, вскинув брови. — Большой банк, высокий ER, вирусность, сотни публикаций…

Мы посмотрели на него так синхронно, что он замолчал и будто уменьшился в размере.

— Там не было любви, — сказала я тихо, но отчётливо. — Там была выгода. Пара взяла спонсора себе в свидетели. И клятвы звучали как рекламные слоганы. «Мы выбираем счастье, потому что оно всегда рядом, когда проценты ниже».

Кирилл тихо фыркнул.

— Это не свадьба, — сказала Марина, выпрямляясь. — Это контракт. Причём с опцией продления при достижении KPI.

И вот корпорация хочет от нас книгу именно в таком духе. Про красивые лица. Про правильные советы, которые никто никогда не использует. Про идеальные пары, которые идеально подходят… только под протокол бренда.

Но мы же видели своими глазами, своими руками, своими камерами и блокнотами, что свадьбы бывают другими. Бедными, шумными, нелепыми, трогательными, странными, поломанными, блестящими. Настоящими. И если всё это вырезать, останется оболочка.

А оболочка это не любовь. Это упаковка. Я вздохнула и добавила почти шёпотом:

— И, кстати, блогерская пара… они развелись через семь месяцев. Ну ладно — восемь. Спонсор не продлил контракт.

* * *

Когда пришло время обсуждать правки всерьёз, атмосфера в «Софии» стала такой густой, что ею можно было шпаклевать стены. Марина расположилась ровно посередине длинного стола и это было символично: между двумя мирами. Миром ценностей нашим, хаотичных, честных, живых. И миром KPI, корпоративным, гладким, оптимизированным и чуть пластиковым.

Она держала в руках распечатки, будто это не правки, а результаты теста на будущую судьбу.

— Мы… должны учитывать требования партнёров, — сказала она осторожно, будто каждое слово боялось быть истолкованным неправильно. — Это большой контракт. Масштаб. Ресурсы. Ответственность…

— Мы должны учитывать реальность, — перебила я. — Свадьбы не все проходят в зале «Для важных переговоров». Иногда они проходят в ДК «Нива» или в стриптиз-клубе. Иногда заканчиваются дракой, иногда речью тёти Тамары, которая любит жениха слишком искренне.

Марина опустила взгляд. Она была не на стороне заказчика, она застряла между «хочу, чтобы проект не умер» и «хочу, чтобы проект не стал фантиком». И это было видно.

И вдруг Игорь человек-таблица, человек-логика, человек-«надо обсуждать эффективность», сказал абсолютно не по-табличному:

— Вика права.

Мы оба подняли головы. Он продолжил, уже уверенно:

— Читатель поверит только в живые истории. Если мы сделаем пластмассу, это будет провал. Дейтинг-сервису нужна эмоция, а не рекламный буклет. И если заказчик этого не понимает, мы должны объяснить. Бренду нужны не глянцевые счастливчики, а люди, которые настоящие.

Марина удивилась так, будто Игорь только что станцевал тверк на столе в такт корпоративным целям.

— Но… заказчик… — попыталась она вставить.

— Заказчик хочет вдохновляющий бренд, — сказал Игорь. — А вдохновляет всегда честность. Даже если она с царапинами. Мы не можем полировать жизнь до блеска, она тогда перестает быть жизнью.

И тут меня накрыло странное чувство. Игорь любит Марину — это было видно по тому, как он смотрел на неё, пока говорил о принципах. Но уважает меня. Как автора. Как человека, который видит свадьбы не снаружи, а изнутри.

И это, честно говоря, тронуло. Сильно.

* * *

Вечером мы остались втроём: я, Кирилл и моя нервная система, которая ходила по кухне взад-вперёд, как инспектор по качеству решений. Я сказала тихо, но чётко так, будто репетировала эту фразу весь день:

— Я не подпишу правки. Пусть сокращают тираж, пусть урежут бюджет, пусть назовут меня «трудной авторкой». Но я не превращу книгу в рекламный буклет. Не могу.

Кирилл вздохнул. Длинно, будто в нём сидел маленький бухгалтер, который считал все возможные последствия моего заявления.

Он сел напротив и потер лоб:

— Вика… это хороший заказ. Реально хороший. Он может стать важным шагом. Переломным. Не руби так резко.

— Я не рублю, — сказала я. — Я защищаю. Есть разница.

Он поднял взгляд. И впервые за долгое время смотрел не поверх меня, не сквозь меня, не будто мы оба прячем что-то между строк. А прямо. В самую суть. И я увидела, как что-то переключилось у него в голове.

Не «о, она опять упрямится». Не «сложно быть с человеком, который всё анализирует». А: «Это другой человек. Более взрослый. Более собранный. Более настоящий».

— Ты изменилась, — сказал он. Неспешно. Почти бережно.

— Я выросла, — ответила я. — Хватаю за горло свой собственный голос и не отдаю никому. Даже если это невыгодно.

Мы замолчали. В кухне щёлкнул холодильник. Марина всё ещё не вернулась. Город гудел за окном.

А внутри меня стояло новое ощущение. Плотное, как хорошая ткань, которую не мнёт ни дождь, ни чужие ожидания: быть удобной это дешёвый костюм. Он быстро рвётся, всем подходит и никого не греет.

Честность сидит лучше. Иногда даже идеально.

* * *

Запись № 199.

Правду нельзя редактировать под бренд-гайд. Если история не помещается в красивый макет значит, макет маленький. А я нет.

Сегодня я впервые сказала «нет» не мужчине, не любви, не драме, а системе, которая любит гладкие углы.

Свадьбы острые. Люди тоже. И книга будет об этом. Быть удобной дешёвый сервис. Быть честной работа. Кажется, я наконец нашла свою должность.

Глава 24. Китай, который мы не берём

Конец лета в Питере всегда приходит по-воровски: ещё вчера был июль, а сегодня уже тянет надеть носки, купить плед и пересчитать все свои решения за год, будто это отчёт перед самой собой.

Я лежу на кровати, смотрю в потолок и думаю: это лето пролетело как свадебный банкет в три смены. Только вместо тортов рукопись, вместо тамадыВера, вместо букета флешка с макетом книги, которую мы кормили нервами, чаем и внезапными озарениями.

Мы успели так много, что иногда кажется — это был не сезон, а марафон по человеческим жизням. Десятки интервью. Чужие клятвы, произнесённые так, будто их сушили на батарее. Драки из-за салфеток. Полуночные признания в уборных. Мамы, которые любят слишком громко. Папы, которые плачут тайком. И дети единственные честные люди на любой свадьбе.

Теперь я знаю, зачем свадьбы бывают им. Но мне всё ещё приходится чесать затылок, когда вопрос касается меня. Для других я могу объяснить всё: зачем кольца, зачем банкет, зачем фотограф, зачем тётя Тамара с тостом длиной в жизнь, зачем эти безумные конкурсы, которые пережили даже девяностые.

Но если спросить: «Вика, а твоя свадьба какая?» — внутри снова открывается пустой документ. Черновик без заголовка.

Текст книги готов. Почти. Марина-менеджер хранит макет как хрупкую икону. Вера спорит со шрифтом, как будто именно он удерживает мир от падения. Игорь спорит с бюджетом, будто цифры должны устыдиться и сами перестроиться в нужный порядок.

Я перечитываю главы и ловлю странное спокойствие: мы сделали честно. По-настоящему. Так, чтобы ни один герой не посмотрел на нас косо.

А про себя понимаю главное: свадьба — это не про «счастье навсегда», не про «взял и понёс». Это момент, когда люди вслух договариваются: что именно они будут друг другу ломать, чинить, переделывать, отдавать, нести, беречь, скрывать, открывать. Какой объем боли выдержат. Какой объём любви смогут построить. И что готовы делать, когда у одного из них закончится терпение.

Свадьба — это не ответ. Это честное начало. Или честная попытка.

* * *

«София» теперь живёт на повышенных оборотах, как маленькая литературная электростанция. Раньше это был просто книжный, тихий, домашний, с привычным скрипом двери и запахом новых страниц. Теперь, полупаломничество. Почти культ. Почти легенда, которую Вера рассказывала бы сама о себе, если бы кто-то опередил её.

Молодожёны приезжают сюда как в чек-поинт судьбы:

делают фотосессию между полками

дают короткое интервью Вике-авторке (то есть мне)

трогают витрину «Решения и перемены», как талисман на удачу

Некоторые даже закрывают глаза, будто витрина должна дать знак, стоит ли им жениться вообще.

Они рассказывают свои истории, иногда как анекдоты, иногда как исповеди:

— Мы расписались за сорок минут до родов…

— Мы помирились в очереди в МФЦ и решили, что раз уж мы там, почему бы и нет…

— Я сделал предложение по видеосвязи, потому что застрял в аэропорту Антальи…

Я записываю, ловлю фразы как рыбу: одна блестит, другая дергается, третья пытается уплыть. Кирилл снимает, будто делает документалку про вымирающий вид «честные чувства». Вера ходит по залу, как хозяйка не просто магазина, а целой новой религии.

— Это культовое место, — важно говорит она очередной паре, поправляя им позу так, будто это влияет на будущий брак. — Здесь концентрированная карма браков. Тут или сразу видно, или потом догонит.

Первые тестовые экземпляры книги уже ушли по знакомым: Вера раздаёт их, как в дефицитные времена колбасу. Только с припиской:

— И чтобы потом спасибо сказали честно, а не формально. Я отличаю.

И книга начинает жить своей отдельной жизнью, как ребенок, который внезапно научился ходить и уже не спрашивает разрешения.

Люди пишут мне в директ, как будто я диспетчер свадебной судьбы:

«У нас на свадьбе жених сбежал с барменом, можно вам историю?»

«Мы расписались, потому что отменили ипотеку. Это считается счастливым финалом?»

«А можно прочитать вашу книгу до развода, чтобы знать, к чему готовиться?»

Я читаю. Отвечаю. Иногда смеюсь вслух. Иногда закрываю глаза. Иногда молчу дольше, чем положено, потому что некоторые истории тяжелее, чем кажутся. И потому что впервые в жизни я вижу: книга — это не просто текст. Это зеркало. И люди в него смотрятся.

* * *

В один из дней в «Софию» заходят двое. Не молодожёны, не «предсвадебные», не инфлюенсеры, которые ищут правильный ракурс. Скорее люди, которые уже давно всё поняли про жизнь, любовь и зачем держать друг друга за руку в автобусе.

Ему под семьдесят. Ей тоже. Оба аккуратные, собранные, в движениях, то спокойное достоинство, которое появляется, когда уже ничего никому не доказываешь, а просто живёшь, как умеешь.

— Мы по записи, — говорит женщина. — Нас Вера сама звала.

И тут Вера вылетает так, как не вылетала ни к одному инфлюенсеру, ни к одной стеснительной невесте, ни даже к журналистам.

— Мои любимые! — она распахивает руки. — Это они! Те самые!

Мы садимся за стол, и время слегка делает паузу.

— Мы вместе… — мужчина бросает на женщину тёплый взгляд. — Пятьдесят лет.

— Скоро пятьдесят один, — уточняет она без пафоса, как будто поправляет рецепт пирога. — Пожениться всё руки не доходили. Работали. Ремонт делали. Двое детей, потом родители… Потом снова ремонт…

— Мы даже кольца не носим, — признаётся он, показывая ладони. — Но все всё понимали. Оно как бы и так было.

Женщина кивает:

— А потом прочитали в газете про вашу книгу. Про свадьбы. И подумали: ну сколько можно тянуть резину? Надо уже как люди.

— Внуки смеются, — добавляет он. — Говорят: «Вы что, сожительствуете?» Нам стыдно стало. Решили реабилитировать репутацию.

Вера сияет так, будто только что доказала существование кармы лично.

— Вы хотите… свадьбу? — спрашиваю я, почти шёпотом.

— Хотим ЗАГС, — спокойно отвечает женщина. — Без платья. Без цирка. По-честному. Но вы… — она кладёт руку на мой блокнот, — запишите нас. В вашу книгу.

«Свадьба через пятьдесят один год». Чтобы дети знали: поздно — это миф. Если вместе, то вовремя.

Я записываю. Пальцы дрожат так, будто это не интервью, а что-то вроде благословения. Вера наклоняется ко мне и шепчет в ухо, не скрывая восторга:

— Ты понимаешь? Это всё мы устроили. Мы! Магазин и книга. Мы дали людям идею — и они дошли до ЗАГСа!

И впервые за долгое время я с ней полностью согласна. Иногда книга — это не про прошлое. Иногда книга — это про то, что ещё только решится случиться.

* * *

Проект начинает пахнуть деньгами так очевидно, что это чувствуют даже стеллажи, они будто начинают стоять ровнее, как люди на собеседовании. Игорь почти переселился в «Софию»: ходит с ноутбуком, отвечает на звонки, переговаривается с какими-то «потенциальными партнёрами», иногда даже забывает пить воду.

Марина ночами шлифует презентации для инвесторов:

— Уникальный проект. Петербург, свадьбы, честные истории. Живой бренд-контент, который сам себя несёт…

Говорит так уверенно, будто вот-вот продаст концепцию Минкульту, а потом ещё и соседнему дому.

И вот в один из таких «деловых» дней дверь звякает, и входит Кирилл. И сразу понятно: что-то не так.

Не растрёпанный. Не в свитере «я художник, я так вижу». Не с камерой, болтающейся на ремне. А собранный: выглаженная рубашка, аккуратный рюкзак, на лице выражение человека, который наконец нашёл момент «надо поговорить» и теперь сам этого боится.

— Нам надо поговорить, — говорит он.

И я внутренне добавляю ещё один пункт в свою коллекцию тревожных предчувствий.

Мы садимся за маленький столик между «Психологией» и «Юмор». Ирония судьбы: где ещё обсуждать решения, которые могут изменить жизнь.

— Ко мне пришли ребята с платформы, — начинает он. — Делают документалки, сериалы, большие проекты про людей. Про настоящих. Они видели наши материалы. Им понравилось всё: свадьбы, стиль, наша подача. И… как мы работаем вместе.

— Звучит хорошо, — осторожно отвечаю я, потому что знаю: хорошие новости он приносит не в глаженной рубашке.

— Им нужен фотограф. И автор. — Он смотрит прямо, не отводя взгляда. — Но проект — в Китае. На год.

Китай падает, между нами, с таким звуком, будто кто-то уронил чемодан без колёс.

И без ручки.

— Год? — уточняю я, хотя слово уже никуда не денется.

— Минимум. Съёмки, монтаж, подготовка… Это огромный проект. Сильная команда. Хорошие деньги. И… да. Я сказал «да».

Он говорит спокойно, но я слышу под слоями уверенности его собственное биение: страх ошибиться и восторг, который он даже прятать не пытается.

— И они хотят… меня? — спрашиваю я.

— Они хотят нас, — поправляет он, слегка улыбается. — У них линейка проектов: про новые семьи, переезды, смешанные браки, дистанционную любовь… Всё то, что мы уже делаем, только в масштабе. Им нужен твой голос. Я сказал, что без автора, половина истории. Они готовы подождать твоё решение. Ну… пару дней.

Пара дней. Я человек, который две недели выбирает продвинутую зубную щётку, чтобы она была «и функциональной, и не давила на мой внутренний эстетизм». Но он смотрит, и я понимаю, ответ нужен быстрее, чем мой мозг умеет.

— Я… подумаю, — говорю я.

— Конечно, — кивает он. — Я не давлю. Но… Вика, это шанс. Не просто работа. Окно в мир.

Марина в углу уже строит таблицу:

«Китай — да/нет», «расходы — выгоды», «риски — возможности».

Она будет менять цвета ячеек до ночи.

Игорь шепчет кому-то в телефон:

— Да-да, международка, перспективы, глобальный рынок…

Вера ходит по магазину, как шаман у костра, и приговаривает:

— Континент! Новые свадьбы! Новые истории! Я всегда мечтала, чтобы наша книга уехала в большой мир. Пусть сначала уедете вы!

А внутри у меня тишина. Та самая. Перед решением, которое может ничего не изменить… или изменить всё.

* * *

Вечером мы сидим у меня на кухне. Лампа тусклая, чай остывает быстрее мыслей. За стенкой Марина и Игорь. Они шепчутся, смеются, спорят о процентах, KPI и планёрках. Их «мы» звучит уверенно, ровно, как новенький договор, где всё прописано мелким, но понятным шрифтом.

Наше «мы» не оформлено ни в одном ЗАГСе, ни в одной таблице, ни в одном пункте «ответственные лица». Наше «мы» существует где-то между строчками, как сноска, которую видят только двое.

— Я не знаю, — говорю я честно, честнее, чем хотела. — Лет пять назад я бы собрала чемодан за ночь. В Китай, в Перу, в Приморск… куда угодно. Лишь бы рядом был человек, под которого можно подстроиться.

Режим, биение сердца, расписание всё.

— А сейчас? — спрашивает Кирилл тихо, будто боится спугнуть мысль.

— А сейчас у меня… жизнь, — говорю я, и сама удивляюсь, насколько непривычно это звучит. Будто впервые заявляю права на собственную территорию. — Квартира, «София», книга, мама, Марина, Вера, лимон в чате.

Все эти маленькие несерьёзные вещи вдруг стали моими фундаментами. Я только этим летом начала её чувствовать, как свою, а не как черновик к чужой истории.

Он молчит. Не обижается. Не предлагает решения. Просто слушает.

— Я хочу, чтобы ты поехал, — говорю я. — Правда. Это твоё. Ты всегда мечтал о большом проекте. О незнакомых городах, о людях, о том свете, который у всех разный, но в объективе становится единым.

Это твоя мечта, не моя.

— Я хочу, чтобы ты была рядом, — спокойно отвечает он. Не драматично, не умоляюще, просто как факт. — Но если ради этого тебе придётся снова жить в чьём-то графике… я не уверен, что это правильно.

Раньше в наших диалогах такого не было. Раньше он хватался за идею «мы», я за идею «не потерять». А сейчас… он тоже учится отпускать. Не только меня. Свою картинку будущего тоже.

И в этот момент я понимаю: мы оба выросли. Разными траекториями, но в одном направлении, к честности.

* * *

Ночью мы лежим на моей кровати. Не как пара, не как бывшие, не как почти-любовники, а как два человека, которые наконец перестали играть в бесконечную партию «кто первый произнесёт серьёзное вслух и не убежит в ванну».

Комната полутёмная, за окном редкие машины, где-то вверх по трубам идёт тёплая вода, и всё это почему-то звучит как фон к нашему самому честному диалогу.

— Я не поеду, — говорю я в темноту. Не громко, но окончательно.

— Точно? — уточнять он не пытается — просто спрашивает, чтобы услышать мою уверенность.

— Точно.

Он кивает и я слышу это «окей» не ушами, а кожей. Спокойное, принимающее. Не сломанное.

— Я всё равно поеду, — добавляет он после паузы.

— Правильно, — вздыхаю я. — Хоть кто-то из нас должен осуществить мечту в этой истории. Вера же не справится.

Мы смеёмся тихо, как люди, которые наконец перестали путать юмор с самооборной.

Ни надрывов, ни недосказанностей, просто два голоса, которые больше не пытаются спорить с реальностью.

— Ты всё равно мне нравишься, ты в курсе? — говорит Кирилл.

— Я знаю, — отвечаю я.

Молчание.

— И я тебя люблю.

Слова выходят удивительно ровно. Не как признание «поймай меня, я лечу»,

а как констатация факта, который не требует ни доказательств, ни годовых отчётов.

Кирилл выдыхает — медленно, мягко.

— Но? — спрашивает он так, будто точно знает, что «но» будет не про него, а про меня.

— Но я больше не готова жить в чужом расписании, — говорю я. — Даже в самом прекрасном.

Я только этим летом начала жить в своём. Как в новой квартире, где наконец-то поставила мебель туда, куда хочу я. И, кажется, впервые не хочу с него съезжать.

Мы замолкаем. За стенкой Марина и Игорь закрывают ноутбук, шепчутся, смеются, у них всё по графику, даже поцелуи, наверное, по регламенту.

А у нас — наконец ни одного регламента.

— Я буду писать тебе, — говорит он.

— Пиши, — улыбаюсь. — Только давай без обещаний. Ни «подождём друг друга», ни «пусть всё решит судьба».

Судьба вообще слабый менеджер, если честно. Пусть решаем мы. По ходу.

Он тянется, целует меня в лоб, осторожно, как что-то важное.

— Ты стала жестокой, — шутит он.

— Я стала честной, — отвечаю. — Это разное.

И впервые за долгое время понимаю: честность может быть очень мягкой. Если её не бояться.

* * *

Аэропорт Пулково умеет притворяться местом надежды, но по факту это огромная, блестящая комната прощаний, куда люди приезжают не улетать, а проверять свою способность отпускать. Мы приезжаем всем составом. Наша мини-группа поддержки, редакции и семейной терапии.

Вера в своих боевых велосипедках, в которых она, кажется, родилась и будет хоронить все великие идеи. На плече у неё огромная сумка «на удачу», внутри которой наверняка половина «Софии» и три талисмана разных религий.

Марина и Игорь, как делегация «партнёры проекта», почти с табличкой встречающих, только без оркестра.

Я, как человек, который впервые никого никуда не удерживает. Даже себя.

— Ты там нам находи материал, — говорит Вера, обнимая Кирилла так, будто он едет не в Китай, а на войну за честность. — Китай страна с потенциалом. Там наверняка есть, кому развестись ярко и вдохновляюще.

— Буду, — смеётся он. — И вышлю вам истории. Настоящие. Не те, что корпорации хотят.

Марина протягивает ему распечатку, идеально отцентрированную, с закладками, цветовым кодом и графой «риски».

— Тут расписание созвонов, дедлайны по фотобазе, список идей для второй книги… Если что, корректировки можно вносить онлайн.

Она говорит спокойно, но по глазам видно: она бы упаковала его в чемодан, лишь бы он питался вовремя и не терял зарядку.

Игорь жмёт руку крепко, почти братски:

— Если что-то понадобится по контракту — пиши. И… спасибо. Мы сделали крутой проект. Честный. Это редкость.

Они отходят. И остаёмся только мы. В какой-то странной тишине, в которой гул аэропорта будто накрыл кто-то прозрачным пледом.

— Ну что, — говорит он. — Есть шанс передумать. Китай большой, чемодан вместительный. Могу даже взять ручную кладь побольше.

— У меня уже есть чемодан, — отвечаю. — И он стоит у меня дома. Полупустой. И впервые за много лет — это не признак одиночества. Это признак того, что я, кажется, нашла место, где хочу быть.

Мы целуемся. Не так, как в кино, где «последний шанс», хлюпанье музыки и операционный свет. А как два человека, которые честно признают: между нами было важное. И оно никуда не денется, даже если мы поменяем координаты.

— Можем попробовать отношения на расстоянии… — начинает он, чуть небрежно, но с надеждой, как будто спрашивает «а вдруг герой всё-таки выжил?».

— Не надо, — перебиваю. — Не говори ерунды.

Если мы начнем подписывать договоры, которые никто не выполнит, мы начнём врать.

Давай просто будем жить. Каждый свою жизнь. И если где-то по дороге маршруты снова пересекутся, тогда и решим.

Он смотрит на меня долго так, будто пытается запомнить не лицо, а состояние.

Потом кивает.

— Ладно, писательница, — улыбается. — Тогда я поехал быть большим фотографом.

— А я остаюсь быть средней, но честной, — отвечаю. — Пиши иногда. Без обязательств. Без обещаний. Просто потому что хочешь.

Он уходит к контролю. Не оглядывается. И это, неожиданно, приятно. Потому что я впервые в жизни не чувствую себя оставленной. Я чувствую себя оставшейся в своей истории, на своей земле, в своей жизни, которую наконец-то перестала отдавать под чьи-то графики.

* * *

Вечером я снова лежу в своей кровати, в той же позе, что в начале главы, в той же комнате, с тем же окном, которое смотрит на питерское «вечное почти-утро». Но потолок уже кажется другим. Не потому, что его перекрасили, а потому что я та, что под ним лежит — немного сместилась по оси.

Телефон светится на тумбочке.

Непрочитанное сообщение от мамы («ты ела?»), две новые истории от подписчиков для возможной второй книги («мы расписались после трёх часов ссоры в Леруа, это считается романтикой?»), и пустая заметка.

Пустая та самая, что раньше пугала. Теперь зовёт.

Я набираю медленно, как будто чернила внутри меня, ещё подогреваются:

«Запись № 200. Я не одинока, я выбрала свой статус сознательно. Я не брошенная, я осталась. У меня есть квартира, книга, работа, люди, которых я люблю, и города, в которые я ещё поеду сама, а не «в чьём-то графике. Я не невеста. Я автор»

Я добавлю свою историю в чужие свадьбы и точка.

Глава 25. Чужие свадьбы, я и Кирилл

Презентация книги в «Софии» началась задолго до того, как кто-то официально сказал «начинаем».

С утра магазин был похож не на книжный, а на маленький центр управления брачной кармой, штаб-квартиру всех свадебных решений и нерешений Петербурга. Вера носилась по залу в своих фирменных велосипедках, которые уже давно стали частью корпоративного стиля, с толстым маркером в руке и выражением лица: «я отвечаю за историю литературы, судьбу страны и немного за вашу личную жизнь».

На витрине «Решения и перемены» вместо привычных психологических пособий лежали ровные, почти торжественные стопки книги «Чужие свадьбы, я и Кирилл». Обложка мягко светилась в теплом свете ламп, лестница ДК выглядела почти мистически, а силуэт девушки с подносом казался чем-то вроде архетипа: кто мы были, пока не научились говорить вслух.

Вера поправляла по миллиметру каждую книгу и гордо произнесла каждому входящему:

— Это ты. Но не буквально. Это метафора!

Очередь к кассе начиналась ещё на улице, редкий случай, когда жители Петербурга готовы стоять под серым небом ради книги, а не ради кофе. В ней перемешались все, кто когда-либо проходил через наш неофициальный «брачный фильтр»:

молодожёны с ещё тёплыми от загса кольцами

разведённые, пришедшие «закрыть гештальт и начать заново»

одиночки, которые честно признавались:

— Я просто люблю чужие истории. Свои пока не пишутся.

Марина ходила между людей с планшетом и списками так, будто организовывала фестиваль документального кино, а не презентацию книжки, написанной между чужими танцами и моими бессонницами.

— Эти на автограф. Эти на интервью. Здесь бронь на три книги. А вот тут место для прессы.

Она остановилась, посмотрела на меня серьёзно:

— Верь, Вика. У нас пресса. Настоящая.

Игорь, в костюме «я всё контролирую, но просто не кричу об этом», помогал расставлять стулья и как-то умудрялся одновременно разговаривать по телефону, проверять свет и следить, чтобы никто не украл маркеры Веры.

Марина и Игорь рядом выглядели как очень тихая, очень настоящая пара. Никаких показных обнимашек, никаких громких «мы идеальные». Они шёпотом обсуждали совершенно бытовые вопросы:

— Когда твоя мама сможет переехать поближе?

— Если мы будем делить ремонт 60/40, никто не обидится?

— Я нашла рецепт супа, который ты говорил, что любил в детстве.

Слушать их было странно приятно: как будто наблюдаешь, как что-то растёт без рекламы, без обещаний, без лишних слов.

— Это наш первый общий проект, — сказала мне Марина, проводя ладонью по тёплой обложке стопки книг. — И… возможно, не последняя общая ипотека.

Игорь посмотрел на неё не как инвестор, а как человек, который только что понял: «вот она, та самая».

И это было куда трогательнее, чем любые свадебные клятвы, которые мне доводилось слышать.

* * *

— Так! — Вера хлопнула в ладоши так громко, что даже стеклянная дверь дрогнула. — Граждане брачной вселенной, перестали помещаться в объектив. Значит, пора начинать!

Она вышла вперёд с видом человека, который родился ведущей вечера, просто перепутал роддом и книжный магазин. Вместо блёсток маркер, вместо коктейлятермокружка с чаем, вместо сценарияуверенность, что импровизация спасёт мир.

— Добро пожаловать в «Софию», — торжественно произнесла она. — Магазин, где мы, не побоюсь этого слова, научились принимать брак как совместный эксперимент. Иногда удачный, иногда химический.

Народ засмеялся, кто-то даже похлопал, будто Вера сейчас откроет лабораторию.

— А сегодня у нас премьера, — продолжила она. — Книга, в которой мы честно рассказали про чужие свадьбы. Автор Вика. Фамилию утаим, чтобы не сглазить. У неё и так жизнь насыщенная.

Меня мягко, но настойчиво вытолкнули вперёд. В прошлой жизни я стояла перед людьми с подносом, балансируя торт и надежды. Сегодня с микрофоном. На табличке рядом «Автор». На обложке моё имя. В голове тихий шепот: «Это не репетиция. Это правда».

— Привет, — сказала я. — Я Вика, и я…

Раньше ответ был бы простым: «…официантка на чужих свадьбах». Но этот период закончился вместе с иррациональной верой, что чужая любовь заразна.

— …человек, который слишком много времени провел рядом с тортами и клятвами, чтобы не начать записывать это как научное исследование.

Зал засмеялся, микрофон потеплел в ладони. Я выдохнула, кажется, впервые за много дней.

Я читала куски книги. Про ДК «Нива», где сказка держалась на изоленте; про клуб «Зависть богов», где любовь пахла блёстками и ментолом; про гусарскую свадьбу, где корсет победила гравитация; про невесту, которая бежала за салфетками, будто за судьбой. Люди то хохотали, то кивали, те самые кивки, когда кто-то узнает собственную историю, просто слегка окрашенную.

Потом начались вопросы, лавина человеческого любопытства:

— Вы сами ещё хотите свадьбу?

— После всего увиденного вы верите в брак?

— А Кирилл сейчас с вами? Он ведь… ну…

Смех в зале стал тише, ожидающий.

Я улыбнулась так, будто держу равновесие на канате.

— Свадьбу я пока не хочу, — сказала я. — Я хочу честную жизнь. Если к ней однажды приложится платье и ЗАГС, я приму подарок судьбы, не откажусь. Но писать книгу про свадьбы и мечтать о своей, две разные профессии.

На вопрос про брак ответила:

— Я верю в человека. В его способность чинить ошибки, расти, меняться. Брак — одна из форм. Кому-то подходит, кому-то нет. Это не обязательство счастья, а договор о взаимной неидеальности.

На вопрос про Кирилла то, чего ждали почти все:

— Кирилл сейчас в другом часовом поясе, — сказала я. — Он снимает чужие семьи, ловит чужой свет. И мы договорились: в этой книге он не герой романтической комедии. Он человек, который умеет видеть. Иногда это романтичнее любой фотозоны с аркой и лампочками.

Где-то в углу Вера вытерла глаз тыльной стороной ладони, сделав вид, что это пыль.

Хотя мы обе знали: пыль в «Софии» не задерживается. Только чувства.

* * *

После официальной части начался марафон автографов, тот самый момент, когда ты понимаешь: книга действительно вышла в мир, потому что мир начинает говорить с тобой в очередь.

Люди подходили по одному, по двое, иногда целыми мини-группами, как команды по спасению собственной семейной истории. У кого-то книга была ещё хрустящая, у кого-то уже с загнутым уголком и пятном кофе. Некоторые протягивали мне блокноты, листочки, открытки, будто я была нотариусом смешных судеб.

Истории лились, как шампанское без ограничений:

— Мы поженились через три месяца после того, как развелись… — девушка смеялась, а парень стоял рядом с видом «так получилось, зато теперь живём нормально».

— Я ушла с собственной свадьбы, — сказала другая, — но зато теперь у меня кот и нормальная психотерапевтка. Честно, лучшее решение.

— Мы десять лет живём без росписи, — призналась пара лет под сорок. — Купили книгу, чтобы понять, считаемся ли мы… ну… хотя бы экспериментом?

Я подписывала, чувствовала их тепло, иногда добавляла фразу, которую уже можно было печатать на мерче:

— Главное, не делать из свадьбы KPI.

— И не превращать отношения в CRM, — добавляла иногда. — Там всё равно всё зависнет.

Очередь не кончалась. Она была как река: поворачиваешь голову и там уже новая группа, с новыми вопросами, новыми кольцами, новыми сомнениями.

Где-то ближе к финалу ко мне подошли они. Наша пара «через пятьдесят один год». Сегодня уже в статусе «официальные». Кольца блестели на руках, но важнее было то, как они держались друг за друга спокойно, как за перила своей собственной жизни.

— Нас уже прочитали внуки, — сказала женщина с гордостью, будто речь о научной статье. — Сказали, что это самый смешной эпизод в книге.

— И самый правильный, — добавил мужчина. — Спасибо, что записали. Теперь если что, всё задокументировано. Никто не отвертится.

Я улыбнулась. В такие моменты даже мой внутренний циник садится в угол и пьёт воду с лимоном.

Сбоку Марина уже обсуждала что-то с человеком в костюме и с бейджем «издательство». Размахивала руками, как будто продает не идею, а мини-вселенную.

— Да, у нас есть планы на вторую книгу, — говорила она уверенно. — Серия. Можно про разводы. Можно про родителей. Можно про «чужие дети, я и…». Там место для нового имени, да-да, мы оставили слоты.

Я сделала вид, что не слышу. Правильные авторы так делают, будто случайно, но так, чтобы одно ухо всё-таки ловило. Но честно? Внутри что-то радостно дёрнулось, как кошка, которой принесли пакет с кормом.

Это значит: история правда не закончилась. Она просто сменила зал и ждёт следующую сцену.

* * *

Вечером я оказалась на свадьбе. Фраза до боли привычная для моей жизни, если бы не одно маленькое, но эпохальное «но»: впервые, как гостья. Не в униформе. Не с подносом. Не с лицом «кто уронил салфетки, тот моё проклятие».

А в платье. В платье, которое я выбрала не по критерию «не жалко запачкать кремом с торта», а по критерию: «мне в нём хорошо — и хватит оправдываться».

Свадьба была маленькая, почти камерная. Тот самый ЗАГС наших «пятьдесят один год +». После росписи, ресторан, немного устаревший, но честный:

скатерти, которые видели многое

еда, которая подаётся горячей, а не «погодите, сейчас вынесем для контента»

музыка, которая не притворялась модной, а просто старалась быть приятной

Я сидела рядом с их внучками. Девочки-блёстки, мини-инфлюенсерки, которые снимали всё подряд: от тарелок до бабушкиного смеха. В сторис они подписывали:

«Наши наконец-то поженились». Без пафоса, без глубоких метафор, просто, как факт долгожданной вселенной.

Ведущий был самый нормальный из всех возможных нормальных ведущих. Не пытался быть стендап-комиком. Не заставлял людей петь караоке под угрозой «а сейчас скажет тост тот, кто хуже всего спрятался». Он просто давал залу быть самим собой, редкий навык для этой профессии.

В какой-то момент объявили:

— А сейчас невеста бросит букет!

Внуки завизжали.

Женщина, которой семьдесят, рассмеялась и сказала:

— В мои-то семьдесят кого я ещё должна бросать? Если кто хочет — подходите сами, поговорим!

Но букет всё равно полетел, символы требуют кормёжки. Несколько девушек дернулись. Я — нет.

Я не ловила знаки. Не сверяла взгляды: «А вдруг это судьба?» Не пыталась угадать, где на этой свадьбе спрятано мое будущее. Не строила сценарии «если вдруг».

Не мониторила каждый жест Кирилла, хотя его не было рядом, привычка могла бы включиться.

Вместо этого я… танцевала.

Танцевала с невестой, которая сияла сильнее всех люстр. Танцевала с внучками, которые пытались научить меня движению «как в TikTok, только быстрее». Танцевала с каким-то дядей, который рассказывал, как они с женой сорок лет ругались, но всё равно сегодня пришли вдвоём, потому что «хорошие привычки трудно бросить». Танцевала одна, когда диджей включил странную смесь ретро, попсы и случайного хита, который я узнала только по припеву.

И где-то между поворотами, смехом и чужими историями я поймала себя на простом и невозможном состоянии: мне спокойно.

Не потому, что я решила «держаться». Не потому, что «надо быть сильной». Не потому, что «я всё поняла про любовь». А потому что внутри больше нет той нервной гонки на выживание:

найди знак, найди смысл, найди своё место прямо сейчас, иначе поздно.

Сегодня не поздно. Сегодня просто жизнь.

Свадьба была чужой. Но жизнь моей.

* * *

Дома я сняла платье. Аккуратно, без той поспешности, с которой официантки обычно меняют униформу после смены. Поставила его на спинку стула, будто прощалась не с вещью, а с ещё одним слоем старой жизни.

Открыла заметки.

Новая строка. Новый номер. Новый я.

Я набрала: «Запись № 201.

Любовь — это не свадьба.

Не платье. Не букет. Не удачно подобранный плейлист и не фотограф, который умеет ловить свет.

Любовь — это способ жить в диалоге с собой и миром. Способ не убежать от себя, когда становится громко. Способ не раствориться в другом, когда становится тихо.

Иногда — вдвоём.

Иногда — в одиночестве.

Иногда — через тысячи километров и восемь часовых поясов.

Любовь — это не Кирилл. И не Степан. И не Игорь.

Любовь — это то живое, что у меня внутри не умерло, даже когда я сама от негоотмахивалась.

Я не „не вышла замуж“.

Я вышла из иллюзий.

Я не та, кого оставили.

Я та, кто осталась.

На своих ногах, в своей квартире, со своей жизнью.

У меня есть дом, книга, работа, люди, которых я люблю, и города, куда я ещё поеду сама, по собственному расписанию, а не по чьему-то „под меня подстроишься?“.

Я не невеста. Я автор. И, кажется, это только первая часть».

Я поставила точку уверенную, ровную, как дверной щелчок в конце важного разговора. Посмотрела на неё. И впервые за долгое время точка не пугала. Точка была просто точкой. Знаком, что я могу продолжить, когда захочу.

В этот момент телефон пикнул. Сообщение от Кирилла.

Фотография: китайская свадьба, неоновые вывески, красные фонарики, невеста в белых кроссовках, жених в чёрных кроссовках с золотыми драконами.

Они держатся за руки, как будто для равновесия, а не ради жанра.

Под фото — одна строка:

«Ну что, готова ко второй книге про чужие свадьбы?»

Я задержала дыхание на секунду. Улыбнулась уже на две.

И написала:

«Готова.

Но сначала — немного поживу в своей».

Нажала «отправить». Выключила телефон. Легла на кровать, подтянула на себя плед.

И впервые за очень-очень долгое время тишина вокруг была не пустой, не одинокой, не вопросительной. Такой тишиной обычно начинается новая глава, не когда «надо», а когда действительно есть что в неё вписать.

Дополнительные материалы

Без описания

Без описания

Без описания

Без описания

Оглавление

Глава 1. Танцы — это моя жизнь

Глава 2. Ещё одна история Веры

Глава 3. Двое трусов и конфета

Глава 4. Новоселье втроем

Глава 5. Утро на троих

Глава 6. Первые столкновения

Глава 7. Кофе с Игорем

Глава 8. Бар после сказки

Глава 9. Сосед по тишине

Глава 10. Гусары не отступают, они атакуют

Глава 11. Треугольник в дождь

Глава 12. Ключи от мудрости

Глава 13. Свидание с законом

Глава 14. Рубашка и обморок

Глава 15. Кухонная система 4–2–1

Глава 16. Пять вопросов и одна футболка

Глава 17. Ругань на свадьбе

Глава 18. Три угла и одна прямая

Глава 19. Объяснение пустое

Глава 20. Правка будущего

Глава 21. Книга чужого счастья

Глава 22. Полевые исследователи счастья

Глава 23. Редактура правды

Глава 24. Китай, который мы не берём

Глава 25. Чужие свадьбы, я и Кирилл

Дополнительные материалы