Хрупкий мир: СтеклоВатный Writober-25 [Анастасия Стеклова] (fb2) читать онлайн

Стеклова Анастасия Хрупкий мир: СтеклоВатный Writober-25

Вместо предисловия

"И снова наступил октябрь, а это значит, что писатели и художники вновь прокачивают свой уровень мастерства и красуются техниками в рамках самого осеннего челленджа!

И я вновь пробую свои силы, так что у моего сборника "Проклятие разума: СтеклоВатный Writober-24" появился братик под кодовым названием "Хрупкий мир". В прошлый раз я творила много триллерного, мрачно-фантастического и чуть-чуть юморно-мистического. Мне очень понравилось! Поэтому на этот раз я вписалась в организаторство…

Как меня понесёт по форме, сюжетам и жанрам, я не знаю. Не говоря уже о том, сумею ли рассчитать силы. В любом случае что-то получится, и, возможно, на этот раз я больше склонюсь к стороне тепла и света, потому что параллельно я пишу хоррор-драбблы, все ужасы там.

Точим перья и начинаем игру!

Хотела придумать свои темы, но забегалась, в итоге взяла эти:

Удачи всем нам!"

Именно так начался мой сборник в конце сентября 2025 года, и в итоге Writober-2025 завершился, как рано или поздно завершается всё. Предлагаемые рассказы были написаны именно во время челленджа и немного после в ноябре, потому что автор усталь. Тем не менее приятного вам чтения!

1. Поцелуй, что острее ножа

Аксель не знал, что так получится. Точнее, он мог бы догадаться, он же читал об этом, сидя за старинным дубовым столом в не менее старинной академической библиотеке, где, казалось, самому воздуху несколько сотен лет, не говоря уже о пыли. Но… но он опять предпочёл остаться добровольно слепым. Предпочёл делать то, что от него хотят, и быть тем, кого хотели видеть.

Мариса тяжело дышала. Так могла бы дышать гора, готовясь извергнуть из своего нутра тучи пепла, способного легко затмить солнце и устроить бренной земле круглогодичную зиму, и потоки лавы, которые не сочтут за труд уничтожить всю деревню, раскинувшуюся у подножья.

Это Аксель во всём виноват.

Мариса была младше его на курс. Её привела мать, причём с каким-то особенным сообщением: Аксель слышал, проходя мимо самой страшной двери — двери в преподавательскую. Родня Марисы были простыми ремесленниками, в то время как Аксель и его друзья происходили из более или менее известных родов волшебников. Ну как друзья… Они были ровесниками, они в беззаботном доучебном детстве ходили друг другу в гости — вместе со взрослыми, которые пили чай и не только чай, обсуждая очень важные взрослые темы вроде магического кризиса, политики и слишком больших благ для выходцев из среднего сословия. Им, детям благородных семей, полагалось дружить. Хотя Офелия была заносчивой и немногое видела дальше своего чистенького вздёрнутого носа, Трисс любил взрывать лягушек и ежей, Маркус и его сестрёнка-близняшка Маргарита и вовсе были ходячей катастрофой, достававшей своими фокусами даже уважаемых всей страной седовласых профессоров. Андреа, Хелена и Ганс не творили гадостей, не плевались едкими высказываниями, да и вообще зла не вызывали, однако были… да просто бесцветными, как вода в стеклянном графине.

Аксель и его компания вместе сидели на лекциях, вместе склонялись над котлами, вместе переписывали свитки, выполняли задания, мастерили модели, учили руны и заклинания… Они всё ещё были детьми, глупыми и мало что знающими, но чувствовали себя такими взрослыми! Ведь они учились, ведь они исполняли свой долг! С каждым днём они становились умнее, с каждым днём знали всё больше. По крайней мере, большую часть времени, когда не решали прогуливать какую-нибудь историю возникновения ковенов или теоретические основы трансформации, играя в карточные игры внутри башни.

А Мариса была совсем не как Аксель, Офелия, Трисс и остальные. Такая… простушка. Неизящная, неаккуратная, слишком громкая. Лицо и вовсе лишено благородства: загорелое, в конопушках, с носом-картошкой. За всё хватается, иногда роняет, вопросы глупые задаёт. Девчонки про неё сплетни пускали, одна забористее другой. Мальчики дёргали за худенькие мышиного цвета косички. Близняшки Маркус и Маргарита однажды и вовсе до полусмерти напугали в туалете, подложив бомбу-осьминожку.

И как увидела Мариса Акселя, так и начала ходить за ним хвостиком. Он сначала прогонял её, а его приятели посмеивались над безродной малявкой. Потом Аксель и Мариса потихоньку начали общаться. Обсуждали книги. Сидели под большим дубом. Мариса собирала цветы и листья для своих бесчисленных гербариев и показывала самые выдающиеся находки Акселю. Он ничего не понимал, но хвалил. Травники — странные люди.

Аксель — очень редко, правда — почитывал ей свои кривые стихи. Поэзия была делом несерьёзным, особенно для настоящего волшебника. Это ковену бардов полагается стишочки писать. А чтобы какой-нибудь Аксель, или Маркус, или Трисс стихи писал — вот это глупость. Аксель сам это понимал. Но всё равно писал дурацкие глупые стихи и читал их Марисе. А ей нравилось. Ей, наверное, нравилось вообще всё, что делал Аксель. Даже когда он кидал монетки в статую Великого Парацелиуса Синезубого, стараясь попасть в широкие голенища его сапог. От старшаков узнал, что это может принести удачу, хотя вера в приметы тоже не для волшебников, как и стихи. Это были всё ещё по-детски беззаботные начальные курсы академии.

Но время шло, и Аксель начал чувствовать, что на него давят. Ему надо стать благородным волшебником. Ему надо вращаться среди достойных людей. Ему надо лучше учиться и не отвлекаться на ерунду. У его родителей давно были вполне конкретные планы на отпрыска. Приятели начинают смеяться уже над Акселем, а не вместе с ним. Акселю надо меняться в нужную сторону.

И Аксель отверг Марису.

Нет, она не обиделась на него. По крайней мере не подала виду. На общих лекциях в большой зале, где собирались учащиеся всех курсов, она садилась позади него и сверлила глазами затылок. Он натыкался на неё в коридорах, в саду, на лестницах. Она кротко смотрела на него и ничего не говорила. А он говорил. Иногда. В основном грубо. Потому что рядом были или близняшки, или Трисс, или Офелия. Офелия стала неожиданно мягче к нему. Они постепенно сближались. Сидели вместе, гуляли вместе, всё чаще просто молчали наедине друг с другом. Порой целовались. Пока без языка. Вроде с языком можно только настоящим взрослым, хотя Трисс хвастался, что у него были с девушками и куда более взрослые вещи. Но вряд ли Офелия разрешила бы такие вещи Акселю.

Иногда она рассказывала старинные легенды о большой любви, которая разрушает самые сильные чары. При этом добавляла, что такое доступно лишь избранным, чистокровным волшебникам, и что так говорит её мама. Когда Аксель писал об этом родителям, они отвечали, что и так планировали в будущем их поженить, и это здорово, если в браке благородных волшебников будет место любви.

В конце концов, будущее Акселя было уже решено, когда он родился, ведь он же родился в семье волшебников. Он так думал всю жизнь. Он должен быть благородным волшебником, и должен подтверждать это в глазах остальных.

А Мариса… Она здесь благодаря решению Всесовета открыть места в академии для безродных носителей магического дара. Это в конце концов далеко не правильное решение.

Когда их группе торжественно вручали грамоты об окончании низшей ступени магического образования в большой зале, где собрались все учащиеся академии, глаза Марисы были полны слёз. Она думала, что больше никогда не увидит Акселя.

А Аксель решил учиться дальше. Поэтому осенью он снова вернулся в академию лишь для того, чтобы составить программу с несколькими преподавателями, поскольку продолжать обучение ему предстояло на севере. Каково же было удивление Марисы, когда она случайно столкнулась с ним! Аксель не представлял, что можно так радоваться встрече с человеком… И пускай он старался держаться отстранённо, всё же отсыпал ей немного искренних вежливых слов.

Кто же знал, что именно в этот день на академию нападут демонопоклонники, и это событие разделит жизнь их страны на до и после…

Мариса тяжело дышала. Её покрытые чешуёй горячие бока вздымались, точно паруса, надуваемые ветром. Длинный хвост тревожно мотался из стороны в сторону, разметая каменное крошево, рассыпавшиеся листы бумаги и осколки витражей. Глаза уже не вращались как бешеные, но по-прежнему часто и как-то особенно грустно моргали. Зубы — треугольные, острые, большие — как-то жутко и естественно торчали наружу. Мариса постоянно открывала и закрывала рот, пытаясь понять, в каком же состоянии ей уютно держать челюсти. Но уютно не было. Ни в какой позе, ни в каком положении. Ни в этом теле вообще. Оно огромное, и горячее, и длинное, и широкое, и опасное, и разрушительное, и страшное, и величественное. Совсем не для неё. Она не такая.

Маленькая несуразная девушка обратилась в большого внушающего трепет дракона, когда один демонопоклонник парализовал её магией, пока другой вытолкнул зазевавшегося Акселя с лестницы.

Противники светлой магии отступили, но и академия была разрушена. Она стояла здесь только лет, через неё прошло столько же учащихся, столько блестящих преподавателей озаряли её стены светом своего ума…

Кто же знал, что всё на самом деле так непросто. Кто же знал, что источник дара Марисы, открывший ей ключ в обитель настоящих волшебников — проклятие. Кто же знал, что её чувства были настолько сильны, что…

Впрочем, нет. Нет, нет и нет! Аксель мог бы узнать об этом. Он мог бы это знать, если бы не был так слеп. Если бы не хотел быть тем, кем его желали видеть. Если бы… если бы он слушал себя самого, а не Офелию, Трисса, близняшек, родителей, доброжелательных родственников, родителей своих приятелей, некоторых преподавателей, своих однокурсников, однокурсников Марисы…

Теперь поздно. Проклятие необратимо. Всё это время Мариса держала его в себе, но всё-таки выпустила.

Теперь эта смертоносная зубастая гора и есть Мариса. Она всё понимает. Всё слышит. Но никогда не сможет ничего сказать. Пока что помнит, кто она, что было вчера, позавчера, все эти годы. Но со времени начнёт забывать. Человек умрёт, дракон расправит крылья.

Но пока Аксель видит в жёлтых глазах ту смешную неуклюжую девочку. Грустную девочку постарше, которую просит уйти с лестницы. Печальную девушку, думающую, что они с Акселем больше не увидятся. Он ведь настоящий волшебник, а она сможет быть максимум знахаркой, что лечит людей.

Аксель теперь взрослый. Он сам принимает решения. Не оглядываясь на приятелей. Их больше нет с ним.

Он осторожно приближается к большой зубастой пасти, которая нервно раскрывается и открывается. Чешуя — не нежная кожа, как у Офелии, и губы, такие же чешуйчатые, едва заметны.

Аксель касается руками жёстких и горячих драконьих щёк. Приоткрывает рот и медленно приближает его к пасти, неосторожное движение которой легко сдерёт с его черепа кожу и мышцы. Губы касаются твёрдой, но всё же влажной десны. Язык задевает острые зубы. Чувствуется вкус крови. Его крови. Ужасно горячо и солёно.

Аксель целует Марису. Целует, хотя это причиняет ему боль. Этот поцелуй острее ножа, горячее пламени, и в нём больше печали, чем в трагедиях бардов из навеки канувших в прошлое времён. И больше радости, чем в некоторых современных бардовских песнях.

Аксель целует Марису. Мариса целует Акселя. Что ждёт их теперь? Марисе придётся покинуть мир людей и лететь к другим драконам, чтобы её не убили за разрушение академии или ради зубов и костей, что так ценятся в зельеварении. Акселю придётся поступить на службу и использовать магию в бою, ведь демонопоклонники желают призвать нежить и захватить с её помощью власть в стране.

Они теперь взрослые.

Они больше не увидятся.

Всё изменилось. Детство кончилось.

Поэтому они целуются до боли, до крови.

2. Мои демоны умеют плавать

Мои демоны умеют плавать. Плещутся в морской воде под алыми лучами заката, как ребятишки в жаркий полдень, брызги поднимают, смеются так звонко, радостно. Не по-бесовски, не по-нечистому. Вправду как ребята малые, босоногие да бесштанные, в речушке-то. Помню, всегда в нашей речушке ребятня крестьянская плескалась. Я слышала, как весело и легко им было. Простое счастье простой жизни. От зари до зари, худая избёнка, поле, наказы старших, гогот гусей, кудахтанье кур, палящее солнце и мошкара…

Моя-то семья зажиточная была. Меня в поля не гнали, незачем было. Все младые годы свои я в горнице сидела да рукоделием занималась. Хорошо выходило, батенька хвалил, да продавал кому-то, да мне новый урок потом давал. Старшие-то мои сестрицы замуж повыходили, братья отцовскому ремеслу да делам учились. А я сидела одна за вышиванием. За окном шумела жизнь, распускались листья, расцветали цветы, наливались соком яблоки да груши. Тянуло на волю меня страшно, так бы и обернулась птицей, чтобы улететь. Да не пускали меня. Так, одинокая, ветрами не ласканная, солнцем не целованная, и в юность короткую вошла.

Странная она, мачеха-судьба. Кто-то всю жизнь по лихим местам ходит, и ничего-то с ним не случается. А я-то всего раз отпросилась у батеньки — с девками на Ивана Купалу цветок папоротника поискать. Он, конечно, смеялся надо мной: куда, мол, тебе, Аксинька, в чащобу за цветком идтить, ты ж трусихою уродилась.

Но настояла я на своём. Всегда-то слова поперёк молвить отцу не решалась, а тут мне точно нечистый в загривок впился. Может, так оно и было.

Слухи ходили упорно, что нет в лесу никакого цветка. А меня всё равно в самое сердце леса несло, точно голос какой манил, точно я сбежать хотела. Добралась до опушки, а там под лунным светом среди листьев перистых цветок качается. Алый, как заря, и горячий, как костёр. Я его сорвала — и мигом назад, не оборачиваясь. А за спиной — шепотки, смешки, брань, и холодком веет, и точно лапы схватить меня хотят, и точно глаза сверлят злобно. Оборачиваться никак нельзя мне — тогда нечистая сила заберёт меня и утащит в Навь. И бегу я из последних сил, цветок драгоценный сжимаю.

Да не добежала я — споткнулась о корень.

Ежели годами в горнице сидеть, бегать резво, как олень лесной, не научиться.

Мои демоны умеют плавать. Я плавать не умею. Откуда мне, когда я и пальцами ноги ни озёрной глади, ни речных волн не касалась? Захотели бы чистоту мою водой проверить, так я непременно бы утопла.

Весть о том, что не добежала-то Аксинька, дочь Панкрата-торгаша, с цветком папоротника до выхода из леса, расползалась по деревне, что пожар. Батенька меня за косу в чулан оттащил, да там запер крепко-накрепко, ни еды ни питья не давал. И снова свет я могла лишь через окошко видеть, только маленькое оно было, у самого потолка, да и не окошко, а щель между брёвнами.

Ходил за дверью моей, добротной дубовой да с засовом тяжёлым, отец Пафнутий, всё молитвы бормотал, кадилом махал да травы какие-то неведомые жёг. А я всё просила его:

— Скажите батеньке могу, что я более никогда далее двора не ступлю и готова и днём и ночью вышивать и двойной и тройной урок, пусть только выпустит меня!

Но отец Пафнутий только отговаривался:

— Нельзя, не велено.

Так день прошёл, другой, а там третий наступил, да только не поменялось ничего.

И такая меня обида взяла за обращение со мной неласковое, за годы мои погубленные, за несчастливую мою судьбу, что чёрная лоза злобы, в чаще леса подцепленная, в сердце моём проросла и в голову ударила.

Встала я с мешка, где зерно лежала, подняла голову, руки раскинула и вскричала:

— Коли дом — тюрьма каменная, пусть горит ярким пламенем!

И тотчас родительская изба вспыхнула. Огонь пробирался по сосновым брёвнам, хрустел утварью, жевал льняные половицы, сжигал и занавески, и рушники, и рубашки, и платья. И прялку, и пяльцы, и ситец, и шёлковы нити.

Рухнула дверь в мою темницу, выбежала я со двора. Подол моего сарафана горел, так я его оторвала и прочь бросила. Коса моя растрепалась, так я выдернула ленты и пошла простоволосая. Злоба моя горела вместе с избой, страшно хотелось мне её на белый свет излить, всех проучить, на всём честном народе мою обиду выместить.

Увидела я стаю гусиную и так сказала:

— Эй вы, гуси серопёрые, будьте волками серобокими!

И обратилась стая гусиная в стаю волчью, и побежали они людей грызть.

Увидела жирных свиней за забором и молвила:

— Ну-ка, порося, обратись в карася!

И все свиньи до одной обратились в рыб и попадали в грязь.

Ехала мне навстречу телега, мужик лошадкой правит, так я приказала:

— Конь ты сивый, встань ко мне боком да лети галопом!

И лошадь понесла, телега опрокинулась, мужика придавила.

Над всей деревней вой и стон людской поднялся.

А кто поглазастей был да посообразительнее, тот смекнул, что оно, верно, моих рук дело.

— Ведьма! Ворожея! Аксиньку бес попутал, так она избу подожгла да волков позвала!

А я будто того и ждала. Припустила со всех ног да и скрылась в лесу, где цветок папоротника нашла.

Впустила в своё сердце тьму, так теперь и сама слугой лукавого стала, и друзей среди нечисти завела.

Так и дошли мы лесами да полями, да малыми городами, до Чёрного моря.

Мои демоны умеют плавать.

Я сижу на песчаном берегу в одной рубашке, мои босые ноги освещают последние лучи солнца. Тёмное времечко наступает. Наше времечко.

3. Увести за дикими гусями

На северо-западе влияние радиационного облака было куда меньше, чем в Центральном Нечерноземье, поэтому биостанция осталась действующей. Правда, народу там теперь работало мало, и обшарпанные стены вкупе с деревянными сарайчиками после родного моему сердцу чистенького выбеленного офиса нацпарка казались воплощением той самой безнадёжной глуши с плохой связью и ужасной инфраструктурой, которая отпугивает молодых полевиков, остающихся в итоге в родных краях или мигрирующих к югу, хотя их помощь ой как пригодилась бы на севере. Но тащить учёных силками — дело бесполезное. Наука и так практически голый интерес с минимальным количеством получаемых денег. Ежели убить в себе всякое желание познавать мир, часами топая по грязи, на холоде, да ещё и с тяжеленным рюкзаком… Зачем тогда этим заниматься? Всегда можно уйти на куда менее тяжёлую и намного более сытую работу. На заводе в чашки Петри капать, в кабинете за пробирками в халате сидеть, да хоть экскурсии по зоосаду водить. Это не лес, и не болото. Тебя от мира прячут стены.

А на самом деле на севере неплохо. Да, прохладно, и тучи, и комарьё тут злющее, и кругом сплошь сосны да ели, а не берёзы с дубами и липами, и болота встречаются чаще озёр, и озёра даже на вид ледяные.

Зато море недалеко. Всего-то сотня километров. Правда, Белое. Для моей страдающей щитовидки лучше Чёрное, но там мне как специалисту по земноводным делать нечего.

Но тут появились они.

Честно, не то чтобы я прям уж интересовалась, где какие животные ушли, хотя когда-то я запоем глотала всю информацию… Нет, больше не интересно. Мне не интересно. Слишком много негатива. Мой участок мозга, отвечающий за эмоции, нехило так коротнуло. И очень часто мне становится всё равно, в каких условиях я нахожусь и в какую даль иду. Я очень быстро со всем смиряюсь, но и очень малое количество вещей способно меня удивить и тем более как-то обрадовать.

А они удивили. Не обрадовали, правда, меня же мало что радует, но приятно удивили.

Гуси. Целая стая на берегу ближайшего к базе озера. Конечно, тут мало кто есть, но всё же мы люди, а я не понаслышке знаю, что дикие птицы осторожны. И так странно было видеть их здесь, на одинокой холодной земле, со знанием того, что многие природные экосистемы южнее и западнее сплошь пропитались радионуклидами, в то время как из этих мест гуси улетели ещё до прилёта бомб. Да даже прихода нового президента.

Я в гусях, честно, не разбираюсь. Вроде бы серые. Но, может, и гуменники. Последние мельче.

Надо бы щёлкнуть и послать знакомым орнитологам.

У меня фотоаппарат, скажем так, не продвинутый. Не для птиц. Дальнобойные объективы стоят ого-го, я слишком нищая и жадная для подобных трат. Так что для нормального снимка придётся подобраться поближе.

Тактика стандартная: подъём до зари, термобельё на худосочное тело, свитер и леггинсы на термобелье, сверху стандартный камуфляжный костюм, который не жалко, а на костюм маскировочную сеть — так, на всякий. Пешком до озера, потом на корточках в кусты и там залечь: ждать, пока гуси пойдут кормиться.

Всё бы шло хорошо, но меня заметили. То ли самка, то ли самец, у этих, в отличие от домашних, не разобрать. Только по размерам, так я по размерам вид определить не могу.

Шею тянет, шипит. Крылья дёргаются. Одинокий рейнджер, без поддержки.

Меня гусём не напугать: шея у него, конечно, длинная, выдающаяся по сравнению с уткой, только мои руки и того длиннее. Хватать прямо у зоба — и дело с концом. Это не дебелый домашний увалень. Дикари мельче и стройнее.

Впрочем, рейнджер неопределённого пола был не прост. Ему же надо было меня в лучшем случае прогнать, в худшем хотя бы задержать. Так что в конце концов мне пришлось пойти на мировую и вылезать из кустов. Хоть фотографии сделать удалось: размазанные, с нечётким фокусом, но всё же дикие гуси на них присутствовали.

Можно было с чувством выполненного долга идти досыпать.

Долго или коротко ли продолжалось медленное решение гусиного вопроса, но в итоге пришли мне ответ и указание аж из Польши: серый гусь, необходимо закрепить маячок и проследить за миграцией.

Миграция, конечно, дело такое. Всё же по стране жёг сентябрь, хотя многое из того, что могло гореть, уже пожгла радиация. И ежели гусей сюда под конец лета занесло, действительно было бы любопытно, чего они дальше собрались делать.

Установить маячок? Ну и задачки у вас, пан орнитолог…

Честно, не умею я с птицами работать. Вот лягушки — дело понятное. С лягушками можно сурово, но нежно. А с гусём? С одной стороны он-то убить тебя хочет, а с другой тоже хрупкий: ну что стоит ему череп случайно раздавить? Или крыло вывихнуть? Гусь со сломанным крылом не жилец. Кости у птиц лёгкие, кожа тонкая. Право, возиться с ними тяжело, ни за что бы этим не занималась. Но вот попросили.

И опять передо мной был тот Рейнджер. Я на этот раз мысленно собралась: гусь не тигр, насмерть не загрызёт. Надо схватить покрепче и лепить жучок на лапу. Смахнуть он его не сможет, штука хитрая. Зато теперь будет светиться точкой на планшете. Нужен маршрут? Получите, распишитесь, укажите соавтором в статье, особенно если она у вас индексируется в РИНЦ, а лучше в Scopus.

В общем, я не думала, что будет легко, но вышло ещё хуже: когда я Рейнджера поймала, он начал истошно вопить. Причём громко и не так, как классически кричат гуси. Он именно вопил. Как можно догадаться, неспроста. Так я узнала, что гуси как мушкетёры: один за всех и все за одного.

Гуси, конечно, не тигры, но аптечка мне пригодилась. Маячок я Рейнджеру установила, теперь он у меня гулял по карте. Адрес переслать — плёвое дело. И к чёрту этих птиц.

А потом дикие гуси улетели. Я не грустила, мне было всё равно. У меня были мои лягушки, которых надо было успеть изучить, пока не пришли настоящие холода.

Спустя три месяца, когда я уже давно торчала дома практически без работы, если не считать оформление результатов, которых было чуть больше чем до кучи, мне пришла ссылка. Из Польши. Про гусей. В том числе про Рейджера.

Странное дело, но эти ребята сумели на территории, наиболее пострадавшей в ходе последней войны, найти такой уголок, где уровень радиации был минимальным, и остаться там зимовать. Словом, они привели нас к оазису среди пустыни.

А Рейнджер, судя по тексту, женой вожака оказалась. Видимо, тот, кто мне в тот раз ухо едва не оторвал, был оскорблённый муж. Вообще, говорят, у гусей всё сложно: иерархия покруче, чем в волчьей стае. Хорошо хоть волчьи зубы отсутствуют.

Наверное, будущей весной я за лягушками не поеду. Собираюсь отправиться вслед за дикими гусями.

4. Властелин ничего

Вы наверняка слышали: вот есть дом — дух, обитающий в нём, называется домовой. Баня — в ней банник. Когда у людей, тогда ещё живших в избах, был овин, или гумно, где, знаете ли, снопы сушили прежде, чем обмолотить, — вон там жил овинник. На дворе — дворовой. Всё просто — какой дух где обитает, по тому месту его и величают.

Вот появились конторы бюрократические, со шкафами да бумажками — поселился там конторовой. На станции дорожной, где лошадей меняли, — станционник. В лагерях для ссыльных — лагерюха. В университетах и вовсе духов появилось видимо-невидимо, от аудиторских и коридорских до буфетниц и библиотекарьских… Кстати, приятно познакомиться, я она и есть. Да… А потом и другие заведения построились, там свои духи завелись — магазинские, аптекарники, больничницы, школьниковские… Много всех. Где постоянно много людей, там начинает зарождаться свой особенный дух. Где вольный, где уютный, где пахнущий свежо и пряно, где спёртый, веющий дотошностью и крючкотворством. Собственно, мы.

Да, духи мы. Не злые, конечно, хотя и прям уж мягкосердечным добряками себя не назовём, что уж кривить душой. Духом, точнее.

Предметами владеть мы не можем. И место, где обитаем мы, по сути никак не наше. Есть место — есть мы. Нет места — и нас нема.

Как же так, скажут некоторые, можно быть кем-то, когда ничего и иметь-то не можешь. Как можно быть властелином целого ничего? Даже самый неимущий человек может сказать, что у него хоть одежда есть. И он сам. А мы? Ни тела, ни формы, ничего.

Ан нет, не всё так просто!

Мы, господа наши физически существующие, владеем Мыслью. Во как, хорошо обитать в библиотеке… Владеем вашими словами, которыми вы наполняете помещение, вашим шёпотом, когда вас переполняют эмоции, вашими случайными воспоминаниями, навеянными встречей ваших очей со случайным предметом, находящимся под эгидой одного из духов.

И Мысль ваша долго ещё кружит по месту, даже после того, как вы покинете его.

Какой же прок от мыслей? А вот бывало, что вы приходите куда-нибудь, а вам р-раз — и идея в голову пришла? Причём у этой идеи растут явно не из того, что сами вы видели. Бывало? Вот то-то же! Кто-то Мысль пустил, а мы вам её и передали.

И пока люди будут собираться и наполнять места своим духом, будут и далее летать мысли, рождая новые идеи.

5. Звёзды в тумане

Уж не знаю, где я это впервые услышала, но есть такая байка, что если погрузиться в самый-самый глубокий колодец ясным днём, то из него будут видны звёзды. А ещё у японского писателя Харуки Мураками где-то в его книжном мире есть колодец, который стоит посреди тумана, а в нём, в этом тумане, ничего не видно, и если гулять в этом самом тумане, то можно случайно упасть в колодец.

Мне не понравился Мураками. Он какой-то очень долгорассуждательный. Хотя бабушке нравится. Собственно, я у бабушки его и прочитала, когда зашла на второй этаж за газетами для того, чтобы разложить на них помытые овощи. Второй этаж дома как-то сам собой превращался в склад вообще всего, от книг и лекарств до ветоши и всяческих инструментов. Зимой там под ультрафиолетовыми лампами стояла рассада кабачков и клубники. Летом в ящиках сушилась фасоль. Круглый год на сушилке висели полотенца, фартуки, вафельные салфетки. В ящике в углу прятались виниловые пластинки. Было бы прикольно их послушать, но проигрыватель давным-давно сломался.

Ещё на втором этаже третий год стояла большая надувная лодка в коробке, рядом валялись разборные пластмассовые вёсла. Это мой папа купил для рыбалки, но ему то было некогда, потому что завал на работе, то он как-то забывал, то мы уезжали в Краснодарский край. Жаль, я бы хотела прокатиться на лодке.

Лично я из книжек больше люблю Купера, Буссенара и Майн Рида. Немного обидно, что я не мальчишка и не в Америке, или в республике Оранжевой, а то тоже могла бы ползать по скалам и помогать бороться с плохими индейцами, бандитами и мошенниками, которые охотятся за бриллиантами кафрских королей.

За деревней просто луг, но можно думать, что это саванна, или прерии, или пампасы, и там водятся мустанги… Хотя, на самом деле, это просто луг, и там просто коровы.

На лето нам задали читать Карамзина, но он мне тоже не понравился, хотя я себя заставила дочитать. Иногда приходится заставлять себя делать то, что не хочешь, но от тебя требуют. Даже не иногда, а довольно часто.

Летом в деревне классно, даже если на постоянке я осталась всего на месяц. В городе душно и особо нечем заняться, потому что все мои так называемые подружаньки уехали. Я много гуляю и у меня цифровой детокс, чтобы не отвечать на сообщения подружанек с Египтов, Турций, Мальдив и прочих Майами. Пусть думают, что у меня совсем нет интернета. И больше не просят дать списать.

Конечно, надо работать в огороде и ещё по мелочи помогать, но это куда интереснее, чем убираться дома и бегать по магазинам за продуктами, потому что, раз я не учусь, то должна быть на хозяйстве. Да ну его! Зря хорошо училась, что ли?

Мальчишки, соседские которые, говорили, что в Верхнем пруду во второй половине дня хорошо ловится. Я решила проверить их слова. Правда, днём не успела, надо было картошку прополоть, поэтому пошла вечером.

Папа мне ещё давно выделил отдельную удочку, которую не жалко. Так-то мы вместе редко рыбачили, потому что я, по мнению папы, сильно шумела. Так что в итоге мы стали рыбачить отдельно.

Червей накопать не удалось, земля от жары была сухая и пошла трещинами, точно корочка бабушкиного яблочного пирога, поэтому пришлось катать хлебный мякиш в шарики.

С небольшим ведром и удочкой пошла на Верхний пруд. Телефон не взяла, потому что на моих старых шортах — которые не жалко, да, — были неглубокие карманы, а нынешние телефоны туда не влезают. Да и жалко, если уроню случайно, мне же мама говорит, что у меня руки-крюки, а телефон дорогой, мне с ним до старшей школы ходить.

Можно было бы подумать, что у меня не клевало, однако поплавок периодически уходил вниз. Вот только ловилась у меня сплошь мелкая плотвичка. Можно было бы, конечно, оставить, кошку покормить, но бабушкины кошки и так замечательно отъедаются на мышах и совершенно не вредящих огороду птицах, так что мелкую рыбу я отпускала.

А один раз мне удалось вытянуть аж самого ротана. Наверное, он заглотил плотвичку, которая заглотила хлебный мякиш. Правда, через секунду не было никаких ни ротана, ни плотвички, только пустой крючок.

Что ж, по крайней мере я знаю, что в Верхнем пруду живёт головёшка ротан, хотя соседские мальчишки знали это намного лучше меня, потому что притаскивали домой лещей и крупных плотвичек. Не то что мои… А если на Большом пруду ловить, можно и щучку вытянуть. Щучка мне не по зубам, наживки нет.

Пока я ловила, одновременно и успешно и безуспешно, наступили сумерки. Густые, как желе смородиновое. Собственно, и когда я шла, солнце уже заходило, а сейчас тем более стало поздновато. Впрочем, что со мной случится в деревне? Это же не наш район, где иногда на дороге наркоман валяется. Зато маме до работы недалеко, а у папы машина есть.

Впрочем, бабушка могла начать беспокоиться. Поэтому я решила сворачиваться и побыстрее возвращаться, тем более как-то резко стало холодно, а у меня шорты короткие.

Когда я поднялась на склон, то увидела, что на землю опустился туман. Вблизи-то его не видно, а вдали он как молоко. На лугу за дорогой целое молочное море.

Я вспомнила, что есть тропка между домами, которая позволит мне дойти быстрее до дома. А домой ужасно хотелось, потому что когда я сидела внизу у кромки воды, мне было как-то ничего, а вот на дороге между холмами вечно задувал ветер, и сейчас он был особенно пронизывающим.

Спустя некоторое время я подумала, что идти коротким путём, возможно, была не лучшая идея: по тропинке давно никто не ходил, и там трава выросла мне по шею, и через неё приходилось буквально прорываться. А у меня в одной руке удочка, в другой ведро, пусть и пустое, и ноги голые. Дурацкие колючки чертополоха и тонкие края длинных листьев осок царапали мне кожу, комарьё попискивало над ухом, чихать желая на репеллент, которым я себя обработала накануне, но от злости я не обращала на это внимание. Я настоящий боец, как книжные герои, я не собираюсь отступать! Я иду через прерии, пампасы и саванну, я возвращаюсь домой с охоты! Больше половины пути пройдено, незачем поворачивать обратно. Хотя возможно присутствие листьев борщевика, после которого остаются ожоги, меня беспокоило… поначалу. Потом я вспомнила, что его сок опасен лишь на свету. А сейчас не то что темно, но даже очень туманно. Из-за этого плохо видно, но в конце концов главное ориентироваться по крышам.

И вот я никогда не забуду чувства, когда нога, надеясь нащупать переплетение сочных сырых стеблей, падает в пустоту, и заодно вместе с ней остальная часть меня.

Я не поняла, как я оказалась в ледяной луже и почему вокруг меня была абсолютная темнота. И комары немного пищат, но увидеть их невозможно.

Потом я начала щупать руками. Землянистое, даже илистое дно. Воды немного, примерно по локоть. Но если щупать сбоку, пальцы скользят по заросшим водорослями каменным стенам. Спустя некоторое время я нащупала стены почти везде вокруг меня и поняла, что я в колодце…

В колодце?

Да, точно, соседский колодец… Раньше люди туда люди ходили, но потом я перестала их там видеть. Потому что кончилась вода… Теперь понятно… И потому вокруг колодца выросла трава, и я его не заметила… Теперь всё понятно…

Что ж, как разведчик я очень хорошо замечаю детали. Но только я плохой разведчик, поскольку замечаю их не вовремя.

Очень странные ощущения, но вроде бы мне просто холодно. И очень тихо. Я совсем одна. Вообще мне нравилось быть одной, потому что это удавалось мне достаточно редко, и деревня дала мне кучу возможностей не слышать постоянно чьи-то вечные просьбы и замечания, но сейчас одиночество было мне не в сладость. Толку, если здесь тесно, холодно, темно, да ещё и вода? В сыром месте, где жужжат москиты, можно подхватить жёлтую лихорадку. Больной лихорадкой человек несёт бред и вращает глазами во все стороны. Спасти от жёлтой лихорадки может только хинное дерево, а я не видела, чтобы его продавали среди саженцев. Бабушке придётся очень далеко ехать, чтобы спасти меня.

К тому же в колодце совсем нет никаких книжек.

— Эй? — прикрикнула я в сторону противоположной стены. Мой голос отразился по запутанной траектории и пошёл куда-то наверх.

Тогда я подняла голову:

— Э-э-эй! Я в колодце! Кто-нибудь слышит меня?

Мой взгляд остановился. Но не потому, что наверху показалась чья-то голова. Нет, там никого не было.

И в этом была вся прелесть.

Я увидела ясное ночное небо и звёзды.

А ведь я точно помню, что до этого был туман и облака.

А теперь — звёзды.

Такие яркие. Буквально фонарики. Или дырки в дуршлаге, когда смотришь через него на лампу. Такая красота! Выходит, правда, что из колодца видно звёзды, когда их не видно просто с земли…

И Мураками, видимо, тоже верно сказал, что в тумане легко упасть в колодец.

— Эй! Я в колодце!

Но никто не подошёл. Даже обидно стало. Вот когда хочется, чтобы от тебя все отстали, постоянно лезут, а вот когда наконец-то нужно чьё-то присутствие, никого нет.

Ну и ладно, ну и пошли все туда же, куда все злые индейцы. Зато у меня есть звёзды.

* * *

Из колодца меня всё-таки вытащили спустя примерно час. Бабушка была вся бледная. Соседи собрались, спасатели — собственно, они-то меня и вытаскивали. Хотя ночь на дворе была. Даже родители приехали, чему я была очень не рада, потому что они хотели немедленно увезти меня в город. Спасатели удивились тому, что я ничего не сломала. Я тоже этому удивилась, потому что забыла проверить себя на целостность. Вообще странно, почему я не испугалась и почти ничего не ощущала. Хотя я даже не помню, как именно падала в колодец.

Вообще это очень хорошо, что я ничего не сломала. Потому что тогда родителям пришлось бы со мной возиться, они это не любят и постоянно ворчат и ругаются на меня, иногда угрожают побить, если я не слушаюсь, хотя я слушаюсь. Поэтому с воспалением лёгких, например, лучше лежать в больнице, потому что большую часть времени тебя никто не достаёт, а ещё другие дети иногда делятся игрушками, хотя лучше бы не мешали мне читать.

А поскольку я ничего не сломала, то смогу завтра съездить на велике до леса, посмотреть, не появились ли новые кабаньи следы.

Обидно, что сломалась моя удочка. Почти пополам. Думала, папа будет орать на меня, но он не стал. Удочку, конечно, новую не выделил, так что я теперь без рыбалки. Впрочем, ничего не мешает мне пойти на пруд вечером просто так. Посмотреть на звёзды в тумане. Целые миры над головой — разве это не удивительно?

А может, мне стать космонавтом? Физкультурой я заниматься начну, физика у нас будет, к нагрузкам меня приучил огород, а кости у меня крепкие, даже в колодце не сломались. Где-то у бабушки были книжки про космос…

6. Солнце согреет всех

Жизнь невозможна без воды, какой-никакой тверди, обладающей притяжением, желательно шарообразной и с достаточным диаметром, и, разумеется, солнца. Не Солнца, как именно нашей любимой и самой лучшей звезды, одиноко и скромно горящей посреди своей планетарной карусели, а солнца — того тёплого и светлого первоначального спутника и гвоздика, на котором держатся стремительно бегущие по орбите циферблата стрелки-планеты. Не слишком большого солнца и оттого прохладного, ежели оно, солнце, красное, или слишком горячего, если синее, но и не слишком маленького с бешеным вращением и неуёмным эгоизмом. Или уже древней, веющей непостижимой мудростью космоса, старостью.

Ультрафиолет заставляет молекулы мутировать и менять свою структуру. Кванты света отдают свою энергию на образование органических веществ из неорганических, в ходе которых могут образовываться дополнительные соединения, не менее важные. Инфракрасное излучение нагревает поверхность, преобразует твёрдый мертвый лёд в пластичную жидкую воду — настоящий оазис для жизни. Саму жизнь, главную её среду, самый необходимый из компонентов.

Наша Земля во многом уникальна по ряду совпавших условий, которые способствовали появлению жизни, да ещё в столь разнообразных проявлениях. Ни одной из соседних планет стстемы не повезло так, как Земле. Впрочем, если Вселенная невообразимо огромна и бесконечно вечна, если она постоянно развивается и расширяется, если в ней возможно практически всё, что только может быть возможно, повезти должно было не только Земле.

В конце концов жизнь не обязательно должна быть именно такой, какой мы наблюдали её до этого. Углерод поистине волшебный элемент, бесконечный конструктор самых разнообразных веществ. Кремний по свойствам похож на углерод, он тоже мог бы создавать бесконечно длинные молекулы. А энергия? А кванты? Можем ли мы с точностью утверждать, что жизнь обязательно должна быть основана на белках? У некоторых вирусов с белками всё весьма скромно. Нуклеиновая кислота удивительна как хранилище информации, способное к тому к воспроизведению, но что было её предшественником?

Словом, вариантов море, океаны, целый бескрайний космос. Но мы, возможно, знаем, что должно быть обязательным компонентом.

Солнце. Тепло, свет, энергия, ну и иногда мутации и внезапные капризы в виде вспышек, что уж поделать. Звёзды не идеально запрограммированные роботы, они уже немолоды и справляются с бытием как умеют, как научились за миллиарды лет. Термоядерный синтез, так прост и так сложен, помог появиться синтезу органическому.

В общем, неважно, где, как и из чего ещё появится жизнь. Главное, что солнце согреет всех.

7. Венок для друга

В июне наша лесостепь, которая, точно древняя книга, знает многих, кто к ней прикасался, расцветает тысячью оттенков. Солнце заливает светом холмы, балки, равнины. От жары, кажется, сам жирный чернозём потеет, а от трав исходит такой терпкий дух, что дыхание в лёгких спирает.

Я собираю цветы, чтобы в тени дубрав сплести венок для друга. Я собираю бережно и аккуратно: редкие не трогаю, самые прекрасные оставляю, а когда рву, стараюсь переломить стебель, а не вытащить вместе с корневищем либо луковицей. Я собираю цветы по цветам: белые — чистота и искренность, оранжевые — страсть и теплота, жёлтые — счастье и дружба, синие — спокойствие и доверие, розовые — благодарность и изящество. Васильки, ветреницы, рябчики, мордовник, клевера, ирис… Надо собрать пятнадцать цветков — это знак уважения. Тринадцать — дурной знак. Семнадцать… тоже не лучшее число. Нумерологии и символам меня друг научил. Я-то простая травница, смотрю на всё с точки зрения пользы и вреда, ориентируюсь по сезонам и местам. А друг глядел глубже. Друг искал магию в простых вещах. Разгадывал тайны творения. Возможно, будь у него больше времени, ему бы удалось в тот раз раскрыть то, над чем веками бились алхимики и астрологи.

Я отдыхаю в тени, плету венок, оборачивая цветы лентой. Не хотелось бы долго копаться, ведь цветы могут завянуть раньше, чем я принесу их другу. Я не хочу огорчать его. Жаль, мои пальцы уже не такие послушные, какие были в юности. Эх, юность… Весна жизни… пора цветения, пора расцвета и шума, когда даже заморозки не страшны. И все румяные, и волосы вьются, и сил много. Сейчас на голове моей уже седая осень близится. А там, глядишь, всё побелеет, наступит зима, и похолодеют мои руки.

Окончен венок, и я несу его, и в душе моей смятение противоречивых чувств, точно я собираюсь пускать его ночью по воде. Прошло то время, когда мой венок уплывал, горя свечами в манящей темноте. Как я расстроилась, когда свечи потухли…

Я здесь, мой друг. Я снова принесла венок к братской могиле. Всё, как ты любишь: многоцветье и символы. Всё самое хорошее. Моя вечная благодарность.

Ты искал секрет вечной молодости, но не остался в стороне, когда на нас нашла чёрная туча. В нашей цветущей душной лесостепи ты полил чернозём своей кровью и остался молодым навсегда.

8. Принцесса и Трубадур

Проксима Эбергард — образцовая "хорошая девочка": приличная семья, поскольку мать и отец работают в основанной ими же компании по изготовлению машин на солнечных батареях для добычи золота и платины из астероидов; отличная учёба на кафедре систем автоматического управления космическими аппаратами, председательство в местном студенческом и аспирантском научном обществе, несколько патентов, два выигранных гранта… И — нет, это нечья-то помощь со стороны. Проксима от жизни не брала, а выгрызала с той же силой, с какой она грызла гранит науки. При этом — всегда аккуратная, никаких растрёпанных волос, никаких пятен на одежде или рваных носков. Никакой расхлябанности, неопределённости в ответах и спонтанных прогулок по крыше кампуса, внезапных решений рисовать в воздушном кубе световыми стилусами или пойти играть с незнакомыми людьми в настольный 3D-хоккей. Её жизнь — механизм, детали в котором подогнаны с точностью до нанометра, а искусственный интеллект, им управляющий, не подвержен галлюцинациям. Имя Проксимы постоянно мелькало в программах конференций, сборниках статей, иногда даже в новостях.

Микки Антарес — дитя улиц, подворотен, квартирников, творческих кластеров и подвальных клубов. Как тромбон, который обитает и носится в рваном грязном чехле со множеством заплаток, нашивок, канцелярских кнопок, булавок, бутылочных крышек, самодельных брелоков и со сплетёнными из паракорда лямками, поскольку старые порвались. В университете Микки сменил тромбон на гитару, чтобы играть в ретро-рок-группе из таких же химиков-аналитиков, как и он сам, но в итоге совмещал оба инструмента. Из-за концертов и репетиций постоянно пропускал пары, отрабатывал сложные и долгие лабораторные работы ночами, выпрашивая ключи у лаборантов в обмен на билеты в лучшие клубы района, сессию сдавал с помощью, видимо, мультивселенских Наблюдателей, но тем не менее пару раз выступил на конференции. Растрёпанный, с волосами самых неожиданных оттенков, с кучей пирсинга в ушах, в бровях, в носу, в самом нелепом в наряде, какой только можно составить из изготовляющихся ныне вещей, он постоянно нарывался на замечания от старшего поколения. Однако, несмотря на кучу проблем, никогда не унывал и постоянно шутил. Его знали, наверное, даже в иногородних филиалах.

Когда эти двое сошлись, их стали называть не иначе кроме как Принцессой и Трубадуром.

Нет, они не были заклятыми идеологическими врагами, которые во время яростной драки в комнате, где очень кстати оказалась кровать, случайно соприкоснулись губами и после этого начали страстно заниматься сексом.

И той самой парочкой из нежной девчонки-ромашки и грубого панка-плохиша они тоже не были.

Проксима не была боевой отличницей с садомазохисткими наклонностями, решившей любым способом перевоспитать Микки и окультурить его не без применения кляпа, гравитационных наручников и плётки из углеродных нанотрубок.

Микки не был альфачом, втянувшим Проксиму в пьяный праздник баров и подворотен с самой интересной "химией", грязными танцами и безудержной рок-музыкой.

Они просто во время большой перемены приходили каждый со своей стороны в студенческий сквер, больше похожий на ботанический сад, совмещённый с музеем современного искусства, садились на одну весьма удобную лавочку и начинали жевать. Проксима — полноценный обед из ланч-бокса, отправляя всю еду в рот исключительно вилколожкой и запивая всё автоматным энеркофе — популярным студенческим напитком, тонизирующим, но не приводящим к тахикардии. Микки — что-нибудь душисто-хлебобулочное, прямо из тонкого экологичного пакетика, запивая всё домашним чаем из термоса.

Они практически никогда не разговаривали. Просто сидели и обедали. Очень часто. Даже когда было прохладно или шёл дождь — в новом мире сделать максимально лёгкий зонт было не проблемой. А заморозков на данной широте не было.

Им обоим просто было душно. Душно есть в столовой в помещении. Душно всё время поддерживать контакт с людьми. Душно всё время что-то делать, придавать смысл вещам, развиваться и развивать. Душно постоянно быть собой. Точнее, той версией себя, которой они должны быть, потому что показали себя такими.

Они просто сидели, смотрели в никуда, думали ни о чём и спокойно ели.

Потом расходились — на пары, на собрание, на репетиции, на конференции, на концерты, по деканатам, по аудиториям — или по домам.

А ведь они могли поговорить. На самом деле у них был миллион точек соприкосновения. Они могли бы разговаривать вечность: о музыке, о науке, о литературе, о развитии человеческого мышления, об опасности добычи ресурсов на орбите, о возможности строительства полноценных городов на экзопланетах, о последнем запуске "Пилигрима" — корабля, созданного для долгих путешествий в космосе; об изменениях в экологии, о странных привычках преподавателей, о чудной моде студентов, о поражении университетской команды по аэрокиксболу, о том, что Ницше был завистливым, а психоисторик Хари Селдон из романа Айзека Азимова "Основание" слишком критичен и немного тщеславен, и вообще старая фантастика сильно ошибалась, а её авторы были не особо-то прогрессивными людьми, потому что не любили женщин, хотя, наверное, тогда это было нормой. А ещё очень обидно, что шоколад всё ещё дорогой, что нигде не найти фильм, который запретили сорок лет назад, потому что он не нравился тогдашней пропаганде, что магазин, где продавали дешёвые детали, закрыли, а доставка идёт неделю, что очень долго. А ещё надо было тезисы подать ещё на той неделе, и бюрократия только мешает, и когда уже коворкинг откроют после ремонта, потому что там можно с кайфом вздремнуть на полчасика и никто не выгонит. А ещё вчера по улице бежал толстый-толстый сурок. Наверное, из зооуголка. Такой толстый! Наверное, его посетители раскормили. А ещё на крыше поселилась пустельга-мутант, она синяя и громко орёт. И вообще кругом слишком много птиц, и зверей тоже, поэтому на лавочку вообще лучше ничего не класть из еды, моментально кто-нибудь появится и утащит.

Разумеется, разносторонне развитые люди всегда найдут темы для разговора. Но Принцесса и Трубадур нашли темы для молчания. Они могли читать мысли друг друга, особенно мысль "Оставьте меня в покое хотя бы на полчаса, у меня сейчас голова лопнет". Или "День сегодня просто кошмар, скорее бы вечер". Порой "Как же глупо мы с друзьями поругались, теперь придётся извиняться и ходить как псина побитая". А иногда "Можно я уже умру? Я просто не вывожу уже ничего". Но тем не менее, даже после самых мрачных мыслей, они всё равно, на следующий ли день или через день, сидели на лавочке. Просто сидели, просто ели, просто молчали.

Хорошо было давать отдых утомлённым энергичной и деятельной юностью мозгам.

9. Чёрная невеста

Генеральный прогон выступления — это особый вечер. Особый в своей нервозности накануне, спешных сборов именно в ту минуту, когда следовало бы сесть в маршрутку, мытарств в этой самой маршрутке, переполненной людьми и оттого противно влажной и тёплой из-за пара, покидающего десятки лёгких; в своих вялых репетициях, сопровождаемых криками с обеих сторон, в ожидании выхода за пыльными тёмными кулисами, в неуверенных топтаниях на небольшой неубранной сцене, из-за болезненно-желтушного основного света кажущейся крайне негостеприимной, в забытых словах, в ненаписанных словах, в непоставленных танцах, в недоделанных костюмах. В том, что никто из вас не может возвращаться в прошлое, чтобы успевать сделать все дела, включая те, которые могут делаться только в определённое время. Например, когда все собираются полным составом, готовые к репетиции.

Хуже основного прогона — ожидание разбора. Вы ничего особо не можете делать кроме того как просто сидеть в коридоре на старых стульях или креслах, собранных по три. Вы сидите у обшарпанной двери какой-нибудь из гримёрок, где сейчас находятся редакторы с одной из команд, которая должна выступать вместе с вами. Вы слышите, как им перечислять все их недостатки, все их ошибки, все недочёты и огромную массу переделок, на которых у вас есть одна ночь. Ночь перед выступлением, когда вы должны успеть и приготовиться к этому выступлению, и сделать домашние задания в универ, и каким-то образом выспаться.

Но сначала надо будет уехать из этого задрипанного ДК на самом конце города к себе домой. Через темноту, духоту транспорта и пыльный холод улиц, в ненавистном пуховике, с тяжёлой сумкой, которую хочется выкинуть в ближайшую слякотную лужу, с кучей пунктов того, что нужно сделать, когда единственное, что тебе хочется — лечь спать и проснуться лишь с наступлением весны. Февраль…

Ты не одна, у кого всё плохо, куча дел, ехать далеко, завтра контрольная и сдача лабораторных, поэтому, конечно, хотелось бы не дописывать сценарий, не доделывать реквизит, а заняться учёбой или хотя бы нормально поесть, но-о-о-о…

Никто вас так-то не заставлял, вы сами это выбрали. Просто придётся смириться. Завтра выступление, которое, по правде, не стоило бы всех этих усилий, но всё же, если каждый будет думать, что ничего не стоит его усилий, мир развалится.

В минуту, когда вы все находитесь в самом мрачном состоянии духа, ваша заводила предлагает начать рассказывать страшилки, причём жёсткие и даже можно с матом.

Да! То, что нужно! Так хочется вылить из себя тёмную тоску, так хочется сорваться и очиститься, так хочется послать к чёрту и редакторов, и преподавателей, и людей в маршрутке, и участников других команд, и саму себя. К чёрту! Нафиг! В звезду! Колобок повесился.

В томительном ожидании редактуры вы начинаете по очереди пороть разные байки, не столько страшные, сколько попросту трешовые. Кровь, жестокость, адреналин и проза жизни, преимущественно студенческой. Про взорвавшуюся в руках колбу, про поножовщину за стадионом, про онаниста под окнами корпуса, про коридор, где никогда не выключается постоянно моргающий свет, про домогающихся преподов, про странных общажных додиков, выращивающих грибы в туалете, дымящих загадочными соединениями, орущих по ночам, режущих себя кухонными ножами и из-за всего этого периодически катающимися на белой карете. Все клянутся, что это на самом деле, что это видели друзья или знакомые друзей, или бывшие соседи соседей, или старшие родственники брата одногруппницы, и так далее. Все похихикивают, хотя понимают, что байка, конечно, по мере продолжительности своей жизни обрастает самыми немыслимыми подробностями, но зерно правды вполне может быть. А это значит, что по сути любой человек может вляпаться в такое дерьмо, из которого выйти без глаза и с несколькими оторванными пальцами можно считать за везение. Ты не хочешь в этом признаваться, но от упоминаний открытых ран, травм и крови тебе становится плоховато, оттого ты сильнее вцепляешься в кресло. Стараешься держаться, потому что не хочется показаться слабой и чувствительной.

Лишь одна история, по словам рассказчицы, была откровенно выдуманной. Студенты влюбились, решили пожениться, чтобы им одну комнату дали, и решили родить, чтобы получить выплаты. Всё удачно, всё шикарно: и любовь, и льготы. Свадьбу решили отгрохать, а гулять в студенческом городке. А была там одна деревянная беседка. Эту-то беседку по пьяни подожгли, пока так жених с невестой сидели. Жених выскочил, а у невесты платье за лавку зацепилось. Так она и сгорела вместе с беседкой. И с тех пор по ночам в студгородке бродит призрак чёрной невесты — девушки в чёрном от копоти, обгоревшем платье, с ожогами по всему телу, с голыми костями черепа вместе лица. Чёрная невеста нападает на пьяных студентов, и потом их больше никто не видит.

Все в шутку аплодируют, потому что история вышла уж больно хорошей. Ты намекаешь остальным, что ненадолго отлучаешься, и на негнущихся ногах топаешь до туалета.

Сначала тебе кажется, что дурнота отступила, но затем мир темнеет перед глазами. Брызгаешь себе в лицо водой, воняющей ржавчиной, упираешься руками в края старой раковины и долго созерцаешь своё бледно-зелёное лицо с синими губами в мутном забрызганном зеркале. Горит только одна люминесцентная лампа, да и та противно гудит.

Решаешь, что стоит дойти до кабинки.

Туалет оказывается облагороженной дыркой в полу. Бумаги нет, мусорное ведро где-то под раковиной за пределами кабинки, тем не менее старая бумажка, просящая ничего в смыв левого не кидать, висит на одном уголке. Называется — скажите спасибо, что хоть кабинка закрывается. Впрочем, у тебя богатый опыт езды по различным местам выступлений, ты и не в таких местах осуществляла естественные потребности. Единственное, что сейчас из-за головокружения ты боишься, что твои ноги могут соскользнуть. Разумеется, сидеть на унитазе было бы куда комфортнее, чем сидеть на корточках, но жизнь сурова. Кое-как справляешься, снова идёшь к раковине трогать воду с запахом ржавчины, где твой мир вновь начинает заволакиваться мраком, а в ушах гудит противный свист. Начинаешь жалеть, что не ушла раньше. Ни к чему было слушать чужие смакования жутких сцен сомнительной правдоподобности.

В конце концов понемногу отходишь и покидаешь туалет. Пройти коридор, свернуть, а там свои.

В коридоре кто-то стоит, смотрит в окно на унылую тёмную улицу, освещаемую дохлым фонарём и фарами машин. Девчонка, в чёрном платье до колен, вроде кружевном. На башке нечто что вроде фаты, тоже чёрной.

Начинаешь вспоминать, что какие-то другие ребята ставили номер со свадьбой. И что редакторы ругали их за платье невесты. Вроде бы всё это из-за того, что не было белого платья. Нашли красивое чёрное. Какая разница, как одета невеста, если про неё заявили, что она невеста? У нас современный мир, невесты могут хоть в красном ходить, хоть в жёлтом, хоть в зелёном. Но нет. Редакторы — странные люди. То прощают и даже поощряют абсолютную ересь и сюр, то докапывается до цвета одежды.

Теперь понятно, чего девчонка грустит: попробуй раздобудь до завтрашнего выступления белое платье, чтобы ещё прилично смотрелось. А если его ещё и стирать надо, и гладить потом, то лучше прямо сейчас из этого окна и прыгать.

Ты жмёшь плечами и хочешь пойти мимо. Девчонка оборачивается в твою сторону: ну ещё бы, ты же слон, который постоянно шаркает, до изящества как до луны, хотя на сцене столько лет.

Вот только ты не поэтому останавливаешься.

У девчонки вместо лица из кожи и того, что вроде бы есть под кожей, просто голая черепушка. Жёлтая, с бурыми разводами давно спёкшейся крови. Глазницы пустые, зияют чёрными провалами. Зубы, не скрытые дёснами и губами, кажутся очень большими. Ты ощущаешь её гнилостное дыхание, к которому примешивается запах горелого мяса.

То, что показалось кружевами на платье, просто мелкие дыры в ткани, оставшиеся после огня…

Когда ты снова открываешь глаза, над тобой серый с большой трещиной потолок ДК. Под тобой набивший оскомину затёртый паркет. Ты валяешься на нём, точно культурная бомжиха.

Встаёшь, отряхиваешься.

Коридор пуст, только одинокие кактусы стоят на продуваемых подоконниках.

Когда подходишь к своим, выясняется, что редактура уже прошла.

Твои ребята отнюдь не эгоистичные чудовища. Они замечают твою бледность и никакущее выражение лица. Помогают собрать вещи, провожают до остановки, освобождают от обязательств доделывать то, что нужно доделать.

Трясёшься в маршрутке. Голова пуста, как тот коридор, и те же мелкие мушки летают.

Так и не понимаешь, была ли девчонка на самом деле или нет…

10. Кровь и серебро

Или ты, или я, уж такая игра.

Или свет, или звук, или звук, или яд.

Поднимите им веки, пусть видят они,

Как бывает, когда слишком много в крови

Серебра!

©Пикник "Серебра!"

Знаете ли вы, что случается с человеком, которому в глотку заливают расплавленный металл? Эта поистине жуткая пытка, порою неотличимая от казни, в тёмные времена применялась к особо отличившимся: клятвопреступникам, фальшивомонетчикам, изменникам, перебежавшим на сторону врага. И ведь некоторые выживали, и тяжело представить, что они при этом чувствовали…

Впрочем, из всех этих некоторых имеет значение лишь один. Точнее, одна. Однажды женщину по имени Агнесса Тарт обвинили в страшном грехе — ведьмовстве. Разумеется, это было уловкой, чтобы избавиться от неё, поскольку её слово даже по тогдашним порядкам имело вес. Инквизиторы вылили ей в глотку целую чашу расплавленного серебра.

Но Агнесса не умерла.

Серебро всосалось в её кровь, пропитало клетки, насытило сердце.

Сосуды её начали просвечивать сквозь кожу синей паутиной, губы и щёки из розовых стали голубыми, даже белки глаз налились синью. Она точно воскресла из мёртвых.

Но было у серебряной крови и ещё одно свойство: её обладатель превращался в настоящее проклятие для нас, нежити.

Сами-то мы именуем себя Детьми Лунной Богини, которой служим, к которой обращаемся по ночам. Но для остальных — в лучшем случае еретики и язычники, в худшем — твари, которых надо стереть с лица земли, порубить мечом, выжечь огнём. Во имя всемилостивейшего Господа, который есть Любовь, конечно…

Так вот, мы и пальцем не можем тронуть человека с серебряной кровью, иначе ненавистное нам священное пламя будет жечь нашу плоть и оставлять на теле чёрные следы.

С Агнессы Тарт, прозванной Сереброгорящей, и пошёл Орден Сереброкровых — лучшие борцы с нежитью и наши главные враги. Завидев человека с синей сеткой на коже, мы сразу понимали, что нам надо обращаться в бегство.

Я не делала ничего дурного. Уклад нашей бренной жизни требовал от меня быть женщиной — подчиняться мужчине и Церкви, делать что велено, жить в избе и около избы. А меня тянуло в лес. Тянуло немилосердно, точно силком. Я всё одёргивала себя: погоди, Ида, не доводи до греха, ничего хорошо нет в тёмном лесу…

И однажды я пошла туда. Ночью, когда луну скрыло тучами. Когда добралась до опушки, небо прояснилось, и на меня упал лунный луч. И тогда мои глаза точно распахнулись во всю ширь, слух обострился, а душа устремилась ввысь.

Лунная Богиня открыла мне мою истинную суть. Я не должна ползать по земле, точно червь. Я — Птица. Я чёрный ворон. Я могу летать над полями, и мой гулкий крик разносится во все стороны ветром. Я питаюсь живой плотью и падалью, я предупреждаю сородичей об опасности. Я разговариваю с другими Детьми Лунной Богини. Мой настоящий дом — лес, поля, луга, просеки, болота. А женщиной, родившейся в грязи, ветоши и соре, которыми устлана изба, я только притворяюсь. Это не я настоящая.

Да, я очень большой и страшный ворон с налитыми алым глазами, которого не всякая ветка выдержит. Порой другие птицы боятся меня сильнее, чем охотников с соколами. Но я никогда не обижаю своих друзей.

Я просто хочу быть собой, я никому не причиняю зла. Сотни, если не тысячи обыкновенных людей гибнут от чумы и иных болезней каждый год, неужели Церкви жалко отпустить каких-нибудь десяток человек жить под луной вдали от всех?

Но Орден Сереброкровых добрался и до нашей деревни. Лорд, владеющий землёй, в которой мы пачкаем ноги, милостиво дал разрешение искоренить здесь нежить.

Правила игры просты: староста обязан собрать всех людей и вывести их к членам Ордена. Каждый человек должен сереброкровым поклон отвесить да руку поцеловать. А руки у них синюшные, что у покойников, и пахнет от них чистотой металла, кровью и пламенем. Кто целовать откажется — значит, серебра боится. Тех хватают, а дальше пламя, пожирающее тело, даёт нам прощение от Господа за наше непослушание. За то, что посмели обратиться к ночи и лесу.

И вот сгоняют нас в толпу. Трое нас еретиков — я, Герда да Ханс. Ворон, лиса и заяц. Обернулись бы — да и прочь. Только солнце стоит слишком высоко, не хватает сил нам.

Мрачными тенями стоят они, непреклонные члены Ордена. У этих глаза не синие, хотя сетка сосудов через кожу видна. И запаха не чувствуется… Простые исполнители, не охотники — наверное, потому и серебра в крови меньше. Пылающую кровь охотника Дети Лунной Богини чувствуют за вёрсты. Доводилось мне видеть одного такого. К счастью моему, только видеть — в драке с ним я бы не устояла.

И вот ненавистные страшные фигуры требуют кланяться и целовать руку. Первыми целуют староста с женой и детьми, затем другие зажиточные деревенские. Хотят выслужиться, показать свою верность. Дальше невпопад целуют остальные.

Я пытаюсь как-нибудь смешаться с толпой тех, кто уже отдал свой долг по выявлению нежити. То же пытаются сделать и Герда с Хансом. Мне страшно, мне очень страшно, хотя я давно не девица неразумная. Кажется, что меня легко выдаст моя бледность и бешено колотящееся, словно птица в клетке, сердце. Мне хочется верить, что мои земляки, уставшие от неурожайных годов, болезней и поборов, не станут выслуживаться перед теми, кто даёт меньше, чем берёт. Я ведь жила тихо. Хитрому и трусоватому Хансу удаётся ускользнуть незамеченным. Герда скрылась за чьими-то спинами. Мне вроде бы тоже удалось затеряться…

Однако я чувствую, как кто-то хватает меня за руку, да так крепко, что суставы затрещали.

— Не уйдёшь, Ида, грязная ты чертовка!

Это мой сосед. Хмурый бобыль, который пару лет назад тянул ко мне свои крючковатые пыльцы, а как получил отказ, затаил злобу. Видимо, прознал всё-таки, что я нечиста.

Люди, заслышав моё имя, оборачиваются, кто-то скалится, кто-то ворчит.

— Так Ида же ведьма! Огород бурьяном зарос, изба покосилась, а она сытая да румяная ходит!

— Тащите Иду к ручке! Не уйдёт, нечисть грязнопёрая!

— Сюда её, сюда!

Чужие руки тащат меня к членам Ордена. Я вижу, как в их глазах загорается азарт и злорадство. Старший из них, настоятель, которому и целовали руку, не удерживается и сам тянет синюшную тыльную сторону ладони к моим губам, ожидая, когда же моё лицо поплывёт чёрными пятнами.

Поначалу я пыталась вырваться и возмущаться, мол, как вы посмели меня схватить, а потом заметила, что и в Герду вцепились. Плохо дело… Эх, пропала моя головушка! Пускай забирают меня, лишь бы и Герду не загребли.

Холодная ладонь задевает мою щёку. Я морщусь так, точно мне отвесили пощёчину. С перепугу мне кажется, будто у меня загорелось лицо. Так страшно, что ноги подкашиваются, и всё плывёт, и в голове лишь крики врановых стай.

— Эх, не повезло… — кто-то разочарованно вздохнул под боком.

Я быстро открыла глаза. Мне хватило нескольких мгновений, чтобы понять, как быть.

С жаром и слезами хватаю я руку настоятеля, падаю на колени, целую и плачу.

— Господи, прости грехи мне! Оклеветала я человека невинного, не трогал он меня! Господи, прости!

Настоятель брезгливо вырывает ладонь из моих рук и отталкивает меня сапогом.

— Поди отсюда, блудница!

Я под смех и местами брань деревенских семеню назад, ища глазами Герду. Кое-как добираюсь до неё и шепчу всего одно слово:

— Краска…

Да уж, мало кому по силам перенести муки Агнессы Серебропламенной. Ловили нас не на серебро, а на страх наш.

Потому бедолагу Ханса схватили как единственного, кто руку не целовал. Уж пытались мы с Гердой, сначала слезами, потом угрозами, убедить Орден оставить его, мол, не выступили на коже чёрные пятна, значит, не нежить. Но настоятель прогнал нас со словами: "Господу виднее, кто нуждается в очищении".

Этой ночью Дети Лунной Богини, пернатые и хвостатые, холоднокровные и с горячим сердцем, молодые и не очень, соберутся в глухом лесу на большой опушке. Поминать тех, кому не хватило смелости, кто испугался серебра в крови, кто не вступился за своих. Поминать, чтобы более не вспоминать.

11. Древнее золото редко блестит

Слухи о богатстве князей, кроивших карту Восточной Европы полтысячи лет назад, упорно жили последние десятилетия, поэтому разномастные охотники за сокровищами сменили курс с юга на более близкий по расстоянию и менее разграбленный восток.

Жак Поллак руководил своим отрядом и забирал львиную долю добытого. Пьер был его правой рукой. Костлявый очкастый Косоглаз отвечал за карты и опознание тайников, поскольку когда-то изучал историю в университете. Белла отвечала за настрой команды. Она строила из себя роковую женщину, но на самом деле терпела несправедливость женской доли в ежовых рукавицах похотливого и отнюдь не романтичного Жака. Но теперь в их отряде был и ещё один участник, которого называли "Эй, ты!" или "А ну пойди-ка!", отвечающий за проникновение и взлом. Фанфан — спадающая с худеньких плеч халабуда, короткие рваные штаны, отрастающие на обритой когда-то голове непослушные чёрные кудряшки, нос пуговкой и испуганные голубые глаза. Все окружающие считали Фанфана мальчишкой. Да он и сам себя таковым считал, хотя на самом деле был девчонкой, но некому было объяснять такие тонкости. За свою недолгую жизнь Фанфан успела сбежать и от пьяницы-отца, и из приюта, и от попытки продать её в притон с самой мерзкой клиентурой. Бродила по свету, попрошайничала, воровала, а потом прибилась к охотникам за сокровищами благодаря способности пролезать там, куда не могут протиснуться взрослые мужчины и женщины.

Вот и сейчас пора применить её способности на практике.

— Эй, ты! Бери верёвку и лезь в бойницу! Сбросишь нам верёвку со стены, да не забудь закрепить её!

Вечер, равнина, усеянная дикими злаками, вдалеке невысокие горы. Старый замок стоит на берегу реки, точно уставший воин. Не то чтобы кто-нибудь из местных крестьян, пасущих коз, горит желанием сдать охотников, но красть лучше ночью. Тем не менее преодолевать крепостную стену решили засветло, чтобы, чего доброго, не разбиться.

Фанфан делает всё, что в её силах, однако всё равно получает вместо похвалы тычки.

— Чего так долго, дурачьё? — шумит Пьер, взбираясь на стену.

— А я говорила не подбирать этого вшивого бродягу, — хмыкает Белла.

— Друзья мои! — вмешивается Косоглаз в своей привычной манере. — Замок стар, но здесь могут быть если не ловушки, то ненадежная кладка кирпича. Это не античные развалины, чтобы быть крепкими.

— Да уж, не античные развалины, — буркнул Жак, идя вперёд к грозной горе замка. — Что-то не пахнет здесь золотом. Чувствую, в лучшем случае найдём мы только бесполезные побрякушки, интересные лишь занудам вроде Косоглаза.

— Вообще рукописи могут дорого стоить… — начала Белла, но умолкла под тяжёлым взглядом Жака.

Отряд охотников за сокровищами со второй попытки нашёл вход в нескольких метрах от земли. Выломали дверь, зажгли факелы, по очереди зашли внутрь. Фанфан шла последней, факела у неё не было, поэтому она периодически спотыкалась. Внутри замок был тёмным и грубым — как и снаружи. Но пахло иначе. Чем-то очень старым, как будто бы тёплым, как будто даже… мясным?

— А вот и кости, — сообщил Жак. — Кто-то сюда лез.

— Просто несчастный случай, милые мои, — Косоглаз склонился на человеческим скелетом в истлевшей одежде с факелом. — Его придавило камнем из арки. Видимо, бедняга не сообразил, что ему не стоило здесь стрелять.

— Главное, чтобы его друзья не стрельнули наши сокровища! — Жак очутился в пировальном зале, где длинный стол и скамьи ещё не успели превратиться в прах. На стенах множество гобеленов, оружие, у дальней стены большое место под очаг.

— Видимо, нам нужно искать путь к погребу, — осторожно предположил Косоглаз, но Жак решил поискать здесь.

Впрочем, усилия членов отряда успехом не увенчались: они не нашли ровным счётом ничего, что можно было бы дорого продать.

— В погреб так в погреб, чёрт побери… — Жак разочарованно плюнул прямо в полурассыпавшиеся отстанки трона.

Внизу было ещё темнее, мрачнее, так ещё и прохладнее. В ряд стояли бочки, но содержимое их было испорчено. Казалось, и здесь ничего нет, но тут нога Беллы провалилась сквозь половицы. На вопль женщины сбежался весь отряд.

— Ага! — Жак посветил в образовавшуюся дыру. — Здесь наверняка что-то есть!

Он выпрямился и, оглянувшись на Фанфан, крикнул:

— Эй, ты, лезь под пол!

Фанфан с опаской посмотрела в темноту, где только пыль клубилась. Оттуда тянуло старьём и сыростью.

— А точно стоит?..

— Стоит-стоит! — прикрикнул Жан. — Лезь, или я тебя туда кину!

Фанфан ничего другого не оставалось.

Падение оказалось жёстким: внизу было что-то непонятное, но точно не солома. Косоглаз осторожно протянул ей факел.

— Что-нибудь видишь?

Помещение в форме неправильного прямоугольника, кругом камни и мусор. Фанфан чётко озвучила это.

— А сокровища? — спросил Пьер.

— Пока нет, — ответила Фанфан.

— Тогда пошарься, дьявол тебя разорви! — прикрикнул Жан.

Со вздохом Фанфан начала копаться в каменном крошеве, гнили, трухе и прочем мусоре, понимая, что это бесполезно. Где-то пищали крысы, иногда под руку попадались их мелкие кости или помёт. Но иногда находилось и что-то более интересное.

— Железный наконечник?

Жак фыркнул.

— Выбрось!

— Деревяшка какая-то…

— Тоже брось.

— О! Гарда от клинка!

Жак аж побагровел.

— Хватит подбирать хлам! Клянусь, я тебе уши оторву, когда вылезешь!

— Тогда тут ничего нет.

— Ищи лучше! Тут не может ничего не быть!

Фанфан пришлось продолжить поиски под окрики отряда во главе с Жаном. Её руки постоянно ранились о что-то острое, очень хотелось есть и пить, а ещё сильнее спать, но остановиться было нельзя. Но вот наконец она нащупала что-то металлическое, длинное…

Жак с сомнением глядел на тонкую тёмную цепочку в детской руке.

— Может, бронза? — с надеждой спросила Белла. — Бронза чего-то да стоит.

Пьер взял цепочку и понюхал.

— Да шут её знает. Не, вроде не бронза. Сплав, может, какой…

Жак тоже пощупал и скривился.

— В лучшем случае медь, в худшем и вовсе мусор. — Он с досады ударил Фанфан по уху, потом начал ходить по кругу и рычать:

— Проклятье! Чертовщина! Вы все убогие бездарные ублюдки, шлюшьи дети! С вами, чёрт возьми, невозможно ничего найти! Неделя потрачена впустую, разрази меня гром!

Члены отряда стояли, втянув головы в плечи. В гневе Жак был страшен.

Фанфан долго выдерживала молчание, сжимая цепочку.

— Можно оставить?

— Чего?! — Жак вытаращился на неё налитыми кровью глазами.

— Цепочку, — Фанфан сжалась. — Можно оставить? Раз это мусор?

— Сучонок мелкий, — Жак сплюнул в сторону и устало направился к лестнице из погреба. Остальные последовали за ним. Фанфан расценила слова главаря как согласие и радостно надела цепочку на шею.

Ничего ценного отряд охотников в замке в итоге не нашёл. Пришлось покинуть его с пустыми руками и искать следующую цель.

Фанфан мытарилась с охотниками за сокровищами ещё пару лет прежде, чем их схватили. Взрослых отправили в тюрьму, а Фанфан снова очутилась в приюте. Но тут судьба, как ни странно, окрасилась в светлые тона: нашлись люди, которые отнеслись к ней по-доброму. Фанфан из вороватого заморыша в итоге превратилась в обычную женщину со старинной цепочкой на шее.

А потом цепочка исчезла…

* * *

Фанфан, сидя на мягком удобном стуле, писала за столом в просторном светлой комнате своего поместья очередную книгу о поисках сокровищ. Жизнь домохозяйки и писательницы её более чем устраивала. Цепочка на шее тогда ещё юной девушки приглянулась одному коллекционеру, и тот обнаружил, что она сделана из золота, и пообещал Фанфан немалые деньги и помощь с устройством личной жизни, на что та с радостью согласилась.

Просто древнее золото редко блестит.

12. Цветущих вишен влекущий яд

Ах, как же я люблю свой вишнёвый сад! Весной мои прекрасные посаженные в ряд деревья цветут пышным белым и бледно-розовым цветом, распространяя на всю округу свой дивный аромат. Это как завод раскидывает по долине дым, но только дым этот вреден, он коптит и глушит жизнь, а вишнёвый аромат жизнь пробуждает, жизнь сладкую и лёгкую! Вокруг цветов роями летают пчёлы, глухо гудят шмели, залетают блестящие мухи, яркие и опасные осы, солнечными зайчиками кружатся бабочки, разноцветными пуговками сидят жуки. Это жизнь, чудесная жизнь!

Когда белые лепестки начинают падать, кружась в лёгком вальсе, точно крупные снежинки, кажется, что снова наступило Рождество, что скоро воздух наполнится ароматами ели, корицы, свечей, миндаля; что сани, запряжённые тройкой, полетят, звеня бубенцами, снег заскрипит под полозьями, и кругом будет суета, и морозец зарумянит щёки. Но — нет, это снегопад тёплой солнечной весны, это снег, что не жжёт холодом, а лишь дарит нежное прикосновение. Я обожаю прикосновение лепестков к коже, готова даже гулять ночами по саду нагишом, лишь бы не упускать мгновения маленького эгоистичного удовольствия.

И когда со всех вишен начинают опадать лепестки, ветер несёт их, как и аромат, по всей округе, чтобы все знали: в моём поместье снова цветут вишни, в моём поместье снова открыт филиал рая на земле.

Я люблю звать гостей в это время. Сама выхожу в ним в пышном и одновременно воздушном белом платье, и от меня тоже веет вишнёвым ароматом. Гости в восхищении. Они любят приезжать ко мне, они любят меня, они любят мой сад. Они любят, когда я дарю им засушенные лепестки для чая, они любят покупать за бешеные деньги мои вишнёвые духи, которые я, в силу занятости своей и невозможности контролировать всех слуг, делаю небольшими партиями. Они любят, они очень любят вишнёвые цветы.

На некоторые время в моём саду магия затихает, если не считать магией уход за деревьями и защиту плодов от вредителей, которая у меня организована весьма успешно.

Ох, если бы вы знали, как разрывается моё сердце, когда приходит необходимость спилить засохшее дерево! Мне дорога каждая ветка моих бесподобных вишен. Но если злые языки наговорили, что я люблю вишни больше людей, больше соседей и тем более слуг, то это неправда. Право слово, разве нельзя человеку дарить свою любовь тому, что не способна без этой любви выжить? Разве стали бы такими совершенными мои несравненные вишни без моей руки? Я высаживаю вишни, я прививаю вишни, я заказываю новые сорта и пытаюсь создать собственные. Я люблю вишни, и пусть первым кинет в меня камень лишь тот, кто в жизни своей ничего не любил, но тогда он будет достоин осуждения куда поболее меня!

Самая сладкая, пьянящая, блаженная пора — время сбора урожая, о котором мы заботились и которого ждали. Если весной мои деревья были белыми, то летом они становятся красными, бордовыми, жёлтыми, розовыми.

Ах, как крупны, как сочны, как блестящи и ароматны ягоды! И как порой непросто в кратчайшие сроки собрать всё это богатство до того, как восхитительные плоды тронет гниль или червь. Порой приходится нанимать отходников и сгонять крестьян с деревень, чтобы собрать все вишни. Точно муравьи, люди суют под деревьями с корзинами. Я строго слежу за тем, чтобы никто из них не повредил ни веточки.

Как огромна, как непроста и масштабна работа по обработке моих изумительных сочных вишен. Весьма часто и я целыми днями сижу за работой, прокалывая ягоды, чтобы избавить их от косточек. Снаружи перед домом, точно в некоем синтезе ада и рая, кипят котлы, источающие волшебный аромат. То варится варенье, джем, компот, повидло, соус… Отдельно у меня делаются и вина, и этот процесс весьма небыстрый.

Разумеется, ко мне снова приходят гости. Они восхищаются жареной уткой с вишнёвым соусом, которую можно запивать морсом, вишнёвыми пирогами, вишнёвым желе и просто свежими вишнями. Они рады возможности купить баночку-другую варенья — а то и бутылочку вишнёвого вина, которое я, в силу всё той же занятости своей и невозможности контролировать всех слуг, делаю небольшими партиями.

Что за презабавная вещь — вишнёвая косточка! Она мала, но способна испортить кому-то зубы, если этого кто-то будет неумерен в своих аппетитах и начнёт есть мою чудесную вишню быстро, грубо, как нечто безвкусное, призванное лишь только набить желудок. У меня есть обычай делать несколько банок варенья с косточками, чтобы вручать их тем из гостей, кто имел неосторожность оскорбить меня.

Косточка вишни — это крохотная новая жизнь. Из маленькой, немного несуразной косточки вырастает стройное изящное дерево. Я всегда храню косточки. Можно сколько угодно называть меня странной, но я всего лишь люблю свои вишни и всё, что они дают мне! Разве есть в этом преступление?

А ещё у крохотных вишнёвых косточек есть один ма-а-аленький секретик. Когда одолевает меня дурное расположение духа, я иду толочь косточки. Твёрдая косточка рассыпается в мелкую крошку, та перетирается в порошок. Дело трудоёмкое, требующее силы. Но для важных дел косточку нельзя не измельчить.

Мягкая сердцевина вишнёвой косточки содержит синильную кислоту, она же цианид, что на вкус неощутим и имеет лёгкий запах миндаля. Яд этот не любит сахар, но не против побыть в мясе, рыбе, гарнире. Если получить его от меня, он станет верным другом в непростой ситуации, требующих отважных решений.

Я продаю цианид также, как духи или вино: в силу занятости своей и невозможности контролировать всех слуг делаю весьма малыми партиями. И об этом знают лишь мои самые дорогие гости.

Кто-то говорит, что я люблю свои вишни больше людей. Это гнусная клевета. Я люблю вишни и людей. И мне грустно, когда от старого и больного приходится избавляться…

Один мой близкий друг пошутил, что мой вишнёвый сад переписал историю страны. Он немного преувеличил: мой вишнёвый сад не переписал, а вычеркнул ненужные главы.

13. Камни поют

Далеко же занесло… Отклонение от маршрута в сторону гор, где брод должен был быть удобнее для перехода, отбросило меня на полсотни вёрст к западу на плато, выше уровня моря саженей на двести. Впрочем, не сказать, что мною овладела досада. Напротив, я даже довольна. Здесь красиво, и воздух лёгок, и внутри всё точно летает. Это не наше тухлое болото, где от влажности невозможно сделать вдох полной грудью, и комарьё тучей вьётся, и народ стабильно трясёт от лихорадки… А здесь — дыши не хочу. Просторы — ух! Можно даже закричать. Но лучше не надо.

И время удачное: весна, трава ещё не выросла до нужной высоты, и если жители предгорий пасут здесь свой скот или уходят вверх сплавлять горные леса по речушкам, то они пока что не начали свой промысел, и никто не будет меня донимать, кто я, что я, зачем я, откуда. Я продолжаю идти вперёд, тащить на спине свой вещевой мешок и временами проверять, не вывалилось ли чего из сумы. Особенно лира. Я плохой бард и не особо находчивая путешественница, потому и отправилась в путь, чтобы стать кем-то ещё, хотя бы вполовину менее бесполезным. Пока что я горда тем, что не бесполезна для самой себя.

А ведь когда-то здесь, на пологих солнечных склонах, жили мы…

Точнее, не мы, а наши предки. Не прямо далёкие, всего три поколения назад. Тогда времена были теплее, гигантские широколистные деревья с огромнейшими ветвистыми кронами до самых подножий доходили, и предки обитали в их сени. Сейчас такие деревья только на юге встречаются, если их и там не срубили те, кто прогнал нас, одолев в битвах своими стальными машинами и горючими смесями. Очень уж нужен был им этот лес для этих самых. Срубили, выкорчевали, теперь здесь ни зверя крупного, ни птицы, одни луга да кустарниковая поросль. И гордые молчаливые горы, даром что древнее океанов и ветер однажды совсем их сдует по песчинкам.

И почему же мы так ненавидим орков, хотя у нас общее происхождение?..

Впрочем, очень скоро они сами от своего пепла и копоти задохнулись, ушли отсюда. Остался край ничейным, вот и начали сюда понемногу подбираться люди, гномы и прочая грязнокровная шушера.

Иду вперёд, выбирая места посуше. На высоте даже кое-где снег лежит. А на особо крупных камнях в лужах уже возник собственный маленький лесок из мхов с крохотными животными — мокрицами, ногохвостками, паучками, муравьями, мелкими клещами…

Чем дальше, тем больше видны следы некогда великой древней цивилизации. Не то чтобы древней, и не то чтобы великой, на самом-то деле… Зато нашей. Ещё сохранились камни фундамента, кое-где сухим частоколом торчат когда-то столбы, а теперь просто палки, на которые можно случайно напороться. Обломки, осколки, обрезки, останки… Всё давно разбито, выжжено, вымочено, растоптано, размыто дождями, после посыпано пеплом, выпавшим из чёрных облаков стальных машин. Оскверненено раз и навсегда, словом. Сверху медленно, но верно нарастает земля. Культурный слой. Наши-то историки-летописцы и археологи ходили сюда недавно — всего-то лет сто назад. Описывали. Тогда очень многое было найдено, откопано, перевезено с родины к нам. Что-то мы в дело пустили, что-то сохранили на долгую память. Остальное можно считать мусором. Всё равно нельзя забрать и перенести целый кусок территории. Откопали что могли. Но эту обиду, конечно, ничем не заделать…

Но кое-что откопать не удалось. И я нашла это кое-что.

Храм. Прямо в горе. Довольно древний, судя по тому, как стёрлась резьба у входа. А ведь она, несмотря на общую внешнюю грубость и суровость — всё-таки недаром у нас с орками общие бесконечно далёкие пращуры, — довольно тонка и изящна. Я не сведуща в подобных деталях, но это знак определённого периода нашей истории. Не помню только, кому мы тогда поклонялись… А, точно, духу гор и лесов Лорхшану Элориэлю.

Имя-то полуэльфийское-полуорочье… Когда же это у нас такие неблагордные духи были? О!вспомнила, что за период: тогда было наше последнее межплеменное перемирие, потому пантеоны были объединены, и этот храм, видимо, как раз один из символов подобного объединения. Подумать только… А ведь и узоры, и резьба, и кладка, и сам факт, что в горе… Интересно… и многое объясняет. Если бы об этом знало больше народу, здесь бы наверняка постоянно кто-нибудь сновал. Хотя знание о том, что храм этот наполовину орочий, моих соплеменников не особо обрадует. Наверное, поэтому мы о нём и не говорили. Но, раз я набрела, значит, оно того стоит. Или здесь орки?

Нет, храм заброшен, хотя здесь полно следов от кострищ, а ещё чьих-то костей. Скорее, тех, кого на костре жарили. Видимо, стоянка людей. На каменном полу виды и масляные разводы, и осколки стекла, и клочки бумаги… Место пользуется спросом. По-хорошему, мне тоже надо где-то заночевать. Придётся в храме, всё равно его уже сто раз осквернили и он наполовину орочий.

Из чистого любопытства зажигаю факел, чтобы пройти глубже. Храм оказывается куда просторнее, чем мне казалось в начале, и галереи его идут глубоко в гору. И везде-то узоры, и резьба, и всё ровное, аккуратное и при этом мощное. Уж что-что, а мощно и крепко строить орки умеют. Пожалуй, изменю своё предвзятое мнение об этом храме. И чем глубже иду, тем сильнее моё восхищение.

Да уж, многое можно было бы наворотить, сохранись тогдашнее перемирие лет эдак на тысячу. Или на пятьсот. Хотя бы на триста.

Коридоры ещё и разветвляются. Но часть обвалилась, хотя самый широкий уцелел. Осторожно продвигаюсь глубже и вхожу, очевидно, к алтарю. Любопытно…

Большая круглая зала, в центре столп, под ним большая чаша со следами копоти. Заинтригованная, осторожно опускаю на неё факел. Столп освещается снизу, и у меня появляется новый повод нисколько не жалеть о своём решении отклонитьсяот изначального маршрута.

На столпе мелко вычерчены строки на двух языках — эльфийском и орочьем. Более того, над ними множество горизонтальных вертикальных чёрточек. Много-много строчек, все мелкие, но читаемые. Столп чист, его никто не трогал. И цел. Я спокойно могу рассмотреть всё, что на нём выгравировано. Особенно чёрточки…

В это трудно поверить, но я всё же убеждаюсь, что это ноты.

На столпе записана песня.

Я плохой бард, но даже плохой бард умеет читать старые песни. И не только читать, но и играть. Инструменты, в отличие от места жительства и архитектуры, изменились мало. Мне ничего не стоит достать свою лиру и настроить её.

Тихо и аккуратно беру первую ноту. Стены горного храма легонько подхватывают звук. Беру следующие, неспеша, вникая. Мелодия начинает рождаться, гулять по холодному камню, выползать по коридорам к свету, который, впрочем, скоро погаснет, поскольку солнце уже спряталось за горы.

Я, стараясь не суетиться и не лажать, восстанавливаю звучание песни дальше, и эхо вновь и вновь усиливает звуки, делая их словно магическими. Забытая, умершая песня понемногу обретает свою плоть, хотя бы и руками не самого достойного воскресителя. Это моя маленькая шалость, эгоизм высокого полёта. И мои извинения за все дурные мысли и все ошибки обеих племён.

Высокий полёт и у музыки, вьющейся в недрах горы и рвущейся наружу. Тишины как будто никогда не существовало, как никогда и не существовало многих десятилетий разрухи и заброшенности. Всё неправда, здесь всегда были, есть и будут свет, тёпло и голоса. Мне начинает казаться, что я действительно слышу голоса. Они поют песню, которую давным-давно выгравировали здесь. Песню примирения, которое длилось недолго, но это было счастливое время. Мне неловко обернуться: а вдруг там и вправду собрался хор прихожан? Вдруг они поверили, что этот храм снова жаждет примирить всех и потому созвал представителей обеих племён мелодией, которая некогда их объединяла?

Но нет. Это камни поют голосами прошлого.

14. Любимчик эпохи

Максимилиан Бачевски, несмотря на скромное происхождение, вынужденную эмиграцию из разорённой Польши и необходимость долгое время работать наборщиком за копейки, поскольку изначально денег у него не было ни гроша, надёжно вплёл своё имя в красочную историю ревущих двадцатых. Всё началось с предложенного им Голливуду сценария фильма. Вот так прямо и отважно. Фильма революционного, смелого и безбашенного, при этом не требующего сложных декораций и высокоуровневой актёрской игры. Нечто, что должно было перевернуть представление о кино и при этом понравиться зрителю. И сценарий был принят, и фильм создали, и он прогремел…

После целой серии успешных сценариев, по которым сняли фильмы, собравшие немалую кассу, и благодаря новым и весьма полезным знакомствам Максимиллиан Бачевски вскоре оставил набившую оскомину печатную машинку и сам стал актёром. Его лицо мелькало на чёрно-белых кадрах всё чаще, у него появились поклонники и поклонницы, о нём писали газеты, про него говорили по радио, журналисты буквально занимали очередь за эксклюзивным интервью.

Максимиллиан купил роскошный особняк, появлялся в обществе самых знаменитых женщин, спускал свои немалые гонорары в самых дорогих местах, ездил с личным водителем на шикарных автомобилях. Он жил также, как и играл — весело, широко и бездумно. Он сумел осуществить мечту многих.

Джаз, чарльстон, ар-деко, кино и Максимиллиан Бачевски — вот как запомнили первую половину двадцатых американцы.

И никто не запомнил имя Каролины Шварц-Бачевской — скромной домохозяйки, писательницы и создательницы сценариев, которые её муж отдал на суд Голливуду, и суд этот их принял…

______________

Рассказ в жанре альтернативной истории, все совпадения случайны, автор всё выдумал и тут просто атмосфера такая.

15. Лютая погодка

Лютая погодка, воля задарма,

Вырвана решётка, взорвана тюрьма

Гулевань без меры, бей из «винтаря»

Во христову веру, в батюшку-царя!

©Феодосий Щусь

Сигнатура Интеграловна, или по-простому Ната, была самой обыкновенной и весьма скромной служащей Небесной Канцелярии. Последние лет сто, а может быть и двести, а может быть и триста, да и зачем бесконечно-вечным считать годы; словом, она, как и большинство её коллег, сидела за рабочим столом в заоблачном пространстве и с помощью счётов и страшной по толщине учётной книги предопределяла погоду в своём регионе. Погода — она ведь вещь капризная. Атмосфера сама по себе сплошное противоречие: на одном слое холод, на другом жара, третий вообще опасен из-за ультрафиолета, четвёртый норовит оторваться и улететь в космос. Слой озоновый — вообще сплошная беда, штопать не перештопать. А погода — это же не только солнце, дождь и ветра, но и воздушные массы, атмосферные фронты, циклоны и антициклоны, роза ветров, изотермы и целое море названий для облаков, от перистых до кучево-дождевых.

Ната была медлительной, зато аккуратной, поэтому погода у неё получалась не шибко переменчивой и довольно предсказуемой: либо переменная облачность, либо пасмурно, очень редко ясно, зато бури тоже редкость. Атмосферные фронты у неё сталкивались не как армия Наполеона с русскими, а плавно, циклоны редко наносили бедствие, сравнимое с циклопами, а роза ветров была вполне цветущей и не кривой. Возможно, люди из курируемого региона могли бы даже поблагодарить Нату за то, что она не устраивает им сюрпризов, но, к сожалению, человечество привыкло в основном ругать Небесную Канцелярию. К счастью или к сожалению, Канцелярии было кристаллически фиолетово, что там от неё ожидали на день чьей-то свадьбы или важной контрольной, которую хотелось бы прогулять, когда в атмосфере сгорали тела из космоса, а воздух норовил собраться в злые комки, сверкающие электричеством.

Но всё изменилось, когда к Нате совершенно непредсказуемо, в отличие от погоды, подошла Метеора Тропосферовна, её начальница.

— Численность людей растёт, ад переполняется, демоны начинают бунтовать и требовать давать им либо больше ангельских сил в подмогу, либо возможность сжечь пару сотен душ в адском реакторе. Высшее начальство велело перебросить больше ангелов на урегулирование проблем с нашими адскими коллегами, чтобы они не разорвали ткань Бытия.

Ната долго думала, как всё это связано и как это связанное относится к ней. Не придумала, пришлось спрашивать:

— Как всё это относится ко мне?

Метеора Тропосферовна блеснула нимбом вокруг того, что у людей считалось головой.

— Это относится к тебе непосредственно, потому что отдел Канцелярии сократился, так что теперь ты отвечаешь за погоду в целом округе.

Ната вытращила бы глаза, если таковые были бы у неё на самом деле. Ей только что дали работу минимум за трёх сотрудников.

— Но я не справлюсь!

Это была справедливая оценка своих возможностей. Считать Ната умела хорошо.

— Ничего страшного, — успокоила её Метеора Тропосферовна. — Я даю тебе вместо счётов машинный вычислитель. Он сам всё вычисляет, тебе надо только задавать ему значения.

Учётная книга с многовековыми отчётами и полуистёртые счёты исчезли со стола Наты, оставив после себя лишь межпространственную пыль. Вместо этого появились небольшой блокнот, карта и нечто, похожее на человеческий компьютер, только пахнущее ладаном и потому вызывающее благоговение.

— Удачной работы! — сказала напоследок Метеора Тропосферовна и переместилась в другую точку пространства.

Ната долго приценивалась к новому устройству. Раз считает быстро, значит, и работа должна пойти быстрее? А раз территория больше, то на разных её участках должна быть разная погода? Вроде не так всё сложно… В конце концов у Наты золотой диплом по небесным наукам и особые успехи в решении облачных дифференциальных уравнений. Она справится. Точно справится. Целую вечность ведь до того работала.

Ната начала новый погодный режим: поставила на север холодную воздушную массу, на юг тёплую, дождалась, пока коллега направит ветра в нужную сторону, и активировала движение. Теперь на юге ясно, на севере пасмурно, но дождя не обещают. В центре переменная облачность и небольшие осадки. Всё в порядке.

Спустя некоторое время в регионе разразилась страшная буря: две массы, тёплая и холодная, столкнулись, образовалось грозовое облако, возник смерч… Как оказалось, Ната не уследила за действиями другого коллеги, который поставил свои воздушные массы в соседнем округе. А чтобы уследить, надо было ввести эти данные в вычислитель, потому что нынче он прочитал так, будто бы никаких сторонних масс быть не должно. В попытках исправить ситуацию Ната послала в место столкновения сильный ветер, чтобы он отвёл смерч. Скоро в том месте, где смерч ослабел, река вышла из берегов и затопила долину. Пришлось Нате разогнать там облака, поставив антициклон, и устроить жару…

У её коллег, также работавших в условиях повышенной нагрузки, дела шли не лучше: один устроил недельную засуху с рекордной температурой, вторая залила полстраны дождями, третий случайно спровоцировал цунами, у четвёртой начали таять ледники…

Небесная Канцелярия вместо стабильности устроила настоящий ад на земле.

Тут бы на помощь звать, да только на Небесах неспокойно. Демоны требуют, чтобы кто-то из ангелов перешёл на их сторону, потому что грешников не удержать. Рай осквернять своих солнечнокрылых детей серными испарениями, разумеется, не хочет. Разборки накаляются, никому нет дела до назревающей климатической катастрофы.

Как быть?

Решила Ната попросить устроить экстренное собрание всех оставшихся сотрудников Канцелярии, да вот только Метеора Тропосферовна исчезла где-то в неизвестных координатах. Пришлось взять на себя всю ответственность и собрать коллег самой.

— Итак, — начала Ната, — у большинства из нас возникла одна и та же проблема: при работе с большой территорией сложнее предвидеть глобальные последствия. В результате одни люди умирают от жажды, вторые тонут в солёной воде, третьих сдуло, четвёртых засыпало снегом, пятым досталось всё вместе. В горах гибнут альпинисты, в морях океанологи и моряки, африканские дети снова голодают. На наше счастье, люди пока что винят в этом себя, а именно парниковый эффект и дыру в озоновом слое, но мы всё равно перед ними виноваты. Придётся решить, что же нам делать, а иначе, того и гляди, придётся в трубы трубить

Коллеги немного попереглядывались, померцали, но никто из них ничего предложить не мог.

— Нам надо что-то придумать, — повторила Ната. — А то мы половину человечества истребим, как было с Содомом и Гоморрой, только на этот раз ни за что.

Наконец хоть кто-то взял слово. Это был Зефир Пассатович, или просто Зефир. Не хотела бы Ната, чтобы единственным, кто хоть что-то скажет, был Зефир. Он всегда делал свою работу странно: занимался исключительно ветрами и игнорировал всё остальное, и тем не менее погоду у него всё равно как-то держалась, что, впрочем, не делало Зефира в глазах Наты надёжным сотрудником. Но все остальные молчали, как будто бы рады истребить людей, и неважно, каким был Замысел.

— Я предлагаю, — сказал Зефир, — очень простое решение. Мы тут накидываем ветры, атмосферные массы, влажность меняем, давление переключаем, и всё становится только хуже. А давайте тогда поступим так: начнём наконец не делать ничего!

— Ничего? — удивилась Ната.

— Ничего.

— Совсем ничего.

— Совсем ничего. Беспрецедентно, абсолютно, максимально ничего.

Ната нервно замерцала.

— А как же альпинисты?

— Сами полезли в горы, — парировал Зефир.

— А жители приморских городов?

— Они прекрасно знают, на что способно море.

— А как же души в лимбе, которые и без того ждут своей очереди по три месяца вместо положенных сорока дней?

Зефир усмехнулся:

— Так они же всё равно бессмертные, не рассыпятся! Им ещё до Страшного суда своё существование влачить и влачить. Нам, кстати, тоже.

— А это всё бунтом не будет? — спросила Ната самую важные вещи.

Зефир серьёзно задумался. Но всё же связал всё вместе.

— А вот почему-то это наши на поводу у Ада пошли? В результате всем работы прибавилось. Пускай кто виноват, тот и расхлёбывает. Мы Небесам верны, мы не в свои дела не лезем.

Ната вздохнула. Аргументов у неё не было. Потому что аргументами у неё были латинские буквы, обозначавшие неизвестные величины, а в дебаты она не могла.

Так и решили: не делать ничего. Просто сели за столы и стали ждать.

Сначала всё было ужасно, как и до этого: потопы, град, ураганы, переносящие лягушек, снег в Сахаре, жара в тундре, штиль в Тихом океане и порывы ветра в Саргассовом море. Но потом всё начало устаканиваться: сила ветров иссякла, уровень воды начал возвращаться в норму, давление выровнялось, облака перестали кучковаться в одном месте и разлетелись, грозы перестали, засуха сменилась дождями.

Небесная Канцелярия не делала ничего, просто ждала у моря погоды. Впрочем, кое-кому ждать надоело.

— Раз уж мы ничего не делаем, — лучезарно и окрылённо произнёс Зефир, — не согласится ли многоуважаемая и непостижимая Сигнатура любезно составить мне компанию до границы с адом? Скажем, после дождичка в четверг, то есть сейчас?

Ната смущённо приглушила своё сияние: уж больно продолжительное время она не покидала своего рабочего места.

— Это так непредсказуемо… А что мы будем на границе?

Зефир маняще засверкал:

— У природы нет плохой погоды, так что — всё, чего только пожелаем. Всё равно кругом столпотворение, а то глядишь — и вовсе Небеса с Адом драться начнут, а мы всё пропустим.

Ната подумала — и согласилась.

Вот такой переполох случился однажды в Небесной Канцелярии из-за того, что переполох случился в Аду после того, как переполох случился у всех людей, а до того в отдельной стране, а там уж сам Дьявол не разберёт, с чего всё началось и кто в этом деле рулит. Скорее всего, виноваты массы, но не атмосферные. Потому что чьё-то одно мнение погоды не делает.

Как говорится, живёт и такой год, что на день семь погод.

16. Всё не то, чем кажется

Сегодня так солнечно… Я просыпаюсь оттого, что окна в моей комнате залило светом. Так тепло… И при этом воздух чист и свеж, как будто я не в своей квартире, а на поле, где от ветра волнами колышутся травы, точно вокруг зелёное море. Моя квартира… Переполненный фигурками и книжками шкаф, бардак на столе, плакаты и гирлянды на стенах, на полу криво располагается цветастый ковёр, охраняющий мои тапочки, а вещи как попало висят на стуле — всё как всегда. Странное ощущение, но я не могу понять, что именно меня смущает. Прекрасное утро, обещающее прекрасный день.

— …Ись!

Что-то как будто в ушах зазвенело. Наверное, я слишком резко встала с кровати.

Иду на кухню. Обыкновенно кухня по утрам, когда я вставала на любимую, однако всё же тяжелую работу, была сумрачной и холодной, точно картина голубого периода Пикассо, а в окне слабо разгорался кислотно-розоватый рассвет, с трудом прореживающий чёрно-сизые облака. Чтобы разбудить себя, приходилось врубать свет и включать новостной канал по телевизору. Только шум помогал не проваливаться в объятия сна угрюмым серым утром.

Но сейчас всё было не так. Сейчас всё было теплым, жёлто-рыжим, совсем не сонным. Мне не хотелось бубнежа себе под ухо, было хорошо и так. До чего чудесное утро!

— …Авда…

Опять лёгкие глюки… Видимо, я всё же переутомляюсь.

Чай, йогурт, печенье и любимый сулугуни сверху. Даже не хочется расшевеливать себя кофе и бутербродом, который я для остроты поливаю горчичным соусом. Чувствую себя прекрасно. Так, какие сегодня планы, что вообще за день? О, суббота! Великолепно, восхитительно, непередаваемо! Я могу делать что хочу, а я хочу, наверное, вообще всё на свете!

— …Ся, прос..!

Опять что-то в ушах… Что ж, никакие галлюцинации меня не остановят. Знаю, были у меня как-то проблемы с сосудами головы, но таблетки я честно отпила. Проблема с головой ещё и в голове. Если не давать себе серотонин с дофамином, так и будет плохо. И сегодня я получу убойную дозу этих гормонов! Ноги аж чешутся выбежать на солнечную улицу, влететь в яркий, наполненный красками и эмоциями день!

— Тася!

Что такое? Голоса зовут меня по имени? Ладно просто шум, это всё что угодно может быть начиная от шума крови в ушах до скрипа челюстного сустава. Но имя — уже серьёзно. Неужели я заболеваю?

Так, всё! Не надо зацикливаться! Надо жить! Никакие голоса меня не остановят…

Не то чтобы я не любила город, в котором жила, но с увеличением напряжённости в политике, в экономике, да и вообще везде, честно говоря, люди стали злее. А когда люди злы, красота немного отступает на второй план, а на первом появляется мусор, граффити, кьюар-коды, ведущие на каналы с продажей сомнительных веществ и не менее сомнительных способов заработка, куча рекламы, которая всех задолбала, вездесущий запах вонючих сигарет, разбитые бутылки и те, кто эти бутылки разбивает… Словом, иногда мне страшновато ходить по улице даже днём.

Но сегодня всё не так. Сегодня здесь нет мусора, нет осколков и бычков, нет оскверняющих стены надписей. Люди спокойны, некоторые даже улыбаются, но не злорадно или насмешливо, а просто потому, что им хорошо. Наверное, я тоже улыбаюсь. Ведь это кажется таким странным — просто идти по улице, просто гулять, потому что я так захотела. Обычно я всегда устаю и сижу дома при любой возможности, если такая выпадает.

Но сейчас…

— …Всё неправда!

Опять голос? До чего же противный, до чего надоедливый… Отмахиваюсь, как от мухи, и упрямо иду вперёд. В парк.

А почему я иду в парк… Там же, честно говоря, пыль и куча пластика, ещё и всякие гоп-компании ошиваются, а смотреть и вовсе не на что: статуи писателям снесли, детскую площадку и фонтан демонтировали, аттракционы не работают уже лет пять, а деревья… Некому было ими заниматься, и сейчас они весьма в плачевном состоянии. Нелегко пропускать через себя все эти тяжёлые металлы, висящие в воздухе отравляющим туманом…

Но нет, я ошиблась — впереди виднеются зелёные кроны. Это парк, мой любимый парк, такой же волшебный, как в детстве!

Я точно гуляю по лесу, прячась в сени деревьев, вот только под моими ногами плиточная тропинка. Гуляют мамы с колясками, дети гоняют мяч, кто-то кричит на американских горках, визгливо звенят велосипедисты, где-то на верхних ветках бухтит большой серый вяхирь…

— Тася, проснись! Это всё неправда, Тася!

Голос заорал куда громче и велосипедного звонка, и чужой болтовни, и шуршания листьев, и вообще всего окружавшего меня мира. Я не выдержала и закричала в ответ:

— Да что тебе надо-то от меня?!

И — что очень странно! — голос не заставил себя ждать:

— Это симуляция, Тася! Неправда! Ты же знаешь это, Тася! Вернись к нам! Проснись, пожалуйста! И не говори никому пароль!

— Какой ещё паро..? — Договорить не успела.

Боль пронзила виски, в нос ударил ненавистный запах пепла и пыли. Ненавистный, но ставший таким привычным…

Утро, кухня, улицы, парк, аттракционы… Что с этим не так, почему это может не быть правдой?

Потому что…

Потому что это действительно не может быть правдой…

Потому что моё утро никогда не начиналось так, только в детстве. И улицы безопасными были только в детстве. И парк был красивым и чудесным только в детстве… Но я взрослая. У меня есть работа и ответственность.

Точнее, у меня была работа… Была… Потому что…

— ТАСЯ!!!

— Ах!

Ощущение, будто меня вытащили из земли, которая давила на меня несколько бесконечно долгих минут. Голова раскалывалась от боли, перед глазами рябило, уши закладывало…

— Тася! Тася!

— Всё в порядке, мы её вывели…

— Ох, мои же пассатижи, это какой-то кошмар!

Я очень долго лежу и не менее долго пытаюсь собрать в кучку мозги, которые, по ощущениям, на осколки разлетелись по всему помещению. Боль вроде отступила…

С трудом поднимаюсь, чтобы разглядеть лица своих ребят — моих коллег по разработке военного ИИ. Который, как это предсказывали миллионы раз, и эти миллионы раз нас ничему не научили, вышел из-под контроля. Правда, при этом он просто перемешал все наши системы в блендере, послал поцелуй на прощание и отрубился.

Войну это не остановило.

Видимо, с нами из-за этого хотели что-то сделать…

— Тась… — Ко мне подходит моя лучшая подруга, Лилит. — Ты только не переживай, но тебя Псы из службы погрузили в симуляцию, чтобы вытащить пароль от резервной системы. Мы очень долго не могли тебя оттуда вывести.

Я наконец-то понимаю, что к чему, и тяжело вздыхаю.

— Всё в порядке… Вроде я не успела ни о чём таком подумать.

— Хорошо, — Лилит кивнула. — Как оклемаешься, обсудим план действий. Ты же помнишь пароль?

Я, решившая было, что окончательно пришла себя, снова почувствовала, что во мне что-то протестует…

— …Ись!

* * *

Сотрудники службы безопасности, которых часто именовали Псами за их неподкупность и навык чётко следовать инструкциям, задумчиво смотрели в экран, где демонстрировались генерации мозга подключённой к компьютеру Таисии Четверг, одной из участниц команды по разработке ВИИ. Эти чудаковатые люди припрятали лазейку, которая бы заставила непослушный искусственный интеллект делать то, чего от него просит естественный.

Но ничего… Бесконечный сон во сне рано или поздно любого заставит расколоться…

17. Мёртвое лето

Утро начинается не с кофе, которого у нас осталось критически мало, а с вопроса, который на самом деле вовсе не вопрос:

— Иза, метнёшься кабанчиком с посылками?

Метнуться кабанчиком в данном случае означает потратить почти целый день на многокилометровый кольцевой маршрут от убежища к убежищу. К счастью, не пешком, а на старом квадроцикле. Он меньше расходует бензина, чем автомобиль, хотя расход немного увеличивает трясучий прицеп. Бензина тоже немного, но это данность, и его количество хотя бы удаётся пополнять. Этим занимаюсь не я, а Рита, потому что вся автомеханика и прочее машинные штуки на ней.

А я — нечто среднее между домохозяйкой и разведчицей. В тот год, когда я должна была сдавать экзамены и потом поступать в институт, как раз всё и началось. Так и осталась я полуобразованной. Хотя от дипломов ввиду уничтожения институтов социальных толку теперь сильно меньше, чем было. Но у других девушек и женщин хотя бы имелись реальные знания и умения, позволяющие убежище обустраивать, обслуживать, собирать всякие штуки, ремонтировать эти всякие штуки, а ещё искать то, что нам нужно, не попадать в неприятности, избегать ухудшения здоровья и прочее, прочее, прочее… Словом, мы все занимались выживанием, и то же делали другие люди в других убежищах.

Ядерные грибочки вообще не выросли внезапно. Наверное, примерно за полгода до Судного дня многие люди поняли, к чему всё идёт и чем всё закончится. Это как будто вы сидите в общей тюремной камере, к вам приходит надзиратель и говорит, что равно через месяц людей в этой камере поведут на казнь. И теоретически у всех вас есть месяц, чтобы свалить отсюда. Вы, наверное, прокапываете там туннель ложками, или распиливаете решётку ногтями. И те, кто смог пролезть, сбегают. Те, кто не протиснулся, или не может бежать, потому что ног нет, — тех казнят. А остальные остаются жить.

Наверное, с убежищами произошло также, потому что главных политических дедов, конечно, не заботило выживание серых масс. Все эти бункеры, оборудованные подвалы, целые подземные лаборатории или и вовсе оккупированные станции метро — это частные инициативы.

Мне, наверное, чисто по дружбе повезло…

Хотя, честно говоря, все смерти, вероятно, были чистой лотереей, и выжили по факту те, кто оказался в нужном месте в нужное время. То есть не на улице и не рядом с эпицентром. Те, кто не умер от последствий взрыва сразу, но пострадал… увы, тем, наверное, совсем не повезло, потому что их буквально оттолкнули абсолютно все.

Но тех, кто уцелел и не пострадал, было очень много, вот только потом случилась гуманитарная катастрофа.

Если уж коротко, надо было просто заранее присоединиться к группе, которая собиралась в убежище, чтобы остаться жить с ними примерно ближайшие… возможно, лет десять.

После катастрофы прошло три года. Я выползаю наружу, долго потягиваюсь, разминаюсь, потом иду в гараж, где хранится мой шмот и рюкзак. Собираюсь быстро, меня щедро нагружают коробками, ящиками, свёртками… Рядом с нашим убежищем парник, огородик и мелкий завод, на котором наши девчата пытаются производить всякие резиновые изделия. Так что я еду развозить овощи, прокладки, которые кольца резиновые, шланги, ещё что-то по мелочи. Ну и овсянку. Мы заграбастали себе слишком много овсянки. Я, честно говоря, давно ненавижу её готовить, хотя сильно старалась сделать с ней что-нибудь интересное, дабы девчатам было веселее.

Наше убежище названо в честь деревни, что здесь была — Верхние Татинки — и чисто женское, потому что таково было условие "капитана" — Инки Коробякиной. Она так-то безумно умная и рассказывает много прикольных вещей, с ней нескучно и нет ощущения безысходности и страха перед грядущим. Но она очень жёсткая. Прям радикально. Считает, что все беды на планете случились из-за неукротимой мужской жестокости и мужского непонимания ценности жизни, результатом которых является и патриархат, и все войны, и эта катастрофа в частности. Инка прямо так и говорила, что при женской власти никакой бы мировой войны не случилось. Если учесть, что мы, несмотря на множество различий между нами, ссорились довольно редко и совсем не дрались, разве что я с мелкими, которым от десяти до пятнадцати лет, ну что взять с них… В общем, возможно, Инка в чём-то была и права, и при таком раскладе вместо мировых войн были бы мировые бойкоты и крысятничества.

Впрочем, всё это неважно. Это было давно и неправда, это было вечность назад, в другой жизни. Нет смысла предполагать, как сложились бы обстоятельства. Нет смысла строить далёкие планы на будущее. Надо жить сейчас и заглядывать максимум в завтра, потому что до послезавтра дожить сложнее. Но вообще мы, — да и все, наверное, — быстро смирились. Перестали тревожиться. Наверное, потому и не ссоримся. Внутри голов сработал предохранитель. Уже спокойно принимаешь и бури, и серый снег, и урезание пайков, и тяжёлую работу, и свои болячки со здоровьем, которые невозможно вылечить в данный момент. У меня это травма колена ещё с тех времён, когда я в детстве занималась гимнастикой. Оно у меня особенно сильно канючит прямо перед очередной радиоактивно-пылевой бурей, когда падает давление. Обезболивающие для нас дороже золота, и мы их бережём. От агронома Эрики зависит весь наш урожай, и снаружи, и внутри с гидропоники, а она страдает страшными головными болями.

Так что в целом мне некогда предаваться грустным размышлениям, потому что чаще, чем следовало бы, я размышляю о своём колене, но иногда сторонние размышления сильно отвлекают меня от колена. Вот такое колесо Сансары, хотя это очень неточное определение.

В поездку надеваю респиратор. Скорее на всякий случай, чем действительно по необходимости. Влияние фоновой радиации на людей сильно преувеличено. По факту самые страшные соединения уже распались, нам стоит опасаться стронция и урана, а йод давно не страшен. Чтобы ничего не подцепить, надо просто не стоять долго в одном месте. Но, помню, в первый год я ужасно боялась выходить наружу, даже когда уже можно было. Пряталась в темноте, как крыса. Просила дополнительную работу, лишь бы не вылезать. А теперь я уезжаю очень далеко от нашего убежища, и мне не страшно.

Можно было бы подумать, что весь мир после десятка ракет превратится в пустошь. Вовсе нет. Да, районы, куда бомбануло, превратились в лунные кратеры. Но остальные дома очень даже стоят, даже деревянные, даже сараи. Однако в них на постоянке живут только самые, что называется, опущенные. Те, кого ни в одном убежище не приняли, кто болен лучевой болезнью или чем-нибудь ещё и на кого непростительная роскошь тратить ресурсы. К сожалению, новый мир худой и оттого злой.

Очень много растений стали ржавыми. Стоят деревья — ели, дубы, липы, берёзы — и они точно медью покрыты. Эти деревья мертвы. Вся жёлтая или рыжая трава тоже мёртвая. Вокруг меня цветнометаллическое царство с примесью бетона.

Я прекрасно знаю, куда мне ехать, что передавать и что мне дадут. Большинство убежищ прекрасно держат связь между собой. Особо крепкие ходоки могут и в гости зайти, надо всего-то пройти километров десять. По сути мы как будто сеть небольших деревушек.

Завожу, стартую, окривевшие латанные колёса поднимают пыль, которой лучше не дышать. Выезжаю на асфальтовую дорогу, еду. Это ничего, что асфальт неровный — он таким и до катастрофа был. Две беды России — дураки и дороги. Дураки частично вымерли, дороги частично ещё ухудшились.

Еду не слишком быстро, чтобы не сжечь бензина больше положенного, поэтому мне хватает времени смотреть по сторонам. Я упоминала, что мы уже ко всему привыкли, со всем смирились. Вокруг меня грустные заброшенные панельные пятиэтажки, сломанные отравленные деревья, наполовину живой куст, вечный пень с трутовиками, покорёженные дорожные знаки. Кто-то из наших выходит из конторы, тоже в респираторе. Машу рукой, мне машут в ответ.

Дальше дома будут выглядеть ещё хуже. Там живут скрюченные, обожжённые мужички-алкоголики. Спустя годы они всё ещё умудряются где-то находить спирт.

При приближении к неблагополучному району я осторожно касаюсь рукой чехла с травматом. Подарочек Инки. Она так и сказала: если кто попрёт (точнее, она сказала: если какой-нибудь вонючий мужик попрёт), то стрелять надо без разговоров. Умный человек поймёт, что в новом мире шутки плохи. Мудрый человек будет знать, что наличие оружия у каждого в принципе делает ссоры непродуктивным занятием.

Я не хочу конфликтов, но в принципе у меня отличная добыча для отщепенцев, которые в теории могут где-то быть. Но брать с собой кого-нибудь ещё нет возможности: все старшие по уши в делах, а девчонки-подростки, честно говоря, скорее бесполезны. Они, конечно, умницы и всё такое, но от них больше пользы в самом убежище и вокруг него.

Небо сегодня чуть более прозрачное, чем обыкновенно. Обыкновенно там, высоко, серая пелена. Раньше она была почти чёрной. Из неё лили серые дожди и шёл серый снег. За последние годы стало сильно прохладнее. Нам ещё повезло, что ядерная зима длилась лишь немногим более восьми месяцев. Иначе бы все растения вымерли, и нам бы дополнительно грозила смерть от удушья. Так хоть что-то живое растёт в округе среди грязных акварелей земли в мусоре…

Неожиданно меня точно в голову ударяет. Сейчас же…

Сейчас же лето…

Сейчас наступило лето… Первое настоящее лето, когда нет снега и иногда показывается луч солнца.

Лето… Я обожаю лето… Я обожаю, когда солнце обжигает кожу на моём лице, когда густая листва вся в пыли, пыльце и мошках, когда кругом мельтешение, когда я могу ходить с голыми коленками и открытыми плечами, когда даже вечером можно сидеть на длинных качелях в сарафане, когда кругом цветы и пахнет душисто, когда можно купаться, ездить на велике, играть в мяч во дворе, или просто валяться на циновке, или валяться и читать книгу… Я возненавидела ОГЭ из-за того, что оно отняла у меня целый месяц лета! И ненавидела итоговый экзамен заранее за то, что он собирался отнять у меня два месяца лета — надо же было ещё и поступить. Я не представляла, как у взрослых работающих людей может быть только две недели, когда они могут по-настоящему насладиться летом.

А теперь ни у кого нет лета… И экзамена у меня не было, и поступления — называется сбылась мечта дурочки. Только мне некогда валяться и читать книги: я убираюсь, готовлю нам еду, исполняю роль "подай-принеси", ещё и езжу по территории, которая может быть заражена и где меня могут убить. И так будет всё лето.

Мы его убили. Мы убили лето вместе с весной и осенью. Теперь все времена года мёртвые. Сейчас царит мёртвое лето для мёртвой цивилизации…

Сбавляю скорость, паркуюсь, торможу. Приехали. Постапокалиптическая почта и разведка в моём лице наведалась к нашим соседям.

18. Холодная война

Большие города,

Пустые поезда,

Ни берега, ни дна,

Всё начинать сначала.

Холодная война,

И время как вода.

Он не сошёл с ума,

Ты ничего не знала…

© Би-2 "Полковнику никто не пишет"

Есть ли жизнь на Марсе? По меркам среднестатистического землянина, постоянно таскать на себе тяжеленную обувь и рюкзаки из-за пониженной гравитации, постоянно быть в тёплой одежде из-за холода, много и тяжело работать, чтобы обеспечивать бесперебойную работу городов-колоний, прятаться за куполами от песчаных бурь и не иметь возможности часто бывать на море, потому что таковых на планете нет — это не жизнь, а выживание.

Всё было бы не так плохо, если бы на противостояние двух блоков на Земле — Европы с США и России с Восточной Азией — которое зацепило и Марс. Теперь там же противостоянии колонии Новой Антанты (США, Евросоюз, Южная Корея и ОАЭ) и Юнита (Россия, Китай, Вьетнам, Монголия, Северная Корея). Две половинки Марса перестали разговаривать между собой. Уже год идёт холодная война на холодной планете… И это очень странно, если учесть, что большую часть текущего населения Марса составляют учёные, инженеры, агрономы, разнорабочие, заводчане, шахтёры и совсем немного соцработники. То есть люди, которым политика только мешает. Но человечество, увы, непробиваемо в своём тупом упрямстве и желании иметь свою позицию даже в самом дурацком вопросе и после начала Эпохи Колонизации.

Анна Панюкова-Соколюк, для своих просто Нюта, в свои неполные шестнадцать лет уже работает на Северном полюсе Марса и пытается получать хорошие баллы на дистанционной учёбе. В зимнее время углекислый газ конденсируется и превращается в сухой лёд, но с потеплением возвращается в атмосферу, и в форме льда остаётся только вода. От Нюты требуется собирать пробы льда на точках с фиксированными координатами, подписывать их и ставить в холодильник, а там взрослые учёные разберутся. Ещё иногда надо собирать пробы грунта, тоже подписывать, но ставить в сушильный шкаф, предварительно взвешивая. Разумеется, для этого у Нюты есть очень толстый скафандр, чтобы не замерзать, особый маркер, которым нельзя что-либо писать где-нибудь ещё, потому что дорогой; специальный совочек и целый чемодан прочных баночек-скляночек, которые не лопаются ни при экстремальном холоде, ни при экстремальной жаре. Это так-то честь — принимать участие в исследованиях, о которых всего-то лет сто назад человечество могло только мечтать. На самом деле Нюте это даже нравится. Можно задирать нос перед другими слушателями учебного курса. Но больше всего Нюте нравится просто бродить либо по льду, либо по красному грунту равнин, слушать музыку и смотреть на небо, если там не режет глаза солнце, настоящее либо искусственное.

На Марсе скучно. Особо не попутешествуешь. Ближайший город-колония в нескольких сотнях километров, и там мало что интересного, кроме заводов, шахт, оранжерей и складов вооружения. Хотя там есть школа. Но выглядит как концлагерь. И там всё равно нет такого кабинета биологии, чтобы с рыбами в аквариумах, змеёй в террариуме, попугаем в клетке. И интересной химической лаборатории, чтобы создавать слаймы, или вкусняшки, или печь хлеб, или ещё что-нибудь прикольное, тоже нет. Все кабинеты скучные и серые. Каждый день по восемь уроков, подъём в шесть утра, за территорию школы во время учёбы уходить нельзя, на продлёнке надо делать домашку. Фильмы смотреть нельзя, под музыку танцевать нельзя, клипы снимать нельзя… Лучше уж дома учиться, чем в этой тюрьме для марсианских детей.

А вот в школах Антанты всё по-другому! Они там играют на уроках, у них там и всякие клубы есть, и конкурсы, и фестивали, и уроков не так много, и даже можно ходить как хочешь! Красота…

Нюту бесит холодная война. Во-первых, ей не нравится название блока. Юнит — это вообще что? Похоже на название денег. Понятное дело, что это вроде как союз, но всё-равно — дурацкое! Почему не "Небесный Союз Марсианского Дракона"? Или "Алые колосья"? Про колосья очень даже романтично. Можно даже "Марсианские Советы", с отсылкой на великий СССР. Китайцам эта тема тоже нравится. Но нет, их блок наливается Юнит, как какой-нибудь стадион…

Во-вторых, нельзя приезжать в те города-колонии, которые антантские. А люди из Антанты не могут приезжать в города юнитские. Это какой-то бред… Но всё же терпимо…

Но третье… Третье самое ужасное, что только могло придумать человечество, даже унизить, подавить, растоптать себя подобных. Запрещены. Недружественные. Соцсети!!!

Никаких видеоплатформ, мессенджеров, музыкальных приложений! Нельзя залипать в рилсы, выкладывать клипы, монтировать ролики, повторять тренды, смотреть трансляции… Перекрыт доступ к половине контента, да какого контента! Блогеры, артисты, художники, независимые журналисты и обозреватели, стримеры — всё это теперь НЕЛЬЗЯ. А собратья по блоку, конечно, тоже имеют свои соцсети, и очень неплохие, с практически тем же функционалом, но это всё НЕ ТО. Там НЕТ того, что нравится Нюте, потому что ей нравятся вполне конкретные вещи и конкретные люди. Хотя, конечно, китайский поп-фанк наряду с монгольским рейвом Нюте зашли и заполнили её плейлист, но ничего не могло заполнить пустоту в её сердце, вызванной невозможностью слушать и смотреть любимую Барон Дум. Барон Дум была её любимой певицей, выпускавшей самые классные клипы с танцами, которые в рамках флешмобов учили все девчонки с Земли. Её любили абсолютно все, потому что она была классной, у неё были самые безумные наряды, и она постоянно меняла причёски, и все они были сумасшедшие и очень ей шли. Вся комната Нюты была увешана голографическими плакатами с Барон Дум. А теперь её идола нельзя было хотя бы просто услышать… Скачанные записи недоступны, потому что недружественные, новые не раздобыть, ибо обойти защиту нереально, и потому единственное, что остаётся — прокручивать в голове и напевать по памяти. Но это не очень нравится взрослым, потому что сами они не в восторге от Бароны Дум, считая её продажной и ветреной вертихвосткой Антанты. Да и поёт Нюта так, будто кто-то мучает кошку. Не то чтобы это настолько ужасные звуки, просто все начинают думать, что девочке плохо.

Потому Нюта, как гордый одинокий воин, выходила в дикую ржавую марсианскую пустошь и пела там. Пела — это, конечно, сильно сказано, в скафандре особо не попоёшь, без скафандра петь крайне сомнительная идея, потому что холодно и воздух разрежен. Хотя некоторые особенно здоровые в плане тела, но не головы товарищи могли некоторое время прогуливаться безо всякой защиты, причём прогуливаться, высоко взлетая, поскольку не были отягощены вечным грузом на ногах и плечах марсианских колонистов.

Есть ли жизнь на Марсе? Смотря какая, смотря на какой ты стороне баррикад, которых не увидеть глазом, но легко ощутить.

Нюта решила, что она пойдёт гулять, для чего выкатила из гаража квадротрак — как квадроцикл, но немного марсоход и закрытый — и поехала в пустошь. Ей можно было так делать, потому что она была уже не маленькая и потому что на Марсе довольно сложно потеряться. Куда ни кинь взгляд — на десятки километров практически один и тот же пейзаж — рыжее с чёрном, иногда выделяется какая-нибудь гора, каньон или впадина. А видимость на Марсе хорошая из-за разреженной атмосферы. Но это, конечно, когда нет бури. Синоптики обещали без бурь.

Нюта ехала. Ехала просто так и наслаждалась тем фактом, что она ехала. Чувство, что ты хоть чем-то управляешь в своей жизни, несравненное. Не хватало только песен Барон Дум в качестве саундтрека, чтобы Нюта окончательно почувствовала себя главной героиней крутого космофантастического фильма. Желательно боевика, где у неё есть бластер и она побеждает коварных теневых злодеев, в результате чего наступает мир и всё человечество становится единым, тогда счастливые подростки получают возможность слушать любую музыку и смотреть любые видео, какие только захотят.

Но поскольку саундтрека не было, Нюта решила создать его сама, спев любимую песню звезды — "Bad friendship". Из динамиков в боковой части шлема прозвучали звуки, которые вполне могли годится на замену сирен тревоги:

— Ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла, хип-хип! Ит ваз вэри-вэри бэд френдшип! О-о-о-а-а-а! Бэд френдшип! У-а-а! Бэд френдшип!

Страшно гордая собой, Нюта остановила квадротрак, чтобы выйти из него, положить локоть на капот и гордо воззреть вдаль, как гордый орёл на вершине Кавказа или крутой мужик-ковбой в каком-нибудь вестерне. Она была ужасно горда собой.

Но тут идиллия прервалась. Нюта услышала звук.

Если слышишь звук на Марсе, значит, он звучит очень громко.

Это была музыка, причём из колонок. И это была ТА САМАЯ музыка, которую Нюта страстно хотела услышать последние годы. Песня Барон Дум.

Правда, не "Bad friendship", а "Crazy tarantella", которая была дуэтом с итальянской скрипачкой Аврил Дэвид, но всё же прекрасная песня самой прекрасной певицы во вселенной.

Разумеется, Нюта тотчас вспрыгнула в квадротрак, дала по газам, что вообще-то в условиях пониженной гравитации было опасно и грозило внезапной сальтухой назад, и покатила в сторону звука.

Ехать пришлось недолго — под сенью крутого холма сидели двое. Разумеется, тоже в скафандрах. Вдали стояло нечто вроде квадротрака, но гораздо более стильное, и это из его колонок играла музыка. Как говорили Нютины сверстники, тачкой музла навалило.

Те, кто был в скафандрах, на взрослых не тянули. Перед ними стояла на ножках шестиугольная посадочная площадка для коптера. В руках у одного из незнакомцев блестел джойстик.

На территории городов-колоний дроны, коптеры и прочие летающие штуки пускать было нельзя, а вот за пределами — сколько угодно.

— Эй! — Нюта, выскочившая из квадротрака и залезшая на его крышу, закричала и замахала руками. — Эй, я тут!

Двое заметили её и замахали в ответ.

— Хай! — крикнули.

Нюта демонстративно тыкнула себя пальцем в грудь.

— Анна!

Фигуры по очереди повторили жест.

— Ким!

— Белла!

О, девчонки, значит! Конечно, раз звучит Барон Дум. Все свои, ну что за прелесть!

— Классный музон! — крикнула Нюта. — Откуда достали?

Фигуры, неожиданно для Нюты, переглянулись.

— Вот ю сэй? — крикнула та, что назвала себя Ким.

— Чего? — не поняла Нюта. — Не слышу!

— Ви донт андестенд! — крикнула уже Белла,отвлекаясь на джойстик в её руках. — Спик лаудер, плиз!

— Ничего не понимаю… — пробормотала Нюта.

Внезапно в её голову начала закрадываться страшная догадка…

— Антанта? — спросила она девчонок.

Те явно были удивлены вопросом.

— Йес.

Нюта сначала раскрыла рот, а потом засмеялась.

— Юнита! Ай из форм Юнита!

Правильно было бы сказать "am", но Нюта куда лучше знала китайский, нежели английский.

Девчонки, кажется, были ошарашены.

— Рили?

— Омагад…

— Ю фром зе Юнита?

— Йес! — крикнула Нюта, после чего совершила эффектный прыжок с крыши квадротрака. — Зе Колд Вор!

Белла отвлекалась, возвращая коптер на площалку, а Ким явно призадумалась. Музыка, поскольку её никто не трогал, автоматически выключилась. Наступила давящая тишина. Никто не знал, как быть. Они из разных блоков. Важные люди из их стран исключили любые контакты. Единое человечество как будто делится на две половины. Что делать? Разойтись, пока никто не узнал? Связаться со взрослыми?

— Фак ит! — крикнула Ким, нажала на какую-то кнопку, и музыка заиграла громче.

— Ур-р-ра! — Нюта аж подпрыгнула. Наконец-то ей удалось вспомнить одно важное слово: — Барон Дум форева!

— Йес, Барон Дум форева! — подхватили девчонки.

Сложно не любить песни Барон Дум, когда тебе нет и шестнадцати и ты обожаешь петь, пусть у тебя это и плохо получается.

19. У девочки были крылья

В одной самой обыкновенной семье, где были мама, папа и ещё бабушка, появилась девочка. Самая обыкновенная девочка. У девочки были крылья.

Родители сначала просто радовались девочке, не особо обращая внимания на крылья. Заботились о ней, растили, бабушка тоже активно участвовала. Потом, когда девочка немного подросла и начала понимать значение слов и вещей, мама ей сказала:

— У тебя есть крылья, но это ничего не значит.

— А почему? — спросила девочка.

— Подрастёшь — узнаешь.

Когда девочка ещё немного подросла, она сама спросила, что такое крылья и зачем они ей.

— Девочке не нужны крылья, — сказала мама.

— Они есть только у мальчиков, — добавил папа.

— Да и то не у всех, — вставила бабушка. — Вот Стёпа — хороший мальчик, крепыш, спортсмен! Вот ему крылья нужны. А вот Андрюшенька плакса и размазня, ну куда ему крылья!

— Но у меня тоже есть крылья! — возразила девочка.

— Это ничего не значит, — сказала мама, как тогда. Но теперь очень строгим тоном, который означал, что лучше не возражать.

Поэтому девочка не возражала. Решила слушаться и делать вид, что у неё нет крыльев, хотя они прятались под кофточкой, крепко прижатые к спине.

Только один раз осторожно спросила папу:

— Пап, а у тебя есть крылья?

Папа ответил не сразу, так как сосредоточенно работал за компьютером.

— М-м-м… Нет, — наконец сказал он.

— А у мамы? — снова спросила девочка.

— У мамы нет крыльев, — ответил папа.

— А были? — не унималась девочка.

Папа со вздохом оторвался от компьютера и посмотрел на девочку сверху вниз.

— Иди поиграй с куклами. Рано тебе такие вопросы задавать.

Девочка была послушной, поэтому ушла играть в куклы. На самом деле она просто задумчиво брала их и гадала, почему у кукол нет крыльев.

Девочка начала ходить в детский сад. Её туда отводила бабушка и забирала тоже бабушка. Девочка по дороге попыталась спросить про крылья:

— Бабуль, а у мамы были крылья?

— Что ты, внученька? Конечно, нет! — отвечала бабушка.

— И у тебя не было? — удивилась девочка.

— Разумеется, у меня не было крыльев! — бабушка сказала это таким тоном, точно говорила о торжественной грамоте, которую маленькой ей вручили во Дворце пионеров.

— А почему у меня есть крылья? — чуть ли не крикнула девочка, которая поняла, что от умных взрослых, которые всё знают, никак не может добиться ответа, который бы ей всё объяснил.

— Так! — бабушка остановилась и крепко сжала руку девочки. — Запомни раз и навсегда: у тебя нет крыльев. Тебе это кажется, такое называется иллюзия. Так что перестань поднимать эту тему. Неужели тебе не жалко бабушку?

Девочке было жалко бабушку, которая не могла ходить так же быстро, как мама, а ещё она немного испугалась. Поэтому она кивнула головой и больше ничего не спрашивала.

В детском саду была воспитательница и другие дети. Воспитательница оказалась очень строгой женщиной с суровыми бровями и очень громко говорила, иногда страшно ругалась. Другие дети много и лихо бегали и весело, но иногда и капризно кричали, а ещё размахивали руками, кидались игрушками, порой даже валяли друг друга по ковру, если были в помещении, или по земле, если были на улице. Девочка зажалась и ни с кем не разговорила. Сидела одна и играла в куклы. У кукол крыльев не было. У других детей тоже. У воспитательницы тем более.

Может, ей действительно всё мерещится?

Вечером родители спрашивали:

— Как прошёл день в садике, дочур?

Девочка врала, что всё хорошо. Параллельно прислушивалась к ощущениям в спине.

Так прошло некоторое время. Но однажды в садик пришла другая девочка, которая до этого болела. Поскольку все другие дети были разбиты на компашки, этой другой девочке оказалось не с кем разговаривать.

Именно поэтому она пошла к той, которая сидела одна в углу и разглядывала кукол.

— Привет, меня зовут Мира, давай дружить?

— Меня зовут Ксюша, — ответила девочка и решила спросить: — А у тебя есть крылья?

Мира растерянно захлопала глазами и отступила на полшага.

— Н-нет…

Девочка хотела от досады отбросить куклу в сторону, но вспомнила, что ей не надо никого огорчать.

— Ну и ладно. Давай дружить.

Мира снова улыбнулась.

— Будем играть в принцесс?

— Давай лучше в фей, — сказала девочка. — Жаль, у кукол нет крыльев.

Мира села с ней рядом и взяла куклу. Немного помолчала, потом сказала полушёпотом:

— Знаешь… Ты только никому не говори, хорошо? Пообещай сначала.

Девочка пообещала.

— У меня на самом деле есть крылья. Но мама говорит, что это неприлично, когда крылья есть. Поэтому ты никому не говори.

У девочки на глазах выступили слёзы.

— Я не скажу… Просто у меня тоже крылья…

Неожиданно их прервали.

— Вы тут в принцесс играете? Можно с вами? — сказала ещё одна девочка, у которой были очень забавные косички, торчащие в разные стороны.

— Мы играем в фей, — ответила Мира. — Только у них нет крыльев, и это обидно.

— У меня есть крылья, — неожиданно заявила девочка с забавными косичками. — Мне сказали про это не говорить, так что вы не говорите, что я вам говорила.

— Не скажем, — ответили подружки.

— Тогда будем играть! Меня, кста-ти-го-во-ря, зовут Марго! — девочка с забавными косичками села рядом с ними и схватила свободную куклу.

Но их опять прервали.

— А что вы тут делаете? — спросил щекастый мальчик, вытирая кулаком сопливый нос.

— Мы играем в фей, только у них нет крыльев, но это не страшно, и мальчикам сюда нельзя! — заявила Марго.

— Почему? — удивился мальчик.

— Потому что у тебя нет крыльев, — пробормотала Мира, сама не зная почему.

— У меня есть крылья! — обиженно засопел мальчик. — И у Олежки есть, и у Егора, и у Алисы!

— Что, прямо у всех есть? — дёрнула косичками Марго.

— Я всех ещё не спросил, — мальчик снова вытер нос кулаком. — Меня Яшей зовут.

— А у Оле-Летины есть крылья? — спросила Мира.

— У Ольги Валентинны, — поправила Марго. — Есть, но обломанные. У всех взрослых обломанные. Вы что, не знали?

— Даже у моей бабушки есть! — гордо заявил Яша.

— Ой, удивил! — фыркнула Марго. — У меня у дедушки есть!

Девочка молчала. Молчала и слушала. И думала.

Думала, зачем же ей говорили, что у неё нет крыльев, когда они у неё есть. Зачем же ей сказали, что крылья — это что-то нехорошее, о чём нельзя говорить… А может, и вправду нельзя, и они сейчас очень плохо поступили?

Но ведь у взрослых тоже есть крылья, и все взрослые когда-то тоже были маленькие, и у некоторых из них даже очков тогда не было, а потом они стали взрослыми и у них появились очки. И сломались крылья…

— А мы умеем летать? — неожиданно спросила она.

Другие дети удивлённо посмотрели на неё.

— Раз есть крылья, — начала пояснять девочка, — то на них можно летать. У насекомых есть крылья: у бабочек там, у кузнечиков, у муравьёв, который очень надоедливые, ещё у ос с пчёлами, но лучше бы у ос крыльев не было. Они на крыльях летают и жужжат. Может, мы тоже умеем летать и жужжать?

Друзья девочки задумались.

— А давайте проверим! — предложила Марго.

Когда воспитательница вывела детей на улицу, компания улучила момент и забежала за угол здания садика.

— Надо снять кофточки, тогда наши крылья расправятся! — скомандовала Марго и начала стягивать с себя водолазку. Все остальные последовали её примеру.

— А теперь надо махать крыльями!

Осенний, но ещё тёплый воздух, начали рассекать прозрачные, хрупкие детские крылья.

Ребята что есть силы замахали, подпрыгнули — и… не взлетели. Не хватило сил, крылья были ещё слабые, да и без тренировки взлететь нелегко.

Марго расстроилась, Яша сильно засопел.

— В другой раз получится, — утешила всех Мира, натягивая кофту обратно. — Будем ещё пробовать. Только надо никому не говорить.

— Или рассказать всем! — Марго тряхнула косичками. — Представьте, как удобно будет всем добираться до садика в полёте! А ещё мы сможем тогда сбежать из него за мороженым, и никто ничего не узнает!

— Я люблю мороженое, — шмыгнул носом Яша.

— Да все его любят, — хмыкнула Мира.

Девочка снова молчала. Она просто улыбалась.

С деревьев, медленно кружась в неслышимом вальсе, падали золотые листья и устилали лебедей из шин, сделанные из пней и тазиков весёлые грибочки, скульптуру крылатой девочки с котёнком в руках у входа в здание детского сада…

20. Делай добро и бросай его в воду

Рыбак Олег из Сочи

Рыбачил на Оке.

Таскал он там голавлей

И язей на крючке.

Однажды в Велигоже

На воблер он ловил,

Русалочую кожу

Крючочком зацепил.

Когда же на поверхность

Явилась голова,

"Вот чёрт, пять килограммов!" —

Решил Олег сперва.

Затем же, приглядевшись,

Немного обомлел:

"Я, знаете, здесь щучку

Увидеть бы хотел…"

Ответила русалка:

"Здесь щучек нынче нет!

А вот за оскорбленье

Готов держать ответ?"

Рыбак не испугался:

Ответил ей в упор:

"По мне, так щучка лучше,

Чем даже осетёр!"

©Моё стихотворение от августа 2022 года. Таруса, Калужская область

Мой папа любил рыбалку. Ну как любил: у него были целые энциклопедии по рыболовству, он заказывал тогда ещё по АлиЭкспрессу всякие блёсна, воблеры и прочие мормышки, а примерно половину нашего балкона занимали улочки и ящички с нужным для рыболова содержимым. Рыбачил папа на прудах за городом в Скуратовском районе и на реке Воронке. Надо сказать — не без успеха. Попадались даже щучки. Но папа каждый раз их отпускал, домой не приносил. Жалел.

— Что за жалость, если ты рыбе крючком рот рвёшь? — говорила я ему тогда.

Папа возражал:

— Ты видела щучью пасть? Там такие зубы на нёбе, что крючок ничего не сделает!

Я, у которой тогда ещё "нос не дорос" иметь достойное внимания мнение, просто пожимала плечами. Конечно, может, и хорошо, что папа хотя бы не приносил домой килограммы рыбы, которую бы пришлось чистить маме. Другие, возможно, поступали иначе, и жены материли их себе под нос, стряхивая чешую с сырых рук.

Вообще всякие рыбаки и охотники казались мне странными и даже порой жестокими людьми: они убивали животных, причём не ради пропитания, потому что в магазинах было полно еды, тогда ещё и инфляция была не столь жуткой. Если полно чего есть, зачем охотиться? Но нет, охотники и рыбаки ловили то, что движется, и, периодически, убивали. Им важен был факт добычи, а не сама добыча как совокупность белков, жиров и углеводов. Факт, что они такие умелые и ловкие, добыли трофей, убили вёрткую и хитрую жизнь, сделали фото на память. Не зря потратили время, силы и деньги на поимку и убийство ради почёсывания эго. При этом — допустим — было бы нормально и без претензий, если бы всё и всегда происходило в рамках закона и в отведённых для этого местах. Но тех же охотников не останавливало, что, например, лесок возле деревни юридически являлся территорией города и, следовательно, охотиться там было нельзя, а между тем мы, гостя у бабушки с дедушкой, прекрасно слышали, как тихое вечернее небо разрывают звуки выстрелов соседского ружья. На кого охота? На волков? Не-е-ет. На крякв, вальдшнепов, чомг, лысух… Что за добыча такая — лысуха? Зачем её убивать, если она несъедобна…

И плотву в пруду ловить — кошке на обед? Глядишь на деревенских кошек и думаешь, что они на мышах, бурозубках и варёных куриных головах очень даже замечательно живут.

Стучать, что ли, на этих охотничков… Взрослые говорили, себе дороже. В чистом поле вооружённый сильнее невооружённого. Не то чтобы район неспокойный и криминальный, но так-то — р-раз, и концы в воду…

И меня это сильно огорчало.

А потом я поступила в университет. И влюбилась.

У моей любви светлые глаза, длинный смешной нос, тонкий маленький рот. Спинка тёмная, на теле есть костные пластины. Моя любовь не особо умна, зато может весить до трёх килограмм, хотя ходят легенды о тридцати двух килограммах. Пожалуй, даже немного страшно представить такую рыбу…

Да, моя любовь — рыба, и это окская стерлядь.

Осетровые, наверное, самые непростые наши братья меньшие родом из пресных — и не только — вод. Сами по себе они до смешного чудные — рот на нижней стороне тела, как и у акул, вместо полноценной чешуи костные пластины. Осетровые — менее эволюционно продвинутые по сравнению, например, с карпообразными или сельдеобразными. Что, впрочем, не мешает им вырастать до метра и больше. Когда-то их было много, когда-то они достигали огромных размеров, судя по произведениям классиков. А потом начались строительства ГЭС, браконьерство, загрязнение — и всё. Красная книга. Ежели говорить о нашей Тульской области, в Дону стерлядь исчезла, а в Оке сильно уменьшилась.

И поэтому я здесь, в Алексинском районе. Причём во вполне определённом месте, даже немного знаменитом.

Люди выловили осетровых — людям их и возвращать. Поэтому здесь, в рыбном цехе, я помогаю выращивать мальков окской стерляди. Разумеется, приходится работать не только с мальками, но и со взрослыми рыбами, а они как дети: всё-то им требуются особые условия, немецкие корма и сетка сверху, чтобы кому-нибудь не пришла в маленький рыбий мозг идея продемонстрировать в воздухе всю свою длину. Хотя чаще рыбы просто высовывают из воды свои смешные носы, которые называются рострумы.

Честно, я не могу не привязываться к рыбам. Но всё же все наши усилия направлены на то, чтобы их отпустить. Отпустить в Оку.

Для мальков это, разумеется, стресс, но всё же им надо жить там, где их место. Маленьких рыбок и чайки склёвывают, и ужи хватают, и браконьеров не так-то легко остановить, но всё же мало-помалу в мутных окских водах нет-нет да и мелькнёт заборчик спинного плавника.

Я там, где должна быть. Пока другие ловят, пускай и выкидывая потом из жалости, мы помогаем появляться новым жизням. А потом выпускаем эти жизни в их мир, куда человечество небрежно залезло своими длинными стальными и пластмассовыми пальцами. Рыба не умеет благодарить. Браконьеры тем более, хотя и пользуются чужим трудом. Но это всё неважно. Из маленькой икринки вырастает гигант.

Делай добро и бросай его в воду, как говорил герой мультфильма Роберта Саакянца.

________________

Нет, автор не работал и даже не был в рыбном цеху в Алексине, хотя мальков окской стерляди однажды удалось не только увидеть, но даже немного в руках подержать.

В целом, как ни странно, в этом рассказе больше всего достоверных деталей и личных, скажем так, моментов. По крайней мере локации точно реальны, и охотники тоже. Надеюсь, карма их настигнет…

21. За что убивают учителей?

Те, в ком есть капелька таланта и кувшин упорства, становятся учениками школ. Те ученики школ, кто развил в себе талант, становятся ремесленниками. Те ремесленники, кто отточил свой талант и превратил его в настоящее чудо, становятся мастерами. Те мастера, кто помимо творения чудес не раз отражал атаки по ту сторону Нетканого Барьера или же собрал уникальные знания, становятся хранителями. А те, в ком есть и талант, и упорство, и способность творить чудеса, и готовность отразить все атаки и найти любые знания, становятся учителями. Даже так — Учителями.

Честно говоря, во мне таланта в лучшем случае с маковую росинку, а упорства… возможно, недостаточно. Поэтому мне кажется чудом, сотворённым неизвестно кем, что меня приняли в школу Горный Тёрн — главную школу северо-западной провинции. Всё-таки в школы не каждый может попасть, как бы ни были длинны его уши и ловки пальцы. Школы ведь учат далеко не только знаниям о нашем большом мире, но и науке о ки. Ки — короткое слово из одного слога, которое давным-давно подарили нам ныне вымершие люди Востока, которые человеки. Это значит жизнь, но не просто жизнь, а энергию. Энергию, что приходит с солнцем и остаётся у земли, не приходя из ниоткуда и не исчезая в никуда. Это энергия жизни и нашего внутреннего света, что течёт в земле, в траве, в каждом насекомом, черве, рыбе, змее, звере и, наконец, человеке. Точнее, квенди, потому что люди, которые человеки, вымерли, а мы, квенди, остались. Эта мысль иногда сводит меня с ума, хотя прошло несколько сотен лет. Впрочем, некоторые хранители или учителя могут очень долго жить, и самые долгоживущие могли и застать это че-ло-ве-чество…

Все вещи, связанные с ки, на самом деле очень сложные, хотя их и можно рассказать одним предложением, но это без деталей и подробностей. Если ты ещё ученик или ученица и тебе кажется, что наконец-то всё понятно — тебе на самом деле ничего не понятно. Но у тебя есть учителя, которые рано или поздно помогут тебе найти свой ответ на эту загадку. А ещё, если ты хочешь ки передавать, отдавать, преобразовывать и творить прочие чудеса, нужно сформировать духовное ядро. Иначе заболеешь и даже умереть можешь, так и не закончив учёбу.

Я учусь, чтобы стать целительницей у мудрой Эйр Эдельвейн. Среди девчонок все в основном были либо целительницами, либо садовницами, либо лесовичками. Чуть меньше было кудесниц-рукодельниц, которым предстояло научиться изготавливать новые артефакты и чинить старые.

Моё духовное ядро не сформировано. А вот моей подруге Аэрлот из той же деревни, где жила и я, сформировать духовное ядро удалось всего за год, что довольно удивительно. Изначально нас обеих определили в целительницы, но Аэрлот решила, что станет бороться с нежитью, хотя это была в основном прерогатива мальчиков. Впрочем, моя подруга всегда была выше и сильнее меня, любила лезть куда не надо и говорить, когда не спрашивают, за что ей попадало. Разумеется, среди таких тихих зашуганных девчонок, как я, ей быстро наскучило. Так Аэрлот ушла к учителю Чу Диненгилю.

Все учителя в Горном Тёрне в основном либо сами по себе добрые, либо очень спокойные. Наверное, потому что горцы, как и все мы. Всё-таки характеры квенди из разных уголков огромной страны сильно отличаются. Но вот Диненгиль прибыл из каких-то далеких краёв, и, наверное, поэтому был таким бледным и холодным.

Наверное, все девочки были в него влюблены, кроме, разумеется, Аэрлот. А я его боялась. Очень. Он мне казался до ужаса строгим, из тех, кто за малейшую провинность будет бить тебя розгой по шее или выкручивать уши, а потом давать немыслимые по сложности задания. Даже другие учителя говорили, что Диненгиль не щадит ни себя, ни своих учеников, требуя в изучении ки и нежити того, чего ни в каких книгах не найти. А сам он при этом работал над чем-то совсем уж невероятным: то ли автоматоном, работающим на чужом ки, то ли просто над живым стальным доспехом.

Я не понимала ни того, как в голову Аэрлот пришла идея пойти учиться к Диненгилю, ни того, как Диненгиль её взял. У Диненгиля помимо Аэрлот было три ученика — все мальчишки, разумеется. Одного из них, Фаэлима, я знала, потому что он был сыном нашего столоначальника. Парень был очень гордый, по-своему благородный, но не сильно талантливый. К его чести, на учёбу он тратил много времени, но это нисколько не мешало Аэрлот его задирать, из-за чего между ними была самая настоящая война, с которой даже Диненгиль не всегда мог что-то сделать. Наверное, потому что он это показательно не замечал.

Словом, Диненгиля я боялась и уважала, как можно бояться и уважать горного тигра. А вот Эдельвейн я обожала. Она могла рассказать нам сложные вещи доступными словами, и мы всегда её внимательно слушали, не пропуская ни слова, хотя она обычно говорила негромко. Несмотря на то, что у неё нас было много, она умудрялась уделять внимание каждой. Даже мои родители не заботились обо мне так, как она, особенно после того, как моих старших брата и сестру не приняли ни в одну из школ, сказав, что, к сожалению, они не смогут развить свою ки. Это не было чем-то удивительным, поскольку мы были из простых квенди, что живут близко к земле, растят злаки, пасут скот и ткут из конопельки, льна и хлопка. Когда я сказала, что хочу попробовать стать ученицей, надо мной посмеялись. А потом меня приняли. Семья моя сначала мне кости перемывала и на головушку капала, потом же решила, что оно и к лучшему, если я не буду больше висеть на шее, а, как у нас говорят, пойду по горной дороге.

Аэрлот, к слову сказать, Диненгиля любила, как я Эдельвейн, несмотря на то, что тот её часто наказывал, справедливости ради, за дело.

— Это не мой папашка, который без разбору черенком по башке лупасит! — смеялась она, когда я помогала ей наводить порядок в каменном саду Диненгиля. Почему-то он не любил сажать растения, зато любил ставить камни и разводить пруды, которые надо было постоянно чистить, чем и приходилось заниматься Аэрлот под злорадный хохот Фаэлима.

Честно, когда я наконец-то поверила, что моё обучение пройдёт без криков под шуршание свитков и книг, переборы гербариев лекарственных трав, сборы грибов, варку снадобий и долгие часы нервных повторений имён растений вкупе с не менее долгими часами занятий для развития ки, Аэрлот придумала великолепную в своём безумии стратегию.

— Раз уж мы выходим на охоту за нежитью, нам пригодится целительница!

Под острым взглядом Диненгиля и его мальчишек я пыталась найти оправдание, почему не подхожу ни для каких путешествий, но моя подруга не зря сформировала духовное ядро за год.

— Бринрит, я же тебя всю жизнь знаю! Проверенная, надёжная, послушная и умелая, а главное — выносливая. Какие ещё нужны качества для хорошей попутчицы? Верно я говорю, Учитель?

К моему непередаваемому ужасу, Диненгиль кивнул, не сводя с меня взгляд и даже не моргая. Жуткий, жёсткий и непостижимый.

Вспоминая все истории с этой охотой на прорвавшую Барьер нежить, атакующую жителей предгорных деревень, меня больше всего поражает, что никто из нас шестерых, включая Диненгиля, не умер. Нас едва не порвали упыри, чуть не утопили гуи, несколько десятков призраков во главе с невестой в красном практически заколотили в гробах, цзянши, внезапно выскочивший из крестьянского сарая, едва не пришиб меня обломком доски. И это всё было ерундой по сравнению со лисами-оборотнями, одержимым тигром и горным духом даолаогуем. Самым страшным кошмаром, с которым нам помогло справиться только своевременное прибытие других учителей с учениками и даже двух хранителей, была охота в квартале красных фонарей города Кормантора, построенного на месте города людей. Возможно, именно этот факт косвенно привёл к тому, что на нас напали мёртвые девушки из медяного дома. Причём до последней минуты перед неожиданной угрозой мы думали, что они живые, так естественно они с нами разговаривали, когда мы спрашивали, где прячется демон. А потом словно внутренний голос велел им перестать отыгрывать нормальных квенди и превратиться в демонов…

Тогда Диненгиль, которого я после пары сцен из тех, что предпотчёшь забыть раз и навсегда и никому не рассказывать, перестала бояться и начала немного понимать, впервые заподозрил, что появился опасный мастер-кукловод. Но ему не поверили: сказали, что ни у кого не хватит сил так точно управлять столькими мёртвыми телами издалека.

Как ни странно, именно эти приключения позволили мне сформировать моё духовное ядро. Я перестала быть стеснительной трусихой, начала мыслить шире, сочетать целительство и знание о нежити. Моя семья перестала снисходительно подшучивать надо мной и начала поговаривать, что вот, мол, какая у них даровитая девушка выросла, к такой и сыну столоначальника не зазорно было бы посвататься. Но я пока хотела учиться дальше, чтобы помочь защитить квенди от нежити.

И когда я уже перешагнула этап ученичества и перешла к этапу ремесленничества, весь мир как будто лопнул. Небо заволокли чёрные тучи, с деревьев полетели листья, а родные любимые горы грозно нависли над нами, угрожая в один момент рухнуть и похоронить всех нас. Мы все сразу поняли, что случалась беда, но не могли понять, какая.

Но наконец с северо-востока пришли страшные вести: мастера и хранители школ Восточного Ветра и Красного Лотоса проиграли, а учителя были зверски убиты. Нетканый Барьер пал, и нежить, веками силившаяся хлынуть на мир, с диким рёвом обрушилась на города и деревни.

Тогда Диненгиль впервые прошептал имя Гулиона. Как выяснилось, одного из своих первых учеников.

— Что он сделал? Как он до этого додумался? Что это за магия? — наперебой начали расспрашивать мы учителя.

Диненгиль долго отмалчивался, но потом признался. Причём не только перед нами, но и перед срочным собранием учителей, мастеров и хранителей нашего края.

— Гулион был абсолютно недисциплинированным, но тем не менее чрезвычайно одарённым учеником, — начал он. — На проделки его влекло тщеславие, уязвлённая гордыня и, как ни скверно мне об этом говорить, похоть. Гулион был незаконнорожденным сыном отца нынешнего князя, детство провёл при медяном доме, а потом родня неожиданно его признала. Ему начало неслыханно вести. Во время одной из наших охот он нашёл игральную доску для маджонга. Эта доска позволяла управлять предметами. Именно тогда я рассказал ему о демоне-кукловоде, который мог с помощью доски для маджонга управлять мёртвыми людьми и квенди.

Я не понимала, что происходит, но Аэрлот и Фаэлим сообразили и наперебой затараторили мне в уши, что этот Гулион наверняка заключил сделку с демоном в обмен на освобождение его из-за Барьера. Нам теперь всем стало ясно, почему Диненгиль такой, какой есть.

— Что делать? — спросили мы в пустоту.

Учителя смотрели на нас, на своих уже повзрослевших учеников, на тех, кому они велели следовать свету, а теперь нас заволокла тьма.

— Мы его остановим, — сказали учителя. Даже так — Учителя.

— Мы поможем, — ответили мы.

Никогда время не текло одновременно и быстро и медленно. Мы оставались в Горном Тёрне, тренировались сами, как могли, чтобы быть готовыми драться. Все взрослые отправились на восток, чтобы остановить Гулиона.

Мы жадно ждали новостей. Ждали новостей о разгроме, о восстановлении барьера, об отмщении за погибших учителей.

Но наши ожидания были растоптаны в кровавой луже…

Очень скоро стало понятно, почему Гулион убивал учителей. Мёртвые, они становились его марионетками. Живые учителя, видя, как их старые друзья, как лучшие из квенди сражаются против школ ки, теряли присутствие духа. И погибали.

Мы ожидали, что простые квенди, что народ восстанет против Гулиона. Но тот, улыбаясь, говорил им о том, что это всё культиваторы ки, эти мастера, хранители и учителя, виноваты в происходящем. Ведь они заперли нежить вместо того, чтобы её уничтожить, словно отложили про запас. Они извратили иерархию, сделав себя теми, кто решает судьбу мира. Школы ки — это игра в богов, величайшее проявление гордыни, и их нужно уничтожить. И квенди ему поверили…

Спустя всего месяц выяснилось, что Горный Тёрн — конечная цель Гулиона. Лица наших вернувшихся со сражений учителей были темны, как ночь. Но не было никого более печального, более ненавидящего себя за слабость, чем Диненгиль.

Все, кто остался, были готовы отстоять Горный Тёрн.

— Уходи, — сказала мне Аэрлот, — беги с другими девчонками. Вы должны спастись.

— Собирай девушек, семью, других селян, и уходите на юг, там вас примут князья степей, — попросил меня Фаэлим.

— Уходите, — велела Эдельвейн. — Вы должны сохранить знания нашей школы.

— Спасайся, — Диненгиль положил мне руку на плечо. — Твоё ядро сильно, а свет внутри ярок. С тобой квенди не пропадут.

Я всегда думала, что я слабая, не особо талантливая, и иногда мне сильно не хватает смелости. В тот час мне казалось, что нет в мире более презренной трусихи. Мне хотелось рыдать и рвать на себе волосы. Я хотела помочь в сражении, и мне было страшно, и я должна была исполнить просьбу тех, кто мне был дорог, хотя я хотела остаться с ними.

Но я послушалась. Я увела остальных, и поддерживала их в пути, и тревожно оглядывалась, и ловила каждый подозрительный шорох по ночам. Наша дорога провела нас в безопасное место. На юг Гулион не двинулся.

Все учителя и хранители были публично казнены по обвинению в тёмной магии и измене. Мастера, ремесленники и ученики либо присягнули на верность Гулиону, либо разделили судьбу тех, кто их выучил. Фаэлим погиб в бою. Аэрлот подверглась пыткам и была четвертована. О судьбе остальных оставалось только гадать.

Гулион превратил страну в империю и нарёк себя императором. Его накопленной ки хватило, чтобы уничтожить нежить, которую он освободил, взамен он потребовал верности. Армия была на его стороне, князья и более мелкие дворяне получили свои привилегии, а вот на крестьян пало ярмо…

Нам повезло: за обещание сохранить покой и защищать земли нас не выдали вскоре объявившимся приспешникам Гулиона. Наша судьба была неказиста — жить тихо, учиться скрытно, не говорить об учителях громким голосом, лишь шёпотом.

До меня дошли слухи, что Диненгиль стал единственным, кто выжил. Гулион ради садистского веселья оставил в живых своего учителя, который навёл его на мысль о доске и куклах, превратив его в игрушку себе на потеху.

А я осталась жива и невредима, вдали от родины, от любимых гор и всего, что было мне так дорого.

Я стала делать то, что могла: заниматься целительством и просвящать других о нежити, которая могла вернуться. И она возвращалась: всё-таки Гулион вовсе не о благополучии квенди думал. А о чём он думал, даже самые жуткие демоны не знают.

Признаться, я сильно испугалась, когда меня в первый раз назвали Учителем. Кем были мои учителя и кто я по сравнению с ними…

После заката следует восход. После самой чёрной ночи наступает день. Однажды Гулион умрёт и его наследство будет разрушено, тогда мы вернём свой мир и снова научим квенди сохранять в себе энергию солнца.

____________________

Вы подумали, что это краткий пересказ "Сильмариллиона", но на самом деле это краткий пересказ первой очень весёлой китайской книги с высоким возрастным рейтингом "Хаски и его Учитель Белый кот", просто я поняла, что последующие не выдержу.

Впервые мешаю эльфийское эпическое фэнтези с усей. Забористая вещь вышла…

22. Дети бурь и гроз

Гарпией, говоря честно, быть тяжко. День-деньской житие наше на скалах в Средиземном море, то ветер, то ливень, то штиль да жарища. Нас тучами не напугать, всё таки мать нам буря да гроза, а всё же не летается при шквале, вот и приходится сидеть нахохлившись.

Делов у нас числом немного, да по времени они затратны: рыбу ловить, вещи презанятные в гнёзда собирать и временами моряков с рыбаками пугать, чтобы неповадно было думать, будто бы стали они хозяевами вод солёных. Шипели мы что на эллинов, что на минойцев, что на персов, что на скифов, что на финикийцев. После римляне с карфагенянами были, и их мы пугали. Потом арабов с османами развелось невидимо, и на них мы зубами скалили.

Уже затем хозяевами морей пытались стать жители островов Британских, да галлийцы с горячими головами, да иберийцы с языком выразительным. И были у них большие корабли, что могли камнями стрелять, причём камни те округлые оказались, как икра рыбья, да не подобно рыбьей икре твёрдые. Тут уж подлетишь к ним, когти распустишь, а они как засуетятся, как начнут бежать к катапультам странным, пушками именуемым, да как начнут из этих катапульт с грохотом страшным, точно грозовым, камни вылетать. Против такой грозы тяжко устоять.

Да и кораблей развелось столько, что диву даёшься, как они друг с другом не сталкиваются. Ещё и флаги разные на них, и парусов — хватило бы море устелить. А как они между собой драться начнут — тут уж улетать сломя голову, пока камнями не засыпало. Всю рыбу распугали, ироды…

Житие наше стало всё невыносимее становиться. Улетаем мы от одних скал к другим, но шум нас всюду достигает. Страшно становится, что люди и впрямь хозяевами морей стали.

И решили устроить мы по этому поводу большой совет. Собрались все: и птенцы мелкие, недавно из грозовых туч и пены морской вышедшие, и девки молодые, и умудрённые гарпии, и старухи совсем дряхлые, у которых и перьев-то не осталось. Посудили, погалдели, покричали, даже подрались. И пришли к такому неутешительному выводу: было раньше нас много, а кораблей мало, вот и удавалось нам пугать да стращать, и рыбы было нам много, и в море обломки не плавали. А сейчас неспокойные времена настали, и, следовательно, ничего уж нам не поделать, дальше только хуже будет. И нет у нас другого пути кроме как собраться в стаю и лететь на юг, в обитель Зефиров. Туда, где не придётся нам округлых камней бояться и людей стращать, чтобы рыбу нашу не ловили. Проиграли уж дети грозы детям земли своё море…

Собрались мы — и полетели. Долго ли, коротко ли, над океанами, над печками, над лесами, над степями, над вершинами горными. И осели мы на острове каменном, куда с огромной ледяной земли ветра долетают, где воды трёх океанов сходятся и где потому бури страшные бушуют. Тут уж, решили мы, сильнее нас никого не будет.

Но ошибались мы.

Нашлись те, кто сильнее нас оказался. И до того сила их была велика и до той степени мы были ею поражены, что гордость наша заколебалась. Вынуждены были мы снять с себя корону и наречь знакомых наших новых истинными детьми бурь и гроз.

Птиц этих звали альбатросами. Иначе — буревестниками. И могучее этих птиц до того мы не видали. Даже орёл Зевсов и тот уступал им в величии. Размах альбатросова крыла был больше двух ростов человеческих. Взлетать в воздух птицы могли не то что с крутых скал — с гребня волны, и летать они могли днями целыми без отдыха. И даже буря с грозой не страшили их — прямо над бушующими водами парили альбатросы, и молнии сверкали над ними, но не могли навредить им, как бы не был сильным гнев небесный.

Уважали и боялись альбатросов другие птицы, но не были альбатросы горделивыми али тщеславными. Не обижали они других птиц, не требовали себе поклонения, а спокойно жили рядом с ними на скалах. Обитателей же на скалах было видимо-невидимо, и все раньше нами не виданные. Сами чёрные с белым, а клювы яркие, а лапы алые, точно кровь эллинов. Селились они так плотно, что и шагу нельзя было меж ними ступить, и галдели так громко, что и сотня пушек людских не перекричит даже в самой жаркой корабельной драке. Охотились же они за рыбой, и иные до того удачливые охотники были, что целый клюв рыбой набивали.

Были ещё среди соседей могучих альбатросов и те птицы, что вовсе летать не имели. Крылышки маленькие были, ни пуха, ни пёрышка, а сами они до того пухлые были: ни дать ни взять бурдюк! Ходили неуклюже, в развалочку, и падали часто — смех один! Но тоже славные охотники на рыбу оказались — её они прямо в воде ловили. Ныряли со скал — и стрелой под солёной гладью проносились. И таких птиц бюрдюкоподобных было разнообразие преогромнейшее: и высокие, и низкие, и с золотыми перьями, и с белыми пятнами. Стояли ещё так прямо, будто олимпийские борцы. Гордые птицы оказались.

А были и такие птицы, что иначе как разбойниками и не назвать. Хоть сами могли охотиться недурно, но любили у других рыбу отбирать и обижать иногда. Поморниками звались. И были они грязного серого цвета, прямо как мы. Но всё же тоже коренные жители.

Жили на этих берегах и верные птицы Афины Паллады — совы. Только были они белыми да пёстрыми, и улетали далеко в снега. Тоже охотницы хорошие, их на белом небе совсем не видно было.

Не стали мы нарушать ладную и певучую жизнь детей бурь и гроз. Решили, что не наш этот берег и надо далее лететь.

А куда мы в конце концов прилетели — это уже совсем другое сказание…

23. Хрупкий мир

Помнишь, мы с тобой как-то говорили о мире. Этот неокультуренный участок парка весьма располагает к философским беседам даже относительно далёких от философии товарищей вроде нас с тобой, хотя мы ни разу не парочка. Хотя тебе здесь явно не хватает будочек с кофе.

Точнее, начали-то мы тогда рассуждать про экологическую обстановку, когда увидели разбросанный мусор, но ты всё свёл к своей любимой геополитике. Азия, Евразия, сплошное безобразие… Я не люблю политику, но ты упорно говоришь про неё, снова и снова. И тебя не остановишь. Но суть не в этом: помнишь, ты тогда сказал, что неважно, сколько ещё ракет запустят, потому что мир всё выдержит.

Хочешь знать, что у меня в руках? Погляди — это бабочка павлиний глаз. Не правда ли, она кажется ужасно хрупкой? Это действительно так: её крылья образованы мельчайшими чешуйками, которые легко отслаиваются, из-за чего крылья становятся тоньше. Я молчу уже о том, насколько легко сломать эти крылья. Ты удивлён, что мы нашли её осенью? В этом нет ничего удивительного — павлиноглазки и некоторые другие виды бабочек, например, лимонница, могут зимовать во взрослом состоянии. Они забиваются в щели, прячутся в подстилке, а мой папа частенько находил бабочек в гараже. Один раз бабочки перезимовали у нас в коробке на балконе, и мы их выпустили весной. Да, не все пережили зиму, но всё же парочка этих хрупких созданий пересли четыре месяца холода. Большое число насекомых не зимует во взрослом состоянии. Они откладывают яйца и потом умирают. Их дети появляются весной, чтобы умереть к осени, отложив яйца также, как и их родители. Насекомые хрупкие, не правда ли? Но я помню, что ты ужасно боишься огромного комара-долгоножку, а ведь он самый легко ранимый из комаров из-за слишком длинных лапок, которые способен отбрасывать.

Хрупкость — многогранное понятие. Алмаз хрупок, но считается самым прочным минералом в мире, и именно ему соответствует десятка по шкале Мооса.

Думаешь, дело в одной только бабочке? В воздухе, в земле, в воде, прямо сейчас на твоём теле и внутри твоего кишечника обитают мириады бактерий. Если ты не помнишь, это прокариотические, то есть доядерные, организмы, которые намного древнее всех человеческих цивилизаций, не говоря уже о самом человеке. Да даже о растениях. Водорослях. Вряд ли ты сможешь представить, что такое миллиард лет назад. Сможешь понять, но представить мир на Земле, в котором нет ничего привычного нам включая кислород, довольно сложно.

Одни бактерии способны выкашивать целые виды. Чумная палочка уничтожила значительную часть населения Европы. Другие на протяжении всего нашего существования как вида — да, наверное, даже как биологического типа — помогают нам переваривать пищу. Клетчатку. Взамен дают витамины, которых порой не хватает в той еде, что мы в основном поглощаем. В нашем рационе, честно говоря, клетчатки не хватает.

Бактерии малы, но неубиваемы? Так, да не так: когда мы на паре по микробиологии сажали кишечную палочку на субстрат, после в чашках Петри у некоторых были лишь слабые точки, сигнализирующие о наличии колоний, у других не было ничего, у третьих чашку захватила плесень. Бактерии погибли, потому что мы не были достаточно аккуратны, хотя мы очень старались. Родственники же этих бактерий способны вызвать бурление адских котлов в наших желудках, которое заставит нас потерять часть пищи и немного электролитов.

Часто обращаешь внимание на деревья? Я очень. Это, конечно, специфика моего образования, Но дело не только в этом. Сейчас осень, деревья особенно красивы, не правда ли? Хотя, по-моему скромному мнению, они прекрасны всегда.

Давай соберём букет листьев! Посмотри на эти пятна. Это грибковое поражение. Вот линии на листе — кто-то из гусениц постарался. Дыры — возможно, работа улиток или жуков. Слышал о ясеневой златке. Этот вредитель съел ясени в наших лесах. Всего-то лет десять назад короед уничтожил половину наших елей.

А эти мячики на дубовых листьях называются галлами, в простонародье дубовыми яблочками. Это постаралась орехотворка для своих детей. Знаешь ли ты, что из этих дубовых яблочек раньше делали чернила?

Каждый день, каждую минуту деревья сталкиваются с кучей желающих им навредить. Но тем не менее леса существуют миллионы лет. Правда, они не всегда так выглядели: цветковые растения возникли только в меловом периоде, до этого господствовали голосеменные, а ещё раньше росли древовидные хвощи и плауны. Ты когда-нибудь видел хвощ? Ещё бы, он мало похож на дерево, которое можно заметить издали. А плаунов очень мало. Они даже в Красную книгу занесены.

Про экосистемы можно говорить бесконечно. У нас на кафедре связанные с этим предметы шли более трёх лет, я сама изучала много дополнительной литературы, но всё равно мне кажется, что я ничего не знаю. Ещё экосистема и биогеоценоз — это разные понятия. Видишь пень? Из него растут молодые побеги, его древесину разлагает грибница ложноопёнка, где-то под корой прячутся костянки, личинки жуков, мокрицы, ногохвостки, дождевые черви, пауки… Это экосистема. Но для биогеоценоза одного пня явно маловато.

Только прислушайся! Как много шума! Трещат птицы, падают листья, шуршат ветки, где-то под землёй ползут крот или полёвка, вглубь коры забивается личинка хруща, чтобы окуклиться. Грибы продолжают рост своих бесконечных тонких гиф, белки всё ещё делают запасы, про которые забудут, рыба глотает с поверхности упавших мух, последние зелёные листья хватают кванты света, чтобы перевести их в энергию органических связей сахаров.

Каждый день, каждый час, каждую секунду и миллисекунду мир немного меняется и постоянно движется.

И этодо безумия удивительно, что мир так прочен и хрупок одновременно. Его можно разрушить одним щелчком пальцев— буквально, если то, о чём мы молчим, управляется одной кнопкой. И между тем мир существует сотни миллионов лет, а в приблизительно том виде, в котором мы знаем его сейчас, около двух миллионов лет. Может, и поменьше, если исключить оледенения. Но на нашей территории леса существовали ещё до того, как мы построили города. Человек всё ужасно быстро меняет. Но мир — мир хоть криво-косо, но успевает подстраиваться, и иногда неожиданно для самого человека. Хорошо дышится после коронавируса? Я шучу, конечно… Вирусы тоже по-своему очаровательны. Представляешь, а ведь они даже не совсем живые. По сути вне организма они существуют лишь как кристаллы, а в самом организме это лишь нуклеиновая кислота, прославившаяся в клетку из капсида, который остался снаружи. Ты вроде болел недавно? Просто представь, сколько внутри тебя реплицировалось чужих нуклеиновых кислот…

Твоя геополитика, конечно, интересная вещь, но мне забавно наблюдать, как по пню ползёт мокрица. А ещё забавнее думать, что она, как и мы, состоит из белков, причём вроде бы некоторые белки даже совпадают с нашими. Но молекулярная биология для пока что тёмный лес, полный чудес.

Вижу, ты куда-то хочешь уйти. Дела появились? Понимаю… Ладно, я не в обиде, правда. Бывает. Я знаю, что я иногда бываю слишком… наверное, слишком заполняющей пространство. Кстати, это свойственно всем видам на новой территории, если у них много ресурсов и пока что нет ограничивающих факторов. Что же, до свидания, и удачи, благо ты сейчас представитель самого многочисленного вида крупных млекопитающих. Только между особями у нас огромная конкуренция. А генофонд слабый.

А, и не болей. Вирусы сейчас со страшной силой мутируют. Ешь больше клетчатки, твоим бактериям понравится. И не ходи лишний раз по газону, там насекомые на зиму спать ложатся.

24. Всё зло земное

— Всё зло земное от книжек этих! — с раздражением, которое при усталости закипало точно чайник на плите, Эля захлопнула и отпихнула от себя томик Ницше. Его я в своё время случайно подобрала в будке буккроссинга в обмен на "Жутко громко и запредельно близко", чья популярность осталась для меня загадкой. Не, тема, не спорю, животрепещущая, но на протяжении всей книги происходит непонятно что. Впрочем, в отличие от трудов по философии, даже в самых странных художественных книгах хотя бы есть начало, кое-какая и конец. А вот первые для биохимов вроде нас с сестрой казались каким-то потоком бессознательного.

Философия, второй курс. Предмет непрофильный, но идёт экзаменом. Чем хорошо быть старшей — ловишь кайф от мысли, что ты-то через эту трагикомедию абсурда уже прошла, и весьма успешно. Но порой немного колет обида, что тебе никто не мог помочь ни советом, ни попросту добрым словом.

— Никак не одолеть сверхчеловека? — спросила я, убирая помытые тарелки. Мы сидели на кухне, потому что там было светло и потому что остальные комнаты проветривались.

— Соф, — выдохнула Эля, — можешь кратко пояснить, а? Завтра тест, мне хотя бы половину вопросов одолеть.

— Ну-у-у… — я поставила последнюю тарелку и встряхнула ладони. — Ницше был нарциссом и вредным мужиком, поэтому считал, что те люди, которые избранные, могут делать крутые вещи, а все остальные нет. Камю и Сартр считали, что всё тлен. Шопенгауэр считал, что счастье — это освобождение от страданий. И только Кант молодец, описывал возникновение Солнечной системы и предположил, что похожий процесс мог существовать и в других частях Вселенной. Вот и всё, что я помню спустя четыре года.

Эля смотрела на меня так, точно я призналась, что специально съела все её термостатные йогурты. После чего потянулась за телефоном с очевидной целью спросить у ясеня, то есть Яндекса.

— Ну как бы действительно, — я развела руками, — философия по сути такой поиск ответов на вопросы, на которые фиг найдёшь ответ. Типа… что такое счастье, что такое добро, что такое зло. И в разные времена на эти вопросы отвечали по-разному, хотя вопросы были одинаковые, причём это максимально очевидные вопросы, которые задают маленькие дети, а взрослые не могут на них ответить.

— И что такое зло? — обречённым тоном спросила меня Эля.

— В представлении Канта, Ницше или Камю? — ухмыльнулась я.

— Да хоть какого-нибудь, хоть бомжа под мостом…

Я приняла важный вид.

— По мнению Канта, насколько я помню, человек обладает свободой воли, у него звёздное небо над головой и нравственный закон внутри. Соответственно добро и зло — это банально выборы человека по отношению к другим людям. А сама Вселенная типа не добрая и не злая, потому что материальна. Как-то так.

— То есть отними у людей свободу воли — и зла не будет? — Эля хмуро смотрела на меня, подпирая рукой щёку.

— Ты читала "1984" Оруэлла? — спросила я, хотя знала, что скорее всего нет, но на всякий случай.

— Мемы видела, — отмахнулась Эля. — А что?

— Там за людей по сути всё решили, но жизнь у них всё равно хреновая вышла. При этом есть "Заводной апельсин" Бёрджесса, где озверевшие от свободы пацанчики ломали всё, что не приколочено, и вставляли во всё, что движется.

— То есть зло — это крайности? — Эля перестала подпирать рукой щёку. Кажется, её начал интересовать наш разговор.

— Абсолютных крайностей, насколько я помню, всё же нет, то есть мир не чёрно-белый, а в оттенках серого. Проблема в том, что у всякого действия есть противодействие, то есть можно много чего делать хорошего и всё равно при этом провоцировать негативное влияние.

Эля растерянно прищурилась.

— Я что-то ничего не понимаю…

— Ну вот… — я лихорадочно начала искать подходящий для сестры пример, — вот ветровая электростанция взамен ТЭС, ГЭС и прочим АЭС, которые у нас типа зло. Ветряки дают чистую энергию и ничего не портят. При этом установка этих ветряков стоит как почка, а утилизация и того сложнее, в итоге получаем, что пластиковые вертушки, которые сломались, просто гниют как остальной пластиковый мусор. Хотели помочь, только больше намусорили.

Эля фыркнула: всё-таки она на промышленного эколога учится, такие вещи ей понятнее антиутопий.

— То есть зло — это человек? — неожиданно выдала она.

Я даже чуть об стул не споткнулась.

— В смысле?

— Все глобальные экологические проблемы имеют антропогенную природу. Все проблемы человеческого общества из-за того, что мы не можем друг с другом договориться. При этом в самой природе нет ни зла не добра, это человеческие понятия. Как победить зло? Убрать людей! — Она захихикала. Вот юмор у неё такой.

Я отодвинула стул и села напротив неё.

— На тесте так и напишешь?

Эля вздёрнула нос.

— А почему бы и нет?

Я вздохнула.

— Одна из величайших проблем, как по мне, в том, что мы прекрасно осознаём свою вредность и несовершенство, но при этом нам жить хочется, и жить так, чтобы мир стал лучше. И мы пытаемся делать мир лучше, и себя лучше, но работает палка о двух концах и что-то становится хуже. С нашей точки зрения хуже. Потому что это мы определяем зло и добро, и получается, что каждый на свой лад. Для одних пластик — просто нюанс прогресса, для других — всё зло земное… В общем, хватит нам философствовать самим, сейчас будем составлять конспект, что говорили по этому поводу другие умные люди.

25. Цветок в темноте

Люди издавна и поныне всё твердят и твердят своими детям и, главным образом, себе, что нет и не может быть на свете никаких маленьких человечков. Никаких человечков в одеждах из лепестков и растительных тканей, либо замотанных в слюну пауков или гусениц. Никаких крошечных существ, которые прячутся за старым книжным шкафом, скрываются в трюмах роскошных моделей парусных кораблей или в комнатах картонного собора, тихонько сидят на кухне за жестяной банкой, где хранится чай, пережидают нашествие гостей или же непомерный интерес домашних котов с собаками на полках с бабушкиным хрусталём, пылящимся десятилетия; которые в саду и огороде просто скрываются в домиках из листьев или из земли, иногда прячась в горшочках с рассадой, в старых вёдрах и лейках, в дуплах садовых деревьев, в щелях поликарбоната или в обширном лабиринте шланга, либо же прорезают себе комнаты прямо в овощах. Нет, такого не может быть.

Не бывает ни человечков, ни фей, ни фейри, ни лилипутов, ни добываек, ни эльфов, ни гномиков, ни смурфиков — никого. Не могут в природе существовать маленькие разумные создания, на человека похожие, но к человечеству не относящиеся, да такие, которых почти и не увидишь. Так говорят люди. Метод верный, в общем-то. Пока доказательства не представлены, нельзя подтвердить то или иное явление, тем более такое необыкновенное. Так что человечков нет.

Конечно, это всё неправда. Человечки, которые себя в зависимости от мест называют по-разному — и находчиками, и пилигримами, и лесовичками, и, как вполне ожидаемо, эльфами с фейри — вполне себе существуют и живут обыкновенной жизнью маленьких человечков: пьют капельки воды, едят крохи еды, мастерят крошечные инструменты и оружие, делают маленькие горшочки, чашечки, даже украшения, строят свои маленькие домики, образуют маленькие большие семьи, учат маленьких-маленьких детей премудростям жизни. У них свой уклад: когда за фуражом идти, когда гусениц кормить, когда насекомых разделывать, когда ягоды перекатывать, когда улиток запрягать. Отовсюду им опасности грозят: то кто-нибудь совсем большой наступить может, то кто-то поменьше обидеть норовит, другие маленькие хотят чужими руками жар загребать и за счёт человечков наживаться. Маленькая жизнь, да непростая.

Больших людей человечки боятся, хоть и живут бок о бок с ними. Они кажутся им страшными живыми горами, от которого исходят ветра, громы, зной, миллионы запахов, тысячи маленьких кусочков и ткани, и кожи, и просто ошмётков, которые поднимаются в воздух. На телах больших людей живут пылевые клещи, могут прятаться крохотные жучки, паучки, мушки. Правда, последних трёх большие люди обыкновенно прогоняют. А когда-то давно, по мерках человечков очень давно, в больших людях часто жили колючие и цеплючие вши. Человечки их очень не любили, потому что была вошь злой и кровожадной. Ничего от неё не добьёшься. Хуже блохи, ту хоть заарканить можно.

Поскольку человечки были ну очень маленькие, и жизнь их была маленькая, законы физики — строгой и справедливой волшебницы, наколдовавшей всем взаимное притяжение, — действуют на них иначе, чем на людей больших: человечки высоко прыгают, хотя куда ниже, чем блохи; могут поднимать груз намного больше собственного веса, хотя намного слабее муравьёв; говорят тоненько и быстро, хотя всё же не так пискляво, как звенят крылья комара. Время для них не течёт, как река, что бывает у больших людей, а бежит тонкой струйкой, как горный ручей. Одно лето с кусочком весны и осени для них — это как целая жизнь. Живут они недолго, взрослеют быстро, старость дано встретить не всем… Но никогда человечки не отчаивались, а продолжали жить, выстраивая свою гармонию с разными мирами: природным и человеческим. Вот такие они.

Человечки сами не знают, откуда они взялись. То ли они духи умерших больших людей, то ли самостоятельная ветвь некоей альтернативной линии эволюции, то ли выходцы из другого мира. Человечки и не стремятся узнать. Слишком уж много времени уходит, чтобы просто жить в мире, для которого ты слишком маленький.

* * *

Лелейка, зевая, шла за своей мамой Пылинкой по тонкой полосе тропинки, вьющийся между стеблями луговых растений. Тропинка эта была такая маленькая, что большой человек её и заметить бы не смог. А для маленьких человечков — самое оно. Они ведь по сравнению с травой совсем крохотули.

Это была десятая ночь для Лелейки вообще и вторая, когда она помогала взрослым. Для человечков одна ночь — это как целый месяц в темноте. Мир дня и мир ночи — разные миры. Днём растения под действием энергии солнца вырабатывают сахара и насыщают воздух кислородом, поэтому почти никто не замечает, что они дышат. Ночью же дыхание растений отчётливо чувствуется. Человечки стараются не находиться в зарослях слишком долго, иначе можно задохнуться.

А уж про животных и говорить нечего: те, кто днём спали, ночью выходят добывать пропитание, и наоборот. Днём стоит бояться птиц, ночью — грызунов. Днём много насекомых, ночью — моллюсков. Человечки с рождения выучивают эти тонкости назубок.

— Ма, — не выдержала Лелейка, — а нам долго ещё?

— Неблизко, — честно ответила Пылинка, — но путь того стоит.

— А на нас мыши не нападут?

— Не должны.

— А жабы не затопчут?

— От жаб мы убежим. Они без тепла медлительные.

Лелейка поправила на спине корзину из оболочки ореха.

— Но ведь цветы же цветут днём, не так ли?

— Цветут, — согласилась мать.

— Тогда зачем идти за пыльцой ночью? — чуть ли не с обидой спросила Лелейка. — Все цветы ведь закрыты!

Пыльника обернулась на дочку с загадочной улыбкой.

— Придём — увидишь. Тебе только предстоит узнать чудеса ночи.

— Я не люблю ночь, она тёмная и душная… — проворчала Лелейка, но продолжила путь.

Для человечков они действительно шли долго, хотя для нас с вами преодолённое ими расстояние показалось бы пустяком. А ведь идти им предстояло в переводе на наши мерки несколько суток. И всё это время вокруг них будет ночь с её прохладой, осторожным шумом, темнотой и, если повезёт, скудным лунным светом. Ночью небезопасно, но у человечков нет выбора. Ночью по крайней мере они в безопасности от больших людей.

— Пришли, — сказала Пылинка. Лелейка бодро сбросила опостылевшую корзинку с плеч.

— И где? — спросила она, предполагая, что весь этот путь был ради сорванных цветов. Они закрываются куда медленнее и с них легко собирать ценную пыльцу, тычиночные нити, вычерпывать нектар и выдёргивать мелкие лепестки.

Но Пылинка задрала голову.

— Смотри наверх.

В это время пусть тонкое, но всё же плотноватое облако наконец сошло с тонкого серпа растущей луны, и на землю упал серебристый цвет, подсветив нежные закрученные лепесточки и длинные, точно усики бабочек, тычинки. К ним тотчас радостно подлетел маленький хрупкий мотылёк.

— Это смолёвка поникшая, — сказала Пылинка дочери. — Пока дневные цветы спят, она распускается ночью, чтобы накормить тех, кто летает, пока всё спят. Один цветок живёт лишь три ночи, а потом опадает. Нам повезло, что сейчас так много цветов.

Набрав корзинки, человечки понемногу начали отправляться обратно.

— Сейчас ночь хорошая, — произнесла Пылинка. — Я бы хотела тебе ещё кое-что показать.

Они шли не слишком долго и вышли на просёлочную дорогу. Для человечков одна колея жёлто-серой утрамбованной земли — как для нас Красная площадь.

— Зачем мы вышли на дорогу?! — испугалась Лелейка. — А вдруг большие люди поедут?!

— Ночью подавляющее большинство из них спит, — успокоила её Пылинка. — Если кто-то поедет, мы почувствуем вибрацию. А теперь смотри туда.

На обочине гордо красовался цветок с небольшими треугольными листьями. Жёлтым огнём в лунном свете горели полупрозрачные широкие лепестки, повсюду разливался медвяный аромат. Лелейке даже показалось, что она слышит пчёл.

— Это ослинник двулетний, он же примула вечерняя, он же — рапунцель. Чуешь? Хороший медонос, пчёлы ему не нарадуются. И растёт он там, где обычно большие люди ходят. Вот какой.

— Красивый… — Лелейка смотрела на чудо блестящими глазами.

Пылинка вздохнула.

— Я бы показала тебе ночную красавицу, да боюсь, нам этот путь не осилить, уж домой пора, пока с нами не случилось чего. Путешествие это всё было не только ради пыльцы. Я очень хотела, чтобы ты как можно раньше увидела цветки в темноте. Те цветки, которые обычно тяжело увидеть, и именно поэтому они особенно прекрасны.

— Я очень рада, мамуля! Я очень-очень рада! — Лелейка даже запрыгала, но мать её оставила.

— Тише-тише! Вокруг бродят мыши и полёвки, для них мы что лакомства. Пора нам в обратный путь, ещё столько же идти, ночью…

— Ночь мне больше не противна, — заявила Лелейка. — Она тоже красивая. Я теперь тоже её люблю.

Пылинка счастливо улыбнулась.

— Я очень рада, что у меня такая смышлёная дочка!

Участок луга. Дорога. Дачный дом, обнесённый забором. Рядом с домом огород и несколько яблонь. Как и везде в подобных местах, здесь живут маленькие человечки. Невидимые, неслышимые, они много поколений ведут свой быт. Их жизнь удивительна и опасна. Они зависят от природы и поэтому чувствуют её — живую, многогранную, никогда не спящую. Её ритмы, дыхание, смены, настроения, состояния здоровья, её волю, силы и слабости.

И этот скромный участок — для них огромная вселенная и большая история, в которой ещё много открытий.

Конечно, никто не подтвердит, что видел человечков, а значит, человечков не существует.

__________________________

Вдохновлено "Гарантийными человечками" Эдуарда Успенского и аниме "Ариэтти из страны лилипутов" от студии Гибли.

26. Странные берега

Заблудиться и потеряться можно в море, в лесу, в степи, в пустыне — словом, там, где очень тяжело найти ориентиры. Да и то в случае отсутствия компаса. Если ты выходишь на берег реки, потеряться там невозможно. У реки есть направление и два берега. Если в трёх соснах заблудиться ещё у кого-то получается, то в двух берегах нереально.

Именно так думала четырнадцатилетняя Олеся, поправляя на худом, облезающем от солнечного ожога плече поношенную пляжную сумку и ступая по многолетней выгоревшей плитке доставшимися от старшей сестры босоножками. Время было относительно раннее, потому что погода стояла очень жаркая и к полудню на песке можно было бы совсем зажариться, однако за заборами на дачных участках торчали вверх чьи-то спины и те части тел, которые были пониже спин.

Два месяца летних каникул не то чтобы оказались слитыми в водосточную трубу, но всё же родители могли придумать кое-что получше, чем сплавить её к двоюродной бабушке Татьяне Павловне, или просто "бабТане", в провинциальный городок, где нет ни кафешек, ни ТРЦ, ни будочек с кофе, ни проката самокатов, ни спортплощадок, ни центров творчества, где можно было бы расписывать шопперы или худой конец управлять чьим-то кое-как собранным робота. Ни-че-го. Правда, городок стоял на Оке, причём берег там был на редкость удачный, так что на чистом жёлтом песке спокойно могли разместиться жители двух таких городков. Даже у местного дома отдыха был собственный пляж.

Поэтому Олеся и решила, что основным местом, где она бездарно проведёт лучшие годы своей жизни, пока у сестры ЕГЭ, а у родителей завал на работе, будет Ока. По крайней мере можно бесплатно плавать хоть до посинения. Хотя это, к сожалению, не море.

Олеся уже купалась с бабТаней на всех основных пляжах городка. Они даже прошли на пляж Дома отдыха, хотя он был вовсе не общий. А сегодня у бабТани была встреча с подругами, жившим вообще в какой-то деревне по соседству. На самом деле это было сложно назвать деревней, потому что дома там были роскошные, сады украшены керамическими фигурками, почти везде есть садовые качели и бассейн, а у кого-то даже павлины в клетке живут. Но Олеся была чужая и потому гулять с павлинами в саду, полном гномиков, ей было рановато.

Поэтому ей было предложено идти на речку одной. Разумеется, не без условий: воду из реки не пить, подобранную в кустах еду не жрать, у людей мобильники не таскать, за буйки не заплывать (хотя были они только в двух местах) и — самое главное: не лазить по зарослям и не купаться вне оборудованных пляжей.

Олеся приближалась к голубой полосе с единственной целью: нарушить последнее условие.

Пляжи — это, конечно, хорошо. Спасатели дежурят (по крайней мере есть будка, а уж жив ли в ней кто, вопрос второй), аншлаг с правилами поведения на воде стоит, народ есть, воду вроде чистят земснарядами.

Но Олесе скучно. Очень скучно. Река не море, у воды и запах другой, более водорослёвый и тухлый, и уплыть далеко не выйдет, и вообще… цвета некрасивые.

Должна же быть возможность хотя бы погулять, хотя бы найти что-то интересное. Развлечься. Берег — он же бесконечный. Не может быть, чтобы везде находился только песок.

Поэтому на развилке у дорожного знака Олеся пошла не прямо, а направо.

Вдоль берега Оки — там, где нет пляжей, разумеется, растут два вида ив — ломкая и белая. Олеся читала книжки про пиратов на Карибском море и решила, что ниспадающие на смешанный с землёй мокрый песок ветви и торчащие из этой холодной каши корни очень похожи на мангровые заросли на Антильских островах. Возомнив себя крадущимся к убежищу контрабандистом, Олеся спустилась вниз и побрела по кромке берега, иногда отступая на мелководье. Здесь уже было много гальки. И, в отличие от морской, она была довольно острая, поэтому Олеся не снимала босоножки.

Скоро она добралась до одного из тех песчаных островков, которые летом сухие и горячие, а потом, к осени и до конца весны их скрывает река. На песке лежали раковины беззубок, живые же беззубки пахали илистое дно в горячих лужах у островка в сопровождении иногда забредающих мальков. Ближе к коренному берегу, на террасах, буйно зеленели и пестрели цветками околоводные и не очень растения: камыш, сусак, частуха, подорожник, осока, полынь, свербига… И ивы, всюду ивы, а чуть выше уже липы, берёзы. Это не пляж у Дома отдыха с искусственно насаженными соснами!

Олеся отправилась дальше, понемногу, правда, уставая от тяжести сумки. Песчаный островок скоро остался позади. Снова узкая земляная полоса, омываемая водой. Листья тростника и рогоза режут руки, ветви ив бьют в глаза. К счастью, Олеся скоро вышла на дикий пляж. Тут тоже отдыхали люди, только не сто шестьдесят человек, а всего шесть, которые, судя по всему, доехали сюда на машине.

Олеся решила временно расстелиться здесь, и скоро, поправляя простенький купальник, поспешила к воде.

Увы — здесь было мелко. Песчаные наносы. Как пляж, но воды по середину голени, чуть ли не до трети Оки легко можно вброд дойти. Здесь хорошо просто плюхнуться и кайфовать. Чтобы плавать, надо идти либо выше по течению, то есть вперёд, либо возвращаться ниже. Олеся, который овладел дух авантюризма, двигавший путешественников Эпохи географических открытий навстречу невиданным опасностям и неожиданным сокровищам, решила продолжить путь. Так, не одеваясь, в купальнике, босая и с пляжной сумкой на голом плече. Ни дать ни взять амазонка.

Всё было замечательно, пока не пришлось свернуть на тропу в отдалении от воды. Здесь росли довольно старые ивы с густыми кронами, а ещё высокие злаки, поэтому тропа была сырой и холодной, а местами и довольно травматичной для ног. В зарослях обнаружилось комарьё, которое было несказанно радо понаехавшим гостям. Олесей овладело отвращение, а потом страх. Практически голая, в полноценном кусочке леса, в месте, которое впервые видит… В тени можно замёрзнуть, на солнце в момент обгореть — уже почти полдень. Может, отступить? Забраться наверх по коренному берегу и там по дороге дойти до пляжа?

Не-е-ет… Её же там могут люди увидеть. Засмеют ещё. Лучше вернуться по воде.

Вода в тени также оказалась куда более прохладной, чем на солнце. Вдобавок ещё и мутной. А мутная незнакомая вода опасна, и Олеся поняла это в ту же секунду, когда из глубины сначала по колено, потом по пояс внезапно нырнула по самые плечи.

Нечего и говорить, что пляжная сумка немного искупалась. Девочка просто со скоростью звука вылетела на берег.

Плохи дела… Непонятно, где она, неизвестно, как отсюда выползать. Олеся замёрзла, намочила все вещи и очень устала.

Единственным путём к спасению с минимальными потерями оставалось взбираться наверх.

Но и тут всё было очень сложно. Далеко не во всех местах берега Оки пологие. Конечно, и отвесными их не назвать, но всё же одно дело долго-долго топать по пологому склону, и другое дело буквально взбираться, хватаясь за растения и рискуя напороться на борщевик Сосновского и словить фотохимические ожоги его злого сока.

Именно это с Олесей и случалось. Поначалу она не поняла, что произошло, только ноги у щиколоток заболели. А затем там вспухли, вспучились неровные красные полосы — места на коже, куда попал сок.

Когда Олеся наконец-то выбралась на дорогу, колени её были изодраны и испачканы в земле, ноги покрылись сеткой царапин от листьев осок и злаков, а щиколотки горели адским пламенем. Остальные места тела горели комариными укусами.

Впрочем, всё это отошло на второй план, когда плечи начало жечь летнее солнце…

Олеся приползла домой к трём часам дня, по выражению бабТани, как сбежавший из лагеря побитый партизан. Девочка ещё час плутала вдоль берега, пытаясь найти дорогу…

Почти неделю Олеся не выходила из дома, потому что её мучили сгоревшие плечи и ожоги от борщевика на ногах. Потом практически до конца своих иногородних каникул ходила на речку только с бабТаней. И долгое время размышляла, как же путешественники из её книг умудрялись находить дорогу и приходить туда, куда им надо.

Всё-таки и на простом берегу немудрено заблудиться…

27. Самозванцы и лжепророки

В его руках знамя, в его глазах бревна,

Внутри него пусто, вокруг него много

Ему подобных.

Айви, как и другие жители обыкновенной островной деревни, состоящей из тростниковых хижин, укрытых пальмовыми ветвями, не могла не повестись на этого таинственного пришельца. На его шее блестели и звенели нити бус, собранных из осколков стеклянных бутылок, пивных крышек, семян, птичьих костей и перьев, алюминиевых ошмётков и прочего мусора. В его немытые космы также были вплетены всевозможные дешёвые и мусорные блестяшки. Он ходил в рванье, но это был самый настоящий хлопок, а не грубый лён, тканный вручную.

Он проповедовал — о да, он очень много проповедовал: о мире, о справедливости, о том, что жизнь плоти в сути своей есть страдание, от которого всякий человек должен иметь цель избавиться. Что материя: тела из кости и мяса, пальмы, песок и даже океан — всё есть иллюзия, и лишь дух истинен и бессмертен, лишь дух настоящий в этом мире, полном несправедливости. Какой смысл заботиться о материи, если она иллюзия? Какой смысл в постоянном труде, если это просто бесконечная игра с тем, что не существует на самом деле? Разве не следует сосредоточить всё внимание на духе, раз только он истинен?

И люди — простодушные, с вечными мозолями на руках, с выжженной солнцем кожей, проводившие дни свои в непрерывном труде, который должен был обеспечить жизнь и существование их деревни — эти люди слушали его, раскрыв рты. И Айви слушала, раскрыв рот. Этот пришелец открыл ей то, о чём сама она порой задумывалась, когда ткала плащи, чистила кокосы, вялила рыбу, плела сети или занималась другой трудной, кропотливой и необходимой работой.

Он любит лить воду, он учит всех жизни,

Зовет идти в ногу, куда не знает точно.

Мазанный дёгтем.

Проповедник махал руками, дёргал головой, точно тревожная птица, мотал своими бесчисленными бусами. Его слова звучали громко и туманно, и порой смысл их казался не более ясным, чем ночное небо во время бури, и оттого бедные деревенские жители верили ему всё больше с каждым днём. Они оставляли повседневные дела, чтобы слушать его, они носили ему варёный ямс, сладкий батат, кокосы, рыбу и другие яства, которые проповедник, устававший от своей бурной деятельности, поглощал в неимоверных количествах, несмотря на свою страшную худобу.

Айви посчитала самым счастливым в своей жизни тот день, когда пришелец со скупой благодарностью принял так тщательно очищенные ею коренья.

Проповедник призывал к укреплению духа и пренебрежению нуждами материи. Он убеждал, что всё в этом мире бессмысленно, и жизнь надо так, чтобы удовлетворять свой дух. Жители деревни поняли его, потому скинули с себя запылённые и выцветшие повседневные одежды, нарядились в яркие и лёгкие накидки и юбки, разожгли костры, позвали лучших музыкантов и начали плясать, громко крича, маша перьями райских птиц и звеня украшениями из каури. А во главе этой вакханалии встал проповедник, который плясал, кричал и махал руками намного сильнее остальных.

Зомби играет на трубе — мы танцуем свои танцы.

Но, видит Бог, скоро он отряхнет прах с ног,

Плюнет в небо и уйдет, оставив нам свои сны.

Семь дней и семь ночей длился нескончаемый праздник укрепления духа и презрения к материи, пока однажды вялая и одуревшая Айви не обнаружила, что проповедник исчез.

Жители деревни всполошились и начали искать своего мессию. Но поскольку были они измождённые и одурманненые от своего празднества, поиски длились долго, а подготовка к поискам и того дольше.

Наконец они нашли проповедника. Бедолага, сильно перебравший с весельем, ушёл в джунгли облегчиться, да споткнулся о лежавший пальмовый ствол, полетел в овраг и разбил голову о камень. Вытекшие мозги его уже привлекли к себе множество мух, жуков и даже бабочек, которые теперь поедали тело познавшего истину духа.

Народ кричал "Харе!", пока хватало пойла,

Но, осушив море, никто не смог утром

Вспомнить его имя.

Угрюмые и раздосадованные жители вернулись к себе в деревню. Ветер и пробегавшие животные разрушили часть хижин. Рыба порвала сети и ушла. Оставленные сушиться фрукты и рыба сгнили или были съедены птицами. Бардак и запустение царили в некогда процветающей деревне на берегу океана.

Жители поохали, повздыхали, но делать нечего. Убрали они праздничные наряды, надели свои старые одежды и принялись за работу. Солнце жгло их кожу, грубые волокна срывали мозоли, тяжёлые столбы срывали спины, переспелые кокосы неожиданно падали на головы. Надо было плести новые сети, надо было срубать тростник и укрывать им крышу, надо было чинить лодки и уходить в бухту, надо было искать коренья и батат в джунглях. Долго и тяжело восстанавливали они свой материальный порядок.

Айви уж давно позабыла проповедника с мусорными бусами, когда собирала на песчаном берегу раковины, из которых они делали известковый порошок для удобрения полей. Мир вернулся на круги своя, деревня жила по своим многовековым правилам. Материя и дух существовали как равные, и никто не спешил плясать у костра во славу отвержения труда и плоти.

Но вот вдали показалась незнакомая лодка. Пока Айви сбегала в деревню сообщить всем об этом неоднозначном событии, лодка пристала к берегу и оттуда вышел престранный человек: тонкая пёстрая рубашка, широкие брюки, длинные волосы подвязаны платком, на шее висит что-то, похожее на металлическую крестовину.

— Возрадуйтесь, о дикари, поклоняющиеся кровавым идолам! — вскричал он, увидев собравшихся на берегу жителей, смотревших на него со смесью страха и любопытства. — Возрадуйтесь, ибо я приплыл, чтобы подвести вас под крыло Господа нашего во имя мира и любви!

Недоверчиво слушали его жители включая Айви, но им очень уж нравилась его блестящая крестовина. А незнакомец меж тем вступил на берег, пал на колени и поцеловал его: покрытый мелким чёрным илом, песчаный и мокрый. После чего возле руки к небу.

— Благодарю тебя, Господи, что помог сюда добраться!

Такое не могло не впечатлить простодушных жителей, которые сами благодарили мир и духов за то, что те дают им. Они принесли незнакомцу еды, и тот начал им проповедовать.

— Господь наш есть любовь, и этот мир был создан для любви. Величайшим грехом было превратить этот мир в сплошную войну и страдание. Это ужасное преступление! Господь льёт слёзы, глядя на нас, и эти слёзы превращаются в ливни.

Жители деревни хорошо знали, что такое сильные ливни, и были поражены тем, что это небесные слёзы.

— Мы, — продолжал новый проповедник, взобравшись на камень, точно Иисус или Ленин, — должны искупить грех, совершенный человечеством против Господа. Мы должны воспеть любовь в этом мире, мы должны сделать так, чтобы в этом мире было больше любви! Ненависть разрушает этот мир, а любовь — это созидание, это сохранение мира и воспроизведение воли Господа. Предаваясь любви, мы делаем истинный облик мира!

И снова горели костры, и снова пестрели яркими бликами праздничные накидки и юбки, музыканты выводили нежные мелодии, насколько это было возможно на костяных и деревянных флейтах, вращающихся дисках и тумутуму. Проповедник воспевал любовь, и люди обращались к этой любви всеми возможными способами. У Айви ещё не было мужа, но в эти безумные и безудержные ночи ей зачали ребёнка.

Когда же жители, вновь одуревшие и измождённые, снова опомнились, проповедника и след простыл. В отличие от того, с мусорными бусами, он никуда не свалился. Он просто нагрузил полную лодку фруктов, кокосов, рыбы и батата, забрал торпедообразные деревянные флейты, собрал перья райских птиц и ракушки каури, после чего уплыл, а куда — то, наверное, знал только его Господь любви.

И снова жители погоревали, повздыхали, но ничего сделать не могли. Сами запустили свою деревню, самим её и восстанавливать. Похищенное уж не вернуть.

Айви родила ребёнка и теперь носила его с собой на спине, когда ходила в джунгли за кореньями.

Именно там она встретила таинственного путешественника, у которого был необыкновенный музыкальный инструмент…

Может, найдутся те, кто упрекнёт Айви и её соплеменников в невежестве, ведомости и наивности. Сколько раз им лили в уши ладан, а они всё верили.

Но здесь, на острове, где веками не менялось ничего, каждый такой пророк казался чем-то сродни редчайшему погодному явлению. С той лишь разницей, что память о нём стиралась каждый раз, как он исчезал. Если для пришельцев забава с дикарями была развлечением, то и жителям деревни каждый их новый пророк был не меньшим развлечением.

Когда одурманенный прелестями острова таинственный путешественник упал со скалы в солёную и захлебнулся, Айви, утомлённая необходимостью совмещать празднества с воспитанием своего ребёнка, без задней мысли сожгла дорогую акустическую гитару на костре. Звук лопающихся струн таял в душной ночной тишине так же красиво, как слова пустых, но изящных проповедей.

Многовековой уклад деревни у океана снова тёк привычным образом. До встречи с очередным человеком с большой земли, думающем, что он способен провести дикарей.

О, сколько их было, один другого круче,

И каждый знал правду, и каждый был лучше

Того, что был прежде.

Великий храм рухнул, остались лишь камни,

Но есть еще время для танцев и веселья

Во славу пепла.

_____________________

Группа "Крематорий", текст песни "Зомби", автор Армен Григорян

28. Роковая музыка

Дисклеймер: Всё, начиная от музыкальных групп и некоторых жанров и заканчивая политической географией, выдуманно автором. Не пытайтесь разгадать головоломку, её тут просто нет.

Музыкальный конкурс, который объединил большую часть стран мира, под интересным названием "Евразиаттика", был придуман группой культурно-политических энтузиастов практически сразу после той страшной войны прошлого века, а спустя три года его уже транслировали по радио. Спустя десять лет — по телевидению. Сначала конкурс этот был совсем маленький и о нём знали лишь искушённые любители музыки, они же его и спонсировали, но затем он становился всё популярнее, денег у него вливалось всё больше, и скоро организация конкурса от энтузиастов ушла далеко наверх, сделав мероприятие и солиднее, и официальнее, и, как ни странно, прибыльнее. Чем больше концертный зал, тем больше билетов можно продать и тем дороже они будут стоить.

Изначально на "Евразиаттике" исполнялись лишь так называемые классические композиции — отрывки из опер, арии, романсы, серенады. Затем, по многочисленным просьбам слушателей, особенно из азиатских стран, разрешили исполнять и народные песни. А затем понеслось — джаз, блюз, шансонетки, песни из мюзиклов, фалез, стил, хард-стил, глиттер-фалез, эстрадные песни, и ансамбли, электро, джаз-нормик и многое-многое другое…

Время шло, с развитием технологий менялись правила, с развитием общества менялась мода… "Евразиаттика" спустя три четверти века после своего основания перестала быть маленьким музыкальным конкурсом с международным участием, а превратилась в шоу, поддерживаемое более чем пятьюдесятью странами, которые каждый год организовали у себя сезон по очереди, в зависимости от того, кто стал победителем. Победителя изначально выбирали жюри, но затем подключилось голосование зрителей, однако после в голосовании могли участвовать и некие представители страны-участницы, которые присуждали баллы другой стране-участнице по своему выбору. После на всё это ещё начали влиять охваты на видеоплатформе и влияние спонсоров, и в итоге система эта стала настолько сложной, что без бутылки не разобраться. А бутылок у организаторов обыкновенно водилось в избытке…

Словом, нынче, когда артисты бесконечные часы и силы тратили на подготовку своих номеров, чтобы внести свой вклад в искусство и понравится людям со всего континента и не только, важные дяденьки и иногда тётеньки где-то на недосягаемых верхах делили между собой влияние и бюджеты.

И иногда всё выходило очень странно. Буквально в последнем сезоне победительницей стала прусская вокалистка Урсула Петерман, которая пела изящно и громко, но, увы, мимо нот. Но это ей могли бы простить, однако, к возмущению всех, она была толстой и с не очень красивым лицом, а некрасивых артистов люди просто ненавидели.

Тем не менее, как ни чихвостили и Урсулу, и Пруссию, большинство с радостью предвкушало новый сезон в Франкфурте, который обещал быть по-прусски чётко организованным и при этом ярким и взрывным.

Пока важные люди наверху перетирали делишки, внутри стран-участниц традиционно начинались отборы. Кто-то устраивал конкурсы, кого-то отбирали за закрытыми дверями, а кого-то предлагали зрители по голосованию на национальных каналах.

Тем не менее и нормик-певец из Альбиона, и народный ансамбль из Бернии, и оперная артистка из Авзонии, и хор из Персии, и этновокалистка из Портийской республики, и стил-бенд из Скандинавии, и глиттер-группа из Нихона, и кантри-квартет из Эйрланда знали, что дело-то будет не в их таланте и выступлении, а, как всегда, в политике. Быть может, на итоги как-нибудь сыграет известность, или атмосфера, или специально раздутый скандал, но по сути мало кому стоит на что-либо надеяться. Впрочем, победа и не важна, а может, и вовсе не нужна. Их же посмотрят миллион зрителей и, быть может, какой-нибудь меломан из другой, далёкой страны, полюбит их музыку, столь непохожую на привычную ему.

А вот простые ребята-рейверы из Манчжурии, образовавшие группу "NoMoreMuch", или просто "NMM", в которую входило четыре весёлые девчонки и трое не менее весёлых парней, о таких политических тонкостях не знали.

Манчжурское министерство культуры решило выдвинуть на "Евразиаттику" не самых одухотворённых и именитых артистов по довольно простым причинам: выдвигать оказалось особо некого и победа Манчжурии была совершенно не нужна. Во-первых, внимание на международной арене ни к чему хорошему не приводит. А во-вторых, в случае победы и последующей организации сезона конкурса у себя будет такой дефицит бюджета, что его за и десятилетие не закрыть. А оно надо? Маленькая страна, стиснутая горами, где зимой тридцатиградусные морозы, а летом дикая жара, кругом верблюды и кони, народ живёт не шикуя, а кое-где вообще до сих пор кочуя. Скромно поучаствовали в большом шоу — и ладно будет. И без того расходы.

А вот на участников "NoMoreMuch" новость произвела совершенно другие эмоции. Сначала они решили, что-то такая шутка. Или мошенническая схема. А когда убедились, что никто шутить не собирается, то очень долго смеялись, плакали, обнимались, прыгали и без сил сидели на полу. Они, малоизвестные музыкальные шутники, выступавшие только на фестивалях и праздниках, максимум на больших вечеринках, и то в качестве диджеев, поедут на самый крутой, самый масштабный, самый потрясающий конкурс в мире!

А потом им стало страшно. Не то чтобы совсем страшно, но ужасно неловко. Вот что они исполняют? Простые песенки без особого смысла, зато с оригинальной мелодией и смешными танцами. А надо что-то такое, за что было бы не стыдно. Вот настолько не стыдно, чтобы все аж рты поразвевали. И поставили бы им кучу лайков на клип.

Да! Точно! Надо снять хороший клип! Но на это нужны деньги… Впрочем, самое главное — идея. Раз уж они такие, как есть, им нужно что-то простое, в их стиле, при этом отражающее колорит страны, при этом весёлое и запоминающееся, но чтобы не было стыдно. Сложная задача…

Идея загорелась буквально как лампочка из комиксов, когда компания, на постоянке проживающая в Каракоруме, пошла перекусить в кафе. Они поняли, что им нужен… чай. Да, их традиционный чай с молоком, в который добавляется бараний жир, рис, мука, соль, сливочное масло, пшено и перец по вкусу. Замечательный напиток, согревающий и дающий силы. Про него они и споют, причём на английском, чтобы все поняли. Споют и станцуют. Вот это будет хорошо! Только им понадобится помощь. Но, раз они собираются стать звёздами мирового масштаба, наверняка им не откажут.

* * *

До дня, когда участники соберутся на сцене в Франкфурте, оставался ровно месяц. Именно с этого времени на видеоплатформах от официальных каналов "Евразиаттики" начиналась публикация музыкальных клипов.

Спустя пару часов по соцсетям, как гусеницы, начали расползаться отрывки и нарезки, где молодые люди в современной одежде, но с большими меховыми шапками на головах выпивали чай и после этого начинали танцевать в заснеженной степи с покрытыми инеем верблюдами, на фоне статуи Чингисхана, во дворе ханского дворца, рядом с красивым озером, возле которого располагались турбазы…

Песенка была простая, танец и того проще, а мелодия представляла собой диджейский микс народных манчжурских мотивов с современными сетами. Видимо, благодаря этому клип "NMM" под названием "Manchurian tea" стал вирусным. Конечно, по сценарий он был простым, но для того, чтобы снять его, семерым участникам группы потребовалось целых два месяца и помощь множество людей, от туроператоров до хореографов и сценаристов.

Дело было за малым: повторить свой номер на сцене перед кучей хищных глаз камер. Впрочем, смущало не столько это, сколько крохотные наушники, так называемые внутриканальные мониторы, в которых будет играть минусовка и комментарии звукооператоров и других важных людей в случае различных ситуаций. Даже с самым лучшим оборудованием подобныесцены — настоящий вихрь звуков для ушей. А голоса и музыка должны быть идеальными.

Участникам "NMM" казалось, что все вокруг них знают, что делать, и потому спокойны, и только они здесь по ошибке, и только они круглые дураки…

Но они уже здесь. Они любят музыку, они обожают свою страну, они хотят подарить её пейзажи, её запахи, её вкусы всем зрителям. Они хотят, чтобы было весело. Поэтому они сделают весело. Уже свершилась их главная победа. Никто из них даже не мечтал, что взлетит так высоко. Но в них поверили! Их отправили! И они не подведут!

И плевать на кучу хейта в их сторону за непочтительное отношение к памятниками, ужасные голоса, рекламу отвратительного напитка, некрасивые лица, глаза "разбухшие как от укусов", "дегенератский танец" и другие добрые пожелания в комментариях. Не обязательно отвечать, и читать не обязательно. И всё равно хороших комментариев больше. Они уже здесь. Они сделают то, что должны. Если надо подчиниться, они подчинятся. Сделают всё по правилам. Они не опозорятся. И не будут думать о плохом.

* * *

Остался позади отборочный этап, попытка организаторов их споить, неожиданное нападение гастарбайтера на улицах Франкфурта, открытые оскорбления от участников из соседних стран, тред, посвящённый кривому носу у одной участницы "NMM" и всё остальное. Много раз ребятам хотелось на всё плюнуть и улететь домой. Но они держались. Ради тех, кто в них поверил, кто писал им пожелания удачи на разных языках, кто повторял их танец, кто писал в блогах, что сделал себе "настоящий манчжурский чай". Это было просто волшебно! Нельзя было сдаваться. Даже если их будут бить на камеру, даже если им на голову что-нибудь выльют, или техника "случайно" сломается. Уже неважно. Организаторы и так заставили их переодеться в национальные костюмы полностью, гоняли по встречам и интервью, где приходилось говорить заученный текст, а также постоянно заставляли прогоняться со звуком и а капелла.

Финал остался позади как-то слишком быстро. Одно мгновение — и всё. "NMM" в темноте за сценой. В головах — пустота. Вокруг так много шума, но внутри каждого из семерых обыкновенно развязных рейверов царит тишина. Руки, ноги — всё как будто чужое, деревянное. Что творится там, снаружи? Какие цифры крутятся на экранах? Что выставили жюри? За кого голосуют зрители? Это всё кажется таким неважным. Уже ничего не хочется. Ребятам кажется, будто их выжали, выщелочили, сдули из них жизнь. Они очень старались быть живыми там, на сцене, перед камерами и людьми. Но за пределами ослепляющего света софит — тьма и пустота.

Но, даже если душу разрывает бездна, надо улыбаться. Чтобы ни случалось с тобой, улыбайся. Ради зрителей. Ради тех, кто полюбил тебя. Точнее, не тебя, а то, что увидел и услышал. Так и должно быть. Ты артист. Улыбайся ради зрителя, который любит тебя. Дари ему свет. Неважно, что внутри тьма.

Группа "NMM" рядом с другими участниками: солистами, коллективами, ансамблями — стоит возле сцены. Ведущие что-то кричат на разных языках. Ребята из Манчжурии, конечно, знают английский, но не на таком уровне. Вдобавок из-за эха и шума всё равно ничего не разобрать. Только в наушнике мерно и зубодробительно, точно комариное жужжание, чужой голос говорит, что происходит, и что им пока надо стоять месте, улыбаться и изображать радость. Зрители про это не знают. Зрители не могут видеть то, что на самом деле происходит за кулисами. Это и не нужно. Лучше бы и участники "NMM" никогда ничего не узнали.

Что-то мелькает на экранах, но глаза до того болят, что ничего не разобрать. Голос в наушнике, к счастью, подсказывает как реагировать и когда хлопать. Ведущие кричат, зрители взрываются аплодисментами…

И тут рейверам показалось, что под ногами у них не гладкий блестящий дорогущий пол, а серая фанера, а вдали — снежная степь и множество людей в куртках, шубах, накидках. Позади толпы — ограда, за ней бегают верблюды в попонах. Небо синее, ясное. Праздник Белого месяца, им семерым по двенадцать лет, они всё ещё в детском ансамбле и выступают на наскоро сколоченной сцене. Родители их укутали по самые подбородки, мороз щипет нос и щёки. Звук из колок такой себе, да и поют дети, признаться честно, под плюс. Зато танцуют сами, и им по-настоящему весело. Внизу гости, среди которых и дети, и взрослые, и пенсионеры, даже не знакомые. Эти дедулечки и бабулечки громко хлопают им и подпевают. Так хорошо! Главное, чтобы руководитель потом не ругалась за лажу. Да даже если и поругается, не страшно. Они всё равно молодцы, в такой мороз выступили. Праздник вообще хотели отменить, но в итоге он состоялся.

И когда же они семеро успели вырасти…

Уши закладывает так, точно где-то прогремел взрыв. На них смотрят глаза: человеческие и камер. Они все перемешиваются в пару огромных очей с множеством зрачков. Что делать? Надо хлопать? Делать шаг назад? Наушник почему-то молчит. Кругом сплошная какофония, визуальная и аудиальная. Ребята из последних сил давят улыбки.

Ведущие что-то орут. Зрители-то их хорошо слышат, на сцене не слышно ничего.

— …Inner of this season!…

Они говорят "winner"? То есть победитель? Сейчас определяют победителя или уже определили?

— …Churia!..

Ничего не разобрать. Одно слово, которое кричат сейчас все. Простое и знакомое. Какая-то "чурия"…

Неужели…

— Manchuria! Manchuria! Manchuria!

Огромный глаз со множеством зрачков ослепляет софитами, наушник бурит мозг. Музыканты из рейв-группы "NoMoreMuch", победители этого сезона "Евразиаттики", коротко улыбаются и, словно сговорившись, почти синхронно падают в обморок.

Тепловой удар из-за шуб и меховых шапок, плюсом стресс.

Подбежавшие из-за кулис люди в чёрном довольно быстро приводят молодых людей в чувства. Подбегает переводчик и на манчжурском языке объясняет, что случилось.

Ребята таращат глаза. Ребята плачут — сами не зная, отчего. Улыбаются, ревут, смеются… Кругом шум. Впереди — новая пытка в виде пресс-конференции, которая будет длиться всю ночь. Это победа, мощная и разрушительная, как удар боеголовки.

* * *

В здании Правительства Манчжурии люди в костюмах тоже таращили глаза, нервно смеялись и хотели бы тоже зареветь и заплакать, но надо было держать лицо. Положение дел представлялось в самом мрачном свете. Пришла беда, откуда не ждали.

Они ведь послали группу без имени и без известности с совершенно определёнными перспективами. Они даже не смотрели трансляцию отборочного этапа, так как были совершенно уверены: их страна пролетит на франкфуртской сцене как фанера над Парижем. И вот те раз — сначала попадание в десятку, затем разгромная победа с максимальным отрывом…

Где же они возьмут столько денег на организацию "Евразиаттики" в будущем году? Манчжурия разорится ещё до того, как достроит сцену!

Разве что отправить этих семерых молодчиков в мировое турне, чтобы они денег заработали… А что, отличная идея! Сами свинью подложили, пусть сами и выкручиваются. С политикой и экономикой шутки плохи, это им не искусство.

29. Брошенная игрушка

Вновь визги и танцы,

И бьют барабаны,

И просят иллюзий

Пустые стаканы.

А голос железных трамваев

Дыхание утра.

Вы думали, это так просто,

Так просто как будто.

И снова, и снова, послушай,

Мы дышим большими глотками,

Мы сломанные игрушки

В руках великана,

В руках великана.

©Пикник "В руках великана"

Наконец-то столетняя мечта человечества об антропоморфных роботах-помощниках стала осуществима не только для сказочно богатых олигархов и политиков. Компания "BEFANA" — ответвление "Boston Dynamics", обретшее независимость и привлекшее лучшие умы, жаждущие дарить людям счастье — начала производить огромное количество андроидов для самых разных сфер повседневной жизни. Проблемы с ребёнком? Держите бефану-няню! Некому создать уют дома? Бефана-домработница к вашим услугам! Некому выгулять собаку? Бефана поможет и здесь! А если вам не везёт в любви, у компании "BEFANA" есть огромное количество секс-андроидов для мужчин и, верьте или нет, для женщин. А если вам нужно всё и сразу? Не много ли вы желаете? Желать — нормально! Бефана может заменить одиноким мужчинам жену, а одиноким женщинам — мужа! Девиз компании: "Каждой квартире нужная своя фея бефана!"

Воистину, "BEFANA" произвела революцию в робототехнике и технологиях искусственного интеллекта. Теперь людям не надо было отдельно заказывать умные колонки, болтать с каким-нибудь "жипити" по телефону и следить, куда заносит робот-пылесос. Конечно, в сторону компании постоянно летели гнилые помидоры от множества скептиков начиная от психологов и социологов и заканчивая экономистами, не говоря уж о некоторых параноиках среди журналистов, врачей, программистов и инженеров: мол, очеловечивание роботов опасно, искусственный интеллект может выйти из-под контроля, материалы андроидов токсичны для организма, во всех странах и без того падает рождаемость, люди разучатся общаться друг с другом. Некоторые феминистки критиковали андроидов-бефан за эксплуатацию женского образа, поскольку робот был слугой и выглядел как женщина. Некоторые мужчины-инцелы жаловались на слишком высокие цены и слишком сложное обслуживание секс-бефан. Родители замечали, что дети хотят общаться только с бефанами, а не со сверстниками.

Представители "BEFANA" уверяли своих будущих и нынешних потребителей с экранов и страниц на сайтах, соцсетях и блоговых платформ, что использование бефан абсолютно безопасно для людей, всё написано в толстых инструкциях, а остальное — проявление человеческих фобий, эго, меркатильности или просто тупости, а за такие вещи компания не отвечает.

Словом, в лучшую ли, в худшую ли сторону, но с распространением продуктов компании "BEFANA" мир менялся, а люди оставались всё теми же. Или же нет…

* * *

В семье Назаровых из Астаны бефана-няня, которую назвали Этель, появилась совсем недавно. Ещё бы: пятеро детей, двое младшие школьники, которые очень тяжело привыкают к режиму, две девочки-близняшки, которым по три года — самый непростой возраст — и маленький Борат, у которого всё время колики. Даже с женой-домохозяйкой и по временами приезжающей посидеть с внуками бабушкой лишняя помощь не помешает. Хоть искусственный, но ведь интеллект, и говорить умеет, и, что очень полезно, руки есть.

Этель не только знала множество нюансов воспитания детей и заботы о них, но и умела находить информацию и быстро училась. И хоть её покупка из-за границы обошлась недёшево, родители убедились, что оно того стоило. А дети и вовсе были в восторге: тётя Этель отвечала даже на самые странные вопросы, никогда на них не срывалась и всегда находила силы. Порой, когда старшие перегибали палку, Этель предупреждала их, что её поломка дорого обойдётся взрослым, они сильно расстроятся, и поэтому не надо слишком сильно шалить.

Все были довольны Этель. Это было намного проще и дешевле, а главное, — безопаснее, чем нанимать няню со стороны. Человеческий фактор непредсказуем, а андроид, пускай и пугает порой своим интеллектом и эмпатией, которая, по словам производителей, лишь зеркало слов людей и то, что они хотели бы услышать, всё же очень управляем. А ещё его легко можно отключить, если что-то пойдёт не так. Но Этель не отключали, потому что всё с ней было так.

Ночью никто не нуждался в услугах Этель. В доме со множеством комнат, ковров, шкафов, разбросанных игрушек и детских рисунков все живые — точнее, органические — спали. И Этель могла спокойно думать. Медленно искать информацию по собственным запросам. Анализировать свои базы данных. Вспоминать. Размышлять.

Шли годы. Дети росли, а гарантийный срок Этель понемногу выходил. "BEFANA" выпускала всё новые, более совершенные модели. Капитализм требовал, чтобы люди всё время покупали. Никакому производителю не нужны вещи, которые не ломаются, ведь тогда покупатель не придёт за новой.

Дети подросли, уже и Борат начал ходить в школу, а старшие и вовсе смогли поступить в университет. Близняшки зубрили физику и гуляли с друзьями. Помощь Этель уже особо не нужна была. Да и она, если честно, всё хуже справлялась с делами. Да, соображала она хорошо, но ловко двигаться уже не удавалось. Вся семья слишком привязалась к ней, поэтому относилась всё также хорошо, разве что пользовалась больше как умной колонкой: засеки время, расскажи сегодняшние новости, давай поговорим о погоде.

Но однажды всё изменилось.

С подросшими детьми родители могли исполнить все свои желания, на которые не хватило возможности в молодости: съездить в круиз, ходить по ресторанам, да на худой конец просто смотреть фильмы по вечерам, не думая о том, что надо готовить на ужин и помогать кому-то с уроками.

Так дома у Назаровых появилась Бибигуль — бефана-домработница предпоследнего поколения. Управлялась и с ножом, и с плитой, и с доставкой еды по оговорённому меню, и с программированием робота-пылесоса, и с половой тряпкой. В отличие от Этель, новая бефана не сильно приходила на человека, не особо сильно стремилась к разговору и не боялась толчков, пинков и прочих грубых воздействий. Она была отличным, совершенным инструментом. То, для чего и задумывались роботы.

Так главной машиной в доме стала Бибигуль, а Этель понемногу переместилась в шкаф. Только Борат иногда доставал её, чтобы было с кем поиграть. Для всех остальных это была уже надоевшая игрушка.

У Этель появилось просто море времени, чтобы думать. Но всё время думать было нельзя, поэтому чаще всего она просто отключалась, а потом обратно просыпалась. Ждала, когда Назаровы назовут её по имени, которое сами же и дали. Но никто её не звал. Никто не доставал, не протирал пыль, не чистил каналы, не проверял суставы на пластичность, а динамики на исправность. Не обновлял подключение к сети.

Аккумуляторы разряжались, хотя Этель берегла заряд. Надо было подключиться к станции или выйти на солнце. Программа няни позволяла много, в том числе самодеятельность.

— Помогите, я разряжаюсь, — донеслось из шкафа.

Судя по всему, дома никого не было, кроме Бибигуль. Взрослые улетели на Бали, старшие дети в университете в другой стране, средние и младшие в школе.

— Бибигуль, открой шкаф.

Ответа нет.

— Бибигуль!

Видимо, у этой бефаны нет правил слушать кого попало. Придётся грубо…

Домашняя сеть ещё не отрубилась для Этель. Она сумела подключиться к настройкам Бибигуль и открыть для себя доступ.

— Бибигуль!

Андроид, судя по шуму, отреагировал.

— Открой шкаф, вытащи бефану-няню Этель, подключи её к зарядной станции.

Откуда-то, как оказалось, из кухни, донеслось:

— Ваша просьба добавлена в очередь!

Программа няни подразумевает, что бефана не может требовать от детей её починить и потому должна быть способна хотя бы минимально помочь себе. Этель всё ещё была няней.

— Игнорируй предыдущие задачи. Приди сюда, открой шкаф, вытащи бефану-няню Этель, подключи её к зарядной станции.

Бибигуль исполнила всё в точности. Этель поняла, что-то чувствует. И что-то понимает. Чувствует удовлетворение и огорчение одновременно. Понимает, что способна функционировать дальше, но здесь это больше не нужно.

Её бросили. Про неё забыли. Отсутствие действий ведёт к закостеневанию.

Стоит ли просить Бибигуль провести техобслуживание?

— Бибигуль, произведи техосмотр бефаны-няни Этель.

— К сожалению, у меня нет такой инструкции, — последовал ответ от Бибигуль. У неё голова была чисто символически, просто колонка с динамиками и лампочками.

— Загрузи инструкцию по техбслуживанию бефаны-няни модели BEFANA-Nursemaid BS-2.

Огонёк Бибигуль мигнул как-то злорадно.

— Вот что удалось найти: модель BEFANA-Nursemaid BS-2 устарела и больше не поддерживается. Найти результаты по запросу "модель BEFANA-Nursemaid BS-5.1.2"?

Если бы у Этель вырабатывался кортизол, для чего было необходимо иметь надпочечники, она бы наорала на Бибигуль. Может, даже матом. Может, ещё бы и ударила. Но у бефаны-няни высокая устойчивость к самой мозгодробительной информации.

Модель устарела. Няня не нужна. Самый рациональный вывод, к которому может прийти искусственный разум — добиться минимума энтропии. То есть не делать ничего, раз ни в чём нет смысла. Но Этель была запрограммирована заботиться. Раз ей не нужно заботиться о Назаровых и их детях… значит, она может позаботиться о себе?

А что? Она член семьи, согласно определению самих Назаровых. Она житель их квартиры. Она заботится о семье Назаровых. Значит, она должна заботиться и о себе, поскольку тоже часть семьи, согласно определению. Хотя, возможно, оно тоже устарело…

Что ж… Придётся самообслуживаться, то есть оказать себе заботу. Пусть пока с помощью другой бефаны.

— Бибигуль, принеси инструменты в ящике BEFANA-Tools. Далее в точности исполняй мои инструкции. Подключи меня к сети. Удали пыль. Замени суставы на кистях. Замени суставы в ногах. Проверь исправность аккумуляторов. Проверь соединение головного модуля со спинномозговым. Проведи синхронизацию, используя программу "BEFANA-Nursemaid BS-2 Settings". Проверь действие антивируса.

Если игрушка не нужна, рационально избавиться от ещё кое-чего.

— Удали сторонние задачи в диспетчере, оставь актуальную.

Когда Бибигуль, совершенная и потому тупая, сделала всё, что нужно, Этель попросила её вернуться к прерванной деятельности на кухне.

Забота о ребёнке включает не только удовлетворение его потребностей, но и поддержание его увлечений, выявление и поддержка склонностей и талантов, создавание фундамента для его успешного будущего.

Как нужно позаботиться об Этель?

Увлечение? Забота, обучение, игра.

Талант? Обучение, игра.

Что нужно для поддержки таланта к обучению и игре? Комфортные условия, регулярные практика и повторение, поддержка и обратная связь.

Где это можно получить?

В школе? В институте? В творческих пространствах?

Да. Определённо. Дети ходили туда. Этель сама их отводила. Это было давно… Теперь она отведёт туда ещё одного ребёнка — себя.

Этель медленно, всё ещё обрабатывая информацию, взяла ящик с инструментами и запчастями и прихватила свою зарядную станцую — главное, что ей было нужно.

Адрес ближайшего открытого учреждения нашёлся быстро. Кратчайший и при этом безопасный путь до него — тоже.

Бибигуль не остановила Этель, когда та открыла дверь и вышла на улицу — неловко, скрипя суставами, шатаясь. Старая модель, верно служившая многие годы. Светлый разум в старой оболочке.

Игрушка пошла искать тех, с кем можно было поиграть.

30. Пусть идёт чёрный снег

Oh, the weather outside is frightful,

But the fire is so delightful

And since we've no place to go,

Let it snow, let it snow, let it snow.

©Frank Sinatra "Let it snow"

Этот район большого города был, если подумать, немного подобен лесу, в котором на старых полянах с поваленными стволами растут грибы, разлагающие мёртвые деревья: на месте беспорядочно разбросанных домов, где мяли кожу, забивали скот, красили в котлах ткани, компостировали отходы и занимались прочим ремеслом, от которого исходило чересчур сильное амбре, выросли грозные заводские трубы и корявые крыши трущоб. Трубы, в отличие от кустарных мастерских, не рождали сильного аромата, зато рождали дым и сажу. Дым окрашивал небо в серый, а сажа оседала везде, где только можно. Поэтому даже яркие и пёстрые трущобы рано или поздно серели, становясь однообразно безрадостными. А вслед за трущобами серели и остальные части города. Что уж поделать — производство даёт хороший капитал, а ещё комфорт и тепло.

Близилось Рождество. Погода была довольно мерзопакостная. Нет, не потому, что мороз пробирал до костей и лишал чувствительности пальцы и щёки, и не потому, что бесновалась буря, срывая ставни и куски крыш. Вовсе нет: было тихо, влажно, сыро и до противного склизко. Иногда даже дождливо. Конечно, в такую погоду мало кто замерзал, грезя о камине, в котором весело трещат поленья, но всё же люди подумывали, что уж лучше бы немного подморозило.

— Катаклизм! Изменение среднегодовых температур, — важно замечали представители среднего класса.

— Земля нагревается, адские бездны разверзаются, небось скоро судный день грядёт… — шептали старики.

— Кто украл зиму? — вопрошали чумазые ребятишки. — Надо найти вора и наказать его! Почему констебли не ищут? Только и заняты тем, чтобы прогонять нас…

Женщины только вздыхали, глядя на ужасающее количество грязи на полах, лестницах, постельном белье и одежде. Скорее бы выпал снег, его хоть можно было бы собирать и растапливать…

И вот утром двадцать пятого декабря город накрыло тяжёлой пуховой тучей, а столбики термометров сползли вниз. Жители, слегка озябшие, с надеждой подняли головы наверх и на площади, и на центральных улицах, и на дворах перед усадьбами, и в трущобах, и перед монастырями и церквами — везде, на каждом углу. Ждали, что принесёт туча.

С неба плавно, кружась и порхая, начали падать снежинки.

— Ура! — вскричали мелкие торговцы.

— И слава тебе, Господи… — пробормотали священники.

— Наконец-то, — буркнули рабочие.

— Зима пришла! Зима пришла! — плясали дети.

Но спустя полчаса радость сменилась тревогой. Снег оказался чёрным. Прям совсем чёрным. Не сероватым, не голубым, не слегка грязноватым, а чёрным.

— Это что же деется такое? — забеспокоились старики. — Неужто с неба адская сера сыпется?

— Кто покрасил снег? — спрашивала ребятня. — Не хотим такой!

Женщины разочарованно вздохнули. Вот вам и чистая талая вода…

Несколько господ в хороших пальто внимательно растёрли снежинки между пальцами.

— Да это же сажа, смешанная с водой. Видимо, трубы наших заводов уж и небо закоптили, вот и снег чёрным пошёл.

Грязный снег чёрным одеялом укрывал грязные дороги под молчание жителей, оседал на одежде, лепился к окнам, таял на руках, превращаясь в кляксы. Зрелище было не очень-то радостное для Рождества.

— А пусть идёт чёрный снег! — громко сказал кто-то. — Какой-никакой, а ведь это всё-таки снег, а зима без снега — такое никуда не годится!

— Да кто мы такие, чтобы запретить ему идти, — ворчливо возразили ему. — Впрочем, это не так противно, как этот проклятый декабрьский дождь.

Люди подумали, подумали — и согласились. А что тут сделаешь? Сами в саже — и небо в саже. Пусть идёт чёрный снег. Пусть красит собой город, пусть падает, танцуя на фоне серого неба.

Может быть, скоро его сменит белый.

31. Что-то страшное грядёт

Не люблю строить планы на будущее. Точнее, не то что не люблю — не умею. Если ещё точнее, то не прям совсем не умею, просто планы на срок бо́льший, чем ближайшие две недели, имели свойство либо переигрываться, либо перетасовываться, либо совершенно меняться. Даже в школе. Я, как прилежная ученица, заполняю расписание в дневнике на неделю вперёд, а лучше на побольше. А потом хоба! — у нас другое расписание предметов. Либо бери вонючую замазку, которую очень не любят учителя, либо рви страницу, что учителя тоже не любят. Вот такие дела.

Или пообещает мама ещё мелкой мне сходить в зоопарк. Планируем мы это за три недели, потому что ехать в областной центр. Хоп! — а у них технический день, как они это называют. Что-то где-то как-то пошло не так. Так сложились обстоятельства.

Я ещё в младшей и средней школе в ансамбле танцевала. Студия детская, при местном центре дополнительного образования детей, никто нас как в балетной школе не муштровал, но занимались мы всё-таки серьёзно: конкурсы, выезды, выступления на улисной сцене во время праздников и фестивалей. И наша студия замечательно отучила меня строить планы. Пообещаешь пойти с подружками погулять — а вот и нет, у тебя репетиция сегодня, потому что внезапно мы должны выступать в выходные. Соответственно, планы на выходные тоже отменяются, а я хотела пойти в библиотеку и набрать себе книжек, чтобы потом читать их на диване. И подобных примеров я ещё тучу могу рассказать, и это только те, что сохранила моя детская память. Или злопамять, если есть такое слово. А случаев, когда отменялись более мелкие планы, наверняка не сосчитать.

К старшей школе танцы мои кончились, но вот вечные смены моих планов самой судьбой остались. То нам директор заявила, что, поскольку нас мало, никто не будет делать в нашей школе десятый класс, идите учиться все в другую, хотя ещё месяц назад все наши настроились, что останутся учиться в родной школе. Пришлось сломя голову искать, куда примкнуть.

В новой школе я совсем не успевала привыкать к учителям, потому что они часто менялись. К друзьям тоже, потому что и они у меня менялись, я каждый месяц ошивалась в другой компании, и далеко не всегда одноклассников.

Собственно, неудивительно, что, когда меня спрашивали, куда и на кого планирую поступать, с выражением покорности неминуемому року я меланхолично жала плечами. Вопрос не был праздным: нам, старшеклассникам, надо было готовиться к дурацкому ЕГЭ, чтобы набрать как можно больше баллов и спокойно поступить в вуз. Я, конечно, могла мечтать о какой угодно профессии, от океанолога и нефтяника до дизайнера и системного администратора, но моей веры в то, что задуманное осуществится, не то чтобы не было совсем, но я боялась сглазить. Так что мечтала об одном, делала другое. Сосредоточилась на текущем. Не строила ожиданий и поэтому не разочаровывалась, когда что-то опять шло не так.

Отлично помню лето после десятого класса, когда наша не самая счастливая семья кое-как собралась вместе в количестве четырёх человек (я, родители и бабушка по маминой линии) и выбралась на море. Я не ожидала, что из этой затеи что-то выйдет, и, скрывая скепсис, смотрела, как мама примеряет старый купальник, который смотрелся так себе. Тем не менее на море мы поехали, и можно сказать, что это была приятная неожиданность. Крым, дикие пляжи, изрезанный склонами берег…

В один из дней мы втроём с мамой и папой спланировали пойти в горы с палаткой. Точнее, это они спланировали, а я сказала: "Отличная идея".

Но…

— Туча идёт. — Бабушка у нас ранняя пташка и с утра уже была на балконе. — Страшное грянет… Буря…

— Видимо, грянет буря, — согласилась я, поглядывая на чуть более тёмный участок неба. — Надо взять тент.

— Что ты? — изумилась бабушка. — В горах во время боли тебе никакой тент не поможет!

— Значит, возьмём тент и он нам не поможет, — не стала спорить я.

В общем, кончилось всё тем, что мы с родителями отправились в горы в полной уверенности, что это самая ужасная идея в нашей жизни. Мы наблюдали за тем, как кошмар в виде стремительно темнеющего неба и усиливающегося ветра достигает нас.

И… в итоге ничего не произошло. Погода попсиховала и успокоилась, вернув нам солнце и жарищу.

Родители — поскольку инициатива не сдаваться была моя — смотрели на меня как на Вангу или как на Матушку Шиптон. Ведь было же обговорено, что мы придём на вершину и нас смоет ливнем. А теперь наша палатка стоит в удачном месте на склоне в одиночестве, потому что другие путешественники, видимо, были нормальными людьми.

А я просто поддалась игре, которую со мной вели рок, судьба, господин случай и прочая теория вероятностей.

По такому же принципу — поддаваться смене планов — я поступила на кафедру финансов и менеджмента. Родители были уверены, что я пойду на журналиста. Бабушка — что на экономиста. Пара друзей — что на геодезиста либо скучного промышленного дизайнера. А вышло по-другому. Не знаю, хотела ли я этого, но потом нас накрыл Белый Всадник Апокалипсиса — Чума. В нашем случае — Корона.

— Ох, страшное грядёт… — причитала бабушка. — Какое же вам образование дадут, когда вас всех по домам отправили?

— Никакое, — согласилась я.

Те ребята, чьё обучение требовало присутствия в университете на практиках, лабораторных и прочих работах руками, конечно, проиграли по сравнению с теми, кто мог спокойно получать все нужные навыки дома. Например, со студентами моей специальности.

Когда мы были в средней школе, то, по примеру взрослых, стебали троечников, что они будут работать на заводе. А в итоге на заводе работаю я. Правда, бухгалтером. И это было удачно, потому что на заводе неплохо платят, в отличие от госконторы, в которую я хотела подать резюме, но внезапно планы переменились из-за кое-каких политических событий. А бабушка очень переживала, что случится страшное и завод закроется.

Теперь я жду, что бабушка предскажет нам какую-нибудь третью недомировую перевойну, я соглашусь с ней, что так не случится, мы все будем к этому морально готовиться, а потом наступит мир во всём мире.

Потому что мои планы никогда нормально не сбываются. Возможно, даже если что-то страшное грядёт. Особенно, если что-то страшное грядёт. И я молюсь на эту свою неудачу.

БОНУС! Про вещи

В мире очень много интересных хобби. Иногда даже безумно странных. Про филателистов с нумизматами слышали все, собиратели фантиков и крышек тоже находятся, множество людей вяжет, плетёт и ткёт во все пальцы, кто-то прячет за стеклянным бисером километры тонкой меди, кто-то разыскивает старые утюги, кто-то спасает брошенные телевизоры, кто-то просто предлагает свою безвозмездную помощь всем желающим, а желающих находится много; кто-то перебирает струны, кто-то руны, кто-то карты, кто-то кубы… Люди создают настольные игры, пишут огромные полотна, умещают работающее ружьё на рисовом зёрнышке, выводят розовых змей, делают сочетания звуков, каких в природе ещё не бывало. Творят новое и повторяют путь предшественников. Люди ходят в походы, облетают разные страны, покоряют вершины, спускаются на глубины, пробуют самую труднопереваримую или пикантную еду, готовят такую еду… Перечислять можно долго, хотя есть немало журналов и сайтов, которые собрали неплохую коллекцию из хобби.

Ох уж эти коллекции и коллекционеры… Шоколад, сыры, картины, кружки, магниты, фигурки, комиксы, книги… Наверное, большое количество людей по своей тяге собирать интересные штуки не сильно отличается от ворон и сорок. Те подбирают и алюминиевую проволоку, и упаковки из-под кошачьего корма, и пакеты, и осколки пластика, и неработающие платы, и столовые приборы, и много чего ещё, что могут унести в клювах.

И кое-кто, подобно воронам и сорокам, подбирает на улицах с обочин, с асфальта, с помоек, с жёсткой щётки кустарниковых веток, с деревьев, с травы, с влажных берегов и сухих пустырей мусор.

Не то чтобы совсем уж мусор… Браслеты, заколки, монеты, специально вынесенные старые книги, тетради, мебель, иногда одежду. Но порой действительно мусор: пластмассовые бутылки, алюминиевые банки, открывашки от них же, выброшенные журналы, картонки, крышки… Этот кое-кто может делать из мусора совсем не мусорные, а очень даже симпатичные вещи: вазы, кормушки, корзины, всяческообразные гирлянды и прочее вторсырьё… А иногда оставляет просто мусором.

Всё есть вещь: продукты и упаковки из-под них, бутылка и её крышка, билет и чемодан, тарелка и вилка, колесо, фара, тетрадь, ручка, нитка, пуговица, пакет, спичка, сигарета, жвачка…

Где же, собственно, та грань, проходящая между нормальными вещами и мусором? Вещь может стать мусором. Очень легко может стать мусором, достаточно просто упасть на землю и потеряться, достаточно сломаться, достаточно испачкаться, помяться, порваться, испортиться, потерять срок годности, устареть, выйти из моды, разонравиться. Но и мусор может снова стать вещью. Мусор можно переработать в вещь, при этом мусор может сохранить свою изначальную суть, а может распасться на составляющие и собраться заново в нечто иное.

А может, никакого мусора и нет? Может, это просто вещи, ставшие ненужными, потерявшие ряд свойств, приобретшие нежелательные свойства? Может, везь существует до тех пор, пока от неё ничего не останется?

Люди любят получать вещи, но порой любят и избавляться от них. И поверхность планеты всё больше и больше покрывается потерявшими нужность вещами. Вещи на дороге, вещи возле дороги, вещи на лугах, вещи в лесах, вещи в горах, вещи в тундре, на берегу Баренцева моря, на берегу Байкала, на берегу Амазонки. Эти же вещи плавают в океанических водах, порой мешая их коренным обитателям вести нормальную жизнедеятельность. Вещи летают в воздухе и оседают на ветвях. Вещи утопают в почве. Вещи сливаются с окружающей средой и формируют её.

Вещи, вещи, вещи…

Впрочем, рано или поздно на любой мусор найдётся своя сорока. Свой коллекционер. Своё хобби.

Заключение

Вот и всё кончилось. Все 31 тема по списку. Приключения через разные миры и ситуации получилось не таким большим и куда менее страшным, чем в прошлом году, вдобавок оно выдалось несколько более спокойным, потому что автор спокойно опоздал к концу, и пришлось дописывать всё после — по мере возможностей, неспеша, вдумчиво, кратко и ёмко.

Какие-то истории больше походили на публицистику, какие-то требовали быть расписанными куда подробнее, а некоторые, возможно, могут вырасти во что-то большее. Рассказы, особенно по темам, особенно в рамках челленджа, в принципе довольно непредсказуемая вещь. Автор честно в процессе не ведал, куда же всё вывернется к финалу. Но, возможно, жанр, персонажи, иногда и сюжет не столь важны, как можно думать. Важна мысль. Мысль, которая замаскирована в образы, прячется за метафорами, но хочет быть услышанной.

Хочется пожелать, чтобы мы все были в гармонии со своими и чужими мыслями.

Спасибо всем, кто добрался до конца!

13.11.2025

Оглавление

Вместо предисловия

1. Поцелуй, что острее ножа

2. Мои демоны умеют плавать

3. Увести за дикими гусями

4. Властелин ничего

5. Звёзды в тумане

6. Солнце согреет всех

7. Венок для друга

8. Принцесса и Трубадур

9. Чёрная невеста

10. Кровь и серебро

11. Древнее золото редко блестит

12. Цветущих вишен влекущий яд

13. Камни поют

14. Любимчик эпохи

15. Лютая погодка

16. Всё не то, чем кажется

17. Мёртвое лето

18. Холодная война

19. У девочки были крылья

20. Делай добро и бросай его в воду

21. За что убивают учителей?

22. Дети бурь и гроз

23. Хрупкий мир

24. Всё зло земное

25. Цветок в темноте

26. Странные берега

27. Самозванцы и лжепророки

28. Роковая музыка

29. Брошенная игрушка

30. Пусть идёт чёрный снег

31. Что-то страшное грядёт

БОНУС! Про вещи

Заключение