Шрам: ЧЗО [Сим Симович] (fb2) читать онлайн

Сим Симович Шрам: ЧЗО

Глава 1

Самолёт сел в Борисполе в полдень. Шрам вышел последним, пропустив толпу пассажиров с чемоданами и сумками. У него только рюкзак — две смены белья, бритва, документы и наган в скрытом кармане. Седьмой патрон всё ещё в барабане.

Терминал старый, советский, с облупленными стенами и тусклыми лампами. Пахло табаком, потом и дешёвым кофе. Объявления по громкоговорителю на украинском и английском, но Шрам слушал русскую речь вокруг — она текла повсюду, привычная, грубая, домашняя. Впервые за пять лет он слышал её не от легионеров, а от обычных людей. Таксисты матерились у выхода, женщины торговались с менялами, пограничники переговаривались сквозь зубы.

Он прошёл паспортный контроль без задержек. Французский паспорт на имя Пьера Дюбуа. Пограничник посмотрел в лицо, сверил фото, щёлкнул штампом. Никаких вопросов. Легион научил исчезать в документах.

За стеклянными дверьми терминала стоял Крид. Высокий, широкий, в чёрной куртке и джинсах. Короткие светлые волосы, холодные голубые глаза. Рядом с ним двое мужчин — оба под сорок, оба с военной выправкой. Один худой, жилистый, с шрамом через всю щёку. Второй коренастый, с бритой головой и татуировками на шее. Оба смотрели на Шрама оценивающе, без интереса. Просто проверяли товар.

Крид кивнул.

— Дюбуа. Как полёт?

— Нормальный.

— Это Костя, — Крид указал на худого. — Командир группы. Бывший спецназ ГРУ. Пятнадцать лет на контрактах. Ирак, Сирия, Ливия.

Костя протянул руку. Рукопожатие короткое, жёсткое, сухое. Ладонь с мозолями. Глаза серые, пустые.

— А это Гриша, — продолжил Крид, кивая на коренастого. — Пулемётчик. Бывший ВДВ. Чечня, Грузия, Украина. Первый контракт в Зоне.

Гриша пожал руку молча. Пахло табаком и машинным маслом. На шее татуировка — череп с крыльями и надписью «Никто кроме нас».

— Поехали, — сказал Крид. — Остальных встретишь на базе.

Снаружи ждал джип. Старый японский внедорожник, грязный, с вмятинами на бортах. Шрам сел на заднее сиденье рядом с Гришей. Костя за руль, Крид на пассажирское. Двери хлопнули, мотор завёлся с хрипом.

Выехали из аэропорта на трассу. Киев встретил серым небом, бетонными коробками многоэтажек и рекламными щитами на украинском. Дорога разбитая, ямы глубокие, машины обгоняли друг друга с воем двигателей. Крид достал сигареты, протянул Косте. Тот закурил, выпустил дым в приоткрытое окно.

— Сколько до базы? — спросил Шрам.

— Три часа, — ответил Костя, не оборачиваясь. — База под Припятью. Старый военный городок. Бетонные казармы, забор, вышки. ЧВК арендует у военных. Официально для охраны зоны. Неофициально — научные группы, артефакты, зачистки.

— Сталкеры?

— Постоянно лезут. Банды, одиночки, чёрные копатели. Зона большая, периметр дырявый. Наша задача — патрулировать, отлавливать, иногда убирать.

Гриша рядом молчал, смотрел в окно. Пальцы барабанили по колену.

Город кончился, начались поля. Серая земля, голые деревья, деревни с покосившимися домами. Небо низкое, тяжёлое. Шрам смотрел на дорогу и думал, что здесь похоже на север Франции. Та же серость, та же усталость пейзажа. Только язык другой.

Через час свернули с трассы на просёлок. Асфальт сменился разбитым бетоном, потом грунтовкой. Машину трясло на ухабах. Гриша достал флягу, сделал глоток, протянул Шраму. Водка. Шрам отказался жестом. Гриша усмехнулся, убрал флягу.

— Не пьёшь?

— Завязал.

— Правильно. В Зоне пьяным делать нечего.

Ещё через полчаса впереди показался забор. Высокий, бетонный, с колючей проволокой сверху. Вышки по углам с прожекторами. Ворота железные, массивные. Охрана в камуфляже с автоматами. Костя притормозил у шлагбаума, опустил стекло. Охранник заглянул в салон, кивнул, махнул рукой. Шлагбаум поднялся, джип въехал внутрь.

База выглядела как советский военный городок. Длинные двухэтажные казармы из серого бетона, плац с выцветшей травой, гаражи с ржавыми воротами. Несколько джипов и грузовиков стояли у казарм. Мужчины в камуфляже курили у входа, чинили оружие, разговаривали вполголоса. Все смотрели на новенького без интереса.

Костя припарковался у центрального здания. Все вышли. Шрам взял рюкзак, пошёл следом за Кридом. Внутри пахло сыростью, табаком и солдатским потом. Коридор длинный, бетонные стены, тусклые лампы под потолком. Двери с номерами и надписями на русском: штаб, склад, оружейная, медпункт.

Крид остановился у двери с надписью «Командование». Постучал, открыл без ответа. Внутри кабинет маленький, тесный. Стол металлический, стулья жёсткие, карта Зоны на стене с красными отметками. За столом сидел мужчина лет пятидесяти. Седые волосы коротко стрижены, лицо обветренное, изрытое морщинами. Камуфляж без знаков различия, на груди нашивка с черепом и надписью «Призрак». Глаза тёмные, усталые, но острые.

— Полковник Левченко, — представился он, не вставая. — Командую операцией. Ты Дюбуа?

— Да.

— Послужной из легиона изучил. Банги, Тессалит, Мали. Семьдесят подтверждённых. Снайпер. Выжил, когда рота полегла. Хорошо.

Шрам молчал. Левченко достал из ящика стола папку, положил на стол.

— Контракт месяц. Задачи: охрана научной группы в Припяти, патрулирование периметра, зачистка бандитов по необходимости. В группе двенадцать человек, включая тебя. Командир Костя, заместитель Гриша. Остальных встретишь на построении.

Он открыл папку, достал лист бумаги, протянул Шраму.

— Оплата за первый месяц. Семь с половиной тысяч евро. Вторая половина после завершения контракта. Подпиши за получение.

Шрам взял лист. Счёт на имя Пьера Дюбуа, сумма семь тысяч пятьсот евро. Подписал, вернул. Левченко убрал бумагу в папку.

— Экипировка выдаётся на складе. Костя покажет. Размещение в казарме номер три, комната восемь. Ужин в шесть. Построение завтра в семь утра. Вопросы?

— Научная группа. Что исследуют?

Левченко посмотрел на него долго, оценивающе.

— Артефакты, аномалии, радиация. Детали не твоё дело. Твоё дело — охранять и стрелять. Всё.

Шрам кивнул. Левченко махнул рукой.

— Свободен. Костя, отведи на склад.

Костя кивнул, вышел первым. Шрам последовал за ним. Крид остался в кабинете. Коридор снова, запах табака и сырости. Костя шёл быстро, молча. Дошли до двери с надписью «Склад». Костя открыл, щёлкнул выключателем. Свет залил помещение.

Склад большой, забитый ящиками, стеллажами с оружием, рядами бронежилетов и касок. Пахло маслом, металлом и резиной. В углу за столом сидел кладовщик — старик лет шестидесяти, в грязном камуфляже, с седой бородой. Курил, читал газету.

— Серёга, — позвал Костя. — Новенький. Экипировка полная.

Старик поднял глаза, оглядел Шрама.

— Размер?

— Пятьдесят два куртка, сорок четыре ботинки.

Серёга поднялся со скрипом, пошёл к стеллажам. Вернулся с коробкой, высыпал содержимое на стол. Бронежилет тяжёлый, керамические пластины спереди и сзади, стальные вставки по бокам. Камуфляж цифровой серо-зелёный. Разгрузка с подсумками. Берцы высокие, кожаные, потёртые. Перчатки тактические без пальцев.

— Примерь, — велел Серёга.

Шрам снял куртку, надел бронежилет. Тяжёлый, килограммов пятнадцать. Сел хорошо, не жал. Разгрузку пристегнул поверх. Берцы по размеру, удобные.

Серёга кивнул удовлетворённо, пошёл дальше. Вернулся с чёрным ящиком. Открыл, достал шлем.

Шрам взял шлем обеими руками. Тяжёлый, цельный, матово-чёрный. Противогаз встроенный, фильтры по бокам в форме клыков. Визор широкий, затемнённый, непроницаемый. Сверху прибор ночного видения — труба толстая, синяя линза. Тепловизор слева, красная линза меньшего размера. А спереди, над визором, череп. Металлический, стилизованный, с пустыми глазницами и оскаленными зубами. Зловещий, хищный, мёртвый.

— Спецзаказ, — пояснил Серёга. — Для работы в Зоне. Противогаз защищает от радиации и химии. ПНВ третьего поколения, дальность триста метров. Тепловизор для обнаружения живых целей. Череп — психологическое давление. Сталкеры боятся как огня. Называют нас «мертвецами».

Шрам надел шлем. Сел идеально, как литой. Визор затемнил мир, оставив только узкую полосу обзора. Включил ПНВ — мир стал синим, контрастным, резким. Тепловизор показал Серёгу красным силуэтом на холодном фоне. Дышать легко, фильтры работали бесшумно.

Снял шлем. Костя смотрел с усмешкой.

— Привыкай. Носить придётся постоянно. В Зоне без него смерть.

Серёга достал винтовку из стеллажа. Положил на стол.

Шрам взял оружие, осмотрел внимательно. Винтовка снайперская, тяжёлая, под семь килограммов. Калибр 7,62 на 51. НАТО стандарт. Ствол длинный, с дульным тормозом. Затвор продольно-скользящий, магазин на десять патронов. Оптика мощная — многократный прицел с переменным увеличением, дальность до тысячи метров. Сошки складные под стволом. Приклад регулируемый. Всё прочное, надёжное, военное.

— СВ-98, — сказал Серёга. — Российская разработка. Точность высокая, отдача мягкая. Боеприпасы бронебойные и обычные. Глушитель в комплекте, если нужен.

Шрам вскинул винтовку к плечу. Легла удобно, прицел на уровне глаза. Прицелился в дальний угол склада через оптику. Чёткая картинка, перекрестие тонкое. Опустил оружие, проверил затвор. Работал плавно, без заеданий.

— Возьму.

Серёга кивнул, достал два ящика с патронами. По пятьдесят штук в каждом. Бронебойные в чёрных коробках, обычные в зелёных.

— Ещё нужен пистолет?

— Есть свой.

Костя усмехнулся.

— Наган из Банги?

Шрам посмотрел на него молча. Костя пожал плечами. Шрам не ответил. Костя не настаивал.

Серёга собрал остальное снаряжение: фонарь тактический, нож траншейный, верёвку, карабины, фляжку, сухпайки, аптечку. Всё сложил в рюкзак большой, армейский. Протянул Шраму.

— Расписывайся.

Шрам расписался в журнале. Серёга вернулся за стол, закурил снова.

Костя вышел первым. Шрам последовал, нагруженный рюкзаком и винтовкой. Шлем нёс в руке, тяжёлый, с мёртвым черепом на лбу.

Казарма номер три стояла в дальнем конце плаца. Внутри коридор узкий, двери с номерами. Комната восемь в конце. Костя толкнул дверь.

Внутри два яруса нар, стол, стулья, шкаф металлический. Окно узкое, зарешёченное. Пахло пылью и табаком. На нижних нарах сидел мужчина лет тридцати. Худой, смуглый, с чёрными волосами и бородой клином. Чистил пистолет, разложив детали на тряпке.

— Это Рашид, — представил Костя. — Таджик. Бывший военный афганской армии. Снайпер-корректировщик. Твой напарник.

Рашид поднял глаза. Карие, спокойные. Кивнул молча. Костя хлопнул Шрама по плечу.

— Устраивайся. Ужин в шесть в столовой. Построение завтра в семь. Не опаздывай.

Вышел, закрыл дверь. Шрам поставил рюкзак у верхних нар, винтовку положил рядом. Шлем на стол, рядом с деталями пистолета Рашида. Сел на край нар, устало.

Рашид собрал пистолет быстро, проверил затвор, убрал в кобуру. Посмотрел на череп на шлеме, усмехнулся.

— Мертвец теперь. Как все мы.

Голос с акцентом, но русский хороший.

Шрам достал флягу с водой, сделал глоток. Рашид достал сигареты, протянул. Шрам отказался. Рашид закурил, выпустил дым в окно.

— Откуда?

— Легион. Франция.

— Воевал где?

— Африка. ЦАР, Мали.

Рашид кивнул.

— Я из Афганистана. Гильменд, Кандагар. Талибы. Пять лет. Потом всё рухнуло, сбежал. Контракты, Сирия, Ливия. Теперь здесь.

Шрам молчал. Рашид затянулся, посмотрел в окно на серое небо.

— Зона странная. Не как война. Тихо, пусто, мёртво. Но опасно. Радиация, аномалии, мутанты. Сталкеры хуже талибов. Знают местность, бьют из засад, исчезают как призраки. Научная группа ищет что-то. Что именно — не говорят. Мы охраняем, патрулируем, убиваем. Как всегда.

Шрам посмотрел на череп на шлеме. Мёртвый, зловещий, оскаленный. Седьмой патрон в нагане лежал тяжестью в кармане куртки. Левченко сказал: твоё дело — охранять и стрелять. Всё.

Ничего нового. Та же война, другая страна. Та же работа, другой противник. Та же пустота внутри, другие лица вокруг.

Он лёг на нары, закрыл глаза. Через два часа ужин. Завтра построение, знакомство с группой, первый патруль. Зона ждала. Седьмой патрон ждал. Смерть ждала, отложенная, но неизбежная.

Волк нашёл новую стаю. Последнюю. А впрочем, неважно…

Ужин был в шесть. Столовая в подвале центрального здания, длинная, низкая, с бетонными стенами и тусклыми лампами. Пахло гречкой, тушёнкой и хлором. Столы металлические, скамейки прикручены к полу. Человек тридцать ели молча, торопливо, по-армейски. Шрам взял поднос, встал в очередь. Повар — толстая украинка в грязном фартуке — плеснула гречку, швырнула кусок мяса, положила хлеб чёрный. Компот из кружки с отбитым краем.

Сел за стол в углу. Рашид напротив. Рядом двое мужчин, оба молодые, лет двадцати пяти. Один блондин, второй брюнет. Оба худые, жилистые, с армейскими стрижками.

— Это Саша и Женя, — представил Рашид. — Украинцы. Бывшие АТО. Пулемётчик и гранатомётчик.

Саша кивнул, продолжил жевать. Женя посмотрел на Шрама долго, оценивающе.

— Легионер?

— Да.

— Франция небось тёплая. Здесь похолоднее будет.

Шрам не ответил. Женя усмехнулся, вернулся к еде. Гречка безвкусная, мясо жёсткое, хлеб чёрствый. Шрам ел медленно, методично. Как в легионе, как в Мали. Главное — заправиться, не важно чем.

Костя сидел за соседним столом с Гришей и ещё тремя мужчинами. Все старше тридцати, все с лицами обветренными, усталыми. Один с повязкой на глазу, второй с шрамом через всю скулу, третий без мизинца на левой руке. Профессионалы, прошедшие войны. Костя что-то говорил, остальные слушали, кивали.

После ужина Шрам вернулся в казарму. Рашид остался курить с украинцами. В комнате темно, холодно. Шрам включил лампу над столом. Слабый жёлтый свет. Достал из рюкзака снаряжение, разложил на столе. Бронежилет, разгрузка, шлем, винтовка, ящики с патронами, нож, фонарь, фляга.

Начал с винтовки. Разобрал полностью — ствол, затвор, магазин, прицел. Осмотрел каждую деталь под лампой. Всё чистое, смазанное, без ржавчины. Собрал обратно, проверил механизмы. Затвор ходил плавно, спуск мягкий, без люфта. Магазин встал с щелчком. Прицел отрегулировал по расстоянию — триста метров стандарт, можно менять от ста до тысячи.

Зарядил магазин десятью патронами. Бронебойные, тяжёлые, латунные гильзы блестели в свете лампы. Вставил магазин, передёрнул затвор. Патрон в патроннике. Поставил на предохранитель, положил винтовку на нары рядом с подушкой.

Достал шлем. Тяжёлый, килограмма три с половиной. Надел, застегнул ремень под подбородком. Сел плотно, давил на затылок. Включил ПНВ. Комната стала синей, контрастной. Рашидовы нары, стол, окно — всё резкое, чёткое. Переключил на тепловизор. Мир стал чёрно-красным. Батарея под окном светилась оранжевым пятном. Труба горячая.

Выключил приборы, снял шлем. Противогаз работал хорошо, дышать легко, но лицо вспотело. Привыкать придётся долго. В Мали шлемы были лёгкие, каски простые. Здесь технологии, электроника, вес.

Проверил бронежилет. Керамические пластины толстые, сантиметра три. Выдержат автоматную очередь, может быть снайперскую пулю. Стальные вставки по бокам защищали рёбра. Разгрузка с шестью подсумками — два для магазинов, один для гранат, один для аптечки, два для всего остального.

Нож траншейный, двадцать сантиметров, прямой клинок. Рукоять резиновая, гарда стальная. Заточен хорошо. Шрам провёл пальцем вдоль лезвия — острое. Убрал в ножны на разгрузке.

Наган достал из куртки. Тяжёлый, царский, с длинным стволом и глушителем. Открыл барабан, проверил патроны. Шесть пустых гнёзд, одно с патроном. Седьмой. Закрыл барабан, убрал наган в кобуру на бедре.

Рашид вернулся через час. Пахло табаком и водкой. Сел на нары, стянул берцы.

— Завтра в семь построение. Потом инструктаж, потом патруль. Первый день лёгкий — обход периметра, проверка КПП, возвращение к обеду.

— Кто ещё в группе?

— Двенадцать человек. Костя командир, Гриша заместитель. Саша и Женя пулемётчики. Ещё двое украинцев — Петро и Олег, автоматчики. Трое русских — Серый, Борода и Лёха, штурмовики. Один белорус, Витя, сапёр. Мы с тобой снайперы.

— Все обстрелянные?

— Все. Костя три контракта в Зоне отработал. Гриша второй. Остальные от месяца до полугода. Новичков нет. Только ты.

Шрам кивнул. Рашид лёг, потянулся.

— Спи. Завтра долго.

Шрам выключил лампу, лёг на нары. Под головой подушка тонкая, одеяло колючее. За окном темнота, ветер, тишина. Не спалось. Он смотрел в потолок, слушал дыхание Рашида, думал о завтрашнем дне. Первый патруль. Зона. Радиация, аномалии, мутанты, сталкеры. Седьмой патрон в нагане тяжестью лежал у бедра.

Уснул под утро. Без снов, без кошмаров. Тяжёлый сон солдата.

Построение в семь на плацу. Холодно, сыро, небо серое. Двенадцать человек в шеренгу. Все в бронежилетах, разгрузках, шлемах с черепами. Выглядели как мертвецы. Костя впереди, Гриша рядом. Левченко вышел из штаба, прошёл вдоль шеренги, осмотрел.

— Сегодня обход периметра, — сказал он. — Северный сектор, десять километров. Маршрут через деревню Копачи, КПП номер семь, обратно вдоль реки. Проверка радиационного фона, поиск нарушителей, зачистка если необходимо. Командир Костя. Связь постоянная. Вопросы?

Никто не ответил. Левченко кивнул.

— Свободны. Выход в восемь.

Группа разошлась. Шрам пошёл на склад, получил у Серёги дозиметр. Маленький, жёлтый, с цифровым табло. Повесил на разгрузку. Рашид проверял рацию — короткая антенна, наушник в ухо, микрофон на воротнике.

В восемь погрузились в два джипа. Шрам, Рашид, Саша и Женя в первом. Костя за рулём. Остальные во втором с Гришей. Ворота открылись, джипы выехали на дорогу. Асфальта не было, только грунтовка разбитая. Лес по бокам — сосны, берёзы, кусты. Серо, пусто, тихо.

Дозиметр молчал. Радиационный фон нормальный. Костя вёл медленно, объезжая ямы. Рашид смотрел в окно, Саша курил. Женя проверял гранатомёт на коленях. Шрам держал винтовку вертикально, приклад на полу.

— Копачи впереди, — сказал Костя. — Деревня мёртвая, но сталкеры любят прятаться. Будьте внимательны.

Деревня показалась через двадцать минут. Покосившиеся дома, разбитые заборы, заросшие огороды. Окна выбиты, двери сорваны, крыши провалены. Пахло сыростью и гнилью. Дозиметр щёлкнул тихо — фон выше, но не критично.

Джипы остановились у развилки. Все вышли. Костя показал рукой.

— Саша, Женя — проверьте дома слева. Рашид, Дюбуа — справа. Остальные держите периметр. Десять минут.

Шрам пошёл за Рашидом. Надел шлем, включил ПНВ. Мир стал синим. Первый дом — дверь открыта, внутри темно. Рашид вошёл первым, автомат на изготовку. Шрам за ним, винтовка на ремне, наган в руке.

Внутри пусто. Мебель сгнила, обои облупились, на полу мусор. Пахло плесенью. Дозиметр щёлкал чаще. Прошли через комнаты — никого. Вышли через чёрный ход.

Второй дом такой же. Третий пустой. Четвёртый с крысами — огромными, размером с кошку. Убежали в щель в стене.

Рашид по рации:

— Сектор чист.

Костя ответил:

— Возвращайтесь.

Вернулись к джипам. Саша и Женя уже ждали. Все сели, поехали дальше. Дорога шла через лес. Деревья гуще, кусты выше. Дозиметр молчал снова. Через километр справа показалась река — узкая, мутная, с жёлтой пеной на берегу. Вода мёртвая.

КПП номер семь на повороте. Бетонная будка, шлагбаум сломанный, забор ржавый. Никого. Костя остановился, вышел, осмотрелся. Достал рацию, доложил Левченко.

— КПП семь чист. Продолжаем маршрут.

— Принято.

Сели обратно, поехали. Дорога петляла вдоль реки. Лес справа, вода слева. Тихо. Слишком тихо. Шрам смотрел в окно, напряжённо. Рашид тоже молчал, руки на автомате.

Костя притормозил.

— Впереди что-то.

Все посмотрели. На дороге метров через сто стояли люди. Человек десять. Неподвижно. Странно.

Костя остановился, взял бинокль. Смотрел долго. Опустил, посмотрел на группу.

— Зомбированные.

Слово повисло тяжело. Шрам напрягся. Рашид ругнулся по-таджикски. Женя передёрнул затвор гранатомёта.

Костя по рации второму джипу:

— Гриша, впереди зомби. Десяток. Выходим, зачищаем. Снайперы на позиции, остальные в линию.

— Понял.

Все вышли. Шрам надел шлем, взял винтовку. Рашид рядом. Оба пошли вправо, в кусты у обочины. Легли на землю, сошки винтовок упёрлись в мокрую траву. Шрам включил оптику, навёл на группу впереди.

Зомбированные стояли посреди дороги. Десять человек в грязной одежде, оборванной, окровавленной. Все мужчины, возраст от двадцати до сорока. Лица пустые, глаза мутные, рты приоткрыты. Стояли неподвижно, покачиваясь. Один стонал тихо, протяжно. Второй скрипел зубами. Третий держал в руках кусок арматуры.

Шрам перевёл прицел на ближайшего. Мужчина лет тридцати, лысый, в рваной куртке. Оружия нет. Лицо грязное, борода всклокоченная. Глаза пустые, мёртвые. Зомбированный — человек под психическим воздействием, мозг выжжен, остались только инстинкты. Агрессивен, опасен, не чувствует боли.

Костя поднял руку. Группа замерла. Он опустил руку резко.

— Огонь.

Шрам выстрелил первым. Затвор щёлкнул, винтовка дёрнулась мягко. Лысый упал, затылок разнесён. Рашид выстрелил следом — второй зомбированный упал, дыра в груди. Автоматные очереди затрещали — Костя, Гриша, украинцы. Зомбированные падали один за другим, медленно, тяжело. Один побежал к джипам, размахивая арматурой. Женя выстрелил из гранатомёта. Граната взорвалась в трёх метрах. Зомбированного разорвало.

Шрам стрелял спокойно, методично. Третий, четвёртый, пятый. Каждый выстрел — падение. Голова, грудь, живот. Не важно куда, главное остановить. Затвор, выстрел, перезарядка. Магазин опустел, вставил новый. Ещё два выстрела. Седьмой зомбированный упал лицом вниз.

Восьмой добежал до Кости. Тот ударил прикладом в лицо, разворотил нос, добил очередью в голову. Девятый и десятый упали под огнём Гриши. Пулемёт выжег длинную очередь, тела дёрнулись, легли неподвижно.

Тишина. Только ветер и щелчки дозиметров. Костя поднял руку.

— Прекратить огонь. Проверить тела.

Группа вышла на дорогу. Шрам и Рашид поднялись, пошли следом. Десять трупов на асфальте. Кровь тёмная, густая. Мозги, осколки черепов, куски плоти. Пахло порохом и дерьмом.

Костя подошёл к первому, перевернул ногой. Лицо мёртвое, глаза остекленевшие. Никакого оружия, только грязная одежда. Проверил остальных. То же самое. Зомбированные, не бандиты.

— Откуда они? — спросил Гриша.

— Из глубины Зоны, — ответил Костя. — Психополе их выгнало, погнало сюда. Бывает.

Шрам смотрел на трупы молча. Это были люди когда-то. Сталкеры, копатели, искатели артефактов. Зашли слишком глубоко, попали под выброс или в психополе. Мозг сгорел, остался только скелет с инстинктами. Ни мыслей, ни памяти, ни души. Только голод и агрессия.

Он видел такое в Мали. Бойцов с контузией, солдат после пыток, детей-солдат с выжженными глазами. Разные причины, один результат. Человек без человечности. Оболочка без содержания.

Убивать их не тяжело. Тяжело понимать, что это могли быть ты. Один неверный шаг, одна ошибка — и ты зомбированный, бредущий по Зоне, пока кто-то не застрелит.

Костя по рации:

— База, это Костя. Контакт с зомбированными. Десять целей уничтожено. Потерь нет. Продолжаем маршрут.

— Принято. Действуйте.

Группа вернулась к джипам. Шрам снял шлем, вытер пот со лба. Рашид рядом закурил, выдохнул дым медленно.

— Первый контакт. Как впечатления?

— Как всегда.

— Привычная работа?

— Убивал в Африке. Здесь то же самое.

Рашид усмехнулся.

— Верно. Везде одинаково. Только пейзаж другой.

Сели в джипы, поехали дальше. Дорога уходила от реки в лес. Трупы остались позади. Дозиметры молчали. Всё спокойно, пусто, мёртво. Шрам смотрел в окно на серые деревья и думал, что Зона похожа на Мали. Та же пустота, та же смерть, та же работа. Только здесь холоднее.

И череп на шлеме напоминал — ты мертвец. Как все здесь. Живые среди мёртвых, или мёртвые среди живых. Не важно.

Седьмой патрон ждал.

Глава 2

Патруль вернулся на базу к обеду. Левченко принял доклад, отпустил группу. Пьер разгрузился в казарме, почистил винтовку, поел в столовой. Гречка с тушёнкой, чай. После обеда два часа отдыха, потом снова патруль — вечерний, до темноты.

Рашид спал на нарах, Дюбуа сидел у окна, курил. Бросил утром в Марселе, но сегодня попросил сигарету у таджика. Табак горький, дым едкий. Смотрел в окно на плац, на казармы, на забор с вышками. База как база. Такие же видел в Мали, в ЦАР. Бетон, ржавчина, усталые лица.

Зомбированные утром были лёгкой мишенью. Медленные, глупые, беззащитные. Стрелять по ним как по мешкам с песком. Никакого сопротивления, никакой тактики. Просто шли вперёд, пока пуля не останавливала.

Легионер затушил сигарету о подоконник, выбросил окурок в окно. Рашид проснулся, потянулся.

— Скоро построение.

— Знаю.

— Вечером пойдём в город. Припять. Проверка заброшенных зданий, поиск лагерей сталкеров. Опаснее утреннего.

— Почему?

— Сталкеры умнее зомби. Вооружены, знают местность, прячутся хорошо. Если увидят мертвецов — стреляют первыми или бегут. Костя говорит брать живыми если возможно, но обычно приходится убивать.

Пьер кивнул. Встал, надел бронежилет, проверил разгрузку. Магазины полные, нож на месте, дозиметр работает. Шлем взял в руки, посмотрел на череп. Мёртвая голова оскалилась пустыми глазницами.

В четыре построение. Та же группа, те же лица. Костя объяснил маршрут — въезд в Припять с севера, проверка пятиэтажек у площади, зачистка если найдут сталкеров. Левченко напомнил правила: живыми если сдаются, мёртвыми если сопротивляются. Артефакты конфисковать, оружие изымать.

Выехали в половине пятого. Два джипа, двенадцать человек. Дюбуа снова в первом с Рашидом, Сашей и Женей. Костя за рулём. Дорога шла через лес, мимо деревень мёртвых, вдоль реки жёлтой. Дозиметры щёлкали тихо, фон повышался постепенно. Небо серое, низкое, ветер холодный.

Припять показалась через полчаса. Город-призрак. Высотки серые, окна пустые, улицы заросшие. Деревья пробили асфальт, кусты заполонили дворы, плющ оплёл балконы. Тихо. Мёртво. Только ветер гудел в пустых подъездах.

Джипы остановились у площади. Все вышли. Костя показал на пятиэтажку слева.

— Разделяемся. Гриша, бери четверых, проверь здание справа. Я с остальными — слева. Снайперы прикрывают с улицы. Связь постоянная.

Группа разошлась. Наёмник и Рашид остались у джипов. Легионер надел шлем, включил ПНВ. Мир стал синим, контрастным. Рашид пошёл к ближайшей машине — ржавой «Ладе» без колёс. Лёг за капотом, выставил винтовку. Дюбуа пошёл к остановке — бетонное укрытие с разбитой крышей. Лёг за стенкой, упер сошки в бетон, прицелился в окна пятиэтажки.

Костя с группой вошёл в подъезд. Исчез в темноте. По рации тишина. Только дыхание, шаги, скрип дверей. Пьер смотрел в оптику, водил прицелом по окнам. Пусто. Тёмно. Тихо.

Прошло десять минут. Рация ожила.

— Первый этаж чист. Поднимаемся.

Ещё пять минут. Тишина.

— Второй чист.

Легионер перевёл прицел на другое здание. Гриша там с группой. Тоже тихо. Дозиметр щёлкал чаще, фон выше. Радиация ползла невидимо, въедалась в кости, жгла клетки. Противогаз защищал, но не полностью.

Рация снова:

— Третий… стоп. Движение. Кто-то здесь.

Наёмник напрягся. Рашид тоже, повёл стволом.

Костя тише:

— Вижу. Трое. Сталкеры. Вооружены. Автоматы, ножи. Прячутся за дверью.

Пауза. Шаги. Костя громче, по-русски:

— Выходите! Руки вверх! Оружие на пол!

Тишина. Потом голос — молодой, испуганный, с акцентом украинским:

— Не стреляйте! Мы мирные! Артефакты ищем!

— Оружие на пол! Руки вверх! Последний раз!

Шум, грохот, крики. Автоматная очередь. Костя по рации, резко:

— Контакт! Стреляют!

Дюбуа вскочил, побежал к подъезду. Рашид за ним. Ворвались внутрь — темнота, вонь мочи и плесени. Лестница разбитая, стены исписанные. Побежали вверх. На третьем этаже стрельба. Автоматы трещали, пули щёлкали по бетону, кто-то орал.

Выскочили на площадку. Костя и Саша за углом, стреляли в коридор. Женя перезаряжал гранатомёт. Впереди в коридоре мелькали тени — трое сталкеров, прятались за дверьми, стреляли из-за угла.

Снайпер упал на колено, прицелился. Один сталкер высунулся, дал очередь. Пьер выстрелил. Пуля пробила дверь, дерево тонкое. Сталкер закричал, упал. Рашид справа выстрелил в другого — попал в плечо, сталкер отлетел к стене.

Третий побежал вглубь коридора. Женя выстрелил из гранатомёта. Граната взорвалась в конце коридора. Стены затряслись, штукатурка посыпалась. Третий сталкер упал, дымился.

Костя поднялся.

— Проверить.

Группа пошла вперёд. Легионер первый. Винтовка на изготовку, череп на шлеме оскалился мёртво. Первый сталкер лежал у двери. Пуля пробила дверь и грудь навылет. Мужчина лет двадцати пяти, худой, в камуфляже грязном. Автомат старый, «Калашников». Рядом рюкзак, вываливались банки тушёнки, фляга, верёвка.

Второй сталкер у стены. Плечо разворочено, кость торчит. Дышит хрипло, кровь пузырится на губах. Глаза открыты, смотрит на наёмников. На шлемы с черепами. Лицо белое, в поту. Шепчет:

— Мертвецы… мертвецы пришли…

Костя подошёл, посмотрел на рану.

— Не жилец.

Дюбуа приставил ство к виску сталкера. Тот закрыл глаза. Пьер нажал спуск. Глушитель хлопнул тихо. Голова дёрнулась, тело обмякло. Милосердие.

Третий в конце коридора. Разорван взрывом. Куски мяса, обгоревшая одежда, автомат искорёженный. Опознать невозможно.

Костя обыскал первого. Достал из карманов документы — украинский паспорт на имя Андрея Коваленко, двадцать три года, Киев. Фотография: парень улыбается, молодой, живой. Теперь мёртвый. Зачем полез в Зону? Деньги? Артефакты? Не важно. Мёртв.

Наёмник обыскал второго. Карманы пустые, только нож, зажигалка, пачка сигарет. Рюкзак рядом. Открыл — внутри странный предмет. Размером с кулак, форма неправильная, поверхность мерцает тускло, переливается. Артефакт. Легионер взял его, положил в подсумок. Тяжёлый, тёплый, вибрирует слегка. Дозиметр рядом взвыл. Радиация.

Рашид обыскал третьего. Нашёл ещё один артефакт — меньше, светится зеленоватым. И документы — паспорт на имя Петра Бондаренко, тридцать один год, Чернигов.

Костя собрал оружие. Три автомата старых, но рабочих. Патроны, магазины, ножи. Всё в мешок. По рации доложил:

— Три сталкера ликвидированы. Оружие и артефакты изъяты. Продолжаем зачистку.

Левченко ответил:

— Принято. Гриша, статус?

— У нас чисто. Никого.

— Заканчивайте, возвращайтесь.

Группа спустилась. Вышли из подъезда на площадь. Сумерки сгущались, небо темнело. Ветер усилился, гнал мусор по асфальту. Дюбуа снял шлем, вытер пот. Рашид рядом закурил.

— Быстро, — сказал таджик.

— Они струсили.

— Всегда трусят. Видят мертвецов, и разум отключается. Стреляют или бегут. Редко сдаются.

Пьер посмотрел на мешок с оружием. Три автомата, три жизни. Сталкеры были молодыми, глупыми. Полезли в Зону за деньгами, нашли смерть. Обычная история. Видел такое в Африке — копатели золота, контрабандисты алмазов. Заходили в опасные районы, попадали под обстрел, умирали в грязи.

Здесь то же самое. Зона как джунгли. Опасная, мёртвая, соблазнительная. Артефакты как золото. Дорогие, редкие, смертельные. Люди идут за ними, умирают. Всегда так.

Легионер достал артефакт из подсумка. Рассмотрел при свете фонаря. Странная штука. Тёплая, мерцающая, живая почти. Говорят, их продают на чёрном рынке. За тысячи, десятки тысяч. Учёные изучают, коллекционеры покупают, бандиты крадут.

Ему всё равно. Его дело — охранять учёных и убивать нарушителей. Артефакты сдаст Левченко, как положено. Оружие на склад. Деньги уже получены. Контракт выполняется.

Костя скомандовал:

— По машинам.

Все сели в джипы. Двинулись обратно. Припять осталась позади, серая, пустая, мёртвая. Снайпер смотрел в окно на развалины и думал, что город похож на Банги. Те же руины, та же тишина, то же эхо войны. Только там война была живая, здесь мёртвая.

База встретила светом прожекторов и теплом казармы. Группа разгрузилась. Дюбуа сдал артефакты Левченко. Полковник осмотрел их, кивнул удовлетворённо.

— Хорошая работа. Три сталкера минус. Оружие на склад, артефакты в лабораторию.

— Что с ними делают? — спросил Пьер.

— Изучают. Учёные хотят понять природу аномалий. Зачем — не твоё дело. Твоё дело выполнено.

Наёмник кивнул, вышел. В казарме Рашид уже спал. Легионер разгрузился, почистил оружие, лёг на нары. Закрыл глаза, но сна не было. Видел лицо второго сталкера — белое, в поту, в ужасе. Глаза смотрели на череп на шлеме, и парень шептал: «Мертвецы пришли».

Да. Мертвецы. Наёмники в масках смерти. Для сталкеров они страшнее радиации, страшнее мутантов. Потому что мертвецы не прощают.

Дюбуа открыл глаза, посмотрел в темноту. Седьмой патрон в нагане лежал у бедра. Трое убитых сегодня. Плюс десять зомбированных утром. Тринадцать за день. В Мали бывало больше. В Тессалите за шесть часов больше семидесяти.

Цифры не значат ничего. Убийство как работа. Профессия. Функция. Машина работает, пока не сломается. А седьмой патрон ждёт, когда сломается окончательно.

Волк среди мертвецов. Живой среди живых, мёртвый внутри. Стая новая, но война та же.

Он закрыл глаза снова, уснул тяжело, без снов.

На следующий день после обеда Дюбуа пошёл на склад. Серёга сидел за столом, курил, читал газету жёлтую. Поднял глаза.

— Чего надо?

— Патроны к нагану. Семь и шесть десятых, дореволюционные.

Старик усмехнулся, затянулся.

— Наган царский, говоришь?

— Да.

— И патроны к нему хочешь?

— Хочу.

Серёга покачал головой, выдохнул дым.

— Нет у меня таких. И не будет.

— Почему?

— Потому что это музейная хрень, вот почему. Патроны к царским наганам делали до семнадцатого года. Сто лет назад, Дюбуа. Где я тебе их возьму? В антикварной лавке?

Пьер молчал. Серёга затушил сигарету, встал.

— Слушай сюда. У тебя ствол трофейный, старый, красивый. Понимаю. Легион, Банги, память. Но патронов к нему не найдёшь нигде. Даже если найдёшь — они гнилые, порох отсырел, гильзы треснутые. Выстрелишь — наган разорвёт руку.

Немного помолчав он продолжил.

— Вот и береги его. На память. А воевать с наганом в Зоне — самоубийство. Тут автоматы, пулемёты, гранаты. Твой наган против автомата — как камень против танка.

Легионер стоял молча. Серёга вздохнул, пошёл к стеллажу. Вернулся с коробкой чёрной. Положил на стол, открыл.

— Смотри. Кольт 1911, сорок пятый калибр. Американская классика. Семизарядный магазин, затвор автоматический, отдача тяжёлая, но управляемая. Глушитель в комплекте. И патроны Гидрошок — экспансивные, пуля раскрывается при попадании, рвёт ткани, останавливает наповал.

Достал пистолет. Тяжёлый, массивный, чёрная рукоять с насечками. Ствол длинный, мощный. Глушитель толстый, резьбовой. Серёга прикрутил его, положил пистолет на стол рядом с коробкой патронов. Цинк патронов — двести пятьдесят штук, латунные гильзы, пули с полостью в головке.

— Гидрошок бьёт как молот. Одна пуля — одна цель. Сталкер, зомби, бандит — упадёт с первого попадания. Глушитель работает хорошо, выстрел как хлопок. В Зоне это важно. Лишний шум привлекает мутантов.

Пьер взял Кольт, проверил вес. Килограмм с глушителем. Тяжелее нагана, но удобный. Рукоять легла в ладонь правильно. Предохранитель тугой, спуск чёткий. Прицелился в дальний угол склада. Мушка на уровне целика, картинка стабильная.

— Магазинов сколько?

— Десять. Плюс цинк патронов. Хватит на месяц, если не будешь палить по воробьям.

Наёмник опустил пистолет, посмотрел на старика.

— Почему даёшь?

— Потому что ты идиот с царским наганом и шестью патронами. Костя велел обеспечить нормальным стволом. Сказал, ты хороший снайпер, но упёртый как баран. Если не возьмёшь Кольт — пошлёт меня за твоей задницей следить.

— Крид знает?

— Крид одобрил. Левченко тоже. Берёшь Кольт или завтра вылетаешь из Зоны. Выбирай.

Дюбуа помолчал, положил пистолет обратно в коробку.

— Беру.

— Вот и умница. Расписывайся.

Серёга достал журнал, протянул ручку. Легионер расписался. Старик убрал журнал, закурил новую сигарету.

— Слушай, Дюбуа. Я тридцать лет в армии, двадцать на контрактах. Видел всяких романтиков с трофейными пушками. Немецкие люгеры, японские намбу, царские наганы. Все они красивые, историчные, душевные. Но знаешь что? Все эти романтики либо сдохли, либо выбросили свои игрушки и взяли нормальные стволы. Потому что на войне красота не спасает. Спасает надёжность.

Пьер кивнул, взял коробку с Кольтом и цинк патронов. Тяжёлые, килограмма четыре вместе.

— Наган оставишь?

— Нет.

— Как хочешь. Только не вздумай с ним на задание идти. Костя узнает — голову оторвёт.

— Не пойду.

— То-то. Свободен.

Наёмник вернулся в казарму. Рашид спал, храпел тихо. Дюбуа положил коробку на стол, открыл. Достал Кольт, магазины, патроны. Зарядил первый магазин — семь патронов Гидрошок, пули тупоносые, с полостью в головке. Вставил магазин, передёрнул затвор. Патрон в патроннике. Поставил на предохранитель.

Достал наган из кармана куртки. Старый, царский, с длинным стволом и глушителем самодельным. Открыл барабан — один патрон в седьмом гнезде. Закрыл барабан, положил наган на стол рядом с Кольтом.

Два пистолета. Один старый, с историей, с седьмым патроном. Другой новый, мощный, надёжный. Один для памяти, второй для работы. Один для прошлого, второй для будущего.

Легионер взял наган, убрал в кобуру на спине. Скрытно, под курткой. Седьмой патрон останется там, где он есть. На случай. Кольт пристегнул к бедру, открыто. Для задач.

Рашид проснулся, сел, зевнул. Увидел Кольт.

— Откуда зверь?

— Серёга дал. Взамен патронов к нагану.

— Патронов не нашёл?

— Нет. Сказал, музейная хрень.

Таджик усмехнулся, встал, подошёл. Взял Кольт, проверил.

— Хорошая пушка. Сорок пятый калибр — останавливает слона. С Гидрошоком остановит и мутанта. У меня такой был в Сирии. Надёжный, как танк.

Вернул пистолет. Дюбуа убрал его в кобуру.

— Наган оставил?

— Оставил.

— Где?

— Со мной.

Рашид покачал головой.

— Упёртый. Как все легионеры.

— Как все солдаты.

— Верно.

Таджик закурил, сел на нары.

— Завтра дальний патруль. Вглубь Зоны, на десять километров. Проверка аномальных полей, поиск артефактов, охрана учёных. Костя говорит, там опасно. Радиация высокая, мутанты агрессивные, сталкеры наглые. Берут с собой пулемёт, гранатомёт, снайперов. Вся группа.

— Учёным зачем туда?

— Ищут что-то. Артефакт особый или аномалию редкую. Не говорят что. Наша задача — охранять и убивать всех, кто мешает.

Пьер кивнул. Достал фляжку с водой, сделал глоток. Завтра дальний патруль, опасная зона, высокая радиация. Кольт будет кстати. Седьмой патрон останется в нагане, на спине, скрыто. На случай, если Кольт не поможет.

Он посмотрел в окно на серое небо, на забор с вышками, на прожекторы. База как клетка. Зона за забором — дикая, мёртвая, опасная. Завтра пойдёт туда снова. Охранять учёных, убивать нарушителей, собирать артефакты.

Та же работа. Другое место. Но седьмой патрон напоминал — всё временно. Смерть ждёт. Отложенная, но неизбежная.

Волк с новым оружием. Но старое оружие при нём. Потому что седьмой патрон — не для врагов.

Он лёг на нары, закрыл глаза. Через несколько часов ужин. Завтра в шесть подъём. В семь выход. Дальний патруль в глубину Зоны.

Кольт на бедре, наган в рюкзаке. Череп на шлеме. Мертвец идёт на работу.

Вертолёт прилетел на рассвете. Пьер проснулся от гула лопастей — тяжёлый, низкий, вибрирующий. Рашид уже встал, одевался. За окном серое небо, туман, холод. Ноябрь в Зоне. Дюбуа поднялся, натянул термобельё, камуфляж, бронежилет. Разгрузка с магазинами, Кольт на бедре, наган на спине под курткой. Винтовку взял в руки, проверил. Магазин полный, затвор работает, оптика чистая.

Рашид у окна смотрел на посадочную площадку. Вертолёт садился — старый советский Ми-8, зелёный, с опознавательными знаками стёртыми. Лопасти крутились, поднимая пыль и мусор. Сел тяжело, шасси скрипнули. Двигатель не глушили, лопасти вращались на холостых.

— Учёные прилетели, — сказал таджик. — Трое. Один в белом халате, двое в камуфляже. Костя встречает.

Наёмник подошёл, посмотрел. Из вертолёта вышли трое мужчин. Первый высокий, худой, лет пятидесяти, в белом халате поверх куртки. Очки в толстой оправе, седые волосы торчком. Профессор, учёный. Второй и третий моложе, оба за тридцать, оба в камуфляже, но не военном — чистом, новом, без потёртостей. Ассистенты. У всех троих рюкзаки большие, ящики металлические с приборами.

Костя подошёл, поговорил с профессором, показал на казармы. Группа пошла к зданию штаба. Вертолёт остался на площадке, лопасти крутились.

— Построение через десять минут, — сказал Рашид. — Пошли.

Спустились. На плацу собиралась группа. Все двенадцать: Костя, Гриша, Саша, Женя, Петро, Олег, Серый, Борода, Лёха, Витя, Рашид и Дюбуа. Все в бронежилетах, шлемах, с оружием. Пулемёты, автоматы, гранатомёты, снайперские винтовки. Боекомплект полный, дозиметры на разгрузках, рации настроены.

Левченко вышел из штаба с профессором. Остановились перед группой. Полковник коротко:

— Задача. Сопровождение научной группы в аномальную зону номер семнадцать. Расстояние двенадцать километров от базы. Маршрут через лес, деревню Копачи, дальше по грунтовке до объекта. Учёные проведут замеры, заберут образцы. Время на месте — два часа. Возвращение тем же маршрутом. Радиационный фон высокий, противогазы обязательны. Вопросы?

Никто не ответил. Левченко кивнул профессору. Тот снял очки, протер, надел обратно. Голос тихий, интеллигентный, с московским акцентом:

— Меня зовут Виктор Петрович Соколов. Я руководитель экспедиции. Мои ассистенты — Михаил и Дмитрий. Мы изучаем аномальные явления в Зоне. Конкретно — гравитационные аномалии и их влияние на материю. Зона семнадцать содержит редкий тип аномалии, который мы называем «Воронка». Нам нужны замеры и образцы. Ваша задача — обеспечить безопасность. Я понимаю, что вы профессионалы. Прошу только одного — не мешайте нашей работе и не трогайте оборудование. Это опасно для вас и для нас.

Костя буркнул:

— Мы не трогаем ваше, вы не трогаете наше. Идёт?

— Идёт.

— Тогда по машинам. Выезжаем через пять минут.

Группа разошлась. Дюбуа и Рашид сели в первый джип с Костей, Сашей и Женей. Учёные во второй с Гришей и остальными. Багаж с приборами в кузов. Двигатели завелись, ворота открылись, колонна выехала.

Дорога шла через лес. Грунтовка разбитая, ямы глубокие, грязь после ночного дождя. Джипы трясло, колёса буксовали.Туман густой, видимость метров пятьдесят. Деревья по бокам — сосны мёртвые, берёзы голые, кусты колючие. Тихо. Только мотор ревёт и грязь хлюпает под колёсами.

Дозиметр щёлкал тихо. Фон нормальный. Легионер смотрел в окно, держал винтовку вертикально. Костя вёл молча, сосредоточенно. Саша курил, Женя проверял гранатомёт. Рашид дремал, голова качалась в такт тряске.

Копачи показались через полчаса. Деревня мёртвая, дома разрушенные, улицы заросшие. Джипы проехали медленно, объезжая ямы и завалы. Никого. Пусто. Дозиметр щёлкал чаще — фон выше, но не критично.

За деревней дорога сузилась. Лес гуще, деревья ближе, ветви цеплялись за борта джипов. Туман рассеивался, небо светлело. Впереди развилка. Костя свернул направо, на грунтовку узкую, едва заметную.

— Дальше хуже, — сказал он. — Дорога плохая, радиация растёт. Если дозиметр завоет — надеваем шлемы сразу.

Пьер кивнул. Достал шлем, положил на колени. Череп оскалился пустыми глазницами.

Ехали медленно. Грунтовка петляла между деревьев, спускалась в овраги, поднималась на холмы. Дозиметр щёлкал всё чаще, быстрее, злее. Фон рос. Костя остановился, взял рацию:

— Всем надеть противогазы. Дальше пешком.

Все вышли. Легионер надел шлем, застегнул ремень. Мир затемнился, осталась только узкая полоса обзора. Включил ПНВ — картинка стала синей, контрастной. Дышать через фильтры легко, но душно. Учёные надели противогазы простые, резиновые, с круглыми фильтрами. Профессор неуклюже, ассистенты быстрее.

Группа построилась. Костя впереди с автоматом. Гриша с пулемётом справа. Наёмники по бокам и сзади. Учёные в центре с приборами. Снайперы Дюбуа и Рашид замыкали колонну.

Пошли. Грунтовка кончилась, начался лес. Тропа узкая, еле видная. Деревья мёртвые, стволы обгоревшие, ветви голые. Земля серая, трава жёлтая, мох чёрный. Пахло гнилью и химией. Дозиметр визжал непрерывно. Радиация высокая.

Костя остановился, поднял руку. Все замерли. Он показал вперёд.

Впереди поляна. Круглая, метров пятьдесят в диаметре. Земля странная — волнами, как застывшая вода. В центре яма. Глубокая, тёмная, края оплавленные. Воздух над ямой мерцал, дрожал, искажался. Аномалия. Воронка.

Профессор вышел вперёд, осмотрелся. Достал прибор — металлический ящик с экраном и антенной. Включил, посмотрел на показания. Кивнул удовлетворённо. Махнул ассистентам. Те выгрузили ещё приборы, штативы, провода.

Костя скомандовал:

— Периметр. Саша, Женя — на девять часов. Петро, Олег — на три. Серый, Борода, Лёха — на шесть. Витя, проверь подходы на мины. Снайперы — на возвышенности, контролировать всю поляну. Связь постоянная.

Группа разошлась. Пьер пошёл влево, на холм. Рашид вправо, на дерево упавшее. Легионер забрался на холм, лёг за камнем большим, выставил винтовку. Сошки упёрлись в землю. Включил оптику, начал сканировать периметр.

Лес вокруг мёртвый, тихий. Ни птиц, ни зверей, ни ветра. Только шум дозиметров и гул аномалии — низкий, вибрирующий, неприятный. Учёные работали в центре поляны. Профессор стоял у ямы, смотрел в прибор. Ассистенты устанавливали датчики, протягивали провода, записывали показания.

Наёмник смотрел в оптику, водил прицелом по лесу. Деревья, кусты, тени. Пусто. Но ощущение напряжённое. Что-то не так. Зона живая, опасная. Тишина обманчивая.

Прошло полчаса. Учёные работали. Профессор спустился ближе к яме, осторожно. Ассистенты держали его за верёвку. Он протянул руку с прибором к краю ямы. Воздух задрожал сильнее. Профессор быстро отдёрнул руку, закричал что-то. Ассистенты потащили его назад. Отползли от ямы метров на десять.

Костя по рации:

— Что там?

Профессор, тяжело дыша:

— Гравитация аномальная… сильнее расчётной… опасно подходить… нужно больше времени…

— Сколько?

— Час. Может два.

Костя выругался, но не стал спорить. По рации группе:

— Засели крепче. Здесь надолго.

Дюбуа устроился удобнее. Подложил рюкзак под локоть, натянул капюшон — холодно. Продолжил наблюдение. Лес спереди, справа, слева. Периметр чистый. Дозиметр визжал. Радиация въедалась, но противогаз защищал.

Прошёл ещё час. Солнце поднялось выше, туман рассеялся. Учёные двигались по поляне, устанавливали датчики ближе к яме, измеряли, записывали. Профессор говорил в диктофон, быстро, взволнованно. Ассистенты фотографировали.

Легионер перевёл прицел на дальний край поляны. Кусты шевельнулись. Остановился, пригляделся. Тишина. Может ветер? Но ветра нет. Посмотрел через тепловизор. Красное пятно за кустами. Небольшое, тёплое. Живое.

По рации тихо:

— Костя, движение на двенадцать часов. За кустами. Одна цель, тёплая.

— Вижу. Рашид, подтверди.

Рашид по рации:

— Подтверждаю. Что-то есть. Человек или животное.

Костя:

— Следим. Не стрелять без команды.

Пьер навёл перекрестие на кусты. Красное пятно двигалось медленно, осторожно. Приближалось к поляне. Сталкер? Мутант? Зомби? Не ясно.

Пятно остановилось в пяти метрах от края поляны. Замерло. Наёмник ждал, не двигаясь. Палец на спусковом крючке. Давление лёгкое, без нажима.

Куст раздвинулся. Вышла собака. Большая, размером с волка. Шерсть серая, грязная, клочьями. Морда худая, рёбра торчат. Глаза жёлтые, безумные. Пасть открыта, клыки длинные, слюна капает. Мутант. Собака, изменённая радиацией.

Дюбуа навёл прицел на голову. Собака стояла неподвижно, нюхала воздух. Смотрела на учёных. Потом повернула голову, посмотрела в сторону легионера. Прямо в оптику. Как будто видела его.

Костя по рации:

— Пёс мутант. Опасен. Если пойдёт к учёным — убирать сразу.

Собака зарычала низко, утробно. Шагнула на поляну. Ещё шаг. Ещё. Профессор и ассистенты не видели — работали спиной к лесу. Костя поднял автомат, но не стрелял. Ждал.

Пёс пошёл быстрее. Трусцой, крадучись. Метров тридцать до учёных. Двадцать пять.

Костя:

— Снайперы, на изготовку.

Пьер глубоко вдохнул, выдохнул медленно. Прицелился в голову собаки. Перекрестие на затылке. Дистанция сорок метров. Ветра нет. Поправка не нужна. Давление на спуск плавное, медленное.

Двадцать метров. Пёс ускорился, побежал. Профессор обернулся, увидел, закричал. Ассистенты бросились бежать.

Костя:

— Огонь!

Наёмник нажал спуск. Затвор щёлкнул, винтовка дёрнулась. Пуля пробила череп собаки навылет. Пёс упал на бегу, кувыркнулся, лежал неподвижно. Кровь растекалась по серой земле.

Профессор стоял, тяжело дыша. Костя подошёл, проверил тело пса.

— Мёртв. Всё в порядке.

Профессор кивнул, вернулся к работе. Руки дрожали. Ассистенты бледные, напуганные.

Дюбуа передёрнул затвор, вставил новый патрон. Продолжил наблюдение. Лес снова тихий. Но теперь ясно — Зона живая. Мутанты здесь. Может быть и другие. Собаки охотятся стаями обычно. Если одна была, могут быть ещё.

По рации:

— Костя, собаки обычно в стаях. Могут быть ещё.

— Знаю. Все держать глаза открытыми.

Группа напряглась. Прошло десять минут. Тишина. Двадцать минут. Ничего.

Учёные закончили измерения. Профессор махнул Косте. Тот подошёл. Профессор показал на яму.

— Нужен образец грунта. С края аномалии. Я спущусь на верёвке, возьму пробу, вы вытащите.

— Опасно?

— Очень. Но без образца исследование неполное.

Костя подумал, кивнул.

— Давайте. Быстро.

Ассистенты привязали профессора верёвкой вокруг пояса. Двое держали конец. Профессор подошёл к краю ямы, осторожно. Воздух дрожал, искажался. Он опустился на колени, протянул руку с совком. Зачерпнул грунт, быстро. Ассистенты потянули верёвку, профессор отполз назад. Встал, поднял совок. Грунт внутри странный — серый, блестящий, мелкий как песок.

— Готово! — крикнул он. — Уходим!

Костя скомандовал:

— Сворачиваемся. По местам, отходим к джипам.

Группа начала отход. Учёные собрали приборы, упаковали в ящики. Наёмники прикрывали. Легионер последний поднялся, пошёл за колонной. Винтовка на изготовку, оптика включена.

Поляна осталась позади. Вошли в лес. Тропа узкая, деревья мёртвые. Дозиметр визжал. Пьер оглянулся. Никого. Но ощущение, что следят. Зона смотрит.

Дошли до джипов. Все сели. Учёные в кузов с приборами. Двигатели завелись. Колонна двинулась обратно.

Ехали быстрее. Грунтовка тряслась, джипы прыгали на ямах. Дозиметр успокаивался постепенно. Радиация падала. Дюбуа снял шлем, вытер пот. Лицо мокрое, волосы слиплись.

Рашид рядом закурил, протянул пачку. Легионер взял сигарету, закурил. Дым горький, но приятный.

— Нормально прошло, — сказал таджик.

— Пока да.

— Пёс один был. Странно. Обычно стаями.

— Может, разведчик. Остальные за лесом ждали.

— Может. Хорошо, что ушли быстро.

Пьер кивнул, затянулся. Смотрел в окно на лес. Зона отпускала неохотно. Деревья, кусты, тени. Где-то там мутанты, сталкеры, зомби. Аномалии, радиация, смерть.

Но сегодня повезло. Задача выполнена. Учёные получили образцы. Группа без потерь. Везение.

Везение — это когда седьмой патрон ещё не выстрелил.

Базу увидели через два часа. Забор, вышки, ворота. Колонна въехала внутрь. Учёные выгрузились, поблагодарили, пошли в лабораторию. Вертолёт на площадке ждал. Группа разгрузилась.

Левченко вышел из штаба.

— Доклад.

Костя:

— Задача выполнена. Учёные получили образцы. Один контакт с мутантом, пёс, ликвидирован. Потерь нет.

— Хорошо. Отдыхайте. Завтра снова патруль.

Группа разошлась. Наёмник пошёл в казарму. Разгрузился, почистил винтовку, проверил Кольт. Всё работает. Наган на спине, седьмой патрон в барабане. Нетронутый.

Лёг на нары, закрыл глаза. Усталость тяжёлая, но сон не шёл. Видел перед глазами поляну, яму, дрожащий воздух. Собаку с жёлтыми глазами. Выстрел, падение, кровь на сером грунте.

Первый мутант убит. Зона показала клыки. Завтра покажет ещё. И послезавтра. Месяц контракта. Тридцать дней среди мёртвых.

Волк среди волков. Мутировавших, больных, опасных, но всё ещё волков…

Седьмой патрон всё ещё ждал.

Глава 3

На третий день после вылазки с Соколовым Дюбуа вызвали в штаб. Вечер, сумерки, на базе тихо. Легионер оделся, взял Кольт, пошёл через плац. Дождь моросил мелкий, холодный. Лужи отражали свет прожекторов.

В штабе коридор пустой, лампы тусклые. Дверь кабинета Левченко приоткрыта. Пьер постучал, вошёл. Полковник сидел за столом, рядом стоял мужчина незнакомый.

Крепкий, лет пятидесяти пяти, рост средний, плечи широкие. Камуфляж старый, потёртый, без нашивок. Волосы седые, коротко стрижены. Усы густые, седые, аккуратно подстрижены. Лицо обветренное, морщины глубокие, кожа загорелая. Глаза серые, острые, внимательные. Руки в мозолях, пальцы короткие, сильные. Неприметный с виду, но что-то в нём армейское, жёсткое.

Левченко кивнул.

— Дюбуа, это профессор Лебедев. Работает на базе постоянно. Изучает зомбированных, артефакты, псионику. Ему нужен снайпер для экспедиции. Я рекомендовал тебя.

Лебедев протянул руку. Рукопожатие короткое, сухое, крепкое. Ладонь тяжёлая, как у рабочего.

— Лебедев, — представился он. Голос низкий, хрипловатый, без интеллигентских интонаций Соколова. — Без имени-отчества, просто Лебедев. Легче запомнить.

— Дюбуа.

— Знаю. Легион, Мали, семьдесят подтверждённых. Хорошо стреляешь.

— Стараюсь.

Лебедев усмехнулся, сел на край стола. Достал сигареты, закурил. Левченко не возражал.

— Завтра иду в зону номер двадцать три. Старый военный госпиталь. Там зомбированные, много. Хочу взять образцы — кровь, ткани, может живого поймать. Изучаю что с мозгом делает психополе. Нужен снайпер для прикрытия. Рашид занят, Костя говорит ты надёжный. Пойдёшь?

Наёмник посмотрел на Левченко. Тот кивнул.

— Идёт в рамках контракта. Оплата стандартная. Откажешься — найдём другого.

Дюбуа подумал секунду.

— Пойду. Условия?

Лебедев затянулся, выдохнул дым.

— Вдвоём. Ты и я. Охрана — твоя задача. Исследования — моя. Я беру приборы, инструменты, контейнеры для образцов. Ты — винтовку, автомат, боезапас. Идём пешком, три километра от границы периметра. Госпиталь трёхэтажный, полуразрушенный. Зомби там человек двадцать, может больше. Агрессивные, но медленные. Твоя задача — держать их на расстоянии, пока я работаю. Убивать если подходят близко. Время на месте — час, может два. Возвращаемся до темноты.

— Радиация?

— Высокая. Противогазы обязательны. Дозиметр будет визжать постоянно. Но на пару часов выдержим.

— Если зомби больше двадцати?

Лебедев пожал плечами.

— Отстреливаемся и сваливаем. Я не самоубийца.

— Сталкеры?

— Редко ходят туда. Зомби много, артефактов мало. Но если встретим — решать по обстановке.

Пьер кивнул.

— Оружие какое брать?

— Винтовку твою и автомат. Я возьму дробовик. Зомби на близкой дистанции лучше картечью. И гранаты возьми, пару штук. На случай если окружат.

Левченко встал, подошёл к карте на стене. Показал пальцем точку.

— Зона двадцать три, здесь. Старый военный городок. Госпиталь в центре. Местность открытая, деревьев мало. Подходы просматриваются хорошо. Вертолёт высадит вас на границе, заберёт там же через четыре часа. Связь по рации постоянная. Если что-то пойдёт не так — вызывайте, прикроем огнём с воздуха.

— Вертолёт зависать будет? — спросил Дюбуа.

— Нет. Слишком шумно, спугнёт зомби. Высадит и улетит. Вернётся по вызову.

Легионер посмотрел на карту. Три километра пешком, час работы, возвращение. Стандартная операция. Видел такие в Мали — зачистки, рейды, засады. Только там были живые враги, здесь мёртвые.

— Вопросы? — спросил Лебедев.

— Зачем тебе образцы зомби?

Профессор затушил сигарету о пепельницу, посмотрел прямо.

— Изучаю механизм зомбирования. Психополе выжигает определённые участки мозга, оставляет другие. Хочу понять какие именно и почему. Может быть найду способ защиты. Или наоборот — научусь делать зомби искусственно. Военных интересует второе. Меня — первое.

— Военных?

— Те кто платят за эту базу и эти экспедиции. Думаешь ЧВК на частные деньги работает? Это военный проект, засекреченный. Официально изучаем радиацию и экологию. Неофициально — псионику, аномалии, возможность применения в боевых условиях.

Наёмник молчал. Левченко тоже не комментировал. Лебедев усмехнулся.

— Не нравится? Впрочем, я и мой проект не обязан кому-то нравиться. Ты солдат, выполняешь задачи. Моральная сторона — не твоя забота.

— Не моя, — согласился Пьер.

— Вот и хорошо. Тогда завтра в шесть подъём. В семь вылет. Готовься.

Профессор вышел, дверь закрыл тихо. Левченко сел обратно за стол, посмотрел на легионера.

— Лебедев странный, но толковый. Три года в Зоне работает. Знает её лучше всех. С ним безопаснее чем с Соколовым. Соколов учёный кабинетный, Лебедев полевой. Бывший военный, спецназ ГРУ. Потом в науку ушёл, но повадки остались.

— Понял.

— Слушай его команды. Он знает что делает. И не задавай лишних вопросов про исследования. Это засекречено выше нашего уровня.

Дюбуа кивнул, вышел. Коридор пустой, холодный. Вернулся в казарму. Рашид спал, храпел. Легионер разложил снаряжение на столе. Винтовка, автомат Калашников взятый на складе, магазины, гранаты две штуки, нож, дозиметр, фонарь, аптечка. Шлем с черепом. Кольт на бедре, наган на спине.

Проверил всё дважды. Винтовка чистая, затвор работает. Автомат смазан, магазин полный. Гранаты боевые, чеки затянуты. Всё готово.

Лёг на нары, закрыл глаза. Думал о завтрашнем дне. Вдвоём с Лебедевым в зону с зомби. Старый госпиталь, двадцать мертвецов, высокая радиация. Образцы крови и тканей. Военный проект, псионика, зомбирование искусственное.

Не первый раз работал на военных в грязных проектах. В Мали видел эксперименты с пленными — допросы, пытки, психотропы. В ЦАР легион работал на французскую разведку — убийства, диверсии, подставы. Везде одно и то же. Армия использует науку для войны. Учёные работают на армию за деньги. Солдаты выполняют приказы за зарплату.

Мораль не его забота. Его забота — стрелять точно и выжить. Остальное не важно.

Но Лебедев был другим. Не как Соколов — взволнованный, интеллигентный, увлечённый. Лебедев спокойный, жёсткий, прагматичный. Армейский, но с мозгами. Опасный тип. Такие выживают везде.

Снайпер открыл глаза, посмотрел в темноту. За окном дождь усилился, барабанил по крыше. Ветер выл в щелях. Зона готовилась к ночи. Зомби бродили по развалинам, мутанты выли в лесах, аномалии мерцали во тьме.

Завтра он пойдёт туда снова. С профессором без имени, который изучает мёртвых. В госпиталь, где двадцать зомби ждут. Чтобы Лебедев взял образцы, а военные получили данные.

Работа как работа. Грязная, опасная, хорошо оплачиваемая.

Седьмой патрон в нагане напомнил о себе тяжестью на спине. Пока не выстрелил — значит работать дальше. Когда выстрелит — работа закончится.

Легионер закрыл глаза, уснул под шум дождя. Без снов, без кошмаров. Тяжёлый сон солдата перед боем.

Завтра в шесть подъём.

Вертолёт поднялся в шесть тридцать. Рассвет серый, небо низкое, туман плотный. Лопасти резали воздух с воем, кабина тряслась. Дюбуа сидел у открытой двери, ноги свисали наружу. Ветер бил в лицо, холодный, сырой. Внизу лес мёртвый, серый, бесконечный. Зона просыпалась.

Лебедев сидел напротив, проверял рюкзак. Приборы, пробирки, скальпели, контейнеры. Дробовик поперёк колен, старый помповый «Ремингтон», ствол укороченный. Патроны картечные. Лицо профессора спокойное, усы неподвижны. Надел противогаз, проверил фильтры. Кивнул пилоту.

Легионер тоже надел шлем. Череп оскалился мёртво. Включил ПНВ, мир стал синим. Винтовка на ремне за спиной, автомат в руках. Магазины полные, гранаты на разгрузке. Дозиметр на груди уже щёлкал тихо. Фон рос.

Вертолёт снизился. Впереди показалась поляна — открытая, заросшая бурьяном. Края леса чёрные, деревья обгоревшие. Пилот завис над землёй метрах в трёх, не садился. Слишком рискованно. Лебедев спрыгнул первым, рюкзак на спине, дробовик в руках. Пьер следом. Приземлился тяжело, согнул колени, покатился на бок. Встал, автомат на изготовку.

Вертолёт взмыл вверх, развернулся, ушёл на запад. Грохот лопастей затих. Тишина. Ветер, шелест травы, щелчки дозиметра. Больше ничего.

Профессор достал компас, сверился, показал направление. На север. Пошёл первым, уверенно, без суеты. Снайпер за ним в пяти метрах. Прикрывал, смотрел по сторонам. Трава высокая, по пояс, жёлтая, мёртвая. Земля под ногами серая, твёрдая. Деревья редкие, стволы чёрные, ветви голые.

Дозиметр щёлкал чаще. Радиация росла. Фон высокий, но не смертельный. Противогаз фильтровал воздух, но лицо уже потело. Дышать тяжело, жарко.

Прошли километр. Впереди развалины — бетонные коробки, остатки домов. Военный городок. Стены полуразрушенные, окна пустые, двери сорваны. Крыши провалены, балки торчат. Всё серое, мёртвое, тихое.

Лебедев остановился за стеной низкой, присел. Достал бинокль, осмотрел местность. Наёмник рядом, автомат направлен вперёд. Профессор показал на здание в центре. Трёхэтажное, длинное, окна узкие. Госпиталь. На стене облупленная надпись: «Военный госпиталь № 126».

— Там, — сказал Лебедев тихо. — Зомби внутри сидят. Днём от света прячутся, ночью вылезают. Зайдём с востока, окна разбиты, первый этаж. Я работаю, ты стреляешь. Если больше десяти сразу навалятся — валим. Понял?

— Понял.

— Пошли.

Двинулись вдоль стены. Пригнувшись, быстро. Дюбуа оглядывался постоянно. Развалины слева, справа, сзади. Каждое окно — потенциальная засада. Каждая дверь — опасность. Тишина обманчивая.

Дошли до госпиталя. Стена восточная с пробоиной большой — взрыв когда-то. Края оплавлены, бетон почернел. Лебедев заглянул внутрь, подождал, махнул рукой. Пролез в пробоину. Пьер следом.

Внутри темнота, вонь. Гнилое мясо, моча, химия. Коридор длинный, узкий. Пол в мусоре, стены ободраны. Двери открыты, ведут в палаты. Кровати ржавые, матрасы сгнили. Медицинские столы опрокинуты, инструменты разбросаны.

Дозиметр визжал. Радиация высокая. Легионер включил фонарь на автомате. Луч резал темноту. Лебедев шёл впереди, дробовик на уровне груди. Шаги тихие, осторожные.

Профессор остановился у первой палаты. Заглянул. Пусто. Вторая тоже пустая. Третья — что-то зашевелилось в углу. Лебедев поднял дробовик.

Зомби. Мужчина лет сорока, в лохмотьях. Сидел в углу, спиной к стене. Голова опущена, волосы всклокочены. Руки на коленях, неподвижно. Дышал хрипло, тяжело.

— Один, — шепнул профессор. — Спокойный. Подойду, возьму кровь. Стой у двери.

Пьер встал в дверном проёме, автомат направлен на зомби. Лебедев вошёл в палату медленно. Достал шприц из рюкзака, большой, с толстой иглой. Приблизился к зомби на два метра. Тот не шевелился.

Профессор шагнул ближе. Метр. Зомби поднял голову резко. Глаза мутные, пустые. Рот открылся, издал стон протяжный, нечеловеческий. Попытался встать.

Лебедев шагнул вперёд быстро, ударил прикладом в висок. Зомби упал на бок, дёргался. Профессор сел на него сверху, вогнал иглу в шею. Набрал шприц крови тёмной, почти чёрной. Вытащил иглу, перелил кровь в пробирку, закрыл пробкой. Убрал в контейнер.

Зомби внизу хрипел, дёргался слабо. Лебедев достал скальпель, сделал надрез на руке зомби. Вырезал кусок кожи, положил в другую пробирку со спиртом. Зомби завыл, попытался укусить. Профессор ударил снова, сильнее. Череп хрустнул. Зомби обмяк.

Лебедев встал, вытер скальпель о штаны зомби. Убрал инструменты в рюкзак. Кивнул снайперу.

— Один готов. Надо ещё троих. Разных стадий. Пошли глубже.

Вышли в коридор. Двинулись дальше. Второй этаж по лестнице разбитой. Ступени скрипели, бетон крошился. Наверху коридор шире, палат больше. Темнее.

Шум впереди. Шарканье, стоны. Дюбуа остановился, поднял кулак. Лебедев замер. Слушали. Шум ближе. Из дальнего конца коридора выползли двое зомби. Женщина и мужчина, оба в больничных халатах грязных. Шли медленно, покачиваясь. Женщина без глаза, пустая глазница чёрная. Мужчина без руки, культя обмотана тряпками.

Легионер прицелился. Лебедев остановил жестом.

— Подожди. Если мимо пройдут — не стреляй. Шум привлечёт остальных.

Зомби шли ближе. Десять метров, восемь, пять. Женщина повернула голову, увидела их. Остановилась. Мужчина тоже. Стояли неподвижно, смотрели. Мутные глаза, пустые, мёртвые.

Тишина долгая. Секунды тянулись. Пьер держал перекрестие на голове женщины. Палец на спуске.

Зомби развернулись, пошли обратно. Медленно, покачиваясь. Исчезли в темноте коридора.

Профессор выдохнул.

— Повезло. Днём такие сонные, заторможенные. Ночью — совсем другое дело. Быстро, пока тихо.

Прошли в следующий коридор. Палата справа. Лебедев заглянул, свистнул тихо. Показал внутрь. Снайпер подошёл, посмотрел.

Трое зомби. Лежали на полу, друг на друге. Куча тел гниющих. Двое мужчин, одна женщина. Все в военной форме, лохмотья. Шевелились слабо, стонали.

— Отлично, — сказал Лебедев. — Разные стадии. Этот свежий, — показал на верхнего, — тот средний, нижний старый, почти труп. Беру образцы со всех.

Вошёл в палату. Наёмник за дверью, контроль коридора. Профессор работал быстро, чётко. Шприц, скальпель, пробирки. Зомби стонали, дёргались, но слабо. Лебедев безжалостный, методичный. Как хирург на операции.

Через пять минут закончил. Контейнер полный, шесть пробирок. Вышел, вытер руки.

— Готово. Хватит. Сваливаем.

Развернулись к лестнице. Сделали три шага.

Вой. Долгий, протяжный, громкий. Снизу, с первого этажа. Потом ещё вой, ещё. Много голосов.

Лебедев выругался коротко.

— Стая проснулась. Бегом.

Побежали к лестнице. Снизу шум, топот, стоны. Зомби поднимались. Дюбуа увидел их — толпа, человек пятнадцать. Лезли по лестнице, давили друг друга, падали, поднимались. Быстрее обычного. Агрессивные.

Легионер остановился, открыл огонь. Автомат затрещал, гильзы посыпались. Первый зомби упал, второй, третий. Толпа замедлилась, но лезла дальше. Четвёртый, пятый. Магазин опустел. Пьер сменил его, продолжил стрелять.

Лебедев рядом, дробовик гремел. Картечь рвала мясо, кости, черепа. Зомби падали, но новые лезли по их телам.

— Их дохрена! — крикнул профессор. — Наверх, быстро!

Побежали на третий этаж. Лестница узкая, ступени крутые. Наверху коридор короткий, тупик. Окна узкие, зарешёченные. Ловушка.

Снайпер обернулся. Зомби лезли по лестнице. Человек десять уже на втором этаже, ещё пятеро поднимаются. Автомат зарычал снова. Головы взрывались, тела падали. Но не останавливало.

— Гранату давай! — крикнул Лебедев.

Дюбуа сорвал гранату с разгрузки, выдернул чеку, швырнул в толпу. Взрыв гремел, бетон затрясся. Зомби разорвало, куски мяса по стенам. Пятеро мёртвы. Остальные замедлились, но идут.

Профессор по рации:

— База, Лебедев! Зомби, много! Нужна эвакуация! Госпиталь, третий этаж!

Левченко в динамике:

— Вертолёт в пути, десять минут! Держитесь!

— Десять минут, — Лебедев посмотрел на лестницу. — Держим.

Легионер вставил последний магазин в автомат. Тридцать патронов. Больше нет. Винтовка за спиной, но для зомби бесполезна на такой дистанции. Достал Кольт. Семь патронов Гидрошок.

Зомби ближе. Метров десять. Пять. Первый вышел на площадку третьего этажа. Мужчина огромный, под два метра, широкоплечий. Лицо разложившееся, челюсть висит на коже. Руки длинные, когти грязные. Зарычал, побежал.

Пьер выстрелил из Кольта. Пуля попала в грудь, раскрылась, разорвала лёгкие. Зомби упал, но полз дальше. Второй выстрел в голову. Череп взорвался. Зомби обмяк.

Второй зомби, третий. Лебедев дробовик качнул дважды. Оба упали. Перезарядил, два патрона. Ещё двое зомби. Ещё два выстрела. Пали.

Автомат Дюбуа зарычал, последние патроны. Четыре зомби на лестнице упали. Магазин щёлкнул пусто. Легионер бросил автомат у ног, достал вторую гранату. Выдернул чеку, бросил вниз. Взрыв. Лестница рухнула, бетон посыпался. Трое зомби под обломками.

Тишина. Дым, пыль, запах пороха и гниющего мяса. Снайпер дышал тяжело, сквозь фильтры противогаза. Кольт в руке, три патрона. Лебедев перезаряжал дробовик, шесть патронов осталось.

Шум снизу. Стоны, топот. Ещё зомби. Лезут через завал.

— Сколько их там, блядь? — выругался профессор.

— Много, — ответил Пьер. — Больше двадцати было.

Первый зомби вылез из-под обломков. Нога сломана, волочит. Полз по лестнице, хрипел. Наёмник выстрелил. Голова разлетелась.

Второй, третий. Лебедев стрелял. Оба упали. Четвёртый быстрый, молодой. Добежал до площадки. Дюбуа выстрелил. Попал в живот, зомби упал, корчился.

Кольт щёлкнул пусто. Последний патрон. Легионер убрал пистолет в кобуру, достал нож. Длинный, боевой, пятнадцать сантиметров. Рукоять в ладони легла удобно.

Зомби пятый на лестнице. Пьер шагнул вперёд, ударил снизу вверх под рёбра. Клинок вошёл по рукоять, нащупал сердце. Зомби захрипел, осел. Наёмник выдернул нож, оттолкнул тело.

Шестой, седьмой. Лебедев дробовик разрядил. Оба упали. Кончились патроны. Профессор достал свой нож, длинный, армейский.

— Ближе не подпущу, — рыкнул он.

Восьмой зомби полез через завал. Худой, быстрый. Добежал до Пьера. Легионер уклонился от когтей, ударил ножом в шею. Артерия. Кровь брызнула чёрная, густая. Зомби упал, бился в конвульсиях.

Девятый. Женщина, волосы длинные, грязные. Лебедев встретил, вогнал нож в глазницу. До мозга. Дёрнул, выдернул. Женщина упала мешком.

Десятый, одиннадцатый вместе. На снайпера. Пьер нож в живот первому, провернул, кишки вывалились. Второго в лицо ножом, разрезал щёку до кости. Зомби отшатнулся. Удар ногой в колено, хруст. Добил ножом в затылок.

Двенадцатый на Лебедева. Огромный, руки толстые. Схватил профессора за горло. Тот ударил ножом в живот, раз, два, три. Зомби не отпускал. Четвёртый удар в пах, пятый в бедро. Отпустил. Лебедев рухнул на колени, задыхался. Зомби шагнул вперёд. Дюбуа прыгнул, ударил ножом в основание черепа. Позвоночник. Зомби рухнул.

Профессор поднялся, вытер кровь с горла. Синяки, но дышит.

— Живой?

— Живой, — хрипло ответил Лебедев.

Тринадцатый зомби полез через завал. Дюбуа шагнул к нему, ударил ножом в глаз. Глубоко, до мозга. Провернул. Зомби дёрнулся, обмяк.

Тишина. Больше никто не лезет. Дым, пыль, кровь на стенах. Трупы на лестнице, в коридоре, на площадке. Тринадцать. Плюс те что взрывами убило — ещё человек десять. Около двадцати трёх.

Грохот лопастей. Вертолёт. Низко над крышей, лопасти рвут воздух. Пулемёт на борту открыл огонь. Трассеры резали сумрак, пули вгрызались в бетон. Зомби внизу разрывало, толпа редела. Пулемёт косил, безжалостно, методично.

Стрельба стихла. Тишина. Зомби мёртвы. Все.

По рации пилот:

— Лебедев, на крышу! Быстро!

Профессор схватил рюкзак, побежал по коридору. Дверь в конце, ржавая. Пнул, открылась. Лестница на крышу, узкая, винтовая. Полезли вверх. Люк наверху приоткрыт. Выбрались на крышу.

Вертолёт завис рядом, дверь открыта. Верёвка спущена. Лебедев схватил её, полез. Дюбуа следом. Руки в крови зомби, скользят. Подтянулся, ухватился за край двери. Руки втащили внутрь. Профессор уже сидит, дышит тяжело. Лётчик помогает.

Вертолёт взмыл вверх, развернулся, ушёл на запад. Госпиталь остался внизу, серый, мёртвый, окружённый трупами зомби. Пожар начался — от взрыва. Дым чёрный поднимался.

Легионер сел у стенки кабины, стянул шлем. Лицо мокрое, волосы слиплись. Лебедев рядом, снял противогаз, вытер усы. Достал рюкзак, проверил. Контейнер целый, пробирки не разбиты. Кивнул удовлетворённо.

— Образцы целы.

Пьер посмотрел на него молча. Профессор усмехнулся.

— Больше двадцати было. Думал пятнадцать максимум. Стая большая оказалась. Стреляешь хорошо. И ножом работаешь.

— Едва успели.

— Но успели. Поэтому живы.

Наёмник вытер нож о штаны, убрал в ножны. Достал Кольт, проверил. Пустой. Достал запасной магазин из подсумка, вставил. Семь патронов Гидрошок. Убрал пистолет в кобуру.

Лебедев смотрел, молчал. Потом достал флягу, сделал глоток. Протянул. Дюбуа отказался. Профессор убрал флягу, закурил.

— Седьмой патрон не понадобился?

— Нет.

Лебедев затянулся, выдохнул дым.

— Каждый солдат носит смерть с собой. У кого в голове, у кого в патроне. Главное когда выстрелит.

— Не сегодня.

— Не сегодня, — согласился профессор. — Сегодня повезло. Завтра посмотрим.

Вертолёт летел над Зоной. Внизу лес, развалины, туман. Солнце садилось, небо краснело. Сумерки наползали. Зона засыпала, готовилась к ночи.

Снайпер закрыл глаза, прислонился к стенке. Усталость тяжёлая, руки дрожат от адреналина. Тринадцать зомби ножом и пистолетом за минуты. Плюс взрыв двух гранат, ещё человек десять. Около двадцати трёх. За полчаса боя.

В Тессалите за шесть часов больше. Но там были живые, здесь мёртвые. Разница только в скорости. Убийство остаётся убийством.

Лебедев рядом перебирал пробирки, записывал что-то в блокнот. Учёный, исследователь, профессионал. Но бывший спецназовец. Видно по тому как держал оружие, как двигался, как не паниковал в бою. Такие не умирают легко.

База показалась через двадцать минут. Забор, вышки, прожекторы. Вертолёт сел на площадку. Лопасти замедлились. Двигатель заглох.

Вышли. Левченко ждал с группой. Костя, Гриша, ещё четверо. Все вооружены, на случай если бы понадобилось прикрытие.

Полковник коротко:

— Доклад.

Лебедев:

— Образцы взяты. Контакт с зомби, около двадцати пяти убито. Живы оба.

— Хорошо. Свободны.

Группа разошлась. Дюбуа пошёл в казарму. Разгрузился, сложил снаряжение. Автомат у ног бросил на третьем этаже госпиталя, пусть горит. Кольт перезарядил. Наган достал из кобуры на спине, открыл барабан. Семь патронов. Все семь. Седьмой на месте. Не выстрелил.

Закрыл барабан, убрал наган обратно. Винтовка цела, не пригодилась. Нож вытер, заточил.

Рашид встретил у двери.

— Слышал по рации. Жарко было?

— Жарко.

— Двадцать пять зомби. Ножом половину?

— Примерно.

— Хорошо работаешь.

Наёмник сел на нары, устало. Таджик протянул флягу с водой. Легионер сделал глоток, долгий. Вода холодная, чистая. Смыла привкус пороха и крови.

Рашид сел напротив, закурил.

— Лебедев странный. Три года в Зоне, ничего не боится. Говорят, раньше в спецназе был. ГРУ. Афганистан, Чечня. Потом учёным стал. Но повадки остались. Опасный.

— Видел. Дрался как солдат, не как профессор.

— Все они здесь такие. Соколов один интеллигент. Остальные военные или бывшие. Зона слабых не прощает.

Пьер кивнул. Лёг на нары, закрыл глаза. Видел перед глазами лестницу, толпу зомби, взрывы, кровь. Стрельбу, крики, хрип умирающих. Нож в руке, скользкий от крови. Седьмой патрон в нагане, нетронутый.

Смерть прошла рядом. Опять. В третий раз за неделю. Зомби, мутанты, сталкеры. Зона показывала клыки постепенно, методично.

Но седьмой патрон всё ещё ждал. Не сегодня выстрелил. Завтра? Послезавтра? Неделю спустя?

Не важно. Главное работать, пока не выстрелил. Это и есть жизнь солдата. Отложенная смерть. Функция до седьмого патрона.

Волк среди мертвецов выжил ещё раз. Стая держится. Но Зона голодная. Всегда голодная.

Легионер открыл глаза, посмотрел в потолок. За окном сумерки, ветер, тишина. Завтра снова патруль. Послезавтра снова. Месяц контракта тянется медленно.

Глава 4

На двадцать второй день Левченко вызвал Дюбуа в штаб. Утро, восемь часов, на базе тихо. Легионер пришёл в камуфляже, без оружия. Полковник сидел за столом с Лебедевым. Профессор курил, усы неподвижны.

— Садись, — сказал Левченко. — Лебедев просит тебя на экскурсию. В лабораторию. Покажет, над чем работают. Нужен свидетель со стороны, не из научных. Военный взгляд. Согласен?

Пьер посмотрел на профессора.

— Зачем я?

Лебедев затушил сигарету.

— Потому что не задаёшь лишних вопросов и не врёшь в рапортах. Видел, как работаешь. Трезвый ум, чёткая голова. Покажу, что делаем, объясню зачем. Может поймёшь, может нет. Главное — увидишь правду. Без прикрас.

— Засекречено?

— Выше крыши. Но контракт подписывал, пункт о неразглашении там был. Нарушишь — пуля в затылок. Не от меня, от тех, кто платит.

Легионер кивнул.

— Идёт.

— Тогда пошли. Сейчас.

Левченко махнул рукой. Свободны. Вышли. Лебедев повёл через плац к дальнему зданию. Одноэтажное, бетонное, без окон. Дверь железная, кодовый замок. Профессор набрал код, дверь открылась с лязгом. Внутри коридор узкий, лампы тусклые. Пахло химией, металлом, озоном.

Дошли до лестницы вниз. Бетонные ступени, перила ржавые. Спустились на два пролёта. Глубоко, метров десять под землёй. Внизу ещё одна дверь, ещё замок. Лебедев открыл.

Лаборатория. Большая, метров тридцать на двадцать. Потолок низкий, бетонный, лампы дневного света гудят. Стены выкрашены белым, пол плиточный, чистый. Столы лабораторные вдоль стен, уставлены приборами, колбами, пробирками. Центр занимала установка странная — цилиндр стеклянный высотой два метра, диаметром метр. Внутри жидкость мутная, зеленоватая, пузырилась. Провода тянулись к компьютерам, мониторы показывали графики, цифры.

Люди в белых халатах — четверо. Трое мужчин, одна женщина. Все в очках, перчатках латексных. Работали молча, сосредоточенно. Один у микроскопа, второй у центрифуги, третий записывал данные в блокнот. Женщина у цилиндра проверяла датчики.

Лебедев кивнул им, провёл Пьера к столу у стены. Достал контейнер, открыл. Внутри пробирки с кровью зомби, образцы тканей, артефакты в свинцовых футлярах.

— Вот что мы делаем, — начал профессор тихо. — Изучаем влияние аномалий на биологию. Зомби — результат психополя, которое выжигает участки мозга. Но выборочно. Остаются базовые функции: движение, агрессия, голод. Исчезают разум, память, эмоции. Мы взяли образцы их крови, тканей, нервных клеток. Изучили структуру. Нашли аномальные белки, которых нет у нормальных людей. Эти белки — результат воздействия психополя. Они перестраивают нейронную сеть, уничтожают синапсы в префронтальной коре, сохраняя лимбическую систему. Человек становится зверем.

Он показал на микроскоп. Там мужчина смотрел в окуляры, записывал.

— Мы синтезировали эти белки. Научились производить искусственно. Теперь можем вводить их любому человеку. Результат — контролируемое зомбирование. Убираем разум, оставляем агрессию и подчинение командам. Идеальный солдат для штурмовых операций. Не боится смерти, не чувствует боли, выполняет приказы.

Дюбуа слушал молча. Лебедев продолжил:

— Но это только первая часть. Вторая интереснее. Артефакты.

Достал футляр, открыл. Внутри артефакт маленький, размером с грецкий орех. Мерцал тускло, пульсировал. Дозиметр рядом взвыл.

— Артефакты излучают энергию аномальную. Она влияет на материю, изменяет её. Мы научились извлекать эту энергию, концентрировать, упаковывать в сыворотки. Вводим человеку — получаем эффекты. Повышенная сила, скорость, выносливость. Регенерация тканей ускоренная. Рефлексы в два раза быстрее. Зрение, слух острее. Суперсолдат.

Профессор закрыл футляр, убрал. Показал на цилиндр в центре.

— Там сейчас идёт синтез. Кровь зомби, экстракт артефактов, химические стабилизаторы. Результат — сыворотка. Три типа: альфа, бета, гамма. Альфа для силы и выносливости. Бета для скорости и рефлексов. Гамма универсальная, всё сразу, но слабее.

— Побочные эффекты? — спросил Пьер.

Лебедев усмехнулся.

— Угадал главное. Побочные эффекты есть. Серьёзные.

Подошёл к столу, взял папку, открыл. Фотографии. Мужчины в больничных халатах, привязаны к кроватям ремнями. Лица искажённые, глаза безумные. Один бьётся в конвульсиях, второй рвёт кожу на руках ногтями, третий орёт беззвучно.

— Испытуемые, — сказал профессор. — Добровольцы из заключённых. Пожизненные, убийцы, насильники. Предложили участие в эксперименте взамен на сокращение срока. Согласились двадцать человек. Ввели сыворотки разных типов. Первые три дня эффект потрясающий. Сила как у троих мужчин. Скорость как у спринтера-олимпийца. Выносливость — бегали по двенадцать часов без остановки. Рефлексы — пули на лету ловили почти. Регенерация — порезы заживали за час.

Он перелистнул страницу. Ещё фотографии. Те же мужчины, но хуже. Кожа покрыта язвами, волосы выпадают, глаза налиты кровью.

— Четвёртый день начались проблемы. Головные боли, галлюцинации, паранойя. Пятый день — агрессия неконтролируемая. Один убил двух охранников голыми руками, разорвал горло зубами. Пришлось застрелить. Шестой день — остальные сошли с ума полностью. Белковые структуры из артефактов разрушают нейронную сеть, как у зомби. Только быстрее. Через неделю все двадцать испытуемых стали овощами. Безумные, агрессивные, бесполезные. Пришлось усыпить.

Закрыл папку, положил на стол. Посмотрел на снайпера.

— Вот и результат. Сыворотка работает, эффект потрясающий. Но цена — безумие через неделю. Может меньше, зависит от дозы и типа. Альфа держит пять дней, бета четыре, гамма шесть. Потом мозг горит. Необратимо.

Пьер смотрел на фотографии молча. Лица испытуемых — искажённые, страдающие, мёртвые в живых телах. Как зомби, только хуже. Потому что помнили, кем были. Минуту, час, день. Потом забывали навсегда.

— Военные знают про побочные эффекты? — спросил он.

— Знают. Их не волнует. Пять дней суперсолдата стоят больше, чем жизнь обычного. Планируют использовать на штурмовых операциях. Ввести сыворотку отряду, отправить на задачу, через пять дней списать. Дёшево, эффективно, без свидетелей. Идеальная одноразовая армия.

— Ты помогаешь им это делать.

Лебедев закурил, затянулся.

— Да. Помогаю. Потому что плату за исследования дают. Без денег науки нет. Хочешь изучать аномалии — работай на военных. Другого выбора нет.

Легионер посмотрел на цилиндр с зеленоватой жидкостью. Сыворотка булькала, пузырилась. Внутри смерть, упакованная в пробирки. Смерть, отложенная на пять дней. Как седьмой патрон, только для других.

— Зачем показал мне это?

Профессор выдохнул дым, посмотрел в глаза.

— Потому что ты солдат. Видел смерть, знаешь цену жизни. Хочу услышать мнение не учёного, а бойца. Скажи честно: если бы тебе предложили сыворотку, зная про эффект и побочку, ты бы согласился?

Дюбуа подумал. Представил себя с силой троих, скоростью спринтера, регенерацией быстрой. Неубиваемым пять дней. Потом безумие, смерть, забвение.

— Нет, — ответил он. — Не согласился бы.

— Почему?

— Потому что смерть должна быть выбором, а не программой. Седьмой патрон в моём нагане — мой выбор. Когда выстрелит — решу я, не химия в крови.

Лебедев кивнул медленно.

— Понятно. Ожидал такой ответ.

Затушил сигарету, подошёл к цилиндру. Положил руку на стекло. Жидкость внутри пульсировала.

— Знаешь, что меня пугает больше всего? Не то, что военные используют это. Не то, что люди согласятся. А то, что оно работает. Мы создали способ превратить человека в оружие. Временное, но мощное. И это только начало. Через год научимся продлевать эффект до двух недель. Через два года до месяца. Через пять — может, вообще без побочек. Но даже если нет, военные найдут применение. Всегда найдут.

Профессор отошёл от цилиндра, сел на стул у стола. Достал флягу, сделал глоток. Не предложил. Посмотрел в пол, задумчиво.

— Ты веришь в бога, Дюбуа?

— Нет.

— Я тоже нет. Но если бы он был, то сейчас смотрел бы на нас с отвращением. Мы играем в бога. Создаём жизнь, изменяем её, уничтожаем. Берём людей, ломаем их мозги, превращаем в монстров. Для науки, для армии, для власти. Оправдание всегда есть. Знание, прогресс, безопасность. Но правда проще — мы играем в бога, потому что можем. Потому что интересно. Потому что платят.

Он поднял голову, посмотрел на снайпера.

— Знаешь, чем отличается учёный от солдата? Солдат убивает, потому что приказали. Учёный убивает, потому что любопытно. Ты застрелил двадцать пять зомби в госпитале. Выполнил задачу, защитил меня, выжил. Чёткая цепь причин и следствий. Я взял образцы их крови, изучил, создал сыворотку, которая превратит ещё двадцать человек в зомби. Ради эксперимента. Ради данных. Ради прогресса. Кто из нас хуже?

Пьер молчал. Лебедев усмехнулся.

— Молчишь? Правильно. Ответа нет. Мы оба убийцы. Ты прямой, я косвенный. Ты с оружием, я с пробирками. Ты ради контракта, я ради науки. Разница только в методах. Результат одинаковый — трупы.

Наёмник посмотрел на учёных в халатах. Работали молча, сосредоточенно. Женщина у цилиндра записывала данные. Мужчина у микроскопа смотрел в окуляры. Никто не слушал разговор. Или слушал, но не комментировал. Привыкли.

— Ты можешь остановиться, — сказал легионер. — Прекратить эксперименты. Уехать. Отказаться.

— Могу, — согласился профессор. — Но не остановлюсь. Потому что если не я, сделает другой. Военные найдут учёного, который согласится.Менее талантливого, более жестокого. Результат будет хуже, жертв больше. Хоть я делаю это чисто. Быстро. Без лишних страданий. Это моё оправдание. Жалкое, но моё.

Лебедев встал, подошёл к столу, взял одну пробирку с сывороткой. Прозрачная, зеленоватого оттенка. Показал на свет.

— Десять миллилитров. Доза на одного человека. Превратит его в машину на пять дней. Потом в овощ навсегда. Цена флакона на чёрном рынке — десять тысяч долларов. Военные платят сто тысяч за партию из двадцати. Я получаю двадцать процентов. Четыре тысячи с флакона. Восемьдесят тысяч с партии. Хорошие деньги за то, чтобы играть в бога.

Поставил пробирку обратно. Посмотрел на Дюбуа.

— Скажи честно. Я монстр?

Легионер подумал. Вспомнил Тессалит, семьдесят погибших товарищей, Гарсию, истекающего от пули в пах, Андрея, раздавленного под бетоном. Вспомнил шестерых алжирцев, убитых в переулке за минуту. Двадцать пять зомби в госпитале. Тринадцать ножом. Вспомнил седьмой патрон в нагане, русскую рулетку, шесть щелчков подряд.

— Нет, — ответил он. — Не монстр. Просто человек, который делает работу. Грязную, опасную, хорошо оплачиваемую. Как я. Как все здесь.

Профессор усмехнулся, покачал головой.

— Вот и весь вывод. Мы не монстры. Мы профессионалы. Делаем работу за деньги. Мораль не наша забота. Чья тогда?

— Тех, кто платит.

— А если они аморальны?

— Тогда мир аморален. Всегда был.

Лебедев засмеялся коротко, без радости.

— Философ ты, Дюбуа. Легион научил думать?

— Легион научил выживать. Думать начал сам.

Профессор кивнул, достал сигареты, закурил новую. Дым синий поплыл к вытяжке в потолке.

— Послушай последнее. Это самое важное. Сыворотка, которую мы делаем, — не худшее, что есть в Зоне. Здесь артефакты, аномалии, психополя. Есть места, где реальность рвётся. Где время течёт неправильно. Где мёртвые встают без сыворотки. Зона живая. Она растёт. Медленно, но постоянно. Через десять лет достигнет Киева. Через двадцать Москвы. Через пятьдесят поглотит половину Европы. Военные знают. Учёные знают. Все знают. Но ничего не делают. Потому что не знают, как остановить.

Он затянулся, выдохнул.

— Моя работа — понять, как работает Зона. Как аномалии влияют на материю. Как психополе ломает мозги. Если пойму — может, найду способ остановить. Или замедлить. Или хотя бы защитить людей. Вот зачем я здесь. Не ради денег. Не ради науки. Ради будущего. Может, оправдание, может, правда. Хрен знает. Но я верю в это.

Дюбуа слушал молча. Впервые услышал от Лебедева не цинизм, а что-то похожее на надежду. Или отчаяние. Трудно различить.

— Ты веришь, что остановишь Зону?

— Нет, — честно ответил профессор. — Не верю. Но пытаюсь. Потому что если не я, никто не попытается. Военные хотят оружие. Политики хотят власть. Учёные хотят деньги. Никто не хочет спасать мир. Только использовать его, пока он жив.

Он затушил сигарету, встал.

— Экскурсия окончена. Видел, что хотел. Понял, что хотел. Теперь знаешь правду. Будешь молчать?

— Буду.

— Почему?

— Потому что это не моя война. Моя война там, — Пьер показал наверх, на поверхность. — В Зоне. Против зомби, мутантов, сталкеров. Твоя война здесь, в лаборатории. Против аномалий, времени, будущего. Каждый воюет своей войной. Вмешиваться незачем.

Лебедев кивнул.

— Солдатская мудрость. Правильная. Пошли наверх.

Вышли из лаборатории. Дверь закрыли, код набрали. Поднялись по лестнице. Коридор, выход на поверхность. Дневной свет ударил в глаза. Холодный, серый, ноябрьский.

Профессор остановился у входа в штаб.

— Спасибо, что посмотрел. Мало кто согласился бы.

— Не за что.

— Ещё увидимся. Может, на следующей вылазке.

— Может.

Лебедев ушёл в штаб. Легионер пошёл к казарме. Шёл медленно, думал. Подземная лаборатория, сыворотки, испытуемые, превращённые в монстров. Учёные, играющие в бога. Военные, покупающие оружие из людей. Зона растущая, поглощающая мир.

Всё это реально. Всё это здесь. Но его это не касается. Его контракт — охрана учёных, убийство нарушителей, выживание. Месяц работы, семь с половиной тысяч вперёд, семь с половиной после. Восемь дней осталось. Потом либо продление, либо отъезд.

Седьмой патрон в нагане напомнил о себе тяжестью на спине. Пока не выстрелил — работать дальше. Не думать про сыворотки, испытуемых, безумие. Не думать про игры в бога. Это не его уровень. Его уровень — прицел, спуск, цель.

Простая математика войны. Убей врага, останься живым. Всё остальное философия.

А философия в Зоне не спасает.

На двадцать пятый день Костя собрал группу на утреннем построении. Семь человек: он сам, Гриша, Саша, Женя, Витя-сапёр, Рашид и Дюбуа. Остальные на других задачах. Левченко дал задание — зачистка склада оружия в двадцати километрах от базы. Старый военный склад, советский, заброшенный. Разведка донесла, что там обосновалась банда сталкеров. Человек пятнадцать, вооружённые, опасные. Грабят конвои, убивают одиночек, торгуют артефактами на чёрном рынке. Задача — зачистить, взять документы если найдутся, вернуться.

Выехали в шесть утра. Два джипа, по грунтовке, через лес. Туман густой, видимость метров пятьдесят. Дозиметры щёлкали тихо, фон нормальный. Костя за рулём первого джипа, Гриша второго. Легионер в первом с Рашидом и Сашей. Все в бронежилетах, шлемах с черепами, оружие на изготовку. Автоматы, гранатомёты, снайперские винтовки. Боезапас полный.

Ехали два часа. Дорога петляла, ямы глубокие, грязь после дождя. Джипы буксовали, колёса крутились вхолостую. Костя ругался сквозь зубы, давил газ. Вырулили. Дальше лес гуще, деревья ближе, ветви цеплялись за борта.

Склад показался через час. Бетонный комплекс, три длинных ангара, забор ржавый, вышки покосившиеся. Ворота сорваны, валяются в грязи. Тихо. Слишком тихо.

Костя остановил джип за деревьями, метрах в ста от склада. Второй джип рядом. Все вышли, пригнулись. Командир достал бинокль, осмотрел склад.

— Никого не вижу. Ни дыма, ни света, ни движения.

— Может ушли? — спросил Гриша.

— Или прячутся. Подходим осторожно. Саша, Женя — справа, обход с фланга. Витя, проверь подходы на мины. Снайперы — позицию на возвышенности, контроль периметра. Остальные со мной, центральный вход.

Группа разошлась. Дюбуа с Рашидом пошли влево, на холм небольшой. Поднялись, легли за поваленным деревом. Винтовки выставили, оптика включена. Наёмник смотрел на склад через прицел. Ангары серые, окна разбитые, двери открыты. Пусто. Ни людей, ни машин, ни костров.

По рации Костя:

— Витя, статус?

— Мин не вижу. Проход чистый.

— Входим.

Костя с Гришей и ещё двоими пошли к центральному ангару. Медленно, пригнувшись, автоматы на изготовку. Дошли до входа. Костя заглянул, махнул рукой. Группа вошла.

Прошло пять минут. По рации тишина. Пьер смотрел в оптику, сканировал окна ангара. Ничего. Рашид рядом тоже молчал, следил.

Рация ожила. Костя, тихо:

— Здесь никого. Склад пустой. Оружие разграблено, ящики вскрыты. Но есть следы — кровь, гильзы, тела. Человек пять мёртвых. Сталкеры. Разорваны.

— Разорваны? — переспросил Гриша.

— Да. Не пули, не ножи. Когти, клыки. Что-то большое их убило. Недавно, кровь свежая.

Дюбуа напрягся. Рашид рядом выругался по-таджикски тихо.

— Мутант, — сказал он. — Большой.

По рации Костя:

— Все, сворачиваемся. Быстро, к джипам.

Группа начала отход. Костя с людьми вышли из ангара. Саша и Женя вернулись справа. Витя тоже. Все к джипам. Быстро, но не паникуя.

Снайперы последние. Рашид встал первым, пошёл вниз с холма. Легионер следом. Винтовка на ремне, автомат в руках.

Рёв. Громкий, низкий, звериный. Из леса слева. Все замерли. Рёв снова, ближе. Деревья затрещали, ломались. Что-то огромное шло к ним.

— К джипам! Бегом! — крикнул Костя.

Все побежали. Пьер с Рашидом быстрее, они ближе к лесу. Остальные впереди, метров пятьдесят до джипов.

Из леса вышел зверь.

Огромный. Высота в холке три метра, длина пять. Тело массивное, мускулистое, покрытое шерстью бурой, клочьями. Голова медвежья, но больше, шире. Пасть огромная, клыки длинные, как ножи. Глаза красные, горящие, безумные. Лапы толстые, когти чёрные, сантиметров двадцать. Псевдомедведь. Мутант, изменённый радиацией. Сила как у десяти медведей. Скорость как у волка. Агрессия абсолютная.

Зверь увидел людей, зарычал. Побежал. Быстро, как танк. Земля дрожала под лапами.

Костя развернулся, открыл огонь. Автомат затрещал. Пули попадали в грудь, в голову. Зверь не замедлился. Шерсть дымилась, кровь брызгала, но он бежал.

Гриша дал очередь из пулемёта. Трассеры вгрызались в туловище. Зверь зарычал, но не остановился. Женя выстрелил из гранатомёта. Граната взорвалась перед мордой. Зверь качнулся, но побежал дальше.

Саша впереди, ближайший. Псевдомедведь настиг его за три секунды. Лапа ударила в грудь. Саша взлетел метров на пять, упал, не двигался. Бронежилет разорван, грудная клетка раздавлена. Мёртв мгновенно.

Женя перезаряжал гранатомёт. Не успел. Зверь развернулся, прыгнул. Пасть схватила Женю за плечо, сдавила. Хруст костей, крик короткий. Зверь тряхнул головой, Женя разорвался пополам. Верхняя половина отлетела, нижняя упала. Кишки вывалились на землю.

Костя стрелял в упор. Пули попадали в глаз. Зверь взревел, отвернулся. Лапа ударила Костю в бок. Он упал, покатился. Встать не смог. Рёбра сломаны, лёгкие проколоты. Кашлял кровью.

Гриша дал длинную очередь из пулемёта. Весь магазин, сто патронов. Зверь весь в дырах, кровь текла ручьями. Но он пошёл на Гришу. Медленно, тяжело, но шёл. Гриша перезарядил, дал ещё очередь. Зверь ускорился, прыгнул. Лапы придавили Гришу к земле. Пасть опустилась на голову, сдавила. Череп лопнул как орех. Шлем не спас. Мозги вытекли на землю.

Витя бросил мину под ноги зверя. Взрыв. Зверя подбросило, он упал на бок. Встал, хромал, левая передняя лапа сломана. Но живой. Пошёл на Витю. Тот бежал к джипу. Не добежал. Зверь догнал, ударил лапой в спину. Витя упал лицом вниз, позвоночник переломан пополам. Ноги дёргались, но тело мёртвое.

Рашид стрелял из винтовки. Попал в шею, в бок, в живот. Зверь развернулся к нему. Зарычал, побежал. Таджик стрелял, но не останавливало. Зверь настиг его за пять секунд. Лапа ударила в грудь, когти вошли глубоко, вспороли бронежилет и тело. Рашид упал на спину, кровь фонтаном. Живот распорот, кишки вывалились. Дышал ещё, хрипел. Зверь опустил пасть, откусил голову. Разжевал, выплюнул шлем с черепом.

Остался Дюбуа. Один. Стоял в тридцати метрах от зверя. Автомат в руках. Два магазина на разгрузке. Две гранаты. Кольт на бедре. Наган на спине с седьмым патроном.

Зверь посмотрел на него. Красные глаза горели. Пасть открыта, клыки в крови. Весь израненный, дырявый, но живой. Ярость в глазах. Голод. Жажда убивать.

Легионер поднял автомат, открыл огонь. Очередь в голову. Зверь зарычал, побежал. Пьер стрелял, отходил назад. Магазин опустел. Сменил, стрелял дальше. Попадал, но не останавливало. Зверь ближе. Десять метров, пять.

Наёмник бросил автомат, достал гранату. Выдернул чеку, держал в руке. Зверь прыгнул. Огромный, чёрный, клыки впереди. Пьер шагнул в сторону, не успел. Лапа ударила в плечо, когти вошли в мясо. Боль острая, жгучая. Легионер упал на спину, зверь на нём сверху. Пасть открылась, опустилась к лицу. Смрад гнили, крови, смерти.

Дюбуа вогнал руку с гранатой в пасть. Глубоко, до запястья. Зверь закусил, клыки пробили кисть насквозь. Боль невыносимая. Легионер разжал пальцы, граната остались в пасти. Вырвал руку, откатился в сторону.

Взрыв. Голова зверя разлетелась на куски. Череп, мозги, клыки — всё по сторонам. Тело дёрнулось, упало рядом с Пьером. Огромное, тяжёлое, мёртвое.

Тишина. Только ветер, дождь, и капли крови.

Легионер лежал на земле, дышал тяжело. Плечо разорвано, мясо видно, кость торчит. Рука искалечена, пальцы висят на коже. Бронежилет разодран, рёбра видны. Кровь течёт, много. Голова кружится. Дозиметр визжит — радиация от зверя высокая.

Он повернул голову. Вокруг тела. Костя на боку, кровь изо рта. Гриша без головы. Саша грудная клетка раздавлена. Женя разорван пополам. Витя позвоночник сломан. Рашид без головы, живот вспорот.

Шесть человек. Мёртвы. За минуту боя. Все.

Остался один. Опять. Как в Тессалите. Как всегда.

Пьер закрыл глаза. Боль пульсировала, сознание плыло. Седьмой патрон в нагане на спине. Не выстрелил. Опять. Смерть прошла рядом, взяла шестерых, оставила одного.

Почему? Почему всегда он? Почему выживает когда все умирают?

Вопрос без ответа. Всегда без ответа.

Он попытался встать. Не получилось. Рука не работает, плечо горит, рёбра сломаны. Кровь течёт. Много. Слишком много.

Достал рацию левой рукой. Кнопка скользкая от крови. Нажал, хрипло:

— База… Дюбуа… все мёртвы… нужна эвакуация… координаты прежние… склад…

Левченко в динамике:

— Дюбуа, статус! Что случилось?

— Псевдомедведь… огромный… все убиты… я ранен… тяжело…

— Вертолёт в пути! Двадцать минут! Держись!

Рация замолчала. Наёмник лежал на земле, смотрел в серое небо. Дождь капал на лицо, холодный. Вокруг тела товарищей. Вокруг туша зверя без головы. Кровь, грязь, смерть.

Двадцать минут. Надо держаться. Не закрывать глаза. Не уснуть. Уснуть — умереть.

Он достал аптечку левой рукой. Открыл, вытащил жгут. Наложил на правое плечо выше раны, затянул зубами и левой рукой. Кровь замедлилась. Достал бинт, обмотал кисть. Пальцы висят, но может быть пришьют. Ещё бинт на плечо. Промокло сразу.

Морфин. Шприц-тюбик. Воткнул в бедро, надавил. Тепло разлилось по телу. Боль притупилась, но не ушла. Голова легче, сознание яснее.

Дождь усилился. Холод въедался. Пьер дрожал. Шок, потеря крови, холод. Смертельная комбинация. Надо двигаться. Встать, дойти до джипа, включить печку. Но тело не слушается.

Он посмотрел на Рашида. Таджик лежал в трёх метрах, без головы. Ещё вчера курили вместе, говорили про Зону, про войну, про жизнь. Сегодня мёртв. Как все. Как всегда.

Костя лежал дальше. Командир, бывший спецназ, пятнадцать лет на контрактах. Опытный, умный, осторожный. Мёртв за секунду. Лапа зверя, сломанные рёбра, кровь. Всё.

Гриша без головы. Саша раздавлен. Женя разорван. Витя сломан. Все мёртвы.

А он жив. Единственный. Опять.

Вина выжившего накрыла волной. Тяжёлая, удушающая. Почему они, а не я? Что я сделал правильно? Или они неправильно? Или судьба так решила?

Седьмой патрон. Всегда седьмой патрон. Русская рулетка в Марселе. Шесть щелчков, седьмой не нажал. Судьба решила — жить, не умирать. Жить и смотреть как другие умирают. Снова и снова.

Грохот лопастей. Вертолёт. Низко над деревьями. Развернулся, завис над складом. Дверь открыта, медик смотрит вниз. Верёвка спущена. Два бойца спускаются, с носилками, с аптечкой.

Добежали до Дюбуа. Один осмотрел раны, выругался.

— Плечо разорвано, кисть изуродована, рёбра сломаны. Кровопотеря большая. Срочно на базу.

Второй проверил других. Подошёл к каждому, проверил пульс. Качал головой.

— Все мёртвы.

Пьера положили на носилки, привязали ремнями. Подняли, понесли к вертолёту. Верёвка, подъём, втащили внутрь. Медик сразу капельницу, кровезаменитель. Укол обезболивающего. Бинты на раны.

Вертолёт взмыл, развернулся, ушёл на запад. Склад остался внизу. Шесть тел, одна туша. Кровь в грязи. Джипы брошены.

Легионер лежал на носилках, смотрел в потолок кабины. Медик суетился, проверял пульс, давление. Пилот говорил по рации с базой. Лопасти ревели.

Пьер закрыл глаза. Видел зверя, огромного, страшного, неудержимого. Видел как он рвёт людей. Костю, Гришу, Сашу, Женю, Витю, Рашида. Одного за другим. Быстро, безжалостно, окончательно.

Видел гранату в своей руке. Последнюю. Пасть зверя, открытую, смрадную. Руку свою в пасти. Клыки, пробивающие кисть. Взрыв, голова зверя, разлетающаяся на куски.

Убил его. Но поздно. Шестеро уже мёртвы. Убил чтобы не быть седьмым. Выжил чтобы смотреть на трупы товарищей. Опять.

База показалась через пятнадцать минут. Вертолёт сел на площадке. Носилки вынесли, понесли в медпункт. Левченко ждал у входа с врачом. Полковник посмотрел на Дюбуа, лицо каменное.

— Остальные?

— Мёртвы. Все шесть.

— Зверь?

— Убит. Псевдомедведь, огромный сука шо… пиздец.

Левченко кивнул. Повернулся к врачу.

— Делайте что можете. Он выжить должен.

Носилки внесли в медпункт. Операционная, стол, лампы. Врач и две медсестры. Начали работать. Легионеру вкололи наркоз. Сознание поплыло, потемнело.

Последняя мысль перед забытьем: седьмой патрон не выстрелил. Опять. Всегда опять.

Волк без стаи. Один среди мёртвых. Всегда один.

Тьма накрыла его, тяжёлая, беспросветная, милосердная.

Глава 5

Операция длилась четыре часа. Врач — капитан Соловьёв, бывший военный хирург, пятьдесят лет, руки в шрамах от Чечни — работал молча, сосредоточенно. Две медсестры ассистировали. Левченко стоял у стены, смотрел. Лебедев рядом, курил у открытого окна.

Дюбуа на столе под лампами. Бронежилет срезали ножницами, одежду тоже. Тело израненное, окровавленное. Правое плечо разорвано — мясо, сухожилия, осколки кости. Кисть изуродована — три пальца висят на коже, сухожилия порваны. Рёбра сломаны — четыре справа, два слева. Лёгкое проколото осколком ребра. Кровопотеря больше двух литров.

Соловьёв работал быстро. Зажимы, швы, скальпель. Медсестры подавали инструменты, вытирали кровь. Аппарат ИВЛ дышал за наёмника. Монитор показывал пульс, давление, сатурацию. Пульс слабый, семьдесят ударов. Давление низкое, восемьдесят на пятьдесят. Сатурация девяносто два процента, на грани.

Врач зашил лёгкое, поставил дренаж. Кровь потекла в ёмкость. Тёмная, густая, много. Соловьёв выругался тихо.

— Кровь не останавливается. Внутреннее кровотечение. Печень повреждена или селезёнка.

Разрез глубже, раскрыл рёбра шире. Заглянул внутрь. Печень цела, селезёнка разорвана. Кровь хлестала. Зажим, лигатура, шов. Остановил. Проверил остальное. Почки целы, кишечник цел. Закрыл разрез.

Перешёл к плечу. Мясо разорвано, лоскуты висят. Кость сломана — плечевая, оскольчатый перелом. Осколки собрал, сопоставил, скрепил пластиной и винтами. Сшил сухожилия — дельтовидную мышцу, бицепс, трицепс. Долго, тонко, ювелирно. Медсестра вытирала пот со лба хирурга.

Кисть хуже. Три пальца почти оторваны — указательный, средний, безымянный. Сухожилия порваны, кости раздроблены. Соловьёв смотрел долго, думал.

— Пальцы не спасти. Надо ампутировать.

Левченко шагнул вперёд.

— Сделай что можешь. Он снайпер. Без пальцев не стреляет.

— Без пальцев, зато живой.

— Попробуй сохранить.

Врач вздохнул, кивнул. Начал работать. Собирал осколки костей, сшивал сухожилия, микрохирургия. Час работы. Пальцы пришил, зафиксировал шинами. Выживут или нет — неизвестно. Может некроз, может приживутся. Время покажет.

Закончил в восемь вечера. Дюбуа зашит, забинтован, подключён к капельницам, аппарату ИВЛ. Пульс семьдесят пять, давление девяносто на шестьдесят, сатурация девяносто пять. Стабильно, но критично.

Соловьёв снял перчатки, вытер лицо.

— Сделал что мог. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Может выкарабкается, может нет. Кровопотеря огромная, травмы тяжёлые, шок глубокий. Следующие сутки решающие. Если переживёт — будет жить. Не переживёт — всё.

Левченко кивнул.

— Дежурь рядом. Любые изменения — докладывай сразу.

— Понял.

Полковник вышел. Лебедев остался. Подошёл к столу, посмотрел на Дюбуа. Лицо бледное, серое, мёртвое почти. Трубка в горле, провода, капельницы. Дышит аппарат, не он.

Профессор достал сигареты, закурил. Соловьёв посмотрел осуждающе, но промолчал. Лебедев курил, думал.

Через час Левченко вернулся. Лебедев всё ещё стоял у стола.

— Ты чего здесь?

— Думаю.

— О чём?

Профессор затушил сигарету, посмотрел на полковника.

— Он не выживет. Соловьёв сказал пятьдесят на пятьдесят, но врёт. Тридцать процентов максимум. Травмы слишком тяжёлые. Организм сдастся. Сегодня ночью или завтра утром. Сердце остановится или лёгкое откажет.

— И что?

— Я могу помочь.

— Как?

Лебедев помолчал. Достал из кармана пробирку. Прозрачная, жидкость внутри зеленоватая, светится слабо. Показал.

— Сыворотка. Новая формула. Последняя разработка. Артефактный экстракт, стабилизаторы, нейропротекторы. Эффект: ускоренная регенерация, повышенная выносливость, быстрое заживление. Раны затянутся за три дня вместо месяца. Кости срастутся за неделю вместо трёх. Организм восстановится полностью.

Левченко посмотрел на пробирку, потом на Лебедева.

— Побочные эффекты?

— Минимальные. Почти нивелировал. Безумие не наступает. Агрессия контролируемая. Мозг не горит. Головные боли первые дни, галлюцинации лёгкие, но проходят. Через две недели всё чисто. Без последствий.

— Почти нивелировал. Значит не полностью.

— Полностью невозможно. Артефактная энергия влияет на нейроны, это неизбежно. Но я снизил воздействие в десять раз. Безопасно настолько, насколько может быть безопасным. Испытывал на животных — крысы, собаки. Все выжили, все здоровы.

— На людях?

— Нет. Не успел. Ты первый будешь знать.

Полковник молчал долго. Смотрел на Дюбуа на столе. Мёртвый почти. Единственный выживший из группы. Снова. Хороший боец, холодная голова, крепкие нервы. Терять нельзя.

— Его согласие есть?

— Он без сознания. Не спросишь.

— Значит нельзя.

— Значит умрёт.

Левченко сжал челюсти.

— Это приказ, Лебедев. Без согласия человека эксперименты запрещены.

— Это не эксперимент. Это спасение жизни.

— Для тебя эксперимент. Для него жизнь или смерть. Но без согласия — нельзя.

Профессор смотрел на полковника долго. Потом кивнул, убрал пробирку в карман. Развернулся, пошёл к выходу. Остановился у двери.

— Когда умрёт — похороним как героя. Шесть товарищей спас, зверя убил, сам погиб. Красиво. Правильно. По уставу.

Ушёл. Левченко остался. Стоял у стола, смотрел на наёмника. Соловьёв проверял капельницы молча.

Ночью в два часа монитор запищал. Пульс упал до пятидесяти. Давление до семидесяти на сорок. Сатурация девяносто процентов. Соловьёв забегал, проверил капельницы, вколол адреналин. Пульс поднялся до шестидесяти. Стабилизировался.

В четыре утра снова. Пульс сорок пять. Давление шестьдесят на тридцать. Сатурация восемьдесят восемь. Критично. Соловьёв вколол адреналин, атропин, дофамин. Пульс поднялся до пятидесяти пяти. Держался.

В шесть утра третий раз. Пульс сорок. Давление пятьдесят на двадцать. Сатурация восемьдесят пять. Соловьёв работал быстро, вколол весь арсенал. Пульс не рос. Монитор пищал непрерывно. Сердце останавливалось.

Врач начал массаж. Давил на грудь, ритмично, сильно. Медсестра вентилировала мешком. Минута, две, три. Пульс не возвращался.

Дверь распахнулась. Лебедев вошёл быстро, с пробиркой в руке.

— Отойди.

Соловьёв продолжал массаж.

— Он умирает!

— Знаю. Отойди.

Врач посмотрел на профессора, на пробирку. Понял. Отошёл. Лебедев подошёл к столу, вскрыл пробирку. Набрал в шприц, десять миллилитров. Вогнал иглу в яремную вену на шее, надавил медленно. Ввёл всё.

Выдернул шприц, отошёл. Стоял, смотрел на монитор. Все смотрели. Секунды тянулись.

Монитор пикнул. Один раз. Пауза. Ещё пикнул. Ещё. Пульс вернулся. Сорок пять. Пятьдесят. Пятьдесят пять. Шестьдесят. Стабилизировался.

Давление поползло вверх. Шестьдесят на тридцать. Семьдесят на сорок. Восемьдесят на пятьдесят. Держится.

Сатурация поднялась. Девяносто процентов. Девяносто два. Девяносто пять.

Соловьёв выдохнул.

— Сердце работает. Что ты вколол?

— Не твоё дело.

Врач хотел возразить, но Лебедев посмотрел так, что Соловьёв замолчал.

Профессор стоял у стола, смотрел на Дюбуа. Цвет лица менялся. Из серого в бледный, из бледного в нормальный. Дыхание ровнее. Пульс стабильный.

Сыворотка работала.

Прошёл час. Монитор показывал стабильные показатели. Пульс семьдесят, давление девяносто на шестьдесят, сатурация девяносто шесть. Соловьёв проверил зрачки, рефлексы. Живой. Спит, но живой.

Лебедев сел на стул у стола. Закурил. Врач не возражал теперь. Профессор курил, смотрел на легионера. Думал.

Сыворотка новая. Последняя формула. Год работы, сотни тестов, десятки животных. Побочные эффекты снижены в десять раз. Но не убраны полностью. Невозможно убрать. Артефактная энергия влияет на нейроны, это закон Зоны. Но он снизил до минимума. Головные боли первые дни, галлюцинации лёгкие ночью, агрессия контролируемая. Проходит за две недели. Без последствий долгосрочных. Почти.

Почти — это не гарантия. Но лучше чем смерть.

Он спас Дюбуа. Вытащил с того света. Использовал его как испытуемого. Без согласия. Нарушил все правила. Но спас.

Теперь надо сказать правду. Не всем. Только ему.

Легионер проснулся через десять часов. День, два часа. Глаза открылись медленно. Мутные, затуманенные. Комната плыла, лица размыты. Трубка в горле мешала дышать. Паника.

Соловьёв сразу рядом.

— Спокойно. Ты в медпункте. Операция прошла. Живой. Трубку сейчас вытащу.

Вытащил трубку из горла. Дюбуа закашлялся, задышал сам. Хрипло, тяжело, но сам. Врач дал воды, немного. Проглотил с трудом.

— Как чувствуешь?

Наёмник попытался ответить. Голос хриплый, еле слышный.

— Больно.

— Нормально. Обезболивающее дам. Отдыхай.

Вколол морфин. Пьер закрыл глаза, уснул снова.

Проснулся вечером. Легче. Боль тупая, но терпимая. Посмотрел на себя. Правое плечо в гипсе, кисть забинтована, пальцы в шинах. Грудь забинтована, рёбра сломаны. Капельницы в руках. Живой.

Вспомнил склад, зверя, бой. Костю, Гришу, Сашу, Женю, Витю, Рашида. Всех мёртвых. Себя последнего. Гранату в пасти зверя. Взрыв. Боль. Темнота.

Потом ничего. Теперь здесь.

Выжил. Опять. Один.

Дверь открылась. Лебедев вошёл, закрыл за собой. Подошёл к кровати, сел на стул. Посмотрел на легионера молча. Достал сигареты, закурил.

— Как ты?

— Живой.

— Видел. Соловьёв хорошо поработал. Плечо сшил, кисть собрал, рёбра зафиксировал, лёгкое заплатал. Жить будешь.

Пьер посмотрел на профессора.

— Остальные?

— Мёртвы. Все шесть. Хоронили вчера. Левченко речь говорил. Герои, защитники, честь, долг. Стандартная хрень.

Легионер закрыл глаза. Шестеро. Опять. Как в Тессалите, как всегда. Все мёртвы, он жив. Вина выжившего давила.

Лебедев затянулся, выдохнул дым.

— Слушай внимательно. Скажу один раз. Тебе, и только тебе.

Наёмник открыл глаза, посмотрел.

Профессор наклонился ближе, говорил тихо, почти шёпотом.

— Ты умирал. Три раза за ночь сердце останавливалось. Соловьёв делал всё что мог, но не хватало. В шесть утра ты уходил. Пульс сорок, давление пятьдесят на двадцать. Ещё минута — всё. Я вколол тебе сыворотку. Ту самую, что показывал в лаборатории. Новую формулу. Последнюю разработку. Она вернула тебя. Сердце запустилось, давление поднялось, организм восстановился. Ты выжил не потому что сильный. А потому что я вколол химию артефактную в твою кровь.

Дюбуа смотрел молча. Лебедев продолжал:

— Эффекты уже идут. Раны заживают быстрее. Плечо срастётся за неделю вместо месяца. Кисть тоже. Рёбра за три дня. Лёгкое уже восстановилось. Организм работает на пределе, но в десять раз быстрее. Через две недели будешь здоров полностью. Как новый.

— Побочные эффекты, — хрипло сказал легионер.

— Минимальные. Я снизил их в десять раз по сравнению с первыми версиями. Те испытуемые, что видел на фотографиях, получили старую формулу. Сходили с ума за пять дней. Ты получил новую. Безумие не наступит. Агрессия не выйдет из-под контроля. Мозг не сгорит. Будут головные боли первые дни. Галлюцинации лёгкие по ночам. Раздражительность. Но всё пройдёт за две недели. Без последствий долгосрочных.

— Почти без последствий, — поправил Пьер.

Лебедев усмехнулся.

— Умный. Да, почти. Полностью убрать побочки невозможно. Артефактная энергия влияет на нейроны. Закон Зоны. Но я снизил до минимума. Ты не станешь зомби. Не станешь овощем. Останешься собой. Просто быстрее заживёшь.

Профессор затушил сигарету, посмотрел в глаза.

— Я нарушил все правила. Использовал тебя без согласия. Левченко не знает. Соловьёв догадывается, но молчит. Никто не узнает. Официально ты выжил потому что сильный. Неофициально — я тебя спас химией. Скажешь кому-то — меня расстреляют. Но не скажешь. Потому что ты солдат. Знаешь что такое тайна.

Дюбуа молчал. Лебедев встал, пошёл к двери. Остановился, обернулся.

— Ещё одно. Седьмой патрон в твоём нагане не выстрелил. Опять. Судьба решила — жить, не умирать. Сыворотка помогла судьбе. Или судьба помогла сыворотке. Не важно. Главное результат. Ты жив. Остальное детали.

Ушёл. Дверь закрылась тихо.

Легионер лежал, смотрел в потолок. Сыворотка. Артефактная энергия в крови. Быстрое заживление, минимальные побочки, две недели до полного восстановления. Лебедев спас его. Вытащил с того света. Использовал как испытуемого. Но спас.

Цена — тайна. Никому не говорить. Молчать. Всегда молчать.

Пьер закрыл глаза. Чувствовал как тело работает. Раны горели, но не болели. Пульсировали, заживали, срастались. Кости твердели. Мясо восстанавливалось. Быстро, неестественно быстро.

Сыворотка работала. Он живой благодаря химии, артефактам, Лебедеву. Не судьба спасла. Наука спасла.

Но седьмой патрон всё ещё ждал. В нагане на спине, в шкафу у кровати. Нетронутый. Неизрасходованный.

Смерть отложена. Опять. Волк выжил благодаря учёному, играющему в бога. Стая снова мертва. Волк один. Но почему-то живой.

Пока.

Легионер открыл глаза. За окном ночь, тьма, тишина. Зона спала. Лаборатория под землёй работала. Сыворотки синтезировались. Военные ждали результатов. Лебедев играл в бога.

А Дюбуа был первым успешным испытуемым. Невольным, но успешным.

Цена выживания — быть подопытным. Как всегда. Солдаты всегда подопытные. Для генералов, учёных, политиков.

Он закрыл глаза снова. Тело тяжёлое, сон близко. Сыворотка работала. Организм восстанавливался. Через две недели будет здоров.

Потом контракт кончится. Восемь дней прошло с ранения. Два дня осталось. Продлевать? Или уезжать?

Вопрос без ответа. Пока.

Двенадцатый день после операции Дюбуа вышел из медпункта. Вечер, сумерки, ноябрь. Холодно, ветер резкий, небо чёрное. Плечо болело тупо, но терпимо. Кисть в бинтах, пальцы срослись, шевелились. Врач удивлялся — три пальца почти оторваны, а через двенадцать дней работают. Чудо, говорил. Не чудо. Сыворотка.

Легионер шёл медленно, держал правую руку на перевязи. Рёбра срослись за неделю, как Лебедев говорил. Лёгкое восстановилось за пять дней. Плечо почти зажило, кость срослась, мясо нарастало. Быстро, неестественно быстро. Но больно. Тело горело изнутри, регенерация жгла клетки, кости ныли.

Головные боли были. Каждый день, особенно вечером. Острые, пульсирующие, за глазами. Проходили через час, но возвращались. Лебедев предупреждал. Побочка. Пройдёт через две недели.

Галлюцинации тоже были. По ночам, когда засыпал. Видел зверя, огромного, клыки в крови. Видел Рашида без головы, Гришу раздавленного, Костю кашляющего кровью. Видел Гарсию из Тессалита, истекающего от пули в пах. Андрея под бетонной плитой. Всех мёртвых. Сразу, одновременно, толпой. Просыпался в поту, кричал иногда. Соловьёв говорил — посттравматический синдром, нормально для таких ранений. Не говорил про сыворотку. Не знал. Только Лебедев знал.

Наёмник дошёл до края плаца, остановился у забора. Достал сигареты левой рукой, закурил. Правой пока не мог. Пальцы слабые, дрожали. Но двигались. Через неделю врач обещал снять бинты полностью. Ещё через неделю можно будет держать оружие.

Затянулся. Дым горький, въедался в лёгкие. Хорошо. Живой. Выдохнул медленно, смотрел на ночную Зону за забором. Темнота сплошная, только звёзды сверху. Тихо. Ветер гнал облака, лес шумел вдали.

Двенадцать дней прошло. Шестеро похоронены. Левченко речь говорил на похоронах, Пьер не был — лежал в медпункте. Сказали, полковник назвал всех героями. Костя, Гриша, Саша, Женя, Витя, Рашид. Кресты на могилах, флаги, почести. Дюбуа единственный выживший. Опять.

Записали его героем тоже. Убил зверя, спас базу от нападения, жертвовал собой. Враньё. Зверь вышел на них случайно. Никакой базы он не спасал. Просто воевал, чтобы выжить. Граната в пасть — не героизм, отчаяние. Последний шанс.

Но записали героем. Наградят, наверное. Медаль, грамота, премия. Как в легионе после Тессалита. Формальности. Мёртвым героям не помогут.

Шаги за спиной. Легионер не обернулся. Узнал походку. Лебедев подошёл, встал рядом. Достал сигареты, закурил. Молчал. Смотрел на ночь.

Стояли так минуты три. Курили, молчали. Ветер дул, холодный, свежий. Забор скрипел. Прожекторы на вышках вертелись медленно, лучи резали тьму.

Лебедев затянулся, выдохнул.

— Как себя чувствуешь?

— Лучше.

— Боли?

— Есть. Голова по вечерам. Кости ноют.

— Пройдёт. Ещё три дня, максимум четыре. Организм адаптируется, сыворотка выведется полностью. Останешься собой.

Пьер затянулся, посмотрел на профессора.

— Собой. Тем же самым?

Лебедев усмехнулся.

— Философский вопрос. Что значит «тем же самым»?

— Не знаю. Ты учёный, ты скажи.

Профессор затушил сигарету о забор, закурил новую.

— Слышал про корабль Тесея?

— Нет.

— Древнегреческий парадокс. Корабль Тесея плавал годами. Доски гнили, их меняли на новые. Паруса рвались, меняли. Канаты изнашивались, меняли. Через тридцать лет в корабле не осталось ни одной оригинальной детали. Всё заменено. Вопрос: это тот же корабль или другой?

Дюбуа молчал. Лебедев продолжал:

— Одни философы говорили — тот же, потому что форма и функция сохранены. Другие говорили — другой, потому что материал полностью заменён. Спорили две тысячи лет, не решили. Потому что ответа нет. Зависит от точки зрения.

Профессор затянулся, посмотрел на легионера.

— Твоё тело сейчас как корабль Тесея. Сыворотка заменила клетки. Старые погибли, новые выросли. Быстро, за двенадцать дней. Кости новые, мясо новое, кровь новая. Артефактная энергия перестроила организм на клеточном уровне. Ты биологически не тот, кем был двенадцать дней назад. Вопрос: ты тот же человек или другой?

Наёмник смотрел в темноту. Думал. Корабль Тесея. Все детали заменены, но корабль тот же. Или нет. Тело перестроено, но человек тот же. Или нет.

— Не знаю, — сказал он честно. — Чувствую себя собой. Но что-то изменилось. Внутри. Не могу объяснить.

— Нормально. Сыворотка влияет не только на тело. На психику тоже, слегка. Восприятие обостряется. Рефлексы быстрее. Инстинкты сильнее. Агрессия контролируемая, но ближе к поверхности. Ты стал чуть более звериным. Не в плохом смысле. В боевом. Солдат стал лучшим солдатом. Хищник стал лучшим хищником.

— Волк, — тихо сказал Пьер.

— Что?

— Я волк без стаи. Был. Теперь волк с изменённой кровью. Артефактный волк. Зона во мне. Я в Зоне.

Лебедев кивнул медленно.

— Верно. Зона изменила тебя. Через меня, через сыворотку. Ты стал частью её. Носитель аномальной энергии. Не опасный для других, но изменённый. Корабль Тесея с новыми досками. Тот же капитан, та же команда. Но корабль новый.

Профессор затушил вторую сигарету, посмотрел на легионера.

— Философия не даёт ответов. Только вопросы. Ты тот же или другой — решай сам. Я могу сказать только факты. Биологически ты изменён. Психологически остался собой. Идентичность сохранена. Но материал заменён. Парадокс.

Дюбуа закурил третью сигарету. Рука дрожала слегка. Не от слабости. От мыслей.

— Седьмой патрон, — сказал он. — В нагане. Он для старого меня был. Для того кто играл в русскую рулетку в Марселе. Для того кто хотел умереть. Теперь я другой. Новое тело, новая кровь. И седьмой патрон не для меня теперь?

Лебедев помолчал, подумал.

— Интересный вопрос. Философски — да, не для тебя. Технически — всё равно убьёт. Пуля не знает про сыворотку. Мозг один, старый или новый. Прострелишь — умрёшь. Так что седьмой патрон работает независимо от корабля Тесея.

Наёмник усмехнулся.

— Значит смерть универсальна. Не важно какое тело, какая кровь. Пуля равняет всех.

— Верно. Смерть — единственная константа. Остальное переменные.

Стояли молча ещё минуту. Курили. Ветер дул. База спала. Зона за забором дышала, жила, ждала.

Пьер затушил сигарету, посмотрел на профессора.

— Контракт кончается завтра. Месяц прошёл. Левченко предложит продление, наверное.

— Предложит. Ты хороший боец. Единственный снайпер после Рашида.

— Я возьму отпуск. Неделю, может две. В Киев поеду. Отдохну, подумаю.

Лебедев кивнул.

— Правильно. Тело восстановилось, голова нет. Нужно время. Киев хороший выбор. Город живой, люди нормальные. Зоны нет. Отдохнёшь.

— Ты бывал в Киеве?

— Живу там когда не в Зоне. Квартира на Подоле, старый район. Тихо, уютно. Если нужно место переночевать — дам адрес.

— Спасибо. Сам найду.

— Как хочешь.

Профессор достал последнюю сигарету, закурил. Посмотрел на легионера долго, серьёзно.

— Слушай последнее. Сыворотка вывелась почти. Ещё три дня и полностью чиста будешь. Побочки пройдут, организм стабилизируется. Но изменения останутся. Не все, но часть. Регенерация чуть быстрее обычной. Рефлексы чуть острее. Выносливость чуть выше. Не суперсолдат, но лучше среднего. Постоянно. Это цена выживания. Не огромная, но есть.

— Понял.

— И ещё. Если военные узнают что ты носитель сыворотки — заберут. На тесты, эксперименты, исследования. Живым донором сделают. Кровь качать будут, ткани резать, изучать. Годами. Как подопытную крысу. Поэтому никому не говори. Никогда. Даже под пытками. Лучше умри молча.

Пьер посмотрел на профессора молча. Лебедев говорил серьёзно, без шуток. Правда.

— Добро.

— Верю. Ты солдат. Солдаты умеют молчать.

Профессор затушил сигарету, развернулся, пошёл к штабу. Остановился через десять шагов, обернулся.

— В Киеве не вспоминай Зону. Не думай про мёртвых. Не пей в одиночку. Найди женщину, переспи. Сходи в кино, театр, куда хочешь. Живи как человек, не как солдат. Неделю хотя бы. Потом вернёшься, решишь продлевать или нет. Но неделю — живи.

Ушёл. Шаги затихли. Дюбуа остался один у забора. Смотрел на Зону, на темноту, на звёзды.

Корабль Тесея. Все доски заменены, но корабль тот же. Или нет. Философия без ответов. Только вопросы.

Зона в крови. Сыворотка изменила тело, оставила психику. Корабль новый, капитан старый. Парадокс.

Легионер повернулся, пошёл к казарме. Медленно, держа правую руку на перевязи. Завтра утром к Левченко. Попросить отпуск. Неделю в Киеве. Отдых, город, жизнь.

Потом решит. Продлевать контракт или уехать навсегда. Остаться волком в Зоне или просто уйти в мир.

Вопрос без ответа. Пока.

Но неделя отдыха нужна. Тело восстановилось. Голова нет. Мёртвые снятся каждую ночь. Шестеро из последнего рейда. Семьдесят из Тессалита. Сто десять из второй роты. Все разом, толпой, стонут, смотрят, обвиняют.

Почему ты жив, а мы мёртвы?

Ответа нет. И по всей видимости не будет…

Глава 6

Автобус от базы до Киева шёл четыре часа. Старый украинский «Богдан», грязный, с треснутыми стёклами. Пассажиров человек двадцать — рабочие, женщины с сумками, двое солдат срочников в форме потёртой. Все молчали, дремали, смотрели в окна. Дюбуа сидел на заднем сиденье, правая рука на перевязи под курткой, левая на коленях. Кольт под курткой на бедре, нож на поясе. Винтовку и автомат сдал на склад. Гражданская одежда — джинсы, рубашка, куртка чёрная. Документы французские на имя Пьера Дюбуа. Легионер в отпуске.

Киев показался в сумерках. Шесть вечера, ноябрь, темнеет рано. Сначала окраины — панельные высотки, гаражи, заводы. Потом ближе к центру — старые дома, широкие проспекты, реклама яркая. Автобус въехал на вокзал, остановился с хрипом тормозов. Все вышли.

Пьер последний. Сошёл с автобуса, остановился на перроне. Рюкзак на одном плече, лёгкий — две смены белья, документы, деньги. Посмотрел вокруг.

Вокзал большой, советский, бетонный. Людей много — толпы, потоки, движение. Кричат, смеются, бегут. Дети визжат, таскают чемоданы. Женщины торгуют пирожками у киосков. Мужчины курят у входа. Громкоговорители объявляют поезда на украинском, русском, английском. Шум, гул, жизнь.

Легионер стоял, смотрел, не двигался. Сканировал периметр автоматически. Выходы — три, все контролируются. Укрытия — колонны, киоски, скамейки. Угрозы — нет видимых. Толпа мирная, без оружия, без агрессии.

Но инстинкты кричали. Что-то не так. Слишком открыто. Слишком много людей. Слишком шумно. Каждый мог быть врагом. Каждый киоск — засада. Каждая колонна — снайперская позиция.

Он двинулся к выходу. Медленно, вдоль стены, подальше от центра зала. Плечом к стене, лицом к толпе. Сканировал лица, руки, движения. Женщина с коляской — чистая. Мужчина с чемоданом — чистый. Двое подростков с рюкзаками — чистые. Все чистые.

Но сердце билось быстро. Дыхание учащённое. Руки напряжены, готовы к бою. Кольт под курткой тяжестью давил на бедро. Нож на поясе ощущался реально. Мышцы сведены, готовы к прыжку, удару, уклонению.

Вышел на улицу. Холод ударил в лицо. Ветер резкий, дождь мелкий. Проспект широкий, машины едут, фары светят. Тротуары полны — люди идут, спешат, зонты раскрыты. Магазины светятся, кафе открыты, музыка играет откуда-то.

Дюбуа остановился у стены вокзала. Прижался спиной к бетону. Смотрел на улицу, на людей, на машины. Ждал.

Чего? Взрыва. Выстрела. Атаки. Чего-то.

Прошла минута. Ничего. Люди шли мимо, не смотрели на него. Машины ехали, не останавливались. Музыка играла. Дождь капал.

Мирный город. Обычный вечер.

Но легионер не мог расслабиться. Каждый прохожий — потенциальная угроза. Каждая машина — бомба. Каждое окно — снайперская позиция. Мозг работал в боевом режиме. Зона научила: мирный момент — перед атакой. Тишина — перед взрывом. Спокойствие — перед смертью.

Он оттолкнулся от стены, пошёл вдоль проспекта. Быстро, но не бегом. Держался ближе к стенам зданий, подальше от края тротуара. Обходил группы людей, не вписывался в толпу. Оглядывался каждые десять секунд. Проверял слепые зоны — арки, подворотни, переулки.

Сыворотка работала. Восприятие обострённое. Зрение острее — видел лица на расстоянии тридцати метров чётко. Слух острее — различал разговоры, шаги, двигатели. Обоняние тоже — табак, выхлопы, еда из кафе, парфюм женский. Всё одновременно, слоями, избыточно.

Рефлексы быстрее. Женщина споткнулась рядом, он уже развернулся, рука к Кольту. Она выровнялась, пошла дальше. Не заметила. Мужчина резко вышел из подворотни — легионер шагнул в сторону, рука на ноже. Мужчина прошёл мимо, курил, смотрел в телефон. Не заметил.

Пьер шёл,напряжённый как струна. Город вокруг жил обычной жизнью. Люди работали, возвращались домой, ужинали, смеялись. Никто не готовился к бою. Никто не ждал смерти. Никто не сканировал периметр.

Только он.

Прошёл три квартала. Зашёл в переулок узкий, тихий. Остановился, прислонился к стене. Дышал тяжело. Сердце колотилось. Руки дрожали. Адреналин в крови, но врага нет. Угроза отсутствует. Мозг даёт ложные сигналы.

Он закрыл глаза, сосчитал до десяти. Открыл. Переулок пустой. Мусорные баки, граффити на стенах, кошка пробежала. Тихо. Безопасно.

Безопасно.

Слово странное. В Зоне такого слова нет. Там либо опасно, либо смертельно опасно. Безопасности не существует. Каждый шаг — риск. Каждый вдох — возможно последний. Радиация, мутанты, аномалии, сталкеры, бандиты. Смерть везде. Всегда.

Здесь не так. Здесь город мирный. Война закончилась несколько лет назад. АТО далеко на востоке. Киев спокойный, живой, нормальный. Люди ходят без оружия. Не проверяют углы. Не ждут засады. Живут.

А он не может. Не умеет. Разучился.

Легионер вышел из переулка, пошёл дальше. Нашёл гостиницу через полчаса. Маленькая, старая, на Подоле. Три этажа, вывеска облупленная. Вошёл. Ресепшн тесный, старуха за стойкой. Комната на ночь, пятьсот гривен. Заплатил, получил ключ, поднялся на второй этаж.

Комната маленькая. Кровать, стол, стул, окно на улицу. Чисто, тепло, тихо. Он закрыл дверь, проверил замок. Обычный, не надёжный. Придвинул стул под ручку. Проверил окно — запирается, решётки нет. Плохо. Проверил стены — тонкие, слышно соседей. Очень плохо.

Сел на кровать, снял куртку. Кольт положил на тумбочку рядом, под рукой. Нож тоже. Разгрузился. Плечо болело тупо, но терпимо. Кисть работала, пальцы двигались. Рёбра целые. Тело восстановлено. Сыворотка сработала.

Посмотрел в окно. Улица внизу — фонари горят, люди идут, машины едут. Жизнь течёт. Нормальная, мирная, скучная.

Он смотрел долго. Пытался почувствовать спокойствие. Безопасность. Расслабление. Не получалось. Мозг отказывался верить. Инстинкты кричали: это ловушка. Это затишье перед бурей. Это момент перед атакой.

Но атаки не было. Час прошёл, два. Ничего. Город жил. Мирно.

Дюбуа встал, подошёл к окну ближе. Посмотрел на людей внизу. Парень с девушкой целовались под фонарём. Старик выгуливал собаку. Женщина несла сумки из магазина. Обычные люди. Обычная жизнь.

Он попытался вспомнить когда видел такое последний раз. Париж? Нет, там был короткий отпуск между контрактами, два дня, провёл в борделе и баре. Марсель? Нет, там был запой, десять дней, алжирцы в переулке, русская рулетка. До легиона? Россия? Детство?

Не помнил. Слишком давно. Слишком много войны между тем временем и этим.

Он солдат. Машина для убийства. Функция простая — цель, прицел, спуск. Выжить, повторить. Восемь лет в легионе. Пять лет до того разные армии, наёмники, банды. Тринадцать лет войны. С двадцати лет. Половина жизни.

Мирная жизнь — абстракция. Воспоминание чужое. Не его.

Но Лебедев сказал: живи как человек, не как солдат. Неделю хотя бы. Город мирный. Зоны нет. Отдохни.

Легионер отошёл от окна. Лёг на кровать, не раздеваясь. Кольт под подушкой. Нож в руке. Глаза открыты, смотрят в потолок. Слушает звуки — соседи за стеной говорят, смеются. Внизу машина проехала. Музыка играет где-то. Обычные звуки. Не выстрелы, не взрывы, не крики.

Мирный город.

Но сон не шёл. Тело уставшее, но мозг бдительный. Каждый шорох — проверка. Каждый звук — анализ. Готовность постоянная.

В полночь он встал, оделся, вышел на улицу. Ходил два часа по Киеву. Пустые улицы ночные, редкие прохожие, закрытые магазины. Тихо. Спокойно.

Вернулся в гостиницу в два ночи. Лёг снова. Кольт под подушкой. Нож в руке. На этот раз уснул. Тяжело, без снов. Но через полчаса проснулся от звука — машина за окном резко затормозила. Вскочил, Кольт в руке, к окну. Машина уехала, такси высадило пассажира. Всё спокойно.

Сел на кровать. Дышал тяжело. Сердце колотилось. Понял: так всю неделю будет. Каждый звук — тревога. Каждый шорох — готовность. Мирный город, но солдат в нём не отдыхает. Не умеет.

Зона в крови. Артефактная энергия в клетках. Сыворотка изменила тело, но психика осталась боевой. Корабль Тесея с новыми досками, но старый капитан. Капитан, который знает только войну.

Он лёг обратно. Смотрел в потолок до рассвета. Город за окном спал. Мирный, живой, чужой.

Волк в городе овец. Не может расслабиться. Не может довериться. Ждёт удара, который не придёт.

Потому что здесь мир. А он воин. Всегда воин.

И мирный город для него страшнее Зоны. Потому что в Зоне правила ясны. Убивай или умирай. Здесь правил нет. Только жизнь. Обычная. Чужая.

Рассвет пришёл серый, холодный. Дюбуа встал, умылся, оделся. Вышел на улицу. Город просыпался. Люди шли на работу. Кафе открывались. Трамваи ехали.

Мирная жизнь продолжалась.

А он смотрел на неё со стороны. Как на музей. Интересно, но не для него.

Неделя в Киеве. Отдых. Решить про контракт.

Но первый день показал: отдыха не будет. Солдат не отдыхает в мирном городе. Только наблюдает. Ждёт. Готовится.

Всегда готовится.

Второй день начался с похмельной тяги. Не физической — тело чистое, сыворотка вывела всё за две недели. Психологической. Пустота внутри, холод, тишина. В Зоне некогда было думать. Здесь время тянулось, мысли накатывали волнами, мёртвые лица толпились в голове.

Дюбуа вышел из гостиницы в десять утра. Солнце пробивалось сквозь облака, холодное, тусклое. Пошёл пешком, без цели. Подол старый, улицы узкие, дома низкие, довоенные. Брусчатка под ногами неровная, лужи в ямах, листья мокрые прилипают к подошвам.

Прошёл мимо церкви. Старая, золотые купола тусклые. Бабки у входа продавали свечи, иконки. Зашёл внутрь. Тихо, темно, пахло ладаном и воском. Несколько человек стояли у икон, молились, шептали, крестились, целовали стекло.

Легионер стоял в углу, смотрел. Не молился. Не верил. Но смотрел. Люди верили. Просили что-то у икон. Бога, помощи, прощения.

Он вспомнил Лебедева: «Если бы бог был, смотрел бы на нас с отвращением». Может и так. Может бога нет. Может есть, но отвернулся. Слишком много крови, слишком мало смысла.

Вышел. Пошёл дальше. Зашёл в кафе маленькое, грязное. Заказал кофе, круассан. Сел у окна. Кофе горький, круассан чёрствый. Съел, выпил. Смотрел в окно на улицу.

Люди шли. Все куда-то торопились. Работа, дом, дела. Обычная жизнь. Он пытался понять — зачем? Война даёт ответы простые. Выжить. Убить врага. Защитить товарищей. Всё ясно. Здесь ответов нет. Только вопросы.

Заплатил, вышел. Пошёл к Днепру. Река широкая, серая, холодная. Мост через неё длинный, железный. Встал у перил, смотрел на воду. Течёт медленно, тяжело. Уносит мусор, листья, что-то мёртвое.

Рядом рыбак сидел. Старик, лет семидесяти. Удочка, ведро, термос. Ловил молча. Пьер подошёл, посмотрел.

— Клюёт?

Старик глянул, усмехнулся.

— Не сегодня. Вода холодная, рыба на дно ушла. Сижу для души.

— Для души?

— Ага. Дома жена пилит, телевизор орёт. Здесь тихо.

— И о чём думаешь?

Старик затянулся самокруткой, выдохнул дым.

— О жизни. Прожил семьдесят три года. Война была, работал сорок лет, троих детей вырастил. Теперь на пенсии, сижу у реки. Думаю — зачем всё это было? Ответа нет. Но сидеть приятно.

Дюбуа молчал. Старик продолжал:

— Ты военный, вижу. Походка, глаза. Откуда вернулся?

— Издалека.

— С востока? АТО?

— Нет. Другое место.

Старик кивнул, не стал спрашивать.

— Трудно привыкать к миру после войны. Я знаю. Сам прошёл Афган в восьмидесятых. Вернулся — не знал что делать. Ходил, пил, дрался. Полгода так. Потом женился, дети пошли. Работа нашлась. Жизнь сама наладилась. Не быстро, но наладилась.

Легионер посмотрел на старика.

— А если не наладится?

— Значит не судьба. У каждого свой путь. Главное прожить так, чтобы самому не противно было.

— А если уже противно?

Старик затянулся, посмотрел на воду.

— Тогда либо меняй жизнь, либо заканчивай. Третьего не дано.

Наёмник кивнул, пошёл дальше. Слова зацепили. Меняй или заканчивай. Третьего не дано.

Шёл до вечера. Зашёл в бар на Крещатике. Большой, шумный, музыка громкая, люди танцуют. Заказал виски, сел у стойки. Первый глоток обжёг горло. Второй легче. Третий почти не почувствовал. Стакан опустел быстро. Заказал второй.

Вспомнил Марсель. Десять дней запоя. Арабские кварталы, грязные бары, пастис, виски, вино. Пил методично, непрерывно. Алкоголь притуплял память, размывал лица мёртвых. Не помогало. Только откладывало.

Сейчас похоже. Виски притупляет, но не убирает. Лица всплывают. Рашид без головы. Гриша раздавленный. Костя кашляющий кровью. Гарсия истекающий. Андрей под бетоном. Все разом.

Он допил второй стакан. Не заказал третий. Встал, вышел. Холод ударил в лицо. Голова кружилась слегка, но сознание ясное. Два виски — не запой. Контроль сохранён.

Пошёл через центр. Улицы яркие, витрины светятся, люди гуляют. Пары целуются, компании смеются. Жизнь кипит. Пьер смотрел со стороны. Чужая жизнь.

Зашёл в переулок тёмный. Подворотня, лестница вниз, дверь железная. Над дверью надпись выцветшая: «Клуб». Постучал. Окошко открылось, глаза посмотрели.

— Чего надо?

— Сыграть.

— В что?

— Карты.

Окошко закрылось. Дверь открылась. Внутри коридор узкий, лампа тусклая. Охранник огромный, бритый, татуировки на шее. Осмотрел Дюбуа, кивнул. Провёл в зал.

Зал подвальный, низкий потолок, дым густой. Столы вдоль стен, за каждым игроки. Карты, кости, шахматы. Деньги на столах, купюры, монеты. Мужчины играют, курят, пьют. Женщин нет. Атмосфера тяжёлая, опасная.

Легионер подошёл к свободному столу. Сел. Напротив трое мужчин. Один молодой, лет двадцати пяти, в кожаной куртке, цепь золотая на шее. Второй средних лет, толстый, лысый, костюм дешёвый. Третий старый, лет шестидесяти, худой, в пиджаке старом. На руке часы — карманные, на цепочке, золотые, царские, с двуглавым орлом на крышке. Офицерские, имперская армия. Антиквариат.

Старик смотрел на Пьера долго, оценивающе. Глаза серые, холодные, умные. Лицо морщинистое, нос крючком, усы седые. Руки тонкие, пальцы длинные, ловкие. Профессионал. Шулер. Катала старой школы.

— Играешь? — спросил старик. Голос хриплый, акцент одесский.

— Играю.

— Во что?

— Покер.

— Ставки?

— Любые.

Старик усмехнулся.

— Смелый. Ладно. Сто гривен минимальная ставка. Без лимита. Играем?

Дюбуа достал деньги. Три тысячи гривен, остаток от зарплаты. Положил на стол. Старик кивнул, раздал карты.

Играли час. Пьер выигрывал первые три раздачи. Читал противников неплохо — молодой нервничал, когда блефовал. Толстый дышал тяжелее с хорошей рукой. Старик не читался. Лицо каменное, руки спокойные, глаза пустые.

Четвёртая раздача — легионер проиграл пятьсот. Пятая — ещё триста. Шестая — семьсот. Старик выигрывал методично, спокойно. Остальные тоже теряли. Через полтора часа у Дюбуа осталось пятьсот гривен.

Он знал что происходит. Старик катала. Крапит карты, манипулирует колодой. Профессионально, незаметно. Но легионер видел. Сыворотка обострила восприятие. Видел как старик помечает карты ногтем, как подменяет их из рукава. Микродвижения, доли секунды. Но видел.

Молчал. Играл дальше. Не из-за денег. Из-за азарта. Хотел посмотреть как далеко зайдёт.

Седьмая раздача. У Пьера последние пятьсот. Поставил всё. Карты плохие — пара пятёрок. Старик поднял ставку. Легионер ва-банк. Открылись — у старика стрит. Выиграл.

Наёмник остался без денег. Старик усмехнулся.

— Всё проиграл, солдат. Бывает. Иди домой.

Дюбуа посмотрел на него долго. Потом сказал:

— Сыграем ещё одну раздачу.

— На что? Денег нет.

Легионер расстегнул куртку, достал наган. Царский, старый, с длинным стволом и глушителем. Положил на стол. Тяжёлый, красивый, смертельный.

— На это.

Старик посмотрел на наган. Взял в руки, осмотрел. Открыл барабан, проверил. Один патрон в седьмом гнезде. Закрыл. Прицелился в стену, проверил баланс. Кивнул удовлетворённо.

— Антиквариат. Дореволюционный. Царская армия. Цена на чёрном рынке тысяч десять гривен. Может больше. Идёт. Ставлю против него две тысячи.

Раздал карты. Последняя раздача. У Пьера ничего — десятка и семёрка разных мастей. Флоп — король, валет, четвёрка. Тёрн — двойка. Ривер — туз. У старика пара королей, вскрылась. Выиграл.

Забрал наган со стола. Положил перед собой. Усмехнулся.

— Спасибо за игру, солдат. Хорошая пушка.

Дюбуа сидел, смотрел на пустой стол перед собой. Наган ушёл. Оружие, которое носил два месяца. В Марселе, в Зоне, в Киеве. Всегда с собой. Теперь у старого шулера.

И странное чувство накрыло. Облегчение. Лёгкость. Как будто груз сняли с плеч. Наган висел грузом два месяца. С седьмым патроном внутри. Всегда напоминал о выборе. Теперь его нет.

Нет выбора. Нет седьмого патрона. Нет русской рулетки. Жить дальше обязательно, не опционально.

Легионер засмеялся. Коротко, зло, цинично. Старик посмотрел удивлённо.

— Чего смешного?

Пьер посмотрел на него, на часы царские на руке, на наган на столе.

— Ты катала. Крапишь карты, манипулируешь колодой. Видел как делаешь. Всё нечестно.

Старик усмехнулся, не отрицал.

— И что? Докажи.

— Не буду.

Легионер встал. Посмотрел на наган на столе. Проиграл честно. Пусть остаётся. Начал разворачиваться к выходу, но остановился. Оглянулся через плечо.

— Предлагаю игру. Последнюю.

— Какую? Денег у тебя нет, наган мой.

— Русская рулетка.

Зал затих. Все повернулись, смотрели на их стол. Молодой в куртке побледнел. Толстый отодвинулся.

Пьер продолжал, голос спокойный:

— Я и ты. Один патрон в седьмом гнезде. Крутим барабан, стреляем по очереди. Кто выживет — забирает всё. Деньги, часы, наган. Согласен?

Старик смотрел на него долго. Оценивал. Солдат, обстрелянный, холодный. Глаза пустые, голос спокойный. Не блефует. Серьёзно.

Катала усмехнулся. Не из робкого десятка. Всю жизнь на грани. Картёжник, вор, много видел. Смерть не пугает. Или пугает, но азарт сильнее.

— Идёт, — сказал он. — Русская рулетка. Я начну.

Взял наган. Открыл барабан, показал всем. Один патрон в седьмом гнезде. Закрыл. Прокрутил барабан долго, случайно. Остановился. Приставил к виску. Палец на спуске.

— За удачу.

Нажал спуск.

Выстрел.

Глушитель хлопнул глухо, но достаточно громко в тишине подвала. Пуля пробила висок, вышла через другую сторону черепа. Мозги брызнули на стол, на карты крапленые, на деньги. Кровь потекла, размывала метки на картах. Тело старика дёрнулось, упало с стула на пол. Часы царские на руке остановились. Стрелки замерли.

Седьмой патрон выстрелил. Но не в Дюбуа.

Зал замер. Все смотрели на труп, на кровь, на легионера. Никто не двигался.

Пьер стоял неподвижно, смотрел на мёртвого старика. Усмехнулся цинично.

— Удача кончилась, — сказал он тихо. — Если бы я начал, сейчас был бы мёртв. Седьмое гнездо всегда моё. Он начал первым, попал первым.

Посмотрел на наган на полу рядом с трупом. Проиграл его честно. Так и останется здесь. Чужое оружие теперь. Чужая смерть внутри.

Легионер наклонился, взял со стола деньги старика. Две тысячи. И забрал свои, проигранные назад. Сунул в карман. Посмотрел на труп. Часы на руке мертвеца. Царские, офицерские, красивые.

Не взял. Пусть лежат.

Пошёл к выходу. Молодой в куртке попятился. Толстый спрятался за столом.

Охранник загородил дверь. Огромный, бритый. Рука к поясу потянулась.

— Стой. Никуда не пойдёшь. Убил человека.

— Русская рулетка. Он согласился. Все видели.

— Всё равно. Останешься.

Второй охранник вышел из-за угла. Такой же огромный. Два против одного.

Дюбуа усмехнулся. Сыворотка в крови заиграла. Адреналин, агрессия, рефлексы обострённые.

Шагнул к первому. Тот потянулся к пистолету на поясе. Легионер быстрее. Удар локтем в нос. Хруст, кровь фонтаном, охранник упал, руки к лицу.

Второй охранник бросился. Удар кулаком в лицо Пьера. Попал, но легионер даже не качнулся. Сыворотка, выносливость, боль не чувствуется. Ответный удар в живот охранника. Глубоко, под рёбра, в солнечное сплетение. Охранник согнулся, задыхается. Удар коленом в лицо. Нос сломан, зубы вылетели, охранник рухнул.

Два охранника на полу. Кровь, стоны, сломанные носы. Пьер прошёл мимо, открыл дверь, вышел. Никто не остановил.

Коридор, лестница вверх, подворотня, улица. Холод, ночь, тишина. Пошёл быстро, не оглядываясь. Через квартал замедлился. Через два остановился. Прислонился к стене, дышал тяжело.

Руки дрожали. Не от страха. От адреналина, от боя. Тело работало на пределе. Рефлексы, скорость, сила. Всё как Лебедев говорил.

Легионер посмотрел на руки. Костяшки в крови. Не его, охранников. Вытер о штаны. Наган остался у старика. Честно проиграл — честно оставил. Последний патрон выстрелил, но увы не в него.

Удача явно кончилась. Если бы Пьер начал — сейчас был бы мёртв. Седьмой патрон был его по праву. Всегда его. Марсель, Зона, Киев. Но видно не судьба…

Старик абрал смерть на себя. Дюбуа остался жив. Опять. Как всегда.

Единственный выживший. Везде, всегда… из раза в раз…

Он засмеялся. Зло, горько, цинично. Рассмеялся в пустой ночной улице. Звук глухой, странный. Корабль Тесея. Многие доски уже заменены, но корабль тот же. Все товарищи мертвы, но он жив. Вся удача кончились, но он выживает.

Пошёл к гостинице. Город спал. Улицы пустые. Фонари горели. Тихо, мирно, спокойно.

А он шёл, словно волк в городе овец. Без нагана, но опять с чужой кровью на руках…

Удача кончилась у старика. Но у Пьера? Неизвестно. Может кончилась тоже, но лишь на миг позже. Может ещё держится. Может никогда и не было этой самой пресловутой удачи, только стечения обстоятельств и ничего более.

Старик умер сегодня. Дюбуа умрёт завтра. Или послезавтра. Или через месяц. Кто знает точную цифру?

Но умрёт. Обязательно. Потому что седьмой патрон Предвечной госпожи всегда выстреливает в срок. Вопрос только когда и в кого.

Время покажет.

Волк дошёл до гостиницы. Поднялся в номер. Лёг на кровать. Кольт под подушкой. Нагана больше нет. Чужое оружие, чужая смерть.

Заснул тяжело. Без снов. Без мёртвых. Только темнота.

Мирная, глубокая, временная.

Потому что завтра проснётся. Опять. Как всегда.

И будет жить. Дальше. До следующего седьмого патрона.

Который обязательно найдётся.

Ибо он всегда находится.

Глава 7

Проснулся в полдень. Голова тяжёлая, будто налита свинцом. Не от виски — два стакана не дают такого. От напряжения, от боя, от сыворотки в крови. Тело работало ночью на пределе. Адреналин, агрессия, рефлексы. Теперь расплата. Мышцы ноют, кости гудят, голова раскалывается.

Дюбуа сел на краю кровати, потёр лицо ладонями. Посмотрел на тумбочку. Кольт лежит. Наган нет. Впервые за два месяца нагана нет. Остался у трупа старого катали в подвале. Честно проигран, честно оставлен. Седьмой патрон выстрелил не в него.

Встал, оделся, умылся холодной водой. Лицо в зеркале чужое. Бледное, осунувшееся, глаза запавшие. Две недели после ранения, тело восстановилось, но душа нет. Мёртвые снятся каждую ночь. Сегодня не снились. Только темнота. Может от усталости, может от облегчения. Нагана нет — выбора нет. Жить дальше совсем не обязательно.

Вышел на улицу в час дня. Холодно, небо серое, ветер резкий. Ноябрь в Киеве. Город живёт обычной жизнью. Люди спешат, машины едут, магазины открыты. Пьер пошёл пешком, без цели. Просто шёл.

Голова пустая. Мыслей нет. Только шаги, только движение. Правой рукой двигал осторожно — плечо почти зажило, но ныло. Кисть работала, пальцы шевелились. Через неделю врач обещал полное восстановление. Сыворотка сделала своё дело. Корабль Тесея с новыми досками. Тот же капитан, другое тело.

Прошёл через Подол. Старые улицы, низкие дома, брусчатка неровная. Лужи в ямах отражали серое небо. Зашёл в пекарню, купил булку тёплую, съел на ходу. Вкус простой, хороший. Живой вкус. Не сухпаёк, не тушёнка из банки. Обычный хлеб обычного города.

Пошёл дальше. Мимо церкви, мимо рынка, мимо парка. Люди вокруг говорили на украинском, на русском. Смесь языков, привычная для Киева. Легионер слушал, не вслушивался. Просто фон, шум города. Не выстрелы, не взрывы. Мирный шум.

Через два часа дошёл до Андреевского спуска. Улица крутая, спускается от Верхнего города к Подолу. Туристическая, сувенирная. Художники продают картины, торговцы продают матрёшки, вышиванки, всякую дрянь. Мало людей — ноябрь, холодно, туристы не ходят.

Шёл вниз по спуску, медленно. И услышал.

Скрипка.

Звук чистый, высокий, резкий. Мелодия знакомая, но имени не вспомнил. Классика какая-то. Играли хорошо. Не дилетант, профессионал. Или талантливый любитель.

Пьер остановился, прислушался. Скрипка звучала откуда-то снизу, метров через пятьдесят. Пошёл на звук. Обогнул поворот, увидел.

Девушка стояла у стены старого дома. Молодая, лет двадцати, может чуть старше. Скрипка у плеча, смычок в правой руке, движения быстрые, точные, уверенные. Играла с закрытыми глазами, полностью в музыке.

Легионер остановился в десяти метрах, смотрел.

Блондинка. Волосы короткие, каре небрежное, но концы выкрашены в бирюзовый. Яркий, кислотный цвет. Глаза за очками-авиаторами, большими, с зеркальными стёклами. Не видно цвета, только отражение. Лицо бледное, скулы острые, губы тонкие. Красивая, но не классически. Остро, дерзко.

Одета странно. Кожаная куртка чёрная, потёртая, с заклёпками на плечах. Под курткой футболка с каким-то логотипом, выцветшим. Юбка школьная, серая в складку, короткая, выше колен. Гольфы чёрные, высокие, до середины бедра. Берцы армейские, чёрные, со шнуровкой, грубые, тяжёлые.

Образ нелепый. Панк, бунтарь, протест. Но вместе с тем что-то детское, беззащитное. Маленькая птица, взъерошенная, пытается казаться больше, опаснее. Распушила перья, топорщится. Но всё равно воробей, не ястреб.

Играла хорошо. Пальцы левой руки танцевали по грифу, быстро, точно. Смычок в правой вёл по струнам плавно, без рывков. Мелодия текла, взлетала, падала, кружилась. Что-то печальное, но красивое. Минорное.

Рядом на земле чехол от скрипки открытый, внутри несколько монет. Мелочь. Играет за деньги, уличный музыкант. Заработок нищенский, но играет.

Дюбуа стоял, слушал. Голова перестала болеть. Мысли ушли. Только музыка. Первый раз за два месяца ничего не сканировал, не проверял, не готовился к бою. Просто стоял, слушал скрипку.

Мелодия закончилась. Девушка открыла глаза, опустила скрипку. Увидела легионера, вздрогнула слегка. Не ожидала зрителя.

Посмотрела на него через авиаторы. Зеркальные стёкла отражали его лицо. Бледное, осунувшееся, с глазами пустыми. Она молчала, он тоже.

Пьер шагнул ближе, достал из кармана двести гривен. Наклонился, положил в чехол. Выпрямился, посмотрел на неё.

— Хорошо играешь.

Девушка сняла очки. Глаза медовые, яркие, необычные. Золотистые почти, с зелёными вкраплениями. Смотрели настороженно, оценивающе.

— Спасибо.

Голос низкий, чуть хриплый. Акцент киевский, мягкий.

Легионер кивнул, развернулся, пошёл дальше вниз по спуску. Сделал три шага. Она окликнула:

— Эй, погоди!

Остановился, обернулся. Девушка смотрела на деньги в чехле, потом на него.

— Это много. Слишком много за одну песню.

— Заслужила.

— Всё равно много. Может… может сыграю ещё? Что хочешь послушать?

Дюбуа думал секунду.

— Что-нибудь не грустное.

Она усмехнулась. Надела очки обратно, подняла скрипку к плечу. Подумала, начала играть.

Другая мелодия. Быстрая, живая, энергичная. Народная, похоже. Украинская или русская. Пальцы летали по грифу, смычок скакал по струнам. Весёлая, задорная музыка.

Пьер слушал. Не грустная, как просил. Но внутри всё равно пусто. Музыка красивая, но не заполняет пустоту. Ничто не заполняет. Ни музыка, ни алкоголь, ни бой. Пустота внутри постоянная. С Тессалита, может раньше.

Мелодия закончилась. Девушка опустила скрипку, посмотрела на него.

— Лучше?

— Лучше.

— Ты не улыбнулся. Даже не усмехнулся.

— Не умею.

Она наклонила голову, изучала его лицо.

— Военный?

— Бывший.

— Откуда? Восток?

— Нет. Другое место.

— Секретное?

— Не твоё дело.

Девушка фыркнула, но не обиделась.

— Ладно. Меня Оля, кстати.

— Пьер.

— Француз?

— По документам.

— А по факту?

— Это тоже не твоё дело.

Оля засмеялась. Звук короткий, звонкий.

— Странный ты. Даёшь мне двести гривен за одну песню, но говоришь как робот. Или как… не знаю. Как кто-то очень уставший.

Легионер молчал. Она права. Усталость глубокая, до костей. Два месяца в Зоне, двенадцать дней после ранения, ночь в притоне, русская рулетка, драка. Устал. Смертельно устал.

Но сказать не мог. Не хотел. Чужому человеку не объяснишь. Как объяснить что такое Зона? Зомби, мутанты, радиация, смерть на каждом шагу? Как объяснить что такое сыворотка? Корабль Тесея с новыми клетками? Как объяснить седьмой патрон, который выстрелил не в него?

Не объяснишь. Разные миры. Она воробей с бирюзовыми перьями, играет на скрипке за монеты. Он волк с артефактной кровью, убивает за контракт. Не пересекаются.

— Мне идти, — сказал он.

— Куда спешишь?

— Никуда.

— Тогда зачем идти?

Вопрос простой, ответ сложный. Легионер пожал плечами.

— Привычка. Всегда иду. Стоять не умею.

Оля посмотрела на него долго. Потом положила скрипку в чехол, закрыла, застегнула ремни. Встала, скрипка за спиной на лямках. Берцы громко стукнули по брусчатке.

— Пошли вместе тогда. Я тоже закончила на сегодня. Двести гривен достаточно на неделю. Угощу кофе за щедрость.

— Не надо.

— Надо. Ты выглядишь как человек, которому нужен кофе. Или что покрепче. Но кофе полезнее.

Дюбуа хотел отказаться. Но посмотрел на неё — маленькая, взъерошенная, с бирюзовыми волосами и медовыми глазами за авиаторами. Воробей, не боится волка. Или не видит волка. Видит просто уставшего человека.

— Ладно, — сказал он. — Кофе.

Оля улыбнулась. Первая улыбка за весь разговор. Мягкая, тёплая, живая.

— Отлично. Знаю место недалеко. Хорошее, дешёвое, тихое. Пошли.

Пошла вперёд, быстро, уверенно. Берцы стучали по брусчатке, юбка развевалась, скрипка на спине подпрыгивала. Легионер пошёл следом. Медленно, тяжело. Голова всё ещё гудела, но музыка помогла. Ненадолго, но помогла.

Волк шёл за воробьём по киевским улицам. Странная пара. Нелепая. Но Пьеру было всё равно. Кофе так кофе. Компания так компания. Хотя бы на час отвлечёт от мыслей.

От мёртвых, от Зоны, от седьмого патрона.

Который остался в башке у старого каталы в подвале.

Честно проигран, честно забыт.

Пока.

Кофейня оказалась в подвале старого дома. Узкая лестница вниз, дверь деревянная с облупленной краской, внутри тесно. Четыре столика, стойка маленькая, бариста за ней — парень молодой, с бородой и в фартуке. Пахло кофе, корицей, чем-то сладким.

Оля сняла скрипку, поставила у стены, скинула куртку. Под ней футболка с логотипом группы — «Кино», Цой, чёрно-белая. Села за столик у окна, точнее у окошка маленького на уровне потолка, через которое видны ноги прохожих на улице.

— Садись. Я закажу.

Дюбуа сел напротив. Стул деревянный, скрипучий. Стол старый, покрытый царапинами, следами от кружек. Уютно. По-настоящему уютно. Не показное, не нарочитое. Просто место где люди пьют кофе, сидят, разговаривают тихо.

Оля подошла к стойке, заказала два американо и что-то сладкое. Вернулась, села, сняла очки-авиаторы, положила на стол. Посмотрела на Пьера. Глаза медовые, яркие, живые. Изучала его лицо без стеснения.

— Ты правда не улыбаешься никогда?

— Редко.

— Почему?

— Не вижу причин.

— Грустно.

— Привык.

Бариста принёс кофе и синнабоны — булочки с корицей, глазурь сверху блестит. Оля взяла одну, откусила, закрыла глаза от удовольствия.

— Боже, как же это вкусно. Они делают лучшие в городе. Попробуй.

Легионер взял булочку, откусил. Сладкая, мягкая, корица на языке. Действительно вкусная. Он ел медленно, запивал кофе. Кофе крепкий, горький, правильный. Не растворимая дрянь из пакетиков, настоящий кофе.

Оля смотрела как он ест, улыбалась слегка.

— Тебе нравится?

— Да.

— Говоришь мало.

— Привык.

— Где научился так молчать? В армии?

— Там тоже.

— А где ещё?

Пьер посмотрел на неё. Девчонка любопытная, но не настойчивая. Задаёт вопросы легко, без давления. Можно ответить, можно промолчать. Не обидится.

— В разных местах. Там где молчать безопаснее чем говорить.

— Звучит страшно.

— Бывало.

Она допила кофе, откусила последний кусок синнабона. Вытерла пальцы салфеткой. Посмотрела в окошко, на ноги прохожих. Потом на него.

— Знаешь что мне нравится в тебе?

— Что?

— Ты не врёшь. Не придумываешь красивых историй. Говоришь правду или молчишь. Это редкость.

Легионер пожал плечами.

— Врать устал. Слишком много вранья вокруг. Проще говорить правду.

— Или молчать.

— Или молчать.

Оля засмеялась тихо.

— Ладно, молчун. Допивай кофе, пойдём гулять. Покажу тебе Киев. Настоящий, не туристический. Места где я выросла, где живу, где люблю бывать. Согласен?

Дюбуа хотел отказаться. Но посмотрел на неё — глаза яркие, живые, улыбка искренняя. Первый человек за два месяца, который просто хочет компании. Не оценивает, не боится, не сканирует. Просто девчонка с бирюзовыми волосами, которая играет на скрипке и любит синнабоны.

— Согласен.

Они вышли из кофейни. Холодно, но ветер стих. Оля надела куртку, закинула скрипку на спину, повела его через переулки. Не по центральным улицам, а дворами, закоулками. Старый Киев, не парадный. Покосившиеся заборы, облупленные стены, граффити на бетоне. Но живое, настоящее.

Она шла быстро, говорила много. Показывала дом где жила бабушка, двор где играла в детстве, магазин где покупала первую гитару. Рассказывала легко, без пауз. Пьер слушал молча, кивал иногда. Не говорил, но слушал. Впервые за долгое время просто слушал человека.

Дошли до парка маленького. Скамейки старые, деревья голые, листья на земле мокрые. Народу мало — пара бабушек с внуками, мужик с собакой. Тихо.

Оля села на скамейку, похлопала рядом. Пьер сел. Она достала сигареты, протянула. Он отказался. Она закурила, затянулась.

— Ты странный, Пьер.

— Почему?

— Потому что ты здесь, но как будто не здесь. Смотришь на всё со стороны. Как турист. Но не турист. Как… не знаю. Как призрак.

Легионер молчал. Она права. Он здесь физически, но не ментально. Тело в Киеве, голова в Зоне. Всегда в Зоне. Мёртвые там, опасность там, война там. Здесь мир, но мир чужой.

— Извини, — сказала Оля. — Не моё дело лезть в душу. Просто… просто хочется чтобы ты улыбнулся хоть раз. Выглядишь так, будто забыл как это делается.

— Может забыл.

— Тогда надо вспомнить.

Она затушила сигарету, встала, протянула руку.

— Пошли дальше. Покажу ещё одно место.

Он взял её руку, встал. Рука маленькая, тёплая, в ладони шершавости от струн скрипки. Она не отпустила сразу, держала секунду дольше. Потом отпустила, улыбнулась.

Повела дальше. Через парк, через мост пешеходный над железной дорогой, через квартал с девятиэтажками. Пришли к зданию старому, кирпичному. Библиотека. Районная, маленькая.

— Здесь я провела всё детство, — сказала Оля. — Читала всё подряд. Фантастику, классику, стихи. Влюбилась в Бродского, Ахматову, Мандельштама. Хотела стать поэтом, но стала музыкантом. Близко же.

Зашли внутрь. Тепло, тихо, пахло старыми книгами. Читальный зал пустой, библиотекарша за стойкой дремала. Оля повела Пьера между стеллажами. Книги старые, советские, корешки потёртые.

Она вытащила томик, показала. «Поль Верлен. Стихотворения». На французском.

— Ты француз по документам. Читаешь на французском?

— Читаю.

— Прочитай что-нибудь. Вслух.

Легионер взял книгу, открыл наугад. Попалось стихотворение короткое. «Осенняя песня». Начал читать тихо:

— Les sanglots longs

Des violons

De l'automne

Blessent mon cœur

D'une langueur

Monotone…

Голос менялся на французском. Становился мягче, теплее. Русский у него был хриплый, грубый, солдатский. Французский другой. Плавный, мелодичный, живой. Язык детства, язык до войны, до крови, до Зоны.

Он читал медленно, чётко. Произношение парижское, чистое. Слова текли, как музыка. Как скрипка Оли. Печально, красиво.

Закончил последнюю строфу, замолчал. Посмотрел на Олю.

Она стояла, глаза широко открыты, рот приоткрыт. Потом захлопала. Громко, искренне, без стеснения. Библиотекарша проснулась, шикнула. Оля не обратила внимания.

— Боже мой! — прошептала она. — Это было… это было прекрасно! Голос у тебя… почему ты не говорил что у тебя такой голос? Тёплый, красивый. Совсем другой! Ещё! Прочитай ещё что-нибудь!

Пьер усмехнулся. Первый раз за весь день усмехнулся. Не улыбка, но близко.

— Это просто французский.

— Нет! Это не просто язык. Ты… ты оживаешь когда читаешь. Видела. Лицо меняется, глаза меняются. Как будто другой человек. Живой. Пожалуйста, ещё одно. Хоть одно.

Легионер перелистнул страницы. Нашёл другое стихотворение. «Лунный свет». Начал читать:

— Votre âme est un paysage choisi

Que vont charmant masques et bergamasques…

Голос снова мягкий, тёплый. Слова французские обволакивали, текли как мёд. Он забыл про библиотеку, про Киев, про всё. Только стихи, только язык детства. Мать читала ему Верлена когда он был маленьким. Давно, в другой жизни. До войны, до легиона, до всего.

Закончил, закрыл книгу. Посмотрел на Олю. Она смотрела на него, глаза блестят. Не слёзы, но близко.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Не понимаю слов, но чувствую. Красиво. Так красиво, что хочется плакать.

— Верлен всегда так. Печальный, но красивый.

— Как ты.

Легионер посмотрел на неё удивлённо. Она улыбнулась.

— Ты тоже печальный, но красивый. Когда читаешь стихи. Когда голос меняется. Когда перестаёшь быть призраком и становишься человеком.

Пьер молчал. Не знал что ответить. Впервые за долгое время кто-то сказал что-то тёплое. Не про бой, не про задачу, не про контракт. Просто комплимент. Искренний.

Оля взяла книгу из его рук, поставила на полку. Взяла его за руку, повела к выходу.

— Пошли. Становится темно. Провожу тебя до гостиницы. Где живёшь?

— Подол. Недалеко от Контрактовой площади.

— Отлично. По пути.

Вышли из библиотеки. Вечер сгущался, фонари зажигались. Холодно, ветер снова поднялся. Оля шла рядом, близко. Плечо к плечу. Молчала, не говорила. Просто шла.

Дошли до гостиницы за полчаса. Остановились у входа. Оля посмотрела на него, улыбнулась.

— Спасибо за компанию. Было хорошо.

— Мне тоже.

— Правда?

— Правда.

— Тогда увидимся завтра? Приходи на спуск, буду играть с обеда. Послушаешь.

— Приду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Оля встала на цыпочки, поцеловала его в щёку. Быстро, легко. Отскочила, помахала рукой, побежала вниз по улице. Берцы громко стучали, скрипка прыгала на спине, бирюзовые волосы развевались.

Легионер стоял у входа в гостиницу, смотрел ей вслед. Рука сама потянулась к щеке, коснулась места где она поцеловала. Тёплое. Живое.

Впервые за два месяца почувствовал что-то кроме пустоты. Маленькое, еле заметное. Но что-то. Тепло. Интерес. Жизнь.

Оля с бирюзовыми волосами и медовыми глазами заставила его почувствовать себя человеком. На один день, на несколько часов. Но заставила.

Волк встретил воробья, и воробей не испугался. Просто пел, просто был рядом. Просто жил.

Может и волк может научиться. Снова. Медленно. По чуть-чуть.

Пьер зашёл в гостиницу, поднялся в номер. Лёг на кровать, смотрел в потолок. Голова больше не болела. Мысли тихие, спокойные. Мёртвые не толпились. Только голос Оли в ушах: «Ты оживаешь когда читаешь».

Может она права. Может французские стихи — способ вспомнить кто он был до войны. До крови. До Зоны.

Может завтра почитает ещё. Для неё. Для себя. Для жизни.

Маленькими шагами. По чуть-чуть.

Но это уже что-то.

Он закрыл глаза, уснул. Легко, спокойно. Без снов. Без кошмаров.

Только темнота. Мирная. И где-то далеко — звук скрипки.

Глава 8

На третий день утром в дверь постучали. Резко, коротко, три раза. Дюбуа проснулся мгновенно. Рука потянулась к Кольту под подушкой. Сел на кровати, прислушался. Тишина. Потом снова три коротких стука.

— Кто там?

— Крид.

Голос знакомый. Легионер встал, оделся быстро. Джинсы, рубашка, Кольт за поясом. Подошёл к двери, открыл

В коридоре стоял Виктор Крид. Высокий, под два метра, широкоплечий, массивный. Волосы светлые, почти белые, коротко стрижены. Глаза голубые, холодные, скрыты за солнцезащитными очками странной формы — монокулярного типа, пенсне на носу, линзы круглые, затемнённые. Костюм бирюзовый, тройка, идеально сидит. Рубашка белая, галстук чёрный, туфли начищены до блеска. Выглядел как бизнесмен, но двигался как солдат. Выправка армейская, осанка жёсткая.

— Дюбуа. Можно войти?

Легионер отступил, пропустил. Крид вошёл, осмотрел комнату быстро, профессионально. Оценил выходы, укрытия, угрозы. Кивнул удовлетворённо. Закрыл дверь.

— Как рука?

— Зажила.

— Быстро. Соловьёв говорил месяц минимум. Прошло две недели.

— Хорошо срослось.

Крид усмехнулся. Снял очки, протер салфеткой, надел обратно.

— Лебедев поработал, наверное. Слышал, он тебя вытащил с того света. Сыворотка новая, экспериментальная. Повезло.

Пьер молчал. Крид знает. Конечно знает. Вербовщик ЧВК, связи везде. Знает про сыворотку, про Лебедева, про всё. Но говорить не будет. Не его дело.

— Сядь, — сказал Крид, кивая на стул. — Есть разговор.

Легионер сел на край кровати. Крид остался стоять, руки за спиной. Военная поза. Привычная.

— Контракт в Зоне закончился. Левченко предлагал продление, ты отказался. Взял отпуск, неделю в Киеве. Правильно?

— Правильно.

— Ещё не решил продлевать или нет?

— Не решил.

— Хорошо. Тогда предложу другое. Разовая работа. Одна цель, один выстрел. Киев, сегодня вечером. Пятнадцать тысяч евро. Половина вперёд, половина после. Интересно?

Дюбуа посмотрел на него молча. Разовая работа. Убийство. Не война, не контракт, не защита. Просто киллерство. За деньги.

— Кто цель?

Крид достал из внутреннего кармана пиджака фотографию, протянул. Мужчина лет пятидесяти. Толстый, лысый, лицо красное, двойной подбородок. Костюм дорогой, часы золотые, перстень на пальце.

— Петренко Виктор Иванович. Депутат Верховной Рады. Пророссийский политик. Лоббирует интересы Москвы, блокирует военную помощь, продался давно. Заказчик хочет его убрать. Чисто, быстро, профессионально.

— Кто заказчик?

— Не твоё дело. Люди с деньгами, с влиянием. Платят хорошо, вопросов не задают.

Легионер изучал фотографию. Обычный политик. Толстый, жирный, продажный. Таких видел везде. В России, во Франции, в Африке. Все одинаковые. Торгуют страной за деньги, за власть. Люди умирают, а они богатеют.

— Когда?

— Сегодня вечером. Ужин в ресторане «Ренессанс», центр города. Петренко будет с другими депутатами, охрана четыре человека. Стол заказан на девять вечера. Окно возможности — с девяти до одиннадцати. Потом уедет, следующий шанс через месяц.

— Винтовка?

— «Баррет» M82A1. Калибр двенадцать и семь. Полуавтомат, магазин десять патронов. Оптика Leupold, дальность полторы тысячи метров. Глушитель в комплекте. Ждёт в тайнике.

— Где тайник?

Крид достал из кармана листок бумаги, протянул. Адрес, код от подъезда, номер квартиры, ключ под ковриком.

— Квартира съёмная, пустая. Седьмой этаж, окно на юг. Прямая видимость на ресторан, четыреста метров. Винтовка в шкафу, под одеялами. Боеприпасы там же. После выстрела — бросить винтовку, уйти через чёрный ход, спуститься по пожарной лестнице. Машина на соседней улице, ключи под козырьком, документы в бардачке. Едешь на окраину, бросаешь машину, берёшь такси в центр, исчезаешь.

— План побега детальный.

— Заказчик профессионал. Всё продумано. Твоя задача — выстрел. Остальное организовано.

Дюбуа молчал, думал. Пятнадцать тысяч евро. Хорошие деньги. Контракт в Зоне приносил такие же за месяц работы, риска, смерти товарищей. Здесь один выстрел, несколько часов работы, минимальный риск.

Но это киллерство. Убийство по заказу. Не война, не защита. Просто бизнес. Кто-то платит, кто-то умирает.

Он вспомнил Лебедева: «Мы не монстры. Мы профессионалы. Делаем работу за деньги». Верно. Профессионалы. Солдат стреляет по приказу, киллер по контракту. Разница только в бумагах.

Вспомнил Олю. Бирюзовые волосы, медовые глаза, улыбка искренняя. Вчера гуляли по Киеву, она показывала город, он читал стихи. Сегодня убьёт человека в этом же городе. За деньги.

Парадокс. Но жизнь полна парадоксов. Вчера воробей, сегодня волк. Вчера стихи, сегодня пуля. Ничего нового.

— Почему я? — спросил Пьер. — В Киеве полно киллеров местных. Дешевле, быстрее, знают город.

Крид усмехнулся.

— Потому что ты лучший. Семьдесят подтверждённых в легионе. Плюс двадцать пять зомби в госпитале. Холодная голова, твёрдая рука. И главное — ты чужой. Не местный, не связан с политикой, не оставишь следов. Выстрелишь, уедешь, забудешь. Идеальный исполнитель.

Легионер смотрел на фотографию. Петренко. Толстый, продажный, пророссийский. Заказчик хочет его смерти. Платит пятнадцать тысяч евро. Чисто, быстро, профессионально.

Есть причина отказаться? Моральная? Политик продажный, вреда приносит больше чем пользы. Законная? Убийство незаконно всегда, контракт или нет. Личная? Нет. Петренко ему ничего не сделал, но и Дюбуа ему ничего не должен.

Нет причин отказаться. Кроме одной — Оля. Девушка с бирюзовыми волосами, которая заставила почувствовать себя человеком. Живым. Если убьёт Петренко, станет снова машиной. Функцией. Волком.

Но он и есть волк. Всегда был. Оля не изменит этого. Один день стихов не перевешивает тринадцать лет войны. Воробей пел, волк слушал. Приятно. Но волк остаётся волком.

Пьер положил фотографию на стол, посмотрел на Крида.

— Беру заказ. Где аванс?

Крид улыбнулся. Достал из внутреннего кармана конверт, положил на стол рядом с фотографией.

— Семь с половиной тысяч евро. Наличные, мелкие купюры. Вторую половину получишь завтра утром. Встреча на Контрактовой площади, десять часов.

— Идёт.

Крид протянул руку. Рукопожатие крепкое, короткое. Деловое.

— Приятно работать с профессионалами. Удачи сегодня. Выстрел один, цель одна. Не промахнёшься.

— Не промахнусь.

Крид надел очки плотнее, развернулся, пошёл к двери. Остановился на пороге, обернулся.

— Ещё одно. После этой работы подумай про продление контракта в Зоне. Левченко ждёт ответа. Платят хорошо, снайперов не хватает. Рашид мёртв, ты лучший остался. Нужен там.

— Подумаю.

— Думай быстро.Неделя отпуска кончается послезавтра. Либо возвращаешься, либо уезжаешь навсегда. Третьего не дано.

Ушёл. Дверь закрылась тихо. Дюбуа остался один. Сел на кровать, посмотрел на конверт и фотографию. Семь с половиной тысяч евро и лицо человека, который умрёт сегодня.

Работа нашла его сама. Как всегда. Война, Зона, город — не важно. Волк везде волк. Работа всегда находится. Кто-то всегда нужен мёртвым.

Он открыл конверт, пересчитал деньги. Всё на месте. Убрал в рюкзак. Взял фотографию, изучил внимательно. Петренко. Цель. Мёртв через двенадцать часов.

Посмотрел на часы. Девять утра. Ресторан в девять вечера. Двенадцать часов на подготовку. Достаточно.

Нужно осмотреть тайник, проверить винтовку, пристреляться если возможно. Изучить маршрут отхода, проверить машину. Осмотреть ресторан издалека, запомнить окна, двери, охрану.

Стандартная подготовка. Делал сотни раз. В легионе, в Зоне, везде. Рутина профессионала.

Встал, оделся полностью. Кольт на бедре, нож на поясе. Куртка сверху, рюкзак на плечо. Вышел из гостиницы.

Солнце светило холодное, небо серое. Киев жил обычной жизнью. Люди шли на работу, машины ехали, город дышал. Никто не знал что сегодня вечером один человек умрёт. Пуля, выстрел, смерть. Чисто, быстро, профессионально.

Легионер пошёл по адресу из листка. Седьмой этаж, окно на юг, четыреста метров до ресторана. Винтовка ждёт.

Работа началась.

Волк на охоте. Цель одна. Промах исключён.

Сегодня вечером Петренко умрёт. Завтра Дюбуа получит вторую половину денег. Послезавтра решит — вернуться в Зону или уехать навсегда.

Но сегодня работа. Только работа.

Ничего личного. Только бизнес.

Как всегда.

Адрес из записки привёл к дому девятиэтажному на Печерске. Старая застройка, семидесятые годы, кирпич серый, балконы узкие. Подъезд третий, код 1956. Дюбуа набрал цифры, дверь щёлкнула, вошёл. Лестница бетонная, перила железные, пахло мочой и табаком. Поднялся на седьмой этаж пешком. Лифтом не пользовался — камеры могут быть, шум привлекает внимание.

Квартира 74. Ключ под ковриком грязным. Открыл бесшумно, вошёл, закрыл за собой. Квартира пустая. Две комнаты, кухня, санузел. Мебели нет, только пыль на полу, паутина в углах. Окна занавешены старыми простынями. Тихо. Безопасно.

Прошёл в дальнюю комнату. Окно большое, выходит на юг. Отодвинул простыню на пару сантиметров, посмотрел. Прямая видимость на ресторан «Ренессанс» через улицу. Четыреста метров, как Крид говорил. Здание красивое, старинное, фасад с лепниной. Первый этаж — большие окна, внутри видны столы, люстры, официанты готовят к вечеру.

Легионер отпустил простыню, подошёл к шкафу встроенному. Открыл. Внутри одеяла старые, свёрнутые. Под ними чехол длинный, чёрный. Достал, положил на пол. Расстегнул молнию.

Винтовка «Баррет» M82A1. Длина метр сорок пять, вес пятнадцать килограммов. Ствол флютированный, дульный тормоз массивный. Затвор полуавтоматический, магазин коробчатый на десять патронов. Оптика Leupold Mark 4, увеличение шестнадцатикратное, сетка mil-dot. Глушитель отдельно, резьбовой, сорок сантиметров длиной. Сошки Harris, складные, регулируемые по высоте.

Дюбуа осмотрел винтовку внимательно. Проверил ствол — чистый, без ржавчины, без царапин. Затвор работал плавно, отдача пружины ровная. Магазин вставлялся с щелчком, извлекался легко. Оптика закреплена надёжно, линзы чистые. Глушитель навинтился без люфта.

В чехле два ящика с патронами. Калибр 12,7 на 99 миллиметров, боеприпас НАТО стандартный. Двадцать патронов в каждом ящике. Пули бронебойные с зажигательным составом. Убойная сила огромная — пробивают бетон, сталь, бронежилет. Человека разрывают пополам почти.

Легионер зарядил один магазин десятью патронами. Остальные оставил в ящике. Больше не понадобится. Одна цель, один выстрел. Второй патрон на случай промаха, но промахов не будет.

Собрал винтовку полностью. Приставил сошки к окну, лёг на пол, прицелился. Оптика мощная, картинка чёткая. Ресторан в перекрестии. Окна большие, внутри видно столы, стулья, бар. Людей пока нет, только персонал.

Проверил поправки. Ветер слабый, западный, два метра в секунду. Дистанция четыреста метров. Перепад высот двадцать метров — седьмой этаж выше первого. Температура пять градусов, влажность высокая. Всё учёл, внёс коррекцию в оптику. Два клика вправо, один вниз. Проверил ещё раз. Перекрестие на центре окна ресторана.

Встал, отошёл от окна. Проверил маршрут отхода. Чёрный ход через кухню, дверь ведёт на пожарную лестницу. Спуск железный, ржавый, но крепкий. Внизу выход в соседний двор. Оттуда на улицу параллельную, там машина должна быть. Ключи под козырьком, документы в бардачке.

Всё проверено. Позиция готова. Оружие готово. Маршрут готов. Осталось ждать.

Дюбуа сел у стены напротив окна. Достал флягу с водой, сделал глоток. Посмотрел на часы. Одиннадцать утра. Десять часов до операции. Долго. Но торопиться некуда. Профессионал ждёт. Терпеливо, спокойно.

Время тянулось медленно. Он сидел неподвижно, смотрел в пустоту. Не спал, не дремал. Просто ждал. Мозг отключён, тело расслаблено, дыхание ровное. Режим ожидания. Как в засаде, как перед боем. Привычное состояние.

В шесть вечера встал, размялся. Приседания, отжимания, растяжка. Тело разогрелось, мышцы заработали. Съел сухпаёк из рюкзака — энергетический батончик, вяленое мясо, шоколад. Запил водой. Лёгкий ужин, желудок не должен мешать.

В семь вечера подошёл к окну. Осторожно отодвинул простыню на сантиметр, посмотрел. Ресторан оживился. Внутри свет яркий, люстры горят. Столы накрыты, белые скатерти, бокалы блестят. Официанты суетятся, разносят меню, расставляют приборы. Гости начинают приходить. Машины подъезжают, швейцары открывают двери, люди входят. Дорогая публика — костюмы, платья, украшения.

Легионер отпустил простыню, вернулся к винтовке. Лёг на пол, устроился удобно. Локти на сошках, приклад к плечу, глаз к оптике. Винтовка тяжёлая, но устойчивая. Дыхание замедлилось, пульс упал до пятидесяти ударов. Режим снайпера. Спокойствие абсолютное.

Смотрел через оптику. Ресторан увеличен шестнадцатикратно. Видно лица гостей, блюда на столах, бокалы с вином. Искал Петренко. Толстый, лысый, красное лицо. Ещё не пришёл.

В восемь тридцать у ресторана остановился чёрный «Мерседес». Класс S, бронированный, стёкла тонированные. Четыре охранника вышли первыми. Широкие, в костюмах чёрных, пиджаки топорщатся — оружие под мышками. Осмотрелись, один говорил по рации. Проверили периметр. Кивнули.

Из машины вышел Петренко. Толстый, в костюме сером, галстук красный, часы золотые блестят. Лысина блестит под фонарями. Лицо красное, довольное. Смеялся, говорил что-то охраннику. Пошёл к входу в ресторан, охрана вокруг него кольцом.

Дюбуа смотрел через оптику. Петренко в перекрестии. Лёгкая цель. Но рано. Внутри ресторана десятки людей, свидетели, паника после выстрела. Охрана среагирует быстро, закроют все выходы, полиция приедет за минуты. Нужно ждать лучшего момента.

Петренко вошёл в ресторан, исчез из вида. Легионер не двигался. Ждал. Терпеливо.

В девять десять цель появилась снова. Сидел за столом у окна. Большое окно, прямая видимость. За столом ещё пятеро — другие депутаты, толстые, лысые, довольные. Смеялись, пили вино, ели. Петренко в центре, спиной к окну. Идеальная позиция.

Дюбуа навёл перекрестие на затылок Петренко. Лысина блестит, видно родинку на шее, видно воротник рубашки. Расстояние четыреста метров. Ветер два метра в секунду западный. Поправка внесена. Дыхание ровное, пульс медленный. Палец на спуске.

Подождал. Петренко двигался, говорил, жестикулировал. Нестабильная цель. Подождал ещё. Петренко взял бокал, сделал глоток, поставил. Замер на секунду. Расслабленный, неподвижный.

Момент.

Легионер выдохнул медленно до конца. Задержал дыхание. Между ударами сердца — пауза полсекунды. В эту паузу нажал спуск.

Выстрел.

Глушитель приглушил звук, но не полностью. Хлопок громкий, как удар молота. Отдача сильная, плечо откинуло назад. Винтовка дёрнулась, но сошки удержали. Гильза вылетела, звякнула об пол.

Через оптику видел результат. Пуля 12,7 миллиметра вошла в затылок Петренко, вышла через лоб. Голова взорвалась. Череп разлетелся на куски, мозги брызнули на стол, на еду, на соседей. Тело дёрнулось, упало вперёд лицом в тарелку. Кровь фонтаном, заливает скатерть, стол, пол.

За столом паника. Соседи вскочили, кричали, отшатнулись. Женщина в платье упала в обморок. Охранники выхватили оружие, закрыли депутатов телами. Официанты бежали, посетители кричали. Хаос.

Дюбуа уже не смотрел. Отодвинулся от окна, встал быстро. Достал телефон, сделал фото винтовки на полу — доказательство работы. Убрал телефон. Винтовку оставил. Крид сказал — после выстрела бросить. Следов нет, серийный номер спилен, отпечатков нет — перчатки.

Взял рюкзак, пошёл на кухню. Чёрный ход, дверь открыл. Пожарная лестница ржавая, крутая. Спускался быстро, но бесшумно. Берцы на металле не стучали — ставил стопу мягко, перекатом. Семь этажей за минуту.

Внизу выход в соседний двор. Открыл, вышел. Двор пустой, мусорные баки, кошка шарахнулась. Прошёл через арку на улицу параллельную. Машина на обочине — старая «Тойота», серая, грязная. Незаметная. Ключи под козырьком, как Крид обещал.

Сел за руль, завёл. Двигатель тихо зафыркал. Выехал медленно, без резкости. Машин мало, люди на тротуарах спокойные. Новости не облетели ещё. Выстрел был минуту назад, информация не дошла.

Впереди перекрёсток. Светофор красный. Дюбуа остановился, ждал. В зеркале заднего вида увидел мигалки. Полицейские машины, три штуки, мчались с воем сирен. Мимо него, прямо к ресторану. Светофор зелёный, легионер поехал дальше. Спокойно, не торопясь.

Проехал три квартала. Впереди блокпост. Две полицейские машины поперёк дороги, четыре копа с автоматами. Проверяют всех, останавливают каждую машину. Быстро среагировали. Профессионально.

Дюбуа не паниковал. Остановился в очереди из пяти машин. Ждал. Впереди копы проверяли документы, светили фонарями в салоны, заглядывали в багажники. Тщательно.

Очередь дошла до него. Коп постучал в окно. Легионер опустил стекло. Коп молодой, лет двадцати пяти, нервничал. Рука на кобуре, пальцы дрожат.

— Документы.

Дюбуа достал паспорт французский, водительские права. Протянул. Коп взял, посветил фонарём. Изучал долго. Французский паспорт, имя Пьер Дюбуа, фото совпадает. Водительские права международные, действительные.

— Куда едете?

— К отелю. Подол, Контрактовая площадь.

— Откуда?

— С ужина. У друзей. Печерск.

Коп смотрел подозрительно. Французский акцент в русском, странный для Киева. Но документы в порядке, ведёт себя спокойно. Коп позвал старшего. Тот подошёл, лет сорока, с полковничьими погонами. Взял документы, осмотрел. Посмотрел на Дюбуа долго, внимательно.

— Француз?

— Да.

— Туристом приехали?

— Да. Неделя отпуска.

— Что делали сегодня вечером?

— Ужинал у друзей. Потом еду в отель.

— Адрес друзей?

Легионер назвал адрес съёмной квартиры на Печерске. Полковник записал. Смотрел подозрительно, но придраться не мог. Документы настоящие, история правдоподобная, ведёт себя спокойно. Руки на руле, не дрожат. Глаза прямые, не бегают. Либо невиновен, либо профессионал.

— Откройте багажник.

Дюбуа вышел, открыл. Багажник пустой. Запасное колесо, домкрат, всё стандартное. Коп посветил фонарём, ничего не нашёл. Осмотрел салон через окна. Чисто, только рюкзак на пассажирском сиденье.

— Что в рюкзаке?

— Вещи. Одежда, документы, деньги.

— Покажите.

Легионер открыл рюкзак. Коп заглянул. Футболка, джинсы, нижнее бельё, паспорт, кошелёк. Ничего подозрительного. Кольт на бедре под курткой, но коп не просил раздеться. Пистолет скрыт хорошо.

Полковник вернул документы.

— Свободны. Езжайте.

Дюбуа сел обратно в машину, завёл. Уехал медленно, спокойно. В зеркале видел как копы остановили следующую машину. Проверяли всех, но не нашли ничего.

Проехал ещё два квартала, свернул на боковую улицу. Бросил машину у подъезда жилого дома. Вытер руль, ручки, всё что трогал. Забрал рюкзак, вышел. Пешком к центру, через дворы, переулками. Народу мало, все дома, вечер будний.

Через полчаса вышел на Крещатик. Центральная улица, яркая, людная. Кафе, магазины, прохожие. Жизнь обычная, спокойная. Никто не знает что час назад депутат убит. Информация не распространилась ещё. Новости выйдут завтра утром.

Легионер зашёл в метро. Купил жетон, спустился на платформу. Поезд пришёл через две минуты. Вагон полупустой, пассажиров десяток. Сел, доехал до Контрактовой площади. Вышел, поднялся наверх.

Гостиница в пяти минутах ходьбы. Дошёл спокойно. Зашёл в номер, закрыл дверь. Разгрузился. Кольт на тумбочку, куртку на стул, рюкзак на пол.

Сел на кровать, посмотрел на часы. Девять сорок. Сорок минут с момента выстрела. Чисто, быстро, профессионально. Петренко мёртв, полиция в растерянности, следов нет. Завтра встреча с Кридом, вторая половина денег. Пятнадцать тысяч евро за один выстрел.

Хорошая работа. Элегантная. Без ошибок, без свидетелей, без паники. Как в лучшие времена легиона. Профессионализм высшего уровня.

Дюбуа лёг на кровать, закрыл глаза. Усталости не было. Адреналин ушёл быстро, сыворотка в крови помогла. Тело спокойное, разум чистый. Совесть? Не беспокоила. Петренко был мишенью, не человеком. Цифра, объект, задача. Выполнено. Оплачено. Забыто.

Телефон завибрировал. Сообщение от Крида: 'Работа принята. Завтра десять утра, Контрактовая площадь, у памятника.

Легионер ответил: «Понял».

Убрал телефон. Встал, подошёл к окну. Посмотрел на ночной Киев. Огни, машины, жизнь. Где-то на Печерске полиция работает. Осматривают место преступления, ищут гильзу, опрашивают свидетелей. Не найдут ничего. Гильза одна, следов нет, свидетели видели только результат.

Профессиональная работа. Чистая. Красивая даже. Один выстрел, одна смерть, ноль ошибок. Как учили в легионе, как делал в Зоне. Снайпер высшего класса. Холодный, точный, беспощадный.

Волк выполнил контракт. Получит деньги, решит что дальше. Вернуться в Зону? Остаться в Киеве? Уехать совсем?

Вопросы на завтра. Сегодня работа завершена. Элегантно. Профессионально. Смертельно.

Как всегда.

Он отошёл от окна, лёг обратно на кровать. Закрыл глаза. Уснул быстро, без снов. Сон убийцы после работы. Спокойный, глубокий, без угрызений.

Потому что это просто работа. Ничего личного. Только бизнес.

И он лучший в этом бизнесе.

Всегда был.

Утро выдалось холодным, но ясным. Десять часов, Контрактовая площадь. Народу немного — пенсионеры на скамейках, мамы с колясками, туристы редкие фотографируют церковь. Дюбуа стоял у памятника Богдану Хмельницкому, курил, смотрел по сторонам. Рюкзак на плече, Кольт под курткой, телефон в кармане с фотографией трупа Петренко.

Крид появился ровно в десять. Высокий, широкий, костюм бирюзовый, очки-пенсне на носу. В руке портфель кожаный, дорогой. Шёл уверенно, спокойно. Не озирался, не проверял хвосты. Либо уверен в безопасности, либо наплевать.

Подошёл, остановился рядом.

— Доброе утро.

— Доброе.

— Работа выполнена?

— Выполнена.

— Подтверждение?

Легионер достал телефон, открыл галерею. Фото винтовки на полу пустой квартиры. Крид посмотрел, кивнул. Убрал телефон обратно.

— Чисто. Новости уже вышли. Депутат Петренко убит снайперским выстрелом в ресторане. Полиция в растерянности, следов нет, свидетелей нет. Профессиональная работа. Заказчик доволен.

Протянул портфель.

— Семь с половиной тысяч евро. Наличные, мелкие купюры. Считать не нужно, всё на месте. Проверял лично.

Дюбуа взял портфель, взвесил в руке. Тяжёлый. Открыл, заглянул. Пачки банкнот аккуратные, перевязанные. Закрыл. Кивнул.

— Спасибо.

— Не за что. Работа оплачена, контракт закрыт.

Крид достал сигары, протянул одну. Легионер отказался жестом. Крид усмехнулся, закурил сам. Затянулся, выдохнул дым медленно.

— Первый раз работаешь киллером?

— Нет. В легионе были подобные задачи.

— Но там приказы, здесь контракт. Разница есть.

— Бумаги другие. Суть та же.

Крид засмеялся коротко.

— Верно. Суть одна — кто-то платит, кто-то умирает. Приказ или контракт — детали. Главное результат.

Помолчали. Крид смотрел на церковь напротив, курил. Дюбуа стоял рядом, держал портфель. Люди проходили мимо, не обращали внимания. Двое мужчин в костюмах разговаривают на площади. Обычное дело.

— Читал Достоевского? — неожиданно спросил Крид.

— Давно. В школе, кажется.

— «Преступление и наказание»?

— Да.

— Помнишь теорию Раскольникова? Про людей обыкновенных и необыкновенных. Про право имеют.

Легионер затянулся сигаретой, выдохнул.

— Смутно. Он делил людей на два типа. Одни живут по правилам, другие правила создают. Одни тварь дрожащая, другие право имеют.

— Точно. Раскольников убил старуху-процентщицу, чтобы проверить — относится ли он к высшей категории. Право имеет или нет. Не выдержал, сознался, пошёл на каторгу. Вывод — не имел права.

— К чему ты?

Крид затянулся сигарой, посмотрел на легионера.

— Петренко был депутатом. Власть имел. Деньги, влияние, связи. Законы для других писал, сам по ним не жил. Продавал страну за откаты, богател на войне. С точки зрения закона — преступник. С точки зрения морали — мразь. Но власть имел. Значит право имел. На что? На жизнь, на богатство, на безнаказанность. Почему? Потому что власть имел.

Легионер слушал молча. Крид продолжал:

— Ты его убил. По чьему праву? По контракту. Кто-то заплатил пятнадцать тысяч евро, ты выстрелил, Петренко мёртв. Законно? Нет. Морально? Спорно. Но ты сделал, и деньги получил. Значит право имел. На что? На его жизнь. Почему? Потому что тебе заплатили. Деньги дали право.

Крид стряхнул пепел с сигары, посмотрел на площадь.

— Достоевский задавал вопрос — кто право имеет? И сам пытался ответить через Раскольникова. Мораль, совесть, страдание. Религиозная хрень. Красиво, но неправильно. Правильный ответ проще. Право имеют те, у кого власть. Власть бывает разная. Политическая — Петренко имел, законы писал. Военная — я имею, людей нанимаю. Финансовая — заказчик имеет, убийство покупает. Физическая — ты имеешь, курок нажимаешь. Все право имеют. Вопрос только — чьё право сильнее.

Легионер затушил сигарету о памятник, посмотрел на Крида.

— Петренко имел власть политическую. Не помогло. Умер от пули.

— Верно. Потому что финансовая власть заказчика оказалась сильнее. Деньги купили твою физическую власть. Ты оказался сильнее Петренко. Иерархия простая. Деньги, оружие, смерть. Политика в самом низу. Слабейшая форма власти. Красивая, но бесполезная против пули.

— Значит я сильнейший? Я убил, я выше?

Крид усмехнулся.

— Нет. Ты инструмент. Молоток в руке заказчика. Сильный молоток, дорогой, профессиональный. Но молоток. Заказчик сильнейший. Он решил кто умрёт, нанял тебя, заплатил. Ты исполнил. Иерархия сохранена. Деньги на вершине, ты посередине, Петренко в могиле.

Легионер молчал, думал. Крид прав. Он инструмент. Пятнадцать тысяч евро — цена его руки, его глаза, его пальца на спуске. Дорого, но это цена инструмента. Заказчик решает, снайпер стреляет. Иерархия.

— Раскольников думал иначе, — сказал Пьер. — Он хотел стать тем кто право имеет. Убить, взять деньги, использовать на благо. Не получилось. Совесть замучила.

— Потому что был слабаком. Интеллигент, студент, мечтатель. Убил старуху топором, расплакался, пошёл каяться. Жалкое зрелище. Если решил что право имеешь — имей до конца. Без совести, без страданий, без соплей. Наполеон не страдал после Аустерлица. Цезарь не мучился после Галлии. Они имели право, знали это, пользовались. Раскольников сомневался. Значит не имел. Простая логика.

— А я имею?

Крид посмотрел на него долго, оценивающе.

— Ты? Ты не думаешь об этом. Не задаёшь вопросы про право. Просто делаешь работу. Заплатили — выстрелил. Спросили — согласился. Это не сила, это функция. Ты функционируешь, не думаешь. Право имеют те кто решает. Ты не решаешь. Ты исполняешь.

Легионер усмехнулся.

— Значит я тварь дрожащая?

— Нет. Ты профессионал. Это другая категория. Раскольников делил на высших и низших. Глупое деление. Реальных категорий больше. Высшие — те кто решают, заказывают, платят. Средние — те кто исполняют, стреляют, убивают. Низшие — те кто умирают, страдают, подчиняются. Ты средний. Петренко был низшим в этой конкретной ситуации. Заказчик высший. Иерархия функций, не моральных качеств.

— Циничная философия.

— Реалистичная. Достоевский хотел верить в мораль, в совесть, в бога. Красиво, но наивно. Мир работает иначе. Власть решает всё. Деньги, оружие, влияние. У кого больше — тот сильнее. Мораль для слабых, для тех кто оправдаться хочет. Сильным мораль не нужна. Они сами решают что правильно.

Крид затушил сигару об урну, посмотрел на легионера.

— Ты спрашивал себя — правильно ли убил Петренко? Терзает совесть?

Дюбуа пожал плечами.

— Нет. Работа как работа.

— Вот и ответ. Ты не Раскольников. Ты профессионал. Убиваешь за деньги, не за идею. Не мучаешься, не страдаешь. Делаешь, получаешь, живёшь дальше. Это здоровая позиция. Раскольников пытался быть философом с топором. Не получилось. Ты солдат с винтовкой. Получается отлично.

Легионер посмотрел на портфель в руке. Семь с половиной тысяч евро. Цена одной жизни. Петренко стоил пятнадцать тысяч. Дорого для политика, дёшево для человека. Относительность цены.

— Следующий контракт будет? — спросил он.

— Возможно. Зависит от заказчиков. Такие работы редкие, но прибыльные. Но сначала реши — возвращаешься в Зону или нет. Левченко ждёт ответа. Снайпер нужен, платят хорошо, работы много. Выбор за тобой.

— Подумаю.

— Думай быстро. Отпуск кончается завтра. Либо на базу, либо до свидания навсегда.

Крид протянул руку. Рукопожатие крепкое, короткое.

— Удачи, Дюбуа. Ты хороший солдат. Таких мало. Если решишь уйти — пойму. Если останешься — буду рад. В любом случае, знай — ты право имеешь. На что? На то что сам решишь. Деньги дают выбор. У тебя теперь денег достаточно. Выбирай.

Развернулся, пошёл через площадь. Широкий, уверенный, в бирюзовом костюме. Растворился в толпе за минуту.

Легионер остался один. Портфель в руке, пятнадцать тысяч евро внутри. Цена убийства Петренко. Цена его собственных сомнений. Цена выбора.

Крид прав. Достоевский задавал вопрос — кто право имеет? Ответ простой. Тот у кого власть. Власть разная — деньги, оружие, влияние. У Пьера оружие и деньги. Значит право имеет. На что? На жизнь, на выбор, на путь.

Зона или город? Контракт или свобода? Война или мир?

Он посмотрел на церковь напротив. Золотые купола, кресты, красота старинная. Внутри люди молятся, просят прощения, ищут ответы. Достоевский там бы сидел, мучился, страдал. Раскольников тоже.

Но Пьер не Раскольников. Он солдат. Философия не его дело. Работа его дело. Выстрел, деньги, жизнь дальше. Просто, понятно, эффективно.

Петренко мёртв. Пятнадцать тысяч евро в кармане. Работа закрыта. Следующий шаг?

Решит сегодня. К вечеру. Может Оля поможет решить. Воробей с бирюзовыми волосами, что заставляет чувствовать жизнь. Или Зона решит. Место где всё ясно — убивай или умирай.

Два пути. Один выбор. Время до завтра.

Легионер сунул портфель в рюкзак, закинул на плечо. Пошёл через площадь. Медленно, без спешки. Город жил вокруг. Киев, третий день, последний день решения.

Кто право имеет? Он имеет. На что? На выбор.

Сделает его сегодня.

Но сначала кофе. И может скрипка. Голос французский, читающий стихи. Воробей, слушающий внимательно.

Жизнь перед выбором. Последние часы человечности.

Потом решит — остаться человеком или вернуться волком.

Оба права имеют.

Вопрос только — какое право сильнее.

Глава 9

Андреевский спуск в три часа дня. Солнце пробивалось сквозь облака, холодное, но яркое. Туристов больше чем в тот раз — группа японцев фотографировала церковь, пара студентов торговала картинами, художник рисовал портрет девушки.

Оля стояла на том же месте. Скрипка у плеча, глаза закрыты, играла. Мелодия знакомая, печальная. Чайковский, кажется. Лебединое озеро, или что-то похожее. Играла красиво, самозабвенно. Несколько прохожих остановились слушать, бросали монеты в чехол.

Дюбуа стоял в десяти метрах, смотрел. Рюкзак на плече, портфель с деньгами внутри. Работа закончена, контракт закрыт. Петренко мёртв, пятнадцать тысяч евро в кармане. Выбор впереди — Зона или город.

Но сейчас только она. Девушка с бирюзовыми волосами, что играет на скрипке и не знает что он убийца.

Мелодия закончилась. Оля открыла глаза, увидела его. Лицо расплылось в улыбке. Широкой, искренней, радостной.

— Пьер! Пришёл! А я думала не придёшь.

— Обещал.

— Обещания не всегда выполняют.

— Я выполняю.

Она засмеялась, положила скрипку в чехол, закрыла. Закинула на спину, подошла к нему. Встала близко, посмотрела снизу вверх — он выше на голову с лишним.

— Как спал?

— Хорошо.

— Правда? А то выглядел как зомби. Сегодня чуть лучше. Почти живой.

Легионер усмехнулся. Она не знает насколько точное сравнение. Зомби он видел. Много. Недавно.

— Спасибо, наверное.

— Это комплимент. Значит отдых помогает. — Оля толкнула его локтем игриво. — Пошли? Я закончила на сегодня.

— Куда пошли?

— Туда же. В нашу кофейню. Они синнабоны свежие утром привозят. Ещё тёплые должны быть. И кофе. Ты же любишь кофе?

— Люблю.

— Тогда пошли. Угощу. Пока при деньгах…

Взяла его за руку, потянула. Рука маленькая, тёплая, пальцы тонкие. Он не сопротивлялся. Пошли вместе через переулки, дворами. Она болтала без остановки — про утро, про репетицию дома, про соседей что ругались через стену, про кошку бездомную что просила еды.

Легионер слушал молча, кивал иногда. Не говорил, но слушал. Голос её лёгкий, весёлый. Как ручей, как скрипка. Журчит, течёт, живёт.

Кофейня та же. Подвал, лестница вниз, дверь деревянная. Внутри тепло, уютно, пахнет кофе и корицей. Народу немного — пара за столиком у стены, студент с ноутбуком у стойки. Тихо.

Оля заказала два американо и четыре синнабона. Понесла на поднос к столику у окошка. Тому же что и в прошлый раз. Села, скинула скрипку, куртку. Под курткой та же футболка. Волосы растрёпаны, бирюзовые кончики торчат во все стороны. Поправила очки-авиаторы на голове, посмотрела на Пьера.

— Садись.

Он сел напротив. Положил рюкзак на пол, снял куртку. Под ней рубашка чёрная, простая. Оля протянула кофе, булочку. Взяла свою, откусила, закрыла глаза.

— М-м-м. Боже. Почему они такие вкусные? Это магия какая-то.

— Просто хорошо готовят.

— Нет, это магия. Поверь мне.

Она открыла глаза, посмотрела на него. Он ел булочку медленно, запивал кофе. Лицо спокойное, расслабленное. Не такое каменное как тогда. Помягче.

— Тебе идёт.

— Что?

— Расслабленность. Сегодня почти человек.

— Почти?

— Ну, улыбаться ещё не умеешь. Но это мелочи. Главное прогресс есть.

Легионер усмехнулся. Чуть-чуть, едва заметно. Но Оля увидела, захлопала в ладоши.

— Вот! Вот это я видела! Усмешка! Почти улыбка! Прорыв!

— Не смешно.

— Ещё как смешно. Ты так серьёзно сидишь, как будто на похоронах. А я синнабонами кормлю и радуюсь. Контраст забавный.

Пьер допил кофе, посмотрел на неё. Она доедала вторую булочку, вытирала пальцы салфеткой. Медовые глаза яркие, живые. Без очков видно — золотистые, с зелёными искорками. Необычные. Красивые.

— Почему бирюзовые? — спросил он неожиданно.

— Что?

— Волосы. Почему покрасила в бирюзовый?

Оля засмеялась, потрогала кончики волос.

— А что, не идёт?

— Идёт. Просто странно. Необычно.

— Вот именно. Хотела быть необычной. Блондинок миллион, брюнеток миллион. А бирюзовых мало. Заметная, яркая. Как панк. Хотя панк из меня так себе. Скорее воробей, который притворяется ястребом.

— Почему воробей?

— Потому что маленькая, тощая, пищу клюю где попало. — Она засмеялась. — Играю на улицах, живу в съёмной квартире с тремя соседками, ем дошик. Воробьиная жизнь. Но мне нравится. Свободная. Никому ничего не должна.

Легионер смотрел на неё молча. Она права. Воробей. Маленький, взъерошенный, свободный. Летает где хочет, поёт что хочет. Не боится волков.

— Прочитай мне ещё стихи, — попросила Оля вдруг. — Как тогда. На французском. Голос у тебя… особенный. Тёплый. Хочу ещё послушать.

— Здесь? В кофейне?

— Ну да. Тихо же. Никто не помешает.

Пьер посмотрел по сторонам. Правда тихо. Пара за столиком шепталась, студент в наушниках. Бариста мыл чашки. Никто не обратит внимания.

— Верлена хочешь? Или кого-то другого?

— А кого знаешь ещё?

— Бальмонт. Русский поэт, но писал на французском иногда. Переводил французов, сам на их языке сочинял. Лёгкие стихи. Воздушные.

Оля наклонилась вперёд, подперла подбородок руками.

— Читай Бальмонта.

Легионер думал, вспоминал. Мать читала Бальмонта когда он был маленьким. Давно, в другой жизни. До войны, до всего. «Будем как солнце», «Только любовь», «Фейные сказки». Лёгкие, мелодичные, живые стихи.

Начал тихо, почти шёпотом:

— Je suis venu vers toi, ma bien-aimée,

Pour te chanter la mer…

Голос изменился. Стал мягким, тёплым. Французский язык обволакивал, тёк как мёд. Слова простые, но красивые. Про море, про любовь, про мечты.

Оля слушала, не двигалась. Глаза широко открыты, губы приоткрыты. Смотрела на него как завороженная.

Он продолжал:

— Et les vagues chantaient doucement,

Et le vent murmurait tendrement…

Читал медленно, наслаждаясь словами. Забыл про кофейню, про людей, про всё. Только стихи, только французский, только голос. Мамин голос из детства, чистый, живой.

Закончил последнюю строку. Замолчал. Посмотрел на Олю.

Она смотрела на него, глаза блестят. Не слёзы, но близко. Вытянула руку через стол, положила ладонь на его руку. Тёплая, лёгкая.

— Это было прекрасно, — прошептала она. — Не понимаю слов, но чувствую. Море, ветер, что-то нежное. Правда?

— Правда. Про море, про любовь. Бальмонт писал про красоту мира. Простую, естественную.

— У тебя получается так… так живо. Когда говоришь по-русски — будто робот. Когда по-французски — будто человек. Настоящий. Какой ты на самом деле?

Пьер посмотрел на их руки. Её ладонь на его руке. Контакт простой, невинный. Но тёплый. Живой. Человеческий.

— Не знаю. Давно не был собой. Забыл какой я.

— Тогда будь французом. Который читает стихи. Мне такой нравится.

Она убрала руку, но улыбка осталась. Мягкая, искренняя, без насмешки.

— Ещё одно прочитай. Пожалуйста.

Легионер кивнул. Вспомнил другое стихотворение. Короткое, лёгкое. Про бабочку, про полёт, про свободу.

Начал читать:

— Je suis comme le papillon léger,

Qui vole dans le ciel d'été…

Голос снова мягкий, тёплый. Слова летели, как музыка. Оля слушала, покачивалась в такт. Закрыла глаза, улыбалась.

Он читал, смотрел на неё. Маленькая, бирюзовая, воробей-панк в кофейне подвальной. Слушает французские стихи, не понимает слов, но чувствует. Живёт, радуется, дышит.

Когда он в последний раз видел такое? Человека, который просто живёт? Не воюет, не убивает, не выживает. Просто есть. Играет на скрипке, пьёт кофе, слушает стихи. Нормальная жизнь. Простая. Чужая для него. Далёкая.

Но сейчас, здесь, в этой кофейне, рядом с ней — казалась близкой. Достижимой. Реальной.

Закончил стихотворение. Оля открыла глаза, посмотрела на него. Встала, обошла стол. Наклонилась, поцеловала его в лоб. Быстро, легко. Выпрямилась, села обратно.

— Спасибо. Это… это как подарок. Красивый, неожиданный. Спасибо.

Пьер коснулся лба там где она поцеловала. Тёплое место. Живое.

— Пожалуйста.

Они сидели молча минуту. Пили кофе, доедали булочки. Тишина комфортная, без напряжения. Просто два человека в кофейне. Отдыхают, говорят, живут.

Оля первая нарушила тишину:

— Завтра увидимся?

Легионер замялся. Завтра последний день. Решение — Зона или город. Крид ждёт ответа. Левченко ждёт. Контракт или свобода.

Но посмотрел на Олю. Медовые глаза смотрят внимательно, без давления. Просто интерес. Хочет увидеться или нет.

— Не знаю. Может уеду завтра.

— Куда?

— Далеко. На работу.

— Какую работу?

— Не могу рассказать.

Оля кивнула, не настаивала.

— Ладно. Секреты твоё дело. Но если останешься — приходи. Буду играть как обычно. Если уедешь… — Она помолчала. — Если уедешь, спасибо что были эти два дня. Мне было хорошо. Правда.

— Мне тоже.

— Правда?

— Правда.

Она улыбнулась. Широко, тепло. Встала, надела куртку, закинула скрипку.

— Пошли. Провожу тебя до гостиницы. Или ты сам найдёшь?

— Сам найду.

— Тогда… до встречи. Может быть.

Протянула руку. Легионер пожал. Рука маленькая, но рукопожатие крепкое. Она засмеялась, отпустила.

— Ты жмёшь руку как генерал. Можно мягче, я не сломаюсь.

— Извини. Привычка.

— Ничего. Просто в следующий раз мягче.

Вышла из кофейни первой. Берцы громко простучали по ступенькам вверх. Дюбуа остался. Допил кофе, посмотрел в окошко. Ноги прохожих, машины, жизнь.

Два дня с Олей. Скрипка, стихи, кофе, улыбки. Простое человеческое тепло. Хорошо было. Правда хорошо.

Но завтра решение. Зона зовёт. Война зовёт. Волк зовёт.

А воробей улетел. Оставил тепло. Маленькое, еле заметное. Но реальное.

Легионер встал, заплатил бариста, вышел. Холодно, ветер, ноябрь. Киев живёт. Последний день в городе.

Завтра решит.

Но сегодня было хорошо.

И это уже что-то.

Вечером Дюбуа сидел в номере гостиницы, смотрел в окно. Темнело быстро, фонари зажигались один за другим. Город погружался в ночь, мирную, спокойную. Киев не знал что сегодня утром один политик был убит снайперским выстрелом. Не знал что снайпер сейчас сидит в дешёвой гостинице и думает о будущем.

На столе лежали два телефона. Его собственный и номер Крида в записной книжке. Один звонок — и завтра утром он едет на базу под Припятью. Зона, контракты, снайперская работа. Знакомое, понятное, опасное. Деньги хорошие, задачи ясные. Убивай или умирай. Простая математика войны.

Рядом на кровати рюкзак с пятнадцатью тысячами евро. Достаточно чтобы не работать полгода. Снять квартиру, жить тихо, думать что дальше. Или уехать совсем — Франция, Германия, куда угодно. Начать новую жизнь. Без войны, без крови, без мёртвых в голове.

Но сможет ли? Тринадцать лет войны. Половина жизни. Привычка к насилию, к опасности, к смерти. Сможет ли жить обычной жизнью? Работать, улыбаться, разговаривать с соседями о погоде? Не сойдёт ли с ума от скуки, от тишины?

Легионер закрыл глаза. Вспомнил лица. Гарсия, истекающий кровью в Тессалите. Андрей под бетонной плитой. Рашид без головы. Костя, Гриша, все шестеро разорванные псевдомедведем. Петренко с взорванной головой в ресторане. Старик-катала с пулей в виске.

Мёртвые. Десятки. Сотни может. Все лица, все имена. Память цепкая, профессиональная. Не забывает жертв.

Но среди мёртвых лиц всплыло другое. Живое. Оля. Бирюзовые волосы, медовые глаза, улыбка искренняя. Играет на скрипке, слушает стихи, целует в лоб. Тепло, простое, человеческое.

Два дня с ней. Сорок восемь часов. Ничего особенного — прогулки, кофе, разговоры. Но что-то изменилось. Маленькое, еле заметное. Чувство что жизнь возможна. Другая жизнь. Не война. Не кровь. Просто… жизнь.

Дюбуа открыл глаза. Посмотрел на телефон. Потом на окно. Город живёт, Оля где-то там. Играет на скрипке, пьёт чай, может думает о нём. А может нет. Может уже забыла. Два дня — не срок.

Он взял телефон, набрал номер Крида. Гудки. Три, четыре. Ответили.

— Дюбуа. Решил?

— Решил.

— И?

Легионер молчал секунду. Последняя секунда выбора. Зона или Оля. Война или мир. Волк или человек.

— Не еду. Остаюсь в Киеве.

Пауза на другом конце. Крид не удивился. Просто молчал, переваривал.

— Понял. Причина?

— Личная.

— Женщина?

— Не твоё дело.

Крид засмеялся коротко.

— Ладно. Твой выбор. Сожалею, хороших снайперов мало. Но если решил — решил. Удачи в гражданской жизни. Если понадобится работа — звони. Контакты остаются.

— Спасибо.

— Береги себя, Дюбуа. Мир опаснее войны. На войне враг понятен. В мире враги везде, но невидимы.

Отключился. Легионер положил телефон на стол. Всё. Решение принято. Контракт отклонён. Зона осталась позади. Впереди Киев, Оля, неизвестность.

Страшно? Да. Непривычно? Очень. Правильно? Не знает. Но выбор сделан.

Он встал, оделся. Куртка, ботинки, Кольт оставил в номере — на улицах Киева оружие не нужно. Вышел из гостиницы. Вечер, холодно, ветер. Пошёл к Андреевскому спуску. Быстро, решительно.

Оля ещё была там. Играла под фонарём, последние прохожие слушали, бросали монеты. Увидела его, лицо расплылось в улыбке. Закончила мелодию, положила скрипку в чехол.

— Пьер! Не уехал?

— Не уехал.

— Остался?

— Остался.

Она смотрела на него, глаза широко открыты. Потом бросилась, обняла крепко. Маленькая, лёгкая, тёплая. Уткнулась лицом в его грудь, молчала. Он стоял неподвижно, не знал что делать. Руки медленно поднялись, обняли её осторожно. Неумело, но обняли.

Оля отстранилась, посмотрела вверх.

— Правда остался? Насовсем?

— Не знаю насовсем. Но не уезжаю завтра.

— Это уже хорошо! — Она засмеялась, вытерла глаза. Не плакала, но близко. — Я рада. Очень рада. Думала не увижу больше.

— Почему рада? Знаешь меня два дня.

— И что? Два дня достаточно чтобы понять что человек хороший. А ты хороший. Странный, молчаливый, грустный. Но хороший.

Легионер усмехнулся. Хороший. Она считает его хорошим. Не знает что вчера он убил человека за деньги. Не знает что в Зоне убил сотни. Хороший. Если бы знала правду — убежала бы.

Но не скажет. Никогда. Прошлое останется прошлым. Здесь, с ней, он другой. Пьер, который читает стихи и слушает скрипку. Не Дюбуа-снайпер, не легионер-убийца. Просто Пьер.

— Пошли со мной, — сказала Оля вдруг. — В кино. Старый кинотеатр на Подоле показывает классику. Сегодня «Бегущий по лезвию». Видел?

— Давно. Лет десять назад.

— Тогда пересмотрим! Это шедевр. Надо смотреть на большом экране. Пошли?

Дюбуа хотел отказаться. Кино? Он не был в кино лет пять. С тех пор как ушёл в легион. Кино — развлечение мирных людей. Не для солдат.

Но посмотрел на Олю. Глаза горят, улыбка ждёт ответа. Хочет чтобы он пошёл. Просит, не требует. Можно отказаться. Но зачем?

— Идём.

— Серьёзно?

— Серьёзно.

Оля взвизгнула, схватила его за руку, потянула.

— Тогда быстрее! Начало в восемь, а сейчас без двадцати. Надо успеть!

Побежали по спуску вниз. Оля тянула за руку, скрипка прыгала на спине, смеялась. Легионер бежал следом, неуклюже. Давно не бегал просто так. Без цели, без опасности. Просто бегал с девушкой в кино.

Странное чувство. Лёгкое, глупое. Но приятное.

Кинотеатр оказался маленьким. Старое здание, советское, вывеска потёртая. Внутри фойе тесное, билетная касса древняя, кассирша бабушка лет семидесяти. Оля купила два билета, повела в зал.

Зал крошечный. Пятьдесят кресел, половина пустая. Экран небольшой, занавес красный. Пахло пылью, попкорном, ностальгией. Сели в последний ряд. Оля сняла куртку, устроилась в кресле, ноги подогнула. Выглядела как ребёнок, взрослый ребёнок.

Свет погас. Реклама старая, советская почти. Потом начались титры. Музыка Вангелиса, мрачная, космическая. Лос-Анджелес будущего на экране, тёмный, дождливый, неоновый.

Дюбуа смотрел. Давно не видел этот фильм. Помнил смутно — репликанты, охотник за ними, вопросы про человечность. Философская фантастика. Медленная, красивая.

Оля смотрела не отрываясь. Глаза отражали экран, лицо сосредоточенное. Иногда шептала реплики вместе с персонажами. Знала наизусть.

Легионер смотрел то на экран, то на неё. Девушка любит этот фильм. Понятно почему — вопросы про жизнь, про смерть, про то что значит быть человеком. Репликанты живут четыре года, знают когда умрут. Как солдаты. Каждый день на грани. Каждый момент последний может быть.

Сцена на крыше. Рой Бэтти умирает. Монолог знаменитый: «Я видел то чего вы люди не поверите…» Голос спокойный, печальный. Принятие смерти.

Оля плакала тихо. Слёзы по щекам, вытирала рукавом. Пьер посмотрел на неё, протянул платок. Она взяла, улыбнулась сквозь слёзы.

— Спасибо. Каждый раз плачу на этой сцене. Не могу сдержаться. Он так красиво говорит про жизнь перед смертью. Как будто… как будто только в конце понимаешь что жил.

Легионер кивнул. Понимал. Сам так чувствовал иногда. Особенно после боёв. Когда товарищи погибали, а он выживал. Чувство что жизнь временная, случайная. Что каждый день — подарок украденный.

Фильм закончился. Титры, музыка, свет включился медленно. Зал почти пустой, человек десять всего. Оля вытерла глаза, встала, потянулась.

— Как тебе?

— Хорошо. Забыл какой он медленный. Красивый.

— Мой любимый фильм. Смотрю раз в месяц наверное. Каждый раз что-то новое замечаю.

Вышли из кинотеатра. Ночь, холодно, улицы пустые. Оля закуталась в куртку, шла рядом молча. Настроение после фильма задумчивое, тихое.

— Знаешь о чём я думаю? — сказала она через минуту.

— О чём?

— Про репликантов. Они живут четыре года и знают это. Каждый день считают. Мы не знаем когда умрём. Может завтра, может через пятьдесят лет. Это лучше или хуже?

— Не знаю. По-разному.

— Я думаю хуже. Потому что не ценим. Откладываем жизнь на потом. Думаем времени много. А репликанты живут каждый день полностью. Потому что знают — времени мало.

Легионер молчал. Она права. Солдаты так живут. Каждый день как последний. Не откладывают. Не планируют. Сегодня война, завтра может не быть.

Но устаёшь так жить. Постоянное напряжение, постоянная готовность умереть. Изнашивает. Опустошает.

— Может баланс нужен, — сказал он. — Жить как будто времени достаточно. Но помнить что оно не бесконечно.

Оля посмотрела на него удивлённо.

— Ого. Философия. Не ожидала от тебя.

— Иногда думаю.

— И о чём думаешь?

— О разном. О жизни. О смерти. О том что дальше.

— И что дальше?

Пьер остановился, посмотрел на неё.

— Не знаю. Раньше знал. Война, контракты, смерть в итоге. Простой путь. Теперь не знаю. Остался в Киеве. Ради чего? Что буду делать? Не понимаю.

Оля взяла его за руку, сжала.

— Будешь жить. Просто жить. Гулять, читать стихи, смотреть кино. Может найдёшь работу. Может нет. Не важно. Главное жить. Не воевать, не умирать. Жить.

— Это так просто?

— Нет. Это сложно. Потому что жизнь сложнее войны. На войне всё ясно. Враг там, друг здесь, цель понятна. В жизни ничего не ясно. Надо выбирать, думать, чувствовать. Сложно. Но лучше.

Легионер смотрел на их руки. Её маленькая в его большой. Тепло, контакт,человечность.

Может она права. Может жизнь лучше войны. Сложнее, но лучше. Надо попробовать. Может получится. Может нет. Но попробовать стоит.

— Спасибо, — сказал он тихо.

— За что?

— За то что заставляешь чувствовать себя живым.

Оля улыбнулась. Встала на цыпочки, поцеловала в щёку. Тепло, быстро.

— Пожалуйста. Ты тоже мне помогаешь.

— Чем?

— Верить что хорошие люди существуют. Что не все злые, холодные, мёртвые внутри. Ты выглядишь мёртвым. Но внутри живой. Я чувствую.

Она отпустила его руку, пошла вперёд.

— Пошли, замёрзла. Проводишь до дома?

— Провожу.

Шли молча, рядом. Город спал вокруг. Киев, ночь, ноябрь. Холодно, тихо, мирно.

Легионер шёл и думал. Остался. Выбрал жизнь вместо войны. Воробья вместо Зоны. Стихи вместо пуль.

Страшно. Непривычно. Неизвестно что будет.

Но рядом Оля. Бирюзовая, смешная, живая. Заставляет чувствовать. Улыбаться почти. Надеяться может быть.

Может получится. Может нет.

Но попытка стоит того.

Волк попробует быть человеком. В последний раз. Всерьёз.

Ради девушки с бирюзовыми волосами, что плачет над репликантами и верит в хороших людей.

Может выйдет.

Время покажет.

Дом Оли оказался на окраине Подола. Старый дом, пятиэтажка, третий этаж. Подъезд тёмный, лестница скрипучая. Она открыла дверь ключом, впустила его внутрь.

Квартира маленькая. Две комнаты, одну делила с соседками. Её комната крошечная — кровать, стол, шкаф, скрипка на стене. Постеры музыкантов, книги на полках, беспорядок уютный. Пахло лавандой и старыми книгами.

— Извини за бардак, — сказала Оля, скидывая куртку. — Не ожидала гостей.

— Нормально.

— Чай будешь? Или кофе? Есть дешёвый растворимый.

— Чай.

Она прошла на кухню, маленькую, общую с соседками. Поставила чайник, достала чашки. Вернулась в комнату, села на кровать, похлопала рядом.

— Садись. Не стой как истукан.

Легионер сел осторожно. Кровать узкая, пружины скрипят. Оля рядом совсем близко. Сняла очки-авиаторы, положила на стол. Посмотрела на него без них. Глаза медовые, яркие, близко.

— Не передумал остаться?

— Нет.

— Правда?

— Правда.

Она улыбнулась, придвинулась ближе. Тепло от неё, запах лаванды. Рука легла на его руку, пальцы переплелись.

— Мне страшно, — прошептала она.

— Чего?

— Что уедешь. Что проснусь завтра, а тебя нет. Что всё это сон.

Пьер посмотрел на их руки. Её маленькая в его большой. Реальная, тёплая, живая.

— Не сон. Я здесь.

— Докажи.

— Как?

Оля посмотрела на него долго. Потом наклонилась, поцеловала. Губы мягкие, тёплые. Несмело, вопросительно. Первый настоящий поцелуй, не в щёку, не в лоб. Настоящий.

Легионер замер. Не знал что делать. Давно не целовал никого. Годы. Забыл как. Но тело помнило. Рука поднялась, коснулась её щеки. Губы ответили на поцелуй. Осторожно, неумело. Но ответили.

Оля прижалась ближе. Руки обняли его шею, поцелуй углубился. Несмело перешёл в страстно. Она целовала жадно, отчаянно, будто боялась что он исчезнет.

Пьер обнял её, прижал к себе. Маленькая, лёгкая, хрупкая. Но живая, тёплая, настоящая. Целовал медленно, нежно. Не торопясь. Первая близость за годы. Не с проституткой за деньги, не пьяная случайность. Настоящая. С чувством.

Оля отстранилась, дышала тяжело. Глаза затуманены, губы припухли. Взяла его руку, положила на своё сердце. Стучит быстро, сильно.

— Чувствуешь? Я живая. Ты живой. Мы здесь. Вместе.

Пьер кивнул. Чувствовал. Сердце под ладонью, тепло, жизнь.

Оля встала, потянула его за руку. Выключила свет. Окно открыто, луна светит, холодный свет заливает комнату. Вернулась к нему, стянула футболку через голову. Под ней ничего. Бледная кожа, тонкие плечи, маленькая грудь. Не стеснялась. Смотрела прямо.

— Я не красавица. Тощая, плоская. Но я твоя. Сегодня. Если хочешь.

Легионер смотрел на неё. Красивая. По-своему. Не модельная, не идеальная. Живая, настоящая, своя.

Он встал, снял рубашку. Тело шрамы покрывают. Пулевые, ножевые, осколочные. Карта войны на коже. Оля ахнула тихо, коснулась шрама на плече — свежий, от когтей псевдомедведя.

— Боже… что с тобой делали?

— Война.

— Страшно жил.

— Жил как умел.

Она обняла его, прижалась. Кожа к коже, тепло к теплу. Целовала шрамы, один за другим. Нежно, бережно. Как будто лечила прикосновениями.

Пьер обнял её, поднял на руки. Лёгкая, невесомая почти. Положил на кровать, лёг рядом. Целовал медленно — губы, щёки, шею. Руки гладили осторожно, изучали. Каждый изгиб, каждую линию. Шершавости от струн на пальцах, родинка на плече, тонкие рёбра под кожей.

Оля дышала тяжело, глаза закрыты, губы приоткрыты. Руки гладили его спину, плечи, грудь. Изучала шрамы пальцами, запоминала.

— Пьер… — прошептала она. — Будь со мной. Полностью. Пожалуйста.

Он посмотрел в её глаза. Золотистые, затуманенные, открытые. Доверие полное, страх и надежда вместе.

— Уверена?

— Уверена.

Остальное растворилось в близости. Руки, губы, дыхание. Медленно, нежно, осторожно. Он боялся сломать её — такая хрупкая, маленькая. Она прижималась, шептала его имя, целовала.

Первый раз за годы он чувствовал не просто тело. Чувствовал человека. Связь, близость, тепло. Не функцию, не разрядку. Настоящее. Два человека, вместе, живые.

Оля сжимала его плечи, дышала в шею, вскрикивала тихо. Он целовал её, двигался медленно, смотрел в глаза. Видел как меняется выражение — от робости к страсти, от боли лёгкой к наслаждению.

— Не останавливайся, — прошептала она. — Пожалуйста, не останавливайся.

Он не останавливался. Любил её медленно, нежно, полностью. Забыл про войну, про Зону, про мёртвых. Только она, только сейчас, только это.

Время перестало существовать. Только дыхание, прикосновения, шёпот. Луна плыла по небу за окном, тени двигались по стенам. Они двигались вместе, дышали вместе, существовали вместе.

Когда волна накрыла их обоих, Оля вскрикнула, вцепилась в него, задрожала. Пьер прижал её, крепко, бережно. Чувствовал как она пульсирует вокруг него, как бьётся её сердце, как дышит.

Они лежали неподвижно, переплетённые, тёплые. Он гладил её волосы — бирюзовые кончики мягкие под пальцами. Она лежала на его груди, слушала сердцебиение, рисовала узоры по шрамам.

— Спасибо, — прошептала она.

— За что?

— За то что остался. За то что здесь. За то что живой.

Легионер поцеловал её в макушку.

— Спасибо тебе.

— За что мне?

— За то что заставила вернуться.

Оля подняла голову, посмотрела на него. Улыбнулась устало, счастливо.

— Вернуться откуда?

— Из мёртвых.

Она положила голову обратно на его грудь. Вздохнула глубоко, расслабленно.

Они лежали так, молчали, просто были. Близость тихая, мирная. Пьер гладил её спину, чувствовал как дыхание замедляется, становится ровным. Засыпает.

Но он не спал. Смотрел в потолок, чувствовал её вес, тепло. Живая девушка на груди. Доверяет, спит, дышит. Первый раз за годы кто-то доверяет полностью.

Ответственность тяжёлая. Страшная даже. Что если не справится? Что если волк внутри проснётся, разрушит всё? Что если война вернётся за ним?

Но сейчас, здесь, в этой комнате — война далеко. Только Оля, только тепло, только жизнь.

Он закрыл глаза. Уснул тяжело, глубоко. Впервые за месяцы без кошмаров. Без мёртвых. Только темнота мирная и тепло живого человека рядом.

* * *

Проснулся от света. Солнце в окно, яркое, холодное, утреннее. Оля рядом, спит ещё. Лицо спокойное, губы чуть улыбаются. Волосы растрёпаны, бирюзовые пряди на лице. Простыня до подбородка, плечи голые.

Пьер лежал неподвижно, смотрел на неё. Красивая. Живая. Его. Хотя бы на один день, но его.

Оля открыла глаза, увидела его. Улыбнулась сонно.

— Доброе утро.

— Доброе.

— Не убежал пока я спала?

— Нет.

— Хорошо.

Она потянулась, зевнула, села. Простыня упала, не прикрылась. Не стеснялась. Встала, нашла футболку на полу, натянула. Босиком прошла на кухню.

Легионер оделся, последовал за ней. Кухня маленькая, окно на восток, солнце заливает. Оля ставила турку на плиту, молола кофе. Движения привычные, автоматические. Утренний ритуал.

Он сел за стол, смотрел как она готовит кофе. Молча, сосредоточенно. Волосы светятся в солнце — золотисто-бирюзовые. Футболка большая, до середины бедра, ноги голые.

Кофе сварился. Оля разлила по двум чашкам. Принесла к столу, села напротив. Протянула одну ему. Взяла свою, обхватила обеими руками. Смотрела в окно, молчала.

Пьер пил кофе медленно. Крепкий, горький, правильный. Смотрел на неё, она смотрела в окно. Молчание комфортное, без напряжения.

Солнце поднималось выше, свет становился ярче. Город просыпался — машины за окном, голоса соседей, жизнь начиналась.

Оля допила кофе, посмотрела на него. Улыбнулась тихо.

— Не жалеешь?

— О чём?

— Что остался. Что ночь была.

Легионер покачал головой.

— Не жалею.

— Правда?

— Правда.

Она встала, обошла стол, села к нему на колени. Обняла за шею, положила голову на плечо. Сидели так, молчали. Солнце грело, кофе остывал, город жил.

Первое утро новой жизни. Без войны, без Зоны, без смерти. Просто утро. С кофе, с девушкой, с тишиной.

Страшно. Непривычно. Хорошо.

Волк проснулся человеком. В первый раз за тринадцать лет.

Может получится. Может нет.

Но вчерашняя ночь стоила того.

И это утро тоже.

Пьер обнял Олю крепче. Она вздохнула тихо, довольно. Прижалась.

Молчали. Пили остывающий кофе. Смотрели в окно на солнечный Киев.

Жизнь продолжалась.

Новая жизнь.

Может быть, правильная.

Время покажет?

Глава 10

Неделя прошла как сон. Пьер снял маленькую квартиру на Подоле, две комнаты, старый дом, дёшево. Тысяча гривен в месяц, на полгода хватит из тех пятнадцати тысяч евро. Мебели почти нет, но не важно. Главное крыша, тепло, место где можно быть.

Оля приходила каждый день. После игры на спуске, вечером, с термосом чая и булочками. Оставалась на ночь иногда, иногда уходила под утро. Не навязывалась, не требовала. Просто была рядом. Тепло, просто, живо.

Они гуляли по Киеву. Не туристическими маршрутами, тихими дворами. Она показывала любимые места — кофейни, книжные, скверы. Он слушал, смотрел, молчал. Учился жить заново. Без оружия, без опасности, без войны.

Читал ей стихи. Каждый вечер, перед сном. По-французски, по-русски. Бальмонт, Верлен, Бродский, кого вспоминал. Она слушала с закрытыми глазами, улыбалась. Говорила что голос его успокаивает, лечит.

Ночами любили друг друга. Медленно, нежно, долго. Он учился быть осторожным, внимательным. Она учила не бояться близости, чувств. Два раненых человека лечили друг друга теплом.

Седьмой день. Воскресенье, утро. Они лежали в кровати, переплетённые, тёплые. Солнце в окно, город тихий. Оля лежала на его груди, рисовала пальцем по шрамам. Молчала, задумчивая.

— Пьер, — сказала она вдруг. Голос серьёзный, непривычно.

— Да?

— Мне надо тебе кое-что сказать.

Легионер напрягся. Тон тревожный. Что-то плохое. Он приподнялся на локте, посмотрел на неё. Оля не смотрела в глаза, смотрела в сторону.

— Что случилось?

Она вздохнула долго, тяжело.

— Месяц назад была у врача. Плановый осмотр. Взяли анализы. Позвонили через неделю, сказали приехать. Поехала. Они… они сказали что у меня лейкоз.

Тишина. Легионер смотрел на неё, не понимая. Лейкоз. Рак крови. Слышал про это. Смертельно. Без лечения — месяцы, может год.

— Что? — только и смог выдавить он.

Оля повернулась, посмотрела на него. Глаза спокойные, печальные, но не испуганные.

— Острый миелобластный лейкоз. Третья стадия. Нашли поздно. Лечить можно, но сложно. Химиотерапия, потом пересадка костного мозга. Долго, больно, дорого. И шансы пятьдесят на пятьдесят.

Пьер сел на кровати, смотрел на неё не веря. Неделя счастья, тепла, жизни. И вот это. Смерть вернулась. Не к нему, к ней. К девушке с бирюзовыми волосами, что научила его жить.

— Почему не сказала раньше?

— А зачем? Ты только остался, только начал жить. Зачем нагружать? Хотела чтобы ты был счастлив хотя бы немного.

— Сколько времени?

Оля пожала плечами.

— Врачи говорят полгода без лечения. Может год, если повезёт. С лечением — может выздоровею, может нет. Но лечение стоит денег.

— Сколько?

— Много. Химиотерапия — триста тысяч гривен. Пересадка костного мозга — миллион, может больше. В Украине не делают нормально, надо в Германию или Израиль. Там вообще астрономические цифры.

Легионер считал быстро. Триста тысяч гривен — десять тысяч евро примерно. Миллион — тридцать тысяч. У него пятнадцать тысяч осталось. Половина нужной суммы. Мало.

— Есть деньги, — сказал он. — Пятнадцать тысяч евро. Возьми. На лечение.

Оля посмотрела на него удивлённо.

— Откуда у тебя столько?

— Работал. Копил.

— Пьер, это огромные деньги. Не могу взять.

— Возьмёшь. Это на твою жизнь. Больше нечего важнее.

Она покачала головой, отстранилась, села на краю кровати спиной к нему.

— Нет. Не возьму.

— Почему?

— Потому что не хочу лечиться.

Тишина тяжёлая, плотная. Пьер смотрел на её спину, на бирюзовые волосы, на тонкие плечи. Не понимал.

— Что значит не хочешь?

Оля повернулась, посмотрела на него. Лицо спокойное, решение твёрдое.

— Я думала месяц. Взвесила всё. Химиотерапия — выпадут волосы, буду блевать каждый день, слабая как котёнок. Полгода ада. Потом операция — если найдут донора, если приживётся, если организм не отторгнет. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Может выздоровею, а может умру на столе. А может выживу, но инвалидом останусь.

— Но шанс есть!

— Шанс есть. Но какой ценой? Полгода мучений, все деньги, все силы. И в итоге может всё зря. Я подумала — хочу ли я так? Ответ — нет.

Легионер встал, подошёл к ней, взял за плечи.

— Ты сдаёшься? Просто так?

Оля улыбнулась печально.

— Не сдаюсь. Выбираю. Есть разница. Сдаться — значит опустить руки, ждать смерти. Выбрать — значит решить как жить оставшееся время. Я выбрала жить. Не лечиться, а жить. Каждый день, полностью, пока могу.

— Это безумие.

— Нет. Это свобода. Знаешь почему я так спокойна? Потому что приняла. Смерть придёт. Скоро. Не могу остановить. Зато могу выбрать как прожить время до неё. Не в больнице, не в мучениях. На улице, со скрипкой, с тобой. Живя, не выживая.

Пьер отпустил её плечи, сел рядом. Смотрел в пол. Руки дрожали. Гнев, бессилие, отчаяние. Только нашёл причину жить, и её отнимают. Смерть преследует его. Всегда. Везде. Теперь пришла за ней.

— Сколько осталось? Правда сколько?

— Врачи говорят полгода. Но я чувствую — меньше. Устаю быстро. Синяки появляются просто так. Кровь из носа иногда. Два месяца, может три. До весны не доживу наверное.

Она говорила спокойно, ровно. Как о погоде. Буддийский фатализм, она сама назвала так неделю назад. Принятие неизбежного без борьбы, без страданий.

— Как ты можешь так спокойно говорить про собственную смерть?

Оля взяла его руку, сжала.

— Потому что злиться бесполезно. Плакать бесполезно. Бороться с неизбежным — терять время. Лучше принять, успокоиться, наслаждаться тем что есть. У меня есть два месяца. Может три. Это много, Пьер. Шестьдесят дней. Тысяча четыреста сорок часов. Восемьдесят шесть тысяч четыреста минут. Каждая минута — подарок. Не хочу тратить их на страх, злость, лечение. Хочу тратить на жизнь.

Легионер смотрел на неё. Двадцать два года. Молодая, красивая, талантливая. Должна жить десятилетия. Но умрёт через два месяца. И принимает это. Спокойно, осознанно.

— Репликанты, — сказал он вдруг. — Как Рой Бэтти. Четыре года жизни, знает когда умрёт. Ты так же.

Оля кивнула.

— Да. Я как репликант. Поэтому люблю этот фильм. Понимаю его. Рой принял смерть. Не боролся до конца, не цеплялся за жизнь. Просто жил красиво, ярко, полностью. И умер достойно. Я хочу так же.

Пьер закрыл глаза. Боль острая, глубокая. Не физическая, душевная. Впервые за тринадцать лет чувствовал настоящую боль потери. Ещё не потерял, но уже знает что потеряет. Два месяца. Шестьдесят дней. Ничего.

— Что мне делать? — спросил он тихо.

Оля обняла его, прижалась.

— Быть со мной. Эти два месяца. Гулять, читать стихи, любить. Не плакать, не жалеть, не грустить. Просто быть. Жить вместе, пока можем. Когда умру — отпустить. Без вины, без боли. Просто отпустить. Обещаешь?

Легионер не мог говорить. Горло перехватило. Обнял её крепко, прижал. Тело маленькое, хрупкое, смертельно больное. Но тёплое, живое, здесь.

— Не могу обещать, — выдавил он. — Не умею отпускать. Всех мёртвых ношу с собой. Ты будешь ещё одной. Самой больной раной.

— Тогда не отпускай. Носи меня с собой. Но не как рану, а как память. Хорошую, светлую. Девушку с бирюзовыми волосами, что научила тебя жить. Ладно?

Он кивнул молча. Слёзы жгли глаза, не давал им течь. Солдаты не плачут. Легионеры не плачут. Но человек плачет. Пьер-человек плачет. Первый раз за тринадцать лет.

Оля почувствовала влагу на своих волосах, подняла голову. Увидела слёзы на его лице. Вытерла пальцем, поцеловала.

— Не плачь. У нас ещё есть время. Давай не тратить его на слёзы. Пойдём гулять. Погода хорошая. Зима скоро, снег пойдёт. Хочу увидеть снег. Покажешь мне снег?

Пьер кивнул, вытер глаза.

— Покажу. Всё что хочешь покажу.

— Тогда одевайся. Будем наслаждаться жизнью. Шестьдесят дней впереди. Не будем считать назад, будем считать вперёд. Каждый день — победа. Каждый час — подарок. Согласен?

— Согласен.

Они оделись молча. Оля надела джинсы, свитер тёплый, куртку, берцы. Взяла скрипку. Пьер оделся просто — джинсы, рубашка, куртка. Оружие оставил дома. В Киеве не нужно. Пока.

Вышли на улицу. Холодно, но солнечно. Декабрь начинался. Зима близко. Снег скоро пойдёт.

Оля взяла его за руку, пошла вперёд. Быстро, легко, живо. Будто ничего не случилось. Будто не сказала час назад что умирает.

Легионер шёл рядом, смотрел на неё. Бирюзовые волосы светятся на солнце, улыбка на губах, глаза яркие. Живая. Пока живая.

Два месяца. Шестьдесят дней. Тысяча четыреста сорок часов.

Успеть прожить. Не выживать. Жить.

Показать ей всё что можно. Дать всё что может. Любить полностью, пока возможно.

Потом отпустить. Если сможет.

Но сейчас — жить. Вместе. Ярко. До конца.

Волк полюбил воробья. И воробей умирает. Скоро. Неизбежно.

Но шестьдесят дней ещё есть.

Надо сделать их лучшими.

Последними. Лучшими.

Для неё. Для себя. Для памяти.

Они шли по Киеву, держась за руки. Солнце светило холодное. Зима близко. Смерть близко.

Но сегодня жизнь. Пока всё ещё жизнь…

Вечером того же дня Оля сказала загадочно:

— Сегодня сюрприз. Одевайся теплее. Берём плед, термос с чаем, печенье. Идём в особенное место.

— Куда?

— Увидишь.

Легионер не спрашивал больше. Оделся тепло — свитер, куртка, шарф. Оля натянула два свитера, куртку поверх, шапку с помпоном. Выглядела как пушистый шар с бирюзовыми прядями, торчащими из-под шапки. Засунула в рюкзак плед толстый, термос, печенье, фонарик. Взяла ноутбук старый.

— Зачем ноутбук?

— Для кино.

— Кино? На улице?

— Не на улице. На крыше.

Пьер посмотрел на неё удивлённо. Она улыбнулась заговорщицки.

— Мой секретный кинотеатр. Для двоих. Пошли.

Вышли, шли минут двадцать. Дом старый, девятиэтажный, советский. Оля достала ключ, открыла подъезд. Зашли, поднялись на девятый этаж лифтом. Дальше лестница техническая, железная, узкая. Табличка: «Посторонним вход воспрещён».

— У тебя ключ от крыши?

— У соседа попросила год назад. Скопировала. Он не помнит уже. — Оля открыла дверь, пропустила его вперёд. — Добро пожаловать в мой кинозал.

Крыша широкая, плоская. Бетон, трубы вентиляционные, антенны старые. Ветер холодный, но не сильный. Вид на весь Подол — огни внизу, река Днепр блестит, мосты светятся, город живёт.

Оля отвела его к углу, где труба вентиляционная большая создавала укрытие от ветра. Расстелила плед на бетоне, села, похлопала рядом.

— Садись. Здесь теплее, ветер не дует.

Пьер сел. Она укрыла их вторым пледом, достала термос, налила чай в кружки. Горячий, сладкий, с лимоном. Протянула печенье — домашнее, овсяное, с изюмом.

— Сюда прихожу когда грустно, — сказала Оля, глядя на город внизу. — Или когда хочется побыть одной. Высоко, тихо, красиво. Никого нет. Только я и небо.

— Часто грустно бывает?

— Раньше да. После того как родители умерли. Пять лет назад. Авария, машина, оба сразу. Осталась одна. Тогда узнала про это место. Приходила, плакала, смотрела на звёзды. Помогало.

Легионер смотрел на неё. Маленькая, под пледом, с кружкой в руках. Сирота. Одна. Болеет. Умирает. Но улыбается.

— Родители знали бы что ты больна — расстроились бы, — сказал он тихо.

— Знаю. Поэтому хорошо что не знают. Не хочу чтобы кто-то страдал из-за меня. — Она посмотрела на него серьёзно. — Ты тоже не страдай. Обещал помнишь? Не плакать, не грустить. Просто быть.

— Стараюсь.

— Старайся сильнее.

Она поставила кружку, достала ноутбук. Включила, экран засветился. Открыла папку с фильмами.

— Выбирай. Что хочешь посмотреть?

Пьер посмотрел на список. Старые фильмы, классика. «Достать до небес» Вендерса, «Амели» Жене, «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», «Космическая одиссея» Кубрика, «Сталкер» Тарковского.

— «Сталкер».

Оля удивилась.

— Серьёзно? Там три часа, медленный, философский.

— Уверен. Давно хотел пересмотреть.

— Хорошо. Мне тоже нравится.

Запустила фильм. Экран маленький, звук тихий, но не важно. Они сели близко, под одним пледом. Плечом к плечу, тепло между ними.

Фильм начался. Чёрно-белая Зона, серая, мрачная, опасная. Сталкер ведёт Писателя и Профессора к Комнате, где исполняются желания. Медленный, тягучий, философский. Диалоги про веру, надежду, смысл.

Легионер смотрел завороженно. Зона на экране. Другая, не та где он был. Но похожая. Опасная, аномальная, манящая. Место где люди ищут ответы.

— Ты был в Зоне, — сказала Оля вдруг. Не вопрос, утверждение.

Пьер посмотрел на неё.

— Откуда знаешь?

— Чувствую. Ты смотришь на фильм как на документалку. Узнаёшь что-то. Значит был там. В настоящей Зоне. Чернобыльской.

Он молчал секунду. Она права.

— Был.

— Страшно там?

— Очень. Каждый шаг — риск. Радиация, аномалии, твари. Смерть везде.

— Почему ушёл?

Пьер посмотрел на неё долго. Глаза медовые, внимательные.

— Ради тебя. Встретил тебя, почувствовал что-то. Решил попробовать жить, а не выживать.

Оля улыбнулась грустно.

— И через неделю узнаёшь что я умираю. Ирония судьбы.

— Может поэтому и остался. Чтобы быть с тобой эти два месяца.

Она положила голову на его плечо. На экране Сталкер вёл клиентов через Мясорубку — аномалию опасную, невидимую. Шли медленно, осторожно, каждый шаг проверяли.

— Жизнь как Зона, — прошептала Оля. — Везде опасности. Идёшь осторожно. Но всё равно можешь не дойти до конца.

— Но Сталкер знает дорогу. Ведёт других.

— А кто наш Сталкер?

Легионер подумал.

— Никто. Мы сами себе Сталкеры. Ведём себя через жизнь.

— Значит мы с тобой Сталкеры друг для друга. — Оля подняла голову, поцеловала его в щёку. — Я веду тебя к жизни, ты ведёшь меня… куда?

— К смерти достойной. Без страха.

Она кивнула.

— Хорошая цель.

Продолжили смотреть молча. На экране герои дошли до Комнаты. Остановились у порога. Никто не решался войти. Боялись узнать настоящие желания.

Писатель разозлился, ушёл. Профессор хотел взорвать Комнату, но не смог. Сталкер заплакал — привёл людей, а они не поверили.

Финальная сцена. Дочь Сталкера, калека, двигает стаканы взглядом. Телекинез. Чудо есть. Просто не там где ищут.

Фильм закончился. Титры, музыка, тишина. Оля вытерла глаза — плакала тихо. Пьер обнял её.

— Каждый раз плачу, — сказала она. — Такой грустный, но красивый. Про надежду, веру. Про то что люди боятся чуда.

— А ты боишься?

— Нет. Я верю в чудеса. Маленькие, ежедневные. Вот солнце встало — чудо. Кофе горячий — чудо. Ты рядом — чудо. Не надо Комнаты для счастья. Счастье здесь, вокруг.

Легионер посмотрел на город внизу. Огни мерцают, река блестит, машины едут. Жизнь течёт.

— Ты права. Не видел этого раньше. Всю жизнь в Зоне был. Настоящей или метафорической. Искал смысл. Не нашёл. А счастье рядом было.

Оля повернулась, посмотрела в глаза.

— Заметил теперь?

— Заметил. Благодаря тебе.

Она улыбнулась, поцеловала его. Медленно, нежно, долго. Холодно вокруг, ветер дует, но под пледом тепло. Два человека на крыше, целуются, держат друг друга.

Город внизу живёт. Небо темнеет. Звёзды появляются одна за другой. Луна всходит, серебристая, холодная.

Они легли под пледом, смотрели на звёзды. Молчали, просто были вместе.

— Пьер, — прошептала Оля.

— Да?

— Если бы у тебя была Комната из фильма, что бы загадал?

Легионер думал долго.

— Вылечить тебя. Чтобы жила.

Оля вздохнула.

— Знала что скажешь это. Не надо. Загадай для себя что-то.

— Ты — для меня что-то. Самое важное.

— Идиот, — прошептала она, но голос тёплый. — Романтичный идиот.

Они лежали, смотрели на звёзды. Ковш Большой Медведицы, Полярная звезда, Орион на востоке.

— Там где-то Комната есть, — сказала Оля. — В космосе, на какой-то планете. Где исполняются желания по-настоящему. Найдём её когда-нибудь. Встретимся там. Загадаем что-нибудь хорошее.

— Верующая стала?

— Нет. Мечтающая. Это не одно и то же.

Пьер поцеловал её в макушку.

— Хорошо. Встретимся в космической Комнате.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Она улыбнулась, закрыла глаза. Устала. Болезнь забирает силы.

— Пойдём домой, — сказал Пьер. — Замёрзла.

— Ещё пять минут. Так хорошо здесь. Как будто мы одни во вселенной.

— Пять минут. Потом несу на руках.

— Неси. Я не тяжёлая.

Лежали ещё пять минут. Звёзды мерцали, город дышал, ветер пел. Романтика на крыше. Кино для двоих. Чудо маленькое, настоящее.

Счастье простое, недолговечное.

Пятьдесят девять дней осталось.

Они спустились с крыши, пошли домой. Оля держалась за его руку, шла медленно. Устала, но счастливая. Пьер нёс рюкзак, ноутбук, вёл её бережно.

Киев спал вокруг. Декабрь начался. Зима близко.

Но сегодня было тепло.

На крыше, под пледом, под звёздами.

Тепло двух людей, что любят друг друга.

Несмотря ни на что.

Вопреки всему.

До конца.

Какой бы он ни был близкий.

Глава 11

Декабрь тянулся медленно. Каждый день с Олей был подарком и проклятием одновременно. Она слабела. Не резко, не драматично — постепенно, неумолимо. Синяки появлялись от малейших прикосновений. Кровь из носа по утрам. Усталость после получаса ходьбы. Скрипка звучала теперь по полчаса вместо двух часов.

Пьер смотрел, как она угасает. Медленно, день за днём. И ничего не мог сделать. Она отказалась от лечения. Выбрала жизнь короткую, но свою. Без больниц, без химии, без мучений.

Он пытался уважать этот выбор. Пытался. Но внутри рвало на части.

По ночам лежал без сна, смотрел на неё спящую. Считал дни. Середина декабря — две недели прошло. Сорок шесть дней осталось, а может меньше. Она слабела быстрее, чем предсказывали врачи.

Что если месяц? Что если три недели?

Мысли крутились, не давали покоя. Он солдат. Привык решать проблемы действием. Враг — убить. Задачу — выполнить. Опасность — устранить. Но здесь бессилен. Болезнь не убьёшь пулей, смерть не остановишь силой.

Оля чувствовала его внутреннюю борьбу. Говорила мало, но смотрела понимающе. Знала, что он страдает. Просила не страдать. Но как?

Новый год встретили на той же крыше. Плед, термос, печенье. Фейерверки над Киевом — огни, взрывы цветные, красота недолговечная. Оля смотрела завороженно, улыбалась слабо, но улыбалась.

— Красиво, — прошептала она. — Последний Новый год. Хочу запомнить.

— Не последний, — сказал Пьер автоматически, не веря собственным словам.

Она посмотрела на него грустно.

— Не ври. Мы оба знаем. Это конец. Скоро.

Он сжал её руку, молчал. Что сказать? Врать бесполезно. Она права.

Вернулись домой в два ночи. Оля едва дошла — поднялись по лестнице с трудом, три этажа как гора. Легионер предложил нести на руках, она отказалась гордо. Дошла сама, но упала на кровать без сил.

Пьер раздел её осторожно, укрыл одеялом. Сел рядом, смотрел. Дышит тяжело, лицо бледное, губы синеватые. Кислорода не хватает. Кровь плохо работает. Лейкоз разрушает организм изнутри, медленно, методично.

Она открыла глаза, поймала его взгляд.

— Не смотри так. Как на покойницу.

— Извини.

— Ложись рядом. Согрей меня.

Лёг, обнял осторожно. Тело худое, кости чувствуются сквозь кожу. Похудела за две недели килограммов на пять, может больше. Ела мало — сил не было.

— Пьер, — прошептала она в темноту.

— Да?

— Спасибо, что не бросил. Знаю, трудно смотреть, как я умираю. Но ты рядом. Это много значит.

Легионер прижал её крепче, спрятал лицо в её волосах. Бирюзовые пряди пахли лавандой — запах, который будет помнить всегда.

— Никуда не денусь, — хрипло выдавил он.

Оля заснула через минуту. Дыхание ровное, тихое. Он не спал — смотрел в темноту, думал.

Что если? Что если всё же попробовать? Деньги есть — пятнадцать тысяч евро. Половина нужной суммы. Остальное можно… достать. Взять контракт, работу, что угодно. Крид найдёт работу. Всегда находит.

Но она отказалась. Выбор её. Нельзя идти против.

Или можно?

Внутренний диалог мучительный, бесконечный. Уважение к выбору против желания спасти. Свобода против жизни. Что важнее?

Три дня после Нового года Оля упала. Дома, на кухне. Просто стояла, готовила чай — ноги подкосились. Упала, ударилась головой об угол стола. Кровь, рана, потеря сознания.

Пьер вызвал скорую. Приехали быстро, увезли в больницу районную. Обследование, анализы, врачи с серьёзными лицами. Собрали легионера в коридоре, говорили тихо, но твёрдо.

— Состояние критическое. Гемоглобин упал до шестидесяти — норма сто двадцать. Тромбоциты почти нулевые, кровь не сворачивается. Внутренние кровотечения начались. Без лечения — неделя, максимум две. С лечением шанс есть, но нужно начинать срочно.

— Она отказалась от лечения.

Врач посмотрел удивлённо, потом понимающе кивнул.

— Личные причины?

— Да.

— Понятно. Тогда ничего не сделаем. Подпишите отказ от госпитализации, заберёте её домой. Обезболивающее дадим, морфин. Чтобы не страдала в конце.

Легионер стоял в коридоре больницы, держал бумаги дрожащими руками. Отказ от госпитализации. Подпишет — Оля умрёт через неделю. Не подпишет — заставит лечиться против воли.

Руки дрожали. Впервые за тринадцать лет не знал, что делать. Всегда были приказы, задачи, цели. Здесь выбор — мучительный, невозможный.

Зашёл в палату медленно. Оля лежала под капельницей, глаза открыты, смотрели в потолок. Увидела его, улыбнулась слабо.

— Привет.

— Привет. Как ты?

— Хреново. Но живая. Пока.

Пьер сел рядом на краешек кровати, взял её руку. Холодная, тонкая, вся в синяках.

— Врачи говорят, неделя осталась. Без лечения.

Оля кивнула спокойно.

— Знаю. Чувствую. Организм отключается. Скоро конец.

— Можно начать лечение. Сейчас. Химиотерапию, переливание. Шанс есть.

Она покачала головой медленно.

— Нет. Мы договорились. Я выбрала.

— Но ты умираешь!

— Знаю. Приняла. Не надо спасать меня против воли.

Легионер смотрел на неё долго, впитывал каждую черту. Лицо бледное, губы синие, глаза затуманенные. Умирает здесь, сейчас, на его глазах. И отказывается бороться.

Что-то внутри него сломалось. Контроль, выдержка, уважение к чужому выбору — всё рухнуло в одну секунду.

— Нет, — сказал он твёрдо, голос стальной. — Не дам тебе умереть. Прости, но не дам.

Оля посмотрела удивлённо, в глазах страх и надежда смешались.

— Пьер, не надо…

— Надо. Ты хочешь умереть достойно, без мучений. Понимаю. Уважаю. Но не могу смотреть, как ты угасаешь. Не могу. Прости, но не могу.

Он резко встал, вышел из палаты быстрыми шагами. Не подписал отказ, оставил бумаги на столе медсестры. Пошёл к выходу из больницы. Достал телефон дрожащими пальцами, набрал номер Крида.

Гудки. Три, четыре. Ответили.

— Дюбуа. Не ожидал услышать. Что случилось?

Легионер стоял у входа в больницу, смотрел на зимний Киев сквозь стеклянные двери. Снег падал тихо, укрывал улицы белым одеялом, чистым и равнодушным.

— Нужна помощь. Деньги. Много.

Крид помолчал секунду.

— Сколько?

— Тридцать тысяч евро. Срочно.

— Для чего?

— Лечение. Человека. Важного для меня.

— Девушка с бирюзовыми волосами?

Пьер не удивился — Крид всегда знает всё.

— Да.

— Лейкоз?

— Да.

Крид вздохнул тяжело на том конце провода.

— Понятно. Могу достать деньги. Но взамен контракт. Год в Зоне. Новая база, другие наёмники. Работа та же — снайпер, зачистки, охрана учёных. Оплата стандартная. Но первые тридцать тысяч авансом, сразу. На лечение.

Легионер закрыл глаза, прислонился лбом к холодному стеклу. Год в Зоне. Триста шестьдесят пять дней смерти, опасности, войны. Снова волк, снова машина для убийства. Только начал жить по-настоящему — и возвращается туда.

Но Оля будет жива. Это главное. Единственное важное.

— Согласен, — выдохнул он.

— Уверен? Это год жизни. Твоей жизни. За её жизнь.

— Уверен.

— Хорошо. Деньги будут сегодня вечером. Наличные, евро. Встреча на Контрактовой площади, семь вечера. Контракт подпишешь там же. Вылет на базу послезавтра утром. Успеешь попрощаться.

— Спасибо.

— Не за что. Это бизнес, Дюбуа. Ты покупаешь её жизнь своей. Честная сделка.

Отключился. Пьер стоял, смотрел на падающий снег сквозь стекло. Сделка заключена. Год в Зоне за жизнь Оли. Справедливо. Правильно.

Но почему так больно?

Вернулся в палату медленно, каждый шаг давался с трудом. Оля лежала, смотрела в потолок неподвижно. Услышала шаги, повернула голову.

— Что ты сделал? — В голосе не было вопроса, только понимание.

— То, что должен был сделать.

— Пьер… нет. Не надо было.

— Надо. Деньги будут сегодня вечером. Лечение начнётся завтра. Немецкая клиника, частная, экспериментальная. Крид всё организовал. Тебя вылечат.

Оля смотрела на него долго, не мигая. Глаза наполнились влагой медленно, но слёзы не потекли — застыли на краю век, не упали.

— Какую цену заплатил?

— Год в Зоне. Контракт подписываю сегодня.

— Год жизни. Твоей жизни.

— Моя жизнь ничего не стоит без тебя.

Оля закрыла глаза, слёзы так и застыли — не упали, просто остались там.

— Идиот. Я же сказала — не надо. Я выбрала свой путь. Ты пошёл против моего выбора.

— Знаю. Прости меня. Но не мог иначе.

— Теперь год будешь там. В опасности постоянной. Можешь не вернуться.

— Вернусь. Обещаю.

— Не обещай то, что не можешь гарантировать.

Пьер подошёл ближе, взял её руку обеими своими.

— Ты будешь жива. Это главное. Всё остальное — детали.

Оля смотрела на него долго — глаза полные боли, разочарования, любви и злости одновременно.

— Не хотела, чтобы ты вернулся туда из-за меня. Это неправильно.

— Правильно — спасти тебя. Остальное неважно.

Они молчали. Он держал её холодную руку, она смотрела в сторону. Слёзы застыли на ресницах, не падали.

На следующий день приехали люди из клиники. Немцы, врачи в белых халатах, носилки современные. Документы, бумаги, подписи. Оля слабая, еле говорила. Согласие подписала молча, без споров. Сдалась.

Её увозили днём. Машина скорой помощи немецкая, белоснежная, современная. Пьер помогал перенести её на носилки осторожно. Лёгкая, невесомая почти. Накрыли одеялом тёплым, закрепили ремнями мягкими.

Оля смотрела на него снизу вверх, из белизны простыней. Глаза мокрые, влага застыла на веках, не течёт. Протянула руку слабо. Он взял, сжал крепко.

— Не умирай там, — прошептала она еле слышно.

— Не умру.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Вернёшься ко мне?

— Вернусь. Обязательно вернусь.

— Я… я злюсь на тебя. За то, что пошёл против моей воли. Но люблю. За то, что спас.

Пьер наклонился низко, поцеловал её бережно. Долго, нежно. Последний поцелуй перед долгой разлукой. На год. А может навсегда.

— Люблю тебя, — сказал он тихо. Первый раз вслух за всю жизнь.

Оля улыбнулась сквозь застывшие слёзы.

— И я люблю. Идиота романтичного.

Врачи тронули носилки мягко. Везли к машине. Пьер шёл рядом быстрым шагом, не отпускал руку. Довели до открытых дверей, начали загружать внутрь. Он всё держал её пальцы. До последнего мгновения.

Закрыли двери. Пришлось отпустить. Рука выскользнула из его пальцев медленно — холодная, тонкая, живая.

Оля смотрела через тонированное окно. Глаза полные разочарования, боли и любви одновременно. Слёзы застыли на ресницах, так и не упали. Смотрела на него, как на побитую псину — которая сделала что-то плохое, но из любви, из отчаяния.

Машина тронулась плавно. Уехала медленно, исчезла за углом заснеженной улицы.

Пьер стоял на снегу, смотрел вслед долго. Пустота внутри огромная, ледяная. Провёл месяц с ней, научился жить заново, полюбил впервые. Теперь отдал её чужим людям. И отдал себя чужой войне.

Год в Зоне. Триста шестьдесят пять дней смерти ради её жизни.

Честная сделка. Правильная. Болезненная до невозможности.

Он медленно развернулся, пошёл домой сквозь падающий снег. Собирать вещи. Завтра вылет рано утром. Новая база, новые люди, старая война.

Дома достал из шкафа старое снаряжение методично. Кольт, нож боевой, разгрузка тактическая. Ботинки, куртка, перчатки. Всё, что оставил месяц назад.

И шлем. Чёрный, тяжёлый, с противогазом встроенным. С ПНВ синей линзой, с тепловизором красной. С металлическим черепом спереди — мёртвым, пугающим, эффективным.

Надел шлем медленно, посмотрел в зеркало на стене. Череп смотрел обратно холодными пустыми глазницами. Мертвец. Снова мертвец на войне.

Миг счастья короток. Месяц жизни, любви, тепла — закончился. Теперь год смерти впереди.

За всё приходится платить. За счастье — страданием. За любовь — разлукой. За жизнь одного — жизнью другого.

Пьер был готов платить любую цену. Лишь бы воробей остался жив. Пусть злится, пусть разочарована, пусть никогда не простит.

Но жива. Будет жить.

Это единственное, что важно. Единственное, ради чего стоит вернуться в ад.

Он снял шлем тяжело, положил на стол рядом с оружием. Завтра наденет. Вернётся в Зону. Станет волком снова. Машиной для убийства с холодным сердцем.

Но сегодня ещё человек. Немного. Последние часы.

Лёг на кровать — там, где они спали вместе месяц. Чувствовал слабый запах лаванды на подушке. Закрыл глаза, прикусил губу до крови.

Разочарование в её глазах. Слёзы застывшие на ресницах. Рука, выскользнувшая из его пальцев.

Больно. Невыносимо больно.

Но правильно. Единственно правильно.

Заснул тяжело на рассвете. Без снов, без воспоминаний. Только темнота беспросветная.

Последняя ночь человека по имени Пьер.

Завтра война вернётся за ним.

Снова.

Всегда снова.

И он пойдёт. Потому что заплатил цену. Потому что любит.

Потому что у воробья теперь есть шанс увидеть весну.

А волк вернётся в Зону.

Туда, где ему место.

Вылет был в шесть утра. Вертолёт старый, Ми-8, грохотал как железный гроб. Пьер сидел на жёсткой скамье у борта, рюкзак между ног, оружие в чехле. Шлем с черепом на коленях — ещё не надел, не время.

Кроме него летели ещё трое. Двое украинцев, молодые, лет двадцати пяти, говорили между собой быстро, нервничали. Новички, первый раз в Зону. Третий старше, лет сорока, русский — молчал, курил, смотрел в иллюминатор. Опытный. Видно по глазам — пустым, равнодушным.

Легионер не заговаривал. Сидел, смотрел в пол. Думал об Оле. Вчера увезли, сегодня он летит. Быстро всё. Слишком быстро.

Вертолёт летел два часа. Над лесами, полями, мёртвыми деревнями. Потом началась Зона — рыжий лес внизу, бескрайний, мёртвый. Деревья без листьев, стволы серые, земля выжженная радиацией. Красиво по-своему — апокалиптично, безжизненно.

Сели на поляне у леса. Вертолёт опустился тяжело, лопасти подняли рыжую пыль. Двери открыли, все вышли. Холодно, ветер резкий, пахло гарью и чем-то химическим, едким.

Их встречал один человек. Старик, лет шестидесяти, в грязном ватнике, шапке-ушанке, резиновых сапогах. Лицо обветренное, борода седая, глаза острые. Лесник. Хранитель базы.

— Вы новые? — спросил хрипло, голос прокуренный.

Украинцы кивнули испуганно. Русский молча достал сигарету. Пьер стоял, смотрел на старика молча.

— Я Иван Петрович. Зовите просто Иван. Я здесь всё знаю, всех знаю. Вы ко мне с уважением — я к вам так же. Пошли, база близко.

Повёл через лес. Тропа узкая, петляет между рыжими деревьями. Дозиметры щёлкали тихо — фон повышенный, но не критичный. Шли минут двадцать. Лес молчаливый, мёртвый, только ветер в голых ветках.

Вышли к странному входу. Люк железный в земле, замаскированный ветками и бурым мхом. Иван отодвинул ветки, открыл тяжёлый люк. Внутри лестница вниз, бетонная, освещение тусклое, лампочки через метр.

— База в старых шахтах, — объяснил лесник. — Глубина пятьдесят метров. Радиация не проходит, безопасно. Раньше тут уголь добывали, потом бросили. Теперь мы живём. Спускайтесь.

Спускались долго. Лестница крутая, ступени скользкие от конденсата. Внизу коридор длинный, узкий, лампы через каждые десять метров. Пахло сыростью, бетоном, машинным маслом.

Иван шёл впереди, говорил на ходу:

— База на три уровня. Первый — жилой. Казармы, столовая, душевые. Второй — склады, оружейная, мастерские. Третий — командование, связь, медпункт. Народу человек шестьдесят. Разные: бразильцы, сербы, поляки, русские, украинцы. Кто за деньги, кто за идею. Вам без разницы. Работа одна — Зона.

Дошли до развилки. Иван показал направо.

— Туда жилые помещения. Вас расселят позже. Сначала к командиру. Познакомитесь, получите задачи. Идите прямо, дверь в конце. Удачи.

Развернулся, ушёл обратно наверх. Четверо новичков пошли по коридору. Дверь в конце массивная, железная, табличка: «Командование».

Русский постучал. Голос изнутри:

— Входите.

Зашли. Комната небольшая — стол, карта Зоны на стене, старый компьютер. За столом мужчина лет пятидесяти. Широкий, седой, лицо жёсткое, шрам через левую щеку. Погоны полковничьи старые, советские. Военный до мозга костей.

— Полковник Радмигард, — представился с лёгким акцентом. — Командир базы. Вы новые контрактники. Садитесь.

Сели на лавку у стены. Полковник смотрел на них оценивающе, изучающе.

— Документы на стол.

Положили паспорта, контракты. Полковник проверил быстро, кивнул.

— Иванов, Коваль — автоматчики. Пойдёте в группу Марко, зачистки. Петренко —сапёр. К Стипе, минирование и разминирование. Дюбуа… — Посмотрел внимательнее. — Французский легион, снайпер. Опыт восемь лет. Хорошо. Пойдёшь в группу Лукаса. Корпоратная группа, работают на заказчика напрямую. Задачи специфичные. Вопросы?

Пьер молчал. Полковник подождал секунду, продолжил:

— База работает просто. Контракт год. Платят раз в месяц. Задачи получаете от командиров групп. Приказы не обсуждаются. Дезертирство — расстрел. Воровство — расстрел. Предательство — расстрел. Понятно?

Все кивнули молча.

— Свободны. Идите в казармы, отдыхайте. Завтра начнёте. Дюбуа, останься.

Остальные вышли. Легионер остался сидеть неподвижно. Полковник закурил, смотрел сквозь дым внимательно.

— Крид звонил. Сказал, ты хороший. Семьдесят подтверждённых, холодная голова. Но есть проблема личная. Девушка больная. Работаешь за её лечение. Правда?

— Правда.

— Это слабость. Личное в работе мешает. Будешь думать о ней — ошибёшься, умрёшь. Группа пострадает.

Пьер посмотрел на полковника холодно, прямо.

— Не ошибусь. Сделаю работу.

Радмигард усмехнулся.

— Посмотрим. Группа Лукаса особенная. Корпораты, бразильцы все. Бывший спецназ BOPE, элита. Работают на «ТехноЗон Корп», немецкую компанию. Задачи секретные — охрана учёных, сбор артефактов, зачистка конкурентов. Грязная работа, хорошо оплачиваемая. Тебя туда поставил Крид — значит, доверяет. Не подведи.

— Не подведу.

— Иди. Казарма четыре, койка семнадцать. Завтра в восемь встреча с группой. Лукас познакомит.

Легионер встал, вышел молча. Коридор пустой, тихий, только гул вентиляции. Пошёл искать казарму. Нашёл — дверь с цифрой «4». Открыл.

Внутри длинная комната, двухъярусные койки вдоль стен. Человек двадцать спали, сидели, чинили снаряжение. Запах табака, пота, оружейного масла. Армейская атмосфера, знакомая до боли.

Койка семнадцать в углу, верхний ярус. Пьер закинул рюкзак наверх, сел на край. Достал шлем с черепом, посмотрел долго. Металлический череп смотрел обратно пустыми глазницами. Мертвец. Инструмент. Машина.

— Новенький?

Голос снизу, с нижней койки. Легионер посмотрел вниз. Мужчина лет тридцати, русский, худой, синие татуировки на руках. Лежал на спине, курил, смотрел в потолок.

— Да.

— Как звать?

— Дюбуа.

— Француз?

— По документам.

— Понятно. Я Серёга. Автоматчик, группа Марко. Тут три месяца уже. Совет дам — не лезь в дела корпоратов. Они свои, закрытые. Не любят чужих. Ты к ним идёшь?

— Да. В группу Лукаса.

Серёга присвистнул тихо.

— Повезло тебе. Или не повезло, как посмотреть. Лукас — бразилец, бывший спецназ BOPE. Жёсткий, профессиональный, беспощадный. Группа его вся бразильская — шесть человек не считая тебя теперь. Все из фавел Рио, все прошли войну с наркокартелями. Задачи у них тёмные, никто не знает, что делают точно. Уходят на недели, возвращаются молчаливые. Говорят, на корпорацию работают. Эксперименты какие-то проводят, артефакты собирают. Грязные делишки.

Пьер молчал. Серёга затянулся, выдохнул дым вверх.

— Ты почему согласился сюда? Деньги?

— Деньги.

— На что?

— Не твоё дело.

Серёга засмеялся коротко.

— Ладно, не обижайся. Просто любопытно. Все тут за деньгами — кто на долги, кто на семью, кто просто жить не умеет без войны. Ты похож на последних. Глаза пустые, лицо каменное. Выгоревший.

— Может быть.

— Ничего, здесь все такие. Зона выжигает остатки человечности. Работай, получай, не думай. Так проще.

Легионер лёг на койку, закрыл глаза. Серёга прав. Выгоревший. Сломанный. Инструмент в чужих руках. Но так надо. Оля будет жить — это важно. Остальное не важно совсем.

Заснул тяжело. Без снов, без мыслей. Только беспросветная усталость.

* * *

Утром в восемь пришёл в столовую. Большая комната, длинные столы, деревянные лавки. Человек сорок завтракали — серая каша, чёрный хлеб, мутный чай. Взял порцию, сел в углу один.

Через десять минут подошли четверо. Мужчины в чёрном камуфляже, тактические разгрузки, оружие при себе. Жёсткие лица, военная походка, уверенная. Один впереди — высокий, мускулистый, лет сорока, кожа смуглая, шрам на подбородке, татуировки на предплечьях. Подошёл к столу Пьера, сел напротив. Остальные расселись рядом.

— Дюбуа?

— Да.

— Лукас да Силва. Командир группы. — Показал на остальных по очереди. Португальский акцент тяжёлый, рычащий. — Это моя команда. Марко, Диего, Педро, Рафаэль. Ты наш новый снайпер. Крид рекомендовал. Говорит, хороший. Проверим.

Легионер смотрел на них молча. Бразильцы все — смуглые, жилистые, лица жёсткие. Закрытые, недоверчивые. Спаянная группа, чужих явно не любят.

— Опыт есть? — спросил Лукас.

— Легион. Восемь лет. Мали, Афганистан, другие места.

— Подтверждённые?

— Семьдесят.

Лукас кивнул удовлетворённо.

— Хорошо. Винтовка какая?

— Привык к «Барретту» или СВ-98. Что дадите.

— Дадим «Баррет». Оптика на выбор. Боеприпасы без ограничений. Работа простая — прикрытие группы, устранение целей на расстоянии. Вопросы?

— Задачи какие?

Лукас посмотрел на остальных быстро, потом обратно на Пьера.

— Разные. Охрана учёных на экспедициях. Зачистка конкурентов корпорации. Сбор артефактов в опасных зонах. Иногда задачи… специфические. Não pergunte detalhes, apenas faça o trabalho. Ясно?

— Ясно.

— Ещё вопросы?

— Нет.

— Хорошо. Сегодня проверка твоих навыков. Стрельбище на втором уровне. Покажешь, что умеешь. Если годен — завтра выходим на задачу. Закончил завтракать?

— Да.

— Vamos.

Встали все вместе, пошли. По сырым коридорам, вниз по металлической лестнице. Второй уровень, другая атмосфера — склады, деревянные ящики, старая техника. Дошли до двери с надписью «Стрельбище». Зашли.

Тир длинный, метров сто. Разные мишени в конце — круги, человеческие силуэты, движущиеся мишени. Стол с оружием — винтовки, автоматы, пистолеты. Лукас показал на «Баррет» M82.

— Твоя. Проверяй.

Пьер взял винтовку, осмотрел профессионально. Чистая, смазанная, в отличном состоянии. Магазин на десять патронов, оптика Leupold, дальность полторы тысячи метров. Идеальная машина смерти.

Зарядил, лёг на живот, выставил сошки. Прицелился в дальнюю мишень — силуэт человека, сто метров. Медленно выдохнул, нажал спуск между ударами сердца.

Выстрел. Отдача сильная, но привычная, родная. Пуля попала точно в центр масс. Второй выстрел — в голову. Третий — в сердце. Пять выстрелов, пять попаданий. Все в десятку.

Лукас смотрел через бинокль, удовлетворённо кивнул.

— Bom. Дальше.

Мишень переместили на двести метров. Пять выстрелов, пять попаданий. Триста метров — то же самое. Четыреста — одно попадание в девятку, остальные в десятку.

Лукас улыбнулся — впервые за всё утро.

— Годен. Снайпер хороший. Завтра выходим на задачу. Задача — охрана профессора Штайнера, немца. Едет в Зону № 8, изучает аномалию. Мы прикрытие. Ты на возвышенности, контроль периметра. Entendido?

— Ясно.

— Свободен. Иди отдыхай. Выход в шесть утра.

Легионер встал, аккуратно отдал винтовку. Вышел из тира. Коридор пустой, тихий, только монотонный гул вентиляции. Медленно пошёл обратно в казарму.

Работа началась. Группа бразильцев, корпоратные задачи, туманные цели. Не понимает зачем, не понимает для чего. Но и не волнует совершенно. Он инструмент. Делает, что говорят, получает деньги, отправляет на лечение Оли.

Всё остальное не важно. Мир, мораль, смысл — не важно. Важно одно — она будет жить.

А он будет здесь. В Зоне, под землёй, в шахтах у рыжего леса. Сломанный, выгоревший, усталый до костей.

Инструмент войны в чужих руках.

Таков ход вещей в этом мире.

И он принял это. Без борьбы, без сопротивления, без надежды.

Потому что выбора нет.

Никогда не было.

Глава 12

Рыжий лес стоял мёртвый. Деревья голые, как после пожара, только пожара тут не было — радиация выжгла всё живое изнутри. Стволы цвета ржавчины, земля под ногами хрустела иглами, превратившимися в труху. Воздух пах железом и чем-то сладковатым, будто гниющим мясом, хотя мяса тут не было — просто так пахла Зона. Дозиметр на груди стрекотал монотонно, мерно, как метроном. Сто двадцать микрорентген. Много, но не смертельно. Можно ходить часа два, не больше.

Шрам шёл медленно, дробовик на изготовке. «Сайга» двенадцатого калибра, магазин на восемь патронов — картечь «Полева». Хорошее оружие для ближнего боя с тварями, которые не падают от винтовочной пули. Тут нужна массированность, останавливающая сила. Одна картечина в голову собаке-мутанту — она ещё метров пять пробежит на инерции. Три картечины — падает сразу. Математика простая, проверенная.

Солнце висело в небе белым пятном, просвечивало сквозь мутную дымку. Жара стояла плотная, душная, будто воздух превратился в вату. Пот тёк по спине ручьями, форма прилипала к телу. Противогаз болтался на боку — здесь он не нужен, радиация проникает не через лёгкие, а через кожу, медленно, терпеливо. Шлем с металлическим черепом остался на базе. Тут он ходил налегке: разгрузка, дробовик, нож, рация на поясе. Крид сказал — прогуляйся, освойся, почувствуй местность. Мол, новая база, новые правила, надо привыкнуть. Типичная отмазка, чтобы дать человеку время собраться с мыслями.

Только мысли собираться не хотели. Они разбредались, как крысы по углам, и каждая грызла своё. Оля в клинике. Немецкие врачи над ней колдуют, химию вливают, облучают. Спасают. А она не хотела спасения. Хотела прожить два месяца как человек, а не как лабораторная крыса. И он сломал её выбор. Купил ей жизнь ценой года своей. Только она смотрела на него так, будто он предал. Может, и предал.

Дозиметр застрекотал чаще. Шрам остановился, глянул на циферблат — сто восемьдесят. Рядом аномалия. Он огляделся. Справа, метрах в пятнадцати, воздух дрожал, будто над раскалённым асфальтом. «Жарка», местные называют. Температура в центре под пятьсот градусов. Кинешь туда банку тушёнки — она расплавится за минуту. Человека затянет — от него пепел останется. Зона любит такие фокусы. Убивает креативно.

Он обошёл аномалию широкой дугой, дробовик держал стволом вперёд. Лес молчал. Ни ветра, ни птиц, ни насекомых. Только стрёкот дозиметра и хруст под ботинками. Мёртвая тишина, от которой в ушах звенело. Он шёл дальше, вглядываясь в промежутки между стволами. Тварей пока не видно, но они есть. Всегда есть.

Через пять минут увидел первую. Собака. Метрах в тридцати, стояла боком, вынюхивала что-то в земле. Шерсть клочьями, рёбра торчат, на морде наросты, похожие на коралл. Мутант. Радиация их не убивает — она их меняет. Делает быстрее, злее, голоднее. Эта пока не учуяла. Ветра нет, запах не несёт.

Шрам медленно поднял дробовик, прицелился. Тридцать метров — дальновато для картечи, но попасть можно. Целился в шею, чуть ниже черепа. Выдохнул. Палец на спуске. Выстрел.

Грохот разорвал тишину. Собака дёрнулась, взвизгнула, рухнула на бок. Дёргалась, скулила, лапы гребли землю. Не убил наповал. Шрам выругался, пошёл вперёд, перезаряжая на ходу. Подошёл метров на десять, прицелился в голову. Второй выстрел. Собака перестала дёргаться.

Он подошёл, посмотрел. Картечь разворотила шею, вторая очередь снесла полчерепа. Кровь чёрная, густая, пахла химией. Наросты на морде переливались на солнце, будто стекло. Артефакты в плоти. Зона вплавляла их в тела, создавала гибриды. Красиво и мерзко одновременно.

Дозиметр запищал громче. Он глянул — двести пятьдесят. Труп фонил. Долго стоять рядом нельзя. Шрам развернулся, пошёл дальше.

Через полчаса наткнулся на стаю. Пять собак, копошились возле чего-то, рычали, огрызались друг на друга. Он пригнулся за поваленным стволом, осмотрелся. Собаки жрали кабана. Огромного, метра два в холке, клыки по двадцать сантиметров. Тоже мутант. Шкура на нём бронёй, пробить такую можно только бронебойными. Но собаки нашли способ — вгрызлись в брюхо, выдирали кишки, жрали прямо так, по-живому. Кабан ещё дышал, хрипел, пытался встать. Не мог. Спина сломана, задние ноги волочились.

Шрам смотрел. Зона такая — здесь не умирают быстро. Здесь умирают медленно, мучительно, под визг и хрип. Милосердия тут нет.

Он прицелился, выстрелил в ближайшую собаку. Та упала. Остальные дёрнулись, оскалились, бросились на него. Вторая, третья, четвёртая картечь. Две собаки упали, две продолжали бежать. Двадцать метров. Пятая очередь — одна рухнула кувырком, визжа. Последняя в десяти метрах прыгнула. Шрам выстрелил в прыжке, почти в упор. Картечь снесла собаке грудь, развернула в воздухе, швырнула на землю. Дёргалась, захлёбывалась кровью. Он перезарядил последний патрон, подошёл, выстрелил в голову.

Тишина вернулась. Он стоял, дышал тяжело, пот заливал глаза. Дозиметр стрекотал, как бешеный — триста. Трупы фонили все разом. Нужно уходить.

Кабан всё ещё дышал. Хрипел, смотрел мутным глазом. Шрам подошёл, достал нож. Всадил под рёбра, в сердце. Кабан вздрогнул, выдохнул, замер. Милосердие. Единственное, что тут можно дать.

Он вытер нож о шкуру, спрятал обратно. Развернулся, пошёл прочь. Дозиметр орал, цифры ползли вверх — триста пятьдесят, четыреста. Где-то рядом горячая точка. Он ускорил шаг, не оборачиваясь. Трупы останутся гнить. Зона их переварит, превратит в удобрение для новых мутаций. Круговорот смерти в природе.

Через двадцать минут вышел к опушке. Дозиметр успокоился — сто десять. Он остановился, глянул назад. Рыжий лес стоял неподвижно, мёртво, будто декорация. Только где-то в глубине что-то выло — протяжно, тоскливо. Новая тварь, учуявшая запах крови.

Шрам достал флягу, сделал глоток. Вода тёплая, с привкусом металла. Закрыл флягу, повесил обратно. Проверил магазин — два патрона осталось. Мало. Надо пополнить запас.

Рация на поясе зашипела.

— Шрам, приём, — голос Лукаса, хриплый, с акцентом.

Он снял рацию, нажал кнопку.

— На связи.

— Где ты?

— Рыжий лес. Западная опушка.

— Возвращайся на базу. Брифинг через час. Завтра выходим.

— Принял.

Он повесил рацию обратно, огляделся последний раз. Рыжий лес молчал. Дозиметр стрекотал тихо, мерно. Где-то вдали снова завыло. Он развернулся, пошёл к базе. Сафари закончено. Шесть тварей убито. Обычный день в Зоне. Ничего особенного.

Только мысли всё равно разбредались. Оля. Клиника. Её глаза, в которых застыло разочарование. Год службы впереди. Триста шестьдесят пять дней в аду, чтобы купить ей шанс. Не жизнь — шанс. Может, даже не выживет. Но он попробовал. Сломал её выбор, но попробовал.

Шрам шёл по мёртвому лесу, дробовик на плече, сапоги месили труху из игл. Солнце висело в небе, жгло затылок. Пот тёк по спине. Дозиметр стрекотал. Всё как обычно. Жизнь продолжалась. Пока продолжалась.

База была в двух километрах, но Зона любила превращать два километра в марафон со стрельбой. Шрам шёл по тропе, протоптанной сталкерами — земля утрамбована, по краям метки на деревьях, старые консервные банки. Относительно безопасный маршрут. Относительно.

Дозиметр стрекотал ровно, сто двадцать микрорентген, терпимо. Солнце склонялось к горизонту, тени вытягивались, становились длинными и чёрными. Худшее время для перехода — сумерки. Твари выходят на охоту. Но выбора не было. Брифинг через час, опаздывать нельзя. Лукас не из тех, кто прощает опоздания.

Он шёл быстро, но без суеты, дробовик держал двумя руками, стволом вперёд. Два патрона в магазине, коробка картечи в разгрузке — двадцать пять штук. Перезарядить на ходу можно за пять секунд, если руки не трясутся. У него не тряслись. Никогда.

Лес редел, деревья стояли дальше друг от друга, между ними кустарник, сухая трава по колено. Плохо. Открытое пространство — хорошо для обзора, плохо для укрытия. Если наткнётся на стаю, прятаться негде. Только бежать или стрелять.

Впереди что-то хрустнуло. Он замер, прислушался. Тишина. Потом снова — хруст веток, тяжёлое сопение, шорох. Не одно животное. Несколько.

Шрам медленно присел за куст, выглянул. Метрах в сорока, на поляне — кабаны. Четыре штуки. Огромные, по полторы тонны каждый, шкура бронёй, клыки торчат, как сабли. Копались в земле, вырывали корни, жевали. Мутанты, но травоядные. Пока травоядные. Радиация делала с ними странные вещи — иногда кабаны переходили на мясо. Зависело от степени облучения, от того, какие артефакты впаялись в плоть.

Он замер, соображал. Обойти — значит потерять полчаса, петлять через болота. Риск нарваться на аномалии. Пройти напрямик — значит пройти мимо кабанов метрах в двадцати. Если не спугнуть, пропустят. Если спугнуть — затопчут. Полторы тонны живого мяса на скорости сорок километров в час — танк из плоти. Картечь такую шкуру не пробьёт. Только бронебойные. Которых нет.

Он огляделся. Справа, метрах в пятидесяти — старый бетонный блок, остатки фундамента. Укрытие. Если побежит, успеет. Если кабаны не среагируют.

Ветер подул в спину. Шрам выругался мысленно. Запах понесёт прямо на них. Секунды три до реакции.

Кабан поднял морду, принюхался. Заревел — низко, утробно, как паровозный гудок. Остальные дёрнулись, развернулись. Увидели. Второй рёв, третий, четвёртый. Стадо. Они ударили копытами, земля задрожала.

Шрам рванул к блоку. Бежал, не оглядываясь, ноги месили траву, разгрузка била по бокам. Позади грохот копыт нарастал, как гром. Тридцать метров до укрытия. Двадцать. Дыхание жгло горло, сердце колотилось. Кабаны орали, топот как артобстрел.

Десять метров. Он прыгнул, перемахнул через край бетонного блока, рухнул на землю за ним. В ту же секунду первый кабан врезался в блок с другой стороны. Удар как взрыв, бетон треснул, посыпалась крошка. Кабан заревел, отпрыгнул, развернулся, ударил снова. Второй, третий присоединились. Били рылами, клыками, копытами. Блок качался, крошился, но держался. Советский бетон, армированный. Спасибо строителям.

Шрам лежал, дышал тяжело, ждал. Кабаны били, орали, но перепрыгнуть не могли — блок метра два высотой, тонна весом. Через минуту они устали, отошли, стояли кругом, сопели, рыли землю. Ждали.

Он осторожно выглянул. Четыре морды уставились на него. Глаза красные, налитые кровью. Слюна капала с клыков. Не уйдут. Будут стоять, пока он не выйдет или пока не стемнеет. А в темноте у них преимущество.

Нужно их убрать. Он перезарядил дробовик, проверил патроны. Два в стволе, двадцать пять в коробке. Картечь не пробьёт шкуру в лоб. Но есть слабые места. Глаза. Пасть. Брюхо, если завалить на бок.

Шрам прицелился в ближайшего, целился в морду, чуть выше клыков. Выстрел. Картечь размазалась по шкуре, несколько дробин попало в глаз. Кабан взревел, дёрнулся, но не упал. Разозлился сильнее. Ударил в блок с разбега. Бетон треснул глубже.

Второй выстрел, в того же. Опять в морду. Дробины попали в ноздри, в пасть. Кабан захрипел, закашлялся, кровь хлынула из ноздрей. Он отступил, мотал головой, чихал кровью. Остальные три смотрели, рыли землю.

Шрам перезарядил, выстрелил в следующего. Промах. Картечь прошла мимо, срезала ухо. Кабан взревел, пошёл на таран. Удар. Блок качнулся, трещина расползлась. Ещё пара таких — развалится.

Он целился тщательнее. Ждал, пока кабан остановится. Выстрелил. Попал в глаз. Кабан заорал, упал на колени, бился мордой о землю. Второй выстрел, в затылок, там где шея переходит в спину. Хрящ, незащищённый. Картечь вошла, кабан рухнул, дёргался, затих.

Два осталось. Плюс раненый, который харкал кровью в стороне.

Шрам перезарядил, прицелился. Третий кабан не стал ждать, пошёл в обход, искал способ зайти сбоку. Умный. Он проследил, куда тот движется, развернулся, выстрелил. Промах. Кабан ускорился, побежал. Шрам перезарядил на автомате, выстрелил снова. Попал в бок, но шкура не пробилась. Кабан прыгнул, перемахнул через край блока.

Полторы тонны упали сверху. Шрам откатился, кабан рухнул туда, где он был секунду назад. Земля задрожала. Кабан развернулся, клыки блеснули. Шрам выстрелил в упор, в пасть. Картечь вошла в глотку, вышла через затылок. Кабан осел, захрипел, повалился набок.

Четвёртый прыгнул следом. Шрам не успел перезарядить, ударил прикладом по морде. Кабан отшатнулся, но не остановился. Пошёл вперёд, давил массой. Шрам уперся спиной в блок, перезарядил одной рукой, второй держал дробовик горизонтально, упираясь в клыки. Кабан толкал, рычал, слюна летела. Шрам вставил патрон, вскинул ствол, выстрелил снизу, в нижнюю челюсть. Картечь прошла через язык, нёбо, в мозг. Кабан рухнул на него.

Он вывалился из-под туши, тяжело дышал, форма в крови и слюне. Встал, огляделся. Три кабана мертвы. Раненый, первый, стоял в двадцати метрах, смотрел одним глазом, хрипел. Не нападал. Умирал. Кровь лилась из ноздрей, дышал с хрипом.

Шрам поднял дробовик, прицелился, выстрелил. Кабан упал.

Тишина вернулась. Он стоял, дышал через рот, пот заливал глаза. Дозиметр стрекотал — двести. Трупы фонили. Нужно уходить.

Он перезарядил магазин полностью, восемь патронов, проверил коробку — осталось семнадцать. Хватит, если не нарвётся на армию. Посмотрел на кабанов. Мясо хорошее, можно было бы вырезать, принести на базу. Но тащить центнер мяса два километра — себе дороже. Плюс радиация. Пусть лежат.

Он обошёл блок, вышел на тропу, пошёл дальше. Солнце село, сумерки сгущались. Небо из синего стало серым, потом фиолетовым. Звёзды не видно — облака. Или радиационная дымка, хрен разберёшь.

Лес кончился, началось поле. Трава по пояс, сухая, шуршала под ногами. Дозиметр стрекотал тише — восемьдесят. Чисто. Относительно.

Он шёл быстро, но не бежал. Бег привлекает внимание. Движение на периферии зрения — инстинкт хищника. Видит — преследует. Лучше идти ровно, спокойно, как будто ты часть пейзажа.

Метров через триста почувствовал. Не услышал, не увидел — почувствовал. Холод между лопатками, мурашки на затылке. Инстинкт, наработанный годами в легионе. Когда кто-то смотрит на тебя через прицел. Или готовится к прыжку.

Он обернулся, вглядываясь в сумерки. Ничего. Поле, трава, ветер гонит волны. Замер, прислушался. Тишина. Потом звук — тонкий, высокий, как комариный писк. Но громче. И ближе.

Кровосос.

Шрам дёрнулся, но поздно. Тварь вылетела из травы метрах в пяти — размером с собаку, на четырёх лапах, кожа серая, голая, хобот вместо морды, длинный, с присоской на конце. Глаза как у насекомого, фасеточные, горели в сумерках красным. Пищала, летела низко над землёй, хобот тянулся вперёд.

Он выстрелил, не целясь, от бедра. Промах. Кровосос увернулся, зашёл сбоку. Быстрый, сволочь, скорость как у гепарда. Второй выстрел — попал по касательной, сорвал кусок кожи с бока. Тварь пискнула громче, злее, не остановилась.

Прыгнула. Шрам отступил, ударил прикладом. Попал в морду, кровосос отлетел, кувыркнулся, вскочил. Пищал, кружил, искал угол атаки. Хобот извивался, присоска раскрывалась, внутри зубы — кольца, как у миноги.

Шрам прицелился, ждал. Кровосос метнулся влево, вправо, запутывал. Потом рванул прямо. Он выстрелил в прыжке. Картечь вошла в грудь, развернула тварь в воздухе, швырнула на землю. Кровосос дёргался, пищал тоньше, захлёбывался. Хобот бился о землю, присоска раскрывалась, закрывалась.

Шрам подошёл, выстрелил в голову. Писк оборвался. Тварь затихла.

Он стоял, дышал тяжело, смотрел. Кровосос лежал в траве, лапы скрючены, хобот вытянулся. Из присоски текла чёрная слизь, пахла хлоркой. Дозиметр запищал — триста пятьдесят. Фонит сильно.

Шрам развернулся, пошёл прочь. Патроны кончались — четыре в магазине, семнадцать в коробке. Двадцать один. До базы километр. Лучше не встречать больше ничего.

Шёл быстрее, почти бежал. Поле кончилось, начался овраг — склон вниз, камни, кусты. Внизу огни — база. Вход в шахту, бетонная будка, прожектор. Охрана у ворот, два автоматчика. Увидели его, вскинули стволы, узнали, опустили.

— Шрам? — один крикнул.

— Я.

— Опаздываешь. Лукас уже орёт.

Он молча прошёл мимо, спустился по ступеням в шахту. Коридор, бетонные стены, лампы дневного света. Холодно после жары. Пот на спине мгновенно стал ледяным. Он шёл, дробовик на плече, сапоги гремели по бетону.

Казарма — третья дверь слева. Он зашёл, бросил дробовик на койку, стянул разгрузку. Форма вся в крови, слюне, грязи. Пахла порохом, потом, кабаньей кровью. Он стянул её, бросил в угол. Умоется потом.

Дверь распахнулась. Лукас — широкий, коренастый, лицо рябое, шрам через бровь. Смотрел тяжело.

— Опоздал.

— Кабаны. Четыре штуки. Плюс кровосос.

— Живой?

— Живой.

— Ладно. Брифинг через пять минут. Умойся. Воняешь как бойня.

Лукас развернулся, вышел. Шрам стоял, смотрел в стену. Пять минут. Хватит, чтобы плеснуть водой в лицо. Не хватит, чтобы забыть, как кабан давил его к блоку. Или как пищал кровосос, захлёбываясь кровью.

Но это не важно. Важно, что он дошёл. Выжил. Снова.

Он пошёл к умывальнику. Вода ледяная, пахла ржавчиной. Плеснул в лицо, шею, руки. Кровь смылась, грязь — нет. Въелась. Пусть.

Вытерся, натянул чистую форму, проверил пистолет. Кольт на месте, семь патронов. Хватит.

Пошёл на брифинг. Завтра Зона № 8. Профессор Штайнер. Охрана. Обычная работа.

А мысли всё равно разбредались. Оля. Клиника. Её глаза. Год службы. Триста шестьдесят пять дней минус один. Триста шестьдесят четыре осталось.

Шрам шёл по коридору, сапоги гремели. Дозиметр на груди молчал. База чистая. Но это ненадолго. Завтра снова в Зону.

Всегда снова.

Брифинг-комната находилась на втором уровне, сразу за оружейной. Бетонная коробка четыре на шесть, стол посередине, карта Зоны на стене, прикнопанная кнопками. Лампа дневного света гудела, мигала — контакт плохой. На столе термос с кофе, пепельница, набитая окурками. Пахло табаком, потом и сыростью — вентиляция в шахтах никогда не работала нормально.

Лукас стоял у карты, спиной к двери, изучал маршруты. Остальные сидели — Марко, Диего, Педро, Рафаэль. Все бразильцы, все из BOPE, все с лицами, на которых было написано, что они видели дно фавел и выжили. Марко — худой, жилистый, с татуировкой черепа на шее. Диего — широкий, как шкаф, бритый наголо. Педро — самый молодой, лет двадцать пять, шрам через губу. Рафаэль — старший после Лукаса, седина на висках, глаза усталые.

Пьер вошёл, закрыл дверь. Все обернулись. Лукас глянул через плечо.

— Садись.

Дюбуа сел на свободный стул, у края стола. Марко скользнул взглядом по его форме — чистая, но волосы ещё мокрые, капли стекают на воротник. Усмехнулся.

— Кабаны, говоришь?

— Четыре.

— Убил всех?

— Всех.

— Из дробовика?

— Из дробовика.

Марко присвистнул, сказал что-то по-португальски. Диего хмыкнул. Рафаэль молчал, смотрел на легионера оценивающе. Не верил или проверял — хрен поймёшь.

Лукас развернулся, постучал пальцем по карте.

— Заканчивайте базар. Слушайте.

Все замолчали. Легионер вытащил флягу, сделал глоток воды — всё ещё чувствовал привкус пороха на языке. Лукас ткнул пальцем в карту, в точку к северо-востоку от базы.

— Мёртвый город. Двадцать километров отсюда, через рыжий лес, потом мост через реку. Город заброшен с восьмидесятых. Радиация высокая, триста-пятьсот микрорентген фон, местами до тысячи. Аномалии повсюду. Мутанты — кабаны, собаки, кровососы, может псевдогиганты, если не повезёт. Сталкеры туда не ходят. Слишком опасно, слишком мало профита.

Он провёл пальцем по карте, показывая маршрут.

— Мы идём туда. Задача — разведка закрытой военной лаборатории. Объект «Горизонт». Находится в центре города, под землёй, бункер, три уровня. Советские военные делали там что-то секретное — биооружие, психотронику, хрен знает что. Документы засекречены до сих пор. Корпорация хочет знать, что там осталось. Образцы, данные, артефакты.

Марко поднял руку.

— А почему мы? Есть сталкеры, которые знают город. Пусть они идут.

— Сталкеры ненадёжны. Болтают лишнее, продают инфу конкурентам. Нам нужна конфиденциальность. Плюс, если там что-то ценное, сталкеры могут попытаться присвоить. Мы — нет. У нас контракт.

— А если там ничего нет? — спросил Педро.

— Тогда мы убеждаемся, что там ничего нет, фотографируем, составляем отчёт, возвращаемся. Простая работа.

Простая, как ядрёна мать, подумал наёмник. Двадцать километров через Зону, мост, который может быть заминирован или разрушен, город, полный тварей, лаборатория под землёй, где может быть всё что угодно — от зомби до радиоактивной плесени. Простая работа.

Лукас перешёл к деталям.

— Выход завтра, ноль-шестьсот. Два «Урала», едем до края рыжего леса, дальше пешком. Мост в пяти километрах. Переходим, зачищаем периметр, движемся к центру города. Объект «Горизонт» — координаты вот. — Он ткнул пальцем в другую точку на карте. — Бункер под развалинами городской администрации. Вход замаскирован, но у нас есть схема. Спускаемся, проводим разведку, берём образцы если есть, выходим. Всё. Время на операцию — восемь часов. Если не успеваем, ночуем в городе, возвращаемся на следующий день.

— Ночевать в мёртвом городе, — пробормотал Диего. — Охуенная идея.

— Есть альтернатива? — Лукас посмотрел на него тяжело. — Нет. Значит, делаем как сказано. Снаряжение — полный боекомплект, противогазы, дозиметры, фонари, верёвки, аптечки. Еда и вода на два дня. Рации на тактической частоте, шифрованные. Если кто-то потеряется, вызываем по рации, ждём десять минут. Не отвечает — идём дальше. Никто не остаётся искать пропавших. Понятно?

Все кивнули. Жёсткое правило, но справедливое. В Зоне нельзя рисковать группой ради одного. Пьер знал это ещё по Мали. Там оставляли раненых, если их нельзя было эвакуировать. Давали морфин, гранату, уходили. Милосердие и прагматизм.

Рафаэль поднял руку.

— А что насчёт радиации? Восемь часов в зоне с фоном пятьсот — это доза.

— Таблетки радиопротектора выдадут перед выходом. Плюс, в бункере радиация ниже, стены защищают. Главное — не задерживаться на открытых участках, двигаться быстро. И не трогать ничего светящегося.

— А если найдём артефакты?

— Берём. Контейнеры свинцовые выдадут. Но только те, которые не фонят выше тысячи. Остальное — фотографируем, оставляем.

Лукас обвёл всех взглядом.

— Вопросы?

Легионер поднял руку. Лукас кивнул.

— Мост. Если он разрушен или заблокирован, как переправляемся?

— Река неглубокая, метра полтора. Можно перейти вброд. Но течение быстрое, плюс радиация в воде. Если мост не проходим, ищем другой путь. Есть переправа в пяти километрах вверх по реке, старая дамба. Но это крюк, потеряем два часа.

— А если дамба тоже разрушена?

— Тогда возвращаемся, докладываем, получаем новый план. Импровизируем на месте.

Наёмник кивнул. Импровизация в Зоне — это русская рулетка. Но выбора нет.

Марко достал сигарету, закурил. Дым поплыл к лампе, завис там, не рассеиваясь. Вентиляция действительно не работала.

— А твари? — спросил он. — Если нарвёмся на стаю псевдогигантов?

— Уходим. Не вступаем в бой, если можно избежать. Псевдогиганты медленные, но сильные. Один удар — сломает позвоночник. Если нет выхода, стреляем в ноги, валим на землю, добиваем в голову. Гранаты не помогут, шкура толстая. Только автоматический огонь, прицельно.

— А если их несколько?

— Тогда молимся.

Тишина. Диего хмыкнул, потушил окурок в пепельнице. Педро сидел, грыз ноготь, смотрел в карту. Рафаэль закрыл глаза, будто дремал. Дюбуа знал — не дремал. Прокручивал маршрут, просчитывал риски. Старый солдат. Таких убить трудно.

Лукас налил кофе из термоса, сделал глоток, скривился — остыл.

— Снайперская поддержка, — сказал он, глядя на Пьера. — Ты пойдёшь с винтовкой. СВ-98, оптика, глушитель. Позиции выбираешь сам, прикрываешь группу. Если увидишь угрозу, которую мы не видим — убираешь молча. Если можешь убрать молча — убирай. Если нет — докладываешь, мы решаем. Твоя задача — быть нашими глазами. Понял?

— Понял.

— Хорошо.

Лукас выпрямился, сложил карту, засунул в карман.

— Отбой в двадцать два ноль-ноль. Подъём в пять тридцать. Проверка снаряжения в пять сорок пять. Выход в шесть. Кто опоздает — останется на базе. Вопросы?

Никто не ответил.

— Свободны.

Все встали. Марко потянулся, хрустнул позвонками. Диего зевнул. Педро пошёл к двери первым. Рафаэль задержался, посмотрел на легионера.

— Первый выход с нами?

— Первый.

— Слушай команду. Лукас знает своё дело. Если говорит бежать — беги. Если говорит стрелять — стреляй. Не думай. В Зоне думать некогда.

— Знаю.

Рафаэль кивнул, вышел. Наёмник остался один с Лукасом. Тот смотрел на него, оценивал.

— Кабаны, — сказал он. — Правда вальнул стаю этих Пепп?

— Правда.

— Как? Или пиздишь…

— Целился в слабые места. Глаза, пасть, горло. Картечь шкуру не пробивает, но слизистые пробивает.

Лукас хмыкнул.

— Умный. Хорошо. Мне нужны умные. Дураков в Зоне хватает. Они все мертвы.

Он повернулся к двери, остановился.

— Ещё одно. Если что-то пойдёт не так, если кто-то из нас ранен и не может идти — решаю я. Не ты, не Марко, не Рафаэль. Я. Понял?

— Понял.

— Хорошо.

Лукас вышел. Дверь захлопнулась. Пьер остался один. Он стоял, смотрел на карту, прикнопленную к стене. Мёртвый город. Двадцать километров. Мост. Бункер. Лаборатория. Что там осталось после тридцати лет? Скелеты в халатах, бумаги, покрытые плесенью, ржавое оборудование? Или что-то живое, мутировавшее, ждущее?

Он провёл пальцем по карте, по маршруту. Рыжий лес — знакомый. Мост — неизвестный. Город — полная загадка. Хорошо хоть группа опытная. Бразильцы из BOPE — не туристы. Они прошли войну в фавелах, где каждый угол мог быть засадой, каждое окно — снайперской позицией. Зона для них не сильно отличается. Только вместо наркоторговцев — мутанты. Принцип тот же.

Наёмник повернулся, вышел. Коридор пустой, лампы мигают. Он пошёл к казарме. Нужно проверить снаряжение, почистить оружие, поспать часов пять. Завтра будет долгий день.

В казарме никого. Остальные либо в столовой, либо в курилке. Легионер сел на койку, достал винтовку из чехла. СВ-98, ствол холодный, затвор смазан. Он разобрал её, проверил каждую деталь, протер, собрал обратно. Потом Кольт. Магазин на семь патронов, один в патроннике. Всё чисто.

Форму сменил на чистую, проверил разгрузку — патроны, гранаты, аптечка, фляга, нож. Всё на месте. Дозиметр на шее, рация на поясе. Готов.

Он лёг на койку, закрыл глаза. Лампа над головой гудела. Где-то в коридоре смеялись — Марко и Диего, судя по голосам. Говорили по-португальски, быстро, весело. О чём-то своём.

Пьер лежал, слушал. Думал об Оле. Интересно, как она там. Лежит в палате, капельницы в венах, химия течёт по крови, убивает раковые клетки. И нормальные заодно. Волосы выпадают, кожа бледнеет, тошнит. Но жива. Пока жива.

Он сжал кулаки. Триста шестьдесят четыре дня. Осталось триста шестьдесят четыре дня. Потом свобода. Потом он вернётся, заберёт её из клиники, увезёт куда-нибудь далеко. Может, в Прованс. Или в горы. Туда, где нет Зоны, нет радиации, нет кабаньих клыков и кровососов. Только солнце, лаванда, тишина.

Если она выживет. Если он выживет. Если мир не рухнет за это время.

Слишком много «если».

Дюбуа открыл глаза, посмотрел в потолок. Бетон, трещины, старая ржавая труба. Шахта. База. Зона. Его дом на год. Временный дом. Клетка.

Он повернулся на бок, закрыл глаза снова. Нужно спать. Завтра мёртвый город. Завтра лаборатория. Завтра очередная порция смерти.

Но пока он жив. И будет жить. Потому что нет выбора.

Легионер заснул под гул лампы и далёкий смех бразильцев. Сны не снились. Никогда не снились. Это было милосердием.

Глава 13

Подъём в пять тридцать. Будильника не было — внутренние часы. Легионер открыл глаза, поднялся, натянул форму. Казарма пустая, остальные уже в оружейной. Он взял винтовку, разгрузку, пошёл следом.

Оружейная гудела голосами. Марко проверял автомат — АК-74М, магазины разложены на столе, тридцать штук. Диего пристёгивал гранаты к разгрузке, бормотал что-то по-португальски. Педро чистил пистолет, Рафаэль курил у двери. Лукас стоял у стойки, заполнял бумаги — список снаряжения для корпорации. Бюрократия даже в Зоне.

Пьер подошёл к стойке, получил боекомплект. Патроны 7,62×51, двести штук, в коробках по двадцать. Плюс обойма глушителя, оптика протёртая, запасная. Радиопротектор — таблетки в блистере, восемь штук. Свинцовый контейнер размером с термос — для артефактов.

Марко глянул на него, усмехнулся.

— Ну что, новенький, готов обосраться?

— Судить товарища по себе, плохая идея брат, — ответил Дюбуа, не поднимая глаз.

Марко фыркнул, вернулся к автомату. Диего подошёл, встал рядом. Широкий, как шкаф, пах потом и табаком.

— Слышь, француз. В бункере — ты идёшь последним. Прикрываешь тыл. Если что-то вылезет сзади — убиваешь. Не ждёшь команды, не кричишь. Просто убиваешь. Ясно?

— Ясно.

— Хорошо. А то предыдущий снайпер у нас был слишком разговорчивый. Всё время спрашивал: «Стрелять? Не стрелять?» Заебал. Потом его кровосос сожрал. Пока спрашивал.

— Понял урок.

— Умница.

Диего хлопнул его по плечу, ушёл. Рафаэль докурил, подошёл, сказал тихо:

— Не слушай их. Марко всегда так — проверяет новичков. Диего тоже. Если не огрызаешься, не психуешь — значит, норм. Если начинаешь доказывать — значит, слабак. Ты правильно делаешь.

— Спасибо.

— Не за что. Просто держись рядом. В бункере темно, узко, легко потеряться. Если отстанешь — мы не вернёмся. Лукас так сказал — так и будет.

Наёмник кивнул. Рафаэль вернулся к своему углу, продолжил упаковывать снаряжение.

Лукас закончил с бумагами, обернулся.

— Все готовы?

— Да, — хором ответили бразильцы.

— Хорошо. Выходим через пять минут. «Уралы» уже заведены, водители ждут. Грузимся быстро, без базара. В машине молчок, экономим силы. Вопросы?

Никто не ответил.

— Отлично. Пошли.

Они вышли из оружейной, прошли по коридору, поднялись по лестнице на поверхность. Утро серое, небо затянуто облаками. Воздух прохладный, пахнет сыростью и металлом. У ворот стояли два «Урала» — грязные, в ржавчине, двигатели урчат. Водители курили, глядя в никуда.

Группа залезла в кузов первого. Марко, Диего, Педро, Рафаэль, Пьер. Лукас сел в кабину рядом с водителем. Второй «Урал» остался пустым — запасной, на случай, если первый сдохнет.

Машина тронулась. Тряска, грохот, кузов скрипел на каждой кочке. Легионер сидел на лавке, винтовка между ног, смотрел через щель в тенте. Рыжий лес проплывал мимо — деревья голые, земля мёртвая, ни травы, ни кустов. Дозиметр стрекотал — сто, сто двадцать, сто пятьдесят. Терпимо.

Марко достал флягу, сделал глоток. Вода или что покрепче — хрен разберёшь. Передал Диего. Тот глотнул, передал Педро. Круговая. Дошла до Пьера. Он понюхал — водка. Дешёвая, пахла спиртом и ацетоном. Глотнул, передал Рафаэлю. Тот допил, спрятал флягу.

— Хорошая традиция, — сказал Марко. — Перед делом — по глотку. Для храбрости.

— Для тупости, — поправил Диего. — Храбрость у нас и так есть. А тупость приходит после водки.

— Тогда зачем пьёшь?

— Чтобы не думать.

— О чём?

— О том, что через два часа могу быть мёртв.

— Оптимист.

— Реалист.

Они замолчали. Машина ехала дальше. Лес редел, появились поляны, заросшие сухой травой. Дозиметр стрекотал тише — восемьдесят. Чище.

Через полчаса остановились. Водитель высунулся из кабины:

— Дальше не проедем. Дорога завалена.

Лукас вылез, осмотрелся. Группа выгрузилась следом. Впереди, метрах в пятидесяти, дорога перегорожена поваленными деревьями. Старый завал, лет десять как минимум. Объехать нельзя — по бокам болота.

— Пешком, — сказал Лукас. — До моста четыре километра. Идём колонной, дистанция пять метров. Марко — впереди, я за ним. Диего, Педро, Рафаэль, Шрам — в хвосте. Если увидите движение — сигнал рукой, молча. Стрелять только по команде или если нападают. Ясно?

— Ясно, — хором.

Они пошли. Марко впереди, автомат на изготовке. Лукас за ним, чуть левее. Остальные растянулись цепочкой. Дюбуа замыкал, винтовка на плече, глаза сканировали лес. Тишина. Ни ветра, ни птиц, ни зверей. Только хруст под ногами и стрёкот дозиметров.

Через километр увидели первую тварь. Собака-мутант, метрах в тридцати, копалась в земле. Учуяла, подняла морду, оскалилась. Марко поднял руку — стоп. Группа замерла. Собака стояла, нюхала воздух, рычала тихо.

Лукас показал рукой — обходим. Марко пошёл влево, широкой дугой. Собака проводила взглядом, но не бросилась. Умная. Поняла — шестеро людей с автоматами не добыча. Легионер держал её в прицеле, пока группа не отошла на сотню метров. Собака смотрела, потом отвернулась, вернулась к своей яме.

Дальше попались ещё две. Одна сбежала сразу, вторую Педро пристрелил из пистолета — подошла слишком близко, оскалилась. Один выстрел в голову, тварь упала. Группа прошла мимо, не останавливаясь.

— Лес чистый, — сказал Марко. — Слишком чистый.

— Мы его вычистили, — ответил Лукас. — Месяц назад зачистка была. Всех крупных тварей убрали. Остались только мелочь и трусы.

— А если из других зон придут?

— Тогда и их убьём.

Марко хмыкнул, пошёл дальше.

Через два километра лес кончился. Началась открытая местность — поле, трава по пояс, вдалеке река. Мост виднелся — серый бетон, два пролёта, ржавые перила. Стоял. Целый. Но не пустой.

Лукас поднял руку — стоп. Группа легла в траву. Пьер вытащил бинокль, навёл на мост. Люди. Шестеро, может семеро. Автоматы, разгрузки, один с пулемётом. Стоят у въезда на мост, курят, базарят. Бандиты.

— Блядь, — выдохнул Марко. — Шакал.

— Откуда знаешь? — спросил Лукас.

— Видишь того, высокого, в кожанке? Золотые зубы блестят. Это он. Я его видел в прошлый раз, когда мы ходили на север. Он тогда с нами базарил, типа дорога его, плати или уходи. Мы ушли. Стрелять не стали.

— А теперь?

— Теперь надо стрелять. Или платить. Или уходить снова.

Лукас молчал, думал. Достал рацию, связался с базой.

— База, Лукас. Мост занят бандитами. Шакал и его люди. Шестеро минимум. Запрашиваю разрешение на зачистку.

Рация зашипела, ответил полковник Радмигард:

— Лукас, зачистка не санкционирована. Корпорация не хочет войны с местными. Попробуйте договориться. Если не получится — ищите другой путь.

— Другой путь — это пять километров крюк и два часа потери. Миссия под угрозой.

— Миссия под угрозой, если вы начнёте войну. Договаривайтесь. Конец связи.

Лукас выключил рацию, выругался по-португальски. Диего усмехнулся.

— Полковник ссыт. Корпорация ссыт. Мы, значит, должны на коленях ползти?

— Заткнись, — бросил Лукас. — Встаём. Идём базарить.

Группа поднялась, пошла к мосту открыто, не прячась. Бандиты увидели, вскинули стволы, но не выстрелили. Ждали. Лукас шёл впереди, руки на виду, автомат на ремне. Остальные следом, дистанция три метра.

Подошли метров на двадцать. Бандиты стояли полукругом, автоматы нацелены. Высокий вкожанке сделал шаг вперёд. Лицо худое, скулы острые, глаза мёртвые — как у акулы. Золотые зубы блестели на солнце, когда он улыбался. Улыбка падальщика, который нашёл свежий труп.

— Стоять, — сказал он. Голос хриплый, прокуренный. — Оружие на землю.

— Нет, — ответил Лукас спокойно. — Мы просто хотим пройти. Мост нужен.

— Мост мой. Хотите пройти — платите.

— Сколько?

— Тысяча евро. С человека.

— Шесть тысяч? — Лукас усмехнулся. — Охуел?

— Не охуел. Просто знаю цену. Вы корпоратные. У вас бабки есть. Платите или валите.

Легионер стоял сзади, наблюдал. Шакал — высокий, метр девяносто, худой, но жилистый. Кожанка старая, штаны камуфляж, берцы. АКС-74У на ремне, нож на поясе, пистолет в кобуре. Руки татуированные — кресты, черепа, что-то церковное. Зона любила таких — бывших зеков, ушедших сюда от тюрьмы. Здесь законов нет, только сила.

Бандиты вокруг него — такие же. Худые, злые, с глазами, как у крыс. Один с пулемётом — РПК, лента на двести патронов. Опасный. Остальные с автоматами, один с дробовиком. Все опытные. Стоят правильно, прикрывают друг друга.

Лукас думал. Пьер видел — командир прикидывает шансы. Шесть против семерых. Можно убить, но потери будут. Марко, Диего — точно выживут. Педро — пятьдесят на пятьдесят. Рафаэль — умный, найдёт укрытие. Сам Лукас — выживет. А легионер? Неизвестно. Новичок. Может сдрейфить.

Только Дюбуа не собирался дрейфить. Он стоял, держал винтовку, считал цели. Шакал — первый, центр массы. Пулемётчик — второй, до того как развернёт ствол. Остальные — по очереди, слева направо. Секунд пятнадцать на всех. Если успеет.

Лукас заговорил:

— Слушай, Шакал. Шесть тысяч — это дохера. Давай по-другому. Мы проходим, ты пропускаешь. Мы возвращаемся через восемь часов, привозим тебе ящик водки и два ящика тушёнки. Нормально?

Шакал почесал подбородок, сплюнул.

— Водка и тушёнка? Ты меня за бомжа держишь?

— Нет. За умного человека. Который понимает, что мёртвым деньги не нужны.

— Угрожаешь?

— Предлагаю сделку.

Шакал усмехнулся, посмотрел на своих. Те молчали, ждали команды. Он вернул взгляд на Лукаса.

— Хорошо. Сделка. Но не водка и тушёнка. Оружие. Автомат, два магазина, сто патронов. Плюс гранаты, четыре штуки. Принесёте — пропущу обратно. Не принесёте — через мой труп пойдёте. Идёт?

Лукас молчал. Оружие — это серьёзно. Корпорация учёт ведёт, каждый ствол на балансе. Если списать автомат, придётся объяснять. Но если не согласиться, придётся стрелять. А это хуже.

— Идёт, — сказал он наконец. — Автомат, магазины, патроны, гранаты. Через восемь часов.

— Ладушки. Проходите.

Шакал отступил в сторону, махнул рукой. Бандиты разошлись, освободили проход. Группа пошла на мост. Пьер шёл последним, не поворачивался спиной. Чувствовал взгляд Шакала — тяжёлый, оценивающий. Как будто тот запоминал лица, чтобы потом узнать в темноте.

Мост скрипел под ногами. Бетон старый, трещины, арматура торчит. Перила ржавые, кое-где отвалились. Внизу река — мутная, течёт быстро, пахнет гнилью. Дозиметр запищал — двести. Вода фонит.

Прошли мост, вышли на другой берег. Лукас остановился, обернулся. Бандиты стояли у въезда, смотрели. Шакал помахал рукой, улыбнулся — золото блеснуло.

— Весёлый парень, — сказал Марко.

— Мразь, — поправил Диего. — Типичная зоновская мразь.

— Надо было сразу мочить.

— И получить пулю в лоб от пулемётчика? Охуенный план.

— Заткнулись, — бросил Лукас. — Идём дальше. До города три километра. Молчком, быстро, без остановок.

Они пошли. Легионер оглянулся последний раз. Шакал всё ещё стоял, смотрел. Мёртвый взгляд, золотые зубы, оскал падальщика. Запомнил. Обязательно запомнил.

Наёмник развернулся, пошёл за группой. Мост остался позади. Впереди мёртвый город. Бункер. Лаборатория. Неизвестность.

Но мысли всё равно возвращались. Шакал. Через восемь часов обратно. Автомат, гранаты. Или пуля в спину.

Зона любила такие выборы. Всегда плохие. Всегда без вариантов.

Дюбуа шёл, сжимая винтовку. Триста шестьдесят четыре дня. Ещё один прошёл. Триста шестьдесят три осталось.

Считал дальше.

Город появился через час. Сначала дома на горизонте — серые коробки, торчащие из-за холма. Потом улицы, разбитый асфальт, ржавые остовы машин. Всё мёртвое. Окна пустые, двери сорваны, стены в трещинах. Тридцать лет без людей превратили город в декорации к фильму про конец света.

Группа шла осторожно, вдоль стен, прижимаясь к укрытиям. Марко впереди, автомат на изготовке, глаза сканируют каждое окно. Лукас за ним, чуть правее. Диего, Педро, Рафаэль растянулись цепочкой. Дюбуа замыкал, винтовка на плече, палец на спуске.

Дозиметр стрекотал ровно — триста. Высоко, но не критично. Воздух пах пылью, плесенью и чем-то химическим. Ветер гнал по улице обрывки газет, пластиковые пакеты. Тишина давила, звенела в ушах.

Они свернули на проспект — широкий, четыре полосы, посередине трамвайные рельсы, заросшие травой. По бокам пятиэтажки, советские, панельные. Балконы обвалились, стены обшарпаны. На одном доме краска ещё держалась — красная звезда, серп и молот. Привет из восьмидесятых.

Лукас поднял руку — стоп. Группа замерла. Он прислушался, что-то услышал. Секунд пять тишина. Потом звук — далёкий, глухой. Голоса. Несколько человек, говорят громко, перебивают друг друга.

Марко показал рукой — слева, метров сто. Лукас кивнул, повёл группу к укрытию — перевёрнутый автобус, лежащий на боку. Залегли за ним, смотрели.

Из-за угла вышли люди. Шесть человек. Форма камуфляжная, разгрузки, автоматы. Идут строем, но криво, будто пьяные. Один орал что-то, размахивал рукой. Второй смеялся, третий молчал, смотрел в никуда.

— Свободовцы, — прошептал Рафаэль. — Анархисты. Узнаю форму.

— Что они тут делают? — спросил Педро.

— Хрен знает. Может, патруль. Может, мародёры.

Группа приблизилась. Пьер навёл бинокль, присмотрелся. Свободовцы — все молодые, лет двадцать-тридцать. Лица грязные, небритые. Один с повязкой на голове — красно-чёрная, анархистский флаг. Второй с нашивкой «Че Гевара» на рукаве. Идут, орут, смеются.

— Че! Че Гевара! — кричал тот, с повязкой. — Свобода или смерть!

— Анархия, бля! — подхватил второй. — Долой государство!

Остальные хохотали, подпевали. Легионер нахмурился. Что-то не так. Свободовцы — анархисты, но не дебилы. Они в Зоне живут, знают правила. Не орут на весь город, не привлекают внимание. А эти ведут себя, как на демонстрации.

Лукас тоже заметил. Прошептал:

— Странные какие-то.

— Бухие, наверное, — предположил Диего.

— Или обкуренные.

— Или зомби.

Все обернулись на Марко. Тот пожал плечами.

— Что? Видел таких. Психотроника их ломает, они начинают нести хуйню, орать лозунги. Мозги превращаются в кашу, но рефлексы остаются. Стрелять умеют, бегать умеют. Только не понимают, что делают.

Рафаэль присмотрелся, покачал головой.

— Не похожи на зомби. Слишком живые. Зомби ходят медленно, смотрят в одну точку. А эти прыгают, орут.

— Может, свежие? Только что облучились?

— Тогда бы падали. Первые минуты после облучения — конвульсии, рвота. Эти бодрые.

Свободовцы подошли ближе, метров на пятьдесят. Тот, с повязкой, остановился, огляделся. Увидел автобус. Уставился. Молчал секунд десять. Потом заорал:

— Враги! Враги свободы!

Вскинул автомат, дал очередь. Пули заколотили по автобусу, металл звенел. Остальные свободовцы подхватили, открыли огонь.

— Блядь! — Лукас пригнулся. — Они нас видят!

— Откуда? Мы за укрытием!

— Хер знает! Стреляют!

Группа залегла плотнее. Пули свистели над головами, рикошетили от асфальта. Свободовцы орали, разряжали магазины. Один кричал про Че, второй про анархию, третий просто визжал, как резаный.

— Точно зомби, — сказал Марко. — Нормальные так не стреляют.

— Надо убирать, — бросил Лукас. — Диего, Педро — слева, в обход. Рафаэль, Марко — прямо, на подавление. Шрам — прикрываешь всех, бей по целям. Я командую. На три. Раз. Два. Три!

Диего и Педро сорвались влево, побежали к остову машины. Рафаэль и Марко вылезли из-за автобуса, открыли огонь. Короткие очереди, прицельно. Два свободовца упали сразу — один в грудь, второй в голову.

Наёмник поднял винтовку, навёл оптику. Свободовец с повязкой — в центре, орёт, стреляет от бедра. Дюбуа выдохнул, выстрелил. Пуля вошла в горло, вышла через затылок. Свободовец рухнул, дёргаясь.

Второй выстрел — в грудь тому, с нашивкой Че. Упал, не крикнув. Третий — в живот пятому. Тот согнулся, упал на колени, рухнул лицом вниз.

Остался один. Он стоял, смотрел на трупы, автомат болтался на ремне. Молчал. Потом медленно развернулся, побежал. Марко выстрелил, промазал. Рафаэль догнал очередью — три пули в спину. Свободовец упал на асфальт, не шевелился.

Тишина вернулась. Только эхо выстрелов гуляло между домами, постепенно затихая.

Лукас встал, огляделся.

— Все живы?

— Живы, — ответил Марко.

— Хорошо. Проверяем трупы. Осторожно, может, кто-то живой.

Группа вышла из укрытий, подошла к телам. Шесть свободовцев лежали на асфальте, кровь растекалась лужами. Пьер подошёл к ближайшему — тот, с повязкой. Присел, осмотрел. Рана в горле, кровь почти чёрная, густая. Глаза открыты, зрачки расширены. Лицо молодое, лет двадцать пять. Небритое, грязное. На шее следы — красные, как от ожога.

Он снял перчатку, потрогал кожу. Тёплая. Совсем свежая. Часа два как мёртв, не больше. Легионер достал дозиметр, поднёс к телу. Стрекотал ровно — триста. Фон как везде. Никакого всплеска.

— Лукас, — позвал он. — Смотри.

Командир подошёл, присел рядом.

— Что?

— Свежий. Очень свежий. И радиация фоновая. Не фонит.

— И что это значит?

— Зомби обычно фонят. Облучение их делает, радиация в плоти. А этот чистый.

Лукас нахмурился, осмотрел остальные трупы. Марко и Рафаэль делали то же самое — проверяли дозиметрами, трогали кожу.

— Все чистые, — доложил Марко. — Фон нормальный. И все свежие. Часа два, максимум три.

— Тогда что с ними случилось? — спросил Педро. — Почему орали и стреляли?

Рафаэль поднял руку одного трупа, показал запястье. Кожа красная, вздутая, будто ожог. Волдыри, лопнувшие, сочится сукровица.

— Вот это. Все такие. На руках, на шеях. Ожоги.

— От чего?

— Хрен знает. Может, химия какая. Может, аномалия.

Лукас достал рацию, связался с базой.

— База, Лукас. Столкнулись с группой свободовцев. Шесть человек. Вели себя неадекватно, открыли огонь без причины. Ликвидированы. Трупы свежие, радиация фоновая. Ожоги на коже, неизвестного происхождения. Запрашиваю информацию — были ли аномалии или пси-выбросы в этом районе за последние сутки?

Рация зашипела, ответил голос полковника:

— Лукас, проверяю. Ждите.

Минута тишины. Потом:

— Данных нет. Аномалий не зафиксировано, пси-выбросов тоже. Последний выброс был три дня назад, в пятидесяти километрах от вашей позиции. В вашем районе чисто.

— Понял. Тогда откуда ожоги?

— Неизвестно. Может, контакт с артефактом. Может, химическое заражение. Берите образцы, если можете. Корпорация заинтересована.

— Принял. Конец связи.

Лукас выключил рацию, посмотрел на группу.

— Образцы. Режем кожу с ожогами, упаковываем в контейнеры. Может, чего стоящее.

Марко достал нож, присел к ближайшему трупу. Вырезал кусок кожи с предплечья, где ожог ярче всего. Упаковал в пластиковый пакет, запечатал. Диего сделал то же самое со вторым трупом. Рафаэль — с третьим.

Пьер осматривал тело с повязкой. Ожог на шее, большой, размером с ладонь. Кожа вздутая, лопнувшая, под ней что-то блестит. Он присмотрелся. Не кровь. Что-то другое. Жидкость, прозрачная, с радужным отливом. Как масло.

Он вытащил пинцет из аптечки, подцепил каплю, поднёс к свету. Жидкость переливалась, будто опал. Красиво и мерзко.

— Лукас, смотри.

Командир подошёл, присмотрелся.

— Что это?

— Не знаю. Не кровь. Не гной. Что-то ещё.

— Бери образец. Всё, что необычное — берём.

Дюбуа достал пробирку, выдавил каплю жидкости из ожога, закрыл пробкой. Жидкость в пробирке продолжала переливаться, светилась слабо. Легионер поднёс дозиметр. Стрекотал чуть чаще — триста двадцать. Фонит, но слабо.

— Артефактная природа, — сказал он. — Может, они контактировали с чем-то.

— С чем?

— Хрен знает. Но точно не с обычной аномалией. Обычная жарит сразу, на месте. А они ходили, орали, стреляли. Значит, действовало медленно.

Рафаэль встал, вытер нож о штаны.

— Может, новый тип артефакта? Тот, что влияет на мозг?

— Может. Или биологическое оружие. Лаборатория тут рядом, военная. Может, они туда полезли, что-то подцепили.

Лукас молчал, думал. Потом сказал:

— Образцы упаковали?

— Упаковали.

— Тогда уходим. Трупы оставляем. Долго торчать нельзя. Если это заразное — нам тут не место.

— А если мы уже заразились?

— Тогда сдохнем. Но пока живы — движемся дальше.

Группа поднялась, пошла. Наёмник оглянулся на трупы. Шесть свободовцев лежали на асфальте, в лужах крови. Молодые, глупые, мёртвые. Орали про Че и анархию, а сдохли за пару минут, даже не поняв почему.

Зона. Всегда одинаковая. Убивает креативно, но результат один — трупы на асфальте.

Дюбуа развернулся, пошёл за группой. Дозиметр стрекотал ровно — триста. Город молчал. Впереди центр, бункер, лаборатория. Может, там ответы. Может, там смерть.

Скорее всего — и то, и другое.

Он шёл, сжимая винтовку. Триста шестьдесят три дня. Считал дальше.

Глава 14

Улицы становились уже. Из широких проспектов группа свернула в переулки — двухэтажные дома, заборы, сады, заросшие бурьяном. Асфальт здесь давно превратился в труху, под ногами хрустела земля, смешанная с битым кирпичом. Дозиметр стрекотал чаще — четыреста. Ближе к центру фон рос.

Марко шёл впереди, останавливался у каждого угла, проверял. Лукас следовал за ним, остальные растянулись. Тишина давила. Город был мёртв, но не пуст. Что-то здесь жило. Всегда жило.

Дюбуа услышал первым. Скребущий звук, тихий, далёкий. Как будто кто-то скребёт когтями по бетону. Он поднял руку — стоп. Группа замерла. Все прислушались.

Звук повторился. Ближе. Потом ещё раз, и ещё. Множественный. Не один источник — несколько. Легионер напрягся, перевёл винтовку на автоматический огонь. Марко вскинул автомат, прицелился в угол дома, откуда шёл звук.

Секунд десять тишина. Потом из-за угла вывалилась собака.

Странная собака.

Размером с овчарку, но худее, кости торчат сквозь шкуру. Шерсть клочьями, серая, местами голая кожа. Морда вытянутая, пасть приоткрыта, язык свешивается. И глаз нет. Вместо них пустые впадины, заросшие кожей. Слепая.

Она остановилась, подняла морду, принюхалась. Хвост дёрнулся — раз, два. Не агрессивно. Любопытно.

За ней вышла вторая. Потом третья, четвёртая, пятая. Стая. Десять собак, все слепые, все худые, все с мордами, повёрнутыми в сторону группы. Принюхивались, скулили тихо, переминались с лапы на лапу.

— Блядь, — выдохнул Педро. — Что это?

— Слепые псы, — ответил Рафаэль. — Мутанты. Радиация глаза выжгла, но обоняние осталось. Охотятся по запаху.

— Они нападают?

— Обычно да. Но эти… странные.

Первая собака сделала шаг вперёд. Медленно, осторожно. Хвост дёрнулся снова — уже чаще, почти виляет. Она скулила, тянула морду, нюхала воздух. Остальные следовали за ней, робко, будто боялись.

Марко держал автомат на изготовке, палец на спуске.

— Стрелять?

— Жди, — сказал Лукас. — Пока не нападают — не стреляем.

Собака подошла ближе, метров на пять. Остановилась. Села. Скулила громче, почти жалобно. Хвост молотил по земле. Остальные сели следом, как по команде. Все скулили, все виляли хвостами.

— Они… играют? — недоверчиво спросил Диего.

— Похоже на то, — ответил Рафаэль.

Первая собака легла на живот, передние лапы вытянула вперёд, задницу вздёрнула вверх. Классическая поза — приглашение к игре. Скулила ещё громче, хвост молотил как бешеный.

Марко опустил автомат, посмотрел на Лукаса.

— Они что, ёбнулись?

— Может, бешенство?

— Бешеные не виляют хвостами. Бешеные сразу кусают.

Вторая собака встала, подошла ещё ближе, метра на три. Легла. Перевернулась на спину, лапы задрала вверх. Живот открыла — знак покорности. Скулила, извивалась, хвост хлестал по земле.

Пьер опустил винтовку, сделал шаг вперёд. Лукас дёрнулся.

— Стой. Не подходи.

— Они не нападут.

— Откуда знаешь?

— Знаю.

Легионер сделал ещё шаг. Собаки дёрнулись, но не убежали. Первая встала, подошла совсем близко, метр остался. Принюхалась, скулила. Наёмник присел на корточки, протянул руку, ладонь вниз. Собака потянулась, ткнулась мордой в пальцы. Облизнула. Язык тёплый, мокрый. Хвост молотил как пропеллер.

Дюбуа осторожно погладил по голове. Шерсть жёсткая, грязная, но собака прижалась, скулила ещё громче, почти пела. Легла, перевернулась на спину, лапы задрала. Хотела, чтобы живот почесали.

Он почесал. Собака извивалась, лизала воздух, хвост хлестал по земле. Остальные псы подползли ближе, окружили. Все скулили, все тыкались мордами, все виляли хвостами. Одна положила морду на колено легионера, смотрела пустыми глазницами, скулила жалобно.

— Охренеть, — сказал Марко. — Они ручные.

— Не ручные, — поправил Рафаэль. — Просто одичавшие псы. Были домашними, потом хозяева сдохли или ушли. Они остались, мутировали, но инстинкт помнят. Человек — друг. Человек кормит, гладит.

— Тридцать лет без людей, а они помнят?

— Инстинкт не забывается. Передаётся потомству. Эти, может, в пятом поколении от домашних. Но память осталась.

Третья собака подползла совсем близко, легла у ног Дюбуа, положила голову на сапог. Скулила тихо, дышала часто. Он погладил её по спине, почесал за ухом. Собака закрыла пасть, расслабилась, будто уснула.

Педро присел рядом, протянул руку. Другая собака ткнулась мордой, облизнула пальцы. Он засмеялся.

— Бля, это пиздец какой-то. В Зоне, посреди мёртвого города, собаки как щенки себя ведут.

— Может, они голодные? — предположил Диего. — Ласку за еду меняют?

— Может.

Лукас стоял, смотрел, не опускал автомат. Недоверчиво, осторожно. Рафаэль подошёл ближе, присел, протянул руку. Собака подползла, ткнулась, облизнула. Он погладил, почесал за ухом.

— Странно всё это, — сказал он. — Зона не любит дружелюбие. Тут всё или убивает, или убегает. А эти… играют.

— Может, аномалия какая? — спросил Марко. — Которая мозги меняет? Как тем свободовцам?

— Свободовцы агрессивные были. Эти наоборот.

— Тогда что?

Никто не ответил. Собаки лежали, скулили, виляли хвостами. Одна встала, подошла к Марко, ткнулась мордой в колено. Он замер, потом осторожно погладил. Собака прижалась, легла у ног, положила морду на его ботинок.

— Охуеть, — выдохнул он.

Дюбуа встал, отряхнул штаны. Собаки поднялись следом, окружили, скулили, тыкались мордами. Хвосты молотили. Легионер прошёл вперёд — стая последовала. Как будто он вожак.

Лукас нахмурился.

— Они за нами идут?

— Похоже.

— Нам это не нужно. Отвяжутся?

Пьер обернулся, посмотрел на собак. Те стояли, смотрели пустыми глазницами, виляли хвостами, ждали. Одна скулила жалобно, просительно.

— Не знаю, — сказал он. — Может, да. Может, нет.

— Попробуй прогнать.

Легионер топнул ногой, махнул рукой.

— Пошли отсюда. Уходите.

Собаки дёрнулись, попятились. Но не убежали. Стояли, скулили, хвосты поджали. Одна легла, скулила громче, жалобно. Как брошенный щенок.

— Они не уйдут, — сказал Рафаэль. — Привязались.

— Блядь, — выдохнул Лукас. — Ладно. Пусть идут. Но если начнут мешать — отстреливаем. Ясно?

— Ясно.

Группа двинулась дальше. Собаки последовали, метрах в пяти позади. Шли тихо, только когти скребли по асфальту. Не лаяли, не скулили, просто шли. Как свора, идущая за вожаком.

Марко оглянулся, усмехнулся.

— Теперь нас шестеро плюс десять псов. Если нарвёмся на засаду, хоть мясные щиты будут.

— Заткнись, — бросил Диего. — Не каркай.

Они шли дальше. Город молчал. Дозиметр стрекотал — четыреста пятьдесят. Фон рос. Впереди центральная площадь, за ней здание администрации. Под ним бункер. Цель.

Собаки шли следом. Слепые, преданные, бесполезные. Но живые. В мёртвом городе это было странно. Почти невозможно.

Дюбуа не оборачивался. Но чувствовал — они рядом. Дышат, скребут когтями, идут. Как товарищи, которых не бросают.

Странно. В Зоне всё было странно. Но это — особенно.

Легионер шёл вперёд. Собаки следовали. Город молчал. Тишина давила.

Впереди площадь. Впереди бункер. Впереди ответы.

Или смерть. Как обычно.

Центральная площадь встретила пустотой. Широкая, метров сто на сто, асфальт потрескался, трава пробивалась сквозь щели. Посередине постамент — пустой, памятник давно сняли или украли. Остался только бетонный куб с ржавой арматурой. По периметру здания — магазины, кинотеатр, почта. Все мёртвые, окна выбиты, двери сорваны.

В дальнем конце площади — администрация. Пятиэтажка, серая, советская, с колоннами у входа. Половина крыши обвалилась, стены в трещинах, но здание стояло. Под ним бункер. Цель.

Группа остановилась у края площади, за остовом грузовика. Лукас достал бинокль, осмотрел территорию. Пьер сделал то же самое. Площадь пустая, никого. Только ветер гонит мусор — газеты, пакеты, листья.

Собаки остановились следом, легли, смотрели пустыми глазницами, ждали. Одна скулила тихо, но Марко шикнул, и она замолчала.

— Чисто, — сказал Лукас. — Идём прямо, к администрации. Быстро, без остановок. Если увидите движение — сигнал, залегаем. Ясно?

— Ясно.

Они вышли из-за грузовика, пошли через площадь. Марко впереди, Лукас за ним. Остальные следом. Собаки двинулись тоже, но отстали — поняли, что людям нужна тишина.

Дозиметр стрекотал громче — пятьсот. Высокий фон. Легионер чувствовал — кожу покалывает, во рту металлический привкус. Радиация работала, медленно, терпеливо. Таблетки радиопротектора помогали, но не полностью. Часа три в такой зоне — потом начнутся симптомы. Тошнота, головная боль, слабость.

Прошли половину площади. Впереди администрация — ближе, яснее. Колонны треснуты, ступени осыпались. Двери сорваны, внутри темнота.

И тут Дюбуа увидел.

Справа, метрах в пятидесяти, между зданиями кинотеатра и почты — что-то торчит. Высокое, металлическое. Башня. Или антенна. Сначала он не понял, что это. Потом присмотрелся.

Установка.

Круглая, метров семь в диаметре, на металлических опорах. Высотой метра четыре. Внешне похожа на радар — тарелка, направленная вверх. Но не радар. Посередине тарелки шар, размером с бочку, обмотанный кабелями. Из шара торчат антенны — десятки, тонкие, как иглы. Вся конструкция ржавая, местами обвалилась, кабели висят, искрят.

И она работала.

Слабо, с перебоями, но работала. Шар пульсировал — тускло светился изнутри, голубым светом. Антенны дрожали, гудели низко, как трансформатор. Воздух вокруг установки дрожал, искажался, будто над раскалённым асфальтом.

Пьер остановился, поднял руку. Группа замерла. Все увидели.

— Что это? — спросил Педро.

— Хрен знает, — ответил Марко. — Похоже на «Дугу».

— На что?

— «Дуга». Советская система психотроники. Облучает мозги, делает из людей зомби. Слышал про такие. Думал, легенды.

Рафаэль присмотрелся, покачал головой.

— Это не «Дуга». «Дуга» огромная, километр высотой. Это что-то другое. Меньше. Локальное.

— Может, прототип? Экспериментальная версия?

— Может.

Лукас достал дозиметр, поднёс к установке. Прибор взвизгнул, зашкалил. Стрелка ударилась о предел — тысяча микрорентген.

— Фонит пиздец как, — сказал он. — Радиация плюс что-то ещё. Электромагнитное излучение, может.

— Или психотронное, — добавил Рафаэль. — Если это действительно психотроника.

Наёмник смотрел на установку, соображал. Свободовцы. Ожоги на коже. Неадекватное поведение. Орали лозунги, стреляли без причины. Как будто мозги сломались. А эта штука — психотронная, облучает, ломает разум.

Он повернулся к Лукасу.

— Свободовцы. Может, они наткнулись на эту хрень? Облучились, поехали крышей?

Лукас молчал, думал. Кивнул.

— Может. Времени сходится. Два-три часа назад они живые были, нормальные. Пришли сюда, наткнулись на установку, получили дозу. Мозги поплыли, начали орать и стрелять. Мы их убили.

— А радужная жидкость в ожогах?

— Может, побочка от облучения. Психотроника иногда так действует — плавит мозги, жидкость выходит через кожу. Читал отчёты.

Диего сплюнул.

— Охуенно. Значит, эта хрень может ударить и по нам?

— Может. Если подойдём слишком близко.

— А как близко это «слишком близко»?

— Хрен знает. Но лучше не рисковать.

Легионер смотрел на установку. Она пульсировала, гудела, искрила. Работала с перебоями — свет то ярче, то тусклее. Кабели висели оборванные, опоры покосились. Разрушена частично, но ещё живая. Опасная.

Он повернулся к Лукасу.

— Надо отключить.

— Что?

— Эту хрень. Надо отключить. Или окончательно доломать.

— Зачем?

— Чтобы не ударила по нам. Сейчас она работает с помехами, может, не добивает. Но если вдруг включится на полную — мы станем как те свободовцы. Будем орать про Че и стрелять друг в друга.

Лукас нахмурился.

— Ты уверен?

— Нет. Но рисковать не хочу. Мы пойдём в бункер, будем там часа три, может больше. Если за это время установка включится — мы не узнаем. Выйдем с поехавшими крышами. Или вообще не выйдем.

— А если она не опасна? Если облучает только в упор?

— Тогда мы зря потратим десять минут. Но лучше зря потратить, чем сдохнуть.

Марко вмешался:

— Я за. Видел, что психотроника делает с людьми. Превращает в овощи. Лучше сломать эту хрень, пока она нас не сломала.

Диего кивнул.

— Тоже за.

Педро промолчал, но кивнул тоже.

Рафаэль сказал:

— Рискованно. Если подойдём близко, можем облучиться. Но если оставим — риск тоже есть. Хрен знает, что выбрать.

Лукас думал. Смотрел на установку, на группу, на администрацию. Считал варианты. Потом решил.

— Ладно. Ломаем. Но осторожно. Подходим на пятьдесят метров, не ближе. Стреляем по опорам, валим конструкцию. Если начнётся что-то странное — отходим сразу. Договорились?

— Договорились.

Они отошли на безопасное расстояние — метров семьдесят от установки. Марко поднял автомат, прицелился в опору — металлическая нога, ржавая, толщиной с руку. Выстрелил. Очередь, пять пуль. Опора задрожала, треснула, но не рухнула.

— Прочная зараза, — выдохнул он.

Диего присоединился. Автоматная очередь, потом ещё одна. Опора треснула глубже, накренилась. Установка качнулась, шар пульсировал ярче, загудел громче.

Пьер прицелился через оптику, выстрелил. Пуля вошла в сварной шов, там где опора крепилась к платформе. Металл лопнул. Опора подогнулась.

— Ещё раз, — сказал Лукас.

Все стреляли разом. Автоматные очереди, винтовочные выстрелы. Опора треснула окончательно, сломалась. Установка накренилась, зависла на трёх ногах. Шар пульсировал быстрее, гудел как сирена. Антенны дрожали, искры летели.

— Ещё! — крикнул Лукас.

Вторая опора. Очереди, выстрелы. Металл трещал, ржавчина осыпалась. Опора подогнулась, лопнула. Установка накренилась сильнее, зависла на двух ногах.

Шар вспыхнул — яркий, голубой свет, ослепительный. Гудение превратилось в визг, высокий, режущий уши. Антенны задрожали, воздух вокруг установки вспыхнул, исказился.

— Уходим! — крикнул Лукас.

Группа отступила, метров на сто. Собаки побежали следом, скулили, поджимали хвосты.

Установка визжала, вспыхивала, искрила. Потом шар пульсировал последний раз — яркая вспышка, как взрыв. Звук оглушительный, как удар грома.

И всё погасло.

Установка рухнула. Шар упал с платформы, покатился, остановился. Антенны сломались, кабели оборвались. Гудение стихло. Свет погас.

Тишина вернулась.

Группа стояла, тяжело дышала, смотрела. Установка лежала в руинах — сломанная, мёртвая, безопасная.

Дозиметр стрекотал ровно — пятьсот. Фон как был. Никакого всплеска.

Лукас вытер пот со лба.

— Готово.

— Она мертва? — спросил Педро.

— Похоже на то.

Марко подошёл ближе, метров на тридцать. Посмотрел. Шар лежал, треснутый, внутри что-то дымилось. Антенны сломаны, кабели оборваны. Мёртвая железка.

Он вернулся, кивнул.

— Мертва. Окончательно.

— Хорошо, — сказал Лукас. — Идём дальше. Администрация. Бункер. Времени потеряли десять минут, надо наверстать.

Группа двинулась к администрации. Собаки последовали, молча, послушно.

Дюбуа оглянулся на руины установки. Лежала, дымилась, не светилась. Мёртвая. Больше не опасная.

Свободовцы, наверное, её не сломали. Подошли слишком близко, получили дозу, поехали крышей. Сдохли за пару часов.

Легионер развернулся, пошёл за группой. Установка осталась позади. Впереди администрация. Бункер. Лаборатория.

Неизвестность.

Но хоть одной угрозой меньше. Это уже хорошо.

Администрация стояла мрачно. Пятиэтажка, серый бетон, колонны у входа потрескались, облупились. Ступени осыпались, перила сорваны. Над входом когда-то висел герб — серп и молот, звезда. Остались только крепления, ржавые болты торчат из стены.

Группа остановилась у подножия ступеней, осмотрелась. Дозиметр стрекотал громко — шестьсот. Высокий фон. Легионер чувствовал тяжесть в голове, тошноту подступает. Радиация работала.

Лукас достал схему бункера — распечатка на мятой бумаге, углы стёрлись. Развернул, изучал. Остальные окружили, смотрели через плечо.

— Вход в бункер через подвал, — сказал командир, тыкая пальцем в схему. — Здание администрации, первый этаж, коридор налево, лестница вниз. Подвал, дальний угол, люк. Под люком шахта, вертикальная, двадцать метров вниз. Там первый уровень бункера.

— А лифт? — спросил Марко.

— Был. Не работает лет тридцать. Только лестница.

— Охуенно. Двадцать метров по вертикальной лестнице, с оружием и рюкзаками.

— Справишься. Не первый раз.

Марко выругался по-португальски, но кивнул.

Рафаэль присмотрелся к схеме.

— А внизу что? Планировка какая?

— Три уровня. Первый — жилой. Казармы, столовая, склады. Второй — лаборатории. Третий — секретный, данных нет. Только пометка «Объект Горизонт, доступ ограничен».

— Ограничен как?

— Хрен знает. Может, кодовый замок. Может, бронированная дверь. Узнаем на месте.

Диего сплюнул.

— Не нравится мне это. Секретный уровень, данных нет. Обычно в таких местах либо пусто, либо что-то мерзкое.

— Поэтому мы и здесь, — ответил Лукас. — Корпорация платит за информацию. Пусто — сфотографируем, докажем. Не пусто — возьмём образцы, вернёмся.

— А если там что-то живое?

— Убьём.

Просто. Прямо. По-военному.

Лукас свернул схему, спрятал в карман. Проверил автомат — магазин полный, патрон в стволе, предохранитель снят. Остальные сделали то же самое. Пьер проверил винтовку, глушитель прикручен, оптика чистая. Кольт на поясе, семь патронов. Всё готово.

— Собак оставляем здесь, — сказал Лукас. — В бункере они мешать будут.

Марко обернулся. Собаки сидели у подножия ступеней, смотрели пустыми глазницами, ждали. Хвосты поджаты, скулили тихо.

— Они уйдут?

— Не знаю. Попробуй прогнать.

Марко подошёл, махнул рукой.

— Пошли отсюда. Сидите тут, ждите.

Собаки дёрнулись, но не ушли. Легли на асфальт, положили морды на лапы. Смотрели, скулили.

— Ладно, — сказал Марко. — Пусть лежат. Главное, чтобы не лезли следом.

Группа поднялась по ступеням, вошла в здание. Внутри темно, пахнет плесенью, мочой, гнилью. Стены облупились, штукатурка осыпалась, обои висят клочьями. На полу мусор — битое стекло, бумаги, консервные банки. Следы костров — чёрные пятна на полу, копоть на стенах. Сталкеры здесь ночевали. Или бандиты.

Лукас включил фонарь, посветил. Коридор длинный, двери по сторонам, все открыты. В конце лестница — вниз, в темноту.

— Идём, — сказал он. — Колонной, дистанция три метра. Марко впереди, я за ним. Остальные следом. Шрам — в хвосте, прикрываешь. Фонари включаем все, экономим батареи — светим только вперёд, не по сторонам. Тишина полная. Ни слова. Сигналы рукой. Ясно?

— Ясно.

Они пошли. Марко впереди, фонарь в левой руке, автомат в правой. Лукас следом, светит через его плечо. Диего, Педро, Рафаэль, Дюбуа — цепочка. Сапоги гремят по бетону, эхо гуляет по коридору.

Прошли мимо дверей. Пьер светил внутрь — кабинеты, пустые. Столы перевёрнуты, стулья сломаны, бумаги валяются. Одна комната — архив. Полки до потолка, папки разбросаны. Грызуны всё сожрали, остались корешки.

Дошли до лестницы. Ступени бетонные, крутые, перила ржавые. Вниз, в темноту. Лукас посветил — ступеней двадцать, потом площадка, потом ещё ступени. Подвал.

— Спускаемся, — сказал он. — Медленно. Проверяем каждую ступень. Если треснет — останавливаемся, обходим.

Марко начал спуск. Ступил на первую ступень — бетон держит. Вторая, третья, четвёртая. Скрипит, но не ломается. Лукас следом. Остальные за ним.

Легионер шёл последним, оглядывался через плечо. Коридор наверху пустой, только пыль в луче фонаря. Тишина. Никого.

Спустились на площадку. Развернулись, пошли дальше вниз. Ещё двадцать ступеней. Воздух стал холоднее, влажнее. Пахло затхлостью, сыростью, чем-то мёртвым.

Подвал встретил темнотой. Низкий потолок, метра два с половиной. Бетонные стены, трубы под потолком, вентиляция не работает. На полу лужи — вода сочится откуда-то, капает. Дозиметр стрекотал тише — четыреста. Бетон экранирует радиацию.

Лукас посветил вперёд. Коридор узкий, метра три шириной. Двери по сторонам — все закрыты, ржавые, номера стёрлись. В конце коридора развилка — налево, направо.

— Куда? — прошептал Марко.

Лукас достал схему, посветил. Изучал секунд десять.

— Направо. Дальний угол. Там люк.

Они пошли направо. Коридор сужался, потолок ниже. Диего пригнулся, чтобы не удариться головой. Трубы капали, вода лилась на плечи. Холодная, пахла ржавчиной.

Прошли метров двадцать. Коридор кончился тупиком. В углу люк — круглый, металлический, диаметром метр двадцать. Крышка закрыта, по центру штурвал, ржавый.

Лукас подошёл, присел, осмотрел. Штурвал покрыт ржавчиной, но не намертво. Можно провернуть. Он взялся, потянул. Не поддаётся. Напрягся, потянул сильнее. Штурвал скрипнул, дёрнулся, провернулся на пол-оборота.

— Помогите, — сказал он.

Марко и Диего подошли, взялись вместе. Тянули, скрипели зубами. Штурвал провернулся — скрип металла, ржавчина осыпалась. Ещё оборот, ещё один. Четыре оборота. Щелчок. Крышка люка поддалась, приподнялась.

Лукас откинул её в сторону. Грохот, эхо покатилось по коридору. Все замерли, прислушались. Тишина. Никто не отозвался.

Наёмник подошёл, посветил в люк. Шахта вертикальная, уходит вниз. Стены бетонные, по одной стене лестница — металлические скобы, вбитые в бетон. Ржавые, но держатся. Внизу темнота, фонарь не добивает. Двадцать метров минимум.

Дозиметр запищал громче — шестьсот. Из шахты идёт радиация. Сильная.

— Фонит, — сказал Рафаэль. — Сильно фонит.

— Терпимо, — ответил Лукас. — Таблетки выпили, выдержим. Спускаемся. Марко первый, я второй. Дистанция пять метров между людьми. Если кто-то сорвётся — остальные не падают следом. Понятно?

— Понятно.

Марко перекинул автомат за спину, взялся за скобы, начал спуск. Лезть неудобно — скобы узкие, ржавые, руки скользят. Он спускался медленно, проверял каждую скобу. Одна отвалилась — он повис на одной руке, нашарил следующую, продолжил.

Лукас спустился за ним. Потом Диего. Потом Педро. Рафаэль. Последним Дюбуа.

Легионер висел на скобах, смотрел вниз. Темнота, только фонари товарищей — пятна света, движутся вниз. Эхо — скрежет сапог по металлу, дыхание, тихая ругань.

Спускался медленно. Руки устали, пальцы затекли. Винтовка за спиной мешалась, билась о стену. Дозиметр стрекотал громче — семьсот, восемьсот. Чем ниже, тем сильнее фон.

Через пять минут Марко крикнул снизу:

— Дно!

Остальные ускорились. Ещё минута, и все спустились. Стояли в тесном пространстве — бетонная комната, три на три метра. Потолок низкий, метра два. В стене дверь — металлическая, толстая, с колесом-замком. Советская, бункерная.

Дозиметр орал — девятьсот. Очень высокий фон.

Лукас подошёл к двери, осмотрел замок. Колесо ржавое, но проворачивается. Он взялся, потянул. Скрипнуло, провернулось. Ещё оборот, ещё. Три оборота. Щелчок.

Дверь поддалась. Лукас толкнул — тяжёлая, сантиметров десять толщиной. Открылась медленно, со скрипом.

За дверью темнота. Коридор, длинный, прямой. Стены бетонные, покрашены зелёной краской, облупилась. На потолке лампы — не горят. Провода висят, оборваны. На полу пыль, толстым слоем. Следов нет. Никто тут не ходил годами. Может, десятилетиями.

Воздух спёртый, сухой. Пахнет пылью, металлом, чем-то химическим. Дозиметр стрекотал ровно — девятьсот. Стабильно высокий фон.

Лукас вошёл первым, посветил. Коридор метров пятьдесят, в конце развилка. Двери по сторонам — все закрыты, таблички на дверях. Не разобрать, краска стёрлась.

— Первый уровень, — сказал он тихо. — Жилой блок. Проверяем по порядку. Каждую комнату, быстро, не задерживаемся. Ищем документы, образцы, всё необычное. Нашли — докладываете, берём. Не нашли — идём дальше. Ясно?

— Ясно.

Группа вошла в коридор. Марко к первой двери слева. Дёрнул ручку — не открывается. Закрыто. Пнул ногой — дверь треснула, распахнулась. Внутри казарма. Двухъярусные койки, шесть штук. Матрасы сгнили, пружины торчат. На полу одежда — форма советская, истлела. Шкафчики открыты, пусты.

Марко вошёл, осмотрел быстро. Ничего. Вышел, покачал головой.

Диего — к двери напротив. Тоже казарма. Тоже пусто.

Следующая — столовая. Столы длинные, скамейки. На столах тарелки — алюминиевые, покрылись налётом. Ложки, вилки, всё ржавое. На полу крысиный помёт. Много помёта. Крысы тут жили, пока еда была.

Рафаэль проверил кухню за столовой. Плита газовая, баллоны пустые. Кастрюли, сковородки, всё покрыто плесенью. В углу холодильник — советский, «ЗИЛ». Дверь открыта, внутри пусто, пахнет гнилью.

Ничего полезного.

Дальше — склад. Стеллажи до потолка, ящики деревянные. Пьер подошёл, открыл один. Консервы. Тушёнка, год выпуска — 1983. Крышки вздулись, банки ржавые. Ядовитая хрень. Другой ящик — противогазы. Резина рассохлась, стёкла треснули. Бесполезные.

Следующий ящик — патроны. 7,62×39, советские. Коробки целые, запечатанные. Марко взял одну, открыл. Патроны блестят, не ржавые. Рабочие.

— Берём? — спросил он.

— Берём, — ответил Лукас. — Может пригодиться.

Марко засунул коробку в рюкзак. Взял ещё две.

Дальше коридор кончился развилкой. Налево табличка: «Лаборатории, уровень 2». Направо: «Медблок». Прямо: «Объект Горизонт, доступ ограничен».

Лукас остановился, посмотрел на таблички.

— Объект Горизонт — цель. Но сначала проверим второй уровень. Лаборатории. Может, там документы, образцы.

— А медблок? — спросил Педро.

— Потом. Если останется время.

Группа свернула налево. Лестница вниз, крутая, узкая. Спустились. Второй уровень.

Коридор такой же — бетонные стены, зелёная краска, лампы не горят. Двери по сторонам, таблички. Пьер присмотрелся — одна табличка ещё читается: «Лаборатория № 3. Биологические образцы».

Лукас кивнул.

— Туда.

Марко открыл дверь. Внутри лаборатория. Столы с оборудованием — микроскопы, центрифуги, пробирки. Всё покрыто пылью. На столах бумаги — пожелтевшие, исписанные. Формулы, графики, что-то на русском.

Рафаэль подошёл, взял одну бумагу, посветил. Читал, хмурился.

— Тут про эксперименты. Облучение биологических тканей. Мутации. Результаты. Большая часть не разобрать, текст смазан.

— Бери что можешь. Сфотографируй остальное.

Рафаэль достал камеру, начал фотографировать. Педро обыскивал шкафы — стеклянные, за дверцами пробирки. В пробирках что-то сухое, чёрное. Биоматериал, мёртвый.

Диего нашёл холодильник — большой, промышленный. Открыл. Внутри полки, на полках контейнеры. Пластиковые, запечатанные. В контейнерах жидкость — мутная, жёлтая.

— Лукас, смотри.

Командир подошёл, посветил. Осмотрел контейнеры. На каждом этикетка, выцветшая. Разобрал одну: «Образец 47-Б. Ткань лёгкого. Облучение 1200 Р. Дата: 15.08.1985».

— Берём, — сказал он. — Всё, что запечатано. Корпорация заплатит.

Диего достал рюкзак, начал укладывать контейнеры. Шесть штук поместилось.

Группа обыскала ещё три лаборатории. Везде то же самое — оборудование, бумаги, образцы. Всё старое, мёртвое. Но полезное. Рафаэль сфотографировал всё, что мог. Диего набрал образцов. Марко нашёл папку с документами — советские печати, грифы «Совершенно секретно». Забрал целиком.

Через час обыскали весь второй уровень. Вернулись к развилке.

Лукас посмотрел на табличку: «Объект Горизонт, доступ ограничен».

— Теперь туда, — сказал он. — Главная цель. Готовы?

Все кивнули. Проверили оружие, патроны, фонари.

Дюбуа перезарядил винтовку, проверил Кольт. Всё готово.

— Идём, — сказал Лукас.

Они пошли к двери с табличкой. Впереди неизвестность. Позади пустые лаборатории.

Дозиметр стрекотал громче. Тысяча микрорентген.

Легионер шёл, сжимая винтовку.

Глава 15

Дверь к «Объекту Горизонт» оказалась не такой, как остальные. Толще. Массивнее. Металл чёрный, не ржавый — специальный сплав, противорадиационный. По периметру резиновый уплотнитель, местами потрескался, но держится. Замок не колесо, а кодовая панель — десять кнопок, цифры от нуля до девяти. Дисплей мёртвый, не светится. Питание отрублено лет тридцать назад.

Лукас присел, осмотрел панель. Провода выходят из стены, уходят в замок. Попробовал нажать кнопку — ничего. Мёртвая.

— Без электричества не откроем, — сказал он.

— Взрывчатка? — предложил Марко.

— Дверь бронированная. Взрывчатки нужно дохера. У нас четыре гранаты, этого мало.

— Тогда как?

Рафаэль подошёл, присел рядом. Достал нож, поддел панель. Пластик потрескался, отошёл. Под ним плата, микросхемы, провода. Всё покрыто пылью.

— Можно замкнуть, — сказал он. — Обойти код. Если подать питание на соленоид замка напрямую, дверь откроется.

— А питание где взять?

Рафаэль достал из рюкзака аккумулятор — полевой, армейский, двенадцать вольт. Показал.

— Вот. Всегда ношу. На такие случаи.

Лукас усмехнулся.

— Умный. Делай.

Рафаэль вытащил плату, изучил схему. Нашёл нужные контакты — два провода, красный и чёрный. Зачистил ножом изоляцию, подсоединил клеммы от аккумулятора. Красный к красному, чёрный к чёрному.

Щелчок внутри двери. Тихий, но отчётливый. Соленоидсработал.

— Есть, — выдохнул Рафаэль.

Лукас взялся за ручку, потянул. Дверь поддалась — тяжёлая, сантиметров пятнадцать толщиной. Открывалась медленно, со скрипом. Петли заржавели, но держали.

Открыл наполовину. За дверью темнота. Коридор, но не такой, как раньше. Стены не бетонные — металлические, обшитые листами. Пол тоже металл, рифлёный, под ногами гулко. Потолок низкий, метр восемьдесят. Трубы под потолком, толстые, с вентилями. Не водопровод. Что-то другое.

Воздух здесь другой. Сухой, холодный, пахнет озоном и машинным маслом. Как в операционной. Или в морге.

Дозиметр взвыл. Стрелка ударилась о предел — тысяча пятьсот микрорентген.

— Пиздец как фонит, — выдохнул Диего.

— Терпимо, — сказал Лукас, но голос напряжённый. — Радиопротектор держит. Но долго тут нельзя. Час максимум, потом валим.

Группа вошла. Марко впереди, фонарь в левой руке, автомат в правой. Пол под ногами гудел, эхо каталось по коридору. Стены металлические, холодные. Легионер провёл рукой — влажные. Конденсат. Температура градусов десять, не больше.

Коридор метров двадцать, прямой. В конце дверь — такая же массивная, но приоткрыта. Свет пробивается. Тусклый, зеленоватый.

Марко остановился, поднял руку. Группа замерла. Он прислушался. Звук. Тихий, монотонный. Гудение. Как трансформатор. Или генератор.

— Там что-то работает, — прошептал он.

— Невозможно, — ответил Лукас. — Питание отрублено тридцать лет назад.

— Тогда откуда свет?

Никто не ответил.

Лукас показал рукой — вперёд, осторожно. Марко двинулся к двери, спиной к стене. Подошёл, заглянул в щель. Замер. Обернулся, лицо бледное.

— Лукас. Ты должен это увидеть.

Командир подошёл, посмотрел. Молчал секунд десять. Потом выдохнул:

— Ёбаный в рот.

Остальные подошли следом. Пьер заглянул последним.

За дверью зал. Огромный. Метров пятьдесят в длину, двадцать в ширину. Потолок высокий, метров десять. Стены всё те же — металлические листы, обшивка. Но в центре зала — установка.

Не такая, как на площади. Больше. Сложнее. Страшнее.

Цилиндр вертикальный, метров восемь высотой, диаметром метра четыре. Металл чёрный, полированный, отражает свет. Вокруг цилиндра кольца — три штуки, каждое метр шириной, вращаются медленно, бесшумно. В кольцах вмонтированы кристаллы — размером с кулак, светятся изнутри зелёным светом. Тот самый свет, который пробивался из-за двери.

Сверху цилиндра антенны — десятки, как иглы дикобраза, торчат во все стороны. Снизу кабели — толщиной с руку, змеятся по полу, уходят к стенам. Там генераторы. Четыре штуки, каждый размером с легковую машину. Гудят монотонно, работают.

Установка живая.

Группа стояла, смотрела, молчала. Дюбуа чувствовал — кожа покалывает, в ушах звенит, во рту металлический привкус усилился. Не радиация. Что-то другое. Электромагнитное поле. Или психотронное. Установка излучала, давила, вгрызалась в мозг.

Лукас сделал шаг назад.

— Уходим. Сейчас же.

— Что? — Марко обернулся. — Мы же только пришли.

— Эта хрень работает. Не знаю как, не знаю почему. Но она живая. И излучает. Чувствуете?

Все кивнули. Чувствовали. Давление в голове, тяжесть за глазами, тошнота подступает.

— Если останемся, станем как те свободовцы, — продолжил Лукас. — Мозги поплывут, начнём орать лозунги и стрелять друг в друга. Уходим. Сейчас.

— А образцы? — спросил Рафаэль. — Корпорация хотела образцы.

— Корпорации нужны живые сотрудники. Мёртвые образцы не принесут. Уходим.

Педро попятился к двери. Диего тоже. Марко задержался, смотрел на установку. Зачарованно, будто гипнозом.

— Красиво, — прошептал он. — Пиздец как красиво.

— Марко! — рявкнул Лукас. — Отходи. Сейчас.

Марко дёрнулся, моргнул. Отошёл, медленно, не сводя глаз с цилиндра.

Легионер стоял у двери, прикрывал отход. Смотрел на установку, считал. Антенны, кольца, генераторы. Всё работает. Плавно, бесшумно, как часовой механизм. Тридцать лет в заброшенном бункере, а она живая. Невозможно. Но факт.

Он развернулся, пошёл к выходу. Группа уже в коридоре, отходит быстро. Дюбуа последний, замыкает. Оглянулся — установка вращается, светится, излучает. Антенны дрожат.

Захлопнул дверь. Металл лязгнул, эхо покатилось по коридору. Давление в голове ослабло. Не ушло совсем, но стало терпимее.

Лукас достал рацию, связался с базой. Голос напряжённый, дыхание частое.

— База, Лукас. Объект Горизонт обнаружен. Установка активна. Повторяю — активна. Работает на автономном питании, излучает неизвестный тип энергии. Психотронное воздействие подтверждено. Группа в опасности. Запрашиваю разрешение на немедленную эвакуацию.

Рация зашипела. Голос полковника Радмигарда, удивлённый:

— Лукас, вы уверены? Установка работает?

— Абсолютно. Видел своими глазами. Генераторы работают, кристаллы светятся, антенны излучают. Она живая.

— Образцы взяли?

— Нет. Слишком опасно. Воздействие сильное, долго находиться нельзя.

— Понял. Эвакуируйтесь. Немедленно. Маршрут прежний. Связь держите.

— Принял. Конец связи.

Лукас выключил рацию, посмотрел на группу.

— Валим. Быстро, но без паники. Первый уровень, шахта, подвал, выход. Бегом марш.

Они побежали. Марко впереди, остальные следом. Сапоги грохотали по металлу, эхо гуляло по коридору. Выскочили в бетонную часть бункера, первый уровень. Здесь тише, дозиметр стрекотал меньше — девятьсот. Лучше, но всё ещё плохо.

Пробежали жилой блок, столовую, склады. Вышли к шахте. Люк открыт, лестница зовёт вверх.

Марко полез первым, быстро, скобы скрипят под руками. Лукас следом. Диего, Педро, Рафаэль. Дюбуа последний. Полез, винтовка бьётся о спину, руки скользят. Двадцать метров вверх, каждый метр как километр.

Наверху подвал. Выбрались, побежали к лестнице. Взлетели на первый этаж. Коридор, выход, ступени. Воздух стал свежее, легче дышать.

Выскочили на улицу. Солнце светит, воздух тёплый, пахнет пылью и травой. Живой мир. Не бункер, не установка, не металл и смерть.

Собаки лежали у подножия ступеней, там где оставили. Увидели людей, вскочили, завиляли хвостами, заскулили радостно. Одна подбежала к Дюбуа, ткнулась мордой в колено. Он машинально погладил.

Группа остановилась, дышала тяжело, руки на коленях. Марко сплюнул, вытер пот.

— Пиздец. Это был пиздец.

— Согласен, — выдохнул Диего.

Рафаэль достал флягу, сделал глоток. Передал Педро. Тот выпил, передал дальше. Круговая. Дошла до Пьера. Он глотнул — вода тёплая, с привкусом металла. Но живая.

Лукас достал дозиметр, проверил всех. Уровни высокие, но не критичные. Триста-четыреста микрорентген. Набрали дозу, но не смертельную. Неделя отдыха, йод, витамины — восстановятся.

— Живы, — сказал он. — Все живы. Это главное.

— А миссия? — спросил Марко. — Мы ничего не принесли. Образцы с второго уровня — хуйня, старьё. Корпорация хотела Горизонт. А мы слились.

— Корпорация получит отчёт, — ответил Лукас. — С фотографиями, координатами, описанием. Установка работает — это уже информация. Ценная. Если захотят образцы — пришлют специальную команду. С защитой, экранированием. Мы сделали что могли.

Марко хотел возразить, но промолчал. Знал — командир прав. Живые важнее мёртвых героев.

Легионер осмотрел площадь. Руины установки — та, что сломали утром. Лежит мёртвая, дымится. А в бункере под ними большая сестра. Живая, опасная, вечная. Работает тридцать лет без людей, без обслуживания. Сама себя кормит, сама излучает, сама убивает.

Зона. Всегда полна сюрпризов. Всегда опасна. Всегда непредсказуема.

Дюбуа проверил винтовку, патроны, разгрузку. Всё на месте. Посмотрел на группу. Все живы, все целы. Пока.

— Назад? — спросил Марко.

— Назад, — подтвердил Лукас. — Через город, мост, лес. К «Уралам». На базу. Живыми.

Они двинулись обратно. Собаки последовали, молча, преданно. Город встречал тишиной. Солнце клонилось к закату, тени вытягивались.

Впереди мост. Впереди Шакал. Впереди расплата.

Но это потом. Сначала дожить до моста.

Обратный путь начался спокойно. Слишком спокойно. Город молчал, улицы пустые, только ветер гонял мусор по асфальту. Группа шла быстро, но без суеты — колонна, дистанция пять метров, оружие на изготовке. Собаки трусили следом, скулили тихо, чуяли что-то.

Дозиметр стрекотал тише — четыреста, триста пятьдесят. Чем дальше от администрации, тем чище воздух. Легионер чувствовал — головная боль отступает, тошнота слабеет. Радиация отпускала. Медленно, но отпускала.

Прошли три квартала. Впереди проспект — широкий, ведёт прямо к окраине. Там поле, потом мост. До моста километра два. Час ходьбы, не больше. Солнце клонилось к горизонту, тени стали длинными, чёрными. Сумерки начинались. Худшее время.

Марко шёл впереди, оглядывался постоянно. Нервничал. После бункера все нервничали. Установка давила на память, не отпускала. Зелёный свет, вращающиеся кольца, гудение генераторов. Живая, вечная, убивающая.

Вышли на проспект. Асфальт разбит, трамвайные рельсы торчат из-под земли, ржавые, изогнутые. По сторонам пятиэтажки, панельные, окна пустые, балконы обвалились. Один дом накренился, будто падает. Трещина через всё здание, арматура торчит.

И тут Марко остановился. Поднял руку — стоп.

Группа замерла. Все подняли стволы, вглядывались вперёд.

Впереди, метрах в ста, на проспекте — фигура.

Большая фигура.

Легионер навёл бинокль, присмотрелся. Выдохнул.

— Блядь.

Псевдогигант. Но не такой, как в учебниках. Не такой, как в рассказах сталкеров.

Этот был другой.

Высота метра три с половиной, может четыре. Широкий, как грузовик — плечи метра полтора в ширину. Но не уродливый. Не горбатый, не с гипертрофированными мышцами на спине. Гармоничный. Тело пропорциональное, как у человека, только в три раза больше. Руки длинные, мускулистые, пальцы толстые, но не когтистые. Ноги крепкие, стоит ровно, не сутулится.

Голова большая, но не звериная. Лицо почти человеческое — широкие скулы, тяжёлая челюсть, нос приплюснутый. Глаза маленькие, глубоко посажены. Смотрят осмысленно. Не как у животного. Как у человека. Старого, уставшего человека.

На нём шуба. Огромная, до колен, сшитая из шкур. Псевдособаки, судя по виду — серые, пятнистые, мех клочками. Сшито грубо, жилами, но крепко. На ногах обмотки из той же шкуры. Босой.

И в руке рельса.

Железнодорожная рельса, метров пять длиной, весом под центнер. Держит одной рукой, опирается, как на посох. Второй конец рельсы лежит на асфальте. Металл погнут, будто его крутили. Вырвал из полотна голыми руками, скрутил, превратил в дубину.

Псевдогигант стоял посреди проспекта, смотрел на группу. Не двигался. Просто смотрел. Спокойно, оценивающе. Как человек смотрит на незнакомцев. Не враг, не добыча. Просто незнакомцы.

Лукас опустил бинокль, посмотрел на Пьера.

— Что это?

— Псевдогигант. Мутант. Радиация их делает. Обычно тупые, агрессивные, атакуют сразу. Но этот…

— Этот не тупой.

— Нет. Не тупой.

Марко вскинул автомат, целился.

— Мочим?

— Жди, — сказал Лукас. — Пока не нападает — не стреляем. Может, пропустит.

— Пропустит? Ты ебанулся? Это псевдогигант. Они не пропускают. Они убивают.

— Этот стоит. Не атакует. Значит, думает. Может, договоримся.

— Договоримся? С мутантом?

— А ты видишь другой вариант? Если стрелять — он нападёт. Рельсой размажет всех по очереди. Лучше попробовать базарить.

Марко хотел возразить, но Лукас уже пошёл вперёд. Медленно, руки на виду, автомат на ремне. Приближался осторожно, метр за метром.

Остальные остались на месте, стволы нацелены на гиганта. Готовы стрелять, если что.

Дюбуа держал винтовку, прицелился в голову. Оптика показывала чётко — лицо почти человеческое, глаза смотрят прямо на Лукаса. Умные глаза. Это пугало больше, чем размер.

Лукас подошёл на пятьдесят метров, остановился. Крикнул:

— Мы просто проходим! Не хотим драться! Пропустишь?

Псевдогигант молчал. Смотрел. Потом сдвинул рельсу, поднял вертикально, упёр в землю. Держал двумя руками, как копьё. Не угрожающе. Просто показал — вооружён. Предупредил.

Лукас кивнул.

— Понял. Ты защищаешь территорию. Мы уйдём. Быстро. Не будем мешать.

Гигант наклонил голову, будто слушает. Потом выдохнул — громко, как паровоз. Пар вырвался из ноздрей, повис в воздухе.

И кивнул.

Один раз. Медленно. Разрешил.

Лукас обернулся, махнул рукой группе — идём, обходим. Марко двинулся первым, влево, широкой дугой. Педро, Рафаэль следом. Собаки поджали хвосты, скулили, но шли.

Диего замешкался. Смотрел на гиганта, усмехался нервно. Пот тёк по лицу, руки дрожали. Страх, прикрытый наглостью.

— Здоровый ублюдок, — сказал он громко. — Интересно, какая у него мамаша была? Тоже такая жирная уродина?

Все замерли.

Легионер обернулся, смотрел на Диего. Идиот. Мать его ёбаный идиот. На нервах, от страха, выдал шутку. Худшую шутку в жизни.

Псевдогигант повернул голову. Медленно. Посмотрел на Диего. Глаза сузились. Лицо исказилось — не звериной яростью. Человеческой обидой. Болью.

Он понял. Сука, он понял слова.

Гигант выпрямился, поднял рельсу. Двумя руками, горизонтально. Шагнул вперёд. Тяжело, земля дрогнула. Второй шаг. Третий. Быстрее. Побежал.

Диего дёрнулся, вскинул автомат, дал очередь. Пули вошли в грудь, в живот. Гигант даже не замедлился. Шкура толстая, мышцы как броня. Пули застревали, не пробивали.

Он пробежал пятьдесят метров за секунды. Взмахнул рельсой — горизонтальный удар, как битой. Диего попытался увернуться. Не успел.

Рельса вошла в бок. Звук как удар кувалдой по арбузу. Диего вылетел в сторону, пролетел метров десять, врезался в стену дома. Рухнул на асфальт. Не двигался. Кровь хлынула из рта, ушей, носа. Рёбра торчат сквозь форму, острые, белые. Позвоночник сломан, внутренности раздавлены.

Мёртв. Мгновенно.

Лукас крикнул:

— Огонь! Убивайте его!

Все стреляли разом. Автоматные очереди, винтовочные выстрелы. Пули заколотили по гиганту — грудь, живот, ноги. Кровь брызнула, мясо разорвалось. Но он не падал. Рычал, разворачивался, искал следующую цель.

Марко дал очередь в голову. Три пули вошли в щеку, в шею. Гигант дёрнулся, заревел — звук как сирена, оглушительный. Взмахнул рельсой, метнул в Марко.

Рельса пролетела, как копьё. Марко бросился в сторону, рельса прошла мимо, врезалась в стену. Бетон треснул, посыпался.

— Отход! — крикнул Лукас. — Бегом, сейчас!

Группа побежала. Марко, Педро, Рафаэль, Лукас. Назад, откуда пришли. Собаки помчались следом, визжали от страха.

Легионер остался. Прикрывал отход. Стрелял из винтовки — в грудь, в живот. Гигант рычал, шёл вперёд. Медленно, тяжело, но шёл. Кровь текла из ран, но не останавливала.

Дюбуа перезарядил, выстрелил в колено. Попал. Гигант пошатнулся, упал на одно колено. Заревел, поднялся обратно. Хромал, но шёл.

Наёмник развернулся, побежал к телу Диего. Рюкзак валялся рядом, разгрузка на трупе. Он присел, стянул разгрузку — гранаты, четыре штуки, магазины для автомата, шесть штук. Поднял автомат Диего — АК-74М, магазин полный. Повесил на шею, побежал дальше.

Гигант заревел, двинулся следом. Не быстро, но упорно. Кровь капала на асфальт, шкура разорвана, мясо торчит. Но живой. Всё ещё живой.

Пьер бежал, оглядывался. Гигант метрах в пятидесяти, хромает, но догоняет. Легионер остановился, выхватил гранату, выдернул чеку, метнул. Граната пролетела, упала у ног гиганта. Взрыв.

Осколки вошли в ноги, в живот. Гигант пошатнулся, упал на колени. Рычал, плевался кровью. Поднялся, пошёл дальше.

Вторая граната. Взрыв. Осколки в грудь, в лицо. Гигант заревел, остановился. Кровь текла из глаза, щека разорвана, зубы видны.

Но не падал.

Третья граната. Взрыв у ног. Гигант рухнул, упёр руки в асфальт, пытался встать. Не мог. Ноги разорваны, кости торчат. Рычал, хрипел, полз.

Дюбуа вскинул автомат, дал очередь в голову. Двадцать патронов, автоматический огонь. Пули разнесли череп, мозг брызнул на асфальт.

Гигант рухнул. Дёргался, хрипел, захлёбывался кровью. Потом затих.

Мёртв.

Легионер стоял, дышал тяжело, автомат дымился. Смотрел на труп. Огромный, изуродованный, мёртвый. Шуба из шкур пропиталась кровью, мех слипся. Рельса лежала в стороне, погнутая, в крови.

Почти человек. Почти разумный. Понимал слова, обиделся на шутку, защитил честь матери. Как человек.

Но не человек. Мутант. Зона сделала его таким — большим, сильным, умным. Но не человеком.

Пьер развернулся, побежал догонять группу. Марко, Педро, Рафаэль, Лукас — стояли метрах в ста, смотрели. Собаки рядом, скулили.

Он добежал, остановился. Лукас посмотрел на него, на автомат Диего, на окровавленную разгрузку.

— Убил?

— Убил.

— Уверен?

— Череп разнесён. Мёртв.

Лукас кивнул, посмотрел в сторону трупа Диего. Лежит у стены, сломанный, мёртвый. Вторая потеря за два месяца.

— Идиот, — выдохнул Марко. — Нахуя было шутить?

— Нервы, — ответил Рафаэль. — От страха. Всегда так — кто-то молчит, кто-то шутит. Диего шутил.

— И доигрался.

— Да. Доигрался.

Лукас достал рацию, связался с базой.

— База, Лукас. Потери. Диего убит. Псевдогигант, нестандартный тип. Разумный, агрессивный. Ликвидирован. Продолжаем движение к мосту. Время прибытия — тридцать минут.

Рация зашипела, ответил полковник:

— Лукас, принял. Диего записан КИА. Эвакуация тела?

— Невозможно. Труп раздавлен, не транспортабелен. Оставляем.

— Понял. Двигайтесь к точке эвакуации. Конец связи.

Лукас выключил рацию, посмотрел на группу.

— Идём. Быстро. До темноты должны дойти до моста.

Они двинулись. Марко впереди, Лукас, Педро, Рафаэль, Пьер замыкал. Собаки следом, молча, поджав хвосты.

Прошли мимо трупа гиганта. Лежал на проспекте, огромный, окровавленный. Шуба из шкур разорвана, мясо торчит. Череп разбит, мозг на асфальте. Глаз нет, щека содрана.

Марко сплюнул.

— Уёбище.

— Заткнись, — бросил Рафаэль. — Он защищался. Диего первый оскорбил.

— И что? Надо было простить?

— Не знаю. Но Диего виноват. Сам виноват.

Марко хотел возразить, но промолчал. Знал — Рафаэль прав.

Дюбуа оглянулся последний раз. Гигант лежал, не шевелился. Мёртвый. Окончательно.

Интересно, откуда он взялся. Может, жил в бункере, в третьем уровне. Объект Горизонт. Может, его создали там — эксперимент, прототип. Разумный псевдогигант, почти человек. Сбежал или выпустили. Жил в мёртвом городе, носил шубу, вырывал рельсы. Защищал территорию.

А потом пришли люди. Один пошутил про мать. И всё.

Зона. Она не прощает ошибок. Никогда. Ни людям, ни мутантам.

Легионер развернулся, пошёл за группой. Солнце село, сумерки сгустились. Небо из синего стало серым, фиолетовым. Звёзд не видно — облака.

Впереди мост. Впереди Шакал. Впереди расплата.

Но сначала дойти. Живыми.

Наёмник шёл, сжимая автомат Диего.

И в трупе Диего, и в трупе гиганта видел одно — Зона берёт своё. Всегда. Рано или поздно.

Но пока он жив. Пока идёт. Пока считает эти клятые дни.

Оля ждёт. В клинике. Живая.

Ради этого можно идти.

Пьер шагнул вперёд. Город остался позади. Впереди поле. Мост. Дорога домой.

Пока.

Глава 16

Мост появился через двадцать минут. Серый бетон, ржавые перила, река внизу. Темнело быстро — солнце село, небо почернело, звёзд не видно. Только луна, тусклая, за облаками.

У въезда на мост костёр. Огонь яркий, искры летят. Вокруг костра силуэты — шесть, может семь. Бандиты. Ждут.

Группа остановилась метрах в ста, залегла за остовом «Жигулей». Лукас достал бинокль, посмотрел. Шакал стоит у костра, высокий, в кожанке. Золотые зубы блестят в свете огня. Рядом пулемётчик, РПК на треноге, лента заряжена. Остальные с автоматами, расслаблены, курят, базарят. Но настороже. Ждут корпоратов.

Лукас опустил бинокль, посмотрел на группу. Все напряжены. Марко сжимает автомат, челюсти стиснуты. Педро дёргает плечом, тик нервный. Рафаэль спокойнее, но руки дрожат. Адреналин не отпустил. Бункер, гигант, Диего — всё ещё в крови, в мозгах. Переговоры в таком состоянии — как русская рулетка.

— Я пойду, — сказал Лукас. — Базарить. Марко со мной. Остальные здесь, прикрываете. Если начнётся стрельба — валите всех.

— А автомат? — спросил Марко. — Обещали же.

— Вот, — Пьер снял автомат Диего с шеи, протянул. — И гранаты. Четыре штуки. Как договаривались.

Лукас взял, проверил. Магазин полный, тридцать патронов. Гранаты целые. Кивнул.

— Хорошо. Пошли.

Они встали, вышли из-за машины. Пошли к мосту, руки на виду, автоматы на ремнях. Медленно, без резких движений.

Бандиты увидели, вскинули стволы. Пулемётчик развернул ствол, прицелился. Шакал поднял руку — ждать. Смотрел, как приближаются корпораты.

Лукас с Марко подошли на двадцать метров, остановились. Шакал сделал шаг вперёд, усмехнулся. Золото блеснуло.

— Ну что, корпоратики? Принесли?

— Принесли, — ответил Лукас. Голос напряжённый, дыхание частое. — Автомат, гранаты, патроны. Как договаривались.

— Покажи.

Лукас поднял автомат, показал. Шакал прищурился, кивнул.

— АК-74М. Хороший ствол. Магазин полный?

— Полный. Тридцать патронов. Плюс гранаты, четыре штуки. РГД-5.

— А патроны дополнительные? Обещали сто.

— Нет дополнительных. Только то, что в магазине.

Шакал нахмурился, сплюнул.

— Ты меня наебать решил? Говорил — сто патронов. Где остальное?

— Не было, — ответил Лукас резко. — Человека потеряли. Он нёс запасные магазины. Сдох. Забрали что осталось.

— Не моя проблема. Договор есть договор — сто патронов. Давай, или проваливайте обратно в свой город. Через мой труп.

Марко напрягся, рука потянулась к автомату. Лукас дёрнулся, остановил жестом. Но голос сорвался:

— Слушай, мы выполнили условия. Автомат, гранаты, патроны. Хочешь больше — иди сам в город, там трупы валяются. Обыщешь.

Шакал усмехнулся шире, шагнул вперёд.

— Ты базар фильтруй, корпорат. Я тебе не дружбан. Повтори, что сказал.

— Я сказал…

Бандиты вскинули стволы. Пулемётчик прицелился в Лукаса. Остальные окружили, автоматы нацелены. Один щёлкнул затвором, второй снял предохранитель.

За остовом машины Педро и Рафаэль прицелились. Готовы стрелять. Напряжение выросло до предела. Секунда до выстрела.

И тут в разговор влез Пьер.

Он встал, вышел из-за машины, пошёл к мосту. Спокойно, неторопливо. Винтовка за спиной, руки на виду. Дошёл до Лукаса, встал рядом.

Шакал перевёл взгляд на него. Прищурился.

— А ты кто такой?

— Шрам, — ответил легионер. Голос ровный, без эмоций. — Снайпер.

— И чё те надо, снайпер?

Дюбуа посмотрел на Шакала. Мёртвые глаза, золотые зубы, оскал падальщика. Узнаваемый тип. Видел таких в Мали, Афганистане, на Балканах. Бывшие зеки, бандюки, отморозки. Живут по своим правилам, уважают только силу и прямоту. С ними нельзя тонко, нельзя вежливо. Только на жаргоне, на равных, как свой.

Он перешёл на другой язык. Не литературный, не армейский. Уличный. Воровской. Слова короткие, жёсткие, с матом через слово.

— Слышь, братан, хватит уже хуйню гнать. Мы пришли, ствол принесли, как базарили. Да, патронов меньше, но причина ёбаная — пацан наш сдох. Здоровяк размазал, псевдогигант. Метра три ростом, рельсой махал как палкой. Мы его таки завалили, но Диего не вытащили. Он твои магазины нёс. Теперь труп, магазины на нём, а мы тут. Хочешь — иди забирай. Город в двух километрах, проспект центральный, возле стены панельки. Только там ещё один здоровяк валяется, тоже дохлый, но вонючий. Рядом постоишь — блевать будешь.

Шакал слушал, оскал стал уже. Смотрел внимательно, оценивающе. Пьер продолжил:

— Мы по-честному, брат. Базар — базар, слово — закон. Обещали ствол, гранаты, сто патронов — вот ствол, вот гранаты. Патронов тридцать, но это всё, что у нас есть. Не хватает? Окей. Я докину. — Он расстегнул подсумок, достал два магазина, протянул. — Ещё шестьдесят патронов. Семёрки. Плюс вот, — достал коробку, советскую, зелёную. — Ещё сорок. Итого сто тридцать. Больше, чем обещали. За беспокойство. Канает?

Шакал взял магазины, коробку. Посмотрел, проверил. Патроны целые, не ржавые. Усмехнулся.

— Откуда патроны советские?

— С бункера. Там склад был — консервы, противогазы, всякая хуйня. И патроны нашлись. Коробок двадцать валялось. Взяли три, остальное бросили. Тяжёлые. Одну тебе отдаём. Бонусом.

Шакал хмыкнул, спрятал патроны в карман. Посмотрел на Пьера долго, оценивающе. Потом кивнул.

— Сам чей?

— Легион. Французский.

— А до того?

— Россия. Не ужился.

— С кем не ужился?

— С законом.

Шакал усмехнулся, кивнул. Понял. Свой. Не совсем, но близко.

— Базар у тебя правильный. Не как у этих, — кивнул на Лукаса с Марко. — Те пиздят как менты. А ты — по понятиям. Где научился?

— Албания. Косово. Там с местными работал. Бандиты, контрабандисты, бывшие. Научили языку правильному. Два десятка лично переубедил. Часть завалил, часть на бабки поставил и переманил. Опыт есть.

— Значит, не ссышь?

— Не ссу. Но и тупо не лезу. Базар дешевле пуль. Пули — когда базар не катит.

Шакал кивнул, согласился. Посмотрел на автомат, гранаты, патроны. Всё на месте. Даже больше. Развернулся к своим, сказал:

— Пропускаем. Честные пацаны. По-людски пришли.

Бандиты опустили стволы, отошли в сторону. Пулемётчик развернул ствол обратно. Расслабились.

Шакал вернулся к Пьеру, протянул руку.

— Уважение. Заходи ещё, если дорога приведёт. Без базара пропущу.

Легионер пожал руку. Ладонь широкая, костлявая, татуированная. Сжал крепко, по-мужски. Разжал.

— Спасибо. Может, зайдём.

— Только без вот этих, — кивнул на Лукаса. — Этот пиздливый хер. Нервный больно для эль командатэ. С такими базарить — себе дороже. А ты норм. Приходи один, угощу самогоном. Хороший, градусов пятьдесят, без сивухи.

— Приду, если доживу.

— Доживёшь. Ты крепкий. Это видно.

Шакал отступил, махнул рукой — проходите. Группа двинулась на мост. Марко первый, Лукас за ним. Педро, Рафаэль. Пьер последний. Собаки трусили следом, поджав хвосты.

Прошли мимо бандитов. Те смотрели, молчали. Один кивнул Дюбуа — уважение. Легионер кивнул в ответ.

Шакал стоял у костра, смотрел вслед. Когда группа дошла до середины моста, крикнул:

— Эй, снайпер!

Пьер обернулся.

— Что?

— Как звать-то тебя говоришь мил человек?

— Шрам.

— Запомню. Приходи, Шрам. Самогон ждёт.

Легионер кивнул, развернулся, пошёл дальше. Мост скрипел под ногами, река внизу шумела. Тёмная, быстрая, пахнет гнилью.

Прошли мост, вышли на другой берег. Остановились, оглянулись. Бандиты у костра сидят, курят, базарят. Шакал стоит, смотрит вслед. Помахал рукой. Пьер помахал в ответ.

Лукас выдохнул, вытер пот.

— Бля. Думал, пиздец настал. Спасибо, Шрам.

— Не за что. Просто знаю таких. Албанцы, сербы, чеченцы — все из одного теста. Уважают силу, прямоту, честный базар. Начнёшь пиздеть интеллигентно — пристрелят. Скажешь по-людски — пропустят.

— Откуда ты жаргон знаешь? Легион же французский.

— Легион интернациональный. Русских дохера, украинцев, белорусов. Все на жаргоне говорят. Плюс операции на Балканах, в Африке. Там без жаргона не выживешь. Научился.

Марко хмыкнул.

— Два десятка албанцев переубедил? Серьёзно?

— Серьёзно. Часть убил, часть на деньги поставил и купил. Остальные сами свалили, когда поняли, что дело дохлое. Давно это было, ещё до легиона, но опыт…

— Как убивал?

— По-разному. Снайперка, нож, граната. Один раз руками. Албанец был мелкий, костлявый. Шею сломал, в овраг скинул. Никто так и не нашёл наверное в той дыре.

Марко присвистнул.

— Суров.

— Работа такая была. Платили за головы. Я работал.

Рафаэль посмотрел на легионера, кивнул.

— Уважение брат. Спас нас от бойни. Диего бы гордился.

— Диего был идиотом. Шутил не вовремя.

— Да. Но наш идиот.

Тишина. Все вспомнили. Диего, размазанный рельсой. Лежит у стены, сломанный, мёртвый. Не заберут, не похоронят. Останется гнить в мёртвом городе. Как и многие до него…

Лукас достал рацию, связался с базой.

— База, Лукас. Мост пройден. Движемся к точке эвакуации. Время прибытия — пятнадцать минут.

— Лукас, принял. «Уралы» на месте. Ждём.

— Понял. Конец связи.

Группа двинулась дальше. Поле, трава по пояс, ветер гонит волны. Темно, луна за облаками. Фонари светят вперёд, пятна света прыгают по земле.

Собаки шли следом. Тихо, преданно. Одна подошла к Пьеру, ткнулась мордой в руку. Он погладил. Шерсть жёсткая, холодная. Собака скулила тихо, благодарно.

Легионер шёл, сжимая винтовку.

Но сегодня выжил. Снова. Прошёл бункер, гиганта, Шакала. Всё ещё жив.

Оля ждёт. В клинике. Может, уже лучше. Может, волосы отрастают, кожа розовеет. Может, выживет. Слишком много может…

Ради этого можно терпеть. Год в Зоне. Триста шестьдесят дней. Каждый день как русская рулетка. Но крутить барабан этот клятой жизни всё-таки надо. Нет выбора.

Дюбуа шагнул вперёд. Впереди огни — «Уралы», моторы работают. База близко.

Сегодня повезло.

Завтра может не повезти.

Но это завтра. Сегодня жив.

И Шакал в памяти остался. Не врагом. Почти другом. Странно. Впрочем, в Зоне всё странно.

Но базар был честный. А честный базар дороже золота.

Пьер шёл к грузовикам. Собаки следовали. Ночь сгущалась. Зона молчала.

«Уралы» стояли на опушке рыжего леса, там же где оставили утром. Моторы урчали, выхлопные газы вились в холодном воздухе. Водители курили у кабин, увидели группу, бросили окурки, полезли по местам.

Группа залезла в кузов. Марко первый, Педро, Рафаэль, Лукас. Пьер последний. Собаки остановились у борта, скулили, смотрели пустыми глазницами. Не понимали, что делать.

Легионер спрыгнул обратно, подошёл к ближайшей. Погладил по голове, поднял на руки. Тяжёлая, килограммов тридцать. Закинул в кузов. Потом вторую, третью. Десять собак, одна за другой. Все легли на полу кузова, жались друг к другу, скулили тихо.

Марко посмотрел, хмыкнул.

— Ты их с собой тащишь?

— Тащу.

— Зачем?

— Потому что могу.

— На базе не разрешат держать.

— Найду место. Шахта большая, углы есть.

— Полковник выгонит.

— Не выгонит. Они тихие, не мешают.

Марко хотел возразить, но махнул рукой. Устал спорить. Все устали.

Машина тронулась. Тряска, грохот, кузов скрипел. Собаки скулили, но не выли. Притихли, прижались к ногам легионера. Он сидел, спиной к борту, гладил ближайшую по голове. Та закрыла пасть, расслабилась.

До базы добрались через час. Въехали в шахту, спустились на первый уровень. Выгрузились. Собаки спрыгнули следом, сбились в кучу, ждали.

Полковник Радмигард вышел из командного блока, посмотрел на группу. Посчитал. Пятеро. Утром вышло шестеро.

— Диего?

— КИА, — ответил Лукас. — Псевдогигант. Нестандартный тип.

— Понял. Отчёт завтра, десять ноль-ноль. Отдыхайте.

Полковник посмотрел на собак, нахмурился.

— Это что?

— Слепые псы, — ответил Пьер. — Мутанты. Дружелюбные. Прибились в городе.

— На базе животных держать нельзя.

— Они не мешают. Тихие. Найду им место.

— Где?

— Дальний угол, третий уровень. Там шахта заброшенная, не используется.

Полковник молчал, думал. Посмотрел на собак. Худые, слепые, жалкие. Безопасные.

— Ладно. Но если сожрут кого — я тебя сожру. Ясно?

— Ясно.

— Свободен.

Дюбуа кивнул, пошёл к лестнице. Собаки последовали, цепочкой, морды тянутся к его ногам. Спустились на третий уровень — самый глубокий, самый холодный. Коридор узкий, лампы тусклые. В конце коридора развилка, налево шахта — старая, заброшенная, метров десять в диаметре. Пол бетонный, стены каменные, потолок низкий. В углу ящики деревянные, старые, пустые.

Легионер разломал ящики, сделал из досок настил. Положил сверху мешковину — нашёл в складе, никто не следил. Получилась лежанка, большая, на всех хватит.

Собаки обнюхали, легли. Сбились в кучу, морды друг на друга, хвосты поджали. Тепло искали.

Пьер пошёл на склад, взял консервы. Тушёнка советская, из тех что в бункере нашли. Принёс десять банок, по одной на собаку. Вскрыл ножом, положил перед каждой. Собаки учуяли, подняли морды, потянулись. Жрали жадно, с хлюпаньем, облизывали банки до блеска.

Он следил, чтобы никто не отобрал у слабых. Одна собака — самая мелкая, тощая — не успевала. Другие оттесняли, рычали. Легионер взял её за загривок, отвёл в сторону, поставил банку отдельно. Она сожрала, облизнулась, скулила благодарно.

Вода. Нужна вода. Он вернулся на склад, нашёл пластиковые бутыли — пятилитровые, из-под технической жидкости. Пустые. Взял три штуки, вскрыл ножом поперёк, превратил в миски. Глубокие, широкие, устойчивые.

Наполнил водой из крана — холодная, пахнет ржавчиной, но чистая. Принёс в шахту, поставил в разных углах. Собаки подошли, пили жадно, фыркали, брызгались. Одна залезла прямо в миску лапами, вывалила. Дюбуа поставил миску обратно, налил снова.

Когда все напились, он сел на пол, спиной к стене. Снаряжение не снимал — разгрузка, рюкзак, винтовка через плечо. Тяжело, неудобно, но лень. Усталость навалилась разом, придавила к полу. Голова гудела, тело ныло, глаза закрывались сами.

Собаки подползли, легли вокруг. Одна положила морду на колено, вторая прижалась к боку, третья растянулась у ног. Тепло, мягко. Дышат ровно, сопят тихо.

Легионер закрыл глаза. Спина потом не скажет спасибо — разгрузка давит, винтовка упирается, рюкзак как горб. Но в моменте плевать. Усталость взяла своё. Мозг отключился, тело обмякло.

Мир исчез. Бункер, гигант, Диего, Шакал, установка — всё растворилось. Осталась только темнота, тишина, сопение собак.

Пускай мир горит. Пускай Зона убивает, мутирует, ломает. Пускай корпорация даёт задания, полковник требует отчётов, Лукас планирует миссии.

Сейчас его нет. Есть только сон. Тяжёлый, глубокий, без сновидений.

Проснулся от холода. Собаки спали, сбившись в кучу, грели друг друга. Одна лежала на его ногах, тяжёлая, тёплая. Он осторожно выполз, не разбудив. Встал, размял затёкшие плечи. Спина ныла — разгрузка всю ночь давила, винтовка врезалась в рёбра. Расплата за лень.

Проверил время — наручные часы, советские, «Восток». Семь утра. Проспал пять часов. Мало, но хватит.

Он снял разгрузку, рюкзак, винтовку. Сел на ящик, достал ветошь, масло, шомпол. Начал чистку. Сначала винтовка.

СВ-98 разобрал быстро, на автомате — затвор, ствол, магазин, приклад. Осмотрел. Ствол грязный, нагар в нарезах, затвор в песке. Зона грязная, пыль везде, в механизмы забивается. Протёр ветошью, прогнал шомполом, смазал маслом. Собрал обратно. Проверил — затвор ходит плавно, спуск мягкий. Порядок.

Потом Кольт. 1911-й, сорок пятый калибр, Hydra-Shok. Надёжный ствол, убойный патрон. Разобрал, протёр, смазал. Магазин на семь патронов, плюс один в стволе. Восемь выстрелов. Мало.

Наёмник задумался. Оружие хорошее, но чего-то не хватает. Винтовка — дальний бой, Кольт — ближний. А средний? Если тварь нападает на дистанции метров двадцать, если их несколько? Винтовка медленная, перезаряжать долго. Кольт слабоват, восемь патронов — на троих мутантов хватит, на четвёртого нет.

Нужен пистолет-пулемёт. Автоматический огонь, большой магазин, останавливающая сила. Желательно под сорок пятый калибр — тот же, что у Кольта. Патроны не путать, снабжение проще. И Hydra-Shok — экспансивные пули, раскрываются в теле, делают страшные раны. Для мутантов самое то.

Легионер прикинул. UMP45 подойдёт — компактный, надёжный, под сорок пятый. Магазин на двадцать пять патронов. Скорострельность шестьсот в минуту. Эффективная дальность метров пятьдесят. Для Зоны идеально.

Или «Крисс Вектор» — ещё лучше. Под тот же калибр, магазин на тридцать, отдача минимальная. Дорогой, редкий, но если корпорация платит — почему нет.

Вопрос — где взять. На складе базы вряд ли лежит. Корпоратная база, оружие стандартное — АК, Глоки, винтовки. Экзотику не держат.

Значит, комендант. Он отвечает за снабжение, связи с поставщиками. Может достать, если попросить правильно.

Дюбуа закончил чистку, собрал оружие. Надел разгрузку, проверил содержимое — патроны, гранаты, нож, аптечка, фляга. Всё на месте. Винтовку повесил на плечо, Кольт в кобуру. Вышел из шахты, поднялся на второй уровень.

Комендантская — третья дверь справа. Табличка: «Снабжение. Капитан Орлов». Дюбуа постучал.

— Войдите.

Зашёл. Кабинет маленький, три на четыре метра. Стол завален бумагами, папками, накладными. За столом капитан Орлов — лет пятьдесят, лысый, в очках, форма мятая. Бывший интендант, судя по всему. Бумажная работа, снабжение, учёт. Не боец. Крыса тыловая.

Орлов поднял глаза, посмотрел через очки.

— Ты кто?

— Шрам. Снайпер. Группа Лукаса.

— А, новенький. Что надо?

— Оружие. Пистолет-пулемёт. Под сорок пятый калибр.

Орлов хмыкнул, снял очки, протёр.

— Пистолет-пулемёт? У нас склад, не оружейный магазин. Есть АК, есть Глоки. Хочешь экзотику — покупай сам.

— Корпорация не выдаёт?

— Корпорация выдаёт стандарт. АК-74, Глок-17, винтовка СВ-98. Всё остальное — за свой счёт или по спецзаказу.

— Спецзаказ — это как?

— Заявка, обоснование, подпись командира. Рассмотрение две недели. Если одобрят — поставка ещё неделя. Итого три недели минимум.

— Долго.

— Не нравится — покупай сам.

Легионер подумал. Три недели — это двадцать дней. Двадцать выходов в Зону. Любой может стать последним. Ждать нельзя.

Он достал из кармана деньги. Евро, пятьсот. Положил на стол.

— Может, есть что-то на складе? Списанное, трофейное, неучтённое?

Орлов посмотрел на купюры, усмехнулся.

— Взятку даёшь?

— Комплимент. За беспокойство.

— Я не продажный.

— Не говорю, что продажный. Просто благодарность. За помощь.

Орлов молчал, смотрел на деньги. Пятьсот евро — его месячная зарплата. Соблазн. Он взял купюры, спрятал в карман.

— Подожди здесь.

Вышел. Вернулся через пять минут. В руках два пистолет-пулемёта. Положил на стол.

— Вот. Два варианта. UMP45 и МР5. UMP — под сорок пятый калибр, как просил. Магазин на двадцать пять. Глушитель в комплекте. Трофейный, с мёртвого наёмника. Немец был, полгода назад сдох. Ствол рабочий, проверен. Второй — МР5, под девятку. Магазин на тридцать. Тоже трофей, с бандита. Шакал его людей грохнул, ствол остался. Какой берёшь?

Дюбуа взял UMP, осмотрел. Царапины на корпусе, приклад потёртый, но механизмы целые. Затвор ходит плавно, спуск чёткий. Достал магазин, проверил — пружина упругая, патронов нет. Вставил обратно, вскинул к плечу. Лёгкий, компактный, удобный. То что надо.

— UMP беру. Патроны есть?

— Есть. Сорок пятый калибр, триста патронов. Коробками по пятьдесят. Hydra-Shok, как любишь. Ещё пятьсот евро.

— Дорого.

— Не нравится — не бери. Патроны дефицит, Hydra-Shok вообще редкость. На рынке тысячу просят.

Легионер достал ещё пятьсот, положил на стол. Орлов забрал, спрятал.

— Жди здесь.

Вышел, вернулся с ящиком. Деревянный, советский, надпись выжжена: «Патроны.45 ACP». Открыл — шесть коробок по пятьдесят патронов. Триста штук. Дюбуа взял одну коробку, открыл. Патроны блестят, не ржавые. Пуля с полостью в носике — Hydra-Shok. Правильные.

— Ещё магазины нужны. Для UMP. Штук пять.

— Магазины — сто евро штука.

— Грабёж.

— Не грабёж, а рыночная цена. Хочешь дешевле — езжай на материк, там купишь. Здесь Зона, здесь цены другие.

Наёмник выложил ещё пятьсот. Орлов пересчитал, кивнул.

— Пять магазинов. Подожди.

Ушёл, вернулся с магазинами. Пять штук, упакованы в промасленную ткань. Легионер проверил — пружины целые, корпуса без трещин. Хорошие.

Он упаковал всё в рюкзак — UMP, магазины, патроны. Тяжело, но терпимо.

— Спасибо, капитан. Выручил.

— Не благодари. И забудь, где взял. Если кто спросит — купил у сталкеров. Ясно?

— Ясно.

— Свободен.

Дюбуа вышел, вернулся в шахту. Собаки спали, одна подняла морду, скулила, легла обратно. Он сел на ящик, достал UMP, начал изучать. Разобрал, осмотрел детали, собрал. Зарядил магазин патронами — двадцать пять штук, один в ствол. Двадцать шесть выстрелов. Хорошо.

Проверил баланс. Лёгкий, килограмма два с половиной. Для автоматического оружия — пушинка. Прицелился в стену. Удобно, не мешает разгрузке, винтовке.

Теперь огневая мощь другая. Винтовка — дальний бой, снайперка. UMP — средний, автоматический огонь. Кольт — ближний, добивание. Три эшелона. Универсальность.

Легионер усмехнулся. Тысяча пятьсот евро за ствол и патроны. Дорого. Но цена жизни дороже. Диего сдох, потому что огневой мощи не хватило. Гигант его размазал за секунды. С UMP мог бы отбиться. Может.

Дюбуа спрятал оружие в рюкзак, лёг на лежанку.

Завтра новый выход. Новая миссия. Новые твари.

Но теперь он готов. Лучше готов.

Глава 17

Собаки проснулись к девяти. Скулили, тыкались мордами в руки, просили есть. Пьер поднялся, размял затёкшие плечи, пошёл на склад. Взял десять банок тушёнки — опять советская, старая, но съедобная. Вскрыл ножом, поставил перед каждой собакой. Жрали жадно, с хлюпаньем, облизывали банки до блеска.

Воду сменил — вчерашняя застоялась, пахла псиной. Вылил, налил свежую. Собаки попили, легли обратно на лежанку. Сытые, довольные.

Легионер оставил их спать, поднялся на первый уровень. Взял «Сайгу» из оружейной — дробовик двенадцатого калибра, магазин на восемь патронов, картечь «Полева». Для охоты самое то. Проверил патроны, зарядил магазин, повесил дробовик на плечо. Противогаз не брал — сегодня прогулка, не миссия. Дозиметр на шею, нож на пояс, фляга с водой. Всё.

Вышел на поверхность. Утро серое, небо затянуто облаками. Воздух холодный, пахнет сыростью и металлом. Дозиметр стрекотал тихо — восемьдесят микрорентген. Фон низкий, можно гулять часа три без проблем.

Рыжий лес встречал тишиной. Деревья голые, стволы цвета ржавчины, земля хрустит под ногами. Ни ветра, ни птиц, ни насекомых. Только стрёкот дозиметра и хруст игл.

Дюбуа шёл медленно, оглядывался. Охота требует внимания. Резкое движение спугнёт добычу, шум привлечёт хищника. Надо идти тихо, смотреть в оба, слушать.

Через полчаса нашёл первый след. Отпечаток лапы в грязи — большой, четырёхпалый, когти длинные. Собака-мутант. Свежий след, часа два от силы. Наёмник присел, осмотрел. Одна лапа тяжелее других — хромает. Раненая или больная. Лёгкая добыча.

Пошёл по следу. Отпечатки вели на северо-восток, через поляну, потом в кусты. Дозиметр стрекотал громче — сто двадцать. Терпимо.

Через десять минут увидел. Собака лежала под кустом, лизала лапу. Задняя правая распухла, гноится. Рана старая, неделя минимум. Инфекция. Собака обречена.

Легионер прицелился, выстрелил. Картечь вошла в голову, собака дёрнулась, затихла. Быстрая смерть. Милосердие.

Он подошёл, осмотрел. Самка, старая, шерсть седая. На морде наросты — артефактныеобразования, переливаются на солнце. Интересно. Может, в теле ещё что-то есть.

Достал нож, вспорол брюхо. Внутренности вывалились — кишки, печень, желудок. Всё в порядке, не гнилое. Но в желудке что-то твёрдое. Разрезал. Внутри камень. Размером с грецкий орех, гладкий, тёплый. Цвет янтарный, светится изнутри слабо.

Артефакт. Собака сожрала, застрял в желудке. Убивал её медленно, но она не могла вырвать.

Дюбуа вытер артефакт об траву, поднёс дозиметр. Стрекотал чуть громче — сто пятьдесят. Фонит, но не сильно. Достал свинцовый контейнер из рюкзака, упаковал. Закрыл, спрятал обратно. Первый артефакт за день. Повезло.

Труп оставил — тащить незачем, мясо заражено. Пошёл дальше.

Ещё через час наткнулся на кабана. Большой, метр пятьдесят в холке, клыки по двадцать сантиметров. Копался в земле, вырывал корни, жевал. Не заметил человека. Ветра нет, запах не несёт.

Наёмник подкрался метров на тридцать, присел за поваленное дерево. Прицелился в голову. Выдохнул. Выстрелил.

Картечь вошла в ухо, в мозг. Кабан рухнул, дёргался, затих. Мёртв.

Пьер подошёл, осмотрел. Самец, молодой, мясо свежее. Хорошая туша. Можно вырезать, принести на базу. Но тяжёлая — центнер минимум. Тащить одному нереально.

Вспорол брюхо, проверил печень. Чистая, не гнилая, не радиоактивная. Дозиметр молчал — сто десять. Нормально. Вырезал печень, завернул в тряпку, засунул в рюкзак. Килограмм мяса. На собак хватит.

Остальное бросил. Может, позже вернётся с группой, вырежут больше. Или другие звери сожрут. Круговорот.

Дальше лес становился гуще. Деревья чаще, кусты выше. Дозиметр стрекотал громче — двести. Выше фон. Опасней.

Легионер замедлился, прислушивался. Тут могут быть аномалии. Невидимые, тихие, смертельные. Шаг не туда — сожжёт, раздавит, разорвёт.

Впереди поляна. Трава мёртвая, серая, лежит плашмя, будто придавленная. В центре воздух дрожит, искажается. «Жарка». Температурная аномалия. Градусов триста минимум в центре. Обойти надо.

Обошёл широкой дугой. Дозиметр замолчал — сто пятьдесят. Лучше.

За поляной овраг. Спустился осторожно, земля сыпется под ногами. Внизу ручей — тонкий, мутный, пахнет химией. Дозиметр запищал — четыреста. Вода фонит. Не пить.

Перепрыгнул, полез наверх. На вершине остановился, огляделся. Лес вокруг, мёртвый, тихий. Вдалеке что-то блестит. Присмотрелся. Металл. Конструкция какая-то.

Подошёл ближе. Вышка. Геодезическая, советская, метров пятнадцать высотой. Ржавая, накренилась, но стоит. На вершине что-то висит. Блестит на солнце.

Наёмник полез вверх. Лестница скрипит, ступени шатаются, но держат. Поднялся на вершину. На платформе ящик металлический, размером с чемодан. Замок сорван, крышка приоткрыта.

Открыл. Внутри оборудование — приборы, провода, экраны. Всё мёртвое, не работает. Но в углу что-то светится. Слабо, зелёным.

Артефакт. Цилиндр размером с палец, стеклянный, внутри жидкость. Светится, переливается. Дозиметр взвыл — тысяча микрорентген. Сильно фонит.

Легионер достал контейнер, свинцовый, толстые стенки. Взял артефакт пинцетом, опустил в контейнер. Закрыл герметично. Дозиметр успокоился — двести. Экранирован.

Второй артефакт за день. Удача. Корпорация заплатит. Хорошо заплатит.

Спустился с вышки, пошёл обратно. Времени прошло два часа. Пора возвращаться. Доза набралась — дозиметр показывал накопленную, около пятисот микрорентген. Терпимо, но лучше не рисковать.

Обратный путь спокойный. Ни тварей, ни аномалий. Только тишина, мёртвый лес, хруст под ногами.

Вышел к базе через час. Спустился в шахту, на третий уровень. Собаки спали, одна подняла морду, завиляла хвостом. Узнала.

Дюбуа достал печень, порезал на куски. Дал каждой собаке по куску. Сырое мясо, тёплое ещё. Жрали жадно, рычали, огрызались. Он следил, чтобы сильные не отобрали у слабых. Всем досталось поровну.

Сам сел на ящик, достал флягу, сделал глоток. Вода тёплая, с привкусом металла. Закрыл флягу, достал контейнеры с артефактами. Два. Один янтарный, слабо фонит. Второй зелёный, светится, сильно фонит. Сдать коменданту — получишь премию. Может, тысячу евро за оба. Хорошие деньги.

Но не сейчас. Сейчас отдых. Прогулка удалась. Две твари убиты, два артефакта найдены, доза минимальная. Успешный день.

Легионер лёг на лежанку. Собаки подползли, легли рядом. Одна положила морду на грудь, тяжёлая, тёплая. Дышала ровно, сопела.

Он закрыл глаза. Мысли разбредались. Оля. Клиника. Сколько там дней прошло? Неделя? Две? Хрен знает. Времени в Зоне не чувствуешь. День как день, ночь как ночь. Всё одинаково. Серо, холодно, опасно.

Но сегодня повезло. Живой. Целый. С деньгами.

На третий день после бункера Пьер снова взял «Сайгу», вышел в лес. Собак оставил на базе — сытые, спят. Прогулка нужна. Голова забита мыслями, надо проветрить.

Шёл на север, к мосту. Не специально — просто ноги вели. Лес молчал, дозиметр стрекотал ровно — сто микрорентген. Чисто.

Через час наткнулся на стаю. Псы-мутанты, пять штук, копались в чём-то. Учуяли, развернулись, оскалились. Пошли в атаку.

Легионер выстрелил в первого — картечь в грудь, упал. Второго — в морду, череп разнесло. Третий прыгнул, он выстрелил в прыжке, тварь развернуло в воздухе, рухнула. Четвёртый и пятый попятились, убежали, поджав хвосты. Умные.

Перезарядил, пошёл дальше. Трупы оставил — мясо никому не нужно.

Ещё через полчаса — кабан. Средний, килограммов сто двадцать. Стоял, нюхал воздух. Увидел человека, заревел, пошёл на таран.

Дюбуа выстрелил в морду — первая картечь. Кабан замедлился, но не упал. Вторая — в грудь. Рухнул на колени, захрипел. Третья — в голову. Затих.

Наёмник подошёл, проверил. Мёртв. Вырезать мясо не стал — далеко тащить. Пошёл дальше.

К мосту вышел к обеду. Солнце в зените, жарко. У въезда костёр, дым вьётся. Шакал сидит на камне, курит, смотрит в реку. Один. Остальных бандитов не видно.

Легионер подошёл открыто, руки на виду. Дробовик на ремне, не угрожающе.

Шакал обернулся, узнал, усмехнулся. Золото блеснуло.

— Смотри-ка. Снайпер пришёл. Шрам, да?

— Я.

— Говорил же — приходи. Не думал, что правда придёшь.

— Был рядом. Зашёл.

Шакал кивнул, похлопал по камню рядом — садись. Пьер сел. Шакал достал флягу, протянул.

— Пей. Обещал угостить.

Легионер понюхал — самогон. Крепкий, градусов пятьдесят, пахнет чисто, без сивухи. Первак, качественный. Глотнул. Жгло горло, но хорошо. Тёплая волна пошла по животу. Отдал флягу.

Шакал глотнул сам, вытер рот рукавом.

— Хороший?

— Хороший. Сам гонишь?

— Сам. Тут неподалёку у меня точка. Аппарат советский, медный. Зерно ворую у сталкеров, гоню раз в месяц. На продажу часть, на себя часть. Живу.

— Доходное дело?

— Терпимое. Сталкеры платят хорошо. Водка в Зоне дороже золота. Согревает, убивает страх, помогает забыть. Товар ходовой.

Легионер кивнул, понял. Алкоголь в таких местах всегда ценится. Афганистан, Мали, Косово — везде одинаково. Война, смерть, страх. Водка спасает. Ненадолго, но спасает.

Шакал затянулся, выдохнул дым.

— Как дела? После той хуйни с бункером?

— Нормально. Живой.

— Слышал, вы там чуть не сдохли. Установка какая-то работала, психотронная. Мозги ломала.

— Слухи быстро ходят.

— В Зоне все всё знают. Сталкеры болтливые. Один видел, как вы из бункера вылетели, бледные как смерть. Рассказывал — внутри жуть, установка гудит, светится. Говорят, свободовцев она того… поломала. Мозги им съела.

— Свободовцы сами виноваты. Полезли куда не надо.

— Согласен. Любопытство в Зоне — первый шаг к могиле. Надо знать, куда лезешь. А они дураки, полезли не глядя.

Шакал сплюнул, передал флягу снова. Пьер глотнул, отдал.

— Твои люди где? — спросил наёмник.

— Отпустил. Дежурить заебались. Мост днём спокойный, никто не ходит. Ночью вернутся. А сейчас я один. Отдыхаю.

— Не боишься?

— Чего бояться? Тварей? Так они на мост не лезут. Умные стали. Знают — тут человек сидит, убьёт. А других людей? Корпораты прошли уже, сталкеры редко ходят. Кого бояться?

— Одиночек. Бандитов чужих.

Шакал усмехнулся, похлопал по АКСу на коленях.

— Пусть попробуют. У меня ствол, у меня опыт, у меня инстинкт. Чую чужих за километр. Если кто придёт с плохими мыслями — не дойдёт.

Легионер кивнул. Верил. Шакал из тех, кто выживает. Крысы тыловые дохнут первыми, а такие, как Шакал, — последними.

Они сидели, молчали, курили. Река шумела внизу, ветер гнал дым костра. Солнце грело затылок. Тишина, редкая в Зоне.

Шакал достал из кармана банку. Маленькую, стеклянную. Открыл. Внутри икра — чёрная, блестящая. Осетровая.

— На, закуси. Редкость, бля. Сталкер принёс, менял на водку. Говорит, из мёртвого города вытащил, в подвале нашёл. Консервы советские, семидесятых годов. Срок вышел, но икра не портится. Проверил — нормальная.

Он достал ложку, зачерпнул икру, сунул в рот. Прожевал, проглотил, зажмурился от удовольствия.

— Охуеть как вкусно.

Протянул банку Пьеру. Тот взял ложку, зачерпнул. Икра на языке лопалась, солёная, маслянистая. Вкус роскоши, из другого мира. Не из Зоны. Из того мира, где люди живут, а не выживают.

Легионер проглотил, вернул банку.

— Хорошая.

— Ещё бы. Чёрная икра, бля. Раньше только партийные жрали. Теперь мы жрём. Справедливость, сука.

Шакал доел, выбросил банку в реку. Достал флягу, сделал глоток, передал. Круговая.

Они пили молча, смотрели в реку. Вода текла быстро, мутная, несла мусор — доски, пластик, что-то непонятное.

— Слушай, снайпер, — сказал Шакал вдруг. — Ты чего в Зоне делаешь? Деньги зарабатываешь, понятно. Но на что? Зачем?

Дюбуа молчал, думал. Отвечать правду или нет. Решил — правду. Шакал не из тех, кто осудит.

— Баба у меня. Больная. Рак. Лечится в Германии. Дорого. Год работы в Зоне — она живёт. Не работаю — сдохнет.

Шакал кивнул, понял.

— Ясно. Любовь, значит.

— Не знаю. Может, любовь. Может, долг. Может, просто не хочу, чтобы сдохла.

— А она хотела лечиться?

— Нет. Отказалась. Сказала — хочет прожить два месяца как человек, а не как лабораторная крыса.

— И ты её заставил?

— Заставил.

— Против воли?

— Против воли.

Шакал затянулся, выдохнул дым медленно.

— Тяжёлый выбор. Спасти человека против его воли. Правильно это или нет — хрен знает. Но ты выбрал. Теперь живёшь с этим.

— Живу.

— А она простит?

— Не знаю. Может, простит. Может, нет. Но будет жива. Это главное.

Шакал хмыкнул.

— Философия, бля. У меня проще было. Жена ушла, дочь в детдоме, сам сел. Десять лет отсидел. Вышел — никого нет. Пошёл в Зону. Тут хоть понятно — кто сильнее, тот прав. Не надо думать, правильно или нет. Надо просто жить.

— А не жалеешь?

— О чём? О жене? Она шлюха была. О дочери? Её я не видел двадцать лет. Она меня не помнит. Жалеть не о чем. Я свободный. Один. И это норм.

Легионер посмотрел на него. Лицо худое, жёсткое, шрамы, золотые зубы. Глаза мёртвые, но спокойные. Человек, который принял судьбу. Не борется, не страдает. Просто живёт.

— Завидую, — сказал Дюбуа.

— Чему?

— Твоей простоте. Ты знаешь, что делаешь. Зачем делаешь. Я не знаю. Я спас Олю, но не знаю, правильно ли. Может, надо было отпустить. Дать ей умереть, как она хотела. Но не смог. Слабак, бля.

Шакал покачал головой.

— Не слабак. Любящий. Это разные вещи. Слабак отвернулся бы, сказал — не моё дело. Ты остался. Взял ответственность. Это сила, а не слабость.

— Но я сломал её выбор.

— Да. Сломал. Но дал шанс. Может, она выживет, спасибо скажет. Может, сдохнет, прокляв. Хрен знает. Но ты попробовал. Это уже много.

Легионер допил самогон, вернул флягу. Шакал спрятал её, закурил снова.

— Знаешь, снайпер, — сказал он задумчиво, — мы с тобой похожи. Оба убиваем за деньги. Оба в дерьме по уши. Оба выбрали эту жизнь. Разница в том, что я один, а у тебя есть за что бороться. Может, это и лучше. С целью легче. Понимаешь, зачем встаёшь утром.

— Не легче. Тяжелее. Когда один — отвечаешь только за себя. Когда есть кто-то — отвечаешь за двоих. Больше груз.

— Может, и так. Но я бы взял этот груз. Лучше нести тяжесть, чем идти пустым.

Они замолчали. Сидели, смотрели в реку. Костёр потрескивал, дым вился. Дозиметр стрекотал тихо — сто двадцать. Фон нормальный.

Пьер встал, проверил дробовик.

— Спасибо за самогон. И за икру. Хорошо посидели.

— Не за что. Приходи ещё. Всегда рад по-людски поговорить. Тут редко с кем нормально побазаришь. Всё или дебилы, или мрази. А ты норм. Башка на месте.

— Взаимно.

Легионер пошёл обратно, к базе. Шакал смотрел вслед, курил, не провожал.

Через сто метров Дюбуа обернулся. Шакал сидел у костра, маленькая фигура на фоне моста. Один. Спокойный. Свободный.

Наёмник развернулся, пошёл дальше. Лес молчал, дозиметр стрекотал. Голова яснее стала. Самогон помог. И разговор помог.

Шакал прав. Лучше нести груз, чем идти пустым. Оля — груз. Тяжёлый, давящий. Но без неё зачем всё это? Зачем Зона, деньги, год службы?

Без цели — просто выживание. Бессмысленное, пустое.

С целью — хоть какой-то смысл.

Легионер дошёл до базы, спустился в шахту. Собаки спали, одна подняла морду, завиляла хвостом. Он погладил. И задумался вновь.

На пятый день Пьер заметил. Одна из собак — самая крупная, серая, с рваным ухом — лежала отдельно от стаи. Дышала тяжело, часто. Живот раздулся, бока вздутые. Когда он погладил, почувствовал — внутри что-то шевелится. Толчки, слабые, но отчётливые.

Беременная. Сука, мать её.

Легионер присел, осмотрел ближе. Соски набухли, розовые, из них сочится молозиво. Живот твёрдый, натянутый. Собака скулила тихо, лизала его руку, смотрела пустыми глазницами. Просила помочь.

Он встал, пошёл на второй уровень. Медблок — четвёртая дверь слева. Табличка: «Медицинская служба. Капитан Соловьёв». Постучал.

— Войдите.

Зашёл. Кабинет небольшой, стерильный. Белые стены, стол, кушетка, шкафы с медикаментами. За столом капитан Соловьёв — лет сорок пять, седой, в очках, халат белый. Бывший военврач, судя по выправке.

Соловьёв поднял глаза.

— Шрам? Что случилось?

— Собака рожать будет. Нужен совет.

— Какая собака?

— Слепой пёс. Мутант. Из тех, что я привёл.

Соловьёв снял очки, протёр.

— Ты серьёзно? Хочешь, чтобы я консультировал по родам у мутанта?

— Серьёзно. Она рожать будет сегодня-завтра. Не знаю, как помочь. Ты врач. Знаешь.

— Я врач людей, а не собак.

— Принцип тот же.

Соловьёв молчал, смотрел. Потом вздохнул, надел очки обратно.

— Ладно. Слушай. Роды у собак обычно проходят сами. Инстинкт работает. Но если мутант, могут быть осложнения. Щенки крупные, застрянут. Или неправильно лежат. Тогда помогать надо.

— Как?

— Во-первых, место. Тёплое, тихое, чистое. Подстилка мягкая, чтобы щенки не замёрзли. Во-вторых, вода. Тёплая, кипячёная. Тряпки чистые. В-третьих, следи за процессом. Схватки начнутся — живот сжимается, собака напрягается. Нормальные схватки — каждые десять-пятнадцать минут. Если чаще или реже — плохо. Щенок должен выйти головой вперёд, в плёнке. Плёнку сразу снимай, иначе задохнётся. Пуповину обрезай ножом, прижги спиртом. Щенка оботри, дай матери облизать. Если не дышит — разотри грудь, подуй в нос. Понял?

— Понял. А если застрянет?

— Тогда тяни. Осторожно, но уверенно. Хватаешь за голову или за лапы, тянешь вниз, к хвосту матери. Не вверх, не в стороны. Вниз. Если не выходит — значит, мёртвый. Придётся резать.

— Резать?

— Кесарево. Вспарываешь живот, достаёшь щенков. Мать, скорее всего, сдохнет. Но щенков спасёшь.

— Хрен с ним. Надеюсь, не дойдёт.

— Я тоже надеюсь. Вот, бери. — Соловьёв достал аптечку, положил на стол. — Бинты, спирт, ножницы, зажимы. Если что — зови. Я посмотрю.

— Спасибо.

— Не за что. И Шрам?

— Да?

— Ты странный. Людей убиваешь без проблем, а собаке рожать помогаешь.

Легионер пожал плечами.

— Люди сами выбирают свою судьбу. Зверь нет.

Соловьёв хмыкнул, кивнул. Понял.

Дюбуа вернулся в шахту. Собака лежала, дышала тяжело, скулила. Схватки начались. Живот сжимался, напрягался, расслаблялся. Каждые пятнадцать минут. Нормально.

Он принёс воду — два ведра, тёплой, из котельной. Тряпки — чистые, из склада. Постелил под собаку мешковину, сложенную в несколько слоёв. Мягко, тепло.

Остальные собаки отошли в сторону, сбились в кучу, смотрели. Понимали — что-то важное происходит.

Легионер сел рядом с роженицей, гладил по голове, говорил тихо. Слова не важны. Важен голос — спокойный, уверенный. Собака слышала, расслаблялась.

Схватки участились. Каждые десять минут, потом каждые пять. Собака скулила громче, напрягалась, тужилась. Из петли потекла жидкость — мутная, с кровью. Воды отошли.

Ещё через десять минут показалась голова. Маленькая, мокрая, в плёнке. Собака тужилась, голова выходила медленно. Застряла.

Дюбуа взялся осторожно, пальцами за голову. Тёплая, скользкая. Потянул вниз, к хвосту. Не сильно, но уверенно. Голова вышла. Потом плечи, туловище, задние лапы. Щенок выскользнул на мешковину, весь в плёнке и слизи.

Легионер сорвал плёнку, вытер морду тряпкой. Щенок не дышал. Он перевернул, растёр грудь, подул в нос. Ничего. Ещё раз. Щенок дёрнулся, кашлянул, пискнул. Дышит.

Наёмник обрезал пуповину ножницами, прижёг спиртом. Щенок пищал тонко, дёргал лапами. Он положил к морде матери. Собака облизала, подтолкнула носом к соску. Щенок присосался, затих.

Первый.

Через пятнадцать минут второй. Вышел легче, сам. Дюбуа снял плёнку, обрезал пуповину, вытер. Дышит сразу. Положил к матери.

Третий через двадцать минут. Четвёртый через десять. Пятый через пятнадцать. Все живые, все пищат, все сосут.

Шестой застрял. Голова вышла, плечи застряли. Собака тужилась, но не выходил. Легионер взялся, потянул осторожно. Не идёт. Сильнее. Плечи вышли, потом всё остальное. Щенок крупнее других. Не дышал.

Пьер растирал, дул, массировал. Минуту, две. Ничего. Мёртвый.

Он отложил в сторону, вернулся к матери. Проверил живот — мягкий, схватки прекратились. Всё. Шестеро родилось, один мёртвый, пятеро живых.

Собака лежала, облизывала щенков, дышала тяжело, но спокойно. Выжила. Справилась.

Легионер вытер руки, убрал плёнки, тряпки грязные, мёртвого щенка. Вынес наружу, в лес, бросил под куст. Зона переварит.

Вернулся, сел рядом. Смотрел на щенков. Маленькие, слепые, беспомощные. Пищат, дёргаются, ползают. Шерсть мокрая, серая, кое-где пятна тёмные.

Подождал час. Щенки обсохли, шерсть распушилась. И тут заметил.

У одного щенка веки приоткрылись. Щель маленькая, но видно — внутри что-то есть. Не пустая глазница, как у матери. Глаз.

Легионер присмотрелся ближе. Достал фонарь, посветил. Глаз закрылся от света, щенок пискнул. Реакция. Видит.

Проверил остальных. У всех четверых то же самое. Веки сомкнуты, но не заросшие. Под ними глаза. Маленькие, но есть.

Метисы. Слепая мать, отец, видимо, псевдособака обычная, не мутант. Гены смешались. Получились щенки с глазами.

Дюбуа усмехнулся. Зона. Она убивает, калечит, мутирует. Но иногда делает наоборот. Возвращает то, что забрала. Глаза слепым. Странная логика. Или никакой логики, просто случайность.

Он погладил собаку по голове. Та лизнула руку, устало, благодарно. Щенки сосали, пищали, грелись.

Наёмник встал, принёс воды и еды. Поставил рядом. Собака попила, съела немного, легла обратно. Обняла щенков лапами, закрыла собой. Грела.

Легионер сел у стены, смотрел. Устал. Руки в крови, форма грязная. Но довольный. Пятеро живых. Пятеро с глазами.

Может, когда вырастут, пригодятся. Увидят опасность, которую слепые не чуют. Предупредят. Спасут.

А может, сдохнут через неделю. Зона не любит слабых.

Он закрыл глаза, откинул голову на стену. Сон накрыл быстро, тяжело.

Снились снова собаки.

Зона вокруг. Мёртвая, серая, опасная.

Пьер проснулся через два часа. Щенки спали, прижавшись к матери. Дышали ровно, тихо.

Живы. Пока живы.

Глава 18

На десятый день Пьер снова пошёл к мосту. Без причины, просто вышел. Собаки остались на базе — мать кормила щенков, остальные охраняли. Взял винтовку, дозиметр, пошёл.

Лес был тих. Дозиметр стрекотал ровно — сто десять. Терпимо. Встретил одну собаку-мутанта, пристрелил. Кабана обошёл стороной — не хотелось стрелять.

К мосту вышел к вечеру. Солнце садилось, небо краснело. У костра Шакал сидел один, курил, смотрел в огонь. Услышал шаги, обернулся. Узнал, усмехнулся.

— А, снайпер. Опять пришёл. Привыкаешь?

— Привыкаю.

— Садись. Самогон есть.

Легионер сел на привычный камень. Шакал протянул флягу. Пьер глотнул, вернул. Шакал допил, спрятал.

Молчали минут пять. Костёр потрескивал, река шумела внизу. Сумерки сгущались.

— Слушай, снайпер, — сказал Шакал вдруг. — Есть у меня дело. Денежное.

— Какое?

— Заказ. Человека убрать надо. Чисто, издалека, чтобы никто не понял откуда. Ты как раз специалист.

Дюбуа посмотрел на него. Шакал курил, смотрел в огонь. Лицо спокойное, без эмоций.

— Кого убрать?

— Командира блокпоста. Военного. Подполковника Сазонова. Сидит на трассе, в пятнадцати километрах отсюда. Блокпост контролирует, проверяет всех, кто едет. Мне мешает. Мой товар не пропускает, бабки дерёт конские. Договориться не получается. Остаётся убрать.

— А охрана?

— Охраны человек десять. Солдаты, автоматы, пулемёт. Но я не прошу их мочить. Только командира. Он сдохнет — блокпост развалится. Новый придёт, с ним договоримся. А пока хаос будет, месяц-два. Мне хватит.

Легионер молчал, думал. Убийство военного — серьёзно. Не мутант, не бандит. Офицер. Государство за такими мстит. Но с другой стороны — тридцать тысяч евро. Месяц жизни Оли. Или два.

— Сколько платишь?

— Тридцать тысяч. Евро. Наличными. Половину сейчас, половину после.

— Откуда у тебя такие деньги?

— Не твоё дело. Есть — и всё. Берёшь или нет?

Пьер смотрел в огонь. Пламя плясало, искры летели. Тридцать тысяч. Хорошие деньги. Очень хорошие.

— Когда?

— Когда сможешь. Чем быстрее, тем лучше. Но качественно. Чтобы не вычислили.

— Фото есть? Координаты?

Шакал достал из кармана конверт, протянул. Легионер открыл. Внутри фотография — мужчина лет пятидесяти, лицо усталое, морщины, погоны подполковника. Рядом листок — координаты блокпоста, схема расположения, распорядок дня.

— Откуда инфа?

— У меня люди есть. Один из солдат на блокпосте за бабки работает. Всё рассказал. Командир каждый день в семь утра выходит из вагончика, идёт до туалета. Двадцать метров по открытой местности. Охраны рядом нет. Окно три минуты. Успеешь?

— Успею.

— Дистанция какая?

— Метров шестьсот. С холма напротив. Ветра нет утром, видимость хорошая. Один выстрел, чистая работа.

Шакал кивнул, достал пачку денег. Пятисотками, тугую, перетянутую резинкой. Положил на камень.

— Пятнадцать тысяч. Аванс. Остальное после. Позвонишь, скажешь кодовое слово — «пёс сдох». Я пойму — дело сделано. Встретимся тут, отдам остальное.

Легионер взял деньги, пересчитал. Тридцать купюр по пятьсот. Пятнадцать тысяч. Всё правильно. Спрятал в карман.

— Номер дашь?

Шакал продиктовал. Дюбуа запомнил. Номеров не записывал никогда. Память надёжнее бумаги.

— Когда сделаешь?

— Завтра. С утра.

— Быстро.

— Зачем тянуть.

Шакал усмехнулся, протянул руку. Легионер пожал. Сделка.

— Удачи, снайпер.

— Не нужна. Нужны ветер и видимость.

— Тогда пусть будет ветра и видимость.

Дюбуа встал, проверил винтовку, пошёл обратно. Шакал смотрел вслед, курил, не провожал.

Наёмник шёл по лесу, думал. Завтра убьёт человека. Не в бою, не в схватке. Из засады, холодно, расчётливо. Работа. Как в легионе. Как в Мали, Косово, Афганистане. Цель, расстояние, выстрел. Цена — тридцать тысяч.

Совесть молчала. Давно молчала. Заткнул её в Тессалите, когда Гарсия сдох. С тех пор не беспокоила.

Подполковник Сазонов. Пятьдесят лет. Командир блокпоста. Офицер. Чей-то отец, может, чей-то муж. Завтра будет мёртв. Пуля в голову, быстрая смерть. Не успеет понять.

Милосердие, в какой-то степени.

Легионер дошёл до базы, спустился в шахту. Собаки спали. Щенки пищали тихо, сосали мать. Он лёг рядом, закрыл глаза.

Завтра рано вставать. Выход в пять утра, на позицию к шести. В семь выстрел. К восьми вернуться. Простая работа.

Тридцать тысяч евро.

Оля ещё поживёт.

Ради этого можно.

Он заснул быстро, без снов.

Проснулся в четыре утра. Будильника не было — внутренние часы, наработанные годами. Поднялся тихо, чтобы не потревожить собак. Мать подняла морду, посмотрела слепыми глазницами в его сторону, легла обратно. Щенки копошились во сне, попискивали.

Легионер умылся ледяной водой из крана. Лицо, шея, руки — взбодрился сразу. Побрился электробритвой, насухо. Щетина мешает при прицеливании, царапает приклад, сбивает концентрацию. Провёл ладонью по щекам — гладко. Порядок.

Оделся послойно, как учили в легионе. Термобельё первым слоем — отводит пот, греет. Футболка хлопковая, тёмно-серая. Форма камуфляжная, немецкий флектарн — для здешних лесов самое то. Носки шерстяные, толстые — ноги должны быть сухими. Берцы разношенные, удобные, шнуровка тугая. Проверил дважды — нога сидит жёстко, без люфта. На марше каждая мелочь важна.

Снаряжение собирал неторопливо, методично. Спешка — мать ошибок. А ошибки стоят жизни. Разгрузку разложил на столе, проверил каждый подсумок. Магазины для винтовки — четыре по десять патронов. Пружины упругие, патроны без царапин. Патроны Match Grade, снайперские, калибр 7,62×51. Отобрал сорок лучших, осмотрел на свет каждый. Гильзы ровные, пули идеальные. Один бракованный патрон — и цель уходит живой. Все сорок безупречны.

Нож на пояс. Финка, двадцать сантиметров клинка, заточена до бритвенной остроты. Провёл по газетному листу — резанул без усилия. Хорошо. Спрятал в ножны, застегнул ремешок — чтобы не выпал в самый неподходящий момент.

Кольт разобрал до винтика. Протёр каждую деталь ветошью, смазал, собрал обратно. Магазин полный — семь патронов Hydra-Shok, экспансивные. Плюс один в ствол. Восемь выстрелов на случай если всё пойдёт к чертям. Дослал патрон, поставил на предохранитель. Сунул в кобуру на бедре.

Гранаты — две РГД-5, оборонительные. Если погонятся — бросить, выиграть время на отход. Проверил чеки — сидят туго, случайно не выдернешь. Пристегнул к разгрузке слева и справа.

Аптечка компактная, полевая. Жгут, бинты, йод, кеторол, антибиотики. Ранят — окажет первую помощь. Убьют — уже не поможет. Но лучше таскать с собой.

Фляга литровая. Налил воды до краёв, закрутил пробку, тряхнул — не течёт. Повесил сзади на разгрузку, чтобы не билась при ходьбе.

Еда. Два сухпайка, советские, старые, но калорийные. На день хватит. Засунул в рюкзак.

Дозиметр на шею. Батарейка свежая, прибор работает — включил, послушал стрёкот, выключил. Беречь заряд.

Бинокль БПЦ, восьмикратный. Советская оптика, но качественная. Протёр линзы досуха специальной тряпкой — любое пятнышко на линзе может стоить промаха. Повесил рядом с дозиметром.

Рацию проверил, хоть она и не понадобится. Частота настроена, батарея заряжена. На всякий случай. Сунул в карман разгрузки.

И наконец винтовка. СВ-98. Главный инструмент, от которого зависит всё. Достал из чехла, бережно положил на стол. Разобрал полностью, до последнего винтика. Ствол осмотрел на свет — чистый, без единой царапины. Затвор ходит как по маслу. Боёк целый, пружина тугая. Спуск настроен на полтора кило — проверил динамометром. Как надо.

Собрал не торопясь. Каждая деталь встала на место со знакомым щелчком. Вставил магазин, досыл патрон, предохранитель. Вскинул к плечу, прицелился в трещину на стене. Перекрестие ровное, без дрожи. Снял с предохранителя, нажал спуск вхолостую. Щелчок сухой, чёткий. Механизм в порядке.

Оптика ПСО-1, четырёхкратная. Протёр линзы той же тряпкой — аккуратно, круговыми движениями. Прицелился в дверной косяк — резкость идеальная, крест точно по центру. Выставил дистанцию на шестьсот метров. Именно столько до цели.

Глушитель накрутил на резьбу. Сел плотно, без люфта. Он не сделает выстрел бесшумным — это не кино. Но размоет звук, не дадут определить направление. Это главное.

Сошки откинул, проверил фиксацию. Зафиксировались намертво. На позиции лягу, упрусь — стабильная опора обеспечена.

Маскировка. Балаклава чёрная — натянул, проверил прорези для глаз. Не жмёт, видно отлично. Перчатки тактические, пальцы открыты. Защита есть, чувствительность не теряется. Накидка из мешковины с нашитыми лоскутами под цвет осенней листвы. Сложил, запихал в рюкзак.

Карту разложил на столе. Топографическая, масштаб подробный. Блокпост здесь. Холм напротив — высота сто двадцать, расстояние по прямой шестьсот метров. Позиция как по учебнику. Два пути отхода наметил — основной и запасной через овраг. Если погонятся — уйду второй дорогой, в лесу потеряют.

Время просчитал до минуты. От базы до блокпоста пятнадцать километров. Со снаряжением — три часа ходьбы. Выхожу в полпятого, к половине восьмого буду на месте. Командир появляется в семь ровно. Полчаса запаса — устроюсь, подготовлюсь, прицелюсь как следует. Выстрел между семью и семью десятью. Отход моментальный, пока не сообразят откуда стреляли. К десяти вернусь. К обеду уже на базе. Чисто.

Погоду проверил. Вышел наружу, задрал голову. Ясное небо, звёзды яркие. Ветра ноль — воздух неподвижный. Градусов десять, не больше. Отличные условия. Утром будет так же — осенью погода стабильная. Ветер может подняться ближе к девяти, когда солнце прогреет землю. Но к тому времени дело уже будет сделано.

Вернулся, надел разгрузку. Затянул ремни, подвигался — вес распределён правильно, ничего не тянет, не перекашивает. Рюкзак на спину — лёгкий, килограммов пять всего. Винтовку перекинул через плечо.

Встал, присел раз десять, сделал наклоны. Снаряжение сидит как влитое, не сползает, не цепляется. Прошёлся по шахте туда-сюда — шаги почти беззвучные. То что надо.

Взял флягу в последний раз, сделал долгий глоток. Вода ледяная, обжигает горло. Хорошо. Закрутил, повесил на место.

Посмотрел на собак. Спят себе спокойно. Мать дышит ровно, щенки попискивают во сне. Живые, целые.

Легионер развернулся, пошёл к выходу. Поднялся на поверхность. Темнота ещё густая, только на востоке небо чуть посветлело — серая полоска над горизонтом. Скоро рассвет.

Дозиметр включил — сто микрорентген. Нормально. Двинулся на север, к блокпосту.

Шёл в ровном темпе. Сорок минут на километр — золотая середина. Не бег, не прогулка. Марш-бросок, каким его учили. Дыхание ровное, пульс стабильный. Форма отличная, годы тренировок дают о себе знать.

Лес стоял мёртвый. Голые стволы, земля хрустит под ногами. Дозиметр постукивал тихонько. Никого вокруг — ни тварей, ни людей. Только он один, лес и тишина.

Через три часа увидел холм. Невысокий, метров сто двадцать, склон пологий. Порос кустами и редкими деревьями. Отличная маскировка.

Поднялся на вершину, залёг в кустах. Достал бинокль, навёл вниз.

Блокпост как на ладони — в шестистах метрах, может чуть меньше. Бетонные блоки, колючая проволока, шлагбаум полосатый. Вагончик железный, командирский. Рядом палатки для солдат. На вышке пулемётное гнездо, часовой дежурит, автомат наготове.

Дюбуа изучал каждую деталь. Вагончик слева, дверь смотрит на восток. Туалет — деревянная будка в двадцати метрах к северу. Между ними чистое пространство, гравий. Никаких укрытий.

Солнце вылезло из-за горизонта. Небо посветлело, стало нежно-голубым. Семь ровно.

Дверь вагончика открылась. Вышел мужчина. Высокий, плечистый, погоны подполковника на плечах. Сазонов.

Легионер вынул винтовку, устроился поудобнее, уперся локтями в землю. Накинул маскировочную накидку — теперь он просто ещё один куст. Откинул сошки, уперся ими в землю. Прильнул щекой к прикладу. Прицелился.

Перекрестие легло на грудь. Шестьсот метров. Ветра нет, воздух неподвижный. Поправка на падение пули — три щелчка вверх. Поправка на вращение Земли — один влево. Всё просчитано.

Сазонов шёл к туалету. Не торопился, шагал вразвалку. Не знал, что в последний раз идёт по этой земле.

Легионер выдохнул до конца, задержал дыхание. Между ударами сердца. Палец на спуске. Давил медленно, без рывка. Полтора кило сопротивления.

Щелчок.

Выстрел.

Пуля прошла шестьсот метров за секунду. Вошла в грудь Сазонова чуть левее центра. Пробила рёбра, лёгкое, вышла через спину, унося с собой кусок позвоночника. Подполковник дёрнулся, будто споткнулся. Сделал ещё шаг, второй. Рухнул лицом в гравий.

Три секунды тишина. Никто ничего не понял.

Потом закричали.

Часовой на вышке заорал что-то, развернул пулемёт. Стрелял в воздух, наугад, не зная куда. Из палаток выскочили солдаты — кто в трусах, кто в форме, все с автоматами. Бежали к телу, орали, матерились.

Один упал на колени рядом с Сазоновым, перевернул. Лицо мёртвое, глаза открыты, смотрят в небо. Грудь разворочена, кровь хлещет, пропитывает форму, растекается по гравию.

— Командир! Командир, бля!

Второй схватил рацию, кричал в неё:

— База, база! Командир убит! Снайпер! Срочно подмогу!

Рация трещала, голос оттуда растерянный:

— Что? Повтори!

— Сазонов убит! Снайпер! Хуй знает откуда! Нужна помощь!

Солдаты бегали, суетились, стреляли куда попало. Один дал очередь в лес, второй в сторону дороги. Пулемётчик на вышке строчил длинными очередями, патроны сыпались вниз, звенели по металлу. Не целились, просто жгли боекомплект от страха.

Сержант — старший из оставшихся — орал, пытался навести порядок:

— Прекратить стрельбу! Всем залечь! Снайпер где-то рядом!

Солдаты легли за бетонные блоки, за вагончик, за всё что можно. Дышали тяжело, смотрели во все стороны. Ждали следующего выстрела.

Не было выстрела.

Минута прошла. Две. Пять. Тишина. Только ветер, только шум деревьев вдалеке.

Сержант поднял голову, огляделся. Ничего. Снайпер исчез.

— Откуда стрелял? — крикнул он пулемётчику.

— Хуй знает! Не видел!

— Кто-нибудь видел⁈

Молчание. Никто не видел.

Сержант подполз к телу. Сазонов лежал в луже крови. Дыхания нет, пульса нет. Мёртв. Дырка в груди размером с кулак. Снайперская пуля, калибр крупный. Может, семь-шестьдесят два. Может, триста.

Он посмотрел на рану, прикинул траекторию. Пуля вошла спереди, вышла сзади. Значит, стреляли откуда-то впереди. На севере лес, холм. Дистанция метров шестьсот, может больше.

— Холм, — сказал он. — Оттуда стреляли. С холма.

— Едем туда?

— Нахуй. Там сейчас никого. Снайпер давно свалил. Пока мы здесь орали и стреляли, он уже километр отошёл. Поздно.

Солдаты молчали, смотрели на труп. Командир мёртв. Первый раз за полгода на блокпосте кого-то убили. Не тварь, не мутант. Снайпер. Человек.

— Что делать? — спросил молодой, лет двадцать, голос дрожит.

— Что делать? Ждём. Подмога придёт, заберут тело. Новый командир приедет. А мы сидим, дежурим, никуда не лезем. Понятно?

— Понятно.

Сержант встал, огляделся. Блокпост как стоял, так и стоит. Шлагбаум, колючая проволока, вагончик. Только командира больше нет. Лежит в гравии, остывает. Вчера был живой, орал на солдат, писал бумаги. Сегодня труп.

Зона. Она всегда так. Убивает неожиданно, быстро, без предупреждения. Вчера ты начальник, сегодня мясо. Справедливости нет. Есть пуля и расстояние.

Сержант закурил, затянулся глубоко. Руки дрожали. Не от страха. От осознания. Мог быть он. Мог выйти утром в туалет, мог получить пулю. Повезло. На этот раз.

Солдаты сидели за укрытиями, курили, молчали. Пулемётчик на вышке перезарядил ленту, смотрел в лес. Напряжённо, зло. Ждал, вдруг ещё выстрел будет.

Не было.

Снайпер ушёл. Растворился. Как призрак.

Через час приехал «Урал», военный. Выгрузились офицеры, медики, следователь. Осмотрели тело, сфотографировали, забрали. Задавали вопросы — кто видел, откуда стреляли, когда. Никто толком не ответил. Всё произошло за секунды.

Следователь посмотрел на холм в бинокль, покачал головой.

— Шестьсот метров. Один выстрел, чистая работа. Профессионал. Наёмник, скорее всего. Не местный бандит. У тех такой точности нет.

— Найдём? — спросил сержант.

— Вряд. Снайпера в лесу искать — как иголку в стоге сена. Он уже далеко. Может, на базе сидит, может, в другой зоне. Хрен знает. Будем искать, но шансов мало.

— А блокпост?

— Блокпост закрывать не будут. Новый командир приедет через три дня. До тех пор вы сами. Дежурите, никуда не лезьте, в туалет ходите парами, прикрываете друг друга. Понятно?

— Понятно.

«Урал» уехал. Увёз тело, увёз офицеров. На блокпосту снова тихо. Только гравий в крови, тёмное пятно на земле. Не смывается.

Сержант посмотрел на пятно, сплюнул.

— Ладно, пацаны. Дежурство. Первая смена — на вышку. Вторая — на шлагбауме. Остальные отдыхают. Меняемся каждые два часа. Вопросы?

Никто не спросил. Все понимали. Жизнь продолжается. Блокпост стоит. Командир сдох, но блокпост стоит. Так всегда. Люди умирают, система работает.

Солдаты разошлись по местам. Один залез на вышку, сел за пулемёт, смотрел в лес. Злыми глазами, как будто хотел увидеть снайпера, чтобы разрядить ленту прямо в него.

Но леса пустой. Никого там нет. Только деревья, ветер, тишина.

И где-то далеко человек с винтовкой идёт обратно. Спокойно, не торопясь. Ещё одна работа сделана. Ещё одна цена заплачена.

Зона забрала ещё одну жизнь. Как всегда. Как каждый день.

Только теперь не мутант убил. Человек.

И это страшнее.

К мосту Пьер пришёл через три часа. Обратный путь прошёл спокойно — ни тварей, ни людей. Только лес, тишина, мерный стрёкот дозиметра. Винтовку разобрал ещё на полпути, запаковал в рюкзак. Гильзу подобрал на позиции, унёс с собой — след заметать, первое правило.

У костра Шакал сидел один, курил, палкой ворошил угли. Услышал шаги, обернулся. Узнал, усмехнулся.

— Ну что, снайпер?

— Пёс сдох.

Шакал кивнул. Не удивился, не переспросил. Знал, что не промажет.

— Садись. Деньги готовы.

Легионер опустился на привычный камень. Шакал достал пачку купюр, бросил на колени. Пятисотками, туго перетянутые резинкой. Пятнадцать тысяч. Вторая половина.

Пьер пересчитал быстро, спрятал в карман. Тридцать тысяч итого. Два месяца жизни Оли. Или больше.

Шакал достал флягу, протянул.

— Отметим?

— Давай.

Самогон обжёг горло, прошёл огнём по животу, согрел изнутри. Хорошо. Отдал флягу. Шакал выпил сам, смахнул капли с губ.

— Как прошло?

— Чисто. Один выстрел, шестьсот метров. Упал сразу, даже не понял. Солдаты орали минут пять, стреляли куда попало. А я уже лес за спиной имел.

— Быстро свалил?

— Очень быстро. Пока они там соображали, что случилось, я уже километр между нами сделал.

Шакал довольно хмыкнул.

— Профессионально. Уважаю.

Они молчали, передавали флягу туда-сюда. Пили неторопливо, без спешки. Самогон крепкий, градусов пятьдесят точно, но странное дело — не пьянил. Обычно после такого в голове туман, язык заплетается. А сейчас ясность полная, мысли чёткие.

— Не пьянеет что-то, — заметил Дюбуа.

— И я заметил уже давно. Хрен знает почему. Может, Зона так на нас действует. Радиация, аномалии — организм перестраивается. Пьёшь, а не пьянеешь. Жрёшь по минимуму, а сил хватает. Спишь три часа, встаёшь как после восьми. Странная хрень творится с телом.

— Может, оно и к лучшему.

— Наверное.

Шакал закурил, затянулся глубоко, посмотрел на реку. Вода несла мусор — доски, пластиковые бутылки, что-то непонятное.

— Слушай, снайпер, — сказал он неожиданно. — А ты книги читаешь?

Легионер удивился. Странный вопрос. От Шакала такого не ожидал.

— Читаю. Раньше больше читал, в легионе времени было. Сейчас реже.

— Что любишь?

— Классику больше. Русскую — Достоевского, Толстого. Французскую тоже — Гюго, Дюма, Бальзак. Мать мне в детстве читала, привила вкус.

Шакал расхохотался, покачал головой.

— Интеллигент, бля! А я думал, ты такой весь из себя боевик, только башки рвать умеешь.

— Умею и то, и то. Просто не выставляюсь.

— Правильно делаешь. В Зоне интеллигентов не любят. Считают слабаками. А ты вон какой — и стреляешь, и книжки читаешь. Универсал, мать его.

Легионер усмехнулся, выпил ещё. Шакал продолжил:

— Я вот тоже читаю, между прочим. Не думал? А я читаю. У меня тут в вагончике целая коробка. Сталкеры приносят, меняют на водку. Я читаю, потом дальше пускаю. Круговорот литературный.

— Что предпочитаешь?

— Разное. Детективы больше всего. Конан Дойл, Агата Кристи — классика. Ещё фантастику уважаю. Стругацких вообще обожаю. «Пикник на обочине» раз десять перечитал точно. Прям про нашу Зону как будто написано, хотя они раньше её придумали. Пророки, ёпта.

Дюбуа улыбнулся. Не ожидал. Шакал — бандит, убийца, самогонщик с золотыми зубами. А читает Стругацких. Мир полон сюрпризов.

— «Пикник» действительно хорош, — согласился он. — Я тоже читал, ещё в легионе. Товарищ дал, русский. Говорит — почитай, поймёшь кое-что. Почитал. Понял многое.

— И что понял?

— Что Зона не место на карте. Зона — состояние души. Можно жить в самой гуще Зоны, но не быть её частью. А можно жить за тысячу километров, но быть зоновским до мозга костей. Всё в голове происходит.

Шакал медленно кивнул, затянулся.

— Точно подметил. Всё в башке. Я вот живу здесь, на мосту. Казалось бы — кругом пиздец, радиация, твари. А мне норм. Даже хорошо. Я свободен, понимаешь? Делаю что хочу, когда хочу. Никто не командует, не указывает, куда идти. Живу по своим правилам.

— А когда сидел? В тюрьме тоже свободным себя чувствовал?

— В тюрьме хреново было, не скрою. Там ты в клетке, это факт. Но мозги я там не сломал. В голове свободу сохранил, главное. Вышел — сразу сюда подался. И стал по-настоящему свободным.

Легионер кивнул. Понял глубже. Свобода в голове живёт, не в месте. Не в деньгах, не в статусе. В голове. И пока твоя голова остаётся твоей, ты свободен. Даже в этой чёртовой Зоне.

Шакал достал вторую флягу, открыл пробку.

— Слушай, а фильмы смотришь когда?

— Смотрю, когда есть возможность.

— Какие нравятся?

— Военные люблю. Реалистичные. «Взвод», «Цельнометаллическая оболочка», «Чёрный ястреб». Там правду показывают, без прикрас. Не геройство, не красивые взрывы. Грязь, страх, кровь. Как оно на самом деле есть.

— А я вот старое советское кино люблю. «Белое солнце пустыни», «В бой идут одни старики». Там душа есть, понимаешь? Не тупой экшен, а настоящие живые люди. Сейчас такое не снимают, разучились.

— Согласен полностью. Советское кино качественным было.

Они помолчали, опустошили вторую флягу. Шакал полез за третьей. Пили, а не пьянели никак. Голова ясная, мысли острые. Странно, но приятно.

— А музыку слушаешь? — поинтересовался Шакал.

— Слушаю, конечно. Разную. Классику люблю — Бетховен, Моцарт, Бах.Ещё блюз уважаю. Би Би Кинг, Мадди Уотерс. Душевная музыка.

Шакал расплылся в широкой улыбке, золото блеснуло в свете костра.

— Не поверишь, снайпер. Я неоклассику обожаю.

Легионер поперхнулся самогоном, рассмеялся. Искренне, от души, не удержался. Шакал — бандит с мёртвым взглядом и золотыми зубами, в драной кожанке, с автоматом. И слушает неоклассику. Это не просто странно. Это охуенно.

— Серьёзно говоришь? — спросил он, всё ещё улыбаясь.

— Абсолютно серьёзно. Людовико Эйнауди, Макс Рихтер, Йоханн Йоханнссон. У меня плеер есть, наушники нормальные. Сижу вечерами, слушаю. Красота неземная, аж душу трогает до дрожи.

— Откуда у тебя плеер? Тут же электричества нет.

— Есть. Генератор маленький прикупил, на солнечных батареях работает. Днём заряжаю, вечером слушаю часа два-три. Хватает.

Дюбуа покачал головой, не переставая улыбаться. Шакал выудил из кармана старенький iPod, показал.

— Вот. Две тысячи композиций накачано. Неоклассика вся. Хочешь послушать?

— Давай послушаю.

Шакал протянул наушники. Легионер вставил в уши, нажал play. Полилась музыка — тихая, мелодичная, пронзительно печальная. Фортепиано, струнные, ещё что-то. Красиво. Очень красиво, чёрт возьми.

Он слушал минуты три, закрыв глаза, потом вернул наушники.

— Хорошо. Неожиданно от тебя, но хорошо.

— Я сам от себя не ожидал поначалу. Раньше рок слушал, метал. А в тюрьме сосед по камере включил Эйнауди. Я послушал и понял — вот оно, то, что нужно душе. С тех пор подсел конкретно.

Они помолчали, передавая флягу. Костёр потрескивал уютно, река шумела монотонно. Спокойно. Редко в Зоне бывает так спокойно.

Шакал достал колоду карт, потёртую до дыр, засаленную.

— Сыграем партейку?

— Во что?

— В дурака. На артефакты. У тебя с собой есть?

— Два штуки есть.

— У меня три. Норм будет на партию.

Расселись поудобнее, Шакал раздал карты. Играли не торопясь, спокойно, перебрасываясь словами. Шакал выиграл первый раунд, забрал артефакт Пьера — янтарный, тот, что слабо фонит. Легионер взял реванш во втором, прихватил шакаловский — тёмно-синий, холодный как лёд на ощупь. Третий раунд ничья, артефакты вернули обратно.

Играли, пили, говорили обо всём и ни о чём.

— Слушай, — сказал Дюбуа, глядя на карты в руке. — А нахрена вообще Зона людям сдалась? Радиация кругом, твари ёбаные, смерть на каждом шагу. Зачем они сюда прутся?

Шакал прикурил новую сигарету, выпустил дым, задумался.

— Хрен их разберёт. Каждый своё ищет, наверное. Кто деньги, кто артефакты редкие, кто славу дурацкую. Кто от прошлого бежит, кто себя найти пытается. Зона как зеркало работает. Показывает, кто ты на самом деле. Не соврёшь ей, не спрячешься. Либо выживешь и что-то поймёшь про себя, либо сдохнешь быстро. Честно получается.

— А ты сам что ищешь тут?

— Свободу искал. Нашёл уже давно. Живу как хочу, делаю что хочу. Никому ничего не должен, никого не боюсь. Может, завтра сдохну от пули. Может, через год тварь сожрёт. Но сейчас, вот в эту секунду, я свободен. А это, поверь, дорогого стоит.

Легионер выложил карту, кивнул.

— А я что тут ищу, по-твоему?

— Искупление, наверное. Или смысл какой-то. Ты же ради бабы своей сюда приперся. Спасаешь её от смерти. Может, спасая её, ты и себя спасаешь заодно. От пустоты внутри, от бессмысленности существования.

Пьер замолчал, уставился на карты. Может, Шакал попал в точку. Может, он действительно себя спасает через неё. Потому что без Оли что остаётся? Пустота. Война бесконечная, убийства, деньги. Круг замкнутый. А с ней есть цель. Причина просыпаться. Причина не опускать руки.

— А людям вообще Зона нахрен сдалась? — спросил он. — Человечеству в целом?

Шакал затянулся, выпустил дым медленно.

— Людям? Людям Зона нужна как символ, понимаешь. Символ того, что не всё в этом мире им подконтрольно. Что есть места дикие, где их законы не работают, где природа опасная, настоящая, без прикрас. Люди привыкли всё контролировать — города, дороги, поля. Всё под колпаком. А Зона — нет. Зона живёт сама по себе. Убивает, не спрашивая разрешения. И это пугает их. Но одновременно притягивает. Потому что честно всё. Без лжи, без политики, без бумажной возни. Выжил — молодец, значит, сильный. Сдох — сам дурак, не туда полез.

Легионер усмехнулся.

— Философ выискался, блин.

— Времени дохера тут. Сидишь, думаешь о всяком. Философом поневоле станешь.

Доиграли партию. Шакал выиграл финальный раунд, забрал последний артефакт Пьера. Пожал плечами с усмешкой.

— Ладно уж. Верну как-нибудь потом. Если оба доживём до следующей встречи.

Поднялись. Допили последнюю флягу досуха. Шакал швырнул пустую в реку — плюхнулась, поплыла.

— Приходи ещё, снайпер. Поговорить с тобой приятно, честное слово. Редко тут встретишь человека с мозгами в голове.

— Приду обязательно. Спасибо за компанию и за самогон.

— Да не за что. Удачи тебе. И деньги береги, на хорошее дело идут.

Легионер кивнул, развернулся, зашагал в сторону базы. Шакал смотрел ему вслед, курил неторопливо. Не махал, не кричал.

Дюбуа шёл по ночному лесу, переваривал разговор. Странный мужик этот Шакал. Бандит, убийца, контрабандист. Но умный, начитанный. Слушает неоклассику, читает Стругацких, философствует о свободе и смысле.

Зона такая штука. Одних ломает напрочь, превращает в животных. Других закаляет, делает мыслителями. Третьих просто убивает, без вопросов и церемоний.

А его самого? Что Зона делает с ним?

Пока не знает. Слишком рано говорить.

Но идёт дальше. Потому что надо.

Потому что Оля где-то там борется за жизнь.

И больше ничего не имеет значения.

Глава 19

Рация зашипела на третий день после заказа. Пьер сидел в шахте, кормил собак тушёнкой. Щенки уже открыли глаза — все пять видели. Ползали, пищали, тыкались мордами в миски. Мать лежала рядом, облизывала их, довольная.

Рация зашипела снова, громче. Он достал её из кармана разгрузки, нажал кнопку.

— Шрам, на связи.

— Шрам, Лебедев. Слышишь меня?

Голос знакомый. Профессор. Тот самый, что спас его после псевдомедведя. Ввёл сыворотку, вернул к жизни. Должен ему. Сильно должен.

— Слышу. Что случилось?

— Нужна твоя помощь. Срочно. Можешь говорить?

— Могу.

— Слушай. Ты помнишь псевдогиганта? Того, что убили в мёртвом городе?

— Помню. Я его убил.

— Именно. Мне нужны образцы. Ткани, кровь, может, костный мозг. Всё, что сможешь достать. Этот гигант был нестандартный. Разумный, гармонично развитый. Я такого не видел никогда. Мне нужно изучить, понять, как он мутировал. Это может дать прорыв в исследованиях.

Легионер молчал, думал. Мёртвый город. Труп гиганта лежит на проспекте. Две недели прошло, может, больше. Разложился уже, наверное. Или твари сожрали. Но Лебедеву нужны образцы. А Лебедеву он должен. Жизнью должен.

— Когда нужно?

— Как можно скорее. Чем свежее ткани, тем лучше. Хотя через две недели… Надеюсь, что-то осталось.

— Сколько платишь?

— Десять тысяч евро. Плюс ты закрываешь долг передо мной. Мы в расчёте будем.

Десять тысяч. Плюс долг закрыт. Неплохо. Пьер кивнул сам себе.

— Беру. Когда выдвигаться?

— Хоть сейчас. Чем быстрее, тем лучше.

— Понял. Выдвигаюсь завтра утром. Через два дня привезу образцы.

— Отлично. Связь держи. Если что — звони. Удачи, Шрам. И спасибо.

— Не за что. Я должен тебе больше.

Рация зашипела и замолчала. Легионер спрятал её, посмотрел на собак. Мать подняла морду, скулила тихо. Понимала — он уходит.

— Посижу тут пару дней, — сказал он вслух. — Вернусь. Обещаю.

Собака легла обратно, обняла щенков лапами.

* * *

Утром Пьер собрался основательно. Винтовка СВ-98, глушитель, четыре магазина, сто шестьдесят патронов. «Сайга» дополнительно — дробовик на восемь патронов, картечь «Полева». Для близкого боя, если что. Кольт на поясе, гранаты на разгрузке. UMP45 оставил на базе — слишком тяжело тащить три ствола.

Рюкзак набил по полной. Еда на три дня — сухпайки, консервы. Вода — две фляги, два литра. Аптечка, дозиметр, бинокль, рация. Инструменты для вскрытия — нож охотничий, пила складная, контейнеры для образцов, пакеты герметичные. Перчатки резиновые, маска медицинская. Работать с двухнедельным трупом без защиты — себе дороже.

Проверил снаряжение дважды. Всё на месте. Вес килограммов двадцать пять, не больше. Терпимо.

Вышел на поверхность в шесть утра. Небо серое, облачное. Воздух холодный, пахнет дождём. Дозиметр стрекотал тихо — девяносто микрорентген. Чисто.

До моста дошёл за три часа. Шёл быстро, не встретил никого. Ни тварей, ни людей. Лес молчал, мёртвый и пустой.

У моста Шакал сидел на привычном камне, курил, смотрел в реку. Но не один. Вокруг костра человек десять. Бандиты, все вооружены — автоматы, дробовики, один с пулемётом РПК. Разговаривали громко, смеялись, передавали флягу.

Легионер подошёл открыто, руки на виду. Шакал обернулся, увидел, лицо озарилось широкой улыбкой.

— Шрам! Бля, брат, как давно не виделись!

Встал, пошёл навстречу, обнял по-мужски, хлопнул по спине. Крепко, искренне. Как родного встречают.

Пьер удивился, но ответил. Обнял, похлопал в ответ. Странное чувство. Тепло какое-то.

— Рад тебя видеть, Шакал.

— И я рад, брат, и я рад! Садись, выпьем! Пацаны, это Шрам, мой кореш! Снайпер от бога! Уважать его!

Бандиты кивнули, посмотрели с интересом. Один протянул руку, представился:

— Серый. Командир второй смены.

Легионер пожал руку.

— Шрам.

Сели у костра. Шакал достал флягу, протянул. Пьер глотнул — самогон, как всегда. Крепкий, чистый. Отдал обратно.

— Куда путь держишь? — спросил Шакал.

— В мёртвый город. За образцами. Профессор просил. Ткани того гиганта нужны, что мы завалили.

— Серьёзно? Через две недели? Там же от него только кости остались, наверное.

— Надеюсь, что-то сохранилось. Если нет — пустая поездка.

Шакал затянулся, подумал.

— Слушай, брат. Город опасный. Один туда идти — себе дороже. Бери моих пацанов. Десять человек дам. Для страховки. Пусть прикроют, помогут, если что.

Легионер нахмурился.

— Не нужны мне люди. Один привык работать.

— Понимаю. Но город сейчас не тот, что две недели назад. Там сталкеры появились, бандиты чужие. Слухи ходят, что военные зачистку планируют. Народ туда потянулся. Опасно одному. Бери пацанов, не ссы. Они надёжные, слушаться будут. Им опыт нужен, а тебе прикрытие. Взаимовыгодно.

Дюбуа подумал. Логика есть. Один в городе — мишень. С группой — отряд. Меньше вопросов, больше шансов. Плюс, если нарвётся на засаду, не будет один против всех.

— Ладно. Беру. Но слушаются меня. Без базара. Говорю идти — идут. Говорю стрелять — стреляют. Ясно?

Шакал кивнул, повернулся к бандитам.

— Пацаны! Серый, Костя, Вова, Лёха, Макс, Гриша, Толик, Витёк, Паша, Димон! Вы идёте с ним. Он командует. Слушаться, как меня. Кто не слушается — сам разберусь. Понятно?

— Понятно, — хором ответили десять человек.

Поднялись, проверили оружие. Серый подошёл к Пьеру, сказал:

— Готовы. Куда ведёшь?

— В город. К центральному проспекту. Там труп лежит. Псевдогигант. Нужно взять образцы. Быстро, чисто, без шума. Если нарвёмся на засаду — стреляем, отходим. Вопросы?

— Нет.

— Тогда пошли.

Шакал проводил их до края моста, хлопнул Пьера по плечу.

— Удачи, брат. Возвращайся живым.

— Постараюсь.

— И пацанов береги. Они мои, понимаешь? Я за них отвечаю.

— Понял. Сделаю, что смогу.

Шакал кивнул, отступил. Легионер повёл группу через мост. Одиннадцать человек — он впереди, десять следом. Шли колонной, дистанция пять метров. Оружие на изготовке, глаза сканируют лес.

Шакал стоял у костра, смотрел вслед. Когда они скрылись за деревьями, достал флягу, выпил. Глубоко, долго. Вытер рот, сплюнул.

— Вернись, брат, — прошептал он. — Хороших людей мало. Не теряй себя.

Костёр потрескивал. Река шумела. Мост пустой. Только ветер, только тишина.

* * *

Группа шла быстро, но осторожно. Пьер впереди, Серый за ним, остальные цепочкой. Двигались бесшумно, профессионально. Бандиты Шакала оказались не новички — держали дистанцию, не болтали, сигналы рукой понимали с первого раза.

Через час дошли до опушки. Впереди поле, за ним город. Легионер поднял руку — стоп. Все залегли в траву.

Он достал бинокль, осмотрел окрестности. Поле чистое, ни души. Город вдалеке — серые коробки домов, пустые окна. Тихо. Подозрительно тихо.

— Серый, — позвал он тихо.

— Я тут.

— Видишь дома? Третий слева, балкон обвалился?

— Вижу.

— Там кто-то есть. Блеснуло что-то. Может, оптика, может, стекло.

Серый прищурился, посмотрел.

— Вижу. Снайпер, может?

— Может. Или наблюдатель. Проверим. Обходим справа, широкой дугой. Если откроют огонь — залегаем, отвечаем. Не лезем на рожон. Ясно?

— Ясно.

Группа двинулась вправо, вдоль опушки. Обошли поле стороной, зашли в город с фланга. Дома встретили тишиной. Пустые, мёртвые, окна как глазницы.

Легионер вёл группу к проспекту. Шли вдоль стен, прижимаясь к укрытиям. Дозиметр стрекотал громче — триста микрорентген. Высокий фон, но терпимо.

Через полчаса вышли на проспект. Широкая улица, разбитый асфальт, трамвайные рельсы торчат. И посередине — труп.

Псевдогигант лежал там же, где упал. Огромная туша, метра три с половиной. Шкура в дырах, мясо гниёт, кости торчат. Вокруг трупа мухи роем, запах мерзкий, удушливый.

Но что странно — туша почти целая. Твари не тронули. Обычно мутанты сжирают трупы за дни. А этого не тронули.

— Почему его не сожрали? — спросил Серый.

— Не знаю, — ответил Пьер. — Может, слишком облучён. Или плоть ядовитая. Хрен разберёшь.

Он подошёл ближе, зажал нос. Запах невыносимый. Достал перчатки, маску, надел. Достал нож, контейнеры.

— Прикрывайте. Я работаю.

Бандиты заняли позиции — кто за машиной, кто за стеной, кто на заброшенной вышке. Серый остался рядом, автомат наготове.

Легионер присел у трупа, начал работать. Вспорол шкуру на груди — мясо чёрное, гнилое, воняет ещё хуже. Вырезал кусок, упаковал в контейнер. Потом кусок из бедра — мышцы, сухожилия. Потом из шеи — ткань с наростами, артефактными образованиями.

Дозиметр взвыл — тысяча микрорентген. Труп фонил сильно. Работал быстро, не задерживался. Пять минут, и набрал пять контейнеров. Разные ткани, разные органы. Хватит для анализа.

Запечатал контейнеры, спрятал в рюкзак. Свинцовая прокладка внутри — защита от радиации. Дозиметр успокоился — триста. Экранировано.

Встал, снял перчатки, маску, выбросил. Руки протёр спиртом из фляжки.

— Готово. Уходим.

— Быстро ты, — заметил Серый.

— Долго нельзя. Радиация жрёт. Чем быстрее, тем лучше.

Группа собралась, двинулась обратно. Тем же путём, осторожно, бесшумно.

Прошли полпути, когда впереди раздались голоса. Мужские, громкие. Пьер поднял руку — стоп. Все залегли.

Он пополз вперёд, выглянул из-за угла. Метрах в пятидесяти группа людей. Человек семь, в камуфляже, с автоматами. Военные. Блокпост, наверное. Обход территории.

Легионер вернулся, шепнул Серому:

— Военные. Семь человек. Идут сюда.

— Мочим?

— Нет. Обходим. Стрельба привлечёт внимание. Пойдём через дворы, в обход.

Группа свернула влево, через арку, во двор. Потом через второй двор, третий. Обошли военных стороной, вышли на другую улицу.

Дальше без происшествий. Дошли до опушки, до поля, до моста. Шакал сидел там же, курил, ждал. Увидел группу, поднялся, улыбнулся.

— Живые! Все живые! Отлично!

Бандиты расслабились, закурили, передавали флягу. Легионер подошёл к Шакалу, кивнул.

— Спасибо за людей. Помогли.

— Не за что, брат. Помогу всегда. Ты же знаешь.

— Знаю.

Шакал посмотрел на рюкзак.

— Взял, что хотел?

— Взял. Образцы есть. Профессор доволен будет.

— Хорошо. Деньги получишь?

— Получу. Десять тысяч.

Шакал присвистнул.

— Неплохо. За полдня работы. Уважение.

Они помолчали. Шакал протянул флягу. Пьер выпил, вернул.

— Слушай, Шрам, — сказал Шакал задумчиво. — Ты заметил? У меня людей прибавилось.

— Заметил. Раньше шестеро было. Теперь десятка два.

— Двадцать три, если точно. Банда растёт. Люди идут, просят принять. Говорят — у Шакала порядок, у Шакала справедливость. Хотят под крылом быть.

— И ты принимаешь?

— Принимаю. Но не всех. Только надёжных. Проверяю сначала, потом в банду. Слабаков и предателей не беру. Банда должна быть сильной.

Легионер кивнул.

— Правильно. Сила в единстве.

— Точно. И знаешь что? Я теперь не просто Шакал. Я авторитет. Люди уважают, слушаются. Блокпосты с нами считаются. Сталкеры дань платят. Мост — моя территория. И скоро будет больше.

— Амбициозно.

— Жизнь одна, брат. Надо брать от неё всё. Или ты берёшь, или тебя берут.

Дюбуа усмехнулся.

— Философ.

— Практик.

Они допили флягу. Шакал обнял Пьера снова, по-братски.

— Приходи ещё. Всегда рад. Ты свой.

— Приду.

Легионер пошёл обратно, к базе. Шакал смотрел вслед, курил. Рядом бандиты сидели, говорили о чём-то своём.

Империя росла. Маленькая, зоновская, но империя. И Шакал строил её по своим правилам.

А Пьер шёл дальше. С образцами в рюкзаке, с деньгами в будущем, с долгом закрытым.

Ещё один день прожит. Ещё один шаг к концу.

Профессор Лебедев встретил его в лаборатории на втором уровне. Белый халат, очки в тонкой оправе, седина на висках. Лет пятьдесят пять, может, больше. Лицо усталое, морщины глубокие, но глаза живые, острые. Руки в перчатках, на столе микроскоп, пробирки, инструменты.

Легионер вошёл, закрыл дверь. Снял рюкзак, поставил на стол. Лебедев обернулся, увидел, кивнул.

— Шрам. Вовремя. Образцы привёз?

— Привёз. Пять контейнеров. Разные ткани.

— Отлично. Покажи.

Дюбуа открыл рюкзак, достал свинцовый контейнер. Тяжёлый, килограммов пять. Поставил на стол, открыл крышку. Внутри пять меньших контейнеров, пластиковых, герметичных. В каждом кусок плоти — чёрный, влажный, мерзкий.

Лебедев надел перчатки, достал дозиметр, поднёс к контейнерам. Прибор застрекотал — восемьсот микрорентген. Фонит прилично.

— Радиация высокая, но терпимая, — пробормотал профессор. — Свинец экранирует хорошо. Хранить можно. Работать осторожно.

Он открыл первый контейнер, достал пинцетом кусок ткани. Поднёс к свету, изучал. Мясо чёрное, жилистое, с прожилками странного цвета — зелёного, синего. Артефактные образования, вплавленные в плоть.

— Грудная мышца, — сказал Лебедев вслух. — Некроз частичный, но структура сохранена. Интересно. Очень интересно.

Он положил кусок на предметное стекло, поместил под микроскоп, посмотрел. Молчал минуту, две. Потом выпрямился, снял очки, протёр.

— Шрам, это невероятно. Клетки мутировали, но не хаотично. Системно. Целенаправленно. Как будто кто-то программировал изменения. Видишь эти включения? — Ткнул пальцем в стекло. — Это не просто радиоактивные частицы. Это… структуры. Кристаллические. Они встроены в ДНК, меняют её. Не разрушают, а перестраивают.

Легионер слушал, не понимал половины слов, но суть улавливал. Гигант не просто мутант. Он результат чего-то большего.

— Что это значит? — спросил он.

Лебедев вернул очки на место, открыл второй контейнер. Мышца бедра. Повторил процедуру — пинцет, стекло, микроскоп.

— Это значит, что псевдогиганты не случайность. Их кто-то или что-то создаёт. Намеренно. Зона не просто убивает и калечит. Она экспериментирует. Создаёт новые формы жизни. Адаптированные, умные, опасные.

— Кто создаёт? Зона сама?

— Не знаю. Может, Зона. Может, что-то внутри Зоны. Установки, аномалии, неизвестные силы. Я не верю в мистику, но здесь наука кончается. Здесь начинается что-то другое.

Профессор открыл третий контейнер. Ткань шеи с наростами. Вырезал маленький кусок, поместил в пробирку с реагентом. Жидкость зашипела, помутнела, стала зелёной.

— Артефактная природа подтверждается, — пробормотал он. — Белковые структуры нестандартные. Аминокислоты неизвестного типа. Это не земная биология. Или уже не совсем земная.

Легионер стоял, смотрел, как профессор работает. Быстро, точно, без лишних движений. Руки не дрожат, глаза сосредоточены. Учёный до мозга костей.

— Зачем тебе это? — спросил Дюбуа. — Зачем изучать?

Лебедев поднял глаза, посмотрел через очки.

— Затем, что это может спасти жизни. Или отнять их. Зависит от того, кто использует знания. Зона меняет людей, превращает в мутантов, в зомби. Но если понять механизм, можно остановить. Или обратить вспять. Представь — сыворотка, которая лечит мутации. Возвращает людей к норме. Или наоборот — усиливает, делает сверхлюдьми. Как тебя сделала сыворотка. Помнишь?

Пьер помнил. После псевдомедведя он умирал. Лебедев ввёл экспериментальную сыворотку. Спас жизнь. Но не просто спас. Изменил. Регенерация быстрее, рефлексы острее, выносливость выше. Побочки прошли, но улучшения остались.

— Помню. Я должен тебе.

— Должен, — согласился Лебедев. — Но этими образцами ты платишь долг. Плюс десять тысяч получишь. Мы в расчёте.

Профессор открыл четвёртый контейнер. Кусок печени. Почернел, но не разложился. Странно для двухнедельного трупа.

— Консервация естественная, — пробормотал Лебедев. — Радиация убивает бактерии, разложение замедляется. Ткани сохраняются дольше. Повезло, что образцы ещё годные.

Он взял скальпель, отрезал тонкий ломтик, поместил на стекло, залил специальным раствором. Посмотрел в микроскоп, замер.

— Боже мой…

— Что?

— Клетки живые. Мёртвые две недели, но клетки живые. Они… спят. В анабиозе. Как будто ждут.

— Чего ждут?

— Не знаю. Может, сигнала. Может, энергии. Может, подходящего носителя. Это… это невероятно. Если эти клетки можно активировать, пересадить… Представляешь возможности?

Легионер не представлял. Но видел азарт в глазах профессора. Опасный азарт. Тот самый, что толкает учёных за грань. Тот самый, что создал Зону.

— Лебедев, — сказал он спокойно. — Не увлекайся. Помнишь, что происходит, когда учёные увлекаются?

Профессор остановился, посмотрел. Усмехнулся криво.

— Помню. Чернобыль. Зона. Тысячи мёртвых. Ты прав. Нужна осторожность. Но знания… знания нужны. Понимание. Иначе мы слепые котята в этой Зоне. А Зона нас сожрёт всех.

Он закрыл контейнеры, снял перчатки, выбросил в специальный бак. Вымыл руки под краном, долго, тщательно. Вытер, повернулся к Пьеру.

— Спасибо. Ты сделал важное дело. Эти образцы помогут. Не сразу, но помогут. Я их изучу, напишу отчёт, передам корпорации. Может, они профинансируют дальнейшие исследования.

Он открыл сейф в стене, достал пачку денег. Евро, крупными купюрами. Передал Дюбуа.

— Десять тысяч. Как договаривались.

Легионер пересчитал быстро, спрятал в карман.

— Спасибо. Долг закрыт?

— Долг закрыт. Мы квиты. Хотя… — Лебедев замолчал, посмотрел в сторону.

— Что?

— Если понадобится ещё помощь, ты поможешь?

— Зависит от того, что за помощь.

— Образцы, разведка, охрана. То, что ты умеешь. Я заплачу.

Дюбуа подумал. Лебедев надёжный. Профессионал. Не обманет, не кинет. Работать с ним можно.

— Позвонишь — приду. Если смогу.

— Хорошо. Спасибо.

Профессор протянул руку. Легионер пожал. Крепко, коротко.

— Береги себя, Шрам. Ты ценный человек. Таких мало.

— Ты тоже. Учёные как ты редкость. Не перегорай.

Лебедев усмехнулся.

— Постараюсь.

Дюбуа взял рюкзак, пошёл к двери. Остановился на пороге, обернулся.

— Лебедев, а те сыворотки. Которые ты делаешь. Они безопасны?

Профессор снял очки, протёр снова. Тянул время.

— Определение безопасности относительно. Они работают. Дают результат. Побочные эффекты есть, но контролируемые. Ты живое доказательство.

— А если бы ты не успел? Если бы побочки убили меня?

— Тогда бы я винил себя всю оставшуюся жизнь. Но я успел. Ты жив. Сильнее, чем был. Это успех.

— Или везение.

— Или везение, — согласился Лебедев. — Но везение — часть науки. Иногда самая важная часть.

Легионер кивнул, вышел. Дверь закрылась за ним. Коридор пустой, лампы гудят. Он пошёл к шахте, к собакам.

В кармане десять тысяч. Ещё месяц жизни Оли. Может, больше. В памяти слова Лебедева. Клетки живые. Спят. Ждут.

Что ждут? Чего хотят?

Не знает. И не хочет знать.

Достаточно того, что Зона убивает. Достаточно того, что он выживает. Пока выживает.

Больше ничего не важно.

Шрам спустился в шахту, сел рядом с собаками. Мать подняла морду, облизнула руку. Щенки копошились, попискивали. Живые, тёплые.

Он закрыл глаза, откинул голову на стену.

Ещё один день. Ещё один шаг.

Через неделю Лебедев вызвал снова. Рация зашипела среди ночи, когда Пьер спал в шахте, прижавшись спиной к стене. Собаки копошились рядом, щенки подросли, уже пытались ходить, неуклюже, смешно.

— Шрам, Лебедев. Срочно. Можешь подняться?

Легионер потёр лицо, разогнал сон.

— Могу. Что случилось?

— Не по рации. Приходи в лабораторию. Сейчас. Покажу кое-что интересное.

— Иду.

Он поднялся, собаки проводили взглядом. Мать тихо скулила — не уходи. Пьер погладил её по голове, пошёл наверх.

Лаборатория светилась ярко. Лебедев стоял у стола, спиной к двери. Халат измятый, волосы растрёпаны. Не спал, судя по всему. Работал всю ночь.

— Заходи, закрой дверь, — бросил он через плечо.

Легионер вошёл, закрыл. На столе лежали три предмета, накрытые чёрной тканью. Рядом приборы — осциллограф, вольтметр, какие-то датчики. Провода тянутся к розеткам, лампочки мигают.

Лебедев обернулся, глаза горят. Не спал точно, но бодр, возбуждён как ребёнок перед Новым годом.

— Смотри, — сказал он и сдернул ткань с первого предмета.

Винтовка. Но странная. Корпус массивный, металл тёмный, почти чёрный. Ствол толстый, без нарезов, гладкий изнутри — видно через дульный срез. Приклад эргономичный, рукоять с накладками. Сверху оптический прицел, сбоку батарейный блок. Провода идут от блока внутрь корпуса. Выглядит как помесь снайперской винтовки с лазерной пушкой из фантастики.

— Гаусс-винтовка, — сказал Лебедев, голос дрожит от гордости. — Электромагнитный ускоритель. Разгоняет металлические снаряды до двух тысяч метров в секунду. Без пороха, без взрыва. Только электромагнитные катушки и конденсаторы.

Дюбуа подошёл ближе, присмотрелся. Оружие тяжёлое — килограммов восемь, может, десять. Но не громоздкое. Компактное для своих возможностей.

— Работает?

— Ещё как. Вчера тестировал. — Лебедев взял планшет со стола, открыл видео. На экране полигон, мишень — стальная пластина толщиной пять сантиметров. Профессор в наушниках целится из винтовки. Нажимает спуск.

Звук негромкий — сухой щелчок, жужжание. На видео почти не слышно. Но результат впечатляющий. Снаряд проходит пластину насквозь, оставляя ровное отверстие диаметром сантиметра полтора. Края оплавлены от трения.

— Скорость две тысячи метров в секунду, — повторил Лебедев. — Для сравнения — обычная снайперская пуля летит около девятисот. Эта в два с лишним раза быстрее. Энергия удара соответствующая. Пробивает любую броню. Кевлар, керамику, сталь. Всё.

Легионер взял винтовку, взвесил на руках. Тяжёлая, но балансировка хорошая. Приложил к плечу — удобно. Прицелился в стену — перекрестие ровное.

— Какой боезапас?

— Магазин на двадцать снарядов. Стальные болванки, калибр пятнадцать миллиметров, вес по пятьдесят граммов. Батарея рассчитана на сто выстрелов. Потом менять или заряжать. Зарядка от сети — четыре часа. От генератора быстрее — час-полтора.

— Отдача?

— Минимальная. Снаряд разгоняется постепенно, по всей длине ствола. Не как при взрыве пороха. Отдача есть, но слабая. Стрелять можно стоя, без упора.

— Звук?

— Тихий. Щелчок и жужжание. Громче, чем винтовка с глушителем, но тише обычного выстрела. На расстоянии ста метров почти не слышно. Маскировка хорошая.

Дюбуа опустил винтовку на стол, кивнул.

— Впечатляет. Сколько делал?

— Три месяца. Начал ещё до того, как ты образцы принёс. Но образцы помогли. Использовал артефактные материалы для катушек. Они усиливают магнитное поле, повышают эффективность. Без них винтовка была бы в два раза больше и тяжелее.

Профессор сдернул ткань со второго предмета. Пистолет. Тоже странный. Корпус широкий, ствол короткий, толстый. Сверху дисплей — цифры светятся зелёным. Рукоять массивная, внутри, видимо, батарея. Курка нет. Спусковой крючок электронный.

— Гаусс-пистолет, — сказал Лебедев. — Тот же принцип, но компактнее. Снаряды меньше — калибр десять миллиметров, вес двадцать граммов. Скорость тысяча метров в секунду. Магазин на пятнадцать штук. Батарея на пятьдесят выстрелов.

— Пробивная способность?

— Меньше, чем у винтовки. Но достаточная. Кевлар третьего класса пробивает. Сталь до трёх сантиметров. Для ближнего боя хватит.

Легионер взял пистолет, прицелился. Лёгкий — килограмма два. Эргономика хорошая, лежит в руке удобно. Дисплей показывает заряд батареи — сто процентов. Количество снарядов в магазине — пятнадцать.

— Отдача?

— Почти нет. Можно стрелять одной рукой, быстро, точно. Тестировал — десять выстрелов за пять секунд. Кучность отличная.

Дюбуа опустил пистолет, посмотрел на третий предмет. Лебедев усмехнулся.

— Это самое интересное.

Сдернул ткань. Под ней нож. Обычный на вид — клинок двадцать сантиметров, рукоять прорезиненная. Но металл странный. Тёмный, почти чёрный, с зелёными прожилками. Поверхность переливается на свету, как разлитый бензин.

— Артефактный нож, — сказал Лебедев тихо. — Сделал из образцов псевдогиганта. Переработал ткани, экстрагировал кристаллические структуры, сплавил с титаном. Результат превзошёл ожидания.

Он взял нож, подошёл к стальной пластине на стенде. Той самой, что на видео. Пять сантиметров толщиной. Ударил ножом сверху, не сильно, просто опустил лезвие.

Нож вошёл в сталь как в масло. Разрезал пластину пополам. Тихо, без скрежета, без усилия. Просто вошёл и разрезал.

Легионер уставился. Сталь толщиной пять сантиметров. Разрезана как картон.

— Как?

— Артефактные структуры дестабилизируют молекулярные связи, — объяснил Лебедев, глаза блестят. — Разрушают их на квантовом уровне. Нож не режет в обычном смысле. Он ослабляет материю, разделяет атомы. Поэтому сопротивления почти нет.

— Режет всё?

— Почти всё. Сталь, титан, керамику, кевлар. Органику тем более. Кость, мышцы, хрящи — как бумагу. Тестировал на свиных тушах. Проходит без усилия.

Профессор протянул нож рукояткой вперёд.

— Это тебе. Подарок. За образцы, за помощь, за надёжность.

Дюбуа взял нож, осмотрел. Лёгкий — граммов триста. Баланс идеальный. Лезвие острое, но не хрупкое — видно по структуре металла.

— А прочность? Не сломается?

— Титановая основа даёт гибкость. Артефактные включения усиливают структуру в десятки раз. Этот нож выдержит удар кувалдой. Проверял. Ни трещины, ни вмятины.

Легионер провёл пальцем по лезвию — осторожно, не надавливая. Острое. Палец можно отрезать, не почувствовав.

— Спасибо. Хорошая вещь.

— Береги его. Это единственный экземпляр. Материала больше нет. Пока не добуду новые образцы, второго не сделаю.

Лебедев достал ножны из ящика — кожаные, с металлическими вставками. Протянул.

— Специальные ножны. Свинцовая прокладка внутри. Нож слабо фонит, но лучше экранировать. Носи на поясе или на бедре.

Пьер вставил нож в ножны, пристегнул к поясу. Проверил — не мешает, не цепляется. Удобно.

Профессор вернулся к столу, погладил винтовку.

— Эти три образца — прототипы. Единственные экземпляры. Винтовку и пистолет не отдам никому. Слишком опасно. Если корпорация узнает, начнут требовать серийное производство. А я не хочу наводнять Зону таким оружием. Одно дело — десяток в надёжных руках. Другое — сотни в любых руках.

— Что будешь делать?

— Спрячу. Запру в сейфе. Буду изучать, улучшать, но не размножать. Нож тебе отдал, потому что ты надёжный. Используй с умом. Это оружие убивает без шума, без следа. Опасная штука.

Легионер кивнул.

— Понял. Буду осторожен.

Они помолчали. Лаборатория гудела — вентиляция шумела, приборы моргали лампочками. За окном темнота, предрассветная.

— Лебедев, — сказал Дюбуа. — А ты не боишься? Последствий?

Профессор снял очки, протёр линзы салфеткой.

— Боюсь. Каждый день. Создаю оружие, которое может убить тысячи. Но кто-то должен. Если не я, то кто-то другой. Менее ответственный. Менее осторожный. Лучше я контролирую, чем неизвестный псих.

— Опасная логика.

— Да. Опасная. Но других вариантов нет. Зона не спрашивает, готовы мы или нет. Она выдаёт вызовы. Мы отвечаем. Или умираем.

Легионер повернулся к двери.

— Удачи, профессор. Не сгори на работе.

— И тебе, Шрам. Не умри в Зоне. Хорошие люди редкость.

Дюбуа вышел, закрыл дверь. Коридор пустой, холодный. Рука легла на рукоять артефактного ножа. Непривычно. Но скоро привыкнет.

Оружие из Зоны. Оружие, которого не должно быть.

Но оно есть. Теперь у него на поясе.

Легионер спустился в шахту. Собаки спали, щенки свернулись клубками. Он лёг рядом, закрыл глаза.

Нож на поясе давил слегка. Чужой пока. Но привыкнет.

Ко всему привыкаешь в Зоне.

Даже к оружию, что режет сталь как масло.

Даже к тому, что завтра может не наступить.

Привыкаешь.

И живёшь дальше.

Пока можешь.

Глава 20

Год закончился в субботу. Триста шестьдесят пять дней пролетели — медленно и быстро одновременно. Каждое утро тянулось вечность, но оглянулся — и всё уже позади.

Пьер сидел в шахте, смотрел на календарь, прибитый к стене. Зачёркнутые даты, одна за другой. Триста шестьдесят пять крестиков. Последний поставил сегодня утром. Рука дрогнула — непривычно как-то. Больше зачёркивать нечего.

Собаки лежали рядом кучей. Мать постарела заметно — шерсть поседела, морда в шрамах, дышит тяжелее. Щенки выросли, теперь сами почти взрослые псы. Пятеро, все с глазами — видят мир, который мать никогда не видела. Смотрели на него сейчас, ждали команды. Привыкли за год. Он кормил, защищал, водил на охоту. Стал вожаком стаи.

Легионер поднялся, взял рацию. Повертел в руках. Набрал частоту. Долго держал кнопку, не нажимая. Потом всё-таки нажал.

— Крид, Шрам. На связи.

Минута тишины, только треск помех. Потом голос — хриплый, знакомый. Виктор Крид. Тот самый, что завербовал его год назад в том киевском баре.

— Шрам. Давно не слышались. Как дела?

— Дела нормально. Контракт закрываю. Год вышел.

— Уже? — В голосе удивление. — Чёрт, быстро пролетело.

— Очень быстро.

Пауза. Шум помех, треск статики, где-то далеко гудит генератор.

— Ясно, — сказал Крид. — Контракт закрыт. Ты свободен, солдат. Деньги все переведены — тридцать тысяч в месяц, двенадцать месяцев, итого триста шестьдесят. Плюс бонусы за выполненные спецзадачи. В сумме четыреста десять тысяч евро вышло. Верно?

— Верно.

— Все ушли на лечение. Оля получила каждый цент. Лечилась в Берлине, клиника первоклассная. Я связывался с ними позавчера, разговаривал с главврачом. Говорят — ремиссия. Рак отступил. Анализы чистые, метастазов нет. Ещё полгода наблюдения для уверенности, но прогноз у врачей отличный.

Пьер закрыл глаза. Услышал слова, но не сразу поверил. Прокрутил в голове ещё раз. Ремиссия. Рак отступил. Анализы чистые.

— Она жива?

— Жива. И поправляется неплохо. Волосы отросли, вес набирает, цвет лица здоровый. Врачи удивляются, говорят — такая агрессивная форма редко даёт такую ремиссию. Твоя девчонка боец, Шрам. Настоящий боец.

Легионер открыл глаза, уставился в потолок шахты. Бетон серый, трещины паутиной, ржавые подтёки. Год смотрел на этот чёртов потолок. Каждое утро, открывая глаза. Думал — доживёт ли Оля до завтра. Доживёт ли он сам до вечера.

Дожили оба.

— Спасибо, — выдавил он.

— Не за что благодарить. Ты отработал контракт честно, по-мужски. Задачи выполнил все, не сбежал, не сдох, не сломался. Синдикат тебе ничего больше не должен, и ты нам тоже. Мы в полном расчёте. Хочешь уйти на гражданку — уходи, никто не держит. Хочешь остаться — предложим новый контракт. Условия обсудим.

— Не знаю пока. Думать надо.

— Думай сколько нужно. Торопить не буду. Связь держи. Если решишь остаться — позвони, поговорим о цифрах. Снайперы твоего уровня на дороге не валяются, за тебя побьются.

— Хорошо. Позвоню, если решу.

— Удачи, Шрам. Ты крепкий боец, профи. Было приятно работать с тобой.

— Взаимно.

Рация зашипела и замолчала. Пьер выключил её, положил на стол. Посмотрел на собак. Те смотрели в ответ, молчали, ждали.

— Контракт закончен, — сказал он вслух. — Мы свободны, кажется.

Собаки завиляли хвостами дружно. Не поняли слов, но интонацию уловили точно. Радость, облегчение, что-то хорошее.

Легионер встал, надел куртку, взял «Сайгу». Проверил патроны машинально. Артефактный нож на поясе — уже привычный, родной. Вышел на поверхность. Собаки потянулись следом — все шестеро. Мать впереди, щенки гуськом за ней.

На улице серо и мокро. Небо затянуто тучами плотно, моросит противный осенний дождь. Воздух холодный, пахнет сыростью, гнилыми листьями и металлом. Дозиметр стрекотал тихо и ровно — сто микрорентген. Фон привычный, почти домашний уже.

Пьер пошёл в лес. Рыжий лес, мёртвые деревья-скелеты, иголки хрустят под ботинками. Дождь усилился, капли забарабанили по куртке настойчивее. Он шёл медленно, без цели. Некуда торопиться больше. Время перестало давить. Впервые за год.

Год в Зоне. Триста шестьдесят пять дней выживания. Убил тридцать четыре мутанта — считал поначалу, потом перестал. Семь человек — этих помнит каждого. Выполнил двадцать один заказ от синдиката. Заработал четыреста десять тысяч евро. Спас Олю от смерти.

Цель достигнута. Миссия выполнена.

И что теперь, блядь?

Он остановился посреди леса, задрал голову вверх. Небо серое и низкое, дождь хлещет безжалостно. Деревья стоят как покойники — голые, чёрные, безжизненные. Тишина мёртвая. Только шум дождя, ровный стрёкот дозиметра на шее, тяжёлое дыхание собак.

Оля жива. Поправляется каждый день. Ждёт его там, в Берлине. Наверное. Хотя может и не ждёт — он же заставил её лечиться против воли, сломал её выбор. Может, ненавидит теперь люто. Может, простила уже. Хрен знает.

Но жива. Дышит, ходит, живёт. Это главное, да?

А он сам? Что с ним стало?

Год в Зоне переделал напрочь. Убивал каждую неделю, иногда чаще. Людей, тварей — перестал различать давно. Выстрел, падает труп, приходят деньги. Механика чистая. Привык быстро. Перестал чувствовать что-либо. Совесть окончательно сдохла где-то на третьем месяце — устала кричать в пустоту.

Теперь что делать? Вернуться к мирной жизни? Какой нахрен мирной? Кем работать — охранником в супермаркете? Телохранителем для толстых бизнесменов? Наёмником в очередной грязной войне?

Мирная жизнь для таких как он просто не существует. Легион выковал железо, Зона закалила сталь. Получился инструмент. Острый, надёжный, смертельно эффективный.

Инструменту не нужна мирная жизнь. Инструменту нужна работа, применение, цель.

Но Оля… Она не инструмент, она живой человек. Хочет жить нормально, любить, строить будущее, рожать детей. А он? Может ли дать ей это? Способен ли стать человеком снова?

Не знает. Честно не знает.

Дюбуа присел на корточки прямо в грязи, погладил мать-собаку по мокрой голове. Та лизнула его руку шершавым языком, тихо скулила. Чуяла — хозяин не в себе. Что-то не так с вожаком.

— Что мне делать, а? — спросил он вслух у собаки. — Уйти отсюда или остаться?

Собака молчала, конечно. Ответов не было. Только дождь, только лес, только пустота вокруг.

Уйти — значит вернуться к Оле. Попытаться стать нормальным снова. Забыть Зону, смыть кровь, похоронить убийства. Жить как миллионы людей — работа, квартира, семья, выходные на диване. Скучно до тошноты. Безопасно до противного. Правильно по всем меркам.

Остаться — значит продолжить путь. Новый контракт, новые задачи, новые смерти на счету. Опасно каждый день. Интересно всегда. Привычно до боли.

Уйти — предать самого себя, убить то, кем стал. Остаться — предать Олю, убить её надежду на нормальную жизнь.

Выбор хреновый. Проигрышный с обеих сторон. Но выбирать всё равно придётся.

Легионер поднялся, стряхнул грязь с колен, пошёл дальше по лесу. Лес молчал мёртво, дождь лил упорно. Собаки плелись следом молча, терпеливо, преданно до конца.

Он вспомнил Шакала. Тот сделал выбор — остался в Зоне, выбрал свободу. Построил свою маленькую империю на мосту. Счастлив по-своему, на свой странный лад. Один как палец, но свободен как ветер.

Вспомнил Лебедева. Тот тоже выбрал — науку, познание, творение. Создаёт страшное оружие, изучает опасную Зону. Рискует каждый день. Одержим работой до потери пульса. Но жив, горит изнутри.

Вспомнил Диего. Тот не успел выбрать вообще ничего. Пошутил не вовремя про мать гиганта, получил рельсой по черепу. Сдох за секунду. Даже понять не успел, что умирает.

Все выбирают по-разному. Все живут по-своему. Все умирают одинаково — быстро и окончательно.

А он? Как выберет? Кем станет?

Дюбуа дошёл до края леса, вышел на открытую поляну. Остановился, глядя вдаль. Впереди поле бурое, за полем город мёртвый. Серые коробки-призраки, пустые глазницы окон. Там он завалил разумного гиганта месяц назад. Там брал образцы для профессора, резал гнилое мясо в перчатках. Там что-то закончилось в нём окончательно, а что-то другое началось.

Или не новое началось. Просто старое продолжилось, приняв другую форму. Война никогда не заканчивается по-настоящему. Она просто меняет декорации, костюмы, названия. Суть остаётся.

Легионер медленно развернулся, пошёл обратно. К базе, к шахте, к собакам и пустым дням. Решение ещё не созрело в голове. Но торопиться некуда. День есть, два, неделя целая. Можно подумать спокойно.

Оля ждёт где-то там, в тёплом Берлине. Или не ждёт вовсе. Узнает, когда наберётся смелости позвонить.

Если наберётся.

А может, не позвонит никогда. Может, возьмёт новый контракт у Крида. Ещё один год в Зоне, потом ещё один. Или навсегда останется — Зона принимает всех, кто приходит. Но не отпускает почти никого.

Он шёл по рыжему лесу, насквозь мокрый, до костей усталый, глубоко задумчивый. Год закончился резко. Новый не начался ещё. Пауза странная. Тишина неудобная между актами спектакля.

Что будет дальше — не знает.

Но узнает скоро. Обязательно узнает. Выбор сам придёт или он сделает его насильно.

Дождь хлестал по лицу. Лес стоял молчаливым свидетелем. Собаки шли по пятам верно.

Шрам возвращался домой.

В шахту под землю. Не в Киев к людям.

Пока в шахту.

Только пока.

Может быть.

Решение пришлочерез три дня. Не озарением, не внезапно. Просто однажды утром проснулся и понял — пора. Надо ехать к Оле. Попытаться хотя бы. Если не получится жить нормально, вернётся. Зона никуда не денется.

Пьер начал собираться методично. Вещей накопилось немного — год в Зоне не располагает к накопительству. Форма, сменная одежда, снаряжение. Винтовку СВ-98 оставил на базе — передал в оружейную, зачем ему снайперка в Берлине. «Сайгу» тоже. UMP45 разобрал, спрятал в тайник под полом шахты. На всякий случай. Вдруг пригодится когда-нибудь.

Кольт взял с собой. И артефактный нож. Эти не оставишь — слишком ценные, слишком личные. Запаковал в рюкзак, на дно, под одежду.

Собаки смотрели, как он складывает вещи. Мать скулила тихо, беспокойно. Понимала — хозяин уходит. Насовсем.

— Не ссы, — сказал он ей, почесав за ухом. — Лукас присмотрит. Я с ним договорился. Будете жить здесь, на базе. Кормить будут, защищать. Нормально устроитесь.

Мать лизнула руку, легла обратно. Не верила, но смирилась. Щенки копошились рядом, играли друг с другом. Им всё равно пока.

Легионер закончил сборы к обеду. Рюкзак неподъёмный — килограммов двадцать. Всё что нажил за год. Смешно мало.

Пошёл прощаться.

* * *

Первым нашёл Лукаса. Бразилец сидел в командном блоке, писал отчёты. Увидел Пьера в дверях, кивнул.

— Шрам. Что случилось?

— Ухожу. Контракт закончен. Хотел попрощаться.

Лукас отложил ручку, снял очки.

— Серьёзно? Уходишь совсем?

— Совсем. В Берлин. К женщине.

— К той, ради которой год здесь отработал?

— К ней.

Бразилец встал, подошёл, протянул руку. Пожали крепко, по-мужски.

— Удачи, снайпер. Ты хороший боец был. Лучший в группе. Диего бы гордился.

— Диего был идиотом.

— Да. Но нашим идиотом. — Лукас усмехнулся грустно. — Береги себя там, в мирной жизни. Она опаснее Зоны по-своему.

— Постараюсь.

— И если не приживёшься, не тяни — возвращайся. Работа всегда найдётся. Таких как ты мало.

— Спасибо. Учту.

Вышел из блока, пошёл дальше.

* * *

Лебедева нашёл в лаборатории. Профессор возился с микроскопом, что-то бормотал себе под нос. Услышал шаги, обернулся.

— Шрам? Что-то случилось?

— Ухожу. Контракт закончен. Решил попрощаться.

Лебедев снял очки, протёр линзы. Надел обратно, посмотрел внимательно.

— В Берлин? К девушке?

— Да.

— Понятно. — Профессор подошёл, положил руку на плечо. Жест непривычный для него. — Слушай, Шрам. Ты хороший человек. Надёжный, честный. Мне было приятно работать с тобой. Если что-то понадобится там — звони. Помогу чем смогу.

— Спасибо, профессор. Мне тоже было… интересно. Твои эксперименты, оружие. Открыл глаза на многое.

— Артефактный нож береги. Второго такого нет. И не показывай никому, если возможно. Это опасная вещь в неправильных руках.

— Понял. Буду осторожен.

Лебедев вернулся к столу, достал из ящика пузырёк. Маленький, с мутной жидкостью внутри.

— На. Возьми. Это сыворотка, улучшенная версия. Если получишь серьёзное ранение — введи внутримышечно. Поможет. Не так эффективно как та первая, но жизнь спасёт.

Легионер взял пузырёк, спрятал в карман.

— Спасибо.

— Не за что. Удачи там, в мирном мире. Хотя что-то мне подсказывает — ты вернёшься. Зона не отпускает таких как ты.

— Может, не отпускает. Посмотрим.

* * *

Шакала нашёл на мосту. Сидел у костра с десятком бойцов, пил самогон, травил байки. Увидел Пьера, лицо расплылось в улыбке.

— Шрам! Брат! Садись, выпьем!

— Не могу. Ухожу. Хотел попрощаться.

Улыбка погасла. Шакал поднялся, отошёл в сторону, махнул рукой — пойдём отдельно. Отошли от костра, остановились у перил моста.

— Серьёзно уходишь?

— Серьёзно.

— Насовсем?

— Попробую. Увижу как пойдёт.

Шакал достал флягу, протянул. Пьер выпил, вернул. Шакал допил сам, швырнул пустую в реку.

— Слушай, брат, — сказал он тихо. — Ты мне как родной стал за этот год. Мало кто понимает меня так, как ты. Мало с кем базарить можно по-человечески. Будет не хватать, честно.

— И мне будет не хватать. Ты хороший мужик, Шакал. Честный. Странный, но честный.

— Береги себя там. Мирный мир жестокий, поверь. Тут хоть всё ясно — кто враг, кто друг, кто сильнее. Там всё замаскировано, все улыбаются, а за спиной нож готовят. Не расслабляйся.

— Не расслаблюсь.

Шакал обнял его крепко, по-братски. Хлопнул по спине несколько раз.

— Если что — возвращайся. Мост мой, всегда пропущу. Всегда дам людей, оружие, самогон. Ты свой.

— Спасибо, Шакал. Ты тоже береги себя. Империю строишь — много врагов будет.

— Будут. Но я справлюсь. Я же Шакал. — Усмехнулся, золото блеснуло. — Иди, брат. И помни — Зона ждёт. Всегда ждёт.

* * *

До Берлина добирался сутки. Из Зоны на базу корпорации — «Уралом». Оттуда в Киев — служебным джипом. Из Киева в Берлин — самолётом. Билет купил сам, на свои деньги. Первый раз за год потратил что-то на себя.

Самолёт взлетел вечером. Пьер сидел у иллюминатора, смотрел вниз. Украина уплывала под крылом — поля, леса, города. Где-то там внизу Зона. Серое пятно на карте, мёртвое сердце страны.

Рядом сидела женщина, лет сорока, ухоженная, в деловом костюме. Листала журнал, попивала вино, болтала по телефону. Смеялась часто, громко. Раздражала до зубовного скрежета.

Легионер смотрел на неё и не понимал. Как можно так жить? Беспечно, легко, не думая о смерти? Она смеётся, а где-то в Зоне сейчас кто-то умирает. Медленно, мучительно, в радиоактивной грязи. И ей плевать. И всем плевать.

Мирный мир. Безопасный мир. Чужой мир.

Самолёт приземлился ночью. Берлин встретил дождём — мелким, противным, холодным. Легионер вышел из аэропорта, вдохнул воздух. Чистый. Без радиации, без запаха гнили, без привкуса металла.

Слишком чистый. Неправильный. Мёртвый.

Он поймал такси, назвал адрес клиники. Ехал молча, смотрел в окно. Берлин светился огнями — яркими, тёплыми, живыми. Люди гуляли по улицам, смеялись, целовались. Кафе работали, музыка играла, жизнь кипела.

А ему хотелось блевать.

Слишком много жизни. Слишком ярко. Слишком громко. Слишком безопасно. Организм не понимал, не принимал. Год в Зоне перенастроил инстинкты. Теперь нормальным казалось другое — тишина, опасность, готовность умереть каждую секунду.

Такси остановилось у клиники. Пятиэтажное здание, белое, чистое, с подсветкой. Пьер расплатился, вышел. Постоял, глядя на вход. За этой дверью Оля. Живая, здоровая, ждущая.

Наверное.

Он сделал шаг вперёд. Потом ещё один. Дошёл до двери. Толкнул. Зашёл внутрь.

Холл просторный, светлый. Пахло антисептиком и цветами. У ресепшена сидела девушка, улыбалась приветливо.

— Добрый вечер. Чем могу помочь?

— Ольга Мельник. Пациентка. Хочу увидеть.

— Минутку. — Девушка застучала по клавиатуре. — Ольга Мельник, онкология, палата триста двенадцать. Сейчас ночь, посещения ограничены. Вы родственник?

— Да, — солгал он. — Муж.

— Понятно. Проходите. Третий этаж, направо. Но недолго, пожалуйста. Пациентка должна отдыхать.

— Спасибо.

Он пошёл к лифту. Нажал кнопку. Двери открылись беззвучно. Зашёл внутрь. Зеркало на стене отразило незнакомца — худой мужик в помятой куртке, с усталым лицом, с мёртвыми глазами. Это он?

Лифт поднялся. Третий этаж. Двери открылись. Коридор длинный, стерильный, с белыми стенами. Палата триста двенадцать — в конце.

Пьер шёл медленно. Каждый шаг давался тяжело. Рука сама потянулась к поясу, где обычно висела кобура. Но Кольт в рюкзаке, внизу, в камере хранения аэропорта. Здесь оружие не нужно.

Но он чувствовал себя голым без него.

Дошёл до палаты. Номер триста двенадцать. Дверь приоткрыта. Свет внутри мягкий, приглушённый.

Он толкнул дверь. Зашёл.

Палата маленькая, уютная. Кровать у окна. На кровати женщина. Спит. Волосы короткие, светлые, отросли после химии. Лицо бледное, но живое. Дышит ровно, спокойно.

Оля.

Живая.

Легионер стоял у двери, смотрел. Год не видел. Год работал, убивал, зарабатывал деньги. Ради неё. Ради этого момента.

И сейчас, глядя на неё спящую, чувствовал… пустоту.

Не радость. Не облегчение. Не любовь.

Пустоту.

Что-то сломалось в нём за этот год. Что-то важное, человеческое. Зона выжгла, выскребла, выбросила. Остался инструмент. Механизм. Машина для убийств.

Машина не умеет любить.

Оля пошевелилась, открыла глаза. Увидела его. Не сразу узнала — всматривалась, моргала.

— Пьер?

Голос слабый, хриплый от сна.

— Я.

— Ты… вернулся?

— Вернулся.

Она села на кровати, прикоснулась рукой к груди. Смотрела на него широко раскрытыми глазами. В них страх, радость, непонимание — всё вперемешку.

— Ты… другой. Совсем другой.

— Да. Другой.

— Что с тобой случилось там?

Он молчал. Что ответить? Как объяснить? Слов не было. Только пустота, холод, ощущение чужеродности всего вокруг.

Мирный воздух давил на лёгкие. Душил медленно, методично. Как яд.

— Я не знаю, смогу ли остаться, — сказал он наконец. — Я попробую. Но не обещаю.

Оля смотрела на него долго. Потом кивнула медленно.

— Я понимаю. Я знала. Когда ты уходил тогда, я знала — вернётся другой человек. Или не вернётся совсем.

— Прости.

— Не надо извиняться. Ты спас меня. Я жива благодаря тебе. Что бы ни случилось дальше — я благодарна.

Он подошёл, сел на стул у кровати. Взял её руку. Тёплая, живая, слабая.

— Я попытаюсь, — повторил он. — Честно попытаюсь быть нормальным. Но если не получится…

— Тогда уходи, — закончила она. — Не мучай себя и меня. Уходи и делай то, что должен. Я переживу.

Они сидели молча. Держались за руки. Два человека, между которыми пропасть. Годовая пропасть, заполненная смертью, кровью, Зоной.

Пьер понимал — не выйдет. Не приживётся здесь. Мирный мир отторгает его, как чужеродный орган. Слишком яркий, слишком громкий, слишком безопасный.

Яд.

Медленный, сладкий, убивающий яд.

Зона ждёт. Всегда ждёт. И он вернётся туда. Скоро. Может, через неделю. Может, через месяц.

Но вернётся.

Потому что там дом. Там он живой. Там он нужен.

А здесь… здесь он просто призрак.

Призрак войны в мире мира.

Оля заснула, держа его за руку. Пьер сидел, смотрел в окно. За стеклом Берлин сверкал огнями.

Красиво.

Чужое.

Смертельно чужое.

Утром Оля проснулась первой. Пьер спал на стуле, откинув голову на спинку, рука всё ещё держала её ладонь. Спал чутко — при малейшем движении глаза открывались, сканировали комнату, потом снова закрывались. Инстинкт.

Она смотрела на него долго. Лицо постарело — морщины глубже, щетина густая, шрам новый на виске. Руки жёсткие, в ссадинах. Тело похудело, но стало жилистым, крепким. Год в Зоне переделал его физически.

Но не только физически. Глаза изменились. Раньше в них была жизнь — искра, тепло, эмоции. Теперь пустота. Холодная, настороженная, мёртвая. Глаза солдата. Или хищника.

— Ты проснулась, — сказал он, не открывая глаз.

— Откуда знаешь?

— Дыхание изменилось. И рука напряглась.

Открыл глаза, посмотрел. Она улыбнулась слабо.

— Паранойя?

— Осторожность. В Зоне по-другому нельзя.

Он встал, размял затёкшую шею. Подошёл к окну, выглянул. Утро серое, дождь кончился, небо затянуто облаками. Улицы оживают — люди идут на работу, машины ползут в пробках.

— Хочешь кофе? — спросила Оля.

— Хочу.

Она нажала кнопку вызова. Через минуту зашла медсестра — молодая, улыбчивая.

— Доброе утро, Ольга. Как самочувствие?

— Хорошо. Можно два кофе?

— Конечно. Сейчас принесу.

Медсестра вышла. Пьер вернулся к кровати, сел обратно на стул.

— Врачи говорят, через неделю выпишут, — сказала Оля. — Ремиссия стабильная, анализы отличные. Надо будет раз в месяц приезжать на проверку, но жить можно нормально.

— Куда поедешь?

— Не знаю. У меня квартира в Киеве осталась. Съёмная, договор на год. Наверное, туда.

— Одна?

— А как ещё? — Она посмотрела на него внимательно. — Ты же не останешься, правда?

Он молчал. Не хотел врать. Она и так всё понимала.

— Попробую, — сказал наконец. — Хотя бы недели две. Увижу, как пойдёт.

— И если не пойдёт?

— Уйду. Но сейчас попробую.

Медсестра принесла кофе — два стакана, пластиковые, с крышками. Больничный кофе, водянистый, но горячий. Пьер выпил залпом, обжёгся, не заметил. Оля пила маленькими глотками, смотрела на него поверх стакана.

— Расскажи, — попросила она. — Как там было? В Зоне?

— Опасно. Грязно. Холодно.

— И всё?

— Что ещё сказать?

— Много чего. Что ты делал, с кем общался, что видел. Я год представляла, как ты там, и ничего не знала. Расскажи хоть что-нибудь.

Он задумался. С чего начать? Как объяснить Зону человеку, который там не был? Невозможно. Как объяснить войну тому, кто жил в мире.

— Я работал наёмником, — начал он медленно. — Корпоративная база, группа бойцов. Охраняли объекты, ходили в рейды, зачищали территории. Опасно, но платили хорошо.

— Убивал?

— Да. Мутантов больше. Людей меньше, но тоже.

— Много?

— Достаточно.

Оля опустила взгляд. Пальцы сжали стакан крепче.

— Я не осуждаю, — сказала она тихо. — Понимаю, что по-другому нельзя было. Просто… тяжело представить тебя таким. Ты раньше не был жестоким.

— Не был. Стал. Зона меняет. Хочешь выжить — приходится меняться.

Она кивнула, не глядя на него.

Они помолчали. За окном город оживал всё сильнее — гудки машин, голоса людей, лай собак. Жизнь шла своим чередом, не зная о Зоне, о Пьере, о том, что он прошёл там.

— Но были и хорошие моменты, — добавил он неожиданно. — Нашёл собак. Слепых мутантов. Одна была беременная, родила щенков. Я помог, принял роды. Все выжили, щенки оказались не слепые. Жили со мной в шахте весь год.

Оля подняла глаза, улыбнулась слабо.

— Собаки? Серьёзно?

— Серьёзно. Шестеро. Мать и пятеро щенков. Охраняли, грели, составляли компанию. Без них было бы тяжелее.

— Где они сейчас?

— Остались на базе. Лукас присмотрит. Обещал.

— Жалко их?

— Да. Жалко. Привык за год.

Оля протянула руку, коснулась его щеки. Погладила осторожно, будто боялась спугнуть.

— Ты не полностью потерял человечность, — сказала она мягко. — Раз о собаках заботился. Значит, ещё не всё потеряно.

Он не ответил. Не знал, что сказать. Может, она права. Может, нет. Собаки — это другое. Они не судят, не требуют, не ждут ничего, кроме еды и защиты. С людьми сложнее.

— Пойдём погуляем, — предложила Оля вдруг. — Врачи разрешают мне выходить на час-два. Свежий воздух полезен. Покажешь мне Берлин?

— Я сам первый раз здесь.

— Тогда посмотрим вместе. Как туристы.

Он задумался. Гулять по городу, смотреть достопримечательности, вести себя нормально — всё это казалось нереальным, чужим. Но Оля смотрела с надеждой. Хотела хоть немного времени с ним, нормального, человеческого.

— Хорошо, — согласился он. — Пойдём.

* * *

Оделись тепло — на улице градусов десять, ветер пронизывающий. Оля надела пальто, шарф, шапку. Выглядела хрупкой, но глаза горели. Впервые за месяцы выходит из больницы просто так, не на процедуры.

Вышли из клиники, пошли наугад. Берлин встретил неприветливо — серое небо, мокрые тротуары, толпы равнодушных людей. Но Оля улыбалась, смотрела по сторонам с любопытством.

— Красивый город, — сказала она. — Чистый.

— Да. Чистый.

Они дошли до парка. Деревья голые, трава жухлая, лавочки мокрые. Но тихо, спокойно. Сели на лавочку, несмотря на сырость. Оля прижалась к нему, положила голову на плечо.

— Холодно, — сказала она.

Пьер обнял её, прижал ближе. Делился теплом. Она дышала ровно, глаза закрыты, лицо расслаблено. Впервые за год расслаблена полностью.

— Я скучала, — прошептала она. — Каждый день. Боялась, что не вернёшься. Что умрёшь там и я не узнаю. Просто однажды перестанут приходить деньги, и всё.

— Не умер. Вернулся.

— Я знаю. Спасибо.

Они сидели долго. Люди проходили мимо — парочки, старики с собаками, мамы с колясками. Никто не обращал внимания. Обычная пара на лавочке, обнимаются, греются.

Но Пьер чувствовал себя чужим. Все эти люди живут в другом мире. Безопасном, предсказуемом, скучном. Они не знают, что такое просыпаться с мыслью «доживу ли до вечера». Не знают запах гниющего мутанта, звук выстрела в упор, тяжесть тела, которое несёшь с поля боя.

Они другие. И он другой.

— О чём думаешь? — спросила Оля, не открывая глаз.

— Ни о чём.

— Врёшь. Лицо напряжённое.

— Думаю, что не умею так жить. Спокойно, без опасности. Организм не понимает. Ждёт подвоха постоянно.

— Привыкнешь. Дай время.

— Может быть.

Хотя он не верил. Год в Зоне изменил слишком сильно. Инстинкты перенастроились. Адреналин стал нормой. Без него пусто, скучно, мертво.

Но сейчас, сидя на лавочке с Олей, чувствовал что-то. Не любовь — она выгорела или никогда не существовала. Но привязанность. Ответственность. Долг, что ли.

Он вернулся ради неё. Попытается остаться ради неё. Хотя бы попытается.

— Пойдём дальше, — предложила Оля, поднимаясь. — Замёрзла сидеть. Подвигаемся.

Пошли по парку, держась за руки. Она рассказывала о лечении — врачи, процедуры, побочные эффекты. Тошнота, слабость, выпадение волос. Страх каждый раз перед анализами — вдруг рак вернулся. Но не вернулся. Ремиссия держится.

Пьер слушал молча, кивал. Его история была другой — выстрелы, трупы, радиация. Но рассказывать не хотел. Зачем? Она и так понимает, что было тяжело. Детали не важны.

Они дошли до кафе — маленького, уютного, с витриной полной пирожных. Оля остановилась, посмотрела с тоской.

— Пойдём зайдём? Хочу нормального кофе. И пирожное. Сто лет не ела сладкого.

— Пойдём.

Зашли. Тепло, пахнет выпечкой и корицей. Несколько столиков, тихая музыка, бариста за стойкой улыбается.

Сели у окна. Заказали два капучино и эклер для Оли. Официантка принесла быстро, ушла.

Оля откусила пирожное, закрыла глаза от удовольствия.

— Боже, как вкусно. Забыла уже вкус нормальной еды. В больнице всё пресное, диетическое.

Пьер пил кофе, смотрел на неё. Она ожила — щёки порозовели, глаза блестят, улыбается искренне. Год назад умирала. Сейчас живёт. Его работа. Его деньги. Его убийства сделали это возможным.

Странная мысль. Кого-то убил — кто-то выжил. Баланс? Справедливость? Хрен знает.

— Ты совсем не ешь, — заметила Оля. — Не голоден?

— Не особо.

— Хоть кофе допей. Хороший же.

Допил послушно. Действительно хороший. Лучше, чем в Зоне. Там кофе был растворимым, горьким, мерзким.

Оля доела эклер, облизала пальцы, вытерла салфеткой.

— Спасибо, — сказала она. — За всё. За лечение, за год, за то что вернулся. Я знаю, как тяжело тебе сейчас. Вижу. Но ты здесь, со мной. И это много значит.

— Я обещал. Выполняю обещания.

— Не только поэтому. Ты хороший человек, Пьер. Даже после всего. Не забывай это.

Он не ответил. Не верил. Хорошие люди не убивают семь человек хладнокровно. Не разрезают трупы на образцы. Не чувствуют пустоту там, где должна быть любовь.

Но Оле нужна эта вера. Нужно думать, что он герой, спаситель, любящий человек. Пусть думает. Ему всё равно.

Они вышли из кафе, пошли обратно к клинике. Оля устала — шла медленно, дышала тяжелее. Болезнь ещё отступила не полностью, силы не вернулись.

У входа в клинику остановились.

— Спасибо за прогулку, — сказала она. — Давно так хорошо не было.

— Не за что.

— Ты придёшь завтра?

— Приду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Она поцеловала его. Быстро, робко, в губы. Потом ушла внутрь, помахав на прощание.

Пьер стоял, смотрел ей вслед. Потом развернулся, пошёл по улице.

Вечерело. Город зажигал огни. Люди спешили домой. Жизнь текла обычным руслом.

А он шёл и думал — сколько продержится. Неделю? Две? Месяц?

Рано или поздно сорвётся. Вернётся в Зону. Там дом. Там он нужен. Там понятно, зачем живёшь.

Здесь только пустота.

Красивая, безопасная, смертельная пустота.

Но пока держится. Ради Оли. Хотя бы немного.

Пока может.

Через неделю Олю выписали. Врачи остались довольны — анализы чистые, состояние стабильное, прогноз отличный. Ещё месяц наблюдения, потом можно жить нормально.

Пьер снял квартиру. Небольшую, однокомнатную, в тихом районе. Мебель простая, но удобная. Диван, стол, кровать, кухня. Окна выходили во двор — деревья, детская площадка, тишина. Не Зона. Совсем не Зона.

Оля переехала к нему в тот же день. Принесла сумку с вещами — немного одежды, книги, косметика. Всё что осталось после года лечения.

— Уютно, — сказала она, оглядывая квартиру. — Мне нравится.

— Хорошо.

Они устроились быстро. Оля заняла половину шкафа, расставила книги на полке, повесила в ванной свои полотенца. Делала квартиру домом, обжитым, тёплым.

Пьер наблюдал молча. Привыкал. Пытался привыкнуть. К мирной жизни, к присутствию другого человека рядом, к тому, что можно не ждать смерти каждую секунду.

Не получалось. Но старался.

* * *

Вечером, через три дня после выписки, он решил устроить что-то особенное. Романтический ужин — как в фильмах, как делают нормальные люди. Может, это поможет. Может, почувствует что-то.

Оля ушла гулять в парк — врачи советовали больше двигаться, восстанавливать силы. Пьер остался дома, начал готовить.

Зашёл в магазин, купил продукты. Стейки, овощи, вино, свечи, цветы. Потратил кучу денег, не считая. Деньги есть — четыреста тысяч на счету. Хватит надолго.

Вернулся в квартиру, начал готовить. Стейки обжарил на сковороде — средней прожарки, с кровью, как учили в легионе. Овощи запёк в духовке с травами. Стол накрыл белой скатертью, поставил свечи, цветы в вазу. Вино открыл, дал подышать.

Проектор принёс вчера — маленький, портативный. Повесил простыню на стену вместо экрана. Скачал фильм — «Амели», французскую комедию. Оля любила лёгкое кино, без крови, без насилия. После года лечения хотелось чего-то светлого.

Закончил к восьми вечера. Квартира преобразилась — свечи горят, пахнет мясом и травами, вино блестит в бокалах. Романтика, как по учебнику.

Оля вернулась в половине девятого. Открыла дверь, замерла на пороге.

— Что это?

— Ужин. Для нас.

Она вошла медленно, оглядываясь. Стол, свечи, цветы. Улыбнулась широко, искренне.

— Пьер… Ты это сделал?

— Я.

— Зачем?

— Хотел. Порадовать тебя. Нормально провести вечер.

Оля подошла, обняла его крепко, зарылась лицом в грудь.

— Спасибо. Это очень мило. Я не ожидала.

— Садись. Остывает.

Сели за стол. Он разлил вино — красное, сухое, французское. Подал стейки, овощи. Оля попробовала, закрыла глаза.

— Вкусно. Очень вкусно. Где научился так готовить?

— В легионе. Там каждый умеет готовить. Иначе голодный останешься.

Они ели молча, неторопливо. Свечи горели ровным пламенем, отбрасывали мягкие тени на стены. За окном темнело, город засыпал.

Оля смотрела на него поверх бокала. Глаза блестели в свете свечей.

— Ты стараешься, — сказала она тихо. — Вижу. Пытаешься быть нормальным, обычным. Ради меня.

— Да.

— Получается?

— Не знаю. Стараюсь.

— Спасибо. Даже если не получится — спасибо, что пытаешься.

Он кивнул, допил вино. Тепло разлилось по телу, приятное, расслабляющее. Алкоголь действовал теперь слабее — Зона изменила метаболизм. Но всё же действовал.

Закончили ужин. Убрали посуду вместе, быстро, слаженно. Потом Пьер включил проектор, запустил фильм. Картинка появилась на простыне — яркая, чёткая.

— «Амели»? — Оля улыбнулась. — Мой любимый.

— Знаю. Ты рассказывала.

Сели на диван. Оля прижалась к нему, положила голову на плечо. Он обнял её, прижал ближе. Фильм начался — лёгкая музыка, парижские улицы, история девушки, которая помогает людям.

Оля смотрела внимательно, улыбалась в нужных местах, смеялась тихо. Пьер смотрел тоже, но не понимал. Фильм казался нереальным, искусственным. Как вся эта мирная жизнь.

Но Оле нравилось. Это главное.

Фильм закончился через два часа. Оля вытерла слёзы — плакала в конце, от счастья. Повернулась к нему, обняла за шею.

— Спасибо. За всё. За ужин, за фильм, за вечер. Это лучший день за долгое время.

— Не за что.

Она поцеловала его. Долго, глубоко, жадно. Губы мягкие, тёплые, требовательные. Руки скользнули под рубашку, погладили спину, грудь.

— Пойдём в спальню, — прошептала она.

Он поднял её на руки — лёгкая, килограммов пятьдесят от силы. Болезнь забрала вес, не вернула до конца. Понёс в спальню, положил на кровать. Она смотрела снизу вверх, глаза тёмные, дыхание учащённое.

Пьер стянул рубашку через голову, бросил на пол. Оля провела рукой по его груди, по шрамам — старым, новым, множеству шрамов. Каждый — история, смерть, боль.

— Сколько их, — прошептала она.

— Много.

— Больно было?

— Было. Прошло.

Она притянула его к себе, поцеловала снова. Руки расстегнули ремень, пуговицу джинсов. Он помог, скинул одежду. Потом раздел её — медленно, осторожно. Платье, бельё, всё на пол.

Тело худое, бледное. Шрамы от капельниц на руках, след от катетера на груди. Болезнь оставила метки, не скрыть. Но живое тело. Тёплое. Дышащее.

Он лёг рядом, обнял. Кожа к коже, тепло к теплу. Оля дрожала — от холода или волнения, непонятно.

— Давно не было, — прошептала она. — Год почти. Боялась, что никогда больше не будет.

— Будет. Сейчас будет.

Он целовал её медленно — губы, шею, плечи, грудь. Спускался ниже, ощущая, как она напрягается, расслабляется, дышит чаще. Руки гладили, изучали, вспоминали. Год прошёл, но тело помнило.

Оля застонала тихо, пальцы вцепились в простыню. Он поднялся, посмотрел в глаза. Она кивнула — да, хочу, сейчас.

Вошёл медленно, осторожно. Она выгнулась, задохнулась, обняла его крепко. Начал двигаться — ритмично, неторопливо. Наблюдая за реакцией, подстраиваясь, чувствуя.

Они двигались вместе — плавно сначала, потом быстрее, жёстче. Дыхание сбилось у обоих, пот выступил на коже. Оля царапала спину ногтями, кусала плечо, стонала в ухо.

— Не останавливайся, — шептала она. — Пожалуйста, не останавливайся.

Он не останавливался. Двигался сильнее, глубже, до предела. Чувствовал, как она напрягается, дрожит, кричит тихо, кончая. Потом он сам — резко, мощно, выдыхая сквозь зубы.

Остановился, тяжело дышал. Оля под ним, раскрасневшаяся, счастливая, живая.

— Боже, — прошептала она. — Как же хорошо. Забыла уже, как это.

Он скатился рядом, лёг на спину. Смотрел в потолок. В груди пусто. Тело сделало своё — механика, рефлексы, инстинкты. Но внутри пустота. Никаких эмоций, никакой близости.

Только пустота.

Оля прижалась к нему, положила голову на грудь. Дышала ровно, засыпая.

— Люблю тебя, — прошептала она сонно. — Знаю, что ты не можешь ответить сейчас. Но я люблю. И буду любить.

Он погладил её по голове, молча. Не ответил. Не мог. Слова застряли где-то глубоко, не шли наружу.

Зона выжгла любовь. Оставила только долг, ответственность, привычку. Этого хватит? Не знает.

Оля заснула через минуту. Дышала ровно, спокойно. Доверяла полностью.

А он лежал, смотрел в потолок, думал.

Сегодня получилось. Сыграл роль нормального человека — ужин, фильм, секс. Всё правильно, как положено.

Но роль — не жизнь. Долго играть не выйдет. Рано или поздно сорвётся. Маска упадёт. Она увидит, что внутри пустота.

И что тогда?

Не знает. Увидит. Скоро увидит.

Но сегодня… сегодня она счастлива. Спит рядом, улыбается во сне.

Сегодня достаточно.

Пьер закрыл глаза. Рука обняла Олю крепче, удерживая, защищая.

От кого? От чего?

От Зоны. От себя. От неизбежного.

Он заснул, держа её. В последний раз так крепко.

Потому что завтра может не сложиться.

Завтра маска может упасть.

Завтра он может уйти.

Но это завтра.

Сегодня она рядом.

Сегодня он старается.

Сегодня он почти человек.

Почти.

Проснулся на рассвете. Инстинкт — в Зоне рассвет самое опасное время, твари выходят на охоту. Тело включилось автоматически, глаза открылись, рука потянулась туда, где должен быть нож.

Нет ножа. Квартира. Берлин. Мирная жизнь.

Рядом пусто. Оля ушла.

Пьер поднялся, прошёл в кухню. Никого. В ванную — пусто. Вещей её нет. Сумка исчезла, одежда из шкафа, косметика из ванной. Всё забрала.

На столе записка. Белый листок, аккуратный почерк.

«Прости».

Всё. Больше ничего. Два слова.

Он взял записку, прочитал ещё раз. Потом ещё. Буквы не менялись. «Прости». Коротко, ясно, окончательно.

Легионер стоял посреди кухни, смотрел на листок. Лицо неподвижное, глаза пустые. Понимание приходило медленно, через туман в голове.

Она ушла. Сама. Без скандала, без объяснений. Просто собралась и ушла, пока он спал.

Почему?

Вчера всё было хорошо. Ужин, фильм, ночь. Она говорила «люблю», засыпала счастливая. А утром ушла.

Видимо, поняла. Наконец-то поняла, что он не человек больше. Что внутри пустота. Что любить её не может, как ни старается.

И выбрала уйти сама. Пока он не ушёл первым. Достоинство сохранила. Последнее слово за собой оставила.

«Прости».

За что просит прощения? Он должен просить. Он сломал её выбор, заставил лечиться, заработал деньги убийствами. Он виноват во всём.

А она просит прощения.

Странная логика. Женская, наверное.

Пьер медленно подошёл к стене. Прислонился спиной, сполз вниз, сел на пол. Записка в руке, смятая уже. Смотрел в противоположную стену, на обои серые, на пятно от сырости в углу.

Тишина. Полная, мёртвая тишина. Город просыпался за окном — машины, голоса, лай собак. Но в квартире тишина.

Пустота.

Он сидел, смотрел в стену. Лицо окаменело. Дыхание ровное, медленное. Пульс спокойный. Тело не реагировало. Просто сидело, существовало, ждало команды.

А внутри… ничего. Даже боли нет. Даже разочарования. Просто пустота, расширившаяся ещё больше. Заполнившая всё до краёв.

Оля была последней ниточкой. Связью с миром людей, с нормальностью, с жизнью, где не убивают каждый день. Ниточка оборвалась. Сама оборвалась.

Теперь ничего не держит. Никого не держит.

Свободен окончательно.

Легионер поднял голову, посмотрел в потолок. Закрыл глаза. Из горла вырвался звук — тихий, протяжный, нечеловеческий. Волчий вой. Тоскливый, одинокий, безнадёжный.

Выл негромко, почти беззвучно. Губы не шевелились, челюсти сжаты. Звук шёл изнутри, из груди, из пустоты. Вой на луну, которой не видно. На спутницу вечную, единственную, что никогда не бросит.

Одиночество.

Замолчал. Открыл глаза. Посмотрел на записку в руке. «Прости».

Она имела право. Право уйти, право жить без него, право быть счастливой. Он это понимал. Всегда понимал. Просто надеялся, что получится. Что сможет остаться, стать нормальным, дать ей то, что нужно.

Не смог.

Зона не отпускает. Никогда не отпускает.

Он скомкал записку, швырнул в угол. Поднялся медленно, устало. Дошёл до окна, выглянул. Берлин просыпался — люди спешили на работу, витрины зажигались, жизнь шла.

Чужая жизнь. Не его.

Пьер достал телефон, набрал номер. Долгие гудки. Потом голос — хриплый, знакомый.

— Крид слушает.

— Шрам. Ты говорил про новый контракт. Предложение ещё актуально?

Пауза. Крид не спросил почему, не удивился. Знал, наверное. Ждал этого звонка.

— Актуально. Есть работа. Красное море, охрана торговых судов, охота на пиратов. Опасно, жарко, хорошо платят. Шесть месяцев контракт, сто тысяч евро. Интересно?

— Интересно.

— Когда готов выдвигаться?

— Сегодня.

— Быстро. Проблемы?

— Нет. Просто готов.

— Хорошо. Вылет из Берлина завтра утром, семь ноль-ноль. Билет вышлю на почту. Встретят в аэропорту Джибути, отвезут на базу. Снаряжение выдадут на месте. Вопросы?

— Нет.

— Тогда до встречи, солдат. Рад, что вернулся в строй.

— Я тоже.

Отключился. Пьер положил телефон на стол. Посмотрел на квартиру. Снятая на месяц, оплаченная заранее. Теперь не нужна.

Начал собираться. Вещей мало — одежда, документы, деньги. Кольт и артефактный нож. Больше ничего не надо. Всё остальное на базе получит.

Собрал за полчаса. Рюкзак на плечо, последний взгляд на квартиру. Пустая, холодная, чужая. Никогда и не была домом. Просто место, где пытался играть роль.

Роль закончилась. Актёр уходит со сцены.

Вышел из квартиры, закрыл дверь. Ключи бросил в почтовый ящик — хозяин заберёт. Спустился на улицу.

Берлин встретил дождём. Мелкий, холодный, противный. Люди прятались под зонтами, ругались, торопились.

Пьер шёл медленно, без зонта. Дождь промочил куртку, волосы, лицо. Не замечал. Шёл на автоматизме, в сторону вокзала. Оттуда в аэропорт, из аэропорта в Африку.

В новую войну. Новые убийства. Новую пустоту.

Привычное. Понятное. Честное. После неё…

Зона была первой. Красное море будет вторым. Потом третье, четвёртое, десятое. Всегда найдётся война, всегда нужны солдаты. Он солдат. Хороший солдат. Это единственное, что умеет.

Оля осталась в прошлом. Вместе с попыткой быть нормальным. С иллюзией, что можно вернуться.

Нельзя. Никогда нельзя. Война не отпускает. Она въедается в кости, в кровь, в душу. Меняет навсегда.

Легионер дошёл до вокзала. Зашёл, купил билет на поезд. Сел у окна, смотрел, как Берлин уплывает за стеклом. Красивый город, чистый, безопасный.

Чужой.

Поезд набирал скорость. Дождь усилился, барабанил по крыше. За окном мелькали дома, поля, леса.

Пьер закрыл глаза. В голове пустота. В груди холод. В руках дрожь — не от страха, от адреналина. Тело готовилось. К опасности, к бою, к смерти.

К жизни настоящей.

Не этой поддельной, безопасной, мирной.

Той, где каждый день может быть последним.

Где честно. Где ясно. Где не надо притворяться.

Он открыл глаза. Посмотрел в окно. За стеклом закат — красный, тяжёлый, кровавый.

Подходящий. Символичный.

Шрам уходил в закат. Покидал Берлин, Европу, мирную жизнь.

Возвращался туда, где место таким как он.

На войну. В огонь. В пустоту.

Домой.

И записка осталась где-то позади. В пустой квартире, в углу, забытая.

«Прости».

Он простил. Давно простил. Ещё до того, как она попросила.

Потому что она права. Уйти было правильно.

Остаться — убило бы обоих.

Медленно, мучительно, навсегда.

Так лучше. Честнее. Чище.

Поезд мчался вперёд. Закат догорал. Ночь наступала.

Шрам ехал в ночь. В новую жизнь. В привычную смерть.

В то, что было всегда. В то, что будет всегда.

Войну.

Вечную, бесконечную, единственную.

Его войну.

* * *

Оля проснулась в четыре утра. Не от шума — тишина стояла мёртвая. От мысли. Острой, ясной, окончательной.

Я должна уйти.

Лежала неподвижно, чувствуя тепло Пьера рядом. Он спал чутко, как всегда — при малейшем движении напрягался, рука неосознанно тянулась туда, где в Зоне висел нож. Даже во сне готов убивать. Даже во сне солдат.

Она повернула голову, посмотрела на него в полумраке. Лицо расслабленное, но не мирное. Брови сдвинуты, челюсть сжата, во сне видит что-то. Кошмары, наверное. Зону, трупы, выстрелы. Они снились ему каждую ночь. Иногда просыпался в холодном поту, хватал ртом воздух, смотрел в темноту пустыми глазами.

А она лежала рядом и делала вид, что не замечает.

Вчера был идеальный вечер. Ужин при свечах, фильм, близость. Он старался изо всех сил — видно было по напряжению в плечах, по вымученной улыбке, по тому, как осторожно выбирал слова. Играл роль нормального человека. Для неё играл.

И это убивало.

Оля медленно села на кровати. Пьер не проснулся — устал за день, организм отключился глубже обычного. Она встала бесшумно, призраком. Босые ноги на холодном полу, мурашки по коже.

Прошла в ванную, закрыла дверь беззвучно. Включила свет. Посмотрела в зеркало.

Чужое лицо. Бледное, худое, с синяками под глазами. Волосы отросли, но всё ещё короткие, неровные. Тело изможденное — болезнь забрала килограммов двадцать, не вернула. Шрамы на руках от капельниц, след от катетера на груди. Покалеченное тело.

И что она может дать ему? Слабость? Болезнь? Страх, что рак вернётся?

Врачи говорят — ремиссия. Но не излечение. Ремиссия. Это значит — затишье перед бурей. Рак может вернуться через месяц, через год, через пять лет. Или не вернуться совсем. Никто не знает.

А Пьер… он отработал год в Зоне. Убивал, рисковал жизнью каждый день. Заработал четыреста тысяч евро. Ради неё. Против её воли, но ради неё.

И чем она ему отплатит? Будет висеть на шее? Ждать, когда он окончательно сломается от мирной жизни? Или когда рак вернётся и ему придётся снова зарабатывать?

Нет.

Так нельзя.

А теперь ещё и ребёнок.

Оля закрыла глаза, вспомнила. Две недели назад родила. Мальчик. Крошечный, трёхкилограммовый, с тёмными волосами и серыми глазами. Как у Пьера. Роды были тяжёлые — организм ослаблен после лечения. Но справилась. Мальчик здоров, кричит громко, сосёт жадно.

Пьер не знал о беременности. Она скрывала до последнего — носила свободную одежду, избегала объятий, отказывалась от близости под предлогом усталости. Он не настаивал. Видел, что ей тяжело, не давил.

Когда схватки начались, сказала, что едет на плановую проверку в клинику. Уехала на такси, родила в больнице, где лечилась от рака. Врачи знали её, помогли. Ребёнка оставила там, в детском отделении. Няня присматривает. Оплатила на месяц вперёд.

Вернулась в квартиру через три дня. Пьер спросил, как проверка. Она ответила — всё хорошо, ремиссия держится. Он поверил. Или сделал вид, что поверил.

С тех пор мучилась. Каждый день навещала сына в клинике, кормила, качала, плакала. Каждый вечер возвращалась к Пьеру, улыбалась, готовила ужин, ложилась рядом.

И понимала — так дальше нельзя. Пьер разрывается. Она разрывается. Ребёнок растёт без отца. Всё неправильно.

Решение пришло вчера ночью, после их близости. Когда он заснул, обнимая её, а она лежала с открытыми глазами и думала.

Надо уйти. Забрать сына. Освободить Пьера. Дать ему жить так, как может.

Оля умылась холодной водой. Вытерла лицо. Оделась тихо — джинсы, свитер, куртка. Собрала вещи в сумку — одежду, документы, немного денег. Косметику из ванной, книги с полки. Двигалась бесшумно, каждый шаг продуман.

Призрак. Она была призраком, покидающим дом.

Зашла в спальню последний раз. Пьер спал всё так же — на спине, руки вдоль тела. Грудь поднималась ровно. Шрамы на торсе — десятки шрамов. История боли, написанная на коже.

Она подошла, наклонилась, поцеловала его в лоб. Беззвучно, легко. Он не проснулся.

— Прости, — прошептала она неслышно. — Я не могу быть твоей обузой. Не могу держать тебя здесь, в мире, который тебя убивает. Ты спас меня. Теперь я спасаю тебя. Отпускаю. И сына нашего забираю с собой. Он не узнает отца. Но будет жить. Мы оба будем жить. Благодаря тебе.

Выпрямилась. Слёзы потекли сами — горячие, тяжёлые. Оля вытерла их ладонью, но новые шли следом. Плакала беззвучно, плечи дрожали.

— Мы справимся, — прошептала она. — Обещаю. Я сильная. Ты научил меня быть сильной.

Развернулась, вышла из спальни. Закрыла дверь за собой тихо, осторожно.

Прошла на кухню. Села за стол. Достала листок бумаги, ручку. Долго смотрела на пустой лист. Что написать? Как объяснить?

Слов не было. Все слова казались ложными, неправильными, недостаточными.

Написала два слова. Единственные правдивые. Перечеркнула, скомкала, взяла новый лист, написала снова…

Прости.

Больше ничего. Всё остальное он поймёт сам. Или не поймёт. Но это неважно. О ребёнке не написала. Зачем? Это привяжет его, заставит чувствовать вину, обязанность. Пусть думает, что она просто ушла. Освободила его полностью.

Оля положила записку на стол. Придавила солонкой, чтобы не улетела.

Взяла сумку, пошла к двери. Обернулась последний раз. Квартира тихая, пустая, чужая уже. Не было здесь дома. Никогда и не было. Просто иллюзия, попытка, самообман.

Открыла дверь бесшумно. Вышла. Закрыла за собой. Ключи бросила в щель под дверью — пусть остаются.

Спустилась по лестнице тихо, призраком. Вышла на улицу. Рассвет занимался — небо серое, воздух холодный. Дождь кончился, лужи блестели.

Оля поймала такси. Назвала адрес клиники. Водитель молчал всю дорогу — видел, что пассажирка плачет, не лез с разговорами.

Клиника встретила знакомым запахом антисептика и тишиной. Раннее утро, коридоры пустые, только дежурные медсестры на постах.

Оля поднялась на четвёртый этаж, в детское отделение. Зашла в комнату, где жил её сын. Няня сидела в кресле, дремала. Услышала шаги, открыла глаза.

— Ольга? Так рано?

— Забираю его. Сегодня. Сейчас.

Няня кивнула, не удивилась. Видела по лицу — решение окончательное.

— Документы готовы?

— Готовы.

— Тогда подпишите здесь. И здесь.

Оля подписала бумаги. Няня принесла сына — спелёнатый, сонный, тёплый. Положила на руки.

— Здоров, хорошо ест, не капризничает. Спокойный мальчик. Как папа, наверное.

Оля прижала сына к груди, поцеловала в макушку. Пахнет молоком и детским кремом. Живой. Её. Их.

— Спасибо, — сказала она няне. — За всё.

— Не за что. Удачи вам. Растите здорового.

Оля вышла из комнаты. Спустилась по лестнице — лифтом нельзя, ребёнка укачает. Дошла до холла первого этажа.

У выхода стоял мужчина. Высокий, широкоплечий, в строгом костюме-тройке тёмно-синего цвета. Волосы светлые, почти белые, коротко стриженые. Глаза голубые, холодные. Лицо жёсткое, волевое. Военная выправка.

Виктор Крид. Тот самый, что завербовал Пьера год назад.

Оля узнала его по фотографии — Пьер показывал однажды, когда рассказывал о контракте. Тогда, в начале, когда ещё не закрылся полностью.

Крид увидел её, кивнул. Подошёл.

— Ольга Мельник?

— Да.

— Виктор Крид. Мы не знакомы лично, но я знаю о вас. Как здоровье?

— Ремиссия держится. Спасибо.

Крид посмотрел на ребёнка в её руках. Лицо не изменилось, но глаза стали ещё холоднее.

— Его?

— Да.

— Он знает?

— Нет.

— Планируете сказать?

— Нет.

Крид помолчал. Достал из кармана сигареты, закурил. Выдохнул дым в сторону.

— Правильное решение. Ребёнок привяжет его. Он не готов. Никогда не будет готов. Война забрала его полностью.

— Я знаю.

— Уезжаете?

— Да. В Киев. Сегодня.

Крид кивнул. Достал из внутреннего кармана пиджака конверт. Протянул.

— Возьмите. Деньги. Пятьдесят тысяч евро. На ребёнка. На жизнь. Вы спасли хорошего солдата, отпустив его. Синдикат ценит это.

Оля взяла конверт одной рукой, прижимая сына другой. Тяжёлый, плотный.

— Это… слишком много.

— Это справедливо. Вы родили и выкормили ребёнка после тяжелейшей болезни. Вы выжили, когда шансов не было. Вы отпустили мужчину, которого любите, ради его блага. Таких женщин мало. Вы заслуживаете помощи.

Оля спрятала конверт в сумку. Слёзы снова потекли, но она улыбалась.

— Спасибо. Позаботьтесь о нём. Пожалуйста.

— Позаботимся. У меня для него работа. Хорошая работа. Опасная,но он любит такую. Он вернётся туда, где его место. Где понимает, зачем живёт.

— Он хороший человек. Под всем этим… он хороший.

— Знаю. Поэтому и держу его. Хороших солдат мало. Я не отпущу его, пока он жив.

Крид затушил сигарету в урне, кивнул на прощание.

— Удачи, Ольга Мельник. Растите сына здоровым. И не вините себя. Вы сделали правильно.

Развернулся, пошёл к выходу. Высокий, прямой, уверенный. Исчез за дверью, растворился в утреннем Берлине.

Оля стояла, качая сына. Тот проснулся, открыл глаза — серые, как у отца. Посмотрел на мать, не заплакал. Спокойный.

— Пойдём, малыш, — прошептала она. — Домой. В Киев. К новой жизни.

Вышла из клиники. Поймала такси, назвала адрес аэропорта. Водитель помог усадить ребёнка — принёс из багажника детское кресло, закрепил.

Такси ехало через просыпающийся город. Берлин за окном — красивый, чистый, чужой. Где-то там, в одной из квартир, спит Пьер. Её Пьер. Последний раз её.

Сын заснул в кресле, посапывая тихо. Оля смотрела на него, гладила по головке.

— Твой папа герой, малыш, — прошептала она. — Настоящий герой. Он спас нас. Дал нам шанс жить. Но сам жить не может. Война забрала его навсегда. Мы не удержим его. Никто не удержит. Поэтому я отпускаю. Отпускаю, чтобы он не страдал.

Такси подъехало к аэропорту. Оля расплатилась, взяла сына на руки, пошла внутрь.

Регистрация, контроль, зал ожидания. Всё механически, на автомате. Села у окна, качала сына, смотрела на взлётную полосу.

За стеклом самолёты садились, взлетали. Один из них увезёт её в Киев. Домой. К новой жизни.

Она смотрела на город в окне. Берлин просыпался окончательно — солнце пробилось сквозь облака, осветило крыши, улицы, реку.

Где-то там спит Пьер. Скоро проснётся. Найдёт записку. Поймёт, что она ушла.

Что он почувствует? Облегчение? Боль? Пустоту?

Не знает. Никогда не узнает.

Объявили посадку. Оля встала, прижала сына к груди, пошла к выходу. В последний раз обернулась, посмотрела в окно на город.

Прощай, Берлин. Прощай, Пьер. Прощай, попытка быть вместе.

Спасибо за жизнь. За шанс. За сына.

Я буду помнить. Всегда буду помнить.

Она вошла в самолёт, села у иллюминатора. Устроила сына на руках, укрыла пледом. Пристегнулась.

Самолёт разогнался, оторвался от земли, взмыл в небо. Берлин уплывал внизу — маленький, игрушечный, далёкий.

Оля смотрела, как он исчезает за облаками. Слёзы текли тихо, но она улыбалась. Грустно, устало, но улыбалась.

Жизнь продолжается. Её жизнь. Жизнь сына. Жизнь Пьера, где-то там, в войнах, в опасности, в Зоне.

Они не будут вместе. Никогда не будут.

Но они живы. Все трое. Благодаря друг другу.

И это главное.

Самолёт летел на восток. В Киев. В будущее. В неизвестность.

А Берлин остался позади. Сонный, красивый, чужой.

Как и Пьер.

Навсегда.

КОНЕЦ

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN/прокси.

Еще у нас есть:

1. Почта b@searchfloor.org — отправьте в теме письма название книги, автора, серию или ссылку, чтобы найти ее.

2. Telegram-бот, для которого нужно: 1) создать группу, 2) добавить в нее бота по ссылке и 3) сделать его админом с правом на «Анонимность».

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Шрам: ЧЗО

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Nota bene