Вдребезги (СИ) [Chantale] (fb2) читать онлайн

- Рон, поднимайся. Не время для меланхолии.

Моей сестре легко говорить: она молода и, несмотря на все внешние обстоятельства, по-своему счастлива, ведь она любима самим Избранным. И он, благо, известен своей живучестью.

Конечно, я и сам ненамного старше Джинни. Только вот иногда мне кажется, что мысленно я прожил уже множество жизней.

Мои дни в Хогвартсе, за исключением тех моментов, когда в них волчком врывались Гарри и тянущиеся за ним волоком приключения, были затянуты дымкой грёз. Мне нравилось представлять себя кем-то иным, и постепенно я сумел выковать свой внутренний Еиналеж, с неким подспудным мазохизмом сращивая осколки того, что случилось бы, будь я смышленее, ловчее или смелее.

Мелькавшие образы были привычно разнообразны: любая жизнь представлялась мне куда занимательнее моей собственной. Но эта сокрытая за пресной оболочкой пестрота позволяла мне сохранять статус-кво в реальности, которая и не думала куда-то деваться. Не будь её, не было бы и всеми терпимого Ронни Уизли, жизнелюбивого лежебоки и обжоры, обделенного упорством и тягой к лучшей жизни.

Возможно, именно эта противоречивость в моей натуре и притянула меня к Гарри, а после и к Гермионе. Говорят, именно такие, как я - то бишь случайные пассажиры повседневности, ничем не примечательные и даже бесталанные - и дружат с такими, как они, яркими, амбициозными и сильными. Я, в сущности, растворяюсь на их фоне, и иногда меня так это расстраивает, что мои чувства лавиной изрыгаются из меня, обращаясь в безотчётное раздражение, извечную зависть. Остывая, я неизменно пытаюсь напомнить себе, что таковой была моя сделка с Судьбой, и нельзя забывать, что Золотое Трио состоит из драгоценного металла лишь на две трети, позволяя своему чистому свету падать и на оставшийся элемент и тем самым не давая ему окончательно потускнеть.

Я мог бы тянуться к ним, но у меня не было сил. Вернее, не так: силы-то у меня были всегда, благо, здоров, как боров, однако мне изначально не хватало мотивации. Я никогда не стал бы умнее Билла, добрее Чарли, расторопнее Перси, остроумнее близнецов или харизматичнее Джинни. Самое фатальное в этом было то, что меня моя заурядность в общем-то устраивала, по меньшей мере, ровно до той поры, пока ко мне не пришло понимание - она мешает меня любить.

“Рональд Уизли! И где ты только пачкаешься? Твои братья куда более аккуратны, а ведь те же Джордж и Фред так непоседливы! И откуда ты взялся, такой неуклюжий…”.

“Сын, а ты не знаешь, что это за штука такая, вам случайно не рассказывали о ней на Маггловедении? Хотя, ладно, не забивай себе этим голову: я спрошу у Гарри или Гермионы, когда они будут гостить у нас. Лучше дождаться их”.

“Рон, я бы с радостью поиграл с тобой в плюй-камни, но меня ждёт Фред, мы вместе работаем над одной безумно прикольной штукой! А друг без друга близнецы ни на что не способны, ты же знаешь”.

“Чёрт, прости, Хогсмид отменяется, мне нужно отобрать новых ребят в команду по квиддичу. Ну, ты понимаешь”.

“Погулять? Рон, ты, должно быть, шутишь?! Ты ведь помнишь, что нам нужно написать эссе по Травологии и описать свойства Исчезательного зелья к следующему занятию профессора Снейпа?”.

Во мне не было жалости к себе, но и уверенность в том, что я способен стать кем-то - чем-то - большим, нежели я уже из себя представлял, во мне отсутствовала. От меня всё равно никто не ожидал свершений. Я всегда был и остаюсь придатком, элементом обыденности, и это нормально. В конце концов, у каждого в этой жизни своя роль, функция, если хотите, и подобных мне, представителей пустоглазой массы, всегда будет больше.

Заменимых. Спаривающихся. Существующих.

Никогда не единственных, любимых и живущих.

Таков порядок вещей.

Однако именно сейчас, когда шестеренке было попросту необходимо привычно закрутиться, я отказывался это делать. Мои друзья только что пережили одну из самых страшных ночей своих жизней, а мне представляется физически невозможным пошевелиться. Меньше всего на свете мне сейчас хотелось бы слушать про то, что Гарри пережил на Астрономической башне.

Им всем кажется, что мы потеряли святыню, своего лидера и наставника, а вместе с ним и всякое чувство того, что мы хоть где-то можем быть в безопасности. Если Пожиратели смогли проникнуть в Хогвартс, то ничто не является абсолютно неприкосновенным.

Этим людям, называющимся моими близкими, невдомёк, что и мне знакомо чувство утраты, только вот отнюдь не коллективной.

Ровно в ту же секунду, как я узнал о смерти Дамблдора, зеркало моей души тоже полетело вниз с головокружительной высоты, разлетаясь вдребезги.

И я не желаю с кем-либо делиться этой скорбью. Она только моя.

Лежа в своей крохотной комнатке в Норе и упираясь глазами в где-то пошедший трещинами причудливый узор на стене, я думаю о том, как так вышло, что однажды два моих мира, две части меня вышли из-под контроля. Впрочем тут и размышлять, в общем-то, нечего: слишком уж сильно во мне было желание того, чтобы хотя бы одна-единственная из моих иллюзий обрела плоть и кровь. Пусть мне было не дано однажды обратиться в ловкача или красавца, но, как мне тогда представлялось, я всё ещё мог попытать счастья в любви.

Она одна, казалось мне со всей силой юношеского максимализма, способна меня спасти, смахнув иллюзорную пелену, что пыль, с моей повседневности.

Я понимал, что неправильным было даже представлять то, как в один прекрасный день именно этот человек ворвётся в мою Судьбу и под набат заставит замолкнуть всех моих внутренних демонов, даря долгожданную свободу.

Когда я впервые опустил глаза на его тщедушное тельце, полное горделивой кичливости, я подумал, что он - что фарфоровая кукла. Такую приносишь к себе в дом, накладываешь на неё с кучу защитных чар, а потом ещё и убираешь на самую верхнюю полку, чтобы рука ненароком сама не потянулась дотронуться. Только и можешь, как дурак, целый день на неё пялиться, задрав голову.

Естественно, он просто не мог не оказаться Малфоем, и одно только это делало его моим естественным врагом. Чистокровный и предатель крови, слизеринец и гриффиндорец, мажор и нищеброд, роли распределены и сценарии прописаны загодя, не так ли? Его первые слова в мой адрес просто не могли не быть оскорблениями. Правильно Гарри его тогда отшил, наверное. А вот я бы ещё подумал.

Впоследствие практически ни одного моего дня в Хогвартсе не проходило без стычки с этим белобрысым недоразумением. Казалось бы, оскорбил его своим поступком мой друг, а нападал он в основном на меня, хотя и Герми доставалось, конечно. Наверное, он думал, что именно так сможет забраться ему под кожу, и расчёт был верным: Гарри заводился вполоборота, и в следующее мгновение - я знал наверняка - могло случиться что угодно, будь то дуэль, взаимные проклятия или летевшие туда-сюда кулаки. Когда случалось последнее, правда, зачинщиком почти всегда был я. Меня беспрестанно поражало, как Малфой, даже только что получивший удар поддых, никогда не отводил от меня своего переливчато-серебристого, полного насмешки, взгляда. Время шло, и с каждым разом я чувствовал себя бессильным в его власти чуть дольше. Для меня будто перестало иметь значение - кто, что, почему - весь мир сузился до одного простого как жизнь умозаключения: если мне, скомороху, и суждено отдать своё сердце на растерзание, то только ему, пусть даже он никогда и не поймёт, на кой оно его Величеству. Пусть. Зато мне, всему пустому и израненному изнутри, будет спокойно и радостно.

Я не должен был думать так о другом парне, да ещё и о Малфое. Это только наивная Гермиона могла думать, что маги в этом плане стоят на уровень выше магглов, а ведь нравы-то и традиционное распределение ролей никуда не деть, с волшебством или без. Вон, даже Дамблдор о своём юношеском увлечении Гриндевальдом помалкивал, а уж казалось бы: столько воды утекло, да и кого ему бояться? Мама меня за такие мысли, высказанные вслух, уже раз десять бы отправила на каторжные разборки с садовыми гномами, деланно возмущаясь, что всё это у меня в голосе, сплошь сплетни и ничего более. Но я нутром чувствовал - правда.

Пожалуй, мне следовало в какой-то момент признаться подруге во всём. Ещё тогда, когда мой зазеркальный мир полетел в тартарары. Она бы поняла, обязательно поняла: нашла бы какую угодно книжонку, доказывавшую, что моё влечение к мужчинам - нормально. Землю бы перевернула, клянусь. Но вот Драко бы - не приняла. Прокляла бы, предателем назвала. И, как всегда, была бы права, ведь я он и есть.

Ведь так легко любить, когда предмет твоих эфемерных чувств существует лишь в твоём внутреннем мирке. Там он неравнодушен, отзывчив и полон просвечивающего через трогательные синеватые переплетения вен света. Там он не хотел избавиться от Клювокрыла, не оскорблял всех и вся, на чём зиждется твоя вселенная, не сдавал вас Амбридж и не был сыном Пожирателя.

…Понятно, да, в чём главная особенность заурядных личностей? Даже любят они заурядно. Трусливо, то бишь.

Тем не менее, до тех пор, пока образ Драко Малфоя оставался запертым в сотканным мной же из паутины иллюзий Эдеме, мне ничего не угрожало. Коллизии бы не произошло. Я попросту, как и с третьего курса, не переставал бы представлять, что первым, что я увижу с утра, будет его улыбающееся лицо с точёными скулами. Продолжил бы восхищаться тем, как его пуховые волосы сверкают золотом за завтраком в Большом зале. Ловил бы осторожной оглядкой его грусть, мимолётно проглядывающуюся в складке меж тонких бровей. Убеждал бы себя, что лелею мираж, не реального человека.

Однажды в начале этого года я так замечтался, что ко мне даже пришло видение наяву: поздним вечером я возвращался со снейповской отработки (подумаешь, котёл взорвал!), и дорогу мне перекрыл точёный силуэт. Я вздрогнул от неожиданности и так и застыл, даже вздохнуть боялся, вдруг растворится во тьме коридора? Думал, воспользуется положением старосты и сделает очередную пакость, баллы факультетские снимет, опять же. А его бледное, непривычно взволнованное лицо приблизилось вплотную к моему и выдохнуло как-то задушенно:

- Что же ты всё смотришь, а?

Я не знал, что ответить на это. Только и мог, что хлопать глазами и путаться в мыслях. Малфой посмотрел на меня со злобной безнадёжностью и ухватил меня за руку:

- Пошли уже, Уизли.

Этого не могло происходить наяву, я был в этом убеждён. Там, в реальном мире, Драко обратился бы ко мне как к “нищеброду”, “предателю крови”, “Уизелу”, наконец. И уж точно он не стал бы приводить меня в Выручай-комнату и не начал бы стаскивать с меня одежду.

Тогда я понял, что это мой шанс прочувствовать наваждение сполна, ощутить его всем своим естеством, и я набросился на него так жадно, будто хотел испить до дна его душу.

Он стонал и извивался подо мной, и я каждой своей порой впитывал его наслаждение, не оставляя на нежном папирусе кожи живого места от отчаянных поцелуев.

Я помню, как Драко покраснел удушливой волной, когда я раскинул в стороны его ноги, и на меня не к месту нашла топящая нежность, - я брал его медленно, размеренно, рассчитывая каждый толчок, будто намеревался задеть не простату, а сердце. А он снова смотрел на меня, не отрываясь, и в глубине расширенного до размеров всего нашего мира на тот момент зрачка я читал что-то затаённое, стыдное, наболевшее.

А потом всё закончилось. Драко стал одеваться, а я улыбался себе под нос, лёжа на каменном полу, и в полудрёме думал о том, что завтра с утра, в первые секунды после сна, до наступления жестокой реальности, всё ещё буду ощущать абсолютное счастье.

Только вот уходя он бросил через плечо, стоя лицом к двери:

- Ты даже не спросишь, почему?

Я оторвал голову от подушки и как-то весело поинтересовался:

- Хорошо, Драко, почему?

- Потому что приблудной собаке нужно рано или поздно бросить кость. Чтобы отстала.

Дверь за ним мягко захлопнулась.

Казалось бы, идеальный был момент, чтобы спустить всё на тормозах. Хук справа тебе, Уизел, неужто не по больному? Я ведь не настолько глуп, понимал, что к чему. Но мир фантазий был слишком уютным, чтобы я решился его покинуть. Я сказал себе, что надышался парами зелий в подземельях Снейпа. Ах, сладкое самоотрицание. Друзья тактично молчали, возможно, втихаря радуясь моей устроенной личной жизни, а я опять же списал это на своё намеренное заблуждение: нет реакции, следовательно, и не происходит ничего.

Чего я только впоследствие себе не говорил. На определённом этапе я даже перестал что-либо придумывать: есть как есть, лишь бы продолжать упиваться своими грёзами наяву. Тем более что Малфой возвращался. Каждый раз прощался гадостью, говорил, что ноги его больше рядом со мной не будет, что это он мне одолжение делает, пропащему такому, - и выискивал меня по ночным коридорам, а находя, долго гладил взглядом моё веснушчатое лицо и уводил за собой в безумие. Больше я его ни о чём не спрашивал. Никаких “почему”.

А два дня назад Драко вдруг остался, укутавшись в мои руки, словно в мантию-невидимку, которая была способна скрыть его ото всех забот этого мира. Я долго-долго рассматривал его выпирающие позвонки, пока они осколком боли не перегородили мне воздух в горле. Только и мог, что прошептать:

- Жалко, что это всё не по-настоящему.

Он ловко вывернулся из моих объятий и навис надо мной. Его невозможно-воздушные ресницы трепетали, а по моим рёбрам неистово било его сердце. Было совсем нестрашно, только тягуче и как-то горько.

- Конечно, не по-настоящему, - говорил он, выцеловывая мои веки, запутываясь изящностью пальцев в рыжине моих волос, лицом утопая в кромке моих ключиц, - ведь я тебя придумал, Уизли. Да?

Его горячие губы спускались всё ниже, дразня, навевая желанное марево, запутывая.

- Потому что нельзя так, как ты… Не меня…Не сейчас.

И тут пузырь лопнул. Что-то пошло не так. Драко, которого я соткал в своём воображении, не мог такого сказать. Он, мальчик-мечта, не мог быть мной, не ожидавшим от мира ничего, кроме отвержения. Я должен был копнуть глубже, протянуть ему руку и вытянуть его из той тьмы, в которую он сам себя окунул.

В этот самый миг. Я был просто обязан.

Не я ли видел метку, изуродовавшую бархат кожи пару месяцев назад? Не я ли замечал измученное лицо, всего лишь отражавшее душевные метания? Не я ли с самого начала понимал, к чему это всё придёт?

Даже смешно. Рональд Уизли, раз в жизни получивший шанс поступить правильно ради того человека, который, казалось, был дороже самой жизни, собственноручно отдал его на произвол судьбы только оттого, что недостаточно верил в себя. Потому что продолжал обитать в самых тёмных закромах своей души и, что опоссум, предпочёл остаться частью декораций.

Надо было просто открыть рот и сказать те самые слова. Развеять сумрак, выпустить дым миражей в окно. Неважно, что бы ответил Малфой. Плевать, что на деле бы он оказался заносчивым, невыносимым и полным внутренних противоречий и комплексов. Как будто я этого и так не знал. И кому интересно, как бы отреагировало наше окружение?

Он в ту ночь был напуган, потерян и беззащитен. И всё, что я мог дать в ответ на это было зыбкое, как болото, приправленное вынашиваемой все эти годы желчью:

- Справедливо будет сказать, что мы придумали друг друга. И скоро ветер разнесёт наши песчаные замки по разные стороны света. Причём, мы оба можем только радоваться. Сами хозяева своим миражам, наконец-то. Разве не так, Малфой?

Я облачился в свои страхи, как в доспехи, и потому будто тыкал его носом в лужи своих же комплексов: вот тебе за то, что отвергал меня, раз за разом, каждым своим словом и жестом, одним своим существованием. А вот тебе за то, что это никогда не станет чем-то большим, чем две фигуры, распластанные друг на друге в комнате, которой и быть-то не должно, - из-за того, кто ты есть и чем ты становишься.

…Драко дёрнулся, и его выражение сиюминутно утратило и так несвойственную ему мягкость. Что-то болезненное промелькнуло в уголках упрямо поджатых губ, но он только сухо согласился:

- Так.

В ту ночь я постарался поскорее уснуть, чтобы забыть, как мы сами обращаем наши сны в кошмары. Он, наверное, тоже.

На следующий день Пожиратели совершили свой марш-бросок на нашу альма-матер. Не без помощи Малфоя, конечно.

Гарри потом рассказал, как тот всё не решался убить Дамблдора. Благо, Снейп вызвался сделать за него всю грязную работу. Впрочем, какая разница, кто в конце концов произнёс те смертельные слова? Намерение явно имелось у обоих.

Я правда пытался вслушаться в и без того сбивчивый рассказ друга, но вместо его голоса мне слышался бесконечный звон, будто весь мой зеркальный внутренний мир вмиг треснул и раскололся. Мне чудилось: вот вы все потеряли своего драгоценного Дамблдора, да, трагедия, ничего не скажешь, но мне-то каково? А?

Потом я подуспокоился, конечно. После некой ретроспективы становится очевидным, что злиться я могу только на себя.

Потому что никогда не было двух миров, ничего не было придумано. По крайней мере, не в том, что касалось меня и Малфоя.

Не выстроил я себе никакого образа. Он и правда оказался таким: холодно-горячим, неистовым, неидеальным, полным и света, и тьмы, и самоотрицания, а ещё - нерастраченной любви, такой же неправильной и сотканной из противоречий, как и он сам.

Малфой был истинным сыном своего отца, трусливым, местами очень подлым и неоправданно тщеславным. А ещё в нём было очень много внутренней тонкости, и силы, и чувства долга и ответственности перед своим родом.

Драко был ровно тем, кого я увидел в тот, самый первый раз. Потому что уже шесть лет тому назад я сразу ощутил то невесомое и прочное чувство, когда понимаешь: вот он, и он - для меня, чтобы он ни делал, кем бы он ни был. Именно рядом с ним я становился самым что ни на есть особенным. Только вот мне понадобилось слишком, непозволительно много времени для того, чтобы осознать это.

И тут, в самый кульминационный момент моего самобичевания, послышался короткий стук. Я раздраженно покосился в сторону двери и упрямо сохранял молчание. Пусть думают, что я сплю. Достали.

В комнату, тем не менее, вошли, нагло не считаясь с моим мнением. Гермиона, естественно: видимо, Джинни уже доложила, что я тут лежу и непонятно почему жалею себя.

Подруга присела на краешек моей кровати и очень долго мялась, разглядывая свои руки. Моё терпение уже было на исходе, когда она, прочистив горло, твёрдым голосом произнесла:

- Он был тем, кому было поручено убить Дамблдора, ты же понимаешь, да?

- Не знаю, о чём ты.

- Рон, брось. Он бессердечный подлец, он не стоит твоих душевных метаний.

Как всегда, мисс Грейнджер, сама проницательность. Почему-то я даже не удивлён. Видимо, всё было куда очевидней, чем мне представлялось.

- Что, прямо все в курсе, да? - Я невесело хмыкнул.

- Нет, конечно! - завозмущалась Гермиона. - Мало кому даже в голову может такое прийти. Я просто вас видела как-то. Возвращалась из библиотеки вечером и увидела. Ты так часто не ночевал в спальнях, что сложить два и два не составило труда…

Мы помолчали. Я всё размышлял о том, стоит ли мне совершить чистосердечное признание, ведь какой уже смысл? И неожиданно как-то само вылетело:

- Герм, вот веришь-нет, я его люблю. Я тут думал, долго. Понял, что мне плевать, каким бы он там не казался. Вот правда.

Она нахмурилась и изучающе на меня посмотрела. Вздохнула.

- Хорошо, ты его любишь. А он тебя, а, Рон? Малфой при первой же возможности может заманить тебя в ловушку и отдать прямо в руки Того-Кого-Нельзя-Называть. Чтобы шантажировать Гарри тобой. Особенно сейчас, ведь задание своё он всё-таки не выполнил.

Верно, да. Могу ли я довериться Пожирателю? Ведь я поставлю под риск не только себя, но и всех моих друзей и близких. Ответ пришёл ко мне незамедлительно:

- Герм, я, наверное, кажусь тебе выжившим из ума, но если этому суждено случиться, то так тому и быть. Я и так чувствую себя, будто предал его. И если ты права, то… Просто не спасайте меня. Скажите Гарри, что это мой выбор, и он не имеет права не уважать его. Что это - война, и здесь один вышедший из строя не должен помешать ему спасти всех остальных.

- Ага. Так и есть. Ты сошёл с ума, - как-то спокойно вынесла вердикт подруга.

- Да, - легко согласился я.

Очередная пауза. Всё, занавес, господа. Она сдаст меня в Мунго. Или под наблюдение Грюма, - тут ещё решить надо, что представляет собой большее наказание.

- Предлагаю компромисс, - неожиданно задорно улыбнулась она. - Я помогаю вам с маскировочными и защитными чарами, а потом вы отправляетесь в гости к Виктору. - Герм поймала мой недоумённый взгляд и беззаботно, словно говорила о погоде, пояснила: - Да-да, к Краму, мы с ним поддерживали связь всё это время. Он сейчас живёт в Штатах, и там, поверь мне, безопаснее всего. Никто не станет разыскивать вас внутри страны, слишком уж много проблем может повлечь нарушение прислужниками Того-Кого-Нельзя-Называть антиаппарационного барьера. А у меня есть портключ, даже не спрашивай, почему и как, - вы будете как будто гости Виктора, к вам не будет вопросов. Выждете там, я буду поддерживать связь по возможности и держать вас в курсе. Есть только два момента. Во-первых, понятно, что дороги назад, по крайней мере до момента развязки всего этого, вам не будет. Слишком опасно, особенно для Малфоя. А во-вторых, он должен быть готов всё бросить ради этой новой жизни. Ради жизни с тобой.

Герми протараторила это всё так быстро, взахлёб, что теперь у меня как будто кружилась голова. Значит, она не возненавидела меня за мой выбор? Один Мерлин, правда, знает, чего ей это стоило. Но тогда получается, что у нас есть выход?

Только вот последняя её фраза червяком грызла моё сознание. Бросит ли он свою жизнь, какой бы она ни была, ради меня? Разве я могу даже задаваться таким вопросом? Разве я недостаточно хорошо его знаю?

На ум приходило всякое. Но потом из сознания чётко всплыло одно воспоминание: вот Драко, сведший на нет все свои стены, что-то шепчет прямо в мои веки…

Письмо я набросал быстро. Ничего лишнего там не было. Я, казалось, чувствовал, что из всего - самое важное.

“Драко,

я только смотрел, потому что не верил, ни тебе, ни, тем более, сам себе. А теперь наши замки разнесло моей глупостью. Прости меня.

Потому что да, можно любить так сильно, как я. И никого, кроме тебя, именно тебя, будь то сейчас, во время нашей первой встречи или спустя годы.

Пожалуйста, поезжай со мной в Штаты. Там нас никто не найдёт. Я не говорю - сбеги, но я прошу, нет, умоляю тебя - выбери себя, меня, нас.

Я почти вижу, как ты кривишься, читая это, думаешь: “Вот распустил Уизел сопли”. Считаешь, что я мечтатель, что я опять гонюсь за миражами, что нас на деле разделяет больше, чем можно вынести.

Только вот если бы у меня действительно было зеркало Еиналеж, то я знаю наверняка, что там отражался бы только ты. И ничто - абсолютно ничто, понимаешь! - не может этого изменить. Ты - самое реальное и непридуманное, что в моей жизни когда-либо было.

Твой,

Р.У.”.

Гермиона помогла мне наложить особые распознающие чары на письмо, и теперь, отправляя его, я был уверен, что никто, кроме Драко, его не прочтёт.

Думаю, Сычику была впервые поручена такая ответственная миссия.

На следующий день он вернулся с ответом, крепко зажатым в клюве. На непонятно откуда выдранном клочке бумаге бисерным почерком было торопливо выведено:

“Уизли,

ты действительно тот самый невыносимый увалень, за которого я тебя принимал с самого начала.

Ты думаешь, что я брошу всё ради того, чтобы жить с тобой непонятно где и как? Только потому, что ты так наивно и странно любишь меня?

…Что ж, пожалуй, глупость таки заразна, ибо реальный ты отчего-то кажешься единственно возможным выбором. Всегда им был.

До встречи,

Д.М.”.