Улей – 2: размножение [Тим Каррэн] (epub) читать онлайн

Пролог

Се, я стою у двери и стучу

[Откровение Иоанна Богослова, глава 3, стих 20]

«Зло древней всего».

Арабская пословица

1

Исследовательская станция «Маунт Хобб»

британская программа антарктических исследований

Горы Королевы Мод

13 февраля

Антарктика.

Южное лето.

Батлер проснулась в полутьме, придя в себя, но не вполне. Она инстинктивно почувствовала: что-то неладно. Какое-то нарушение обычного, какой-то разрыв в воздухе, словно паутина трещин на разбитом оконном стекле. Она моргнула.

Несколько раз глубоко вдохнула.

Цифровые часы на ночном столике показывали, что сейчас ровно 21:30.

Батлер осмотрелась, и у нее появилось очень странное ощущение: будто в комнате, пока она спала, что-то слегка изменилось. Вещи переместились, передвинулись; казалось, их кто-то переставил, причем положение вещей изменилось совсем незначительно, так, что только она могла заметить.

И дело было не только в личных вещах, но и во всей комнате.

В ней все было как-то неправильно. Даже в темноте Батлер видела, что вещи ближе друг к другу или, наоборот, дальше друг от друга, небольшой беспорядок.

Это вызвало у нее клаустрофобию, почти ощущение насилия.

Снаружи, в главном поселке станции, ветер кричал, как испуганный. Снег и мелкие кристаллы льда в вихрях царапали наружные стены, как песчаная буря в Сахаре, отчаянно пытаясь проникнуть внутрь и украсть тепло.

Разбудил Батлер не ветер. Что-то другое.

Лежа в спортивных штанах и толстовке, облизывая обветрившиеся губы, она пыталась понять, что именно. Она была почти уверена, что ее окликнули, какое-то тихое шуршание нарушило ее сон.

Батлер села, прислушиваясь; даже электрический обогреватель не мог разогнать холод.

Чувства ее были напряжены, восприятие обострилось.

Что-то не так.

Неглубоко дыша, пытаясь заглушить стук собственного сердца, Батлер прислушалась, ожидая чего-то. Чего угодно. Звуков храпа из других спален. Чьих-то сонных шагов.

Ничего. Вообще ничего.

На станции царила гробовая тишина, и это было ненормально. Здесь кто-нибудь всегда есть. Кто-то из обслуживающего персонала идет на кухню, где-то смотрят фильмы или слушают музыку. Может, снаружи кто-то заводит снегоочиститель. Кто-то из ученых направляется на метеорологическую станцию или в астрономический купол.

Всегда что-то происходит.

На станции «Хобб» находилось семнадцать человек, но сейчас Батлер почему-то была уверена, что станция пуста.

Слушай.

Да, теперь она слышала звук.

Он появился и сразу исчез. Странный звук. Скрежет, словно кто-то царапает вилкой по стене дальше по коридору.

Батлер напряглась, снова его услышав. На этот раз ближе.

Кто-то шел по коридору с жутковатым стуком, совсем не похожим на шаги. Батлер слышала, как кто-то на ходу задевает стены, царапает их. Раздавался какой-то резиновый, скользящий звук, словно змея трется о других змей. И резкий, едкий химический запах сразу за дверью.

Тот — или то, — кто там проходил, теперь миновал ее дверь, и слышалось шелестящее дыхание, словно ветер дует сквозь кузнечные мехи.

Батлер была в ужасе.

Страх прокатывался по ней горячими тошнотворными волнами, она дрожала, белый жар распространялся в груди.

Кто-то зацарапался в дверь, шуршащий напряженный звук, как будто ветки, целый лес веток пытается прорваться через дверь.

Задрожала дверная ручка, задвигалась туда-сюда.

Батлер всегда запирала дверь. Этому приходится научиться, когда ты одна из трех женщин в лагере, полном похотливых мужчин.

Снова послышалось дыхание, на этот раз глубже, словно тот, кто там дышит, все больше возбуждается.

Потом опять шепот:

— Батлер.

Услышав это, она едва не закричала.

Зажала рот кулаком и прикусила костяшки, чтобы не закричать. Этот голос. Милостивый боже, пронзительный и звонкий. Как будто тебя зовет по имени насекомое. Батлер хотелось думать, что, может, это Кортланд или Ван Эрб: они оба любят розыгрыши, — но она знала, что это не они.

Голосовые связки человека не могут произвести такой звук.

Там кто-то был, но она даже представить себе не могла кто.

Оно ждет тебя. Оно знает, что ты здесь.

Химическая вонь все еще висела в воздухе, ужасно резкая.

Потом те же гулкие шаги удалились по коридору.

В течение пяти минут — ничего, кроме тишины.

Запах рассеялся, оставив только своего рода «послезапах», какой можно уловить в мастерской таксидермиста. Запах обезвоженной плоти.

Опуская ноги с кровати, Батлер пожалела, что у нее нет револьвера. Но на станции они были запрещены. Стараясь успокоиться, она открыла ящик и достала складной нож. Батлер не знала, что происходит, но не сомневалась, что ей грозит опасность. Никому не нужно было говорить ей это: она чувствовала это нутром.

Не зная, хорошая ли это мысль, Батлер включила свет.

Все выглядело так, как шесть часов назад, когда она ложилась спать. Но ее не оставляло подозрение, что кто-то — или что-то — побывал в комнате, порылся в ее вещах и, может быть, наблюдал за ней, пока она спала. Батлер не хотела думать, кто это мог быть.

На стенах виднелись завитки изморози, кристаллы льда — на потолке. Наступающая зима уже давала о себе знать, выдыхая ледяной ветер.

Вздохнув, Батлер натянула объемный свитер и сунула ноги в сапоги, чтобы они не примерзли к полу.

И тут она заметила куски льда на своем маленьком письменном столе.

Они таяли.

Как будто кто-то пришел из морозной темноты снаружи и с него отпали куски льда. Бумаги были разбросаны по столу и смяты, словно с ними небрежно обращались. И к бумагам прилипло что-то вязкое и тягучее, как слюна.

Но это была не слюна.

Что-то жидкое и липкое, с кислым запахом.

Это точно была не вода. Что-то едкое, отчего на распечатках расплывались буквы и цифры. Некоторые страницы невозможно было прочесть, все размазалось, как в детском рисунке.

Это были важные бумаги.

Черновик статьи об эволюции квазаров, которую Батлер писала для канадского астрономического журнала. Текст хранился у нее на диске, но мысль о том, что кто-то или что-то вмешивается в ее работу, не просто листает страницы, а заливает их какими-то вяжущими веществами и уничтожает ее четкие, упорядоченные мысли… это ее просто бесило.

Ее нельзя было назвать стыдливой мимозой. Батлер выросла в суровом рыбацком порту Скайдерст в Бристольском заливе. А в этом городке не выживешь, если не умеешь постоять за себя.

И сейчас, видя свою испорченную работу, она была не космологом из Лондонского университета, а дочерью рыбака. Женщиной из такого места, где, если не умеешь бить сильней и материться громче, чем большинство парней, вряд ли сохранишь девственность после тринадцати лет. И как свидетельство, Батлер сохранила свою до первого курса в Кардиффском университете, когда влюбилась в игрока из команды регбистов.

Тяжело дыша, она прошла к двери и протянула руку к замку.

Она выйдет.

И разберется с тем, кто это сделал.

Батлер взялась за ручку: дверь по-прежнему была заперта. Очевидно, тот, кто побывал у нее, вышел и снова запер дверь.

Какая-то бессмыслица.

В дверь с другой стороны неожиданно громко застучали.

Издав сдавленный вопль, но все-таки не закричав, Батлер плюхнулась на задницу, ударившись головой о металлическую раму кровати. Испуганная, растерянная, сбитая с толку, она сказала:

— Кто там? Лучше отвечайте, черт возьми, или я выйду со своим ножом! Вы меня слышите?

В ответ — только тишина.

Хватит.

Батлер вскочила на ноги и, включив интерком на стене, вызвала канал общего оповещения.

— Если кто-нибудь там есть, ответьте мне! Говорит Батлер! Я в спальне. Брайтен? Ван Эрб? Каллауэй? Кто-нибудь меня слышит?

На мгновение воцарилась тишина, ее голос эхом разнесся по станции.

Затем из громкоговорителя послышался треск помех.

И голос, резкий и жужжащий.

— Батлер, — произнес этот голос.

На этот раз она закричала.

2

Ей потребовались все силы, чтобы выйти в коридор.

Это безумие. Просто безумие.

Батлер прилетела в летний сезон на станцию «Маунт Хобб», чтобы послушать звезды, изучить квазары и пульсары и прислушаться к радиоизлучению самой Галактики, к голосу галактического магнитного поля. И что еще важнее для ее собственной области исследований — узнать об огромных облаках органических молекул, дрейфующих между звездами. О плотных молекулярных облаках, самом веществе жизни, готовом оплодотворить пустые планеты.

Батлер прилетела в Антарктику ради науки, а не ради этого… чем бы оно ни было.

В коридоре она увидела еще куски тающего льда.

И отпечатки… по крайней мере, она подумала, что это отпечатки.

Отпечатки были влажные, тянулись по коридору мимо ее комнаты. В сухой атмосфере станции они уже начали испаряться.

Дыша размеренно, чтобы сохранить спокойствие, Батлер пригнулась и стала разглядывать их.

Треугольные, примерно десяти дюймов1 в длину, в самом широком месте — пять или шесть дюймов. Не знай Батлер, что это невозможно, подумала бы, что кто-то прошел здесь в ластах. Следы были похожи, но не совсем. Их было много, плотно расположенных, и это навело Батлер на мысль, что здесь рядом прошли два человека.

«Поблизости нет бассейна, — подумала она. — То, что оставило следы, было покрыто льдом и снегом. Оно пришло снаружи. То же самое, что оставило резкий запах…»

Батлер не знала, что думать, по какой неведомой тропе поведет ее разум. Она знала только, что посетитель весьма необычен. Но что могло прийти из морозной ночи и оставлять такие странные следы, не говоря уже о запахе?

Батлер побежала по коридору.

Стучала в двери, звала ученых, техников и вспомогательный персонал.

Ответа не было.

Только тишина.

Тишина, огромная и подавляющая. Которая вызывает желание забиться под кровать и спрятаться.

Расслабься, просто расслабься.

Да, именно так справляются с подобными проблемами.

Вы не лезете на стены и не кричите, у вас не должно быть нервного срыва, вы просто беретесь за дело. Невзирая на испуг, вы устраняете человеческий фактор и применяете научный метод. Если какое-то существо побывало в лагере, вы устанавливаете, кто это был. Если кто-то ушел, вы узнаете куда.

Звучит очень просто.

Но совсем не просто, когда вокруг поселок, тихий, выжидающий и почему-то смертельно опасный. При свете дня можно сказать себе, что мавзолей — это лишь мавзолей, но попробуйте провести в нем ночь.

Сначала Батлер постучалась к Сэндли.

Сэндли была ботаником, еще одной из женщин на станции. Дверь оказалась не заперта. Включив свет, Батлер огляделась, может ожидая увидеть что-нибудь ужасное, вроде растерзанного и окровавленного трупа, но ничего такого не обнаружила.

Комната была пуста. Одеяло отброшено, как будто Сэндли встала ночью, чтобы попить, и так и не легла снова.

— Сэнди? — вполголоса сказала Батлер. — Где ты? Что здесь произошло?

Кто бы ни пришел к ней — а к этому моменту Батлер была убеждена, что кто-то — или что-то — приходил, он не рылся в бумагах на столе и не оставлял куски льда. Пол местами был влажный, но это ничего не значило. Когда достаточно сильно поднималась температура, в спальнях повсюду капала вода.

Батлер подошла к кровати.

Одеяло было холодное, и… боже, здесь тоже эта слюна натекла на подушку и свисала с простыни, как сопли. И в воздухе стоял тот же химический запах.

Батлер лихорадочно проверила остальные комнаты в спальном корпусе. Ван Эрба. Джонсона. Элдера. Брайтена. Ли. Хаптмана. Каллауэя. О’Тула.

Пусто.

Пусто.

Пусто.

Пусто.

Даже комнаты контрактников, обеспечивающих работу станции, были пусты. Все постели выглядели так, словно в них спали. И еще слизь… на кроватях, на стенах, на дверных ручках.

Пол был влажный.

Но ни одного человека.

Батлер пробежала до конца коридора и вошла в комнату Джиллиана.

Джиллиан был начальником станции. Он заправлял тут всем, и если кто-то и должен быть в курсе происходящего, так это он.

Его комната не походила на остальные. Да, в кровати спали, но кругом царил беспорядок, как будто здесь случилась драка. Стол был перевернут. Папки и бумаги разбросаны. Одна стена исцарапана, как будто лезвием ножа. На полу валялись четки, словно кто-то молился, когда… когда произошло то, что произошло.

Очевидно, Джиллиана врасплох не захватили.

В отличие от остальных.

Батлер знала, что ей нужно разработать план.

Нужно проверить остальную часть станции, даже нижние уровни. После чего ей придется выйти и заглянуть в гаражи и служебные помещения, отапливаемые пристройки. Потом она пойдет в радиорубку и пошлет сигнал тревоги по каналу экстренной связи. Свяжется со станцией «Ротера» на острове Аделаиды. Отправит громкое и четкое голосовое сообщение, чтобы все услышали. На «Полюсе» и на «Базе Скотта», на «Полярном климате» и «Мак-Мердо»… чтобы услышали все на этом проклятом континенте.

Да, вот что она сделает.

Стоя в коридоре, тяжело дыша, Батлер понимала, что все это не изменит одного неприятного факта: она одна.

Одна на станции «Маунт Хобб».

Застряла на дне мира.

До ближайшего населенного лагеря не менее ста миль2. И в такую погоду, как снаружи, никто до нее не доберется.

Она одна.

Наедине с ветром.

С холодом.

С пустотой.

И с тем, что похитило всех остальных.

3

Батлер пыталась расслабиться, обдумать положение.

Но все время мысленно возвращалась к тому, о чем не хотела думать, — к строению № 3. К реликту, который Хаптман и доктор Элдер обнаружили в районе заброшенной американской станции «Харьков». Они держали находку под замком в строении № 3 и отказывались говорить, что это такое.

Но ходили слухи.

Когда это несколько лет назад произошло на станции «Харьков», было много слухов.

Но ты ведь не веришь в этот вздор. Дикие слухи о том, что во льду они нашли…

Нет, нет. Хаптман и Элдер — палеобиологи.

То, что они нашли, конечно, старое, но уж точно земное.

Батлер продолжала твердить себе это.

Заставляла себя поверить.

4

Сейчас Батлер была в панике.

Наука и здравый смысл покинули ее. Ее подавили старейшие эмоции: первобытный страх, сверхъестественный ужас.

Она убежала из спален в общее помещение, где все ели и отдыхали.

Проверила камбуз и мастерские.

Лаборатории и кладовые.

Нигде никого.

Странно то, что горели все огни. Спальни — единственные помещения, где был выключен свет.

В общих помещениях Батлер смотрела в окна на антарктические сумерки. В это время года они длятся около двух часов, пока примерно в час не появится солнце. Буря продолжалась. Ветер мел полосы снега. Гаражи были освещены. Батлер видела там машины: «снежные коты» и «дельты» на пузырчатых шинах.

На мгновение Батлер показалось, что она увидела в пурпурной тени какое-то движение.

Нет, должно быть, это лишь игра воображения.

Не осталось никого, ни одного человека.

В панике, на грани истерики, Батлер стояла среди пустых столов, пытаясь думать о чем-то, что не связано с реликтом в строении № 3.

Казалось, она не может пошевелиться.

Почти боится шевельнуться.

Потому что начала видеть… что-то. То, что видит ее, а она его увидеть не может. Пронизывающее ощущение, будто глаза смотрят на нее, смотрят.

Батлер подумала:

«Иди в радиорубку, отправь сигнал тревоги».

Да. Да, вот что она сделает.

Но куда бы она ни посмотрела, в какую сторону ни повернула бы, везде чувствовала, как что-то надвигается на нее, давит. Что-то почти осязаемое, что-то такое, что Батлер не могла видеть, но ощущала его присутствие. Оно заполняло ее мозг спутанными тенями, зарождало ужас внутри. Что бы это ни было, оно находилось так близко, что могло коснуться ее, а она могла дотронуться до него.

От резкого химического запаха жгло ноздри.

Что-то, как веткой, задело ее шею.

Батлер вскрикнула, повернулась, но никого не увидела.

Она слышала шипение, словно протекает радиатор, из коридора спальных помещений. Чувствовала движение вокруг себя. Слышала отдаленные звуки, царапающие и скребущие.

Дрожа, тяжело дыша, она опустилась на колени.

Пожалуйста, о боже, останови это, заставь это все исчезнуть.

Неожиданно раздался резкий пронзительный звук и тут же стих.

Батлер встала и побежала к лабораториям и к радиорубке.

В трех футах3 от нее хлопнула дверь.

Потом другая в конце коридора.

Что-то ударилось о стену. Глаза у Батлер были широко распахнуты, кожа туго натянута. Она снова увидела отпечатки, похожие на следы ластов. Они тянулись по коридору и исчезали в сплошной стене, как будто то, что их оставило, прошло прямо через стену.

Батлер подошла к хлопнувшей двери.

Эта дверь вела в теплицу.

Батлер схватила ручку и распахнула дверь. В нос ударил химический запах, на этот раз напоминающий хлорную известь. От него перехватило дыхание, заслезились глаза.

В теплице было очень холодно.

Батлер видела свое дыхание.

Все растения: помидоры и бобы, морковь и пастернак, прочая зелень — были коричневые и завядшие. Батлер не знала, откуда пришел холод, погубивший их, но рассудок говорил ей, что может быть только один источник — тварь, явившаяся на станцию посреди ночи.

Батлер отошла от двери и увидела какую-то ползучую тень на стене. Дверь перед ней захлопнулась.

Она снова вскрикнула, и что-то очень холодное пронеслось у нее за спиной.

Спотыкаясь, она побежала назад, в общие помещения.

Батлер видела, как немыслимые смутные фигуры проходят за окнами.

Она опустилась на колени.

Свет мигнул, раздался треск, похожий на статическое электричество.

Свет снова мигнул.

Волосы у Батлер на затылке встали дыбом, мурашки побежали по коже. Становилось все холодней, и она знала, что это первый признак вторжения. То, что забрало остальных, теперь пришло за ней. Пришло с холодом, зловонием, со вспышками энергии.

Темная холодная тень упала на нее.

Батлер медленно повернулась, чтобы увидеть, что отбрасывает эту тень.

Но ничего не было.

Ничего.

Свет погас.

Вся станция погрузилась в жуткий полумрак, со всех сторон надвигались тени.

Внизу отключился генератор.

Но дополнительный продолжал работать.

Внутри не раздавалось ни звука, но снаружи выл ветер.

Вся станция дрожала.

Зажглись охранные огни, прозвучала сирена тревоги, сообщая Батлер, что отказал генератор.

Она видела снаружи тени, они двигались, поднимались и опускались, прижимались к стеклам. Один из охранных огней осветил фигуру и отбросил тень к ее ногам… безумную, абстрактную тень, грузную, коническую, с извивающимися придатками.

Батлер закричала.

Она не понимала, как ей удавалось спать раньше, но знала, что теперь уснуть не сможет: они придут за ней, и ей не спастись.

Что-то начало происходить.

Температура падала, но слишком быстро, чтобы можно было объяснить это неработающим генератором. Слишком резко и неожиданно. Батлер окутала пелена холодного воздуха. Пол начал вибрировать. По стенам стучали, вокруг в темноте что-то шевелилось, скользило. Ужасное зловоние. Хлопанье больших крыльев.

Батлер всю трясло.

Она оцепенела от холода и ужаса, от чего-то черного и бесконечного.

В висках стучало, голова взрывалась ослепительной болью, от которой она судорожно глотала воздух. Стучали зубы, закатывались глаза. Голову заполнили безумные чуждые видения; Батлер знала, что это не ее видения, они откуда-то снаружи, что-то проникает в ее голову. Она видела…

…взмахи крыльев черных фигур, взлетающих, словно мухи с трупа. Большой рой таких фигур. Они поднимались над гигантскими монолитами, узкими, крутыми, подобными машинам, над обелисками, шпилями, прорезанными отверстиями пилонами, уходящими прямо в бурлящее небо над головой, они становились самим небом, разрывали его…

Батлер закричала в невероятном ужасе.

Вид этой безымянной архитектурной непристойности заполнил ее безрассудным космическим страхом, исходящим из самой ее сути. Это место она видела в преследовавших ее в детстве кошмарах, которые до сих пор не вспоминала, и в то время считала его за́мком какой-то злой ведьмы. Но сейчас Батлер знала, как знали все, кто видел эту заплесневевшую груду костей вне пространства и времени, что это колыбель человечества и в конечном счете его могила.

В главную дверь застучали, звук был глухой и гулкий.

Этот стук изгнал из сознания Батлер стигийские кошмары и привел ее в состояние нового ужаса. Перед тем, что сейчас здесь, а не в полузабытых воспоминаниях.

Тот, что пришел за ней, стоял сейчас за дверью.

Стоял в этой веющей белой смерти, рожденный из теней и кошмарной древности.

Снова раздался стук.

И опять.

Голоса звучали в голове Батлер, резкие, пронзительные. Извращенный мелодичный писк, который взрезал ее сознание, как серп срезает пшеницу, разбрасывая зерна. Она сидела, плача, крича, лишившись разума, просто ждала.

Раздался очередной громкий стук, дверь распахнулась, и на Батлер обрушились ветер и холод.

Оно пришло за ней.

В свете дрожащих охранных огней и жутких пурпурно-синих сумерек Батлер увидела высокую неподвижную фигуру, блестящую, увешанную сосульками. Вокруг фигуры вился снег, закрывая ее.

Извивающиеся конечности протянулись к Батлер.

Ужасные красные глаза злобно смотрели на нее.

Она не знала, что это, знала только, что это зло.

Что-то темное.

Что-то чудовищное.

И чем бы оно ни было, оно произнесло жужжащим голосом одно слово:

— Батлер.

---

Часть первая. Кладбище эпох

«Из чьего чрева выходит лед?»

(Книга Иова, 38-29)

1

Станция «Полярный климат»

Ледяной ручей «падающая звезда»

Восточная антарктида

17 марта

Пустыня.

Замерзшая белая пустыня.

Не континент, а скорее грубо выпотрошенный костлявый труп, торчащий изо льда возрастом во много эпох, шкура его высушена и стерта, не осталось ничего, кроме бесплотной архитектуры костей, которые давно очистил ветер.

Это первое, что приходит вам в голову, когда вы выходите из самолета на замерзшую поверхность «Полярного климата». А когда смотрите на беззвучное ветреное опустошение вокруг, на поднимающиеся из снега голые вершины Трансатлантических гор, похожие на спинной хребет давно окаменевшего ящера, вы еще более убеждаетесь в этой мысли.

Безжизненное место.

Зловещая полярная пустыня.

Мерзлая могила на дне мира.

По одну сторону горы, раскалывающие континент пополам, по другую — бесконечная туманная протяженность Полярного плато, ледяного купола, местами толщиной в три мили. Это Антарктика. Реликт Ледникового периода, гигантский, стерильный и такой же безжизненный, как темная сторона Луны. Повсюду летящий снег и клочья ледяного тумана, обледеневшие хребты и высеченный голубой лед. Безбожное повторение, прерываемое только обветренными вулканическими скалами, которые лишь ненамного старше самого льда. Если смотреть на них слишком долго, эти скалы приобретают сгорбленные квазичеловеческие очертания. А если не отведете взгляд, сможете услышать пронзительный мертвый голос — голос самого этого древнего, загадочного континента.

И на самом краю продуваемого ветрами Полярного плато расположена станция «Полярный климат».

Она похожа на какой-то марсианский подарочный набор, забытый ребенком в снегу. Все здания ярко-красные, увешанные флагами, увенчанные антеннами, радарными тарелками и указателями скорости ветра. И в самом центре — низкий купол с развевающимся американским флагом, по периметру — строения, похожие на коробки, связанные туннелями и занесенными снегом дорожками.

«Климат» — унылое место летом, тем более в долгую антарктическую зиму, когда пять месяцев не встает солнце. А если вы прилетаете на зиму, то улететь не можете. Вы остаетесь здесь вместе с тем внутри себя, что позволяет вам сохранить рассудок, пока дни становятся неделями, а потом месяцами, и скука впивается в вас зубами, и ветер дует, и снег идет, и эта белая холодная клетка держит вас, как ягоду в морозильнике.

Такова реальность вечной тьмы на «Полярном климате». Надпись в конце отмеченной флажками дороги с взлетно-посадочной полосы говорила об этом, сообщала все, что вы узнаете в этом году, а может, все, что вы вообще будете знать:

АНТАРКТИЧЕСКАЯ ПРОГРАММА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВСТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА КРАЙ СВЕТА

2

Когда Койл впервые услышал об исчезновении семнадцати человек с исследовательской станции «Маунт Хобб» — исчез весь летний экипаж, — у него появились очень странные идеи. Того типа, что мешают закрывать глаза по ночам и забыть о безумных историях, которые тут рассказывают. Абсолютно безумных рассказах о дочеловеческих городах, которые старше самих ледников, и о внеземных существах, вмерзших в лед.

Трудно от всего этого избавиться, особенно от мыслей о том, что произошло на станции «Харьков» пять лет назад.

Конечно, Койл в это не верил, но мысль засела в мозгу, как открытая язва, которая не желает залечиваться. Дома, в мире, легко смеяться над всеми этими рассказами и легендами, когда есть много работы и слишком много идиотов, распространяющих в интернете конспирологические теории.

Но здесь, в этой холодной пустыне, отбросить такое нелегко, что бы ни говорил тебе здравый смысл.

Что-то есть в этих покрытых льдом горах, в глубоких ущельях и продуваемых ледяным ветром плоскогорьях. Это проникает в тебя. Говорит тебе то, что ты не хочешь знать, заставляет вспомнить то, что ты давно забыл.

— Эй, Ники, — сказал Фрай, и, возможно, сказал он это не в первый раз, потому что выглядел слегка раздраженным. — Эй, проклятый Ники Койл, ты меня слышал? Слышал хоть одно мое слово?

Койл улыбнулся. Он не обращал внимания на слова Фрая.

Фрай покачал головой.

— Боже, всего несколько недель, и ты уже спятил.

Койл сидел с Фраем в небольшом теплом помещении, поближе к обогревателю. Он был поваром — и очень хорошим, — но сейчас помогал Фраю разгружать транспортный самолет С-130 ВВС Национальной гвардии.

Зимние команды были небольшими, и приходилось помогать везде, где это необходимо. Летом на «Климате» было почти сто человек, но на зиму оставалось только семнадцать или восемнадцать. В основном обслуживающий персонал, контрактники, несколько ученых, ведущих исследования по грантам ННФ. Самолет С-130, стоящий на полосе, — последний, который они увидят в этом году.

Это был зимний груз: ящики, тюки и бочки. Запасные части и лекарства, строительные материалы и лабораторное оборудование. Еда, зимняя одежда, баки с горючим. Не говоря уже о более важных вещах типа DVD-дисков и выпивки, табака и эротических журналов. Всего того, что помогает перенести зиму.

Фрай затянулся сигаретой.

— Как я уже сказал: сначала «Харьков» пять лет назад, теперь «Маунт Хобб». Пропали семнадцать англичан. Поблизости никаких закусочных, детка, так что, думаю, они не вышли перекусить. Знаешь, на какие мысли меня это наводит? Бросить все к чертовой матери, сесть в этот С-130 и убираться отсюда. — Он подмигнул Койлу. — Конечно, это если бы я был суеверен.

— Но ты не суеверен.

— Упаси бог. Нелегко испугать такого парня, как я, Ники. Дьявольщина, я здесь уже много лет. Только ледники здесь дольше, чем моя обветренная задница.

Фрай был специалистом по отходам, но, учитывая его опыт, он мог делать почти все. Он так хорошо знал каждый трос, что мог опознать все его нити. Он был здесь, на разгрузке, потому что никто лучше Фрая не знал, куда что следует положить. А когда птичка опустеет, ее нужно будет загрузить последними зимними отходами: сплющенными картонными коробками и мусором, металлоломом и лабораторными отходами, бочками нечистот и зараженными радиоактивными отбросами, которые производят ученые.

Лед в бороде таял, и Койл выжимал бороду, капли падали на его комбинезон и синюю парку.

— Все это сплетни. О «Хоббе» у нас только сплетни. Слухи, приходящие с «Мак-Мердо». Кто знает, что там на самом деле произошло?

— Точно, — сказал Фрай. Он затянулся, и пепел упал на его стального цвета бороду и слился с ней. — Теперь ты рассуждаешь здраво, Ники. Если заставишь поверить в это всех остальных придурков, у нас будет достойная команда. С «Харькова» у всех тут навязчивая идея.

Ники знал, что это правда. Идея очень навязчивая.

Что-то такое, что очень не нравится ННФ.

3

ННФ управляет станцией «Полярный климат», как и всеми остальными станциями США в Антарктике. Если вы ученый и хотите получить грант и финансирование или если вы «синий воротничок» и хотите сохранить свой очень выгодный контракт, вы держите рот на замке. Потому что со времен истории с «Харьковом» ничто не отнимет у вас билет в Антарктику быстрей, чем разговоры о затерянных городах и пришельцах из космоса.

Если хотите сохранить работу, зимой или летом, держите язык за зубами (во всяком случае, в смешанном обществе).

Антарктическая программа США проводится под руководством ННФ (Национального научного фонда), и этот фонд представляет собой огромный бюрократический аппарат. Под руководством ННФ всем шоу заправляет ЮСАП — «Программа», как ее называют полярники; ЮСАП предоставляет гранты ученым и поддерживает станции в рабочем состоянии, некоторые только летом, но другие — весь год. ЮСАП пользуется услугами подрядчиков типа «Райтеона» или «Айтити»4, которые предоставляют обслуживающий персонал, «синих воротничков», обеспечивающих жизнедеятельность станций и помогающих ученым. Этот персонал — обычно лучшие специалисты в своем деле: механики и повара, операторы тяжелой техники и электрики, знатоки бойлеров и водопроводчики. Платят очень хорошо, много дополнительных бонусов, но бюрократия не просто нелепая, а невероятно навязчивая и пытающаяся все контролировать. Зимой этого меньше, но все равно присутствует.

Большая компания следит за всеми и за всем.

Неловкий гигант, спотыкающийся о собственные неуклюжие ноги и пачки листов с требованиями и распоряжениями, с психологическим профилированием — всей этой кровью, жизненной силой бюрократии. Люди стремятся к приключениям и находят оставленный ими микрокосм переполненным нытиками и бумажной работой, сплетнями, ложью и безжалостным карьеризмом. Это место, где у вас могут конфисковать любимый камешек или курильницу, потому что это нарушение правил компании, и самоназначенные неонацисты доносят, что вы курили в неразрешенных местах, или слишком долго принимали душ, или выплевывали жвачку в снег.

Такова современная Антарктика.

Забудьте о Моусоне и Скотте5, об их отважном поведении и думайте о том, чтобы не использовать слишком много скрепок, вовремя смыть за собой и лизнуть нужную задницу. Социальный дарвинизм в худшем его проявлении.

Именно поэтому Койл считал, что ННФ или ЮСАП не способны эффективно скрыть такое грандиозное явление, как инопланетный город или существование пришельцев со звезд. Программа разбухла от ерунды, политического маневрирования и корпоративных обманов, и следил за всем этим неуклюжий бюрократический Микки Маус, который не в силах застегнуть даже собственные брюки.

Но на самом деле никогда нельзя быть уверенным.

Койл провел на льду больше десяти лет и знал, как все здесь устроено. Точнее, ему хотелось думать, что он знает. Он чаще работал зимой, потому что тогда команда меньше и удушающий контроль ННФ не так силен. Последние четыре года они с Фраем зимовали вместе, три года на «Климате» и еще год на станции Амундсена-Скотта, которую ветераны называли «Полюсом». До этого они зимой и летом работали на «Мак-Мердо» и «Палмере» и даже некоторое время провели в Восточном лагере, который находился через взлетную полосу от русской станции «Восток». Они провели вместе много времени и очень сблизились, как братья или как отец и сын. В их жилах текла одна и та же кровь. Поэтому Койл знал, что Фрай спрашивает его, что он думает о случае с «Харьковом», на самом деле не спрашивая.

Но он бы никогда в этом не сознался.

Фрай был рабочим с головы до ног, настоящий ужас для управляющих. Сквернословящий, с дурным характером, не терпящий тех, кто пробыл на льду меньше десяти лет, он ни за что бы не признался, что случай с «Харьковом» испугал его, а слухи про «Маунт Хобб» усилили этот страх.

Никогда.

4

Фрай погасил сигарету, достал пакет «Жвачки краснокожего»6, сунул в рот несколько листьев и принялся жевать.

— Иногда я думаю о «Харькове». Какое-то безумие.

— ННФ заявил, что там все задохнулись. Утечка газа. Как скромный наемный работник, который ждет бонусов за то, что стал такой послушной крысой в лабиринте, я должен верить в то, что мне говорят, мой друг. ННФ не способен к поспешным выводам.

— Хороший мальчик, Ники. Лижешь зад ННФ. У тебя большое будущее. У меня такое получилось. Двадцать пять лет назад я мыл тарелки на «Мак-Мердо», а сейчас посмотри на меня. Я перешел на отходы.

Койл улыбнулся.

— Суть в том, что я не знаю, что произошло на «Харькове». Может, и не хочу знать, как не хочу знать о «Хоббе». По-моему, мы никогда не узнаем правду, так что лучше затолкать это под ковер вместе со всем остальным.

— Разве тебе не любопытно, Ники?

— Конечно любопытно, но я узнаю неприятности, когда их вижу.

А это были явные неприятности. Вся эта история с «Харьковом» была очень темной и сомнительной, и Койла не покидало ощущение, что то же самое произойдет с «Хоббом». И ему это не нравилось. Зимы достаточно долгие и без того, чтобы пускать в ход воображение. Койла ежегодно приглашали на разные станции, отчасти из-за его стажа на льду, но и потому, что он был очень хорошим поваром. Начальники станций боролись за него. Но не потому, что Койл был человеком компании или лизоблюдом. К ННФ он относился так же, как все, только не говорил об этом.

Не стоит кусать кормящую руку.

— Знаешь, о чем говорит этот ублюдок Лок? Он талдычит, что эта зима будет такой же, как пять лет назад, — сказал Фрай. — Происходит что-то страшное, только началось оно в этом году раньше. Вот что он мне сказал сегодня утром, когда я ел яичницу… отличная яичница, Ники. Будет прямо как той зимой, когда на «Харькове» все пошло кувырком, сказал он. У нас здесь полевые лагеря с учеными. Это значит, что случится что-то серьезное, говорит Лок. Ты ведь знаешь, что зимой полевые лагеря не устраивают. Единственный известный мне случай — как раз тогда на «Харькове», когда этот умник… как же его звали? Гейтс? Когда он нашел погребенный город.

— Да, но ведь компания говорит, что этого не было, Фрай. Никаких древних городов. Ничего не было.

— А как же камни? Эти стоячие камни? — ответил Фрай, подначивая его.

Фрай говорил о нескольких древних мегалитах, подобных тем, что в Стоунхендже, открытых осенью прошлого года в горной долине в горах Королевы Мод, примерно в пятнадцати милях от исследовательской станции «Маунт Хобб». Беспрецедентная оттепель привела к тому, что оттаяли верхушки этих камней. Вначале думали, что это срезанные верхушки окаменевших деревьев. Такие окаменевшие деревья пермского периода в Антарктике обнаруживали и раньше. Но это были не деревья. Ученые с «Хобба» растопили снег вокруг этих сооружений, убрали талую воду, и — о чудо! — обнажилась серия мегалитов. И за несколько дней изображения этих мегалитов — очевидно, работа очень древней цивилизации — оказались в интернете и на обложках сотен журналов.

И начались споры.

— Об этих камнях все еще спорят, — сказал Койл. — Некоторые говорят, что это розыгрыш.

— Возможно, Ники, возможно.

Дэнни Шин, геолог, проведший зиму на станции «Климат», сказал Койлу, что хребет Королевы Мод покрылся льдом по крайней мере двадцать миллионов лет назад, а скорее всего, тридцать или сорок. Это невероятно древний лед. Земля под ним с тех пор не была обнажена, так что эти камни должны были быть установлены еще до того, как появились предки человека. Больше ничего Шин не сказал, но можете пустить в ход воображение.

И люди это делали. Воображали все: от пришельцев-астронавтов до неведомых цивилизаций. Но пока мегалиты подробно не изучались. Это будет сделано следующим летом… и что тогда? Кто может сказать?

— Этот Лок — спятивший сукин сын, — сказал Фрай.

Койл рассмеялся.

— Лок верит в НЛО, Атлантиду и лица на Марсе. Он псих.

— Он сказал, что эти камни — что-то вроде маяка. Маяк? Ну и ну! Конечно, ведь их нашли в долине Бикон7. Он не заметил такую игру слов. У этого парня нет чувства юмора. Маяк, говорит он, маяк. Как антенна или что-то такое. Маяк для пришельцев или еще какого-то дерьма. Не знаю. Этот парень говорит так быстро, что я его иногда не понимаю. Но, по его словам, именно это случилось с теми бриташками на «Хоббе». Кто-то забрал их и увез на Венеру или еще куда-то, чтобы прозондировать их задницы. Лок также говорит, что на «Харькове» новая команда и они бурят лед к этому озеру.

Кайл об этом тоже слышал.

Происходит что-то очень секретное.

В шестидесятые и семидесятые годы «Харьков» был советской станцией. Когда русские столкнули коммунизм в кювет, они, стараясь сократить свой бюджет, передали станцию американцам. У них по-прежнему есть «Восток» и несколько других станций, но «Харьков» теперь принадлежит американцам. Вернее, принадлежал до этой безумной истории пять лет назад. С тех пор станция пустовала. Может, сейчас она снова действует.

Такие случаи заставляли Койла почти поверить в слухи. Двенадцать лет на льду, и иногда, хотя доказательств не было, ему начинало казаться, что в тени происходит такое, о чем он даже не догадывается. Или не хочет догадываться.

Фрай сказал:

— Ага, Лок говорит, что будет как зимой пять лет назад. Полевые лагеря. Исчезновения людей. Ничего хорошего не стоит ждать. Эти умники вмешиваются в то, что внизу, растапливают камни и исследуют озеро. Несколько лет все было тихо, но теперь будет очень громко. Ну, так говорит Лок. — Фрай рассмеялся. — Видел бы ты утром этого обезьяночеловека, Ники. Все нес и нес вздор, и я сказал ему, что его матери следовало держать ноги сдвинутыми, но остальные его слушали. Даже умники. Словно сам Христос пришел проповедовать, а не этот кретин из комиксов.

Койл ничего не сказал.

Слушая ветер, воющий за стенами, он чувствовал, как в нем что-то оседает, словно камень. Он знал, что можно сколько угодно говорить о здравом смысле и разумных вещах, но факт остается фактом: семнадцать человек на «Хоббе» исчезли, и это очень тревожно.

— Долгая бредовая зима, — сказал Фрай. — Кто знает? Может, Лок прав.

И тут в лагере прозвучала сирена.

5

Койл подумал, что это очередная учебная тревога, но тут в интеркоме послышался голос Хоппера, начальника станции «Климат»:

— ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА! ПОВТОРЯЮ. ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА! КОМАНДАМ СПАСАТЕЛЕЙ ЯВИТЬСЯ НА СВОИ ПОЗИЦИИ. ПОВТОРЯЮ. ЭТО НЕ УЧЕБНАЯ ТРЕВОГА!

Дерьмо.

Койл и Фрай выбежали из дома в полутьму, спотыкаясь и гадая, что могло произойти. Сирена звучала по всему лагерю, как воздушная тревога. Пилоты С-130 были снаружи и хотели знать, что происходит. Последний рейс в этом году задержался на две недели из-за бурь, и эти ребята хотели увести свою птичку, прежде чем бури возобновятся.

Вокруг люди суетились, как муравьи, скользили на льду, выбегали из зданий, «джеймсуэев»8 и убежищ. Все думали о пожаре или взрыве, некоторые говорили, что разоблачены какие-то темные дела.

Но ничего не было.

Все выглядело как обычно.

Тут снова в интеркоме заговорил Хоппер. Он сказал, что вертолет с соседней станции «Колония» разбился о лед. Он не говорил о жертвах и вообще не сообщил никаких подробностей, лишь оповестил, что это произошло и вызываются все отряды спасателей.

Этобыла не учебная тревога.

Койл вместе со своей группой грузил в «снежного кота» медикаменты и носилки. Когда он садился в кабину вместе с Особым Эдом — Эдом Тейверсом, специалистом по кадрам — и Хорном, механиком, он видел, что «снежный кот» Фрая уже быстро идет по отмеченной флажками ледовой дороге.

— Какого черта они полетели на вертолете? — спросил Койл.

— Я уверен, у них были причины, — сказал дипломатично Особый Эд, как ему и следовало говорить. Он возглавлял отряд спасателей.

Разворачивая «снежного кота» и борясь с перекосом, Хорн рассмеялся.

— Конечно были. Проклятая «Колония». Как я слышал, там у них настоящее «шоу уродов». Эти парни там чем-то заняты, но попробуйте узнать чем.

— Никакой тайны в станции «Колония» нет, — заявил Особый Эд.

Но больше на эту тему ничего не сказал.

Обычно к концу февраля самолеты переставали прилетать. Все было приземлено, включая вертолеты. «Спрайты» и «снежные коты» не приходили из полевых лагерей. Ни туристов, ни журналистов, ни ПП (почетных посетителей). Никого, кроме самого необходимого персонала. Ветер дул, снег шел, и если освещение было, то очень слабое.

В это время года солнце не всходило полностью. Приподнималось надо льдом на несколько часов, бросало тусклый свет, прежде чем снова уйти за горизонт. Еще неделя, и оно перестанет показываться совсем. Не самое благоприятное время для полетов, особенно на вертолете.

Мир вокруг «кота» был туманный, белый и сюрреалистичный. Иногда ветер ускорялся до тридцати миль в час, потом совсем стихал, и тогда казалось, что едешь через стеклянный шар: когда такой потрясешь, начинается крошечная метель. Снежные хлопья опускались на твердый паковый лед.

Всю дорогу до места крушения все нервничали и даже ссорились.

Не Особый Эд, конечно.

Он был специалистом по управлению человеческими ресурсами, всегда старался, чтобы у всех были хорошие отношения, и это не раз доставляло ему неприятности. Пообещаешь что-нибудь одному, потом то же самое другому, и приходится лгать и выворачиваться. Было общеизвестно, что Особый Эд бесхребетный и между ног у него ничего не болтается. Он во всем был человеком компании, всегда пытался сгладить противоречия между ННФ и персоналом станции. Убирал дерьмо с обоих концов и старался, чтобы все улыбались, что вообще невозможно.

Койл знал, что он хочет добра, но иногда трудно было о нем думать не как о проныре. Все это привело к прозвищу «Особый Эд»: он поистине был особым.

Хорн говорил о том, что станцией «Колония» управляет ЦРУ, что там балуются с атомной бомбой и биологической войной и это угрожает континенту и вообще всему свободному миру. Что сюда привозят террористов с Ближнего Востока, чтобы здесь их тайно пытать, проводить на них эксперименты со слабительными.

Все это заставляло Особого Эда ощетиниваться, потому что такие разговоры опасны и будут плохо выглядеть в его отчете. Для такого, как он, отчет — это все.

— Просто на «Колонии» занимаются весьма деликатными исследованиями, — сказал он. — На станции много очень умных людей. Я там бывал. В этом месте нет ничего необычного.

— Там проводят тайные операции. Спросите кого угодно, — сказал Хорн. — Чертовы секретные агенты.

— Это нелепо, — сказал Особый Эд.

Он многих на «Климате» не любил, но ни с кем не ссорился и добровольно служил на станции «мальчиком для битья», лишь бы все шло гладко.

После одного особенно неприятного инцидента неделю назад, когда Гат, известная также как Натали Гатман, которая была так же женственна, как ее прозвище9, в камбузе при всех задала Эду мать всех головомоек, Койл спросил Эда, почему он с этим мирится. Почему позволяет обращаться с собой как с дерьмом. И Особый Эд сказал ему: «Лучше пусть ругают меня, чем друг друга».

Хорн был членом команды спасателей, потому что у него была медицинская подготовка. Если бы не это, Особый Эд давно добился бы его устранения. Но для такого человека, как Особый Эд, необходимость и умения всегда были гораздо важней таких мелочей, как гордость, достоинство или самоуважение.

— Эй, Ники, — сказал Хорн, — я слышал, ННФ похоронил этих людей с «Харькова» прямо во льду. В прошлом году их вырубили изо льда и привезли на «Колонию» для вскрытия или еще чего-то. Ты это слышал?

Койл улыбнулся.

Особый Эд покачал головой. ННФ не стал бы ввязываться в подобные вещи. Для Эда Программа была девственницей в безупречном белом платье для конфирмации с плотно сдвинутыми ногами. Для таких, как Хорн, — дешевой шлюхой.

Койл в такое не вмешивался.

У него, как и у всех, было свое мнение о станции «Колония», но он не собирался, как Лок, забредать в мутные воды верующих в заговоры и НЛО. Однако это не значит, что он не думал о том, что на этой станции происходит что-то необычное. Это была закрытая зона, с охраной по периметру и всем прочим. И ведь это в Антарктике, как будто это Зона 5110 или что-то такое, что хотят держать в тайне от всех.

Кого «всех»?

Это же, черт возьми, Антарктика.

Это было жутко. Койл там никогда не бывал и полагал, что мало кто вообще там бывал, но все хвастались, будто всё о ней знают. Станция «Колония» существовала всего два года. Как и станция «Климат», которой было три года, она являлась одной из новейших американских станций. Но она была совсем не такая, как «Климат». Хотя публично это никогда не признавалось, «Колония» представляла собой военную базу с вооруженной охраной и датчиками движения — и это на самом дне мира. Догадайтесь сами.

Койл был уверен только в одном: на «Климате» висит объявление, запрещающее приближаться к «Колонии». И это было не просто странно. Это очень дурно пахло.

И теперь, очевидно, у «Колонии» разбился вертолет.

Койл не знал, во что они ввязываются. В таких местах, как «Климат», было много небольших групп, спаянных и подготовленных для борьбы со всем, от пожара из-за разлившегося горючего до распространения опасной инфекции. С любой проблемой, которая может возникнуть на далекой станции. Такие группы должны были разбираться с ситуациями, связанными с трупами или ранеными. Это могло быть что угодно: от авиакатастрофы до нападения террористов. Большинство тренировок казались нелепыми, их трудно было воспринимать всерьез, особенно если рядом бегал Хоппер и дул в свисток, как тренер по легкой атлетике.

Никто не знал, каков будет следующий сценарий: протекли баки на складе горючего, посылая на станцию миллионы галлонов дизельного топлива, или вся станция в огне из-за того, что кто-то гнал в своей комнате спирт, или — любимая игра Койла — борьба с ядерной, биологической или химической угрозой на станции. Это давало всем возможность надеть защитные костюмы. Костюмы были большие, белые и раздутые, накачанные воздухом. Передвигаться в них было тяжело, поле зрения — очень ограничено. Не было ничего забавней этого зрелища: восемнадцать или двадцать человек мечутся по территории станции, спотыкаясь, сталкиваясь друг с другом, ругаясь, а Хоппер непрерывно свистит; эти люди походили на детей, только что научившихся ходить, или на манчкинов11 в форме зефира, не имеющих никакого чувства равновесия.

Бесценно.

Но все это было частью современного антарктического опыта, и вам приходилось это любить.

За все эти годы на льду Койл ни разу не сталкивался с настоящим несчастным случаем. Ничего такого, что нельзя было подмести или выбросить в корзину для мусора. Встречались случаи насилия, но всегда касались одного-двух человек. Однако в более широком масштабе здесь происходило кое-что похуже, и не раз.

В 1979 году новозеландский самолет с более чем двумястами туристами разбился на горе Эребус. От удара самолет раскололся на части, разбросав тела и горящие обломки по всему склону горы и ниже, в ущелье. Спасатели прилетели с «Мак-Мердо» и «Базы Скотта», и зрелище было ужасное. За последующие недели обгоревшие тела, конечности, торсы, различные предметы собирали и укладывали в пластиковые мешки. Чайки, известные стервятники, которые собирались на грудах мусора на станциях и пожирали все, от картофельной шелухи до плаценты детенышей пингвинов, большими стаями требовали своей доли; они разрывали мешки и пировали тем, что находили внутри. Это приводило спасателей в неистовую ярость.

Койл был знаком с парнем по имени Джерри Шеррили, который работал на «Мак-Мердо» и входил в отряд спасателей. Отвратительное было дело. Человеческие останки хранили в холодильниках для пищи, пока не появлялась возможность их вывезти. Шеррили говорил, что никогда не забудет звук, с которым чайки разрывали мешки, или вид птицы, летящей с рукой человека в клюве. Было лето, и мешки с телами укладывали на взлетном поле Уилли. Их нагревало солнце, они лопались, их содержимое было как из мясорубки, телесная жидкость и ошметки плоти попадали прямо в лица работающих.

Койл видел записи этого и сейчас вспоминал их. Вспоминал отвратительные подробности и думал, во что же, черт возьми, ввязался.

Сначала «Маунт Хобб» потерял всю команду, теперь разбился вертолет.

Если это были предзнаменования грядущей зимы, то очень дурные.

6

Место катастрофы.

Дым они увидели задолго до того, как добрались до места.

На Полярном плато, если ясно и холодно, можно видеть на мили. Но в такой день, как сегодня, когда солнце едва показывалось, снег валил с гор и мрачная дымка отражалась ото льда, видимость снижалась в лучшем случае до двадцати футов. Трудно было сказать, где небо, а где земля. Они становились единым целым. И это впечатление лишь усиливалось тусклым, умирающим солнечным светом начала зимы.

Хорн вел «снежного кота» по отмеченной флагами ледовой дороге, и лучи фар подпрыгивали, когда машина преодолевала бугры и впадины. Ледовая дорога была безопасной, но за ее пределами простирались изрезанные трещинами поля, затянутые туманом и продуваемые ветром, извилистые ряды зубчатых застругов, похожих на буруны у берега в замерзшем море.

Койл знал, что в прошлом пяти или шести людям приходилось впрягаться в сани и перетаскивать их через такие преграды, проявляя как физическую силу, так и силу воли. Даже собачьим упряжкам тут приходилось тяжело.

— Вон там дым, — сказал Особый Эд, показывая на ветровое стекло. — Видите?

Конечно, видели все. В непрерывной сверкающей белизне, где даже тени становились светло-серыми, поднимавшийся в небо столб черного дыма казался плотным и сплошным. Когда Хорн включил пониженную передачу и остановил машину, «снежный кот» Фрая был уже на месте. Хорн повернул машину, чтобы фары освещали место крушения, и оставил их горящими.

Закрепили стабилизаторы — дополнительные стальные подошвы, которые не дают скользить по льду, — и вышли.

Разбившимся вертолетом оказался «Хьюи»12.

Он походил на флюоресцентную оранжевую осу, на которую наступил ребенок, разнеся ее на кусочки: крылья здесь, грудная клетка там, а брюшко в другом месте. Сейчас это была лишь дымящаяся груда железа, пластика и других материалов. Фюзеляж был разбит, ротор переломан, хвостовая стрела сплющена и торчала вертикально, как восклицательный знак. Все горело, топливные баки лопнули от удара, бензин разлился повсюду, создав стену пламени, которая никого не подпускала к обломкам. Пламя постепенно опадало, но было еще слишком жарко и опасно подходить.

Горящие обломки трещали и лопались. Время от времени шипящий кусок металла отламывался или его отбрасывало давлением и температурой.

— Вот дерьмо, — сказал Койл.

— Боже мой, боже мой, — все повторял Особый Эд, расхаживая в своем КЧХП, костюме для чрезвычайно холодной погоды; его «кроличьи сапоги» скрипели на твердом льду.

Команда Фрая, которая состояла из самого Фрая, парня по имени Слим и Флэгга, врача станции, просто безнадежно стояла, понимая, что сделать ничего невозможно. Огонь растопил снег и лед и создал барьер, горячий, как дыхание из печи.

Фрай только покачал головой, все это его совершенно не тронуло.

— Ничего себе бардак, — сказал он, сплюнув табачный сок на снег. — Господи Иисусе, вот это кавардак. Где этот парень получил лицензию пилота? В коробке «Крекер Джек»13?

Никто не реагировал на бесчувственность Фрая. Таков был Фрай. Как ломоть итальянского хлеба: снаружи мягкий и теплый, внутри — твердый и жесткий.

— И что же мы должны делать, Эд? — спросил Хорн. — То, что было в вертолете, поджарилось.

— Проявите уважение, — сказал Флэгг, ветер трепал мех его парки.

Хорн пожал плечами.

— Спокойней, док.

Фрай выпустил еще одну струю табачного дыма на горячий обломок металла.

— Но он прав. В этом месиве нет ничего живого. Экипаж сейчас уже стал жареной картошкой. Не вижу ничего похожего на человека. Если нет лопаты с длинной рукоятью, нам здесь делать нечего.

— Хватит, — сказал Флэгг. — Милостивый боже, на борту были люди.

— Сейчас там нет людей, док. То, что было на борту, сейчас — поджаренный до хрустящей корочки бекон.

— Чувак, это жестоко, — сказал Слим.

— Если мне понадобится твое мнение, солнышко, — сказал ему Фрай, — я его спрошу.

Слим был главным помощником, и это означало, что он должен выполнять любую подвернувшуюся дерьмовую работу. Судя по всему, это был один из таких случаев.

Койл стоял на месте, от обломков исходил такой жар, что он готов был раздеться до футболки и шортов. В тяжелом КЧХП он потел. Он попятился, вдыхая пары горящего топлива и раскаленного металла, а также гораздо более неприятные запахи сгоревшей плоти и костей. Ветер поменял направление, и дым повалил всем в лица. Кашляя, отмахиваясь, все отошли подальше.

— Он сильно ударился, — сказал Фрай. — Похоже, уткнулся носом в лед. Это странно.

— Почему? — спросил Слим.

— Потому что, малыш, это неправильно. Я и раньше видел такие катастрофы. Обычно у пилота техническая поломка или плохая видимость, и он скользит по льду. Вертолет опускается горизонтально льду, понятно? А этот, похоже, упал вертикально.

— О, — сказал Слим; он ничего не понял.

Но Койл понял, и, судя по выражению лиц, поняли остальные.

— Вы правы, — сказал Хорн, снимая капюшон и шапку и обвязывая вспотевшую голову банданой с изображением американского флага. — Выглядит так, словно пилот вогнал машину, как гвоздь. Как будто сделал это специально.

Особый Эд открывал и закрывал рот, как рыба, пытающаяся пропустить воду через жабры.

— Мы не знаем, что здесь произошло. И не нам об этом гадать.

— Почему? — спросил Хорн. — Какого дьявола, почему нет? Если вертолет с «Колонии», мы никогда не узнаем, что тут было.

Слим хихикнул… и сразу перестал: увидел, что никто не считает это забавным. Не здесь. Не на льду.

Койл продолжал смотреть на этот ад.

От вида, звуков и запаха горящих обломков у него внутри что-то поворачивалось, словно винт искал резьбу. Это было ужасно. Обломки были разбросаны на двести футов во всех направлениях, расходясь веером от центральной горящей массы. Повсюду валялось множество обгоревших предметов и дымящихся кусков. В полутьме и облаках дыма трудно было что-нибудь разглядеть.

Слим и Хорн принялись огибать пламя, осматривая обломки; Особый Эд велел им отойти и вскинул руки вверх, когда они не послушались.

Фрай и Койл сидели на гусенице «снежного кота», пока Особый Эд разговаривал по радио, а Флэгг стоял неподвижно, в руках у него была медицинская сумка.

Вдали послышалось гудение, которое становилось все громче, пока не превратилось в характерный гул приближающегося вертолета. Вертолет летел быстро.

— Еще одна вертушка, — сказал Фрай. — И я догадываюсь, откуда она.

Койл не шевелился. Он смотрел, как Хорн и Слим играют среди горящих обломков, как мальчишки, пинают дымящиеся куски металла и перепрыгивают через почерневшие части корпуса.

— А это что такое? — спросил Хорн. — Тело?

— И не одно, — ответил Слим, — кажется.

Флэгг заинтересовался.

Он прошел по периметру, чтобы лучше разглядеть, что они нашли.

Оба были возбуждены, даже Хорн, которого могла возбудить только идея анархии. Флэггу было шестьдесят лет, и он был не в той форме, чтобы прыгать среди обломков. Он поднял руку к лицу, защищаясь от огня и дыма.

Фрай равнодушно пожал плечами.

Но Койл заинтересовался. Он пошел туда, обходя по дальней стороне. Звук приближавшегося вертолета становился все громче.

— Посмотрите на это, — сказал Хорн. — Да, это тело.

Койл видел. Походило на человека, скрученного, искалеченного. Он горел, и зловоние было тошнотворное.

На него упала часть хвоста, и он был весь охвачен пламенем.

— Черт возьми, — сказал Слим.

— Здесь еще что-то, — сказал Хорн.

Они метались позади обломков, пытаясь подобраться к чему-то вблизи хвостового стабилизатора. К чему-то большому, продолговатому. Оно было закутано в дымящийся брезент, который горел по краям. От того, что лежало под брезентом, шел пар, как будто оно замерзло и теперь быстро таяло.

— Это человек? — спросил Флэгг.

— Не могу сказать, — ответил Хорн.

В приступе смелости, порожденном молодостью и неопытностью, Слим перепрыгнул через стабилизатор и попытался добраться до фигуры под брезентом. Дым застилал глаза, Койл плохо видел, что происходит. Слим пробовал стащить брезент и жаловался на вонь из-под него.

— Осторожней! — крикнул Флэгг.

Хорн всматривался в дым, Слим рукой в варежке ухватился за край брезента и потянул. И сразу отдернул руку.

— О! О! Горячо!

— Там что-то есть, — сказал Хорн. — Что-то большое, и это не человек.

Слим попробовал снова, он смог стащить брезент и, когда сделал это, споткнулся и упал назад, как будто увиденное испугало его.

— Черт возьми! — сказал он, когда брезент вернулся на место. — Вы это видели, Хорн? Видели эту проклятую штуку под брезентом?

Раздался неожиданный взрыв, и из-под обломков вырвался огненный шар, обдав Слима искрами. Хорн схватил парня и оттащил в сторону; горящие куски падали в снег и шипели, как шрапнель.

Особый Эд высунулся из кабины, держа в руке микрофон.

— Убирайтесь оттуда! Вы двое, немедленно отойдите!

— Да, — сказал Фрай. — Джонни! Томми! Перестаньте играть с горящим вертолетом! Выпачкаете штаны или поцарапаете воскресные церковные туфли! Чертов детский сад, Господи Иисусе!

Хорн и Слим отбежали от обломков. У Слима были огромные глаза и белое как бумага лицо. Он не казался испуганным, только потрясенным.

Второй вертолет загудел над головой, завис и опустился в стороне от обломков первого, его ротор раздувал дым и снег во все стороны.

— Что вы, черт возьми, там видели? — спросил Флэгг, перекрикивая шум вертолета.

Слим качал головой, а Хорн облизывал губы так, словно не осталось слюны во рту и он ничего не может сказать.

Что-то тут было не так.

Койл подумал, что это не просто обгоревшее тело. Что-то другое. И очень плохое.

Из вертолета вышли три человека, все в оливкового цвета брюках военного образца, в парках, в защитных очках. Рослые, и у всех было оружие. Двое встали по периметру от обломков, словно запрещая подходить к ним. Третий подошел к «снежному коту».

— А вот и секретные агенты, — вполголоса сказал Хорн.

— Мы спасательный отряд, прибывший с «Колонии», — сказал мужчина из-под густых черных усов, похожих на очень большого волосатого паука. — Мы тут всем займемся. Спасибо, что явились так быстро.

Флэгг ответил:

— Здесь очень горячо, но мы не видели выживших. Полагаю, останки внутри.

— Хорошо, — сказал усатый. — Дальше мы сами разберемся. Вы можете идти. У нас все под контролем.

«Иными словами, — подумал Койл, — спасибо и убирайтесь отсюда».

— Мы задержимся и посмотрим, чем сможем помочь, — сказал Флэгг.

— В этом нет необходимости. Мы справимся сами.

Особый Эд выпрыгнул из «снежного кота».

— Капитан Дейтон! Рад снова вас видеть. Мы приехали как могли быстро, но, как видите, немного опоздали. Боже мой, какая трагедия, какой ужас!

Дейтон не обратил на него внимания.

— Я хочу, чтобы эта территория была очищена.

— Минутку, — заговорил Флэгг, набравшись смелости. — Здесь есть пострадавшие. Моя помощь будет необходима.

У Дейтона сузились глаза.

— Ваша помощь не понадобится.

Койл слушал этот разговор и одновременно наблюдал за Хорном и Слимом. Оба были бледны, у обоих были широко раскрыты глаза, а губы сжаты, рот как лезвие бритвы. Они словно через окно заглянули в ад.

Койл наблюдал и за Дейтоном.

Флэгг спорил с ним, а Особый Эд кружил по периферии, пытаясь их помирить, как маленький заводной человечек компании.

Койл не знал, кто такой Дейтон, но тот ему определенно не понравился.

Жесткий, непреклонный военный, которому будто шест засунули в зад. У него и у обоих солдат были короткие стрижки, головы как банки с маринадом, одинаковые холодные глаза. Таких людей хорошо понимаешь, если провел с ними какое-то время, как Койл во время службы во флоте. Может, Обычный Эд — послушный, «да, сэр, нет, сэр», бюрократический половик, но парни вроде Дейтона на ступеньку выше. Получив приказ, они перережут вам горло.

— Хорошо, — сказал Особый Эд. — Садимся и уезжаем.

— Не думаю, что нам стоит это делать, — ответил Флэгг, не отрывая взгляда от капитана. — Мы приехали сюда, за десять миль от станции, и сделали так, потому что это стандартная процедура. А теперь этот парень хочет нас прогнать. Думаю, нам лучше остаться. Что-то в этой ситуации очень дурно пахнет.

Неожиданно стало очень тихо.

Дейтон ощетинился: не привык, чтобы ему возражали.

Никто ничего не говорил, и никто не собирался уходить. Дейтон стоял, глядя мертвыми глазами, Флэгг в ответ смотрел на него, а Особый Эд переводил взгляд с одного на другого, думая, как бы разрядить обстановку и сделать всех счастливыми.

Но Флэгг был прав: пахло дурно.

Во всей этой ситуации что-то было неладно, и все это понимали. Койл чувствовал это очень отчетливо. Дейтон вел себя слишком жестко для обычного крушения вертолета. Он вел себя так, словно разбилась летающая тарелка и он не хочет, чтобы кто-нибудь украл маленьких зеленых человечков.

Дейтон глядел на Особого Эда, а Особый Эд смотрел на него так, будто ему необходимо помочиться.

— Немедленно уберите своих людей отсюда. Вы меня поняли?

Особый Эд закивал так энергично, что голова чуть не отвалилась.

Но тут вмешался Флэгг.

— Простите, шеф, но мы никуда не уедем. Подгнило что-то в Датском королевстве, и я собираюсь выяснить что. Эти парни, — он кивком указал на Хорна и Слима, — нашли там что-то под брезентом, что-то выброшенное из вертолета, и я хочу знать, что это.

Дейтон шагнул вперед, отстранив Особого Эда.

— То, что под брезентом, — дело только «Колонии».

— Простите, шеф, я думаю иначе. — Флэгг повернулся к Хорну и Слиму. — Скажите мне, ребята, что вы видели под брезентом. Об этом морпехе не беспокойтесь. У него здесь нет юрисдикции.

Хорн благоразумно молчал: то, что он почуял в Дейтоне, ему очень не понравилось.

Слим пожал плечами, на его лице было все то же выражение потрясения.

— Не знаю… что-то большое, непонятное и уродливое, — сказал он, с трудом подбирая слова. — Это не человек… какая-то тварь.

— Вы это слышали, шеф? — спросил Фрай. — Какая-то чертова тварь. Сейчас вы нам скажете, что за груз был в этом вертолете, или мы подождем, пока тут не остынет, и узнаем сами.

Особый Эд выглядел так, словно у него что-то застряло в горле и он не может это проглотить.

— Подождите, — сказал он. — Вы… это…

Койл шагнул вперед: он знал, что Фрай не способен ни перед кем отступить. Проблема заключалась в том, что Дейтон был такой же. Только у него имелось оружие.

— То, что под брезентом, касается только «Колонии», — повторил Дейтон. — Пожалуйста, сэр, покиньте эту территорию. Я больше просить не буду.

Фрай ухмыльнулся, весь из себя рабочий класс.

— А если я откажусь? Направите на меня револьвер, младший? Вас трое, а нас больше. Если попытаетесь, мы надерем вам задницы.

— Ну хорошо, — сказал Особый Эд, — теперь достаточно.

Койл тоже так считал.

Он встал между Фраем и Дейтоном и повел Фрая к «коту». Фрай непрерывно матерился, говорил, что больше всего ненавидит высокомерных идиотов из Аннаполиса14, сосущих у правительства. Бросив враждебный взгляд на Дейтона, Фрай сел в «кота». Флэгг проследовал за ним, а также Особый Эд, который, похоже, опасался, что эти двое могут снова доставить неприятности.

— Давайте, — сказал Койл Хорну и Слиму, которые по-прежнему стояли на ветру. — Садитесь в проклятого «кота».

Они вздрогнули, словно им дали пощечину, и сели в машину.

Койл встал на гусеницу и бросил последний взгляд на Дейтона и его солдат. Он думал, что все это неправильно. Вся эта история какая-то жуткая и странная. Сначала «Маунт Хобб», потом это крушение, а теперь Дейтон со своим дерьмом в духе Джеймса Бонда. Плохо, очень плохо.

Заведя мотор «кота» и двинув машину, он бросил последний взгляд на обломки вертолета и обожженную фигуру под брезентом. Потом посмотрел на Хорна и Слима.

Они смотрели на него не моргая.

7

АЭРОДРОМ УИЛЬЯМСА

ШЕЛЬФОВЫЙ ЛЕДНИК РОССА

ЗАПАДНАЯ АНТАРКТИДА

В угасающем свете Кефарт наблюдал, как погрузчики «Катерпиллар» подвозят по рельсам ящики с деталями механизмов, лабораторным оборудованием, едой и строительными материалами к ДС-3, стоящему на заснеженной полосе. Сегодня дул ледяной ветер с моря, но это был пустяк по сравнению с погодой там, куда направлялся ДС-3, — на краю Восточной Антарктиды, непосредственно в тени гор. Там находилась станция «Колония», и репутация у нее была очень дурная.

Кефарт никогда не обращал внимания на сплетни.

Со времен трагедии на «Харькове» здесь болтали всякий вздор.

Он старался не нарываться на неприятности и сосредоточивался на том, зачем он здесь, и на своей работе. Сгибаясь под ветром, Кефарт пошел на участок, где сосредоточивались грузы. Все было в его инвентарном списке, и он любил, чтобы все делалось по уставу: были указаны каждый болт, каждая деталь, каждый ящик с яйцами и каждый замороженный стейк.

Поэтому, когда Кефарт нашел что-то, чего не было в его списке, он не обрадовался.

На деревянном поддоне стояли шесть алюминиевых ящиков, очень похожих на гробы, только длиной в восемь футов.

Кефарт в свете фонарика пять раз проверил свой список. Нет, нет и нет.

Пилот стоял здесь же, поглядывая на часы: не терпелось улететь. Он курил сигарету, заслоняя ее от ветра.

Кефарт подошел к нему.

— Лейтенант, — сказал он. — Что это за серебряные контейнеры? Их нет в моем инвентарном списке.

Лейтенант выдохнул дым и посмотрел на Кефарта через защитные очки. Он достал свой список.

— В моем они есть. — Он пролистал список. — Вот они. Шесть алюминиевых КОБВ, контейнеров с опасными биологическими веществами.

— А почему их нет в моем списке?

— Не знаю. Спросите того, кто отвечает за груз. И попросите его поторопиться: я хочу побыстрее подняться в воздух.

Кефарт продолжал стоять.

— А для чего они?

— Биологические образцы, — ответил лейтенант. — Мы и раньше перевозили их на станцию «Колония».

— Похожи на гробы, — сказал Кефарт.

Лейтенант уставился на лед.

— Я научился не задавать никаких вопросов о станции «Колония». Так проще. Может, это гробы, но для меня это КОБВ. Мне этого достаточно.

— А как по-вашему, для чего их используют?

Но лейтенант лишь улыбнулся.

8

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

По возвращении Койл первым делом отвел Хорна и Слима в цех тяжелой техники и сказал им:

— Если хотите неприятностей, запишите все, что там видели. Что видели и что думаете, что видели. Тогда неприятности вам обеспечены.

Оба просто уставились на него.

Он снял шапку и хлопнул ею о ногу.

— Так, ребята, я не знаю, что вы там видели, и не думаю, что вы вообще что-то видели. Но что бы это ни было, забудьте об этом, ладно? С этим типом Дейтоном лучше не связываться. Он может доставить большие неприятности вам обоим. Особый Эд заставит вас все записать. Это стандартная процедура. Ничего не пишите о том, что видели под брезентом. Если не послушаетесь, за вас возьмется Хоппер. Вы знаете, какой он. Он с такими вещами не справится. Для него важны только коллективные усилия и групповая работа.

— Чувак, — сказал Слим, — мы не можем лгать в отчете. Слушай, мне нужна эта работа. Нужны деньги. У меня дома ребенок. Если солгу, не получу бонусы и никогда сюда не вернусь.

Хорн со своим обычным цинизмом спросил:

— И это плохо?

Койл не обратил на него внимания.

— Если напишете, что видели под брезентом что-то, вам конец. ННФ не хочет, чтобы была известна правда, и Особый Эд тоже этого не хочет. Им нужно, чтобы в отчетах все было аккуратно и чисто. Чтобы все звучало нормально. Чтобы они могли на это сослаться, когда будут просить о финансировании. Так работает Программа. Так она всегда работала. Брехня — это норма жизни. Смиритесь с этим.

Хорн молчал.

Проведя пять лет на льду, он знал, что Койл прав. Абсолютно прав. Но Слим продолжал говорить, что там ведь был Особый Эд. Он будет задавать вопросы, если они не упомянут увиденное под брезентом. Койл заверил его, что Особый Эд этого не сделает. Им нужно опустить это, а также то, что Дейтон вел себя так, будто кто-то прячет маленьких зеленых человечков.

— Хорошо… но что нам в таком случае написать? — спросил Слим.

— Напишите, что видели тело. Никаких подробностей. Видели тело, но оно обгорело, и вы не смогли до него добраться. Потом прибыла группа с «Колонии»; они сказали, что теперь сами этим займутся, и мы уехали.

— Но док с этим не согласится, — сказал Хорн.

Койл пожал плечами.

— Вероятно, не согласится. Но у дока есть двоюродная сестра, которая замужем за конгрессменом из Иллинойса. Они не посмеют его вмешивать. Особый Эд, вероятно, отредактирует отчет дока. Избавьте его от хлопот и сами отредактируйте свои отчеты. Это убережет вас от всякого дерьма. Сохранит вам работу. И избавит от отвратительных встреч с психиатрами в Мак-Мердо.

Слим как будто с этим согласился.

Хорн тоже.

Иногда, прожив здесь уже несколько лет, Койл чувствовал себя всеобщим любимым дядюшкой. Другие полярники забавлялись, глядя, как новички попадают во всевозможные неприятности, получая от этого извращенное наслаждение. Койлу нравилось присматривать за новичками. Направлять их. Помогать им. Делать все, чтобы они не стали ожесточенными, обозленными невротиками, которых всегда много на станциях. Такие злятся, если вы пьете слишком много молока или используете слишком много мыла, или обвиняют вас в том, что вы мочитесь в душе и делаете непристойные жесты у них за спиной, или сходят с ума, когда кто-то съедает последнюю порцию мармеладок.

А уж то, что видели Хорн и Слим… ну, само собой, об этом лучше не говорить, иначе можно навлечь на себя неприятности. ННФ не желал ничего слышать о тварях под брезентом. Тем более после «Харькова» и того, что, возможно, творилось со станцией «Маунт Хобб».

— Что это за тварь, Ники? — спросил Слим. — Это не человек.

— Мне показалось, что это пришелец, — ответил Хорн.

Койл только посмотрел на него, заставив замолчать.

После того как он посадил их в «снежного кота» и увез с места крушения, парни молча смотрели на него. Они хотели ему рассказать. Хотели, чтобы он знал, что они увидели, и он это понимал. Может, виной тому его долгие годы на льду, хладнокровие и доброжелательность, но Койл часто становился хранителем тайн и исповедей на станции. Ему рассказывали то, что не рассказали бы женам или мужьям. Признавались в том, что не одобрил бы ННФ, изливали ему души, избавляясь от тьмы в жизни. Может, ему следовало бы стать психотерапевтом. Койл никогда не пересказывал услышанное и всегда старался помочь тем, кто ему исповедовался. Такой у него был характер.

Проехав несколько миль по ледовой дороге, он остановил «снежного кота» и сказал:

— Давайте, ребята, расскажите, что вы видели под брезентом.

Хорн не был уверен, просто видел что-то жуткое, но определить не мог. Он так и говорил. Может, не хотел рассказывать.

У Слима подобных угрызений совести не было. Он сжал руку Койла и сказал:

— Ники, это было жуть как странно. Я хочу сказать, просто… жуть. Никогда раньше ничего подобного не видел.

— Спокойней, парень. Просто расскажи.

И Слим рассказал.

Отбросив брезент, он увидел что-то большое, погруженное в лед. Что-то вроде продолговатого серого тела с головой. С чем-то похожим на голову. Тускло-желтый вырост, напоминающий замороженную морскую звезду с вытянутыми лучами или ногами, и на конце у каждой ноги — красный глаз размером с мяч для гольфа. Идеально круглый и идеально красный.

— Я это видел, — подтвердил Слим. — Видел, и мне все равно, что скажут. Видел только секунду, но это там было, да, чувак, было.

— Успокойся, — сказал ему Хорн, слегка побледнев. — Мы тебе верим. Я тоже что-то такое видел, Ники. Я тебя не обманываю.

— Ладно, ладно. Я верю, что вы видели. Не знаю, что это было, но я вам верю, — сказал им Койл. — А теперь забудьте об этом.

И они поехали обратно на станцию «Климат».

Всю остальную дорогу никто не проронил ни слова. Койлу было что сказать, но зачем? К чему в это углубляться? К чему возрождать старые сказки, которые годами бродят по станциям? Может, парни действительно что-то видели, а может, только думали, что видели.

Конечно, он такие истории слышал и раньше.

Шесть-семь лет назад он осенью был в Мак-Мердо перед зимней сменой. Койл записался на зимовку, а сейчас помогал загружать самолеты, упаковывал вещи. С опозданием прибыла группа из дальнего полевого лагеря, и нужно было торопиться посадить всех на С-300, улетавший в Крайстчерч, Новая Зеландия. Все они, палеонтологи и геологи, вели себя странно. Один из них, доктор Монро, палеоботаник из чикагского музея Филда, вел себя особенно необычно.

Коллеги очень заметно избегали его.

Койл узнал, что они задержались, потому что Монро ночью заблудился. Койл был с ним в дружеских отношениях, поэтому спросил, каково это — заблудиться одному в горах.

Монро посмотрел на него глазами, похожими на открытые раны.

И сказал, что было очень плохо.

Настолько плохо, что он никогда, никогда не вернется в Антарктиду. Он сказал, что осматривал отложения каменноугольного периода в маленькой долине, когда его окружил ледяной туман. В любом направлении он видел не дальше чем на пять футов. Монро прошел тренировки по выживанию в полевых условиях и поэтому не впал в панику. Поискал убежище и нашел небольшую ледяную пещеру. Поставил черный флаг, чтобы поисковая группа его увидела, и укрылся от непогоды. Заполз с фонариком в пещеру и сразу увидел что-то во льду над собой.

Древний лед, сказал он, кристально-голубой и прозрачный.

Этому льду было не менее двухсот тысяч лет.

Монро не знал, что видит, но это было что-то большое, продолговатое, и у него была голова. Голова с желтыми отростками, и на конце каждого отростка — ярко-красный глаз, смотрящий на него. Монро сказал, что едва не сошел с ума в этой пещере; он был уверен, что эти отростки ползут, как черви, а красные глаза пялятся на него. Они были не мертвые, а ужасно живые и смотрели на него, в него, проникали к нему в голову и заставляли видеть… что-то. Он провел всю ночь в пещере с этим существом, глядящим на него, и постарел на двадцать лет.

Он рассказал это Койлу перед тем, как сесть в самолет и убраться оттуда, словно его преследуют. Через месяц, уже в Штатах, Монро сунул пистолет в рот и покончил с собой. Может, то, что он видел — или считал, что видел, — оставалось с ним, преследовало во сне и наяву. С него было достаточно.

Койл никому об этом не рассказывал и не собирался. В цехе тяжелой техники он объяснил Хорну и Слиму, почему им не следует упоминать об этом в своих отчетах и вообще стоит держать рот на замке. Другого пути нет.

Слим наконец ушел, но взгляд у него был знакомый: так смотрел Монро.

Хорн остался.

— Я сделаю, как ты говоришь, Ники.

— Это мудро.

— Они там чем-то занимаются на «Колонии». Занимаются очень плохими делами, и мне это не нравится. Я не Лок. Я не верю в призраков, упырей и все такое. Ни во что не верю. Но то, что затеяли Дейтон и эти его придурки, — очень нехорошо.

— Мы не знаем, что они замышляют.

— Да, не знаем. На самом деле не знаем. — Хорн пожал плечами, отмахнувшись от этой темы. — Ты мне нравишься, Ники. Ты хороший мужик. Мы все так считаем. Но не притворяйся со мной, ладно? То, что происходит на «Колонии», опасно. Там вмешиваются в то, во что нельзя. Вот, я сказал. Нам нельзя связываться с этими штуками во льду. Можешь сказать, что вся эта чушь о «Харькове» — именно… чушь, но я не настолько глуп, да и ты тоже, как и многие здесь. Нам не нужны эти штуки. Может, приезд сюда — наше худшее решение. Лучше оставить прошлое в прошлом, потому что иногда призраки кусаются. Это все, что я хотел сказать. Пока, Ники.

Для Хорна это была очень длинная речь.

Обычно он был молчалив, мрачен и внимателен. Когда говорил, его слова были полны цинизма и сарказма. Он не верил ни во что и ни в кого. Для него сказать то, что он сказал, значило просто обнажить душу.

Койл больше не хотел думать.

Не хотел думать о «Харькове», или о «Маунт Хоббе», или о существах под брезентом. Он хотел только, чтобы все было как всегда: скучно и обыденно. Этого было предостаточно. Но у Койла было чувство, что в этом году он просит слишком многого.

9

ДОЛИНА БИКОН

ГОРЫ СЕНТИНЕЛ

ХРЕБЕТ КОРОЛЕВЫ МОД

Некрополь. Город мертвых

Вот чем на первый взгляд казались мегалиты, обнаруженные в долине Бикон: обширным кладбищем мрачных гигантов. Сплошные пересечения и слияния, темный и жуткий клубок извращенного гигантизма. Место погребения, полное ползучих теней и бестелесных голосов из прошлых эпох.

Было что-то неопровержимо неземное в этом зазубренном протяжении ледников и черных гор Сентинел, которые возвышались гигантскими конусами и обрывами с острыми, как бритва, краями. Торча из клубов тумана и ледяных облаков на самом восточном краю хребта Королевы Мод, они казались коническими руинами какой-то забытой, безымянной цивилизации, мрачной, зловещей и необъяснимо неприступной. Здесь как будто были заперты все тайны планеты. Закрытый сундук неведомых чудес.

И возможно, какая-то правда в этом была.

В этой вырезанной льдом и продутой ветрами долине загадочные мегалиты были впервые обнаружены английскими геологами прошлой осенью.

Беспрецедентный поток теплого воздуха коснулся долины Бикон, растопив несколько сотен футов древнего льда и открыв вершины самих мегалитов. Вначале ученые подумали, что видят расплющенные, срезанные верхушки окаменевшего доисторического леса, вроде тех лесов пермского периода, что были найдены в леднике Бирдмора несколько лет назад.

Но это были искусственные образования, и подобное открытие не одну группу заставило упасть на колени. Потому что это была Антарктика, а не Европа, и лед, покрывающий эти стоячие камни, относился по меньшей мере к миоцену, и ученые понимали: такое открытие не только угрожает всей человеческой культуре, но и вообще переворачивает наши представления об истории. Камни были не из неолита или палеолита, а из того времени, когда предки человека были еще древесными обезьянами.

И что это нам говорит?

На что намекает?

В течение следующего месяца, с использованием буров с горячей водой и насосов, мегалиты медленно, впервые за двадцать миллионов лет, обнажались. Они возвышались не меньше чем на сто футов, а с помощью пробивающего лед сонара было установлено, что под поверхностью древнего льда еще не менее ста футов.

С наступлением зимы, когда температура снизилась, а ветры стали пронизывать горы Сентинел, все работы прекратились до следующей весны.

Ученые были только рады покинуть это место. Может, дело было в вое ветра по ночам вокруг палаток, или в необычном, почти мелодичном пронзительном звуке с вершин, словно трель флейты Пана над мрачным полем, или в кошмарах, навеваемых этими стоячими камнями.

В кошмарах, в которых никто днем не признавался.

Возможно, дело было во всем этом, а возможно, кое в чем еще. Невозможно было отрицать, что камни обладают каким-то магнетизмом. Они заставляли смотреть на них. Прикасаться к ним, ощущать их под пальцами, понимая, что от камней исходит таинственная первобытная энергия. Хотелось опуститься перед ними на колени, как безмозглый дикарь перед алтарем своего бога.

Камни были гипнотическими, морфическими.

Смотреть на них означало вспоминать ужасные, давно забытые события. Коснуться их — оказаться в их власти и власти тех, кто их создал.

И никто не осмеливался признаться, что эти мегалиты выглядят странно знакомыми. Как будто вы уже видели их в снах, или они мелькали в полузабытых воспоминаниях — какая-то безумная архитектура сюрреалистичного ночного пейзажа, преследующего подсознание. Невозможно было смотреть на эти сооружения и не чувствовать какой-то необычной осведомленности, первобытной тьмы, поднимающейся с основания черепа и грозящей поглотить все, чем вы были и чем будете.

Потому что в этих камнях была память.

Мрачная, нечеловеческая и неприятно живая.

И вот это место было покинуто под восторги популярной прессы, под отрицания и взаимные обвинения организованных религий и под откровения и самокопания публики в целом.

Примерно в то же время, когда станция «Маунт Хобб» была опустошена, лишена человеческой жизни, в долине происходило нечто невероятное: лед продолжал таять. Хотя температура упала до десяти градусов ниже нуля15, а ветры с вершин приносили снежную бурю, мегалиты продолжали подниматься из отступающего льда.

Никто этого не видел.

Ни один человек, во всяком случае.

Какое-то непостижимое тепло было направлено на эту долину, и мегалиты открывали свои первобытные тайны. На это ушло всего шесть дней.

Долина Бикон оттаяла до древнейвулканической основы. Пока никто этого не знал, но в меловом периоде это место располагалось на вершине холма, однако расплавленная лава, под невероятным давлением устремившаяся вверх, создавала сами горы Сентинел, и площадка мегалитов опустилась в долину, где сейчас и находилась.

К моменту крушения вертолета у станции «Полярный климат» мегалиты полностью освободились от поглотившего их льда. Хотя окраинные области за этот немыслимый промежуток времени превратились в руины или были стерты ледниками, большинство мегалитов уцелели. Высокие, внушительные и безумные, они растянулись на милю и представляли собой гигантскую аномалию, бросавшую вызов человеческому разуму.

Если бы вы посмотрели на них с высоты, например с самолета, то увидели бы не нагромождение камней, а тревожную симметрию. Несмотря на прошедшие эпохи, мегалиты стояли в совершенном, почти математическом порядке в форме пяти пятиугольных звезд. Каббалистическая пентаграмма.

Однако на уровне земли никакого порядка видно не было.

Только циклопическое неправильное скопление груд камней, массивных, отдельно стоящих трилитонов и сарсенов16, расположенных концентрическими, постоянно расширяющимися кругами, соединенных наверху большими горизонтальными каменными перемычками. И среди этого инопланетного скопления — пересекающиеся монументы и пяточные камни, прямоугольные дольмены и кромлехи, поднимающиеся над глубоко прорезанными туннелями и продолговатыми помещениями и плитами, покрытые резьбой, какую нельзя увидеть больше нигде на Земле. Все это находилось на приподнятых каменных платформах разной толщины, которые сами были изрезаны сложной системой неровных траншей и соединенных зияющих рвов.

Все это было обветренное, изъеденное, смещенное и, казалось, могло в любую минуту упасть.

Но не падало. Выдержало бурные волнения веков: резкие перемены климата, сейсмические сдвиги и нашествие ледников — и будет стоять, пока не выполнит свою цель, для которой было создано. И хотя было сходно с другими подобными мегалитическими структурами по своему ритуалистическому характеру, не являлось ни календарем, ни астрономической обсерваторией, ни рудиментарным компьютером, как предполагали некоторые относительно Стоунхенджа, или равнины Солсбери, или камней Карнак в Британии.

Как и они, это была машина.

Ужасная машина, ждущая активации.

И это время наступит очень скоро.

10

СТАНЦИЯ «КОЛОНИЯ»

БАССЕЙН «ЛОШАДИНАЯ ГОЛОВА»

ХРЕБЕТ МОНОЛИТ

18 марта

Когда Батлер пришла в себя, она была привязана к столу и ей в лицо так ярко светили флуоресцентные лампы, что пришлось закрыть глаза.

Кто-то стоял рядом, возвышаясь над ней.

Пожилая женщина с морщинистым мертвым лицом, с жестокой улыбкой на губах.

Доктор… доктор… Реллинг… это доктор Реллинг…

— Вижу, вы проснулись, — сказала женщина.

Батлер что-то пробормотала. Голова болела, жгло каждый дюйм кожи.

Реллинг уколола шприцем ее руку.

— Вот так, — сказала она. — Теперь мы поговорим. Спокойно. Легко. Как старые друзья.

Батлер билась в узах, кричала, дергалась… но потом исчезло желание что-либо делать. Она на облаке. Она плывет. Дышит. Моргает. Ничего больше.

Наконец она сказала:

— Пожалуйста, я хочу домой.

— Конечно, — сказала Реллинг. — Я помогу вам в этом, но сначала вы должны помочь мне. Вы ведь хотите мне помочь?

Что-то в сознании Батлер кричало «нет!», но губы раскрылись, и она просто сказала:

— Да.

И вопреки своей воле, Батлер расслабилась. Боль отступила. Ей нравился голос Реллинг.

— Вы были на «Маунт Хоббе». Вы спали, — сказала Реллинг. — Вы проснулись и обнаружили, что станция пуста. Потом они пришли за вами.

Батлер напряглась, по ее щекам полились слезы.

— Нет, нет. Я была одна… я была одна…

(тень на стене)

(тень растет и растет… хлопанье крыльев… скользящие придатки… глаза… красные глаза…)

— Оно пришло за вами. Оно забрало вас.

Батлер покачала головой, но губы снова ее подвели.

— Оно коснулось меня… о боже… оно коснулось меня…

(не тень… у него есть форма, плотность, прочность)

(от него несет аммиаком и холодными безвоздушными пустошами... его прикосновение подобно льду)

(жужжание… жужжание его голоса)

(батлер… батлер)

— Оно коснулось вас. Потом унесло куда-то.

Батлер дышала быстро и тяжело.

— Я не могла сопротивляться. Пыталась… но оно посмотрело на меня, и я не могла пошевелиться.

— Куда оно вас забрало?

Батлер смотрела в пустоту.

— Через стену. Где встречаются углы. Оно забрало меня через стену.

(через стену… тьма и пространство, черный желоб времени, и грязи, и небытия… огромное белое пространство и черный коридор… круглые тени… антимир)

— И куда вы отправились? — спросила Реллинг.

Батлер дрожала, несмотря на инъекцию, дрожала и потела, глаза были огромные и неподвижные. Она сжимала и разжимала кулаки. Но она помнила, видела это место, эту пустоту, в которой двигались блестящие геометрические фигуры, живые, вязко живые.

— Место… мы летели в это место… темное место.

— Что вы видели?

— Город… Я видела город! Он плывет, черный и бесконечный. Башни, и столбы, и пирамиды из черного кристалла… полные отверстий… так много отверстий!..

— Что было в городе?

— Они… те, что на «Хоббе»… на «Харькове». Летают и прыгают, поднимаются в небо и опускаются в отверстия! Я была с ними! Я была их частью! Мы были ульем! Мы были ульем! Глаза! Глаза!

Реллинг схватила ее за руку.

— Расскажите мне о глазах.

Батлер стонала, слезы текли по ее щекам.

— Глаза… миллионы глаз! Миллион миллионов глаз!

(кишащие массы… прыгают, и ползают, и заполняют пространство)

— Что делают глаза? Что они делают?

— Нет! Нет! Не-е-е-ет! Не те глаза, которые пылают и видят!

— Скажите мне!

— НЕТ! Я НЕ МОГУ СКАЗАТЬ! Я НЕ МОГУ ГОВОРИТЬ ОБ ЭТИХ ГЛАЗАХ…

Стол, к которому была привязана Батлер, задрожал. В воздухе неожиданно резко запахло химией, за несколько секунд температура упала на тридцать градусов. Послышались звуки… скользящие и царапающие, пронзительные и писклявые. Оштукатуренная стена затряслась, по ней прошла большая трещина. Свет над головой мигнул, погас.

— ГЛАЗА! МИЛЛИОНЫ ИХ ГЛАЗ! — кричала Батлер.

(улей)

(УЛЕЙ)

(РОЙ ВЕДЬМ)

Под клиническим взглядом Реллинг из стен начали проступать фигуры, расправляя крылья, их глаза светились зловещим красным огнем. Они заполнили комнату призрачными толпами. И исчезли.

Батлер потеряла сознание.

Реллинг прошла в свой кабинет, вытирая пот со лба. Включила интерком.

— Пакет на «Полярис» отправлен?

— Он еще не готов. Будет готов завтра.

— Хорошо. Но не позже, не позже.

Сидя за столом, она слушала вой ветра в поселке.

11

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

19 марта

Официально на «Климате» Ники Койл был ОПС, обслуживающим персоналом столовой, но он не был обычным ОПС, и никто его таковым не считал. ОПС загружает посуду в посудомойку, выносит мусор, готовит кувшины с лимонадом и варит кофе, прибирается в камбузе и моет кастрюли.

Койл не был ОПС, он был поваром.

Спросите любого на станции, особенно когда он голоден.

За двенадцать лет работы в Антарктике Койл делал почти все. Занимался отходами и припасами, был оператором тяжелой техники и механиком, помощником метеоролога и врачом. Работал на электростанции и в радиорубке. Но больше всего ему нравилось готовить. Это было в его крови. Если вы были поваром, особенно хорошим, на любой далекой станции вас ценили. Вкусные обеды и десерты помогали команде выдерживать заброшенность и одиночество; у большинства к концу смены портился характер, все тосковали по дому — и в зимнюю, и в летнюю смены. Иногда приходилось нелегко, но если любишь свою работу, то ничего с ней не сравнится. Когда все остальные расслабляются и забавляются — работаешь. И это хорошо.

Этой зимой на станции «Климат» в камбузе работали три человека: Койл, Ида Лару́ и Бонни Бивер, которую все называли просто Бив. Бив была старшей по камбузу. Койл легко мог бы получить эту работу, если бы захотел, но он не хотел. Когда ты старший — в каждой секции станции есть старший, даже если в этой секции работает один человек, — ты за все отвечаешь. В камбузе это означает ответственность за каждый ящик яиц, за каждую коробку замороженного теста и каждый пакет соли.

Платят, конечно, больше, но работа дрянь.

Поэтому Койл готовил, Бив за все отвечала, а Ида преимущественно сидела на заднице, пока Бив не приказывала ей накрывать столы, грузить посуду в мойку или делать любую работу, которую Ида должна была делать как младший ОПС.

Иде было пятьдесят с небольшим, выглядела на семьдесят — из-за пристрастия к «Уайлд Теки»17 и серии катастрофических браков, о которых она с удовольствием и во всех подробностях рассказывала.

Бив была старой хиппи и любила поговорить о том, что видела Джими в Монтерее и The Who — на Вудстоке, рассказывала о любовных интрижках и ночлежках, о тусовках в Хейт-Эшбери, о том, что видела Джоплин и Jefferson Airplane в маленьких клубах, которые едва вмещали тридцать человек18.

Койл любил быть один, когда готовил, наедине со своими мыслями. Ида слушала музыку кантри, а Бив предпочитала Mothers of Invention или Moby Grape, иногда немного Grass Roots или Zombies.

После крушения вертолета Койл решил, что должен выкинуть случившееся из головы — с помощью выпивки или кулинарии.

Он предпочел последнее.

Ветер выл, купол дрожал, а Койл слоями раскладывал листы для лазаньи в промышленного размера кастрюли из нержавеющей стали, пока на печи кипятился соус. Койл никогда не использовал фарш. Только итальянские колбаски. И всегда свежую рикотту, а не творог, как его мать. Его мама тоже была неплохим поваром, но она растила семерых детей на зарплату копа и научилась экономить.

— Слышите этот ветер? — спросила Ида, перелистывая «Соуп Опера Дайджест»19 двухлетней давности. — Похоже, собирается пробиться к нам сквозь стены. Проклятый ветер.

Койл кивнул.

— Если захочешь помочь, Ида, дай мне знать.

— Ум-то хочет, но тело — совсем другое дело, Ники. Спина сегодня ужасно болит. — Она перелистнула несколько страниц. — Я не должна была сюда прилетать, но мне нужны деньги. С такой спиной я должна сидеть дома. С тех пор как мой второй муж Винки О’Делл сбросил меня с лестницы, у меня болит спина.

Койл продолжал раскладывать листы, соус и мясо.

— За что он сбросил тебя с лестницы?

— Он был пьян… или я, не помню. Он ирландец, а ты ведь знаешь, какие вспыльчивые эти ребята. — Ида нашла интересовавшую ее статью и все цокала языком. — Тут говорится, что могут вернуть Билли Клайда Таггла из «Всех моих детей», можешь в это поверить? Этого грязного сукина сына. Он был сутенером в Сентер-Сити, и Эстель и Донна работали на него. Это было давно. Потом он снова появился и сбросил свою беременную дочь с лестницы. О, я его ненавидела. Он будто бы утонул в реке. Но в этих историях они никогда не умирают. В следующий раз мы узнаем, что они возвращают Рэя Гарднера. Тот еще был тип.

Койл ее не слушал.

Когда Ида не говорила о своих бывших мужьях, то начинала говорить об «историях» и о сложном переплетении жизней героев мыльных опер. Койл никогда в жизни не смотрел мыльные оперы, но через две недели знакомства с Идой чувствовал, что знает все о Сентер-Сити и Порт-Чарльзе20.

— Эй, Ники! — услышал он.

Это был Харви Смит, радиооператор этой зимой. Харви был в порядке, если не считать паранойи. Койл считал, что она становится сильней к концу зимы. Харви бо́льшую часть времени проводил в радиорубке, но, когда не следил за коммуникацией, спасался от заговоров. Потому что все против него, он был в этом уверен.

Койл вышел из камбуза.

— Привет, Харв.

Харви был невысоким, круглолицым, лысеющим мужчиной с дурным нравом, что делало его легкой мишенью.

— Они снова этим занялись, — сказал он.

— Чем?

Харви осмотрелся, чтобы убедиться, что они не подслушивают.

— Ты знаешь. Я зашел в свою комнату, и они там снова побывали. Передвинули все мои вещи. Ублюдки даже порылись в ящиках стола и перевернули фотографию мамы в рамке вверх ногами. Разве я это заслужил? Я не доставляю никаких неприятностей. Я даже с ними не разговариваю. Почему они меня преследуют?

— Не знаю, Харв.

— Я знаю почему, и ты тоже. Они масоны. Они все масоны. Все. С этими их тайными встречами, одеяниями и песнопениями. Масоны. Ненавижу масонов. Они в курсе, что я о них знаю.

— Все не могут быть масонами, Харв.

— Хоппер масон. Люди с фамилией Хоппер всегда масоны. Боже, мне всю зиму придется иметь с ними дело.

Койл отвел его в сторону.

— Вот что тебе нужно сделать, Харв. Запиши это все. Составь список тех, кого ты считаешь масонами, и укажи доказательства. Но никому не говори. Только запиши и сделай копии, чтобы они не могли все уничтожить. Запиши все, что они с тобой творят.

Харви повеселел.

— Да… да! Отличная идея!

— Я тоже так думаю.

— Но будь осторожен, Ники. Они знают, что мы с тобой против них. Они могут быть опасны.

— Я буду осторожен.

Харви подмигнул ему: теперь они заодно. И быстро ушел, а Койл вздохнул. Опять он был психотерапевтом лагеря.

Камбуз и столовая традиционно являлись центром деятельности антарктической станции. Здесь рождались и распространялись все слухи и сплетни, обсуждались все мелкие нарушения, оскорбления и обиды, которые сыпались отовсюду ежедневно. Ида просто цвела на этом. А Койл был вынужден терпеть.

Когда он готовил, как всегда, заглянул Хоппер.

— М-м-м! Здорово пахнет, Ники! Так держать!

К счастью, он не задержался; Хоппер как будто двигался одновременно во всех направлениях, прежде чем решал, куда ему нужно. И это было хорошо. Посыпая лазанью сыром, Койл думал о том, что начальник станции ему не нравится. И в лучшие дни он находил Хоппера утомительным, не говоря уже о сегодняшнем. Он был одним из тех гиперактивных, энергичных людей, которые набрасываются на вас, как шторм, постепенно изматывая, как ветер на склоне холма, который сорвет с вас все, оставив один скелет.

Койл приготовился ставить лазанью в печь, но сначала кулаком ударил по краю стойки из нержавеющей стали, чтобы разрядить статическое электричество. Воздух в Антарктике невероятно сухой, и статическое электричество постоянно накапливается. Когда в первый раз ударит током — научишься разряжать его, прежде чем хвататься за стойку, за дверную ручку или за что угодно.

Вздохнув, Койл сунул лазанью в печь и повернулся. Перед ним стояла Гвен Кюри. Гвен была высокой соблазнительной брюнеткой с впечатляющей грудью, обтянутой футболкой, на которой было написано: «Я ХОТЕЛА БЫ, ЧТОБЫ ЭТО БЫЛИ КЛЕТКИ МОЗГА».

— Привет, Гвен.

— Что ты приготовил мне на ужин? — спросила она. — У меня зверский аппетит, ты ведь знаешь.

— Лазанью.

— Итальянские колбаски? — спросила она; ее большие темные глаза пылали.

— Да.

Она провела языком по губам и откинула голову.

— Мама любит колбаски. Особенно когда они твои, Ники. — Она подмигнула. — Вчера ночью твоя колбаска маме понравилась.

— Тише, — с улыбкой сказал он.

Гвен окунула палец в соус и облизала его.

— М-м-м. Пойдешь на вечеринку «Каллисто»? Это будет настоящая веселуха. Соберемся все вместе и сначала выпьем «Ягер бомб»21. Док сказал, что мы сможем одеть его кукол для искусственного дыхания в пришельцев, только предупредил, чтобы не сломали и вернули ему.

— Я там буду.

— Мама хочет, чтобы ты был с ней рядом.

— Скажи маме, что мы договорились.

Гвен улыбнулась и подмигнула.

— Пока! — сказала она и пошла, демонстративно покачивая бедрами. Она делала это настолько размашисто, что Фрай однажды сказал: если вставить ей в зад метлу, сможет одновременно подметать пол.

Тематические вечеринки.

Они зимой помогали сохранить рассудок, давая повод чего-то с нетерпением ждать и к чему-то готовиться.

Большинство из них являлись предлогом для обильной выпивки. В целом безобидные, вроде «Ночи бриолинщиков», когда все одевались так, словно родом из 1950-х годов, или «Ночи хиппи» — Бив уже готовилась к этому, — или «Ночи панк-рока». Могли становиться более откровенными и оригинальными, как в «Ночь несчастных случаев», или «Ночь похищения пришельцами», или «Ночь бесправной молодежи». К концу зимы, когда мелкие разногласия перерастали в серьезные претензии, вечеринки становились все более буйными: «Ночь вражды» или «Ночь управления гневом». К этому времени большинство переставало на них ходить, а те, кто ходил, только и искали возможности подраться. Кадровики типа Особого Эда были недовольны, но редко вмешивались, опасаясь худших последствий.

Вечеринка «Каллисто» была совершенно особая.

НАСА, которое осуществляло на станциях много проектов, решило дать возможность антарктическому персоналу ННФ первыми взглянуть на другую планету. Увидеть то, что увидят ученые из НАСА, в Хьюстоне и в «Лаборатории реактивных двигателей». Не последующую отредактированную версию, которую передадут «Си-эн-эн» и другие новостные агентства, а прямую трансляцию, насколько можно такую трансляцию получить с планеты, на четыреста миллионов миль отстоящую от Земли.

Непилотируемый космический аппарат «Кассини-3» четырнадцать месяцев назад вылетел с Земли навстречу Юпитеру. Его целью было отправить зонды на спутники Юпитера Европу, Ио, Ганимед и Каллисто; предполагалось, что под их ледяными шапками находятся теплые моря. И завтра первый такой зонд начнет передавать на Землю изображение в реальном времени.

Цель этого зонда — Каллисто.

НАСА, получая изображение, сразу будет отправлять его на «Мак-Мердо», антарктическую телевизионную сеть вооруженных сил.

Ночь обещала быть грандиозной.

Первая телевизионная трансляция с другой планеты.

Не может быть лучшего повода напиться.

Койл выглянул из камбуза и осмотрел столовую. Члены команды расслаблялись и болтали, стучали по ноутбукам и играли в карты.

Зима будет необычная, и он это чувствовал. «Маунт Хобб». Эта штука под брезентом. Эти люди с «Колонии». И завтрашний вечер — прямая трансляция со спутника Юпитера. Койл не знал почему, но сама эта мысль пугала его.

12

Этим вечером Фрай четыре раза всухую обыграл его в криббидж и обчистил в пятикарточный покер, лишив сорока долларов. Фрай был хорош и в покере, и в криббидже. В играх, где все зависело от случая и везения, удача всегда была на его стороне. Койл обычно давал бой. И тоже кое-что выигрывал. Но в этот вечер он был рассеян и в результате ушел с пустыми карманами. Когда он предложил другую игру, например семикарточный или «Румми», Фрай отрицательно покачал головой.

— Ты у меня на крючке, Ники. Я не против того, чтобы ты отдавал мне свои деньги и платил за мою выпивку, но, может, пора тебе достать голову из задницы и рассказать мне, что ты думаешь. Ведь что-то происходит, и я это знаю.

— Знаешь?

— Конечно. У тебя в заднице сидит клоп, и, кажется, пора его вытащить и раздавить. Ты платишь за мою выпивку. Ты проигрываешь в карты. И не позволяешь мне слушать хорошую музыку.

Койл только улыбнулся. Да, сегодня он был не очень общителен. Это правда. Не мог сосредоточиться на игре. Виски не лез в горло. И Койл не переносил музыку. Музыкальные вкусы Фрая начинались с Дуэйна Эдди и заканчивались Джином Винсентом. В рокабилли нет ничего плохого, но только не сегодня22.

— Выкладывай, — сказал Фрай.

Они провели вместе слишком много летних и зимних месяцев. Иногда казалось, что они супруги, настроенные на одну волну.

— Не знаю, — сказал наконец Койл. — Думаю, в этом году все задевает меня за живое. Но не проси меня говорить, о чем речь.

— Но я хочу попросить тебя об этом, Ники.

— Я знал, что ты попросишь.

— И что?

Койл сидел, молча качая головой.

— Не знаю, может, я ошибаюсь, но я почему-то связываю много того, что не имеет отношения друг к другу. И это заставляет меня… тревожиться. Чувствую себя как чокнутая старуха, гадающая по чайным листьям. Понимаешь?

— Не-а, не понимаю, — ответил Фрай, — но все равно слушаю. Думаю, когда тебе надоест отмалчиваться о том, что тебя действительно беспокоит, ты возьмешь и скажешь.

Койл рассмеялся.

— Ты так думаешь?

— Да, Ники. Потому что никто не знает тебя лучше меня. Я люблю тебя как брата, но ты сукин сын.

— Хорошо. Перейдем к делу.

Он смотрел на эротический календарь над столом Фрая. На столе валялись зачитанные старые номера журналов «Популярная механика» и «Хот род»23; когда Фрай был на льду, он говорил только о своих машинах дома: автомобили «Плимут Роудраннер» 69-го года и «Додж Чарджер» 68-го он старательно восстановил, а третья машина, «Понтиак ГТО» 67-го, лежала в разобранном состоянии в его мастерской. Он очень любил об этом говорить. А не любил — о двух своих браках, о том, что оба распались из-за Антарктики и что его тридцатилетняя дочь с ним не разговаривает.

Но для полярников разрушенные семьи и отношения — скорее правило, чем исключение. Трудно оставаться вместе, когда десять месяцев в году находишься на дне мира.

Койл осмотрел маленькую тесную комнату Фрая, слушая, как снаружи воет ветер и трещат стены, сжимаясь от холода.

— Ну хорошо. Вначале у нас этот вздор на «Маунт Хоббе». Потом крушение вертолета. Эта штука под брезентом. Этот псих Дейтон. Все это кажется мне очень странным. — Он рассмеялся. — Знаю, я начинаю говорить как Лок с его заговорами, но я в уме все это связываю воедино и не могу себя разубедить.

— Может, на то есть причина, — сказал Фрай. — Очень хорошая причина.

— Какая?

— Может, ты прав. Черт, может, Лок прав. Я закаленный человек, Ники. Я так же чувствителен, как груда металлолома, но даже я чувствую какие-то непонятные флюиды. Особенно после крушения вертолета. Не знаю, что видели Хорн и Слим… для меня они детишки, оба зеленые, как средний палец Кермита24… но готов биться об заклад, что тут происходит что-то очень плохое. Слим — просто пацан. Боже, какого цвета будут его волосы завтра? Но Хорн пробыл здесь достаточно, чтобы понять, что он видит что-то странное. И готов спорить, что они видели не человека, даже не два сцепившихся тела. Это было что-то другое, я не могу подобрать подходящего слова. Может, я уже слишком стар для таких вещей, но этот Дейтон мне совсем не понравился. С ним не все в порядке, и мы оба это поняли. Если раньше я не верил Хорну и Слиму, то сейчас, после того, как вел себя этот морпех — как будто под брезентом святой Грааль, а он поклялся Иисусом защищать его, — я им верю.

Койл одновременно испытывал облегчение и был встревожен тем, что они с Фраем чувствуют одно и то же. Они оба были ветеранами, и оба в глубине души понимали, что в этом году происходит что-то чертовски необычное.

— Надеюсь, в этом году никто не спятит, — сказал Фрай.

— Как Дэнни Бой?

— Да, вроде него.

Прошлым летом ответственным за безопасность на «Климате» был Дэнни МакГлори, которого все называли Дэнни Бой. Его прозвали так, потому что у него были щечки херувима и больше веснушек, чем у десятилетнего мальчика, бегающего летом по пшеничным полям Индианы. Он расхаживал по всей станции в белой каске, с планшетом в руке, напоминая всем, что нужно носить защитные очки, затычки для ушей и перчатки и перевязывать волосы, когда работаешь с машинами.

Он всем страшно надоедал.

Часами следил, как люди работают, чтобы найти более безопасные способы и тем самым оправдать свое существование в лагере, в то время как все считали его совершенно бесполезным.

Дэнни Бой наблюдал, как работают операторы погрузчиков на свалке и рабочие на складах. Совал нос в камбуз, в лаборатории и в мастерские, везде всем мешая. Штрафовал, проводил тесты, раздавал брошюры по технике безопасности, останавливал грузовики, чтобы проверить, есть ли у водителей с собой американские права. Заставлял всех смотреть видеозаписи о безопасности, такие как «Две руки, десять пальцев» и «Пожми руку опасности», в которых несчастные рабочие теряли конечности, обычно суя руки в пресс для производства листового материала или в работающую червячную передачу. Всюду развешивал плакаты о полярниках, игнорирующих правила безопасности и использующих не тот инструмент для работы, или вдыхающих опасные химические вещества, или падающих в чан с кислотой… после чего рабочий выглядел как зомби из фильмов 1950-х годов.

Да, Дэнни Бой — это было что-то.

Потом кто-то посадил его на крэк, и Дэнни Бой перестал быть собой. Он бродил по территории грязный, небритый и худой, как Джонни Сандерс25 после знатной попойки, с остекленевшими глазами. Пришлось увезти Дэнни Боя на «Мак-Мердо», там он прошел курс детоксикации.

Иногда изоляция тяжело сказывается на людях.

Койл покачал головой.

— Все это не дает мне покоя. «Маунт Хобб», и это крушение, и эта штука, и Дейтон. Боже, я и правда говорю как Лок, но у меня паранойя или еще что-то. Станция «Колония» кажется мне змеиным гнездом. Может, Лок прав. Может, действительно что-то происходит.

Ужасно не хотелось это признавать.

Лок был умным парнем, но определенно был не в себе. Он утверждал, что подозрителен сам факт того, что ННФ финансирует в этом году организацию полевых лагерей. Такое не разрешалось с той самой зимы, когда произошла трагедия на «Харькове», когда доктор Гейтс организовал палеонтологическую экспедицию в хребет Доминион, к югу от «Климата».

Полевые лагеря могут быть опасны и летом, не говоря уже о зиме, когда страшный холод и самолеты и вертолеты не долетят до вас, если вы попадете в неприятности. У этих лагерей самое современное оборудование и все необходимое для выживания, но, если дела пойдут плохо, вы окажетесь не в лучшем положении, чем во времена Шеклтона26 и Моусона.

Этой зимой работало много полевых лагерей. Первым из них руководил человек по имени Чемберс, и располагался этот лагерь у подножия гор Маршалла, на старой заброшенной британской станции «Ледяной хребет». Здесь по программе НАСА проводился эксперимент с антенной с высоким коэффициентом усиления. Второй лагерь под руководством доктора Драйдена работал в нескольких ледяных пещерах на леднике Бирдмора. Предполагалось, что здесь проходят гляциологические исследования. Но так как лагерь был военный, никто в это не верил. Еще был лагерь Национального управления океанических и атмосферных исследований, НУОАИ, на Полярном плато; этот лагерь опирался на поддержку станции «Климат».

На первый взгляд, не было никаких причин связывать эти экспедиции со всем остальным, но Койл делал именно это и чувствовал себя при этом чертовски глупо.

— Что ж, если что-то происходит, Ники, мы скоро узнаем. — Фрай пожал плечами. — К тому же, возможно, мы оба свихнулись, и иногда я в это верю. Если так продолжится, я присоединюсь к группе НЛО Лока.

— Я тебя поддержу.

Фрай на мгновение задумался.

— Думаю, если очень постараюсь, смогу забыть об этой дребедени. А вот выбросить из головы «Харьков» не могу. И эти… как их там называют… мегалиты. Я не дурак. Я знаю, что они не природные и что лед, в который они были погружены, слишком древний, чтобы их построили люди. Вот о чем я не могу перестать думать.

Койл тоже продолжал думать об этом. В интернете о мегалитах почти не говорили, если не считать чокнутых сторонников теории заговоров. Но камни были древние. Очень древние. Они были частью мира, которого больше не существовало, и построены расой, о которой никто не хотел даже думать.

Койл выпил еще виски, приятно зашумело в голове. Но весь алкоголь в мире не смог бы заставить его забыть, что все: от «Маунт Хобба» до крушения вертолета и всего остального — части одного большого пазла, который постепенно складывается воедино.

— Знаешь что? — сказал он. — У меня очень странное ощущение, что должно произойти что-то серьезное и значительное, и, когда это произойдет, у мира пути назад не будет.

Если Фрай и подумал, что Койл сошел с ума, он этого не сказал. Только выпил.

Койл чувствовал это нутром: грядет что-то грандиозное. Только он не представлял, какую форму оно примет. Но когда оно придет, это будет худшее из всех возможных откровений.

13

ПОЛЕВАЯ ЛАБОРАТОРИЯ НУОАИ «ПОЛЯРИС»

АТЛАНТИЧЕСКИЙ ЛЕДЯНОЙ КУПОЛ

ПОЛЯРНОЕ ПЛАТО

20 марта

Прошло всего три недели, и был установлен удобный, хотя и скучный распорядок.

У Андреа Мак, капитана Старнса и профессора Бордена была их наука, и, как и большинству ученых, им трудно было выйти за пределы своей научной одержимости. И Ким Пенникук, автор научно-популярных статей и веб-продюсер, находила это одновременно забавным и тревожным: это только укрепляло стереотип рассеянного профессора. Даже здесь, в холоде и на ветру, они могли забыть обо всем, и их приходилось собирать, когда доктор Боб, специалист и в этом деле, ставил на стол еду.

Когда Ким сказала об этом капитану Старнсу, руководителю экспедиции и уполномоченному представителю НУОАИ, тот лишь улыбнулся.

— То, что для вас рассеянность, юная леди, для нас одержимость.

Хорошая была команда, и Ким рассчитывала, что зима пройдет легко. В отличие от зимы на станции «Палмер», где существовали две самобытные группы, готовые перегрызть друг другу глотки (а она находилась где-то между ними, как аппетитный кусок мяса).

Последние шесть лет Ким документировала лагерную жизнь и научные старания для ННФ: это была часть постоянной программы, которая называлась «Полярная жизнь». На ледниках и в горах, на ледяном куполе и на паковом льду она изучала гнездование пингвинов и сокращение озоновой дыры, исследовала нейтрино и скольжение ледяных пластов.

Хотя с ее научной подготовкой в изучении окружающей среды и экологии ей была интересна наука, Ким все более увлекала динамика лагерной жизни: межличностные отношения, взлеты и падения, вызванные изоляцией и скученностью.

На третий в день в лаборатории «Полярис» она взяла интервью у доктора Боба, который отвечал за состояние лагеря, заботился о том, чтобы ученые были накормлены, чтобы им было тепло и уютно в этом самом негостеприимном месте на Земле.

Когда она спросила, нравится ли ему зимовать с учеными, доктор Боб ответил:

— Очень нравится. Не поймите меня неверно: у меня есть свои заботы. Ученые бывают слишком требовательны или эгоистичны, и об одном конкретном физике я думаю как о тиране. Но в целом они хорошие люди, и я с ними неплохо уживаюсь.

— Летом, — сказала Ким, — различия между учеными и обслуживающим персоналом становятся особенно заметны.

— Конечно. Но то же самое вы увидите на фабрике или на военной базе — везде, где сконцентрированы люди. Зимой бывает по-другому. Водопроводчик и ботаник играют в шахматы. Оператор тяжелой техники и геохимик мечут дротики. Так случается, когда команды меньше. Бо́льшая связанность, сплоченность.

Первую неделю Ким провела в основном с капитаном Старнсом, запуская воздушные шары в совместном эксперименте — испытании установки по изготовлению воздушных шаров-зондов на станции и в лаборатории по исследованию атмосферы. Существовало строгое расписание запусков, и Старнс старался его соблюдать.

— Для наблюдения за озоновыми дырами можно использовать спутники, но эти данные ненадежны, потому что приходится смотреть через всю атмосферу, — объяснил ей Старнс. — С шарами вы прямо на месте. Ребенком я играл с воздушными шарами и до сих пор этим занимаюсь.

На шарах устанавливались радиозонды, которые измеряли влажность, скорость ветра, давление, температуру и так далее, и специальные зонды, которые замеряли уровень озона в атмосфере. Все результаты немедленно отправлялись в обсерваторию.

Это была работа Старнса.

Профессор Борден был геоморфологом, он изучал климат. Брал образцы керна из ледникового покрова. Газы, заключенные в этих образцах, давали ученым в Принстоне детальную информацию о древнем климате.

Всю вторую неделю Ким разбиралась с тем, что делает Старнс, а потом три дня провела с Андреа Мак, аспиранткой факультета планетарных наук Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.

— Когда я сказала маме, что проведу лето — здесь у нас это зима — в Антарктике, она решила, что я сошла с ума. Сказала, что я насмерть замерзну. Я ответила ей, что такое происходит редко, — сказала Ким Андреа. — Но она все равно тревожилась. «Как ты можешь туда отправляться, когда там такое происходит с бедными людьми?» Думаю, она говорила о станции «Харьков». Но такова мама: любит сплетни и всему верит.

— Значит, вы не верите в слухи о том, что произошло на станции «Харьков»? — спросила ее Ким.

— Нет, не верю. Я ученая. Я не сомневаюсь в существовании инопланетной жизни, но мысль о том, что она есть здесь, в Антарктике, и была уже миллионы лет, что подо льдом внеземные города старше мелового периода… ну, для меня это слишком нереально.

Все эти интервью Ким записала, чтобы использовать их в «Полярной жизни». ННФ, конечно, потребует, чтобы все упоминания о «Харькове» были изъяты — из уважения к семьям про́клятой команды. Может, причина была в этом. А может, в чем-то другом.

Неважно. Даже без историй о призраках Ким была уверена, что этой зимой ей удастся получить беспрецедентные кадры. Группа небольшая, изолированная, все зависят друг от друга, и отношения будут тесными, почти интимными. Этой зимой она станет свидетельницей совершенно разоблачительных сцен.

Такое у нее было чувство.

И она оказалась права.

14

21 марта

Голоса.

Говорят, если долго слушать ветер, услышишь голоса, может, как тебя зовут по имени. Иногда Ким даже верила в это. Особенно в такие ночи, когда ветер, проносясь над Полярным плато, звучал как крики мертвых, просящих впустить их.

Но это Антарктика.

Есть сотни способов сойти с ума, когда зима показывает свои зубы, а солнце каждый день все ниже, и наступает темнота, мрачная и вечная. Что-то в этой бесконечной ночи заставляет людей лезть на стены. Заставляет видеть воображаемое и набрасываться друг на друга.

Ким видела такое много раз, и часто — в ужасные долгие зимы. Мелкое соперничество превращалось в злобную борьбу. Небольшие недоразумения заканчивались ожесточенными схватками. Профессиональная ревность ученых оборачивалась кровавой враждой. Несмотря на все психологическое тесты, несмотря на подготовку, на льду это происходило с тревожным постоянством. Достаточно было только одного психа, чтобы вся станция превратилась в двенадцатишаговую программу27.

Поэтому Ким начала тревожиться об Андреа.

Ничего особенного, ничего определенного, но она за последние несколько дней заметила какие-то нездоровые перемены в характере Андреа, которые ее встревожили. Андреа, несмотря на свою научную подготовку и прагматичный взгляд на мир, была молода и очень впечатлительна.

— Давайте, Ким, — сказал Борден. — Играете? Страшный капитан Старнс только что выложил фулл-хаус, валеты против десяток... сделайте одолжение, обыграйте его каре. Он это заслужил.

Старнс рассмеялся.

— Он завидует моему умению играть.

— Умение играть. В моем детстве это называли жульничеством.

Снова смех.

— Он все еще сердится, что мы не получили трансляцию с Каллисто.

— Ты винишь меня? — спросил Борден. — Самое крупное событие после изобретения хлеба, и я его пропускаю.

Все собрались за столом, убрали тарелки и теперь играли в покер и ели вишневый пирог, приготовленный доктором Бобом. Все… за исключением Андреа. Она стояла у окна за радиоприемником, слушала ветер и смотрела в темноту, а может, просто на свое мрачное отражение.

Ким нахмурилась.

— Андреа? Почему бы не поиграть с нами и не повеселиться?

— Конечно, — сказал доктор Боб. — Иди сюда, прежде чем док Борден съест весь пирог.

— Еще одна шутка насчет моего веса? — усмехнулся Борден.

Андреа продолжала смотреть в темноту.

Ким и доктор Боб переглянулись.

— Андреа? — сказала Ким.

— Что? — Теперь она повернулась к ним, лицо у нее было бледное. — Если прислушаться, ветер звучит странно.

— Это всего лишь ветер, — сказал Боб. — Здесь, на Полярном плато, его ничего не останавливает.

Борден кивнул.

— Ага. Через месяц он будет кричать по-настоящему. Помню, однажды на станции «Полярис» он был такой громкий, что…

— Давайте, Андреа. — Ким подошла к ней и положила руку ей на плечо. Андреа повернулась к Ким с таким видом, словно готова была вцепиться ей в горло.

— Эй! — сказал доктор Боб.

— Я в порядке, — проговорила Андреа, ее глаза блеснули. — Мне нравится слушать ветер. Он иногда похож на голоса.

Ким дрожащей рукой смазала губы гигиенической помадой.

— Пойдемте, развлечетесь с нами.

— Мне и здесь хорошо.

Теперь Борден и Старнс переглянулись. То, что они видели в Андреа, не вселяло в них уверенности относительно следующих пяти месяцев. Нужен только один трудный случай, один человек на всю команду, который не сумеет приспособиться, и тогда жди беды. Все не смогут нормально работать, если придется следить за Андреа.

А та продолжала смотреть в ночь, наклонив голову, прислушиваясь к тому, что, казалось, никто другой не слышал.

15

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

21 марта

Простое любопытство, а не что-то иное привело Койла в общее помещение, где все собрались, чтобы смотреть трансляцию НАСА с аппарата «Кассини-3» у Каллисто. Как можно не интересоваться этим? Этой зимой с ними был профессор Эйк из обсерватории «Хэйстек» Массачусетского технологического института. Он был специалистом по физике атмосферы и почти все время проводил в лаборатории, изучая ионосферу средних широт, магнитосферу и измеряя термосферу. Всякие такие захватывающие вещи.

Эйк рассказал Койлу, что поверхность Каллисто — очень неприятное место, холодное, темное и неприветливое. Это второй по величине спутник Юпитера и третий по размерам во всей Солнечной системе. Если не считать огромных метеоритных кратеров, поверхность у него в основном ровная, возможно покрытая паковым льдом, под которым находится соленый океан.

— По земным стандартам, это просто ужасное место, — говорил Эйк. — Свыше двухсот градусов ниже нуля28 и опустошается мощным магнитным полем Юпитера, что создает бурю заряженных частиц и необычные электрические потоки на поверхности. И не забудьте насыщенный аммиаком океан подо льдом. Не совсем Палм-Бич29, Ники.

— Думаете, там есть жизнь?

Эйк только пожал плечами.

— Возможно. Но если есть, она должна быть микроскопической и очень необычной.

Общее помещение было забито.

Расставили стулья, и Ида разморозила пиццу и приготовила попкорн. Бив просто сидела. Койл не вмешивался — пусть забавляются, — только с досадой думал о том, какой беспорядок они устроят на его кухне. Большинство присутствующих были пьяны или навеселе после излишеств вечеринки Каллисто.

Койл тоже немного выпил, но голова у него была ясная, и он ждал, когда на большом плазменном экране начнется трансляция. Он собирался напиться, но потом передумал. Не позволяло напряжение, которое постоянно усиливалось. Нервы его были натянуты как струна, и Койл все время думал о том, что они с Фраем обсуждали несколько дней назад, обо всех тех странных вещах, которые как будто происходят все чаще.

Если что-то происходит, Ники, мы скоро узнаем.

Именно это и тревожило сейчас Койла.

Он сидел с Фраем и Дэнни Шином, геологом, все трое понемногу пили.

— Это просто поразительно, — сказал Шин, делая глоток «Роллинг Рок»30. — Я говорю о том, что у вас, ребята, есть время об этом задуматься. О том, что все это значит.

— А что это значит, Дэнни? — спросил Фрай. — Будучи ученым, может, ты объяснишь такому тупице, как я?

Шин вздохнул.

— Это значит, что бо́льшая часть тебя стекла по ноге твоего дядюшки.

— Правда? Ну, тогда у нас есть кое-что общее, потому что бо́льшая часть тебя стекла по подбородку твоей мамы.

Шин рассмеялся и погладил усы, свисавшие с лица.

— Вот в чем твоя проблема, Фрай. Тебя не интересует ничего важного. Только тот вздор, что выходит у тебя изо рта. Наука для тебя ничего не значит.

— Ты прав, Дэнни. Я в нее не верю. Не верю с тех пор, как не сработали противозачаточные средства твоей матери.

Койл их не слушал. Их споры были непрерывны, как игра «Монополия». Эти двое всегда подзуживали друг друга. Но на любом собрании они сидели рядом. Поди разберись!

Койл разглядывал вырезанные из фольги и висящие над головой летающие тарелочки и звезды, учебные манекены доктора Боба, которые выкрасили зеленой краской, пририсовав большие глаза пришельцев, что делало их похожими на «Моего любимого марсианина»31. Фотографии большеглазых чудовищ из фильмов пятидесятых годов категории Б «Оно захватило мир» и «Вторжение обитателей летающих тарелок»32, распечатанные и развешанные повсюду. Превосходил все это только вклад Лока — представление разных художников о других планетах и размытые изображения НЛО, не говоря уже о фотографиях мегалитов из долины Бикон, захвативших интернет. На одной из таких фотографий размером с фрескуповерх всего была жуткая огромная надпись — вечный вопрос: «ОДНИ ЛИ МЫ?»

Койл пил свой коктейль, смотрел на собравшихся и пытался понять, чего они ждут от трансляции с Каллисто.

Хорн сидел один; как всегда на таких сборищах, он выглядел слегка довольным и слегка разочарованным. Ида и Бив расхаживали с тарелками, полными еды; они были похожи на наседок, стремящихся накормить голодные клювы. Хоппер, Особый Эд и доктор Флэгг заняли места в тылу. Все остальные разбились на группы. Шабаш, состоявший из Гвен Кюри и остальных женщин в лагере: Гат, Кэсси Мелоун и миловидной главной помощницы по имени Линн Зутема, которую все называли Зут, — вел беседы; Лок был окружен импровизированной группой, слушавшей его рассказы об НЛО. Слим держался шабаша и пил текилу с Кэсси и Зут. Команда ФЕМК33, состоявшая из Коха, Крайдермана, Хансена и Стоукса, за своим обычным столом слушала циничные шутки Крайдермана. Гвен трясла шейкер с мартини, груди ее покачивались под футболкой, на которой было написано: «Я ЛЮБЛЮ АНАЛЬНЫЕ ЗОНДЫ». Харви был один, он смотрел по сторонам в поисках масонов. Каждый раз, перехватывая взгляд Койла — Койл очень старался этого не допускать, — Харви заговорщицки улыбался и быстро переводил взгляд на одного из членов команды, как бы говоря: «Да, это он, Ники. Один из них. Это видно по его глазам».

Особенно подозрительно он посматривал на группу ФЕМК.

Здесь были все, а почему бы и нет? Накануне солнце зашло в последний раз, и воцарилась тьма. Начиналась долгая полярная ночь.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Фрай? — сказал Шин. — Ты просто невежда.

— Может, я и невежда, но не настолько, чтобы не признавать свои ошибки. В отличие от некоторых знакомых мне яйцеголовых.

— О да, опять это дерьмо. Мы против них. Ученые против рабочих.

Фрай допил пиво.

— Вот тут-то и кроется твоя проблема, Дэнни. Ты считаешь, что вы, умники, всем здесь заправляете. Но это не так. Если бы не такие ребята, как я, которые держат вас в тепле, кормят, следят, чтобы у вас был свет, а вода текла из крана… где бы вы были?

— Я никогда не говорил, что мы всем заправляем. Я говорил только, что парни вроде тебя оказывают поддержку. Вот и все. Вы следите, чтобы мы могли делать наше дело.

— Тут ты чертовски прав. И никогда не забывай об этом.

— Этот парень готов спорить обо всем, — сказал Шин.

— А это что значит?

Койл перестал их слушать. Он научился этому на станции рано: ты сохраняешь здравый рассудок, игнорируя почти все, что происходит вокруг тебя. А здесь девяносто процентов происходящего представляло собой вздор, что облегчало такую задачу.

Койл подумал: неужели только он пытается связать все воедино, чувствует, что должно произойти что-то очень серьезное и зловещее? Он так не считал. Он знал, что Фрай тревожится. И Хорн, вероятно, тоже.

Осматриваясь, слушая разговоры, Койл испытывал очень странное ощущение: словно здесь витало напряжение, независимое от него. Люди слишком громко смеялись или слишком тихо разговаривали. Не могли сидеть спокойно, а когда улыбались, казалось, улыбки наклеены им на лица. Все были взвинчены. Время от времени Койл слышал смех, который звучал почти истерически.

Подошла Кэсси Мелоун, пьяная сильнее обычного, и села рядом с ним.

— Эй, Ники! А что, если мы перепихнемся, прежде чем начнется эта штука с «Кассини»? Что скажешь?

Гвен увела ее, поддерживая, чтобы она не упала. Кэсси пыталась показать груди.

— Эй, Гвенни! Он ведь хочет их увидеть. Он всегда смотрит на мое барахло. — Она рассмеялась. — Я сказала «барахло»? Ха-ха, зацените мое барахло!

Гвен усадила ее и почти села ей на колени, чтобы удержать.

Тут Хоппер встал, откашлялся и подул в свой чертов свисток.

— Внимание! Внимание всем! Выступает доктор Эйк. Послушаем, что он нам скажет. Я уверен, это очень важно.

Шин рассмеялся.

— Что курит этот парень?

— Не знаю, но тоже хочу! — сказала Кэсси Мелоун.

— Вероятно, то, что курила твоя мама, когда была тобой беременна, — сказал Фрай Шину.

Эйк подошел к плазменному экрану, висевшему на стене. Он был очкастым круглолицым маленьким человечком с коротко подстриженной бородой, делающей его похожим на Санта-Клауса. Это впечатление усиливали его гулкий раскатистый смех и привычка похлопывать себя по круглому животику.

— Леди и джентльмены, — сказал он, кивая и улыбаясь. — Я только что получил сообщение о зонде из Исследовательского центра Эймса в Калифорнии.

Гвен допила мартини и прильнула губами к уху Койла.

— Слышал, Ники? Он сказал «зонд».

— Ш-ш-ш! — сказал ей Койл.

Эйк огляделся.

— Трансляция через двадцать-тридцать минут. Но я подумал, что стоит предварительно коснуться миссии «Кассини-3» и, что еще важнее, зонда, который высадится на Каллисто.

Он не просто коснулся.

Следующие пятнадцать минут он подробно рассказывал о «Кассини-3», аппарате, исследующем и картографирующем Галилеевы спутники: Европу и Ио, Ганимед и Каллисто. Все они считались кандидатами на обладание океаном под поверхностью, и в этом океане теоретически могла быть жизнь. Вся эта операция, по его словам, послужит основой для будущих миссий: «Айс Клиппер», в которой будут взяты образцы поверхности спутников, и «Айс Пенетрейтор», в ходе которой с помощью термального зонда, или криобота, будет просверлена ледяная шапка спутников.

Все это было интересно.

Но когда Эйк перешел к устройству самого зонда, неустанно говоря о датчиках пыли и масс-спектрометрах, о счетчиках тяжелых ионов и визуализации плазменных волн, его почти перестали слушать. Кроме Шина и, возможно, Хоппера, никому не было дела до инфракрасного картографирования или исследования частиц, до молекулярной биологии и хемосинтеза. Как с компьютерами и мобильными телефонами: большинству все равно, как они работают, мало кто вообще способен это понять, лишь бы они работали.

Койл перестал слушать на середине и снова стал глядеть по сторонам.

Он посмотрел на стены с изображениями пришельцев, летающих тарелок и прочего, и его внимание сразу привлекли сделанные Локом снимки мегалитов долины Бикон. Фотографии были самые недавние, и, хотя воочию мегалиты Койл не видел, он знал, что их обнаружение — самый большой ящик Пандоры со времен расщепления атома.

Он смотрел на мегалиты.

Они в чем-то были похожи на Стоунхендж и другие такие же памятники, усеивающие Британские острова и Северную Европу, но камни из долины Бикон были гораздо сложней и крупней. Бесконечно сложней: мрачное скопление колонн и пилонов, высоких, наклонных, соединенных друг с другом и стоящих отдельно. Некоторые были приплюснуты сверху, другие поддерживали горизонтальные перекладины; некоторые вверху разделялись на множество острых изогнутых шпилей и лучей, делая все сооружение похожим на мертвое дерево-переросток.

В этих мегалитах в целом было что-то очень неприятное и тревожное.

Койлу не нравилось смотреть на них, но он смотрел. Разглядывал монолитный лес колонн, валов и паукообразных труб и не мог оторвать глаз. Его взгляд затерялся в этой путанице и безумной архитектуре, он будто притягивался, и в глубине сознания, в подвале первобытных теней ползало что-то черное и мрачное.

Нет, он не мог отвести взгляд; больше того, какая-то его часть не хотела это делать.

Его рациональный мозг не мог воспринять возможный смысл этого мегалитического лабиринта, понять, для чего он был сооружен. Но его спящий, сновидческий мозг, эта примитивная машина, которая, похоже, кроется в глубинах нашей психики, казалось, распознал, что это такое, осознал его цель, механическую и духовную. Творение мрачной красоты и невыразимой непристойности. На самом деле очень простая конструкция, с очень простой целью…

Да, его спящая и рациональная части мозга находились в световых годах друг от друга и не могли общаться, не могли найти общий язык.

А Койл застрял между ними, дрожа и желая знать все, но в то же время избегая этого знания.

Наконец он отвел взгляд.

— Ну хорошо, — сказал Эйк. — Трансляция начинается… приготовьтесь…

Койл резко вдохнул, почувствовал, как что-то переворачивается в животе. Сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки.

«Боже правый, — подумал он, — начинается…»

16

ПОЛЕВАЯ ЛАБОРАТОРИЯ НУОАИ «ПОЛЯРИС»

АТЛАНТИЧЕСКИЙ ЛЕДЯНОЙ КУПОЛ

Андреа Мак не спала.

Она даже не закрывала глаза.

Остальные устали после долгого трудного дня на холоде и рано легли. Уснули, едва коснувшись подушки головой. Андреа слышала в комнате дыхание Ким, глубокое и ровное. Из спальни мужчин напротив доносился храп.

Жилое помещение лаборатории «Полярис» представляло собой длинный прямоугольный ящик. Временное убежище, воздвигнутое техниками НУОАИ. Мужчины спали в одной комнате, женщины — в другой. Имелось лабораторное пространство с диагностическим и компьютерным оборудованием. Помещение для генератора и станции водоснабжения. Помещение для исследования керна. Кладовые для припасов. Общее помещение, занимающее бо́льшую часть сооружения. Кухня, DVD-библиотека и телевизор, велотренажер, радио, обычные удобства лагерной жизни.

В целом здесь царила тишина.

Единственным звуком, кроме дыхания и храпа, был шум ветра снаружи, вечный вой на Полярном плато, сотрясающий жилище и бросающий на его стены снег и лед.

Андреа слышала все это.

Но слышала и кое-что еще.

Что-то погребенное в ветре, одинокий меланхоличный голос, звавший ее; этот голос целыми днями звал ее.

Она неслышно встала с койки и прошла в общее помещение. Поспешно надела КЧХП и посмотрела в окно, на подвижную черноту полярной ночи.

Увидела тень, манящую ее в эту черноту.

— Иду, — сказала она. — Иду.

Слушая ветер, понимая, что он теперь владеет ею, Андреа открыла шлюз и вышла навстречу тому, что ее ждало.

17

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

В общем помещении было необычайно тихо.

Никто не шевелился. Никто не притрагивался к выпивке или еде; казалось, никто не дышит. Можно было практически услышать, как растут ногти или делятся клетки.

Потом кто-то ахнул.

На экране помехи сменились многочисленными цифровыми сообщениями НАСА. Потом экран мигнул, и на нем появилось изображение. Коричнево-оранжевый шар с красноватыми пятнами и белыми и желтыми точками — шрамами-кратерами от древних ударов. Голос за кадром объяснил, что это вид на Каллисто с «Кассини-3» с расстояния в пять миллионов миль. Изображение было увеличено, но не изменено.

Каллисто.

Второй по размерам спутник Юпитера. Почти четыреста миллионов миль от Земли. Голос за кадром объяснил, что снимок сделан несколько дней назад. После того как он был сделан, «Кассини-3» занял параболическую орбиту вокруг спутника и опустился, чтобы отправить зонд. Через несколько секунд начнется прямая трансляция, идущая в космосе со скоростью света.

Изображение дрогнуло.

Потом дрогнуло снова.

Послышались какие-то гудки, царапающие звуки телеметрии. Фоновый шум, помехи, воющий ветер, текущая вода. Низкий нервирующий гул то нарастал, то ослабевал, но полностью никогда не стихал.

Голос за кадром сказал, что начинается прямая трансляция.

Изображение вновь дрогнуло, расплылось, снова стало отчетливым… и все увидели то, что видел зонд, опускающийся на древний спутник. Вначале видно было немного. Если бы не цвет, это могла бы быть земная Луна. Однако стоило взглянуть, чтобы сразу понять: это не Луна. Изображение, которое появилось на экране, никогда не видели человеческие глаза, и ни один человек не был способен отнестись к этому легкомысленно.

Изображение менялось, поворачивалось, зонд продолжал опускаться, и голос за кадром сказал, что зонд сейчас в двадцати пяти милях над поверхностью и движется с востока на запад. Зонд продолжал спускаться, и вскоре все в помещении увидели поверхность Каллисто, которая оказалась удивительно безликой: ни гор, ни холмов, только выветрившаяся кора, прорезанная глубокими трещинами и огромными ударными кратерами с концентрическими кольцами давления вокруг. Больше ничего особенного.

Пустая, мертвая, бесплодная.

Как глина, ждущая, что ее превратят во что-нибудь… во что-нибудь.

Никто не произнес ни слова.

Все были напряжены, словно ожидали, что вот-вот что-то случится, только не знали что.

Койл сидел, ощущая, будто что-то ползет у него по спине.

Горячая потная ладонь Гвен сжала его ладонь.

Это нелепо, но ему не нравилось то, что он видел.

Поверхность была слишком старая, слишком уродливая, слишком… какая-то. Он знал, что мозг человека ищет признаки жизни, движения, деятельности. Сейчас было бы уместно даже появление нескольких маленьких зеленых человечков. Потому что Каллисто была пустой, мертвой, неподвижной. Словно что-то застыло и ждет. Как насекомое в янтаре. Она была не просто безжизненная и пустая, как Луна или какой-нибудь бесплодный астероид. У Койла было ощущение, что здесь есть что-то. Что-то прячется в тени и в кратерах.

Зонд спустился на высоту двадцать тысяч футов.

Он выпускал ракеты.

Изображение пропало, пока он не приземлился.

Потом снова появилось.

Зонд сел к югу от ударного кратера Валгалла в своеобразное углубление шириной в несколько миль; предполагалось, что оно вырыто ледником с ледяного покрова океана. Зонд осветил окружающее пространство прожекторами, но видна была только пустая равнина с чем-то вроде пакового льда и черных искореженных камней. Голос за кадром сказал, что зонд работает безупречно. Телеметрия сообщила, что он бурит лед, чтобы поискать органические молекулы и палеоиндикаторы.

Потом изображение задрожало.

Все напряглись.

Что-то происходило.

— Землетрясение, — сказал Фрай.

— Каллистотрясение, — поправил Шин.

Но Эйк сразу сказал, что на Каллисто нет никакой сейсмической активности. С точки зрения геологии, это мертвый мир. Ни вулканов, ни толчков, ничего. Нет даже ветра, или погоды, или чего-нибудь, что можно назвать атмосферой.

Дрожь продолжалась.

Голос за кадром молчал.

Койл почувствовал это за несколько секунд до того, как оно произошло.

На расстоянии в четыреста миллионов миль он буквально почувствовал это. В шестидесяти или семидесяти футах от зонда поверхность пошла трещинами и разверзлась, словно ее ударили изнутри, огромными пластами раздвигая лед. Что бы это ни было, оно поднималось, гигантская черная структура, какие-то валы и сдвиги, вертикальные выступы, похожие на трубы.

— Боже мой! — сказал кто-то. — Проклятье!

Все почувствовали одно и то же. Потому что то, что высунулось из-под первобытной поверхности и теперь возвышалось над зондом, было точным подобием того, что вытаяло в долине Бикон, — серией соединенных мегалитов. Точная копия. Валы и перекладины, колонны и трубы. Масса поднималась, с нее текла вода, отпадали куски льда; это была древняя инопланетная машина, черная, изъеденная, подобная скелету, и ее выступы тянулись к небу.

«Боже, — подумал Койл, — как паук с миллионом лап, выбравшийся из яйца».

Молчание нарушил Лок.

Он был вне себя: подтверждались его самые бредовые теории и гипотезы. Конечно, это была не летающая тарелка и не кучка маленьких серых существ, которые говорят: «Отведите нас к вашему вождю». Но, с другой стороны, структура поднялась спустя несколько секунд после посадки зонда, и не случайно, а по замыслу. Это было не природное явление. Это было нечто заранее подготовленное.

Может, не живое в буквальном смысле.

Но разумное, сознающее, готовое к контакту.

Лок подбежал к экрану, крича и улюлюкая, дико жестикулируя и говоря так быстро, что вначале никто не понимал ни слова из того, что он говорил.

— Видели? Вы это видели? Оно все это время ждало нас! Оно хочет вступить с нами в контакт! Тот, кто это построил, оставил визитную карточку в долине Бикон, а теперь вот оно, настоящее! Оно видит нас! Оно знает, что мы здесь!

И тут изображение исчезло.

И не появилось снова.

Лок застыл, словно кто-то его отключил.

Он покачнулся в одну сторону, в другую. Казалось, он вот-вот упадет. Но не упал. Начал подпрыгивать, орать, опрокидывая столы и ударяясь о стену.

— У НИХ НЕТ ПРАВА! — кричал Лок. — У НИХ НЕТ ПРАВА ПОДВЕРГАТЬ ИЗОБРАЖЕНИЕ ЦЕНЗУРЕ! ОНО ПРИНАДЛЕЖИТ НАМ ВСЕМ! КАЖДОМУ ИЗ НАС!

Особый Эд, Хоппер и доктор Флэгг схватили его, он бился в истерике, вырывался, вопил, что ублюдки из НАСА и ННФ скрывали от него все это. Втроем они с трудом вывели Лока, и после этого никто долго не произносил ни слова.

Все потрясенно сидели молча.

Потом кто-то — может, Зут — начал издавать глубокий горловой звук, который мог стать смехом или слезами, но предпочел первое. Это был хриплый, скрипучий смех, и вскоре к нему присоединилась половина присутствующих. Но в этом смехе не было веселья. То была запоздалая реакция на откровение и страх, на растерянность и нелепость — резкий, лающий смех. Такой смех иногда неожиданно возникает на похоронах. Этакий защитный психологический механизм.

Койл в этом не участвовал.

Этот смех его почти пугал. Это был звук надвигающейся деменции, безумия, беспрецедентного нервного срыва. Койл лишь зажмурился и стал молиться, чтобы этот звук прекратился.

И наконец он прекратился.

Все замолчали и теперь просто смотрели друг на друга, на пол и стены, на глупые изображения пришельцев, развешанные повсюду. Но в основном — на фотографии мегалитов из долины Бикон. Кто-то попробовал что-то сказать, но большинство даже не пыталось. Потом все один за другим вышли.

— Боже, — сказал наконец Шин. — Понимаете, что это значит?

Койл кивнул.

— Да.

Но, говоря откровенно, он не знал. Никто не знал.

Ведь хуже этого ничего быть не могло… мысли о том, что где-то в космосе есть разум. Навестивший Землю много миллионов лет назад и все еще активный. Может, люди притворялись, что хотят вступить в контакт, но на самом деле они этого не хотели.

Это страшно.

Это сшибает с ног.

Это делает вашу культуру, вашу религию, всю систему ваших верований бледной и ничтожной, такой же важной и значимой, как воскресные комиксы. Забавно, но вряд ли имеет хоть малейшее значение в огромном космосе, в котором вы отныне, к сожалению, мелкая пешка. Потому что разумные существа, способные посетить Землю двадцать или тридцать миллионов лет назад, сейчас наверняка стали практически богами.

Это заставляло Койла чувствовать себя микробом на слайде, за которым наблюдает какой-то огромный инопланетный глаз. Больше того, все человечество теперь казалось Койлу муравьями, бегущими по склону холма, пока чья-то гигантская нога ждет, чтобы опуститься и раздавить их.

Как и другие, он чувствовал многое, но все это было неутешительно.

Но именно Фрай выразил словами все, что они чувствовали и что будут чувствовать на протяжении всей этой долгой, темной зимы:

— Знаете что? Эта штука напугала меня до смерти.

Так оно и было.

Мегалиты на Каллисто находились в четырехстах миллионах миль отсюда. Но те, что в горах Сентинел, были гораздо ближе. Кто бы их ни построил, с какой целью он бы это ни сделал, все на станции «Климат» оказались заперты с этим до весны.

18

ПОЛЕВАЯ ЛАБОРАТОРИЯ НУОАИ «ПОЛЯРИС»

Крик услышала Ким Пенникук.

Крик резкий, пронзительный, полный боли, он, как бритвой, разрезал ее сон, обнажив что-то внутри.

Она села в кровати, включила свет.

Андреа не было. Ким знала, что ее не будет.

Ким вскочила, натянула ботинки и вышла в коридор. По коридору уже бежал доктор Боб. Борден и Старнс еще не вполне проснулись.

— Что происходит, черт возьми? — спросил Борден.

— Андреа, — сказала ему Ким. — Ее нет в постели. Этот крик… она, должно быть, снаружи.

Борден прислушался к звукам ветра, мрачным и смертоносным.

— В этом?

— Дьявольщина, — сказал Старнс.

Чувствуя, как дрожит их жилище, они прошли в общую комнату. Доктор Боб доставал фонари из шкафа с аварийным оборудованием. Ким подошла к окну и включила огни периметра. На мгновение ей показалось, что она увидела там Андреа; та стояла на ветру и скалилась, как череп. Потом все закрыл порыв снега, а когда он миновал, ничего не было.

Ким ахнула.

— Мне показалось…

— Что? — спросил Борден. Его глаза были сонными, но во взгляде читалась тревога.

— Показалось… что я кого-то видела.

— Хорошо. Нам нужно идти за ней. Снаружи она долго не продержится, — сказал Старнс, глядя на экран компьютера, на который с «Мак-Мердо» постоянно поступала информация о погоде. — Там минус десять, но ветер доводит до минус двадцати пяти34. Ветер со скоростью тридцать миль в час. Он просто выдует из нее все тепло.

Доктор Боб был уже в своем КЧХП: брюки-ветровки, «кроличьи сапоги», красная парка, гетры, балаклава и защитные очки. Он натянул перчатки, а поверх них — шерстяные варежки.

— Я возьму с собой одного человека, — сказал он. — Остальным двоим лучше остаться на случай, если у нас будут неприятности.

Старнс начал надевать свой КЧХП, но увидел взгляд доктора Боба. Если мы не вернемся, здесь должен остаться кто-то опытный. Нельзя оставлять этих людей одних.

— Я пойду, — сказал Борден.

Никаких возражений. Он оделся. Они взяли пятидесятифутовую веревку, аварийное радио и ледорубы. Надели на головы желтые шахтерские шлемы со светодиодными фонарями, чтобы не занимать руки. Захватили запасные карманные фонарики. И пошли к шлюзу.

— Держитесь отмеченной флажками дороги, если возможно, — сказал Старнс. — Обязательно звоните каждые пятнадцать минут. Мы будем поддерживать яркий свет, как маяк.

Они вышли в холод и ночь.

Со странным ощущением в груди Ким подумала, увидит ли она их снова.

19

Они шли, сгибаясь под яростными порывами ветра, который швырял в них снег; на небе пылали зеленые и желтые вспышки северного сияния.

— Андреа! — звал доктор Боб. — Андреа!

Борден повторял за ним.

Они продвигались по дороге, черные флаги трепетали с обеих сторон.

«Отличная ночь для гребаной прогулки, Андреа», — подумал доктор Боб, потом укорил себя за такую мелкую, эгоистичную мысль. Она молода, неопытна, наивна и, вероятно, очень впечатлительна. И вместе со слишком бурным воображением это могло привести к такому кризису.

Ей не следовало быть здесь.

Несмотря на все психологические тесты и профилирование, половина тех, кто сейчас на льду, не должна была здесь находиться. Это доктор Боб очень хорошо знал.

Однажды на станции «Палмер» геохимик по имени Кузинс стал одержим мыслью о приходе инопланетян. Он бредил и с пеной у рта повторял: «Они здесь! Они уже здесь!» Кроме него, никто не ощущал их присутствия. Кузинс утверждал, что они у него в голове и требуют, чтобы он избавился от остальных членов команды. Проходила зима, и он, казалось, не мог говорить ни о чем, кроме предстоящего первого контакта. Проявлял острую паранойю и одержимость. Стал по-настоящему опасен. Пришлось держать его на успокоительных и запереть до прихода весны, когда его можно будет эвакуировать.

С приходом весны Кузинсу стало не лучше, а хуже.

Его привязали к носилкам и увезли на летное поле. Доктор Боб был одним из тех, кто грузил его на С-130. Он никогда не забудет последние слова Кузинса: «Можете притворяться сколько хотите, Боб, но они здесь, и они всегда были здесь. Можете смеяться, но вы не будете смеяться, когда они придут за вами. А они придут, боже, да, они придут».

Дело в том, что доктор Боб не смеялся.

Трудно смеяться над тем, что тебя до смерти пугает.

— Куда? — спросил Борден.

Вокруг жилища был лабиринт отмеченных флагами дорог. Они вели к буровой установке и к автоматической метеостанции, где сама Андреа изучала пласты льда.

— Она, вероятно, на ледоразделе, — сказал доктор Боб. Из-за ветра ему иногда приходилось кричать, чтобы его услышали. — Там она обычно работала.

Борден осмотрелся, глядя на полярную пустыню и освещая ее своим фонарем на шлеме.

— Хорошо.

Доктор Боб пошел первым, держась за направляющий трос и идя к ледоразделу, где Андреа брала криосферные пробы. Ледоразделом называлась граница между противоположными слоями льда, как течения в озере.

Погода ухудшалась, и оба понимали: если они ее вскоре не найдут, то не найдут никогда.

Доктор Боб продолжал звать Андреа, замерзая, несмотря на свой КЧХП. Холод всегда плох сам по себе, но, когда к нему присоединяется ветер, становится непереносимым.

Время от времени доктор Боб останавливался, поворачивая голову и освещая местность вокруг.

Ничего.

Плоское цельное пространство плато было однообразно и неизменно. Хлопья снега плясали в луче света.

— Андреа! — снова позвал доктор Боб.

Ветер застонал, и голос доктора Боба потонул в нем. Даже будь Андреа в двадцати футах, она, вероятно, не услышала бы его.

Ледораздел был прямо впереди.

Доктор Боб остановился и показал своим ледорубом.

Они шли минут пять, склонив головы, прежде чем снова остановились.

— Что? — спросил Борден.

Доктор Боб осветил снег. В этой сплошной белизне любой цвет резко выделялся, особенно ярко-алый.

— Кровь? — спросил Борден.

Доктор Боб кивнул, отвернув лицо от ветра.

— Много крови… кровавый след.

— Но нам придется оставить дорогу, чтобы идти по нему.

— У нас нет выбора.

Но Бордена это не убедило. Он осмотрелся, зовя Андреа снова и снова. Потом обернулся, как он предполагал, в сторону жилища. Оно затерялось в буре. Время от времени снег рассеивался, и они видели огни. В ясную ночь их было видно за мили.

— Не знаю, — сказал Борден. — Мне это не нравится.

— Все будет в порядке. Я делал такое и раньше, — сказал ему доктор Боб.

Он размотал веревку, обвязал себя за талию, а конец связал с веревкой Бордена. Это давало ему около ста футов, и он считал, что этого хватит. Конец веревки Бордена был привязан к флагу на дороге на случай, если она упадет или ее отнесет ветром.

— Просто выдавай мне веревку, — сказал доктор Боб. — И продолжай вызывать по радио. Сообщай им, что мы делаем.

Он нырнул под направляющий трос и пошел в темноту.

— Осторожней! — крикнул ему вслед Борден.

Доктор Боб и сам собирался быть осторожным.

Светя фонарем на шлеме, он пошел по кровавому следу; его желудок болезненно сжимался, когда он видел все больше крови… иногда несколько капель или пятен, но порой — целые замерзшие лужи. Крови было много, и доктор Боб понимал, что на таком ветру, на таком холоде Андреа не выживет.

Но как это произошло?

Она перерезала себе вены?

Казалось, других вариантов нет. Ничто не могло ее так ранить, даже большой кусок льда. Все вокруг было плоское и ровное.

Он предположил, что снег, который сейчас валит, старый, должно быть сметенный откуда-то с гор и пронесенный по плато. При том количестве снега, которое приносит ветер, след заметет за полчаса, может, быстрей.

Время было на исходе.

Он остановился.

А это что такое?

Что-то лежало в десяти футах от него, полуприкрытое сугробом. Доктор Боб прошел туда. Смахнул снег и увидел что-то похожее на алюминиевый корпус… или гроб. Примерно восьми футов в длину, с крышкой. Он ухватился за край и открыл крышку. Внутри ничего не было. Немного какой-то замерзшей слизи или клейкой массы. Ничего больше.

Доктор Боб ничего не мог понять.

Забытый контейнер, оставшийся с тех времен, когда готовили станцию? Может быть. Но эти ребята очень придирчивы и никогда не оставляют мусор или отходы. Правила ЮСАП в этом отношении очень строгие.

Но что еще это может быть?

Определенно не гроб. Не здесь.

Оставь это. Ты здесь не для того, чтобы играть в детектива.

Он пошел быстрей, чувствуя, как натягивается веревка. Подошел к целому полю крови. Она была повсюду. Ледяные лужи. Замерзшие ручьи и озерца, а потом…

О боже.

Андреа.

Она была зарезана, выпотрошена, вскрыта от промежности до груди, ее кишки прилипли ко льду, как замерзшие змеи. Одна рука была оторвана, другая сломана и вывернута. Левая нога ниже колена отсутствовала. Торчала только кость.

Доктор Боб споткнулся о залитый кровью «кроличий сапожок».

В сапоге еще была ее нога.

С трудом превозмогая тошноту, он нагнулся, осветил фонариком лицо Андреа. Под меховым отворотом парки оно словно было рассечено пополам топором.

Хватит.

Он отошел, испытывая безумный ужас от того, что могло произойти с ней, и думая, не ждет ли и его подобная судьба.

Доктор Боб шел вдоль веревки и пытался найти хоть какое-то объяснение, но не находил. На Полярном плато нет опасных животных. Боже, здесь вообще нет животных. Оставался только один вариант: Андреа убили.

Но кто?

И почему?

Ветер со снегом создавал перед ним сплошную стену. Луч от шлема пробивался не более чем на шесть-семь футов, а затем отражался от сплошной стены летящего снега. Доктор Боб продолжал видеть движущиеся на краю света тени.

Воображение.

Это должно быть игрой воображения.

Однако по коже ползли мурашки. Холод. Очевидно, у него переохлаждение. Он думал о ледорубе у себя на поясе. Но приходилось обеими руками держаться за веревку.

Он резко остановился.

А это что такое?

Ветер. Здесь, на плато, он способен производить странные звуки, вой и крики. Или голоса, зовущие и шепчущие, особенно в разгар бури.

Но доктор Боб слышал что-то похожее на смех.

Холодный, истерический женский смех.

Он посветил в разные стороны, сердце болезненно сжималось в груди. Фигура. Тень. Движется на краю поля зрения, кружит, приближается.

— Кто здесь? — крикнул он. — Кто, черт побери, здесь?

Из бури донесся громкий смех, ледяной, неземной.

Доктор Боб побежал… вернее, попытался побежать… спотыкался в своих «кроличьих сапогах», светил вдоль веревки, снова и снова чувствуя, как Борден ее тянет.

Боже, он не может быть так далеко!

Что-то ударило его и швырнуло лицом на лед.

В свете фонаря со своего шлема доктор Боб очень хорошо увидел, что вышло из бури и обрушилось на него.

Он успел крикнуть только раз.

20

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Коридор В.

Кэсси Мелоун лежала в своей кровати, чувствуя тупую пульсирующую боль в голове. Каждый раз, когда она пыталась сесть, боль становилась такой сильной, что Кэсси едва не теряла сознание. Слишком много выпила на вечеринке. Вот и все. Она не пила уже несколько месяцев, и сейчас это очень сильно ее подкосило.

Ты спала всего два часа… откуда такое похмелье?

Нет, это бессмыслица. Может, на следующий день, но не через два часа. Кэсси лежала, массируя виски, пыталась что-то вспомнить.

Сон.

О боже, этот ужасный сон.

Он вспоминался обрывками, фрагментами, которые соединялись в призрачную мешанину. Черные зазубренные горные вершины, уходящие в головокружительную, неземную высоту… поднимаются, все поднимаются… острые конусы покрыты жуткими неестественными сооружениями, как ракушки, прилипшие к мачтам затонувшего корабля: продолговатыми кубами и покрытыми сотами пилонами, башнями-пирамидами и сложенными дисками. Все это теснилось, накладывалось друг на друга и было огромным. Геометрически сложный кошмарный город, увенчанный игольчатыми шпилями, доходящими до холодных звезд наверху.

Во сне она летела над самыми высокими шпилями этого дьявольского метрополиса, смотрела вниз, на долины, равнины и узкие ущелья из черных камней, до которых дотянулись первые пальцы ледников. И она понимала, что не одна.

Вокруг нее двигались, шуршали, трогали ее, подталкивали, тянули ее за волосы и касались спины. Ночные фигуры с распростертыми огромными вампирскими крыльями заполняли пустое пространство мертвого города плотным, удушающим черным облаком вращающейся жизни.

Кэсси не могла спастись от них.

Не могла не слышать их голоса.

(кэсси)

(кэссссииии)

которые непрерывно жужжат и гудят

(отдай)

(отдай то, что мы)

(отдай себя)

сюрреалистически заполняют ее голову безумными образами с ужасным шорохом боли, все усиливающейся, пока ей не кажется, что череп вот-вот разлетится обломками костей

Кэсси проснулась со страшной головной болью.

Проглотила тайленол, аспирин. Ничего не помогло. В глубине души она понимала, что должна пойти в медицинский отсек, но попытка приподняться даже на несколько дюймов привела к тому, что голова загудела, как большой старый барабан.

Резкая боль пронзила голову, Кэсси закричала и упала с кровати на холодный пол.

О милосердный боже пусть это кончится мама останови это пожалуйста мама мне так больно мне так больно я не могу это прекратить мама мама мама…

Все вокруг нее двигалось, гремело, теряло материальность. Стены капали, пол тек, как вода, ничто не сохраняло форму, все стало жидким и таяло.

Угол.

Она поползла в угол, потому что там ее ждало избавление. Слушай ветер, слушай голоса ветра. Вся в поту, дрожащая и всхлипывающая, Кэсси добралась до угла и сквозь стену попала в засасывающую, вихревую черноту, втянувшую ее.

21

ПОЛЕВАЯ ЛАБОРАТОРИЯ НУОАИ «ПОЛЯРИС»

— Мы должны сообщить об этом, — сказала в жилище Ким Пенникук Старнсу. — Позвонить на «Климат» и рассказать, что здесь происходит.

Старнс покачал головой.

— Пока нет.

— Мне это не нравится… тут творится что-то непонятное.

Старнс сидел перед радио, смотрел на него, ждал сообщений от доктора Боба и Бордена. Они уже должны были выйти на связь. Он чувствовал, как внутри нарастает напряжение. Он старший на «Полярисе». Если Андреа погибнет, обвинят его.

Давайте, давайте, сообщите хоть что-то хорошее.

— Доктор Боб очень опытный человек, — сказал он. — Если кто-то способен ее найти, так это он.

— Но кровь… Борден сказал, что там кровь.

— Не будем торопиться с выводами.

— Я ничего не могу с собой поделать. — Ким покачала головой, прошлась по комнате. — Что с ней случилось? Почему она вышла?

Старнс знал, что это один из тех вопросов, которые ему зададут шишки из ННФ на «Мак-Мердо». Вы видели, что мисс Мак проявляет признаки отчуждения, депрессии, тревожности… и ничего не сделали?

Черт побери!

Он ткнул пальцем в клавиатуру.

— Говорит «Полярис». Доктор Боб? Профессор Борден? Отвечайте. Прием.

Ничего, кроме помех. Своеобразное гудение, нарастающее и стихающее. Фоновый шум, но Старнс его слушал.

— Где они? — спросила Ким, в ее голосе звучал ужас.

— Не знаю.

Старнс попробовал снова — и ничего.

Пришло время принимать решения. Он готовился к этому, но все еще колебался. Он должен был сохранять спокойствие, хладнокровие. Ким готова была выскочить из кожи, и он обязан был сделать все возможное, чтобы успокоить ее, прежде чем она попытается сделать что-нибудь глупое, например пойти за ними.

— Мы не можем просто сидеть сложа руки, — сказала она, подстегнутая кофе, который непрерывно пила.

— Именно это мы будем делать...

Ким закричала.

Она отшатнулась, запуталась в собственных ногах, и ее чашка с кофе упала на пол.

— Что? — спросил Старнс, помогая ей. — Что случилось?

Ким смотрела мимо него, в окно, глаза у нее были огромные и остекленевшие, рот перекошен, словно она вот-вот снова закричит. Похоже, она была в шоке или очень близка к этому. Понемногу, постепенно она приходила в себя.

— Я видела… видела, как что-то прошло мимо окна.

Старнс взглянул в окно. Ничего, кроме холодной антарктической ночи. Он подошел к окну и снова взглянул. По-прежнему ничего.

Ким дрожала, обхватив себя руками. Ее лицо было бескровным, уголок рта подрагивал. Она с трудом дышала.

— Я видела… оно прошло мимо… потом посмотрело, посмотрело прямо на меня… оно видело меня…

— Что вас видело?

Она покачала головой.

— Лицо… что-то похожее на лицо…

Что-то похожее на лицо?

Теперь Старнс тоже почувствовал ужас.

Его подготовка не помогала, уступала место чему-то первобытному, поднимающемуся из глубин сознания. Он снова щелкнул по клавиатуре.

— Профессор Борден? Доктор Боб? Говорит «Полярис». Пожалуйста, ответьте. Прием. — Он ждал, чувствуя, как стучит пульс в висках. — Борден? Доктор Боб? Говорит «Полярис». Отвечайте немедленно! Черт побери, вы меня слышите? Я сказал ответить немедленно!

Что-то ударилось о стену жилища.

Они молча уставились друг на друга. Что-то ударилось снова, причем с такой силой, что жилище задрожало. Чашка Старнса покатилась по столу, проливая кофе.

— Что это? — прошептала Ким.

Старнс судорожно осмотрелся, пытаясь заставить вновь работать здравый рассудок и испытывая серьезные затруднения. Он старался равномерно вдыхать и выдыхать — техника расслабления. Милостивый боже, как он мог позволить этому так завладеть им? Он тут главный, он всем руководит. У него должна быть холодная голова.

— Там что-то есть, и это не они, — тихо сказала Ким.

Старнс какое-то время смотрел на нее, пытаясь найти разумный, успокаивающий ответ и не находя его. Он открыл рот, снова закрыл. Это глупо. Они как пара детишек, которые после страшного рассказа боятся, что что-то выйдет из шкафа — с желтыми глазами и красными зубами.

Он немедленно должен что-то сделать.

Это проверка его способности распоряжаться, а может, и чего-то большего — способности быть мужчиной и действовать в критическом положении.

Как можно спокойней Старнс сказал по радио:

— Доктор Боб? Профессор Борден? Пожалуйста, отвечайте немедленно.

Но единственным ответом был холодный свист, напоминающий голос самого ветра.

22

Ким продолжала смотреть на Старнса, будто по его состоянию пыталась проверить себя. Она слушала помехи, доносящиеся по радио. Это ее воображение или они стали громче?

Она наклонила голову, напряженно вслушиваясь.

И услышала голос, женский, четкий, чуть хриплый и почти соблазнительный.

Я иду… жди меня…

Она снова закричала.

Ким никогда не была истеричкой. Работала в далеких лагерях и в опасных местностях, зимовала в Арктике и на Гренландии в тесных мужских коллективах. И никогда ничего не боялась. Но этот ее крик, отчасти невольный, выражал чисто животный страх.

Старнс схватил ее.

— Ким! Возьмите себя в руки!

Ее трясло.

— Вы слышали это? Голос по радио?

— Никакого голоса не было. Вы меня слышите? Не было голоса.

Она высвободилась. Она сходит с ума. После всех этих лет она теряет рассудок. Галлюцинирует. Но этот голос… он звучал так реально, был полон такого зла…

Заколотили в наружную дверь.

Удары продолжались почти в механическом ритме.

Ким и Старнс смотрели друг на друга. Невозможно было скрыть страх в их глазах, абсолютную победу суеверия над разумом. Страх был здесь: дикий, искрящийся, необузданный.

Старнс пытался преодолеть ужас. Да, ужас силен, но он ему не поддастся. Он сражался изо всех сил.

— Они вернулись, — сказал он, словно сам хотел в это поверить. — Слава богу, они вернулись.

Но даже когда он произносил эти слова, их тон свидетельствовал не об облегчении, а о чем-то гораздо более мрачном.

Он пошел к двери.

— Нет, — сказала Ким. — Не открывайте дверь! Вы меня слышите? Не открывайте эту проклятую дверь… оно там…

Старнс сглотнул.

— Ким, я должен…

— Не надо! — крикнула она, вне себя от страха.

Помехи по радио становились все громче, как и этот странный гул, который усиливался и ослабевал жуткими волнообразными циклами. А потом послышалось что-то еще.

Пусть он идет, Ким… Он нам не нужен…

Ким попятилась, не в силах унять дрожь.

— Нет, нет, нет…

Скоро будем только ты… и я…

Старнс хлопнул шлюзом.

Ким издала хнычущий, умоляющий звук.

Старнс открыл дверь, всмотрелся в воющую черноту антарктической ночи… и ничего не увидел.

Никого не было.

Ким снова попятилась, чувствуя, как оно идет, нарастает в воздухе, словно заряд неведомой потенциальной энергии вот-вот перейдет в кинетическую форму. То, что таилось там, готово было показаться, быть услышанным, разразиться колоссальным, оглушающим взрывом, как звуковой удар…

Старнс крикнул и… исчез.

Ким видела, как это произошло.

Его унес не ветер — что-то другое.

Его утащили в темноту.

23

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Ветер говорил, шептал, манил ее.

Кэсси Мелоун знала, что у ветра не может быть голоса, хотя иногда на льду может показаться, что ветер стонет, зовет тебя по имени, а в особенно ветреные ночи — кричит, как женщина.

Но сегодня у ветра действительно был голос.

Она слушала, что он говорит. Слушала, как он поет панихиду, вспоминает о земле, какой она была до прихода льда, о чем-то таком далеком, что ни один человеческий глаз не видел. Этот голос знал, он говорил правду. Он заглянул прямо в больное сердце ее травмы и страха и пел о мире и долгих развертывающихся веках.

Он говорил о том, что страх — это лишь механизм выживания, помещенный в психику человека, и что это одновременно контрольный механизм, который может лишить человека разума при первых признаках неповиновения. Он говорил также, что Кэсси нечего бояться, если она будет поступать, как велит голос.

Если она ответит на древний призыв.

И она верила ему. Сегодня вечером у ветра был голос, и этот голос говорил только с ней.

Он был такой одинокий, и древний, и мудрый. Слушать мелодичный голос ветра было все равно что вбирать в себя что-то чистое и вечное.

Наружу… выходи наружу и познай нас, приди к нам, и мы даруем тебе вечную невообразимую красоту.

И Кэсси, зная, что это правда, поступила, как велел голос.

Торопись… ты должна действовать быстро, пока они тебя не увидели. Они не знают. Это тайна.

Уйти былопросто. Кэсси вслед за голосом прошла сквозь стену, где встречались углы, совершила прыжок в четырехмерное пространство, а потом… потом…

Снаружи горели охранные огни, снежные вихри летели по поселку, и ветер гнал снег в лучи света.

Дул пронизывающий ветер, холодный, холодный, холодный.

На Кэсси были только домашние тапки, спортивные штаны и толстовка с капюшоном.

Двадцать градусов ниже нуля35.

Она не знала, куда идет.

Она просто следовала за голосом.

Иди за мной, иди за мной, иди, иди, иди за мной…

И она спросила тоненьким детским голоском, выдыхая облачка пара:

— Ты… ты призрак?

Мы гораздо старше призраков.

Дрожащая, дезориентированная, Кэсси шла мимо склада топлива, скользя по льду. Ветер пытался оттолкнуть ее назад, но она не отступала, потому что песня голоса звучала как звон серебряных колокольчиков.

Она побежала быстрей, падала, вставала и снова бежала.

Бежала по ледовой дороге мимо взлетно-посадочной полосы, кричала, умоляла показаться. Наступало переохлаждение, и мысли Кэсси становились туманными, расплывчатыми, вихрь сказочных образов вращался, танцевал, прыгал… но, несмотря на всю его фантасмагоричность и сверкающую многоцветную красоту, в нем были мрачные пространства и сгущающиеся тени, из которых глядели голодные красные глаза и, казалось, манили белые мерзлые пальцы.

Но она не могла допустить, чтобы кончилась песня.

Я умру без этой песни, умру…

Мимо убежищ для согрева и складских «джеймсуэйев». Ветер яростно хлестал ее. Снег летел. Тени толкали ее. Конечности Кэсси онемели, стали какими-то вялыми. Она не чувствовала своего лица. Было такое ощущение, что она укутана в резину, холодную толстую резину.

А потом…

Сюда, дитя мое, сюда…

Она увидела приближающуюся из снега и тьмы фигуру.

Это была женщина.

Женщина в струящемся белом платье. Кэсси, спотыкаясь, двинулась к ней, к ее протянутым рукам. Женщина так походила на ее мать… но у нее были красные глаза, и протягивала она совсем не руки. Кэсси опустилась на колени, прижалась к твердому, как гранит, льду и увидела, что звало ее.

О боже, только не это, не это

Я помню

Я помню их прикосновение

Так давно

Полный страха лес, рой, приносящий боль, добро пожаловать в дом боли…

Над ней возвышалась инопланетная фигура, она расправила кожистые крылья, протянула мясистые выросты-стебельки, на которых были красные горящие глаза. Фигура двинулась к Кэсси.

Кэсси почувствовала, как ее охватывает абсолютный, дикий ужас, в котором не было и намека на что-то культурное, развитое, даже человеческое. Животный, свирепый, чистейший ужас. Ее разум будто сжался и со скоростью пули полетел в бездонную пропасть.

Фигура потянулась к ней, чтобы забрать, унести…

(нет нет нет нет не подходи ко мне не трогай меня не прикасайся)

…втянуть ее в себя, в свою жужжащую пустоту, в кричащую железную тишину своего сознания…

(нет не трогай боль о о о БОЛЬ)

…и сделать ее частью целого, частью многих, частью улья.

Что-то, словно в приступе, лопнуло в голове, конечности задрожали, голова забилась из стороны в сторону.

Кэсси бросилась на лед, зарычала — в страхе и гневе. Присела, как волк, готовый к прыжку. Она нападет. Она защитится от Другого…

В глубине ее черепа прозвенел высокий пронзительный звук, прошел через мозг, и все в ней обмякло. Неповиновение непозволительно, она это знала и лежала на льду, дрожа, глаза закатились, зубы впились в язык, кровь потекла из носа, кишки опорожнились, запахло экскрементами и выделениями желез.

Неповиновение сменилось теплым послушанием; Кэсси лежала на льду, свернувшись, скулила, как наказанный щенок, и фигура унесла ее в тайные покои тьмы.

24

ПОЛЕВАЯ СТАНЦИЯ НУОАИ «ПОЛЯРИС»

Что-то было неладно.

Борден понял это в тот момент, когда веревка дернулась в его руке. И с такой силой, что он на мгновение выпустил ее и вынужден был пригнуться ко льду, чтобы снова схватить.

К этому времени веревка провисла.

Он знал, что пора позвонить в жилище, но не решался выпустить веревку из рук. По какой-то причине это казалось Бордену самым важным. Это было все, что связывало его с доктором Бобом, и, да поможет ему бог, он не разорвет эту связь.

Он распрямился.

Это нелегко, когда ветер пытается повалить на колени, швыряет в лицо кристаллы льда и хлопья снега. Сохраняя равновесие, наклоняясь к ветру, как его учил доктор Боб, Борден начал сматывать веревку. Нырнул под направляющий трос, и сматывать стало легче.

Веревка провисла, а это означало, что доктор Боб возвращается.

Больше ничего.

Но Борден слушал вой черного ветра, ощущал вокруг себя абсолютное полярное запустение, от холода конечности онемели и отяжелели, и он засомневался. Вспомнил Андреа, стоящую у окна… Это было вчера вечером? Или ночью? Как определить в этой вечной тьме? Он видел, как она стояла, какая-то унылая и увядшая, цветущий румянец на щеках сменился желтизной и сухостью.

Мне нравится слушать ветер. Он иногда похож на голоса.

Действительно похож…

Сматывая веревку, Борден вслушивался в ветер.

Он слышал что-то, какой-то жужжащий звук, похожий на помехи, усиливающиеся и ослабевающие, но чем больше слушал, тем меньше это напоминало помехи… скорее голос, женский голос, поющий в самом чреве бури. Меланхоличная песня, рожденная ветром, и ее эпицентр был в самом черном сердце неземного опустошения, царившего во льдах.

Смерть.

Вот о чем Борден на самом деле думал.

Это была песня смерти, которую поет сирена, заманившая так много людей в черную могилу подо льдом. Кричащая злобная смерть, которая стремилась высосать из него все тепло…

Прекрати это. Сконцентрируйся.

Он намотал еще немного веревки.

Буря обрушилась на Бордена, и из-за снега он не видел огни жилища. Он был один. Заброшенный в ледяной ад, где людям нет места.

«На плато необычная погода, — слышал он голос доктора Боба. — Будьте готовы. Летом, зимой — неважно. Готовьтесь к худшему. Когда идете за кернами, помните о выживании. Оставайтесь на отмеченной флагами дороге, держитесь за направляющий трос. Мы их здесь разместили не без причины. И если почувствуете себя одурманенным или сонным, это начало гипотермии, поэтому зовите на помощь. Даже если просто подозреваете это, зовите на помощь. Не рискуйте».

Борден как будто неожиданно осознал, что поставлено на карту.

Он убедился, что веревка по-прежнему у него в руках, и с удвоенным рвением принялся ее наматывать. Посмотрев вниз в свете фонаря на свои «кроличьи сапоги», он понял, что на какое-то мгновение потерял голову, потому что отмотал всего пятнадцать или двадцать футов.

Соберись! Надо вытащить доктора Боба!

Теперь он тянул веревку изо всех сил. Усилия согрели его и привели в чувство, восприятие обострилось. Борден продолжал тянуть, и катушка становилась все толще. Теперь он отмотал футов сорок, а то и пятьдесят.

Ветер обрушился на него, облепив снегом. Борден смахнул снег с балаклавы и продолжал тянуть. Веревка подавалась легко и вдруг натянулась с такой силой, что едва не вырвала ему руку из сустава.

Но он не отпустил ее.

Не мог отпустить.

Веревка на мгновение ослабла, потом натянулась снова, прыгая из стороны в сторону. Борден потерял равновесие и упал лицом на лед.

Что происходит?

Он снова схватил веревку, радуясь, что у него шерстяные варежки поверх перчаток, иначе ему разрезало бы кожу на ладонях.

— БОБ! — закричал он. — БОБ! Я ЗДЕСЬ! БОБ!

Веревка, казалось, сошла с ума, она дергалась так, словно на другой конец он поймал самую большую в мире рыбу-меч. Дергаясь и прыгая, она разрезала варежки. Борден напрягал все силы, пытаясь удержать ее. Веревка натянулась так, будто ее конец был обмотан вокруг чего-то неподвижного, вроде ствола дерева.

Она снова дернулась.

И опять.

— БОБ! — кричал в бурю Борден. — БОБ!

Веревка снова дернулась с невероятной силой, но он держался за нее со стальной решимостью. Его на восемь футов приподняло в воздух и швырнуло на лед. И хоть из легких вышибло весь воздух, Борден продолжал держать. Теперь потянули с того конца.

Боб?

Он потянул за веревку. Она явно была к чему-то привязана. Он последовал за ней, перебирая руками, и остановился, только когда произошло нечто невероятное: веревка поднялась в воздух. Она взмыла в бурю, как будто была привязана к чему-то находящемуся на высоте в двадцать футов. Борден лучом фонаря проследил за ее подъемом. Она из его рук устремлялась прямо в темноту.

Не может быть, этого просто не может быть.

Так высоко ничего не могло быть, ничего такого, к чему веревка могла бы быть привязана.

Веревка провисла и снова упала к его ногам.

Он стал наматывать ее быстрей. На другом конце ощущалась тяжесть, но недостаточная, чтобы быть доктором Бобом. Что-то произошло. Что-то ужасное. Должно быть, веревка каким-то образом развязалась и оставила доктора Боба там на произвол судьбы.

Борден подтащил ее к себе, зная, что должен обвязать веревку вокруг себя и идти искать Боба. Другой конец веревки был привязан к дороге, так что ему не о чем было беспокоиться.

Показался скользящий конец веревки.

Обвязанный вокруг чего-то.

Боб увидел это и закричал.

Это была варежка того типа, что носил доктор Боб, и из нее торчало запястье.

Борден пополз назад к дороге, встал и ухватился за направляющий трос. Он с лихорадочной поспешностью, держась за трос, стал возвращаться к жилищу, пытаясь забыть обо всем, кроме потребности выжить, особенно забыть о том, что где-то там таится нечто злобное и отвратительное… и оно преследует его.

Нечто настолько сумасшедшее, что потратило время на то, чтобы привязать к веревке отрубленную руку доктора Боба.

25

Ким осталась одна.

Ей потребовались все силы, чтобы закрыть шлюз и отползти в угол, к радио, где она сейчас ждала, дрожа, слушая ветер, который — она в этом нисколько не сомневалась — слушал ее.

Ветер дул.

Жилище дрожало, стены гремели.

И Ким сидела на волне черного страха и безумия, уже не зная, что реально, а что — кошмарная фантазия. Она всегда была сильной, решительной и стойкой женщиной, но сейчас все это исчезло.

Она ребенок.

Она испугана.

Она одна.

Только черное дыхание бури снаружи и белая хрупкая тишина в ее сознании. Она оказалась обнажена и уязвима, взрослые логика и рассудительность превратились в детский иррациональный ужас. Шорох в шкафу — действительно бука. Скрип под кроватью — чудовище. А воющий ветер — несомненно, голос бестелесного призрака.

Ким металась между миром взрослых и миром ребенка.

Охваченная паническим страхом, напряженная до предела, она могла лишь слушать.

Свет мигнул.

Она ахнула.

Не темнота, о нет, только не темнота!

Затрещали помехи.

«Бедная Ким… совершенно одна, — произнес голос, бархатный, как шелест погребального сатина. — Они все мертвы… и теперь ты одна…»

Ким сильно дрожала.

— Нет, нет, уходи.

Радио умолкло, потом раздался необычный скрежещущий звук, словно лопатой проводят по крышке гроба.

Я могу помочь тебе… но ты должна впустить меня. Ты хочешь этого… хочешь, Ким?

Ее дыхание вырывалось резкими, короткими толчками, голова кружилась, она руками зажала уши, глаза стали огромные, как у ошеломленной коровы. Ей было холодно, по телу ползли мурашки, по каждому дюйму кожи.

Хоть Ким зажала уши, голос она слышала.

Сейчас он звучал не так страстно и соблазнительно.

Не шепчущий голос влюбленного мальчишки, а что-то древнее, пораженное гнусной скверной.

Не жди слишком долго, Ким… потому что ОНО здесь, ОНО пришло, и если ОНО захочет, то сможет забрать тебя, как Андреа, и доктора Боба, и Старнса… ОНО знает, где ты, ОНО может найти тебя, заставить тебя кричать, как кричали они…

— Уходи! Уходи! — всхлипывала Ким. — Оставь меня одну!

Помехи приглушили этот голос, доносящийся словно издалека, из гулкого темного пространства.

Ничего, кроме помех.

Потом голос.

Позволь мне помочь тебе, прежде чем ОНО придет за тобой.

— Нет.

Тебе нужно лишь…

— Пожалуйста, уходи.

лишь…

— Перестань! — кричала Ким, и слезы катились по ее лицу.

…лишь попросить.

26

Борден шел, перебирая руками направляющий трос, черные флаги хлопали на ветру, как вымпелы. Чем ближе подходил он к жилищу — а он его еще не видел, — тем сильней становилась буря; казалось, она существует, только чтобы сразить его, остановить, чтобы снег мог смертоносным неслышным саваном накрыть его останки.

Борден знал, что он здесь не один.

Время от времени в черной глубине ревущей бури он слышал голос, зовущий его, поющий меланхолическую песню, которая напоминала ему ветреное кладбище или гулкие подземные склепы.

Он шел вперед.

Приближался к жилищу, а буря выла ему в лицо, не желая выпускать из своей хватки.

Борден был ученым, но сейчас забыл о науке и верил, что буря — не случайное происшествие, а что-то созданное специально ради него.

Он продолжал идти.

Он не сдастся.

Он не позволит себе сдаться.

Вокруг двигались какие-то фигуры, пытаясь привлечь его внимание. Но уже недалеко. Совсем недалеко.

27

Шлюз засвистел.

Ким стояла в своем КЧХП, глаза ее остекленели, рот безвольно отвис.

Правильно, Ким. Я здесь. Жду. Я тебе помогу.

Ким открыла наружную дверь, и ветер вырвал дверь из ее рук в варежках, ударил о стену жилища. Ветер потянул ее в бурю. Он заполнил жилище, сбрасывая книги с полок и создавая торнадо из бумаг, пластиковых чашек и всего незакрепленного.

Идя по твердому льду, Ким чувствовала, что ее сердце стучит, как барабан. Она вспотела в КЧХП. Пот катился по спине, бежал ручейком меж грудей.

Ты уже близко, Ким, ты очень близко.

Она обошла жилище, снег и кристаллы льда вертелись в яростных порывах, пытались прогнать ее назад.

Она ощутила зловоние, словно от гнилой рыбы на берегу. Бессмыслица. Хотя ее разум погрузился в какую-то бездонную пропасть, Ким знала, что такой запах в ледяном воздухе Южного полюса невозможен.

«Ты так близко, что я почти могу коснуться тебя», — произнес голос в ее голове, и Ким поняла, что он все время звучал оттуда.

Она пошла дальше.

Мимо прошла тень, исчезла в буре.

Ким показалось, что она слышит холодный смех.

Но это был ветер. Наверняка ветер.

Еще немного, Ким… еще чуть дальше…

Теперь она миновала жилище, вышла на Полярное плато, где ветер нашел ее, окутал снегом, завладел ею, лишил возможности отступить.

Что-то коснулось ее.

Ким обернулась, разум ее превратился во что-то пустое и безжизненное.

Вновь раздался голос, скрежещущий, ужасный.

Я прямо за тобой, Ким.

Она повернулась, и что-то из темноты прыгнуло на нее.

Она увидела светящиеся желтые глаза и расплывчатое лицо, искаженное, как в кривом зеркале комнаты смеха, а потом руки, похожие на шишковатые древесные корни, схватили ее.

Последним, что увидела Ким, была ее собственная кровь, текущая по льду.

28

Борден увидел огни.

Он издал сдавленный, полный надежды крик. На этот раз он победит. Выживет и запрет дверь жилища, и жаль, конечно, но к черту Андреа и доктора Боба. Дверь откроется, только когда придут спасатели со станции «Полярный климат».

О, Борден уже почти видел их. Крепкие, дюжие, сквернословящие полярники, которые знают, что нужно делать.

Он подтягивался за направляющий трос.

Голос стих.

Так Борден понял, что победил.

Он спотыкался на льду, еще несколько футов — и все. Поскользнулся, упал, снова встал, ударяясь, падая, но добрался до двери.

Она была широко открыта.

Шлюз тоже.

Борден прошел внутрь.

Общая комната представляла собой вихрь ревущего ветра и летящих предметов, намело снега, у стен он таял ручейками.

Борден ощутил острый, едкий запах гнилой рыбы.

Но только часть разума воспринимала это, остальная была занята тем, что стояло здесь, семи футов ростом. Оно напоминало изогнутое мертвое дерево, выросшее из пола, у основания — множество тонких корней, которые непрерывно и медленно двигались. Сине-черного цвета, извилистое, из какого-то слоистого материала, похожего на плотно сплетенные мышцы. Имелась голова — сотни извивающихся черных щупальцев, похожих на змей Медузы, которые взмывали вверх, задевая потолок, и торчали, как волосы, заряженные статическим электричеством.

И у него было лицо.

Мерзость с выпученными желтыми глазами и ртом, как у фонаря из тыквы, полным черных острых зубов.

Борден издал хныкающий звук и опустился на колени. Тварь зашипела и протянула к нему четыре длинные жилистые руки, заканчивавшиеся черными когтями. Эти когти выпотрошат его. Они в крови.

Но тварь его не тронула.

Она опустила руки и подняла то, чем кормилась.

Труп Ким Пенникук.

Тварь держала тело, как ужасную марионетку. Ким Пенникук была растерзана, ее горло было перегрызено до связок и кровавых позвонков. Тело было вскрыто, разорвано, обрывки КЧХП свисали жесткими липкими полосами. Когда тварь подняла труп, перекушенная левая нога отвалилась.

Тварь снова зашипела и впилась клыками в лицо Ким, оторвала плоть со страшным скрежетом зубов о кость.

Борден выполз из шлюза.

Он, как пьяный, побежал прочь от жилища, только смутно сознавая, что обмочился. Не хватался за направляющий трос. Бежал, пока не споткнулся на льду, и тогда пополз, из его рта рвался безумный крик.

Затерявшись в буре, спрятавшись в ней, он свернулся на льду, прерывисто дыша, сердце колотилось. Буря утихала, стало ясно и холодно, над головой синими и желто-зелеными полосами засверкало северное сияние.

Тогда Борден понял, что больше не один.

Поднял голову и посмотрел на то, что стояло перед ним.

Сощурив глаза, он разглядел нечто высокое и темное с продолговатым, сегментированным, бочкообразным телом и черными как ночь крыльями, расправленными в обе стороны, как паруса, полные ветра. Оно стояло на множестве толстых мускулистых щупальцев. Голова напоминала мясистую сморщенную морскую звезду, от головы отходило пять отростков, и на конце каждого отростка был большой красный прозрачный глаз.

Несмотря на свое состояние, Борден сразу понял, что перед ним.

Одна из тварей со станции «Харьков».

Существо, которое не признает ННФ.

И оно смотрело на него так напряженно, что у Бордена заныл череп.

— О боже! — произнес он.

Тварь шагнула вперед с каким-то скользким, вязким звуком, и в голове Бордена вначале стало темно, а потом совершенно пусто, когда волна мучительной боли рассекла его мысли, превратив серое вещество мозга в горячую, булькающую кашу.

---

Часть вторая. Черное, как яма, от полюса до полюса

я считаю что они засеяли жизнью сотни планет в галактике и направляли эволюцию этой жизни и у них есть цель и я думаю это покорение рас которые они развивали

Доктор Роберт Гейтс

1

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

24 марта

В свой первый год на льду Койл видел, как оператор тяжелой техники по имени Крид постепенно сходил с ума, потому что считал, что в его комнате призрак. Призрак был женщиной, и Крид говорил, что она провалилась сквозь лед и утонула. Он знал это, потому что его постель каждую ночь становилась мокрой от этой лежащей на ней женщины. Ночью она ложилась на него и пыталась высосать его дыхание, как кошка, слизывающая молоко с губ ребенка. После этого он несколько недель отказываться ложиться в эту постель. А когда начальник станции отказался перевести его в другую комнату, Крид пырнул его вилкой.

Конечно, Крид был сумасшедший.

Все это знали.

К тому же у него выработалась нездоровая зависимость от резиновой секс-куклы по имени Мэдди. Что они делали за закрытыми дверями, никто не хотел знать: то, что они делали в открытую, было достаточно мерзко.

Крид приносил Мэдди в камбуз на ужин и сажал за свой стол. За едой они ссорились, и Крид сходил с ума от ревности и обвинял Мэдди в том, что она флиртует с другими мужчинами. В заключительной драматической кульминации их отношений Крид зарезал ее ножом для стейка, а потом сдался ответственному за безопасность, говоря, что он убийца.

Поэтому, когда он воткнул вилку в начальника станции, никто не сомневался, что Крид спятил. Убить секс-куклу — это, конечно, плохо, но пырнуть начальника — уже перебор.

Впрочем, иногда во время долгих зим случаются странности.

Разум, и без того не слишком уравновешенный, качается то вправо, то влево, а иногда просто падает и разбивается на миллион осколков. Может, дело в одиночестве, в изоляции, в осознании того факта, что вы на несколько месяцев заперты в этой холодной клетке и ключа от нее у вас нет. Ведь в марте самолеты перестают летать, и вам отсюда никуда не уйти.

У Антарктики долгая история безумия.

Она восходит к дням первых исследователей, когда люди просто сходили с ума, уходили на лед, и больше их никто никогда не видел, и тянется непрерывно до дней Бэрда и «Маленькой Америки», когда увлеченность медицинским спиртом приводила к буйным оргиям и убийствам. Возможно, отчасти это можно объяснить трудностями и лишениями тех времен, потому что тогда смерть постоянно стучала в дверь. Ну и еще стресс от жизни день за днем в скученности, когда взаимная враждебность постоянно усиливается и приводит к маниакальному отчаянию.

Но дело в том, что это без всякого перерыва продолжается и по сегодня.

Люди на льду часто теряются, и с этим ничего нельзя сделать. ННФ пытается скрывать такие случаи, но это редко удается. Психические отклонения, которые люди приносят с собой, здесь как будто обостряются до опасной степени. И может, это потому, что лед, как гигантское зеркало, отражает темную истину: кто вы и что вы такое.

Вам приходится смотреть себе в лицо.

Больше никакого вздора.

Никакой пустяковой цивилизации с ее двенадцатишаговыми программами, инфантильными группами поддержки и недоделанным культом самоотречения доктора Фила с его лозунгом «я в порядке — вы в порядке», прочти мою книгу, милая, пришли мне чек, и у тебя все будет окей36. На льду полностью проявляются ваши сильные и слабые стороны. И особенно в долгие зимы, когда людям нечем заняться, только изучать друг друга. Они видят, кто вы на самом деле, и, что гораздо хуже, вы сами это видите.

Шоры сняты.

И иногда, когда это происходит, люди просто сходят с ума, когда видят, что у них внутри, в то время как большинство это принимает и внутренне освобождается. Причем это касается и рабочих, и ученых. Вот почему здесь врачи подсаживаются на собственные обезболивающие и успокоительные, а иногда и зарабатывают на незаконной торговле ими. Женщины бесплатно раздвигают ноги или превращают это в источник дохода. Рабочие впадают в саморазрушительную зависимость от резиновых секс-кукол, а управляющие страдают манией преследования и считают, что их комнаты прослушиваются, а все работники объединились, чтобы их свергнуть. Ученые начинают необъяснимо бояться темноты или вообще Антарктики, убежденные, что здесь есть бестелесный разум, пытающийся украсть их разум.

Зима на станции — подходящее место для маний и одержимостей, для старого доброго умственного вырождения. Когда вы закрываете людей в ящике на пять месяцев в полной темноте в самой негостеприимной на планете местности, вы напрашиваетесь на неприятности.

Койл видел такое раньше и знал, что скоро увидит снова.

Происходило слишком много жуткого. От исчезновения на «Маунт Хоббе», крушения вертолета и диких рассказов Слима о твари под брезентом до мегалитов в долине Бикон и других мегалитов на Каллисто.

После вечеринки «Каллисто», после того, как вся команда увидела трансляцию НАСА, уровень тревожности взлетел до небес, и обратного пути не было.

А это плохо, потому что Койл надеялся, что эта зима пройдет спокойно. О, у него было отчетливое и сильное противоположное чувство, но он все равно надеялся. Конечно, «Маунт Хобб», и крушение вертолета, и рассказы Слима, и эти проклятые мегалиты — все это паршиво. Но когда изо льда на Каллисто появились другие инопланетные сооружения, это послужило катализатором.

На следующее утро все только об этом и говорили.

К полудню об этом отказывались даже упоминать.

Может, людям нужно было притвориться, что ничего такого не было или что это не имеет для них никакого значения. Что не может быть никакой связи между сооружениями на спутнике Юпитера и с теми, что в долине Бикон. Но связь была, и нужно было быть совершенно слепым или безмозглым, чтобы этого не заметить, не понять, что это откровение, какого еще никогда не знало человечество. Связь такая сильная и прочная, что можно запнуться о нее и сломать ноги.

Но к вечеру все на «Климате» делали вид, что этой связи вообще не существует, старательно переступали через нее и осторожно шли дальше.

Слим только усугублял ситуацию, рассказывая всем желающим послушать, что было под брезентом. Хорн благоразумно молчал об этом, но не Слим. Он все рассказал Локу, а Лок все это связал в лучших конспирологических традициях и созвал экстренное совещание небольшой группы любителей НЛО, которую он называл ПУФОН37. Фрай называл эту группу «Пуп-он»38. О трансляции с Каллисто у всех были самые противоречивые мнения, и это неудивительно. Самым занятным было мнение Харви Смита, техника-связиста. Харв считал, что все это брехня. Просто кино, снятое масонами, чтобы всех запугать.

Он сказал Койлу:

— Я не верю в маленьких зеленых человечков, Ники, особенно если они оказываются масонами.

Койл не знал, что думают Хоппер или Особый Эд, а они ничего не говорили.

Чувствовалось общее напряжение.

Потом пропала Кэсси Мелоун.

2

Станция «Полярный климат» была невелика.

Точно не так велика, как «Мак-Мердо» или даже «Полюс». Но об этом легко было забыть, когда приходилось обходить все пешком.

Сам купол очень походил на колесо телеги, в центре которой располагались общее помещение и камбуз. Спицами служили коридоры, расходящиеся от центра. В коридоре А размещались медицинский отсек, кабинеты начальника, кадровика и ответственного за безопасность, аварийные запасы, а также кладовая с противопожарным оборудованием. Отсюда незащищенные дороги вели по территории поселка кцеху тяжелой техники и складу горючего. В коридоре Б в основном располагались жилые помещения. Комнаты Койла и Фрая были в коридоре Б. Как и комнаты Хоппера, Особого Эда и ученых. Отсюда можно было пройти на главную дорогу, ведущую к складу и взлетно-посадочной полосе. То же самое — с коридором В. Жилые помещения. Здесь находилась комната Гвен. Как и всех остальных женщин. Отсюда длинный туннель вел к лаборатории атмосферных исследований. В коридоре Г размещались другие лаборатории: биологическая, геологическая, по изучению кернов и так далее. Здесь также была гидропонная оранжерея, где Бив выращивала помидоры, морковь, бобы и прочее. Отсюда туннель вел в лабораторию космических лучей. В коридоре Д, опять же, в основном были комнаты членов команды. Здесь располагалась комната Слима. И Харви. А также Хорна и Крайдермана. Остальное — кладовые. Отсюда туннель вел к радиорубке, где работал Харви. Здесь было размещено все оборудование для связи. На нижнем уровне купола — еще кладовые, а также резервный генератор, электрическая подстанция, водоочистная станция; отсюда ходы вели к постройкам за пределами купола.

Если подумать, здесь было очень много мест, где можно спрятаться.

И при поисках Кэсси Мелоун ни одно из этих мест не было пропущено.

Гвен, Зут, Дэнни Слим и Лок уже обошли купол и сейчас делали это повторно. Особый Эд, Гат и Хоппер переходили из комнаты в комнату. Койл и Фрай проверяли нижний уровень. Они знали все укромные местечки и проходы. Хорн и парни из ФЕМК, Стоукс и Кох, проверяли строения за пределами купола.

Когда закончили осмотр нижнего уровня и Фрай занялся другими делами, Койл забрался в КЧХП и вышел наружу, хотя знал, что поселок уже осматривали. Он поискал Кэсси на складе и на электростанции. Заглянул во все небольшие убежища от непогоды, во все «джеймсуэи» и «гипертаты»39: их по периметру купола было не меньше дюжины. Заглянул даже туда, куда складывали все, что не использовали, — от стульев до книжных полок. Не мусор, просто вещи, которые кому-нибудь могут понадобиться. Он не знал, что надеется найти, может, замерзший труп Кэсси среди кресел-мешков, рамок для картин и связок белья.

С фонариком в руке Койл обошел поселок в ветреной темноте.

Единственным местом, куда он не зашел, стал «Холодильник-2», старая заброшенная морская метеорологическая станция на плато. Но до нее была целая миля, и станция не использовалась с 1970-х. Она была погребена под снегом и льдом. Койл не думал, что Кэсси могла пойти туда. Во всяком случае, без бульдозера.

Наконец, откладывая как можно дольше, он прошел в помещение Р — радиорубку, миновал несколько передатчиков и целый лес антенн за забором из металлической сетки, установленным на случай, если какой-нибудь идиот забредет сюда с бульдозером. Открыв наружную дверь, Койл принес с собой поток холодного воздуха, кусочки льда падали с его бороды.

Харви был у консоли управления. Увидев входящего Койла, он вскочил, словно к нему зашло пообедать чудовище.

— Что… что ты здесь делаешь, Ники?

Койл несколько раз вдохнул и выдохнул, чтобы расслабилось лицо. Положил свой длинноствольный фонарик на стол у двери, посмотрел на массу коммуникационного оборудования, на кабели на стенах и потолке.

— Я кое-что ищу, Харв. Ты как будто удивился, увидев меня. Почему?

Харви сидел, недоверчиво глядя на него. Он покраснел. Сильней, чем обычно.

— Ну… ты меня просто застал врасплох. Сюда обычно приходят по туннелю. Снаружи никто не приходит.

— Я решил поступить по-другому, — сказал Койл. Он снял варежки и утепленные перчатки под ними. Потер руки, согревая их. — Кэсси здесь не видел?

— Нет. Она пропала.

— Да, это я знаю. Поэтому ее и ищут.

— Так вот что ты делал там, снаружи? Искал ее?

Койл пожал плечами.

— Может быть. А может, просто захотел прогуляться.

Обычно он обращался с Харви мягко. Но не сегодня. У них были серьезные неприятности, грозившие похоронить их заживо, и все равно не прекращался всякий бред. Койл не собирался выслушивать рассуждения Харви о проклятых масонах.

Он знал, что Харви подозревает его, поэтому подошел к нему. Подошел близко, наслаждаясь тем, что тот буквально съежился.

— Много сегодня болтал?

— О чем ты?

— А ты как думаешь? Харв, возьми себя в руки, ради всего святого. Что там происходит?

Харви сглотнул.

— Ничего особенного. На «Мак-Мердо» и «Базе Скотта» тихо. Вчера вечером там был какой-то большой зимний праздник. У многих, наверно, сейчас похмелье. На станции «Полюс» на два часа вырубилось электричество. Но поломку ликвидировали.

— Это все?

— Все… только… что-то творится на станции «Полярис». Не знаю, в чем дело, и никто не говорит.

Койл сделал вид, что для него это ничего не значит.

Помещение связи со всем своим разнообразным оборудованием занимало только часть здания. Остальное — жилые комнаты, потому что кто-то должен был постоянно поддерживать связь. Здесь по очереди дежурили Харви и Крайдерман, которые не выносили друг друга. Харви обычно оставался в своей комнате, а Крайдерман часто целыми днями жил в радиорубке. А почему бы и нет? Здесь имелись полноценный бар, бильярдный стол, пинбольные автоматы, огромная DVD-библиотека и коллекция видеоигр. Полностью оборудованная кухня, большие запасы продовольствия и микроволновая печь, чтобы можно было готовить.

Койл вышел из рубки, осмотрел гостиную, комнату для игр, спальню и кухню. Увидел только оставленную Крайдерманом груду пустых пивных банок, его коллекцию эротических журналов и игр для «Икс-бокса». Больше ничего.

Когда Койл вернулся в радиорубку, Харви посмотрел на него внимательней, чем обычно.

— Что ты ищешь? — спросил он. — Кэсси сюда никогда не приходит.

— Может, я ищу не ее. Может, ищу что-нибудь другое.

Харви сглотнул.

— Что же?

Койл посмотрел на него.

— Это тайна, Харв. Большая страшная тайна.

С этими словами он пошел по туннелю в купол, снова оделся, затолкал в нос немного вазелина от сухого холодного воздуха и опять вышел в темноту.

Ветер немного стих, но температура по-прежнему составляла двадцать градусов ниже нуля. Снаружи, на дороге, ведущей к цеху тяжелой техники, Койл остановился и осмотрелся, сам не зная, что ищет. Он не верил, что они найдут Кэсси.

Он стоял, глядя на темный купол, на помещение связи и цех тяжелой техники поодаль. Охранные огни заливали все это бледно-голубым светом. Пролетали небольшие клубы снега. Никого не было. Небо над «Климатом» являло собой черный полог, усеянный звездами Млечного Пути, освещенный мерцающими зелеными, красными и желтыми полосами северного сияния, превращенными магнитным полем Земли в великолепную картину. Цвета переливались, отражаясь от купола и крыш других зданий. Зрелище было прекрасное, но суровое, показывающее, как изолированы они здесь, на дне мира.

В месте, где исчезают люди.

3

«МАК-РЕЛИ», ЗДАНИЕ 165

СТАНЦИЯ «МАК-МЕРДО»

ОСТРОВ РОССА

26 марта

Несколько дней смена за сменой на «Мак-Рели» происходило одно и то же. Попытки связаться с полевой станцией НУОАИ «Полярис». Станция перестала отзываться, и говорили, что вот-вот начнется поисково-спасательная операция (ПСО). Но прежде пытались использовать другие возможности.

Как известно, радиосвязь на льду ненадежна. Магнитные помехи. Атмосферные помехи. Бури. Даже вспышки на солнце мешают связи. Единственная надежная связь — спутниковая, но и она иногда подводит.

Придя этим вечером на смену, Карл Ройс, техник-связист, первым делом включил спутниковую связь.

— «Полярис-один», «Полярис-один», говорит «Мак-Опс». Вы меня слышите? Повторяю! Вы меня слышите? Пожалуйста, отвечайте, «Полярис-один». Прием.

Ничего.

Он повторил сообщение семь раз.

Ройс знал, что ответа не получит. Атмосферные и метеорологические условия значительно улучшились, и метеостанция сообщала, что на плато ясно. Либо отказ оборудования, либо… ну, не дело Ройса — гадать об этом.

Он взял микрофон.

— Майк? По-прежнему ничего.

— Хорошо, — послышалось в ответ. — НУОАИ информировали. Свяжись со станцией «Полюс», сообщи Хопперу. Кому-то придется отправиться на «Полярис» и проверить, а «Климат» к ним ближе всех.

— У них на «Колонии» свои вертолеты, разве нет?

Смех.

— Давай не вмешивать в это секретных агентов.

4

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

— Слышал?

— Что слышал? — спросил Койл, стягивая шерстяную маску и пытаясь согреть онемевшие щеки. Он ходил в цех тяжелой техники, чтобы вернуть Хорну несколько сгоревших компакт-дисков.

У Фрая было знакомое Койлу выражение лица: оно означало неизбежные неприятности. И у него появилось тяжелое ощущение в животе.

— Знаешь полевой лагерь НУОАИ на плато?

Койл вспомнил намек Харви. Ощущение в животе стало сильней.

— «Полярис»? Что еще?

— «Мак-Опс» несколько дней не может с ними связаться. Пора начинать ПСО. Догадываешься, кто этим займется?

Койл знал. «Климат» — ближе всего, прямая логистическая и тактическая поддержка.

— Если погода позволит, завтра или послезавтра Хоппер пошлет туда команду, — сказал Фрай.

— Ты запишешься?

— Нет, черт возьми, если мне не прикажут.

Койл знал, что сам он отправится. Просто чувствовал. У него был опыт, и Хопперу он понадобится. При мысли о поездке он испытывал ужас, но понимал, что его ничего не удержит.

Какое-то время Койл молчал. В его сознании проносились образы того места на льду: сурового, холодного, неприступного. Может, всего лишь радиопомехи, технические глюки… но невозможно заставить себя в это поверить. Повсюду были дурные предзнаменования, и Койл начинал в них верить.

— Если поеду, не смогу искать здесь, — сказал он. — Давай посмотрим правде в глаза: Кэсси исчезла. Мы обыскали здесь все не меньше шести раз. Она просто… исчезла.

Фрай кивнул.

— Есть какие-то мысли?

— Никаких. Она была на вечеринке «Каллисто». Гвен устроила другую вечеринку в своей комнате. Я там был. Зут, Бив, Слим… еще несколько человек. Кэсси не пришла. Гвен сказала, что она плохо себя чувствовала. Была пьяна. Хотела полежать.

— И пуф… исчезла, — сказал Фрай, щелкнув пальцами. — Никаких сигналов по радио. Хорн говорит, что все «коты» и «скиды» в гараже. Если Кэсси ушла, она должна была сойти с отмеченной флагами дороги. Может, упала в расщелину. Такое случается.

— Она три года провела на льду. Зачем ей такое делать?

— Когда люди напиваются, могут поступать очень неразумно.

У Койла от холода еще жгло глаза, из носа текло. Он чихнул.

— Если мы ее найдем, она будет трупом. Не хочется говорить, но ты знаешь это не хуже меня.

Фрай вздохнул.

— Люди напуганы. Сначала британцы на «Хоббе», теперь Кэсси. Подожди, пока услышат о лагере НУОАИ. Это их окончательно всполошит.

— Точно.

— Возможно, это совпадение. Возможно.

— Я перестаю верить в совпадения, — сказал Койл.

Он не стал уточнять, на что намекает, но и не нужно было, потому что Фрай его прекрасно понял. Он медленно кивнул и сказал:

— Ники, я сегодня утром говорил по радио с Артом Фишером со станции «Полюс». Ты ведь знаешь Арта?

— Фиша? Конечно.

Арт Фишер был механиком на станции «Полюс». «Полюс» находился в нескольких сотнях миль от «Климата» на Полярном плато, на двухмильной насыпи из снега и льда, обозначающей геомагнитный полюс. Фишер и Фрай были друзьями. Оба любили восстанавливать классические автомобили и раз в неделю разговаривали по радио и обсуждали интернет-аукционы и то, как трудно найти приличное заднее крыло для «Чарджера» 1970 года или «Бьюика Ривьера» 1969-го.

— А что с ним? — спросил Койл.

Фрай только покачал головой, что означало: ничего хорошего. Он схватил Койла за руку.

— Там у них вчера были такие неприятности, ты не поверишь. Очень крупные. Они все закрыли.

— Расскажи.

— Арт сказал, что там был умник, физик-атмосферник по имени Льютон. Странный тип. Проводил все время в «Темном секторе»40, играя с телескопом «Вайпер», пытаясь определить, расширяется или сжимается Вселенная. — Фрай огляделся, словно опасаясь появления вражеских агентов. — Так вот, этот Льютон начал вести себя очень-очень странно. Торчал в «Секторе» и не желал ни с кем общаться. Стал настоящим параноиком. Следил за всеми. Где-то раздобыл маленький револьвер «Кольт». Может, купил у одного из пилотов. Кто знает? Вчера он пришел в купол и шесть или восемь раз выстрелил в другого умника по имени Роум. Убил его. А теперь слушай. Он сказал, что Роум больше не был человеком. Что им кто-то завладел. Что ты об этом думаешь?

Койл просто стоял. Люди исчезают, а теперь еще и убийство. Господи.

Койл ощущал напряжение и думал, удастся ли ему когда-нибудь расслабиться, после того как он услышал о мегалитах в горах Сентинел и о массовом исчезновении на «Маунт Хоббе». Он вновь почувствовал, что все это — части какой-то гигантской головоломки, которые только начинают складываться воедино. Перед трансляцией с Каллисто у него было странное ощущение, что вот-вот произойдет что-то очень плохое. Но Каллисто — просто еще одна часть головоломки. Приближалось что-то другое, и Койлу не хотелось думать, что это может быть.

5

ЛЕДЯНАЯ ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

ЛЕДНИК БИРДМОРА

27 марта

Вычеркивая еще один день из календаря на стене над приемопередатчиком, Биггс слушал сообщения по ВЧ-радио с «Базы Скотта» на острове Росса. Там творилась суета. По-видимому, дважды за последние три дня на станции отключались все источники энергии. Сейчас пытались понять, в чем дело, и даже привезли техников с «Мак-Мердо».

«Как будто кто-то повернул большой рубильник. Бессмыслица», — говорил кто-то.

Биггс хмыкнул.

— Добро пожаловать в Антарктику, — сказал он.

Экран ноутбука сообщал ему, что снаружи на леднике Бирдмора минус тридцать градусов41, внутри «Императора» — приемлемые минус десять, а в «гипертате», где сейчас находился Биггс, — приятные плюс шестьдесят девять42.

Прямо внутри гигантской пасти пещеры «Император» были установлены четыре высокотехнологичных «гипертата». И может, Биггс не слишком уважал ННФ или умников, которые щелкают хлыстом, зато очень уважал технологию.

Там минус тридцать. Бр-р-р. И только подумать, кретины вроде Роберта Скотта и его ребят в такую погоду жили в палатках, боже.

«Гипертат» — это поистине нечто.

По сути, это было высокотехнологичное жилище со своим генератором, запасом воды и водопроводом. Внутри напоминало «Звездный путь», со щитами приборов, компьютерами, модульными жилыми помещениями и складными койками. Находясь внутри, можно было почти забыть, что вы в Антарктике, и представить себе, что вы в глубоком космосе или живете в какой-то фантастической марсианской колонии. В «гипертате» были кухня и ванная, высокочастотная и полевая однополосная радиостанция, а также спутниковая связь для голосовых сообщений и интернета. «Гипертат» немного дрожал, когда в устье пещеры задувал ветер, но он был надежно прикреплен ко льду, и в нем имелась аварийная система, способная в любом случае держать вас в тепле, живым и накормленным — вплоть до избыточности.

Да благословит Бог «гипертат».

За пределами «Императора» находилась мрачная и негостеприимная территория ледника Бирдмора: белая пустыня, полная ледопадов, хребтов давления, черных, острых, как бритва, ледяных морен и полей трещин в реке из волнистого голубого льда. Только самые высокие горные пики, покрытые снегом, прорывались через ледяной покров. Небо постоянно было закрыто дымкой, и ветры при температуре ниже нуля резали, как ножи. Безжалостная, суровая, замерзшая пустота.

Биггс знал: ближе к аду не подобраться.

Но в «гипертате», в пещере… было терпимо.

Разговоры с «Базы Скотта» стихли, все радиоволны замолчали. Во всем диапазоне — ни звука ни от одной станции, только помехи. Биггс уже передал ежедневное сообщение на «Мак-Опс», чтобы там знали, что они живы-здоровы на леднике Бирдмора. И вышла на связь команда Драйдена из глубины пещеры.

Сейчас нечего было делать, разве что разложить пасьянс на ноутбуке.

Сзади Бимен спал на койке, а Уоррен, надев наушники, играл в «Икс-бокс» с таким же отсутствующим выражением лица, с каким вообще жил. Бимен был моряком, лейтенант-коммандером43. С суровым нравом и протоколом, так глубоко засунутым в задницу, что он едва мог дышать. А Уорнер? Никто не знал, каков Уорнер. Занимался техническим обслуживанием. Бимен помыкал им, как и Биггсом. Да, сэр, нет, сэр, как скажете, сэр. Уоррен не рыпался.

Биггс как-то раз попытался устроить бунт, но не вышло.

— Эй, Уоррен, — сказал он, когда Бимен вышел. — Как тебе нравится наш командир? Тебе нравится, что он все время измывается над тобой?

— Я просто делаю то, что мне велят, — ответил Уоррен. — Поэтому я здесь.

— Это должно тебя злить.

— Нет. Почему?

— Потому что он белый, а ты черный. Он гоняет тебя как…

— Это тут ни при чем. Он начальник. Я делаю то, что он прикажет. Он доволен. Я доволен. Он получит еще одну медаль. Я в конце сезона получу хороший бонус.

От Уоррена ничего не добьешься.

Даже упоминание расовых различий не помогло. Куда делся старый добрый радикализм 60-х годов?

Биггсу это не нравилось. Он был откровенно недоволен командованием Бимена. Проект «Император» был детищем доктора Драйдена, но Бимен следил, чтобы все работало, и обращался с Биггсом как с простым матросом. Всегда следил за ним. Всегда что-то требовал от него.

Если бы Биггс хотел такого дерьма, он пошел бы во флот.

Согласившись участвовать в «Программе», он надеялся на что-то иное. Хотел уйти от мирской чепухи. Антарктика. Замерзшее царство белой загадки. Как же. Получил все тот же вздорный мир в сжатой форме, переполненный недоделанными бюрократами типа Бимена.

Но Антарктика все же была другой.

Если вам нравится вечная зимняя темнота. Скученность. Холод. Сухость, от которой трескается кожа. Изоляция. Чертово запустение. Тогда да, она другая, считал Биггс.

Холод ему не нравился, но иногда в «гипертате» ему становилось душно, и Биггс выходил в ледяную пещеру, просто чтобы подышать свежим воздухом.

Да, воздух был свежий.

Свежий, каким он может быть только на самом холодном, ветреном и сухом континенте планеты. Вы не смеете выйти без КЧХП и вазелина в носу. Сухость не только обжигает лицо и рассекает губы, она жестоко обращается со слизистой оболочкой в носу. Влага в носу замерзает от контакта с ледяным воздухом и трескается… вместе с тканями.

Вот лишь некоторые вещи, о которых нужно помнить на дне мира.

Одеваться с учетом холода. Засовывать вазелин в нос. Ежедневно смазывать пересохшую кожу. Держать увлажнитель постоянно работающим. Обязательно записываться, когда выходишь, и брать с собой аварийное радио, покидая «гипертат». И никогда, никогда не выходить в зимнюю антарктическую ночь в одиночестве. Если ветер, холод и мрак настигнут вас там — вам конец.

Все это необходимо помнить постоянно.

Как помнить и о существовании иерархии. Умники — главные, и вы должны ежедневно лизать им задницы и щелкать пятками, когда какой-нибудь морпех типа Бимена начинает отдавать приказы.

А если не станете этого делать… что ж, кончите как Биггс.

Биггс был парнем, которого не любили, потому что он не целовал нужный зад, не был командным игроком и очень много трепался. А также, согласно Бимену, был безалаберным и бесполезным лентяем и вообще сплошным разочарованием.

— Ну, мне чертовски неприятно, лейтенант-коммандер, сэр, — говорил Биггс, листая одну из привезенных с собой книг. — Я-то думал, мы начали ладить.

— Следите за языком, Биггс. Клянусь богом, вы меня доведете.

— Принято, большой вождь. Считайте, что за моим языком непрерывно следят. — Биггс пролистывал несколько страниц, не глядя на Бимена, давая понять, что слова Бимена на него не подействовали, что ему вообще наплевать на флот и на все эти порядки. Даже не стоит внимания. Не больше, чем гребаный надоедливый комар. И когда Бимен сердито поворачивался, собираясь уходить, Биггс добавлял: — Еще что-нибудь, Эль Кахуна44?

— Закройте рот! Как насчет этого?

Биггс расслабленно отдавал честь.

— Конец связи, большой вождь.

И все это, конечно, выводило Бимена из себя. Он постоянно напоминал Биггсу о правилах, протоколе и политике ННФ. А Биггс комментировал это, рассказывая, какие сиськи ему нравятся, а какие нет. И говорил, что лейтенант-коммандер, сэр, должен раздобыть себе весной пару сисек и женщину при них, чтобы было куда направить свою агрессию.

Таковы, в сущности, и были их отношения.

И если к весне не прольется кровь, Биггс будет очень удивлен.

Пасьянс ему надоел, он стал прочесывать Сеть, глянул порнушку и статистику НХЛ, потом решил послать имейл своему брату в Неваду. Он знал, что агенты ННФ читают все отправляемые со станций и полевых лагерей имейлы, так что обязательно включал в свои письма что-нибудь представляющее Бимена в дурном свете. Что-нибудь такое, что заставит его начальников поморщиться. Сегодня он написал брату, что считает Бимена геем, который постоянно пристает к нему и намекает, что в его спальном мешке есть лишнее место. Бимен заблокировал бы этот имейл, если бы знал, о чем пишет Биггс.

После этого ничего не оставалось, как просматривать частоты и проверять прогноз погоды из метеорологической станции «Мак-Мердо», думать о долгой, долгой зиме и сожалеть, что он согласился на все это. Дома весна. Очень скоро студентки из колледжей толпами ринутся на пляжи. А Биггс будет заточен с проклятым лейтенантом-коммандером Бименом, образцом для подражания для всех военных придурков с промытыми мозгами.

Он посмотрел на карту ледника Бирдмора на стене. Черная булавка обозначала место нахождения ледяной пещеры «Император». Пещера была расположена рядом с большой трещиной, известной как Впадина опустошения, которая на полмили разрезала ледник и на топографической карте выглядела как неровный шрам. Впадина заканчивалась ледопадом Цербер, с обеих сторон возвышались пики гор Уайлд и Бекли.

— Очень правильно назвали — опустошение, — вполголоса сказал Биггс.

Он хотел, чтобы что-нибудь произошло.

Что угодно.

Но что может произойти здесь, на древнем льду?

6

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Летом на станциях очень много народа.

В комнатах, рассчитанных на одного, живут по двое и по трое. На большой станции, такой как «Мак-Мердо», по существу напоминающей город, есть настоящие спальные корпуса, как в колледжах. И комнаты распределяются в зависимости от того, кто вы и сколько лет провели на льду.

Конечно, администраторы и известные ученые получают лучшие условия, за ними идут ветераны-контрактники. Новички получают то, от чего отказываются другие. На таких маленьких станциях, как «Полярный климат», летом может быть очень тесно. У вас не только десятки и десятки контрактников, но и умники со всего мира прилетают, чтобы изучать микробиологию, палеонтологию, геологию, гляциологию, метеорологию и верхние слои атмосферы.

Сумасшедший дом.

Но зимой совсем другое дело. На станции работает неполная команда.

Летом на «Климате» бывало больше ста человек, зимой — двадцать пять. Так что даже новички, такие как Слим, получали отдельные комнаты, какими бы они ни были.

Когда Койл решил повидаться со Слимом, он пошел по коридору Д. Его собственная комната находилась в коридоре Б, по другую сторону купола. Он никогда не был в комнате Слима, но знал, что легко ее найдет.

И когда вошел в коридор Д, ему оставалось только слушать.

Слим был фанатом метала, он слушал оглушительную музыку, такую, что пол дрожал от ударных. Он не слушал хеви-метал, как Койл в потраченные впустую годы, такие группы, как Black Sabbath, Judas Priest или Iron Maiden; он слушал Arch Enemy и Slipknot, голоса вокалистов которых звучали так, словно Сатана выблевывает свои внутренности. Койл спрашивал, слушал ли он когда-нибудь AC/DC, но Слим сказал, что это для стариков. Что показывает, что даже хеви-метал не преодолел пропасть поколений.

Койл постучал в дверь, потом постучал снова.

Дверь Слима не открылась, зато открылась дверь дальше по коридору. Оттуда высунул лысеющую голову Харви. На его лице застыла типичная гримаса, как будто он откусил дерьмо и никак не может избавиться от его вкуса.

— Ники, — сказал Харви. — Скажи этому идиоту, чтобы приглушил этот мусор. Как я могу сосредоточиться с этой дьявольской музыкой? Я пишу письмо матери.

— Я поговорю с ним, Харв.

Харви закрыл дверь, ни разу не упомянув о масонах. Может, он решил, что масоны не любят метал, и это означало, что Слим не один из них.

Слим открыл дверь с таким одурманенным видом, словно в одиночку управился с бутылкой текилы. На нем была толстовка Atreyu с закатанными рукавами, так что были видны татуировки, некоторые из которых он набил себе сам.

Койл пытался заговорить, но это было бессмысленно в такой грохот: какой-то парень орал о том, что пора вытаскивать червей из задницы. Слим приглушил звук и пригласил войти.

— Я рад, что ты пришел, Ники. Хочу поговорить с тобой об этом дерьме.

Койл сел на кровать и посмотрел на стены. У Слима там висели фотографии групп и страшные снимки типа черепов и кладбищ, но теперь все это было закрыто рисунками, десятками рисунков. Одни были наклеены или приколоты на другие. Слим был хорошим художником, и некоторые татуировки на его теле об этом свидетельствовали.

Но к чему все это?

К чему эти многочисленные наброски городов на горных склонах, странных ландшафтов и безымянных монстров?

— Ты был занят, — только и сказал Койл, не зная, на что он смотрит, но все больше чувствуя себя как отец, который обнаружил в блокноте сына рисунки выпотрошенных обнаженных женщин. Эти рисунки тоже вызывали тревогу. Но он не мог понять почему. В них было что-то лихорадочное и кошмарное. Ненормальные, патологические рисунки, заставляющие думать, что разум, их создавший, тоже ненормален.

— Нам нужно поговорить, Слим, — наконец сказал он.

Слим кивнул, глядя на рисунки.

— Да, нужно, — согласился он.

Койл не обратил внимания на его слова.

— Когда мы возвращались с места крушения, у меня был разговор с тобой и с Хорном. Помнишь это? Помнишь, я велел вам забыть, что вы видели? Что было под брезентом. Ты сказал, что будешь молчать, но я слышал, что ты болтаешь об этом по всему лагерю.

Слим сел на кровать рядом с ним.

— Ничего не могу поделать, Ники. Правда не могу. — Он провел пальцами по пшенично-желтым локонам и по лицу, задерживаясь на многочисленных металлических шпильках в бровях, в носу и в губах. — Я не хочу этого делать, но не могу остановиться.

— Да, ты тут поднял шум, — вздохнул Койл. — А что ты говорил?

— О том, что видел под брезентом. Все.

— Это было очень глупо.

— Знаю. Я это знаю.

Койл только покачал головой. Чертов Слим был как щенок, которого невозможно приучить. С большими печальными коровьими глазами. Безобидный. Добродушный, доверчивый, но ужасно наивный. На «Климате» многие делали вид, что им не нравится этот парень, с его пирсингами, с дьявольской музыкой, с татуировками на руках, на ногах и на спине, с его пурпурными, или оранжевыми, или зелеными волосами… но это все ерунда. Слим был хорошим пацаном, он не мог не понравиться. К таким, как он, привязываешься. Может, весь этот боди-арт, и пирсинги, и дикий цвет волос отталкивали, но Койл понимал, что Слим лишь представитель своего поколения, воспринимающего мир, доставшийся им в наследство, как огромную выгребную яму массового производства, в которой личность веком информации превращена в серую бесформенную массу, в глобальную общину, где все везде одинаково. Татуировки, пирсинг, экстремальная музыка — просто реакция на это, способ сохранить свою индивидуальность, поднять свой кулак против всех и закричать.

Койлу Слим нравился.

Он понравился ему с первой встречи, потому что был теплым, честным и открытым. Парень был моложе его на двадцать лет, и иногда Койл испытывал к нему отцовские чувства. Эта мысль не была ему неприятна. Из них получились бы очень непохожие отец и сын. Койл был коренастым брюнетом с густыми волосами, коротко подстриженной бородой и румяным от вечного холода лицом, а Слим — худым, бледным и светловолосым. Однако что-то их связывало.

Слим сидел рядом с ним минут пять, и Койл ждал, пока он раскроется, как устрица, и покажется жемчужина. И он так и сделал.

— У меня не было выбора, Ники, — сказал он наконец. — Я… после того как я это увидел, все изменилось. Я не могу выбросить это из головы. Я вижу это во сне. Не могу думать ни о чем другом.

— Ты рассказал Локу.

— Да. И он мне рассказал нечто такое, что все объясняет.

— Еще бы.

Койл посмотрел на рисунки на стене, потом на Слима. Тревога в нем росла как на дрожжах.

— Расскажи мне об этом.

Слим опять сказал, что не может ничего с собой поделать.

И он действительно не мог.

Он был зациклен на этой твари под брезентом. Он должен был рассказывать людям. Не мог молчать, иначе сошел бы с ума. Сны начались в первую же ночь, но они отличались от снов, которые Слим видел раньше. Он видел эту тварь, этот ужас с бочкообразным телом и красными ухмыляющимися глазами на отростках… и других таких же. Он видел их плавающими в глубоком зеленом океане и летящими над необычными зубчатыми крышами, которые, как ему казалось, были частью средневекового города, какой можно увидеть по телевизору. Он видел, как они жужжат вокруг мегалитов, таких как в долине Бикон или на Каллисто, жужжат, как осиный рой, собираются и летят вместе. Иногда он видел стоячие камни в других местах, в лесах, в пустынях, в долинах, и эти твари были там, и люди собирались вокруг, пели на языках, которые он никогда раньше не слышал, но почему-то они казались знакомыми.

— И этот город, Ники, — сказал Слим, пытаясь облизать губы сухим языком, — я вижу почти каждую ночь. Он очень высокий и причудливый. Как те мегалиты, только больше. Он состоит из башен, и пирамид, и шпилей, и кубов… чувак, не знаю, из чего еще. Но он черный и страшный... и наклоняется так, словно вот-вот упадет. Я вижу его на горах, и под водой, и в других местах… вроде других планет, где небо пурпурное, или коричневое, или иногда красное. И эти твари всегда там. Иногда они подо льдом, иногда зовут меня. Они хотят, о боже, Ники, они хотят, чтобы я…

— Чего они хотят?

— Хотят, чтобы я пришел к ним. — Он закрыл лицо руками и задрожал. — Думаю, я теряю свой чертов рассудок, чувак…

Слим начал всхлипывать, и Койл положил руку ему на плечо.

Он сидел и думал, чем может помочь этому парню, что может сказать, чтобы тот почувствовал себя лучше. Сны Слима были такие же, как те странные рассказы, которые ходили по лагерям Антарктики и существовали здесь с прихода людей. Очень старые истории, но после того, что случилось пять лет назад на «Харькове», они получили новый старт. Койл не любил думать об этой ерунде, но теперь, после всех этих происшествий, думал все больше и больше.

Оставив Слима сидеть на кровати, он встал и стал рассматривать рисунки.

Их вид заставил что-то внутри него бесследно исчезнуть. Плохо. Очень плохо. Город был изображен на дюжине рисунков, может и больше. Изображен в разной перспективе, с разного расстояния и даже сверху. Он цеплялся за горные склоны — которые выглядели подозрительно похожими на Трансатлантические горы, с их высокими черными пиками и снежными поясами, — как некий нарост: колонны и кубы, продолговатые строения и прямоугольные, сферы и расходящиеся шпили. Не похоже было на город, построенный людьми, скорее на какой-то фантастический улей насекомых. Что-то в этом городе вызывало у Койла жуткое ощущение дежавю, как будто он сам видел этот город во сне, и не раз.

Ну, и монстры.

Да, у них было бочкообразное тело, как сказал Слим, заостренное с обоих концов. У основания — длинные, похожие на щупальца руки и раздутые, как морская звезда, головы с красными глазами на придатках. Многочисленные отходящие от тела конечности напоминали усики или щупальца глубоководных моллюсков; эти щупальца разветвлялись, превращаясь во что-то вроде бескостных пальцев. Слим рисовал множество этих монстров. Они летали над кошмарным городом в горах, поднимались из глубоких впадин и отверстий, расправляя гигантские крылья.

Больше всего тревожили Койла рисунки, на которых как будто изображался город изнутри. Здесь тварей сопровождали люди. Только эти люди выглядели почти как обезьяны. Их держали в клетках, подвешенных на проводах; они толпились в глубоких ямах и плавали в огромных сосудах с жидкостью. На одном из рисунков женщина была привязана к столу, и твари, похоже, вскрывали ее.

Хватит.

— Вот это тебе снится? — наконец спросил Койл.

Слим кивнул.

— И это снится тебе после крушения вертолета?

— После того как я увидел эту тварь, Ники. Она не выходит у меня из головы. — Он потер усталые, покрасневшие глаза. — Ты не знаешь, каково это. Не можешь знать. Когда я увидел эту тварь… знаешь, она как будто увидела меня. Она словно смотрела на меня, смотрела в меня. Как будто она меня знала. А может, я знал ее. И я думаю, так оно и есть. Она знает обо всех нас.

Он тяжело дышал. Койл встал и начал его успокаивать. Слим был ужасно худой, бледный, дрожащий, и глаза его были как открытые раны. Если когда-нибудь Койл видел одержимого, то это был Слим.

— Я говорил по радио с женой, Ники.

— И что?

 — Я рассказал ей об этом. Рассказал обо всем, что случилось, о крушении и о твари под брезентом.

Койл снова вздохнул. Глупый поступок. Очень глупый. ННФ прослушивает все сообщения из лагерей. Никаких тайн, просто таково их правило. Слим открыл зловонную банку с червями.

— Будут неприятности, Слим. ННФ, вероятно, больше не пригласит тебя.

— Думаешь, меня это расстроит, Ники? Да я и за чертов миллион долларов сюда не вернусь. Лучше буду развозить бургеры или копать канавы. Весь этот континент проклят. — Он несколько раз быстро вдохнул и выдохнул. Глаза его остекленели. — Знаешь, что сказала мне жена? Что она тоже видит во сне этот город. А знаешь, что еще хуже? Что еще, черт возьми, хуже?

— Слим, спокойней. Все в порядке.

Но все не было в порядке.

Слим был почти вне себя, глаза его блестели, он оскалил зубы, как собака, готовая укусить.

— Не знаю, что происходит. Не знаю, почему жене снятся эти города. Это безумие. Но хуже всего, что моя дочь, моя четырехлетняя дочь принесла домой из школы рисунки. Нет, не города. Тварей. Она увидела их во сне и нарисовала. И что я должен делать? Я застрял здесь, и происходит то, что не должно происходить… что мне, черт возьми, делать?

Койл не знал.

Но начать нужно было с медицинского отсека, и именно туда он отвел Слима. К доктору Флэггу, чтобы тот вколол успокоительное. И самое плохое: Слим продолжал бредить, и ни один человек не спросил почему и не предложил помочь. Все отводили взгляд, будто ожидали этого и радовались, что это не они.

7

После всех тех безумных вещей, которые сказал Слим, у Койла было ощущение, что весь мир неожиданно оказался на американских горках, которые вот-вот сойдут с рельс. Он чувствовал рост напряжения на станции «Климат», но, очевидно, это напряжение распространилось на весь земной шар. Вопрос был в том, что ему с этим делать.

Ответа он не знал и потому пошел к Локу.

Локу, конечно, это понравилось. Настолько, что он достал сигарету и закурил, несмотря на развешанные повсюду запреты на курение в спальных помещениях. Но Локу было наплевать на запреты. Ему было наплевать на все, кроме генераторов и бойлеров, а также его группы сторонников теорий заговоров и НЛО, в которую входили Бив, Ида, Линн Зутема и Слим. Бив любила все связанное с контркультурой. Ида стала членом группы, потому что на собраниях Лок выставлял обильную выпивку. У Линн вроде как что-то было с Локом, а Слим просто любил все необычное и диковинное.

У Койла появилось странное ощущение, что вскоре число членов этой группы увеличится.

— Ну что, почуял, какое дерьмо творится, Ники? Решил повидаться со мной? У такого сумасшедшего ублюдка, как я, могут быть интересные идеи. Вот что ты подумал?

Койл подумал о том, чтобы пощадить чувства этого человека, но потом решил, что на это нет времени.

— Да, именно так я и подумал. Я решил, что ты можешь что-нибудь знать. — Он сел в кресло рядом с кроватью Лока и взял протянутую сигарету. — Меня тревожат эти мегалиты. Те, что здесь, те, что на Каллисто, и другие, разбросанные по всему миру. Я вижу связь между ними, и это меня беспокоит.

Лок кивнул.

— Конечно, конечно, Ники. Мегалиты — это сеть. У них есть цель… но какова она?

Типичный Лок.

Накануне зимой на «Климате» Койл был на одной из его встреч, и Лок прочел лекцию о том, как Советы сбили космический корабль пришельцев и теперь обладают их технологией, а вдобавок несколькими мертвыми инопланетянами. Своего рода версия Розуэлла коммунистического блока. После окончания лекции Лок заставил всех откровенно высказываться, зачастую выступая адвокатом дьявола и безжалостно разделываясь с их теориями. Для человека, который убежден, что мы не одни, верит в лица на Марсе и в инопланетные цивилизации под полярным льдом, Лок был очень скептичен.

И это главная причина, по которой Койл сразу не отмахнулся от него. Каким бы бестолковым его ни считали другие, он был человеком без предубеждений, а его группа представляла собой форум для интеллектуальных дискуссий… даже если сюда приходили из-за хорошей выпивки.

— Не знаю, какова их цель, Лок. Но начинаю думать, что цель у них есть. Поэтому я и пришел сюда. Я подумал, что есть какие-нибудь безумные объяснения.

— Приятно, когда в тебе нуждаются.

— Я говорю серьезно.

— Я тоже, мой друг. Рад, что ты еще в меня веришь после моего приступа, когда НАСА прервало трансляцию с Каллисто.

— Думаешь, они нарочно это сделали?

— Ты в этом сомневаешься?

Никто на «Климате» не сомневался в способностях Лока управляться с электростанцией или в том, что он главный по части того, чтобы держать всех в тепле, чтобы у всех был свет и горел огонь. Он был очень хорош в своей работе. Поэтому его всегда приглашали ННФ и различные подрядчики. Наверное, в ННФ считали его теории заговоров странными, но безобидными. Лок просто хотел получить ответы и твердо верил, что у власти есть люди, которые эти ответы знают. Иногда над ним посмеивались, но, когда он говорил, его слушали. Даже Фрай слушал, а у Фрая не было ни терпения, ни уважения к кому бы то ни было.

Койлу Лок искренне нравился.

Он бывал странным, но обычно у него была хорошая голова на плечах. И он был забавный. Подбирал очень занятные темы для своих встреч и старался, чтобы всем было интересно. Прошлой зимой на такой встрече у них была тема «Святой Грааль». Они снова и снова пересматривали «Монти Пайтона и Священный Грааль»45. Все напились, буйствовали, немного вышли из-под контроля в своих импровизированных средневековых костюмах, плащах и жестяных доспехах, размахивая картонными мечами. Сам Лок провозгласил себя рыцарем из фильма, который говорил «нет». Одетый в черный плащ и картонный головной убор, он требовал ягод и всем, кто пытался заговорить с ним, отвечал «нет». Было очень весело.

Но темы встреч и смех, казалось, остались в прошлом.

— Скажи мне, Ники, — заговорил Лок, затягиваясь сигаретой и рукой разгоняя дым. — Ты видишь здесь другие связи? Другие события, которые являются частью чего-то большего?

— Конечно. Я вижу их повсюду, куда ни посмотрю. Люди исчезли с «Маунт Хобба». Мегалиты в горах Сентинел. Крушение вертолета. То, что видели Слим и Хорн под брезентом. Станция «Колония»… Мне нужно продолжать?

Лок покачал головой.

— Нет, не нужно. Честно говоря, Ники, я знаю о том, что происходит, не больше тебя. После «Харькова» я подумал, что все может выйти из-под контроля.

— И ты считаешь, что сейчас вышло?

— Да. И ты тоже, иначе тебя бы здесь не было, мой друг.

Что ж, с этой логикой Койл не мог спорить.

Фрай любил называть Лока фанатом комиксов, но Лок им не был. Со своей короткой стрижкой и в футболке с названием команды он походил скорее на спортсмена; в свободное время он играл в баскетбол, футбол и теннис, в колледже входил в команды по четырем видам спорта, а еще служил в морской пехоте. У него даже был черный пояс по айкидо. Но помимо впечатляющей физической формы, ум у Лока был острый, как гвоздь, и это было его самое сильное орудие.

— Ники, ты был здесь, когда случилась эта история с «Харьковом», верно? Я попал на лед только в следующем гору, но ты был здесь.

Койл кивнул.

— Той зимой я был на «Мак-Мердо». С «Харькова» поступило несколько очень странных сообщений. Мы знали, что там что-то происходит, но не знали, что именно. Знаешь, что я лучше всего помню?

— Что?

— Какое напряжение царило в «Мак-Тауне». Было жутко.

Койл рассказал об этом.

Тот, кто провел хоть какое-то время на льду, слышал рассказы о призраках, мертвых цивилизациях и всем прочем. Такие истории ходили со времен Скотта и Амундсена и даже первых китобоев и охотников на тюленей. Но никто не обращал на них особого внимания до событий на станции «Харьков». Зима была тяжелая. Рассказывали, что доктор Гейтс нашел руины доисторического города и мумии пришельцев во льду; еще говорили о другом инопланетном городе в озере Вордог, над которым стоит «Харьков». Команда ученых пробурила лед и увидела тварей в озере. Не мумии.

— Все были напуганы. И очень сильно, — рассказывал Койл. — Потом мы услышали, что на «Харькове» неприятности. Там люди начали сходить с ума, я помню, группа на станции «Полюс» готова была отправиться на «Харьков» как спасательный отряд, но ННФ строго это запретил. Мы решили, что это возмутительно. Я не воспринимал все это всерьез, пока не просочились сведения, что там все погибли, кроме Джимми Хейса, инженера по бойлерам, и Шарки, врача станции. Когда я услышал, что говоритХейс, то понял, что дело серьезное.

— Почему?

Койл сглотнул.

— Потому что я знал Хейса. Я с ним зимовал на станции «Палмер» и провел лето на «Полюсе». Хейс решительный и умный сукин сын, Лок. Он крепкий орешек. Если бы кто другой начал рассказывать о пришельцах, я бы не поверил. Но Джимми Хейс? Ему можно верить.

— Сейчас ведь никто не знает, где Хейс и эта Шарки?

— Никто. Говорили, что они скрылись, чтобы избежать внимания газетчиков и психов. Я слышал, что они в Мексике, но кто знает?

— Ты ведь знаешь, что говорили Хейс и доктор Шарки?

— Да, я помню их первоначальное заявление. Они сказали, что застали на «Харькове» всех мертвыми. Они не знают причины. — Койл рассмеялся. — Никто, конечно, не поверил. После всех лихорадочных имейлов и радиопередач оттуда это казалось неправдоподобным. Никто не купился.

— Потом Хейс и Шарки передумали и изменили свои показания, — сказал Лок. — И эти их слова были как бомба. Помнишь, что они сказали?

Как он мог это забыть?

На весь мир это произвело сильное впечатление и стало буквально нектаром для сторонников теории заговоров, но для тех, кто работал в Антарктике, это стало динамитом. Особенно для тех, кто был знаком с Хейсом и Шарки. Кто знал, что они уравновешенны и практичны. Вот что было особенно важно. Они подтвердили, что доктор Гейтс и его группа действительно обнаружили гигантские руины в большой подземной пещере. Что эти руины созданы не людьми. Что там были пришельцы. Некоторые как мумии, но другие вполне живые.

Этого было достаточно, чтобы всех поразить, но дальше Хейс и Шарки заявили, что нашли доказательства того, что Антарктика была колыбелью жизни на Земле. Что эти пришельцы в археозойской эре, от трех до четырех миллиардов лет назад, зародили жизнь в первобытных океанах Земли. И что еще поразительней, они совершили это с единственной целью — создать на Земле разумную жизнь.

Разумную жизнь, которую они могли бы использовать или пожать. Собрать урожай.

И что стало последствием?

Во всемирном масштабе — от паники до полного неприятия. Прямых доказательств не было, поэтому Хейса и Шарки зачислили в чокнутых. Хейс сказал, что они разрушили вход в пещеру с руинами. Если такой вход существовал, то теперь он под горой камня и льда. ННФ заявил, что в озере Вордог обнаружены лишь простые формы жизни, все земного происхождения, и совершенно точно ничего инопланетного. После этого многочисленные исследователи устремились в Антарктику, но не нашли никаких подтверждений слов Хейса и Шарки.

— Когда все это вышло наружу и ты говорил, что работал там, тут же начинали шутить о пришельцах и говорить: «Отведите меня к вашему вождю». Весь этот вздор из комиксов, — признался Койл.

— Люди верят в то, во что хотят верить. Как ты помнишь, Ники, организованная религия все это полностью отвергла. Понимаешь почему? Это опровергает саму мысль о верховном существе, о Боге-творце. Политикам это тоже не понравилось. Как и обычному человеку с улицы. И их нельзя в этом винить. Кому понравится думать, что в нас все спроектировано? Что наша культура, наши боги — все это основано на архетипах, которые инопланетяне поместили в наше сознание? Мне самому это не нравится, как и всем хоть сколько-нибудь разумным людям.

Койл сидел, глядя на развешанные по стенам постеры с НЛО и мегалитами, на книги на полке: «Арктос: Полярный миф», «Полая Земля» Бернарда, «Подземные миры» Кафтон-Минкеля, «Черное солнце Третьего рейха» Фаррела. Книги о похищенных пришельцами, о внеземном разуме, о жизни на Марсе и об изучении НЛО.

Обычно разговоры с Локом подбадривали Койла, но сегодня вышло наоборот. Фантастика, страшные рассказы, городские легенды — все это забавно, но, когда становится реальным, веселью конец. Лок любил поговорить о необычных антарктических мифах и легендах, о теориях альтернативных цивилизаций подо льдом, о построенных нацистами крепостях под ледниками, о теориях полой земли, даже о предполагаемом утверждении адмирала Берда, что во время полета над полюсом он видел свободную ото льда землю, населенную первобытными людьми и огромными волосатыми доисторическими мамонтами.

— Но мегалиты… — сказал Койл, на самом деле не желая больше говорить об этом.

— Да, мегалиты.

— Что ты о них думаешь? Их построили пришельцы?

Лок ненадолго задумался.

— Да и нет. Те, что на Каллисто, точно, и те, что в долине Бикон, несомненно. Но Стоунхендж и другие? Нет, не думаю. Их построили мы. Но, думаю, мы построили их потому, что они хотели этого. Они вложили нам в разум то, что ожило в определенный момент интеллектуального развития, примерно десять тысяч лет назад. Мегалиты были воздвигнуты людьми неолита, которые наверняка считали, что строят их по религиозным причинам. И в некотором смысле так оно и было.

— Но какова их цель?

— Не знаю. — Лок помолчал. В отличие от других случаев, когда он говорил на такие темы, сейчас он делал это без удовольствия. — Помнишь, что сказали Хейс и Шарки? Часть этого исходила из их личного опыта, но основное — из ноутбука доктора Гейтса. ННФ конфисковал его. Если там действительно что-то есть, об этом никогда не сообщалось. Но, по их словам, пришельцы — Гейтс называет их Старцами или Древними — вложили в человеческий разум некие контрольные механизмы, которые проснутся в определенный момент интеллектуальной эволюции. Один из таких моментов — строительство мегалитов. Другой, как считал Гейтс, — влечение к Антарктике, к создателям, к последней выжившей колонии этих существ. И мы пришли к ним. Гейтс не считал это случайностью, все было заранее организовано. Когда население Земли достигнет определенной численности и необходимого уровня интеллектуального развития, в нем разбудят другие вложенные императивы. Они включат эти императивы в глобальном масштабе. Императивы, которые сделают нас подобными им, духовными братьями, и позволят использовать нас.

— И что?

Лок облизал губы и посмотрел Койлу прямо в глаза.

— Думаю, это начинается сейчас. Мы видели это на «Харькове» пять лет назад. Начало этого. Пробное испытание, так сказать. Сейчас начнется по-настоящему. Глобальное пробуждение. Если хочешь, можешь считать это вздором, но то, что происходит у мегалитов по всему миру, подтверждает это: люди собираются. Что-то случится, Ники, что-то грандиозное и страшное. И когда случится, человечество как независимая единица перестанет существовать. Старцы овладеют нами. Нас вовлекут в нечто большее, и я не верю, что мы сможем как-то этому помешать.

Койл какое-то время молчал, потому что ему стало трудно дышать. Мир будто заново раскрывался перед ним.

— Знаешь что, Лок? Умеешь ты ломать кайф.

— Кайфуй, пока можешь, — очень серьезно ответил Лок. — Потому что в это время через год такие людские штучки, как сигареты, алкоголь, трах ради удовольствия, а не ради прибыли, и даже сама свободная воля уйдут в прошлое.

8

28 марта

Ночь за ночью одно и то же: стоило Койлу закрыть глаза, как он видел пришельцев. Он никогда не видел их своими глазами — и не хотел увидеть, — но слышал достаточно описаний (и видел рисунки Слима), поэтому в его сознании легко возникали образы этих тварей. И он думал о том, что сказал Лок: неужели эти образы всегда были в его сознании… и лишь ждали подходящего момента, чтобы всплыть на поверхность?

Они преследовали его во сне, хотя спал Койл мало.

Обычно на ночь приходила Гвен, но даже она не могла заставить его забыть о растущем страхе не только за себя, но и за все человечество.

За день до начала поисково-спасательной операции температура была минус тридцать, и от резкого ветра дребезжали стекла. Ничего необычного. Готовя завтрак для команды: он жарил бекон, варил кофе, смазывал оладьи черничным вареньем, — Койл смотрел на собирающихся, стараясь понять, испытывают ли они то же, что он.

Казалось, нет.

Бив проводила еженедельную проверку холодильников, напевая песенки из репертуара The Young Rascals и вспоминая беззаботные дни 60-х. Ида нарезала фрукты, но только потому, что Бив заставила ее это делать. Гат пришла со своей обычной утренней расчистки снега, жалуясь, что ее дочь снова сошлась со своим бывшим. Появился Хоппер с восклицанием, как ему нравится по утрам запах бекона. Особый Эд сидел в углу, ел тост, пил кофе и просматривал свои отчеты. Хорн не пришел на завтрак, но и в этом не было ничего необычного. Он, вероятно, был в цехе тяжелой техники, возился со «снежными котами» и «спрайтами». Раньше ланча он никогда не показывался. Как и Лок. Когда наступала зима, Лок становился одержим генераторами, обхаживал их, как чересчур заботливая мамаша. Стоукс, Хансен и Кох всю ночь работали с бойлерами и сейчас спали. Гвен пришла с Зут. Крайдерман по утрам мучился от похмелья и способен был глотать только «Алка-Зельтцер». Как и доктор Флэгг. А Эйк редко покидал лабораторию атмосферных исследований.

Все казалось обычным. Нормальным.

Фрай и Дэнни Слим пришли вместе, они спорили о современном кино. Фрай говорил, что в хорошем кино обязательно должны быть револьверы и взрывы, а Слим отвечал, что это типичное американское мышление. Европейское и азиатское кино гораздо лучше, говорил он, потому что в нем насилие используется, только когда это необходимо для сюжета.

Фрай покачал головой.

— Видишь? Вот тут ты ошибаешься, Дэнни! Ты иностранец. Ты не мыслишь как американец, иначе ты бы любил взрывы. Разве я не прав, Гвен? — спросил он, садясь за стол, за которым сидел шабаш. — В хорошем кино должны быть взрывы и сиськи, верно?

Зут выглядела смущенной. Она посмотрела на Гвен, чтобы понять ее мнение. Гвен глотнула кофе.

— Да, взрывы, сиськи и хотя бы одна непристойная сцена в душе. Это не кино, если в нем нет секса под горячим душем.

— Видишь, Дэнни? Видишь, как ты облажался? — сказал Фрай. — Все потому, что ты иностранец.

— Но мы здесь все иностранцы, — сказала Зут.

— Верно, милая, но Слим иностранец везде, где бы ни оказался.

Слим подергал себя за усы.

— О, я понял. Мои родители китайцы, поэтому я иностранец. Если я иностранец, то ты тоже, Фрай.

— Нет, черт возьми. Я не иностранец. Я американец.

— А кто были твои родители?

— Англичане. Оба приехали из Ливерпуля после войны. Я однажды съездил в Ливерпуль, встретился со своей кузиной Бонни. Мы с ней пили пять дней. Вот что мне нравится в ливерпульцах. Когда дело доходит до выпивки, они относятся к этому серьезно. Я их уважаю за это.

Такое нетерпимое, невежественное поведение было очень характерно для Фрая. Истинный «синий воротничок».

Когда утром, оторвавшись от Гвен, Койл встал с кровати, все внутри у него было туго стянуто, как корсет, но теперь постепенно начало расслабляться. Может, Лок чокнутый. Вычеркнуть «может». Он чокнутый. Но это не означает, что он не прав.

Харви утром, как всегда, пришел с красным лицом, распространяя запах виски. Маленький, хриплый и очень энергичный, он направился к Особому Эду со своим ежедневным списком жалоб. Но сегодня это было что-то особенное. Он стоял перед Эдом, подбоченясь и оскалив зубы.

— Кто-то украл мою банку для мочи, — сказал он. — Кто-то украл ее, и я хочу, чтобы мне ее вернули.

Несколько человек захихикали.

Банки для мочи держали в спальнях, чтобы не ходить по ночам в туалет. Некоторые считали это оскорбительным и отказывались ими пользоваться, но рано или поздно привыкали.

— Ее не было, когда ты проснулся? — спросил Особый Эд совершенно серьезно, как всегда при самых нелепых жалобах. Он даже приготовился записывать.

Харви хмыкнул.

— Нет, банка была, но не моя.

Смех стал громче.

Особый Эд оставался невозмутим.

Это очень серьезное дело с возможными международными последствиями, как можно было понять по выражению его лица. Все такие дела должны быть записаны. В подобном Особый Эд был хорош. Прошлым летом он был на «Климате», и Койл помнил, с каким рвением он пытался отыскать возмутительного Загадочного Курильщика в Душевых или отвратительного Ночного Вора Чашек Кофе, как он решал очень неприятный спор двух главных помощников. ГП № 1 не нравилось, как ГП № 2 на нее смотрит. Но так как это выводило ГП № 1 из себя, ГП № 2 просто не мог на нее не смотреть. ГП № 1 несколько раз была доведена до слез, а ГП № 2 просто сказал: «Что? Боже, да я просто смотрю на нее». Так как Особый Эд никак не мог поймать ГП № 2 за этим занятием, ГП № 1 взяла это дело в свои руки и сделала видеозапись того, как ГП № 2 смотрит на нее. Это очевидное доказательство, решила ГП № 1. Но ГП № 2 сказал, что он просто смотрит в камеру и улыбается, и это совсем не значит, что он смотрит на ГП № 1. Особый Эд отдал распоряжение: ГП № 2 было запрещено не только смотреть на ГП № 1, но и разговаривать с ней.

Классический пример действий Особого Эда.

У него был просто прирожденный талант к абсурду.

Иногда бывали насильственные преступления такого типа, где даже он был бессилен. Таков был позорный случай прошлой зимой с Похотливым Клоуном. Он крал женское белье. Вскрывал замки на дверях спален и уносил трусы, оставляя порнографическую игральную карту.

Особый Эд был поставлен в тупик.

До сего дня, как и в случае с Джеком Потрошителем, личность Похотливого Клоуна остается противоречивой загадкой. В конце зимы в общей комнате был обнаружен впечатляющий коллаж из женских трусиков, увенчанный гигантскими леопардовыми трусами Гвен. «Бабушкино белье» Гвен было центром этого художественного экспоната. Как сказал Фрай, «эти трусы так велики, что на них, как на парашюте, можно безопасно спуститься с двадцати тысяч футов».

Так что именно здесь, в смехотворном лоне антарктической лагерной жизни, Особый Эд сиял ярче всех. Когда он не расследовал жалобы, он развешивал множество призывов. На них он призывал команду не развешивать неразрешенные постеры.

— Эй, — сказала Гвен, — можешь использовать мою банку, Харв. Но только сначала опустоши ее.

— Ха-ха-ха, как смешно, — сказал Харви. Он еще сильней покраснел. — Я знаю свою банку. Я никому из вас не доверяю, поэтому все свое отмечаю особым знаком, так что я знаю. Один из вас зашел в мою комнату и подменил.

— Подменил твой особый знак? — спросила Гвен.

— Нет! Мою гребаную банку для мочи! Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю! — Он подозрительно посмотрел на всех, лицо его так покраснело, что на его фоне светлые волосы казались белей изморози на окнах. — Мне нужна моя банка. Тот, кто ее взял, пусть сегодня же поставит у моей двери. Я не буду задавать вопросы. Но я хочу, чтобы мне вернули мою банку!

Фрай не выдержал.

— Эй, народ! — сказал он. — Это серьезное дело! Харв хочет, чтобы ему вернули его гребаную банку, и он не шутит. Пока банку не вернут, он не будет ссать!

— Заткнись, Фрай! — сказал Харви.

Фрай послал ему воздушный поцелуй.

Харви больше не мог этого выносить. Он выбежал из общей комнаты, поклявшись отомстить виновнику.

— Они хотят спровоцировать меня? — сказал он. — Пусть провоцируют. Поймут, когда я спровоцирую их в ответ!

Так бывает на всех станциях.

Мелкий вздор, глупое недовольство, инфантильное нытье, и над всем этим властвует недоделанная бюрократическая система, одобряющая сплетни, побуждающая указывать пальцами и серьезно расследующая самые нелепые жалобы, вместо того чтобы велеть жалобщикам заткнуться и браться за работу.

Койл видел много такого.

Однажды на станции «Полюс» был оператор тяжелой техники, ненавидевший гомосексуалистов. Он терпеть не мог геев и открыто призывал их уничтожить. Такой парень напрашивается на неприятности. Кто-то нарисовал на его любимой лопате цветы — конечно, анютины глазки46, — и последовало полномасштабное расследование. Но это только подлило масла в огонь. Под дверь этому человеку стали подсовывать адресованные ему любовные письма и гомосексуальные романтичные стихотворения. Потом кто-то взломал аккаунт начальника станции и от его имени послал гомофобу порнографический имейл. Все это достигло кризиса, когда Фраю надоело нытье гомофоба и он назвал его «гребаным педиком».

Кадровик поговорил с Фраем о необходимости сдерживаться, пригрозив, что этот случай будет отмечен в его досье. Фрай сказал: «Отлично. Все равно этот гомофоб просто петушок порхатый».

Койл с облегчением убедился, что команда на «Климате» по-прежнему всего лишь кучка чудиков. Трансляция с Каллисто и исчезновение Кэсси Мелоун ничего не изменили. Казалось, все в порядке.

Вскоре все смеялись, ели и спорили, как обычно. Еда быстро исчезала, и Койл получил обычную порцию благодарностей и похвал. Все было абсолютно нормально. Никто не упоминал о странных происшествиях. Во всяком случае, Койл не слышал. Не говорили о станции «Маунт Хобб», о Каллисто, о возможном положении на станции НУОАИ «Полярис» и даже об исчезновении Кэсси. Хорошо это или плохо? Койл не знал. Он предпочел бы, чтобы все это обсуждалось, а не умалчивалось, как семейные тайны.

Но он не психолог. Как он может знать?

Судя по тому, что он видел, все было совершенно нормально. Отношения остались прежними. Много неприличных шуток, подколов, забавных рассказов о других годах. Обычная болтовня за завтраком, легкая и непринужденная. Никаких серьезных обсуждений. На станции «Полярный климат» все казалось обычным.

Койл позволил себе облегченно вздохнуть.

Он не знал, что это лишь затишье перед бурей.

9

ПОЛЕВАЯ СТАНЦИЯ НУОАИ «ПОЛЯРИС» — В ПУТИ

29 марта

Как он и рассчитывал, Койл оказался в отряде спасателей. С ним были Хорн и Гвен, а также доктор Флэгг. ННФ ждал несколько дней, прежде чем начать спасательную операцию, но теперь выхода не было.

Несмотря на утренний час, было совершенно темно, и это была не темнота реального, цивилизованного мира, а полярная чернота, которая бесконечно темней любой ночи; ее невозможно представить себе, пока не увидишь сам. Хлопья снега и кристаллы льда вращались в лучах фар в бешеных вихрях, заставляя дрожать кабину «спрайта». За этими лучами была белая пустыня, бесплодная и враждебная.

Гвен сидела на переднем сиденье между Хорном, который вел машину, и скучающим Койлом. Но Гвен, казалось, наслаждается поездкой.

— Как хорошо, верно? — сказала она. — Меня с двух сторон стиснули мужчины. Маме это нравится.

— Только ты можешь здесь возбудиться, — сказал Койл.

— Это безлюдье, Ники. Дикая, яростная природа. У меня кровь бежит быстрей. — Хотя места было достаточно, она расставила ноги в красных брюках, коснувшись коленями спутников. — У меня идея. Вы, мальчики, хлеб, а я буду мясом. Получится отличный сэндвич с Гвен. Как вам такое?

Койл пожал плечами.

— Ну, я весьма голоден.

Хорн, как всегда, игнорировал ее. Для него большинство людей были неинтересны, потому что редко говорили что-то заслуживающее его пристального внимания. Он вполголоса выругался и наконец сказал:

— Прекрасное утро для поездки, Ники. Мне нравится.

— А чего ты ожидал? — спросил Койл.

— Перестань ныть, Хорн, — сказала Гвен. — Тебя не заставляли. Ты вызвался добровольно.

Хорн только хмыкнул, уводя «спрайт» по льду от «Полярного климата» и гор в глубину Полярного плато. Обычный компас на льду почти бесполезен, но у «спрайта» была система джи-пи-эс, которая приведет их прямо к дверям станции НУОАИ «Полярис».

Хорн сказал:

— Я вызвался, Гвен, потому что хотел быть уверен, что Ники доберется целым и невредимым. Решил, что так лучше, чем позволять вести какому-нибудь незрелому новичку. Ну, вроде тебя.

— Он хочет меня оскорбить, Ники? — довольно спросила Гвен. С начала сезона Хорн ее игнорировал. Но наконец она добилась от него внимания.

— Нет, он не оскорбляет тебя. Это был комплимент.

Гвен отбросила волосы на плечо.

— Я так и думала. Признайся, Хорн, ты совсем не беспокоился о Ники. Ты беспокоился обо мне. Ты с первого дня запал на меня.

Флэгг на заднем сиденье не обращал на них внимания, слушая в наушниках свои заметки. Хорн продолжал смотреть в ветровое стекло.

— Я бы замутил с тобой, Гвен, — сказал он наконец, — но, к несчастью, женщины в целом кажутся мне черными вдовами, и я не хочу, чтобы меня высосали досуха.

— Хороший засос никогда никому не вредил, — сказала Гвен. — Тебе надо попробовать как-нибудь.

— Я пробовал, дорогая, пробовал. Я был однажды женат. И у меня на шее до сих пор шрамы от ее клыков. Не говоря уже о других частях тела.

Койл про себя смеялся. Какая пара! Гвен — нимфоманка, а Хорн — убежденный нигилист. В ближайшем будущем ему не услышать свадебные колокола.

Хорн сказал:

— Позволь мне сформулировать это так, Гвен. Ты можешь сколько угодно играть роль лагерной шлюхи, но я знаю женщин. Знаю, каковы они. Они всегда чего-то хотят и редко успокаиваются, не получив это. Женщины любят игры разума. Женщинам нравится борьба за власть. Секс для них — лишь способ контролировать мужчин, способ овладеть ими. Ты можешь говорить, что хочешь секса без обязательств, но я в это не верю. Обязательства тебе нужны, чтобы манипулировать мужчинами. Нет, спасибо, я уже прошел через все это. Никто не завладеет мной, и никто не навяжет мне никаких обязательств. Секс — это игра во власть, которая ведет к отношениям, а отношения — это способ продать свою душу и получить взамен дерьмо.

Может, Гвен не поняла, что ее оскорбляют, а может, ей было просто все равно.

— Я не говорю об отношениях, Хорн. Я говорю о траханье.

Койл рассмеялся.

Хорн не выглядел довольным.

— Гвен, ты ведь спец по коммунальным услугам?

— Да. И что?

— Ты здесь для того, чтобы чинить, верно? Умывальники, увлажнители, печи?

— Да.

— Так вот, я не техника, которую ты можешь починить. Я сломан и полон горечи и ненависти. Лучше закрепи свой пояс с инструментами.

Она улыбнулась и бросила на Хорна непристойный взгляд.

— О, мама очень хорошо умеет обращаться с инструментами. Тебе надо как-нибудь проверить.

— Особенно если у них есть батарейки, — сказал Койл.

— Батарейки? Мама не пользуется батарейками. Она подключается сразу к главному источнику.

— Конечно. А почему бы и нет? Как только гасят свет, она к нему подключается. Верно, Ники?

— Нет, только иногда, — сказала Гвен. — Спроси у Ники. Мама дала ему несколько презентаций, которые он никогда не забудет.

Гвен очень старалась выглядеть нимфоманкой и делала это, как считал Койл, чтобы добиться прямо противоположной реакции: испугать мужчин. На станции привлекательной женщине жить трудно, и она решила действовать и отпугивать мужчин. Время от времени это доставляло ей неприятности, особенно когда мужчины были пьяны и обнаруживали, что она их просто дразнит, но, как ни удивительно, это часто срабатывало. Простая детская психология.

А Хорн?

Хорна объяснить было не так-то легко.

Мало что можно было о нем сказать, кроме того, что он очень хороший механик. Он не доверял людям. Нигилист, циничный и раздражительный. Койл его отлично знал, провел с ним несколько зимних и летних смен. Хорн не подходил ни под какие определения.

Однажды летом на «Мак-Мердо» Хорн открыто признался, что потерял веру в Бога. И поэтому решил, что должен создать себе свою религию. Если какой-то недоделанный писатель-фантаст вроде Рона Хаббарда47 может придумать что-нибудь такое нелепое, как саентология, почему бы и ему не иметь свою религию? Он считал, что большинство религиозных людей в глубине души атеисты и становятся религиозными, чтобы компенсировать свой пессимистичный взгляд на мир. Поэтому разумно, что человек, не обладающий вообще никакой верой, сможет создать религию для себя и для таких, как он.

Хорн долго думал и придумал нечто под названием «ютилитология».

В ютилитологии можно поклоняться только неодушевленным офисным приспособлениям, таким как пишущая машинка, картотечный шкаф или факсимильный аппарат. И только в пределах офисного парка48. Он придумал такой лозунг: ЕСЛИ ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ПОДВЕЛО — ЮТИЛИТОЛОГИЯ. Конечно, в Антарктике трудно найти офисный парк, поэтому Хорну пришлось расширить рамки своей религии. Он решил, что Ричард Берд, знаменитый исследователь Антарктики, станет святым покровителем ютилитологии и что где-то под ледяными просторами Южного полюса скрывается реликтовая популяция пингвинов, которую создали люди Эрни Шеклтона, скрещиваясь с императорскими пингвинами.

Вот каким чокнутым был Хорн.

В прошлом году на «Климате» Койл и Хорн решили совместно написать роман, который назывался бы «Задница цивилизованного мира: Дневник полярного разврата». В романе должно было рассказываться о знаменитой женщине, антарктической исследовательнице по имени Покатваталот, которую похитила шайка свирепых преступных пингвинов, заставивших ее заниматься проституцией в полярных борделях. После нескольких неприятных приключений в распутном мире пингвинов ее спасает смелый — и с хорошо подвешенным языком — администратор ННФ по имени Хард Тэк49.

Все это лишь показывает, к чему могут прибегнуть скучающие и озлобленные умы и насколько искаженным было мышление Хорна.

— Вчера вечером ты приготовил очень вкусный ужин, Ники. Я всегда отличаю твои блюда от того, что готовят Ида и Бев.

— Ники славится своим бефстрогановом, — сказала Гвен.

Койл рассмеялся.

— Это точно. И не забывай об этом.

Гвен прижалась к нему.

— Мама любит мясо, особенно твое, Ники. — Она подмигнула ему. — Особенно твое.

Он сжал ее колено, а она схватила его руку и передвинула на свое бедро.

— Хватит, — сказал Хорн. — Боже, это серьезное дело. Эти люди, возможно, мертвы.

— Верно, — сказал сзади Флэгг. — Давайте вести себя как взрослые.

— Вы слишком много тревожитесь, доктор, — сказала Гвен.

— Думаю, у нас есть чертовски веские причины для тревоги.

Гвен покачала головой.

— Это не по мне. В жизни слишком много плохого, чтобы беспокоиться о том, что, может, еще не произошло.

Койл улыбнулся. Практичность Гвен была бесценна.

К этому времени они ехали уже больше часа. До станции НУОАИ «Полярис» езды — около девяноста минут. Опасная прогулка. Все четверо были в КЧХП, но парки расстегнули, потому что в кабине было шестьдесят восемь градусов тепла50. Но достаточно небольшой поломки, чтобы превратить поездку в борьбу за выживание. Снаружи было минус тридцать, но ветер доводил до минус пятидесяти51. В таких условиях человек способен продержаться не больше нескольких часов, даже в полярном костюме.

— Мы должны быть близко, — сказал Флэгг.

В свете фар «спрайта» видна была только бесконечная протяженность слежавшегося за века снега, иногда проступал голубой лед.

Хорн взял микрофон радио, откашлялся.

— «Полярис-один». «Полярис-один». Говорит «спрайт-два», — сказал он, используя в качестве кодового имени номер «спрайта». Он был «номер два» просто потому, что на «Климате» было два «спрайта» и три «снежных кота». — «Полярис»… вы меня слышите? Это «спрайт-два» с «Полярного климата», направляемся к вам. Расчетное время прибытия — через десять минут. Вы это слышали?

Ничего, кроме помех.

Хорн попробовал снова.

— «Полярис-один», говорит «спрайт-два». Вы меня слышите? Повторяю: вы меня слышите, «Полярис»?

Снова помехи.

Никто не слышит.

Хорн покачал головой.

— Технология, этот великий белый бог, снова подвела.

— Дай мне, — сказала Гвен, но микрофон не взяла.

— Бери, — сказал Хорн, протягивая микрофон.

— Я не сказала, что хочу микрофон. — Она подмигнула Койлу. — Я сказала только «дай мне».

Койл снова рассмеялся.

— Гвен, Гвен, Гвен. Тебе пора прекратить это дерьмо, девочка. Если будешь продолжать в том же духе, привлечешь не то внимание. Кончишь тем, что тебя изнасилуют и выбросят в сугроб.

— Обещания, обещания. — Она взяла микрофон у Хорна. — «Полярис-один». Говорит «спрайт-два» в пути с «Полярного климата». Вы меня слышите? Вы меня слышите? — Она потрясла микрофон. — Мы в пути. У нас в меню кое-что горячее. Остатки бефстроганова или минет. Что хотите сначала?

Койл отобрал у нее микрофон.

— Гвен, боже. У Хоппера случится припадок, если он услышит это. — Он проверил радио. Вроде все работает. Джи-пи-эс сообщил, что они в нескольких минутах. Будь светло, они бы уже увидели станцию. — «Полярис-один»? «Полярис-один»? Давайте, народ, проснитесь и пойте. Говорит «спрайт-два» с «Полярного Климата». Вы меня слышите? Вы меня слышите?

Помехи. Мертвый эфир52 — и ничего больше.

Конечно, никто не удивился. Уже несколько дней от станции НУОАИ «Полярис» — только тишина и мертвый эфир. Была надежда, хоть и небольшая, что у них какие-то технические неполадки и что, когда «спрайт» подойдет ближе, связь восстановится.

Но увы.

За кабиной прыгающие лучи «спрайта» показывали белое запустение Полярного плато, с ползущими сугробами и ледяными кристаллами, с воющими снежными вихрями. Если не считать редких полей с вырезанными ветром застругами, похожими на застывшие океанские волны, ландшафт выглядел как огромная монотонная протяженность мрачной пустоты.

— Через пять минут должны увидеть, — сказал Хорн.

Радиосвязь на льду часто подводит, но Койл уже начал чувствовать легкую дрожь в животе. Такое чувство бывает, когда сиденье на колесе обозрения качается туда-сюда и возникает ужасное ощущение невесомости и последующего неизбежного падения. Гвен плотнее прижалась к Койлу. В полутьме кабины ее глаза казались огромными и влажными.

Она больше не шутила.

Для юмора, надежды, веселья здесь больше не было места.

Альтиметр в кабине показывал, что они на высоте в одиннадцать тысяч футов над уровнем моря, что означало, что они в самой высокой точке Атлантического купола и очень близко к лаборатории «Полярис».

— Вот, — сказала Гвен. — Вот оно.

Все увидели то, что осветили фары «спрайта»: отмеченный флагами периметр, за которым были путаница дорог, летящий снег, вращающиеся кристаллы льда и тени, которые словно двигались по собственной воле.

Ветер стал сильней, он дошел до сорока узлов и мстительно швырял снег на «спрайт». Машина раскачивалась на гусеницах, противоположные порывы грозили опрокинуть ее или смести со льда. Это был результат ужасных катабатических ветров53 с плоскогорий Трансантарктики со скоростью и плотностью, позволяющими преодолевать силы тяготения; на плато с этим приходилось считаться.

— Сильно дует, — сказал Хорн вполголоса.

Он включил прожектор на кабине, и ночь превратилась в день — почти.

Ледовая дорога закончилась широкой поляной, на которой находилась лабораторная станция НУОАИ «Полярис». Это был автономный сборный корпус, похожий на длинный оранжевый ящик. Летом его целиком привез вертолет Сикорского, и его закрепили на льду. Кроме этого корпуса, были только помещения для запасного генератора и несколько модульных пластиковых складских помещений. Больше ничего.

В корпусе было темно.

— Кажется, слишком тихо, — сказала Гвен, в ее голосе звучала растущая паника.

Лицо Хорна, как всегда, оставалось бесстрастным.

— Может, пошли прогуляться.

— А ты что думаешь, Ники?

Койл настороженно смотрел на заваленный снегом корпус, ему не нравилась эта картина опустошения.

— Если они пошли прогуляться, — сказал он, — надеюсь, это не та прогулка, в которую ушли все с «Маунт Хобба».

10

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Слим был в камере, и ключа от нее у него не было.

Он застрял в недрах Антарктики, и сейчас уже было неважно, сойдет ли он с ума, потому что отсюда у него не было выхода. Если он начнет бредить (сильней, чем делает это сейчас), его напичкают успокоительными и ограничат его свободу действий до весны. Вот и все. Он здесь, а Эйприл дома в Иллинойсе с Рэйчел, и они нуждаются в нем, и он ничего с этим не может сделать.

Слим чувствовал себя бесполезным. Неудачником как мужчина. Как муж и отец.

Он спрыгнул с кровати и пнул стену.

— ГРЕБАНОЕ ДЕРЬМО, ЧУВАК! ЭТО ГРЕБАНОЕ ДЕРЬМО!

Он расхаживал по комнате, его сознание полнилось ужасами, которые есть, которые были и которые могут быть. Мир утрачивал разум, и его семья застряла в этом, а он мог только ждать, и ждать, и ждать. Принимать снотворное и видеть безумные сны, бороться с головными болями, которые приходят и уходят с пугающей регулярностью, и думать о том, что рассказал ему Лок. Мертвые города и пришельцы. Мегалиты, которые на самом деле машины, целая сеть. Человеческая раса как какой-то проклятый посев, его засадили инопланетяне и теперь готовы собирать урожай.

Встав коленями на холодный пол, Слим думал: «Я не верю в эту ерунду. Мне все равно, какие сны у меня, какие сны у Эйприл и Рэйчел… я не верю в этот вздор!»

Боже, если бы он не верил!

Но он верил.

Сны здесь и во всем мире… это часть чего-то большого. Чего-то огромного. Чего-то такого черного, уродливого и мерзкого, что мысли о чудовищных последствиях причиняли Слиму физическую боль.

Он встал и пнул маленький стол, разметав с него бумаги. Рисунки и стихи, которые он пытался писать, чтобы выразить свои мысли, выразить то злое влияние, которое испытывал с тех пор, как увидел это существо под брезентом.

Он ненавидел все это.

Он рвал бумаги, пока не нашел свой потрепанный блокнот. Тот, в котором писал свои лирические стихи. Потому что именно это Слим и мечтал делать. Писать стихи, делать обложки для альбомов, заниматься боди-артом. Но все это несбыточные мечты, а у него жена и ребенок, и, черт возьми, ему нужно платить по счетам. Именно поэтому он здесь, в Антарктике.

Стоя на коленях, Слим плакал, читая стихи, которые были написаны, когда мир был хорошим, а не каким-то извращенным кошмаром. Слезы потекли по его щекам, когда он прочел стихотворение, написанное с Локом всего две недели назад. Он вырвал страницу и отшвырнул ее. Она была словно из другой жизни, когда он еще знал, что такое славные времена. Казалось, это было века назад. Как что-то, о чем он читал в книге или что видел в телике: пластиковое, синтетическое, нереальное.

Жизнь больше не такая.

Теперь это темная материя, нечто написанное черной рукой на пожелтевшем пергаменте, который крошится от старости. И зная все это, Слим рыдал, закрыв лицо руками. Душа его навсегда была ранена, обнажена и разрезана жестоким ножом древности. И голос в голове, строгий и ровный, говорил с ним.

Даже ваши боги, и ваша религия, и сама архитектура вашей цивилизации и общества — все это лишь семена, посаженные Старцами. У вашей расы никогда не было свободной воли и выбора, всего лишь их слабое подобие. С того момента, как ваши предки выбрались из слизи космического созидания, вы были марионетками. Каждый ваш шаг был запланирован, каждое направление развития предвидено. Биологически, ментально и физически… все это направлялось и контролировалось, чтобы привести вашу расу туда, где она сейчас находится, — на самый порог века, и теперь будут открыты ее истинная природа и цель.

Все это было ужасной ложью.

Вы, по сути, никогда не существовали.

Вы придаток чего-то древнего и господствующего, и оно сейчас вернулось, чтобы овладеть тем, что принадлежит ему по праву.

Голос был не его собственный, но он звучал. Голос самой расы, заключенный в каждом мужчине, в каждой женщине и в каждом ребенке. Он не был способен лгать; он видел правду и говорил ее.

Слим заплакал сильней.

Слезы текли, и текли, и текли, и…

Слим.

Он вскочил, осмотрелся.

Он был один, и он это знал. Дверь заперта. Никто не может войти. Но этот голос… он звучал как голос Эйприл, чистый и отчетливый, словно она совсем рядом.

Слим поворачивался, смотрел, смотрел. Подбежал к двери и открыл ее. В коридоре никого не было. Он закрыл дверь, запер ее, прислонился к ней, сердце колотилось в груди.

Слим-м-м.

Нет, это не голос Эйприл.

Кого-то другого.

Дрожащее, жуткое жужжание, словно его имя произносит кузнечик или жук. Слима бросало в жар и холод. Голова кружилась, он опустился на пол, тяжело дыша. И увидел, что дыхание вырывается с паром. Воздух за несколько мгновений похолодел на пятьдесят или шестьдесят градусов. Стало невыносимо холодно, конечности окоченели.

— Генераторы отказали, — произнес он, хотя знал, что это не так.

И то, что произошло дальше, доказало это.

Это происходило не по всей станции, это было личное, направленное только на Слима, и он знал, кто и что это направляет. Воздух стал абсолютно ледяным. Он был такой холодный, что стало трудно дышать. Пальцы так онемели, что Слим не мог сжать кулак. Он услышал стук по стене, и пол под ним завибрировал с такой силой, что Слим начал передвигаться и не мог остановиться. Неожиданно запахло озоном. Зловоние было такое ужасное, что его едва не вырвало.

А потом…

Оглушающий жужжащий звук заполнил комнату, захлопали огромные кожистые крылья, принадлежащие им, космическим фермерам, которые сейчас зовут своих детей домой, созывают стада для последней мрачной жатвы.

Крылья шумели все громче и громче.

Сильный холодный ветер поднял рисунки пришельцев и мертвого города в воздух, и они разлетелись по комнате. Одна за другой страницы вырывались из блокнота и летели диким вращающимся потоком, торнадо листов, которые кружились, как песчаный вихрь.

Слима бросило на пол, но постепенно страшная всасывающая сила этого вихря ослабила силу тяготения, и Слим взмыл в воздух, в самый центр водоворота из листов и ветра. Тошнотворное зловоние, похожее на запахи формалина и аммиака, жгло горло, из глаз потекли слезы.

Они приближались.

Слим чувствовал их приближение.

Они приближались, чтобы завладеть им.

Страницы и рисунки летели в диком смерче, а на стене появилась надпись кроваво-красными буквами, которую он не писал, но, может, видел во сне:

БОГ НЕ БУДЕТ ТЕМ, КТО ПРИЗОВЕТ ТЕБЯ

ИБО ИМЯ ТВОЕ ТРИЖДЫ ПРОИЗНЕСУТ ДРЕВНИЕ ДИВИЛЛЫ

СОБЕРИСЬ ВО ИМЯ ИХ И  ОТДАЙ ИМ ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ ИМ И  ТОЛЬКО ИМ

Слим кричал так, что пересохло в горле, но он знал, что его голос никто не услышит, потому что он заперт в стазисе, в каком-то черном злом вакууме, который находится вне реальности и даже не близко к ней, он в многомерном аду, куда Старцы проникают одной обжигающей мыслью.

Его разум больше не принадлежал ему.

Они разблокировали вживленные в Слима механизмы жесткого контроля, и он оказался проглочен живьем, древнейшие воспоминания извлекались из самых тайных и первобытных глубин…

…он видел древний город, вздымающийся и холодный, город-машину, продукт прагматичного мозга улья, который его создал и воздвиг. Город, город, город. Туда крылатые демоны уводили их, его народ, его расу много темных веков… когда люди были еще не людьми, а древесными животными, потом уводили обезьяноподобных существ, потом протолюдей, и наконец пришло время жатвы… изменения и модифицирования… подрезания, и извлечения, и вскрытия… превращение животных в людей… создание разума, оживление его, совершенствование… превращение в большой, мыслящий, рассуждающий разум, подобный их… рой собирал и пожинал… древний рой… коллективный улей… Дикая Охота…

Воздух заполнился грохотом и мерцающими разрядами энергии.

Боль в голове Слима затмевала все: кем он был и кем считал себя. Он видел, что стена, выходящая наружу, в темный поселок, неожиданно побелела, ярко засветилась и утратила физическую форму.

Что-то проходило через нее.

Проходило, как дым сквозь сито. Что-то такое, что Слим видел под брезентом, но полное жизни, вязкое и светящееся.

Крылатый дьявол.

Отпечаток в сознании каждого человека, ядро дьявольского ужаса из детства расы, которое позже преобразуется в крылатых демонов и ночных призраков. Это побуждение, самое ужасное воздействие, какое испытала раса, образ ее бога, ее хозяина, создателя и поработителя…

…большое продолговатое бочкообразное тело с толстыми щупальцами у основания, на которых оно передвигается, огромные перепончатые крылья, протянутые извивающиеся щупальца, переходящие в тонкие усики. И хуже всего, милосердный боже, хуже всего… придатки на голове, на каждом из которых — горящий глаз, как кровавый рубин…

Боже, тысячи глаз.

Миллионы глаз.

Глаз, которые знают, которые владеют, создают и порабощают, засеивают и пожинают, собирают урожай.

Космические владыки спирали, спирали жизни здесь и на тысячах других миров.

Вот что значило наконец посмотреть Богу в лицо.

11

ЛЕДЯНАЯ ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

ЛЕДНИК БИРДМОРА

Проклятый Уоррен.

Этот парень будет играть в «Икс-бокс» сутками, если ему позволить.

Биггс не любил видеоигры, считал их детской забавой, предназначенной для фанатов компьютерных игр и болванов, не знающих реальной жизни. Фантастические ролевые игры и все такое. Притворяешься, будто ты крутой чувак со множеством пистолетов, чтобы убивать монстров и плохих парней. Глупости. Но Биггсу было так скучно, что он хотел бы иметь хоть одну игру. Ему было бы полезно отвлечься. А так приходилось только читать эротические журналы и вестерны в мягкой обложке.

В «гипертате» была большая коллекция фильмов, но Биггсу это было не интересно. Все, что в эти дни выходило из Голливуда, казалось ему повторением одного и того же сюжета. Который нравится людям типа Уоррена или обычным четырнадцатилетним мальчишкам. Глупые комиксы. Колдуны и драконы, гигантские роботы, высокотехнологичные герои, спасающие мир. Хорошие парни, которые сначала уступают плохим, но в конце появляются, пинают плохих в зад, делают мир безопасным, и с тех пор все живут счастливо. Все то же самое. Зевок.

Биггс пытался читать.

Потом пытался прочесывать Сеть.

И наконец, слушать скучающие души с других станций.

И ничего, и ничего.

Он встал и прошелся, думая, не попробовать ли чего из бесконечных запасов замороженных блюд. Нет. Ничего не хотелось. Биггс немог сидеть спокойно. У него было безумное ощущение, что он чего-то ждет, чего-то большого, что вот-вот произойдет. Жутко. Он был возбужден, встревожен, нервы натянулись как струна. Биггс был как ребенок, ждущий, когда откроют коробки с подарками или когда придет отец и устроит ему взбучку.

Он ходил туда-сюда.

Сжимал и разжимал кулаки.

Наконец Уоррен снял наушники.

— Ты действуешь мне на нервы, старик, — сказал он.

— Правда? Прости. Тревожно что-то.

— Почему бы тебе не прогуляться? Сходи посмотри, что делается внизу. Я подежурю на радио.

— Да… нет, нет. Я туда не пойду.

Биггс подошел к окну и соскреб с него изморозь. Снаружи было очень холодно. По периметру «гипертата» горели охранные огни, чтобы можно было найти путь назад. Другие огни обозначали дорогу, ведущую в глубину пещеры. Дорога уходила вниз, в чрево ледника, под углом в сорок пять градусов, пока не доходила до этой гигантской пещеры на глубине в триста футов. Там работали Драйден, Стоун, Кеннегер и другие, исследовали всю сеть ледяных пещер, сдвигов и ущелий, занимаясь гляциологией, гидрологией и микробиологией.

Биггс мог бы спуститься туда, посидеть в «полярном убежище», чтобы там стало еще тесней. Может, постоять и посмотреть, как они берут керны. Но он знал, что только будет мешать: Биггс не очень интересовался наукой, и бо́льшая часть того, что они делают, будет ему непонятна.

Ребята Драйдена будут игнорировать его.

Будут говорить о своих палеоклиматологических исследованиях, о формировании воздушных гидратов, о климатических индикаторах и биогенных свойствах льда. Обсуждать изотопные, гляциохимические и стратиграфические особенности образцов и вечную мерзлоту времен эоцена, говорить о прелестях подледниковой топографии и космогенных изотопов. Все это приводит их в восторг, пробуждает страсти, они начнут размахивать руками, словно обсуждают результаты воскресной игры.

Нет, спасибо, скучать я могу и здесь.

Были еще Риз и Пакскомб, инженерная команда Драйдена; эти ребята наносили на карту трещины и сдвиги, но они были ненамного лучше. Обособленные и замкнутые.

Биггс продолжал смотреть в окно на глубины «Императора».

Это была одна из самых крупных обнаруженных ледяных пещер, и ее открытие взволновало всех умников. Биггс полагал, что она весьма впечатляющая. Древний лед поглощал свет охранных огней и казался почти прозрачным. Стены пещеры были в выступах и углублениях и походили на замерзшие волны. С потолка высоко вверху свисали тысячи сосулек, некоторые размером со средневековые копья. И все это сверкало голубым сиянием, от чего захватывало дух.

Поистине прекрасно.

Завораживающе.

Биггс тоже так считал бы, не будь он заперт в проклятом «гипертате» в самой пасти «Императора», на грязных задворках ледника Бирдмора.

Он отошел от окна, чувствуя боль в затылке. Нервы были напряжены. Руки дрожали. В животе трепетало. Казалось, он вот-вот родит чертовых котят.

Что происходит?

С чего это…

Звякнуло радио. Вызов.

Биггс бросился к приемнику, думая, что, может, кто-то из ребят на «Мак-Мердо» или со станции «Полярный климат» предложит поиграть в интернет-покер или еще что-нибудь. Он с надеждой надел наушники.

Не повезло. Звонил Драйден.

— «Император-один». Говорит «Император-два».

Это Драйден придумал. «Император-один» — верхний уровень, «гипертат». «Император-два» — нижний уровень, Драйден в «полярном убежище».

— «Император-один» слушает. Я слышу вас, док.

— Примите сообщение, — сказал Драйден; он говорил задыхаясь. — Передать в ННФ «Мак-Мердо». Лаборатория Крэри. Доктору Галену. Поняли?

— Понял, — сказал Бриггс, печатая в ноутбуке. — Принимаю, когда будете готовы.

Драйден минуту молчал, словно пытался восстановить дыхание. А наверху Биггс чувствовал все то же нарастающее волнение, усиливающееся ощущение ожидания. Неизвестно, что произойдет, но точно что-то очень важное.

— Хорошо, — сказал Драйден. — Вот сообщение. Как и подозревалось, во льду найден прекрасный образец. Абсолютно нетронутый. Оттаивание может оказаться трудным. Керн предположительно возрастом в 700 000 лет. Повторяю: нетронутый образец. Плейстоценовый лед. Подробности последуют. Драйден.

— Принято, — сказал Биггс.

— Прочтите вслух. Это важно.

Биггс послушался, повторил сухим тоном, который так нравился Драйдену. Закончив, он спросил:

— Что вы нашли, док? Что у вас там, внизу?

— Скоро увидите. — Он помолчал. — Отправляйте, Биггс. Я хочу, чтобы это было отправлено немедленно.

— Хорошо… но нужно сказать коммандеру Бимену, док. Он посадит меня задом на раскаленную сковороду, если я этого не сделаю. Он хочет знать все, что происходит. Распоряжение по флоту, сэр.

На том конце Драйден возмутился.

— Мне наплевать, чего хочет Бимен. И еще больше наплевать на флот. Это мой проект, и я отдаю приказы. Если у него с этим проблемы, может обсудить со мной лично.

— Хорошо, док. Вы босс.

— Вы чертовски правы!

Связь прекратилась.

Биггс улыбнулся. Ему нравилось сеять семена неприятностей. Все, что выведет из себя Бимена и вгонит клин между ним и другими. У Уоррена были видеоигры, но у Биггса — свое хобби. Откашлявшись, он четко и ясно вызвал «Мак-Мердо». Так громко, чтобы точно разбудить Бимена. Парню на «Мак-Мердо» он сказал срочно соединить его с лабораторией Крэри, приоритет номер один. Парень спросил, в чем дело, и Биггс, от всей души наслаждаясь, сказал, что это дело государственной безопасности.

Его сразу соединили.

Гален взял трубку, и Биггс повторил ему сообщение. Трижды. Гален был так возбужден, словно только что узнал, что ему греет постель Меган Фокс. Но таковы все умники. Сходят с ума непонятно из-за чего.

Не успев закончить передачу, Биггс почувствовал, что на него упала холодная, деловитая тень лейтенанта-коммандера Бимена.

— Что это значит, мистер? Кто дал вам разрешение отправлять частное сообщение без моего одобрения?

Биггс повернулся в своем вращающемся кресле.

— Доктор Драйден, шеф. Вот кто.

— Черт побери, Биггс. Сколько раз нужно повторять одно и то же? Вы ничего не отправляете без моего одобрения! Моего одобрения, проклятый идиот!

— Да, сэр, лейтенант-коммандер Бимен, сэр! — сказал Биггс, вытягиваясь по стойке смирно. — Я сказал это доктору Драйдену… но, шеф, у него нет никакого уважения к вашей власти. Лично я, сэр, думаю, он считает вас трусом. И очень глупым к тому же.

Уоррен перестал играть в видеоигру.

Это было гораздо интересней.

На Бимена стоило посмотреть. Он был как калейдоскоп, в котором меняются десятки оттенков пурпурного и алого. На его лице было больше красок, чем в пачке «Скиттлз». У него напряглись связки. На висках забились жилы. Уши так покраснели, что, казалось, вот-вот вспыхнут. Биггс отступил на шаг: ему показалось, что выпяченные глаза Бимена вылетят и кого-нибудь ударят.

— СЛУШАЙ МЕНЯ, ХИТРОЖОПОЕ, ЛЕНИВОЕ, НИ НА ЧТО НЕ ГОДНОЕ ДЕРЬМО! — закричал Бимен. — С МЕНЯ ХВАТИТ ТВОЕГО ДЕРЬМА! Я ЗДЕСЬ КОМАНДИР, И ТЫ БУДЕШЬ ВЫПОЛНЯТЬ МОИ ПРИКАЗЫ, ИЛИ Я СЛОМАЮ ТЕБЕ ШЕЮ! ОТСЮДА НИЧЕГО НЕ ВЫХОДИТ БЕЗ МОЕГО РАЗРЕШЕНИЯ, ЯСНО?

— Да, сэр! Я все понял, сэр! — сказал Биггс, отдавая честь. — Но проблема в том, большой босс, что доктор Драйден руководит этим проектом и я делаю то, что велит он. А он мне совершенно определенно сказал, что ему наплевать, чего вы хотите, а еще больше наплевать на то, чего хочет проклятый флот! У меня к вам, сэр, нет ничего, кроме восхищения и уважения, сэр, но я исполняю приказы. Сэр!

Это его достало.

Бимен не смог сдержаться, он бросился на Биггса. Схватил и швырнул на пол.

И Биггс подумал: «Ну все, тупой морпех! Теперь ты это сделал! Теперь ты обоссал всю свою впечатляющую репутацию! Я упал и останусь лежать, потому что, о боже, ты сделал мне больно!»

— О, моя гребаная рука! — завопил он, начиная представление. — Вы сломали ее, сэр! Мне придется сообщить об этом в ННФ. Я абсолютно уверен, что правила ННФ запрещают физическое насилие. — Он посмотрел на Уоррена, который как будто не мог вспомнить, как закрыть рот. — Ты ведь это видел, Уоррен? Ты видел нападение?

— Да… то есть я хочу сказать… да, видел.

Бимен выглядел так, словно готов был сломать Биггсу ногу. Но на этот раз он взял себя в руки.

— Давайте. Докладывайте. И помните, что вы здесь заперты со мной до весны и у меня есть способы сделать эту зиму для вас очень долгой.

Биггс улыбнулся ему.

— Я это записал, большой вождь. Да, сэр. Я заперт с вами здесь до весны, и у вас есть способы сделать для меня эту зиму долгой и ужасной. Да, сэр, все должным образом записано, Эль Кахуна.

Не дожидаясь, пока окончательно выйдет из себя, Бимен натянул КЧХП и выбежал на холод. Когда он хлопнул дверью, Биггс все еще улыбался.

— Никак не можешь прекратить, а? — сказал Уоррен.

— Не прекращу, пока у этого ублюдка не случится удар. Гребаный флот! Гребаный кнопочный морпех!

Стало тихо. Биггс думал о сообщении, которое отправил. Что оно могло значить? Что-то такое, отчего тревога в нем поднималась, как кипящее молоко. Ладони вспотели, в животе все переворачивалось. Снова заболела голова.

— Интересно, что они там нашли, — сказал Уоррен. — 700 000 лет. Что это может быть?

— Док сказал, что мы скоро увидим.

Уоррен попытался улыбнуться, но не смог.

— Может, я именно этого и боюсь.

— У меня есть кое-что пострашней, — сказал Биггс необычно глухим голом. — Драйден хочет это разморозить…

12

ПОЛЕВОЙ ЛАГЕРЬ НУОАИ «ПОЛЯРИС»

АТЛАНТИЧЕСКИЙ ЛЕДЯНОЙ КУПОЛ

Казалось, все внутри убежища выкрашено красной краской.

Все, конечно, знали, что это кровь, потому что ничем другим это не могло быть. Кровь растекалась по полу ледяными лужами, по стенам чернильными пятнами, свисала с потолка вишнево-красными сосульками.

Войдя в жилище — Койл шел первым, — в свете фонарей они сразу это увидели: не смерть, не просто убийство — бойню.

— Матерь божья, что здесь произошло? — спросил Флэгг.

Жилище было разгромлено. Столы перевернуты, книги разбросаны, листы бумаги разлетелись, тарелки разбиты. Шлюз и наружная дверь были широко распахнуты, на полу лежал снег, в углах — сугробы. Водопроводные трубы на холоде лопнули, с потолка свисали сосульки.

Койл продолжал недоуменно осматриваться. Много крови, но никаких тел. Что это может значить?

— Хорн, — сказал он. — Пойди проверь генератор.

— Хорошо.

Хорну после всего увиденного не хотелось уходить одному. Но он пошел.

Пока Флэгг снимал на видео разгром общей комнаты, Койл и Гвен пошли по коридору проверять другие помещения.

— Смотри, — сказала Гвен, показывая на кровавое пятно на стене.

Похоже, протащили что-то окровавленное. След кончался у двери, где превратился в искаженный отпечаток руки: ладонь под необычным углом и пальцы в семь-восемь дюймов длиной.

— Что это за рука такая была? — спросила Гвен, ее дыхание вырывалось белым облаком.

Койл сглотнул.

— Должно быть… должно быть, смазано или еще что-нибудь.

Спальни были нетронуты. Постели выглядели так, словно в них спали. Осветили фонарями и увидели бутылку с замерзшей водой, несколько разбросанных журналов. Больше ничего.

Кладовые тоже были нетронуты.

Другое дело лаборатория.

Войдя туда, Койл первым делом почуял запах — кисловатый запах брожения, которому совершенно не было места в замерзшем убежище. Он вдохнул, и в животе что-то перевернулось. Секунду спустя он уже не был уверен, что вообще чувствовал этот запах.

Все было разрушено. Оборудование сброшено на пол, стекло разбито вдребезги, блокноты разорваны пополам. Ноутбуки были разбиты о стены и лежали на полу грудами обломков. Керны тоже были разбиты на куски.

И слизь.

Всюду была слизь… или что-то похожее на слизь.

Что-то клейкое и прозрачное, как слизистые выделения растений. Оно скопилось лужами на рабочих столах, склеило инструменты, свисало длинными лентами, как сопли. Пятна слизи на стенах, слизь, свисающая с потолка. Все замерзло, затвердело, как гранит. Койл ледорубом с трудом отколол кусочек. Твердое и прозрачное вещество, как акрил.

Он чувствовал сухость в горле, как будто вдохнул облако угольной пыли. Губы слиплись, язык приклеился к небу. Живот словно был полон сплетенных черных червей.

Койл стоял, от его фонаря по стенам ползли горбатые тени.

— Ники… я чувствую какой-то нехороший запах, — сказала Гвен; глаза у нее были огромные, темные и влажные. — Но здесь, на холоде, не может быть такой вони.

— Я тоже его чувствовал. Но потом прошло.

Он как будто перенесся в десятый класс, на урок биологии мистера Слэппа. Почти чуял запах мела, слышал скрип карандаша по бумаге, видел, как летят осенние листья за многостворчатыми окнами, пока мистер Слэпп нервно расхаживает взад-вперед перед доской, неловко шутя по поводу своих редеющих волос и позвякивая мелочью в кармане. А вот что действительно вернуло эти нелепые воспоминания, так это запах в помещении, запах химикатов и консервантов. В кабинете мистера Слэппа одну стену занимал деревянный шкаф. Его полки были заполнены стеклянными сосудами с замаринованными образцами: змеями и лягушками, зародышами свиней и морской живностью, даже безволосой головой обезьяны, плавающей в бледном растворе; все было белое, сморщенное, глядящее, сжимающееся, сворачивающееся, но мертвое.

И резкий, тошнотворно-сладкий запах, витавший в воздухе, заставил Койла вспомнить обо всем этом.

Конечно, эта лаборатория — не то что школьный кабинет биологии. Все здесь было стерильное, сверкающее нержавеющей сталью. Инструменты и химикаты в металлических шкафах, на столах — обломки цифровых бинокулярных микроскопов, ноутбуков, хроматографов и анализаторов белка. Лабиринт электронного оборудования. Лаборатория предназначалась для геологических, гляциологических и микробиологических исследований.

Койл обходил столы и рабочие места, рассматривал диаграммы на стенах.

Гвен держалась рядом, она держала Койла за руку.

— Здесь страшно, Ники. Столько крови. И никаких тел. Все сломано, как будто кто-то сошел с ума. Что могло произойти?

Он покачал головой.

— Не знаю.

— Мама думает, что нужно уходить. Немедленно.

Вошел Хорн, выдыхая белые облака, которые не рассеивались в полярном холоде, а медленно поднимались к потолку.

— Генератор не работает несколько дней. Топливные баки пробиты, трубы перерезаны… это было сделано намеренно. Кто-то хотел быстро заморозить это место.

«Конечно, кто-то, — думал Койл, осматриваясь и пытаясь найти какой-то смысл в этом безумии. — Тот, кто это сделал, убил команду НУОАИ, потом уничтожил генератор и избирательно разгромил некоторые помещения».

Койл плотно закрыл глаза, пытаясь разобраться в мыслях.

Пришел Флэгг, держа в руках камеру.

— Я все задокументировал, хотя не знаю, что это нам даст. Я не в силах… понять подобное.

— Уходим, — сказал Койл, обошел Хорна и Флэгга и быстро зашагал по коридору, как будто ему не терпелось поскорей убраться из лаборатории.

Флэгг догнал его.

— Мы не можем просто так уйти…

— Придется. ННФ весной проведет расследование. Предоставим это им. Наша роль — искать выживших, а не играть в детективов.

Он повел их обратно, в холод и снег.

13

Стоя на линии огражденного флажками периметра, Хорн выглядел не очень довольным в отраженном свете его фонаря.

— Ники, слушай, ну какой смысл нам тут топтаться? У нас ограниченный запас топлива. Я сказал тебе, что у нас тридцать минут, потом нужно убираться. Мы уже сожгли двадцать из этих тридцати минут, и мне совсем не хочется застрять на плато без горючего.

— Перестань скулить, — сказала ему Гвен.

— Еще несколько минут. Быстро осмотрим всю территорию, посмотрим, не найдем ли чего, — сказал Койл. — Если мы этого не сделаем, Хоппер спросит почему.

— Совершенно верно, — сказал Флэгг. — Мы приехали не для того, чтобы поджать хвост и убежать.

Хорн пожал плечами.

— Черт возьми! Хорошо. Но говорю вам: у меня очень дурное предчувствие.

— Зафиксировано, — сказал Койл.

Ветер был яростный и острый, как стальное лезвие, он поднимал вихри, которые окутывали вращающимися кристаллами льда и снегом. Несколько раз на отмеченной флагами дороге им приходилось останавливаться и держаться друг за друга, прочищать очки, убирать снег с балаклав.

Они держались рядом, ветер пытался сбить их с ног и перебросить через направляющий трос. Но они шли, сгибаясь под ветром.

Койл не очень понимал, почему настаивает, но чувствовал, что это важно. В конечном счете ему не было дела, что захочет и чего не захочет Хоппер. Его подгоняло что-то другое. Что-то за пределами патологического любопытства.

Гвен подняла фонарь. Луч был полон вертящихся снежных хлопьев.

— Там что-то есть... Что-то впереди, — сказала она через балаклаву.

Койл увидел, нырнул в снежный вихрь и направился туда.

— О боже, — произнес Хорн.

Все направили свет на находку. Это было тело в КЧХП, покрытое пленкой льда и снега. Но без головы.

— Никакой крови, — сказал Флэгг, пиная снег рядом с трупом. — Убит не здесь. Либо его принесло сюда ветром, либо…

— Что-то притащило его сюда, — закончил за него Хорн.

Флэгг снял это на свою камеру.

Прошли дальше, пока не нашли веревку, привязанную к одному из стволов флагов. Натянутую и всю покрытую снегом. Она явно была здесь какое-то время.

Повернувшись спиной к ветру, Койл сказал:

— Здесь должно что-то быть. Пойду посмотрю.

— В такой ветер опасно покидать дорогу, — заметил Флэгг. — Можно заблудиться в десяти футах.

— Пойду вдоль веревки. Док, вы с Хорном ждите здесь. — Он не хотел спорить. — Гвен, пойдем.

Они нырнули под направляющий трос и пошли в темноту вдоль веревки. Погода была дикая, как бывает только на плато, где ничто не останавливает ветер. Он кричал с демонической яростью; они с трудом шли, держась друг за друга и ни на мгновение не решаясь расцепиться.

Прошли совсем недалеко и наткнулись на что-то в снегу.

— Похоже на гроб, — сказала Гвен, не пытаясь скрыть тревогу в голосе.

Это стало очевидно, когда Койл стряхнул с него снег: длинный серебристый гроб, сделанный из алюминия. Внутри было много снега, как будто крышку на какое-то время открывали, потом снова плотно закрыли. Они несколько мгновений стояли и смотрели в его темное нутро. Потом Койл, встав коленями на твердый пак, углубился внутрь, разбрасывая снег, и нашел что-то прозрачное и твердое, как лед.

— Смотри, — сказал он Гвен, освещая фонариком. — Слизь. Как в лаборатории.

Ему хотелось верить, что это ящик для научного оборудования, но в глубине души он знал, что это не так. То, что разрушило лагерь, пришло в этом контейнере. Что-то порочное. Что-то невероятно смертоносное. И что-то источающее невероятное количество слизи.

Они прошли вдоль веревки еще примерно двадцать футов, и здесь веревка кончилась, разорванная и красная.

— Что, черт возьми, происходит, Ники? — спросила Гвен, почти судорожно требуя объяснений.

Он быстро сказал ей, что думает.

— Я понимаю, это звучит безумно; если у тебя есть объяснение получше, я слушаю.

Порывы ветра на мгновение стихли, и они в свете своих фонариков увидели что-то впереди, погруженное в сугроб. И пошли туда, понимая, что рискуют, отходя от веревки. И нашли оторванную кисть. На кисти была шерстяная варежка. А в десяти футах… еще одно тело.

— О боже, — сказала Гвен.

Тело было почти погребено в снегу. Это был мужчина, и его выпотрошили, разорвав от горла до промежности, а полость внутри заполнили снегом. Одна рука была поднята, протянута к небу, лицо — сморщенная, кричащая серая маска ужаса.

Он умер насильственной смертью и в страшных муках.

Койл взял Гвен за руку, нашел веревку и пошел обратно, к дороге с флагами. Ветер кричал, и Койлу показалось, что он слышит что-то похожее на женский голос, резкий, и смеющийся, и совершенно безумный.

— Как раз вовремя, — сказал Хорн, когда они показались.

— Нашли что-нибудь? — спросил Флэгг, когда они пошли назад по дороге.

— Еще одно тело, — ответил Койл. — Растерзанное.

Они с Гвен шли впереди, Хорн и Флэгг — за ними. Теперь ветер дул им в спину, он их подталкивал, и идти стало легче. Но снег по-прежнему летел и хлестал, ослеплял и засыпал.

Они уже видели огни «спрайта», когда порыв, практически циклонический, налетел на них с невероятной силой, повалив Койла на лед и швырнув Гвен прямо на него. Хорн упал и заскользил по заснеженному льду.

Когда Койл ударился о лед, его охватил какой-то маниакальный, иррациональный ужас, потому что он не был уверен, что это ветер. Когда ветер обрушился на них, он издал звук, похожий на оглушительный неземной крик.

Койл встал и помог встать Гвен, светя фонариком во все стороны. Буря ревела, снег летел в луче света, как стая жужжащих ос. На какое-то сумасшедшее мгновение — в животе словно кусок льда — Койлу показалось, что он увидел что-то… что-то огромное, искаженное, пригнувшееся, уходящее в темноту бури.

— Где Флэгг? — спросила Гвен; в голосе ее звучала паника.

Койл и Хорн лихорадочно оглядывались.

Флэгга нигде не было видно.

Затем Хорн сказал:

— Вот дерьмо…

За направляющим тросом в снегу виднелась ярко-красная полоса, которая уходила вдаль, насколько хватало света; и пока они вглядывались, дрожа от нарастающего ужаса, услышали звук, который не был ветром, — истерический, мучительный крик вдали.

Флэгг.

Крик стих, и теперь слышался только свист ветра, он не смолкал, жуткий, сверхъестественный саундтрек, проникавший до самого мозга костей.

— К «спрайту», — сказал Койл. — Немедленно! Пошли!

Гвен посмотрела на него из-под балаклавы, глаза ее были полны ужаса.

— Но Флэгг…

— К черту Флэгга, — сказал Хорн, идя первым.

Они скользили и падали: бежать в «кроличьих сапожках» было нелегко. У Койла бешено колотилось сердце, адреналин подгонял его, все тело было напряжено.

Они добрались до «спрайта», захлопнули дверцу, закрылись от того, что бродило в полярной пустыне.

— Уводи нас отсюда! — рявкнул Койл.

Но Хорна не нужно было просить. Он включил двигатель, ухватился за тормозной стержень, и они двинулись. Обогреватель работал в полную силу, но все дрожали. Не хотели даже думать о том, что произошло только что.

Дворники «спрайта» двигались взад-вперед, счищая снег, в свете фар были видны летящие хлопья. Ветер по-прежнему швырял на них снег и создавал огромные прыгающие тени.

Когда к нему вернулся дар речи, Койл включил радио, вызвал «Климат» и сообщил, что они возвращаются. И когда Хоппер спросил, что они обнаружили, Койл ответил только: «Выживших нет». Даже это ему не хотелось говорить: он знал, что его слышат на всех станциях, где есть достаточно мощный приемник, — но Хоппер требовал пояснений.

— Расскажу, когда вернемся, — сказал Койл в микрофон.

И в этот момент что-то врезалось в «спрайт».

Врезалось с силой грузового поезда. Машина качнулась на гусеницах, микрофон вылетел из рук Койла. Хорн, с напряженным, в складках, лицом, не сбавил скорость. Джи-пи-эс был включен, и Хорн не собирался замедлять ход.

— Это был не ветер, — сказала Гвен.

— Да, — отозвался Койл. — Не ветер.

Что-то было там, снаружи, что-то такое сильное, что едва не остановило машину весом в три тысячи фунтов54 на гусеницах.

Все молчали.

Они чувствовали, что далеко не в безопасности, что разрушившее станцию НУОАИ «Полярис» существо все еще кроется там и преследует их, используя бурю как маскировку. И даже не смели предположить, что это может быть.

Койл только прислушивался, зная, что оно здесь.

Он чувствовал присутствие позвоночником, мурашки ползли по рукам, пробираясь к животу. В горле так пересохло, что Койл не мог сглотнуть. Глаза были настолько прикованы к тому, что освещали фары, что приходилось напоминать себе моргать.

Ладонь Гвен в его ладони была влажная от пота.

Снег окутывал «спрайт», как тяжелый клаустрофобный морской туман, ветер ревел и выл. «Спрайт» не способен двигаться беззвучно. Это шумная машина, и в кабине нужно говорить громко, чтобы тебя услышали. Обычно после поездки люди возвращались в лагерь со звоном в ушах.

Но Койл не слышал шум двигателя, не слышал, как гусеницы цепляются за лед, он мог слушать только ветер, только голос твари, которая на них охотится; он понимал, что она не прекратила погоню.

А потом…

Гвен рядом с ним напряглась, напряглись все мышцы в ее теле, она дернулась, услышав звук, который принес ветер. Это был жуткий, почти кошачий визг, донесшийся из чрева бури, леденящий, пронзительный, неземной. Такой громкий, что казалось: то, что его произвело, совсем рядом со «спрайтом». Потом он стих, сменился непристойным женским гоготом, доносившимся откуда-то издалека и затерявшимся на ледяном поле.

Потом что-то прыгнуло перед «спрайтом».

Они все это увидели.

Всего на несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы все ахнули, отпрянули на сиденьях и сжались. Это была какая-то огромная аморфная фигура, как жидкая полночь, текучая, пульсирующая и омерзительно мясистая. Снег скрыл ее, потом в свете фар она снова стала видна, жуткая масса, словно несколько жилистых мертвых деревьев вросли друг в друга, отрастив множество колючих конечностей; четыре-пять тел срослись, окутанные сине-черной перепончатой оболочкой-кожей, из которой торчали костяные выросты и бескостные извивающиеся щупальца.

Все отчетливо увидели три головы с лицами, напоминающими расплавленный воск и текучую слизь. А четвертая возвышалась над тремя… шишковатая, изогнутая, свернутая спиралью тварь с лицом, похожим на ухмыляющуюся хеллоуинскую тыкву, с волосами наверху, только это были не волосы, а волнообразные выросты, как медленно движущиеся глубоководные водоросли, отвратительно живые и извивающиеся.

«Спрайт», идущий со скоростью тридцать миль в час, врезался прямо в эту тварь, и она не смогла убраться с дороги. На ветровое стекло плеснула волна пены. Машина на гусеницах переползла через тварь, вдавив ее в снег с влажным, чавкающим звуком, который пробрал всех до костей. Тварь издала глухой безумный крик, частично человеческий, но больше напоминающий рев разъяренного первобытного зверя.

Что-то пробежало по боковым окнам, похожее на пауков или щупальца.

Потом они избавились от этой твари, и мучительный крик стих в буре.

Койл только раз оглянулся и в свете задних фар увидел распластанную по снегу массу, из которой поднималось что-то похожее на сотни извивающихся ветвей.

Потом все это исчезло из виду.

Койл откинулся на спинку, Гвен тоже.

Тридцать минут все молчали. Свистел ветер, снег шуршал в окнах. Хорн вполголоса сказал:

— Нам нужно домой… да, сэр, нужно домой, черт возьми.

---

Часть третья. Полет на метле

Мрачнейшие церемонии шабаша… восходят ко времени и пространству, которых мы не понимаем.

Говард Лавкрафт

1

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

— Свет погас во всем лагере, Ники, — сказал ему Особый Эд, содрогаясь при воспоминаниях об этом. — Мы не можем это объяснить. Фрай, Крайдерман и Лок проверили все контакты, ничего не повреждено и не сплавилось. Свет просто погас. Запасные генераторы не подключились. Везде было черно как ночь, а когда свет загорелся… когда он снова загорелся, Слима не было.

— Просто исчез, — сказал Койл.

— Да.

Койл стоял в КЧХП, с него капало. Он был охвачен противоречивыми эмоциями и не мог с ними справиться. Вообще он был хладнокровным человеком, но сейчас в нем все кипело, и он готов был ударить кадровика по лицу. Но не сделал этого. Потому что это не вина Особого Эда. Виновника тут нет.

— И вы не видели и не слышали ничего необычного?

— Нет, ничего. Просто погас свет.

После того что он видел на станции НУОАИ «Полярис», Койл был не в настроении возвращаться и сталкиваться с новыми тайнами и необычными событиями. Хорн и Гвен тоже. Но именно это произошло, когда они вернулись в лагерь. В цехе тяжелой техники, куда они ввели «спрайт», на них обрушилась Гат. А потом пришлось пройти сквозь строй: Ида, и Дэнни Шин, и Бив. Даже Крайдерман, хотя обычно его ничего не волнует. Харви выбрался из радиорубки и сообщил, что за всем этим стоят масоны. Большинство людей волновались из-за Слима, но хотели также знать, что произошло на станции «Полярис».

И Койл им рассказал.

Ему не хотелось сеять панику, но у него не было выбора. Он рассказывал правду, и к ней относились скептически или встревоженно.

Тем не менее экипаж станции «Полярис» был убит, и исчез доктор Флэгг. А теперь пропал Слим.

— Боже, только не Флэгг, только не Флэгг, — повторял Особый Эд. — Он… вы ведь знаете… его кузина…

— Замужем за сенатором, да, знаю, Эд. Но той проклятой штуке, которая его забрала, на это плевать.

Койл, Хорн и Гвен трижды рассказали всю историю Особому Эду и Хопперу. Когда они закончили, Хоппер выглядел очень усталым. Таким усталым, что даже не мог, как обычно, говорить быстро. На самом деле он не знал, что делать. Он вставал, садился, расхаживал по кабинету, прижимал руки к стене и учащенно дышал. Сегодня ничего не было «ужасным», или «выдающимся», или даже «исключительным примером командной работы и производительности».

— Все это не имеет никакого смысла, — наконец сказал он. — Вообще в этом году.

Хоппер был в растерянности.

— Я… я просто не понимаю. Не понимаю, что происходит. Весь мир разваливается… все катится в ад. Что это значит, Ники?

— Поговорите с Локом, он вам расскажет, — ответил Койл. — Расскажет то, что вы не захотите слышать. О том, что отрицает ННФ со времен «Харькова». Вопрос в том, мистер Хоппер, хотите ли вы это знать. Готовы ли вы утратить способность спать по ночам?

Он ничего не ответил, и Койл оставил Хоппера в его разбитом на осколки маленьком мире и смотрел, как он уходит, словно одурманенный. После того как Гвен и Хорн ушли в свои комнаты, Койл остался с Эдом и засыпал его вопросами о Слиме.

Особый Эд, конечно, постарался в лучших традициях ННФ преуменьшить значение происходящего, но как можно такое преуменьшить? Свет не горел примерно пятнадцать минут. Погасли все огни. Но не из-за отсутствия электричества. Генераторы продолжали гудеть, да и все остальное работало. Только лампы не горели. Объясните это. И еще объясните, как Слим мог исчезнуть из своей комнаты, когда дверь была заперта изнутри. Конечно, Особый Эд попытался сгладить и это. Якобы никто точно не знает, что Слим был в комнате, возможно, он запер дверь и ушел куда-то. А что касается разрухи в комнате... да кто ж его знает?

«Я знаю, — думал Койл, пытаясь подавить гнев и разочарование. — У Слима все пошло кувырком, с тех пор как он увидел эту штуку под брезентом. Что-то жуткое начало его преследовать, и, что бы это ни было, оно устроило все так, чтобы огни погасли, когда Слима утащили».

— Мы трижды организовывали поиски и ничего не нашли, — признался Эд. — Но я надеюсь, все кончится хорошо…

— Заткнись, — сказал ему Койл.

— Ники, я просто говорю…

— Ты несешь чушь, Эд. Я знаю это. И ты знаешь. Клянусь богом, если ты начнешь цитировать положения ННФ об ответственности компании и о процедурах поиска пропавших, я тебе врежу.

Особый Эд открыл рот, потом снова закрыл.

Койл долго смотрел на него.

— Тут не на что надеяться, Эд. На станции что-то происходит. Что-то происходит на всех станциях здесь. Безумное дерьмо, о котором мне не хочется думать. Но, в отличие от пяти лет назад, когда это произошло на «Харькове», сейчас это не локализовано и распространяется по всему миру. Мы можем притворяться, что все хорошо, но мы оба знаем, что это не так.

— Ники…

— Пропала Кэсси, Эд. Теперь Слим. Два человека за одну гребаную неделю. Весь экипаж «Поляриса» убит, и то, что это сделало, забрало и доктора Флэгга. Я это видел. Я видел, что это сделало. Мы все видели. Я бы хотел, чтобы и ты это увидел, Эд. Тогда ты бы не нес такой вздор. Ты был бы испуган, как я.

Особый Эд быстро поморгал; он был загнан в угол и не решался спорить. Он знал, что происходит, и предзнаменования были просто ужасные, но он не решался это признать. Особый Эд был слишком верен компании.

Но он разваливался на части. Все начало разваливаться, даже ННФ. Программа, все, чему он себя посвятил, — ничего Особому Эду больше не помогало.

— Боже, Ники, что нам делать?

Койл не знал.

2

Комната Слима.

Он снова и снова слышал, как там все выглядит, но хотел увидеть собственными глазами. Да, там царил полный кавардак. Такое впечатление, будто Слим устроил буйную попойку. А когда она закончилась, работу завершило торнадо. Конечно, Слим не самый аккуратный парень в мире, но здесь был не просто беспорядок. Здесь был разгром.

Открыв дверь, Койл ахнул.

Комната была небольшая, и с одного конца до другого — только бумага, разорванные и обесцвеченные листы. Некоторые желтовато-коричневые и очень хрупкие, как будто подвергались воздействию высокой температуры, но не сгорели. Стены были в пятнах клея и кусочках скотча, а над кроватью стена треснула, как от сильного удара. Но удар был не снаружи, а изнутри.

Койл обошел комнату, забирая листы: рисунки, обрывки стихов. Здесь произошло что-то разрушительное, абсолютно разрушительное. Простыни и одеяла были содраны с кровати, все ящики выдвинуты, повсюду разбросаны одежда, книги и письма. А на стене напротив маленького письменного стола Слима красовалось бесформенное, но очень большое пятно. Казалось, что его выжгли.

Это было необычно, непонятно. Но то, что было на стене рядом с этим пятном, — просто жутко. Буквы выглядели выжженными, как и вся надпись, гласившая:

БОГ НЕ БУДЕТ ТЕМ, КТО ПРИЗОВЕТ ТЕБЯ

ИБО ИМЯ ТВОЕ ТРИЖДЫ ПРОИЗНЕСУТ ДРЕВНИЕ ДИВИЛЛЫ

СОБЕРИСЬ

Должно быть, там было что-то еще, но большой кусок стены был выломан и стерт в порошок.

Койл молча смотрел на надпись, гадая, что же, черт возьми, Слим хотел этим сказать. Это что-то из его снов? Или что-то еще хуже? Что-то из снов, что физически дотянулось до него?

— Бог не будет тем, кто призовет тебя, — вслух произнес Койл, думая, что если произнести эти слова вслух, то, может, они обретут смысл. — Ибо имя твое трижды произнесут древние дивиллы…

— Дивиллы, — произнес голос за спиной. — Множественное от дивилл. Старинное написание слова «дьявол».

Койл обернулся: в дверях стоял Лок.

— Это я понял, — сказал Койл.

Лок едва улыбнулся. Еле-еле.

— Как ты это истолкуешь, Ники?

— А ты?

Лок пожал плечами.

— Написание архаичное, как я сказал. Если бы пришлось идентифицировать, я бы сказал, что это колониальная Америка, возможно, семнадцатого века. Возможно, разговорный английский того же периода. Установив это, следует задать второй вопрос: зачем Слиму понадобилось так писать? Он изучал колониальный период или черную магию этого периода? Нет, на Слима это не похоже. Я провел с ним много времени, и для этого парня ведьмы — что-то выпрашивающее конфеты в Хеллоуин.

Койл сел на кровать.

— И что нам остается?

Лок посмотрел на надпись.

— Может, это случай автоматического письма, когда человек действует под влиянием подсознания или чужого разума. А может, он увидел это в снах и должен был написать.

— Только это не написано.

— Нет?

— Приложи руку к стене. Потрогай буквы, — сказал Койл. — Это не написано, а слегка врезано. Может, выжжено.

Лок кивнул.

— Хорошо, Ники. Это значит, что ты заметил то, что не заметили Хоппер и остальные… или не хотели заметить.

— Они напуганы, Лок. Мы все чертовски напуганы.

Лок в ответ на это только приподнял брови.

— Расскажи мне, Ники. Расскажи все, что видел на НУОАИ«Полярис».

И он рассказал. Все подробности: от замерзшей в лаборатории слизи до тел в снегу. Не забыл упомянуть о Флэгге и о том, с чем они столкнулись в «спрайте».

Лок долго думал.

— Как ты все это понимаешь, Ники? — наконец спросил он.

— Как я это понимаю? Я думаю, что какая-то тварь пришла в лагерь и убила всех, разорвала на части, оставила всюду слизь, потом вытащила тела на снег и, может, кормилась ими. Думаю, что это она была в алюминиевом гробу. Думаю, ее доставили нарочно, чтобы она сделала то, что сделала: убила всех.

— Кто ее доставил?

Койл терпеть не мог роль адвоката дьявола.

— Не знаю, Лок. Почему ты меня спрашиваешь? Ты тот парень, у которого безумные идеи. Может, это ты должен сказать мне. — Он уставился в пол. — Честно? Не знаю… но, думаю, это имеет отношение к тому, что произошло на «Харькове». Думаю, это имеет прямое отношение к тому, о чем мы с тобой говорили. Думаю, эти твари, эти пришельцы, активны. Это они забрали всех на «Маунт Хоббе». Они забрали Кэсси, а теперь Слима. И то, что мы видели на «Полярисе», — их питомец, их орудие, которое они используют против нас. — Он пожал плечами. — Конечно, я всего лишь повар… что я могу знать?

Лок рассмеялся.

— О, Ники, ты далеко не «всего лишь повар», и ты это знаешь. Наверно, ты здесь единственный человек, достаточно умный — кроме меня, конечно, — чтобы увидеть всю картину.

Койл смотрел на свою обувь. Он смертельно устал. Ему нужно было поспать, но он уже начал сомневаться, что когда-нибудь снова сомкнет глаза.

— Я не хочу видеть всю картину.

— У тебя нет выбора. Ни у кого из нас его нет. Мы должны принять происходящее и предпринять какие-то действия, пока еще не поздно. Ты знаешь, что здесь творится. Ты достаточно видел, чтобы понять: скептицизм — это удел испуганных. Это происходит. И никуда от этого не деться. — Сейчас Лок был абсолютно серьезен. Больше того. Казалось, ему страшно. — Все, что нас окружает, — результат древнего заговора, который начинает осуществляться. К нам вторглись, приятель, но это вторжение произошло два или три миллиарда лет назад, когда эта планета была безжизненной, и они пришли сюда и засеяли жизнь, думая именно об этом моменте.

Вопреки желанию, Койл сказал:

— Я верю в это. Но поверят ли другие? Поверит ли остальной мир? И что произойдет, если не поверит никто?

Лок уже выходил из комнаты, но остановился в дверях и обернулся.

— Если никто не поверит, Ники, через шесть месяцев этот гребаный мир будет огромным инопланетным ульем.

3

Персонал станции не очень хорошо воспринял новость о смерти Флэгга и исчезновении Слима.

Как только Койл, Хорн и Гвен сообщили Хопперу и Особому Эду, через несколько минут об этом стало всем известно. Словно таинственная форма осмоса55, эта информация проникла через мембраны станции, затопляя команду и позволяя всем и каждому делать самые мрачные предположения о будущем. Информация передавалась от одного другому, как чума на горячем сухом ветру, набирая скорость и мрачные намерения, медленно пополняясь полуправдой и откровенной ложью, пока не стала еще более страшным чудовищем, чем чума. Казалось, что-то бродящее по станции, по крайней мере фигурально, не удовлетворится, пока не загрызет всех и не оставит груды окровавленных костей.

В результате станция была полна людей, чьи вены были заполнены черным как ночь страхом, а разум — заразной паранойей.

Люди были не только напуганы, но и сломлены.

Они были опустошены до капли, разорваны и лишены права голоса системой, которую открыто ненавидели, но втайне боготворили. Потому что эта система была машиной, сохранявшей им жизнь на полюсе. Она кормила их, обеспечивала безопасность и тепло, и, когда машина вышла из строя и колеса Программы остановились, воцарился хаос.

Хорн спрятался в цехе тяжелой техники, Койл и Гвен пошли в ее комнату и пили там вместе с Зут. Так они пытались избежать этого хаоса.

Тем временем кабинет Хоппера был взят штурмом войском, которое возглавляла Гат.

Люди ждали ответов и намерены были получить их.

Увидев их, начальник станции понял, что он на пороге мятежа, потому что глаза у них горели, как у политических диссидентов и революционеров, которые давали своему правительству, своей командной структуре последний шанс, прежде чем схватить вожжи и насильственно сбросить тех, кто ими руководит.

Гат в комбинезоне шла впереди, лицо ее было искажено в гримасе, сквозь поры сочилась нетерпимость рабочего класса. И немедленно прозвучали обвинения.

Крайдерман сказал:

— Флэгг мертв! Кэсси и Слим пропали! Сколько еще человек должны исчезнуть, прежде чем что-нибудь будет сделано?

— Еще трое, или четверо, или пятеро? — вставил Дэнни Шин.

— Пожалуйста, не раздувайте из мухи слона, — сказал Особый Эд. — Ведете себя как дети!

Это произвело такой же эффект, как кусок дерьма в кастрюле фондю.

— Вы это слышали? — спросил Фрай, помешивая в кастрюле. — Наш бесстрашный кадровик говорит, что мы ведем себя как дети. Эй, Эд, у меня для тебя новость: мы не к тебе обращаемся. Мы говорим с Хоппером!

— Пожалуйста, — снова сказал Особый Эд, тщетно пытаясь защитить Хоппера, который ни на что не был способен. Делая это, он видел перед собой не разных людей, с которыми жил и работал, а прожорливое существо, готовое сожрать его задницу большими укусами. — Мы делаем все, что можем. Не слушайте сплетни. Ситуация не настолько критическая.

— Ага, два пропавших человека — это в порядке вещей, — сказала Бив.

Хоппер — больше не любимый тренер, а растерявшийся человек, которому теперь было наплевать на коллективный труд, на сотрудничество и дух станции, — стоял в той же одежде, которую носил всегда, закутавшись от холода, с всклокоченными волосами, с небритым лицом, с глазами, похожими на дыры в снегу от мочи. Он сказал:

— А чего вы от меня-то хотите?

Гат, рослая, мужеподобная, с багровым лицом, сказала:

— Чего мы хотим? Что это за ответ? Кто заправляет этим гребаным шоу? Вы, Хоппер, чертов идиот! Что-то происходит с вашими людьми, и я жду, что вы оторвете свою белую задницу от стула и что-то с этим сделаете. Хватит прятаться за спиной Эда, возьмите на себя гребаную ответственность! Разве вам не за это платят?

— Мы делаем все, что в наших силах.

Гат ахнула.

— Все, что в ваших силах? Да чтоб я сдохла, на хрен! Мы тут в полном отчаянии! У меня идея: почему бы вам не сформировать еще несколько халтурных поисковых групп? Это отлично сработало!

— Если понадобится, мы это сделаем.

— Послушайте, Хоппер! Мы это пробовали со Слимом, и его задница все еще неизвестно где. На случай, если вы еще этого не слышали, мистер гребаный начальник станции, Ники, Гвинни Сладкий Пирожок и этот проклятый Хорн столкнулись с чудовищем на «Полярисе»! Что вы будете делать с этим? Ждать, пока оно перекусит нашими задницами? Наверно, это то самое, что забрало Кэсси и Слима! Оно здесь, и оно затаилось. Мы обыскали всю эту чертову дыру и не нашли даже ночного горшка Джимми Хоффы или потерянного тампона Амелии Эрхарт! И я хочу знать, что вы собираетесь делать! Вы связались с ННФ? С «Мак-Мердо»? Вы хоть что-то сделали? Или вы с проклятым Эдом слишком заняты тем, что засовываете головы друг другу в задницы? Сделайте хоть что-нибудь! Хоть какой-нибудь сраный шаг! Звоните в ННФ, звоните во флот! Призовите Рональда, мать вашу, Рейгана или призрак Худи Дуди56 на своей спиритической доске, но делайте что-нибудь!

Гат этого не знала, но она послужила катализатором.

Всех подталкивал Фрай, пытаясь размешать содержимое кастрюли и превратить его в вонючее месиво, но главную роль сыграла Гат. Она была вне себя. Испугана. Раздражена. Взбешена. И очень скоро на Хоппера кричала не только она, но все. Ида исчезла вместе с Бив. Дэнни Шин требовал, чтобы их отсюда вывезли самолетами, что он не собирается провести всю зиму, ожидая, когда наступит его черед.

Хоппер только покачал головой.

— Никто отсюда не уедет! Это чертова зима, народ! Самолеты не летают.

— Чушь собачья! — сказала Гат. — Женщину вывезли самолетом со станции «Полюс», когда у нее обнаружили опухоль в груди! Если сделали это один раз, могут сделать снова.

— Верно! — подзуживал Фрай.

— Не желаю это слышать! — сказал наконец Хоппер. — Возвращайтесь к работе. Все это будет записано в ваших досье. Вы вышли за пределы дозволенного.

И это, как ничто другое, заставило всех разойтись.

Шин ушел, потому что он был ученым и не мог допустить, чтобы ННФ лишил его гранта. Остальные разошлись, сердито топая ногами, потому что Хоппер главный. Он всегда был позитивен, поднимал настроение, а сейчас оказался в трудной ситуации. Хоппер не водил людей за нос. Он говорил правду. Поэтому все разошлись, пошли по коридору А в общее помещение; Гат спорила с Шином, Шин спорил с Крайдерманом, а Лок смеялся над всеми и говорил, что все капитулировали из-за своих бумажников.

Эд остался на месте, как тихоня, которая стоит в сторонке и ищет, с кем бы станцевать медленный танец и на чьем бы плече поплакать.

— Получилось не очень хорошо, — сказал ему Фрай.

— Никогда ничего подобного не видел, — ответил Особый Эд. — Представляешь, что скажут в ННФ, когда узнают об этом? Представляешь?

— Да, да, Эд. Конец всем нашим грантам и контрактам. Самое время мне убираться из этой чертовой Программы. — Он собрался уходить, потом снова подошел к Эду, увидев, что тот дуется. — Слушай, Эд. Не знаю, что с Хоппером, но он явно не путеводная звезда для всех нас. Происходит то, чего никогда раньше не происходило, и ему пора встряхнуться и взять на себя ответственность за этих людей, пока не поздно. Потому что положение становится все хуже, и он единственный, кто может попытаться с этим справиться.

— Ему сейчас очень тяжело.

— Боже, Эд! Нам всем тяжело. И что? Поговори с ним, скажи ему, что он должен взять вожжи в руки и править, прежде чем коляска не перевернулась. Ты меня слышишь? Нам нужно руководство, а этот засранец не справляется. Поговори с ним.

И он ушел, а Особый Эд остался стоять, заламывая руки.

4

31 марта

Зима пришла безжалостно.

Никакого солнечного света по крайней мере до сентября.

Наступили тьма и ожидание, изоляция перестала быть словом или абстрактной идеей, теперь она являлась чем-то реальным, удушающим и вечным. Зима в Восточной Антарктиде все равно что падение в самую глубокую, самую темную, самую мрачную дыру в мире. Это преждевременные похороны, полярное погребение, и ты можешь кричать, пока не разорвется голова, и тебя не услышит никто, кроме тех, кто погребен с тобой.

Зима вечна.

И такой она была на «Полярном климате».

Температура падала, ветер выл. Полосы снега и мелких частиц льда неслись по всему поселку. И когда ударялись о стены, похоже было на залп дроби. Они двигались с такой скоростью, что, если окажешься снаружи без защиты, с тебя мгновенно все сорвут. А иногда здесь было так тихо, что далекий скрип сапог на снегу казался оглушительным, как гром.

Ночами было так холодно, что бутылки с водой и обувь примерзали к полу, а люди ложились спать одетыми. Так сухо, что в каждом помещении непрерывно работали увлажнители, и все равно статическое электричество было такое мощное, что могло сбить с ног.

Зима — время, когда на станциях пьют и играют, создаются нелепые компании и идет внутренняя борьба. Время погружаться в себя, узнать себя или самого Бога. Время отвлечений, и, если у вас такого отвлечения нет, ваше сознание разорвется на куски, и от него ничего не останется.

Вот почему психологи всегда считали зимний антарктический лагерь живой лабораторией по изучению социального и индивидуального поведения.

Чем, в сущности, такой лагерь и являлся.

Если поместить двадцать крыс из разных колоний в один ящик и ожидать, что у них образуется бесконфликтная община, это означает ожидать слишком многого. Ранее установленные личные иерархии и системы поддержки разрушаются. Поведенческие привычки рассыпаются в прах. Доминирующие личности сталкиваются друг с другом, а подчиненные типы разбегаются в поисках норы, в которой можно укрыться, и группы, которая могла бы их защитить. Возникают напряжение и ревность, отчуждение и уныние, мании преследования и угрожающая паранойя. Мелкие психические отклонения невероятно разрастаются. Легкие одержимости превращаются в непреодолимые навязчивые идеи. Все элементы человеческой души попадают под микроскоп и многократно увеличиваются.

Но не все так плохо.

Есть дружба и товарищество, есть любовь и вера, даже счастье. Вы просто этого не ожидаете. Потому что станции — это микрокосмы. Единственная разница между ними и реальным миром в том, что здесь все сжато, скучено и усилено.

К середине зимы люди многое забывают. Они начинают думать, с кем заперты в этом аду. Рабочие называют это «опьянением», а психологи — «синдромом окончания зимовки». Это вызвано изменением уровня гормонов из-за длительного пребывания на холоде и в темноте. К концу зимы команда способна только таращиться в пустоту. Это легкое гипнотическое состояние, которое называют «долгий взгляд» — классический взгляд на тысячу ярдов в двадцатифутовой комнате.

Люди теряют концентрацию. Они пялятся на стены, на потолок, смотрят сквозь друг друга. Предложения и рассказы оказываются незаконченными, их могут вдруг продолжить через несколько дней; пять человек в одном помещении словно ведут пять разных разговоров. Люди начинают вслух беседовать с собой. С каждым днем стремление обойти на цыпочках периметр или просто нырнуть в ночную пустоту становится все непреодолимей.

Так бывает в обычную зиму.

Но эта зима была особая.

В этом году был катализатор. Нечто огромное, смертоносное и почти недоступное человеческому восприятию. Его присутствие заставляло всех сомневаться в собственной нормальности и в нормальности всего мира. Заставляло сомневаться в реальности того, что всегда считалось само собой разумеющимся.

Оно ждало подо льдом.

Оно было бесконечно терпеливо. Оно мыслило, предвосхищало на миллионы и миллионы лет вперед и сейчас готово было достичь завершения. И когда яичная скорлупа расколется и состоятся роды, возврата назад не будет. Будет только один кричащий спуск в черноту, спуск, который поставит человечество лицом к лицу с тем, кем и чем оно было и чем больше никогда не будет.

5

ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

ЛЕДНИК БИРДМОРА

Углубляясь в пещеру «Император», лейтенант-коммандер Бимен неожиданно остановился.

Он не знал, почему остановился. Он шагал по дорожке, ведущей вниз, в гигантскую ледяную пещеру. Дорожка была проложена по естественному проходу, который медленно шел под уклон в древнем голубом льду, пока не приводил в колоссальных размеров пещеру. В этом проходе было больше поворотов и изгибов, чем в ползущей королевской змее. Пройдя двадцать футов, Бимен потерял из вида «гипертат», пристройки и генераторную станцию во входе в пещеру. Остался только лед, надвигающийся со всех сторон.

— Что-то случилось, коммандер? — спросил сзади Уоррен.

Бимен едва не подпрыгнул, он повернулся и посмотрел на Уоррена; тот стоял в КХЧП, его бородатое лицо виднелось в разрезе парки.

— Что?

— Я спросил, что случилось. Вы остановились.

— Нет, все в порядке.

— Послушайте, вам не обязательно смотреть на эту штуку.

Бимен стиснул зубы; в нем нарастало необъяснимое напряжение.

— Не говорите глупости.

Но он продолжал стоять и сам не понимал почему.

Его словно остановила невидимая рука, и ему не хватало силы воли, чтобы продолжать идти. Он чувствовал себя… одиноким и уязвимым. Как будто здесь было опасно, таилась угроза во льду, и что-то внутри него узнавало эту угрозу. Волны страха поднимались от живота и быстро двигались по груди. Бимен сглотнул, попытался понять, что с ним.

— Меня просто… поражает возраст этого льда, — сказал он.

Уоррен кивнул.

— Это что-то, не правда ли? Возраст в сотни, тысячи, миллионы лет. Весь этот проклятый континент такой. Такой древний.

— Да.

Алюминиевые шесты были закреплены винтами в полу прохода и снабжены лампами накаливания, соединенными кабелем с генератором. Пока работал генератор, был свет. Но без него… Боже, почти непостижимая тьма.

Бимен осмотрелся, видя лед и чувствуя его.

Это всего лишь лед. Я знаю, что это всего лишь лед. Но… я чувствую его возраст и, может, что-то еще старше, что-то, что было здесь до льда. Что-то, что все еще здесь… что-то живое…

Проход был приблизительно круглый, прорезанный в голубом льду, который поглощал искусственный свет и окутывал все мягким аквамариновым сиянием. Жуткое голубое сияние, почти неоновое, но темное и подвижное. Потолок был в тридцати футах над головой, с него свисал лес сверкающих сосулек, стены — в двадцати футах по сторонам с многочисленными туннелями, ледопадами и сложными восковыми потоками голубого льда. Все это определенно выглядело сюрреалистично.

Красные парки казались здесь пурпурными. Лица становились светло-зелеными.

— Коммандер?

— Дайте мне минуту, — сказал Бимен, вдыхая и выдыхая. Ему нужно было время, да, боже, больше времени. Как бы ни было холодно — а в эти дни температура была не выше минус тридцати двух, ветер наверху доводил температуру до минус сорока, — здесь, внизу, держались постоянные тридцать два градуса тепла57. Пещера представляла собой защиту от непогоды. Конечно, снаружи можно было очень недолго работать и при минус сорока, и люди в Антарктике делали это годами. Это возможно. Опасен не столько холод, сколько ветер. Он подхватывает этот холод и режет вас, как стальным лезвием.

Так что в пещере температура была вполне приемлема.

Бимен знал, что его беспокоит не холод. И даже жуткое освещение, хотя и приводило в замешательство, все же не было причиной. Причина крылась в чем-то другом. Что-то сжало его, как ледяным кулаком, и не отпускало.

Бимен начал спускаться, ощущая возраст прохода и думая о том, что Драйден и его люди вырубили изо льда. Может, это сильней всего заполняло его мрачными предчувствиями, инстинктивным ужасом, не дававшим идти дальше. Но он должен был идти. Знал, что должен. Он не мог опозориться перед Уорреном. Если он это сделает… будет не лучше этого сукина сына Биггса.

— Мы идем вниз, чтобы посмотреть на образцы Драйдена, Биггс. Идете?

— К черту. Я не пойду. Не хочу на это смотреть.

— Оно мертвое, идиот. Оно не может вам навредить.

— Конечно, конечно. Те, которых выкопали в том году на «Харькове», тоже были мертвы. Нет, спасибо, Эль Кахуна, но я не позволю этим проклятым мумиям жрать мой мозг.

— Вы ведете себя как испуганный маленький мальчик.

— Я испуган, и вы тоже должны быть.

Нет, Бимен не позволит себе быть маленьким испуганным мальчиком. Он из флота. Он офицер. Он пойдет вниз. Посмотрит на эту тварь, пролежавшую столько лет во льду, и не дрогнет.

— Коммандер? Мы идем или как?

Что-то внутри отшатывалось в ужасе, но Бимен пошел неуклюжими, почти механическими шагами, и в его душе что-то начало кровоточить.

6

ЛАБОРАТОРИЯ КРЭРИ, ФАЗА ОДИН

СТАНЦИЯ «МАК-МЕРДО»

ОСТРОВ РОССА

В его голове звучали голоса, но не так громко, как тот, что говорил: «Расслабься… ты должен расслабиться. Пусть видят, как ты спокоен, как рассудителен… тогда они тебя отпустят».

Джон Полчек слышал это снова и снова, и потребовалось какое-то время, чтобы он понял, что это его собственный голос. Позже он много говорил с собой, но чем это поможет, если его коллеги либо дураки, либо лицемеры? Сегодня только он казался разумным. Только он способен был осознать, какая угроза может поглотить мир.

Я твоя единственная надежда, чертов идиот.

В комнату вошел доктор Манс. Несколько парамедиков из медицинского отсека в коридоре перевязывали порезы на ребрах Рабина. Вы будете в порядке, не волнуйтесь. Вот что они ему говорили, не подозревая, что перевязывают чудовище.

Полчек смотрел на лицо Манса, на его печальные, полные жалости глаза. Ублюдок. Но нет, он не должен сердиться. Посмотри на меня, Манс. Видишь, как я спокоен? Я не похож на бредящего безумца. Мирный. Разумный. Проницательный. Я не опасен.

Манс вздохнул и вышел из комнаты.

Гребаный мерзавец! Ты, наверно, тоже один из них.

Лежа на кровати, Полчек продолжал растягивать ремни, пытаясь разобраться в том, что творится в его голове. Слюна текла по подбородку, лоб вспотел, но Полчек даже не замечал этого.

Его кабинет. Полчека связали в его собственном кабинете. Книги, бумаги… все это сейчас казалось таким бессмысленным. Таким же бессмысленным, как труды всех остальных людей, если ничего не будет предпринято против угрозы, угрозы подо льдом.

Теперь он мог лишь ждать, и наблюдать, и предупреждать.

Но они мне не верят, никто не верит. Они думают, что я спятил…

— Ш-ш-ш-ш! — предупредил он себя. — Ты не сумасшедший. Ты единственный остался нормальным.

Когда-то, давным-давно, задолго до того, как он с ножом напал на другого ученого, Полчек был экологом-микробиологом и работал на кафедре экологической микробиологии Университета штата Огайо. Он прилетел в Антарктику по гранту ННФ в составе многодисциплинарной команды, изучающей геохимические и микробиологические условия ледникового и прирастающего льда в проливе Мак-Мердо.

Вначале — работа-мечта.

А теперь — кошмар, когда Полчек осознал правду, увидел, что скрывается подо льдом на дне мира. Он совершенно потерял интерес к палеоорганизмам и бактериальным филотипам, к электронной микроскопии и эпифлуоресценции, к извлечению ДНК и молекулярному анализу.

Таким Полчек был раньше.

До того, как ему начали сниться сны.

До того, как он начал сопоставлять одно с другим.

До того, как он увидел правду.

Скоро, очень скоро все узнают то, что знает он.

«Они не обратили внимания на то, что произошло на станции “Харьков”, — думал он, пытаясь освободить руки, сжимая кулаки. — Они все замяли и продолжили заниматься тем же дерьмом. Схватки, и политические игры, и корпоративное мошенничество. Ненависть, и войны, и нетерпимость. Они не восприняли намек станции “Харьков”, не поняли, что ждет весь мир».

Но, может, нельзя в этом винить весь мир.

Он невежествен и рад этому.

Обычные граждане всех государств знали только то, что решали им сообщить стоящие у власти. Им никто не рассказал о древнем ужасе, готовом поглотить планету. ННФ являлся одним из ключевых игроков в замалчивании событий на станции «Харьков». Правда послужила бы плохим пиаром, и все это передали политтехнологам и менеджерам по формированию впечатлений, чтобы все стало пригодным для массового потребления.

Сокрытие.

Вряд ли первое, но, судя по происходящему, возможно, последнее.

Они скрыли и все, что произошло на Каллисто.

Полчек знал, что об этом в лаборатории Крэри не говорят, но можно было ручаться, что об этом думают. Когда эти мегалиты поднялись из древней коры, трансляцию на «Мак-Мердо» прервали сознательно. Но скрыть не смогли: ее видели на станциях, и кто-то записал. Еще неделя, и это было бы по всему интернету.

Но когда люди поймут, будет поздно.

— ЯААААХХХХ! — вдруг закричал он. — СЛИШКОМ ПОЗДНО! СЛИШКОМ ПОЗДНО! СЛИ-И-ИШКОМ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ПО-О-ОЗДНО! ОНИ СОЖРУТ ВАШ МОЗГ! ОНИ ВЫСОСУТ ВАШ МОЗГ ДОСУ-У-УХА-А-А!

Вошел один из парамедиков вместе с Мансом.

— Спокойней, приятель. — У него в руке был шприц. — Я дам вам то, что поможет расслабиться.

Шприц.

Игла. Нет, нет, нет… ТОЛЬКО НЕ ИГЛА… Я не должен спать… ОНИ приходят к тебе, когда ты спишь…

Слишком поздно, игла уже была в его вене.

Полчек пытался предупредить остальных из команды «Сухих долин»: Бенсона, Крига и Херцога. Но они, конечно, отвернулись от него. Поэтому он пошел прямо к доктору Мансу. Они много лет были коллегами. Больше чем коллегами. Друзьями. Хорошими друзьями.

— Мы не можем сидеть сложа руки, — сказал ему Полчек, сказал шепотом прямо в лицо. — Эти твари подо льдом и в озере ждут в своих мертвых городах и теперь больше не будут ждать. Понимаешь?

— Джон, — сказал Манс самым спокойным голосом, — нет ни одного доказательства внеземного вмешательства на «Харькове». Разрушенный город, который будто бы видел доктор Гейтс, не был найден. И весь этот безумный заговор, вся эта внеземная раса, пожинающая человечество… это фантазия.

— Фантазия? Боб, пожалуйста, подумай об этом. Ты знаешь, что делает Драйден в пещере «Император». Ты, как и я, слышал, что они вырубили из древнего льда! Это одна из этих тварей! Она может быть давно мертва, но разум ее жив, активен и дьявольски опасен. Живые существа используют мертвых как проводник… они часть сети, которую мы никогда не сможем понять!

— Джон… тебе нужно расслабиться, хорошо?

Полчек видел это в его глазах: скептицизм медленно уступал вере, а вера сменялась страхом. Да, да, через страх приходит истина.

Но Манс с этим не соглашался.

— Это правда, что Драйден нашел что-то во льду. Это может оказаться внеземным существом… возможно. Но вряд ли это подтверждает остальной дикий вздор. Послушай, Джон, это все за гранью науки. Мы оба это знаем.

Тогда Полчек едва не расплакался.

— Это приходит ко мне в снах… существа кем-то направлены ко мне, или я чувствительней других к их психическому воздействию… но я вижу эти мертвые города, я вижу, что живет в них, и знаю, что уготовлено для нас.

Манс встал, чтобы выпроводить его из кабинета, но Полчек задержал его за столом.

— Ради бога, не отворачивайся от меня. Я не идиот. Древний улей проснулся! Пришельцы… они превратят нас в ведьм. Ведьм! Мы станем как они… будем читать мысли, двигать предметы силой мысли, предсказывать будущее! Вот что они сделают, вот чего они хотят от нас! Разве ты не видишь? — Полчек указательным пальцем, который сильно дрожал, постучал себе по виску. — Это… не так, как в старом кино. Они не будут забирать наши тела! Они не владеют нами. Им это не нужно. Они миллионы лет назад вложили в нас… императивы… генетические императивы. И теперь активируют их… Мы станем колдунами! Им не нужно овладевать нами, мы сами…

— Джон, успокойся.

— Нет, нет, Боб… пожалуйста, послушай… в каждом поколении будет… надзиратель, повелитель, называй как хочешь… которого полностью развили древние пришельцы, — объяснял Полчек, тяжело дыша и потея; он рассказывал о заговоре, и его охватывало все большее возбуждение. — Тот, кто будет созывать остальных… усиливать то, что в них уже есть… превращая избранное население в огромную психическую батарею, которую смогут использовать, опустошать сами пришельцы. Понимаешь? Один из них уже среди нас…

— Хватит, Джон, ты перевозбудился…

— Рабин! Вот кто! Я какое-то время наблюдал за ним. Это он. Он колдун!

Но все кончилось тем, что Манс велел ему вернуться в спальню и ложиться. Ему требовались отдых и покой. Он слишком много работал. И это не просьба, а приказ: Манс — их руководитель.

Это было четыре дня назад.

С тех пор… Манс не разрешал ему приходить в лабораторию. Все объединились против него, и Полчек видел это по выражениям их лиц, он практически читал их мысли.

Только посмотрите на Полчека. Боже, он оцепенел! Он ведет себя так, словно попал в какую-то экзистенциональную версию «Вторжения похитителей тел»58. Только на этот раз не пришельцы и политико-социальная аллегория Холодной войны, а проклятые космические колдуны, выскакивающие из семян. Боже!

Никто из них не хотел находиться рядом с ним.

Он был больной клеткой среди них.

Каждый раз, когда Полчек приходил в лабораторию — игнорируя приказ Манса, — все съеживались. Потели от неприятной близости безумца. Вели себя так, будто он собирался всадить клыки им в шею.

Идиоты.

Они не понимали, какую угрозу представляет для них Рабин. Может, он и являлся гордостью гляциологического отделения Университета штата Монтаны… но тот Рабин был мертв.

Этот Рабин был монстром.

Они никогда не позволят тебе разгуливать на свободе — не после сегодняшнего дня.

Полчек сказал себе, что должен успокоиться. Не веди себя как сумасшедший. Не играй им на руку. Пусть видят, что ты нормальный. Что ты уравновешенный.

В другом конце комнаты. Его письменный стол. В ящике стола — нож со сверкающим семидюймовым лезвием. Один шанс убить колдуна, только один шанс.

Я покажу тебе, кто ты такой, колдун.

Если освобожусь, я доберусь до тебя. Я выпотрошу твои колдовские кишки и пролью твою колдовскую кровь, я сожгу тебя, сожгу, сожгу…

Парамедики вывели его через «позвоночник» — так назывался коридор, соединяющий разные лаборатории Крэри: фаза один — биология, фаза два — науки о Земле и так далее. Никто из них не знал, насколько уже поздно, но скоро, очень скоро…

Полчек закрыл глаза: начало действовать успокоительное.

7

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Когда Койл вернулся к себе в комнату из камбуза, у двери его ждал пакет от Лока. Пакет был обернут в простую коричневую бумагу и перевязан упаковочной лентой; в нем могло быть что угодно. Черт, может, подарок на день рождения или запоздавший подарок на Рождество. Но почему-то Койл подумал, что ни то, ни другое. То, что оставил у его двери Лок, не имело отношения к праздникам или веселью, скорее к чему-то гораздо более мрачному.

Койл взял пакет, сел за свой маленький стол, думая: «Это испортит мне весь день, не так ли?»

Вздохнув, он перерезал ленту и увидел большую книгу в твердом переплете: «Собрание ведьм: колдовство, поклонение дьяволу и предания о ведьмах сквозь века». На переплете была ксилография: согбенная старуха разговаривала с похожим на козла мужчиной с рогами. Вокруг с деревьев свисали человеческие конечности, они же торчали из котла, который помешивала старуха.

Койл только покачал головой.

— А это что? — спросил он вполголоса.

Записка от Лока.

«Ники, не смог сегодня с тобой встретиться. Слишком занят. Я нашел кое-что интересное в этой книге. Посмотри страницы, которые я отметил. Поговорим позже».

Койл просто сидел с минуту.

Лок отметил страницы стикерами, и на первой такой странице была еще одна ксилография, на ней висела на дереве женщина, а под ней горел костер. Подпись под рисунком гласила: «Суффолк, 1667. Маргарет Харитей казнена как ведьма. Она утверждала, что огромный древний крылатый Зверь со множеством глаз научил ее летать в Двенадцатиакровый лес, и там она с ведьмами, и дивиллами, и самим Зверем провела ночь в канун летнего солнцестояния. Харитей была повешена, а потом сожжена за то, что по просьбе Зверя наслала порчу на деревню Пьючетт».

Койл просмотрел текст в поисках новых упоминаний о крылатом звере, но ничего не нашел. Только упоминание о какой-то чуме, которая разразилась в деревне и от которой люди сходили с ума. Конечно, виновной признали Харитей, но она даже под пытками отказалась называть имена других членов своего шабаша. При физическом обследовании был обнаружен «знак дивиила» в форме V-образного надреза на шее у основания ее черепа.

Харитей рассказала, что Зверь подарил ей фамильяра, которого она назвала «Гридденгир». По ее словам, у фамильяра «не было определенной формы, и он обладал свойством принимать форму того, кто к нему ближе». Что бы это ни значило. Очевидно, это существо любило детскую кровь. Гридденгир выпил кровь дюжины овец, после чего его поймали в пещере в Двенадцатиакровом лесу и сожгли. По всей видимости, после того, как он едва не погубил деревню Пьючетт.

Конечно, «крылатый зверь» был интересен, хотя вряд ли это что-то значило. Эти демоны и многое тому подобное, судя по всему, были архетипами. Лок упоминал это. Они олицетворяли не что-то живое, а что-то давно забытое в тумане прошлого.

Койл полистал страницы и нашел следующую закладку.

На гравюре было изображено что-то вроде дьявола в лесу. Выглядело существо как дерево, с туловищем в виде ствола, с морщинистой кожей, с придатками, как сучья, и с колючими ветвями над головой. Самым интересным были отходящие от тела огромные крылья летучей мыши. Подпись гласила: «Дьявол из леса Хогенхаус в горах Гарц, 1333 год». Койл какое-то время смотрел на гравюру. Это была не точная иллюстрация Старца или Древнего, но чертовски похожая. Возможно, некое составное изображение: художник опирался на свидетельства очевидцев или фольклор.

«Не слишком на это надейся», — сказал Койл самому себе.

Он стал просматривать текст, пока не нашел упоминания о Хогенхаусском дьяволе, как его называли. Очевидно, ему поклонялся шабаш немецких ведьм, которых очень боялись в округе, потому что дьявол научил их технике, известной как «переселение разума»: с помощью определенных заклинаний и сосредоточив внимание на деревянном изображении жертвы ведьмы могли переселиться в разум жертвы и на какое-то время завладеть им. Ведьмы такое проделали с местным мировым судьей и священником, которые пытались вмешаться в их действия. Судью они заставили совершить самоубийство, а священника — попытаться изнасиловать местную девушку на виду у десятка свидетелей.

Койл думал об экстрасенсорных способностях, о которых говорил Лок и которые якобы были заложены в нас Старцами, чтобы мы стали как они.

Автор продолжал рассуждение, упомянув, что описание Хогенхаусского дьявола очень похоже на легенды из Сибири XVII века, из Пиренеев XV века, из Праги XIII века и из Египта V века. Похожие дьяволы были известны также племенам аборигенов в Австралии и бушменам Калахари в Ботсване.

В 1099 году во время крестового похода мумия такого существа была обнаружена в подземном храме в Иерусалиме во время кровавой осады города и уничтожена… вместе с теми, кто ей поклонялся.

Тот же дьявол был известен шумерам в XXV веке до рождества Христова, ему же поклонялись последователи халдейского культа в Вавилоне. А среди инуитов Баффиновых островов существует еще одна весьма интригующая история, передаваемая устно из поколения в поколение, в которой говорится, что небо почернело от таких существ, а шум их крыльев был громче рева бури. Согласно этой легенде, рой опустошил деревню инуитов в том месте, которое сейчас называется островом Элсмир, и унес ее жителей в небо. Антропологи считают, что этой легенде много тысяч лет и ее передавали от отца к сыну и от матери к дочери. А в системе подземных пещер в Бельгии на плохо сохранившихся наскальных рисунках неандертальцев возрастом примерно в 60 000 лет было изображено племя, которое уносили в небо крылатые существа, очень похожие на «современные» описания Хогенхаусского дьявола.

Койлу хотелось швырнуть книгу в угол и забыть о ней, но он не мог. Все это здесь, и так было всегда. Нужно было только найти и соотнести разрозненные географические области и временны́е периоды.

Он нашел и другие отсылки — от ассирийских храмов до скандинавских саг. Лок провел тщательное исследование, как и автор книги, профессор классической археологии в Кембридже. Здесь были кельтские мифы о крылатых демонах, которых называли «жнецами рассвета», и кощунственные статуи таких демонов в Ирландии и Уэльсе, которым приносили кровавые жертвы, об этом писали римские ученые; нигерийские народные предания о крылатых демонах, которые уносили в небо целые деревни; и передававшиеся шепотом предания германских варварских племен.

И так далее, и так далее, и так далее...

Койл готов был бросить книгу, но в этот момент наткнулся на кое-что более знакомое.

Речь шла о печально известном «Аркхемском культе дьявола»59 в Массачусетсе в XVII веке, в трудное для ведьм время в колониальной Новой Англии. «Аркхемский культ дьявола», или «Ведьмин культ», очевидно, проводил шабаши в заброшенном темном ущелье вблизи места, которое называлось Мэдоу-Хилл, ночами накануне четырех ведьмовских праздников: Имболк, Белтейн, Ламмас и Хеллоуин. Ведьмы поклонялись древнему белому камню в ущелье, где не выживала никакая растительность. Это ущелье избегали и колонисты, и местные индейцы из-за неприятных явлений: привидений, непонятного шума и пронзительных высоких звуков. Ранние колонисты утверждали, что один взгляд в это ущелье вызывает сильную головную боль и что те, кто осмеливается побывать там, видят призрачные, чудовищные фигуры. Здесь же, по утверждению очевидцев, в отсутствие ветра по воздуху летали предметы: ветви деревьев, тяжелые камни, листья. Индейцы местного племени Наррагансетт клялись, что в ущелье живет огромное крылатое существо с дюжиной горящих красных глаз, иногда это существо призрачное и бесплотное, а иногда обретает телесную форму. Оно излучало бледное свечение, которое прожигало плоть. Один взгляд на это существо опустошал разум. Местные шаманы часто ходили туда и переживали кошмарные видения, которые оставались с ними на всю жизнь. Сам камень, очевидно, был вырублен из метеоритного кварца исчезнувшей ветвью племени Наррагансетт много столетий назад.

Ночи ведьмовских праздников в Аркхеме были временем ужаса, потому что пропадали дети, с неба доносился шум, а земля дрожала.

Ведьмы «Аркхемского культа дьявола» на суде под пытками признались, что огромный отвратительный крылатый дьявол открыл им секреты внешних сфер, научил исчезать, проходить сквозь стены и перемещаться с места на место на большие расстояния с помощью эзотерических рисунков, формул и искажения неведомых углов. Современные конспирологи утверждали, что это существо, вероятно, внеземного происхождения, научило ведьм культа непостижимым тайнам квантовой физики и искажения пространства-времени. Другие заявляли, что это ничего не значит, что сторонники теорий заговоров объединяют черную магию и эйнштейновскую физику в некую невероятную протонауку, которая вообще не может существовать.

Все это чистый вздор, говорили они.

В канун мая 1691 года конгрегационный священник по имени Дэниэл Хупер, вдохновленный трудами Коттона Мэзера60, спрятался в ущелье, чтобы узнать личность ведьм. Четыре дня спустя его нашли на вершине холма в семи милях от ущелья, обнаженного, избитого и исцарапанного, в его глазах был безумный страх. Через месяц, слегка оправившись, священник показал (в письменном виде): «Я был свидетелем дьявольского шабаша ведьм числом тринадцать накануне пятницы и слышал громкие крики и страшный шум в ущелье за Мэдоу-Хилл. Я видел, как ведьмы совещались с темной, дьявольской, невероятно отвратительной фигурой, пришедшей из ада и похожей на Дивилла, о котором говорится в святой Библии, крылатой, со множеством глаз, красных, как кровь, и с голосом, похожим на жужжание цикад. Дивилл давал ведьмам пауков и прочих ползучих гадов в качестве даров, чтобы они могли колдовать. Клянусь, что все рассказанное правда».

После этого Хупер прожил недолго. Он жил один, его сторонились и считали сумасшедшим. Он говорил, что дьявол проходил через стены его дома и звал его по имени. Никто не хотел иметь с ним дела; говорили, что его посещают духи, и беднягу постоянно окружали дикие сплетни. Несколько человек клялись, что видели, как на крышу его дома в летнее солнцестояние приземлялся крылатый гоблин; другие утверждали, что вокруг его дома летало несколько таких существ, как мухи над трупом. Хупер редко выходил в город, потому что его узнавали и несколько раз били или бросали в него камни. Лошади не шли к его дому. Они вели себя так же, как приближаясь к старому ущелью: ржали, бегали кругами, несколько раз вырывались из упряжи.

В ночь перед Хеллоуином в 1693 году на дом Хупера обрушился страшный ветер, хотя везде в Аркхеме было тихо. Слышны были крики и необычные звуки: гудение, писк, пронзительные вопли; все это привело в ужас половину города. К утру дом Хупера лежал в руинах. Самого его нашли мертвым, по-видимому совершившим самоубийство. Была найдена его записка: «Меня трижды позвали по имени».

Дом сожгли, а землю посыпали солью.

Прошло сто лет, прежде чем кто-то решился использовать этот участок. И то лишь в качестве скотного двора.

Интересно, что, когда во время охоты на ведьм в 1692 году арестовали Кезию Мейсон, члена «Аркхеймского культа дьявола», в ее доме на Ист-Пикман-стрит, с тех пор известном как «Дом ведьмы», нашли любопытные вещи. В ее каракулях, которые не имели особого смысла — она была почти безграмотной, — несколько раз упоминалось, что культ поклонялся Старцам и взаимодействовал с ними. Согласно отчетам того времени, это была сгорбленная старуха с хитрыми красными глазами, и она вечно носила с собой отвратительную большую крысу, которая считалась ее фамильяром.

Мейсон назвала других членов шабаша и была приговорена к смерти, но исчезла из запертой камеры в тюрьме города Салема.

На стенах камеры она оставила несколько непонятных геометрических фигур, написанных, очевидно, ее кровью; их тут же тщательно стерли. Особенно после того, как судья провел по этим каббалистическим фигурам, абстрактным, кривым и искаженным углам рукой и его пальцы на мгновение стали прозрачными. Это было признано работой дьявола. Когда шериф попытался арестовать остальных членов дьявольского культа, они исчезли, как Мейсон, оставив на стенах те же фигуры и формулы.

Еще интересный момент: во время физического обследования Кезии Мейсон был обнаружен V-образный надрез на шее ниже основания черепа. Автор счел это любопытным, но не придал особого значения, написав, что на протяжении всей истории на ведьмах находилиразличные отметины, надрезы и шрамы и большинство из них, вероятно, были делом рук самих охотников на ведьм.

Это было рациональное, правдоподобное объяснение, но Койл не был уверен, что готов его принять. Может, V-образный надрез ничего не значил, а может, значил очень многое.

Еще одно дополнительное примечание: в 1928 году студент-математик по имени Уолтер Гилман был найден мертвым на верхнем этаже Дома ведьмы; очевидно, он подвергся нападению крыс. Но за несколько недель до смерти он жаловался, что видит во сне Кезию Мейсон, ее необычного фамильяра и странных внепространственных существ в форме заостренных цилиндров, которые ходили на толстых щупальцах, и у них были головы в форме морской звезды, а на кончиках боковых отростков — большие глаза.

Койл не сомневался, что это за существа.

Более поздние авторы упоминали, что Гилман был одержим идеей существования связи между теоретической математикой и тайнами черной магии. Утверждалось, что эти существа пытали Гилмана, что они были в сговоре с Мейсон, которую научили причудам многомерной физики и искажения пространства-времени, исчезновению материи и межпространственному перемещению.

В этом месте Койл отбросил книгу.

Было очевидно, что Лок купился на все это.

Колдовство, ведьмовство, черная магия и все прочее — не плод человеческого воображения или результат непрерывных попыток объяснить и контролировать феномены и силы природы, а нечто совершенно иное. Потому что если отбросить суеверия, и мифы, и старушечьи байки, то обнаруживается логичная система. Высокоразвитая инопланетная наука, включающая математику, физику и экстрасенсорные способности.

Кезия Мейсон могла быть одной из тех редких личностей в истории, которые родились с полностью активированными латентными экстрасенсорными способностями: колдуны, ведьмы, волшебники… они известны под разными именами во многих странах. Но именно такие люди открывали эту инопланетную науку либо благодаря своим способностям, либо заключив союз со Старцами, которые в тайных местах оставляли обрывки информации, чтобы адепты и ученые находили их, переводили и передавали другим аналогично настроенным.

Койл какое-то время сидел, пытаясь убедить себя, что все это вздор. Но он знал, что это не так. Постепенно многое становилось ясно. Она всегда была здесь, эта правда, скрывавшаяся в древней тени колдовства и суеверий.

Кезия Мейсон не была ведьмой. Не совсем.

Она была членом инопланетного улья. Той, кем в конечном счете станут все мужчины, женщины и дети, когда контроль над их разумом будет разблокирован в глобальном масштабе.

Улей ведьм и колдунов.

8

ЛЕДЯНАЯ ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

Уоррен не хотел видеть эту тварь.

Ему уже давно не нравилось, как она заставляет всех себя вести и вызывает ужасные кошмары, но он понимал, что должен идти. Бимен хотел, чтобы он пошел, и это все решало. К тому же Бимен вел себя странно с тех пор, как Драйден позвонил в «гипертат» и рассказал, что они нашли в пещере.

Уоррен почти боялся отпустить Бимена вниз одного.

Да, Бимен был засранцем, упрямым и жестким военным, который думал скорее яйцами, чем головой, но Уоррен знал, что он часть команды, и понимал его ценность. Они нуждались друг в друге. Что бы ни говорил Биггс, они были нужны друг другу.

И дела Бимена были плохи.

Казалось, обнаружение этой твари что-то внутри него вскрыло и исцелиться он сможет, только если посмотрит на то, что его испугало, что его ранило. Всю дорогу вниз он останавливался и наклонял голову, словно вслушивался во что-то. Но не было ничего, кроме первобытных звуков самого льда: треска, скрипа и движения. Музыка ледника.

Уоррен был встревожен найденным, но подействовало это на него по-настоящему, только когда он спустился в пещеру и увидел, что там лежит, закованное в лед. Как будто в его голове включили на полную громкость радио — визжащий шквал помех и воющий белый шум, — что заставило его стиснуть зубы, выдавить из глаз слезы, которые замерзли на щеках; голова так заболела, что Уоррен испугался, что расколется череп.

Вот что сотворил с ним один лишь взгляд на это.

Руки и ноги дрожали, сердце отчаянно билось, в глазах помутилось… и в следующее мгновение Уоррен опустился на колени, и его вырвало.

Он почувствовал на себе чьи-то руки, его спросили, в порядке ли он.

Уоррен не мог ответить.

Он вообще ничего не мог сделать.

Органы чувств отключились, мозг тоже, и в Уоррене сохранилась только одна ясная мысль, одно навязчивое знание: возврата нет. Если увидишь нечто подобное, осознаешь, что это такое, — обратной дороги не будет.

Таков был эффект от созерцания этой твари.

И что еще хуже, от взгляда твари на него самого.

9

Драйдена интересовала их реакция.

Она была не только мгновенной, но и очень сильной и проявлялась в физических действиях. Когда они обнаружили образец в узкой трещине в тылу пещеры, его собственной реакцией было любопытство, смешанное со страхом и благоговением. Стоун ахнул и с трудом дышал. А Кеннегер по причинам, известным только ему, начал смеяться холодным кашляющим смехом.

Такой была их первая реакция.

Прошло несколько дней с тех пор, как они вырубили образец одним большим ледяным кубом и вытащили его из трещины. Что было бы почти невозможно, если бы пол пещеры не состоял из гладкого, скользкого льда. Но вот он здесь. Постепенно к нему привыкаешь. Не очень приятное ощущение, но привыкаешь — как к злокачественной опухоли внутри, которая не намерена покидать тебя… по эту сторону от могилы.

Лейтенант-коммандер Бимен молчал, пока у Уоррена был приступ. Он даже не подошел к нему. После того как с образца стянули брезент, он стоял, глядя на Уоррена, похлопывая ледорубом по ноге, стоял почти неподвижно. Стоун увел Уоррена в «полярное убежище», чтобы тот согрелся, Драйден остался вместе с Бименом и Кеннегером.

Если Драйдена заинтриговала реакция людей сверху, то Кеннегер просто забавлялся. В гидрологе всегда было что-то холодное, почти жестокое, но сейчас это стало гораздо заметней. Особенно после того, как он посмотрел на эту тварь. Когда Уоррена вырвало, он улыбнулся. Он действительно улыбнулся.

Бимен только покачал головой.

— Значит, это оно? — сказал он так, словно эта тварь не оказала на него такое подавляющее воздействие. — Это и есть та большая плохая бука, которую все внизу боятся?

— Более или менее, — ответил Драйден.

Бимен сплюнул на лед, потом сплюнул снова, как будто его рот быстро переполнялся слюной: так бывает перед тем, как вырвет.

— Ну… ну… уродливая хреновина. Это уж точно.

Кеннегер продолжал улыбаться.

— Да ладно, коммандер. Красота в глазах смотрящего и все такое. Я уверен, что это существо вас тоже не сочло бы привлекательным. Как и паук. А вот им самим собственная наружность может казаться захватывающей.

— Захватывающей? — повторил Бимен, выпуская облако белого пара. — Только чертов ученый мог додуматься до такого.

Драйден приподнял брови.

Он к этому времени хорошо знал Бимена. Деловой, исполнительный, добросовестный и почти раболепный по отношению к высшей мантре флота США… но всегда держит свое мнение при себе, как послушное колесико машины, а когда говорит, это всегда совпадает с политикой флота. Всегда следит за своими словами и поступками, ведь его будущее во флоте зависит от поведения и способности держать рот на замке.

Но, очевидно, сейчас это изменилось.

В глазах Бимена появилось что-то такое, чего не было раньше, какая-то напряженность и, может, нетерпимость к тому, что они вырубили изо льда, а возможно, вообще ко всей науке.

Хотя зимний проект Драйдена в пещере «Император» был согласован с ННФ, осуществлялся он при поддержке флота. Поэтому здесь был Бимен. Чтобы флот присутствовал при всем происходящем. Драйден не хотел подпускать военных к своему проекту, но начальство настояло.

Думая об этом, он мысленно усмехнулся.

Игра. Вот что это такое. Когда была обнаружена пещера, Драйдену предложили ее обследовать. Он выбирал, кого хотел. Получал любые материалы и ресурсы. И все это ради гляциологического исследования, которое вполне могло подождать до весны. Зимние проекты — с учетом холода, непогоды и изоляции — очень рискованны, но ННФ настаивал, что исследование должно начаться немедленно. Драйден не был глупцом. С включением в дело флота, с рассказами, которые после «Харькова» разошлись по всей Америке, он мог сложить два и два.

Все это из-за того, что они нашли в трещине.

И всегда было с этим связано.

Стоя рядом с Бименом и Кеннегером, Драйден осмотрел гигантскую пещеру. Она была поистине просторна. Туда вполне мог поместиться городской квартал, и еще осталось бы много места. Стены были сложены из глянцевого голубовато-зеленого льда, который выстраивался огромными колоннами, сверкающими хребтами и блестящими башнями. Было много трещин и туннелей, уходящих в глубину ледника или соединенных с другими бездонными трещинами. Куда ни посмотришь, повсюду росли разветвляющиеся древовидные кристаллы, поражающие изобилием и сложностью, потолок возвышался, как купол, и с него свисали тысячи сосулек. Лед отражал искусственный свет, создавая сияющее голубое поле.

Как гляциолог, Драйден знал, что ледяные пещеры созданы движением ледников, сезонными периодами таяния и замерзания. В целом они были неустойчивы; иногда пещеры, существовавшие годами, запечатывались ледниками, а затем открывались новые. Так происходило постоянно.

Это он знал как ученый.

Но как человек, он не мог избавиться от ощущения, что пещера — это могила.

Кеннегер и Бимен по-прежнему смотрели на образец, каждый по-своему. На лице Кеннегера играла кривая улыбка, такая же дружелюбная, как удар ножом. Губы Бимена подрагивали, иногда отрываясь от зубов. Глаза у него были огромные, темные и блестящие. Они не моргали.

В голубом свете лицо у него было бледное, как у трупа.

— Кто-то… кто-то должен взять эту тварь и сбросить в самое глубокое ущелье. Понимаете? Нам лучше не видеть ее, не смотреть на нее, не… знать о ней, и чтобы она не знала о нас.

Драйден ждал какого-нибудь неподходящего ответа Кеннегера, но тот ничего не сказал.

Они стояли втроем, лица были освещены зеленоватым сиянием, дыхание вырывалось белым паром, а тварь смотрела на них из ледяного блока, ледник трещал и скрипел, куски льда падали со стен и потолка.

Драйден избегал смотреть на существо во льду, но теперь взглянул. Как будто у него не было выбора.

Посмотри на него. Это не безобидная окаменелость или диковинный реликт, опасность которого устранена смертью и прошедшими веками. В нем что-то живое, оно словно спит и ждет пробуждения. Это адски ненаучно. Но ты это знаешь. Ты это чувствуешь. В этой твари есть жизненная сила, жизнеспособность, тревожная осознанность. Всякий, кто на нее посмотрит, чувствует это. Эта тварь жутким образом воздействует на разум человека, потому что это злое существо из злой расы.

Он знал, что должен накрыть существо брезентом, но, казалось, не мог шевельнуться. Смотрел и чувствовал, как кровь леденеет в жилах. Драйден не был биологом, он не мог классифицировать эту тварь. Стоун был биологом, но его специализацией были микробы, поэтому он даже не пытался это сделать. Да и кто бы смог? В своем ледяном гробу существо было семи футов ростом. Тело было серое и казалось кожистым, закругленное, как бочонок, и заостренное с обоих концов. У основания — ноги… или что-то похожее на ноги, отростки для ходьбы… похожие скорее на свернувшихся змей. Имелись крылья, сложенные с обеих сторон.

Как классифицировать нечто подобное?

Оно инопланетное, неестественное.

У него была и голова. Разбухшая выпуклость с пятью мясистыми отростками, похожими на извивающихся червей, с глазами на концах, пурпурно-красными от сгустков крови и отвратительно прозрачными. Драйден знал, что эти глаза завладевают тобой. Они словно просверливают в тебе дыры и заставляют что-то внутри тебя течь, как расплавленный воск. Субъективно они напоминали цветочные бутоны, раскрывающиеся из сморщенных глазниц.

— И ты хочешь разморозить это? — спросил Бимен, устремив на Драйдена полные ужасного гнева глаза. Показал ледорубом. — Ты с этими проклятыми яйцеголовыми хочешь разморозить это… этот чертов кошмар, как стейк на тарелке? Просто великолепно. Это все, что мне нужно было знать об ученых и науке. Да это уже ни в какие ворота!

— Мы не будем его размораживать, лейтенант-коммандер. Не здесь.

Бимен дрожал, его лицо было напряженным и оцепеневшим.

— Что ж, это хорошо, док, это очень хорошо. Потому что, видишь ли, я этого не допущу. Если вы разморозите эту штуку, я оболью ее бензином и сожгу. Клянусь богом, я сделаю это. Я не позволю этой твари выйти отсюда и делать бог знает что. — Он вел себя неразумно, но никто не решался сказать это. В его глазах плескалась тупая, безумная ненависть, и никто не хотел стать ее объектом. — Уродливая гребаная тварь. Я знаю, что она такое. Я знаю, чего она хочет, и не позволю ей это получить. Понятно?

Кеннегер улыбнулся.

— Но мы здесь именно для этого, коммандер.

— Вы здесь из-за ледника! Изучать «Император»! Вот что мне сказали!

— Вам солгали, — без всякого сочувствия в голосе сказал ему Кеннегер. — Нам всем солгали. Но, понимаете, все остальные знают, что это обман. Мы знаем, что им нужна одна из этих тварей и они ни перед чем не остановятся…

— Кеннегер… — сказал Драйден.

— …потому что такова была цель, коммандер. Добыть одно из этих созданий. Разморозить его. Позволить ему снова жить. Выпустить его здесь, в пещере, в полной изоляции ледника Бирдмора, в присутствии только нас восьми. Только восемь жизней. Не слишком много за то, чтобы выведать тайны самих звезд, а?

Бимен кипел.

— В науке мы называем это контролируемым экспериментом. Изоляция предоставляет стерильное окружение без риска заражения внешними факторами. — Кеннегер рассмеялся. — Лабораторные крысы. Мы всего лишь лабораторные крысы.

Драйден даже не пытался возразить Кеннегеру.

Ведь, в сущности, тот был прав.

Вот в чем все дело.

И так было всегда.

Драйден не был дураком. По своим частным каналам он узнал, что история с «Харьковом» — не вымысел, а факт. Они обнаружили этих тварей, и в результате погибла вся команда, за исключением двух человек. ННФ знал, что здесь происходит, как и знал, что за этим стоят такие твари.

Один из коллег Драйдена, который дважды работал в далеком полевом лагере у подножия ледника Мюлок, говорил ему, что в ранних экспедициях в Антарктику, особенно в район Трансантарктических гор, постоянно говорили о таких находках и что во время операции «Прыжок в высоту» в 1940-е годы в горных пещерах было найдено несколько замороженных трупов, которые до сих пор хранятся в таком виде.

Зачем увековечивать эту машину лжи?

Кеннегер был прав.

Из одной из трещин поднялись Пакскомб и Риз. Они смотрели на Бимена.

— У меня кошмары с тех пор, как я это увидел, — признался Драйден.

— Ты не один такой, — сказал Пакскомб, — у нас всех кошмары.

Драйден сглотнул.

— Давайте прикроем эту штуку. Я буду держать ее замороженной. По крайней мере, до весны.

Бимен посмотрел на него.

— Да, док? Может, у этой твари иные планы. Ты об этом подумал? Подумал о том, что она может быть…

— Живой? — спросил Кеннегер. — Да, конечно, коммандер. Потому что она и есть живая. Посмотрите на нее и скажите, что это не так. Может, не такая живая, как мы это понимаем, но точно способная снова ожить. И она осознает. Она глядит на нас. Глядит на нас и думает о нас. Неужели вы не чувствуете…

В этот момент то, что нарастало в Бимене с того момента, как он увидел эту тварь, вырвалось наружу. Он зарычал, издал гортанный звук, который даже отдаленно не походил на человеческий.

И бросился на Кеннегера, занеся лесоруб для удара.

У Кеннегера хватило времени только на то, чтобы закрыть лицо.

Бимен, подгоняемый безжалостной и инстинктивной ненавистью, видел только тварь во льду. Он отшвырнул Кеннегера в сторону, перескочил через него и набросился на замороженную тварь. Ледоруб поднимался и опускался, врезаясь в ледяной блок, осколки летели во все стороны; Бимен старался добраться до того, что во льду.

Пакскомб и Риз попытались схватить его, но он оттолкнул их.

Они упали на лед, а он встал над ними, подняв ледоруб для удара… потом отбросил его в сторону, закрыл лицо руками и рухнул. Глаза его побелели и закатились, и на этом все закончилось.

Драйден быстро накрыл тварь брезентом.

— Боже, — сказал Риз. — Вы это видели?

— Он не последний, — сказал Кеннегер. — Оно до всех доберется.

Драйден знал, что он прав.

10

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

2 апреля

Койл был в камбузе, слушал, как ветер сотрясает купол, и выливал яйца в миску промышленных размеров. В руке он держал венчик с бейсбольную биту. Вошли Фрай и Гат в КЧХП после утренней расчистки дорог от снега. Не настоящего снега, только того, что ежедневно наметал ветер. Настоящие снежные бури не так часты в Антарктике, как думают. Но время от времени с моря или с гор приходит буря, которая за несколько часов может погрести станцию под снегом.

Фрай хотел что-то сказать Койлу, но Гат держалась рядом, и он не собирался говорить при ней.

Она рассказывала о бедах ее дочери Трикси в Огайо. Трикси наконец решила развестись с подонком, за которым была замужем, циркачом, который решил оставить свое занятие и жить за счет благотворительности и социального обеспечения.

— Сукин сын, скатертью дорога, вот что я скажу, — говорила Гат; в теплом камбузе снег и лед таяли на ее комбинезоне. — У меня прекрасная внучка от их союза, но это все. Он гадил на мою Тикси, словно у нее унитаз на шее. Он больше не семья. Всего лишь донор спермы. Пусть катится. Будь я дома, разбила бы его гребаную башку о колено. Трахался с Дженис Эберли, матерью лучшей подруги Трикси. Боже правый, они должны быть благодарны, что меня нет дома, я бы навела порядок. Я бы надрала задницу этому ушлепку за то, что он сделал с моей Трикси. Наложила ему в рот и заставила проглотить. Сукин сын!

Гат пошла за столик в углу, чтобы рассказать об этом Гвен и Зут; за этим столиком шабаш обычно собирался за блюдами Койла.

— Ого, — сказал Койл.

Фрай рассмеялся.

— Да ладно, она ничего; если нравятся крупные и мужеподобные, с волосами на груди и с выпуклостью в штанах, она то что надо.

Койл вернулся к взбалтыванию яиц.

— Я сегодня опять говорил по радио с Артом Фишером, — сказал Фрай.

Арт был его приятелем со станции «Полюс». Тоже любитель восстанавливать старые машины.

— Да?

Фрай сузил глаза, вытер лоб тыльной стороной ладони.

— Арт кое-что рассказывал… не мог вдаваться в подробности, не по радио… но, думаю, что-то назревает в проекте «Император».

Койл знал, что это полевой проект доктора Драйдена, гляциологическое исследование пещер на леднике Бирдмора. Одна из тех зимних полевых операций, которые пугают людей.

— Держу пари, так и есть.

— Точно не знаю, что там, Ники, — признался Фрай, — но оттуда по радио приходят странные сообщения. Арт много не говорил. Только намекнул. Какая-то спасательная операция. Де Флер, умник, который управляет «Полюсом», прослушивает все сообщения, поэтому я больше ничего не смог узнать. Пока.

— Еще что-нибудь?

— Какой-то умник на «Мак-Мердо» ударил парня ножом, сказал, что он колдун или еще кто.

Койл посмотрел на Фрая.

— Помнишь, что ты сказал? Если что-то начнет происходить, мы увидим знаки. Я вижу их повсюду.

— Как и я, Ники.

Ида оторвалась от «Соуп Опера Дайджест» и посмотрела на них.

— О чем вы, парни, там шепчетесь? Вы как девчонки, которые делятся секретами.

Койл обнаружил, что просто не может придумать ложь, но тут на помощь пришел Фрай.

— Мы говорим о тебе, Ида. Пытаемся решить, кто первый с тобой переспит.

Она рассмеялась.

— Не спорьте, ребята. Поторопитесь. Я не молодею. Так давно ничего не было, что, боюсь, моя вишенка заросла.

Старая добрая Ида.

Она вернулась к своему журналу, пытаясь понять, что происходит в Порт-Чарли.

— Думаешь, мы должны что-то предпринять, Ники? Или просто будем сидеть сложа руки и наблюдать?

Койл покачал головой.

— Нет, ничего не делай и ничего не говори. Тут слишком много дерьма. Все напряжены и испуганы. Никому ничего не говори, только мне. Подождем и посмотрим, что будет дальше.

Фрай почесал седеющую бороду.

— Думаю, долго ждать не придется, старина.

И он оказался прав.

11

Б-142, АМБУЛАТОРИЯ

СТАНЦИЯ «МАК-МЕРДО»

С тех пор как Полчека, бредившего о колдунах и всем остальном, посадили на успокоительное, доктор Манс регулярно заходил к нему.

Бедняга.

Талантливый, но сбитый с толку.

Так иногда бывает.

— Он спокоен и замкнут, — сказал дежурный врач Сэнборн. — Хотите взглянуть на него?

Манс подошел, ожидая увидеть больного спящим.

Но Полчек не спал.

Он улыбался, и глаза у него были черные и блестящие, как влажный асфальт. Манса охватил озноб, и он сделал неуверенный шаг назад.

С пола послышался стук.

Со стен — скрежет, словно по ним царапали когтями.

Температура упала, и Полчек сел, от него повалил пар.

Ремни, удерживавшие его, один за другим лопались.

Что это такое?

Манс стоял с открытым ртом; он ощущал, как в воздухе нарастает энергия, словно вот-вот ударит молния. Заряд усиливался, Манс чувствовал, как он ползет по его спине и рукам; вся комната дрожала и тряслась.

И Полчек, круглощекий, светловолосый и некогда совершенно безобидный, смотрел на него своими черными инопланетными глазами, и в них виднелась призрачная, космическая глубина.

— Что здесь происходит? — спросил Сэнборн.

Просыпается древний улей.

Полчек встал, послышался треск энергии, и он направил ее на Сэнборна. Невидимая волна непреодолимой силы обрушилась на него, подняла и отбросила на десять футов. Прямо на дверь. Сэнборн ударился так сильно, что дверь треснула.

Манс смог только ахнуть. Та же волна силы впечатала его в стену, и он упал без чувств на пол.

Полчек плыл в трех дюймах над полом.

Манс смотрел на него, не в силах сказать ни слова.

Им не нужно завладевать нами, мы сами овладеем собой.

Невероятно бледный, с черными, полными энергии глазами, Полчек развел руки по сторонам, как Иисус на кресте. Потом опустился на пол, лицо его мучительно исказилось. Он издал какой-то булькающий звук и упал.

Бушующие в комнате явления утихли.

После мгновения напряженной тишины Сэнборн подошел к Полчеку.

Неуверенно взял его за руку.

Плоть Полчека была влажной и горячей. Кровь заполняла глаза и разливалась по лицу. Она текла из ушей. Сэнборн лихорадочно проверил пульс, но вердикт он уже знал. У Полчека случилась эмболия или разорвалась аневризма в мозгу.

— Он мертв, — сказал Сэнборн. — Что… что, черт возьми, только что произошло?

— Он был активирован, — сухо ответил Манс. — Скоро со всеми нами произойдет то же самое.

12

ЛЕДЯНАЯ ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

Потребовались усилия Драйдена, Пакскомба, Риза и Уоррена, чтобы после приступа перетащить Бимена в проход. Его можно было оставить в «полярном убежище», где Драйден и остальные проводили почти все время, но Драйден счел важным вывести его из пещеры и убрать подальше от образца.

И все с этим согласились.

Его подняли в «гипертат» и положили на койку. Все это время Бимен едва был в сознании, и Стоун, имеющий подготовку врача, сделал ему укол успокоительного.

Потом они вернулись в пещеру, и Уоррен и Биггс остались с бе­зумцем.

— Позвоните нам, если будут неприятности, — сказал Драйден. — Он проспит много часов и, думаю, когда проснется, придет в себя.

Конечно.

Так это было в течение двух дней. У Бимена бывали периоды здравомыслия, когда он ел и немного говорил, а потом он снова начинал бредить, и ему приходилось давать успокоительное. Бо́льшую часть времени он спал.

Уоррен не хотел даже смотреть на Биггса.

Не хотел видеть выражение его лица, эту гримасу я-тебе-говорил, которая, вероятно, сохранится до весны. Биггс говорил, что не нужно спускаться, не нужно смотреть на эту тварь, потому что ничего хорошего из этого не выйдет. И не вести Бимена вниз, потому что Бимен не в своем уме и то, что там, внизу, окончательно его доведет.

Поэтому Уоррен не смотрел на Биггса.

Сидел на койке, чувствуя внутри такую слабость, что, казалось, он вот-вот развалится. Смотрел на спящего Бимена и старался не думать о том, что видел внизу, как далеко еще до весны или как они одиноки здесь, на леднике Бирдмора. Боже, ближайшие населенные станции — «Полярный Климат» и «Колония», и они с тем же успехом могли быть в Де-Мойне.

Зима.

Да, Уоррену говорили, когда он записался добровольцем, что это не летний лагерь в Антарктике. Это ледяная пещера в леднике в Трансантарктических горах. По сравнению с этим Сибирь все равно что центр Чикаго. Это край света, приятель… или, точнее… дно мира.

В Арлингтоне парень из ННФ в офисе «Полярной программы» сказал ему следующее:

— Мы говорим о зиме, сынок. Если ты опасаешься, что не выдержишь, не стоит ехать. Изоляция, экстремальные условия — это может доконать. У вас, ребята, будет все, чтобы выжить. Но если что-нибудь случится, вы будете предоставлены сами себе. Подумай об этом, прежде чем подписывать контракт, ладно? На твоем месте я бы не хотел в этом участвовать. Мы говорим о ледяной пещере в леднике Бирдмора. Даже летом, когда летают самолеты, это пустынное место. Но зимой… не хочется даже думать, каково там, внизу, в холоде и темноте.

Но Уоррен подписал контракт.

И теперь он оказался здесь.

С Биггсом, с чокнутым и с чем-то вырубленным изо льда, о чем он даже думать не хотел. Да, Уоррен знал, что это, но иногда проще не признаваться в этом. Даже самому себе. Никак это не называть.

Поэтому он смотрел на Бимена.

Он забыл об «Икс-боксе».

Зима бесконечна, и, будут ли они живы весной, можно только гадать. Он поднял голову и увидел, что Биггс уставился на него.

— Что? Что?

Биггс только покачал головой.

— Я же тебе говорил, парень. Но ты просто не желал слушать.

— Я этого ждал.

— Эта тварь там, внизу. И теперь это чертово место населено призраками, и они нас преследуют, — сказал Биггс. — Каково это, Уоррен? Каково это — быть гребаным домом с привидениями?

Уоррен лишь отвел взгляд.

Да, каково это?

Он не знал, но ему казалось, что скоро узнает. Что-то случится. Что-то ужасное. Чудовища на свободе, и от этого никуда не деться. Уоррен ощущал едва уловимые негативные изменения в атмосфере «Императора». Что-то происходит. Эта тварь внизу жива, она заполняет пещеру своими ядовитыми воспоминаниями, и он чувствовал, как они отравляют мир.

Призраки? Боже, да, его преследуют призраки.

13

СТАНЦИЯ «КОЛОНИЯ»

Во тьме своей камеры Слим был не один.

Он никогда не был один. Даже в сознании у него не было такого понятия, как одиночество. Так было уже какое-то время, но, когда его привезли на станцию «Колония», стало хуже.

Он не помнил, как попал на «Колонию».

Он лишь искаженно, отрывочно помнил, какой была его жизнь раньше. Но знал, что сейчас она стала гораздо хуже. Было какое-то крушение. Самолет? Вертолет? Слим не помнил. Он там был вместе с другими и видел то, что лежало под брезентом. Что-то такое, что видело его, хотя в биологическом смысле было мертво.

С этого все началось.

Это было семя, которое расцвело в его тайном саду страха, ужаса и безумия. Здесь были сны и видения, странные навязчивые мысли… и лица, лица людей, которых он должен знать, но не может вспомнить. Все было неотчетливо. Единственное, что Слим по-настоящему понимал, — место, где находится.

Его камера.

Тьма.

И доктор Реллинг, конечно. Ее штат. Мужчины и женщины в белых халатах, которые привязывали его к столу и делали инъекции, иногда погружали в бак с теплой жидкостью… и постоянно задавали вопросы и заставляли рассказывать, что он видел.

Они хотели знать о плавучем месте, о месте между местами, о мире снов, где нет верха и низа или левого и правого… только движущаяся материя, и формы, и существа, ужасные существа, которым нравится играть с его мозгом. Там все было по-другому. Нельзя было ни к чему прикоснуться, ничего ощутить. Все было как дым. Предметы могли проходить друг сквозь друга.

Дрейфуя в этом эфире, он начал распадаться на части. Его атомы отказывались держаться вместе. Руки уплывали. Голова отделялась от тела. Хоть Слим был расчленен, он мог двигать своими оторванными, плавающими конечностями. А когда он закричал, крик вырвался не из его рта, а из какого-то далекого-далекого места.

Вот о чем хотели знать доктор Реллинг и ее люди.

Они хотели знать о существах, о Старцах, о Древних, хотя сами существа себя так не называли. Слово, которое они произносили своим жужжанием и писком, невозможно было перевести.

Технари Реллинг в белых халатах хотели знать, откуда пришли Старцы. Хотели знать, как они перешли из того мира в другие. Как они проходят через твердую материю и почему, когда умирают, их разум остается нетронутым — бесплотным и призрачным, но живым и организованным.

Но Слим не говорил им.

Старцы рассказали ему такое, что он не смел повторять. Они многое поведали ему о физике и математике, делающих это возможным. Слим закричал, когда они проникли в его разум своими холодными, скользкими мыслями и заставили видеть то, что видят они, чувствовать то, что чувствуют они, и понимать, как они понимают. Это было травмирующе… но он выжил.

Старцы сказали Слиму, что он выживет.

Однажды он станет таким, как они… одним из них. Но он не должен рассказывать Реллинг о том, что знает, потому что Реллинг еще не время это знать.

Слим вычеркнул все это из памяти, отказался вспоминать.

Но однажды Реллинг привязала его к столу и сделала укол, и ему пришлось вспомнить. И когда вспомнил, Старцы снова коснулись его. В основном немертвые, те, у кого не было тел. Реллинг хотела знать об улье, о миллионах глаз, а немертвые не хотели, чтобы она это знала… они прошли сквозь стены, и все погрузилось в голубой туман… дрожало, тряслось и рушилось. Их разумы были не индивидуальными, а словно клетки одного огромного мозга. Они могли уничтожить Реллинг и всю станцию, но не делали это.

Они наслаждались, глядя, как люди познают себя.

Они наслаждались тем, как люди постигают истину.

Но с этого дня Слим перестал быть Слимом. Он не стал частью улья, хотя погрузился в него и улей коснулся его, а когда такое происходит, ты не можешь оставаться прежним. Старцы вызывали у него отвращение… но он понимал их, как узник понимает тюремщиков. Они это делают, потому что такова их схема мироздания.

Но Реллинг?

Реллинг хуже.

Она человек, и она предает свою расу. Для Слима это делало ее еще более отвратительной, каким-то неприятным корчащимся существом, которое нужно раздавить.

Теперь он сидел один в темной камере, где его держала Реллинг.

Здесь не было ни света, ни звука. Даже стены были гладкие, безо всякой текстуры. Абсолютно никаких сенсорных стимулов. Реллинг называла это сенсорной депривацией. Когда вас не отвлекает то, что снаружи, вы принимаете то, что внутри вас, и выпускаете на свободу.

Другие были близко, Старцы, но предпочитали наблюдать и молчать. Поэтому теперь, когда они не толпились в его сознании, Слим мог вспоминать. Может, это были сны, а может — реальность. Казалось, теперь между ними мало разницы.

Он видел женщину, красивую молодую женщину с ярко-рыжими волосами. Она держала за руку маленькую девочку. Слим знал, что он с ними. Они шли по лесу, и у девочки была палочка; она говорила, что это ее волшебная палочка. Говорила, что может махнуть этой палочкой и заставить волшебные звезды падать с неба… одну, две, три. Женщина засмеялась, и Слим смеялся с ней, и девочка сказала ему, что хочет вместе с ним отправиться в темное место, на Северный полюс, а он ей сказал, что это не Северный полюс, а Южный и…

О боже…

(рэйчел?)

Это ты?

(рэйчел, рэйчел???)

Я помню, помню…

Нет… НЕТ… НЕ ЗАБИРАЙТЕ ИХ НЕ ЗАБИРАЙТЕ ИХ У МЕНЯ…

Жидкая теплая масса заполнила его разум, уничтожив все мысли, и Слим знал, что это Старцы: они не хотели, чтобы он это вспоминал. Но прежде чем все это было стерто, как стирают ластиком с классной доски… там было что-то, сильное и реальное, и оно приносило радость, и боль, и… он точно не знал, что еще. Знал лишь, что оно было цельное и чистое — и у него это забрали.

Теперь они приближались.

О, пожалуйста, не трогайте меня, не трогайте, только не снова, только не снова…

Слим знал, что это не призраки, не немертвые, а живые Старцы.

И сейчас они приближались.

Мозг прострелило болью, и Слим закричал. Порой они они касались нежно, безболезненно, а порой словно током били. Иногда их лапки были обжигающе холодными, иногда — обжигающе горячими.

Он слышал шелест их крыльев и мягкое, словно резина, скольжение подушечек по полу. Чувствовал исходящий от них резкий, тошнотворный запах.

В ушах зажужжали голоса, которые больно было даже слышать. Да, да, да. Он сделает то, что они велят. С собой покончит, если прикажут, только пожалуйста, пожалуйста…

Только бы ушла эта боль, только бы ушла эта боль, только бы ушла эта боль…

Слима обступили тени. Они проходили сквозь стены и сразу обретали плотность, но по-прежнему оставались тенями. Сбившиеся в группы, чуждые, жуткие тени. Живые, вязкие, дышащие. Он слышал хлопанье их кожистых крыльев и поскребывание конечностей. Да, вокруг него кружил хоровод искаженных темных фигур, и, почти уносимый горячим сухим ветром, слушая шелест крыльев, видя глаза и тянущиеся лапы, Слим закричал про себя:

«Я никому ничего не сказал… Они хотят все знать, Реллинг и остальные хотят… все знать, но я… НЕ… СКАЖУ… ИМ…»

И вот он уже стоит, хоть и не помнит, как вставал. Они окружили его, давя со всех сторон, и тьма, источаемая ими, была куда темнее, чем в камере. Эту тьму можно было даже ощутить, распознать и отшатнуться прочь.

Они коснулись Слима извивающимися лапками-усиками. И в этом прикосновении было что-то змеиное. Сейчас подползут, сейчас будет вспышка боли, вот-вот обовьют и удушат.

И глаза, эти красные-красные глаза, смотрящие и пронизывающие насквозь, бесплотные, бьющие током, осторожно, как скальпелем, вскрывающие психику и душу, обнажающие красную влажную плоть. Они питались его памятью, чистили душу, как луковицу, и вгрызались в самую мякотку, щупали ее, перебирали, насыщались ей, проникали в самое тайное и интимное, словно черви, роящиеся в трупе…

А потом они отстранились, и Слим потерял сознание, упав на одного из них. И эти гладкие лапки, то горячие, то холодные, помогли ему подняться. Он дрожал и стонал, он был теперь оторван от всего, что составляло его суть раньше, они пережевали и проглотили его воспоминания.

Слим почувствовал тошноту. Распад своей личности. Животный ужас и физическое отвращение к этим существам.

Он закрыл глаза, убеждая себя, что их не существует, но конечности, похожие на щупальца, схватили его и держали. Холодные как лед, источающие мерзкие, едкие выделения. Они были разумны, этого не отнять. К тому же в полной темноте их глаза ярко горели красным. Этот огонек словно взрезал пространство, ослеплял и лишал свободы воли. Эти мысли кружились в голове навязчиво, будто акулы, вкусившие сладкой горячей крови и кусающие пловца снова и снова, надеясь позже вернуться и полакомиться мясом, жиром, конечностями…

…выползающие из его глаз, как толстые, извивающиеся змеи, пахнущие мускусом и отвратительные. Ползающие в его мозгу, кусающие и жующие, они гнездились в тенистых уголках его мертворожденной души, откладывали яйца и заражали его своим потомством, и детеныши вылуплялись горячими дергающимися петлями, отравляя и загрязняя, плодя ядовитую жизнь и заполняя его собой, пока он не погрузился в них.

Погрузился в зеленое вязкое море, утонул в смертоносной безбрежности улья…

И когда его разум отравляли, когда из него вырывали кровавые куски, он слышал голос, кричащий наперекор гудящему центральному разуму всех их.

Меня зовут Слим, меня зовут Слим… Глен, Глен, Глен Ардозио! Я не часть вас! Я не часть того, что вы есть! Вы не можете забрать меня! Не можете завладеть мной! Я это я! Я! Я! Я ЭТО Я, И ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ЭТО СДЕЛАТЬ НЕ МОЖЕТЕ ЗАВЛАДЕТЬ ТЕМ ЧТО ЕСТЬ Я Я Я…

И потом, когда Слим вырвался на поверхность этого застойного грязного пруда, он открыл глаза и увидел, что он один. Он не оправился от того, что здравомыслящий человек мог бы счесть психическим групповым изнасилованием, просто сидел в темноте.

И медленно, очень медленно на его лице расплывалась гротескная и непристойная ухмылка, устремляясь к тому, чем Слим теперь был… белым, наполненным газом трупом, всплывающим на поверхность черного озера.

14

СТАНЦИЯ «ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Когда Койл открыл глаза и потер их, прогоняя сон, он увидел Гвен. Но это была не обычная Гвен, пришедшая с бутылкой вина и страстным выражением в глазах. Эта Гвен была напряжена, испугана и с трудом балансировала на грани.

— Ники, вставай! Немедленно тащи свою задницу в «космолуч», — сказала она, почти задыхаясь. — Там что-то странное творится.

— Что?

Но она уже исчезла.

Койл оделся, рукой пригладил волосы, обулся и надел парку. И выбежал в коридор, внутри у него все сжалось.

«Космолучом» называли лабораторию нейтрино и космических лучей, и туда можно было попасть по идущему от купола туннелю в сто футов длиной. Когда Койл бежал мимо общего помещения, там Крайдерман и Дэнни Шин играли в морской бой.

— Эй, Ники! — окликнул его Крайдерман. — Где пожар, приятель?

Койл бежал по коридору Г, где размещались биологическая и геологическая лаборатории, лаборатория по изучению кернов и несколько комнат, в которых работали умники. И вышел в туннель, который не отапливался. Это напоминало прыжок в горное озеро в январе. В конце туннеля, прислонившись к электрическому кабелю, идущему от купола, ждала Гвен.

— Идем, Ники, — сказала она. — Это какое-то жуткое дерьмо.

Он вслед за ней прошел в дверь и почувствовал какой-то разряд, от которого волосы на затылке встали дыбом. По Койлу прокатилась волна ужаса и отчаяния, едва не опрокинув ударом. Она возникла и тут же исчезла. Но после нее осталась просто сокрушительная тревога.

Здание лаборатории космических лучей было разделено на полдюжины помещений, окружающих саму лабораторию и заполненных запасными частями и разным хламом. Лаборатория работала автоматически, и сюда приходил только Эйк, чтобы переписать данные на диск.

Детекторы нейтронов были разработаны для того, чтобы следить за радиацией на атомных электростанциях, но здесь они использовались для наблюдений за космическими лучами. Космические лучи со скоростью света ударялись о верхние слои атмосферы Земли и здесь распадались на субатомные частицы. Детекторы космических лучей были чувствительны только к нейтронам, и, подсчитывая насыщение нейтронами, можно было наблюдать за солнечной активностью. Не все космические лучи исходили от Солнца, некоторые — от сверхновых звезд и центров далеких галактик. Компьютеры с удивительной точностью отслеживали их траектории.

Койл прошел через лабиринт этих помещений и остановился в коротком коридоре перед самой лабораторией космических лучей. Здесь стоял Эйк в красной парке, глаза его за толстыми стеклами очков казались огромными. Он был хоть и кругленьким и белобородым, но совсем не веселым61.

С ним была Гвен.

Хотя это было запрещено правилами, она курила сигарету, и никто не просил ее прекратить.

— Ничего не знаю, — сказал Эйк, он выглядел растерянным. — Ничего не понимаю.

Койл снова хотел спросить, что происходит, но тут его охватил ужас, и по рукам побежали мурашки.

Буквально ниоткуда возникла дрожь, целая серия вибраций, обсерватория дрожала, буквально тряслась. Словно стоишь внутри работающей на холостом ходу машины. Вибрации то появлялись, то исчезали, причем некоторые были настолько сильными, что Койл едва удерживался на ногах.

Эйк прижался к стене, как будто боялся упасть, а Гвен заметно напряглась. В голове у Койла возникла и начала усиливаться боль. Он ощутил резкий, острый, кислотный запах, и окружающий воздух затрещал от электричества. Раздались звуки: металлический визг и скрежет, резкий писк и низкий свист. Мигнул свет.

И тут же все кончилось.

Тяжело дыша, дрожа всем телом, Койл спросил:

— Что это, мать вашу, было?

Эйк только покачал головой, глаза его были закрыты, из угла рта текла слюна.

Гвен обеими дрожащими руками держала сигарету, затянулась.

— Там женщина… ну, мне показалось, что это женщина.

Чувствуя, как льдом сковало сердце, Койл шагнул в лабораторию.

Это было довольно большое помещение со множеством детекторов нейтронов, с системами сбора данных и трубками подачи боросодержащего газа. Повсюду были разбросаны бумаги, папки, схемы, словно пронесся сильный ветер. Койл сразу вспомнил состояние комнаты Слима. Он обошел рабочие места и оборудование, чувствуя неприятный химический запах. У противоположной стены, подтянув колени к подбородку, сидела женщина, она медленно раскачивалась. Она была обнажена.

Койл потерял дар речи.

Ему показалось, что женщине лет тридцать с небольшим. Худая, длинноногая, с маленькой грудью, темные спутанные волосы нависали на лицо. Все тело было в блестящей прозрачной слизи, как после рождения. Когда Койл шагнул к ней, она вздрогнула, и пол слегка завибрировал.

Он сделал шаг назад.

От женщины исходил химический запах, острый и едкий.

У Койла от этогозапаха слезились глаза.

В лаборатории было всего пятьдесят градусов62, и женщина должна была дрожать, но не дрожала. Напротив, от нее волнами исходил жар.

Колени она прижала к подбородку, руками охватила их, лицо опустила между коленями. И ни на кого не смотрела.

Гвен вошла в помещение, но осталась у двери.

Тут же снова началась вибрация, и Койл ощутил, как внутри все сжимается. Пол дрожал, и стены тряслись. Свет мигнул. В воздухе удушающе запахло озоном. Койл услышал резкие скрежещущие звуки за собой, над головой, повсюду. Потом они стихли.

— Что здесь происходит, Ники? — спросила Гвен.

— Не знаю. — Размеренно вдыхая и выдыхая, он попытался расслабиться. С тревогой заметил следы уколов на руках и ногах женщины, шрамы на ее висках.

— Мисс? Мисс? Вы меня слышите? Меня зовут Койл, Ники Койл. Я работаю на станции «Полярный климат»…

Она подняла голову, и он увидел ее лицо.

У него появилось безумное желание закричать. Лицо женщины было в глубоких морщинах, глаза побелели; они были такие огромные, что походили на бесцветные яичные желтки, испускающие слизь. Рот исказился в восковой оскверняющей улыбке. И когда она заговорила, голос у нее был низкий и пустой.

— Бог не будет тем, кто призовет тебя. Ибо имя твое трижды произнесут древние дивиллы. Соберись во имя их и отдай им то, что принадлежит им… и только им…

Койл слушал эти слова и понимал, что именно они были вырезаны или выжжены на стене комнаты Слима, но в то же время сомневался, потому что это было невозможно. Женщина не только произнесла эти слова, но и договорила; она знала то, что не было написано.

Она не могла это произнести, идиот. Она не могла этого знать.

Он решил, что у него галлюцинации.

Вернулось ощущение реальности, все стало невероятно живым и ярким, но Койл мог только смотреть на это злобное, ухмыляющееся лицо и невидящие, потускневшие глаза. Каждый дюйм его тела покрылся мурашками. Ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание.

— Что, черт возьми, ты сказала?

Женщина улыбнулась, и в воздухе снова раздался электрический треск.

По комнате прокатилась дрожь, опять послышались далекие звуки, отозвавшиеся эхом. Койл различал в этом шуме что-то непонятное: жуткие и резкие писклявые звуки, жужжание, глухой болезненный вой. Койл подумал, что так мог бы звучать крик кузнечика.

Гвен завопила, Эйк в коридоре начал молиться.

Вокруг летали бумаги, со стен срывались схемы, на окне в противоположном конце комнаты появились трещины, и оно разбилось, разбрасывая осколки стекла и впуская в помещение морозный воздух.

И потом это прекратилось.

Прекратилось все.

Гвен быстро и глубоко дышала.

— Что за бред? — спросила она. — Кто эта женщина?

— Я думаю, ее зовут Челси Батлер, — сказал с порога Особый Эд. — Она космолог из исследовательской станции «Маунт Хобб». Одна из пропавших.

Женщина посмотрела на Койла, злобное выражение ее лица исчезло. Губы дрожали, глаза перестали быть бесцветными, теперь они стали зеленоватыми. Она всхлипывала и говорила с трудом, с паузами.

— Я… не знаю, что со мной случилось, — смогла произнести она. — Не знаю, где я была… Не знаю, кто я…

В лаборатории продолжало становиться холодней.

Гвен достала аварийное термоодеяло и завернула в него дрожащую женщину. Появились Крайдерман и Шин и удивленно уставились на представшую картину. Гвен вышла и вернулась с листом картона. Койл и Крайдерман закрыли им разбитое окно.

Появился Хоппер.

— Боже мой! Что здесь происходит? Кто эта женщина? Откуда она взялась? Что творится в этом месте? Мне нужны немедленные ответы! Кто-нибудь может мне объяснить?

— Никто не может, — ответила Гвен. — Ее нашел Эйк. Я была первая, кто зашел к нему, поэтому увидела. Но, кроме этого, я ничего не знаю. Думаю, вам стоит спросить ваших друзей на «Колонии».

Хоппер осмотрелся, словно в поисках протокола, который подскажет, что ему делать.

Койл поднял Батлер на ноги.

— Ее лучше доставить в медицинский отсек.

Женщина едва могла идти, поэтому Койл подхватил ее, завернутую в одеяло, и понес к двери. Она была без сознания. Ее голова болталась, как на сломанной шее.

— Может, ты права, — сказал Койл Глен. — Может, стоит позвонить на станцию «Колония». Возможно, у них есть ответы, потому что Батлер не могла прийти сюда с «Маунт Хобба».

15

На электростанции Стоукс открыл глаза.

Он дежурил, проверял работу генераторов и бойлеров. Как обычно, он задремал в контрольной рубке.

Но что-то его разбудило.

Какой-то скрежет.

Стоукс не пошевелился. У него возникло ощущение, что он не один. Кто-то здесь был и наблюдал за ним.

Он вышел из рубки. Работал генератор № 3, создавая фоновый шум. На станции было четыре дизельных генератора «Катерпиллер». Работали они попеременно. Когда работал один, можно было проводить техническое обслуживание других. Если отказывал один, имелось еще три плюс один аварийный генератор в куполе.

Стоукс прошел мимо ряда генераторов и вышел в коридор. Закрыв за собой стальную дверь и отрезав шум генератора, он прислушался. Он чувствовал, как глухо бьется сердце.

На станции было очень, очень тихо.

Даже снаружи не выл ветер и не скрипели стены. Абсолютная тьма и тишина окутали станцию «Полярный климат» снаружи и изнутри. Стоукс продолжал прислушиваться, но ничего не слышал.

Неожиданно его охватил безумный страх, что станция пуста.

Все ушли, и он остался один.

Один.

Это нелепо. До купола всего две минуты ходьбы. Он может включить радио и поболтать с Крайдерманом или с Харвом в рубке связи. И все равно он никогда так не боялся изоляции, не чувствовал себя таким уязвимым.

Стоукс глубоко вдохнул. Электростанция — большое сборное сооружение, и помещение для генераторов находилось в его центре. Были еще складские помещения, бойлерная и несколько офисов, которые зимой не использовались. Вокруг всего строения тянулся кольцевой коридор.

Ничего не изменилось.

Снова раздался этот звук.

Скр-скр-скр.

— Словно крысы в стенах, — произнес Стоукс вполголоса.

Нет, в Антарктике нет крыс.

Слушай.

Что-то здесь есть.

И оно приближается.

Оно двигалось по коридору, что-то огромное, грубое и злое. При дыхании оно издавало влажные свистящие звуки. И когда останавливалось, вынюхивая Стоукса, как гончая осеннюю крякву, с плеском и шлепаньем с него спрыгивали какие-то твари.

Ты совсем спятил, чувак.

Он включил свет и прошел по коридору, огибая центральное помещение. Ничего и никого. Он зашел в бойлерную, проверил все шкалы и датчики, осмотрел сеть труб.

Раздался гулкий стук.

Наверху, оно там, наверху.

В двадцати футах над головой проходил мостик, с которого можно было осматривать трубы. Но там никого не могло быть. Тем более в это время суток.

Но Стоукс слышал там что-то.

Что-то там рыскало, царапаясь и скрежеща, передвигалось со звуком, напоминающим постукивание карандашей. Даже при включенном свете там было темно. Трубы закрывали Стоуксу обзор.

Сглотнув, понимая, что нужно взять себя в руки, он спросил:

— Кто там?

Тишина.

Затем… да, свистящий звук, звук капающей воды, хитиновый, как будто саранча трет лапки.

(вспомни)

Мысленно Стоукс видел это: что-то черное, агрессивное, сочащееся слизью, передвигающееся на тысяче тонких ножек.

(вспомнил?)

Он вспомнил. Боже, да, он вспомнил.

Когда Стоукс был ребенком, в окрестности стоял заброшенный дом-коробка, без окон, невзрачный. В нем почти тридцать лет никто не жил, он был серый, обветренный, покосившийся. Когда дул ветер, дом скрипел.

Нехорошее было место.

Особенно по ночам.

Когда проходишь мимо него — бежишь. Все дети так делали. Смотришь прямо перед собой и бежишь. Не останавливаешься, не смотришь на дом, потому что, если посмотришь, что-то посмотрит на тебя. Что-то сгорбленное, с красными глазами, с пальцами-когтями, которые мгновенно вопьются в тебя. Оно потащит тебя по этим прогнившим полам и унесет в какую-то заплесневелую комнату, где будет втайне пить твою мальчишескую кровь и пожирать твою мальчишескую плоть, упиваясь сладким молоком твоего ужаса.

Все дети боялись этого дома.

Стоукс боялся больше других.

И здесь, на дне мира, эта тварь наконец догнала его.

Со смутным, как во сне, ощущением реальности он подумал, сколько детей сожрала эта тварь за многие годы. Может, всех тех, чьи портреты печатали на пакетах с молоком63.

Сколько детей заманила эта тварь в заброшенный темный дом-могилу, соблазнила сладостями и сказочными страшилками, скрывая свое подлинное лицо, прячась в заплесневевших, затянутых паутиной местах, поджидая возможности напасть? Дожидаясь, когда сможет показать свое разбухшее тело, множество ног, окровавленных ртов и миллиарды трупно-желтых глаз и наконец выбраться из какого-нибудь крытого прохода или сырого подвала, как в полуночном волшебном шоу из сундука фокусника… и схватить добычу.

Нежную, розовую, юную добычу.

Прижать добычу к своему скользкому волосатому туловищу, воняющему болотным газом и гнилой листвой, раскрыть свои многочисленные пасти, полные хирургически острых зубов и игл, с которых капает яд.

А потом… да, вскрыть эти теплые мешки с лакомствами, пронзить и прокусить, жевать и высасывать, не оставляя ничего, кроме крошечных изломанных хеллоуинских скелетов и лоскутов плоти, которые оно будет сшивать в лохмотья всеми этими иглами, заточенными на детских костях....

Дрожа и потея, Стоукс пытался успокоиться.

Это безумие. Я все еще сплю. Все это нереально.

И все же… это было реально.

«Это только у тебя в голове, — говорил он себе. — Это опасно, только если ты в это веришь, если позволишь себе поверить».

Но нужна ли зверю его вера, нужна ли вера топору, чтобы отрубить голову, или пуле, чтобы пробить череп? Да… нет… может быть.

«Чем сильней ты в него веришь, — прошептал в нем десятилетний мальчик, — тем сильней оно становится».

Это знают все дети, а взрослые только делают вид, что это не так. Чем сильней ты боишься, тем это опасней. Вера заостряет лезвие топора, отрубающего голову, вера становится порохом, который выбрасывает пулю, пробивающую твою голову.

А Стоукс боялся.

И зверь был реален.

Зверь знал, где он.

Зверь был там, наверху, ждал, капая слюной, и его желудки — да, у него их много — урчали в ожидании того, что скоро пожрут. Как голодный, ждущий сытный обед, зверь наслаждался каждым мгновением ожидания, точил зубы и гладил разбухшее брюхо. У зверя были злобные ярко-желтые глаза. Сейчас он спускался по лестнице, и его многочисленные ноги скрежетали на металлических ступенях.

Вспотевший и дрожащий — его бросало в жар и холод, — Стоукс открыл рот, чтобы закричать, но из него вырвался лишь скрипучий хрип. Стоукса парализовало. Он изо всех сил пытался восстановить чувствительность конечностей, насытить мышцы кровью, но результатом была только тупая боль в руках и ногах.

Тварь схватит его. Теперь он это понимал.

Черная и волосатая, она приближалась к нему. Не паук, а паукообразное существо с телом, только напоминающим паучье. Тварь была огромна, ее разбухшее тело было слеплено из «кожуры» десятков и десятков мертвых, выпотрошенных детей. Ее ноги представляли собой узкие решетки из детских скелетов, завернутых в грязный рваный шелк и склеенных паучьей слюной, ее брюхо состояло из бесплотных лиц, которые клацали зубами и кричали.

Тварь нависла над Стоуксом, все ее рты с оскаленными острыми зубами открылись, готовые расправиться с ним, и он почувствовал гнилое зловоние ее дыхания.

— Стоукс, — произнес голос.

Он повернул голову и увидел, что кто-то стоит в дверях бойлерной. Вначале он подумал, что это Гвен Кюри… потом был уверен, что это Зут, потом — Кэсси Мелоун. Но это были не они. Это была другая женщина, неотчетливая, с серьезным бледным лицом, со светящимися желтыми глазами.

— Быстрее, Стоукс! Пока оно не схватило тебя! — сказала она, и ее голос прозвучал как-то странно. — Пойдем! Мы спрячемся. Оно не найдет нас.

Хоть Стоукс и знал, что это неправильно, как и все остальное, он побежал к ней, и она взяла его за руку своей, дряблой и теплой. Потянула по коридору в складское помещение. Закрыла дверь.

— Что… — начал он.

— Тш-ш-ш! Оно тебя услышит…

Он притаился в темноте, женщина — за ним. От нее исходил резкий неприятный запах — горячий запах брожения, словно корзину слив оставили гнить в темном сыром месте.

— Теперь все будет хорошо, — пообещала она хриплым шепотом. — Только ты и я…

Он не слышал зверя.

Слышал только влажные, чавкающие звуки: женщина облизывала губы.

Рваный, слизистый звук ее дыхания.

Только свет ночника разгонял темноту. Стоукс видел на стене свою тень и тень женщины за ним. Он наблюдал, как женщина раздувается, превращается в гротескную фигуру, и ее волосы извивались, как змеи.

Только тогда он понял, что его обманули.

Женщина рассмеялась с затаенной радостью.

Стоукс кричал не больше секунды, прежде чем ее зубы разорвали его горло и она омылась его кровью.

16

1 апреля

Утро.

С началом зимы это условное понятие. Но все равно утро.

Ночью дул ветер, иногда негромкий, как шепот, иногда с ревом тайфуна, нагромождая четырех- и пятифутовые сугробы, окутывая белым сплошным барьером купол станции «Полярный климат», заваливая пристройки и «джеймсуэи», превращая убежища для согревания в песчаные дюны, из которых торчал хлопающий черный флаг.

Койл встал рано: если ты повар, приходится с этим жить. Остальные отдыхают, а ты работаешь. Он выбрался из постели, прислушиваясь к непрерывному гудению увлажнителя. Посмотрел на изморозь на стенах, думая, думая. Позволяя всем воспоминаниям вернуться, всему тому страшному, что стало реальностью в этом году. И когда это случилось, Койл был благодарен за те несколько смутных мгновений, когда он ничего из этого не помнил.

Он встал, ощущая холод, проходящий сквозь стены. Посмотрел на ледяной квадрат окна, рукавом стер изморозь. Темный поселок был завален снегом, на ветру дрожали охранные огни.

Идя в душ, Койл слышал, как снаружи работают плуги. Как всегда по утрам, Гат и Фрай расчищали наметенное за ночь. Койл слышал, как в своих комнатах просыпаются люди, ворча и ругаясь, готовясь к еще одному дню мечты. Все казалось обычным.

Но это было не так.

Койл чувствовал это всем телом, с головы до ног. Когда долго работаешь на такой станции, как «Климат», зимой и летом, привыкаешь к своеобразному ощущению. Летом на станции многолюдно и царит суета, ощущение как в большом торговом центре. Зимой все более спокойно, много места, непринужденная обстановка. Такое ощущение было на «Климате» прошлой зимой и в начале этой.

Но сейчас все изменилось.

Атмосфера стала напряженной. Может, с того момента, как на «Маунт Хоббе» пропали все люди, и напряжение с тех пор не ослабевало. Ощущалась растерянность, тревога, как бывает, когда не знаешь, чего ожидать. Казалось, мышцы станции не расслаблены, они наготове, как будто станция — животное, загнанное в угол и готовое в любой момент прыгнуть и драться насмерть.

Койл чувствовал это в животе и вдоль позвоночника. Густое, тяжелое, удушающее.

Когда он надел спортивные штаны и вышел из душа, его ждал Лок.

— Привет, Ники, — сказал он, стоя в футболке «Шарлотт Хорнетс»64. Он тяжело дышал. Обычно Лок вставал раньше всех и бегал по коридорам перед началом рабочего дня. — Я слышал, у нас заяц.

— Да. Вчера вечером она появилась в «космолуче».

— Я слышал, вокруг нее происходили какие-то... явления.

— Да, можно сказать и так.

Слухи уже разошлись, так что скрывать не было смысла.

— Странно, правда? Исчезла два месяца назад и вдруг появилась.

— Да.

— Прочитал книгу о колдовстве, которую я тебе дал?

— Да. Она меня не слишком успокоила.

— И не должна была.

Лок перечислил все необычные происшествия, начиная с «Маунт Хобба» и кончая появлением загадочной женщины, кажется, Челси Батлер, потом вспомнил феномены, которые связывают с ней… телепатию, телекинез.

— Она была с ними, Ники. Они открыли в ней что-то такое, что скоро откроют во всех нас. Я не говорю, что понимаю, как она оказалась здесь или почему, но скажу тебе, что эта женщина опасна. Помнишь этих людей в книге? Прежде всего вспоминается Кезия Мейсон из «Аркхеймского культа дьявола». На самом деле она не была ведьмой, но в то же время была. В ней что-то открылось. Она была частью улья. Батлер тоже ведьма, мой друг. Я ходил туда. От нее у меня мурашки по коже… просто когда смотришь на нее. Батлер не помнит, кто она. Она могла быть когда-то Челси Батлер, но сейчас она что-то другое. Это имеет для тебя смысл?

Конечно имело. Потому что книга указывала в том же направлении. Да, люди из этой книги не были буквально ведьмами и колдунами, но в то же время были. Были чем-то худшим.

— Она часть улья теперь, Ники, и мы все в опасности. Странные явления будут происходить все чаще. Она послана сюда с какой-то целью.

Койл не мог с этим спорить, потому что знал: это правда. И Лок это знал. Но даже вооруженные этим знанием… что они могли сделать? Вытащить Батлер в снег и сжечь, привязав к столбу? Что бы с ней ни случилось, она все же человек.

Но так ли это?

— Послушай, Ники, всю жизнь я вижу закономерности и глубинные причины в событиях, которые другие считают диковинными или просто случайными. Но я научился считать все, что кажется слишком случайным, неслучайным. Получается, я конспиролог. Пусть будет так. Я дал тебе эту книгу, чтобы проиллюстрировать мою точку зрения на то, что происходит давно и не только здесь, хотя в Антарктике это более концентрировано. Я думаю, другие тоже видели здесь закономерность, но большинство просто отказывается ее видеть. Но у нас с тобой, нет роскоши отрицания. Не было ее у людей с «Харькова». Это реально, Ники. Эпицентр здесь, но ударная волна распространяется по всему миру. Мы с тобой заодно?

У Койла возникло безумное желание рассмеяться, но он не мог.

— Да, мы заодно. Та же страница. Та же глава. Та же книга. И просто чтобы ты знал: я этот сюжет ненавижу.

— Я тоже, Ники, и главным образом потому, что знаю конец. — Он замолчал, потому что вошел Харви со своим обычным вещевым мешком и, как всегда, с угрюмым и недовольным выражением лица. Он что-то пробормотал, проходя мимо, и Лок молчал, пока не услышал шум душа. — Единственный вопрос, который у нас с тобой остается, — что нам с этим, черт возьми, делать.

— Я сам об этом размышляю.

Лок пожал плечами.

— Подумай об этом. Люди несут бред. Команда на пороге нервного срыва. Если что-то не предпринять, они возьмут это в свои руки. Думаю, они придут за Батлер.

С этими словами он трусцой побежал прочь.

Койл просто стоял, чувствуя себя слабым и беспомощным.

Да, что же им со всем этим делать?

Койл кое-что знал об истерии и стадных настроениях. Страх может сделать людей безумными, иррациональными и заставит совершать насилие. Это может разжечь ужасное пламя суеверия и нетерпимости. Казалось совершенно нелепым, что такое варварство, как охота на ведьм, произойдет на современной исследовательской антарктической станции… но Койл искренне верил, что такое может произойти.

Потому что это уже было здесь.

В каждом.

Семена фанатизма и варварства ищут лишь подпитки, чтобы распуститься и расцвести. На «Климате» никто особенно не склонен к суеверию и насилию, но люди изолированы, испуганы, и у всех развивается паранойя. Сырье уже здесь. А если взять Батлер и все остальное и смешать в одном зловонном вареве, люди перестанут мыслить рационально и у них появятся идеи. Они увидят в Батлер корень всех зол, и она станет первым козлом отпущения. А когда это произойдет, когда огонь вспыхнет, Старцы перестанут иметь значение. Команда станет своим злейшим врагом.

Койл гадал, запланировали ли это пришельцы, как запланировали все остальное. Но нет, он так не думал. Произвольная, случайная «чистка» навредит их целям. Фермер не может позволить, чтобы его скот решал, какая корова будет жить и какая свинья должна умереть. Нет, если Лок говорит правду и мир должен быть пожат, определенно будут чистки. Но контролируемые, методичные, нацеленные на то, чтобы оградить улей от неуправляемых, отклоняющихся от нормы умов. Потому что такие, конечно, будут. Немного, но достаточно, чтобы создать неприятности. Индивиды, уроды, с точки зрения Старцев: независимые, свободно мыслящие, в которых не сработал контроль, заложенный в предках. Люди, которые не поддадутся зову улья, выживут и будут сражаться. Опасные представители расы, которых необходимо уничтожить, чтобы сохранить неизменное единство и всемирную чистоту улья. Может, он один из таких, или Гвен, или…

Боже правый, хватит! Пора браться за работу.

17

В медицинском отсеке Гвен и Зут дрожали.

Температура не просто снижалась, она стремительно падала. Воздух был густой, полный энергии, словно заряженный.

И пахло гнилой сладостью разложения.

Гвен сидела, держа трясущуюся руку Зут; она боялась. Но больше того, Гвен была как зачарованная: она видела то, что совершенно невозможно. Она хотела бы иметь камеру или телефон. Потому что можно увидеть нечто подобное, но потом вам никто не поверит. Во всяком случае, в реальном мире.

С физическими изменениями, которые происходили в Батлер, начались феномены.

Предметы на полках гремели. В стенах что-то стучало. Опять раздавался этот треск. Дикий писк и вопли. Гвен ощущала через подошвы, как дрожит пол. Абсолютно ниоткуда поднялся ветер и смел бумаги со стола Флэгга, но ветер был не холодный, как воздух, а горячий, с песком, как порыв из печи крематория.

Батлер села на кровати.

Но она больше не была Батлер, она стала тварью. Каргой.

Лицо было серое и изрезано глубокими морщинами, рот искривлен в злобной улыбке, полный острых зубов, тонких, как гвозди. А когда она посмотрела на Гвен, ее глаза были как яичные белки… скользкие и бесцветные, абсолютно без зрачков. Из угла кожистых губ бежала струйка темной жидкости. И у них на глазах на лице твари появились кровавые волдыри, как мясистые пузыри; они лопались один за другим.

— Они будут названы, как в старину, — сказала Батлер. — Все они.

И рухнула на кровать.

Гвен и Зут в ужасе держались за руки.

18

Ида в камбузе сказала:

— У Бив сиськи попали в выжималку, как говорила моя мама. На стенку лезет. Помнишь, ты размораживал цыплят, Ники? Кто-то вчера вечером стащил три штуки. Ты знаешь Бив, она все считает, живет своей описью. Кто-то украл цыплят, и она хочет знать, кто это сделал. Она страшно ругалась, когда десять минут назад отправилась с жалобой к Хопперу.

Три цыпленка?

Три сырых, неприготовленных цыпленка?

Койл гадал, кому могут понадобиться три сырых цыпленка. Кроме нескольких микроволновых печей и запасных «примусов» на складе, готовить можно было только на камбузе.

Может, их взяли не для еды? Какой-нибудь розыгрыш?

Но с тем, что сейчас происходило, ни у кого не было желания устраивать розыгрыши. Люди не пребывали в особо игривом и озорном настроении.

— Интересно, кому понадобились мои цыплята, — сказал он вслух.

— Кто знает? — ответила Ида. — Ты же знаешь этих идиотов. Вероятно, тема какой-нибудь предстоящей пирушки. Что-нибудь с цыплятами и яйцами, что появилось раньше. Помнишь прошлый год, Ники? Гала-вечеринка «Жареное яйцо»? Наверно, что-нибудь в этом роде.

Так могло быть. Действительно могло.

Но какими бы неразумными и неуправляемыми ни становились люди на станции, еду никто не тратил зря. Не считая, может, нескольких банок бобов, команда в этом отношении была очень осторожна. Тратить впустую пищу было все равно что красть ее из собственного холодильника. В прошлом году вечеринка «Жареное яйцо» состоялась потому, что какой-то придурок с «Мак-Мердо» прислал новинку в резиновой упаковке — жареные яйца. Четыреста штук. Никто не мог понять, как они оказались в Антарктике. Но в причудливом мире заявок возможно всякое. Койл помнил, как однажды на станцию «Полюс» привезли 1200 розовых воздушных шаров и три десятка шестифутовых надувных фигур Годзиллы. В другой год на станцию «Палмер» какой-то шутник послал двадцать пятифутовых рулонов полиэтиленовой пленки и сотню бутылочек детского масла. Тематические вечеринки в те годы были просто неописуемы.

Но сырые цыплята? Если кто-то не планирует устроить «Ночь кишечных бактерий», это вообще не имеет смысла.

— Не могу дождаться, чтобы узнать, что с ними случилось, — сказала Ида.

Койл тоже не мог дождаться.

Сколько он ни думал об этих украденных цыплятах, ничего придумать не мог. И это его тревожило. Он не мог вставить украденную птицу в общую картину необычных событий, развернувшихся в этом году на «Климате»… и все же что-то в нем говорило, что связь тут есть.

Но эта мысль казалась нелепой.

Может, у какого-то засранца зуб на Бив или даже на него и весь камбуз, и это его способ насолить. Даже это казалось очень маловероятным, но, учитывая всякое мелочное дерьмо в лагерях, и такое было возможно.

Простое совпадение.

Койл старался принять это, но слышал в голове голос Лока: «Я научился считать все, что кажется слишком случайным, неслучайным».

Он оставил Иду готовить завтрак, а сам пошел в медицинский отсек.

19

Уйдя от Койла, Лок оделся и пошел на электростанцию, чтобы сменить Стоукса, и то, что он увидел, заставило его опуститься на колени.

Не найдя Стоукса в помещении для генераторов, он не встревожился. Может, тот отлучился в туалет. Но когда Стоукс не появился через тридцать минут, Лок пошел его искать.

А когда нашел, едва смог выйти из склада, ноги подкосились, и его вырвало горячей струей. Ползя на четвереньках, содрогаясь от рвотных позывов, Лок встал, опираясь на стену: ноги его не держали. Он достал свой интерком, позвонил в рубку связи и сказал, чтобы кого-нибудь немедленно отправили на электростанцию.

20

Койл был здесь вместе с Фраем, Особым Эдом, Хоппером, Хорном, Гвен, Хансеном и Кохом из группы техников. И с Локом, конечно. Лок сидел в рубке помещения для генераторов, белый как снег, пытаясь взять себя в руки. Зут и Дэнни Шин старались его успокоить.

Койл вышел из генераторной, размышляя.

Какой смысл сохранять спокойствие? Сейчас самое время для паники. Самое время по-настоящему сорваться.

Он вернулся и посмотрел на тело, привлекаемый каким-то магнетизмом, который сам не понимал. Он был рад, что не успел поесть.

Зловоние в коридоре было невероятное… резкий, но быстро рассеивающийся запах рвоты, который не мог перекрыть невыносимый смрад сырого мяса, кишок и крови.

От этого запаха желчь подкатывала к горлу.

От него слезились глаза.

Он заполнял желудок маслянистой, медленно поднимающейся рвотой; приходилось сглатывать ее.

Был еще один запах, едва уловимый… но достаточно, чтобы по коже поползли мурашки: запах гнилых помидоров, превратившихся в темную влажную массу.

В складском помещении Стоукс (то, что от него осталось) лежал грудой изогнутых, покрытых кровью конечностей. Кровь лужей разлилась вокруг и запятнала стены. Лицо было изуродовано, окровавлено, со сдернутой кожей, разрезано так глубоко, словно кто-то бил по нему садовым совком — с очень острыми краями. У него остался один глаз, остекленевший и полный безумного ужаса, едва не выскакивающий из глазницы. Стоукс был выпотрошен, и внутренности свисали мясистыми петлями с флуоресцентной лампы сверху или были разбросаны по углам.

Многое отсутствовало.

На трупе было множество проколов, которые могли быть сделаны каким-то орудием, или когтями, или зубами самой фантастической природы.

Все это было плохо, ужасно.

Но Койла окончательно добило другое: сердце Стоукса было вырвано из груди — причем с такой силой, что ребра сломались, как стебли кукурузы, — и засунуто ему в рот.

В помещение вошел Дэнни Шин и стал осматривать останки с такой холодной отчужденностью, что Койл подумал: он неверно выбрал профессию, надо было стать судмедэкспертом.

С полки свисала полоска прозрачной студенистой слизи. Шин потрогал ее карандашом.

— Это не из человеческого тела, — сказал он. — По крайней мере, я так не думаю.

Слизь была размазана по дверной раме, она растекалась по полу и капала с потолка.

— Похоже на какие-то выделения, — сказал Шин.

В коридоре все молчали.

Хоппер расхаживал взад-вперед, за последние две недели он состарился на тридцать лет, на его лице виднелась паутина напряженных жил и глубоких морщин. Один глаз был широко раскрыт, второй прищурен. Хоппер выглядел неважно. Выглядел как человек, истерично отбивающий чечетку на самом краю здравого рассудка, ждущий возможности погрузиться в темноту.

Особый Эд пребывал в ужасе… но из-за Стоукса или Хоппера? Ведь если Хоппер не выдержит, все ляжет на его плечи.

Вошел Фрай и повел Койла по коридору.

— В свое время я повидал немало трупов, Ники… но это… Боже. Тот, кто это сделал с бедным ублюдком, набросился на него, как зверь, рвал и кусал… но ни один зверь не подвешивает кишки к лампе и не запихивает гребаное сердце в рот.

Койл кивнул.

— Думаю, это было сделано не просто так… а чтобы произвести на нас впечатление.

— Чтобы испугать нас? Выбить почву из-под ног? Заставить чувствовать себя беспомощными, как выпоротая собака?

— Точно, — сказал Койл. — Тот, кто это сделал, стремился к достижению психологического эффекта. Видел там слизь? Такую же слизь мы видели на станции «Полярис». Что-то привезли туда, чтобы вызвать панику и ужас. И я думаю, что такую же тварь прислали и сюда.

21

Через час команда утратила свой коллективный разум65.

Дела и раньше шли плохо, но после убийства Стоукса, исчезновения Кэсси Мелоун, Флэгга, не говоря уже о необычном и пугающем феномене Челси Батлер, страх, охвативший всех, был почти осязаем. Он исходил из пор, как яд. Он отравил воздух резким кислым запахом неудержимой лихорадки.

Когда стало известно об убийстве, все очень быстро связали это с тем, что было известно о станции НУОАИ «Полярис». Стоукса убило нечто злобное, хитрое и оставляющее слизь.

Чудовище.

На свободе бродит чудовище.

Хоппер не стал ждать, когда толпа найдет его и линчует, он немедленно начал действовать: приказал по интеркому собрать несколько поисковых групп. Если что-то прячется, они это найдут. Вначале люди отказывались, не хотели выходить в темноту, вооруженные только фонариками… но потом, к удивлению, согласились.

Поиски продолжались почти два часа.

Когда они закончились, люди стояли недовольные. Но не ругались, просто ждали следующего действия. Долго ждать не пришлось.

Харви был в рубке связи, и, будучи Харви, он связался с «Мак-Мердо» и рассказал всем, кто желал его слушать, что у них новое убийство, чудовище на свободе, а исчезнувшая женщина с «Маунт Хобба» — «не совсем человек», как он выразился.

В сущности, Харви сказал, что «Климат» на пороге взрыва и что до восстания остались считаные дни.

Он вышел за пределы дозволенного, и все это знали.

Такое не передают со станции без разрешения начальства. Когда Хоппер узнал об этом, он бросился в связную рубку и устроил Харви страшный разнос. В рубке был Крайдерман, и он «случайно» включил громкую связь, чтобы услышали все на станции.

Крайдерман, конечно, не выносил Харви, а остальные едва терпели его, и он хотел сделать публичным унижение главного противника масонов на станции. Но если такова была его цель, это разглашение достигло большего: команда поняла, что, хоть Хоппер старается оставаться либеральным начальником, он определенно не собирается валять дурака. Он собирается наступить на горло всем, кто нарушает правила, и наступить очень жестко.

После этого даже Гат держала рот на замке.

Какое-то время.

Все кое-что забыли о Хоппере; возможно, он и казался комичной фигурой, но он служил во флоте. Был главным старшиной и умел ставить на место тех, кто зашел на его территорию. Конечно, в роли мистера Хороший Парень он был очень убедителен. Терпелив и готов оказать поддержку. Настроен по-братски, по-отцовски и по-матерински. Идеальный начальник типа «сохраним-коллективный-дух», плюс заботливый тренер, плюс президент «Клуба оптимистов». Но теперь, когда дело шло к развязке, в огонь подлили масла, а терпение было на исходе, Хоппер вернулся к своей привычной роли.

Можно было забыть о сочувствии, понимании и группах поддержки. Хоппер был на грани, готов наказывать всех направо и налево.

И вот когда этот новый Хоппер показал свое мрачное лицо, все встали по стойке смирно и делали то, что приказано.

По-прежнему шли споры и пререкания, но только внутри команды. Никто не сказал ни слова, когда Хоппер бушевал, как торнадо, в поисках силосной башни, чтобы снести, и канзасской фермы, чтобы унести Дороти в страну Оз.

Шин вернулся в геологическую лабораторию и занялся кернами; Лок нашел много занятий на электростанции; Бив нужно было продолжать инвентаризацию, а Гат — убирать снег; Гвен и Зут присматривали за Челси Батлер. Крайдерман дежурил в рубке связи, потому что Хоппер временно отстранил Харви, причем без сохранения оплаты. Особый Эд размышлял. Койл помог Хансену, Коху и Фраю перенести останки Стоукса в неиспользуемый «джеймсуэй» вблизи посадочной полосы. Все остальные старались не попадаться на глаза.

А Хоппер?

Он был в ударе. Запретил пользоваться интернетом (им можно было пользоваться только два часа в сутки, когда спутник проходил над головой) и по интеркому спокойно сказал, что до дальнейших распоряжений больше никакого личного общения по радио не будет. Очень сжато проинформировал, что никому не позволено даже пукнуть по радио без подписи начальника на голой заднице. И говорил серьезно.

После чего Хоппер велел Крайдерману проваливать. Потом связался с ННФ и теперь уже сам получил жесткий выговор.

Ну а затем настала очередь Особого Эда.

Возможно, Хоппер изменился в самый подходящий момент.

Команда нуждалась в сильном, уверенном и влиятельном лидере. Только так люди могли держаться вместе.

В общем, день на «Полярном климате» выдался отвратительный. К девяти вечера все на станции были тихие, напряженные, покорные, но в панике.

Люди по большей части оставались в своих комнатах, и не из-за Хоппера и его новой политики, а потому, что чувствовали: что-то приближается. Что-то вот-вот взорвется. И все опасались быть захваченными этим взрывом.

22

Когда поиски завершились, Фрай отыскал Койла и отвел его вниз, на нижний уровень купола.

— Я нашел кое-что, на что ты захочешь взглянуть, — сказал он. — Нашел во время поисков, но никому не хотел говорить.

— Что это?

— Увидишь.

На нижнем уровне располагались склады, электрическая подстанция и помещение для аварийного генератора. Сам генератор был помещен в большую металлическую клетку размером с гараж. Во время поисков Фрай заглянул туда. Ему не полагалось иметь ключ, но он у него был.

Типичный Фрай.

Когда он не был на льду — обычно летом, потому что Фрай не любил людей, — то занимался слесарным делом в Пелл-Сити, штат Алабама. А зимой старался иметь ключи от всех помещений станции.

Он привел Койла в клетку, чтобы тот смог увидеть, что Фрай нашел за генератором: кости цыплят. Среди выхлопных труб и линий подачи топлива лежали раздавленные и обглоданные остатки цыплят. Лежали повсюду, разгрызенные, отполированные добела, ни кусочка мяса, ни капли крови.

Ничего.

Кости, казалось, вылизали дочиста.

Даже костный мозг был высосан.

— Очень много чертовых костей, Ники, — сказал Фрай, прислонившись к генератору и пожевывая нижнюю губу под седой бородой. — Думаю, ты видишь кости больше чем одного цыпленка.

Койл стоял на четвереньках, освещая кости фонариком, как детектив в телевизоре, старающийся найти ключ. «Братья Харди66 и Тайна похищенных цыплят», — невесело подумал он. Эта находка его очень встревожила.

— Вчера ночью из камбуза украли трех цыплят, — сказал он. — Я их размораживал на обед. Кто-то пробрался туда и стащил их.

— Еще что-нибудь?

— Нет. Ида сказала, что полрац не тронут.

«Полрацом» называли полуночный рацион. Подобно камбузу, этот термин остался с тех времен, когда станциями управлял флот. Летом повар готовил полрац, чтобы можно было накормить ночную смену. Но зимой, когда только радист и страдающие бессонницей ученые или техники не спали по ночам, полрац состоял из холодного мяса и сыра, крекеров и фруктов в пластиковом контейнере. Полрац всегда был готов, но редко кому бывал нужен.

Фрай покачал головой.

— Значит, кто-то украл трех цыплят. Принес сюда и съел?

— Похоже на то.

— Сырых цыплят?

— Очевидно.

Койл сидел на корточках, пытаясь найти смысл в том, что видит. Кости были в таком состоянии, что он не верил, будто это сделал человек.

Это была работа животного.

Но на «Климате» не было никаких животных. Строжайшее правило ННФ — никаких питомцев. И вопреки тому, что показывают в кино, в Антарктике с 1960-х годов никто не использует собачьи упряжки. Благодаря снегоходам и другим средствам передвижения они стали устаревшими. Летом время от времени какой-нибудь парень пытается на собачьей упряжке побить рекорд или вспомнить «старые добрые времена», но редко. Содержать животных на льду — очень дорогое удовольствие. В старые добрые времена, чтобы их прокормить, стреляли тюленей, но сегодня такая идея никому не нравится.

Итак, никаких собак.

Тогда… что?

— Вот что меня смущает, Ники, — сказал Фрай. — Посмотри на эту клетку. Укрепленная стальная решетка. Чтобы ее разрезать, нужен резак. Но клетка не тронута. А значит, тот, кто принес цыплят, прошел через дверь. Ключи есть только у Хоппера и Лока. Таково правило. У меня есть один, потому что я люблю взламывать замки и делать ключи. Если ты не нашел ключ случайно и если ты не такой любопытный сукин сын, как я, тебе не войти. Потому что есть лишь еще один вход.

Койл как раз осматривал этот другой вход.

За генератором прямо в стене была решетка, закрывающая воздуховод, который отводил тепло. Генераторы производили очень много тепла. Решетка поворачивалась на петлях. Воздуховод за ней был квадратный, примерно два фута в ширину и один в высоту. По нему можно было пройти, выбраться через решетку на крыше купола и спуститься вниз… если вы размером с трехлетнего ребенка.

— Тот, кто здесь прошел, — сказал Койл, — чертовски необычен.

Фрай хмыкнул.

— Я тоже так считаю.

— Почему этот воздуховод разъединен?

— Лок. Он в нем что-то делает.

Койл посветил внутрь прохода. Алюминиевый туннель вел на десять-двенадцать футов, потом поднимался к крыше. Когда аварийный генератор работал, воздуховод присоединялся прямо к его задней стенке. Свет отблескивал здесь от металла, но и от чего-то другого — полосок и капель какого-то прозрачного вещества. Возможно, это была какая-то замазка вроде уретана, которым герметизируют проход, но Койл считал иначе.

— Взгляни на это, — сказал он.

Фрай наклонился и заглянул в воздуховод.

— Черт возьми… какой-то герметик?

— Я так не думаю. Похоже на слизь, которую мы обнаружили на НУОАИ «Полярис»… и на электростанции вокруг тела Стоукса.

— То есть наша зверюга заполучила Стоукса, захотела десерта и забрала твоих цыплят? — сказал Фрай со страдальческим выражением лица. — Это значит, что она бродит здесь по ночам, Ники. Пока мы спим.

Койл закрыл решетку.

— Именно это и значит.

23

Около десяти Койл пошел в медицинский отсек.

Открыв дверь, он ощутил странное электрическое чувство в животе. Как статический заряд в одеяле.

Гвен втащила его и закрыла дверь.

— Явления еще… происходят? — спросил он.

— Да, — ответила она. — Становится хуже.

Зут сидела здесь, и ее испуганные глаза подтверждали слова Гвен.

Лок считал Батлер опасной. Что бы в ней ни было, это могло быть смертоносным. Глядя на нее, такую бледную и истощенную, почти не в себе, неотрывно смотрящую на стену, в это трудно было поверить. Больше всего Лока пугало, что все это может привести к нелепой, но очень страшной охоте на ведьм, когда команда достигнет критической точки и ей понадобится козел отпущения.

— Ведьма, — сказал он.

Гвен посмотрела на него. Зут тоже.

— Так считает Лок, — сказал Койл Батлер.

Он рассказал им о книге про колдовство и теории Лока о человеческом улье, о различных «одаренных» индивидах на протяжении истории, которые рождались с дремлющими экстрасенсорными способностями, проявляющимися в нужное время.

— Если Лок прав, мы рано или поздно узнаем, кто она такая на самом деле.

Гвен прижалась к нему.

— Ники, что-то происходит. Когда она спит… вещи вокруг нее двигаются. Звуки, запахи, всякая жуткая хрень, которую связывают с одержимостью демонами. Это страшно. Очень страшно. — Гвен пыталась подобрать слова. — Это… другое — внутри нее. Мы с Зут видели лишь малую часть этого, как ты в «космолуче» той ночью. Я боюсь, что случится, если люди сойдут с ума и придут за Батлер. Боюсь, то, что в ней, высвободится и обрушит на нас всю свою силу.

— Она может убить нас всех, — сказала Зут. — И возможно, уничтожить всю станцию.

Койл понимал этот страх. Если команда сойдет с ума, решит начать охоту на ведьм, это может высвободить жестокую, неограниченную силу человеческой психики. Может, именно этого и хотят Старцы. Несомненно, они могут обрушиться на станцию, забрать всех или вторгнуться в разум, активировать древний механизм контроля. Но, может, это все — сплошной мозготрах. Зачем прибегать к чему-то такому очевидному и жесткому, если можно с помощью Батлерослабить и запугать большинство, пока их другой питомец, тварь, убившая Стоукса, сеет ужас по всему «Климату»?

Это подорвет силы станции.

Ослабит разум всех настолько, что завладеть ими будет детской забавой.

Или, может, для них «Климат» — еще один эксперимент.

Разумы, которыми можно играть, проверка действия своего контроля.

Проверка всего человечества.

Зут сказала:

— Прошлой ночью мы оставались с ней, наблюдали за ней, Ники. Это страшно. Это действительно страшно. Не знаю, смогу ли сделать это снова.

Гвен сказала, что все это кажется безумным… пока не увидишь собственными глазами. И она увидела, и это читалось в ее глазах, как какое-то травматичное воспоминание, угрожающее рассудку, стабильности.

— Прошлой ночью, Ники, — сказала она, — я была с Батлер и, должно быть, уснула. Проснулась, а она сидела в кровати и смотрела на меня. Только это была не она, понимаешь? Не она…

Койл сглотнул.

— Что это было?

Гвен несколько раз быстро моргнула, пожевала нижнюю губу.

— Я слышала звуки… вибрации, визги, крики. Странно пахло… как горелым. И Батлер вся почернела и дымилась… у нее словно была сломана шея, голова склонилась набок. Как будто ее повесили, а потом сожгли. Потом она открыла глаза… они были красные. Они смотрели на меня. — Гвен говорила с трудом. Ее трясло, глаза наполнялись слезами. А она ведь не была плаксой, нужно было очень постараться, чтобы вызвать у нее такие эмоции. — Батлер сидела, улыбалась, от нее отпадали сгоревшие куски. Она сказала мне… сказала мне, как я умру. Рассказала, как именно я умру.

— Гвен…

Она отбросила его руку, вытерла слезы.

— Я в порядке. Она пыталась сбить меня с толку, вот и все. Но… не знаю, Ники. То, что в ней… Оно отвратительно. Я боюсь за всех нас.

Во всем этом было что-то жуткое, но совсем не очевидное.

Воспоминание Гвен об этой твари: шея, сломанная петлей, дымящееся и распадающееся на части тело… так выглядела бы Батлер, если бы ее сожгли, как традиционную ведьму. Койл подумал, нет ли чего-то необъяснимо пророческого в том, что увидела Гвен.

Батлер заворочалась во сне.

Зут охватила паника, как кролика, услышавшего, что приближается охотник. Казалось, она готова бежать. Гвен выглядела немногим лучше. Она дрожала всем телом. Сидела рядом с Зут, держа ее за руку.

Койл посмотрел на Батлер, думая: «Я не хочу это видеть. Совсем не хочу…»

В комнате стало очень холодно.

Это первое, что случилось.

Койл уловил медный запах, похожий на запах крови, но его тут же сменило что-то такое резкое, что начали слезиться глаза. Гвен смотрела на него, ее взгляд говорил: «Это происходит, это действительно происходит». И это действительно происходило. Температура продолжала падать, и Койл видел, что его дыхание вырывается морозным облаком. Он услышал тот же электрический треск, что в «космолуче». Стучало под кроватью, на которой сидели Гвен и Зут. Бутылка с водой на столе двинулась, добралась до края и упала на пол.

Батлер поворачивала на подушке голову из стороны в сторону. От нее шел пар и пахло чем-то пьянящим и горьким, так танин. Койл понял, что это запах консервантов и химикатов для дубления кожи. Он слышал скрежещущие и царапающие звуки, пронзительный писк, заставивший его вздрогнуть. От Батлер волнами шел ледяной воздух…

Она изменилась.

Да, черт возьми, причем так быстро, что Койл был захвачен врасплох.

Некогда миловидная, несмотря на истощение, Батлер стала уродливой старухой, кривая гримаса исказила ее рот в сардонической усмешке. Лицо ее страшно обезобразилось, съежилось, покрылось морщинами и рытвинами, как кедровая кора. И потемнело, сначала стало коричневым, как дубленая кожа, а потом глянцево-черным. Это было лицо мумии, сморщенное и древнее. Больше того, лицо как у тех болотных людей, которых показывали по телевизору, например «Человека из Толлунда» или «Торфяного человека из Олд-Крогана» в Ирландии. Нечто из холодного болота.

Койл был потрясен, но не сомневался в увиденном.

Он наблюдал, как изменилась Батлер в лаборатории. Сейчас было хуже, но Койл не сомневался в физической достоверности того, что видит. Тварь перед ним была живой мумией, и, доказывая это, она открыла глаза, но под веками ничего не было — лишь черные провалы глазниц. И все же голова повернулась с кукольной медлительностью, пустые глазницы посмотрели на Койла, и, может, это был плод воображения, но он почувствовал направленное на себя жестокое и мерзкое зло, и ему захотелось свернуться в клубок.

Губы раскрылись с влажным, кожистым звуком, и тварь произнесла: «Ты назван, Ники Койл, ты назван и избран».

Койл просто сидел, потрясенный, не способный пошевелиться.

Он слышал, как дыхание с удушающим звуком вырывается из его легких, как волна ужаса накатывает и спадает. Он сглотнул, глубоко вдохнул.

— Вот дерьмо, — сказал он.

Батлер с поразительной быстротой снова стала собой. Если бы Койл моргнул, он бы все это пропустил. Как и Старцы, то, что завладело ею, овеществилось, стало не только психическим, но абсолютно органическим злом.

Гвен подошла к Койлу. Обхватила его лицо ладонями.

— Ники, ты в порядке?

— Да, все хорошо. — Он глотнул воздуха. — Думаю, то, что в ней… не знаю… может, это воспоминание о чем-то, о ком-то, может, какая-то ведьма действует через нее.

Батлер мирно спала.

Зут дрожала.

— Что… что нам делать? — спросила она у Койла.

Он не знал.

— Сегодня ночью, после того, что произошло со Стоуксом, и всего остального, я не хочу, чтобы вы оставались с Батлер. Закройтесь в своих комнатах. Лучше переночуйте вместе.

Обе уставились на него широко распахнутыми глазами, но промолчали.

24

Этой ночью Койл видел кошмар: крылатый ужас собрался над «Климатом».

Не один он это видел; тот же сон видели все спящие: мертвые города, и инопланетные существа, и небо над «Климатом», заполненное роем жужжащих крылатых тварей. Многие просыпались, дрожащие и вспотевшие, страдая от ужасной головной боли, которая приходила и уходила.

И когда люди слушали ветер, воющий в поселке, им слышались писклявые звуки, заполнявшие их ужасным чувством дежавю.

Как люди в реальном мире ощущали вокруг себя необычное грозное электричество, нарастающее, лишающее сил стариков и наделяющее ими молодых, так и команда «Климата». Только здесь, близко к бьющемуся черному сердцу самого зверя, это была не просто буря на горизонте; чувствовался резкий кислотный запах озона, как перед прямым ударом молнии. Критическая масса была достигнута, и теперь оставалось ждать, когда катализатор выпустит ее наружу.

25

ЛЕДЯНАЯ ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

— Закрой эту чертову дверь!

Биггс вошел в «гипертат», и Уоррен, этот некогда добродушный и доброжелательный Уоррен, казалось, готов был откусить ему голову. Он сидел у передатчика, и ничего доброго в нем не было. Он нервничал, дергался, и у него на лице читалась такая боль, словно его живот был полон гвоздей и с каждым движением они вонзались все глубже.

— Остынь, малыш, остынь, — сказал Биггс, закрывая дверь и снимая варежки. — Я просто выходил, чтобы внести свой вклад в полярные исследования. Убедился, что генератор еще гудит.

— Отлично! Но в будущем, может, не будешь стоять с открытой дверью, чтобы я не отморозил себе задницу?

— Есть, капитан!

Уоррен злобно посмотрел на него, как всегда в последние дни.

— Знаешь что, Биггс? Я не в настроении для этого дерьма. Бимену это не нравится, мне тоже.

Биггс придвинул стул.

— Должно быть, это и называют стрессом, вызванным воздействием среды. Парень в Крайстчерче говорил об этом на тренинге по выживанию. — Он посмотрел туда, где на койке храпел Бимен. — Как Эль Кахуна?

— Он спит.

— Правда?

Биггс взглянул на Бимена, и ему невольно стало почти жаль этого старого засранца. С тех пор как Драйден показал ему, что лежит под брезентом, Бимен перестал быть собой. И винить его в этом было нельзя. Об этих тварях ходили слухи… посмотришь на них и никогда не будешь прежним. Именно поэтому Биггс не пошел в тот день вниз с Уорреном и Бименом, когда у Бимена случился приступ. Нет смысла смотреть на то, из-за чего тебя до конца жизни будет бросать в холодный пот.

Грудь Бимена под одеялом поднималась и опускалась. Лицо осунулось, словно пережитое состарило его.

Не тот парень, каким он был раньше. Только оболочка.

И Уоррен не лучше.

— Какая температура снаружи? — спросил Биггс.

— По-прежнему в районе минус тридцати, ветер немного холодит.

— Проклятые тропики!

Уоррен какое-то время молчал, потом посмотрел на Биггса.

— Почему ты приехал сюда? В Антарктику?

— Ради денег.

— И все?

— А что еще тут может быть?

Перед поступлением в ЮСАП Уоррен видел несколько документальных фильмов об этом месте и был совершенно не готов к жизни на льду. Фильмы были о пингвинах, тюленях и тому подобном, о тающих ледниках и о необходимости защиты среды от загрязнения. Об ученых, которые не только изучают природу, но породнились с ней.

Лично Биггс находил природу жуткой.

А люди, готовые с ней породниться, его тревожили.

— Когда я был на «Мак-Мердо», — сказал Биггс, — я как-то пил с ребятами в клубе «Эребус». Среди них была женщина, художница, которую ННФ пригласил сюда на лето. Она все говорила о том, как тут прекрасно, о том, что, оказавшись здесь, ты можешь общаться с матерью-природой и осознать свою человечность, свою духовность, если поживешь в колонии пингвинов. Выпендрежный эко-фантастический бред. Я так ей и сказал. А она ответила, что я не понимаю. А я сказал, что понимаю слишком хорошо. Что мне неприятно быть ложкой дегтя в ее бочке меда, но Антарктика — не стихотворение, не картина и не церковь. Она темная, холодная и свирепая и пожирает людей горстями. Это дикая природа, а дикая природа отвратительна и жестока. В ней нет ничего прекрасного. Ты не общаешься с ней, а сражаешься. Ты покоряешь ее, или она отнимет твою жизнь.

— И что она ответила на это?

— Что природа меня изменит, что я не вернусь прежним. И она оказалась права. Я не вернусь отсюда прежним, и ты тоже. Мы либо спятим, либо нас вывезут в мешках для трупов.

Биггс знал, что неделю назад Уоррен сказал бы ему, что он циничен, пессимистичен и вообще говнюк… но сейчас он этого не сказал. Потому что понял: Биггс прав. Это место — кладбище; можно при желании притворяться, что это не так, но все равно — гребаное кладбище.

Уоррен потер уставшие глаза.

— Не знаю, что делать.

— С чем?

— С тем, что здесь происходит.

— Ничего нельзя сделать, только перетерпеть, — сказал ему Биггс. — Это как герпес: приходится с ним жить. — Он видел, в каком отчаянии Уоррен, и почти пожалел его. Но только на мгновение. Потом рассердился на его наивность. — Я говорил тебе не ходить вниз. Говорил не смотреть на это чудовище. И если у тебя в голове все смешалось, не вини меня.

Уоррен продолжал тереть глаза.

— Мы должны что-то сделать, Биггс. Мы уже двенадцать часов не получаем сообщений от Драйдена.

— Уже шестнадцать, — ответил Биггс, посмотрев на свои часы.

— Ты ведь не хочешь спуститься и проверить, что там?

— Нет. Но я внесу это в свой список дел сразу после поедания улиток, глотания огня и смены пола.

— Кто-то должен пойти.

— Почему бы тебе не сходить?

Уоррен поджал губы, кровь отхлынула от его лица.

— Не могу… Я просто не могу снова спуститься туда.

— Это разумно.

— Боже, Биггс. Мы должны сообщить в «Мак-Опс».

— Так позвони туда.

— И что им сказать? У нас наверху все в порядке, но мы не знаем, что внизу? Думаешь, они не захотят, чтобы мы спустились? Проверили, живы ли эти ребята там?

Биггс не знал, и ему было плевать. Он знал одно: он ни за что не спустится в эту могилу.

— Думаешь, они внизу мертвы?

— Не знаю. Я все время их вызываю.

— Может, просто отошли от радио. Знаешь, каковы эти умники.

Но это не выдерживало критики, и Биггс это знал. В «Императоре» нужно записываться, когда выходишь из «гипертата» или «полярного убежища», и обязательно брать с собой аварийное радио. Такова процедура. Радио помещается в кармане. Нет причин не захватить его.

Биггс открыл рот, наверно, чтобы сказать что-то умное… и тут же закрыл. У него возникло такое же ощущение в животе, как в тот раз, когда Драйден позвонил из «полярного убежища» и попросил отправить сообщение на «Мак-Мердо», что они что-то нашли.

Оно снова возникло. Точно такое.

Растущее опасение, ползучий ужас. Что-то поднималось из живота, отчего по коже бежали мурашки, покалывало скальп. Жуткое. Электрическое. Словно только что изменилась полярность окружающего воздуха, и Биггс менялся вместе с ней.

Свет замерцал.

Потом снова.

Ничего необычного. Кратковременный скачок напряжения. Иногда такое происходит.

Снова замерцал.

И не просто замерцал, а начал мигать. Включаться и выключаться.

— Какого дьявола? — сказал Уоррен сухим голосом, словно во рту не было слюны.

Послышался гул.

Казалось, он исходит изо льда под ними. Раздался электрический треск, неприятно резкий, неприятно близкий. Затем металлический скрежет, пронзительный писк. По «гипертату» прокатилась вибрация в ритме биения сердца.

Громче.

Еще громче.

Весь «гипертат» дрожал.

Свет бешено мигал.

Уоррен закричал, Биггс вцепился в стул, которому передалось дрожание пола, по радио визжали помехи. Свет продолжал безумно мигать, и Биггсу показалось, что вокруг него мелькают искаженные нечеловеческие фигуры. Потом снаружи донеслась дикая какофония резких писков, таких громких, что пришлось зажать уши. А потом…

Ничего.

Бимен сел на кровати, он, как рыба, открывал и закрывал рот.

Уоррен выглядел страшно белым, что было непросто с учетом его африканского происхождения.

Биггс был не в лучшей форме. «Словно кто-то щелкнул выключателем, — подумал он. — Включил и выключил». У него похолодела кожа. По-прежнему все тело было в мурашках.

— Что это было? — спросил наконец Уоррен.

Биггс не ответил. Он смотрел в окно, ожидая увидеть, как что-то смотрит на них. Что-то с лицом насекомого.

— Пещера, — сказал Бимен, и голос его прозвучал жутко, тоскливо. — Внизу, в пещере. Эта тварь… сейчас она живая. Она проснулась и знает, где мы.

26

«ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

4 апреля

День был долгий.

Тихий, но зловещий и полный тревожного ожидания.

Люди приходили и уходили, напряженные и беспомощные, полные ярости, испуганные и охваченные паранойей; они жили в состоянии ужасного стресса и испытывали невероятное психологическое давление.

Харви Смит оставался в своей комнате. Он приходил в камбуз, но уносил поднос с едой с собой, потому что больше никому не доверял. Он не знал, кто еще остался человеком. Писал бесконечные письма матери, описывая ситуацию на станции.

Койл и Гвен, Фрай, Лок и Зут проводили много времени, обсуждая, что происходит на «Климате». Они знали, что где-то бродит тварь со зверским аппетитом, жаждущая человеческой плоти. Оно таилось где-то в темноте или пряталось среди них, но было здесь. И очевидно, собиралось показаться.

Гвен призналась, что ночью к ней обращался голос, древний, будто рассыпающийся, и это был не сон. Что-то было в поселке и звало ее по имени.

Зут это не удивило. Она постоянно видела кошмары. И слышала голоса. А когда проводила время с Батлер, становилось хуже.

Дэнни Шин, испуганный, как все, отыскал Лока, и они вдвоем долго разговаривали.

— Это происходит, — сказал ему Лок. — На самом деле происходит. И здесь мы прямо в эпицентре.

Шин пытался возразить, говорил, что никто не видел живого Старца на «Климате». И Лок ответил:

— Да, не видел. Пока. Но он придет. И тогда мы все увидим.

27

Душевное состояние Хоппера становилось все хуже. Он совершил ошибку, заглянув ночью к Батлер.

Хотя она была без сознания, немедленно начались феномены… стук в стенах, дрожь и далекие писклявые звуки. Дрожа и потея, охваченный ужасом, он смотрел, как из ее пор начал подниматься пар. Точнее, не пар, а вращающийся, кипящий туман, который собрался вокруг нее тонкими нитями эктоплазмы, образуя нечеловеческую фигуру с расправленными крыльями, извивающимися конечностями и ярко-красными глазами на мясистых отростках…

Хоппер закричал и выбежал в коридор, пустой и темный. Он оглянулся и увидел, что за дверью медицинского отсека формируется фигура. Потом она растворилась, исчезла, и остались только красные глаза, следовавшие за ним, пять красных глаз с крошечными черными зрачками.

И когда он побежал, глаза поплыли за ним.

Когда он вбежал в свой кабинет, захлопнул дверь и запер ее, погас свет, и Хоппер остался наедине с этими пятью бестелесными красными глазами, следящими за ним. Заставляющими его знать и вспоминать.

Хоппер потерял сознание.

28

Хорн не был удивлен случившимся, потому что всегда ожидал худшего. Когда он не работал в цехе тяжелой техники, он изобретал оружие. Давний поклонник видеоигр, он привык сражаться с ужасными пришельцами на экране и хотел быть готовым ко всему. Он рассказал Койлу, что легко соберет огнемет и электрошок, которые поджарят пришельцу задницу. И он не шутил.

Кох и Хансен изготовили на токарном станке мачете и, как Хорн, были готовы к бою. Не стоило незаметно подкрадываться к ним сзади: можно было лишиться руки.

Ида слышала то же, что остальные; у нее не было иммунитета к мрачной атмосфере станции, но она отказывалась поверить. Не хотела даже говорить об этом. Пряталась в своей комнате и пила.

Бив, будучи когда-то частью контркультуры, эту атмосферу признавала. Она тоже, когда могла, оставалась в своей комнате, слушала Doors и Sly and the Family Stone, надеясь, что пронесет.

Эйк заперся в лаборатории по исследованию атмосферы с консервами и не выходил оттуда. Крайдерман был один в радиорубке. Хоппер по-прежнему не подпускал Харви к радио, поэтому Крайдерман управлялся один. Он даже подключил сигнализацию, которая срабатывала, когда приходило сообщение. Правда, иногда он был настолько пьян, что не слышал ее.

Гат не хотела верить в рассказы Лока, но постепенно, как и Шин, начинала верить. Она верила не во все, но не сомневалась в том, что где-то среди них бродит чудовище — или кровожадный психопат. И по ее мнению, источником была Батлер. «Она ведьма, и с ней так или иначе нужно разобраться», — говорила она.

29

Особый Эд нашел Хоппера в его комнате. Тот сжимал руки в кулаки, переплетал пальцы, от напряжения побелели костяшки. Хоппер был близок к нервному срыву.

— Они меня все время преследуют и не отпускают, — сказал он, колотя кулаками по полу. — С тех пор как я зашел к Батлер… к этому чудовищу… они следуют за мной. Не оставляют меня в покое. Они никогда не оставляют меня в покое. Смотрят, и смотрят, и смотрят. Смотрят со стен и из-под кровати. Я чувствую, как они смотрят на меня через закрытую дверь. О боже… это звучит безумно… я знаю, что это звучит безумно… но эти глаза преследуют меня и во сне. Я вижу, как они смотрят на меня, постоянно смотрят на меня.

— Кто на вас смотрит? — спросил Особый Эд.

— Призраки, — ответил Хоппер. — Призраки.

30

Фрай зашел в комнату Койла перед ужином и сказал:

— Забавно, как стало сейчас. Как можно все связать. То, что происходит сейчас. Что произошло на «Харькове». Что происходило годы назад. Связь была всегда, но мы слишком тупы, чтобы увидеть ее.

— Или мы не хотим ее видеть.

Фрай смотрел в пустоту.

— Бывал когда-нибудь в Сухих долинах?

— Пролетал над ними, — ответил Койл. — Много лет назад.

Сухие долины — местность в глубине Трансантарктики напротив острова Росса. Он весь год свободен от снега и льда, потому что суша поднялась быстрей, чем успевали препятствовать ледники. Долины похожи на жуткий затонувший мир, они ниже уровня Полярного плато и со всех сторон окружены льдом и снегом. Серия ущелий из голого камня и песка, известная своими вечно воющими ветрами, которые сдувают весь снег. Геологи приходят сюда изучать горные породы, а микробиологи — микробов. Это одно из редких мест в Антарктике, где можно видеть массив суши, а не только куски ее, торчащие из ледяного купола.

— Это очень необычное место, — говорил Фрай. — Я был там на второй год пребывания здесь, разбивал лагерь для группы умников из Йельского университета. Невозможно забыть эти долины между стенами из камня. Камни пурпурные, и белые, и красные… очень красиво, наверно, если привыкнешь к опустошению и к ветру, воющему всю ночь. Никак не ожидаешь увидеть здесь такое место. Кажется, что ты не в Антарктике, а ползешь по Марсу или другому инопланетному месту. Жутко. Там есть большие каменные карнизы, называются «эоловы многогранники», они обточены ветром. Некоторые из них поднимаются на сотни футов и выглядят как… не знаю… лица и фигуры. Мурашки по коже, когда поздним летом в них играют тени. Тут текут реки растаявшего льда, а песчаные дюны возвышаются на тридцать-сорок футов, как в Сахаре… только больше. Дикое место.

В том году я бродил с биологом по имени Бест. Хороший парень. Отлично играл в покер. По правде сказать, мы заблудились. Долины все тянутся и тянутся, просто лабиринт, и они кажутся одинаковыми со всеми этими дюнами и каменными утесами. В середине дня мы пришли в эту долину. Мы поднялись на дюну, спустились и увидели ниже скрытую лощину размером примерно с футбольное поле. Она была полна гальки и мелкого песка, который застыл, как лед. И из этого песка торчали фигуры… очень странно выглядевшие. Я обратил на них внимание Беста и предложил спуститься и посмотреть. Бест взглянул на них в бинокль… сильно побледнел и занервничал. Сказал, что нам нужно возвращаться. Я спросил: «А как же эти штуки?» «Тюлени, — ответил он. — Это всего лишь туши тюленей». Тюлени, ага, хрена с два! Это были совсем не тюлени.

— А что это было? — спросил Койл.

Фрай пожал плечами.

— Кто его знает? Мы там пробыли всего десять минут, и Бест удрал, словно его вот-вот укусят. Но это были не тюлени. Большие бочкообразные фигуры. От них отходили какие-то спицы, похожие на конечности, а на макушке — сморщенные черви. Ветер и песок стерли их до скелетов или остовов с одной стороны, а с другой они были черные и блестящие. Жутко было смотреть на них в этом месте, под вой ветра, среди этих дюн, и камней, и башен. Мумий было тридцать или сорок, одни стояли прямо, другие слегка накренились, от некоторых почти ничего не осталось, другие торчали из песка.

— Но это были не тюлени.

— Мумии или еще что-то, но не тюлени. Думаю, это те самые твари, которых команда «Харькова» нашла в том году. Такую Слим видел под брезентом, а Шин — на верху купола. Думаю, это место было чем-то вроде кладбища этих существ, и ветер за столетия вырыл их из земли. Вероятно, они пролежали там миллионы лет... разве нет? Неважно. Бест не хотел в этом участвовать.

Десять лет назад пилот ВВС Национальной гвардии США задолжал мне две тысячи, потому что плохо играл в карты. Я предложил ему на эти деньги отправиться со мной на вертолетную экскурсию. Мы летели над Сухими долинами. Нам потребовался час, чтобы найти долину, которую видели мы с Бестом. Я знал, что это именно то место, из-за скалы в форме зубца на восточном краю. Так вот, эта долина исчезла. Ее засыпали дюны. Но мумии еще там, внизу, они ждут. — Фрай прочистил горло, как будто в нем что-то застряло. — Я рассказываю тебе об этом, потому что за эти годы произошло много такого, что люди не хотят связывать воедино. Бест знал, что это за твари, но боялся их. Мы все их боимся, некоторые больше остальных. И делать вид, что здесь не происходит ничего необычного, потому что это не вписывается в наше представление об истории, — большая ошибка. И мы заплатим за нее кровью. Такова моя сказка на ночь.

Койл ничего не сказал, он думал о том, как выглядел Слим, когда увидел существо под брезентом на месте крушения, и каким несколько лет назад был палеоботаник по имени Монро, когда рассказывал о существе, найденном в ледяной пещере. О существе, с которым ему пришлось провести ночь. Наедине.

Отрицание — это роскошь, которую они больше не могут себе позволить, как сказал Лок.

31

После того как Фрай рассказал Койлу о Сухих долинах, он пошел к себе через общее помещение, чувствуя угнетающую, раздирающую тишину станции, и тут к нему сзади подбежал кадровик.

— Фрай, — сказал он, — это важно.

Это всегда важно, не так ли? Одно-два мгновения Фрай даже не поворачивался. Он чувствовал, как ссутулились его плечи, как напряглись конечности. Он видел в дверях камбуза Иду и Бив, они о чем-то шушукались и смотрели на него.

Да, леди, нас действительно кое-что ждет. Будьте уверены.

Наконец он повернулся.

— Что еще?

Особый Эд выглядел так, словно не спал несколько дней. Глаза у него были жутко красные, будто налились кровью.

— Хоппер. Он закрылся в своей комнате и не выходит. Я… я не знаю, что делать. Не знаю, к кому обратиться.

— И ты решил обратиться ко мне? К тому, кто работает на свалке?

— Не нужно сарказма, ладно? Я не в духе для этого. — Он отвел Фрая к одному из столиков, заставил сесть и сел сам. — Хоппер — начальник станции. Он здесь главный. Что нам делать без него?

Что нам без него делать?

Это что, вопрос с подвохом?

По мнению Фрая, не имело особого значения, у руля Хоппер или нет. С самого начала он не был настоящим лидером. Шишки в ННФ делают таких парней, как Хоппер, главными, потому что у них есть то, что в прежние времена называли «синдромом обезьяны»: ничего плохого не вижу, ничего плохого не слышу, ни о чем плохом не говорю. Что бы ни случилось, такие ребята, как Хоппер, гнут линию компании, делают, что им велят, и никогда, ни при каких обстоятельствах не сомневаются в правоте компании и не винят ее.

Фрай не знал, где берут таких людей, как Хоппер, но Программа кишела ими, как кишел клопами матрац в гостиной его тети Альмы, когда он ребенком должен был у нее ночевать. Может, ННФ выращивает их в аквариумах, как пресноводных креветок, но недостатка в них никогда не было.

— Если Хоппер слетел с катушек, факел переходит к тебе, Эд.

Но Особый Эд покачал головой.

— Фрай, не говори так. Я хороший администратор… по крайней мере, всегда считал себя хорошим администратором… но я не могу руководить станцией. Мне это не под силу.

— Если не будет Хоппера, тебе придется стать главным. Ты человек компании, ты ННФ, а мы все контрактники. Умники на грантах. Руль в твоих руках. Ты не хуже меня знаешь правила.

Особый Эд снова покачал головой.

— Я просто не могу. Я думал о ком-нибудь другом.

— О ком?

— О тебе.

— Обо мне?

— Да! Ты самый опытный здесь. Люди к тебе прислушиваются, они тебе верят.

— Люди считают меня засранцем. — Фрай посмотрел на Особого Эда, тот выглядел побитым, потрепанным, как тряпка, которую выжали и повесили на веревку сушиться. — Хорошо, вот что тебе нужно сделать. Попытайся еще раз поговорить с Хоппером. Если он не откроет дверь, я возьму несколько ребят и мы ее сломаем. У Хорна и Гвен есть медицинская подготовка. Каждый из них может сделать укол успокоительного. Вот что ты сделаешь в первую очередь.

— Хорошо, Фрай.

— Мы привяжем его и будем держать на препаратах, если понадобится. Если дойдет до этого, тебе нужно связаться с ННФ, рассказать, что происходит, и попросить прислать самолет.

— Все не так просто. Хоппер уже сообщил им, когда еще был в порядке. Мы застряли. Они хотят, чтобы мы держались. Никакого спасательного отряда не будет.

Фрай хрипло рассмеялся.

— Как мне это нравится. Программа заботится о своих. Слушай меня, Эд, никому об этом не говори. Если скажешь, получишь полномасштабный гребаный бунт. Ты меня слышишь? Не думаю, что люди совершенно перестали надеяться, но когда это произойдет...

Особый Эд был бледен, как оштукатуренная стена. Его кадык дергался, словно Эд пытался что-то проглотить.

Фрай положил руку ему на плечо.

— Ты должен быть стойким, Эд. Это никогда не было так важно. ННФ нас бросил.

— Но почему… почему они так поступают?

— Догадываюсь, что у них есть заботы поважнее. Теперь займись Хоппером. И держи рот на замке, понятно? Люди не должны ничего узнать, пока это не станет совершенно необходимо. Не нужно сеять панику.

Так Фрай сказал, но думал он по-другому.

Как скоро? Как скоро новость распространится? Как скоро все узнают, что у этого корабля нет капитана, нет даже номинального лидера? И как скоро они сделают что-нибудь поистине глупое?

32

Позже в тот же день Койл увидел Бив в камбузе, она деловито щелкала мышкой.

— Инвентаризация никогда не кончается, Ники. — Она подняла голову от клавиатуры. — Слышал о Хоппере?

— Да, — только и смог ответить он. — Он не оставил нам выбора.

— Они никогда не оставляют.

Особый Эд не смог уговорить Хоппера, поэтому Койл, Фрай и Лок сняли дверь с петель и вошли. И до самой смерти Койл не забудет выражение ужаса на небритом лице начальника станции, когда они ворвались и схватили его. Он не сопротивлялся. Только дрожал и всхлипывал, когда Гвен сделала ему укол; лицо его было землистым и напряженным.

— Оно не оставляет меня в покое, Ники, — прохрипел он, словно задыхаясь. — Никогда. Я не знаю, что это… дьявол, демон… но она напустила его на меня! Она напустила его на меня, и оно будет преследовать меня до конца дней! — Он вдохнул и выдохнул, пытаясь восстановить дыхание. Провел рукой по волосам. — Я запираю дверь… а призрак… открывает ее. Я просыпаюсь, а она стоит здесь, эта темная призрачная фигура с горящими красными глазами… и смотрит на меня! Галлюцинация… должна быть галлюцинация, но это не просто видение. Я чувствую запах этой твари, пахнет аммиаком. Я слышу, как она дышит, а иногда она говорит со мной жутким голосом! Я закрываю дверь, запираю ее, загораживаю, но без толку. Существо открывает дверь… а иногда проходит сквозь нее или прямо сквозь стены!

— Упокойтесь, — сказал ему Койл. — Просто успокойтесь.

— Да пошел ты на хрен! — закричал Хоппер детским высоким голосом. — Ты не знаешь, каково это! Меня преследуют! О боже, почему это не прекращается? Я… я проснулся, а оно стояло здесь… смотрело на меня, пока я спал… Я видел его очертания, чуял запах аммиака… Оно холодное, замерзшее, с него падает лед… и оно стояло здесь, смотрело, оно пробирается в мои сны и уносит меня в место с башнями… в черный город… все взмывающее, и узкое, и искаженное. Оно не отпускает меня! Оно никогда не отпускает меня…

Это была отвратительная, тревожная сцена.

На столе у постели Хоппера нашли девятимиллиметровый автоматический револьвер. Один бог знает, где он его раздобыл. Он не пытался стрелять в них, даже не потянулся к оружию. «Это потому, что Хоппер решил застрелиться», — подумал Койл.

Хоппера привязали в медицинском отсеке и держали под успокоительным. Батлер переместили в неиспользуемую комнату в коридоре В, где за ней присматривали Гвен и Зут.

— Кто теперь главный, Ники? — спросила Бив.

— Наверно, Особый Эд.

Она рассмеялась.

— Здорово! То что нужно.

Койл сказал только:

— Это не в моей власти.

— Главным должен стать ты. Ты единственный, кто может. Ну, еще Фрай, может быть, но Фрай засранец.

— Я ходил по станции и говорил с людьми о Батлер, — сказал Койл.

— Она ведьма, Ники.

— Ведьма?

— Конечно. Вокруг нее происходит всякое. Всякое сверхъестественное.

Все считали Челси Батлер одержимой ведьмой, Койл это понял.

— Я сказал, что говорил с людьми. Пытался понять, что они чувствуют. Разобраться в происходящем.

Бив кивнула.

— Люди не знают, что делать. Кое-кто… не буду говорить кто… у них бредовая идея — украсть «снежного кота» или «спрайт». Сбежать на станцию «Полюс» или еще куда-нибудь. А смысл? Если слухи верны, на всех станциях творится то же самое. Но люди хотят уйти, Ники. Они хотят убежать. Я их не виню. Они хотят вернуться домой. Но зачем? Мир катится в ад, он обделался. Зачем уходить отсюда? Надо переждать. У нас есть еда, тепло и все необходимое. Зачем рисковать ради… ради такого безумия?

— Это здравая мысль, Бив.

Она какое-то время смотрела на него, потом сказала:

— Когда мне было восемнадцать лет, мы с друзьями раздобыли абсент, мощное дерьмо. Помогает тебе увидеть Бога, знаешь? Мы отправились в Монтерей, сняли домик на пляже в Биг-Суре и шесть дней провели там чуть ли не в отключке. Никто нас не видел. В последний день моей подруге Дарлин — ее старик был копом, сечешь? — стало хреново. Я пять часов провела с ней на пляже, обнимала ее и говорила, что все будет в порядке. Она была не в себе. Было лето, очень жарко, но Дарлин дрожала, говорила, что она в снегу, в горах, в огромном пустом городе, и там очень холодно. Она заблудилась, не может найти выход. Она описывала мне этот город. Какой он, как выглядит изнутри. Сказала, что его построили не люди, он очень, очень старый и уже давно заброшен. Я ведь сказала, это мощное дерьмо. Дарлин заглючило. Она была безумно испугана. Наверное, я тоже. Я думала, что такого места нет, пока не услышала, что в горах нашли мертвый город. И в последнее время все об этом думаю.

— Она видела инопланетный город, который здесь, внизу, — сказал Койл.

— Да, точно. Нам всем снится это место. И теперь, думаю, мы знаем почему.

На это нечего было ответить. Совсем нечего.

— Я слышала, у Хоппера был револьвер, Ники.

— Да, был. Он теперь у меня.

Бив смотрела на экран, глаза ее были полны слез.

— Когда… когда они придут за нами…

— Бив.

— …когда они придут за нами, Ники, окажи мне услугу. Застрели меня. Не отдавай меня им. Не позволяй увести меня в этот город. Пожалуйста, Ники.

В общем, тот день на «Климате» был очень тяжелым. Тишина была слишком густая, слишком угнетающая, слишком заряженная тем, чему здесь не было места.

Ночью в постели Гвен спросила:

— Ты веришь в призраков, Ники?

— Не знаю. Хоппер верит.

— Скоро мы все поверим. Эта проклятая станция населена призраками, и так будет, пока здесь Батлер. Мы все в опасности, и ты это знаешь. Если мы от нее не избавимся, она всех заразит. Так говорит Лок. С самого начала зимы эти существа преследуют нас во сне, и все будет еще хуже.

И как оказалось, она была совершенно права.

33

ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

5 апреля

— Бимена нет.

Биггс приоткрыл глаза, осмотрелся. Цифровые часы показывали 1:30.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что Бимена нет.

— Может, вышел погулять, — сказал Биггс, пытаясь разлепить веки. — Зачем ты меня тревожишь из-за этого идиота?

Уоррен считал себя терпеливым человеком. Он никогда не любил стычек, никогда к ним не стремился. Мысль о том, что нужно кого-то ударить, его не привлекала. Но сейчас, о да, ему хотелось ударить Биггса по лицу — и, может, ударить не один раз. Он глубоко вдохнул, потом начал трясти Биггса так, словно хотел стряхнуть с него кожу.

— Слушай меня, гребаный трус! Бимена нет. Он куда-то ушел. Мы должны что-то сделать.

— Это было в твою смену, детка. Ты присматривал за магазином. Не я.

Милостивый боже, как я застрял здесь… в этом… и с таким, как Биггс? Никаких контактов с командой Драйдена уже больше тридцати шести часов. Они там вырубили изо льда какой-то проклятый ужас. Бимен спятил. Теперь он исчез. А этот чертов говнюк все еще усугубляет.

Он отпустил Биггса, решив, что лучше это сделать, иначе он ему врежет.

— Мы должный пойти за ним, — только сказал он.

— Кто-то должен остаться у радио.

— В жопу радио.

— Похоже, ты говоришь серьезно, мой друг. Но прости. Я не собираюсь спускаться туда, и ты меня не заставишь. Так что счастливого пути.

Уоррену хотелось кричать и топать ногами… но какой смысл? Он натянул КЧХП, пока не сорвался. Потому что понимал, что вот-вот сорвется. Биггс лежал, глядя на него с наглой ухмылкой, наблюдал, как он надевает одежду из полярного флиса67, шерстяные брюки, парку, «кроличьи сапоги» и варежки.

— Эй, я бы пошел с тобой, Уоррен, но это место внизу меня до смерти пугает.

— Меня оно тоже пугает. Но кто-то должен пойти, — ответил Уоррен, натягивая балаклаву и шерстяную шапку и прикрепляя к сапогам стабилизаторы. Он снял со стены вольфрамовый фонарик и ледоруб. — Если я не вернусь, Биггс, свяжись с «Мак-Мердо».

Биггс перестал улыбаться и подошел к двери.

— Слушай, Уоррен, боже. Не делай этого. Мы вместе выживем.

— Просто свяжись, если я не вернусь.

Он открыл дверь, и холод нашел его и вытащил наружу, в злой, замерзший мир «Императора». Уоррен захлопнул дверь и пошел к проходу, как человек, идущий навстречу смерти.

34

То, что он делал, было безумием.

Но все зашло так далеко, что простые человеческие страх и тревога не могли остановить его. Бимен исчез. Драйден и его люди не отвечают на радиовызовы. И Уоррен не мог придумать никакого объяснения всему этому.

Они в беде. Возможно, мертвы.

А может, еще что-то похуже.

Мысль о спуске туда пугала его… но как он сможет смотреть на себя в зеркало, если не попытается помочь им? Каким человеком он будет?

Живым, возможно.

Живым трусом, испугавшимся буки.

Прошло несколько минут, проход повернул, и «гипертат» исчез из виду. Уоррен оказался один в туннеле из сверкающего голубого льда. Свет развешанных ламп отражался цветом индиго и аквамарина, он был фосфоресцирующий и вызывал тревогу. Уоррен помнил о фонарике в кармане и думал о том, как здесь было бы темно, если бы перестал работать генератор.

Спокойней. Возьми себя в руки.

Боже, он так боялся потерять самообладание, что забыл взять аварийное радио. При этой мысли Уоррен рассмеялся. Его голос гулким эхом разнесся по ледяной пещере. Радио? Для чего?

Даже если ты попадешь в беду, Биггс к тебе не придет.

Он чертов трус.

Уоррен знал, что он тоже трус, слишком долго боялся спуститься. Но… почти невозможно выразить в словах воздействие, которое оказал на него образец. Как облечь кошмар в связную мысль? Как выразить инстинктивный детский страх перед темнотой чем-то таким пустым, как слова? Ужас, который внушала эта тварь, был не только психологический, но и духовный, расовый и физический. Смотреть на это существо было все равно что видеть все накопленные травмы и ужасы своей расы, надвигающиеся на тебя из бесформенной, невыразимой тьмы.

Когда Уоррен впервые его увидел, у него все внутри перевернулось. В голове закричали инопланетные голоса, душу заполнили отвратительные первобытные воспоминания. В памяти возникли отрывочные картины: люди, существа, похожие на людей, в паническом страхе бегут от таких же, что во льду, и эти твари заполняют небо, роятся, и летают, и жужжат, и…

Господи, останови это. Останови это!

Уоррен прислонился к стене, заставляя себя дышать, заставляя себя забыть. И все время в голове звучал голос, озабоченный сохранением его жалкой жизни, уговаривал его повернуть и бежать, пока не поздно.

Он пошел дальше.

Вокруг него ледник издавал резкие звуки: треск, скрежет. Шипы сапог вонзались в лед, и отголосок был почти музыкальный, словно бьют по стальным барабанам. Дыхание вырывалось белыми облаками. Под балаклавой на усах образовалась ледяная корка.

— Уже близко, — прошептал Уоррен. — Совсем близко.

Спускаясь, он смотрел на стены. Лед был неровный, но сверкал, как бесценные кристаллы сапфира и голубого изумруда. Уоррен начал чувствовать страшный магнетизм того, что лежит внутри. Этот магнетизм уже проник в него, как извивающиеся черви, ищущие места потеплей, чтобы угнездиться.

Он понимал, что должен сражаться с этим.

Что не должен застрять внизу.

Через десять минут проход привел в гигантскую пещеру в глубине ледника. На стенах виднелись изящные узоры из кристаллов, башни, потоки и реки льда. Все это было такое поразительно голубое, что захватывало дух. Лампы на столбах по-прежнему горели, освещая подземный мир, сверкающий и блестящий.

Кроме звуков ледника, ничего не было слышно.

Только тишина, превосходящая все, что Уоррен когда-либо слышал в жизни, необыкновенный звук абсолютной… пустоты.

Самое время убираться отсюда. Забудь об этом. Если бы они были живы, боже, ты бы услышал их дыхание. Повернись и уходи.

Но было уже слишком поздно поворачивать, и он это понимал.

Набрав холодный воздух в легкие, Уоррен крикнул:

— Драйден! Стоун! Кеннегер! — Ответа не последовало. — Пакскомб! Риз! Где вы?

Звуки его собственного голоса прозвучали в этой тишине так громко, что у Уоррена внутри все сжалось еще сильней. Его крик эхом разнесся по пещере, отражаясь от древнего льда и ряда сосулек, висящих высоко наверху, и вернулся с сухой, насмешливой уверенностью, что внизу никого живого нет.

Неожиданно Уоррен услышал пронзительный звук, какой-то писк.

Он резко развернулся, потрясенный, дыхание перехватило… и никого не увидел.

Но он что-то слышал.

Хитиновый шорох.

Уоррен знал, что здесь ничего не может издавать такой звук. Как будто краб перебирается через тела других крабов, панцирь трется о панцирь.

«Полярное убежище».

Огни горели.

В «полярном убежище» ученые ели, работали, иногда даже спали. Это было красное бочкообразное сооружение. Тесное, но эффективное. Уоррен осторожно переступал через многочисленные лежащие на льду кабели. Ухватившись за защелку, открыл дверь.

Пусто.

Он вошел и закрыл за собой дверь. Обогреватель работал, внутри было тепло. Уоррен снял варежки и погрел руки. Койки выглядели так, как будто на них спали. Он нашел пару чашек с кофе; кофе был холодный. Налит много-много часов назад. Блокноты. Чертежи. Книги. Портативный бур. Пила для льда.

Радио.

Уоррен наклонился к нему и увидел, что радио работает. Он взял микрофон.

—«Император-один», говорит «Император-два». Вы меня слышите?

— Слышу, — ответил Биггс. — Кто-нибудь есть?

— Ни души.

— Уоррен, слушай меня. Уноси оттуда свою задницу. Немедленно.

Уоррен слышал страх в его голосе. Что ж, по крайней мере, он не один.

— «Император-один»? Поцелуй меня в зад.

— Я серьезно, Уоррен.

— Почему бы тебе не спуститься сюда? Почему бы…

Уоррен едва не упал. Периферийным зрением он увидел какую-то фигуру, проходящую мимо окна. Как ни тепло было в убежище, его кожа похолодела. Он слышал, как Биггс вызывает его по радио.

К черту Биггса.

Уоррен распахнул дверь и выскочил на лед. Никого не было. Он оглядел все окрестности «полярного убежища». Никого.

Ему следовало повернуть назад, но он этого не сделал.

На некотором удалении была установлена желтая палатка. Если кто-то и прятался от него, то только там. Крепко сжимая ледоруб, Уоррен пошел туда. Клапаны палатки беззвучно трепетали. Он слышал, что внутри работает обогреватель. К палатке вел провод.

Вот где он должен быть.

Образец Драйдена.

Уоррен вошел, подняв для удара ледоруб. Внутри никого не оказалось. Никого живого… только эта тварь. Уоррен не мог сказать, давно ли она оттаивает, но, судя по всему, достаточно давно. Бо́льшая часть льда растаяла, плоть существа была серая и выглядела резиновой. Начинало раскрываться одно крыло. С него капала вода, собираясь внизу в лужу. Уоррен ткнул ледорубом, плоть немного подалась. Он отступил, охваченный ужасом.

И услышал что-то вроде низкого музыкального свиста в голове.

Осознав, какие ярко-красные глаза у этого существа, он наклонился и выключил обогреватель. Сразу повеяло холодом. На мгновение Уоррену показалось, что выросты на голове твари, похожие на реснички, зашевелились.

Он выскочил из палатки, пытаясь восстановить дыхание.

Нет, не так плохо, как в первый раз, но только потому, что он был готов к увиденному. Тем не менее его не покидало ощущение, что эта тварь не так мертва, как должна быть.

Уоррен прошел по неровному льду туда, где образовался небольшой хребет. Взобрался на него. По ту сторону был склон, ведущий к многочисленным расщелинам, которые исследовали Драйден и его ребята. Некоторые расщелины были обозначены желтыми вымпелами. Они вели к трещинам.

Уоррен никого не увидел.

Собравшись с духом, он начал спускаться по скользкой поверхности, впиваясь шипами в лед. Его внимание привлекло то, чего здесь раньше не было, — симметричный круглый туннель, уходящий под лед. Уоррен был уверен, что туннель искусственный.

Он прошел к расщелине, где, как он знал, было найдено существо.

У расщелины на льду была кровь. Немного, но достаточно. След вел в расщелину, и, освещая его фонариком, Уоррен пошел туда, убежденный, что совершает самую большую ошибку в жизни. Расщелина была примерно в четыре фута шириной, ее основание — глянцевый голубой лед. После пребывания в пещере расщелина была тесной и удушающей.

Еще кровь.

Мазок.

Пятна крови на ледяной стене. В голубом свете кровь казалась черной.

Расщелина повернула налево, потом направо. За следующим поворотом мог прятаться кто угодно. Уоррен остановился. Он услышал впереди звук. Быстрое, осторожное шарканье. Кровь бурлила в жилах; Уоррен пошел дальше, уверенный, что он не один.

Кто-то ждет.

Смертоносный.

Уоррен поднял ледоруб, фонарик дрожал в его руке. Он повернул за угол, и темная фигура скользнула в тень.

Уоррен закричал.

Рефлекторное действие. Фигура походила на человеческую, но это не обязательно был человек. Двигалась она с тем самым шаркающим звуком. На какое-то пугающее, немыслимое мгновение он увидел лицо за меховым краем парки… что-то вроде розового волнистого воска… и смотрящие на него багрово-красные глаза.

Уоррен повернулся и пошел прочь, не сомневаясь, что за ним идут.

Нечто нечеловеческое с лицом из ползучей мякоти преследует его.

Уоррен выбрался из расщелины и поднялся по склону. И когда шел к «полярному убежищу» и к проходу, заметил в палатке движение. Она колыхалась. Снова заработал обогреватель. Уоррен направился в проход, ожидая, что в любое мгновение из палатки выскочит чудовище.

И когда был в проходе, услышал в оставшейся внизу пещере визгливый, писклявый голос.

35

«ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Крайдерман, согревшись виски Хорна, совершал обход и радовался этому. Боже, да. Если что-то нужно было сделать, если появлялась какая-то дерьмовая работенка и виляла в воздухе своей грязной обезьяньей задницей, можно было не сомневаться, что это работа для него. Он не возражал, но все же было бы неплохо, если бы время от времени брался кто-нибудь другой.

Крайдерман, вы согласны какое-то время подежурить в радиорубке? Хоппер подрезал крылья Харви.

Конечно, Эд. Никаких проблем.

Крайдерман, не подежурите ли сегодня ночью? Мне будет спокойнее, если кто-нибудь присмотрит за всем.

Конечно, Эд. Буду счастлив. Еще что-нибудь? Просто дайте мне знать.

Неважно, что он электрик. Официально его работа — решать проблемы с электричеством. Не его вина, что тут все идет гладко. Это не значит, что Особый Эд должен находить ему другую дурацкую работу.

Совсем не значит.

Стоя в общем помещении, которое в это время суток пустовало, он думал о выпивке Хорна. Потому что хорошая выпивка — это то, ради чего жил Крайдерман. То немногое, на что можно было рассчитывать долгой зимой.

Как и все остальные, он знал, что происходит… но не был уверен, что всему верит.

Крайдерман немало побродил по свету.

Он знал, что в изоляции люди начинают вести себя необычно, говорить какие-то странности. Его не особо заботило, что произошло несколько лет назад на станции «Харьков» или что была опустошена станция «Маунт Хобб»; точно так же ему было наплевать на НУОАИ «Полярис» и даже на Слима, или Флэгга, или Стоукса. Люди бывают неосторожны, а когда ты неосторожен на льду, ты умираешь.

Исчезаешь.

Или еще что-нибудь.

«И я не верю в слухи о том, будто Батлер ведьма, — размышлял он. — Сверхъестественные явления, и призраки, и привидения. Боже, словно все здесь — дети у лагерного костра, старающиеся посильней напугать друг друга».

— Пришельцы, — сказал Крайдерман вслух, — только их не хватало.

Он даже сказал все это Хорну, а тот рассмеялся и ответил, что тяжело быть дураком и не подозревать об этом. Чертовски забавно. Проклятый Хорн. Если бы он не припрятал где-то четыре ящика виски, Крайдерман вряд ли стал бы иметь с ним дело. Хорн нравился ему не больше всех остальных идиотов.

Часы подсказали, что сейчас начало четвертого.

Еще три часа этого дерьма.

Он пошел в камбуз и открыл один из больших холодильников, чтобы посмотреть, что Бив приготовила на полрац.

То же самое, всегда то же самое. Маринованные огурцы, сыр, холодное мясо. Крайдерман взял кусок жареной говядины, потом индейки. Прихватил немного ветчины и, жуя, пошел в общее помещение. Стоя у входа в коридор А, он поднес ко рту ветчину… и отшатнулся.

Что за жуткая вонь?

Он понюхал мясо, но оно пахло нормально. И то, что он чувствовал, не было запахом мяса. Пахло неприятно, даже отвратительно, но Крайдерман не мог определить, чем именно. Просто резкий, гнилостный и неестественный запах. Напомнил ему компостные кучи в летнюю жару, растительный смрад разложения, запах влажных растений, превращающихся в перегной и плесень.

Как бы это ни было тошнотворно — все равно что сунуть голову в скошенную траву, которая неделями плесневела в теплом, мокром, тайном месте, — он должен был узнать, что источает этот запах.

Крайдерман вышел из общего помещения.

Запах усилился.

На станции царила тишина. Снаружи, за пределами купола, глухо и тоскливо выл ветер.

Напрягшись, Крайдерман подошел к входу в коридор А.

Здесь запах стал еще сильней, вонь гнилого сена вперемешку с кишками.

Виски плескался в желудке, кислота подступала к горлу.

В глубине коридора что-то упало. Еще что-то разбилось вдребезги.

Звуки доносились из одной комнаты.

В качестве оружия у Крайдермана имелся только фонарь с длинной ручкой, который ему дал Особый Эд. Крайдерман не знал, зачем ему оружие, но чувствовал, что оно может понадобиться. Происходит что-то странное, и столкновение с этим может быть опасным. Он посмотрел на висящий на стене интерком. Одно нажатие на кнопку, и у него будет подкрепление… Койл, Фрай, кто-нибудь.

Он колебался.

— Конечно, — прошептал Крайдерман, — разбуди их из-за кувшина, упавшего с полки.

Он пошел по коридору один, не зная, куда идет. В конце коридора была дверь, открывающаяся наружу, на помеченную флагами дорогу, ведущую к гаражу и Хорну. В коридоре было темно, горело только несколько дежурных ламп. Двери справа вели в различные офисы: Хоппера, Особого Эда, несколько пустующих кабинетов. Слева находились шкаф с противопожарным оборудованием и помещение с аварийными запасами. В конце коридора располагался медицинский отсек.

Там сейчас держали Хоппера.

Офис кадровика, конечно, был открыт. Особый Эд гордился этим. Мой офис открыт днем и ночью, народ. Он был открыт, но это не значило, что Эд там. Кабинет Хоппера был заперт. Помещение с аварийными запасами всегда закрыто. Ладно… что дальше?

Медицинский отсек.

Крайдерман шел по коридору. Отвратительный запах, казалось, решил стать еще отвратительней. Крайдерман подумал, что его вот-вот вырвет.

Он услышал еще какой-то грохот.

Этот звук определенно доносился из медицинского отсека.

Еще больше напрягаясь, Крайдерман зашагал дальше, держа фонарик как дубинку. Единственным человеком здесь был Хоппер, но он спятил. Крайдерман услышал за дверью хлюпающие, водянистые звуки.

Он остановился, думая, кто может издавать такие звуки. На «Климате». Ночью.

В животе у него забурлило.

Крайдерман ухватился за дверную ручку, понимая, что нужно сделать это сейчас, иначе он струсит. Возникло очень сильное желание развернуться и убежать.

Он распахнул дверь и потянулся к выключателю, в лицо ударил едкий воздух. Внутри было тихо… хотя где-то капало. Где-то дальше, в лазарете. Крайдерман прошел туда. Он услышал звук, будто кто-то снимает с рук резиновые перчатки. Быстро щелкнул выключателем на стене и прошел дальше.

Вонь стояла кошмарная.

Шкаф с медикаментами был раскрыт, его содержимое разбросано. На чистых белых простынях одной кровати виднелась кровь, кровь была на стене, на полу среди осколков разбитых сосудов, инструментов, пустых пакетов из-под крови, взятых из специального шкафа… дверца этого шкафа была сорвана с петель.

Потом Крайдерман увидел труп Хоппера.

Труп был подвешен за ноги, освежеванный, с многочисленными проколами, словно от дрели. Раскачивающийся труп, не только выпотрошенный, но и высосанный досуха, не осталось ни капли крови или полоски жира, ребра были вылизаны добела, слизаны все соединительные ткани.

Крайдерман попятился и ударился о стену.

Попятился не от трупа, а от того, что было рядом с ним.

Он увидел лицо… жуткое, искаженное, нечеловеческое… злобные желтые глаза… зазубренный рот, из которого валил ядовитый шипящий пар. На треугольной голове были жилистые, извивающиеся, черные как ночь щупальца, тянущиеся к потолку, царапающие и скребущие.

Крайдерман издал короткий сдавленный крик.

Тело твари было рубчатое и волнистое, напоминало извилистый ствол древнего баньяна… но вместо древесины — резиновая сине-черная плоть, казавшаяся горячей и жидкой.

Тварь двинулась к нему в вихре плоти: змеящиеся конечности, и сверкающие агатовые когти, и острые, как иголки, черные зубы.

Крайдерман чувствовал запах горячих выделений желез.

Воняло тем, что жевала тварь.

Он увидел гротескно искаженные, плавящиеся лица и дергающиеся конечности — как будто в кривом зеркале, — и все это ползло вперед на спутанных черных корнях.

Крайдерман снова закричал.

Он кричал так громко и с такой яростью, что сам удивился. Сердце заколотилось в груди, он сделал два пьяных шага к двери и тут же грохнулся прямо на задницу. Он не споткнулся и не поскользнулся — Крайдермана охватил ужас от увиденного. От ужаса ноги стали слабыми и резиновыми, голова закружилась.

Он смог встать и бросился к двери, но спасения не было.

Только голос в голове, четкий и резкий.

(возьми мою руку)

(и пусть твое сердце взорвется от сладкого страха)

Крайдерман ударил фонариком, и одно из лиц взорвалось брызгами прозрачного желе.

Щупальца выдвинулись из брюха твари и закачались в воздухе. Они были гладкие и блестящие. Крайдерман орал что есть мочи, звал на помощь, он ударил фонарем по стеклу, за которым был рычаг пожарной сигнализации, и разбил его.

Тварь была недостаточно быстра, чтобы помешать ему потянуть за рычаг.

В лагере резко зазвучал сигнал тревоги.

Прежде чем Крайдерман смог сделать еще что-нибудь, розовые червеобразные твари обхватили его руку и превратили ее в кровавую массу. Но он даже не почувствовал боли, не успел открыть рот для крика: тварь раскрыла пасть, как черный люк, из нее вывалился клубок прозрачных щупальцев, и они обхватили его лицо, скользнули в горло и в нос; щупальца, как черви, проникли в глаза, они все глубже и глубже проникали в него, заполняя и заражая.

И к этому моменту кричать уже было нечем.

---

Часть четвертая. Колдовство

Кто может сказать, что кроется за

ночными полетами на метле?

Говард Лавкрафт

1

Койл, как и все, услышал сигнал тревоги.

Этот сигнал пронзил его и вырвал из объятий Гвен, завывая, как сирена воздушной тревоги. Как только Койл открыл глаза, ощущение грядущей беды, которое преследовало его постоянно, просто взорвалось в нем, и слабый голос в голове сказал: «Оно пришло, Ники, подготовься, потому что оно пришло…»

 — Что случилось, черт возьми? — спросила Гвен, садясь. — Пожар?

Койл слышал, как в коридоре бегут люди. Он надел термобелье, натянул шерстяные брюки, сапоги и утепленную толстовку. Поверх — куртку из полярного флиса. Если это проклятое место сгорит, он намерен был оставаться в тепле.

Он взял револьвер Хоппера и вышел в коридор. Гвен вышла за ним. Она хотела знать, что происходит, и Койл был бы рад ей сказать. Запаха дыма он не чувствовал, но в остальном ничего не понимал.

— Это не пожар, — сказал он наконец, когда они дошли до общего помещения. — Не знаю, что это, но не пожар.

По коридору Б к ним подбежал Дэнни Шин.

— Быстрей, Ники! Что-то в медицинском отсеке! Оно чуть не оторвало Локу руку!

Сигнал тревоги продолжал звучать. По всей станции бежали и кричали люди. Воцарился настоящий хаос, и Койл был уверен, что быстро это не кончится.

Из своей комнаты, натягивая свитер, вышел Фрай.

— Мать вашу, ну что теперь?

— Это в медицинском отсеке, — сказал Койл.

— Но что именно?

Койл не ответил. К тому времени, как он пришел в общее помещение, там уже собралась почти вся команда. Все говорили одновременно, некоторые пытались перекричать сигнал тревоги. Фрай крикнул, чтобы кто-нибудь выключил эту проклятую штуку.

Сплошной хаос.

Особый Эд ходил кругами, как будто не мог понять, где находится. Ида и Бив держались у входа в камбуз. Гвен взяла медицинскую сумку и занялась Локом. Тот сидел, прижавшись спиной к стене, и выглядел потрясенным. У него было бледное лицо, глаза влажно блестели.

Койл видел, что левая рука Лока в крови, а рукав свитера свисает клочьями. Кровь была и на полу. Красные капли вели в коридор А, где по стенам было размазано еще больше крови.

— У нас гость, Ники, — сказала Гат. Она стояла под аркой, ведущей в коридор А, с пожарным топором с длинной рукоятью в руках, как варвар, готовый броситься в битву. — И чем бы это ни было, оно все еще здесь.

Сирена замолчала, все говорили наперебой, требовали ответов, но никто, ни один человек не хотел идти к медицинскому отсеку.

— Что случилось? — спросил Койл.

Шин, глядя по сторонам и тяжело дыша, ответил:

— Крайдерман. Эд поставил его на дежурство…

— Кто-то должен был дежурить, — вставил Особый Эд.

— …поставил его на дежурство, и что-то его схватило. Он включил сигнал тревоги… то есть я думаю, что он это сделал… а Лок был поблизости. Он услышал крики и побежал в медицинский отсек… боже, Ники, эта штука едва не оторвала ему руку.

— Что это сделало? — спросил Фрай, возвращаясь после отключения сирены.

— Чудовище или что-то еще.

Фрай протиснулся мимо Зут.

— Чудовище? Какое еще, черт возьми, чудовище?

— Ему нужно наложить швы, — сказал Особый Эд Койлу. — Он потерял много крови.

— Я об этом позабочусь, — сказала Гвен. — Но мне нужно зайти в отсек.

Койл наклонился к Локу. Гвен все еще перевязывала его рану.

— Что случилось, Лок? Что там было?

Лок поморгал и несколько раз сглотнул. Потом взгляд его сфокусировался, и он поднял голову.

— Услышал его крик… этот гребаный сигнал тревоги, Ники… и пошел туда. — Он дрожал, качая головой. — Что-то было там… Что-то схватило Крайдермана… Оно его пожирало. Думаю, оно его ело. Я… оно зарычало и ударило меня. Не знаю, что это было… у него когти…

Об остальном Койл мог догадаться.

— С тобой будет все в порядке, приятель, — сказал он.

Лок смущенно и растерянно улыбнулся и поморщился: Гвен вколола ему антибиотик.

Появился Хорн с тяжелой артиллерией. На спине у него были закреплены два баллона наподобие тех, что используют в аквалангах, в сварной раме. Из баллонов выходил ПВХ-шланг, выдерживающий высокое давление; шланг соединялся с металлическим держателем с рукоятями и курком, с неприятным на вид носиком на конце. К раме на спине была присоединена пропановая горелка. От нее отходил медный шланг и заканчивался в двух дюймах от носика. На конце шланга мерцало пламя.

— Чертов Бак Роджерс, — сказал Фрай.

— Что это? — спросил Шин.

Хорн улыбнулся.

— Огнемет. Самодельный. У меня в цехе тяжелой техники еще три таких.

— Ты всех нас взорвешь.

— Не-а, — сказал Хорн.

Койл все понимал. Вероятно, адски опасно, но сейчас подойдет. Одно нажатие на курок, и зажигательная жидкость хлынет из баллона и под высоким давлением вырвется из носика, соединится с пропановым пламенем — бабах! Ручное зажигательное оружие.

Хорн коротко рассказал о своем изобретательском мастерстве. Закончил он, сказав:

— Но лучшая часть, народ, это горючее. Сгущенный бензин. Прилипнет куда-нибудь — и попробуй потушить.

Койл знал, что сгущенный бензин — это самодельный напалм. Смешиваете бензин с пенопластом, только очень сильно измельченным, чтобы не забил шланг; пенопласт поглощает бензин, превращает его в желеобразную эмульсию; она очень легко воспламеняется, липнет к цели и горит, горит…

— Огнемет, — с отвращением сказал Шин. — Это нелепо.

Хорн снова улыбнулся, глаза его озорно блестели. С огнеметом, в КЧХП, с густой бородой и с балаклавой на голове он походил на полярного террориста.

— Я тебе покажу, говнюк, как это нелепо.

— Уберите эту штуку, — сказал Особый Эд.

Койл сказал:

— Хорн…

Поздно.

Хорн повернулся, думая, что за спиной никого нет, и нажал на спуск. Язык пламени вырвался из носика, превратился в катящийся огненный шар и едва не попал в Харви. С огнетушителем в руке Харви упал на пол, и огненная струя пронеслась над ним, не задев. Пролетев футов тридцать, она врезалась в дальнюю стену; огонь прилип к стене и продолжил гореть, повалил жирный черный дым.

— Проклятье! — закричал Особый Эд. — Уберите эту чертову штуку!

Бив и еще несколько человек принялись поливать огонь из огнетушителей, но тот не желал гаснуть. Его затаптывали, поливали и постепенно взяли под контроль.

— Господи Иисусе! — сказал Фрай. — Ну и дела!

Харви с побагровевшим лицом встал и, бешено жестикулируя, заорал:

— Ты меня едва не убил! Черт побери, ты меня едва не убил!

Хорн рассмеялся.

— Да, вот была бы потеря!

Все были ошеломлены или возмущены и говорили об этом Хорну, но недолго: из медицинского отсека донесся странный пронзительный вопль. Как будто истошно визжала стая собак. Звук становился все громче, потом вдруг стих.

— Вот дерьмо! — сказал Шин.

— Ники. — Эд с трудом сглотнул. — Там Хоппер.

— Пошли, — сказал Койл Хорну, доставая револьвер. — Остальные — не приближайтесь.

Несколько человек сделали шаг вперед, но большинство предпочло остаться на месте. Только Дэнни Шин и Зут были заинтригованы тем, что происходит за дверью в конце коридора. Заинтригованы, но напуганы. Фрай махнул рукой, заставляя их отступить.

— Вы слышали, что он сказал! Не подходите!

Вооруженный девятимиллиметровым револьвером Хоппера, Койл пошел по коридору; Хорн и Гат, вооруженная топором, шли за ним. Револьвер казался Койлу скользким. По спине пробежала струйка пота.

Дверь медицинского отсека находилась в самом конце коридора. Как во всех фильмах ужасов, которые Койлу приходилось видеть, она была слегка приоткрыта. Такие двери просто не решаешься открывать.

Но у него не было выбора.

Подойдя ближе, он увидел на двери кровь Лока. Размазанный отпечаток ладони. Рядом на стене было еще больше крови, как будто кто-то после нападения шел здесь, держась за стену. Вероятно, так оно и было.

Койл поднял руку, призывая всех остановиться.

Он прислушался. Было очень тихо, но Койл ни на мгновение не поверил, что схватившее Крайдермана существо ушло. В дверь оно не выходило, и он не слышал звона разбитого окна.

Это означало, что оно еще там.

Ждет. Играет в кошки-мышки.

Если не ушло через отопительный воздуховод. Оно знает, как это делать.

Койл подошел ближе к двери, прислушиваясь к биению своего сердца. Его руки и ноги отяжелели.

— Ты его слышишь? — спросила Гат.

Он не обратил внимания на ее слова. Внутри раздался звук удара. В щели промелькнула какая-то тень. Койл понял: то, что там, ждет за дверью.

Свет погас.

— Черт возьми, — сказал он. Потом обратился к Гат: — Дай фонарик.

Он был в пяти футах от двери и ждал, что в любой момент то, что за дверью — он мысленно представил какую-то громоздкую, уродливую фигуру, — выскочит и вонзит в него желтые когти. Что бы это ни было, оно умное. Знает, что лучше выключить свет и наброситься на них в темноте. Понимает, как получить преимущество.

Гат дала ему фонарик.

Ее рука так дрожала, что Гат едва не выронила фонарик. Она быстро отступила и спряталась за спиной Хорна. С револьвером в одной руке и с фонариком в другой Койл подошел к двери. Тварь там. Он это знал. Слышал, как она дышит с влажным, хлюпающим звуком.

Она передвигалась с шуршанием.

И тут на него обрушилось зловоние, будто кто-то разбил тухлое яйцо. Вонь шла из-за двери, прогорклая и мерзкая, словно серные пары из выгребной ямы.

— Вот черт, — сказал Хорн.

Койл старался не обращать внимания на эту маслянистую вонь, но глаза жгло, в носу горело. Когда он был в трех футах от двери, за ней снова что-то стукнуло… потом дверь начала медленно открываться, без малейшего скрипа.

Койл знаком приказал всем отойти.

Дверь открылась на фут, и зловоние стало невыносимым. Потом дверь неожиданно с громким стуком захлопнулась, и Койл отскочил назад, едва не столкнувшись с Хорном.

Очень быстро дыша, он сказал:

— Думаю… думаю, оно играет с нами.

За дверью снова послышался удар, и что-то врезалось в нее. Что-то — Койл не думал, что это рука, — ухватилось за ручку и повернуло ее.

Он взвел курок.

Возможно, это было чисто рефлекторным действием, но он дважды выстрелил в дверь. С другой стороны раздался высокий прерывистый крик, звучавший почти как человеческий. Что-то ударилось о дверь, причем с такой силой, что дверная панель раскололась пополам. Что бы ни было с той стороны, оно было не только взбешенным, но и очень сильным.

Койл слышал, как оно передвигается с таким звуком, будто ступает по гнилым ягодам. Что-то упало, что-то разбилось. Послышался оглушительный волнообразный рев, заставивший Койла отступить на два шага.

Зазвенело разбитое стекло.

— Окно, — сказал Хорн. — Оно уходит через проклятое окно!

Койл бросился к двери и распахнул ее, не позволив себе даже подумать, что может наброситься на него. Он скорее почувствовал, чем увидел движение и трижды выстрелил. Чем бы это ни было, оно издало безумный звериный вой. Койл пошарил в поисках выключателя и увидел, как что-то большое движется к двери лазарета. Он бросился туда мимо висящего, выпотрошенного тела Хоппера. На полу валялись осколки стекла от разбитых шкафов, пустые пакеты из-под крови и плазмы, и повсюду было много уже знакомой слизи.

Оно лезло в окно.

Койл даже не стрелял. Просто таращился, словно окаменев.

Окно было маленькое, может, три на три фута, а то, что протискивалось в него, — гораздо больше. Влажное, блестящее и отвратительно мясистое. Койл не знал, что это такое, но выглядело оно как разбухший зародыш, за которым тянутся раздувшиеся и разорванные остатки плаценты. Проталкиваясь, оно вздулось еще сильнее, дюжина извивающихся пуповин зашуршала по оконной раме, а потом существо скрылось из виду, и слышался только хруст пакового льда за пределами купола.

— Ублюдок, — сухо сказал Хорн.

Койл сглотнул, заставляя себя дышать.

— Пойдем за этим сукиным сыном.

2

Ветер швырял снег и кристаллы льда в лицо Койлу, когда он обходил купол, остановившись у разбитого окна медицинского отсека. Изнутри окно уже заколачивали. Он слышал звуки беспроводной дрели и приглушенные голоса.

Стоя в КЧХП, держа в одной руке фонарик, в другой — револьвер, Койл чувствовал, как ветер пытается высосать из него тепло. Сейчас было ниже минус сорока градусов, и он вполне это ощущал. Брюки застыли, парка скрипела, когда он шевелил руками.

— Пошли, — сказал он Хорну.

Дыхание вырывалось большими морозными облаками.

— Прикончим его, — сказал Фрай, поднимая ледоруб.

Они втроем пошли вперед. Койл смотрел на белизну под ногами. Дул ветер, и в луче фонаря бушевал снег. На жестком паковом льду блестела изморозь.

Но тут был не только снег.

Замерзшая слизь.

Много слизи. Ее след вел через сугроб. Помимо прозрачной слизи, которую Койл так хорошо знал, виднелось какое-то розоватое вещество, которое могло быть кровью. И еще зеленоватое, но Койл даже не мог догадаться, что это такое. На свежем снегу были следы, как будто два человека тащили третьего.

— Странная, должно быть, тварь, — сказал Фрай.

Койл продолжал идти.

Он чувствовал себя охотником из какой-то игры, идущим по кровавому следу.

Ветер выл, швыряя снег. Лицо, хоть и закрытое балаклавой, онемело от холода, борода была полна льда. Небо над головой было чистым и ледяным, звезды мерцали, горело северное сияние над далекими горными вершинами.

Койл шел по следу. Он заметил, что следы стали более единообразными. И похоже, тварь шла на трех ногах, ну, может, не совсем на ногах, а на каких-то колышках или колючках. У каждого следа имелось три углубления, как от шипов. Даже в морозном воздухе Койл улавливал порывы отвратительного зловония, налетавшие и рассеивавшиеся.

Здесь было чертовски темно.

Фонарики и далекие охранные огни мало что меняли. Восточная Антарктида — мир мерзлоты, теней и лютого холода.

— Эта тварь долго не выдержит, — сказал Фрай, светя по сторонам фонариком.

Хорн хмыкнул.

— До сих пор выдерживала.

Койл заметил, как у цеха тяжелой техники мелькнула тень, и услышал какой-то рваный инопланетный вопль, звучавший так, словно исходил из множества ртов. Сам тон этого вопля был неземным и пробирал до костей.

— Пошли, — сказал он.

Они побежали на этот крик.

Бег в громоздкой одежде и в полных воздуха сапогах не очень изящен, но они бежали, пыхтя и отдуваясь. Мчались по снегу, пробирались через сугробы, стискивая зубы от холода. Фонарики дергались в руках, бросая дикие прыгающие тени… и каждая из них могла быть чем-то бо́льшим, чем тень.

Тропа вела к цеху тяжелой техники, мимо подъемной гаражной двери и вдоль стены.

По какой-то причине тварь не торопилась забраться внутрь, и Койл понимал, что это не потому, что она слишком глупа, чтобы справиться с дверной ручкой. У нее на уме что-то другое. Он гадал, что бы это могло быть. Тварь вряд ли так умна, как создавшие ее существа, но хитра. Она несколько дней пряталась на «Климате». И обнаружили ее лишь случайно.

Конечно, у нее рудиментарный интеллект. Но сейчас это просто животное. Ему холодно, оно ранено и будет бороться за выживание.

Когда они обошли дальнюю сторону строения, ветер донес запах твари.

— Хорн, — сказал Койл. — Приготовь свой огнемет.

Хорн и Фрай за ним расступились. Запах долетел и исчез. При таком ветре, в такой темноте тварь могла быть где угодно: по ту сторону купола или в десяти футах.

За цехом тяжелой техники Койл ничего не увидел.

Только несколько уложенных друг на друга бочек с горючим, связанных от ветра, какие-то тени, сугробы у стены. Тварь могла, не оставляя отпечатков на снегу, исчезнуть во тьме Полярного плато.

Но Койл так не думал.

Он побежал вперед. Воздух был такой холодный, что болели легкие.

Огибая строение, Койл поскользнулся на льду и упал в сугроб. И тут же сел, смахивая снег с глаз.

Хорн и Фрай бежали за ним.

Посмотрев вперед, он что-то увидел. Не самого зверя, а лишь тень, которую он отбрасывал в бледном лунном свете, ускользая из поля зрения. И эта тень… милостивый боже… неопределенная и жуткая, словно два человека, соединенные в талии, искаженные и уродливые, машут головами, на которых короны из извивающихся змей.

Фрай рывком поднял Койла на ноги.

Бок о бок они добрались до дальнего угла цеха, и там их поджидала эта тварь.

Она издала пронзительный, первобытный рев, как доисторическое чудовище, и бросилась на них. Койл почувствовал волну едкого жара, исходящую от нее. Он снова поскользнулся и упал. Огромная тень надвигалась на него.

Хорн закричал и нажал на спуск огнемета.

Яркий язык пламени стремительно пронесся прямо над головой Койла. В темноте он подействовал ослепляюще. Грибообразное облако огня настигло тварь, прыгнувшую вперед. Удар пришелся не прямо, а скорее по касательной, но заставил тварь отлететь. Бо́льшая часть пылающего желеобразного бензина попала в металлическую стену строения и разлетелась по паковому льду.

Но оставшаяся часть… прилипла и горела.

Зверь издал еще один вопль и бросился прочь, как-то переваливаясь, истошно крича от боли. И хотя весь его левый бок пылал, он бежал быстро, шипя и прыгая, оставляя за собой шлейф клубящегося дыма.

Койл был уже на ногах; все трое помчались вслед за зверем. Не было времени раздумывать, планировать, даже осознать нереальный ужас происходящего. Нужно было догнать эту тварь. Уничтожить ее. Иначе никто на «Климате» не будет в безопасности.

— Оно бежит к рубке связи, — сказал Фрай.

Так и было. Продолжая гореть и дымиться, отбрасывая мерцающий оранжевый свет от лижущих ее языков пламени, тварь бежала по дороге, соединяющей купол с рубкой связи. Добежала до туннеля и по нему дальше к рубке, миновала вход в нее, которым несколько дней назад воспользовался Койл, до смерти испугав при этом Харви.

Они гнались за ней.

На дорожке остался след из тлеющих ошметков.

Напоминало потрескавшийся черный пластик.

Когда тварь стояла у двери, Койл впервые смог ее разглядеть. Всего на секунду, но этот образ останется с ним до конца жизни. Существо выглядело как паук с десятками отростков, они медленно извивались, как-то иллюзорно, словно глубоководные водоросли. Дымящиеся клочья уносил ветер, и казалось, что тварь распадается на части. Жгучая вонь ударила в лицо.

Тварь зарычала на них и прошла в дверь. Не открыла дверь, а прошла через нее, как будто дверь была наспех сколочена из бальзы68.

— Черт, черт, черт! — закричал Койл, бросаясь в погоню.

Прежде чем с Фраем и Хорном отправиться за тварью, он велел Особому Эду запереть все двери и выставить караульных у каждой из них. Очевидно, Эд это сделал. И сейчас зверь нашел один из входов.

Еще один крик прорезал ночь, и Койл содрогнулся.

3

ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

Биггс был один.

Хотя Уоррен храпел на своей койке, Биггс никогда не чувствовал себя таким одиноким. Теперь их осталось лишь двое. Они отключили подачу энергии в пещеру и в «полярное убежище». Там, внизу, ничего живого больше не было. Только холодный голубой лед, спящий вечным сном, как спал веками.

После того как Уоррен вернулся после небольшого расследования внизу, Биггс связался с «Мак-Опс» и рассказал все, что знал. Драйден и все остальные исчезли, что с ними, неизвестно. Ему велели оставаться на месте. Больше никого не искать. Не выходить из «гипертата». Генератор держать включенным.

Но сколько времени можно так ждать?

Сидеть сложа руки?

Ему не сказали: «Ждите весны, тогда мы вас вытащим», — но Биггс считал, что именно это и было сказано.

Ты ввязался в это добровольно, малыш. Сейчас все идет по худшему сценарию. Задрай люки и… жди.

Ждать?

Биггсу и так казалось, что он живет в консервной банке. Они с Уорреном не сводили друг с друга глаз. Терпеть не могли друг друга, но оставались вместе. Даже когда шли проверять второй генератор — он находился в другом «гипертате» на случай отказа первого, — они шли вместе. В основном ругались. Но держались рядом. Если не считать похода Уоррена вниз, они словно срослись.

Биггс старался не думать о том, что Драйден вырубил внизу изо льда и что случилось с ним и с остальными, но было и кое-что другое, о чем он не мог не думать: безумие, кабинная лихорадка. Ведь если он застрянет в этом чертовом «гипертате» до весны с Уорреном, то сойдет с ума. Все очень просто.

Сколько можно раскладывать пасьянсы?

Сколько можно читать?

Сколько фильмов можно посмотреть?

Сколько готовых обедов съесть?

И да, как скоро то, что забрало других, придет за ними? Как скоро они снова услышат этот странный пронзительный писк? Потому что они услышат, и Биггс это знал.

Сидя у радио, Биггс закрыл лицо ладонями и задрожал.

И тут раздался звук, будто кто-то скребется.

Биггс распрямился, застыл, глаза широко раскрылись.

Вон там. Дверь.

Дверь была заперта, но ручка двигалась туда-сюда, как будто кто-то — или что-то — пытался открыть ее с той стороны.

— Уоррен! — прошептал Биггс как можно громче. — Уоррен! Проснись, мать твою!

Уоррен сел на койке.

— Что?

Биггс показал пальцем. Уоррен увидел и сразу проснулся. Вскочил и схватил висящий на стене ледоруб. Подошел к двери. Ручка продолжала поворачиваться.

— Открой дверь, — сказал он.

— Ты спятил.

— Открой, черт побери! — Он держал ледоруб обеими руками, как бейсбольную биту. — Сделай это, Биггс. Открой гребаную дверь.

Биггс пошел к двери. Он понимал, что это глупость, но выбора не было. Если кому-то нужна помощь, они должны ее оказать. А если там что-то другое…. Что ж, рано или поздно все равно придется выйти. Лучше сделать это сейчас.

Дрожащими пальцами он отпер дверь.

Замок щелкнул, и дверь открылась.

Биггс отпрыгнул назад, увидев что-то и не зная, что именно. Что-то темное и угрожающее.

— Бимен! — сказал Уоррен. — Бимен!

Но Биггс вначале не был уверен. Потому что на мгновение это перестало походить на Бимена… скорее на что-то ухмыляющееся, с глазами как кровавые рубины.

Бимен вошел в «гипертат» и опустился на колени. Его трясло, лицо побагровело от холода.

— Они все мертвы, — выдохнул он. — Что-то забрало их. Одного за другим.

— Что забрало? — спросил Уоррен, едва сдерживаясь.

— Не знаю. Какое-то существо.

Биггс покачал головой.

— Чудовище? Вы это хотите сказать? Монстр?

Бимен посмотрел на него, моргнул, но больше ничего не сказал.

От его взгляда у Биггса что-то сжалось внутри.

О боже, только взгляни на его лицо.

Серое и кожистое, испещренное белыми полосами, оно напоминало застывшую маску. Губы были оттянуты, а оскаленные зубы казались желтыми. А глаза… блестящие, почти глянцевые. Красные: сосуды лопнули. Виноват был холод. Возможно.

Уоррен был чертовски подозрителен, но помог Бимену лечь на койку. Принес ему горячий кофе и поставил греться суп. Долго все молчали. Ждали, пока Бимен согреется, пока его кровь снова польется по жилам. Биггс и Уоррен стояли и просто смотрели на Бимена. Уоррен еще держал ледоруб. Тут что-то было неправильно, и оба это понимали. Но отчаянное стремление помочь другому человеку заглушало инстинкты.

Немного погодя Бимен сказал:

— Она забрала их. Какая-то тварь. Я ее видел. Она нависла над Стоуном и грызла его.

— Я был внизу, — сказал Уоррен. — А где были вы?

— Прятался в расщелине.

— На холоде? После того как я выключил свет и отключил подачу энергии в «полярное убежище»?

— Да.

— Почему вы не пришли сюда?

— Не мог. Оно меня ждало. Я должен был прятаться.

— Вы нашли путь наверх в темноте?

— Да.

Биггс не знал, как быть. С одной стороны, он ужасно боялся. Боялся, что впустил к ним чудовище. Но с другой стороны, Бимен выглядел как человек. И Биггс не знал, что думать и что чувствовать. Он смотрел на руки, которыми Бимен держал чашку с кофе. Такие бледные. С голубыми венами под самой кожей.

class="CharOverride-2">Ради бога, это не когтистые лапы. Это руки.

Конечно. Но его история… то, как он рассказывал… так сухо, так равнодушно, ни нотки драматизма, или напряжения, или ужаса. Это было неправильно.

— Где тела?

— В одной из расщелин. Я их видел.

Уоррен медленно кивнул.

— Хорошо. Когда согреетесь, мы пойдем вниз. Если там есть какая-то тварь, не стоит ждать, когда она заявится сюда.

Бимен не возражал. Просто смотрел на кофе.

Биггс тоже не стал спорить. Уоррен был прав: лучше сейчас, чем потом. Бимен говорил безжизненным, безразличным тоном. И Биггс наблюдал, ожидая, что из него выпрыгнет какой-то монстр.

Но ничего подобного не произошло.

Однако была другая странность: Бимен не притронулся ни к кофе, ни к супу, будто хотел чего-то другого.

4

«ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Держа в руке револьвер, Койл прошел в дверь, Фрай и Хорн шли за ним. Первым делом Койл увидел Дэнни Шина; тот лежал на полу, прижимая пожарный топор к груди, как игрушечного медведя. Рот его был раскрыт, глаза распахнуты, лицо перекошено, как у старика с сердечным приступом.

Затем он увидел существо, стоящее в четырех футах от него.

Паук… чертовски огромный паук.

Но это был не паук, не совсем… хотя строение тела было похоже.

Трудно было сказать, что это… просто жуткая, отвратительная полиморфная тварь на восьми или десяти суставчатых безволосых лапах, как у краба. Из лап росли тонкие шипы, как оголенные провода. Тело было раздутое, морщинистое и волнистое, светло-желтое, как застывший жир.

Но самое ужасное, самое мерзкое — это продолговатое разбухшее тело словно состояло из человеческих лиц, десятков безглазых человеческих лиц, слепленных в липкую сочащуюся массу. Все лица были безволосые, эмбриональные, состоящие из прозрачной плоти глубоководных креветок и пронизанные пурпурными венами. Эти лица пульсировали, как пузыри, раскрывались и закрывались, словно хватали воздух, из их ртов тянулась сеть дергающихся нитей, высовываясь и исчезая при каждом вдохе.

Если бы эта тварь стояла на двух ногах, она была бы выше человека, но это было не так. Она стояла в ожидании, как паук, подергиваясь.

— Вот дерьмо, — сказал Хорн.

Тварь не делала агрессивных движений.

Ее левая сторона продолжала дымиться и шипеть, и помещение радиорубки заполнялось отвратительным зловонием. Тварь как будто не знала, что делать. С ее брюха свисали ленты слизи, как сопли. Казалось, они двигались независимо от самой твари.

Глаз как таковых у нее не было, но Койл был уверен, что тварь его видит.

В центре тем временем раскрылось сморщенное черное отверстие с мясистыми красными шипами по краям. Неужели рот? Лица вокруг этого «рта» сплющились, погрузившись в остальную массу, а кроваво-красные шипы внутри скрежетали друг о друга, словно хищник в ожидании мяса.

Койл слышал, как изо рта что-то со шлепком капает, как выскальзывают и втягиваются жгуты, слышал глухое чавканье.

Собравшись с духом, он перевел взгляд на Шина.

— Дэнни, — сказал он очень спокойно. — Дэнни, черт возьми, посмотри на меня.

Тварь вздрогнула при звуке его голоса. С влажным, протяжным звуком она зашевелилась, на теле задрожали сотни волосков, кожа стала сочиться чем-то влажным.

— Дэнни… пора.

Шин резко повернул голову на несколько дюймов. Его губы были сжаты в тонкую серую полоску. С губ свисала струйка слюны.

Оторвав две лапы от пола, тварь задрожала, как готовящийся к нападению паук-волк. Койл не сводил глаз с чудовища.

— Дэнни, на счет «три»: ползи сюда так быстро, как только сможешь. Получится?

Шин вроде бы кивнул, но его так сильно трясло, что было трудно сказать наверняка.

Койл открыл рот, уже собираясь сказать «раз»… но почувствовал, как что-то вроде бы разлилось по затылку. Черное пятно, шепчущее на многие голоса, заслонившее все остальное и вызывающее головокружение.

(подойди ко мне)

(коснись меня)

(утони во мне)

Он взглянул на тварь…

Взглянул и увидел, что там, где раньше был рот, теперь нарастает огромный горб, буквально всходит, как тесто. С влажным звуком горб раскрылся, разбрызгивая прозрачную жидкость, и оттуда показались две крошечные человеческие ручки. Затем три, четыре, пять… дюжина или даже две розовых, как жевательная резинка, ручек. Они тянулись к нему, подбираясь все ближе и ближе, пока Койл не ощутил жар их пальцев. Они трепетали перед его лицом, а его тошнило.

— Ники! — позвал Фрай.

Койл моргнул, и картина рассосалась. Теперь это снова была просто похожая на паука тварь, как бы состоящая из лиц. Он сделал глубокий вдох и на выдохе сказал:

— Раз… два… три…

Шин глянул на тварь, на Койла — и прыгнул, метнув топор. Он успел отскочить фута на три, и тут случилось самое страшное. Тварь издала булькающий звук и невероятно быстро выстрелила чем-то напоминающим студенистое, гладкое щупальце с заостренным, как у дротика, наконечником. Шин нырнул в сторону, но заостренный конец вонзился ему прямо между лопаток. Щупальце длиной около четырех дюймов скользнуло внутрь, издав чмокающий звук, как при поедании особо сочного персика.

Койл что-то выкрикнул, но и только.

Шин успел лишь издать изумленный гортанный возглас и по-девичьи пискляво вскрикнуть, и все. Затем его тело взлетело, как воздушный шар, полный гелия. За долю секунды он раздулся со скрежещущим звуком. Его брюки-ветровки лопнули по швам, как и полярная флисовая рубашка; пуговицы разлетелись, как пули.

Все это произошло мгновенно.

Шин прожил две секунды в виде надутого, катящегося животного, готового лопнуть; кожа его натянулась и стала лиловой от разорвавшихся кровеносных сосудов. Затем он умер, и щупальце втянулось со свистом выпущенного газа.

Койл выпустил в зверя три пули, даже не сознавая этого. Грохот вырвал его из оцепенения. Пули прошли сквозь туловище зверя, из ран полетели ошметки плоти, и хлынула розовая жидкость. Зверь взревел и бешено заметался, зеленая водянистая кровь брызнула на стену.

Зверь мог прикончить их. Прямо здесь и сейчас. Он был всего в нескольких футах. Но не напал. Издал вопль, похожий на женский, и отвернулся. Дверь, ведущая в жилые помещения, была открыта, но он снова не воспользовался ею. Вращался, как волчок, разбрасывая во все стороны плоть и кровь. Врезался в стену и прошел через нее, как бензопила, оставив в образовавшемся проломе несколько извивающихся клочьев. Было слышно, как в другой комнате падают и разбиваются предметы.

Койл заглянул туда: казалось, у твари истерика. Она больше не выглядела как паук — теперь это был пульсирующий черный комок, который продолжал вращаться; десятки длинных щупалец вились, как змеи, сметая все, до чего дотягивались.

Телевизор упал на пол, его экран разбился.

Перевернулся стол, заваленный стопками журналов и пустыми пивными банками.

DVD-диски со стеллажа разлетелись по всей комнате.

Затем тварь просто осела среди всего этого разгрома; она как будто сдалась, превратившись в черный жирный сгусток и издавая странные мяукающие звуки.

Но на самом деле она не сдавалась… менялась, двигалась, перестраивалась.

Она раздулась, превратившись в огромное существо с двумя цилиндрическими головами, тремя ртами и пятью или шестью сверкающими красными глазами. Посинела, стала эластичной и отрастила десятки извивающихся мускулистых щупальцев с крюками, напоминающими кошачьи когти.

Койл выстрелил.

Он разрядил револьвер в эту тварь, и она подпрыгнула, отскочила назад, ударилась о стену, завыла, как дюжина волков, потом замяукала, как сиамский кот. Щупальца извивались, когтистые лапы скребли пол. Потом тварь остановилась, словно колеблясь. Разбрызгивая зеленую кровь из полудюжины ран, с расколотым правым черепом, она содрогалась от страшной ярости, глядя на людей в комнате красными овальными инопланетными глазами.

Она ненавидела. В этом не было сомнения. Ненавидела с абсолютной дикой злобой, даже отдаленно не похожей на земную, злобой из черной космической пропасти. Люди не могли так ненавидеть; это было не просто эмоциональное состояние, а почти биологическое в своей жестокости.

Тварь глазела на них, насмешливо скалилась и яростно шипела. Она больше не притворялась человеком.

Это было чудовище.

Существо, наделенное почти сверхъестественной живучестью, немыслимой жизненной силой. В данный момент оно как будто оценивало свои возможности. Люди его одолели, и оно это знало. Сидело, дрожа и царапая когтями, щупальца извивались, глаза ненавидели, рты распахнулись. Койл ни на мгновение не поверил, что оно сдалось. Он не мог представить себе, чтобы такая тварь признала поражение, не окрасив свои пасти человеческой кровью, не раздробив человеческие кости и не выпустив дымящиеся внутренности из распоротых животов.

— Сожги этого ублюдка, — сказал Фрай, уставший от всего этого.

Когда Хорн нажал на спуск огнемета, зверь зашипел, а лес щупальцев занял оборонительную позицию.

Зверь превратился в гигантский черный капюшон, похожий на нефтяное пятно.

Струя пламени ударила в него, перевернув и отбросив. Упав, зверь погрузился в горящую жидкость. Он катался, подпрыгивал, визжал, а Хорн поливал его огнем. К этому времени весь дальний конец комнаты был охвачен огнем. Люди попятились в радиорубку, а зверь продолжал биться в горящем желеобразном бензине, от него валил дым и исходил тошнотворный запах. В последний момент он превратился в огненный шар с десятками извивающихся отростков... потом разорвался, и черная маслянистая оболочка, в которую он был заключен, разбилась и рассыпалась, как сахарное стекло.

Из черной оболочки брызнуло ярко-красное желе, превратившись в столб слизи, которая цеплялась за потолок, скользила и извивалась, ярко-красная масса перекатывалась волнами.

Тварь издала пронзительный вопль — так кричит женщина, с которой сдирают кожу, — а потом рухнула, плавясь и умирая.

Люди просто стояли и смотрели, как она горит.

Фрай с лязгом уронил на пол свой ледоруб, и все подпрыгнули. Дрожащими пальцами сунув сигарету в рот, Фрай сказал:

— Что это было, мать вашу?

Никто даже не попытался ответить.

5

ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

Когда они спустились в пещеру, Уоррен прежде всего заметил, что желтая палатка, в которой Драйден держал образец, упала. Он пошел к ней, Биггс и Бимен за ним.

— Она исчезла, — сказал Уоррен. — Твари нет.

Биггс тяжело дышал.

— Нет, не исчезла, — сказал он. — Она все еще здесь. Только теперь она не замороженная.

Это была не невротическая реакция на невозможное, а просто констатация факта. И если все мертвы, как утверждал Бимен и подозревал Уоррен, тварь выбралась самостоятельно. Эта мысль должна была поразить их, но не поразила.

Не сейчас.

Уоррен включил подачу электричества, и пещера снова ярко осветилась, и обогреватель в «полярном убежище» заработал. В голубом сиянии, отраженном ото льда вокруг, Биггс осмотрелся. Может, ожидал увидеть идущий к ним ужас.

Но ничего не было. Только тишина. И звуки движущегося льда.

— Это ваш монстр? — спросил Биггс у Бимена. — Тварь изо льда?

Бимен покачал головой.

— Нет, не это. Что-то другое. — Он помолчал, оглядывая пещеру. — Выглядит как человек. Но это не человек.

— Вы отстали от городских легенд, Бимен, — сказал Уоррен. — Насколько я слышал, эти пришельцы питаются не плотью, а разумом.

Биггс хмыкнул.

— Ну, если это так, сукин сын останется голодным, если попытается схватить Бимена.

Бимен ничего не ответил, и, возможно, это было самое тревожное.

Все трое какое-то время молчали. В ярко-красных КЧХП, в парках с поднятыми капюшонами, с руками в варежках — в одной руке ледоруб, в другой фонарик — они выглядели так, словно взобрались на Эверест, а не спустились в гигантскую ледяную пещеру. Единственное, чего не хватало, — радости и восторга. Они просто ждали, выдыхая облака белого пара, лица от холода казались застывшими и какими-то пустыми. Живыми в них оставались только глаза, но они были напряжены и полны страха.

Уоррен жестом предложил пройти дальше, и они пошли вверх по склону, шипы сапог с хрустом врезались в лед.

Добравшись до вершины, они увидели внизу во льду множество расщелин и огромный круглый туннель, которого раньше не было.

— Что скажете? — спросил Биггс.

— Он искусственный, — ответил Уоррен.

— Ты так думаешь?

Оба посмотрели на Бимена, надеясь, что, может, он что-нибудь знает, но Бимен молчал. Все в нем изменилось. Он был холоден и необщителен, говорил отрывисто, и движения стали какими-то безжизненными.

Троица пошла вниз.

Когда они подошли к туннелю, стало невозможно сомневаться в его искусственном происхождении. Слишком уж он был симметричный и гладкий. Невозможно было понять, как он образовался, потому что на стенах не было ни царапинки, ни выемки; никакого намека на сталь или горячую воду, которые могли бы проделать эту работу. «Отполированный, — думал Уоррен. — Вырезанный так безупречно, что кажется проложенным в прозрачном голубом стекле».

Они светили фонариками в глубину туннеля, но видеть особо было нечего. Только глянцевый туннель, уходящий в ледник все глубже и глубже, пока лучи фонариков не смогли рассеять темноту. Уоррен мысленно подсчитал, что то, что они видят, уходит вниз на несколько десятков футов.

— Он должен куда-то вести, — сказал Биггс. — Я хотел бы знать, куда и зачем.

Уоррен только покачал головой.

— Хочешь спуститься — милости прошу.

И что самое безумное, на мгновение показалось, что Биггс действительно задумался об этом. Биггс. Нигилист, циничный, эгоистичный, идите-на-хрен Биггс. Человек, у которого любопытство возникает только к тому, что может спасти его собственную шкуру. Это было поразительно. Но сегодня происходило много поразительного, в том числе и то, что Биггс все-таки спустился. А спустившись, не казался таким испуганным, каким мог бы. В каком-то извращенном смысле он как будто даже получал удовольствие.

Он подошел ближе к входу в туннель.

— Осторожней, — сказал Уоррен.

Бимен издал стонущий звук, и Биггс улыбнулся ему, потом подмигнул, словно все это часть большого розыгрыша и только им известна развязка.

— ЭЙ! — крикнул Биггс в глубину туннеля. — ЕСТЬ КТО ВНИЗУ? КТО-НИБУДЬ ДО-О-О-ОМА? МЫ ЗДЕСЬ, НАВЕРХУ, ЖДЕМ. ПОЧЕМЫ БЫ ВАМ НЕ ВЫЙТИ И НЕ ПОЗДОРОВАТЬСЯ?

— Перестань, — сказал Уоррен.

— Э-Э-Э-Э-ЭЙ, ТАМ, ВНИЗУ!

Уоррен не выдержал. Схватил Биггса и оттащил его от отверстия. Эхо голоса Биггса, отражаясь, уходило все глубже, и чем дальше, тем казалось все более низким и гортанным… Боже, Уоррен был готов вскрыть себе вены, лишь бы не слышать это.

— Полегче, парень, — сказал Биггс.

— Просто прекрати. Это не игра, черт возьми!

Уоррен не хотел, чтобы существо услышало их. Потому что был уверен, что внизу что-то есть, их слушает нечто отвратительное и ужасное.

Он отпустил Биггса, и в этот момент в глубине туннеля прокатился необъяснимый грохот. Похожий на урчание пустого желудка.

Уоррен попятился, зажав рукой в варежке рот, чтобы не закричать. В животе все переворачивалось, и ему показалось, что его вот-вот вырвет.

Тяжело дыша, он сказал:

— Бимен, покажите нам расщелину. Покажите, где эти чертовы тела.

Бимен не колебался.

Он прошел мимо одного входа, потом другого — эту расщелину команда Драйдена пометила желтой пленкой, и, вероятно, она вела к трещине. Он привел их к расщелине, в которой Драйден нашел свой образец. В которой побывал Уоррен и видел какое-то уходящее существо.

Бимен посветил в нее фонариком.

На голубых неровных стенах еще виднелись кристаллы крови, казавшиеся шокирующе алыми и почти черными, если отвести свет. Уоррен знал, что они должны спуститься туда, как и знал, что им уже не вернуться.

— Ну что, пойдем? — сказал он.

6

«ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

Последствия?

Ну, во-первых, трудно было справиться с огнем. К тому времени как удалось потушить тварь, в дверях туннеля, ведущего к куполу, появились Особый Эд, Гвен и другие. Забавно они выглядели с топорами, дубинами и прочим импровизированным оружием. К этому моменту радиорубку быстро заполнял дым. Чтобы потушить горящий сгущенный бензин, использовали углекислотные огнетушители, но эффект был тот же, что в общем помещении: огонь продолжил распространяться. Возглавлявший пожарную команду Фрай послал за огнетушителями с химической пеной. Это сработало. Огонь сдержали, хотя жилые помещения превратились в дымящиеся обломки.

Теперь оставалось только сгрести эти сгоревшие обломки, среди которых были и останки самого чудовища. Извлекли разбухшее тело Шина и вместе с телом Стоукса поместили в «джеймсуэй». Туда же положили и Хоппера. Потребовалось несколько часов, чтобы очистить комнату. Дверь закрыли, но теперь радиорубка и туннель вечно будут пахнуть дымом и кое-чем похуже.

Когда последние почерневшие обломки выбросили в снег и укрепили дверь, Койл и Фрай вернулись в радиорубку. Все, кроме Особого Эда и Гвен, вернулись в купол. Радиорубка относительно не пострадала, хотя пропахла дымом. Дверь в жилые помещения запечатали, а отверстие в стене, оставленное тварью, забили листами фанеры. Эд по радио сообщил на «Мак-Мердо», что у них был пожар, но его удалось ликвидировать.

Он говорил сдержанно, формально, вежливо.

Когда закончил, Фрай сказал:

— Ты не упомянул чудовище, Эд. Странно, что ты так быстро о нем забыл.

7

— Сейчас нам, как никогда, нужно сохранять спокойствие.

Так Особый Эд начал импровизированное собрание в общем помещении. Знаменитые последние слова.

— Спокойствие? — сказала Гат. — Вот что я скажу тебе, Эд: вытащи наши задницы отсюда, и мы будем спокойны, как ты хочешь. А до того времени — я так не думаю.

— Какое спокойствие, когда вокруг бродят монстры? — добавила Бив.

Это как нельзя лучше передавало атмосферу. В ней сочетались отрицание, смятение, раздражение и враждебность. Уже возникали группы. Гат назначила себя главой недавно сформированной группы, в которую входили она сама, Ида, Бив, Хансен, Кох и, как ни удивительно, Харви. Гвен и Зут держались отдельно от Гат и ее круга. Эйк, пришедший из лаборатории по исследованию атмосферы, сидел один. Хорн, конечно же, наслаждался происходящим. Он, как всегда, был один против всех. По его мнению, ничто так не забавляло, как открытое восстание.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — спросил Фрай, влезая в самую гущу событий, как обычно в последнее время. — О чем вы тут ноете?

Гат уперлась руками в свои внушительные бедра.

— Ноем? Ты, должно быть, спутал меня с кем-то другим, Фрай. Я не ною, я брюзжу.

— За последние две недели мы потеряли семь человек, — сказал Хансен. — И если не стоит жаловаться из-за этого, я просто не знаю, из-за чего это вообще можно делать.

Тут встал Лок. Рука его висела на перевязи. Он казался грубоватым, но в целом нормальным. Он выживет.

— Мы обсуждаем наши возможности, Фрай. Они ограничены. Мы все знаем, что здесь происходит.

— Нет, — возразил Эйк, — не знаем. Мы абсолютно ничего не знаем.

— Трезвая мысль, — сказал Особый Эд.

Лок не смутился.

— Да, думаю, мы четко знаем, что происходит, и расклад не в нашу пользу. Мы в серьезной опасности, надо придумать какой-нибудь план. Та тварь, которую убил ты, Хорн, вряд ли единственная в своем роде. Здесь полно тех, кто ее породил, и так было всегда. Мы видим заключительные этапы реализации древнего плана. И план этот направлен на уничтожение человеческой расы.

Эйк только головой покачал.

— И докажешь ты это…

— Вам нужны доказательства, док? — ухмыльнулся Фрай. — Что ж, кое-какие доказательства для вас у меня, несомненно, найдутся. Там, на снегу. Останки сраного монстра. Не изволите ли посмотреть?

Эйк опустил голову и задумался.

— Ну ты знаешь, как это называется, — сказал Лок.

— Тебя, сынок, тоже касается, — ответил ему Фрай, — вот только я слишком вежлив, чтобы назвать вещи своими именами.

— Да уж, — хмыкнула Гат. — Вежливости в тебе, как в моем среднем пальце.

— Гат, мы здесь не затем, чтобы обсуждать твою сексуальную жизнь, — поддел ее Фрай.

Некоторые засмеялись, но не Особый Эд. Эйк и Харви и вовсе оскорбились.

— Так, все слушайте сюда, — с непроницаемым лицом сказал Особый Эд. — Хренова национальная гвардия нас отсюда не вытащит, а значит, мы предоставлены сами себе. Сейчас, как никогда, пора забыть о мелких размолвках и обидах. Мы должны работать как команда, если хотим остаться в живых. Не смотрите на меня так, это не какая-то дебильная мотивационная речь, одобренная компанией. Мы куда выше этого — думаю, мы все это знаем. Но, как бы то ни было, надо объединиться. Мы в ловушке, и до весны нам не выбраться. Очевидно, что здесь, внизу, происходит что-то, попросту выходящее за рамки человеческого понимания, но параноить смысла нет. Что есть, то есть. Все, что нам надо сделать, — это объединиться и заботиться друг о друге. Другого выхода нет.

— Полагаю, неплохо бы узнать полную картину, — сказал Лок.

— Может статься, это последнее, чего бы нам хотелось, — сказала Гвен. — Картина-то выходит не очень приятная.

Гат взглянула на нее.

— Ну, жизнь — это не всегда клоуны, воздушные шары и кексы, Гвен. Может, ты бы это поняла, если бы не зарылась лицом в колени Ники.

— Заткни хавальник, грязная свинья, — бросила Гвен.

— Поцелуй меня в жопу.

— Я бы с удовольствием, но полный рот волос как-то не прельщает.

Гат покраснела, вскочила.

— Господи боже, Гат, — вклинился Койл. — Мы все хороши. Хватит вести себя как хулиганка-подросток.

Гат рассмеялась.

— Что ж, Ники, я ожидала чего-то подобного. Не все так ладно в твоем Датском королевстве с тех пор, как ты начал пахать ее поле.

— Это здесь ни при чем.

— А я думаю, очень даже при чем.

— Не обращай на нее внимания, Ники, — хохотнул Фрай. — Она хулиганка еще с песочницы, с тех пор, как на яйцах первые волосы появились.

— А тебя, умник, никто не спрашивал! — вспылила Гат.

— Ладно, ладно! — Гвен стукнула кулаком по столу. — Хватит, развели тут детский сад! Гат, господи, веди себя как взрослая!

Дождавшись тишины, она продолжила:

— Я хочу сказать, что судачить о призраках несколько бесполезно. Полагаю, мы все очень напуганы, но распалять воображение по меньшей мере контрпродуктивно.

Гат фыркнула, и никто не понял, сделала она это своим ртом или задом.

— Говори, что хочешь, Гвен. Все говорите, что хотите. Мы здесь в опасности. Избегание и отрицание нам не помогут. Либо мы встанем на ноги, либо упадем на колени.

Воцарилось молчание: никто не смог возразить.

Ида всхлипывала, закрыв лицо ладонями.

Гат кашлянула, и все взгляды устремились на нее — точно как она любила.

— Слушайте. Вы все меня знаете. Я не очень-то люблю церемониться…

Фрай рассмеялся.

— …и, может, я не самая чувствительная из женщин…

— Да ну, быть не может, — сказал Фрай.

Она повернулась к нему.

— Да пошел ты! Может, закроешь хлебало и дашь мне сказать?

Особый Эд вздохнул.

— Пожалуйста, народ. Давай, Гат.

Она прочистила горло, краснота с лица немного сошла.

— Я и раньше слышала это дерьмо. Пришельцы, и монстры, и мертвые города. Что ж, вероятно, это правда. Но все это не имеет значения. Имеем значение мы. Что нам с этим делать? Так вот, у меня есть предложение. У нас в цехе тяжелой техники есть «снежные коты», и «спрайты», и «дельты». Я считаю, что нужно сесть в них и ехать на «Полюс». Как по мне, это разумно. Кто не захочет ехать, может оставаться здесь. Оставайтесь и позвольте этим тварям схватить вас. Я готова отправиться в путь прямо сейчас и не собираюсь ждать одобрения ННФ. Кто хочет со мной?

— Это нелепо, — сказал Особый Эд. — Ты не сможешь пересечь Полярное плато. Не зимой.

— Еще как смогу.

Хорн рассмеялся.

— Думаешь, ты доберешься до «Полюса»?

— Готова спорить.

Хорн покачал головой.

— Гат, может, ты и умеешь быстро разгребать здесь снег, но к такому ты не готова. Никто из нас не готов. Это игра на выживание. Что-нибудь сломается, и через час ты замерзнешь насмерть. Нет, Гат, может, Койл или Фрай могли бы попробовать, но ты разбираешься в плато и полярной навигации так же, как я в тампонах.

— Это точно, — усмехнулся Фрай.

У Гат снова побагровело лицо, чуть не пошла пена изо рта.

— Что? Думаешь, если у тебя что-то болтается между ног, ты лучше меня?

— Нет, не лучше, просто умней.

— Пошел на хрен! Просто иди на хрен, чертов засранец!

Фрай наслаждался происходящим.

— Видите, мальчики? Если внизу есть щель, мозги в нее вываливаются.

Гат окончательно вышла из себя. Сжав кулаки, она сказала:

— Черт побери! Я знаю свою работу! Я знаю машины! Я знаю все, что нужно, об этом гребаном месте! Я не хуже любого мужчины здесь.

— Ну, мы ведь говорим не о размере твоего члена и не о волосах на груди, — сказал Фрай.

Особый Эд встал перед Гат, чтобы она не набросилась на Фрая. И судя по ее виду — будто готова прожевать его и выплюнуть, — именно это она собиралась сделать.

— Это бессмысленно, — сказал Эйк.

— И так было с самого начала, — ответил ему Хорн.

Видя, что фирменная «сокрушительная дипломатия» Фрая не срабатывает, Койл попросил всех успокоиться.

— Послушайте меня. Все послушайте. Никто отсюда не уйдет. У нас есть кров и еда, и мы останемся здесь. У нас только такой выход. Пересекать Полярное плато глупо.

— Ага, — сказала Гат, — а кто тебя назначил главным?

— Я, — сообщил ей Особый Эд. — Ники рассуждает здраво. Никто не покинет эту станцию.

Гат посмотрела на свою группу в поисках поддержки, но не получила ее. В конце концов она просто вскинула руки, пошла к кофейнику и налила себе еще чашку, матерясь вполголоса.

Койл знал, что всем нужен сон. В эту ночь почти никто не спал. Сейчас было пять утра, и все налегали на чуть теплый кофе, приготовленный Идой. Испуганные и растерянные.

— Хорошо, — сказал Койл. — Мы должны остаться. Но это не значит, что мы должны сидеть и ждать, пока нас схватят. Мы вооружимся. Будем держаться вместе. Это и к вам относится, доктор Эйк. Больше никаких пряток в лаборатории. Вместе мы выживем, если будем начеку. Так мы сохраним свои шкуры в целости и сохранности. Только так мы справимся.

— Чертовски верно, — подхватил Хорн. — Я знаю, что вы меня не любите, и меня это устраивает, потому что и я считаю вас кучкой жадных, эгоистичных засранцев…

— Хорн, пожалуйста, — сказал Особый Эд.

Фрай вмешался:

— Нет-нет, дай ему сказать, Эд. Он говорит как есть.

— Дело в том, — продолжал Хорн, — что именно я поджарил нашего монстра. Все, что говорят Фрай и Койл, правда. Но это был не призрак и не демон. Это было существо из плоти и крови, и оно сдохло без особых проблем. Вот к чему я клоню. У меня есть четыре огнемета, и я могу изготовить пятый. У меня есть три электрических штыря, подключенных к батареям на ручных тележках. Эти малыши в любого всадят заряд в двести двадцать. Так что мы не безоружны.

— Совершенно верно, — согласился Особый Эд.

Койл следил за реакцией на слова Хорна. Ворчание, не более того. После того как люди слышали вой в медицинском отсеке и рассказ Фрая, Хорна и самого Койла, ни у кого не было желания начинать охоту на чудовищ. Ведь если то, что неделями твердил им Лок, правда, они в серьезном меньшинстве даже с игрушками Хорна.

— Это единственный логичный выход, — серьезно говорил им Койл. — Думаю, теперь вы все это понимаете. Как я сказал, мы вооружимся. Будем спать посменно. Поставим часовых. Будем работать парами: никто не должен оставаться один. Закроем все наружные двери, все туннели. И будем оставаться бдительными. Может, здесь больше нет таких тварей. Может, нам не грозит опасность, но будем вести себя так, будто грозит. Вот и все.

Гат это не понравилось. Нисколько не понравилось. Это было сразу видно.

— Значит, будем сидеть, ждать и надеяться на лучшее? Да, это отличная идея. Расскажи о ней Хопперу и доку Флэггу, Крайдерману и Шину. Я уверена, они бы одобрили. Будем просто сидеть здесь с хорошенько смазанными пальцами, засунутыми в задницу.

— Это план, и он разумный, — сказал ей Особый Эд. — Именно это мы будем делать.

— Гребаный бред! — сказала Гат.

— О, ради всего святого, Гат. — Фраю надоел ее голос. — Убери свою сосиску, нам надоело на нее смотреть.

Гат покачала головой и вышла в коридор В. Все смотрели ей вслед.

Хорн сказал:

— Эй, Лок, ты говорил, что у этого монстра есть имя. Не поделишься с нами?

Лок оглядел измученные лица.

— Я не могу быть абсолютно уверен. Но есть история о звере под названием шоггот.

— Это еще что? — поинтересовался Фрай. — Смахивает на блюдо, которое подают в пакистанском ресторане, с карри и горошком.

Лок проигнорировал его слова.

— О шогготе шептались тысячи лет, — объяснил он. — По легендам, шоггот был первой формой жизни, созданной на этой планете Старцами. От него якобы произошло все живое. Шогготы были созданы как раса слуг, рабов.

— Значит, мы все произошли от монстров? Ну, это хотя бы объясняет Гат, — сказал Фрай.

— Я не говорю, что это точно был шоггот. Предположительно, они давно вымерли. Но, возможно, это существо эволюционировало от шоггота.

Эйк встал и пошел к кофейнику.

— Это абсурд. Полный абсурд.

— А может, и нет, док, — сказал Фрай. — Оно ведь должно быть чем-то. И точно не смахивает на пингвина или тюленя.

— Может, и абсурд, — сказал Лок. — Но это точно возможно. Думаю, чем бы оно ни было, именно оно уничтожило НУОАИ «Полярис». Думаю, его привели туда нарочно, как и сюда, чтобы оно сделало то, что сделало.

Он повторил, что просто предполагает. Но напомнил о похожем на гроб алюминиевом ящике, который нашли Койл и Гвен на станции НУОАИ «Полярис». Он считал, что это контейнер, приготовленный для перевозки чудовища.

— Думаю, если мы поищем вокруг, пороемся в сугробах, то найдем такой же контейнер, в котором прибыла наша тварь.

— И кто привез ее сюда?

— Пришельцы. Старцы. Древние. Называйте как хотите. Они захватывают планету, и эта тварь — их орудие.

Харви, который все время молчал, решил, что пора и ему сказать свое слово.

— Я слушал вас всех. И мне кажется, вы не замечаете явную связь. Вы считаете, что тварь прибыла сюда в ящике, но, возможно, есть более очевидное объяснение.

— Какое? — спросила Гвен.

— Батлер. Батлер и есть чудовище. Она во всем виновата.

— Нет, — сказал Койл. — Поверьте мне. Эта тварь не была Батлер.

— Откуда ты знаешь? — спросила Бив.

— Если бы ты видела это существо, — ответил Фрай, — ты бы не задавала такой вопрос.

В глазах Харви появилось маниакальное выражение.

— Тогда вы ничего не знаете. Все остальные знают, кто эта женщина. Мы знаем, что она…

— Кто? — спросила Гвен.

Теперь в его глазах возник пугающий звериный блеск. Он стиснул зубы и сказал:

— Ведьма.

— О, ради бога, — сказал Фрай. — Ведьма? С меня хватит, Харв. Ты с первого дня был чокнутым… но это последняя капля. Эд, мне нужна смирительная рубашка для этого парня. Ведьма. Слушай, приятель. Пока она не попыталась улететь на своей метле, лучше облить ее водой, чтоб растаяла. Только помни: чур, рубиновые туфельки мои.

— Мне плевать, что ты говоришь. Мы все видели, на что она способна! Она ведьма! — крикнул Харви. — С ней нужно покончить!

Никто из присутствующих не был шокирован этим, как следовало бы. Это настораживало больше всего. Гвен и Койл переглянулись. Лок казался заинтересованным. Фрай выругался, а Хорн как будто забавлялся. Особый Эд выглядел побитым, а Эйк казался просто побежденным. Но остальные, и особенно группа Гат, совсем не удивились. Ида и Бив только переглянулись и кивнули, как будто ожидали, что Батлер окажется чем-то таким. Кох выглядел испуганным, а Хансен молча, одними губами произносил «ведьма», и его глаза блестели.

Койл чувствовал пустоту внутри.

Ведьма.

Да, Харви так и сказал — словно злая ведьма Запада. Нехорошо. Но подходило, и он это знал. Он вспомнил книгу Лока, свой собственный вывод, что некоторые ведьмы в истории действительно были ведьмами. Членами человеческого улья, у которых активировались заложенные пришельцами способности. Он также вспомнил утро в душевой, когда Лок говорил с ним именно об этом. Но он не остановился на ведьмах в истории. Он назвал ведьму среди них. Челси Батлер.

Она была с ними, Ники. Они открыли в ней что-то такое, что скоро откроют во всех нас. Я не говорю, что понимаю, как она оказалась здесь или почему, но скажу тебе, что она опасна.

Батлер — ведьма.

— Она не ведьма, — сказала Гвен.

— Может, и ведьма, — сказал Фрай, глядя на клику Гат. — Потому что заколдовала вас, превратив в чертовых дебилов.

Эйк откашлялся.

— Не терплю суеверия… однако я наблюдал некоторые феномены вокруг этой женщины. Не могу отрицать. Может, она… что-то вроде ведьмы.

— Ну ладно, ладно, — обратился к нему Особый Эд. — Ведьмы. Это совершенно нелепо. Доктор Эйк, вы меня удивляете… это будет отмечено в вашем досье. Если я когда-либо видел случай грубой халатности и некомпетентности со стороны профессионала, то это именно он. Я не желаю больше это слушать. Сосредоточимся на том, что происходит здесь и сейчас.

— Эта ведьма и есть часть «здесь и сейчас», — сказала Гат.

Теперь, когда их лидер нарушил молчание, все начали рассуждать о ведьмах, пришельцах… прямо-таки разгулялись. Эйк, возможно обескураженный словами Эда, утверждал, что нет доказательств вмешательства инопланетян. Особый Эд пытался направить обсуждение в более практичное русло, а Хорн продолжал над всем смеяться. Гвен ничего не говорила, а Зут просто закрыла лицо ладонями.

Койл наблюдал за происходящим, и в нем росло ощущение безнадежности, словно он заблудился в лесу и не видит выхода. Командной работы не получится, и он это знал. Внешне все продолжат работать как обычно, но внутри, что важнее, по-прежнему готовы будут нанести удар в спину.

Будущее не выглядело радужным.

Больше всего Койла тревожила клика Гат. Это эпицентр грядущих неприятностей, и он это понимал.

Собрание закончилось, и Особый Эд велел всем поспать.

Когда все разошлись, Фрай сказал:

— Мы в полном дерьме, Ники.

— А то я не знаю.

8

Когда они бок о бок шли по коридору Б, Гвен сказала:

— Ты видел их, Ники. Видел, как они рассуждают. Эйк может все отрицать, а Особый Эд — делать вид, что все прекрасно, но у клики Гат опасные мысли. Я заметила это. И ты заметил. Ваши с Особым Эдом ободряющие речи о братской любви, конечно, прозвучали мило и искренне, но никто на это не купился. Быть беде.

— Знаю, — ответил он. — И это лишь вопрос времени.

Гвен остановилась, глядя на него.

— Маме тоже не нравится Батлер… но мама не хочет, чтобы ее повесили или сожгли на столбе. И я думаю, что этим все кончится. Чем-то очень плохим.

Койл знал, что она права.

— Не думаю, что их можно вразумить. Пока Батлер здесь и тут все это происходит. Они как толпа проклятых крестьян. Это безумие.

— Вопрос в том, Ники, как далеко мы готовы зайти, чтобы остановить их, если они попробуют совершить какую-нибудь глупость.

— Может, нам не придется этого делать.

Она посмотрела на него.

— Я уже какое-то время обдумываю это, — сказал он. — Надо убрать Батлер отсюда. Я думал о том, чтобы позвонить на станцию «Колония». Может, она им нужна. И она заберут ее у нас. Если то, что я слышал, правда, это еще один уродец в их коллекции.

— А что, если это они послали ее, Ники?

Койл пожал плечами.

— Я попрошу Эда позвонить им. Возможно, это наш единственный выход.

9

ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

Когда Уоррен вошел в расщелину, Биггс почувствовал, что у него в животе что-то разворачивается, словно насекомое расправляет ноги. Когда они шли по проходу к пещере, он был испуган и каждое мгновение готов был повернуть и бежать назад, в «гипертат». Но потом, когда они оказались в пещере, его охватило что-то вроде эйфории. Как ни опасно было это место, сколько бы призраков ни таилось в нем, здесь было что-то возбуждающее, вызывающее безумную, непостижимую радость. Биггс не мог этого понять. Но не мог избавиться от этого чувства, и что-то внутри него надеялось, что оно никогда не пройдет.

Теперь все изменилось.

Покричав в туннель и испугав Уоррена, Биггс неожиданно будто понял, что делает. И от этого осознания его нервы напряглись, а адреналин горячей волной хлынул в живот. Теперь Биггс ощущал не только опасность, но нечто столь же далекое от обычной опасности, как ураган далек от грозы.

Что-то громадное и яростное, и оно овладело им.

Приближалась смерть, и что-то внутри Биггса инстинктивно признавало это.

Ты можешь повернуть назад. Ты прекрасно знаешь, как тебе наплевать, что Уоррен подумает, будто ты струсил. Это все для тебя ничего не значит.

Но он не мог повернуть. В нем ожило любопытство, какого он никогда прежде не испытывал. Оно пожирало его живьем. Оно хотело узнать, что здесь происходит, и не успокоится, пока не узнает.

Поэтому, подобно человеку, который прижимает дуло револьвера к виску, мрачно размышляя о том, каково это, когда мозги и сознание превращаются в кровавую массу, Биггс вошел в расщелину.

10

Через десять минут они были уже глубже, чем спускался Уоррен в прошлый раз.

Лучи их фонариков плясали по стенам из невероятно гладкого, опалесцирующего голубого льда, похожего на термоформованный пластик. Все трое видели древние трещины и рваные борозды, которым были сотни тысяч лет, а может, и миллионы. Время от времени замечали что-то заключенное глубоко во льду, какие-то неопределенные фигуры, о которых они не решались говорить.

И конечно, кровь.

Потому что ее они тоже видели.

Брызги. Пятна. Красные кристаллизованные мазки. Здесь что-то случилось; возможно, это было чудовище, о котором говорил Бимен, но, возможно, что-то другое.

Неожиданно Бимен остановился, и Биггс чуть не налетел на него.

— Что? — спросил Биггс. — Какого черта?

— Ничего, — ответил Бимен.

Но что-то остановило его, какая-то сила, которую никто не почувствовал, и Уоррен ни на минуту не поверил, что это «ничего». Он посветил вокруг. Расщелина глубже уходила в ледник. Слева был небольшой поворот, который заканчивался трещиной, такой узкой, что в нее с трудом можно было засунуть лист бумаги.

Что это было?

Они оказались перед разломом протяженностью около десяти футов, который заканчивался крутой стеной, очень гладкой, без всяких выступов или неровностей. Уоррен подошел к ней. Это был не древний лед. Выглядел недавним. Приблизив свет фонаря, Уоррен увидел, что стена толщиной всего в несколько дюймов. А за ней — пустое пространство.

На ледяном полу он отчетливо видел красноречивые следы от шипов. Они вели прямо к стене и прерывались.

Бимен знал. Он знал, что здесь что-то есть. Вот почему он остановился.

— Что ты делаешь? — спросил Биггс.

Но Уоррен не ответил. Он взмахнул ледорубом и ударил по стене. И продолжал бить, пока стена не треснула и от нее во все стороны не полетели куски льда. Наконец ледоруб пробил стену, и Уоррен продолжал наносить удары, пока не смог просунуть в отверстие руку с фонариком.

И сразу что-то увидел.

— Слушай, Уоррен, — сказал Биггс, нервно оглядываясь. — Давай кончать с этим дерьмом.

— Там что-то есть, — сказал Уоррен.

Он разбил остатки ледяной стены и прошел в куполообразное помещение. Пол спускался к яме, а в ней…

Трупы.

Мумифицированные существа.

— Черт возьми, — сказал Биггс, сглотнув. — Они старые… выглядят старыми.

Так и было.

В яме было шесть или семь тел, высохших, с лицами, похожими на сморщенный, изъеденный плавник69. Мертвые люди, да, но умерли они давным-давно. Лежали спутанной грудой, ноги были раскинуты, руки воздеты к небу, как будто несчастные тянулись к чему-то или отгоняли что-то. Все были в стандартной одежде ранних исследователей: варежках из собачьей шерсти, шерстяных брюках и сапогах с оленьим мехом, меховых парках и костюмах «Берберри».

Кто бы это ни был, они лежали здесь давно.

С помощью шипов и ледоруба Уоррен спустился и оказался перед телами. Это действительно были мумии, высохшие и сохраненные холодом, всю жидкость из них высосал невероятно сухой воздух ледника Бирдмора. Уоррен решил, что они пролежали здесь не меньше восьмидесяти лет, но, вероятно, дольше. Одежда была покрыта льдом, застывшая, как и конечности. Они напоминали скорее деревянные скульптуры, чем то, что когда-то было живым.

— Их лица, — сказал сверху Биггс.

Возможно, дело в холоде, предсмертном сокращении мышц… но Уоррен в это не верил. Лица были серые или черные, и все эти люди явно умерли с раскрытыми в крике ртами, с искаженными лицами, с широко распахнутыми глазами. Не факт, что они умерли от страха, но то, что с ними произошло, наверняка было невероятно ужасно.

— Может, они упали в трещину наверху, — сказал Биггс, но, судя по его тону, он сам в это не верил.

Так могло случиться. В прошлом бесчисленные люди и собаки падали в трещины. Но Уоррен не думал, что здесь произошло это. Все лежали на спине, смерзшись, кроме одного, который лежал лицом вниз. Ледорубом Уоррен соскреб лед со спины этого человека. Его костюм «Берберри» отслоился. Спина была голая, почерневшая, кожа потрескалась, и между лопатками что-то выступало из иссушенной плоти.

Биггс стоял на коленях на краю ямы и светил вниз фонариком. В луче плясали кристаллы льда.

— Похоже… похоже на паука.

— Не может быть, — сказал Уоррен.

Но действительно было похоже на паука.

Такие отвратительные пауки-крабы снуют вразвалку в джунглях. Только этот был в спине трупа и как будто пытался высвободиться. Он так же почернел и потрескался, как сам человек, раскололся от холода и сухости, но Уоррен видел его сегментированное безволосое тело там, где оно выступало из-под кожи, и суставчатые лапы толщиной в карандаш. И соединялись они с телом человека не как что-то отдельное, а как…

Он прицепился к нему. Присосался, как какой-то паразит.

Уоррен больше не хотелнаходиться внизу с мертвыми телами и этим паукообразным существом; он подумал, что Драйден и остальные должны были отыскать и это. Но каким-то образом над входом в это углубление возникла стенка, скрывающая его.

И он не верил, что это случайность.

Глаза Биггса, казалось, вот-вот выпрыгнут из головы.

— Что это за хрень? — спросил он. — Почему она растет из тела?

Уоррен не знал и в глубине души был за это благодарен.

Минут через пятнадцать, миновав несколько поворотов, они нашли место, в котором Драйден вырубил образец. А сразу за ним — небольшой грот, и в нем тоже были тела.

— Вот дерьмо, — сказал Биггс.

Драйден, Стоун, Кеннегер… брошенные вместе, убитые. Плоть с лиц была содрана до черепов, животы распороты, кишки разбросаны по льду, как замерзшие черви. И повсюду лужи и брызги застывшей крови; красный лед сверкал в лучах фонарей.

Биггс отвернулся.

— Хорошо, мы их увидели. Бимен был прав. Давайте убираться отсюда.

Уоррен решил, что это разумный совет… но, как тела в яме, эти тоже следовало рассмотреть внимательней. Если он хочет найти ответы или хотя бы намеки на них, они среди этих жутких останков.

— Пожалуйста, Уоррен, — сказал Биггс.

— Минутку. Я должен кое-что увидеть.

Бимен, который за все это время не сказал ни слова, начал немного волноваться.

— Биггс прав, — сказал он. — Мы должны уйти отсюда, прежде чем эта тварь вернется.

— Да, — согласился Биггс. — Пойдем.

Бимен стоял неподвижно, лица его под капюшоном парки не было видно. Биггс был испуган. Таким испуганным Уоррен его никогда не видел. И Уоррен знал, что виновато это место — по крайней мере, частично. Ядовитая атмосфера могилы во льду.

Но он должен был увидеть.

И хоть пальцы страха сжимали его живот и грудь, он знал, что должен увидеть. Должен понять.

Тела были какие-то неправильные.

О господи! Нужно убираться отсюда на хрен! Убираться!

Но он не мог.

Тела в замерзшей крови были жестоко изуродованы. КЧХП разорваны, плоть под ними изжевана и изгрызена. На красном мясе виднелись следы огромных зубов, когтей, царапины и разрезы. Уоррен видел на одном горле отчетливые следы укуса, что-то вырвало полную пасть плоти.

Да, здесь явно кормились.

Но сами тела… и тут он понял.

Они не просто лежали вперемешку. Они были сжаты, сплавлены, словно так и росли. Даже ледорубом Уоррен не мог отделить их друг от друга, плоть срослась, мышцы сплелись с другими мышцами, кости проросли через другие кости. Казалось, здесь не три человека, а одно существо, какая-то протоплазменная тварь, которая расщеплялась. Драйден, Стоун и Кеннегер были сплавлены в одно кровавое плотское целое, в одну сплетенную ткань.

Больше тебе ничего не нужно знать. Больше ничего…

Бимен начал издавать хриплые, ноющие звуки, как индейский воин, поющий предсмертную песнь. В тесном ледяном гроте его голос звучал призрачно и жутко.

— Черт побери, Уоррен! — сказал Биггс. — Нам надо сваливать отсюда! Бимен совсем сбрендил!

Но Уоррен был сосредоточен на том, что видит.

Сросшиеся тела.

Причем они не просто слились. Некоторые из ран, которые Уоррен принял за проколы, оказались вовсе не проколами, а отверстиями, проделанными в плоти. В них что-то копошилось. Он ледорубом что-то вытащил из такого отверстия, и оно упало на лед… свернувшееся паукообразное существо с подобранными лапами. Мертвое. Точно такое же было на спине мумии, только это была незрелая форма.

И их еще много. Очень много.

И тут он понял.

Инкубатор. Все трое… Драйден, Стоун, Кеннегер… все срослись, как некий человеческий гриб, чтобы дать тепло и пищу этим существам. Инкубатор. Человеческий инкубатор.

Уоррен отстранился.

— Но ему позволили замерзнуть, — вполголоса сказал он. — Почему?

— О чем ты говоришь? — спросил Биггс.

Уоррен не мог объяснить: семена безумия и ужаса только начали укореняться в его душе, и становилась понятна цель всего этого.

Он увидел что-то блестящее на руке одного из трупов.

Это привлекло его внимание.

Кольцо.

Позади него Бимен завывал, издавая дикие, визгливые звуки, нечеловеческие, как будто насекомое обращается к своему рою.

Но это кольцо…

Уоррен присмотрелся.

Кольцо Аннаполиса. Оно могло быть только у тех, кто окончил Военно-морскую академию в Аннаполисе, штат Мэриленд. Драйден, Стоун, Кеннегер. Уоррен знал их прошлое. Они не были военными.

Но Бимен военный.

Бимен.

— Пошли, Уоррен! — закричал Биггс. — Надо выбраться, пока она не вернулась. Пока не вернулась эта тварь!

И Уоррен, медленно поворачивая голову, выдохнул:

— Думаю, она уже вернулась.

И Биман зашевелился.

Или это был Драйден. Или Стоун. Или Кеннегер.

Сказать было невозможно. Это существо двигалось размеренно и спокойно, становясь тем, что оно есть, и довольное этим…. согбенная тварь с луковицеобразной головой и двумя огромными желто-розовыми глазами в красных прожилках, полными невероятной ненависти. Лицо было красное и грубое, испещренное бледно-розовыми полосками… мясистая и волокнистая маска, ползущая, как черви, по тому, что внутри.

Биггс закричал, увидев, как раскрылась огромная морщинистая пасть, обнажив ряды серых зубов, острых, как иглы… идеальный круг.

Растопыренная ладонь с перепонками между пальцами и черными острыми когтями взметнулась и разорвала Биггсу горло, выпустив фонтан крови. Лицо Биггса превратилось в ком мяса. И когда Биггс упал, тварь-Бимен схватила его, впилась зубастой пастью в горло и начала с ужасным сосущим звуком пить кровь.

Уоррен закричал и побежал.

Тварь устремилась за ним, вытянув руку с загнутыми когтями и странными чешуйчатыми и пятнистыми пальцами. Уоррен увернулся, и тварь отшвырнула окровавленный труп Биггса и побежала за ним, ковыляя по льду, с клыков капали кровь и сине-черный гной.

Уоррен бросился на тварь.

Изо всех сил опустил ледоруб на ее голову, и лезвие до рукояти погрузилось в череп. Никакого сопротивления костей, только мягкая слизистая гниль, которую легко рассекло лезвие. Тварь-Бимен отскочила назад и с каким-то диким нечеловеческим воплем попыталась вытащить топор из головы. Тело под окровавленным КЧХП выпячивалось, бугрилось и шло волнами.

А Уоррен уже мчался прочь.

Но вначале увидел.

Увидел, как десятки суставчатых лап вырываются из этого жуткого мясистого лица… как дергающиеся хитиновые лапки выбираются изо рта и глаз, царапаясь и скребя… как спутанные паучьи тела шевелятся под кожей. Потому что тварь-Бимен перестала быть просто чудовищем-каннибалом. Теперь она была инкубатором.

Уоррен бежал по узкой извилистой расщелине, а тварь за ним, с оглушительным, полным ненависти ревом.

11

К тому времени как он смог добраться до «гипертата», Уоррен дрожал так сильно, что едва смог открыть дверь. Дрожали не только руки, но все тело. Судороги пробегали по нему, словно его охватила лихорадка.

Но это была не лихорадка.

И холод тут был ни при чем.

Это было следствие всплеска адреналина и глубочайшего ужаса, шока и отвращения, напряженных до предела нервов. Уоррен отчаянно возился с замком, наконец сумел его открыть, распахнул дверь и буквально вывалился в нее в своем громоздком КЧХП. Встав, он захлопнул дверь. Запер ее. Стянул варежки и перчатки под ними и подошел к окну.

Замерзло.

Проклятое незамерзающее окно покрылось изморозью.

Зубы стучали, тело дрожало, пальцы не слушались. Уоррен стал онемевшими пальцами соскребать лед с окна. В свете охранных огней он видел другие «гипертаты», как ряд обувных коробок: помещение для генератора, склад, снегоходы, подключенные к электричеству, чтобы работали их обогреватели.

И еще он увидел тени.

Мерцающие, движущиеся тени.

Почти замолкший голос разума говорил Уоррену, что он на грани, галлюцинирует, может, уже спятил… но тени были там… какие-то неправильные. Они двигались и смещались, сплетались и скользили по голубым ледяным стенам.

Он поморгал, чтобы отогнать их, и посмотрел на проход, ведущий вниз, к пещере.

Он не видел тварь, хотя знал, что она придет. Уоррен ничего не видел, и почему-то это было самое страшное, что он только мог себе представить. Потому что тварь была здесь, и он в любой момент мог ее увидеть, когда она появится снизу, — искаженную гротескную тень с кровавыми глазами.

Снегоход.

Еще сохранившееся безумное чувство самосохранения подсказывало Уоррену, что нужно собраться, прихватить снаряжение и бежать на «скиде». Но это сумасшествие. Куда бежать? Ближайшая станция — «Полярный климат», и до нее не меньше ста миль по леднику Бирдмора и плато за ним — в самый разгар зимы. Снаружи минус сорок, а ветер доводит до минус пятидесяти. В открытом снегоходе он замерзнет насмерть, даже зная, как прокладывать маршрут и найти станцию в этой снежной мгле, а Уоррен этого не знал.

Смирись, парень. Тебе конец, и ты прекрасно это знаешь. Все кончится здесь. В этой ледяной пещере. Ты умрешь здесь. Один. Ты никогда…

А это что такое?

Он протянул руку к радио, понимая, что должен передать сигнал бедствия, и тут зашумело. Точно такой же шум они слышали ночью с Биггсом. Цикличная какофония ударов и грохота, рождавшаяся как будто глубоко внизу, но с каждым ударом приближавшаяся. Свет в «гипертате» мигнул. Экран ноутбука перед Уорреном почернел и так застыл. Вся пещера дрожала. Все гремело и падало, сосульки срывались с крыши и разбивались вдребезги. «Гипертат» трясло, вещи слетали с полок. Воздух был словно живой, насыщенный треском статического электричества, отдаленными писклявыми и скрипящими звуками, которые отдавались эхом.

Времени совсем не осталось.

Что бы ни находилось там, внизу, оно было гораздо хуже твари, убившей всех, этого проклятого ползучего инкубатора. Кем бы оно ни было: Драйденом, Стоуном, Кеннегером или даже самим Бименом — и чем бы ни стало, оно меркло по сравнению с тем, что просыпалось внизу.

Уоррен схватил наушники и сумел надеть их дрожащими руками. Взял микрофон, уронил его. Поднял и опять уронил.

Возьми себя в руки!

Голова все сильней болела. В горле пересохло, сердце безжалостно стучало в груди. Уоррен пытался заговорить в микрофон, но голос звучал хрипло и пискляво. Наконец он смог закричать:

— МЭЙДЭЙ! МЭЙДЭЙ! МЭЙДЭЙ! ГОВОРИТ ЭХО ИНДИЯ ЧАРЛИ НОЛЬ! ЭХО ИНДИЯ ЧАРЛИ НОЛЬ! ЛЕДЯНАЯ ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»! ЛЕДНИК БИРДМОРА! ЭТО СИГНАЛ БЕДСТВИЯ! ПОВТОРЯЮ: СИГНАЛ БЕДСТВИЯ! ОТВЕЧАЙТЕ!

Никакого ответа, кроме гудящих помех, какого-то фонового электронного звука, какого-то низкого бормотания; Уоррен решил, что это сама полярная пустота, сами ледники и горы.

— МЭЙДЭЙ! МЭЙДЭЙ! МЭЙДЭЙ! — попробовал он снова, по его лицу тек пот. —МЭЙДЭЙ! ЕСТЬ ТАМ КТО-НИБУДЬ? КТО-НИБУДЬ МЕНЯ СЛЫШИТ? ПЕРЕДАЮ СИГНАЛ БЕДСТВИЯ СТАНЦИИ «МАК-МЕРДО»! ПОЖАЛУЙСТА, ОТВЕТЬТЕ! КТО-НИБУДЬ! КТО УГОДНО!

Свет снова замигал, напряжение прыгало. Уоррен видел в окно, как гаснут и загораются охранные огни. Теперь всюду двигались тени, расширялись и объединялись.

— СЛУШАЙТЕ МЕНЯ! Я В ЛЕДЯНОЙ ПЕЩЕРЕ «ИМПЕРАТОР», ЛЕДНИК БИРДМОРА! ГОВОРИТ ЭХО ИНДИЯ ЧАРЛИ НОЛЬ! — Он пытался перекричать усиливающийся снаружи гул. — ВСЕ МЕРТВЫ! БОЖЕ, ВСЕ МЕРТВЫ! Я ПОСЛЕДНИЙ… ПОСЛЕДНИЙ… ЭТО ПРОИСХОДИТ СЕЙЧАС… ЭТИ ТВАРИ ПОДНИМАЮТСЯ… ПОДНИМАЮТСЯ…

Микрофон выпал у него из руки, Уоррен опустился на колени, он тяжело дышал и дрожал, в голове звучал резкий пронзительный звук, он прогонял мысли, от него глаза выпячивались из орбит, лицо сжималось, из угла рта тянулась струйка слюны.

Снаружи… милостивый боже, снаружи…

Бешеный хаос вибрации и грохота, свистящие помехи и громкий скрежет. Свет мигал, температура падала, все ритмично мерцало от скачков напряжения. И сквозь все это пробивались гулкий рокот и безумный хор голосов, вопящих, воющих и отдающихся эхом. Казалось, в жутких мучениях кричат миллионы.

И каким-то образом Уоррен расслышал резкий писк, переходящий в визг. И появилась тварь-Бимен, с гортанным первобытным воплем; и Уоррен знал, что это нечеловеческим, чудовищным голосом его зовут по имени.

Теперь он ближе.

Гораздо ближе.

Уоррен оказался за пределами страха, за пределами всего. Оставались только ненависть, и принятие, и поражение, переходящие в ничто, в пустоту. Не обращая внимания на усиливающуюся головную боль, он подполз к радио и дрожащими пальцами схватил микрофон.

— СЛУШАЙТЕ МЕНЯ! КТО БЫ ТАМ НИ БЫЛ! ПОЖАЛУЙСТА, ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ! ОНИ ИДУТ! ОНИ ИДУТ ЗА МНОЙ! НЕ ПРИХОДИТЕ ЗА МНОЙ… ЧТО БЫ ВЫ НИ ДЕЛАЛИ, НЕ ПРИХОДИТЕ ЗА МНОЙ… ГОСПОДИ, НЕ ПРИХОДИТЕ В ЭТО МЕСТО…

Неожиданно с треском усилилась подача энергии, и радио взорвалось потоком искр, и все вокруг потонуло в удушающем запахе горящего пластика и замкнувшихся соединений.

Уоррен на четвереньках пополз по полу.

Он не осмеливался посмотреть в окно.

«Гипертат» сильно дрожал, полный мигающего голубого света, дыма, жара и холода от вторжения чего-то, что пахло как мокрые шкуры и пролитые консерванты… пахло едко, ошеломляюще.

Дверной запор задрожал.

Отодвинулся.

Дверь сорвало с петель, и на Уоррена упала морозная черная тень. С криком зажав руками уши, он не слышал этот богохульный мелодичный писк; подняв голову, увидел перед собой все первобытные кошмары своей расы в дьявольской форме. Оно стояло, высокое и коническое, протянув к нему червеобразные отростки, от него исходило зловоние горячего газа и ледяного аммиака, от которого жгло в носу. Уоррен слышал низкий шелест его дыхания. Слышал резиновый шорох разворачивающихся крыльев.

Пять алых глаз сверху вниз смотрели на него.

Смотрели очень внимательно.

С испепеляющим, жгучим вниманием.

В голове Уоррена прозвучал один-единственный жалкий голос неповиновения.

Да пошел ты… пошел ты… пошел ты на хрен, гребаный…

И тут его разум будто сжался и стал жидким, как растопленный воск.

Глаза.

Эти чертовы инопланетные глаза.

Как сверхновые звезды.

Это было единственное, что ему позволили увидеть, прежде чем его глаза налились кровью из множества лопнувших капилляров и вырвались из глазниц, как перезревшие, гниющие виноградины. Волосы задымились, лицо превратилось в сплошной кровоподтек, зубы выпали из кровоточащих десен.

Мозг в черепе перегрелся, и кипящий суп из серой материи, черно-красный и расплавленный, потек из глаз.

12

«ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

8 апреля

Все утро ветер выл, как одинокий волк, поющий свою древнюю траурную песню, голос ветра становился то тише, то громче, но никогда полностью не стихал, продолжал звучать над голым льдом.

Время текло с вялой, нереальной медлительностью.

Прошло три дня с тех пор, как они убили тварь в радиорубке. Три долгих дня. Атмосфера на «Климате» заметно ухудшилась. Тени сгустились, в воздухе витало ощущение угрозы. Возможно, частично это объяснялось смертоносным влиянием пришельцев на станцию и ее обитателей, но в основном исходило изнутри.

И этого было более чем достаточно.

13

В три часа дня прибежал с криком Кох.

Он вбежал из коридора В в общее помещение в абсолютной истерике, и Койлу и Локу пришлось схватить его, а он сопротивлялся с бешеной яростью, мотая головой из стороны в сторону, с пеной на губах.

Гвен принесла из медицинского отсека шприц и сделала ему укол «Торазина», и через несколько минут он успокоился.

— Что случилось? — спросил его Койл; хотя он только что сам прошел по коридору В и мог догадаться.

— Батлер, — ответил Кох; его голос звучал необычно, хрипло и протяжно. — Она… она не человек.

Гвен вышла, чтобы посмотреть на их гостью.

Если все пойдет нормально, через несколько часов они избавятся от Батлер. Особый Эд позвонил на станцию «Колония», и оттуда за ней приедут.

— Что ты там делал? — спросил его Койл. — Ты ведь знаешь, что случилось. Зачем ты пошел туда?

Кох покачал головой.

— Я должен был увидеть… увидеть сам. — Он издал странный сдавленный звук. — Она не человек… точно как они сказали… в ней есть что-то… оно читает твои мысли и заставляет предметы двигаться. — Кох лежал на полу, тяжело дышал, его глаза были расфокусированы. — Оно… оно знает… знает все обо мне… оно знает о моей матери. Оно знает, как она умерла. Когда умерла. И… и… и…

— Да?

Кох вытер пот с лица и посмотрел на влагу на руке, как будто это не пот, а, может быть, кровь.

— Она сказала мне… сказала, что я умру здесь.

Он закрыл лицо ладонями, и трудно было сказать, рыдает он или смеется. Может, и то и другое.

— О боже… о боже… о боже… она не человек. Она вместилище чего-то. Чего-то древнего, чего-то злого. Оно знает будущее, оно знает прошлое.

14

Все началось с грохота, и все в куполе услышали его.

Где бы они ни были и что бы ни делали, все неожиданно остановились.

Прислушались.

Снова начались феномены.

Хотелось верить, что снаружи собирается буря, заставляя купол дрожать, как бывает в разгар зимы, но это было что-то другое, и все это чувствовали. Буря так не звучит. Ни одна буря не издает такие пронзительные визжащие звуки, словно металл трется о металл. Звук постепенно нарастал, пока не превратился в резкий оглушительный писк, подхваченный воющим ветром и ставший самим ветром.

Купол дрожал.

Огни мерцали.

Над переборками собралась необычная бело-голубая энергия.

Изнутри стен доносился странный стук. Пол дрожал, и воздух наполнился скрежетом, как будто вилками проводят по классной доске.

Двери хлопали.

Падали плитки с потолка.

Компьютеры отключались.

Люди кричали.

Так это началось.

15

Когда это началось, Особый Эд сидел в своем кабинете.

Он просматривал свои отчеты, тщетно пытаясь найти какое-то объяснение происходящему. Нажал несколько клавиш на своем ноутбуке; экран почернел и снова засветился.

Что-то вокруг передвигалось, менялось.

Чувствуя усиливающуюся тревогу, он осмотрелся. Чего-то не хватало. Или, наоборот, появилось что-то такое, чему тут нет места. Особый Эд поставил чашку с кофе.

Волосы у него на затылке встали дыбом.

Страницы блокнота перелистывались, словно от ветра. Закрытые картотеки скользили по полу, медленно поворачиваясь. Стул, на котором он сидел, двинулся, будто его кто-то тащил.

«Вот оно, — мелькнула мысль на задворках сознания. — То, чего мы все ждали и чего боялись. Оно пришло».

Глубоко дыша и убеждая себя, что он спятил, Особый Эд смотрел, как движутся вещи на его столе: ручки и карандаши, планшеты и кофейные чашки, резинки и стикеры для заметок. Скрепки для бумаги вылетали из стакана, как лава из вулкана. Она разлетались в воздухе и кружились, словно захваченные невидимым магнитным вихрем. Бумаги сыпались на пол, как осенние листья.

Собравшись, отказываясь слушать бешеный стук своего сердца, Эд протянул руку к чашке с кофе, но она ускользнула от него, громыхая по столешнице. Потом треснула и разлетелась на осколки. Эд протянул руку к ножницам, и они с невероятной скоростью отлетели от его пальцев и вонзились в стену на добрых два дюйма.

На его лице появился холодный липкий пот. Эд понял, что не может встать со стула. Он не чувствовал свое тело ниже пояса.

Парализован.

Обездвижен.

Ноги превратились в холодную резину.

Когда стул заскользил по полу, Эд совершенно потерял самообладание.

— СЮДА! КТО-НИБУДЬ! ПОМОГИТЕ МНЕ! Я В ЛОВУШКЕ!

В голове он слышал писклявые голоса призраков, вторгшихся на станцию. Как октябрьские ветры, дующие на кладбище и воющие в дренажных трубах, голоса стонали и отдавались эхом, а Эд дрожал от ужаса.

16

Гвен вошла в комнату Батлер и сразу увидела Зут: та забилась в угол, зажав рот рукой, с дикими от страха глазами.

Купол трясся. Картина с подсолнухами на стене, оставленная кем-то из летней команды, упала на пол. Стекло разбилось, осколки разлетелись по полу.

О боже, только не снова…

Батлер лежала на кровати, глядя в потолок. Тарелка с едой была нетронута. Капельница внутривенного вливания опустела наполовину. Глаза — глянцевые черные ямы.

Гвен подошла к Зут, наклонилась, прижала ее к себе.

— В чем дело? Что случилось?

— Глаза, — ответила Зут; ее тело сковал ужас.

— Глаза?

— Красные глаза. Пять красных глаз следят за мной.

Гвен сглотнула, чувствуя, как пошатнулся ее здравый рассудок. Глаза? Иллюзия? Галлюцинация? Она провела слишком много времени рядом с Батлер, чтобы поверить в это. Во сне Гвен тоже видела красные глаза, глядящие на нее из тьмы.

— Эти глаза следят за тобой?

Зут кивнула.

— С тех пор как я увидела призрака.

— Призрака?

— Призрак вышел из Батлер… он вышел из нее и следит за мной. Не дает мне уйти. Каждый раз, когда я иду к двери, он отбрасывает меня. — Зут тяжело дышала. — Прямо сейчас…

— Да?

Зут посмотрела на закрытую дверь шкафа.

— Оно там. То, что следит за мной. В шкафу.

Гвен собиралась сказать ей, что там ничего нет, вообще ничего, ей просто нужно уйти подальше от Батлер, но, когда она наклонилась к Зут, чтобы успокоить ее, что-то произошло, что-то заставило ее замолчать. Голова у нее закружилась, зубы застучали, желудок подпрыгнул к самому горлу…

— Гах, — сказала она, и это прозвучало как бездумное звериное рычание. — ГААААХХХХХ…

Как электричество.

Как будто хватаешь линию под напряжением, может, в двести двадцать вольт…

Как будто прикладываешь к ней руки, и горячая энергия волной проходит через тебя, поджаривая клетки и заставляя вспыхивать фейерверки в мозгу…

Зут.

Линн Зутема.

Она из Айовы, незамужняя, и приехала в Антарктику, чтобы быть как можно дальше от семьи. Они адвентисты седьмого дня, и она выросла под ярмом их ограничений. Когда ей исполнилось восемнадцать, она, как большинство детей, никогда не знавших, что такое свобода, которую мы считаем чем-то само собой разумеющимся, сбежала от своей церкви так быстро и далеко, как смогла. Старейшины секты запретили ее семье видеться с ней или разговаривать с ней, потому что она предала их учение.

Я шесть лет не разговаривала с мамой и папой.

И не думаю, что когда-нибудь смогу поговорить с ними.

У мамы и папы настолько промыты мозги, что они ставят свою церковь превыше меня.

Скатертью дорога.

Засранцы.

…и тут Гвен вернулась в свою голову, зная то, что Зут никогда ей не рассказывала, все грязные интимные подробности, которые разъедали ее душу и причиняли боль. На «Климате» Зут никогда по-настоящему не вылезала из своей скорлупы, а Гвен проникла внутрь нее.

— ГВЕН! — кричала Зут. — ГВЕН!

Гвен моргнула, встряхнулась, и все кончилось.

Вокруг вся станция пульсировала от нарастающего потока энергии. Гвен почувствовала, как эта энергия поднимается по ее рукам.

И услышала, как в шкафу что-то скребется.

Что-то хочет выйти.

17

Призраки.

Они были повсюду.

Когда станция задрожала, а флуоресцентные лампы замерцали, Койл увидел, как они выходят прямо из стен. Он присел рядом с Локом, оба смотрели на Коха, над ними стояла Ида… и тут все началось.

— Черт, — пробормотал Лок.

Призраки были смутные, расплывчатые… но не темные.

Нет, они были белые, длинноногие, со щупальцами, с распростертыми крыльями. Единственным цветом в них был красный. Красные глаза. Они напомнили Койлу слепых извивающихся термитов. Он увидел одного, потом двух, трех, четырех. Отвратительно разбухших, белых, как вытащенные из реки трупы, жужжащих и пищащих. Многочисленные придатки сворачивались и разворачивались, тянулись к нему и отдергивались.

Койл закрыл глаза.

Но когда открыл, они по-прежнему были здесь.

Кох кричал, но его крик доносился как будто издалека.

Койл чувствовал, как призраки движутся вокруг него, проникают своими упругими мыслями в его сознание, и он не мог не впустить их. Не так он представлял себе одержимость призраками. Совсем не так. Это было не просто духовное или психическое воздействие, а физическое, органическое, разрушительное.

Они излучали холодную энергию, ползучую, как электричество, щелкающую и хлопающую. Койл чувствовал, как эта энергия течет по его рукам. Волосы на руках и на затылке встали дыбом.

А по всему куполу то, что так долго накапливалось, неожиданно высвободилось.

18

Капельница тряслась.

Жидкость в ней бурлила и пузырилась, закипая. Капельницу заполнил газ, она раздулась и с громким хлопком лопнула, разбрызгивая жидкость во все стороны.

Зут сжалась в дрожащий клубок.

Гвен закричала и, спотыкаясь, попыталась выйти.

Когда она была в нескольких дюймах от двери, та захлопнулась.

Гвен схватилась за ручку, но та была горячей, как раскаленная плита. Гвен с криком отдернула руку. Повернулась: Батлер сидела на кровати и смотрела на нее.

Закрытая дверь задрожала и сорвалась с петель.

19

Когда это началось, Харви сидел в своей комнате за письменным столом.

Призраки.

Он слышал их вокруг себя и знал, что причина в проклятой ведьме, которую они заперли в коридоре В.

Не следовало приезжать сюда. Я не должен был сюда приезжать.

Я знал, что это ошибка.

Знал, что будет беда.

Знал, что тут древний ящик Пандоры, полный ядовитой тьмы.

Я знал.

Знал…

Антарктика — это кладбище.

Место, где воскрешение погребенных — самое обычное дело. Это правда. И теперь жуткие образы преследовали его, заставляя зажмуриваться и прикусывать нижнюю губу. Харви ощутил вкус крови.

Его затошнило.

Он начал потеть и дрожать.

Батлер выпускала наружу таившееся в ней зло, и теперь все за это заплатят.

Воздух стал густым и ледяным, он дрожал, как желе.

Харви закрыл глаза, он молился, а предметы с его стола взмывали в воздух, вертелись в вихре и ударялись о стены. В замерзшее окно постучали. Одеяла на кровати поднялись с шорохом, сложились так, словно под ними кто-то сидел.

Харви закрыл глаза, он вспоминал, вспоминал…

Дом.

Пустой дом на краю города.

В Хуксетте, штат Нью-Гэмпшир, в городе его детства.

Стоял октябрь, воздух был хрустящий и терпкий, листья мело по разбитым тротуарам и заросшим дворам, изморозь блестела на мертвой траве. Дом возвышался над Харви, тень, вырезанная из более глубокой тени, ветви деревьев царапали крышу. Всего лишь двухэтажный каркасный дом. Ничего больше. Не какое-нибудь сказочное викторианское чудовище, как в картонных декорациях к Хеллоуину, — ветхое и забитое досками, ухмыляющееся, с призраками, сочащимися из полуразрушенного дымохода, и летучими мышами, кружащими вокруг высоких кривых башен.

Просто обычный дом.

Но вот то, что ползало в его животе, было далеко не обычным.

Восьмилетним мальчиком Харви на спор вошел в этот страшный дом и спустился в подвал. Один час. Он должен был провести там один час.

Сейчас ему было шестьдесят лет, но он снова оказался там.

Не в Антарктике.

А в Хуксетте.

Нелепо, что он дрожал в грязном, пыльном подвале, но он дрожал. Для восьмилетнего мальчика час тянулся невероятно долго. Подвал был темный, забитый грозными тенями ящиков, корзин и старых матрасных пружин. Дом стонал и трещал… но, помимо этого, не было ничего.

Ни призраков.

Ни бестелесных голосов.

Дом был пуст и разваливался на части.

По крайней мере, вначале.

Но потом…

Что-то здесь затаилось. Он ждал в подвале, парализованный страхом. Что-то было здесь, как и пятьдесят лет назад.

Что-то коварное.

Что-то ночное.

Что-то рожденное в темных недрах дома и, может, в еще более темных недрах пылкого мальчишеского воображения.

И хотя сейчас Харви был в Антарктике и знал это, он слышал шорох листьев, падающих снаружи, и видел бледный лунный свет, проходящий через разбитое окно. С балок над головой свисала паутина. Что-то царапалось в стенах. Что-то пробежало по руке.

Что-то шуршало.

Как простыня.

Оно шло к нему, и Харви слышал шелест его савана в пыльных коридорах. Теперь оно было у двери подвала. Дверь со скрипом отворилась. Он чувствовал запах этой твари: как изъеденные молью ковры в запертом на чердаке чемодане, как ночь, и почва, и сухая гниль.

Оно пришло за ним.

Пришло, чтобы пожрать его душу.

20

Мерзость и тьма выползли из шкафа и наполнили комнату, как ядовитый туман, затопив все ее пространство отвратительными бесплотными тенями и ползучими очертаниями, будто подхваченными ледяным воющим ветром.

Зут кричала без остановки.

Гвен попыталась добраться до двери… и что-то, как рука, оттащило ее по полу назад и ударило о стену. Гнилой запах становился все сильней и сильней, тошнотворный и теплый, пока не запахло рвотой и экскрементами.

Ошеломленная, Гвен видела кошмарные формы, клубящиеся вокруг нее, как какой-то фантасмагорический туман: крылатые фигуры пришельцев, лишенные плоти черепа, волосатые существа — почти люди. Постепенно фантомы рассеялись… но нереальная атмосфера зла, заполнившая комнату и выползающая из всех щелей и углов, не исчезла.

«Ты никуда не уйдешь, — сказала Батлер скрипучим, сухим голосом. — Пока я не покончу с тобой».

Потрясенная, Зут погрузилась в мрачное молчание.

Гвен смотрела на Батлер.

Лицо Батлер покрылось множеством мелких морщин, как ледяные прожилки на окне. Оно так побледнело, что стало почти серым, бескровным и потрескавшимся из-за всех этих пересекающихся морщин. Казалось, если Батлер улыбнется, ее лицо просто рассыпется. Но она не улыбалась, потому что в ней не было ничего, способного улыбаться. Глаза ее больше не были зелеными, они стали черными, пустыми и блестящими. На фоне смертельной бледности розовые шрамы на висках казались кроваво-красными.

Я все знаю о тебе, Гвен. Я знаю, чего ты боишься.

Гвен, всхлипывая, ползла по полу.

Дверь была закрыта.

Холодна, как лед.

Гвен заколотила в нее. Закричала.

И тут на нее легла тень Батлер.

21

Когда электрическая система большого погрузчика «Кот-980» заглохла — Фрай убирал сугроб, — он понял, что все катится в ад. Хорн держал все оборудование в безупречном состоянии, и за все годы, что Фрай сидел за рулем тяжелой машины, он ни разу не видел, чтобы огни на панели мигнули и совершенно погасли.

Он выбрался из кабины и сразу услышал шум в куполе.

Твою мать.

Чувствуя потребность в оружии, Фрай схватил железный ледоруб, стоявший у двери, и вошел в туннель, ведущий от коридора Г к «космолучу».

Войдя в коридор Д, он застыл.

Станция вращалась вокруг него, воздух наполнился скрежетом и визгом, почти дозвуковыми воплями. Он увидел кого-то в конце коридора Г.

Человек стоял на коленях, качаясь взад и вперед, обхватив руками голову, словно она болит.

Хансен.

Это Хансен.

Фрай побежал к нему. Когда он был в десяти футах от Хансена, поток ледяного воздуха ударил в него, подбросил в воздух и швырнул в коридор.

Дверь биолаборатории распахнулась, и Фрай ожидал увидеть какой-то ужас, готовый его схватить, но там никого не было, совсем никого. Фрай встал, думая, где его ледоруб.

Из биолаборатории с силой торнадо неожиданно подул воющий, свистящий ветер. Все в лаборатории падало и разбивалось под разрушительным действием кинетической энергии — и обломки уносил ветер. Вертящийся поток обломков вылетел из двери прямо на него. Фрай бросился на пол, в него били осколки стекла и куски металла, обломки пластика и дерева, осыпая, как градом. Впрочем, в парке и комбинезоне «Кархарт»70 он был защищен.

Когда вихрь прекратился, Фрай сел.

Он увидел Хансена.

И кое-что еще.

Прямо из стены с треском статического электричества появилась фигура, серая и призрачно-белая, опалесцирующая и мерцающая, и приблизилась к Хансену. Она была соткана из тумана, и Фрай видел сквозь нее арку, ведущую в общее помещение.

Он лихорадочно искал оружие, хоть что-то… но как убить призрака? Как навредить тому, что не обладает физическим телом? Фрай на четвереньках полз по коридору, а яростный ветер, как песчаный вихрь, нес пыль и обломки.

Призрак подошел к Хансену, и Хансен закричал, но не попытался убежать. Призрак в человеческой форме парил в шести дюймах над полом, протянув пальцы, как горящие белые провода, щелкая и хлопая; шокирующая белая эктоплазматическая масса плыла к Хансену, стремясь установить с ним контакт.

И в этот момент Фрай увидел, кто это, точнее, кем оно когда-то было. Слим. Никакого сомнения. Больше не человек, не живой в общепринятом смысле этого слова… лишь пульсирующий призрак, светящийся и колеблющийся, подхваченный трещащим вихрем собственного нестабильного электромагнитного поля, ионизированный призрак. Глаза — зияющие червоточины, а рот — сморщенная, сосущая черная полость.

Он взял Хансена — не схватил, а будто ввел в свое поле, а для Хансена это было все равно что взяться голыми руками за линию высокого напряжения. Результат наступил мгновенно: Хансен вспыхнул, как рождественская гирлянда, как будто под воздействием мощного рентгеновского излучения. За одно мгновение он был опустошен, сквозь плоть стал виден его скелет… потом он словно сжался, свернулся, как мертвый червь, сложился и почернел.

Он упал на пол, рассыпался, как комок сажи, и ветер подхватил и унес прах.

Призрак повернулся к Фраю.

Он приближался в сине-белой пульсации искрящейся энергии. Фрай смотрел, как он плывет. Глаза стали глубже, рот шире; призрак создал вихрь, который все затягивал внутрь.

Фрай видел, что призрак стал более материальным, плотным, он кормился Хансеном, черпал его жизненную силу, высасывая досуха, как пиявка.

И теперь ему нужно было еще.

Фрай знал, что у него есть только один выход: умирая, бросить вызов, бороться, — и именно это он собирался делать. Он схватил ледоруб, сжал в руке железную рукоятку и застыл на месте. Вакуумная, втягивающая сила призрака была огромной и непреодолимой.

Призрак приближался, по его телу позли мелкие электрические разряды, и Фрай видел, что лицо Слима превратилось в злобную маску абсолютного гнева, абсолютной боли и абсолютного голода.

Фрай шагнул вперед, потому что у него не было выбора: призрак тянул его к себе, и он шел, подняв ледоруб над головой, как дикарь эпохи палеолита, готовящийся убить мастодонта; заслонив глаза одной рукой, он сделал последний глубокий вдох и швырнул свое импровизированное оружие в Слима.

Думал, что ледоруб легко пройдет сквозь него.

Но этого не произошло.

Ледоруб пробил в Слиме дыру, и раздался гулкий стук. Бум. Яркая вспышка — и поток энергии бросил Фрая на пол… Фрай отлетел на добрых пятнадцать футов.

Все лампы в коридоре погасли.

Слим исчез.

Фрай ошеломленно сел.

Железо… железный ледоруб.

Железо проводит электричество.

Да, ледоруб соединил Слима с полом и заземлил его, как высоковольтную линию, разрядил, лишил энергии.

22

Призраки собирались вокруг него, кружили и кружили, бледные тени и демонические воспоминания, как волшебные фонари.

И там были не только бесплотные призраки, но и плотские белые твари, которых он мог осязать и обонять. От них несло аммиаком и едкими химикатами.

Койл — Лок за ним — бросился к двери комнаты, в которой держали Батлер.

Он слышал крик Зут.

Кричала Гвен.

Койл изо всех сил мчался к двери, добежал и распахнул ее.

23

Мою душу жрут монстры из тумана.

Гат даже не знала, сама ли это подумала или эту мысль поместили ей в мозг. Но она была там, отдавалась эхом в тишине, и Гат понимала, что это правда, хотя в то же время не вполне понимала значение этих слов.

Призраки теснились, они были так близко, что Гат не только чуяла их резкий инопланетный запах, но и ощущала их прикосновения, когда извивающиеся конечности трогали ее, поглаживали.

Сухие и тонкие, как паутина.

Потом призраки начали сливаться друг с другом, пока не превратились в парящее облако тумана.

И тут Гат поняла.

Они включены в Батлер, как телевизор включен в розетку. Без розетки телевизор — всего лишь мертвая груда пластика и металла. И без Батлер эти призраки, эти воспоминания и есть всего лишь воспоминания, нет катализатора, который оживил бы их.

Батлер дает им энергию.

Батлер — генератор и усилитель.

Но если машина вам мешает, если она вас раздражает, вам нужно только отключить ее от источника питания.

Если Батлер будет мертва, призраки исчезнут.

Улыбаясь как сумасшедшая, Гат открыла верхний ящик своего стола и достала нож для вскрытия конвертов с пятидюймовым лезвием. Она убьет ведьму и освободит станцию.

Она прошла через эфирную стену призраков, словно через липкий и влажный морской туман.

И тут нож в ее руке задрожал.

Он раскалился докрасна и вылетел у нее из руки.

Гат поползла, как наказанный щенок.

24

Когда Койл вошел в дверь, что-то, как волна силы, ударило его и швырнуло на пол. Он встал, но не мог подойти к Гвен. Всякий раз, когда он пытался, ему в лицо бил сильный ледяной ветер, бил с такой силой, что едва не ронял его на пол.

Комната наполнилась горячим, гнилым, ядовитым зловонием.

Вонь была невыносимая. Словно Челси Батлер не жива, а давно умерла и разложилась. Она открыла рот, и из него полилась черная жидкость, усеявшая ее белое лицо на ветру крошечными темными пятнами, словно чернилами.

И когда Батлер заговорила, голос ее дрожал, как ноябрьский ветер.

Ты назван, Ники Койл, ты назван и выбран…

— Заткнись, ведьма! — закричала Гвен. — Закрой пасть!

Два стеклянных шкафа разбились. Батлер поплыла над полом, простыни развевались, как саван. Она застыла, и что-то потекло у нее между ног; невозможно было не узнать запах мочи.

Лок бросился к ней и едва не схватил.

Она посмотрела на Лока, и он отлетел к стене.

Батлер облизала серые губы и повернулась к Гвен.

— Не трогай ее, — смог сказать Койл, вставая и показывая, что не боится. Это была неправда, но он не собирался уступать ей, этой бесплотной ползучей чуме.

— Бойся меня, — сказала Батлер, поднимаясь, нависая над ним. Моча продолжала течь. Из уголков рта текла желтая слюна. Глаза ее теперь были не черными, а красными, испещренными черными металлическими крапинками. И сейчас они стали ярко-красными, горящими на бледном морщинистом лице.

Койл закричал — не от страха, а потому, что узнал эти глаза. Он видел их в снах. В детских кошмарах. Эти глаза плыли в темноте, уносили его в места, где он совсем не хотел быть… в черные циклопические города и космическую пустоту.

— Нет, нет, нет! — кричала Зут, зная его мысли. — Не вспоминай! Не вспоминай эти глаза и эти ужасные места! Ты не должен помнить приход роя! Куда они забирали нас, что делали с нами в этих черных дырах…

25

В камбузе открывались шкафы и посуда вылетала из ящиков.

Бив, рыдая, забилась в угол.

Они идут за ней.

Тени ползут из какого-то космического кладбища.

Они заберут ее в город.

Во тьму.

Агония, о, какая агония.

Призраки пришельцев поднимались и опускались, кружась вокруг нее, как голодные кошки, ищущие, что бы погрызть. И кормились они не плотью и кровью, а мозгами, разумом.

Они были здесь.

Психические вампиры. Ментальные каннибалы.

Она насыщались страхом, набивали животы сырой, кровоточащей тканью безумия. Тошнота накатывала на Бив, а воздух вокруг становился ледяным, атмосфера была полна разложения, она портилась, как киснет молоко.

Призраки, повсюду были призраки.

Они не призраки как таковые. Они воспоминания. Воспоминания о том, о чем говорят все. Жуткие древние воспоминания, которые заразили Антарктиду, как черви заражают мясо. Этот континент — старейшее кладбище планеты. Это как камень в поле: перевернешь его, а под ним копошатся насекомые. Только это не насекомые, а нечто гораздо более древнее…

Они протянули руки, чтобы забрать ее.

26

Спасшись из сверхъестественного вихря в «космолуче», Эйк на четвереньках полз по коридору Г, пот блестел на его лице и тек по щекам.

В коридоре Г было темно. Все лампы погасли.

Батлер.

Батлер ведьма.

Она призвала призраков, которые преследуют тебя.

Преследуют всех.

Станция, как загнанный зверь, дрожала вокруг него. Эйк встал и побежал, спотыкаясь. Он коснулся стены для опоры и получил такой удар статического электричества, что снова упал.

Призраки.

Он увидел призраков.

По коридору шли злобные призраки пришельцев.

Он плотно закрыл глаза. Он не будет на них смотреть. Он отказывается их видеть.

Эйк знал: это техника избегания, которая часто помогает тем, кто страдает от чудовищных галлюцинаций. Он закрыл глаза, вдохнул, выдохнул, стал считать про себя, уверяя себя, что в коридоре нет никаких призраков, нет белых злобных инопланетных насекомых со злобными красными глазами. Антарктика точно такая, какой ее видишь на канале «Дискавери» или «Нэйшнл Джеографик»: нетронутая дикая природа, замерзшие белые пустоши. Это не кладбище, не ледяной дом с привидениями, в котором за разрушенными стенами кроются нечестивые духи и болезненная кровь кошмаров.

Эйк открыл глаза: его окружали призраки.

Он свернулся клубком, а они проходили прямо сквозь него с порывами морозного воздуха.

Батлер!

Она ведьма; ты знаешь, что она ведьма. Чудовище! Абсолютное чудовище! Это она вызвала демонов из хищных ям и забитых льдом могил этой древней земли, чтобы пытать тебя. Пытать всех.

class="CharOverride-2">Мы все умрем.

Умрем.

Умрем…

27

Писклявые голоса… крики… скрежет… жужжание и стук… все слышали, как они набирают силу, вздымаются в безымянном крещендо. Звуки были острые, горячие, режущие, и они рассекали мозг, изгоняли неповиновение и нежелание отвечать на зов улья, могучего древнего улья.

Люди были бессильны перед этими звуками, перед их мощью.

Они завладевали разумом и высасывали силу из тел. Они захватывали, преобразовывали, пробуждая древние императивы и механизмы контроля, используя Батлер как проводник, как живой кабель, через который передавалась песнь улья.

Они сокрушали.

Истощали.

Уничтожали.

Но человеческой выносливости есть предел, и как раз в тот момент, когда энергия достигла пика, Батлер сжала голову руками и начала дико корчиться, ее конечности дрожали, голова моталась туда-сюда. Батлер была словно в эпилептическом припадке.

Потом упала навзничь и больше не шевелилась.

28

Жуткие явления прекратились.

Они прекратились, словно кто-то щелкнул выключателем.

С начала до конца прошло не больше пятнадцати минут.

Койл помог Гвен и Зут встать и вывел их из комнаты. Лок пошел за ними. Все были потрясены и растеряны, у всех страшно болела голова. Люди выходили из общего помещения. Некоторые выбегали. Одним из них был Хорн, который все это время находился в цехе тяжелой техники.

— Что происходит?

— Найди веревку, — сказал ему Койл. — Быстрей.

— Что нам делать? Связать ее?

Койл кивнул.

— Да. Потом выбросим ее в снег, пусть замерзает насмерть. Другого выхода нет.

— Мы позволим ей умереть? — спросила Зут.

— Либо она, либо мы, милая, — сказала ей Гат.

Никто не стал спорить с этой простой логикой.

Обнаженную Батлер связали, как вола. Веревка обвивала ее грудь, талию и горло, запястья были связаны петлей. Ноги оставили свободными, чтобы она могла идти. Батлер была слаба и бледна, истощена, глаза закатывались в глазницах, как стеклянные шарики. Она тяжело дышала.

Койлу было тошно. Какое жалкое зрелище!

— Может, заморозить ее недостаточно, — сказала Гат.

— Более чем достаточно, — ответил Особый Эд.

Но у Гат блестели глаза.

— Мы должны ее сжечь.

— Это слишком, — сказала Гвен.

Койл покачал головой.

— Сжечь ее? Что у нас здесь? Средние века? Принести в жертву Иегове, Поросенку Порки71 и другим богам, которые нас защитят?

— Иди ты, Ники, — сказала Гат.

— Пошли, — заговорил Фрай. — Чем быстрей выведем ведьму на лед, тем лучше.

Они частично понесли, частично потащили Батлер по коридору. В шести футах от арки, ведущей в общее помещение, она опустилась на колени.

— Поставьте ведьму на ноги! — выпалила Гат.

Койл начал сомневаться. Она опасна, да. Смертельно опасна. Но… она женщина, что бы ни овладело ею. Бросить ее в снегу значит совершить хладнокровное убийство. Он не знал, согласен ли участвовать в этом, и, судя по выражению глаз других, им эта идея нравилась не больше.

Батлер снова упала.

Койл почувствовал, как по всему телу пробежал холодок .

Слишком поздно, слишком поздно. Мы упустили свою возможность.

Батлер встала, все отступили от нее… и вот тут действительно все началось.

Батлер стояла на полу на коленях, как девочка, молящаяся в церкви, но теперь она встала, раздулась, стала больше, менялась у всех на глазах. Электричество в воздухе стало текучим. Мгновение назад оно было заряжено отрицательным потенциалом, но сейчас Батлер вобрала его в себя. Она питалась отрицательным зарядом, как пиявка кровью.

Ведьма вернулась.

И она была рассержена.

Койл почувствовал, как жуткая волна зла проходит сквозь него. Зло было огромным, космическим. Оно тенью пронеслось через него, высасывая жизненную силу, заставляя увянуть и свернуться, как погибший цветок.

Стены задрожали.

Балки над головой стонали, словно под огромной тяжестью. Воздух заполнился писком и грохотом, энергия трещала, заставляя волосы вставать дыбом. Слыша и чувствуя все это, Койл был охвачен диким возбуждением, не имевшим никакого отношения к восторгу или предвкушению, оно целиком было связано с Батлер и с исходящими от нее волнами кинетической энергии.

Койл был подключен к этой энергии, и сердце его билось с тем же безумным нарастающим ритмом.

Ида закричала.

Лок опустился на колени.

Фрай и Хорн просто стояли, потрясенные и не способные действовать. Харви и Бив тоже. Что касается остальных, то и они тоже мало на что были способны. Могли только смотреть шоу, обещавшее быть первосортным.

Тело у Батлер было истощенное и посеревшее, скелет, обтянутый кожей. Но веревки, связывавшие ее, лопнули, она на пять-шесть дюймов поднялась над полом, как праздничный воздушный шар. Глаза были огромные и белые, лишенные зрачков. Губы раздвинулись, обнажив почерневшие десны и острые желтые зубы, непрерывно клацающие.

Воздух стал не просто холодным, а ледяным.

Койл чувствовал, как немеют конечности, ветер морозными иглами колол лицо. Но воздух был не чистый и освежающий, а странный, тяжелый и удушливый, как будто из него высосали весь кислород. Батлер висела, медленно поворачиваясь, как труп на виселице, от нее исходили ледяные порывы ветра, хлопали разорванные веревки. У ветра был запах хлорной извести и пролитого формальдегида.

Глаза Койла слезились, легкие нуждались в воздухе.

Особый Эд и Ида упали на пол. Харви и Бив последовали за ними, как домино, как шахтеры, вдохнувшие ядовитый газ. Они лежали, задыхаясь и скуля. Кох издал высокий истеричный вопль и опустился на колени. Пальцы его были в волдырях, они тлели. Невыносимо засмердело горелой плотью. Кох размахивал ледорубом, рукоять которого у него в руках покраснела… ледоруб упал на пол и расплавился, превратившись в лужу металла.

Койл чувствовал, как по телу Батлер пробегают вихри энергии, пахнущие оплавленной проводкой.

— Сделайте что-нибудь! — закричала Гат, пытаясь встать, но что-то невидимое ударило ее в живот с такой силой, что она сложилась пополам, воздух вышибло у нее из легких.

«Она всех нас убьет, — подумал Койл, пока еще был в состоянии думать. — На этот раз она врубит громкость на всю катушку и сравняет с землей эту чертову станцию…»

Фрай и Хорн рухнули на пол.

Энергия, исходящая от Батлер, была дикой, но ненаправленной. Она распространялась во всех направлениях волнами силы, тепла и вибрации. Людей сбивало с ног. Лока бросило на Особого Эда. Мигал свет, лопнула труба, разбрызгивая воду, которая почти мгновенно замерзла в морозном порыве, исходящем от ведьмы. В комнате Гвен образовался циклон, и все непривязанное было сметено; одежда и одеяла, бутылки с водой и бумаги, мусор из корзины — все вылетело из двери и разлетелось по коридору, как будто комнату вырвало. Дверь захлопнулась с такой силой, что едва не раскололась надвое. Краска на стенах перегрелась и запузырилась. Гвозди вырывались из гнезд, стены змеились трещинами.

Никто ничего не мог сделать.

Фрая и Хорна унесло в общее помещение; они кувыркались, как дети на горке в парке. И, как кеглю, сбили Эйка; коридор превратился в аэродинамический туннель, в котором ветер дул с ревом и силой урагана. Настоящая грохочущая какофония. Все летело и вращалось в торнадо ревущего ветра.

Койл сгорбился и прищурил глаза, чтобы защититься от ветра. Свет мигал, воздух превратился в бурю пыли и кристаллов льда, гвоздей и хлопьев краски, листов бумаги и обломков дерева. Коридор не просто разлетался на части, он расслаивался.

Койл видел, как буря подхватила Лока и отшвырнула на тридцать футов. Вслед за Локом полетели Особый Эд и Ида. Бив на пять футов подняло в воздух и ударило о стену. Самого Койла понесло вместе с Гвен, и оба они столкнулись с Зут.

И закончили полет небольшой живой грудой.

Они были переплетены и прижаты друг к другу, как пилоты под действием слишком большой перегрузки. Койл никогда в жизни не думал, что может быть неприятно оказаться в таком положении с двумя привлекательными женщинами, но это было неприятно. Неприятно, потому что сила продолжала их сдавливать и он не мог пошевелиться. И неприятно, потому что ему предстояло умереть, а самое страшное — придется слушать, как вместе с ним умирают Гвен и Зут. А это было выше его сил.

Станция распадалась.

Потолок падал, стены трескались. Вещи летели и падали, они ударяли, ранили и резали людей, сыпались обломки и грязь, бумаги, пыль и мелкие ошметки краски.

И сквозь яростный, оглушительный рев бури Койл все время слышал ритмичные, пульсирующие звуки, которые гремели по всей станции, угрожая обрушить ее. А еще — резкие писклявые крики, которые были голосами Старцев, и маниакальное жужжание, с которым они расправляли крылья. Голос самого роя.

Батлер безмятежно парила в этой буре, как мошка перед окном.

Но она больше не была Батлер, не была ничем похожим на Батлер, она была яростью, ведьмой-трупом, тощей мумией, выбравшейся из песчаной могилы. Лицо ее покрыли тонкие линии, как трещины на фарфоре, соединяясь в лабиринт морщин, складок и глубоких рубцов. Полоски плоти, как размотанные бинты, летали вокруг нее. Черные губы раскрылись, раздвинулись, обнажив изъеденные десны. Маленькие кровавые волдыри взрывались по всему телу и раздувались до размера куриного яйца; лопаясь, эти волдыри разбрызгивали черную желчь.

Ее голос, напоминающий металлический скрежет, перекрыл рев бури.

— Названы! Все вы были названы до своего рождения! До рождения своей расы. Древние, древние, старше времени! Бог не будет тем, кто призовет вас! Ибо имя ваше трижды произнесут древние дивиллы! Соберитесь во имя их и отдайте им то, что принадлежит им и только им! Собирайтесь, дети, собирайтесь на жатву! Плоть и кровь, душа и дух! Вы будете унесены в пустоши и в темные пространства между ними!

И Койл знал, что был назван, как и все они.

Назван теми, кто зародил жизнь и сущность на бесплодной поверхности первобытной Земли. Что-то в нем восставало против этой мысли, но что-то гораздо более древнее признавало ее, и Койл опустил голову и ждал своей очереди быть пожатым всемогущим древним интеллектом.

Он посмотрел в сторону Батлер и увидел, что ее левый глаз раздулся, как шар, наполненный гелием, вырвался из глазницы и продолжал раздуваться, пока не стал размером с грейпфрут. Потом он взорвался с брызгами плоти, и правый глаз последовал его примеру. Остались почерневшие пустые глазницы, в которых, как красные провода, плыли нити крови. Но в глубине этих глазниц было холодное алое сияние… и Койл знал, узнавал его. Это была красная река коллективного жертвоприношения, и он чувствовал, как его влекут горькие темные воды, где он будет тонуть и извиваться. Пока из него высасывают свет и волю, чистоту и душу, опустошают и уничтожают его.

И тут… прибыли болваны с «Колонии».

К этому времени Койл, как и все остальные, был почти без сознания. Ревущий ветер, буря обломков, порывы циклической энергии — все это нисколько не ослабло. Все это продолжало нарастать и распространяться, как бурные воды инопланетного улья, которые скоро затопят весь мир.

Лампы над головой не просто погасли.

Они тускнели по мере того, как лишались электричества, а потом взорвались фонтанами искр и осколков стекла. Ревущую темноту прорезали лучи фонарей. Прибыл Дейтон с тремя солдатами, чтобы увезти Батлер, и все они мгновенно были брошены на пол. Солдаты падали, стреляя из автоматов, пули впивались в стены и отлетали рикошетом. Дейтон выкрикивал приказы, которых никто не слышал.

Тварь-Батлер полетела к нему, теперь она полностью стала мумией, и вихрь обломков вертелся вокруг ее скелета, как сердитый пчелиный рой.

— Умри! — сказала она ломаным, дрожащим голосом, который доносился, казалось, откуда-то издалека. — Все умрите! Отдайте то, что у вас просят! Всесожжение…

Как Дейтон это сделал, даже он сам не знал. Но когда Батлер нависла над ним и распластала его порывом холодной энергии, он поднял руку, держащую девятимиллиметровую «Беретту-92», и выпустил три пули. Череп Батлер разлетелся на кусочки.

Ближайшая к ней стена исчезла, превратившись в клубящийся пар, ураганный ветер в последний раз пронесся по коридору…. и все закончилось. Не осталось ничего, кроме обломков, развалин и разбросанных тел. Ледяной холод исчез, послышались звуки капель.

И стоны в пыльной темноте.

29

Выбравшись из-под обломков, все были потрясены, избиты, исцарапаны, шокированы. Но живы. Люди Дейтона помогли всем пройти в общее помещение и постепенно прийти в себя.

Коридор В был буквально выпотрошен.

Стены рухнули, металлические панели за ними были измяты и изогнуты. Потолок был проломлен, сверху, как сломанные кости и разорванные артерии, свисали трубы и провода. Хорошо еще, что целость и герметичность купола сохранилась. Жестокий холод и ветер не проникли внутрь.

Осмотрев повреждения, Дейтон приказал своим людям прочесать обломки и собрать все, что осталось от Батлер. Ее кости, почерневшие, совершенно лишенные плоти, были разбросаны по всему коридору. Их положили в виниловый мешок для трупов. Некоторые кости еще тлели.

Наконец Дейтон отвел Койла в сторону и сказал:

— Это — во всех отношениях — теперь ваши люди, Койл. Присматривайте за ними. Охраняйте их. Теперь будут происходить разные события. Причем гораздо хуже того, что вы видели. Вы понимаете, что я вам говорю?

Койл сглотнул.

— Да.

— Мир, каким мы его знали, скоро исчезнет, и вы должны быть готовы. То, что было задумано и спланировано давным-давно, начнется всерьез. Вы готовы к этому?

— Полагаю, у меня нет выбора.

— Вы правы. Ни у кого из нас его нет.

Они стояли, глядя друг на друга, и, может, даже понимали друг друга. Наконец Койл сказал:

— Батлер появилась у нас через два месяца после того, как исчезла с «Маунт Хобба». Почему? Она пришла с «Колонии»? Ее сюда специально направили?

— Слушайте меня, Койл, — сказал Дейтон. — Когда мы встретились на месте крушения, я вам не понравился. Верно?

— Верно.

— Вы решили, что я фанатичный, машущий флагом засранец. Может, так оно и есть. Но то, что ваши ребята увидели на месте катастрофы, было опасно. Мне нужно было немедленно изолировать это существо. Оно вызвало крушение, убило пилота. Я должен был срочно вытащить ваши задницы оттуда, чтобы вас не постигла та же участь. — Дейтон покачал головой. — Я всегда выполнял приказы. Я никогда не сомневался в приказах… но потом… положение изменилось. Отвечая на ваш вопрос, на «Колонии» есть две группы, активно противостоящие друг другу: одна группа частично ответственна за многое происходящее здесь и за многое из происходившего в прошлом, другая группа противостоит первой всеми возможными способами. Любыми возможными способами. Вы меня понимаете?

Койл понимал. Дейтон пытался сказать многое, не говоря этого.

— И вы на стороне второй группы?

— Да. Полностью. Мы пытаемся контролировать причиняемый вред, но, возможно, уже слишком поздно. Вторая группа отправила нас на место крушения… первая группа хотела, чтобы ваша команда забрала тушу, и, если бы вы это сделали, здесь был бы второй «Харьков». Те же самые люди ответственны за появление здесь Батлер и другой сущности, с которой вы, как я понял, справились.

— Эта тварь… убила несколько человек. Она уничтожила «Полярис».

— Она сделала то, для чего была создана, — сократила противостоящие силы и распространила страх и паранойю.

— Что это было?

— Мы называем таких тварей ползунами, а умники на «Колонии» — протогрибницей. Они были выведены пришельцами из гораздо более древней формы жизни, старейшей формы жизни на этой планете, кроме самих пришельцев.

— Шоггот? — спросил Койл.

Дейтон проигнорировал это.

— Я сказал вам больше, чем должен был. Хочу, чтобы вы мне доверяли, и мне нужна ваша помощь. Завтра мы собираемся в пещеру «Император». Оттуда уже несколько дней никаких сообщений. Кто-нибудь должен отправиться туда. Этот кто-нибудь — я. Мы разберемся там с угрозой. Можете с несколькими людьми пойти с нами?

Первым порывом Койла было отказать: его люди и так уже пережили слишком много ужасов, — но Дейтон начинал ему нравиться. И очень приятной была мысль об ответном ударе по пришельцам.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Как мы туда попадем? Это довольно далеко.

— На вертолете.

— В такой холод вертолеты не летают.

— Полетим на специально подготовленном вертолете «Ледяной волк», он выдерживает местные условия. Мы заберем вас в десять утра.

— Мы будем готовы.

— Будет трудно, — предупредил его Дейтон. — Выберите подходящих людей. Хотите увидеть, из кого вырастили ползунов? Завтра увидите.

Дейтон и его люди пошли к стоявшему снаружи «снежному коту», в котором приехали. Койл долго стоял, думая, не совершил ли он ошибку.

То, что было задумано и спланировано давным-давно, начнется всерьез. Вы готовы к этому?

Он решил, что готов.

Готов, насколько можно быть готовым к концу света.

Но прежде чем они отправятся, следовало привести станцию в порядок, и это была первоочередная задача. И что удивительно, все включились в работу. Никаких групп. Никакого дерьма. Со всем этим было покончено. Батлер разрушила их единство, но теперь они все держались вместе. Потребовалось несколько часов, чтобы навести порядок, насколько это было возможно в ту ночь.

30

ПЕЩЕРА «ИМПЕРАТОР»

ЛЕДНИК БИРДМОРА

9 апреля

Впадина опустошения была подобна Гранд-Каньону во льду.

Сверху летом, когда было светло, казалось, будто ледник Бирдмора раскололся, как яичная скорлупа, до самого основания ледяного купола. Но зимой, в темноте и холоде, это выглядело скорее как склеп, как огромная, неровная, бездонная погребальная яма.

Здесь, в полярной пустоте, царило невообразимое опустошение. Ледяные ветры с хребта Куин-Александра устремлялись вниз склонами горы Маунт-Уайлд, попадали во Впадину, и титанический барьер ледопада Цербер, как пробка в бутылке, поворачивал их назад. Это создавало страшный вихрь снега, ледяного тумана и воющего ветра, который, словно ледяными ножами, готов был разрезать все живое.

«Ледяной волк» спустился во Впадину, едва не ударившись о стены ледника; свирепый ветер терзал вертолет, будто норовя прихлопнуть его в воздухе. Приземлившись, вертолет подскочил, дико затрясся, снова подскочил и, наконец, остановился с толчком, который едва не сбросил всех с сидений.

Потом дверь раскрылась, и Койл и все остальные вышли в мчащийся вихрь белой пустоты. Ветер дул со скоростью почти пятьдесят миль в час, и лучи фонарей осветили ледяной ландшафт из неровных хребтов, зияющих ям и рваных бастионов голубого льда. Похоже было на темную сторону Луны, далекую, пустую, жуткую, с летящим снегом и прыгающими тенями, и ветер все время выл, как банши.

«Чертов ад на Земле», — подумал Койл.

По сравнению с этим плато казалось почти уютным.

Пещера «Император» находилась в двухстах футах впереди, но в такую погоду это было все равно что десять миль. Дейтон выстроил всех в цепочку, сам он шел впереди, его солдаты: Лонг, Реджа, МакКерр, Норрис и Барнс — сзади, Койл, Гвен и Хорн в середине. Все привязались друг к другу: если кто-нибудь упадет в трещину, остальные его вытащат. Но по правде говоря, в такую погоду и в темноте упадет один — могут упасть все.

Температура составляла пятьдесят градусов ниже нуля, и все были в очках для защиты от снега и частиц льда, которые ветер сметал с ледника. Даже в КЧХП, в плотно застегнутых парках, в натянутых балаклавах ветер резал немилосердно.

«Можно заблудиться в десяти шагах отсюда, — подумал Койл, — и через пятнадцать минут замерзнуть насмерть. Чья это вообще была чертова идея — явиться сюда?»

Но он знал ответ на этот вопрос. Он вызвался добровольцем, как Хорн и Гвен. Фрай и Лок тоже хотели идти, пришлось бросать жребий.

Они шли через ветер и ледяной туман, потом Дейтон остановился и громко, как только мог, крикнул:

— Вот! Вот оно!

Койл не сразу смог увидеть.

Лучи фонарей уходили вперед на пять или десять футов, и буря их отражала. Он посмотрел вверх, куда указывал Дейтон, и увидел кольцо света — вход в пещеру. Теперь со своего места все видели внутри пещеры голубое свечение; это означало, что генератор работает и кто-то еще может быть жив.

Здесь было восемь человек. Трое ученых, Драйден, Стоун и Кеннегер, два контрактника, Уоррен и Биггс, и еще два инженера, Риз и Пакскомб. Восьмым был морской офицер, лейтенант-коммандер по имени Бимен.

В лед были вбиты стальные шипы с ярко-красным нейлоновым шнуром, пропущенным через них, как оттяжка. Шнур уходил вверх по крутому ледяному склону под углом в шестьдесят градусов к входу в пещеру, который находился примерно в ста футах выше. Не очень приятная перспектива в такую погоду.

Дейтон двинулся вверх, и гирляндная цепочка последовала за ним.

Ветер был яростный, приходилось подниматься, перебирая руками, и двигались мучительно медленно. Шипы стабилизаторов впивались в лед, вход в «Император» становился все ближе и ближе, все больше и больше, пока не навис над ними, как зияющая черная пасть. Койл определил ширину входа — шестьдесят футов, а также высоту от пола до потолка — не менее пятидесяти. Поразительно.

Через тридцать футов Гвен поскользнулась, врезалась в Хорна, который, в свою очередь, врезался в идущего за ним солдата. Койл понял это, когда трос, ведущий от него к Гвен, туго натянулся. Ветер дул с силой тайфуна, и на мгновение показалось, что они все грудой полетят вниз. И так бы и случилось, если бы не превосходная подготовка Дейтона и его людей, которые крепко держались на ногах, вцепившись в направляющий трос, пока Гвен и остальные наконец не обрели опору и не вонзили снова шипы в лед.

Ухватившись одной рукой за трос, другой направляя луч фонаря вниз, Дейтон крикнул:

— Следите за тем, что делаете, мать вашу!

Койл слышал, как Гвен спросила: «Что?» Ветер выл так громко, что услышать можно было только стоящего рядом.

Они снова начали подниматься, ветер хлестал их, громко хлопал направляющий трос, обледеневший и скользкий. И наконец один за другим они поднялись во вход в пещеру, лица их превратились в снежные маски.

— Так! — крикнул Дейтон. — Приготовьтесь к этому дерьму.

Может, другие его не слышали, но Койл расслышал хорошо.

31

«ИМПЕРАТОР-1»

Главный коридор, уходящий от входа, повернул направо и закончился гротом из голубого льда — гигантской дырой, прорезанной в чреве ледника. Стены состояли из ледяных потоков, ручьев и рек льда, похожего на растаявший свечной воск, над головой изгибался потолок, увешанный тысячами похожих на копья ледяных сосулек. Все это сверкало отраженным сине-зеленым светом, одновременно ослепительным и призрачным.

— Это почти… прекрасно, — сказала Гвен.

Хорн хмыкнул.

— Да, красиво.

Койл прислушивался, ожидая услышать звуки жизни, но слышал только могильную тишину, которую нарушали лишь гул генератора и треск самого ледника.

Охранные огни заставляли все светиться, создавая ползучие тени. Впереди, как гробы, выстроились четыре «гипертата». Только один из них был освещен. Люди Дейтона пошли проверять генератор и многочисленные складские пристройки, Дейтон, Койл и остальные по пульсирующему льду направились к «гипертатам».

— Посмотрим, что тут за хрень, — сказал Дейтон.

Койл знал только то, что видел и что сказал ему Дейтон. Исследование пещеры «Император» проводилось зимой группой ученых с разрешения и при поддержке военно-морского флота, они должны были изучать нутро ледника. Они сообщили, что нашли во льду некий образец, и потом ничего… только искаженный сигнал бедствия от одного из участников со словами «все мертвы».

Это все, что знал Койл, точнее, что сказал Дейтон, но он понял достаточно. Образец во льду. Что ж, это о многом говорит. Вспомнились трагедия «Харькова» и мрачные события, происходившие с тех пор и задолго до этого. Они вырубили что-то изо льда, только оно оказалось не таким мертвым, каким должно было быть. Койл шел за Дейтоном, лучи их фонарей были заполнены ледяными кристаллами; дыхание вырывалось белыми облаками, которые рассеивались очень медленно.

Шли в нереальной, гробовой тишине, и Койл чувствовал, как им овладевает страх. Он проникал в него, твердой, подвижной массой оседая в животе. Глубоко укорененный атавистический ужас, древняя система тревоги.

Гвен так неожиданно схватила его за руку, что Койл подпрыгнул.

— Ты тоже это чувствуешь?

— Да, — ответил он.

Угроза была почти электрическая, пробудившаяся к жизни, как будто их появление запустило древнюю машину ужаса и зла. Атмосфера была ядовитая.

Но мы по крайней мере не на ветру, здесь не так холодно. И мы вооружены. Это хорошо.

У людей Дейтона были огнеметы, гранаты, автоматы и револьверы. Дейтон дал Койлу и Хорну ружья военного образца, а Гвен — девятимиллиметровую «Беретту-92», автоматическую. Но Койл сомневался, что здесь, в этом ужасном месте, оружия у них достаточно.

Он видел впереди ряд «скидов», подключенных к обогревателю. Он задавался вопросом, для чего они нужны, для чего все это нужно. Полевой зимний проект. Гляциология? Да, пожалуй.

Прибежал, хрустя по льду, Лонг.

— Генератор работает нормально, — сказал он. — Горючего много. Но оно подается автоматически, и генератор может работать много недель, пока не кончится топливо.

Только один из «гипертатов» был освещен, и они пошли к нему. И когда подходили, Реджа крикнул:

— Капитан, сюда!

«Начинается», — подумал Койл.

Вслед за Дейтоном он обошел «гипертат». Там стояли Реджа и Барнс, в своих одинаковых оливковых военных комбинезонах, держа в руках оружие. Вокруг собрались остальные.

Тело.

Дверь в «гипертат» была сорвана с петель. Похоже, кто-то с невероятной силой врезался в нее.

И внутри, сразу за дверью, на полу лежал труп.

Это был мужчина в КЧХП, скорченный, с изогнутой спиной, как от страшных судорог. Но хуже всего было лицо: рот раскрыт в крике, пустые глазницы залиты свернувшейся кровью, ткань, слизь и кровь, выплеснувшиеся из глазниц, создали жуткую маску. Все это с лица стекало на пол, как растопленный воск.

— Дерьмо, — сказал Хорн.

Гвен отвернулась, но потом снова посмотрела на тело.

— Что с ним случилось? — спросила она. — Что могло с ним сотворить такое… так вырвать глаза?

Никто не мог ответить.

— Думаю, это Уоррен, — сказал Дейтон. — Один из контрактников. Должно быть, это он послал сигнал бедствия, а потом… потом…

— Что потом? — спросила Гвен.

Койл смотрел на труп. В «гипертате» работал обогреватель, но с открытой дверью тело все равно обледенело. Койл был благодарен за это, за то, что температура ниже нуля в Антарктике всегда превращает трупы в сморщенные ледяные скульптуры. Не хотелось думать о том, как в противном случае пахло бы это тело.

— Проверили другие «гипертаты»? — спросил Дейтон.

— Пустые. Все, — сообщил Барнс.

— Тогда мы спускаемся. — Дейтон посмотрел на своих людей, на одного за другим. — Норрис, остаешься здесь.

— Один, сэр?

— Да, один, черт побери! Если будут неприятности, то внизу, не здесь. У нас всех есть наушники, и мы постоянно будем на связи. Если через тридцать минут мы не свяжемся, эвакуируйся и отправляйся к вертолету. Понял? За нами ты не пойдешь.

— Есть, сэр.

Норрис отошел, нервно глядя по сторонам. Он был испуган, и Койл нисколько его не винил. Дейтон и его люди — «морские котики», отборные бойцы флота, но никакая тренировка, никакой опыт не могут подготовить к такому.

Койл был рад, что он не на месте Норриса.

Он посмотрел на «гипертаты» и пристройки, на помещение для генератора и снегоходы, на бочки с горючим, сложенные в два ряда у стены. Так много мест, где можно спрятаться.

Дейтон повернулся к остальным.

— Пойдем, народ?

— А у нас есть выбор? — спросил Хорн.

Они начали спускаться.

32

«ИМПЕРАТОР-2»

— Кто-то проложил эту линию, — сказал Дейтон. — И этот «кто-то» все еще может быть там, внизу.

Они смотрели на желтый электрический провод, который уходил вниз и был соединен с «полярным убежищем». Никто не хотел даже догадываться, какова его цель.

Дальняя стена ледника была испещрена множеством расщелин; некоторые из них были обозначены лентами; вероятно, они вели к трещинам. Был даже огромный круглый туннель, неприятно искусственный, как нора огромного червя. Но электрический провод вел только в одну расщелину.

— Должно быть, ведет туда, где они работали, — сказала Гвен. — Наверно, там они разморозили свой образец.

Именно этого все и боялись, потому что «образец» доктора Драйдена отсутствовал. И это никому не нравилось.

Спустившись в пещеру, Дейтон оставил МакКерра у «полярного убежища», а Барнса — на верху ледяного склона, который уходил вниз, пока не выравнивался и не встречался с противоположной стеной ледника, где находились расщелины. Именно туда, идя вдоль провода, Дейтон повел Койла и всех остальных. Несмотря на гигантские размеры нижней пещеры, в ней негде было спрятаться: ее ярко освещали охранные огни. Здесь были только «полярное убежище», кладовка для инструментов и остатки чего-то похожего на упавшую палатку. Ничего, кроме льда, который поднимался и опускался, образуя возвышения и впадины, зубчатые полости. И все это нужно было проверить.

И пока осматривали все это, тревога все росла, как зародыш, которому пришло время родиться. Они нашли электрический провод, который шел от «полярного убежища» вниз, к одной из расщелин.

У треугольного входа в расщелину была замерзшая кровь.

— Так, — сказал Дейтон. — Реджа, ты впереди. Лонг, ты замыкаешь. Остальные — распределитесь между ними.

И они вошли в расщелину.

Голубые ледяные стены были прозрачными, как стекло, и лучи фонарика отражались от них ослепительными дугами. Как будто находишься в безумном зеркальном лабиринте, стены которого извиваются и поворачиваются, сужаются и расширяются. Свет создавал ползущие тени, искаженные отражения, и вечный аквамариновый блеск делал лица зелеными, а пятна крови на стенах — черными.

Все это, тесное и тревожное, вызывало клаустрофобию.

Койлу оказалось легко представить себе, как он заблудится и никогда не выйдет отсюда, а ледяные стены будут сжимать его все сильней. Но, судя по отчетливым следам от шипов на льду, они не заблудятся.

— Там что-то есть, — сказал Реджа, освещая трещину, отходящую от главного прохода. — Похоже на комнату.

Они пошли за ним, их выдохи, как дым, заполняли луч фонаря Реджи. Посветив вокруг, они увидели куполообразное помещение, в центре которого в ледяном полу находилось углубление. В нем лежала груда каких-то переплетенных фигур. Тел давно умерших людей.

— Смотрите, — сказал Хорн. — Трупы.

Их лучи осветили обтянутые мехом конечности и замерзшие лица, на которых застыло выражение агонии или ужаса. Койл насчитал шесть, но, возможно, под ними было еще. Они лежали здесь десятилетиями, груда мумий со сморщенными телами и почерневшими лицами; кожа на лицах во многих местах лопнула, обнажив белые кости.

— Посмотрите, как они одеты, — сказал Койл. — Меховые костюмы, ботинки финнеско72. Боже, они здесь по меньшей мере с тридцатых годов.

Гвен продолжала смотреть на тела.

— Они, должно быть, умерли ужасной смертью.

— Идемте, — сказал Дейтон. — Мы здесь не для того, чтобы изучать историю.

Он пошел дальше, но Койл, Гвен и Хорн продолжали стоять.

— Там у одного что-то на спине, — сказала Гвен.

Они все смотрели на это: жуткий мясистый клубок на обнаженной спине трупа, как раз между лопатками. Похожий на паука или краба. Очень большого.

— Ники, — сказала Гвен. — Маме это не нравится.

Ему тоже не нравилось. Он сейчас думал о многом, и все мысли были неприятными.

— Давайте, народ, — сказал Дейтон. — Мы не должны здесь задерживаться.

— Но эта штука… — начала Гвен.

— Нас это не касается, — заявил Дейтон.

И Койл понял, что Дейтон знает гораздо больше, чем говорит. Больше, чем хочет признавать, потому что увиденное его не удивило. Как будто он ожидал чего-то подобного.

— Нас это совершенно не касается, — повторил он.

Реджа и Дейтон повели дальше в трещину, следуя за извивающимся электрическим кабелем, и Койл чувствовал, как в нем нарастает напряжение. В глубине души он знал: то, что они сейчас видели, безобидно по сравнению с тем, что им предстоит увидеть. Он нутром ощущал угрозу, она текла по его артериям и оседала в костном мозге.

Он начал думать, что согласие прийти сюда было колоссальной ошибкой.

Реджа неожиданно остановился на углу.

— Слушайте, — сказал он.

Да, где-то капало. Из всех звуков, которые можно было здесь услышать, самым поразительным был звук капающей воды. Но, пока ждали там, они почувствовали тепло, а вместе с ним — резкое зловоние брожения, плесени и бактериального разложения. Нечто подобное учуял Койл в тот день на станции НУОАИ «Полярис».

И вот снова... острый, омерзительный, влажный запах.

— Идем дальше, — сказал Дейтон.

Реджа прошел дальше по повороту, его шипы громко стучали на льду, в руках он наизготовку держал карабин «Кольт». Был готов ко всему. Они шли, все отчетливей чувствуя вонь и слыша звуки капель. Потому что оно было близко.

Прямо там, впереди.

Лучи фонарей прыгали и вдруг осветили углубление во льду, из которого, по-видимому, недавно что-то извлекли. Никто не говорил, что это может быть.

Вперед.

Капанье стало громче, отдавалось эхом, словно в глубине подземной пещеры. Никто не произнес ни слова. Койл, Гвен и Хорн держались ближе друг к другу. Дейтон, приготовив оружие, что-то бормотал вполголоса. А сзади Лонг приготовился стрелять из огнемета.

Конечно, первым туда добрался Реджа.

Он нашел помещение и, когда оно открылось перед ним, застыл на месте. Застыл как вкопанный, и все ощутили, как на него волнами накатывает шок.

— СТОЙ! СТОЙ, ИЛИ Я СТРЕЛЯЮ! — закричал он.

Остальные осторожно двинулись вперед.

33

Наверху Барнс подумал: «Почему они так долго?»

Они должны были вернуться минут десять назад. Выше и дальше он видел МакКерра, расхаживающего взад-вперед с ружьем. Чертов идиот, как будто он был в карауле, а не здесь, в этом ужасном месте, в этом рассаднике кошмаров.

Барнс посмотрел вверх.

Наверху, среди миллионов сосулек, он увидел что-то призрачное и газообразное, плывущее, как дым, обволакивающее. Туман. Это был туман. Ледяной туман, который сгущался, клубился и теперь распространялся. Это было невероятно. И страшно… потому что на одно мгновение Барнсу показалось, что в тумане какие-то твари. Тени. Очертания. Плывущие каким-то неземным, бесплотным движением.

Барнс заморгал, чтобы отогнать это видение.

Но ледяной туман никуда не исчез. Он не только остался, но и начал разрастаться, вырываясь наружу, как пар из котла.

Барнс сорвал очки.

Может, они запотели, может…

Нет, он по-прежнему это видел.

И ему было холодно.

Не просто холодно, как ему было с тех пор, как они оказались в этом замороженном мире; он оцепенел. Руки болели от холода, а ног он не чувствовал. Ему не должно быть холодно в полярном костюме с подогревом. Пять минут назад он не мерз так сильно.

— МакКерр! МакКерр! — закричал он в микрофон. — Здесь что-то происходит. Я окоченел. Ты видишь этот туман наверху? Видишь его?

МакКерр в наушниках ответил:

— Я ничего не вижу, приятель. Здесь очень хорошо. Настоящие тропики…

Барнс посмотрел в ту сторону: МакКерр продолжал расхаживать взад-вперед.

Он ничего не говорил.

— …мне здесь нравится. Да, сэр.

С кем, черт возьми, он разговаривал? Это был не МакКерр…

Барнс почувствовал боль в голове.

А потом нечто худшее, будто что-то забралось в его мозг и копошится в нем. Казалось, тысячи толстых извивающихся червей ползут и скользят, а теперь… теперь… зарываются. Углубляются в серое вещество, прокладывают в нем норы, вторгаются, заражают.

Ты воображаешь это дерьмо! Ничего этого не происходит!

Но боль была невероятно сильной, нарастающей до кричащего крещендо раскаленной добела агонии. Черви вгрызались в его мозг, высасывали извилины, складки и серую плоть, глотали окровавленные комки нервной ткани. И делая это, они разделялись, их становилось все больше, они жирели, превратились в огромный ком, похожий на слизня, и продолжали есть и есть.

Барнс с криком упал на лед.

Он сорвал балаклаву и шарф. Сжал голову руками. Он чувствовал движение в голове, чувствовал ползание и скольжение, череп его раздувался, распираемый разбухшей массой червей. Барнс слышал, как черви сосут и жуют, набивают пасти влажной и сочной плотью.

Моя голова! Моя голова! Моя голова! Они разрывают мою голову! Они пожирают мой мозг, пожирают мой мозг, пожирают мой гребаный мозг!

Он полз по льду, крича во все горло, и налившимися кровью, полными слез глазами увидел МакКерра. Тот по-прежнему расхаживал взад-вперед, совершенно не подозревая о том, что творится в пятидесяти футах от него. Ничего не видел. Взад-вперед, взад-вперед, оловянный солдатик, всего лишь заводной игрушечный солдатик. Только… только он гудел. Или напевал жутким голосом, словно ветер дует через трубы.

Барнс перестал его видеть.

Он вообще перестал видеть: давление в черепе усилилось, кровавые слезы полились из глаз, тело задрожало, Барнс в судорогах бился о лед. И сквозь боль, сквозь безумные мучения он слышал над собой звук в ледяном тумане, который все приближался… шшшсс… шшшсс… шшшсс… звук бешено машущих крыльев, как у парящего колибри.

Обладатели этих крыльев приближались к нему.

И, зная это, Барнс снова закричал.

34

«ИМПЕРАТОР-1»

— Эй! — закричал Норрис, обходя один из «гипертатов» наверху. — Эй! Кто там?

Он видел исчезающую среди строений неуклюжую фигуру. Похожую на человека. Фигура исчезла в тени, потом волшебным образом появилась между «гипертатами».

Норрис водил автоматом с прикрепленным к нему фонариком. Луч освещал «гипертаты», обнаруживал участки тени, но ничего больше. Норрис пошел вперед, вздрагивая всякий раз, как трещал ледник, сердце его колотилось, от холода слезились глаза.

— Немедленно назовитесь! — крикнул он. — Или я стреляю на поражение! Вы меня слышите?

Тишина.

Потом быстрые шаги по льду.

За ним.

Нет, слева.

Нет, за генератором.

Да, кто бы это ни был, они за генератором. Прячутся там. Ждут. Но они не знают, с кем имеют дело. Не знают, какой профессионал Норрис, сколько жертв на его счету за восемь лет службы в спецназе флота. Но они узнают. О да, узнают.

— Капитан Дейтон… Это МакКерр, — заговорил он в микрофон. — Здесь кто-то со мной... Капитан, вы кого-нибудь посылали наверх?

Помехи. Ничего, кроме помех.

Черт побери!

Драйден выходил на связь десять минут назад. Но сейчас — тишина.

Норрис чувствовал движение вокруг себя и не понимал, откуда оно. Он снова заговорил в микрофон:

— Слушайте меня. Говорит Норрис, сверху… У меня здесь какое-то движение… Если не получу от вас сообщение в течение двадцати секунд, буду считать, что это враг… вы меня слышите?

Тишина.

Вот дерьмо.

Генератор неожиданно издал визгливый звук, и Норрис повернулся, готовый стрелять. Тени. Генератор снова завизжал, словно его корпус заполнился льдом. Потом подавился, задрожал и смолк. Огни мигнули. Затем медленно потускнели и погасли, будто затушили свечу.

Шаги.

Норрис повернул автомат, луч света разрезал темноту. «Гипертаты». Пристройки. Лед.

— Кто бы там ни был… назовитесь… или я стреляю…

В наступившей темноте послышался булькающий противный смех, словно у смеявшегося рот был набит влажными водорослями.

Норрис вспотел в своем полярном костюме.

От его головы шел пар.

Что-то обходило его в темноте. И он чувствовал запах — грязную, засиженную мухами вонь гнилых овощей. Движение слева. Справа. Шипение сзади. Норрис повернулся, и три пули ушли в лед.

Холодный, влажный смех.

Скользящий звук, как шелест лозы.

Норрис снова повернулся, и что-то с невероятной силой ударилось о ствол его автомата. Оружие вылетело из рук, и он слышал, как оно покатилось по льду.

Он ударил ногой туда, где почувствовал движение.

И тут рука зажала ему рот, влажная и скользкая.

Что-то пронзило его горло, как десятками осиных жал.

35

«ИМПЕРАТОР-2»

МакКерр в микрофон говорил, что отключилось электричество.

Что он потерял связь с Норрисом.

Но внизу, в расщелине, никто его не слушал. Не сейчас. Не с тем, что они видели в свете галогеновых ламп… с тем, что видело их. С кошмаром, что ждал внизу, в ледяном углублении. Реджа нашел грот, и именно оттуда доносились звуки капанья. Здесь кончался электрический кабель, он был подключен к обогревателю, который раскалился докрасна. Лед в гроте таял. Вода капала и собиралась в лужи. В этом чреве из жары и влаги с потолка до пола выросли кристально чистые сталактиты.

Фигура, нелепая, искаженная.

Нечто гораздо меньшее, чем человек.

Человек — или что-то похожее на человека — с походкой раненого животного, напоминающий скорее гигантское насекомое, вышел к ним с шипением и бормотанием. Лицо было бледное, перекошенное в гримасе ненависти. Все видели, насколько он изуродован… разбухший, на спине большой горб, голова прижата к одному покатому плечу.

И под его кожей что-то шевелилось, что-то ползало.

— Это… я думаю, это Пакскомб, — сказал Дейтон.

Человек смотрел на них блестящими черными глазами без век со щелевидными зрачками, пурпурно-красными. Он издавалзвуки, похожие на собачье рычание.

А потом он прыгнул.

Прыгнул на них, вытянув длинные искривленные пальцы, колючие, как стебли роз.

Реджа выстрелил и промахнулся, потому что его отбросило в сторону.

Дейтон трижды выстрелил, но ему мешали Лонг, Хорн и Гвен.

Койл протиснулся вперед, но выстрелить ему не дали.

Дейтон отлетел в сторону, когти протянулись к Койлу, и он выставил в виде защиты ружье. Пакскомб выбил оружие у него из рук. Когти на концах длинных пальцев были невероятно острые. Они разрезали парку и жилет под ней. Если бы на Койле было меньше одежды, пальцы его бы выпотрошили.

К этому времени начал действовать Лонг.

Он взмахнул ледорубом и ударил тварь-Пакскомба по лицу. Удар был скользящий. Но разрубил лицо и выбил левый глаз из глазницы в потоке плоти и крови, зеленоватой и прозрачной.

Пакскомб завопил, повернулся, почти как краб, и споткнулся об обогреватель, гревший его убежище.

Реджа выстрелил, пронзив Пакскомба очередью. Тот закричал и попытался сбежать.

Остальные толпились вокруг с оружием.

У Пакскомба не было ни единого шанса, и он это знал.

С его лица лилась зеленоватая жидкость, он смотрел на всех с неописуемой ненавистью. Когтистые руки поднялись для схватки, губы раздвинулись, обнажив желтые зубы.

Все ощущали его дыхание, горячее и червивое… словно он жевал падаль.

— Пакскомб, — сказал Дейтон.

Морщинистый рот раскрылся в гневном вопле, Пакскомб прыгнул на них, и Койл нажал на курок. Пуля двенадцатого калибра попала Пакскомбу в грудь и отбросила его к стене. Хорн выстрелил и едва не снес Пакскомбу голову. Лонг и Реджа пробивали его пулями. Пакскомб упал на пол и сразу начал разрываться, из него потекла желеобразная зеленая эмульсия с паром и шипением.

Что-то двигалось под его кожей.

Что-то живое.

У них на глазах Пакскомб с мясистым хлюпающим звуком раскрылся, как слизистый родовой канал.

Гвен издала рвотный звук.

Из утробы появилось что-то призрачно-белое и мясистое. Похожее на человеческий палец, палец трупа. Палец покачался в воздухе и ухватился за край отверстия. За ним появился второй, потом третий, и, наконец, вылезло не меньше семи таких отростков, они извивались, как черви, цеплялись, пытаясь вытащить то, с чем были связаны.

«Рука, — подумал Койл с нарастающим безумием. — Гребаная рука!»

Но это была не рука.

Выбралось нечто белое, маслянистое, паразитическое. Напоминающее сегментированного безволосого паука. Длинноногая тварь с продолговатым, каплеобразным телом. Она тащила за собой мясистый пузырь, похожий на сдувшийся воздушный шар… или плаценту. Тонкие красные нити соединяли тварь с родовым каналом — с тем, что когда-то было Пакскомбом.

Выползла еще одна тварь.

И еще.

И еще.

Койл, пытаясь подавить рвоту, вспомнил о пауке между лопатками трупа в яме.

— Что это за хрень? — снова и снова спрашивала Гвен, глядя на тварей. — Что это за хрень?

Койл не знал, не знал и Хорн.

Они смотрели, лишившись дара речи, как высвобождались все новые и новые паукообразные паразиты, пока их не стало около двух десятков, связанных с маткой тонкими красными линиями, похожими на парашютные стропы. Паразиты становились все энергичней, они с отвратительным щелкающим звуком расправляли длинные суставчатые лапы. Карабкались друг на друга, блестящие и липкие. У них не было глаз, и они протягивали вперед лапы, словно в нерешительности.

Кто-то закричал.

Паразиты поползли вперед.

Койл знал, что, если одна из этих тварей коснется его, он сойдет с ума. Они расползались от пульсирующего тела Пакскомба с легким постукиванием.

— Да ну нафиг, — сказал Лонг и выстрелил из огнемета.

К этому времени выбралось не менее двух дюжин похожих на костлявых клещей паразитов. И десятки продолжали рождаться. Поток огня охватил их, пламя оранжевым и желтым светом озарило грот. На фоне чистого льда поднимались клубы черного дыма. Сгорая, твари-пауки корчились и метались.

Все стояли и смотрели, как они горят. Пламя мерцало, заставляя грот светиться.

Через несколько минут не осталось ничего, кроме нескольких почерневших комков и сгоревшего, дымящегося тела Пакскомба. Так себе зрелище, но бесконечно привлекательней того, что они видели до огня.

Никто не шевелился.

Никто ничего не делал.

Все просто смотрели, завороженные, полные отвращения, но не в состоянии отвернуться от того, что видели сквозь дурно пахнущий дым.

Небольшое возвышение делило грот надвое. Дейтон осветил его.

— Посмотрим, что там.

Все неуверенно последовали за ним.

36

В кромешной тьме вблизи «полярного убежища» МакКерр был почти вне себя. Он поворачивал свой «Кольт» с прикрепленным фонарем в поисках того, что с шепотом движется вокруг.

— Кто здесь? — крикнул он. — Кто, черт побери, здесь? Отвечайте!

Барнс не отвечал.

Норрис наверху тоже.

МакКерр чувствовал, как тьма петлей смыкается вокруг него. Не просто тени и холод, а почти органическая угроза, придвигающаяся все ближе и ближе. Над головой он слышал что-то похожее на хлопанье крыльев, изредка — протяжные звуки и жужжание, усиливающееся и ослабевающее, словно шмель попал в кувшин.

МакКерр водил «Кольтом».

Ему хотелось стрелять.

Ему нужно было стрелять.

Только тренировка и опыт удерживали его, ну и страх, что он может попасть в одного из своих или штатских с «Климата».

За ним послышались звуки шипов, вонзающихся в лед.

Он направил оружие и свет в ту сторону.

И увидел… вначале он не был уверен, что видит. В тени была согбенная фигура, с протянутыми узловатыми руками и глазами, слишком большими, слишком горящими, чтобы принадлежать человеку.

И тут тень заговорила.

— Приятель, думаю, мы остались одни.

Норрис? Это Норрис?

Теперь фигура больше походила на человека, и МакКерр слегка успокоился. Это Норрис, и никто другой. Ничто другое. МакКерр вдохнул, выдохнул, пытаясь выгнать из головы кошмары, воображаемую тварь, искаженную, зубастую, с лицом, обросшим извивающимися белыми щупальцами. Тварь, которая не могла быть Норрисом.

Он открыл рот, чтобы спросить, что Норрис делает здесь, почему он оставил свой пост наверху, и Норрис улыбнулся.

— Там стало жутко, приятель. Я слышал что-то… видел что-то… и не мог никого вызвать по радио. — Он снова улыбнулся в свете фонаря. — Наверно, я запаниковал.

МакКерр мог это понять.

— Я рад, что ты здесь. Что-то происходит. Я не могу вызвать Барнса. Может, стоит пойти поискать его.

— Нет, лучше останемся здесь. Будем исполнять приказ. Ты ведь знаешь, каков Дейтон.

МакКерр кивнул, радуясь, что он больше не один.

Чего только не привидится в таком месте, чего только не послышится.

Он посветил фонарем вокруг, а когда вернул на место, Норрис был ближе. Его дыхание вырывалось облаками пара. МакКерру показалось, что оно пахнет гнилым мясом.

Потом этот запах исчез.

— Здесь мы в порядке, — сказал Норрис, голос у него был какой-то низкий и слизистый, как будто ему необходимо прочистить горло. — Только ты и я.

— Конечно.

В этот момент, напряженно прислушиваясь, ожидая, что будет дальше, МакКерр неожиданно ощутил… тепло. Это безумие, но он чувствовал накатывающие на него волны тепла. Тепла влажного, зловонного и лихорадочно горячего. Запахло гнилой зеленью, а потом теплой рвотой. А потом это ощущение исчезло.

Воображение. Наверняка.

— Надеюсь, Дейтон скоро вернется, — сказал он.

— Я тоже, — ответил Норрис; теперь он был еще ближе.

Близость Норриса почему-то вызвала неприятное чувство у МакКерра в животе. Казалось, каждый раз, как он отворачивается, Норрис чуть приближается. Конечно, это все страх. Страх в таких катакомбах вечного льда может даже самых крутых ребят заставить держаться за руки.

Но этот запах.

И потом тепло.

Сейчас исчезло… но было такое неестественное.

Норрис дышал шумно и хрипло, словно у него забились легкие.

— Эй, нет ли сигареты?

— Я не курю, тупица, — ответил МакКерр и посмотрел на Норриса: удивительная галлюцинация, словно у того лицо… движется. — Ты ведь знаешь… я не курю.

— Должно быть, забыл.

Он был ближе.

— Ты в порядке, Норрис?

Норрис хмыкнул.

— Конечно. Все хорошо. Слышишь что-то?

МакКерр посветил вокруг. Да, он слышал какие-то звуки, но не мог быть уверен, есть ли они на самом деле или звучат только в его голове. Он не доверял ни тому, ни другому.

Он повернулся к Норрису.

Улыбка у Норриса была широкая и зубастая. Лицо его казалось желтоватым. И слюна текла изо рта.

— Мы с тобой будем в порядке, приятель… только ты и я.

Он еще сильней придвинулся.

37

Перевалив через возвышение и начиная спускаться в чашеобразное углубление, они увидели внизу что-то свернувшееся на льду.

Тело.

Подошли к нему, лучи фонарей дрожали и отбрасывали вокруг тени.

— Боже, — сказала Гвен, когда они осветили тело.

Хорн спросил:

— Это… человек?

Было похоже на человека... почти. Но разрубленное пополам. Все подумали, может, это еще один инкубатор, как Пакскомб. Но это было не так.

Поняв, что оно на них не прыгнет, что оно действительно мертво и не способно двигаться, все столпились вокруг, направив лучи и стараясь понять, что видят.

Хорн посмотрел на Койла, тот посмотрел на Гвен, потом они все повернулись к Дейтону, которого, как обычно, ничего не шокировало. Возможно, выбило из колеи, но не шокировало, не привело в ужас, как должно бы.

— Я бы не стал подходить слишком близко, — сказал Лонг.

Дейтон проигнорировал эти слова.

Он наклонился к телу. Оно лежало на боку, обнаженное, человек, разрубленный от лба до промежности. Труп. Но в нем было что-то очень странное.

Дейтон дотронулся до него стволом ружья.

Тело вмерзло в лед.

Дейтон встал и толкнул тело ногой, и оно полностью раскрылось, две половинки отпали друг от друга.

— Вот дерьмо! — сказал Хорн.

Внутри ничего не было.

Только пустая замороженная оболочка, как форма для литья, которую используют для термоформовки пластика. Ничего больше.

— Оболочка, — сказала Гвен. — Всего лишь оболочка. Как будто то, что было внутри, сбросило кожу.

Но Койл думал не совсем так. Ему представлялось что-то вроде личинки или куколки. Как будто что-то созрело в человеческом теле, а потом отбросило его.

Дейтон ногой повернул тело так, чтобы видно было лицо. Вернее, его половина. Не было сомнений, что это Пакскомб.

Дейтон повернул тело, и на спине между лопатками стало видно углубление — в форме паука. И все стало ясно — так ясно, как возможно: тварь нападает на здорового человека, паразитирует на нем. И в человеке появляются копии паука. Что-то вроде чудовищного живого инкубатора. Какая-то ужасная беременность.

Койл собирался задать Дейтону десятки вопросов: тот явно знал, на что они смотрят…. И тут во льду заскрежетало, загремело, расщелина задрожала, и все упали. Снова грохот, грот затрясся, с потолка полетели куски льда.

Звуки исходили из трещины в стене ледника.

— Отступаем! — закричал Дейтон. — Отходим!

Хорн и Реджа отступили в расщелину, Гвен последовала за ними, увлекая за собой Койла, дальше шли Лонг и Дейтон. Во главе с Хорном они изо всех сил бежали по извилистой расщелине в голубом льду, лучи прыгали, шипы гремели. Дейтон продолжал кричать: «Быстрей, быстрей!» Его голос приобрел истерический оттенок.

Когда фонарь Хорна осветил выход из расщелины, Реджа завопил:

— Что это, черт возьми, было? Гребаное землетрясение?

Но Койл подозревал, что это нечто гораздо хуже.

38

Первым, что увидела Гвен, выбравшись из расщелины, был Барнс.

Луч ее фонаря сразу нашел его, словно знал, где искать, что показать в непроглядной тьме, чтобы ее ужас возрос до невыносимых пределов. Барнс свернулся на льду в нелепой позе зародыша, словно умер в страшных конвульсиях. Колени были прижаты к груди, руки превратились в мерзлые клешни.

И его лицо… милосердный боже, его лицо.

Хорн кивнул.

— Точно как парень в «гипертате».

— Сукин сын, — сказал Дейтон, и в его голосе впервые прозвучали нотки беспокойства и тоски, словно это было не простое неудобство, а личная потеря. — Они до него добрались… когда мы были внизу… они добрались до него.

Действительно.

И никто не спросил, кто эти «они».

Было очевидно, что Барнс умер крича.

И ужас и боль, породившие этот крик, были так мучительны, что разорвали его рот, как будто Барнс был не в состоянии передать, что видел, что испытывал и понял в эти свои последние невыразимые мгновения. Рот был разорван на несколько дюймов с каждой стороны, и это придавало ему жуткий вид смеющейся куклы. Лицо было багровым и перекошенным, кровь, вытекшая изо рта и ноздрей, застыла, из глазниц разлетелись замороженные ошметки. Лед вокруг был забрызган плотью и кровавыми завитками.

«Мы не уйдем отсюда живыми, — подумала Гвен. — Никто из нас не уйдет».

Она была последним в мире человеком, готовым сдаться, но всему есть предел. Предел. И Гвен почувствовала, что достигла его. Достигла точки, когда все мужество, вся решимость, весь оптимизм сворачиваются и умирают. Потому что, если их не прикончат самые развращенные кошмары древности, это сделает холод.

Потому что было холодно.

Тропики по сравнению со Впадиной, но все равно опасно. Они все были в КЧХП, в сапогах, варежках и термоперчатках на батарейках, но Гвен знала, что и этому есть предел. Очень скоро их настигнет гипотермия. Они станут полусонными, растерянными. Начнут принимать безрассудные решения… а здесь, внизу, это приводит к смерти.

Гвен смотрела на труп Барнса, вбирая в себя все, что мог сказать этот труп о враге и о силе врага.

Мы все умрем, как он, мозг вскипит в голове, глаза вытекут, и лица превратятся в ужасные маски. Потому что так делают эти твари. Они пожирают твой мозг до самых окровавленных костей, растворяют плоть в кислотной ванне.

Она отвернулась и увидела, что Койл смотрит на нее немигающим взглядом; он знал, что она испытывает, и чувствовал то же самое. Она почти слышала в голове его голос, который велел ей держаться, потому что она не одна и никогда не была одна.

Она улыбнулась ему; лицо так замерзло, что Гвен испугалась, что оно разорвется.

Койл улыбнулся в ответ.

Под балаклавами они не могли этого видеть, но улыбки были, и они это знали.

Держись, Гвен, продержись еще немного.

Хорошо, Ники. Я это сделаю. Сделаю.

39

— Что с огнями?

Хорн продолжал задавать этот вопрос в кромешной мрачной тьме, но ни у кого не было ответа.

Удаляясь от кровавого месива, которое когда-то было Барнсом, все молчали. Дейтон какое-то время пытался связаться со своими людьми, и тот факт, что это ему не удалось, говорил очень многое о том, что произошло здесь. Огни не горели. И их одного за другим увлекали во тьму, чтобы там жестоко убить. Так это должно было сработать, и так это сработало.

Все светили фонарями вокруг, смотрели, искали, пытались увидеть, почувствовать, кто движется вокруг них. Койл посветил наверх и увидел только конденсированный ледяной туман, бурлящий и волнующийся.

Он знал, что там Старцы.

Они не показываются, но они точно там.

— Проклятые твари, — сказал Реджа. — Вот бы застрелить одну из них.

Но Хорн покачал головой.

— Это не в их стиле. Они любят играть, и их любимая игра — прятки.

— Ладно, — сказал Дейтон. — Не отвлекайтесь. Мы здесь еще не закончили. Эти проклятые твари победят нас, только если мы сами признаем поражение.

«Мудрые слова», — подумал Койл.

Дейтон не успел договорить, как раздалась настоящая какофония резких гневных писков. Звуки доносились отовсюду и ниоткуда, из недр ледяной пещеры и из недр сознания, высокая зловещая трель флейты Пана, повторявшаяся снова и снова.

Койл чувствовал, что в его голове словно звучит гонг.

Дейтон вел их дальше, и лучи фонарей осветили «полярное убежище».

Здесь, разумеется, никого не было.

— Кровь, — сказал Лонг. — Кровь.

Кровавое пятно виднелось на стене, и фонари осветили кровавый след. Брызги крови были на «полярном убежище», лужа замерзшей крови у ног, потом жуткий размазанный кровавый след, уходящий куда-то, как будто МакКерра убили, а изуродованное тело утащили глубже в пещеру.

Дейтон пошел по следу.

Реджа и Лонг тоже. Все держали наготове оружие.

— Это чертова пустая трата времени, — сказал Хорн. — Столько крови… Он мертв. Давайте убираться отсюда. Пошли к вертолету. Мы здесь ничего не можем сделать.

— Мы должны попытаться, — сказал ему Койл.

— Это чушь собачья.

И Реджа, который перед лицом опасности был поразительно спокоен и молчалив, неожиданно повернулся и направил ствол своего карабина «Кольт» в лицо Хорну. И его взгляд говорил, что он без колебаний нажмет на курок, как, несомненно, не раз делал в прошлом.

— Слушай меня, ты, сукин сын. Мы никого не оставляем, если это не труп. МакКерр один из нас, и мы не уйдем, пока не найдем его или его тело. Так это работает. Так мы играем в наши игры: мы никого не оставляем. Будь это ты, Хорн, я бы не остановился, пока не нашел тебя. Ничто меня не остановит. Так что заткнись, и будем делать свое дело.

Он повернулся и пошел по кровавому следу.

После этого никто не произнес ни слова. Слова Реджи всех подбодрили. Даже Хорн, казалось, стал внимательней.

Пошли: Койл, Реджа и Дейтон впереди; Гвен, Хорн и Лонг — сзади. Их лучи освещали зубчатые выступы сине-зеленого льда на стенах, иногда безумные паутины трещин. И конечно, больше крови. Кровь была постоянно. Она могла исчезать на пять-десять футов, но снова появлялась.

К этому моменту Койл был так напряжен, что боялся разбиться вдребезги. Потому что понимал, что в любой момент они что-то увидят. Что-то, что схватит одного из нас или всех сразу.

Когда поднялись на неровную груду льда, он услышал звук, который заставил его остановиться; Гвен едва не налетела на него. Все встали, прижимаясь друг к другу. Койлу не понадобилось предупреждать, что он что-то услышал: все услышали хруст и чавканье, будто лев гложет тушу добычи в саванне.

Кровавый след.

А теперь звуки кормления.

Дейтон поднялся на груду, и за ней в углублении, в тени, лежало тело. Должно быть, МакКерра, потому что тело было в тускло-оливковом комбинезоне, какие носили все люди Дейтона. Во всяком случае, в обрывках такого комбинезона… потому что тело было ужасно изуродовано, словно его грызла стая голодных псов. Разорвано и искорежено. Зеленый полярный костюм и плоть, кровь и торчащие красные кости — все это смешалось в единую вязкую массу. Ошметки плоти и капли крови разлетелись во все стороны. Это должен был быть МакКерр, но определить было невозможно, потому что лицо сгрызли до самого черепа.

Лонг, повидавший немало трупов, ошеломленно шагнул назад. Гвен отвернулась, но Хорн продолжал смотреть на массу, освещая ее своим фонарем; губы его шевелились, как будто он хотел что-то сказать.

Дейтон шагнул вперед, услышав звуки, издаваемые тварью, которая сделала это: он слышал ее хриплое дыхание. Койл пошел с ним, Реджа за ними. И когда увидели тварь, поджидающую их на льду, кто-то ахнул, а кто-то застонал.

На нее были направлены все лучи.

Сгорбленное, похожее на тролля существо с лицом, напоминающим гротескную мясистую луну, бледным и изъязвленным, в красных и серых пятнах. С огромными желтыми глазами без зрачков, перерезанными пульсирующими красными нитями. В пасти — круг серых острых, как иглы, зубов. Запекшаяся кровь капала с этого лица на лед.

Должно быть, тварь услышала их и попыталась ускользнуть с пастью, набитой мясом.

— Это… это Бимен, — сказал Лонг.

Дейтон направил на тварь свою винтовку.

— Уже нет, — сказал он.

Бесформенный ужас перед ними начал меняться, лицо плавилось, как пластик, оно текло, булькало и преобразовывалось в другие лица… Барнса, потом Норриса, потом МакКерра, потом в целый ряд лиц, которые Койл узнавал по фотографиям: Стоун и Кеннегер, Драйден, и Пакскомб, и Риз.

Реджа, почти вне себя, бросился вперед.

— Норрис! Сукин сын! Ты убил МакКерра. Грязный сукин сын!..

Он стоял на линии огня, и никто не мог стрелять. И может, таков и был замысел твари… использовать гипнотический эффект или что-то, чем она обладает, использовать одних, чтобы защититься от остальных. Реджу нельзя было винить. Он увидел Норриса, ужасную искаженную версию, но все же Норриса. Он ударил прикладом тварь, но к этому времени то, чем тварь была на самом деле, схватило его и раздавило.

Автомат Реджи упал и скользнул по льду.

Койл ударил тварь по лицу автоматом, ударил снова, и она отшвырнула Реджу на Лонга и Хорна. Они грудой упали на лед, лучи их фонарей метались во все стороны. Дейтон пытался стрелять так, чтобы никого не задеть. Гвен хотела сделать то же самое.

Колючая, шершавая рука вцепилась Дейтону в лицо и отбросила назад, на Гвен.

Койла охватила паника: он понял, что тварь его заполучила. Она была невероятно сильна. Койл бил кулаками и ногами, но без толку. Ему почти удалось вырваться, но она, двигаясь с поразительной быстротой, снова метнулась к Койлу, что-то вонзилось в него, и руки до самых плеч онемели. Он даже не осознавал, что ружье выпало из рук. Он вообще почти ничего не осознавал.

Ничего, кроме того, что летит назад, отброшенный тварью.

И слышит собственный крик.

40

Койлу казалось, что он слышит крик Гвен:

«Ники! Осторожней! Осторожней! Ты упадешь через край!»

Голос был. В те мгновения, что он летел назад, Койл отчетливо слышал его в голове. Он слышал в нем ужас и тревогу… и продолжал лететь, ожидая, что врежется в ледяную стену и рухнет без чувств. Но стены не было. Только несколько желтых лент, натянутых командой Драйдена у входа в расщелину. Он почувствовал, как ударился об эти ленты, они натянулись и порвались. Но замедлили его движение.

Койла отбросило налево, он врезался в изрезанную трещинами ледяную стену, упал на живот, начал вращаться на скользком льду и, наконец, остановился на самом краю расщелины.

Ноги его ниже колен висели в воздухе.

Койл лихорадочно пытался зацепиться пальцами в варежках за лед, найти опору, удержаться за что-нибудь. И, делая это, сполз еще на дюйм. Сердце колотилось, он чувствовал, как бездна тянется к нему. И понимал, что в любой момент гравитация утащит его вниз.

Он пролетит милю, прежде чем ударится о дно.

Один в поглотившей его темноте, Койл ждал этого.

41

Никто не пошел за Койлом.

Они не могли.

Зверь был среди них и жаждал крови.

В пятнистом, неуверенном свете их фонарей он нацелился на Гвен. Издав высокий визжащий звук, он стал передвигаться по льду на четвереньках, как краб. Гвен отступала, думая, куда девался ее револьвер, а зверь шел за ней, источая смрад гнилого мяса.

— Берегись! — крикнул кто-то. — Осторожно!

Тварь посмотрела желтыми, налитыми кровью глазами и зашипела, ее сморщенные губы раздвинулись, обнажив зубы, и Дейтон выстрелил. Он выстрелил трижды, и пули отбросили тварь назад, словно ее ударили.

Но она вернулась, стараясь подобраться как можно ближе к Гвен, чтобы другие не могли стрелять. Гвен ударила ее ногой, Дейтон снова выстрелил, но едва замедлил тварь.

Испускающая пар, горячая, отвратительная, она приготовилась прыгнуть.

Хорн, да благословит бог его врожденное безрассудство, не думал о том, что может попасть в других, стреляя в зверя. Он поднял автомат, держа за рукоять, и прицелился. В автоматическом режиме его «СПАС-12» делал четыре выстрела в секунду. Хорн нажал на спуск, первая пуля просвистела мимо, вторая попала зверю в плечо, и тот отлетел с криком боли.

И снова попытался встать.

Но теперь все были готовы.

Лонг не стал стрелять из огнемета, потому что слишком близко были остальные. Дейтон, Хорн и Реджа нацелили автоматы, осветив зверя. За мгновение до того, как они открыли огонь, зверь посмотрел на них блестящими желтыми глазами, дохнул отвратительным зловонием.

Все начали стрелять.

У зверя не было ни единого шанса. Дейтон стрелял из винтовки, Реджа — из карабина «Кольт», Хорн дважды выстрелил пулями двенадцатого калибра, едва не разорвав зверя надвое. Зверь рухнул дергающейся, бурлящей массой волнообразной плоти и извивающихся конечностей. Но не умер. Поднялся из лужи собственных выделений, кровь, слизь и плоть разлетались, как конфетти. Он раскрыл сморщенную, окровавленную пасть и издал пронзительный гортанный вопль, едва не оглушив их.

К этому времени Гвен нашла свою «Беретту» и выстрелила зверю прямо в голову. Пуля прошла через левый глаз и выплеснула плоть и кровь с обратной стороны.

И тут все увидели, что такое этот зверь.

Чем он всегда был.

Как и остальные, инкубатором.

Вязким и чешуйчатым ужасом, которому необходимы плоть и кровь, чтобы кормить тех, кто в нем гнездится. Залп разорвал КЧХП, который был на звере, — несомненно принадлежащий тому, в чьем теле поселился зверь. Костюм был изодран, он дымился, и теперь все увидели горло, грудь и одну изуродованную руку с оплетенными мышцами. И плоть зверя была не плотью, а телами живших в ней паразитов, сегментированными, извивающимися телами, обитающими в этой плоти.

Он кишел ими, живой кокон, извергающий гротескных куколок.

Некоторые были большие, с длинными суставчатыми лапами, как у паука-краба, другие маленькие и дергающиеся, как тарантулы. Все с ужасом смотрели, как эти лапы и сегментированные тела отделяются от зверя. Из его горла, лица, груди высовывались отростки, похожие на карандаши, десятки и десятки шевелящихся бледных пальцев. Особенно крупный паразит выбрался изо рта; из горла, как растопыренная рука, появился целый веер конечностей. Их было все больше и больше. Несколько выползло из спутанных волос на голове.

Хорн не выдержал.

Он разнес ползучую тварь из своего «СПАС-12». Та буквально разлетелась на куски с влажным хлюпающим звуком. А из дымящегося тела выползали все новые паразиты, как армия костлявых пауков-эмбрионов.

Лонг нажал на спуск огнемета, и гнездо охватило пламя, а то, что было под ним, зашипело, задымилось и затрещало. Паразиты лопались, как клещи на жаре, один за другим, и это поп-поп-поп было поистине отвратительно. Несколько попыталось убежать, и Хорн раздавил их сапогом, хитиновые экзоскелеты лопались, с шипением исторгая белую слизь.

Остальные на этом холоде долго не протянут.

Гвен, которая к этому моменту была совершенно вне себя от отвращения и страха, так дрожала, что едва держалась на ногах. Она отвернулась от зловонной горящей массы, и глаза ее расширились.

— Ники, — сказала она. — Ники…

42

Койл держался из последних сил.

Он не осмеливался пошевельнуться.

Боялся даже дышать.

Он знал, что не справится. Расщелина была черная и неровная, он ничего не видел, только мерцающий свет наверху, который окрашивал вход в расщелину в желтые и оранжевые полосы.

Поразительно было то, что Койл больше не чувствовал холода. Конечно, холод никуда не делся, но каждая мышца в его теле была напряжена, а в крови бурлил адреналин, и Койлу было тепло. Очень тепло. Горячий пот стекал по его лицу, испаряясь в холодном воздухе. Он жег глаза и ручейком сбегал по спине. И кроме боли в напряженных мышах, Койл чувствовал только, насколько бездонна пропасть под ним. Внутри все переворачивалось, когда он представлял себе, каким будет удар глубоко внизу.

Потом фонарики осветили его лицо, и он увидел склон к краю расщелины над собой. Совсем недалеко… не больше двадцати футов. Если бы он мог передвинуться и вонзить шипы в лед…

— Ники! — раздался голос Гвен. — Ники! Держись!

Ему хотелось крикнуть ей, как герой в кино: «Нет, не рискуй! Не иди за мной! Оставь меня здесь и спасайся!» Но рот отказывался произносить эти слова. Он, как и все остальное, хотел жить. Не хотел умереть, сорвавшись с высоты сотен футов в ледяную могилу.

Койл слышал, как они говорят наверху, потом, как полагается, начал распоряжаться Дейтон. Они образовали цепочку, и возглавлял ее у входа в расщелину Дейтон. Дальше шел Реджа, потом Хорн, потом Лонг и, наконец, Гвен. Они впились шипами, взялись за руки и медленно, дюйм за дюймом, начали двигаться к нему.

Койл почувствовал, что сполз еще на дюйм.

Он призвал резервы сил, о существовании которых не подозревал, и прижался ко льду, стараясь слиться с ним.

Теперь Гвен была в нескольких футах от него.

Она сняла балаклаву, и ее розовое от холода лицо было прекрасно. Глаза у нее были огромные и темные, и Койл видел, как много для нее значит. У него сердце сжалось в груди.

— Держись, Ники, — сказала она.

Рука ее приближалась, но тут Койл услышал неожиданный назойливый звук вверху, в пещере, высокое злобное жужжание, словно тысячи пчел повисли в воздухе. Мрачный гармоничный звук, полный злобного намерения, заставил дрожать окружающий лед. Собирались Старцы, вылетая из темноты ледника Бирдмора или из какой-то бездонной пропасти, и толпились, как грачи.

Рука Гвен.

В нескольких дюймах.

Послышались треск, писк и гудение, как будто жуткая машина, погребенная во льду, ожила и начала посылать колеблющиеся волны энергии. Этот звук вызвал у Койла слабость в животе и горячее, сладкое ощущение тошноты. Если эти существа сейчас нападут, начнут высасывать их разум…

Он поднял руку, чтобы схватить руку Гвен.

И расщелина затряслась, заколебалась от ударов сейсмической энергии; дрожь ледника заставила напрячься человеческую цепочку Дейтона. Но люди не дрогнули, они продолжали делать то, что делали.

Койл ахнул. Он начал скользить вниз, чувствуя, как открывается под ним чрево пропасти. Койл понимал, что на этот раз упадет туда.

И тут Гвен схватила его руку и теперь держала железной хваткой.

— Я его держу! — крикнула она.

— Хорошо! — Голос Дейтона. — На счет три все вместе. Один… два… три…

— Мама держит тебя, Ники, — сказала Гвен. — Она тебя не отпустит.

Двинулись вместе, как приказывал Дейтон. Левая нога на несколько дюймов, потом правая, потом снова левая и опять правая. Койл чувствовал, как через эту цепь рук в него вливается непреодолимая сила — сила готовности к жертве, чисто человеческая и не имеющая никакого отношения к пришельцам и их замыслам. Это реальность. Это жизнь. Это люди во всей их неудержимой мощи.

Койл поднялся на десять дюймов, потом на фут, потом согнул колени и смог впиться шипами в край расщелины, подтянуться и стать частью цепочки, частью этой гусеницы из человеческих рук и человеческой решимости. Он все дальше и дальше отодвигался от расщелины. Первым выбрался Дейтон. За ним Реджа и Хорн. Они сделали последний сильный рывок, и теперь выбрался и сам Койл.

Он вонзил шипы в лед.

Кто-то уронил фонарик, и он скользнул мимо Койла, переворачиваясь и освещая мелкие трещины на стене расщелины, потом перевалился через край и полетел в бездонную тьму. Фонарик продолжал освещать голубую ледяную стену по пути в черноту внизу. Потом свет исчез. Удара они не слышали; а фонарик летел все дальше и дальше, и пропасть поглотила его.

У Койла кружилась голова. Он впервые позволил себе вдохнуть без напряжения.

43

Когда Койл встал на ноги, грохот повторился, и все вокруг задрожало. Пещера тряслась, падали сосульки. Сейсмические волны проходили через ледник. И Гвен и Койл вцепились друг в друга; казалось, пещера готова обвалиться на них.

Этого не случилось.

Однако что-то происходило.

Давало о себе знать что-то глубоко внизу, и никто на самом деле не хотел знать, что это. Но в глубине души они понимали, чем это может быть. Внизу рождалось что-то адское и смертоносное, и то, что они слышали и чувствовали, было родовыми схватками.

Звуки стихли, потом начались снова, и «Император» дрожал, вокруг падал лед. Так повторялось снова и снова, и каждый раз звуки снизу становились громче, ближе, напряженней, как будто из бездонного мира что-то приближалось.

Все содрогались от одной мысли об этом, а Дейтон направился к источнику этих звуков — к большому круглому туннелю в ледяной стене, который казался искусственным и сделанным очень недавно. Дейтон посветил в туннель. Свет отразился от стен и исчез в стигийской глубине внизу. Там, внизу, было что-то холодное, вечное и бесконечно злое, но никто не посмел заговорить об этом.

— Лонг! Реджа! — сказал Дейтон. — Идите в «полярное убежище» и принесите веревку и снаряжение для спуска. Исследователи оставили там все.

— Вы ведь не собираетесь спускаться туда? — спросила Гвен, пораженная самой этой мыслью.

— Собираюсь.

— Но вы не можете… там что-то есть.

Дейтон слегка улыбнулся.

— За этим я сюда и пришел. Искать выживших и определить источник опасности. И там, внизу, есть что-то, что я давно хочу увидеть. Что-то очень древнее.

— Ники! — сказала Гвен. — Ты можешь вразумить этого человека?

— Конечно, — ответил он. — Я буду вразумлять его всю дорогу вниз.

44

Туннель уходил вниз точно под углом в тридцать градусов, так что спускаться было нетрудно, с шипами, специальным снаряжением и веревкой спуск оказался легким. Дейтон был опытным альпинистом. Он вбил в лед титановые ледобуры, проверил прочность веревки и начал спуск.

Через двадцать минут Койл стал тревожиться.

Было тихо. Мертвая тишина.

Только шипы врезались в лед и веревка терлась об упряжь, люди хмыкали и изредка ругались. Больше ничего. Гул внизу прекратился, как только они начали спуск, и это заставляло думать: то, что издавало звуки, затаилось внизу и ждет.

Но Койл старался не думать об этом.

Он меньше беспокоился о себе и о том, что может встретить внизу, чем об оставшихся наверху Гвен и Хорне. Они там одни. Они опытные люди… но в пещере «Император» таится опасность, с которой никто из людей не сталкивался.

Они продолжали спускаться.

Немного погодя Дейтон сказал:

— Мы прошли двести футов.

— Как далеко будем спускаться? — спросил Койл; его голос гулко отдавался в тишине.

— У нас четыреста футов веревки.

Койл отлично понимал, что Гвен и Хорн недовольны, что он ушел добровольцем. Гвен вообще очень рассердилась. Но он должен был это сделать. Должен был увидеть. Почему-то это казалось необходимым.

Они продолжали спуск, лучи отражались от стен, отбрасывая прыгающие тени. Койла поражал сам туннель. Лед был древний, прозрачный и голубой. Туннель — абсолютно симметричный. Ни царапин, ни трещины. Как будто туннель был прожжен или создан таянием льда.

Койл даже представить себе не мог, как это было сделано.

А часть его и не хотела этого знать.

Вниз, вниз, вниз.

Чертов Дейтон, он ведет нас к гибели, а мы радостно следуем за ним.

Койла это поражало.

Инстинкт выживания, чувство самосохранения… все кричало, чтобы он убрался отсюда, побежал к вертолету и улетел подальше… но прислушивался ли он к этому? Нет. Так ведут себя солдаты в бою? Зная, что погибнут, солдаты идут вперед, ими движет более высокая цель, чем простое продолжение существования. Минут через десять после того, как они спустились на триста футов, Дейтон приказал остановиться.

— Ждите здесь, — сказал он и продолжил спускаться один. Они слышали, как звенят, вонзаясь в лед, его шипы, чувствовали натяжение веревки.

Ждали пять минут.

Койлу было удивительно тепло. Отчасти из-за физический усилий, но здесь поддерживалась постоянная температура в тридцать два градуса73, независимо от температуры снаружи.

— Все в порядке! — крикнул снизу Дейтон. — Спускайтесь.

Койл последним добрался до ледяного плато, на котором стоял Дейтон. Это была своего рода полка, идеально гладкий выступ. Дейтон стоял на внешнем краю. Дальше был спуск примерно на пятнадцать футов… и земля. Твердая земля. Поверхность Антарктики.

Дейтон вбил в лед еще один ледобур, пропустил веревку через свою упряжь и начал спуск на веревке.

Остальные один за другим последовали за ним.

Поверхность была ровная, замерзшая, твердая, как гранит. Низкие холмы и узкие лощины, реки льда, куда ни глянь. Потолок находился в шестидесяти футах над головой, ослепительная выставка сосулек. Свет никогда не касался этого места. Земля не видела солнца по меньшей мере тридцать миллионов лет.

Они подошли к озеру льда и пересекли его.

При свете фонариков легко было заблудиться, когда они шли по ледяным потокам, между вздымающимися скалами и по узким извилистым лощинам, но Дейтон, как всегда, был готов: через каждые двадцать футов он брызгал светящейся краской, и за ними тянулся призрачный след.

Когда они спустились по склону и добрались до большого плоского плато, выглядевшего как древнее русло реки, Дейтон сказал:

— Мы спустились еще на семьдесят футов.

Когда они пересекали это плато, чрево ледника находилось так высоко, что свет их фонарей до него не доходил. Койл заметил, что больше не видит скальные выступы и груды камней, но видит титанические разбитые колонны, плоские плиты и что-то вроде разрушенных пирамидальных конструкций, поднимающихся из земли.

И все это было слишком симметрично, чтобы иметь естественное происхождение.

Они к чему-то приближались.

К чему-то древнему.

К чему-то, что заставляло Койла испытывать тревогу.

Он знал, что все чувствуют то же самое. От каждого исходил непрерывный поток атавистического страха. Но они продолжали идти, и фигуры вокруг становились все многочисленней, а еще через десять минут перед ними разверзлось огромное ущелье… и из него поднималось к леднику то, что они пришли увидеть.

45

Город.

Они смотрели на город, по масштабам превосходивший великие пирамиды.

Койл знал, что город построен не людьми. Возможно, это часть руин, обнаруженных доктором Гейтсом со станции «Харьков». Но те руины находились на хребте Доминион, не менее чем в ста милях отсюда… могут ли руины тянуться так далеко?

Конечно могут… перестань пытаться представить это в человеческой перспективе. То, что ты видишь, дальше на световые годы. Это место древнее гор, и раса, построившая город, стара, как само время.

Ущелье тянулось дальше, чем могли осветить их фонари, город все продолжался. Он доходил до края ущелья, спускался в темноту, потом поднимался из тьмы и устремлялся к невообразимым высотам. Он был огромен. Только часть древнего города, но колоссальная и простирающаяся, насколько хватало света их фонарей…

Койл видел лишь фасад города, и все здесь было очень тесно и спрессовано, как в средневековых трущобах, все пересекалось и переплеталось, мозг отказывался следовать за линиями; невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое. Штабеля прямоугольников уступали место цилиндрам в форме луковицы и витиеватым колоннам; все это прорезали башни и конусы, сплавленные с прямоугольниками и обелисками, похожими на пузыри, и узкими трубами, которые сменялись гигантскими шпилями, исчезающими вверху, в первобытной тьме.

И все это было прорезано овальными проходами, которые выглядели как червоточины в этой кошмарной циклопической инопланетной могиле. Все было сделано из какого-то глянцевого черного камня, выглядело механическим, было усеяно дисками, трубами, зубьями.

Койл не мог избавиться от мысли, что все это изготовлено из одной массивной металлической плиты, или камня, или из сочетания того и другого.

В голове снова начался гул, причиняющий боль, и одинокий страдальческий голос произнес: «Здесь родилась твоя раса. Пусть колыбель человечества станет его могилой».

Они не могли добраться до города из-за ущелья: оно было в пятьдесят или шестьдесят футов шириной, и, откровенно говоря, никто не хотел туда идти.

Достаточно плохо стоять здесь и смотреть издали, не углубляясь в темные проходы и клаустрофобную путаницу. Они знали, что внутри есть пространство, пустоты, и коридоры, и лабиринт помещений, населенных первобытной памятью, которая догола обнажит незащищенный человеческий разум.

Если городские легенды правдивы, если то, что говорил доктор Гейтс, реально, в таких холодных инопланетных утробах не только зародилась человеческая раса, сюда веками приводили людей, модифицировали их с конечной целью вырастить разум, который можно будет пожать. Собрать урожай.

— Мы здесь не первые, — сказал Реджа, и в тишине его голос заставил всех вздрогнуть. Если бы он не заговорил, трудно сказать, сколько бы они простояли с разинутыми ртами и широко раскрытыми глазами, с разумом, погруженным в эту бездонную черную глубину.

Лучом своего фонаря Реджи показывал на что-то в каменном углублении.

Все пошли туда.

Это было тело… но оно выглядело каким-то… неправильным. На нем были КЧХП, «кроличьи сапоги», стандартная красная парка… но выглядело оно сдувшимся.

Так и было.

Внутри КЧХП остались только кости, покрытые застывшей кровью. Из капюшона скалился голый череп.

— Что могло с ним такое сотворить? — спросил Лонг.

«Что-то невероятное, — подумал Койл. — Что-то сожрало плоть, оставив кости и одежду».

— Должно быть, это один из инженеров, работавших с Драйденом, — сказал Дейтон.

Койл снова повернулся к городу. Осветил его через широкое ущелье, и в голове снова загудело. От острой боли потемнело в глазах.

И когда сенсорное воздействие ослабло, он услышал…

Крики.

В голове звучало эхо сотен криков. Не двух или трех человек, даже не десяти, а сотен, тысяч, крики мучительной боли… и Койл понял, что это голоса из города… голоса его предков, которых приводили сюда, чтобы подвергнуть насильственной мутации, генетическим преобразованиям, вивисекции... сотне процедур, наполнявших их диким суеверным ужасом и страшной физической болью. Буквально безымянный карнавал страданий.

Придя в себя, содрогаясь от страха, Койл ощутил запах тех ужасных мест в городе, где все эти процедуры практиковались: крови и костного мозга, извлеченных внутренностей и выкачанной крови, биопсий и трансплантаций, слез, рвоты и безумия… и да, ко всему этомупримешивалась острая кислотная вонь страха.

— Нам лучше убраться отсюда, — сказал Лонг, сказал очень искренне. — Через сорок пять минут сядет вертолет, и я не хочу опоздать на него.

Страх, стоящий за этими словами, был почти физически ощутим, и у Лонга были все основания бояться. У всех они были. Койл был почти вне себя от страха. Старцы внушали этот страх, а их город, со злобными, безумными воспоминаниями, исходящими от его сооружений, только усиливал его.

Они были детьми.

Вся раса находилась в тени инопланетного господства, но особенно Койл и эти трое, стоящие на пороге зла, которое было и которое еще будет. Да, дети… дети, боящиеся темноты, монстра под кроватью и зловещего дыхания в шкафу. И может, больше всего и сильней всего боящиеся себя. Ведь в них, во всех них, было то, что разработали и внедрили пришельцы. Находясь близко к городу, они чувствовали, как это набирает силы и норовит поглотить их человеческую сущность.

Они увязли в трясине ужаса.

Дети, дрожащие в постели из-за ветки, скребущей по окну, которых никто не сможет убедить в том, что это не плод их разгоряченного воображения.

Койл видел это у всех на лицах.

Холодная логика и разум не помогают, когда набирает силу нечто невидимое и зловещее. Безумие и кошмары накладывают свои тени на реальность. Демоны летят по ветру, и на этот раз они не галлюцинация.

Они сильные, реальные и злобные.

И от них не уйти.

И тут снова начался гул. То же сейсмическое воздействие, которое они чувствовали в расщелине. Казалось, сами руины дрожат, жуткая ритмичная дрожь пробегала по поверхности у них под ногами.

В городе появилось жуткое свечение, как фосфор. Они видели его сквозь многочисленные проходы-соты, что-то огромное и светящееся прокладывало себе путь по этим первобытным каналам.

— БЕЖИМ! — сказал Дейтон. — БЕЖИМ!

Нельзя было не услышать панику в его голосе. Потому что, в отличие от остальных, он знал, что идет за ними.

Кошмарный ужас.

Из недр города.

46

С шипами на подошвах они могли только бежать трусцой. И было очень опасно продвигаться среди этой разбитой каменной кладки, среди провалов и зияющих пустот, рваных трещин, которые могли поглотить их живьем. Безумная гонка, и все знали, что это гонка на выживание. Они слышали, как тварь из города вопит пронзительным, почти истерическим голосом, пускаясь вдогонку.

К тому времени как они достигли склона, у них едва оставались силы, чтобы подниматься. У Койла их почти не было. Но, конечно, он был не в такой форме, как Дейтон и его люди. Он двигался слишком медленно, на четвереньках карабкаясь по склону, и тогда Реджа протянул руку и втащил его на вершину.

— Стойте, — сказал Дейтон, отстегивая от оружейного пояса белую фосфорную гранату. — Распределиться и занять позиции… нам не уйти от этой твари. Предпочитаю встретиться с ней здесь, а не в туннеле. Приготовить огнеметы.

Приказ выполнили.

Койл видел, как тварь приближается к ним; ее слабая люминесценция освещала могильные пространства грота. Тварь пробиралась через препятствия: столбы и полированные черные башни, покосившиеся колонны и прямоугольные глыбы. Она убирала препятствия, как пила, режущая высокие деревья, продвигаясь вперед, как огромный зеленый призрак, все время издавая резкие воющие звуки.

— Приготовиться, — сказал Дейтон.

На вопли твари отвечал сверхъестественный пронзительный звук, превратившийся в сплошную стену мелодичного писка, мрачно отдающегося в гроте. Койл знал: это Старцы направляют свое создание.

Он слышал, как оно приближается по склону.

Ближе.

Еще ближе.

Напряжение ожидающих людей превратилось в неразрывную цепь ужаса.

— Боже, — сказал Лонг, когда появилась тварь, освещенная фонарями и движущаяся невероятно быстро.

— Шоггот, — сказал Дейтон.

Это была ползучая мясистая масса серо-зеленой плоти с розовыми и красными извилинами, жидкое скопление тускло светящейся протоплазмы в виде сферической мантии размером с грузовик. На маслянистой поверхности среди гибких щупальцев и скользких пузырей открывались десятки рудиментарных глаз; пузыри расширялись и сдувались, словно дышали.

Масса передвигалась, скользила, извивалась, мерзкая, постоянно движущаяся машина с жабьим телом, с глазами-желе, амебная рвота червивой плоти, сочащаяся целлюлоза и извивающиеся внутренности.

Никакими словами не выразить ее отвратительность и тошнотворное зловоние… вонь прогнившей падали.

Она приближалась.

— Сжечь ее? — спросил Лонг, ожидая приказа.

Дейтон наблюдал.

— Нет. Пока не надо. Только если нападет.

Койл дрожал всем телом. Никогда раньше он не испытывал подобное чувство… одновременно отвращение, испуг и гнев. В этот момент он жил только ради того, чтобы убить тварь.

Он смотрел на нее в свете своего фонаря.

И что гораздо хуже, она смотрела на него.

На мантии этой твари открылся один огромный сочно-желтый глаз и уставился на него щелевидным зрачком. Из глаза выкатилась, как слеза, капля прозрачной жидкости.

«Оно меня знает, каким-то образом оно меня знает, — подумал Койл, когда какая-то ревущая песнь, одновременно злобная и увядающая, пронеслась в его сознании на черных вороньих крыльях. — Оно узнает меня и знает, откуда я пришел. Знает, что оно прародитель, божественное море жизни, хранитель двойной спирали».

Тысячи разрозненных образов мелькали в его голове с такой скоростью, что Койл не мог выделить ни один, не мог понять логику того, что показывает ему шоггот. Его мозг словно рассыпался черным пеплом и пылью, призраки множества эпох заполнили его череп…

Шоггот.

От которого происходит вся земная жизнь и жизнь в миллионах других миров. Но разумен ли шоггот? Койл чувствовал присутствие разума, холодного и далекого, вырождавшегося миллионы и миллионы лет. А вместе с разумом… что-то другое. Раскаяние. Ненависть к себе. Жуткую ненависть к тому, каким он стал, каким сделали его хозяева, Старцы, абсолютное, дикое отвращение ко всей жизни, вышедшей из его биогенетического лона.

Шоггот вышел из теплых мертвых докембрийских морей, пережил архей и протерозой, наблюдал, как палеозой стал мезозоем и, наконец, кайнозоем, был свидетелем вымирания видов и пролета комет, ледниковых периодов и смещения полюсов, возникновения гор и превращения морей в пустыни. Его сородичи ждали, спали в замороженных могилах темных подвалов подземных городов, выжидали, пока люди, произошедшие от обезьяноподобных предков, расселялись повсюду, подобно белым муравьям, самонадеянные, тщеславные, гордящиеся своим господством над природой, своим растущим рудиментарным интеллектом, не знающие, не догадывающиеся в своем крайнем высокомерии, что они сотворены, созданы для выполнения цели, а цель эта — быть пожатыми, стать пшеницей под серпом Старцев, которые до этого создали, модифицировали и пожали много форм жизни.

Это часть цикла, и люди в нем не важней скота или бактерий на слайде микроскопа.

Органическая технология.

Ничего больше. История людей, культура, религия — все это синтетическое, пластиковое, созданное из первоначальных архетипов, заложенных в расу, чтобы создать ожидаемый эффект.

Интеллект был развит, генетика изменена, мозг сконструирован.

И теперь пришло время жатвы.

Шоггот понимал это, знал, что переживет небольшой контролируемый эксперимент на Земле, как на тысячах других планет. Это спираль, и она вечна, а люди — лишь пыль, которую разносит ветер, страница в бесконечной книге дней.

И несмотря на это, глядя на Койла с едва просыпающимся сознанием, шоггот сожалел.

Койл пришел в себя, понимая, что установил какую-то жуткую, невероятную психическую связь с этой тварью и что это продолжалось бы еще долго, потому что у шоггота времени в избытке. Час, день, месяц, год или десять лет — для него это одно и то же.

И разорвал эту связь зов хозяев шоггота.

Пронзительный, резкий, похожий на крик насекомого звук, как охотничий рог, подгоняющий собак; и тварь среагировала. Закрыла глаз и отгородилась от Койла.

Койл сразу заметил кое-что еще: возникновение и рост подобных опухолям пузырей или мясистых узлов совпадали с усилением этого господствующего гудения. И да, милостивый боже, на этих пузырях начали раскрываться маленькие овальные отверстия… подобные ртам. Каждый раз, когда он слышал пронзительные звуки, пузыри расширялись и сморщенные рты раскрывались.

Шоггот издал булькающий звук, по нему пробежала вялая волна. Поднялись щупальца, кроваво-красные, покрытые слизью, со ртами на месте присосок.

И каждый рот издавал негромкое мяуканье, похожее на плач младенца.

Койл прикусил кулак в варежке в ужасе, отвращении и… и жалости.

Старцы пытали свое создание.

И оно не могло сопротивляться.

Шоггот резко вскрикнул — нечто среднее между карканьем и визгом. Невозможно было не понять, что это крик мучительной боли.

Шоггот двинулся.

Он превратился в извивающуюся башню плоти, в эмбриональный ужас выступающих конечностей и лижущих сегментированных языков, дергающихся, подобных хоботу щупальцев, вооруженных шипами и вьющимися нитями, как винтообразные, спиральные личинки. Он не просто поднимался по склону, он скользил по нему. Он шел с сотнями пульсирующих глаз, увлажненных желчью, со множеством раскрытых розовых ртов с острыми зубами, как рыбьи кости или хирургические иглы.

Лонг не стал ждать, он выстрелил из огнемета.

Шоггот выпрямился, его щупальца метались, плоть выпячивалась и пульсировала. Вопль ярости превратился в низкий, булькающий крик боли. Страшным катящимся движением он прошел через стену огня, полный невероятного, неземного гнева, и Лонг послал новую струю пламени в извивающиеся, дергающиеся щупальца.

К этому моменту все уже стреляли.

В гневе, отвращении и истерике. Пальцы отыскивали курки, снова и снова нажимали, стремясь уничтожить эту тварь, ликвидировать что-то невыносимо оскорбительное для человеческого разума.

Пули и дробь били по кричащей массе пламени, пробивали дыры, разбрасывали ошметки плоти, разбрызгивали во все стороны жидкости. Пар и дым поднялись столбом. На лед пролились потоки сукровицы и гноя. А Лонг продолжал посылать струи огня.

Тварь закричала. Громко.

Но не умерла.

Она двинулась вперед, разбрасывая горящие комки плоти, и поднялась так быстро, что никто не успел двинуться или подумать.

И схватила Лонга.

Схватила его голову одним из морщинистых зубастых ртов, выступавших из дряблой шеи. Рот застыл, а жирные губы обхватили голову по плечи. Раздался чавкающий звук, и серая зловонная слизь окутала все тело Лонга сопливой сетью. Лонг бился, а шоггот с тошнотворным хлюпающим звуком превращал его голову в месиво, слизывал плоть до костей черепа… потом послышался сосущий звук, тело Лонга обмякло, и КЧХП обвис. Лонга буквально высосали досуха.

Зверь выплюнул останки — кости в парке и полярном костюме — и запил кровавым вином, от которого на холоде шел пар.

К этому времени все бежали.

Кошмарное отступление в стигийской преисподней. Люди мчались, скользили по ледяному озеру, а зверь преследовал их, непрерывно кричал и выл, его туловище содрогалось, несомненно, в ритме с направляющим писком Старцев.

Но шоггот был ранен.

Реджа повернулся, чтобы попытаться остановить его. Дейтон крикнул, чтобы он продолжал отступать, исполнять приказ, но Реджа только что видел, как погиб его друг, и перестал подчиняться.

— УХОДИТЕ В ТУННЕЛЬ! — крикнул он. — Я СОЖГУ ЭТОГО УБЛЮДКА!

Раненый или нет, шоггот набросился на него, и Реджа выпустил струю пламени, охватившую зверя огнем. Но шоггот, живая горящая масса, схватил его острыми, как кинжалы, зубами и утопил в слизи. И проглотил, сделав частью себя… но потом сам рухнул на лед; продолжая гореть, он вращался все ослабевающими кругами, треща, шипя, испуская клубы маслянистого черного дыма. И зловоние, как от горящих шкур.

И перед смертью шоггот издал последний хриплый крик. Это была предсмертная песнь, пронзительная и режущая.

И самое страшное — из далекого города на этот крик ответили.

47

Им потребовалось почти тридцать минут, чтобы выбраться из туннеля, и они ни на мгновение не задерживались, не останавливались, потому что слышали гневный рев в ответ на крики умирающего шоггота.

Гвен и Хорн ждали у выхода из туннеля, но времени на объяснения не было.

Держась вместе, они пошли назад, к проходу, который приведет их к гроту, к «Императору-один». Гулкие скрежещущие звуки становились все громче; когда то, что таилось внизу, начало подниматься по круглому туннелю, пещера задрожала от его приближения.

Они выбрались к «полярному убежищу» и миновали его, а вокруг раздавалось жужжание. Оно нарастало и утихало, это были Старцы, которые перестали скрываться. Они кружили и гудели, создавали стену раскатистого шума. Они пришли — и пришли сотнями, как в древние, незапамятные времена. Все испытывали первобытный ужас своей расы, который вызывали Старцы, непрерывную, все усиливающуюся головную боль, какую всегда вызывает психический контакт с членами улья.

Хорн хотел выстрелить в их рой, но Дейтон остановил его.

— Нет. Не трогай их. Если бы они хотели что-то сделать, они бы уже сделали. Нам нужно убраться отсюда.

Они шли к проходу, и Койл освещал Старцев, поражаясь их количеству, тому, как они парят и перемещаются. В неровном свете казалось, что из темного летнего пруда одновременно выбрались все личинки комаров, и теперь непрерывно гудящее множество крылатых взрослых комаров заполнило небо.

«Вы нас не остановите, — послал им мысль Койл, отчетливо сознавая, что они его услышали, прекрасно поняли его мелкое неповиновение. — Вы не помешаете нам выбраться отсюда. Мы не позволим вам».

Но он понимал, какие это нелепые, детские мысли в сравнении с необъятностью улья. Если бы Старцы хотели, они бы их остановили. Но почему-то они не хотели.

Но если нет… чего тогда они хотят?

Койл чувствовал, что знает.

— Они что-то призывают в туннель, и нам нужно убираться отсюда, прежде чем оно покажется.

— Что? — спросила Гвен. — Что там может быть?

— Шоггот, — ответил Койл и больше ничего не стал говорить.

И не успел он произнести эти слова, не успели остальные их услышать, как что-то с громким резонирующим звуком вошло в туннель, а от звериного рева начали падать сверху сосульки.

— БЫСТРЕЙ! — крикнул Дейтон. — ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ШЕВЕЛИТЕСЬ!

Нелегко было бежать по льду в неудобных сапогах, со стабилизаторами, с холодом, отнимающим силы, с гудящей психической энергией улья, которая словно на самом базовом уровне отнимала у них силы. Но они справились. Бежали, боролись, и наконец фонарь Дейтона осветил начало прохода.

Койл один раз повернулся, осветил темную пещеру.

То, что он увидел, заставило его сломя голову броситься в проход.

Другой шоггот… но в пять раз больше того, что они сожгли.

Он вынырнул из туннеля, как непрозрачный взрыв китовой ворвани, поднимающейся из глубины красного океана с брызгами вонючей слизи и тусклой фосфоресценции. Титаническая черная фигура льющимся маслянистым движением прокатилась над «полярным убежищем». Койл видел ее лишь мгновение, но этого хватило: огромная волна серого желе с десятками сверкающих желто-золотистых глаз, многочисленных сочлененных конечностей, выступающих из массы и уходящих в нее.

— Быстрей! — сказал он остальным. — Ради бога, быстрей!

48

«ИМПЕРАТОР-1»

Когда они, убегая от грандиозного грохота, щелканья и рева, доносящихся снизу, достигли грота, от одного из «гипертатов» им навстречу шагнул Норрис. Он улыбался. Но глаза его были мертвы, как шифер.

— Эй, вы как раз вовремя, — сказал Норрис. — Мы вас ждали.

— Еще бы, — ответил Дейтон и выстрелил ему в грудь.

Норрис крутанулся на месте, крикнул — в этом крике было больше гнева, чем боли, — опустился на одно колено. Дейтон прошил его пулями, и Норрис упал на лед, дергаясь и истекая кровью, кровь была невероятно яркая и красная.

Он еще пару мгновений корчился.

Потом застыл, последний раз судорожно дернув ногой.

Около десяти секунд все молчали. Слышались только рев твари, поднимавшейся по проходу, и треск ледника; в лучах фонарей плыли белые клубы дыхания.

Затем две бледные лапы высунулись из-под воротника парки Норриса, за ними последовали третья и четвертая. Потом вылез и весь паразит, очевидно, взрослый, его сегментированное тело блестело от слизи; упираясь лапами, он выбирался из трупа. С трупом его связывали две красные нити, они натянулись и лопнули, как резиновые ленты. Борясь с холодом, паразит побежал по льду, и Хорн взял ледоруб и взмахнул им. Лезвие разрубило паразита между костными пластинами.

Хорн поднял ледоруб вместе с паразитом.

Из твари капала белая кровь и шипела на льду. Кровь инопланетная по своей природе, совершенно лишенная гемоглобина. Лапы паразита с тошнотворным щелканьем болтались в воздухе.

— Ну и отвратительный ублюдок, — сказал Хорн и отбросил ледоруб вместе с тварью.

«Да, отвратительный, — подумал Койл. — И не только из-за своих лап и всей наружности. Отвратительно то, ради чего он создан».

Паразиты.

Должно быть, Старцы использовали их для контроля над разумом. Потому что Норрис, если не считать глаз, показался всем абсолютно нормальным. Если бы они не видели тварь внизу, пытающуюся выдать себя за Норриса, они бы приняли его как своего и взяли бы с собой.

И что тогда?

Они бы тоже стали инкубаторами?

Но на размышления не было времени.

— Эта тварь движется быстро, — сказал Хорн Дейтону. — Мы не успеем вовремя добежать до вертолета.

— Вертолет уже на пути к нам, — сказал Дейтон, вслушиваясь в наушники.

Койл был с ними, когда они светили вниз по проходу. Преследующую их тварь еще не было видно, но она определенно приближалась. Шла к ним из морозной темноты внизу, и Койл чувствовал ее движение, зловоние крематория, падали и гнилого брожения, невыносимый ужас, который невозможно воспринять сознанием.

— Надо остановить эту тварь, — сказал Дейтон.

— Бочки с горючим, — сказал Хорн. — «Битва в Арденнах».

— Что? — спросила Гвен.

Но Койл понял. «Битва в Арденнах». В этом фильме союзники покатили бочки с горючим на танки немцев и погрузили их в огненное море. Именно это им нужно было сделать. Гвен просто не поняла. Есть в жизни некоторые вещи, например военные фильмы, которые являются исключительно мужским занятием. Женщины просто не понимают привлекательности для мужчин военных фильмов. Большинство женщин не понимает. И Койл не считал себя сексистом за такие мысли.

Все побежали к поддонам, на которых лежали желтые бочки с горючим. Сбрасывали бочки с поддонов и катили к проходу. Ледорубами вскрывали одну бочку за другой и скатывали по проходу на то, что поднималось снизу. Шесть бочек, потом седьмая, они покатились, разливая горючее.

— Должно хватить, — сказал Дейтон.

Все надели балаклавы, застегнули доверху капюшоны парок и отошли к входу в пещеру «Император». Дейтон бросил в проход фосфорную гранату. И поднялось грибообразное облако огня.

Койл не был с ними и не видел этого.

Но он видел, как бежит к ним Дейтон, видел ослепительную вспышку в глубине грота. И все слышали, как с грохотом взрываются бочки. А вслед за тем от рева зверя задрожал ледник.

Потом Хорн повел их наружу, в черноту Впадины опустошения.

Ветер выл и кричал, ледяной туман и снег закрывали видимость во всех направлениях. Не оглядываясь, выжившие, держась за трос, спускались в бушующий ад Впадины, и вой ветра заглушал шум того, что происходило сзади.

49

Койл сидел рядом с Гвен в заднем отсеке «Ледяного волка», оба пристегнулись и крепко держались, вцепившись в утварь и друг в друга. Вертолет начал высвобождаться изо льда.

«Мы это сделали», — хотел сказать ей Койл в микрофон в шлеме, но не решился. Боялся, что может сглазить сейчас, в самый критический момент бегства. В любую секунду этот первобытный ужас может выйти из темноты и раздавить вертолет, как жестянку, высосать из него теплое желе.

Прекрати, немедленно прекрати это…

Вертолет задрожал.

Начал взлетать.

На высоте в десять футов, с ревущими роторами, он содрогнулся, накренился, коснулся льда и снова поднялся, на этот раз удержавшись против ветра.

Койл слышал, как работают мощные турбины, поднимая машину в воздух и удерживая ее там. Человеческая технология, противостоящая гневу природы. Вертолет продолжал подниматься, и Койл испытал сосущее ощущение в животе, какое бывает при неожиданном подъеме в лифте. Потом вертолет повернул направо и сделал широкий круг. Он поднимался минут пять, потом начал спускаться, и не случайно.

Какого черта?

Дейтон был в кабине. Койл в наушниках услышал, как он сказал:

— Найдите ублюдка и возьмите его в прицел.

Потом один из пилотов произнес:

— Цель найдена… что бы это ни было, оно испускает чертовски сильное тепловое излучение.

— Подготовьте к бою ракеты «Хеллфайр», — сказал Дейтон.

И тут Койл понял, что они охотятся на него.

На шоггота.

Или пытаются хотя бы запечатать пещеру «Император».

Гвен сжала его ладонь.

Вертолет продолжал спускаться, как оса в поисках добычи.

— О боже, — пробормотал Койл.

Садясь в «Ледяного волка» на «Полярном климате», он заметил под крыльями с обеих сторон ракеты. Он спросил Реджу, для чего они, и тот, подмигнув, ответил: «Это ракеты “Хеллфайр”. Для того, что мы найдем». Вот что сейчас будет. Пилот наводит ракеты и вскоре выпустит их — выпустит в то, во что они нацелены.

Вертолет спускался во Впадину с такой скоростью, что Койл испугался, что потеряет сознание. В животе все сжалось, желчь подступали к горлу. Он не знал, происходит ли это от страха перед крушением или просто от быстрого спуска. Но Гвен испытывала то же самое; она так крепко сжала его ладонь, словно хотела раздавить ее.

— Цель взята, ракета готова к выстрелу, — сказал пилот.

О, черт.

В тесном отсеке «Ледяного волка» Койл не видел, что вывалилось из входа в пещеру «Император». И вероятно, это хорошо. Есть такие вещи, которые лучше не видеть, а знать только в глубине души, что это бесформенный кошмар.

Тварь была такая огромная, что буквально расширила вход в пещеру, выбираясь из нее в выбросе льда и силы, в ядовитом излиянии плоти, которая на ходу мутировала и менялась. Она выкатилась в воющую черноту, отрастив массивные, как хобот, щупальца с ярко-красными глазами на концах, оставляя за собой след дымящейся слизи. Тело было в оранжевых, зеленых и серых полосах… разбухшее, грибовидное, похожее на наутилуса, со множеством зазубренных костей, разветвленных и соединенных перепончатой тканью. Суставчатые лапы насекомого заканчивались треугольными когтями; из дрожащей массы горизонтально выступали три головы с десятками зеленовато-золотистых глаз; у каждой головы имелась пасть с челюстями, напоминающими перепончатые пальцы, за которыми виднелись ряды спиральных зубов и десятки лижущих черных языков.

И все эти рты вопили, их крик напоминал сирену воздушной тревоги, вой разрывал тьму и заставлял ее кровоточить. Крик раздавался все чаще и чаще, и перед самым пуском ракет Койл сжался в комок.

К этому времени «Ледяной волк» уже поднимался из Впадины, чтобы избежать столкновения с ледопадом Цербер.

Но именно так работают ракеты «Хеллфайр».

Нет необходимости стрелять в прямой видимости.

Получив данные цели, они найдут ее, в каком бы направлении ими ни выстрелили. Лазерное наведение — ничто, даже Старцы, не может их остановить.

Шоггот распрямился с ревом, заполняя бурю своим первобытным гневом… и ракеты устремились к нему, вооруженные мощными взрывными и зажигательными боеголовками.

Удар.

Зверь взлетел на воздух, как фейерверк на День независимости, взрыв разнес его ударом страшной силы, а зажигательные головки завершили работу, превратив ошметки плоти в пожар, осветивший ледяную местность.

Шоггота не стало.

Обожженный лед таял, потом так же быстро замерз.

А вертолет продолжал подниматься, и ветер пытался ударить его о стены Впадины. Было несколько страшных моментов, когда пилот с трудом удерживал вертолет. Но органы управления реагировали нормально, так что вертолет избежал столкновения с рваными боками ледопада Цербер, вылетел из Впадины, пролетел над ледником Бирдмора и исчез в полярной тьме.

50

«ПОЛЯРНЫЙ КЛИМАТ»

После того как вертолет высадил их на «Полярном климате» и Койл вошел в купол, усталый, с ноющим телом, но странно возбужденный, он ожидал ощутить спокойствие, безопасность.

Но ничего подобного не почувствовал.

Он почувствовал напряжение.

Ненавистная атмосфера все еще была здесь, все еще присутствовала. Почему-то она не рассеялась, после того как Батлер была убита… или уничтожена.

Что-то тут было, что-то…

У Койла возникло очень необычное ощущение, словно за ним наблюдают. На «Климате» так было уже несколько недель: не покидало чувство, что на него все время устремлены чьи-то глаза. Но сейчас ощущение было другое. Не едва уловимое и неизвестное, а близкое и видимое.

Оно становится сильней.

— Ты тоже это чувствуешь? — спросила Гвен.

— Да.

Она взяла его за руку.

— Как будто трудно дышать. Остальные этого не чувствуют, потому что они были здесь все время… но мы чувствуем. — Она поджала губы, сглотнула. — Это… ужасно.

И это действительно было так. Абсолютно. Как будто атмосфера на «Климате» стала духовно прогорклой, пагубной. Гвен была права. Воздух действительно казался тяжелым. Он был насыщен ужасом, чернотой и усиливающимся безумием.

Койл чувствовал, как нарастает энергия. Как будто стоишь рядом с начинающей работать электростанцией. По коже ползли мурашки. Койлу казалось, что он дрожит изнутри. Заныли коренные зубы. Может, это следствие того, что они видели в «Императоре», но он начинал думать, что это гораздо более локализовано. Источник где-то близко.

Он обнял Гвен, поцеловал вначале губами, потом проник языком.

— Маме это нравится.

— Ты сегодня спасла мне жизнь, — сказал он.

— Да, я это сделала.

Он пытался приободриться. Они столкнулись со Старцами и одержали своего рода победу, хотя это и стоило им нескольких жизней. Казалось, должно быть ощущение торжества, но его не было. Когда здесь была Батлер, дела шли плохо. Тогда ежедневно нарастала жуткая, сверхъестественная энергия, но сейчас она снова была здесь.

Как это объяснить?

Это не плод его воображения. Гвен тоже это чувствует.

«Батлер была не просто членом улья, — думал он. — Она — как и все они — стала его аватаром, воплощением, своего рода проводником. Частью его».

Но в таком случае оставалось только одно объяснение: существует другой проводник.

— Но этого не может быть, — сказала Гвен, когда он поделился с ней. — Мы бы знали.

— Если он на «Климате». А если нет? Что, если все это время был кто-то другой? Источник энергии, батарея, к которой была подсоединена Батлер, и этот источник по-прежнему работает? Работает, активен и опасен для нас всех?

Гвен посмотрела на него теплыми, влажными глазами.

— Но где?

51

«ХОЛОДИЛЬНИК-2»

Через десять минут они сидели в «снежном коте» и двигались в темноте по плато. Ветер нес снег слоями, и тот, как толченым стеклом, ударял по кабине. Фары были заполнены спиральной белизной. Полярное плато было подобно листу бумаги, встречалось лишь несколько полей застругов. Никаких трещин, только чернота и бесконечный мерзлый наст. Так как не было ни радиомаяков, ни помеченных флагами дорог, двигались по джи-пи-эс. И на дорогу ушло двадцать минут.

Наконец Фрай сказал:

— Вот оно. Надеюсь, это не пустая трата времени, Койл.

«Холодильник-2» напоминал замерзшую белую груду теста. Из него торчали несколько бревен, часть гофрированной крыши, но больше ничего. В свете фар «кота», в потоках снега, приносимого ветром, все казалось нереальным. Как огромное иглу или дом злой ведьмы из «Гензеля и Гретель», сделанный из сахарной пудры. Фрай остановил «кота» и оставил двигатель работающим. В такой холод никто нет посмеет выключить двигатель. Не в пустоте Полярного плато.

Выйдя в морозный воздух, Койл понял, что нашел источник, он чувствовал это костями.

Он пошел к груде, испытывая тревогу, с опаской. Он научился очень хорошо прислушиваться к своему внутреннему голосу, и сейчас голос практически кричал у него в голове. Койл знал, обходя эту груду из снега и льда, что он ищет.

— Смотрите, — сказал он, стоя в темноте и жестоком холоде. Он светил фонарем: картина была очевидная, ошибиться было невозможно.

— Здесь следы, — сказал Фрай. — Кто-то тут точно был.

— И не раз, я бы сказала, — добавила Гвен.

Они поискали вокруг, пока не нашли углубление в снегу. Вокруг было множество отпечатков. Фрай принялся раскапывать снег и вскоре обнаружил отверстие размером с человека. Кто-то действительно прокопал ход, и этот «кто-то», вероятно, был все еще здесь. Ход напоминал нору червя, очень удобную, но вызывающую клаустрофобию.

— Я пойду первым, — сказал Койл. — Вы двое через минуту. Не хочу, чтобы мы там теснились, если что-нибудь произойдет.

— Осторожней, — сказал Фрай. — Там может все обвалиться.

Держа в одной руке фонарик, в другой — «СПАС-12», Койл забрался в туннель. Места было достаточно, только чтобы один человек мог ползти, лежа на животе, как змея. Плечи задевали стены, потолок царапал голову. Вокруг падали маленькие комки снега. Туннель был извилистый, и невозможно было сказать, что за следующим поворотом. Свет фонарика делал туннель желтым и жутким.

Потом туннель кончился, и Койл увидел комнату.

Он посветил фонариком, прежде чем спрыгнуть. Пол был неровный, с потолка свисали сосульки. Лед пробил одну стену и опустился на пол, образовав лужу. Стояло несколько старых металлических столов, серые стены были покрыты изморозью толщиной в дюйм.

Койл осторожно выбрался из туннеля и спрыгнул на скользкий пол. Он слышал, как по туннелю с кряхтением ползет Фрай.

Но в остальном все было тихо.

Воздух был неприятно тяжелый, насыщенный тишиной. В луче фонарика кружились кристаллы льда. В углах таились мрачные тени. Но было что-то еще. Что-то пряталось и ждало, и оно было враждебно.

Койл чувствовал это.

В отверстие протиснулся вспотевший Фрай и спрыгнул на пол. Через тридцать секунд показалась Гвен. Атмосфера внизу начала казаться почти токсичной.

Фрай посветил вокруг, у него на поясе висело несколько сигнальных ракет и бомб со сгущенным бензином — подарок Хорна.

Кроме столов, было несколько картотечных шкафов, в ячейках в стенах лежали свернутые метеорологические карты. И больше ничего, кроме календаря на 1976 год на стене.

Гвен обошла комнату, дыша ледяным воздухом, разглядывая пол и отбрасывая множество искаженных теней.

— Выглядит почти стерильно.

— Все давно заброшено, — сказал Фрай.

— Да… но никаких пивных бутылок? Сигаретных окурков? Мне кажется, кто-нибудь с «Климата» в свободное время должен был сюда заходить. Из любопытства, если не по другой причине. Вы знаете, каковы люди.

Она была права. Койл это знал.

Такие места притягивают людей как магнит. Летом в тесной станции люди ищут место, где можно побыть одному с «ледовой женой» или с «ледовым мужем». Может, принести «примус», бутылку вина, спальный мешок, немного позабавиться.

Но они видели лишь абсолютную пустоту.

— Ты знаешь, почему эту станцию забросили? — спросила его Гвен.

— Нет. Не знаю.

— Просто интересно…

«Мне тоже, — подумал Койл. — Интересно, имелась ли действительно веская причина, по которой людей здесь не было ни зимой, ни летом. Может, что-то случилось. Может, люди начали сходить с ума. Видели что-то странное, слышали и чувствовали. Может, то, что подо льдом, начало звать их по именам…»

Он в этом не сомневался, потому что чувствовал присутствие чего-то живого внутри себя, угрожающего прямо сейчас сожрать его изнутри.

— Пошли, — сказал он наконец.

Они прошли через полуоткрытую и замерзшую дверь в конце комнаты. Впереди был темный коридор, забитый старыми бочками и картонными ящиками. Пол был дощатый, покрытый изморозью и сильно потертый. Царил мрак, темноту рассеивал только свет их фонарей. Шаги звучали так, словно кто-то идет за ними. Двери, ведущие в пустые комнаты, походили на крышки гробов.

— Держитесь вместе, дети, — сказал Фрай, хотя не было необходимости это говорить. — Здесь легко заблудиться.

Они нашли старое спальное помещение со множеством металлических коек без матрасов. На стенах висели фото девушек в бикини… у многих были прически в стиле Фарры Фоссетт74. Нашли камбуз со столами и стульями, кладовую, в которой осталось еще много консервированных продуктов. Тарелки и чашки, кофейник, ломти замороженного хлеба. В радиорубке на столе был разложен пасьянс. В целом создавалось жуткое впечатление, будто станция полна воспоминаний и призраков. Словно «Мария Целеста»75 после того, как ее нашли.

Но в «Холодильнике-2» не было никакой тайны, о которой они знали. Станцию просто забросили. В наши дни все, вплоть до мусора, эвакуируется, чтоб не загрязнять среду, но в прошлом было не так.

Но, даже зная это, Койл не мог избавиться от ощущения, что это место было покинуто. Причем поспешно.

Многие комнаты рухнули под грудами льда и снега. Коридор, ведущий в помещение электростанции, обвалился. Стены потрескались, пол скрипел, и они шли, понимая, какой опасности подвергаются: в любой момент старые фермы могут лопнуть, и они будут погребены подо льдом и обломками.

Они оказались в небольшом коридоре с прогнувшимися стенами и обвисшим, как полный живот, потолком. Повсюду сталактитами висел лед. Коридор привел к тяжелой деревянной двери, не замерзшей, но запертой. Запертой с противоположной стороны.

— Осторожней, — сказал Фрай, когда старая железная труба свесилась с потолка, едва не ударив Койла по голове. Труба проходила вдоль комнаты и исчезала в стене. Ржавая скоба, удерживавшая ее, была закреплена одним сильно изношенным винтом.

— Выключите свет, — прошептал Койл.

— Что? — переспросила Гвен.

— Выключите!

Они послушались и увидели то, что увидел он: из-под двери виднелось слабое мерцание. И никакого объяснения этому в темной катакомбе не было.

— Хорошо, — прошептал Койл. — Пригласим себя войти.

Но делать этого не пришлось, потому что кое-кто вышел им навстречу.

На самом деле хозяин прошел сквозь дверь, не открывая ее. И за несколько секунд до того, как это произошло, все ощутили усиление напряжения статического электричества в воздухе.

Они увидели Кэсси Мелоун… точнее, то, что когда-то было Кэсси Мелоун.

Она вплыла, светящийся белый призрак, высоковольтное гальваническое привидение. Плоть была как сверкающий целлофан, а под ним — стремящийся выбраться скелет.

Гвен вскрикнула и попятилась.

— Не давайте ей прикасаться к вам, — сказал Фрай. — Она сейчас как Слим.

Кэсси плыла, гальваническая марионетка, проводник, застрявший между жизнью и смертью, сине-белые статические заряды срывались с нее и плыли по потолку. Она протянула скрюченные пальцы, как живые фитили, дымящиеся и трещащие.

Койл выстрелил в нее, и там, где стальные пули вступали в контакт с ее электрическим полем, вспыхивали огни.

Рот Кэсси был как черная сморщенная червоточина, она открыла его и заговорила пронзительным, диссонирующим голосом — отчасти маниакальный смех, отчасти трещотка, отчасти шипение паровой печи.

Они не слышали, что она говорит: по-видимому, окружающее ее поле не проводило звук.

Чем ближе она подходила, тем холодней становилось в комнате. Какая-то эндотермическая, отбирающая тепло реакция: Кэсси высасывала из них энергию, чтобы приобрести форму и способность двигаться.

Их спас Фрай.

Он схватил свисающую с потолка трубу и обрушил на нее, заземлив, как это сделал со Слимом.

Эффект был мгновенным.

Кэсси испустила скрежещущий вопль, как сверло, проходящее сквозь металл. Последовала яркая вспышка, затем грохот, и все упали… вихри метались по комнате, воздух заполнили частицы льда, изморози и горящие клочья того, что когда-то было Кэсси Мелоун.

— Сгорела, — сказал Фрай, глядя на руки, которыми держал трубу. — Сгорела.

Гвен осмотрела его, но он как будто не пострадал.

— Посмотрите сюда, — сказал он, освещая что-то еще незамеченное в углу.

Это было тело, скорченное и почерневшее.

Абсолютный ужас. Съежившееся кожистое создание, сделанное будто из сосновой коры. Не человек, а мумия, извлеченная из могилы… высохшая, сморщенная, с искривленными конечностями. Просто кошмар.

— Это Харв, — сказал Койл. — Должно быть, пробрался сюда.

Фрай кивнул.

— Конечно. Она призвала его сюда. И рано или поздно по одному призвала бы всех остальных.

— Я тоже слышала голоса, — сказала Гвен.

— Но она только проводник, не сама батарея, — сказал Койл; он знал, что подобрался совсем близко.

Запертая деревянная дверь, через которую прошла Кэсси. Вот куда он должен идти. Он подошел к двери… и сразу что-то начало происходить.

«Холодильник-2» затрясся.

Вокруг зашумело… шепот, писк, скрежет — все это исходило ниоткуда и отовсюду. Пол задрожал, как будто снизу по нему колотили десятки, сотни молотов. Изнутри стен доносились крики, как человеческие голоса, протяжные и невообразимо пронзительные. Они эхом разносились по коридорам.

— Какого хрена? — спросил Фрай, осматриваясь широко раскрытыми глазами, как будто только что проснулся в доме с привидениями.

Дикая дрожь не ослабевала, напротив, она усиливалась.

Повсюду стучало, словно били кулаками, воздух потрескивал, как будто разрядился мощный статический заряд.

Гвен сделала два шага, сжала голову руками и опустилась на колени.

От электрических разрядов в воздухе у Койла мурашки побежали по телу, живот свело, началась маниакальная истерика, захотелось кричать, выблевывая внутренности.

А потом началось самое страшное: раздался безумный высокий писк.

Он исходил отовсюду, словно одновременно заиграли тысячи флейт Пана, создавая сплошную стену пронзительного звука. У Койла потемнело в глазах, он упал на пол. Слезы потекли из глаз, кровь брызнула из носа. Нервы натянулись до предела.

И потом он увидел их.

Гремящая царапающая боль, сильней любой головной боли, разрывала голову, и Койл прищуренными глазами увидел, что вылетает из стен. Увидел Старцев. Но не живых, а призрачные образы. Привидения, духи выбирались из стен в электрифицированных струях эктоплазмы. Они были повсюду, расправляли широкие крылья, кричали, пищали, щебетали. Светились белым пульсирующим светом, как огромные призрачные ночные мотыльки, порхали, летали, проходили прямо сквозь стены…

Они высасывают наш мозг. Высасывают досуха.

Но сквозь боль, сквозь эту бурю феноменов Койл кое-что понял. Узнал то, чего не должен был знать.

За этой дверью… ты не должен входить в эту дверь.

Он пополз, держа «СПАС-12», волны силы ударяли в него, отталкивали, сжимали, выдавливали воздух из легких. Глаза, казалось, вот-вот вырвутся из глазниц, а череп расколется на куски.

Дверь.

Койл пробивался вперед, комната вокруг была охвачена бурей, холодом, жаром. Тысячами немертвых существ. Своим дробовиком он выломал дверь и увидел…

Старца.

Это был не призрак. Не живая тварь. Труп, сидящий в глубокой яме, выбитой во льду.

Мертвый.

Давно мертвый. Мумия, закутанная в лед. Ее конечности высохли, глазные стебли атрофировались, потертые крылья сложились, как жалкий зонтик.

Батарея.

Он был батареей.

Койл поднял дробовик и нажал на курок.

Мумия Старца был такой древней, что от удара буквально разлетелась на куски. Голова отлетела, тело раскололось, как гнилая тыква. И сразу… прекратились все феномены.

Фрай помог Койлу встать.

— Ты в порядке? — спросила Гвен, вытирая идущую из носа кровь.

— Жить буду.

— Чертовы призраки! — сказал Фрай. — Что дальше?

Внизу, в яме, в лед были вбиты заостренные колья. Последняя ловушка, если доберетесь до этого места.

Койл гадал, как давно труп здесь находился. Может, с того момента, как закрылась станция? Кто знает. Но он, вероятно, был здесь всю зиму, мертвый, но и не совсем мертвый, своего рода приемник или усилитель для воздействия на команду.

Батарея. Психическая батарея.

Он не так мертв, каким должен бы быть.

Койл это чувствовал. В мертвом Старце оставался магнетизм. Снова заболела голова, эта боль грозила поглотить его.

Он отвернулся. Фрай зажег сигнальную ракету. И бросил бомбу со сгущенным бензином. Она разбилась на льду, желеобразный бензин окатил мумию и прилип к ней, продолжая ярко гореть. Фрай бросил две оставшиеся бомбы, и пламя охватило всю яму.

— Давайте убираться отсюда, — сказал Койл.

52

Они увидели «Полярный климат»; Фрай остановил «снежного кота» и сидел, глядя в ветровое стекло.

— Что? — спросила Гвен. — Что теперь?

Фрай молча вышел из кабины и встал на гусеницу, они присоединились к нему на холоде и ветру. Но они не чувствовали ни того, ни другого. Смотрели в небо, чистое, усеянное звездами. Смотрели на то, что наполняло их ужасом, который невозможно выразить словами.

— Взгляните на них, — сказал Фрай. — Боже, вы только взгляните на них.

Звезды на мгновение заслонил жужжащий рой продолговатых тел, которые, словно ведьмы, летали по небу. Старцы. Очень даже живые. Они пронеслись над станцией, как стая перелетных ночных птиц. Их было так много, что невозможно было сосчитать.

— Больше они не прячутся, — сказала Гвен. — Они показывают себя.

Койл смотрел, как они исчезают в ледяной черноте надАнтарктикой. Они всегда были здесь. И всегда будут, пока не придет время завладеть миром, который они засеяли жизнью и разумом. И это время с каждым днем приближается.

— Давайте возвращаться в лагерь, — сказал он. — Скоро начнется.

Им не нужно было спрашивать, о чем он говорит.

Потому что они знали.

Жатва человечества.

---

Эпилог

КОНТАКТ

СЕТИ76 — ГРИН-БЭНК

ЗАПАДНАЯ ВИРДЖИНИЯ

Этот день наступил.

Рано или поздно он должен был наступить. Согласно формуле Дрейка77, существуют тысячи планет с технологической цивилизацией, сопоставимой с земной, и, возможно, сотни гораздо более продвинутых планет. Рано или поздно одна из них уловит радиосигнал или излучения света и сообщит нам об этом.

И теперь это произошло.

Но самое необычное то, что сигнал пришел не издалека. Не от Тау Кита, Эпсилона Эридана или из какого-то другого невероятно далекого места.

Он пришел из относительно близкого места.

Со спутника Юпитера Каллисто.

С тех пор как «Кассини-3» высадил здесь зонд, о Каллисто ходило много бредовых слухов. Началась шумиха в интернете. Секретные сообщения якобы поступали из Антарктики и даже из самого НАСА. Утечка информации. НАСА, конечно, все это отрицало. И вот теперь это.

Вот что не нравилось Садлеру. Вот что вызывало у него подозрения.

Он был астрофизиком, и это должно было стать его мечтой, особенно учитывая, что он уже двадцать лет занимался поисками внеземного разума. Садлер участвовал в СЕТИ в период расцвета этого правительственного проекта с солидным бюджетом и во время целевых поисков, оплачиваемых ННФ, и да, он работал там, когда в 90-е годы конгресс прикрыл эти исследования. СЕТИ выжил, но стал частной организацией, процветающей за счет щедрых пожертвований корпораций и частных лиц.

Поэтому он, казалось, должен быть в экстазе — и отчасти так оно и было, но по большей части Садлер был встревожен.

Последние шесть часов вся сеть — и телескоп Аллена, и оптические инструменты — принимала сигналы с Каллисто. Строго определенные импульсы, направленные на Землю в виде и высокочастотных радиоволн, и инфракрасных волн. Прелесть в том, что радиоволны могут испускаться квазарами, пульсарами и даже черными дырами. Использование инфракрасных волн вдобавок к радиоволнам не оставляло никаких сомнений в искусственном происхождении сигналов. Их посылал неизвестный разум. И вероятно, с помощью передатчика исключительной мощности.

Садлер наблюдал, в какой деятельный улей превратилось контрольное помещение.

Люди были счастливы. Они пожимали друг другу руки, обнимались и открыто говорили о внеземном разуме, как не говорили годами. Они были уверены, что вскоре СЕТИ будет завален щедрыми правительственными грантами. Что конгресс сделает эту программу приоритетной, а ННФ начнет раздавать открытые чеки. Садлер тоже должен был бы праздновать, но он не чувствовал радости и, по правде сказать, сам не понимал почему.

Он размышлял, сидя перед экранами компьютеров, подключенных к анализатору, способному обрабатывать миллионы каналов.

Что с тобой не так? Вся твоя жизнь, все, что ты делал много лет, сводится к этому моменту. Ты жил внеземным разумом. Ты спорил с неверующими и чуть не схлестнулся с ограниченными теоретиками, которые уныло исповедовали свою плоскоземельную науку. Это отмщение. Ты больше не какой-то твердолобый, счастливо заблуждающийся умник, прочитавший слишком много научно-фантастических книжек. Ты был прав. И всегда знал, что ты ПРАВ.

Сегодня настал день, о котором ты мечтал и фантазировал.

Неужели ты не можешь порадоваться? Хоть немного?

Он не мог. Потому что в этом было что-то чертовски неправильное, и Садлер это чувствовал нутром. Он не сомневался в том, что сигнал внеземной. Он видел в этом повод для беспокойства. Это не величайшая новость в истории расы, а худшая, какую только можно себе представить. Ему это не нравилось. Не нравилась мысль о том, что продвинутая цивилизация все эти годы наблюдала за людьми с Каллисто и теперь решила поздороваться: «Как там дела у вас на голубой планете?»

В этом было что-то очень тревожное.

Садлера не покидало безумное и совершенно иррациональное ощущение, что открывается новая глава и к прежней никогда не будет возврата. Прошлое будет полностью стерто.

На его плечо легла рука, и он увидел рядом Фрэнка Кларка. Старый добрый Фрэнк. Сколько бутылок они выпили, говоря о внеземном разуме и жизни на других планетах, о расходящихся путях эволюции и технологического и социального развития? Боже правый.

— Интенсивность растет, — сказал Кларк, дергая себя за редкую седую бороду, как он всегда делал, когда нервничал или стоял на пороге важных событий. — Но, полагаю, тебя это не веселит, старина?

Садлер попытался улыбнуться, но не смог.

— Не знаю, что со мной не так, Фрэнк. Я должен прыгать от радости, но…

— Но у тебя дурное предчувствие?

— Да.

Кларк кивнул.

— Не у тебя одного, мой друг. Эта штука схватила и молодых, и старых за коллективные яйца. Посмотри на это место. Оно буквально кишит. Вчера нас была горстка, а сегодня нас навещают ученые и дипломаты. Все те, кто еще неделю назад смеялся над нами. И что еще хуже, тут множество секретных агентов. Здесь люди из ННФ, из АНБ и, наверно, из ЦРУ. Они клянутся, что прислали только своих лучших и самых умных криптографов, но у меня гадкое чувство, что наша старушка мисс СЕТИ будет поглощена гораздо более серьезной организацией со множеством букв в аббревиатуре.

Садлеру это тоже не нравилось, но что он мог сделать?

Сейчас это перестало быть чисто научной проблемой, а превратилось в политическую, и военно-промышленная разведывательная машина запустила в этот пирог свои грязные пальцы.

СЕТИ первым уловил микроволновые сигналы.

Они для этого лучше всего подготовлены. Проект назывался «Всенаправленное исследование звездного неба». Целью было изучение неба не только в широком диапазоне радиочастот, но и во всем оптическом спектре. СЕТИ уловил сигнал первым с помощью телескопа Аллена, но очень скоро стали участвовать и оптические обсерватории Гарварда, Беркли и Колумбуса. Затем подключились Аресибо78, радиотелескопы САР79 и десятки других от Англии до Австралии, включая исследователей бывшего Советского Союза. А сигнал продолжал поступать и становился все сильней и сильней.

И все хотели знать, что в нем говорится.

К несчастью, похоже, в нем ничего не говорилось. Это были высокочастотные импульсы в электромагнитном спектре, регулярные и направленные, но защищенные и зашифрованные. Вся криптографическая мощь Соединенных Штатов и их союзников не могла раскрыть этот код, если только это действительно был код. Единственное, что смогли сделать, — представить сигнал в цифровом виде с помощью простых чисел. Но числа были случайные и как будто никакого смысла не содержали.

Было ли это посланием — или чем-то совершенно иным?

Кларк вздохнул.

— У меня дурное предчувствие, Карл, у тебя тоже. И знаешь что? Оно здесь у всех.

Садлер заинтересовался.

— Все очень нервничают. Смеются, и шутят, и улюлюкают… но в глазах веселья нет. В глазах страх. Я хочу сказать, что они испуганы. Вся эта праздничная хрень, хлопанье по заднице и поздравления — это все притворство. Притворство. Я вижу это у них в глазах. Они ведут себя беззаботно, потому что знают, что должны так себя вести. Они играют роль. А внутри?

— Внутри у них кишки скручены.

— Вот именно. Они словно ждут телефонного звонка. Ждут звонка врача, который скажет, злокачественная ли опухоль у них в голове. — Он несколько раз сглотнул, словно у него во рту не было слюны. — И если хочешь моего мнения, старина, она злокачественная.

— Ну, хоть не я один такой, — сказал Садлер.

Но лучше ему не стало. Он не мог избавиться от мысли, что это не только изменит человеческую культуру, но и превратит ее в нечто дьявольское по своей сути. В этом было не больше здравого смысла, чем в поведении астрофизика с докторской степенью из Корнеллского университета, который отказывается от одной высокооплачиваемой должности в области радиоастрономии за другой, чтобы следовать внутреннему порыву — искать большеглазых чудищ в космосе. Садлер это делал, потому что чувствовал, что там есть разум. Нет, он это знал. Точно так же, как знал, что в этом сигнале есть что-то неисчислимо опасное, что-то паразитическое, и оно капля за каплей высосет из человечества всю кровь.

Кларк кашлянул.

— Люси попросила меня пригласить тебя и Карен в пятницу на ужин, Карл. Собирается приготовить ужасное блюдо из морепродуктов по рецепту из книги Джулии Чайлд. Я обещал пригласить вас, но на твоем месте отказался бы. Вчера она сварила мне суп, у него был вкус прогорклых раков в теплой соленой воде. Это было отвратительно. Если откажешься, я не обижусь.

— Мы придем.

Но вот что самое тревожное: Садлер думал, что они вряд ли смогут прийти. Званые ужины и барбекю на заднем дворе вскоре уйдут в прошлое, станут реликтами больше не существующего образа жизни. Потому что к пятнице мир станет совсем другим, и ни он, ни кто-либо другой в этой огромной комнате с передовыми технологиями ничего не сможет с этим поделать.

— Что-то происходит, Карл.

Все были обеспокоены. По-настоящему обеспокоены. Собирались небольшими группами перед рядами компьютеров, использующих криптографы и подключенных к массивным дешифровальным сетям ННФ или АНБ.

— Может, они расшифровали сигнал, — сказал Кларк.

Женщина-криптограф, наливавшая себе кофе, услышала его слова и покачала головой.

— Чтобы что-то расшифровать, нужно сначала зашифровать. И я не уверена, что сигнал зашифрован. Не думаю, что это послание. Конечно, если оно не адресовано подсознанию.

— Что происходит? — спросил ее Садлер.

Она пожала плечами, и он понял, что расспрашивать ее бесполезно. Она не станет рассуждать или строить гипотезы. Это не ее дело. Она из АНБ, а те, кто там работает, умеют держать рот на замке.

— Смотрите, — сказала она. — Видите? Длина волн меняется. Они нестабильны, но интенсивны. Это… любопытно.

Садлер понимал, что она права.

Что-то должно было произойти, и он чувствовал, как это «что-то» накапливается в воздухе, словно статическое электричество. Нарастает, усиливается, потенциальная энергия вот-вот превратится в кинетическую. И все как будто осознавали это. Люди перестали разговаривать. Они ничего не делали, только смотрели на экран, зачарованные прыгающими числами.

Один из техников включил звук, чтобы все могли слышать то, что слышат радиотелескопы. Раньше это был просто гул, бессмысленные помехи, как бывает, когда радиоприемник не может настроиться на сигнал. Но это было что-то другое. И оно тоже изменялось. Не бессмысленные помехи, а нарастающее и стихающее далекое гудение, как во время бури. И еще кое-что. За всем этим слышался звук, похожий на дыхание. Словно кто-то дышит, и они слышат это с расстояния почти в четыреста миллионов миль.

Гудение становилось громче.

Это было что-то настойчивое. Что-то, что нельзя было отрицать. Оно передавалось не для того, чтобы его расшифровывали или даже поняли, а чтобы слушали.

У Садлера заболела голова.

Он хотел сказать: «Выключите этот шум… слышите? Выключите… прежде чем… будет поздно…»

Но он ничего не сказал.

Садлер просто слушал и чувствовал, как что-то внутри отдается тупым, хлюпающим звуком. Он не мог ничего делать, только слушать.

Ему это не нравилось, но он слушал.

Похоже, у него не было выбора.

Это был почти живой, органический звук, словно прижимаешься ухом к животу беременной женщины и слышишь, как там бьется сердце. Что-то подобное. Звук потенциала, сознания, деятельности. Садлер представлял себе Каллисто в пустом чреве космического пространства вокруг Юпитера, удерживаемую невероятным гравитационным полем планеты, как металлические опилки — гигантским магнитом. Мысленно он видел этот древний спутник… в кратерах, темных и осыпающихся, как доисторические котлованы… он слышал шипение передачи, которое становилось все громче и заставляло мысли метаться и наталкиваться друг на друга, толпиться в голове, а гудение и звуки дыхания тем временем делались господствующими.

Садлер сравнивал этот звук с тем, что можно ночью услышать в доме с привидениями… или если приложишь к уху раковину. Гудение небытия, едва скрывающее эхо далекого прошлого, призраков и ползучие воспоминания древности, которые начинают шевелиться, просыпаться, выползать из стен, как злобные тени.

— Карл… — начал Кларк, но замолчал.

Садлер пытался заговорить, но он словно оказался заперт в собственной голове, прятался в скрипучем доме, а ветер гудел все сильней, поднимался все выше. Он ничего не мог делать, разве что ощущать барабанную дробь в голове. Казалось, он потерял контроль над соматической нервной системой, стал неспособен на самостоятельные действия.

И не только он, но все в комнате.

Они стояли вокруг, как статуи, с широко раскрытыми глазами, напряженные и абсолютно неподвижные. Губы не шевелились, глаза не моргали. У многих подрагивал уголок рта. Некоторые потели и пускали слюну.

Гудение и странный звук дыхания стали такими громкими, что их невозможно было перекричать. Они завладели всеми в комнате и не отпускали.

У Садлера в голове появилась последняя ясная мысль, прежде чем его разум оказался полностью подавлен: «Боже правый… это не послание… это сигнал, присланный, чтобы господствовать и владеть, сломать нас и овладеть нами…»

Он был прав.

Сигнал был послан из мегалитического сооружения, выступившего из мерзлой коры Каллисто, как было запланировано за бесчисленные эпохи до первого контакта. Система создала сигнал, усилила его и с большой точностью направила на теплую голубую планету под названием Земля. И здесь электромагнитные пульсы нашли приемники в сотнях мегалитов по всему земному шару. Импульсы принимались, очищались, не гасились, а усиливались, превращались в белый шум, который высвобождал древние императивы и побуждения, вживленные в человеческий мозг.

Они могли звучать как бессмысленное гудение или свистящее дыхание.

Но это было нечто гораздо большее.

Это был последний зов сирены человеческой расы, означающий, что конец близок.

---

Литературно-художественное издание

Тим Каррэн

Улей-2. Размножение

Ответственный редактор — А. Васько

Арт-директор — Н. Джинчарадзе

Технический редактор — Г. Логвинова

УДК 821.111(73)-31

ББК 84(7Сое)-4

КТК 654

К26

Перевод с английского Александра Грузберга

Художественное оформление Виктории Хрусталёвой и Виталия Ильина

Каррэн, Тим.

К26 Улей-2 : размножение / Тим Каррэн ; пер. с англ. А. Грузберга. — Электронное издание. — Рос­тов н/Д : Феникс, 2026. — (Короли ночи).

ISBN 978-5-222-47167-8

Зло никогда не исчезает бесследно. Оно прячется. Меняет форму. И вечно поджидает новых жертв…

На скованной льдами исследовательской базе, в тисках беспощадной снежной бури и коридорах отрезанной от мира полярной станции начинается битва за будущее человеческой расы. Злобный нечеловеческий разум, миллиарды лет таившийся во тьме, пробудился в своей ледяной могиле. Его голод неутолим и беспощаден. И горе тем, кто окажется на пути древней расы монстров.

Убойный сиквел одного из лучших «лавкрафтианских» романов последних лет. «Мне нечего сказать, кроме как ПРОЧТИТЕ ЭТО НЕМЕДЛЕННО! Если вам хочется погрузиться во что-то в духе «Нечто», с космическими монстрами, полтергейстом и жуткими сценами, эта книга создана для вас» (amazon.com).

Hive-2: The Spawning. Copyright © 2010-2024 by Tim Curran. All rights reserved

© Перевод: Грузберг А., 2025

© Иллюстрации: Хрусталёва В., 2025

© Дизайн обложки: Ильин В., 2025

© В оформлении книги использованы

иллюстрации по лицензии Shutterstock.com

Издатель и изготовитель: ООО «Феникс». Юр. и факт. адрес: 344011, Россия, Ростовская обл., г. Ростов-на-Дону, ул. Варфоломеева, 150.